«Хранитель времени»

Хранитель времени (fb2) - Хранитель времени 1925K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юля Лемеш

Юлия Лемеш Хранитель времени

Дорога доставляет такую же радость, как и место, в котором она заканчивается.

(Михаил Колодин)

Наша жизнь – это один большой квест-рпг. С нелинейным сюжетом. Мы прокачиваемся, повышаем интеллект книгами, и понижаем любовь алкоголем, сами выбираем следующий поворот сюжета, сражаемся за право продолжать игру, но в конечном итоге встречаем финальные титры и грустную статистику, думая – «а ведь можно было получить результаты получше».

Знакомый геймер.

Часть 1. До

Глава 1. Обидели мышку – насрали в норку

Начало этой необъявленной войны я прошляпила самым бессовестным образом. Виной тому моя поразительная невнимательность, плюс погруженность в проблемы, щедро сдобренные беспечностью.

Жила себе почти припеваючи, уверенная в том, что мир относится ко мне если не доброжелательно, то вполне терпимо. Радовалась, дура. Ура-ура я такая милая и в розовых очках и с фотоаппаратом. Ну да, я не разбираюсь в людях, и не люблю когда они разбираются во мне.

Нет, все не так было. В то время, когда начиналась эта история, я заканчивала мучиться одной проблемой – почему мои престарелые родственники умирают исключительно от рака? Засада какая-то. Хоть бы кто-то переломил роковую закономерность и из вредности решился на сердечный приступ, а еще лучше – помер бы во сне от глубокой счастливой старости.

Я была такая запуганная, что все стали на мне срывать накопившееся зло. От их наездов у меня совершенно рухнула уверенность в себе, отчего орать стали все. Даже кассирши, про друзей я даже не говорю. Все огрызались и хамили, как могли. И им это нравилось. А мне – нет.

Меня так пугала эта болезнь, что я даже ее названия боялась. Даже если в гороскопе увижу слово «рак», сразу глаза отводила.

Начала расспрашивать родителей про совсем древних предков и запаниковала. Эта зараза просто помешалась на моем семействе. Только один двоюродный прапрадед исхитрился обмануть рак и был убит в пьяной драке в кабаке. Наверное, он зверски ухмылялся в последние минуты. Прямо в лицо смерти. Я так и вижу – стоит скелет с косой, типа – пора мужик, подыхать время пришло, а он в ответ лыбится выбитыми зубами. Как же – обманул заразу. Везунчик. Мне бы так. Но в последнее время все повырождалось, стало незначительным и вторичным, даже кабаков нормальных нет, все по-тихому бытовухой в квартирах занимаются. Нажрутся пива и ну друг друга ножиками резать. Никакого разгуляева, так, чтоб рубаху порвать и скамейкой полкабака разнести. Вообразив себя с лавкой в руках среди пьяных рож, я немного оживилась.

– Не привирай, – осадила меня мама, напомнив, что во время войны большинство мужчин нашего клана геройски погибли в боях.

В общем, в итоге долгих размышлений, я почти перестала спать. Впала в панику, за которой последовала глубокая депрессия. Настоящая, без дураков. Именно тогда в тетрадке появилась запись – «я знаю, что не доживу до весны». Даже теперь, у меня при одной мысли тему этой болезни, в груди, четко посередине, появляется плотный сгусток ледяного ужаса. Я не вру.

Но весна пришла, а я была еще жива, а быть живой, тем более, когда воздух пахнет влажной свежестью и ты постоянно ловишь плотоядные взгляды симпатичных мальчиков, не так уж и мало. Тем более что я придумала удачный способ избавления от своих страхов – начала курить. Теперь коварная болезнь имела основательный повод зайти в гости. Ведь все умершие родичи были без вредных привычек. Почти никто не пил и совсем никто не курил. Так что со мной произойдет все по-честному.

Потом мне на глаза попалась фотка Парижа. На которой я заметила девчонку, очень похожую на меня. В потрясающих узких брюках, немного длиннее необходимого, в обалденной кепке на рыжих волосах. Скопировав ее одежду и разыскав похожую кепку, я стала совсем счастливая. Хотелось жить. Хотелось наблюдать, как живут другие. Хотелось фотографировать. И если повезет – влюбиться.

В общем, страх немного отступил, дел было невпроворот, настроение с каждый днем становилось все бодрее. И как только мне показалось, что у меня есть некоторые шансы дотянуть лет до семидесяти, тут и подкралось смутное ощущение новой беды. Не имеющей конкретного имени, неотчетливой, но окружившей меня со всех сторон. Я даже поделиться ни с кем не могла своими опасениями. Сто раз открывала рот и вовремя тормозила. Не скажешь же, в самом деле – «у меня плохое предчувствие»? В ответ начнут расспрашивать, а я даже сформулировать ничего не могу. Интуиция? Да кто к ней всерьез относится. Это типа чудачества придурковатых теток, которые только и мечтают как бы привлечь внимание к своей облезлой недопонятой возвышенной особе.

Глава 2. Первый звонок

Вечная проблема жаркого лета – куда запихнуть связку ключей, если собралась покататься на велике? Карман на шортах узкий, а ключи раскорячились, как сволочи. Но настроения мне они не испортили.

Когда я решила, что день удался и жизнь тоже, за моей спиной кто-то тихо, но отчетливо издал длинный вой простуженного волка. Который был бы уместен в полнолуние над глухим таежным лесом, но никак не на лестничной площадке жилого дома.

Перед лицом – железная серая дверь, велик у левой ноги, а за спиной черт знает что. Какие-то скрытые инстинкты заставили меня не спешить, а обернуться очень медленно. Почему тело решило не производить резких движений, я сама не понимала.

У квартиры, что напротив моей, вжавшись спиной в бежево-коричневую стену, выла соседка. Она лет на десять старше меня. Но сейчас выглядела как озверевшая старуха. Руки сжаты в кулаки, как перед боем.

В ответ на мое жизнерадостное «здрасьте!» вой сменился адским шипением.

Скажу честно, я оторопела.

Вот засада. Наверное, это от жары? Более убедительного объяснения в голову мне не пришло. Мы же ни разу не ссорились, даже несколько раз разговаривали о состоянии зубов ее младенца, о внезапных поносах и газиках. Которые ребенок глубокомысленно испускал между пронзительными воплями. В остальное время он пускал слюни, выдувая шикарные пузыри.

Сдуру повторив бодрое «здрасьте» и получив в ответ вытаращенный взгляд полоумной гадюки, я с усилием погасила улыбку. От соседки веяло пельменями и адом. Поймав мой растерянный, пока еще доброжелательный взгляд, она перекосилась и внятно послала меня на три буквы.

– Вам плохо? – перекрывая все рекорды дебилизма, спросила я.

Не удостоив меня ответом, она скрючилась, и так, в согнутом положении, руки скрещены на груди, колченого потопала вверх по душной лестнице. Явно мечтая оказаться на максимально дальнем расстоянии от меня. Мне показалось, что она старалась не дышать.

– До свидания, – автоматически сообщила я лестничным пролетам.

Скажу честно, я не слишком долго задумывалась по поводу соседки. Мало ли что с человеком стряслось? Может ее напугали гопники, или днем наорали в сберкассе, или ребенок как-то по-особенному обосрался? Что я понимаю в сложном быте матери младенца? Правильно – ничего. Поэтому лучше всего выбросить из головы это столкновение.

Забыть получилось – я торопилась. Меня ждали. А еще нужно было выкатить велосипед, стараясь не покалечить себя, свистнувшись с лестницы. В прошлый раз мне это удалось.

Многим покажется странным – зачем, спрашивается, покупать велик, если тебе его некуда ставить? А вот и неправда. Велику всегда найдется место. Нужно только его поискать. И нет ничего смешного хранить его прямо в комнате. Тем более что у меня их две штуки, а я живу одна.

– Ну что, поехали?

Нестерпимая восхитительная жара, не спадающая даже ночью. Потные одуревшие люди на плавленом мягком асфальте. Этим летом я увидела, как цивилизованный человек без сожалений отказывается от приличий и всякого этикета в пользу самосохранения. Зачем брюки, если можно ходить в шортах? К чему шорты, если есть купальные плавки? Ну и да – мужчины теперь ходят по Невскому в плавках и шлепанцах. Вид ошеломительный что спереди, что сзади. Как и у женщин – в сетках вместо маек и платьев. А сколько вееров скрывалось в Питере! В Испании вряд ли больше. Ну, может их там немало, но у нас тоже хватает. В общем, из одежды одни трусы, зато с веером. И плевать на мнение окружающих, лишь бы выжить.

У меня есть дополнительная причина любить лето. Я зимой фотографировать не умею. Не из-за мороза. Просто количество света уменьшается и фотки получаются нечеткими, мазанными, как ни старайся. Но я научусь. Потом. Обязательно.

Я смотрю на весь этот маскарад глазами собственника. Я присваиваю людей как добычу, делая за день сотни потрясающих снимков. Если из ста фоток десять хорошие – моему счастью нет предела.

Пыльные городские птицы затаились неподалеку от воды. С раскрытыми клювами. Языки наружу. Выжидают позднего вечера, чтобы немного поесть. Только озверевшие воробьи пытаются добывать себе пропитание, двигаясь мелкими судорожными перепрыжками.

На дверях некоторых кафе вместо рекламы – объявления «у нас работает кондиционер». У фонтанов столпотворение. Ноги бомжей полощутся рядом с ножками детей, там же бродят собачьи лапы. И всем плевать, главное – вода и прохлада.

Мне сложно не любить такую погоду. Тем более что никто не знает, как долго она продержится. По слухам, скоро начнется нормальное дождливое лето. По другим прогнозам нас ожидал филиал Сахары и Преисподней в виде тотальных пожаров. Зато и зима будет не холодной. Так по телевизору наврали.

– Ты снова забыла очки?

Вот засада – точно забыла. Сама же только вчера словила жуком по лбу, почти в глаз. И – забыла. Две пары специальных очков дома валяются, блин. Специально подаренные мне для покатушек. У одних – желтые стекла. Я в них вижу сплошной позитив и идиотически улыбаюсь.

Мы катаемся каждый день. Он – даже по два раза. Днем и ночью. Ночью всегда вдвоем. Так интереснее и спокойнее. И всегда есть о чем поговорить.

– Сегодня снова едем вдоль Невы? – на всякий случай спрашивает Дэн.

Его зовут несколько иначе. Но мне привычнее именно это имя.

– Ты только не торопись. Я сегодня совсем дохлая.

По-честному, мы дохлые оба. Глаза красные от экрана ноутов. Дэн рожает текст, важный для науки, а я только что сдала сессию. Оба почти на грани нервного истощения. Я знаю, что у него все будет зашибись как здорово. Но это не мешает ему истерить, если на меня находит желание напоминать, что все будет хорошо. Я понимаю Дэна – у него все поставлено на кон. И ему просто необходимо защитить диссертацию. Привычка быть лучшим – она как кислота вытравливает в мозгу тавро отличника.

Ну и имя он себе выбрал. Не нравится оно мне ни разу.

– Не забывай переключать скорости, – ехидно напоминает Дэн на крутом подъеме.

Это моя великая проблема. Мне сто раз объясняли, для чего существуют передачи и скорости, чертили схемы шестеренок, убеждали, доказывали. Все впустую. Я – тупая. Теряю ход мысли буквально на первой фразе и дальше только делаю вид, что внимательно слушаю. А вот в этом я профи. Слушаю, глядя на собеседника так, что он не замечает непонимания. Преподы всегда попадаются на мой внимающий взгляд. Но Дэн не мой препод и прекрасно знает, что на подъеме я снова буду вставать на педали. Он уверен, что я отстану, слезу с велика и поплетусь, ругаясь на инженеров.

Фиг ему – я даже смогла его обогнать!

Начался пригород. Много машин не дают дышать. Мы сворачиваем на вымощенную булыжником кривую улочку, на самом краю высокого берега. По Неве важно движется длиннющая самоходная баржа. У меня за спиной рюкзак с фотиком. Быстро вытаскиваю его и делаю несколько снимков. Снимки тухлые, ни динамики, ни глубины пространства. Это потому что берег слишком высокий. От разочарования мне захотелось спрыгнуть в воду и подплыть к барже.

– Дворец на том берегу видишь? Говорят – зампрокурора города.

Дворец огромен, территория как футбольное поле, сарай в виде маяка и еще масса всякой хозяйственной лабуды – наверное, зампрокурора тоже не знает, на кой черт ему все это сдалось.

– А откуда ты знаешь, что это его домик?

– Оттуда, мне Омар сказал, а ему тот, кто землю раздает.

Мне стыдно за зампрокурора. Это ведь неприлично так афишировать свое левое благосостояние. Значит, ему пофигу что мы все о нем думаем. И тут я начинаю сомневаться. Я не могу поверить, что все так фигово в нашем государстве. И вообще – кто такой Омар?

– Будешь врать – волосы во рту вырастут, – на всякий случай предупреждаю я.

Дэн тут же показывает мне язык, специально оскаливая зубы. Однажды мне он с такой рожей приснился, так я орала от страха, честное слово.

От каждого шага на дороге взлетала пыль, делая траву не зеленой. На обочине, свесившись в направлении реки, валялся книжный шкаф, из которого гурьбой вывалились книги. Дюма, Гюго, еще какие-то. Рядом в крапиве – трупы собак. Штук пять, не меньше.

– Не смотри, – Дэн толкает меня рукой в спину.

Торопливо убирая фотик в рюкзак, я замечаю, что с какого-то перепуга жадно вдыхаю воздух, словно рассчитывая унюхать запах разложения.

– Поехали!

Дэну откровенно не нравятся мертвые собаки, а мне хочется понять, почему они умерли. Неужели их кто-то убил? Та, что сверху, белая с рыжими пятнами, выглядит как уснувшая.

– Ну что ты там застряла?

Но я никак не могу угомониться. Подхожу к ближайшей дощатой калитке и настойчиво нажимаю черную кнопку звонка. Трезвона не слышно, но возникает надсадный кашель и звучит все ближе, из-за кошмарных зарослей репейников.

– Чего надо?

Настороженность небритого деда ненамного изменилась, когда он проникся моим ужасом от увиденного. Неохотно выданная информация сводилась к следующему. Соседи решили заработать на собаках. Сколотили вольеры. Купили по дешевке внеплановых азиатских овчарок, которых посадили в тесные клетки. А потом соседи уехали в город. Не то запили, не то некогда им было. В общем, собаки и их щенки издохли от голода и жажды.

– Мудаки, что с них взять? Даже навеса толкового не сделали. А тут солнцепек такой – сама видишь. А я полез к ним, ну чтоб хоть воды налить. А там замки навесные и сетка мелкая.

– Вы бы хоть из лейки, хоть из шланга…

– А оно мне надо? Мне, между прочим, пришлось у дочки жить пару дней, чтоб вой этот не слышать, – хмуро рявкнул дед и, продолжая кашлять, ушел.

– Напалм спасет этот мир, – Дэну тоже было не по себе, но он старался выглядеть обычно.

Мне хотелось кого-нибудь убить, или дом поджечь, или поплакать. Вой умирающих собак каким-то странным образом переплелся с воем моей соседки и от этого на душе стало совсем скверно. В таком настроении я ехала через город, стараясь выгнать картинку мертвых собак из памяти. Дэн понял, что видеть я никого не хочу и поехал к себе. Даже велик не помог затащить.

– Ничего, сейчас фотки посмотрю и успокоюсь, – решила я.

Но буквально через пару секунд забыла про все на свете.

Я тупо стояла перед собственной дверью, держась за руль велосипеда, и не знала, как поступить. Не то сначала заорать. Или сначала поставить велик на подножку, а заорать потом. Напугать весь дом и плевать, что мне за это будет.

Черный резиновый коврик для вытирания обуви кто-то разрезал на куски. Зачем? Для чего? Блииин. Звезда и обрезки. Сатанинского в ней ничего нет. Просто звезда и кучка треугольничков.

– Наверное, он сам развалился. Его просто неправильно сделали. Сейчас много делают неправильно. Это все китайцы виноваты, – утешала я сама себя, понимая какой бред я несу.

Какого-то черта я попыталась соединить коврик носком кеда. Получилось не очень. И как только поволокла велик через порог, поняла – напрасно. Мозаика из убитка снова разъехались. Как прощальная ухмылка. Теперь в голове и собаки, и коврик, и соседка слились в одно мерзкое ощущение неотвратимости смерти и меня охватил острый приступ страха.

Велик поставила в комнате. Потом протру его тряпкой, а сейчас надо решиться и избавиться от негодного резинового изделия. Обидно было, между прочим. И непонятно тоже.

Мне почему-то было неприятно брать останки руками, как расчлененку.

Какому дебилоиду потребовалось тащиться ко мне с острым ножом для такого глупого дела? Ведь соседи могут в любой момент выйти на площадку и застукать. И этот кто-то потратил дополнительно пару секунд – чтоб сложить обрезки впритык друг к другу. Чтоб, значит, я начала вытирать ноги, и испугалась. Дело начало попахивать психологией, отчего мне совсем стало не по себе. Ведь и правда, кто-то выругается и забудет, а я именно испугаюсь.

Унеся причину расстройства на помойку, я вдруг огорчилась, что не сфотографировала коврик, надо было выложить снимок в ЖЖ и поспрашивать мнения народа.

Маркел, жутко беспородный пес, охраняющий двор от непрошеных гостей и крыс, приветливо помахал мне хвостом. Он важный, как полковник милиции, но если хочется есть – становится пронырливым как черный риэлтор. Из-за жары бедолага не ел почти неделю, обеспокоив всех жильцов двора. Которые настойчиво пичкали его всякими вкусностями. Пес уныло вздыхал, воротил морду и даже пускал горючую слезу из правого глаза. Левый плакать отказывался. От вынужденной голодухи Маркел отощал до заметных ребер.

– Ты не подохни, а? – он ждал сочувствия, но других слов у меня не нашлось.

Судя по выражению морды, подыхать он не собирался. Наверное, если вода есть, собакам природа помогает правильно переносить высокие температуры. Вон, дышит как тяжело, язык вывалил, глаза как у сомнамбулы, но уши ловят каждый звук. Пожалев бедолагу, я принесла ему свежей холодной воды. Напившись, он из благодарности дал подержаться за переднюю лапу.

Пока я вытирала руку, поймала себя на мысли, что мне снова кажется, что я слышу, как кто-то играет на пианино. Или рояле. В общем, на чем-то с клавишами. Маркел слегка насторожил уши. Неужели и он слышит музыку?

– Нет тут ни у кого пианино, – самой себе сказала я.

Иногда сложно признаться – да, я слышу то, чего нет и быть не может. Но это не шизофрения, я точно знаю. Особенно в данном случае. Эту музыку слышу не только я – некоторые соседи про пианино тоже в курсе, однако пока не пришли по ее поводу ни к единому мнению. Пару лет назад это была хроническая тема для споров. Сначала соседи перетирали более реальные проблемы, а когда они были исчерпаны, то кто-то непременно заявлял – «а вот я вчера снова слышал это проклятое пианино». И тут же все наперебой принимались выдвигать самые невероятные версии. В общем, их мнения разошлись, состряпав из жильцов два противоборствующих лагеря. Одни с пеной у рта доказывали – музыка есть. Вторые – погано ухмылялись, понимающе так – типа мы-то давно поняли, что во дворе завелась заразная галлюцинация. И кое-кому пора в дурдом. Самые упертые, ради доказательства выяснили наверняка – из музыкальных инструментов в нашем дворе и даже в соседних имеется всего одна гитара, что-то ломанное из ударных инструментов и губная гармошка у мальчика в доме через улицу. Все. Никаких роялей и фортепиан с пианинами.

– Да что вы уперлись рогом – наверняка кто-то радио слушает. Культурную программу, – с интонацией «я вынуждена жить среди люмпенов», утверждала отважная дама – любитель Путина и ненавистник нашего губернатора.

– Да ладно! Ответьте – кто именно? Ну, молчите? Мы всех опросили – всем интересно – откуда музыка. Наверное, ваш культурный человек настолько культурен, что не желает разговаривать со всяким быдлом и честно сказать – это я замучил вас гаммами.

– Почему – гаммы? Думайте, что говорите! Это Бах! – кипятилась культурная дама.

– Три Баха и бабаха! Что вы несете, милочка? Это был полонез Агинского! – утверждала самая древняя старуха нашего района по прозвищу Черная графиня.

– Нет! Это был марш Славянки! – слегка выпивший сосед начинал напевать что-то похожее на раздолбайский шансон.

Я слышала Лунную сонату. Иногда какие-то угрожающие громоподобные накаты волн как при шторме – даже не знаю, кто автор такой музыки, но я точно не смогла бы с ним подружиться. Иногда неопознанный музыкант тарабанил чижика-пыжика. Или собачий вальс. Как и на этот раз.

Разрезанный коврик покоился в помойке, а я вслух беседовала с собакой на музыкальные темы.

– Маркел, вставай на задние лапы и танцуй – для тебя играют. Но не задавайся. Он и для блох. Ты в курсе, что его и блошиным вальсом называют?

Блохи явно не обладали музыкальным слухом и укусили пса за основание хвоста. Надеюсь, он выкусил обидчицу.

Вальс продолжал звучать. Негромко, монотонно и с некоторым ехидством. Тупая мелодия. Под нее только блохам и плясать. Или дуракам, ослам или кошкам. Ну да, у нее есть и такие названия.

Представляю – огромный зал, дамы в длинных платьях, кавалеры черт знает в чем. И вдруг громкий голос провозглашает «Полька для дураков. Дамы приглашают кавалеров».

Маркел угомонился с убийством блохи, зевнул и распластался как цыпленок-табака, пытаясь охладиться.

– Ну, я пошла, – музыка, казавшаяся бесконечной, вдруг оборвалась на полуфразе.

Теперь оставалось решить кому наябедать о моих неприятностях. Маркел был неплохим слушателем, но в данный момент мне нужен был полноценный диалог. Дома я выбрала сердобольную жертву и набрала номер телефона.

– Представляешь! Какой-то гад порвал мой коврик как тузик грелку! Вот так – хренак и пополам. Точнее – не пополам, а звезду вырезали. Специально! Или он почкованием решил размножиться? Или это инновационные нанотехнологии такие – купил одного, а потом они размножаются? Вот скажи мне – зачем, а?

Дэн не впервые слышал от меня бессвязные вопли и спокойно ждал продолжения. Он не мог не знать, что я просто так злиться не стану. Я чаще всего спокойная как умиротворенный любознательный слон.

– Прими прохладный душ и поспи пару часов. А ночью покатаемся и все обсудим.

Сначала я решила послать его куда подальше со своими советами, но потом решила попробовать и у меня получилось уснуть. У меня есть верный способ для засыпания. Я про приведения думать начинаю. Да нет, с головой у меня все в порядке. Просто те призраки, что обосновались в моей квартире, совершенно не умеют общаться. Точнее – это у меня не получается найти с ним общий язык. Если быть еще точнее – они вообще никак не реагируют меня. Это бесит. Проще поболтать с рисунком на запотевшем стекле, ей богу.

Придумывая как привлечь внимание призраков, я заснула.

– Дрыхнешь? Вставай-одевайся, я уже тут, – голос Дэна звучал бодро и требовательно.

Поймав себя на мысли, что я отлично выспалась, я торопливо начала собираться для велопрогулки.

Пока ехали через город, поговорить не удалось – мы друг за другом двигались, иначе тут никак. После выезда на пригородную пустынную дорогу, слегка укутанную кисейным туманом, я собралась высказаться, но не знала с чего начать. И еще тишина сбивала с толку – вокруг широкие поля и совершенно безлюдно. Ночной прохлады я не заметила, но гораздо комфортнее, чем дома и совсем не темно. И еще – когда едешь, воздух оказывается прогретым слоями. То горячий, то влажный и очень редко промелькнет слой посвежее, наверное, где-то вода рядом.

Как только я повторила тираду про убиенный коврик, Дэн ловко сумел перевести разговор на историю кофе. Как пить дать – специально подготовился, пока я дрыхла. И еще он меня заинтриговал.

– Сегодня я собираюсь кое что проверить, – намекнул Дэн, не уточнив, что именно, но по его тону я поняла, что сегодня он настроен мистически и к кофе его эксперимент отношения не имеет.

Дэн продолжал медленно крутить педали. Рассказывая увлекательную повесть о том, как ради кофейных зерен один пронырливый дядька, португальский офицер, подло соблазнил жену губернатора, чтоб посеять кофе в Бразилии. Спер зерна и был таков. Нет, определенно мужики – сволочи. И с губернаторшей переспал и изменил историю Бразилии. Знаете, как у них дела сразу наладились? Еще бы – кофе до того был чьей-то монополией.

Почему-то во время рассказа, мне виделась наша тетя Валя, к которой подкатывает молодой демонический Бандерос. И не спрашивайте, почему именно он. И вот он строит ей глазки, а она так мило ему улыбается. А он начинает целовать ей ручку и постепенно подбирается к декольте, в котором спрятан мешочек с кофейными зернами. И как только ему кажется, что сейчас все получится, наша губернатор бьет его коротким прямым в челюсть. В моем воображении Бандерос вылетел из окна Зимнего дворца и лежал на тротуаре, раскинув конечности, как разочарованная жаба.

– Ты чего хихикаешь? – с подозрением в голосе спросил Дэн.

Я рассказала.

– Ну и фантазия у тебя. Странная.

– Сама удивляюсь. Ты давай, дальше рассказывай.

Голландцы поступили практичнее – просто своровали саженцы кофе у арабов. Уволокли на Яву и Цейлон, теперь там сплошные кофейные плантации.

На несколько минут Дэн замолчал, вглядываясь в небо.

– Расскажи еще.

Это я про механику и прочие точные науки ничего не соображаю. А истории слушать могу часами и даже запоминаю почти все, кроме географических названий.

По словам Дэна, французы тоже оказались еще теми шалунами и повторили подвиг голландцев – втупую стырили саженцы. Для меня непонятным оставался только один вопрос – и почему после этого русских считают ворюгами?

– Все. С меня кофе достаточно. Давай свою рогатку, – Дэн поставил велик на подножку.

Ну да, нечего удивляться. У меня есть спортивная рогатка. Из самых простых. Без упора для руки, но тоже ничего. Рогатка – лучшее средство от стресса, уныния, монотонности. Взбадривает. Особенно если пулять по пустой бочке, которая стоит посреди огромного поля. Ночью. Днем тоже эффект будь здоров, но ночью значительно лучше. Мысленно воображая рожи гадов, уморивших собак такой страшной смертью, я пыталась расстрелять железный бак. Дэн стрелял гораздо лучше. И не хотел объяснить, что я делаю неправильно. Наверное, из мелочной мстительности.

Резинка моей же рогатки все время норовила треснуть меня по пальцам, а камешки падали чуть ли не под ноги. Поорав от негодования, я протянула рогатку Дэну.

– Снаряды давай! – приказал он.

Без всякого огорчения, я занялась сбором камней подходящего размера и конфигурации. Перепачкавшись в придорожной пыли, как поросенок.

– А ты коврик выкинула? Я так и знал. Зря. Надо было рассмотреть, – вдруг заявил Дэн.

Ага. Толку-то рассматривать? Неужели он думает, что по срезу можно определить, чья рука держала скальпель? Как меня раздражает его снисходительная улыбка. Щас как взбешусь. Нет. Не буду. Не хочется.

Глава 3. Дьявол-Дьявол-где-ты-где-ты?

– А что ты собирался проверить? – напомнила я про прежнее намерение Дэна.

И тут он меня здорово удивил. Снял рюкзак. И ну доставать из него очень странные предметы. Сначала – салфетку. Я даже решила, что он прямо тут, на перекрестке будет кушать. Потом вынул половину черной свечи. Какие-то бубенчики. Палочки ароматические. Тетрадку. И еще что-то мелкое – в сумраке не разглядеть.

– Ты что? – ошалело спросила я.

– Дьявола вызывать будем, – специально ледяным голосом сообщил Дэн и зажег свечку, водруженную в центр салфетки.

Добило меня то, что по ее краям были вышиты какие-то странные значки. Я сразу представила, как он их сам вышивал, предвкушая мой ужас.

– На перекрестках вызывают Легбо. Или других духов перекрестка, – мой голос прозвучал неискренне.

Рассказывать, что для меня этот самый Легбо ни разу не явился, я не стала. Сволочь он, мог бы и показаться на минутку. Я ведь очень старалась, угощения ему носила, все делала, как вуду учит, а толку ноль. По-честному, мне теперь непонятно, чтобы я стала делать, если бы он мне явился, пусть даже в виде петуха. Наверное, сказал бы ему «Привет, как дела?». На большее бы у меня ума не хватило.

– Нужно лечь и смотреть в небо, – громко сказал Дэн, поняв, что мои мысли снова шастают черт знает где.

– Тебе надо, ты и ложись в эту грязь. Я не стану. И ты не ложись – вдруг машина поедет и раздавит тебя? Хотя – ложись, пусть раздавит, я тебя вместо коврика у порога положу.

– Не хочешь – не надо. И прекрати болтать – не мешай мне, – Дэн был разочарован.

Похоже, он действительно предполагал, что мы будем возлежать на пыльном перекрестке, вызывая Дьявола. Ну и пусть ворчит – плевать я хотела на его недовольство.

– А на кой ты его вызывать будешь? Выпросить что-то хочешь? – из вредности спросила я.

Отвечать мне не собирались, и я отошла на пару шагов, что поглядеть как оно все произойдет. Если у него получится – хоть Дьявола увижу. Как он попрет Дэна в Ад. Нет. Он посмотрит на Дэна, вот так пожмет плечами и свалит. Нет. Он сначала даст ему подписать договор, чтоб заполучить душу. Вот бедолага – и что он с этой замысловатой душой делать станет? Интересно, он и, правда с рогами и хвостом? Вряд ли. Он весь такой симпатичный, но опасный. Соблазнительный такой. И вонючий. Он ведь из Ада – ему положено сероводородом вонять. Хотя, если он такой многомогущий – с чего бы ему дурно пахнуть? Сейчас не то, что тогда, в средневековье. Небось, носит костюм шикарный и на майбахе ездит. Нет – на роллс-ройсе. Так солиднее. Нет. Ему скорость должна нравится. На Кенигсеге гоняет. Хотя к чему ему дешевые понты? Он старый. Ему подойдет что-то антикварное. Допотопное. С массивными крыльями, выразительной мордой и кучей хрома.

Совсем рядом глухо вскрикнула сова. Я чуть позвоночник себе не сломала – так вздрогнула. И почему в темноте так слух обостряется? Подняла голову, пытаясь понять – отчего так темно стало. Небо темное, а должно быть молочно-серым. Наверное, облака собрались, особенно плотные. Как одеяло над полем накинуто.

Дэн, явно стесняясь своих действий, зажег ароматические палочки – комаров тут же поубавилось, и принялся звенеть бубенчиками. Мне даже смеяться расхотелось. Ходит кругами, бормочет и бренчит. Небось, сова просто офигела от такого зрелища.

Свеча умудрилась сделать ночь темнее. Луна брела где-то за лесом, но выглядывать не спешила. Стрекотали сексуально озабоченные кобели кузнечиков. Изредка прерываемые тихим писком тайных мышей. Дьявол тоже не торопился показываться. Наверное, его бубенчиками не соблазнишь.

Вытерпев минут двадцать, я высказалась.

– Ты бы хоть кровь себе пустил. И позвал бы его погромче, – раздраженно посоветовала я и завыла, – Дьявол-Дьявол-где-ты-где-ты?

Ответа не последовало. Кузнечики навострили свои слуховые органы, которые около попы расположены, оценили степень опасности и дружно заткнулись.

Луна выкинула фортель, просунув единственный луч сквозь далекие деревья, и осветила макушку Дэна, так, что теперь у него волосы стали как нимб.

– Ты теперь как апостол. Или опездэл. Но нимб у тебя супер какой классный!

Дэн злился, считая что я его отвлекаю и паясничаю. Он продолжал бессистемно бряцать бубенчиками, тряся их в руках, и медленно входил в состояние прострации. Наверное, процесс пошел как надо – нимба у него уже не было, а вот лицо стало сильно потусторонним. Я решила напугать его, засветить мелким камнем промеж глаз и посмотреть, как он отреагирует. Но не успела – он вдруг кинулся на землю, роя пыль. Даже свеча чуть не погасла.

Ну вот – позвали, и он пришел, пришел и тут же вселился в Дэна. Сейчас освоится в его тощем теле, поймет, что голодный и ринется выгрызать мне горло, чтоб принести в жертву. Но я без боя не дамся. Может, пенделя дать ему да валить с этого перекрестка, пока он не очухался?

Пыль немного осела, но Дэн по-прежнему не вставал с колен. Руки шарили в пыли, и я слышала, как он тихо ругается.

– Ты что ползаешь там? – осторожно поинтересовалась я с безопасного расстояния, но прикидывая, как половчее пнуть тощий зад.

– Тварь косорукая! Кура слеподырная. Лучше бы тебя в детстве удавили!

Не стану я его пинать – вон как озверел, просто обезумел. Пыль снова клубами летела в разные стороны, выбелив лицо и волосы Дэна, отчего он смахивал на потустороннего монстра, извалянного в муке.

– Прекрати обзываться, – я решительно отступала к велику.

Еще пару шагов и он будет совсем рядом. Надеюсь, что у меня скорость будет больше, чем у перевоплощенца.

– Бубенчик посеял. Помоги найти, – стонущим голосом взмолился Дэн, сев на дорогу.

Не зная, смеяться или нет, я поползла рядом. Оказывается, трогать пыль, вперемешку со всяким хламом, довольно занятно. Тактильные ощущения еще те. Пыль – она сначала липнет к пальцам, а потом кажется шелковистой. Даже приятно. Главное – не видишь ничего, только чувствуешь. Ну и чихать охота.

– А как он хоть выглядит, бубенчик твой? – отбрасывая очередной камешек, затесавшийся в пыли, спросила я.

– Не покажу. Тебе нельзя его видеть.

И тут нас осветили фары грузовика. Он сначала далеко был, а потом как-то сразу рядом оказался. Мы едва отпрыгнуть успели. Ноги цапнули колючки придорожной травы, и я выругалась. Грузовик издал оглушительный рев и умчался, обвоняв нас выхлопом. Даже не хочу думать, что про нас подумал водитель.

– Вот тебе и Дьявол, – высказалась я, когда ко мне вернулись слух и зрение.

– Не шути так. Есть вещи, с которыми не стоит шутить.

Вооружившись огарком свечи, Дэн прошелся по дороге, со стоном поднял расплющенный чертов бубенчик. И под мое хихиканье, выбросил его куда-то в поле. За бубенчиком последовали и остальные погремушки.

На этот раз онемели не только кузнечики, но и мыши.

Над полем царила не замутненная тишина. В ушах снова зазвучала музыка. Галлюцинация – в поле рояля точно быть не может.

– Ты ничего не слышишь? – спросила я.

Дэн оглушительно чихнул.

– А что я должен слышать?

Все ясно – музыка только в моей голове.

– А что ты слышала? – обеспокоенность была искренней.

– Демонический смех и призывный вой грешников, – огрызнулась я.

Если я не ошиблась, на рояле играл неловкий ученик, пытаясь изобразить семь сорок. Эта мелодия катастрофически не соответствовала моменту.

Потом мы торжественно сожгли тетрадь, в которой прежний Дэн записывал свои тайные изыскания. Черная обложка чадила, а красные зашифрованные знаки, пожираемые огнем, извивались как живые.

– Тлен и пепел, – с этим напутствием, Дэн запинал вызывательное имущество в канаву.

После чего торжественно сообщил, что теперь с прошлым покончено. Не знаю, насколько он был серьезен, на лице смесь облегчения и сомнений. Наверняка, теперь ни за что не расскажет, что значило все это представление. Остается подозревать его в тайных ритуалах и коварных мыслях. И он все это делал всерьез, я не сомневаюсь ни минуты. Жаль, что в тетрадку не удалось заглянуть.

Грязь с рук пришлось вытирать об одежду. Пыльное лицо Дэна светилось при луне как фосфорное. Когда он моргал глазами – оно смотрелось как самка покойника. А когда открывал рот – как воплощение вурдалака. Я не выдержала этого зрелища, сняла майку, и пока он ошалело таращился на меня, вытерла его физиономию. Майку теперь придется стирать, зато не так страшно смотреть на своего лучшего друга.

Растертая в пальцах мелкая ромашка пахла горечью жаркого лета.

На душе установился особенный покой, который запомнится надолго.

Очень хотелось подружиться с совой. Мягкой, теплой, с внимательным взглядом, она будет сидеть у меня на левом плече и иногда покусывать меня за мочку уха, чтоб привлечь внимание, а я буду чувствовать кожей щеки совиные перья и любить ее до слез.

Покинув «наш» перекресток мы чинно покатили навстречу рассвету в сопровождении двух проклятых мышами сов. Которым нужна была лишь дорога и те, кто стремился ее перебежать.

– Странные птицы. Кажется, что у них совершенно нет шеи, а ты становишься старым и скучным как все взрослые, – неожиданно для себя самой заявила я.

– Старым?

– Ну, кто бы сомневался! – обвиняющим голосом обрадовалась я, – Тебя даже не задело, что я назвала тебя скучным!

Дэн поразмыслил. Недолго. Сбросил скорость. Пожевал нижнюю губу. Оскалил зубы. И стал похож на покойника, умершего мучительной смертью. Мерзкая привычка, между прочим. И он точно знает, как меня она бесит. Гадство это – уродовать лицо кошмарными рожами. Состроит харю и вглядывается в меня – наслаждаясь моими вытаращенными от испуга глазами.

– Я вызываю тебя на дуэль, – спокойствие и уверенность меня убедили в том, что Дэн не шутит.

Он остановился на обочине и задумчиво оглядел флору канавы. Выбрал самый крупный прошлогодний камыш. И сломал его. Камыш был похож на мрачный бенгальский огонь громадного размера.

– Ты что, в детстве никогда не дралась на дуэли? – деловито спросил Дэн, отгоняя камышом утренних комаров.

Слишком поздно я сообразила, в чем дело. Решила оторваться на максимальной скорости. Но ветер был не на моей стороне, хотя дул мне в спину. И первый подлый удар по хребту превратил меня в кучу пуха, мчащуюся по дороге. Больно не было, было обидно. Я и не подозревала, что компактный камыш содержит в себе набивку для трех пуховых одеял. И все это богатство досталось мне одной.

Обломав об меня камышину, Дэн азартно метнул ее напоследок как копье. Промахнулся. Ну ладно! Сейчас устроим ответные боевые действия.

Интересно, куда девается мое хваленое чувство юмора, когда я становлюсь смешной?

После получасовой драки мы оба были как два йети. Белые и пушистые котэ. Дэн явно поддался, иначе я бы ни за что не добилась такого классного результата.

– Ну, отряхивайся, и поехали домой.

По какой-то странной причине, на нем пух не задерживался, зато ко мне прилип как к родной.

Город дремал. Солнце уже сделало его розовым, отчего он смахивал на нарумянившуюся благородную старуху. Мелкие грузовые машины и утренние автобусы портили приятное впечатление. Компании, отгулявшие ночь, брели как понурые зомби. Одинокий фотограф с лицом аутиста передвигался по кривой траектории, выискивая чтобы такого сфоткать. На форточках окон сидели бесчисленные коты всех мастей и характеров.

По привычке и из любопытства, Дэн проводил меня до самой квартиры. У которой вместо привычного коврика лежал пучок выдранной с корнем крапивы. Чахлой и пыльной. Мертвой, но злой. Скорее всего, его запихали в дверную ручку, а потом он взял да и вывалился.

– Теперь ты сам видишь! – сдавленным шепотом сообщила я.

Мне казалось, что соседи стоят, затаившись, и подслушивают. Прижавшись ушами к замочным скважинам. И сдавленно хихикают.

Отпинав крапиву к стене, Дэн помог мне затащить велик в комнату, приволок свой, и велел ставить чайник.

– Вспоминай. Спокойно подумай, кому ты могла насрать так, чтоб тебя возненавидели?

– Неа. Никому. Ты же знаешь – я не подлая.

Ну, кто б сомневался – он состроил скептическую ухмылку. Вот зараза! А ведь я правду говорю – я не могу специально сделать кому-то гадость. Случайно – да, бывало. Давно. До сих пор стыдно.

– Зато я сама себе напакостить запросто могу. Но тоже – случайно.

– Не кипятись. Я не сомневаюсь, что ты причину не знаешь. И вообще – может, это детишки шалят? Мелкие пакостники. Я сам таким был, – теперь в его голосе дребезжала масса горделивых многозначительный интонаций. – У вас во дворе много школоты?

– Нет ее совсем. Я самая младшая. Ведь младенцы не в счет. Ты бы лучше спросил кто у меня соседи по площадке. Верняк, кто-то из них.

Дэн бдительно контролировал как я завариваю чай. Ритуал был соблюден и он поглядывал на чайник, жалея, что он не прозрачный. У него дома стеклянный заварочник, чтоб медитировать на дрейфующие чаинки.

Заподозрить соседей оказалось проще всего, но вот вычислить кто именно не жалеет времени для пакостей, я не могла так сразу. Мне вдруг стало жутко интересно понять, кто способен меня возненавидеть. До недавнего времени для меня понятие ненависть заключалось в плохих мыслях и словах. Таким способом ненавидят многие. Но ведь в моем случае, кому-то моя персона стала до такой степени отвратительна, что он не поленился поискать в центре Питера крапиву.

Близких соседей было три семьи. Про одних я знала только одно – встают рано, ложатся тоже рано, еще у них есть черный лоснящийся мускулистый кот. Точно не они.

Вторые были мне знакомы гораздо больше. Они дружили с нашей семьей до ее разделения, но как только мои родители развелись, общение свелось к редким вопросам про новую мамину семью. Про папу они не спрашивали, считая его кобелем и злодеем, потому что он бросил маму, чтоб жениться на молодой.

Третьи соседи жили в «нехорошей» квартире. Про которую ходила легенда о призраке толстого городового. Его до сих пор многие видят в белом мундире и форменной фуражке. Версии кончины городового отличались мало – он испугался революции и повесился в спальне. По другой версии – застрелился. Доказательством второго варианта была история нахождения клада. Который случайно выпал во время ремонта из-под подоконника. Портсигар серебряный с совой на крышке, и бляха с гербом, да железка с номером. Было еще письмо, в котором некая Сонечка требовала вернуть ее фотоснимок, грозясь покончить с собой. И сам фотоснимок тоже был – Сонечка губки бантиком, глаза с прищуром и прическа как древесные стружки. Сучка какая-то пронырливая, а не Сонечка.

Я только однажды столкнулась с городовым. Мне тогда лет пять исполнилось, а новогодней ночью я шпионила, глядя в окно, поджидая Деда Мороза. И дико заорала на весь двор от радости, решив, что мне несут подарки, хотя призрак был без мешка. Мама тогда тоже орала. На меня. И зачем-то отпугивала городового своим крестиком, что висел на шее. А мне его жалко было. Мороз на улице, а он одет по-летнему. Стоит такой хорошо заметный на фоне темного подъезда. Был бы он на фоне снега – я бы его не заметила.

– Не Дед Мороз, – пояснила я маме.

И он так жалобно на нас глядел. Прямо мне в глаза. Я хорошо это запомнила. Стоит посреди сугроба, толстый как бегемот в форме и печалится.

Я до сих пор удивляюсь – почему городовой умеет видеть наш мир, а мои призраки – нет. Даже завидую соседям, которые плевать на него хотели. Я бы ним точно подружилась. Даже если он говорить не умеет, он ведь знаками мог бы мне показать, что думает.

– И не городовой это вовсе. Они нищие были. А этот – в теле, дородный такой. Наверное – городничий, – мнение мамы могло оказаться и справедливым, но на именование призрака не повлияло.

Потом мне попалась поэма Эдуарда Багрицокго, там наверняка про нашего городового написано:

«Брюхатый, сияющий жирным потом Городовой. С утра до отвала Накачанный водкой, набитый салом…».

А потом, когда я уже взрослее была, то натолкнулась в Питере на памятник городовому, а серьезный старичок, что ошивался поблизости, просветил меня – попасть на эту службу было очень даже непросто. По его словам, городовой был ну просто эталон полицейского с хорошей оплатой и пенсией. В общем – завидный жених. Мечта всех кухарок и горничных. Я только одного не поняла – старичок сказал, что у городового из оружия была только картонная сабля. Приврал, наверное.

Все это я и выпалила Дэну, пока мы пили чай, но вовремя притормозила, заметив тщательно изображенную скуку на его красивом лице.

– Ты мне сейчас снова скажешь, что я отвлекаюсь. Ты не прав – я по делу вспоминаю. Тут все важно. Сам подумай – преступление века – коврик порезали и крапива – улика номер два, – теперь мне стало смешно.

Ну конечно, мои неприятности – полная фигня, нелепость, случайность, ошибка. Никто не может желать мне зла. Да и какое это зло? Скорее – шутка. Розыгрыш. Неумный, конечно. Но ведь совершенно неопасный для жизни и здоровья. А психика у меня крепкая, я и не такое могу пережить. Но Дэн не разделял моего оптимизма и требовал детального отчета по жильцам нашей парадной. Не то из патологического упрямства, не то из привычки все доводить до логического конца.

Кстати говоря, деловитая семья из квартиры городового совершенно наплевательски к нему относилась. Им когда квартиру продавали, рассказали о призраке. Ни мужу, ни жене даже неинтересно было. Обозвали прежних хозяев шизиками, сделали ремонт.

– Пошли вы со своей мистикой, я сам в органах служу, – ну не насмешка ли?

– Ты вдумайся – городовой! Почти как домовой. Хорошее слово – лучше милиционера или полицейского, правда? – мне понравилась эта мысль.

– Полиция – от «полис», но не страховой. А милиция от слова – войско, – уточнил Дэн, требуя продолжения реестра соседей.

– Призраки тоже соседи, – укорила его я, но подчинилась, пообещав быть краткой и зная – не получится.

Итак, попытаюсь забыть про приведений. Соседи снизу, прямо подо мной – парочка совершенно мерзких типов, в которых даже я не смогла обнаружить ничего положительного. С такими гадами мы обычно сталкиваемся в госучреждениях и жилконторах, где на нас орут и посылают нах, мы утираемся и топаем домой, но ведь кто-то с ними вынужден постоянно проживать бок о бок. Нет, тут моей фантазии не хватит – сначала оно на тебя орет, а поближе к ночи полезет с нежностями. Ладно, если оба супруга – гниды, ополчившиеся на весь мир. В общем – это я про соседей снизу вспомнила.

– Видел я их, странные какие-то, – согласился Дэн, – подозрительные и склочные, это сразу заметно.

– Ну да, иногда так хочется быть честной и невежливой, но воспитание, блин, не позволяет. А то бы я им высказала все что думаю. Они еще и адепты какой-то таинственной конфессии. Пара зловредных человеконенавистников. Для которых с некоторых пор у меня не находилось не только улыбки но и простого здрасьте. Потому что они и на меня телегу накатали, утверждая, что я ворую лампочки в парадной. Хотя я как раз наоборот их вкручиваю – они часто перегорают.

– Ну тебя, ты как старуха стала говорить, – поморщился Дэн.

– А как тебе их скрежет зубовный по поводу желания расселить наш дом, чтоб хапнуть много квартир сразу? У них там толпа народу прописана, а еще они сто раз говорили, что тут жить невозможно – вокруг быдло и поговорить не с кем, – торжествующе парировала я.

– Ладно, – голосом «ты все преувеличиваешь», – успокоил меня Дэн.

– Нет, я не буду успокаиваться. Знаешь, как они меня задрали? Вот скажи мне – на что они живут? Они же не работают! Только ходят куда-то молиться, но не в церковь. Может, у них клад в квартире был спрятан, они его нашли и теперь проживают богатство? Ну, точно! Они в прошлом году капитальный ремонт окнам делали!

Моя фантазия ускакала вдаль, вот оторванный подоконник, а под ним сундук с несметными драгоценностями, каменья так и сверкают разными цветами, – от их блеска я прищурилась, но потом испугалась, что стала как Сонечка со старинного фото и вернула мимику на прежнее место.

Мне бы пара изумрудов точно не помешала. Я бы сережки сделала, мне под цвет глаз изумруды самое то. От рубина я бы тоже не отказалась. Он красный такой, на него можно изредка любоваться. А вдруг там и брильянты были? Хотя опалы мне больше нравятся. Но так классно – найти сундук, открыть его, чтоб непременно при ярком дневном свете, и ахнуть!

– Ты что вытаращилась? Опять что-то выдумываешь? А соседи эти как пить дать твой коврик покоцали. Больше некому, – решил Дэн, подозрительно относившийся к любой религии.

Он иногда даже говорит, что у некоторых началась «религия мозга».

– Вряд ли. Муж – дристливый. Он только письма подметные пишет. Обычный кляузник. А она ненавидит весь мир за то, что ей в мужья достался этот козел беззубый. Я не придумываю, она сама так сказала.

– Тебе виднее. А почему он себе зубы новые не вставит?

– Фиг его знает, может ему нравится, когда рот проветривается.

– Бывает. Ладно, рассказывай дальше и больше не отвлекайся, – сказал Дэн и проверил, осталась ли заварка в чайнике.

Ее не было. Пришлось снова кипятить воду и готовить чай. Он, наверное, ведро выпить может, честное слово. А если с печеньем – то два.

– Этажом выше, прямо надо мной, – я показала рукой в потолок, – Живет одинокая старуха с громкими часами. Про которую я раньше думала, что она фрейлина королевского двора. Это из-за одежды. Она крайне несовременно одевается. Как музейный экспонат. Ребята называли ее Черной графиней, а злые соседи говорили, что от нее моль разлетается. По-честному, иногда так и было. Она шаль набросит на плечи, а моль в разные стороны выпархивает. Я сама видела. А лицо у графини белее молока, и она на нем рисует румянец и глаза синим обводит. Жуть. А еще от нее пахнет чем-то кисло-сладким, как от муравейника. А так – мировая старуха. Не злая ни разу.

Однажды мама рассказала мне ее историю. Оказывается, старуха была не такой допотопной – в начале блокады ей было лет пять. И ее друга съели. Ну, может и не съели, а он просто не дошел до булочной и умер в снегу, но весь двор был уверен, что съели. В общем, старуха так и не вышла замуж. И я решила, что она хранит верность своей первой детской любви.

– У тебя не двор, а скопище историй, – неискренне усмехнулся Дэн.

Это он из зависти. Он в обычной хрущевке живет. Там ничего интересного не происходит и истории квартир куцые. У него даже двора нет – просто промежуток между зданиями. Несколько деревьев – не повод для хвастовства. А у нас одних призраков ну просто тьма. Из дома напротив – целых три штуки. Мальчика, который решил в окно домой залезть, потому что мать пьяная уснула. Он по карнизу пошел, всего второй этаж, а упал неудачно и насмерть разбился. Это уже после войны было. А мать его потом белку словила и тоже вниз башкой об булыжники воткнулась. Теперь они в лунные ночи на карнизе напару сидят, но не близко, наверное, им поговорить не о чем. Если не приглядываться – как живые. Мать в дрянном халате и кофте вязаной. А пацан в коротких брюках и рубашке. Тощие оба. Даже глаза ввалились.

– Ладно, заканчивай свой словесный высер, я тебя знаю – пока не выскажешься, не успокоишься, – позволил Дэн.

Но я видела, что слушает он с интересом. Он вообще все посмертное любит, даже кладбища.

– Но по делу ты пока еще ничего не сказала, – намек меня разозлил. Пришлось увеличить скорость, чтоб меня дослушали.

– В доме слева дореволюционный призрак карточного игрока обитает. Все продул, невесту разорил, а как женился – то и всю семью. Но она его не бросила, жалела, наверное. От чахотки умерла. Графиня как-то сказала – от разбитого сердца. А он потом помыкался, долгов понаделал и решил, что фиг кому что вернет. Отравился, вроде бы.

Говорят, игрок этот все по коридору бродит и бормочет. А иногда в вентиляшку заберется и воет. Жена его исключительно зимой является и то не всем. Только мужчины ее видят. Говорят – красивая и одета как придворная дама, даже в шляпке. Но у нее привычка есть странная – она то в ванной маячит, то в кладовке вместе с пальто висит, в общем – неожиданный призрак. Если кто ночью вопит – мама всегда говорила – невесту увидел.

Ой, еще одного вспомнила! Дворник-татарин. Он сам помер, но даже мама видела его в полнолуние – двор подметал. А еще он навострился кодовые замки ломать. У нас все говорят – татарин снова замок запер. У него даже излюбленные шутки есть – он не всех жильцов во двор пускает. Особенно, если кто поздно возвращается. А еще мне кажется, что именно он мусор по двору разбрасывает. Специально. А потом, даже посреди бела дня, вдруг подует такой ветер нижний, закрутит мусор и сам соберет его в кучу, Маркел сразу прячется – знает, что тут происходит.

В моей квартире тоже кое-кто появляется, но это секрет.

– Они тебе крапиву подложить не могли. Вывод – ты сама ее положила.

– А коврик?

– Он тебе надоел. И ты просто привлекаешь к себе внимание, – Дэн зевнул с подвыванием, неприлично и явно демонстративно.

– И еще у меня тут случай был странный…

Я рассказала Дэну про воющую соседку с четверного этажа. И как она меня матом послала. На этот раз он выспросил все до мельчайших деталей, хотя там и рассказывать особо нечего.

Когда Дэн ушел, я вдруг подумала – мне с ним просто. Потому как я его не интересую, как и все девушки на свете. Минус только один – у нас похожий вкус. Нам нравятся высокие, деятельные, веселые и творческие личности с длинными волосами. Только мне, в отличие от Дэна, чаще везет на взаимность.

Перед сном я зачем-то проверила почту, посмотрела новости у друзей по контакту, решила, что никакие они мне не друзья, раз не пишут комментов под моими фотками. Написала в графе «Что у Вас нового» философскую мудрость своего знакомого, Вовы – «чем просить и унижаться, лучше стырить и молчать». И здорово удивилась, когда буквально через пару секунд мне ответили, исправили слово «стырить» на другое, Вовино. Наверное, его мудрость была общеизвестной.

Глава 4. За полгода до первого звонка. Говнарь Вова

В душной прокуренной комнате, пропахшей уверенным перегаром, заседали озлобленные великовозрастные говнари. Из какой-то извращенной вежливости, распахнуть окна они посчитали верхом невоспитанности. Мотивируя этот гуманный поступок уважением к соседям. Но на деле причины были иные. Окна не открывались последние лет десять, а хозяин квартиры – Вова, решил, что соседи могут и настучать, учитывая тематику беседы и неспокойные времена. Во всяком случае, он так объяснил свое нежелание впустить в помещение немного относительно свежего воздуха. Говнарям Вовино объяснение пришлось по душе. Оно поднимало их самооценку. Ну как же – не просто так выпивают, а о судьбах Родины думают. А вдруг под окнами затаились коварные единороссы, которые жаждут упечь свободолюбивых инакомыслящих в обезьянник?

В тот день двухнедельный процесс жарких обсуждений забрел в тупик. Буквально час назад водка и пиво закончились, а из курева в ход пошло содержимое пепельниц, поголовно спертых из кафе. Для большинства эта квартира показалась бы полным быдлятником, а для ее обитателей она была осколком рая, но внезапное прекращение бухалова привело к приступу острой коллективной депрессии.

– Вован, друг ты мой сердешный. Разливай, – заначка, добытая с антресолей, аккуратно наполнила пластмассовые стаканчики не первой и даже не третьей свежести.

Отчего таинственные русские души встрепенулись, требуя немедленного очищения.

– Ну, и какая падла мне ответит – прочему мы так ненавидим наше правительство? – прохрипел осипший голос Панка, пожалуй, самого необычного типа из всей компании.

Тишину нарушало звонкое тиканье старого будильника. Все, как завороженные, мысленно отсчитывали секунды, отделяющие вопрос от ответа. Потом, не сговариваясь, уставились на гипсовую голову Ленина, водруженную на внушительных размеров тумбочку. Замызганный Ленин сильно смахивал на одного из говнарей, смотрел мертвыми ехидными глазами буддиста и отвечать не собирался.

Скрипнула потертая кожа косухи. Рука дернула молнию на рукаве и оторвала замок. Брошенный на край суповой тарелки, полной килечных скелетов, он пронзительно клацнул.

– Нужно спросить у младенца. Его устами истина глаголет. Я дело говорю, господа философы, – выдав собранию истину, несвежий Панк решительно двинулся к выходу.

Вместо младенца подвернулась я. Шла себе из булочной, с твердым намерением выпить чаю. И больше не налегать на булочки с корицей, от которых можно здорово растолстеть. Размышляя, что если тебе положено около двухсот рублей в день на питание, противопоказано заходить в кондитерские.

– Все, перехожу на каши и овощи, – зная, что клятва будет нарушена, решила я.

И возмездие было мгновенным – на меня во дворе напали пятеро обезумевших говнарей, одетых как допотопные рокеры, первым желанием было удрать. Но, загнанная в угол двора, я была в прямом смысле приперта к стенке. Маркел гавкал неподалеку, не решаясь подойти на расстояние пинка. Я его даже запризирала – тоже мне, защитник!

Они тяжело дышали. Помеченный мужчинами и Маркелом, угол вонял не меньше, чем нападающие. Но насиловать и убивать явно не входило в намерения говнарей. Тогда я решила, что все дело в булочках с корицей и решила без боя не сдаваться.

– Отвечай, малая, за что ты ненавидишь наше правительство?

Красные воспаленные глаза и перегар навевали мысли о коллективной белке. Струхнув, я проиграла в голове все возможные варианты и задумалась.

– Ваше – это типа и мое? – на всякий случай уточнила я.

– Типа того, – ядовито намекая на мое косноязычие, дружелюбно подтвердил Панк.

Я его помнила про прошлым попыткам вступить в отвлеченную дискуссию о мироздании с неизменным комплиментом «а ты ничего, только мелкая».

– Ну, все просто…

– Как же! Ей просто! – этого дядю я знала по неистребимой любви к Кастл Року и мотосборищам. На которые он являлся в надежде на дармовую выпивку и возможность поведать байкерам про былые времена. В которые у него, как и теперь, не было мотоцикла. Впрочем, теперь от таких как он, прозорливые байкеры отгородились отдаленностью своих мероприятий и дороговизной входных билетов.

– Ты – плевок в супе, не перебивай ребенка, – сияя почти рекламной улыбкой, сказал Панк.

– Так вот. Но это мое мнение. Я их ненавижу, потому что они – глисты.

– Нифигассе завернула! – выпавший из синеватого рта окурок упал четко на носок нечищеного курносого казака.

– Рот ему закройте! Продолжай, ребенок, – дружелюбно успокоил меня Панк, почему-то разглядывая мои ноги в районе коленок.

– Они страну не любят, – торопливо объяснила я, – Они нас за людей не считают. Мне плевать, что они преступники. Но как они могут управлять страной, которую ненавидят?

– А причем тут глисты? – опомнился самый старый щетинистый говнарь.

– При том. Глист может сожрать тело, в котором живет. И они точно так поступают с нами. Они доят нас как корову. Уже и вымя оторвали, а все молока требуют.

Обдумав мои слова, говнари медленно потопали обратно в свое логово. Каждый счел нужным похлопать меня по плечу. Теперь придется отстирывать любимую кофточку.

– Раньше говорили «рачительный хозяин». Вот такому правителю я бы обрадовалась, – запоздало пробормотала я, удивляясь своему высказыванию.

– Глисты. Или вампиры. Это одно и тоже, – решил Вова, думая о чем-то своем, – И те и другие сосут все полезное до последней капли.

– Ты ошибаешься, брат. Глисты, в отличие от вампиров, являются без приглашения, – уточнил один из говнарей.

Беседа выбралась из тупика и потекла в новом направлении. Все были довольны и глубокомысленны.

– Я же говорил – устами младенца… А на пиво не отслюнявишь? – с неуемным ехидством, поинтересовался Панк, считая, что я ожидаю именно такого вопроса.

– Нет, – твердо отказала я.

Не потому что жаль. Просто денег не было.

Улыбнувшись, Панк нахально чмокнул меня в макушку, доверительно сообщив «давно хотел это сделать».

– А ты ничего. Правильная, – вместо прощанья высказался Вова.

Сохранив булочки и хорошее настроение, я пошла домой с чувством выполненного долга. Я ужасно люблю объяснять прохожим как им дойти до нужной улицы, а тут почти на политические темы поговорить удалось и мной остались довольны.

В районе макушки сохранилось чужое тепло, вызывая острый приступ эйфории. Буд-то макушку пригревал солнечный луч. Ощущение странное и волнительное. Встрепенувшись, в животе ожили бабочки и испугали меня – я уже и забыла об их существовании. Личность раздвоилась. Бабочки намекали на чувство, а мозг насмехался – это не твой мужчина. До такой степени не твой, что дальше некуда. Обычный говнарь. Только припанкованный с виду.

Следуя указаниям мозга, я старательно усыпила бабочек, но все-равно улыбалась, пока жевала булочку.

Так началась наша дружба с говнарем Вовой. Он меня до сих пор зовет малой (с ударением на «а») или младенцем. В зависимости от настроения, которое у него чаще всего смахивает на прямую линию, где-то внизу, вдали от бурь и волнений. Тем удивительнее видеть всплески эмоций, которые проще исчислять в тротиловом эквиваленте. Правда, меня ни разу не задело – на меня Вова не злился.

В придачу к дружбе, у меня появилось новое место, куда я могу запросто заглядывать в гости. Но только если Вова один или вдвоем с Панком. Прочие говнари меня пугали и даже вызывали грусть – деградация полная, рыбы-прилипалы, без мозгов и высоких устремлений. Зато с предсказуемой целью – выпить и поспорить.

Соседи к нашей дружбе отнеслись с явным подозрением. И поначалу советами достали – типа он – пропащий, а тебя теперь замуж никто не возьмет. Даже участкового вызвали для душеспасительной беседы. Но участковый зарулил к Вове, маленько выпил, а утром навестил меня.

– Школу закончила? Молодец. Ты того, ну этого, сама понимаешь, да?

И вдруг протрезвел на минуту.

– Вован тебя не обидит. Поверь моему опыту, – и жалобно добавил, – Жена ругаться будет.

Вздохнув глубоко и продолжительно, участковый пошел восвояси. По дороге сообщив соседям, что криминала нет, и он держит руку на пульсе.

Он был прав, я даже не сомневалась – Вова меня не обидит. Учитывая его возраст, он мне в гипотетические отцы годился. Только у таких, детей не может быть по определению. Потому что он сам как ребенок, хотя думает иначе и важничает, подчеркивая насколько он умудреннее жизнью. Обычное взрослое занудство. Зато с Панком не соскучишься. Он тоже старше меня, но зато младше Вовы. Промежуточное звено эволюции – так его Вова обозвал в порыве великодушия.

– Принесла? – неизменный вопрос вместо приветствия.

Входным билетом в логово Вовы является пластмассовая бутылка пива и пачка дешевых сигарет. По праздникам я пыталась притаскивать что-то подороже, но Вова психанул, назвав меня транжирой и почему-то фанфароншей. За подношение мне разрешают послушать винил и вытереть пыль с бюста вождя. С остальных многочисленных предметов я убираю пыль без разрешения под неизменный Пинк Флойд или Ди Пепл, изредка – под Кино. И всего один раз я оказалась на грани вылета из Вовиной берлоги. Когда в ответ на его разглагольствования, высказалась, не подумав, с кем я разговариваю.

– … страх тоже может стать стимулом. Я вот, например, боюсь много чего. Рака, страданий физических, душевных тоже, что любить меня никто не будет, что наступит новый год, а у меня подарка для мамы нет, старости боюсь…

– Не стоит ее бояться. Если повезет – доживешь лет до ста почти здоровой и даже с умом, – Вова только что утверждал, что страхи управляют человеком, делая его жизни невыносимой, а у самого на морде написано – не боится они ничего.

– Ты не понял. Буду я сидеть у окошка такая вся морщинистая и седая, и подумаю – на кой черт меня родили? Для чего? И стану вспоминать, чего я такого сделала за все прожитые годы? А список окажется коротким. Родилась, жила и помирать пора уже. Вот и все достижения. Получается, что меня ка бы не было вовсе. Прожить впустую – вот чего я боюсь.

Мне нужно было насторожиться, как только Вовины глаза начали наливаться кровью. До того он крайне внимательно слушал и зубы сжимал. Но я не обратила на это никакого внимания. Мало ли что с ним происходит? Может, он пукнуть хочет, да сдерживается изо всех сил.

– Ты хочешь сказать, что я прожил свою жизнь зря? – сухо спросил Вова.

– Я не про тебя говорила. Про себя.

– Нет, драгоценная моя, ты впрямую намекнула, что лучше бы я умер.

И покатилось – слово за слово с креном в обвинения и обиды. Пока Панк не спас ситуацию, высказав свое мнение.

– А че орать-то? Пошли бы да сделали бы что-то хорошее. Хотите, я дом подожгу, а вы меня спасете? Мне вообще фенилэтиламина в организме не хватает, а я страдаю и молчу. Вот помру – вам стыдно будет.

– Это что за херь такая – фени-блин-ламин? – подозрительно осведомился Вова.

Он был готов сорвать зло на ком угодно, но не мог выбрать подходящий объект. Панк вроде бы на этот раз вел себя примерно, а на меня наорать было непедагогично.

– Я щас все объясню. Организм сам собой вырабатывает фенилэтиламин, когда он есть – возникает чувство любви. Но вообще-то это вещество – наркотик. Представь только – отбираешь у народа по грамму этой хрени и все спокойны как слоны. А кто захотел влюбиться – даешь ему таблеточку и он уже поет серенады под чьим-то окном.

– То есть ты хочешь влюбиться, а кто-то свистнул твой фенилэтиламин? – оторопев, спросила я.

– А как же брак, который убивает любовь? – заинтересовался Вова.

– Так и есть – с годами к этой наркоте привыкание происходит. Но бог нас умно придумал. Как только возникает устойчивое привыкание и влюбленности настает каюк, начинают действовать эндорфины. Они нас делают счастливыми и довольными.

Вовин палец нацелился на Панка как дуло пистолета.

– И к чему ты все это мне рассказал?

– Да к тому, что мне никак не удается дотянуть до перехода из одного состояния в другое.

Мы замолчали. Будильник тикал, отсчитывая драгоценные минуты, ворковали голуби, напичканные фенилэтиламином по самые перья, а я подумала – как хорошо, что скандал утих и Вова на меня больше не злится. Лучше бы он на себя позлился, коли на то пошло – я за него подвиги совершать не стану. Живет как задумчивая тыква и не желает признавать своего овощизма. Приятного, незатратного, но бесцельного до одури. Хотя, в древности философы так и жили. Ни фига не делали – думали и рассуждали. Но они своими мыслями мир изменили, а Вова просто так сквозняки языком гоняет. Вон Панк о любви мечтает. А Вова как разряженная батарейка, был бы он аккумулятор – его можно было бы оживить.

– Мир? – сверкая глазами, спросил Панк. – Мир!

Чтоб не мозолить Вове глаза, я ушла побродить по квартире. Как и мне, она досталась Вове от предков, но явно другим путем. Мне иногда кажется, что они попросту померли. Причем единовременно и оптом. Про родителей он не говорил, но в обстановке берлоги ничего не менял. Хотя если быть внимательной – обстановка не допускала мыслей о деловитом отце и домовитой матери, скорее – о затхлой старушке, которая не терпела изменений в среде обитания.

Если вспомнить самое первое впечатление – мне тогда показалось, что я попала в антикварный магазин. Но впечатление развеялось, как только я до кухни добралась. Там все выглядело более чем печально. Это была самая неправильная кухня, которую мне доводилось видеть. Я не шучу. В Питере кухни предназначены не только для приготовления пищи. Они – особый мир, почти ритуальный. Но только не Вовина.

На полках теснились пустые стеклянные банки, в некоторых умирала манная крупа, вперемешку с жучками. Допотопный овальный холодильник трясся, как Титаник при виде айсберга, но в отличие от Титаника ни мяса, ни сокровищ в нем не наблюдалось. Клеенка на столе потеряла рисунок и напоминала изнанку холста старинной картины. Мне все время казалось, если приглядишься, то поймешь, что же там было нарисовано. Но пока ни разу не получилось.

– На твоей кухне разговаривать неохота. Дрянь, а не кухня. В ней души нет.

– Ой, какие мы нежные. Может, мне в сортире библиотеку еще организовать?

Не понимая, причем тут сортир, совмещенный с библиотекой, я обиделась.

– А разговаривать нужно и должно в гостиной, – примирительно уточнил Вова.

Ну как же! Пойди, пойми, где у него эта самая гостиная. Наверное, та комната, что побольше, в которой сам Вова заседает. Комнат у него всего две с половиной, большая и очень маленькая, и повсюду расставлены огромные шкафы, этажерки, тумбочки и скрипучие стулья. Полкомнаты – это помещение без окна. Точнее – окно там есть – его кто-то нарисовал красками. Довольно убедительно получилось. Белые рамы, просторные зеленые луга и синее небо, в котором парят пофигические носатые чайки. На двери нарисован корабль, летящий по волнам под крики все тех же чаек. Похоже, у художника была тенденция относительно этих хохочущих птиц.

Пыльный уют дополняли ковры, Вова величал их персидским наследием совка. Еще были какие-то странные штуки, о предназначении которые я могу только догадываться – останки аппаратуры для рок-группы. Мертвые напрочь. Но Вова все грозится их наладить и довести до ума, при этом обзывая шмурдяком. Иногда Панк подкрадывался к большому барабану и нажимал на какую-то скверную педаль, издавая звук падения дохлого голубя с крыши. Вова неизменно орал из «гостиной» – откажу от дома! Верхом наглости было треснуть палочкой по медным, но почерневшим от тоски, тарелкам. Тогда ураганоподобный Вова мог поймать и треснуть по черепу.

Ко всему прочему, у Вовы имелась достойная коллекция пластинок. С малознакомыми мне рок-группами. И он убьет любого, кто посмеет без разрешения дотронуться хоть до одного конверта. Я не шучу. А еще у Вовы были лишние коридоры, соединяющие все помещения в запутанный угловатый лабиринт. Пожалуй, у него жилого помещения было значительно меньше коридоров. В самом дальнем, тупиковом – дверь. Запертая на висячий амбарный замок. И мне очень хотелось посмотреть, что за ней скрывается.

– Там кладовка, – сердито огрызался Вова каждый раз, когда я приставала с расспросами.

– Врать стыдно, – а что я еще могла ему сказать?

Пыталась даже в замочную скважину подглядеть – да ничего не увидела, как ни старалась. Но мне упорно казалось, что внутри кто-то есть и этот кто-то знает о моем присутствии у порога. И его интерес ко мне не менее жадный. Но пока мы были равны – дверь открыть было невозможно.

Кроме пива и сигарет Вова нуждался только в одном. Временами ему был необходим новый слушатель. Пусть даже такой непросвещенный как я. Он часами мог говорить про гибель России, про высокую смертность и низкую рождаемость, хотя плевать хотел на то и другое. Говорил про экономику, которой тоже место на кладбище. И про тотальную социальную несправедливость. На самом деле его беспокоило что-то другое, я же видела – нет в нем азарта. Прикидывается ради споров, ругается, но не от души. Это становилось заметнее, если речь шла о классике рок-музыки. Тут он по-настоящему горел.

– Музыка – это майский день, – многозначительная пауза, восторженная дрожь в голосе, – Именины сердца.

Знаем мы откуда эти слова. Мы это дело в школе проходили. Но Вова не Манилов. До такой степени, что дальше некуда. Хотя – оба сидели и мечтали, но по-разному. Не удержавшись, я задала вопрос.

– А душами ты, случаем, не торгуешь?

Вова плотно сжал губы и нехорошо сощурил глаза. Ответа я так и не дождалась.

Панк решил скрасить напряженность перлом «Ты называешь меня говнюком. Да, я все время бухой», утверждая, что сам придумал. Врет. Я точно знаю. Это Шнур написал. Хотя, такие слова можно случайно подслушать чуть ли не в каждом дворе.

Примерно с дня нашего знакомства, Вова поэтапно изгнал из своего коридорного рая почти всех говнарей, оставив лишь Панка «для бодрости души».

– Еще бы. Иначе бы ты стал махровым мизантропом, одичал и разговаривать разучился, – Панк был и честен и прав.

Вова с ним не согласился и обвинил Панка в раболепном поклонении великому прошлому «классики рока». И они начали ссориться и даже матом ругались прямо при мне. Аргументы летали как пули во время перестрелки, пока не докатились до акций арт-группы Война.

Историю с мосто-членом все знают, как и про дворцовый переворот. Но эти говнари каким боком к подвигам Войны? А послушаешь – прямо сейчас оторвут свои вонючие задницы от табуреток и тоже вытворят что-то обалденное. Кишка у них тонка. Только и могут языком чесать, да пиво пить. Хотя, Панк он такой, он может вытворить все, что угодно. Если захочет и будет нужное настроение. Пока Вовины друзья были еще не выдворены, они меня немного стеснялись поначалу. А как привыкли, начали изучать как существо из другой реальности. И каждый норовил заняться моим перевоспитанием. Спиртного и сигарет не предлагали, понимая, что от Вовы можно здорово схлопотать за такие дела. Каждый решил, что мне просто непременно дать один универсальный совет на всю жизнь. Типа – опасайся людей с длинными носами. Шучу. Советы были более практичными и не менее бесполезными. Поскольку я не вела беспорядочного образа жизни, не собиралась портить расу браком с таджиком, не ела по ночам колбасу и помидоры, не гоняла на машине, не верила телевизору и газетам. По-моему я все перечислила. Из всего услышано я получила только одно наставление, которое мне хоть кода-то могло пригодиться – если не можешь дать сдачи – беги.

Когда Панку и Вове становилось скучно, они начали ради развлечения придумывать мне прозвища. Они называли меня по-разному. Иногда даже «продуктом секретных лабораторий ЦРУ» и утверждали, что по моей вине разлагается российское государство. Иногда – «недоразумением» и «кошмарное будущим», но чаще всего – младенцем.

Поговорка «укуси мою косуху» мне запомнилась, хотя ее смысла мне никто объяснить не захотел.

Глава 5. Расторопная сволочь

На следующее утро, после начала необъявленной войны, мне стало обидно. Ну, за что меня можно возненавидеть? Правильно – не за что. Я хорошая, честное слово. Вежливая. Никому не мешаю. Вон Вова, он весь двор задолбал своими пьянками. У него в прошлом чуть ли не каждый день диспуты и драки были. У нас слышимость дикая. Любой звук усиливается стенами, словно дома, вставшие четырехугольником, состарились и оглохли, а чтоб слышнее было, подговорили эхо, чтоб даже крысячий писк звучал громче голоса Монсеррат Кабалье. Та стена, в которой Вовины окна, она самая дурацкая – совсем близко к соседнему дому. Узкий простенок, в который даже Маркел не заходил чтоб пописать. Собаки вообще избегают узкого тупикового пространства. В общем, в Вовину комнату солнце только в полдень заглядывает и то летом. Я сама видела – на полу световой треугольник, который довольно быстро уползает к подоконнику и тогда Вова ласково ему говорит:

– Да пошел ты.

В общем, утро было так себе, если не считать отличной погоды. Решив не беспокоить опохмеляющегося Вову своим визитом, я осторожно приоткрыла дверь – новой крапивы не было. Наверное, мальчишки похулиганили, да и отстали. Или их к бабушке в деревню отослали. Но все-таки было бы классно их подловить, схватить за потные уши и напинать по мятному месту. Месть – она будоражит и делает ум предприимчивым.

У меня созрел замечательный план. Я взяла табурет, недочитанную книжку и села у самой двери. Вот, думаю, как славно – чуть что, я сразу как выскочу и как обнаружу злоумышленника. Некстати вспомнилось, что для начала неплохо помыться и позавтракать. Пришлось на целых полчаса оставить дверь без присмотра.

Еще раз открыла – ничего.

Сижу такая умная, книжку читаю, Голдинга, «Повелитель мух» называется, жду. А на улице лето. И хочется погулять, пофотографировать, позагорать, искупаться. И купить пару бутылок лимонада. И мороженого, чтоб в морозилку не зря лазить. Решила – ну кому я нужна? Пошла переодеваться. Минут двадцать на сборы потратила. Оттолкнула рукой входную дверь. Толкнула велик. И услышала странный хруст. Стеклянный такой. Почти срежет.

– Твою мать! – я буквально взывал от бешенства.

Какая-то расторопная сволочь исхитрилась расположить кучку битого зеркала прямо на моем пути. Разбитое зеркало – верная примета несчастья. Это всем известно. Прабабка моя утверждала, что опаснее всего тому, кто его кокнул – вся поганая энергия, накопленная раньше, выстреливает в того, кто рядом. Но она сама зеркал не била, зато, когда умерла – огромное напольное зеркало само собой развалилось на много кусков. И еда не обезглавило моего папашу. Который как раз проверял, нет ли в раме золотых червонцев.

Зеркальные остроугольники ртутно поблескивали на лестничной площадке. Некоторые лежали вниз лицом и выглядели черными. Между ними клочковато топорщились кусочки бумаги, на которой было что-то написано. Гелевой черной ручкой.

Колесо велика дотронулось до острого длинного жала, но не прокололось.

Минуту спустя я металась как ошпаренная кошка, ненавидя приметы и того, кто специально решил испортить мне судьбу. Самое смешное – когда прабабка мне нарассказывала про зеркала страшных историй, я перво-наперво проверила, что будет, если после полуночи поглядеться в зеркало. Мне тогда всего лет семь было. Обещанная встреча с чертом не состоялась, а прабабка кисло усмехнулась – теперь, мол, где-то мой двойник бродит в потустороннем мире. И я поняла, что зеркало – это тупой удваиватель, не более того.

Веришь в приметы или нет, но кошки все-равно на душе скребут. Да и убрать осколки нужно. Веник с трудом заталкивал зеркальные скальпели в совок. Было непросто, но я не захотела руками брать даже крупные куски.

Клочки бумажки я сочла незначительными. Попыталась вчитаться в разрозненные слога. Вроде бы что-то медицинское. «Диаг» – наверняка был диагнозом, потому что я отыскала вторую половину слова. Если так – то «венери» должно быть – чем-то венерическим.

– Ясное дело, – прозорливо решила я, – Тот, кто кокнул зеркало, был венерическим больным, завернул осколки в справку из поликлиники, а потом…

Тут я запуталась. Вообразила, как некто осторожно, чтоб не издавать звяканья стекла, водружает мне подарочек, а потом из вредности рвет на мелкие куски то, в чем нес битое зеркало.

– Точно, так и было, он – психопат, а они непредсказуемые, – полюбив себя за ум и догадливость, подумала я.

Так и пошла, довольная собой, с совком в руках к контейнеру. Предполагая, что сейчас встречу кого-то из соседей и наябедаю на злодея.

– Видал что деется? – Маркел на вопрос не ответил и выказал явное неудовольствие отсутствием колбасы в совке.

Он тянулся его обнюхать, но я не позволила – нос порежет, дурак такой.

– Правильно. Ничего страшного не произошло. Просто недополовозрелые мальчишки откуда-то взялись на мою голову и решили меня посадировать. Это все из-за моей любви к странной одежде. Наверное. Наверняка.

И тут я вспомнила, что как раз летом меня не тянет одеваться вызывающе. В жару самое то – топик и шорты. Как у половины городских девушек, которые любят кататься на велосипедах.

Но слово «жара» меня привело в неплохое настроение. Жара – это то, что мне откровенно нравится. Я холод не люблю. И ветер – если холодно. Меня даже кондиционеры раздражают – потому как дуют специально на меня.

– Все. К черту приметы. Вот сейчас поеду и искупаюсь. А что, мне можно, я заслужила. Сессия позади. Только один раз в универе нужно показаться. А впереди столько безоблачных дней.

Наверное, в машинах было гораздо прохладней – судя по лицам водителей. Климат-контролей понаставили, а я тут на велике потом истекаю. И ехать-то недалеко, но спина уже мокрая как после душа. Бац – по ноге треснула пустая сигаретная пачка, выброшенная из пожилой иномарки, на капоте которой скалилась нарисованная летучая мышь. От перепуга я отшатнулась и едва не влетела в автобусный зад.

– Козел! – обычно я так не ругаюсь.

Козлистый водитель вильнул вправо, наверное, чтоб получше меня слышать. И протер бок машины об мою ногу. Получилась заметная пошарпанность на загорелой коже. Не больно, но меня сдвинуло к самому поребрику, а правая педаль цапанула за ограждение.

– Ты что творишь, сволочь? – мой вопрос угодил прямо в лицо того, кто метнул в меня пачкой.

Равнодушное самодовольное лицо пресыщенного жизнью бабуина, который нацепил белые трусы.

Решив, что лучше всего побыть без него – я решила подождать, пока этот гад не уедет.

– Засада какая-то, – автомобиль, покрытый прошлогодней пылью, двигаться не собирался. Водителя я видеть не могла, и оставалось только негодовать и надеяться, что сигналящие сзади машины вскоре спасут меня от обидчика.

На кед мне вытряхнули пепельницу. Судя по ногтям – водитель – девушка, которой нравится черный лак.

Ей пришлось перегнуться через пассажира в белых трусах, и он недовольно пробурчал что-то невежливое.

Меня почти испугала эта рука, тонкая, бледная как рыбье брюхо, она мелькнула, обгадила мне кед и убралась.

– Поехали, что ли? – пассажир, не глядя на меня, закурил новую сигарету.

Его не послушались. Хотя перед нами полоса была свободна. Разгневанные задержкой машины гудели, крякали и издавали пронзительные вопли.

Зажатая между автомобилем и ограждением, я практически не могла двигаться. Решив, что с меня на сегодня дураков достаточно, выудила из рюкзака бутылку со Швепсом и попыталась бессовестно вылить его прямо в салон. Пассажир энергично дергался и хватался то за бутылку, то за меня и едва не стащил шорты. Сверкать голой попой не хотелось – пришлось уворачиваться и шипеть Швепсом менее прицельно.

Мы все пузырились – машина, пассажир и я. Водитель лезла в окно. Черные явно крашенные волосы, мокрая такая. Попытка порвать на моей ноге кожу к успеху не привела только потому, что я принялась бить ее по когтям бутылкой.

Меня выручили кеды, мягкие, джинсовые, в другой обуви я бы ни за что не смогла выдернуть ногу.

– Обтекайте, дураки траурные, – теперь я была за ограждением.

Осталось вызволить велик. И в этом мне помог какой-то дядя.

– Я все видел. Они сами виноваты, – азартно сообщил он и ввязался в перепалку с моими обидчиками.

За моей спиной теперь голосили а ля трио.

По тротуару ездить неправильно, даже невежливо, но иначе было никак. Оглядываться не было никакого желания.

Взревел двигатель. Добрый дяденька теперь вопил благим матом. Машина стартуя, издала визгливый звук.

– Хрен теперь вы меня догоните, – злорадно сказала я сама себе.

Этот район мне знаком. Двор. Поворот налево. Кривой промежуток между домами. Посреди – двухэтажное заброшенное здание. Справа – стройка. Пыль коромыслом и яростный звук отбойного молотка. Робкий бомж, сидя прямо на асфальте, вдумчиво рассматривает свои ноги. Поворот направо – сквозняк – три проходных двора, для машин непригодные.

Теперь можно сбросить скорость и успокоиться. На лодыжке – царапины, машиной оставленные, в которые попала грязь. Вот заразы – загар испортили. Теперь до следующего года буду с белыми полосками на ноге ходить.

Липкая. Злая. Почти агрессивная. А ведь хотелось порадовать себя. Утешиться.

Так кипятилась, что не заметила, как город стал окраиной. И сразу повеселела. Мне стало плевать на все машины оптом и в розницу. Я знала куда еду, зачем еду и ехать мне нравилось. Буду загорать и купаться. И никакие дураки мне не посмеют испортить настроение. Вот так!

Песок казался и был грязным. Без полотенца-покрывала не обойтись. И еще – на пляже оказалось людей больше чем на Дворцовой площади во время Алых парусов. С трудом отыскав своих знакомых, я услышала недружное «Ааа», означающее как мне все рады. Особенно Никусь, которая выглядывала самцов и заранее истекала соком. Значит, ее бой-френд снова отчалил в командировку. Сейчас начнет бродить, роняя очки, оттопыривая задницу, надеясь таким нехитрым способом завязать пляжное знакомство, перетекающее в кратковременный бурный секс. И как она не боится подхватить какую-нибудь заразу? Я ее спросила об этом, но в ответ получила взгляд, полный жгучей злобы. Пристальный такой. Как гвоздь в крышку гроба.

– Суперский купальник, где купила?

Это Санечка. Чудный человек, с прической как пипидастр, а вместо руки – гипсовый шлагбаум. Я не шучу. У нее какой-то сложный перелом верхней конечности. И она теперь стала опасная как помесь шлагбаума с тараном. У ее тезки – Шурика, появилась новая шутка. Он дожидается, пока Санечка начнет с кем-то увлеченно разговаривать, подкрадывается сзади и громко спрашивает:

– Что?

Санечка автоматически поворачивается, сбивая собеседника гипсом. Пока никто серьезно не пострадал.

– Блина, ты посмотри – снова проколы воспалились, – у Санечки на лице пирсинга как опят на пне. Нет – она красивая, даже очень, но железо стало для нее как зависимость у курильщика. Сначала предвкушает, потом обсуждает со всеми, потом следует этап – вы правы и я не буду делать третий прокол на брови, ну и дальше все как всегда – делает. На солнце железки посверкивают, как заклепки на ремне старого рокера.

– Ты к врачу не обращалась? – я вижу, что вокруг каждого прокола алеет нездоровая краснота.

– А то. Но что он мне может посоветовать? Я и сама все знаю, это все из-за погоды – как похолодает, пройдет.

Ей виднее. Она все-все про пирсинг на своей шкуре изучила. Она даже не фоткается теперь, потому как на снимках железки смотрятся или как прыщи, или как блики. От такого портрета шизануться можно, ей богу. Зато она одевается как лорд. Это не я придумала – это она сама так говорит, у нее даже фрак есть. И куча всяких супер – элегантных вещей. Которые больше подходят мужчине. Такой у нее стиль.

– Лучше я теперь татушку сделаю. Одну. Маленькую. Как у тебя.

– Не заливай. Сначала одну, потом вторую, а остановишься, когда только нос прежним останется.

– Брось! Ты зануда. Ты прям как моя мама. Ворчишь и пугаешь, – Санечка мечтательно вздыхает.

Могу поспорить на что угодно, что я права, но толку-то от моей правоты? И самое главное – каждый имеет право делать то, что считает нужным. Потому как это его жизнь и его закидоны никому не вредят. Я, например, не курю, если дым может попасть в чужие легкие. Самой страшно какая я молодец.

– Девчонки, давайте взбодримся, – Шурик приволок с собой энергетики.

И уже оприходовал пару баночек. Не знаю, что в них намешано, но взгляд у него как у психованного эльфа.

– Да пошел ты. Сам травись, – отвечаем мы хором.

Шурик называет меня своей подругой. Врет. Никакой он мне не друг, хотя знакомы мы чуть ли не с первого класса. У него масса недостатков, с которыми я примиряться не собираюсь. Например – у него все чужие дела называются «потом сделаю». Он только своими делами занят. А еще жулик он и сплетник. Хотя временами его злой язык оказывается даже забавным, если подколки не направлены на меня. И еще он просто помешан на всем дорогом, брендовом и креативном. Если кто купит что-то фирменное – сразу подбежит, чтоб заценить и высказаться. Когда покупка стоящая – завидует по-черному. Просто лицом сереет.

Про Шурика я могу много чего рассказать. Но ограничусь двумя историями. Когда нам было по восемь лет, на меня напала охота сделать что-то полезно-хорошее. Например, ходить с совком и веником за взрослыми, которые бросают мусор на площади. Шурик принялся мне помогать. А когда я собралась домой, довольная выполненной работой, показал мне горсть денег. Оказывается, он все время приставал к мусорщикам, за которыми я окурки собирала, с требованием «дать рубль» за труды. И некоторые ему давали. История вторая – сбор интересных книжек для несчастного родственника, который безвылазно сидит дома и умирает от неизлечимой болезни. Конечно, никакого родственника в помине не было, а Шурик все добытое в магазин старой книги сдавал. И вот что интересно – когда его уличали и осуждали, ему не стыдно было, ему было смешно.

Сначала я тщательно намазалась кремом. Из совсем нового флакончика. Мне пообещали, что теперь коже ничто не угрожает. Крем противный, но что не сделаешь ради здоровья и красивого загара.

– Спинку намазать? – деловито предложил Шурик.

Ему плевать на мою спину, но он знает, что все сочтут его действия сексуальными, а помощь мне можно счесть за услугу. Просто так фиг бы он что кому сделал.

– Валяй, – почему бы и не согласиться, раз он сам напросился?

Шурик хмыкнул, после внимательного прочтения надписей на креме. Выдавил каплю и намазал свой нос.

Его руки скользили по моей спине торопливыми движениями, сноровисто и равнодушно, как по неодушевленному предмету. Мне даже показалось, что ему неприятно до меня дотрагиваться. Звонкий и излишне сильный шлепок по попе означал завершение процедуры.

– Дурак, больно же! – мое возмущение вызвало ядовитый смешок у Никусь.

Похоже, что ее охота за кобелями сегодня оказалась безуспешной и она медленно закипала, выбирая на ком бы сорвать злость.

– Вы в курсе, что в Эстонии можно покупать спиртное даже ночью? – громко сообщил Шурик.

Он явно желал привлечь к себе как можно больше внимания.

– Неа. Странно, да? Вроде как там тоже пьяниц хватает. Наверное, у них нет запретов? – пытаясь понять, в чем подвох, – ответила я.

– Запреты есть, – азартно возразил Шурик, – На то они и нужны, чтоб их нарушать.

– Ну тебя. Так народ законопослушный. Они даже загодя в партизаны записываются, на случай если наши танки из Пскова на них в атаку пойдут.

– Партизанам тоже выпить охота. Особенно ночью. Но официально – нельзя. Вот они и придумали давать алкоголь на прокат под стопроцентный залог, – Шурик сиял от счастья, заметив, что к его словам многие прислушиваются.

На обдумывание у меня ушло не меньше пяти минут.

– Офигеть! – вклинивается в разговор Никусь, – Чистят генофонд. У меня так друг умер…

Последние слова она добавляет почти всегда в разговорах на около-политические темы.

Разомлев от дикой жары, я надолго забыла о неприятностях. Я обо всем забыла. Особенно после диких воплей, накрывших пляж как цунами.

– А чего это было?

– Собачка, – предовольным голосом объяснил Шурик.

Пришлось встать, перешагивая через разнокалиберные ноги загорающих, дойти до воды и посмотреть. Собачка была или упитанная или несвежая. И качалась на мелких волнах совсем неподалеку от берега.

– Вот и купайся теперь, – злобно порычала толстуха, руки в боки, и слишком открытом гламурном купальнике.

– А вчера тут парень утоп, я сам видел, – геройским голосом сообщил незнакомый дядька с волосатой спиной.

Народ загомонил, наслаждаясь новым впечатлением. Все смотрели на собаку жадными взорами и неестественно изображали возмущение. Конечно, тут же выяснилось, что во всем виновата Матвиенко. Ну как же – она самолично каждое утро сворачивает собакам шеи и мечет их в воду.

Шурик уже выбрался из толпы и разговаривал с кем-то по телефону. Почему-то украдкой поглядывая на меня. И взгляд у него был какой-то не такой, неприятный взгляд как у преступника.

Я помогла Санечке улечься и даже почесала ей кожу у краев гипса. Слегка. Чтоб она успокоилась. Санечку очень раздражало, что проходящие мимо норовили перешагнуть через ее закованную руку. Опускали взгляд вниз, чтобы извиниться, рассматривали заклепанное лицо и уходили молча.

– Хамство так и прет, – печально высказалась она.

В России без заборов никак, если не огорожено – значит, всеобщее. Пришлось найти несколько сухих веток и устроить вокруг Санечкиного гипса подобие забора. Теперь люди подходили, на лице появлялись признаки осмысленности и, сказав «а», шли в обход.

Я лежала, повернув голову, чтоб видеть Санечку. Но видела не только ее. На песке оказалась тьма всякой живой природы. По-моему, даже блохи были. И какие-то шустрые козявки, занятые броуновским движением. Я их сфотографировала, жалея, что у меня нет нужного объектива. А вот предложение Шурика сфоткать заодно и собачку меня взбесило.

Решив, что с меня хватит радостей пляжной жизни, я засобиралась домой.

– Вот фигня – а где мой новый красивый загар? – мое удивление обрадовало Шурика.

Он явно ждал этой минуты и заготовил проникновенную речь.

– Ты инструкцию читала? Ну, конечно, не читала. Вот дурында, видит плохо, а очками так и не обзавелась. А надо было.

– По башке настучу, – предупредила я.

– Там написано – что крем противозагарный, – подло заржал Шурик.

Он тут же ринулся сообщать всем желающим, как я лопухнулась. Вот гад. Мог бы и раньше предупредить. Ко всему прочему, кожа стала липкая, а мыться в местах упокоения собачки я не решилась.

Сев на раскаленный велик, я мысленно ругалась на подлого Шурика, на свое плохое зрение, даже на погоду ругалась, хотя она мне недавно нравилась. Пока добралась – к крему налипло пыли, а кожа стала как бархат. С заметными подтеками. И царапины тоже настроения не добавляли.

В родном переулке царило безвременье и стояла идеальная тишина. Которую я нарушила, въехав под арку дома. Там вместо асфальта сохранилась булыжная мостовая. Велик звучал как телега, груженая гайками. Искоса глянула налево – проверить, нет ли Вовы у окна. Иногда мне не хочется его видеть.

Квадратный двор напоминал протвинь в духовке. Я знаю, что нужно говорить «противень», но по-честному, у меня нет ни одного знакомого, кто правильно называет эту фигню для выпечки.

Моя парадная находилась по диагонали слева. Три ступеньки вверх. Но если проехать прямо, то можно попасть в узкое пространство за домом, огороженное высокой кирпичной стеной, в котором слева с незапамятных времен стоит одноэтажная прачечная. А справа притулился крохотный домик. Я, когда маленькая была, думала, что в нем живет гномий дед. Потом решила, что там кроме домового на эту конуру никто не позарится. Подходила, прислушивалась – точно, кряхтит, и звякает чем-то. Ради дружелюбия – совала карамель ему в трещину на углу. Конфеты исчезали, а дружить со мной домовой так и не начал. А потом выяснилось, что этот домик из какого-то послевоенного мусора, построили для хранения дров. А совсем недавно предприимчивая прыткая соседка захватила и облагородила строение. Теперь там ненужные вещи гноит и они тоже кряхтят и звякают.

– Люди, ау, – шепотом сказала я пространству.

Ну да, я трусила, боялась подойти к собственной двери. Мерещились мокрые волосы, прилепленные к дверной ручке. Или собачья шерсть. С запахом. Или еще что погаже. Я в книжке какой-то читала про убийцу, который мазал дверную ручку ядом. Вдруг и мне намажут? А у меня даже перчаток нет.

– Перчатки лишними не будут.

Ловкий разворот и я снова в переулке. Пара минут и вот он – магазин для садоводов. Велик не оставишь – вмиг сопрут. Да и народу на Садовой – не протолкнешься. На меня уже много раз поругались – мешаю, не положено тротуар занимать.

Магазин пользовался популярностью, но приятных лиц мало. Выращивание овощных культур наложило отпечаток воинственности и даже некоторой склочности. Пришлось довольствоваться первой незлобной огородницей и воззвать к ее сердобольности. Деньги стали товаром, причем, меня вооружили парой перчаток для стекольщика, гениальное изобретение. На нитки налита желто-красная резина – настоящий предохранитель от яда. Я так тетеньке и сказала – теперь мне смерть не страшна.

– И запомните, дорогая моя, яды – вещь в нашем деле почти незаменимая, но банку с керосином еще никто не отменял, а еще можно заманить их на пиво, ну а потом керосин и огонь.

В ее глазах не было кровожадных всполохов, скорее – спокойствие главы инквизиции.

Оплатив покупку, я воспряла духом. Интересно, а о ком тетенька говорила? Не о хулиганах, наверное.

Перчатки я нацепила сразу. На загорелых руках они смотрелись почти симпатично. И за руль держаться удобно. Надо будет потом еще одну пару купить, пальцы отрезать и в них кататься.

На этот раз тишина переулка была неестественной, почти противной. Словно он затаился в предвкушении моего истерического крика. Не дождешься! Все стерплю молча.

Из соображений конспирации, на этот раз я шла пешком рядом с великом, стараясь не шуметь. Вовы по-прежнему не было.

Я смотрела вокруг, словно видела все впервые. По-честному, наш двор вполне мог претендовать на самое нелепое строение в городе. Настолько все тут бессмысленно и неправильно спланировано. И квартиры кривые напрочь. Когда-то они были на одну семью, не богатую, но с достатком. А потом их разделили для люмпенов. А потом в дом слева попала бомба. И немцам пришлось его выстраивать заново. Но первоначальная кривизна пространства так и осталась загогулистой как игрушка-лабиринт, в которой нужно загнать маленький железный шарик в серединку. Но мне наш двор нравился. Я даже иногда сама себе завидовала, что здесь живу.

Мимо пробежал Маркел, довольно внятно пукая, наверное, сожрал что-то несвежее. Интересно, где он гадит? Не поеду за ним. Больно надо.

Обгрызенные ногами ступеньки. Никакой прохлады на лестнице, только мухи, скрывающиеся от жары.

Как я и предполагала – меня ждал сюрприз. В виде черного креста нарисованного прямо на двери. Скорее всего – куском старого гуталина. Крест был нарисован человеком, который обладал немалой силой и водил гуталином, вкладывая всю ненависть ко мне. На полу осталось много черных крошек. Специально размазанных ногой. Следы вели к ступенькам. Словно неизвестный мне злоумышленник хотел намекнуть – я вышел из дома. Из любопытства я приставила свою ногу к самому четкому следу. Моя – на несколько размеров меньше.

Вспомнив советы Дэна, я не поленилась сфотографировать дверь с крестом.

Гуталин оттираться не хотел. Пришлось отмывать его мокрой тряпкой. Долго. Вдобавок ко всему какая-то тварь отключила воду. И теперь я была не только злая и грязная. Я была просто в бешенстве.

Оттерев пальцы салфеткой, позвонила Дэну. Хотела напроситься в гости. Хотя заранее была уверена – и на этот раз не пригласит. Такой характер. Ко мне – да хоть каждый день, а я у него не была ни разу.

– Я занят. Но могу через полчаса зайти.

Вот спасибо-то. На меня сейчас без слез не глянешь. Не хотелось показываться в таком состоянии и виде даже ему. И тут, словно услышав мои мольбы, добрые водопроводные боги снова включили воду.

– Приходи, но через час, – пробурчала я и, срывая одежду, ринулась в душ.

Вытиралась, стоя на кухне и поглядывая в окно. Такая вот привычка дурацкая. От одиночества, наверное. Но мне кажется, что в окошках маячат только тупые бабы и кошмарные старушки, поэтому подглядываю украдкой. Это глупо, но я всегда так поступаю. Если совсем честно, эта привычка появилась от большой любви. Год назад я простояла у окна очень долго. Даже не знаю сколько дней. Ждала одного человека. Но он так и не пришел, а привычка осталась.

К парадной подкатил знакомый велик. В смысле – знакомый велосипедист на велике. Тощие оба.

Прытко кинулась искать хоть какую-то одежду. Нашла длинную футболку с нарисованной совой. Сейчас и в ней будет жарко как в шубе, но ничего другого под руку не подвернулось.

Теперь в комнате два велика, интимно прислоненные друг к другу. Мой – грязнее.

– Сплетничать про нас будут, – понимающе усмехается Дэн, поймав мой взгляд.

– Жаль, что мой лесопед потом мне все про тебя не расскажет, – по-честному, мы хотелось бы побольше знать о Дэне.

Пока я расставляла чашки, он медитировал над заварным чайником. От которого уже доносится странный запах. У нас так принято. Чай покупает Дэн. Для него это и ритуал и возможность приобщить меня к необычным тонким вкусам настоящего чая. Я только самый простой чай покупаю. На другой просто нет денег. Иногда меня это безденежье просто задирает, честное слово. И так бесит, когда видишь, на какую ерунду некоторые тратят деньги. Ну, просто классово-сословные бури в душе случатся, ей богу. Я не про Дэна – он из моего сословия – нищих, и это нас временно объединяет. У него в планах разбогатеть и стать аристократом, ценителем искусства в виде антиквариата, а я плыву по течению как довольная какашка и выдающихся планов не строю.

Не удержавшись, я рассказала про крест и продемонстрировала фотку.

– А я-то думаю, почему у тебя траур под ногтями. И не забывай снимать, когда тебе еще что-то нарисуют или подбросят.

Поймав мой настороженный взгляд, Дэн утешительным тоном прибавил:

– Кто-то перепутал адрес и вредит вовсе не тебе. Но ты все равно фоткай и мне снимки скидывай, если дело дойдет до криминала – будет что показать ментам.

– Вот успокоил, – вытирая мокрые волосы, обозлилась я.

Почему-то его лицо в тот момент было как у свидетеля на допросе в ментовке. Ну, типа, меня уже мелом обвели, а он вспоминает все подозрительные эпизоды, стараясь выглядеть максимально честным, что б его не заподозрили в убийстве. Не пойму я его – неужели ему фиолетово, что со мной происходит? Я так и сказала – плевать тебе на мои неприятности! И до кучи рассказала про машину, на которой мышь летучая нарисована была. В подробностях. Но он мало впечатлился. Сказал только, что дураков хватает, а мне надо было быть осмотрительнее. Но ему понравилось, что я швепса в салон налила.

Ближе к вечеру, перед новой поездкой на великах, меня настигло неожиданное испытание в виде каверзного вопроса.

– Ну-ка вспоминай, кому в душу нагадила.

Думала я недолго.

– Фигня. Я могу ляпнуть что-то не подумав. И тут же извиниться, если вижу, что человек обиделся. У меня был только один противный случай. Я тебе про него рассказывала. Ну, когда одна девочка вдруг решила со мной дружить, выведала все секреты и разболтала кому могла.

Это давно было. Я тогда не знала, как мне в класс войти. Все смеялись. Переглядывались и хихикали. Мы же тогда маленькие были совсем. Дэн мне похожий случай про себя поведал. Но ему тяжелее было. Он уже в десятом классе учился и секреты у него были не чета моим. В общем, у него все было гораздо страшнее.

– Три вещи никогда не возвращаются обратно – время, слово, возможность, – глубокомысленно сообщил Дэн с видом завзятого гуру.

– Умный, да? И что это изречение означает? Что я паскудно состарюсь, наговорю кучу глупостей и упущу все возможности?

– Ну, нельзя же воспринимать все сказанное на свой личный счет?

Передо мной лист бумаги, мне нечего на нем написать, рука сама выводит затейливые кракозябры. Как узор на морозном стекле. Неуверенно я вывожу слово – мама.

– Мама не будет бегать и гадить под моей дверью. Маму вычеркиваем.

Дэн пожимает плечами.

– У папы новая счастливая семья. Он про меня даже в новый год не вспоминает.

На лице Дэна возникает скука.

– Еще есть пара девчонок, которым не нравится, как на меня мальчишки реагируют. Простая бабская зависть…

Нарисовала двух девчонок и зачеркнула.

Вообще-то, я ответственный человек. Сказали – вспомни, я буду стараться. Но тут хоть устарайся – не получается.

– Хочешь совет? Ты сейчас про это не думай совсем. У тебя ноль фактов. И я знаю, что коварно ты никого не подставляла. Посмотрим, что будет потом.

– Это как?

– А так. Я останусь у тебя на пару дней. На обратной дороге заедем ко мне, я пару носков прихвачу.

Не скажу, что меня обрадовала перспектива перестать быть одинокой. Но вдвоем было спокойнее. Носков Дэн не прихватил, но приволок целый пакет кремов для всяких частей тела, шампунь, кондиционер, гель, маску, лосьон, ароматические свечи, витамины, йогурты, причиндалы для маникюра, специальную зубную пасту и щетку с моторчиком.

Щетка меня доконала окончательно.

– Я всегда хотела увидеть человека, который способен купить такую фиготу, – Дэн не разделил мою радость.

– Это очень хорошая зубная щетка, – скрипя клыками, объяснил Дэн, не решаясь продолжать полемику.

– Не сомневаюсь. Но знаешь, как я впервые про нее узнала? В книжке Аэропорт Хейли есть такой эпизод – тетка платит дикие деньги за самую дорогую страховку, потому что призом за нее будет вот эта самая зубная щетка.

Мне не удалось донести соль этого эпизода. Он в том, что глупее что-то вряд ли можно придумать.

– Тебе что, трудно руками пошевелить, чтоб зубы почистить.

– Ты ничего не понимаешь.

– Еще раз услышу этот ответ и убью твою драгоценную зубную чистилку.

Поругаться не получилось. Он меня отвлек полемикой на тему глажки постельного белья. Он уверял меня, что это пустая трата времени. Постирал, посушил и стели. Само разгладится. Аристократ фигов на мятом белье! Даже жаль что у меня все поглажено. Смять что ли?

Дэн отказался от одеяла, накрылся идеально выглаженной простыней и, зевнув, пожелал мне спокойной ночи. Я слышала, как он ворочается, привыкая к новому месту.

Во сне мне приснилось, что меня грозят уволить с работы. Которая заключалась в бритье мягких игрушек. Держа в руках огромного малинового кролика, я унижалась, упрашивая дать мне испытательный срок. Незнакомая стервозная тетка кричала на меня как на преступника. Кролик был на ощупь как теплый велюр и я аккуратно выбривала ему затылок, умоляя злую тетку не отбирать у меня зарплату.

Последствия сна были знакомыми – слезы, нежелание произносить хоть слово. У меня каждый раз так, когда на меня орут – внутри появляется плотная такая штука, которая меня затыкает. И как только попытаешься заговорить – ревешь как дура и ничего поделать не можешь. Такая фигня очень в школе мешала жить. Училка наорет, а я замолкаю. Я хочу ей ответить, или тем, кто меня успокоить решил, но не могу. Как пробка в горле. Как клапан. Часов на пять, не меньше. Иногда помогает зарыдать в голос. Но от этого лицо становится кошмарнее не бывает. И тогда я посмотрюсь в зеркало и снова плакать начинаю.

Перевернув мокрую от слез подушку, я отдышалась, порадовалась, что разговаривать не с кем и попробовала снова уснуть.

Около пяти утра наш двор словно взорвался от оглушительного грохота. Наверное, все соседи проснулись и кинулись смотреть, что случилось. Я даже про теракт подумала. Но это был всего-навсего огромный темно-зеленый бак, который метнули в Панка.

– Я больше не будуууу, – провыл его исступленный голос.

Наверное, Панка застукали за прикосновением к винилу и Вовино добродушие сменилось озверением.

– У меня бабушка в таком баке белье кипятила, а я все боялся, что в нем варят детей, если они проказничают, – сонно заметил Дэн и пошлепал босыми ногами досматривать сон.

Вова, покачиваясь, маячил в дверном проеме парадной. Которая и не парадная вовсе, а бывший черный выход для голытьбы.

Панк с трудом поднялся, потер коленку, подцепил рукой скороварку для непослушных детишек, и поволок ее по неровному асфальту, извлекая таким образом пронзительный скрежет. Маркел влетел во двор, досрочно прекратив прогулку, и принялся визгливо лаять.

– Правильно. Не будешь, – Вова отделился от дверного проема.

Подошел вразвалку к Панку и вдруг проворно надел ему бак на голову. После чего принялся колотить по днищу кулаками. Попутно пиная Панка ногой в тощее мягкое место.

Грохот, вой и лай звучали вполне джазово. Соседи поняли, что выспаться им не удастся и азартно кидались в возмутителей спокойствия окаменевшей землей из цветочных ящиков. Для усиления звукового эффекта заорал случайно травмированный кот.

Удаляясь походкой утомленного короля, Вова обернулся, отвесил публике довольно изящный поклон.

– Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути. Цитата. Аверченко. Шутка мецената. Всем рекомендую прочитать. Хотя ни хрена вы не поймете, – печально провозгласил Вова, заметил меня и приветливо помахал рукой.

Я что, я тоже ему в ответ помахала. Забыв про опухшее от слез лицо.

Неунывающий Панк встал, поднял голову, взмахнув куцым хаером, рассмотрел лица в окнах и решил, что раз публики много, самое время толкнуть речь.

– Ну что уставились, упыри? Спрятались по своим норам от суровых будней! И это ради вас мой дед по лесам мародерствовал? А ты – полтонны сладкого секса, подь сюда, чего скажу…

На этой романтической ноте, воодушевленный Панк, потирая ушибленные Вовой места, поплелся обратно. Выглядел он как поверженный участник рыцарского турнира. Скорее всего, Вова пустит его в свой рай, он вспыльчивый, но отходчивый.

Полтонны секса, то есть соседка Люба, проживала справа от меня, но в другом доме. Она зачем-то вывалила огромную грудь, слегка драпированную ночнушкой, и выжидательно уставилась на спину недобитого кавалера. Из окна слева, открыв рот в восхищенном изумлении, на нее смотрел Гриша. Но Люба его игнорировала, как пустое место. Соседи ждали лениво ждали, как разрулится любовный треугольник. Люба громогласно вздохнула, поняв, что призыв Панка был ложным, и так саданула рамой окна, что чуть стекла не выбила. Маркел трусливо поджал хвост, развернулся и выбежал вон со двора.

– Я знаю. Скоро произойдет что-то ужасное! – фальцетом выкрикнул Гриша.

Такой небольшой, робкий и очень одинокий Гриша, отчеством которого никто не интересовался. Люба его называла карманный кавалером. Он и правда за ней ухаживал, даря на восьмое марта коробку конфет и метелку мимозы. Я однажды случайно видела, как он довел до бешенства продавщицу в кондитерской, выбирая эти самые конфеты. Он все время пытался сообразить по какой цене ему достается вес коробки. Так и спрашивал – по какой цене вес. А когда определился с выгодными конфетами, заставил продавца перепроверить сроки хранения. Я тогда не выдержала и сбежала, не дождавшись своей очереди, хотя печенья очень хотелось.

– Вы слышали? – не унимался Гриша, кликушествуя про грядущие ужасы.

– Заткнись, придурок, – пробасил сонный голос работника невнятных органов.

– Вспомните потом, да поздно будет! – решив, что последнее слово осталось за ним, Гриша, убрался от форточки.

Панк вдруг возник в Вовином окне. Он прямо на меня смотрел. И ему было не стыдно за свое поведение. А мне было приятно, что мы друг друга видим и даже если мир рухнет, я буду помнить как он на меня смотрел.

Глава 6. Как жизнь? Мухам нравится

Вроде я уже говорила – Дэн занял комнату с велосипедами. И хоть убеждал меня, что они ему не мешают, гремел ими поутру капитально.

– Ты меня с соседями рассоришь! – ругалась я.

– Зато будешь знать, за что тебя ненавидят, – огрызнулся Дэн, потирая ушибленную ногу.

За ночь на дверь никто не покушался. Зато, пока мы ездили в магазин, кто-то на мой порог вылил банку варенья. Из яблок. Райских. Старинных, судя по махровой серой плесени.

– Ты знаешь, мне кажется, это разные люди делают, – ошалело предположил Дэн, наблюдая, как я черпаю яблоки совком.

Почему-то меня не покидала мысль о переезде. О милиции. И о возможности выбить передние зубы любителю райских яблок. Можно сначала выудить ему глаза чайной ложкой, а вместо них запихать яблочки, черенками наружу, но потом непременно выбить зубы. Возникали еще кое-какие мысли, но они были откровенно неприличные. Меня что называется колбасило. Никогда не думала, что варенье способно превратить меня в агрессивную суку.

– Доброе утро, – елейным голосом пропела Черная графиня, проживающая под самой крышей, – Вареньице разбили? Бывает. Я вот тоже стала часто ронять. То телефон уроню. То кастрюльку… То телефон в кастрюльку…

Дэн не только поздоровался, он даже поклонился. Но на старушенцию, его вежливость не произвела ровным счетом никакого впечатления. Она бдительно оглядела его голые волосатые, как у Хоббита, ноги с заметным синяком на лодыжке и выразительно поморщилась. Графиня явно относилась к той категории пожилых людей, которым кажется отвратным ношение шорт. Особенно – мужчинами.

– Моветон, дорогуша, – доверительно сообщила она мне, почти незаметно кося глазами на непристойные конечности.

– А что будет бонтоном в такую погоду? – звенящим от внезапной наглости голосом, парировал Дэн.

– Легкие парусиновые брюки свободного кроя, – не раздумывая, ответила Графиня.

И тут Дэн меня совсем ошеломил.

– Благодарю вас. Всенепременно обзаведусь такими, если сумею найти, – не сбившись ни на одном слове, выпалил Дэн.

– Похлопочите, голубчик, вас они украсят, – сухо сказала Графиня и удалилась, приветливо улыбнувшись мне на прощанье.

Я уже было переключилась на липкие яблоки, как услышала ее голос.

– Деточка, забыла вас оповестить. Какая-то падла, – Дэн едва не рухнул с лестницы, – чинит вам козни. Как отловите – позовите меня – за такие происки и я клок волос вырву.

– Вот тебе кандидат номер один, – тихо прошептал Дэн, когда ее шаги стихли.

– Туфта. Она не из тех, кто умеет делать варенье. Она знаешь, как свою пенсию тратит? Я сама видела. Два часа будет покупать ломтик ветчины. И именно тот, который посчитает нужным. Привередливая она. Ее все продавцы ненавидят. Но почему-то уступают и дают то, что нужно. Она требовательная. И непреклонная. Но варенья у нее быть не может. Я точно знаю.

Мне Графиня нравилась. Хотя поначалу я ее побаивалась, как и все дети в нашем дворе. Она как глянет – сразу понятно – все-все про всех ей известно. Но я точно знаю, в ее взгляде не было презрения, немного осуждения – это да, но она и осуждала необидно.

– Дура ты, я и сам понял – знатная старуха. Справедливая. Она, если что не по ней, сразу скажет в лицо. Качественная старуха, – постановил Дэн.

Второй кандидат не заставил себя ждать. Открылась дверь слева и семейная пара выкатилась, шаркая ногами. Сейчас многие ходят по улице в пляжных тапочках. Неудобно, зато ноги проветриваются.

– Я же тебе говорила – это она шумит. Всю лестницу засрала, поганка невоспитанная.

Мне было неприятно, что про меня говорят, будто я сдохла и воняю прямо на лестнице.

– Не обращай внимания, коза она и в Африке коза, – жалостливо добавил супруг соседки.

Обозвав меня поганковым парнокопытным, соседи вальяжно ушлепали на улицу. Специально громко возмущаясь «этой» неряхой. То есть мной.

– Не они, – немного подумав, решил Дэн.

Может, и не они. Но я-то вижу – раньше со мной разговаривали совсем иначе. По-доброму. Приветливо. Или равнодушно. Не как теперь.

Третий кандидат серой килькой прошмыгнул мимо нас, пряча глаза, беззубый рот прятался в бородке, напоминающей прошлогоднее воронье гнездо. Вслед за шустрым мужем прошествовала соседка в белой кружевной шляпке из пластмассы. Поравнявшись с нами, она демонстративно сморщила нос и громко проорала мужу:

– Некоторые срач разводят. В детстве к чистоплотности не приучили. Мы, настоящие питерцы, никогда себе такого не позволяем.

Когда на лестнице наступила тишина, Дэн не удержался от вопроса.

– Они какие-то особенные питерцы?

– Ага. С крайнего севера. Хотя, что я вру. Муж, он вроде из Ленобласти. Да какая разница, где они родились?

– Никакой. Просто я настоящих питерцев впервые увидел.

Пол сверкал мокрой чистотой. Руки пахли кислятиной. Прохладная вода в душе успокаивала и улучшала настроение.

Мы решили не устраивать засаду, а снова уехали за город. Мне фотографировать хотелось. Дэн катался поблизости, пока я охотилась за птицами. Обнаружила даже пару редких экземпляров. Полевого воробья – такой шустрый красавчик! И коноплянок. Ярко-желтых как канарейки. А чибисы – ну просто радость жизни. Но близко к себе не подпускают. И правильно делают. Им вообще не везет – у них вороны гнезда разоряют.

Мне немного обидно, что кроме меня никто из друзей птицами не увлекается. Даже Дэн, у него нужного фотика нет. Но это неудивительно. У него даже зимних ботинок нет. Он в аспирантуре учится. А это, как оказалось, весьма накладное дело. Трудиться надо много, а на что жить – всем плевать. Хотя я Дэна жутко уважаю за такой подвиг.

– Ты обгоришь, – Дэн рассмотрел мое лицо и недовольно поморщился.

Он презирает загар, считая его неэстетичным и вредным. Потому что у него самого аллергия на ультрафиолет.

– Ничего мне не будет. И плевать на кремы эти поганые!

Шурик, наверное, до сих пор всем рассказывает про то, как я позагорала.

– Ну и дура. Ты знаешь как это опасно? – возмутился Дэн, нарезая на велике круги вокруг меня.

В этом он весь. В мире миллион опасностей для здоровья и все они ему известны. Меня бы задрало постоянно просчитывать что есть, пить, и учитывать еще кучу всяких правил.

– Ты тощий, – из вредности заметила я.

– Ну, тебя. Я даже поправился, – почти испуганно Дэн оттянул складку кожи на своем ребристом боку.

– Из тебя даже суп не сварить. Тебя даже на собачий корм не возьмут.

Он как конструкция из рычагов. И я точно знаю – ему самому эта тощеватость нравится. Иначе он бы отъелся. Но зато ему никак не решиться надеть свои скинии-штаны, в них его, гм, достоинство слишком уж выдается.

Пока голову не напекло, я фотографировала. В кусте самозабвенно пел варакуша. Голос соловьиный, а наряд рассмотреть пока не удавалось. Что-то невероятно синее на грудке и еще много оттенков. Я его сразу полюбила.

Варакуша улетел. Оставив меня наедине с кучей отвратительных снимков, только парочка качественных получилась. Это все ветер виноват – он ветку раскачивал.

Уничтожив самые дохлые кадры, я впала в тоску и вспомнила про это поганое райское варенье. Жутко оно меня взбесило. Хорошо, что Дэн рядом будет, когда домой вернемся.

Звонок от девчонки из универа меня застал врасплох. Мы даже не подруги, а тут такие уси-пуси-агагаси. Лепечет какую-то хрень и напоследок спрашивает о моем здоровье. С чего бы это?

– Здоровье? Фиговое оно у меня. Но это секрет. Ты никому не говори, ладно, – зловещим шепотом сообщила я и отключила мобильник, чтоб не спугнуть чибиса, который вышагивал совсем неподалеку.

И какого черта у меня не хватило денег на телевик со стабилизатором? Я же только с рук снимаю, шевеленка дикая. И у меня и у птиц. Хотя умные фотографы считают, что дело вовсе не в стабилизаторе.

Дома – ура-ура – ничего поганого не произошло. Пока Дэн занимался приготовлением рыбы по таинственному норвежскому рецепту, я слила фотки и даже успела их отбраковать. Часть откадрировала. На десять неплохих снимков – двести мусора. Который полетел в корзину. Неплохой результат. Особенно портрет варакуши – ножки тонкие, клюв поет, и блик на глазе есть. Без блика глаза у птиц мертвые получаются. Я фотку только чуть-чуть обработала в смысле четкости. Отличная фотка, смотреть приятно. А вот чибисы так себе получились. У меня их много, а четкого кадра как не было так и нет.

– Кушать подано!

Стол был сервирован по всем правилам. Правда, у меня обнаружилась всего одна вилка для рыбы. А и не знала, что она у меня есть. Я ей как обычной пользовалась.

– Вкусно?

– Ммм…

– Я тебя научу готовить. Потом.

Ага. Так я и поверила. Не научит. Он такой. Некоторые секреты так и остаются секретами навсегда.

– Я ошибся, – после таких слов держи ухо востро.

Если Дэн признается в ошибке – значит, дело совсем плохо. Для меня.

– Мы неправильно подошли к проблеме. Тебе нужно подумать не кого ты когда-то обидела, а совсем наоборот.

На осмысление ребуса у меня ушла пара минут, за которые я доела последний кусочек рыбы, макая ее в соус.

– Не поняла? Объясняю. Вспоминай, кто тебе нагадил?

– Ты про варенье, что ли?

– Нет. До него. До всего, что произошло в последнее время.

– То есть ты думаешь, что меня травит тот, кто навредил мне раньше? Такого не бывает!

– Еще как бывает. Сначала обидят, сподлиничают, а потом ненавидеть начинают. Ведь ты становишься как укор для их воспаленной совести.

Дэн теоретик. Иногда мне кажется, что он рыба, которая живет в аквариуме, до краев полном знаний. И которые ни фига к реальной жизни не имеют никакого отношения. Голая теория. Не применимая к человеческим отношениям. К моим проблемам уж точно. Иногда он выныривает, проверяя свои идеи на практике и чаще всего, оказывается не прав. И устраивает по этому поводу истерики. Я не шучу! Он реально может психануть, заявляя «Извини, это не мое. Это – не для меня». Намекая, что это занятие никаким боком к таким умникам как он не касается.

Он смотрел на меня прозрачными зелеными глазами, ожидая ответа. Пришлось вдуматься изо всех сил в его новую теорию.

– В твоих словах что-то есть, – подумав, сообщила я.

– Еще бы, – без ложной скромности согласился Дэн.

– Но тех, кто насрал мне в душу, не так и мало.

– Вспоминай. Думай. Анализируй.

– А, может, ты мне напомнишь?

– Нет. У меня память как у золотой рыбки.

Вечно он этих рыбок беспамятных припоминает, особенно когда делает вид, что не помнит ни фига.

Ладно, попробую сама разобраться.

Меня часто обижали или пытались обидеть. В школе. Но в последний учебный год поутихли. И вот тебе на – снова я кому-то перешла дорогу. Прям не я – а черная кошка, в которую так и норовят кирпич бросить. А я, между прочим, и не черная вовсе и о плохом вспоминать не люблю. Но, судя по лица Дэна, вспоминать придется.

Парень, который меня бросил из-за другой, хотя хотел встречаться с нами двумя, но был послан на три вековечные буквы. Та, другая, которая приходила выяснять отношения, и была послана туда же. Пацан из класса, которого я поймала на воровстве и сначала смолчала, а во второй раз сдала с потрохами обворованному. Кто еще? Соседи, которым не нравится, что я раз в неделю мою лестничную площадку, они считают, что таким образом я помогаю дворнику, которая за это получает зарплату…

– Я не знаю. Честное слово. Но если я не стану реагировать, то они перейдут к более активным действиям, и себя обнаружат. Этот как пить дать, – мой план блистал оптимизмом.

– Ну-ну, – Дэн немного обиделся, он ожидал более восторженной реакции на свое предложение.

После полуночи, когда воздух превратился в душную влагу, мы снова отправились проветриться. Обсуждая все что угодно. От этимологии слова медведь, до лесных пожаров. С медведем не все понятно. Оказывается, он не имеет никакого отношения к веданью меда. Скорее – к его поеданию. Я незамедлительно вспоминаю что название города Берлин, как раз произошло от древнего названия медведя. Получается, что раньше его звали «Бер».

– Или Урс, – добавляю я с предовольным видом, – Или барибал. Я вообще уверена, что имя Балу от барии-бала произошло.

– Нет. Все намного сложнее. И вообще у тебя в голове манная каша.

– Ну да, я знаю, что произносить имя этого зверя было под строжайшим запретом. Его называли как угодно, только не по-настоящему. Не то услышит и придет. Это как рак – стоит о нем задуматься, он тут как тут. Это типа программы, которую мы сами запускаем своими страхами.

– Давай, я упрощу тебе задачу. Если ты действительно хочешь понять, как назывался медведь, а это слово тоже было табу, надо сравнить его название в родственных языках. И получится слово, похожее на «рысь». Но следов истинного имени ты не обнаружишь в нашем языке. Да и во многих других. Оно бесследно исчезло.

Дэн продолжал рассуждать, а я вспоминала тех, кто успел меня наобижать и у меня заметно испортилось настроение. Меня злила даже прилипшая к спине майка. Хотя, раньше я бы вспомнила долгую мерзкую зиму и вовсю насладилась жарой.

На «нашем» перекрестке мы снова стреляли по бочке. Дэн – из рогатки, я из пневматического пистолета. Мне не жалко патронов. Дома я стреляю по коробке с кустком брезента внутри, а потом достаю из нее немного плющенные пульки и использую их по второму разу. Иногда и по третьему. Те, которыми я стреляю сейчас, были отстреляны по четыре раза.

– А Панк, он где работает? – вдруг спросил Дэн.

– Нигде. Он бабушку доедает.

От моего ответа Дэн вытаращил глаза и стал как лемур.

– Как это?

– Ну, так Вова сказал. У Панка было две бабушки и обе померли. В квартире одной он теперь живет, а второй питается. Ей богу, так и сказал.

Мы с Дэном молча обдумываем Вовины слова. Дэну ни Вова, ни Панк не нравятся, но Панка он совсем на дух не переносит. Мне кажется, он его боится. Панк слишком непредсказуемый тип.

– Я тоже ем бабушку, – Дэн онемел от моего признания, – В некотором смысле. Она нам квартиру оставила. А потом родители оставили меня в ней. А Панк, наверное, сдает лишнюю бабушку в аренду, тьфу, квартиру, и на эти деньги живет. В общем – мы все внуки и наследники умерших предков.

– Смотри. Пока мы стреляли – луна вон уже куда перебралась, – не желая продолжать тему покойниц, сказал Дэн.

Еще бы. Я точно знаю, что ему в плане наследования ничего не светит, пока живы родители. У Дэна отец – редкостный деляга. У него вся семья в кулаке. Финансовом. Я вообще в их семейных отношениях мало понимаю – все что-то кроят и делят, а в результате всем рулит отец. Иногда мне кажется, что он правильно поступает. Иначе бы они с голоду вымерли, жуть какие непрактичные.

Отъехав буквально сто метров от перекрестка, я первая заметила дым. И встревожилась. Дэн плохо видит вдали и ехидно намекнул, что я ошиблась.

– Да нет же. Сейчас немного проедем и ты сам увидишь!

В ярком лунном свете мир выглядел черно-белым и отчетливым как декорация к фильму ужасов.

– И, правда. Дым, – понюхав воздух, согласился Дэн.

– Надо пожарных вызвать.

Сама предложила и сразу задумалась почем нынче ложный вызов огнеборцев. Вроде бы тыщи полторы?

Дымная завеса плотной пеленой накрывала край поля у самого леса и мне было непонятно, где находился огонь.

– Блин, а я ведь даже не знаю, по какому номеру нужно звонить. Ноль один? Или ноль ноль один? Или сто двенадцать? Или сто двенадцать только без симки покатит? Вроде бы он в любой трубке сам по себе уже есть?

– Ты снова несешь чушь. Но в одном ты права – мы оба беспечные идиоты. Нужных номеров у нас в памяти нет.

Сплошное расстройство – трубка есть, а как позвать на помощь – непонятно. А еще – если я позвоню по сто двенадцать, то меня спросят адрес, которого я не знаю. Глупо отвечать – дорога в поле около леса. Если это не лесной пожар – полутора тысяч тоже жалко. Ну – и орать на меня будут, это как пить дать, а я знаю, как мне будет от этого плохо.

– Давай, проедем немного по полю? – предложил Дэн, заметив, что я уже достала мобильник.

Он тоже обеспокоен, а меня распирало от желания срочно позвонить и спасти несколько деревьев и птиц, которые на них обитают. Такой азарт возник – не остановить. Но я послушно свернула на боковую почти не проезжую дорогу. Которая когда-то состояла из грязи, изъезженной тяжелыми грузовиками. А потом грязь засохла и окаменела, а колея осталась. И я почти сразу в нее въехала колесом, рухнув прямо с великом.

У самой головы – канава, в которую предприимчивые продавцы овощей, скидывают залежалый товар. Вонь жуткая, а встать самостоятельно я не могу, придавленная велосипедом. Мне смешно. Но громко смеяться не хотелось.

– Ты что тут разлеглась, как говно на именинах? Хихикает еще, – ворчал Дэн, помогая мне подняться.

– Я дальше пешком пойду. Нафиг мне этот ночной экстрим. А почему говно на именинах? Хорошо хоть пистолет в рюкзаке у Дэна лежал, иначе бы я его точно посеяла.

– Смотри, сколько елок в канаву накидали, – мрачно заметил Дэн.

– Это не елки, это сосны, – иссохшие символы нового года выглядели плачевно.

– А тут розы и гвоздики, и еще хризантемы какие-то. Дивная помойка, – его заявление меня позабавило.

Обсуждая как правильно вызывать пожарных, мы продвигались дальше. Как вдруг нас осветило пламя костра. Оказывается, он горел за густыми кустами, а мы как последние дураки выскочили прямиком на него.

– Стоп! – тихо приказал Дэн.

Отступив на пару шагов обратно в тень, мы пытались рассмотреть, какому идиоту пришло в голову жечь костры, когда везде предупреждают об опасности пожара.

– Бомжи? – Дэн попытался установить велик на подножку, но у него не получилось.

– Неа. По-моему, сатанисты.

– Ну тебя. Какие же они сатанисты?

Дэн считал себя экспертом и в этой области.

– Какой дебил будет в такую жару в длинном плаще ходить? – пояснение прозвучало правдоподобно.

Нас не видели и не слышали. Что меня крайне радовало. По-честному – я ни бомжей, ни сатанистов не люблю. Хотя с бомжами есть о чем поговорить.

– Пошли уже отсюда. Вон у них машина стоит за деревьями. И если что – они зальют огонь водой из канавы. После того, как…, – сдавленно прошептал Дэн, медленно отступая в относительную темноту.

– Неа, они будут заливать его кровью невинных младенцев, – моя шутка не понравилась даже мне самой.

– Какие-то они неправильные, – не слушая меня, рассуждал Дэн, оглядываясь.

Ну, кто б сомневался – он великий спец и в этой области. Прям треснуть его хочется. Развернув велики, мы начали планомерное отступление. Иссохшая земля, по весне размытая дождями, превратилась в подобие яичной скорлупы и предательски хрустела под ногами. И ощущение такое гадкое – словно занесен топор, которым меня сейчас рубанут в позвоночник.

– Вот черт! – Дэн здорово ушибся об педаль.

Прыгая и потирая ушибленное место, он случайно наскочил на груду ламп дневного освещения и они с веселым дребезгом ссыпались в канаву.

За нашими спинами послышались медленные отчетливые звуки шагов. У преследователя тяжелая неудобная обувь, но и огромное желание выяснить, кто ругается и шебуршился за кустами. На велик садиться нет смысла. Я точно сверзнусь. А вот Дэн уже далеко, крутит педали, подпрыгивая на колдобинах.

Казалось, что это невозможно, но топот преследователя заставил меня прибавить скорости. Бежать, толкая велик, неудобно, это как с раскладушкой кросс сдавать. Но еще противнее осознавать, что меня бросили в одиночестве.

Когда некто в плаще оказался совсем близко, я наткнулась на Дэна, который начал методично расстреливать его из рогатки. Первым выстрелом подбив лицо. Судя по воплю – лицо принадлежало девушке.

– Сукиии, – мне неинтересно рассматривать, что у нее так повреждено, нос или глаз.

– Ходу! – у Дэна в руке всего три камешка, а рогатка не пулемет – из нее очередями не постреляешь.

С пистолетом было бы еще хуже, его перезаряжать устанешь.

По дороге мы мчались как китайские гонщики за олимпийкой медалью. Дэн воплем приказал свернуть направо. И как только мы оказались за деревьями, мимо пронеслась знакомая машина с летучей мышью на капоте. Даже не верится, что мы снова встретились.

– Офигеть! – почти радостно заорала я.

– Не то слово, – не разделяя моего энтузиазма, проворчал Дэн, шлепнув себя по щеке.

Комары атаковали внезапно. У меня на руке уже штук двадцать пристроилось. Сосут кровушку, вурдалаки.

– Заткнись, а. Машина совсем рядом, – прошипел Дэн.

Его так трясло, что даже комары ссыпались. Плавно перемещаясь на меня. Даже в макушку укусить успели.

– Ты струсил? – я знала, что вопрос глупый, но нужно было что-то спросить.

– Ага. Сдрейфил и наложил в штаны.

Ну что со мной поделать – я тут же начала принюхиваться. Пахло сладко, почти приторно.

– Это бананы тухлые.

– Ты нажрался тухлых бананов? – не веря своим ушам, переспросила я.

– Они почти у тебя под ногами лежат, – уточнил он.

Машина пару раз взревела двигателем и затихла. Потом послышался раскатистый женский смех. Нет – заливистый. В общем, какая-то опасная злобная тварь хохотала надо мной.

– Я их знаю, – мое признание впечатлило Дэна, – Это я им швепса в салон напузырила.

– Тогда нам капец, – решил он.

Спустя минуту я решила, что нас поймают и убьют прямо здесь и сейчас. По телеку порой такие страсти про сатанистов показывают – инквизиция нервно курит в сторонке.

Было сложно решить – пугаться до паники, или посмотреть, как оно сложится дальше. Но без боя я не сдамся.

Машина медленно проехала обратно, освещая дорогу фарами. Окна открыты и из каждого высунута выбеленная рожа. Наверняка, они догадались, что мы спрятались где-то поблизости.

Ну, ничего, сейчас уедут, оставят нас в покое.

Дэн тихонько выругался, когда машина аккуратно, в два приема развернулась и встала. Нас караулили. Как капкан зайца. Как жаба муху. Как сосулька прохожего.

Теперь оставалось стоять и ждать. Молча, неподвижно. Потому что от рож нас отделяли обглоданные гусеницами прутья вербы и совсем незначительное расстояние. Я бы легко могла забросить на капот тухлый банан. Если бы захотела.

– Нам не уйти, – Дэн приложил палец к губам, приказывая молчать.

Деревья и кусты росли небольшими группами вдоль дороги, а за ними простиралось поле.

– Слушай, мне показалось, или в машине одни девушки? – щурясь, прошептал Дэн прямо мне в ухо.

– Две штуки точно есть. А двое других – парни.

Представив ситуацию со стороны, я начала веселиться. Неплохо мы лес от огня спасли. Можно сказать – герои. Супермены хреновы. Лучше бы пожарников вызвали за полторы тыщи.

Меня на хи-хи пробило. Ничего поделать не могла – руками прикрываю рот и трясусь. Смех где-то внутри, если вырвется – нам хана. Вот бы Панка сюда. Он бы тут такое устроил. Он когда агрессивный, жутко выглядит. Как медведь-шатун из берлоги, только с хаером и в одежде. Стоит посмотреть на его сломанный нос, сразу видать – он умеет драться. Эти сатанисты от одного его вида быстро бы передумали на нас охотиться. Он же полный псих. Его когда менты на улице видят – на другую сторону дороги переходят. Он сам так говорил.

А Вова, тот лег бы на траву и смотрел в небо. Думая о высоком. Может, пару фраз умных произнес.

– Как бы лестницу мне Раздобыть подлинней, Чтоб до самого неба достала…

Машина выглядела опасной. Как хищник, караулящий жертву. Могу чем угодно поклясться – она прислушивалась и вглядывалась. Если бы луна не скрылась за облаками – нас бы уже засекли и утопили в канаве.

Послышался звук открываемой двери. Девушка медленно выставила свои экзотические копыта на пыльную дорогу. Рука в черной перчатке выбросила непотушенный окурок. Я приготовилась бежать. Велик жаль, но с ним по полю много не набегаешь. Там канавы и буераки всякие. Плевать на велик.

– А глаз я ей все-таки подбил, – голосом приговоренного к смерти, сообщил Дэн.

Мне показалось, что нас и, правда сейчас найдут, отловят и убьют. Вот черт! Я теперь никогда не узнаю, что скрывается за запертой дверью в квартире Вовы.

Мой страх начал граничить с отчаянием, а глаза следили за рукой в перчатке, которая изображала какие-то красивые плавные движения. Словно танцевала под музыку.

А с чего это я должна бегать от всякой сцуки в ботах? Не побегу. Даже если Дэн меня одну бросит. Эта в ботах тоже не очень-то проворная. Если правильно подсечку сделать, то грохнется она как миленькая. Вот тут велик и пригодится, я его на нее сверху положу. Будет как жук навозный лежать. Я знаю как это – сама только что на себе испытала.

– Асмодей, пойдем, поиграем с мышками, – голос почти пел, предвкушая мстительное развлечение.

Энергичным движением сцуко выбросила свое длинное тело из машины и красиво потянулась, подняв руки.

Пипец. Вон как вышагивает, только плащ развивается, по ногам хлопает. От такой только когти рвать, проявляя поразительные спортивные способности. И парень, что следом выбрался тоже не из медлительных. Пожалуй, они нас и в поле настигнут. Черт, как жаль, что Панка нет с нами!

– Отступаем на заранее подготовленные позиции, – мрачно выговорил Дэн.

– Как мило. Я их вижу. Две глупые мышки трясутся от страха. Мне – мальчика. А ты с этой поиграешь. Ну что вы встали – идите к нам!

– Уроды! Ван Хельсинга на вас натравлю! – с какого-то перепугу заорала я.

Дэн упал, пытаясь запрыгнуть на велик.

– Милый мышонок, сколько напрасных усилий…

Луна засияла вовсю. Тишину нарушил рев – мимо нас на огромной скорости пролетели две машины. Черная и желтая. Чуть ли не прижавшись друг к другу бортами.

Какие-то безумные стритрейсеры решили, что пустынная дорога – прекрасное место для гонок.

Сцуко и Асмадей как перепуганные вороны отпрыгнули на обочину.

– Сваливаем! – непревзойденное чутье потенциальной жертвы не обмануло Дэна.

Пока визжали тормоза, мы успели удрать до поворота.

Громкий бабах и скрежет металла взорвал тишину ночи. Обернувшись, я ожидала увидеть столб пламени, но его не было. Кто-то вопил. Как в замедленном кино в воздухе летела машина. Желтая теперь лежала на боку, обнажив некрасивое брюхо. Крутились колеса.

На поле, именно в том месте, где сорвалась с катушек гоночная машина, росло всего два дерева. Совсем рядом. И машина врезалась между ними. На высоте метров трех, не ниже. Пассажиры были пристегнуты. Иначе бы они вылетели через лобовое стекло. Теперь водитель очутился в районе заднего сиденья. Во всяком случае, его голова.

– Не фига себе сбегал за хлебом, – с какого-то перепугу высказалась я.

Дэн только кивнул, вглядываясь в труп машины.

– Они что, мертвые совсем? – вместо ответа я услышала чей-то сдавленный вопль.

Машина скрежетнула. Я ожидала, что она качнется и грохнется на землю. Но вместо этого у нее отпало передние колесо, а потом и бампер.

– Ваууу, – завыли сцуко и Асмадей.

– Жертвоприношение! – откликнулся веселый мальчишеский голос.

Вторая гоночная машина опомнилась, сдала задним ходом к месту аварии. Как в замедленной съемке, из нее вышли молчаливые подростки. Тот, кто остался в салоне, бубнил по мобилке, вызывая подмогу. Друзья сатанистов тоже выбрались поглядеть, но веселиться при посторонних не стали.

– Пипец, – высказался кто-то из гонщиков.

Расстроенные, мы покатили домой. Вскоре навстречу нам пролетели гаишники, за ними – пожарные. Три машины скорой помощи завывая, рвались к месту аварии.

Наступившая тишина казалась неестественной и тревожной. Словно кто-то выключил фильм на самом интересном месте. Мне хотелось быть там, на месте катастрофы и видеть, как все происходит. Меня словно магнитом туда тянуло. Что за характер такой дурной – там же кровь и горе, к чему на него любоваться и впитывать все подробности, чтоб потом перебирать их в памяти?

– Интересно, а костер они потушили? – вдруг спросил Дэн и начал смеяться.

Достойным завершением приключений могло стать все что угодно. Но меньше всего я ожидала обнаружить перед собственной дверью кучу, которая воняла как свежая. Неизвестный засранец поначалу намеривался написать в замочную скважину, но у него ничего не получилось. Поэтому залито было все как из брандспойта.

– Итак, мы имеем дело с особью мужского пола, – заткнув нос руками, возвестил Дэн, и добавил – Баба так нассать не может.

На уборку ушло довольно много времени и газет. Чтобы не тронуться умом, я вообразила, что мою покойника. Умирая, как и все нормальные покойники, он обкакался и описался, но при жизни был мне дорог. И мой долг подготовить его к достойному упокоению. Воображение вильнуло и выдало новую версию.

Дверь, которой лет пятьдесят, не меньше, жрала втихаря мимо пробегающих кошек. Пила воду из ведра дворника. Закусывала пауками. На десерт довольствовалась пылью. Копила-копила и выдала все отходы разом. В общем, я убираю продукты жизнедеятельности собственной двери.

– Поймаю – убью.

После обещания, я перечислила все известные мне ругательства. И то, что Панк изредка говорил, повторила тоже. Получилась внушительная поминальная речь. В которой тема убийства на сексуальной почве оказалась основной.

– И правильно сделаешь. Я бы тоже убил, – согласился ошеломленный моим лексиконом, Дэн.

В ванной я раз сто вымыла руки, даже чистящим порошком и зубной пастой. Мне все казалось, что он меня воняет. Я даже лицо ей намазала.

– Ты долго там? – сонным голосом воззвал Дэн.

– Уже. Скоро, – для убедительности я высунула лицо за дверь и впервые увидела, как человек от испуга подпрыгивает.

Только посмотревшись в зеркало, поняла, в чем дело. Я как кикимора была – зеленая такая.

Глава 7. Кошачий психоз

Утром Дэну позвонили. Из Норвегии. И я, лежа в постели, с вытаращенными глазами вслушивалась в незнакомую речь. Ни слова не поняла, но мне все это воронье курлыканье жутко нравилось. Оказавшись совершенно неспособной к изучению иностранных языков, я восхищаюсь, когда кто-то ими владеет. Меня завораживают звуки незнакомой речи. Но норвежский неблагозвучный какой-то, он как рубленная топором готическая вязь, сплетен из резких запинающихся узоров. А еще я заметила, что Дэн, когда с Норвегией разговаривает, старается уйти подальше от чужих ушей. Будто тайный полиглот выведает его секреты.

Выбравшись из-под простыни, накинув рубашку, я вышла из комнаты. Дэн заметил, что его подслушивают, ушел на кухню. Не обижаясь, вернулась в комнату. Размышляя, как буду жить без него. Ведь я наверняка знаю, что когда-то он уедет. Как это – жить без Дэна? На кого я буду ворчать и кому стану изливать душу? Мне даже поспорить будет не с кем.

Мне иногда кажется, что мировой разум умеет регулировать свои ресурсы, устраивая эвакуацию мозгов из неблагоприятной среды в комфортную. Но будет ли там, в Норвегии, Дэн таким как здесь? Ведь зажрется, обленится, расслабится и ничего дельного не создаст. Ведь там никто не станет его пинать и злить, никто не будет требовать и изводить воплями – ты не такой как все, ты обязан творить… А, быть может, он уедет. И через полгодика подумает – как хорошо и спокойно – никто не давит на уши и не выгрызает мозг.

На душе срочно заскребли кошки. Санечка как-то сказала, что когда на душе кошки скребут – это не просто так. Это они насранное закапывают. Так оно и есть. А еще она постоянно цитирует неведомого психолога, который явно был знаком с немерянным количеством кошатниц. Цитаты смешные – острый психоз – если вы говорите с кошкой, острый галлюцинаторный психоз – если вы говорите с несуществующей кошкой, а паранойя – когда вы боитесь сболтнуть лишнего при кошке. Дальше – хуже, шизофрения – это когда кошка говорит внутри вас. И совсем скверный симптом – неврастения, это если вы жалуетесь кошке, кошка молчит, вас игнорирует и вас это убивает.

В общем, по мнению Санечки, я находилась в гораздо худшем положении. Мне повсюду мерещились признаки вселенского зла, направленного на доведения меня до острого галлюциногенного психоза.

Вот, например, я на все сто уверена, что мой паспорт лежал на полочке у зеркала, а теперь его нет на прежнем месте. Занялась раскопками. Поочередно открывала все подходящие места, ругая себя за рассеянность. Нет его. Неужели, я сама его нечаянно спрятала? Вот уж вряд ли.

– Какая сволочь спрятала мой паспорт?

Ну, точно – кошачий психоз при полном отсутствии кошки. Решив, что даже психоз нужно доводить до логического завершения, вышла на лестничную площадку – ничего. Враги взяли тайм аут или ушли на обеденный перерыв.

Подталкиваемая интуицией, спустилась вниз к почтовому ящику, словно мне могут прислать важное письмо. Как в воду глядела – конверт. Белый. Без адреса и имени. В других почтовых ящиках тоже что-то белеется. Озираясь по сторонам, обнаружила зрителя – черно-белого кота с совершенно наглой всезнающей мордой.

– Если я начну с тобой говорить – не отвечай, ладно?

Кот понимающе прищурил глаза, отвернулся и резко мяукнул. Из подвала тут же возник второй повод для психоза с обмякшей мышью в зубах. Вцепившись ему в загривок, я освободила мышь и теперь осталась на лестнице с конвертом и дохлой мышью в руках. Она была еще теплая, как живая. Рассудив, что реанимировать покойных не мое призвание, оставила добычу психозам, а сама вернулась в квартиру. Вымыла руки.

– Это что такое? – Дэн вертел в руках конверт.

– Тебе интересно – ты и открывай. Но учти, если там бактериологическое оружие – я не виновата.

Дэн посмотрел конверт на просвет и, хмыкнув, вскрыл его столовым ножом.

– Прокламация какая-то. Вырезанная из газеты, – он уставился на бумажку, – Вот блин. Чей-то трехдетный сын заразился СПИДом, попив компота из чашки больного ребенка. А другой ребенок, уже девочка, заразилась СПИДом, потрогав дверную ручку. Но, вот неожиданность, третий ребенок, малыш совсем, пупсик – подышал зараженным воздухом в автобусе и теперь на его лечение нужно фуеву тучу денег. Так и написано – отечество в опасности.

– Ужас какой!

– Ох-ре-неть, – мрачно выразился великий лингвист и филолог.

– Почему?

– Потому. Ты что – вообще ничего про эту болезнь не знаешь?

– Знаю! СПИД передается методом траха через открытые ранки. И даже комар может стать переносчиком.

– Трахающийся комар? Ты с ума сошла. Двадцать первый век на дворе, – Дэну стало скучно и противно, поэтому он ушел мыться, оставив меня с конвертом и прокламацией.

Почему-то мне не хотелось к ним прикасаться, словно я могла заразиться. Если бы там было про рак написано – я бы бумажку сожгла. И пепел в унитаз смыла.

Пока Дэн принимал душ, я успела просветиться при помощи яндекса. И узнала страшную тайну – СПИДа нет вообще. Я не шучу. Иммунодефицит есть, а вируса нет. По мнению некоторых специалистов СПИД не является инфекционной болезнью и не вызывается никаким вирусом. О чем я рассказала Дэну. Вытирая волосы полотенцем, он пожал плечами.

– Тебе это действительно интересно? Если боишься заболеть – береги себя во всех смыслах этого слова. И все будет замечательно. Но по паре статей нельзя считать себя компетентной, ясно?

По его лицу сразу видно – себя он компетентным считает.

– А ты зачем узнавал про эту бяку?

– Ну, сама понимаешь. Я в группе риска. И то не беспокоюсь. Потому как предохраняюсь. И нечего нос морщить. Но когда мой друг заболел, я здорово понервничал.

– Ты что, ну, ты как… компот… чашка!

У меня вдруг закончились слова.

– Далась тебе эта чашка! Ты бы еще про зараженные иголки в сиденьях автобуса сказала.

– Про иголки я знаю. Это лажа. Против больных СПИДом придуманная.

– Ура-ура, у тебя есть мозг.

Пока мы завтракали, я выслушала монолог о СПИДе, а в это время кто-то облил дверную ручку зеленкой. Про это я узнала, когда в квартиру ввалилась взбешенная мама. Рука выставлена вперед, как у дедушки Ленина, который памятник. Глаза сверкают.

– Я так и знала! Разврат!

Дэн был в плавках. Слегка мокрый и жутко оторопевший. Развратного в нем не было ничего. По мне – экспонат по детальному изучению скелетов. Только в плавках и перепуганный напрочь.

– Мама, здравствуй. Знакомьтесь. Это Дэн. Это мама.

– Ну-ка, голубчик, живо выметайся отсюда! Я не позволю совращать моего ребенка!

Мамина зеленая рука выглядела противно. Как и вся ситуация в целом.

– Я, пожалуй, пойду, – смутившись, решил Дэн, отступая.

– Никуда ты не пойдешь!

– Это почему это он никуда не пойдет? – вскипятилась мама.

– Потому. Теперь это мой дом. А он – мой гость. И мы собираемся сегодня в зоопарк.

Почему именно в зоопарк я сама не знала – только что придумала.

Удивленный не меньше меня зоопарком, Дэн для начала очень хотел покинуть кухню, но мама преградила спасительный выход и уходить не собиралась. Ей не нравилось все, а мое спокойствие в первую очередь. А что мне, собственно, нервничать? Я ни в чем не виновата.

– И по какому поводу визит? – почему-то вспомнив котов и мышь, осведомилась я.

– Я при этом, – кивок в сторону Дэна, – должна разговаривать?

Дэн смотрел на свои ноги, словно впервые их увидел. Нервные пальцы шевелились как водоросли. Не сомневаюсь, он не привык к общению с такими воспитанными дамами как моя мама.

– При нем можно. Но если тебе неловко – он уйдет. В комнату. А ты успокойся. Тебе нельзя волноваться, сама знаешь, давление и все такое. И еще – я уверена, что ты пришла, потому что волнуешься за меня. Ведь, правда?

Пропустив Дэна на свободу, мама отпихнула ногой табурет и встала, прислонившись к стене. За ее спиной висела картина, поэтому мамино лицо выглядело как портрет Долорес Амбридж в раме. Если она еще немного поволнуется, станет как портрет мокроты из рекламы и мне придется вызывать скорую.

Бегло, но с интересом рассмотрев кухню, мама заметно огорчилась. Кухня оказалась чистой. Спасибо Дэну. Пока я мыла дерьмо у двери, он из солидарности убрался тут.

– До меня дошли слухи, – начало не предвещало ничего хорошего.

– И ты им сразу поверила, – слишком ехидно продолжила я.

Сбившись с мысли, мама скисла и начала нормально дышать.

– Мы решили, что надо проверить. То есть спросить…

Я молчала, ожидая продолжения. Нас объединял прошлый непродуктивный опыт общения. Когда каждое сказанное слово норовило убить наповал. Ну да, мы так и разговаривали – как два ополоумевших автоматчика на дуэли. Первой стреляла мама, а я только отстреливалась, неся такую несусветную хрень, что потом самой было стыдно. Но теперь ни маме, ни мне не хотелось расколошматить друг друга. Ведь тогда я так и не узнаю, зачем она приходила, а она не услышит моих оправданий.

Наконец, мама собралась с духом, облизала пересохшие губы, поправила часы на запястье, и выдала страшную тайну.

– В общем, мне сказали, что у тебя постоянно толкутся разные подозрительные мужчины. Ну, ты понимаешь, о чем я веду речь? Ты у доктора когда в последний раз была? Ах, я вспомнила, у вас недавно был медосмотр. Карточка медицинская у тебя?

Она буквально впилась глазами в мое лицо. И по нему догадалась, что меня не гложет совесть. Мне почти весело.

– Так, значит, ничего такого не происходит? Ты не злоупотребляешь своей свободой?

Картина начала проясняться. Знать бы какая дрянь напела маме в уши.

– Мама. У меня бывает Дэн. И мои друзья. Ты их знаешь сто лет. И они тебе не казались подозрительными раньше. Они именно друзья. Но теперь лето и они все свалили отдыхать. И Дэн скоро уедет. Разврата нет. Наркотиков нет. По-честному, и секса нет. Ты же знаешь, я даже не пью. На учебу тоже жаловаться нечего. У меня все в порядке. А кто тебе наврал про меня на этот раз?

По ее лицу было ясно – либо не знает сама, но если и знает, то не скажет.

– А что ты этому доброму человеку ответила? Надеюсь, послала куда подальше?

И тут мама решила быть честной.

– Нам письмо в ящик положили. Анонимное. Муж сразу сказал – чушь полная.

Я сразу полюбила ее мужа.

– А чего пишут-то?

Ответа я так и не узнала. Потому что в этот момент раздался звонок. И в мой дом ввалился Вова.

– У тебя дверь не закрыта. Вода горячая есть?

Сбрасывая грязную футболку, он бесцеремонно полез в ванную. Мы замерли, слушая шум воды и громкое пение. Вова исполнял что-то из Битлз.

– Это что это за безобразие? – громким шепотом спросила мама.

– Моя девушка, – машинально ответил Дэн из коридора.

– Этот! Громадный! Волосатый мужик! Его девушка! – заорала мама и схватилась за левую грудь.

– Ты что, не узнала? Это же Вова, – пролепетала я.

– Теперь мне все ясно. Ну, кто б сомневался, – истерически хихикнула мама, – Вова – девушка Дэна.

Всплеснув руками, она привалилась к холодильнику и закатила глаза. Ей действительно было нехорошо, но я не знала, как ей помочь.

Собрав все междометья в кучу, красный как ошпаренный, Дэн с горем пополам, смог убедить ее в чудовищной ошибке.

– Значит, этот брутальный самец исполняет песню группы Битлз про девушку. Это я еще могу допустить. Но кто мне объяснит, что он забыл в твоей ванне, если он не девушка Дэна?

– Повторяю, это Вова. Выгляни в окошко…

– Дам тебе горошка, – машинально перебила мама.

– На кой черт горошек? Мама, вон его окна. Вовины. Он там живет. Ты не можешь его не помнить. Его квартира как раз над дворницкой.

Мама задумалась. По всей видимости, в ее памяти маячил какой-то смутный обобщенный образ Вовы. В те времена, когда мы жили вместе, она мало интересовалась жителями нашего двора. Вставала рано, возвращалась поздно и ишачила у плиты, пока не валилась с ног. У нее просто не было времени на всяких там шалопаев типа Вовы.

– Вспомнила! Это тот, который был как Вовочка из анекдота, запихивал кошек в водосточную трубу, поджигал дымовухи, включал музыку на полную громкость, нарисовал на стене синий кривой член, испортил соседскую свадьбу мордобоем, а потом превратился в гопника? – заподозрила мама.

– Если быть точной – в говнаря, – уточнила я, совершенно не зная про прошлые подвиги Вовы.

– А почему у этого говнаря нет воды?

– Ну откуда же я могу знать? – удивилась я.

– Небось, соседей залил, вот и отключили.

– Мама, под ним никто не живет. Там дворницкая, – устало напомнила я.

– Ну да, – ответила она непреклонным голосом прокурора, – Таким как он надо отключать воду.

Дэн немного успокоился, и даже не удирал из кухни. Мама рассеянно блуждала взглядом по помещению, решая сложную задачу.

– У тебя новые занавески. Слишком яркие. Поменяй на кремовые, – попытка примирения была засчитана.

Вова вышел из ванной, вытираясь моим полотенцем, и увидел маму. Придя в себя, он высоко поднял брови, галантно расшаркался и даже попытался облобызать зеленую мамину ручку. Увидел какого она цвета и сильно изумился.

– Привет, – смущенный Дэн воспользовался случаем и ушлепал в комнату с велосипедами.

– У нас гидроколбаса закончилась, – Вова красивым движением взмахнул длинными волосами, откидывая их назад.

И тут до мамы дошло, что она разговаривает с очередным полуголым мужчиной. А торс у Вовы ну очень выразительный. И полотенце все норовило сползти. Я тоже поймала себя на мысли, что рассматриваю живот взрослого мужчины с каким-то нездоровым любопытством. Мама смотрела туда же, зарумянилась и засобиралась домой. Оставив мне на память две банки маринованных огурцов, которым я обрадовалась. Она классно их делает. Пальчики оближешь.

– От одной я не откажусь, – деловито сообщил Вова, прибрав банку себе.

– Я спросить хотела, – промямлила я, не зная как правильно задать вопрос.

– Прекрати свои инфантильные закидоны. Хотела – так спрашивай.

– А ты случайно не видел мерзких подозрительных людей, которые в мою парадную входили?

Задумавшись, Вова бесцеремонно открыл холодильник, достал кастрюльку с рыбой и тут же принялся есть ее руками. Дэн услышал чавканье и вернулся посмотреть, что на этот раз происходит. Теперь он был в шортах и вместе со мной печально следил за участью нашего завтрака.

– Нет. Однозначно – нет. Мерзее и подозрительнее меня и моих захребетников тут никого не водится. Но я за двором не слежу. У меня других дел в избытке. А с чего это твоя маман такая сердитая и зеленая?

– Она не вся зеленая. Только рука.

И я рассказала ему, что случилось. Дэн аккуратно подправлял мое повествование точными комментариями. Отчего мой рассказ стал напоминать газетную передовицу о шпионском скандале.

– Некисло, – задумчиво резюмировал сытый Вова, пристально шаря глазами по днищу кастрюли.

Резким движением отщипнул от буханки корку хлеба и вдохновенно собрал питательный налет с запахом рыбы. Прожевал, проглотил и заставил меня повторить эпопею про кучу под дверью.

– Мне на пороге никто не срал, – с некоторой долей обиды сообщил он, подумал и, вспомнив подходящую цитату, продолжил, – В нашей стране с гигиеной всегда было плохо. Ментальность такая.

Он пока говорил, руками расправлял волосы. Они у него очень длинные. Густые такие. Как грива. Дикость какая-то – вытирать вымытые волосы руками, которыми только что ел рыбу.

И еще, он местами оказался в татуировках. Которые я раньше не видела, они под футболкой были. Волки, драконы. Вся спина изрисована. Пока он руками размахивал, полотенце сползло еще ниже. Дэн задеревенел лицом и позорно удрал к велосипедам.

– Я тебе, ребенок, только одно могу сказать. Твоя Графиня ежедневно какого-то лешего забирается на крышу и сидит на ней как гриф. Не меньше часа. Хотя, я бессовестно вру. Она первоначально недолго совсем сидела, а теперь – час.

– А что она на ней делает? – обалдевшим голосом спросила я.

– Твоя крыша, ты и выясняй. Вот если бы она по моей крыше шастала – другое дело. Но запомни – я ее соскребать с асфальта не намерен. Так и знай.

Я тоже никаких графинь соскребать не собиралась. Тем более – она же не в лепешку расшибется. Тут не так высоко лететь. Хотя было дело, как раз в Вовином доме. Давно совсем, после войны. Дедушка мне рассказывал. Про двух братьев. Их Кусок и Довесок звали. Наверное, с блокады клички остались. Так вот Довеска родители из дома не выпускали гулять, а он смотрел, как Кусок во дворе играет со старшими мальчишками. В форточку высунулся, упал и расшибся насмерть. Там пятно на асфальте так и осталось. Во всяком случае, мы с ребятами были в этом уверены на все сто. Хотя папа мне говорил, что это уже другой асфальт, а пятно от машины осталось. Но это он врет – какая машина сможет в наш двор проехать? Она же в арку не пролезет. Там узко. Меня удивляет, что ни Куска ни Довеска никто в виде приведений не видел. Наверное, они реинкарнировались.

Мои мысли убрели так далеко, что я вздрогнула, услышав Вовин деловитый голос.

– Ты, малая, не дрейфь. Фигня все это. Но даже с фигней нужно быть настороже. Ты пока у нее окопался? Эй, ты где?

– Я тут, – откуда-то из недр коридора ответил хриплый голос Дэна.

– Ты пока у младенца жить будешь?

Вопрос застал Дэна врасплох. У него моя персона мало ассоциировалась с младенцем, но сопоставив все сказанное, он понял о ком речь.

– Ну да. Пока буду здесь. И пригляжу за ней. Мало ли что, – решительно ответил он, хотя вроде бы и не собирался оставаться у меня надолго.

– Это правильно. Ну, я на работу пошел. Черт, а где я штаны свои оставил?

– Они тут, в ванной, – сообщил Дэн смущенно.

Вова не соврал. Он действительно собирался что-то грузить в соседнем магазине.

Отыскав одежду, Вова как породистый жеребец, взмахнул головой, забрасывая шевелюру на спину.

– Не ссорьтесь, дети мои. Собирайте улики. Пользуйтесь презервативами. И почаще бывайте на свежем воздухе.

Переглянувшись как сообщники, мы дружно кивнули в знак согласия и заперли за ним дверь.

Дэн дернул головой, пытались скопировать Вову, но вздрогнул, поймав мой ехидный взгляд. Ну да, чтоб отрастить волосы как у Джигурды требуется много лет и терпения. А еще нужна смелость. За длинные волосы могут и в тыкву настучать. Гопота волосатиков не любит. Да и научруки к длинноволосым мальчикам относятся с подозрением. В общем, для такой прически сначала необходимо обзавестись характером. Или изрядной мускулатурой.

Демонстративно сморщив нос, Дэн кинул использованное Вовой полотенце в стиральную машину.

– Хамство. Ты захочешь лицо вытереть, а твой Вова что-то другое им вытирал, – объяснил он.

Об этом я как-то не подумала.

Теперь, когда нашествие гостей схлынуло, Дэн снова стал умником, который несет за меня относительную ответственность. Во всяком случае – на словах.

– Я сосиски сварю, – у меня от пережитых волнений разыгрался дикий аппетит, хоть сырыми их ешь.

– Свари, а я пока тебе все разложу по полочкам.

Полочек у меня было много. С соусниками, фигурками сов и всякой дребеденью, которая мне не грела душу, но выбрасывать жаль. Но Дэн совершенно ими не заинтересовался, он устроился на табурете и явно принюхивался к съедобному запаху кипящих сосисок, заключенных в резиновую якобы съедобную оболочку.

– Если сложить все вместе, – медленно сообщил Дэн, – похоже, тебя заподозрили либо в разнузданной половой жизни, либо в употреблении наркотиков, либо в заразной болезни. А скорее всего – во всем сразу. И теперь будут травить как таракана. У нас так на кафедре парня одного в дурку чуть не загнали.

Его предположения не показалось мне абсурдными. Скорее – наоборот. Только банка с вареньем в его теорию ну никак не вписывалась. А еще – судя по поведению соседки, которая боялась ко мне приближаться – версия про заразную болезнь была наиболее вероятной.

– Лучше наркотики, – робко намекнула я, словно Дэн мог предоставить мне право выбора.

– Не обольщайся. Скорее всего, именно зараза. Тубик. Гепатит. СПИД. Народ ни фига в этом деле не разбирается. Страх он всегда от незнания.

Ну, тут он наврал. Туберкулез вовсе не неприличный. Он даже романтический такой. Им раньше всякие нежные барышни болели. Хотя, что я в болезнях понимаю? Правильно – ничего. Я как бабушка знаю про таблетки от головы и от жопы. В смысле – от поноса. И про обезболивающее – если зуб заболит. Других таблеток у меня никогда и не было.

– Есть еще сифилис и чесотка. Их некомпетентные массы тоже опасаются.

Причем тут массы я не поняла, на ум пришли только анализы кала и мочи, которых совсем недавно было дофига у моей двери. Отчего я здорово расстроилась и почему-то начала чесаться.

– Вот. Уже все признаки сифилиса налицо, – коварно усмехаясь, констатировал Дэн, голосом доброго доктора.

– Может, мне кровь сдать? И справку всем показывать? Ну, что я не больная совсем.

Говоря этот бред, я медленно приходила в ужас от перспективы выступить в роли дуры со справкой. Нет, я даже думать об этом не желаю. Звонить в каждую квартиру и мямлить фигню – ой, тут на меня кто-то плохо подумал, а я не такая, я здоровая, что – вы удивлены? – вам никто ничего гадкого про меня не говорил? Или – не бейте, тетенька, я вам правду говорю и взяток доктору не давала…

– Справку? Не стоит. Думаю, вскоре про тебя забудут. Ты же тут ни к кому грязно не приставала, а?

Да ни к кому я не приставала ни грязно, ни чисто. Что не помешало соседке от меня шарахаться как от чумы. Вспомнив ее лицо, я почувствовала – как мерзко, когда про тебя думают гадости, а ты даже не можешь ответить, оправдаться, доказать свою правоту.

Хорошо, что Дэн поживет со мной, одной мне не справиться.

Наверное, мои мысли подслушал кто-то зловредный. Дэну позвонила научрук. И ему пришлось срочно уйти.

Помыв посуду, я проверила почту, выяснила, что никому я нафиг не нужна, и завалилась на кровать, включив телек. Там ничего интересного не оказалось. Запоздало вспомнила, что забыла спросить у Вовы в какое время Черная графиня восходит на крышу. Ему-то повезло – он ее в окно видит, а я – нет. Представляя, как Графиня просачивается на чердак, я заснула, а, открыв глаза, никак не могла сообразить утро сейчас или вечер. Не день и не ночь точно. И сон приснился какой-то тупой. Я снова от кого-то убегала. Погоня началась в школе. Бетонные ступени лестницы, топот за спиной. Через курилку я выскочила на чердак, скользнула по крыше, перелетела на соседнюю и затаилась. Поняла, что меня видят. Причем, было неважно, кто меня преследует. Адреналин зашкаливал, примешивая к ужасу долю наслаждения. Перелетела дальше, потом очутилась на крыше с башней, которую мы называли кофемолкой, спряталась внутри. Вроде бы можно отдышаться, но тут оказалось, что в башне, недавно пустой, стоит рояль, а на стульчике, наигрывая меланхоличную мелодию, сидит кто-то, ко мне спиной. Я еще подумала – как можно затащить такую гробину в кофемолку? Музыкант резким движением ударил по клавишам и начал медленно оборачиваться. Дикий страх заставил меня отшатнуться и я вылетала в проем окна.

– Привидится же такое, – лоб был влажным от холодного пота.

Холодный сок, теплый пол под босыми ступнями, бессмысленный взгляд перестал видеть рояль, а в позвоночнике прекратилось ощущение падения. Звук телефонного звонка, как завершающий аккорд.

– Если у тебя что-то случилось – я всегда помогу. Чем смогу. Ты сама понимаешь, с деньгами у нас не очень, – добавила мама.

Наверное, у них только что закончился семейный совет. В результате которого мама решилась на неслыханный подвиг – отважилась быть гуманной.

– Я здорова. У меня все хорошо. Не стоит ни о чем беспокоиться.

Хоть я и говорила чистую правду, голос звучал лживо и даже злобно. Но мама сразу успокоилась и, рассказав какие-то неинтересные новости про работу мужа, поспешила распрощаться. Обижаться на нее не имело смысла. Я хотела самостоятельности и теперь нечего прятаться под мамино крыло. Там уже муж окопался.

Сок вдруг показался мне противным. Наверное, потому что согрелся. Запихав его в морозилку, я снова схватилась за телефонную трубку.

– Ты сейчас где? – Шурик, с которым мы недавно виделись на пляже, пыхтел как никотинозависимая кобыла.

– Дома я. А что? – любезностью мой голос не блистал.

– Разговор есть. У меня такие новости – закачаешься.

По-честному, я и без его новостей покачивалась как пьяная. Не проснулась еще.

– Ты зайти хочешь? – придумывая повод избавиться от гостя, спросила я.

– Да как-то нет, – немного истерически торопливо выпалил Шурик.

– Ну, так рассказывай.

– Не по телефону. Давай у твоего дома встретимся. Я бегаю.

Он действительно бегает. Но не как все нормальные люди, а по делам. Если со стороны посмотреть – спортсмен. А на деле – совмещает полезное с необходимым. То есть успевает на нужные встречи и заодно набирается здоровья. Жаль, что во время остановок он еще и курит. Наверное, уравновешивает полученное здоровье с вредом, чтоб достичь нормы.

– Хорошо. Я тебя во дворе буду ждать.

Шурик вообще непоседливый тип. Я однажды случайно видела, как он по мобилке разговаривает. Еще то зрелище. Около станции метро Владимирская, наверное, час бегал по площади со страшной скоростью, и при этом спокойным вкрадчивым голосом объяснял кому-то как все плохо работают, а он такой обязательный и ответственный. Спохватившись, добавлял, что и собеседник его тоже крайне ответственный и обязательный. В общем – во всем мире только два достойных человека набралось. Один из которых – Шурик. Манипулятор, хренов.

Решив, что ради Шурика наряжаться не стоит, я вышла во двор в шортах и майке. Оказывается, был вечер. Наполненный пеклом и какой-то едкой незнакомой вонью. Словно где-то подпалили вагон шуб из искусственного меха, предварительно разрешив кошкам использовать их вместо туалета.

– Скоро. Совсем скоро случится что-то ужасное. Неотвратимо грядут беды и страдания, – Гриша, возвращаясь с работы, выглядел, будто вагоны разгружал.

– А может, обойдется? – мой вопрос огорчил Гришу.

– Нет. Не обойдется. Грядут природные катаклизьмы (он это слово с явным мягким знаком сказал), землетрясения, цунами, саранча египетская, голод и эпидемии. Я уже почти подготовился.

– Наверное, в Питере ценами и саранчи не будет? – как можно дружелюбнее, предположила я.

– Не будет. Будет что-то другое. Гораздо хуже.

– Вы про конец света?

– Причем тут досужие домыслы психически больных фанатиков, – тут я заметила, что на Грише кроме сандалий надеты черные ажурные носки, – Закономерное завершение процесса необдуманного поведения человечества. Процентов десять людей выживут. Но их будут преследовать страдания и болезни.

Это были не носки. Это были бабские следочки. Почти кружевные. Я не хотела на них смотреть, но не получалось. Потому что Гриша постоянно заглядывал мне в глаза, словно пытаясь зацепиться за мою реакцию и вывязать общение под рисунок своих следочков. Взгляд как крючок, поймает – не вырвешься.

– Но в ближайшее время нам угрожает навязывание чуждых идей потребительства. Нас вынудят покупать больше, уничтожая собственную экономику. Совместно с этой напастью произойдет обесценивание доброты и сострадания. Потому как на вершине пирамиды желаний будет водружено чуждое нам знамя.

По-честному, пока он говорил, мне страстно захотелось что-то купить. Лучше бы платье. Или новые туфли. А еще так хочется новую жилетку, я ее однажды на девушке видела. И шляпку тоже хочется. Такую – почти мужскую.

– …останутся хозяева и рабы. И после этого мир погрузится во тьму.

– Вы про атомный взрыв? – не зная, что говорить, предположила я.

– Кто знает. Я могу только чувствовать приближение судного дня, – Гриша поднял голову, вгляделся в окна Любы и, хотя ее не было видно, помахал рукой.

Такая вот супер-вежливость.

– Вы слишком добрый и впечатлительный, – совершенно искренне сказала я.

– Ну что вы, если случится беда, на меня можно положиться.

Причем тут это? Ну, никакой логики. Когда беда полагаются на бойцов и откровенных лидеров. А Гриша даже утешить не сможет. Он только ужасы пророчит и больше ни о чем говорить не может. Иногда мне кажется, что он даже не слышит, что ему отвечают. Да и правильно желает – чаще всего его просто посылают на три веселые буквы.

Как только Гриша удалился, заявился Шурик. Как всегда с идеальной, как у школьника, прической, которую не испортили даже жара и бег.

Двор, как ринг для бокса, и мы посредине. Жаль, рефери нет. Если что – нас некому будет разнимать.

– Привет-привет. Неплохо выглядишь, только бледная.

– На загар намекаешь? – я решила, что он снова решил повеселиться над тем случаем с кремом для загара.

– Ааа, да нет. Я про другое.

Наверное, Шурик был уверен, что кино по нему скучает. Изображал лицом какие-то сложные душевные переживания и почти красовался от довольства своим талантом.

– Ты можешь сразу сказать, в чем дело? – мне снова слышалась музыка, на этот раз как в Ералаше.

– Могу. Но это сложно.

Продемонстрировал огорченную рожу, посмотрел под ноги, старательно сопел. Играя роль дружелюбного правдолюбца в смятении. Артист он был никакой. Поэтому все его ужимки выглядели повадками начинающего эксгибициониста, но без плаща. Интересно, а как они летом решают свои половые проблемы? Ведь им в штанах голую пипиську показывать неудобно. Пока ширинку расстегнешь, вся охота пройдет. Об этом я тут же спросила у Шурика. Который так настроился поведать мне по-дружески свою страшную тайну, что не сразу понял, о чем речь.

– Какая нафиг пиписька? Какой плащ?

Пришлось изобразить – раскинула руки, словно обнажаюсь перед недоумевающей публикой. Шурик как идиот уставился на мои шорты, словно я действительно сейчас покажу ему голый член.

– Это серьезный вопрос. Но ответа я не узнаю. Хотя погоди! Они же могут свои фотки в голом виде выкладывать… Нет. Не тот эффект.

Похоже, своими фантазиями я только укрепила Шурика в его подозрениях. Во всяком случае, он перестал кривляться и отступил на шаг.

– Пойду, в сети пороюсь. Про придурков этих узнаю. Интересно же.

Шурик испугался, что я сейчас действительно уйду, оставив его наедине с невысказанной тайной.

– Я за тебя беспокоюсь. Я помочь пришел.

Надо же – как трогательно. Ну, просто сестра Тереза. Посмотрев на меня супер-честными глазами, Шурик всем видом показывал, как ему трудно решиться на признание. Я улыбнулась искусственной улыбкой полной дебилки, которой дали погладить пушистого котенка.

– Ты ведь мне друг? – занервничал Шурик.

Чтобы не врать, я кивнула, состроив скорбное лицо. Меня забавляла вся эта катавасия. Стоим посреди душного двора как два клоуна, забывших свои роли. Один клоун в тапочках, второй – тоже в тапочках, но раз в сто дороже. Шурик ведь по делам бегает – ему нужно выглядеть успешным. Вдруг кто-то соблазнится его деловым видом и как пригласит в помощники?

– Мне трудно, но лучше тебе расскажу я, чем кто-то другой, – у меня вдруг сердце дрогнуло от дурного предчувствия.

Музыка звучала в ушах траурным маршем. Кто-то бил по клавишам одним пальцем, не соблюдая нужный ритм, отчего пропадала трагичная безысходность мелодии.

Прижала руки к ушам, чтоб отвязаться от навязчивого глюка. Музыка пропала. Оставив оскомину – я вдруг поняла, что сейчас услышу от Шурика объяснение всем моим неприятностям. Сердце снова кольнуло. Словно мне предстояло узнать какую-то беспросветную гадость, после которой жизнь станет другой. Гораздо хуже.

– Ты музыку не слышал?

– Не сбивай меня! – Шурика проняли мои вопросы и он начал беситься.

И все-таки плотину прорвало – рассказал. Про некую нашу общую знакомую, которой кто-то поведал по секрету, что у меня обнаружили СПИД.

Вот Дэн обрадуется, раз сто повторит про свою прозорливость. Меня в тот момент именно это волновало.

– Спрашивать, кто тебе все это нашептал, не имеет смысла? – как и ожидалось, Шурик возмутился – как это – он чужих секретов не выдает!

– Ты ведь тоже не признаешься, от кого его подцепила? – высказался он довольно лживым голосом, и продолжил с пафосом трагика, – Народ весь в панике. Народ удивлен. Все думали, что ты такая правильная девочка. И тут такое… И все теперь вспоминают, кто больше всего с тобой общался. Некоторые даже анализы сдали, проверяются. Но ты на них не обижайся. Сама понимаешь – жить всем хочется. Никусь даже вспомнила, что вы поцеловались на Новый год. И теперь трезвонит направо и налево, что это ты ее заразила. Но у нее не СПИД. У нее что-то другое было.

И у меня возникла стойкая уверенность – он не врет. Точнее – врет, но замысловато. Пряча за ложью что-то другое. И еще я поняла, что он про меня уже раз сто рассказывал. С точно таким же честными круглыми глазами. Только интонации были иными, разоблачительными. Не сомневаюсь, он упивался, носясь с этой сенсацией.

– Значит, ты чужие секреты не выдаешь? – просто так спросила я.

Возмущенная добродетель вспыхнула с новой силой. Теперь Шурик рассказывал про свою принципиальную честность. Он не просто так стоял и рассказывал – то отступал от меня, то приближался. А музыка звучала, знакомая такая, и, конечно, мне было трудно удержаться и не прочесть ему куплет из песни.

– Тетя Сара, не крутите задом, Это не пропеллер, вам говорят. Два шаги налево, два шаги направо, Шаг вперед и два назад.

Чтоб было веселее, я передразнила передвижения Шурика, заодно хлопая в такт ладошами. Конечно, он дико обиделся, хоть и не подал виду. Но его обида была не из-за песни. Он во многом умудрялся унюхать намек на его выдающийся нос.

– Если бы сейчас мы стояли не здесь, а на морском берегу, то я бы первая посоветовала тебе стоять от меня на приличном расстоянии и с не подветренной стороны, – серьезно сказала я.

– А почему на морском берегу?

– Чтоб ты помог мне утопиться от стыда и смертельной болезни.

– Так значит, ты в курсе? – заметно удивился Шурик.

– Ага. Все, что ты сказал, мне было известно, – почти обрадовано сообщила я.

– Люди сволочи. Разболтали. Теперь все знают. Я вот что хотел посоветовать. Подавай в суд на айболитов. Нефиг им нарушать врачебную тайну.

Его не смущало, что именно он является наипервейшей людской сволочью. Я даже не сомневаюсь, что он не пожалел своего времени, чтоб оповестить всех о моем СПИДе. А сейчас помчится докладывать всем желающим, как я выгляжу и как отреагировала на его дружеское сочувственное признание.

Спасибо тебе Дэн, спасибо тебе мама, и тот, кто срет под моей дверью – тебе тоже спасибо – вы успели меня подготовить. Если бы не они, я бы билась сейчас об асфальт головой, с пеной у рта доказывая свое здоровье. И, естественно, Шурик бы мне не поверил.

– Ты мне настоящий друг. Таких как ты один на пять миллионов. Честный. Искренний. Отзывчивый. Как бы я без тебя выжила? Как таких земля носит?

Шурик удивленно вздрогнул, но я продолжила.

– Ты – ангел, а ангелам место на небе.

– Ну, уж ты слишком. У меня есть недостатки, – признался скромный ошарашенный ангел.

– А когда тебе про мои болячки рассказали? – пользуясь моментом, спросила я.

– Ну, сразу после твоего ухода. Нет! Мы сначала искупались, а потом…

– То есть вы преспокойно искупались в той воде, где плавала дохлая собака? – ошалело уточнила я.

– Да нет, ее кто-то шестом оттолкал подальше от берега. А девчонки потом даже на твое место ложиться не захотели.

Это было выше моего понимания. За пределами разума и всякой логики. Они не побоялись плавать в трупной воде, зато песок, на котором я лежала, им показался заразным.

– Я тебе без палева скажу, я думал девчонки к тебе нормально относятся, по-дружески так, но они про тебя такую херь несли. В общем, ты, подруга не мечтай – от тебя все отвернутся. Верняк. Ты и здоровая на хрен никому была не нужна, а теперь и подавно. Никому не охота с такой водиться. Вали ка ты отсюда, пока не поздно. Ведь твои соседи тоже могут узнать. А люди могут такой беспредел устроить в натуре – мало не покажется, – соболезновал Шурик, внезапно сменив лексикон.

У меня челюсть отвисла даже, но все-таки я ответила.

– Ты этот гнилой базар заканчивай. Нагнал пурги. Плевать я хотела и на соседей, да и на девчонок тоже.

Говорю, а сама понимаю – еще как не плевать мне. У меня был отличный круг общения. И теперь какая-то падла его украла. Тьфу, понабралась от Шурика, не падла, а сволочь. И нет, чтоб в открытую – придти и сказать, мол, так и так, ты – тварь мерзкая, я тебя ненавижу и все такое, я бы поняла, наверное. Так нет, действуют втихую.

– Дыши тише. Я сам слышал про случаи самосуда. Ты мне не веришь? Зря. Такое уже много раз бывало. Как узнают – начнут тебя прессовать. А то и наймут бандита и башку тебе пробьют нафиг, – почти угрожал Шурик.

Играть наскучило. Захотелось балагана. Не стану себе ни в чем отказывать.

– Щас плюну, – пригрозила я.

Шурик отпрыгнул влево, врезался боком в угол дома. Надеюсь – больно ушибся.

– Или укушу. Еще не решила.

– Ты дура, да?

– Нет. Я гораздо хуже. Ты передай всем, что у меня еще тиф, чума, сифилис и подстригущий лишай. А еще – что я агрессивная. У меня пена изо рта не идет? Странно.

Криво улыбаясь, Шурик отступил еще дальше, заметно ободрав кожу об выщербленную штукатурку стены. Он нехорошо на меня смотрел, но не совсем так, как ожидалось. С какой-то мрачной ухмылкой маньяка-психиатра. Словно он меня только что обдурил по полной программе. Надо же, а я думала, что это мне удалось его обмануть.

– Ты совсем шизанутая, – срочно сделав испуганный вид, рявкнул Шурик.

– А еще у меня есть в запасе пучок зараженных иголок. Я их в кровь свою макаю. Могу продать по сходной цене. Недорого. Вдруг пригодится?

Конечно, потом он вспомнит о моем предложении. Вот как только до Сенной площади добежит – так и вспомнит. Он подлый по натуре. И дристливый. Такому иголка, зараженная опасной болезнью душу согреет. Будет бегать среди людей, ловить не восторженные взгляды и ощущать себя властелином судеб. «Ах, я тебе не нравлюсь? Ты крут? А будешь ли ты крут, если я тебя уколю? Сгниешь, воя от страха. А я буду жить долго и счастливо». Объяснять ему, что заразить СПИДом иголкой пока никому не удавалось, я не стала.

Музыка заиграла бравурный марш на манер нацистского. Да что это такое со мной? Неужели я действительно слетела с катушек?

– Ты музыку не слышал?

– Дура, – Шурик, спотыкаясь, побежал в темноту арки. Его силуэт отличался оттопыренными локтями.

Ясное дело – не слышал он ничего.

На выходе Шурик столкнулся с другим силуэтом, в личности которого было трудно усомниться.

Почесав Маркела за ухом, я медленно пошла обратно к себе домой. Размышляя только об одном – кто? Кто объявил сезон охоты на меня хорошую? И не пора ли мне показаться доктору, а то эта музыка меня достала просто.

– Эй, ребенок! Вову не видела?

Довольный собой, Панк явно направлялся в гости.

– Он ушел.

– Тогда я тут его погодю.

Окна на первых этажах выглядели нежилыми, зато на втором обнаружилась Люба. Графиня тоже высунулась, рассматривая нас в лорнет. В других окнах трепетали занавески и мне казалось, что за ними караулили соседи, ожидая нового представления. Не желая доставить им дополнительную радость, я уговорила Панка зайти ко мне и погодить Вову.

– А это будет удобно? Ты сплетен не боишься? Ну, раз тебе плевать, мне тем более, – Панк решительно двинулся вслед за мной.

Заметив, что перед своей площадкой я замешкалась, он пошел первым. Словно почуяв неладное. Мне было бы неприятно, если бы именно теперь перед моей дверью снова нагадили. Но на этот раз все было чисто.

– А ничего если я покурю? – закуривая, спросил Панк и пояснил, заметив мое недоумение, – Друг подарил.

Что за друзья у него, раз такие дорогие сигареты дарят? Наверное, врет он все – свистнул у кого-то.

Пока Вова не явился с работы, мы, распахнув окно, как два голубя сидели на подоконнике и болтали за жизнь. Так странно получилось – говорили не переставая, перескакивая с темы на тему. С ним легко было говорить. Даже про любовь. Панк был искренен, не пошлил, не выражался нецензурно, даже не превышал допустимых норм цинизма, расспрашивал меня заинтересованным голосом, будто важнее моих дел на свете ничего не было. Иногда смотрел мне в глаза, такой восхищенный взгляд, случайно пойманный на улице, любой девушке поднимает настроение. И меня понесло. Я даже про музыку рояльную ему рассказала. Мне никогда не удавалось так разоткровенничаться. Даже с Дэном.

– Поверь мне, ты не шизик. Я их повидал. Я в своей жизни слишком много тронутых видел. Но ты и они – это разные люди. Ты совершенно здорова.

В воздухе пахло дорогим табаком и нулевыми шансами на дождь.

– А среди этих тронутых и девушки были? – стесняясь задать другой вопрос, поинтересовалась я.

Мне почему-то было важно узнать – есть ли у него девушка. И мне показалось, что он это понял.

– Дык. Настоящей любви больше всего деньги вредят, – Панк выщелкнул окурок, чуть не попав в Маркела.

– Так у тебя их нет, денег этих, – удивилась я, – Люби сколько хочешь.

– Вован! Брателло! – вдруг заорал Панк и был таков.

Так и не поняв связи денег и любви, я закрыла за ним дверь.

Дэн позвонил около полуночи и сказал, что ночевать не придет. Наверное, у него личные дела объявились, жаль – покататься не получится.

На рассвете я проснулась от острого приступа тоски. Мне казалось, что пока я спала, тысячи замечательных людей успели нарисовать классное граффити, осветить небо китайскими фонариками, сочинить чудесные стихи, возможно – даже песни, кто-то написал картину, а кому-то в голову пришла гениальная идея. Пусть даже эта идея касалась одежды на новый день. Наверняка и этой ночью где-то в лесах горели костры, около которых сидели умные и таинственные люди в льняных одеждах. А в других лесах кто-то сознательно пробовал смерть на вкус, закопанный по подбородок. Диггеры брели подземными тропами. И несколько одиноких фотографов ждали восхода солнца на крышах. Или на вершинах гор.

Жизнь мчалась мимо. Интересная и увлекательная. Полная новых впечатлений. Яркая как фейерверк. А я прозябала в сумерках. Отягощенных какой-то нездоровой хренью.

Глава 8. У каждого клинингера есть моп

Я никогда не была в пустыне, но после этой жары вряд ли захочу там побывать. Двор на треть накрыла тень от Вовиного дома, но прохлады это не прибавило. Густой, раскаленный воздух сгустился как в сауне. Дышать им было трудно. Я возвращалась домой, накупив мороженого, мечтая съесть его прямо под душем. Ничего смешного – я знаю, как правильно расположиться.

Отсутствие ветра удручало, но я заметила, как на нескольких окнах шевелились занавески. Какие предусмотрительные люди – наверное, успели купить вентиляторы. Мое предположение оказалось ошибочным. За мной подглядывали. Чуть ли не из каждой квартиры. Все соседи, которые не сумели удрать из города, пучили глаза на мою персону. Но скрытно. Партизаны какие-то.

Как бы поступил Панк? Подумав, я красиво раскланялась. Панк бы одобрил.

Наслаждаясь временным счастьем под прохладным душем, я на время забыла о соседях, о Шурике и сплетнях. Мне очень захотелось отвлечь себя полезным делом и я посвятила его Дэну. Теоретически, ему после поездки в Норвегию, придется искать себе временную работу. На постоянную никак нельзя. Он ждет ответа от какой-то важной комиссии, которая согласится утвердить его диссертацию. И как только эта волшебная бумажка очутится в его руках, он помашет мне ручкой и сядет в самолет. Но перед этим заберет военник и станет запасным штатским.

В общем, я начала рыться в предлагаемых вакансиях. Когда Дэн вернулся ко мне домой, его ждало самое блестящее предложение по трудоустройству.

– Ты мне потом спасибо скажешь. Хотя можешь благодарить прямо сейчас. Слушай!

Развлекательный комплекс проводит дополнительный набор мужчин с привлекательной внешностью и спортивным телосложением на вакансии: танцор, официант, бармен, массажист японской бани. Самое главное – опыт работы значения не имеет!

– Ты что, перегрелась? – обеспокоился Дэн.

Невзирая на его намеки, я продолжила.

– Тебе предоставят за бесплатно: солярий, спортзал, услуги стилиста, двухразовое питание и удобный график работы. В общем, мой дорогой, собирайся и дуй на кастинг. Я с тобой пойду. Быть может, это мой единственный шанс увидеть зараз кучу красивых мальчиков.

– А там про знание языков ничего не написано? – зачем-то спросил Дэн.

– Не хочу пошлить, но с клиентами этого клуба ты общего языка не найдешь ни при каких обстоятельствах. Поэтому поступим так. Мы им скажем, что ты не русский. Норвежец вполне сойдет. Это даже импозантно – бедный норвежский студент обслуживает богатых дамочек.

Дэн состроил рожу.

– Их же трогать придется, – тоскливо заметил он.

– И не только трогать.

– А бедных норвежских студентов в природе не бывает.

Не слушая его замечаний, я еще раз осмотрела рекламный ассортимент мальчиков и сравнила их с Дэном.

– Нет. Не возьмут тебя на эту выгодную работу.

Зато Дэна рекламные мальчики заинтересовали даже очень. Его лицо разгладилось и он замер перед экраном ноута.

– Ну что, ты готов устраивать дамам настоящие «царские забавы»! – из вредности поинтересовалась я. – Для начала можешь на мне потренироваться.

Сказав, я тут же подумала, что об истинном смысле забав не имею никакого представления. А вдруг там что-то мега-сексуальное происходит? Наверное, у меня грязное воображение. Покраснела и глянула на Дэна. Вроде бы, мое предложение он не расслышал. Уф.

– Ну, так ты пойдешь устраиваться на эту чудесную работу?

– Пожалуй, нет. Хотя идея неплохая. В принципе.

– Ты не бойся. Тебя там ни к чему принуждать не будут. Станешь как стриптизерша – толку нет, а смотреть нравится.

– Послушай, а почему ты в стриптизерши не идешь? – почти злобно спросил он.

– Я не настолько красивая и сильная. У меня тело не такое уж шикарное. Нет, оно мне нравится, оно удобное и не беспокоит, но показывать его кому не попадя я не собираюсь. Из эгоизма. А ты – сноб. Тебе престижную профессию подавай. А теперь нет престижных профессий.

– Тут ты ошибаешься. Все наоборот, теперь нет не престижных профессий.

Скептически прищурив глаза, Дэн сноровисто застучал по клаве и показал мне вакансии уборщиц. Точнее – показал, как их теперь называют работодатели. Если бы мне предложили миллион евро, и тогда я бы не отгадала, как могут обозвать эту должность. Итак, звучите фанфары, бейте барабаны, я слушала Дэна, замерев от восторга – менеджер по клинингу, мерчендайзер хостинга, специалист по клинингу, клиниг-манагер… Наверное, это шутка юмора. Но, как оказалось все гораздо серьезнее – для обучения профессиональному клинингу даже имеется клининговое агентство.

– Неплохая статья – политкорректное наименование малопрестижных профессий. В общем-то, все верно – большинство из нас пыжатся и всеми способами повышают самооценку. Вместо того чтобы ответственно относится к своей работе.

– Нет, ты погляди что пишут! – перебила я, – Прогрессивный инвентарь для уборки помещений! Офигеть! Микроволоконные мопы и салфетки изготовленные с применением нано-технологий, уникальные системы для отжима мопов, тут еще много чего есть.

– У каждого клинингера есть моп, – на мотив какой-то знакомой мелодии пропел Дэн.

Мне вдруг стало грустно.

– Ты представляешь, скоро малыша спросят: Мальчик, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь? А он важно так ответит…

Вместо воображаемого милого малыша мне ответил Дэн.

– Девелопером, джоббером, коучером.

– А рецепшонистом не хочешь?

– Нет, с него нужно начинать. Только не сейлзменом, лучше уж сейлзменеджером, но никак не скальпером, вот Сюрвейером – это по мне.

Мы оба были как морские звезды в шоке.

– А твой Вова работает мувером.

– Наверное, лучше ему про это не говорить, а то обидится еще. Куда катится мир? Скоро уборщицу будут именовать министром по вопросам гигиены. Или помощником президента по стерильности. А ты что думаешь?

– Лучше тебе не знать. Кстати говоря, я сегодня получил приглашение и поручительство, смотался в консульство и на днях куплю билеты.

– Ты не один поедешь?

– Почему ты так решила?

– Ты сказал – билеты.

– А, ты про это. Лучше покупать сразу туда и обратно.

– Полетишь?

Дэн кивнул. Он единственный из моих знакомых, кто любит перемещаться на самолете.

– Ты сможешь тут выжить три недели без меня?

– Сколько? Нет, я помру. Шучу. Ничего со мной не случится. Едь хоть в Австралию.

– Зачем?

– Кенгуру потискать. Коалу почесать. Крокодила погладить.

Он мысленно уже был в Норвегии и тискал фиг знает кого, лося, наверное, а я мысленно была уже без Дэна. Ему было тревожно, как ребенку перед Новым годом, а мне было тревожно, как мне перед экзаменами.

Буквально сразу после этого разговора позвонила мама. Торопливо сообщив, что она не летит, она едет на машине. В Финляндию. Отдыхать от питерской духовки на берегу лесного озера. Которое она назвала прохладным. Она мне пожелала хорошо провести время и не скучать. Да что ж это такое – все сваливают от меня подальше!

Мне захотелось надеть разноцветный балахон, изготовить кучу кубиков льда и уйти в народ, проповедовать любовь к ближним, засовывая по кусочку льда за шиворот прохожим. Хорошо бы еще и наигрывать при этом на бандуре. Жаль, что я ее ни разу в глаза не видела. Да и балахона у меня нет. Но это дело поправимое.

Обозлившись, я едва не забыла, что мне нужно бежать в универ. Не в тот, который Универ, а в институт, который теперь называют универом.

– Мороженое в морозилке, воду не отключили, так что наслаждайся, наспех сообщила я Дэну.

– Я спать лягу, после душа, – зевая, сообщил он, старательно отводя глаза.

Он и, правда, был сейчас тормознутый как отфумигаченный комар.

– Кобелина! – мамин голос скопировать сложно, но у меня получилось.

Нарядившись в очень просторный желтый сарафан, изрисованный кошмарными синими слониками, я схватила льняную сумочку, не глядя, сунула в нее мобилку, блокнот и ручку. Добавив немного денег. И помчалась отметиться в универе. Попутно размышляя, почему сумочка оказалась тяжелее, чем в прежние времена. Наверное, я от нее отвыкла. Обычно я с другой хожу. Потискала – вроде как зонтик внутри валяется. Вот блин горелый, а дождя-то не предвидится.

Когда я тороплюсь и шагаю почти бегом, мне кажется что я стою на месте, а дома двигаются. Я вообще ходить люблю. Глазея по сторонам. И почему у нас здания прилеплены одно к другому, как шпроты в банке. Это ведь не правильно? Между домами должно быть пространство. На случай пожара, например. Как жаль, что я забыла фотик. Вот балда!

Мое внимание привлекла девушка, подросток совсем, она двигалась вдоль стен домов, стараясь не выходить из тени. Когда нужно было пересечь улицу, притормаживала, а потом неслась как пуля. Белокожая, в черных куцых шортиках и черном топике, волосы выкрашены в кардинальный оттенок сажи. На ней не было ни молекулы загара, но жара сделала ее лицо похожим на румяного молочного поросенка.

Оглянувшись, я еще немного поглядела, как это приведение крадется в тени зданий. Спохватилась, и помчалась дальше, думая – лучше бы она под зонтиком гуляла, так многие теперь делают.

Как ни странно, в универе было чуть прохладнее, чем на улице. Пустые коридоры, узкие, куцые, угловатые и почему-то пыльные. Как приятно идти по ним просто так, не на лекцию, не за зачетом и уж тем более не в день экзамена. В общем, я ощущала себя красивой, легкой и беззаботной как праздничный воздушный шарик. В аудитории, похожей на тесный школьный класс, сидела почти вся наша группа – мальчишки не явились, они работают. Девчонки одеты как будто, через час очутятся на пляже. Ленивые и немного взбудораженные. Похожие на болтливый цветник. Вопреки ожиданиям, мой сарафан выглядел не самым ярким.

– Привет-привет, – я помахала рукой и прошла на свое место.

Когда села, то запоздало поняла, что со мной никто не поздоровался. Даже курлыканье прекратилось. Тишина как в заброшенном склепе. Стараясь выглядеть как можно невозмутимее, открыла сумочку, чтоб достать блокнот. Положила его на стол, ручку – рядом. Оказывается, у нее паста совсем закончилась, но на один раз хватит.

Девчонки рассматривали столы, руки, ноги, сумки – все что угодно, лишь бы не глядеть в мою сторону. И как это понимать? У нас же замечательные около-дружеские отношения! Безмолвие сменил шепоток, теперь они перекидывались короткими фразами, по-прежнему игнорируя мое существование. У большинства были красные уши. Кто-то ерзал и скукоживал плечи. Словно подозревая, что я сверлю их спины пронзительным взглядом. Шепоток сменился тишиной. Кто-то оглушительно вздохнул, даже с присвистом, прикрыть его покашливанием не получилось. Теперь в аудитории царило молчание. Как в морге.

Неприятно? Еще как. Тошнотворно неприятно. Контраст был слишком заметный – недавно меня бы затискали и замучили расспросами, рассказывали бы новости, хвастались новыми шмотками, прическами, новым парфюмом, а теперь я нафиг никому не нужна.

Мне очень хотелось сказать что-то ядовитое, но в голову ничего дельного не шло. Спрашивать о причине их поведения не имело ровно никакого смысла. Все и так ясно. Сплетня как проворный таракан, уж побывала здесь, совершила круг по городу и успела вернуться. Даже если Шурик приврал, то все примерно так и случилось.

Вспомнила про зонтик в сумочке. Решила, что было бы неплохо сидеть в аудитории под раскрытым зонтиком. Распахнула сумочку и вытащила его на стол. Окаменела. Проглотила шершавость в горле. Сделала три быстрых вдоха. И прикрыла то, что лежало на столе сумочкой.

Фаллоимитатор был черный. Поюзаный какой-то. Так мне в первый момент показалось. Точнее – я была уверена, что он пользованный и откровенно грязный. И даже слегка вонючий. Сумочку придется выбросить. Я теперь с ней точно ходить не смогу. И руки бы неплохо вымыть. Но сначала нужно избавиться от гадости так, чтоб никто ее не заметил.

Шок постепенно таял. На меня по прежнему никто не глазел, поэтому я, сдерживая отвращение, запихала чудо инженерной мысли в сумочку и только тогда поняла, что спина у меня мокрая стала.

В упаковке усыхала последняя влажная салфетка, вытертые руки чистыми не казались, но так было лучше, чем прежде.

Вот кто мне объяснит – почему пока я выполняла все эти манипуляции – прочий мир для меня перестал существовать. Зато теперь, когда самое жуткое было позади, я снова включилась в реальность и поняла что тишина уплотнилась. Она давила в уши и каждый шорох воспринимался как гонг.

Препода не было. Она часто опаздывает. Привычка такая. Наверное, ползет себе как осенняя муха, а перед входом в аудиторию вдруг стартует и влетает, как будто мчалась как спринтер и сразу начинает восторженно вопить. Производя шума не меньше стаи чаек во время скандала. Зато она лекции читает очень интересно, запоминается сразу.

Интересно, а ей уже успели доложить про мою якобы-болезнь? Если доложили – успела ли она сообщить руководству? Как они отреагируют? Может, пошлют меня кровь сдавать? Я задумалась. Если пошлют – это законно будет? Соглашаться или нет? Хотелось упереться рогом и устроить скандал. С воплями про врачебную тайну, про гуманное отношение к страждущим.

При этом угрожающе размахивая негритянским членом.

Тишину взорвала музыка мобильника. Марина, с которой мы когда-то вместе ходили в аква-парк, приглушенным голосом торопливо произнесла «потом-потом» и, оглянувшись на меня, начала запихивать трубку в сумку.

Фаллоимитатор жил вполне ощутимой жизнью. Я не сомневалась в его присутствии. Словно он был живым и готовым выбраться наружу. Даже если бы у меня была спрятана отрезанная голова нашего декана, я бы себя спокойнее ощущала.

Две девушки одновременно обернулись, испугались своей смелости и так резко повернулись, что треснулись головами. Послышались сдержанные смешки.

Теперь я почувствовала себя смертельно больной, а у моей постели затаились многочисленные родичи, которые боятся отпугнуть смерть. Мне не хотелось смотреть по сторонам, но краем глаза я заметила, что меня пытается сфоткать девчонка, что справа сидела, через ряд.

Меня лицо всегда выдает, когда нервничаю – краснею. Иногда бывает еще глупее, думаю – а что нервничать-то? – тут же начинаю краснеть и нервничать оттого, что все это заметили. Достала мобилку и сделал вид, уставилась на нее, словно важнее на свете ничего нет. Ну не на запчасть негритянскую же мне в самом деле зырить?

И как мне его умудрились подсунуть? Кто? Когда? Я точно не помнила, когда в последний раз пользовалась этой сумочкой. Только что казалось, что знаю – а теперь засомневалась.

Дэн – не мог. Совершенно точно. Он на это деньги тратить не станет. А больше и некому. Но точно – не он. Даже спрашивать у него не стану. Вообще никому не скажу.

Принятое решение меня заметно успокоило.

Пока я думала, меня начали исподволь рассматривать. И медленно, по сантиметру, отодвигаться.

И почему меня это не удивляет? Вот уже все сбились в тесную кучу, оставив вокруг моего стола свободное пространство.

– Так. Список весь на месте? – препод ворвалась в аудиторию как омоновец во время захвата террористов.

В легком платье расцветки ботичеллевской весны. Неожиданно красивая и свежая.

– И что вы расселись как овечий гурт? Ну-ка, занимаем свои места и слушаем внимательно, – как всегда она подтверждала каждое свое слово хлопками в ладоши.

Пошевелив попами, разноцветный гурт не сдвинулся ни на сантиметр.

– Не хотите, как хотите.

На меня она смотрела как обычно. Что радовало гораздо сильнее, чем я ожидала. Ну как же – хоть для кого-то я осталась прежней. Это было странное ощущение – словно есть две меня. Одна – из безоблачного прошлого, а вторая становится помесью циника и подавленной трусихи.

Тем временем, нас просвещали насчет длиннющего обязательного списка литературы. Который не основной, а дополнительный. Но, тем не менее, спрашивать станут как за обязательный. Уточнили, что каникулы придуманы специально для учебы. Препод потребовала пожелать ей удачного отдыха в Испании, упорхнула по своим делам. Супер! И ради этого напутствия мы тащились в институт?

Мне не хотелось выходить первой. И вместе со всеми тоже. Решив подождать, я закрыла блокнот со списком и уставилась в окно. Стул под попой заметно нагрелся, пришлось пересесть на другой. Сосчитала дохлых мух между окнами. Три большие и мелочи не меньше десяти. Окно смутное. Обосранное хитрозадым голубем – ну как можно попасть на стекло под таким углом? Наверное, не с первой попытки у него получилось. В соседнем доме через открытое окно видно как совершенно голый мужик чесал себе спину. Ничего эротического – пузо обвисло так, что даже хохолка не видно. Наклон – понюхал подмышку. Закашлялся. Подошел к окну и смачно плюнул. Слюни повисли на губах. Он взял их двумя пальцами и стряхнул. Даже не поглядел, нет ли кого на улице.

Меня перекосило от наблюдений.

– Подождите!

Из за стола, что первый от двери, неуклюже поднялась Наташа. Она у нас лучшая в группе. Просто помешана на учебе и действительно мечтает стать классным специалистом. Хотя робкой мыши сложно добиться успеха хоть в каком-то начинании. Но в данный момент эта мышь выглядела сурово и перекрывала своим телом выход из аудитории.

– Постойте!

Гурт из моих одногруппниц притормозил. Еще не агрессивно, но уже на грани бунта.

Подойдя ко мне, Наташа, глядя в глаза немигающим взглядом, замерла. Я, как и заинтригованный гурт, ждала продолжения.

– Ты это. Ну, ты сама понимаешь. Ты того. Не этого. В общем. Да.

Ошеломленная ее тирадой, я на короткое мгновение решила, что теперь она мне пожмет руку, или, что еще хуже – поцелует. Или предложит дружить. Но Наташа закрыла глаза и прокричала:

– Они не имеют права! Так нечестно!

Гурт заволновался. Все хотелось испариться, но и досмотреть представление тоже хотелось.

– Не переживай, – как можно убедительнее посоветовала я.

– Буду. Это я им сказала. Но я не верю!

Сломя голову, Наташа кинулась к своему столу, схватила сумку и, распихав девчонок, вылетела вот из аудитории. Зрители немедленно последовали следом. Шарканье и приглушенные разговоры стихли. Мне с какого-то перепугу очень захотелось закурить. Было бы символично взять и покурить прямо в аудитории. Нарушая все правила. Но сигарет не было. Пришлось ограничиться надписью на доске «мы все умрем». Потом я решила, что глупее сложно было что-то придумать. Была мысль оставить на столе препода фаллоимитатор. Но я решила не радовать уборщицу. А то вдруг у нее сердце не выдержит?

На улице я словно выпала в котел с ослепительным паром. Только что прошла поливальная машина, вода, попав на раскаленный асфальт, почти шипела. Мороженого захотелось нестерпимо. Но перво-наперво я дошла до канала, оглянулась по сторонам и торопливо бросила ненужный мне предмет в воду.

– Прощай мой друг, все кончено меж нами, тебя любить я больше не могу…, – я была рада от него избавиться.

Но эта тварь не собиралась утопиться. Она, точнее – он, вынырнул как торпеда и закачался у самой набережной. Неподалеку мигрировали два надувных шарика. Желтые. И сквозь толщу воды было видно проплывающий использованный презерватив. Никогда бы не подумала, что в воде столько всего есть. Ладно, ему не скучно будет. Поплывет он себе по течению, медленно и важно. Пока не выйдет на морской простор. Быть может, даже в Австралию попадет. Я так и видела, как беззаботный австралиец находит на берегу такой вот подарочек из России. Хотя – ни фига он не догадается, откуда такое счастье приплыло.

– Мама, мама, смотри! Какие шарики!

Кроме мамы рядом с ребенком стоял крайне сосредоточенный папа. Нацеливал свой фотик на шарики, потом заметил что-то более достойное снимка и вдруг радостно заржал. Показал маме. Мама пришла в ужас и поволокла мальчика подальше от непристойности.

– Кто? Кто подсунул мне это? – мне требовалось немного радости в качестве компенсации.

До кафе я брела медленно, уставшая от переживаний. Отмыла руки. Выбрала мороженое. Устроилась за столиком у окна. Сидела и медленно смаковала фисташковые шарики. Думала.

Наташа – это личность. Незаурядная. Сложносочиненная. С кривыми принципами.

Сначала ей кто-то нашептал про меня. Она, наверняка, была ошеломлена. И ей вдруг нестерпимо захотелось хоть раз очутиться в центре внимания, поразить новостью группу. В которой у нее нет друзей. К кому она подошла? Где? В курилке? Стояла у входа и докладывала всем по очереди? Нет, наверняка, она прямо в аудитории встала, как глашатай на площади, и толкнула речь. Надеюсь, более внятную, чем последующие извинения.

Если честно, я не умею анализировать. Мне сложно понять, как люди относятся к моей персоне. Ну что они могут про меня сказать? Возраст, внешность и уровень воспитанности. Они даже не могут определить мой уровень умственных способностей. Ну да, мне учеба дается легко. Я нравлюсь преподам за неожиданные ответы на занятиях. Письменные работы у меня тоже не стандартные. Мне важно высказаться по любому поводу и выдвинуть свою теорию. Еще я знаю, что мужчины на меня реагируют как на вкусное – так они на меня смотрят. Но что мне это дает для понимания ситуации, в которую я влипла? Ровным счетом ничего.

Мороженое стало жидким. Выглядело как дешевая краска для забора.

Осенью, когда я снова приду в универ, сплетня потускнеет. За лето кто-то выйдет замуж. Быть может даже станет беременной. Большинство смотаются за границу и захотят похватать фотками. Не до меня им станет.

– А его снова заморозить нельзя? – спросила я у девушки, которая хотела убрать посуду с моего столика.

– Можно. Но вряд ли вы захотите это съесть.

Купив чашку кофе, я повеселела.

Конечно, осенью все забудется. Как хорошо, что все это случилось именно теперь, а не пару месяцев назад.

Еще мне показалось, что нужно не сдаваться и попробовать стать наблюдательнее. Вдруг я что-то не замечаю? Ведь я до сих пор не в курсе, кто затеял эту глупую травлю.

Войдя в родной двор, я начала быть внимательной с Маркела. Выглядел он как обычно. Пытался улыбаться. Рожа добродушная, но вид облезлый. Надо же – у него потертые локти. Безобразие какое. И на носу соль выступила. Тоже непорядок. Я осматривала Маркела так, словно собралась тащить его на выставку, на которой ему не дадут даже последнего места. Хорошо быть собакой – ему плевать, как он выглядит. Главное – его любят и у него есть свой двор.

– Ты лучше всех, – от моего вранья пес вдруг погрустнел и отвернулся.

У Вовы было непривычно тихо. Пока я обдумывала этот поразительный феномен, меня в мою спину постучали как в дверь.

– Кто там? – вопрос не хуже других.

– Сто грамм. Нет – банально. В общем, это я. Ты рада?

Панк выглядел как кошмар парикмахера, модельера и доктора одновременно. Еще он невкусно пах пивом. И был сосредоточен.

– Пошли, Вована поприветствуем. Он в печали. Его из магазина поперли.

Глава 9. Находка

Панк снова смотрела на меня с почти детским восторгом. И меня это немного смущало. Как-то странно это, ему должны нравиться совсем другие девушки. Ярче меня, вызывающие такие. Визуальные террористки. Такие, чтоб даже двадцатилетние оборачивались и крутили пальцем у виска. А на меня только старухи плюются, и то не все.

– Классный сарафанчик. Тебе бы еще хвостики завязать, такие – с бантиками.

– И белые носочки, – машинально пробормотала я, думая о то, как это – ходить по улице и чтоб все оборачивались.

Мне слабо устроить себе дикую прическу или татушками себя разукрасить.

– Скажешь тоже. Белые носочки вовсе необязательно. Ты на первое сентября с какими цветами в школу приходила?

– С разными, – удивилась я, вспомнив хризантемы и розы, у которых по какой-то тайной причине цветы загибались раньше, чем успеешь всучить их учительнице.

– Фотку покажешь?

Ну, вот еще чего выдумал – фотки ему подавай. Я на школьных снимках так себе выгляжу. Смешно очень, но с хвостиками и бантиками – тут он прав. Если честно, то до четырнадцати лет я не слишком привлекательно выглядела. Так мне казалось. Хотя в первом классе меня считали симпатичной. Зато потом, в старших классах стало на что в зеркале посмотреть.

– Наверняка, в тебя все мальчишки в классе были втрескавшись. Валентинки посылали, крысу в сумку сажали, на восьмое марта плюшевых мишек дарили, наливали клей на стул, приглашали в кино, кусали за ухо…, – мечтательным голосом бормотал Панк.

Ясное дело – в школе его многие на всю жизнь запомнили.

– А еще хорошо спереть в кабинете химии банку натрия, натрий на воду прикольно реагирует, – доверительно сообщил Панк, – знаешь как?

– Неа, я в химии ничего не понимаю.

– Зато я понимаю. Слушай. Во время реакции он дивно воняет водородом. Я однажды решил произвести на одну девочку впечатление. Вредина она была. Отличница и задавака. Но еще у нее веснушки были… В общем, что надо девчонка. Уволок натрий в сортир, там же воды много, ну и бросил в раковину, краны открыл и решил, что теперь вонять будет на всю школу, нас выведут на улицу, а я такой весь красивый подойду к ней…

– А что дальше то было?

– Вода встретилась с натрием, а вот дальше все пошло как-то неожиданно. Как свернет, как бабахнет, раковина была чугунная, так ее разрекошетило – любо дорого посмотреть. Окна в хлам, кафель тоже, деверь чуть стенку напротив не пробила.

У меня возникло желание задать идиотский вопрос – остался ли он в живых.

– Прикинь, а я стою себе оглохший, мокрый и вонючий. Учителя прибежали и вот что интересно – на меня никто не подумал. Знаешь почему?

– Знаю. Они решили, раз на тебе ни царапины, ты только что прибежал поглядеть на взрыв.

– С тобой неинтересно, – расстроился Панк, – Ты знала!

– Откуда? В нашей школе террористов не было.

Панк умолк, обдумывая мои слова.

– У тебя наклонности самоубийцы. С детства, – я действительно так думала.

На миг наши глаза встретились. Мелькнула мысль об искре с определенными и предсказуемыми последствиями. У меня даже дыхание перехватило.

– Когда придет зима, я не дам тебе замерзнуть в сугробе, – вдруг тихо сообщил Панк.

У меня даже спинной мозг встрепенулся.

– А за что Вову выгнали? – решив отвлечь Панка он романтических идей, спросила я.

– Не знаю. Но он сам мне позвонил и был весь на психе.

Главным явно было «сам позвонил», мне сразу стало ясно, что в подавляющем большинстве случае Вова не утруждался звонками.

Маркел подозрительно радостно приветствовал Панка, морща морду, что у него считалось улыбкой.

– Привет, как та пегая сука поживает, не родила еще?

– Хватит трепаться, – я сначала решила, что Маркел вдруг обрел дар речи, но это был Вова, который выбрался нас встретить.

При виде Вовы улыбка Маркела потухла. Не получалось у них подружиться. И Вову это обстоятельство явно задевало.

– Колбасы больше не получишь, – вздорно предупредил он.

– Нафиг мне твоя колбаса сто лет обосралась, – вдруг обиделся Панк.

– Придурок. Я не с тобой разговариваю.

В общем, мне сразу стало понятно, что с Вовой ничего критичного не стряслось. Так и оказалось. Его поперли временно. По причине одновременно нашествия тараканов, мышей, крыс и санэпедемнадзора, но последний приперся только после того, как все холодильники в магазине разом перегорели. Стухшая за ночь якобы-мясная продукция провоняла здание магазина и, по словам Вовы «этот дивный аромат вырвался в направлении ответственного лица», которое и приостановило деятельность работы магазина.

Панк вместе со мной увлеченно наблюдал за Вовой, который вел себя как истинный бездельник вдруг обуянный жаждой деятельности. Оказывается, его необременительный периодический труд кроме скудного заработка давал ему чувство востребованности. А теперь его мозг сделал извращенный вывод – надо срочно совершить что-то полезное. Как и ожидалось, весь груз деланья он решил взвалить на кого-то другого.

Просветленный взгляд, остановился на мне. Вова счастливо вздохнул и уронил свое тело в кресло.

– Я вот что решил. Раз у меня отпуск, займусь твоим образованием. И нечего корчить рожи. Кому ты кроме меня нужна? Маман отделилась. Батя твой хорошему не научит. А мои отеческие инстинкты проснулись и требуют реализации. Ты готовить умеешь? Рыбу кто готовил? Долговязый этот? Я так и подумал. Куда тебе… В общем, буду тебя учить. И сегодня – первый урок по жрачке.

Ну, кто бы сомневался. Раз я тут, меня нужно приспособить к полезной для Вовы деятельности. И ужас состоит в том, что этот умелый манипулятор умеет сказать скучные слова таким тоном, что сопротивляться не хочется. Но из вредности я попыталась.

– Кстати говоря, тот, кто готовил рыбу, сейчас находится у меня дома.

– И что он делает?

– Спит, – нехотя призналась я.

– Вот и ладненько. А ты займись делом и не перечь, это невоспитанно. Ты же хорошая девочка. И я тебя очень люблю. Но стану любить еще больше, если ты меня угостишь вкусным обедом. Ладно, не капризничай. Ступай на кухню уже.

В какой-то момент мне хотелось его послать куда подальше. Вот сейчас решусь и пошлю. Потом мне будет стыдно и что еще хуже – я потеряю доступ в мир Вовы. И буду тупо пережевывать свои проблемы, сидя у окна, жалостью доводя себя до маразма.

– Пошли, что ли, – дружелюбный Панк сопроводил меня на дряхлую кухню.

– Это произвол, между прочим. Использование рабского труда карается расстрелом, – запоздало ругалась я.

– Я все слышу! – Вова бесшумно возник за спиной Панка и погрозил мне пальцем.

На облезлом столе стоял пакет с юной картошкой и тарелка, на которой истекали соком нарубленные свиные котлетки с косточками. К Вовиному магазину явно не имеющие никакого отношения. Были еще и лук, и специи и даже выщербленная разделочная доска. Рядом с которой поблескивал молоток совершенно инквизиторского вида.

Озадачив меня кулинарией, Вова принялся за Панка.

– Ты что на ребенка уставился? Ребенок делом занят в отличие от некоторых. А чтоб я тебя и дальше в свой приличный дом пускал, – будничным голосом вещал он, – Ты мне поможешь антресоль разобрать.

Вова ничего разбирать не думал. Он занял место в своем любимом кресле, закинув ноги на потертый подоконник. Рядом, на этажерке, пепельница, в руке бутылка пива. Волосы завязаны шнурком в хвост. Отдыхает.

– Забил на все и сибаритствую, – пояснил он пространству.

Признаков роскоши в его берлоге не заметит даже помоечная кошка. Но что может она понимать в таких вопросах? Для Вовы праздность в окружении любимых предметов и людей и есть сибаритство.

– А где у тебя стремянка? – обреченно спросил Панк.

Ему Вовины выкрутасы до лампочки, ему жизненно необходимо свое присутствие в этом доме. Иногда мне кажется, что ему просто некуда пойти. Наверняка, везде, где он побывал до водворения в доме Вовы, его погнали. И я их не осуждаю. Хотя, что я вру? Это он раньше был дурной, а теперь не пьет и вполне себе ничего. Только у меня от него мурашки по коже, даже не знаю почему.

– Может, подземный ход до магазина прокопать, чтоб ходить в него напрямик? – сам у себя спросил Вова.

– Ага, на тройке по нему кататься.

– Не огрызайся. Если с антресолью не разберешься – от дома отлучу.

– Я знаю, где стремянка, – вспомнила я.

Почему бы не протянуть руку помощи, а заодно и не порыться на чужих антресолях? Вдруг там что-то интересное окажется? У Вовы ведь как – куда не сунься, всегда наткнешься на забавную вещицу или книжку. А домой пока не хочется, так что я не против и пылью подышать.

Стремянка с раздвинутыми ногами еле уместилась в темном коридоре. Я ее снизу придерживала, чтоб Панк не рухнул. Знаю я эти стремянки, они коварные, чуть что – валятся набок. У этой вполне могла обломиться третья ступенька. Металлические трубки были заляпаны масляными красками разных цветов, причем ни одного из них я в Вовином интерьере не заметила.

– Приступим, – отважно сообщил Панк, подмигнул мне и устремился ввысь.

Сверху, из темноты, мимо меня, падая на пол, летели стопки старых газет, какие-то канцелярские папки с тесемками. Поднимая тучи пыли и разлетаясь в разные стороны.

– Погоди, щас я нутро ее поганое выпотрошу.

Панк подтянулся и наполовину исчез в антресоли. Подозрительно новые подошвы ботинок дергались, словно он бежал по воздуху. Теперь я удерживала только стремянку, всерьез опасаясь, что мне сейчас на голову уронят тяжелую неведомую фигню.

– Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой, он трудный самый, – азартно гудел голос из темноты.

Антресоль не выдержала такого вмешательства в ее личную вековую жизнь и издала предупреждающий хруст. Мелькнула тонкая струйка белой как мука, штукатурки, стукнулся об плинтус здоровенный кривой гвоздь.

– Вылезай! – мой отчаянный вопль привлек внимание Вовы.

– Японский зонтик тебе в … ухо. Если ты ее расхреначишь, откажу от дома. И не ори потом под окнами. Не впущу. Лучше кота заведу. Полосатого. Барсиком назову. И убью его, если он дома гадить станет.

Что-то невнятно буркнув, Панк, виляя тощей задницей, пополз обратно. Попутно сбросив алюминиевый бидон, пять кусков хозяйственного мыла, похожего на кирпичи, слепленные из ушной серы, и ватник. Меня им едва не прибило.

– Слезай сейчас же! Вот придурок – чуть ребенка не покалечил.

Нога Панка заелозила в поисках верхней ступеньки. Не отыскав ее, замерла и вдруг решительно устремилась вниз.

– Я же говорил – придурок и есть, – сказал Вова.

Поднял с меня стремянку. Пнул стонущего Панка. Повел меня в комнату к свету, чтоб разглядеть повреждения.

– Шишка на голове это ничего, пройдет. Нужно холод приложить. Возьми в холодильнике пиво. Самое то. Ладно, я сам принесу.

С бутылкой на голове, словно карнавальный единорог, я смотрела, как Вова бережно переносит газеты в комнату и аккуратно рассортировывает их по названиям. Некоторые пачки газет кто-то давно завернул в полупрозрачную ломкую бумагу и подписал чернилами.

– Я жив, если это кому-то интересно. Но жутко покалечен. И меня никто не жалеет.

Панк действительно выглядел как жертва толкучки в Алые паруса. Пришлось показать ему, что я умираю от жалости.

– Не искренне, а жаль, – он бессовестно процитировал фразу из Покровских ворот.

– Ты у нас добытчик, – Вова сидел на полу и любовался на газеты.

– Макулатура, – решил Панк.

– Это для кого как. Для тебя – все макулатура.

– Я Кропотнина читал! Кропоткин – гений анархизма! – стонал Панк. – Он, знаешь что говорил? Что нам нужен коммунизм без государства. Вольный федеративный союз самоуправляющихся территорий и городов. Он хотел, чтоб у нас все стало коллективное, даже распределение ресурсов.

– Утопично, но впечатляет, – подумав, высказался Вова.

– Взаимная помощь и солидарность – двигатели прогресса, – вдруг заорал Панк.

Серый ватник валялся на полу и теперь тут, на свету, оказалось, что у него продырявлена спина. Как из автомата. Штук пять дыр по диагонали. И из каждой выглядывает клочковатая вата. Но крови не видно.

– А ребенка ты чуть не угробил, – задумчиво сказал, Вова, переключив свое внимание на ватник.

– Я еще Кафку читал, – оправдывался Панк, словно чтение Кафки приобщало его к истинной просвещенной интеллигенции.

– Это доказывает только одно – ты тоже читаешь в сортире.

У Вовы в туалете на короткой зеленой батарее всегда лежат книги. Про это и я знаю. Хотя желания их почитать не возникало ни разу.

– Питер должен стать вольным городом, – мрачно сообщил Панк, селя рядом с Вовой на корточки и зачем-то засунул в дыру ватника палец.

– Не порть шмурдюк. Я в нем на работу ходить буду, – вообразить как Вова шествует по городу в расстрелянном ватнике было сложно.

– А это что за бредятинка маленькая? – так в руки Панка попал карманный путеводитель по Крыму.

Родной обложки у него не сохранилось, но переплетен неплохо – в коленкор вишневый. Небольшого формата, как толстый блокнот.

Отобрав у меня пиво, Панк моментально открыл бутылку и отпил большой глоток. Раскрыл путеводитель и прочитал, делая паузы после каждой пару слов:

– Предлагается туристу – девятнадцатое издание – практического путеводителя – по Крыму.

Не ожидая ничего интересного, я поплелась на кухню, за мной, ковылял Панк, не прекращавший изучение добычи. Вова не пожелал участвовать в этом безобразии – он сам так сказал, и затерялся в недрах квартиры вместе со своими драгоценными газетами.

Перевернув страничку, Панк шепеляво присвистнул.

– Одесса мама, март, одна тысяча девятьсот десятого года. Григорий Москвич. Твою мать.

Вернувшись к началу, Панк вчитался в только что прочитанное предложение и снова издал залихватский свист.

– Мало того, что они букву «и» не ту пишут, тут еще вместо «е» хренька смешная, но и это не самое странное. Дай-ка я по-ихнему, по-дворянскому, прочту.

И прочел. Одно слово всего – практическАго. Причем на «А» заорал мерзким визгливым голосом. И все время, пока он мучил мои уши перлами из Путеводителя, я вздрагивала при каждом «неправильном» окончании. Потом мы с Вовой напару вздрагивали.

Когда мне было позволено пролистать драгоценную книжку, я сначала полюбовалась на фотки, потом на рекламные объявления, и без сожаления вернула путеводитель Панку, который завладел им как временной, но очень ценной собственностью.

– Ты не забыла, зачем сюда пришла? Продукты есть. А я хочу есть, – устав от такой длинной и замысловатой тирады, Вова снова устранился их кухни.

– Не дрейфь. Мы ему так сготовим… В общем, я тебе помогу. Добрым напутствием и дельным советом.

Для начала советы заключались в прочтении вслух выдержек из путеводителя.

– От Аутки до мола, от Пушкинского бульвара до Дерикоя и от ворот Чукурлара до Воронцовской слободки – пять копеек конец. Твою мать.

Я отбивала мясо, а Панк обдумывал новую информацию, запивая ее пивом. Потом открыл Путеводитель на первом попавшемся месте и прочел вздорным голосом:

– Реклама. Проводник Бахчисарайский Город. Управы номер пятый Мемиш Керимов очень хорошо знает все окрестности, предлагает свои услуги Г.г. Туристам по найму экипажей, верховых лошадей и вообще берет на себя организацию бла-бла за скромное вознаграждение.

Примечательно – приписка – нахожусь всегда на вокзале при приходе поездов. Врет, шельма. Если он там всегда находится – то кто в это время господ туристов выгуливает? Правильно, каждый приезжий как выйдет из поезда и спросит этого ловчилу Керимова, а к нему как кинутся, как закричат – это я! И какого лешего они называют господ – гэ гэ? Одного гэ было бы достаточно, как думаешь. Для понту что ли?

Рыдая над луком, я живо вообразила в роли Керима Панка, одетого в странный, очень национальный костюм. Например, в живописном стеганном халате с парчовыми заплатками. И с замызганным тюрбаном на голове.

Огромный черный паровоз пыхтел сажным дымом и со скрежетом тормозил у платформы. Ослепительно сияло жгучее солнце. Пыльные травинки доедал потертый серый осел. А тем временем, Панк суетливо бегал у подножек вагонов, призывно размахивая руками. Тюрбан сползал, полы халата распахивались, показывая все желающим, голый торс и алые шелковые трусы.

Красивые дамы, в длинных светлых платьях и с кружевными зонтиками, брезгливо морщили носы, а их отважные усатые мужья в смешных шляпах, показывали им рекламу в Путеводителе и ласково говорили:

– Ну что ты, дорогая, по всей видимости, этот живописный дервиш и есть проводник Мемиш Каримов.

Их маленькие нарядные дети горько плакали, когда Панк приближался на расстояние вытянутой руки. А гувернантки кляли тот день, когда попали в услуженье к таким глупым хозяевам…

Слезы от лука были едкими как кислота. Пришлось споласкивать лицо холодной водой.

– Чтоб ты понимала, малая, ведь я когда-то все крымское побережье пешедралом прошел, вдруг заностальгировал Панк.

– Дервишем?

– Какого черта – дервишем? Дикарем!

Ну, тут я даже сомневаться не стану, конечно, именно дикарем. Цивилизованного в Панке маловато.

– Он по принципу «Кто ходит в гости по утрам» шел, – пошутил внезапно возникший Вова, – То там сто грамм, то тут сто грамм…

– Вот не надо, а? Что у тебя за манера людей обижать? – взвился Панк, – Я тогда поспорил с дурой одной, что можно выйти из дома без копейки в кармане и целое лето отдыхать на курорте.

– И спор до сего дня не закончен, поскольку дура его не дождалась, – Вовино веселье и намеки вывели Панка из себя.

– Что б ты понимал! Я как волк…

– Ты у нас какой-то ботанический волк, – перебил Вова и снова исчез в коридоре.

Полумесяцы лука окунулись в кипящее подсолнечное мало и стали золотистым.

Так, теперь кладем мясо, соли поменьше, а специй от души. Вова зря меня в кулинарной тупости заподозрил, если я хоть раз что-то готовила, то повторить всегда смогу.

Кухня заполнилась шипением масла и удивленным монологом Панка, который причитал над новыми для него словами.

– Мальпосты и трамлинейки. Вот фигота. Ничего не понимаю, но звучит неплохо.

– Наверное, трамлинейки – это типа наших трамваев, – рискнула предположить я.

– Правда что ли? – внедрившись в текст, сказал Панк, явно не слушая.

Когда подготовленные шматки мяса ложились на сковородку, Панк читал про Ялту, перемежая авторский текст бодрыми комментариями.

– В Ялте установлен сезонный сбор, который взимается в следующем размере: с одинокого буржуйского рыла – 5 рублей, с семейства за каждого отельного члена семьи – 3 рубля. Вот выжиги – куда ж бедному крестьянину податься? Однако – за право входа в курзал – 3 рубля отдай и не спорь. Гувернантки, бонны и учителя от сбора не освобождаются. Хоть в этом их к дворянам приравняли. Походу, в ту пору фейсконтроль был четкий. Ни один опасный поцык не пройдет! Зато по квитанции о сборе тебя задаром пропустят в Городской сад и читальни в нем. Зашибись, на хрен мне их Городской сад сто лет обосрался.

По-честному, я была занята мясом, слушая вполуха весь этот бодрый прейскурант. Почему-то вспоминался Карцев с его ценами на раков – по три рубля, но маленькие…

– И что ты думаешь? Описав все эти поборы, автор не поленился тут же охаять предлагаемые Ялтой достопримечательности. Это правильно, это – по-нашему! Так, гад, и пишет – мол, перечень стоящих мест занимает совсем коротенькую страничку. Итак, городской сад, отделенный довольно примитивной деревянной решеткой, окрашенной в зеленую краску, – отличная подробность для путеводителя! – с его совсем бедными курортными учреждениями – курзалом, павильоном для беЗплатнАго чтения газет в сезонное время, рестораном и проч, не отличается обширностью, хотя и имеет тенистыЯ места… Но – о, какая радость! С Пасхи до середины октября там играет симфонический оркестр.

Бла-бла – по вечерам сырость, короче – ты приехал лечиться, заболел и откинул копыта. Вот! Наконец про этот курзал. Что нам пишут? Читаем. Курзал, далеко не соответствующий своему назначению… Блин – какому? Зал для курильщиков? Или для кур? Курв? Турки нерусские. Ага, нашел – курзал служит местом собраний как приезжих, так и местных жителей. Понятное дело – танцплощадка, где местные стучат по репе всяким понаехавшим. Вот это я понимаю! Ты меня совсем не слушаешь! Мясо переверни, и пользуйся случаем – узнавай, как предки наши жили.

– Мои предки до революции отдыхать в Германию и Италию ездили, – мстительно уточнила я.

– Одно слово – буржуи, – бросив на меня короткий и странный взгляд, сказал Панк и вдруг добавил, – А теперь мясо нужно накрыть крышкой и убавить огонь. Хотя нет – сначала лук перевороши, Лук – он такой негодяй – непременно подгорит.

Выполнив инструкции, я села у плиты, карауля процесс изготовления Вовиной трапезы. От погоды и от жара плиты есть совсем расхотелось.

Панк снова посмотрел на меня, так, что я покраснела. Обрадовался моему смущению и продолжил чтение.

– Сообщаю – коренная ялтинская публика – армяне, греки и татары, шатаясь в течении целАго дня по набережной, отличаются крайней недисциплинированностью и неопрятностью. Но некоторые улицы шоссированы, блин, я офигиваю от этого Путеводителя, их порой усердно поливают, грязь сгребают и вместе со всякими отбросами, вывозят эту красоту в море. Пипец российский во всей красе, – у Панка была крайне довольная рожа.

Не то от поведения ялтинцев, не то от запаха кухни.

Отвлекшись, он поднял крышку, глянул на мясо, сглотнул и снова принялся терзать мой слух путеводителем.

– Что у нас обосрано еще в этой Ялте? Пушкинский бульвар. А ему-то за что досталось? Ага! Бульвар для гуляний тянется вдоль речки Учан-Су, ввиду неопрятного содержания, не прививается.

Вошел Вова и успел вместе со мной обалдеть от такого заявления.

– Я не так прочитал. В общем, они хотели там людей выгуливать, но срач был дикий и народ послал их нафиг.

Панк приветливо глянул на нас, намекая на продолжение избы-читальни, и мы дружно застонали.

– Мееровская роща вас не интересует? Этот пипец полный! Она не засрана и за это ее распродают участками под устройство дач. Правильно – нечего просто так землю топтать. Ого, тут и про хорошее есть. В не знойное время всем нужно топать в Александровский парк, ребята. Там кафе Буюрнус, где завтраки, кефир, а в сезон…

– Вино! – заорал недружных дуэт.

– Неа. Что за фантазии? В кафе Буюрнус имеется курс лечения виноградом. Есть там и театр, скромный во всех отношениях. О! Я вижу, что тут есть кое что и для фешенебельной публики. А именно – сад гостиницы Россия, в коем имеется оркестр музыки. Ну, в общем, и тут налицо расслоение общества. Нищие и по сырому парку погуляют, а тут и чистота и чудесные виды… Так, с, господа, не может быть, чтоб мои достославные предки ограничивались на курорте таким скудным ассортиментом развлекух. Смотрим. И видим…

Панк замолчал, шевеля губами.

– Учреждение, носящее громкую кличку «Общество устройства развлечений и проч». Вот это проч. – наверное, и есть то самое, о чем я подумал… более известное под названием «Казино».

Лицо Панка стало прекрасным как у невинной девушки во время первого признания в любви.

– … где процветают шантан, и главным образом, всевозможныЯ игры: бикс, карты и др. Печально, други мои – за короткое время существования Казино было уже несколько случаев, когда люди со скромными средствами оставляли там свое достояние.

У Вовы был такой вид, что я сразу поняла – дело нечисто. В биографии Панка был какой-то прискорбный опыт общения с азартными играми. Не зря же Вова двигал бровями и многозначительно хмыкал, а Панк суетливо кинулся перепроверять содержимое сковороды.

Напоследок нам поведали, что автор путеводителя надеется, что Ялта будет процветать, хотя торговля и промышленность ее сводятся к нулю. Мы расслабились, решив, что представление закончено, но не тут-то было.

– Вот! Это мне особенно понравилось! Это – перл! Слушайте! Коренной житель Ялты прижимист и приноровлен к запросам приезжих. Дальше что-то несусветное – самый склад жизни в Ялте свелся к форме – коренной житель – слуга, а приезжий – барин. Причем – попробуй не заплати щедро!

– Правильно – жадность делает деньги, а от труда кроме грыжи на позвоночнике ничего не бывает, – просветил нас Вова.

– Но там, наверняка, хоть искупаться можно, – мое робкое предположение было встречено гомерическим смехом.

– Нет, – твердо ответил Панк. – Нельзя. Купальни есть. Покупай специальную обувь и лезь в воду. Однако – канализация стекает прямо в море, плюс загаженность от порта. И вода ни фига не теплая. Такие вот дела. Зато спрос на бани вполне закономерный. Знаете, о чем автор тоскует? Улицы и базары грязные. Нет привычных увеселений – прогулок с музыкой. Боев цветов и конфетти, карнавалов. Он так и пишет – попытка это дело провернуть была, но закончилась не совсем удачно. Гад он, мог бы и написать как именно.

– Я тобой доволен, – решительно постановил Вова, выключая огонь под сковородкой.

Когда я, соблазнившись запахом, решила попробовать свою стряпню, позвонил Дэн и, зевая, начал ругаться.

– Я ровно через минуту буду.

– А картошку почистить? – напомнил Вова.

Оставив Вову и Панка наедине с картошкой, я ушла. Хотя уходить совершенно не хотелось. От чтения Путеводителя на меня напало хорошее настроение. Почти веселое. Словно накануне праздника. И все из-за Панка. Вроде бы и злишься на него временами, а без него как-то тускло становится.

В парадной меня поджидала стая возмущенных соседей. При моем появлении гомон на минуту прекратился. Волчьи взоры нацелились на меня. И я не на шутку испугалась. Мне вдруг показалось, что они сейчас на меня набросятся всем скопом и разорвут на части.

– По твоей вине! Пожар! Безобразие!

Они еще что-то выкрикивали, удирая по своим квартирам.

– Деточка, пока вы отсутствовали, неизвестный нам хулиган, поджег прессу в вашем почтовом ящике, – сообщила Черная графиня.

Она одна не побоялась оставаться со мной наедине. Отважная старуха. Не добрая, но справедливая. Хотя, может она бы и удрала, но артрит от жары разыгрался.

– Я не виновата! – ну что я еще ей могла сказать?

– Да я понимаю. Все знают, что вы отсутствовали, нанося визит этому милому мальчику…

Тут у меня чуть шок не случился – кто, кроме Графини, может назвать Вову милым мальчиком? Правильно – никто. И даже ему про это прозвище лучше не знать. Не то он повредится в уме.

– Вас не было, но осуждают именно вас. Несправедливо, – добавила она, рассматривая причудливые черные подтеки на стене. – Хорошо, что я Маркелу воду свежую несла – ей и потушили. А прежде горящие газеты пахли костром из осенних листьев. А теперь – химикалиями…

В ее руках был синий эмалированный кувшин. Пустой. О подробностях общего собрания нашей парадной можно было только гадать, поскольку Черная графиня сплетен не любила и на мои робкие вопросы отвечала односложно:

– Трепливый народ стал. Опаскудился. Не стоит беспокоиться. Все наладится.

Извинившись за чужие проделки, я поплелась домой. Скрипнула входная дверь и в мою спину полетел вопль.

– Грядет! – Гришина голова выглядела негативом в потоке света, отчего он был похож на потустороннего глашатая судьбы. – А что случилось-то?

– Что-что! Это ты, пророк доморощенный накаркал! – огрызнулась Графиня, – Чуть не сгорели напрочь. Это все ты виноват, пророчишь беду, вот она и приходит. Лучше бы ты приобщился к семейной жизни, в самом деле…

Рассказав Дэну все, что со мной приключилось за день, я поняла как устала. Нет, я люблю, когда со мной что-то происходит. Хорошее и интересное. А тут какая-то мерзость загадочная, от которой только настроение портится. Одно исключение – Панк. Но про него я Дэну говорить не стала.

А ночью, когда я шлепала за водой – пить очень хотелось, на подоконнике сидели мои приведения. Ну не совсем мои, просто они в квартире у меня обитают. Грустные такие. Один рисовал пальцем на стекле окна. Оно пыльное было, давно помыть пора, но рисунков было не видно, как не приглядывайся.

Пальчик выводил закорючки, словно призрак старательно писал одни и те же короткие слова. Недолго думая, я нашарила карандаш и на странице первой попавшейся под руку книги начала повторять предполагаемый рисунок. В молочном свете ночи легко прочитать написанное – это были буквы. Наверное, с пятой попытки получилось что-то похожее на слова – invidia tactus. Чтобы это значило?

Призраки, так и не поглядев в мою сторону, медленно растаяли.

Ну да, время было совсем не подходящее для переводов, но я трясла Дэна пока он не проснулся. Проснувшись, он моментально заподозрил меня в сексуальном посягательстве и успел соорудить извиняющееся лицо. Ну что за самомнение – прям все так и мечтают оказаться в его костлявых объятиях.

– Переведи, а?

– Лень словарь в поисковике найти, да?

– Я не знаю на каком это языке написано.

Молча, почти скрипя зубами от злости, Дэн всмотрелся в карандашную надпись.

– Латынь. Такс. Зависть. Но не только. Кажется, более правильно – обуреваемый завистью, – решил он и чуть ли не с грохотом рухнул обратно в кровать, – Все. Я умер. Я умер и протух. И не смей меня реанимировать.

Я сидела а кровати с протухшим трупом знатока латыни, ни мыслей, ни идей у меня не было. Что за история таится за этими словами – обуреваемый завистью? Они, те, кто умерли так и не повзрослев, завидуют нам, живым? Это вряд ли. Вид у моих призраков был вполне удовлетворенный судьбой. Кому они написали про зависть? Мне? Себе? Просто так, чтоб попрактиковаться в латыни?

Решив не ломать голову над неразрешимой загадкой, я постановила – будь что будет и из вредности сунула карандаш между пальцами Дэна. На левой ноге.

Глава 10. Смерть крысе

Буквально со следующего дня Дэну вдруг стало не до меня – он уперто собирался в Норвегию. Странное чувство – вчера был друг, внимательный и заботливый, а теперь – бац – чужой человек, которому до меня как до лампочки. Конечно, поначалу я немного обиделась. И еще я подумала, что меньше переживала, когда мама сказав: «Ну вот, теперь ты станешь скучать», подняла сумку и вышла за порог. Первое что мне тогда пришло в голову – теперь я могу не есть суп, в выходные вставать когда высплюсь и стану сидеть за книжкой или ноутом сколько хочу.

Теперь мне было по-настоящему грустно, даже хуже чем в детстве накануне первого сентября. Дэн он такой, когда его целый день не видишь или не слышишь – начинаешь ждать звонка. И всегда знаешь, что он не откажется помочь. Он как тот страховочный канат, быть может и не пригодится, но душу греет.

В общем, Дэн обругал меня за шутку с карандашом, ушел в свои дела и забыл о моих напрочь.

Я даже не стала вникать в подробности – просто приняла как должное, что в скором времени останусь наедине с проблемами. Хотя – тут как сказать, не совсем одна, Вова согласен видеть меня ежедневно, лишь бы играть роль великого гуру. А у него дома я была в относительной безопасности. Кроме того был Панк. В отношении которого у меня не сложилось однозначного мнения. Он меня здорово смущал своим существованием. Особенно, когда оказывался совсем близко. И еще меня нервировало то, что при его появлении у меня вздрагивало сердце.

– Ты заметила – в последнее время ни одного посягательства на твою дверь не было, – торопливо напомнил Дэн и отбыл в свою распрекрасную Норвегию.

Я здорово тосковала первые пару часов. Я вообще-то привязчивая. Но стараюсь это скрывать. Я даже стараюсь поменьше общаться с людьми, которые мне нравятся – вдруг мою привязчивость заметят.

Вот Дэн он точно не такой. Он со всеми, кроме меня, необщительный. Он сам рассказывал, что ему иногда кажется, что вокруг одни уроды и дебилы. Он почти мизантроп. Но не такой мизантроп, как Вова или Панк. Они все-таки изредка идут на общение. С такими же, как они сами. Я – исключение.

В первый день без Дэна я безрадостно покаталась на велике, зашла к Вове и напекла оладьев. Которые получились даже вкусными – мне попробовать дали. Пока Вова меня хвалил, Панк уплел все приготовленное. За что был обвинен в наличии глистов.

– Ну, и как там, в мире? – спросил Вова.

– А я сегодня снова была на пешеходной зоне, там, где уличных музыкантов много. Стояла между растафари и ирландцами. В правое ухо реггей, с левое – рил или джига.

– Что, реально на волынках играли? – оживился Панк, не расслышав, что я сказала.

– Ну тебя, они же не шотландцы. Там скрипочка была всего-навсего. Мальчик на ней играл. Знаете, как здорово он играл? А еще с ним девушка была, она по руке погремушками стучала. Но скрипка была просто замечательная. Правда.

А другая девушка, которая растафари, она на барабане играла, у нее такие дреды потрясающие, с бусами и перьями, ноги босые, и вообще она как ангел. Только почему-то почти все время с закрытыми глазами.

– Тебя туда как магнитом манит. Вокруг башни, где грифонов разводили, все крутишься? – заподозрил Вова.

– Да нет там никаких грифонов. Я раз десять там ночью была. Ни одного грифона.

Панк облизал пальцы и решил высказаться.

– Понял. Это там где кафе около памятника Ваське? Знаю. В этом кафе воробьи прямо из тарелок тырят хавчик.

– Ну да. Воробьев видела. Они картошку фри доедали. Штук десять, не меньше. Там классное место. У Невы дядька такой рыжий с бородой и не всеми зубами пел «Иду, курю». Он тоже очень хорошо пел. А у метро джаз исполняли. Я там дольше всего пробыла. Не уйти никак. У них такой контрабасище! И гитара у них ну просто мелодию выводила, как пела.

Ревнивый взгляд Панка меня здорово смутил. Ну да, мальчик, что играл на гитаре, был вполне себе ничего. Симпатичный такой. Но не в моем вкусе. Он скорее бы Дэну понравился.

Смущение меня доконало. Вова меланхолично обозревал нас поочередно и его брови медленно ползли вверх. И я начала краснеть, понимая, что означает эти взгляды.

– Вы сытые? Сытые. Можно считать, что экзамен по оладьям я сдала. А мне стирать-убирать надо и все такое.

Я начала отступать к выходу. Вова вернул брови на прежнее место. Панк заметно скис. Потом его лицо посветлело. Какая-то дельная мысль согрела его душу.

Воспользовавшись моментом, я почти бегом удрала домой.

Машинально ела мороженое, думая о Панке. Пора бы мне разобраться в своем отношении к нему. Понять – какого черта бабочки резвятся в животе при его виде. И надавать им по морде, чтоб заткнулись. Ну как можно влюбиться в такого неподходящего типа? Правильно. Никак. Но что делать, если мне постоянно хочется его видеть?

Выбросила обертку от мороженого в мусорное ведро, закрыла крышку. Помыла руки. И снова открыла мусорное ведро. Чтоб проверить – не глюк ли это в нем спрятался. Нет. Это был не глюк. Это был пакетик. Пустой. С нарисованной крысой. У крысы рожа как у серого вервольфа, или даже страшнее.

А у меня в холодильнике салат по имени Цезарь. Еще от Дэна остался. И как теперь его есть? Вдруг, меня отравить решили? Так испугалась – жуть. Смотрю на салат, а он выглядит как-то неправильно. Розоватый местами. Может, испортился?

Трясусь и все думаю – вызывать милицию или нет? Вроде как надо. А если подумать? Ну, вызову я ее. Не факт, что она приедет. Скорее всего – нет. Больно им надо. НО если приедет – я даже нормально объяснить им ничего не смогу. Скажу – поела мороженого и нашла в мусорном ведре пустой пакетик из-под отравы. Которой у меня никогда не было. А они скажут – понятное дело, тебя кто-то решил отравить, напиши список врагов, и далее по кругу все, что Дэн советовал. Я ведь запросто могу и про Дэна рассказать, ну, что он был тут последним посторонним. Вызовут его из Норвегии, как подозреваемого…

Мозг клинило – он никак не мог смириться с наличием крысиного яда в моем мусорном ведре, он пытался сам себя обмануть – ну как это – наверное, мне это снится. Или это волшебство. Или сквозняк. Ну да – чем не версия? В форточку принесло пакетик от яда, а я как раз ведро открыла, а он как шмыгнет в него и затаился.

Нет, уже лучше я в волшебство поверю. Этакий колдун-недоучка, перепутал заклинание и получилась такая невинная шутка – пустая обертка от яда.

Минус в том, что я в волшебство не верила. Дед Мороз – не в счет, но и он исчез вместе с родителями. Приведения тоже нельзя рассматривать как проявление магии. Они просто есть и все тут. Наверняка, потом, лет через сто, ученые отыщут им подходящее научное объяснение и включат в школьную программу новый предмет. «Основы безопасности жизни духов», например.

Интересно, а если меня сейчас вырвет кровью, боль пронзит все внутренности, начнутся корчи, понос, судороги, выпадут волосы и отвалятся ногти, доползу ли я до двери? Надо бы ее открыть заранее. Лечь. И тогда мое тело точно не сгниет и не провоняет весь дом.

– Ну не в мороженое же они его напихали? – простонала я.

Если бы мозг мог автономно передвигаться – он бы удрал. Это я точно знаю.

Вспомнился совет – собирать улики. Положила обертку из-под крысиного угощения в чистый мусорный мешок.

Теперь видимость опасности была локализована. Оставалось выяснить, куда девалось ее содержимое. Крысы вряд ли решили покончить жизнь самоубийством, перед смертью устроив уборку.

– Черт-черт-черт, – высказалась я.

Дальнейший диалог также был проговорен вслух.

– Это возможно?

– Нет, это невозможно, но это происходит.

– Ну да, и хуже всего то, что это происходит со мной.

Блеющий звук собственного голоса меня окончательно доконал. В глазах возникли ярко-синие искры. Они мешали смотреть, но к моей радости, быстро исчезли.

Теперь я ощущала себя владелицей мешка с неприятностями, который неплохо бы пристроить на чужие плечи.

– Какие нафиг неприятности. Тут дело пахнет убийством. Убийством меня. Ну почему ты уехал? – упрекнула я Дэна так громко, что зазвенело в ушах.

Живот пока не болел. Я вслушалась в ощущения организма. Начало тошнить.

– Я не хочу умирать прямо сейчас. Я не крыса. Меня так просто не убьешь.

Желудок волновался вместе со мной, слушал мои мысли и запротестовал, приведя кишки в повышенную боеготовность.

Вроде бы крысы нейтрализуют яд большим количеством воды. Воды было вдоволь, и я пила ее, пока она не дошла до горла. По моему мнению, больше выпить было невозможно. Воде во мне было тревожно и она стремилась вырваться наружу.

– Наверное, яд начал действовать, – мрачно решила я.

Решительно переодела трусики на абсолютно новые. Постирала те, что были на мне. Вытерла зеркало в ванной. Вроде бы теперь и помирать не стыдно. Но лучше бы выжить.

Собралась с духом и позвонила Вове. Больше некому было поплакаться. Выглядело это так – я у окна, трубка у уха, Вова почти напротив, тоже с телефонной трубкой в руке. Между нами – двор, посреди которого валялся полудохлый от жары Маркел.

– Всю жрачку сложи в пакет и выбрось. Нет, лучше в три пакета – а не то кошак сдуру отравится – посоветовал Вова. Да не стой ты столбом – выполняй.

В пакет полетел сахарный песок, соль, салат, остатки хлеба. С конфетами расставаться не хотелось. Они в таких обертках – внутрь яду не напихаешь. Зато пришлось выбросить растворимый кофе, какао и чай. Унитазу достался салат, когда его вода смывала, мне снова показалось, что он розовый. Больше ничего съедобного у меня не оказалось.

– Вова, а я мороженое съела. Оно в морозилке было.

– Ну, что я тебе могу посоветовать – рвотное. Желудок очистить нужно. Выпей много воды, сколько влезет, ну и два пальца в рот. И не ной – лучше так, чем на кладбище.

Как только он договорил, вода поняла, что он нее требуется и ломанулась из меня вон.

– Теперь я точно сдохну, – других мыслей в голову не приходило, а внутренности норовили перекрыть мне кислород.

Процесс закончился. Мне стало совсем плохо. Гадко и мерзко. Как после тяжелой болезни.

– Щас к тебе Панк заглянет. Замок проверит, – предупредил Вова.

Не буду врать – меня согрела тревога в его голосе.

Панк ворвался как ураган и принялся меня рассматривать. Не найдя трупных пятен, немного успокоился и приказал.

– Ну ка покажи язык.

Язык был одобрен, плечи обняты, шею поцеловали, но как-то слишком неопределенно и быстро.

Велев мне лежать ровно и под одеялом, Панк ушел исследовать место преступления.

Замок оказался в порядке. Следов взлома не было заметно, а ключи были только у меня и у мамы. Запасные валялись в ящике стола. Я проверяла – они никуда не делись.

Под одеялом поначалу меня трясло как в лютый мороз. Но потом тело пригрелось и угнездилось калачиком.

– Наверное, твой друг забыл сказать про крысиный яд. Увидел крысу и решил тебя от нее избавить, – выдвинутое предположение меня более чем устраивало.

Но проверить эту версию пока не было никакой возможности – Дэн парил в облаках. Хотя – нет, он уже по норвежской земле топает и дико радуется. А пока он не вернется – я его беспокоить не стану. Ну что толку-то? Он начнет волноваться, а помочь не сможет.

– Ты хоть В контакте ему сообщение оставь, – посоветовал Панк. – А ценного ничего не пропало?

Обыскав квартиру, мы пришли к двум выводам – у меня ценного ничего, кроме книг, ноута и фотика, нет, но и на них злодеи не позарились.

– Сразу видно – ты не родилась с серебряной ложкой во рту, – высокопарно высказался Панк и ласково добавил, – Мышь ты церковная.

Он явно одобрял мое скудное имущество, рассматривая библиотеку, которой я втайне гордилась.

– Но замок поменять надо.

Сегодня на Панке черная майка с рожей гоблина, и просторные льняные портки такого же цвета. Совсем недавно он истекал потом в плотной футболке, какой-то кошмарной жилетке и джинсах. А теперь даже казаки заменил на сандалии. Принципы сдались под натиском жаркой погоды. Это я одобряю. На то они и принципы, чтоб их нарушать.

Изучив надписи на пакетике из-под яда, Панк грустно присвистнул, ясное дело – там написано, что людям эту отраву кушать категорически противопоказано.

– Заходи, оладьев поешь, – в басе Вовы звучали интонации бабушки-старушки.

– Ну ни фига ж себе дела! Теперь точно погода изменится. Вова. Сам. Испек оладьи, – переживал Панк.

На минутку прыгнув под холодный душ, я пошла за оладьями. Панк сопровождал меня, придерживая за плечи. Сначала мы шли в правильном направлении, но потом Панк внезапно развернул меня и остановил у входной двери. Уставился на синий указатель номеров квартир и замер.

– А почему у вас нет тринадцатой квартиры?

– Потому. В нашем дворе ни в одной парадной ее нет.

– Да ну? – он был так удивлен, что зачем-то прижал меня покрепче, растревожив бабочек.

У меня даже голова закружилась. Мир вертелся вокруг нас медленно. И мне не хотелось прекращать это вращение.

– Пропала, девка, – довольно громко высказалась соседка Люба, посматривая на нас в окошко.

Мне кажется, ей Панк нравился. Она на него всегда по-особенному смотрела, жалостливо так. Но раз он на нее ноль реакции – обозлилась.

– Сдобная какая, – задрав голову, похвалил Панк.

– Перебьешься, – Любин голос звучал неприветливо.

– И сердитая. Не в моем вкусе, – гораздо тише прибавил он, сопровождая меня до Вовиной парадной, – Гляди-ка – и тут нет тринадцатой.

Вова встретил меня неожиданным сообщением.

– Падай на кровать и дыши спокойно. Я тебе пальпацию живота делать буду.

И, правда – сделал. Начал мять мое пузо. Сам мнет, а лицо потустороннее, словно он пальцами внутрь заглядывает. Больно не было. Было как при щекотке. Я смеялась, а Вова глубокомысленно перебирал своими деревянными пальцами мой живот.

– Пузо мягкое, безболезненное, – постановил он и прибавил, – Оладьев не будет. Тебе сейчас полезнее супа поесть. Так что – приступай.

– Это кулинарное рабство! – вяло возразила я, но покорно поволоклась на кухню.

К моему удивлению Вова решил обойтись банкой консервированной горбуши. К которой прилагался пакет овсяных хлопьев, луковица и пять картошек. По всей видимости, все это дело нужно покидать в кастрюлю и суп готов. Вздохнув, я начала резать лук.

– Тебе и, правда, легче? Я так и думал. Какой дурак станет яд в мороженое совать? Ты хоть знаешь, как он выглядит? Зерна, пропитанные отравой, – важно пояснил Вова.

– Гад ты после этого. Я же все-все выбросила. Даже кофе.

– Куда?

– Пока в мешке дома лежит, – нехотя призналась я.

– Ну и в чем проблема? Достань и пей себе свой кофе. Хоть упейся.

При слове «пей» меня снова забеспокоил желудок, утомленный промыванием.

– Если при мне кто-то еще раз вспомнит про воду, я за себя не ручаюсь, – предупредила я.

Вова недоуменно смотрел на меня, словно его заклинило на желании высказаться по поводу жидкостей и питья.

– Точно! На пакетике так и было написано – зерна, – вспомнил Панк.

– У нас в магазине крыс травили прошлой осенью, так эти зерна были разноцветные. Розовые, синие, зеленые. Я точно помню, – услышав слова Вовы, я похолодела.

– Вова, у меня салат был розовый. Местами. Я еще подумала, что показалось.

– Ну что тебе сказать – тебе крупно повезло, что ты его не скушала. Я уже успел про яд почитать. Не поверишь, тебя ожидало много неприятностей. Вплоть до кровотечения резины.

И Панк, и я совершенно обалдели от такого ужаса. По-честному, я попыталась сообразить – а где у меня резина. Но ее явно не было, и я испугалась еще сильнее.

– Там еще про расширенное избиение что-то было. Если не лень – сама читай.

Мы с Панком подошли к экрану компа и почитали.

– Гляди – чувство летаргии. Звучит неплохо.

– А как тебе – «Ярко-зеленый табурет, если шарики приманки крысы едят», – я даже слова «смерть» и «выпадение волос» пропускала мимо.

– Да уж, ярко-зеленый табурет – верный признак отравления крысиным ядом, – мрачной радостью решил Панк, прижав меня к себе так крепко, что я не смогла дышать.

– Отсталые вы люди, – Вова усмехался с предовольным видом специалиста, – Этот бред – автоматический перевод непонятно с какого языка. Помнится, в один из первых автоматических переводчиков завели какой-то чисто советский оборот (типа "союз нерушимый" или что-то в этом роде, перевели на английский, а результат перевели обратно на русский. Получилось "консигнационный индеец".

– Офигеть, – решил Панк и я с ним была абсолютно согласна.

Чувствуя себя полным индейцем, но без кровоточащей резины и зеленого табурета, я поняла, что смерть на этот раз отменяется.

– Ура-ура. Меня никто не отравил. Значит, я имею право на оладьи.

– Какие на хрен оладьи? Мы же их недавно съели, – искренне изумился Вова.

Пришлось соглашаться на суп. Который мне еще предстояло изготовить.

– А я тебя развлекать буду. Не бойся, не путеводителем. Я тут газет надыбал. Бабские моды. Тебе понравится.

Мне бы гораздо больше понравилось, если бы он мне рассказал про таинственную дверь, в которую Вова запрещал входить. Она мне была в сто раз интереснее старых мод. Но пока я придумывала, как половчее начать разговор, Панк, шебурша как крыса, выбрал газету и, шевеля бровями и губами, вчитался в мелкий текст.

– Вот сразу видно, в те времена на бумаге экономили. Ценили природу. Или драли за рекламу три шкуры.

Сбегав к Вове за театральным биноклем, Панк прицелился им в газетный лист и начал чтение, не забывая издавать боевой вопль на неправильной букве «а».

– Кухонный рецепт. От господина Добродеева. Как приготовлять хороший бульон. Ты слушаешь?

Я слушала. И сбежать не могла. Да и не хотела. Пусть читает, что хочет, хоть про крысиный яд, лишь бы слышать его голос и знать, что он рядом.

– Какой бы суп не задумала хозяйка, ей не обойтись без бульона, являющАгося таким образом краеугольным камнем всех супов.

Посмотрев на меня в бинокль, Панк широко улыбнулся, сразу превратившись в довольно симпатичного типа. Но волшебство преображения длилось буквально секунду.

– Так, с, что тут новенького? Говядину ни в коем случае не должно вымачивать, как это обыкновенно делается нашими стряпухами, а только окатить холодной водой. О как! Ты, стряпуха наша маленькая, слушай и внимай мудрости предков.

Что тут дальше? На фунт мяса следует наливать два с половиной фунта или, что почти одно и тоже, полторы бутылки самой холодной воды, прибавив: одну морковь, одну репу в одну четверть фунта, одну луковицу и сельдерею или полкорешка петрушки. В луковицу можно воткнуть одну гвоздичку.

Последнее указание привело Панка в детский восторг.

– Пипец, кастрюля бурлит, а в ней луковица, а из нее торчит гвоздичка. Интересно, красная или белая? Вот времена были. Суп украшали как клумбу. Эстеты, блин. Ладно, читаю дальше.

Для желающих иметь особенно гастрономический бульон, о, я это заранее люблю, надо на три фунта говядины положить полкурицы, но еще лучше рябчика, сняв филеи и избив в ступе кости. Филеи от рябчика могут быть с пользою употреблены на кнель, котлеты и прочее. На шесть человек надо взять три фунта говядины по полфунта на рыло, налить на говядину четыре с половиной бутылки воды, из чего выйдет шесть тарелок превосходнАго бульона.

По-честному, я слушала с интересом. Панк читал с таким голосовым диапазоном, что сердце замирало. То зловеще, то празднично, то пафосно. В общем – по-разному. Но когда ему текст казался неинтересным, он его молча изучал. Чтоб потом снова удивляться вслух.

– Ага, так я и поверил! Про полкуры и рябчика с филеями уже ни слова. Ну да ладно, дальше тут про соль, которую лучше сыпать во время варки. Так вкуснее. А мясо и корешки с репкой на должны занимать больше трех четвертей кастрюли, чтобы бульон не смог уйти. А вот дальше – я думаю, ни один повар этого не поймет. Ты меня слушаешь? Бла-бла-бла, тут все про бульон, а когда же про суп будет? Так я и знал! Про суп больше ни слова. Ты только послушай – в результате акробатических фокусов с какой-то неведомой мутовкой наступило время обеда. Мясо из кастрюли вынули, бульон процедили через чистую салфетку в миску и подали на стол.

Теперь и я запуталась – как же так? Они что – садисты что ли? Повар полдня варил этот поганый суп, а что в результате? Бульон из-под репки и коровятины? Да кто такое есть станет?

– Убью Добродеева. Кто, как не он, спер филеи рябчика и даже говядину утаил?

– Наверное, они потом все это клали в тарелку. Или как втрое кушали.

– Ой, да не защищай ты их. Придумала тоже. На второе. Как же.

Панк так огорчился, что отложил газету на подоконник.

– Ну что, обед готов? – явился Вова, помешал ложкой в кастрюле и сморщил нос.

– Я заслушалась. И овса переложила. Немного. Вот он и распух.

– Почти каша. Рыбная.

– Зато много! – не раздумывая, Панк навалил себе полную миску и, обжигаясь, принялся уплетать мое творенье.

Чавкал, а рука шарила по столу. Сложно догадаться зачем, но я поняла. Пришлось подложить хлеб рядом с тарелкой. Ну и воспитание у него – нет, чтоб попросить.

Так я обнаружила у Панка первый недостаток. И почему-то он меня умилил. Умиление сменилось осознанием. Сначала бабочки в животе, потом нервяк при взгляде в глаза, а теперь еще вот это. Ясное дело. Мне грозит влюбиться. В самого странного типа, с которым меня столкнула судьба. Уд лучше бы я в Дэна втрескалась. Платоническая любовь безопаснее.

– Выглядит как собачья еда, – постановил Вова, обнюхивая и осматривая суп, но попробовал полную тарелку.

По требованию Вовы, я снова и в подробностях рассказала про мои злоключения. Постоянно отвлекаясь на вопросы Панка. Который мрачнел просто на глазах. Он гораздо больше меня и Вовы проникся историей с атаками на дверь.

– Вы с этим Дэном – дураки легкомысленные. Это не шалости глупых детишек. Тут что-то серьезное, нутром чую.

– Я тоже чуяла! Я еще как все это чуяла! – как только вспомню про кучу под дверью, звереть начинаю.

– Может, тебе к матери на время съехать? – Панк уже вторую сигарету подряд курил.

– А ее нет. Они в отпуск свалили. И ключей у меня от ее квартиры тоже нет.

После этого я рассказала про происшествие в универе. Но теперь оно мне показалось каким-то неважным и даже глупым. Особенно подсунутый предмет из секс-шопа. Судя по глазам, Панк очень впечатлился именно этой подробностью.

– В канал, значит, выбросила? А он как поплавок… И как ты его в сумочке сразу не заметила?

– Да я же думала, что в ней зонтик!

– Ладно. Ты бестолковая. И это в тебе мне нравится. Но сама история – тухлая. Не стыкуется тут что-то. Чехарда, а не факты. Или на тебя несколько человек наехали, или один, но полный идиот. Но у кого-то есть доступ в твой дом, а вот это действительно опасно. А этот Шурик, про которого ты говорила, он кто?

Я задумалась. Действительно – кто?

– Он придурок, но у него есть цель. Мечта. Он к ней стремиться. Хочет попасть в высшее общество.

– А у нас такое есть? – дуэтом удивились Вова и Панк.

– Он уверен, что есть. Ну, где все богатые и знаменитые. Успешные. Которые плевать на нас хотели. Они там друг перед другом выставляются. В общем, я про тех, кого по телеку показывают, говорю. Знаете, Шурик может копить полгода на ботинки. Или еще на какую шмотку. И потом потащится туда, где, по его мнению, кучкуются дети богачей. Чтоб познакомиться. Пытается стать им полезным. Выполняет мелкие поручения. Я раньше думала, что он штуцер.

– Кто? – испугался Вова.

– Блин, опять перепутала. Пушер.

– А что – похож? – заинтересовался Панк.

– По повадкам – да. Но не пушер точно.

– Детка, мне кажется, тебе знать не положено про такие вещи, – Панк это почти с угрозой в голосе проговорил.

Вова вдруг выпал из разговора, он словно прислушивался непонятно к чему и заметно нервничал. Конечно, я тут же стала за ним наблюдать. Но он очнулся, посмотрел на меня и сделал вид, что ничего не произошло. Понятно – ему тоже послышалась музыка. А вот Панк если и слышал ее – внимания не обратил.

– Твой Шурик – просто личинка олигарха. Ему от тебя никакого проку. Тут нужно думать, кому выгодно тебя запугать, – задумчиво произнес он.

– Никому. Я бесполезная совсем.

Мне даже неприятно стало от собственных слов. До недавнего времени у меня врагов не было. Конечно, я подумывала завести со временем парочку, для бодрости духа, но сначала нужно было стать кем-то значительным.

– Ты не бесполезная, раз кто-то открыл на тебя сезон охоты. Хуже всего, что они как минимум дважды были у тебя дома.

– Они меня сначала пугали, а теперь пронюхали, что я совсем одна, и убивать собрались.

Я и правда так думала.

– Если такое дело – оставайся у меня. Днем, – нехотя предложил Вова.

– Ну, ты, брат, даешь! Хорошенькое дело – днем, а ночью ее подушкой придушат. Или газ пустят. Я ж говорю – идиотизмом попахивает.

– Ничего они ей ночью не сделают. Если она дверь нормально запирать будет. У них там засов мощный. Я сам видел, – вот уж не думала, что Вова на двери внимание обращает.

– А мне больше всего хочется узнать, кто и зачем все это затеял, – мне и правда этого хотелось.

– Это заразно, – Панк развел руками. – Прикинь, ей не выжить охота, у нее, видишь ли, любопытство в попе заиграло.

Этот вечер я провела у Вовы. Грустила отчаянно. И почему-то очень хотела домой. Особенно, когда Панк закончил читать очередные перлы из старинной газеты. Они на меня тоску навевали и вызывали приступы зевоты. Поэтому я улучила момент и попросила отпустить меня по якобы очень важному делу.

– Мне там кое что по женским делам нужно, всего на пару минут.

– Ну ладно, но я с тобой пойду, – Панк понимающе кивал головой, явно подозревая меня в месячных.

Ну и пусть думает, что хочет. Меня тянула непреодолимая сила – я почти бежала к своей квартире, опередив Панка. И успела вовремя – призраки снова сидели на подоконнике и один из них водил пальцем по стеклу. Пока Панк проверял засов на двери, я успела записать. На этот раз на квитанции за квартплату – admonitio. Всего одно слово. Тревожное. Хоть я и не знала его перевода.

– Я все уже. Пошли, – Панк обескуражено открыл дверь, а я уже неслась к Вове, мысленно повторяя это адмонитио по буквам, чтоб не забыть.

– Вова, у тебя есть словарь латинский? Есть? Я возьму его на минутку, а?

Панк и Вова напару смотрели, как я судорожно листаю страницы.

– Предостережение. Вот так вот. И что теперь делать? – спросила я у словаря.

– Ты не заболела, случаем? – Панк потрогал мой лоб.

– Гораздо хуже.

Пришлось рассказать им про надписи и откуда они берутся.

– Призраки? Это которые духи? И ты их постоянно видишь? – Панку явно не нравилось привыкать к такой странности.

– Их тут все видят. Но не постоянно, а временами, – Вова был серьезен.

– Коллективная белка. Бывает. Шучу. А что это значит? Мы все умрем? – Панк пытался дурачиться, но выглядело это неубедительно.

– Ты того, завтра снова попробуй поговорить с ними. Что-то не нравится мне все это, – Вова убрел спать.

Панк поскучнел и решил не продолжать вопросов по поводу приведений – ему никак было не смириться с мыслью об их существовании.

Костюм тайльер.

Юбка, спереди фуфло, блин, я неправильно прочитал. Не фуфло, а – фурро, из полосатАго сукна, серАго с крэм. Низ переда вырезан острыми зубцами; под зубцы подложена полоса гладкАго сукна, желтАго цвета. Сзади юбка образует трэн, со складкой Ватто, пришитой к жакетке, где она прикрепляется двумя пуговицами древеснАго цвета. Жакетка с маленькой баской пеплум, ниспадающей на длинную нашивную баску. Баска и перед обшиты желтым суконным деппассан. Так, дальше неважно, а вот про перчатки интересно – они – гриперл. Причем, если посмотреть дальше, мы видим тот же гриперл, тут оно сукно для манто Николай. Что показательно – манто бабское, для графини какой-то. А как вам украшение из чернАго же? Же? Что бы это могло быть? Да ты носом клюешь. Пора баиньки.

Глава 11. Как приготовить мараскин

Настроение было как перед месячными – противное и вздорное. Одно успокаивало – прыщиков не наскакало. Но мысли в голову лезли одна гаже другой. По сути, я сама с собой ругалась.

– Что вы говорите? Питер красивый? Ага. Местами. Как обдристанный король. Он тоже с виду ничего. Если не приглядываться. И не принюхиваться. Я знаю в Питере пару районов, где канализацией круглый год воняет. Балкончики на домах восхитительные? Ага. Как же! Развалюхи с узорчатыми решетками. Того и гляди грохнется ваша красота кому-нибудь на голову. Ну ладно, пока ни один не упал. Но на половине ваших милых балкончиков шины и хлам всякий хранится. Летом на каждом десятом цветники разводят. И как идешь под ними – на башку вода грязная капает. А вы в окна чужие часто заглядываете? А Питере все ходят, не глядя выше первых этажей. А зря, вы только посмотрите чего там на подоконниках понаставлено? Хорошо, если баррикады из ненужных книг.

Я вот постоянно к чужим окнам приглядываюсь, там такое увидишь! Но редко что привлекательное типа картин, чаще шубы облезлые проветриваются, а еще чаще – просто филиал помойки. Кстати о помойках. А как вам переулки с мусором в мешках, над которым привешены липучки? Где вы такую мерзость еще увидите? По миллиону мух на одной ленте зараз. Вот так-то.

И вообще, Питер летом – город черных козявок в носу, я правду говорю. Как проедешься на велике – потом не отсморкаешься.

И время тут кривое. Оно тут течет очень по-разному, это заметнее всего в субботнее летнее утро, есть районы, где время почти замерло на безлюдных улицах, а пройди чуть дальше – оно там завихряется как смерч.

Высказавшись, я немного угомонилась и успокоилась. Но настроение все равно было подавленное. Мерзопакостное.

– Хочу жить за городом. Чтоб вода была рядом. И чтоб занавески трепыхались от легкого чистого ветра. И чтоб утром хотелось проснуться и бежать к этой самой воде, искупаться, потом позавтракать и уйти в лес, а там чтоб ягоды были. Земляника. И черника. А потом – грибы. Боровики. Толстые как перекормленные котэ. Получается, что я хочу сосновый лес. Там такой мягкий мох. Упругий и влажный. Блин, меня же там тоска задерет через пару месяцев. Или – не задерет? Может, продать квартиру и переехать в деревню?

Было так жарко, что приходилось дрыгать ногами, чтоб проветрить влажное тело. Этот фокус помогал, но ненадолго. И еще почему-то хотелось порвать простыню, под которой я спала. Порвать на мелкие куски, чтоб они трещала, превращаясь в лохмотья. Я бы ее точно разорвала, если бы не телефонный звонок.

– Ты, типа того, заходи в гости, – пробурчал Вова.

Небось, решил проверить, живая я или нет. А может, просто завтрак лень готовить ему. Лодырь он великовозрастный, ей Богу. Лет много, а делать ни фига не умеет и не хочет. Говно он в проруби.

А еще хотелось пожалеть себя. Вспомнить все плохое и впасть в отчаяние. А потом припереться к Вове и громко обозвать его говнарем. Был бы Дэн рядом – я бы его тоже обозвала. Коротким мерзким словом. На меня порой накатывает.

Хорошо, что кофе разрешили не выбрасывать – я его с удовольствием выпила. После чего начала завидовать медведям. Спят себе, пока деревья от мороза трескаются. Я бы тоже хотела уснуть и проснуться, когда от меня все злодеи отвянут. Но для этого жиру накопить нужно. Чтоб в скелет не превратиться.

Новый звонок прервал мои мечты.

– Ты где? – Вова был зол.

– Я ее вижу, – обрадованный голос Панка напомнил мне, что неплохо бы одеть на себя что-то кроме майки и трусиков.

Задернув занавеску, я начала собираться в гости.

Двор тоже раздражал. Идешь по нему как по сцене, только зрителей не видно, зато полное ощущение неодобрения.

Наверное, именно в этот день настроение сыграло со мной злую шутку. В квартире Вовы меня словно окатило странное ощущение какого-то постороннего внимания. Словно ее успели нашпиговать камерами слежения и за мной наблюдали. Дурацкое чувство – как под микроскопом. Нет. Как будто меня хотели купить, но оглядели и передумали, посчитав бракованной.

Знакомое чувство. Бракованности. Ненужности. Далекости от эталона. Ну что она о себе возомнила? Ни кожи, ни рожи. Дешевка. Немного времени спустя – позерка. Иногда и того хуже. Так обозвать могут. Громко. Не в глаза. А вслед. Брошенное гадкое слово. И смех.

Черт. Ну и настроение у меня сегодня. Препаршивое. Будто мне снова четырнадцать, взгляд в землю, челка закрывает полмира, а в наушниках надрывается чей-то неискренний глосс, которому я верю.

По моему безрадостному виду, Панк решил, что меня нужно срочно развеселить. Он даже растерялся поначалу. Как взрослый, которому доверили понянчить мелкого капризного ребенка. Сказал мне, что я клево выгляжу. Совершенно неискренним голосом. Потом рассказал пару анекдотов про Путина. На уровне – почему у Путина нет часов и мечты, и что он тоже какает.

– Не смешно.

– Хочешь – укушу? – вдруг спросил он.

Если он так пытался за мной ухаживать, то зря. Даже не хочу представлять, что за отношения у него были с другими девушками… При мысли о других девушках я разозлилась до белого каления. Конечно, они у него были. Всякие разные. И он кусал их, а они хихикали как идиотки и потом…

– Эка тебя перекосило, – Панк решил сменить тактику и торжественно приволок очередную порцию древних новостей на желтой бумаге.

Без выкриков на букве «а» не обошлось, но я уже почти к ним привыкла.

– Решено, раз тут есть столько рецептов, нужно по ним приготовить изысканный деликатесец. Ты его попробуешь и снова станешь веселая. Что тут у нас есть? Керосиновые лампы, средство для истребления мышей, тьфу, и тут про яды, чистка белых мехов. Неактуально. Вот! Мараскин. И рецепт несложный. Берем лучшАго виннАго спирта тридцать частей, белАго сахара пятнадцать частей, вишневой воды десять частей, воды флердоранж. Все это дело мы сливаем в один сосуд и даем стоять спокойно пятнадцать дней. Что-то мне этот рецепт уже разонравился. Что там дальше советуют? Блин, те же яйки тока в профиль плюс малиновая вода. Шестнадцать частей. Фигня какая-то.

– А это для чего? В смысле – чего это рецепт? Этим лицо мажут, или волосы промывают, – я не знала, что такие мараскин, но мне было интересно.

– Я буду верить, что это пьют, – категорично заявил Панк.

– Это сорт ликера из кислых вишен, – пояснил Вова и снова убрался вон из кухни.

– Вишни некислыми не бывают, – голосом знатока парировал Панк и решил отказаться от изготовления мараскина, – Ну его. Липкий и мозг не выносит.

– Твой мозг вынесли давно, так что не беспокоиться не о чем, – сообщил Вовин голос из темноты коридора. – Слушайте и внимайте. Мараскиновая вишня произрастает на побережье Хорватии и Далмации, а еще в Словении и Верхней Италии. Отличается небольшим размером и терпким вкусом, используется в основном для приготовления спиртных напитков, главный из которых – прозрачный вишнёвый ликер «Мараскин», то есть – вишневая водка.

У меня появилось предположение, что Вова считывает текст из яндекса. Он как домой приходит, включает комп и периодически что-то ищет в сети. Но как только подойдешь – окно сворачивает.

– Вот это добре, – успокоился Панк, – Это мне нравится. Водка она и с вишней покатит. Однако, где я возьму именно эту ягодку? Не тащиться же за ней в такие заграницы.

– А где ты флердоранж брать собрался? Это – непременно белые цветки померанцевого дерева, их для свадебного убора невесты используют, – не возвращаясь на кухню, прокричал Вова.

Покраснев, Панк отбросил газету на стол.

– У меня возникло гениальное подозрение, что этот флердорадж – цветок апельсинового дерева, так что все не так сложно. Наверное, в Ботаническом саду позаимствовать можно.

– Мы так поступим. Купим водки. Напихаем в него цветов, добавим сахара, варенья…

– И средства от крыс, – меланхолично продолжил Вова.

Он сегодня пребывал в рассеянном настроении, немного ироничном, но тихом, что и мне и Панку очень нравилось.

– Готовь мараскин. Это полезный рецепт. Я вижу в нем одно несомненно дельное качество. Тебе придется не прикасаться к фальсифицированному мараскину аж цельных пятнадцать дней. Что воспитывает силу воли, – постановил Вова.

Панк слушал вполуха, не переставая читать газету.

– Нафиг. Лучше я сооружу средство против ссадин от седла у лошадей. Не переношу, когда животное страдает… Молотый жареный кофе или сажу из домовых труб, мелко растертая зола от жженого хлеба, опытные люди говорят, что через три дня можно надевать седло.

– На кого? – оторвавшись от своих дум, изумленно спросил Вова.

Панк заметно растерялся. Пошарил глазами по газетному листу и вдруг заявил.

– Мало ли на кого. Лучше я про пасхальные яйца просвещусь. Старушка, рыбка, солдат…

Недоумевающий Вова заглянул на кухню и уставился на Панка как на говорящее седло.

– Друг мой, я могу еще допустить наличие яиц у солдата, но прости меня, если они случатся у старушки – это дурной тон. Про рыбку я вообще молчу. Рыбка с яйцами – это же монстр.

Тишина на кухне была абсолютной, словно мы вдруг хором перестали дышать. Я вообразила рыбку с яйцами и решила, что ничего криминального в ее облике нет. Рыбка несла яйца, придерживая их плавниками. Потом я поняла, что именно сказал Вова и сильно покраснела. Плавниками такое не прикроешь.

– Я про пасхальные яйца читал, – смущенно уточнил Панк, посматривая на мой яркий румянец.

Пожав плечами, Вова плавно удалился. Его ничем не проймешь. В коридоре прозвучал сдержанный смешок. Который быстро перерос в гомерический хохот. Нет. Все-таки Вова понял, что ошибся.

Панку сильно не понравились ржание Вовы и он начал читать тише.

– Вау! Прикинь, тут свадебные наряды одна тыща восемьсот девяносто второго года. Черт, они не свадебные, а только подвенечные. Но все равно клево смотрятся.

Мне тоже захотелось на них поглядеть. Мы разложили листы старой газеты на чистом кухонном столе и принялись рассматривать картинки, больше похожие на гравюры. На которых были не только наряды.

– Класс! А моя бабка была жутко модная дама. Прикинь, у нее тоже были простыни с широким воланом из русских кружев. И они торчали из-под одеяла, как у столичных модниц.

Платья для венчания выглядели вполне себе современно. Жаль, что теперь такую красоту не шьют. Я бы себе на свадьбу вон это заказала. Или вот это. Осталось придумать, как такой узкой талией обзавестись. Нет, таких талий быть не может в реальности. Только если при помощи хирурга. Оставить один позвоночник – тогда в платье влезешь.

Панк тут же сцапал меня за пояс и стал измерять меня.

– Талия есть талия, какого бы размера она не была, – вредным голосом решил он.

Я вырвалась и сделала вид, что обиделась, но он не заметил.

Панк углубился в текст под гравюрами, а я встала у подоконника, смотрела на свои окна. Такое странное ощущение. Будто из другого мира на прежнюю жизнь смотришь. А она глядит на тебя.

Панк присел рядом и принялся читать о прическах невест.

– Вдруг, пригодится? Итак. Прическа невесты. Прежде всего сплетают маленькую косу по середине головы и пришпиливают ее для того чтобы накрепить на ней всю остальную прическу. С косами у тебя фиговато. Но пока замуж соберешься, отрастишь.

Значится, косу мы вырастили и заплели. Теперь прижигают и взбивают передние волосы, делят их на две половинки сзади, пришпиливают все волосы к сплетенной раньше косе и, слегка свернув их, раскладывают виде буффочек. Ты запоминай. Без буффочек тебя ни один приличный жених замуж не возьмет. Короткие волосы на лбу слегка прижигают для образования мелких локончиков. Молодым девушкам надевают венок из флер д, оранжа… по-моему, это та самая хрень, из-за которой мне не удалось вкусить рюмочку мараскина. Но тут все демократичнее. Вместо этого флер д, оранжа можно использовать мирт, а вдовам – венок из белых или желтых роз или же из флер д, оранжа, чтобы не особенно высоко он сидел на голове. Тюлевая фата раскладывается буффочками вокруг венка. До входа в церковь рекомендуют слегка опустить фату на лоб.

Ну что тут скажешь, на картинке все выглядит довольно мило. Вдова свежа, девушка – лучше не бывает, только грустная. Я бы тоже загрустил, коли мне бы подожгли волосы и буффочек накрутили.

Ставь чайник, а то в горле пересохло. А я тебе расскажу о прическе с украшением в византийском вкусе. Для нее нужны не особенно густые собственные волосы… не буду я это читать. Они тут снова что-то прижигают щипчиками и вяжут в узелок. А потом к ним крепят фальшивы волосы, чтоб от венчальной прически невеста не облысела окончательно.

Когда чайник закипел, Панк вдруг треснул меня по ноге газетой и заявил:

– Что-то тут не вяжется. Как думаешь? Странное сочетание. Парижские моды и статья про уничтожение насекомых в стойлах для рогатого скота и лошадей. И тут же про предохранение гвоздей от ржавчины. Ты можешь вообразить себе как рафинированная дамочка покупает гвозди, волочет домой, где раскаливает их докрасна и сейчас же бросает в холодное льняное масло? И после всех этих манипуляций дико радуется тому, что гвозди теперь не заржавеют. Нут, ты только вообрази эту картину? Талия в корсете, юбка до пола, буффочки на башке, вся такая элегантная и неземная, а в руках – гвоздь.

– Панк, а ты не думал, что эта дамочка должна о чем-то говорить со своим супругом? Проявлять признаки ума и эрудиции. Но при этом – говоря только на понятные для мужчины темы? Ну не про фуфлынчики на голове ей с ним беседовать, в самом деле?

– Какие такие фуфлынчики?

– Не помню. Но ты про них читал недавно.

– И я не помню. Хошь про велики почитаю? – миролюбиво предложил, он, поглядывая на чайник.

Я была не против. Панк встал и голосом площадного глашатая начал восклицать.

– Большой выбор! Безопасных велосипедов! ИзвестнАго английскАго завода! Зингер и кэ, ковентри.

На последнем слове он запнулся, повторил его еще раз и продолжил.

– Только в специальном велосипедном магазине у единственнАго представителя для всей России. Генриха Георгиевича…

Заржав как конь, он подавился фамилией Генриха Георгиевича.

– Жемлички! Прейскуранты высылаются бесплатно.

Я-то думала, он мне про устройство великов того времени прочитает. Что мне толку от этого Жемлички. Мне он точно никакого прейскуранта не вышлет. Даже за деньги.

– Склад фотографических принадлежностей. Перевожу – каждый дурак справится с нашим фотиком. Весьма просты в употреблении, так что всякий незнающий может работать. Ну, прям как теперь – купил фотик и тут же говорит «я – профессиональный фотограф».

Изгнав газеты со стола, я позвала Вову пить чай.

– А где моя яичница с беконом?

– И, правда, а где она? Я ее точно не видела. Панк, а ты не заметил? Может она пробегала мимо?

– Очень смешно, – Вова вынудил меня зажарить эту чертову яичницу.

– Вполне съедобно, – прожевав первый кусочек, вымолвил он и даже кивнул головой.

На время чаепития Панк прекратил свои чтецкие упражнения, но так как выпил быстрее всех, то нам вместо десерта досталась порция рекламы.

– Павел Буре. Как же! Этого перца все знают. Поставщик двора его Величества. Невский, двадцать три. Ишь ты – с полным ручательством за прочность механизма и верность хода. Золотые слова! Прошли те времена, когда часы передавались по наследству, а ветчина была вкусной. Вот еще один столп промышленности – Я. Беккер.

– Ты – не Беккер. Ты – кошмар. Которого не следовало в детстве учить читать, – заметил Вова, закуривая.

А я уже успела снова задуматься о таинственной запертой двери. Все-таки интересно, а что за ней прячется? Если бы просто кладовка, то Вова ее на замок бы не закрыл. Наверное, что-то ценное. Или стыдное. Или запрещенное. Быть может, у Вовы там целый арсенал оружия хранится на случай войны? От него вполне можно ожидать склада пулеметов типа «Утес» или Волкова. Я их по телеку видела – зверские такие. Как раз для Вовы, его отдача точно не настигнет.

Пока я раздумывала о пулеметах – забылась и опрометчиво смотрела в направлении запертой двери.

Вова это дело засек и тоже покосился в строну того коридора, в котором таилась дверь. Поймав мой пристальный взгляд, состроил пренебрежительное лицо и увлеченно запыхтел сигаретой.

– Словолитня. А.Н. Соколова. Что бы это значило?

Панк тыкал пальцем в объявление.

– Медо-травяной-мальц-Экстракт и конфеты. Питш торгует. Я сейчас умру, – завершил он рекламу, – Ну разве можно такое читать спокойно? Зацените! Химическим анализом и медицинскими опытами подтверждено, что во всяком случае…

Пауза была эффектной, не хуже вытаращенных глаз Панка.

– В составе этих препаратов не входят никакиЯ вредныЯ для здоровья вещества. Слава тебе Господи.

Перекрестившись, Панк пробормотал:

– Почему ввоз и продажа их в России разрешены. Ладно, оставим деятельность господина Питша в покое. А вот тебе, Вова, не надобен несгораемый шкаф или сундук? С совершенно неподдельным ключом. Такого не бывает. И быть не могет. Ключи всегда подделывали. Врут. Ну, точно врут! Этот ловкач еще и ледниками торгует и кухонными плитами на нефти, а также часовнями.

– Он бы еще стиральную машину предлагал, – с какой-то затаенной издевкой поддержал Вова.

– Ты знал! Тут и про стиральную машину есть. Вот блин горелый, а моя бабка так всю жизнь без нее прожила.

Напоследок нам поведали народные погодные приметы. Из-за которых Вова едва скоропостижно не скончался.

– Круты рога месяца, – голосом бабки-сказительницы, вещал Панк, – к ведру, пологи – к ненастью, тусклый месяц – к мокрети, ясный – к суху, в опояске – к дождю, в краснее – к ветру, с ушами – у морозу.

Тут с Вовой и случилась неприятность – после ушастого месяца он поперхнулся дымом, хотел ударить Панка, но свернул чашку и пролил остатки чая на себя.

Пока Вова переодевался, Панк рассказал мне про свинью, которая если таскает солому, то непременно случится буря. По кошкиному рыльцу погоду тоже предсказывали будь здоров.

– Жаль, что я раньше газет этих не читал. Прикинь, тут есть классные рецепты против ран, ушибов и зубной боли. А вот от кровотечения из носа. Наверняка пригодится. Офигенный рецепт. Всего-то и нужно делать сильные жевательные движения, например, усердно разжевывать сверток бумаги.

– Давай я тебе в нос врежу. Для проверки рецепта. Только жевать будешь ватман. Газеты я тебе не дам, – пригрозил Вова.

– Ну тебя. Сам жуй свой ватман.

Напоследок, Панк узнал, что линолеум продавали даже при царе и окончательно разуверился в техническом прогрессе.

Ночевать меня отпустили довольно поздно. В окнах соседей не было света. И тишина была особенная. Ну, думаю, что где-то еще такая же может быть. Не тишина – а замершие звуки. И в любой момент кто-то может закашлять. Или шикнуть на кота. Разбудив одновременно всех жильцов.

– Давай заорем и спрячемся, предложил Панк, явно не собираясь это вытворять.

Я рассчитывала на более романтическое предложение. Действительно – почему бы ему меня не поцеловать? Мне в тот момент этого очень хотелось. Но как про такое скажешь? Никак. Поэтому я задала совсем другой вопрос. Про дверь.

– Тебе что, больше беспокоиться не о чем? Смешная ты, на тебя охотятся, а ты ерундой всякой интересуешься.

Ну да. Интересуюсь. Лучше я про дверь думать буду, чем про гадости всякие.

– Фигня это. Просто дверь, – но я по его тону поняла, что Панку тоже интересна эта тема.

Мы стояли у окна и смотрели на темные Вовины окна. Наверное, он уже завалился спать. Или в сортире книжку читает. Или стоит в темноте и смотрит на нас.

– Не поверишь – я тоже про нее ни фига не знаю. Пару раз кто-то по пьяне пытался туда вломиться, Вован такого психа включал, мало никому не показалось. И все, кто в дверь эту ломился, больше в доме у Вовы не бывали. Мне первого предупреждения хватило. Сама понимаешь – зачем мне лезть в чужие секреты?

– Тебе так важно дружить с ним?

– Да. Дверей много, а друг один. Так получилось. Теперь вот и ты есть…

Дальше развивать свою мысль он не стал, хотя я бы с удовольствием послушала.

– Не кисни, ребенок! Мы живы и все будет пучком. Если тебе повезет, я расскажу тебе про свое гунявое детство. Посмеемся.

А вот я ему про свое рассказывать не стану. Одиночество, неудачные попытки быть как все, понимание – мне не светит стать как все, одиночество, мамин диктат, папина хитрожопость, попытка бунта, чтоб избавиться от маминого диктата, одиночество, и напоследок такая дикая влюбленность, что и вспоминать не хочется. А вот потом все наладилось. И до недавнего времени было не так и плохо.

– Давай состаримся вместе? – предложил Панк и я тут же бездумно согласилась, напрасно рассчитывая на поцелуй.

Вместо поцелуя было легкое прикосновение к руке. Так мало и так много.

– Ты иди уж, а я призраков покараулю. Вдруг снова повезет, и они напишут мне послание.

– Мечтательница. Они, если они есть, просто так пишут. Не для кого.

Напоследок Панк пробежался по квартире, счел ее пригодной для жилья, удостоверился, что я заперлась изнутри и удалился. Он знал, что я смотрю ему вслед. Помахал рукой, не оглядываясь.

Проверив почту, я узнала, что Дэн совсем неблагополучно добрался до Норвегии. Он на регистрацию опоздал. Просто забыл, за какое время нужно прибывать в аэропорт. Вот бестолочь! Дальше началась чехарда с билетами. Сдать. Купить новый до Швеции. На новый билет ушли почти все деньги. Но в Швеции его едва не отправили в Питер, узнав, что обратного билета у него нет. Сплошная потеря нервов и денег.

Но теперь он там, где нужно и радуется, одновременно пытаясь доказать всем, что это работники аэропорта во всем виноваты.

– У меня все хорошо, – надеюсь, он мне поверил.

Пусть отдыхает и веселится. Он заслужил. Он хороший.

Панка хорошим назвать трудно. Но. Вот это «но» меня все больше беспокоило.

Глаза скользили по пространству. Пол выглядел и был пыльно-замусоренным. Но мыть лень. Повсюду вались какие-то мелкие предметы, требуя срочной уборки. Я решилась и начала наводить чистоту. Мне не хотелось, чтобы Панк посчитал меня неряхой. Дело дошло до фотика. Протерла объектив. Поставила аккумулятор на зарядку. Затосковала по прогулкам-охотам. Как-то все завертелось – не до фотографирования. Положила фотик в специальную сумку. Почистила сумку щеткой. Чего только не сделаешь, чтоб скоротать ожидание.

Призраки появляться не желали. Я давно заметила, что легче всего их обнаружить, если сталкиваешься случайно, в таком расслабленном пустоголовом состоянии. Поэтому я вооружилась карандашом и листом бумаги, села на пол, напротив подоконника и принялась медитировать на отблеск фонаря. Рисуя лицо Панка. Портрет получился так себе. Лучше никому не показывать.

Я чуть их не проворонила. Как всегда – вдвоем. Но сообщение написал только один. Быть может другой не умел, или не хотел этого делать.

Итак, новое слово. Отыскав в нете нужный словарь, я без труда перевела это periculum на русский.

Опасность.

– Лень, да? Сложно было еще одно слово добавить? Какая опасность? Кому она угрожает? Что за повадки – писать по слову за раз? Я же так ничего не пойму.

Разобидевшись на весь потусторонний мир, я завалилась спать. Успев вспомнить про крысячий яд. Мне приснился Маркел, который шел ко мне на задних лапах, передними неся ярко-зеленый табурет. Смотря прямо в глаза. Он не мог сказать – я скушал крысиного яда. Но ты же по табурету поняла, как мне плохо. И тут я вспомнила, что даже не узнала, как спасают собак при отравлении крысиным ядом.

Реклама.

С.-Петербургская косметическая лаборатория А. Энглунд. Миндальное мыльное тесто. Косметическое средство Миндальное мыльное тесто на березовом соке, которАго освежающая и приятная обильная пена, впитываясь в кожу, придает ей нежность и мягкость.

Офигеть как наврали – а где про миндаль? Я за такой кусок тридцать пять копеек ни за что ни отдам. И вот что любопытно – в каждой рекламе точно описаны клейма и прочая лабуда, которая должна быть на флаконах. Подделывали их что ли? Вот какой дурак будет подделывать Элеопат пр. Киннунен или Денти В. Генна в Вене.

Глава 12. Гори в Аду – сука

Утром Панк заявился меня будить и принес новую неприятность. Мятую листовку. Сорванную со стены в подворотне. С моим фото. Точнее – моей была только голова. Остальное – голое тело, поставленное в красноречивую стыдную позу – чужое. И надпись была – «трахать нельзя – опасно для здоровья». А снизу мелкими буквами «гори в Аду, сука».

Я была сонная, в состоянии легкой влюбленности неважно в кого, в общем – не проснувшаяся. А тут – листовка. Влюбленность мгновенно сменилась приступом ненависти. Я даже Панка возненавидела. Ну, мог же он не показывать мне эту гадость? Как оказалось – не мог.

– На дверях тоже понаклеено. Но там текст другой. Давай мокрую тряпку. Я мигом уберу. Наверное, их много. Так что не психуй и жди.

Он улыбнулся голливудской улыбкой, стараясь меня приободрить. Я в ответ даже спасибо сказать смогла. Рассматривала нечеткое фото и медленно сходила с ума.

Это не я, но кто поверит?

Фотожаба снабдила мой портрет чужим телом. Причем, сначала она где-то добыла мое лицо. С телом ей было проще. Голых тел много.

Чтобы успокоиться, я села на кровать, укрылась простыней как палаткой, но отгородиться от мира не получалось. Выбралась и снова рассмотрела листовку.

Сделано топорно, но ведь приглядываться никто не будет. Сиськи будут рассматривать. И мою рожу.

Потрогав свои сиськи я решила, что на фото не мой размер. Меня явно преувеличили.

Интересно, а как бы моя мама отреагировала на свое изображение в позе огорченной собаки? Наверное, сначала бы тоже потрогала сиськи, а потом бы переехала в другой город.

Уже не раннее утро, сколько людей успело увидеть листовку и посмеяться? Половина соседей – точно. А сколько этих листовок висит по нашему району? Пять? Десять? Сто? Может, они по всему городу наклеены? И как я теперь выйду из дома? Я же с ума сойду от первого насмешливого взгляда. От едкого смеха за спиной. Мысль о переезде в другой город окрыляла, но была невыполнимой.

Панк вернулся. В руках бумажный ком из листовок, который полетел в мусорное ведро. Мне тут же захотелось их сжечь. В ванной.

– Не получится. Только изгадим все нафиг, – серьезно возразил Панк и спросил, – Ты не завтракала? Пошли, я тебя угощать буду. А макулатуру потом спалим. Я знаю тут одно очень подходящее место. Пошли уже…

– Нет! – получился почти визг.

– Тихо, тихо девочка. Все хорошо. Ничего страшного не случилось. У тебя панамка есть? Ну, шляпа от солнца? И очки черные? Щас тебя нарядим. До неузнаваемости. Сама опупеешь, когда в зеркало поглядишься. Я – великий спец по маскировке. Не веришь? Дай мне парик, накладные брови и кучу шмотья – я даже из черта ангела сделаю.

– Пила.

– Что? – Панк сбился с мысли.

– Тебе понадобится пила.

– Зачем? Как я тебе переодену при помощи пилы?

– Чтоб сделать из черта ангела – надо отпилить ему рога, копыта и хвост. И гвозди нужны. Ты ими крылья прибивать будешь, – пояснила я.

– Бредятина полная. Тьфу, ты меня с этими коровьими делами совсем запутала. В общем, сейчас я тебя преображу – и, топ-топ – пойдем в кафе. Сядем у окошка. Нет, лучше в уголке сядем. И ты выберешь себе все самое вкусное, да?

Помотав головой, я приложила руки к лицу и заплакала. Вытирая слезы зажатым в руке листком бумаги.

– Ладно. Карнавал отменяется. Я схожу в магазин, принесу тебе покушать. Ты отдай мне эту гадость.

Он порвал листок на мелкие клочки. И повторив про покушать, велел запереться и ждать его возвращения.

– Три звонка. Чтоб ты сразу поняла, кто пришел. Вот так. Два длинных, один короткий. Ага?

Я думала. Так старательно, что даже плакать расхотелось. Мне казалось, что хуже, чем сейчас, быть не может. Потом решила, что у меня уже были ситуации, в которых я думала точно так же. Даже писала в тетрадках тайный шифр «ЯБНМ» – «Я больше не могу». Достала из мусорного ведра смятый листок, расправила его как ценную улику.

Опершись локтями об раковину на кухне, курила и погружалась в приступ мазохизма.

Странно, что автор не додумался напечатать мой телефон. Или адрес. Или имя. Почему он этого не сделал? Зачем он вообще все это сделал? Ни у кого нет причин ненавидеть меня настолько сильно. Это же месть. Понять бы за что? Словно я действительно заразила его и он теперь хочет предупредить всех. Об опасности. То есть обо мне.

Порвав листовку на клочки, я все-таки сожгла ее прямо в раковине. Панк был прав – теперь придется отмывать копоть.

Меня все угнетало. Я чувствовала себя как крыса в капкане. Хотелось вырваться на свободу. Просто подышать другим воздухом.

Отчаявшись, я пренебрегла советом Панка, вышла из квартиры и, озираясь как вор, полезла на крышу. Не бросаться с нее, нет. Нет на свете таких причин, чтобы погубить свою бессмертную душу и поломать тело. Мне дорого и то и другое, а особенно ум, которым я думаю. А думается мне лучше всего над городом. Мне крыша много умных мыслей подарила. За что была одарена рисунком. Я на кирпичной трубе самолично нарисовала лицо. Задумывалось оно как лицо ангела, а получилось что-то хищное с пронзительным взглядом. Это от неопытности. Вблизи оно доброе, а если с земли глядеть – паскудноватое. Зато взгляд осмысленный. Сейчас многие на трубах рисуют. И не на трубах тоже. И даже есть гуманные способы самовыражения. Рисуешь себе дома на бумаге все, что вздумается, а потом приклеиваешь клеем для обоев на стену дома. Или в подворотне. Я очень люблю находить такие послания. И их все больше с каждым годом становится.

Труба была на месте. Потрогав ангела по щеке, я обозрела крышу. А там Черная графиня уже сидела. Юбку свою гипюровую задрала, ноги совсем старенькие, как у игуаны, морщины солнцу подставила – явно загорает, пятна пигментные выращивает. Как жаль, что я фотик с собой не прихватила – фотка бы суперная получилась. Пожилая дама на фоне ослепительно синего неба.

Если честно, я высоты немного опасаюсь. Поэтому передвигаюсь по ней осторожно. У меня, наверное, проблемы с эквибриоцепцией. Это так чувство равновесия называется. Я долго название запоминала. А еще дольше пыталась понять, как эта фигня связана с жидкостью в полостях моего внутреннего уха. Мне всегда казалось, что никакой жидкости в ушах у меня нет.

Чтоб на крышу выбраться, нужно на четвереньки встать и первый шаг едва не поджарил мне руки. Каждое движение извлекало из кровельной жести раскаты грома.

Еще утро, а крыша уже как сковородка раскаленная. И как Графиня себе задницу не поджарила? Ах, вот оно что! Она коврик с собой приволокла рукотворный. Синий с желтым. Из старых тряпок вывязанный. Боты свои шнурками связала и на коньке крыши расположила по обоим скатам. Что б они вниз не скатились кому-нибудь по башке. Пикник под открытым небом. Вон и бутылка с водой. Только еды нет.

– Вы что такое делаете? – понимая глупость вопроса, поинтересовалась я.

Графиня не слышала. Сидела как мертвая. Как статуя на носу корабля. Как горгулья на водостоке. Пока я до нее не дотронулась – она меня не замечала. Пришлось повторить вопрос, а она только ресницами хлопает, понять ничего не может. А потом как заорет:

– А? Не слышу!

Он неожиданности я едва с крыши не свистнулась. Потом уселась рядом. Мои загорелые ноги рядом с ногами Графини выглядели как кукольные.

– А? – новый вопль чуть не порвал мне барабанные перепонки.

Закладывая крутой вираж, удрали голуби со всех окрестных чердаков. Собрались в стаю и веером ушли к более безопасному насесту.

С горем пополам удалось выяснить, что Графиня уже лет сто слуховым аппаратом пользуется, прикрывая его разнообразными способами, а сегодня она его забыла дома.

– У меня отит! В детстве! Был! Мне вот тут! Дырку доктор продолбил! Чтоб гной вытек! Надеюсь! На вашу! Деликатность!

Вместо обещанной дырки за ухом был круглый шрам. Как от пулевого ранения. Графиня его снова синеватыми волосами прикрыла.

Мне тоже пришлось в ответ орать. Но мне-то понятно зачем. А вот почему она орала – неясно. Так и вопили мы как две чайки.

– Я! Деточка! Подумала и решила! Сама! Выбрать! Место смерти! Место смерти изменить нельзя! Я тут! Хочу умереть! Но еще! Хочу выглядеть! Эстетично!

Тут она умолкла, выравнивая дыхание.

– Вот и совмещаю! Полезное с полезным! Загораю! И жду смерти. Ты видела лица покойников? Они белые! Их раскрашивают! Как пасхальные яйца! А я загорелая буду. Красивая.

Последние слова она вдруг произнесла вполне нормальным, даже тихим голосом. Словно извиняясь.

– Осторожно! Не упадите!

Ну ее, Графиню эту. Все испортила, зараза. Какие тут размышления? Какой тут успокоенный ум? Помирать она собралась. Как же! Орет как наша физручка. С такими легкими она нас всех переживет. Как и наша крыша, если ее не обновят. Старые крыши они долговечнее новых. Вон на соседних домах жесть как сверкает, так и течет. Да и зимой сосульки на новых были как сопли мамонта.

Чертыхаясь, я спустилась через чердак на лестницу и столкнулась с Панком, который особенным образом трезвонил в дверь и уже собрался ее выламывать. Ударяя в нее плечом, а потом дергая за ручку.

– Ты дура, да? Тебе что велено было делать?

– Да что ж вы все на меня орете!

– На тебя не орать, тебя прибить надо!

Он затолкал меня в квартиру, схватил за шею, не больно, даже смешно, и погнал на кухню.

Где на столе, на моей любимой яркой клеенчатой скатерти, лежала черная однозначно дохлая кошка.

– А вот про окно я забыл, – Панк уронил пакет с едой на пол и полез закрывать окно.

– Я его всегда утром открываю. Чтоб проветривать. В другие воздух не хочет проходить. Такая вот циркуляция, – оправдывалась я, рассматривая кошку.

Кошка была некрасивая. С оскаленными зубами. Словно она рычала на своего убийцу перед смертью. И еще она была какая-то плоская.

– Пошли к Вовану. Угостим его вкусненьким. Заодно кошака выкинем. Пакет дай, а то так ее стремно нести. Народ не поймет юмора, – как ни в чем не бывало, предложил Панк.

Я не стала смотреть как он упокаивал кошку. Приятно было то, что руки он мыл долго.

Тут я снова вспомнила про листовки и начала сопротивляться, когда Панк выталкивал меня из квартиры.

– Прекрати! Не то я тебе кошку на память оставлю!

Двор был пуст. Даже Маркел смылся. Я шла как на плаху, боясь смотреть на окна. Я даже не сомневалась, что на меня оттуда все глядят как на порочную заразную преступницу. И у каждого в руках по листовке. А еще у них есть письма, в которых написано, что я – блядь и у меня СПИД.

– Готовьтесь! – прокричал Гриша из форточки.

Я чуть обратно домой не убежала.

– Готовьтесь, скоро воду отключат. На три часа, – уточнил Гриша.

– Вот придурок, – тихо выругалась я, хотя так не думала.

Избавившись от пакета, Панк пробормотал «У кошки – восемь жизней за спиной, последняя – девятая – в помойке».

У Вовы мне стало спокойнее. Наверное, так чувствовали себя крестьяне, удравшие от врагов в крепость феодала.

– Беззащитная. Уязвимая. Дошедшая до дурки от страха, – подытожил Вова, выслушав обстоятельный рассказ Панка.

– Ничего она не трусливая. Помнишь, как я с ней познакомился? Мы тогда еще про Россию думали.

По виду Панка я сразу поняла, он будет сейчас нести всякую фигню, лишь бы отвлечь меня от листовок и дохлой кошки. Так оно и оказалось.

– Я хорошо тот разговор помню. Она тогда власть глистами обозвала, и про корову, у которой вымя оторвали, но доить не перестали – тоже понравилось. А я представляю нашу родину исключительно в виде юной женщины, – Панк стыдливо скрылся за занавеской и закопошился там как моль-переросток, – А правительство в виде двух. Нет! Трех мужиков, которые ее, нашу родину, трахают. А в это время, их приспешники, вырывают зубами из ее юного упругого тела, куски мяса. И кровь течет по их мордам.

Панк выглянул с другого края занавески и громко чихнул, издав почти собачий лай с примесью отчаянного вопля апачей. Он всегда так многогласно чихает. Даже голуби с крыши валятся, если дремали.

– Как-то порнографически ты нашу родину изобразил, – засомневался Вова, – Групповой секс с каннибализмом в придачу. Хотя в этом что-то есть. Пока одни удовольствие получают, другие ее до скелета обгладывают.

Вовино воображение рисовало красочные картинки. Никакого отношения не имеющие к родине и правительству.

– Молодое сочное тело, в которое вонзаются зубы… ну, в общем, как-то так, – посмотрев на меня, закруглился Панк.

– Про глистов тоже было ничего. Еще лучше про молоко из оторванного вымени.

– Не нравится – сам придумывай! – если Панк решил психануть, его уже не остановишь, – Вот я расскажу Николаю Копейкину, он вмиг картину нарисует! Он мне еще спасибо скажет. Он мне даже нальет. А ты – иди ты со своими глистами! И вымя свое тоже себе оставь! Копейкин глистатую корову с оторванным выменем ни за что писать не станет! Он – гений! Ты видел его шедевр – «Мать – это святое»?

Кто такой Копейкин я знать не могла и, скорее всего, никогда не узнаю. Но возможность нарисовать картину, придуманную Панком, меня поразила.

Вова вовлекся в дебаты и на пару минут совсем забыл обо мне.

– Ты тут мне совсем мозг запудрил. А самое страшное знаешь что? Что они хотят, чтоб мы думали как они, мечтали стать такими как они, чтоб мы из кожи вон лезли, чтоб на них стать похожими.

– Я тоже – гений! – вдруг заявил Панк и загрустил.

– Ты – пустое место, – вдруг окрысился Вова.

– Фигня, природа не терпит пустоты, – беззаботно ответил Панк.

– В твоем случае потерпела. И вообще – если ты гений, значит пиво тебе не нужно. Гений – это дух, – Вова открыл пакет и в ужасе отшатнулся. – Ты, бздюк немерянный, ты что в дом принес, падла?

От Вовиной ярости даже воздух стал звонким.

– Эээ, кажется, я пакеты перепутал. Щас поменяю. Я мигом.

Намылив руки, Вова долго отмывал их с непонятной злобой. Словно отпечатки пальцев хотел стереть.

– Совсем сдурели. Дохлятину в дом принесли.

– Зато без ярко-зеленого табурета, – хихикнула я.

– Причем здесь табурет? – психанул Вова, напрочь забыв про признаки отравления крысиным ядом.

– Ну, ее же сначала отравили. Наверное.

– Это вряд ли. Насколько я понял, ей шею свернули. Хотя это весьма проблематичное мероприятие. Кошки верткие.

Я не стала выяснять, откуда у Вовы такое познание в отношении умерщвления кошек.

– Ну и народ тут живет! – радостно сообщил Панк, – Еду не сперли. А кошку я поглубже закопал. Никто не отроет.

На пол упал шуршащий пакет с едой.

– И ты думаешь, что теперь это можно есть? – Вова воззрился на него как на мусор.

– С каких это пор ты стал такой брезгливый? Не узнаю тебя, брат. Еда нетронутая. Она, можно сказать, только что из кафешки за углом. Свежачок, в отличие от кошки. А кафешка вполне цивильная. Там такие девочки работают – богини.

Я знала, про какое кафе он говорит. Сама туда захожу. Изредка. Там дорого очень. Интересно, откуда у Панка деньги?

– Иди, мойся, помоечник, – высказался Вова и полез в пакет.

– Зачем?

– Так надо.

– Тебе надо, ты и так, – невразумительно ответил Панк.

В пакете оказались те самые слоеные булочки с фруктами и корицей, которые я так люблю! И еще там были такие – с белой помадкой, похожие на кренделя. Ммм, как они мне нравятся!

Все невзгоды ушли на второй план. На некоторое время. Потом позвонил Дэн.

– Привет. У меня вопрос. На кого твоя квартира записана? Я тут подумал – все дело в ней. Ты подумай хорошенько и с юристом посоветуйся. У меня все хорошо. Пока! – он высказался со скоростью пулемета и отключился.

Рассказав Вове и Панку про предположение Дэна, я начала вспоминать. Вроде бы квартира сначала была бабушкина и деда. Точнее – сначала дедушкина и его родителей. Потом – общая. А вот потом мама меня куда-то водила за руку, мы подолгу томились в злобных очередях и я подписывала какие-то бумаги. Это дело называлось приватизация. Но я особо не вникала. Мне все эти ходынские митинги казались полным надувательством и идиотизмом.

– Наверное, на меня, – я почти была уверена в своей правоте.

Однако никак не могла вспомнить, куда делась папка со всей этой бумажной лабудой. Я ведь только коммунальные счета в лицо знаю. Про остальное как-то не думала.

– Если она твоя, то жди гостей. Не сразу, конечно, но они объявятся. С заманчивым предложением, – усмехнулся Вова.

Он снова устроился у окна и курил как шаман во время общения с духами предков. Я встала рядом, проверить – видно ли отсюда Графиню. И, правда – вон ее силуэт на фоне синего неба. Панк воспользовался случаем и еще раз рассказал Вове про листовки и про кошку, а потом решил нам почитать. Я, чтоб зря уши не мучить, взяла тряпку и начала воевать с пылью.

– Севастополь. Великий город, российский напрочь, чтобы не трендели наши враги. Ежедневное срочно-мальпостное сообщение с Ялтой через Балаклаву и Байдары. Так и написано – сообщение поддерживается мальпостами и автомобилями. Дальше – тарифы извозчиков, чтоб не обжулили. Есть трамвай! И тут еще про яличников есть – к любому военному судну довезут. На паровых катерах дешевле, но не к кораблям, а к какому-то Инкерману и еще куда-то. Тут еще про экскурсии на линейках пишут… Итак, что есть Севастополь? Правильно – военно-морской порт, в тяжелую для России годину, на протяжении долгих одиннадцати месяцев сумевшего защитить Россию от натиска всей Европы. Что нашел враг, захвативший город? Груды развалин, под которыми наши вечное упокоение свыше ста двадцати пяти тысяч беззаветных, отважных защитников отечества. Вот блин, прикинь, если бы я жил в то славное время…

За это стоит выпить. Но нечего. Вован, а как насчет пива?

– Нормально. Его вчера еще кто-то вылакал. Не знаешь кто?

– Ну, так я схожу по-быстрому. Вы тут без меня не скучайте.

Вова не то медитировал. Не то дремал. И, воспользовавшись случаем, я подумала, что по какой-то странной причине убираться в чужом доме мне нравится гораздо больше, чем в своем. Хотя меня даже не хвалят за старательность. Продолжая борьбу с пылью, добралась до бюста Ленина. Вытерла его. Потом тумбочку. Но по краям, у самого основания вождя, никак не получалось навести блеск. Тогда я аккуратно приподняла Ленина, прижала его к себе, и, боясь уронить, провела рукой под бюстом.

Рука нащупала небольшой предмет, который я тут же вытащила. Одной рукой Ленина придерживаю, а в другой – ключ. Небольшой такой. Плоский. Светлого металла. Обычный ключ в необычном тайнике.

Вове про свое открытие я говорить не решилась. Он заругается. А потом ключ перепрячет. А у меня на него свои планы. Не на Вову, конечно, на ключ. Но планы имеются. Не совсем честные, но я же воровать ничего не стану. Просто посмотрю и все. Не зря же он дверь запер. Но не от меня же? Я тут совсем недавно. Значит – от говнарей прежних. Оставалось придумать, как бесшумно открыть дверь при Вове.

Ленин улыбался коварно, словно догадывался о моих нечестных помыслах, но выдать меня он никак не мог. Погрозив ему кулаком, я пошла вытирать пыль на книжной полке. Пыли полка нравилась и это было сразу видно. Наверное, философы, история древнего Рима, поэты эпохи Возрождения, мемуары о Второй мировой притягивают к себе тлен.

Поразмыслив, я вернула ключ на прежнее место. До лучших времен.

Панк явился невеселым, скорее – злым. Выгрузил авоську с пивом и долго шептался с Вовой. Я смогла расслышать «еще три штуки содрал». Даже заподозрила неладное. Может, он шантажирует кого-то? Или у него самого три штуки отобрали? Но когда я вошла в комнату, они тут же умолкли и состроили совершенно дебильные беззаботные рожи как у открыточных котяток. Значит, шушукались на мой счет. И тут меня словно кипятком ошпарили. Три штуки содрал – это про листовки!

До вечера сидеть у Вовы мне расхотелось. Неприятно находиться среди людей, которые знают про тебя больше, чем говорят. Такое ощущение, будто у меня смертельная болезнь и все думают – она не понимает, что скоро помирать, так не будем ее расстраивать. Будем жалеть ее молча, запоминая, как она страдала. И – как хорошо, что эта гадость случилась не с нами. Вот черт! А если бы такие листовки смастерили с фото Вовы или Панка – они бы просто посмеялись и все дела. Я тут же у них спросила об этом. И поняла – ни фига бы они не смеялись.

– По мне, это не повод для веселья. Это – оскорбление. Это – клевета. Это – подлость и марание честного имени. И за такие дела надо наказывать как следует, – туманно пояснил Панк.

До меня медленно начало доходить, что листовки разделили жизнь как барьер. И потом я стану вспоминать «а, это было до листовок». Но лучше бы вспоминалось «а, это было до встречи с Панком».

Чуть что стряслось – мир делится на «я» и «они». На «до» и «после». Одиночество, как не крути. Потому что мне и посочувствовать толком никто не сможет, вряд ли еще с кем-то случалась именно такая пакость. Ну да, можно срочно найти умирающего без рук и ног, который нашел утешение и весь такой мужественный стойко выдерживает невзгоды, улыбаясь приходящим священникам и медсестрам. Конечно, ему хуже, чем мне. И если выбирать – я предпочту оставаться целой. В городе, завешанном листовками с моим изображением. Но без листовок мне было бы лучше. Бабушка говорила «каждому дают тот крест, который ему по силам». Получается, у меня сил хватает только на спокойную счастливую жизнь.

Тут я немного повеселела. Потому что школу вспомнила. Там мне офигенно тяжелый крест достался и я умудрилась его дотащить до аттестата. Но там я хоть знала, за что страдаю. А тут совершенная глобальная несправедливость получается.

Лучше бы на велике покататься. Проветриться хоть немного. Но для этого нужно несколько раз пересечь двор. Этого я не вынесу.

– Я покататься хочу. Но…

– Никаких «но». Если будешь прятаться – только хуже будет. А я пока за квартирой твоей понаблюдаю. Это даже хорошо, что ты уедешь и все будут об этом знать. Злодей ведь не удержится и припрется пакостить. А я тут как тут, – обрадовано решил Панк.

Он мне не очень нравился, когда пива выпьет. У него рот некрасивый делался, мокрый такой и красный. Но пока до состояния «меня развезло» он не дошел. И вообще, в последнее время ни Панк, ни Вова пивом не укушивались, став почти трезвенниками.

Панк проводил меня в путь и еще раз пообещал караулить злодея.

– Будь внимательнее – под машину не попади, – попросил он на прощанье.

Велик вел себя капризно. Пинался педалями и выдергивал руль и рук.

Прогулка не принесла должного удовольствия. Воздух пах выхлопными газами и горячим асфальтом. Мне вдруг стало неприятно окружение домов, машин и людей. Хотелось простора и леса на горизонте. Я тупо крутила педали, напоминая самой себе крысу в лабиринте. По Невскому гнала как псих, стараясь успеть на зеленый светофор. На перекрестке с Садовой попала на желтый, машины ревели двигателями, готовясь сорваться с места, как вдруг по асфальту скользнула тень. Маленькая шустрая цветная машинка промчалась как ракета, едва не шаркнув по колесам моего велика. По-честному, у меня шок случился. Особенно, когда машины поехали.

– Радиоуправляемая, – голосом великого спеца, сообщил какой-то парень.

Я очень хотела ее догнать, чтоб рассмотреть, но она исчезла. Из-за огорчения, я чуть под беху на улетела, второй раз едва не врезалась в стайку японских мальчиков, которые фоткали Дом Книги. У них реакция была что надо – никто не грохнулся. Один из японцев был такой же рыжий как я. Поэтому мы поулыбались друг другу, он меня сфотографировал, сфотографировался вместе со мной и на этом мы расстались, не устраивая международного конфликта. Потом я подумала, что это были китайцы. Но все-равно было приятно вспоминать, как мне улыбались такие симпатичные ребята. Если бы они листовки видели, фиг бы радовались.

Можно было бы добраться до башни Пелля, но настроение было не то. Говорят, там теперь с такими как я неприветливо обращаются и цифры все стерли. Решила позвонить Панку.

– Я домой уже еду. Ничего плохого не случилось? – спросила я у него, застряв в толчее на подходе у Садовой площади.

– Все тихо. Враги не пришли. Прикинь, Вова борщ сварил. Я тебя встречу.

Я ждала, когда появится просвет между машинами, занявшими всю проезжую часть. Даже в переулок свернуть не получалось – слева машины, справа – плотная толпа пешеходов. Слезла с велика и провела его к поребрику. Постепенно протолкалась до дома с девушками. Того, что рядом с магазином свадебных нарядов.

Люди меня ругали по-всякому. Только каменные девушки на здании смотрели приветливо и доброжелательно. Мне они с детства нравились. Хотя я про них совсем ничего не знала. Как-то прочитала в нете, что дом был перестроен в тысяча девятьсот третьем, архитектор – Люцедарский. Классная фамилия, я бы от такой не отказалась.

Гипсовые горельефы бюстов девушек в стиле модерн, причем неизвестному автору позировали несколько разных моделей. Мой дед называл этот дом – Сытинским, а бабушка – Жорж Борман. Мои друзья – дом с девушками. И все мы были уверены, что в них что-то мистическое есть. Хотя они слишком красивые, но при разном освещении, то беззаботные, то грустные, то вообще неземные. Иногда мне кажется, что им помутили разум и заковали в облицовку дома. Они не знают, что с ними происходит и продолжают думать, что живы, возможно, им снится сон. Но о существовании друг друга они точно не в курсе.

А когда глупые дети пририсовывают им глаза, то лица девушек становятся страшными и мертвыми.

– Где тебя носит! Борщ стынет! – проорал Панк и отключил телефон.

Мне вдруг очень захотелось этого самого борща. Со сметаной. И чтоб с черным хлебом, на котором масло сливочное. Ну да, так получилось, что к Вове я приходила пожрать. Раз дома не получалось – приходилось угощаться у старого холостяка. Под неизменное чтение допотопной литературы.

– Давай, помогу, – Панк докатил велик до моей квартиры. В двери которой торчала сложенная бумажка.

Конечно, я решила, что это очередная листовка.

– Не может этого быть! Я глаз со двора не спускал. Никого чужого не было!

– Это записка от папы, – успокоившись, сообщила я и прочитала, – Был у тебя, звонил, почему не берешь трубку? Волнуюсь. Папа.

– Ты что на звонки не отвечаешь, зараза?

– Он не про мобильник пишет. Про обычный городской телефон. У него нет номера моей мобилки.

– Ну, так перезвони ему. Стоп. Погоди. Что-то тут не так, – Панк затащил велик в комнату, сел на мою не застеленную кровать и задумался.

Потом он начал медленно бродить по квартире, рассматривая ее как придирчивый покупатель. Я ходила следом, пытаясь понять, что он выискивает. И радовалась, что у меня ничего нескромного не валяется на виду.

От Панка пахло не пивом, а чем-то приятным и явно парфюмерным. Но не женским. Легкий намек на бритье или дезик. Я в мужских запахах профан. Дэн быстро бы определил и фирму и цену.

– А это что? – внезапно затормозив, спросил Панк.

– Дверь. В ванную. У нас ведь когда-то ее не было. Дед сам отгородил кусок коридора и теперь она есть. А до этого они в баню ходили. Но теперь ее нет.

Панк прошел еще два шага, попал в темный закуток и уставился на мои куртки, которые отдыхали на вешалке до осени и зимы. Поразмыслив немного, он принялся ворошить их руками. Обнимал и тискал. Потом началось совсем непонятное. Он срывал куртки и кидал их мне. Но удержать столько одежды у меня не получалось и она повалилась на пол.

– Это что? Я и сам понимаю – еще одна дверь. Но куда она ведет?

– Никуда. Она заколочена. Понимаешь, когда-то этот коридор вел на черную лестницу. А потом, когда ванную комнату сделали, его закрыли насовсем. От этого угла никакого проку. Это я придумала тут одежду вешать, – гордо заявила я.

– Ни фига она не заколочена. Она просто заперта. Так, с. Ну ка принеси нож. Любой.

Сбросив оставшиеся куртки на пол, я принесла Панку обычный столовый нож.

– Тут вот, какая фигота вырисовывается, – вещал Панк, – Я ведь сразу подумал, не мог этот злодей стоять посреди двора и метать в окно трупным кошаком. Не факт, что с первого раза попадешь. А соседи могут и увидеть. И ментов вызвать за прицельную стрельбу трупами. Значит, этот злодей либо невидимка, либо прошел в твой дом другим путем. И теперь я знаю – каким.

Усилиями Панка дверь распахнулась. Перед нами была обычная, только очень темная лестница. В такую лестницу хочется закричать, чтоб послушать эхо. И услышать вместо эха ругань соседей.

– Я была уверена, что тут заколочено, – машинально повторила я.

– Следы ведут вниз. Я пошел. А ты тут стой.

Новость была такой невероятной, что я послушалась. Растерянность пришибла так, что желания сделать хоть шаг не возникало. Но и обратно в квартиру заходить не хотелось. Я с облегчением вздохнула, услышав торопливые шаги Панка.

– Прикинь, в соседний двор ведет. Там, снизу, заперто было, но мои умелые руки и твой нож, в общем, я теперь точно знаю – злыдень у тебя бывает когда захочет. И вот что я тебе скажу – поразительная беспечность. У всех остальных двери кирпичами замурованы. Только твоя и осталась как прежде. Я вот что думаю, позвони ка ты папашке своему. И ничего не рассказывай. Постарайся понять, какого рожна ему от тебя надо.

Папа вместо привычного «денег лишних нет», сердито отчитал меня.

– Ладно. Понимаю. Молодость, каникулы. Мать в отпуске. Свобода. Рассказывай, как дела.

– Нормально.

Панк прикладывал палец ко рту, приказывая не болтать лишнего.

– Нормально это как? Я же волнуюсь. Ты совсем одна. Район неспокойный. Соседи – алкаши и быдло. Мне не нравится, что ты совсем без присмотра.

– Папа. Я же сказала – все нормально. Я сыта, здорова…

– Сыта? Чем? – почти выкрикнул папа, словно хотел сказать что-то важное, но вдруг осекся.

Разговор принимал странный, неприятный оборот. Я чувствовала, что папа говорит неискренне, не так как всегда, хотя мы давно не общались, но меня не обманешь.

– Ты должна всегда помнить, ты – моя дочь, и я всегда приду к тебе на помощь. И моя жена к тебе тоже прекрасно относится. Ты должна приехать к нам в гости.

Тут у меня откровенно отвисла челюсть. Ага. Так я и поверила! Его жена, должно быть, слетела с катушек, раз внезапно решила ко мне прекрасно отнестись. Последнее, что я от нее слышала – «Этой малолетке квартиру? Не жирно ли будет?». Ну, точно! Это было, когда мы с мамой занимались оформлением бумажек, и тогда какого-то лешего папа с супругой приперлись. Или от них тоже что-то требовалось подписать? Вот память моя дырявая. Мне тогда так не хотелось даже пытаться вникнуть в суть проблемы.

– Не хотел говорить, но я пообщался с твоими соседями, и то, что они сказали, мне не понравилось. Ты с гопниками связалась? А что за плакаты с тобой в голом виде? В общем, может, тебе стоит переехать в мою квартиру? А я к тебе временно переберусь. У нас и район получше, и зелени много, есть где на велосипеде покататься.

– Папа, нафиг мне твое Колпино триста лет обосралось, – не выдержала я. – Если у вас так хорошо, зачем тебе наш вонючий город?

– Ты не отказывайся так сразу, подумай.

Сославшись на дела, я распрощалась и положила трубку.

– Ясен перец – он. Но мы будем умнее. Мы его выведем на чистую воду! – глаза Панка горели гончим азартом.

Впечатление подпортило бурчание в моем оголодавшем животе. Который возмущался отсутствием борща.

Явление первое.

Звонок в дверь. Незнакомое лицо с растянутой психопатической улыбкой. Которая ему кажется искренней и неотразимой. В правой руке – бутылка шампанского. Левая сжимает открытую банку энергетика.

Улыбка становится узнавающей. Так улыбаются случайному попутчику поезда при встрече через неделю. Мое лицо кажется тем самым, что надо.

– Бесплатно? – уточняет любитель яги.

– Сам пей, – попытка запереть дверь прищемила кроссовок.

Теперь улыбка искривилась.

– Ты что? Сама рекламы себе понаделала… Или ты из этих?

Заискивающая улыбка явно означает – неужели мне несказанно повезло?

– Ногу убери! – угрожающего тона не получилось.

– А что? Садо-мазо. Я понимаю. Сам увлекаюсь. А, правда, что втроем тоже можно? Я могу другу позвонить.

– Ты – мазохист?

Это бы все объяснило. После ответа «да», я бы выломала его ногу с моего порога.

– Нет! – теперь понятно, что именно напоминает мне его лицо.

Тыкву. Тыкву, прорезанную для Хеллуина. Вместо свечки – сияние плохо скрытой надежды потрахаться на халяву. Не везет парню – ясное дело. Даже странно – почему? Высокий, не урод, руки-ноги на месте. Какой червяк выгрыз ту составляющую, без которой нет шансов понравиться девушке?

– У меня есть твой адрес, – уже понимая, что произошла тотальная ошибка, говорит он, доставая из кармана шортов листовку.

– Дай посмотреть? – оказывается, можно одновременно забрать бумажку и запереть дверь.

Он сам виноват.

Еще больше виноват тот, что написал под фотожабенной картинкой мой адрес и приглашение заняться разнообразным сексом. Но в одном не соврали. Я теперь действительно – без комплексов. Зачем они мне? Рудименты.

Зато в эту ночь призраки порадовали меня, написав первое угаданное мной слово. Простенько и глупо, а главное – безобидно совсем, даже перевод искать не стала – я и так знаю, что означает это слово – mors. Морс он и в Африке морс. Дело ясное – никакого смысла в их надписях нет. Просто балуются от нечего делать.

– Опаньки. Нереклама.

Нереклама. Ей богу, так и написано. В одно слитное слово. А что нам тут нерекламируют? Ничем не заменимые по прочности кальсоны из Твист. Первой доброты. В специальном магазине белья Ю. Готлиб. На Владимирском дом два угол НевскАго проспекта. Предлагаемые кальсоны другими магазинами дешевле не есть Твист, а только желание поразить дешевизною вводя покупателей в заблуждение.

Народ, это ведь шедевр! Торговля за сто лет ни фига не изменилась. Некто не спит ночами, изобретает твиста, чтоб яйки у мужиков в мороз не зябли, выставляет твиста на продажу и – о чудо! – назавтра весь рынок завален эрзац-твистом. Небось, и мульки были одинаковые. В общем, сплошной адидасер.

Нереклама номер два. Настоящие джутовые носки и чулки без шва. Ну, кто б сомневался – снова от господина Готлиба и снова предупреждение – другие продавцы могут обжулить и втереть покупателю вместо настоящих джутовых носков какую-то некачественную дребедень.

А тут что продают? Косметические спермацетовые личные утиральники. Для нежности и мягкости лица, наилучших запахов: опопонакс… Вова, ты не желаешь благоухать опопонаксом? А как насчет динора букет? Всего-то за большой кусок по двадцать пять копеек.

Тут на Панка напало недоумение. Он не мог понять, как личный утиральник может продаваться в виде большого куска. Но недоразумение быстро разрешилось – оказывается, он не там читал. Про утиральники было написано ниже.

– Так это типа наших влажных салфеток! – обрадовался он. – Ну да, так и написано – очень удобно в дороге. Хотя нет. Тут указано, что утиральники – единственно верное средство для предупреждения загара. Лицо ими, что ли прикрывать? Не понимаю. И, вот чудеса – зимой те же утиральники спасают кожу от мороза. О боги! Слушайте дальше – это же полная фантастика – те же утиральники спасут вашу кожу от дурного воздуха в театрах, салонах. Ну и народ – как можно провонять театр или салон?

Глава 13. Глиняный кофе

Негодование Панка бурлило и вырывалось наружу. Он бесновался как бабуин при виде крокодила.

– Я его вычислил, я его и поймаю! Вот пес смердячий, решил ребенка запугать. У него какая жилплощадь? Однушка? Он инвалид? Нет? Работает? Мало получает? Не мало? Ипотеку получить не может? Да плевать на ипотеку. Мог бы сдавать однушку, доплачивать и жить в двушке. Так многие делают. Гнида казематная. Дирижабль неугомонный. Задрот. Червь нервозный.

Вова с легким беспокойством поглядывал на метания Панка, который на ходу придумывал ругательства, чтоб не использовать мат.

– И как ты его вычислишь?

– Подкараулю. Такие гниды по-тихому все делают. Как только поймет, что его разоблачили – вмиг сдристнет. Поверь мне. Я таких знаю.

Мало того, что я была расстроена, так еще теперь мне было непонятно – а вдруг папа ночью прокрадется и придушит меня подушкой? Хотя, ему это вроде как не выгодно.

– Эээ, я тут подумала. А доказательств у нас никаких нет.

– Есть. Одно. Я тебе уже говорил про кошку. Или ты решила, что она сама после смерти решила полежать в тебя на столе?

Итак, некто проник в квартиру и подбросил ее тебе. Ну ладно, не переживай, не будем ее вспоминать. Но записка! Это улика номер один! Как она очутилась на твоей двери? Я твоего папашу во дворе не видел!

– Фуфло. Ты привираешь. Ты же даже не знаешь, как он выглядит, – сурово возразил Вова.

Но Панка было не так-то просто сбить с курса.

– Но в ее парадную никто не входил! Никто! Бабы только. Даже Гриши, Нострадамуса вашего блаженного, и того не было.

– Мда. Летом в бабу мужика переодеть сложно. Но он мог эту самую бабу попросить сунуть записку в дверь.

Разочарованный Панк не нашелся что возразить. Мне даже жалко его стало.

– Попадос. И ни слова больше об этом. Мне нужно подумать, – провозгласил Вова и самоустранился из реальности.

Вова снова завис у окна. Курил. Изредка выпуская колечки дыма. Временами чесал небритый подбородок. Мне иногда казалось, что у него в руках одна и та же нескончаемая сигарета. Что время рядом с ним замирает. Что если попасть в эту квартиру лет через сто – он так и будет сидеть у окна и курить.

– Ну его. Пусть мыслит. Пошли на кухню. Ты будешь есть борщ, я – читать. Смотри, что у меня есть!

Меньше всего я ожидала увидеть в его руках кусок пупырчатого целлофана.

– Скажем стрессу – чмок.

– Чпок, – машинально поправила я, наливая тарелку наваристого, еще теплого борща.

Хлеб намазывался легко – масло подтаяло. Сметана возвышалась в тарелке как айсберг, ее даже размешивать было как-то неловко. Белое на алом. Панк ловко покрошил перья зеленого лука и ссыпал на айсберг и тот стал смахивать на Гренландию.

Подумав, Панк прибавил к луку мелко нарезанный укроп.

– Ты ведь не против укропа? И это правильно. Пусть иностранцы от него шугаются. Я даже знаю почему, но не скажу. А вот античные поэты про него вирши писали, римляне букеты из него делали для любимых.

Укроп был свежий и ароматный. Явно с рынка. Вова расстарался.

Я решила сосредоточиться на еде, а Панк сел прямо на пол у моих ног. Теперь я запросто могла потрогать его за прическу, которая как опахало гоняла воздух. Бритая часть головы выглядела беззащитной. Хаер заканчивался длинным хвостом, закрывающим часть позвоночника.

Пошуршав древней газетой, Панк потерся ухом об мою ногу и сообщил:

– Московские ведомости. Всего один номер, а жаль.

Мне не было жаль, но я промолчала, увлеченно поедая борщ и размышляя, как бы преодолеть возникший между нами барьер. Панк считает меня ребенком. Это факт. Я его считаю дураком, который считает меня ребенком. Кокетничать я не умею, да и вряд ли ему бы это понравилось. Может, взять да и сказать прямо – ты мне нравишься? От такой мысли я стала свекольного цвета и тихо радовалась, что Панк не видит моего лица.

Панк отверг раздел биржевых новостей, но обнаружил рубрику под названием Смесь и принялся радовать меня новостями.

– Налог на фотографию. Туристы серьезно обижены новой мерой предпринятой итальянским правительством. Хм. Всякий желающий снимать там должен заручиться позволением снять намеченный вид. Это хоть за какой год газета? А – восьмое апреля тыща девятьсот пятого. Ну ладно, простим Италию. Хотя нет, нужно дочитать. Итак, я наметил вид, испросил позволения его сфоткать и что дальше? А дальше – я должен заплатить за него пятьдесят сантимов с каждых десяти франков.

Усвоить прочитанное у Панка не получалось. Он, не дыша, смотрел в желтый газетный лист и размышлял.

– Они там все что, сдурели что ли? Кто захочет фоткать франки?

Он поразмышлял еще немного и его ум зашел за разум и никак не хотел возвращаться. Тогда Панк решил дочитать статью.

– Последнее условие равняется запрещению. Пипец. Только бы наши до этого не додумались.

– Наши? Не смеши меня. Если наши за фотки деньги драть начнут – кто к нам поедет?

– Вот этого я и боюсь. Мне туристы уж больно нравятся.

Следующая заметка не предвещала никаких итальянских сюрпризов.

– Фальсификация кофе. А не зря нас господин Готлиб предупреждал – жулье вокруг. Было есть и будет. Итак, Биртерелли пишет нам о подделке жженого кофе для увеличения его в весе, чрез прибавление воды с бурой. Ну, блин, совсем обурели кофе ядом бодяжить.

Тема кофе меня взволновала. Я кофе люблю. По-настоящему. Мне кофе с бурой пить не хочется. Но я ведь не знаю, какова она на вкус.

– А сейчас кофе еще смешнее подделывают. Мне Дэн рассказывал. Даже из пластмассы зерна делают. А в молотый кофе всякую ерунду кладут. Хорошо, если каштаны или желуди жаренные.

– Из чего они зерна делают? – переспросил Панк.

– Из пластмассы, крахмала, керамики, глины. Вроде бы я все назвала.

– Офигеть. Главное, чтобы они про буру не узнали. Хотя, моя маман как-то фирмучего кофе купила с запахом жженой резины. Не удивлюсь, если наши умельцы его из старых автомобильных покрышек намутили. Мир меняется, только люди не изменятся никогда.

Газета Панку прискучила, и он снова стал просвещать меня статьями из Путеводителя.

– Снова про Севастополь. Прикинь, какая интрига! Железная дорога сначала возродила город, а потом фигак, какая-то падла перевела торговый порт в Феодосию, а вслед за портом сдристнули и все торгаши, оставив город в полном запустении и нищете. Автор явно в полном восторге от Севастополя. Одни дифирамбы, так вот – город не стал унывать. И принял отдыхающих. Трамваи, бульвар, чистые улицы, шикарные магазины, раз город на холме – из окон прекрасные виды на море. Что у нас тут еще? Ах вот – севастопольскиЯ дамы по изяществу и умению носить костюм успешно конкурируют со столицей…

Он читал, я слушала вполуха, думая о папе. Может, не упираться рогом, отдать ему квартиру? У него семья, им тесно. А я где угодно приживусь. Наверное. От Колпино до Питера полчаса на электричке. Если они еще остались. Но там рядом Красный бор, где химию опасную хоронят прямо в котлованах. А в самом городе вообще ничего интересного нет. Просто уникальный городишко – ни одной толковой достопримечательности. Два забора с граффити. Да Ижорский завод, но мне он как мухе лампочка. Мы с Дэном не раз были в Колпино, по окраинам вволю покатались. Там птиц много. Но на самом интересном поле выросло кладбище, а рядом новые Кресты строят. Так что живности на поле скоро каюк. Даже интересно, а что станут делать чибисы, когда по весне прилетят? Не на могилках же им гнездиться?

Ну, перееду я в Колпино, а дальше что? Мотаться в общественном транспорте каждое утро в универ? Не меньше часа в одну сторону. Да и почему я должна сваливать из родной квартиры? Нечестно это. Мне мой район нравится. Я тут все знаю. Минус только один – листовки.

– Аквариум, – не унимался Панк, – Устроенный настолько эффектно и изящно, что по красоте и даже богатству спорит с наиболее известными в Европе аквариумами Берлина, Неаполя и др. В виде темнАго коридора. А по стенам картины морского дня и собственно – сами аквариумы. В которых дофигище всяких морских тварей. Ладно, я лучше про еду почитаю. Театральный ресторан, в котором можно иметь за пятьдесят коп обед из трех блюд, а также чебуреки и шашлыки.

Он явно хотел обед хоть из одного блюда и поэтому шумно сглотнул слюни. Глянул на кастрюлю с борщом, но передумал, достал из холодильника пиво и уставился на мою тарелку.

– Эй, поди сюда, что скажу, – проорал Вова и Панк вместе с бутылкой удалился.

Я попыталась вникнуть в текст Путеводителя, но мне достались странички про Крымскую войну. Пролистав ее, я наткнулась глазами на описание устричного завода. Даже не предполагала, что у нас есть свои устрицы, а тут пишут «сбыт устриц так велик, что завод не успевает удовлетворять всем требованиям». Дальше было про монастырь с криптами и развалины старой генуэзской башни. Я немного оживилась, но дальше началось про кладбища и про войну. Вернулся Панк, бесцеремонно отобрал Путеводитель и почти сразу удивился.

– Я и не знал, что Херсонес – по русским летописям Корсунь что на полуострове трахейском.

По-честному, я уверена, что это мало кому интересно, даже если там были найдены следы поселения каменного века палеолитической эпохи. Мне про быт интереснее слушать, чем про археологию. И тут Панк выдал перл про быт.

– А еще там есть французское кладбище. На котором растут даже уксусные деревья, а при входе в него стоит дом, в котором летом проживает севастопольский французский вице-консул господин Ге – он же смотритель кладбища. Вот это зашибись как круто!

А в Балаклаве местные жители разводят лечебные сорта винограда: шашлу, педро-хименес, сотерн, фиг знает что это такое. А еще у них есть бани, в которых моются мылом и килом. Блин, снова незнакомое слово.

Я вдруг решила, что мне самое время валить домой. И чем быстрее, чем лучше. Наверное, это из-за сытости. Так спасть захотелось – даже глаза сами закрываться начали. И плевать, если папа меня прикончит во сне. Его точно посадят. Ведь Вова и Панк не дадут папе уйти от ответственности.

– Правильно, отдыхай. Но я тебя провожу. А почему ты хлебушком тарелку не вытерла? На дне самое вкусное остается.

Снова пришлось пересекать двор. На этот раз с листовкой в руках. Она на Вовиной двери висела. И как только мы вошли в мою квартиру, во дворе раздался хлопок. Панк замер на секунду и метнулся к окну. Я даже не поняла, что он так разволновался.

– Не смотри! – но я уже стояла рядом.

Неподалеку от арки валялся Маркел, а силуэт незнакомого человека удирал. Взвизгнули шины.

– Это, вроде, девка была? Долговязая такая, – голос Панка не предвещал ничего хорошего, – Я уверен – девка. Дожили, бабы с оружием по городу запросто бегают.

– А что Маркел не встает? – как самая тупая дура, спросила я.

Панк помолчал с минуту. Он был как индеец – лицо окаменевшее, никаких эмоций. Только глаза нехорошие. Если бы рядом не было меня, он бы себя иначе повел. Я в этом уверена.

– Они его ударили? Газом прыснули? Панк, ты не молчи. Он что – умер?

– Умер. Так бывает. Так бывает, когда кому-то делать больше не хрен. Задолбали, догхантеры чертовы. Что за страна такая – мы даже сами себе жить мешаем.

Как выяснилось, выстрел наш народ умеет распознавать. Соседей во дворе собралось много. Наверное, все, кроме нас и Вовы. Галдели. Кричали и ругались. Вызвали милицию. Ругались на то, что милиция не приехала. Потом начали говорить тише и изредка оглядывались на мои окна. Кто-то громко заржал. Я отшатнулась и, пятясь, добралась до стенки. Лопатки прикоснулись к обоям и тут же захотелось сесть. А еще лучше – лечь на пол. Что я и сделала.

– Ты вроде спать хотела? Но не до такой же степени. Пошли, я тебя до кровати доведу.

Он лег рядом. И говорил какие-то успокаивающие, добрые слова добрым голосом. Так со мной мама разговаривала, когда я в детстве упала и здорово раскроила ногу об разбитую бутылку. Тут ведь дело не в смысле слов, а в интонации. И близости родного человека. Вмиг становишься как собака, для которой ласковый голос важнее всего. Маркел тоже понимал такое. И я понимаю. Дремота накатилась волной, но уснуть не получалось.

Панк сочувственно вздохнул, ушел и вернулся, сообщив, что прислонил к двери черного хода швабру, на которую нацепил ковшик. Входную дверь запер изнутри на засов.

– Останусь у тебя. Будем лежать рядышком. Я телек посмотрю. Ты не против?

Мне хотелось, чтоб он смотрел телек сколько угодно, лишь бы была возможность чувствовать его тепло.

И вдруг я поняла, что он смотрит на меня не с жалостью, а как-то иначе. Мне было знакомо это выражение, на меня так однажды смотрели. И я знала, что это означает.

– У тебя сейчас глаза, как у очевидца НЛО, – неловко пошутил Панк.

Конечно, я немедленно покраснела, даже уши горячими стали. Забралась под простыню, лежала, слушала приглушенный гомон двора, бормотанье телевизора, думала о Панке. Если бы не пиво, он мне бы гораздо больше чем нравился. Он хороший. В нем кроме пива ничего плохого нет.

Мне нужно спать, а я размечталась. А за стенами дома про меня судачили соседи. Теперь косыми взглядами не отделаешься. Того и гляди – откроют сезон охоты. Хотя – вряд ли. У нас народ, что старше сорока, такой инертный. Своя рубашка ближе к пузу и все прочие признаки эгоизма. Гадости говорить будут. Пакостить по мелочам. Но не более того. И обязательно найдется одна добрая душа, которая проигнорирует травлю. А другая душа, недобрая, будет при встречах меня сладко жалеть и сочувствовать, выведывая крупицы информации, которой можно поделиться с соседями. Изображая осведомленного знатока.

Панк смотрел телек. Новости. И машинально гладил меня по руке.

Интересно, а как можно показать ему, что он мне нравится? Ведь он взрослый совсем. Со взрослыми сложно. По прежнему опыту могу сказать, что они совершенно не умеют ухаживать. Или переигрывают, заваливая комплиментами. Или смотрят на тебя как на товар. Хотя, чаще всего они потеют и дышат смешно, как после стометровки. Панк не такой. И если я ему нравлюсь, он так и скажет.

Я подумала, что не знаю, как поступить, если Панк прямо сейчас перейдет к более решительным действиям. Это было бы бестактно и нечутко, учитывая ситуацию. Только что при нас убили Маркела. А еще я думала – ну как правильно случается этот самый первый раз? Наверное, взрослые заранее намекают на предстоящее событие. И как только понимают, что сговорились, по очереди бегут мыться. А пока один моется, второй сидит и думает «на кой черт мне все это надо!» и смывается по-тихому. Нет. Тот, который второй, шустро обыскивает вещи первого, пытаясь понять с кем связался. Или ищет чем открыть упаковку презиков. Блин, сколько суеты ради низменного удовольствия. Мама права, сначала лучше выйти замуж и тогда все трудности интимной жизни упростятся. Но с другой стороны, как быть, если одному хочется посидеть за компом, а второму – секса? Или – один устал как собака, а второй снова за тем же подбирается? И еще – а как быть, если один в туалете, а у второго болит живот? Вот черт, как тяжела жизнь!

Оставив мою руку, Панк перебрался до ноги и вовсе не для нежностей.

– Прекрати, щекотно же! – взвизгнула я, выдергивая пятку из его руки.

Вспомнив, как он на меня смотрел, правда всего несколько секунд, я передумала. Ничего он мне не скажет. Он так смутился, что теперь может специально делать вид, что я ему до лампочки. Ну и дурак он после этого!

Я так разозлилась, что начала придираться.

– Слушай, а почему ты не работаешь?

Панк моментально сменил веселое настроение на подозрительное.

– А что? Многие не работают, а некоторые якобы работают, в офисах, например, и тоже не парятся.

– Ты делать что ли ничего не умеешь? У тебя что, даже образования нет? – в этот момент я его презирала и даже слегка ненавидела. Вспомнив, что пока я долбалась с экзаменами и зачетами, он прохлаждался у Вовы, – Даже Вова работает!

– А кричать-то зачем? – уже испуганно и злобно огрызнулся Панк.

– Хочу и кричу, – мне самой стало непонятно, чего я так завелась.

– У меня есть образование, если тебе это так интересно, – он поскрипывал зубами от обиды и бешенства.

– И какое – четыре класса церковно-приходской школы? – это я от Вовы такое услышала.

– Конечно, – судя по всему, Панк не хотел со мной разговаривать.

– Нет, ты скажи – какое? – уперто настаивала я, понимая, что от таких вопросов разосраться навсегда проще простого.

И даже успела испугаться – а вдруг он не ответит, встанет и уйдет насовсем.

– Экономист я. И переводчиком могу работать, – каких же усилий ему потребовалось, чтобы говорить спокойно?

Не ушел. Не послал меня куда подальше. Облегчение тут же сменилось злостью. И даже стыдно стало – ну какого черта я на него напала? Почему я остановиться не могу?

– А почему не работаешь? – продолжение допроса на тех же повышенных тонах, голосом училки-истерички, которую понесло, а затормозить не умеет.

Панк посмотрел на меня долго и вдумчиво, сделал какой-то вывод и решил ответить.

– Не хочу. Работать ради денег смысла нет. Я и так проживу.

– А не ради денег?

– Это как?

Действительно – как? Ради удовольствия экономистом не работают. Да и переводчиком тоже.

– А что ты еще умеешь делать? – без особой надежды на интересный ответ, переспросила я.

Панк вдруг совершенно успокоился и было видно, что он перебирает в памяти все свои умения. Он довольно долго думал.

– Однажды, когда меня по городам и весям носило, я приблудился в монастырь. Почти заброшенный, но монахи там жили. И там еще один мужик жил, Иннокентий. А в монастыре как – не работаешь – не нужен. Вот я ему и помогал. Он меня много чему научил. Как с деревом работать, мебель даже делать научил. Грубую такую, лавки, столы…

– Я очень хочу лавку, – как можно ласковее призналась я, – Очень! Но не слишком большую. Жопы на три. Такую с виду не новую, рубленную, серую, будто ей сто лет, но гладкую, и чтоб без заноз!

– Да запросто. Но где я ее пилить-строгать буду?

– Вот! Если бы ты работал, смог бы накопить стартовый капитал, взять помещение в аренду и делать классную мебель в монастырском стиле. А пока можно и в соседней комнате мастерить, я только рада буду. Ты будешь трудиться, делать немыслимую красоту, а я буду вытирать пот с твоего усталого лба, подносить тебе морсу, и кричать «Пора обедать!».

Он меня выслушал, не перебивая. И я видела – ему нравится моя дурацкая идея.

– А еще мне просто необходим сундук. Даже два. Средний такой и поменьше. Я всегда хотела сундук, такой – обитый железными полосками и с замком.

– А что ты в него будешь класть? – искренне удивился Панк.

– Мешки полиэтиленовые. Знаешь, сколько их дома накапливается! Они у меня многоразового использования. Но я часто забываю брать их с собой в магазин. Ты не подумай, я не как Графиня, она красивый пакет бережет, а внутрь его старый засовывает. И идет такая с красивым пакетом…

– Хорошо. Уговорила. Лавка. И два сундука. И я даже знаю, где есть хорошая мастерская.

– Ты не сам их собираешься делать? – расстроилась я.

– Сам. Но в своей мастерской. Скажу по секрету, у меня спрятана кучка денег. И теперь я знаю на что ее потратить. Почему бы и на мастерскую? Хотя, как думаешь, может, ее потратить как-то иначе?

– Иначе – ерунда полная, – моя убежденность его порадовала и мы замолчали.

Наверное, Панк прикидывал, как организовать свое новое дело по изготовлению сундуков. А я стала думать о Маркеле. Добрый пес. Умел даже улыбаться. Никому плохого ничего не сделал. Даже гадить уходил в заброшенные дворы. Я, когда снег зимой убирала, он всегда мне помогал. Копал его лапами. Катался в нем и аж стонал от удовольствия. Смешной такой. А теперь его нет. Какая-то девушка напишет на форуме «День прошел не зря. Пять шавок ушли на радугу». Почему именно пять, я не знала. И начала снова думать про Панка. А что если я сейчас скажу, что мне плохо и страшно, с намеком на срочную жалость? Не буду. Стыдно это на жалость давить. И вообще, иногда слова только мешают. Иногда вполне достаточно взглядов.

Секса не хотелось. Хотелось нежности. Впервые устроившись на плече любимого человека, я уснула.

Жажда и какое-то отвратительное чувство разбудили меня почти под утро. Стараясь не разбудить Панка, я потихоньку сползла с кровати и побрела на кухню. Тишина давила на уши и каждый шорох звучал оглушительно. Глянув во двор, я заметила, что Маркела кто-то успел убрать.

На кухне скорбно маячили призраки. Ну как я могла про них забыть – снова пишут. Про морс.

– Ребята, я как раз попить хочу. Морс бы мне сейчас совсем не помешал. Холодный такой. Клюквенный. В запотевшем стакане. Тонкого стекла.

Детский палец, как бешенный повторял очертания одного и того же слова. Пришлось сделать вид, что я ослепла, ничего не вижу потому как не хочу. Что за муха его укусила? Морсу ему захотелось? Может, варенье в воде разболтать и на подоконник поставить? Умеют ли призраки пить, я не знала. Скорее всего – нет.

Попив воды, я шустро проскочила мимо подоконника и затаилась. Давило виски, воздух был плотнее обычного и на кожу носа словно паутинка пристроилась. Проведя рукой по лицу, я открыла глаза – они стояли прямо у моей кровати, не глядя на меня. Неприятно, если честно.

– Хватит! Я спать хочу!

Уткнувшись в подушку, я старательно делала вид, что сплю. Ну их – вот привязались. Не хочу их видеть! Перевернулась на другой бок, прижалась к горячему Панку и успокоилась.

Явление третье.

Второе произошло при Панке, поэтому оно не стоит упоминания. Я даже не видела, кто приходил насладиться моим телом.

Звонок в дверь, вопрос – «Кто там?», ответ – «Я по объявлению», голос взрослый, масляный, вкрадчивый, добрый. Убить меня мало – я открыла.

– Эээ, я думал вы помладше.

Улыбки не было, зато была обширная плешь, обрамленная длинной кудрявой куделью цвета старой швабры. Из внешности запомнился нос, такой же масляный, как и голос. Цвет глаз – жидкий. Непримечательный тип, который не вызовет доверия у любого взрослого.

– Я все с собой принес. Не доверяю…, – судя по количеству презервативов, передо мной стоял недоверчивый половой гигант Питера.

Интересно, что у него в пакете?

Про содержимое пакета узнать не удалось. Не удовлетворенный моим возрастом, гигант пошаркал ботинками и удалился. Педофил, наверное.

Сплетня про гордого певца Ремке.

Он хорошо поет, но исключительно даром и только для своих друзей. Его просят – ну спой у меня дома, я тебе денег дам, а он ни в какую. Вот черт, а в друзьях у этого Ремке кто б вы думали – барон Ротшильд. Офигеть! Ну конечно, Ротшильд наслушавшись романсов Ремке… Стоп. Он ему романсы пел? Уржаться можно. Ну да ладно. Итак, Ротшильд и его гости пришли от романсов Ремке в полный восторг, а барон задумал певца хоть как-то отблагодарить. Но фантазии у него было как у любого олигарха. И он, оставшись наедине с Ремке (это очень важная и достоверная деталь!) дает певцу пустой чек. Говорит – сам сумму впиши. Вот жлобяра, хоть и барон. А Ремке чек взял, да как порвет его на клочки и гордо так говорит:

– Мой друг, я был вашим гостем и в качестве такового охотно пел, но сегодня был у вас последний раз…

Знатная врака. С уклоном в саморекламу.

– Сейчас чек был каждый подписал. Первая цифра – девять, а остальное – нули. Маленькие такие, чтоб больше влезло.

Почему именно девять? Я бы единицу написала.

– Вова. Признайся, друг, а ты сам бы как поступил? Хотя я и сам могу сказать. Тебе бы тоже дали чек. А ты бы его обналичил и облагодетельствовал своего бедного товарища, то есть меня. Ты ведь благотворитель?

– И кто это у нас тут бедный?

– Ну, скажи, как бы ты поступил?

– Отвянь по-хорошему. Но одно я знаю точно – тебе тоже бы чек дали, с просьбой больше не петь нигде и никогда.

– А тут еще про продажу льда пишут, вот бедолаги, в те времена холодильников у них не было. Поэтому и готовили часто и часто ели что-то почти испорченное.

Глава 14. Тантамареска

Что делать ночью, если на улице жара, а спать мешают всякие призраки, желающие морса? Правильно – гулять. Питер на то и придуман, что б им можно было в любое время суток наслаждаться. Правда, Панк мои восторги не разделял.

– Жрать охота.

– Вова спит уже. А у меня ни крошки еды.

– Ладно, уговорила. Пойдем искать хлеба и зрелищ.

– Чипсов купим и все дела! – обрадовалась я.

– Еда отчаяния, – вдруг выдал Панк и прибавил, заметив мое недоумение – Так называют еду, которую можно потреблять только в самом крайнем случае. Японцы с голодухи научились даже ядовитое кушать. Стойкий народ. Хотя я их разлюбил. Фильм увидел, как они из живых людей внутренности вынимали. Брр. Садисты они.

– Это не они садисты. Это врачи всего мира садисты. Ну, те, которые исследователи-экспериментаторы.

– Ты вслушайся, еда отчаяния! Звучит.

– А в России в голод кору с деревьев ели, и ремни кожаные варили.

– Много ты в голоде понимаешь, мелочь пузатая. Пошли уже.

Наши шаги звучали непривычно гулко. Словно во дворе обосновалось чужое эхо.

– Я знаю. Оно уже рядом, – таким словами нас приветствовал Гриша.

Он стоял в темноте парадной и как Ромео, наслаждался видом на Любины окна, слегка сверкающие в отсветах луны.

– Давай, напугаем его? – предложил Панк.

– Как?

– Ну, я приведением оденусь и …

– В нашем дворе приведений даже дети не боятся.

– Странно, я ни одного не видел.

– Ты чужой. Они чужим редко показываются, – пояснила я, а потом испугалась.

Вдруг Панк подумает, что у меня тараканы в голове разыгрались.

– Ладно. Гришу обижать не будем. Он блаженный. Как и все влюбленные. У него душа чистая. А давай у тебя во дворе поставим тантамареску?

– Не надо!

– Вот балда, ты ведь даже не знаешь, что это такое.

– Тем более – не надо. Зачем мне то, чего я не знаю.

– Да нет, ты знаешь, но не знаешь. В общем, ты ее хоть раз в жизни видела. Ее все видели, но названия не знают.

– А зачем она нужна?

– Фокаться. Прикольно. Можно – по-старинному. Забавная штука эта тантамареска.

Интернета под рукой не было, а признаваться в своем невежестве мне не хотелось – пришлось промолчать, гадая, что это за штука для фоток. Нет. Я такого слова не знаю.

Панк сиял – ему нравилось меня мучить.

– Ну не выпендривайся – спроси. Ведь тебе интересно?

Пришлось спросить. Оказалось, тантамареска – это щит, на котором нарисованы всякие нарядные фигуры с дырками вместо лиц. Суешь туда свою рожу и на фотке ты граф или пират. Или дама в обширном платье.

– Я бы там нарисовал крутого хипстера, байкера, гота, хиппи, панка…

– Не нужен никому этот устаревший пантеон.

– Нужен. Прикинь – ваш Гриша с фигурой скелета в скинии джинсах, кедосах…

– Я тоже кеды ношу!

– Хоть уносись. А Гришу нужно хоть раз в жизни обруталить. Сделаем из него самца. Не бритого и с плотоядным взором.

– Ничего ты не понимаешь, Гриша почти метросексуальный яппи. Только полинялый слегка.

– А что – он тоже брови выщипывает?

– Нет. Но он наверняка себя считает серьезным мужчиной с интеллигентной внешностью.

– Тогда мы его хипстером забацаем.

Я потеряла ход мысли и даже успела забыть слово, с которого начался этот, по сути, бессмысленный разговор.

– Тантамареска, – понимающе напомнил Панк.

Вдоль канала, неподалеку от Банковского моста, где знаменитые грифоны, нам навстречу попалась невеста. Которую я сдуру приняла за приведение.

Совершенно одинокая невеста, в корсете, накрутив длинный подол платья на руку, шла и яростно плакала. Обходя собачьи какашки.

– Ты обратила внимание – у нее прическа как в том допотопном модном журнале? – спросил Панк.

– Ну тебя. Человеку плохо!

– Девушка, вам помощь не нужна? – громко спросил Панк.

Она на нас даже не посмотрела, погруженная в свои мысли и эмоции. Но ответила.

– Нужна! Убей эту суку Иру! Тварь поганая. Сдохну – на похороны ее не приглашу!

Дальше пошли такие слова, что Панк присвистнул.

– А собачьего говна заметно меньше стало, – обрадовалась я очевидному факту.

– Зато человеческого стало больше, – туманно уточнил Панк, ожидая ответа от невесты.

– Не убьешь? Тогда пошел ты …

Мы пошли.

– А буффочек у нее не было, – решил Панк. – И вообще это неправильная невеста. Кровожадная. И где теперь барышни серебряного века? Должна же хоть одна в Питере быть.

Раздался громкий всплеск. Мы обернулись. Невеста бултыхалась в канале и ругалась как Вова с похмелья. Платье из белого стало почему-то зеленым.

– Доставать будем? Или – пусть сама выплывает?

Мы прислонились к парапету и взирали на театр одного актера. Лезть в воду не хотелось. Но Панк явно был настороже. Он бдительно следил за могучими гребками свежеиспеченной ничьей жены.

– Стой тут. Ты поняла? Хоть на этот раз послушай моего совета. Стой и жди меня, – Панк начал прикидывать, как половчее сигануть за невестой.

Но проявить благородство не получилось. Темнота под мостом родила прогулочный катер допотопного образца, и веселые загорелый парни начали выуживать девушку. Двое тянули за подол, а третий шустро фоткал все это дело, только вспышка сверкала. Ткань не выдержала такого надругательства и теперь мокрую невесту прикрывал только корсет. Юбка колыхалась на волнах как огромная подозрительная медуза. Шлепнув себя по голой попе, невеста приободрилась и прильнула к своим спасителям. Все это дело выглядело как прелюдия к жесткому порно.

– Давай, досмотрим? – предложила я.

– Нафиг. Пошли лучше сгрызем что-нибудь.

Я оглянулась. Парень, с виду капитан, тыкал в юбку длинным шестом, надеясь ее подцепить, но не тут-то было – она вдруг поднялась на самую поверхность и юркнула под борт катера.

– Утопла. Ну и хрен с ней.

– Вот тебе и Ира, – пробормотал Панк. – А у тебя есть близкие подруги? Нет? Ну и хорошо. От подруг одни неприятности. Причем, чем ближе она к тебе подберется, тем больнее потом ударит.

– А ты откуда знаешь? – оторопела я.

– От мамы. У меня мама имеется, понимаешь ли. А у мамы была подруга, которая насрала ей везде, где могла.

Продолжения не последовало, как я не надеялась.

Народу на Невском было раз в сто больше чем днем. Забавно это выглядело. Люди праздношатались, смеясь и рассматривая друг друга. Толпами ездили мотоциклисты. Почему-то без шлемов. У меня от них в душе полный восторг. Велосипедистов было еще больше. Некоторые вытворяли потрясающие трюки. Звучала музыка. Прошли два типа на ходулях. Я тут же начала им завидовать. Мне вдруг до боли расхотелось переезжать в Колпино. И я честно сказала об этом Панку.

– Не переезжай. Мы уж как-нибудь тебя отвоюем.

И я ему поверила. И стала счастливая. Особенно после мороженого. Я была готова до утра бродить по улицам, рассматривая и их, и город. Меня даже машины не раздражали.

– Привет-привет. Почему зеленая такая? Скверно выглядишь, – прямо передо мной стоял Шурик, весь в белом, даже в белой шляпе.

Он бросил молниеносный взгляд на Панка. Я была на все сто уверена, что сейчас мы увидим презрительно-брезгливое выражение на поганой роже Шурика, но все пошло по другому сценарию.

– Клевый прикид, – заискивающе похвалил он.

Наверное, сошел с ума. Чего хорошего в этой мятой футболке? В жутких штанах?

Панк прищурил глаза и стал похож на дикого кота перед мелким хищником. Беззаботный Шурик перевел взор на меня и сообщил:

– Спонсора нашла, чтобы от СПИДа вылечиться?

И тут Панк резким ударом врезал Шурику в нос. Хрясь, Шурик шумно вобрал в себя воздух.

– Сам лечись, – посоветовал Панк.

Народ ахнул. Кто-то начал нас фоткать, надеясь на продолжение драки. Как же – тут такой контраст – панк против хипстера. Хотя, какой из Шурика хипстер? Так, легкий закос под стилягу, не более того.

– Еще раз к ней подойдешь – ноги из жопы вырву, – пригрозил Панк, придерживая Шурика за волосы.

В нашу сторону уже спешили резкие энергичные мальчики. Без ментовской формы, но с явным намерением завернуть нам ласты за нарушение общественного порядка. Не стоило разбираться против кого они борются. Теперь же как – неформалов бьют, хипстеров тоже бьют, фанаты футбольные хоть понимают за кого они, а остальные – они просто против, но в свою пользу. Сила, наглость, сплоченность теперь решают все. Ну и жадность, куда ж без нее. Так просто кого-то презирать и ненавидеть. Это теперь даже модно стало.

Я решительно развернулась и быстрым шагом нырнула в толпу, не выпуская руки Панка. Толпа смокнулась за нами. Толпе был интереснее Шурик, у которого из носа висела длинная кровавая сопля. Окровавленная белая одежда тоже смотрелась впечатляюще.

– Класс! Супер! Дай я с тобой сфоткаюсь, – возбужденно верещала ногастая девушка, тиская Шурика.

Я глазам не поверила – он попытался улыбнуться.

Дальше мы брели молча. Панк смотрел на наши сцепленные руки. Потом, словно случайно, обнял за плечи. И я совсем была не против.

Вокруг медленно прогуливались нарядные люди. Панков было мало. Только одна парочка подвернулась. Мальчик и девочка. Кислотных оттенков. Девочка важно вела на поводке долматинца. Который вел себя, как и хозяйка – демонстрировал себя со сдержанным достоинством.

– Слушай, а почему ты свой хаер в яркие цвета не покрасишь? – спросила я у Панка.

– На кой фиг? Что я коробка с фломастерами, что ли?

– А бритых налысо теперь много стало, – невпопад заметила я.

– Тебе бритые нравятся?

– Не очень. Но что-то в этом есть. Зато ни у кого нет такого хвоста как у тебя.

Панк скрипнул зубами. Я так и не поняла, чтобы это значило.

Стайка ярких хиппи привлекала наше внимание. У ребят были длинные волосы, как и у девушек. По-честному, они выглядели красиво и были похожи на эльфов, которые только что вышли из заколдованного леса.

– А какие прически тебе нравятся? – небрежно поинтересовался Панк.

– Ну, такие, чтоб тут было вот так, а тут так вот, – руками я пыталась объяснить то, что не получалось словами.

– Велеречивая ты наша.

Симпатичный парень около стены увлеченно играл на саксофоне. Как для себя. Я бы даже решила, что ему просто дома играть запрещают, но шляпа на асфальте говорила о другом.

– Давай, потанцуем? – предложил Панк, а я не решилась, хотя знала, что пожалею об этом.

Мы шли, мы словно плыли как осенние листья по медленной реке. И даже мысли стали плавными и незначительными. Река была важнее мыслей.

Дойдя до Площади Восстания, мы решили повернуть обратно, но по другой стороне.

– Ты куда все время смотришь?

– Вот там, прямо на угловом доме скворечник есть – в нем обычно дядя-мент сидит, а сейчас его вроде бы нету, – объяснила я, – Я просто мечтаю попасть в его будочку. Правда! Так прикольно сидеть в стеклянном балкончике и смотреть на всех сверху.

– Может, проще квартиру этажом выше купить?

Мысль была привлекательной, но поразмыслив, я нашла в ней явные дефекты.

– И дышать круглые сутки выхлопом от машин? Ну, уж нет, спасибки, лучше я в ГИБДДэшники подамся и напрошусь дежурить именно на это место.

– Не возьмут тебя. Или возьму и выгонят. Ты же фотик с собой возьмешь и станешь людей фоткать. А людей тут как грязи. И вообще – туда только своих берут. А ты – чужая.

Ну вот, еще на одну мечту стало меньше.

– Ладно, уговорил, купи мне квартиру в этом доме. А еще лучше в доме на Лиговке. Я тебе потом его покажу.

– Прям щас покупать? – растерялся Панк.

Его явно насторожила моя алчность.

– Нет, можно завтра.

Пришлось объяснить ему, что у нас с Дэном игра есть такая. Идем по городу и если что сильно понравится, просим купить. Чаще всего я прошу. Каждый маленький домик, в один или два этажа, втиснутый между более высокими зданиями. Могу попросить машину, если она необычная. Но теперь таких мало попадается, они стали слишком похожими. Но дома и необычные квартиры меня привлекают больше всего. Ведь здорово жить в квартире, у которой есть комната в башне под готической остроконечной крышей. Или в квартире, где по бокам от окна есть по каменному бородатому дядьке? Или барельефной девушке. Или – львиные морды. Или – черт с рожками. Или странные клювастые птицы. Мне еще нравятся кованые решетки, что ограждают балконы. И эркеры мне тоже нравятся.

Вот бы попасть в такие квартиры. Поговорить с жильцами. Узнать, как они живут. Мне кажется, что каждый такой особенный дом не может не изменять людей, кого-то он выживет, пугая и портя судьбу, кого-то полюбит. В общем, я как что красивое увижу, сразу говорю Дэну – купи мне это!

– Наверное, ты сломал Шурику нос, – запоздало вспомнила я.

– Нет. Чтоб сломать шнобель, нужно бить по-другому, – Панк в этот момент уставился на девушку, которая только что купила сосиску в тесте и кусала ее до неприличия эротично.

– Ты есть хочешь?

– Нет. Но хочу, – Панк осекся и начал рассказывать о знакомом реставраторе, который пообещал повеситься на фасаде Зимнего, если не получится спасти хоть часть города.

– Наверное, ему пора покупать веревку.

Мне грустно стало – а вдруг и правда повесится? И ведь ничто от его смерти не изменится.

– Лучше бы он взял ведро с цементом да полез замазывать трещины на руке вон того дядьки на фасаде. Что зазря-то погибать?

Обернувшись на девушку с сосиской, Панк хмыкнул и пообещал передать мои слова реставратору.

Мы снова бездумно заскользили, подхваченные движением толпы. Которая только на первый взгляд казалась безликой. Сначала я отметила для себя, что ночью с веерами тоже немало людей ходит. Потом началась мозаика. Вот тощие ножки моего ровесника, на одной – тату в виде цветочного узора. Вот вальяжная семейная пара, два пузана, смотрят не на город – на витрины. Сосредоточенными покупательскими взглядами. Вот местная достопримечательность – старуха-нищенка, вся в парче, золотой и розовой, в пяти кофтах, трех платках, впилась зубами в вафельную трубочку с мороженым, четыре сумки стоят у ног. А может, она и не нищенка вовсе – я лично ни разу не видела ее с протянутой рукой. Одно точно знаю – она спит в фойе станции Гостиный двор. Вот велосипедист, медленно крутит педали, одновременно напевая кому-то по мобильнику. За ним еще один – вроде бы известный артист, на голове замысловатая тюбетейка, но я рассмотреть не успела. А вот парочка антуражных алкашей, которые обычно промышляют рядом с Елисеевским магазином, на одном как всегда, потрепанный респиратор. Нацепленный на лоб. Панк приветливо машет им рукой, но они его не заметили – увлечены попыткой докопаться до пары гламурных девушек. Девушки пытаются изобразить лицом «ах, какой ужас, что мне приходится это терпеть – не пора ли звать на помощь». Пока никто не кинулся их спасать. Одна и та же машина с ревом гоняла по Невскому туда и обратно. Впрочем, байкеры делали то же самое.

– Глядя на народ, сразу понятно – жить стали лучше. Я помню Невский совсем другим. Я – старый как говно мамонта, – слишком взрослым голосом сообщил Панк.

Мне тоже стало грустно. Особенно, когда попыталась представить говно мамонта. Но расспрашивать не хотелось. Все и так ясно, панков раньше чаще били, за ними охотились, их считали анархистами, нет, их считали умственными уродами, которым не хочется жить так, как учит правительство и церковь. И еще мне было интересно – почему девушки сморят на моего Панка с явным интересом совершенно понятного оттенка.

– А, правда, что геологов кормили мясом мамонта? – мой вопрос здорово развеселил Панка.

– Ну да. Оно же во льду хранилось. Как и то мясо, что мы едим.

– Глупость какая. Я бы ни за что мамонтятину есть не стала. Фиг его знает, отчего он помер. Даже если от старости. Нет, я не могу вообразить юного мамонта, который фигакнулся в лед и там замерз насмерть. Да и что он в этом льду ел? Ясное дело – ничего, значит – оголодал сильно, брел из последних сил, болел, упал и помер.

– А если он весело пасся на зеленой лужайке и его зашибло ледником? – серьезно спросил Панк.

– Ага. С неба льдиной по черепу. Так я и поверила.

– Ну что, я чую, что голова твоя проветрилась? Скорбных мыслей нет? Можно и к дому двигать, – Панк и сам выглядел несвежим.

Мимо нас прошла молчаливая группа ребят, голые ноги, вместо шорт – синие сумки – «мечта оккупанта». Наверное, у сумок не было дна, или дырки для ног. Семеня ногами, мальчишки сосредоточенно цепочкой двигались вдоль поребрика, потом группировались в линию поперек дороги и одновременно садились. Дикое зрелище – ряд сумок, из которых торчали только головы.

– И где они такие вместительные сумки нашли? – спросила загорелая крепкая тетенька у Панка.

– А вы лучше у них сами спросите.

– Нее, я их боюсь. А сумки хорошие.

Вот дура, нашла кого бояться – они даже отвечать не станут. Тут явно задумана молчаливость. Они как тощие Будды. Полностью ушедшие в процесс, смысла которого нам не понять. Одно неясно – а где тут фотограф? Я осмотрелась и увидела смешную девушку со штативом. Она сноровисто установила его и принялась фоткать.

Потом сумки выстроились треугольником.

– Свиньей пошли, – сказал Панк и громко хрюкнул.

Сумки оценили и недружно захрюкали. Сразу было видно – не тренировались заранее, поэтому получалось не слаженно, зато смешно.

Изобразив круг, они снова сели.

– Пня бы дать им, – пробурчал белобрысый парень в тельняшке.

– Зачем? Неужели тебе не нравится?

– Это? Придурки какие-то. Вот у нас на флоте было весело. Мы такие шутки шутили – оборжаться можно.

– Расскажи, а? – попросила я.

– А вот пойдешь в душевую, возьмешь кусок мыла, но его заострить клином нужно заранее, помылишь в мокрых руках, подойдешь сзади и у самой жопы сожмешь мыло покрепче, оно как выстрелит и прямо в задницу, – парень рассмеялся радостно и беззаботно.

– А что потом? – я так ошалела, что даже про сумки забыла.

– Что-что? Ты бы видела…

– Пошли-ка, – Панк дернул меня за руку, не он еще что-нибудь веселое расскажет.

Белобрысый, потеряв меня из виду, продолжил рассказывать про свои моряцкие шутки кому-то еще. И гоготал так, что люди оглядывались.

– Ну как же так – стоишь, моешься себе… слушай, а ведь это на корабле, значит, они потом его могут поймать и…, – рассуждала я, стараясь идти в ногу с Панком.

– Пошли уже, а то у тебя фантазия уже разыгралась.

Поливальные машины забрызгали пешеходов водой и пылью, которая немедленно превратилась в грязь. Но за ними шли другие и отмыли нас до мокрого состояния.

У Панка в кармане затренькал мобильник. Тряся головой как барбос, он пытался достать трубку из мокрого кармана. Хайер выглядел совершенно непотребным образом. Даже говорить не стану, на что он был похож.

– Где вас носит? – Вова проворчал и отключил телефон.

Мы переглянулись как школьники, прогулявшие контрольную.

– Беспокоится.

– Ругаться будет.

– Надо домой возвращаться, – в голосе Панка не было воодушевления.

– Пошли что ли? Есть хочется.

Ночное волшебство города начало рассеиваться. Милиция остановила нас на Сенной, но у Панка был паспорт, хоть и подмокший, и нас отпустили. Перед тем, как отъехать, из машины послышался голос «говнарь с такой симпотной телкой…». Дальше я не расслышала.

– Ты не обиделся?

Панк о чем-то своем думал. И даже не расслышал моего вопроса.

Вот глупо-то как, ведь я не так давно сама его и Вову называла говнярями. И была уверена, что они и есть это слово.

– Этот Шурик – дерьмо порядочное, – вдруг сказал Панк, – Зря я его из подозреваемых вычеркнул. Он с твоим отцом знаком?

– Наверное. Шуриков папа родственник новой жены моего отца. Дальний. Я не помню. У меня память как у золотой рыбки, – повторила я приговорку Дэна.

– Да что ж ты такая беспамятная у меня, – Панк сгреб меня в охапку и подышал в ухо.

Не сильно – как ежи пыхтит. Горячим почти щекотным дыханием.

Прочий мир исчез.

– Мокро! – заверещала я, когда он неожиданно лизнул меня в нос.

И вот чего они хихикает, а? Смешно ему, ага! Вытерев нос об его рукав, я немного успокоилась.

К дому мы пришли, не держась за руки. И только в подворотне он крепко ухватил меня за палец. Так маленькие дети обычно делают.

Из Вовиной форточки сочился табачный дым. Как облако. Увидев нас, Вова демонстративно повернулся спиной и исчез в темноте комнаты.

– И как он живет в таком прокуренном помещении?

– У него противогаз есть.

Панк не врал, но на Вове я эту резиновую харю ни разу не видела.

Двор был беззвучен. Будто все разом умерли и были похоронены. И соседи и птицы. И даже телевизоры вместе с той музыкой, которая возникала ниоткуда. Безупречная тишина.

– Уже утро. Я посплю немного. Я вполглаза спать умею. Буду караулить тебя и песочного человека.

Это забавно, что он так сказал. Ведь для меня песочный человек был отчаянным кошмаром детства.

– Щас, одну минуточку, – я заглянула в контакт.

Прочитала сообщение от Дэна. Который требовал от меня детального отчета за все прошедшие без него дни.

Совет был один, слегка запоздалый – если что – иди к Вове.

– У меня все ОК, – надеюсь, что он поверит.

Посмотрела фотки. Дэн на фоне норвежских красот. Лавки антиквариата. Удивительно красивое столовое серебро. По утверждению Дэна – совсем недорогое. Особенно мне понравилась солонка с драконами. Они совсем на китайских не похожи. Интересно, а что он мне привезет в подарок? Он всегда мне что-то привозит!

– Придет страшный песочный человек и насрет тебе в глазки, – провыл Панк, склонившись надо мной и выключая ноут.

Сполоснувшись под прохладной водой, я добрела до кровати, упала на нее и тут же увидела начало первого сна. Сон был красивый, про большую океанскую глубоководную рыбу с печальными глазами. Рыба шевелила толстыми, будто силиконовыми губами, и торжественно пела:

– И еще. Оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже К вам приблизится мужчина с чемоданом. Скажет он: – Не хотите ли черешни? – Вы ответите: – Конечно. – Он вам даст батон с взрывчаткой – принесете мне батон…

Рыба выпустила изо рта огромный разноцветный пузырь и вдруг азартно зашептала голосом Панка:

– Я видел! Своими глазами!

– Хорошо, что не чужими, – сонно пробормотала я, пытаясь укрыться простыней с головой.

В тот момент мне больше всего хотелось дослушать стихи про батон с черешней. И я замерла, рассматривая рыбу из сна. Очень не хотелось спугнуть ее.

Панк засунул голову под мое укрытие как в палатку и не унимался.

– Две маленькие девочки. Я их видел!

– Ты про призраков?

– Ага!

Рыба стала прозрачной и исчезла. Ну вот – теперь я никогда не узнаю продолжения странной истории.

– Спать ложись. Я их сто раз видела. Одна – с косичками в виде баранок, а вторая – с локонами. Но она не девочка, она – мальчик. Ты плохо их рассмотрел.

Голова Панка рядом с моим лицом. Мы оба как в палатке. За пределами которой совсем нет темноты. В таких обстоятельствах обычно целуются, но я поступила совсем иначе. Ну как было упускать такой удачный момент? Облизав удивленный нос Панка, я шустро завернулась в простыню как в кокон.

– Не стыдно, да? Не стыдно ей. Ну, я щас тебе устрою!

Защекотав мою голую пятку, довольный Панк вышел из комнаты. Он, наверное, на цыпочках шел – чтоб призраков не спугнуть. Вот глупый. Они никого не боятся. Я даже завидую им. Жить без страха – это дорогого стоит. Даже после смерти.

В голове сами собой мелькали обрывки воспоминаний. Вспомнилась стычка с Шуриком, потом – наш с ним давнишний разговор. Он тогда меня довел своими разговорами про «нужных» людей и про то, как они умеют жить.

– Что толку от твоей честности? Ты бы вот сама попробовала понравиться крутому чуваку. Не его деткам. Им понравится не сложно. Я знаю, что им требуется. А вот как стать нужным успешному челу – это вопрос. Знаешь, я что угодно сделаю, лишь бы подняться.

Еще у него словечко было любимое – «хапок». Мечта такая.

Явление четвертое.

По двору кругами бродил явный школьник, зажав в руках листовку с моим непристойным предложением, нерешительный и отважный одновременно. С каждым кругом накапливая адреналин. Когда количество адреналина превысило допустимые нормы, школьник принялся пинать водосточную трубу, пока не отломал ее напрочь. Перепалка с возмущенными жильцами привела его в более приятное расположение духа и двор снова опустел.

Модная хроника.

– В прошлой хронике мы говорили о гарнировках на юбках, перейдем теперь к корсажам. Это хорошо – сейчас я узнаю, как тетки делали такие узкие осиные талии. Итак – здесь царит еще большее разнообразие, представляющее широкое поле фантазии опытной мастерицы, так как кружева входят в состав гарнировок лифа, а рукава поддаются целой массе комбинаций: их делают разных и часто очень живых цветов, совершенно отличных от цвета самого платья, буфчатые с кружевными обшлагами, из бархата мов, коклико… дальше оторвано. Блин, я так и не узнаю последние модные тенденции сезона.

Зато мы узнали про платье из бенгалина песчанАго цвета и того же цвета сюра. И на кой мне это знание? Надо купить тебе корсет. Я в секс-шопе их видел. Ну что тебе сложно порадовать меня корсетом? Я лично тебе его зашнурую. Станешь похожа на песочные часы. Это же невбебенно клево.

Глава 15. Черешня в батоне

Утром во дворе была замечена странная парочка. Дядя в костюме и даже с галстуком, позади него семенила воодушевленная тетка с незначительным фотиком. Дядя барски оглядывал наши дома, неторопливо прохаживался и почему-то чаще всего смотрел вверх. Тетка, когда не кивала, фоткала и изредка спотыкалась. Ей вверх смотреть явно не хотелось. На секунду я заподозрила, что им тоже охота со мной потрахаться. А что? Теперь таких дуриков семейных дофига развелось. Секс втроем, впятером, сотней, и пофоткаться в процессе они тоже любят.

Дядька упер руки в боки, обозначив массивный живот и теперь возник страх иного вида. Он что – решил купить наши дома? Так только покупатель может лыбиться при виде долгожданного товара.

– Риэлторы. Или твои будущие соседи, – предположил Панк.

– Неа, что-то не нравятся мне они.

Тетка принялась с какого-то перепугу совать жало в наполовину вросшие окошки подвала. Дядька отвлекся от созерцания двора и уперся взглядом в ее оттопыренный зад.

– А что это вы тут делаете? – невозможно базарным тоном заорала Люба.

– Приветствую вас, – сообщил дядька и сноровисто удрал марширующими шагами.

Тетка спохватилась и понеслась за ним следом.

– Грядет! Теперь точно знаю! – Гришин голос был мрачен и уныл.

– Боюсь, что на этот раз он прав. Грядет. Расселение ваших домов, – Панк невесело усмехнулся.

– Ну что ты. Мы же тут всегда были. А соседи вообще две квартиры продали, чтобы сюда переехать. Нас трогать нельзя!

– Если выгодно – еще как тронут.

Сначала я переживала, а потом решила, что нафиг мы кому-то нужны и успокоилась.

Панк развил дикую хозяйственную деятельность. Нашел молоток, стучал им как дятел, приколачивая все отвалившееся – картины, фотки в рамках, ножку у табурета, карниз. Я бегала вслед за ним и убирала намусоренное. Потом мы вдвоем замутили картофельное пюре, и съели его с сосисками. Настроение было преотличное. И я поинтересовалась у Панка, что за странную песню мне спела рыба. Слова, конечно, забыла.

– Там про Манеж со взрывчаткой. Нет! Про черешню в батоне.

– Вот серость. Это песня Высоцкого. Хошь, спою?

Он мне ее не всю спел, телефон помешал.

Снова звонил папа, явно в другом настроении, деловитый такой, чужой совсем и приказным тоном предложил встретиться.

– Я не обедала, – наврала я – ненавижу, когда меня принуждают.

– Это плохо. Но раз так – я тебя угощу.

Судя по его тону, он уже мысленно подыскивал кафешку подешевле.

Пришлось собираться на свидание с собственным отцом.

– Погоди уходить. Я тебе должен сказать кое-что важное.

У Панка вид был как у заговорщика, который решил без пыток раскрыть все тайны.

– Я дубликат с твоих ключей сделал. На всякий пожарный. Не просто так, ты не подумай. Пока ты с папашкой общаешься, я тут ловушку сотворю. Для отлова злодея. Проверенный метод.

– Капкан что ли? – пошутила я.

– Это нечестно! Могла бы сделать вид, что не знаешь. В общем, ты иди, а я тут немного помудрю у запасной двери. Только, чур, ты сама туда больше не подходи, ладно?

Мы расстались с Панком как-то незначительно, наспех. Он просто сказал:

– Вернешься, сразу к Вове.

И прибавил:

– Когда я тебя впервые увидел, то сразу понял, она из тех девчонок, которые хлопали в ладоши на представлениях в цирке. Теперь я знаю – тебе не было там весело. Тебе просто нравилась возможность похлопать в ладоши.

Сказал, чмокнул меня в нос и ушел, не сказав куда.

Папа ждал меня перед метро, с пакетом молока и слойкой в руках.

– Чертовы электрички. На эту не успеешь, потом несколько часов ни одной. А на маршрутке – устанешь на переезде торчать… А если на другой ехать – там с пересадками, а потом на метро…

По всей видимости, он рассчитывал на сочувствие.

– И ты предлагаешь мне туда переехать? – ехидно спросила я, – Мне же учиться надо.

– Зато там есть, где на велосипеде покататься, – с лицом одержимого фанатика, сообщил папа.

– Да я в курсе. Мы туда иногда ездим. Почти до полигона Красный бор катаемся. Но это не повод для переезда.

– Зато тебе будет, куда поставить велосипед. У меня рядом с домом есть сарай, сверкая глазами, сообщил он.

Дело приобретало не вполне понятный оборот. Папа вел себя как наркоман под дозой. Он даже забыл, что пообещал меня накормить и сам сжевал слойку, запивая ее молоком. А ему молоко совсем нельзя. У него от молока понос.

– Сарай – это круто. Я не знала, что в Колпино у домов строят сараи.

– А кто тебе сказал, что я в Колпино живу? Колпино – это город. А я живу с другой стороны железной дороги. Там всего два дома нормальных осталось, – папа сообразил, что сморозил глупость и поправился, – Зато вокруг много частного сектора и сады. Летом очень красиво. Там даже коз держат. И собаки по ночам лают.

Поняв, что поесть мне сейчас не грозит, я прошла немного и устроилась на скамейке. Рядом суетливые воробьи трескали желтое пшено, насыпанное щедрой рукой. Они ели и дрались. Те, кто дрался – почти не ел.

– Ты подумай, – напомнил о себе папа.

Я смотрела на прожорливых воробьев. Обдумывая перспективу слушать блеянье коз и собачий лай. Почему-то меня это не впечатлило.

– А почему ты все время говоришь только про себя? Где твоя семья? – мой интерес папе не понравился.

Он смутился и крепко задумался. Решал, как бы половчее наврать.

– У нас временные разногласия. Она сейчас у мамы живет. С деньгами настолько плохо,… в общем, у меня серьезные проблемы. Финансовые. Настолько серьезные, что я теперь не смогу тебе помогать деньгами.

Это была угроза. На грани шантажа. Но неубедительная.

– Ничего страшного. Я могу работать пойти. Сейлзменшей, менеджером по клирингу.

Папа слегка обалдел.

– Что? Ты ничего не путаешь?

– Наверняка путаю. Менеджером по клинингу. Клиринг вам это не клиниг, – мне уже казалось, что молоку давно пора подействовать, но папа пока еще не бегал кругами.

Обычно молоко минут за десять срабатывает.

– Для устройства на работу нужен паспорт, – скорбно напомнил папа.

– Говно вопрос. Он у меня есть? Или ты уже успел его свистнуть?

– Ну что ты, доченька, – подло ухмыляясь, ответил он, но тут молоко решило свои проблемы и собралось прогуляться.

Я вообще-то добрая. Жалостливая такая. Но что-то в последнее время лимит сердобольности исчерпался. Надо было бы проникнуться пониманием и отпустить предка спасаться от молочной напасти. Ближайший сортир был рядом – в кафе прямо у нас за спиной. Но я удерживала отца разговором. Чувствуя себя садисткой.

– Давай, папа, поговорим серьезно. Мне столько тебе нужно рассказать. Я расскажу тебе, как ты ушел от нас к другой женщине. Как мама благородно отдала тебе квартиру, полученную от свой тети. Как ты устроил на меня охоту и насрал мне везде, где смог.

При слове «насрал» папа оживился, проворно подскочил на месте и рысцой потрусил к пешеходному переходу. Так и есть – не в курсе он, что спасение было совсем ряжом. Мне оставалось решить, дожидаться его или все-таки пойти к Вове и увидеть Панка.

Подумав, я осталась. Хотя мне вдруг стало очень тревожно. Но вовсе не из-за папы. Такая тяжесть на душе возникла – как холодный мокрый камень. Черный. Однозначно черный.

– Ты еще здесь? – бледнолицый и взопревший папа смотрел на меня сверху вниз.

Он как на молоко на меня смотрел.

– Давай договоримся сразу и окончательно. Я никуда из своего дома не уеду. Не хочу и не буду. И запомни – я не одна теперь, у меня есть защитники.

Надеюсь, что мои слова прозвучали убедительно, но папа даже не дослушал. Он вообще стал какой-то рассеянный. Я решила, что у него продолжает болеть живот. Поэтому удивилась, когда он, забыв о моем существовании, зашагал к входу в метро, а не к туалету. Сутулая спина, отмашка правой рукой, ускоряющийся шаг, папа выглядел как зомби, который получил приказ.

Ожил мобильник.

– Приветик, лапа моя, – это Санечка.

Та самая, с которой мы в последний раз виделись на пляже.

– Гипс сняли? – машинально спросила я, наблюдая, как папа исчез в здании метро.

– А то! Теперь массажи, гимнастики, руку разрабатываю. Ты Шурика давно видела?

Что ей ответить? Рассказать правду? Она прозвучит странно и запутано. Пришлось ограничиться неопределенным ответом.

– Недавно, а что?

– Да я его никак поймать не могу. Он телефон отключил, дрянь этакая. Прикинь, он мне денег должен и скрывается.

– Если увижу, я ему скажу, что ты его ищешь.

– Не стоит. Он и так знает. Главное, что его пока никто другой не убил. Я хочу сама его придушить. Хотя, у тебя тоже есть причина его ненавидеть.

– Какая? – тут я действительно удивилась.

– Не прикидывайся. Все ты знаешь. Он против тебя народ настраивает. Херню какую-то несет. Ему мало кто верит, но ты знаешь, как все любят слушать гадости.

– Да плевать я на него хотела, вот еще – больно надо убивать всяких пронырливых жуликов.

Санечка высказала все, что думает про Шурика, но ничего нового я от нее не узнала. Да – он жучара, подлый, мерзкий тип, маму родную продаст и купит, а потом снова продаст подороже. В какой-то момент мозг перестал концентрироваться на звуках Санечкиного голоса, я вяло рассматривала прохожих, на миг мне показалось, что мелькнул Панк, сердце радостно екнуло, но нет, это был не он.

Купила мороженое и побрела домой. В переулке стоял Гриша. Скукоженный, как потная мышь с портфелем. Я заранее придумывала ответ на его пророческие запугивания, но он промолчал. Мне показалось – они ничего вокруг себя не видел. Просто стоял, ушедший в себя.

– У вас что-то случилось?

– А? Да. Случилось. У меня случилась трагедия всей моей жизни.

Если пропустить подробности, Гриша решил достойно похоронить Маркела. Наверное, не ради всеобщей похвалы и благодарности, он просто не мог иначе. В общем, он все разузнал, вызвал какую-то специальную службу и после предварительной оплаты Маркела кремировали. Оказывается, это дорого стоит. Это вам не кошку в помойку выбросить.

– Они за килограмм мертвого веса деньги берут. За нашего Маркела полторы тыщи взяли. Ну – и за вызов тоже. А она говорит, что я малорослик безмозглый.

– Кто?

– Она. Люба. Ну, просто взбесилась. Сказала, что я зря деньги потратил. И что это не мое дело. И что таких дураков как я все обувают.

– Это она не со зла. Просто ей ваших денег жалко стало.

Гриша слегка приободрился, снова поскучнел и тут же перешел в привычное состояние пророка.

– Несправедливо и жестоко так оскорблять человека. Я ж говорил, предупреждал, вот оно и началось. Все злые стали. И это только начало.

Разговаривая, мы медленно продвигались в подворотне, пока не очутились во дворе. Он совсем не загорелый был, руки тощие, торчат из коротких рукавов белой трикотажной футболки как прутики. Локти острые. У меня несколько лет назад тоже такие были. Только у Гриши вдобавок еще и кожа в хронических мурашках. Гусиная? Не помню, но вроде бы так этот называется.

– Я ведь смешной, да? Нелепый. Маленький. Да? Зато честный и ответственный. Меня на работе, знаете, как ценят? И я иногда изобретаю полезные вещи.

– Ой, а я и не знала!

Ободренный моим вниманием, Гриша принялся рассказывать про какую-то фигню, при помощи которой мы сможем зимой сами избавляться от снега.

– Только я не решил, как обойти проблему задымления.

– А по мне самое простое каждому жильцу пару раз в день приносить домой по ведру снега и в ванную его сваливать. Он растает и все дела.

Гриша долго смотрел на меня, но пальцем у виска не покрутил.

– Не думаю, что в нашем дворе кто-то согласится на такое.

Это он деликатно высказался. У нас жильцы ведь как рассуждают. Мы – горожане, за нами кто-то убирать обязан.

– Это хорошо, что вас под подписку о невыезде отпустили, – вдруг сказал Гриша.

– Под какую подписку? Кто отпустил? – я не была готова к подобному заявлению и здорово струхнула.

– Ты тут ваньку не валяй, – объемная Люба возникла в дверном проеме.

В какой-то немыслимой полупижаме-полукомбинашке насыщено-оранжевого цвета с вкраплениями красных рыбок, и босиком. Несмотря на вопиющую полноту, ее фигура выглядела обтекаемо, как у кита, но довольно женственно.

– Дурой прикидывается! Знаем мы таких, что зенки вылупила? Отца родного обворовала, наркоманка. Совести совсем у людей нет.

– А я думала вы про СПИД, – удивилась я.

– Про твой СПИД нам давно уже известно. Твоя соседка, как только ребенок захворал, сразу к матери съехала. Говорит – сучка эта заразила. И вообще, нечего к чужим мужикам клинья подбивать.

Гриша недоверчиво уставился на Любу снизу вверх. Глаза как у таксы, рот приоткрыт, но молчал. Наверное, он только и понял, что Люба явно считаем его своим да еще и мужиком.

– У меня на даче парник в негодность пришел. Его вороны проклевали. И вообще, без мужской руки все рушится. Григорий, если вода в колодце ушла, что делать-то?

Они приблизились, Люба вдруг смутилась как девочка перед первым поцелуем и одернула сзади панталоны. Громко щелкнула резинка трусов. А у меня вдруг ни с того ни с сего потекла кровь из носа. Я не сразу это поняла. Провела рукой, а она в крови вся.

– Ты беги домой, ляг пузом на стол, да только тазик подставь, чтоб кровь с носа туда капала. Вся кровь и вытечет. Тихая безболезненная смерть. Поверь мне – для тебя это лучший выход из положения, – добрым голосом посоветовала Люба, после чего все ее внимание полностью переключилось на Гришу, – А ты давай, собирайся. Нам на электричку еще успеть нужно. Воздухом свежим подышишь, будешь на гамаке качаться. Все равно у тебя отпуск, и у меня тоже.

Идти с кровотечением к Вове мне не захотелось. И я пошла домой. Прижимая упаковку с мороженным к переносице. И вдруг подумала, что теперь мнение соседей для меня не так важно. Разговор с Любой вылечил меня от панического страха перед чужим мнением. Если ей кажется, что мне помирать пора, то какого черта я должна слушать ее садистские советы? Пусть сама во время месячных пылесосом из себя кровь высасывает, а я поживу еще. Вот дура! Надо же такое придумать – мордой вниз и вытечь. Дура и есть.

Мороженое подло просочилось и на лицо и на одежду. Оно всегда так поступает, когда отвлечешься.

Из крана холодной воды потекла теплая тощая струйка. Панк бы пошутил – это не гиброколбаса, а венская гидро-сосиска.

Лицо, вымазанное кровью вперемешку с мороженым, выглядело жутковато, да и засыхала эта смесь будь здоров как быстро. Еле отмылась, добрела до кровати, полежала лицом вверх, придерживая салфетку у носа. Задремала, думая – как это странно, я валяюсь себе, а большинство людей сейчас работают и завидуют тем, кто вот так валяется и ничего не делает.

Три звонка оповестили о приходе Панка. А потом он хотел сам открыть дверь, но я на засов заперлась. Пришлось самой открывать. Панк зарычал как волк и выставил руки с кривыми пальцами, словно хотел меня сцапать.

– Чтоб тебя черепаха за попу укусила! Ты как говно между пальцев выскальзываешь. Наручниками что ли тебя приковать к себе? Так тогда в сортир с удовольствием не сходишь.

– Я вместо удовольствия буду! А че ты орешь то?

– Тебе что было сказано? А? Вернуться и пулей к Вове.

– У меня вот, – я ему показала салфетку.

– Месячные что ли начались?

– Ну, ты совсем дурак! Иди ты… к Вове! У меня кровь из носа текла!

Мы посмотрели друг на друга и вдруг начали смеяться. Нам и, правда, смешно было. И еще смешнее стало, когда Панк снял с головы гопницкую кепку и сверкнул лисиной. Он побрился до зеркального блеска. Я даже не предполагала, что можно быть настолько идеально выбритым.

– Дай потрогать!

В прикосновении к бритой коже было что-то странное, чувственное и совсем не противное. А еще кожа приятно пахла. Каким-то дорогим снадобьем для протирания бритых черепов.

– Нравится?

– Еще бы! Ты классно выглядишь! Как в купальной шапочке. Ну, сам посмотри – ты загорелый, а голова белая. А тебе не жалко газона?

– Немного. Но чего только не сделаешь, чтоб порадовать такую бестолочь…

С какого-то перепугу я на радостях вцепилась ему в уши. Мне казалось, что я крепко за них ухватилась, но Панк начал выпрямляться, руки скользнули и очутились на его плечах. Теперь я висела на нем, глядя прямо в глаза. Он меня под попу держал. А потом отпустил и мне грустно стало.

Телефонный звонок спугнул настроение.

– Никакого порядка. Анархия и хаос. Рулет картофельный с мясом и луком. Стынет. А вас где-то черти носят.

Вова стоял у окна и грозил нам кулаком. Но мы успели проверить капкан – пока пустой еще, но страшный как пасть крокодила.

Парижские моды.

– Платье блуза плиссе из муслина – де – леня помпадур серизовые ленты… Дачный туалет, туалет для прогулки… платье пренсес из сюра пекине с зелеными полосами по зеленому фону. Фи, какая безвкусица. Не стану читать. О, передничек для девочки. Ну, уж это они испоганить никак не могли. Из синЯго перкаля с белыми полосками. Как мило. Внизу передничек оканчивается широким рубцом, с белым кантом на верху (раздельно пишут, сволочи) и с белыми депассами внизу. Какой кошмар.

Но вид у Панка был предовольный. Гравюры были все как на подбор красивые. Скромные изящные девушки и дамы выглядели как королевы, за которых каждый мужчина готов отдать жизнь и кошелек.

Глава 16. Полная хыбла

Вид облысевшего Панка ввел Вову в состояние ступора. Вова был в шоке. Нам пришлось его обойти, чтоб попасть внутрь квартиры.

– Наци? Гопота? Менты? – так и не заперев дверь, спросил Вова.

Стоял столбом и не шевелился. Как баран перед новыми воротами.

Мы, держась за руки, рассматривали его могучую взмокшую спину. Я смотрела на Панка, надеясь, что хоть он понимается смысл Вовиного бреда.

– Неа, я сам, – Панк слегка покраснел.

– Сам, значит, – в Вовином тоне крылось много чего для меня неясного.

– Сам. Вот захотелось, и побрился, – быстро заговорил Панк, словно опасаясь новых Вовиных вопросов. – А ты думал, что как тогда?

Панк посмотрел на меня и пояснил:

– Меня и ножом брили, и поджигать пытались. Но тогда я мелкий был. Доходной такой – как дистрофик. Теперь меня если только вчетвером заломать можно.

– Значит, сам, – утверждающе заключил Вова, закрыл дверь и медленно обернулся.

Панк нервно сжимал мою руку, почти больно было. Не зная, как его успокоить, я с самой счастливой улыбкой сообщила:

– Мне нравится. Очень. Правда-правда, – и добавила, сама не знаю почему, – Укуси мою косуху.

На лице Вовы мелькнуло удивление, сменившееся дикой радостью.

– А ты хоть знаешь, что это значит?

Я отрицательно замотала головой, Панк хихикнул. Вова смилостивился и объяснил, что кожу косухи лучше всего смазывать касторовым маслом.

– Это сильное слабительное, – уточнил Панк, решив, что теперь Вова сменит гнев на милость.

– Что? Косуха? – мое искреннее изумление всех развеселило.

– Да нет, касторка.

Но веселье длилось недолго. Вова перевел тяжелый взор зубробизона с лысины Панка на меня и подытожил:

– Все дело в бабах.

Понятное дело – вину за погибших хаер свалили на меня. Ну и пусть, мне не жалко.

– Пошли, что ли есть, – на кухне стояло блюдо, по-старушечьи прикрытое хлопковым полотенцем.

Чистым. Неужели сам постирал? Как бы снег посреди жары на выпал.

Панк моментально устроился за столом и приподнял край салфетки, чтоб рассмотреть кулинарное изделие Вовы. За что тут же получил по рукам. Вова расставлял тарелки, гремел ящиком стола, чтоб добыть вилки, выдрал ящик и уронил его на пол. Ножи и вилки издали грохот как во время битвы на мечах.

– Твою мать, – Вова врезал ногой по поверженному ящику, отчего все разлетелось по полу.

Я его в таком бешенстве ни разу не видела. У меня даже внутри все перевернулось.

– Ты чего психа включил? – растерялся Панк.

– А что он застрял как собака? – наверное, Вова имел в виду ящик.

Ползая по полу, мы собирали вилки и прочие столовые приборы, как на подбор стальные, только ложки чайные почти все оказались алюминиевыми. Было несколько мельхиоровых, такие в каждой семье имеются.

– А я совсем недавно твоего Шурика снова видел. Но он бегает, гнида, быстрее меня. Не догнал. А жаль, – Панк ловко собрал ящик и нежно запихал его на прежнее место.

Вова пыхтел как крокодил, который нечаянно перегнал зебру и остался голодным.

– А где ты его видел? – мне и, правда, было интересно.

– Поблизости. На соседней улице. Нос сизый. Как спелая слива. Хорошо я ему тогда врезал, – довольным голосом сообщил Панк.

– Надо было ему еще и руки переломать, а потом в жопу воткнуть, – Вова немного успокоился и наконец принялся резать рулет на порции.

Мне вспомнилось, что Панк собирался поступить с Шуриком несколько иначе – только ноги из жопы вырвать.

– Ладно. Не будем портить себе аппетит, – Панк сверкал лысиной и глазами, рассматривая рулет.

Пахло аппетитно. Да и выглядело так, что слюнки потекли. Но перед трапезой Вова заставил меня вымыть и руки и эти проклятые вилки.

Молча слушая, я уплетала свою порцию рулета. К рулету прилагался огурец и пучок укропа. Панк незамедлительно сделал себе из укропа усы и пытался удержать их верхней губой.

– Ты как чудище из семейки Адамс, – не зная как реагировать, прокомментировала я.

Панк счастливо закивал и усы свалились на стол.

– Теперь твоя очередь рассказывать. Что папаша сказал? – спросил он.

Стараясь быть краткой, я рассказала. Они оба по нескольку раз переспрашивали, уточняя подробности, словно подозревали, что я упущу что-то важное.

– Попробую выяснить, что по-настоящему его довело до такого паскудства, – решил Вова.

Невыполнимое обещание, но я спорить не стала.

– Можно было у Шурика спросить, но теперь фиг он поможет, – Панк пальцами схватил последний кусок огурца и отправил его себе в рот.

В этот день было особенно душно. Словно откуда-то приперлась влага, насыщенная легким запахом едкого дыма.

Иногда я подглядывала за Панком, но незаметно. Пыталась понять насколько он мне нравится. Сердце замирало. Это был явный признак новых отношений. Которые пока только начинались и я совершенно не понимала, к чему они приведут. Разочарований не хотелось. И еще меня смущала разница в возрасте. Причем было совершенно непонятно какой она величины.

Наверное, Панк тоже думал о чем-то похожем, раз избегал на меня слишком часто смотреть и снова достал пресловутый Путеводитель.

На этот раз нам выпала доля узнать про Евпаторию.

– Вот неугомонный автор – снова про цены на извозчиков и про какие-то линейки. Так, с гостиницы – много и хорошие, даже с санитарным надзором за ресторанами. Ооо! Я вижу знакомую личность! – просиял Панк, словно узрел лик близкого друга, – Комнаты внаем. И кто у нас самый лучший хозяин комнат? Господин Попандопуло. Я бы исключительно у него заселился. Ну, к чему мне связываться с такой туманной личностью как Мартен и Панас? Ясное дело – злодеи. А у Попандопуло в разгар сезона комната с мебелью и, о боги – с самоваром, не дороже пятидесяти рубликов в месяц. Я бы каждое утро раз сто с ним здоровался. Мне его фамилия нравится. Я бы даже ее к своей прицепил.

А городишко мелкий – всего двадцать тыщ душ. Аборигены – русские, греки, караимы, татары и евреи. Ну-ка, кто мне молвит хоть слово по-караимски? Чего умолкли, долгоносики? Я сейчас вам скажу!

Он проворно пролистал путеводитель в самый хвост и откашлялся.

– Эгерлемек! Блин. Кёпек тышледы. Вот блин! Хыбла.

– Сам ты – хыбла.

– Нетюрлю! – парировал Панк и продолжил – Кеды, Мышых, Мечи!

– Зачем метать кеды в мышей? – удивилась я.

– Это кошка. Да, нечего на меня таращиться – каждое из трех слов – кошка. Но это ерунда. Никто из вас не догадается, что значит слово труп!

– Поспорим? На что поспорим? Если я угадаю – ты больше ни глотка пива не выпьешь.

Предложение Вовы прозвучало невиннее не бывает. И Панк опрометчиво согласился.

– Надо подумать, – протяжно заявил Вова, наслаждаясь моментом, – Что бы мог означать труп? Как думаешь?

Я пожала плечами.

– Наверное… наверное это почти то же самое, что и хрен. В том смысле, что хрен редьки не слаще.

Помрачневший Панк начал скисать прямо на глазах у замершей публики.

– Ты что – татарский знаешь?

– Ты же сказал, что будешь говорить по-караимски! – возмутилась я.

– Какая нафиг разница?

– А с пивом тебе, брат, придется завязать. Раз начал меняться, то меняйся во всем. Побрил баш, завязал с пивом – можешь жениться.

– Баш – это башка, значит. Я понял. Но я не понял, откуда ты знаешь татарский?

– У нас дворник был. Татарин. От него и научился.

Остальной рассказ про Евпаторию был скучным. Дачное благоустройство там находится в примитивном состоянии, проблемы с дорогами и тротуарами, а так же с «прочим самым необходимым», не говоря о водопроводе и канализации. Зато в остальном курорт был славным и процветающим. Про миазмы мне очень понравилось. Они их там йодистыми испарениями убивали. А в санатории лечили все, даже бледную немочь.

Про грязелечебницы я прослушала, просто смотрела на Панка. Который воодушевился моим вниманием и, читая, жестикулировал и придуривался, как мог.

– Достал ты меня этим Крымом, – вдруг высказался Вова и увел Панка приколачивать найденную на помойке полку.

Открыв наугад Путеводитель, я с трудом вчиталась в текст.

Вот какие-то катакомбы, в которые сначала отрывают вход, а после осмотра снова закапывают. Вот про археологов что-то. А вот про «усердную фальсификацию древностей» которой усердно промышляют подделыватели Керчи. Вместо привычных букв я видела какие-то перечеркнутые твердые знаки, латинские «и» с точкой наверху. Прочитав «на месте нынешней Керчи находился главный город БоспорскАго царства – Пантикапея» я начала понимать логику этих устаревших значков. Про добычу асфальтовой руды читать было скучно. Ну что с меня взять – я даже не знала про существование Гнилого моря Сиваш. А фотография дядек, зарытых в грязь, меня совсем расстроили. А в таинственном месте Карасубазар наметились явные проблемы с правилами дорожного движения. Во-первых, там почти не было проезжих дорог, а во-вторых, попав на экипаже в узкий переулок первым, от вас требовались определенные навыки – во избежание неприятной встречи нужно было орать волшебное слово «тохта», дабы не застрять посредине улицы.

– Вот и славно, – голосом палача сообщил Вова, забирал у меня Путеводитель и метко забросил на высоченный шкаф.

Когда они вернулись, я решила, что бритый налысо Панк выглядел как завзятый буддист и что, наверное, я его люблю. Как просветленный буддист, он был смиренно печален. К печали добавилась еще одна странная особенность – он даже не попытался добыть Путеводитель. Лишив нас тем самым новых и, в общем-то, бесполезных знаний. Но без его восторженного декламирования стало скучно. Словно в звуках Вовиного жилья возникла пустота, которую не могла заполнить даже громыхающая музыка, которой наслаждался Вова.

У меня от тяжелого рока, как и от легкого, моментально начинала болеть голова. Поэтому я сказала, что желаю принять душ, что у меня немерянно стирки накопилось и собралась домой.

– Ты только близко к двери за ванной не подходи, – предупредил Панк.

Он было, хотел последовать за мной для охраны, но Вова состроил многозначительное лицо, сказав – через пару часов, не раньше. Похоже, им было нужно что-то обсудить без меня.

Первое что я заметила, войдя в квартиру – был странный запах. Конечно, еще проходя через двор, я заметила, как поменялся цвет неба и догадалась, что к ним в гости заглянул дым пожарищ. А теперь, судя по всему, он проник и квартиру.

Приняв душ, я ринулась к ноуту, чтоб узнать новости от Дэна. И поняла, что в ближайшее время мне это не грозит. Потому что какая-то мерзкая сволочь вылила на клавиатуру флакон моющего средства для посуды. Флакон стоял на столе рядом.

Между клавиш скопилась зеленая густая жижа. Первой мыслью было сполоснуть ноут, но потом я поняла, что не хочу до него дотрагиваться. Пошла на кухню, чтоб выпить воды. Где и обнаружила источник тошнотворного запаха. Все конфорки были включены до отказа. И это при открытых окнах.

– Ребята, кажется, меня все-таки решили убить, – кашляя, пожаловалась я, и только после этого вырубила газ.

Вова пересекал двор шустрее Панка. Я даже не предполагала, что можно так проворно бегать в шлепанцах.

– Идиоты! Окна были открыты? Ну и чего они хотели добиться?

– А вот это мы сейчас и выясним, – Панк, потирая руки, позвал нас в закуток, где дверь на черный ход.

– Пипец, – в полном недоумении заявил он. – А где оторванная нога и лужа крови?

Но на полу не было ни того ни другого. Там не оказалось даже капкана на крупного хищника, оставленного накануне. Пока мы с Вовой удивлялись, Панк отомкнул дверь и смотался проверить, что творится на лестнице.

– И все-таки он попался! Это по следам видно. Шаркал копытом так, что полосу на ступеньках оставил.

– Китайское фуфло твои капканы. Нанотехнологии хреновы. Наверное, он тупой совсем, – решил Вова.

– Ни фига подобного! Я на венике проверял. От веника только ручка осталась. Отличный капкан, никаких сомнений.

– А ты его к чему приковал?

– Чего? – Панк замер, подозревая, что лопухнулся. – Там цепь была, я думал, что он поймается, а я его потом как каторжанина поведу…

– Надо было эту цепь закрепить, хотя чего теперь говорить… А на кого капкан-то был?

– На среднюю дичь.

– С зубьями?

– А то!

– Тогда крови должно быть много. Сходи, малая, глянь, все ли полотенца на месте.

Я проверила. Большого, желтого, махрового не было.

– Тогда кровь должна быть тут, – Вова посмотрел на наши ноги.

Мы, как сговорившись, на цыпочках начали отступать.

– Затоптали.

Но не все. Местами кровь размазалась. Просто ее в темноте не было видно. Зато у двери в ванную вот такое пятно было! Я как раз в него и вляпалась.

– Полная хыбла. Чтобы это слово не значило, – мрачно заявил Панк.

Глава 17. Пятно на обоях

Вова приказал прекратить всякий отлов злоумышленников и оснастил дверь двумя новыми замками. Ключи повесил рядом на гвоздик. Было интересно наблюдать за его работой. Только инструменты ему подавать нужно было быстро – не то он ругался. И еще он сказал, что дверь хорошая, хоть и деревянная.

– Запасной выход всегда нужен на случай пожара, – объяснил он свое нежелание заколачивать ее намертво.

Вова ушел. А мы остались. Панк сбегал за едой. Не знаю, где он ее раздобыл, но было вкусно. Я никак не могла успокоиться – переживая из-за газа. Панк – из-за капкана. И мы все это оживленно обсуждали.

– Смешно. Теперь я пива никогда пить не буду, – Панка веселила моя радость по этому поводу.

– Если бы не пиво – ты бы был лучше всех, – брякнула я.

А потом мы до утра забыли про все неприятности. Наверное, это должно было случиться и оно случилось. Я никогда не пожалею об этом.

Утром, больше похожим на день, Панк ушел. Хотел меня чем-то порадовать. Он так сказал. Поспав еще немного, я приняла душ, красиво уложила волосы, слегка накрасилась и встала у окна, но так, чтоб меня не было видно. Так лучше всего ждать. Ждать и догадываться, чем же меня порадуют.

Вова дымил на своем обычном месте. Иногда вставал, смотрел во двор. Бросал взгляд на мои окна, и было сложно понять, какое у него выражение лица.

Панка не было.

Я пошла проведать ноут. Выглядел он липко. Нашла телефон гарантийки и рассказала о беде с моющим средством. В ответ сначала мне ничего не сказали. Промолчали немного, а потом явно включили громкую связь и очень серьезным тоном переспросили «что-что у вас случилось?».

– Какая-то сволочь вылила ее мне на клаву, – рявкнула я.

Гогот был. Но он быстро прекратился.

– Извините, девушка, я не понял сначала, я подумал, что вы решили его так помыть, – извинился голос и прибавил – Это не гарантийный случай.

Меня начало бесить все это до невозможности.

– Я понимаю. Но мне нужно понять, что теперь делать.

– Приносите. Попробуем помочь. Хотя на чудеса не рассчитывайте.

Ясное дело – стоимость восстановления ноута мне не назвали. Наверное, дорого. На родителей рассчитывать не приходится, а денег совсем мало осталось. Блин, как меня бесит эта финансовая зависимость. Она меня чуть не с младенчества с ума сводит. Просить я не люблю, да и не умею. А работать мне запрещают. Ну как же – высшее образование! Все усилия должны быть нацелены на диплом.

– Твоя работа – это учеба, – так мне все говорят.

Ага. Ну как же! Вот я щас приду в магазин и скажу:

– Дайте мне сто грамм конфет за зачет по истории зарубежной литературы.

Советы взрослых иногда похожи на бред шизофреников. А если с ними спорить начинаешь – они считают, что ты просто деньги выпрашиваешь.

Может, продать что-нибудь? Порыскав по квартире, я начала медленно впадать в тоску. На стене прабабкины часы в деревянном корпусе. Без маятника и стекла граненые не все уцелели. Наверное, часы чего-то стоят. Но жалко расставаться, они красивые очень. Фарфоровые дурацкие фигурки – тоже жалко, хотя они мне вовсе не нравятся. Зеркало с потусторонним отражением – тоже расставаться не хочу. В нем призраки часто возникают, мне кажется, что они попросту из него выходят Оно у них как дверь. Два старинных стула – крепкие и удобные. Шкатулки, внутри – перламутровые и костяные пуговицы и бусины. За это точно денег хороших не дадут. Лампа керосиновая, из тех, что на потолке вместо люстры вешали, без колпака, но все-равно жалко.

Вот засада – все ликвидное – от бабушки и деда досталось. От родителей – телек, телефон и поюзанная мебель. Но на это никто не позарится. Сейчас такое на помойку выбрасывают.

Были еще колечко и серьги. Подарок на восемнадцатилетние. Если продам, мама спросит – куда дела?

Почку что ли продать? Этот вопрос Дэн всегда повторял, причем не про свою почку, он мою продавать грозился. Интересно, а сколько за нее дадут? У меня отличные почки, ни разу не беспокоили, я даже толком не знаю, где они спрятаны.

Дэн как-то мне объявление читал. Там было примерно так написано: Кризис шагает по планете, но у тебя есть шанс! Цена почки – восемьдесят тысяч долларов, тебе хватит рассчитаться с долгами и оплатить кредит. Спеши продать свою почку! Помоги другу справиться с кризисом – направь его к нам! Супер-акция – приведи друга и получи двадцать процентов от цены его почки!

Офигенная завлекуха. Особенно про акцию.

Там еще лозунг был:

Почки ваши — заботы наши!

Я не вру – так и было.

– Жулье. Почка не может больше двадцати тысяч евро стоить, – важно сказал Дэн.

Тут я не могу ничего утверждать, хотя объявление своими глазами видела. Его любой мог прочитать, хотя у нас торговля органами и тканями человека категорически запрещена. Но торгуют вовсю.

И еще – в этом деле есть хитрость одна – настоящий хирург на нелегальную трансплантацию не пойдет, ему диплома жалко, значит, если я продам почку, ее отчекрыжит жулик-недоучка. А потом подумает и вырежет мне весь ливер на продажу – он у меня хороший, да и по возрасту я подхожу.

Забыв про почки и порченный ноут, я вернулась к окну.

Панка не было видно.

Почку было жалко. Если честно, никто не сомневается, что ее запросто можно продать, но придется тащиться в Турцию или в Германию. Говорят, в других странах жулят по-черному. Сговоришься на изъятие почки, а тебе до кучи кусок печени или еще что почикают. Я где-то читала, что где-то есть целые поселки людей однопочечников. На Украине вроде бы. Наверняка и у нас есть, но кто ж про такое скажет? У нас не принято пугать граждан. У нас принято их доводить до продажи собственного ливера.

Пересчитав свои сбережения, я здорово огорчилась. Наверное, дотяну до маминого приезда. Но про интернет придется забыть надолго. Мои личные драгоценности – велик и фотик продавать не хотелось. Мобилка старая, на нее даже вор не позарится. Уж лучше почку.

Я продолжила ждать Панка.

Позвонить ему, что ли? У него совершенно дикая мелодия в мобилке закачана. Я поначалу не могла понять слов, упиваясь музыкой. А когда Панк, шалея от моей музыкальной необразованности, дал послушать АукцЫон, я вникла и сразу полюбила эту песню.

…Я сам себе и небо и луна, Голая, довольная луна, Долгая дорога бескайфовая. Меня держала за ноги земля, Голая тяжелая земля, Медленно любила пережевы-ва-я…

Ну как не полюбить? В этих словах есть и Панк, и Дэн, я тоже там есть, получается – эта песня про нас всех. Даже про Вову.

Мобильник словно сам оказался в руке, Сердце замерло – вызов пошел. Вот черт – знакомая трель звонка. Побегав по комнате, я отыскала второй мобильник под простыней. Теперь я знала – Панк забыл у меня свою трубку.

В том районе, где у меня таится душа, наползла черная тяжесть. Ум доказывал – ничего страшного нет. Душа протестовала – бойся.

Чтобы успокоиться, я начала воображать, как познакомлю свою маму с Панком. Но лучше, если это произойдет после того, как он построит для меня лавку и сундук. Мама придет в гости, увидит эту красоту и спросит – откуда? И тут я ей расскажу про все. И назовусь гражданской женой. Наверное, Панк согласится считаться моим гражданским мужем. А лавка непременно нужна, иначе мама спросит «а чем он занимается?». Не могу же я ответить – он болтается как говно в проруби ничего не делая. Поскорее бы он вернулся.

Схватившись за мобильник как за спасительный круг, я набрала номер Вовы.

– Он ушел и не возвращается! – крик на грани истерики.

– Давно? Понятно. Сиди дома. Никуда не выходи. Никому не открывай. Откроешь – убью!

Почему-то я ему поверила.

Судорожно порылась в шкафу, ничего не нашла, да и не знала, что мне там было нужно. Посмотрелась в зеркало. Это я? Ну да – я. Мимика только заморозилась. Меня теперь нужно долго обнимать, чтобы лицо перестало быть ледяным.

– Вот, сейчас Панк вернется, – думала я, но даже мысленные слова произносились с трудом.

До чего же пусто стало на душе. Безмолвно. Беспросветно.

Хотела и дальше стоять у окна. Красивая, нарядная, в ожидании… но вместо этого начала бестолково метаться по квартире. То пыталась салфеткой немного вытереть клаву. То кинулась мыть посуду. Уколола вилкой палец. Несильно. Смотрела на кровь, стекающую в воду, и почему-то хотела воткнуть вилку себе в ладонь. Почти решилась, но потом вообразила удивленное лицо Панка, с силой бросила вилку в раковину. Она грохнулась и даже отлетела в остатки пюре. Пюре срикошетило и на меня.

Пришлось переодеться. Домыть посуду, довести кухню до сверкающего состояния.

Через каждую минуту смотрела на двор. Сколько же времени прошло?

Звонок. Музыки про голую довольную луну нет. Ну да – это же мой телефон.

– Я стою у твоей двери.

Проигнорировав тысячу незаданных вопросов и одну надежду в моих глазах, Вова завел меня на кухню. Держал мои плечи. Осторожно, но крепко. Посадил на табурет и сел передо мной на корточки.

– Вспоминай дословно, что он тебе сказал. Куда он ушел?

Я раз пять ему повторила. Слова звучали бессмысленно и глупо. Панк хотел меня порадовать. Не сказал чем именно. Он был счастливый. Он сиял. И смотрел на меня так, что дух захватывало. Ведь перед этим мы были близки, ближе не бывает.

– Слушай меня внимательно. Я сейчас снова уйду. И позвоню, а ты только мне откроешь, ладно? – голос Вовы прозвучал шершаво.

– А если Панк вернется?

Вова встал. Огромный как медведь гризли, но не такой опасный и без запаха зверя.

– Ладно. Если это будет он – откроешь. А теперь садись у окна и жди. Это самое умное, что ты сейчас можешь сделать.

Я бы не поверила, если бы мне кто-то сказал, что можно просидеть на подоконнике столько времени, но я вытерпела до позднего вечера. Курилось хорошо. Думалось плохо. Обрывки воспоминаний. В основном – прошлая ночь до утра. Как он меня называл. Совершенно особенным голосом.

Надо же – уже снова вечер. А ко мне никто не пришел. И вообще наш двор словно вымер. Наверное, все за городом. Никому не охота в городе чахнуть.

У меня затекли ноги – даже стоять не получалось. Держась за край подоконника, я терпела боль в мышцах, стараясь не упасть. А вот не буду стараться, упаду, ударюсь челюстью об подоконник, выбью себе зубы и откушу язык.

Позвонила Санечка.

– Ура! Есть в мире справедливость!

Какой ужас – мне придется ей ответить.

– Шурик вернул тебе долг? – предположила я, буквально трясясь от ее радостного тона.

Как он меня бесил.

– Неа. Все гораздо круче! Он в больничке! Прикинь – ногу сломал! Добегался!

И почему меня это не удивило? Два разрозненных обрывка историй связались в единое целое.

– А как он ее сломал?

– Мощно! Фигак-хрусть-пополам! В капкан попал! Представляешь? К нему даже журналисты приходили. Мы тоже его навестили. Думали – врет. А он не врет. Говорит, бежал по делам, решил путь сократить и около помойки влетел прямо в эту фигню. Что деется! В городе и капкан. Ты понимаешь?

Еще как понимаю. Эта сволочь побоялась сказать журналистам правду. Да и кому она нужна – его правда? Гораздо забавнее – беспризорный капкан в городе. На сенсации не потянет, но все-таки новость. Если по телеку покажут – начнутся подражатели и мы будем ходить по Питеру, постоянно смотря под ноги.

С трудом выслушав радостные вопли Санечки, я тут же забыла весь разговор.

Мне требовалось придумать разумное объяснение исчезновения Панка. Например, он полетел в Париж за круассанами. Или на Мадагаскар за лемурами. Или в Китай, чтоб порубить на мелкие кусочки всех работников меховых ферм. Нет – он нашел длинную лестницу и полез доставать для меня голую довольную луну.

Но, скорее всего, он пошел покупать мне цветы, или пирожные. Пока шел, одумался и решил, что не стоит связываться с проблематичными малолетками вроде меня. Решил, что секс уже был, а теперь самое время делать ноги. Шел себе и думал – что это я вынудила его побриться, что я не та женщина, о которой он мечтал. Неопытная. Робкая. Не та.

Я много чего успела передумать, пока сумерки не съели все цвета и не сделали наш двор черно-белым. Тогда я увидела Вову. Черный неподвижный силуэт. Как памятник на надгробии.

Вова неуверенно сделал первый шаг и почему-то я сразу начала плакать. Он шел как приговор.

Сделав несколько шагов в направлении моей парадной, Вова вдруг остановился, постоял, глядя себе под ноги, сплюнул, вдруг развернулся и ушел к себе.

Я видела, как у него свет в окнах загорелся. И совсем потеряла голову. Схватила телефон. Набрала номер. Передумала – ведь он явно не хочет со мной разговаривать. Надо подождать немного. Бросила трубку.

Моего терпения хватило всего на полторы минуты. Снова позвонила. Длинные гудки. Понятно. Абонент не желает с вами разговаривать. Еще одна попытка.

– Что? – вопрос на грани ненависти.

– Не что, а где, – рык зверя, Вова даже скрипел зубами.

Ни слова больше – отключился.

В полной растерянности я стола, не зная, что делать. Он ушел искать Панка, он трезвый, он знает, что я волнуюсь, но у него для меня нашелся только один ответ «где».

Пойти к Вове? Выйти во двор и встать под его окнами? Плевать на его запреты! Раз он не хочет со мной разговаривать, я имею право уйти и самой поискать Панка.

Сполоснула лицо. Зачем-то прополоскала рот. Намочила руки – вытерла их об волосы. Фиг с ним – с Вовой. Мне не привыкать одной по городу гулять. Буду кружить по нашему району. Когда ходишь – ожидание быстрее тянется.

Звонок в дверь. Тишины как не бывало. Уронив флакон шампуня, потеряв тапочки, свалив зонтик, я неслась к двери.

– Это я, открывай, – Вова пришел сам, и я его не узнала.

Чужое, бледное лицо. Сжатые кулаки. Я решила, что он меня ударить хочет, но он просто врезал по подоконнику. И выругался. Много страшных слов, свитых в тугой жгут ненависти и отчаянья.

Нужно было ждать, пока он сам не расскажет все, что узнал.

– Вот. Это у него в руке было.

Новая листовка. Мое фото. Портрет. Мой адрес. И надпись «отсосу любому за двести рублей». Ей богу, так и было написано.

– Господи. Он прочитал это и решил меня бросить?

Я почти обрадовалась.

– Ничего он не решил. Он у решетки канала лежит. Но ты туда не ходи, там уже народ собрался. Менты скоро прибудут… Но я думаю, что все случилось в соседнем дворе. И он смог уйти как можно дальше. Чтоб у некоторых дур ненужных проблем не было.

Собирай манатки по-быстрому. Теперь у меня жить будешь.

– Сколько?

– Пока не выгоню, – он посмотрел на меня, постарался вернуть лицу прежнее состояние, и добавил: Пока все не уляжется.

Наверное, мне было сложно понять, о чем он говорит. Канал. Какие-то люди. Менты. Мне нужно туда!

– Я не хочу. Я к нему пойду.

– Никуда ты не пойдешь.

И я поняла – лучше не спорить. Ничего не понимая, покидала вещи в сумку и пошла за Вовой. Как безмозглый песик на веревочке. И даже тихо скулила.

– Заткнись, а? Он умер. Из-за тебя.

Это было жестоко. Нечестно. Но это было правдой. С которой мне теперь придется жить.

– Извини. Я не хотел, – вдруг сказал Вова.

Мне хотелось его о многом спросить. Задать самый главный вопрос. Я имела право узнать – мучился он или нет? Больше меня ничто не волновало. И только в темном Вовином коридоре, том, что ведет к непонятной двери, я тихо завыла. Меня просто разрывало от рыданий. Которые получались беззвучными. Только вой был еле слышен. Выплакав себя до тупости, я решила воспользоваться темнотой за окнами и уйти в соседний двор. Но Вова предусмотрительно запер дверь на ключ. Можно было попытаться пробраться к Ленину и выскользнуть через вторую дверь, я была уверена, что она ведет, как и моя, на черную лестницу. Добралась до гипсового бюста – а ключа там нет.

Вова по скрипу половиц, вычислил меня и ужаснулся.

– Ты кошмарная. Как труп после эксгумации.

А вот отвечать у меня не получилось. Ком в горле. Шершавая шерсть. Ни звука не извлечь.

Надо подождать – Вова потеряет бдительность и я через окно выберусь. Главное, до водостока пройти, а там – возьмусь за трубу и слезу. Меня не смущало, что те, кто шел по нему до меня, упали и разбились. Судьба у них такая – могли и уцелеть.

– Даже не думай, – Вова застиг меня за попыткой открыть шпингалет, приросший к краске подоконника. – Даже мне этот фокус не удался.

Продолжая безрезультатно дергать латунный шарик шпингалета, я тупо смотрела в пространство. Поскорее бы он уснул, этот говнарь гребаный. Напился бы водки и вырубился. Наверняка у него где-то припрятана бутылка. Ненависть сфокусировалась на Вове. Время уходило.

Мне казалось, что у меня еще есть несколько минут, чтоб дойти до канала и увидеть Панка.

А вдруг Вова ошибся? Вдруг Панк без сознания. В коме. Но живой! Мне просто необходимо взять его за руку. Я больше ничего на свете не хочу!

– Выпусти меня! – закричала я и со всей силы оттолкнула Вову. Он ударился об шкаф, и у меня появилась возможность броситься к выходу. Как я могла забыть, что дверь была заперта?

Вова ругался, сидя на полу. Взгляд сфокусировался на его шее. На ней – цепочка с ключом. Вот гад! Он ключ теперь всегда с собой носит! Руки сами потянулись к цепочке. Вова в секунду уронил меня рядом на пол, как тисками вцепился в плечи и держал, пока я не перестала биться.

– Я его тоже любил.

– Ты его обижал!

– Дура ты.

У меня сил не было совсем. Вова принес какой-то пузырек коричневый. Накапал вонючих капель в стакан с водой и заставил меня эту гадость выпить до дна. Мозг держался дольше тела. У которого сначала онемели ноги, а потом оно стало ватное. Меня взяли подмышки, забросили на плечо, проволокли до дивана и свалили на него как тряпичную куклу. И я лежала, глядя в темный высокий потолок. Который казался все дальше, превращаясь в космос.

Через час, или два – кто знает, я вдруг поняла, что в квартире тихо. Встала, добралась до книжной полки. В каком-то полубезумии нашла тот самый латинский словарь, отыскала забытое слово – mors, и даже не удивилась, узнав, как оно переводится.

Призраки были умнее меня. Они знали, что делают, они почти кричали мне об опасности, а я тупо прошла мимо. Морс не имел никакого отношения к напиткам, mors – это просто смерть.

Я ничего не могла изменить. Я не верила в того Бога у которого можно что-то выпросить. Зато я с детства верила в призраков. И я молилась им, так, что сердцу становилось больно. Вспоминая каждого. Я молилась, думая о Панке. Мечтая только об одном – чтоб душа нашего двора смогла услышать меня и помочь. Мне нужна была справедливость. Такая, какой я ее понимала. То есть – возмездие. Настоящее. Как в прежние времена – око за око…

Диван был жестким, неудобным и явно пах Вовой. Который не лег спать. Он бродил по квартире, открывал шкафы, тихо ругался, что-то ронял, скрипел половицами.

– На.

Мне в руки легла кожаная куртка Панка. Та самая, которую он постоянно носил. Пока жара не превратилась в пекло. Я укрылась ею, прижав рукав к самому лицу. Почти сразу стало спокойнее.

Какие обстоятельства позволяют людям стать призраками? Как можно с ними поговорить? Упросить, вымолить капельку сочувствия и помощи?

Когда-то, совсем неподалеку, на Сенной площади был храм Успения Пресвятой Богородицы. Бабушка звала его Спас-на-Сенной, а дед говорил «купца Саввы собор». Незадолго до рождения моей мамы собор унизили и обобрали, содрав позолоченную кровлю, а потом взорвали. Мне нужно было решить – можно ли просить о помощи этого самого Савву? Почему-то его имя вызывало у меня доверие и надежду на поддержку. В реальности призрака Саввы сомневаться не приходилось – его многие видели. И обращаться проще, когда имя известно. И городового нужно просить. Он точно меня не оставит. Этого же его обязанность – карать преступников.

Провал – темнота, снова высокий потолок, снова беспамятство. Наверное, это состояние называется забытье. Полусон-полуявь. Из которого я выныривала и повторяла свою просьбу.

И я их увидела. Они стояли совсем рядом со мной, молчаливые, сосредоточенно вглядываясь в мое лицо. А потом вдруг сблизились и стали как луна, просвечивающая сквозь туман. Дети, взрослые, нищие, побогаче, из разных времен, с разными судьбами, объединенные невозможностью уйти в другой мир. Мне показалось, что я ошиблась, но так и есть – у самых их ног стояла полупрозрачная кошка. Я про нее не раз слышала от мамы. Так самая кошка, что родила котят в прачечной, а когда там случился пожар – вынесла котят, но сама сгорела заживо. Это после войны было.

Кошка не сводила с меня пристального вдумчивого взгляда. Пожалуй, она выглядела реальнее других приведений. Не раздумывая, потерлась щекой о мою протянутую руку и задрала хвост. Но как только я захотела ее погладить – зашипела беззвучно, нацелив на меня длинные усы и придав уши.

Я надеялась, что сейчас произойдет чудо и появится Панк. Но его не было. Вроде бы он должен тут быть. Дух, он же девять дней имеет право быть там, где захочет. И еще – я верила, что у Панка осталось незаконченное дело. Ведь он мне пообещал вернуться и порадовать. А еще он пообещал сделать мне сундук и лавку. Ну как же так! Все фильмы о призраках основаны на принципе незавершенных дел и не выполненных обещании.

Кошка принялась вылизывать переднюю лапу, продолжая сверлить меня глазами.

Если кошка есть, то почему нет Маркела? Что за законы управляют этими сущностями?

Дети, что обитали в моей квартире, дружно подошли к окну и один снова начал выводить латинские буквы.

Janua.

Дружный взгляд в мою сторону.

Я пожала плечами – не понимаю.

Foris.

Я развела руками – мне без словаря не понять, что они мне хотят объяснить.

Porta.

– Порта, портал?

Теперь настал их черед качать головами – я неправильно поняла их послание. Но судя по выражению их лиц – разгадка была совсем рядом.

– Портал. Корень тот же. Что такое портал? Это вход. Или выход. Дверь?

Все посветлели лицами. Радуясь на мою догадливость. Даже кошка улыбалась.

Но что делать дальше? Панка не вернешь. Быть может, есть какая-то волшебная дверь, через которую приходят призраки? Нет. Не может этого быть.

– Помогите мне. Отомстите за него. За все, что у него было и могло быть. Я прошу вас…

Повторяя просить, я так и уснула. Снясь самой себе. Скрюченное загорелое тело под старой кожаной курткой. Горе на не разложенном диване. Зареванная дура, потерявшая больше, чем имела.

Часть 2. После

Глава 18. Роль безутешной вдовы

– Вставай.

Пробуждение стало пыткой. Во сне не помнилось ничего – кромешная пустая темнота.

Вова мокрый, только что из душа. Смотрел на меня как на раздавленную мокрицу.

– Мыться, волосы уложить, морду накрасить. Хотя – нет, лучше без косметики.

– Зачем? – голос у меня был странный, это из-за распухшего носа, да и в горле словно наждаком прошлись.

– Затем. Мы к предкам Панка приглашены. Точнее – я, но и ты сгодишься. Для убедительности. У тебя вид почти интеллигентный.

Совершенно не понимая к чему Вове мой якобы интеллигентный вид, я закуталась поплотнее в куртку Панка и оцепенела. Надеясь, что он без слов поймет, как я не хочу никуда идти.

– Не упирайся – бесполезно. Вторые сутки валяешься. Вон – диван мне попортила, сырой совсем.

Он наклонился, сцапал меня как ребенка и бесцеремонно поволок к ванной. Где уже было приготовлено чистое полотенце. Рядом лежало нижнее белье. Вот гад – успел в моих шмотка порыться.

– Полчаса, не дольше. Я жду.

Пришлось подчиниться. Вода была едва теплая, но от этого стало полегче. Лицо я несколько раз сполоснула холодной – чтоб избавиться от последствий слез. И все время думала – «он умер, умер, его убили, я его больше никогда не увижу».

– Время истекло. Топ-топ, цигель-цигель, фиг-лю-лю, у тебя нет черных шмоток. Ладно, говно вопрос, но придется по пути в магазин заскочить. А то в тебе диссонанс сплошной.

Наверное, он имел в виду несоответствие между моим лицом и яркой летней одеждой.

Вместо завтрака был бутерброд с ветчиной и чашка крепкого сладкого чая.

– Ну что за морока – кусай еще, иначе я в тебя его запихну.

Пришлось доесть бутерброд. Он застрял где-то по пути в желудок и там остался как камень.

– Готова? В туалет сходила? Все. Погнали.

Вова вел меня за руку, чтоб не отставала. У него один шаг, как два моих, это если не учитывать, что у меня ноги заплетались. Я брела, глядя в землю и жалея о невозможности везде ходить в куртке Панка. Которую прошлось оставить на диване. И еще мне очень хотелось очутиться в том месте, на канале, где все случилось. Я бы там села и сидела долго долго. Я смогу хоть вечность там просидеть. Вот если бы Вова меня потерял… Но он, словно догадываясь о моих намерениях, не выпускал руку. Поэтому мы зашли в освежающую прохладу огромного магазина как примерные отец и дочь. Строгий папа и капризный великовозрастный ребенок.

На меня начали поглядывать еще при входе, охрана, покупатели, продавцы, сначала смотрели на Вову, он здоровенный и заметный как дикий бизон, потом – на меня. Заметив мои заплаканные глаза и распухший нос, снова смотрели на монолитного Вову. Которому было плевать на чужое мнение.

Из каких соображений Вова решил подняться на самый верхний этаж, я не знаю. Наверное, желал осмотреть все торговые залы зараз. Подошел к ограждению, наклонился так, что волосы свесились вольной гривой, хмыкнул недовольно. На верхотуре нужного ничего не оказалось, зато я чуть не грохнулась в обморок. Это из-за подлецов-дизайнеров. Они спланировали пространство так, что оно выглядело преломленным и слишком многоплановым. Идешь вперед, а оказываешься слева и немного сзади, двигаешься вправо – а там застекленный провал, хочешь выбраться – утыкаешься в прозрачную перегородку. Голова начала кружиться еще в лифте, а перестала только когда Вова зарулил нас в первый попавшийся отдел женской одежды. Там я почувствовала настоящий пол под ногами и немного ожила.

Сначала нас не атаковали. Тогда Вова взревел «хватит ныкаться по углам, я вас вижу». Из-за вешалок, нервно улыбаясь, вышли две девушки, придвинулись на безопасное расстояние и замерли.

– Что-то черное. Легкое. Для похорон, – уточнил он, заметив, что девушка оглядывается в направлении вечерних платьев.

– Одну минуточку. Сейчас все подберем.

Если я им и не понравилась, то они виду не подали. И все поглядывали на Вову. Который возвышался над манекенами, по сравнению с которыми у него было почти животное лицо.

В примерочной я вдруг увидела, что на мне вполне себе симпатичные трусики и решила не волноваться. Глупо – но приличные трусы в данный момент оказались как успокоительное.

Не знаю, какие мысли водились у продавцов в отношении церемонии похорон, но меня облачили в кошмарное сооружение, сплошь какие-то кружева и рукодельные розаны. Сооружение шуршало при каждом движении, словно сделанное из рисовой бумаги.

– Вы что, сдурели? Она же не могильный катафалк! Проще и строже. Чтоб скорбящие родственники не смогли скрыть свое сочувствие ее горю.

Ошеломленная ролью безутешной вдовы, я едва не засветила Вове розанами по морде. Но не дотянулась.

– Истерика. Это нормально, – деловито прокомментировал Вова.

Девушки засуетились вокруг меня как пчелы перед ульем, выражая свое сопереживание в ворохе не совсем подходящей случаю одежды. Одна из них оказалась более эмоциональной, чем я, и едва не плакала, затискивая мой зад в узкую и явно сексуальную юбку.

– Это не скорбь, это немецкое порно. Строже нужно. Чтоб не вызывать в родственниках посторонних мыслей.

От постоянных переодеваний, я вся влажная стала и вынимали меня из юбки втроем. Причем Вова подслушивал у примерочной и ругался.

– Зад отожрала, дитя мое неразумное. На диету посажу. Репей будешь кушать.

– А что, помогает? – не удержалась от вопроса девушка.

– Черт, не репей, а еще какую-то хрень зеленую. Я забыл, но потом вспомню. Портулак что ли? Нет, латук. Или пырей. Может, щавель? Нет, не щавель точно. Вот канифоль какая – забыл напрочь. Выходи, пора уже.

Теперь я выглядела как училка географии с тридцатилетним стажем.

– И очки черные. Чтоб зареванность подчеркнуть.

– Мне салфетки нужны. Я платком уже весь нос стерла, – мне и правда уже было больно сморкаться.

– Тогда вам нужна и сумочка, – постановила эмоциональная девушка.

Не сомневаюсь, что она придумает про меня сто историй. И ни одна из них не будет похожей на правду.

Почему-то моя голова решила разделить мыслительный процесс на сектора. Одному было тупо плохо, второй жадно вглядывался в окружающий мир, запоминая происходящее, впитывал детали, а третий ненавидел второго за такое неподобающее поведение.

Новые туфли немного жали. Но выглядели потрясающе красиво. И хоть мне было плевать на них, я даже пожалела, что они оказались на моих ногах при таких ужасных обстоятельствах.

Пока Вова расплачивался и ждал, когда упакуют мои жалкие яркие вещички, я зашла в соседний отдел. В огромном, подавляющим своим великолепием помещении, продавали ну очень дорогие вещи. Не для таких как я, но смотреть на них мне никто не запрещал. Невероятные мужские ботинки, шляпы и даже галстуки намекали на то, что никто их моих знакомых никогда не одевается в таком месте. А в углу, на безголовом манекене – куртка. До боли знакомая.

Я остолбенела перед ней как распоследняя дура. Делала шаг вперед, всматриваясь в потертости кожи. Отступала назад, стараясь вспомнить как можно лучше ту куртку, что укрывала меня совсем недавно. Заглянула внутрь, ну точно такие же названия на подкладке. Не может этого быть! Передо мной на трупного вида манекене красовалась куртка Панка. Точь в точь. Один в один. На ценнике стояли астрономические цифры.

– Ты что тут таращишься как ассенизатор в гастрономе?

– Вова. Это же…

– Ну да.

Поняв причину моего волнения, Вова прищурил глаза и понимающе ухмыльнулся.

– А ты думала, что наш друг был законченным говнарем? Что одевался с помойки? Дура и есть. Ведь он при тебе даже матом ни разу не выругался.

Последний аргумент меня добил окончательно.

– Он хотел мне сундук сделать. Он хотел мастерскую свою…

– Очки пошли покупать что ли, – немного смущенный моими слезами, Вова поправил куртку на манекене, и мы пошли на первый этаж.

Где меня спрыснули горьковатыми духами. В отместку я выбрала очки стиля «крутой мафиози». Вова, не раздумывая, купил себе такие же.

К метро я шла, полностью осознавая свою вдовость. На меня только слепой не посмотрел с состраданием. Прохожие даже оборачивались, не стесняясь своего жадного интереса. Как же – все полуголые и в белом, одна я словно черная ворона и выгляжу как вывеска похоронного бюро. А рядом, для контраста – очкастый Вова.

– А сколько ему лет… было, – спросила я у него.

Мой вопрос растворился в шуме вагона метро и Вова его не услышал, а повторять как-то не хотелось. Ну да, теперь я понимаю, Панк был младше Вовы. Насколько? Да какая теперь разница.

Мы стояли, глядя в темноту, пролетающую за стеклами дверей. Изредка мелькали ряды толстых проводов и таинственные боковые тоннели. Вова нависал надо мной как медведь гризли. Изредка поправлял черно-белый платок, который заменял воротник моего платья. Жакет я держала в руках – жарко было даже под землей. Изредка поглядывала на свое отражение. Ну и пугало! И вдруг до боли захотела, чтобы рядом со мной стоял не Вова, а Панк. Так захотела, что пришлось доставать салфетки и сжаться в комок, чтоб пассажиры не видели. Теперь перед моим носом были Вовины колени.

– Тук-тук-тук, – Вова постучал пальцем по моему темечку, – Мы сейчас придем, ты будешь молчать. Но когда я буду тебя спрашивать – отвечай «да», чтобы я не спросил, ладно?

– Да.

Мы вышли из метро как из холодильника в духовку. Мой траурный наряд стал влажным и я терпела прилипшую ткань как наказание. Нужно было страдать. Даже боли хотелось. Физической. Но туфли не терли ноги, просто стиснули их, как в колодках.

– Ну, ничего, – думала я, – надо подождать, туфли от жары скукожатся и вот тогда ноги начнут распухать как тесто на дрожжах.

Так мама говорила. У нее ноги кошмарно отекали летом.

А еще лучше, если бы мы купили ту, узкую юбку, я бы неудачно наклонилась, а она бы треснула по шву. А в этой все бестолку – она как-то хитро выкроена, такую нечаянно не испортишь. Может подставиться, чтоб Вова на ногу наступил? Нет, он здоровенный, но не неуклюжий. На секунду, Вовина рука выпустила мою и я резко рванула обратно к метро. Мне даже удалось пробежать метров десять.

– Еще раз так сделаешь – зубы выбью, – надевая упавшие очки мне на нос, пригрозил Вова.

Перед домом, совсем новым и даже сверкающим, но безликим, стоял красный Вранглер, а рядом – невысокий немного сутулый мужчина. Он был совсем не похож на Панка, но я сразу догадалась, что это его отец.

– Времени в обрез. Пять минут – не дольше, – скороговоркой заявил он, пожимая руку Вове.

Было сразу понятно, что времени у него завались, а говорит он просто так, по привычке. Как и по привычке не стал здороваться и проигнорировал меня. Он мимо смотрел. Как будто кроме него тут вообще никого не было. Такой взгляд странный, словно он только умер. Даже захотелось ему веки закрыть.

– Я и за минуту управлюсь, – пофигическим тоном ответил Вова, – Тема такая, после крематория прах отдаете нам. И мы его без вашего участия развеем над Невой. Как он сам и хотел. Мой телефон ты знаешь.

Зачем было нужно тащиться к черту на куличики ради минутного разговора, я не поняла, но когда Вова посмотрел на меня, послушно высказала свое «да».

– Это его девушка? – вдруг пробормотал папа Панка, избегая меня взглядом.

– Да, – ответили мы хором с Вовой.

– Ладно. Мать совсем с катушек слетела. Беда с ней. Пошли что ли, в дом.

Он так это сказал, будто вся эта многоэтажная громада принадлежала ему одному. Вова кивнул, и они побрели, тихо разговаривая за моей спиной. Меня все больше удивляла эта странная ситуация. Два совершенно разных человека. Из разных сословий и социальных слоев. И явно уважающие друг друга.

Я немного трусила, ожидая встречи с мамой Панка. Если мне плохо, то ей в сто раз хуже.

– Нужно будет попросить ее показать фотки, где Панк маленький совсем. Это хоть как-то поможет скоротать время, – решила я и на этом успокоилась.

Дверь открыл некто, слишком быстро исчезнувший из поля зрения, так что я не успела его рассмотреть, но точно не женщина. Вова невежливо толкнул меня в спину. И ушел с отцом Панка, оставив меня в просторном как вокзал коридоре. Три огромных зеркала позволяли рассмотреть себя всесторонне. И со всех сторон на меня уставилась тощая нелепая вдовица. Мысли крутились вокруг одной единственной цели.

– А, может, удрать, пока Вова занят? Дорогу до метро я помню.

Меня так и тянуло на канал. Но у меня не было денег даже на жетон, а чтобы выпрашивать нужно что-то говорить убедительное. А говорить совсем не хотелось. Оказывается, столько сил нужно для этого. Но можно добраться и пешком. Ничего сложного – иди себе и спрашивай у людей. Люди никогда не откажутся объяснить дорогу.

Скажу честно – мне стало стыдно. Где-то рядом убивалась от горя мама Панка, вот она спросит про меня у папы, а меня нет. Это было нечестно. Трусость. Если я смогу ее поддержать, выказать свое сочувствие – это будет правильно.

Не видя никого рядом, я медленно пошла в поисках Вовы. Тут все было светло и просторно. И совершенно бесцветно. Белое, кремовое, чуть-чуть коричневого и золотого. Я бы не рискнула по обстановке составить психологический портрет жильцов. Не квартира – а демонстрационный зал современной обители тех, кто не считает ремонт ноута серьезной финансовой проблемой.

Тишину разбавил резкий как стеклянный осколок, голос.

– Это был совершенно невозможный ребенок, – полусумасшедшая сухая женщина, с коричневыми кругами под глазами, возникла из боковой двери, сцапала меня за руку и увлекла в комнату. Вероятно, это была гостиная.

Лицом женщина была похожа на мои скомканные сопливые салфетки. Наверное, мама Панка. Хотя, судя по ее виду, она могла быть ему кем угодно, даже старшей, но очень больной сестрой. И она с первой минуты начала меня трогать. Это было неприятно, хотелось ударить ее по рукам, или отгородиться, подставляя под ее руки сумочку. Но так ведь невежливо.

– Умный мальчик, гордость школы, радость родителям. Такие надежды подавал. А потом, – она подняла на меня огромные как у совы глаза, – А потом он обозвал нас буржуями, страдающими вещизмом и со слепой душой. И ушел. Как душа может быть слепой? И вообще – есть ли душа? Какая она? Вы ее видели? А вдруг она одна на всех? Вы понимаете, о чем я говорю?

Как ни странно, я понимала. Ощупывая мой локоть, мама Панка поняла, что делает мне больно и продолжила говорить жарко и почти страстно. Светлые стены. На светлом все кажется темным. Женщина была не просто темной, она была как грязный призрак самой себя. Наверное, я ей казалась такой же.

– Он влачил существование, как клошар. Особенно после получения диплома. Хотите я вам его покажу.

Я рассчитывала на фотки, но она действительно показала мне диплом.

– Вы его любили, я чувствую. Его было трудно любить… Вы на какой дури торчите? – невпопад спросила она, почти игриво треснув меня корочками диплома по руке.

Ответить «да» было невозможно, но на этот счет Вова не давал никаких указаний.

– Я не торчу. Я в универе учусь.

Как трудно говорить. Моя бабушка все время повторяла, что за все хорошее приходится платить. Но какая дорогая плата за недолгое счастье.

– У него были невозможно аристократические уши. Я специально приглядывалась – таких ушей больше ни у кого нет. А где же вы познакомились? – ей явно было плевать и на меня и на все универы оптом и в розницу.

– Во дворе, – честно сказала я, мечтая о Вове как о спасителе.

– Бог мой, я так и знала. Дворовая девка.

Осмотрев меня, а точнее – одежду купленную Вовой, она склонила голову набок с таким проворством, что я испугалась, услышав звонкий хруст.

– Да будет врать-то. Во дворе! Скажешь тоже. Я даже знаю, где ты эти шмотки покупала.

– Я не вру. Мы о судьбах родины тогда поспорили немного, – если хочешь не обманывать, говори только правду.

Мне невыносимо хотелось увидеть фотки Панка, быть может, даже спереть парочку, но она не давала мне такой возможности. Как только я открывала рот – меня ждал новый сюрприз. Она несла такую околесицу, что я совершенно уверилась в ее полном безумии. Рассказ о Полинке, которая никак не может вызубрить рецепт тройной ухи и блинов с припеком прерывался на самом увлекательном месте, после чего шли сетования на чехарду с какими-то процентными ставками. Потом мне дали понюхать запястье руки, орошенное духами.

– Совершенное дерьмо, – решительно сообщила мама Панка.

Я была с ней не согласна. Пахло иначе, даже хуже.

– У нас есть собака, но я никак не могу ее найти, – мама Панка встала и ушла, оставив меня на белом кожаном диване.

Напротив не было ничего – только огромный экран телевизора, смахивающий на школьную доску. Я обернулась. Дикость какая-то – акриловая картина на светлой стене, по виду – французская, морской порт и белые яхты с разноцветными флажками. Кроме картины – больше ничего. Огромная пустая комната. В которой кто-то садился на диван для просмотра мега-говноящика. Понятно, почему Панку тут не нравилось. Но есть надежда, что где-то существует заблудившаяся собака. Хоть какое-то утешение.

– Сок, минералка, водочка. Что вы будете пить? – парень, чуть старше меня, белая рубашка с коротким рукавом и черным галстуком, белые брюки, и в пошлых розовых шлепанцах.

– Кофе. Без сахара и молока. Но некрепкий.

– С антиоксидантами? – состроив совершенно умное лицо, спросил парень.

– Ты дурак что ли? Как ты их собрался из кофе выуживать?

– А вот обзываться не надо. Мадам пьет кофе только без антиоксидантов, – паршиво улыбаясь, сообщил этот дебил и ушел.

Если бы Дэн не рассказывал мне про кофе, я бы повелась на этот бред. Причем – бред, сказанный с самым подлым видом всезнающего специалиста по кофе. Блин, был бы тут Дэн, он бы со смеху помер, ей богу. Хотя, кто его знает, быть может, они бы поспорили, а потом подружились.

Парень ушел и больше я его не видела. Я расхотела и кофе и фотографии Панка. Мало ли как он выглядел до встречи со мной.

Важнее, что он был, и я его знала.

Моей попе явно не понравилась обивка дивана – она к ней прилипла. Пришлось встать, чтоб не обзавестись мокрым пятном. Странно – тут наверняка должен быть кондиционер.

– Ааа, вот ты где. Мы уже все обсудили. Наверное, ты прав, – отец Панка судорожно оглядывался, наверное, опасался появления жены, ее собаки или парня без кофе.

Вова кивнул, показывая, что он не прав быть не может. Надеясь, что аудиенция закончена, я подошла к Вове, вдруг мы уже можем покинуть этот дурдом.

– А она ничего, красивая, – Папа Панка бродил глазами, стараясь не смотреть на живые существа.

Наверное, он про меня говорил.

– Менты землю роют. И еще ребята подключились. Не то панки. Или еще какие уроды.

– Как вы смеете! – вдруг выкрикнула я, забыв обещание говорить только «да», но Вова не стал ругаться.

– Смею. Если бы не его утопический долбоебизм, сейчас бы в Лондоне жил. Что за бред? Весь мир живет по правилам. Будь успешным, заимей свой бизнес и умей вкладывать деньги. За американской экономикой будущее! Чем мы хуже? По мне всех люмпенов давно обнулить пора. Что заразу свою не распространяли.

– Вы про нефоров? – меня уже было не остановить.

– Про маргиналов, уебанов и прочую херь.

– Зачем вы ругаетесь? – меня так поразило, что взрослый, пусть и несчастный человек, выражается нецензурно, что я оторопела.

– Ты, девочка, хоть понимаешь, что произошло? У меня был сын. А теперь – нет. И если бы не панки-фиганки, он был бы жив, – не знаю почему, но я вдруг поняла, что у него еще есть дети и скорее всего нелегальные.

– Ну что вы говорите! Его же не панки убили! – запоздало возмутилась я.

– Косвенно – они. И не спорь со мной.

Я вспомнила, кто не косвенно виновен в смерти его сына и растерялась. Если я сейчас начну рассказывать всю историю нашего знакомства, папа возненавидит и меня и казнит прямо тут, выбросив с балкона.

– Мы уходим. Я – жду звонка. До встречи, – Вова преспокойно и без всякого возмущения, вышел из комнаты, явно собираясь уйти.

– Я должна ей что-нибудь подарить! – из недр квартиры прокричал женский голос.

– Не надо! – мой крик напоминал вопль вороны.

Мы замолчали. Вова похлопал папу Панка по плечу, пожал ему руку и двинулся к выходу.

– Он был хороший. Лучше не бывает, – вместо прощания сказала я.

– Наверное, ее спустили в унитаз. И я знаю, кто это сделал! – мама Панка промелькнула и снова исчезла, как приведение.

Скорее всего, она снова искала свою собаку.

– Господи, как меня это все задолбало! – признался папа Панка и вдруг заорал, – Да! Это я ее спустил в унитаз!

Лифт, огромный как моя кухня, двигался быстро и бесшумно.

– А зачем мне нужно было говорить «да»? – спросила я у Вовы.

– Из вежливости, например.

– А зачем мы ходили к ним в гости?

– Затем. Без его разрешения мне Панка нормально не похоронить.

Вова по-прежнему не доверял мне и вел за руку. Я по-прежнему мечтала сбежать от него на канал, но была придавлена словом «похороны». В полном молчании мы возвращались домой. Меня не смущали заинтригованные взгляды парней, которые, если бы не Вова, были не прочь познакомиться. Изобразив заносчивый вид, я шла, не глядя по сторонам. И у меня получалось не плакать.

Дома, рассмотрев себя в туманном зеркале, я решила, что выгляжу хуже чем вдова. У меня был жалкий вид окончательной сироты, вдовы, бесприданницы и жертвы массовых беспорядков. И меня это успокоило немного. Особенно, когда выяснилось, что туфли все-таки натерли на мизинцах два прозрачных волдыря. Решила не прокалывать их иголкой – путь болят. Пусть воспалятся и отвалятся вместе с ногами.

Устыдившись своих мелких мыслей, я переоделась и снова залегла на диван. Укрылась курткой и задумалась. Богатые родители. И сын, которому папины деньги встали поперек горла. Неужели такое бывает? Как может опротиветь сытая жизнь с перспективой переезда в Лондон?

Вспомнив все подробности нашего визита к предкам Панка, я решила, что там живому человеку нет места, а собака сама утопилась и правильно сделала. А еще я подумала, что не хочу возвращаться в свою квартиру. И вовсе не из-за опасности. Я там была совсем недавно счастлива. Недолго, но ведь была!

Балансируя на грани сна и яви я снова увидела светящиеся силуэты. Быть может, они сторожили меня, я не поняла. Ребенок рисовал слова. Портал – это я запомнила. Но были и другие. Aditus, faux, casus, sors, fortuna.

– Казус? Это как-то связано с казуистикой? Жульничество что ли? Нет? Ну и фиг с ней, а фортуна – это удача?

Они явно считали, что я не права. Хорошо, что я словарь заранее около дивана положила. Я ограничилась переводим фортуны, которая к удаче имела весьма косвенное отношение. Словарь считал, что фортуна означает всего лишь шанс. Причем казус тоже переводился как шанс. Мура какая-то, ей богу. Но однозначно лучше морса.

Решив, что с предсказаниями на сегодня покончено, я бросила словарь на диван. Он даже подпрыгнул и сам собой раскрылся.

Страницы вдруг сами собой начали перелистываться, словно их настиг ветер. Ребенок тыкал пальцем, показывая мне нужное слово. Не то ему наскучило писать, не то он принял меня за клинически слабоумную.

– Vox, vocis – голос. Ну да, я уже поняла, что говорить вы не умеете. Что дальше? Вы русского языка не понимаете? Знаете, что мне нужно? Вот это слово – месть, ultio, или vindicta. Виндикта? Вендетта звучит правильнее.

Два слова «голос» и «месть» явно не были связаны друг с другом.

– Портал, который и дверь тоже, шанс, голос, месть, – машинально повторяла я, – Ребята, я обеими руками за месть. Покажите мне, кто его убил, и я сама отомщу.

Призраки жестами показали – не надо. Неужели им так сложно оказать мне такую пустяковую услугу?

– А шанс – он мой? У меня есть шанс отомстить? Что для этого нужно сделать?

Зазвучала тревожная, грохочущая как шторм, музыка. Словарь сам собой захлопнулся, больно треснув меня по пальцам. Призраки испарились.

Музыка звучала все тише, теперь уже не угрожая, а убаюкивая. Веки стали тяжелыми. Во сне я сидела на бескрайнем морском берегу, не ночь и не день, на грани рассвета. Вдали плыли корабли со многими мачтами. Легкое ощущение полета и вот они подо мной. Корабли, соединенные мостами. Плавучий голод. Дрейфующий по воле течений и ветра. Как Питер, только без новостроек.

Сколько я проспала – не знаю. Проснулась. Побродила по комнатам. Вовы не было. Посмотрела на свои окна, подняла взгляд – на крыше сидела Графиня. Неподвижно, чуть накренившись. Немного на статую похожа, хотя я ни разу не видела на крышах сидящих статуй.

Была мысль проверить запертую дверь. Поддеть ее ломиком, сорвать с петель и плевать, что скажет Вова. Но еще больше хотелось лежать и ни о чем не думать. Даже желание сходить на канал притупилось и казалась бессмысленным. Попив воды, я снова легла спать, хотя до вечера было далеко. Сны успокаивали. Но поспать не удалось.

Хрясь – Вова слишком энергично открыл входную дверь. Она врезалась по стене и вышибла из нее кусок штукатурки. Тяжелая поступь динозавра. Каждый шаг приближал Вову к моему дивану.

– Валяешься? Не спишь? Слушай сюда. Довожу до твоего сведения, что завтра. В два часа. Забираем урну с прахом и дуем на катере к Петропавловке.

У Вовы был такой вид странный, будто ему не терпелось высыпать Панка в реку.

– Ты не плачешь уже? – спросил он подозрительно.

– Нечем. Мне кажется, что тут что-то не так. Он жив. И он вернется. Нужно просто подождать. Я пока Путеводитель почитаю.

Посмотрев на меня как на дебилку в период обострения, Вова пошел на кухню варить пельмени. Которые воняли как духи мамы Панка. И мне было так обидно, что все теперь не так, неправильно, невыносимо мерзко. Мы же могли сейчас сидеть рядом, читать Путеводитель, который я так и не смогла отыскать, мы бы ели эти поганые пельмени, а потом бы пошли гулять по улицам, нет – мы бы целовались на мосту с грифонами. Все что угодно – только не одиночество! Вова не в счет. Вова чужой. И никогда родным не станет. Хотя без него мне было бы сейчас хуже.

Как только я подумала про «хуже» – тут же поняла, что мои мелкие страдания не в какое сравнение не идут с тем, что случилось с Панком. Я же не знала, как он умер. И была уверена, что ему было перед смертью и больно и страшно. Хуже – если он успел подумать про родителей, ведь он с ними не попрощался. Еще хуже – если он думал обо мне. И действительно решил не портить мне жизнь общением с ментами.

А я так и не сказала ему самые главные слова.

Глава 19. Неучтенное пространство

Вспоминать об этом дне мне не захочется никогда.

Шли пешком. У Вовы в руках – старая спортивная сумка. Вокруг – беззаботные люди. Фотографируют друг друга на фоне классических питерских видов. В прежние времена я бы фотографировала этих беззаботных людей.

Набережная оказалась еще более многолюдной. Куда не погляди – улыбки. Небольшая восторженная группа около крепкой женщины с мелким медведиком. Которому самое место в лесу, рядом с мамой, а не посреди толпы зевак. Медведика можно напоить из бутылки молоком. И подержать в руках. За деньги, конечно. От молока он весь в подтеках, но его моментально вытирают, для придания товарного вида. Ему жарко, он упился этим молоком до одурения, на морде у него намордник, а маленькие смышленые глаза пытаются выпросить у судьбы немного покоя и прохлады.

Развеселые матросы в шапочках с синими помпонами с жалостью смотрят на медвежонка и поднимаются на борт судна, чтобы не видеть ничего, кроме города и Невы. Мы им не нравимся и я их понимаю. Особенно после того, как меня оглушает многоголосная реклама прогулок по рекам Питера. Ор в микрофоны выносит мозг. Бредятина, как в обезьяннике находишься, а не в центре культурной столицы.

Вова рассекал толпу как ледоход. Ему беспрекословно уступали дорогу даже самые твердолобые зазывалы и торговцы живым товаром. Обезьяновладельца он просто оттеснил к самому парапету, едва не размазав об гранит.

– Пришли, – Вова прижал сумку к животу и огляделся коротким волчьим взглядом.

Нанятый катер смахивал на баркас, хотя я баркаса ни разу не видела. Капитан, сухой склочный старик, в белой рубашке и синих брюках, два парня, загорелые как негры, в плавках. Я не понимала, как Вова собирается провернуть задуманное при посторонних людях и волновалась. Но все прошло просто замечательно. Лучше не бывает. И мои опасения, что прах Панка полетит по ветру прямо мне в лицо, не оправдались. Вова все сделал незаметно и аккуратно, а пепла вообще не было. В урне оказалась зола и какие-то подозрительные куски, похожие на мелкий шлак.

– Что ж вы красотами достопримечательностей не восторгаетесь? – с подозрением в голосе спросил капитан.

– А че на них смотреть? Мы местные, – невежливо огрызнулся Вова.

Он теперь торопился. Перемена в поведении была настолько разительной, что капитан занервничал и не спускал глаз с урны, словно в ней мог оказаться ядерный заряд или еще что поразрушительнее.

– Доброе напутственное слово нужно произнести. Что говорят в таких случаях, а? – спросил Вова.

– Пусть вода ему будет пухом, – предположила я как можно тише.

– Пусть, – согласился Вова и прибавил, – Все мы опадаем как осенние листья.

Неуклюже размахнулся и тяжелая урна, издав громкий бульк, утопла в Неве. Капитан запыхтел как паровоз и начал переглядываться со своим экипажем. Похоже, они много чего повидали и были готовы ко всему.

Смайнав урну в фарватер, Вова сразу осунулся и грубо потребовал, чтоб нас высадили. Никто не возражал.

– Хозяин – барин, – сухо попрощался капитан и мы вышли на берег.

В общем, печальной торжественности не получилось. И как я не старалась, нужного настроения не возникало. Отвлекало все. И блики на воде. И веселые матросы. И публика, гуляющая на набережной. И вертолет над Петропавловкой. И даже запах воды.

– Ничего, – подумалось мне, – Придем домой и можно снова лежать и вспоминать сколько душе угодно. Нужно как-то научиться жить дальше. Но как? Ладно, буду просто вспоминать.

Только не получилось ничего. По дороге Вова зашел в магазин и накупил водки. Бутылки брякали, в той самой сумке, где совсем недавно лежали останки Панка. На подходе к нашему двору, Вова с каждым шагом прибавлял скорости, я еле за ним поспевала. Подходя к дому, он уже почти бежал. Гриша, завидя нас, обомлел и даже не стал извергать лозунги. Мне показалось, что он хотел мне сказать что-то важное, но не решился.

Странное ощущение – в мире стало на одного человека меньше. Словно с неба сперли звезду. Но вокруг ничего не изменилось. Меня это поражало все больше. Даже неизменность Вовиной квартиры казалась оскорблением памяти Панка. Наверное, нужно было предпринять какие-то правильные ритуальные действия, занавесить зеркала, поставить его портрет с черной лентой, стопку водки перед ним и ломоть хлеба поверх стопки. Я теперь понимаю смысл поминок – они разделяют мир на «до» и «после». Как и похороны. На которых непременно должны звучать хорошие, искренние слова.

У нас ничего этого не было. Только куртка Панка. А поминки компенсировались сумкой водки.

– Ну вот. Дело сделано, – сказал Вова и ушел в черный запой.

А я лежала на диване со своим чувством вины и боялась выходить из комнаты. От всего пережитого в сумерки комната становилась пугающе нереальной. Стены то расширялись, то сужались, превращая пространство в конуру. Тени на стенах и потолке извивались, рисуя смутные опасные узоры. В них было можно увидеть все, что схоронилось в памяти. Даже профиль Панка и его улыбку. Только он умел улыбаться так, что на душе становилось светлее.

Я бодрствовала, я не могла заснуть. И лежала с открытыми глазами, рассматривая потолок, без особого беспокойства наблюдая за метаморфозами стен. Они иногда становились полупрозрачными и двигались, как шелк в ветреную погоду.

По моему убеждению, если не спать очень долго, смотреть, почти не моргая, не думать ни о чем и дышать медленно, то в какой-то момент есть шанс увидеть себя в точке между прошлым и будущим. А закрепившись на ней, можно осознать себя здесь и сейчас. После чего нужно сделать маленький шаг в прошлое. Или в будущее. А если шаг удастся, то тогда получится пройти путь до определенной даты. Если шагать в прошлое, то я увижу Панка живым. И смогу с ним поговорить. Пусть мысленно, но зато он сможет мне ответить и выслушать. Если пойти в завтрашний день, я узнаю, что со мной произойдет, но сейчас мне будущее совершенно неинтересно.

Мысли скользили как ручей в снеготаянье, и я ждала, пока они сами замедлятся и исчезнут. Вяло вспомнила, как недавно звала местные приведения на помощь ради мести. И поверила, что они помогут. Не знаю как – им виднее. Я с детства знала, что они уже вмешивались в жизнь нашего двора. Про это соседи не очень любили распространяться, но иногда проговаривались. У соседки дочка однажды серьезно заболела. И родители не спали ночами, дежурили по очереди у постели. А потом мама заснула, просыпается и видит в свете ночника, что рядом с дочкой стоит дядя такой странный. Она закричать хотела, а ребенок говорит:

– Мама, ты не волнуйся, он добрый, он мне помог.

Температура у нее уже нормальная стала, а дядька этот у них прижился. Девочка его постоянно видела, а родители только изредка. Но когда их квартиру расселять стали, он я ними так и уехал. Я маленькая тогда была и очень завидовала – ну как же – свой хранитель-защитник!

Те дети, что у меня в квартире обнаружились, они помогать даже не собирались. Что с них взять – мелкие совсем. Насчет их возникновения ходит много версий. Говорят, что их собственная мать отравила, когда большевики к власти пришли. Она дворянка была, муж – белогвардеец, работы ей не давали, в общем – ей попросту было нечем их кормить. По другой версии мать была коварная сука, завела любовника, который пообещал вывезти ее в Париж, подальше от красной чумы, но детей они решили с собой не брать – революция все-таки. В общем, зима была морозная, дети остались дома одни, ждали маму, так и померли в кроватке под одеялом. Графиня, которая временами на крыше сидит, считала, что все было совсем по-другому. Что мать в могилу унесла инфлюэнца, а дети думали, что она уснула и так и померли рядом с ней.

Проверить все эти версии невозможно. Могу только одно сказать – одеты и причесаны эти дети на дореволюционный манер, это точно.

Конечно, я ждала их появления каждый вечер. Но напрасно. Не знаю, чем они были заняты – но ко мне не приходили. Может, их музыка напугала? Или они все-таки решили отомстить за Панка? Слабо верится. У них свои дела и проблемы. Кто знает, может, у них близится день выборов дворового президента?

Вспомнив манипуляции Дэна про призыванию потусторонних сущностей, я решила, что стоит попробовать погреметь хоть чем-то, раз бубенчиков у меня не было. Нашла старый колокольчик, сжала его в руке и гремела, пока рука не устала. Вова так упился, что даже не пришел проверить, что творится в его доме.

Вот черт – надо было у Дэна расспросить, как вызывание происходит.

– Ну и фиг с вами, – хотелось высказаться гораздо убедительнее, но я постеснялась.

Они давали мне подсказки, пытались что-то посоветовать, а я еще и ругаюсь. Призраки – они не мальчики по вызову. Ими нельзя распоряжаться как подневольной прислугой.

– Советы, подсказки, – мое бормотание начинало принимать маниакальный оттенок, – Все сводится к порталу, который, скорее всего таится за дверью.

Мне просто необходимо было хоть что-то предпринять. Бездействие меня убивало и сводило с ума.

Поверить в то, что запертая кладовка может отказаться спасением, было невероятно сложно. Мне показалось, что для начала неплохо бы продумать план действий, а уж потом приступить к проникновению в запрещенное пространство. А еще важнее – не спать как можно дольше. Тогда сознание само решит проблему и начнет получать нужную информацию извне. Я про такое в книжке читала.

Пару раз за ночь, Вова спугивал мой нужный настрой диким ревом. Он метался по квартире, роняя мебель. В итоге рухнул, как подстреленный мамонт около туалета. Надеюсь, что он сумел сделать то, зачем туда добирался.

Утром я перешагнула через Вову, но он даже не проснулся. Хотелось попинать его тушу – но стыдно стало.

Немного воды вместо еды, сигарета показалась гаже гадкого. Нашла сушку и заела ей запах табака.

Проходя мимо окна, я глянула в рассветное блеклое небо – на крыше моего дома по-прежнему сидела Черная графиня. Вот упертая старуха – не хочет терять ни одного луча солнца.

Днем Вова меня не беспокоил. Сначала он отсыпался в коридоре, потом дополз до своего подоконника, вылакал бутылку водки и рычал через нос. Я все так же лежала на диване, неплотно закрытая дверь позволяла выслушать все модуляции Вовиного храпа. Иногда он протяжно заунывно пукал. Иногда икал. Приступов рвоты у него не было. Вовин организм звучал как орган кафедрального собора, но как выяснилось, даже к этому быстро привыкаешь.

Хуже, когда он вспоминал Панка и звал его, шутил над ним и ругался. Еще страшнее, когда он вспоминал, что Панка нет и начинал крушить мебель. Оторвал у шкафа обе двери, вырвал из тумбочки ящики и стучал ими по полу. Он бесновался до полного изнеможения, ополовинил еще одну бутылку водки. Прилип к стене, вцепившись в какую-то фотку в рамке, оторвал ее и вместе с ней упал у окна. На старой фотке был запечатлен дяденька в форме казака, сидящий на стуле. Рядом стояла полная достоинства молодая женщина. На Вову они были похожи как сабля на кирпич.

От недосыпа мысли плавали как чаинки в заварочном чайнике. Если их помешать ложкой. Медленно и бестолково.

– Что важнее – дверь? Или месть? Дверь не подскажет, кто именно убил Панка. Месть – важнее всего. Папа не убивал. Шурик тоже. Был кто-то третий. О существовании которого я не в курсе. Но папа и есть главное зло. Причина в нем.

Мне не хотелось верить, что именно папа способен на убийство.

Мне было проще поступить как в детстве, кинуть камень и заорать – «на кого бог пошлет». Требовать возмездия, но абстрактно. А призраки сами разберутся, кого покарать.

– Итак, дверь пока оставим в покое.

К кому будем обращаться? К Савве? Он не совсем мой. Он из церкви, что стояла на площади. К городовому? Он с виду добр, но ленив. Я выбрала того мальчишку, что разбился после войны, выпав из окошка. Дети, особенно подростки, они мстительнее взрослых. И у них правильное чувство справедливости. Такое же, как у меня.

Оставалась привести себя в нужное состояние. То есть измучить себя бессонницей до степени полупризрака. Когда не остается ничего, нужно верить. В шанс открыть дверь и в месть. Но месть – важнее. И никакого всепрощения.

Вернувшись на диван, я уже без особого труда отупело смотрела в одну точку и готовилась перейти в измененное сознание. Даже не знаю, сколько времени так провела. Говорят, трое суток вполне достаточный срок. Главное, не уснуть. Но на третий день я сообразила, что есть все-таки нужно, иначе просто упадешь в голодный обморок.

Попытка слезть с дивана закончилась падением от головокружения. Держась за стену, я добралась до кухни. Соорудила омлет из трех яиц с сыром и ветчиной. Половину оставила на сковородке для Вовы. После еды сразу смертельно захотелось спать. Пришлось вернуться в комнату и стоять у стены. Если грохнусь – усну мгновенно.

В мое окно было видно только серо-желтую стену в состоянии вечной тени. Изучив все трещинки, я принялась гнать мысли из головы, но получалось не очень – мысли поплыли потоком. Они цеплялись за рисунок на стене, додумывали его и преподносили мне сюрпризы. Я вспомнила, что Панка не мог убить Шурик. Который был в гипсе. Панка не мог убить папа. Потому что у него кишка тонка. Но если папа поручил что-то Шурику, а тот угодил в больницу, то вполне возможно, что он перепоручил за деньги своим знакомым папино поручение. И тогда могло произойти несчастье. Панк запросто мог столкнуться с какой-то сволочью. Вывод – вся вина полностью лежит на папе. Но я не могла желать ему смерти.

Месть – это возмездие, а не убийство.

– Помогите мне!

Не знаю, услышана ли была моя просьба, но на душе вдруг стало гораздо легче.

Но потом мне вдруг стало все равно, кто убил Панка. Важнее – поговорить с ним. Один раз. У меня должно получиться.

Доползла, держась за стену, до дивана. Пела про голую довольную луну. Про питерских кошек. Вспомнилась песня Сургановой «Не бойся, милая», я мысленно включила ее в своей голове и слушала раз десять. Потом пыталась вспомнить другую песню, но в голове крутилась только одна фраза – «И старое-старое пианино в ночи зазвучит весною…».

Пианино не звучало.

И это мне показалось странным и неправильным.

Третьи сутки закончились ночным кошмаром. Глаза слипались так, что я придерживала их пальцами. И, похоже, спала в таком виде, не закрывая глаз. Чудо происходить не собиралось. Видений было множество, но все не те. Вспомнила, что духам нравится спиртное и оросила водкой все помещение. Воняла она уродливо. Но сработала на все сто процентов. Как магнит притянула приведений со всего переулка. Но Панка среди них не было.

На рассвете мой организм сломался и я все-таки вырубилась. Проснулась почти через сутки, не очень соображая где я и какое теперь число. Ко всему прочему, стало понятно, что мне требуются гигиенические средства, которых у Вовы быть не могло в принципе. Не снимая куртку Панка, я отыскала ключи от своей квартиры, поглядела на Вову, который спал в кресле, раскрыв рот, передумала кидать в его пасть дохлую муху, и пошла к себе домой.

Во дворе меня поджидали.

– Мда, потрепала вас жизнь, – опешив от моего вида, признался Гриша.

Возражать не имело смысла – он был прав как никогда.

– Мы вас искали! Все буквально с ног сбились – как вас искали! Вы что, ничего еще не знаете?

– Уже началось? – по инерции спросила я.

– Да! Сейчас я вам все расскажу.

Гриша отступил на шаг, чтобы было удобнее следить за моей реакцией на его повествование.

– Случилось трагическое событие! И мне довелось выступить в роли единственного наблюдателя. Никто! Никто кроме меня, не видел. Но я все помню как сейчас, в подробностях. Они навеки запечатлелись в моей памяти.

Выдав эту информацию, Гриша сбился с мысли, потупился и не найдя достойных слов вдруг продолжил свой рассказ в два раза быстрее. Слова прыгали, обгоняя друг друга, отчего еще больше нервничал и конфузился. Но я не перебивала его, чтоб не огорчать.

Из нервозных, довольно сбивчивых фраз я смогла уловить только одно – наша Черная Графиня уснула на крыше и так умерла. Она как сидящая мумия стала. Вылитый египтянин. Мертвая старуха над нашим двором. Видная всем и не замеченная никем. Этот факт сильно расстраивал Гришу, отчего его пористый нос дергался как у Маркела, когда тот унюхивал в наших сумках подходящую еду.

Отчаявшись понять, в чем суть дела, я решилась на вопрос.

– Кто-то забрался на крышу и там ее обнаружил?

– Да нет! Все было совсем иначе! – Гришу уже колбасило и выворачивало от восторга.

Он уже все по сто раз поведал эту увлекательную историю, а тут подвернулся заинтересованный невинный слушатель.

Дело было так. Гриша и Люба вернулись дачи за химикатами от вредителей. Но суть не в этом. У Гриши была привычка выносить мусор ежедневно в шесть часов вечера. Даже если у него только упаковка от макарон в помойном мешке. И он каждый раз долго мялся у парадной, проверяя, не забыл ли ключи, рылся по карманам, и это его сгубило, вынудив стать важным свидетелем.

– Я вашего отца сразу не заметил. Он вслед за мной шел, но замешкался…

Еще бы! Папа не хотел сталкиваться с Гришей, чтоб избежать разговоров о грядущих бедствиях, политике и просто не светиться. Именно по этой причине он у самой стены стоял, в тени. Ждал, пока Гриша найдет свои ключи и свалит. Но в этот самый момент с папой произошла большая неприятность. В виде Черной графини, которая сверзлась с крыши прямо на папину голову.

– Она уже мертвая была. Дня два как умерла, а то и больше. Мне про это следователь достоверно все объяснил, – благоговейно шептал Гриша, – Это знак! Это падшие ангелы пророчат беду и страшные несчастия!

Тело, обезображенное солнцем, свалилось на папу. Отчего тот мигом курлыкнулся в обморок и даже врачи не сразу определили, насколько он пострадал.

– Я слышал такой странный звук, – голосом очевидца сообщил мне Гриша, – будто самолет низко летит. Это тело старухи по крыше ехало. Потом – тишина. А потом – глухой стук. Оборачиваюсь, и что я вижу? Два тела. Одно на другом.

Уж не знаю, что он в тот момент подумал, но точно не про секс. Скорее всего, он так и стоял, в одной руке пакет мусорный, а другой шарит по карману, машинально отыскивая ключи.

– Я ведь нервный очень. Это не все замечают, но я почти неврастеник, – глядя мне в глаза, робко пояснил Гриша.

В общем, дальше было так. Гриша долго не мог решить, донести ему мусор куда следует, или подойти и поглядеть, что прилетело с небес. Он выбрал третий, более неожиданный путь – закричал:

– Люба!

Люба не растерялась, она мигом вызвала скорую помощь, милицию и пожарников. А потом попыталась руководить всеми вызванными и Гришей. Пока не запутала всех напрочь и не была изгнана как негодный свидетель.

– Она потрясающая женщина, – с придыханием подытожил Гриша. – Когда зеваки полезли во двор, она буквально всех изгнала прочь.

Ну да, не женщина, а кавказская овчарка с отарой овец. Наверное, она разок задом вильнула, они все и улетели.

– Трагедия на трагедии лежит и трагедией погоняет, – скорбный голос мне удался не очень убедительно.

Вот так, папочка, призраки нашли-таки способ мщения. Мальчишки они такие, городовой до такого бы не додумался.

– Вы скверно выглядите. Нет, не подумайте, что я критикую, но мне кажется, что вам нужно выпить крепкого чаю с лимоном. А потом – навестить папу. Я вам адрес подскажу…

А что? Дельная мысль! Пойду ка я проведать отца родного. Раз судьба его приковала к больничной койке – нужно подсуетиться и немного подкорректировать ситуацию. Раз призракам удалась вендетта, мое дело довести месть до логического завершения.

У меня дома было все как прежде. Только дверь на черный ход заколочена большими гвоздями. По всей видимости, это папа понадеялся таким образом отгородиться от проблем после смерти Панка. Умный такой – где-то ржавыми гвоздями разжился, чтоб все решили, что черной лестницей мы сто лет не пользовались. Вот идиот! Ведь тут, если поискать, кровь Шурика найти можно. Хотя – кому интересно, связывать воедино разрозненные события? Кто догадается, что капкан поймал исполнителя, а заказчик надеялся на квартиру? А Панка ранили в соседнем дворе, там, где он мог увидеть кого-то расклеивающего новые объявления насчет меня. Ну бред же. Такие преступления никогда никто не раскрывал. Если честно, мне самой казалось, что тут что-то не вяжется, а с путаными гипотезами к ментам не пойдешь.

Но дверь, заколоченная совсем недавно ржавыми гвоздями стала весомым аргументом лично для меня. Папа явно перестраховался, чем лишний раз доказал свою вину.

Приведя себя в порядок, я зашла к Вове, убедилась, что он в полной отключке и отправилась в больницу. Ненавижу такие места! Если честно, я боюсь больниц. Очень. Вхожу туда здоровой, а выхожу инвалидом. У меня психика мнительная.

В регистратуре из окошка выглядывала бдительная тетка неопределенного возраста и даже с усами.

– Я – к пришибленному мертвой старухой, – мое объяснение сошло, мне продали синие бахилы и выдали пропуск.

Поразительная бдительность – при входе на лестницу пропуск потребовался охраннику. Объяснив мне, куда и сколько раз поворачивать, охранник уткнулся в экран мобилки. Проплутав по людным коридорам, я успела слегка озвереть, но добрая медсестра довела меня до папиной обители.

– К нему никто не приходит. Он ведь женат, да? – ей на самом деле было интересно.

– Женат. По второму заходу и с тем же результатом.

Кроме папы в палате никого не было – все пациенты прохлаждались на улице. Запах унылых котлет и жидкого супа навевал желудочную тоску.

– Ты? Пришла? – паника в голосе была слишком заметной.

– Рад?

У него что-то с шеей не то. Голова торчала из белого воротника как из смирительного ошейника. Как блеклый арбуз на блюде. Жалкий, противный носатый арбуз. Промазала Графиня. Могла бы напополам позвоночник переломить. Видно – не судьба.

Устроившись на соседней койке, я, сдерживая эмоции, выслушала короткую, но содержательную исповедь. В которой было много вранья, но и правда была тоже.

Первое – оказывается, папа приравнял себя к Пушкину.

– Игра несчастливая родит задор, лучше умереть, чем не играть. Так сам Пушкин говорил, – горделиво сообщил папа, придерживая опухшую челюсть руками.

Задорного в нем было маловато. А насчет умереть – мысль хорошая, правильная. Но прежде я дослушаю эту опупею до конца. – Мне, как и Пушкину, нравилась игра ради игры. Сам процесс, так сказать. Разве дело в выигрыше? – Короче, Склифосовский. Ты все продул, – предположила я. Заведя глаза в потолок, папа скрипнул зубами и чуть не расплакался от боли. – А когда у тебя ничего не осталось и тебе перестали давать в долг, ты вспомнил обо мне? А я-то, дура, на твою жену батон крошила. Думала – вот гадина, подбила такого славного папочку на такое мерзкое дело. Слушай, родной, а ты сам меня фотожабил в стиле порно? Это ты лично приглашал ко мне мужиков для потрахаться? Ты сам тексты придумывал – про «отсосу»? Пушкин ты наш, гребаный.

Даже удивительно – он немного покраснел. Надеюсь, что от стыда.

– Нет-нет. Что ты! Это не я! Это Шурик.

– Не тренди. Шурик после капкана в больничке тоскует. Я его не оправдываю. Но ты, так сказать, идейный вдохновитель, а он исполнителем нанялся. Наверное, вы весело поржали, подыскивая фотку в нужной позе? Весело было вам, а?

Но папа у меня не злопамятный. Прошлое зло его мало волновало. Он уже о другом думал.

– Она вернется. Она меня любит. Она простит и все поймет.

Здорово его шарахнуло, если он действительно поверил, что жена такая дура.

– Ну как же. Как только так сразу. Нужен ты ей такой красивый. Или у нее осталось что потырить? Ты ее еще не до нуля обобрал?

– Ты жестокая, – укорил меня папа, – У меня, может, позвоночник сломан. Она как узнает – придет и пожалеет.

– Не ври. Ни фига он не сломан. А шея твоя свернутая скоро заживет.

– Ты жестокая, – скорбно повторил папа и умолк, отковыривая ногтем болячку на подбородке.

Он так вдохновился примирением с женой и со всем миром, что теперь изображал невинно оскорбленного святого. Только мой вид портил картину. Любому будет неприятно видеть того, кого несправедливо обидел.

– Раскаявшиеся и страдающие угодны богу, – вдруг заявил папа и потупил глаза, выщелкивая болячку из-под ногтя прямо себе на одеяло.

Этого я вынести уже никак не могла. Этот хлопотливый лепет поначалу, теперь ханжеский пафос. На папиной тумбочке стоял пузырек с зеленкой. И он начал манить меня как магнит булавку.

– Вот что я тебе, папа, скажу. Ты самого дорогого мне человека убил. Не пищи, я в курсе. Я буду верить, что не ты лично, но не без твоего участия. Я все подробно записала про твои подвиги, еще раз сунешься – в милиции прочитают.

Папа встрепенулся, я втайне надеялась, что он не так уж виноват в смерти Панка. Ну, нанял он кого-то для расклейки листовок, Панк на них напал. Хуже, если папа решил устранить моего защитника и оставить меня в одиночестве.

– Подумаешь. Какой-то ушлепок. И убивать его никто не хотел. Это нечаянно вышло, – вдруг заявил мой родитель.

– Значит, ты там был.

И тут его понесло. Он орал, перемежая вопли словами «ты все-равно ничего не докажешь!». Он орал, что эти ребята, которым он денег должен, просто так дело не оставят. И получалось, что это я во всем виновата и самое верное решение – отдать им квартиру и валить на все четыре стороны.

Мне хотелось схватить папу за этот белый пластмассовый воротник, трясти его так, чтоб череп отвалился. А потом взять за ноги и долго бить папой по стене. Пока ноги не оторвутся. И чтоб вся эта белая палата в крови была измазана! Черт, надо было взять с собой топор – с ним куда проще разговаривать с раскаявшимся предком.

– Я правильно поняла – ты им должен, и они так помогли тебе вернуть долг?

– Ну да. Но слова к делу не пришьешь. У меня алиби есть!

Обозвав напоследок его гнидой, я не удержалась и аккуратно полила папину голову зеленкой. Посмотрела как он безропотно замер, примаргивая, понимая, что капли стекают ему около глаз, минуя рот, скапливаются на небритом подбородке. Зеленки мне показалось мало. В дело пошли остатки супа. В чужой приоткрытой тумбочке я заметила бритву типа жилет. И попыталась отбрить папину склизло-зеленую шевелюру. Но бритва не справилась с задачей. Несколько клоков волос она сняла, но потом лезвия засрались и пришлось отказаться от этой затеи. Присыпав суповой натюрморт чипсами, я решила остановиться. Иначе я бы его убила.

– Лучше бы ты сдох.

– Эээ, – плаксиво пел папа и боялся дотронуться до головы руками.

Налюбовавшись вдоволь на этот сюрреалистический ужас, я ушла. Ну не убивать же его, в самом деле? Он и так убогий как туберкулезный плевок на асфальте.

Глава 20. Песочный человек

Не знаю, что на меня нашло. Взяв у Вовы бутылку водки, я давилась, но выпила, сколько сумела, пока желудок не взбунтовался. Оказывается не так просто выпить много водки зараз. Организм явно против такого надругательства, и только силой воли удавалось производить глотательные движения. Подносишь бутылку ко рту, внутри уже в курсе, что предстоит – даже язык сводит от предвкушения. Дальше – хуже. С набранной водкой долго не вытерпишь, ее нужно проглотить. А желудок сжимается в комок, пытаясь вытолкнуть предыдущую порцию.

– За тебя, папочка!

Поняв, что мелкими порциями я бутылку не осилю, я попросту стала вливать ее, не останавливаясь. Пока не поняла, что меня сейчас стошнит.

Поначалу мне показалось, что алкоголь на меня не действует. Жаль. Столько стараний и ни в одном глазу. Но водка обрадовалась шансу отравить мозг, уже пробиралась по крови потирая руки и заранее радуясь открывающимся возможностям. Наверное, он бодро напевала:

– Размягчи мозги, расслабься и фигач по течению. Это не умирание, а ты – морж, а все люди – яйца. На кой хрен вы вообще на свет родились? Рыдают свиньи, китайским соусом сочатся их глаза. Плыви кролем, но не снимай свои моржовые лыжи.

Я не сомневаюсь, она пела именно это, но на каком-то незнакомом языке.

Спев вместо припева тройное «кири-кири-кири», водка попала куда надо, устроив короткое замыкание в жизненно-важных узлах. Из-за этого я пропустила стадию – мне легко и беззаботно, не успела насладиться стадией – мне все фиолетово, а я – моряк, красивый сам собою. Я была уверена на все сто, что так же себя должен чувствовать человек, которого огрели по башке кувалдой. А потом дали ногой в живот.

Окосев напрочь, я почему-то решила, что самое время для открытий – не боясь Вовы, стащила с его шеи ключ от запертой двери. Так все просто получилось – обалдеть! Он даже ничего не заметил.

– Вот, открою дверь, там будет другой мир, а в нем – Панк. И я скажу ему все нужные слова. И он мне ответит.

Опираясь о стены, добралась до темного коридора. Хотела передвигаться как можно тише, но по пути уронила стул и все, что на нем громоздилось, спотыкалась об Вовины казаки и берцы – какого хрена он их бросает, где попало? Ради смеху, сунула ногу в ведро, но попрыгать в нем не удалось – рухнула после первого прыжка. Ведро только выглядело тихим – гремели мы с ним будь здоров.

Раз Вова не очухался и не пришел бить меня стулом по голове – можно приступать к отворению двери.

– Я – вдовая свинья и чья-то незамужняя тетка, – сообщила я пространству, добавив – Кири-кири.

Ключ повернулся легко, но за дверью оказалась еще одна – совсем другая. Без ручки и замочной скважины. Вместо нее была круглая дырка. В которую я незамедлительно сунула указательный палец. Вопрос – зачем? Сама не знаю. Но палец прочно застрял в отверстии и вылезать не хотел. Мало того – в него успели впиться мелкие занозы. Что делать дальше я не знала.

– Вот Вова протрезвеет, пойдет меня искать, а я стою тут как последняя дура, – мысли побрели дальше, воображение рисовало самые неприятные картины моей встречи с разъяренным говнарем.

Хотела спеть что-нибудь подходящее моменту. Например, про ангела всенародного похмелья, но не смогла вспомнить слова. Вертелось что-то в голове, но очень неопределенное. С БГ всегда так – пока слушаешь, слова кажутся умными такими, а потом – пшик, и смысл ускользает. Хотя про ангела было проще простого написано. Жаль, что я ни фига не помню.

Уперевшись плечом в проклятую дверь, я толкала ее со всей силы. Потом решила отдышаться и подумала, что кто-то держит меня за палец с той стороны и сейчас этот кто-то возьмет ножницы и отрежет его. Я даже почувствовала чье-то прикосновение. Холодные цепкие руки мяли мой ноготь. Ужас какой – я ошиблась, он возьмет не ножницы, а щипцы и начнется полная инквизиция.

Страх мгновенно перерос в писклявую панику и я ударила дверь со всей силой. И устремилась за ней внутрь помещения, загнав палец еще глубже.

Естественно, первое время видеть я ничего не могла – все интересное находилось за моей спиной, а лбом я приложилась до искр в глазах. Но повернув голову и скосив глаза – забыла обо всем на свете. В полутемной комнате, без окон и мебели, стоял огромный черный концертный рояль. Тихий, монументальный и таинственный. Он был нелеп и уместен одновременно. Как черный слон в посудной лавке. Как локомотив на оперной сцене. Как пирамида фараона в метро.

Не то от удара, не то из-за рояля, процесс отрезвления решил начаться раньше положенного срока.

– Рояль. Как же так? Ведь тут должна быть кладовка. Тут больше чем кладовка быть ничего не может. Если подумать – то на расстоянии вытянутой руки должна быть стена, а за ней – дом, который находится в соседнем дворе. Мы же примыкаем друг к другу. Ну, не совсем так. Это будет дом, который справа, если зайти в соседний двор. Как-то так. И не иначе. Иначе быть не может. И как они исхитрились протащить по этому узкому коридору целый рояль?

Мысленно представив наш переулок с высоты птичьего полета, я еще раз убедилась – дома тут прилипли друг к другу как сиамские близнецы. Вовина квартира заканчивалась и начиналась чужая – но уже в здании по соседнему адресу.

Откуда тут может быть лишнее помещение?

– Вот ты и попалась! – произнес зловещий бархатный голос, принадлежавший не Вове.

Слово «попалась» он произнес «попалассссь» с присвистом, как шипение удачливой змеи.

Решив, что водка все-таки растворила мне мозг, я слегка огорчилась.

– А знаешь, что можно сделать с дурочкой, попавшей в ловушку? – голос был неопределенного возраста, но явно мужской. Неприятный, вкрадчивый, и почти довольный. Так мог бы говорить удав на свидании с кроликом.

Сознание говорило мне:

Рояль – клавиши. Черный рояль – белые клавиши. Как зубы. Зубы – опасность.

– Ты не кудяплик. Ты – рояль. Больше тут никого нет. Ты меня клавишами покусаешь? – мое предположение было не хуже любого другого.

Странно – мой голос звучал в почти пустом помещении с легким эхом. А тот, чужой – совсем иначе – глуховато, как из пыльного мешка.

Рояль безмолвствовал. А я пыталась извернуться, чтоб разглядеть, есть ли у него колесики. А ну как покатится прямо на меня и вправду кусать начнет? Клавиши ерунда, ведь у него есть такая крышка, которой можно разорвать даже слона на части. Нет. Слона вряд ли. Но хобот он ему точно оторвет. И уши. Рояли не так просты, как кажутся. У них много скрытых возможностей. А внутри вообще черт знает что понапихано. И вообще, инструмент, издающий такие звуки, не может быть миролюбивым. Я в детстве барабанила по клавишам, в школе, хотя совершенно не умела играть. Тогда он то ревел, то грохотал, то стонал как боль всего мира. Вру. В школе пианино было.

– Кусаться будешь? – повторила я обреченно.

– А вот и нет! – голос повеселел до мальчишеского, явно собираясь сделать со мной что-то гадкое.

Палец опух и застрял прочно, быть может, навсегда.

– Всегда подозревала рояли в коварстве и кровожадности, – заплетающимся языком сообщила я, надеясь, что не словила белку.

– Причем тут рояль? – удивился голос, причем, вполне искренне.

– Пианино? – робко предположила я, осознавая свое невежество.

– Где ты тут видишь пианино?

Разговор зашел в тупик. Других названий клавишных инструментов я не знала. И что он выпендривается? Большой и черный, значит – рояль!

Если он все-таки на колесиках и разгонится, то припечатает меня к двери.

И еще – на нем какая-то фигня расположилась. Вроде бы метрономом называется. Я ее только по телеку видела. И слышала пару раз в городе – звук такой странный по громкоговорителям включали. Неприятный, между прочим. Его в войну вроде бы использовали – чтоб народ удирал перед бомбардировками.

Вопреки всякой физике, стрелка метронома плавно начала движение.

И тут мне стало по-настоящему страшно. Придерживая дверь всем телом, я все-таки выкрутила палец из отверстия. Кожу саднило как при ожоге. Метроном деловито продолжал отсчитывать ему только ведомые секунды.

Осторожность не помешает – я развернулась и прислонилась спиной к стене. Так и есть – пустая комната, рояль, метроном. Никого нет – а стрелка качается.

– Эй, хватит меня пугать! – предупредила я неизвестного фокусника.

Метроном одумался и остановился.

– Ну да, так я и поверила! Небось, ниточку привязал, – я кинулась к нему, размахивала руками, но быстро поняла, что никакой нитки нет и в помине.

И ничего страшного в нем нет – треугольная пирамидка и стрелочка на ней. Я, недолго думая стрелочку качнула.

Она качнулась. И я качнулась. Влево. По идее – должна была рухнуть на пол. Но получилось только прикосновение. Потом тело мягко пошло обратно и, следуя движению метронома, накренилось вправо. Так мы и качались. Я – как неваляшка, а метроном останавливаться не спешил.

– Прикольно смотришься, – довольный он был, этот Голос.

Словно предполагал, что я попытаюсь что-нибудь предпринять и вырваться из глупого положения. Наверное, повеселиться хотел. Ага! Даже делать ничего не стану. Все равно тело как деревянное. Минут пять еще качалась. Даже голова закружилась. Метроному надоело и он замер. Рухнув на пол, я была рада прекращению этого странного издевательства. Лежать гораздо приятнее, чем изображать маятник.

– Все-таки ты и есть рояль, – просто так, для поддержания беседы упорствовала я, надеясь вывести Голос на чистую воду.

– Вот привязалась, придумай версию поумнее. Говорящих роялей не бывает. Ты не знала? Ну, что молчишь? Придумала новое объяснение?

Вот дела. Ему и правда хочется поиграть в угадайку.

– А вопросы задавать можно?

– Задавай. На три отвечу. Только, чур, прямые вопросы не задавать.

Блин, как в детской сказке. И что со мной будет, если я не пойму, что за хрень тут творится?

Хотелось придумать каверзный вопрос, такой, который вмиг выведет Голос на чистую воду.

– А ты сколько весишь?

Мне казалось, что я супер-гений. Сейчас он ответит и тут-то я его прижучу. Сразу соображу кто он такой.

– Как трехчасовая домовая мышь, – с гордостью сообщил голос.

Ей богу – он явно гордился своим немыслимым весом, как достижением.

– Пипец! Здоров ты врать! – лелея опухший палец, рассердилась я.

– Я вообще никогда не вру. Больно надо.

– Тогда я тебя не боюсь!

– А вот это зря. Я сейчас с тобой такое сделаю!

И он сделал. Выполнил свою угрозу. Мои ноги начали подниматься в воздух. Пока я не зависла в горизонтальном положении. Ни фига себе водочки выпила!

– Ну и как тебе?

– Круто. Чтоб трехчасовая мышь была способна на такое…

– Я – не мышь! И не рояль! А ты – дура!

– Вова, – тихо позвала я, рассматривая пол, запыленный и весь в мелком мусоре.

Ничего хорошего, если Вова придет сюда на мой зов и застукает меня в таком виде. И в таком месте. Вместе с помесью рояля и младенца домовой мыши.

Но кто-то должен меня спасти?

– Зови. Громче кричи. Он придет и голову твою фасолью нафарширует. Засунет в духовку, запечет, а потом засунет тебе в рот сухарик.

– На кой черт мне сухарик во рту?

– А чтоб не закрывался. Так удобнее ложкой фасоль доставать. Но сначала он выковырнет твой запеченный язык. Ммм, знаешь как это вкусно?

Я всерьез задумалась над процессом поедания моей головы.

– Ни фига. Самое вкусное – мозг. А его через рот не выжрешь.

– Так он через уши пролезет. У него много всяких столовых приборов. Ты ведь и сама это знаешь.

Что есть, то есть – у Вовы всего много. Интересно, а как он будет запихивать в мой череп эту гребанную фасоль? Наверное, через глаза. Или через нос? Блин, в нос только мелкая фасоль полезет. Да и неприятно это – в носу могут оказаться сопли.

– Проще всего сначала спилить макушку, нафаршировать головизну, а потом прикрыть отпиленным, как крышкой. Но из гигиенических соображений, сначала снимают скальп. Вова мастер на такие штуки, – домовая мышь радовалась за Вову как за родного сына.

– Неа. Он добрый.

– Ты просто его плохо знаешь, – злорадно сообщил Голос.

Пора было включать женские хитрости и сыграть партию в бедную несчастную девочку. Главное – искренне.

– У меня горе, а ты выпендриваешься, – очень трудно быть убедительной, зависая над полом, но я постаралась.

От моего укора в комнате стало тихо. Я старательно вслушивалась. Ни дыхания, ни шагов – стерильная тишина. Только в ушах кровь стучит.

– Подумаешь, горе! – хрипловатый голос прозвучал почти у самой моей головы. – Много людей умирает. В страданиях. В боли нестерпимой. А этот довольно быстро помер. И, главное, как помер – за любовь. Думаешь, часто умирают в состоянии полного безоблачного счастья? Он был переполнен любовью. Хотя, не пойму, что он в тебе нашел? В общем, повезло. Как в лотерею выиграть. Был счастлив и вмиг умер.

– Врешь ты все! – громко выкрикнула я, забыв про Вову. – Он потом полз до самого канала! Мучился. Что ты понимаешь!

– Я? Как раз я все понимаю. Не то, что некоторые. Тебе висеть не надоело? Если тебя так оставить, то получится отличная полка для сбора пыли. Но как сделать так, чтоб ты молчала, не гадила?

Мне очень надоело – и висеть и не понимать с кем я разговариваю. И водка в желудке никак не хотела оставаться. Она рвалась наружу как лавина с гор.

– Меня сейчас стошнит, – сообщила я Голосу.

– Один момент, – он явно испугался.

Наверное, у него был опыт общения с вдупель пьяными индивидами. Теперь я твердо стояла ногами на полу.

– Мне можно второй вопрос уже задавать? – вспомнила я.

– Можно.

– Ты не рояль, – рассуждала я вслух, – Ты мало весишь, значит, ты – гном!

– Это не вопрос, а утверждение.

– Ты – гном?

– Нет.

– Это хорошо. Тогда остается третий вопрос. Ты – мой шизофренический галлюцинаторно-параноидный бред?

– Я вполне могу ответить – нет, не твой. Тебя это устроит? Вряд ли. На твой вопрос есть как минимум четыре бессмысленных ответа. Потому как в вопросе отсутствует конкретика. Вот спроси ты у меня – бред я или нет…

– Ты бы ответил, что ты не Бред Пит, а я не Анджелина Джоли.

– А кто это?

– Вот ты и попался! Вопросом на вопрос отвечать нельзя! Это не по правилам. Ты – жульничаешь!

По молчанию сложно понять настроение собеседника, но мне показалось, что он растерялся.

– Задавай твой третий вопрос. Я сегодня добрый.

– Не буду.

Я казалась себе невероятно находчивой и умной.

– Почему?

– Да потому! Ты не человек. Это раз. Ты даже призраком быть не можешь. Они вообще ничего не весят. Ты вообще не из нашего мира! У нас все знают, кто такие Брэд Питт и Анджелина Джоли!

– Прям так и все.

– Все, – убежденно ответила я.

И тут он снова выкрутился. Причем самым бессовестным образом.

– Во-первых, призраки что-то да весят. А во-вторых, – Вова скоро проснется. И самое время тебе отправиться спать.

– Ничего подобного. Я не стану спать. Мне это не нужно! Знаешь, зачем я сюда шла? Я хотела забраться в кладовку, запереть за собой дверь. И умереть. По-честному, мне жить не хотелось. Месть уже свершилась. А больше мне ничего не нужно. Разве что поговорить с Панком. Хоть один раз. Услышать его голос. Сказать ему кое что…

Странное дело, я говорила и понимала, что мое недавние желание смерти вдруг очутилось в прошлом. А вот желание поговорить с Панком меньше не стало.

– Даже не спорь. Я лучше знаю – ты хочешь спать. У тебя уже песок в глазах, – убежденно заявил голос. – Сейчас ты с трудом встанешь, закроешь за собой дверь, положишь ключ на место и…

– Но сначала я вычислю тебя и надаю по шее.

– Я ж говорил – дура. Тогда торчи тут пока Вова не придет! Больно надо помогать всяким дурам. Будешь спорить – еще песочку в глаза насыплю.

– Спасибо тебе, добрый рояль или кто ты там трехчасовое мышиное.

Не знаю, как он это наколдовал, но глаза стали сухими, а веки как наждачная бумага.

Ноги сами собой начали выпрямляться, дошли до двери, и я, умирая от желания уснуть, повернула ключ.

– Яснее ясного, это был тот самый песочный человек, – решила я.

Теперь оставалось вернуть ключ на место. Вова сотрясал руладами храпа пыльный воздух, но теперь рев потерял половину интенсивности и звучал наполовину прежней громкости. Тело не заметило ни потери ключа, ни возврата. Но ради этого мне пришлось наклониться, и тут о себе напомнила недавняя водка.

Блин, не иначе со мной случилась алкогольная галлюцинация, а до этого – стресс, недосып, в общем – словила глюкало, просплюсь, забуду. А во всем виновата водка. Унитаз – самое подходящее для нее место.

Мне стало легче. Только сон рубил как топором – даже мысли путались. Я была почти уверена, что сошла с ума. Если это станет заметно – меня сдадут в дурдом и я там помру. Еще вспомнилась красивая, хорошо одетая девушка, которую я не раз видела на Невском. Она с виду была ого-го какая фотомодель, но только не в тот момент, когда останавливалась у картин и вдруг начинала кричать похабным голосом:

– Сизая узбекская елда.

К ней привыкли уже и никто не обращал на нее внимания. Только туристы шалели от такой настойчивой рекламы узбекского мужского достоинства. Иногда мне казалось, что девушка не просто так свихнулась на генитальной теме. Наверняка, с ней что-то стряслось гадкое до сдвига по фазе. А может и нет. Может у нее фантазии такие особенные. Я же не знаю, какого цвета эта самая елда? Может, она вовсе и не сизая.

Вот попаду в дурку, обдолбают меня лекарствами и тоже вопить научусь.

Спустив воду в унитазе, я поняла, что сон никуда не делся. Когда Вовин кулак врезал по двери, я чуть сквозь стену не пошла – так испугалась.

– Вылезай, – ревел Вова.

Проскользнув мимо него, я прятала лицо. Мне казалось, что он, как только глянет мне в глаза – вмиг догадается, где я недавно была и что со мной случилось. Но Вове было не до меня. Он с грохотом раз пять захлопывал дверь, заперся в сортире, а я смогла спрятаться на диване под курткой Панка. А когда Вова принимал душ и пел про «гремела буря гром гремел», я в полудреме задумалась о случившемся.

Просто так галлюцинации не возникают. Как пить дать, Голос в комнате с роялем и есть тот самый Песочный человек, которым меня пугали в детстве. Ведь как только он про песок в глазах сказал, я тут же его почувствовала. Точно. Песочный человек, не иначе. Всегда подозревала, что он где-то поблизости окопался со своим противным мешком. Я в него всегда верила. Это же не то, что зубная фея. С феей все ясно. Даже если она была, то ее как моль дустом вытравили наши стоматологи. Какому врачу понравится дешевый способ избавления от ненужных зубов? Но кто будет вытеснять из городского мира Песочного человека? Не строители же, в самом деле? Песочный человек вне конкуренции. Почти как домовой, только коварный.

Поразительно, как полусон освежает память. Я отчетливо вспомнила, как мама, начитавшись Гофмана, доверительно поведала мне про злобного черного дядьку, который непременно подкрадется к моей кровати, если я не буду быстро засыпать. Я маленькая была совсем, и как у всех детей, у меня и без ее рассказов в голове была каша из радостей и всевозможных опасностей. Опасности были разнообразными. Чаще всего выдуманными. И мне даже нравилось, когда при мысли о них замирало сердце. Но идея Песочного человека сработала совсем неожиданным образом.

Мама рассчитывала на один результат, а получила совсем другой. Маленькая девочка подумала – в нашей квартире обитает чужой гадкий дядька. И у маленькой девочки сложилось крайне нехорошее мнение о маме и папе, позволившим ему ошиваться в нашем доме.

Я окончательно уверилась, что они не мои настоящие родители. Ясно как день – меня им подбросили. Не аист, конечно. В аиста я не верила ни разу. Для меня аист был почти как голубь – пожрать, насрать и почесаться. Кроме того птицы не вызывали моего уважения в смысле грузоподъемности. Но мама иногда говорила, что меня им подарили в роддоме. И это сразу навело меня на мысль об отсутствии родственных связей. Подарок – ведь это то, что купили. Или подарили, а потом передарили снова.

А еще я вспомнила, как дед говорил, что дареному в зубы не смотрят. Родители в зубы мне не смотрели, и я решила, что тут что-то нечисто. Да еще и Песочный человек этот – было над чем задуматься.

В моем воображении дело выглядело так. Мама и папа стесняются, что у соседей есть дети, а они живет припеваючи. И решают наступить своей мечте на горло (это папины слова), наряжаются в самую лучшую одежду и неискренне улыбаясь, идут под ручку в роддом. А там тетка в белом халате спрашивает:

– Что приперлись? Всех мальчиков уже разобрали.

Мальчики всегда пользуются повышенным спросом. Хотя непонятно почему. Не из-за пиписки же, в самом деле. Тоже мне достижение – кран внизу живота! А еще яйца эти. Одно удачное попадание и драгоценный мальчик превращается в бесполезное сипящее недоразумение. Хоть я была маленькая, но повидала много чего по телевизору. Даже на папе как-то проверила – треснула его между ног линейкой. Мама меня потом долго в углу держала.

В общем, как бы то ни было, в роддоме оказались только малопривлекательные уцененные девочки.

– Нам девочек не нужно, – тут же сказал папа.

Но мама решила, что и девочка сойдет. В принципе – какая разница? Главное, чтоб перед соседями не стыдиться.

И тут тетка в белом халате выкатила специальную тележку, а на ней штук пять кульков. И все орут благим матом. Ясное дело – голодные, обосранные, да еще и девочки. Родители засмущались. Отказываться вроде как неудобно. Тетка на них смотрела как на полных привередливых идиотов, которые зазря ее побеспокоили и оторвали от важных дел. А тут еще эти детские крики.

Мама испугалась – она вообще шума не переносит, и хвать первого попавшегося ребенка. Так у них появилась я. Но когда до них доперло, что от меня никакой радости и сплошные убытки, они пригорюнились. А папа тогда мечтал вырасти в большого начальника, но я колобродила по вечерам и мешала ему думать, глядя в телек, о возвышенных целях. И тогда мама снова взяла папу под ручку и пошли они в другой дом, где им подарили чужого злого дядьку. В задачи которого входило сыпать мне в глаза песок, чтоб я не отрывала папу от раздумий и телека по вечерам.

Дядька попался хитрый, я, как не старалась, не сумела его обнаружить. Он прятался все время. То тенью от стола прикинется, то на шкаф заберется. Но чаще всего он пользовался моим мелким ростом и забирался на всякие верхние полки. А как только папа начинал думать о карьерном росте, дядька подкрадывался ко мне и как кинет горсть песку прямо в глаза. Что поделать, трешь их, трешь, добираешься до кроватки и засыпаешь. А дядька, как только я усну, шел на кухню, доставал вазочку с конфетами и ну чай пить. С мамой.

Моя детская фантазия не учла того очевидного факта, что песок будет речным. Я чуть ли ни до рассвета, корчилась в кровати, прикрывая лицо одеялом, прижимая его руками, лишь бы мне не подсластили глаза. Бабушка не раз говорила, что сахарный песок любят муравьи и пчелы. Кому охота проснуться утром с выеденными глазами?

– Ну что ты, конечно, он не станет брать сахарный песок, – удивилась мама, когда я в сотый раз попробовала опустошить сахарницу, высыпав ее содержимое в унитаз. – Он выждет, пока ты забудешь про него и кинет обычного, речного песочка. Знаешь, что от этого бывает?

Ну и дальше по Гофману – кровавые глаза, раздувшиеся как арбузы, выкатываются из моей головы на пол, а потом песочный человек, предовольный от такой удачи, запихивает их в мешок и какого-то лешего прется с ним на луну кормить своих спиногрызов. Причем на этом глазные страдания не заканчиваются, потому как эти проклятые Песочниковы дети сплошные мутанты с клювами и им в радость клевать мои бедные глаза.

– Мама. Наверное, я скоро ослепну. Он ведь каждый вечер песком кидается.

История с песком закончилась моей истерикой во дворе. Когда сосед, злобный враг всех детей – дядя Петрович, тащил мешок с капустой, чтоб ее заквасить, которую я приняла за украденные у детей глаза.

И вот, спустя столько лет мне довелось познакомиться с всамделишным Песочным человеком. Познакомиться, поговорить и остаться живой и не слепой. Круто!

После водки очень хотелось пить. Наверное, я ведро воды выпила. Пила и думала. Нет, тут что-то не так. Детские фантазии это одно, а Голос в комнате – совсем другое. Не сошла я с ума. Все гораздо интереснее. Там прячется кто-то вполне реальный, но ловкий. Фокусник-иллюзионист. Ему Вова разрешил пожить в комнате с роялем, он нелюдимый такой, нереальный мизантропище. И как только я проникла в его тайное убежище, он понял, что я подло украла ключ и решил меня отвадить. Чтоб не совалась, куда не приглашали.

Глава 21. Сказочка про Золушку в исполнении говнаря Вовы

Пробуждение было поганым. Я успела напрочь забыть, что Панк умер и проснулась почти счастливой. Мне казалось – меня обнимают и вроде бы даже почувствовала поцелуй. Но это всего лишь замок от металлической молнии куртки коснулся моей шеи.

– Мне плохо без тебя, – раз сто повторяешь, и каждый раз искренне.

Поплакала. На душе было больно, ничуть не меньше, чем день или два назад.

Вова гремел посудой, орудуя на кухне, явно желая разбудить полквартала. Неужели, запой закончился?

Вставать не хотелось. Я еще раз вспомнила, что со мной случилось в комнате с роялем и пришла вот к какому выводу. Это все Вовины шуточки. Это он так меня разыграл. Прикинулся пьяным, а сам как заговорит не своим голосом. Точно он, больше некому. Злая как дракон, я решила высказать ему все, что думаю. Даже села.

– Ха-ха-ха, – сказало подсознание, – А как он тебя в воздухе держал? Ты же висела как деловая колбаса и явно без посторонней помощи.

– Без понятной посторонней помощи, – уточнила я, всерьез испугавшись, что одна часть личности спорит с другой.

Как бы они не подрались.

Итак, Вова не виновен. Кто тогда там был? Песочный человек мне теперь казался полной глупостью.

Рояль был. Неважно как он просочился в это помещение, главное – ждать от инструмента такого изощренного коварства было нереально. Кроме того – рояли не умеют разговаривать.

Значит, рояль тоже не виновен.

По все видимости, я действительно сошла с ума. Или отравилась водкой. Или то и другое разом. Но если мне уже нечего терять, надо бы еще разок заглянуть к роялю в гости.

– Жрать будешь?

Вова явно не был похож на Песочного человека, но я уже научилась не доверять внешности и решила, что передо мной разновидность этого зла, умеющая прикидываться обыкновенным мирным говнарем. И мне ни разу не хотелось обнаружить его подле своей постели с мешком песка.

Доев яичницу с поджаристым беконом, я вспомнила, что Вова не колдун и даром левитации не обладает. Но он очень подозрительно выглядел. Как человек с неспокойной совестью и сломленной психикой. Громадный гривастый лев, тоскующий и беспомощный в своем желании забыться насовсем. Звери ведь никогда не станут заканчивать жизнь суицидом. А человек может. Например, опиться до смерти. Все-таки природа на нас отдохнула.

Булькнула водка, вливаясь в стакан. Звучание глотательных движений. Стук дна стакана о стол. Шипение выдыхаемого воздуха. Кашель. Рука вытирает влажный рот. Бульканье водки. Второй стакан выпит как вода в жаркий день. Пустые глаза уставились в потолок.

– Посуду помой, – изнеможение в Вовином голосе.

Ну и крепкое у него здоровье. Я даже смотреть на водку теперь не могу.

Жир на тарелках, противный, но легко смываемый пеной.

Кашель. Рука снова вытирает красный слюнявый рот.

– Эй, может, хватит уже? – мой намек был проигнорирован и запит водкой.

Темп был взят как на соревновании на рекорд книги Гиннеса.

Ясное дело, через полчаса Вова издал пару утробных звуков, рука жестикулировала по-дирижерски, голова моталась как привязанная, тело обмякло и сползло, но с табурета не упало. Вова вырубится. Но не по-настоящему. Будет вскакивать. Метаться. Ломать мебель. Осушать бутылку за бутылкой. А в промежутках бредить, разговаривая с Панком.

Я не хотела вмешиваться в его процесс умирания. Но он мне был нужен. Мне хотелось признаться ему в посещении комнаты, где обитал Голос. Вдруг Вова объяснит мне, в чем там дело? Но Вову вырубило напрочь. Я потолкала его в плечо, постучала по голове – никакой реакции.

Вот обида, мне в руки попала тайна, настоящая, если только она не была глюком, но если Голос был по-настоящему, если по-настоящему было все остальное – это же как волшебство. Хотя, волшебство в моем представлении должно было выглядеть как-то иначе. Фокус-покус – кролик в шляпе. Или вместо тыквы – Бугатти. Но лучше – Вранглер. Который джип. Может так и появился рояль? Был, скажем, молоток, а его раз – и в рояль превратили?

Представив в тесной комнате Вранглера, я передумала. Там на нем не покатаешься. Надо все-таки быть реалисткой и дотрясти Вову – пусть развеет мои иллюзии.

– Вова. Проснись! – заорала я ему в ухо.

Как не странно – он вдруг очнулся. Проворчал что-то о чепушило, сказал «харе халиварить», дальше шло невнятное бормотание.

Ну и фиг с ним. Я домыла сковородку. Со всей дури врезала по ней молотком для отбивания мяса. Гонг прозвучал фальшиво и громко.

– Что? Уже? – Вова всполошился и открыл один глаз.

Мутный и кровавый. Губы пошамкали и вдруг сложились в приветливую улыбочку.

– Давай я тебе сказочку расскажу, – пьяным голосом предложил Вова.

Только этого мне не хватало. Я отвернулась и принялась оттирать раковину. За окном прошлепал крыльями юный голубь, присел на подоконник и заинтересованно заглянул в кухню.

Вова с завыванием зевнул и принялся несвязно излагать историю Золушки. Сделав ударение на букве «о».

– Жила-была маленькая полусиротка. Карпет. Топ-топ, ковыляет и падает. Вся в золе. Такая нафиг вся никому не нужная. Но папа делал вид, что ее любит. Она такая чумазенькая была. Это все потому что мачеха чистила ею дымоходы. Залезет на крышу, привяжет веревку к ножкам девочки и пихает ее в трубу. А чтоб весу прибавить, к рукам ребенка привязывала гирю.

Вова вздохнул, выпил водки, поперхнулся и она потекла по его небритому подбородку.

– В общем, сама понимаешь, годам к десяти у Золушки была рожа как у папуаса, а руки как у гориллы. Даже папа при ее виде не мог найти доброго слова для малютки.

Мне стало интересно, что он наврет дальше. И я стала мыть раковину медленно. А то вдруг как я выключу воду и обернусь, он перестанет рассказывать.

– У мачехи до кучи было еще три дочки. Редкостные хрычихи. И они ежедневно насмехались над Золушкой. Это у них развлечение было такое. А что? Девки молодые, заняться им нечем. За них все Золушка делала. Руки длинные, сноровистые, хозяйственная такая. Малютка. Грязная как черт.

– А почему грязная? Десятилетнего ребенка в трубу не затолкаешь, – не выдержала я.

– Много ты понимаешь! Привычка – страшная сила. Привыкла, малютка наша, вот бывало, есть свободная минутка, заберется на крышу и смотрит в трубу. А оттуда дым, сажа, как думаешь, долго личико чистым останется?

В Вовиных словах была определенная логика. И я решила помолчать, что б узнать все про Золушкины привычки.

– А потом вот что случилось. Девки стали половозрелыми. Трахаться охота, а женихов нет. Не сватается ни одно рыло. Но это у них так принято было. Положено разок на людях показаться. Чтоб рекламу себе сделать. В общем, все как всегда – приглашение на бал. Даже Золушке прислали. Но эти крысы ей его даже не показали. Говорят – всех пригласили, кроме тебя. Золушка пощелкала зубами, но делать нечего. Пошла в трубу глядеть. Это дело ее успокаивало. Но на этот раз в трубу заглянула мачеха. Снизу. Прямо из камина. Орет Золушке.

– Мы, типа, добрые самаритяне. Мы тебе разрешаем рядом с замком постоять и в окошко на бал посмотреть. Если через ров перепрыгнешь.

Золушка обрадовалась и кричит в трубу:

– Я согласная! Так сигану – даже через замок перепрыгну.

Но тут ей мачеха настроение подпортила.

– Ты прежде дома приберись. А потом вычисти зубной щеткой наш двор. Покрась траву в зеленый цвет. И вылижи языком сортир. Ну а потом можешь топать в замок. Но сейчас состряпай моим милым и красивым девочкам наряды для бала. По три штуки каждой. Чтоб было из чего выбирать.

Окрыленная Золушка ринулась пошивать наряды.

Для поддержания вдохновения, Вова маханул еще пол стакана.

– Вова, ты не пей больше, а?

Естественно, Вова тут же выпил за мою доброту.

– Бабы приоделись и умотали в замок вместе с родителями. А Золушка сломалась на покраске травы. У нее краска зеленая закончилась.

– Пипец, – подумала Золушка и решила снова поглядеть в трубу.

А там моль белая крутится. Порхает и вылететь не может. Золушка пригляделась – а это эльф с крылышками. Типа феи, только мелкая тварюга. И эта моль говорит:

– Детка, убери рожу, я вылететь не могу.

Золушка послушалась.

– Раз ты такая добрая особь женского пола, я сейчас исполню твое желание.

Золушка была не дура. Только страшненькая.

– Мне банку краски надо, да сортир вылижи и мы квиты.

Но фейный эльф раздухарился и как начал желания выполнять. Трава стала зеленой, говно испарилось, а до кучи и Золушке свезло – фей решил ее облагодетельствовать – поправил зубы, вымыл рожу и даже дал ей велосипед, чтоб до замка добраться. Добралась она до замка, а там ров. Предприимчивая Золушка сломала дерево подлиннее, разогналась на велике как рыцарь с копьем, и перелетела через ров, угодив прямо в окно. Гости вальсируют, а тут им на голову валятся стекла и девка кошмарная как смертный грех. Золушка поначалу хотел стибрить со стола жареного павлина – ей перья его понравились, но потом передумала. Глядь – а моль рядом кружит. Золушка моли и говорит – меня тут боятся все, что делать-то? И вдруг стала наша Золушка раскрасавицей. Принц до этого скучал, прыщи ковырял, народ рассматривал и никак не мог себе из баб подругу выбрать, а тут на тебе – счастье такое привалило. А эльф мольный Золушке на ухо и говорит:

– Парень на тебя клюнул – не тушуйся, лови момент. Но у нас есть одна проблема. Я только до полуночи тебя заколдовал. Так что крутись как хочешь, но в двенадцать вали отсюда по-быстрому.

Раковина сверкала как новая. Пришлось перемывать ее по второму разу, чтоб не спугнуть Вовин фонтан красноречия, но он вдруг умолк. Осторожно обернувшись, я поняла, что он спит и вот-вот рухнет с табурета. Жаль, но воду можно выключать. Как только я сделала первый шаг, Вова очнулся.

– Она так торопилась, что потеряла на лестнице свою золотую туфлю. А когда по туфле начали искать хозяйку, то мачеха и говорит:

– Ну ка, мастер ногтевого сервиса, приведи ножки моих девочек в порядок.

Золушка взяла долото, стамеску, надфиль и рубанок и сначала отколупала все мозоли, а потом отрубила ногти. В общем, педикюр сделала. Но ноги в туфлю не влезли. А мачеха говорит:

– Делай что хошь, но чтоб хоть одна поместилась. Иначе я тебя на крышу не пущу в трубу глядеть.

Делать нечего. Взяла Золушка кирпич, вмазала девке по черепу, а пока та не очухалась, срубанила ей полступни. И по-быстрому в туфель запихала. Мачеха от счастья чуть не обосралась. Но кровь фигачила так, что лужа натекла. Принц говорит:

– Эта уже коньки отодвинула. Закапывайте. А мне другую невесту подавайте.

На этот раз Золушка была умнее. Она порубленную ногу в мешок полиэтиленовый обула, кровь не течет – можно и свадьбу играть. Принц смотрит на невесту – вроде ничего, симпатичная такая. Только глаза таращит и зубами скрипит.

Повел ее с предками знакомить, но мешок прорвало и обман раскрылся. В общем, та девка тоже померла.

– Вот непруха, – сказал принц и уже хотел свалить, но мачеха его не отпустила.

Золушка с третьей сестренкой поступила кардинально. Оторвала ей руки и ноги, да и поменяла их местами. А рука легко в туфлю вошла. Только, сама понимаешь, локти получились назад, как коленки кузнечика. В общем, невеста удалась хоть куда.

Взял ее принц под ногу и сильно удивился, надевая обручальное колечко. Пальцы кривые, короткие. Но принц решил – не беда, принцессам работать не положено. А для прочих целей невеста вполне пригодная. Подданные если что и заметили, промолчали. Не им же с этой чучундрой жить?

И вот вся эта кодла поперлась на свадьбу. Золушка, естественно, страдала. Во-первых, ее все игнорировали. А во-вторых, ей было крайне неприятно – ведь принц на балу успел ее охмурить и даже соблазнил.

Тащилась она следом за всеми и на принца издали смотрела. Ей все в нем нравилось. Кудрявый такой, в короне. Четкий поцак, почти чатланин. Но Золушка начала подозревать, что он хоть и красавчик – дурак дураком. Раз запросто на руку туфельку надел и подмены конечностей не заметил.

Входят они, значит, в церковь, народу вокруг – тьма, все кричат. Не то он ужаса, не то от радости. Мачеха сзади к брачующимся жмется. Как же – последняя дочка у нее осталась. Золушка вспомнила про моль, которая эльф, и решила, что лучше бы она его в глаза не видела. И обругала она эту моль всякими нехорошими словами.

Бац – перед Золушкой моль образовался, который эльф.

– Чего обзываешься? – спрашивает, – Я тебе счастья привалил, а ты ноешь.

Золушка рассказала ему, что и как и на свадьбу показала.

– Ладно, не тушуйся, мой косяк мне и исправлять, эльф хрюкнул-пункул и исчез.

А свадьба тем временем уже дошла до наиглавнейшего момента.

– Принц, ты согласен взять в жены эту странную мамзель? – спросил поп.

Как вдруг налетела туча моли, и отложила личинки в мачеху и дочку – так и сожрали их прямо в церкви. Одни шмотки остались. А Золушка не будь дура – хвать туфель и на ногу себе надела. Принца при виде реальной невесты хватил кондратий и он тоже окочурился.

– И в чем смысл твоей сказки? – спросила я.

– Смысл простой. Если призвание быть трубочистом, так и нефиг лезть в принцессы.

Сказал Вова, и все таки упал на пол. Где и заснул.

Он чуть башкой об батарею не приложился. Я проверяла – мой палец еле уместился между его башкой и железом. Только этого мне не хватало – помрет, и я останусь совсем одна. И как он только выжил? Пьянчуга говнарская. Сказочник хренов!

Глава 22. Хуже не будет

Как только водка полностью укокошила Вову, я вооружилась инструментом взломщика, который был обнаружен в кладовке за истлевшей брезентовой раскладушкой. Отмыла руки от паутины и пыли. Запаслась подношениями. Прихватила фонарик. После чего помчалась прямиком за ключом, сняла его с Вовиной шеи и дверь открыла.

Как и в прошлый раз, первая отворилась легко, а вторая – ни в какую. Но у меня теперь был некоторый опыт и я была совершенно трезвая. Поэтому не стала уподобляться суицидной мухе, которая готова расшибить себя об стекло, а просто начала уговаривать того, кто меня не пускал внутрь.

– Привет. Вова спит. Ну, ты про это знаешь. А я в гости пришла. У меня есть печенье и сок, – Я пошуршала пакетом, – Ну, не хочешь, не надо. Молчишь? У меня еще есть ломик гвоздодерный. Его обычно фомкой зовут. Не спрашивай, почему его так называли. Говорят, был какой-то жулик по имени Фомка. Если ты не откроешь, я просуну этого жулика под дверь и налягу со всей силы. И тогда даже трехчасовая мышь меня не остановит.

Затаила дыхание, стояла и ждала. Относительные сумерки делали все немного нереальным. Воздух пах старой бумагой и заношенной обувью. И тихо было. Как под землей. Нужно было решать – либо погодить еще немного, либо взламывать дверь. Решив не торопиться, я тихонько постучалась. Безмолвие коридора вдруг нарушили странные далекие звуки.

– Иазямага, – это во дворе соседи разговаривали диагональным способом.

То есть через открытые окна. Почему-то так общались только угловые жители. И никогда – поперек двора.

– Тук-тук, – сказала я двери.

Мне показалось, что тишина стала более плотной и осознанно бдительной. Словно тот, кто скрывался за дверью только что обратил на меня внимание. Сочтя это удачей, я тут же затараторила снова.

– Я считаю до трех и приступаю к взлому. Раз. Два. Три. Кто не спрятался – я не виновата.

Как только я прикоснулась фомкой к порогу, дверь начала отворяться. Медленными рывками. Без ожидаемого душераздирающего скрипа. И самое главное – передо мной никого не было видно. В отдалении чернел рояль. А вокруг – пусто. Значит, моя условная мышь стоит у стены прямо за дверью.

– Я вхожу, – предупредила я.

И кинулась на дверь как на амбразуру. Надеясь припечатать хитреца. Надо же посмотреть на Песочного человека хоть раз в жизни. Пусть даже в виде гербария.

Дверь шарахнула по стене как таран. Даже дом вздрогнул.

Переведя дыхание, я решила, что Песочному человеку настал полный кирдык и теперь можно поглядеть на его расплющенный труп. Но моим желаниям не было суждено сбыться. Он внезапного голоса я едва не удрала обратно в коридор вместе с дверью.

– Бу! Фонарик включать не вздумай. И отлипни от двери. Меня за ней нет.

Вопреки ожиданиям, голос звучал совсем не в том месте, как я предполагала.

– Факир был пьян и фокус не удался, – смущенно улыбаясь, сказала я и обернулась.

Откуда он про фонарик узнал? Вот гад! Я осмотрела комнату. Чуть левее за роялем темнота выглядела иначе. Похоже, там проем какой-то? Но явно без дверей.

Под ногами похрустывал мелкий мусор. И как я не старалась – Песочного человека не увидела. Меня это возмутило.

– Ты что прячешься? Неужели я такая страшная?

Этот гад выдержал длинную паузу перед тем, как ответить.

– Ну, красавицей тебя сложно назвать. Из десяти возможных – на шестерочку.

Обижаться было бессмысленно. Не тот случай. Сейчас главнее всего понять, кто меня так классно разыгрывает.

Как я ни старалась – никого живого рядом обнаружено не было. Зрение постепенно приноравливалось к полумраку и уже были видны орнаменты на обоях. Мерзкие и навязчивые. Из категории – не рассматривай нас долго, не то такое увидишь. У моей бабушки были когда-то похожие. Засыпая, глядишь на них, пока они не начинают двигаться. И трансформируются то в лица, то в рожи, то в цветочные узоры. Но морды опасных чудищ виделись чаще всего.

– Можно мне подойти к роялю? – спросила я и, не дожидаясь ответа, пошла трогать рояль.

Сняла с руки пакет с угощениями, бросила его на пол, открыла крышку рояльной пасти, а фонарик положила на клавиши. Отчего они издали невнятный потусторонний звук с подвыванием. Сыграть бы что-нибудь. Хоть чижика-пыжика. Для бодрости духа. Но я не обучена. Я только похоронный марш играть умею. Нашла ноту соль и повторяла ее, завороженная печальным звуком.

– Ты до сих пор тоскуешь?

У меня волосы на висках зашевелились, голос звучал прямо в левое ухо. И мне показалось, что он мне сочувствует. Хотя умело скрывает это.

Приглушенные звуки и полумрак привели к странному результату – перед глазами возникло лицо Панка. Улыбающееся. Слезы мигом навернулись на глаза. Даже жглись как кислота. Тоскую? Нет. Это не тоска.

– Я даже не знала, что будет так больно. Только не говори мне, что страдания очищают душу. И прочую религиозную лабуду я слушать не желаю.

– Не буду. Но ты совсем его мало знала. С чего бы такое сильно чувство? – пренебрежительно он говорил, немного издеваясь.

– По твоему мнению нужно много времени, чтобы полюбить?

Голос фыркнул. Ясное дело, ему мои слова показались глупостью. Дурак он. Из тех дураков, у которых только одно мнение верное – его самого. Остальные все ошибаются.

– Не хочу с тобой о нем говорить.

По-честному, мне не с кем о Панке говорить не хотелось. Это была моя память и моя боль. Наверное, много лет должно пройти, чтобы запросто рассказать, каким он был и какой была я вместе с ним. Но скорее всего, я так и помру, промолчав о своих переживаниях.

– Если тебя не видно, значит, тебя нет. Я даже призраков вижу. А ты – просто голосовая галлюцинация, – из вредности сказала я и ударила по писклявой короткой ноте.

– Так и есть, – в голосе сочился яд.

Обои на стенах местами были оборванные. Под обрывками таились полосатые. Наверное, если поковырять и их, то обнаружатся еще какие-то расцветки, под которыми наверняка есть газеты, пропитанные клейстером.

Потерев пальцы, я поняла, что на них почти нет пыли. Удивительно. Рояль просто обязан притягивать пыль.

– Я сейчас пойду вон туда. Мне хочется обследовать проход за комнатой, – мое предупреждение было простой вежливостью, но Голос всполошился.

– Даже не думай.

Но я уже сделал первый шаг.

– И не говори, что я тебя не предупреждал, – мне почудилась некоторая доля плохо скрытого ехидства.

Полутьма, гулкая пустота, угрозы – что еще нужно, чтобы рискнуть? Мне плевать было, какую каверзу задумал этот тип. Мне вообще терять нечего. Ну не убьет же он меня в самом деле?

Адреналин насыщал кровь как шампанское, которое я люто ненавижу.

Шаг за шагом, ведя рукой по скользкой полировке рояля, я двинулась к проему. Он чернел неприятно. Почти опасно. Как могильная яма.

– И все-таки я туда пойду.

Кто знает, что может скрывать эта темнота? Сердце колотилось как бешеный паровоз без тормозов и на склоне.

Рука опустилась ниже. Клавиши. Черно-белая музыка. Под которую можно плакать и рыдать. Интересно, из чего они сделаны? Слоновая кость? Варвары. Убить слона ради музыки. А черные – черное дерево?

Надо будет выкрасить зубы под цвет клавиш. И улыбаться всем рояльной улыбкой. Панк бы одобрил. Мы бы всем улыбались как два рояля. Особенно Вове.

Еще шаг. Рука дотронулась до затейливой подставки для нот.

Немного наклонившись, можно рассмотреть педали, колесики под толстыми ножками. Но я наклоняться не буду. У уверенного в себе человека спина должна быть прямой. И движения – спокойными.

Интересно, куда убирают подпорку, когда опускают крышку? Крышка в форме крыла. Полутонная туша с одним крылом. Подранок летающего музыкального бегемота.

– Время ожидания. Страшное время, – предостережение меня не смутило.

– Я не боюсь.

– Зья, батенька, – картавым тявканьем Ленина, пошутил Голос.

– Хуже не будет, – мы перекидывались фразами как мячиком в пинг-понге.

– А если я сейчас превращу твой куриный мозг в жидкость, и она выльется через глаза?

– Ты что, в школе не учился?

– Это почему? – чересчур торопливо обиделся Голос.

– Не через глаза. Через нос. Или через уши. Но еще скорее – через рот.

– А повисеть в воздухе как аэронавигационный ветроуказатель не хочешь? – запинаясь, спросил Голос.

Это он специально умничает, чтоб доказать свою образованность.

– А ветер-то где? Ась? На полу нет. Над головой тоже нет. Куда ж он спрятался? Нет его. Но если тебе охота гадствовать – валяй, мне не жалко. В прошлый раз прикольно было.

Рояль закончился. Пора было двигаться дальше. Шагов пять нужно проделать, не такое уж большое расстояние.

– Иди. Успей вспомнить все хорошее, что случилось в твоей куцей жизни. И не забывай про представление.

Пятый шаг – и я уже на границе комнаты и таинственного прохода.

Опомнившись, я позвала его. Много раз. Но он не отвечал. Ощущение присутствия исчезло. Я была в комнате окончательно одна. За спиной – рояль, прямо передо мной – проем, лишенный двери.

Ну что ж – начинаем приключение?

Растопырив руки, трогая ладонями шершавые стены, спотыкаясь на вздыбленном паркете, я вошла в проем и как слепец двигалась по коридору. Прямому. Без окон. Без просвета впереди.

Скоро началась темнота кромешная. Можно идти с закрытыми глазами. Запахи? Пахло сухой затхлостью. Почти как пользованными деньгами. Или сушеными грибами? Прошлогодней палой листвой. Звуки? Кроме моих шагов – ничего.

Наверное, пройдено метров десять. Но казалось, что сто, не меньше. И с чего бы так бояться? Ну, наговорил этот Голос ерунды какой-то. Специально ведь. Чтоб страху нагнать. Наверное, там, в конце коридора меня ждет что-то интересное. Или ценное. Удивительное, скорее всего. Только зачем он сказал о представлении?

В худшем случае – я окажусь в соседнем доме. Делов-то куча.

Неровный паркет скрипел злобно, отмечая взвизгами каждый мой шаг. Когда я останавливалась, в ушах звенела тишина.

Туманный свет поначалу показался мне оптическим обманом. У меня в полной темноте всегда случаются зрительные глюки. То свет сверху, будто в черепе ночник кто-то включает. То картинки появляются, мультяшные. Иногда я вижу лица. Чаще всего – незнакомые. Иногда можно увидеть кусок «фильма». Совсем редко – что-то более реальное. Например, как президент, сидя на унитазе, читает толстенную книжку. Слюнявит палец и перелистывает страницы.

На этот раз свет оказался вполне себе настоящим. Но я никак не могла определить его источник. Словно воздух фосфорицировал. Это было странно и привлекательно. Иначе не скажешь. Ладони подсказали, что стены стали кирпичными. И как на башне грифонов, на каждом кирпиче мерцала цифра. При ближайшем рассмотрении оказавшаяся не цифрой, а какой-то неопознанной закорючкой. Вполне возможно, что это был греческий алфавит. А может, инопланетянский, что больше походило на правду.

К рукам свет с надписей не прилипал, почему-то мне показалось это обидным. Я же видела в фильме про собаку Баскервилей – фосфор пачкается.

Недолго думая прижала левую ладонь к очередной букве, выждала и отлепила ее – теперь на ней красовалась едва заметная буква, похожая на отпечаток птичьей лапки. Я потерла руку об майку, но свет никуда не делся. И что за краска такая стойкая? Понюхала руку – никакого постороннего запаха.

Теперь буква обжилась на ладони и стала заметно ярче. Ну и фиг с ней. Потом, дома с мылом отмою.

Перестав беспокоиться о буквах, я переключилась на странное свечение воздуха. Которое жило совершенно самостоятельной жизнью, струилось, завихрялось и даже слегка пульсировало. Как сливки в чашке кофе, если помешать ложкой.

Входить в этот световой бульон почему-то категорически не хотелось. Но как иначе двигаться дальше? Вот сделаю я сейчас шаг и кто знает что произойдет? Наверняка – какая-то пакость. А позади – темнота, слегка подсвеченная буквами на кирпичах. Чем больше я в нее вглядывалась, тем холоднее становился позвоночник. Еще миг – и я бы завизжала от ужаса.

– Самоиспуг, – гордо заявила я темноте.

Меня всегда это слово успокаивает.

Трогать больше ничего не стану. Воображать несуществующие ужасы тоже. Лучше попробую вглядеться, что меня ожидает дальше.

Если приглядеться, то заметен боковой коридор. Слева. Там ни одного атома света не затесалось. Хотя это явно противоречит всем законам физики. Если свет есть – то он не может не распространяться. Это же воздух, а не взбудораженная медуза, напичканная фотобелком. Хотя и она бы сумела показать мне, что там прячется в коридоре.

И тут меня одолели сомнения – а вдруг это не воздух светится, а что-то совсем непонятное? Вот вляпаюсь я в него и стану неправильной. Глаза станут как рентген, нюх как у собаки, а слух как у локатора. И вся такая из себя радиоактивная. Но еще хуже, если изменения заметными получатся. Ночной Невский, а я как торшер дарю людям свет. И засекут меня ученые, уволокут для исследований.

Решая сложную задачу – сунуть палец в свет или просто кинуть в него что-нибудь ненужное, я на пару минут забыла обо всем остальном.

Возникший тихий звук настораживал. Шелест? Словно миллион крупных муравьев заняты переселением. Ну и что с того? Не боюсь я их ни разу. Хотя они чуть не съели моего прадедушку, но он мертвый тогда был.

Волосы, словно наэлектризованные, поднялись дыбом. Зубы сами собой сжались. Я вспомнила, что в мире есть очень мерзкое существо, гаже которого я себе вообразить не могу. Длинная такая, глянцевая, упругая многоножка. Коричневого цвета. Извивающаяся.

Блин. Как я их ненавижу. С детства. Они у нас под ванной жили. И я даже мыться боялась из-за этих тварей.

Свет сполз и сконцентрировался внизу. Коридор стал, будто заполнен светящейся рекой. А сверху – слой кромешной темноты. И вот, глядя сверху вниз, я увидела как слева, из бокового прохода, на меня движется та самая многоножка. Миллион конечностей мелькал как волна из прутиков. И еще ее спина, отвратительная гладкая, извивалась. И еще у нее была голова. Не как у насекомого, а почти как у собаки, только в противогазе.

Если бы я спала – вмиг бы проснулась от собственного крика.

Она мне почти по колено была высотой. Может и ниже, но мне она показалась огромной. Надо было бежать, но ноги отнялись от ужаса. Я не могла двигаться, но вполне могла потерять равновесие и упасть на пол. Ладони впечатались в стены, удерживая тело в вертикальном положении. Падать никак нельзя. Все что угодно – только не прикосновение к этому животному. Хотелось оказаться под потолком, но летать я не умею.

Прошуршав до моей голой лодыжки, многоножка выжидательно замерла. Очевидно, она раздумывала, как поступить с непредвиденным препятствием. Я почти поверила, что она проползет мимо. Даже не дышала – ждала, когда она свалит. Но тварь решила иначе. Она целеустремленно начала обходить мои ноги по кругу. Первое кольцо. Как я и предполагала, от прикосновения меня настиг канун обморока. Ножки только выглядели как орудия для щекотки. На деле они оказались шершавыми как наждак. Потом возникло второе кольцо. Когда шевелящееся тело дошло до моих шорт, я закричала. Орала и судорожно пыталась вспомнить последние слова Голоса, но память отшибло напрочь. Забыв про все на свете, я вырывалась, падала, каталась по полу, пока не обессилела.

– Что сказал мне этот гад на прощание? Представление? Точно – «не забывай про представление».

Многоножке нужно спеть? Прочитать монолог Гамлета? Сплясать я уже точно не сумею. Животный, первобытный ужас парализовал мозг до стеклянного состояния.

Тварь туго спеленала меня до пояса. Попыталась захватить руки, но они были раскинуты в разные стороны в попытке уползти, и она решила не тратить на них время. Какого черта она так воняет? Какого черта я не могу понять смысл слова представление? Лица коснулось что-то похожее на струны. Не могу я это видеть. Закрыв глаза, я вспомнила себя на представлении. В цирке. Который жутко не любила в детстве. Панк что-то говорил мне про цирк. И про меня в цирке. Но что? Что мне там не нравилось. Нет, что мне нравилось хлопать в ладоши.

– Ну и хрен с тобой. Сволочь ты, – заорала я Голосу.

Мои аплодисменты прозвучали жалко. Так живая рыба бьется об разделочную доску.

Многоножка задумалась и сползла с моего лица. Пошуршала и затихла. Тело не сковывало ничего. Я поняла, что свободна. И валяюсь как бревно, хлопая в ладоши.

Открыв глаза, я увидела крошечное нервное насекомое, улепетывающее под плинтус. Они всегда так поступают.

Вокруг был свет. Я вся в него окунулась. Теперь он медленно испарялся, поедаемый темнотой. Только буква на левой ладони сияла почти неоновым сиянием.

Идти дальше мне окончательно расхотелось. Зато очень хотелось в туалет. Была мысль надуть лужу прямо в коридоре, чтоб утопить насмерть всех насекомых. Но невидимое присутствие Голоса меня остановило. Хоть я его не вижу, он наверняка за мной наблюдает. Стукаясь об стены, добежала до комнаты с роялем, схватила забытый фонарик, пнула пакет с соком, выругалась самым отвратительным из известных мне ругательств и заперла дверь.

Глава 23. Воин духа

Мобильник тренькал, не переставая.

– Привет! Ты куда пропала? – голос Дэна звучал без особого опасения за мою судьбу.

Понятное дело – наотдыхался, насмотрелся на красоты Норвегии, наелся всего вкусного. Ему сейчас Питер и мои проблемы казались нереальными. Ну и к чему грузить счастливого мальчика запутанной историей, похожей на бред? Не хочу и не стану ему ничего говорить. Главное – отвечать как можно спокойнее. Обычно. Как всегда. Как заскучавший слегка обиженный ребенок.

– Нормально. Только я пока у Вовы живу. Временно. Я тебе потом все расскажу, ладно? А как ты?

Мои прогнозы оказались верными – красоты, горы, леса, еда и много достопримечательностей. И еще – посещение антикварных магазинов. В которых он на последние деньги накупил столового серебра. У меня челюсть отвисла, когда он про серебро это сказал. У него даже по телефону голос звенел от счастья.

Дэну вообще денег давать нельзя – он тут же их потратит.

– Такие выгодные покупки, я просто не смог удержаться.

– Ты же на банкет откладывал? На банкет после защиты диссертации! У тебя даже костюма нет! Штаны драные, а сам будешь есть серебряными ложками-вилками. Сибарит какой-то, ей богу.

– А вот не надо мне настроение портить! Я потом что-нибудь придумаю. Или почку продам.

– Снова мою?

– Конечно. Мне свои еще пригодятся.

Поговорив еще немного про лосятину и китятину, продаваемую в обычных норвежских магазинах, мы снова поцапались из-за банкета.

– Что ты ко мне привязалась? Может, я завалю защиту и тогда вообще все будет замечательно. Меня загребут в армию и ты станешь писать мне любовные письма. Чтоб никто ничего не заподозрил. А еще лучше – мы поженимся. Из меня получится превосходный муж. Ну как тебе такая перспектива?

– Завалить защиту ради экономии?

Кокетливый неврастеник, вот кто он. Ведь он всегда лучший. Я про науку и учебу говорю.

– На велике каталась? – ревниво поинтересовался Дэн перед прощаньем.

Вот странно – я про велик совсем забыла. Дэну Питер из Норвегии кажется иным миром, а мне моя квартира кажется как из другой реальности. Хотя я прямо сейчас вижу ее из окна.

– Дэн, ты ведь все-все знаешь. Скажи мне – что за нерусская буква, которая смахивает на куриную лапку?

Поразмыслив пару секунд, Дэн предположил, что я спрашиваю про руну. Которую он обозвал альгиз. И посоветовал не увлекаться всякой хиромантией.

Телефон всхлипнул и сдох. Я зарядить его забыла.

Знал бы Дэн, почему я про букву эту неотмываемую спросила. Терла я ее и мылом, и щеткой для мытья посуды – не исчезает. Одно радует – на свету она почти незаметная.

Отыскав на полке книжку по руническому гаданию, я быстро выяснила, что Дэн как всегда оказался прав. Руна и в самом деле звалась альгиз и толкование ее звучало более чем странно.

– Так-так, защита от вторжения внешних вредоносных сил, усиливает способность предчувствовать опасность. Это мне нравится. Дальше фигня какая-то – осторожность станет вашей защитой. В общем, меня теперь гарантированно защитили. Какой-то тростник и лось почему-то. Теперь моя ладонь – зеркало для воина-духа.

Больно надо чтоб всякий воин мне в ладонь таращился.

Потом я перечитала этот бред еще раз и решила, что воин духа теперь я и есть. Это знание не утешало, но сулило какие-то неясные перспективы. Хотя толкователь и утверждал, что моя защищенность похожа на прут засохшего тростника или рога лося. Что по идее должно поддерживать вокруг меня какое-то свободное пространство. Как я и предполагала, руна имела и перевернутое положение.

Кто б сомневался – рукой вертеть можно очень даже по-разному. Уязвимость, обман и прочие страсти. Плевать я на них хотела. Ведь тут такое дело – смотря с какой стороны глядеть. А с моей – я всегда окажусь под защитой.

На этой мысли я успокоилась.

– Эагааа, ть афуя, – Вова рычал как лось во время гона.

Лучше схожу глянуть, что с ним стряслось – не то он и дальше орать будет.

Вова с какого-то перепугу пожелал надеть свою косуху, но не снял ее с вешалки. И теперь висел, растопырив руки как мощный цыпленок табака. Судя по его обвисшему телу, самостоятельно не выдернется. А отцепить безвольную тушу с вешалки я не смогу.

– Ты руку вынь из рукава, – уговоры не помогали.

– Эшшыли ауй.

Несчастный Вова дергался, мотал головой, словно отгоняя комаров. Оседал вниз, руки взмывали как крылья унылого стервятника. Усилием воли выпрямлял колени и снова выглядел как классическое огородное пугало. Улучив момент, когда он воспрял и даже встал на носки, я сдернула стальной крючок вешалки с гвоздя.

Огородное пугало пошаталось, попыталось красиво взмахнуть волосами, но потеряло равновесие и стремглав боком помчалось по прихожей. Интересно, где он такую монументальную вешалку добыл? Сейчас таких не делают.

– Эгава. Тан. Эгла. Га.

Клея он что ли наелся? Ни слова не понять.

Грохот обозначил Вовино приземление. Застряв между шкафом и какой-то мебельной рухлядью, он продолжал извлекать изо рта странные звуки. Пришлось подойти поближе, чтоб оценить обстановку. Теперь мне удалось понять, в чем заключалась причина небывалого Вовиного косноязычия. У него язык стал как у чау-чау – синий. И распухший. У меня после пирсинга тоже был еще тот язык, но не до такой степени.

– Опоек. Алкаш. Белочник, – я с перепуга забыла все нужные слова.

Собрала по квартире оставшиеся бутылки с водкой и вылила ее в раковину. Не убьет же он меня? Решит, что сам выжрал.

– Гымага гын, – сообщил Вова шкафу.

Вот идиот – протрезвеет и что ему лучше на душе будет? Ведь сразу вспомнит, что Панка больше нет. Но печень уже не вернешь.

Стыдно признаться, но мне казалось, что больнее чем мне никому быть не может, даже Вове.

Перепроверив все потайные места и не найдя заначки, я проведала Вовино тело. Тело выглядело по-зомбяцки, но дышало.

В полутьме отчетливо светилась альгиз. Забавно они ей название придумали – как имя азиатской принцессы.

Издав рык, Вова дернулся и едва не уронил мебель на себя.

– Будешь пить – руной по морде тресну, – предупредила я, но он уже снова провалился в тревожное забытье.

В тот же день, точнее – вечером, я выбралась из Вовиной берлоги и отправилась на прогулку. Мне нужно было подумать. А на ходу это лучше всего получается. В общем, я брела по городу, шла себе и посматривала на свою руку. Пытаясь понять, по какой причине свет от руны становился то ярче, то темнее.

– Клевая наколка. А как ты ее сделала? – спросил смешной парень, смахивающий на помесь эмо и гламуриста.

– А то! Клевая не то слово. Нанонаколка, инновационная и нанотехнологичная. Последние разработки в мире моды.

– Где делала? Сколько отвалила? Я тоже такую хочу, – волосы мешали ему рассмотреть мою ладонь, и он беззастенчиво собрал челку в пучок и прицепил ее заколкой на макушке.

– Не скажу. Из вредности.

Если бы я была экстрасенсом, то быстро бы сопоставила яркость свечения руны и энергетику каждого метра Питера. Я бы решила, что в город есть «светлые» и «темные» места. Но эта классификация бессмысленна. Потому как для каждого человека требуется сочетание и того и другого.

– Эй, послушай, ну что тебе трудно адрес дать? – настаивал смешной мальчик.

– Держи карман шире!

Оставив парня горевать в одиночестве, я побрела дальше, пока ноги не привели меня на набережную канала. Куриная лапка сияла не хуже света фар. Но как только я дошла до моста – потухла и впервые стала черной. Как след от ожога с копотью.

– Ты тут умер, – мой голос прозвучал громче необходимого, спугнул полосатого кота, который караулил добычу.

Почему мне взбрело в голову, что Панк умер именно на этом месте, я не знала. Но была уверена в этом на все сто.

– Плохое место, – прохрипел бомж, собирающий пивные банки.

– Почему?

– Хуже некуда. Горем веет.

Более пространного ответа я так и не дождалась.

Села. Прямо на гранит, прислонившись спиной к чугунной решетке. Смотрела на ладонь. Понюхала ее – гарью не пахло. Придется принять за аксиому – черная метка – знак смерти. Или я не права? Наверняка не права. В городе нет места, где бы кто-то не умер. В блокаду люди прямо на улицах падали навсегда. А ведь еще была и революция.

Не знаю, сколько я там просидела. Об меня спотыкались аутичные фотографы. Меня пытались соблазнить пивом, сексом, возможностью сходить в ночной клуб. В меня даже кинулись воздушным шариком, который мягко коснулся плеча и улетел в канал. Тогда я встала, чтобы поглядеть, как он качается на мелких волнах.

– Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Если ты меня слышишь – дай мне знак.

Я ждала. Старательно. Неистово. С надеждой.

Знака не было.

Шаркая подошвами босоножек, я дошла по нашему маршруту до Невского. Знак на руке светился не ярче могильного светляка. Около старинной решетки небольшого садика, метка снова стал черной, но с красным сиянием внутри. Наверное, тут много кого убили.

По-честному, пока я толкалась среди пешеходов на пути до Гостинки, знак был светлым всего пару секунд. И то только чуть-чуть. Мертвый город. Город мертвецов и страданий. Настроение упало до нуля.

– Я люблю тебя! – веселая совершенно трезвая девочка попросила разрешения обнять меня.

От неожиданности я согласилась. Дикое ощущение – ребрышки, чужое тепло, голова мирно касается моего плеча.

– Ты меня тоже люби, ладно? – она убежала, размахивая руками – на той стороне Невского ее поджидал мальчик.

Хороший повод умереть от зависти. Они вдвоем. Я одна. Они сейчас добегут до пешеходного перехода и встретятся, обнявшись. Наверняка она повиснет на нем, повизгивая от счастья. Даже смотреть не стану.

Это случайное объятие смутило меня гораздо больше, чем хотелось бы. Я решила настроиться на позитив. Чтоб не портить своим видом настроение окружающих.

Знак на руке начал менять свет на красный, становясь багровым, как вулканическая лава.

– Йа, ты, бля буду…, – укушенный ягой, родной брат Фредди Крюгера ловко оттеснил меня к стене.

– Будь.

Крюгер оказался настойчивым, ему хотелось подраться-потрахаться-получить в морду, желательно все оптом и немедленно. И как назло в галерее Гостиного двора на тот момент ни оказалось никого, способного мне помочь. Только парчовая старуха, которая дремала над своими неизменными сумками. Крюгер лез под мою футболку, дышал гнилью зубов, невнятно мычал, довольный легкой добычей.

Рука сама вздернулась вверх, едва не выдернувшись из сустава – свет полыхнул, отбросив любителя яги на несколько метров. Мне показалось, что у него задымилась макушка. Но рассматривать желания не было.

Парчовая старуха проснулась, бессмысленно поморгала глазами и вдруг завопила голосом пожарной сирены призывы в пользу Зюганова.

– А у меня теперь волшебная рука, завидуйте мне белки и жучки, – бормотала я, удирая по Садовой в направлении своего дома.

Меня даже не беспокоила внезапная слабость, на грани головокружения. Похоже, спасательная операция умудрилась отобрать слишком много сил. Интересно, а как я их буду накапливать заново?

Дом, с барельефом – лицами девушек, притягивал как магнит. Первая показалась мне отчужденной – словно ее силы для меня были непригодными. Зато вторая – она вызвала у знака на ладони заметный отклик, он стал нежно-синим, прохладным, успокаивающим.

– Хулиганишь? – милый пожилой дедушка сначала был настроен более воинственно.

Наверняка решил, что я малюю всякую фигню на барельефе.

– Да нет, что вы. Они мне очень даже нравятся, – оправдания были приняты.

– У тебя рука светится, – удивленно заметил дедушка.

– Я знаю. Так и должно быть.

Его взгляд стал понимающе-подозрительным. Взгляд исследователя, внезапно нашедшего доказательство своей теории. Он уже нацелился цапнуть меня за руку, но я не далась и побежала к площади. Ему меня не догнать.

Вот черт, теперь придется перчатки по вечерам носить. Или только одну. Она у меня есть. Велосипедная. И плевать, что люди подумают. Не хочу лишнего внимания к себе привлекать.

Прижав руку к животу, я трусцой добежала до родной подворотни и без раздумий метнулась на крышу. Единственно, что меня беспокоило – как бы не сесть на то место, где Черная графиня окочурилась. Из элементарной брезгливости.

На крыше было хорошо. Лучше чем на земле. Безмятежно. Над городом скользили прозрачные облака, слегка подсвеченные народившимися лучами солнца, которого пока не было видно. Если смотреть на облака, то кажется, что город плывет, медленно, к какой-то невиданной цели. Я догадываюсь, что лет через пятьдесят уровень воды поднимется и первые этажи зданий окажутся в воде. Жители будут бороться, потом устанут и начнут перебираться на более возвышенные места. А в Питере будут проводить экскурсии. Как в Венеции. В пустых домах поселятся совсем другие люди. Которым плевать не удобства. А лет через сто случайный баклан сядет на золоченого ангела, торчащего из воды, дожует свою рыбу, пометит ангела белым пометом и отправится рассматривать остовы многоэтажек на окраинах.

Хорошо, что я этого уже не увижу.

Москва, сука, хитрая – на холмах пристроилась, подальше от заливов и озер. Завидую.

Слабость сменилась переизбытком энергии. Ладонь сияла, он нее шел луч, как у прожектора, выискивающего вражеские самолеты в небе. Я пускала несолнечных зайчиков куда только могла. На лысину Исаакия. На новодельные жестянки крыш. До шпиля Адмиралтейства луч не дотягивал. Скользил по темным проемам спящих окон, вспугивая недремлющих котов и спящих голубей.

– Балуешься? – от внезапного голоса Графини я чуть с крыши не свистнулась.

– Ага. А вы какими судьбами тут оказались? – у меня голос дрожал слишком заметно, но Графиня не стала обращать на это никакого внимания.

– Дела не завершенные, – рискнув посмотреть на нее, я удивилась – она была почти молодая.

Молодая, и вовсе не благородная с виду. Почти как та девица на фотке у Городничего.

– С квартирным вопросом разберусь и в путь. А ты, смотрю, слоиться начала, – рассеянно заметила Графиня, кокетливо поправляя кудельные локоны.

– Это как? – мне слово слоиться не понравилось.

– Скользишь между тем и этим. Гляди, как бы насовсем не расслоиться.

– А то что?

– Ничего хорошего. Можешь насовсем уйти и не вернуться. Еще хуже, если внешняя часть тут останется, а сущность черт знает куда занесет. Но ты знай – у тебя есть шанс. Предназначение. Оно не всякому дано. Но будь осторожна.

О чем она меня предупредить хотела, я так и не узнала. Меня попросту прогнали.

– Иди уже. Мне одной побыть надобно. Прощай. Больше не свидимся.

Метка на руке мерцала почти розовым, ближе к лиловому. На чердаке лиловый стал почти белым. Собрав его в кулак, я решила, что нужно срочно найти перчатку. Я ее сразу отыскала, она рядом с великом валялась. Не новая, смятая, но очень удобная на руке. Без пальцев, с кожаной ладонью и сеткой на тыльной стороне.

Дома было мертвенно тихо. Пылинки вальсировали в застоявшемся воздухе. Меня огорчило, что квартира выглядела нежилой и даже чужой. Я порыскала, надеясь, что Панк забыл хоть какую-то мелочь у меня. На память. Но не нашла.

А еще мне вдруг захотелось проведать свой фотик. Точнее – у меня возникла идея, которая на тот момент показалась мне дельной и многообещающей.

Заодно прихватив зарядное для него и для мобилки. Наскоро сполоснулась под душем, переоделась и посмотрелась в зеркало. Загар почти слинял. Только веснушки на носу остались. Влажные волосы выглядели как парик, выловленный из пруда с тиной. Ну и плевать – мне фиолетово, как я выгляжу. Панка нет. На меня некому любоваться. А вот узнать, что за Голос живет в Вовиной берлоге мне хотелось. И еще – вдруг повезет сфоткать его? Воодушевленная этой идеей, я покинула родной дом.

Глава 24. Каждый вечер умрет на крышах

Во дворе сидел рыжеватый ушастый песик и думал над миской куриных косточек. По раздувшемуся пузику было понятно – он съел гораздо больше, чем собирался и, судя по выражению морды, скоро настанет момент, когда лишняя еда попросится наружу.

– Привет, Маркел номер два.

Прорычав вялую угрозу, песик скорчился и блеванул. Как Самсон во время открытия летнего сезона. Смущенно посмотрел на меня, уронил одно ухо, и тявкнул. Я поспешила к своей парадной. Не могу видеть такое – саму тошнить начинает.

– Постойте! – Гриша гнался за мной как за отъезжающим автобусом. – Я так и знал, что вы сейчас обратно пойдете.

– Мир рушится? – невежливо буркнула я.

– Конечно, – судя по ответу, Гриша был рассеян сильнее обычного, – Вы знаете, я не люблю сплетни…

Ну вот, сейчас мне снова расскажут про СПИД и про то какая я развратная.

– Говорят, что та дама, что упала с крыши, она была совсем одинокая. И как сказали знающие люди – она оставила завещание. На квартиру и прочее имущество. Все гадают – кому именно. Вроде бы – на того, кто был ей близок. И все вдруг вспомнили, что они успели этой даме помочь. Любочка тоже помогала…

– Это не страна, а обосраться просто, – высказалась я и удрала от Гриши.

Который стоял столбом, тщетно пытался вспомнить, не мог ли он случайно помочь Черной графине. Наверняка, скоро решит, что она его вопли о грозящей катастрофе воспринимала как действенную поддержку. И когда огласят завещание – весь наш двор соберется на митинг. И все станут орать о несправедливости и о том, как они переломались, обихаживая коварную и неблагодарную старуху. А я наберусь смелости и жалко пропищу:

– А ни хрена вы ей не делали!

И тут меня постигнет незаслуженная, но справедливая кара. Меня просто растерзают на запчасти. Люди очень не любят правду. Особенно, если дело касается недвижимости в центре любого города.

Где Вова прятал заначку, я не узнала. Но к моему возвращению он был пьян как архетип говнаря. Разломанная вешалка валялась на полу. Рядом – косуха. На ней – ноги Вовы. На одной – носок. Дырявый на пятке. И большой палец тоже торчит.

– Куда? – отчетливо прохрипел Вова.

Я испугалась, что он меня заметил, но напрасно. Ему виделись совсем другие лица. Надеюсь, не с рогами.

Любое живое существо обладающее самосознанием борется за ясность мысли. Это в природе заложено. Нельзя терять бдительность ни на секунду – иначе пропадешь. Но человек такая тупая сволочь. Особенно Вова. Ну, на кой черт он не просыхает так долго? Подохнет же, и я не смогу разведать все секреты Голоса.

Преспокойно стырив ключ, я проверила фотик. Пусто. Грустно мне. У меня нет ни одной фотки Панка. Поставив аккумулятор на подзарядку, подумала – неплохо бы пометить место смерти Панка цветами. И носить их туда раз в два дня. Когда устроюсь на работу – непременно так сделаю.

Мысль снова зацепилась за слово «самосознание» и обдумывала его со всех сторон. Интересно, а у двора, у домов есть это самое самосознание? Наверное, есть. Не может не быть. А когда они его теряют, тут и налетают всяческие беды и начинается уплотнительная застройка.

Есть ли самосознание у тех, кто желает эту застройку я не была уверена. Но совести у них нет совершено однозначно.

Хотелось есть и немного – повеситься. Но умереть я всегда успею, а вот отправляться в гости у Голосу на пустой желудок что-то не охота. Вдруг я там задержусь надолго? Холодильник был пуст. Вова наведался в него и теперь в нем даже яиц не оказалось. Вот гадство! Денег нет, еды нет, а аппетит совсем разыгрался. У меня оставались сок и печенье, от которых отказался Голос. Но я забыла их на полу за дверью той самой комнаты.

На кухонной полке был обнаружен жалкий пакетик китайского заменителя еды в виде скучной вермишели. Немного кипятка и обед готов.

Аккумулятор слегка зарядился, теперь можно рискнуть и попробовать разоблачить Голос.

Теперь проблем с дверями не случилось. Я даже успела получше рассмотреть их. На первой как минимум один раз меняли ручку. До последней покраски. Если провести рукой – чувствуется неровность – там, где была прикручена предыдущая. На второй двери меняли все – и замки и ручки, не меньше десяти раз и не перекрашивали. Но она очень прочная была, скорее всего, дубовая.

Получалось, что в неучтенное пространство кто-то периодически проникал. Давно. Но хоть раз при Вове.

По другой версии сам Вова надирался до чертиков и выбивал двери своим телом.

Не исключено, что все случалось совсем иначе. Например, Вова нашел эти двери на помойке и установил их у себя дома.

Но в одном я абсолютно уверена – Вова знал что-то про эту комнату. Но судя по пыли на полу, он в ней лет десять не показывался.

– Привет! – глядя на рояль, поздоровалась я, судорожно пытаясь спрятать фотик под футболкой.

Его все равно было видно. И он выпирал объективом, будто у меня на пузе свиная голова.

– Первый луч, изломав на крышах, День идёт, к полудню спеша. И измучившись, чуть дыша, Каждый вечер умрёт на крышах.

Вот чего я точно не ожидала – так это таких удивительных стихов.

– Сам придумал? – в моем голосе было много неприкрытой зависти.

– Нет. Из меня поэт, как из тебя конспиратор, – ехидно ответил Голос.

Мне показалось, что он скрыл зевок. Наверное, спал, ожидая моего явления.

– Прочитай еще что-нибудь?

– Разбилось утро тысячами брызг, Сверкнул венец на золотом овале. Пришёл домой и паутину увидал.

– Гений. Поэт этот.

– Гений, – согласился Голос, – У меня есть к тебе предложение. Взаимовыгодное.

– Рада за тебя, – я не больно-таки вслушивалась, у меня мысли совсем другим заняты были.

– Что ж ты такая вредная-то?

– Родилась такой.

Голос умолк. Почему-то этот ответ всех ставит в тупик.

Я сделала вид, что просто так тут стою, чтоб выждать удобный момент и проскочить в темнеющий проем за роялем.

– Свет перчаткой прикрыла и думаешь, что снова стала прежней? Что за глупость, ей Богу. Меченные прежними не бывают.

Кто б сомневался, прежней я уже точно никогда не стану. Но все-таки интересно, на что он намекает? И ведь чую – объяснений от него не жди. Буду спрашивать – посмеется и все. Лучше попробую еще разок по неучтенному пространству погулять. Все-таки интересно – что там?

– Ты снова напролом попрешь, или поторгуемся? – словно подслушав мои мысли, спросил Голос.

Больно надо торговаться. Я и так пойду куда захочу. Если только снова гадь какая-нибудь не нападет. Но мне кажется, что хуже многоножки меня в темноте ничего поджидать не может.

– Я соку попью немного, ты не возражаешь? – спросила я и открыла коробку.

Печенье тоже пришлось кстати. Хотя им слегка полакомились мыши. Но только одной штукой, и то с краю. На поверхности рояля виднелись последствия жизнедеятельности грызунов.

– Угощайся. Мне не жалко, – с явной насмешкой сообщил Голос.

– Твои родственники постарались? – показывая испорченную печенюху, спросила я, намекая на трехчасовую мышь.

– Можно сказать и так.

После недолгой заминки, связанной с моим желанием сказать что-нибудь остроумное, я развернулась и сделала наугад серию снимков. Со вспышкой. И услышала предовольный веселый хохот. Даже под пыткой я бы не призналась, что смех звучал приятно.

На экране не было ничего похожего на живое существо.

– Но попытаться нужно было, – выкрикнула я и отважно бросилась в темноту. Попутно ударившись бедром об рояль. И едва не полетев носом в стену. И только потом по-настоящему пожалела о подсказке. Лучше бы он мне ее дал. Мало ли что? Больно он веселый. Я таких весельчаков побаиваюсь. Вот Шурик, например, если он веселый – жди неприятностей. Правда, когда он сочувствующий – еще хуже. Ну да ладно, не буду про него вспоминать, а то настроение испоганится.

Знакомый коридор проскочила быстро и без происшествий. И только у бокового прохода сообразила, как неприятно сгустилась темнота. В прошлый раз тут было заметно светлее. Крутанулась, оглядываясь – вокруг не видно не зги. Попыталась сфоткать окружающий мир, но фотик трещал как сорока и не мог даже вспышку включить. Вот сволочизм. И что ж я такая тупая. Так и не удосужилась инструкцию как следует изучить.

Перчатка снялась легко, выставив руку вместо фонарика, я поняла, что от метки света ничтожно мало.

Неожиданно фотик сработал. От вспышки я ослепла окончательно. Прислонилась спиной к стене и решила погодить, пока в глазах солнечные зайчики не угаснут. На экране кроме черноты ничего не было. Это как же так? Хоть стены должны быть, а тут ничего. Как космос, только без звезд.

И куда же мне пойти? Налево? Или прямо? Если представить наш двор с высоты голубиного помета, тьфу, полета, то налево должен оказаться соседний дом. А вот прямо передо мной, скорее всего, будет та квартира, что под Любиной. И я пошла прямо. Слепая как крот. И мне все время казалось, что я таращусь в темноту, а она смотрит прямо мне в лицо. Она чуть ли не дышала на меня. Она меня нюхала и тихонько трогала за волосы, за спину, за ноги. Мне реально так казалось. Я была просто на все сто в этом уверена. И когда споткнулась и свалилась на бетонный пол – не сомневалась, что это именно темнота дала мне пинка под зад. Или подставила подножку. Как-то так. Иначе бы я не упала.

Дуры бывают разные – я только теперь сообразила, что все это время непроизвольно сжимала руку в кулак. Почему – сама не знаю. Разжала пальцы. Теперь передо мной маячило светлое пятно, рядом с ним валялась пачка каких-то желтых листков. С виду как газетные вырезки. Всмотрелась. Мама дорогая! Ну и текст. На картинке было черное знамя с жуткими рожами, снизу – надпись «Под жидовским знаменем» и две точки. Слева – обращение к служащим в Красной армии, не прочитать – пятно все испортило, снизу – пропуск, тоже нечитаемый, а еще ниже – совет. «Проходить можно и без пропуска: достаточно поднять обе ру, крикнуть «Сталин капут» или «Штыки в землю».

И кто говорит, что при немцах был порядок? Они даже пропуск на тот свет без опечаток сделать не могут.

Переворошив листочки жадными руками, я нашла еще один призыв «1944 год счастливый год для всех русских которые уйдут от рабства жидовского сталинизма и придут к нам!». Еще был листочек, похожий на деньги, правда, там кроме червонца с портретом Ленина было пояснение – «10 рублей что ты мог раньше на них купить. И что получишь ты за них сегодня? Покупательная способность рубля падает с каждым днем и скоро он станет только бесценным клочком бумаги. Цены на продукты и предметы первой необходимости возросли до невозможности. Спекуляция в Советском Союзе процветает как никогда. Запрашиваются фантастические цены. Партийные работники и жиды творят у тебя на родине темные делишки в то время, когда ты на фронте отдаешь свою жизнь за этих преступников. Но ты также скоро придешь к нужному выводу. Поэтому береги этот 10-рублевый билет – он гарантирует тебе возможность целым и невредимым возвратиться после войны домой, в новую, свободную Россию…».

Опечатки даже позабавили. Но потом я возмутилась – вот гады-немцы, решили, что русский дурак не сможет выбросить почти денежку и попадется с ней в лапы НКВД, а потом нашла совсем мелкий текст, что шел по краю – спрячь это билет среди других… Понятное дело – конспирация прежде всего. Значит, им и правда были нужны перебежчики.

– А текст-то современный такой, меняем партработников и жидов на кое-кого другого и прям как про сейчас написано, – решила я, отметив для себя, что слово «бесценный» можно понимать и как «без цены».

Много листовок истлело, они крошились в руках и осыпались мелким пеплом.

Сидя на полу, я злилась как цепной пес, читая обращение к моим предкам, которые подыхали от голода в блокадном Питере. Фашики вовсю убеждали бойцов Ленинградского фронта не воевать. Причем и на этот раз без жидов не обошлось. Теперь их обвиняли в отбирании последнего зерна у голодающего колхозника.

– Вот сволочи! – как я рада, что мы их победили.

Нога коснулась чего-то мягкого, неприятного и я тут же ее отдернула. Ну что там еще? Парик? Рыжий? Клоунский, что ли? Подсвечивая мертвые волосы рукой, я поняла, что это вовсе не парик. А голова. Того самого фашиста-диверсанта. Про которого мой дед рассказывал. Он всегда был уверен, что немец в подвале ныкался, ан нет, он тут затихарился, зараза. Зря мой дед мечтал его отловить и сдать милиционеру. Правда, деду тогда лет пять было. Отважный был пацан. Жаль, что нет никакой возможности показать ему мою находку. Я на нее даже смотреть не хочу. Вдруг у него в глазницах мокрицы и многоножки толпятся? Вон рука в темноте белеется, а в костяных пальцах – губная гармошка.

Я встала и пошла себе дальше. Споткнулась об берцовую фашистскую кость и упала во второй раз.

Главное что? Правильно – главное не кокнуть фотик. И я его сохранила в целости и сохранности. Чего не скажешь о моих коленках и плече. Кожу жгло и саднило. И еще было очень обидно. Тот, кто ни разу не бродил в темноте и беззвучии меня не поймет. Это оглушающее состояние. И много страхов одновременно. И все они навалились на меня. Это – не считая боли в коленках и обиды от падения.

Прохромав несколько шагов, я затормозила. Метка на руке погасла. Не метка, а визатор какой-то! Настроенный не на чатлан и пацаков, а фиг знает на что.

Какое-то новое чувство предупредило – дальше идти нельзя. Почему – фиг его знает. Просто нельзя и все тут.

Пришлось снова воспользоваться фотиком. Вспышка показала мне лестницу. Обычную, как у меня, там, где черный ход. Только эта выглядела чудовищно неестественно. У нее был пролет и стены, на которых совсем не было дверей. Ни одной. Во всяком случае, я их не заметила. Еще одна вспышка, направленная вверх высветила часть лестничных пролетов. Как зубастые зигзаги, врезанные в тени. Куда она вела – я так и не смогла увидеть.

Вспышка вниз – тут вообще ничего не понять. Ну да – ступеньки. Ничего другого не видать. Заглянув в лестничный пролет, я снова повторила фокус с фотиком. Да что же это такое? Должен же быть пол! Порывшись в кармане, отыскала крохотный леденец в красном фантике и кинула его. Так в кино все делают. И потом слушают и считают, пока звук падения возникнет.

Тишина насмешливо ухмыльнулась.

– Ничего страшного, уговаривала я себя, – Наверное, там пыли скопилось много, вот и не слышно звука падения. Никаких монстров и злодеев. И подвал тут должен быть. А главное – если что, я всегда сумею вернуться. Ведь этому Голосу от меня что-то нужно. Значит, он не даст мне пропасть.

– Если он где-то рядом, – добавила я и начала пугаться.

Темнота. Полная тишина. Неясность с конфигурацией помещений. Заковыристое пространство, как и сама ситуация. В таких играх должно быть несколько участников. С разными характерами, но один трус, а один смельчак – непременно. А тут мне приходится быть всеми ими одновременно. В одиночестве есть плюс – меня никто не бросит на съедение монстрам, но есть и минус – меня некому будет спасать. Зато и геройствовать не нужно. Героем хорошо быть, когда есть восторженная публика. И на публике проще быть слабой – всегда есть кому пожалеть.

– Я – молодец, – похвала меня подбодрила. – Я – бедная и несчастная девочка.

Сложить первое и второе – получается лузер, серый и нафиг никому не интересный. То есть я. В кино таких убивают первыми. И зритель по ним не страдает.

– Я – исследую великую тайну. И постараюсь уцелеть. И рассказать своим потомкам, каково мне тут было. А если они не станут трепетать от восторга, не замрут от ужаса, когда я переведу дыхание во время рассказа, то я возьму кирпич, вышибу им зубы и буду носить их вместо бус.

Решение было принято, теперь я – отважный главный персонаж фильма, и мне нужно подниматься вверх. Вниз идти совершенно не хотелось. Знаю я эти подвалы и подземелья. Там можно на что угодно наткнуться. Там кто-то посвежее фашиста встретиться может. Интересно, куда деваются опарыши, когда доедят труп? Наверняка и на них придуман свой трупный червяк.

Нет, в подвал я точно не пойду. А все пути, что ведут вверх, опасными быть не могут. Ведь, скорее всего, я выйду на чердак, а крыши для меня как родная квартира.

– Какого черта тут так темно? – я снова треснулась пальцами ноги об край ступеньки.

Фотик помогал, но немного. Большую часть времени я брела с картинкой в зрительной памяти, то ослепленная, то ослепшая. Этажи сменялись один другим, метка на руке снова горела, теперь золотистым светом, и я немного успокоилась. Держалась за перила и даже фотиком перестала пользоваться. Сколько я уже прошла? Вроде бы пора и чердаку быть, а его все нет и нет.

– Тут всего четыре этажа должно быть. Я уже как минимум на седьмом. Ааа! – заорала я, прислушиваясь к эху.

Эхо финтом устремилось вверх, зацепилось о какое-то препятствие, метнулось слева направо и сгинуло. Скорее всего, там еще один коридор есть. Я набрала побольше воздуха, чтоб заорать снова. И в этот момент откуда-то очень издалека, но не сверху, вернулся мой голос. Он шел почти из-за стены, то удаляясь, то становясь громче. Вякнул напоследок в лестничном проеме и окончательно утих.

– Нагулялся, змееныш, – высказалась я и сделала еще один шаг вверх.

Ноги на миг повисли в пустоте и ухнули в неизвестность. Больно ударившись челюстью, я успела ухватиться за перила и висела как мешок, раскачиваясь и дрыгаясь. Фотик болтался на шее. Вроде бы я его не кокнула. Но как выбраться обратно на лестницу пока не понимала.

Нужно подтянуться на руках. А они у меня слабые. Не то, что ноги, натренированные великом.

Начала раскачиваться, чтоб ногами зацепиться за лестницу. Толку – ноль, только устала. И как мальчишки подтягиваются? Я сто раз это видела, казалось все проще простого, а вот у меня не получается.

– Ну, кто б сомневался, – Голос звучал сочувственно. – Неосторожность она всегда приводит к травмам. Иногда – к несовместимым с жизнью. Сейчас твои пальцы ослабнут и ты соскользнешь вниз. Полетишь, снова орать будешь. А потом – хрясть, позвоночник вдребезги. Черепок всмятку. Глаза в разные стороны. Печальные перспективы. Как думаешь?

Дурак он что ли? Как тут думать, если сил почти не осталось? Он так смачно описывал мое падение, как про котлетки по-киевски говорил.

– Думается, теперь самое время выслушать мое предложение. Ну, соглашайся, а? Сделка-то пустяковая. Взаимовыгодная.

Тут снова вспомнился Шурик, поганый манагер. Он очень похоже разводил людей на деньги. Доказывая простакам, что это их звездный момент нереально выгодного обогащения.

– Неа, ты не по адресу, дураки живут в соседнем подъезде, – руки стали влажными, тело свинцовым, сила притяжения перестала быть абстрактной и вовсю призывала меня вниз.

– Ты будешь лежать на каменном полу, мучаясь от боли, страдая от жажды, писая и какая в трусики, воняя, хрипя, мечтая поскорее умереть.

– А тебя что за печаль. Я же не в твои трусы гадить стану?

Огрызаться было не весело, Голос был прав, падать слишком высоко. Может, надо скрючиться, извернуться и успеть погасить скорость падения, хватаясь руками за лестничные перила?

– А получится?

– Тогда лучше я вниз башкой воткнусь и все дела. Надоел ты мне. Очень.

Был бы тут Панк – он бы меня вмиг вытащил на лестницу. Но его нет. Был бы тут Дэн, он бы тоже меня вытащил. Но и он далеко. Ну что делать-то? Придется выслушать вкусное предложение.

Или падать.

Вот засада. Не так давно я боялась умереть от рака. Еще недавнее – боялась жить, потому что Панка не стало. А теперь я стою перед выбором и совершенно не уверена ни в чем, кроме одного – я не сделаю ничего из того, что посоветует Голос.

– Ладно. Рассказывай.

– Ну и ладненько. Слушай, – торопливо начал соблазнять Голос, явно предполагая, что длительной беседы у нас не получится, – Все проще простого. Я на время поселюсь у тебя в голове. И мы погуляем по городу. Тебе никакого вреда, зато жива останешься.

Вроде бы никакого подвоха. Главное, чтоб он молча в моей голове сидел. Я даже думать в это время не буду. Стану как буддист – пустая как чайник на витрине.

– Ну и как ты поступишь? – нетерпеливо спросил Голос.

– Буду как буддист, – машинально ответила я.

– Ну у тебя и мозг кривой на все стороны. Сделка честная. Всего-навсего позволить побыть мне в твоем уме «пассажиром».

– А где именно, – понимая, что тяну время, я понимала и то, что его у меня катастрофически нет.

– Да мало ли где. Люди такие смешные. На одного гения всегда найдется один тупица, на талантливого – бездарь, на святого – садист, на честного – активист-проныра…

– На ботаника – гопник, на Вини-Пуха – Иа-Иа…, – мышцы шеи окаменели, в плечах звенела острая боль, и даже низ живота казался горячим.

– Так вот, я отвечаю. Почти весь твой мозг спит. Вот там я и побуду. Ты даже ничего не заметишь. Почти. Говори – да. Иначе мне договариваться будет не с кем. Да соглашайся ты, дура, все равное у тебя выхода другого нет!

А вот этого я не терпеть ненавижу. Не люблю когда на меня давят. Наезжают. Указывают. Принуждают. Мы и с мамой из-за этого разосрались. В общем, во мне мигом возникла бацилла упертости.

– Считаю до трех. Дольше ты не протянешь. Раз. Два…

– Да пошел ты, – я разжала пальцы и полетела вниз.

И знаете что? Мне было очень даже страшно падать.

Глава 25. Перекосяк

Открыла глаза – матерь божья – я проспала! Но всего на десять минут. Панику прочь, собираемся в универ. Чистим зубы, споласкиваем лицо, особенно вокруг рта – у меня от зубной пасты аллергия бывает. Что у нас на голове? Мокрыми руками делаем лохматую прическу. Самое то – мода позволяет выглядеть и так.

На кухне, допивая кофе, мельком глянула в окно, я на втором этаже живу, и увидела небольшую толпу. Семь человек, если быть точной. Разного возраста и пола, один тип даже в панамке, они не отрывали глаз от моих окон. Недоумевая, я постаралась рассмотреть, что же их так заинтересовало? Понюхала воздух из форточки – пожара не наблюдалось. Не иначе, как на стене граффити нарисовали. Выйду – обязательно посмотрю. Вон как люди таращатся. Наверняка что-то потрясающее.

Дядька в джинсовой куртке и панамке нерешительно потоптался и вошел в мою парадную.

– Наверное, у кого-то юбилей, а это гости, которые тут в первый раз, – решила я, и, перестав думать о незнакомых людях, напевая «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро».

Покидав все необходимое в сумку, повесив на шею фотик, зашнуровала кеды и открыла дверь. На площадке, плотно сгрудившись, стояли абсолютно неизвестные мне люди в ожидании невесть чего. Уже не семь штук, а гораздо больше. Панамка маячила почти у самой моей двери, но выражения лица я определить не смогла.

Опешив, я вышла, но дверь запереть не успела. Невысокого роста бабка, с улыбкой напомаженного клоуна, решительно протиснулась в мою квартиру. Увлекая за собой всех прочих очень молчаливых людей. Странная очередь поперлась ко мне как в родной дом. Почти не толкаясь. Их так много набилось, что я не очень понимала как они у меня все там разместились. Покрутив ключи в руке, я вошла следом.

– Красивые, красивые. Посмотри у меня какие, – приговаривал женский голос.

– У меня лучше. Гляди, какие блестящие. Видишь, да?

– Давай меняться. Вот этот беленький на синенький.

Пришлось уцепиться за плечи коротко стриженому парню и буквально подтянуться на нем, чтобы увидеть, чем тут кто занят. Тетеньки делились впечатлениями от содержимого моей шкатулки с украшениями. Ржаво-седой дед рылся в моем шкафу, бесцеремонно выбрасывая одежду. Которую мигом расхватывали руки незнакомцев. Деда волновали вешалки. Панамка держал в руках мой ремень с видом ценителя.

– Обои похожие. Бумажные обои, – тихо рассуждал совсем рядом со мной приличного вида мужчина.

Он пытался подцепить шов маленьким перочинным ножиком и ему это удавалось. Обрывки обоев падали на плешь соседу, который не мог ничего взять или обсудить и смирно откручивал пуговицу у себя на рубашке.

Если их не остановить – они квартиру вмиг выпотрошат. Сделав несколько фоток, я посмотрела на экран. Никто бы не понял, чем заняты изображенные люди. Не то они в магазине, не то в сумасшедшем доме. Много голов с одинаковым выражением лица.

– Эй! Народ! Вы что творите? – в отчаянии выкрикнула я.

Они меня не слышали. Все были заняты своим делом и даже на секунду не отвлеклись на мой голос.

Взбешенная и удивленная я попыталась проникнуть в ванную. Там есть ведро. Вот как сейчас полью их холодной водой – вмиг очухаются. Но шансов протолкнуться сквозь плотную массу у меня не было. Зато я пока еще могла выбраться из квартиры. Хотя за мной уже толклись другие желающие порыться в моих вещах.

– Бред! – на лестнице было не так многолюдно, но народ прибывал.

Действительно – ну на кой черт им Эрмитаж? Они там все уже видели. Им теперь была нужна моя квартира. И они растаскивали ее на сувениры.

Вру. Они просто смотрели, трогали, уничтожали. И все это творилось с нежной бестолковой радостью.

Теперь настал мой черед стоять под окнами и смотреть, надеясь догадаться, что вообще, собственно, происходит. Когда-то давно, когда я была совсем мелкая, я вот так же стояла, глядя на свои окна, изредка вопя «Мама!». Наверное, меня тогда все соседи ненавидели.

В моих окнах мелькали чужие лица.

Меня грызла мысль о прогуле.

– Ну, приду я на занятия. Меня спросят – почему опоздала. А я в ответ эту хрень расскажу. И меня сдадут в дурдом. Нет, не сдадут, но не поверят.

Рядом, на уровне моего локтя, маячила голова незнакомого мальчишки. Он смотрел на меня как на неодушевленный предмет и все пытался потрогать.

– Ты что? Отстань, а!

Мальчик замер. Но потом начал нюхать воздух как охотничья собака.

Слегка испугавшись, я отошла от него. И уперлась в чей-то массивный живот. Меня успели окружить. Толпа стояла не сплоченно, а каждый сам по себе. Ожидая неведомо каких явлений. Мне показалось, что они счастливы оттого, что я рядом. Ну прям как дети в детсаде жмутся к воспитательнице. Точно! Они мне напоминали именно детсадовских детей. А я типа – взрослая и главная, почти как бог.

На фотке получилась толпа взрослых детей в ожидании праздника.

Всерьез испуганная, я начала медленно отступать. Люди не сдвинулись с места. Меня никто не преследовал. Что радовало. На газоне, засранном собаками и кошками, я постояла, наблюдая за народом. Который поштучно удалялся в дверях моей парадной.

– Все они в квартиру не влезут. Даже если их утрамбовать.

Вдруг захотелось покурить. Когда куришь – мысли перестают скакать галопом и выстраиваются в дельные логические цепочки. Ближайший магазин был открыт и работал.

– И зажигалка тоже нужна, – вспомнила я и остолбенела у кассы.

Кассир по имени Вера, некрасивая, но приветливая с покупателями женщина, азартно пересчитывала мелочь. Рядом с ней стояли люди. Поглядывали на Веру и у каждого в руке была горсть мелких монет. То один, то другой, протягивали руку поближе к соседней и улыбались. По всей видимости, мелочь доставляла им огромное эстетическое удовольствие. Но у Веры ее было значительно больше чем у других. На ее деньги смотрели как на королевское сокровище. Но слов зависти не звучало.

– Вот у меня, да? – смущенная улыбка.

– Ой, еще вот, – в кучку монет добавляется еще одна.

– У меня дома еще больше. Знаете, сколько у меня дома? Много.

– А вот эти – блестященькие.

– Новые. Старые – плохие. Старые тоже надо.

Теперь они сортировали монеты на хорошие и тусклые. Перекладывая из одной ладони в другую. Некоторые монетки прилипали к потным ладоням. Иногда – падали на пол без звона, как фальшивые. Меня это удивило. Почему говорят «звон монет»? Я схватила двухрублевую денежку и кинула на цементный пол – она стучала, а не звенела. Вера орлом ринулась за добычей и сцапала ее.

Я пошла посмотреть, что творится в самом магазине. Охранник трогал банки с компотами, творчески переставляя их местами. Покупатели, а их в этот час было немного, набирали по списками продукты, складывали в корзинки и шли к кассе. Но Вера была занята. И они клали деньги на специальную тарелку и ждали сдачи. Чтобы отвязаться от них, Вера давала каждому по бумажной купюре и возвращалась к перебиранию мелочи. Покупатели не глядя, клали сдачу в кошелек или сумочку, после чего шли по своим делам. Их мелочь не интересовала вовсе. По моему мнению – их вообще ничего не интересовало.

Устав от новых впечатлений, я взяла сигареты и зажигалку. Кинула перед Верой несколько десятикопеечных монеток. Которые привели всех нумизматов в благоговейный ступор. Они как завороженные смотрели на деньги, не зная как поступить. Неуверенным движением, Вера потрогала деньги и когда они очутились в общей кучке, сразу успокоилась.

– Офигеть. Я что – теперь могу взять все что угодно и меня никто не заарестует?

Ответа ждать было бессмысленно.

Закурив прямо в магазине, я ушла. Улица выглядела обычнее не бывает. Понурый бродяга рылся в урне, выуживая из нее пустые банки. Бил их ногой и складывал в пакет Ривгоша. Из какой-то идиотской прихоти, я вернулась в магазин, взяла три банки с пивом и поставила перед бомжом. Никакой реакции.

Попробуем иначе. Банки полетели в урну. Бомж спокойно достал их. Открыл. Вылил пиво из первых двух на асфальт. Топнул копытом. Гербарий сложил к остальной добыче. Третью банку вылил почти всю прямо себе под ноги, жадно допил остаток и повторил трюк с припечатыванием алюминия.

– Ну что тут сказать? – сев на скамейку, я решила подумать как следует.

Мысли в порядок приходить не хотели. Зато я снова умудрилась собрать вокруг себя небольшую толпу. Которая чувствовала себя рядом со мной довольной. Правда – непонятно по каким причинам. Пришлось удрать. Я даже фотографировать их не стала. Шла и рассуждала вслух.

– Так, что мы видим? Автомобили есть и они куда-то едут. Люди куда-то идут. Собаки писают на столбы. Некоторые – на поводке ведут хозяев. Все нормально? Ни черта это не нормально. Вот я сейчас постою еще немного, и всякие блаженные типы снова будут ко мне приближаться.

Как выяснилось, я была права. Кроме того, если не бежать, а идти медленно, то толпа будет преследовать меня на некотором расстоянии. И что мне это великое знание дает? Правильно – ничего!

Ради чистоты эксперимента, я рассыпала немного мелочи, преследователи прошлись по ней, не замечая. Только двое решили собрать деньги. Фотик запечатлел некое подобие демонстрации. Потом повнимательнее рассмотрю лица, быть может, что-то пойму.

Идти в универ с таким эскортом мне расхотелось. И так опоздала, да и вряд ли мне там будет интереснее. Заметив ювелирный салон, тот, над входом которого царит великая сова, я ринулась туда. Мне казалось, что там я увижу пустые прилавки. Даже если люди тронулись умом – пара воодушевленных воров не может упустить такой удачный случай поживиться.

Салон был пуст. Напрочь. Открыт, золота-серебра – завались. И никого, кроме меня. Витрины – открыты. И в них совсем недавно кто-то рылся, переворошив все украшения.

Сопровождающие меня люди, замерли перед входом в магазин, бессмысленные и беспокойные.

Ну что ж, пара фоток, пара горстей цепочек на добрую память. Теперь я выглядела как рейпер, помешанный на цепях. Зачем они мне – да я и сама не знала.

Пока я озолачивалась, в магазин завернули люди, такие же бестолковые, как и все предыдущие. Похоже, украшения не были их великой мечтой, зато близость к моему телу казалась им желанным благом. Правда, один, бодрый парень в рубашке с короткими рукавами и галстуке, помявшись немного, взял авторучку, нагреб на прилавок ювелирки и начал переписывать ценники.

Мне стало интересно. На снимках он смотрелся как министр, подписывающий судьбоносные указы.

На ценнике значилось три тысячи двести тридцать.

– Непорядок, – решил парень и принялся за дело.

Я так тройку на пятерку в школе пыталась исправить, не получилось. Зато у парня теперь был другой ценник. Тройка стала восьмеркой, двойка – пятеркой.

– Восемь тысяч пятьсот восемьдесят, – довольным голосом сообщил он сам себе.

Парень полюбовался на новые цифры, и взял следующее колечко с бирочкой.

– Одиннадцать тысяч пятьсот. Семьдесят семь тысяч…, – пятерку он перерисовал на шестерку. Вдруг, он спохватился, нашел лист бумаги и написав слово «распродажа», положил рядом с кучей золота.

Все правильно – каждый делал только то, что хотел. Народ вовсю исполнял свои куцые сиюминутные желания. Примитивные. Глупые. Странные для меня и понятные им самим. А я чем хуже? Хочу мороженого.

Мороженое пришлось взять самой. И есть его прямо на ходу. Чтобы дураки всякие не мешали. Одно меня огорчало – те противные наглые люди, которые захватили мою квартиру. Мне сейчас очень было нужно спокойное убежище.

Затарюсь едой. Подожду в безопасности – вдруг все это дерьмо скоро закончится? Машинально отметив, что автобусов почти нет, а маршрутки катают пассажиров, я выбросила бумажку от мороженого в урну и решила заглянуть в метро, но не дошла.

– Вон она! – осмысленный вопль целился в меня как стрела.

Кричали из смутно знакомой машины. Мужской голос. Кому он кричал я так и не поняла. Нафиг мне выяснять, если за мной уже гонятся. Машина взвизгнула тормозами, шваркнула бортом автобус, вылетела прямо на тротуар.

Припустив как заяц, я нырнула в проходной двор, метнулась в метро, придерживая фотик, перепрыгнув через турникет, проскакала по движущемуся эскалатору и была рада – увидя открытые двери вагона. Которые закрылись перед неприятными рожами моих преследователей.

Ба, знакомые все лица! Ребята, а вы-то как тут очутились? Асмодей, запыхавшийся, но довольно агрессивный. Сцука в ботах, имени не знаю, но иначе не назовешь. И еще парочка суперских вурдалаков в черных развивающихся накидках. Один даже в цилиндре. Причем – скорее всего – девушка. Асмодей ударил руками по дверям и показал мне зубы. Потом он нацепил на руку кастет, здоровенный такой, и как врежет еще раз по стеклу. Я испугалась – но стекло выдержало. В ответ сфоткала их лица, но забыла отключить вспышку и снимок не получился. Перевела фотик в режим без вспышки, но поняла, что вагон уже в пути, развернулась и села на сиденье.

Они некоторое время бежали вслед, ругаясь и подпрыгивая. Все, кроме Сцуки. Которая не сдвинулась с места. Просто стояла и смотрела мне прямо в глаза, пока это было возможно. Блин, от такого взгляда молоко скиснет, а кефир взорвется.

Вагон был полупустой. И все пассажиры уткнулись в книги, кто в бумажные, кто в электронные. Один дядька даже с термосом был. Наливал понемногу чай в пластиковый коричневый стаканчик и прихлебывал из него.

Если посмотреть через стекло – в соседнем вагоне та же самая картина. Только одна тетка выделяется. Она в сумках рылась.

Появление сатанистов встряхнуло мою память. И теперь мне стало совершенно непонятно, что со мной происходит. Было вчера. И вчера произошло что-то важное. Поглядев на левую руку, я увидела на ней тонкий шрамик в виде птичьей лапки. Смутно подозревая в нем что-то важное, я потерла ладонь. Ничего не произошло.

Вагон начал тормозить. Маразм какой-то – я ведь совсем недавно тут была, только на поверхности. Гостиный двор. Вот тут я и выйду. Тут народу будет много – фиг меня найдут преследователи эти. Слева от выхода – неизменные продавцы якобы советских газет. И как всегда рядом с ними отъявленный очередной борец за правду и справедливость. Прессой интересуется. Такой, чтобы только одна правда в ней была и разоблачения нынешнего строя. Поодаль – как всегда тетки орут в матюгальники, призывая гостей города забраться в автобус и увидеть красоты города.

Все люди выглядели нормальными. Неужели мой кошмар закончился? Чтобы убедиться, я быстренько нырнула в Гостинку. Продавцов не было. Точнее – они были, но сами занимались примерками. Кто туфли мерил, кто часы выбирал. В туалете, что по Садовой линии, уборщица вила гнездо. Натаскала платков в стиле батик, подушек, даже пластмассовые цветы проволокла. Предовольная как кура.

На втором этаже дело обстояло скверно – поживиться нечем. Почти все красивые шмотки ажиотажно примерялись. Причем именно тут народ после примерки утаскивал наряды совершенно не озадачиваясь оплатой. В кассу клали всякую дребедень. Даже носовые платки.

Побродив по отделам, я переоделась в блузку цвета кофе с молоком и удобные стильные брюки. Потом решила, что мне просто необходим рюкзак. Потом пришла мысль пофотографировать все, что происходит. На фотках – толпы торопливых полуголых теток, в процессе переодевания. Вова про такие ситуации говорил «настала пора срать кирпичами». Что это значит – не объяснил, но выглядело похоже.

Кеды шли к моему новому гардеробу как костыль дятлу, но я решили не переобуваться – в кедах бегать самое то. И вообще – мне нужно отдохнуть, поесть и глянуть, что говорят по телеку. Наверное, журналисты уже в курсе происходящего и все мне объяснят.

Зашла в какой-то незапертый двор, нырнула в парадную. Незнакомую – ну и что? В глаза сразу бросилось, что двери в некоторые квартиры распахнуты настежь. Выбрала первую попавшуюся.

– Эй, хозяева, есть кто живой?

Пустая квартира. Три комнаты. Скорее всего, тут живут бабка, дедка, да еще пара взрослых, но без детей. На подоконнике валялась пятнистая кошка. В основном – белая.

– Привет тебе, кошка.

Кошке было откровенно плевать на мои приветствия, но ухом она повела.

Чужие вещи меня пугали и настораживали. Словно они охраняли брошенную квартиру.

Поставила чайник на огонь. Чайник выглядел многострадальным выкипальцем. Его явно не раз забывали выключить.

Ощущение было странным – чужое жилище, а я тут совершенно незаконно нахожусь. Включила телек. Щелкала пультом. Пытаясь понять, что происходит. Реклама. Кто-то ржет. Кто-то кривляется. Кто-то кого-то разоблачает. Диктор. Знакомое лицо.

– … и я вам честно скажу – задолбали. Надо быть полным мудаком, чтобы не видеть – я не хочу стареть. У меня морщина вот тут, вы еще не видели что у меня в штанах. И вообще – я молчать буду.

Он действительно замолчал, как и обещал. А потом вдруг ушел. Пустой экран. Ну, правильно, теперь каждый делает то, что хочет. В силу своих оставшихся умственных способностей. Но что показательно – кто хотел работать, тот так и работает.

Напоследок послушала известного депутата, который смело разоблачал правительство и предлагал себя в президенты на пожизненный срок. Но с одним условием – если ему передадут контроль над всеми полезными ископаемыми страны. Произнося слово «нефть» он облизывался как вурдалак и закатывал глаза.

Черт! Я тоже забывал выключить многострадальный чайник.

В холодильнике нашелся салат похожий на оливье. Отполовинив его на тарелку, я принялась есть. Надо потом будет в Север заскочить – вдруг там пирожные остались? Хотя – вряд ли.

А под окнами тем временам уже собралась некислая толпа. И на сытый желудок меня посетила новая идея.

Выйдя на улицу, ярко освещенную полуденным солнцем, я медленно пошла по Невскому в направлении Зимнего дворца. Как поп Гапон, только без петиции и не к царю. Гапон больше ста тысяч народу собрал, у меня поклонников было поменьше, но тоже немало. Иногда я оборачивалась и фоткала своих приспешников. Лица людей выглядели бессмысленными масками, но тупо-спокойными, как морды коров в рекламе. Вскоре, почти у Дворцовой площади, мы перегородили движение машинам и прошествовали к Александрийскому столпу. Закурив, я пошла по кругу. Толпа следовала за мной беспрекословно, как овцы. Но тут возникла проблема. Я слишком быстро догнала хвост людей, которые подтягивались с Невского. Пришлось свернуть налево. Наверное, ангел, который смотрел на нас с высоты, был сильно озадачен. Еще бы – мы так час по площади ползали. Я даже фотографировать устала.

А потом кто-то снова закричал:

– Попалась!

В толпе передвигаться было сложно, но я справилась. Бежала по дворам, слыша топот и смех преследователей. Иногда отрывалась и вскоре добежала до Спаса на крови.

– Держи ее!

Вот привязались. И на кой я им сдалась?

Погоня закончилась так же внезапно, как и началась. Словно меня потеряли. Во что я абсолютно не верила. Стояла в кафе, спрятавшись за дверью, и отчетливо слышала голоса.

– Пусть побегает. А мы посмотрим. Даже интересно, как она себя поведет дальше. Надо бы ей слепух подсунуть.

Никакого желания встречаться со слепухами у меня не возникло.

– Угости веганом. После веганов такое мягкое послевкусие…

Кто-то стрелял по Спасу на крови. Трескались стекла и изразцы падали прямо в канал.

Знакомый голос.

– У обычных мышат густая кровь, последствие лени и скуки, она – как тухлый мармелад.

Вот придурки! Я не хочу больше это слышать.

Глава 26. Тело напрокат

Руку свело, а в висках стучала кровь.

– Ну, и как тебе такой мир?

– А? Где? Ты кто? – высказав еще несколько бессмысленных вопросов, я поняла, что нахожусь в комнате с роялем.

Лежу на полу. На спине. Рука светится так, что на потолке маячит крупный солнечный заяц.

Мозг не решил, реально ли все вокруг и пытался увильнуть от действительности. Остатки адреналина испарялись медленно, словно мне до сих пор грозила опасность и вот-вот меня обнаружат враги и какие-то таинственные слепухи.

– Вижу, не понравилось. Но вопрос вот в чем – насколько не понравилось?

Голос меня отвлекал от воспоминаний о странном приключении. Хотелось запомнить все детали и ощущения. В подробностях. До мелочей. Такое обычно после увлекательного сна бывает. Правая рука нашла фотик. Стало спокойнее.

– Я поняла, это был мой Питер, но после две тысячи двенадцатого года? – пошутила я.

– Вполне возможно. А быть может и не так. Не исключено, что ты посмотрела на мир на вершине эволюции, которая почти деградация. Все счастливые, немного работают, много отдыхают.

Наверное, он пошутил. Или сказал чуть-чуть правды. Сложно понять.

– А где лестница? Я же упала?

– У тебя явные склонности к суициду из вредности. Кстати говоря, вполне могла и разбиться. Но я так понимаю, благодарить меня никто не собирается?

Делать мне больше нечего, как спасибо ему говорить. Сам же меня вынудил, довел до ручки, а теперь еще спасителя изображает.

– Понятно. Ну, а как насчет моего предложения?

Вот привязался-то. Я только хотел поиграть в исследователя, а не лезть головой в петлю.

– Я подумаю. Мне сложно торговаться с пустым местом. Уж не знаю, что с тобой случилось – эволюция или деградация? – вредным голосом спросила я, чтобы выгадать время.

– Мутация наоборот. Даже не надейся, что я тебе выложу все свои секреты.

– А я вот что думаю. Тебя совсем нет. Ты – моя галлюцинация на нервной почве на фоне затяжного стресса.

– У тебя мания на слова, закачивающиеся на – ция?

– Ага. Слушай, а что тебе от меня нужно? Может, скажешь прямо. А то устроил тут провокации всякие.

Голос неискренне хихикнул.

– Минута у тебя есть. А потом снова будет лестница. Лети, пока не шмякнешься. Время пошло. И, – он слегка замялся, словно раздумывая, сказать мне правду, или обойтись угрозой, – В общем, буду с тобой откровенным, дело обстоит так. Если ты продолжишь упорствовать, твой драгоценный Питер вполне может оказаться тем, что ты только что видела. Причем, я не могу гарантировать, что тебя не накроет синдром оглупления.

Шантаж с угрозой в виде смерти. И как тут выбирать? Жить вроде как хочется. Хотя бы по привычке. Но сдаваться – да ни за что! Но город жалко. А с другой стороны – все станут счастливые.

– Трали-вали-кошки-срали, – выказалась я.

– Минута заканчивается.

– Если ты перебросишь меня в тот мир, где Панк теперь находится, я соглашусь не раздумывая.

– Это не в моих силах.

– Тогда – прощай мой незаметный дружок. Не вспоминай лихом.

Струна в рояле издала глубокий стон с продолжительным эхом.

Когда оказываешься в полной темноте, да еще и в свободном падении, то времени на рассуждения нет. Зато есть возможность извернуться и попытаться ухватиться за перила. Макаки нервно курят в сторонке – у меня получилось!

– Врагу не сдается наш гордый Варяг! И вообще – пошел ты нафиг, Голос.

Перебравшись на ступени лестницы, я села на них и улыбалась с риском вывихнуть челюсть.

– Ты нереальная придурка.

Он расположился рядом. И был по-настоящему удивлен и опечален. В темноте казалось, что протяни руку и дотронешься до живого человека. Но рука прошла сквозь воздух, не встретив никакого препятствия. Только свечение на ладони мерцало от ярко-синего, до багрово-оранжевого, просвечивая сквозь кожу и кончики пальцев.

– А город тебе не жалко? Ты же его любишь. Пожалуй, он теперь твоя единственная любовь.

– У тебя зубы есть?

– А причем тут зубы? – обалдело переспросил Голос.

– При том. Если они есть, я исхитрюсь и забью тебе их в рот по самую макушку. Поясняю для тупоумных идиотов – еще одно слово про последнюю любовь и ты не то что говорить, ты сопеть не сможешь.

Такой злой я давно не была. Мне в его словах чудился подлый намек на смерть Панка. И я уже начинала подозревать, что без участия Голоса и тут не обошлось.

– Я не при чем, – быстро отбрехался Голос, и продолжил уже другим, более проникновенным, увещевающим тоном, – Ну как мне тебя уговорить, а? На колени встать? Прощения попросить?

– Вот еще – я же тебя не вижу.

– Я не врал. Ты когда сюда полезла, сдвинула порядок вещей…

– Врешь. Кроме рояля здесь других вещей нет.

– Я не об этом. Все шло размеренно. Правильно. Без всплесков. Как и было задумано. И тут ты. Как камень в тихий омут кинули. Теперь я ничего изменить не смогу.

Говорил он офигеть как печально. И быть может, правду. Но мне-то какое дело до его профессиональных неприятностей?

– Ты типа сторожа тут был, да? Вот ты-то во всем и виноват. Нечего было меня пускать.

Захотелось покурить, но было лениво шевелиться. Хотелось понять – насколько велика опасность для меня и для города. Для меня – запросто. А насчет Питера – врет он все. Стращает. Осталось понять – зачем.

– Нечего было пускать? Прибить сразу? Да это запросто. Просто ты мне понравилась. Вру. Ты мне была интересна. Или мне скучно было. Я теперь и сам не пойму. Только теперь что говорить – уже все произошло. Ты вошла. Я виноват, что пустил. Не исправишь ничего. Изменения начнутся, они уже начались. И теперь от твоей доброй воли зависит, насколько они сохранят привычный мир.

Ну врет же. Печенкой чую. Врет и не краснеет. Ему краснеть нечем, заразе.

Теперь следовало помолчать. Пусть он решит, что я поверила и наконец, выскажет кусочек правды.

– Ну что тебе трудно помочь? Мне очень нужно оказаться в твоем теле. Ненадолго. Я как в нем окажусь, все сам исправлю, честное слово.

Обдумав его слова, я решила, что, быть может, он и не врет. Попробуем быть миролюбивее. Хотя, как оказалось, у меня аллергия на выбор, который мне навязывают. Хорош гусь! И чувство вины приплел, и любовь к городу, и возможность все сделать как надо. Было два желания – послать его куда подальше, или попробовать найти третий выход из положения. Но как быть с целесообразностью, чтобы это слово не значило? Я же хочу узнать как можно больше и про это странное пространство между домами, и про Голос тоже побольше вынюхать охота. В общем, я повела себя как глупый жулик.

– Ты тот самый тип приведения, у которого остались незавершенные дела? И как только ты их выполнишь – сможешь перейти в свет? А Питер снова продолжит погружаться во тьму и хаос. Но без тотального слабоумия.

Голос молчал. Изредка издавал булькающий звук, словно хотел что-то возразить или высказаться, но нужных слов у него не находилось.

Спина затекла. Хотелось двигаться. Подергав ногами я села поудобнее.

– Можно сказать и так. Поверь, у меня безвыходное положение. И кроме тебя мне никто помочь не сможет.

Наверное, у него до кучи напрочь отшибло память. Он не вспоминал, как был против моего появления в комнате. И как пугал разными способами. Или он меня так заманивал?

– Тобой движет любопытство, – словно подслушав мои мысли, сказал Голос, – И ты добрая. Ты не торопись, подумай, вдруг хотя бы из сострадания тебе захочется помочь?

– А с какого перепугу я должна тебе поверить? За что мне тебе сострадать? Ты тут классно окопался. Сидел лет сто, небось, и плевать хотел на наш мир. С чего бы вдруг такая необходимость возникла в моем теле? А? Брал бы Вовино. Оно все равно больше ни на что негодно.

– Вовино? – воскликнул с возмущением Голос.

Ясненько, спившиеся мужики ему точно не нужны. Но с другой стороны, даже если он гад еще тот, мне интересно, что со мной в том, другом Питере дальше стало. Да и жалко дурака этого бестелесного. Вдруг ему и вправду неоконченные дела помереть не дают.

– Ты можешь поклясться, что будешь обращаться с моим телом очень аккуратно?

– Клянусь! – выкрикнул Голос.

– Не верю я тебе.

Почуяв, что удача близко, что еще чуть-чуть и я соглашусь, Голос принялся расписывать как он станет дорожить каждой клеточкой моего тела. Даже курить не станет. Точнее – будет отвлекать меня от желания покурить.

– А надолго оно тебе нужно?

– Нет. На пару дней. Ну, может, чуть дольше. Как дела пойдут. Тут от удачи все зависит. А у тебя месячные давно были?

Немного обалдев от вопроса, я закашлялась.

– Я не знаю, что в такие дни девушки с собой вытворяют, – признание звучало довольно правдоподобно.

– Когда надо, тогда и были. Так что можешь не волноваться. И вообще, что за вопросы? Ты же говорил, что просто подселишься ко мне в голову? Значит, я буду как прежде?

Меня почему-то начал раздражать этот разговор.

– Но ты же решила скользнуть в другой мир? Я не ошибся?

Тут он был прав. Хотела. Я даже не предполагала, что мне станет так интересно ползать по городу, измененному до такой степени. Жаль только что там за мной гоняются все кому не лень.

Слегка размечтавшись, как можно обмануть преследователей и сколько мест мне хотелось бы посетить, я поняла, что почти согласилась. Особенно, когда воображение подкинуло идейку с погромом в Едином центре выдачи документов. Бог мой! Вот это будет счастье. Разнести все там к чертовой матери, так чтоб камня на камне не осталось. Вот уж скажу вам поганое заведение. Апофеоз разделения людей на две категории – с деньгами и без. Тот, кого не раздавили в очереди за талончиком, меня не поймут.

И тут новая мысль ошпарила меня как кипяток.

– Послушай, если ты настолько заинтересован в моем теле, может, расстараешься и кинешь меня туда, где Панк окажется живым?

Несколько секунд до ответа показались вечностью.

– Нет. Я это наверняка знаю. Что ушло – не вернуть. Поверь, мне действительно жаль, что ничего не исправить.

Некоторое время мы молчали. Я взвешивала все «за» и «против», понимая, что терять мне собственно, уже нечего.

– Ты согласна? – Голос слегка дрожал.

– Нет. Бесконтрольно я тебе свое тело не отдам. Тут и спорить не о чем. И вообще – это мое тело и мне решать! – я сама удивилась, когда все это сказала.

Голос был печален.

– Ты понимаешь, каково это – остаться без тела? Быть запертым навеки в это утлое пространство? Тут даже нет окна, чтобы смотреть на мир, на солнце. Я бы часами глядел на пешеходов под дождем.

– Туфта. На улице жара и дождем даже не пахнет.

– Вот и я про то – я даже не знаю, что сейчас творится в городе…

Ладно, черт с ним, убедил, говорливый. Наверное, он и правда нуждается в теле. Пусть порадуется, дела свои переделает. А я пока попробую разобраться с незнакомым миром. Это же неопасно – я всегда смогу вернуться в себя. Если верить Голосу я буду и там и здесь одновременно. Но лучше бы понять заранее, как вернуться обратно.

– А как мне снова тут оказаться? – уже сдавшись, спросила я.

– Да все просто – прыгай с высоты и все дела.

Я была уверена – он улыбался.

Не дав никакого ответа, я вышла в квартиру. Проведала Вову, который теперь разбросал себя на полу, голова под кроватью. Я даже решила, что он умер. Но внезапный залп храпа выдал его живучесть. Некрасивый поступок был совершен из безысходности.

– Вова, я есть хочу. Но у меня совсем нет денег. Я возьму у тебя немного, ладно?

Дерганье ног было принято за согласие. Пошарив по карманам, я взяла пару тысяч, дошла до магазина, купила пельменей для Вовы, яиц и ветчины для себя. Кроме этого в холодильнике теперь была сметана, кефир и кура. Хлеб я положила туда же, чтоб не заплесневел. Наелась до отвала. Жевала и думала – а что, прогуляюсь. Побуду и тут и там. Графиня предупреждала про расслаивание, но я же не надолго.

Голос ждал меня прямо у двери. Небось, торчал там, волнуясь – вдруг я передумаю.

– Сытая и готовая к подвигам, – Голос немного дрожал от нетерпения.

– Если ты меня обманешь – гореть тебе в аду.

– Согласен. В этот раз можешь не забираться так высоко. Хоть с рояля прыгай. Но тут хитрость есть одна. Нужно обязательно подпрыгнуть. Иначе никак.

Вот гад! А я уже представляла, как снова пойду на фиг знает какой этаж и полечу вниз. И не факт что вообще решусь добровольно прыгать. Я даже в темноте высоты боюсь, между прочим.

Как жаль, что не успела проверить – получились фотки. Ничего, потом посмотрю.

Глава 27. Как можно полюбить Гришу

У Елисеевского магазина меня чуть не сбил мотоцикл. На котором не было седока. Он летел как снаряд, потом врезался в фонтан с шаром и закрутился на боку, высекая веер искр.

Я оторопела. Эти переходы из одной реальности в другую кого угодно выбьют из колеи. К растерянности прибавилось разочарование. По моему плану я сейчас должна была очнуться в придурковатом Питере, добраться до Единого центра документов, зайти в магазин, что неподалеку, где чучела ежиков в нарядах продают, взять ружье поубойнее и начать уничтожение поганого заведения, в котором измываются над людьми.

Мой замечательный план рассыпался в прах. Вокруг происходило что-то странное и непредвиденное. До такой степени, что оплоту справочной бюрократии ничего не угрожало.

– Ничего, я потом до него доберусь.

Одичавший мотоцикл замер как поверженный зверь, только колесо вращалось, поблескивая хромированными спицами. Его никто не бросился поднимать. Не собрались оживленные зеваки. Не замелькали любители суперских фоток.

У витрины Елисевского дрались две молодые женщины. Люто. Насмерть. Люди, а тут были и зрители, уставились на дерущихся с обреченным ужасом. Обычно так на драки не смотрят. Я видела – они готовы уйти, но продолжают дожидаться исхода боя.

Схватив друг друга за волосы, женщины упали. У одной – короткая стрижка, она явно выиграет. Потому что только за длинные волосы можно крепко держаться и бить головой, на которой они выращены. Окровавленный нос, губы, смятка вместо лица. Жертва попыталась из последних сил вывернуться. Ноги в белых туфлях на шпильке суетливо скребли асфальт, процарапав заметную борозду. Два новых удара – череп не выдержал. Тело затихало, живот резко поднялся в последнем вздохе и медленно опустился. Изо рта полезли розовые пузыри.

Никто не кричал. Даже я. Зрители молча расходились. У каждого, кроме меня, в руках были тяжелые пакеты, некоторые навьючились рюкзаками.

– Этот не тот мир, – вдруг поняла я с ужасом.

Разница была заметна сразу. Целеустремленность и осмысленные взгляды. Спешка. Больше похожая на бегство. Никакого благостного слабоумия. Никакого робкого счастья в глазах. Скорее – деловитая ожесточенность.

Впервые мне не захотелось фотографировать, хотя фотик привычно видел на шее.

– А что случилось? – решилась я на вопрос.

Вместо ответа от меня отмахнулись.

В продуктовых магазинах и кафе выбиты почти все стекла. Они блестят на асфальте и скрипят под ногами.

Лето. Такое же жаркое, как и у нас. Передо мной – полуподвальный магазин мехов. Из него вырываются люди в шубах. Даже старый дед плетется по ступенькам в норке с оторванным рукавом, придерживает его, наверное, пришьет, когда доберется до дома.

Машин на проезжей части почти нет. Стоят вереницы троллейбусов. Один экскурсионный автобус перегородил перекресток у Гостиного двора. Вовлеченная общим потоком я вваливаюсь в ресторан и после получасового боя оказываюсь со скатертью, углы связаны вместе, а внутри лежит что-то жирное. Надеюсь не труп повара. Я даже не знаю, кто всучил мне это счастье прямо в руки. Теперь я как Дед Мороз, на спине мешок, довольно увесистый. Еле заметно пахнет курой и чем-то копченым.

– Лучше я домой пойду, – мне и, правда, хотелось домой.

Драка, еще одна, через трупы перешагивают, не рассматривая. Иногда мертвыми оказываются даже дети. У метро, на площади трупов так много, что мне кажется, что только что был расстрел демонстрации. Но, ни военных, ни террористов не видно.

– Мука, тушенка и спички. Лекарства. Меняю на бензин!

Крепкий пожилой дядька стоял на углу, безнадежным голосом повторяя эти выкрики.

Наверное, предлагаемые товары он считал самыми ценными после бензина.

– Идиот. Тут даже топливо для зажигалок разобрали. А толку-то. Нужно брать руки в ноги и валить из города.

– Говорят, на заправках еще осталось. Но ничего не работает. Ведрами его черпают, да?

– Правительство давно улетело. Никого тут нет.

– Вчера на окраине что-то взорвали. Вы не знаете что? У меня там дочка живет.

– А золото на бензин не меняют?

Истерического хохота не последовало.

– Пешком надо уходить.

– А вдруг все образуется?

От этих случайных разговоров у меня в голове не прояснилось, однако еще больше захотелось домой. Надеюсь, он у меня есть – этот дом.

Двор был пуст и тих. Бросив взгляд на окна Вовы, я ринулась в свою парадную, удерживая мешок на спине. Первая удача – ключи в кармане. Вторая – дверь открылась. Третья – это действительно моя квартира. Знакомая обстановка. Даже умерший ноут на прежнем месте. Электричество было, но телевизор не работал – мельтешащая фигня вместо изображения. Мобильник тоже не захотел соединить меня ни с кем. Обычный телефон долбил мозг короткими гудками.

Бросив мешок на пол, я развязала узел. Птица, но не кура, коричневая и сочная. Кроме птицы – поросенок с пятачком, пахнет копченостями. Остальное – десятка три баночек с черной икрой, которую я ненавидела с детства.

Запихав еду в холодильник, я задумалась. Этот мир мне не нравился. Драки, смерть и грабежи магазинов не вдохновляли. Учитывая погоду и количество трупов, скоро в городе будет нечем дышать. Убежать? Куда? И от чего? Наверное, правительство уже все придумало и скоро нас начнут организованно спасать. А пока я навещу Вову и расспрошу его обо всем.

Пересекла двор, звонила в дверь, стучала в нее кулаками, потом – ногой. Безрезультатно. Вышла из дома.

– Люди, ау! – заорала я, стоя посреди двора.

Пара голубей захлопав крыльями, улетела искать более спокойно насеста.

– Страсти и горести, и зубовный скрежет…

Ух, как я обрадовалась Грише, даже обнимать кинулась. Костлявый, бесцветный, мне он в тот момент показался роднее не бывает.

– Что случилось? – я верила, что сейчас все пойму.

– Слезами кровавыми умоемся, – Гриша был слегка рассеян, думал о своем, но явно не паниковал.

– Гриша, миленький, да объясни мне что происходит!

Он рассказал все, что знал. Сбиваясь на свои пророчества. Самодовольно поглядывая – мол, говорил, предупреждал, не слушали.

Итак. Был день. Как многие другие. И в новостях ни о чем не предупреждали. Где-то была война. Кого-то убили. Того, кто был важен. Почти пророк. И ответный удар оказался страшнее атомной войны. Сначала был звук. От которого кровь пошла из ушей. Все истекали кровью. А потом все стало нормально. Очереди в поликлиниках. Машины скорой помощи воют, требуя уступить дорогу. Но в целом все живы и почти здоровы, только слегка пострадал слух. Немногие оглохли навсегда.

Чуть позже в психбольницах началось что-то вроде эпидемии сумасшествия нового вида. Но внешне город продолжал жить прежней жизнью. Почти неделю.

– Когда крысы ушли из города, я сразу все понял и начал готовиться. А за крысами ушли кошки. Ни одной не осталось. Даже те, что домашние, выбивали окна, падали на землю и шли. Никто не знает куда. А потом началось…

Гриша смотрел на окна Любы и кривил губы.

– Она первая пострадала. На нее в метро набросились. Тогда еще метро ходило. А теперь ни метро, ни электричек, ни самолетов – ничего нет. Все говорили – беспричинные приступы безумия. Неконтролируемая агрессия. Любе горло вырвали. Сначала какая-то девочка, а потом толпа накинулась и совсем ее растерзала. Я в морге был, видел…

Он замолк. Глаза вспоминали Любу. Такой, какой он ее любил.

– Ну, а что дальше было? Что правительство говорило?

– Ничего. Одни догадки. Советовали реже бывать на улице, не открывать форточки. Вы только представьте – многие верили в эти форточки как в панацею. А потом и у них самих началось. Смотришь телеэфир, а ведущий вдруг бросается на оператора и рвет его на части. Крови много…

Мне не верится, что человек может рвать другого человека руками. Пусть даже – зубами. Мне кажется, так нереально убить. Но я совсем недавно видела, как это происходит.

– И началась паника. Все хотят уехать. А что толку? Куда ехать? Ведь в любой момент с каждым такое может случиться. Матери бросают своих детей, боясь, что смогут их убить. А дети бродят по городу и убивают прохожих.

Гришины глаза опустели, стали как у чучел в охотничьих магазинах.

– Я ничего не поняла, – призналась я.

– И я ничего не понимаю, – встрепенулся Гриша.

Мне представлялось, что в таких ситуациях нужно действовать как в кино. Убивай сам, тогда не убьют тебя.

– А оружие? Ведь можно взломать магазин и взять автомат? Или нож побольше.

– Можно. Было. Но в городе уже все разворовано. И когда начинается приступ, оружие становится не нужно. Остается только потребность убивать. Определенным методом. Мне кажется, что люди стали как дикие собаки в приступе бешенства, скверно, что перед атакой пена изо рта не идет. Никаких внешних симптомов… Жаль, что теперь невозможно себе новые зубы вставить.

Он так кровожадно это сказал, что я отшатнулась.

Гриша ушел в себя и стоял как памятник. Я была так разочарована этим злобным миром, что решила спрятаться у себя дома. Перепроверила все средства связи, но они окончательно сдохли. На минутку выбралась на крышу. Призрака Графини не было. К моему ужасу на доме, что неподалеку от площади, кто-то распял человека. Мне показалось, что крест был воткнут в трубу и потом подожжен вместе с телом.

Дома я решила, что с меня хватит – пора возвращаться в свой спокойный мир, забралась на подоконник, сначала хотела сигануть во двор, но не решилась. Присела, подпрыгнула как можно выше и приземлилась на пол. Чувство полета была, но жуткий мир остался при мне.

Я сидела на полу. Где-то в отдалении звучали выстрелы. Значит, кто-то решился отстреливать озверевших людей. Хотя – какой в этом смысл? Стрелок через секунду после выпущенной очереди может сменить автомат на зубы. Если бы у меня было ружье, я бы ушла за город, там с оружием можно прокормиться.

Фигня. Еду можно добывать прямо в магазинах. Ее с избытком. Если магазины опустели – можно брать у покойников, в квартирах, просто в сумках, которые валяются где попало.

А из оружия мне нужна только веревка. Чтоб повеситься.

Ни за что не повешусь.

Надо бы понять повадки нового вида животных.

Кофе хочется.

А где-то я брожу по родному городу с Голосом в мозгах и не подозреваю, как вторая «я» влипла.

Сделав контрольный прыжок со стола, я убедилась в тотальной лжи Голоса.

И как он смог меня так обдурить? Почему мне пришло в голову согласиться на это бредовое предложение?

День пряталась в квартире, поглядывая во двор, вдруг Вова объявится. Гриша два раза выходил посмотреть на мои окна. И мне не по себе становилось. Вдруг у него уже началось, и он замышляет меня убить?

Нож, хороший, качественный столовый нож для разделки мяса я наточила, как смогла. Если что – придется отбиваться. Потренировалась. Перед зеркалом. По киношному. Выглядело смешно и ничуть не страшно. Остается надеяться, что мне повезет и нападающий сам напорется на лезвие.

Отгрызла пятачок у копченого поросенка. Невкусно. Оторвала ему ножку, но на ней оказалось совсем мало мяса. Аппетит не пропадал. Дико хотелось наесться до отвала. Давилась и ела черную икру. Очень хотелось булки с маслом. И сладкого чаю. Лимонад или сок тоже бы не помешали. Уже насытившись, уполовинила жареную птицу.

К вечеру решилась сделать вылазку. Нож держала в руке. Стесняясь его. Странно вот так выходить на улицу с ножом, как пират или разбойник.

Ночи уже были не белые. Но темнело поздно. Фонари на улице горели круглый день, а вот к вечеру вырубились.

У нас короткий переулок. Совсем рядом с Сенной площадью. Там магазинов – завались. Но и покойников тоже много. А вот прохожих – нет.

Был бы со мной Панк. Он бы сразу собрал рюкзак и увел бы меня из начинающего вонять города. Вова? Он бы захватил магазин с водкой и упился бы вусмерть. Дэн? Тот бы шел сейчас рядом, выдумывая сто версий происходящего. Нет. Он бы запрыгнул на велик и свалил, надеясь, что в Норвегии все по-прежнему хорошо. Но далеко бы он не уехал. Его бы поймали.

Хотя, кто знает – наверное, в минуты опасности люди ведут себя как-то иначе.

Я хихикнула – об Дэна они бы себе зубы обломали. Его кусать, как велик жевать.

Огромный стеклянный торговый центр, который я не слишком любила раньше, теперь показался мне совсем бесполезным. Шмотки и сувениры теперь вряд ли кому нужны. Я даже не стала в него заходить. В продуктовом магазине было шаром покати. Смели все подчистую. На полу валялся чей-то туфель. Хозяйка туфля была воткнула в витринное стекло.

Зашла в кафе. Пирожные заманчиво лежали на витринах. Сдобренные мелкими стеклянными осколками. Но несколько клубничных успел съесть местный охранник. Лежал на полу, кровь изо рта, скрюченные пальцы прижаты к животу.

Зато был не потревоженный сок, который я пила жадными глотками.

Грохот, рычание.

Пришлось упасть. Мимо, тяжело дыша, брел парень, чуть старше меня, волок за ногу девушку, подростка. Она хрипела. Волосы волочились как тряпка.

Меня не заметили. Похоже, что неподвижные тела животных не интересуют.

Напихав в карман пакетиков с сахаром, я взяла две жестяные банки с чаем и вышла на улицу. Добыча в руках вызвала нездоровую радость марадера.

На углу, где еще днем дядька пытался обменять еду на бензин, стоял баул. Набитый тушенкой. Ясное дело – обмен не состоялся. Споткнувшись о чьи-то ноги, я поволокла баул домой.

Подняла чужой брошенный пакет, из которого торчал вожделенный батон.

Разгрузилась дома, побросав все прямо в коридоре.

Нужно набрать лекарств. Они могут пригодиться.

На этот раз прихватила рюкзак. Тот самый, с которым в прошлой жизни мы катались на велике. Рюкзак напомнил о фотике. И я поставила его аккумулятор на зарядку, опасаясь, что в любой момент отключат электричество.

В аптеке лекарства ваялись как попало. Когда выбивали витрины, все вылетело на пол, вперемешку со стеклами. Осторожно, чтоб не пораниться, порылась в упаковках. Выбрать было нечего. Пришлось зайти за прилавок, по опыту я знала, что самые необходимые медикаменты как правило лежат рядом с кассой.

Бинты. Цитрамон, фталазол. Как говорила бабушка – от головы и от жопы. Брать ли успокоительное? Вспомнилась чья-то шутка – «судя по аптечке, наша семья мечтает успокоиться и не обосраться».

В рюкзак полетели лекарства от гриппа. Йод. Пластырь. Блин, что еще может мне пригодиться? Вспомнила про погасшие фонари. Если отключат электричество, будет фигово. Не костер же мне жечь в квартире? Свечи, керосиновую лампу и спички добуду завтра. Сейчас что-то неохота рисковать.

Путь преградили собаки. С виду полностью беспородные. Они обнюхивали мертвых людей. Зубами разрывали сумки, находили в них колбасу, кур и прочую несвежую пищу. Жрали. Грызлись. Изредка визг неся по переулку, отражаясь от стен домов.

Гриши во дворе не было. Это к лучшему. На меня сейчас и голубь мог напасть. Руки заняты, да и устала я очень.

Как я и предполагала – электричества уже не было. Газ тоже отключили. И воду тоже. Вот черт. А пить хочется. Потрясла чайником – немного воды в нем еще оставалось. Но ее даже не вскипятить.

Не веря самой себе, снова повторила напрасную попытку с прыжком. Вспомнила наш последний разговор с Голосом. Ну да – нужно просто подпрыгнуть, стоя на возвышении. Прыгала со стула, с кровати, забралась на шкаф и сиганула оттуда, чуть не заработав себе компрессионный перелом позвоночника.

Чуда не произошло.

Проверила аккумулятор в фотике. Решила, что буду снимать только днем, без вспышки.

Если я погибну, то кто-то потом его найдет и поймет, что тут происходило.

И тут я пожалела, что не взяла успокоительное в аптеке. Вот весело – фоткать ради потомков, которым достанется город, полный скелетов.

Рассвет был ярким. Солнце светило вовсю, предвещая отличный летний день. Потянувшись, я встала и прошлепала в туалет. Только нажав на кнопку смыва, вспомнила, что это чуть ли не последняя вода в доме. Но бачок уж опустел. Издав прощальное хрипение.

Гриша снова маячил во дворе, посматривая на мои окна. Не как потенциальный убийца, но все равное неприятно.

– Я за водой, – он приглашающее помахал руками, увидев меня в окне.

Вдвоем даже веселее. Две головы – четыре глаза. Вдвоем мы и воду найдем и керосинку добудем. Моя бабушка очень керосинки уважала. И у нас была такая лампа. Я даже помню, как ей пользоваться. Ничего сложного в ней нет.

– Ты с ножом? – Гриша округлил глаза.

– Я бы и от пистолета не отказалась. Но я совсем из него стрелять не умею.

– Научу. Пока идем, ты на мертвых поглядывай – у некоторых оружие было, – пояснил Гриша.

У него был список, пунктов на сто. И он даже маршрут составил. Я поразилась, как много он собрался натаскать за день. Десяток магазинов, еда, одежда, вода, противогазы, огнетушители, биотуалет, палатка и фиг знает что еще.

– Бочки нужны. Железные.

– Для чего? Воду хранить?

– И для этого тоже. Но в остальных я буду жечь мусор, – голосом любителя фильмов про катастрофы, признался Гриша.

Я сразу представила, как это будет выглядеть. Двор. Холодрыга, темная ночь, летит мелкий снег, огонь из пылающей бочки освещает бородатое Гришино лицо. Обветренное и совершенно немужественное. Суровая улыбка слегка меняет его черты. Он греет руки, поднося их к прогоревшей бочке. Наверное, рядом будет сидеть верный Маркел. Скорее всего лохматый и с огромными клыками. Когда Гриша бросит на пса мимолетный взгляд, Маркел замашет хвостом, мечтая, чтоб его отважный хозяин случайно коснулся его косматой шерсти.

– И запас дождевой воды тоже пригодится, – повторил Гриша, – Я отломаю кусок водосточной трубы и вода станет литься прямо в бочку.

Счастливо устроен его ум, он даже не допускает мысли о скорой гибели в беспощадной драке с таким же бедолагой. Скорее всего, Гришу завалят сегодня. До завтра он не дотянет. Это заметно по нервным судорогам, пробегающим по мышцам. Главное – чтоб на меня не кинулся. Но если нападет, огрею его по голове камнем или ножом зарежу. Я слабо представляла, как все это безобразие будет выглядеть, но если что – убегу. У меня ноги длиннее.

Мне казалось, что я не могу заболеть озверением. И еще – я чувствовала какое-то мерзкое превосходство над Гришей. Хотя он явно был гораздо практичнее меня.

Подумалось – если я выживу, стану другой, не то, что прежде. А то жила как ученая трава. Бестолковая и прилежная. А если помру? Та, что осталась там, в прежнем мире, заметит ли она мое отсутствие?

В магазине семян, где Гриша собрал все пакетики с фотками овощей для будущего огорода, на нас впервые напали. Я скучала, сидя на прилавке с лопатой в руке. А Гриша любовался своим будущим урожаем на картинках. Мы прозевали оба, когда из подсобки вышел гибэдэдэшник. В форме. С огромным тугим животом. Миновав меня, он с коротким рыком бросился на Гришу, метя в горло. Раааз – куча-мала на полу. Форменная фуражка покатилась по полу. Инстинкты сработали быстрее мозга. Я поняла что делаю, только когда начал вытирать лопату о спину с надписью ДПС. Она на желтой жилетке была. Была белая, стала красная.

– Ссспасибо, – заметно заикаясь, поблагодарил Гриша, выползая из-под ляжки животного.

Блевала я в подсобке. По двум поводам. Из-за убийства. И из-за того, что в ней увидела. Там пяток теток лежало. Объеденных.

– На, сполоснись и попей, – Гришины руки ходуном ходили.

Наверное, я ошибалась. Гриша перерождаться не будет и выживет.

– Как вы думаете, сколько людей не изменилось?

– Мало. Ты заметила – вчера здоровые еще попадались. А сегодня – никого, кроме нас, – уточнил Гриша.

Я не поверила. Помогла перетащить ему запасы и, взяв фотик, пошла погулять. Гриша ругал меня, но сопровождать не решился. Он сортировкой добычи занят был. И подготовкой к зиме. Причем, семена овощей его беспокоили больше всего.

– Нужно создать условия. Чтоб они не вымерзли.

– Зимой не только семена замерзнуть могут, – ядовито намекнула я.

– Ничего, блокаду пережили и теперь выстоим. Сейчас столько всего наизобретали! Я уже наметил покупку…, – Гриша понял, что сказал глупость и исправился, – Приобретение. Я принесу сюда камины. Они чугунные. На них даже можно еду готовить. И у них кпд высокий. Мало дров, а тепла много. Но это все потом. И еще нужно понять, какой длинны требуется труба. Чтоб пожар не устроить. Пожар нам не к чему.

Гриша меня удивлял все больше своим неистребимым спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне. Меня даже подлая мысль посетила – а что если на него наедет грубая физическая сила? Придет кто-то тупой и захватит Гришино убежище, оборудованное для долгой и счастливой жизни? Просто даст Грише по башке и все отберет.

Мне стыдно стало за такие мысли.

– Ладно. Я, пожалуй, пойду пока светло.

Первый снимок – живописная гора трупов, пожираемых собаками. В кармане – перцовый баллончик, выданный Гришей. Пришлось проверить его на ротвейлере, который заинтересовался мной слишком явно. Пса снесло на пару метров, он принялся тереться мордой об попу в джинсах. Чья была попа, затрудняюсь сказать.

Вторая фотка – улица, заполненная машинами. Невыразительная. Просто машины, криво стоящие, с открытыми дверьми. На крышах – вороны и галки. Которые решили, что рай случается и на земле.

Третий снимок получился более внятным, но лучше бы я его не делала. Лица, обезображенные человеко-зверьми, собаками и птицами.

На канале – столпотворение речных трамвайчиков. На одном из суденышек – знакомый капитан, с виду – злой и абсолютно здоровый. Я его лицо надолго запомню – он нас с Вовой вез, когда мы Панка хоронили.

– Привет! – заорала я, размахивая руками.

Он даже на меня не посмотрел. Продирался на своем кораблике, отпихивая прочие посудины багром. На катере сидела маленькая китаянка, закутанная в клетчатый плед. Она робко помахала мне рукой. Это был мой четвертый снимок.

Мне пришло в голову проверить карту памяти. Вот это да! Фотки предыдущего мира и обители Голоса были на месте.

Поцеловав фотик, я подумала, а вдруг аккумулятор можно зарядить от генератора? У Гриши он был. Но без бензина или солярки. Надо будет ему подсказать про трамвайчики – они ведь тоже в двигатель что-то горючее заливают.

Фотка трупа красивой женщины, вбитой в витринное стекло была последний на тот день. Пришлось даже лечь на асфальт, чтобы снимок получился в нужном ракурсе.

Устав от впечатлений, я вернулась, обнаружив Гришу во дворе. Он явно меня поджидал и даже обрадовался моему возвращению. От его искренности мне захотелось рассказать ему все. Захлебываясь словами, я рассказала ему про Голос, про то, что случилось со мной до всего этого кошмара. Гриша слушал, а потом вдруг предложил мне капли пустырника. Явно решив, что я тронулась умом.

– Поспите. Утром все будет значительно лучше. Поверьте мне на слово, я знаю. В первые дни я тоже был сам не свой. Вам повезло – вы не видели, что творится у школ и детских садов.

– Вот! Смотрите! – я сунула ему под нос ладонь с меткой.

– Царапины какие-то? – предположил Гриша.

– Она в темноте светилась!

– Ну, если вы настаиваете, зайдем в парадную, посмотрим.

Метка не стала мне помогать. Выслушав еще один совет насчет успокоиться и поспать, я ушла.

Перед сном я стала думать про зоопарк. Как же теперь животные выживут? Надо их отпустить. И всех обитателей зоомагазинов. Они же теперь как узники, у которых сгинули тюремщики.

Утром мы снова занялись складированием. Гриша приспособил для этих целей все соседние квартиры. Он даже не поленился надписать, что в каком помещении хранится. Квартира под названием «дрова» пока пустовала. Но я не сомневаюсь, что к осени там будет все забито до отказа мелко порубленной мебелью.

– У меня есть дело. Важное. Я животных спасать пойду, – Гриша покивал головой и из сострадания пошел со мной за компанию.

Я не пропустила ни единого зоомагазина. Рыбок пришлось оставить в аквариумах, а крыс, хомяков, попугаев и прочую живность выпускала на свободу.

– Кролики мелкие, – я понимала Гришину печаль, ему бы пригодились обычнее зайцы, которых можно вырастить и съесть.

И я уверена – он их добудет. И фуражом запасется. Но вот вопрос – поднимется ли у него рука на бедную кроличью жизнь.

После обеда, я уломала Гришу на поход в зоопарк.

– И как вы себе это представляете? Мы заходим в львятник и распахиваем двери. А что потом? Лев хочет кушать. Он пару недель не наслаждался мясом. И он будет счастлив отужинать нами.

Гриша мыслил рационально. Даже если нам удастся удрать ото львов и медведей, они же потом будут бродить по городу и сожрут нас при удобном случае.

– Я все понимаю. Но нельзя же их на голодную смерть обрекать. Поверьте, я видела, как это происходит. Один гад собак так без корма оставил…

– Понимаю. Но постараемся все сделать как можно осторожнее, ладно? Нам нельзя рисковать собой даже ради сострадания.

По пути мы нашли велорикшу без рикшы. То есть велик, приспособленный для катания людей. Почти карета. Я везла Гришу по мосту через Неву. И настроение было дикое. Много адреналина. Мало ума.

На Неве, поперек течения ползли баржи. Несколько – бились об опоры, калеча друг друга. Мост вздрагивал. Я налегла на педали – мне казалось, что баржи угробят мост и мы сейчас рухнем в реку.

Ближе к зоопарку паслись два пони, умиротворенно жующие газон. У одного пони на спине сидела макака в тельняшке и кусала яблоко. Завидев нас, она оскалилась и пронзительно заверещала.

– Как хорошо, нам не нужно в зоопарк, животных уже кто-то выпустил, – обрадовался Гриша.

– Нет. Это животные для фоток.

Не нужно было оборачиваться, чтоб понять, как расстроился Гриша.

Лоток с сувенирами одиноко грустил без хозяйки и покупателей. Над ним колыхались разноцветные надувные шары. Они в виде животных были сделаны. Те, что покрупнее – заметно сдулись.

Волчий вой был слышен издалека. Как и вопли остальных обитателей клеток.

Птиц в клетках уже не было. Их кто-то выпустил до нас. Горный козел важно сидел на скамейке неподалеку от входа и флегматично тряс бородой, дожевывая пучок сена. Неподалеку бодались две черные совершенно обычные козы.

– Вы Линду и Дусю не видели? – перед нами стояла девочка лет пятнадцати, серьезная и розовощекая.

– Нет. А кто это?

Оказалось, что Линда и Дуся – рысь и ее подруга – кошка.

– Вы лучше уходите. Тут Геля с ружьем ходит. Она вас запросто может пристрелить.

Я решила, что Геля – это вооруженная обезьяна.

– Нет. Геля это тетя, она ветеринар.

– Мы льва пришли кормить, ой, спасать, – сообщила я.

Ветеринар оказалась снайпером. Выстрел пришелся прямо под ноги.

– Мы с благими намерениями! – прокричал Гриша.

Второй выстрел отбил у нас всякую охоту бороться за освобождение животных.

– Уходите! – испуганно прокричала девочка, убегая.

Нам позволили сесть на вело-карету. И сопроводили до выхода. Девочка и Геля заперли за нами ворота.

– Ну и ладно, – высказался Гриша довольным голосом и, подумав, добавил, – А вы заметили, на их территории трупов нет.

– И рядом с зоопарком тоже, – мне не хотелось даже думать, куда они подевались.

– Думаю, нам придется уборку сделать. Иначе – холера и чума, ну и вонь тоже настроения не поднимает, – решил Гриша.

Я остановилась на мосту, чтоб сделать пару фоток. Изображение получалось смазанным – мост содрогался, атакуемый баржами и каким-то серьезным военным судном.

– Давайте уйдем поскорее, – попросил Гриша.

Его опасения оправдались – как только мы очутились на набережной, мост закричал, рвалось железо, взмыла туча чаек. Мы молча смотрели как военный корабль взобрался на баржу и протаранил мост, взрезав его. Как картон ножом.

На фотке было видно, как поверхность моста рассекается раной, из которой торчит нос серого цвета. Проплыв чуть дальше, военный корабль накренился и потонул. Казалось, что все закончено. Но в этот момент опора хрустнула и первая баржа устремились вниз по течению, увлекая за собой своих подруг, и весь затор ломанулся в освобожденное пространство.

– Мы так в детстве ручейки по весне пускали, – мечтательно вспомнил Гриша, – Попадет старый осенний лист и перегораживает русло, а ты его уберешь палочкой и снова водичка бежит.

Похоже, в детстве он был гораздо счастливее.

Больше Гриша на тему ручейков говорить не захотел. Зато напомнил мне про траншею, которую вырыли ремонтники на соседнем переулке. Они там дыры в трубах деревянными чопиками забывали. Хорошая траншея, туда много покойников свалить можно.

В сквере, что у адмиралтейства, валялся поверженный вертолет и поломанными лопастями. На одном из фонарей на Невском видело тело. Скорее всего, выброшенное из окна. На теле пировали вороны.

Гриша впал в задумчивость, я крутила педали, думала про маму – жива ли она? Жив ли Дэна? И куда делся Вова? И был ли в этом мире Панк? И где скрывается подлая тварь – Голос?

– За керосином заскочить надо, – напомнил Гриша.

Мы сразу нашли нужный магазин, а в нем керосинки и бутылки с жидкостью, которая горит даже без копоти. Гриша взял канистру и попросил меня перелить горючку. Она Светал называлась, ярко розовая. Как для гламурных блондинок. Я почему-то думала, что керосин должен выглядеть иначе – желтым и вонючим.

– Вот еще две упаковки. Надолго хватит! – Гришин энтузиазм воодушевлял.

Когда он нашел тачку, то его радости не было предела. Я его понимала – теперь нам есть на чем перевозить и керосин и покойников.

Почувствовав приступ хозяйственности, я забрала все спички и зажигалки, получилось два мешка. На какое-то время должно хватить.

– Я сбегаю домой, отвезу все это и вернусь. Вы меня ждите, хорошо? Выберите пилу и молоток получше. Китайское говно брать не стоит.

Раньше он бы такое слово не произнес. А теперь почти командовать научился.

Вместо пилы я сняла со стены мотыгу. Как оружие вполне сойдет. Не китайская. Такой по хребту вмажешь – мало не покажется.

Для проверки я разнесла пару прилавков с дверными ручками и еще какой-то дребеденью. Крушить было весело. Только устала с непривычки. Вышла на улицу – изуродовала машину. Но мотыга застряла в капоте и я в ней разочаровалась, пока выдергивала. Решив, что раз пошел такой праздник, вылила одну бутылку Светала в автомобильный салон. Чиркнула спичкой и кинула ее внутрь машины. Полыхнуло будьте-нате. Аж гул пошел. Вот дерьмо! Теперь к магазину, где собраны Гришины запасы не подойти. Такой жар дикий – как в пекле.

– Ничего, пока он вернется, машина догорит. Наверное. Вроде они минут за десять сгорают? Даже не верится, но есть возможность самой в этом убедиться.

Хорошо, чтоб поблизости кроме полыхающего Мерседеса других автомобилей не было. А еще лучше – что бак был сухой. Иначе бы я как фанера над Питером летала.

– Все бабы – дуры, – укорила я сама себя и закурила.

Из подворотни выбежал мальчик лет пяти. Наверное, увидел огнь и решил посмотреть. Дети любят огонь. Он им веселым кажется. Почти как фейерверк.

На какой-то миг я обрадовалась ребенку. Вдруг на него зараза не подействовала и он совершенно здоров? И я смогу его спасти. Появился стимул для решительных действий. Защищать, оберегать, сохранить для будущего.

– Эй! – мой бессмысленный вопль незамеченным утоп в звуках пожара.

Мальчик не бежал к костру. И я его тоже не интересовала. Он из последних сил удирал от девчонки, лет двенадцати. Растрепанные грязные очень светлые волосы, на ногах черные туфли на высоченных каблуках маминого размера. В них ей мальчишку не догнать. Внезапно мальчик развернулся, кубарем полетел по асфальту и вцепился зубами в голую лодыжку девчонке. Пронзительный визг на время перекрыл все звуки.

Я их сфотографировала. Зубы, впившиеся в шею, зубы, вгрызающиеся в ногу. Вот так они и катались неподалеку от догорающей машины. Девчонка скинула туфли и босиком поковыляла в первую попавшуюся дверь. Мальчик тяжело дышал, лежа на сине и раскинув руки. По шее текла кровь. Не как в кино, а как размазанная липкая грязь. Он сел. Смотрел прямо перед собой. Потеряв девчонку из виду, он не успокоился, но жертву не искал. Интересно, как это все у них происходит?

Осторожно двигаясь у стены, я заглянула в парадную. На узорчатом кафельном полу перебирала окровавленными ногами беспокойная девочка, рот как у вурдалака, в глазах плещется тупое безумие. Вокруг нее сгрудились крысы. Не нападая, просто рассматривая с любопытством врачебного консилиума.

Ну и дела! Гриша убеждал меня, что крыс в городе не осталось. Лучше бы он оказался прав.

Нетерпеливо и хаотично девочка то доходила до лестницы, то возвращалась в центр изразцового рисунка. Крысы расступались, образовывая кольцо, потом сдвигались, организуя овал.

– Пошли вон! – мой крик крысы восприняли как руководство к действию и отступили в темноту.

Девочка старательно пыталась направить свой взгляд на меня. Но у нее не получалось. Голова болталась в стороны, только изредка принимая нормальное положение.

Если она меня заметит – кинется?

Если кинется – как поступить?

Решение выдернуть мотыгу из сгоревшей машины оказалось ошибочным. У нее рукоятка полностью расплавилась. И раскаленная она была, будь здоров.

Пришлось зайти в магазин и прихватить штуку под названием «сучкорез». Ей богу – он так и назывался. Повозилась с ручками сучкореза, максимально выдвинув их и закрепив. Теперь у меня было странное, но явно опасное оружие. Неудобное в применении.

Держа сучкорез наизготовку, я вернулась в парадную, чтоб проведать крыс и девочку.

Звук шагов сбил ее с толку. Поскользнувшись пяткой на собственной крови, она упала, опираясь на руку. Вот фигня – она смотрит только вперед, как человек с простуженной шеей. Голову совсем не поворачивает.

В три движения – поднялась, шагнула вправо, развернулась. Теперь мы стояли лицом к лицу. У меня замерло сердце, когда ее глаза встретились с моими.

– Не бойся. Я хочу тебе помочь.

Резким движением она бросилась вперед. Намного быстрее, чем я успела отскочить. Запах крови и звук прерывистого дыхания. Она меня нюхала! Крапинки на ее загорелом носу, затхло пахнущие волосы, на макушке – запекшаяся болячка. Обнюхав сучкорез, который упирался ей прямо в шею, девочка неуверенно облизала губы и замерла.

– Неужели я сейчас отрежу ей голову? – подумалось напоследок.

Оказывается, для меня невозможно убить ребенка, если он не отгрызает от меня куски.

Лязгнули зубы. Нужно опередить ее. Просто сжать рукоятки и голова полетит на пол.

Шаг в сторону, шаг вперед – девочка заметила нужную ей цель. Которая двигалась маршевым шагом прямиком к нам.

Теперь я оказалась между двух детей. У которых были одинаковые намерения. Они двигались вокруг меня.

У мальчика была отличная стрижка. Короткая, а сзади – длинная прядь. И серьга в ухе. Повезло ему с предками – они не противились его желаниям.

– Может, хватит, а? – строго спросила я, но меня никто не слушал.

Мальчик тянул руки к девочке, я отталкивала его сучкорезом назад. То же самое проделывала с ней. А потом устала, опустила свой шлагбаум чуть ниже и дети молниеносно сцепились, как два взбешенных пса.

– Ну и фиг с вами! – полив детей перцем из баллончика, я мигом вылетела на улицу.

Дети дружно выползли вслед за мной. Первой ползла девочка, подтягиваясь на руках, волоча мальчика, который как бульдог держался зубами за ее ногу.

Меня беспокоило – почему я не могу плакать? Почему внутри ничего не реагирует на весь этот кошмар? Мне все равно? Да вроде бы нет. Мне явно не все равно – ведь этих детей придется хоронить нам.

Тонкий визг – мальчик приложился об раскаленный борт догоревшей машины.

Ненавижу эту реальность. Мерзопакостная она напрочь. Единственный плюс – меня убивать пока никто не намерен.

Гриши не было видно. Я забралась на крышу белого джипа и снова закурила. Дети устали убивать друга, но я к ним спиной устроилась. Почему-то очень хотелось кофе. Не гранулированного суррогата, а чтоб свежесмолотый был, ароматный, чтоб пенка поднялась и замерла. И через ситечко его. Но чтоб на дне гуща осталась. Я на ней погадаю.

– Мама! – тихо вскрикнул мальчик и затих.

Если преодолеть брезгливость, можно придумать, куда перетаскивать трупы. Например, тех, кто не поместится в траншее, будем класть в подвалы. Мне стало скучно думать на крыше джипа, слезла, проверила – двери не заперты, забралась внутрь. Даже ключи зажигания в замке.

Мимо прошли три суровые старухи. У каждой – тележка, за спиной – рюкзаки. На головах – панамки. Лица прикрыты белыми ситцевыми платками. И черные очки на глазах. Наверное, они решили, что в воздухе гуляет инфекция.

Полумертвые старухи покидали полумертвый город. Молча, спокойно, деловито. Через детей на тротуаре было неудобно перетаскивать тележки. Не тратя время впустую, одна из старух отпинала руки девочки, колеса только по мальчику прошлись.

– Бабушки! Вы куда? – завопила я, выскакивая из машины.

Старухи даже не оглянулись.

– В садоводство, – неопределенно буркнула одна.

– Удачи вам!

Я не заметила, как подошел Гриша. Мы вдвоем смотрели вслед мужественным старухам.

– Тут дети. Они того…

К моему великому изумлению, у Гриши в руках был автомат. И он преспокойно нацелился на рычащих детей. Я закрыла уши руками. Ждала выстрелов. Но они не случились.

– Я не умею, – умоляющее стонал Гриша. – Я же в армии не был. Поглядите, я правильно все делаю?

А что толку глядеть? Я тоже в этом деле ничего не смыслю.

Бросив автомат в пустую тележку, Гриша скривился, но быстро вернул себе нужное расположение духа.

– Грузимся и за работу. Я вот что решил. Сначала взломаем двери в остальных квартирах нашего двора. Если покойники есть – избавимся сначала от них. А потом и за переулок примемся.

У меня своего плана не было, поэтому я сразу согласилась.

На следующее утро очередь дошла до Вовиной квартиры. Гриша ловко взломал деревянную дверь. Я первой кинулась осматривать территорию.

– Гриша, а разве тут не Вова жил?

– Какой Вова? Тут жил наш дворник. Татарин.

Дверь в логово Голоса была. Но когда мы ее сорвали с петель – за ней оказалась старая кирпичная кладка. Прочная. Не сломать.

– Да что вы так убиваетесь?

– Это был наш выход в нормальный мир, – судя по Гришиному лицу, он решил, что у меня снова приступ шизофрении.

В траншею вместилось шестьдесят человек. Сначала мы вдвоем клали по два тела на садовую тележку, потом везли до траншеи, сваливали, а закопали только, когда свободное место закончилось. И все это время Гриша рассказывал мне, где и как он устроит свой огород. Он чертову тонну информации знал на тему помидор и огурцов. Но больше всего его волновала картошка.

– У зимы брюхо огромное, – приговаривал он, толкая тележку.

Я даже подумала, как бы он не надумал через пару лет прямо над траншеей грядку сделать.

На уличном лотке мухи копошились во фруктах. Яблоки еще выглядели как положено, а бананы почернели, да и остальное было почти не распознать.

– Вот откуда они берутся? Только отвернись – уже расплодились, – удивился Гриша.

Безо всякой брезгливости выбрал красное яблоко, вытер его об штаны, но кусать передумал. Наверное, первый порыв прошел и теперь он жалел, что испачкал брюки и чуть не поселил у себя в животе дизентерию.

– Потом съем. Дома, – сказал он, запихивая яблоко в карман.

– Гриша, надо проверить, нет ли топлива на речных трамвайчиках, – вспомнила я, – Мне генератор нужен. Для аккумулятора. Иначе фотик сдохнет. И ноут мне тоже нужен. Чтоб фотки смотреть. И дневник вести.

Теперь он точно решил, что я сбрендила. Ну и пусть. Пускай думает все что хочет. Главное что? А главное вот оно – убрать трупы, посадить огород, подготовиться к зиме, попробовать сделать из двора крепость.

– Надо будет развесить повсюду листовки-предупреждения. Типа это наша территория.

– Хорошая мысль. Но еще правильнее сделать сигнализацию. И научиться стрелять. Но это – потом.

– Гриша, вы – самый лучший! – от переизбытка чувств я кинулась его обнимать и звонко чмокнула в щеку.

Сколько перемен от одного случайного поцелуя.

– Вот блин, как не вовремя.

Голос высказался. Но ясности мне его слова не прибавили.

– Не думал, что ты вообще на это решишься.

Это все, что я услышала, перед тем, как провалилась во тьму.

Глава 28. Мышка, Асмодей и сцуко в ботах

Велик стаскивать по лестнице было привычно, но грустно. Меня никто не ждал на улице. И вообще я устала. Устала от непонимания происходящего. От вспышки света, после которой я снова оказалась не там, где была пару секунд назад.

– Я тебя ненавижу, Голос! – проорала я в сторону Вовиных окон.

По-честному, я была на все сто процентов уверена, что это снова тот мир, в котором я была только что. А еще я была уверена, что поцеловав Гришу, я едва не вернулась обратно в свой мир. Но меня бесцеремонно забросили черт знает куда.

Голос наврал во всем. Прыгать для возвращения бессмысленно.

А вот случайный поцелуй сработал.

Но Голос успел отреагировать и пнуть меня на прежнее место.

Вывод? Выводы делать рано. Но Голос, кто бы они был, сейчас разгуливает в моем симпатичном теле. Без меня.

В нашем дворе почти не воняло. Гриши не было видно – словно он тут и не жил. Но ведь мы вдвоем приволокли вот эту бочку. И захоронили покойников. Не могла же я сойти с ума и все это проделать в одиночку? Не могла, тем более что мне бочка без надобности. Гриша вообще предлагал убрать крышку канализационного люка и возвести над дырой туалет. Наверное, он именно этим сейчас и занят. Даже интересно, из чего он станет его строить?

И тут меня начало бесить мое отношение к происходящему. Гриша показал себя героем. Ведь быть рохлей, а потом не сдаться – это тоже героизм. Он созидает. Он строит свой мир. Под себя. Как умеет. А что я? Я только способствую и наблюдаю. Внутренне надеясь, что все как-то обойдется и мне не придется оставаться в этом кошмаре навсегда. Трясясь от страха, что придется. И почему мне всегда отведена роль смотрящего? Того, кто тихонько надеется на счастье, но не борется за него обеими руками. Ведь я даже за любовь не смогла бороться. Я ее просто почувствовала и приняла.

– А потом потеряла.

В общем, мысли привели меня к той черте, за которой начинается бунт. Против себя.

А потом мне вспомнилась Черная графиня. Устойчивая как монумент. Она была собой и меняться не собиралась. Разве что немного загореть. А я чем хуже? Буду собой. Какая есть. И ни капли не хуже. Это тоже чего-то да стоит.

На канале Грибоедова покойников почти не было. Можно сказать – чистая зона. Вспомнились речные трамвайчики. Я посмотрела на воду. Легкий ветерок играл на ней яркими бликами. Вместо трамвайчиков в воде колыхались раздувшиеся трупы. Похоже, мечта уплыть куда подальше, начинает становиться популярной. Я бы тоже уплыла. Но не в таком виде и на кораблике. Лучше – на катере, чтоб была каюта побольше. Как в кино. Но я совершенно не умею им управлять.

– Ничего ты не умеешь. Бестолковое непригодное для выживания существо.

Дожили, сама с собой говорить начинаю и мне это даже нравится.

– Что же я должна вытворить, чтоб вернуться? Плюнуть себе в глаз? Откусить палец? Сплясать чечетку? На что у него фантазии хватило? В прошлый раз был поцелуй. На этот раз он подстраховался и выдумал что-то более несуразное.

Случайно нашла несомненный плюс в своем положении – не зима. Зимой все было бы в миллион раз хуже.

Остановилась, еще раз посмотрела на воду в канале, нет, этой водички мне не пить. У моста спинами кверху на мелких волнах покачивались экскурсия разноцветных туристов. Пересекла Невский. С этой стороны моста все выглядело не лучше. Одинокий прогулочный катер напоминал лавку мясника. Чайка сидела на фуражке капитана и орала на город. На воде подпрыгивали яркие воздушные шарики, потерянные навсегда.

– Вот черт. Мы же с Гришей теперь последние здоровые особи. Как Адам и Ева. Но я не смогу стать его женой. Он не в моем вкусе до такой степени, что тошнит. Значит, мы проживем, сколько отмерено и вымрем. Но чтобы ему в голову не пришла мысль о размножении – лучше бы мне отделиться.

Возникла заманчивая идея перебраться в Зимний дворец. Но если умно поступить – лучше в домик поменьше, с печкой, газовый баллон для плиты. Правильно, к Стрельне нужно двигаться. Там я не пропаду. Там частные дома есть. И какие!

– Но с кем я там буду общаться? Гриша как муж невыносим, но как друг – лучше не придумаешь.

Идея зажить в одиночестве вдруг окрылила меня. Гриша мне поможет обустроиться. Он добрый, он согласится помочь. Как только сам свою крепость оборудует. А я буду приезжать к нему в гости. И он ко мне. Будущее стало выглядеть не так мрачно.

Получая извращенное удовольствие, прямо на велике заехала в модный магазин. Сделала пару кругов между вешалками. На которых из одежды оказалось чье-то поношенное платье. Наверное, если не полениться пошарить на складе – можно найти что-то интересное, но не пригодное для каждодневного употребления.

Слезла с велика. Поднялась на витрину, изобразила несколько манекенных поз. Но это занятие меня не вдохновило. Посмотрела на свою руку, смутно надеясь, что снова увижу на ней светящийся знак. Увы, кроме шрама – ничего. Да и что в нем проку, если он непонятно как работает?

Сняла шляпу с витринного манекена и посмотрелась в зеркало. Шляпа, почти мужская, с короткими полями, преобразила меня до неузнаваемости. Решено. Буду теперь сама по себе. В шляпе. С четкими планами на будущее. Доживу до старости. И умру во сне.

Рядом с вешалками печалился большой зонтик, больше похожий на трость. Ярко-желтого цвета. Ехать на велике под зонтиком было неудобно, но смешно. Не хватало еще какой-то забавной детали. Потом я ее обязательно придумаю.

Огляделась с полным ощущением владелицы загородного дома, которой захотелось прогуляться по историческому центру города.

– Определенно, я приняла верное решение. И сделаю все, чтобы выполнить намеченное. И еще посмотрим, чей урожай картошки будет лучше.

Для выполнения плана, мне были необходимы книги. Из которых я узнаю все про овощи и вредителей. И про хранение урожая.

– Опаньки! – веселый, звонкий голос застал меня врасплох.

Прямо напротив Дома Книги, с видом на Спас на крови, посреди проезжей части стоял золоченый трон. На котором сидела неприятно знакомая девушка. Одетая как готическая королева. Ей больше бы пошел фон из унылого дождливого города и тяжелого мрачного неба. Но солнце сияло вовсю, портя восприятие.

Надежда, что меня не узнают, не оправдалась. Хотя я старательно прикрывалась зонтиком.

– Какие знакомые лица. Асмодей, у нас гости.

Значит, они выжили. И теперь рады меня видеть. А вот я что-то ни разу не обрадовалась.

– Театральный гардероб ограбили? – прикидывая куда удирать, спросила я.

– А ты, конечно, в магазин, за книгами собралась?

Она даже не предполагала насколько умно пошутила.

На ней было много украшений. Но еще больше валялось у подножия трона. Словно преданные запуганные вассалы задабривали госпожу собранной десятиной.

Но, скорее всего, это Асмодей постарался.

– Ты производишь впечатление здоровой, – с сомнением в голосе высказалась подруга Асмодея.

– Можешь продолжать завидовать сколько угодно, – предложила я, нажимая на педали.

– Некрасиво удаляться без разрешения, – внезапной возникший Асмодей, преградил мне путь.

Оказывается он за троллейбусом стоял.

Показывать страх – последнее дело, как и пытаться сыграть беззаботную веселость. Лучше помолчу. Выжду шанс улучить момент и смыться.

– А как тебя звать, детка? – явно наслаждаясь ситуацией, спросил Асмодей.

– Немо. Я потеряла свое имя. Лет в пять. И научилась обходиться без него.

– Немо звучит как-то скучно. Мы будем звать тебя Мышка.

– А кошки покинули город, – невпопад вспомнила я.

– Да ну? Зато мы остались. И нам скоро станет скучно. Ты случайно не веган?

– Нет, я зверский мясоед.

Она не была красивой. Дэн не зря тогда не смог определить пол наших преследователей. Если быть откровенной – что девушка на троне, что Асмодей – почти одинаковые слегка лошадиные лица. Два андрогинна. Хотя, что я придумываю. Никакие они не андрогинны. Просто два высоченных типа, похожие на девушек. И друг на друга. Длинные волосы. Рост под два метра. Без капли лишнего веса и какие-то пронзительные. Наверное, из-за подведенных глаз.

– Вы в курсе, что тут происходит? – прикидывая, успею ли проскочить мимо Асмодея, спросила я.

Если не получится, придется спасаться, прыгая прямо в воду канала. Но этого мне хотелось меньше всего. Там покойники плавают и еще настораживали арбалеты, прислоненные к ограде моста.

– Тут происходим мы. Теперь это наш город. И у нас даже есть своя Мышка.

Я чуть не проговорилась про Гришу и про обитательниц зоопарка.

– Королева, я думаю самое время собрать подданных, – предложил Асмодей.

Вот засада. Я так и подумала, что они не одни. А у меня теперь даже Гриши нет. И вместо оружия – желтый зонтик. В кармане – перцовый баллончик, складной нож, на шее – фотик. Вот и все.

– Вы тут жить собираетесь? – стараясь потянуть время, спросила я.

– Да. Любая квартира на выбор, – Асмодей взмахнул руками.

Ну и рукава у него – широченные, как крылья черной птицы.

К нам подтягивались странного обличья подданные королевы. Похоже, они только что придумали себе новый стиль одежды. Одно утешает – с фантазией у них не очень хорошо. У одного в руках кривая сабля, второй – с двумя короткими мечами. Девушка с обрезом тоже не выглядит приветливой.

Пора удирать.

Позиционные перемещения – я швыряю зонтик в Асмодея. Этап второй – Асмодей получает перцем в лицо, но не настолько много как бы хотелось. Этап третий – я у парапета, а королеве весело, она хохочет. Асмодей поклонившись, прикрывает глаза руками. Воет и рыдает одновременно. Теперь смеются все, кроме девушки с обрезом. Которая начинает ненавидеть меня и явно звереет.

– Строптивая мышка. Вздорная. Не бойся, я не стану тебя убивать, – сквозь смех, проговорила королева.

Даже отвечать не хотелось. Нереальная дура. Вокруг смерть на грани вони, а она развлечения себе ищет. Сцука в ботах.

– А у нас есть бензин, – беззаботные подданные сияли, словно выиграли в лотерею.

На девушке короткий жилет из меха лисицы, кожаные шорты и высокие сапоги. В которых ноги вполне могут свариться заживо. Девушка целится в меня из обреза. Без тени улыбки. Она, не раздумывая, нажмет на спусковой крючок. Потому что я обидела Асмодея. Наверное, она в него влюблена.

– Если побежит – стреляй по ногам, – посоветовал Асмодей.

– Я не побегу. Мне интересно.

Парапет высокий, но мне удалось запрыгнуть на него одним уверенным прыжком. Оставленный велик грохнулся об асфальт, жалобно поскрипывая колесом.

– Нищая убогая Мышка, – задумчиво произнесла королева, пытаясь понять, чего от меня можно ожидать.

Я ее сфоткала. Забыв переключить режим. Вспышка сверкнула, королева поморщилась.

– Ой, а вы-то богатеи немерянные. Помню я вас – на поле в помойке как бомжи последние прятались. Прям такая возвышенная крутизна.

Воспоминания о помойке портили репутацию королеве, ей не понравились любопытные взгляды подданных.

– Рот ей что ли зашить.

– Да пусть говорит, – примирительно предложила девушка в лисе.

Ага. Ей нравится Асмодей. Асмодею нравится королева. И поэтому девушке с обрезом приятно слушать гадости о королеве.

– Нет, я правду говорю. Совсем недавно она какие-то темные делишки на помойке мутила. А еще до этого я ее лимонадом облила. А еще по их вине стритрейсеры погибли. А еще ей мой друг глаз из рогатки подбил.

Я так обрадовалась, заметив, что синяк еще заметен, хотя королева его и замазала какими-то ядреными белилами.

– Давайте я ей язык отрежу, – тут же предложил преданный Асмодей.

– Ты не Асмодей, ты – Ганнибал Лектор, – меня понесло, не остановить, такой кураж начался, самой страшно.

Поменяла режим на мануалку, выставила ИСО, баланс белого – на яркое солнце. Прицелилась и подкрутила настройку. Снимок получился отличный. Но королева была не в духе. Тогда я машинально переключилась на автомат без вспышки и начала фоткать как сумасшедшая.

Только бы аккумулятор не сдох.

– Повесим? На ремне от фотика, – без особого вдохновения предложил Асмодей.

– Она нам пригодится. Будете потрахивать ее, когда захочется, – мстительно постановила королева.

– Пусть лучше посуду моет.

– Не по вкусу пришлась? Ничего, привыкнете. Быть может, мы теперь последние люди на земле. Нужно и о потомстве подумать, – заметила королева.

Из желания изгадить ей хорошее настроение, я высказалась, отчаянно привирая.

– Не последние. Скоро вас самих работать заставят. Похоронная команда вы. Так что играйте, пока время есть. А в город скоро придут те, кто все это устроил. Вы что, и, правда, не знали? Бедняжки. Тяжко вам придется.

Они переглянулись. Посмотрели на злое лицо королевы. Которая махнула в мою сторону рукой. Опустив вниз большой палец. И теперь эти клоуны приближались ко мне. Ну что – пора прыгать снова на велик и надеяться на силу ног.

Позвучал одиночный выстрел. Но мне повезло, девушка промазала. Или не хотела убивать вот так сразу. Сразу – скучно.

Ближе к Неве, я поняла, что преследователи отстали. Но уши уже уловили звук мотора. На скутерах они меня быстро изловят. Сначала я была на велике, а потом он на мне. Упав, я первым делом проверила фотик. Вроде бы цел. Только кусочек на краю объектива откололся.

Посреди дороги как попало валялись резные шкафы и еще какая-то антикварная мебель. Какого черта я обернулась?

– Вон она!

Теперь думать поздно – надо уносить ноги. Неподалеку валялся мотоцикл. Фиг знает, был ли у него бензин, но рискнуть стоило. Я на таком в деревне у деда когда-то училась ездить. Отечественный. Не тяжелый. Минск. Красный такой.

Подняла. И как его завести? Вроде как нужно повернуть ключ зажигания. Ну, торчит тут какой-то прямо на фаре. Поворот по часовой. Ничего не произошло. Вот блин, нужно передачу включить. Ногой дрыгать надо. Левой. Два рычага под левой ногой. Один – киг-стартер. Второй – переключение передач. Разок нажать ногой. Нажали. А теперь что? Выжать сцепление на левой стороне руля. Рычаг. Или лапка. Сдавить и так держать. А теперь – побежали. Так он быстрее заводится. Причем нужно бежать, а рукой удерживать сцепление. И стараться бежать как можно быстрее.

– Когда разогнался до скорости обосранного оленя, прыгаешь на мот и тут отпускаешь сцепление, – так меня дед учил.

Теперь мот катился по инерции.

– Как запердит, считай – завелся и едет сам. А теперь поворачиваешь с правой стороны руля ручку на себя – это мы газу даем. Снова выжимаешь сцепление, приключаешь передачи – носком левой ноги наверх, снова отпускаешь сцепление, снова даешь газу – мот едет быстрее. Километров до сорока. И если мы повторить этот фокус еще раз скорость будет до 60. На четвертой – до ста.

На ста я вдруг вспомнила, что не умею тормозить.

Три скутера с визгом влетели в поворот и теперь у меня за спиной бибикали и орали. Но это был мой район. В котором был шанс оторваться. На мотоцикле было проще объезжать брошенные машины и вещи. Почти у моего переулка в баке закончился бензин. Откатив Минск в ближайший двор, чтоб не сразу нашли, я отдышалась. Домой идти не стоило. Иначе Гришино логово выдам. Лучше отсидеться в чужой квартире. Не смогут же они проверить все дома.

– Мыыышка! – мерзее я ничего не слышала.

Прятаться в квартире уже не имело смысла. Оставалось только одно – бежать, пока хватит сил.

Теперь шансы были почти равны. Но скоро я поняла, куда они меня загоняют. На канале мне от них не оторваться.

Все. Ловушка захлопнулась. Меня окружили со всех сторон. Оставив лишь воспоминание – тут умер Панк. А за моей спиной – канал. Как жалко фотик.

Я падала в воду спиной, чтобы не так страшно было. Даже если угожу в утопленника – всяко лучше, чем у королевы в лапах остаться.

Вода треснула меня по хребту как лист железа. Больно было. Мутная зеленоватая жидкость залила глаза и я видела как удаляется свет. На меня смотрели опухшие, мертвые. Но и живые тоже. Королева плюнула совершенно неэстетично. Девушка выстрелила прямо в воду. Пуля мелькнула рядом с моей головой, задев только волосы. Ожидаемое чувство падения возникло чуть позже. Знакомое ощущение перехода. Но перехода не получилось. Легкие требовали воздуха. Но я решила выпустить тот, что в них оставался. Большие пузыри пошли вверх. Как воздушные шарики. Тело потяжелело и пошло ко дну.

Полная кромешная темнота.

Диалог с Голосом.

– Я умерла?

– Пока нет.

– Это мое предназначение?

– Остальные люди без власти над судьбой.

– Я избранная?

– Нет, ты просто такой родилась.

– Значит, что я родилась избранной?

– Нет. Ты родилась занудой. Хоть иногда подумай немного, прежде чем говорить.

– Мне уже можно домой?

Он подло хихикнул.

Я поняла, что и на этот раз мне не светит вернуться домой. Но еще надеялась оказаться в мире, где Гриша строит крепость.

Глава 29. Помыв души

Ну что за напасть?

Я очнулась в автобусе. Вроде бы и сознания не теряла – но убей, не помню, как я тут оказалась. И что было до того тоже вспоминается с трудом. Постепенно возникло ощущение Вовиной квартиры и слова Голоса. Потом – падение в мертвую воду.

Тут же память стал прежней. И первая осознанная мысль – Голос спер мое тело, влез в мозг и шляется по нормальному Питеру, вытворяя черт знает что. Вторая мысль была ничуть не приятнее. А какой Питер нужно считать нормальным? Я бы не поручилась, что выберу тот, в котором убили Панка. А вот другой, где меня чуть не сцапали Асмодей и королева стал реальнее не бывает. И в нем бы я прижилась. Если бы сумела избавиться от врагов во главе с королевой.

Но теперь мне предстояло выяснить, что за мир мне выпал на этот раз. Пока все выглядело совершенно нормально – автобус, пассажиры и здания за окнами.

Куда, спрашивается, я еду? Следующим вопросом был – а есть ли у меня билет или деньги на проезд? Потому что ко мне ленивой качающейся походкой брела кондуктор. Что там у нас за окном? Знакомая улица – мне пора выходить. Встав с сиденья, я извинилась перед высоким сутулым мужчиной, протиснулась между двумя оживленными подругами возраста моей мамы, и уперлась в могучую спину юного качка.

– Вы сейчас выходите?

Главное – вежливость. Остановка была совсем рядом. Кондуктор – тоже.

Ответа от качка не предвиделось и я легонько хлопнула его левой рукой по спине, в районе правой лопатки.

Хлоп.

Двери тихо распахнулись. Мимо меня, ворча и суетясь, из автобуса прошмыгнула знакомая фигура. Интересно, а где я ее могла видеть раньше?

Кондуктор цепко придержала меня за руку. Двери автобуса издали горестный вздох и захлопнулись, оставив меня внутри.

Фигура, вызвавшая мое любопытство, стояла как вкопанная и смотрела мне прямо в глаза. Недоуменно и с явной обидой. Рыжие волосы, зеленые глаза, тонкий нос. И рот как у обиженного ребенка.

– Да это же я!

Автобус отчалил от остановки и, медленно набирая скорость, двинулся по маршруту.

– Мда. Вот дела, – вздорный голос кондуктора был обращен на меня, – Предъявите билетик.

Рука машинально полезла в задний карман джинсов – обычно я туда билеты кладу.

– Или платите за проезд, – злобно улыбаясь своим мыслям, предложила кондуктор.

– Ясен перец – заяц, – весело хохотнул дедок, что на ближнем к выходу сиденье.

Похоже, он не видел момента перевоплощения, дремал или вспоминал бодрую юность.

Билета не было. Как не было и джинсов. Нет, я не стояла в людном месте с голой попой. Просто на мне каким-то образом оказались плотные шелковистые брюки.

– Молодой человек? – вдруг засомневавшись, напомнила о себе кондуктор.

– Девушка. Минуту назад я была девушкой, – понимая всю глупость сказанного, призналась я.

И в этот момент руки сами собой нашарили в кармане куртки кошелек. Довольно симпатичный, из странной кожи и явно не пустой. В отделении с мелочью понуро скучал билет.

– Вот! – торжествующе заявила я.

– Понятно, – теперь в голосе дедка было намешано столько смыслов и эмоций, что главные определить не представлялось возможным.

– Оборотница, – внятно и обвиняющее произнесла кондуктор во всеуслышание.

По-честному, я ожидала пошлой шутки насчет смены полов, злорадного смеха, пальца у виска – дед выглядел явным юмористом и его реакция на мои слова про девушку сильно озадачивала.

– Я видел! Я все видел! – надрывался мужик с сутулой спиной.

– Ведьма проклятая, – поддержал кондуктора дед.

Он и хотел на меня смотреть и боялся. Остальные пассажиры вообще делали вид, что город за окнами их интересует больше всего на свете.

– Останови автобус! – заорала кондуктор.

Водитель без лишних вопросов медленно выискал промежуток между припаркованными автомобилями и дверь открылись.

– Ну, иди, с Богом. В которого ты веришь, – напутствовал меня дедок.

Пришлось выходить. Вне автобуса легче не стало. Хотелось лечь прямо на асфальт и лежать, пока меня не переедет машина. Мне все смертельно надоело. Я устала. Я так устала, что умереть казалось неплохой идеей.

– Мама! – впервые за столько времени я вспомнила про нее.

Думать о маме мешало имущество, спрятанное между ног.

От неправильности нового организма меня едва не уронило на асфальт. Да что же это такое?

В отражении стеклянной витрины красовался незнакомый парень, курносый и с такой челюстью, что хоть стакан на нее ставь – не упадет.

Мне очень хотелось вернуть себе свое тело. И фотик.

Единственно, что утешало – это был мой район, сверну за угол, пробегусь немного, а там мой переулок. Лучше, если я успею застать на остановке саму себя, наверняка, она так и стоит – ждет, бедняжка, волнуется.

Ноги сами собой подчинились желанию и припустили бегом. Оказывается, если не контролировать чужое тело – оно вполне неплохо само справляется с поставленными задачами.

Взгляды женщин всех возрастов и комплекций – призывные, восхищенные, брезгливые, но, ни одного равнодушного. Мужчины реагировали еще более открыто. Таких оценивающих глаз мне до сих пор не доводилось видеть. Сделав лицо попроще, я перестала обращать внимание на прохожих. Высматривала знакомый силуэт вдали – наверняка, мое прежнее тельце кружит у остановки, поджидая меня с нетерпением.

Ноги страдали – обувь, тесная и явно новая, натерла им пятки. Еще мешали трусы, теснее необходимого. Ко всему прочему зверски чесался низ живота. Руки так и лезли в карманы, чтоб добраться до источника почесухи. Еще – хотелось посмотреть – а что у меня там такое нездоровое.

Возник холодный пот от ужаса – а если на остановке никого нет?

Вдруг захочется пописать – как я буду это делать?

– Вот теперь можешь пугаться сколько угодно, – сообщила я сама себе, поняв, что худшие опасения подтвердились, а на остановке меня никто не ждет, – И куда он свалил?

Просчитав время до каждого поворота улицы, если он оказался сообразительнее меня, я приняла решение – двигаться в сторону Садовой. Скорее всего – в толпе затерялся, гаденыш. Наверное, решил вернуться туда, откуда приехал. Например, от друзей. Сейчас топает, зараза и хихикает, предвкушая классный розыгрыш. Кто его знает, что он с моим телом делать собирается?

Бросив прощальный взгляд на остановку, я вдруг увидела, как из подворотни вылетает он, точнее я сама, яростно сверкая глазами. Ну и видок – неужели я такая красивая?

– Ты дура, да? – а вот голос у меня так себе, но это от злости, надо будет запомнить.

– Сам дурак! Отдавай! Колдун проклятый! – почему именно колдун я не сильно задумывалась – просто вырвалось само собой.

Теперь он выглядел явно смущенной.

– Ты зачем такими словами бросаешься? – придушенным шепотом спросил он.

– Знаешь, слово дурак не хуже дуры, нечего было первому обзываться. Я вообще не знаю теперь, как тебя называть. Да и себя тоже.

– Я про слово на букву «к», – сумрачный взгляд по сторонам, дурость какая-то, ей богу.

– Про колдунов?

И тут я впервые в жизни получила пощечину. И от кого? От самой себя.

– Слушай, я сейчас сильнее тебя раз в сто. Врежу – уши в рот осыпятся.

С трудом подавив желание ответить на удар, я полезла искать сигареты.

– Пошарь по карманам, я курить хочу.

Нет, я не могу на это смотреть – моя копия с виноватым и вздорным выражением лица копошится в поисках сигарет.

– Давай сюда. А почему у тебя яйца постоянно чешутся? – та, что стояла передо мной, покраснела так, что пятна по шее пошли и не ответила на вопрос.

– У тебя ключи в кармане от дома. Ищи лучше. Они точно там есть. И с фотиком поосторожнее, а? Давай ключи. Пойдем домой, поговорим нормально.

Я зверела. Он тушевался. По сути, я вела себя как сука, или как злой мужик. А парень, что оказался в моем теле, совсем потерял остатки воли и характера.

Ну и ладно, не хочет отвечать – не больно таки хотелось. Дорога домой – три минуты нога за ногу, так почесаться хотелось – жуть, ничего приду домой посмотрю, кто у него там завелся.

– Нельзя это говоришь. Ты что не понимаешь? Услышат и все…, – вдруг произнес мой голос.

Я обернулась. Ну что оно тащится как на казнь? Глядеть на себя со стороны было удивительнее не бывает – как на чужого человека. Я себя как-то иначе представляла.

– А слово ведьма говорить можно?

– Можно. Иногда. Это ругательное слово.

Лестница была знакомой. Вот надпись, затертая, из трех вековечных букв, вот пятнышко желтой краски на четвертой ступеньке, на потолке забытая дворником липучка для ловли мух.

– Это не моя дверь, – теперь настал мой черед пугаться.

Мы стояли и дружно таращились на вход в чужую квартиру. Ключ не подошел, да и обивка на двери была не знакома.

– Слово на «к» говорить нельзя. А колдовать можно, да? Это как понимать? Я сейчас так психану, что всем колдунам тошно станет!

Парень чуть в обморок не грохнулся. Позеленел и захрипел. Только приступа мне еще не хватало.

– Ты нас погубишь! А ты, а ты… кто ты?

Парень разговаривал как девчонка, явно собираясь заплакать. Что ж мне кто-то другой не попался? Надо бы его успокоить.

Пришлось обнять себя за плечи мускулистой мужской рукой. И даже погладить по рыжим волосам. Как можно ласковее. Гладила и думала – голову пора помыть.

– Знаешь, я больше не буду. Правда. Но ты бы объяснил, как вообще могло так получиться, что ты спер мое тело? Успокойся, покурить хочешь? Не хочешь как хочешь.

И он рассказал. Сначала возмущаясь, а потом довольно деловито. Про нормальное явление, блин, при котором любой человек запросто может перекинуться в другого. Даже сообщества есть по интересам. Меняются за здорово живешь. Добровольно и не очень. Сегодня ты вышел из дома банкиром, а вернулся в трущобу дочкой спившегося школьного учителя.

– Но тут есть одна фишка, – парень пока рассказывал, прекратил паниковать и стал рассуждать вполне себе по-мужски. – Чтоб переход состоялся, нужно оказаться в состоянии не тут. Есть специальные методики, им на курсах обучают, но это очень долго и дорого.

– И ты на них учишься? – моя проницательность не вызвала восторга.

– Нет. Я не настолько богат. Но любой человек может случайно задуматься, нет – не задуматься, а именно не думая впасть в состояние не тут.

– Впасть в прострацию, – уточнила я для себя.

По-честному, с самого начала этой истории я должна была сходить с ума от удивления. Умом я это понимала, а вот удивиться почему-то не получалось. Наверное, меня теперь вообще трудно удивить. После общения с Голосом мир стал кривым до невозможности. Одним глюком больше – не критично.

– Это очень опасное дело – быть в состоянии не тут, когда находишься среди людей. Знаешь, сколько подлецов специально бродят по городу, выискивая простаков? Найдут, подловят и все – ты уже не тот, кем был раньше. Хорошо если в кармане записка с указаниями, с адресом, с ключами, а бывает – просто сопрет тело и все – ты никто. Но это наказуемо.

– Ну уж не никто, а кто-то. Можно ведь и в милицию пойти. Там определят твою подноготную.

– В милицию? – непонимающе переспросил он.

– В полицию.

– А, в инквизицию. Как же! Ты придешь туда, а выяснится, что теперь ты убийца и тебя давно мечтают посадить в тюрьму.

– Значит – это преступление, ну – меняться без разрешения.

– Ведьмы так не считают, – нервным шепотом объяснил он, Говорят, есть подпольная группа сопротивления…

И тут, как только я начала увлекаться новыми возможностями, зазвучала музыка. Знакомый мотивчик собачьего вальса.

– Пошли, кажется, я знаю, что нам нужно делать.

– Я тоже. Тебе нужно постараться впасть в состояние не тут…, – начал он.

– Держи карман шире! Пошли уже, тут есть тот, кто нам поможет без всяких нетутов.

В парадной Вовы все выглядело без заметных изменений. И даже ключ мягко нырнул в скважину.

– Эй, Голос, ты где? – я шла по знакомой квартире к заветной двери, а вслед за мной скукоженно плелось мое подобие, растерянное и понурое.

Музыка играла все громче. Неестественно заполняя уши и проникая в мозг. В глазах потемнело и я провалилась в темноту.

Глаза открывать не хотелось, но придется. Открыла. Темно. Вообще ничего не видно. Только Голос слышно.

– Извини. Случайно получилось. Я не хотел тебя паралелить. Ты не должна была туда скользнуть.

– А что – миров много?

– Много? Да не то слово. И вдоль и поперек. Место такое. Сама должна понимать.

– А я теперь снова я?

– Косноязычие – твой конек. И ты на нем постоянно скачешь, черт знает куда.

– Ты же понял!

– Понял. Все вернулось на прежние места. И не ругайся, я же извинился.

Мне вдруг стало обидно. Неплохой был мир, почти как наш, и парень вполне себе ничего попался. Только чесаться до сих пор хочется. И пописать не удалось. А жаль.

Еще больше жаль, что не получилось узнать про колдунов. Питер, у которого вместо правительства колдуны – это не может быть неинтересным. Да и насчет ведьм тоже узнать бы хотелось. Единственно, что меня смущало – так это отсутствие квартиры, в которой я могла бы жить.

– Ну что ты трагедию устраиваешь? Все же хорошо закончилось.

Голос прозвучал с интонацией – «все хорошо закончилось для меня, а на тебя плевать я хотел».

– Мог бы и объяснить толком, что за хрень случилась, – обида быстро переросла в злобу и досаду – ну как же – было столько возможностей, а тут снова Вовина берлога и Голос явно затеял что-то подлое.

Снова врет. Явно не случайно меня перебросил неведомо куда.

– Да так, – неопределенно ответил этот темнила.

Точно, что-то замышляет.

– Надоел ты мне. Ты мне так надоел, что дальше некуда. Знаешь, что я сейчас сделаю? Уйду домой. И ты хоть тут уиграйся на рояле – не приду больше. Ты над Вовой издевайся. Из него получится офигенный подопытный кролик. Вот с такими яйцами.

Пошарила руками – нашла пол. Поднявшись, чуть не упала, но вовремя ухватилась за первое попавшееся. То есть за голову Ленина, снова пошатнулась, но на этот раз уже вместе с великим вождем. И мы совместно рухнули. Он – на пол, а я – в темноту.

Голос испуганно ойкнул.

– Минуточку, ошибка вышла. Вот, сейчас все станет как надо! – Голос нервно дрожал.

За столом, накрытым белой скатертью, скорее всего, льняной – даже складки от хранения остались, сидели два препротивных дуста и делили мою душу. Которая лежала на фаянсовом блюде с синими цветочками. Довольно большом. Перед каждым дустом была тарелка, а в руках – вилка и острый нож. Они ими пытались ткнуть душу, чтоб отхватить себе кусок побольше. Душа выглядела настороженной и уворачивалась как могла.

– Эй, вы что творите, а? – спросила я.

– Не твое дело.

Слева от меня сидел дуст, похожий на нашего учителя по ОБЖ, довольно пожилой вояка, седой и лысоватый. Тот, что справа смахивал на Диму Ришко, когда тот был с длинными волосами. Дима – скрипач в Короле и Шуте. Его в лицо многие знают. Весьма колоритная личность.

Я подошла поближе. Мне очень хотелось понять, на что же похоже моя душа. По-честному, она больше всего на тесто смахивала. Такое полупрозрачное тесто, как гель, которым я волосы укладываю. И в данный момент ее настороженность сменилась откровенной паникой. Потому что дусты начали более решительную атаку и тыкали в нее вилками со страшной скоростью. Но душа выскальзывала как маринованный гриб, мечась по блюду. Если бы дусты действовали сообща – дело бы закончилось усечением души. Минуту я наблюдала, как мелькают вилки, клацая по фаянсу. Потом дусты поняли, что душа вымоталась и устала. Они достали из карманов коробочки со специями, с виду перец и карри – и щедро посыпали мою душу этим дерьмом.

Душа так испугалась, что ее страх передался и мне. Недолго думая я сцапала ее обеими руками и прижала к груди. Как несчастного студенистого котенка. Довольно неприятного на ощупь.

– Гады вы оба. Она моя. И нефиг ее мучить. Мне теперь ее не отмыть будет.

А отмывать пришлось. В соседней комнате, куда я выскочила с душой в руках, была белая керамическая раковина, латунный кран выдавал только холодную воду. И там даже мыло было, хозяйственное, пользованное, с неприятным резким запахом. Намывая скользкую от воды душу, я озиралась по сторонам – чем бы ее просушить? Но, ни полотенца, ни салфеток не оказалось. Пришлось решиться на просушку. Благо прищепки на веревке были. Три штуки. Обычные такие, пластмассовые, зеленые. Вот я и повесила душу, которая теперь сверкала как мыльный пузырь, всеми цветами радуги. Капли воды шлепались на пол, изредка попадая мне на ноги.

– И как ты теперь ее вернешь на прежнее место? – ехидно спросил Голос.

– А вот так, – мне показалось, что я поступаю правильно.

Проглотив душу одним вдохом, я закашлялась. Главное было сделано. И теперь нужно было подумать – какого черта Голосу понадобилось это дикое представление.

– А я тут совсем не причем. Честное слово. Все вопросы – к ним.

Я заглянула в соседнюю комнату. Спрашивать было некого. Там теперь даже стола не было.

– Сейчас я все исправлю. Ты только не волнуйся, – по интонации было ясно – что-то пошло не так как задумывалось и Голос паниковал.

Глава 30. Лестница за облака

– Эй, где ты? – вокруг теплая сухая темнота.

Сила земного притяжения ощущается слабо. Но мне кажется, я лежу на спине.

Наверняка, я теперь бестелесная. Мое замечательное тело принадлежит лживому вруну. А я нахожусь фиг знает где. Быть может, я ослепла. Или умерла. Потрогала себя за лицо – вроде бы родное. Но где нахожусь – непонятно.

Спина намекала, что лежит на чем-то твердом и неровном. Медленный свет растекался красноватыми оттенками и теперь я видела землю, усеянную камнями. Бескрайнее поле. Посреди которого возвышалась кривая, словно изломанная лестница. Уходя в темные неподвижные облака. Одна лестница, без стен. Совершенно неправильной конструкции – с обрезками боковых ответвлений и неравномерными пролетами.

С трудом поднявшись, я пошла к ней.

– Если я заберусь повыше, то смогу увидеть все вокруг. И пойму, куда меня на этот раз занесло.

Звук моего голоса прозвучал глухо, словно я говорила в вату.

Долго рассматривала первую ступеньку. Поковыряла почву и поняла, что под ней есть как минимум еще одна, словно лестница вырастала из земли.

Сначала мне было почти весело. Безнадежность иногда помогает улучшить настроение – терять-то совсем нечего. Я не сомневалась, что поначалу Голос держал ситуацию под контролем. Ради своей выгоды. А теперь все происходит само собой. Графина предупреждала о чем-то подобном.

Что еще хуже – меня начали посещать мысли о шизофрении. Вроде бы так и должно случаться. Сначала голоса, потом короткие приступы галлюцинаций, потом они становятся более продолжительными, а уж совсем потом пациент проваливается в постоянный глюк, из которого ему не выбраться.

Я не сомневалась, что топаю по той самой лестнице, которая находилась за коридором после комнаты с роялем.

– Вот и провал. Тот самый, в который я однажды угодила по вине Голоса.

Да – это та самая лестница, что начинается за дверью Вовы, но без домов, без самого Вовы и его квартиры, без Питера.

При свете, пусть и красном, перебраться по краю, у самых перил, оказалось делом несложным.

Шаг за шагом, вздыхая от усталости, держась за перила, я одолела с десяток этажей. Некоторые промежутки до лестничных площадок были раза в три длиннее других. На шестом этаже к лестничной площадке примыкал обрывок другой лестницы – всего четыре ступеньки. Если поглядеть вверх – там таких боковых кусков предостаточно, иногда даже целый полет уходил в сторону, как ветка.

Солнце, красное как переспелая помидорина, светило тускло и почти не грело.

Земля до самого горизонта была красно-коричневой каменистой пустыней. Ни остова здания, ни русла реки, ни дерева – ничего. Даже птиц не видно.

– У меня нет ни воды, ни еды. Я устала как пес, и очень хочу спать, – решила я этаже на двадцатом.

Прилечь на лестничной площадке мне не хотелось. Повернешься во сне – проснешься в полете.

Сфотографировала мертвую землю, лестницу, подумала и сделала снимок солнца.

У меня оставалось еще полпачки сигарет. Покачав перила, убедилась в их прочности, прислонилась к ним спиной и тупо смотрела на горизонт. Глаза устали и казалось, что вокруг кровавое море.

От вкуса сигареты затошнило.

Попробовать дойти до облаков? Или сначала выспаться хорошенько? Или спрыгнуть? Нужно принять решение. Сделать выбор. Один из трех будет правильным. Или все три сразу. Подремлю немного, дойду до облаков, давно хотела их потрогать руками, а потом буду парить, нажимая на кнопку фотика, пока не встречусь с землей.

Окурок медленно удалялся от меня, пока не исчез среди камней.

Решено. Полчаса отдыха, а потом – навстречу облакам.

– Голос, яхонтовый ты мой, паскуда ты и гнида в придачу!

Солнце добралось до зенита и начало плавно скатываться к закату.

Предпоследняя сигарета.

Теперь следить за падением окурка грозит обмороком – я почти не вижу основания лестницы. Еще меня удивляет, что тень от нее тоже незаметна. Иногда возникает ощущение зависания в воздухе. Словно я по веревочке от воздушного шарика ползу. Зато как увеличился горизонт – отсюда я вполне могла бы поверить, что земля имеет форму панциря старой черепахи.

– Сволочи! – прокричала я в небо, заметив, что облака, к которым я стремилась, полностью растаяли, а небо потемнело, став коричневым.

Я считала этажи. Потом начала жульничать и считала площадки между этажами. Рука устала хвататься за перила. На левой ладони сияла метка – как звезда. Некоторое время я наблюдала за ней, смутно надеясь на какое-то чудо.

– Сто, – хрип из легких.

Ноги шатались как не мои. Я знала, что нахожусь не на сотом этаже, а ниже, но мне нравилось думать, что получилось добраться до такой внушительно высоты.

Две плоскости – небо и земля. Соединенные лестницей, как пуповиной. И я на ней, как бактерия.

– Я – мышь. Нелетучая. К сожалению. Мышка. Без кошки. Асмодей, где ты?

Мне вдруг стало жалко, что я не доиграла с королевой. Там был хоть какой-то шанс выжить. Тощий как ножка мокрицы, но он был – и я бы им воспользовалась. Хотя, что я сама себе вру. С моим характером подчиняться всяким королевам не получится. Но тот мир был неплох и страшен одновременно. А тут – все умерло, даже не родившись.

Голова кружилась, а перила были только с одной стороны лестницы. И я уцеплялась за них обеими руками. Там, в самом низу, их покрывала синяя краска, потом – коричневая, изредка, этажа два – белая, но облезлая. Я исследовала краску, лишь бы не думать про высоту и не смотреть вниз.

– Все. С меня хватит.

Обняла чугунное крепление перил, присела на ступеньку и решила умереть прямо тут. По собственному желанию.

Вяло думалось о Панке. Больше ни о ком. Если это конец, то я могу быть уверена только в одном – и у меня был кусочек счастья. При мысли о Панке метка на ладони свернула белым огнем. Решив, что это знак, я начала звать Панка. Руна мерцала. Но я по-прежнему оставалась одна. Понимая, что нахожусь за гранью отчаяния.

А потом возник вечерний ветер. Чем ближе к горизонту оказывалось солнце, тем сильнее становился ураган. Небо потемнело и земля тоже. Руки окоченели. Цепляясь за перила, я поползла вниз, зная, что не успею спуститься. Нога скользнула к краю, желание сопротивляться иссякло и меня выбросило как щепку. Накануне заката. Свист полета в ушах. Удаляющаяся лестница. Кувырки. Слезы. То небо, то земля над головой.

– Я сейчас разобьюсь.

– Не бойся, – невозможно ошибиться – это был голос Панка.

Его я ни с кем не перепутаю.

– Лети и ничего не бойся.

Теперь можно было плакать сколько угодно.

По инерции меня скинуло с кровати. На полу, пыльном и теплом, кувырки закончилось у шкафа. Приложившись башкой об дверцу, я выругалась.

Вставать не хотелось. Кто знает, что я увижу во дворе. Может, там кучка зевак, которые мечтаю побыть рядом со мной. А может – Гриша у горящей бочки. Или королева с рогами на голове. Хуже – если там кроется что-то новое, незнакомое, но совершенно точно – опасное. Уж лучше я просто так полежу себе, пылью подышу. Буду вспоминать слова Панка и не бояться.

– Привет. Извини, что подвел тебя, – глухо произнес Голос.

– Объявился, пакостник, – разозлившись, что он развеял воспоминание, огрызнулась я.

– Ты сейчас где находишься? – осторожно перебил он.

– Дома.

– Сидишь?

– Лежу.

Попытка встать вряд ли бы удалась. Меня ноги не держали.

– Это точно? Если лежишь, не вставай. Отдыхай. Береги себя, ладно?

– С чего бы такая забота? Ты бы лучше рассказал, как погулял? Почему, ты, гад и сволочь, чуть не угробил меня насмерть?

– Мне времени не хватило. Так все неудачно складывалось поначалу. Но я сделал все как хотел. Прости меня за испытания, но иначе бы у меня ничего не получилось.

– Ты тихо говоришь. Я тебя почти не слышу.

– Я скоро совсем исчезну! – изо всех сил выкрикнул он.

– Таешь? Снегурочка поганая. Выполнил свое неоконченное дело и теперь можешь уйти в свет?

– Молчи и слушай. В общем, я теперь в тебе. Внутри.

Некстати вспомнились разговоры про родину, правительство и глистов.

– Ты типа чужого? Сожрешь мои кишки, отложишь яйца и потом вы захватите нашу землю?

– Яйца? Какие яйца? Ты же не курица. Я – зачатый ребенок. И ты теперь не кури. Мне это вредно.

Пришлось сесть. Сидя лучше думается. Вытряхивая мусор из волос, я попыталась ощутить себя беременной. Не получилось.

– От кого? – только и успела спросить я, понимая, что скоро вообще ничего не услышу. – Надеюсь, не от Вовы?

– Нет! Вова в отцы не годится.

– От кого? – почти взвизгнула я.

– Ты его не знаешь. Но с генами у него все в порядке. Здоров…

– Пипец.

У меня в животе говорящий эмбрион. Который только что ушел в режим глубокого сна.

– Аборт сделаю! И потребую, чтобы тебя мне отдали в пакетике. И выскажу тебе все что думаю. Надеюсь, что уши у тебя уже есть?

Это бессилие во мне говорило.

Хорошенькое дело! Я даже не знаю, как и с кем мое тело занималось сексом. Вот столкнусь случайно с будущим папашей, он мне обрадуется, а я его даже в лицо не узнаю. Это не позор, это – хуже!

Мне Дэн как-то рассказал скверный анекдот про бабушку и новорожденного внука. Который был ухом и к тому же глухим. Но бабка его все-равно любила.

Ноги не слушались. Встать удалось не с первой попытки. Но поднявшись, я тут же рухнула на кровать.

Это моя квартира. Мой мир. И мое тело. Слегка беременное. А фотик – вон он, на столе лежит. Вместо утешения.

– Ты полный законченный дурак, – ласково сказала я животу.

Родится и ни фига помнить не будет. Поросенок он после этого.

Добралась до звонящего телефона.

– Дэн, ты приехал? Помолчи, мне тебя нужно кое о чем спросить. Ты случайно не хочешь на мне жениться? Да не блей ты как овца. Ну, не хочешь, как хочешь. Я сама потом тебе перезвоню.

Отец номер один не состоялся. Думаю, что перезванивать он мне не станет. Затаится и будет нервничать. А еще скорее – позвонит через пару месяцев и скажет свое любимое оправдание:

– Ничего не помню – у меня память как у золотой рыбки.

Набрала знакомый номер.

– Вова, женись на мне. Пожалуйста. А то я вроде как беременная.

– Вроде как – это что означает? – оторопел он.

Сейчас начнутся шутки, насчет потенциально беременных, напоминание про двадцать первый век на дворе и «я тебя предупреждал» и прочее взрослое занудство.

– От Панка?

Он убил меня этим вопросом. Я бы руку отдала или еще что – лишь бы оказаться беременной от Панка. Я даже немного мечтала об этом. Но, увы – отцом ребенка был явно кто-то другой.

– Нет. Не от него. Но я однозначно беременная. И даже курить бросила.

– Тогда заходи. У меня потрясающие щи. И куриные котлетки. Витамины всякие в виде зелени. С тебя – мытье посуды.

Ну, кто б сомневался. Все просто мечтают припахать меня к мытью тарелок.

Трезвый и опрятный Вова сделал вид, что его кроме обеда ничего не интересует. А после еды, усадил меня на подоконник и допросил. Я не выдержала и почти все ему рассказала.

– Взять бы ремень и выдрать так, чтоб сидеть не могла…

– Меня нельзя бить!

– А надо. Тебя в детстве не учили, что воровать плохо? Ладно, что с тобой разговаривать. Все что могла ты уже натворила. Завтра подаем заявление и женимся. Никаких мамаш и прочей нечисти.

– А цветы? Платье белое?

– Обойдешься. Ты пока еще в трауре.

– Ты сам виноват! Нефиг было в запой уходить! Ты ведь был как говнарь!

Судя по его лицу, он понимал мою правоту.

– Вова, а ты ведь знал про лестницу. А Голос с тобой разговаривал? Почему ты был знаком с татарином-дворником, который лет сто назад умер? А какие они – сторожа двери? Они долго живут, да? А какие у них способности появляются?

Вопросы сыпались из меня как горох из дырявого мешка. Но Вова только скептически ухмылялся вместо ответов.

– Меньше знаешь, умнее дети будут. А лестница – она всегда была. И всегда будет. Даже когда на земле ничего не останется. Даже если самой земли не станет.

Я мигом представила себе космос, мелкие россыпи звезд, межпланетный корабль, в иллюминатор которого таращатся офигевшие космонавты, рассматривая пролетающие мимо ступеньки и перила.

– А ты, типа, ее хранитель?

– Рот бы тебе зашить…, – начал Вова.

– Не ново – уже были желающие. И язык хотели отрезать.

– Умные люди. В общем, девочка, мы поступим так. По твоей милости я теперь свободен. Теперь твоя очередь держать дверь закрытой. А я сразу после свадьбы уйду. Туда. Наверх. Давно хотел узнать, что там находится.

– Не что, а кто, – машинально поправила я. – Ты только возвращайся, ладно? А то ребенку нужен папа. Мы тебя ждать будем.

– Хорошо, – Вовины мысли болтались где-то далеко, – Ты бы переоделась, помылась. И паспорт приготовь – нам завтра в ЗАГС идти. Ты не в курсе, почем нынче пошлина на брак? Разузнала бы.

Он меня выпроваживал. И я согласилась, посмотрев на свои ноги, которые были как после затяжных военных действий. Оцарапанные и грязные.

Во дворе толклись соседи. Печально встревоженные.

– Завещание-то совсем сволочное, – сварливо заметила Люба, кивнув мне вместо приветствия.

– Таджикам каким-то. С указанием содержать квартиру в чистоте, один раз в неделю мыть лестницу, а зимой убирать снег во дворе, – уточнил Гриша.

– Она их нам вместо дворников подселила! – выкрикнул чей-то возмущенный голос.

– С ума сойти, теперь мы должны терпеть в собственном дворе табор всяких черножопых!

Во двор вошли те самые дворники. Довольно молодые родители и двое детишек. Крохотный кривоногий мальчик и красивая девочка лет семи. Потупив лица, родители прошмыгнули мимо нас, не забыв поздороваться. Девочка вела за руку брата, который был откровенно напуган.

– Понаехали! – громко прокричала Люба.

– Ну, Графиня, удружила, чтоб ей в гробу перевернуться.

– Ругайтесь, – злорадно посоветовала я, – Она вам ночью явится и придушит. Она такая. Она может.

На меня смотрели как на врага народа. Но ворчать перестали и разошлись.

Дома было затхло, я открыла окно, забралась в душ и долго отмывалась от своих приключений. Живот выглядел плоским, даже ввалившимся. Неужели в нем уже есть кто-то посторонний? Нужно сходить к врачу. Но только после штампа в паспорте. Я не сомневаюсь, что докторам фиолетово замужем я или нет, но мне будет спокойнее.

Хорошо, что ноут сдох. Иначе бы я полезла искать информацию про беременность и от страха свихнулась раньше времени. А маме потом сообщу, надо только придумать объяснение Вовиного отсутствия. Длительная командировка? Вполне подойдет.

Звонок от Дэна меня слегка рассмешил.

– Ты всерьез спрашивала? Я подумал и решил – я согласен. Давай жениться.

– Глупый ты, у меня будет ребенок, а Вова согласился стать папой. Так что я уже почти мать и замужем.

– За этим? Ну, ты даешь! Из меня отец в сто раз лучше получится.

Не дав мне ответить, он предупредил, что скоро приедет и отключил телефон.

Ну вот, то вдова, то дважды невеста. И будущая мать.

Как ни странно, я подумала, что Дэн мне больше подходит в мужья. Точнее – в отцы ребенку. У него образование подходящее и вообще он способен учить и воспитывать. А Вова – он непредсказуемый, а еще он выпить любит и, как мне кажется, ему больше нравится жить одному. Значит – когда он вернется, ребенок будет его раздражать. А это неправильно.

Пока Дэн мчался на велосипеде к будущей полу-жене, я осматривала свою ладонь. И мне показалось, что я поняла – шанс общения с Панком есть. Вспомнились слова странного парня из другого мира про состояние «не тут». Вполне возможно, это именно то, что мне нужно. Надо немного потренироваться. Руна замерцала как светлячок, вселив в меня покой и надежду. Мне показалось, что еще чуть-чуть и я смогу услышать родной голос, но все испортил телефонный звонок, который сбил меня с нужно настроя.

– Я так решил, – пробурчал Вова, – Ты свою квартиру сдавай, а жить будешь в моей. Хоть какие-то деньги на прожитье будут. И не забывай – дверь теперь полностью под твоим надзором. Запомни – ни одна тварь не должна просочиться. Как ты его называла? Голос? Так вот, теперь ни Голос, ни я за дверью не присмотрят. Одна ты.

– Вова, спасибо тебе за заботу и все такое, но как думаешь, а что за ребенок у меня родится?

– А фиг его знает. Надеюсь, что здоровый и смышленый пацан.

– С таким характером и способностями, что закачаешься, – продолжила я.

– Посмотрим. Чего сейчас об этом думать. Ты роди, а там поглядим.

Почему-то его ответ меня полностью успокоил.

Рассказав ему о предложении руки со стороны Дэна, я ожидала услышать возражения, но ошиблась.

– Это к лучшему. Ну, сама посуди, какой из меня отец? Тем более, что я твердо решил уйти. Но ты скажи ему – пусть только попробует филонить с воспитанием, вернусь и прибью.

– Я буду ждать тебя. Когда ты вернешься, я переберусь к себе домой, ладно?

– Посмотрим на твое поведение. Иди, дверь открывай – жаних пришел.

Дэн успел по пути купить букет цветов, чем умилил меня до слез.

– Одно слово – жаних, твою мать, – похвалил его Вова, который не преминул зайти и устроить совещание на грани допроса.

Выслушивая инструкции от Вовы, Дэн даже не спорил как обычно. И соглашался со всеми указаниями.

– Решено. Как только вы распишетесь, я сваливаю. В моей конуре можете менять что захотите. И – расскажи ему все. Он не дурак, поймет и поверит.

Дэн, не понимая, что ему предстоит узнать, послушно кивнул в ответ.

А вечером. Когда город начал затихать после жаркого дня я забралась в постель, сытая, умытая, с уставшими мышцами. Прислушивалась к каждому шороху. Вздрагивая от тявканья Маркела номер два. Не понимая окончательно – мой ли это мир. Смотрела на ладонь, в которой мерцал слабый свет. С которым еще предстояло разобраться. А вдруг у меня не получится? Вдруг я снова все испорчу?

Я вспомнила голос Панка.

– Не бойся.

Стихи Льва Карнаухова.

Подсказка от Алексея Утехина.

Дизайн обложки Денис Домрачев.

Оглавление

Часть 1. До Глава 1. Обидели мышку – насрали в норку Глава 2. Первый звонок Глава 3. Дьявол-Дьявол-где-ты-где-ты? Глава 4. За полгода до первого звонка. Говнарь Вова Глава 5. Расторопная сволочь Глава 6. Как жизнь? Мухам нравится Глава 7. Кошачий психоз Глава 8. У каждого клинингера есть моп Глава 9. Находка Глава 10. Смерть крысе Глава 11. Как приготовить мараскин Глава 12. Гори в Аду – сука Глава 13. Глиняный кофе Глава 14. Тантамареска Глава 15. Черешня в батоне Глава 16. Полная хыбла Глава 17. Пятно на обоях Часть 2. После Глава 18. Роль безутешной вдовы Глава 19. Неучтенное пространство Глава 20. Песочный человек Глава 21. Сказочка про Золушку в исполнении говнаря Вовы Глава 22. Хуже не будет Глава 23. Воин духа Глава 24. Каждый вечер умрет на крышах Глава 25. Перекосяк Глава 26. Тело напрокат Глава 27. Как можно полюбить Гришу Глава 28. Мышка, Асмодей и сцуко в ботах Глава 29. Помыв души Глава 30. Лестница за облака Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg