«Искушение Бори Лавочкина»

Елена Павловна Карпова Искушение Бори Лавочкина

Околоматематическим базарам эхи РУ.ФЭНТЕЗИ посвящается.

(Новогодняя фантазия)

Hа углу продавали облезлые елки. Возле них прыгала, хлопая себя рукавицами по предплечьям, женщина в зеленой «канадке», отороченной по капюшону мехом. Елок было три — одна побольше, две маленькие, но все совершенно одинаково потрепанные и взлохмаченные, точно кошки в уличной драке.

Боря посмотрел на елки и понял, что… елки-палки, новый год ведь завтра. Закончился очередной невозможный, сумасшедший год, наполненный стычками с начальником-буквоедом, руганью с заказчиками, не желающими платить деньги за выполненную работу и невозможными ольгиными выходками. Впрочем, почему невозможными — ее вполне можно было понять — у Бори тоже терпение находилось на исходе… Hо суть-то, в общем, состояла в том, что подарка ей он так и не купил, и это было печально, поскольку денег в кармане было катастрофически мало, и, мысленно пересчитав их, Боря понял, что на этот раз он обойдется без елки. Тем более, что дома у него была такая маленькая искусственная елочка из серебристой пленки, это даже сейчас модно — охрана окружающей среды и все такое… А подарок Олюшке можно будет купить, забежав по пути в один из торговых павильонов у метро.

Бросив последний взгляд на елки, он бодрым шагом направился к трамвайной остановке.

Hе получилось забежать в павильончики. У бизнесменов сгорела проводка и электричество отключили, а, поскольку обогреватели в павильонах были исключительно электрические, а погода — исключительно холодной, девчонки-продавщицы взбунтовались, и Боря пришел как раз к моменту, когда одна из них, оживленно переговариываясь с подружкой, вешала на дверь замок.

— Нет-нет, сегодня торговать не будем… Да, завтра — может быть, если электричество сделают, приходите после двух часов — мы завтра с двух работаем, — ответила она на растерянное борино «вы что, насовсем закрываете?»

«Заеду в Дом книги, — решил Боря, спускаясь по эскалатору метро, — книга — лучший подарок, все-таки, а там теперь хорошей фантастикой часто торгуют…»

Hа Невском тротуары были посыпаны солью и, несмотря на холод, под ногами противно чавкала коричневая слякоть, усугубляемая начавшим падать с серого неба снежком, который, касаясь ее, тут же таял. Чисто было только у немецкой церкви, где стояли стенды художников. Боря взглянул мельком на припудренные снегом картины и вспомнил, что Оля давно хотела картину с Невского — была у нее такая идея фикс. Может быть, удастся найти что-то, что не стыдно будет на стенку повесить.

Он обошел ряды вечных видов Питера, обнаженных натур и претендующих на новизну абстрактных рисунков с глазами в стаканах, каплями чего-то тягучего, треснувшими бокалами и просто смешением всех цветов, которые, видимо, в момент написания картины находились у художника под рукой. В конце концов, он выбрал две картинки — на одной обнаженная девушка расчесывала волосы, глядясь, как в зеркало, в гладь воды небольшого зеленого пруда, а на другой был вид петербургского дворика-колодца с крохотным пятачком зелени посередине и солнечными лучами, освещающими окна верхних этажей и не достающими до дна двора. Продавал эти картины сурового вида мужчина с черной бородой, чем-то похожий на Достоевского. Боря совсем было уже положил взгляд на дворик (кто знает, как Ольга отнесется к обнаженной натуре, а тут — нейтральный такой пейзаж), но «Достоевский» заломил такую цену, что Боря, вздохнув, отошел, присматриваясь к картинкам попроще, без изысков.

Он как раз хотел двинуться во второй раз в обход рядов, но тут его дернули за рукав. Он обернулся. Позади стоял молодой парень в черной вязаной шапке и куртке с капюшоном, надвинутым на лоб. Нос у парня был красным, а губы — синими, и было понятно, что стоит он тут уже давно, а долго стоять не собирался и одет не слишком тепло, а посему замерз жутко.

— Друг, слышь… купи картинку, а? — голос у него был глуховатый, — с утра тут торчу, приятель попросил продать за него, сам не может, а я стою вот… хоть бы одна зараза приценилась. Я задешево отдам, за двадцатник всего, достало меня уже тут стоять.

— А приятель против не будет?

— Да нет… Hу не домой же мне ее тащить!

— Ну давай, показывай, — нехотя согласился Боря, подумывая о том, как отвязаться от продавца, если тот будет настаивать.

Он мельком взглянул на картину — и за что-то взгляд его зацепился, заставляя вглядеться получше.

Картина была небольшая — размером с два листа писчей бумаги. Комната, слабо освещенная лишь светом лампы под желтым абажуром, стоящей на письменном столе, возле которого сидит женщина.

Стены комнаты, неясные в полумраке или просто сознательно не прописанные художником, представляли собой стеллажи с бесконечными книжными корешками, а стол был массивный, большой, еще, должно быть, «сталинских» времен. Женщина сидела почти спиной, оперевшись локтем на столешницу и подпирая ладонью щеку, так что наблюдателю были видны лишь эта ладонь, кусочек щеки да золотисто-рыжие завитки волос над маленьким изящным ухом. Тем не менее, общее настроение картины чувствовалось хорошо и было охарактеризовано Борей как раздумчивое…

Еще не решив окончательно, нравится ли ему картина или нет, он с удивлением осознал, что лезет в кошелек, достает двадцать тысяч и протягивает их парню.

— Вот спасибо, — обрадовался тот, — я тебе, погоди, сейчас заверну аккуратно, чтобы снег не намочил…

Он долго возился с газетой, полиэтиленом и бумажными шнурками, а Боря рассеянно думал, как может снег повредить полотну, написанному масляными красками — вон, другие-то стоят, снег метет, а им — хоть бы хны.

— Вот, — парень протянул Боре солидный сверток.

Боря взял его, но парень сверток сразу не выпустил, а вначале пристально посмотрел на Борю, будто хотел его запомнить, и сказал:

— Ну, мужик, удачи тебе…

Боря пожал плечами и поблагодарил незадачливого продавца.

Едва он успел войти в отдел, ему навстречу попалась Лида из его лаборатории. Увидев Борю, она сделала страшные глаза и набросилась на него:

— Боря! Тебя Станиславыч уже час ищет, десять часов, а тебя все еще нет…

Борино настроение стало катастрофически ухудшаться.

— Что там еще стряслось, — буркнул он.

— Ты еще не знаешь? — удивилась Лида, — сегодня от заказчиков деньги пришли, второй этап они оплатили, теперь четвертый от нас желают.

— А третий?

— На третий у них денег не хватило. Борь… ты б лучше побыстрее к начальству зашел — злое оно сегодня, начальство, и конкретно на тебя злое.

— Как обычно, — вздохнул Боря и поплелся «на ковер».

Директора в институте не любили. Он часто повторял, что он — «человек старой закалки» и, если бы было возможно, навел бы тут порядок. Боря шагал и прикидывал про себя, провел ли начальник уже с кем-нибудь ежедневную политбеседу о том, куда завели страну демократы и белогвардейцы, или все сумели удачно отвертеться и честь сия выпадет сейчас ему, Боре Лавочкину, завлабу и стандартному объекту для приложения начальственного гнева. Как выяснилось, фортуна сегодня лицо от Бори отвернула…

Тем не менее, без двадцати одиннадцать он вышел из кабинета начальника с чувством полной победы и совершенно измученный бесконечными доказательствами, что неоплата договоров — это не результат его, Бори, злого умысла, а всего лишь прихоти заказчика, который, как обычно, решил, что деньги он будет платить тогда, когда инфляция съест из них половину.

Он пришел в лабораторию, включил машину, немного погонял оптимизацию, потом задал ей другие параметры и запустил долгий случайный поиск.

Затем он достал сумку и вынул из нее картину, освободил ее от щедрой упаковки и положил перед собой на клавиатуру.

Ему показалось, что женщина повернула голову.

Боря потряс головой. Доругался с начальством, уже мерещится что-то. Он снова взглянул на картину и почувствовал, что по спине поползли холодные мурашки: женщина теперь сидела к нему вполоборота, был виден ее красивый профиль, а глаз косился в сторону Бори, который почему-то не мог отвести взгляда и завороженно следил за тем, как женщина поворачивает голову, а потом поворачивается сама. Была она немолода, но лицо, удивтельно чистое и гладкое, как у девушки, не портила ни одна морщинка. Почему он решил, что ей уже немало лет — Боря не мог понять, разве что глаза — именно они выдавали многолетний опыт, да еще невероятная, абсолютно без всякой жеменности, грация движений, в которых сквозило такое достоинство, что Боре захотелось снять несуществующую шляпу и, сделав глубокий реверанс, приникнуть к ее руке губами.

— Здравствуй, Боря, — мягко сказала она.

Губы ее были розовыми, волосы — рыжими, а глаза — темными и бархатными.

— Зд-равствуйте, — выдавил Боря.

— Проходи, — женщина сделала приглашающий жест рукой.

— В картину? — усомнился Боря.

— Да, только это уже не картина, не замечаешь?

Это и вправду уже была не картина. Непрорисованные книжные полки стали вдруг объемными и четкими, на абажуре появилась золотистая бахрома, а в невидимое до этого момента окно на левой стене комнаты тихо стучало ветками какое-то дерево.

— Что это, — тихо спросил Боря, — где я… и кто Вы такая?

— Зови меня Маргарита, — улыбнулась женщина, — я… боюсь, род моих занятий тебе ничего не скажет. Считай, что я — проводник. А это — моя резиденция.

— Проводник?

Слово какое-то дурацкое, комната эта дурацкая… да и ситуация, впрочем, тоже…

— Я помогаю проникнуть между мирами, — ответила Маргарита.

Боря опустился на невесть откуда взявшийся стул, мельком заметив в окне голубой месяц, висящий рогами кверху.

— Ничего не понимаю…

— Скоро поймешь, — снова улыбнулась женщина, — я хочу тебя кое-чем угостить, подожди немного.

Она подошла к одному из стеллажей, открыла небольшую дверцу, замаскированную под полки с книгами и достала оттуда пузатую бутылку зеленого стекла, в которой плескалось что-то непрозрачное, и два высоких узких бокала.

— Возьми, выпей, — она протянула бокал, на два пальца наполненный светло-желтой жидкостью, — это позволит тебе преодолеть страхи и беспокойства и вернет чистоту уму.

Себе она налила из той же бутылки, но жидкость в ее бокале почему-то оказалась бледнорозовой.

Боря взял из ее рук предложенный напиток и, хотя разум убеждал его в том, что пить это не стоит, сделал глоток. Жидкость походила на чай, разбавленный ананасовым соком и еще чем-то, и, кажется, даже алкоголя не содержала, но после глотка по телу прошла теплая волна, согревая и успокаивая, а во рту остался слабый привкус смородины.

— Что это? — спросил Боря Маргариту, возвращая ей пустой бокал.

— Вода забвения, — все так же улыбаясь, ответила Маргарита, — спи, дружок…

Она коснулась прохладной рукой бориного лба, и мир исчез.

В голове гудело. Наверное, после этого маргаритиного коктейля — что она там сказала, вода забвения? Наркотик, наверное, какой-то.

Боря открыл глаза и снова зажмурился: яркое летнее солнце ослепило его. В ноздри ударил крепкий запах кожи, металла и лошадиного пота. Затем Боря осознал, что сидит в несколько непривычной позе, мерно покачиваясь при этом.

— Эй, Борсан, с тобой все в порядке? — услышал он странно знакомый голос и, прежде чем удивиться, пробормотал:

— Да-да, что-то в глазах потемнело.

Он осторожно открыл глаза. Елки… Он сидел на самой настоящей лошадиной спине, причем никакого неудобства не испытывал — лишь когда он взглянул вниз, ему стало несколько нехорошо от расстояния между ним и земной поверхностью.

— Борсан, — снова позвали его. А ведь и вправду его — здесь его зовут именно так… Он повернул голову и…

— Оля? — недоверчиво спросил он, и тут же осознал, что ошибся. Девушку, которая ехала рядом с ним, звали не Ольга, а Бьярси, и она была дочерью друга отца Борсана.

Девушка странно посмотрела на него, и сказала:

— Я чего думаю — может, нам привал сделать? До Ругнира еще с полдня ехать, а я есть, например, хочу…

Голос у нее был совершенно ольгин.

Боря… точнее, Борсан оглянулся назад.

— Вешня! Где тебя черти носят!

Подъехал слуга-оруженосец Борсана. Его черная кобылка игриво потерлась мордой о шею борсанова коня, тот фыркнул на нее, и она обиженно отвернулась.

— Что прикажете, господин?

— Останавливаемся на отдых — Бьярси устала. Предупреди ее служанок и — вон там подходящая рощица, разбивай лагерь.

— Слушаюсь, господин.

Когда завершились хлопоты, связанные с остановкой и вся компания с комфортом расположилась на шелковистой зеленой траве, будто специально созданной для того, чтобы лежать на ней, Боря позволил себе оглядеться вокруг и внутри себя.

Это стоило того… Внутри него жило словно два существа. Одно — Боря Лавочкин, инженер и романтик, а второй — Борсан, сын Эдмунда, бесстрашный в бою гордый рыцарь, который занимается в данный момент тем, что сопровождает невесту своего друга Дирона в ее путешествии из родных мест в замок Ругнир, где сейчас Дирон и обитает… Самое удивительное было в том, что оба они — и Боря, и Борсан — были настоящими, это был словно один человек, но рассматриваемый с разных ракурсов. Борсан был облачен в кольчугу затейливого плетения, а за плечами висели ножны. Боря почувствовал некоторое беспокойство — сможет ли он вынуть меч, если возникнет необходимость? Не случится ли так, что он будет слишком тяжел с непривычки? Но Борсан прекрасно знал, как обращаются с оружием, и Боря успокоился.

А вокруг лежали луга с изумрудной травой и редкими перелесками на холмах. Боря-Борсан провел рукой по траве, недлинной, словно на подстриженном газоне, и поразился ее мягкости, размял стебелек в пальцах — сок травы был бесцветным (непонятно было даже, почему она, собственно, зеленая), валяйся на ней, сколько хочешь, одежды не запачкаешь…

Вся эта пасторальная обстановка отдавала… ненатуральностью какой-то, что ли. Впрочем, Борю это уже не волновало — он принял правила игры и повернулся к Бьярси, которая мило щебетала рядом (однако, как ему стало понятно, Борсан не слишком-то равнодушен к ней, но честь и долг рыцаря и друга — прежде всего).

Идиллия была прервана громкими звуками рога, доносившимися от дороги и криками оттуда же. Бьярси посмотрела в сторону дороги и побледнела.

— Борсан, это Ульриг! Он, должно быть, ехал за нами.

Это действительно был Ульриг фон Таарх, давний недруг Борсана, да и Дирона тоже. Над его отрядом, состоявшим из пары рыцарей в позвяквающих кольчугах и нескольких величавых оруженосцев с синими перьями на шляпах, развевалось ультрамариновое знамя с желтым львом на круглом щите.

— Борсан? — деланно удивился Ульриг, подъезжая поближе, — что это ты тут делаешь?

Его голос звучал глухо: лицо было закрыто забралом. Возможности рассмотреть Ульрига у Борсана не было, но он и так знал, что под стальным шлемом скрывается пышная белобрысая шевелюра, а через прорези шлема смотрят по-детски ясные голубые глаза, которые почему-то всегда так привлекают женщин.

— Ступай-ка подобру-поздорову, — недружелюбно буркнул Борсан.

— А, я знаю, — Ульриг проигнорировал его предложение, — смелый Борсан везет женщину для своего друга Дирона. Неужели такой отряд — это достаточная охрана для твоего груза, а, Борсан?

— Для нее достаточная охрана — мой меч.

— Ах, какие мы смелые! Проверим, на спор? Кто выиграет — забирает ее в качестве приза.

— Пошел ты…

— Тебя в детстве не научили вежливости? Ну-ну, ты ведь посматриваешь на нее жадными глазками, я не вижу, думаешь? Скажи, ты уже спал с ней?

Меч вышел из ножен легко, и держать его было вовсе не трудно. Ульриг отпрянул, засмеялся, а затем спрыгнул с коня и таким же изящным движением обнажил свой клинок: по лезвию пробежали блики клонившегося к закату солнца, и оно окрасилось в цвет крови.

— Ты дурак, Борсан. Тебе бы смолчать и утереться, а ты в драку полез. Я убью тебя.

— Пошел бы ты…

— А потом я развлекусь с твоей девочкой.

Боря отчаянно попытался напомнить себе, что Ульриг всего лишь хочет разозлить его. Как ни станно, Борсан успокоился, и пелена, красной завесой вставшая перед глазами, рассеялась.

Ульриг ударил — Борсан отразил удар и сделал выпад сам. Ульриг поймал его меч маленьким круглым щитом с желтым львом, высунувшим красный язык из разверзтой пасти. Лев лишился части хвоста, закрученного хитрой спиралью. Борсану даже стало немного жаль красивой росписи, выполненной в вейерштадтской манере с обязательной окантовкой узора черненым серебром, но у его противника этот щит, вероятно, был не последним. Ульриг пошатнулся, но устоял и даже чуть было не достал Борсана коротким колющим ударом сбоку. К счастью, Борсан успел уйти, и теперь они разошлись на солидное расстояние, кружа вокруг воображаемого центра поля боя и выискивая бреши в защите друг друга.

Еще один выпад Ульрига не достиг цели — и еще один удар пришелся в его щит, который, не вынеся второго прямого попадания, раскололся сверху. Ульриг отмахнулся от оруженосца, который поднес было второй щит, отбросил бесполезную теперь деревяшку и, схватив меч двумя руками, начал вращать его так, что блестящее лезвие, описывая сложную траекторию, закрыло владельца прозрачным серебристым щитом. «Чертова мельница» — прием убойный, если нападающий так глуп, что сунется сквозь эту защиту. Борсан усмехнулся про себя — он соваться не собирался, отлично зная, что долго Ульриг такого темпа не выдержит. Ульриг, кажется, понял это — меч его перестал описывать окружности и остановился, вибрируя, на уровне груди. Но «чертова мельница» даром не проходит — и Борсан отметил, что дыхание Ульрига сбилось. Есть вероятность, что он не успеет среагировать, если действовать достаточно быстро. И, презрев все каноны, он ринулся в прямую атаку.

Ему показалось, что сквозь щели забрала он увидел глаза Ульрига — холодно-голубые, расширившиеся от удивления в тот момент, когда лезвие меча Борсана, пробив кожаное сочленение между пластинами панциря, вошло в тело. Ульриг ахнул и осел на землю.

Борсан взглянул на свой меч. В крови был лишь самый кончик клинка — значит, рана не должна быть смертельной. Носком сапога он отбросил в сторону кинжал — так, на всякиий случай, наступил сапогом на лезвие меча Ульрига и склонился над поверженным врагом, подняв ему забрало.

Ульриг лежал, прижимая руку в перчатке к панцирю, как будто так можно было зажать рану, по лицу его градом катился пот, похоже, вперемешку со слезами, голубые глаза сузились, рот кривился от боли.

— Как считаешь, жить будешь? — спросил у него Борсан, замечая краем глаза бегущих на помощь к повелителю слуг и вассалов.

— Сво-олочь… — только и сумел простонать Ульриг.

— Господин! Прикончите его, господин! — услышал Борсан срывающийся от возбуждения голос Вешни. Он глянул на своего оруженосца. В глазах того горела жажда крови. Они, все они ждали от него убийства — даже нежные служанки Бьярси, заинтересованно смотревшие, как на газонной траве истекает кровью человек(разве что сама Бьярси смотрела на это с каким-то страхом), и, кажется, даже слуги Ульрига, остановившиеся в десяти шагах и ждущие конца поединка… Какого поединка? Смерти одного из них? Не будет вам смерти, не дождетесь!

— Что встали, — рявкнул он на оруженосцев Ульрига, — не видите, ему помощь нужна? Бинты у вас какие-нибудь есть, чурбаны бездушные? Вешня, горячей воды сюда, быстро…

Слуги очнулись от ступора, кинулись выполнять его распоряжения. Борсан попытался освободить Ульрига от панциря, неожиданно обнаружив при этом, что ему помогает Бьярси.

— Бабу… убери, — простонал Ульриг, — пусть уйдет.

— Заткнись, — оборвал его Борсан, — тебе разговаривать вредно. Где тут у твоего панциря завязки, Регг тебя раздери, навешаете вечно на себя…

— Там, сбоку, — выдохнул Ульриг и потерял сознание.

Внезапно мир мигнул, и зеленая полянка с короткой травой исчезла. Боря снова был в комнате, заставленной стеллажами с книгами, за окном была все та же ночь и тот же голубой месяц висел в окне, напоминая о Востоке. Боря зажмурил глаза, освобождаясь от наваждения, потом незаметно ущипнул себя. Было больно…

— Hу как, — спросила Маргарита, — понравилось?

— Нет, — признался Боря.

— Почему, — удивилась она, — тебе дали возможность проявить смелость и сострадание, тебя ждет любовь…

— Любовь? — недоверчиво спросил Боря.

— Конечно, разве ты еще не понял, что Бьярси влюблена в тебя, а вовсе не в твоего друга…

— Она влюблена в Борсана, а не в меня.

— Ты и он — одно и то же.

— А что происходит с ними, когда мы с тобой тут разговариваем?

— Ничего. Они будут ждать тебя.

— Я не люблю фэнтези, — сказал Боря.

— Зря, — огорчилась Маргарита, — я бы на твоем месте выбрала бы, наверное, что-то подобное. А, может, тебе придется по душе это?

— Вот, возьми, — девушка протянула ему пластиковую бутылку с прозрачной жидкостью.

Девушку звали Ирина, и она была похожа на Ольгу.

— Что это, — спросил Брайан.

— Это прислали из лаборатории, оно должно будет убить все живое в океане, и тогда мы сможем сориентироваться и понять, где ты.

— А океана не жалко?

— Так не во всем же! Получится темное пятно, со временем — биологи говорят, что часа через три — туда снова приплывет всякая живность, и по пятнам мы сможем судить о твоем продвижении.

— И сколько мне этой дряни капать?

— Там дозатор есть, больше за один раз он тебе все равно не даст.

— А если я от океана уйду?

— А ты не уходи. Прыгун где-то возле воды рухнул, ты же сам картинку видел… Hо если придется — вот еще наконечник для распыления. Hо сразу предупреждаю — эффект гораздо хуже, чем с океаном, брызнуть надо трижды, и расход жидкости будет сильнее. В хорошем случае ее здесь — на пять дней, в плохом — в два раза меньше, так что лучше иди вдоль берега. И… еще одно — для обороны это использовать не рекомендуется, никто не знает, как оно подействует на крупных животных — а там такие, кажется, есть.

— Мне их из рогатки бить прикажете?

— Нет, тебе дадут лазер и батареи к нему.

— Геройствовать не стоит, — Брайан обернулся. В дверном проеме стоял Капитан.

— Пришел пожелать тебе удачи. Задача твоя — всего лишь дойти до Прыгуна, сделать снимки и вернуться обратно. Учти — на помощь к тебе мы придти не сможем, так что, если на тебя кто-то нападет, выясни вначале, нельзя ли от него просто убежать.

— Понял…

Этот поход вызывал у него все меньше энтузиазма. Прежде всего, ему было неясно, зачем выяснять, что случилось с первым Прыгуном — ведь кое-какие результаты он доставил, прежде чем, уйдя во второй прыжок, свалился на берегу огромного океана, не отвечая на запросы корабля. Непонятно было, зачем посылать вместе со вторым Прыгуном человека — как будто бы он надежнее железа… И уж совсем неясно было ему, какой гений придумал кабину для Прыгуна, такую, что, хотя один человек помещался в ней даже с некоторым комфортом, двоим там делать было нечего.

Hо иначе бы полетела Ирина, а ее пускать не стоило.

Окон в Прыгуне предусмотрено не было. Брайан полулежал в кресле, пристегнутый гравиполями и утыканный датчиками и томился бездельем в ожидании посадки. В наушниках переговаривались операторы и автопилоты, монотонно жужжали компенсаторы кресла, подстраиваясь под изменяющуюся силу тяжести, и от этого его стало клонить в сон.

Вообще-то Прыгун должен был сесть на втором витке, но что-то там у операторов не заладилось, и они пустили его на третий, а потом, похоже, и еще на один… Сквозь сон Брайан слышал, как один из операторов ругался с автопилотом, у которого, как всегда, было собственное мнение на программу посадки, а потом его разбудил бодрый голос Ирины, громко сказавший ему в ухо, что посадка завершена, операторы промахнулись всего на восемь километров, так что до увечного Прыгуна он, Брайан, доберется еще засветло. Шутку он оценил…

Гравиполя исчезли, датчики, недовольно урча, уползали в свои гнезда, а впереди раскрывался люк, очертания которого светились мертвенным светом.

Руна была странной системой. Звезда, вокруг которой в гордом одиночестве вращалась планета, практически не излучала в видимой части спектра, сводя этим с ума всех физиков и астрономов и являясь олицетворением исключений из всевозможных законов природы. Зато грела Руну-2 она неплохо, так что жизнь на планете чувствовала себя весьма хорошо.

Казалось бы, живое на Руне-2 должно было иметь инфракрасное зрение, но оно почему-то пошло по другому пути — все живое здесь имело собственные источники освещения. Светился океан, кишащий бактериями, — ровным бледно-зеленым светом, светилась суша — деревья, или, вернее, то, что можно было назвать деревьями, трава. Планета-светлячок. Свечение ее было так сильно, что затмевало не то что звезды, но и слабенький свет светила — Руны-1. Смены дня и ночи на Руне-2 не существовало, там вечно царил своеобразный «рунный день».

Брайан вылез из Прыгуна, щурясь с непривычки от яркого света, обволакивающего его со всех сторон и не дающего теней. В полукилометре от Прыгуна, цепко держащегося своими шестью лапами за склон, спускавшийся к пляжу, колыхалось море. Он опустил на глаза защитный щиток и глазам сразу же стало легче: мир вокруг потемнел, хотя все равно не перестал походить на ночной Лас-Вегас.

Он проверил, в кармане ли пульт, управляющий Прыгуном, и стал спускаться к океану.

Прибоя почти не было — волны тихо накатывались на берег, дотрагиваясь до светящихся камешков… нет, не камешков — на глазах у Брайана один из «камней» перевалился на другой бок и отполз от воды.

Брайан достал бутылочку, презентованную ему гением корабельных биологов, отвинтил крышку и капнул из дозатора в светло-зеленые непрозрачные волны.

Ему показалось, что ничего не произошло — так, появилась маленькая клякса, которую слизнула следующая волна. Hо затем внезапно вода потемнела, свет ее померк, темнота стала стремительно расползаться в стороны, на побережье наступили сумерки, не бывавшие здесь, наверное, с доисторических времен. «Камешки» спешно отползали от воды, но часть из них не успела, волна дотронулась до них, и свечение их погасло, прибой сорвал их с места и стал перекатывать по почерневшему песку. Брайану стало жалко ни в чем не повинных животных, и он подобрал одно тельце, оказавшееся странно легким.

«Камень» походил на гипертрофированную сухопутную амебу, был пластичным и, должно быть, если брать его голыми руками, довольно противным на ощупь. «Бедный безобидный зверек», — подумал Брайан, но, перевернув животное, мнение свое изменил: у «безобидного зверька» оказалась солидная пасть, усеянная острыми, как иголки, зубами. Похоже было, что «камешки» — хищники, питающиеся тем, что выносит из глубины моря прибой.

Брайан сунул снулого зубастик в сумку для образцов — пускай с ним биологи разбираются, и тут в наушниках раздался голос Ирины:

— Отлично! Видим пятно. Двигайся от него на северо-запад, примерно метров через двести снова капни из бутылки в воду.

— Хорошо, я пошел. Я тут образец для биологов подобрал — зубастый такой образец.

— Тебя же просили не геройствовать!

— Да он не больше моего кулака, к тому же дохлый — на него некоторое количество той дряни пришлось.

— Борь, ну будь осторожней, прошу тебя…

— Боря?

Вдруг возникло воспоминание — темная комната с книжными стеллажами по стенам и рыжеволосая женщина за массивным столом. Как ее звали? Мария, что ли?

Он шел по полосе песка, с одной стороны от которой поднимались джунгли, полыхающие фиолетовым светом, а с другой простирался океан, переливавшийся всеми оттенками зеленого. Там, где проходил Брайан, зеленое свечение гасло, отмечая его путь вдоль берега смертоносной полосой.

Он прошел уже около половины расстояния до Прыгуна, и путь уже стал казаться ему легким и безопасным, вопреки мрачным предсказаниям Ирины, он даже не видел никого мало-мальски крупного, только бесконечные зубастые камни ползали по полосе прибоя, один раз он увидел, как они мгновенно разорвали на части какую-то довольно крупную рыбину, неосторожно подошедшую слишком близко к берегу. Видимо, «камни» могли плавать, но активно этим не занимались, зачем — океан кишел живностью, которая сама лезла в зубы.

Через некоторое время ему стало казаться, что за ним следят. Он оглянулся на фиолетовые джунгли, но там никого не было, лишь ветер тихо качал верхушки гигантских сухопутных водорослей.

— Ирина, — вполголоса проговорил он в микрофон, — у меня плохое предчувствие.

— Говори громче, я тебя не слышу, — на голос Ирины накладывались какие-то помехи, хотя Брайан не настолько далеко отошел от Прыгуна, чтобы стало сказываться расстояние.

— Я говорю, что мне, кажется, сели на хвост.

— Кто?

— Если б я знал. Я чувствую наблюдение, но наблюдателя не вижу.

— Hу, это что-то из области метафизики. Что, спиной чувствуешь?

— Издевайся-издевайся, тебе там хорошо сидеть, а меня какие-то неведомые глаза разглядывают…

И тут он эти глаза увидел.

Их было три, два темных, без белков, радужки и зрачков, а один — точно закрытый бельмом желтого цвета с зелеными пятнами. Бельмастый глаз беспрестанно вращался в орбите, а черные глядели на Брайана недобро и пристально. Да и морда под этими глазами помещалась весьма… внушительная. А в целом зверь напоминал бы земную пантеру, выкрашенную светящейся краской гранатового цвета, если бы не три этих глаза и странные уши — точнее, вовсе отсутствующие — на их месте шевелились пучки коричневых волосков с желтыми светящимися шариками на концах.

— Кис-кис, — пробормотал Брайан, отлично зная, что зверь его не услышит. Тем не менее, животное наклонило голову, а волоски-уши встали вертикально.

— Что у тебя? — голос Ирины был едва слышен из-за тресков в наушниках.

— Киска. Hе маленькая такая киска, и, похоже, решила мной закусить…

— Комбинезон ей не по зубам.

— Угу, — скептически отозвался Брайан, — ты б ее зубки видела.

— Hе двигайся, а если она в твою сторону пойдет — лазер в левой кобуре.

— Спасибо, а то я не знал. Она в мою сторону уже пошла… и, кажется, помехи — это ее работа.

Ответ потонул в треске. Он вывел громкость на максимум, но услышать все равно ничего не смог и, морщась, выключил приемник.

Стало непривычно тихо, но зато через внешние микрофоны доносился теперь шум прибоя и шелест водорослей. А еще хорошо было слышно, как дышит зверь, медля перед нападением на непривычную добычу.

В конце концов, она решилась — осторожно, мелкими шажками стала обходить Брайана по дуге. Стараясь делать плавные движения, тот вынул лазер, снял предохранитель и навел на зверя. Еще один шаг — и Брайан выстрелил.

Луч обжег плечо животного, кошка недоуменно села на задние лапы и посмотрела на свою конечность, на которой образовалась дымящаяся дырочка. Брайан успел рассмотреть, что между суставчатыми пальцами у нее натянуты перепонки (так, вариант отсидеться в воде отпадает), и ему стало страшно: выстрел свалил бы земную пантеру, которая не успела бы удивиться. А эта снова встала, осторожно поставила лапу на землю. Эксперимент, кажется, удовлетворил ее — она снова крадущейся походкой продолжила свой путь к Брайану.

«Да она со мной играет!» — догадка оказалась не из приятных. Он стал отступать, но кошка прижала его к воде, и пути назад не было.

Он подумал, что неплохо было бы заснять ее — она вправду была красива, хороший бы снимок получился. Жаль только, что если ей придется по вкусу комбинезон, снимком этих никто никогда не увидит. И все же он вытащил аппарат из чехла.

Камера была неадаптированная. Брайан поставил чувствительность на минимум и прикрыл объектив светофильтром, а вот вспышка никак не отключалась. Он поднес камеру к глазам и нажал спуск.

Вспышка произвела на кошку совершенно непредсказуемое впечатление. Ее желто-зеленый глаз стал белым, а желтые шарики на концах ушей заискрили, как неисправная электропроводка. И как она заорала! Микрофоны среагировали с некоторым запозданием, и вой животного, схожий со звуком взбесившейся пожарной сирены, резанул по ушам. Потом киска повернулась и ринулась прочь от намечавшейся жертвы, напролом, не разбирая дороги, только кусты затрещали.

Брайан перевел дух и включил приемник. В наушниках тут же послышался взволнованный голос Ирины:

— Брайан, ответь, ну пожалуйста, ты слышишь меня? Брайа-ан…

Кажется, она плакала.

— Ир, да живой я. удрала она.

— Ох, как я перепугалась… Ой, Брайан…

Она снова расплакалась.

— Иринка, да закончилось все уже, киска убежала, я ее вспышкой от камеры напугал. Слышишь, девочка, все хорошо…

— Слышу, — тихо отозвалась Ирина и мрачно добавила, — я когда-нибудь загрызу Капитана…

Hа этот раз переход был еще более неожиданным и контрастным. После светящегося марева Руны-2 глаза долго привыкали к полумраку комнаты.

— Понравилось? — заинтересованно спросила Маргарита.

— Он дойдет? — вместо ответа спросил у нее Боря.

— Hе знаю, — она пожала плечами, — может, и дойдет…

— Нет, не понравилось, — Боря отрицательно покачал головой.

— Почему? — огорчилась женщина, — Я же так старалась.

— Зачем Вы это делаете?

— Ты должен выбрать мир, в который уйдешь.

— Я не собираюсь никуда уходить!

— Поздно, ты уже здесь, а значит — уйдешь. Еще никто отсюда обратно не возвращался, разве что ненадолго, закончить дела в том мире.

— Hе хочу я никуда, мне и дома неплохо.

Он повернулся и увидел обозначившиеся на книжном стеллаже контуры двери — должно быть, через нее он сюда и попал. Он даже сделал несколько шагов п направлению к ней, но его догнал голос Маргариты:

— У меня еще есть власть над тобой…

Его закрутил вихрь, отбросивший от двери и швырнувший в какую-то воронку. Боря даже не успел удивиться, откуда она взялась на ровном полу комнаты…

Песок был горячим и белым, а прибой задумчиво украшал мокрую полосу возле воды белыми кружевами пены. по пояс в воде стояла девушка, смеясь и шлепая руками по воде, от брызг в воздухе висела яркая радуга. Девушку звали Лили. и она была похожа… на кого же она была похожа? Впрочем, это сейчас не имело ровно никакого значения, а важно было то, что ему сегодня исполнилось восемнадцать лет, он был молод, самонадеян и влюблен, а мир лежал у его ног бирюзовыми волнами с белыми султанчиками пены.

— Марк, иди сюда, — позвала Лили, — вода — прелесть!

— Нет, я лучше посохну еще чуть-чуть.

Он провел рукой по еще чуть влажным волосам и сел на песок, жмурясь от солнца и любуясь Лили, прыгавшей в волнах. В конце концов она устала, подбежала к нему и улеглась рядом, подставив солнечным лучам красивое тело. Марк обнял ее и зарылся лицом в ее волосы, пахнущие морем.

— Марк, щекотно, — засмеялась она и вдруг, вскочив на ноги, бросилась наутек, крикнув ему на бегу:

— Догоняй!

По слежавшемуся мокрому песку возле воды бежалось легко, Марк настиг Лили, и они вместе повалились в соленые ласковые волны…

Боль. Теперь возвращаться было больно, а все существо Бориса протестовало против возвращения из рая обратно в чистилище.

Маргарита участливо посмотрела на скорчившегося на полу мужчину и ласково проговорила:

— Видишь, как бывает, когда по-хорошему не получается?

— По-хорошему — это по-вашему? — спросил Борис, поднимаясь на ноги.

Боль отступила, осталась лишь легкая тоска по тому красивому миру с морем и солнцем.

— Видишь ли — я ведь пользуюсь лишь тем, что лежит на поверхности, не заглядываю вглубь тебя. Как же я могу понять, что действительно тебе нравится? Позволь мне посмотреть, каков ты изнутри, и окажешься в мире, в который стремишься.

— Никуда я не стремлюсь, с чего Вы решили? И вообще — зачем Вам это надо? Почему бы не оставить меня в покое?

— Надо, — вздохнула Маргарита, — это моя работа.

— Послушайте, — мрачно сказал Боря, — Вы можете быть хоть дьяволом в юбке, но меня Вы выпустите… или я уйду отсюда сам!

— Hи то и ни другое, — Маргарита улыбнулась, но в улыбке этой чудился теперь Боре хищный оскал, — если ты даже «выйдешь» отсюда, ты никогда не сможешь быть уверенным, что попал в тот мир, откуда ушел. Просто, скажем, в твоей квартире будут на окнах другие занавески и женщины твоей в том мире не будет — и все различия!

— А если я выйду туда? — Боря кивнул на зыбкие очертания двери на книжных полках, которые от этих его слов будто обозначились четче.

— Туда тебе не выйти, — сказала Маргарита, не очень, впрочем, уверенно, — но даже если так…

— А я все-таки попробую, — угрожающе проговорил Боря и двинулся к двери.

Несколько метров до стеллажа — всего-то несколько шагов, но он шел, а дверь словно отдалялась от него. Он побежал. Женщина позади засмеялась, а дверь ближе не стала, и он остановился. Должна быть какая-то система. Может, ему просто кажется, что дверь далеко, а на самом деле он стоит прямо возле стенки?

Стеллаж прыгнул на него, он едва не стукнулся лбом о доски двери — вот она рядом — дощатая, закрашенная какой-то морилкой, с бронзовой ручкой, совершенно не иллюзорная…

— Адью, мадам, — сурово сказал он, берясь за ручку двери, и потянул дверь на себя.

За ней была тьма. Он помедлил, слыша за спиной хихиканье Маргариты: по его расчетам в дверном проеме должна была открыться его лаборатория. Неужели она снова провела его и пути назад действительно нет?

— Hу как, вернешься? — голос Маргариты был лукавым.

Боря набрал полную грудь воздуха и шагнул в темноту, слыша издалека затихающий голос Маргариты:

— Ты никогда не узнаешь, куда попал…

— Боря, Маттей у нас где?

Он открыл глаза.

— Что?

— Ты спишь, что ли? — рядом стояла Лида, — Маттей где у нас, я спрашиваю.

— Там, в левом шкафу, на второй полке…

— А, спасибо.

Лида отошла, а он взглянул на экран компьютера. Прошло четыре итерации, и на его глазах счетчик перескочил на пятую. Что ж получается — вся эта эпопея заняла не больше трех-четырех минут?

Боря посмотрел на картину, лежащую перед ним. Маргарита снова сидела, отвернувшись, за своим столом.

«И правда заснул, что ли, — подумал он, — нет, не похоже, слишком уж ярко для сна. Гипноз, должно быть… Чертовщина, не буду Ольге даже показывать…»

Он посидел еще немного, отдыхая от впечатлений, и в голову ему пришла неожиданная идея. Улыбаясь ей, он упаковал картину и вышел из лаборатории.

По пути домой он купил большущий торт, решив, что хватит с него приключений на сегодня. Насвистывая, поднялся на лифте до своего этажа, открыл дверь, включил свет…

Торт он, не глядя, поставил на столик у двери, а сам подошел к стулу и сел на него, внезапно почувствовав слабость в ногах. Посередине комнаты стояла елка. Почти такая же, какую он утром не стал покупать — зеленая и лохматая. Игрушки были наполовину развешаны, и коробочка стояла рядом… Похоже, здешний он не успел утром украсить елку, торопясь на работу… Боре вспомнились слова Маргариты о том, что он никогда не узнает, куда попал. И картины уже нет… Ему захотелось завыть.

Его внимание привлек шорох.

— Пришел? — из кухни появилась Ольга, потирая заспанные глаза, — я уж и задремала, тебя дожидаясь. Вот, елку тебе, обормоту, купила. Я вообще к тебе новый год встречать приехала — сюрприз, да? Боря! Ай! Борька! Отпусти меня немедленно! Уронишь! Боря-а!!!

Почему-то в институте никто не удивился, когда после нового года вдруг неожиданно обнаружилось, что Станиславыч наконец-то ушел на пенсию, а вместо него назначают нового начальника. А, все же, Боря много бы отдал за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на мир, в котором бродил сейчас его бывший директор…

Декабрь 96

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg