«Осень для ангела»

Осень для ангела (fb2) - Осень для ангела 431K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Геннадьевич Шангин

Сергей Шангин Осень для ангела

Книга основана на событиях, истинность которых некому подтвердить. Но сомневаться в правдивости и непредвзятости рассказанного нет никаких оснований.

Автор

«— Бездушный вы человек, мерзкий, холодный, как лягушка!

— Отчего же? Душевности и обаяния во мне море! Хотите анекдот свежий?

— Душевности в вас много, а вот души нет вовсе! И анекдоты у вас пошлые…»

«Противоречие сказок заключается в том, что слишком часто они правдивее того, что мы считаем правдой».

К нам едет Ревизор!

— Еще вина, Маргарита?

— Не откажусь, Гаврила Степанович! Из ваших рук, хоть яд, хи-хи-хи!

— Что-то ты, Маргарита, захмелела совсем, не пора ли баиньки?

— Надеетесь, Гаврила Степанович, в постель затащить, коли девушка захмелела, хи-хи-ик?

— Скажешь тоже, и в мыслях не держал!

— Что же мы тут три часа сидим, черт старый, коли ты и в мыслях не держишь? Седина в бороду, когда ж тебе бес в ребро встрянет?

— Маргарита-а-а-а!

— Что Маргарита, триста лет, как Маргарита! Я любви хочу, а вы все разговоры разговариваете! Мужчина ли вы, Гаврила Степанович?

— Маргарита, ты что себе позволяешь?

— Что хочу, то и позволяю! В монастырь уйду, попомните еще Маргариту!

* * *

— Пьяный он был… я тебе точно говорю… воротчик ваш был пьяный… в зюзю… на ногах не стоял… ха-ха-ха.

— Брехня, он н-н-не пьет! Морок на ворота навели, как пить дать… а у меня пусто… челове-е-е-к!

— Не-е-е-т, ты согласись, тринадцать мячей пропустить только спьяну можно… ха-ха-ха, упал-отжался.

— Какая у тебя, поручик, морда противная, и-и-ик! Тьфу на тебя!

— Мазила! Плюнуть толком не можешь… и нападающие у вас мазилы… ха-ха-ха! Челове-е-е-е-к, почему у нас пусто в кувшине? Бего-о-о-о-м, упал-отжался!

— Поручик, мне плохо…

— На двор?

— Дурак! На душе погано… ну как он мог, как мог, скотина?

— Ба-а-а, да ты ругаться умеешь, а болтают, что ангелы не умеют, ха-ха-ха!

— Вам бы в ворота столько вкатили…

— Типун тебе на язык!

— … еще бы не так ругался… скотина, и-и-ик!

* * *

«Много лет тому назад в тридевятом царстве в тридесятом государстве жили-были прекрасные люди. Жили они хорошо, потому как повезло им родиться в счастливое и сказочное время. Дома их до самой крыши были увиты зеленым плющом, в садах росли чудесные фрукты и прекрасные цветы. Звери не боялись людей, они приходили в деревни и доверчиво подходили к людям, позволяя гладить себя и кормить.

Однажды юная девушка по имени Фриза познакомилась с юношей, которого звали Гунгольд. Молодые люди полюбили друг друга с первого взгляда. Они поженились и жили долго и счастливо. А потом умерли. Их дети прожили свой срок и тоже умерли. И дети их детей прожили отведенный им срок. Тела их были преданы земле, а души вечно витали среди домов и садов любимого сказочного королевства, не покидая его ни на миг.

Люди не боялись смерти, справедливо полагая, что именно так течет жизнь. Душа рождается в младенце, живет свой срок на земле, радуясь земным радостям, печалясь и грустя. Приходит время и душа возвращается в свою вечную обитель или остается рядом с теми, кого любит, чтобы помогать им своей любовью.

Но непреложно чередование жизни и смерти, непреложно, как смена дня и ночи, зимы и лета. Таков закон природы, так указано богами».

— Мда, все умирают, таков закон! — Иван Васильевич закрыл книжку, снял с носа очки и задумчиво уставился куда-то в туманную даль. Взгляд его уперся в старые выцветшие обои давно не ремонтированного кабинета, но мыслями он был далеко.

— Сидишь тут, как свинья в берлоге, — мысленно посетовал он, не решаясь нарушать божественной тишины, — а жизнь бежит. Э-э-х, хорошо бы сейчас туда, в сказку, да снова молодым…

Он пожевал губами, тяжело вздохнул, сравнивая свое серое существование с той сказочной жизнью. Кто-то и сейчас живет как в сказке, а кому-то напрочь заказано. Могли бы за выслугу лет по линии профсоюза, что-то вроде путевки в санаторий выделить. Хоть на недельку, да в ту сказку, хоть одним глазком бы…

— С суконным рылом, да в калашный ряд… эка ты хватил батенька, ишь чего захотел. Если все желающие будут в те сказки попадать, так быстро все станет, как в жизни. Сказка она, как заповедник, как картинная галерея — смотреть смотри, а руками не трогай.

Эта мысль его успокоила. Не потому не попадет, что недостоин, а потому, что не положено, во избежание, так сказать.

Размышления о приятности сказочный жизни плавно перетекли на жизнь обычную. Время неуклонно двигалось к полуночи, задержись чуток, и пешком шлендать придется. Трамвая не дождешься, на такси денег нет. Иван Васильевич снова вздохнул и отложил книжку с красивой сказкой на полочку.

Дела нужно закончить, да домой отправляться. Оставлять на завтра негоже, завтра своя суета. Всякое дело нужно своевременно… ему очень нравилось это слово и он еще раз прокатил его по языку: свое-вре-мен-но… то есть вовремя закончить.

Он поправил сатиновые нарукавники, придвинул счеты, которым доверял больше, чем новомодным калькуляторам и окунулся в мир цифр.

Его мало смущал тот факт, что работники давно дома сидят, а директор городского кладбища стучит костяшками счетов на работе, да перебирает папки с документами. Так уж сложилось, так он сам для себя определил. День для суеты, вечер для цифр. Одно с другим мешать, только путаницу и суету порождать.

Разве можно слово доброе сказать родственникам умершего, если в голове счеты щелкают и мозги баланс свести пытаются? Человек в горе требует особого подхода, чуткого отношения, нельзя отвлекаться.

Иван Васильевич посмотрел в окошко на свои владения. С высоты второго этажа городское кладбище лежало, как на ладони. Яркая полная луна заливала его призрачным серебристым светом, придавая земному пейзажу вид нереальный лунный.

Чем может заниматься директор кладбища в поздний час? Выручку считает, хмыкнет язвительно въедливый читатель. Знаем мы, сколько те директора из родственников выколачивают за одни похороны. Сидит паук, прикидывает, сколько денег показать, а сколько в карман положить. Все они одним миром мазаны, лишь бы себе выгоду получить, а там, хоть трава не расти. В смысле, хоть все травой зарасти.

О ком другом читатель речь заведи, я бы с ним согласился, но Иван Васильевич Шептайло к той породе отношения не имел. Был он директором кладбища по велению души, так сказать. Не то чтобы с детства мечтал, но меркантильности в его поступках не было никогда.

* * *

Много лет тому назад молодой еще Иван Васильевич ушел с завода, бросил работу инженера и устроился работать на кладбище простым сторожем. В то время он не только не испытывал желания связать свою жизнь с кладбищем, но и, как многие люди, относился к нему с опаской.

Он просто сбежал от друзей и прежней жизни, разочаровавшись в любви и женщинах в целом. Молодое сердце горячее, но глупое. Разочаровавшись в одной, он вычеркнул из своей жизни всех, кто мог напомнить ему о ней, о той единственной, ради которой готов был умереть.

Но вышло по всему, что смерть его была совершенно ненужной. Более востребованы оказались хорошая должность, приличная зарплата и наличие собственного автомобиля у нового ухажера его любимой девушки.

Иван Васильевич не стал гордо стукать дверью и кричать на весь свет, что все женщины… и такое прочее. Он просто ушел в сторожа на кладбище. Просто запил горькую, найдя в ней источник успокоения души. Хотя пить долго не получилось — душа не приняла подобного издевательства над организмом.

Он ограничил спиртное минимумом и окунулся с головой в работу. Хотя на первый взгляд, какая у ночного сторожа работа? Сиди себе, да любуйся звездочками. Покойники не хулиганы, шалить не будут. Храбрые в городских подворотнях отморозки на кладбище ночью не забегают, не дураки, видать сказками пуганные.

Скука одна. От скуки мысли всякие пакостные в голову лезут, думается о смысле жизни, точнее о ее бессмысленности. Ну, кому ты нужен ночной сторож? По возрасту парень молодой, а душой, как старик старый. Сидишь обиды, как Плюшкин перебираешь. Одно и то же каждый день! Не надоело?

Надоело! Потому и начал Иван Васильевич повсюду себе работу искать. Дело нехитрое, куда взгляд не брось, там тебе и работа. Было бы желание, а работы на кладбище завсегда прорва. Все от взгляда зависит, от поворота мысли. Хотя найдется такой человек, что назовет ту работу скучной и не важной.

Скучная или не важная, а работы той много. Все нужно видеть, за всем присматривать, недостатки всякие устранять, теребить, кого следует, просить, уговаривать, просьбы родственников выслушивать: «Вы уж тут присмотрите за могилкой!»

Втянулся в кладбищенские проблемы, свыкся с могилками, да крестами, перестал бояться по ночам гулять. Время, как известно, все лечит. Затянулись душевные раны, забылись обиды, наслоились заботы и дела. Мысли закрутились вокруг других проблем.

Сам привык и все привыкли к тому, что простой сторож затычка в каждой дырке и пришла кому-то в голову светлая мысль, давайте его директором назначим! Ему почет, кладбищу польза.

Кстати и прежний директор пропал неведомо куда с кассой и ценными предметами обряда. Чем искать по объявлению еще большего прощелыгу, лучше взять, так сказать, из своих рядов проверенного кадра.

Перешел Иван Васильевич в одночасье из развалюхи сторожки в новый кабинет. И принял бразды правления в виде резиновой печати и одинокой папочки с завязками, где и хранились остатки кладбищенской документации. Тут тебе и приход и расход и нулевой, а точнее сильно отрицательный результат.

Пощелкал он костяшками счетов, огляделся в кабинете и в первую очередь решил навести порядок. Кабинет директора не сарай и не проходной двор. Еще по заводу помнил он, с каким уважением все относились к директорскому кабинету.

Организовал субботник и привел кабинет в божеский вид — обои новые наклеили, диванчик из Красного уголка притащили для посетителей, стол дубовый, невесть как в их епархию попавший, в кабинет всем миром затащили.

Стол тот покорил сердце Ивана Васильевича прочностью форм и зеленым сукном. Солидно и глаз радует. В тон сукну лампу с зеленым абажуром поставили. С креслом новый директор решил погодить, не велик царь, на стуле посидит. И работа пошла.

* * *

Каждый вечер Иван Васильевич удобно устраивался за любимым столом с зеленым сукном, зажигал настольную лампу зеленого цвета и торжественно клал перед собой стопочку одинаково серых бумажных скоросшивателей.

Его лицо озарялось торжественной улыбкой, плечи расправлялись, руки на мгновение замирали над папочками, словно не решаясь прикоснуться к священной тайне.

— Ну-с, господа, давайте знакомиться! — всякий раз говорил он одну и ту же фразу, открывая верхнюю папочку и вслух читая написанное.

Фраза повторялась изо дня в день из года в год, но не теряла для Ивана Васильевича своей святости и торжественности. Он не просто знакомился с «делами» свежепогребенных граждан, а превращал этот процесс едва ли не в званый ужин.

Директор кладбища смотрел «дело» за «делом», сообщал новым знакомым, как и где их похоронили, какая растительность произрастает вблизи места их последнего упокоения и как выглядят их памятники и оградки.

С годами круг «знакомых» Ивана Васильевича расширился до невозможности, но его профессиональная память хранила имена и обстоятельства упокоения каждого клиента покрепче хваленных компьютеров. Шептайло гордился своей работой, гордился своим кладбищем и крайне гордился разносторонностью своего «общества».

Сторонний наблюдатель, случайно побывавший на таком вечернем представлении, счел бы, что хозяин кабинета сошел с ума или очень близок к тому. Ибо человек в добром уме и здравии вряд ли будет гордиться и тем более радоваться своему знакомству с давно умершими людьми, таким образом, словно каждый вечер заходит к ним на огонек чайку попить.

Обычному человеку порой трудно понять другого обычного человека, что же говорить, когда он сталкивается с человеком необычным, можно сказать уникальным? Необычные люди простому уму кажутся ненормальными. Не мной придумано, традиция такая.

Узнай кто про особенность Ивана Васильевича, про его необычность и пришлось бы ему попрощаться с должностью. Кто же станет держать на такой должности человека ненормального? Только другой ненормальный и станет.

Читатель затаил дыхание, сладостно предвкушая, что же такого необычного есть в директоре кладбища? Какие ужасные тайны скрываются под личиной благостного старичка?

Может он покойников по ночам выкапывает или голый при луне меж могил прыгает, призывая души предков? А вдруг…? Нет, не может быть! Ужасно! Неужто с самим Сатаной договор заключил и втихушку ему по дешевке души толкает, себе жизни и здоровья выгадывая? Брехня.

От чего же он в восемьдесят лет такой живенький и здоровенький, хитро прищуря глаз, спросит пытливый читатель. В его годы по статистике положено под лежачий камень, а он который год тот камень перепрыгивает.

Неспроста, ой неспроста, нечистой силой попахивает. К тому же на кладбище… опять же по ночам… и в одиночку. Страшненький человечек, ужасненький старичок, сам черт с ним раскланивается, не иначе.

Ерунда все это, любезный читатель. Полная чепуха. Черта Иван Васильевич поминал, как и все к случаю, сам того черта не видел и уж совершенно точно никаких договоров с ним не подписывал.

А особенность его заключалась в свойствах душевной организации или некоторой паранормальностью той организации, не путать с ненормальностью.

Необычность та не была с ним от рождения. Все случилось неожиданно для него самого, вскорости после того, как Ивана Васильевича назначили на должность директора.

Работа директора кладбища по сути своей несложная, ответственность невеликая, отродясь на этой должности всякие неудачники да выпивохи работали. Как говорится, кто бы ни работал, лишь бы место не пустовало.

Потом новое поколение директоров пошло. Осознали они, что кладбище в натуре хороший кусок масла на их хлеб принести может. Приходит к тебе человек горем убитый, ему близкого человека похоронить нужно, он еще и в себя не пришел.

А тот ему все быстренько на пальцах покажет, квитанцию выпишет и раз-два, а точнее раза в два-три дороже те похороны выйдут. Но в верхнюю контору для отчетности документик другой уйдет, правильный, с цифрами, которые из тарифов следуют, а не из головы директора.

Только сколько веревочке не виться, а придется отвечать по закону. Вот и срываются новые директора через год-два с насиженного места, как перелетные птицы, подальше от обманутых родственников и обиженных покойничков.

А тут приличный человек совестливый в трезвом виде в должность вступил — необычайное событие для кладбища. По всем статьям необычайное. Такое событие по первому каналу освещать надо, а мы стыдимся. Мол, неудобно как-то, не президент ведь и не банкир, люди нас не поймут. А люди то они правду сами от кривды отделят, им поменьше помощников, что в уши дуют и все будет в порядке.

Иван Васильевич, если быть уж совсем откровенным, всей значимости подобного назначения не осознал. После завода кладбище ему казалось мелким складом при цехе, не более того. Нет в нем размаха, шума станков, заводной мощи, механической или электрической.

Но людям поверил, что событие весомое, значимое и знаковое. Кабы у нас все чиновники такими были, как ты, Иван Васильевич, твердили ему соратники, то мы бы давно уже при коммунизме жили. Вот так и никак иначе!

По такому необычайному случаю Иван Васильевич собрал коллектив в зале для прощаний и положенным образом обмыл вступление в должность. Народ надо уважить, народ это заслужил.

Кто знает, если такими шагами карьера пойдет, то в следующем году он Кремлевским кладбищем заведовать будет, а там и о президентском месте подумать можно, — судачили гости после литры выпитой.

Тосты поднимали за процветание, за повышение, за настроение и сбычу мечт. От выпитого ли, от шума ли, в самый разгар веселья у Ивана Васильевича неожиданно закружилась голова, ноги стали ватными, все померкло в глазах, угасли звуки, и окунулся он в беспросветный мрак.

* * *

И чудится Ивану Васильевичу, что сидит он на краю облака белого, навроде как в кресле. Весь как есть, то есть в костюме и при галстуке. Одна незадача, что без ботинок. Куда ботинки подевались, коза их задери, нет никакого понятия.

В другое время махнул бы он рукой на то странное обстоятельство, но в данный момент никак не можно сей факт из виду упустить. Потому как в отсутствии правого ботинка на всеобщее усмотрение выступает дырка на носке, аж большой палец наполовину из носка торчит.

Ну и шут с ним, скажут некоторые, эка невидаль — дырка на носке, у иного и носков нет вовсе. Вопрос неоднозначный. Когда дома и один — и не вопрос даже, а тут рядом другой товарищ сидит. Поэтому и неудобство в чувствах получается.

Старичок такой весь седой в белом не то халате не то накидке и в сандалиях на босу ногу. Сидит, насвистывает что-то веселенькое и ножками в воздухе болтает, бороду почесывает. С интересом на Ивана Васильевича поглядывает, но беседы не начинает.

А у того вопросов в голове тьма. Как он тут оказался, почему с облака не падает и что, собственно говоря, произошло? Вопросы есть, а ответить некому, разве что к старичку обратиться за помощью, который из себя постороннего гнет.

— Кхе-кхе, — привлек внимание старичка Иван Васильевич, скривив губы в приветливую улыбку.

— Отдыхаете? — улыбнулся старичок и подмигнул.

Подмигивает еще, к чему бы это? Мол выпиваем до одури, в том наш отдых и заключается? Намеки неприличные в том вопросе видятся.

— Даже и не знаю, — осторожно ответил Иван Васильевич, надеясь потихоньку вызнать из старика его должность и принадлежность к профессии.

С виду пенсионер, а копни глубже, так окажется инспектором из профсоюза, что за моральный облик советского гражданина бьются с тем самым гражданином насмерть. С такими старичками держи ухо востро, лишнее слово пользы не принесет, да и дышать лучше в сторонку, учитывая недавнее торжество.

— Чего тут знать, помер — отдыхай! — снова весело подмигнул старичок.

— Не помирал я! — встревожился Иван Васильевич. — Чего бы мне помирать, с какого перепугу, молодой я еще помирать!

— Видать срок пришел, — сочувственно вздохнул старичок.

— Ничего у меня не пришло! — отрезал Иван Васильевич, чувствуя неприязнь к старичку. — Организм крепкий, на сто лет хватит!

— Вышел срок! — строго прикрикнул старичок и хлопнул по облаку, словно по подлокотнику кресла. — У судьбы свое виденье вопроса, начертано помирать, так и с железным здоровьем помрешь!

— Чего это вы так радеете за мое помирание! — возмутился директор. — Помер я или живой — это сугубо мое личное дело! И я бы попросил всяких прохожих проходить мимо, а не совать свою длинную бороду в вопросы чужого помирания!

— Между прочим прохожий то вы будете, а я тут так сказать первый место занял.

— Могли бы и помолчать… из вежливости, — сообразив, что дал ляпу, отыграл назад Иван Васильевич. — У человека горе, помер он, а вы шутки с ним шутите.

— Чего ж тут шутить? — искренне удивился старичок. — Разве ж таким делом шутят? Помер ты, милай, скончался, откинул копыта, склеил ласты, дал дуба, ха-ха-ха, — неуместно развеселился он.

— А вы откуда знаете? — прищурившись, сделав вид, что смех его не касается, упрямо спросил директор. — Сорока на хвосте принесла или резолюция соответствующая вышла по линии профсоюза.

Сейчас узнаем, какого ты поля ягода, старичок-лесовичок, пень замшелый. Похихикаешь тут, ежели в лоб не получишь!

— Профсоюзов у нас тута нету, глупости это ваши профсоюзы. Тут народ весь един, потому что помер. Ты, парень, ваньку то не валяй, забудь про земные глупости и предайся отдыху. И про дырку на носке забудь, явление это для тебя на текущий момент не актуальное.

— В вашем-то возрасте глупости людям говорить грех! — обиделся Иван Васильевич, старавшийся ту дырку в поле зрения старичка не держать. — Не боитесь кары божьей?

— Волков бояться, в лес не ходить, — отмахнулся старичок и захихикал легкомысленно, словно шутку веселую сказал.

Не получилось вызнать принадлежность, хитер старик, не так прост, как выглядит. Ты ему слово, он тебе два, ты ему про Ерему, а он тебе про Фому. Только и мы не лыком шиты, с другой стороны зайдем.

— А мы отсюда не свалимся? — обеспокоился Иван Васильевич, осторожно высовываясь над краем.

С детства он высоты боялся, а от заоблачных высот и вовсе со страху помереть можно. Особенно на облаке невесомом сидючи. Кстати об облаке…

— Как же так получается, что мы на облаке сидим, это же пар водяной, плотности не имеющий? По всем законам физики… — словно поучая, наставительно выговаривал он старичку.

— Физика, милай, она вся там осталась, — старичок махнул рукой куда-то в пространство.

— На земле, внизу? — уточнил Иван Васильевич.

— Внизу, вверху, какая теперича тебе разница? Говорю же, сиди, отдыхай, воздухом дыши, птичек слушай. Красотища-то какая, лепота! — старичок взмахнул руками, задрал бороду к солнцу и глубоко вдохнул, блаженно улыбаясь.

— Тоже мне красота, — проворчал Иван Васильевич, озираясь по сторонам.

Куда не погляди на сто верст кругом все та же картина — белые пушистые просторы, чистое небо и солнце над головой. Ни парка, ни рощи, ни дома культуры в конце концов, для культурного времяпрепровождения. Сидим, как чукчи в тундре, только оленей и волков не хватает.

— Вижу, не нравится тебе у нас? — наклонив голову прищурился старичок. — Скучно? Нет места подвигу? — язвил он.

— Хотя бы и так, вам-то что за дело? — обиделся Иван Васильевич.

Нет, чтобы человека в курс дела ввести, морально поддержать товарища в трудную минуту, начинают тут шутки шутить.

— А не нравится, так и проваливай к себе! — разозлился ни с того ни с сего тихонький с виду старичок.

Подскочил на месте, словно его шилом кто уколол, да и спихнул ногой Ивана Васильевича с облака. Тот за край облака уцепиться пытается, да все без толку. Кричать хочет, а голоса нет.

Летит он вниз все быстрее и быстрее, солнце пропало, неба не видно, вокруг молочная пелена, как кисель густая. Дышать невозможно, двинуться трудно, холодно жутко. Зажмурился Иван Васильевич в ожидании неминучего удара о землю и… очнулся.

* * *

Очнулся Иван Васильевич от страшного холода. Смотрит, а он лежит голый, накрытый одной простынкой в незнакомом полутемном помещении с блестящими, словно мраморными стенами. Странные тусклые голубые лампочки с трудом разгоняют холодный мрак. Рядом, на соседних столах, лежат другие люди, как и он укрытые простынками.

Тело отказывается подчиняться, лишь зубы стучат от холода, да глаза ошалело вращаются в орбитах, пытаясь нащупать знакомые образы. Иван Васильевич напрягает связки, с трудом шевеля распухшим языком, кричит: «Эй, кто-нибудь, помогите!» Но никто не отзывается на его слабый крик.

Иван Васильевич расстроился было, и вдруг скрип, открывается дверь. В ярко освещенном проеме двери появляется пожилая женщина.

— Простите, пожалуйста, — чуть громче просит Иван Васильевич, — зажгите, пожалуйста, свет!

Женщина вздрагивает от неожиданности, ойкает и падает в обморок.

— Помогите человеку, человеку плохо! — закричал Иван Васильевич, беспокоясь уже более за женщину, чем за свое странное состояние.

Реакция на его крик была дикая. Женщина мигом вскочила и с криком «Караул, мертвец воскрес!» выбежала из комнаты прочь.

Пришлось Ивану Васильевичу самому слезать со стола. К этому времени он с трудом, но узнал помещение морга при кладбище. Завернувшись в простынку, дрожа от холода, пошлепал босыми ногами по заиндевевшему полу к дверям в поисках тепла и живых людей, полный желания выяснить, что же за безобразие с ним учинилась и не глупый ли это розыгрыш.

Едва шагнув за порог, он увидел двух здоровенных санитаров с дубинами наперевес и прячущуюся за ними старушку. Старушка суетливо осеняла себя крестным знаменем, бормотала под нос молитву и периодически плевала в сторону Ивана Васильевича со словами: «Сгинь, нечистая сила!»

Санитары явно струхнули. Поначалу они решили, что у старушки крыша поехала и по доброте душевной отозвались на ее призыв. Но, увидев Ивана Васильевича, стоящего в проеме двери с заиндевевшими волосами, запахнувшегося в простынку, испуганно отшагнули назад.

— Вы чо, мужики? На кого охотитесь? — удивился их реакции Иван Васильевич. — Холодно что-то! — пожаловался он, ежась. — У вас водки или чайку с малиной не найдется?

По-доброму спросил, не кричал, не стучал кулаком по столу, требуя справедливости. Но от его слов санитары, не отличавшиеся тонкостью душевной организации, разом побледнели и осели на пол, крестясь и икая.

Увидев совершенно обалдевших санитаров, Иван Васильевич понял — не розыгрыш, не ошибка, что-то произошло на самом деле. Но что именно? Живыми в морг не попадают. Если он умер, то почему сейчас живой? Если умер, то почему?

— Изыди, сатана! С нами крестная сила! Я сейчас в милицию позвоню, хулиган! — ни к селу, ни к городу взвизгнула старушка, тыча в сторону Ивана Васильевича иконой, подхваченной в минуту волнения с выставочного стенда прикладной атрибутики.

— Марфа Филипповна, вы меня не узнаете? — стуча зубами от холода, спросил Иван Васильевич. — Это же я, Иван Васильевич, ваш директор! Все в порядке, ничего не случилось. Похороны отменяются! — пошутил он.

Неудачно пошутил, потому как для Марфы Филипповны обращение воскресшего мертвеца к ней лично было последней каплей. Она судорожно всхлипнула и упала в обморок.

— Что за черт? Есть тут хоть один нормальный человек? Где моя одежда, почему я голый? Всех премии лишу! — рявкнул он в отчаянии.

Санитары переглянулись и перестали икать, последние слова Ивана Васильевича их явно встревожили.

— А премии то за что решать? — заныли они хором. — Мы что ли вас мертвым привозили? Мы же все как положено, все по закону, по инструкции!

С этого момента санитары слегка пришли в себя, по крайней мере лица порозовели. Старушку положили на кушетку в коридоре, директора увели к себе в комнатку. Затаив дыхание, налили стакан водки, убедились, что воскресший выпил до дна и облегченно выдохнули. Раз водку пьет, значит не привидение и не мертвец воскресший.

Мигом оприходовали возвращение молодого директора в мир живых. Благо, что все документы еще тут хранились, не успели их в милицию сдать. Выдали одежку, помогли одеться. Рассказали, что и как происходило после того, как Иван Васильевич потерял сознание.

Выяснилось, что в процессе празднования, по странной случайности Иван Васильевич упал бездыханным прямо во время произнесения тоста за долгие лета. Подбежавший народ обнаружил, что их новоявленный директор стал по сути дела свежепредставленным покойником.

Старший землекоп Григорий Матюхин, имевший в далеком прошлом отношение к медицине, авторитетно констатировал: «Пульса нету, зеркало чистое! Хана нашему директору, господа-товарищи! Надоть труповозку вызывать, да ментам звонить, чтобы оформили тело, как полагается!»

Народ посовещался, пошушкался и общим мнением решил не спешить с милицией и труповозками. Покойнику без разницы, когда пред законниками предстать, а народу отдохнуть нужно от празднования и выспаться.

Поэтому, выпив за помин души молодого директора, рассудили трезво — до утра пусть в морге полежит, благо, что у кладбища свой морг имеется, а там видно будет. Тело и остатки выпивки с закуской передали санитарам морга, объяснили ситуацию и разошлись по домам со спокойной совестью.

Санитары, скорее по привычке, чем по необходимости, раздели Ивана Васильевича, пристроили на каталку, а вещички сложили в сейф. Набегут родственники, начнется свара — кому ботинки, кому часы, а вещичек то и нету. Доказывай, что ты не баран, а просто выпимши был.

Все по правилам сделали и вот такая оказия — был мертвец, стал молодец, в общем полный п… ц, грубо, но точно заключили санитары. Народ ведь с ума сойдет от столь быстрой смены состояний нового директора — то помер, то живой. А что завтра будет?

Ежели новый директор в привычку возьмет после литры выпитой помирать, а, протрезвев, оживать, то желающих с ним работать совсем не останется. Это же живые мертвецы какие-то получаются, а не уважаемый товарищ начальник.

С другой стороны не будешь же проверять — помрешь снова, как выпьешь или нет? Это только на спор, да за компанию русский мужик готов на что угодно. А в трезвом виде, пока голова светлая, никаких подобных глупостей совершать не хочется.

Чтобы народ не ждал от него новых чудес, Иван Васильевич тотчас дал зарок больше не пить. То есть совсем не пить ни по какому случаю, ни в каком размере. Разве что самую капельку в чай для здоровья, как народный рецепт.

Утром, когда работники в грустном настроении и с больной похмельной головой явились на работу, первыми к ним вышли санитары. Покумекали они так и эдак, как народу сказать про то, что директор ожил и решили сразу его к народу не выпускать.

Потому как явись он лично пред очи своих работников, точно пришлось бы кого хоронить. Нет на памяти наших людей такой причуды помирать, а потом обратно на белый свет живым являться. Клинические случаи не рассматриваем по причине их экзотичности.

Работники не сразу, но в чудо поверили. Еще больше поверили, когда сами тело ощупали и выпили сто грамм вместе с воскресшим директором. Не для пьянки, а для укрепления уверенности — пьет, значит живой. Привидения не пьют, это же каждый знает. Иван Васильевич, хоть зарок дал, а те сто грамм выпил, потому как отношения с коллективом важнее любого зарока.

* * *

После того случая у Ивана Васильевича появились странные видения. Вышел он как обычно поздней ночью из кабинета, пошел через кладбище к остановке автобуса и неожиданно заметил, что навстречу ему идет гражданка странного вида. Одежка у нее старомодная, в руках зонтик от солнца, хотя зима на дворе и мороз жуткий.

— Здрасьте вам, гражданочка! Не холодно без пальто гулять? — вежливо обратился он к женщине.

Та скосила на него взгляд, улыбнулась и молча прошла мимо.

— Однако! — озадаченно крякнул он, пожал плечами, но оставить человека голым на морозе не смог, душа не позволила.

Бывает у человека с головой не в порядке. Только ненормальные, — подумал он, — как и все прочие, замерзают и простывает.

Скинул решительно Иван Васильевич свое пальто с плеча, простился с ним мысленно и, подойдя сбоку, накинул его на плечи гражданке.

— Носите, не болей… — хотел было пожелать на прощание, да так и замер с открытым ртом.

Пальто его проскочило сквозь гражданку и упало в снег. Гражданка посмотрела на него странно, улыбнулась и прошла мимо, так ничего и не сказав.

Иван Васильевич чуть не замерз, стоя на морозе с открытым ртом и без пальто. Потом у него что-то щелкнуло в мозгах, видать от мороза извилина спрямилась и мысль сформировалась: «Елы-палы, дык это же привидение! От работы крыша поехала? Не пил вроде и головой не ударялся… в последнее время.»

Он подхватил пальто, отряхнул от снега и оделся спешно, чтобы самому не подцепить простуды. Чертыхаясь и хмыкая, пошел дальше, но не тут то было. Откуда ни возьмись со всех сторон привидения поплыли к нему, закружились хороводом, заглядывая в глаза. Невесомые, полупрозрачные, безмолвные. Не так чтобы много их было, но иному человеку и одного хватит, чтобы с ума сойти от страха.

Иван Васильевич не сразу осознал, что страха то в душе и нет. Поначалу, правда, припустил крупными прыжками, стуча зубами от страха, но на удивление быстро справился с собой, замедлил ход. Решил ничему не удивляться, сделал вид, что его это не касается, и ровным спокойным шагом продолжил путь к остановке, поминутно оглядываясь на преследующих его посланцев того света.

— С ума сошел, не иначе, — мысленно сокрушался он. — Надо бы ко врачу сходить, пусть процедуры назначит. Говорят, лечение грязью всякие глупости организма излечивает напрочь.

Он представил себя лежащим в грязевой ванне, словно покойник в сырой земле и мысль показалась ему неудачной. Тут процедурами не обойтись, тут с головой проблемы, их грязями, да примочками не вылечишь. Кому же признаешься, что у тебя крыша поехала? Позор то какой!

— Не может такого быть, чтобы я с ума сошел! — успокоил сам себя Иван Васильевич. — С ума в одночасье не сходят, для этого время требуется. Днем нормальным был, а к ночи с ума сошел, да не может такого быть!

От такой мысли ему стало веселее, плечи расправились, шаг стал увереннее, четче ударяла подошва о стылую землю. Ать-два, ать-два, словно на плацу вышагивал Иван Васильевич.

Привидения сопроводили его до границы кладбища и замерли у забора. Он обернулся пару раз из любопытства, туманные фигуры смотрели ему вслед до тех пор, пока он не сел в автобус. Даже через окошко автобуса Иван Васильевич видел их удаляющиеся фигурки.

— Чепуха какая! — отмахнулся он и выкинул из головы вечернее происшествие.

Только дома заснуть удалось не сразу, мерещились ему всякие ужасы, неизменно включающие в себя призраков и чертей. И снилось ему не меньшая глупость, отчего проснулся он в состоянии похожем на глубокое похмелье.

На следующий день он работал, находясь в необычном для себя возбуждении. Все валилось из рук, отвечал невпопад на вопросы сослуживцев, странно засмеялся во время церемонии прощания, чем смутил присутствующих.

Наступил вечер, кладбище опустело, Иван Васильевич окончательно понял, что работы сегодня не получится. Решительно захлопнул гроссбух, спрятал в ящик стола сатиновые нарукавники и вышел из кабинета, надежно закрыв его на ключ.

Выходить на улицу не хотелось. Иван Васильевич, сам того не осознавая, всеми силами тянул время. Необычно долго прощался с ночным сторожем Петровичем, чем изрядно удивил его.

— Скажи, Петрович, как на духу, помирать боишься?

— Чего же, Иван Васильич, бояться? От нее родимой не убежишь, так что бояться смысла нет.

— А как считаешь, со смыслом жил?

— Врать не буду, с бабой жил, а про смысл не знаю! — ухмыльнулся сторож в усы.

— Как же, Петрович, жить, когда не знаешь в чем смысл твоей жизни?

— Да на лешего мне то знать? Чай не велик барин, чтобы об том думать.

— Всякий человек должен свое предназначение выполнить! — упирал директор.

— Должон, значит выполнит! — не возражал сторож.

— Как же выполнит, когда вон ты и не задумываешься о своем предназначении! — сердился Иван Васильевич.

— Кому надо, тот и направит на путь истинный.

— Кому надо-то, кроме тебя самого?

— Мое дело жить-поживать, детей наживать! — уперся сторож. — Некогда мне голову глупостями забивать. У бога голова большая, пусть и думает, что мне и как делать.

— Бог один, а нас много, что же ему разорваться? Когда бы каждый озаботился смыслом своего существования, жизнь другой была бы.

Сторож промолчал, задумчиво сопя в усы.

Разговор о смысле жизни, затеянный Иваном Васильевичем, обещал растянуться на час, а то и больше. Директору особо спешить некуда, дома ревнивая жена не ждет.

А перед мысленным взором Петровича маячила заманчивая картина, в которой он откупоривал бутылочку, наливал стопочку до краев, мелкими глоточками выпивал, потом закусывал все это селедочкой и… Петрович не в такт разговору крякнул в досаде.

Иван Васильевич почувствовал, что его разговор сторожу не в тему, скомкал прощание и вышел на улицу. Плюнул через левое плечо, едва заметно перекрестился и пошел отмахивать строевым шагом по аллее, ведущей к автобусной остановке.

— Вдруг показалось? Привиделось! Временное помутнение вышло или чего в мозгу с сосудами. При нынешней экологии, — убеждал он сам себя, — чего не бывает со здоровьем.

Затаив дыхание, вышел на аллею, ведущую к остановке автобуса и… замер в изумлении. Вдоль аллеи стояли, явно поджидая его, знакомые по вчерашнему вечеру туманные фигурки.

Они не кинулись в хоровод, точно боясь испугать его. Просто стояли, улыбались, помахивали ему руками, словно здороваясь. Они здоровались с ним!

С ума сойти! Иван Васильевич снял шапку, вытер вспотевший лоб и, прижав ее к груди, кивками приветствовал странных гостей, с болезненным интересом вглядываясь в туманные образы…

Не привиделось, однозначно. Однозначно в том смысле, что видение устойчивое. И что из этого следует, любезный товарищ директор? А следует из этого одно из двух. Или ты на самом деле их видишь или на самом деле сошел с ума. Второе вернее, потому что понятнее.

Иван Васильевич не стал поддаваться панике, сцепил зубы, и пошагал к остановке, как солдат сквозь строй, почти физически ощущая на себе взгляды призрачных существ.

На следующий день он пришел на работу лишь для того, чтобы отпустить самого себя собственным приказом в отпуск. Нельзя в таком состоянии работать, работники начнут оглядываться, слухи поползут. Нужно время, чтобы обдумать ситуацию, принять правильное решение.

Случившееся, по зрелым размышлениям Ивана Васильевича, можно было отнести к ненормальности, к паранойе, шизофреническому бреду наяву, навязчивым галлюцинациям. Любой из вариантов звучал неприятно, но лучше знать врага в лицо, чем гадать и думать невесть что.

Он сходил в городскую библиотеку и взял несколько книг по психиатрии для подробного изучения, чем немало позабавил молоденьких библиотекарш.

Иван Васильевич вдумчиво вчитался в сухие строчки учебников и четко осознал, что его случай к психиатрии не относится никоим образом. Нет вторичных очень важных признаков ненормальности, многократно описанных в книгах.

Он четко осознает ненормальность своего состояния, живет с этим состоянием в равновесии и его обычный мир от тех видений не страдает. Он выглядит, как нормальный человек, разговаривает, как нормальный человек и рассуждает, как нормальный человек.

Имея привычку всякое дело доводить до логического конца, он сходил к психиатру и, не объясняя причин, попросил проверить себя на нормальность всеми, доступными современной науке, способами.

Убеленные сединами доктора его настойчивой просьбе удивились не менее молодых библиотекарш. Но, учитывая особенность профессии пациента, справедливо предположили, что он может иметь к тому все основания.

Посмеиваясь в душе над странным пациентом, доктора измерили все возможные физиологические и психические характеристики, добросовестно прогнали кучу тестов и сделали заключение — здоров и нормален. На том и точка, решил Иван Васильевич.

Здоров, значит привидения это реальность, что бы по этому поводу не говорила современная наука. Он их видит, никто другой не видит. По этой причине рассказывать о своем открытии ему некому — сочтут психом и мигом отправят в желтый дом.

Если он не собирается в ближайшее время менять работу, нужно найти способ мирного сосуществования с призраками. Но мыслимое ли дело, дорогие сограждане, смириться с тем, что ты хранитель невыносимой тайны?

Дай человеку чемодан денег и запрети их тратить, что с тем человеком будет? Правильно, с ума сойдет, сидя на богатстве! Так и с этим непонятным случаем — вижу, а сказать никому не могу. И с ума, что очень важно, сходить не хочется.

Подумал Иван Васильевич так, подумал эдак и принял Соломоново решение. Чего самому гадать, пусть виновники его несчастья сами выскажутся. Пусть объяснят причину и изволят убираться к такой то матери!

Хотя нет, к такой то матери невежливо получается. Пусть улетают с миром куда положено. На тот свет, на небеса, под землю, есть же у них место постоянной прописки. Не дело это разводить призраков на образцово-показательном кладбище. Вдруг комиссия нагрянет, а тут…

— Какая комиссия, о чем это я? — спохватился Иван Васильевич. — Никто не увидит! Никто-о-о! За что же мне такое наказание? Чем я перед богом провинился?

Вопрос повис в воздухе, повисел немного и ответ сам собой в душе родился. А помнишь, любезный Иван Васильевич, как в морге санитаров пугал? Кто бы тебя в морг положил прохладиться, коли ты живой был?

Стало быть, помер ты тогда и обратно к жизни вернулся непонятным образом! По этой причине в чем-то ты тем привидениям родней приходишься, точнее земляком. В том смысле, что хоть чуток, но на том свете побывал.

Давай, Иван Васильевич, иди, знакомься с новыми приятелями. Из первых, так сказать рук, узнавай причину и следствие. Если повезет, то и договориться можно с теми призраками, чтобы особо его не тревожили. Мало ли с кем тебя судьба сведет, не с каждым же будешь каждый день встречаться.

Прям на душе полегчало, когда решение принял. Хуже нет той маеты, которая от неопределенности. Лучше один раз принять неправильное решение, чем всю жизнь сомневаться, да не решаться.

Чего он испугался, от чего в панику ударился, чего испугался? Призрак по сути своей, что есть? Правильно — душа упокоенного человека, ни веса, ни плотности не имеющая. По башке не стукнет, с должности не прогонит. Общайся и живи себе, как жил, дорогой товарищ директор.

Интересно даже выходит, разнообразие в жизни получается. Что-то вроде передачи «В мире непознанного». Одно дело такое по телевизору смотреть, да счастливчикам завидовать, которые с чем-то непонятным встретились. Совсем другое самому лицом к лицу столкнуться. Будет что рассказать.

Хотя об этом лучше не думать. Всякий рассказ нужно фактами подтвердить, фотографии приложить, свидетельства прочих очевидцев, записи научных приборов. А что он может показать высокому суду? Собственные, отдельно взятые видения и ощущения?

Несерьезно получается. Опять же на навязчивые галлюцинации похоже, по всем статьям, к бабке не ходи. Вместо телевизора мигом окажешься в психушке, будешь Наполеонам да царям Соломонам про тех призраков лекции читать.

Бабка вспомнилась Меланья. Из далекого босоногого детства. Слушал ее маленький Ванька открыв рот. Бабка чего только не рассказывала. Про колдунов и ведьм часами могла рассказывать, покойники у нее прям в добрых знакомых ходили, а всякие чудеса чуть ли не собственными руками творила.

Добрая была бабка, жаль померла рано, Ванька не успел еще опериться и разувериться в ее сказках. Так и вышел во взрослую жизнь, с трепетом вспоминая бабкины рассказы. Когда в город переехал, бабка Меланья из памяти выпала, другими заботами голова заполнилась. А тут вспомнилось, не к ночи будь сказано, всякая рассказанная ей чертовщина.

Главное, что в тех сказках было, Иван Васильевич помнил твердо. При любом раскладе верь в себя, помни родню, поступай, как сердце подскажет. Если от сердца, с чистой душой, да искренней верой, то никакой черт тебе не страшен. Иди смело хоть в самое пекло.

Директор отпуск прервал и неожиданно для расслабившихся работников явился в контору. Молча прошел в кабинет, сел за стол и по-новому осмотрел свое рабочее место.

Народу на кладбище похоронено много, а всей отчетности тоненькая папочка. Фамилию покойника узнать можно, а кто он сказать нельзя. Чай не отдел кадров, чтобы всю подноготную о человеке узнавать. Фамилия и номер участка — вот тебе и вся анкета покойника.

Непорядок. Нам… точнее мне с тем народом встречаться, а я ни уха ни рыла. Безобразие, срочно все изменить и в порядок привести. Заказал директор множество скоросшивателей, повесил полки книжные на стены и начал вести свой личный архив — подробный.

К вечеру усталый, но довольный Иван Васильевич вышел на крыльцо, легко сбежал по ступенькам и решительно направился к достопамятной аллее. Он улыбался, излучал уверенность и спокойствие, хотя в душе таилась неясная тоска.

Призраки обрадовались его появлению, ринулись поближе, закружились в хороводе, лица их осветила улыбка, и в душе Ивана Васильевича родилось неожиданное светлое чувство. Он был счастлив. Его не интересовал источник счастья, главное, что ему это все ужасно нравилось.

Каждый вечер, с предчувствием радости, Иван Васильевич выходил к своим новым друзьям, приветствовал их и делился новостями. Каждый день он отмечал, что друзей становится все больше. Потом его цепкий взгляд уловил сходство туманных образов с недавно похороненными гражданами.

Не трудно было смекнуть, что есть четкая связь между упокоившимися гражданами и привидениями, живущими на его кладбище. Связь простая и понятная — тело упокоилось, а душа осталась жить сама по себе.

Иван Васильевич не задумывался о причине, по которой души не спешили покидать место успокоения тела. По всем правилам через сорок дней после смерти человека душа должна окончательно расстаться с телом и улететь в мир иной. Но и через сорок дней большая часть душ продолжала встречать Ивана Васильевича на вечерних аллеях.

Что-то особенное, непонятное возникало в атмосфере с появлением Ивана Васильевича на вечерних аллеях. Для постороннего глаза выглядела странно та чопорность, с которой он шествовал по аллеям, раскланивался неведомо кому, помахивал рукой, отпускал воздушные поцелуи или поглаживал кого-то мелкого по голове. Для самого же Ивана Васильевича это было выходом в свет.

Он не беседовал с душами, точнее беседа носила односторонний характер, так как Иван Васильевич не мог слышать души. Тому он имел понятное и убедительное объяснение. Физически человек производит звук, прогоняя воздух через голосовые связки и управляя им языком, губами, небом.

А раз душа есть суть нематериальная, то откуда ей тот воздух взять? Нет воздуха, нет голоса, все логично. Иван Васильевич делился с душами своими мыслями о жизни и событиях в мире, рассказывал о том, что произошло в городе интересного. Ведь по большей части души были некогда уроженцами этого города.

Так и повелось с тех пор. Годы шли, души множились, но это обстоятельство Ивана Васильевича нисколько не обременяло. Неким странным образом находил он путь к каждой душе, делился с ней частичкой своей радости и получал взамен ощущение счастья.

* * *

Вполне может быть, что именно по этой причине Иван Васильевич отличался редкостным психическим и уж тем более физическим здоровьем, хотя недавно разменял восьмой десяток.

С методичностью маятника швейцарских часов он каждое утро, в промежутке между приходом на работу и планеркой, совершал пробежки по аллеям кладбища, неустанно удивляя собственных работников.

Пробежки решали сразу две задачи. Во-первых, и в главных — укрепление здоровье. А во-вторых, неторопливо труся по аллеям и тропинкам, Иван Васильевич осматривал угодья, собирая факты к разбору полетов на планерке.

Каждый знал, что врать Ивану Васильевичу бессмысленно, он словам редко верил, всякое обещание проверял, всякое рукомесло лично осматривал. Чтобы не стыдно было перед родственниками усопших и, так сказать, перед самими усопшими.

Светло грустя о заводских временах, Иван Васильевич установил похожие правила и для своего нового места работы.

А чем, собственно говоря, не производство, чем оно от того же завода отличается? Немного понятия другие, заказчик чаще заплаканный, чем веселый, да продукция однообразная, как и сама работа. Но при творческом подходе, все меняется.

С приходом Ивана Васильевича на место директора правилом стали утренние планерки и совещания, рассматривались предложения по рационализации и оптимизации труда. Лучшие работники удостаивались «Доски почета», а передовики производства получали премию лично из рук Ивана Васильевича на общем собрании коллектива.

Работники втихомолку посмеивались и шутили, крутя у виска пальцем, но от премий не отказывались. Премию пропивали, желая директору долгих лет жизни и неизменности характера. А директор работал истово, словно надеясь пятилетку в четыре года выполнить.

Естественно, не выполняя план по погребениям, а неустанно улучшая бытие кладбища. В заботах и мыслях Иван Васильевич все чаще задерживался на рабочем месте допоздна. Трудно отыскать более тихое и спокойное место чем вечернее кладбище.

Редкая парочка надумает устроить романтическую прогулку между крестами и оградками, несмотря на обилие цветов и красивых памятников. Как-то к вечеру мысли нормального человека сходятся на том, что кладбище более подходит мертвецам и духам, и менее всего людям живым и здоровым.

Да и днем нельзя сказать, чтобы по аллеям кладбища прогуливались толпы отдыхающих граждан. Пройдет редкий посетитель, тихонько у могилки посидит, что нужно поправит и тишком-молчком домой отправится. Покойники народ неразговорчивый, слова им не слышны. Может мысли наши им доступны, но про то никому не ведомо.

Уединение на кладбище служит главной валютой, мерилом всех ценностей и единственно значимой важной сущностью. Право дело, кому придет в голову приставать к одинокому путнику, скорбно бредущему по кладбищенской аллее с предложением купить «этот чудный набор пластмассовых кружечек». Торгаши и мошенники не спешат на кладбище, ибо знают, что стоит им ступить туда одной ногой, как черт уцепит их и утащит целиком.

Упоминая черта в контексте мошенников, автор ни в коей мере не утверждает, что черти живут именно на кладбище. Черт может жить где угодно и человека сгубить может хоть за обеденным столом в собственном доме за семью замками. Но так уж повелось, что любит наш человек всякую чертовщину с кладбищем связывать.

Мол, где покойник, там и черт! Не ангела помянут на кладбище к ночи ближе, а именно его родимого, как средоточие всех бед этого мира. Нелогично поступают, клевещут на черта и не помышляющего ни о чем подобном. Забывают о светлых ангелах, что в заботах о душе нашей незримо летают рядом с нами при жизни и после смерти.

Но стоит ли пенять на необразованность человека в жизни потусторонней, когда и сами мы особыми познаниями в этой туманной сфере похвалиться не можем. Коли знаешь что, так и радуйся своему знанию втихомолку, не тащи другого в свою веру, не навязывай каждому свое видение мира, словно ты истинный пророк, а все прочие проходимцы и обманщики. Видишь мир не так как все, радуйся этому и соответствуй.

Различные религии по-разному трактуют сущность того мира, но все сходятся в одном, что именно там должны пребывать души, не место и не дело им оставаться в мире живых.

Как говорилось в книжках, для души бесплотной мир живых холодный и тусклый, она испытывает в нем тоску и печаль, выплескивая копящееся раздражение различными хулиганскими способами. То завоет ночью, то явится в самый неподходящий час, скорчив ужасную рожу, то пустит воду из стен или запалит старую ветошь в подвале. Чего не сделаешь, пребывая в тоске и раздражении.

Но души, многие годы живущие на кладбище Ивана Васильевича, не имели пакостных намерений, были веселы и довольны своей жизнью, радовались встречам друг с другом и со своим любимым «папочкой» Иваном Васильевичем.

Очень странно было осознавать себя «папочкой» для душ, усопшие владельцы коих были порой вдвое старше его. Но душа, расставшись с телом, чувствует себя молодой и полной сил, ей нужна лишь моральная и энергетическая поддержка, кои мы и получаем обычно от своих старших родственников.

Кладбище, опекаемое Иваном Васильевичем, представляло собой, по его философским размышлениям некое подобие того мира, куда души обычно попадают после смерти. А сам Иван Васильевич был для них тем, кто заботится о душах на том свете.

Нечто грешное промелькивает в тех размышлениях, гордыней великой попахивает, уподоблению себя, человека смертного и грешного, безгрешной сути отца нашего вечного. Но ни в коем разе нельзя того сказать про Ивана Васильевича. Богом он себя не считал и прав на души с ним соседствующие не заявлял. Ему было приятно их соседство и души платили ему тем же.

Хорошо здесь было, душевно, если удобно употреблять подобные эпитеты в отношении места, где хоронят мертвых сограждан. Но хорошо или плохо может сказать лишь тот, кто подолгу пребывает в каком-либо месте. И раз Ивану Васильевичу было хорошо на кладбище, значит, и мы можем с чистой совестью сказать, что все на кладбище было хорошо.

* * *

События, описанные в этой книге, произошли, как и положено всякой чертовщине в ночь с четверга на пятницу тринадцатого числа. Небо заволокли черные тучи, луна скрыла свой светлый лик, над городом разразилась страшная гроза.

Молнии раз за разом ударяли в землю, сотрясая все вокруг ужасающим громом. Казалось, бог за что-то решил наказать город и горожан, напомнить о бренности жизни, заставить грешников усомниться в правильности своего пути.

Затем, словно по мановению волшебной палочки, дождь и гроза прекратились. Яркая полная луна снова выплыла на ночной небосклон, радуясь со всей прочей природой чистоте и свежести.

Обращая мысли к богу, можно было бы сказать, что господь омыл и очистил место предстоящих событий от всякой пакости. Или разогнал по домам возможных случайных свидетелей. Не всякое дело нужно в компании делать, советами глупыми замучают.

Хотя на самом деле вышеописанные природные явления были не более чем простым совпадением событий. Истинные причины были прозаически просты. Но простота та происходила не от земной жизни.

Источник происшествия находился где-то там, на небесах, за плотной завесой иного измерения, в мире вечного пребывания… святости и очищения… и прочая и прочая.

Автор не считает себя глубоким знатоком тех мест, а посему будем считать, что все мы знаем это место. Пусть каждый придумает свое, но какая нам разница, главное верить, что твое видение мира самое главное. И все будет путем.

Три темные фигуры возникли из ниоткуда и вошли на кладбище Ивана Васильевича прямо сквозь забор, не утруждая себя поисками ворот. Они шли уверенно, по-хозяйски, точно зная направление движения и конечную цель. Их было трое, но они не собирались выпить. Они шли работать, исполнять свой долг, устранять проблемы, хотя на самом деле все их мысли и желания были там, откуда они явились.

Днем ранее футбольная команда того света «Ацкий сотона» в пух и прах разгромила «Амурного пострела», закатив тринадцать мячей в бездарно оставленные вратарем райской команды ворота. По этой причине светлые силы того света едва не устроили темную вратарю, но архангелы безобразия не допустили.

В раздражении фанаты оккупировали ближайшие к стадиону пивнушки и хлестали божественный елей до полного помутнения сознания, пытаясь забыть позорный факт проигрыша.

Темные же пребывали в необычайно приподнятом настроении, по случаю первой победы за последние двести лет. Да еще какой победы, да еще с каким счетом! Результат, правда, мало отличался от состояния светлых — все упились до безобразия.

К означенному часу большинство из них с трудом могло открыть глаза и лишь некоторые были способны исполнять служебный долг, который никто ни по какому поводу с них не снимал. Ни с темных, но со светлых.

Чуть позднее, точнее в пятницу утром, в райских кущах должен был состояться ежегодный традиционный конкурс «Мисс ангельская ножка» и «Мистер адский остряк». Пропустить первое и второе было совершенно невозможным для лиц, ставших причиной истории.

Но дела не хотели ждать, точнее сказать, ждать не желал Святой Петр, обнаруживший странные огрехи в бухгалтерской отчетности. Согласно книгам за последние несколько десятков лет число умерших людей и поступивших душ сильно рознилось. И разница эта с каждым годом лишь увеличивалась. Небеса терпеливы, но события, повторяющиеся из года в год несколько десятилетий, стали мозолить глаза.

Срочно составили комиссию и отправили разобраться в ситуации. Комиссия, немало поругавшись, договорилась о дне ревизии, утрясла вопросы с командировочными и транспортными, составила список дел заместителям и с громом и молниями отправилась в мир живых.

Задача перед комиссией поставлена была как обычно невыполнимая, но за невыполнение могли последовать вполне определенные оргвыводы руководства. По этой причине члены комиссии были настроены весьма решительно и собирались решить проблему в малый срок.

Сие событие могло бы пройти совершенно незамеченным для Ивана Васильевича, и на следующий вечер он бы ощутил безмерную печаль, но, в силу непредсказуемых обстоятельств, грустно ему стало прямо в этот вечер.

* * *

Иван Васильевич закончил знакомство с делами не задолго до полуночи. Подобное было ему делом привычным, практически обязательным. Семьи или иной живности у него не водилось, так что нужды торопиться домой он не испытывал.

Он со вздохом сожаления закрыл последнюю папку, сложил их на краю стола аккуратной стопочкой и собрался было встать из-за стола, как произошло нечто необычное неординарное, да и просто неприятное событие.

Разгулявшийся под вечер ветер хлопнул приоткрытой форточкой, распахнув ее настежь. В кабинет с громким «Кар-р-р» влетела большая черная ворона и нагло уселась на краю книжной полки, кося черными бусинками глаз на Ивана Васильевича.

Иван Васильевич вопросительно посмотрел на ворону, но ничего, кроме того же «Кар-р-р» от наглой птицы не дождался. Пришлось ему брать газету и выгонять гостью в форточку, не оставлять же ночевать ее в кабинете. Выгнав нахалку, директор плотно затворил форточку, потрогал на всякий случай шпингалеты других окошек и вышел из кабинета.

Если бы Иван Васильевич был склонен к символизму, тогда появление вороны в кабинете поздним вечером он счел бы дурным знаком. К сожалению, он не обратил на это должного внимания, продолжив философские размышления о смысле жизни и ценностях души.

Хотя, обрати он внимание на дурной знак, что бы это изменило? Испортилось бы настроение, попавшее под пресс дурных предчувствий и черных мыслей. Покой и умиротворение ушли бы в туманные дали, оставив в душе разброд и смятение. Может быть, именно по этой причине Иван Васильевич предпочитал в приметы не верить.

Настроение было отличное, в воздухе веяло свежестью, душа пела. Закрыв кабинет, он отправился на вечернюю прогулку.

— Что, Петрович, не спится? — пошутил директор, отдавая ключи ночному сторожу.

— Скажете тоже, Иван Васильич, откуда тому сну взяться, сижу всю ночь как филин, прости господи.

— А наука, Петрович, утверждает, что сон у тебя все-таки есть, только ты его не замечаешь.

— Ага, тогда у меня и машина есть, только я ее не замечаю.

— Про машину не знаю, врать не буду, а сон штука тонкая. Бывай, Петрович, до утра, так сказать!

Иван Васильевич попрощался со сторожем и неторопливо зашагал по слабо освещенной центральной аллее кладбища, с наслаждением вдыхая свежий после грозы воздух.

Он насвистывал под нос веселую песенку, мысленно готовясь к приятной встрече со старыми друзьями. Но встреча как-то не начиналась.

В душе Ивана Васильевича появилась легкая тревога, он отогнал ее, пробормотав под нос «Чертовщина какая-то, может полнолуние виновато?». Тревога не захотела уходить.

Он ускорил шаг, торопясь увидеть побольше, убедиться, что где-то есть ожидающие встречи с ним, но никто не появлялся.

— Куда ж они запропастились? Экая досада! А вдруг…

Иван Васильевич отогнал от себя тревожную мысль о том, что души по собственной воле или велению свыше все разом отправились на тот свет.

— Конечно, не век же им тут куковать! — грустно вздохнул Иван Васильевич, готовясь к худшему.

Но в душе его таилась твердая уверенность, что никуда те души не улетели. Чувствовал он душой неразрывность связей с теми призраками. А раз чувствовал, значит тут они!

Эта мысль Ивану Васильевичу понравилась больше. Нужно искать, нельзя просто так взять и уйти домой. Непорядок сам собой не возникает и уж тем более сам собой не пропадает. Причину нужно найти и устранить.

— Тум-ту-ту-рум-там-там-там-тарам… — замурлыкал он под нос бодрый марш и пристально оглядел окрестности.

Где-то вдали, за деревьями и памятниками Иван Васильевич увидел странное сиянье, словно луна покинула небосклон и опустилась отдохнуть на шелковые травы его кладбища. Но Иван Васильевич не чурался естественных наук и знал, что тела небесные не могут без серьезной катастрофы опуститься на Землю.

С другой стороны дополнительного освещения в той части кладбища, куда был устремлен его взор, не планировалось. В душе трепыхнулось беспокойство, разом вспыхнули тревожные мысли о хулиганских действиях и диких шабашах новоявленных колдунов или шаманов. Лучше всего в такой ситуации вызвать милицию, пусть приедут и разберутся. Но вдруг это не хулиганы? Неудобно получится.

Светиться может прожектор трактора, роющего в неуставное время яму для очередного клиента. Приедет милиция, а там свой же человек трудится в поте лица. Может быть не совсем это законно по ночам могилы копать, но не магазины же грабить, чтоб лишнюю копейку в дом принести.

Только кто именно решил проявить трудовой энтузиазм в столь позднее время? Глупо выглядеть не хотелось, а бездействовать Иван Васильевич не привык. Он откинул сомнения, и решительно зашагал навстречу своему нежданному приключению.

Кабы ему знать истинную причину того свечения и отсутствия душ, быть может он обошел бы стороной то место. Только знать все, дано лишь богу, а нам смертным приходится пребывать в неведении. И бредем мы в полутьме неведомо куда, надеясь, что именно там находится светлое будущее или, на крайний случай, оброненный кем-то кошелек.

Первым делом, подойдя поближе к серебристому сиянию, Иван Васильевич увидел пропавшие души. Они стояли толпой, обращенные лицом куда-то в сторону сияния. При этом ни один из призраков даже не обернулся, когда Иван Васильевич робко покашлял за их спиной.

— Безобразие! — рассердился Иван Васильевич. — Форменное безобразие! Я стою, жду их там на аллее, а они изволят кино смотреть по ночам!

Говорил он негромко, но надеялся, что хотя бы сзади стоящие призраки отзовутся на его призыв. Объяснят причину неожиданного собрания и извинятся, в конце концов, перед ним. Пустые хлопоты — призраки не обратили на слова директора ни малейшего внимания.

— Даже так? — возмутился директор. — Не хотите разговаривать? Даже взглянуть не хотите? Тогда я сам… я не гордый… могу и сам повернуться к народу лицом, если народ не хочет…

Разобиженный Иван Васильевич ринулся сквозь плотную толпу душ, сосредоточивших все свое внимание на чем-то ужасно важном. Он лавировал между ними со акробатической ловкостью, плотно прижав портфельчик с бумагами локтем под мышкой. Там, где нельзя было пройти, он протискивался, вжимался, продирался.

Слово «протискиваться» употреблено автором в переносном смысле, ибо души плотности и материальности не имеют. По этой причине Ивану Васильевичу было достаточно легко проникать сквозь любую самую плотную толпу душ.

Но следует учесть тот факт, что Иван Васильевич испытывал обоснованное уважение к тем душам и поэтому даже нематериальное соприкосновение с ними считал весьма материальным, а поэтому испытывал некоторое неудобство.

— Пардон, мадам… извините, молодой человек… я вас побеспокою, мужчина… разрешите пройти, пожалуйста… — бормотал он себе под нос, двигаясь к центру всеобщего внимания.

— Та-а-а-к, минуточку внимания! — услышал он чей-то незнакомый визгливый женский голос. — Я попрошу не толпиться, все разобрались на три кучки. Налево от меня праведники, направо грешники. Прочие не определившиеся и сомневающиеся — посередине. Потом разберемся. Попрошу без суеты, но, ради бога, побыстрее. У вас может и Вечность впереди, а у нас время ограничено.

— Ну что за идиоты, что за бестолковое стадо, чего они все ринулись налево, упал-отжался? Как же тупеют эти души, задерживаясь подолгу на белом свете! Хотел бы я знать, какая скотина их тут удержала? Ух, я этому шаману бубен то на голову одел бы, я бы его… — мужской скрипучий голос был столь же незнаком Ивану Васильевичу, как и женский до того.

— Господа, мин плезир, будьте снисходительнее. Вам нужно сказать спасибо, что все эти неучтенные души находятся компактно в одном месте и нам не придется мотаться за ними по всему белу свету. А иначе как бы вы, мон амур, успели на конкурс? — ангельский девичий голос явно пытался примирить первых двух с необходимостью уважительного отношения к ситуации.

— И не говорите, милочка! — снова зазвучал визгливый женский голос. — Ему спасибо сказать нужно, но обязательно и на сковородочку с маслицем, чтобы другим неповадно было учет нарушать! Это же надо было столько душ накопить. Безобразие! Кому-то развлечение, а нам за это по шее за нарушение отчетности. Чем он их, негодяй, приманивает, отчего они тут как приклеенные торчат? Неужто, кто-то елеем налево торгует?

— Все бы вам, матушка, грубить и выражаться! Никогда не скажете слова доброго, не похвалите! Разве такие слова пробуждают в людях лучшие чувства? — попрекнул ей ангельский голосок.

— А что мне, по-твоему, елеем этого паршивца поливать? Сейчас души отправим этапом и поищем этого мерзавца, иначе он дальше пакостить будет безнаказанно.

— Елей для другого случая побережем, а познакомиться в любом случае не помешает. Любопытство не грех. Можно объяснить человеку, убедить, наставить на путь истинный, как нас учит великий…

— Сейчас! Проповеди читать ему будем? Пороть и только пороть, через задницу оно скорее доходит! — рявкнул солдафонский голос.

Иван Васильевич замер в толпе призраков, пораженный грубостью и безосновательностью критики в его адрес. Ему стало обидно, захотелось немедленно возразить неведомому оппоненту, дать отпор неправомерной и оскорбительной критике.

Хозяйство свое он знал назубок, разбуди посреди ночи — отчитается перед кем угодно, сколько средств потрачено и на что, сколько клиентов упокоено и какие резервы есть у его хозяйства в перспективе на ближайшие годы. А тут явно ему пеняют за какую-то недоработку, самое непонятное, за что именно и кто это такие, чтобы пенять ему?

Инспекция из горуправления? Ночью? Вряд-ли. Их и днем то не затащишь, не вытащишь из уютных кабинетов на какое-то там кладбище.

Налоговая полиция? Эти могут, этим закон не писан, ночью вломятся, руки за голову и давай им документы — сколько от государства прибыли утаил? Только извини-подвинься, все до копеечки в то же горуправление и сдаем, откуда прибылям взяться?

Он покачал головой, потер лоб в задумчивости.

А вдруг кто на его место глаз положил? Вдруг принято решение отправить его на пенсию и другого более молодого, более оборотистого на должность посадить? Решили исподволь подкрасться, с душ начать, а потом и к нему приступят — пошел прочь старик, уступи дорогу молодым!

Потому и ночью, пока он спит. Потому и втихомолку, чтобы не спугнуть раньше времени. Придет он завтра на работу, а в кабинете другой директор сидит, чаи гоняет, разговоры разговаривает. Исподволь решили сковырнуть ветерана кладбищенского труда, сперва души отберут, потом…

Тьфу ты, что за глупости тебе в голову приходят, товарищ директор? Кто же те души увидеть может окромя тебя? Кому они нужны кроме тебя, старик? Никому не нужны! Да никто их и видеть не может, вот ведь в чем незадача!

А по разговору получается, что те голоса именно к его призракам обращаются, то есть видят их не хуже Ивана Васильевича. Конкуренты? Решили под шумок души с кладбища подтянуть, да по домам растащить или на свои кладбища для разживы перетянуть?

Не дам… не пущу… свое заработай, потом ложкой лопай! А меж тем пришельцы не теряли время зря!

— Господи, стадо слонов, а не души, ну что вы носитесь кругами по поляне? Вам же русским по-белому сказано — стройся в три шеренги, ать-два, упал-отжался! — командовал какой-то солдафон.

— Кто не понял, левое, это возле березы, а правое ближе к осине! Остальные просто на месте стойте, под ногами не путайтесь! — пояснял безмерно терпеливый ангельский голос.

— И всем вспомнить посмертную анкету, чтобы зря время не теряли, когда очередь подойдет.

Возмущенный Иван Васильевич продрался в первые ряды, и глазам его открылось престранное зрелище. Перед толпой напуганных и смущенных душ, как волки перед овцами, стояли трое.

Эти трое были Ивану Васильевичу незнакомы. Одежды их выглядели весьма престранно, а сами они вызывали чувство непонятного страха или опасения. Он бегло пригляделся к возмутителям спокойствия, настраивая себя на предстоящую конфронтацию.

Скрипучий и противный голос принадлежал высокой сухопарой пожилой женщине в черных одеждах с косой через плечо. Не с той косой, которая от длинных волос сплетается, а с той, что траву косят.

С первого взгляда было понятно, что та коса для руки суровой женщины в черном инструмент привычный. По виду монашка монашкой, только коса эта странная с образом монашки не вяжется, да и не сенокос нынче, подмерзает уже.

Ангельским голоском звенела толстенная низенькая тетка в белых одеждах с кружавчиками, ни дать не взять удрала из дому в ночной сорочке. Волосы белые, словно снег, в мелкую кудряшку копной дыбятся на голове, придавая ей вид пенька под снежной шапкой. Иван Васильевич с ходу придумал ей кличку, хотя в душе и не одобрял подобного занятия. Кудряшка — сказал, как нарисовал.

Третий голос принадлежал высокому жилистому мужчине с козлиной, черной, как смоль, бороденкой, лысой макушкой и горящими красным огнем глазищами на исхудавшем лице. Благодаря несообразно большой выступающей нижней челюсти, лицо его казалось словно вогнутым. Это впечатление усиливал маленький вздернутый нос с открытыми навстречу собеседнику большими ноздрями, заросшими черным волосом.

Одет он был в бархатный красный, почти малиновый длинный пиджак, такого же цвета узкие брюки, атласная рубашка имела все тот же красный, алой крови цвет. Там же, где у обычных людей находятся ботинки, Иван Васильевич разглядел лишь пару крепких копыт. Из-под длинной фалды пиджака высовывалась кисточка хвоста.

Черт не черт, а франт точно, подумал Иван Васильевич, словно в театр вырядился или в цирк, для театра одежды выглядят несколько экстравагантно. Хулиганье какое-то с артистическим уклоном, ишь вырядились, лишь бы покуражиться в удовольствие.

— М-да, до утра прокопаемся с этим стадом, — тяжело вздохнула Кудряшка и поправила что-то под белоснежной накидкой.

— Может гуртом их в ловушку схлопнуть, а там разберемся без спешки? — обернувшись вполоборота к подельщикам, поинтересовался Франт.

Равнодушно так спросил, словно речь шла не о душах святых и трепетных, а о мухе надоедливой — прихлопнуть ее газетой, да и всех делов.

— Можно и гуртом, но ловушки же запрещены! — поморщилась монашка. — Залетим мы с ней, не по-детски.

— Да и не положено гуртом, — в унисон прозвенела Кудряшка, — по уложению душа сама определяется с местом и временем…

— Может нам тут митинг провести и диспут устроить, упал-отжался? Пока они тут определяться будут, все сроки выйдут! — взорвался раздраженным воплем Франт.

Он потряс кулаками, покрутил пальцем у виска и сплюнул на землю, потом болезненно сморщился, приложив ладонь ко лбу — словно похмелье давало себя знать.

— Вот и я говорю, времени в обрез. Их еще нужно оприходовать, сдать по описи в чистилище, отчет накатать о проделанной работе. Будем разговоры разговаривать, опоздаем, как пить дать опоздаем, — давила монашка.

— За такое по головке не погладят, — неодобрительно поежилась Кудряшка. — Но, если все «ЗА», — она моментально взбодрилась, — то я присоединяюсь, прошу учесть вынужденно присоединяюсь, к большинству! Ловушечку готовить? — бодренько прозвенела Кудряшка, обращаясь к Монашке.

Монашка молча кивнула, давая разрешение.

— Цып-цып-цып, мои маленькие! — встрепенулся Франт и, расставив руки пошире, начал сгонять души в общую кучу.

Монахиня, рукоятью косы помогала ему. В это время Кудряшка вытащила из-под накидки какую-то штуковину. Штуковина моргала огоньками и слегка потрескивала, в воздухе распространился запах серы и озона. Совершенно определенно троица задумала некую пакость и нужно немедленно пресечь безобразие, хотя бы по праву директора, руководителя данной территории.

Иван Васильевич сделал шаг вперед и, вскинув руку в легко узнаваемом жесте «Всем стоять, никому не двигаться!», негромко, но весомо поинтересовался.

— Извиняюсь, а что это вы тут делаете?

Странная троица удивленно посмотрела на него, потом переглянулись между собой, и молча пожала плечами.

— А сам не видишь что ли? Порядок наводим! — ухмыльнувшись, за всех ответил Франт.

— Извиняюсь…

— Да ты мужик не извиняйся, иди себе, куда шел!

— Нет уж, я извиняюсь, но за порядком тут я присматриваю. А вас, господа, что-то не припомню. Вы заявление на ночное мероприятие подавали или самоуправством занимаетесь?

— Мы это, мы тимуровцы… гы-гы-гы… наведем порядок и адью.

— Нам тут тимуровцы не требуются, давайте сразу адью, пока неприятностей не случилось! — в голосе Ивана Васильевича звенел металл, взгляд был грозен и внушителен.

По крайней мере, он надеялся, что именно так это выглядит со стороны. А значит хулиганы, устрашившись его грозного вида, должны немедленно извиниться и убраться восвояси, чтобы навсегда забыть дорогу на кладбище.

— Мужик ты чего привязался, как репей к заднице? Тебе сказали — топай отсюда, не мешай процессу! — без малейшего страха в голосе отмахнулся Франт.

— Немедленно прекратите хулиганство и покиньте территорию! — приказал Иван Васильевич еще более грозным тоном, таким тоном, по которому сразу видно, что возражений не ожидается.

— Странный тип! — как-то равнодушно отметила Кудряшка.

— Псих! — подтвердил Франт.

— Не отвлекаемся! — строго прикрикнула Монахиня.

Они продолжили свое дело, словно и не заметив его гневного выпада, словно авторитет Ивана Васильевича, его должность ничего для них не значили. Это же явное оскорбление, плевок в душу, наглое пренебрежение!

— Да как вы смеете игнорировать законную власть? — сорвавшись на фальцет, крикнул директор. — А пятнадцать суток за хулиганство не хотите? Я не позволю на подведомственной мне территории безобразничать!

Франт обернулся на ходу, выразительно покрутил пальцем у виска и молча продолжил свое черное дело. Жест, не требующий пояснений, оскорбил Ивана Васильевича до глубины души. Да, он не совсем нормальный, точнее не такой как все прочие, но это не значит, что он сумасшедший!

— Сам ты псих ненормальный! — закричал вслед Франту директор, на всякий случай отступив на шаг назад.

— Ну и дурак! — без малейшей обиды в голосе парировал оскорбление директора Франт.

Директор возмущенно ринулся к троице и хотел было растолкать их, сбить с ног, дать леща, влепить затрещину, но пролетел мимо них, словно сквозь легкое облачко. По пути споткнулся о камушек и позорно свалился на траву.

Троица все с тем же равнодушием к его действиям прошагала мимо, стремясь быть ближе к призракам. Иван Васильевич не осознал полностью причины своей промашки и на всякий случай цапнул монашку за подол, но рука его прошла насквозь, не задев ничего материального.

— Призраки! — ошеломленно захлопал глазами директор.

Получается, что призраки пришли за призраками и что-то собираются с ними сделать. А вдруг не призраки, вдруг самодеятельные колдуны-шаманы? Намазались какой-нибудь мазью дьявольской, вот его рука и соскальзывает с них.

— Товарищи души, соблюдайте спокойствие, не слушайте их, не поддавайтесь на провокации, спокойно расходитесь по дома… извинюсь, по могилкам, — закричал Иван Васильевич, вскакивая на ноги и отряхиваясь. — Это шарлатаны, проходимцы, обманщики!

— Ну-ну, кричи громче, может, покойничков разбудишь! — захохотал Франт. — Куда же они пойдут, милай, кто же их пустит?

Директор лихорадочно перебирал в голове способы борьбы с черной магией. Святой воды под рукой нет, контрзаклинаний он не знает, даже креста нательного и того не имеет. Но есть же народные средства!

— Сгинь, нечистая сила! — завопил Иван Васильевич, творя крестное знамение трясущейся от волнения рукой.

— Не понял, это он про нас что ли? — обиделся Франт. — Эй, мужик, ты слова то подбирай!

— Пусть себе мелет что хочет! Нам это не мешает, делаем дело, утро не за горами!

— Не подействовало! — едва слышно прошептал Иван Васильевич.

Седьмым чувством он понял, что творящееся необычайно страшно для него лично. Вполне может быть, что и душам это событие чем-то может повредить. А самое главное, не вмешайся он, именно сейчас может произойти несправедливость. Кто еще, как не он, отец родной для всех этих овечек бесплотных, спасет их?

— Не дам! — Иван Васильевич пулей пролетел сквозь бестелесную троицу, грудью встал между ними и душами, раскинув руки крестом, всем видом выказывая крайнюю решимость бороться до конца за праведное дело.

Но троица все так же спокойно прошла сквозь него и продолжила свое гнусное дело. Ему показалось, что Франт при этом обидно ухмыльнулся, а Кудряшка укоризненно покачала головой, словно пеняя несмышленому проказнику.

Кудряшка открыла штуковину, которая и была, по всей видимости, загадочной ловушкой. Монахиня, зажав косу под мышкой, сплела странным образом пальцы и что-то забормотала себе под нос. Франт запрыгал чертом вокруг испуганно сгрудившейся толпы душ, с каждым кругом заставляя их все ближе и ближе подходить к ловушке.

Вот уже первая душа оказалась совсем близко от нее, вспыхнул еле видный свет, и душа моментально пропала, словно ее и не было. Затем следующая и еще и еще. Ловушка, словно пылесос, втягивала в себя одну душу за другой.

Троица продолжала свое грязное дело, не обращая ни малейшего внимания на возмущенно прыгающего среди них Ивана Васильевича. Они делали вид, что не слышат его обвинений и проклятий, едва заметно поеживаясь от особо грубых эпитетов.

Возмущенный до глубины души Иван Васильевич не стеснялся в выражениях, обзывая наглецов фашистами, садистами, идиотами и прочими неприятными словечками. Казалось бы, в душе его открылась некая заслонка, препятствующая дотоле излиянию подобных слов.

Мысли в голове Ивана Васильевича скакали как белки в колесе, перемалывая из пустого в порожнее одну и ту же глупую мысль: «Что делать? Что делать?». На память приходили всякие глупости типа все тех же святой воды и распятия. От тех вещей якобы злые духи сильно страдают, а то и вовсе пропадают.

Но где, бога ради, в двенадцать часов ночи на кладбище взяться той святой воде и распятию. Окромя забытой лопаты никакого оружия. Боже, если ты есть на этом свете… Стоп! А ведь это идея, покруче святой воды! В безнадежной ситуации тонущий хватается за соломинку, а коммунист за библию.

— Господи-и-и-и! — вскричал Иван Васильевич голосом полным боли и страдания. — За что дозволяешь твориться такому безобразию? Если ты есть на небесах, стукни по загривкам этих кровососов, сунь их в геенну огненную, накажи, чтобы другим неповадно было!

Иван Васильевич остановился на месте, судорожно прижав кулаки к груди, по лицу его текли слезы бессилия, голос прервался. На кладбище стояла тишина, нарушаемая едва слышным сопением охотников за душами. Внезапно тишину разорвала трель сотового телефона. Среди мрачного безмолвия кладбища звучала легкомысленная мелодия про какие то там «… як-цуп-цоп…».

Иван Васильевич от неожиданности вздрогнул, потом закрутил головой, недоумевая, откуда в столь поздний час на кладбище может оказаться человек с сотовым телефоном. Сам он новомодной техникой не пользовался, предпочитая старую проверенную. Стало быть посторонний кто-то, прохожий случайный забрел нежданно-негаданно.

Хотя в это время и случайный забулдыга, прикорнувший в тишине под кустом, вряд ли проснется, и уж тем более не решится сделать вечерний променад по кладбищу. Тем более маловероятно, что у него окажется с собой что-то кроме недопитой бутылки. И уж совсем невозможным было бы наличие у него сотового телефона.

Не менее его озадачились охотники за душами, переглянулись, забыв о своем занятии. Наконец Франт понял, что трель раздается именно в его кармане. Покопался, вытянул трубочку и, поднеся к уху, настороженно спросил:

— Алле, это кто?

— Дед Пихто! — раздался неожиданно громкий басовитый голос в трубке. — Канцелярия это! Жалоба на вас имеется от населения, типа беспредел творите, за базаром не следите, фуфел гоните! Есть мнение, что сие непорядок и безобразие!

— Мы же от усердия, исключительно для пользы общего дела…

— Пользу блюдите, а уложения не нарушайте!

— Так как же нам, ежели они упираются, как бараны тупые, ту пользу блюсти?

— Как хотите, это не мое дело! Жалоба поступила, я доложил, в личное дело вписал! Все, мальчики-девочки, времени нет, нужно еще штаны гладить на конкурс.

— Но…

Франт скривил недовольную физиономию, услышав в трубке короткие гудки. Раздраженно захлопнул раскладушку телефона, сунул в карман и засопел, как бешеный бык перед тореро, выпуская пар из ноздрей.

— Отставить ловушку, всем вольно! — резко приказал он Кудряшке.

— А чо ты распоряжаешься? Чай постарше тебя по званию есть! Ишь ты раскомандовался! Что, матушка, при таком раскладе делать-то будем? — обратилась она к Монахине, в голосе ее не звучало радости от поступившего распоряжения. — Эдак мы тут надолго застрянем!

— Будем думать! Но по быстрому! Брейн-ринг, мозговой штурм, атака на извилины! В смысле шевелите мозгами господа, нужно срочно искать решение!

— Скажите, мужчина, вы чего тут суетитесь, чего под руку лезете, какого лешего процессу мешаете?

— Это не процесс, а хулиганство чистой воды! Ага, напугались божьей кары, поджилки трясутся., — приободрился Иван Васильевич. — Убирайтесь прочь, иначе я еще и не такую молитву сотворю! — азартно кричал директор в порыве неожиданного вдохновения.

Ивана Васильевича несло. Отродясь он в бога не верил, по причине глубокой веры в партию, а тут как поп на проповеди, только что рясы да кадила не хватало. Того и смотри кинется святой водой во все стороны кропить, да библией по башке охальников лупить.

— Ай-яй-яй, мужчина, а еще партийный, как нехорошо при ваших то убеждениях и к богу обращаться, не по совести это!

— А вы партию не трогайте! — обиделся Иван Васильевич. — Я в ваши грязные дела не лезу, и вы ко мне не суйтесь!

— Во-первых, наши дела и помыслы чисты, а во-вторых…

— Не хотите по-доброму? Так я вам сейчас пропишу пилюлю, до печенок достанет! — он собрался извергнуть очередное прошение к богу, как его остановила Монахиня.

— Давайте договоримся, — предложила она примирительно, и при этом поудобнее перехватила косу в руках, словно собралась прямо сейчас что-то косить, — по-хорошему договоримся. Вы идете баиньки, а мы спокойно делаем свое дело. Иначе ведь может неприятность случиться! Фью-ить и нету вас, мужчина, сами такой же бесплотной тенью станете.

— Не пугайте, пуганные! — дрожащим голосом отозвался Иван Васильевич, с опаской делая шаг назад.

— Чего тебя пугать, упал-отжался? Кто ты такой, чтобы на тебя время тратить? Тебе русским по-белому сказано — пшел вон, значит поди вон и бего-о-о-о-м, раз-два!

— И правда, — вкрадчиво подключилась Кудряшка, — мужчина, у вас все хорошо, вы устали, вам хочется спать, идите спать… спать… спать… — она плавно водила в воздухе пухлыми пальчиками, глядя при этом прямо в глаза Ивану Васильевичу.

С каждым словом елей в ее голосе сменялся на сталь, просьба на приказ, сочувствие на нескрываемую неприязнь. Беспокойство, тревога уходили из мыслей, на смену им втекал полный покой. Иван Васильевич чувствовал необычайное по силе желание уснуть, как можно быстрее добраться до кабинета и рухнуть на старенький диванчик, не раздеваясь.

А то и не ходить никуда, упасть прямо тут поблизости на скамеечку возле могилки или прямо на травку и уснуть… уснуть… уснуть. Чтобы не мешать… не мешать… не мешать. Не мешать им забрать души… души… стоп!

Иван Васильевич, словно конь, тряхнул головой, отгоняя наваждение, потер опухшие глаза кулаками и огляделся по сторонам. Души встревоженные роятся… странная компания смотрит на него выжидательно… ночь… кладбище… что-то не в порядке. Хулиганы! Усыпить хотели и тишком, молчком свое грязное дело провернуть, пока он спать будет!

— А вот фигу вам, господа хорошие! — весело засмеялся Иван Васильевич. — Со мной такой фокус не пройдет, не по вашу честь праздник, не по горлу кусок! Держись, братцы! — заорал он и засучил рукава пиджака.

В его душе неожиданно проснулся озорной бес, интеллигентность и предупредительность словно волной смыло, азарт близкой драки, как в молодости, разгонял кровь.

— Да вы, батенька, маньяк! Вы что себе позволяете? Вы, вообще говоря, кто такой?

— Я кто такой? Я директор этого кладбища! — с нескрываемой гордостью сообщил Иван Васильевич, стукнув себя в грудь кулаком.

— И что с того? Идите и занимайтесь могилками, оградками, памятниками. Не нужно делать события из того, что совершенно случайно вы нас видите. Все, происходящее здесь, вас не касается никоим образом. Вы это понимаете?

— Как же не касается, если я с этими душами душа в душу живу, извиняюсь за тавтологию.

— Ахинею несете, мужчина. Вы живой?

— Конечно живой! Живее не бывает!

— А они мертвые, усекаете разницу?

— Не очень, — честно признался директор, мысли которого сосредоточились на битве за собственность.

— Мертвые, умерли, в землю закопали и надпись написали… Вас в землю закапывали?

— Зачем же меня в землю? — обиделся Иван Васильевич. — Я же живой!

— Вот, а они мертвые, их и закопали! Усекаете разницу?

— Закопали и закопали, пусть земля им будет пухом! Какое это имеет отношение к делу?

— Мужик, у живых с душами упокоенных никаких дел быть не может! — отрезал Франт. — Это я тебе, как доктор говорю, официально! Живой, значит топай домой и ложись баиньки, пока мы не рассердились! Не твоего ума дело, любезнейший. Иди, куда шел, не мешай работе!

— Я уйду, а вы их всех фьють и заберете! — сказал он и внутренне замер в ожидании ответа.

— Заберем, — спокойно подтвердила монахиня. — Вне зависимости от того уйдете вы или нет. Это не обсуждается. По крайней мере, с вами, — уточнила она.

— А кто вы такие, чтобы отнимать их у меня… бр-р-р-р, точнее распоряжаться этими душами? Лишь смерть вольна над ними, лишь ее законы вправе командовать этими душами! — патетически закончил Иван Васильевич свое выступление.

— А я тогда кто же? — удивилась монахиня.

— Откуда мне знать? Престарелая хулиганка, наверное, или ненормальная, обчитавшаяся ненормальных книг. Как луна полная взойдет, столько психов по кладбищу бродит, хоть палкой их разгоняй.

— Хулиганка значит? Ненормальная, значит? Престарелая? — распаляясь с каждым словом, спрашивала старушка, наступая на Ивана Васильевича.

Зная твердо, что старушка та бесплотнее утреннего тумана, он невольно ступил назад, столь силен был ее напор.

— Да ты знаешь, смертный, на кого руку поднял?

— Хотелось бы узнать, — осмелев, ехидно ответил директор.

— Не уверена, что хочешь! — усмехнулась старушка. — Все вы храбрые, пока меня не увидите!

— Ой-ой-ой, какие мы страшные! Я тут всяких насмотрелся, меня не напугаешь!

— Мое дело предупредить, ваше дело напугаться, — усмехнулась монашка. — Смерть я, будем знакомы!

— Смерть чему? — не понял Иван Васильевич, решив, что старушка решила подшутить.

— А всему смерть. Слышал ведь, как говорят: «Смерть пришла!» Что потом бывает помнишь, али объяснить?

— Шутите, мамаша, ну-ну? — Иван Васильевич нутром понял, что обмана нет, но и поверить не решался.

Потому как, если Смерть пришла и он перед ней стоит навытяжку, стало быть, это к нему гостья. Захочешь ли в такое поверить? Как-то противно заныло в животе, в коленках появилась позорная слабость, захотелось удрать подальше, забыть обо всем, лишь бы еще пожить, подышать, на солнышко посмотреть.

Предлагали же дураку по-доброму уйти, так не согласился, гордый шибко или глупый. Скорее глупый. Надо бы ума загодя набраться, да времени уже не осталось — Смерть пришла!

— Испугался? Так, поди же ты прочь, вредный старикашка, пока я добрая!

Страх пропал, как корова языком слизнула, так обидно Ивану Васильевичу стало, аж задохнулся. От обиды как пьяный стал, а пьяному, как известно, море по колено. Старикашка-а-а-а? Вредный?

— А документы у вас имеются, что вы, гражданка, являетесь смертью? Эдак каждое привидение будет шастать по кладбищу и заявлять, что оно сама Смерть. Чем докажете?

— Чего это я тебе доказывать должна? — удивилась монашка. — А вот сейчас помрешь и будут тебе все доказательства!

— Эдак у нас каждый убивец может смертью представиться. Эка невидаль человека убить. У нас по городу несколько тыщ таких кандидатов бегает. Они небось себя тоже смертью считают. Что же мне им на слово верить?

— Точно ненормальный! — вмешалась Кудряшка. — Они тебе нож к горлу приставят, а ты у них документы требовать будешь?

— Ты понимаешь что несешь, идиот? Они же живые убивцы, а я дух бесплотный! Усекаешь разницу?

— Сейчас они живые, а завтра их трамвай переедет! — упирался Иван Васильевич. — Придет он ко мне духом бесплотным и будет тут пальцы загибать, что он в натуре сама смерть. Выдай мне пару сотен душ для променада на тот свет! Видали мы таких шустрых! Документы есть? Нету, тогда проваливайте подобру-поздорову, пока чудотворную молитву не сотворил!

— Это какую же такую молитву? Мол во имя партии и лично товарища Ленина, изыди Сатана? Мужчина, вы нам долго еще будете нервы трепать? — взвизгнула Кудряшка, пришедшая в себя после неудачи с гипнозом.

— А вы бы вообще помолчали! В ночной сорочке, практически голышом по городу шастаете! Что про это скажет подрастающее поколение?

— Мужчина, какое подрастающее поколение? Кроме нас с вами тут никого нет! Да и вы, строго говоря, не должны нас видеть! Вы зачем нас видите?

— Вы хотели сказать «почему».

— Что хотела, то и сказала! — отрезала Кудряшка. — Между прочим, именно вы мешаете мне отправиться домой и надеть свое любимое платье. Где вы подрастающее поколение нашли, черт вас подери? — взвизгнула она неожиданно громко и закрутила головой.

— Да вот же они! — Иван Васильевич ткнул пальцем в толпу душ, все это время тихонько стоящих плотной толпой. — У нас на кладбище много всякого народа похоронено, от самого юного до зрелого возраста. Негоже себя вести столь бесстыдно, отправляясь в общественное место.

— А давайте его укокошим, — не в такт вмешался Франт. — Время бежит, а тут ненормальные работать мешают. Может он галлюцинация, а? У меня есть хорошенькое такое заклятье, любую фату-моргану развеет, к чертовой бабушке, дай ей бог здоровья!

— А ежели он не фата-моргана, подействует? — заинтересовалась Кудряшка.

— Все едино развеет, в пыль, на молекулы, разнесет светом на тыщи километров! Ну, дак как, читать заклятие?

— Эй-эй-эй, без глупостей! — обеспокоился Иван Васильевич.

Кто их знает этих хулиганов, вдруг и в самом деле развеют, всякие придурки нынче по свету гуляют. Начитаются новомодных книжек про древние обряды, возомнят себя великими магами и волшебниками и давай в бубен стучать, всякие каракули на стенах рисовать, типа знаки магические. Глупость конечно, а вдруг сработает? С психами нужно деликатно работать, лучше убеждением, лучше договориться.

— Давайте по-хорошему, я вас не видел, вы сюда не приходили и не будем вмешивать милицию!

— Милицию?! — одновременно переспросили хулиганы.

Их лица осветились довольными ухмылками, они покивали друг другу, таинственно перемигнулись и разом пропали, словно их не было.

* * *

— Уф-ф-ф, кто бы знал, что и на таких придурков милиция влияние имеет! — облегченно выдохнул Иван Васильевич, изрядно струхнувший к тому моменту и не знавший каким образом выйти из тупиковой ситуации без ущерба для репутации и мирной жизни кладбища.

— Товарищи души, сохраняйте спокойствие! Все в порядке, безобразия устранены без вмешательства, так сказать, сил правопорядка. Можно на сегодня уже и отдохнуть! Предлагаю всем разойтись по местам проживания и…

Не успел он закончить фразу, как в конце аллеи замелькали разноцветные огни мигалок, завыла сирена и на бешенной скорости подлетела милицейская машина. Открылись двери и к Ивану Васильевичу ринулись три бравых милиционера с дубинками в руках.

— Это вы, гражданин, милицию вызывали?

— Я? Я не вызывал! — Иван Васильевич лихорадочно вспоминал, каким это образом он умудрился вызвать наряд милиции на кладбище, если телефона под рукой у него не было.

— Может, Петрович крики мои услышал и вызвал милицию? — мелькнула спасительная мысль в голове Ивана Васильевича.

— Я это, я вызывал! — неожиданно согласился он. — У нас тут безобразия нарушают, хулиганы шабаш творят, души пытаются… — он прикусил язык, поняв, что сболтнул лишнего.

— Товарищ, а вы часом не пьяны? — поинтересовался лейтенант. — Что-то мне вид ваш не нравится и водкой от вас разит за километр.

Иван Васильевич с ужасом почувствовал, что и на самом деле в воздухе висит оглушительный аромат перегара. Убойный духман, словно рота солдат выпила цистерну спирта и сейчас храпит под каждым кустом, вдыхая чистейший кислород, а выдыхая ужасный перегар. Стыд-то какой, он же совсем чуть-чуть, буквально сто пятьдесят грамм, чисто для профилактики простуды принял на ночь. Неужто водка паленая?

— Так-так, — лейтенант постучал дубинкой о ладонь, — развлекаемся значит? Водку пьем, милицию вызываем, на общественность клевещем? А не желаете ли в отделение прогуляться? Или документики, к примеру, предъявить? Вы кто такой, что делаете в столь поздний час на кладбище? Па-а-а-а-прашу предъявить документики! — неожиданно взвизгнул лейтенант как-то по-женски.

Иван Васильевич вздрогнул от неожиданности и моргнул. Рука его сама собой потянулась к внутреннему карману, хотя он отчетливо знал, что нет там никаких документов. Но, моргнув, он почуял неладное — в тот момент, когда глаза почти закрылись и почти открылись, образы милиционеров стали неясными, словно раздвоенными. Заколыхалась маревом зыбким и сама машина. Иван Васильевич прищурился, ущипнул себя за ухо и совершенно отчетливо увидел, что его дурят.

Вместо машины и трех милиционеров перед ним кривляются все те же хулиганы. Поверх них, словно маскарадные костюмы натянуты образы милиционеров, но при моргании «костюмы» и «тела» раздваиваются. Клоуны, не подозревая, что обман раскрыт, продолжали нагло наступать на Ивана Васильевича, требуя его немедленной капитуляции и позорного бегства.

— Чур-чур меня, сгинь нечистая сила! Как роса в туман, сгинь ночной дурман, от зари-красы прячься злой обман! — выкрикнул он неожиданно вспомнившиеся ему слова бабки Маланьи, считавшейся у них на селе ведьмой.

Мальчонкой босоногим он мно-о-о-го тех стишков запомнил и часто повторял, но без особого толку. Хотя по заверениям самой бабки Маланьи были заклятиями верными и сильными. Видать не было у него тогда нужного настроя или опыта жизненного, не было в словах нужной силы.

А сейчас, только он те слова произнес, как морок развеялся и остались хулиганы без прикрытия, пропадом пропал автомобиль милицейский, угасли огни мигалок разноцветные, утихли сирены.

* * *

— Упс-с-с, а король то голый! — смачно сплюнула Кудряшка, испортив светлый образ нежной дамы. — Что-то мне подсказывает, что мы в дерьме, господа.

— Что же ты, голубчик, сразу не сказал, что ведьмачишь потихоньку? Лицензию покажи! Что стоишь, как вкопанный, нету лицензии? Нарушаем значит? А за нарушения статья имеется и наказание соответственно. Так что…

— Какую лицензию, чего мелете то? Сами вы колдуны-шаманы! А ежели и ведьмачу, как вы выражаетесь, так только в целях самозащиты, а это никому не запрещено, по любому закону!

— По-хорошему не хочешь, заклятиями швыряешься, добрых слов не понимаешь, — загибала пальцы Смерть. — И что с тобой делать прикажешь?

Она погладила рукоять косы, глянула на острие, потом на Ивана Васильевича и вздохнула.

— Как говорят у вас в рекламе — при всем богатстве выбора, решение одно! Завещание заготовил? Родственники есть, чтобы попрощаться там, последние распоряжения отдать? Ты не стесняйся, случай у нас особый, могу одно желание на выбор исполнить, кроме…

— Хочу, чтобы вы немедленно убрались туда, откуда явились! — не дослушав крикнул Иван Васильевич, страстно желающий, чтобы все происходящее оказалось бредовым сном.

— … кроме этого! — закончила Смерть, улыбнувшись.

— Но почему? Это несправедливо! Вы сами сказали — любое желание!

— Бессмысленное желание. Мы уйдем, других пришлют. Пока проблема не устранена, ей будут заниматься. Мы лучше, потому что уже в курсе. Другие даже разговаривать не будут, просто зачистят территорию и устранят проблему в корне.

— В корне, это как? — встревожился Иван Васильевич.

— Чтобы гангрена не распространялась, что делают? Отсекают причину. Я доступно выражаюсь?

— Причину-у-у? То есть…

— Вот именно, вы быстро схватываете суть, сразу видно умного человека. Другой бы начал плакать, стенать, молить пощады, а вы… Молодец, ценю! Да что там, уважаю! Мало таких вот осталось, все больше хлюпики, слабаки.

— Так я же… мне собственно… так вот значит! — Иван Васильевич окончательно загрустил.

По всему получается, что влип он со своей добротой, как кур в ощип. Плохо, что помрет, очень плохо. Но хуже того, души останутся без него, как сироты убогие. Без подпитки, без энергии, без дружеского слова, а значит, нет им никакого смысла на этом кладбище оставаться. Нельзя ему помирать, никак нельзя.

— Да ты не грусти! Желание твое исполнится, думай пока, чего хочешь напоследок. А хочешь выпьем на посошок?

Смерть взмахнула рукой, и на полянке перед ними из ниоткуда возник столик. Запотевший с холода графинчик водки, огурчики, капустка, хлеб черный, крупными ломтями нарезанный — без излишеств, просто и скромно. Действительно на посошок, не на пьянку. Стаканчики граненные сами собой наполнились, как по волшебству.

— Ну, что будем? — выдохнула Смерть и опрокинула стакан. Иван Васильевич автоматически выпил водку, не чувствуя вкуса горячительного напитка.

Закусывать не стал, вдохнул холодного воздуха, смахнул выступившую слезу и молча налил себе еще на три пальца. Его собеседники переглянулись и так же молча долили себе. Молча выпили, крякнули, собрались было завершить процедуру, но Иван Васильевич снова поднял графинчик и налил всем присутствующим.

— Без третьей, первая не считается! — скупо пояснил он и махнул стакан водки, словно воду.

Собеседники переглянулись и постарались повторить маневр директора. Франт в два приема одолел свою порцию, остальные же выпили водку мелкими глотками, спешно зажевали капустой и задышали сильно, словно пытаясь выгнать огненное зелье дыханием.

— Негоже оставлять! — тряхнув остатками в графинчике, заключил Иван Васильевич и разлил остатки по стаканам.

Ровно разлил, тютелька в тютельку, словно по линеечке — четыре стакана с первого раза поровну. Нашим мастерам палец в рот не клади, откусят и выплюнут, потому как пьют без закуски. Словно по команде взметнулись четыре руки, булькнуло в стаканах и остатки огненной воды упали в желудки.

Иван Васильевич отщипнул от горбушки черного хлеба кусочек, занюхал его, широко открывая ноздри, словно хотел запомнить этот запах, оставить его в душе на долгую память.

— А хорошо пошло! — крякнула Кудряшка. — Может еще по маленькой?

Она подмигнула, щелкнула пальцами и графинчик наполнился до краев.

— Анисовка! — сообщила Кудряшка со значением. — Продукт экологически чистый и не содержит холестерина, едрить его в корень! К ней полагается рыбка! Предлагаю за дружбу и взами… запина… взаимо… пони… мание, — по частям выговорила она, косея на глазах.

— Анисовка, так анисовка, лишь бы не боярышник, — равнодушно ответил Иван Васильевич, все больше погружаясь в тоску и печаль.

Он пил водку, а мысли его были далеко от этого места. Вся жизнь его пролетела как на киноэкране черно-белом. Он с удивлением, но без особого интереса отметил, что и впрямь в воздухе появился широкий киноэкран, застрекотал невидимый проектор и кадры немого кино его жизни замельтешили на экране. Каждый шаг от босоногого детства, до последнего… — Иван Васильевич шмыгнул носом от нечаянной грусти, — последнего мгновения жизни, все пролетело со скоростью курьерского поезда.

Закончилось кино, погас экран и как-то сразу полегчало на душе, отлегло. Может оно раньше нужно было, да почаще так вот про жизнь свою вспоминать. Не в последний момент перед кончиной, а просто так от случая к случаю. Много ведь в той жизни было интересного, душевного, радостного. А мы не вспоминаем, некогда нам, все вперед бежим семимильными шагами, словно там впереди все счастье наше. А оно вона где, за спиной, бежит за нами, не поспевает.

Остановись человек, подожди, пока твое счастье тебя догонит. Пока память твоя обласкает душу приятной для сердца картиной, образом милым, словом памятным душевным. Легче дышать стало Ивану Васильевичу, улыбка на лице заиграла, движения стали увереннее.

Закончилась анисовка, франт «налил» перцовки, закончилась и она. Старинная русская пословица гласит — первая рюмка ударяет колом, вторая — летит соколом, а от каждой последующей человек становится легким и радостным, как пташка.

Иван Васильевич и не заметил, как от светлой грусти душа его перешла к необычайной радости. Шутки сменялись анекдотами, под общий хохот рассказывались веселые истории.

— Вот ты мне скажи, любезный, чего ты за те души цепляешься? Они тебе родственники что ли?

— Н-н-нет!

— Ты пойми, дурья башка, у них своя жизнь, у тебя своя. Негоже путать предназначения, не тобой придуманные.

— А кем они придуманы?

— А то ты не знаешь!

— Предположим, не знаю.

— Богом, кем же еще, дурилка картонная. Он там сидит на небесах, в затылке чешет, умные мысли придумывает, потом с миром делится. А ты поперек самого получается?

— Получается так.

— А зачем? Если они тебе не родственники, какой тебе с них прок? Их ждут там, а ты задерживаешь, непорядок.

— Непорядок.

— А с непорядком, что нужно делать?

— Устранять!

— Вот видишь! Еще по одной? За порядок!

— За порядок? За порядок выпью… по одной…

Франт вел беседу, не забывая подливать водки, рассказывал армейские анекдоты, первый же им пьяно смеялся. Речь его была затейлива, но суть в ней не менялась — отдай, дорогой Иван Васильевич, души и не мешайся под ногами.

Но в какой-то момент разомлевший от выпитого Иван Васильевич поймал на себе совершенно трезвый взгляд Франта, оценивающий взгляд, мол дошел ли клиент до кондиции или нужно еще добавить.

Не понравился Ивану Васильевичу этот взгляд, хотел он встать, перевернуть стол, сказать пару ласковых добрым собутыльникам. Только ноги словно отнялись, руки налились пудовой тяжестью, язык отказывался подчиняться, вяло ворочаясь во рту.

— Вот ведь гадость какая, — с холодным ужасом подумал Иван Васильевич. — Молитву богу не вознесу, заклятия, даже вспомнив, не скажу, и убежать, куда глаза глядят не сумею. Опоили супостаты, все рассчитали четко — напугать, потом расслабить и водочкой под дых. Что делать то теперь?

— Кажется, любезнейший, вы хотите что-то нам сказать напоследок, — улыбнулась совершенно трезвая Смерть. — Нет? Что же, задерживать не будем, адью, так сказать, передавайте привет родственникам.

— Я же говорил, что лучше водки может быть только много водки, а вы заклинания, уговоры, диспуты. Что, мерзавец, молчишь? Язык отсох? Оно и правильно, иной раз язык совершенно лишняя деталь в организме, лучше его на хвост заменить, больше пользы было бы, ха-ха-ха! — закатился Франт, представив видимо Ивана Васильевича без языка и с хвостом.

— Господа, ради бога, ну как можно? Не комильфотно поступаем, господа. Клиент готов к отправке, давайте отправлять. К чему эти обидные слова? Время, господа, время!

— Так ведь забавно, матушка, сидит, как пень с ушами и глазами лупает, ха-ха-ха!

— Отставить, поручик, не ко времени веселье, работы прорва, а вы тут тру-ля-ля разводите. Отправляйте клиента экспрессом по нулевой линии.

— Кхм, хм, не могу, матушка, только после вас. Без вашей визы, — Франт игриво ткнул пальчиком в косу, — никак не могу.

— Господи, все сама, все сама! — вздохнула Смерть, легко скинула косу с плеча и широким полумесяцем провела лезвием над головой Ивана Васильевича.

Что-то дрогнуло в душе его, словно ниточка хрустальная лопнула, зазвенело в ушах, свет померк, тело потеряло вес и чувства исчезли, словно в одно мгновение стал он духом бесплотным. Потом Иван Васильевич, увидел самого себя, словно со стороны.

Стоял он, схватившись за сердце, с совершенно безжизненным бледным лицом. Потом медленно осел вниз и упал навзничь. Иван Васильевич рванулся было к самому себе, чтобы помочь, но что-то удержало его на месте, не пустило. Он попытался закричать, позвать на помощь, но голоса своего не услышал. Хотя другие голоса, ставшие в последний час особенно ненавистными, слышал замечательно.

Франт разговаривал по мобильному телефону и одновременно сгонял разбредшиеся души в кучу. Смерть разминала пальцы и что-то бормотала себе под нос, словно школьник перед уроком, боящийся забыть выученное дома стихотворение. Кудряшка настраивала ловушку, сверяясь с табличками и покручивая регуляторы.

— Алло, база, нужна нулевая линия, груз одиночный, статус три семерки, прошу вне очереди! — бубнил Франт.

— С какого перепугу вне очереди, да еще по нулевой? Царя что ли отправляете, али Пушкина еще одного разыскали?

— Девушка, вы там вопросы то отставьте, вам сказано по нулевой, значит по нулевой! — разозлился Франт. — Наберут по объявлению, объясняй тут каждой, что да почем. Исполнять, как сказано, упал-отжался!

— Ага, кинулась прям так вот сразу! Допуск предъявите, накладную на сверхлимитный отбор энергии, справку о прохождении грузом карантина, отчет о последнем годе жизни груза…

— Слушай внимательно, читай по губам, повторять не буду, если ты сейчас не… — в трубке раздались короткие гудки.

Франт ошалело поглядел на трубку, потряс ее, поковырял в ухе, потом нажал на кнопку автодозвона. Ответ пришел неожиданно быстро: «Абонент находится вне зоны связи. Надеемся на ваше понимание. Козел!» Если первые две фразы звучали естественно для капризной мобильной связи, то последнее слово явно было лишним и поэтому особенно обидным.

— Ну, я вернусь, ну я им устрою, ну ты у меня покрутишься на вертелах! — орал Франт прыгая на осколках в дребезги растоптанного мобильного телефона.

— В принципе этого и следовало ожидать, — смиренно вздохнула Кудряшка. — Я вам давно говорю, матушка, ему ничего нельзя доверить, все испортит, напортачит, а нам… — она снова вздохнула, сложив пухлые ручки на груди, — … нам доделывать.

— Чт-о-о-о-о? — заорал, брызгая пеной изо рта, разъяренный внезапной выходкой Кудряшки, Франт. — Это кто напортачил? Это после кого ты всегда переделываешь, коза старая? Да я тебя…

— Цыц, поручик! Мадам, еще одно слово и вместо оперативной работы пойдете карточки в канцелярии разбирать. Я сказала всем цыц, а то… — Смерть угрожающе взмахнула косой.

Франт и Кудряшка, едва не вцепившись в кудри друг друга, замерли и опасливо поеживаясь, разошлись в разные стороны.

— Вот так-то лучше. Обойдемся без нулевой линии, по старинке, если не разучились еще. Заклинание первой ступени, транспортная магия, раздел трансгрессии, если кто забыл. Начинается со слов «Вринарубу тринамару…». Все помнят?

— Помним мы, помним, не школяры чай, — вяло, как побитые собачонки, тявкнули ее соратники.

— А ежели помним, — язвительно, как может только теща любимому зятю, сказала Смерть, — тогда по взмаху руки начинаем! И не забывать про тональность и ритм!

Она взмахнула свободной рукой, словно капельмейстер симфонического оркестра, и в тот же миг три голоса запели на три тональности заклинание. Причудливо сплетался ритм и звук, то ускоряясь, то замедляясь, то набирая громкость, то опускаясь до шепота.

Мир вокруг Ивана Васильевича начал скручиваться в светящуюся трубу, его потянуло вверх, он летел, набирая скорость, а заклинание неслось следом, не теряя своей мощи. В какой-то момент голоса слились в одну пронзительную ноту и разом оборвались, как лопнувшая струна.

Увидел он перед собой слепящий свет, вспомнил, что про то в книжках умных писалось, и приготовился встретиться с тем светом лицом к лицу. Выражение лица соответствующее торжественное настроил, руки на груди сложил, мысли очистил от лишнего и греховного. Сейчас грянут трубы сладкогласные, запоют ангелы «Аллилуйя».

Только из-за слепящей световой завесы никакого «Аллилуйя!» не загремело, а пробурчало что-то вроде недовольного старческого бормотания «Опять ты?». Потом из света высунулась босая нога и сильным пинком под зад отправила Ивана Васильевича обратно по трубе.

Светящиеся стены растаяли, сила пропала и… Иван Васильевич увидел все то же самое кладбище и те же самые лица, глядящие на него с совершенным изумлением. Потом он почувствовал новую силу, схватившую его за пятки и дернувшую, словно паровоз за веревку.

Он увидел себя стремительно летящим к собственному безжизненному телу, его окутала темнота, острая боль уколола в сердце. Иван Васильевич закашлялся и открыл глаза.

— Ничего не понимаю! — пробормотала Смерть, озабоченно глядя на свои руки и соратников. — Кто сфальшивил? — грозно нахмурилась она, вперив гневный взгляд во Франта и Кудряшку.

— Да бог с вами, матушка, как можно такое подумать? Все сделали по экстра классу, не в нас проблема! — хором открещивались те.

— Вы на что намекаете, крысы канцелярские? По-вашему я ошиблась?!

— Никак нет, — сипло прохрипел Франт, явно струхнувший. — Дозвольте доложить, это она в шестнадцатом такте…

— Ах ты, морда штабная, гусар недобитый, доложи-и-и-ть он изволит? Не доложить, а заложить, вот как это называется! А сам то, сам то, кто в тридцать пятом такте петуха дал?

— Господи, удружил компанию, одни склочники и недоучки! — схватилась за голову Смерть.

Иван Васильевич ощупал себя, пощипал, прочистил горло, не веря счастливому возвращению с того света. Странному возвращению, непонятному, но возвращению. Жив! Он лежал на траве, с каждым мгновением все больше приходя в себя, чувствуя, как по телу разбегаются горячие мурашки.

Сердце, только что остановившееся навсегда, наверстывало упущенное, отрабатывало сбой, гнало кровь по жилам упругими толчками. Организм воспрял, как природа после студеной зимы, очнулся, кинулся к жизни с удесятеренной силой.

— Что выкусили, колдуны чертовы? — тихонько одними губами ухмыльнулся Иван Васильевич. — Слабо с директором справиться?

Он пошевелился, поежился, напряг мышцы и неожиданно легко вскочил на ноги. Легко, как в молодости. Вскочил, чувствуя необычайный прилив сил и радости. Самое же странное в чувствах Ивана Ильича было ощущение постороннего шума, словно морская волна набегала на берег, рокотала, шумела, стекала бурливыми ручейками обратно.

Он прислушался к рокоту волн и понял, что принял за шум моря слитный хор множества голосов — мужских, женских, детских. Голоса что-то говорили, кричали, шептали, требовали, просили, умоляли.

Но что именно было не разобрать. Тысячи и тысячи голосов сплетались в сплошное полотно шума, выделить из которого отдельный голос было делом совершенно невозможным.

Иван Васильевич покрутил головой и моментально догадался, что причина того шума располагается совсем близко от него.

Толпа душ, выстроившись в три бесконечные колонны, роптала, шумела, обсуждала что-то, плакала, смеялась. Души… говорили! Это было совершенно невозможно, невероятно, фантастично!

Никогда за десятки лет работы и общения с душами Ивану Васильевичу не доводилось слышать их голоса. Они были всего лишь немыми собеседниками, он как бы чувствовал эманации их чувств, отвечая улыбкой на улыбку, сочувствием на грустный взгляд.

Он говорил с ними о многом и подолгу, но никогда не ждал, что они ответят ему тем же. Он рассказывал о сложной политической обстановке в мире, о видах на урожай, проблемах животноводства и не ждал благодарности за свой вдохновенный труд.

И вот настало время, он слышит их! Иван Васильевич смотрел на своих старых друзей с восхищением, представляя, какие сказочные перспективы открываются перед ними в плане общения.

Сколько всего интересного он сможет узнать о них, услышать тысячи непохожих друг на друга историй жизни, узнать, как кого зовут и что именно кому нравится.

Он бы мог даже устраивать вечера хорового пения или чтения стихов. Тут же, судя по всему куча талантов, люди интеллигентные, умные, общительные. Иван Васильевич смахнул слезу умиления с носа. Они бы могли…

— Я интересуюсь спросить, вы очередь занимали? Нет?! Таки почему вы вперед меня лезете? Вас тут не стояло! Моня, Сеня, дети, не пускайте дяденьку, дайте ему подножку, чтоб ему пусто было!

— А ну подвинься, деревня! Ишь рассупонился лаптями, как свинья на паперти, ноги подбери, харя немытая! Жалаю первым рейсом бизнес-классом для курящих и чтобы кормили в пути! Что значит пошел на…? Это трансфер на тот свет?! Да как вы смеете?

— Гражданы, у меня кошелек сперли! Гражданы, бога побойтесь, кошелек пустой, как память дорог! Совесть имейте, гражданы, возверните кошелек, изверги!

— Че прешь, че прешь, отойди от агрегата, не лезь, пшел вон, пусти, не лапай! Где тут билеты выдают, скока стоит? Бесплатно-о-о?! Ексель-моксель, тогда мне два?

— Миром господу нашему богу помо-о-о-лимся-а-а! И ныне и присне и во веки веко-о-о-в! Пусти, сын мой, к алтарю прикоснуться! Что значит не пущу? А кадилом по лбу не хочешь? На тебе, охальник, получи, сукин сын!

Иван Васильевич не верил своим ушам. Он то считал, что души плачут и зовут его помочь им в трудную минуту, а они меж собой лаются и ни капли нителлегентности в тех криках не наблюдается.

Самое главное нет в тех словах ни печали, ни жалости по нечаянному расставанию. Лаются как на вокзале, как гопота всякая, про все забыли, разом из памяти выкинули.

Черная тоска змеюкой подколодной подобралась к сердцу директора, обвилась вкруг него и запустила жало в самую душу, поливая ее ядом разочарования в светлых надеждах.

Получается, что он неправильно все понял, возомнил себя отцом овечкам заблудшим. А на деле получается, что никому он со своими речами полуночными не нужен. Сидели они тут, как транзитные пассажиры, на поезд опоздавшие, до поры до времени.

Пришел поезд и забыли про начальника вокзала, что их чаем поил, да теплом согревал. А как же счастье, как же радость? Иэ-э-х, нет в жизни справедливости! Для чего жил, к чему стремился, на кого душевное тепло тратил? Обманка вышла!

Отвернулся Иван Васильевич от толпы душ, чтобы не видели они даже случайно неожиданных слез, брызнувших из глаз. Промокнул рукавом пальто мокрый нос, шмыгнул тихонечко, вздохнул тяжко.

Чует, словно кто его по плечу осторожно так стукает. Обернулся и замер в удивлении — за спиной собралась толпа душ, смотрят на него сочувственно и молчат. А по плечу его мужик здоровый бородатый стукает, в армяк одетый, да сапоги яловые.

— Прощения просим, Иван Васильевич, что обеспокоили! Спор у нас тут промежду себя вышел, требуется ваше слово, а то подеремся!

Директор шмыгнул носом, поморгал глазами, стряхивая остатки слезинок, подозрительно нахмурился.

— Не можете решить кому первому на тот свет отправиться? Так это вот к ним обращайтесь, теперь они тут главные! — махнул он рукой, словно отрекся от всех своих привязанностей.

— Извиняюсь, но не в том спор, — мягко, но настойчиво продолжил мужик. — Народ интересуется, вы с нами или тут остаетесь?

— Шутите?

— Какие ж тут шутки, Иван Васильевич? Вы ж для нас, как отец родной, куда мы без вас?

Вот те новость, мелькнула в голове директора молния-мысль. Мелькнула, вышибла тоску-гадюку из сердца, выжгла яд тоскучий, осветила лицо надеждой.

— Отец родной?

— Кабы не ваша душевность, давно бы туда отправились.

— Душевность?

— А то ж, милое дело было послушать про урожай, да успехи в покорении космоса.

— Так сейчас то вы все туда… не будет больше разговоров…

— Скажете «Оставайтесь!», мы и останемся, душе никто не указ, кроме совести!

— Останетесь?

— Да что ты заладил, как граммофон, командуй «Оставайтесь!» и не парь мозги! — не выдержал какой-то парень в толпе.

— Цыц ты… не шуми, спугнешь… дайте ему по репе, шустрому… не слушай его, отец родной, что душа просит, то и скажи!

— Оставайтесь! — одними губами, еле слышно прошептал Иван Васильевич, не веря своему неожиданному счастью.

Тихо сказал, а слова его, как искру в сухой степи разнесло, полыхнуло пожаром в толпе душ.

— Остаемся… счастье то какое… согласился, отец родной… крикни нашим, чтобы в очередь не стояли…

Верно говорят, булат не закалишь, если его из огня да в холодную воду несколько раз не кинешь. Счастье растопило лед в душе, вернуло блеск глазам и веру в лучшее. Не все потеряно, мы еще ого-го-го, есть еще порох в пороховницах.

Правда в толпе и другие голоса звучали, но меньше и тише.

— Дураки… медом вам тут намазано, что ли… один дурак в прорубь, остальные за компанию… прикажи дураку молиться, он и лоб расшибет…

Но что значат эти мелкие камушки в сравнении с тем великим счастьем, что обрушилось на Ивана Васильевича только что? Теперь же все меняется, теперь можно снова подумать о…

Мысли Ивана Васильевича внезапно прервались. С леденящим ужасом он вспомнил, что мечтам его не дано сбыться. В любое мгновение все эти души, все его друзья, внезапно обретшие голос, исчезнут навсегда, оставив его в одиночестве. Никогда, никогда уже не будет вечерних прогулок по аллеям, восторга чувств, охватывающего его в моменты энергетических всплесков.

— Послушайте, давайте договоримся! Все что хотите! Я сделаю, отработаю, отслужу, замолю, только не забирайте нас друг у друга! Не по-людски это все, не по-божески.

— Это не вам решать! — отрезала Смерть. — Нам не молитвы ваши требуются, а точность баланса. Вот вы, голубчик, небось своего бухгалтера готовы в могилу свести, ежели он вам кривой баланс предоставит. А нам что же предлагаете — подтасовку, обман, ширли-мырли с душами?

— Но должен же быть какой-то выход. Не бывает так, чтобы не было решения. Вы поймите, не могу я так вот взять и все бросить. Это похуже дезертирства выходит. Как я после этого жить буду и работать тут?

— Обычно будете работать, как все работают. Будете планы перевыполнять, премии получать, к морю в отпуск ездить.

— Я ж им как отец родной. Они ж без меня…

— Так не будет их у вас, любезный директор, фьюить и улетели на небо. Нет у вас заботушки, отдыхайте, работайте, деньги зарабатывайте на светлое будущее.

— Какие деньги? — удивился директор, считавший получку не более чем средством для пропитания.

— Бумажные деньги, металлические, дзин-дзинь монетки в копилочку, деньги, денежки, деньжата. Мы веселые ребята, но деньжат нам маловато!

— Глупости, откуда тут деньги? — брезгливо поморщился директор. — Не за деньги работаем, за уважение! Между прочим, никто уже никуда не отправляется! — победно улыбнулся Иван Васильевич.

«Накося-выкуси, обломитесь, касатики! Не все коту масленница, будет и постный день!» — светилось в его взгляде.

— Иван Васильевич, голубчик, давайте проще! Может, вы денег хотите? Вы поймите, нам несложно, только пожелайте, все сбудется.

— Взятку суете? Купить хотите?

— Упаси господи, за кого вы нас принимаете? Таких, как вы проще убить, чем купить!

— Тогда о чем разговор?

— Не надоело вам кладбищем заправлять? Только пожелайте, мы вас директором банка сделаем, а? Чик-пык, один умер, другой занемог, нужному человеку в голову правильная мысль пришла и вы в седле, то бишь в кресле управляющего банком! Денег прорва, почет, уважение, всяк норовит вам в рот заглянуть, любое желание исполнить! Соглашайтесь!

— Не соглашусь!

— Отчего же?

— У меня на кладбище тех управляющих штук двадцать лежит. И ничего особенного в них нет. Разве что шуму побольше, да памятник покруче. А куда он после смерти то со своими деньгами денется? Как всех в землю закопали и надпись написали. Потому как нет перед смертью никого более или менее крутого, всеобщее равенство, как при коммунизме. А раз так получается, то какой мне резон в те великие должности выбиваться?

— Чудак человек, то при смерти будет, а мы тебе жизнь красивую предлагаем. Тебе при всех твоих годах еще лет двадцать как минимум трубить. Неужто ты собираешься их здесь провести, на кладбище? Хочешь, от щедрот своих, по знакомству, так сказать, лично от себя десяток лет накину? Мне несложно, а тебе приятно.

* * *

Смерть щелкнула пальцами и кладбище исчезло, растворившись с серебристой дымке. Дымка растаяла, словно утренний туман. Иван Васильевич увидел себя в роскошном просторном кабинете. Он огляделся с интересом, чувствуя странность в душе — все это он уже видел, все это ему знакомо. Непонятно откуда, но он точно знал, что в этом кабинете он хозяин.

Тем не менее, сознание твердило — все это блеф, обман, фата-моргана. Подумали прощелыги, что словами его не пронять, решили наглядную агитацию устроить. Мол, пощупай собственными руками, как оно в жизни выглядит.

Знаем мы ту реальность, сейчас стукну кулаком по столу и кулак пройдет сквозь него, как через облако зыбкое. Сказано, сделано — чуть кулак не отшиб, знатно грохнул, от души. Так и руку сломать можно, дурень старый!

Самый, что ни на есть настоящий стол, сто очков фору его антикварному дубовому. Широкий, как аэродром, блестит весь и ничего лишнего. Часы малахитовые, ручка с золотым пером, телефон сотовый в платиновом корпусе небрежно брошен в сторону, ноутбук скромно гудит по левую руку.

И не на стуле старом сидит, а в дорогущем кожанном кресле утопает. Удобное кресло, аж вставать не хочется, так бы и сидел в нем всю жизнь. Такое ощущение, что то кресло, как костюм по фигуре шили.

Вдоль стены огромный аквариум с чудными рыбами, подсвеченный ярко, пузырьки булькают. Плавают, заразы заморские, плавниками лениво поводят, пучатся глазами круглыми на Ивана Васильевича через стекло толстое. Чего, мол, сидишь, делом занимайся! Он таких рыб разве что по телевизору видел, а тут живьем — красота.

Поодаль, в стороночке на стеклянном столике фрукты и бутерброды с красной икрой, бутылки причудливые с надписями не русскими — отродясь такого сразу и в одном месте не видел.

— Дежавю! — вспомнил директор умное слово. — Все одно врете, нас не проведешь, мы не лыком шиты, не лаптем биты! Вы нам шиш, а мы вам кукиш!

Первым делом следует помнить, что все это морок, туман, зыбкое и нереальное. Моргнешь и сразу увидишь, что настоящее, а что мираж. Стол, может быть и твердый, но не стол вовсе, а плита могильная. По этой причине и твердая, потому и больно — сморщился Иван Васильевич.

Он тотчас же исполнил задуманное, но морок не рассеялся, картинка не раздвоилась.

— Однако! — удивился Иван Васильевич. — А если так?

Он поднапрягся, вспоминая бабкину присказку.

— Как роса в туман, сгинь ночной дурман, от зари-красы прячься злой обман! — картинка даже не дрогнула. — Мда-а-а-а!

Он ткнул в кнопку переговорного устройства, надеясь, что палец проскочит сквозь призрачный агрегат, но кнопка послушно вжалась, загорелась лампочка.

— Слушаю, Иван Васильевич! — прозвучал из переговорного устройства не искаженный электроникой приятный девичий голос.

— Тебя как зовут? — брякнул Иван Васильевич первое, что в голову пришло.

А что нам первое в голову приходит? Известно что, глупости всякие! Ты бы думал, идиот, прежде чем рот открывать! Это не поделка на дурачка рассчитанная, тут капитально сделали, без обмана.

Сквозь кресло ты не проваливаешься, руки на столе лежат спокойно и уверенно. Отчего тогда решил, что тебе муляж раскрашенный подсовывают. Об заклад бьюсь, — подумал он, — что там и в самом деле девка сидит.

— Татьяной зовут, — без тени сомнения в уместности вопроса ответила девушка. — У вас через пять минут встреча с директором строительной компании. Прикажете что-нибудь еще принести в кабинет? Напитки, закуски?

— Водки принеси, Татьяна! — обреченно выдохнул он в переговорник.

Что же они затеяли, изверги? Может быть решили его мнения не спрашивать, да и перекинули сразу в новую жизнь. Мол, крутись, как знаешь, любезный Иван Васильевич. Мы свое обещание выполнили, хоть ты и упирался, а раз так, то и вопрос с душами можно считать закрытым!

— Несколько разных бутылок, лед сразу принести или позже, когда гости придут? — деловито уточнила Танечка.

— Зачем бутылок? Стопку водки и закусить черного хлебушка кусочек!

— Сей момент, Иван Васильевич! — не удивившись черному хлебу, промурлыкала секретарша.

Не успел погаснуть звук в аппарате, как дверь кабинета плавно отворилась и спиной вперед вошла девица с подносиком в руках. Короткая юбка с трудом закрывала упругую попку, открывая глазам Ивана Васильевича заманчивые виды длинных стройных ножек, затянутых в ажурные чулочки.

Он сглотнул внезапно набежавшую слюну, и в этот момент секретарша повернулась к нему лицом. Директор едва не подавился, упершись взглядом в бездну глубокого декольте. Это же надо было такую кадру подыскать, кто же расстарался, етить их в коромысло.

Как в таких условиях можно работать, когда каждая клеточка мужского организма взывает к немедленному действию. К черту водку, к черту закуску, прямо здесь, прямо сейчас…

— Почему бы и нет? — шепнул бес и подпихнул Ивана Васильевича в ребро. — Пользуйся моментом, на том свете не накормят!

— Неудобно получится… мы тут с ней… а вдруг гости в кабинет завалятся? — стремительным воробушком шмыгнула тревожная мысль в голове директора.

Но в тот же момент Иван Васильевич понял, что он уже стоит по другую сторону стола и весьма недвусмысленно расстегивает ремень брюк. Он увидел себя в зеркале и окончательно обалдел.

Мужчина в зеркале был ему совершенно незнаком. Молодой, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, лицо человека довольного жизнью. На пальцах, судорожно сжимающих падающие брюки, несколько колец золотых с камнями. Да и костюм не магазинный, тут явно индпошив, да еще не наш. Он такой костюм раз в жизни видел, когда крупного воротилу хоронили.

Секретарша по-своему истолковала возникшую паузу. Мигом поставила подносик на стеклянный столик и ящеркой шустрой шмыгнула к двери. Сухо щелкнул замок, отделяя кабинет от внешнего мира.

Девушка томно повела плечиком, посмотрела через плечо на Ивана Василевича и томно облизнула пухлые губки. Она медленно, не спеша, словно это повторялось неоднократно, поворачивалась к директору. Ее руки скользили по высокой груди, бокам, гладили бедра и снова скользили вверх, захватывая по пути юбочку.

Она же сейчас… да она сейчас разнагишается прямо тут… а у меня дырка на носке, неудобно получается! — лихорадочно соображал Иван Васильевич, не замечая, что штаны уже свалились на пол.

— Ми-и-и-лый, — с придыханием страстно произнесла секретарша, подкрадываясь к директору, словно большая кошка, — я все для тебя сделаю! Только… — она неожиданно замялась, — … у меня это… ну ты понимаешь… такие женские праздничные дни. Но я могу…

Иван Васильевич представил, что именно она может, и его прошиб внезапный озноб. Господи, лучше уж в каменоломню! Хотя… почему бы и нет? Ведь это все не более, чем сон, мираж. Пусть даже такой материальный, совершенно реальный, но все-таки сон.

Отчего же не попробовать? — словно нашептывал бес. — Всего разочек попробовать той сладкой жизни, в которой живут многие. Ты же, пень старый, до седых волос состарился, а весь твой любовный опыт в пригоршне унести можно.

Секретарша тем временем подобралась к директору вплотную, прижалась к нему всем телом так, что дух захватило, сердце застучало отчаянно. Иван Васильевич почувствовал прилив сил и возбуждения.

— Котик, я так хочу тебя, сладкий мой! — жарко шептала она, расстегивая быстрыми пальчиками рубашку директора.

В голове Ивана Васильевича все помутилось, он рыкнул словно голодный зверь, обхватил секретаршу и повалил ее прямо на мягкий пушистый ковер. В тот же момент пропал кабинет, аквариум, секретарша и он обнаружил себя стоящим с выпученными глазами и трясущимися руками перед хохочущей троицей.

— Что, Иван Васильевич, хорошо быть директором банка? — сквозь смех спросила Смерть, утирая рукавом выступающие слезы.

— А вы ловелас оказывается! — укоризненно покачала головой Кудряшка.

— Молодец, мужик, еще бы мгновение и ты ей… по первое число… знай наших! — подмигнул Франт.

Директор с трудом унял дрожь в руках, осторожно скосил взгляд вниз, проверяя состояние штанов. К его удивлению не только штаны, но и пальто были аккуратно застегнуты.

— Морок, чистый морок! — тоскливо подумалось ему. — А ведь как все обставили, приманочку подложили, в ловушку заманили, взяли на горяченьком, сволочи!

— Так что, Иван Васильевич, по рукам и возвращайтесь прямо туда, в жаркие объятия? Никакого обмана, без всякого колдовства — именно туда и именно в таком качестве, клянусь! — Смерть по-пионерски отсалютовала. — Неужто не хотите? Неужто по-прежнему желаете прозябать на любимом кладбище? Помрете ведь, так и не познав истинной сладости жизни!

Директор кашлянул, больше для того, чтобы проверить наличие голоса, чем по необходимости. Выгнал поганой метлой из головы срамные мысли и, глубоко вздохнув, махнул рукой, как отрезал:

— Не нужны мне ваши сладости! Как судьбой велено, так все и сбудется.

— Иван Васильевич, миленький, откуда это в вас? Вы же человек глубоко материалистичный, партийный и идейный! Какая судьба? Человек сам кузнец своих несч… своей судьбы, прошу пардону. Простой пример — вы говорите «Да!» и ваша судьба делает финт. Давайте проверим! Нет, давайте поспорим! Если я вру, то чтоб мне сдохнуть!

— Шутить изволите, матушка? Вы, если так удобно выразится, давно уже того… в смысле не совсем живы. Жульничаете, ай-яй-яй, нехорошо.

— Оговорилась, с кем не бывает? Сами придумайте условие! Любое, я на все согласна! Итак: «Если после переселения душ, я не получу должность директора банка и не проживу в достатке и уважении тридцать… а-а-а, гулять, так гулять… сорок лет, то…» Не стесняйтесь, от души, смелее, Иван Васильевич, это ваш реальный шанс круто изменить жизнь!

— То подите вы прочь, матушка, со всеми своими уговорами!

— Дурак, старый козел, ворона кладбищенская!

— Сама ты… то слово!

— Да я тебя…

— Опять умертвишь? Так мне это не страшно, помирали мы уже!

— Согласись, Иван Васильевич, что все это сплошное донкихотство, мальчишество чистой воды! Куда ты с копьем супротив мельницы? Перемелет ведь и косточек не останется, в пыль, в порошок, ветер дунет и следа не останется.

— След он не на асфальте, а в сердцах остается, в памяти.

— В чьей памяти, оглянись ты по сторонам, дурак старый! Думаешь тебя родственники их будут добрым словом вспоминать? Да они похоронили и забыли, разве что раз в год придут на могилку водки выпить, былое вспомнить. Думаешь, они про тебя вспоминают? Даже не надейся, они и о существовании твоем не подозревают.

— Это не важно.

— А что для тебя важно?

— Важно быть человеком и вести себя по-человечески, а не как шакал!

— По-твоему мы шакалы?

— Я так не говорил.

— Тут дураков нет, нам разъяснять не требуется. Ты, получается по всему, ангел в белых одеждах, а мы шакалы позорные? Не рановато ли возносить себя начал, голубь сизокрылый?

— Каждый слышит то, что хочет услышать. Я такого не говорил, а кем вы себя считаете — это ваше дело. Я живу, чтобы вот им, — он обвел руками внимательно прислушивающихся к их спору души, — было интересно, чтобы они радовались тому, что видят и слышат.

— Ты на самом деле в это веришь? — удивилась Смерть.

— Конечно, зачем мне прикидываться?

— Не знаю, не знаю, может есть резон. Навроде как ведать не ведаю, а потому должен стараться.

— Чего я не ведаю? Давайте уж без обиняков — хотите сказать, так говорите.

— Они же, милый, ничего не видят, — с нескрываемой жалостью ответила Смерть, — им твои усилия по барабану, ты тут упираешься, оградки красишь, скамейки чинишь, а им это все равно, что и не было. У них другое зрение, свое видение, свой мир.

— Какой такой другой, раз живут в этом мире, значит, этот мир и видят! — уперся Иван Васильевич.

Смерть молча взмахнула рукой, и мир вокруг Ивана Васильевича вспыхнул всеми цветами радуги. Разом исчезли привычные образы, вместо строго прямых аллей появилось множество извилистых тропинок. Пропали кресты и памятники, вместо них появились небольшие уютные домики, а то и просто шалаши.

Зажурчали ручейки и мелкие речки, в воздухе замелькали причудливые создания. Только деревья не поменяли ни места ни вида, хотя листочки их словно сияли зеленым золотом, освещая все вокруг. Пропала полутьма, сменившись золотисто-зеленым сиянием. За деревьями прятались странные фигуры, похожие по описаниям на сказочных леших и водяных.

Самое же странное, что переменились и сами души. Они уже не выглядели как полупрозрачные эфемерные создания. Ивана Васильевича окружало пестрое общество живых людей. Казалось, протяни руку и ты почувствуешь их тепло и плотность.

— А ты протяни, чего смущаешься, они же тебе как родные! — словно подслушала его мысли Смерть.

Иван Васильевич протянул руку и, смущаясь, легонько кончиками пальцев прикоснулся к мужику, что давече его по плечу стучал. Пальцы уперлись в нечто плотное и упругое, словно перед ним стояло не привидение, а и в самом деле живой человек. Мужчина улыбнулся и протянул Ивану Васильевичу руку.

— Будем знакомы, Степан Ерофеич, купец первой гильдии. Бывший купец, конечно же. Рад, очень рад нашему знакомству. Мы, честно сказать, и не надеялись вас так вот скоро увидать в наших рядах.

— Кх-м-м, — закашлялся Иван Васильевич, неожиданно обнаружив тепло в крепком рукопожатии призрака. — Я собственно еще не в ваших рядах, но взаимно… очень приятно… не ожидал.

На какое то время Иван Васильевич забыл о существовании злополучной троицы, погрузившись в рукопожатия, обмен любезностями, знакомством и выражением радостных чувств. Если ранее, общаясь с немым сообществом призраков, Иван Васильевич достигал волшебного всплеска энергии, то теперь энергия переполняла их. В воздухе сухо трещали молнии, на остриях железных оградок сияли огни святого Эльма, пахло озоном, как после грозы и начинал подниматься ветер, предвестник бури.

— Господа, господа, умерьте пыл! — вклинились во всеобщее ликование голоса темной тройки. — Вы же сейчас вызовете бурю и городку каюк! Это не шутка! Если на раз не разойдетесь, придется включать глушитель, а это больно!

— Разойдись! Угомонись! Геть в стороны, больше одного не собираться!

— Иван Васильевич, моншерами, образумьте ваших друзей, неудобно получится, если придется силу применить. Мы вас просим добром это безобразие закончить!

Иван Васильевич обернулся к тройке, на лице его витала счастливая улыбка. Он помахал руками словно крыльями, призывая души утихомириться и буйство природы пошло на убыль. Ветер подул еще немного, разогнал набежавшие тучи и утих сам собой. Гроза растворилась в небесах, погасли огни святого Эльма. Все успокоилось.

— Видали?! — гордо спросил он. — А вы что удумали? Разве по-людски такой мир рушить? Я же для них… Они же мне, как родные!

— Полноте, Иван Васильевич! Люди склонны преувеличивать собственную значимость и, в особенности, ценность своих поступков. Давайте, все разложим по полочкам, по понятиям, как нынче принято выражаться в определенных кругах. Присаживайтесь!

Смерть взмахнула рукой, стол с напитками исчез, ему на смену явился обычный стол для переговоров с четырьмя удобными креслами. На столе стоял кофейный сервиз, дымился паром кофейник, в хрустальной вазочке белой горкой светился сахар.

— Кофейку налить? — вопросительно глянула Смерть.

— Спасибо, я сам. Хотите, я вам налью? — любезно предложил Иван Васильевич.

— Мне?! — Смерть смутилась на мгновение, но быстро справилась с чувствами. — Отчего же, не откажусь!

Видать не всякий смертный предлагал ей вот так запросто кофия отпить, да еще сам же и наливал. Не по принуждению, не из страха, а просто по-дружески.

Иван Васильевич налил кофе в чашечку Смерти, потом себе и поставил кофейник обратно. Франт с Кудряшкой удивленно переглянулись, но не стали ничего говорить, раздраженно дернули плечами и налили себе сами.

Директор глотнул горячего кофе, чуть не подавился, но мужественно проголотил, не чувствуя вкуса божественного напитка. Его мучал один важный вопрос, требующий немедленного ответа. Но, вспоминая сцену с секретаршей, он вздрагивал и не решался задать его.

— Можно вопросик? — наконец преодолел он собственную нерешительность.

— Для вас, хоть два! — приглашающе кивнула Смерть.

— Тогда… в кабинете… ведь это был не я… — не то спрашивая, не то утверждая, произнес он.

— Не вы, — с готовностью подтвердила Смерть, лукаво глянув на Ивана Васильевича.

— Если не я, то кто? Как так получилось, что не я и вроде как я? — упрямо пробивался директор к ответу, делая вид, что прозрачные намеки не по адресу.

— Самый настоящий директор банка. Живой, живее не бывает. Самый крутой в городе. Одно ваше слово и вы моментом вернетесь в кабинет, прямо в ту же точку времени, — она не смогла сдержать улыбки, вспоминая, по всей видимости, пикантную сцену.

— Я не об этом. Как именно вы это устроили?

— Иван Васильевич, ну что же тут странного или непонятного? Временно вашу душу поместили в тело этого директора, никаких фокусов! Чтобы вы не почувствовали дискомфорта, вам были доступны воспоминания этого директора, — как о совершенной безделице сообщила Смерть.

— Ага… то-то мне показалось все таким знакомым… это, что так вот запросто у вас?

— Для хорошего человека… — подмигнула Смерть.

— Нет! — глубоко вздохнув, отрекся от щедрого предложения директор. — Мы уж лучше по старинке, к чему привыкли с тем и помрем. Не нужно мне ваших подарков и души не трогайте, не мешайте им жить нормально!

— Скажите, Иван Васильевич, почему вы решили, что лучше, чем у вас на кладбище этим душам нигде не будет?

— Я это чувствую. Сердцем или душой, не знаю точно, но чувствую.

— Чувствую?! М-да, нечто неопределенное, размытое, линейкой не измеришь, на весы не положишь. Иногда, знаете ли, пользуются информацией, полученной от других. Вам никто не рассказывал про тот свет никаких историй?

— Не доводилось слышать от очевидцев, если честно. Разве что в книжках, да в кино немножко. Остальное додумал своей головой, за столько лет чего только не передумаешь.

— А что конкретно придумалось? Расскажите, если вы никуда не торопитесь, конечно. Весьма любопытно было бы послушать. Вы не возражаете? — Смерть посмотрела на своих спутников.

Те молча покрутили головами, потеряв нить разговора, не особенно понимая, что именно задумала их начальница. В такие моменты лучше молчать и соглашаться, решили они. Умным не прослывешь, но и дураком выглядеть не будешь.

— Даже и не знаю, — смутился Иван Васильевич, считавший, что размышления о сущности бытия являются чем-то интимным, — может, поконкретнее вопросик?

— Можно поконкретнее, — легко согласилась его собеседница, — как вам представляется устройство того света? Можно в общих чертах, наметками, набросками. У меня закрадываются сомнения, что вы несколько превратно представляете себе суть.

— Не знаю, — вздохнул Иван Васильевич, — сам не бывал, спорить сложно. А представления мои такие…

В краткой получасовой лекции Иван Васильевич достаточно красочно передал представления среднестатистического жителя России о том свете. Был там и Рай и Ад, медовые реки и адские сковородки, чистилище и вечное наказание.

В описаниях тех душа пребывала исключительно в двух полярных состояниях — радовалась или страдала. Потому как существовал единственный критерий отбора — грешен или нет.

Что понималось конкретно под грехом, про то история умалчивает. Получалось так, что на любой чих найдется грех. Безгрешны лишь младенцы и святые.

Все время, пока Иван Васильевич излагал свои взгляды на житие того света, души внимательно прислушивались к его словам и периодически активно кивали в знак согласия и полного разделения взглядов.

— М-да, грустное зрелище, душераздирающее зрелище, — вздохнула Смерть и отпила кофейку. — А ведь я ему говорила, — она ткнула длинным сухим пальцем в небо, — что надобно просвещать народ, пропаганда в нашем деле наиважнейшее из искусств. Вот вам и результат — за тысячи лет развития вида Хомо Сапиенс получили сплошной негатив и отсебятину.

— Постойте, постойте! — обеспокоился Иван Васильевич. — Какая же тут отсебятина? Заветы писаны Ветхий и Новый, Евангелие, Житие Святых и прочая. Разве то не ваша пропаганда? А как же: «Священник говорит с Богом!»

— Не знаю я, с кем он там говорит, но слышит плохо, глухой телефон получается.

— А что же на самом деле? — глаза Ивана Васильевича загорелись жадным огнем интереса.

— Ишь ты какой, то в несознанку играет, то вынь ему и положь всю правду-матку! Шустрый больно!

— Как хотите, — с напускным безразличием потупился Иван Васильевич. — Только это в ваших интересах. Вдруг я чего недопонимаю, вдруг осознаю и добровольно сложу свои полномочия.

— Хорошая мысль. Тогда слушай сюда…

Так и не начавшийся рассказ Смерти был самым беспардонным образом прерван внезапной сумятицей в плотных рядах душ.

— А ну пусти, отойди, подвинься! Бабка, ты чего тут встала? Сдвинься, пока трактором не переехали! Эй, мужик, алле!

Иван Васильевич обернулся на крик, резонно предполагая, что словом «мужик» тут можно именовать разве что его. Смерть недовольно нахмурилась и собралась было щелкнуть пальцами, творя заклинание.

— Погодь, мамаша, все будет наше! — приплясывая от едва сдерживаемого нетерпения, пошутил бритоголовый качок в костюме от Версаче, с золотой цепью на шее и массивной челюстью.

— Вам что нужно, молодой человек? — сухо поинтересовалась Смерть, не скрывая раздражения.

— Вопросик имеется к гражданину директору. Ты чо в натуре помер и обратно ожил, братан?

— Во-первых, я вам не брат…

— Да ладно, забей! Сам факт интересен, с детства имею интерес к наукам, — ощерился он золотыми фиксами.

— Помер и ожил, что в этом странного?

— Ниче себе, да ты Копперфилд в натуре, братан. Слышь, — тотчас обратился он к Смерти, раздраженно постукивающей пальцами по столу, — а с каждым так можно? Раз туда, раз обратно.

— Не с каждым! Тебе не кажется…

— А чо надо, чтобы можно стало? — бесцеремонно прервал браток саму Смерть.

— У тебя этого нет! — ответила та, теряя остатки терпения.

— Нету, значит купим! Да ты не боись, Вован за базар отвечает. Порожняк не гоним, нужно рыжье, сделаем. Хотите зелени, будет завались. Скажи, что надо, я тока свистну братанам, все подкатят.

— Совесть нужна и душа безгрешная, касатик! — глядя, как на инвалида, с сожалением в голосе произнесла Смерть.

— Да ты гонишь, отродясь это не требовалось.

— Мое терпение кончается!

— Погодь, имею право на один звонок!

— Ты не в тюрьме, окстись, какой звонок?

— Во, не в тюрьме, а позвонить не дают, хуже тюрьмы получается!

— Хорошо! Один звонок! Одна минута! Потом я тебя…

— Понял, время пошло!

Он выхватил из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон и мигом набрал номер.

— Алле, я от Кефирыча! Ага… ну да… в натуре… мне это… срочно нужно обратно откинуться. Сказали, что можно… Кто сказал? А ты лишних вопросов не задавай, понял? Проверенные люди сказали. Сделаешь? Что значит сколько? Как обычно, церковку поставим, епархии отвалим. Во-о-о-т, так то лучше. Ну, я жду, в натуре, давай работай!

— Ты с кем это разговаривал, шустрик?

— У каждого свои секреты, меньше знаешь, глубже спишь, гы-гы-гы!

— Ты у меня сейчас уснешь, глубоко-о-о уснешь, гаденыш! Мигом колись, кому звонил, что за знакомства в канцелярии? Да я тебя…

«Дзинь-динь-дон-н-н-н» — проплыл над поляной малиновый звон маленьких колоколов.

— Алле, слушаю! — теперь уже Смерть вытянула мобильный телефон. — Что-о-о? Да как вы смеете мне приказывать? Что значит спонсоры? С кем я разговарива…

«Динь-динь-динь» — зазвучала в трубке мелодия отбоя. Смерть, чертыхаясь и плюясь, торопливо застучала по клавишам телефона.

— Алло, шефа мне дай! — грубо рявкнула она в трубку. — Обычным тоном прошу! Могу грубо попросить! Хочешь? Быстро, я сказала!

— Гавриил Степанович, что же это деется? Мне только что позвонили из небесной канцелярии и буквально в приказном порядке… Что значит с вашего разрешения? Что значит в порядке исключения? Это приказ? Ах так, тогда попрошу в письменном виде!

В воздухе взорвалось дымное облачко, и с негромким хлопком перед Смертью развернулся лист бумаги. На нем красными, горящими огнем буквами светились слова: «Вышней волею приказываю выполнить реинкарнацию раба божьего Владимира Савельевича Тараканова в любое подходящее тело. Тело обеспечивает заказчик. Об исполнении доложить! Подпись: Архангел Гавриил. Печать. Дата.»

Смерть пожевала сухими губами, сунула руку за пазуху, выудила откуда-то огромное гусинное перо, плюнула на кончик и старательно вывела внизу листочка: «Приказ о реинкарнации выполнять отказываюсь. Не заслужил! Подпись. Дата.» Плюнула на палец и оттиснула под надписью.

Свиток скрутился и растворился в воздухе. Через мгновение затрезвонил телефон Смерти.

— Слушаю, Гаврила Степанович!

— Ты исполнять приказы должна, а не слушать! — сердито забасил голос в трубке.

— Не нравится, Гаврила Степанович, увольняйте! — медовым голоском пропела Смерть. — Желающих на мое место мильон, проблем с вакансией не будет.

— А ты не болтай лишнего, договоришься тут… возьму и уволю, ты меня самодура знаешь!

— Ваша воля, Гаврила Степанович, — смиренно, как монашка перед батюшкой пропела Смерть.

— А раз моя воля, так сполняй приказ и точка!

— Приказ исполнять не буду, субъект недостоин реинкарнации, не по Сеньке шапка! — отрезала Смерть.

— Да кто ты такая, чтобы решать за архангелов, кому можно, а кому нельзя? Возгордилась, головокружение от большого стажа, уважение потеряла к господу богу?

— А вы, Гаврила Степанович, бога в свои делишки не путайте. Могу об залог биться, что ему сие неведомо!

— Ой, Маргарита, язычок твой дерзкий давно пора той косой подрезать. Не нужен тебе язык, лишнее болтает.

— Я же не говорю, Гаврила Степанович, что вам давно пора подрезать по причине бездействия…

— Маргарита-а-а-а!

— Эй, начальник, ты ее не слушай! Вован сказал, не батон крошил, базар не пустой, записано — сделано. Если баба упирается, давай другую!

— Это кто? — голос в трубке звучал брезгливо и раздраженно. — Убери лишних подале, неча им в служебные разговоры встревать.

— А это, Гаврила Степанович, не посторонние, это как раз заказчик, любезный вашему сердцу, и есть, — съязвила Смерть.

— Этот? — в голосе архангела мелькнула растерянность.

— Он самый, бандит, вор, убивец, весь цепями увешан золотыми. Ему в геенне огненной гореть, а вы ему жизнь в подарок кидаете!

— Сказали уважаемый человек, нужно помочь… — неожиданно стал оправдываться архангел.

— Без базара уважаемый, меня весь центральный район знает, каждая собака Вована уважает. Потому что за неуважение сразу по хлебальнику… упс, в смысле, внушение пацаны сделают. У нас без уважения нельзя, работа такая… специфическая.

— Рот закрой, твоего мнения тут не спрашивают! — сухо щелкнули пальцы Смерти и у Вована, словно звук выключили.

Губы двигаются, рот разевается, а слышимость ноль. Вот бы так в жизни, с легкой завистью подумал Иван Васильевич, щелк и нету лишнего шума.

— Типа вы, Гаврила Степанович, сами кандидата не видели, достоинств его не разбирали на комиссии, подмахнули не глядя, что подсунули.

— Я бы попросил без намеков…

— Какие уж тут намеки, Гаврила Степанович? В запарке, бывает, и не то сделаешь, — сочувственно посетовала она елейным голоском.

— Вот именно… в запарке… не доглядел… — осторожно, чуя подвох, согласился архангел.

— Тогда, значит, приказ отменяем? Нет достоинств, нет пряников. Я правильно понимаю?

— В общем и целом оно конечно так, но сама посуди, услуга церкви оказана, должны произвести взаиморасчет, согласно договору. Маргарита, неудобно получается, смежников подводим, — словно капризного ребенка терпеливо уговаривал архангел упрямую Смерть.

— То у вас в запарке, то вы о договорах разговор заводите, мутноватое дело получается, Гаврила Степанович, ой мутноватое.

— Все сказала?

— Могу еще добавить, был бы толк.

— В общем, Маргарита, прекрати скандал! Ты же знаешь, я могу вторую подпись поставить, и твоя аннулируется автоматически! Зачем тебе это? Давай миром!

— Отдайся милая добровольно, а то изнасилую!

— Чего-о-о-о!

— Результат один, а ощущения разные, Гаврила Степанович. Типа, если не можешь сопротивляться, то расслабься и получи удовольствие.

— Маргарита, тебе не кажется, что ты заговариваешься?

— Не кажется, Гаврила Степанович! Ставь вторую подпись и нема базара, как любит выражаться твой клиент! — Смерть, не слушая возражений свыше, захлопнула телефон.

— Растудыть их в качель, раньше за уважаемых людей просили, сто лет обсуждали, рядили, подбирали, как душу светлую сызнова в мир вернуть для благости и радости. А тут…

В воздухе с хрустом развернулся листок приказа, снизу наискось, с дырками от излишнего азарта, размашистая подпись архангела Гавриила. Вторая подпись. Строчка, написанная рукой Смерти, на глазах таяла.

— Господи, на все воля твоя! — истово перекрестилась Смерть и сплюнула в траву. — Чудна та воля, ой чудна. Ну что, раб божий, на крысу похожий, где твое тело? Некогда мне срамными делами заниматься.

Вован зашлепал губами, потыкал пальцами в рот и уши, мол нету голоса, сама же лишила..

— Ах это? Слушаю тебя! — она щелкнула пальцами, возвращая братку возможность говорить.

— Ша, сей момент, должны быть на подлете, да вон они! — он указал пальцем на свет в конце аллеи.

Несущийся, как торпеда, огромный черный джип резко затормозил перед Иваном Васильевичем, забросав его опавшей листвой и мусором. Стекло с водительской стороны опустилось и из него высунулась физиономия братка.

— Слышь, мужик, тут директор кладбища должен быть. Не видал, в натуре?

Иван Васильевич с нескрываемым раздражением осмотрел машину и физиономию братка. Говорить ему не хотелось, мысли в голове путались. Разговор Смерти с архангелом в голове не укладывался.

Как же так получается? Какой-то прыщ, ни с того ни с сего, за ворованные деньги жизнь себе покупает. И не красивую жизнь на Канарах с девками и яхтами, а просто жизнь. Жизнь, которую ни за какие деньги не купишь! Тут здоровье за деньги не купишь, а некоторым, как получается, за деньги можно и обратно с того света вернуться.

— Мужик, ты памятник не изображай, понял? Шустрей мозгой шевели, пока кочерыжка на плечах есть!

— Сема, может он немой? Ты пальцами помахай! Я видал, как эти немые меж собой базлают, умереть от смеху не встать.

— Я чо тебе коментатор Озеров, в натуре, откуда я знаю, какая у них распальцовка? Умный, да? Тогда иди сам с ним разговаривай!

— Западло мне вылезать, Сема. Слышь, а ты ему на листочке напиши. Немые читать то умеют.

— Ща, я листочек в двенадцать часов ночи искать буду, — разозлился Сема. — Поехали дальше!

— Я директор, — неожиданно отозвался Иван Васильевич. — Похоронить кого собрались? — упрямства ради спросил он. — Так это утром, в контору и подходите, — негромко говорил он, чувствуя, как в душе закипает холодная ярость. — Участок подберем, закопаем. Всех закопаем! — зачем-то добавил он.

— Во, разговорился! То немой, то не немой, может ему вдарить по мозгам, чтобы язык выпрямился?

— Да ты чо, Корень, он же копыта откинет, нас тогда в натуре самих закопают. Слышь ты, перегной ходячий, нам тут нужно Вована вызволять, сказано, что через тебя все вопросы решать. Так что давай, суетись, пока мы добрые!

— Не знаю, кто вам и что сказал, а обратились вы не по адресу! У нас не тюрьма, никого силком не держат! — гордо вскинул подбородок Иван Васильевич.

Злость плохой советчик. Гордость покажешь, кому не следует и будешь битым. Рассказывай потом в травматалогии, какого лешего с кирпичом на танк попер. В душе Иван Васильевич это понимал и страх имел, но отступать гордость не позволяла. Так и стоял, глазами сверкая, а душой холодея.

Из машины выскочили бритоголовые братки, похожие золотыми цепями и злобными глазками на Вована, как близнецы братья, и буром поперли на Ивана Васильевича.

— Ты чо, мужик, дурку гонишь? Это кладбище? Ты директор? Тогда какой не по адресу, ты чо мутишь, козел старый?

— Вован помер, в натуре. Нам Вована с того света вернуть обещали. Понял, мужик или понятнее объяснить?

— В натуре, вешалка старая, не доводи до абзаца. Сказано было к тебе обращаться, значит прими стойку и разговаривай с людьми, как положено.

— Не по адресу! — уперся директор, мысленно прощаясь с жизнью и кляня собственную неуместную храбрость.. — Я вам не бог мертвяков оживлять! Идите в церковь, поставьте свечку, молитву закажите, глядишь Господь и смилуется! А я…

— Я те щас самому свечку вставлю в ж…, Корень, ты чуешь? Он нас за лохов держит, а перо в бок не хочешь?

Иван Васильевич собрался было ответить на оскорбления, но второй браток дернул Сему за плечо и примирительно выставил ладонь.

— Сема, нас принимают за фраеров, потому что вы ведете блатной базар. Давайте сделаем шаг назад и попробуем с другого боку. Уважаемый, у нас есть договор с этим… — Корень ткнул пальцем в небо, — о бартере. С нашей стороны услуги его братанам, типа на церковь там деньжат подкинуть, прикупить чего по мелочи, а он нам типа грехи отпускает. До этого места понятно?

— Договор я понимаю, договор это святое! Только не со мной договор, об чем речь, люди добрые?

— Те чо, договор с богом не указ?

— Я не бог, за него не подписываюсь!

— Ща подпишешься, еще как подпишешься, просить будешь, чтобы ручку дали! — заорал Сема и двинулся к директору со зверской физиономией.

— Ша, Сема, що вы все на уголовный жаргон скачете? Между здесь уважаемые люди, мы можем договориться миром, — недобро осклабился Корень, придержав Сему за плечо.

— В контору… утром… п-п-приходите, д-д-договорчик подпишем, согласно тарифов заплатите и откопаем вы вашего Вована в лучшем виде! — мужественно закончил речь струхнувший директор.

— Мужик, ты не понял, — дернулся Сема, — нам не труп нужен, нам Вована живьем вернуть надо. Ты чо дурку гонишь, пень старый?

— За состояние товара не отвечаем! — уперся Иван Васильевич. — Согласно договору… тарифам… оказываем услуги. Как закопали, так и ответственность кончается! Уж каким будет, таким и получите!

— Сема у нас нервный, немного контуженный, ему совсем мало надо, чтобы человека убить! Ты намек понял, старче?

— Отчего же не понять, только без договора не могу! Договор — это наше все! Вы ж меня поймите, а вдруг налоговая наедет? Без договора не могу, хоть режьте!

— М-м-м, — зарычал Сема, вырываясь из цепких объятий Корня.

— Погодь чуток, Сема, успеешь его убить… потом, чуток погодя. Эй, отец святой, тащи сюда свою задницу, неча в машине прятаться!

— Мужик, мужик, — подскочил вплотную к Ивану Васильевичу обеспокоенный Вован, — он ведь точно убъет, я его знаю. Ты не кобенься, тебе всего то делов, чик и все, — уговаривал он директора, брызгая слюной от возбуждения.

Из джипа вылез, едва не свалившись с высокой подножки, натуральный батюшка в рясе, скуфейке с крестом на груди и портфельчиком под мышкой. Он отряхнулся, поправил крест и важно вышагивая, словно цапля, прошествовал к разговаривающим.

— Эй, святой отец, зачитай мужчине его права… бррр, объясни, чо требуется, в натуре.

— Как я понимаю, вы посредник! — сухо поинтересовался батюшка, брезгливо оглядев директора с ног до головы, словно экспонат музея уродцев.

— Посредник чего? — искренне удивился Иван Васильевич.

— Давайте без этого дешевого балагана! — поморщился батюшка, стараясь держаться подальше от бандитов. — В инструкции сказано, нужен посредник между тем светом и этим.

— А я то тут при чем? Ни сном ни духом, ни в зуб ногой. Перепутали может?

— Совершенно точно, мне вашу фотографию показали. Вас рекомендовали оттуда… — священник глазами указал на небо.

— Прямо так позвонили и порекомендовали? Оттуда?

Священник замялся.

— Я не совсем в курсе, — признался он, затем наклонился поближе к Иван Васильевичу и почти шепотом сказал. — Мне из епархии срочный пакет только что доставили с договором, а на словах передали, что директор кладбища, то есть вы, будет посредником.

— Интересно у вас получается, складно то как. Там решили, тут подписали, а меня так сказать по факту уведомили.

— Так получилось! — развел руками батюшка, едва не выронив портфель из-под мышки.

— А я не хочу!

— Мужик, ты чо возбухаешь? Тебе сказано быть посредником, занчит будешь! Неприятностей хочешь? Будут! — вспыхнул Сема.

— Убъете вы меня и что тогда? Останетесь без посредника! — нервный смех сотряс худое тело Ивана Васильевича.

Ему было страшно, ужасно страшно, но он ничего не мог с собой поделать. Смех жил своей собственной жизнью, его источник был бездонен, а лица бандитов от того смеха перекашивало все сильнее.

— Во, козел старый, при козырях гад, за жабры не возьмешь. Слышь ты, гордый карась, тебе чо больше всех надо, да? Сложно, да? Тебя, как человека просят, ты чо в позу встаешь?

— Помолчите, если разговаривать не умеете! — неожиданно встал на защиту Ивана Васильевича священник. — В святом писании сказано «не суди, да не судим будешь». Уважаемый,… — батюшка замялся.

— Иван Васильевич, ха-ха-ха, — сквозь смех, утирая слезы, представился директор.

— … Иван Васильевич, отбросьте ложную стыдливость, взгляните на вещи проще. Раз богу нашему угодно сие деяние, значит грех перечить, грех вступать в пререкание с волею божьей. Ибо кара господня неотвратима, а сила его…

— … беспредельна, ой хи-хи-хи, мамочка, не могу больше. Слышали, знаем. А бог то знает о том деянии, вы сами на этот счет, что думаете, батюшка? Хи-хи-хи…

— Раз епархия договор подписала, значит, деяние богоугодное! — увильнул от прямого ответа батюшка, изобразив непроницаемое выражение лица.

— По-вашему, бандита вернуть к жизни, есть богоугодное деяние? Хо-хо-хо, ой я лопну сейчас со смеху…

— Не могу знать. Договор подписан, деньги перечислены, приказ мне выдан, обязан исполнять, как слово божье!

— И вы тоже…? Ха-ха-ха…

— Что тоже? Я к этому безобразию отношения не имею. Мое дело чисто бухгалтерское и юридическое — бумаги показать, договор соблюсти. Все остальное это там, — он ткнул пальцем в небо, — и там! — махнул он рукой куда-то в сторону.

Иван Васильевич с трудом унял смех и с ужасом понял, что он единственный отгонял от него страх. Навалила грусть, он тоскливо огляделся по сторонам, прикидывая, как бы дать деру от всей этой суеты. Но трезво рассудя, решил не дергаться — против двух молодых, да резвых шансов у него меньше нуля.

Пришла беда беда, отворяй ворота. В худой день и ведро протекает. Пошел кувшин по воду, там ему и башку снесли. Ворон вспомнился не к месту. Дурная примета была, ой дурная. Надо было не на автобус, как обычно, а к трамваю податься, так нет же — мы в приметы не верим.

— Разве ж это по-божески? — судорожно всхлипнул Иван Васильевич в тон своим мыслям.

— Бог все видит, все слышит. Раз дозволяет, значит, есть высшая цель! — по-своему истолковал вопрос директора батюшка.

— Иван Васильевич, зря вы все усложняете, — мягко посетовала Смерть, — к чему все это?

— Не лежит душа!

— А вы плюньте на принципы, один разок и богу согрешить можно! Кончим дело, да гульнем смело!

— Думаете? — сомневаясь, потер нос директор.

Разговор директора неведомо с кем встревожил бандитов. Стоит человек, куда то в сторону кустов слова кидает и вроде как прислушивается, любой струхнет.

— Ты с кем базаришь, мужик? — братки обеспокоено закрутили башками, схватились за что-то спрятанное под мышками. — Засада? Менты?

— Нет тут ментов, — Иван Васильевич криво усмехнулся, — по крайней мере живых нет. Вы суть вопроса излагайте, я дальше по инстанции передам, раз уж я посредник.

Браткам было не до директора, да и не до Вована, раз речь зашла о собственной шкуре. Они напрочь забыли о сути разговора, выхватили из-под мышек пистолеты и встали, как в кино, спина к спине, направляя стволы пистолетов в разные подозрительные на их взгляд точки.

— Кто здесь? Выходи быстро, а то на звук стрелять будем! — орали они, изображая натурально мафию.

— Оружие уберите, нет тут никого! Быстро и кратко излагайте — чего от меня надо?

— Ну, ты это… если что, наши в курсе, куда мы покатили и зачем. В общем вот тело, давай выдергивай Вована.

Братки открыли багажник и без лишней канители выдернули из него связанного человека с мешком на голове. Человек брыкался и что-то мычал, по всей видимости, во рту у него был кляп. От человека распространялось неприятное амбре давно не мытого тела и грязной одежды. С закрытыми глазами можно было угадать, что на земле лежит связанный бомж.

— Типа мы отдаем этого, а получаем Вована.

— Насколько я понял, вы должны что-то там заплатить?

— Во, точно, из головы вылетело в натуре. Эй, святоша, гони договор, накладные, квитанции! Работай, батюшка, работай, это тебе не в церкви кадилом размахивать!

— Не богохульствуй, сын мой! — поджав губы, буркнул батюшка. — Господи, спаси и помилуй! — он открыл портфельчик, вытащил из него прозрачную папочку и протянул ее Ивану Васильевичу.

Директор больше для виду перебирал бумажки, с жалостью глядя на бомжа, которого словно скотину безответную схватили, запихали в мешок и привезли на заклание. А как иначе это назвать, если по сути душа его из тела вон вылетит?

Тело живым останется, никто про убийство и слова не скажет, никакая милиция не подкопается, никакая экспертиза ничего не найдет. А по совести? Душа в том теле чужая, чем же это лучше убийства?

— Тоска-а-а!

— Есть сомнения, так вы спросите у него самого, хочет он жить или нет. Если скажет, что хочет, тогда отпустим на все четыре стороны и все дела, — посоветовала Смерть.

— Вам же боком выйдет, если он откажется помирать.

— Отчего же? Никаких проблем! В приказе что сказано? «Обеспечить перемещение души в предоставленное заказчиком тело.» Это они думают, что тело — этот бомж. На самом деле у нас выбор из четырех.

— И батюшку тоже в счет?

— Его первым делом, чтобы не смущал народ глупостями, чтобы наука другим была.

— Эй, вы чего это обо мне разговариваете? — обеспокоился батюшка. — Не надо меня считать, я не в счет, господи, спаси и помилуй, раба твоего Спиридона-а-а-а! — заныл он, суетливо осеняя себя крестным знаменем.

Смерть ткнула косой в лежащего бомжа и его душа тотчас отделилась от тела.

— Спрашивайте, Иван Васильевич!

Душа бомжа удивленно оглядывалась по сторонам, потом увидала собственное тело, лежащее у ее ног. Наклонилась к телу, попыталась шмыгнуть обратно, но Смерть отогнала ее от тела подальше.

— Сперва на вопрос ответишь, а потом уже обратно в дом!

— Скажите, — обратился Иван Васильевич к душе бомжа, — вы жить хотите? Я имею в виду ту жизнь, в которой находится ваше тело, а не душа! — уточнил он, видя недоумение в глазах души.

— Разве ж то жизнь? Существование. Животное существование. Каждый день жду, чтобы господь прибрал душу.

— А что же сами на себя руки не наложите?

— Боязно! — поежилась душа бомжа. — Да и грех это, самого себя жизни лишать. Не хочется, знаете ли, в геенне огненной вечно гореть.

— Господи, какие предрассудки! — обреченно вздохнула Смерть.

— То есть, как я понял, вы не против того, чтобы умереть в любой момент? — не обращая внимания на высказывание Смерти, уточнил вопрос директор.

— Отчего же не против, я целиком и полностью за! Формально за, — уточнила душа поспешно. — А как же я умру?

— Есть предпочтения? — ухмыльнулся директор.

— Не в том смысле, с детства не терплю боли, даже самой малой. Не хочется страдать, знаете ли. Хотелось бы как нибудь эдак уснуть и не проснуться.

— Легкой смерти хотите?

— Вот-вот, правильное слово — легкой! — обрадовалась душа, словно ей пообещали сладкую конфету.

— Так и будет, — с легким сердцем пообещал Иван Васильевич, догадываясь, что перемещение душ не может быть болезненным для тела.

— Это хорошо-о-о. Вопросик можно?

— Спрашивайте.

— А куда меня… там… определят? Как вы считаете?

— Я не бог, чтобы считать! — отрезал Иван Васильевич. — Сами все узнаете, что посеял, то и пожнешь! Так что ли сказано в святом писании, батюшка?

— Так, воистину так, Иван Васильевич! — угодливо, не высовываясь из предосторожности из-за машины, подтвердил священник.

— А раз так, то вопросов больше не имею! Вертайте его обратно, матушка.

Смерть пихнула косой боязливо жмущуюся душу к телу, и в тот же момент бомж снова ожил, задвигался, запыхтел.

— От меня что требуется? — тяжко вздохнув, спросил Иван Васильевич, которому вся эта идея была поперек сердца.

— Посредничать.

— А конкретно?

— Одной рукой возьмешь этого за руку, — Смерть махнула на лежащее тело, — другой клиента. Я произнесу заклинание и они обменяются душами. Вот и все, если вкратце.

— Ага. Понял. Развяжешь бомжа? — на всякий случай поинтересовался директор у Семы.

Тот отрицательно замотал головой.

— Не, мужик, ты сперва Вована давай, а потом посмотрим.

— Как знаешь, — тяжело вздохнул Иван Васильевич и протянув руку, схватил ладонь, виднеющуюся из-под мешка. — Эй ты, клиент, давай сюда свой лапоть, приступаем к процессу!

Вован козлом скакнул к Ивану Васильевичу и двумя руками вцепился в его протянутую ладонь. Иван Васильевич поморщился от боли, призрак призраком, а давит как пресс.

Смерть взмахнула руками, что-то неразборчивое пропела и в тот же момент через тело Ивана Васильевича словно ток прошел. Он выгнулся дугой, сердце зашлось от невыносимой боли, в глазах почернело, ноги ослабли, он едва не свалился на землю. Чудом удержался на ногах и огляделся по сторонам.

Слева от него, там, где только что стоял призрак Вована в пиджаке и при цепях, переминалась с ноги на ногу душа бомжа.

Справа корчилось в веревках все то же тело, только двигалось оно гораздо активнее и громче мычало что-то.

— Чего уставились? — рявкнул Иван Васильевич остолбеневшим браткам. — Высвобождайте своего корефана и валите отсюда, пока всех не отправил на тот свет по знакомству!

Сема с Корнем ринулись к телу, едва не стукнувшись лбами, начали дергать за узлы, в спешке затягивая их еще крепче. Совместными бестолковыми усилиями они наконец-то сдернули мешок с головы бомжа и замерли в нерешительности.

— Не, это не Вован! — обиженно высказал Корень, баюкая пораненную руку. — Я конечно, без претензий, но товар фуфельный, не то подсунули. Где Вован?

— Это, мужики, не по договору! Мы вам тело дали? Дали! Деньги заплатили? Заплатили! Где Вован? Это же кидалово в натуре!

— А ты что хотел, чтобы тебе Вован из гроба встал? Так не встанет, сгнил он давно, нету твоего Вована, черви съели!

— Какие черви? — тупо спросил Корень. — Ты чо ботаникой мозги забиваешь? Бабки гони обратно, бомжа на перо!

— Помрешь, узнаешь, какие черви! — вздохнул Иван Васильевич. — По договору, если ты читать не разучился, следует, что душа твоего Вована должна быть переселена в предоставленное тело.

— И чо?

— Чо-чо, вот она и переселена! — теряя терпение, рявкнул Иван Васильевич. — Забирай свое дерьмо и уматывайте с моего кладбища!

— Так это чмо теперь Вован?

— Было чмо, стал Вован, — устало подтвердил директор.

Сема открыл в удивлении рот, внимательней посмотрел на бьющегося бомжа. Наконец догадался выдернуть из его рта кляп. На поляну опустилось плотное облако отборного мата.

— Ты ково шмом обогвал, шкотина? — давясь слюной, взревел Вован в новом обличье. — Вы фо, в натуге, не могли фе нибудь пгиличное подыскать? Я фо как кожел вонюфий, как на меня пафаны фмотгеть будут? И пофему я кагтавый?

Сема с Корнем переглянулись, пожали плечами, не зная верить или нет в факт переселения.

— Чо то не верится мне, — задумчиво процедил Корень, — играет, сука, под Вована. А как проверишь?

— Во, я придумал. Слышь ты, чмо, куда рыжье от последнего дела заныкал? Говори, сука, а то тут же и закопаем!

— Вы фе, вы фе, пватаны, какое вывье? На повледнем деве мы ве обменник бвали? Откуда вывье?

— Не врет вроде, — на лбу Семы напряглись морщины, заменяющие извилины мозга. — Выходит, что это чмо и есть Вован! — выдал он продукт глубокого измышления. — Вован, привет, в натуре! — радостно заорал он и хлопнул Вована по спине.

— Вован, в натуре подорвались первым скорым, кто же его знал, что эти не фуфел гонят? — точас подхватил Корень. — Первого встречного бомжа спеленали и дунули на кладбище. Мы думали, порожняк выйдет, тогда мы этого козла в рясе замочим в натуре и по домам. А оно сработало! Здорово, Вован!

Они сызнова кинулись высвобождать тело из пут, по прежнему бестолково дергая туго затянутые узлы в разные стороны.

— Ждогово, пафаны! Да фо вы ужлы муфолите, пегом фигкните и вше дела!

— В-в-в-вован, а ты чо в натуре что ли с того света откинулся? — заикаясь, спросил Сема.

— Нет, в куфтах пгятался, вас фдал, гы-гы-гы! Ты ж фам видел, как меня в яму загыли, фо вопгосы глупые жадаефь?

— В-в-в-вован, а как оно т-т-там? — лязгая зубами от страха, поинтересовался Корень.

— Жнаефь, в пгинципе неплохо, неплохо. С когмежкой только напьяг, а так нифе, как в санатогии или в кгематогии, вефно их путаю, ха-ха-ха! Хош там побывать?

С этими словами веселящийся Вован схватил Сему за глотку. У того закатились от ужаса глаза и он, булькнув что-то нечленораздельное, мешком осел на землю. На штанах между ног проступило позорное мокрое пятно.

— В-в-в-вован, в натуре, кончай б-б-б-азар! — второй браток пятился назад, выставив перед собой финку. — Порежу, сука! Как пришел, так и уйдешь!

Вован прекратил смех и отпустил глотку Семы.

— Ты на ково вуку поднял, падла? Ты кого замофить собгался, ф-ф-фенок? Бгось финку, пока я тебе ее в жаднифу не зафунул! Бгось, шкажал! — шепеляво рыкнул он.

— Ну вот, не успел на свет народиться, как опять за прежнее взялся, — грустно подвела итог смерть. — Самое позорное, что мы все имеем к этому прямое отношение.

— Так давай его обратно вернем!

— А как? Моей силы на то нет! — грустно призналась она.

— Фтавик, не беги в говову! — засуетился Вован, еще помнящий, как выглядит Смерть. — Фам понимаефь, не в фебе был, был напуган. Не надо обгатно! Я буду хогоший, буду богу молиться, нищим миловтыню подавать.

— Катились бы вы куда подальше, — поморщился как от зубной боли Иван Васильевич.

— Будьте любезны подпись здесь… здесь… и здесь, — подсуетился батюшка. — Договор есть договор, чтобы никто потом не потребовал денег обратно, войдите в положение, — словно извиняясь, тарахтел батюшка, — денег в казне мало, а фонды требуют ремонта, расходы опять же…

— И вы катитесь к черту, святой отец! — раздраженно рявкнул Иван Васильевич. — Как такое на белом свете вместе уживается? Бандиты и церковь! Неисповедимы пути твои, господи!

— Ага, а бандиты и власть вас вполне устраивают? Что же вы с нас начали? Церковь, между прочим, всего лишь продолжение воли господней. Так что не нужно передергивать.

— Фа, мафькики-девофки, нема бажага. Дело фделано, все по ногам. Мувик, огхомный мегси, жвиняй, фто воняю. Отмоюсь, прибагахлюсь, вегнусь с пгезентом. Ты ваще, мувик! Мувик! Быстго все в тафку! — рявкнул он подельникам и сам первый прыгнул в машину.

Джип взревел мотором, врубил люстру и, взвизгнув резиной, рванул прочь с кладбища.

— Как черт от ладана, — подумал Иван Васильевич.

— Бурный вечерок выдался, упал-отжался! — с хрустом потянулся Франт. — А говорили, в полчаса уложимся, прошвырнемся для аппетита!

— В пути кормить не обещали. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… — назидательно напомнила Кудряшка.

— Будем болтать, так точно до утра провозимся, — проворчала Смерть. — Иван Васильевич, посредник вы наш, не передумали за души свои драться? А то давайте миром решим вопросик, не будем время попусту тратить. У нас дела, вам с утра на работу.

— Не корову продаем, можно и потерпеть.

— Ну вот, снова да ладом, то в лоб, то по лбу.

— Между прочим, кто-то обещал рассказать, как тот свет устроен, — напомнил директор, выразительно посмотрев на Смерть.

С высоты времени прошедшего с минуты первого знакомства ему не казалось странным столь запанибратское общение со Смертью. Заклинаниями, как колдун кидается, с самой Смертью силами меряется — прямо богатырь земли Русской. С таким сразишься, будешь битым, такого за семь верст объезжай, о таком…

— Помрешь, узнаешь! — совершенно равнодушно отмахнулась Смерть. — И рассказывать тут нечего.

— А как же я решение буду принимать без достаточно убедительных доводов?

— А на черта нам твое решение?

— Как это на черта? — обеспокоился директор, сверзившись с высоты созданного былинного образа.

— Без толку все это. Объяснять дураку, что он дурак, дело безнадежное, только время тратить.

Иван Васильевич обиженно надулся. Незаметно для себя вошел он в роль человека, которого нужно уговаривать, с которым необходимо найти общий язык, которому нужно что-то доказать. А тут получается, что никто и не собирается играть поднадоевший спектакль.

Обидно получается, несправедливо. Бились, рядились и все попусту, все коту под хвост? Зачем тогда затевали разговор, водкой поили, волшебством губили, маскарады устраивали? Серьезное дело в балаган превращают!

Иван Васильевич все ж таки обиду в сторону отодвинул, как нечто мелкое, как мусор на воде, попытался глубже в душу вглядеться. Не было с ним раньше такого, никто его не уговаривал, ни на кого он так не обижался.

Не обижался, потому что не на кого было, кольнула нежданная мысль. На чужого человека так не обижаются, с чужим ругаются или морду бьют. Смысла нет на чужого человека обижаться.

Обида она ведь как реакция на наши ожидания. Ждем мы от близких людей, что они отплатят нам добром за нашу заботу. Не требуем, счет не выставляем, а таим в душе надежду на благодарность. А тут бац и несправедливость выходит, забыли спасибо сказать. Обидно? Обидно!

Выходит, что за короткое время сроднился Иван Васильевич со странной троицей, почувствовал в них нечто близкое. Спорил, дрался, ругался, а сам в глубине души радовался неожиданному подарку судьбы. Как ребенок… как бездомный ребенок, понял Иван Васильевич с тоской.

Понятно теперь, чего он за те души цепляется. Не он им нужен, а они ему. Вместо того, чтобы жениться вовремя, да детишек наплодить, придумал себе забаву — привидений на своем кладбище копить, да глупыми разговорами развлекать.

С другой стороны, какая дура за директора кладбища замуж пойдет, в чем тут престиж и уважение? У меня муж — директор завода, похвалится одна; мой автослесарем работает, иномарки ремонтирует, золотые руки — с гордостью скажет другая; а мой на кладбище все с покойниками — встрянет его жена.

Хотел бы жениться, давно нашел бы себе другую работу, чай не дурак, чай инженером был. Не стал искать другой работы, значит не хотел. Создал вокруг себя вакуум, закрыл к сердцу дверь, выстудил душу. А свято место пусто не бывает. Вот и заполнился твой мир, товарищ директор, мертвыми цветами, да неупокоенными, как и ты сам душами.

По всему выходит, что не спаситель ты и не отец родной тем душам, а обманщик бессовестный. Получается, что не уговаривать тебя нужно, а на скамью подсудимых сажать и судить судом… интересно, а каким судом его судить нужно?

Божьим? Так это еще когда будет? Людским? Вроде не за что! К прокурору бежать? Не поймут, в психушку отправят на старости лет. Как не крути, а сам ты себе, Иван Васильевич и суд и приговор. Может быть и последняя инстанция.

А посему получается…

— Ваша взяла! — горестно махнул он рукой и, шмыгнув носом, отвернулся. — Делайте, что хотите!

Слеза скатилась из глаза, да за собой другую потянула, в носу мокро, на душе погано, хоть ложись и помирай. Почему бы и нет, чем не выход? Пусть что хотят, то и делают, — решил Иван Васильевич, с тоской оглядывая бескрайние ряды столпившихся вкруг него душ, — пойду и покончу эту жизнь позорную раз и навсегда.

— Всем говорю и не говорите, что не слышали! — прижав шапку к груди, глухо заговорил Иван Васильевич. — Отправляйтесь домой, туда на небо, там ваш дом! Негоже под себя мир кроить, не по совести это, не по-божески. Путь вам легкий и светлый, люди добрые! Если обидел чем, зла не держите!

Сказал и отвернулся, продолжая думы тяжкие про жизнь напрасную и бестолковую. Кому такая жизнь нужна, кончать такую жизнь нужно поскорее, чтобы другим примером не стала.

А способ? Способ придумать не сложно. В его возрасте очень даже легко уснуть и не проснуться, особо и напрягаться не требуется. Только подозревал Иван Васильевич, что такое с ним не приключится. Придется что-то хитрое придумать, снотворного что-ли напиться, как школьница забеременевшая.

— Иван Васильевич, голубчик, что-то вы загрустили. Обидели мы вас чем-то? — с искренним сочуствием в голосе спросила Смерть.

— От меня что-то требуется еще? — вопросом на вопрос ответил директор. — Если нет, то я пойду, пожалуй… на работу завтра… устал я что-то и нездоровится. Видать замерз нонече, как бы не простудиться…

Иван Васильевич не замечал, что бормочет это все себе под нос, удаляясь все дальше и дальше по пустынной аллее от призрачной компании. И никто не кричит ему вслед «Останься! Не уходи!» Обидно! Только на себя обижайся, черт старый, тяжело вздохнул он.

Вздохнул и в первый раз за многие годы ощутил неимоверную тяжесть, давящую на плечи, сгибающую спину. Атмосферный столб давит, мысленно улыбнулся он, вспомнив изречение Остапа Бендера. Улыбнулся и немного легче на душе стало.

Жить нужно, как все люди живут, нечего заморачиваться на потустороннюю суету. Не дело живого человека, что по ту сторону бытия происходит. Живи и живых радуй своими делами, им это нужнее. Жизнь, как полет метеора в атмосфере, в сравнении с вечностью, что душе дана.

Каждое мгновение той жизни ценно общением, разговором, чувством. Так делись всем этим щедро с тем, кто рядом с тобой живет. Второго шанса не будет, хотя, если попросить… нет, не будет. Ни к чему все это, баловство.

От такой философии посветлело на душе Ивана Васильевича. И не только на душе. Сквозь пелену, что глаза застилала, увидел он свет ясный все более разгорающийся прямо перед ним.

И звук появился, нестройная какофония, словно большой оркестр перед концертом инструменты настраивает.

Смахнул он слезу и остановился, как вкопанный в изумлении. Все души, сколько их есть на его кладбище, собрались перед ним высоким амфитеатром. Лица торжественные просветленные, веет от них радостью и счастьем.

Непохоже, что уговаривать собираются, больше на торжественные проводы похоже. Без слез, без печали.

Словно по сигналу невидимого дирижера замерли звуки, хрустальная тишина разлилась в округе. Кажется, скажи слово и зазвенит оно мириадом маленьких колокольчиков.

Красиво, аж душа замирает.

Обернулся Иван Васильевич, чтобы слово благодарности высказать, да и замер с открытым ртом.

Толстенькая Кудряшка волшебным образом преобразилась. Пропала несуразная сорочка, что скрывала два белых ангельских крыла. Раскрылись крылья широко, как у птицы на взлете. Волосы белокурые вьются в потоке ветра, глаза лучатся радостью и счастьем. Фигурка стройная обнаженная радует глаз совершенством линий. Ни малейшей греховной мысли в голове не мелькнет, только счастье.

По правую руку от ангела Смерть стоит. Только Смерть ли это? Молодая высокая женщина в темных расшитых самоцветным жемчугом одеждах смотрит в небо. Не коса в ее руках, а посох из струящихся сверкающих ниточек, то ли золото, то ли сам огонь струится, рисуя причудливый узор.

По левую руку от ангела воин могучий в доспехах сияющих. Что за черт, точнее, куда черт подевался? Откуда воин явился? Неужто все это личной было?

Взмахнул ангел светлый ручкой тонкой и мощный аккорд прозвучал за спиной Ивана Васильевича.

Обернулся он и видит зрелище волшебное. Стремительно взлетают призрачные фигурки в небо, вспыхивают разноцветным всполохом и тают в ночи. И каждый с собой звук несет, кто выше, кто ниже, кто тише, кто громче. Все вместе рождают они музыку небесных сфер — величественную, пронзающую душу чистотой и верой в лучшее.

Мириады самоцветных каменьев вспыхивают на черном бархате ночного неба, звучит музыка и сердце Ивана Васильевича наполняется беспредельным восторгом и счастьем.

Прощальный салют, прощальный концерт. Уходят. Не за спиной тишком, да молчком, а с благодарностью, радуя старика на прощание. Сами ли решили или так было свыше указано, какая разница?

Интересно только, что сейчас в городе думают те, кто не спит по ночам. Те, кто любит ночью выйти на балкон покурить или просто на небо ночное полюбоваться? Что они чувствуют? Может и в их сердцах пробуждается радость и счастье?

Молодая мамочка наклонилась над детской кроваткой, чтобы поправить одеялко. А ребенок неожиданно счастливо засмеялся во сне. И на лице мамы ребенка расцвела счастливая улыбка. Спи, малыш, спи, пусть тебе сегодня приснятся счастливые сны!

Улыбается ребенок и рождается новый ангел. Плачет он и… Пусть лучше улыбается, больше счастья детям, больше радости в детской жизни. Им еще расти и расти. Спи малыш, улыбайся во сне!

Молодожены лежат без сна в постели, отвернулись друг от друга, прикидываясь спящими. Поругались, поссорились, хоть разводись немедленно. И никто не хочет первым сделать шаг к примирению.

Неожиданно повернулись лицом к лицу, обнялись крепко, припали губами к губам, и нет ссоры. Растаяла обида, словно и не было ее. А всего-то и нужно было, сделать первый шаг к примирению.

Уходит душа в вечную свою обитель, оставляя нам капельку радости, надежды, терпения, силы. Чтобы тем, кто остался, жить было хоть чуток да полегче, повеселее. Одна душа — одна маленькая искорка.

А что же сейчас в городе творится, когда сотни и тысячи душ разом в небо уходят? Дай им бог райской благодати, а нам сил, да счастья.

Хорошую компанию ему бог послал — Смерть, черт и ангел. Прямо триединая сущность божья, или человеческая сущность. Рождается ангел, живет в нас черт и всегда придет смерть.

Только нет в том печали, потому что жизнь красна каждым своим мгновением. А мгновений тех больше, чем песчинок в пустыне, больше чем звезд на небе. Наслаждайся каждым мгновением жизни, делай его радостнее и жизнь не покажется короткой.

* * *

Иван Васильевич ехал в автобусе, а на его лице блуждала счастливая улыбка. Окружающий мир для него в эти минуты не существовал, мыслями и чувствами он был там, где только что в его честь гремела музыка небесных сфер, сиял праздничный салют.

Кондукторша подошла к старику, хотела было спросить про билетик, но прониклась чужим счастьем и махнула рукой. Села на свое место и ни разу не встала, пока до конечной остановки не доехали.

Народ входил в автобус, тянул было деньги за проезд, но кондуктор лишь улыбалась в ответ, а денег не брала. И пассажиры улыбались, чувствуя в душе непонятное ощущение счастье. Так и ехал автобус в ночи маленьким сияющим островком счастья.

* * *

Иван Васильевич пригрелся на сидении и не заметил, как задремал. Даже во сне с его лица не сходила счастливая улыбка. Снилось ему, что снова он сидит на белом пушистом облаке. Рядом все тот же старичок противный, что в прошлый раз его с облака спихнул.

Только если разобраться без суеты, так не просто спихнул, а к жизни вернул, не пустил, получается, на тот свет. Отчего же тогда противный? Иван Васильевич улыбнулся старичку.

— Наше вам! — кивнув приветливо головой. — Толкаться не будете?

Сказал и сам же почувствовал двусмысленность вопроса. Не будут толкаться, так придется ему подзадержаться на том свете. Лучше уж пусть спихнут своевременно, пока нужной остановки не проехал.

— У нас не проедешь! — улыбнулся старичок, ответив на невысказанную тревогу Ивана Васильевича. — Полегчало на душе?

— Несказанно!

— Стоило оно того, чтоб столько лет с душами возиться? Жизнь свою, можно сказать, угробил, отдал ее непонятно кому.

— Не считал, — честно признался директор. — Так надо было, если бы не я, то кто?

— Тебе какая разница? Если бы не ты, другой кто те души подобрал.

— А вдруг с дурным умыслом?

— Тебе то, что за забота?

— Не знаю, только сердцем понял, что надо…

— Сердцем — это правильно, это по-нашему. А давай ко мне, я тебя в начальники назначу, будешь привычным делом заниматься!

— К вам это к кому, стесняюсь спросить?

Ивану Васильевичу как-то не приходило в голову озаботиться этим вопросом ранее. Старичок и старичок, не будешь же у всех старичков спрашивать, кто они такие и где работают.

— Бог я, — признался старичок, без всякой гордыни в голосе.

Странно, но директор в его слова поверил сразу, переспрашивать не стал, документов требовать. Вообще никакого протеста те слова в его сердце не вызвали. Бог, так бог.

— Приятно познакомиться, давно мечтал увидеть воочию.

— Так значит по рукам?

— А можно немного погодя?

— Что так? Жить захотелось, дела вспомнились, завещание не успел оформить?

— Жить оно всегда хочется, сколько не живи, а много не покажется. Завещать мне нечего, да и некому. Дела и без меня примут, невелика сложность. Хочется жизнь переосмыслить, по-другому пожить, как все.

— Хорошее дело, только поздненько спохватился. Годков то эвона сколько, другие в это время давно уже в нашей епархии числятся!

— Сколько бог даст… прошу прощения, сколько судьбой отмерено, столько и протяну. Хоть день, хоть недельку, а поживу по-новому.

— Что же ты нового увидеть хочешь?

— Чую странность в себе необычную, словно все, что души мои знали, во мне скопилось. От великого знания вопросы всякие появляются. И думается мне, что могу я ответы на те вопросы найти.

— Найдешь и что дальше? Узнаешь ты первопричину всех бед, что делать будешь? Искоренять огнем и мечом?

— Нет! Сила моя не в страхе и смерти. Сам еще не разобрался. Как сейчас помню тот момент, когда души через меня проходили. До последнего самого крошечного мгновения все запомнилось.

— Нашел чем хвалиться, — хмыкнул бог. Ты же в том деле не более, чем посредником был.

— Так должно было быть, ан не стало. Чувствую я, что в любой момент могу то же самое без посторонней помощи сделать с кем угодно.

— Тебе это надо?

— Еще не разобрался, но не это главное.

— Что же для тебя главное?

— Душу я теперь по другому вижу, мир вокруг себя в ином свете вижу, людей могу понять настолько глубоко, насколько никто во всем мире не сможет.

— Гордыней попахивает! И до тебя знатоки душ человеческих водились и после будут!

— А я не рвусь в самые лучшие или единственные, что смогу, то и сделаю. Успею одного человека счастливым сделать, и мне достаточно будет — не зря жил.

— Не зря жил… А не успеешь, так получается, что зря жил?

— Не знаю, не берусь судить, вам виднее.

— А ты от вопроса не увиливай, считай, что на суд божий попал — вопрос задали, так отвечай, как на духу!

— Так вот сразу?

— Чего тянуть?

— Не зря! — твердо ответил Иван Васильевич. — Людям помогал, о других думал, не воровал, чужого не брал, старался попусту не обижать людей. Думаю, что не зря! Ежели кто меня в пример возьмет, так немного потеряет, вреда никому не будет.

— Пользы, правда, тоже никакой, — ухмыльнулся бог. — Если каждый надумает себе гарем из душ завести, чем я заниматься буду?

— Каждый не будет!

— Правильно, дураков нет! Уговорил, пусть один пока останется!

— Так мне…?

* * *

— Выходить тебе, просыпайся, милый! — бесцеремонно растолкала Ивана Васильевича добрая кондукторша.

— А как же…? Приснилось? Живой!

— Не помер вроде! — улыбнулась кондукторша. — Выходи, касатик, а то в парк уедешь!

Иван Васильевич поежился, вспоминая сон. Чего только не приснится под Новый Год, всякая ерунда в голову лезет. Надо отдохнуть. В деревню съездить что ли в праздники, поклониться родным местам?

Это же надо такое придумать, чтобы души жили на кладбище и он с ними компанию водил. К чему бы это? Снег видать выпадет под праздник. И пускай, давно пора, Новый Год на носу, а на улицах голым-голо. Куда только бог смотрит?

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg