«Невероятные расследования Шерлока Холмса»

НЕВЕРОЯТНЫЕ РАССЛЕДОВАНИЯ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Джон Джозеф Адамс Предисловие

Шерлок Холмс. Имя, прогремевшее на весь мир. Знакомое любому человеку, даже не прочитавшему ни одного рассказа о приключениях великого сыщика. Один из самых ярких персонажей, появившихся в литературе за последние более чем сто двадцать лет.

Сэр Артур Конан Дойл создал Холмса на закате девятнадцатого века — первое произведение холмсианы, повесть «Этюд в багровых тонах», было опубликовано в «Рождественском еженедельнике Битона» в 1887 году. Весь цикл состоит из четырех повестей и пятидесяти шести рассказов, и это поразительно скромное наследие, если учесть бешеную популярность героя. Отчего-то он завладел читательским воображением, как никакой иной литературный характер той эпохи; мистер Шерлок Холмс по сей день не устает пробуждать в наших умах и душах восторг и азарт.

Первый в мировой истории (и самый знаменитый) детектив-консультант также стал одним из первых великих героев приключенческого жанра, предложив миру свой выдающийся интеллект и блестящую дедуктивную логику вместо традиционной отваги и силы мышц. Это вовсе не означает, что Холмс трус и слабак. Он отменно владеет приемами бокса и восточной борьбы баритсу, едва ли не над любым противником способен одержать верх, — но, конечно же, предпочтет не поколотить вас, а перехитрить.

Его приверженность наблюдениям и фактам в те времена была достаточно революционной, и викторианскому читателю предлагаемые автором методы сыска казались, наверное, сродни фантастике. Нашему же современнику очевидно: Холмс был знаком с азами судебно-криминалистической науки. А ведь тогда многие еще верили в фей (например, сам Конан Дойл) и иные сверхъестественные явления. И хотя сэр Артур питал к сверхъестественному живейший интерес, Холмс не разделял его взгляды и полагался только на доказуемое. Снова и снова автор ставил его в ситуацию, когда мистическое объяснение выглядело единственно возможным, но каждый раз удавалось найти вполне прозаическое решение загадки. Однажды Холмс категорически заявил: «Реальная действительность — достаточно широкое поле для нашей деятельности, с привидениями к нам пусть не адресуются». Отсюда следует постулат, лейтмотивом проходящий через данную антологию: «Отбросьте все невозможное; то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался».

Будучи рационалистом, я всецело согласен с мировосприятием Холмса. Но как страстный поклонник научной фантастики и фэнтези, я обожаю рассуждать на тему «а что, если». Вот какой вопрос возник у меня. Допустим, Холмс изучает место преступления, располагая при этом полным набором своих дедуктивных методов, но ему никак не удается исключить фактор невероятного — что тогда?

А вот об этом, дорогой читатель, тебе поведают авторы предлагаемого сборника. Под его обложкой собраны двадцать семь совершенно не похожих друг на друга детективных сюжетов, но ты, расследуя преступления бок о бок с Холмсом, не всегда сможешь исключить фактор невероятного, потому что в ряде произведений невероятное все-таки случается.

Вот это и есть идея, на которой основан сборник, — представить лучшие пастиши на тему холмсианы за последние тридцать лет, великолепные сверхъестественные истории вперемежку с историями, имеющими налет научной фантастики. И не важно, хорошо ли ты, читатель, знаком с деяниями великого сыщика или впервые взял в руки книгу о нем. Если ты поклонник мистики, фэнтези и научной фантастики — добро пожаловать. Мир Шерлока Холмса — достаточно широкое поле, чтобы вместить и то, и другое, и третье.

Кристофер Роден Введение в холмсиану

На улицах клубится густой туман, лишь кое-где в нем теплятся хилые светлячки газовых фонарей. Погромыхивая на брусчатке, элегантный кеб следует своим курсом сквозь мглу. Временами слышатся крики уличных торговцев и мальчишек-беспризорников; свистит, гонясь за кем-то, полисмен. Это Лондон 1895-го, и в этом Лондоне к дому 221-б по Бейкер-стрит отовсюду идут и едут удивительнейшие персонажи. Каждому из них нужна помощь лучшего в мире детектива-консультанта мистера Шерлока Холмса.

Когда Артур Конан Дойл (1859–1930) создавал своего великого сыщика, он едва ли догадывался, что кладет начало сонму историй, которыми будут зачитываться и через сто двадцать лет. Это был писатель в высшей степени изобретательный, и герои его произведений завладели воображением читающей публики — а та с жадностью, эпизод за эпизодом поглощала приключения Шерлока Холмса. Во многих случаях персонажи рассказов о Холмсе интересны более, чем расследуемые им дела.

Так кто же они, актеры первого плана на подмостках Бейкер-стрит? Помимо самого Холмса (которого с легкостью узнает даже тот, кто не прочел о нем ни строчки), это в первую очередь Джон Х. Ватсон. Ветеран Второй афганской кампании, полевой хирург, раненный в битве при Майванде пулей из мушкета-джезайла и спасенный от верного плена ординарцем, известным лишь по имени — Мюррей. К ранению добавилась тяжелая болезнь, и Ватсон был вынужден подать в отставку и вернуться в Англию. Там он волею обстоятельств осел в Лондоне и по совету бывшего коллеги, Стэмфорда, свел знакомство с Шерлоком Холмсом. Им не понадобилось много времени, чтобы снять квартиру на двоих на Бейкер-стрит. С этого момента и до последнего расследования Ватсон — верный компаньон великого сыщика, готовый по первому зову Холмса отправиться хоть к черту на рога. По части ума он, конечно, не ровня Шерлоку, и его умозаключения зачастую бьют мимо цели; да и зачем бы Конан Дойлу позволять, чтобы это его детище выглядело умнее читателей? Но без Ватсона не было бы и рассказов о Холмсе, ибо этот хроникер старательно запротоколировал приключения сыщика и, посредством журнала «Стрэнд» предложив их на суд читателей, сделал Холмса знаменитым.

И хотя Холмс всегда мог рассчитывать на общество и помощь Ватсона, даже такому выдающемуся детективу порой требовалась чужая мудрость и совет со стороны. Но кто, спрашивается, мог бы оказать нашему гениальному герою достойное содействие? Очевидно, тот, кто обладал схожими — а то и превосходящими — способностями к анализу и дедукции. За такой персоной далеко ходить не надо — у Холмса есть старший брат Майкрофт. Это весьма выдающийся типаж, совершенно неординарная фигура. «Майкрофт движется по замкнутому кругу: квартира на Пэл-Мэл, клуб „Диоген“ („самый чудной клуб в Лондоне“), Уайтхолл — вот его неизменный маршрут».

Доктор Ватсон вообще находит удивительным, что у такого человека, как Холмс, может быть брат, да еще столь влиятельный в государственных делах. «Он состоит на службе у британского правительства, — говорит Холмс Ватсону. — И так же верно то, что подчас он и есть само британское правительство… У него совершенно особое амплуа, и создал его себе он сам. Никогда доселе не было и никогда не будет подобной должности. У него великолепный, как нельзя более четко работающий мозг, наделенный величайшей, неслыханной способностью хранить в себе несметное количество фактов. Ту колоссальную энергию, какую я направил на раскрытие преступлений, он поставил на службу государству. Ему вручают заключения всех департаментов, он тот центр, та расчетная палата, где подводится общий баланс. Остальные являются специалистами в той или иной области, его специальность — знать все… Не раз одно его слово решало вопрос государственной политики».

Согласитесь, нет ничего загадочного в том, что такому человеку Холмс поручает свои дела на время «вынужденного простоя» после мнимой гибели на Рейхенбахском водопаде.

Следующая важная роль — многострадальная миссис Хадсон, квартиросдатчица. Ее можно смело назвать святой — а кто еще стал бы терпеть в своем доме химические эксперименты, зловоние трубочного табака и паче того — стрельбу патронами Боксера в стену ради «украшения» оной «патриотическим вензелем „V. R.“»?

На втором плане мы видим актеров помельче, но оттого не менее нужных. Это «нерегулярная армия с Бейкер-стрит», примерно дюжина юных оборванцев, их еще называют уличными арапчатами, — всюду пролезут, увидят, подслушают и вернутся к великому сыщику с важнейшими сведениями.

Естественно, Холмс, с его-то профессией, не может не привлечь к себе сонмище врагов. А главный среди них — профессор Джеймс Мориарти, этот Наполеон преступного мира, «организатор половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе». И хотя он играет главную роль лишь в одном каноническом рассказе, его присутствие ощущается во всем цикле холмсианы. «Это гений, философ, умеющий мыслить абстрактно. Он сидит неподвижно, словно паук в центре своей паутины, но у этой паутины тысячи нитей, и он улавливает вибрацию каждой из них». Как отмечает Холмс, Мориарти редко совершает преступления собственноручно, но он занимается планированием, у него множество агентов, и это позволяет ему почти никогда не попадать под подозрение. В своем «Последнем деле» Холмс заманивает Мориарти и его ближайшего помощника в Швейцарию, и там, на Рейхенбахском водопаде, разыгрывается финальная коллизия — поединок, из которого Мориарти не выходит живым.

Правая рука этого сверхзлодея, полковник Себастьян Моран, бывший офицер Индийской армии ее величества и лучший охотник на крупную дичь в восточных владениях, предпринимает неудачную попытку отомстить за смерть Мориарти в рассказе «Пустой дом». Но Холмсу удается обвести его вокруг пальца с помощью своего воскового бюста, изготовленного господином Оскаром Менье из Гренобля.

В цикле есть еще несколько достойных упоминания злодеев. Это выдающийся шантажист Чарльз Огастес Милвертон («худший человек в Лондоне»); гнусный доктор Гримсби Ройлотт, погибший от укуса болотной гадюки, которая должна была ужалить его падчерицу; и многогрешный барон Адальберт Грюнер, автор «дневника распутства». («Это была чудовищная книга. Ни один мужчина, даже если он живет в придорожной канаве, ни за что не составил бы такую».)

И хотя в канонической шерлокиане доминируют мужчины, Холмсу встречаются и сильные женщины. Одна из самых заметных — Китти Винтер, жертва барона Грюнера, в отместку плеснувшая ему в лицо купоросным маслом. Не можем мы обделить вниманием и Рэчел Хауэлз, невесту дворецкого Брантона. («Рэчел — славная девушка, но очень горячая и неуравновешенная, как все вообще уроженки Уэльса».) Обманутая женихом, она заперла изменщика в подвале Харлстонского поместья, где он и умер. Изрядное впечатление на Холмса произвела героиня рассказа «Львиная грива»: «Мод Беллами навсегда запомнится мне как одна из самых красивых и самых достойных женщин».

Но из всех представительниц прекрасного пола, встреченных Холмсом в ходе его расследований, наиболее видная, конечно же, Ирэн Адлер, «эта женщина», как называл ее впоследствии сыщик. Ирэн появляется только в одном рассказе, но ее присутствие бросает тень на весь цикл. В этой одухотворенной, умной, отважной и даже дерзкой особе сам Конан Дойл видел женского двойника Шерлока Холмса: фемину, добывающую себе хлеб насущный с помощью ума, не уступающую детективу в искусстве менять облик и откровенно пренебрегающую обычаями и нравами своего времени.

Естественно, профессиональные обязанности вынуждают Холмса время от времени иметь дело с полицией, и мы видим целый ряд блюстителей порядка. Есть среди них и довольно дееспособные, другим же удается лишь доводить великого сыщика до белого каления. Первый официальный представитель власти, Тобиас Грегсон, встречается нам в «Этюде в багровых тонах». «Грегсон — самый толковый сыщик в Скотланд-Ярде, — сказал мой приятель. — Он и Лестрейд выделяются среди прочих ничтожеств». В этой повести Холмс также сведет знакомство с инспектором Лестрейдом, которого Ватсон опишет как «щуплого человечка с изжелта-бледной крысьей физиономией и острыми черными глазками», и тот станет привычным участником расследований Шерлока, отметившись аж в тринадцати рассказах. И хотя подчас органы правопорядка затрудняют работу великого сыщика, он всегда предпочитает ладить с ними. Хотя случается ему и расширить рамки закона по своему усмотрению. Например, в рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона» есть эпизод, демонстрирующий истинное — не слишком почтительное — отношение Холмса к полиции. Наутро после убийства Милвертона инспектор Лестрейд объявляется на Бейкер-стрит.

«— Преступников было несколько? — спросил Холмс.

— Двое. Их чуть-чуть не поймали на месте преступления. У нас есть отпечатки их следов, есть их описание; десять шансов против одного, что мы найдем их. Первый был очень проворен, второго садовнику удалось было схватить, но тот вырвался. Это был мужчина среднего роста, крепкого сложения, с широким лицом, толстой шеей, усами и в маске.

— Приметы неопределенные, — возразил Шерлок Холмс. — Вполне подойдут хотя бы к Ватсону.

— Правда подойдут, — улыбнулся инспектор, которому это показалось забавным. — Точь-в-точь Ватсон».

Среди прочих служителей закона и порядка следует отметить разве что Стэнли Хопкинса (подававшего, по мнению Холмса, большие надежды), — он появляется в трех рассказах; кажется, никто, кроме него, не удостаивается приглашения на Бейкер-стрит ради приятной вечерней беседы.

Хотя в канонической холмсиане нет недостатка в персонажах, многие второстепенные и третьестепенные фигуры упоминаются лишь вскользь. Мы знаем, что Холмс провел немало расследований, кроме описанных, — об этом упоминает и он сам, и доктор Ватсон. Кто из нас отказался бы прочитать об этих таинственных делах: о необычайных приключениях Грайс-Патерсонов на острове Юффа; о мистере и миссис Дандес, которые развелись отнюдь не по причине супружеской неверности, а из-за того, что мистер Дандес имел привычку за столом вынимать изо рта и швырять в жену искусственную челюсть; о некоем Мерридью, «оставившем о себе жуткую память» и занесенном в картотеку Холмса; о мистере Джеймсе Филиморе, который вернулся домой за зонтом и исчез навсегда. И кто из нас не захотел бы узнать, что за политический скандал лежит в основе дела о политике, маяке и тренированном баклане и почему рассказ об этом случае так и не был опубликован.

Мы можем поражаться изобретательности Конан Дойла и восхищаться его персонажами. За прошедший век с лишним другие авторы создали подробные портреты этих героев и добавили своих, заботясь о том, чтобы читательский спрос на приключения Шерлока Холмса не остался неудовлетворенным.

Пробираясь в тумане, подсвеченном газовым фонарем, к дому 221-б по Бейкер-стрит, вы встретите и старых героев, и вновь придуманных. Будут среди них и несколько «соперников» великого сыщика. Чу! На углу поет шарманка, светятся окна Холмса, — новое приключение начинается!

Тим Леббон.  Многоликий ужас

Последняя на сегодняшний день книга Тима Леббона «Bar None» — это роман, где «леденящий кровь саспенс» соседствует с «апокалиптической красотой и превосходным пивом». Еще недавно вышел «The Island», а в начале следующего года появятся на свет новеллизация комиксов «30 дней ночи» и роман «Tell My Sorrows to the Stones», написанный совместно с Кристофером Голденом. Леббон — признанный автор бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс», обладатель премии Брэма Стокера и трехкратный лауреат Британской премии фэнтези.

Наш следующий рассказ — первая из трех историй, которые изначально были напечатаны в антологии «Тени над Бейкер-стрит», книге, где мир Шерлока Холмса переплетается с мифами Ктулху. Создатель последних, Говард Филлипс Лавкрафт, — один из самых влиятельных писателей двадцатого века в жанре ужасов, исследователь «странной фантастики» и автор новаторского эссе «Сверхъестественный ужас в литературе». Его собственные, разрушающие каноны произведения публиковались преимущественно в пульп-журнале «Weird Tales». Рассказы ужасов веками были связаны исключительно с мотивом вечного проклятия, и Лавкрафт — убежденный материалист — чувствовал, что в его время подобные идеи стали надуманными и банальными. Поразительное открытие Эдвина Хаббла, что наша Галактика является всего лишь одной из миллиардов, вдохновило мэтра на создание новой разновидности произведений, действие которых происходит в огромной непознаваемой вселенной, где люди влачат жалкое существование, находясь под угрозой уничтожения невообразимыми силами, абсолютно равнодушными к человечеству.

Холмс говорил: «Отбросьте все невозможное; то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался». Лавкрафт чувствовал, что истина приведет нас к безумию. Там, где сталкиваются два этих взгляда на мир, начинается следующая история.

Этой ночью я стал свидетелем немыслимого происшествия. Однако мне пришлось в него поверить, так как я привык полагаться на собственные чувства: «Увидеть — значит убедиться». Мой друг едва ли одобрил бы такой принцип, но я врач, ученый, и для меня глаза — самый честный орган человеческого тела. Никогда не думал, что они могут лгать.

От зрелища, представшего передо мной в туманных сумерках Лондона, я лишился покоя, веры в установленный порядок вещей и доброту жизни, лежащую в основе всего сущего. Как нечто настолько ужасное может произойти в рациональном мире? И если у Вселенной благая цель, почему в ней кроется подобное безумие?

Такие вопросы я задавал себе тогда и задаю сейчас, хотя дело разрешилось иначе, чем можно было бы подумать.

Я шел домой после операции. Солнце погружалось во мглу лондонского горизонта, а сам город пребывал в обычном смятении, переходя границу между светом и тенью. Свернув за угол, на узкую мощеную улицу, я увидел, как мой старый друг и учитель потрошит человека в канаве. Отблески красных сумерек играли на лезвии ножа. Шерлок рубил и кромсал, но, заметив меня, вроде бы успокоился, стал тщательно и педантично препарировать все еще подергивающееся тело.

Пошатнувшись и опершись о стену, я ахнул:

— Холмс!

Он поднял голову. В его честных глазах зияла пустота: ни света, ни блеска, ни единого намека на тот потрясающий интеллект, что всегда в них мерцал.

Ничего, кроме черной и холодной пустоты.

Не в силах пошевелиться от изумления, я наблюдал за тем, как Холмс разделывает жертву. Он был одарен неисчислимыми талантами, но все равно я мог лишь диву даваться, глядя, с какой сноровкой мой друг вскрыл тело, вынул из грудной клетки сердце и завернул его в платок.

Нет, то оказалась не бессмысленная резня, а хирургическая операция. В его движениях сквозил медицинский опыт, причем явно превосходивший мой собственный.

Холмс взглянул на меня и ухмыльнулся — это был зловещий оскал, казавшийся совершенно чужим на его лице. Потом встал, повел плечами, подвигал всем телом, будто плотнее усаживал на нем новый костюм.

— Холмс, — снова прохрипел я, но он повернулся и убежал.

Мой друг — мыслитель, мудрец, гений — мчался прочь с невероятной скоростью. Я и помыслить не мог о том, чтобы кинуться за ним вдогонку, так меня потрясла эта картина. За считаные секунды полностью изменились мои представления о жизни — их втоптали в землю, над ними надругались с такой жестокостью, какой, я думал, и в мире-то не существует. Казалось, меня расстреляли, сбили поездом, перемололи в жерновах. Закружилась голова, пресеклось дыхание, и я едва не лишился чувств. Но сильно, до крови, ущипнул ногтями тыльную сторону кисти, и это помогло мне прийти в себя.

Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, но когда открыл их снова, труп по-прежнему лежал в канаве. Ничего не изменилось. Так хотелось стереть увиденное из памяти, но уже стало ясно, что пути назад нет — эта картина навсегда запечатлелась в моем мозгу.

Что ты испытываешь, когда тебя предают, когда истина оборачивается ложью и в ней проглядывает роковой изъян? Сказать, что тебе тошно, — значит ничего не сказать. Тот взгляд Холмса… Я бы отдал все на свете, чтобы его забыть!

Вдали затих топот бегущих ног. Жертва явно отдала богу душу, но, будучи врачом, я решил ее осмотреть, удостовериться. Это оказался молодой человек, симпатичный, немного похожий на иностранца. И не какой-нибудь бродяга, судя по изящным кольцам на пальцах и строгому костюму… усеянному дырами, распоротому, искромсанному ножом. Разумеется, несчастный был мертв: ему вскрыли грудь и вырезали сердце.

Может, передо мной ужасный преступник, настоящий убийца, которого Холмс выслеживал, разыскивал, преследовал много дней или даже недель? Последнее время я не так часто видел Шерлока и не принимал участия в его делах. Но убийство… Только не Холмс! Какое бы злодеяние ни совершил этот человек, оно не может послужить оправданием поступку моего друга!

И когда я стоял, склонившись над трупом, со свежей кровью на кончиках пальцев, мною вдруг овладело острое чувство вины. Если бы в этот момент кто-нибудь повернул за угол и наткнулся на меня, я бы с большим трудом смог объяснить, что произошло. И дело не столько во впечатлении, которое эта сцена произвела бы на любого прохожего, сколько в потрясении и ужасе, которые в данной ситуации мог испытать только я, доктор Джон Ватсон.

Следует найти патрульного или добежать до ближайшего участка, как можно скорее привести полицейских на место преступления. Своим бездействием я, возможно, гублю ценные улики… Но вот я подумал о Холмсе, о том сумасшедшем оскале и понял, что уже знаю личность убийцы.

И я побежал. Что заставило меня сорваться с места — верность старому другу или все-таки страх? Даже тогда я понимал, что обстоятельства не всегда таковы, какими кажутся. Да и Холмс не раз говорил об этом…

«Невозможно, невозможно…» — твердил я про себя, вновь и вновь прокручивая сцену убийства в голове. Но как не поверить собственным глазам? Холмс все еще безумно ухмылялся перед моим мысленным взором… и смотрел прямо на меня.

С каждым шагом и ударом каблука по тротуару ужас нарастал.

Холмс — самый умный человек из всех, кого я знаю. Даже сойдя с ума, он остается незауряднейшей личностью — и превосходным сыщиком, который никому не позволит себя перехитрить, выследить, загнать в ловушку. «Если рассудок не вернется к нему, — взмолился я, — пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы он не вздумал навестить старого друга!»

Напрасно я волновался о том, что не заявил в полицию. Оказывается, там уже все знали.

После той страшной встречи я сказался больным, целый день провел в постели. Все пытался смириться с увиденным, подчас чуть не ударяясь в слезы. Признаюсь, тогда меня посещали крайне эгоистичные мысли, ведь по вине какого-то жуткого умопомешательства я потерял лучшего друга — и потерял, конечно же, безвозвратно. Рассудок мой был не в силах сосредоточиться на чем-то одном, он то обращался к нашему с Холмсом общему прошлому, то заглядывал в будущее и видел бесплодную пустыню, которую я теперь буду преодолевать в одиночку. Мне нравилось заниматься медициной, я с удовольствием участвовал в расследованиях… Теперь же все летело в пропасть — потому что в моей жизни больше не будет Холмса.

Я скорбел и ни на секунду не забывал об армейском револьвере, лежавшем под подушкой. Вдобавок ко всему меня неотступно преследовала мысль, что я должен рассказать обо всем полиции. А потом пришли вечерние газеты и перепугали меня еще пуще, хотя это казалось невозможным.

Минувшей ночью на лондонских улицах произошло шесть убийств, сходных по почерку и жестокости. У каждой жертвы извлекли внутренности: сердце — у одного, легкие — у другого, а из трупа женщины в Уимблдоне убийца вынул мозг.

В четырех случаях, включая тот, который видел я, украденные органы нашли недалеко от места преступления. Их разрезали на куски и с предельной аккуратностью разложили на земле, рассортировав по величине. Иногда полицейские находили комки мяса со следами зубов, словно преступник откусил их, пожевал и выплюнул. Попробовал. Оценил.

Появились и свидетели. Не каждого злодеяния, но достаточно, чтобы лишний раз убедиться: убийца («Холмс, — твердил я себе, — Холмс!») хотел быть увиденным. И тут полицейских ждала еще бо́льшая загадка: все очевидцы говорили о разных людях. Один — о высоком толстяке с усами и бородой, в грязной черной одежде. Другой — о человеке среднего роста, в приличном костюме и легком плаще, с мечом в каждой руке. Третий свидетель описывал кровожадную женщину, обладавшую изрядной силой, так как она сумела припереть жертву к стене и буквально вырвать кишки.

Впрочем, этот факт показался мне таинственным лишь на мгновение, пока я не вспомнил о склонности Шерлока к маскировке и переодеваниям и не представил его таким, каким видел ночью, только одетым в грязное пальто, затем в легкий плащ и, наконец, в женское платье.

— Боже мой! — пробормотал я. — Боже мой, Холмс! Что с вами случилось, мой старый друг? Кокаин? Неужели вы в конце концов не выдержали сверхчеловеческих нагрузок? Сколько я вас помню, ваш рассудок не знал отдыха, будучи целиком и полностью сосредоточен на решении очередной зловещей головоломки…

Чем дольше я размышлял о случившемся, тем более страшным оно мне казалось. Я не сомневался в том, что произошло у меня на глазах, хотя здравый смысл противился этому. Мне бы прибегнуть к помощи логики и дедукции, как поступил бы Холмс: не фиксироваться на ужасе пережитого, упростить ситуацию до предела, искать недостающие элементы мозаики. Но память сводила все попытки на нет; я постоянно представлял себе, как мой друг склоняется над телом, наотмашь кромсает жертву, а потом вдруг его движения обретают хирургическую точность и осторожность. Кровь из рассеченной груди мертвеца… и странный запах, вроде медового. Увы, если и таился здесь ключ к разгадке, для меня он был совершенно бесполезен.

Жуткий, отвратительный оскал Холмса, увидевшего меня… Именно это, наверное, ужасало более всего — тот факт, что Шерлок торжествовал по поводу содеянного.

Меня бы еще долго преследовали воспоминания, притворная болезнь сменилась бы настоящей из-за гибельной правды, что терзала душу. Но тем же вечером ко мне в дом явился гость, и этот визит послужил толчком к дальнейшим событиям.

Инспектор Джонс, детектив из Скотланд-Ярда, не обнаружив у меня Холмса, решил воспользоваться моей помощью.

— Кошмарные дела, — посетовал он, бледнея от воспоминаний. — В жизни ничего подобного не видел. По всему южному Лондону наблюдали разных людей. Один свидетель заявил, что убийца — его брат. А женщина, присутствовавшая при другом преступлении, явно чего-то недоговаривает. Почерк же во всех случаях одинаков: сначала убийство, потом изъятие органов.

— Какой ужас, — запинаясь, произнес я, едва сдерживаясь, чтобы не выложить полицейскому правду.

— Не спорю, — кивнул Джонс и вдруг пристально посмотрел на меня. — Газеты не сообщили о том, что по крайней мере три жертвы были живы, пока у них вырезали внутренности.

— Когда произошли убийства? — спросил я.

— По нашей версии, интервал между преступлениями — примерно час. И в разных случаях рядом с жертвой видели разных людей. Уверен, в конце концов выяснится, что все свидетели их знали. Странно! Доктор Ватсон, мы уже работали вместе, наверняка вы не считаете меня человеком робкого десятка. Но это дело… от него просто мороз по коже. Боюсь, после заката у нас на руках окажется новая куча трупов, а может, и того хуже. Сколько нужно таких ночей, чтобы Лондон охватила паника? Еще одна? Две? А мы даже не представляем себе, что происходит. Подозреваю, тут действует целая секта, и человеческие внутренности ей нужны для каких-то гнусных ритуалов. Но как найти этих извергов? У меня ни единой зацепки. Ни единой! Зато я абсолютно уверен, что ваш друг Шерлок Холмс будет рад вонзить в эту загадку зубы.

Джонс шумно перевел дух и обмяк в кресле. Он выглядел так, словно уже потерпел поражение. А что с ним будет, когда я выложу правду? Не сделать этого я не могу, нести такой груз одному не по силам.

«Холмс, мой старый друг…» — с теплотой и горечью подумал я.

А потом описал Джонсу то, что так потрясло меня этой ночью.

Когда я умолк, тот молчал не одну и не две минуты. Казалось, услышанное отняло у инспектора способность соображать. Он таращился в огонь, словно пытался найти там некое опровержение моим словам, но они висели в воздухе, а моя подавленность была достаточным доказательством того, что я не лгу.

— Разные преступники… — тихо произнес детектив, но я чувствовал, что он уже все понял сам.

— Маскировка… Холмс в этом мастер.

— Так что же, я должен открыть охоту на Холмса? Ловить его по всему Лондону, который он знает как свои пять пальцев?

— Не знаю, что и посоветовать вам, — вздохнул я, будучи уверен, что нам не остановить Холмса. Мой друг доведет до конца начатую игру и выберет финал по своему усмотрению. — В этом городе он изучил каждую улицу, каждую подворотню. Ему известно, кто где живет, чем промышляет и с кем общается. Приведите его в любой квартал, ткните пальцем в любой дом, и он без запинки выложит длинную историю. На Бейкер-стрит он держит обширную картотеку, а вторую, точно такую же, хранит у себя в голове. Мистер Джонс, вы хоть представляете, что это за феномен — мозг Шерлока Холмса? Его возможности безграничны!

— А что насчет вашего мозга, доктор Ватсон? Вы, я слышал, хвораете — не сказался ли недуг на рассудке? Не было ли у вас галлюцинаций?

— Да, я очень болен… из-за того, чему стал свидетелем. Еще вчера вечером со мной все было в порядке.

— Коли так, я должен его найти, — ответил Джонс с безнадежностью в голосе.

Какое-то время он не мог оторвать глаз от огня в камине, но все же покинул наконец кресло и встряхнулся, снова став человеком действия.

— Желаю удачи, — напутствовал его я.

— А вы не можете помочь? — спросил Джонс. — Ведь вы его знаете как никто другой, лучший друг все-таки… У вас есть какие-нибудь догадки, почему он совершает эти преступления, где нанесет удар в следующий раз?

— Никаких догадок. Вне всяких сомнений, это умопомешательство.

Мне уже очень хотелось, чтобы инспектор ушел, исчез в ночи. Передо мной стоял человек, который объявит Шерлока в розыск, пошлет на охоту вооруженных полицейских, готовых стрелять и убивать. И чему бы я ни стал свидетелем (о, эти ужасные воспоминания!), мне не хотелось думать о смерти лучшего друга.

Джонс ушел, а я вскочил на ноги. Он прав — никто не знает Холмса так, как его знаю я. Мы дружим много лет, у меня на глазах он раскрывал преступления, которые кого угодно поставили бы в тупик, и теперь я надеялся, что перенял хоть частичку его интуиции.

Уже почти стемнело, и красные сумерки целуют окно брызгами разбавленной крови. Если сегодня суждено повториться событиям прошлой ночи, то Холмс уже вышел на охоту, в поисках новой жертвы.

Мне надо пойти на Бейкер-стрит. Возможно, там я найду причину этого безумия… а если повезет, то и надежду на излечение Шерлока.

В эту ночь Лондон уже не был прежним.

На улицах встречалось гораздо меньше прохожих, чем обычно, — слухи о давешних убийствах возымели свое действие. К тому же шел дождь, тончайшая морось быстро пропитала мою одежду. В кромешной мгле уличные фонари создавали вокруг себя оазисы полусвета, и я со всей возможной быстротой перебегал от одного к другому. В сиянии ламп моя тень снова и снова меняла направление; еще никогда я не чувствовал себя таким уязвимым. Взгляд не проникал далее скудно освещенного круга, зато меня мог увидеть любой незнакомец, притаившийся в ночи, любой недруг с ножом в руке.

Дорогу на Бейкер-стрит я мог найти даже в полной темноте, а потому шагал быстро и уверенно, правда, при этом напряженно вслушивался, ища малейшей намек на преследование. Но как ни всматривался я во мрак, он ревностно хранил свои тайны.

Да, теперь все казалось другим. И дело не только во вновь обретенном страхе темноты, но и в подозрении, что прошлого ни за что не вернуть. Холмс всегда понимал, что истина кроется в деталях, но сознавал ли он хоть в малейшей степени, какая разрушительная сила живет в нем? Догадывался ли, что за ядовитое варево из опыта, знаний и усталости постепенно сводит его с ума?

Лондон, по которому я шагал в потемках, был чужим. Жестоким. Белое и черное, добро и зло слились воедино, границы между ними растаяли. Я понимал: Шерлок совершил ужасное преступление. Но я не мог смириться с мыслью, что его будут за это травить, как бешеного пса, и в конце концов убьют.

В кармане пальто лежал револьвер, но я, приближаясь к своей цели, молился, чтобы не пришлось им воспользоваться.

Из переулков выпрыгивали, метались по крышам тени, но то всего лишь мое воображение искривляло сумерки. К тому времени, как я добрался до Бейкер-стрит, наступила полная темнота, лишь луна бледным призраком висела в небе; ее лучи едва пробивались сквозь лондонский смог.

Какое-то время я стоял снаружи, вглядываясь в окно квартиры Холмса. Там не горел свет, не было и других признаков присутствия жильца. Все равно я выждал несколько минут, спрятавшись в безопасном убежище памяти. Конечно, Шерлок не напал бы здесь, в тени дома, где он прожил столько лет. Я боялся другого — что он залег на дно, спрятался в неизвестном мне уголке Лондона, а может, влекомый безумием, и вовсе покинул город.

Сзади раздался какой-то звук, и я круто повернулся, выхватывая револьвер. Последовал тихий хлопок, словно кто-то открыл рот, готовясь заговорить. Я задержал дыхание и выставил оружие перед собой, не поднимая его выше пояса. Никого… Тьма и тишина полнились тайнами, и одна из них была поистине ужасной. Что же это за тайна?..

— Холмс, — окликнул я, сознавая, что он не должен здесь появиться. Не такой он дурак, чтобы вернуться домой, когда его разыскивают за совершение жутких преступлений.

— Друг мой.

Я обмер от неожиданности. Но затем попытался определить, откуда шел голос, покрепче сжал рукоятку револьвера и медленно повел дулом слева направо, готовый выстрелом ответить на любое угрожающее движение. Это была самая настоящая паника. Желудок скрутился в тугой узел, стоило представить, как нож рассекает кожу и погружается вглубь.

— Это вы, Холмс?

Какое-то время царило безмолвие, и я уже было подумал, что померещилось. На секунду стало еще темнее, словно небо внезапно затянулось пеленой туч. Я даже посмотрел вверх, но там ничего не было, кроме всегдашнего бледного кружка луны.

— Вы тоже это чувствуете! — произнес голос.

— Холмс, покажитесь, пожалуйста!

— Идите в мою квартиру. Миссис Хадсон еще ни о чем не знает, она вас впустит, а я проберусь другим путем.

Он не казался сумасшедшим. Да, его голос звучал по-другому, но безумцу не принадлежал.

— Холмс, я должен сказать вам…

— Мне известно, что вы видели, Ватсон, и вы правильно поступаете, держа револьвер наготове. Поднимитесь в мою квартиру, сядьте в угол и не выпускайте оружия из рук. Ради вашего душевного здоровья, ради спокойствия вашего разума револьверу лучше оставаться между нами какое-то время.

— Я видел… Холмс, я видел…

— Ступайте же!

И он исчез. Я не слышал, как Шерлок ушел, и не заметил никакого движения в потемках, но понял: моего друга здесь уже нет. У меня не было фонаря, чтобы выслеживать Холмса, — впрочем, он все равно спрятался бы от света. И при этой мысли я понял, что до сих пор полагаюсь на его гениальность, опыт сыщика и неуважение к обывательской логике, к рядовому уровню интеллекта.

Он сошел с ума, но… я не мог не верить ему.

Вдалеке раздался крик. В Лондоне тысячи бродячих собак, часто встречаются лисы, и даже, если верить слухам, по безлюдным проулкам обширного города рыщут волки. Однако этот вопль явно принадлежал человеку.

Холмс не мог уйти так далеко за столь короткое время.

Или мог?

Миссис Хадсон поприветствовала меня и проявила учтивость, не обратив внимания на волнение, с которым я поднялся по лестнице в квартиру моего друга.

Прежде чем Шерлок появился, до меня долетел еще один крик.

Я стоял в темной комнате у открытого окна, разглядывая Лондон и прислушиваясь к ночным звукам. Город почти затих, но когда ты объят страхом, тебе любой шорох покажется оглушающим. По окрестностям пронесся собачий лай, грохот захлопнувшейся двери эхом отразился от стен. Вне всяких сомнений, это был человеческий вопль. И хотя его источник находился дальше, чем ранее, я все равно различил в нем смертную муку. Минуту спустя последовал третий крик, но тут же оборвался. И более ничего.

«Поднимитесь в мою квартиру, сядьте в угол и держите оружие наготове», — сказал Холмс.

Я предпочел находиться подле окна. По крайней мере, выскочу в случае чего. Скорее всего, сломаю шею, но все-таки есть шанс на спасение.

«Я пришел прямо к нему домой, — лезли в голову панические мысли. — Как муха в паутину. Как цыпленок в лисье логово».

Голос Шерлока показался непривычным, каким-то сдавленным, — но я не мог поверить, что мой друг, говоривший со мной несколько минут назад, стал причиной этих криков.

В голове мелькнула мысль об инспекторе Джонсе. Хочется верить, что с ним все в порядке…

— Я уверен, он жив, — раздался голос Холмса позади меня. — Он слишком глуп, чтобы умереть.

Я повернулся на месте, подняв револьвер. Мой друг уже находился в комнате — неслышно вошел и затворил за собой дверь. Теперь он тяжело дышал, словно после бега. Я отступил от окна, впуская в помещение лунный свет и с ужасом готовясь увидеть темные влажные пятна на ладонях и рукавах Холмса.

— Как вы узнали, что я думал о Джонсе? — спросил я, в очередной раз дивясь проницательности Шерлока.

— Миссис Хадсон сообщила, что он побывал здесь, искал меня. Естественно, затем он обратился к вам, а вы, подчиняясь высоким моральным соображениям, рассказали ему о том, чему, как вам кажется, стали свидетелем. Вы знаете, что он сейчас снаружи, подстерегает меня. А крик… Он явно походил на человеческий, правильно?

— Включите свет, Холмс, — сказал я.

Мне показалось, что он покачал головой в темноте.

— Нет, это привлечет внимание. Не то чтобы они не знали, где мы находимся… Должны знать. Страх… он ведь так сладко пахнет… для пчел…

— Холмс, включите свет, или я вас застрелю.

И в этом доме, где мы прожили вместе столько лет, я понял, что говорю правду и от страха могу нажать на спуск. Ведь интеллект Шерлока — оружие куда серьезнее моего допотопного револьвера, как бы дико это ни звучало. Если Холмс заманил меня сюда в качестве следующей жертвы…

— Ну что ж, — сказал мой друг, — приготовьтесь, Ватсон. У меня был довольно насыщенный день.

Вспыхнула лампа.

Я ахнул. Мой друг смахивал на ходячего мертвеца.

— Не опускайте револьвер! — воскликнул Холмс. — Держите меня на мушке. Вы такого страху натерпелись, что готовы стрелять в ответ на малейшее мое шевеление. И это правильно. Цельтесь вот сюда. — Он постучал себя по груди, и я навел мушку, хотя едва на ногах стоял от слабости и был поражен до глубины души.

— Холмс… вы плохо выглядите!

— А чувствую себя еще хуже. — В устах Шерлока это казалось шуткой, но я не смог растянуть губы в улыбке.

На самом деле я едва мог дышать. Его одежда, прежде всегда безупречная, была изорвана, вся в потеках. Волосы сбились в грязные колтуны. На руках алели пятна — я увидел несколько порезов и позволил себе надеяться, что это его собственная кровь. Глубокие ссадины багровели и на щеке, но больше всего страшили глаза: расширенные зрачки и дикий взгляд сводили на нет впечатление от спокойного голоса.

— Холмс, вы сошли с ума! — выпалил я, не сдержавшись.

Мой друг усмехнулся, и эта улыбка совсем не походила на маниакальный оскал, которым он одарил меня вчера, сгорбившись над жертвой.

— Не стоит делать поспешных выводов, Ватсон. Или вы ничему не научились за годы, проведенные в моем обществе?

У меня затряслись руки, но я продолжал целиться в друга.

— Мне придется задержать вас, вы это хоть понимаете? И отвести в участок. Я не могу… не могу…

— Поверить?

Я кивнул, зная, что игра уже началась. Холмс заговорит меня, все объяснит и убедит, что те люди заслуживали смерти или напали первыми… Или что от моего внимания ускользнула какая-то элементарная деталь. Он будет говорить, пока не победит, а затем нападет.

— Я не могу поверить, но долг есть долг. — В моем голосе прозвучала вновь обретенная решимость.

— Вы увидели меня рядом с мертвецом и сочли, что я на самом деле лишил человека жизни?

— Разумеется.

Холмс покачал головой и нахмурился, будто отстранился на миг, сосредоточившись на чем-то крайне далеком от Бейкер-стрит, а затем снова посмотрел на меня, перевел взгляд на каминную полку и вздохнул.

— Я закурю, если не возражаете, Ватсон. Это поможет мне успокоиться. И я расскажу вам то, что знаю. Если после этого у вас не пропадет желание вести меня в участок — воля ваша. Но тем самым вы обречете на смерть очень и очень многих людей.

— Курите и рассказывайте.

«Он ведет свою игру, ведет ее каждую секунду…»

Холмс запалил табак, сел в кресло и поджал ноги; трубка покоилась чуть ли не на коленях. При этом он смотрел на противоположную стену, а не на меня, по-прежнему стоявшего у окна. Я слегка опустил револьвер, и в этот раз Шерлок не возразил.

Я не заметил ножа в руке у моего друга. Не было даже грязи на коже — ничего, кроме его собственной размазанной крови. И никаких пятен на подбородке — а ведь они должны были остаться после пережевывания плоти убитых им людей. Но это ничего не доказывало.

— Вы когда-нибудь изучали как следует собственное отражение в зеркале? Попробуйте, Ватсон, это интересно. Через час увидите чужого человека. А спустя еще какое-то время поймете, что на вас смотрит незнакомец, увидите не целостный привычный образ, а его фрагменты — большой нос, близко посаженные глаза. Увидите некоего индивидуума, а не самого себя.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что восприятие не имеет четких границ, оно небезупречно. — Шерлок вдохнул дым, а потом медленно вынул трубку изо рта.

Его глаза расширились, а лоб покрылся складками. Великий сыщик о чем-то задумался, и я по привычке затих на минуту или две.

Потом Холмс снова взглянул на меня, но ничего не сказал. Никогда прежде я не видел его таким встревоженным.

— Холмс, я же видел вас на месте преступления. Вы убили человека, посмеялись надо мной, а после вскрыли труп и вырвали сердце.

— Да, сердце… — Холмс снова отвернулся, перестав уделять мне внимание. — Сердце, мозг… части целого… фрагменты единой картины… — Он перешел на бормотание, и вот уже голос почти неслышен, только шевелятся губы.

— Холмс!

— Снаружи тихо. Они идут.

Шерлок произнес это чуть ли не про себя, посмотрев на меня полными страха и грусти глазами, и как будто чужой холодный палец прошелся по моему позвоночнику.

«Они идут». Мой друг имел в виду не Джонса и его помощников; он вообще не подразумевал кого-то конкретно. Ни один человек не мог так напугать Шерлока Холмса.

— Кто? — спросил я.

Но вместо ответа он вскочил с кресла, подбежал ко мне и оттолкнул в сторону. Теперь мы стояли по обе стороны окна.

— Послушайте, Ватсон. Если вы мне друг, если полагаетесь на меня, если верны мне и любите меня, то должны немедленно осознать две вещи, иначе нам просто не выжить. Во-первых, я не убийца. Во-вторых, ваши собственные глаза могут лгать вам, по крайней мере сейчас. Инстинкт и вера — вот на что можно положиться. Слишком уж прочно они встроены в нас, слишком глубоко укоренены… Ни то ни другое они изменить не могут…

Шерлок то говорил связно, то ударялся в бред. И ведь он мог убить меня! Так внезапно приблизился, что я просто забыл о своем револьвере.

В моем уме сомнение пустило корни, когда я узнал выражение лица Холмса. Да, я видел его прежде, причем не раз. В нем соединились азарт преследования, радость открытия, восторг приключения и понимание того, что дедуктивный метод вновь одержал верх. Но за всем этим таился страх такой силы, что у меня обмякли колени.

— Холмс, вы о чем?

— Вы спросили «о чем», Ватсон, не «о ком». Вы уже на полпути, чтобы поверить. Тише! Посмотрите вон туда, на улицу!

Я выглянул в окно: по дороге, направляясь к двери дома 221-б по Бейкер-стрит, бежал Шерлок Холмс.

— Я подозревал, что они придут за мной, — прошептал мой друг. — Я представляю для них угрозу.

— Холмс… — У меня просто не было слов.

Если недавние потрясения оглушили мой разум, то теперь, казалось, он разрывался на части; словно какая-то безликая сила тащила мою реальность прочь по темному длинному тоннелю. Я пребывал в ступоре, невольно отрешившись от всего, что меня окружало, но при этом понимал: сейчас как никогда нужна ясность мышления, требуется четко воспринимать происходящее. Насколько это вообще возможно.

— Не верьте своим глазам! — прошептал Холмс.

Внизу человек двигался как Шерлок, той же размашистой походкой. Волосы так же развевались при каждом шаге, а на лице читалась знакомая решимость.

— Вера, Ватсон, — произнес мой друг. — Можете верить или не верить в Бога, но верить в меня вы должны. В меня, в нас, в нашу дружбу и общую историю. Я чувствую, что именно в них кроется ответ.

А потом с лестницы донесся тяжелый топот.

— Я схвачу эту тварь, — сказал Холмс, — а вы стреляйте ей в голову. Одной пули может не хватить, поэтому выпускайте весь барабан. Не мешкайте, друг мой! Сегодня ночью на кону гораздо больше, чем просто наши жизни. Мы сражаемся за Лондон. А может, и не только за него.

Я не мог говорить. Жалел, что здесь, с нами, нет Джонса — да кого угодно, способного принимать решения и брать на себя ответственность. «Верить! — приказал я себе. — Верить в Холмса!»

Я видел, как он убил человека.

«Глаза могут лгать».

Он был весь в крови и грязи, скрывался от погони, прятался из-за преступлений, которые совершил.

«Я не убийца».

А потом дверь с треском распахнулась, и в свете лампы возник Шерлок Холмс — высокий, прямой, в порванной грязной одежде, с исцарапанным лицом, с изрезанными окровавленными руками — и у меня не осталось времени.

Неожиданно в комнате сладко запахло медом. Мой друг по-прежнему находился у окна, я посмотрел на него и краем глаза заметил нечто странное. Казалось, вокруг головы человека, стоявшего на пороге комнаты, роятся насекомые.

Но стоило мне всмотреться, как они сразу исчезли. Двойник блеснул тем самым оскалом, который я уже видел ночью.

— Ватсон! — воскликнул Шерлок, шагнув ко мне от окна и схватив за руки. — Верьте!

А потом незваный гость ударом ноги разбил лампу и прыгнул на нас.

Я отпрянул. Комната погрузилась во тьму, ее освещало лишь призрачное сияние луны и звезд, просачивавшееся сквозь вечный лондонский смог. Я слышал рычание, рев, треск мебели, какой-то хруст, пока два Холмса катались по центру комнаты, и вскоре перестал понимать, кто есть кто.

— Прочь! — раздался крик одного из них. — Уйди прочь! — В голосе звучал настоящий ужас. — О боже! О разум! Почему мы!

Я прицелился, но на полу катался и корчился один клубок — двойники вцепились друг другу в глотку, душили, выпучив глаза. Затем сначала первый, а потом и второй Холмс подставили лицо для выстрела. Я шагнул вперед, все еще чувствуя странный медовый смрад, и вдруг меня какая-то тварь ужалила в колено. Заползя под штанину, она щекотно ворочалась, пока я не расплющил ее одним шлепком.

Пчела.

— Ватсон! — закричал Шерлок.

Я раздвинул занавески, впуская как можно больше лунного света. Один детектив прижал к полу другого, схватив за горло.

— Ватсон, стреляйте в него! — скомандовал тот, что сверху.

Его лицо исказилось от страха, на щеке открылись ссадины, из них сочилась кровь. Второй Шерлок бился как рыба и булькал горлом. Я вдруг осознал, что не могу отвести от него взгляд — словно внутренний голос приказывал мне внимательно наблюдать, хотя Холмс, тот, что сверху, по-прежнему кричал:

— Стреляйте! Стреляйте ему в голову!

Лежащий внизу вдруг успокоился, поднял руку, в которой оказался платок, и провел по лицу. И ссадины исчезли! Остались алые разводы, но со следующим движением пропали и они. Раны оказались поддельными, кровь ненастоящей.

Верхний Холмс оторопело уставился на противника, а затем посмотрел на меня. Из его уха выбралась пчела и поползла по лбу. Потом ссадины на щеке выцвели и исчезли в считаные секунды.

Двойник замерцал. С его окрашенной в телесный цвет личиной происходило нечто жуткое — под ней что-то живое ползало, извивалось, делилось и тут же соединялось в сплошной ком…

И вдруг из нутра этой твари вырвались, зажужжали пчелы, зароились вокруг ее головы. Холмс все еще сражался с чудовищем, лежа на полу и пытаясь сорвать со своего горла чужие руки, которые явно не были руками.

Контуры двойника дрожали, и я вспомнил слова Шерлока: «Глаза могут лгать… Инстинкт и вера — вот на что можно положиться».

Я шагнул вперед, прижал дуло револьвера к голове самозванца и выстрелил. Что-то плеснуло на пол и стены, но это была не кровь — кровь не пытается уползти прочь и улететь, жужжа на свету.

Нажав на спуск, я связал воедино сомнение и веру и тем самым изменил все.

Существо, пытавшееся убить Холмса, переливалось в лунном свете. Будто две картинки сменяли друг друга так быстро, что соединялись в один невероятный облик.

Холмс… Двойник… Эта тварь, чем бы она ни была, казалась чудовищной.

— Еще раз! — закричал Шерлок. — Еще!

Я встал на колени, чтобы не попасть в друга, и снова выстрелил в монстра. От каждого попадания тот корчился, и смена образов замедлялась, словно пули освобождали саму правду. Лишь много позже я осознал, что они определяли истину: каждое нажатие на спуск не просто ранило тварь, а изменяло природу моей собственной веры. Теперь я знал, что передо мной поддельный Холмс, и от этого чудовище слабело.

Грянул шестой выстрел.

Трудно описать, чему я стал свидетелем. У меня было лишь несколько минут, чтобы разглядеть это неясное, невероятное создание, прежде чем оно распалось на части. Но даже сейчас я не могу подобрать слова для изображения той нереальности, которую видел, слышал и ощущал. В воздухе висел резкий запах меда, но казался едва знакомым, даже чуждым, как будто мне подменили память. На мгновение комната заполнилась каким-то звуком, отдаленно похожим на голос. Если так, то тварь говорила на абсолютно неведомом языке, и у меня не возникло желания разобраться со смыслом его слов. Да и был ли он, этот смысл? Мне казалось, в голосе звучит лишь безумие.

Как бы то ни было, через несколько секунд после шестого выстрела мы с Холмсом остались в комнате одни. Я поспешно перезарядил оружие, а Шерлок поднялся, нашел масляную лампу и осветил помещение. Опасность миновала — монстр исчез.

Остались только пчелы. Мертвые и умирающие, они лежали кучками на подоконнике или ползали под креслами и по каминной полке. Более сотни трупиков усеяли тонкий ковер. Меня ужалили лишь раз, а Холмс, похоже, и вовсе этого избежал. Насекомые испускали дух прямо у нас на глазах.

— Боже мой! — Я опустился на колени, не в силах удерживать револьвер.

— Вам плохо, друг мой? — спросил Холмс.

— Плохо? Нет. Я просто в шоке. Что происходит, Холмс? Я как ребенок, который внезапно разом понял все, чему его когда-либо учили.

— Есть многое на свете, друг Ватсон, что и не снилось нашим мудрецам, — сказал Шерлок. — И нынче мы повстречались с одной такой тайной.

Ему тоже пришлось сесть. Одной рукой он массировал помятую шею, а второй вытирал лицо, убирая платком остатки грима. Потом счистил фальшивую кровь с рук и убрал ложные порезы. Холмс казался встревоженным, его глаза были устремлены вдаль — куда же он смотрит? И что там видит?

— Вы объясните наконец, что происходит? — Я окинул взглядом комнату, гадая, куда же исчез зловещий двойник, но в глубине души уже знал, что его природа слишком мрачна для моего бедного рассудка. — Холмс? Эй, Холмс!

Но он отрешился, его разум бродил сам по себе, неведомыми путями, исследуя неизвестные мне закоулки воображения. Шерлок пытался постичь то, чему стал свидетелем.

Я сходил за трубкой, набил табаком, зажег и вложил ему в руку. Холмс взял ее, но не затянулся. Так он и сидел, когда инспектор Джонс из Скотланд-Ярда с шумом ворвался в комнату.

— И сколько же времени вы провели с ним? — повторил вопрос полицейский.

— Долго. Примерно три часа.

— А убийца? Как я понял, вы его застрелили. Так где же он?

— Да, застрелил. Только он — не он, а оно…

Я уже три раза рассказал Джонсу о произошедшем, но, похоже, с каждой новой подробностью его сомнения лишь росли. Не помогало делу и молчание Холмса.

— Еще пять убийств, — сообщил инспектор. — Три при свидетелях, и каждый узнал в преступнике близкого друга или члена семьи.

На это я мог лишь ответить, что сам ровным счетом ничего не понимаю. Хотя теперь склонен был верить Холмсу, как бы бредово, как бы дико ни выглядело происходящее. Его слова «невероятное следует за невозможным» засели у меня в голове. Тем не менее напрасно инспектор добивался от меня подробностей. Случившееся казалось мне просто дурным сном. К счастью, тут очнулся Шерлок. Он вздрогнул и встал, бросив на меня пустой взгляд, словно забыл, зачем я здесь.

— Мистер Холмс, — сказал Джонс, — доктор Ватсон недавно заявил, что вы убийца, а теперь он говорит о вашей невиновности. Его аргументацию я нахожу по меньшей мере странной, а потому очень хотелось бы услышать вашу версию событий. Здесь была стрельба, но нет трупа, а сегодня вечером в Лондоне изрядно прибавилось скорбящих.

— Жертв будет еще больше, — тихо сказал Холмс. — Но, думаю, не сейчас. — Он снова зажег трубку и закрыл глаза, вдыхая дым.

Мой друг собирался с мыслями, готовился посвятить нас в свою версию. К его коже так и не вернулся нормальный цвет, да и столь мрачное выражение лица было для меня внове. Похоже, дело не закончено, блестящий ум Шерлока еще пребывает в поисках истины.

И это никоим образом не успокаивало меня.

— К счастью для Лондона, а возможно, и для всего человечества, я стал свидетелем одного из первых убийств. Тот день я посвятил самым обычным биологическим экспериментам на мертвых грызунах, а вечером отправился на прогулку. И услышал треск в кустах — похоже, шумело существо крупнее собаки. А потом раздалось нечто похожее на крик. Мне захотелось узнать, в чем дело.

Я отвел в сторону большую ветку, и это позволило мне наблюдать за операцией, которую проводили над неким пожилым джентльменом. Поистине омерзительная сцена! Несчастный успел отдать богу душу, а злодей, вспоровший ему живот, деловито извлекал почки и печень прямо на моих глазах. И этим преступником была Ирэн Адлер.

— Нет! — воскликнул я. — Холмс, что вы говорите?

— Доктор, если вы позволите мне продолжить, то я постараюсь внести ясность, насколько это возможно. Сожалею, но многие фрагменты этой головоломки для меня самого по-прежнему скрыты туманом. Уверен, джентльмены, он развеется. Я тщательно изложу детали, тогда правда сама примет законченную форму.

Итак, Адлер потрошила старика в саду богатого лондонского дома. Согласен, в это очень нелегко поверить. Я привык мыслить логически; я полагаю, что истину определяет доказательство, а не только вера. Посему я полностью отринул то, о чем говорили мне глаза, ибо знал: этого не может быть, Адлер не способна на убийство. К тому же она несколько лет назад уехала из страны. Из моего неверия в увиденное воспоследовал закономерный вывод: я не видел истинной картины. Совсем наоборот, разыгравшаяся передо мной сцена — это сплошной обман! Еще одна странность заключалась в том — как же сей факт понятен мне сейчас! — что во время прогулки все мои мысли занимала именно эта женщина.

— Да, Холмс, столь откровенное признание из ваших уст означает лишь одно: подобная деталь чрезвычайно важна для раскрытия преступления.

— Пожалуй, — отрывисто произнес Шерлок. — И тогда я допустил: случилось некое событие, не относящееся к нашему миру. И благодаря этому допущению я смог все увидеть в реальном свете. Я разглядел истинный облик убийцы, проник под его личину, и передо мной предстала картина катастрофы. Я увидел… — Он не договорил, устремив взгляд через окно в призрачную ночь.

Мы с Джонсом молчали, понимая, какие страдания испытывает Холмс.

— Это ужасно, — наконец сказал он. — Ужасно…

— На самом деле там был, — попытался я закончить рассказ Шерлока, — двойник, имитатор, который изображал Холмса…

— Ошибаетесь, Ватсон. Меня узнали только вы. Существо проникло в ваши мысли и приняло самый четкий из найденных там образов, то есть мой. То же происходило и в других случаях, мистер Джонс. Свидетели, вне всякого сомнения, видели, как их братья, жены и сыновья, нарушая все мыслимые законы, потрошат абсолютно неизвестных им людей.

— Но что же убийца? — спросил инспектор. — Кто он? Куда подевался? Ватсон утверждает, что застрелил преступника. Мне нужен труп!

— А у вас что, трупов мало? — тихо спросил детектив, и от меня не укрылось, какой взгляд он метнул в Джонса.

Ни разу за все время нашей дружбы Шерлок не смотрел так на меня, зато на других — бывало. Его с трудом сдерживаемый гнев был поистине испепеляющим.

Джонс хотел что-то сказать, но замялся и отступил к двери.

— Вы не придете завтра в Скотланд-Ярд? Мне необходима ваша помощь. И…

— Я приду, — сказал Холмс. — Полагаю, сейчас у вас немало работы. Говорите, пять убийств? Наверняка найдете еще столько же трупов. К тому же скоро может подняться паника, готовьтесь успокаивать население.

Инспектор отправился восвояси. Я повернулся к Холмсу, и то, что увидел, потрясло меня до глубины души, несмотря на все события последних суток.

Мой друг плакал.

— Нам никогда не узнать всего, — сказал Шерлок, — но, боюсь, это всё прекрасно знает нас.

Мы сидели по разные стороны от камина. С тех пор как ушел Джонс, мой друг выкуривал уже четвертую трубку. Влажные дорожки все еще предательски мерцали на его щеках; мои глаза тоже были полны слез сочувствия.

— Чего оно хотело? — спросил я. — Какой у него мотив?

— Мотив? У сущности абсолютно необыкновенной, столь чуждой нашему мышлению и восприятию? Возможно, ей не требовался мотив. Но я могу предположить, что она хотела нас изучить. Она резала, потрошила и рассматривала жертвы с той же легкостью, с какой я несколько дней назад травил и вскрывал мышей. А та аккуратность, с которой внутренности извлечены из тел? Она только подтверждает мое допущение.

— Но зачем ему знать, как мы устроены и что у нас внутри?

Холмс смотрел на огонь в камине, и пламя отражалось в его зрачках. Я был рад даже этому; я помнил абсолютную пустоту в глазах двойника, склонившегося над окровавленным телом.

— Вторжение, — ответил Шерлок одним-единственным словом и тихо повторил его.

Или, может быть, просто тяжело вздохнул.

— Чем сильнее мы стараемся забыть какое-нибудь происшествие, тем хуже получается. Это один из главных наших недостатков, — заметил я.

Холмс улыбнулся и кивнул, а я, как мальчишка, загордился тем, что друг согласился с моей мыслью.

— За пределами того, что мы знаем или стремимся узнать, существует иной мир. Возможно, наш разум просто не в силах его постичь. Мы не созданы для этого. С таким же успехом можно вставлять квадратную плиту в круглое отверстие, — задумчиво произнес детектив.

— Даже вы не способны постичь?

— Даже я. — Он выбил и снова наполнил трубку.

Холмсу, похоже, нездоровилось — лицо было залито смертельной бледностью. Чтобы мой друг, раскрыв преступление, предавался меланхолии? Он вел себя так, будто нечто исключительно важное ускользнуло от его внимания. Думается, уже тогда я понимал, в чем причина. Шерлок имел версию случившегося, и она в той или иной степени совпадала с фактами, но до сути он не добрался. И это чрезвычайно расстраивало его.

— Помните тот случай в Корнуолле, ужасный опыт с порошком «дьяволовой ноги»?

Я кивнул:

— Как можно забыть?

— Это были не галлюцинации, — сказал он тихо. — Мне кажется, нам дали шанс с помощью наркотика заглянуть на ту сторону. Да, Ватсон, это совсем не галлюцинации.

Несколько минут мы просидели молча. Когда рассвет смягчил резкие контуры тьмы, Холмс неожиданно встал и отослал меня прочь.

— Мне нужно как следует обо всем подумать, — бросил он. — И подготовиться к следующему разу.

Я покинул дом на Бейкер-стрит уставший, замерзший, как никогда в жизни чувствуя себя маленьким и незначительным. В то утро я долго бродил по улицам, ощущая страх, разлитый в воздухе, а один раз даже услышал, как пчела, жужжа, перелетела с цветка на цветок. После чего решил повернуть к дому.

Заряженный револьвер оказался теплым, когда я сунул руку в карман пальто.

Потом на протяжении двух недель я ежедневно прогуливался по Бейкер-стрит. Холмс не выходил из дома и не пытался со мной связаться. Один или два раза я видел, как в квартире зажигался свет и силуэт согбенного Шерлока перемещался туда-сюда, словно он нес на плечах тяжелый груз.

Однажды — и лучше бы этого вовсе не случилось — он стоял у окна, всматриваясь в вечернюю мглу, и даже не заметил меня, хотя я остановился и помахал.

Холмс снова и снова пробегал взглядом по крышам, словно пытаясь поймать ускользающую истину. Наблюдая за ним, я был уверен, что его глаза — мерцающие, темные, полные тоски — скорее всего, уже не видят этот мир.

Энн Перри Дело о носке без следов крови

Энн Перри — лауреат премии «Эдгар», автор многих романов и двух больших детективных циклов, действие которых разворачивается в Викторианскую эпоху. Первый из них начинается с романа «Призрак с Кейтер-стрит» («Cater Street Hangman») и описывает дела, расследуемые инспектором полиции Томасом Питом. Второй открывается романом «Чужое лицо» («The Face of a Stranger») и повествует о приключениях страдающего потерей памяти детектива Вильяма Монка. Также перу писательницы принадлежат цикл исторических романов о временах Первой мировой войны («No Graves As Yet» и продолжения) и два романа в жанре фэнтези — «Tathea» и «Come Armageddon». Последние ее творения на данный момент — «Buckingham Palace Gardens» и «Execution Dock».

Всем известен заклятый враг Шерлока Холмса — профессор Мориарти. Но, вероятно, многие удивятся, узнав, что Мориарти появляется лично только в одном рассказе Конан Дойла — «Последнее дело Холмса». Автор намеревался завершить свое повествование об известном сыщике драматичным финалом, и на свет родился Наполеон преступного мира, вставший во главе крупного криминального заговора, — впечатляющий противник великого детектива и его достойный соперник, чья гибель позволила бы Шерлоку Холмсу уйти в лучах славы. Прообразом Мориарти отчасти послужил Адам Уорт, отличавшийся художественным вкусом преступник, который однажды похитил дорогую картину Томаса Гейнсборо, но решил, что та ему слишком нравится, чтобы ее продавать, чем навлек на себя гнев сообщников. Что интересно: Уорт, в отличие от Мориарти, запрещал подручным насилие во время грабежей. Само собой, публика потребовала новых рассказов о Холмсе и Мориарти, что положило начало долгой и прославленной карьере последнего как в книгах, так и на кино— и телеэкранах. Мориарти возвращается в следующем рассказе, со свойственными ему дьявольскими замыслами.

Уже несколько недель Шерлоку Холмсу не доставалось интересных дел, и он откровенно скучал. Его настроение упало настолько, что я даже обрадовался, получив приглашение от старого друга — вдовца Роберта Ханта, который жил неподалеку от большого города Дарем.

— Конечно поезжайте, Ватсон, — поддержал меня Холмс, хотя его подчеркнуто радостный тон никак не соответствовал выражению лица. — Дневным поездом, — добавил он, хмуро глядя на лежавшие перед ним бумаги. — В это время года вы доберетесь до места еще засветло. Всего доброго.

Так мы и расстались — должен сказать, без той радости, которую я, возможно, ощутил бы, будь наше прощание более оптимистичным.

Впрочем, пока поезд шел на север от Лондона через сельские просторы Йоркшира, а затем, поднявшись в горные долины, выкатился на широкие вересковые пустоши графства Дарем, мое настроение значительно улучшилось. К концу недолгого путешествия до села, где проживал в собственном большом доме Роберт Хант, я уже улыбался, в полной мере наслаждаясь своеобразной красотой этих мест. Ничего общего с уютом соседних с Лондоном графств — скорее, залитые светом просторы, где вдали один за другим исчезают холмы, растворяясь в призрачных голубовато-пурпурных тенях вплоть до горизонта.

Когда поезд поднялся на изрядную высоту, я взглянул на лежавший внизу поселок и почувствовал себя на крыше мира. Даже голова слегка закружилась.

Я предупредил Ханта о своем приезде телеграммой, поэтому легко представить мое недоумение, когда на пустынной станции меня никто не встретил и пришлось шагать в наступающих сумерках с чемоданом в руках, ощущая непривычную прохладу: все-таки я находился намного севернее Лондона и значительно выше уровня моря.

Я прошел около четырех миль, чувствуя нарастающую усталость и злясь, пока какой-то старик в двуколке на рессорах не предложил меня подвезти. И вот наконец я добрался до поместья Мортон — усталый, весь в пыли и далеко не в лучшем расположении духа. И едва успел поставить ногу на землю, как из-за угла выбежал человек, которого я принял за конюха. Весь его вид выражал безумную надежду.

— Вы нашли ее? — крикнул он.

И по выражению моего лица сразу понял, что я никого не находил. На смену недолгой вере в счастливый исход тотчас пришло отчаяние.

Обеспокоенный неподдельным горем незнакомца, я ответил:

— Увы, нет. Кто потерялся? Могу я чем-то помочь?

— Дженни! — воскликнул он. — Дженни Хант, дочь хозяина. Ей всего пять лет! Одному Богу известно, где она! Пропала около четырех часов дня, а сейчас уже почти десять. Кем бы вы ни были, сэр, умоляю, помогите! Хотя представить не могу, где еще искать.

Его слова меня потрясли. Как может пятилетний ребенок, к тому же девочка, отсутствовать так долго? Смеркается быстро, и даже если пока с ней ничего не случилось, впереди холод и страх.

— Конечно! — сказал я, бросив чемодан на крыльцо и шагнув навстречу работнику. — Откуда начнем?

Следующий час запечатлелся как один из самых жутких в моей жизни.

Мой друг Роберт Хант, охваченный страхом за своего единственного ребенка, едва обратил на меня внимание, лишь мимоходом поблагодарив за помощь, а затем продолжил поиски во всех возможных и невозможных местах. Слуги разошлись по округе просить о помощи, хотя ближайшие соседи жили в четверти мили.

В темноте повсюду светились фонари — к поискам присоединялись все новые люди. Даже женщины вышли на улицу. Мы не собирались сдаваться, даже если бы потребовалось искать целую ночь, — не обращая внимания на холод, голод и усталость.

Сразу после полуночи вдалеке раздался громкий радостный крик. Я, хоть и не разобрал слов, понял, что Дженни нашлась. Признаюсь, от облегчения у меня на глазах выступили слезы; их, к счастью, скрыли ветер и темнота.

Прибежав на шум, я увидел Ханта, державшего в объятиях бледную перепуганную девочку, которая отчаянно льнула к нему, хоть и была, судя по всему, цела и невредима. Под радостные возгласы участников поиска мы поспешили назад в дом, где повар наполнил большую чашу вином с пряностями, а дворецкий опустил в нее раскаленную кочергу.

— Слава богу! — ломким от переживаний голосом проговорил Хант. — И спасибо всем вам, мои дорогие друзья.

Он все еще дрожал от холода, но лицо светилось счастьем. Вот и мне передали по кругу чашу. Пришлось держать ее обеими руками; вино жидким пламенем обожгло горло. Когда наконец успокоившиеся участники поиска разошлись по домам, няня, весело щебеча, унесла девочку наверх, чтобы уложить в постель.

На следующее утро все проснулись чуть позже обычного. Когда мы с Хантом сидели за завтраком, он пристально посмотрел на меня и поведал о мучившей его проблеме.

— Ватсон, меня постоянно беспокоят мысли о том, как лучше поступить. Дженни души не чает в своей няне Джозефине. Но разве я могу держать на службе женщину, допустившую, чтобы пятилетняя девочка ушла и потерялась? Однако если я ее уволю, Дженни будет очень одиноко. Эта девушка словно мама для нее, а с тех пор как умерла ее собственная мать… — Его голос дрогнул, и ему потребовалось усилие, чтобы овладеть собой. — Посоветуйте что-нибудь, Ватсон! — умоляюще проговорил он. — Что мне сделать, чтобы причинить дочери как можно меньше вреда и не подвергнуть ее новой опасности?

Подобная мысль возникала и у меня, но я не думал, что друг станет просить моего совета. Я сам наблюдал накануне вечером, как няня заботится о девочке, и от меня не укрылось, сколь сильна дружба между ними. Именно к няне повернулся ребенок, еще находясь в объятиях отца. Возможно, разлука с единственной женщиной, дарившей тепло и любовь Дженни, могла оказаться для нее страшнее ужаса, который она испытала, заблудившись в лесу. За свою короткую жизнь девочка успела лишиться самого близкого человека, и, несмотря на события прошлой ночи, намерение Ханта уволить няню показалось мне жестоким. Возможно, теперь она будет еще заботливее, чем любая вновь принятая на работу. Я уже собирался так и сказать, когда вошел дворецкий с письмом для Ханта.

— Только что доставили, сэр, — мрачно проговорил он.

Мы уже получили почту, и на этом письме не было штемпеля. Очевидно, его принес не почтальон. Хант разорвал конверт, и пока он читал, я видел, как бледнеет его лицо и лихорадочно дрожат руки.

— Что случилось?! — воскликнул я, хотя это вполне могло меня не касаться.

Он молча протянул письмо.

Уважаемый мистер Хант!

Вчера вы потеряли дочь и ровно в полночь получили ее назад. Можете принимать какие угодно меры предосторожности, но это не помешает мне вновь забрать ее в любое время, когда я пожелаю, и вернуть, когда — и если — мне захочется.

А если не захочется, то вы больше никогда ее не увидите.

М.

Признаюсь, моя рука тоже дрожала, когда я положил листок бумаги на стол. Внезапно возвращение девочки обернулось не счастливой развязкой заурядной бытовой драмы, а началом кошмара. Кто такой М.? И, что куда важнее, чего он хочет? Этот человек ничего не потребовал, его послание — просто жуткая угроза, и мы теперь не в состоянии ничего сделать, не можем даже подчиниться ему. Подняв глаза, я обнаружил на лице друга страх — прежде я видел такой лишь у людей, оказавшихся на краю смерти и не готовых к ней. С другой стороны, доброму человеку всегда причиняют больше боли страдания близких, нежели его собственные.

Хант поднялся из-за стола.

— Нужно предупредить слуг, — сказал он, взяв себя в руки. — У меня хватит дробовиков на всех, кто работает снаружи. Мы запрем двери и не впустим никого из посторонних. На окнах есть запоры, и я сам каждую ночь буду делать обход, проверять, все ли закрыто. — Он направился к двери. — Прошу прощения, Ватсон, но вы наверняка понимаете, что мне нужно заняться этим вопросом безотлагательно.

— Конечно, — согласился я, тоже вставая.

В моей голове лихорадочно роились мысли. Как бы на моем месте поступил Шерлок Холмс? Он бы не стал защищаться, он бы атаковал. Выяснил бы все что можно о сути и личности того, кто называет себя М. У Ханта сейчас лишь одна забота: любыми средствами защитить ребенка. Мне же ничто не мешает пораскинуть мозгами для решения возникшей проблемы.

Мой медицинский опыт ограничивался связанными с войной болезнями и ранениями, но все же я полагал, что способен кое-чем помочь натерпевшемуся страха ребенку. Поэтому попросил у няни разрешения поговорить с Дженни, спросить, что ей известно о случившемся.

Няня, естественно, была против: никому не дозволено причинять страдания ее обожаемой девочке! Мне эта молодая женщина показалась честной и добродушной, такую любой возьмет в дом для заботы об оставшемся без матери ребенке. Однако я был гостем и, более того, врачом; эти обстоятельства помогли убедить ее в том, что мои намерения никому не угрожают.

У Дженни на кровати лежал поднос с бутербродами и яйцом всмятку. Прежде чем начать расспросы, я подождал, пока она доест. На ее внешности нисколько не отразилось похищение, хотя, разумеется, она не ведала, что опасность вовсе не миновала.

Девочка посмотрела на меня настороженно, но тревоги во взгляде не ощущалось, ведь рядом была няня.

— Доброе утро, доктор Ватсон, — ответила Дженни, когда я представился.

Я присел на детский стульчик, чтобы не возвышаться над прекрасным ребенком с очень светлыми волосами и дивными темно-синими глазами.

— Ты хорошо себя чувствуешь после вчерашнего приключения? — спросил я.

— Да, мне не надо никаких лекарств, — поспешила ответить она.

Судя по всему, ей вовсе не понравился вкус вчерашнего успокоительного.

— Ладно, — согласился я. — Как ты спала?

Похоже, вопрос ничего для нее не значил. Глядя на серьезное лицо, я попросту забыл, что передо мной совсем дитя.

— Тебе не снились дурные сны?

Она покачала головой.

— Вот и прекрасно. Можешь рассказать, что случилось?

— Я была в саду, — сказала она, потупив взгляд.

— Что ты там делала? — Любая мелочь могла сыграть важную роль в моем расследовании.

— Рвала цветы, — прошептала девочка и посмотрела на меня, словно ожидая реакции.

Я понял, что она занималась чем-то запретным.

— Понятно. — Я оставил неприятную тему, и девочка, похоже, успокоилась. — А потом кто-то подошел и заговорил с тобой? Кто-то незнакомый?

Девочка кивнула.

— Как он выглядел, помнишь?

— Да. Он был старый. И у него не было спереди волос. — Она показала на свой лоб. — Дяденька с белым лицом. Очень высокий, худой. И он забавно разговаривал.

— У него были седые волосы?

Что она понимает под словом «старый»?

Она отрицательно покачала головой.

— Как ты его называла? — Ответ мог дать ключ к разгадке.

— Фесса, — ответила она.

— Фесса? — Что за странное имя?

— Нет! — нетерпеливо сказала девочка. — П’фесса! — На этот раз она подчеркнула едва заметный звук в начале.

— Профессор? — ошеломленно переспросил я.

Она кивнула. У меня возникла нелепая и жуткая мысль.

— Он худой, бледный, с высоким лбом и необычными глазами? — спросил я.

Девочка вздрогнула, к ней внезапно вернулся страх. Няня подошла и обняла ее, бросив на меня возмущенный взгляд. К этому моменту я уже не сомневался, что мы имеем дело с профессором Мориарти и со временем станет ясно, зачем он похитил девочку и сопроводил ее возвращение грозным письмом.

— Куда вы с ним отправились? — спросил я чуть резче, чем намеревался.

Девочка с тревогой взглянула на меня.

— В дом, — очень тихо ответила она. — В большую комнату.

Теперь надо попросить, чтобы она описала комнату. Но как это сделать, не подсказывая ответов и не лишая их тем самым самомалейшей ценности?

— Ты ехала туда в коляске? — начал я.

Она посмотрела на меня так, словно хотела сказать «да», а потом передумала.

— В чем-то другом? — предположил я.

— Да. В маленькой коляске, не такой как наша. Там было холодно.

— Вы уехали очень далеко?

— Нет.

Едва задав вопрос, я понял, насколько он нелеп. Что такое «далеко» с точки зрения ребенка? Холмс бы разнес меня в пух и прах за пустую трату времени.

— В той комнате было тепло? Там горел огонь?

— Нет.

— Кто там еще находился, кроме профессора? Тебе давали поесть?

— Да. Кексы и много масла.

При этих словах она улыбнулась — видимо, воспоминания не были неприятными. Но как вытянуть из нее хоть малейший намек на то место, куда ее возили? Хоть малейший намек на способ разрушить зловещий план Мориарти?

— Ты поднималась наверх? — попробовал я.

Девочка кивнула.

— Очень высоко, — ответила она, серьезно глядя на меня. — Из окна было видно на несколько миль вокруг.

— Вот как? — Мне даже не пришлось изображать интерес. — И что ты видела?

Она живо описала всю картину, и у меня не осталось никаких сомнений относительно того места, где ее держали. Это был высокий дом — судя по лестницам, по которым ей пришлось подниматься, как минимум трехэтажный, — расположенный чуть к западу от соседнего села Хэмпден. Я искренне поблагодарил ее, сказав, что она очень умная, и, похоже, доставил ей этим немалое удовольствие. После чего поспешил прочь, чтобы рассказать Ханту о полученных сведениях. Однако я не упомянул, что, по моему мнению, нашим врагом оказался печально известный Мориарти.

— У меня есть основания полагать, что дело крайне серьезное, — сказал я, когда мы сели в кабинете.

Лицо Ханта все еще было пепельно-серым, он судорожно вертел в пальцах сперва нож для бумаг, затем перо, царапая им по столу, словно в нем были чернила, но лишь повреждая кончик.

— Чего он хочет?! — в отчаянии воскликнул Хант. — Я не могу даже выполнить его требования! Он ни о чем не просит!

— Прошу вашего разрешения отправиться на почту и послать телеграмму моему другу Шерлоку Холмсу, — ответил я. — Думаю, он охотно займется этим делом. Нет лучшей возможности раскрыть любую загадку, как прибегнуть к его помощи.

Лицо Ханта озарилось надеждой.

— В самом деле? Такая простая история — ребенок похищен, а потом возвращен без требования о выкупе? Вряд ли это большое преступление.

— Причинение страданий — само по себе серьезное преступление, — почти искренне сказал я. — И то, что злоумышленник не потребовал платы, но угрожал повторить содеянное, наверняка заинтересует Холмса.

— Тогда зовите его, Ватсон, умоляю! Я подам двуколку ко входу, чтобы вас немедленно отвезли. Попросите его приехать как можно быстрее. В награду я ничего не пожалею.

Я знал: одного имени Мориарти будет достаточно, чтобы Холмс приехал. Так и вышло. Несколько часов спустя пришла ответная телеграмма, она сообщала, что мой друг приедет вечерним поездом и будет неплохо, если его встретят на станции. Я провел остаток дня, обшаривая Хэмпден, пока не нашел дом, который описала Дженни. Однако благоразумно сделал вид, что иду мимо по своим делам; если кто и видел меня, то ничего не заподозрил.

Вечером я встречал поезд. Едва тот подъехал и остановился в облаках пара, распахнулась дверь и я увидел знакомый худой силуэт — миг спустя Холмс уже шагал по платформе навстречу мне. Он был совершенно не похож на несчастного, которого я оставил на Бейкер-стрит. Подойдя, Холмс произнес единственное слово, как магическое заклинание, и его глаза вспыхнули:

— Мориарти!

Внезапно я испугался, что неправильно оценил ситуацию, возможно сделав чересчур поспешные выводы. Холмс часто обвинял меня в подобных ошибках.

— Полагаю, да, — осторожно ответил я.

Он впился в меня взглядом.

— Вы не уверены. В чем причина сомнений, Ватсон? Что случилось с тех пор, как вы послали мне телеграмму?

— Ничего! — поспешил ответить я. — Ничего особенного. То, что именно он похитил ребенка, — мое умозаключение, а не установленный факт.

— Пока никаких требований? — В голосе друга все еще слышался интерес, но мне показалось, что появились и нотки разочарования.

— Пока нет, — ответил я, когда мы подошли к воротам, за которыми стояла двуколка. Холмс забрался в нее, и мы поехали по извилистым дорогам с крутыми насыпями, уже тонувшими в вечерних тенях. Я поведал ему о своем разговоре с Дженни, а также о том, что нашел дом из рассказа девочки. Он слушал, никак не комментируя. Я отнюдь не собирался просить прощения у друга за то, что вызвал его по делу, в котором мог и не быть замешан его заклятый враг. Речь шла о похищении ребенка, что мне казалось не менее важным.

Нас отделяло от поместья четверть мили, когда мы увидели в сумерках садовника — отчаянно размахивая руками, он бежал навстречу. Я остановился, чтобы лошадь не испугалась и не понесла.

— Спокойнее! — воскликнул я. — Что случилось?

— Дженни! — закричал он с расстояния в несколько ярдов, судорожно всхлипывая. — Она опять пропала!

Холмс тотчас соскочил с двуколки и направился к перепуганному работнику.

— Я Шерлок Холмс. Расскажите, что произошло. Не упускайте никаких подробностей, но говорите лишь о том, что видели сами, или, если вам кто-то что-то рассказал, передавайте слово в слово.

Садовник очень старался взять себя в руки, но не мог скрыть отчаяния, излагая факты.

— Няня Джозефина была с Дженни наверху, в детской. Девочка бегала туда-сюда и больно ушибла палец на ноге. Пошла кровь, и Джозефина пошла в спальню — там в шкафу хранятся бинты и все такое. А когда она вернулась, Дженни исчезла. Сперва няня не придала этому значения, поскольку слышала тележку мороженщика за воротами, а Дженни обожает мороженое, — наверное, сбежала вниз, к кухарке, чтобы та нашла продавца. — Его смятение было так велико, что слова перемежались рыданиями. — Но девочки там не оказалось, а кухарка заявила, что вообще ее не видела. Мы искали повсюду, наверху и внизу…

— Но не нашли, — мрачно закончил за него Холмс.

— Именно! Пожалуйста, сэр, ради всего святого, если можете нам помочь, помогите! Найдите ее! Я знаю, хозяин отдаст этому дьяволу все, что тот пожелает, лишь бы вернуть назад Дженни целой и невредимой.

— Где сейчас мороженщик? — спросил Холмс.

— Перси? Здесь, с нами, помогает искать, — ответил садовник.

— Он из местных?

— Да. Я его знаю большую часть моей жизни. Вы же не думаете, будто он в состоянии что-то ей сделать? Да он и не мог, поскольку все время находился здесь.

— В таком случае нужна другая версия. — Холмс забрался обратно в двуколку. — Возможно, Ватсон знает, куда девочку отвезли в первый раз, и мы немедленно туда отправляемся. Сообщите об этом вашему хозяину и продолжайте поиски здесь. Если это дело рук человека, о котором мы думаем, то он не настолько глуп, чтобы вернуться на прежнее место. Но взглянуть необходимо.

Мы помчались во весь опор в Хэмпден, и я привез Холмса на улицу, параллельную той, где стоял дом. Однако тот оказался пуст. На тщательный осмотр не было времени, к тому же в нашем распоряжении имелся единственный фонарь с коляски.

— Сегодня ее здесь не было, — с горечью сказал Холмс, хотя на самом деле мы не верили в возможность повторения ситуации. — Приедем сюда утром и все выясним.

Ничего не оставалось, как вернуться в поместье и оказать посильную помощь. Царила такая же суматоха, как прошлым вечером. Холмс опросил слуг. К одиннадцати часам вечера все выбились из сил и почти обезумели от страха за Дженни.

Я нашел моего друга в огороде, где он в очередной раз обходил сараи и теплицы, высоко держа фонарь и разглядывая влажную землю в поисках следов.

— Дело дрянь, Ватсон, — сказал он, узнав мою походку и даже не повернувшись. — И особенно подло использовать для достижения своей цели ребенка. Если это на самом деле Мориарти, он крайне низко пал. Но ему наверняка что-то нужно.

Холмс пристально посмотрел на меня, и свет фонаря обострил черты его лица. Мой друг едва сдерживал гнев. Я никогда не замечал за ним особой любви к детям, но причиненная отцу боль была очевидна всем. К тому же Холмс презирал трусов еще больше, чем дураков. Глупость — в большинстве случаев природный недостаток, трусость же — зло, происходящее от того, что кто-то ставит собственную безопасность выше безопасности других. Он считал, что подобный эгоизм лежит в основе множества иных грехов.

— Да, Ватсон, ему что-то нужно. Мориарти ничего не делает лишь потому, что у него есть такая возможность. Говорите, ребенка вернули вчера ночью, а сегодня утром доставили письмо? Будет еще одно. Возможно, он решил мучить свою жертву, пока несчастный отец не лишится сил из-за постоянных метаний от надежды к отчаянию и обратно. Но рано или поздно преступник назовет цену. И можете быть уверены: чем дольше он ждет, тем выше ставка в игре.

Я пытался сосредоточиться на его словах, но мне не терпелось снова взять фонарь и возобновить поиски Дженни. После утреннего разговора она стала для меня не просто потерявшимся ребенком, а человеком, к которому возникли нежные чувства. Должен признаться, мысль о том, что Мориарти использует ее в своих интригах, почти лишила меня способности здраво мыслить. Попади он сейчас ко мне в руки, я избил бы его до полусмерти — может, и прикончил бы.

Я прошагал многие мили, зовя девочку по имени, оступаясь в бороздах на поле, пробираясь через живые изгороди и пугая птиц и зверей в рощице. А в итоге вернулся в дом полностью разбитый и без слова надежды.

Мы все собрались на кухне — прислуга, Хант, Холмс и я. Было около полуночи. Повар заварил чай, а дворецкий принес лучший бренди, и тут вдруг распахнулась дверь. Мы как один повернулись в ее сторону и увидели Дженни, бледную, без одной туфли и с измазанной кровью ногой.

— Папа… — начала она.

Хант бросился к девочке и схватил ее на руки. Он сжал малышку так крепко, что она вскрикнула от боли, а потом уткнулась лицом в его плечо и разрыдалась. Дженни была не одинока: все служанки плакали вместе с ней, и немало мужчин вдруг ощутили потребность шмыгнуть носом или на мгновение отвернуться, чтобы справиться с чувствами.

Холмс встал еще до шести. Спустившись к завтраку около половины седьмого, я нашел его в холле. Он расхаживал туда-сюда.

— Наконец-то! — сказал он, критически взглянув на меня. — Идите и снова расспросите девочку. Узнайте все что можно. Особенно меня интересует, кто ее забрал и кто вернул обратно.

— Неужели вы думаете, что в этом замешан кто-нибудь из прислуги?

Подобная мысль внушала мне страх, я был обязан рассмотреть и эту возможность. Ведь похищение прошло как по маслу.

— Не знаю, Ватсон. Что-то от меня ускользает, что-то за гранью обычного. Это наверняка Мориарти в самой своей зловещей ипостаси, но слишком уж просто все выглядит.

— Просто? — бросил я. — Девочку похищают дважды, причем во второй раз оказываются тщетны наши меры предосторожности. Если Мориарти заставил кого-то из слуг предать своего хозяина, он — сам дьявол.

Холмс покачал головой:

— Если и так, то это лишь совпадение. У него явно какие-то собственные замыслы. Пока вы спали, я кое-что узнал насчет деловых интересов Ханта. Судя по всему, он главный акционер местной шахты и владелец больших участков в округе, но у него нет ни политических амбиций, ни явных врагов. До сих пор не могу понять, почему он заинтересовал Мориарти.

— Деньги! — резко сказал я. — Наверняка любому, у кого есть богатство, семья или близкие друзья, могут угрожать. В конечном счете кто-нибудь умный и безжалостный займется вымогательством.

— Неуклюжая версия, Ватсон. Такого человека полиция будет преследовать до конца его дней. Да и деньги могут оказаться мечеными, и тогда останется лишь выбросить их. Нет, простое похищение ради выкупа — не для Мориарти. Оно не дает истинного удовлетворения.

— Надеюсь, вы правы, — не слишком убежденно сказал я. — Сумма, которую Хант готов заплатить, чтобы его ребенка не трогали, устроила бы большинство похитителей.

Холмс бросил на меня убийственный взгляд, но, ощутив, должно быть, мой страх и злость, вместо того чтобы спорить, снова предложил расспросить Дженни.

Однако пришлось ждать до девяти, и то няня согласилась после долгих уговоров. Я нашел Дженни в детской — бледную, но очень спокойную для девочки, дважды пережившей страшное испытание. Очевидно, она была слишком мала, чтобы оценить угрожавшую ей опасность.

— Привет, доктор Ватсон, — сказала она, явно обрадовавшись новой встрече. — Я еще не завтракала. А вы?

— Нет, — признался я. — Вот пришел узнать, как ты себя чувствуешь после вчерашнего приключения.

— Мне это не нравится, — ответила она. — Я больше туда не хочу.

Мое сердце сжалось при мысли о том, что нужно добиться от нее подробного рассказа. Как же это ужасно: полон дом народу, и никто не в силах ее защитить.

— Мы делаем все возможное, чтобы это не повторилось, — сказал я. — Но мне нужна твоя помощь. Скажи, это был тот же человек? Профессор?

Она кивнула.

— И то же самое место?

— Нет, — покачала она головой. — Что-то вроде конюшни. Там много соломы и рыжая лошадь. Солома кололась, и было очень скучно.

— Как профессор забрал тебя из детской?

Девочка задумалась на несколько минут. Я терпеливо ждал.

— Не помню, — наконец сказала она.

— Он нес тебя или ты шла сама? — попытался я расшевелить ее память.

— Не помню… Я шла.

— Вниз по задней лестнице, где ходят слуги?

Почему ее никто не видел? Почему Мориарти осмелился на подобную дерзость? Наверняка заплатил кому-то из слуг. Разумного ответа нет, это очевидно и без выкладок Холмса!

— Не помню, — снова сказала она.

Может, спала? Или ей дали какое-то снадобье? Я взглянул на няню — не прочту ли в ее глазах что-то еще, кроме любви к девочке? Попытка выяснить, как ребенок вернулся назад, тоже оказалась безуспешной. Дженни заявила, что ничего не помнит, а Джозефина не позволила мне продолжить расспросы. Боится, что я нападу на след? Но в равной степени ее может заботить спокойствие подопечной. Будь я на ее месте, тоже бы запретил.

Я снова спустился вниз, ожидая, что Холмса разочарует итог моих усилий, и предвидя заслуженную критику. Он же встретил меня, размахивая письмом, которое, судя по всему, только что принесли.

— Вот причина, Ватсон! — сказал он. — Очень похоже на Мориарти! Вы были правы в своих умозаключениях.

И он протянул мне листок.

Мой дорогой Хант!

Вижу, вы позвали Шерлока Холмса. Как же предсказуем Ватсон! Но это ничего вам не даст. Я по-прежнему могу забрать ребенка в любой момент, когда пожелаю, и вы никак не сможете этому помешать.

Однако, если решите продать 90 % ваших акций шахты «Мортон» по текущей рыночной цене — полагаю, примерно 1 фунт 3 шиллинга и 6 пенсов, — я более не стану вас беспокоить.

Мориарти

Я взглянул на Холмса.

— Зачем, во имя всего святого, ему нужно, чтобы Хант продал акции? — спросил я. — Какой толк с этого «Мортона»?

— Начнется паника, и рухнет стоимость шахты, — ответил Холмс. — Вероятно, и другие шахты в округе подешевеют — а ну как Хант знает о своей нечто такое, что может оказаться опасным для остальных. Причем любое возражение с его стороны лишь подхлестнет слухи.

— Да-да, конечно… А потом Мориарти или тот, на кого он работает, скупит все за бесценок.

— Именно! — подхватил Холмс. — И мало того, еще сможет претендовать на лавры героя, сохранившего для горняков источники заработка. Это Мориарти собственной персоной, Ватсон. Его рука! — В глазах моего друга пылал огонь, и, должен признаться, меня это слегка разозлило: охотничий азарт ни в коей мере не сравним с опасностью, грозящей Ханту и прежде всего Дженни. — А теперь, — продолжал он, — что вы узнали от девочки? Как ее похитили?

— Почти ничего, — ответил я. — Боюсь, ее одурманили.

Я повторил то немногое, что она сумела мне рассказать, включая скудное описание конюшни.

— Днем одолжим двуколку и снова поедем в Хэмпден, — сказал Холмс. — Осмотрим тот дом, возможно, сумеем что-нибудь выяснить, а затем поищем конюшню. Хотя я не сомневаюсь, что Мориарти там давно нет. Но сперва нужно поговорить с Хантом и убедить его ничего не делать с акциями.

Его слова повергли меня в смятение.

— Вы не можете просить его об этом! Очевидно же, что мы не в состоянии защитить Дженни. Два дня подряд ее выкрадывают из дома и возвращают обратно, а мы ни разу не видели, ни как исчезала девочка, ни как возвращалась. И не можем помешать случиться этому еще раз.

— Рано отчаиваться, — мрачно ответил Холмс. — Полагаю, у нас есть несколько часов. — Он достал из кармана часы и посмотрел на циферблат. — Сейчас всего шесть минут одиннадцатого. Подождем до двух. Ханту хватит времени, чтобы связаться со своим брокером до конца рабочего дня, и Мориарти получит подтверждение — при худшем раскладе.

— И чем, по-вашему, все это может закончиться? — спросил я, пытаясь увидеть хотя бы проблеск надежды.

Как же унизительна мысль, что придется подчиниться требованиям злодея, и не кого-нибудь, а самого Мориарти. Но мы были слишком уязвимы, ведь речь шла о жизни ребенка. Я знал, что Хант пожертвует всем ради спасения Дженни, и сказал об этом Холмсу.

— Всем, кроме собственной чести, — быстро ответил Холмс. — Его душа будет разрываться на части, но он не обречет на нужду тысячи рабочих, которым нужно кормить своих детей. Время дорого, мы не можем стоять здесь и спорить. Позаботьтесь о двуколке. Я выйду к вам, как только переговорю с Хантом.

— Какой смысл ехать в Хэмпден или на конюшню, если Мориарти там давно нет? — угрюмо спросил я.

— Преступник всегда оставляет следы, Ватсон, — ответил Холмс.

Я с тревогой предположил, что он решил поехать от отчаяния, не имея никаких других идей.

— Пожалуй, не будет лишним, если вы приведете садовника или еще кого-нибудь, кто хорошо знает эти места, — добавил мой друг, уходя.

Не прошло и получаса, как Холмс вернулся. Двуколка, в которой сидели мы с садовником, была готова отправиться в путь. Я успел расспросить нашего проводника о заброшенных местных фермах, которые могли отвечать скудному описанию Дженни, а также о конюшнях, чьи хозяева, скорее всего, не догадывались, что помогают преступнику.

— Вам удалось убедить Ханта? — спросил я, когда Холмс уселся рядом и лошадь тронулась быстрой рысью. — Он подождет?

— Только до двух, — коротко ответил Холмс, и, судя по тону, даже это далось ему нелегко.

Придвинувшись к садовнику, он сразу начал расспрашивать о близлежащих фермах, об их владельцах и о том, в каких отношениях они находятся с Хантом.

Услышанное не показалось мне полезным для дела. Либо садовник — симпатичный пятидесятилетний крестьянин по имени Ходжкинс — не отличался беспристрастностью в отношении хозяина, либо Ханта действительно любили все в округе. Правда, кое-кто слегка ему завидовал, но без злобы. Смерть его жены, когда дочь была еще младенцем, вызвала всеобщее сочувствие. Хант владел немалым состоянием в виде усадьбы, земли и шахты, но свободных денег у него было немного. Он отнюдь не бедствовал, но жил достаточно скромно для человека своего положения. Был щедр с прислугой и жильцами, не чурался благотворительности. Само собой, у него имелись и недостатки, но из тех, что свойственны многим: порой несдержан на язык, склонен к поспешным суждениям, слишком доверчив с друзьями и слеп, когда это удобно.

Холмс все больше уходил в себя, слушая многочисленные похвалы. Ничего нового они не добавляли, лишь подтверждали: нужно не только выяснить, куда забрали Дженни, но, что еще сложнее, извлечь из этого какую-то пользу.

Мы с легкостью нашли высокий дом и, задав несколько вопросов соседям, получили точный словесный портрет Мориарти. Войдя внутрь, снова поднялись в комнату, которая днем удивительным образом соответствовала описанию Дженни, оказавшись светлой и просторной. Там стояла красная кушетка, но камин был чистым и холодным, словно в нем давно не разжигали огонь. Заметив на полу несколько крошек, я сказал Холмсу, что они, скорее всего, от кексов, которыми кормили Дженни.

— Я в этом не сомневаюсь, — без особой радости ответил Холмс. — На подушке остался светлый волос. — Он рассеянно кивнул в сторону красной кушетки, глядя в окно. — Идем! — внезапно сказал он. — Здесь мы больше ничего не выясним. Именно тут он держал девочку, рассчитывая, что мы об этом узнаем. Даже оставил крошки, чтобы мы их нашли. Зачем, как вы думаете?

— Просто небрежность, — ответил я, спускаясь следом за ним и Ходжкинсом по лестнице. — И самонадеянность.

— Нет, Ватсон, нет! Мориарти не бывает небрежен. Крошки оставлены нарочно. Давайте поищем конюшню. Должна быть… какая-то улика. Наверняка он сделал нечто такое, что даст мне ключ к разгадке.

Однако я опасался, что это лишь пустая надежда. Холмс ни за что бы не сознался, что порой свойственная ему доброта вступает в противоречие со здравым смыслом. Естественно, я никогда не говорил об этом вслух.

Мы снова сели в двуколку, и Ходжкинс спросил Холмса, куда ехать. Несколько мгновений тот молчал. Я уже собирался повторить вопрос, боясь, что мой друг не расслышал, когда тот резко выпрямился.

— Где тут ферма? — взволнованно спросил он. — Которая больше всего соответствует нашим условиям?

— Хозяйство Миллера, — ответил Ходжкинс.

— Далеко?

— Без малого две мили. Отвезти вас туда?

— Нет. А вторая из самых подходящих?

Ходжкинс подумал пару секунд.

— Пожалуй, ферма старого Адамса, сэр.

— Хорошо. Вот туда-то и везите нас, и как можно быстрее.

— Будет сделано, сэр!

Ехать пришлось дальше, чем до первой названной фермы, и, должен признаться, я все сильнее беспокоился по мере того, как время приближалось к двум. Холмс нередко прятал от меня свои мысли, но я опасался, что на сей раз у него не больше идей насчет того, как расстроить планы Мориарти, чем у меня. Даже если найдем ферму, что это даст? Нет никаких оснований полагать, что мы застанем на ней Мориарти или что он вообще когда-либо там появлялся. Но заводить об этом разговор с Холмсом я не стал, возможно, просто из робости. Не хотелось услышать, что он растерян и напуган не меньше моего.

Когда мы добрались до фермы Адамса и заброшенной конюшни, Холмс распахнул ворота настежь, впустив внутрь дневной свет, и тщательно изучил помещение, будто мог найти среди соломы и пыли вожделенный ключ к разгадке. Мне это показалось абсолютно лишенным смысла. Да откуда тут взяться следу вроде детского волоса или крошек? Я наблюдал за другом, переминаясь с ноги на ногу, чувствуя полную беспомощность и сознавая, что мы теряем драгоценные мгновения.

— Холмс! — наконец не выдержал я. — Мы…

Но договорить не успел. Он торжествующе поднял маленький грязный белый носок, который вполне пришелся бы впору ребенку, и быстро осмотрел его с возрастающим удивлением и радостью.

— И что? — сердито спросил я. — Ну да, носок Дженни. Выходит, она тут побывала. Но чем это поможет? Он все равно сегодня ночью ее выкрадет и, будьте уверены, доставит не сюда!

Холмс вынул карманные часы.

— Уже второй час! — расстроенно проговорил он. — Времени у нас больше нет. Ходжкинс, везите меня в поместье. И гоните во весь опор!

Ходжкинс, похоже, больше меня поверил, что для спешки есть причина, — он безжалостно нахлестывал лошадь. Должен сказать, та не подкачала. Несчастное создание, все в мыле, еле дышало, когда мы наконец остановились на дорожке у парадной двери и Холмс выпрыгнул из коляски, размахивая носком.

— Все будет хорошо! — крикнул он Ходжкинсу. — Позаботьтесь о нашем славном четвероногом помощнике! Ватсон, за мной!

Он ворвался в холл, зовя что есть мочи Ханта. Я с ужасом увидел, что напольные часы у подножия лестницы показывают три минуты третьего.

Хант распахнул дверь кабинета. Он был бледен, глаза округлились от страха.

Холмс показал ему носок.

— На нем нет крови! — торжествующе заявил он. — Скажите, в котором часу приезжает мороженщик?

Хант уставился на моего друга как на сумасшедшего, и, должен признаться, то же опасение промелькнуло и в моей голове. Выругавшись, Хант повернулся кругом, — слишком захваченный эмоциями, он был просто не в состоянии отвечать.

Холмс шагнул следом, схватил Ханта за плечо, и тот вновь повернулся, замахнувшись кулаком.

— Поверьте, сэр, я совершенно серьезно! — мрачно произнес Холмс. — Вашей дочери ничто не угрожает, пока не появится мороженщик…

— Мороженщик! — взорвался Хант. — Вы с ума сошли, сэр! Я знаю Перси Брэдфорда, сколько самого себя помню! Он никогда…

— Он ни в чем не виноват, — согласился мой друг, продолжая сжимать плечо Ханта. — Все дело в мелодии, которую он играет. Взгляните! — Он снова поднял маленький грязный носок. — Видите: на нем нет крови! Мориарти хочет убедить нас, что носок нашли там, где он держал Дженни прошлой ночью, и что предмет одежды обронен случайно. Но это не так. Несомненно, это носок вашей дочери, но оставшийся после первого похищения, когда вы ее не охраняли, поскольку ни о чем не подозревали.

— И какая разница? — В голосе Ханта отчетливо прозвучал страх.

— Пошлите за мороженщиком, и я вам покажу, — ответил Холмс. — Пусть подойдет к воротам как обычно, но прямо сейчас, и сыграет свою мелодию.

— Сделайте, как он говорит, мой дорогой друг! — поторопил я.

Мне было не в диковинку такое торжество на лице Холмса, и моя вера в него сразу вернулась. Хотя я понятия не имел, что он затеял.

Поколебавшись мгновение, как перед прыжком в ледяную воду, Хант подчинился. Он пошел на негнущихся ногах и так крепко сжимал зубы, что я испугался за их целостность.

— Идем, Ватсон! — велел Холмс. — Мне может понадобиться ваш врачебный опыт. — Никак не объяснив свое странное замечание, он двинулся вверх по лестнице. — Ведите меня в детскую! — крикнул он, обернувшись. — Быстрее!

Однако нам пришлось ждать около получаса продавца мороженого, которого доставили в поселок. Холмс расхаживал взад и вперед, то и дело выглядывая в окно, пока наконец не увидел, что хотел. Мгновение спустя мы услышали веселую переливающуюся мелодию шарманки.

Отвернувшись от окна, Холмс посмотрел на девочку. Он поднял руку, требуя тишины, и тем же жестом запретил мне двигаться с места.

Дженни сидела не шевелясь. Из ее пальцев выпала деревянная куколка. Глядя прямо перед собой, девочка встала и направилась к двери детской.

Джозефина двинулась за ней.

— Нет! — приказал Холмс столь резко, что няня замерла.

— Но… — встревоженно начала она, видя, как девочка открывает дверь и выходит.

— Нет! — повторил Холмс. — Идите за Дженни, но не дотрагивайтесь до нее. Иначе можете сделать ей только хуже! Идите…

Сам он тоже направился следом, на цыпочках, чтобы не встревожить ребенка или не дать ему понять, что за ним идут, хотя Дженни, судя по всему, не осознавала происходящего.

Мы гуськом шли за девочкой, которая двигалась, будто во сне, по коридору и чердачной лестнице, пока не остановилась в углу перед шкафчиком. Открыв его, Дженни забралась внутрь, укуталась одеялом и закрыла дверцу.

Холмс повернулся к няне.

— Когда часы в детской пробьют одиннадцать, думаю, она проснется и вновь станет нормальной. Девочка будет в полной растерянности, но физически не пострадает. Ей будет казаться то, что ей внушили, — будто ее снова забрал профессор Мориарти, как и случилось на самом деле в первый раз. Несомненно, он побывал с ней по крайней мере в трех разных местах, и она вспомнит их одно за другим, как он ей велел. Ждите здесь, чтобы успокоить ее, когда она проснется и выйдет, сбитая с толку и испуганная. Но до этого момента не беспокойте Дженни. Вы меня поняли?

— Да, сэр! С места не двинусь и слова не скажу, клянусь, — пообещала Джозефина, широко раскрыв глаза — от восхищения и, думаю, от немалого облегчения.

— Хорошо. Теперь необходимо найти Ханта и заверить его, что с Дженни ничего не случится. Он должен сделать заявление, опровергающее любые слухи о продаже своих акций. А если сумеет найти средства, приобрести новые тоже не помешает. Нельзя позволить, чтобы Мориарти решил, будто чего-то добился. Согласны?

— Согласен! — искренне ответил я. — Вы уверены, Холмс, что с девочкой все будет в порядке?

— Конечно, мой дорогой Ватсон! — сказал он, наконец позволив себе улыбнуться. — Ей окажут лучшую медицинскую помощь, и рядом будет друг, который убедит ее, что она здоровая и крепкая девочка и что подобное никогда не повторится. Более того, она сможет вдоволь наесться мороженого — при условии, что приход мороженщика не будет сопровождаться той самой мелодией.

— И получит новую пару носков! — кивнул я, чувствуя, что хочется смеяться и плакать одновременно. — Вы великолепны, Холмс, просто великолепны! Еще ни одно раскрытое дело не доставляло мне такого удовольствия.

— Просто мне повезло, что она ушибла палец на ноге, — скромно ответил великий сыщик. — А еще, что вам хватило благоразумия немедленно послать за мной.

Брэдли Х. Сайнор Сыщик, но не тот

В издательстве «Арктик волф паблишинг» только что увидел свет сборник рассказов Брэдли Х. Сайнора «Echoes from the Darkness». Ожидается выход его новых работ в антологиях «Shelter of Daylight», «Grantville Gazette V» и «Space Grunts» (в соавторстве с женой Сью). Всего он опубликовал более семидесяти рассказов в жанре научной фантастики, фэнтези, ужасов и детектива. Также Сайнор является автором двухсот пятидесяти с лишним статей в журналах, газетах и сборниках.

«Кабы не милость Божия, шел бы так и я», — сказал Джон Брэдфорд,[1] смиренно признавая роль случая и силу обстоятельств в жизни людей. Нас преследует мысль о том, что все могло быть иначе: если бы мы не отправились на ту вечеринку, то не встретили свою любовь; если бы не вышли из дома в то самое мгновение, несчастье не случилось бы и т. д. Ошеломляет само предположение, сколько событий должно было произойти и как они изначально складывались, чтобы каждый из нас появился на свет.

В научной фантастике есть давняя традиция — исследовать идею альтернативных миров, особенно в связи с многомировой интерпретацией квантовой механики, предполагающей, что любая вселенная, какая только может существовать, действительно где-то существует. Если бы мы могли тасовать наши вероятные жизни подобно колоде карт, то увидели бы, как любимые становятся чужими, а чужие — любимыми; как одни дети исчезают и их место занимают другие. Стало бы очевидно, каким бесконечным изменениям подвергаются дома, квартиры, автомобили, домашние животные. И уже не удалось бы скрыть превращение добропорядочных людей в злодеев, злодеев — в героев. «Кабы не милость Божия, шел бы так и я…»

Недели, последовавшие за возвращением Шерлока Холмса спустя три года с момента его мнимой гибели в поединке с профессором Мориарти — этим Наполеоном преступного мира, — оказались весьма напряженными для моего друга.

Как и следовало ожидать, на Бейкер-стрит хлынул непрерывный поток посетителей — от мелкого карманника до посыльного, который доставил Холмса на личную аудиенцию в Букингемский дворец.

Вернулся в квартиру и я. И суток не прошло, как инспектор Лестрейд увел закованного в наручники полковника Себастьяна Морана, а Холмс уже поинтересовался, ждать ли меня на Бейкер-стрит.

— Для вас это будет лучшее лекарство на свете, Ватсон, — сказал он за превосходным ужином, приготовленным миссис Хадсон.

Вспоминая тот вечер, должен признаться, что убедить меня оказалось несложно. Моей дорогой Мэри не было в живых уже почти год: ее слабое сердце перестало биться всего через три дня после пятой годовщины нашей свадьбы. Конец наступил так быстро, что весь мой медицинский опыт оказался бесполезен.

Даже по прошествии стольких месяцев я порой ловил себя на мысли, что хочу о чем-то спросить жену или поворачиваюсь на звук шагов, надеясь ее увидеть. Поэтому предложение Холмса оказалось более чем своевременным.

Дел было много. История с черной катаной, поиски сына Пендрагона, похищение рукописи Альхаразада — лишь некоторые из них.

К середине октября жизнь вошла в более или менее нормальное русло, насколько это вообще возможно для человека, который дружит с Шерлоком Холмсом. Вечером тринадцатого числа я сидел в одиночестве на Бейкер-стрит. Холмс ужинал со своим братом Майкрофтом, он должен был вернуться через несколько часов. Я отказался составить им компанию, не сомневаясь, что узнаю подробности встречи от Шерлока, особенно про «любезность», о которой наверняка попросит собеседник, ассоциирующийся у него с «самим британским правительством».

Около моего любимого кресла в тот вечер лежала стопка медицинских журналов, причем довольно высокая: в прошлом году я перестал следить за новинками профессиональной литературы, а сейчас искренне сожалел об этом и намеревался восполнить пробел.

Часы на каминной полке только пробили десять, когда снизу донесся настойчивый стук в дверь. Мгновение спустя раздались знакомые шаги миссис Хадсон, спешившей на зов.

Молодой человек, который стоял за спиной нашей квартирной хозяйки, выглядел смутно знакомым — в том смысле, что люди часто бывают на кого-то похожи. Он был тепло одет — ночь выдалась холодной.

— Сэр, прошу прощения за беспокойство, но посетитель говорит, что дело срочное, — сообщила миссис Хадсон.

— Боюсь, Холмс еще не вернулся, но если чем-то могу помочь…

Прежде чем я успел продолжить, гость оборвал меня на полуслове взмахом руки.

— Сэр, я пришел не за мистером Холмсом, а за вами. Случилось несчастье.

— Несчастье? Где? — спросил я, выпрямляясь в кресле.

— Через три улицы отсюда, — ответил он. — Склад мистера Дельвеккио. Мистер Хоббс свалился со старого балкона, и я не могу определить, дышит ли он.

Миссис Хадсон быстро приготовила мой чемоданчик.

Такого густого тумана, как в этот вечер, я не видел много лет — он накрыл улицы, словно толстое одеяло. Достаточно было отойти на полдюжины шагов от двери, чтобы совершенно потеряться в нем.

— Прохладнее, чем я думал, — сказал я, поднимая воротник пальто.

— О да, сэр.

— Как тебя зовут, сынок?

— Артур, сэр. Артур Пим. Я новый бухгалтер у мистера Дельвеккио. Работаю всего полгода.

Не прошло и пяти минут, как Пим подвел меня к боковой двери с вывеской «Дельвеккио и сыновья, импортеры». Ему пришлось несколько минут стучать, прежде чем кто-то подошел.

— У нас нет времени на…

Дверь открыл дородный мужчина с квадратными очочками на кончике носа.

— А, это ты.

— Да, мистер Харрис. Я привел доктора. Его зовут Ватсон.

— Имя значения не имеет. И вообще ты мог особо не усердствовать. Даже если он не погиб при падении, смерти не миновать, так как он угодил головой в груду итальянских зеркал.

Столько крови на одном теле я не видел со времен войны в Афганистане. В каждом из сотен, если не тысяч, зеркальных осколков читалось мое отражение под миллионом различных углов. И посреди всего этого лежал несчастный мистер Хоббс. Надежда на то, что он жив, улетучилась, как только я обнаружил, что осколок стекла пронзил его яремную вену.

Когда прибыла полиция и падение Хоббса подтвердилось, я изъявил желание остаться, пока не заберут тело. Констебль сказал, что в этом нет необходимости, но мне следует явиться завтра в местный участок для дачи показаний.

— Вы точно не хотите, чтобы я пошел с вами, доктор Ватсон?

— Спасибо, Артур, но мне идти всего несколько кварталов. Даже в таком густом тумане я без проблем найду дорогу к дому двести двадцать один «б».

— Тогда доброй вам ночи, сэр, — сказал констебль, открывая дверь.

Я осторожно пробирался в тумане. Встречавшиеся по пути уличные фонари рассеивали его лишь на несколько футов, и приходилось то и дело останавливаться, чтобы определить нужное направление.

Посреди мглы меня настиг сильный приступ тошноты, и перехватило дыхание. Казалось, голова вот-вот взорвется от нахлынувшей боли, которая почти поглотила тело; на мгновение показалось, что я могу находиться где угодно — на складе Дельвеккио, в Черной Африке или на ледяных равнинах Южного полюса.

Потом ощущение исчезло так же быстро, как появилось, оставив после себя тупую боль внизу живота. Собравшись с силами, я снова двинулся в сторону Бейкер-стрит. И, добравшись наконец до знакомой двери, чувствовал себя так, словно пробежал десять миль в гору с полной солдатской выкладкой. Лучшее, о чем сейчас можно мечтать, — это хорошая порция виски и теплая постель.

Однако возникли некоторые трудности с ключом: он подходил, но не хотел поворачиваться в замке. Наконец, с силой повернув ключ и нажав, мне удалось открыть дверь. Я отметил, что утром надо сказать об этом миссис Хадсон.

Из-под двери, которая вела в наши комнаты, пробивался свет — очевидно, Холмс вернулся в мое отсутствие. Внутри я заметил знакомый силуэт Шерлока, сидевшего перед камином. И уже собирался что-то сказать, когда за моей спиной раздался голос:

— А ну говорите, кто вы такой?

В дверях моей спальни стоял человек с револьвером в руке. Когда он шагнул на свет, я узнал лицо, которого не видел с тех пор, как покинул Афганистан.

— Мюррей? — спросил я.

— Я спрашиваю, кто вы такой? И почему врываетесь в наше жилище без всякого…

Я шагнул ближе к свету, и лицо вдруг посерело.

— Господи помилуй… Не может быть! Полковник? Полковник Ватсон, сэр? Но вы же умерли!

С этими словами мой бывший ординарец рухнул без чувств. Холмс поднялся с кресла, быстро пересек комнату и присел возле Мюррея.

— Если я не ошибаюсь, вы доктор, сэр, — проговорил он.

— Да.

— Тогда, полагаю, у вас появился пациент.

И тут я понял, что передо мной не Шерлок Холмс, а профессор Джеймс Мориарти.

Одно из лучших восстанавливающих силы средств в арсенале врача — старое доброе бренди. Металлическую фляжку с этим напитком я держал в своем чемоданчике со дня получения медицинского диплома. Как и следовало ожидать, алкоголь почти молниеносно привел в чувство Мюррея. Тот закашлялся и открыл глаза.

Я пребывал в замешательстве не меньшем, чем Алиса, попавшая в Зазеркалье. Если это сон, то самый реалистичный из всех когда-либо виденных. Глоток бренди не помешал бы и мне самому.

Воспользовавшись ситуацией, я окинул взглядом комнату. Все казалось знакомым, но при этом чуть иным. Та же химическая аппаратура в углу, скрипка в футляре возле камина и старая потертая вешалка у двери. Только персидской туфли с табаком не было на привычном месте. И там, где прежде стояли в несколько рядов тщательно подписанные папки с газетными вырезками, были аккуратно сложены журналы, в основном по математике и астрономии — судя по датам, за последние восемь лет. В дальнем углу комнаты стоял маленький телескоп.

— Отличная работа, доктор, просто отличная, — сказал Мориарти.

— Спасибо, — ответил я, глядя на человека, которого еще несколько минут назад считал погибшим в Швейцарии, на дне Рейхенбахского водопада.

Однако его внешность в точности не совпадала с внешностью Холмса — он выглядел моложе лет на десять, если не больше. Правда, как и в моем друге, в нем чувствовались непринужденность и уверенность.

— Может кто-нибудь объяснить, что, черт побери, случилось? — наконец спросил я.

— Очень хороший вопрос, доктор… Ватсон, так, кажется? — сказал Мориарти, помогая Мюррею встать на ноги.

Мой бывший ординарец мгновение смотрел на меня, не говоря ни слова, а затем позволил проводить себя к кушетке.

— А теперь, доктор, расскажите, как долго вы жили на Бейкер-стрит, в доме двести двадцать один «б»? — спросил Мориарти, усаживаясь перед желтым кожаным креслом, которое занял я.

— Откуда вы?..

Улыбнувшись, профессор показал пальцем на мой чемоданчик, стоявший раскрытым на полу:

— Весьма откровенно, должен заметить.

Там на табличке аккуратными золотыми буквами были вырезаны мое имя и адрес: 221б, Бейкер-стрит, Лондон. Я забрал свой старый чемоданчик из шкафа в тот же день, когда вернулся на нашу с Шерлоком квартиру.

Несмотря на все, что Холмс говорил о Мориарти, я вдруг почувствовал к нему расположение и начал описывать события сегодняшнего вечера. Профессор изредка меня останавливал, чтобы уточнить подробности, иногда о весьма странных вещах, вроде того, как выглядела дверь конторы Дельвеккио, в какую форму был одет констебль или где находится местный полицейский участок. Я хотел узнать, зачем ему это нужно, но, поразмыслив, решил не задавать подобных вопросов. Особенно интересовало Мориарти, какое впечатление произвел на меня туман.

— История, которой вы развлекли нас сегодня вечером, — самая что ни на есть фантастическая, — сказал профессор. — Сами понимаете, ее трудно принять на веру, особенно учитывая, что мы с Мюрреем живем в этой квартире с весны тысяча восемьсот восемьдесят пятого года.

Он немигающе смотрел на меня, ожидая реакции.

— Профессор, я врач, человек науки. И если бы сам услышал от кого-нибудь такую историю, решил бы, что рассказчик перебрал шотландского и начитался научно-фантастических романов мистера Уэллса. Но каждое сказанное мною слово — такая же правда, как то, что я сижу сейчас перед вами.

Мориарти сплел пальцы перед лицом, глубоко задумавшись.

— Доктор, я вам верю.

— Как вы можете ему верить, профессор? — возразил Мюррей. — В последний раз, когда я видел полковника Ватсона, он был мертв, из его груди торчала афганская пика. Я сам присутствовал на похоронах, и это было почти десять лет назад.

Мертв?! Я?! У меня по спине пробежал холодок. Наверняка это кошмарный сон, который никак не может завершиться. Вряд ли кто-то на моем месте, услышав подобную новость — что он не только мертв, но уже несколько лет как похоронен, — отнесся бы к этому спокойно.

— Как же убедить вас, что этот человек — Джон Х. Ватсон? — спросил Мориарти.

Мюррей ненадолго задумался, прежде чем ответить.

— Взгляните на его левое предплечье.

Мгновение поколебавшись, я снял пиджак, закатал рукав и протянул руку профессору.

— Там должен быть шрам длиной в три-четыре дюйма, — сказал Мюррей.

— Есть такой, — подтвердил Мориарти. — Как вы его получили?

Я улыбнулся, вспомнив охоту с отцом и братом — в последний раз, когда мы были втроем. Тогда я завалил кабана, но зверь успел разодрать мне руку почти в клочья.

Мюррей лишь покачал головой.

— Полковник, не знаю, как вам это удалось, но я чертовски рад, — наконец сказал он.

— Минуту, Мюррей. Вы уже второй раз называете меня полковником.

— Так точно, сэр. Ведь это ваше звание.

— «Полковник медицинской службы Джон Х. Ватсон» звучало бы неплохо. Однако за время службы в Пятом Нортумберлендском стрелковом полку я не поднялся выше капитана и ушел в отставку после ранения в битве при Майванде.

— Но, полковник, вас тогда не ранили. Ранили меня!

Похоже, разница в звании, упомянутая мною, порадовала Мориарти.

— Если передо мной не один из самых убедительных сумасшедших на свете, значит вы, сэр, говорите правду. Факты относительно вашего звания лишь подтверждают мою теорию, — сказал он. — После случая с человеком, который обошел вокруг своего экипажа и исчез на виду у десятка свидетелей, я разработал теорию существования иных миров.

— Вроде Марса и Венеры? — спросил я.

— Я сказал — иных миров, а не планет, — поправил меня профессор. — Точнее говоря, миров вроде нашего, но с незначительными отклонениями, возникшими в результате иных решений. Например, там, где Конфедеративные Штаты Америки проиграли войну за независимость. Математически это вполне возможно.

Эти миры, — продолжал он, — время от времени соприкасаются, и люди могут переходить из одного в другой. Как правило, случайно, но при определенных обстоятельствах и преднамеренно. Похоже, сегодня ткань пространства-времени так истончилась, что позволила доктору Ватсону перейти из его Лондона в наш.

— И всего на расстояние в несколько кварталов, — добавил я.

Глянув в окно на туман и ощутив комок в животе, я понял, что теория Мориарти верна. Даже после большого глотка бренди из фляжки мне было трудно представить, что все привычное безвозвратно исчезло. Ну или почти все.

Как неоднократно ранее, беседу на Бейкер-стрит прервал визит инспектора Герберта Лестрейда. Похожий на крысу человечек из Скотланд-Ярда был одним из первых профессиональных партнеров Холмса, протоптавших дорожку к нашей общей квартире. Естественно, он не знал меня со времен Адама.

— Всегда рад видеть вас, Лестрейд, — сказал Мориарти, протягивая руку.

— Спасибо, профессор. Прошу прощения, если помешал. Однако я к вам со срочным известием. — Он замолчал, бросив взгляд в мою сторону. — Я могу говорить открыто?

— Простите, инспектор, забываю о хороших манерах. Это старый армейский друг Мюррея, доктор Джон Ватсон. Они вместе служили в Афганистане. Доктор посвящен во все, о чем здесь говорится.

— Что ж, ладно, — сказал Лестрейд, усаживаясь в красное кожаное кресло напротив Мориарти. — Меньше часа назад я получил телеграмму с сообщением, что полковник Себастьян Моран бежал из Дартмурской тюрьмы.

— Известно, когда это случилось? — спросил Мориарти.

— В последние три-четыре дня. Он подрался с кем-то из заключенных, и все забияки оказались в одиночных камерах, — ответил Лестрейд.

— А в соответствии с нынешней системой наказаний подобные заключенные не должны видеть ни одной живой души, и за ними никто не присматривает, кроме единственного охранника, — сказал Мориарти.

— Даже во время кормежки? — спросил я.

— Через маленькую железную решетку внизу двери можно задвинуть поднос, а потом забрать его. В прошлом Моран неоднократно устраивал голодовки. Охрана видела закутанную в его одеяло фигуру, поэтому, несмотря на то что пища оставалась нетронутой, о нем не слишком беспокоилась, — сказал инспектор.

— И как обнаружили побег?

Лестрейд рассмеялся, откинувшись на спинку красного кожаного кресла.

— С одним из заключенных, неким Волмером, случился удар. Он умирал, и последним его желанием было увидеть Морана. Они, должно быть, дружили.

— Думаете, Моран найдет убежище здесь, в Лондоне, у своих старых товарищей? — спросил Мюррей.

— Друг мой, я знаю, что так и будет. Более того, уверен: к этому приложил руку работодатель Морана. Подобное вполне в его стиле. — С этими словами Мориарти поднялся с кресла и достал из-за бюста Цезаря три идеально круглых металлических шарика. Покатав в ладонях, он положил их в карман жилета. — Сколько Морану оставалось сидеть в одиночке?

— Три дня.

— Значит, если что-то должно случиться, оно произойдет в ближайшие трое суток. — Мориарти посмотрел на настенный календарь. — О боже! — воскликнул он.

— Что такое, профессор? — спросил Мюррей.

— Если я прав, у нас очень мало времени.

— Я пойду с вами, — вызвался Лестрейд.

— Спасибо, нет. Пока обойдемся без вашего участия.

— Мне это не нравится, профессор. Это дело полиции.

— Я знаю. Но сегодня вечером вам нет места среди нас.

Инспектор промолчал, хотя и не сумел скрыть раздражения. Повернувшись, он вышел за дверь.

Мюррей скрылся в спальне, прежде принадлежавшей мне, и появился несколько секунд спустя с переброшенным через одну руку плащом и парой армейских револьверов в другой руке.

— Полковник, возьмите один, если вы не против, — сказал он.

Знакомая тяжесть оружия добавила веры в реальность происходящего. Револьвер удобно лег в карман моего пиджака.

— Значит, я иду с вами?

— Конечно, дружище! Мы с Мюрреем другого варианта не предполагали.

— Профессор, я в вашем распоряжении!

Несмотря на туман, кеб поймали сразу. Я не слышал, какой адрес Мориарти дал вознице, но спустя мгновение мы уже мчались по улицам. После нескольких поворотов сориентироваться было невозможно.

— Профессор, могу я спросить, на кого работает полковник Моран?

— Моран известен в вашем Лондоне?

— В какой-то мере. Служил в Индии, человек номер два в преступной группировке, которая раскинула свои щупальца по всему Лондону и даже по всей Англии. Предпочитает убивать с помощью сделанного на заказ духового ружья, — сказал я.

— Духовые ружья… Приятно сознавать, что старый Моран предсказуем, — заметил Мюррей.

— А кто стоит во главе этой криминальной шайки? — спросил Мориарти.

Я чуть поколебался, прежде чем ответить.

— Вы, профессор.

Мориарти рассмеялся самым что ни на есть зловещим смехом.

— Почему бы и нет? — наконец сказал он. — В каком-то смысле это уравновешивает ситуацию.

— А кто главарь здешней организации? — спросил я.

— Мистер Шерлок Холмс.

Это заявление положило конец разговору — по крайней мере с моей стороны, — и дальше мы ехали молча. Мысль о том, что Холмс — преступник, уже не выглядела столь шокирующей, какой могла бы показаться несколько часов назад. Полагаю, я до сих пор таил слабую надежду, что все происходящее — странный сон, от которого в любой момент можно пробудиться.

Кеб остановился перед домом номер 10 на Кьюдеджин-сквер. Окна трехэтажного здания были темны, а около подъезда горел единственный газовый фонарь.

— Приготовьтесь, джентльмены, — сказал Мориарти. — Нам везет. Сегодня у них сходка.

На звонок вышел дворецкий в ливрее. Профессор сказал ему единственное слово:

— Валгалла.

— Дальше по коридору, сэр, вторая дверь направо.

Пока мы шли по коридору, у меня возникло ощущение, что за нами наблюдают, о чем я и сказал Мориарти.

— Я бы встревожился, если бы было иначе, — ответил профессор. — Безопасность для тех, с кем мы намерены встретиться, имеет первостепенное значение.

От моего интереса по поводу того, с кем мы собираемся встретиться, не осталось и следа, когда нам открыла дверь женщина с темными волосами, свободно падавшими на плечи, и каре-зелеными глазами на знакомом овальном лице.

Невероятно, но это была она — Мэри, моя дорогая жена, много месяцев покойная. И вдруг она здесь, передо мной. Пришлось собрать последние силы, чтобы не заключить ее в объятия.

— Сюда, джентльмены, — сказала она.

— Спокойно, полковник, — проговорил Мюррей, положив руку мне на плечо.

Бывший помощник всегда чувствовал мое настроение, нередко лучше меня самого.

За тяжелым дубовым столом посреди комнаты сидели трое. Двоих я знал в лицо. Первый — Эдуард, принц Уэльский и наследник престола. Второй сосед был намного старше. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать его, учитывая, что Альберт Саксен-Кобург-Готский, принц-консорт королевы Англии Виктории, в моем мире умер тридцать три года назад. Черты третьего кого-то напоминали. Судя по худому, похожему на череп лицу, его скорее можно было встретить на улицах Ист-Энда, чем в такой компании. При виде этих людей, особенно живой Мэри, я помолился о том, чтобы все не оказалось кошмарным сновидением.

— Какая неожиданность, профессор! Мы давно не имели чести видеть вас в нашем обществе, — сказал принц Альберт.

— Спасибо, ваше королевское высочество, — ответил Мориарти. — Полагаю, вы знаете Мюррея. А этот джентльмен — доктор Джон Ватсон, которого я попросил помочь нам в сегодняшнем предприятии. Полностью за него ручаюсь.

— То, что он пребывает в вашем обществе, вполне доказывает его надежность, — сказал принц Эдуард, доставая из серебряного футляра большую сигару. — Ватсон? Ватсон… Не родственник ли покойного полковника Ватсона? Я встречался с ним несколько лет назад, когда путешествовал по Индии.

— Двоюродный брат, сэр, — ответил я, улавливая неуверенность в собственном голосе. — Наши родители утверждали, что мы почти как близнецы.

— Если память мне не изменяет, так оно и есть. — Наследник короны рассмеялся, закуривая сигару. — Он был хорошим человеком, ваша семья по праву может им гордиться. Настоящий герой империи!

— Спасибо.

— Итак, профессор, — сказал принц-консорт, — что привело вас сюда?

— Вопрос чрезвычайной важности. По вашему собственному утверждению, даже королева не знает, в какой степени вы и ваш сын вовлечены в это дело. Если бы не ваша надежная поддержка из-за кулис, я не стал бы даже рассуждать о том, в каком состоянии сейчас пребывала бы наша страна. Однако ситуация такова, что действовать в одиночку я больше не могу. Уже несколько лет вам троим известно о моей продолжающейся вражде с Шерлоком Холмсом. Не могу точно вспомнить, сколько раз этот Наполеон преступного мира умудрялся ускользнуть из расставленных сетей. Сегодня он привел в действие план, включающий побег Джека-потрошителя.

После этих слов наступила хорошо знакомая мне тишина — такая же, как после сообщения родным пациента о его смерти.

— Вы уверены? — спросил принц Альберт.

Казалось, что за несколько минут он постарел лет на двадцать.

— Да. Более того, я полагаю, что события достигнут кульминации в течение нескольких суток. Через три дня — годовщина первого убийства, совершенного Потрошителем. Чувство юмора Холмса проявится во всей красе, если в этот день мы увидим убийцу на свободе.

Третий человек, сидевший за столом и все это время молчавший, взял перо и стал писать. Затем он передал листок бумаги принцу Эдуарду, чья сигара лежала нетронутой в пепельнице; под ней скопилась кучка серого пепла.

— Вы гарантировали молчание ваших товарищей, профессор. Что ж, пусть они оба осознают, что им предстоит услышать, возможно, самый опасный из всех секретов Британской империи. Что вы знаете о злодеяниях Потрошителя, джентльмены? — спросил наследник престола.

— Только то, что было в газетах, — ответил Мюррей.

Холмс участвовал в расследовании, но никогда не делился подробностями, утверждая, что об этом лучше не рассказывать. Я вспомнил множество слухов о Потрошителе, ходивших в те мрачные дни по всем пабам и закоулкам.

— Шесть лет назад Мюррей был в Америке, помогал мне в расследовании дела фирмы «Мэй сервейланс». Доктора Ватсона тоже не было в стране.

— Очень хорошо. Как вам известно, джентльмены, в течение примерно шести месяцев тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года Лондон был повергнут в ужас серией убийств, совершенных в районе Уайтчепел человеком, который стал известен под именем Джека-потрошителя. Благодаря стараниям профессора Мориарти, Скотланд-Ярда и покойного инспектора Элларда в начале июля того же года его схватили, — сказал принц Эдуард.

— Но почему об этом не сообщили гражданам? — спросил Мюррей.

— Из-за личности убийцы. До сих пор помню ночь, когда меня пригласили в Скотланд-Ярд. Я узнал, кто такой Потрошитель, и понял, что эти сведения не могут быть преданы огласке, — дрожащим голосом произнес принц Альберт.

— Джек-потрошитель оказался не кем иным, как герцогом Кларенским, третьим в очереди претендентом на трон Англии, — продолжил его сын. — Это Альберт Виктор, моя плоть и кровь, мой собственный сын.

Конечно, по поводу внука королевы ходили слухи, но, как и многие другие, я считал их плодом воображения напуганной толпы.

— Само собой, он был безумцем: душевное расстройство на почве сифилиса. Вы наверняка понимаете, перед какой дилеммой мы стояли, — сказал Мориарти.

— Моего внука пришлось исключить из числа претендентов на трон. Одна мысль о том, что наследник — убийца, потрясла бы основы монархии и нашей империи. Поэтому от него, если можно так выразиться, избавились, как от бешеной собаки, — с помощью высокопоставленных лиц инсценировали смерть. Последние несколько лет Альберт Виктор под именем Виктора Уэнсди содержался в приюте для умалишенных в Друидс-Хилле. Даже моя любимая Виктория не знает всей правды, — сказал принц Альберт.

— Можете не сомневаться, ваше королевское высочество, что никто об этом не узнает ни от Мюррея, ни от меня, — заверил я.

— Спасибо, доктор.

То были слова не монарха, а убитого горем отца.

Третий снова взял перо. На этот раз листок отправился прямо к принцу Альберту.

Старик прочитал его и кивнул.

— Не могу не согласиться. Профессор, я намерен полностью передать дело вам. Если потребуется, в вашем распоряжении будут все государственные ресурсы.

Принц-консорт написал на листе бумаги несколько строк, скрепив их отпечатком своего перстня на горячем воске. Его сын взглянул на текст, подписал и поставил собственную печать.

— Это не только даст вам доступ в приют, но и полномочия поступать так, как вы сочтете нужным в отношении Виктора Уэнсди, — сказал принц Эдуард.

— Все полномочия?

Я приподнял бровь. Для меня эти слова означали власть над жизнью и смертью. Подозреваю, что для Мориарти тоже.

— Все полномочия, — подтвердил наследник престола.

— Понимаю. И буду стараться действовать как можно благоразумнее.

— Ни минуты в том не сомневался, — тихо ответил старик.

Мориарти решил, что Мюррею лучше оставаться в Лондоне, пока мы с ним нанесем визит в «Друидс-Хилл». В пути нас сопровождал еще один человек — Мэри Морстен.

— Думаю, в вашем предприятии ее помощь пригодится, — сказал принц Эдуард.

Я начал возражать, опасаясь за ее безопасность. К тому же у меня возникла мысль, не является ли в этом мире Мэри одним из многих «близких друзей», которых мог иметь в виду Берти.

— Прежде чем вы станете возражать, доктор, — сказала она, — позвольте кое-что объяснить. Я еще и квалифицированный врач, выпускница Королевского колледжа. Некоторое время практиковала. Моя последняя специализация — судебная психиатрия.

Мэри всегда проявляла серьезный интерес к моей работе, но я не предполагал, что он может зайти так далеко. Вряд ли стоит говорить, что моему изумлению не было предела. Мне доводилось слышать о женщинах-врачах, но до сих пор я ни одной не встречал.

— Каково состояние принца? — спросил я.

— Оно постепенно ухудшается. Бывают периоды просветления, но недолгие. Как у многих страдающих сифилисом, мысли путаются, действия малоосмысленны или безрассудны. Иногда он впадает в смертельную ярость — при упоминании некоторых тем, в частности когда речь заходит о королеве, его бабушке. Всего три недели назад он чуть не убил врача, сделавшего замечание, — сказала она.

— Вы понимаете опасность, которой себя подвергаете? — спросил я, осознав, что говорю с женщиной, в последние годы проведшей немало времени в обществе Джека-потрошителя и при том оставшейся в живых.

— Да, доктор Ватсон, — ответила Мэри. — Но спасибо, что беспокоитесь обо мне.

— Могу я задать вопрос, профессор? — сказал я.

— Конечно. Учитывая нынешние обстоятельства, могу предположить, что у вас их немало.

— Тот худой джентльмен на Кьюдеджин-сквер, что все время молчал, — кто он? Принц явно ему доверяет.

— Так оно и есть. Его фамилия Холмс.

— Холмс? Майкрофт Холмс?

— Он самый, Ватсон. Как вижу, вы слышали о нем?

— Да. Чем он занимается?

— Точно не знаю, но думаю, что он глава секретной службы.

— Думаете?

— Это очень большая тайна.

Хоть что-то в этом мире напоминало мой! Покачав головой, я повернулся к Мэри.

Мы отправились с вокзала Виктория на следующее утро. В пути выяснилось, что мне удивительно легко общаться с Мэри, так похожей на женщину, которую я любил. И в то же время они отличались друг от друга как день и ночь.

Вот и приют для умалишенных «Друидс-Хилл». Судя по названию, это место могло выглядеть более зловеще, чем роскошное загородное поместье, куда мы прибыли тем же вечером. Покоившийся на прочном каменном фундаменте дом с не менее чем трехсотлетней историей был окружен забором, который местами прятался под вьюном и деревьями. Узорные решетки на окнах были изготовлены из чугунной арматуры.

— Настоящая крепость, — сказал я.

— Холмсу будет нелегко сюда проникнуть, — заметила Мэри.

— Доктор Морстен, я высоко ценю тот факт, что вы не считаете это невозможным, — сказал Мориарти. — Пока мы ехали, я придумал пять способов проникновения. Это нечто вроде вызова, и раньше Холмс его всегда принимал.

Директором «Друидс-Хилла» оказался дородный джентльмен с бакенбардами — доктор Р. А. Трокмортон. У него был самодовольный вид человека, нашедшего свою нишу и готового защищать ее до конца.

— Я не позволю нарушать размеренную жизнь этого заведения! Врываясь сюда посреди ночи, вы рискуете свести на нет многие месяцы труда. Доктор Морстен, я крайне удивлен, что вы связались с… искателями приключений.

При этих словах Мориарти привстал в кресле, но тут же снова сел. Его лицо ничего не выражало, серые глаза пристально смотрели на доктора Трокмортона. Послышалось клацанье металла, и я заметил, что профессор перекатывает в руке три железных шарика.

— Вы видели бумагу, подтверждающую полномочия.

— Да, видел. Эта бумажка заставляет меня думать, что душевное расстройство Виктора Уэнсди лишь отчасти вызвано болезнью, а в большей степени — родословной, — сказал Трокмортон.

— Подобное заявление граничит с изменой, доктор, — проговорил я.

— Оно граничит с правом свободнорожденного англичанина говорить то, что он думает, сэр, — ответил директор. — Правом, которым обладаем мы все — и республиканцы, и роялисты.

— Доктор Трокмортон, здесь не Гайд-парк. Вам известно, каковы мои полномочия, от кого они исходят и до каких границ простираются. Вы знаете, кто я. Мои спутники — врачи, они наверняка сумеют позаботиться о здоровье пациента. Вы допустите меня к нему? — спросил Мориарти.

— Да, — наконец уступил Трокмортон.

Альберт Виктор, герцог Кларенский, третий в очереди претендентов на трон Великобритании, он же Виктор Уэнсди, не спал, а сидел на кровати, не сводя глаз с пейзажной картинки, висевшей на противоположной стене.

Его держали под землей, на самом нижнем уровне «Друидс-Хилла», на глубине почти тридцать футов. По словам Мэри, ему дозволялось покидать камеру лишь в сопровождении охраны. Эта часть приюта была отведена для самых опасных душевнобольных. Пока мы шли по коридорам, я слышал крики страдания и ярости, проникавшие сквозь каменную кладку.

— Он сидит уже много дней без сна, просто таращится на картину, словно пытаясь вникнуть в ее мельчайшие детали. Возможно, это своего рода бегство от реальности, — сказала Мэри. — Иногда лепечет что-то практически лишенное смысла. А порой его ум проясняется, хотя это происходит все реже. Он словно понимает, что совершил и что с ним происходит.

Мы пробыли там целый час, но за это время принц не ответил ни на один вопрос, вообще не заметил нашего присутствия. Он так и сидел на краю постели, неотрывно глядя на картину. Я достаточно отчетливо видел его лицо, чтобы различить черты сходства с двумя другими лицами, виденными мною несколько часов назад. Больной потерял в весе, но какое бы имя он ни носил в «Друидс-Хилле», передо мной безусловно была особа королевской крови.

— Интересно, знает ли он, что его хотят освободить? — спросил я.

— Мне было бы это известно, если бы Холмс пытался с ним связаться. Но сомневаюсь, что Виктор помнил бы об этом, — сказал Мориарти. — На данной стадии сифилиса память больного крайне слаба.

Тем временем принц встал и пересек камеру, чтобы слегка поправить картину. Затем он начал расхаживать взад и вперед медленным размеренным шагом, держа осанку, вполне достойную члена августейшей семьи.

На миг остановившись, он посмотрел на нас, слегка кивнул Мэри и пошел дальше.

— Вряд ли стоит ждать прямого нападения, — сказал я Мориарти.

— Возможно, — ответил он.

— Порой лобовая атака оказывается лучшей стратегией, — послышался голос у нас за спиной.

Повернувшись, мы увидели в дверях, которые вели на верхние этажи приюта, директора Трокмортона. Голос же принадлежал по-медвежьи крупному мужчине, стоявшему прямо позади него. Одной рукой он держал директора за шею, а другой прижимал к его виску пистолет.

— Если вы, джентльмены и леди, будете столь любезны отойти к дальней стене, для большинства из нас все станет намного проще.

— Прошу вас, сделайте, как он просит! Уже застрелены два моих санитара, и кто знает, сколько еще будет жертв, — умоляюще проскулил Трокмортон.

— Полагаю, полковник Моран? — сказал я.

— Он самый. А вы кто такой, сэр? Я знаю Мориарти и эту девушку, но вы мне не знакомы.

— Полковник медицинской службы Джон Ватсон, Пятый Нортумберлендский стрелковый полк. Возможно, вам знакомо мое бывшее подразделение.

Я решил присвоить себе непривычное звание, надеясь стать в глазах Морана равным ему.

— Прекрасный полк. А теперь, полковник, если вы не встанете у стены, я пристрелю вас, а затем директора Трокмортона, — сказал он.

Увы, похоже, мне не удалось произвести на него впечатление.

— Знаете, мистер Холмс, — покачал головой Мориарти, — думаю, вам будет удобнее, если полковник Моран вынет пистолет из вашего уха.

Сперва я не мог понять, какую игру он ведет, но затем увидел перемену, произошедшую с директором приюта. Моран действительно отпустил его, отойдя на несколько шагов назад. С плеч Трокмортона соскользнул пиджак на толстой подкладке, за ним последовали подложенная под рубашку подушка, затем копна растрепанных рыжих волос и такие же бакенбарды.

Шерлок Холмс выпрямился во весь свой рост. Его лицо ничем не отличалось от лица моего друга, если не считать более глубокие морщины вокруг глаз.

— Так намного лучше. Изменить внешность — дело несложное, но у этого человека столь невыносимый характер, что я не понимаю, как можно выдержать рядом с ним хотя бы минуту. Профессор, когда вы распознали обман?

— Не сразу. Я стал подозревать, что разговариваю не с настоящим доктором Трокмортоном, заметив, что одна из ваших бакенбард приклеена неудачно. Вы превосходно сыграли. Несомненно, могли бы стать хорошим актером, — сказал Мориарти.

— Благодарю вас! Подобно многим, я мечтал о театре. Возможно, если бы моя жизнь пошла по иному пути… Но к делу это не относится. Ваше внезапное появление вынудило меня поспешить с исполнением моего плана.

Опустив тонкие пальцы в карман жилета, Холмс извлек длинный серый ключ, вставил его в замок и с торжествующим видом распахнул дверь.

— Ваше высочество, не будете ли вы так любезны пойти со мной?

Виктор Уэнсди продолжал расхаживать туда-сюда, не обращая внимания на Холмса. Наконец остановившись, он даже не взглянул ни на Шерлока, ни на открытую дверь, а уставился на картину.

— Это реальность или обретший форму очередной кошмар? — прошептал он.

— О, самая настоящая реальность, ваше высочество. Кошмаром эта ночь станет для тех, кто вас здесь запер, — ответил Холмс.

— Хорошо, — сказал принц.

Впервые мне показалось, будто Виктор Уэнсди исчез, а его место занял принц Альберт Виктор.

— Мы были бы рады, если бы вы пошли вместе с нами, доктор Морстен, — небрежно бросил Холмс, направляясь к двери.

При мысли о том, что Мэри может оказаться в руках изощренного преступника, известного как Джек-потрошитель, я, не думая о последствиях, с криком бросился на Холмса. Но путь к двойнику моего старого друга преградила человекоподобная гора. Моран схватил меня за лацканы пиджака и с размаху швырнул на решетку камеры.

Последнее, что я услышал, прежде чем лишиться чувств, — голос Мэри, звавшей меня по имени.

Прошла не одна вечность, прежде чем тьма рассеялась. Я попытался что-то сказать, но слова заглушил грохот в голове, напоминавший смену караула у Букингемского дворца. Попытка приподняться закончилась ничем: слабость накрыла меня как волна и снова опустила на пол.

— Спокойно, доктор. Вы не только лишились чувств, но и сильно ударились головой о решетку. Сотрясения, похоже, нет, но немного полежать нужно, — сказал Мориарти.

Мы находились в камере принца — это стало ясно почти сразу. Чтобы понять, что дверь надежно заперта, спрашивать не требовалось.

— Как долго я был без сознания?

— Минут десять, не больше.

Мориарти, похоже удовлетворенный моим состоянием, повернулся к двери и начал внимательно ее изучать.

— Не думаю, что стоит обсуждать очевидное, — сказал я. — Но если мы не выберемся отсюда, Мэри рискует стать шестой жертвой Джека-потрошителя.

— Восьмой. Были еще две, о которых общественности неизвестно. Впрочем, полагаю, вы правы, — ответил он.

В тот же миг дверь распахнулась. Повернувшись ко мне, Мориарти показал тонкую проволоку, которую он вновь прикрепил к цепочке карманных часов.

— Идемте, доктор?

Прежде чем я успел подняться на ноги, Мориарти подошел к противоположной стене и сунул руку в мусорную корзину возле поста охраны. Покопавшись там, он извлек револьвер, который дал мне накануне вечером Мюррей.

— Вышибив из вас дух, Моран обыскал нас обоих. Он нашел у вас оружие, но самолюбие не позволило ему оставить себе обычный армейский револьвер. Вряд ли он ожидал, что мы так быстро им воспользуемся. — Профессор протянул находку мне.

Главный холл «Друидс-Хилла» был почти пуст. Я услышал, как старинные часы пробили десять.

— Вероятно, они направляются к каретному сараю, — сказал Мориарти.

Я уже бежал к двери, опережая его на десяток шагов. К несчастью, мы опоздали. Я едва успел выскочить из дверей, как мимо галопом пронеслась открытая коляска. Человек, державший поводья — похоже, Моран, — силился управлять лошадьми, одновременно борясь с соседом, явно намеревавшимся вытолкнуть его из коляски. Судя по всему, это был принц.

— Нам их не догнать! — крикнул профессор. — Стреляйте, Ватсон, стреляйте!

Я трижды выстрелил.

Моран потерял управление, когда лошади на дорожке вошли в крутой поворот. Коляску несколько раз бросило из стороны в сторону, затем она опрокинулась набок, и ее пассажиры вместе с перепуганными лошадьми растянулись на траве.

Мэри я обнаружил в нескольких футах от того поворота. Она попыталась приподняться, чтобы выползти из смягчивших падение кустов, но ее лицо тут же исказилось от боли.

— Не уверена точно, — сказала она, — но, кажется, я сломала руку.

К счастью, перелом был закрытый. Остальные повреждения сводились к синякам и ссадинам.

— Честная плата за мою жизнь, — улыбнулась она.

Морана мы нашли лежащим без сознания на земле, а тело принца со сломанной шеей оказалось под перевернутой коляской — смерть наступила почти мгновенно.

Мориарти досталась незавидная задача — известить отца и деда о том, что история, сочиненная ими много лет назад, стала реальностью.

— Что произошло в коляске? Почему принц напал на Морана? — спросил Мориарти у Мэри.

— Я сама не успела понять. Как только мы выехали из сарая, Моран что-то сказал принцу, тот яростно закричал и вцепился полковнику в горло. Впрочем, я этому рада, — ответила она.

— Что бы ни случилось, похоже, Джек-потрошитель спас вам жизнь, — заметил Мориарти.

Вдруг до меня дошло, что Холмс исчез.

— Его следы ведут в сторону от приюта и теряются в четверти мили к востоку, — сказал профессор. — На них есть немного крови. Однако мы наверняка еще услышим о мистере Шерлоке Холмсе.

— Поезд опаздывает, — сказал я, защелкивая крышку часов.

Мэри взяла меня под локоть и улыбнулась. Ее левая рука висела на перевязи — напоминание о нашей встрече с другим Холмсом.

Должен признаться, я изрядно волновался, что не удивительно, учитывая случившееся со мной за последние несколько дней.

Это был не привычный мне вокзал Виктория, а скорее сельская железнодорожная станция. Собственно, это мог быть зал ожидания на любой станции от Ливерпуля до Глазго. По нему бродили редкие встречающие и пассажиры. Профессор Мориарти сидел с блокнотом на коленях, полуприкрыв глаза, и время от времени записывал несколько слов или математические формулы. Периодически слышался уже знакомый звук ударявшихся друг о друга металлических шариков, которые он перекатывал в ладони.

Наш с Мэри разговор иссяк, и последние несколько минут мы молчали, изредка ободряюще улыбаясь друг другу.

— Похоже, прибывает поезд, — сказала Мэри.

Станция заполнилась знакомым шипением и свистом. На западе появились огни, я услышал лязг тормозов, а мгновение спустя увидел в облаках пара подъезжающий к платформе поезд.

Мориарти достал из жилетного кармана часы.

— Девять с половиной минут опоздания. Несущественно с точки зрения математики, особенно учитывая расстояние, которое ему пришлось преодолеть.

Из поезда выходили пассажиры. Многие направились к багажному отделению, некоторые в замешательстве озирались по сторонам. Сквозь толпу прокладывала себе путь знакомая фигура в пальто-крылатке и цилиндре, с тростью в руке.

— Холмс, мы здесь! — крикнул я.

Признаюсь, до этого момента я опасался, что все мои воспоминания о другом мире — долгий сон.

— Ватсон, дружище! Рад вас видеть, — сказал Холмс, пожимая мне руку. — Я совершил самое потрясающее путешествие в моей жизни и видел такое, что удивило даже меня.

— Надо полагать, зрелище и впрямь впечатляющее, — заметил я.

— Именно! Уверен, что обратное путешествие окажется еще удивительнее, — ответил он.

Я бросил взгляд на Мэри. В ее глазах светилась житейская мудрость, которая всегда мне помогала.

— Холмс, я совсем забыл… Позвольте представить вам…

— Очень приятно, доктор Морстен.

— Мое почтение, мистер Холмс. Вы в самом деле замечательный человек — именно такой, каким вас описывал Джон. Поскольку он уже объяснил, откуда вам известно мое второе «я», меня больше интересует, как вы определили, что я доктор?

Холмс сверкнул знакомой улыбкой.

— Проще простого. Вашу профессию выдают многие признаки. Упомяну лишь два: едва заметное пятно ляписа на вашей здоровой руке и наушник стетоскопа, торчащий из рукава. Поскольку я вижу, что Ватсон продолжает носить свой стетоскоп в шляпе, легко сделать вывод, что первый принадлежит другому врачу, в данном случае вам, — сказал он.

— Потрясающе! — рассмеялась Мэри.

— Элементарно, — сказал Холмс. — Согласны, профессор?

— Несомненно, Холмс. Как я заметил, вы не упустили возможности рассмотреть меня в зеркале на стене.

— Обычная предосторожность, учитывая нашу историю. Уверен: поменяйся мы местами, вы поступили бы так же.

— Вы еще раз дали понять, почему ваш двойник оказался столь неуловим в течение многих лет, — усмехнулся Мориарти. — Рад с вами познакомиться, мистер Холмс.

— И я рад, профессор, — ответил мой друг.

Затем я увидел то, чего не ожидал увидеть никогда в жизни: Шерлок Холмс и Джеймс Мориарти обменялись рукопожатиями.

— Письмо, которое вы прислали, имело захватывающие последствия, — сказал Холмс.

— У вас не возникло проблем с предложенными мною формулами?

— Никаких. Потребовалось лишь изменить свое восприятие, чтобы направить поезд на эту конкретную станцию вашего мира, — ответил Холмс. — Вряд ли остальные пассажиры что-то заметили.

— В таком случае не должно быть проблем и с возвращением вас и Ватсона назад, в ваш мир, на следующем поезде, — Мориарти достал из кармана лист бумаги, — который отходит через десять с небольшим минут, если верить расписанию.

Пора было решаться. Крепче сжав руку Мэри, я сказал:

— К сожалению, я не возвращаюсь вместе с Холмсом.

— Понимаю. И вряд ли я ошибусь, предположив, что, по крайней мере отчасти, причина тому — доктор Морстен? — спросил Холмс.

Я увидел на его лице широкую улыбку.

— Совершенно верно. В нашем мире карьера женщины-врача крайне тяжела. Здесь хотя это и не является нормой, но воспринимается проще. Будучи врачом общей практики, я могу работать где угодно. Не считая немногих родственников, близких у меня нет. Кроме вас и еще нескольких друзей, никто не заметит моего исчезновения. К тому же профессор предложил свою помощь для обустройства в этом мире, — сказал я.

— Значит, на горизонте маячит свадьба? — спросил Мориарти.

— Возможно, — ответил я.

Они оба знали, что свадьбе быть, как знали и мы с Мэри. Хотя я еще не сделал официального предложения, намеревался в ближайшее время это исправить.

— А пока, и это точно, мы становимся деловыми партнерами.

— Что ж, профессор, похоже, я правильно поступил, не приняв ваше пари, — сказал Холмс.

— Пари? — спросил я.

В глазах Холмса и Мориарти мелькнули озорные огоньки.

— Ну да. Разве я забыл упомянуть о пари, которое мне предложил профессор? К своему посланию, содержавшему формулы для путешествия сюда, он приложил записку, в которой предполагал, что вы решите остаться, и даже предложил мне поспорить на десять фунтов. Я не принял пари — хоть наша дружба и отличалась постоянством, вы порой удивляли меня. Судя по рассказу профессора, так могло случиться и на сей раз. — (Появился носильщик с двумя большими саквояжами.) — Я привез часть ваших вещей, которые, на мой взгляд, вы предпочли бы иметь в новом доме.

— Спасибо. Не вызовет ли мое исчезновение проблем?

— Ничего нерешаемого. Думаю, с помощью вашего друга — мистера Дойла — мы сумеем поддерживать видимость того, что вы продолжаете писать хроники моих мелких приключений.

Сэр Артур был приятным в общении человеком, неплохим врачом и талантливым автором исторических романов. Именно он замолвил за меня словечко перед редакторами журнала «Стрэнд», когда я начал искать издателя для своих произведений. Единственная проблема заключалась в том, что Дойл имел досадную привычку забывать мое имя и часто называл меня Джеймсом.

— Значит, прощаемся?

— Давайте просто скажем друг другу «до свидания», Ватсон. Я бы не исключил возможность новой встречи.

Я смотрел вслед уходившему Холмсу. Едва он сел в вагон первого класса, как к нему подошел кондуктор с весьма озабоченным выражением лица.

Когда поезд тронулся, я увидел, как мой друг кивнул и пошел за кондуктором по вагону.

— Думаешь, в поезде возникла какая-то проблема, Джон? — спросила Мэри.

— Похоже, проблемы всегда находят Холмса. Вероятно, эта покажется ему небезынтересной.

— Что ж, в таком случае мистера Шерлока Холмса ждет новое дело, — сказала она.

Эдвард Д. Хох Скандал в Монреале

Литературные труды Эдварда Д. Хоха удостоены премии Энтони Бучера и премии «Эдгар». Кроме того, ему присвоено звание гранд-мастера Американской ассоциации авторов детективных романов. Хох создал великое множество произведений, общее их число на момент его смерти в 2008 году превысило 900. Во многих описаны приключения доктора Сэма Хоторна, капитана Леопольда и Ника Вельвета. Кроме данного рассказа, опубликованного в одном из ежегодных выпусков журнала «Ellery Queen’s Mystery Magazine», перу Эдварда Д. Хоха принадлежит еще с десяток историй о Шерлоке Холмсе.

Стоит читателям полюбить героя, и они желают постоянно быть в курсе его приключений. Конан Дойл дважды пытался отправить Шерлока Холмса в отставку — сначала с помощью драматической развязки у Рейхенбахского водопада, а затем более мирным путем, изобразив великого сыщика на заслуженном отдыхе на пасеке в графстве Суссекс. Читатели единодушно взбунтовались против первого варианта, многие до сих пор не удовлетворены вторым. Да и может ли столь преданный своему делу и энергичный человек, как Шерлок Холмс, уйти на покой? Время от времени ему будет попадаться какое-нибудь дело. А Ирэн Адлер — «эта женщина», как ее называл Холмс, — перехитрившая его и единственная, кого он считал себе ровней? Их пути наверняка должны были пересечься снова. Нас всегда мучает вопрос: «Что дальше?» В следующем рассказе мы встречаемся со знакомыми персонажами много лет спустя. Они стали старше и теперь решают проблемы более зрелого возраста: заблудшие отпрыски, ностальгия, сожаление. Всегда кажется странным встреча со старым другом через большой промежуток времени. Иногда с течением лет люди сильно меняются, а порой остаются такими же, как раньше.

1. Преступление

Мой старый друг Шерлок Холмс уже несколько лет как ушел на покой, когда у меня появился повод навестить его на его маленькой вилле в Суссексе, откуда открывался прекрасный вид на Ла-Манш. Был август 1911 года; в неподвижном воздухе легко различалось знакомое жужжание.

— Пчел вполне хватает, чтобы вас занять? — спросил я, когда мы устроились за столиком в его саду.

— Более чем, Ватсон, — заверил он меня, разливая вино. — И здесь так спокойно. Вижу, вы шли пешком со станции.

— Как вы догадались, Холмс?

— Вы же знаете мои методы. Ваше лицо покраснело от солнца, а на ботинках дорожная пыль.

— Вы все такой же, — улыбнулся я. — Живете один или видитесь с соседями?

— Как можно реже. До них неблизко, но я знаю, что они каждое утро выглядывают в окна — ждут германского нашествия. Боюсь, эти люди слишком всерьез воспринимают Эрскина Чайлдерса.[2]

Прошло восемь лет после выхода «Загадки песков», но ее до сих пор читают.

— Вы тоже ждете войну?

— В ближайшие годы ее не будет, потом посмотрим. Скажите, что привело вас сюда этим прекрасным летним днем? Мы давно не проводили вместе воскресенья.

— На ваше имя пришла телеграмма, по старому адресу на Бейкер-стрит, аж из Канады. Миссис Хадсон не смогла найти ваш новый адрес и отдала ее мне.

— Как она?

— Постарела, но в добром здравии.

— Здесь есть экономка, которая меня обслуживает, но сегодня у нее выходной. Если хотите остаться на ужин, могу предложить разве что мясо с хлебом.

— Не нужно, Холмс. Я приехал лишь передать вам телеграмму.

— Которую было намного проще доставить почтой.

— Она показалась мне важной, — возразил я. — К тому же мне особо нечем заняться. Даже пчел нет.

— Что ж, давайте посмотрим на это срочное сообщение.

Он вскрыл конверт, и мы вместе прочитали:

Мистеру Шерлоку Холмсу,

221б, Бейкер-стрит, Лондон

Уважаемый мистер Холмс!

Прошу прощения, что отнимаю у вас время, но мне срочно требуется помощь. Мой сын, Ральф Нортон, исчез из Университета Макгилла. Полиция подозревает его в убийстве. Приезжайте, умоляю вас!

Послание было подписано коротко: Ирэн.

— Что это, Холмс? — спросил я. — Вы понимаете, в чем дело?

— Даже слишком хорошо понимаю, — вздохнул он.

— Кто эта Ирэн? Наверняка не Ирэн Адлер? Она умерла лет двадцать назад.

— Об этом сообщали газеты, но я всегда сомневался в ее смерти. Ирэн родилась в Нью-Джерси, а после того, как вышла здесь замуж за Годфри Нортона, я подозревал, что они могли уехать в Америку, чтобы избежать вопросов по поводу скандала в Богемии. Если телеграмма действительно от нее, ей сейчас должно быть пятьдесят три года, на четыре года моложе меня — женщина еще не старая во всех отношениях. И у нее вполне может быть сын-студент.

— Но что вы можете сделать отсюда, Холмс?

— Отсюда — ничего. — Он несколько минут размышлял, глядя на адрес внизу телеграммы. — Я должен незамедлительно ответить, — решил он. — Эту телеграмму отправили четыре дня назад, двенадцатого числа.

— Что вы ей скажете?

— Она умоляет меня о помощи, Ватсон. Как я могу отказать?

— Следует понимать так, что вы намерены отправиться в Канаду? — спросил я растерянно.

— Да, и буду чрезвычайно благодарен, если вы составите мне компанию.

Неделю спустя мы уже приближались к устью реки Святого Лаврентия. Я долго размышлял, как Холмсу удалось заманить меня в столь длительное путешествие, и наконец понял: я должен присутствовать на его новой встрече с Ирэн Адлер и увидеть ее своими глазами — после стольких лет.

Наш корабль причалил к пристани в Монреале, и мы наняли экипаж до отеля. Меня удивило количество автомобилей на улицах и потряс вид роскошных домов в центре — в Лондоне они располагались бы далеко за городом. Возница сообщил, что это жилища финансовых и промышленных магнатов, район, известный как «Золотая миля».

Мы поселились в маленькой гостинице напротив строящегося «Риц-Карлтона» на улице Шербрук-Уэст, рядом с университетом. Позвонили Ирэн, и она сказала, что придет к нам в отель. Я заметил, что Холмс слегка нервничает в ожидании встречи.

— Уверен, что смогу помочь этой женщине, — сказал он мне по секрету. — Я помнил о ней все эти годы.

Наконец позвонил портье и сообщил, что миссис Ирэн Нортон ждет внизу. Спустившись, мы с Холмсом нашли ее в уединенном уголке вестибюля. Она сидела в одиночестве на диване, в длинной юбке, блузке в цветочек и шляпке. Я сразу узнал ее по фотографии, которую хранил мой друг. Она осталась такой же стройной и грациозной, а ее лицо по-прежнему было прекрасно. Лишь несколько седых волос говорили о прошедших годах.

— Доброго дня, мистер Шерлок Холмс. — Она практически повторила слова, сказанные ею когда-то в образе юноши, преследовавшего Холмса. — Здравствуйте, доктор Ватсон. Должна сказать, вы оба мало изменились с тех пор, как мы встречались в Лондоне.

— Весьма любезно с вашей стороны, мэм, — слегка поклонился Холмс. — Жаль, что мы не свиделись при более приятных обстоятельствах.

Она предложила нам сесть рядом на диван.

— Последние недели стали для меня настоящим кошмаром. Я была на грани безумия, когда телеграфировала вам, даже не зная, работаете ли вы еще частным консультантом.

— Я в отставке, — ответил мой друг, — но всегда доступен, если вы нуждаетесь в моей помощи.

Ирэн слегка улыбнулась.

— То, что ради меня вы пересекли океан, — большая честь.

— Вы давно живете в Монреале?

Она кивнула.

— После свадьбы Годфри решил, что нам лучше покинуть Англию. Он открыл здесь вполне успешную адвокатскую практику, и у нас родился прекрасный сын, Ральф.

— Помню, Годфри был интересным мужчиной, — сказал Холмс.

— Увы, он умер три года назад. Будь он сейчас со мной, возможно, не пришлось бы вызывать вас из-за океана.

— Но что с вашим сыном? В телеграмме вы написали, что он исчез после убийства.

— Именно так. Я должна рассказать все с самого начала. Полагаю, смерть отца серьезно повлияла на Ральфа, с тех пор он сильно изменился: начал пьянствовать по ночам и забросил учебу.

— Сколько ему лет?

— Девятнадцать, перешел на второй курс Университета Макгилла. На первом курсе познакомился с симпатичной рыжеволосой девушкой по имени Моника Старр. Она показалась мне приятной, и я не возражала против их дружбы, считая, что однокурсница поможет сыну вернуться в прежнюю колею. Однако этим летом он обнаружил, что у него появился соперник — немецкий студент по имени Франц Фабер с последнего курса. Я знаю о драке: несколько недель назад Ральф вернулся домой с разбитым носом, но не более того. Он не мог… — Ее голос сорвался.

— Что случилось, Ирэн? — мягко спросил ее Холмс.

— Две недели назад, в четверг вечером, Франца Фабера зарезали возле паба, где часто бывают студенты из Макгилла. Разразился скандал — подобного никогда не случалось.

— Университет работал в августе?

— Студентам предлагаются летние занятия. Судя по всему, Фабер занимался на языковых курсах — будучи немцем, он слабо владел английским и французским. Моего сына видели в пабе, и полицейские пришли к нам домой, чтобы его допросить. Он вернулся примерно за час до их появления и поднялся в свою комнату, даже не поговорив со мной.

— Это показалось вам странным?

— В последнее время его настроение часто менялось. Я не подумала ни о чем дурном, но когда вошла в комнату, чтобы позвать Ральфа к полицейским, его там не оказалось. Видимо, он ушел через черный ход. На следующее утро выяснилось, что Моника Старр тоже пропала. В полиции убеждены, что Фабера убил мой сын, но я не могу в это поверить. Да, он вспыльчив, как и Годфри, но никогда бы не пошел на такое преступление.

Холмс попытался ее успокоить.

— Я сделаю для вас все, что смогу, Ирэн. Вы должны это знать. Скажите, в городе или рядом есть место, где они могли бы скрываться?

— Я даже не уверена, что они вместе.

— Думаю, следует предполагать, что это так, независимо от того, совершил Ральф преступление или нет. У него были дружеские отношения с кем-либо из профессоров или преподавателей Макгилла?

Ирэн ненадолго задумалась.

— Профессор Стивен Ликок. Он читает лекции в университете, издает книги по экономике и сборники юмористических рассказов. Сын был с ним на короткой ноге.

— А что насчет других студентов?

— Насколько мне известно, он дружил только с Моникой.

— Я поговорю с Ликоком, — сказал Холмс. — А как вы? До сих пор поете?

Она слабо улыбнулась:

— Очень мало, иногда в местных постановках.

— Это плохо, Ирэн. У вас прекрасный голос.

— Найдите моего сына, мистер Холмс, — сказала она. — Вы единственный, кто в силах мне помочь.

— Сделаю все возможное.

Мы дошли пешком до университета — ряда каменных строений, к которым с улицы вела обсаженная деревьями дорожка. Перед центральным зданием стоял памятник Джеймсу Макгиллу, чье наследство помогло возникнуть этому учебному заведению девяносто лет назад. Навстречу попалось лишь несколько студентов и преподавателей, они готовились к приближающемуся осеннему семестру. Мы спросили, где найти кабинет профессора Ликока, и нас отправили в соседнее здание, на факультет политэкономии. Холмс шел впереди, его шаг был удивительно быстр.

— Нельзя терять время, Ватсон. Если молодой человек действительно сбежал с места убийства, необходимо его найти и склонить к возвращению, для его же собственного блага.

— Вы считаете его виновным, Холмс?

— Пока рано делать выводы.

В маленьком кабинете Ликока сидел и разглядывал карту на столе худощавый юноша. Представившись как Роб Джентри, он сказал:

— Профессора Ликока сейчас нет, но он должен скоро вернуться. Приближаются выборы, сами понимаете. Садитесь, джентльмены.

— Он интересуется политикой? — спросил Холмс.

— Даже очень. Поддерживает консерваторов и ведет кампанию против нашего либерального премьер-министра.

Почти в тот же миг в дверях появился широкоплечий мужчина с густыми усами.

— Что такое? У нас гости? Нам понадобится еще один стул, Роб.

— Да, сэр.

— Профессор Ликок, — сказал он, протягивая руку.

Я предположил, что ему сорок с небольшим, судя по едва заметной седине.

— Чем могу помочь, господа?

— Мы прибыли из Лондона. Это мой компаньон доктор Ватсон, а я Шерлок Холмс.

— Холмс?! Холмс? — удивленно переспросил Ликок. — Уж не сам ли великий сыщик?

— Именно он, — ответил я за Холмса.

— Я опубликовал несколько юмористических рассказов о вашей работе, мистер Холмс. По крайней мере, надеюсь, что вы сочтете их юмористическими.

Мой друг пропустил его слова мимо ушей.

— Мы прибыли по неотложному делу, профессор Ликок. Ирэн Нортон обратилась к нам с просьбой разыскать ее сына Ральфа, который подозревается в убийстве.

Услышав это, Ликок слегка побледнел.

— Ужасная трагедия, — пробормотал он.

— Мать мальчика утверждает, что вы были его другом.

— И до сих пор им являюсь. Вся эта история выходит за пределы моего понимания.

Он передвинул несколько бумаг на столе.

— Известно ли вам местонахождение Ральфа? Для парня было бы лучше, если бы мы нашли его до того, как это сделает полиция.

— Мне ничего не известно, — заявил профессор.

— Может быть, и так, но когда мы вошли, ваш помощник разглядывал карту на столе, а теперь вы ее прикрыли.

Ликок немного помолчал — возможно, делая трудный выбор, — и наконец сказал:

— Вы действительно настоящий детектив, мистер Холмс. Я знаю, где парнишка.

2. Погоня

Профессор Ликок объяснил, что занимается творчеством во время летних каникул в фамильном коттедже к северу от озера Симко, в городке Ориллия — довольно далеко от Монреаля, к северу от Торонто.

— Он находится на берегу залива Олд-Брюэри озера Кучичинг, но на самом деле это продолжение озера Симко.

— Как вы туда добираетесь? — спросил Холмс.

— Поездом. Через Ориллию из Торонто идет линия Канадской национальной железной дороги, которая проходит недалеко от моего коттеджа. Я вернулся сюда вместе с семьей в начале августа, как всегда, чтобы подготовиться к новому семестру. Это было за несколько дней до убийства Франца Фабера.

— Вы знали Фабера?

— Лично нет. Его знал Роб.

Джентри кивнул:

— Обычно я встречал его в пабе по выходным. Если он был в окружении подружек, мы могли выпить вместе несколько кружек пива.

Холмс задумчиво посмотрел на него:

— Вы видели его в вечер убийства?

Джентри покачал головой:

— Я был на пикнике с друзьями.

Холмс снова повернулся к Ликоку:

— Вы сказали, что знаете, где сейчас молодой Нортон.

— Он пришел ко мне почти сразу после того, как я вернулся с семьей в Монреаль. Ему хотелось уехать на несколько недель, пока не начнется новый семестр, и он интересовался, не знаю ли я подходящего места.

— И вы предложили ему свой коттедж в Ориллии.

— Да.

— Когда это было?

Он сверился с настольным календарем:

— В пятницу, девятого.

— С ним была пропавшая девушка, Моника Старр?

— Насколько я знаю, он уехал один.

— И он до сих пор там?

— Думаю, да. Он собирался вернуться на второй неделе сентября.

— У вас в коттедже есть телефон?

— Нет. Предпочитаю проводить лето в обществе жены и сына, без лишних помех.

— Тогда расскажите, как добраться туда поездом.

— Ехать целый день, это триста с лишним миль.

— Мы с Ватсоном в Англии привыкли ездить на поездах.

Ликок улыбнулся:

— Я сам британец, знаете ли. Мои родители эмигрировали в Канаду, когда мне было семь лет, и я решил поехать с ними.

— Мудрый выбор, — улыбнулся в ответ Холмс. — Итак, насчет вашего коттеджа…

— Не знаю, что происходит с Ральфом, но, похоже, я сам несу часть ответственности, поскольку разрешил ему воспользоваться своим жилищем. Если вы собираетесь туда, я поеду с вами. Не хочу, чтобы двое незнакомцев застали его врасплох.

Я почувствовал недосказанность, словно он опасался, что сын Ирэн и впрямь способен на преступление.

— Хорошо, — согласился Холмс. — Едем первым же поездом.

Профессор Ликок повернулся к своему помощнику:

— Управишься без меня несколько дней, Роб?

— Конечно, сэр.

Ликок позвонил жене и сообщил ей о наших планах, затем повернулся к Холмсу:

— Поезд отправляется завтра утром. Будем в коттедже до темноты.

— Очень хорошо.

— Виндзорский вокзал в нескольких кварталах к югу отсюда: идите по улице Пил, мимо парка Доминион, и увидите его справа. Встречаемся там в восемь утра. — Когда мы уже уходили, он сунул мне в руку свою книгу. — Почитайте вечером, доктор Ватсон, и обратите внимание на рассказик «Помешавшийся на тайне». Уверен, вас и мистера Холмса он немало позабавит.

Когда мы вышли на улицу, Холмс посмотрел на небо.

— Странный малый, но приятный. Прежде чем мы поедем в коттедж, я бы хотел поговорить с местной полицией.

Общение с Сюртэ дю Квебек оказалось в чем-то лучше, а в чем-то хуже наших частых встреч со Скотланд-Ярдом. Лучше — так как они отнеслись к Холмсу уважительнее, чем некоторые из их британских коллег, хуже — потому что детективов, расследовавших убийство Франца Фабера, оказалось нелегко найти. В конце концов нас проводили в кабинет, где Холмса встретил инспектор по имени Жан Леблон.

— Можете не сомневаться, здесь вас хорошо знают, — сказал он. — Это ваш первый визит в Канаду, мистер Холмс?

— Да.

— Уверен, вам здесь понравится. Итак, чем могу помочь?

— Меня попросили заняться делом об убийстве Франца Фабера, студента Университета Макгилла. Насколько мне известно, его зарезали возле паба две недели назад.

Леблон порылся в папках у себя на столе.

— Ровно две недели назад, в четверг десятого числа. После нападения он прожил всего несколько минут.

— Свидетели были? — спросил Холмс.

— Нет.

— В таком случае почему вы пытаетесь арестовать за это преступление Ральфа Нортона?

— Они подрались из-за женщины. Первым лежавшего на дороге Фабера увидел патрульный полицейский: раненный в грудь парень истекал кровью, но был еще жив. Патрульный спросил, кто ударил его ножом, и он ответил, что Нортон.

Я заметил, что слова детектива застигли Холмса врасплох.

— Он уверен?

Наш собеседник кивнул.

— Парень сказал — Нортон. В этом патрульный не сомневается. К тому же Ральф сбежал, когда мы пришли его допросить, а это косвенно доказывает вину.

— А кто та женщина, из-за которой они подрались?

— Ее зовут Моника Старр. И она тоже исчезла.

— Вы разговаривали с ее родными?

— У них дом на севере, на полуострове Гаспе, но девушка жила в кампусе. Родные ничего не знают об исчезновении и утверждают, что не видели ее все лето. Она осталась в университете на какие-то дополнительные курсы.

— Странное совпадение с этими дополнительными летними курсами, — пробормотал Холмс. — Ральф Нортон был тем вечером в пабе?

— Бармен видел его раньше, но не вместе с Фабером.

— Орудие убийства нашли?

— Пока нет. Мы обыскали все вокруг, но безуспешно.

Когда мы вышли из здания Сюртэ дю Квебек, я спросил Холмса, что он обо всем этом думает.

— Похоже, Ральф — главный подозреваемый, — ответил он. — Нужно сегодня поговорить с Ирэн, прежде чем мы уедем.

Мы встретились у нее дома, в уменьшенной копии одного из зданий, которые видели по пути в отель. Не возникало никаких сомнений в том, что адвокатская практика ее мужа приносила хорошую прибыль. За чаем Холмс рассказал о коттедже Ликока и сообщил, что утром мы едем туда.

— Будьте готовы ко всему, Ирэн. У полиции есть веские доказательства, пусть их и нельзя назвать решающими. И в коттедже Ральф может быть не один.

— Та девушка…

Холмс кивнул.

— Моника Старр. Она все лето была с ним. Что-то случилось между Ральфом и тем другим парнем, Францем Фабером. Они уже дрались однажды и могли подраться снова, перед пабом две недели назад. Умирая, он назвал имя Ральфа.

— Нет! — Ирэн покачала головой. — Не могу поверить, что мой сын поднял руку на человека.

— Если я его найду, мне придется доставить его назад.

Она отвернулась, не желая встречаться взглядом с Холмсом.

— Ральф — мой единственный сын, самое дорогое, что у меня есть. Вы наверняка сумеете как-то ему помочь.

— Сделаю все, что в моих силах, — вздохнул мой друг.

Вечером, прежде чем мы разошлись по своим комнатам, я нашел время для знакомства с книгой Стивена Ликока.

— Холмс! — воскликнул я, не дочитав до конца. — Этот Ликок и впрямь насмехается над вами и вашими методами: называет великим сыщиком и описывает, как вы переодеваетесь в дурацкое платье, пытаясь помочь премьер-министру и архиепископу Кентерберийскому!

— Он упоминает мое имя?

— Нет.

— В таком случае для меня это комплимент — если читатели вроде вас тотчас опознают во мне великого сыщика.

Однако его слова отнюдь не умерили мой гнев. Прочитав рассказ, я заявил, тяжело дыша:

— В конце он вынуждает вас переодеться собакой, и вы становитесь добычей живодеров. Ликок — настоящий негодяй и клеветник!

Холмс едва заметно улыбнулся:

— Или юморист.

— Вы действительно хотите, чтобы мы путешествовали в обществе подобной личности?

— Я делаю это ради Ирэн и ее сына, а не ради Ликока.

Утром мы встретились на вокзале, как и планировалось. Помощник профессора, Роб Джентри, пришел вместе с ним, что меня несколько удивило.

— В коттедже остались кое-какие бумаги, — объяснил Ликок. — Поскольку мы пробудем там самое меньшее ночь, Роб успеет разобраться с ними и решит, что взять с собой.

Присутствие Джентри оказалось даже к лучшему. Мне было с кем поговорить во время долгой поездки, и появился повод не общаться с гадким Ликоком. Восточная Канада оказалась весьма живописной, и профессор объяснил Холмсу, почему он выбрал себе летний дом так далеко от Монреаля.

— Я вырос в этих краях после того, как мы перебрались сюда из Англии. У нас был дом в Эджипте, недалеко от южного побережья озера Симко. Прекрасная местность, особенно летом. Зимы в Монреале порой суровые.

— Большая страна, — заметил Холмс.

— Очень большая. Можно проехать сотни миль по западной Канаде и не увидеть ничего, кроме полей пшеницы. Уверен, Господь сказал: «Да будет пшеница!» — и возник Саскачеван.

День клонился к вечеру, когда мы сошли с поезда в Ориллии и, наняв экипаж, проехали несколько кварталов до коттеджа Ликока. Так как телефона не было, профессор не мог заранее известить о нашем прибытии. Когда мы вышли из экипажа, то увидели сидящего на крыльце симпатичного веснушчатого юношу со светлыми волосами. Он сразу отложил роман Райдера Хаггарда и поднялся.

— Профессор Ликок! Какими судьбами?

— У меня плохие новости, дружок. Накануне твоего отъезда из Монреаля убили Франца Фабера. Полиция хочет допросить тебя по этому делу.

Позади парня открылась дверь, и появилась красивая рыжеволосая девушка в широком голубом платье. Ямочка на подбородке и улыбка могли очаровать любого мужчину.

— Ральф все время был со мной, — сказала она. — Он никого не убивал.

— Это та самая пропавшая мисс Старр? — вмешался в разговор Холмс.

— Кто вы? — насторожился Нортон.

— Шерлок Холмс. Я старый друг вашей матери. Она вызвала меня из Англии, чтобы я вас разыскал.

Ральф покачал головой:

— Я никого не убивал. Не собираюсь возвращаться и говорить с полицейскими. Мы остаемся здесь. — Он перевел взгляд на меня. — А это кто?

— Мой помощник, доктор Ватсон, — ответил Холмс.

Нортон пристально посмотрел на меня:

— Доктор медицины?

— Конечно, — ответил я.

— И ты знаешь Роба, моего помощника, — сказал Ликок.

Ральф слегка улыбнулся:

— Мы встречаемся в пабе.

Ликок огляделся.

— Здесь только три спальни. Найдется для нас местечко на ночь?

— Само собой, — ответил Ральф. — Прошу в дом, мистер Холмс. Устроимся, а потом поужинаем. Вы, вероятно, проголодались в долгой поездке.

Мы с Холмсом выбрали маленькую спальню в задней части коттеджа. Когда остались одни, я спросил:

— Почему его так заинтересовало, что я врач?

— Вам следует быть наблюдательнее, Ватсон. Теперь ясно, почему девушка не проводит лето дома с родителями. Даже столь просторное платье не утаит тот факт, что Моника Старр по крайней мере на шестом месяце беременности.

3. Поимка

Увидев Монику за ужином, я убедился в правильности диагноза Холмса — девушка явно была беременна, вероятно в начале седьмого месяца. И Ральф, конечно же, тверд в намерении остаться с ней, вместо того чтобы возвращаться в университет. Знают ли о ее состоянии Ликок и Джентри?

Так как на улице еще было достаточно светло, после ужина мы пошли прогуляться вдоль залива Олд-Брюэри — небольшого ответвления озера, возле которого расположился дом Ликока. Я видел собственными глазами, что сын Ирэн и Моника Старр в высшей степени счастливы, даже несмотря на незваных гостей. Они играли красным резиновым мячом, время от времени бросая его Ликоку и Джентри. Как-то раз, выбежав вперед, Ральф крикнул Монике:

— Север! Лови!

— Север? — спросил Холмс после того, как она поймала мяч и бросила его Джентри.

— Я с севера, так что, понятное дело, ребята прозвали меня Северной Звездой или просто Севером.

— Вам нравится в Макгилле?

— Конечно, почему нет? Именно там я познакомилась с Ральфом. Мы собираемся пожениться и скоро сообщим эту новость нашим родителям.

— Желаю вам счастья, — сказал Холмс.

Ликок, стоявший достаточно близко и слышавший наш разговор, заметил:

— Многие мужчины, влюбленные в ямочку на подбородке, совершают ошибку, когда женятся на девушке целиком.

— Вы не одобряете выбор Ральфа? — спросил я, обращаясь к профессору впервые с начала нашего путешествия.

— Не мне решать. Жизнь покажет. Хотя порой оказывается слишком поздно.

Близился вечер, и я понял, что от Ликока мне никуда не деться.

— Доктор Ватсон, у вас нашлось время прочитать мой рассказ про незадачливого сыщика?

— Да, сэр. Мне кажется, вам стоит расходовать свои таланты на более важные вещи.

— Вот только я скорее написал бы «Алису в Стране чудес», чем «Британскую энциклопедию».

Я не нашелся что ответить.

Ночью ничто не нарушало нашего с Холмсом спокойного сна. Вода в озере была неподвижна — в отличие от Атлантического океана, который мы недавно пересекли.

Утром, за завтраком, разговор перешел в серьезное русло, и начал его не кто иной, как Ликок.

— Ты должен поехать с нами, Ральф. Иначе мне придется сообщить в полицию о твоем местонахождении.

Моника встала на его защиту.

— Зачем сообщать? Он не сделал ничего плохого.

Ликок умоляюще посмотрел на Холмса, который тихо проговорил:

— Умирая, Франц Фабер назвал имя Ральфа. Он сказал полицейскому, что его ударил ножом Нортон.

— Но это невозможно! Я была с ним весь тот вечер.

— Нет, Моника, — сказал Ральф. — Это случилось в четверг, накануне нашего отъезда. Помнишь, мне надо было забрать кое-какие вещи из дома? Я отсутствовал больше часа.

— Ты никого не убивал, Ральф, — вздохнув, ответила она. — Франц мог не видеть своего убийцу. Вы с ним подрались, вот он и назвал твое имя.

— Его ударили в грудь, — сказал ей Холмс. — Вероятнее всего, убийцу он видел. — Затем мой друг снова повернулся к Ральфу. — Из-за чего вы с Фабером подрались?

— Из-за Моники, — фыркнул Ральф. — Ко мне отнеслись как к мальчишке-школьнику.

— Это правда? — спросил Холмс девушку.

— Думаю, да. Я какое-то время гуляла с Францем, и он не хотел меня отпускать.

Чтобы к вечеру вернуться в Монреаль, нам следовало укладывать вещи. Роб Джентри уже отобрал материалы, которые хотел взять с собой Ликок, но Ральф продолжал упорствовать:

— Я не собираюсь целый день ехать поездом ради того, чтобы сказать невеже-детективу о моей невиновности.

— Я могу подождать здесь, — сказала Моника. — Ведь это недолго.

— Или поехать с ним, — предложил профессор Ликок. — Так было бы лучше всего.

Она покачала головой:

— Нет. Я приехала сюда, чтобы быть подальше от людей…

— Доктор Ватсон может осмотреть вас, если что-то беспокоит, — мягко сказал Холмс.

— Не в этом дело. Я просто не хочу возвращаться.

— И я тоже, — заявил Ральф.

Ликок попытался их урезонить:

— Рано или поздно монреальская полиция узнает, где ты, Ральф. Тебя арестуют и доставят назад в наручниках. Вряд ли тебе хочется, чтобы это увидела твоя мать.

— Нет никаких доказательств, что я убил.

— Вы подрались, и он назвал убийцей тебя, — сказал Холмс.

— Наша драка произошла несколькими днями ранее, и не было причин драться снова, тем более пускать в ход нож. Моника собиралась ехать со мной. Я спросил профессора насчет коттеджа, и он дал мне ключ за день до того, как убили Фабера.

— Все это подтверждает вашу невиновность, — согласился Холмс. — Но полиции нужен убийца, а вы единственный подозреваемый.

И тут заговорила Моника Старр.

— Есть и другой, — тихо сказала она. — Франца Фабера убила я.

— Моника! — воскликнул Ральф. — Не говори так! Кто-нибудь может поверить.

Я смотрел в ошеломленные лица Ликока и Джентри. Но затем, бросив взгляд на Холмса, увидел на его лице совершенно иное выражение, которое вполне можно было назвать удовлетворенным.

— Конечно, девушка его убила. Я понял это еще вчера вечером, но хотел услышать признание из ее собственных уст.

— Как вы догадались? — спросил Ральф. — Что случилось вчера вечером?

— Вы назвали Монику Севером. Умирая, Франц Фабер перешел на родной язык. Офицер спросил, кто ударил его ножом, и тот ответил не «Нортон», а «Норден», что по-немецки значит «север». Парень имел в виду, что его ударили вы, Моника. Расскажете, из-за чего?

Девушка потупилась, не в силах взглянуть нам в глаза. Наконец она ответила:

— Я люблю Ральфа, очень люблю. Недолгое время, проведенное с Францем, было большой ошибкой с моей стороны. Когда я забеременела, он стал угрожать, что расскажет Ральфу — мол, ребенок не его. Я не могла этого допустить. Умоляла Франца не поступать так, но он меня не слушал. В паб я принесла с собой нож, чтобы пригрозить. Однако, увидев оружие, он рассмеялся, и тогда я ударила…

— Моника… — С губ Ральфа сорвался похожий на рыдание стон.

Все вместе, вшестером, мы вернулись поездом в Монреаль. Холмс позвонил с промежуточной станции детективу Леблону, и тот встретил нас на вокзале.

Мы наняли экипаж и поехали домой к Ирэн Нортон — Холмс настоял на том, чтобы сообщить ей новость лично.

— Ваш сын скоро будет дома, — сказал полицейский. — Сейчас он в Сюртэ вместе с Моникой Старр.

— Вы раскрыли дело? — с тревогой спросила Ирэн. — Мой сын невиновен?

— Не виновен ни в чем, кроме юношеской любви.

Холмс рассказал ей о признании Моники.

— А ребенок? — спросила она. — Кто его отец?

— Мы не спрашивали, но, похоже, у Фабера имелись основания полагать, что ребенок его. Возможно, Ральфу потребуется время, чтобы это пережить.

На глазах Ирэн выступили слезы.

— Скандал в Монреале. Кто бы мог подумать? Сперва со мной, много лет назад в Богемии, теперь — с моим сыном.

— Никто ни в чем не винит ни вас, ни вашего сына.

Подняв голову, Ирэн посмотрела на Холмса.

— Как я могу вас отблагодарить? Вы возвращаетесь назад?

Он кивнул:

— Я отошел от дел, развожу пчел у себя на вилле в Суссексе. Если когда-нибудь окажетесь в тех краях, с удовольствием вам ее покажу.

— Буду иметь в виду, — ответила она, протянув ему руку.

Вонда Н. Макинтайр Полевые теоремы

Вонда Н. Макинтайр — автор романа «Dreamsnake», удостоенного премий «Хьюго», «Небьюла» и «Локус». Кроме того, ее перу принадлежит роман «The Moon and the Sun» (также завоевавший премию «Небьюла») и другие, в том числе один из серии «Звездные войны» и несколько — из серии «Звездный путь». Среди оригинальных произведений следует назвать «The Starfarers Quartet», «Barbary» (для юных читателей), «Superluminal» и «The Exile Waiting». Многие рассказы Макинтайр вошли в сборник «Fireflood and Other Stories».

Читатели склонны отождествлять авторов с их героями. Именно так произошло с сэром Артуром Конан Дойлом, который получал мешки писем с просьбами помочь в расследовании настоящих преступлений. Ему оставалось лишь развести руками: он был не просто лишен железной логики Шерлока Холмса и его способности распознавать обман не хуже детектора лжи, а славился легковерием. Конан Дойл не раз и не два рисковал своей репутацией, когда прославлял того или иного мошенника-спирита, который размахивал перед ним эктоплазмой. По правде говоря, знаменитый фокусник Гудини, знавший, как спириты проделывают свои трюки, и посвятивший жизнь их разоблачению, проявлял куда больше качеств великого сыщика, чем создатель этого персонажа. Пожалуй, самый яркий и горький пример легковерия сэра Артура — то, что он опубликовал фотографии «фей из Коттингли». Невероятно, но «отец» Шерлока Холмса не проявил ни малейшего скептицизма, когда девочки-подростки шутки ради сфотографировались рядом с картонными фигурами феечек и гномиков, а потом выдали снимки за подлинные. Следующий рассказ показывает Конан Дойла именно с этой стороны. Писательская фантазия неудержима, и никогда не знаешь, что было на самом деле, а чего не было.

Холмс расхохотался, словно беглец из сумасшедшего дома.

Меня слегка напугала его выходка. Я, читавший в этот момент увлекательную статью в «Таймс» о новых геометрических рисунках на полях в Суррее, посмотрел на него поверх газеты, сомневаясь, стоит ли рассказывать эту новость.

— Холмс, что вас так позабавило?

В последнее время интересных дел у моего друга не было, поэтому я опасался, что скука в очередной раз заставила его вернуться к кокаину.

Смех прекратился, на смену веселью пришли огорчение и задумчивость. Однако в поведении Холмса не было и следа апатии, которую обычно вызывает наркотик.

— Меня забавляют заблуждения рода человеческого, Ватсон, — ответил он. — Впрочем, они забавны лишь на первый взгляд. Если вдуматься, сам факт их существования весьма печален.

Я помолчал, давая ему возможность пояснить свою мысль.

— Ватсон, не попробуете угадать, что именно позабавило меня и опечалило? На мой взгляд, это очевидно.

Я задумался. Если бы Холмсу попалась статья юмористического содержания, он просто не стал бы ее читать, сочтя такой же бесполезной для своей работы, как и принципы движения планет. Описание жестокого преступления вряд ли бы его развеселило. А намек на Мориарти вызвал бы либо вспышку гнева, либо приступ отчаяния.

— А! — воскликнул я, уверенный, что нашел верный ответ. — Вы прочитали рассказ о преступлении — нет, прошу прощения, о раскрытии преступления — и нашли ошибки в логических выкладках. Однако, Холмс, — указал я, несколько обиженный тем, с каким равнодушием мой друг выслушивал хитроумные рассуждения, — там наверняка говорится об аресте невиновного. Едва ли стоило смеяться по такому поводу.

— Разумеется, не стоило, — отозвался Холмс, — если бы вы были правы. — Он потряс газетой. — Здесь напечатана заметка Конан Дойла о последнем выступлении Гудини.

— Между прочим, впечатляющее представление, — заявил я. — Даже потрясающее.

— Конан Дойл, — мрачно и даже враждебно ответил Холмс, — приписывает достижения Гудини… — он язвительно ухмыльнулся, — спиритическому дару!

— Признаться, его успехи не поддаются рациональному объяснению, — примирительным тоном произнес я.

— Ха! — среагировал Холмс. — В том-то все и дело, Ватсон! Неужели вы заплатили бы деньги за то, чтобы увидеть, как он не смог выбраться из заколоченного гроба?!

— Пожалуй, нет, — согласился я.

— Если бы Гудини раскрыл секреты своей работы, вы бы сказали: «Как просто! Такое под силу каждому — стоит лишь применить эти методы!»

Поскольку Холмсу часто приходилось слышать подобное о собственных методах, я начал понимать, чем вызвано его возмущение, и мягко возразил:

— Нет, я бы не сказал ничего подобного. Разве что он довел искусство фокусника до уровня точной науки — насколько это вообще возможно.

Холмс отблагодарил меня за это замечание легкой улыбкой, ведь я нередко говорил то же самое о его дедукции.

— Но ведь так и есть, Ватсон, — снова стал серьезным мой друг. — Такое и вправду под силу каждому, если он готов уделить должное время разработке и оттачиванию методов!

Всякий раз, когда Холмс снисходил до того, чтобы посвятить восхищенного наблюдателя в свои дедуктивные рассуждения, итог был один: оказывалось, что его приемы «совершенно очевидны» и их может применять кто угодно, включая наблюдателя.

— Конан Дойл говорит, что дружен с Гудини. — Холмс скривился. — Значит, он оскорбляет и унижает своего друга, отрицая его труды и таланты. Несмотря на возражения Гудини, сэр Артур приписывает его успех вмешательству потусторонних сил. Будто сам фокусник ни при чем! Какой он все-таки глупец, этот Конан Дойл!

— Не стоит так! — возразил я. — Сэр Артур — человек образованный и храбрый. К тому же одаренный и с воображением, не уступающим таланту Уэллса. Его «Затерянный мир» сравнивают с «Войной миров», и не в пользу последней!

— Я не читаю художественную литературу, — отрезал Холмс. — И это недостаток, на который вы мне постоянно указываете. Но даже если бы и читал, не стал бы тратить время на околонаучный вымысел, который вам кажется интересным. Безудержные фантазии поклонника спиритизма меня тоже не увлекают. — Мой друг нахмурился, погруженный в облако табачного дыма. — Этот человек фотографирует эльфов в собственном саду!

— Холмс, вы такой материалист! — сказал я. — Мне доводилось собственными глазами видеть поразительные, невероятные вещи — в Афганистане…

— Отработанная веками ловкость рук. Заклинатели змей. Фокус с веревкой! — Он опять рассмеялся, но это был уже не истерический хохот, с какого началась наша беседа. — Ватсон, Ватсон! Как я завидую вашей наивности.

Я хотел возразить, однако он остановил меня, подняв ладонь.

— Миссис Хадсон…

— …несет нам чай, — улыбнулся я. — Это едва ли достойно слова «дедукция», поскольку ее шаги отчетливо слышны и сейчас самое время пить чай.

— …идет сообщить, что пришел клиент.

Миссис Хадсон, наша квартирная хозяйка, постучала в дверь и вошла.

— К вам джентльмен, мистер Холмс, — сказала она. — Поставить еще один чайный прибор?

За ней в полумраке маячила высокая фигура.

— Благодарю вас, миссис Хадсон, — кивнул мой друг. — Будьте так любезны.

Хозяйка положила визитную карточку гостя на поднос у двери. Холмс поднялся, но на карточку даже не взглянул. Когда посетитель вошел, я тоже встал и хотел поздороваться, однако Холмс меня опередил.

— Полагаю, доктор Конан Дойл, — прохладно заметил он. — Вас спешно вызвали в поля, и вы все утро изучали тайну загубленных посевов. Я бы добавил — безрезультатно. Появилась новая полевая теорема?

Сэр Артур от души рассмеялся: грудная клетка у него была могучая и голос просто гудел.

— Джон, вы уже успели меня представить! — обратился он ко мне. — Не сомневаюсь, что мой экипаж виден из окна. — Он улыбнулся Холмсу. — Не такая уж особенная дедукция, мистер сыщик!

Посетитель наморщил высокий лоб и снова обратился ко мне:

— А как вы догадались, что я только сейчас приехал в город? И откуда узнали о моем интересе к рисункам на полях?

— К сожалению, сэр Артур, я понятия не имел, что наш гость — это вы. Даже не знал, что у нас посетитель, — об этом мне сообщил Холмс.

Сэр Артур хохотнул.

— Понимаю, — заявил он. — Выдавать секрет фокуса — дурной тон. Даже если это всего лишь осведомленность.

Холмс постарался скрыть свое разочарование услышанным, но сомневаюсь, чтобы это заметил кто-нибудь, знавший его не так хорошо, как я. Он пристально смотрел на Конан Дойла.

У нас редко бывали посетители выше Холмса ростом, однако сэр Артур превосходил шестифутовую отметку на четыре дюйма. В отличие от моего друга, который сохранял стройность и даже худобу, несмотря на случавшиеся время от времени периоды ленивой подавленности, Конан Дойл, казалось, занимал полкомнаты — сказывалась широта не только плеч, но и натуры.

— Холмс, как вы догадались, кто пришел? — спросил я, пытаясь соблюсти церемонию представления.

— Я услышал звуки, издаваемые экипажем сэра Конан Дойла, — отмахнулся он. — Их услышали бы и вы, если бы были внимательнее.

Несколько обиженный его резкостью, я продолжил:

— Но откуда вы узнали, что это именно сэр Артур? И почему он здесь?

— Многие знают меня в лицо, — сказал сэр Артур. — Буквально на той неделе мое фото разместили в «Таймс» рядом с рецензией на…

— Я не читаю литературный раздел «Таймс», — заявил Холмс. — Ватсон подтвердит. — Он указал черенком трубки на отвороты брюк гостя. — Сэр Артур, вы человек элегантный, одеваетесь дорого и тщательно. Сегодня утром у вас было достаточно времени на основательное бритье. Усы недавно подстрижены. Если бы вы планировали эту экскурсию, то, конечно, подобрали бы более подходящую экипировку. Следовательно, ваше присутствие потребовалось неожиданно и срочно. Вы счистили землю с туфель, но одно пятнышко все же пропустили — потому что столкнулись с загадкой, заставившей временно забыть об элегантности, которая, как я вижу — и заметит кто угодно! — обычно безупречна. Что касается самой загадки, то к отворотам ваших брюк пристали незрелые ости Triticum aestivim.[3] Не сомневаюсь: вы исследовали очередной случай вандализма на полях в Суррее.

— Поразительно, — прошептал Конан Дойл, и его румяное лицо побледнело. — Совершенно поразительно!

Было видно: такая реакция одновременно польстила Холмсу и удивила его. Ведь сэр Артур, вопреки ожиданиям, не рассмеялся снова и не заявил, что методы моего друга — сущие пустяки.

— А то, что разгадать загадку вам не удалось, очевидно: иначе зачем бы вы явились ко мне? — закончил свое выступление Холмс.

Сэр Артур пошатнулся. Я бросился его поддержать и усадил в кресло. Не ожидал, что человек такой комплекции может проявить слабость! Он был в шоковом состоянии. К счастью, именно в эту минуту миссис Хадсон вошла с подносом. Чашка крепкого горячего чая, сдобренного бренди из серванта, заметно приободрила гостя.

— Должен попросить извинения, — сказал он. — Сегодня утром я впервые в жизни столкнулся со столь странными явлениями. Да, мистер Холмс, вы угадали — от переживаний я сделался несколько рассеянным. А сразу после этого имел удовольствие увидеть в деле ваши сверхъестественные таланты…

Он сделал большой глоток чая. Я налил еще и не пожалел бренди. Сэр Артур пил, подставляя лицо горячему душистому пару. Румянец понемногу возвращался.

— Сверхъестественные таланты? — Мой друг хмыкнул. — Безусловно, очень развитые. Пожалуй, даже выдающиеся. Однако ничего сверхъестественного в них нет.

— Если Джон не сказал вам, кто я, и вы не узнали меня в лицо, остается одно — вы прочитали, как меня зовут, в моих мыслях! — отвечал Конан Дойл.

— Как вас зовут, я прочитал на рукояти вашей трости, — сухо ответил Холмс. — Гравировка там разборчивая.

Еще в конце мая в газетах появилось множество статей о загадочной порче посевов на полях: пшеница полегла огромными ровными кругами, которые пересекали прямые линии и углы — будто какой-то циклон решил преподать простым смертным урок небесной геометрии. Этим явлениям часто сопутствовало странное свечение в небе, хотя погода стояла ясная. Даже если считать, что то были молнии, они сверкали без грома! На поля не выпадал ни дождь, ни град, и списать порчу посевов на непогоду не получалось. Тем более что осадки не оставляют после себя идеальные геометрические фигуры.

Странные чертежи пытались объяснить самыми разными обстоятельствами — от смерчей до геомагнитных возмущений. Однако виновника так и не нашли. Рисунки на посевах стали сенсацией года. Газетчики прозвали их «полевыми теоремами», тем самым расписавшись в непонимании основ современной науки вообще и теории Максвелла в частности.

Холмс вырезал и хранил статьи, тщательно копировал чертежи. Он подозревал, что, если бы рисунки возникали под воздействием природных сил, сравнение выявило бы некую закономерность.

Однажды утром, зайдя в гостиную, я обнаружил там Холмса, заваленного измятой бумагой. В воздухе висел густой едкий дым, а персидская туфля, в которой мой друг хранил табак, валялась перевернутая у камина среди последних табачных крошек.

— Ватсон, вот он! — Холмс помахал в воздухе чертежом. — Я уверен, что это основной рисунок, из которого выводятся все остальные полевые теоремы!

Брат Шерлока Майкрофт не оставил от его выкладок камня на камне и отчитал за то, что тот не сумел доказать несколько лемм, связанных с этой задачей. Раздосадованный элементарной — по собственным меркам — ошибкой, Холмс, казалось, утратил интерес к полевым теоремам. Однако из разговора с сэром Артуром стало ясно, что мой друг никогда о них не забывал.

Мы с Холмсом быстро собрались, отправились с Конан Дойлом на вокзал и сели в поезд до Андершоу — его имения близ деревни Хиндхед в графстве Суррей.

— Расскажите мне, сэр Артур, — попросил Холмс, когда поезд устремился сквозь леса и поля, окрашенные в зеленое с золотом, как всегда в конце лета, — почему вы принимаете участие в этом расследовании?

Я испугался, что мой друг обижен: о теоремах заговорили в мае, уже близилось время сбора урожая, а к единственному в мире сыщику-консультанту обратились только сейчас.

— Дело в том, что от этого явления больше всего пострадали мои арендаторы, — ответил сэр Артур, немного оправившийся от потрясения. — Конечно, полевые теоремы очень интересны, но посевы действительно портятся. А я чувствую себя ответственным за случившееся. Нельзя же допустить, чтобы из-за моих опрометчивых действий люди теряли средства к существованию!

— Значит, вам кажется, что целью вандализма являетесь вы? — спросил я.

Конан Дойл неоднократно участвовал в расследованиях, как правило, на стороне подозреваемого, которого считал невиновным. Собственно, этим же занимался и Холмс — с той лишь разницей, что если расследования моего друга завершались судом, тот был исключительно справедливым. Поэтому неудивительно, если кто-нибудь из тех, кому сэр Артур не сумел помочь, не проявил должной благодарности и так выразил свое недовольство.

— Вандализм? — сказал сэр Артур. — Нет, это куда значительнее и сложнее. Несомненно, те, кто налаживает со мной связь, находятся по ту сторону…

— Чего? — спросил я. — Границы? Не проще ли отправить письмо по почте?

Конан Дойл, нервный и напряженный, подался ко мне.

— Нет, не границы. По ту сторону… жизни и смерти.

Холмс рассмеялся. Я украдкой вздохнул. Мой друг — человек необычайно умный и воспитанный, но иногда пренебрегает приличиями. При выборе между истиной и вежливостью Холмс неизменно предпочитает истину.

— Вы полагаете, — спросил он у сэра Артура, — что полевые теоремы вызваны вмешательством духа? Помятая пшеница — деревенский эквивалент эктоплазмы и столоверчения?!

В голосе Холмса явно слышалась издевка, однако сэр Артур выслушал его спокойно: с тех пор как он обратился к спиритизму, ему приходилось сталкиваться с неверием бесчисленное множество раз.

— Разумеется, — сказал он, и в его глазах вспыхнула надежда. — Наши близкие, оказавшиеся по ту сторону рубежа, жаждут общения. А лучший способ привлечь внимание — предложить нам доселе недоступные знания, которые невозможно получить в научной лаборатории. Мы могли бы побеседовать с духом самого Ньютона!

— Не знал, что ваше семейство в родстве с сэром Исааком, — заметил Холмс.

— На подобное родство я не претендовал. — Сэр Артур с достоинством выпрямился.

Холмсу дозволялось высмеивать его веру и убеждения, однако честь семьи была превыше всего.

— Нет-нет! — поспешно вмешался я. — Об этом речь не идет!

Оставалось лишь надеяться, что Холмс сдержится и не укажет на очевидную ошибочность моего высказывания. Холмс косо глянул на Конан Дойла из-под полуопущенных век и промолчал.

— Известно, что с людьми контактируют духи из самых разных времен и мест, а не только родственники, — продолжал я. — Как было бы поразительно, если бы Исаак Ньютон вернулся к нам после двух веков бестелесного мысленного существования!

— Поразительно — еще мягко сказано, — пробормотал Холмс. Он не сводил глаз с сэра Артура. — Доктор Конан Дойл, — проговорил он, — если вы полагаете, будто это курьезное явление вызвано потусторонним вмешательством, почему обратились ко мне с просьбой о расследовании?

— Потому, мистер Холмс, что если и вам не удастся обнаружить какую-либо материальную причину, останется одно объяснение — сверхъестественное. Ведь исключив все невозможное, мы увидим пусть невероятную, но правду! Вы поможете мне доказать мою правоту.

— Ясно, — сказал Холмс. — Вы обратились ко мне, чтобы я исключил причины еще менее вероятные, чем манифестации духов, и… потерпел неудачу.

— Я бы не стал так к этому относиться, — сказал сэр Артур.

Путешествие продолжилось в слегка напряженном молчании. Конан Дойл погрузился в беспокойную дремоту. Холмс смотрел на проносившийся мимо пейзаж, и было видно, что в его жилистом теле бурлят нерастраченные силы. Казалось, что мы ехали до станции Хиндхед целую вечность. Я разбудил сэра Артура — он ахнул и воскликнул:

— Мама!

Затем опомнился, искренне попросил прощения и пояснил:

— Я видел сон. Мне явилась моя дорогая покойная родительница. Она убеждена, что мы на верном пути!

Холмс воздержался от комментария.

Нас ждал экипаж сэра Артура, запряженный парой холеных гнедых.

— Автомобиль не заводится, сэр, — сказал кучер. — Мы послали в Лондон за механиком.

— Хорошо, Джеймс, — ответил Дойл.

Пока мы садились в экипаж, он сокрушенно качал головой.

— Когда я купил автомобиль, мотор был на удивление надежным. Однако в последнее время машина чаще ломается, чем ездит.

Это замечание вызвало интерес у Холмса.

— И давно это началось? Постарайтесь вспомнить точно.

— Без малого два месяца назад, — ответил сэр Артур.

— Именно тогда, когда появились первые теоремы, — задумчиво проговорил Холмс.

Конан Дойл засмеялся:

— Неужели вы считаете, что духи станут ломать авто, чтобы наладить со мной связь?

— Нет, сэр Артур. Я не считаю, что духи станут ломать авто, чтобы наладить с вами связь.

— Простое совпадение.

— Я не верю в совпадения.

Холмс хотел увидеть теоремы своими глазами, как только мы окажемся в Андершоу, однако уже стемнело. Напряжение долгого насыщенного дня начало сказываться на сэре Артуре. Он пообещал, что мы поднимемся до зари и окажемся на поле арендатора, как только первые лучи солнца коснутся капелек ночной росы.

Так и поступили.

Газетные описания полевых теорем не отражали масштаб этих рисунков. Мы стояли на склоне над полем, чтобы оценить причиненный посевам ущерб. Мерно колышущуюся ниву пересекали три широкие тропы, создавая три идеально ровные концентрические окружности. Они были дополнены касательной прямой, двумя радиусами и хордой. Я волей-неволей был вынужден признать, что этот чертеж напоминал доказательство какой-то потусторонней геометрической теоремы.

— Рисунки появляются лишь на пшеничных полях, — сказал сэр Артур. — Только на самых важных посевах. Ни овес, ни кукуруза не пострадали.

Холмс в ответ промычал что-то неразборчивое.

Мы спустились с холма, и он направился в поле. Дойл смотрел ему вслед.

— Джон, — обратился он ко мне, — смирится ли ваш друг, если ему не удастся найти никакого рационального объяснения?

— Сэр Артур, мой друг преданно служит истине, — отвечал я. — Он не обрадуется неудаче, однако признает ее и не станет выдвигать предположения без доказательств.

— Тогда мне не о чем тревожиться. — Дойл расплылся в широкой улыбке истинного англичанина.

Холмс вышел на полосу примятой зеленой пшеницы, пересекавшую чертеж, и изучил полегшие и уцелевшие колосья по кромкам. Он что-то бормотал, посмеивался и хмыкал; звуки распространялись по полю, как круги по воде. Холмс измерил и ширину самих троп, и размеры нетронутых участков, и углы между прямыми и окружностями.

Солнце поднималось на безоблачное небо; день обещал быть жарким.

— Чувствуете? — тихо проговорил сэр Артур. — Ощущаете остаточную энергию сил, которые здесь побывали? — Он раскинул руки, будто прижимаясь к невидимой стене.

Я и в самом деле что-то почувствовал — хотя трудно сказать, была то энергия, которую излучали невообразимые сущности, или безмолвная мощь земли летним днем.

Мы с сэром Артуром ждали, пока Холмс завершит свои изыскания. Вдруг к нам подошел человек средних лет в грубых башмаках.

— Здравствуйте, Роберт! — сказал Конан Дойл.

— Доброго утречка, сэр Артур, — отозвался тот.

— Ватсон, это Роберт Холдер, один из моих арендаторов.

Рабочая одежда мужчины была поношенной, в пятнах пота. Я подумал, что ему следовало быть опрятнее, раз он пришел к своему арендодателю.

Дойл обратился к Роберту:

— Мистер Холмс и доктор Ватсон прибыли, чтобы помочь нам разгадать эту загадку.

— Мистер Холмс?! — воскликнул арендатор.

Он посмотрел в поле, где расхаживал Холмс, время от времени останавливаясь и что-то бормоча.

— А вы доктор Ватсон? — Оказавшись в обществе знаменитости, Роберт заговорил на тон выше. — Надо же, сэр! Рад с вами познакомиться! Мы всей семьей читаем ваши рассказы по вечерам. Детишки даже буквы выучили, пока сидели у меня на коленях и слушали!

— Э-э… благодарю вас, — проговорил я в некотором замешательстве.

Для фермера Роберт был довольно речист, но я едва ли заподозрил бы в нем любителя чтения. Кроме того, полагаю, что опасности, пережитые Холмсом, описаны у меня слишком живо для впечатлительных детей. Однако я не счел себя вправе давать Роберту советы о воспитании его отпрысков. Тем более в присутствии арендодателя.

— Ну как, нашли злодеев? — спросил Роберт. — Тех, что потоптали мое лучшее пшеничное поле!

Холмс вернулся к нам очень хмурый. Судя по всему, он даже не заметил появление арендатора.

— Бессмысленно, — сказал Холмс. — Совершенно бессмысленно! Вот здесь стоял художник, который зарисовал чертеж. — Он вскинул руку к клочку вытоптанной земли, покрытой белой пылью. — А там побывал фотограф с треногой и магниевой вспышкой. Везде, где могли остаться улики, потопталось не меньше полудюжины газетчиков и столько же полицейских! — Он не замедлил объяснить, чем следы газетчиков отличаются от следов полицейских. — А когда со следующим поездом сюда прибудет толпа зевак, несомненно…

— Я могу не пускать их, — сказал сэр Артур.

— Улики все равно уже уничтожены. Я мог бы догадаться, но догадка — полдела, нужны доказательства.

Холмс посмотрел на поле так сердито, будто оно нарочно заманило к себе незваных гостей, чтобы запутать написанную на нем историю.

— Как жаль, что я не попал сюда раньше… — тихо проговорил мой друг и резко повернулся к Роберту.

Оказывается, он сразу понял, кто перед ним — для этого не пришлось даже рассматривать арендатора.

— Вы видели огни в небе, — сказал Холмс. — Опишите.

— Вы мистер Холмс?

Я покраснел при мысли, что простой фермер уважает приличия куда больше, чем мой друг.

— Разумеется. Итак, огни.

— Ночь была ясная. Ни дождя, ни ветра, только легкий туман. Вдруг раздался непонятный гул — как от музыкального инструмента, но я такой музыки в жизни не слыхал. И жуткий… Прямо мороз по коже. Младшенький наш разревелся даже. Я вышел во двор…

— Вам не было страшно?

— Было. Еще как! Из Лондона волшебный народ разбежался, но здесь он живет — в наших сердцах.

— Вы ученый-фольклорист, — без всякого выражения произнес Холмс.

— Я знаю наши семейные легенды. Старинные. О волшебном народе…

— Феи и эльфы! — воскликнул сэр Артур. — Они существуют, я видел фотоснимки!

— Волшебный народ, — повторил Роберт. Было непонятно, соглашается он с сэром Артуром или нет. — Те, кто населял эти земли до нас.

— Так вот, огни… — нетерпеливо повторил Холмс.

— Поначалу я заметил лишь свечение на фоне тумана. Потом кольцо огней, не похожих на свечи. Они мерцали, причем ярко, как газовые фонари в городе. Разноцветные. И очень красивые!

— Вроде гнилушек? — спросил Холмс.

— Нет, сэр. Гнилушки бывают только на болотах, в полях — нет. И они светятся тускло. Кольцо вертелось, и мне показалось…

Он умолк.

— Говорите, говорите!

— Вы решите, что у меня ум за разум зашел…

— Если и решу, то промолчу.

Роберт замялся:

— Мне показалось, что нечто большое и плотное плывет в воздухе, как лодка по воде.

— Летучий пароход? — уточнил я.

— Аэроплан, — предположил сэр Артур. — Хотя я не слышал, чтобы в наших краях водились авиаторы.

— Скорее, как рыбачья лодка, — уточнил Роберт. — Бокастая такая.

— Вы слышали звук мотора? — допытывался Холмс. — Может, рокот, жужжание, напоминающее шум автомобиля?

— Нет, только музыку.

— Не знал, что призраки способны рокотать, как автомобили, — заметил Дойл.

— А потом? — настаивал Холмс. — Куда полетел этот предмет и как себя вел?

— Взмыл в воздух, и я видел звезды над ним, а в гуще звезд — Марс, красный и яркий. — Роберт задумался, помолчал и продолжил: — Огни стали еще ярче, затем вспыхнуло пламя, и они исчезли. Я ощутил жар, почуял запах серы и даже решил поначалу, что ослеп!

— А дальше? — спросил Холмс.

— Зрение вернулось, и вокруг был туман.

— О чем вы не рассказали? — Холмс сурово нахмурился. — Что было потом?

Роберт снова помолчал; на его лице ясно читались сомнения и тревога.

— Говорите правду, любезнейший, — потребовал мой друг.

— Не потом, а до того, как лодка исчезла. По-моему, я видел… вспышку света. Еще одну.

— На лодке?

— В небе. Будто сигнал! Белый свет — не красный, а белый… с Марса! — Он перевел дух. — Потом лодка ответила на сигнал и исчезла.

Мне удалось подавить возглас изумления. Холмс задумчиво приподнял бровь. Сэр Артур погладил усы.

— Спасибо, Роберт, вы нам очень помогли, — сказал он таким тоном, будто Роберт не поведал нам ничего экстраординарного. — Вы так наблюдательны.

— Сэр Артур, — спросил Роберт, — вы позволите мне собрать с этого поля то, что осталось? Зерно уже не запасешь, так хотя бы колосья скосить на солому…

— Ни в коем случае! — в ужасе прогремел Дойл.

Испуганный и удивленный Роберт отпрянул.

— Нет-нет, — добавил сэр Артур.

Он совладал с собой, хотя было видно, что ему это далось с трудом.

— Но, сэр!..

Я был неприятно удивлен: разве допустимо возражать своему арендодателю в подобном тоне?!

— Категорически запрещаю выходить на это поле! — отрезал сэр Артур. — Нельзя трогать чертеж, пока мы не выясним, что он означает!

— Хорошо, — с неохотой отозвался Роберт.

— Велите малютке Робби с братьями охранять чертежи от зевак. Ходить можно по краю поля, но не в центре. Ни при каких обстоятельствах!

— Сэр Артур, но ведь мы ежегодно платим вам ренту с этого поля! Благодаря ему у моей семьи есть крыша над головой! А цены на зерно падают уже два года…

Огорчение Роберта было понятно. Ему еще повезло, что арендодатель оказался добрым человеком и настоящим джентльменом.

— Не думайте о ренте, — сказал Дойл. — В этом году я освобождаю вас от обязательств.

На открытом лице Роберта боролись чувство долга и благодарность.

— Я не могу принять ваше предложение, сэр Артур, — покачал головой фермер. — Оно, конечно, щедрое. Спасибо вам. Только договор есть договор! Милостыня мне не нужна.

Сэр Артур нахмурился, однако его арендатор наотрез отказался от такого простого выхода из положения.

— Обсудим в другой раз, — сказал Дойл. — А пока гоните зевак прочь. — Его тон не допускал никаких возражений.

В знак послушания Роберт коснулся рукой своей помятой кепки. Мы вернулись в усадьбу сэра Артура, где его прелестная супруга Джин, леди Конан Дойл, сидела во главе стола, накрытого к плотному и долгожданному завтраку. После нашей утренней экскурсии я просто умирал с голоду, а Холмс едва прикоснулся к еде. Это означало, что загадка его увлекла и он не поддастся никаким соблазнам, пока не потеряет к ней интерес.

Остаток дня мы вместе с сэром Артуром объезжали другие поля, где в последние две недели таинственным образом появились теоремы. Пользуясь выражением Холмса, все эти нивы были варварски вытоптаны.

Мы беседовали с арендаторами, которые тоже видели огни в небе и очень испугались. Все давали разные описания, и никто не мог сравниться с Робертом в связности повествования и ясности изложения. С их слов было сложно понять, что именно они наблюдали.

Мне все время приходили на ум слова Роберта: что-то в его рассказе не давало покоя. Я решил, что беспокойство вызвано тайной и моим любопытством. Как бы скептически ни относился к этому Холмс, было бы чудесно, если бы нас посетили обитатели других миров — физических либо нематериальных. Естественно, я бы предпочел дружелюбных созданий, описанных сэром Артуром Конан Дойлом, а не захватчиков, как в фантастических романах мистера Уэллса.

Мой друг прилежно исследовал все попорченные поля и выслушал все описания вспышек на небе. Однако улики ему достались лишь старые и затертые, поэтому к вечеру поиски стали беспорядочными, Холмс начал нервничать и отвлекаться. Рассуждения сэра Артура о спиритизме все больше его раздражали, а сменить тему беседы не удавалось — что бы я ни говорил и ни делал, Дойл проповедовал с жаром истинного неофита.

К концу дня, когда я размечтался о чае, мы устроились отдохнуть под древним дубом вблизи очередного разрисованного поля.

— Посмотрите, — сказал сэр Артур, — пшеница полегла, но ее стебли не сломаны. Зелень на чертеже такая же свежая, как и на нетронутых участках. Странно, не правда ли?

— Да, странно, — согласился я.

— Ничего странного, — откликнулся Холмс.

Он выпрыгнул из экипажа, вырвал пучок колосьев, росших у края поля, и, вернувшись, показал нам целые стебли с крепкими корнями. Потом взял корни в одну руку и ударил пучком о другую, так что стебли согнулись под прямым углом. Удар был столь силен, что от корней во все стороны полетели комья земли.

Однако стебли не сломались.

— На этой стадии роста стебли Titicum aestivum невероятно прочны, — сказал Холмс. — Сломать их крайне трудно.

Мой друг вытащил из пучка за корень одно растение и вручил мне, а другое — сэру Артуру. Я попытался сломать свое, и действительно оказалось, что оно очень волокнистое, нелегко даже просто согнуть. Дойл тоже несколько раз согнул и разогнул свой колос.

— Полевые теоремы производили бы куда более сильное впечатление, если бы посевы в самом деле были попорчены, — сказал Холмс.

— Однако силы, с которыми мы столкнулись, мистер Холмс, весьма могущественны! — воскликнул сэр Артур. — Я не могу сломать этот стебель, а для них он — лишь сухая веточка. Не правда ли, поразительно, что они в состоянии сдерживаться и проявлять деликатность?

Холмс уставился на него, не веря своим ушам.

— Сэр Артур! Сначала вы восхищаетесь тем, что представляется вам сложным, а теперь, когда выяснилось, что все просто, говорите, как это прекрасно! Не вижу логики!

Стебли в сильных руках Холмса с треском сломались.

Возвратясь в Андершоу, мы пили чай с бергамотом из изящных фарфоровых чашек в тяжелом мрачном молчании. Мы с леди Конан Дойл тщетно пытались завести светскую беседу. Настроение Холмса отнюдь не улучшилось, когда сэр Артур сообщил, что на сегодняшний вечер назначен спиритический сеанс.

Затянувшуюся неловкую паузу нарушил громкий стук в дверь и возгласы. Дойл встал, чтобы выяснить причину шума.

— К вам арендатор, сэр Артур, — доложил дворецкий.

Из передней вслед за дворецким вошел Роберт и, к моему ужасу, переступил порог гостиной. Все же он вспомнил, где находится, и сорвал с головы помятую кепку.

— Еще одно поле попортили! — воскликнул он. — Малютка Робби шел домой за хлебом и сыром для братьев и увидел!

Холмс вскочил на ноги — угрюмое настроение мгновенно развеялось.

Сэр Артур приказал подать автомобиль, и мы поспешили увидеть новый чертеж.

Автомобиль только что починили, и он плавно катился, пока мы не миновали последний поворот к новой полевой теореме. Внезапно мотор заглох. Роберт, сидевший за рулем, попытался завести машину снова, но его усилия ни к чему не привели.

Дойл продемонстрировал свои познания в красочных ругательствах на нескольких языках.

— Бушменский, — шепнул Холмс после одной особенно экзотической фразы.

Я заключил, что это необычное умение сэр Артур приобрел на военной службе во время Бурской войны.

Оставшиеся полмили до поля мы прошли пешком. Было жарко, как днем, — даже в тени живой изгороди, в ветвях которой порхали и щебетали птицы.

— Что ж, Роберт, — сказал я, — у вас была возможность видеть мистера Холмса за работой, так что пусть он все услышит из ваших уст, а не из моих. Холмс, Роберт большой поклонник ваших приключений.

— Я польщен, — отозвался мой друг, — однако заслуга принадлежит целиком и полностью вам, Ватсон.

После этого беседовать было некогда — мы очутились на свежеисчерченном поле. Дети Роберта, в том числе малютка Робби, который оказался намного выше и крупнее отца, добрались до места раньше нас, хотя мы ехали на автомобиле. Они встали на нижнюю жердь ограды, чтобы лучше видеть выдавленный на поле рисунок.

Похоже, сэр Артур был готов броситься в самый центр новой теоремы, однако Холмс схватил его за плечо.

— Стойте! — воскликнул он. — Роберт, бегите к дороге и не пускайте зевак!

— Конечно, мистер Холмс. — И фермер с детьми зашагали по тропинке прочь.

Я сразу подумал, как стремительно распространяются в деревнях новости — все уже знали о новой теореме.

Холмс прошел мимо Дойла и направился к полю. Однако не стал заходить на него, а взобрался на ограду, выпрямился во весь рост, балансируя на верхней рейке, и уставился на колышущееся море пшеницы. Ощупал взглядом все ущелья и воронки, возникшие на поверхности «моря». И только посвятив несколько минут тщательному осмотру с высоты, направился к самой теореме.

Сэр Артур наблюдал за действиями Холмса.

— Видите, Джон? — сказал он. — Даже мистер Холмс понимает, что здесь присутствуют могущественные и опасные силы.

— Сэр Артур, — ответил я по возможности мягко, — откуда берется опасность, если на контакт с вами выходят те, кто вас любит в потустороннем мире?

— Ну-у… — Сэр Артур на миг замялся. — Джон, на сегодняшнем сеансе вы это поймете. В потустороннем мире все… иначе.

По тропинке, отдуваясь, бежал Роберт.

— Прошу прощения, мистер Холмс и сэр Артур, — проговорил он. — Мы их держали, сколько могли. Констебль Браун приказал нам уйти.

— Верность долгу важнее здравого смысла, — пробормотал Дойл со вздохом. — Не сомневаюсь в вашем старании, — сказал он Роберту.

Из-за кустов показалась компания любопытствующих во главе с констеблем Брауном, дети Роберта безуспешно пытались их сдержать. Холмс был прав: кто-то каким-то образом уже всех оповестил.

Констебль ступил на поле, как раз когда Холмс направился к нам. Люди столпились у ограды, чтобы полюбоваться новой теоремой.

Холмс вернулся и сказал:

— Все, что нужно, я увидел. Теперь пусть любопытные топчут поля, мне это неважно.

— Но ведь нам тоже надо осмотреть теорему! — воскликнул сэр Артур. — Мы еще не выяснили ее смысл!

Он приказал Роберту как можно дольше не пускать зевак на поле, чтобы не портить чертеж.

— Если мы уйдем сейчас, — заметил Холмс, — пока констебль не сообразил, что ему не справиться с толпой, то избежим допроса.

Разумеется, обед привлекал нас гораздо больше допроса, так что мы последовали совету Холмса. К своему удивлению, я обнаружил, что дети Роберта сумели выстроить зевак в очередь. Некоторые даже предлагали мальчикам мелочь в награду за труды, а может, и плату за вход. Хорошо — значит, этот день принес семейству Роберта не только убытки.

Прибыл фотограф и снял с плеча тяжелую камеру. Водрузил ее на треногу и исчез под черным покрывалом, чтобы настроить объектив. Сделал снимок — громко хлопнула магниевая вспышка и поднялся едкий дым.

Газетчики стали расспрашивать констебля Брауна, а тот, надувшись от важности, солидно отвечал на вопросы. Мы поспешили прочь, пока никто не узнал сэра Артура или Холмса и не задержал нас.

— Если мотор заведется, успеем на сеанс, — сказал Дойл.

На миг мне показалось, что Холмс сейчас повернется, как по команде «кругом», побежит обратно в поле и согласится отвечать на любые вопросы газетчиков и констебля Брауна — лишь бы не присутствовать на сеансе.

Мотор, как ни странно, завелся с первого раза. Пока сэр Артур крутил баранку, мой друг с озадаченным видом вертел что-то в руках.

— Что это у вас, Холмс?

— Деревяшка, колышек, — отозвался он, засовывая находку в карман. — Подобрал в поле.

Больше ничего объяснять он не собирался, и мы замолчали. Я задумался о том, не придется ли нам, помимо полевых теорем, призрачных огней и спиритического сеанса, иметь дело еще и с осиновыми кольями да вампирами.

— Расскажите мне, сэр Артур, — Холмс повысил голос, чтобы перекричать ритмический кашель мотора, — быть может, кто-то из ваших духов обитает на Марсе?

— На Марсе?! — воскликнул Дойл. — Нет, о таком я, пожалуй, не слышал. Правда, никто и не интересовался… — Он обернулся и поглядел на Холмса заблестевшими в азарте глазами. — Мы спросим сегодня же вечером! Вот оно, объяснение «каналов» профессора Скьяпарелли!

— Возможно, — отвечал Холмс. — Хотя я не представляю себе, зачем каналы… мертвецам.

Сгущались сумерки; мы катили по проселку. Сэр Артур включил фары; лучи пронзали мглу, отбрасывая жутковатые тени и выхватывая из темноты скрюченные ветви деревьев. В лицо дул ветерок — прохладный и приятный, несмотря на легкий запах бензина.

Мотор заглох, вместе с ним погасли и фары.

Сэр Артур произнес очередное экзотическое ругательство.

— Джентльмены, не окажет ли кто-нибудь из вас любезность покрутить ручку? — спросил он. — Хотя, конечно, едва ли от этого будет прок.

Холмс вскочил с пассажирского кресла — он помнил, что у меня плечо раздроблено афганской пулей, — и подошел к капоту автомобиля. Несколько раз провернул ручку — безуспешно. Тогда он без лишних слов отстегнул ремни, удерживавшие крышку капота, и откинул ее.

— Темно, мистер Холмс, — сказал сэр Артур. — Придется идти пешком.

— Может быть, и не придется, — возразил я. — У моего друга очень острое зрение.

Я тоже вышел из автомобиля на случай, если понадобится моя помощь. Сначала пожалел, что в автомобиле нет керосиновой лампы, но потом решил, что она едва ли пригодилась бы — ведь ее нужно держать подальше от мотора и бензобака.

— Ну как, Холмс, нашли поломку? — спросил я.

Его длинные пальцы ощупывали шлифованные детали двигателя.

— Поломку, Ватсон? — отозвался он. — Не вижу никакой поломки. А вот предприимчивость и хитрость — да.

Автомобиль качнулся, и я подумал, что сэр Артур выходит из него помочь с ремонтом.

— Какая хитрость? — удивился я. — Вы ведь не считаете…

Ястребиное лицо моего друга осветил яркий луч, и мне показалось, что заработал двигатель и фары загорелись. Затем я подумал, что, возможно, автомобиль Дойла сделан по последнему слову техники и фары питаются не от работающего двигателя, а от отдельной батареи. Но тогда почему они выключились одновременно с двигателем?

Наконец я понял, что ничто по-прежнему не работает, а свет на лицо Холмса падает из совершенно другого источника. Поднял голову и увидел над собой мигающие огни. Лес за дорогой был залит неземным сиянием. Я смотрел, как оно медленно опускается за верхушки деревьев.

— Сэр Артур! — закричал я.

Его фигура стремительно удалялась навстречу загадочным огням. Мы с Холмсом бросились за ним. Меня пробрала дрожь — не то от страха, не то от могильного холода.

Вдруг нас ослепила яркая вспышка и оглушил сильный грохот. От неожиданности я споткнулся и упал, крича: «Сэр Артур!» Мне почудилось, будто до меня доносятся его экзотические проклятия, на сей раз произнесенные голосом Шерлока Холмса.

Я пришел в себя; перед глазами мелькали переливающиеся черно-белые пятна. Когда зрение восстановилось, оказалось, что я гляжу в мглистое ночное небо. Среди созвездий во тьме мерцал багряный Марс. Я поежился от внезапного страха и со стоном сел.

Холмс мгновенно оказался рядом.

— Спокойно, Ватсон, — сказал он. — Вы скоро оправитесь. Насколько я могу судить, вы целы.

— А вы? А Дойл?!

— Зрение уже вернулось, а вот сэр Артур на мой зов не ответил.

— Холмс, что произошло? Что это за взрыв?

— Это было то, что Роберт назвал летучей лодкой, — ответил Холмс. — Она исчезла, а вместе с ней и доктор Конан Дойл.

— Надо вернуться в Андершоу и снарядить спасательную партию!

— Нет! — воскликнул Холмс. — Он бесследно исчез, и искать его бесполезно — если мне не дадут осмотреть место происшествия до того, как спасательная партия все вытопчет!

— А как же леди Конан Дойл? — спросил я. — Она с ума сойдет от волнения!

— Если мы вернемся к ней сейчас, — проговорил Холмс, — то сможем сказать лишь одно: сэр Артур пропал.

— Похищен? О, знать бы, кто или что его похитило!

— Возможно, похищен, хотя он сам едва ли так считает.

— Его могут убить!

— Ему ничего не грозит, это я гарантирую, — отрезал Холмс.

— Почему вы так уверены?

— Потому что его смерть никому не выгодна, — ответил мой друг. Он уселся за руль автомобиля. — Если мы подождем до рассвета, то сможем благополучно вернуть его в объятия родных и близких. А пока им придется несколько часов недоумевать, куда мы делись.

— Хорошо, Холмс, — с сомнением произнес я, — но тогда мы полностью отвечаем за благополучие сэра Артура.

— Я принимаю эту ответственность, — серьезно сказал мой друг. И вдруг оживился: — К сожалению, на сеанс мы не попадем.

Признаюсь, на рассвете я все же задремал на сиденье заглохшего автомобиля — в холоде и без особых удобств. Последнее, что я видел, перед тем как уснуть, — алое сияние Марса, опускавшегося за лес. Мне снилась раса, обладавшая таким могуществом, что построенные ею каналы были видны с другой планеты.

Когда я проснулся, дрожа, мой твидовый костюм оказался весь покрыт капельками росы. Ночная тишь сменилась звонким предрассветным гомоном. В ноздри ударили запахи мокрой травы и серы. Я попытался вспомнить эпизод из сна.

Холмс потряс меня за плечо.

— Я не сплю! — среагировал я. Обрывок воспоминаний мгновенно испарился. — Вы нашли сэра Артура?

— Еще нет, — ответил он. — Вот, подержите, а я заведу мотор.

Он вручил мне кусочек металла — две изогнутые полоски, спекшиеся вместе.

— А как же Дойл? — спросил я. — И ваше расследование?

— Расследование завершено, — сказал Холмс. — Я обнаружил наверху подпаленную листву. Под ногами — пыль. Четыре вмятинки в земле по углам параллелограмма… — Он фыркнул. — Даже не квадрат! Полевые теоремы куда изящнее. Обильная пища для досужих домыслов!

— И ни следа сэра Артура, как я вижу.

— Следов — масса, но… думаю, место, где его прячут, мы не найдем.

Я посмотрел на небо, но звезды уже погасли и свечение исчезло.

Холмс умолк. Я знал, что мой друг не скажет ни слова, пока не будет готов, и опасался, что он потерпел неудачу — великий сыщик проиграл! — и сэр Артур лежит мертвый в логове похитителей, а то и вовсе за пределами нашего мира.

Автомобиль завелся без всякого труда. Я в жизни не сидел за рулем: в городе это ненужная роскошь — кебом можно воспользоваться в любой момент, достаточно махнуть рукой или крикнуть и заплатить несколько шиллингов. Однако я внимательно следил за действиями сэра Артура. Вскоре мы уже ехали по дороге, и если нас и встряхивало, то, уверен, дело было в рытвинах, а не в моем шоферском мастерстве.

— Что это такое, Холмс? — спросил я, возвратив ему находку.

Мой друг взял ее и показал вперед. Я поспешно выровнял автомобиль — стоило мне отвлечься, как он рванул прямиком в кусты.

— Что за кусочек металла?

— Это просто кусочек металла, — ответил Холмс.

— Он что-то значит? — раздраженно спросил я. — Где вы его нашли?

— Я нашел его в моторе, — сказал мой друг и опустил находку в карман. — Позвольте сделать комплимент: вы великолепный шофер. Не знал, что среди ваших талантов есть и мастерство гонщика.

Я понял не слишком тонкий намек и замедлил ход: по обе стороны от дороги росли высокие кусты, и было бы нехорошо за поворотом врезаться в лошадь с телегой.

— Холмс, мне приснился Марс, — сказал я.

— Пф! — раздалось в ответ. — Марс!

— Чудесный был сон, — не сдавался я. — Мы научились общаться с марсианами при помощи световых сигналов — легко и быстро, словно по телеграфу. Разумеется, это невозможно…

— Как это — невозможно? — удивился Холмс. — А я всегда считал, что марсиане существуют и с ними можно переговариваться.

— Скорости света для этого недостаточно, он слишком долго идет от планеты к планете, — пояснил я.

— Свет распространяется мгновенно, — отмахнулся Холмс.

— Вовсе нет, — сказал я. — Вы бы это знали, если бы хоть немного интересовались астрономией или физикой. Опыт Майкельсона — Морли показал, что скорость света конечна и, более того, постоянна. Впрочем, это неважно.

— А что важно? — спросил Холмс. — Кажется, во сне вы без помех обменивались с Марсом телеграммами.

— Важно то, что мгновенно сообщаться с марсианами невозможно…

— Конечно, протянуть провода будет непросто, это я понимаю, — сухо сказал Холмс.

— Мое «здравствуйте!» достигнет Марса лишь через несколько минут — точное число не назову, но не меньше десяти, — а потом еще столько же уйдет на передачу ответного: «Как поживаете?»

— Пожалуй, по почте проще, — рассудил Холмс.

— Так вот что меня насторожило в рассказе Роберта! — воскликнул я.

— Вас что-то насторожило? — спросил Холмс. — Вы не говорили!

— Я не мог понять, что именно. Ну конечно! Он уверен, что за секунду до исчезновения летучей лодки видел сигнал — вспышку на Марсе. Понимаете, Холмс, это невозможно! Они не могли обмениваться сигналами так быстро. Наверное, Роберт ошибся, он видел что-то другое.

Несколько секунд Холмс молча глядел на дорогу, а затем у него вырвался долгий вздох.

— Ватсон, вы, как всегда, меня пристыдили, — сказал он. — У вас был ключ к тайне, и теперь все ясно.

— Правда? — удивился я. — У меня? — Я повернулся к нему. — А как же сэр Артур? Разве можно считать, что тайна разгадана, если мы его потеряли? Нельзя же возвращаться в Андершоу без него!

— Остановите! — крикнул Холмс.

Я резко затормозил, испугавшись, что друг, пока мое внимание было поглощено разговором, заметил на дороге овцу. Автомобиль тут же остановился, и Холмс, воспользовавшись инерцией, выпрыгнул на дорогу.

На валуне у обочины сидел сэр Артур.

— Доброе утро, доктор Конан Дойл, — сказал Холмс. — Полагаю, вы целы и невредимы, несмотря на пережитое?

Сэр Артур блаженно уставился на него пустыми вытаращенными глазами.

— Мистер Холмс, я видел такое… — произнес он. — Это невероятно!

Холмс помог ему забраться в машину. Пока Дойл усаживался на пассажирское место, мой друг снял с его подметки клочок материи.

— Что вы нашли, Холмс?

— Ничего особенного, — ответил сыщик. — По-моему, лоскуток грязного шелка. — Он бережно сложил ткань, спрятал ее в карман и запрыгнул в автомобиль.

Сэр Артур не возражал против того, чтобы я отвез его в Андершоу. Он словно побывал в ином мире и мысленно по-прежнему находился там. До возвращения домой, к встревоженной супруге, он ничего не желал рассказывать.

Леди Конан Дойл, идеальная жена, приняла заверения сэра Артура в том, что он совершенно не пострадал, и не стала ни о чем расспрашивать. Она отвела всех в столовую и усадила в удобные кресла, обитые темно-бордовым бархатом.

Сэр Артур начал свой рассказ.

— Это было поразительно, — сказал он. — Просто поразительно! Я увидел огни, и они словно загипнотизировали меня. От них было не оторваться. Я поспешил к ним через лес. Затем обнаружил кольцо огней — в точности как описывал Роберт. Готов ручаться, человечество еще не научилось мастерить такие яркие светильники. И тем более делать так, чтобы они парили в небе! Я видел летучую лодку — огромное сооружение, которое медленно вращалось надо мной, а еще окна и лица. Они смотрели на меня…

Холмс поерзал и нахмурился, однако промолчал.

— Потом я увидел вспышку…

— Мы тоже ее видели, — сказал я. — И боялись, что вы пострадаете.

— Нет! — воскликнул Конан Дойл. — Напротив, я вознесся и пережил просветление! От испытанного лишился чувств, а когда очнулся, уже находился внутри корабля!

— Откуда вы знаете, где были? — резко спросил Холмс. — Вы смотрели в окна? Высоко над землей?

— Я очутился в круглой комнате, размером с корабль, и ощутил дуновение…

Мне вспомнилось, что минувшая ночь была практически безветренной. Правда, летучий корабль мог подняться выше, туда, где чувствовался ветер.

— А иллюминаторы? — спросил Холмс.

— Никаких иллюминаторов, — ответил сэр Артур по-прежнему сонно и мечтательно. — Стены гладкие и черные, словно атласные. Иллюминаторы закрылись, от них не осталось и следа…

— Сэр Артур!.. — попытался возразить Холмс.

— Мистер Холмс, прошу вас, тише, — вмешалась леди Конан Дойл, склонившись к нему; ее лицо светилось — так внимательно она слушала супруга. — Дайте мужу закончить рассказ.

— Мне было совсем не страшно. Наоборот, я ощущал себя на удивление довольным и не хотел двигаться, — сказал сэр Артур. — Потом… вошли они и заговорили со мной. Они выглядели… на Земле нет ничего похожего! Очень бледные, с большими яркими глазами, в которых светился неземной ум. Они говорили со мной без слов — те звучали у меня в голове — и даже не шевелили губами!

— Ага, — вполголоса заметил Холмс. — Значит, губы у них были.

— Тише! — повторила леди Конан Дойл, поступаясь учтивостью.

— Что они вам поведали, сэр Артур? — спросил я.

— Они хотели меня изучить и выяснить, совместимы ли друг с другом наши расы, сможем ли мы мирно сосуществовать.

— Сосуществовать?! — вырвалось у меня.

— Да. И они меня осмотрели… Не могу описать этот процесс в приличном обществе. Скажу лишь, что осмотр был достаточно скрупулезным. Как ни странно, я совсем не боялся и испытывал только легкое неудобство, даже когда они применили иглы…

— Да-да, — пробормотал Холмс. — Иглы.

— Кто они такие? — спросил я, пораженный. — И откуда?

— С Марса, — еле слышно проговорил сэр Артур.

У меня закружилась голова, и не только от усталости. Леди Конан Дойл издала негромкий возглас изумления, а Холмс… тихо зарычал.

— С Марса? — процедил он. — А не из царства духов?

Сэр Артур выпрямился, оскорбленный его намеком.

— Я не говорил, что абсолютно уверен в своей правоте! Мне довелось пережить неописуемое. Естественно, я немного растерян!

Не успел Холмс ответить, как на пороге появился дворецкий.

— Сэр Артур… — начал он.

— Передайте Роберту, — сказал Холмс, ничего не объяснив, — что нам не нужно осматривать новые теоремы. Скажите ему, пусть известит, кого пожелает, — полицию, газеты, хоть самого короля.

Дворецкий ждал.

— А еще передайте, что он может брать с них за осмотр поля любую плату, — добавил Холмс.

Дворецкий с поклоном удалился.

— Они затопчут чертеж! — возразил сэр Артур, вставая с кресла. — Мы так и не узнаем…

— Вы уже все знаете, сэр Артур, — сказал мой друг. — Создатели полевой теоремы беседовали с вами лично.

Дойл вздохнул с облегчением.

— Да, это правда, — улыбнулся он. — Подумать только: стать их избранником, тем, кто познакомит с ними весь мир! — Он подался вперед и воздел руки, словно в молитве. — Они совсем не похожи на марсиан мистера Уэллса, — сказал он. — Не несут зла и не являются захватчиками. У них одно желание — стать нашими друзьями. Нет никаких причин для паники!

— Паника нам вряд ли грозит, — согласился Холмс. — Я сделал то, что вы просили, — разгадал загадку. — Он кивнул мне. — Благодаря моему другу доктору Ватсону.

— Никакой загадки нет, мистер Холмс, — сказал сэр Артур.

Холмс вытащил из кармана деревянный колышек, металлическую деталь и клочок черного шелка. Все это разложил перед нами на столе. От лоскутка поднялось облачко тонкой белой пыли, которое пахнуло горелым металлом и испачкало полированный стол.

— Вы правы, загадки действительно нет. — Холмс взял в руки колышек, и я заметил, что он туго обмотан несколькими зелеными стеблями. — Это я нашел в середине новой теоремы, той самой, которая так удачно появилась, как только я выразил желание получить свежие улики. К сожалению, ее создатели очень спешили и работали без обычной тщательности. Они забыли убрать колышек, который втыкали в землю, а потом привязывали к нему веревку, чтобы очертить круг.

Холмс провел длинным указательным пальцем вокруг колышка, показывая отметины на углах, оставшиеся от веревочной петли, и объясняя, почему на колышек туго намотались стебли пшеницы.

— Нет, ничего подобного не было, — покачал головой сэр Артур. — Марсиане все рассказали. Они пытались наладить со мной контакт, однако теоремы превосходят наше разумение. Вот почему эти существа пошли на такой риск, чтобы побеседовать со мной.

Холмс взял изогнутую металлическую деталь.

— От нагрева металл расширяется, — сказал он. — Это приспособление было весьма хитроумно помещено в мотор — так, чтобы при расширении нарушалось одно из электрических соединений: стоило температуре повыситься, и мотор глох. Отправляясь исследовать новые теоремы, вы, естественно, торопились, а мотор перегревался и выходил из строя.

— Марсиане разрывали электрическую цепь моего автомобиля — это неизбежный результат воздействия энергетического поля, питающего их корабль. Мистер Холмс, он летает в космосе — с Марса на Землю и обратно!

Холмс вздохнул и показал нам черный шелковый лоскут.

— Это все, что осталось от летучей лодки, — сказал он. — Точнее, от воздушного шара. Свечи внизу нагревали воздух, поднимали шар и обеспечивали свет.

— Огни были очень яркие, свечи так не горят, мистер Холмс! — возразил сэр Артур.

Холмс будто его не слышал:

— Обработайте шар магниевым порошком для фотографической вспышки. — Он потряс клочок шелка, и с него осыпалась белая пыль, потянуло слабым запахом серы. — Порошок вспыхивает, и вы ослеплены. Шелк превосходно горит. Свечи, шар, соломенный остов — все сгорает! Не остается ничего, кроме горстки праха… то есть порошка оксида магния. — Он провел пальцем полосу в пыли.

— Огонь меня не обжег, — заметил Дойл.

— Он и не должен был вас обжечь. Только ошеломить. Ваши похитители не глупы и не желают вам зла. — Холмс отряхнул руки. — Они хотели, чтобы мы вообразили себе корабль, способный спуститься с небес, выпустить опоры, встать на них, а затем снова взлететь со вспышкой пламени, словно китайский фейерверк. Однако это сооружение оставило следы от четырех ножек, расставленных как попало. Это показалось мне подозрительным. Если бы ножек было три и они стояли на одинаковом расстоянии друг от друга, конструкция получилась бы более устойчивой.

— Весьма изобретательно, мистер Холмс. Однако вы не объяснили, как марсиане перенесли меня в свой корабль, как иллюминаторы закрылись без единой щелки и как пришельцы разговаривали со мной без слов!

— Сэр Артур, — проговорил Холмс, — знакомы ли вы с воздействием кокаина?

— В теории — разумеется, — ответил Дойл. — Я ведь врач.

— А на собственном опыте? — спросил Холмс.

— У меня не было повода ни употреблять наркотик самому, ни прописывать его больным, — сказал сэр Артур. — Так что нет, на собственном опыте я с кокаином не знаком.

— А я — да, — тихо произнес Холмс. — Вы недавно принимали кокаин, налицо все симптомы: глаза у вас со стеклянным блеском, воображение разыгралось…

— Неужели вы хотите сказать, что марсиане одурманили меня кокаином?! — недоверчиво нахмурился Дойл.

— Никаких марсиан не было! — Холмс впервые за все время повысил голос. — Только мошенники, организовавшие хитроумный фокус. Они вас ослепили, одурманили и куда-то переместили, скорее всего на плот, который дает ощущения, близкие к парению летучего корабля. Эти люди нарядились в маскарадные костюмы, они говорили через маски, а может быть, и из-за занавеса, воспользовавшись тем, что ваше сознание затуманено. Вы своими глазами видели иглу — вторую иглу! — вводившую вам новую дозу. После чего вы были перенесены на дорогу, где вас должны были вскоре найти.

Сэр Артур долго смотрел на Холмса, а потом негромко рассмеялся.

— Понимаю, — мягко сказал он. — О, я вас понимаю!

— Вы понимаете, что вас обвели вокруг пальца? — спросил Холмс.

— Я все понимаю. Больше ничего не говорите. Когда-нибудь вы убедитесь в моем здравомыслии, и мы вернемся к этому разговору.

Сэр Артур встал, прошел на другой конец комнаты и выдвинул ящик письменного стола. Достал оттуда лист бумаги, вернулся и вручил Холмсу.

— Аккредитив, — пояснил он, — вознаграждение за ваши труды. Надеюсь, этого достаточно?

Холмс едва взглянул на бумагу.

— Более чем достаточно, — ответил он. — Я бы даже сказал, весьма щедро для клиента, который убежден, что меня одурачили марсиане.

— Вовсе нет, мистер Холмс. Я понимаю ход ваших мыслей. Вы необычайно умны, сэр.

— Значит, вы принимаете…

— Я принимаю ваше объяснение как доказательство моей гипотезы, — сказал Дойл. — И мое восхищение не выразить словами. — Он улыбнулся. — Что ж, мы все очень устали. Нужно отдохнуть, а потом — за работу. Нужно поведать миру о чудесах, которые нас ожидают. В знак моего уважения до Лондона вас довезет частный поезд, я позволил себе его нанять.

Холмс поднялся, онемев от возмущения.

— Ваш багаж уже в автомобиле. Джеймс отвезет вас на станцию. Автомобиль не заглохнет, поскольку наши гости сейчас отправились домой. Но они скоро вернутся!

Сэр Артур и леди Конан Дойл проводили нас к подъездной дороге так учтиво, словно не выставляли за дверь — по крайней мере, это почти не ощущалось. Я сел в автомобиль, а Холмс ненадолго задержался: сэр Артур что-то негромко сказал ему и пожал руку.

Холмс присоединился ко мне, несколько смущенный, и Джеймс отъехал. Мотор работал безупречно. Проезжая мимо поля, которое еще вчера было ровной пшеничной нивой, а сегодня оказалось исчерчено особенно мудреной теоремой, мы заметили Роберта с малюткой Робби: они водили зевак вокруг выдавленных в поле рисунков. Оба выглядели опрятнее, чем накануне, — на одежде ни дыр, ни заплат.

Роберт обернулся и проводил нас взглядом — выражение его лица в тени от козырька новой кепки мы не разглядели.

— Холмс, — окликнул я.

Мой друг поднес палец к губам, затем поднял руку и помахал фермеру на прощание. Роберт ответил. На губах Холмса заиграла улыбка.

Когда мы оказались в вагоне частного поезда, Холмс бросился на роскошное кожаное сиденье и расхохотался. Он смеялся так громко и долго, что я испугался, не пора ли моему другу в сумасшедший дом.

— Холмс! — закричал я. — Возьмите себя в руки!

И налил ему бокал коньяка, мимоходом отметив, что это «Наполеон».

Постепенно хохот перешел в тихий смех; мой друг вытер выступившие на глазах слезы.

— Так-то лучше, — сказал я. — Что вас развеселило, черт возьми?!

— Род человеческий, Ватсон, — ответил Холмс. — Род человеческий — неисчерпаемый источник веселья.

— Мне не нравится, что сэр Артур остается в заблуждении. Может, нам стоит вернуться и разыскать плот, на котором его держали похитители?

— Плот, несомненно, пустили ко дну в самом глубоком месте озера. Мы никогда его не найдем, разве что прибегнем к услугам капитана Немо из романов Жюля Верна!

— Вы читали «Двадцать тысяч лье под водой»?! Я потрясен!

— Не читал. А вы прочли и пересказали мне, и очень подробно. — Холмс отхлебнул коньяка и одобрительно посмотрел на сияющую янтарную жидкость. — Гм… Последний хороший год.

Я плеснул коньяка и себе, погрел круглый бокал в ладонях и посмаковал сладкий дурманящий аромат. Было еще совсем рано для крепких напитков, однако на сей раз я решил сделать исключение.

— Когда вернемся на Бейкер-стрит, — сказал Холмс, — я, пожалуй, возьму у вас почитать «Войну миров». Если не откажете, конечно.

— Дам, — отозвался я, — только пообещайте не выдирать оттуда страницы для архива. В этой книге личная дарственная надпись Берти!

— Жизни не пожалею за ее сохранность!

Я хмыкнул. Поезд дернулся, взвизгнув колесами на рельсах, и набрал скорость.

— Как же сэр Артур? — спросил я, в очередной раз не давая себя отвлечь. — Ведь он уверен, что его посетили марсиане!

— Ватсон, старина, сэр Артур был счастлив принять участие в этом розыгрыше!

— Хотите сказать, он сам все придумал? Тогда зачем обратился к нам?!

— Нет, он был невольным и ничего не ведающим участником. Доктор Конан Дойл променял бритву Оккама на Оккамов калейдоскоп — придумывает простым вещам невероятно сложные объяснения. Однако он полагает, что эти объяснения верны. Как и то, что его посещают духи, а Гудини обладает способностями медиума. — Холмс снова рассмеялся.

— Не понимаю одного — цели розыгрыша, — сказал я, поспешив отвлечь друга, пока он не поддастся очередному приступу истерического хохота. — И кто эти мошенники?

— Трудный вопрос, Ватсон. Я едва не отчаялся найти на него ответ. Мне приходило в голову, что, возможно, сэр Артур решил помериться со мной умственными способностями. Или что газетчики и фотографы состоят в сговоре ради сенсации. Или что констебль Браун хочет стянуть силы в свой округ. И к тому же обожает греться в лучах славы!

— Что оказалось верным, Холмс? Постойте! Это был фотограф — только у него есть магниевый порошок!

— И доскональные познания в географии полей Суррея? Нет. Купить магниевый порошок проще простого… или украсть. Нет, все они тут ни при чем.

— Тогда кто?

— Кому это выгодно?

Я задумался. Если бы сэр Артур написал об этих событиях, то получил бы кругленькую сумму и за саму книгу, и за лекционный тур. Однако Холмс уже упомянул, что Дойл невиновен. Тем не менее что выгодно самому сэру Артуру, выгодно и всем его близким…

— Это не может быть леди Конан Дойл! — воскликнул я потрясенно.

— Разумеется, — ответил Холмс.

— Дворецкий? Шофер? Он знает, как вывести из строя автомобиль…

— Роберт Холдер, Ватсон! — воскликнул Холмс. — Роберт Холдер! Вероятно — и даже несомненно — при содействии Джеймса, дворецкого и соседей-арендаторов. Но придумал все Роберт, несмотря на свою простоватую наружность. Настоящий деревенский Гудини! — Холмс задумался. — Более того, он воспользовался кое-какими приемами из моего арсенала. И едва не одолел меня!

— Бросив вызов вам, он рисковал всем!

— Я появился неожиданно. Роберт, конечно, надеялся, что расследование будет вести сам сэр Артур. Когда мы с вами приехали, фермер, должно быть, понял, что надо стоять до последнего или поплатиться за дерзость. Потому он и обеспечил Дойлу вескую причину отмахнуться от моего решения и от меня. Сэр Артур клюнул на приманку. Разве он мог сопротивляться такому соблазну?

Холмс на миг посмотрел в окно. Мимо, словно зеленые озера, проносились нетронутые поля.

— Если бы Роберт не заблуждался относительно скорости света, как и я, — сказал Холмс, — я выяснил бы, что произошло и даже как именно, но нипочем не догадался бы, кто это сделал.

— Удивительно, Холмс, но вы, кажется, прониклись к нему симпатией, — неодобрительно заметил я.

— Да, Ватсон, так и есть. Роберт — человек явно достойный.

— Достойный?!

— Он ответил отказом, когда сэр Артур предложил освободить его от арендной платы за год. Воровать он не хочет.

— Только лгать.

— Как Гудини. И любой фокусник или рассказчик. Шекспир тоже лгал. Вы сами лгали, друг мой, когда описывали наши приключения.

— Я скрывал подлинные имена, — с обидой ответил я. — Да, пожалуй, иногда кое-что переставлял… — Я умолк и кивнул. — Хорошо: я лгал!

— У тех, кто возделывает землю, тяжелая жизнь. Сейчас мы с вами процветаем, а вспомните, как жили в молодости: перебивались с хлеба на квас, не знали, что такое новая рубашка или башмаки без дыр. А теперь представьте себе, что лучше не станет и так будет всегда. Всю жизнь!

Мне сразу вспомнились отец и сыновья в новой одежде.

— Кто упрекнет их за то, что они придумали развлечение, сенсацию, чтобы привлечь зевак — людей, у которых есть лишние деньги? И настолько близоруких, — добавил Холмс, — что они не видят улик у себя под носом!

— А как же ваша приверженность истине, Холмс? — спросил я не без язвительности.

— Я знаю истину, — ответил мой друг. — Вы ее знаете. Сэр Артур знает, но отрицает. Ответы на другие загадки я держу при себе и считаю конфиденциальными. Чем эта хуже?

Внезапно я все понял. Холмс не столько симпатизировал мошенникам, сколько презирал охотников за сенсациями, которые хотели и даже рвались быть обманутыми.

— Хорошо, Холмс, — сказал я. — Если вы довольны, я тоже.

Несколько миль мы проехали молча, убаюканные ходом поезда, — попивали великолепный коньяк сэра Артура и любовались безмятежными видами английских деревень. Я думал о том, каким стал бы этот мир, если бы его действительно посетили существа с других планет.

— Холмс, — сказал я.

— Да, Ватсон?

— Почему сэр Артур так охотно вам заплатил, хотя не поверил вашим доводам? Что он сказал перед самым отъездом?

— Он сказал: «Я понимаю, почему вы такой необыкновенный человек. У вас, как и у Гудини, есть веские причины скрывать свои способности и подлинную природу. Понимаю, почему Шерлок Холмс не может раскрыть правду о наших гостях. Это сделаю я. И вашу тайну сохраню — можете мне доверять».

— Вашу тайну?

— Да, Ватсон. — Холмс улыбнулся. — Сэр Артур Конан Дойл убежден, что я — марсианин.

Даррел Швейцер Тень смерти

Даррел Швейцер — автор романов «The Shattered Goddess» и «The Mask of the Sorcerer», а также многочисленных рассказов, вошедших в сборники «Transients», «Nightscapes», «Refugees from an Imaginary Country» и «Necromancies and Netherworlds». Его последние книги — «The Fantastic Horizon», «Ghosts of Past and Future» и «Living with the Dead». Швейцер также известен как редактор и критик. Последние несколько лет он являлся одним из редакторов журнала «Weird Tales» и в настоящее время редактирует антологии «The Secret History of Vampires», «Cthulhu’s Reign» и антологию городского фэнтези про оборотней.

У любого из нас бывают дни, когда окружающий мир кажется невыносимым, хочется запереться у себя в комнате и не выходить. Мысль о том, что слой дерева и штукатурки толщиной в фут способен защитить от проблем — иллюзия, но иллюзия утешительная, и она находит отклик. На идее безопасной комнаты во враждебной вселенной основаны полные драматизма сюжеты ряда авторов. Например, «Музыка Эриха Цанна» Г. Ф. Лавкрафта повествует о скрипаче, играющем неземные мелодии, чтобы не позволить враждебным сущностям вторгнуться в его жилище. В «Деталях» Чайны Мьевиля рассказывается о женщине, оштукатурившей и покрасившей в белый цвет стены своей квартиры, чтобы не осталось никаких линий, поскольку они складывались в навязчивый образ чудовища. Персонажи фильма «Пульс» вынуждены отгораживаться красным скотчем от злых духов.

В человеке, не желающем выходить из замкнутого пространства, есть нечто интригующее, как и в предположении, что зло можно удержать на безопасном расстоянии простыми средствами вроде музыки или клейкой ленты. Наш следующий рассказ представляет собой жуткую вариацию на данную тему.

Оглядываясь на прошлое, я порой удивляюсь, что Ватсон вообще решил поведать эту историю мне — девятнадцатилетнему студенту американского колледжа, приехавшему погостить на рождественские каникулы к родственникам в Англию. Я случайно оказался в доме, когда старый доктор зашел к нам. Он был другом отца задолго до моего рождения и поддерживал близкие отношения с несколькими моими тетушками. И конечно, Джон Ватсон мгновенно завоевывал внимание любой аудитории.

Почему он рассказал об этом мне одному? Почему не тетушкам? Возможно, потому, что я в его жизни оказался человеком случайным, наше знакомство не могло иметь никаких последствий, да к тому же вскоре я должен был вернуться в далекую школу. Чем-то Ватсон напоминал раба из сказки, который не смог умолчать о том, что у царя Мидаса ослиные уши. Ему хотелось снять это со своей груди, как говорят у нас в Америке. И дело не в том, что надо кого-то убедить или открыть миру правду, а просто слишком тяжело держать тайну в себе. Несчастному рабу, опасавшемуся за свою жизнь, в конце концов пришлось вырыть на болоте яму, сунуть туда голову и прошептать запретные слова. Впрочем, это не спасло, так как все сказанное им разнес по камышам ветер.

Для доктора Ватсона подходящего болота не нашлось. Эту роль предстояло сыграть мне.

Старому джентльмену в то время было около восьмидесяти. Мне он вспоминается крепким, не слишком тучным, почти лысым и с густыми белыми усами. Он часто курил у погасшего камина, когда все остальные давно спали, и, казалось, вспоминал свою жизнь, полную чудесных приключений.

В тот вечер я тоже долго не ложился. После безуспешных попыток почитать отправился в кухню за чаем. Случилось так, что путь мой лежал через гостиную. Сидевший перед камином доктор Ватсон слегка шевельнулся.

— О, простите, доктор. Я не знал, что вы еще здесь.

Он указал на пустое кресло напротив, и я молча присел, благоговея перед этим великим человеком. Нервозно сглатывая, сидел минут пять и глядел в пол, подняв голову лишь единожды, когда затрещало горевшее в камине полено и взлетели искры. Было тихо, лишь на улице время от времени проезжали автомобили.

Трубка догорела, и доктор Ватсон убрал ее, после чего сложил на коленях покрытые старческими пятнами руки, откашлялся и наклонился вперед.

Он полностью завладел моим вниманием, сердце почти перестало биться. Я понял: сейчас прозвучит рассказ.

— Наверняка тебе известно, что некоторые дела Шерлока Холмса остались нераскрытыми и потому не были описаны.

— Да-да, доктор, — утратив всякое самообладание, пробормотал я. — Вы о них иногда упоминали. Вроде той истории человека с зонтиком…

Он поднял руку, останавливая меня.

— Я не об этом, мой мальчик. Не то чтобы у меня просто не нашлось времени описать некоторые дела и я вставлял намеки на них в качестве напоминаний самому себе. Однако были и другие, не ставшие достоянием гласности из-за прямого запрета Холмса. Например…

По крайней мере, я не стал говорить глупостей вроде: «Тогда почему вы об этом рассказываете?» Нет, мне хватило ума сидеть, не шевелясь, и молча слушать.

— Это случилось зимой, — начал Ватсон, — в тысяча девятисотом году, если не ошибаюсь, через несколько дней после Рождества. Точно сказать не могу — у меня нет при себе записок. К тому же этот случай в них не попал. Но вне всякого сомнения, тот зимний день был ясен и свеж. Выпал снег, однако праздник не чувствовался. Напротив, казалось, что город охвачен глубоким покоем, словно он отдыхает и приводит себя в порядок перед возвращением к обычной жизни.

Холмс заметил, что, вопреки всякой логике, частота преступлений порой зависит от календаря.

— Возможно, это суеверия, — задумчиво возразил я. — И безумцы действительно подчиняются фазам луны.

— В трясине суеверий может скрываться множество важных фактов, Ватсон, — сказал он. — Если бы науке хватало терпения все их откопать…

Разговаривая на ходу, мы подошли к углу Бейкер-стрит и Мэрилебон-роуд, обсуждая какое-то дело, — жаль, что у меня нет при себе записок! — когда наше общение прервала симпатичная и хорошо одетая молодая женщина, подбежавшая и схватившая Холмса за руку.

— Мистер Шерлок Холмс? Ведь вы Шерлок Холмс, да?

Мой друг мягко высвободился.

— Он самый, мисс…

— О! Слава богу! Мой отец говорит, что больше никто не может его спасти!

К моему удивлению и немалому раздражению, Холмс зашагал быстрее, оставив несчастную девушку позади, словно обычную нищенку. В приватной обстановке я часто говорил, что порой ему не хватает вежливости, но сейчас мог лишь в растерянности идти следом. Тем временем незнакомка, которой, судя по всему, не было еще и двадцати, задыхаясь, поведала нам бессвязную историю о таинственном проклятии, о грозящей опасности и о чем-то еще совершенно непонятном.

У дверей дома 221-б Холмс резко повернулся к ней:

— А теперь, мисс… боюсь, не расслышал вашего имени?

— Тэрстон. Меня зовут Эбигейл Тэрстон.

— Вы не родственница сэра Хамфри Тэрстона, знаменитого исследователя Юго-Восточной Азии?

— Он мой отец, как я уже вам говорила…

— Сомневаюсь, что вы многое мне рассказали!

Холмс повернулся, собираясь войти в дом. На лице мисс Тэрстон отразилась вполне ожидаемая смесь разочарования, горя и даже — в чем я не стал бы ее винить — гнева.

— Холмс! — сказал я. — Прошу вас!

— А теперь, мисс Эбигейл Тэрстон, поскольку этим утром у меня все равно нет никаких дел, буду рад пригласить вас к себе.

Пока мы с гостьей поднимались по лестнице, мой друг сказал:

— Прошу простить мои грубые манеры, но от них есть польза.

Когда я предложил девушке кресло и позвонил в колокольчик, чтобы миссис Хадсон принесла чаю, Холмс продолжил:

— Моя главная цель заключалась в том, чтобы привести вас в чувство, мисс Тэрстон. Бессвязное повествование подобно несущемуся в пропасть ручью: он, даже если красив, создает лишь ненужный шум. Теперь первоначальное волнение прошло, и вы, возможно, сумеете спокойно и кратко объяснить, какой помощи ждете от меня. Прошу не упустить ни одного факта, сколь бы тривиальным он вам ни казался. Опишите все события в хронологическом порядке, вплоть до любой мелочи, способной пролить свет на вашу историю.

Глубоко вздохнув, она уже более ровным голосом начала:

— Я действительно дочь путешественника сэра Хамфри Тэрстона. Возможно, вам известно о его экспедициях в джунгли Индокитая, где он нашел давно забытые города. Книги отца предназначены для ограниченного круга ученых, но о нем вышло множество статей в популярных журналах…

— Достаточно сказать, что я наслышан и о вашем отце, и о его достойном восхищения вкладе в науку. Продолжайте, прошу вас.

— Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, мистер Холмс, а папа проводил столько времени за границей, что стал мне почти чужим. Я воспитывалась у родственников под наблюдением нескольких гувернанток. Все это время отец казался мне скорее ангелом-хранителем, чем родителем, — неким доброжелателем, который всегда заботился о моем благополучии, но при этом оставался невидимым. Конечно, он присылал письма и подарки, однако не принимал никакого участия в моей реальной жизни. Всякий раз по его приезде домой нас приходилось снова знакомить: таковы особенности взросления ребенка между шестью и двенадцатью годами. Я сильно менялась, а он всегда был отважным, таинственным и неизбежно загорелым. Проведя в джунглях и пустынях долгие годы, ненадолго возвращался в Лондон, чтобы отдохнуть, написать отчеты и прочитать несколько лекций, и снова отправлялся на поиски неизведанного. Так продолжалось много лет. В прошлом месяце, в очередной раз вернувшись после трехлетнего отсутствия, отец обнаружил, что его девочка стала женщиной. На этот раз он пообещал остаться и подождать, пока я выйду замуж и создам собственную семью…

— Тогда для вас это счастливый случай, — улыбнулся Холмс, но уголки его рта дрогнули, выдавая нетерпение; улыбка тут же исчезла. — Но, как я догадываюсь, все обернулось не слишком удачно. Что ж, прошу ближе к делу. Почему вы с утра пораньше выскочили на мороз и устремились на Бейкер-стрит, расставшись с домашним уютом и обществом бывалого путешественника?

Она молчала, тревожно глядя на меня, словно ища поддержки. Я ободряюще кивнул.

— Первые несколько дней его присутствия действительно были счастливыми, мистер Холмс, но внезапно на него словно опустилась тень. В течение недели с лишним он казался рассеянным и задумчивым, а пять дней назад заперся у себя в кабинете. И отказывается выходить! Он боится, смертельно боится!

— Чего же? Прошу, объясните.

— Мне неизвестна причина его страхов, я вижу только следствие. Он явно испытывает ужас перед собственным отражением, поэтому не смотрится в зеркало, даже бреется с закрытыми глазами, на ощупь.

— Очень странно, — сказал я.

— Подобная фобия, — сказал Холмс, — скорее по части доктора Ватсона, чем по моей.

— О нет, сэр! Мой отец полностью здоров, я в этом уверена. Как и в том, что он не говорит мне всего, возможно пытаясь защитить от чего-то ужасного. Ибо только настоящий кошмар заставит смелого искателя приключений сидеть взаперти с заряженным слоновьим ружьем на коленях!

Наклонившись к ней, я мягко заговорил, как и подобает врачу:

— Уверен, мисс Тэрстон, у вашего отца есть серьезный повод вести себя именно так. Главная его цель — защитить вас.

— Да, — сказал Холмс. — Я в этом не сомневаюсь.

— Он сам сказал: «Позови Шерлока Холмса, девочка, или я не доживу до конца недели». Поэтому я здесь. Пожалуйста, мистер Холмс, пойдите и встретьтесь с ним, немедленно!

Холмс вскочил на ноги.

— Ватсон! С нашей стороны было глупостью даже снять шляпу и пальто. Идемте! — Взяв нашу гостью за руку, он помог ей подняться. — Как я уже говорил, мисс Тэрстон, нынче утром у меня нет никаких других дел.

Поездка в самый фешенебельный район западного Лондона, до резиденции Тэрстона, не заняла много времени. Мы ехали молча, девушка сидела между мной и Холмсом, глубоко ушедшим в свои мысли. Сама того не сознавая, мисс Тэрстон взяла меня за руку, ища поддержки, и я сжал ее кисть в ответ — крепко, но бережно.

Загадка оказалась весьма интригующей. Что, если не внезапный приступ некой фобии, могло вызвать парализующий страх при виде собственного отражения у такого отважного человека, как сэр Хамфри Тэрстон?

Когда мы уже подъезжали к дому, девушка вдруг попыталась встать в еще двигавшемся кебе.

— Отец!

Она показала вперед. Я едва успел разглядеть у перекрестка высокого мускулистого человека в коричневом пальто, цилиндре, перчатках и при трости с серебряным набалдашником. Он повернулся на крик, и я увидел лицо с седой бородой, темными глазами и высоким лбом. Затем он быстрым шагом, почти бегом, скрылся в переулке.

Холмс заколотил по крыше кеба, веля кучеру остановиться, и мы втроем выбрались наружу. Я остался с мисс Тэрстон, Холмс же бросился в погоню, но вернулся через несколько секунд, тяжело дыша, — он потерял след сэра Хамфри.

— Не знаю, как это объяснить, — сказала мисс Тэрстон. — Возможно, проблемы моего отца, будь то фобия или еще что-то, разрешились, и я зря отняла у вас время.

Холмс кивнул мне.

— Душевные расстройства — не моя специальность, — сказал я. — Но, судя по последним медицинским статьям и разговорам моих коллег, вряд ли серьезная галлюцинация могла пройти так быстро. Непонятно…

— Действительно непонятно, — согласился Холмс. — Сперва человек ведет себя так, будто оказался перед лицом смертельной опасности, затем как ни в чем не бывало выходит на прогулку, но бежит прочь при виде своей любимой дочери и исчезает — должен заметить, с потрясающей быстротой и ловкостью.

— Что нам теперь делать, мистер Холмс?

— Если бы вы позволили осмотреть его комнату… Возможно, он оставил какую-то улику.

— Да-да, мне следовало об этом подумать. Умоляю, простите меня…

— Не беспокойтесь, мисс Тэрстон. Просто ведите.

Она отперла дверь. В большом красивом доме не было видно слуг. Я помог ей снять пальто и повесил его в ближайший шкаф. Когда мы поднимались по парадной лестнице, девушка объяснила, что ее отец совершил еще один странный поступок — отпустил всю прислугу. До тех пор, полагала она, пока не пройдет кризис.

— Боюсь, он действительно болен, мистер Холмс.

У меня уже возникли аналогичные опасения, когда сверху прогремел голос:

— Эбигейл! Это ты?

Мисс Тэрстон посмотрела на Холмса, потом на меня. В ее глазах читалось такое замешательство и страх, что я встревожился, как бы она не лишилась чувств, и даже приготовился подхватить бедняжку.

Снова послышался тот же голос — откуда-то слева и сверху:

— Эбигейл! Если это ты, девочка, отзовись! А если подлец Хокинс, то у меня в руках ружье и я готов стрелять!

— Сэр Хамфри, — крикнул в ответ Холмс, — это Шерлок Холмс и его коллега доктор Ватсон. Нас впустила ваша дочь, которая здесь, с нами.

— Эбигейл?

— Да, папа, это я. Я привела их, как ты просил.

На верхней площадке раздались тяжелые шаги, щелкнул замок и отворилась дверь.

— Слава богу…

Сэр Хамфри впустил Холмса, мисс Тэрстон и меня в свой кабинет. К моему удивлению, я увидел того же человека, что и несколькими минутами ранее на улице. Его атлетическое телосложение, широкие плечи, бородатое лицо, высокий лоб и темные глаза запоминаются мгновенно. Но вместо уличной одежды на нем были халат и шлепанцы. Поперек кресла, где он, судя по всему, сидел несколько мгновений назад, лежало ружье для охоты на слонов. На столе по правую руку бутылка и бокал бренди, а рядом блокнот, перо и открытая чернильница.

— Слава богу, вы пришли, мистер Холмс, — сказал он. — Наверняка дочь рассказала вам о моих тревогах и мнимом безумии. Если кто-то в целом мире и может убедить меня, что я не сумасшедший, то это вы. Уверен, вам под силу обнаружить дьявольские орудия, вынудившие меня увидеть то, чего быть не может.

Мы все сели. Тэрстон предложил Холмсу и мне бренди. Холмс жестом отказался, а я из вежливости взял бокал, но сделал всего один глоток.

Сэр Хамфри уже собирался заговорить, когда Холмс прервал его:

— Сперва вопрос: вы сегодня утром выходили из дома?

Тэрстон удивленно посмотрел на него.

— Однозначно нет. Я не покидаю эту комнату уже пять дней… — Он замолчал, словно не зная, как продолжить.

Теперь пришла очередь Холмса удивляться, но только я, хорошо его знавший, смог ощутить едва заметную перемену в поведении и выражении лица. Остальным он наверняка, как и прежде, казался спокойным и сосредоточенным.

Молчание длилось пару минут. Теперь, когда появилась возможность оглядеться, комната предстала именно такой, как я ожидал. Беспорядочное собрание сувениров и книг, большой бронзовый Будда на подставке из тикового дерева, демонического вида азиатские маски по стенам среди цитат и фотографий в рамках. На почетном месте позади письменного стола — портрет красивой женщины, похожей на Эбигейл Тэрстон, но чуть старше на вид. Я решил, что это ее мать.

— Продолжайте, сэр Хамфри, — сказал Холмс, — и расскажите нам, что происходило в эти пять дней, проведенных вами в комнате.

— Вероятно, вы решили, что имеете дело с сумасшедшим. Я и сам так думаю каждый раз, когда не могу убедить себя в том, что стал жертвой некоего дьявольского фокуса. Клянусь, я не представляю себе, как это делается!

— Что делается, сэр Хамфри?

— Мистер Холмс, вы поймете, что я имею в виду, если скажу, что видел тень моей смерти?

Эбигейл Торстон вскрикнула и прикрыла рот ладонью.

Холмс оставался невозмутим.

— Согласно суевериям многих народов мира, человек может встретить собственный призрак. По-немецки это называется «доппельгангер» и переводится как «двойник». Такое привидение считается зловещим предзнаменованием, а его прикосновение означает скорую смерть. К вам оно не прикасалось, сэр Хамфри?

Лицо Тэрстона побагровело.

— Если вы насмехаетесь, мистер Холмс, то я обманулся в своем доверии к вам!

— Это не насмешка. И я не занимаюсь призраками. Мой опыт основан на фактах. Так что вынужден согласиться с вашим выводом, даже не ознакомившись с обстоятельствами дела, — вы стали жертвой некоего обмана. Но сперва опишите то, что, по вашему мнению, вы видели.

— Себя, мистер Холмс. Моя дочь наверняка упоминала о моем внезапном отвращении к зеркалам.

— Разве не все мы видим себя в зеркале?

— Оказывается, видеть можно по-разному. Пять дней назад, утром, я стоял перед зеркалом и брился, когда вдруг в нем появилось второе изображение, словно из-за плеча выглядывал мой двойник. Я мгновенно обернулся, сжимая в руке бритву, и мне показалось, что я смотрю еще в одно зеркало. Лицо моей точной копии искажала злобная гримаса — подобную ненависть трудно представить, мистер Холмс. Губы двойника шевельнулись, и стало ясно, что сейчас прозвучит смертный приговор. Замахнувшись, я в отчаянии рубанул его бритвой и почувствовал, что лезвие рассекло воздух. Призрак исчез, как лопнувший мыльный пузырь.

— И он не причинил вам никакого вреда, — сказал Холмс. — Не более чем мыльный пузырь или игра света и тени.

— О нет, мистер Холмс! Это была не картинка из волшебного фонаря, а настоящее, полностью трехмерное изображение. И оно было столь же реально, как реальны вы с доктором Ватсоном.

— Вы видели двойника не один раз?

— Трижды, мистер Холмс, пока мне не хватило ума убрать из комнаты все зеркала и отражающие поверхности. Именно так возникает призрак — у меня нет в этом никаких сомнений.

— А у меня нет сомнений, сэр Хамфри, что вы знаете намного больше, чем рассказали. И пока не сообщите мне все известные факты, я не смогу быть вам полезен, как бы о том ни просила ваша дочь. Например, кто такой «подлец Хокинс», за которого вы сперва приняли нас?

Вновь налив себе бренди, Тэрстон сделал большой глоток и откинулся на спинку кресла.

— Да, вы правы, мистер Холмс. Я должен рассказать вам и доктору Ватсону обо всем. — Он повернулся к дочери. — Дорогая, возможно, тебе не стоит слушать наш разговор.

— Папа, я уже вполне взрослая.

— Это не слишком приятная история…

— Моя молодость была бурной, — начал сэр Хамфри. — В двадцать один год я отнюдь не являлся образцом научной респектабельности, скорее был обычным преступником. Меня уволили из индийской армии при крайне позорных обстоятельствах: избежать трибунала удалось лишь потому, что сочувствовавший офицер дал мне возможность дезертировать, сменить имя и исчезнуть. Преступление состояло в разграблении местного храма, а сочувствие офицера было оплачено частью добычи.

Вот так, с новым именем, я отправился бродяжничать по Востоку. У меня не было средств, чтобы вернуться в Англию, к тому же не хотелось предстать перед друзьями и родней опозоренным неудачником. Изредка я отправлял письма, полные замысловатых, нарочито туманных историй о приключениях на тайной службе у короны.

За время странствий я освоил несколько языков и глубоко познал греховность мира: не раз оказывался в дурных компаниях, часто бывал не в ладах с законом. На золотых приисках Австралии у меня случилась ссора с одним человеком, закончившаяся его смертью. Пришлось снова исчезнуть. В Шанхае я стал помощником богатого мандарина, чью голову, после того как китайским властям стало известно о его истинной деятельности, замочили в рассоле.

Но самые черные дни наступили в Рангуне, где я познакомился с Уэнделлом Хокинсом. Это был настоящий злодей, мистер Холмс, даже по сравнению с той компанией, в которой мы познакомились. Убийца, вор, пират, и наверняка не только. Рослый и могучий, с огромной черной бородой, он порой в шутку хвастался — хотя, думаю, сам не вполне в это верил, — что в него переселилась душа Эдварда Тича, знаменитого пирата, известного под прозвищем Черная Борода.

Несмотря на мое безрассудство, инстинкт подсказывал, что от такого человека, как от кобры, надо держаться подальше. Но у него имелась вещь, приводившая меня в благоговейный трепет, — идол шести дюймов в высоту в виде чудовищной собаки с крыльями летучей мыши, вырезанный из прекрасного молочно-зеленого нефрита в стиле, похожем на китайский. Его глаза были сделаны из чистейших сапфиров.

Мистер Холмс, в то время я был лишь неотесанным грабителем. Мой жизненный путь прояснялся, но еще предстояло научиться хорошим манерам. Впрочем, уже тогда давало себя знать мое ненасытное желание постичь величайшие тайны Востока. Да, я мечтал о богатстве, однако еще больше хотел вернуться в Англию знаменитым, как Бёртон, Ливингстон или Спик, принеся свет европейской науки в самые темные и недоступные уголки земного шара.

Что это за идол, я узнал еще до того, как мне о нем рассказал Уэнделл Хокинс. Это артефакт народа чан-цзо, населявшего в Центральной Азии плато Ленг — неисследованный край к северо-востоку от Тибета, где теоретически граничат Китайская и Российская империи. На самом деле там не ступала нога цивилизованного человека, несмотря на выдумки мадам Блаватской. Само название «чан-цзо» часто неправильно переводят как «пожиратели трупов», поэтому оккультисты в страхе перешептываются о чудовищных ритуалах «трупоедского культа Ленга». В действительности некрофагия — не главный ужас Ленга. Чан-цзо — это «извергатели душ»… Но я забегаю далеко вперед.

У Хокинса был не только идол, но и карта, приобретенная, как он туманно намекал, ценой нескольких жизней и написанная на малопонятном бирманском диалекте. Перевести ее мог только я, иначе бы меня не посвятили в план охоты за сокровищами. Мы должны были отправиться в Ленг вооруженными до зубов, убить туземцев, вставших на нашем пути, и вернуться в цивилизованный мир богатыми людьми. Я успокаивал совесть доводами, что получу знаний не меньше, чем богатств, и благодаря моим усилиям находка обретет научную ценность.

Хокинс и десять его товарищей собрали деньги на покупку парового катера, который по желанию нашего предводителя получил имя «Месть королевы Анны». Обеспечив себя достаточным количеством оружия и припасов, мы ночью тайком двинулись вверх по Иравади, а затем отправились вглубь материка, за пределы досягаемости колониальных властей. Якорь мы бросили в Путао возле китайской границы, после чего продолжили путь по суше.

Нас повсюду преследовал злой рок. Припасы портились или бесследно исчезали. Все страдали от лихорадки. Проводники-туземцы, которых нам удавалось нанять или подчинить силой, вели по ложному следу, а потом убегали. Никто, кроме меня, не мог читать проклятую карту, но она оставалась непонятной, даже если удавалось разобрать слова. Бóльшую часть времени я шел наугад, пытаясь найти дорогу по звездам.

Много раз мне казалось, что никто не вернется живым. Первым умер сумасшедший американец по фамилии Джонс, постоянно носивший с собой кнут и похвалявшийся, будто он археолог. Мы нашли его тело в палатке — распухшее в полтора раза, с лицом, объеденным пиявками длиной в фут.

Один за другим гибли остальные: в результате несчастных случаев, от болезней и отравлений. Южноафриканец Гутцман ночью получил дротик в шею. Голландец Ван Эйзен попытался сбежать с остатками еды и чистой воды, и Хокинс застрелил его в спину, потом убил возмутившегося малайца, а заодно и матроса-индийца — из принципа. Еще одному англичанину, Ганну, перерезали горло, чтобы не кормить лишнего едока.

Благодаря своим способностям я не сомневался, что нужен Хокинсу живым. В конце концов нас осталось двое — оборванные и исхудавшие, мы продолжали брести в юдоли безвременья, боли и страха, подобно живым мертвецам.

Но вот мы вышли из джунглей и поднялись на продуваемое всеми ветрами плоскогорье. Казалось, путешествию не будет конца. Я уже не имел ни малейшего понятия о том, куда мы идем, лишь раз за разом делал вид, что сверяюсь с картой, чтобы Хокинс меня не убил. Каждую ночь мне снилось черное неприступное плато Ленг, его руины и рукотворные пещеры — возможно, древнее самого человечества, как и проклятия чан-цзо.

Не знаю, что снилось Хокинсу. Его речь становилась все менее связной, не считая моментов, когда он угрожал мне смертью, если я откажусь от нашей цели. Вскоре стало очевидно, что он тронулся умом и мне грозит то же самое, если не удастся избавиться от его общества.

Я тоже ворочал мозгами с трудом, но все-таки придумал простой выход из положения. Упав на землю, я отказывался вставать, как ни вопил Хокинс, как ни грозился вышибить мне мозги выстрелом из пистолета. Я сказал, что умираю и пуля станет избавлением. Однако давать мне избавление он не собирался. Вместо этого вынудил перевести все названия, что стояли на карте. Писать было нечем, кроме шипа колючего растения и собственной крови, но я все сделал. Удовлетворенно рассмеявшись, Хокинс сунул карту в карман, забрал последние припасы и предоставил меня моей судьбе на бескрайней голой равнине.

Так мы расстались. Преднамеренно исказив направление, я надеялся, что Хокинс в конце концов придет в гости к самому дьяволу. Он же, естественно, предполагал, что я через пару дней стану добычей стервятников.

Но он просчитался. Обезумевший от лихорадки и голода, одержимый жуткими видениями, я бродил много дней или даже недель, пока Бог не смилостивился и не вывел меня на лагерь кочевников. К белому человеку они отнеслись гуманно — отвезли на верблюде в китайскую провинцию Синьцзян, где передали торговцу, а тот, в свою очередь, — миссионеру.

Это было спасение во всех смыслах. Я женился на дочери миссионера, матери Эбигейл, и в основном благодаря влиянию ее семьи впоследствии нашел себе место в куда более респектабельной англо-французской экспедиции в Ангкор, что стало началом моей научной карьеры. Тайны Востока по-прежнему не давали мне покоя, но жажда знаний теперь вела в нужном направлении, и в конце концов я приобрел добрую славу.

Сэр Хамфри замолчал. Слышалось лишь медленное тиканье больших часов в другой комнате. Эбигейл Тэрстон, побледнев от ужаса, едва дышала. Холмс сидел неподвижно, подперев подбородок рукой и уставившись в пространство.

Я заговорил первым.

— Сэр Хамфри, наверняка это не вся история. Не понимаю, какое отношение ваша злополучная экспедиция и судьба мерзавца Хокинса имеют к тому, что происходит здесь и сейчас.

— Черт побери! — взорвался Тэрстон. — Они имеют самое непосредственное отношение к той ситуации, в которой я оказался, и, вполне возможно, к моей неизбежной судьбе. Но… вы правы. Это не вся история. Много лет я странствовал по миру, читал лекции, писал книги… Сама королева посвятила меня в рыцари. Когда прошлое стало казаться дурным сном, я решил, что мне больше нечего опасаться. Не тут-то было! Вот уже две недели я получаю послания от проклятого Хокинса!

— Послания? — переспросил Холмс. — О чем вы?

— Вон там, на столе.

Холмс открыл резную лакированную шкатулку, извлек стопку бумаг, быстро их просмотрел и передал мне.

— Что скажете, доктор Ватсон?

— Мне не прочитать. Это восточная рисовая бумага. Судя по почерку, автор пребывает в состоянии серьезного умственного расстройства, возможно, под воздействием алкоголя. Обратите внимание на многочисленные царапины и кляксы. Больше ничего сказать не могу.

— Это архаичная — можно сказать, выродившаяся — разновидность бирманского языка, такой письменностью вместо шифра пользовались преступники на Дальнем Востоке, — сказал сэр Хамфри. — В наши дни, возможно, никто, кроме меня, не способен это прочитать, поскольку Уэнделла Хокинса нет в живых, если верить его словам.

— Он мертв? — переспросил Холмс. — Если так, то с вашими проблемами покончено.

— Нет, мистер Холмс, проблемы остались, хотя все эти письма написаны спустя немалое время после смерти Хокинса. Похоже, он все-таки добрался до плато Ленг, являвшееся мне в видениях. Там жрецы чан-цзо, которых язык не поворачивается назвать людьми, подвергли его неописуемым пыткам, содрали кожу с лица, вырвали сердце — а потом вернули к жизни. Сейчас этим чудовищным ходячим мертвецом движет и воля хозяев, и собственное желание отомстить мне, ставшему причиной его бесконечных мучений. Он знает все тайны жрецов чан-цзо и может вызывать тени смерти.

— Он рассказывает обо всем этом в своих письмах? — спросил я.

— Даже больше, доктор Ватсон. И если это правда, мне нет спасения. Одна надежда — что вы с мистером Холмсом сумеете доказать: я стал жертвой иллюзии, некоего трюка, проделанного злодеем, который, вне всякого сомнения, принадлежит к миру смертных. Если это удастся, у меня найдутся средства, чтобы достойно вознаградить вас за услугу.

— Мои услуги оплачиваются по фиксированной ставке, — сказал Холмс, — но давайте не будем сейчас забивать голову финансовыми вопросами. Я действительно намерен ухватить за воротник вашего Хокинса и сорвать покров мистики с его фокусов, по сравнению с которыми трюки английских медиумов покажутся детской забавой.

— Мистер Холмс, я до конца дней буду перед вами в долгу.

— Понаблюдаем и дождемся момента, когда Хокинсу придется раскрыть карты. Но сперва, думаю, доктору Ватсону следует сопроводить мисс Эбигейл в более безопасное место — моя квартира до завершения этого дела мне все равно не понадобится.

Дочь Тэрстона попыталась возражать, но Холмс повернулся к ней и сказал:

— Вы вели себя как героиня, но сейчас лучше покинуть поле боя. Вы пойдете с доктором Ватсоном.

— Как скажете, мистер Холмс.

— А мне нужно осмотреть дом внутри и снаружи, выяснить, каким образом в него сможет проникнуть враг.

Тэрстон положил на колени ружье и начал протирать ствол тряпицей.

— Я уже выдержал пять дней, думаю, за запертой дверью протяну и дольше. Ваш план просто великолепен, мистер Холмс.

Мы оставили сэра Хамфри одного. Пока спускались следом за мисс Тэрстон по лестнице, Шерлок спросил меня:

— Что скажете, Ватсон?

— Уникальный случай. Вполне достойный ваших талантов.

— А что насчет сэра Хамфри?

— Полагаю, он вполне в здравом рассудке, но на его суеверных страхах играет убийца Хокинс, который, похоже, совсем выжил из ума.

— Сумасшедший он или нет, в ближайшее время наверняка явится собственной персоной — из плоти и крови, и тогда его можно будет обезвредить самым обычным способом.

— И все-таки кое-что не сходится. Кого или что мы видели перед домом? Ведь сэр Хамфри из комнаты не выходил.

— Самозванца, возможно, обученного актера, действующего заодно с Хокинсом. Согласен, еще не все части головоломки легли на место. Но имейте терпение. Мои методы вам знакомы.

— Я так рада, что вы и доктор Ватсон готовы помочь отцу, — тихо сказала мисс Тэрстон, когда мы спустились вниз. — Вас послало само небо.

— Пожалуй, причина моего появления здесь не столь возвышенная, — снисходительно улыбнулся Холмс, — но мы сделаем все, что в наших силах.

Увы, мы мало что успели сделать. Пока я помогал мисс Тэрстон надеть пальто, она повернулась и, случайно подняв глаза, закричала.

— Господи! — воскликнул я.

Наверху лестницы стоял человек, похожий на сэра Хамфри, но в уличной одежде, пальто и цилиндре, которые мы видели ранее. Он никак не мог пройти мимо нас.

— Эй вы! Ни с места!

Холмс бросился в погоню, перепрыгивая через три ступеньки.

Незнакомец двигался молниеносно и при этом так тихо, что я слышал лишь стук ботинок Холмса по деревянной лестнице. Затем донесся вопль из кабинета. Сэр Хамфри кричал что-то на чужом языке, и в его голосе звучал неподдельный ужас. Крик оборвался, сменившись булькающим хрипом; раздался выстрел из слоновьего ружья.

Оставив мисс Тэрстон, я бросился следом за Холмсом. Когда добрался до двери кабинета, выбитой изнутри, словно пушечным ядром, мой друг уже находился в комнате. Мгновение спустя он выскочил обратно — бледный, с диким взглядом — и увидел идущую к нам мисс Эбигейл Тэрстон.

— Ради всего святого, Ватсон! Не пускайте ее!

— Отец! — закричала она. — Дайте мне войти!

Я крепко держал девушку.

— Ватсон! Не позволяйте ей войти, что бы ни случилось! Это… слишком ужасно.

Думаю, то был единственный раз, когда я видел Шерлока потрясенным едва ли не до потери дара речи.

Я заставил мисс Тэрстон спуститься обратно, несмотря на ее протесты и сопротивление, и продержал внизу до прибытия полиции, которую вызвали соседи, услышавшие крики и выстрел. После того как девушку увезли в полицейском фургоне, мне удалось наконец осмотреть тело сэра Хамфри Тэрстона. Он, как я и опасался, был убит.

Его, так и не покинувшего кресла, кто-то изуродовал почти до неузнаваемости. Горло было перерезано от уха до уха, чего вполне хватило для умерщвления, при этом с лица почти полностью содрано мясо. На обнаженную лобную кость нанесли ряды таинственных символов, похожих на те, что я видел в письмах. Макушку разбили каким-то тупым орудием, и, к моему ужасу, исчезла бóльшая часть мозга.

Хуже всего выглядела последняя деталь преступления, нарочито издевательская, — на коленях мертвеца лежало дымящееся ружье, в полированной поверхности ствола отражался нефритовый идол с изумрудными глазами — стилизованная фигурка собаки с крыльями летучей мыши.

— Да, Холмс, — сказал я, — это и впрямь слишком ужасно.

Доктор Ватсон прервал свой рассказ, а я, девятнадцатилетний студент американского колледжа, все таращился на него с раскрытым ртом, все пытался отбросить сомнения в душевном здоровье славного старика. Мысль о его помешательстве едва не довела меня до слез.

Возможно, я так и сидел бы дурак дураком, не в силах вымолвить ни слова, если бы Ватсон не продолжил:

— Об этом деле я ничего не мог написать — так приказал Холмс, угрожая, что в противном случае дружбе придет конец. У нас просто ничего не вышло.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Все закончилось слишком быстро, и это был полный провал. Исход дела отдали на откуп, как язвительно заметил Холмс, «официальному воображению», которое, естественно, пришло к выводу, что убийство — дело рук сумасшедшего или сумасшедших, возможно, приверженцев какого-то зловещего восточного культа вроде знаменитых душителей-тугов. Но даже полиция не смогла найти объяснения сильному запаху падали, продержавшемуся в кабинете исследователя еще долго после того, как убрали тело. Словно туда вторглось нечто давно умершее, сделало свое черное дело и скрылось так же необъяснимо, как появилось.

На прессу оказывалось чудовищное давление, чтобы подробные репортажи о случившемся не просочились в печать. Думаю, распоряжения поступали с самого высшего уровня. По иронии судьбы в некрологе сэра Хамфри причиной его ухода из жизни названа азиатская лихорадка. Я сам подписал свидетельство о смерти.

Мои собственные выводы не сулили ничего хорошего. Тайна осталась нераскрытой. То, чему мы и мисс Тэрстон стали свидетелями, было не просто загадочно, а невозможно.

— Я отвергаю невозможное, — горячо заявил Холмс. — Такова моя позиция.

— И я, и вы, и девушка видели все собственными глазами.

— Нет, Ватсон! Иррациональному нет места в работе детектива. Мы должны ограничиваться осязаемым и вещественным, основываясь на здравом смысле. Иначе весь труд моей жизни рассыплется в прах. Против сверхъестественного я бессилен, от моих методов нет проку. Но ведь в прошлом они приносили пользу, вы не можете с этим спорить. Так будет и впредь, но нам следует оставаться в определенных границах.

И снова я, студент колледжа, лишился дара речи.

— Холмс взял с меня клятву, что я никогда не напишу об этом случае. И я не писал…

Неужели доктор Ватсон нарушил свою клятву, рассказав обо всем мне? Я не осмеливался спросить. Узнал ли он о чем-то таком, что вынуждает его спешить?

— Я просто хотел кому-нибудь рассказать, вот и все. Подумал, что стоит…

Король Мидас. Ослиные уши. Кто поверит завыванию ветра в камышах?

Через неделю после возвращения в Америку я получил телеграмму с известием, что Джон Ватсон скончался от сердечного приступа, мирно сидя в том самом кресле у камина. Спустя еще семь дней пришла посылка от одной из моих тетушек. В прилагавшейся записке та с удивлением сообщала, что посылку попросил отправить доктор.

В ней была фигурка собаки с крыльями летучей мыши.

Мэри Робинетт Коваль Трагедия на голландском лайнере «Фрисланд»

Мэри Робинетт Коваль — автор нескольких рассказов, в том числе «Evil Robot Monkey», вышедшего в финал премии «Хьюго» за 2009 год. Ее рассказы и повести публиковались в журналах «Azimov’s», «Strange Horizons», «Cosmos» и «Escape Pod», а также в антологиях «Twenty Epics», «The Solaris Book of New Science Fiction. Vol. 2» и «The Year’s Best Science Fiction» Гарднера Дозуа. Первый роман Коваль — «Shades of Milk and Honey» — готовится к печати в издательстве «Tor Books». Кроме того, в 2008 году она получила премию Джона В. Кэмпбелла в номинации «Лучший молодой автор». В свободное от писательства время Мэри Робинетт работает актером-кукловодом.

Всем известно, как неохотно мужчины идут под венец. Но их нельзя судить строго, если принять во внимание историю многих браков. Ведь, помимо всего прочего, свадьба и супружество — далеко не самые безопасные мероприятия. Посмотрите, к чему привел брак Клавдия и Гертруды в «Гамлете». Настоящая трагедия! «Спи, милый принц…» Ладно бы только принц — практически все уснули вечным сном! В фильме «Монти Пайтон и священный Грааль» сэр Ланселот по недомыслию врывается на свадьбу и убивает кучу народа, в том числе шафера. И это все цветочки по сравнению с подлинными катастрофами вроде Варфоломеевской ночи 1572 года, когда из-за неоднозначной реакции на брак католички и протестанта поднялась волна насилия, унесшая тридцать тысяч жизней. Стоит ли удивляться, что мужчины предпочитают держаться от всего этого подальше? Разумная мера предосторожности, и не более! В рассказе Конан Дойла «Подрядчик из Норвуда» Ватсон вскользь упоминает трагедию на борту голландского лайнера «Фрисланд», едва не стоившую жизни ему и Холмсу. Наш следующий рассказ о том, что могло скрываться за сенсационным заголовком: в истории замешаны наивная юная девица, царственная чета, некий стеклодув и итальянская политика. Ну и конечно, свадьба.

При рождении меня нарекли Розой Карлоттой Сильваной Гризанти, однако в середине восьмидесятых годов я официально изменила имя и теперь зовусь Евой. Догадка, высказанная в вашем письме, верна: после трагедии на голландском лайнере «Фрисланд» мои дорогие друзья, доктор Ватсон и мистер Шерлок Холмс, решили, что самым безопасным для меня будет воздержаться от общения с родней.

Но я забегаю вперед. К тому же я лишена дара доктора Ватсона объяснять методы мистера Холмса, поэтому едва ли смогу достойно поведать вам об этом необычном происшествии.

Двенадцатого октября 1887 года я покинула родительский дом на венецианском острове Мурано и отправилась в Африку на лайнере «Фрисланд». Там мне предстояло познакомиться с Гансом Бурвинклем — молодым человеком несколькими годами старше меня, о браке с которым недавно договорился отец. Теперь, в двадцатые годы двадцатого века, при современном образе жизни, уже не верится, как оберегали нас, девушек, сорок лет назад. А в то время было естественным, что в плавании меня сопровождал брат, Орацио Ринальдо Париде Гризанти, — дабы надзирать за моим благонравием. Еще с нами поехала моя камеристка Анита.

Кроме всего прочего, в мое приданое входило несколько ящиков с лучшим муранским стеклом. С тех пор как было объявлено о моей помолвке, отец не покидал мастерскую. Помнится, Зия Джулия спрашивала: «Куда так спешить?» А меня в то время тревожило лишь одно: каково это — быть взрослой женщиной? И именно в этом для меня заключался смысл брака.

Прекрасно помню, как я волновалась во время первого ужина на корабле: при виде дам и господ в полном вечернем облачении у меня в голове помутилось от восторга. Нам с Орацио отвели места за столиком с двумя британскими джентльменами и супружеской парой из Венгрии. За капитанским столом сидел синьор Агостино Депретис, итальянский премьер-министр, с молодой женой, синьорой Микелой Депретис. Я предвкушала собственное бракосочетание и медовый месяц, а потому завидовала этой юной даме, на которую были устремлены все взоры.

Однако воспоминаниям о девичьих мечтах здесь не место. Британскими джентльменами, как вы, вероятно, уже догадались, были мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Мистер Холмс привел меня в восхищение своим безупречным итальянским и забросал вопросами о производстве стекла. Пока мы беседовали, синьор и синьора Комаццоло — наши соперники-стеклодувы, также путешествовавшие на лайнере «Фрисланд», — послали молодым супругам бутылку дорогого шампанского.

Брат прищурился, тронул меня за локоть и спросил по-итальянски:

— Может, тоже отправишь им подарок? Правда, для этого тебе придется расстаться с каким-нибудь пустячком из приданого…

— Папа сделает еще! — Я улыбнулась. — Сейчас я напишу записку!

Орацио жестом подозвал Аниту и отдал ей распоряжение. Минуту спустя она вернулась со шкатулкой, где лежала пара бокалов для шампанского из опалового стекла, украшенных изысканной гравировкой. Я быстро нацарапала записку, которая теперь находится у вас, — глупая записка от глупой девчонки. Но откуда я могла знать, к чему это приведет? Не успели чернила высохнуть, как брат схватил записку и бросился на другой конец зала. У капитанского стола он с поклоном презентовал шкатулку с бокалами премьер-министру Депретису и его супруге. Синьора Депретис премило рассмеялась и в знак благодарности расцеловала брата в обе щеки.

Скажу без ложной скромности, что по мастерству исполнения бокалы не знали себе равных: мой отец — искуснейший стеклодув — скрывает от других мастеров секрет своего опалового стекла, которое переливается прозрачной радугой.

Разумеется, молодой чете оставалось лишь открыть бутылку игристого вина и выпить из этих стеклянных шедевров. Пузырьки шампанского плясали так весело, словно праздновали вместе с нами.

Премьер-министр Депретис сказал:

— Дамы и господа! Я пью из этих прелестных муранских бокалов за своих соотечественников и за свою прекрасную жену. Здоровья и долгих лет всем нам!

Они отхлебнули шампанского и поцеловались — в их глазах сияла любовь. А мы смотрели и бурно аплодировали. Синьор Комаццоло, несколько раздосадованный тем, что наши бокалы затмили его подарок, громко спросил:

— Как вам понравилось шампанское, господин премьер?

Премьер-министр Депретис поклонился ему и поднес бокал к носу, чтобы ощутить букет напитка.

— Изысканный запах с оттенками меда, имбиря, петрушки и легкой нотой чеснока. — Он снова отпил шампанского, посмаковав его. — Минеральная вода, груша и яркая кислинка. Превосходно!

Мы снова зааплодировали, пожалуй, даже сильнее прежнего. Я сидела, едва дыша от восторга, и при каждой перемене блюд украдкой посматривала на молодых супругов. Первым блюдом были устрицы. Брат тоже заказал шампанского — пусть и у нас будет праздник, как у премьер-министра с синьорой Депретис.

Однако уже после второй перемены блюд синьора Депретис попросила ее извинить и поднялась с места: внезапно побледневшая, она прижимала руку к животу. Премьер-министр увел ее из зала. При этом вид у него был напряженный.

— Как ты думаешь, что случилось? — спросила я.

Орацио пожал плечами:

— Может, устрицы несвежие.

После этого я только и делала, что воображала, как у меня самой разболелся живот. В конце концов возникли приступы тошноты, и после четвертой перемены блюд я тоже покинула ресторан.

На следующий день Депретисы к обеду не вышли.

Через день моя камеристка Анита доложила, что в гостиной находятся двое мужчин.

— Где Орацио? — спросила я.

Анита смущенно улыбнулась и покачала головой:

— Не знаю, синьорина.

Я не была уверена, что прилично выходить в гостиную одной, поэтому попросила Аниту сопровождать меня. Представьте себе мое облегчение, когда я обнаружила, что неизвестные гости — наши соседи, доктор Ватсон и мистер Холмс.

Здесь я должна сделать отступление и описать наружность мистера Холмса. Он был намного выше меня — даже среди мужчин его сухопарая фигура парила, словно ястреб. Едва я вошла в гостиную, как он сдвинул темные кустистые брови, что придало его лицу сосредоточенность; в глазах плясал возбужденный огонь.

— Как вы себя чувствуете, синьорина Гризанти? — спросил он на своем безупречном итальянском.

Доктор Ватсон стоял в стороне и наблюдал наш разговор с живым интересом газетчика, не участвующего в происходящем.

— Хорошо, синьор Холмс, благодарю вас.

Спросить, что слышно о премьер-министре и синьоре Депретис, я не успела.

— Депретисы мертвы, — прямо сказал мистер Холмс.

Я ахнула — и от страшной вести, и от того, как легко он прочитал мою мысль.

— Отравились устрицами?

— Нет, свадебным подарком — шампанским. — Мистер Холмс пристально посмотрел на меня. — Вы знаете, где ваш брат?

— Нет. — Я едва его слушала, так ужасно было думать, что счастливые супруги погибли. Убиты!

— Ничего страшного, мы его подождем. Если не возражаете, скоротаем время за беседой.

Я кивнула.

Мистер Холмс уселся в кресло, сложившись, как телескоп. Доктор Ватсон, пристроившийся в соседнем кресле, держался так, словно его не было вовсе. Мистер Холмс подался вперед и оперся локтями на колени.

— Расскажите о вашем предстоящем бракосочетании.

Я залилась краской от смущения, но все-таки поведала ему о недавней помолвке с господином Бурвинклем и его деловых соглашениях с папой. Еще о том, что я еду в Африку, а папа не смог меня сопровождать, потому что участвует в избирательной кампании левых. Я даже описала свое подвенечное платье. Одним словом, всячески демонстрировала, какая я глупая и тщеславная девчонка.

В самый разгар моего повествования мистер Холмс неожиданно спросил:

— Можно взглянуть на ваше приданое?

— Конечно!

Я позвала Аниту, и она помогла джентльменам открыть ящики со стеклом. Мне оставалось лишь ходить вокруг без дела и волноваться, пока они необыкновенно бережно доставали стекло и хрусталь из ящиков и раскладывали все по каюте. Мистер Холмс остановился, чтобы полюбоваться опаловой вазой для цветов; ей, по отцовскому замыслу, предстояло послужить главным украшением свадебного стола.

Шерлок Холмс оглядел ряды одинаковых бокалов и рюмок и снова посмотрел на вазу.

— Из такого стекла у вас только те бокалы и эта ваза?

— Да. — Я тоже подошла посмотреть. — Кроме отца, ни один стеклодув в мире не умеет изготавливать опаловое стекло. Он и сам редко этим занимается.

— Делал ли он раньше какие-нибудь вещи из опалового стекла, вроде подаренных бокалов для шампанского?

Я задумалась.

— Насколько мне известно, нет. Однако я редко бываю в мастерской.

Мистер Холмс поднес вазу к лицу и, к моему изумлению, понюхал стекло.

— Гм… Здесь ничего не выяснить. Доктор Ватсон, вы не поможете мне убрать все на место?

Я была рада, что мистер Ватсон, судя по его виду, пребывал в таком же недоумении, что и я. Правда, он ничего не сказал, лишь помог мистеру Холмсу сложить все как было. Кроме вазы. Мистер Холмс обратился ко мне:

— Извините нас за причиненные неудобства, синьорина Гризанти. Пожалуйста, дайте знать, когда ваш брат вернется.

Он склонился над моей рукой, и они с доктором Ватсоном удалились.

Когда дверь за гостями закрылась, я взяла вазу и тоже понюхала. Она ничем не пахла.

Через несколько часов в каюту ворвался Орацио.

— Ну, малютка Роза, как тебе первый океанский вояж?

— Мне страшно. Доктор Ватсон и мистер Холмс…

Он подскочил ко мне и схватил за руки:

— Что ты им рассказала?

— Ничего! — (Он так стиснул мои пальцы, что я поморщилась.) — Мне нечего им сказать. Орацио, я не понимаю, что произошло. Говорят, шампанское было отравлено!

Он выпустил мои руки и с улыбкой отошел:

— Правда? Так и говорят?

— Как ты можешь улыбаться, когда Депретисы убиты?!

Он рассмеялся:

— Милая сестрица, зачем мы, по-твоему, оказались на этом судне?

То ли пережитые в тот вечер потрясения закалили мои нервы, то ли я начала свыкаться с правдой, но в мозгу что-то щелкнуло, и головоломка сложилась. Я учла то, о чем не сказала мистеру Холмсу. Например, мне известно, как отец делает опаловое стекло. Однако Орацио не следовало знать о моей догадке. Поэтому я заставила себя ответить ему так, как ответила бы глупая девчонка, какой он меня считал:

— Я еду к жениху.

Он обернулся с прежней улыбкой. На его лице читалось облегчение:

— Да, моя красавица Роза! Так и есть. — Он поцеловал меня в лоб. — Я падаю с ног, да и тебе давно пора спать.

Я сплела пальцы, слабея при мысли о том, что совершил мой брат. Будь премьер-министр Депретис его единственной жертвой, наверное, было бы не так страшно. Однако стоило вспомнить, как синьора Депретис целовала моего брата и благодарила за то, что он принес ей смерть, и я едва не лишалась чувств. Мысль о том, что я могла предотвратить их гибель, терзала мою душу.

— Что-то мне никак не успокоиться после всех треволнений. Как ты думаешь, будет прилично, если я прогуляюсь по палубе и немного подышу свежим воздухом?

Орацио пожал мне локоть.

— Я очень устал, не могу тебя сопровождать.

— Ничего, сгодится и Анита. — Я кокетливо улыбнулась, пытаясь скрыть, что меня мучает принятое решение. — Или ты хотел сам покрасоваться перед молодыми дамами?

Брат рассмеялся и расцеловал меня в обе щеки.

— Ступай, Роза! Только не гуляй допоздна.

Я позвала Аниту, и мы пошли на верхнюю палубу.

Вы спрашивали о мистере Холмсе, поэтому я не стану подробно рассказывать, о чем думала во время той долгой прогулки. Достаточно знать, что ночной ветерок остудил мой пылающий лоб и помог найти ответы на некоторые вопросы. Анита проводила меня до самой каюты мистера Холмса. Я покраснела, представив, как это выглядит со стороны, — незамужняя девица ищет общества мужчины в столь поздний час. Но тут же покачала головой, дивясь собственной суетности. Какое значение имела моя репутация в ту роковую ночь?! И все же потусторонний голос скрипки в ночи едва не подорвал мою решимость. Совладав с собой, я постучала в дверь. Когда она открылась, из каюты вырвался сизый дым, клубящийся, словно в дымоходе над печью отцовской мастерской.

— Мисс Гризанти?! — Похоже, мое появление так потрясло доктора Ватсона, что он забыл о необходимости говорить по-итальянски.

Его следующие слова я не поняла.

Мистер Холмс сунул скрипку под мышку и произнес на превосходном итальянском:

— Доктор Ватсон, не забывайте об учтивости — синьорина Гризанти не знает ни слова по-английски! Прошу вас, войдите!

Я помотала головой:

— Я пришла сказать вам, что брат вернулся. Он знал, что стекло отравлено. И это было именно стекло, а не шампанское.

Мистер Холмс подался вперед. Когда я поняла, что он готов немедленно действовать, у меня перехватило дыхание. Однако я нашла в себе силы договорить:

— Опаловую матовость стеклу придает мышьяк, который добавляют при выдувании.

— В самом стекле, а не на поверхности! — Мистер Холмс с довольным видом обернулся и поклонился доктору Ватсону. — Теперь понятно, почему анализы ничего не дали!

Я почувствовала, что вот-вот упаду в обморок.

— Вы это, конечно, подозревали. Иначе не пришли бы смотреть на мое приданое.

Он поднял густые брови, и я залилась краской под его пристальным взглядом.

— Весьма тонкое наблюдение, — сказал он. — Первые симптомы отравления у премьер-министра и его жены проявились уже за обедом, вскоре после шампанского. Нота чеснока, которую отметил Депретис, заставила меня заподозрить мышьяк: когда это вещество попадает в шампанское, при реакции выделяется ядовитый газ арсин; отравление им дает те же симптомы, что и у Депретисов. Но следов мышьяка в бутылке не было, поэтому я и заинтересовался бокалами. Вы упомянули, что ваш отец занимается политикой, и это дало мне мотив, однако вычислить метод не удавалось.

Тут доктор Ватсон шагнул ко мне и спросил:

— Вы понимаете, что это значит для вашего отца и брата?

— Да. — Я опустила глаза и обхватила себя руками, ощутив жесткие кости корсета. Как жаль, что они не могут меня защитить! — Отец выступал против правительства с тех пор, как в тысяча восемьсот семьдесят первом году Италия аннексировала Венецию. А моя поспешная помолвка с господином Бурвинклем, видимо, была лишь поводом, чтобы мы оказались здесь. Уверена: рано или поздно Орацио нашел бы предлог подарить бокалы, но он воспользовался случаем очернить семейство Комаццоло. Я знаю, что поставлено на карту… — Мой голос дрогнул, но я заставила себя поднять голову. — Но не желаю быть пешкой. Это подлое предательство!

Судя по отчетам доктора Ватсона, мистер Холмс редко приходит в изумление. Но похоже, в этот раз он был поражен — даже не моими ответами, а тем, что юная девушка могла так сильно измениться за короткое время. Ведь после нашего первого разговора в гостиной прошли всего сутки.

— Вы благородная женщина, синьорина Гризанти!

— Пойду немного прогуляюсь по палубе. — Я повернулась, чтобы уйти, сознавая свое предательство по отношению к отцу и брату. Но разве они не предали мои девичьи грезы?!

И спросила через плечо:

— Вы успеете сделать все, что нужно, до моего возвращения?

— Да.

Клубившийся в комнате дым заволок его глаза, словно туман.

Я гуляла по палубе целую вечность, а затем вернулась в пустую каюту. Там явно произошла схватка, но какая-то добрая душа постаралась удалить ее следы. На столе возле рукоделия меня ждал листок бумаги. Прилагаю его к письму, чтобы вы получили полное представление об этом незаурядном человеке.

Дорогая синьорина Гризанти!

Рукоплещу острому уму, благодаря которому вы так быстро разобрались во всех хитросплетениях сложившейся ситуации. Вынужден сообщить, что ваш жених, господин Бурвинкль, также участвует в заговоре против действующего правительства Италии. Первый шаг, сделанный заговорщиками, позволяет с уверенностью предположить, что они намеревались передать бразды правления Италией партии левых. Ваш отец и брат заключены под стражу за убийство, их ждет суд.

Учитывая все это, вы не можете ни вернуться домой, ни продолжить путешествие. Мы с доктором Ватсоном завтра покидаем корабль и предлагаем вам свою защиту и сопровождение.

Жду ответа,

Шерлок Холмс.

Слезы сами хлынули из моих глаз: понимая бесспорность этих слов, я оплакивала утрату дома и невинности. И плакала, пока не пришла Анита, которая обняла меня, растерянного ребенка, спела колыбельную и утешила.

На следующий день мы сошли с корабля. По совету мистера Холмса я сменила имя — теперь меня зовут Евой В. — и больше никогда не виделась с родными. Пока не пришло ваше письмо, я встречала фамилию Гризанти лишь однажды, в газетной заметке об аресте и казни моего брата Орацио Ринальдо Париде Гризанти. После этого я долгие годы не читала газет, боясь узнать о суде над отцом и осознать, что это я его убила.

Теперь вы можете приложить мой отчет к тем, что составил о мистере Холмсе доктор Ватсон. Я заканчиваю его и подписываю своим старым именем. Ведь история произошла с девушкой, на которую я совсем не похожа.

Искренне ваша,

Роза Карлотта Сильвана Гризанти.

Х. Пол Джефферс Проклятие мумии

Х. Пол Джефферс — автор многих художественных и документальных книг, последняя из которых — «Taking Command» — на данный момент является единственной биографией генерала Второй мировой войны Дж. Лоутона Коллинза. Перу Джефферса принадлежит и ряд других жизнеописаний, в том числе несколько томов, посвященных президенту США Теодору Рузвельту. Диапазон его прочих нехудожественных работ широк — от книг типа «Freemasons: Inside the World’s Oldest Secret Society» до «With an Axe: 16 Horrific Accounts of Real-Life Axe Murderers» и «The Complete Idiot’s Guide to the Great Depression». В мире холмсианы, кроме следующего рассказа, он является автором романов «The Adventure of the Stalwart Companions» и «Murder Most Irregular», а также «The Forgotten Adventures of Sherlock Holmes» — сборника рассказов, основанных на оригинальных радиопьесах Энтони Бучера и Дениса Грина.

«Крылья смерти опустятся на любого, нарушившего покой фараона» — такую надпись, высеченную на каменной табличке, якобы нашли британские исследователи Говард Картер и Джордж Герберт, вскрывшие гробницу египетского царя Тутанхамона. Говорят, когда люди туда вошли, в Каире погасли все огни, а трехногая собака Герберта упала замертво. Вскоре за ней последовал и хозяин, умерший от укуса комара. От яда кобры погибла канарейка Картера, а вскоре два десятка членов экспедиции умерли при странных обстоятельствах, став жертвами проклятия мумии. По крайней мере, такова молва. Предлагались самые разные объяснения несчастий, обрушившихся на экспедицию. В 1986 году доктор Каролина Штенгер-Филлип предложила интригующую версию о том, что причиной болезни исследователей стали плесень и бактерии, сохранившиеся в герметично закрытой гробнице. Однако статистический анализ, проведенный в 2002 году «Британским медицинским журналом», показал, что на самом деле члены экспедиции умерли незначительно быстрее остальных. «Проклятие» стало распространенным в прессе мифом и вдохновило писателей на создание многих произведений, в том числе этого рассказа.

За три года, прошедшие с тех пор, как в химической лаборатории больницы Святого Барта меня познакомил с Шерлоком Холмсом наш общий друг Стэмфорд, после чего мы с Холмсом вместе поселились на Бейкер-стрит, я постепенно привык к расследованиям. Обычно они начинались с того, что приходила телеграмма или письмо, наша квартирная хозяйка объявляла о неожиданном посетителе или на лестнице раздавались тяжелые шаги детектива из Скотланд-Ярда. Пару раз источником того, что мой друг, по обыкновению, именовал «проблемами», становился я сам. Так случилось и теплым апрельским вечером 1883 года. Мы едва успели устроиться в креслах гостиной дома 221б по Бейкер-стрит на второй вечер после возвращения из графства Суррей, от очередного злодея, доктора Гримсби Ройлотта, как вдруг Холмс вскочил с кресла и объявил:

— Ватсон, предпринятые нами в Сток-Мороне усилия вполне заслуживают награды в виде превосходного ужина!

Спустя полчаса мы уже сидели в ресторане «Симпсонс-ин-зе-Стрэнд». Как и всякий раз, когда мы посещали это почтенное заведение, наш столик располагался наверху, возле большого окна, выходившего на оживленную улицу.

— Глядя на этот парад человечества, — изрек здесь однажды великий сыщик, — на город с населением в четыре миллиона человек, постоянно сталкивающихся друг с другом, невозможно сказать, какое стечение обстоятельств или мелкая случайность может повлечь за собой цепь событий, ведущих к катастрофе или просто к некоему происшествию, внешне кажущемуся безобидным, но изобилующему тяжкими последствиями для тех, кто имеет к нему непосредственное отношение.

То и дело поглядывая на постоянно меняющуюся картину за окном, Холмс ковырялся в ростбифе, нарезанном на одной из огромных серебряных тележек, известных под названием «обеденные повозки» и являвшихся фирменным знаком ресторана «Симпсонс» со дня его открытия в 1848 году. Я же отдавал должное стейку, почкам и грибному пудингу, которыми ресторан славился ничуть не меньше. Бросив взгляд на заполненный веселой публикой зал, я с преизрядным удивлением обнаружил своего старого армейского приятеля, бесстрашно шагавшего к нашему столику.

Коренастый, в мундире Пятого Нортумберлендского стрелкового полка, с вечно неухоженной копной рыжих волос, из-за которой сослуживцы прозвали его Рыжим, майор Джеймс Макэндрю привлек бы к себе внимание где угодно. Пересекая большой обеденный зал, он был особенно заметен из-за похожей на лавровый венок повязки на голове. Подойдя, майор раскинул могучие руки и взревел:

— Ба, неужели это ты, Ватсон?

— Рыжий, дружище! — ответил я, поднимаясь и сжимая его большую пятерню. — Вот это сюрприз! А я и знать не знал, что ты в Англии. Рад встрече. Позволь представить тебе моего друга Шерлока…

— Представлять его излишне, Джон. Для меня большая честь познакомиться с вами, мистер Холмс. У рассказов, которые Ватсон печатает в «Стрэнде», едва ли найдется более преданный поклонник. Полагаю, ваш проницательный взгляд меня уже оценил, а пытливый разум узнал историю всей моей жизни.

— Я бы не стал утверждать, что знаю о вашей жизни все, майор, — ответил Холмс, обмениваясь с ним рукопожатием, — но татуировка в виде корабля под крестом на левом запястье и другая, с русалкой, на правом свидетельствует о том, что в ранней юности вы ушли в море. Это легко узнаваемый стиль некоего мастера телесных украшений, работавшего в доках Портсмута тридцать лет назад.

— Совершенно верно!

— Однако я не возьмусь угадать, как давно вы предпочли мореплаванию армейскую службу.

— Поскольку мой отец был морским капитаном и считал, что у меня есть задатки офицера, я отправился в море тринадцатилетним. Это было в тысяча восемьсот сорок пятом году, а пять лет спустя я решил пойти в армию. Чтобы дослужиться до майора, потребовалось двадцать лет. А еще что можете обо мне сказать?

— Вы исключительно способный, отважный и надежный человек, к тому же настоящий патриот. Обо всех этих качествах свидетельствует ваша жизнь, посвященная воинской службе. Вам также свойственны любовь к риску и импульсивность. На основании этого можно сделать вывод, что вы сменили флот на армию в поисках новых приключений.

— Это было во время восстания сипаев. У меня кипела кровь от желания наказать моголов и мусульман за их вероломство после всего, что Британия сделала ради блага Индии. Потрясающе, мистер Холмс! Продолжайте, пожалуйста.

— Судя по безымянному пальцу левой руки, вы не женаты, — сказал мой друг, — но я уверен, что у такого человека, как вы, не обошлось без любовных романов. Вы испытывали достаточно серьезные чувства к женщине по имени Элизабет, так как ее имя помещено под татуировкой в виде русалки.

— Верно, сэр, но я давно решил, что тяжелая жизнь моряка, а затем пехотного офицера на северо-западной границе Индии после восстания — не то, что джентльмен мог бы предложить прекрасному полу.

— В заключение, майор, отмечу, что вам повезло в жизни, так как вы вернулись в Англию невредимым и в здравом рассудке, благодаря, вне всякого сомнения, вашей глубоко религиозной натуре, о чем свидетельствует татуировка в виде креста. Также, если не ошибаюсь, вы укрепляли свою веру, участвуя в ритуалах масонов.

— Я понимаю, как вы пришли к выводам о моей флотской и армейской жизни — это не столь сложно. Но на чем основано убеждение, что я масон?

— Вы сами это продемонстрировали.

— В самом деле? Не помню…

— Мне известно, что Ватсон — мастер масон. Вы приветствовали друг друга особым рукопожатием входящих в третий круг масонства, так что вы тоже мастер. Однако не могу с уверенностью сказать, вступили вы в братство до или после армии. Ватсон подтвердит, что я никогда не основываюсь на догадках.

— В тысяча восемьсот семьдесят третьем, когда я прибыл в Бомбей, меня приняли учеником в военную ложу и повысили до подмастерья год спустя в Калькутте. Фартук мастера масона я получил в семьдесят девятом, в ложе Пятого стрелкового полка во время Второй Афганской войны. Могу с гордостью сказать, что Ватсон председательствовал на церемонии посвящения как Досточтимый мастер.

— Для меня это была большая честь, — вставил я, с удовольствием вспомнив тот эпизод.

— Когда тебя перевели в Беркширский полк, я потерял твой след. Позднее дошли слухи, что ты получил ранение и отправился домой. Затем стала известна твоя новая роль — помощник и летописец самого знаменитого частного детектива. Рад снова видеть тебя, Джон, и особенно рад тому, что рана явно зажила. Должен сказать, ты отлично выглядишь!

— Порой нога побаливает, напоминая о том кровавом дне.

— Похоже, вы сами серьезно ранены, майор, — заметил Холмс.

Макэндрю поднял руку и осторожно дотронулся до повязки.

— Эту шишку я получил при обстоятельствах куда менее романтичных, чем Джон свою пулю под Майвандом.

— И как это случилось?

— Меня стукнуло куском черепицы, упавшим с крыши на Пимлико-роуд. Это в Челси, возле казарм.

— Повезло тебе, — сказал я. — Могло и убить.

— И впрямь. На этот раз проклятие мумии не возымело действия, но это, наверное, лишь потому, что я был второстепенным членом экспедиции, потревожившей кости старого джентльмена. Я не оккультист, но этот случай почти заставил меня поверить.

— Столь странное заявление требует пояснений, майор, — проговорил Холмс, наклонившись вперед.

— Полагаю, да, но, боюсь, я слишком долго отрываю вас от ужина. Пожалуй, в другой раз.

— В самом деле, майор, — настаивал Холмс. — Не могу же я позволить, чтобы вы объявили свое ранение следствием проклятия мумии, а затем просто ушли, надеясь, что мы с доктором Ватсоном продолжим ужин как ни в чем не бывало. Давайте-ка придвиньте стул и расскажите нам все с самого начала.

— Я не из тех, кто интересуется сверхъестественными вещами, — сказал Макэндрю, усаживаясь, — но, как вы заметили, мистер Холмс, я человек верующий. Нельзя быть масоном и при этом не верить в Великого Архитектора Вселенной.

— Именно так, — кивнул я. — Это краеугольный камень Ремесла.

— Поскольку я христианин, — продолжал Макэндрю, — домой со службы в Афганистане я отправился через Святую землю. Естественно, посетил библейский город Ур и реки Месопотамии. Проведя несколько дней в Багдаде, я продолжил свой путь в Иерусалим. Мне хотелось увидеть Храмовую гору, которую магометане объявили своей третьей величайшей святыней, и посетить храм Гроба Господня. Будучи археологом-любителем, я также интересовался находками Эдварда Робинсона, Чарльза Уоррена и, конечно, генерала Чарльза Гордона. Как вы знаете, он определил, что истинным местонахождением Голгофы и могилы Спасителя являются холм в форме черепа и близлежащий сад, а не гробница в храме Гроба Господня, как считают католики. После священного города я отправился в Каир, чтобы взглянуть на пирамиды Гизы и на Сфинкса. Во время пребывания в «Мена Хаус», приятной старой гостинице в тени Великой пирамиды Хеопса, я случайно познакомился с Бейзилом Портером — племянником лорда Портера, при чьем содействии были организованы раскопки, в которых Бейзил любезно предложил мне принять участие. Профессор Феликс Бродмур из Кембриджа возглавлял экспедицию. Возможно, вы о ней слышали.

— В газетах много пишут, и это вполне заслуженная слава, — подтвердил я. — Надеюсь, ее величество достойно вознаградит усилия ученых.

— Я тоже надеюсь, — сказал Макэндрю. — Однако лорд Портер подвергся шквалу критики со стороны представителей некоторых кругов за то, что не передал находки экспедиции народу, в Британский музей.

— Уверен, с этим рано или поздно разберутся, — ответил Холмс. — Прошу, продолжайте — что там насчет проклятия мумии?

— Экспедиция рассчитывала найти гробницы периода Ранеферефа, фараона шестой династии. Царский саркофаг мы не обнаружили, зато наткнулись на полное сокровищ захоронение мелкого чиновника по имени Саренпут. Поверьте мне, джентльмены, даже богатства индийских махараджей не могут сравниться с тем, что мы нашли в этой могиле! Сама мумия прекрасно сохранилась, избежав вторжения грабителей, которые за тысячелетия обворовали множество гробниц. Возможно, своей неприкосновенностью она обязана проклятию, высеченному на дверях главной камеры. Оно так врезалось мне в память, что я могу процитировать: «Жрец богини Хатхор покарает каждого, кто войдет в эту священную гробницу или причинит ей вред. Любой, кто осквернит мою усыпальницу, утонет, сгорит, будет забит насмерть, погибнет от зубов крокодила, гиппопотама или льва, от жала скорпиона или кобры. Камни обрушатся на голову дерзкого».

— Наконец-то! — воскликнул Холмс. — Хоть что-то по делу. И вы связали камни из проклятия со злополучной черепицей, упавшей вам на голову?

— Я не суеверен, но после некоторых загадочных и трагических событий, завершивших экспедицию Портера — Бродмура, как не задуматься о том, что проклятие мумии — не пустые слова?

— Ваша история становится все интереснее, — заметил Холмс. — И что это за странные события, о которых вы упомянули?

— Сперва обрушился тоннель в гробнице. Никто не погиб и не пострадал, но нам пришлось укреплять стены, чтобы вытащить землекопов.

— А потом?

— Корабль, перевозивший несколько крупных артефактов в Англию, затонул во время шторма в Средиземном море. И снова никто не погиб и не пострадал, но находки теперь лежат глубоко на дне, откуда их не достать.

— Когда наступила первая смерть?

Макэндрю одобрительно улыбнулся.

— Вижу, доктор Ватсон в своих записках не преувеличил ваши способности к дедукции, мистер Холмс. Несколько недель назад Энтони Фалмер, специалист по египетским иероглифам, который перевел проклятие, погиб в железнодорожной катастрофе в Кенте.

— Действительно, ужасная катастрофа, — пробормотал я, вспомнив, что читал в газетах о нескольких погибших.

— А дальше? — спросил Холмс.

— На прошлой неделе кто-то подкараулил Феликса Бродмура на улице возле его дома и так сильно избил, что тот умер, не приходя в сознание. Полиция приписала злодеяние шайке бандитов, орудующей в Кембридже. Насколько мне известно, никого не арестовали.

— Сколько людей участвовало в экспедиции?

— Вместе с землекопами, носильщиками и прочими, которых мы наняли из местных, — около двухсот. Что касается приехавших из Англии, то это лорд Портер, обеспечивавший финансовую поддержку; его племянник Бейзил; выдающийся египтолог из Британского музея по имени Джеффри Десмонд, который до сих пор находится в Каире; мистер Бродмур и мистер Фалмер.

— Итого шестеро, — сказал я, — из которых двое мертвы и ты ранен. Если верить в сверхъестественное, похоже, проклятие мумии взяло немалую дань.

— Наверняка это совпадения, — вздохнул Макэндрю. — Тем не менее хороший повод для казарменных баек. Жаль, мне не хватает таланта Ватсона, чтобы сочинить захватывающую историю. Кстати, когда в «Стрэнде» появится твой новый рассказ?

— Тебе он будет особенно интересен, так как в нем, в числе прочего, идет речь о самой смертоносной змее в Индии.

Макэндрю содрогнулся.

— Болотной гадюке?

— Именно, а также о свистке, блюдце молока, вентиляторе и шнуре для колокольчика.

— Звучит захватывающе! Не терпится прочитать эту историю в твоем изложении.

Холмс бросил на меня предупреждающий взгляд.

— Не думаю, что стоит предавать гласности некоторые детали этого дела — в частности, касающиеся молодой женщины, от которой я узнал о случившемся. Согласны, Ватсон?

— Всецело, Холмс.

Майор Макэндрю еще раз извинился за то, что отвлек Холмса и меня от ужина, выразил надежду, что мы с ним скоро встретимся и вспомним армейские дни, и попрощался.

— Ваш друг неожиданно возбудил у меня аппетит ко всему египетскому, — сказал Холмс, когда майор вернулся к своему столику. — Благодаря этой интересной встрече у нас появился повод нанести визит одному замечательному человеку, с которым мне давно хотелось увидеться. Когда вернемся на Бейкер-стрит, можете найти его в каталоге на букву «П».

Каталог представлял собой набор папок, содержавших алфавитный перечень исторических фактов, многочисленные газетные вырезки, заметки Холмса на клочках бумаги и прочие мелочи, которые мой друг собирал в течение десятилетий. Объем архива был столь же впечатляющим, как и способность моего друга мгновенно находить в нем все нужное.

— Ищите человека по имени Уильям Мэтью Флиндерс Питри, — сказал Холмс.

В биографической заметке двухмесячной давности, вырезанной из «Таймс», говорилось, что Петри является автором книги «Стонхендж: чертежи, описание и версии», опубликованной в 1880 году, и недавно изданных «Пирамид и храмов Гизы». «Сын и тезка инженера-строителя и профессионального геодезиста, внук знаменитого мореплавателя и исследователя побережья Австралии, профессор Флиндерс Питри сам по праву может считаться выдающимся человеком, — заявлял автор статьи. — Как и многие великие, он почти не получил традиционного образования, однако стал известным математиком и снискал немалое уважение египтологов как отец современной археологии».

— Я нисколько не преувеличу, — сказал Холмс, сидя в задумчивости в своем любимом кресле и раскуривая длинную трубку, — если скажу, что методология Флиндерса Питри, основанная на точной записи и сохранении данных, превратила раскопки древних городов из бессмысленного ковыряния в земле киркой и лопатой в науку. Вы часто цитируете мои слова о важности мелочей. Но можно сказать, что по сравнению с этим господином я ничто. Детали, замечаемые мною на манжетах, ногтях или шнурках от ботинок, не сравнимы с тем, что может разглядеть этот человек на черепках египетских горшков, которым пять тысяч лет. Если я могу реконструировать преступление и определить личность злодея по сигарному пеплу или чернильной кляксе на листе бумаги, то Флиндерс Питри способен воспроизвести структуру целой цивилизации.

— И где можно встретить этого уникального ученого? — спросил я, возвращая папку на полку.

— Где еще, как не в Британском музее? Если завтра утром у вас не ожидается спешных дел, надеюсь, вы составите мне компанию. А после консультаций с Флиндерсом Питри на тему проклятий и мумий я угощу вас прекрасным обедом в ближайшем пабе «Альфа инн». В этом заведении вроде сменился хозяин, поэтому сомневаюсь, что кто-нибудь меня вспомнит, хотя я подолгу сиживал там после занятий в музейной библиотеке, когда жил за углом, на Монтэгю-плейс.

В одиннадцать часов утра, пока наш кеб катил по Мэрилебон-роуд в сторону Юстон-роуд, а затем свернул на Гоуэр-стрит, я представлял себе Холмса в те времена, когда он жил в Блумсбери. Размышлял о том, какие тайны занимали его уникальный ум до нашей встречи и буду ли я когда-нибудь в них посвящен. Я посмотрел на него и увидел знакомый силуэт, как всегда окутанный тайной. Его тело находилось рядом, но мысли витали далеко. Пока мы ехали в полном молчании — при подобных обстоятельствах типичном, — он неподвижно сидел слева от меня, слегка повернув голову и глядя в окно с отсутствующим выражением на лице. За этим выражением, как я знал, скрывался разум, чутко реагировавший на происходящее вокруг и предвкушавший беседу с Флиндерсом Питри в надежде получить новые знания о высеченных на стенах гробниц проклятиях.

Когда кеб замедлил ход, сворачивая на Грейт-Рассел-стрит, мой друг пошевелился, вздохнул и пробормотал:

— Вот тут был магазин виноторговца Вамбери. Бедняга! Каким же он оказался глупцом. Согласны, Ватсон?

— Откуда мне знать? Никогда о нем не слышал.

— Ну да, конечно. Это было еще до вас. Приехали! Старый добрый Британский музей.

Выпрыгнув из кеба, он пробежал через чугунные ворота, по вымощенной камнем площади, вверх по ступеням и под портик с внушительными колоннами так быстро, что я немного отстал. Когда нагнал, он уже беседовал со служителем в форме.

— Давно вас не видел, мистер Холмс. Что на этот раз? Шантаж? Ограбление? Элегантное убийство?

— Возможно, мистер Доббс, возможно. Назовем это делом о проклятии мумии. Где находится кабинет профессора Флиндерса Питри?

— Вверх по лестнице, мимо этрусской галереи и прямо. Последняя дверь направо.

— Только представьте, Ватсон, — сказал Холмс, пока мы быстро шагали по ступенькам, а затем по длинному коридору, — в этих величественных стенах хранится материальная история человечества со всеми ее триумфами и трагедиями, упорядоченная и занесенная в каталоги, собранная с разных концов света. Величайший подарок миру, над которым простирается власть Британской империи!

— В самом деле? — тяжело дыша, спросил я. — Как насчет парламентского правления?

— Слова истинного британского подданного! — Холмс остановился перед скромной дверью с табличкой «Отдел египтологии». — Мы на месте! Вне всякого сомнения, это вотчина Флиндерса Питри.

Он трижды стукнул в дверь.

— Открыто! — донеслось изнутри.

Войдя в кабинет, мы с Холмсом обнаружили худощавого человека с аккуратно подстриженной каштановой бородой и усами, в белом лабораторном халате, склонившегося над черным как уголь мумифицированным трупом. Холмс отважно направился к ученому.

— Профессор Флиндерс Питри, я полагаю?

— Вы явились в очень подходящий момент, джентльмены, — ответил профессор, не сводя пристального взгляда с мумии. — Этот человек, несомненно, принадлежит к третьей династии.

— Прошу извинить за вторжение, профессор, — сказал мой друг. — Я Шерлок Холмс, а это мой друг и помощник доктор Джон Ватсон. Если наш визит доставляет вам неудобства, можем повторить его в более подходящее время.

— Этот малый хранил свои тайны почти четыре тысячелетия, — проговорил Флиндерс Питри, поднимая глаза. — Несколько минут ничего не изменят. Я к вашим услугам.

— Крайне любезно с вашей стороны, сэр. Что вы можете рассказать об экспедиции Портера — Бродмура?

Озадаченный, профессор воззрился на моего друга.

— Прежде чем ответить, мистер Холмс, я бы хотел поинтересоваться, кого вы представляете. Вы здесь по поручению лорда Портера?

— Мы представляем лишь самих себя.

Профессор направился в угол, к умывальнику.

— Жаль. Я надеялся, что вас прислал лорд Портер. Если вы не от него, почему вас заинтересовала моя персона?

— Мы пришли потому, что вас везде считают выдающимся авторитетом в области египтологии — науки, которая только начинает развиваться.

— Вот именно — начинает. И любой, кто объявляет себя выдающимся авторитетом в области египтологии, ступает по тонкому льду. Мы едва коснулись сути вопроса, джентльмены.

Закончив мыть руки, Флиндерс Питри предложил нам продолжить беседу в маленьком уютном кабинете по соседству с лабораторией, заваленном египетскими артефактами.

— Профессор, — спросил Холмс, — вам известно о ряде несчастных случаев с участниками недавней экспедиции Портера — Бродмура? Некоторые связывают их с найденным в гробнице проклятием. Я имею в виду обрушение тоннеля во время раскопок, гибель корабля, перевозившего находки, и смерть двух членов экспедиции.

— Уж вы-то, мистер Холмс, наверняка не верите в фантастическую версию, будто бы эти несчастья — результат проклятия. Что бы ни печатали газеты об угрозах покарать смертью, о злом роке, нависшем над теми, кто вскрыл гробницу, — это чистейшие совпадения, и никак иначе.

— Вы сомневаетесь, — спросил я, — что экспедиция столкнулась с проклятием?

— Я бы удивился, если бы этого не случилось. Проклятия разного рода находят в каждом египетском захоронении. Они так же распространены, как цитаты из Библии на могильных камнях христиан в Англии. Легенды о заклинаниях и проклятиях известны с древних времен. Почитайте «Республику» Платона, и вы обнаружите, что в те времена любой, кто желал зла врагу, за небольшую плату нанимал чародея, который мог причинить вред с помощью заклинаний, песнопений или уродливых фигурок, склонявших богов послужить его целям. Вся эта чушь насчет проклятий в египетских гробницах — плод воображения писательницы по имени Джейн Уэбб Лоудон. Побывав в тысяча восемьсот двадцать первом году на представлении в цирке Пикадилли, где были сняты покровы с нескольких мумий, эта женщина написала роман под названием «Мумия». Действие происходит в двадцать втором веке; мстительная мумия оживает и пытается задушить главного героя. За этим фантастическим томом в двадцать восьмом последовала публикация детской книги неизвестного писателя «Плоды находчивости». Там мумий подожгли для освещения внутреннего убранства египетской гробницы, и они, конечно, пришли в ярость. Самый последний пример такого «творчества» — труд достаточно известного американского автора. В шестьдесят восьмом Луиза Мэй Олкотт опубликовала рассказ «Заблудившиеся в пирамиде, или Проклятие мумии». В этой гротескной фантазии ученый воспламеняет мумию, чтобы осветить путь во внутреннюю камеру гробницы, где находит золотую шкатулку с тремя семенами. Их доставляют в Америку и там сажают, после чего вырастают цветы, которые невеста героя надевает в качестве свадебного украшения. Вдохнув их запах, она впадает в кому и превращается в живую мумию. Увы, джентльмены, даже в наше время люди верят в подобную чепуху.

Теперь полки наших книжных магазинов и библиотек полны романов о монстрах, собранных из разных частей тела и вызванных к жизни сумасшедшими учеными, а также историями об оборотнях и вампирах. Даже один из самых многообещающих новых писателей, Артур Конан Дойл, увлекся рассказами о сверхъестественных и оккультных явлениях, судя по всему вдохновившись творчеством американского писаки Эдгара Аллана По.

— Похоже, вы человек с жесткой позицией, — заметил Холмс.

— Если вы ищете объяснение несчастным случаям, связанным с экспедицией Портера — Бродмура, вам следует подумать об очевидном. Искать нечто ужасное в стечении обстоятельств свойственно человеческому воображению. Упомяну газетную заметку, вышедшую вскоре после интервью, в котором племянник покровителя экспедиции упоминал о найденном в гробнице проклятии. Внезапно у репортера возникла мысль сделать смертельное нападение на Бродмура последним в цепи таинственных событий, зловещим образом связанных с проклятием мумии. Что говорит о доверчивости английского читателя.

— Вы спрашивали, не прислал ли нас с доктором Ватсоном лорд Портер. Могу я поинтересоваться, почему вы так решили?

— Несколько недель назад я нанес визит лорду и его племяннику, пытаясь убедить в необходимости поделиться находками со всем миром, передав результаты экспедиции Британскому музею. Я считал, что Портер должен выбрать между мимолетным удовольствием личного обогащения и пожизненной славой, когда его именем назовут одно из крыльев музея, и покинул дом в надежде, что рано или поздно он со мной согласится. Спустя несколько дней, к моей немалой радости, я получил от Портера письмо, где говорилось, что вскоре меня посетит его адвокат, достопочтенный Дадли Уолсингэм, чтобы обсудить создание постоянной экспозиции. Поэтому, увидев вас, я решил, что вы от него. Однако боюсь, мои надежды сделать выдающуюся коллекцию лорда частью музея безосновательны. И это огромная потеря, джентльмены.

Когда мы вышли от Флиндерса Питри, оставив его наедине с мумией, Холмс спросил:

— Ну, Ватсон, что скажете про нашего профессора египтологии?

— Замечательный человек! Я в восторге от его лекции о проклятиях. И согласен с тем, что находкам экспедиции Портера — Бродмура место в Британском музее. К тому же он весьма точно подметил плачевное состояние современной прессы. Похоже, ее интересуют лишь свежие сенсации для увеличения тиражей.

— Совершенно верно, друг мой, — сказал Холмс, пока мы пересекали Грейт-Рассел-стрит, направляясь к пабу «Альфа инн», — но информация в прессе может оказаться весьма ценной, если знать, как ею воспользоваться.

На следующее утро я вошел в гостиную и дернул за шнур колокольчика, давая знак миссис Хадсон, что готов к завтраку. Несмотря на холод и туман, не вызывавшие желания покидать жилье, Холмса там не оказалось. Собравшись покурить, я подошел к полке, чтобы выбрать трубку из лежавшей там коллекции, и нашел записку от друга, в которой сообщалось, что его следует ждать к полудню.

Ровно в указанное время, когда я просматривал свои записки о деле в Сток-Мороне, Холмс вошел в комнату и бросил на мой стол два конверта.

— Это вам.

До этого момента я безропотно принимал его привычку изучать адресованную мне почту. Ни письмо, ни телеграмма, ни посылка не попадали мне в руки, не будучи тщательно осмотрены Холмсом и сопровождены его комментарием. Но в то серое тоскливое утро — возможно, из-за воспоминаний об ужасах, случившихся недавно в Сток-Мороне, или из-за того, что от сырой погоды разнылась полученная в Майванде рана, — я раздраженно бросил:

— Вам никак не обойтись без проверки моей почты?

— Помилуйте, Ватсон, — смутился Холмс. — Вот уж не думал, что вы можете расстроиться из-за такой мелочи.

Затем последовало типичное для него объяснение: для сыщика-де нет ничего более поучительного, чем почерк, чернила и почтовые марки.

— Неужели вы не знаете, что способна рассказать об отправителе его манера подписывать корреспонденцию? Был ли адрес написан в спешке? Какой выбран конверт? Из письма можно извлечь массу информации, даже не вскрывая.

— Не сомневаюсь, что однажды вы напишете монографию на эту тему, — проворчал я.

— Наверняка так и сделаю, — кивнул Холмс, доставая из кармана трубку. — Пока что я внес в каталог четырнадцать разновидностей чернил, используемых Королевской почтой для штемпелей, и почти сотню водяных знаков британских производителей бумаги, а также пару десятков из Соединенных Штатов. Например, за последний год вы получили восемь писем на бумаге, изготовленной в Сан-Франциско, из чего я заключил, что в этом городе живет ваш близкий родственник, который, как я вынужден с сожалением отметить, в последнее время страдает серьезным недомоганием. — Он сделал паузу, раскуривая трубку. — Я прав, что переписка касается болезни вашего брата?

— Да, но как…

— Почерк на первых пяти конвертах мужской, и они адресованы Джону Ватсону. Отсутствие слова «мистер» или «доктор» свидетельствует о близких, если не семейных отношениях. Следующие письма приходили из того же города, но адрес на них написан женщиной, и обращение сделано по всей форме. Поскольку сестра обращалась бы к вам просто «Джон», это, скорее всего, жена вашего брата.

— Скорее всего?! Никогда не слышал от вас подобного.

— Я прав, утверждая, что ваш брат не слишком хорошо себя чувствует?

— Он страдает нервным расстройством, которое приводит к прогрессирующему параличу.

— Когда вы отправляетесь в Америку?

— С чего вы взяли, что я планирую такое путешествие?

— Бросьте, Ватсон! На втором конверте, который вы получили, — логотип пароходной компании «Кьюнард». Судя по размерам, в нем не что иное, как расписание рейсов через Атлантику.

— Я еще не решил.

— Когда решите, помогу вам, если потребуется.

— Спасибо. Где вы были сегодня утром?

— Там и сям.

С этими словами он устроился поудобнее в кресле, набил трубку, чиркнул спичкой и погрузился в долгое задумчивое молчание, столь же непроницаемое, как клубящийся над Бейкер-стрит туман.

Потом исчез на полдня, не давая никаких объяснений, а без четверти четыре ворвался в гостиную, бросил мне на колени падкую на сенсации городскую газету и воскликнул:

— Прочтите экстренное сообщение на первой полосе!

Я нашел заметку:

ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА ПРОКЛЯТИЯ МУМИИ?

Наш корреспондент в графстве Кент сообщает о загадочном происшествии. Похоже, проклятие, обрушившееся на исследователей древних египетских гробниц, нашло себе новую жертву. Финансовый покровитель злополучной экспедиции, лорд Портер, был найден мертвым сегодня утром у себя в спальне. Хотя Уильям Кроуфорд, старший инспектор местной полиции, утверждает, что смерть лорда вызвана естественными причинами, связанными с его почтенным возрастом, она напомнила нам о гибели двух членов экспедиции и о других несчастьях, случившихся в течение нескольких месяцев после обнаружения про́клятой усыпальницы.

— Смерть двух ведущих участников экспедиции в песках Египта еще можно счесть случайностью, — сказал Холмс. — Три смерти уже требуют расследования. Если поспешим, успеем на экспресс. Я послал телеграмму инспектору Кроуфорду, попросил встретить нас на станции в семь часов.

Прошло меньше недели с тех пор, как мы с Холмсом сели в поезд на вокзале Ватерлоо, чтобы добраться до Лезерхеда, а там нанять двуколку до Сток-Морона. Как и в тот раз, выдался прекрасный день, по небу плыли кудрявые облака и светило солнце, хотя сейчас мы ехали среди весенних пейзажей в более позднее время суток. Когда поезд прибыл к месту назначения, я увидел за окном невысокого полноватого человека средних лет в коричневом костюме и бежевом котелке, расхаживавшего по платформе.

— Похоже, это и есть инспектор Кроуфорд, — сказал я, поворачиваясь к Холмсу.

— Да, — ответил Холмс, глядя через мое плечо. — По тяжелым черным ботинкам легко опознать полицейского.

После обмена приветствиями Холмс спросил Кроуфорда:

— В комнате, где нашли лорда Портера, царил беспорядок?

— Если не считать того, что вчера вечером тело забрали в морг, все было как обычно, — возбужденно ответил Кроуфорд. — Я дал указания прислуге, чтобы никто не входил в спальню, пока коронер не установит причину смерти.

— Отличная работа, инспектор!

Мы сели в коляску, которой управлял констебль в форме, и прибыли в поместье лорда Портера, где пообочь ворот стояли большие каменные изваяния с человеческими головами и львиными телами. В конце длинной извилистой дорожки, окаймленной высокими дубами, находился старый дом; его вход сторожили два каменных барана. На громкий стук Холмса ответил дворецкий. Когда мы вошли в просторный холл, украшенный египетскими артефактами, мой друг спросил:

— Как вас зовут?

— Брэдли, сэр.

— Давно ли служите у лорда Портера?

— Почти десять лет.

— Заметили ли вы в его поведении что-то необычное за последнее время? Нервничал ли он? Не опасался ли за свою жизнь?

— При мне — нет, сэр.

— Он когда-нибудь рассказывал вам о своей экспедиции в Египет?

— О самой экспедиции — нет, сэр. Но в последнее время лорда беспокоили заявления в газетах о том, что его больше интересует прибыль, чем научные достижения и новые знания.

— Кто был в доме, когда умер лорд Портер?

— Только прислуга, сэр.

— Кто-нибудь посещал его недавно?

— В понедельник здесь был адвокат.

— Достопочтенный Дадли Уолсингэм?

— Да, сэр.

— Кто-то еще?

— Майор Макэндрю. Лорд Портер пригласил его на ланч. Кажется, это один из участников экспедиции. Вчера вечером на ужин приходил племянник. Вскоре после этого хозяин пошел спать, а мистер Бейзил вернулся в Лондон.

— Вчера вечером я послал племяннику телеграмму о смерти дяди, — сказал инспектор, — но не получил ответа.

— Брэдли, — попросил Холмс, — пожалуйста, покажите нам спальню лорда Портера.

Спальня располагалась наверху винтовой лестницы, с правой стороны: просторная комната, напоминавшая музей.

— Прошу вас оставаться в коридоре, джентльмены, — бесцеремонно распорядился Холмс, — пока я не осмотрю комнату.

Сцена, последовавшая далее, была мне хорошо знакома, но вызвала удивление у инспектора.

— Что он ищет, доктор? — шепотом спросил меня Кроуфорд.

Холмс осторожно ступал, изучая пространство вокруг кровати, затем присел, разглядывая ковер, и наконец подошел к двум большим окнам.

Внезапно вернувшись к двери, Холмс спросил у дворецкого:

— Лорд Портер курил?

— Пока врач не запретил табак два года назад, обожал трубку.

— Ваш хозяин был жизнерадостным человеком?

— До египетской экспедиции — да.

— Но не после?

— Боюсь, пребывание в пустыне плохо сказалось на его здоровье. Он почти все время проводил за столом в своем кабинете или в постели.

— Спасибо, Брэдли. Это все.

— Хорошо, сэр.

— А теперь, инспектор, — сказал Холмс, — проводите нас в морг.

В маленьком помещении по соседству с полицейским участком на столе лежало завернутое в простыню тело лорда Портера. Откинув ткань, Холмс осмотрел покойника с головы до ног и в конце концов объявил:

— Очень интересно. Взгляните, Ватсон! Обращаю ваше внимание на легкое обесцвечивание кожи вокруг маленького отверстия чуть ниже линии волос с правой стороны затылка.

Осмотрев красноватое пятнышко, я сказал:

— Возможно, это укус насекомого. Чтобы определить точно, потребуется исследовать ткань под микроскопом.

— Инспектор, — сказал Холмс, — мне бы хотелось как можно скорее узнать мнение вашего коронера.

— Конечно, мистер Холмс. Могу я еще чем-то помочь?

— Сейчас нет, но не исключено, что я скоро с вами свяжусь.

Я сгорал от любопытства, пока мы возвращались на Бейкер-стрит, но знал, что Холмс прольет свет на дело, когда сочтет нужным. Он не раз говорил о моем величайшем даре — умении молчать, — который делает меня бесценным партнером. Поэтому, когда утром Холмс ушел из дома и не возвращался до вечера, я решил не задавать вопросов, где он был и что делал. Лишь за ужином мой друг внезапно отвлекся от тарелки с несравненной жареной форелью миссис Хадсон и пробормотал:

— Дело весьма мутное, Ватсон. Прав я или нет, мы узнаем после того, как получим известие от инспектора Кроуфорда.

Долгожданное известие пришло на следующий день — самая короткая из всех телеграмм, когда-либо полученных Холмсом, состояла из двух слов: Яд кобры.

— Это предпоследний камень в замысловатой конструкции, Ватсон, — торжествующе заявил сыщик, размахивая бумагой, как флагом. — Остается послать инспектору телеграмму, в которой я предложу задать один вопрос дворецкому, и если ответ окажется положительным, посоветую предъявить обвинение в убийстве Бейзилу Портеру.

Ответ Кроуфорда последовал в тот же день в виде еще одной короткой телеграммы: Он полностью сознался. Подробности позже.

Прочитав, я воскликнул:

— Потрясающе, Холмс! Вы раскрыли дело, даже не встретившись с подозреваемым и не допросив его!

— В этом не было необходимости, Ватсон. В моем распоряжении имелись все факты, указывавшие на Бейзила Портера. Негодяй племянник обладает редкой изощренности умом. Как вы помните, после нашей встречи с Флиндерсом Питри я сказал, что информация в прессе может оказаться весьма ценной, если знать, как ею воспользоваться. Бейзил связал воедино загадочные события — обрушение тоннеля, гибель корабля, случайную смерть Энтони Фалмера и убийство профессора Бродмура — и навел репортера на мысль о том, что причиной всего этого является проклятие мумии. А чтобы добавить правдоподобности, он попытался убить вашего старого товарища по оружию, майора Макэндрю. Не встреть мы его тем вечером в «Симпсонсе», преступления могли бы остаться нераскрытыми и безнаказанными.

— И что заставило вас подозревать племянника?

— Мне показалось любопытным, что, узнав о смерти дяди, Бейзил Портер не приехал к нему домой сразу. Когда я нашел на затылке у лорда след, похожий на укус насекомого, который с тем же успехом мог оказаться уколом булавки или шприца, у меня возникли подозрения, что старому Портеру впрыснули отраву. Получив подтверждение о наличии яда кобры, я уже не сомневался, что его ввел племянник. Однако, чтобы удостовериться в этом окончательно, следовало исключить из списка подозреваемых еще одного человека, побывавшего в тот день у лорда, — вашего друга Макэндрю. Мне нужно было знать, оставались ли дядя и племянник в тот день хотя бы раз наедине.

— Именно этот вопрос по вашему совету Кроуфорд задал дворецкому.

— Да. Исследуя ковер в спальне, я нашел не только сигарный пепел, но и подтверждение того, что кто-то расхаживал там в состоянии крайнего возбуждения. Мои методы вам известны. О чем это говорит?

— В спальне разгорелся спор.

— Совершенно верно, но по какому поводу? После того как мы посетили владения инспектора Кроуфорда, я встретился с адвокатом и душеприказчиком Портера, достопочтенным Дадли Уолсингэмом. Состояние лорда оказалось весьма внушительным, даже без учета привезенных из Египта сокровищ. Потом, расспросив известных в финансовых кругах людей, я выяснил, что Бейзил Портер давно находится на грани банкротства.

— И вы предположили, что он попытался решить проблему, убив дядю и унаследовав его состояние, которое серьезно выросло после экспедиции в Египет…

— Однако шанс внезапно оказался под угрозой, — сказал Холмс. — Лорд Портер, похоже, согласился на просьбу профессора Петри передать находки экспедиции Британскому музею. Именно тогда у Бейзила родился замысел убийства, которое, как он надеялся, можно будет списать на найденное в гробнице проклятие. Чтобы обосновать столь фантастический план, он убил профессора Бродмура и, ловко используя прессу, привлек внимание к случайно совпавшим по времени событиям — обрушению тоннеля, затонувшему кораблю с археологическими находками и гибели Фалмера в железнодорожной катастрофе. Само собой, каких-либо доказательств у меня нет. Каждое событие можно объяснить стечением обстоятельств.

Единственное, что мне удалось расследовать, — странный случай с черепицей, упавшей на голову Макэндрю. Я побывал у него в Челси и, походив по крыше, не только обнаружил, что черепица была оторвана, но и нашел отпечатки ног человека, сбросившего ее на майора. Если это дело рук волшебным образом ожившей и перенесшейся в Челси мумии, то у нее нашлось время обзавестись парой ботинок. Никаких иных объяснений, кроме того, что автором сей невероятной драмы является Бейзил Портер, не оставалось. Мне требовалось лишь удостовериться, что в тот день возможность совершить убийство имелась только у него.

— А если майор Макэндрю в тот день тоже побывал наедине с хозяином дома?

— Мотив, Ватсон! Зачем Макэндрю убивать лорда Портера?

— Превосходная работа, Холмс.

Хотя Бейзил Портер признался в убийстве своего дяди и Феликса Бродмура, он предъявил присяжным и суду фантастическое объяснение своих поступков, заявив, что страдает мозговой лихорадкой, развившейся в душевную болезнь, в которой он нагло обвинил проклятие мумии. Но дерзкая затея ни к чему не привела — обвиненный в двух убийствах, он был приговорен к смерти и повешен. Тем временем, поскольку других наследников у лорда Портера не имелось, сокровища египетской экспедиции объявили собственностью короны и по решению суда передали в Британский музей, под надзор Флиндерса Питри. Выдающийся ученый продолжал свои археологические изыскания, за что в итоге был посвящен в рыцари и в 1892 году получил звание профессора египтологии лондонского Юниверсити-колледжа. Совет по изучению Египта, основанный в 1894 году, заложил основы Британской школы археологии, а затем учредил Музей египетской археологии имени Питри на Малет-плейс.

Просматривая свои записи через несколько дней после того, как Холмс раскрыл дело, которое у меня описано под названием «Проклятие мумии», я бросил взгляд на сидевшего напротив друга, и внезапная мысль заставила нарушить его покой.

— Вы доказали, что Бейзил Портер пошел на двойное убийство, чтобы унаследовать огромное состояние, — напомнил я. — Но вам никогда не приходило в голову, что нет подтверждений тому, что все злополучные события — не результат проклятия мумии?

Холмс подскочил в кресле.

— Что вы сказали?

— Все можно объяснить тем, — улыбнулся я, приподняв брови, — что Бейзил Портер был лишь орудием, с помощью которого проклятие мумии наконец исполнилось!

— Добрый старый Ватсон, — ответил Холмс, выпуская клуб дыма из своей любимой трубки. — Ваш романтизм незыблем, как пирамиды Гизы. И столь же загадочен.

Барбара Роден …Наступит уготованное для них

Вместе со своим мужем Кристофером Барбара Роден владеет издательством «Эш-три пресс». Они составили несколько антологий, включая «Acquainted with the Night», завоевавшую Всемирную премию фэнтези. Кроме того, Барбара издает «All Hallows», журнал Общества любителей историй о привидениях. Ее рассказы выходили в сборниках «Exotic Gothic 2», «The Year’s Best Fantasy & Horror», «By Blood We Live» и в антологиях о Шерлоке Холмсе «The Mammoth Book of New Sherlock Holmes Adventures» и «Gaslight Grimoire». На страницах последней впервые увидел свет следующий рассказ. Первый сборник рассказов Роден — «Northwest Passages» — выйдет в октябре в издательстве «Прайм букс».

«Отбросьте все невозможное, — любил повторять Шерлок Холмс, — то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался».

Однако не слишком ли это самоуверенно звучит? На самом деле разве легко отделить возможное от невозможного? С невозмутимым рационализмом Холмса не согласились бы многие, и прежде всего Флаксман Лоу, первый детектив-медиум, один из создателей которого, Хескет Вернон Хескет-Причард, был хорошо знаком с Конан Дойлом. Эти два персонажа-современника идут рука об руку в нашей следующей истории, где сталкиваются их личные качества и взгляды на мир. Автор пишет: «Место действия — аббатство Лаффорд, бывший дом Джулиана Карсвелла из классического рассказа М. Р. Джеймса „Читающий руны“ — пришло мне в голову после того, как я вместе с сыном посмотрела снятый по этому произведению фильм „Ночь демонов“. Мне вдруг стало интересно, что происходило в доме Карсвелла после того, как он умер при загадочных обстоятельствах во Франции. То, что я включила в рассказ доктора Ватсона, — мой дар богам литературы». Нижеследующее повествование, где со знанием дела соединены разные литературные вселенные, заставляет вспомнить известное выражение: «Каждая история обычно имеет две стороны».

Помните, Ватсон, — сказал мой друг Шерлок Холмс, — как я описывал свою профессию, когда мы только поселились вместе и вы полюбопытствовали, какое отношение ваш сосед по квартире имеет к комментариям, прочитанным в журнале?

— Конечно! — рассмеялся я. — Насколько помню, в ответ на мои несдержанные высказывания по поводу той статьи вы заявили о себе как о единственном в мире сыщике-консультанте. В свое оправдание могу сказать следующее: я тогда не представлял, что обращаюсь к автору статьи, и еще не имел счастья видеть ваши методы в действии.

Холмс улыбнулся и одобрительно кивнул.

— По крайней мере, вы были честны в своих замечаниях, Ватсон.

— Но с чего вдруг вы об этом вспомнили, Холмс? — спросил я.

Как правило, мой друг не предавался воспоминаниям о прошлом, и я подозревал, что его подтолкнуло к этому некое событие. В ответ он обвел широким жестом многочисленные газеты, устилавшие пол нашей квартиры на Бейкер-стрит.

— Как вам известно, Ватсон, у меня есть привычка знакомиться с содержанием многих газет, коими славится наша метрополия. Удивительно, как даже самое мелкое событие может повлиять на то, с чем мне приходится сталкиваться в силу моей профессии. Тем не менее всякий раз, как я беру в руки газету, кажется, что читаю об очередном последователе.

— Говорят, подражание — самая искренняя форма лести.

— В таком случае я воистину польщен, Ватсон, ибо моим подражателям несть числа. Когда наше с вами сотрудничество только начиналось, других детективов-консультантов, насколько я помню, просто не существовало — по крайней мере, никого, кто бы так себя называл. Однако даже самый поверхностный взгляд на сегодняшнюю прессу говорит о том, что я, хоть и непреднамеренно, стал пионером, как выражаются наши североамериканские друзья. — Протянув длинную белую руку, он извлек одну из окружавших его бесчисленных газет. — Вот заметка о том, как Макс Каррадос помог инспектору Биделу из Скотланд-Ярда раскрыть дело, которое газеты, пожалуй, чересчур сенсационно именуют «Трагедией в квартире на Холлоуэй-роуд». А вот письмо, восхваляющее за помощь детективное агентство Дайера в Линч-корте на Флит-стрит. Такие случаи не единичны, и достижения этих детективов описываются не только в газетах. В киоске полно журналов, где можно прочесть об их приключениях. Часть ответственности за такой поворот событий несете вы.

— Каким образом?! — воскликнул я.

— Боюсь, ваши рассказы о моих деяниях пробудили у публики аппетит к историям подобного рода. Причем такой сильный, что у каждого достойного своего имени детектива, похоже, есть свой Босуэлл[4] — или Ватсон, — описывающий его приключения. Похождения мистера Мартина Хьюитта выходят с почти удручающей регулярностью, и стоит мне бросить взгляд на какой-нибудь журнал, как мне сообщают, что внутри я найду захватывающее повествование о расследованиях Пола Бека, Юджина Вэлмонта или мисс Мирл, которая пытается оригинальными средствами бороться за права женщин. Впрочем, кто-нибудь наверняка просто сидит в закусочной «Эй-би-си» и раскрывает преступления вдали от посторонних глаз, даже не отказывая себе в обеде, в то время как мистер Флаксман Лоу ставит цель помочь тем, чьи случаи кажутся недоступными для понимания простых смертных, и становится настоящим спасением для отчаявшихся. И судя по тому, что мне известно, он не такой уж и шарлатан, каким мог бы показаться. — Холмс усмехнулся и бросил газету на пол. — Если так будет продолжаться, вероятно, я начну подумывать об уходе на покой или, по крайней мере, о смене профессии.

— Но ведь с вашей репутацией нечего бояться подобной судьбы! — возразил я. — Просьбы о помощи идут к вам одна за другой, да и инспектор Хопкинс посещает нас так же усердно, как и прежде. Не думаю, что Шерлок Холмс исчезнет из виду в ближайшем будущем.

— Нет. Честно заявляю, что трачу времени не меньше прежнего, хотя признаю: многие дела, за которые я вынужден браться, с той же легкостью мог бы раскрыть желторотый констебль, не говоря уже о детективе-профессионале. Тем не менее и ныне бывают случаи, сулящие нечто загадочное и ставящие в затруднительное положение официальные власти. — Поднявшись с кресла, Холмс подошел к столу и вытащил из-под оставшихся после завтрака тарелок лист бумаги. — Будьте добры, прочитайте и скажите, что вы об этом думаете.

Взглянув на письмо, я попытался подражать моему другу.

— Написано на плотной бумаге, — начал я, — с простым, но изящным тиснением, из чего можно сделать вывод об определенном достатке и хорошем вкусе писавшего. Почерк женский, четкий и ясный, что, пожалуй, говорит о решительности и уме отправителя.

— Умоляю, скажите, как вы сделали вывод об уме, не прочитав письма? — спросил Холмс.

— Хотя бы из того, что ей хватило благоразумия обратиться за консультацией к Шерлоку Холмсу, а не к одному из претендентов на его корону.

— В точку, Ватсон! — рассмеялся мой друг. — Прочтите письмо леди, и посмотрим, какое мнение вы составите о ней и ее деле.

Снова переведя взгляд на письмо, я прочитал:

Аббатство Лаффорд,

Уорвикшир

Уважаемый мистер Холмс!

Будучи знакома с вашими методами и достижениями, обращаюсь к вам в надежде, что вы сумеете положить конец ряду тревожных событий, случившихся за последние два месяца и повергших местную полицию в состояние полной растерянности. То, что началось как мелкие неприятности, постепенно приобрело более зловещий характер. Но поскольку преступление не совершено, мне сказали, что полиция практически бессильна.

Мой муж полностью согласен со мной в том, что следует предпринять какие-то шаги, но, скажу откровенно, он не считает, что это задача для Шерлока Холмса. Спешу добавить, что он восхищается вами не меньше меня. Однако наши мысли по поводу природы происходящего различны: я твердо убеждена, что это дело рук человеческих, а муж придерживается мнения, что ответ следует искать за пределами пяти чувств.

Боюсь, я не смогу передать в письме суть наших страданий. Но мы действительно страдаем, и я надеюсь, что вы найдете время для встречи, дадите нам возможность изложить все факты. Прилагаю расписание самых удобных поездов. Если вы пришлете телеграмму с указанием времени прибытия, вас обязательно встретят на станции.

Заранее благодарю за внимание, которое вы уделите этому делу. Сам факт, что я вам написала, снимает часть груза с моих плеч. Надеюсь, ваш приезд и расследование положат конец тревогам, которые нас одолевают.

Искренне ваша,

миссис Джон Фитцджеральд.

— Ну, Ватсон? Что скажете?

Я положил письмо на стол.

— Письмо лишь подтверждает мое мнение о характере и уме этой женщины. Она не выкладывает мешанину фактов, догадок и версий, а пишет скорее по-деловому, хотя и не скрывает своей тревоги. То, что они с мужем сочли необходимым обратиться в полицию, говорит о серьезности дела. И судя по письму, миссис Фитцджеральд не производит впечатления женщины, обладающей чересчур богатым воображением, — должен добавить, в отличие от ее супруга.

— От супруга, который полагает, что решение проблемы лежит за пределами пяти человеческих чувств. — Холмс покачал головой. — Никогда еще не сталкивался с загадкой, которая не имела бы рационального решения, сколь бы странной она ни казалась внешне. Уверен, что и эта не отличается от других.

— Значит, вы решили взяться за дело?

— Да. Поскольку леди оказалась столь предусмотрительной, что приложила расписание поездов, я позволил себе послать телеграмму с сообщением, что мы прибываем в двенадцать двадцать три. Полагаю, ваши пациенты смогут обойтись без вас день-другой?

— Холмс, если хотите, чтобы я вас сопровождал, с пациентами можно договориться.

— Конечно хочу, Ватсон! Поездка в Уорвикшир будет долгожданным отдыхом от промозглой лондонской весны. К тому же, не желая отстать от коллег, как я могу обойтись без того, кто опишет мои старания? — улыбнулся Шерлок и тут же задумался. — Аббатство Лаффорд, — медленно проговорил он. — Знакомое название, но не могу вспомнить, при каких обстоятельствах слышал его. Ладно, у нас еще есть время до отхода поезда, постараюсь разузнать…

Долгие взаимоотношения с Шерлоком Холмсом, последовавшие за отставкой с военной службы, научили меня быстро собираться в путь. Договориться о том, чтобы моими пациентами занялся один из помощников, оказалось несложно, поэтому я вернулся на Бейкер-стрит задолго до назначенного времени. Мы с Холмсом отправились на Юстонский вокзал, где увидели на платформе неожиданно много народа. Нам, можно сказать, повезло — мы заняли купе первого класса. Однако наше уединение длилось недолго: уже когда барьер закрывался, по платформе пробежал какой-то человек и после секундного колебания вошел к нам в купе. Средних лет, высокий, крепкого телосложения, он выглядел так, словно в молодости был атлетом и продолжал тренироваться по сей день. Вежливо кивнув нам обоим, он устроился в противоположном углу и, достав из кармана блокнот, начал что-то в нем писать, то и дело справляясь со стопкой бумаг, разложенных рядом с ним на сиденье.

Холмс бросил на незнакомца испытующий взгляд, но, увидев, что наш спутник явно не намерен навязывать свое общество, расслабился. Несколько минут он молчал и глядел в окно, пока поезд набирал скорость, оставляя позади Лондон и его пригороды. Я счел за лучшее не мешать его размышлениям. Но вот наконец он откинулся на спинку сиденья и привычно сплел пальцы.

— Я не ошибся, Ватсон, когда говорил, что место нашего назначения мне знакомо. Как вы знаете, у меня есть привычка сохранять вырезки из газет, которые могут представлять интерес или как-то влиять на будущие дела, и на сей раз она принесла свои плоды. В заметке из «Таймс» за июль прошлого года сообщалось о смерти при необычных обстоятельствах английского путешественника. В Абвиле упал камень с церковной колокольни, под которой джентльмен имел несчастье стоять. Мгновенная смерть. Звали несчастного мистер Джулиан Карсвелл, а местом его жительства было аббатство Лаффорд в Уорвикшире. Это не может быть…

Слова моего друга прервал возглас третьего пассажира купе. Отложив свой блокнот и бумаги, он переводил с Холмса на меня и обратно быстрый проницательный взгляд, в котором чувствовалось не банальное любопытство, а нечто более серьезное. Поняв, что от него ждут объяснений, он обратился к нам негромким приятным голосом:

— Прошу прощения, джентльмены, но я случайно услышал ваш разговор о мистере Карсвелле и месте его жительства, аббатстве Лаффорд. И имя, и название хорошо мне знакомы, это объясняет мое удивление. Особенно если учесть, что услышал я их из уст Шерлока Холмса. А вы, сэр, — кивнул он в мою сторону, — надо полагать, доктор Ватсон. — Заметив мой удивленный взгляд, он с легкой улыбкой добавил: — Я слышал, как ваш друг обращался к вам по имени. К тому же вас нетрудно узнать по портретам в журнале «Стрэнд».

— У вас преимущество перед нами, сэр, — вежливо сказал Холмс, — и все задатки детектива.

— Меня зовут Флаксман Лоу, — представился наш спутник, — и я в некотором роде тоже детектив, хотя вряд ли вы обо мне слышали.

— Напротив, — сухо ответил мой друг, — я говорил о вас сегодня утром.

— Судя по вашему тону, что-то не слишком приятное, — сказал Лоу. — Мистер Холмс, я вовсе не обижаюсь, — продолжал он, опережая собеседника. — Очень многие разделяют ваше мнение, я к этому привык. Подозреваю, что наши с вами подходы и методы не сильно различаются. Разница в том, что в спектакле, где я играю Гамлета, вы — возьму на себя смелость утверждать — предпочитаете роль Горацио.

Я было испугался, что Холмс не отнесется к утверждению попутчика снисходительно, но мгновение спустя мой друг улыбнулся.

— Возможно, это не так и плохо, мистер Лоу, — заметил он, — поскольку в финале пьесы Горацио — один из немногих, кто остается в живых, в то время как принц Датский, надо полагать, из первых рук узнает, верны ли его взгляды на мир духов.

Флаксман Лоу рассмеялся в ответ:

— Хорошо сказано, мистер Холмс. — Затем лицо его посерьезнело. — Вы упомянули аббатство Лаффорд. Могу я спросить, чем вас заинтересовал этот дом и его покойный владелец?

Холмс пожал плечами.

— Что касается бывшего владельца, то я ничего о нем не знаю, кроме того, что он умер в прошлом году. Сам дом, однако, является целью нашей поездки, так что меня интересует все, что с ним связано. — Он задумчиво посмотрел на Лоу. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что и вы направляетесь в аббатство Лаффорд и что позвал вас туда мистер Джон Фитцджеральд по весьма беспокоящему его делу.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс, — согласился Лоу. — Мистер Фитцджеральд написал мне письмо, в котором спрашивал, не смогу ли я расследовать ряд событий, внушающих тревогу его семье, поскольку местная полиция не в состоянии с этим справиться.

— А мы получили похожее письмо от миссис Фитцджеральд, — сказал Холмс. — Судя по всему, мистер Лоу, есть возможность на практике сравнить наши методы. Интересно посмотреть, каковы будут результаты.

— В самом деле. — Лоу помолчал, переводя взгляд с одного из нас на другого. — Вы говорите, что ничего не знаете о Джулиане Карсвелле, не считая нескольких фактов относительно его смерти. Если позволите, я могу просветить вас насчет личности покойного владельца аббатства Лаффорд.

— Буду премного обязан, — ответил Холмс. — Пока я брожу впотьмах, и любые сведения, которые вы можете сообщить, крайне полезны.

— Не удивлен, что вам мало известно о Джулиане Карсвелле, — сказал Лоу, откинувшись на спинку сиденья и забросив руки за голову. — Знавшие этого человека люди, и я в том числе, считали, что у него задатки выдающегося преступника. Тем не менее он никогда не преступал человеческие законы.

Мой друг удивленно поднял брови.

— Вы хотите сказать, что он преступал иные законы?

— Да, мистер Холмс. Карсвелл интересовался оккультизмом или черной магией — называйте как хотите — и располагал средствами, позволившими ему полностью посвятить себя этим занятиям. Правда, о том, как он приобрел эти средства, ходило немало слухов. Он любил шутить о своих несметных богатствах, однако никому из тех, кого я знал, никогда не позволялось их увидеть. Мистер Карсвелл написал книгу о колдовстве, к которой с презрением относилось большинство читателей, пока не выяснилось, что он подходит к оккультизму с более практичной стороны, чем можно было бы предполагать.

— Практичной? — переспросил я. — В каком смысле?

Наш спутник немного помолчал, а затем с серьезным видом продолжил:

— Кое-кого из тех, кто имел дело с мистером Карсвеллом, постигла судьба, которую можно было бы назвать… странной. Например, некий Джон Харрингтон, написавший разгромную рецензию на книгу «История колдовства», умер при невыясненных обстоятельствах, а Эдвард Даннинг, можно сказать, спасся чудом.

На этот раз уже я издал удивленный возглас, и Холмс с Лоу повернулись ко мне.

— Эдвард Даннинг, член… ассоциации? — спросил я.

— Да, — с некоторым любопытством ответил Лоу.

Холмс озадаченно воззрился на меня.

— Вы что, его знаете?

— В некотором роде, — ответил я. — Он пришел ко мне по рекомендации соседа года полтора назад, и мы подружились. А потом Эдварда серьезно напугала поразившая весь дом болезнь, и я пригласил его на ужин.

— Когда именно это было? — спросил Лоу, вдруг оживившись.

— Ну… — я немного подумал, — весной прошлого года, насколько я помню, в апреле. Двое его слуг внезапно заболели — подозреваю, отравились едой, — и бедняге стало не по себе, так что я пригласил его в наш клуб. Похоже, он был рад общению со мной и не желал уходить, словно его не тянуло домой. Помню, он был тогда взволнован и рассеян, будто его мысли постоянно занимала некая проблема.

— Вы недалеки от истины, доктор, — серьезно сказал Лоу. — Причиной волнения Эдварда Даннинга был Карсвелл и некоторые шаги, которые тот предпринял тогда же; шаги, едва не приведшие к смерти Даннинга.

— К смерти?! — воскликнул мой друг. — Уж это наверняка поставило Карсвелла вне закона?

— И да и нет, — помолчав, ответил Лоу. — Видите ли, джентльмены, этот человек был очень умен. Он обладал знаниями, позволявшими отомстить любому, оставаясь вне подозрений. Ходили слухи, что он пишет на тему магии еще одну книгу, хотя она так и не была опубликована. К несчастью для Карсвелла, он столкнулся с двумя людьми — один из них Эдвард Даннинг, — которые были готовы воспользоваться собственными методами и избежать неприятностей, обратив средства злоумышленника против него самого.

— По вашему мнению, Карсвелл прибегал к сверхъестественным методам для достижения своих целей? — удивленно спросил мой друг.

— Именно это я и хочу сказать, мистер Холмс, — серьезно ответил Лоу. — Соглашусь со словами святого Августина: «Credo ut intelligam».[5]

Холмс покачал головой:

— Боюсь, что вынужден занять сторону Петрарки: «Vos vestros servate», meos mihi linquite mores».[6] Любое явление, сколь бы странным оно ни казалось, можно объяснить естественными причинами. Наверняка ваш опыт, мистер Лоу, говорит о том, что этот человек способен на немалое зло, но не стоит приписывать его потустороннему миру.

— Что касается вашего последнего замечания, мистер Холмс, то я полностью с ним согласен. Разница же, на мой взгляд, состоит в нашем желании принять тот факт, что далеко не все видимое, слышимое или ощущаемое имеет рациональное объяснение. К каждому новому делу я подхожу с ясной головой, и моя радость не имеет границ, когда нечто, кажущееся сверхъестественным, в итоге получает вполне логичное объяснение, пригодное для доказательства в суде. Тем не менее я считаю, что мы стоим на рубеже непознанного мира и лишь смутно осознаем его влияние, улавливаемое нашими неподготовленными чувствами. Возможно, когда-нибудь этот иной мир будет постигнут и нанесен на карту столь же подробно, как любая известная страна на земле. Однако пока можно лишь медленно двигаться вперед, укладывая разрозненные фрагменты головоломки в надежде, что со временем они образуют единую картину.

Странно было слышать подобные речи в столь прозаической обстановке, как купе первого класса катившегося среди мирных английских пейзажей поезда. Но хмурое выражение лица Флаксмана Лоу и его твердый тон не оставляли сомнений: он говорил серьезно. От меня не укрылось, что его слова произвели впечатление на Холмса, а когда тот ответил, его голос звучал намного сдержаннее и примирительнее, чем несколько минут назад.

— Что ж, мистер Лоу, в чем-то мы с вами согласны, в чем-то нет, но мне не терпится заняться этим делом. Возможно, вам еще есть что рассказать о мистере Карсвелле?

— При чем тут Карсвелл? — вмешался я. — Его уже почти год как нет в живых, и наверняка он не имеет никакого отношения к происходящему сейчас.

— Может, и не имеет, — сказал мой друг, — но факт остается фактом: некто, умерший при странных обстоятельствах и, возможно, причастный к смерти по крайней мере одного человека, оставил после себя дом, где в очередной раз происходят таинственные события. Возможно, это всего лишь совпадение, но не из тех, которое детектив может оставить без внимания. Чем больше фактов будет у нас на руках, тем вероятнее, что дело мистера и миссис Фитцджеральд решится быстро и удовлетворяющим всех образом.

Не стану испытывать терпение читателей, в подробностях излагая описанные Флаксманом Лоу события. Доктор Джеймс из Королевского колледжа составил собственный отчет о данном деле, который общедоступен. Скажу лишь, что мистер Джулиан Карсвелл оказался человеком крайне неприятным, склонным к вспышкам гнева, чувствительным к реальной и воображаемой критике и к тому же весьма мстительным. Любому, кто попадался ему на пути, приходилось всерьез опасаться за собственную безопасность. По словам Лоу, он был причастен к смерти Джона Харрингтона и едва не убил Эдварда Даннинга, хотя Холмс отказался поверить, что для этой цели использовались сверхъестественные средства. Не поверил он и в то, что внезапная смерть Карсвелла в Абвиле — нечто большее, чем несчастный случай, каковым его сочли французские следователи.

— Если человек шлялся по территории, где шел обширный ремонт, вряд ли стоит удивляться, что с ним случилось несчастье, — сказал он, на что Флаксман Лоу лишь молча покачал головой.

Попутчик только-только успел закончить свой рассказ, когда поезд стал замедлять ход и объявили нашу остановку. Вместе с нами сошла горстка пассажиров, и едва поезд тронулся, как приблизился кучер.

— Мистер Холмс, доктор Ватсон и мистер Лоу, не так ли? — почтительно кивнул он нам. — Вас ждут, джентльмены. Прошу следовать за мной. О вашем багаже я позабочусь.

Покинув станцию, мы обнаружили коляску, запряженную парой прекрасных лошадей. Холмс окинул их внимательным взглядом.

— Вижу, до аббатства Лаффорд не так уж далеко, — заметил он.

Кучер удивленно взглянул на него.

— Нет, сэр, чуть больше мили. А вы уже тут бывали?

— Нет, — вмешался Лоу, прежде чем мой друг успел ответить, — но лошади свежие и лоснящиеся, из чего следует, что они проделали не очень долгий путь.

Губы Холмса изогнулись в едва заметной улыбке.

— Вы крайне наблюдательны, мистер Лоу. Прекрасная черта для детектива.

— Я учился у мастера, — слегка поклонившись, ответил Лоу. — На самом деле должен сказать, что первые рассказы о ваших делах, перенесенные на бумагу доктором Ватсоном, навели меня на мысль применить методы Шерлока Холмса к исследованию тех самых рубежей, о которых мы говорили по пути сюда. Кто знает, вероятно, однажды вас признают столь же великим предтечей в данной области, каковым сейчас вы являетесь для обычных сыщиков.

Наши чемоданы погрузили в коляску, мы забрались следом. Кучер крикнул лошадям, и они двинулись по главной улице симпатичного поселка, застроенного деревянно-кирпичными домами, весь вид которого свидетельствовал о жизни куда более мирной, чем в покинутом нами шумном мегаполисе. Царившее вокруг спокойствие так резко контрастировало с историей, которую рассказал в поезде Флаксман Лоу, и внушающим тревогу содержанием письма миссис Фитцджеральд, что я невольно вздрогнул. Сидевший напротив Лоу перехватил мой взгляд и кивнул.

— Да, доктор, — сказал он, словно отвечая на мои мысли, — трудно поверить, что подобное может происходить в действительности, когда столь приятное окружение воздействует на наши чувства. Искренне надеюсь, что делу супругов Фитцджеральд найдется вполне рациональное объяснение. Однако, учитывая то, что мне известно о покойном владельце аббатства Лаффорд, признаюсь как на духу: я ожидаю худшего.

Едва поселок остался позади, коляска свернула к массивным чугунным воротам, и мы продолжили путь по ухоженным угодьям — сперва по широкой лужайке, испещренной яркими желтыми нарциссами, а затем по дорожке, густо обсаженной деревьями. Впереди показалось аббатство Лаффорд — внушительное каменное здание, будто светившееся в теплых лучах вечернего солнца. Однако разглядеть дом я не успел: едва коляска подъехала, открылась парадная дверь, и навстречу нам вышли хозяин и хозяйка.

Мистер и миссис Фитцджеральд являли собой яркий пример противоположностей. Он был высок и худощав, с темными глазами на бледном лице и растрепанной копной черных волос, которые постоянно отбрасывал со лба. Жена, хоть и почти одного роста с мужем, отличалась более коренастым телосложением, а ее лицо, с которого смотрели голубые глаза, при обычных обстоятельствах, наверное, радовало румянцем и свежестью, как у любого, кто много времени проводит на воздухе. Однако сейчас оно было полно тревоги, как и у мистера Фитцджеральда, который взволнованно шагнул вперед, заламывая руки.

— Мистер Лоу? — спросил он, поочередно оглядывая нас.

Наш спутник кивнул:

— Я Флаксман Лоу, а эти джентльмены — мистер Холмс и доктор Ватсон. Судя по словам вашего кучера, нас здесь ждут.

— Да-да, конечно… Господи, неловко вышло… Сам не знаю, как я мог так ужасно ошибиться. Дата… Конечно, я указал неверную дату в своем письме к вам, мистер Лоу, и только поговорив с женой, понял, что произошло. Мы не хотели… То есть мы собирались… но такая страшная путаница…

Он замолчал, и на его лице появилось выражение покаянное до комичности. Женщина уверенно шагнула вперед и взяла его за руку.

— Джентльмены, мой муж прав, утверждая, что ситуация крайне неловкая, но подобное случается и в самых добропорядочных домах. Я полагаю, что вы, услышав нашу историю, простите нас. В последнее время дела обстоят довольно… — она замялась, словно подбирая подходящее слово, — удручающе, и нам так хотелось найти выход, что мы действовали независимо друг от друга. Результат вы видите. Естественно, мы поймем, если один из вас решит сейчас же уехать.

— Объяснения ни к чему, — ответил Холмс, и Лоу кивнул. — Мой друг и я прежде не были знакомы с мистером Лоу, но счастливая судьба предоставила нам возможность обсудить случившееся — в той мере, в какой оно нам известно, — по пути сюда. Думаю, могу без опасений сказать, что мы не видим никаких сложностей в том, чтобы объединить усилия.

— Мистер Холмс прав, — добавил Лоу. — Хотя наши взгляды на некоторые вещи различаются, мы едины в решимости положить конец вашим проблемам.

— Спасибо, джентльмены, — с явным облегчением сказал хозяин. На мгновение чувство тревоги его покинуло, и я увидел следы хорошего настроения, которое, как я подозревал, обычно было ему свойственно. — Мне не хватает слов, чтобы выразить нашу радость. Конечно, следует объяснить, из-за чего…

— Да, следует, — твердо, но благожелательно прервала его миссис Фитцджеральд. — Однако я не считаю, Джон, что дорожка перед домом — лучшее место для объяснений.

— Конечно, ты права, дорогая. — Он с улыбкой повернулся к нам. — Простите меня еще раз за то, что забыл о хороших манерах. Горничная покажет ваши комнаты, а потом мы изложим все факты — в надежде, что вы прольете свет там, где мы видим лишь тьму.

Не прошло и получаса, как мы уже сидели за столом в приятно обставленной гостиной. Мистеру и миссис Фитцджеральд, похоже, доставлял удовольствие ежедневный ритуал с чаем и пирожными. Казалось даже, что их заботы и тревоги отошли на задний план, уступив место непринужденной беседе.

— Да, — ответил мистер Фитцджеральд на вопрос Лоу, — здесь действительно раньше было аббатство, хотя от него ничего не осталось, кроме нескольких реликвий, хранящихся в приходской церкви. Большей частью оно было разрушено в тысяча пятьсот тридцать девятом году, а то немногое, что осталось тогда — в основном конюшни и дом аббата, — давно исчезло. Последними были дальние хозяйственные постройки; по слухам, один старик в начале восемнадцатого века еще мог указать местонахождение некоторых из них, но это знание, похоже, умерло вместе с ним. Не могу представить себе другого монастырского здания, о котором не сохранилось бы абсолютно никаких сведений.

— Значит, вы интересуетесь подобными вещами? — спросил Холмс.

— Весьма умеренно. У меня хватает свободного времени и возможностей, а кроме того, мрачные темы мне по душе. Часть этого дома была построена вскоре после того, как окончательно разрушилось аббатство, и подозреваю, что при строительстве использовалось немало камней, оставшихся от прежнего монастыря, — отсюда и название дома. В семнадцатом веке его перестроил Иниго Джонс,[7] так что мы владеем весьма интересным историческим памятником.

— И похоже, кое-чем еще, — сказал Лоу. — Однако в ваших письмах мало что говорится на этот счет.

На лицо мистера Фитцджеральда набежала тень, а его жена с громким звоном поставила чашку на блюдце.

— Да, — после короткой паузы ответил хозяин дома, словно собираясь с силами. — Дело в том, джентльмены, что мне… нам было трудно изложить в письме все факты.

— Полагаю, мой муж имеет в виду, — подхватила миссис Фитцджеральд, — что недавние… события, будучи изложенными на бумаге, показались бы до смешного нелогичными тому, кто не пережил их сам.

— Уверяю вас, миссис Фитцджеральд, — горячо заявил Лоу, — что никто из нас не станет над вами смеяться. Мне кое-что известно о человеке, жившем здесь ранее, и я рассказал мистеру Холмсу и доктору Ватсону о связанных с ним фактах и обстоятельствах его смерти. В том нет ничего забавного.

Муж и жена переглянулись.

— Мы оба согласны, — сказала миссис Фитцджеральд, — что Джулиан Карсвелл — или, скорее, нечто, имеющее к нему отношение, — в некоторой степени является причиной происходящего, но наши мнения насчет того, как или почему это происходит, различны. Мне кажется, всему есть логическое объяснение, а мой муж полагает, что… — Она замолчала, словно не зная, как продолжить, или не желая озвучивать мысли мужа.

Мистер Фитцджеральд пришел ей на помощь:

— Элизабет хочет сказать, что, по моему мнению, мистер Карсвелл, хоть его и нет в живых, продолжает влиять на происходящее в его бывшем доме. — Он неискренне рассмеялся. — Мой отец был ирландцем, а мать — валлийкой, так что, джентльмены, я в немалой степени унаследовал готовность верить в то, что презирают другие.

— Может быть, — слегка раздраженно заметил Холмс, — мы все-таки послушаем, что произошло, чтобы иметь представление, зачем нас сюда пригласили?

— Конечно, мистер Холмс, — ответила миссис Фитцджеральд. — Мне начать?

— Прошу, дорогая, — сказал ее муж. — По поводу фактов у нас расхождений нет, а ты сумеешь рассказать намного лучше меня.

Лоу и Холмс откинулись на спинки кресел. Лоу закинул руки за голову, Холмс сплел перед собой пальцы, полуприкрыв глаза. Я тоже поудобнее устроился в кресле, и миссис Фитцджеральд повела свой рассказ.

— Как вы знаете, джентльмены, мы живем тут недавно. Моя семья — выходцы из Уорвикшира, и я мечтала сюда вернуться. Поэтому, когда мы услышали, что аббатство Лаффорд продается, сразу воспользовались этой возможностью. Довольно скоро выяснилось, что в поселке не лучшим образом относятся к прежнему владельцу, о котором было известно лишь то, что он поехал отдыхать во Францию и внезапно умер. Поскольку наследников не оказалось, дом и имущество выставили на продажу. Мы присутствовали на аукционе, как и множество окрестных жителей — большинство из них, полагаю, пришли только для того, чтобы самим увидеть дом, так как прежний владелец тщательно оберегал свое уединение и не отличался гостеприимством по отношению к соседям. Ходили слухи о неких хранящихся в доме сокровищах, хотя вряд ли что-то из проданного заслуживало подобного названия.

Когда все вещи мистера Карсвелла были распроданы, нам, естественно, захотелось поскорее вселиться, но обстоятельства этому помешали. Хотя дом пребывал в неплохом состоянии, он требовал кое-какого ремонта, особенно комнаты, где, очевидно, предпочитал жить мистер Карсвелл. Похоже, он держал собаку, а может, и не одну — стенные панели в одной из комнат были исцарапаны до такой степени, что их требовалось заменить. Нелегко оказалось избавиться и от мебели — некоторые покупатели вскоре передумали и отказались ее забирать. В конце концов мы оставили себе пару предметов, а прочее сбыли с рук как смогли.

— Не забудь про рабочих, дорогая.

Миссис Фитцджеральд вздохнула.

— Как я могу забыть? Ремонт, в котором, по словам бригадира, не было ничего сложного, вдруг вызвал уйму проблем. Нанятые нами люди опаздывали или вообще не являлись, задерживались поставки материалов, не проходило и дня без неприятностей. Нас уверяли, что это все мелочи, и тем не менее радости это не доставляло. Казалось, ремонт уже никогда не закончится. В итоге нам пришлось заплатить сверх оговоренной суммы, и после этого работы были завершены, мы въехали в дом.

— Минуточку, — сказал Лоу.

Одновременно вмешался Холмс:

— Можно вопрос?

Детективы переглянулись, затем Лоу улыбнулся и махнул рукой.

— Прошу вас, мистер Холмс.

— Спасибо. — Мой друг повернулся к Фитцджеральдам. — Рабочие, которых вы наняли, были здешние или пришлые?

— Среди них было несколько местных жителей, мистер Холмс, — ответила миссис Фитцджеральд, — но других бригадиру пришлось приглашать издалека, некоторых аж из Ковентри. Как я уже говорила, к прежнему владельцу аббатства Лаффорд относились не лучшим образом.

— Уж точно не лучшим, если неприязнь сохранилась даже после его смерти, — заметил Холмс. — Вы оба были здесь, пока ремонтировался дом?

— Нет, это было бы слишком неудобно. Мы получали регулярные доклады от бригадира, а муж время от времени приезжал взглянуть, как идет работа — или, вернее, стоит на месте.

— Спасибо, — кивнул Холмс. — Мистер Лоу?

— Я хотел спросить насчет собак, — сказал Лоу, — тех самых, которые, по вашему мнению, попортили стены. Вы точно знаете, что Карсвелл держал собак?

— Нет, — медленно ответил мистер Фитцджеральд. — На самом деле мне эти повреждения показались странными. Старый хозяин, по слухам, вовсе не принадлежал к числу любителей животных.

— А повреждения были везде или в определенном месте?

— И опять-таки весьма странно, мистер Лоу. Вряд ли собаки станут царапать стены только в одном месте, но повреждения имелись только в комнате на втором этаже, с видом на парк. Насколько мы поняли, Карсвеллу она служила кабинетом.

— Будьте любезны, опишите эти повреждения.

— Как сказала моя жена, собаки царапали снизу стенные панели, причем достаточно глубоко, — потому и пришлось заменить облицовку.

— То есть никаких царапин не осталось?

Миссис Фитцджеральд судорожно вздохнула, а лицо мистера Фитцджеральда, и без того бледное, побелело еще больше. Он ответил не сразу.

— Мистер Лоу, когда мы только переехали, я бы сказал «нет» — никаких следов не осталось. Однако потом они… появились снова.

— Появились снова? — резко спросил мой друг. — Что вы имеете в виду?

— Я сейчас к этому подойду, мистер Холмс. — Миссис Фитцджеральд помолчала, словно собираясь с мыслями, а затем продолжила: — Как я уже говорила, мы переселились в аббатство. Сперва все шло хорошо. Мы полностью отдались хлопотам по дому, а все странности приписывали тому, что он старый и еще кажется нам чужим. Однако мало-помалу мы осознали, что происходят действительно необычные вещи. Все началось с едва слышного звука в комнате наверху…

Вздрогнув, она замолчала, и мистер Фитцджеральд бросил на нее беспокойный взгляд.

— Элизабет, может, я продолжу?

— Да, пожалуйста, — тихо ответила она, передавая слово мужу.

— Сперва мы решили, что одна из горничных занимается уборкой, но затем поняли, что звуки слышны, когда в комнате никого не должно быть. Простите, джентльмены, что мы не сразу придали значение этому факту: он казался мелочью, на которую просто не обратили внимания.

Затем нам стал досаждать холодный сквозняк, постоянно гулявший в комнате. Возможно, для такого старого дома в этом не было ничего необычного, но в других местах мы ничего подобного не замечали. Более того, по словам моей жены, дом был достаточно прочным, и казалось тем более странным, что сквозняка нет нигде, кроме той комнаты. Мы проверили стены, окна и дверь, но причину не нашли. В комнате, которую я по примеру мистера Карсвелла использовал в качестве кабинета, стало неуютно, но была надежда, что с приближением весны сквозняки прекратятся. Однако они, напротив, усиливались.

Продолжали раздаваться и странные звуки — не всегда, но достаточно часто, чтобы внушить беспокойство. Мы убеждали себя, что это какой-то фокус, возможно связанный со сквозняками, но однажды вечером они стали намного отчетливее и характернее — их уже нельзя было спутать с человеческими шагами. Казалось, что по полу, еле волоча ноги, передвигается большая собака. Я поднялся наверх, но ничего не увидел, хотя у меня возникло чувство, что я был в комнате не один.

Потом однажды к нам пришла горничная, вся в слезах, и сказала, что поднялась в комнату, намереваясь наполнить ведерко для угля, но вдруг услышала нечто вроде рычания крупной собаки. Она внимательно осмотрела помещение, решив, что туда забрело какое-то бродячее животное, но ничего не обнаружила и вернулась к своим делам. Внезапно она ощутила, как о нее потерлось что-то большое и мягкое — раз, затем другой, — словно мимо прошла собака, а затем повернула обратно.

Естественно, мы поднялись наверх — нам с трудом удалось уговорить Эллен вернуться, — но ничего не нашли. Мы сделали все возможное, чтобы успокоить девушку, жена повела ее в кухню отпаивать чаем, а я в последний раз огляделся вокруг и именно тогда увидел отметины на стене.

— Те самые следы когтей, на которые намекала ваша жена? — спросил Холмс.

— Да. Как мы уже объяснили, стенная облицовка в той комнате была полностью заменена, и я, помню, подумал, как хорошо постарались рабочие. Можете себе представить мое удивление и замешательство при виде новых отметин на дереве! Сначала я предположил, что это след случайного удара какого-то предмета о стену, но, присмотревшись, увидел, что следы достаточно глубоки, они ничем не отличаются от прежних царапин. Должен признаться, мистер Холмс, я испугался и порадовался, что моей жены нет рядом. Особенно учитывая то, что случилось затем. Пока я стоял и гадал, в чем дело, послышался шорох — такой звук могла издать собака или другое животное, поднимаясь и отряхиваясь. И я, прежде чем успел пошевелиться, сам почувствовал, как о меня потерся кто-то большой и мягкий.

— Вы что-нибудь видели?

— Нет, не видел, и признаюсь, что не рискнул там оставаться. Прежде чем успел что-либо сообразить, я уже был по другую сторону двери. Когда ко мне вернулась способность мыслить, я запер дверь и сообщил слугам, что мы какое-то время не будем пользоваться этой комнатой и о ней не надо беспокоиться.

— Слуги, — задумчиво проговорил Холмс. — Они раньше были с вами или работали у мистера Карсвелла?

— Никто из слуг мистера Карсвелла здесь не остался, — ответил мистер Фитцджеральд. — Их уволили сразу после его смерти, и, судя по тому, что я о них слышал, желания нанимать снова не возникло. Это были странные, необщительные личности, которых не любили почти так же, как и хозяина дома. Все здешние слуги приехали с нами, и я полностью им доверяю.

— Еще какие-нибудь неприятности случались? — спросил Холмс. — Вы не замечали, что ваши вещи кто-то трогал или вдруг что-то бесследно исчезло?

— Нет, мистер Холмс, — ответил мистер Фитцджеральд. — Все… неприятности ограничивались одной-единственной комнатой.

— В таком случае, думаю, нам следует взглянуть на эту уникальную в своем роде комнату, — сказал Холмс, вставая. — Покажите дорогу.

Следом за Фитцджеральдами мы поднялись по лестнице. Весенний день клонился к закату, и по всему дому зажглись лампы. Мне показалось, или в коридоре за дверью, перед которой остановились хозяин и хозяйка, действительно было чуть темнее? Похоже, та же мысль возникла у Флаксмана Лоу, который бросил взгляд в оба конца коридора, а затем на ближайший к нам светильник, выглядевший темнее других. Однако прежде чем я успел что-то сказать, мистер Фитцджеральд достал из кармана ключ, отпер и толкнул тяжелую дверь.

Мои лодыжки обдало холодным сквозняком, и я вздрогнул, словно ощутив в комнате чье-то присутствие. Судя по выражениям лиц моих спутников, они почувствовали то же самое. Признаюсь, я слегка колебался, прежде чем войти.

Комната была большая, с выходившими на лужайку широкими окнами; от облицовки стен словно исходило теплое свечение. Должно быть, днем здесь было приятно находиться, но в вечерних сумерках, когда светили только лампы, а в ушах еще отдавалась странная история, комната выглядела почти зловеще. Внезапно у меня возникло чувство, будто мы вторгаемся в хранилище мрачных тайн, и если бы кто-то предложил уйти, я бы охотно согласился. Однако Холмс и Лоу вышли на середину комнаты и остановились, обводя ее внимательным взглядом и изучая каждую деталь. Мой друг повернулся к мистеру Фитцджеральду:

— Где отметины, про которые вы говорили?

— Вот здесь, мистер Холмс.

Присев, он указал на стену возле камина, увенчанного полкой с резными украшениями в виде листьев и веток. Нашим глазам предстали глубокие царапины на дереве, действительно напоминавшие следы крупных когтей (мне бы не хотелось встретиться со зверем, который их оставил). Выпрямляясь, мистер Фитцджеральд посмотрел в сторону и издал негромкий возглас:

— Есть и новые!

— Вы уверены? — В голосе Лоу прозвучала тревожная нотка, не ускользнувшая от мистера Фитцджеральда.

— Абсолютно! В прошлый раз они заканчивались на этой панели, — показал он, — а теперь вы сами видите, что отметины идут дальше, до самого камина. Не понимаю! Всю последнюю неделю комната была заперта, и я уверен, что никто в нее не входил. Что это может быть?

— У меня есть идея, наверняка у мистера Холмса тоже, — негромко сказал Флаксман Лоу, — но нам еще предстоит узнать, насколько эти догадки совпадают. — Выпрямившись, он провел рукой вдоль отметин. Его взгляд упал на стоявший рядом большой письменный стол, как и камин, украшенный резьбой. — Вы говорили, что купили кое-что из мебели мистера Карсвелла. В том числе и этот стол, да?

Мистер Фитцджеральд ошеломленно уставился на Лоу.

— Да, но как вы узнали?

— Все просто, — сказал Холмс, подходя к столу. — Невооруженным глазом видно, что остальная мебель в комнате подобрана с точки зрения соразмерности и удобства, этот стол явно сюда не вписывается. Более того, здесь есть еще один стол, причем он постоянно используется, судя по лежащим на нем бумагам, перьям, чернильнице и прочим предметам. Первый же девственно чист, что наводит на мысль: он на самом деле не нужен, стоит здесь только из милости.

— Вы совершенно правы, — кивнул мистер Фитцджеральд. — Это один из предметов мебели Карсвелла, приобретенных нами, когда первоначальный покупатель без видимых причин отказался от них. В то время покупка казалась вполне разумной, но отчего-то… — Он не договорил.

— Вы обнаружили, что вам не очень хочется пользоваться этим столом, за ним неуютно, — подсказал Лоу.

— Именно, — благодарно подтвердил мистер Фитцджеральд. — Вещь, как видите, довольно симпатичная. Однако мне становилось не по себе каждый раз, когда я работал за столом Карсвелла, поэтому недавно я отказался от него в пользу другого стола.

Флаксман Лоу подошел к резному изделию и провел по нему рукой.

— Стол Карсвелла, — пробормотал он. — Весьма интригующе.

— Да, — решительно сказал Холмс. — Мало что может столько рассказать о человеке, как его письменный стол. Скажите, вы ничего в нем не находили?

— Это как раз и любопытно, мистер Холмс. Приобретая стол, мы убедились, что он пуст, — я специально проверил, не осталось ли там чего ценного, о чем следовало бы знать душеприказчикам. А несколько дней спустя попытался открыть один из ящиков, хотел в него что-то положить, и его заело. Я тянул и дергал, а когда в конце концов справился, нашел позади ящика листок бумаги. Должно быть, тот выпал и застрял.

— Этот лист все еще у вас? — быстро спросил Холмс.

Мистер Фитцджеральд кивнул в сторону своего стола.

— Я положил его к другим бумагам. Признаться, не понимаю — он ведь не представлял никакой ценности.

Подойдя к другому столу, он порылся в ящике. Мы стояли тесной группой, будто заговорщики, и ждали. Когда мистер Фитцджеральд вернулся к нам, в его руке был маленький листок пожелтевшей бумаги, который он отдал моему другу. Тот показал его остальным, и мы увидели написанные аккуратным почерком строки:

Nonne haec condita sunt apud me et signata in thesauris meis.

Mea est ultio et ego retribuam in tempore ut labatur pes eorum iuxta est dies perditionis et adesse festinant tempora.

— И что, скажите на милость, это означает? — озадаченно спросил я.

— Меня это тоже заинтересовало, доктор Ватсон. Боюсь, я успел изрядно подзабыть латынь, но, поразмыслив, я понял, что это слова из Вульгаты[8] — Второзаконие, глава тридцать вторая, стихи тридцать четвертый и тридцать пятый. Они переводятся так: «Не сокрыто ли это у Меня? Не запечатано ли в хранилищах Моих? У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них».

Оба детектива вздрогнули, и я понял, что они лихорадочно размышляют.

— Хранилище, — задумчиво проговорил Холмс.

— Отмщение и воздаяние, — пробормотал Лоу.

Одновременно повернувшись, они вперились в ту часть стены, где остались самые четкие следы когтей. Мой друг взглянул на Флаксмана Лоу.

— Полагаю, мы думаем об одном и том же, мистер Лоу, — спокойно сказал он.

— Да, — ответил тот, — хотя подозреваю, что наши выводы слегка различаются. — Он повернулся к Фитцджеральдам, которые переводили ошеломленные взгляды с одного сыщика на другого, и обратился к хозяину: — Не могли бы вы принести топор и лом? Похоже, предстоит тяжелая работа.

— Э… да, конечно, — ответил мистер Фитцджеральд. — Но что вы собираетесь делать?

— Я… вернее, мы. Поскольку мистер Лоу, очевидно, пришел к аналогичному выводу: за этой стеной находится тайник. Ведь это внешняя стена, я прав?

— Да-да, верно, — сказала миссис Фитцджеральд. — Вы думаете, что…

— Слишком рано говорить, о чем я думаю, — мрачно ответил Холмс. — Но полагаю, разгадка тайны скрывается за стеной, и чем раньше мы это проверим, тем быстрее положим конец событиям, озадачившим вас обоих.

Мистер Фитцджеральд ушел за требуемыми инструментами, но оказалось, что необходимости в них нет. Пока он отсутствовал, Холмс и Лоу обшарили камин, водя руками по резной поверхности, и через несколько мгновений после возвращения хозяина мой друг удовлетворенно хмыкнул.

— Похоже, есть, — торжествующе проговорил он, и мы услышали щелчок, разлетевшийся эхом по всей комнате — такая в ней наступила тишина. Наши взгляды привлекла та часть стены, которую мы до этого исследовали. Не знаю, кто из нас больше удивился, когда панель слегка сдвинулась, словно невидимая сила толкала ее сзади. Похоже, именно эта мысль пришла в голову всем нам, поскольку несколько секунд мы не двигались с места. Наконец Лоу, за которым по пятам следовал мой друг, шагнул к стене, и они оба ухватились за движущуюся часть облицовки. Я пошел вперед с фонарем, за мной мистер Фитцджеральд; его жена стояла позади, с тревогой следя за нами.

Холмс и Лоу потянули за деревянную панель, та на миг замерла, словно ее удерживали с другой стороны, а затем с похожим на вздох звуком отошла от стены, открыв черный как ночь прямоугольник.

Все попятились, ощутив холодное дуновение. Затем мы подошли ближе, и я поднял фонарь, чтобы заглянуть внутрь.

Не знаю, что я ожидал увидеть, но в любом случае не то, что предстало моим глазам. В тайнике стоял маленький, похожий на жертвенник столик, на котором едва бы поместился человек. Над ним висел перевернутый крест из темного дерева, который Лоу с возгласом отвращения швырнул на землю. С края стола свисало нечто похожее на одеяния, на другом лежала книга в переплете из потрескавшейся и выцветшей черной кожи и стояли несколько флаконов с черной жидкостью. В верхних двух ящиках находились перья, чернила и листы тонкого пергамента. Когда открыли нижний ящик, Лоу что-то пробормотал — удивленно и вместе с тем удовлетворенно — и вытащил несколько блокнотов, связанных шнурком, который он перерезал перочинным ножом. Пролистав блокноты, он посмотрел на нас.

— Как я и думал, — спокойно сказал детектив.

— Да, — кивнул Холмс, — здесь именно то, что я ожидал найти.

Он указал налево. Повернувшись и посмотрев в узкую щель, мы увидели ряд грубых каменных ступеней, которые уходили вниз между внутренней и внешней стенами.

— Не сомневаюсь, — продолжал мой друг, — что эта лестница ведет к потайной двери во внешней стене дома или, возможно, к тоннелю, ведущему в некое уединенное место.

Мы помолчали, глядя в черную бездну, которая, казалось, поглощала свет фонарей. Нас снова обдало ледяным воздухом, и послышался едва уловимый звук, похожий на мягкие шаги. Лоу тотчас попятился от тайника, жестом велев нам последовать его примеру.

— Думаю, — с серьезным видом сказал он, — лучше закрыть это отверстие и запереть комнату до утра. А затем примем необходимые меры, чтобы избежать дальнейших неприятностей.

В столовой мы по общему молчаливому согласию воздержались от обсуждения занимавшей наши мысли находки в присутствии снующих слуг. После ужина миссис Фитцджеральд удалилась в гостиную, туда же вскоре последовали и мы, зная, что ей не меньше, чем мужу и мне, хочется услышать, что скажут два детектива. Когда всем налили кофе и бренди, а Холмс и Лоу раскурили свои трубки, мы поудобнее устроились в креслах. Лоу жестом уступил первенство моему другу, и Холмс обратился к нам.

— Мое знакомство с делом началось с личности покойного, никем не оплаканного бывшего владельца аббатства Лаффорд, мистера Джулиана Карсвелла. Если стряхнуть внешнюю шелуху, то, что я о нем узнал, сводится к следующему: это был достаточно богатый человек, имевший немало врагов, предпочитавший уединенную жизнь и умерший при обстоятельствах, которые вряд ли можно назвать обычными, но и чересчур загадочными считать не стоит. Вскоре после приезда я выяснил, что его дом, аббатство Лаффорд, был построен в те времена, когда некоторые семейства полагали целесообразным иметь в своем жилище потайную комнату, где можно было бы укрыться от любопытных глаз.

Нет никаких сомнений, что Карсвелл знал о ней — об этом свидетельствуют предметы, которые мы там нашли. Подозреваю, что по крайней мере одному из его слуг тоже было известно о потайной комнате, на случай, если хозяин дома вдруг окажется в ней заперт. По моему опыту, даже самые скрытные и неразговорчивые слуги при определенных обстоятельствах готовы поделиться сведениями, и меня вовсе не удивило, когда я узнал, что камера Карсвелла — о чем он, возможно, не подозревал — вовсе не являлась тайной для некоторых жителей поселка. Итак, мы имеем весьма скрытного и достаточно богатого человека, который внезапно умирает, а его прислуга почти сразу разбегается на все четыре стороны. Известно, что местный люд относился к нему не лучшим образом, и вполне вероятно, что кто-то из рабочих во время ремонта обнаружил тайник, а затем постарался затянуть работу, чтобы получить возможность обследовать его без спешки.

Что касается шагов, которые вы слышали, и холодного сквозняка, все это можно объяснить тем, что кто-то — возможно, не один, поскольку отчетливо звучали шаги двух разных людей, — использовал лестницу и тайную комнату, чтобы незаметно входить в дом и покидать его в поисках ценностей, которые, как он или они считали, могли быть здесь спрятаны. Вы, мистер Лоу, и вы, миссис Фитцджеральд, говорили о сокровищах. На мысль о них вас навели строки, найденные в столе Карсвелла. Однако известно, что среди имущества прежнего владельца не обнаружено ничего ценного. Следовательно, его богатство надежно спрятано, и некто, зная или подозревая это, решил продолжить поиски. Могу поспорить, что тайник, который мы нашли сегодня, не единственный в доме, и сокровища мистера Карсвелла рано или поздно будут найдены. Заделав же оба входа в потайную комнату, вы избавитесь от звуков, которые вас беспокоят.

— А как насчет того, что о меня будто кто-то потерся, мистер Холмс? — спросил мистер Фитцджеральд. — Эллен, горничная, почувствовала то же самое. Но мы никого не видели.

— Полагаю, у горничной чересчур богатое воображение, мистер Фитцджеральд. К тому же, по словам вашей жены, она переутомилась. Поднявшись в комнату, вы вспомнили ее слова, и простой сквозняк мог показаться вам призраком.

— А следы когтей и странная записка, которую мы нашли в столе? — спросила миссис Фитцджеральд.

За последний час ее настроение явно улучшилось, но во взгляде мужа читалась прежняя тревога.

— Это тоже легко объяснить. Записка, скорее всего, оставлена в насмешку над теми, кто вознамерится искать сокровища Карсвелла. Полагаю, если долбить облицовку стен долотом, на ней появятся следы, очень похожие на те, что мы видели. Человека, ищущего сокровища, вряд ли заботят оставляемые им на стенах борозды, а если их припишут сверхъестественным причинам, это позволит продолжать поиски, не опасаясь быть обнаруженным.

Холмс откинулся на спинку кресла. Миссис Фитцджеральд негромко хлопнула в ладоши.

— Спасибо, мистер Холмс, — тихо сказала она, — вы сняли огромное бремя с моей души. Я не сомневалась, что этим странным событиям найдется вполне естественное и логичное объяснение. Уверена, что вы пришли к правильному решению. Точно так же я уверена, что, если мы последуем вашему совету и хорошенько замуруем тайник, больше ничто не побеспокоит нас в аббатстве Лаффорд.

— Обязательно замуруйте, — сказал Флаксман Лоу, внимательно выслушавший объяснения моего друга, — но прежде уничтожьте все, что мы нашли в тайнике, как и письменный стол, и любые другие вещи, принадлежавшие Карсвеллу. Сожгите их, и чем скорее, тем лучше.

— Почему, мистер Лоу? — спросил мистер Фитцджеральд.

Он тоже внимательно слушал Холмса, но, похоже, слова моего друга убедили его меньше, чем жену.

— Я считаю, что Джулиан Карсвелл был воплощением зла и все, что с ним связано, несет на себе отпечаток этого зла. Так будет продолжаться, пока эти следы не уничтожит очистительная стихия огня. Только тогда придет конец вашим тревогам. — Детектив бросил взгляд на моего друга. — Мы с Холмсом едины во мнении, что причиной всех неприятностей в этом доме является Карсвелл, но я отвожу ему куда большую роль, нежели мой коллега. Карсвелл не только посвятил жизнь изучению магии, но и практиковал ее сам. Как и многие до него, он верил, что способен управлять выпущенной на свободу черной стихией. Как и многие до него, он слишком поздно обнаружил, что совершил роковую ошибку.

Мы знаем, он был человеком злобным, но при этом весьма умным. Его обуревало желание защитить и сохранить принадлежавшую ему тайну. Он написал книгу о колдовстве и, по слухам, готовил — хотя, возможно, не закончил — второй том. Разве для такого, как он, не была бесценным сокровищем его собственная рукопись? Годы работы и весьма дорогостоящей учебы сделали его труд величайшей драгоценностью. Полагаю, Карсвелл постарался, чтобы в прошлом июле, во время его отсутствия, рукопись… тщательно охранялась. Конечно, он не мог предвидеть, что никогда не вернется, а поставленный страж продолжит исполнять свой долг, не ведая о смерти хозяина.

— Вы говорите о некоем страже, — негромко произнес мистер Фитцджеральд. — Кого конкретно вы имеете в виду?

Флаксман Лоу пожал плечами.

— Стражи могут принимать любые формы и обличья, — ответил он, — в зависимости от опыта и смелости тех, кто их вызывает. То, что Карсвелл был знатоком магии, не подлежит сомнению — это подтверждается смертью человека и тем, что другому человеку едва удалось ее избежать. Думаю, Карсвелл вызвал стража, имевшего знакомый ему облик, возможно похожего на большую собаку. Именно ей мы обязаны следам когтей на стенах, шорохом лап и студеным сквозняком, который вы ощущали, — явления подобного рода часто сопровождаются похолоданием, иногда серьезным. Мне кажется, что рабочие вряд ли обнаружили тайник: в нем все выглядит нетронутым, к тому же сомневаюсь, что подобная находка могла остаться в секрете. Дверь, как мы видели, устроена достаточно умно, скорее всего, рабочие ее просто не заметили.

— Но почему этот страж не выходил за пределы комнаты? — спросил мистер Фитцджеральд.

Как и его жена ранее, он выглядел намного лучше, чем в момент нашего приезда, — надежда избавиться от хлопот, последовав совету Лоу, явно принесла ему облегчение.

— Трудно сказать, не зная в точности, как его вызвал Карсвелл. Однако мне известно, что на подобные существа приходится накладывать серьезные ограничения, чтобы они не обратились против своего создателя. Возможно, страж Карсвелла не мог покинуть ближайших окрестностей того места, где хранилось сокровище его хозяина. — Лоу сделал паузу, задумчиво глядя на супругов. — Судя по тому, как менялись звуки, он постепенно набирал силу, и очень хорошо, что мы успели вовремя, прежде чем он стал еще могущественнее.

— А что вы скажете о записке, мистер Лоу? — спросил хозяин дома.

Детектив слегка улыбнулся:

— Я тоже считаю ее насмешкой, хотя интерпретирую несколько иначе, чем мистер Холмс. Он ухватился за слово «хранилище», а меня привлекло слово «отмщение», а также упоминание о том, что «скоро наступит уготованное для них».

Все замолчали, обдумывая услышанное. Судя по лицам мистера и миссис Фитцджеральд, их тревоги если и не сгинули, то изрядно ослабли. Мистер Фитцджеральд явно был готов поверить в объяснение Флаксмана Лоу, в то время как его жена считала, что истинную разгадку нашел Шерлок Холмс. Похоже, тот прочитал мои мысли, поскольку рассмеялся и сказал:

— Что ж, у нас есть две разгадки и три слушателя. Я знаю, что двое из вас уже составили свое мнение, так что решающий голос за доктором Ватсоном. Что скажете, мой друг? Огласите ваш вердикт.

Я перевел взгляд с одного сыщика на другого. У них схожие методы, и оба уверены в своей правоте, сколь бы ни различались данные ими объяснения. Глубокий вздох…

— Сейчас я рад, что мои предки были шотландцами, — сказал я, — поскольку это позволяет мне честно ответить: «Вина не доказана».[9] И не более того.

Об этом странном деле остается рассказать немного. На следующее утро, как только рассвело, мы тщательно обследовали потайную комнату, но не нашли ничего нового. Каменные ступени в толще внешней стены, как мы и подозревали, вели вниз, к тоннелю, заканчивавшемуся в хозяйственной постройке неподалеку от дома. Подземный ход был в прекрасном состоянии, и это лишь утвердило Холмса во мнении, что его догадка об искателях сокровищ верна. Лоу ничего не сказал по сему поводу, но я заметил, что он долго разглядывал пол тоннеля, на котором отсутствовали следы недавнего пребывания человека. Хозяева надежно заделали входы в комнату и подземелье, но лишь после того, как были преданы огню все найденные в тайнике и кабинете вещи Карсвелла.

С тех пор я не слышал, чтобы Фитцджеральдов что-либо беспокоило. Не слышал и о том, что в доме нашлись сокровища.

Пожалуй, стоит упомянуть еще об одном. У нас оставалось немного времени до поезда, и мы вместе с Лоу отправились в маленькую приходскую церковь, где хранились кое-какие реликвии, оставшиеся от прежнего аббатства Лаффорд. Там мы с удовольствием провели полчаса, любуясь церковью и ее убранством. Когда Холмс вышел на улицу, давая понять, что пора идти на станцию, я огляделся в поисках Флаксмана Лоу и обнаружил, что тот вглядывается в стеклянную витрину. Когда я подошел, он с улыбкой повернулся ко мне.

— А, доктор Ватсон, — сказал детектив. — Или вас теперь следует называть присяжным заседателем? Вы все еще считаете, что преступление не доказано, или передумали?

— Не знаю, — честно ответил я, покачав головой. — Я уже много лет работаю с Холмсом, и мне его точка зрения импонирует — нет ничего такого, что не поддавалось бы логическому и рациональному объяснению. И все же… — Я немного помолчал. — Думаю, мое воображение не богаче, чем у Шерлока Холмса, и мне не свойственны глупые фантазии. Однако должен признаться: когда мы стояли перед той дверью, я бы многое отдал, чтобы туда не входить. А пока были внутри, меня не покидало ощущение, что, кроме нас, там есть… кто-то еще — жуткий и зловещий. — Я вздохнул. — Не знаю… Но я готов рассмотреть все обстоятельства. И вероятно, позволю себя переубедить.

— Спасибо, — тихо проговорил Лоу, протягивая мне руку. Затем его взгляд снова упал на витрину, и детектив показал на один из лежащих там предметов. — Прежде чем вы подошли, я читал этот текст, — сказал он. — Это реликвия аббатства Лаффорд, изразец пятнадцатого века. Текст на почти забытом среднеанглийском, но рядом есть перевод. Интересно, видел ли его Карсвелл? Но даже если видел, что маловероятно, наверняка не внял предостережению.

Взглянув на табличку, я прочитал:

Задумайся, человек, — жизнь твоя не вечна. Уверен ты можешь быть лишь в том, что сделал сам, но одной судьбе известно, что оставишь ты потомкам.

Энтони Бёрджесс Смерть под музыку

Энтони Бёрджесс — всемирно известный автор антиутопии «Заводной апельсин» («A Clockwork Orange»). Среди прочих его работ — циклы «Эндерби», «Сила земли» («Earthly Powers») и трилогия «На исходе долгого дня» («The Long Day Wanes»). Несколько рассказов, включая нижеследующий, вошли в сборник «The Devil’s Mode». Большинство читателей знают Бёрджесса по его романам, повестям и рассказам. Однако он еще успешный автор документальных произведений и пьес, критик и переводчик. Кроме того, Бёрджесс сочинял музыку, что, как нетрудно догадаться по названию, помогло ему в работе над этим рассказом.

Первая жена очень плодовитого писателя Айзека Азимова однажды посетовала, что тот слишком много работает: «Что ты скажешь на смертном одре, если напишешь сто книг?» — «Я скажу: „Только сто?“ — ответил Азимов. На момент смерти он был автором и редактором без малого пятисот книг. В мире столько позеров, дилетантов и любителей рассуждать о шедеврах, которые они создадут «потом» или «в свободное время», что личности, преданные своему делу, чья жизнь и искусство сливаются воедино, действительно окрыляют. Легендарный японский художник Хокусай, ставший знаменитым благодаря серии гравюр «36 видов горы Фудзи», перед смертью якобы воскликнул: «Подарили бы мне небеса еще десять лет… Еще пять лет, и я бы стал настоящим художником!» Если вы восхищаетесь мастерами, которые работают до последней минуты, возможно, вас вдохновит эта история. Или наоборот — учитывая обстоятельства дела.

Сэр Эдвин Этеридж, видный специалист по тропическим заболеваниям, любезно пригласил меня в Мэрилебон по-присутствовать при осмотре своего пациента. По мнению сэра Эдвина, молодой человек, никогда не покидавший Англию, страдал от заболевания, известного как лата и весьма распространенного на Малайском архипелаге, но доселе не встречавшегося в умеренном климате Северной Европы — если верить медицинской документации, судя по всему, не слишком надежной. Мне удалось подтвердить гипотетический диагноз сэра Эдвина: пациент был патологически внушаем, копировал каждое действие, которое при нем совершали или описывали. Когда я вошел в его спальню, он мучил себя, уверовав, что стал велосипедом. Данное заболевание неизлечимо, но оно перемежающееся и скорее психическое, чем нервное. Таким людям лучше всего помогают покой, одиночество, опиаты и теплые солодовые напитки.

После консультации я брел по Мэрилебон-роуд и, разумеется, свернул на Бейкер-стрит повидать старого друга, который, по сообщениям «Таймс», недавно возвратился в Лондон, выполнив тайное задание в Марракеше. Как потом выяснилось, речь шла о невероятном деле, связанном с ядом марокканской пальмировой пальмы, — подобности этого расследования пока нельзя предать огласке.

Холмса я застал довольно тепло одетым для лондонского июля: халат, шерстяной шарф и расшитый драгоценными камнями тюрбан — подарок фесского муфтия, как я потом узнал, в благодарность за услугу, о которой мой друг не пожелал мне поведать. Он загорел и явно привык к температуре выше лондонской, но, помимо тюрбана, никаких следов пребывания в экзотической мусульманской стране я не обнаружил. Холмс попытался раскурить кальян, но раздраженно отбросил мундштук.

— Ватсон, у розовой воды отвратительный аромат, а табак, сам по себе довольно мягкий, начисто выхолащивается долгим путешествием по этим затейливым, но нелепым трубкам. — Он с явным облегчением достал обычный табак из персидской туфли, что висела у камина, набил изогнутую трубку, чиркнул спичкой и, закурив, дружелюбно на меня посмотрел. — Вы были с сэром Эдвином Этериджем. По-моему… на Сент-Джонс-Вуд-роуд.

— Невероятно, Холмс! — выпалил я. — Как вы догадались?

— Элементарно, Ватсон! — Мой друг выпустил колечко дыма. — Сент-Джонс-Вуд-роуд — единственная улица Лондона, обсаженная метасеквойей, преждевременно опавший лист которой пристал к подошве вашего левого ботинка. Что касается остального, в качестве символической профилактики сэр Эдвин Этеридж сосет балтиморские мятные леденцы. Такой леденец сейчас у вас во рту. В Лондоне их не продают, и я не знаю других людей, специально заказывающих их в Новом Свете.

— Холмс, вы неподражаемы! — восхитился я.

— Пустяки, мой дорогой Ватсон. Я штудировал «Таймс», как вы могли догадаться по мятой газете на полу, — вероятно, чисто женская небрежность; благослови, Господь, слабый пол! — чтобы узнать, чем живет родина, буднями которой в закрытом мирке Марокко почти не интересуются.

— Там нет французской прессы?

— Есть, но о жизни империи-соперника в ней не пишут. Значит, юный король Испании прибывает к нам с государственным визитом?

— Вы говорите о малолетнем Альфонсе Тринадцатом? — снисходительно уточнил я. — По-моему, его ждут в сопровождении матери-регентши, очаровательной Марии Кристины.

— У юного монарха много поклонников, особенно здесь, — сказал Холмс. — Но есть и враги среди республиканцев и анархистов. Испания сейчас в состоянии политической нестабильности, что отражается на современной испанской музыке. — Холмс взглянул на скрипку, дожидавшуюся хозяина в раскрытом футляре, и бережно наканифолил смычок. — Хочу стереть из памяти мерзкие скрипичные мотивчики, звучавшие в Марокко днем и ночью, чем-нибудь более сложным и цивилизованным. Представьте, Ватсон, одна струна и зачастую одна-единственная нота. Разве это сравнимо с восхитительным Сарасате? — Холмс заиграл мелодию, по его заверениям испанскую, и я действительно расслышал в ней отголоски мавританского наследия Испании — что-то далекое, пустынное и безутешное.

Вдруг, спохватившись, Холмс взглянул на карманные часы-луковицу — подарок герцога Нортумберленда.

— Боже милостивый, мы опаздываем! Сегодня Сарасате играет в Сент-Джеймс-Холле.

Холмс сбросил тюрбан, халат и направился в гардеробную переодеваться в более подходящий для Лондона наряд. Я, как водится, промолчал о своем отношении к Сарасате и музыке. Вообще я не разделяю страсть Холмса к искусству. Бесспорно, для иностранного скрипача Сарасате играет божественно, но мне претит самодовольное выражение его лица во время концертов.

Холмс о моих чувствах не подозревал. Он вернулся в гостиную в синем бархатном пиджаке, легких брюках средиземноморского кроя, белой рубашке из тяжелого шелка с черным, небрежно повязанным галстуком, полагая, что я тоже предвкушаю удовольствие от концерта.

— Пойдемте же, Ватсон! — вскричал он. — Я с дилетантской тщетностью пытаюсь исполнить последнее творение Сарасате, а тут сам маэстро раскроет мне секрет звучания ре мажор, — добавил он.

— Я оставлю здесь саквояж?

— Захватите его, Ватсон. Там наверняка есть легкое обезболивающее, которое поможет вам пережить самые скучные части концерта. — Холмс улыбнулся, а меня смутила излишне точная оценка моего отношения к классической музыке.

Мне чудилось, что из-за немыслимого воздействия Холмса полуденный зной сгущается в средиземноморскую вялость. Кеб мы нашли с трудом, а когда приехали в Сент-Джеймс-Холл, концерт уже начался. Нам любезно позволили занять места в глубине зала посреди очередного номера, и вскоре я был готов к сиесте. Великий Сарасате, бывший в ту пору на пике популярности, исполнял чрезвычайно замысловатое произведение Баха под фортепьянный аккомпанемент привлекательного молодого человека — судя по цвету лица, иберийца, как и сам маэстро. Пианист нервничал, хотя явно не по причине недостатка виртуозности. Он то и дело оглядывался на занавес, отделявший сцену от кулис и служебных помещений, но потом, будто успокоившись, сосредоточился на музыке. Холмс, прикрыв глаза, легонько отстукивал на правом колене ритм невыносимо долгой музыкальной головоломки, занимавшей меломанов, среди которых я узрел бледного рыжебородого ирландца, выбивающегося в критики и полемисты. Я заснул.

Спал я очень крепко. Разбудили меня аплодисменты, в ответ на которые Сарасате кланялся с чисто испанской несдержанностью. Я украдкой взглянул на часы и понял, что бóльшая часть концерта пролетела незаметно для моего погрузившегося в сон мозга. Аплодисменты наверняка звучали и раньше, но усталые серые клеточки на них не отреагировали. Холмс либо не обратил внимания на то, что я спал, либо заметил, но из вежливости не будил и сейчас не журил за варварское безразличие к обожаемой им музыке.

— Ватсон, вот-вот начнется тот самый опус, — сказал он.

И опус начался. Звучал он безумно: одновременно слышались голоса сразу трех струн в ритме, который, как я узнал во время короткой поездки в Гранаду, называется сапатеадо. Закончился опус неистовыми аккордами и такой высокой нотой, что насладиться ее благозвучием смогла бы только летучая мышь.

— Браво! — вместе с остальными воскликнул Холмс и бурно зааплодировал.

Тут гром чрезмерно восторженных, на мой взгляд, оваций был заглушен выстрелом. Повалил дым, запахло подгоревшим завтраком, и молодой пианист закричал. Его голова упала на черно-белые клавиши, сыграв нечто немелодичное, затем поднялась — незрячие глаза и рот, из которого хлестала кровь, обвиняли публику в страшном преступлении против человеческой природы. Потом самым непостижимым образом пальцы правой руки умирающего несколько раз выдали одну и ту же ноту, а за ней чудовищную гамму. Казалось, он повторял и повторял бы ее, если бы не вмешалась смерть. Молодой пианист рухнул на сцену. Женщины завизжали, а маэстро Сарасате поспешно спрятал на груди свою драгоценную скрипку — Страдивари, как впоследствии сообщил мне Холмс, — будто убийца целился в нее.

Холмс отреагировал, как всегда, молниеносно.

— Очистите зал! — закричал он.

Появился администратор, мертвенно-бледный, дрожащий, и выкрикнул нечто подобное, но не так громко. Капельдинеры стали выпроваживать перепуганную публику. Рыжебородый ирландец успел кивнуть Холмсу и высказаться насчет того, что чуткие пальцы сыщика-любителя должны опередить грубые лапы профессионалов из столичной полиции. Молодого пианиста он пожалел — мол, испанец подавал большие надежды.

— Пойдемте, Ватсон! — позвал меня Холмс, направляясь к сцене. — Несчастный потерял много крови, но, возможно, еще жив.

Однако я сразу понял: содержимое моего саквояжа пианисту не поможет — его затылок был просто расколот.

Холмс со всевозможным пиететом обратился к Сарасате на безупречном, как говорил мой слух, испанском. Маэстро рассказал, что пианист по фамилии Гонсалес более шести месяцев аккомпанировал ему на гастролях в Испании и за рубежом. Близко они знакомы не были. Маэстро только слышал о желании молодого человека стать сольным исполнителем и композитором. По мнению Сарасате, врагов его аккомпаниатор не имел. Впрочем, по Барселоне ходили грязные слухи о любовных подвигах молодого Гонсалеса. Но разве можно предположить, что разгневанный муж или, скорее, мужья последовали за ним в Лондон, чтобы так жестоко и мелодраматично отомстить? Холмс безучастно кивнул, расстегивая воротник покойного.

— Бесполезно, — проговорил я.

Холмс не ответил — лишь молча всмотрелся в затылок Гонсалеса, нахмурился и, отряхнув ладони, поднялся с корточек. Он спросил потного администратора, не видел ли тот или его подчиненные убийцу либо странного посетителя, который мог проникнуть за кулисы, где место лишь артистам и персоналу, через дверь, охраняемую отставным сержантом морской пехоты, ныне швейцаром. Администратора осенила страшная догадка, и мы все бросились по коридору к двери, выходившей в переулок.

Дверь не охранялась по простой причине: старик в форменных брюках, но без тужурки, вероятно из-за жары, лежал мертвый. Его седой затылок с дьявольской аккуратностью пробила пуля. Значит, убийца имел возможность прокрасться к занавесу, отделявшему сцену от кабинетов и гримерных.

— Очень жаль, что больше никого из персонала не оказалось поблизости, — посетовал расстроенный администратор.

Хотя, если взглянуть на ситуацию с разумным цинизмом, жалеть не стоит. Здесь явно орудовал хладнокровный убийца, который бы ни перед чем не остановился.

— Бедняга Симпсон! Ватсон, я его знал. Пушки и копья врагов ее величества были ему нипочем, зато он нарвался на пулю в годы заслуженного отдыха, за чтением «Спортивной жизни». — Холмс повернулся к администратору. — Не соблаговолите объяснить, почему на пути убийцы оказался лишь бедный Симпсон? Иными словами, где были другие служащие?

— Мистер Холмс, ситуация в высшей степени странная, — начал администратор, вытирая шею носовым платком. — Вскоре после начала концерта, точнее, сразу после того, как вы, сэр, и ваш приятель заняли свои места, я получил послание. В нем сообщалось, что к нам с некоторым опозданием прибудет принц Уэльский с друзьями. Известно, что его высочество — поклонник Сарасате. Как вы, наверное, знаете, в глубине зала есть маленькая ложа для особо важных персон.

— Да, знаю, — отозвался Холмс. — Махараджа из Джохора любезно приглашал меня в то уединенное место. Но пожалуйста, продолжайте.

— Разумеется, я собрал подчиненных у главного входа, — рассказывал администратор. — Мы прождали там весь концерт, решив, что высокий гость появится лишь к концу программы. — Служащий признался, что они были обескуражены, но не расходились, пока не стихли аплодисменты, предположив, что его высочество с присущим ему властным добродушием велит испанскому скрипачу исполнить пару номеров на бис, когда в зале не останется никого, за исключением будущего короля. Таким образом, прояснилось все, кроме самого убийства.

— Послание! — потребовал Холмс. — Полагаю, оно пришло в письменном виде. Позволите на него взглянуть?

Администратор достал из внутреннего кармана листок с вензелями принца, подписанный личным секретарем его королевского высочества. Датированное седьмым июля письмо казалось любезным и предельно ясным. Холмс безразлично кивнул, а когда подоспела полиция, незаметно спрятал записку в карман. Инспектор Стэнли Хопкинс без промедлений отреагировал на вызов, доставленный ему на кебе служащим Сент-Джеймс-Холла.

— Инспектор, ситуация весьма непростая, — отметил Холмс. — Совершено два убийства, мотив первого объясняется вторым, но мотив второго пока абсолютно неясен. Успеха вам в расследовании!

— Вы не станете нам помогать, мистер Холмс? — осведомился смышленый молодой инспектор.

Холмс покачал головой.

— Я, как всегда, лукавлю, мой дорогой Ватсон, — признался Холмс в кебе, увозившем нас на Бейкер-стрит. — Это дело интересует меня, и даже очень. Стэнли Хопкинс, Стэнли Хопкинс… — задумчиво проговорил он. — Фамилия как у моего бывшего преподавателя. Сразу вспоминается юность в Стоунихерсте, где греческому меня учил молодой священник с умом дивной остроты. Звали его Джерард Мэнли Хопкинс. — Шерлок ухмыльнулся. — В бытность грибом-навозником[10] я то и дело получал от него на орехи. Нет, из молодых ворон[11] он был самым нормальным — делился кричащим пирогом[12] на агоре,[13] в отличие от своих коллег, брюзгливых джебби,[14] к нам на олифе[15] не подкрадывался.

— Ну и жаргон у вас, Холмс! Я ни слова не понял.

— Лучшие дни моей жизни! — мрачновато вздохнул он.

За ранним ужином, состоявшим из холодного омара и куриного салата, которые мы запивали белым охлажденным бургундским превосходного качества, Холмс проявил живейший интерес к убийству иностранного подданного на английской земле, точнее в лондонском концертном зале. Он протянул мне якобы королевское послание и спросил мое мнение. Я тщательно изучил записку.

— По-моему, все в полном порядке. Протокол соблюден, формулировка обычная. Но администратора и его подчиненных обманули. Следовательно, кто-то украл бумагу с вензелями принца.

— Превосходно, Ватсон! А теперь сделайте милость, взгляните на дату.

— Дата сегодняшняя.

— Верно, однако цифра семь написана не совсем привычным способом.

— Ах да, вижу. Мы, англичане, поперечную черту на семерке не ставим. Это континентальная семерка.

— Именно! Записку написал француз, итальянец или, скорее всего, испанец, имеющий доступ к письменным принадлежностям его высочества. Сам язык и формулировка, которую вы отметили, безупречны, а вот подпись не английская — здесь мошенник допустил оплошность. Писчую бумагу мог раздобыть человек влиятельный и вхожий в покои его высочества или достаточно бессовестный, чтобы украсть у него чистый лист с вензелями. Способ написания буквы «Е» в подписи говорит об испанском следе. Разумеется, все может быть иначе, но я уже почти не сомневаюсь: убийца — испанец.

— Горячая кровь заставила испанского супруга мстить без страха и упрека, — предположил я.

— По-моему, мотив здесь не бытовой. Вы заметили, как я расстегнул воротник убитого, и с бесцеремонностью профессионала указали, что все напрасно. Увы, Ватсон, вы не поняли мой замысел. — Холмс уже раскурил трубку, а теперь взял карандаш и нарисовал на скатерти непонятный знак. — Когда-нибудь видели такое? — спросил он, выпустив колечко дыма.

Я уставился на его каракули. Больше всего это походило на примитивное изображение птицы с расправленными крыльями, сидящей на вертикальных палках-штрихах, отдаленно напоминающих гнездо. Я покачал головой.

— Ватсон, это феникс, поглощенный пламенем и возрождающийся из пепла, а еще символ каталонских сепаратистов. Они республиканцы, анархисты и ненавидят централизованный контроль кастильской монархии. Этот символ вытатуирован рядом с шейным позвонком убитого. Очевидно, он был активным членом тайной группировки.

— Почему вы стали его искать? — полюбопытствовал я.

— В Танжере я случайно познакомился с испанцем, который яростно поносил монархию, изгнавшую его с родины. Вытирая пот, он без утайки показал мне точно такую же татуировку на груди.

— Хотите сказать, он был без одежды? — удивился я. — Или, как говорят французы, en deshabille?

— Ватсон, дело было в опиумной курильне Касбы, — спокойно ответил Холмс. — Там правила этикета не действуют. Тот испанец упомянул, что чаще символ верности Каталонской республике наносят в области шеи, но он выбрал грудь, дабы видеть его почаще и помнить значение. С тех пор как объявили о визите юного испанского короля, я гадал, не просочились ли в Лондон каталонские сепаратисты. Потому и осмотрел шею убитого, надеясь узнать о его политической принадлежности.

— Значит, этот молодой испанец, якобы преданный музыке, намеревался убить ни в чем не повинного Альфонса Тринадцатого? Очевидно, разведка мадридского двора сработала быстро, хоть и незаконно. Сторонники мира в Европе должны быть благодарны за то, что потенциального убийцу уничтожили.

— А бедный старый солдат, который охранял дверь? — напомнил Холмс. Его глаза так и буравили меня сквозь густой табачный дым. — Ватсон, любое убийство является преступлением.

— Он стал напевать мелодию, смутно мне знакомую, и продолжал мурлыкать себе под нос, пока не объявили о приходе Стэнли Хопкинса.

— Ватсон, я его ждал, — сказал Холмс, а когда молодой инспектор вошел в гостиную, мой друг неожиданно продекламировал:

Давно меня мечты туда стремили, Где нескончаема весенняя пора, В поля, где злобы нет, где не шумят ветра — Лишь тихое благоуханье лили.[16]

Глаза Стэнли Хопкинса округлились. У меня они стали бы такой же формы, если бы я не привык давным-давно к чудачествам Холмса.

Прежде чем потрясенный инспектор смог что-то вымолвить, заговорил Холмс:

— Ну как, вы вернулись к нам с победой?

Бедный Хопкинс не выглядел победителем. Он вручил моему другу листок, исписанный фиолетовыми чернилами.

— Вот, мистер Холмс, это мы нашли у убитого. Написано по-испански, этим языком ни я, ни мои коллеги не владеем. А вы, похоже, хорошо его знаете. Буду очень благодарен, если поможете с переводом.

Холмс с интересом прочел текст на обеих сторонах листка.

— Ах, Ватсон, — наконец проговорил он, — не возьму в толк, упрощается дело или, наоборот, усложняетя. Письмо написал отец убитого. Он умоляет сына порвать с республиканцами и анархистами и посвятить себя искусству. Говоря напыщенным языком, отец искушает его своим завещанием. Мол, без веры в объединенную Испанию ни один его потомок не может рассчитывать на наследство. Судя по всему, отец неизлечимо болен и грозит проклясть на смертном одре своего бескомпромиссного отпрыска. Очень по-испански, на мой взгляд. В каждой фразе мелодрама, а отдельные даже ритмом напоминают оперные арии. Француза Бизе бы сюда, чтобы положить их на музыку.

— Возможно, молодой человек объявил о разрыве с сепаратистами, но обладал информацией, которую решил обнародовать или передать заинтересованным лицам. Его жестоко убили, не позволив осуществить планы.

— Великолепно, Ватсон! — сказал Холмс.

Я аж порозовел от радости: на похвалу, не приправленную сарказмом, он был очень скуп.

— Человек, безжалостно убивший двоих, вряд ли остановится. Какие меры предприняли власти для безопасности коронованных испанских гостей? — спросил Холмс молодого Хопкинса.

— Как вам наверняка известно, они прибывают сегодня последним пакетботом из Булони. В Фолкстоне их сразу посадят на специальный поезд, а по приезде сюда поселят в испанском посольстве. Завтра запланирована поездка в Виндзор, днем позже — ланч с премьер-министром. Для высоких гостей прозвучит опера «Гондольеры» сэра Гилберта и сэра Салливана…

— В которой высмеивается испанская знать, — напомнил Холмс. — Впрочем, неважно. Вы огласили маршрут и программу гостей, а о мерах безопасности не обмолвились.

— Я как раз подхожу к этому. Скотланд-Ярд будет в полном составе присутствовать на всех мероприятиях, а на стратегически важных направлениях расставят вооруженных людей в штатском. Полагаю, беспокоиться не о чем.

— Очень надеюсь, что вы правы, инспектор.

— Члены испанской королевской семьи покинут Англию на четвертый день. Их пакетбот Дувр — Кале отходит в час двадцать пять. И в порт, и на пароход направят усиленные отряды полиции. Министр внутренних дел осознает, как важна охрана августейших особ, поэтому предприняты повышенные меры безопасности, особенно после досадного инцидента в Хрустальном дворце, когда злоумышленники подставили ножку русскому царю.

— Лично я считаю, что государь всея Руси был пьян. — Холмс снова раскурил трубку. — Впрочем, это неважно.

В гостиную провели полицейского в форме. Сначала он отдал честь Холмсу, затем своему начальнику.

— Для Скотланд-Ярда мои двери всегда открыты, — добродушно пошутил Холмс. — Все сюда, на Бейкер-стрит! Добро пожаловать, сержант. Чувствую, вы с новостями.

— Уж не серчайте, сэр! — попросил сержант Холмса и обратился к Хопкинсу: — Сэр, мы вроде поймали паршивца.

— Извольте объясниться, сержант! — приказал Хопкинс. — Слушаю вас!

— Сэр, у нас есть некий «испанский отель», куда испанцы ходят, чтобы пообщаться со своими. Это в районе Элефант-энд-Касл.

— Подходящее место! — воскликнул Холмс. — Элефант-энд-Касл похоже на сильно искаженное «инфанта Кастильи» — примерно как «милостивый Боже» на «опрелости на коже». Извините меня, сержант. Пожалуйста, продолжайте.

— Пришли мы туда, а он как ждал — сиганул через слуховое окошко на крышу, а гостиница четырехэтажная. То ли парень поскользнулся, то ли нарочно вниз соскочил… эдакий. — (Морально-этические нормы нашего королевства вынуждают меня заменить отточием непечатное выражение, которое употребил сержант.) — Вы уж простите меня, сэр!

— Сержант, вы уверены, что это наш убийца? — спросил Холмс.

— Ага, сэр. У него и деньги нашли испанские, и нож, который называют стилетом, а еще револьвер с двумя пустыми каморами.

— Что же, инспектор, вам остается сравнить пули, оставшиеся в барабане револьвера, с теми, что извлечены из трупов. Думаю, это наш убийца. Поздравляю! Судя по всему, визит юного испанского монарха пройдет без лишних треволнений для Скотланд-Ярда. Вас, инспектор, наверняка ждет утомительная канцелярская работа. — Столь учтивым способом Холмс отделался от обоих посетителей и повернулся ко мне. — Ватсон, вы наверняка устали. Надеюсь, сержант не сочтет за труд вызывать для вас кеб. Встретимся десятого у театра «Савой» перед началом спектакля. Мистер Д’Ойли-Карт[17] всегда оставляет для меня на кассе два бесплатных билета. С удовольствием посмотрю, как иберийские гости воспримут английский музыкальный фарс, — сказал он, но не в шутку, а скорее мрачно.

От меня тоже отделались…

Как и договаривались, мы с Холмсом во фраках и при медалях явились на оперу «Гондольеры». У меня самые обычные для отставного военного награды, а вот у Холмса есть очень интересные. Среди менее диковинных я опознал тройную сиамскую звезду и кривой боливийский крест. Места нам достались отличные, рядом с оркестром. Под управлением сэра Артура Салливана музыканты исполняли его же произведение. Юный испанский король много живее интересовался софитами, чем происходящим на сцене, а вот его мать должным образом реагировала на шутки, которые ей объяснял испанский посол. Опера нравилась мне куда больше концерта Сарасате. Я хохотал от души, тыкал Холмса в бок и подпевал солистам и хору. Пожалуй, чересчур громко, потому что леди Эстер Роскоммон, моя пациентка, легонько толкнула меня сзади и сказала, что я, во-первых, мешаю, а во-вторых, фальшивлю. Когда объявили антракт, я честно признался даме, что музыкального слуха у меня нет и никогда не было. Что касается Холмса, он больше смотрел не на сцену, а в бинокль на зрителей.

Во время перерыва августейшая семья демократично посетила общий буфет. Юный король любезно выпил бокал английского лимонада и совсем не по-королевски причмокнул губами. К моему удивлению, великий Сарасате в безупречном фраке, с наградами разных стран на груди потягивал шампанское в компании не кого иного, как сэра Артура Салливана. Я обратил на это внимание Холмса, а тот едва поклонился обоим и раздраженно отметил, что исполнитель столь утонченной музыки якшается с опереточником, пусть даже произведенным королевой в рыцари.

— Музыка многолика, — пояснил Холмс, закурив длинную сигару, в которой я узнал танжерскую панателлу. — Сэр Артур пал до уровня, который считает оптимальным с точки зрения материальной выгоды, а заодно и репутацию благочестивого приобрел. Они говорят по-итальянски. — Слух Холмса был острее моего. — На этом языке обмен впечатлениями о покровительстве аристократов звучит куда эмоциональнее, чем на нашем варварском. Уже второй звонок? Жаль выбрасывать великолепный табак, — сказал он, обращаясь к панателле, и с сожалением опустил ее в медную урну, что стояла в фойе.

Во время второго акта Холмс спал. Я понял, что напрасно считал себя неотесанным мужланом, когда задремал на более изысканном музыкальном представлении. Как довольно непочтительно заметил мой друг, музыка многолика.

На следующее утро за завтраком я получил срочную депешу от сэра Эдвина Этериджа, который снова вызывал меня к пациенту с Сент-Джонс-Вуд-роуд для консультации. Симптомы лата у молодого человека больше не проявлялись; теперь казалось, он страдает редким китайским заболеванием шук-йонг. Я сталкивался с ним в Сингапуре и Гонконге. Болезнь мучительная, описывать ее следует лишь в медицинских журналах. Основной симптом — навязчивая идея больного, что его репродуктивную способность губят злые силы, созданные буйным воображением. Люди верят, что эти силы планомерно поглощают их осязаемые детородные органы, и для профилактики прокалывают собственную плоть острейшим из имеющихся в наличии ножей. Единственное возможное лечение — глубокая седация, а в периоды прояснения сознания — диета.

После консультации я, разумеется, свернул на Бейкер-стрит. Солнечная погода радовала прямо-таки испанской безудержностью. Огромный Лондон дышал умиротворением. Когда я вошел в гостиную, Холмс в халате и мавританском тюрбане натирал канифолью смычок. Он был весел, я — нет, потому что расстроился, столкнувшись с заболеванием, которое прежде считал исключительно китайским. Несколькими днями ранее я тревожился из-за менее опасного лата — малайской истерики. И вдруг оба заболевания проявились у чистокровного англосакса. Я поделился тревогой с Холмсом и глубокомысленно изрек:

— Наверное, это месть покоренных народов за нашу империалистическую ненасытность.

— У прогресса есть оборотная сторона, — рассеянно проговорил Холмс, но быстро спустился с небес на землю. — Что же, Ватсон, королевский визит прошел без инцидентов. Иберийские сепаратисты больше не распускали руки на нашей земле. Но почему-то мне неспокойно. Думаю, что дело в необъяснимой силе музыки. Перед глазами стоит бедный юноша, сраженный пулей за инструментом, на котором он столь виртуозно играл, и его предсмертная агония. Я до сих пор слышу прощальную рапсодию — мелодичного в ней было мало. — Его смычок заскользил по струнам. — Ватсон, он играл эти ноты. Я их записал. Записать — значит взять под контроль или поставить точку.

Холмс играл с листа, лежавшего на его правом колене. Летний ветер, горячий выдох июля, влетел в раскрытое окно и швырнул листок на ковер. Я нагнулся и поднес его к глазам. Твердый почерк моего друга я узнал, а вот пять линий и ноты не говорили мне ровным счетом ничего. Мысли перетекли к шук-йонгу: вспомнились мучения старого китайца, которого я вылечил в Гонконге контрвнушением. В благодарность он отдал мне свои единственные сокровища — бамбуковую флейту и небольшой свиток с китайскими песнями.

— Когда-то у меня был свиток с китайскими песнями, простыми, но очень душевными, — задумчиво сказал я Холмсу. — Китайская нотная грамота кажется трогательно несложной. Вместо жирных черных точек, которые для меня не понятнее вывесок в Коулуне, у китайцев цифровая система: первая нота шкалы обозначается единицей, вторая — двойкой и так далее; по-моему, до восьми.

К делу история вроде не относилась, но на Холмса произвела колоссальный эффект.

— Скорее! — закричал он и вскочил, скидывая халат и тюрбан. — Может, уже слишком поздно.

Он схватил справочники, стоявшие на полке за креслом, перелистал «Брадшо»[18] и объявил:

— Правильно, четверть двенадцатого. Королевский вагон присоединяют к дуврскому поезду. Пока я одеваюсь, бегите на улицу, Ватсон, и ловите кеб! Представьте, что от вашей проворности зависит ваша собственная жизнь. Другие жизни уж точно!

Когда наш кеб с громыханием подкатил к вокзалу, большие часы показывали одиннадцать десять. Кебмен никак не мог отсчитать сдачу с моего соверена.

— Не надо сдачи! — крикнул я, бросаясь вслед за Холмсом, который так и не объяснил, в чем дело.

На перроне царило полное безумие, однако нам повезло встретить инспектора Стэнли Хопкинса. Он радовался, что дежурство заканчивается, и — сама бдительность! — стоял у входа на двенадцатую платформу, откуда по расписанию должен был отойти поезд. Над локомотивом клубился пар. Члены королевской семьи уже заняли свои места.

— Немедленно высадите их из вагона! — закричал Холмс, давая понять, что дело серьезно. — Я все объясню потом.

— Не получится, — пролепетал оторопевший Хопкинс. — Я не могу отдать такой приказ.

— Тогда его отдам я. Ватсон, ждите здесь с инспектором и никого не выпускайте!

Холмс бросился на платформу и на хорошем испанском крикнул служащим посольства и самому послу, что юному королю, его матери и свите нужно срочно покинуть купе. Первым на его призыв откликнулся Альфонс Тринадцатый, явно радуясь, что за время визита случилось хоть что-то интересное. С мальчишеской порывистостью он выскочил из вагона, ожидая не смертельную опасность, а приключения. По строгому приказу Холмса испанцы отошли от вагона на достаточное расстояние, и только тогда стало ясно, что за опасность им угрожала. Грянул взрыв, щепки и осколки просыпались дождем, оставив дым и отголоски в закоулках большого вокзала. Холмс подбежал ко мне: я послушно ждал с Хопкинсом у входа на платформу.

— Ватсон, инспектор, вы никого не выпустили?

— Никого, мистер Холмс, — ответил Хопкинс, — кроме…

— Кроме обожаемого вами маэстро, — договорил я. — То есть великого Сарасате.

— Сарасате? — переспросил Холмс и мрачно кивнул. — Да, конечно, Сарасате…

— Он был на приеме у испанского посла, — объяснил Хопкинс. — Сел в вагон со всеми, но быстро вышел. Репетиция — так он мне сказал.

— Вы дурак, Ватсон! Почему вы его не арестовали?!

Вообще, этот упрек следовало адресовать Хопкинсу, у которого Холмс спросил:

— Сарасате вышел со скрипичным футляром?

— Холмс, я не позволю называть себя дураком! — запальчиво воскликнул я. — По крайней мере, на людях.

— Вы дурак, Ватсон. Могу хоть тысячу раз это повторить. Инспектор, у Сарасате был в руках футляр, когда он явился сюда с отъезжающими?

— Да. Вы спросили, и я сразу вспомнил: футляр был.

— Он явился с футляром, а ушел без него.

— Именно.

— Ватсон, вы дурак! В скрипичном футляре лежала бомба с часовым механизмом, которую он спрятал в королевском купе, наверное, под сиденьем. А вы его упустили!

— Ваш идол, Холмс, ваш бог и виртуоз скрипки мгновенно превратился в убийцу. А называть себя дураком я не позволю!

— Куда он отправился? — спросил Холмс инспектора, проигнорировав мой упрек.

— В самом деле, сэр, куда? — отозвался Хопкинс. — По-моему, особого значения это не имеет. Разве трудно найти Сарасате?

— Вам будет трудно, — пообещал Холмс. — Сарасате не репетирует, его лондонские гастроли закончены. Думаю, он сел на поезд до Харвича, Ливерпуля или любого другого порта, чтобы добраться до страны, где английские законы не действуют. Конечно, вы можете телеграфом оповестить полицию всех портов, только, судя по вашему настроению, вы не намерены это делать.

— Верно, мистер Холмс. Вменить покушение на убийство будет очень непросто. Если только умозрительно…

Холмс долго буравил ненавидящим взглядом щит с рекламой мыла «Пирс».

— Думаю, вы правы, — наконец проговорил он. — Ну же, Ватсон, простите меня за то, что я назвал вас дураком!

На Бейкер-стрит Холмс снова попытался меня задобрить, открыв бутылку очень старого бренди — прощальный подарок другого монарха. Тот был мусульманином и, следовательно, храня такое сокровище, нарушал постулаты своей веры. Еще любопытно, как он заполучил часть винной коллекции Наполеона, после смерти узника острова Святой Елены оказавшейся в собственности Англии. Судя по монограмме на этикетке, замечательный коньяк был из погреба пленного императора.

— Признаюсь, Ватсон, — начал Холмс, наслаждаясь переливами золотистой жидкости в коньячном бокале, — я слишком увлекся предположениями. Например, предполагал, что вы согласны с моими гипотезами. А вы о них понятия не имели, тем не менее именно вы невольно дали мне ключ к разгадке тайны. Я говорю о лебединой песне, мелодии, наигранной бедным Гонсалесом. В ней послание умирающего, который захлебывался собственной кровью и не мог говорить. Однако он говорил — не просто как музыкант, а как музыкант, знакомый с нетрадиционной нотной грамотой. Отец, тщетно искушавший его завещанием, некогда состоял на дипломатической службе в Гонконге. Мне помнится, что в письме шла речь об образовании, мол, сына должны были научить, что и в Китае, и в России, и в их любимой Испании монархия незыблема.

— И что бедный Гонсалес сказал перед смертью? — Три бокала божественного напитка задобрили меня и умиротворили.

— Сперва, Ватсон, он играл ноту ре. Я абсолютным слухом не обладаю и опознал ее лишь потому, что Сарасате закончил концерт на ре мажор. Финальный аккорд еще звучал в моих ушах, когда умирающий заиграл в последний раз. Он взял ноту ре, а в переводе с итальянского это означает «король»; примерно так звучит испанское слово с тем же значением. Мне, убогому, следовало догадаться, что нас предупреждают об опасности, которая грозит прибывшему монарху. В тех нотах, что Гонсалес взял дальше, краткое послание. Я не мог разгадать его до сегодняшнего утра, пока вы не вспомнили о китайской системе обозначения, точнее, нумерации нот. Очень вовремя! Из сыгранных в любой тональности нот получается цифровая комбинация один-один-один-пять, то есть до-до-до-соль или ре-ре-ре-ля; высота не важна. Целиком сообщение получилось такое: один-один-один-пять-один-один-семь. Как мелодия, оно ценности не представляет — прозвучало словно искаженный сигнал горна. Зато теперь мы знаем систему и можем расшифровать: король в опасности в одиннадцать пятнадцать одиннадцатого дня седьмого месяца. Ватсон, это я, дурак, не разгадал тайну якобы предсмертного бреда, а на самом деле важного послания тому, у кого хватит ума в нем разобраться.

— Почему вы стали подозревать Сарасате? — спросил я, подливая себе божественный напиток.

— Давайте вспомним о его происхождении. Полное имя маэстро — Пабло Мартин Мелитон де Сарасате-и-Наваскуэс. Рожденный в Барселоне, он, разумеется, каталонец, член семьи с богатым антимонархическим прошлым. Все это я выяснил в испанском посольстве. Параллельно узнал о связи молодого Гонсалеса с Китаем, но тогда не понял, что к чему. Вообще антимонархический настрой семьи Сарасате — веская причина для подозрений, но великих артистов всегда считали выше грязных политических интриг. В том, что пианиста убили сразу после концерта, чудится хладнокровная бессердечность. Уничтожить юношу-аккомпаниатора, как только он сделает свою работу, — именно таким наверняка был жестокий приказ Сарасате наемнику. Не сомневаюсь, что молодой Гонсалес откровенничал с маэстро, которому имел все основания доверять как коллеге и великому музыканту. Он признался, что решил сообщить о планах сепаратистов властям. Что именно подвигло его на такой шаг — внезапные сомнения или реакция на письмо отца, — навсегда останется тайной. Наемник выполнил приказ с точностью до ноты, если так можно выразиться. Дух захватывает при мысли, что Сарасате одобрил столь чудовищный финал бесспорно блестящего выступления.

— Я сужу о блеске скорее по чужим аплодисментам, чем по собственным впечатлениям. Похоже, на совести Сарасате еще одно выступление, увы, не такое блестящее, — подделка записки от секретаря его высочества. Вспомните диковинную семерку в дате.

— Именно так, Ватсон. В театре «Савой» мы видели, как мило он болтал с сэром Артуром Салливаном, близким другом принца. И среди прочего сказал: «Grazie a Dio,[19] лондонские гастроли закончены, и теперь можно насладиться заслуженным отдыхом». Человек, достаточно неразборчивый и нещепетильный, чтобы работать с мистером Уильямом Швенком Гилбертом, знаменитым любителем смеяться над условностями, без лишних угрызений совести стащит пару листов писчей бумаги у принца и передаст попросившему, не уточнив, для чего они понадобились.

— Что же, Холмс, — проговорил я, — похоже, вы не будете преследовать Сарасате, чтобы он понес заслуженное наказание как преступник, и не станете рушить его музыкальную карьеру, хлопотать об аресте?

— Ватсон, где доказательства? Как съязвил умный молодой инспектор, все «чисто умозрительно».

— А если нет?

Холмс со вздохом взял смычок и скрипку.

— Сарасате — великий музыкант, и мир не может его потерять. Не передавайте мои слова своим набожным знакомым, но для меня искусство выше нравственности. Если бы Сарасате в этой самой комнате на моих глазах придушил вас, Ватсон, за полное отсутствие музыкального слуха, а его сообщник с заряженным пистолетом не позволил бы мне вмешаться и если бы потом маэстро составил подробный рапорт о преступлении и подписался Пабло Мартин Мелитон де Сарасате-и-Наваскуэс, мне пришлось бы действовать с закрытыми глазами — уничтожить рапорт, бросить ваше тело в канаву на Бейкер-стрит и молча наблюдать за полицейским расследованием. Настолько великий музыкант выше моральных принципов, которыми обременены простые смертные. А сейчас, Ватсон, подлейте себе коньяка и послушайте опус Сарасате в моем исполнении. Понимаю, до маэстро мне далеко, но гениальность его произведения вы, несомненно, ощутите.

Холмс встал, установил пюпитр, зажал скрипку подбородком и с благоговением заиграл.

Стивен Бакстер История с инерционным регулятором

Стивен Бакстер — шестикратный номинант на премию «Хьюго», лауреат премии Филипа К. Дика, Британской премии научной фантастики и премии имени Джона В. Кэмпбелла за лучший дебют в фантастике. Его рассказы вышли в сборниках «The Hunters of Pangaea» и «Traces», а в мае 2008 года был опубликован роман «Flood». В числе других книг следует назвать «Time’s Tapestry», трилогии «Destiny’s Children» и «Одиссея времени» («Time Odyssey») — последняя написана в соавторстве с Артуром Кларком. Также перу Бакстера принадлежат цикл произведений о цивилизации Ксили, романы «The H-Bomb Girl» и «Корабли времени» («The Time Ships»), официальный сиквел «Машины времени» Герберта Дж. Уэллса.

Уэллс — целая эпоха в истории научной фантастики. В его произведениях были намечены темы, которые развивали писатели нескольких поколений: путешествия во времени, изучение космоса, вторжение пришельцев, генная инженерия. Уэллс активно участвовал в политической жизни страны, наглядно демонстрируя своим творчеством, как научная фантастика может бороться с проблемами человечества. Например, «Война миров» критикует европейский колониализм, а «Машина времени» представляет собой мощный выпад в сторону английской классовой системы. Для любителей научной фантастики имя Герберта Уэллса связано и с созданием первого свода военно-тактических правил, давшего толчок к развитию настольных игр, скажем, игры «Подземелья и драконы». Позднее из них выросли мегапопулярные компьютерные версии.

К старости Уэллс разочаровался и потерял надежду изменить мир, но он наверняка удивился бы, узнав, какое огромное влияние оказывают его творения. Удивили бы его и люди, спустя четыре века после открытий Галилея считающие, что чем тяжелее предмет, тем быстрее он падает. Герберт Уэллс является главным персонажем следующей истории о Шерлоке Холмсе, очень напоминающей научно-фантастический роман.

На вид нашему посетителю было лет двадцать восемь: среднего роста, полноватый, с высоким голосом и пружинящей, как у птицы, походкой. Его волосы уже редели, лицо казалось бледным, вероятно, из-за предрасположенности к туберкулезу, а большие, необычайной синевы глаза — мечтательными. По внешности и манерам он был полной противоположностью Холмса; их разговор так и искрил, словно умы этих двоих находились на разных полюсах огромной электрической батареи.

Парень принес Холмсу несколько зернистых фотографий, сделанных новомодным нью-йоркским «Кодаком». Мой друг изучал их через лупу под злорадным взглядом гостя, который, словно в настольной игре, подначивал: что необычного заметит Шерлок Холмс в каждом снимке и какие выводы сделает. Нечеткую фотографию увядших белых цветов мой друг отложил, и ее взял я. Ничего странного в цветах не увидел, правда, классифицировать сразу не смог — возможно, они из рода мальвовых, вот только форма гинецея, довольно хорошо видного, вызывала сомнения. Холмса безобидный снимок явно разозлил, и он перешел к следующему, а молодой человек в очередной раз ухмыльнулся.

— Неудивительно, что мистер Холмс ничего не понимает. Кодаки — первоклассные мистификаторы!

— Посмотрите, Ватсон. — Холмс протянул мне следующий снимок. — Что вы об этом думаете?

Вторая фотография казалась интереснее, и, похоже, посетитель относился к ней с большей серьезностью. На первый взгляд это был снимок обычного ланча, но в необычной обстановке — столы и едоков окружали громоздкие электроприборы с проводами, цилиндрами, конусами и катушками. На заднем плане я увидел оборудование мастерской: паровой станок, металлические кантователи, сварочный аппарат, пресс для листовой штамповки и так далее.

— Насколько я понимаю, наш гость был на ланче, — предположил я. — Не имею чести знать остальных…

— Это Бримикомы из Уилтшира, — пояснил молодой человек. — Два брата, Ральф и Таркин. В тот день они пригласили меня на ланч. Со старшим, Ральфом, мы вместе учились в колледже. Братья занимаются, точнее занимались, механикой и электротехникой, они изобретатели.

— День выдался погожий, — продолжал я. — Вижу солнечные блики на скатерти и за блюдом с аппетитной колбасой.

— Хорошо, — терпеливо кивнул Холмс. — А о самой колбасе что скажете?

Я снова взглянул на снимок. Колбаса на отдельном блюде явно была украшением стола.

— Сочная колбаса. Немецкая?

— Ватсон, это не колбаса — ни немецкая, ни какая другая! Очевидно, Бримикомы устроили для своих гостей розыгрыш на грани приличия.

— Точно, мистер Холмс! — захохотал молодой посетитель. — Видели бы вы наши лица, когда «колбаса» выползла с блюда на скатерть!

— Ватсон, вам как доктору стыдно не узнать эту тварь! Кольчец — эктопаразит подкласса Hirudinea. Используется для кровопускания…

— Боже милостивый, гигантская пиявка! — вскричал я.

— Фотография черно-белая, — сказал парень, — но, к вашему сведению, пиявка была ярко-красной, цвета крови.

— Холмс, что это, чудо природы?

— Природы или науки, — задумчиво проговорил Холмс. — Вспомните о силах, действующих на бедную пиявку. Ее плющит сила притяжения земли, а превратиться в блин не дает сила внутреннего давления. Трудно поверить, что столь крупное существо, как эта особь, может сохранить естественную форму. Зачем оно выросло до таких размеров? Что его удерживает в этом состоянии и помогает двигаться? — Холмс внимательно посмотрел на посетителя. — Или правильнее спросить, что нейтрализует силу, притягивающую к земле?

— Совершенно верно, сэр! — Молодой человек захлопал в ладоши.

Холмс вернул ему фотографию.

— Разумеется. А теперь, может, все-таки расскажете о своем деле?

— По-вашему, здесь есть какое-то дело? — недоуменно спросил я.

— О да! — мрачно воскликнул Холмс. — Разве наш гость не говорил о деятельности братьев Бримиком в прошедшем времени? Очевидно, плавный ход их жизни что-то нарушило, да и вы, сэр, не почтили бы нас своим присутствием, не случись что-то серьезное.

— Действительно, — отозвался молодой человек и сразу помрачнел. — Серьезнее и быть не может. Причина моего визита — гибель старшего брата, Ральфа, при весьма необычных обстоятельствах, связанных с тайнами естественных наук.

— Произошло убийство? — спросил я.

— Местный коронер так не считает, а вот я сомневаюсь. Там столько нестыковок и странностей… Поэтому я и пришел к вам, мистер Холмс. Я журналист и писатель, а не детектив.

— Да, сэр, я уже понял, кто вы, — улыбнулся я.

— Простите, но нас не представили друг другу, — удивился молодой человек.

— Мне не требуются ни дедуктивный метод, ни представление. В этом году ваше лицо постоянно мелькает в прессе.

— Вы знакомы с моим творчеством? — Молодой человек был явно польщен.

— Конечно! Вас публикуют и в «Пэлл-Мэлл баджет», и в «Нэшнл обсервер». А я страстный поклонник ваших фантастических романов. — Я протянул руку. — Приятно познакомиться, мистер Уэллс!

Холмс согласился поехать с Уэллсом в окрестности Чиппингема, где жили Бримикомы, и убедил меня его сопровождать, вопреки нежеланию покидать Лондон — слишком свежо было горе.

— Ватсон, вы же знаете, как редко мои расследования связаны с тайнами настоящей науки, — мягко настаивал Холмс. — Вдруг это достойный кандидат для ваших мемуаров? Все будет как в старые добрые времена!

Итак, следующим утром я с саквояжем в руке садился на поезд, который в десять пятнадцать отходил с вокзала Паддингтон. Кроме Уэллса и нас с Холмсом, в вагоне никого не было. Мой друг удобно устроился на мягком сиденье — закутался в серую дорожную накидку и вытянул длинные ноги, а Уэллс высоким голосом излагал подробности дела:

— С Ральфом Бримикомом мы познакомились в восьмидесятых, когда вместе учились в «Нормальной школе наук», и дружили до его недавней смерти. Он всегда был флегматичным, отрешенным и далеким от повседневных забот человеком. Я не мог поверить, когда Ральф, еще будучи студентом, объявил, что женится: флегматичный, а оригинальные идеи выдавал на-гора. В колледже он изучал астрономию, астрофизику и тому подобное, а параллельно с этими предметами — электрические и магнитные явления. Уже в годы учебы у Ральфа появились любопытные мысли о стыковке, как он выражался, электричества и тяготения. Он утверждал, что наши теории тяготения никуда не годятся и стыковку можно применить на практике. Чудесный собеседник! Нетрудно догадаться, что мы стали закадычными друзьями.

— Расскажите о его теории стыковки, — попросил Холмс.

— Как вы, разумеется, знаете, благодаря тяготению наши тела имеют вес. Ральф считал, что тяготение большого тела, например планеты Земля, можно ослабить определенным сочетанием токов большой силы и потоков магнитной индукции.

— Ослабить? — переспросил я. — Если это правда, открылись бы широчайшие коммерческие горизонты. Только представьте, Холмс! Если, допустим, уменьшить вес грузов для перевозки…

— К черту коммерцию и грузоперевозки! — воскликнул Уэллс. — Доктор Ватсон, Ральф Бримиком заявил, что нашел способ полностью нейтрализовать силу тяжести. Без гравитации можно летать! Он утверждал, что собрал маленькую капсулу и один, без свидетелей, летал на Луну. Даже показывал мне раны, по его словам, от истощения и воздействия космических лучей и ожоги от лунного вакуума. В доказательство своего полета Ральф дал мне пузырек якобы с лунной пылью. Он у меня с собой. — Уэллс хлопнул по карману.

— И вы верите его утверждениям? — Холмс изумленно поднял брови.

Уэллс замялся:

— Хотел бы, но до конца поверить не могу. Ральф любил приукрасить свои успехи, жаждал признания и славы. Впрочем, я забегаю вперед. Полностью поглощенный гравитационными идеями, несмотря на блестящие способности, он едва сдал экзамены в «Нормальной школе наук». Стоит ли удивляться, что его не хотели брать ни в одно приличное заведение и ни один журнал не соглашался публиковать его обновленные теории и результаты экспериментов, которые он якобы проводил. — Уэллс вздохнул. — Сильнее всего Ральфа подкосила смерть отца: тот умер через несколько месяцев после того, как сын окончил колледж. Мистер Бримиком сколотил состояние во время Бурской войны, выйдя в отставку, поселился в Чиппингеме, но вскоре умер от возвратной малярии. Все свое состояние — юридические тонкости я опускаю — он оставил двум сыновьям, старшему Ральфу и младшему Таркину. Неожиданное наследство сделало Ральфа богачом. В признании коллег он больше не нуждался и мог идти своей дорогой, куда бы она его ни привела. Ральф вернулся в Уилтшир, полностью посвятил себя исследованиям и опубликовал результаты экспериментов, которые заинтересовали только любителей фантастики вроде меня, но были категорически отвергнуты другими учеными.

— А о Таркине что скажете? — спросил Холмс.

— Таркина я знаю плохо, и он мне не симпатичен, — ответил Уэллс. — На Ральфа совершенно не похож: надменный, самовлюбленный и не очень умный, хотя какое-то образование получил и представлял, чем занимается старший брат. Свою часть наследства Таркин растратил — пытался продолжить отцовский бизнес в Южной Африке, но прогорел и вернулся домой, преследуемый кредиторами. В конце концов Ральф сделал его чем-то вроде своего главного помощника — Таркин закупал аппаратуру для экспериментов, готовил приборы и так далее. Но горе-брат не справился даже с этим, и Ральфу пришлось понизить его в должности до помощника инженера — флегматичного уилтширца по фамилии Брайсон.

— Судя по фотографии, ланч проходил внутри установки Ральфа.

— Совершенно верно, — улыбнулся Уэллс. — Он обожал такие спектакли! Я объясню назначение установки, она очень важна для расследования. Я уже говорил о попытках Ральфа, с его слов, частично успешных, нейтрализовать тяготение. Но все получалось только с небольшими телами. Чтобы расширить горизонты — строить вместительные корабли, которые пронесут отряды землян через космос, — Ральф изучал более тонкие аспекты гравитации, а именно эквивалентность инерционной и гравитационной массы. Видите ли…

Я поднял руки:

— Мистер Уэллс, не знаю, как Холмс, а я уже запутался. О гравитации мне известно лишь то, что она медленно подчиняет себе поясницы и бедра моих пациентов.

— Проведу аналогию. Мистер Холмс, не одолжите пару монет? Соверен и фартинг подойдут. Спасибо! — Уэллс зажал монеты в руках. — Смотрите, Ватсон, соверен значительно тяжелее фартинга.

— Да, конечно.

— Если я одновременно выпущу монеты, они упадут на пол.

— Разумеется.

— И какая приземлится первой — соверен или фартинг?

Холмса вопрос явно забавлял, а я чувствовал досаду, которая порой меня одолевает, если я теряю нить витиеватых рассуждений. Однако эта задачка казалась простой.

— Соверен, несмотря на сопротивление воздуха, — ответил я. — Потому что он тяжелее.

Уэллс выпустил монеты: они полетели параллельно друг другу и упали одновременно.

— Я не знаток гравитационной механики, но опыты Галилея помню, — пожурил меня Холмс.

Уэллс поднял монеты.

— Дело в нескольких законах Ньютона. Под действием силы тяжести тела падают с одинаковой скоростью, независимо от массы. Ватсон, представьте себе: вы едете в лифте, но трос обрывается, и вы падаете вместе с лифтом. Возникнет ощущение, что ваше тело оторвалось от пола кабины и летает.

— Недолго, — уточнил я, — пока не упадет на дно шахты.

— Правильно! Это свойство и хотел изучить Ральф. На фотографии вы видели мастерскую и нас за ланчем. Там при помощи устройства с проводами, конусами и катушками Ральф создал пространство, подобное космосу, в котором — он продемонстрировал нам это с помощью различных трюков — тяжелые предметы падали быстрее легких благодаря корректировке поля тяготения электроэнергией. Ральф называл это устройство инерционным регулятором. На первый взгляд простой фокус — с запуском капсулы на Луну не сравнишь! — но, если вдуматься, изобретение чудесное. Конечно, если все правда…

— В чем вы сомневаетесь, — отметил Холмс. — Иначе не говорили бы о фокусах и трюках.

— Не думаю, что старина Ральф лгал намеренно. Но оптимизм и преданность своим теориям порой мешали ему мыслить критически. Тем не менее признание изобретений, особенно инерционного регулятора, было очень важно для его жизни и морального состояния.

— Настолько, что стремление добиться этого признания привело к смерти?

— В самом деле, — кивнул Уэллс. — Ведь именно в той мастерской, внутри инерционного регулятора, Ральф Бримиком умер или был убит.

В Чиппингем мы попали в четвертом часу и на экипаже подъехали к дому Бримикомов — добротному строению эпохи Регентства, сейчас несколько запущенному.

Холмс выбрался из экипажа и принюхался. Он подошел к краю гравийной дорожки и осмотрел лужайку, где я заметил маленькие бурые круги, один из которых Холмс ковырнул носком туфли.

Навстречу нам вышел молодой человек — высокий, белокурый, с блеклыми серыми глазами. Уэллса он приветствовал довольно панибратски: «Берти Уэллс пожаловал!» — и представился нам Таркином Бримикомом. Затем проводил в дом и познакомил с другими домочадцами. Вдова Ральфа, Джейн, была высокой и стройной, с припухшими, будто от постоянного плача, глазами и куда моложе, чем я ожидал. Джека Брайсона — широкоплечего, лысого инженера — наш приезд явно озадачил и выбил из колеи.

Холмс улыбнулся вдове с неожиданной теплотой, которую обычно выказывал только близким. Эта улыбка согрела и мое сердце: я искренне сочувствовал молодой женщине, потерявшей супруга.

— Мадам, примите мои искренние соболезнования, — сказал Холмс.

— Спасибо.

— Как ваша собака? Еще больна? У вас ведь лабрадор?

— По-моему, она выздоравливает. Как вы догадались? — недоуменно спросила миссис Бримиком.

Холмс кивнул в сторону лужайки.

— Пятна на траве указывают на собаку, точнее на суку: известно, что суки опорожняют мочевой пузырь в одном месте, изливая из себя достаточно, чтобы повредить траву, а кобели — многократно и малыми порциями, чтобы пометить территорию. У меня есть черновой вариант монографии об экскреторных особенностях животных в условиях города. Что касается породы, золотистые волоски на подоле вашей юбки, миссис Бримиком, говорят и о породе собаки, и о том, что вы ее любите.

— Ой, а про болезнь как узнали?

— Разве здоровая собака не выскочила бы облаять нас, трех шумных чужаков? — грустно улыбнулся Холмс.

Уэллс восторженно хмыкнул.

Джейн Бримиком неопределенно махнула рукой.

— Ветеринары в недоумении от ее болезни. Шеба с трудом стоит на ногах, кости стали хрупкими и ломкими. Видите ли, она участвовала в экспериментах Ральфа, поэтому…

— Я знаю, — коротко сказал Холмс.

— Знаете? Но откуда?

Холмс молча отвел меня в сторону.

— Ватсон, не сочтите за труд взять образец экскрементов бедного животного и проведите анализ.

— Что искать?

— Мой дорогой Ватсон, если я скажу, результаты могут быть необъективными.

— Как его провести? Холмс, я не ветеринар и точно не химик, а мы с вами далеко от города.

— Уверен, вы что-нибудь придумаете! — проговорил Холмс и слово за слово подвел миссис Бримиком к рассказу о кончине ее супруга.

— Все случилось ранним утром. Я была на кухне. Туда же пришел мистер Брайсон, успевший час поработать в мастерской. — Миссис Бримиком старалась не смотреть на инженера, и она явно не привыкла называть его мистером. — Мы часто завтракаем вместе, хотя мистер Брайсон вечно занят и торопится. На завтрак он ест одно яйцо и тост.

— Яйцо? — спросил Холмс. — Какое яйцо?

— У нас за домом маленький курятник, — пояснила миссис Бримиком.

— В тот день яйцо было вкусным? — поинтересовался Холмс.

— Да. — Миссис Бримиком потупилась. — Мистер Брайсон похвалил его тонкий вкус. Припоминаю, что Таркин, то есть мистер Бримиком, принес свежие яйца из курятника тем самым утром.

— Неужели? — Холмс пристально взглянул на Таркина. — Сэр, вы часто наведываетесь в курятник?

Таркин разозлился:

— Нет… Я еще мальчишкой помогал Милли с яйцами! Утро выдалось чудесное… Разве нельзя раз в жизни поддаться порыву?

— Послушайте, Холмс, — Уэллс быстро терял терпение, — почему вас так интересует яичница на завтрак? Разве это не пустяки? Неужели не видно, что подобные вопросы расстраивают леди?

Я знал своего друга достаточно, чтобы понимать: речь идет не о пустяках, а столь подробные расспросы наверняка имеют цель, которую мы пока не видим. Однако миссис Бримиком впрямь расстроилась, поэтому Холмс прервал разговор и позволил Таркину отвести нас в кабинет и угостить хересом.

— Вообще-то, мистера Уэллса я сюда не приглашал, — заявил он, — а его сильное желание приехать расценивал как назойливость и неуважение к горю моей семьи. Но я много размышлял о недавней трагедии и изменил мнение. И сейчас рад, что вы здесь. Мистер Холмс, мне нужна ваша помощь.

— Для чего?

— Смерть Ральфа неслучайна. Он стал жертвой злого умысла. После отчета коронера наша беда не интересует полицию. Я не представлял, к кому обратиться, а тут…

Холмс поднял руки:

— Поясните, сэр, что конкретно вы имеете в виду.

Блеклые глаза Таркина впились в Холмса.

— Гибель Ральфа — не несчастный случай.

— Кто находился в инерционном регуляторе, когда произошла трагедия?

— Кроме Ральфа, двое — я и Брайсон, инженер.

— В таком случае, — мрачно проговорил я, — вы обвиняете Брайсона…

— …в убийстве. Верно, доктор Ватсон. Джек Брайсон убил Ральфа!

Холмсу всегда не терпелось увидеть место преступления, а Уэллс явно получал удовольствие от происходящего, поэтому мы сразу согласились отправиться вместе с Таркином в камеру инерционного регулятора, где погиб старший Бримиком.

До флигеля пришлось идти ярдов сто через двор. Вечерело, и я с наслаждением вдыхал напоенный лесными ароматами воздух, пытаясь освежиться после дымного поезда. Неподалеку, очевидно в курятнике, упомянутом миссис Бримиком, пищали цыплята.

Я вздрогнул, когда случайно спугнул насекомое не меньше шести дюймов в длину, которое перебежало мне дорогу. «Таракан», — сперва решил я, но, присмотревшись, к своему удивлению, понял, что это муравей. Быстро перебирая ножками, он спешил к муравейнику — огромному, выше некоторых деревьев и похожему на разрушенный памятник.

— Боже милостивый, Холмс, вы видели? Как по-вашему, это какой-то тропический вид?

— Нет, — покачал головой Холмс, — Ральф Бримиком жуков не коллекционировал. Я ожидал чего-то подобного, учитывая характер здешних событий.

— Ожидали? Почему?

— На эту мысль меня навела мерзкая пиявка на фотографии, которую показывал Уэллс. В любом случае, друг мой, всему свое время.

Мы добрались до лаборатории — грубого, но весьма практичного строения, и я впервые узрел страшные внутренности инерционного регулятора. В его главной камере, футов пятьдесят высотой, мое внимание привлек огромный сломанный аппарат. Ни парусов, ни колес я не увидел, но Таркин совершенно серьезно заявил, что этот конус, футов пятнадцать длиной и такого же диаметра в основании, предназначался для полетов в космос: изобретение Ральфа гасило гравитацию. Чтобы будущие пилоты прочувствовали, какие испытания их ждут в полете, капсулу на рамах и тросах подвешивали точно в центре инерционного регулятора.

Сейчас тросы висели пустые: капсула упала и пробила в полу воронку глубиной несколько дюймов. Казалось, что в бетон ударили огромным молотом. Внутри этого аппарата — алюминиевой мечты о космических полетах — Ральф Бримиком встретил свою смерть.

Капсулу окружали части инерционного регулятора: кольца проволоки и якоря электромоторов, бумажные и металлические конусы, трубки из волокнистого стекла, огромные стержни постоянных электромагнитов и еще какие-то предметы, загадочные, как и весь аппарат. Впрочем, были там и обычные вещи — кульманы, заваленные пыльной синькой, токарные станки, инструменты, а с потолка свисали цепи для подъема грузов. При падении капсулы было сильно повреждено оборудование мастерской. Очевидно, регулятор вышел из строя.

Еще меня заинтересовали маленькие стеклянные клетки у секционного стола. Заметил я и пиявок в закупоренных банках. Гигантских, как на фотографии Уэллса, не увидел, но все они были такими крупными, что не могли сохранить кольчатую форму и явно в тяжелом состоянии лежали на дне банок у толстых стенок. Среди менее примитивных существ в клетках выделялись мыши, но необычного телосложения — с поразительно длинными и тонкими конечностями. Отдельные особи с трудом удерживали вертикальное положение. Я сказал об этом Холмсу, но тот не отреагировал.

Мой друг, Уэллс и я приблизились к трещиноватой воронке и обошли мятую алюминиевую капсулу. Я решил, что высота падения была не больше десяти футов — не то что убиться, серьезные повреждения получить сложно. Но корпус капсулы по длине сжало почти на треть.

— Ужасно! — вздохнул Уэллс. — По настоянию Ральфа мы перекусывали прямо там, в сверкающей громаде лунолета Бримикома. Так сказать, в подвешенном состоянии.

— Тогда, думаю, вы легко отделались, — мрачно заметил Холмс.

— Рабочие вскрыли капсулу. — Таркин показал на квадратное отверстие в стенке, обнажающее темную кабину. — Тело извлекли оттуда после того, как лунолет осмотрели полиция и коронер. Хотите взглянуть? Я покажу, где работали мы с Брайсоном.

— Да, через минуту, — отозвался Холмс, осматривая фантастический летательный аппарат со свойственной ему пытливостью. — Что за человек был Ральф? Доказательства его профессиональных способностей я вижу, но каким он был коллегой и братом?

— Среди коллег Ральф всегда выделялся. — Если Таркин и ревновал, на его лице это не отразилось. — В детстве он был лидером. Когда мы повзрослели, ничего не изменилось.

— Любви к нему я в тебе не чувствовал, — заявил Уэллс.

— На это мне нечего ответить. — Таркин прищурился. — Берти, мы были братьями. Я работал на Ральфа и, думаю, любил его. Однако мы всю жизнь соперничали, как и большинство братьев.

— Смерть Ральфа вам выгодна? С материальной точки зрения, — прямо спросил Холмс.

— Нет, — покачал головой Таркин Бримиком, — его доля отцовского наследства ко мне не перейдет. Ральф составил собственное завещание, по которому его имущество отходит к жене, а мы с ней друг друга недолюбливаем. Если не верите, спросите семейного адвоката или саму Джейн. Мотивы здесь более глубокие — решите откопать, я возражать не стану.

— Откопаю, будьте спокойны, — буркнул Холмс. — Ральф Бримиком тоже возражать не станет. Давайте осмотрим капсулу!

Мы перешагнули через трещины в бетонном полу и оказались у отверстия в стенке капсулы. В кабине горела слабая лампочка, наполняя ее тусклым светом. Разумеется, тело давно вынесли и похоронили, но кабину никто не чистил, и я машинально взглянул на пол, ожидая увидеть страшную кровавую лужу. Но ничего подобного — лишь несколько пятен неправильной формы там, где в момент гибели сидел Ральф. Оборудование и инструменты, шкалы, рычаги и переключатели, с помощью которых управляли капсулой, пострадали на удивление мало. Приборы даже не сдвинулись, их только примяло. Но остался запах, напомнивший мне военно-полевые госпитали.

Я повернулся к спутникам и пробормотал:

— Не знаю, чего я ожидал. Наверное, чего-то кровавого.

Таркин нахмурился, высоко поднял указательный палец, и я послушно посмотрел вверх.

Казалось, что в воздух швырнули пачек десять ржаво-коричневой краски. Верх стен и потолок капсулы, расположенные там инструменты, шкалы и выключатели, даже единственное оконце кабины — все покрывал толстый слой засохшей крови.

— Боже милостивый! — пролепетал побледневший Уэллс. — Как она попала так высоко?

— По словам коронера, во время падения капсула перевернулась, и кровь брата расплескалась по кабине.

— Огромная капсула успела перевернуться, падая с высоты десять футов? Не представляю, — шепнул Уэллс, когда мы двинулись дальше.

Я согласился с молодым писателем. Холмс промолчал.

Таркин повел нас к мосткам, пересекающим камеру над сломанной капсулой, и остановился в паре дюймов от пучка тросов, большинство которых лопнули, истончились или растрескались, не выдержав нагрузки. На одном тросе, оранжевом, толщиной с мою руку, оборванные концы были чистыми и блестящими. У моих ног лежали газовый резак и защитные очки. Все казалось до нелепого очевидным, как в детской загадке: нам подсказывали, чем именно перерезали грузоподъемный трос.

— Не все тросы, кабели и шланги удерживали капсулу. По некоторым поступала электроэнергия, воздух для пассажира и так далее.

— В момент падения капсулы вы и Брайсон работали на этих мостках? — уточнил Холмс.

— Мы проводили текущий ремонт. Кроме нас, в камере никого не было. Разумеется, за исключением Ральфа. Он сидел в капсуле и занимался расчетами.

— Инерционный регулятор в это время функционировал? — спросил Холмс.

— Да, функционировал.

Я показал на толстый оранжевый трос и поинтересовался:

— Он был основным в поддерживающей конструкции?

— Верно, но тогда я этого не знал.

— И его перерезали этим резаком?

— Именно, — спокойно ответил Таркин и, скрестив руки на груди, прислонился к перилам платформы. — Резак рассек его, как нож масло, а остальные тросы и кабели сразу начали растягиваться и лопаться. Затем капсула упала.

— Резаком работал Брайсон? Вы на это намекаете?

— О нет! — Таркина слегка удивил вопрос Уэллса. — Резаком работал я под контролем Брайсона.

— Но как тогда вы можете обвинять Брайсона в убийстве? — не выдержал я.

— Ответственность лежит на нем. Как вы не понимаете? Это он велел мне перерезать оранжевый трос. Я следовал его указаниям, не подозревая, что трос удерживает капсулу.

— Но вам же рассказывали о назначении каждой детали лунолета, вы сами говорили!

— Правильно, доктор, лунолета, а не этой камеры. А Брайсон знает ее как свои пять пальцев.

— Но ведь трос вы резали не одну минуту, смотрите, какой он толстый! — воскликнул Уэллс. — Неужели Брайсон не увидел, чем вы заняты, и не остановил вас?

— Его не было рядом, — холодно проговорил Таркин. — Слышали ведь, он, по обыкновению, завтракал с моей невесткой. Поймите, джентльмены, я лишь орудие, с помощью которого Брайсон добился своего, и виноват я не более, чем резак, лежащий у ваших ног.

Уэллс уставился на резак и обрывки тросов.

— Таркин, ваш брат много лет знал Брайсона и полностью ему доверял. Зачем инженеру идти на такое преступление?

Молодой человек выпрямился и стряхнул с пиджака пыль.

— Это вы у него спросите, — процедил он.

Следующий шаг был очевиден всем: следовало поговорить с предполагаемым преступником.

Мы вернулись в гостиную, где застали несчастного Брайсона. Тот словно прирос к ковру, сильные руки висели как плети, из карманов промасленного комбинезона выпирали инструменты. Уэллс называл его лишенным воображения, обстоятельным и надежным. Мне было неловко слушать, как Холмс излагает инженеру суть предъявляемых ему обвинений.

Джек Брайсон опустил голову и провел рукой по волосам.

— Значит, вы думаете, что я его убил, — с безысходностью проговорил он. — Полицию вызовете?

— Не так быстро! — Холмс поднял руки. — Для начала я хотел бы уяснить ваш мотив. Что вы не поделили с Ральфом Бримикомом?

— Джейн, — коротко ответил инженер.

— Жену Бримикома? — хмуро переспросил Уэллс. — Что у вас с ней?

— У нас… — Брайсон замялся. — Лучше сам скажу, все равно узнаете. Романом это не назовешь: я намного старше ее. Но Ральф был таким холодным и думал только о работе, а Джейн…

— …сама теплота и преданность, — негромко закончил Холмс.

— Я давно знаю Джейн, — сказал Брайсон. — Мы почти не расставались. Вот вам и мотив, мистер Холмс. Я любовник, который уничтожил рогоносца-мужа. Шансы у меня, бесспорно, были.

Смотреть Брайсону в глаза я не мог, потому что не видел ни удовлетворения, ни горечи, лишь унылое смирение.

Уэллс повернулся к Холмсу:

— Получается, дело раскрыто. Холмс, вы разочарованы?

Вместо ответа Холмс набил и раскурил трубку.

— Раскрыто? — тихо переспросил он. — Я так не считаю.

— Сэр? — В голосе Брайсона звучало недоумение.

— Не спешите разрушить свою жизнь. Да, вы подозреваемый, но это не делает вас убийцей ни с точки зрения закона, ни для меня, ни в глазах Всевышнего.

— Думаете, на суде это учтут? Я покорился судьбе, мистер Холмс. Будь что будет!

Вот оно, благородное смирение! Даже мой друг не нашелся что ответить.

Холмс попросил инженера показать место трагедии, как только что сделал Таркин. Вскоре мы во второй раз обходили сломанную капсулу. В отличие от брата ученого, Брайсон не видел мастерскую со дня гибели Ральфа. Сильно подавленный, он пробирался через обрывки тросов.

— Капсула падала долго, даже после того, как перерезали главный трос. Другие лопались и трещали, а я не мог сделать ровным счетом ничего. Потом капсула ударилась о пол, и я побежал за помощью. Когда сказали, что Ральф погиб… — Брайсон обратил морщинистое лицо к моему другу. — Мистер Холмс, кого бы вы ни считали виновным, убийца — я и прекрасно это понимаю. Ведь мастерская — моя территория. Пока старший Бримиком находился в этой комнате, его жизнь была в моих руках, а я не сумел…

— Прекратите! — оборвал речь инженера Холмс. — Самобичевание ничего не даст. Сейчас нужно сосредоточиться на фактах.

Мой друг повел Брайсона к отверстию в капсуле. К импровизированному окну инженер шел с явной неохотой. Тусклый свет лампы в кабине подчеркивал впалость его щек. Брайсон осмотрел стены, остатки мягкого сиденья, потом выпрямился и, удивленно взглянув на Холмса, спросил:

— Здесь все убрали?

Холмс молча показал наверх.

Брайсон снова заглянул в кабину, посмотрел на потолок и, увидев засохшую кровь, охнул, затем отшатнулся.

— Ватсон, вы не поможете? — тихо попросил Холмс.

Я взял было Брайсона за руку, но тот запротестовал:

— Нет, не беспокойтесь. Это просто шок.

— Хочу спросить, как перерезали этот трос.

— Резаком работал Таркин под моим руководством. Ничего сложного нет: следовало лишь отсечь поврежденный участок кислородопровода.

— Хотите сказать, что гибель Ральфа была несчастным случаем?

— Нет, — уверенно возразил Брайсон. — Все произошло неспроста. — В голосе инженера звучал вызов: мол, не верите мне?

— Скажите правду! — потребовал Холмс.

— Каждое движение Таркина я не контролировал: дал задание и ушел завтракать. Собирался потом заняться другой работой.

— Что именно вы ему поручили?

Инженер задумался, прикрыв глаза.

— Я показал Таркину кислородопровод и объяснил, что нужно делать. Воздуховод у нас фиолетовый, в палец толщиной.

— А поддерживающие тросы…

— Они все оранжевые, примерно такой толщины. — Брайсон соединил большой и указательный палец. — Спутать трудно, точнее, невозможно.

— Вы видели, чем занимается Таркин?

— Когда все случилось, я завтракал с миссис Бримиком. Хотел вернуться, но не успел.

— Почему?

Брайсон пожал плечами:

— Яйцо готовилось дольше обычного. Помню, экономка извинялась.

— Опять эти проклятые яйца! — с досадой воскликнул Уэллс.

— Так или иначе, отсутствовал я недолго, — продолжал инженер. — Когда вернулся, главный поддерживающий трос был практически перерезан, потом стали лопаться остальные.

— Вы показали Таркину воздуховод?

— Говорю же, пальцем ткнул!

— С поддерживающим кабелем его трудно перепутать?

— А как вы думаете? — Инженер поднял брови.

Я поскреб затылок и спросил:

— А мог Таркин задеть трос случайно, когда работал над воздуховодом?

Короткий смешок Брайсона прозвучал весьма неприятно.

— Вряд ли, доктор. Поддерживающий трос находится футах в четырех от шланга. Чтобы «случайно» его перерезать, Таркину пришлось бы повернуться и вытянуть руку с резаком. Поднимемся на платформу, если хотите убедиться. — Вдруг Брайсон потерял всю свою решимость. — Мистер Холмс, я не жду, что вы мне поверите. Я простой инженер, а Таркин — брат Ральфа.

— Брайсон…

— Но у меня нет ни тени сомнения: Таркин перерезал трос намеренно, чтобы погубить старшего брата.

Так закончился первый день нашего расследования.

Я выполнил просьбу Холмса касательно лабрадора Шебы. При беглом осмотре заметил, что лапы у бедной собаки слабые и кривые от множества переломов. Я взял образец ее мочи и отвез в центральную больницу Чиппингема, где бывший однокашник по медицинскому колледжу сделал несколько простых анализов. Часом позже я спрятал в карман листочки с результатами и присоединился к моим спутникам в пивной «Маленький Георг», где мы решили провести вечер. Пузатый хозяин в белом фартуке устроил нам радушный прием и подал хлеб, сыр, местный эль. Но Холмс ограничился любимой трубкой. За ужином разговоры почти не прекращались.

— Все равно много непонятного, — начал Уэллс, у которого рот был набит хлебом. — Что это — убийство или страшный, неправильно истолкованный несчастный случай?

— Думаю, несчастный случай исключается, — ответил Холмс. — Два рассказа о трагедии не просто не похожи, а противоречат друг другу. Значит, что-то не так.

— Кто-то один, предположительно убийца, лжет, — продолжал Уэллс. — Какому рассказу верить? Давайте проанализируем. Критические секунды перерезания троса оба описывают почти одинаково: Брайсон дал указания Таркину, который в итоге перерезал несущий трос. Разница в том, что, по словам инженера, он четко и ясно велел Таркину перерезать воздушный шланг, а тот заявляет, что ему не менее четко и ясно велели перерезать трос, оказавшийся несущим. Ситуация напоминает задачу по геометрии: две версии симметричны, как зеркальные отражения, но одна истинная, а другая ложная. Какую выбрать? И как насчет мотива? Неужели зависть — а Таркин явно завидовал Ральфу — толкнула брата на убийство? В материальном плане он ничего не выиграл. А инженер? На интрижку с Джейн Бримиком его толкнула мягкость характера. Разве это качество совместимо с хладнокровным планированием убийства? Опять симметрия. У обоих был мотив!

Уэллс, по обыкновению, трещал без умолку, а Холмс спокойно посасывал трубку.

— Иногда сосредоточиться на основных фактах дела куда полезнее, чем рассуждать о моральных качествах подозреваемых, — наконец изрек он.

— Уверен, обстоятельства гибели Ральфа связаны с принципом действия инерционного регулятора, но как, не понимаю, — вставил я.

— Прекрасно, Ватсон, — одобрительно кивнул Холмс.

— Но мы даже не знаем, действовал ли когда-нибудь регулятор, — заметил Уэллс, — или это пустое хвастовство Ральфа, очередной плод его фантазии, вроде полета на Луну. Пузырек лунной пыли у меня с собой…

— Вы же присутствовали на том ланче, — напомнил Холмс.

— Верно, присутствовал, а Ральф демонстрировал, как работает регулятор. Например, бросал горсть гравия, и мы видели, что, вопреки знаменитому эксперименту Галилея, крупные камешки быстрее падают в объятия земли. Хотя ничего такого, что не по силам опытному фокуснику, он не показал.

— А как насчет мышей?

Уэллс нахмурился.

— Мистер Уэллс, выглядят они странновато, — сказал я.

— Можно представить, какой эффект искаженная гравитация оказала на поколения насекомых и животных, — проговорил Холмс. — Например, маленькой мыши, чтобы удержать сократившийся вес, понадобились бы легчайшие конечности.

Уэллс понял, куда клонит мой друг.

— Согласно принципам дарвинизма, эволюция видов, разумеется, пошла бы в другом направлении! Следующие поколения получили бы тонкие удлиненные конечности. Насекомые — помните муравья, Ватсон? — стали бы крупнее, и их сильнее притягивало бы к земле. Лошади, чтобы удержать свой вес, потребовались бы слоновьи ноги.

— Верно, — проговорил Холмс. — Только сомневаюсь, что у Ральфа были время и возможность наблюдать более чем за двумя поколениям высших животных. Оставалось лишь использовать для опытов бедного лабрадора жены. Когда Ватсон вскроет конверт, который лежит у него в кармане, он убедится, что, согласно результатам анализов, в моче собаки обнаружен повышенный уровень кальция.

Встревоженный его словами, я распечатал конверт и не удивился — мне ли не знать Холмса! — обнаружив, что результаты именно такие, как он сказал.

— Кальций из костей собаки, — проговорил Холмс. — Ральф держал Шебу в камере, где ее вес уменьшался. Без обычной нагрузки кости и мускулатура постепенно слабели и кальций выводился из организма с мочой. Подобное явление наблюдается у больных, прикованных к постели. Признаки этого синдрома я увидел на обесцвеченных участках лужайки.

— Значит, способ убийства напрямую связан с успехами Ральфа Бримикома в изменении гравитации, — проговорил Уэллс.

— Да, определенно, — кивнул Холмс, — а еще с мотивом преступления и возможностью его совершить.

— Так вы его раскрыли? — восторженно крикнул Уэллс. — Это просто гениально!

— Отложим Бримикомов на завтра, — предложил Холмс, — а сегодня давайте насладимся пивом и компанией друг друга. Уэллс, вашу «Машину времени» я уже оценил по достоинству.

— Благодарю! — Молодой писатель был явно польщен.

— Особенно мне понравилось, как вы изобразили упадок нашей глупой цивилизации. Хотя, на мой взгляд, не все продумано. Когда начнется крах, это наверняка будет гораздо масштабнее и драматичнее.

— В самом деле? Тогда, мистер Холмс, у меня к вам вопрос. Допустим, я переправил бы вас в будущее, такое же далекое, как эра динозавров, — скажем, миллионов на десять лет вперед. С чего бы вы начали изучать историю цивилизации?

Мой друг уселся поудобнее и набил трубку.

— Отличный вопрос. Для начала нужно вспомнить, что все, созданное человеком, со временем превращается в простые вещества. Например, египетские пирамиды намного моложе геологических эпох, которые вы упомянули. Ни бетон, ни сталь, ни стекло миллиона лет не протянут.

— Останки цивилизации могли сохраниться в вулканическом пепле, скажем, в Помпеях и Геркулануме. Вдруг среди этих останков попадутся артефакты вроде драгоценностей или медицинских инструментов? Геологи будущего наверняка обнаружат пласты пепла, свинца и цинка, обозначающие присутствие нашей славной цивилизации.

Холмс не согласился.

Табачный дым и пары спиртного становились все гуще, беседа Герберта Джорджа Уэллса и Шерлока Холмса продолжалась до тех пор, пока моя бедная голова не закружилась от их мудреных теорий.

На следующее утро мы снова отправились к Бримикомам. Холмс попросил позвать Таркина.

Тот вошел в гостиную и сел поудобнее, закинув ногу на ногу.

Холмс по-прежнему смотрел на него с непринужденностью.

— Это дело напоминает трюизм, который постоянно вылетает у меня из головы: люди плохо понимают окружающий мир. Вы, Ватсон, наглядно его продемонстрировали, не угадав скорость падения соверена и фартинга, хотя наблюдаете подобные явления по сто раз на дню. Однако, чтобы впервые провести простой и убедительный эксперимент, нужен гений. Вы, мистер Бримиком, таковым не являетесь, Брайсон и подавно. Хотя вы изучали работы брата, теорией владеете лучше и свойства предметов внутри инерционного регулятора представляете яснее, чем бедный инженер.

Таркин не сводил глаз с Холмса, его руки подрагивали.

Мой друг переплел пальцы на затылке.

— Высота не превышала десяти футов. Упав с нее, выжил бы даже Ватсон. Вероятно, получил бы синяки и переломы. Ральфа убило не падение. Таркин, какова была масса капсулы?

— Тонн десять.

— Раз в сто больше массы Ральфа. Значит, в особых условиях инерционного регулятора она полетела к полу в сто раз быстрее вашего брата.

Тут я внезапно представил, как все произошло. В отличие от безобидной кабины лифта в примере Уэллса, капсула полетела к полу, увлекая за собой Ральфа. Моя услужливая фантазия не поскупилась на подробности: металлический потолок капсулы врезался Ральфу в лицо, секундой позже на накренившийся потолок упало его тело, и Бримиком лопнул, как воздушный шар…

Таркин спрятал лицо в ладонях.

— Та сцена постоянно у меня перед глазами. Зачем вы все это говорите?

Холмс повернулся к Уэллсу:

— Проверим вашу наблюдательность, мистер Уэллс. Назовите самый поразительный факт в этом деле.

Молодой писатель нахмурился:

— Помню, когда Таркин привел нас в инерционный регулятор, я посмотрел на пол капсулы, ожидая увидеть следы трагедии.

— Однако следы до нелепого странной гибели Ральфа обнаружились не на полу, а на потолке, — дополнил Холмс.

— Да, Таркин велел мне посмотреть вверх, как позднее вы, мистер Холмс, велели инженеру Брайсону поднять голову. Его лицо тогда перекосилось от ужаса. — Уэллс испытующе взглянул на моего друга. — Вот симметрия и нарушилась: Таркин знал, куда смотреть, Брайсон — нет. О чем это говорит?

— Мы искали следы на сиденье и на полу, так как не понимали, что случилось с Ральфом, — проговорил Холмс. — Нам пришлось их показывать, Брайсону тоже. Задумай инженер убить ученого, он выбрал бы другой способ. Лишь изучивший свойства поля тяготения под действием инерционного регулятора мог мгновенно сообразить, какой трос нужно перерезать, чтобы расправиться с Ральфом.

Таркин не шевелился: он по-прежнему сидел, спрятав лицо в ладонях.

— Меня имеете в виду? — спросил он.

— Это признание? — вскинулся Уэллс.

Таркин поднял голову и задумчиво посмотрел на Холмса.

— У вас нет доказательств, а вот у меня есть контраргумент. Брайсон мог помешать мне перерезать кабель. Но он этого не сделал, что доказывает его вину.

— В тот момент его не было в мастерской, — спокойно проговорил Холмс. — Вы это подстроили.

— Брайсон завтракал с моей невесткой! — захохотал Таркин. — Как я мог такое подстроить?

— Тут дело в яйце, которое ел Брайсон, — ответил Холмс. — Оно готовилось дольше обычного.

— Господи, Холмс, опять яйцо! — вскричал Уэллс.

— Тем утром вы, мистер Бримиком, забрали из курятника свежие яйца. Я спросил об этом экономку, — начал Холмс. — В вашем доме на завтрак готовят одно— и двухдневные яйца. В детстве вы возились с курами и знаете, что свежеснесенные яйца готовятся намного медленнее одно— и двухдневных. В плотном слое белка свежайших яиц, на самой границе с желтком, есть прозрачный альбуминовый раствор. Благодаря ему яйцо словно приподнимается над сковородой. Через день этот слой разрушается, яйцо становится более водянистым, растекается по сковороде и готовится куда быстрее.

— Господи, Холмс, есть на свете то, чего вы не знаете? — воскликнул Уэллс.

— Ой, но это же… — начал Бримиком.

— Мистер Бримиком, вы явно не закоренелый преступник, — убежденно проговорил Холмс. — Когда я вызову полицию, они обнаружат все доказательства, необходимые для суда в нашей стране. Вы в этом сомневаетесь?

— Пожалуй, нет, — после небольшой паузы ответил Таркин Бримиком и улыбнулся Холмсу как благородный проигравший победителю. — Наверное, я сам себя перехитрил. Думал, что вне подозрений, но когда услышал о вашем приезде, решил на всякий случай натравить вас на Брайсона. Я знал про его связь с Джейн, следовательно, есть и мотив, за который вы непременно ухватитесь…

— И попытались сделать невинного козлом отпущения, — закончил мой друг, и я почувствовал, что в нем нарастает холодная ярость.

— Итак, преступление раскрыто, — подвел итог Уэллс. — Скажи, Таркин, если не ради денег, то зачем?

— Берти, ты впрямь не понимаешь? — удивился Таркин. — Первый авиатор войдет в историю. Вот я и хотел стать первым — поднять капсулу Ральфа в воздух. Вероятно, даже полететь на ней к другим мирам.

— Но Ральф утверждал, что летал на Луну, — напомнил Уэллс.

Таркин отмахнулся:

— Ему никто не верил. Первым мог стать я, но Ральф никогда бы мне этого не позволил.

— И чтобы брат не стал первым, ты уничтожил его самого и его работу? — с горечью спросил Уэллс.

— Зато могу сказать, что дал своей судьбе блестящий шанс, — не без гордости заявил Таркин. — А ты, Берти, можешь так сказать?

Юридические процедуры — арест Таркина Бримикома и предъявление ему обвинения — много времени не заняли, и вскоре мы втроем с чувством исполненного долга сели в поезд до Лондона. На сей раз поездка удовольствия не доставила. Уэллс, которого так увлекало расследование, был явно расстроен результатом.

— Какая досада, что оборудование безнадежно испорчено, Ральф не оставил подробных описаний, а его брат, хоть и убийца, оказался таким идиотом. Боюсь, изобретения теперь не восстановить, — сокрушался он.

— Истинная трагедия в другом: ученый пожертвовал своей человечностью и любовью жены ради знаний, — задумчиво изрек Холмс.

Уэллс разозлился:

— Да, пожалуй. Мистер Холмс, а как насчет вас и вашей непрекращающейся погони за фактами? Чем пожертвовали вы?

— Я никого не сужу, — спокойно отозвался Холмс. — Только наблюдаю.

— Так или иначе, могут пройти годы, прежде чем человек действительно полетит на Луну. Кстати, о Луне. — Из кармана своего пиджака Уэллс достал маленький пузырек с пробкой. В нем было немного черно-серого порошка, похожего на угольную пыль. — Вот «лунная пыль», которую мне дал Ральф, последняя часть его выдумки. — Уэллс открыл пузырек и высыпал немного его содержимого нам с Холмсом на ладони.

Я ткнул пылинки пальцем — они были колючими и странно пахли.

— Пахнут как древесный дым, — проговорил я.

— Или как сырой пепел, — сказал Уэллс. — Или порох.

Холмс нахмурился:

— Полагаю, лунная почва, прежде не контактировавшая с воздухом, вступает в реакцию с кислородом, который содержится в нашей атмосфере. В лунном грунте есть железо, и происходит что-то вроде медленного горения…

Уэллс забрал у нас пыль. На его лице читались горечь и злость.

— Довольно глупостей! Какая досада… Сколько интеллектуальных достижений загублено человеческим малодушием! Из этой истории можно сделать роман, но больше ничего. Надоело, хватит!

Одним стремительным движением Уэллс открыл окно вагона. Холмс поднял узкую кисть, словно желая помешать, но поздно. Пыль рассеялась по ветру, и Уэллс выбросил пузырек в окно.

Остаток пути до Паддингтона Холмс был на удивление задумчив и молчалив.

Лори Р. Кинг Дело миссис Хадсон

Лори Р. Кинг — популярный автор историй о Мэри Рассел, начало которым положил роман «Ученица Холмса» («The Beekeeper’s Apprentice»). Последний из романов, «The Language of Bees», был издан в апреле 2009 года, а следующий, под рабочим названием «The Green Man», скорее всего, увидит свет в будущем году. Романы Лори Р. Кинг удостаивались наград имени Эдгара По, Джона Кризи, Ниро Вульфа и Макавити. В 2010 году она была приглашена в качестве почетного гостя на Всемирный детективный конвент «Бучеркон».

Хотя Кинг работает прежде всего в жанре детектива, она опубликовала постапокалиптический рассказ «Califia’s Daughters» (под псевдонимом Ли Ричардс).

Есть мнение, что наш мир — мужской; это в значительной мере верно и для мира Шерлока Холмса. Пожалуй, Холмс и Ватсон — самый известный пример мужской дружбы в литературе, да и большинство персонажей, с которыми им приходится сталкиваться, тоже мужчины — Лестрейд, Мориарти, Моран. Лишь в одном рассказе появляется более-менее яркий женский образ — Ирэн Адлер, а миссис Хадсон постоянно находится на заднем плане. Но этот рассказ все кардинально меняет, помещая миссис Хадсон в центр повествования. Еще один сильный женский образ — Мэри Рассел, студентка университета и протеже Шерлока Холмса, которая впервые появляется в романе «Ученица Холмса», упомянутом выше. Вот описание Мэри Рассел от Кинг, «как бы выглядел Шерлок Холмс, герой викторианского детектива, если бы он: (а) был бы женщиной, (б) жил в двадцатом веке, (в) увлекался теологией». Кроме того, Рассел отлично метает ножи, взламывает замки отмычкой, увлекается древними языками.

Зачастую женщины предпочитают общество друг друга, разделяя тайны, чуждые мужскому миру. Именно об этом идет речь в следующем рассказе, который дарит нам редкую возможность взглянуть на миссис Хадсон с точки зрения другой женщины.

Как отмечал предыдущий биограф, миссис Хадсон — самая многострадальная из домовладелиц. В те годы, когда Шерлок Холмс жил под ее кровом на Бейкер-стрит, ей доводилось сталкиваться с его угрюмостью в часы вынужденного бездействия, с его раздражительным характером, с его зловонными, а порой и опасными химическими опытами, с его — опять же! — порой зловонными и даже опасными посетителями, с прочими неудобствами, которые ей причинял великий сыщик. И все же она не испытала облегчения, когда Холмс покинул Лондон ради обдуваемых морскими ветрами просторов Суссекса. Не прошло и трех месяцев, как она передала свой дом агентству по недвижимости и последовала за Холмсом, чтобы управлять его домашним хозяйством, как прежде управляла собственным.

Однажды на склоне праздничного дня, когда миссис Хадсон выпила на глоток больше обычного, я рискнула спросить ее: почему? И услышала в ответ: даже сам дьявол нуждается, чтобы кто-нибудь о нем заботился. Ей не давала покоя мысль о том, что мистер Холмс не получает привычного ухода. Кроме того, добавила моя собеседница шепотом, целую неделю она тщетно прождала новых квартиросъемщиков и поняла, что этак можно сойти с ума от скуки.

Вот так, благодаря готовности доброй женщины самой страдать, но верой и правдой служить гению, жизнь Холмса почти ничем не отличалась от прежней.

Нельзя сказать, что он испытывал огромную благодарность или хотя бы показывал, будто бы ценит такое самопожертвование. Как я уже упоминала, он продолжал злиться, когда после уборки не мог отыскать что-нибудь из важных мелочей или миссис Хадсон слишком долго не возвращалась с рынка и ему приходилось варить себе кофе. В глубине своей женоненавистнической души он отказывал женщинам в праве на волю, разум или личную жизнь.

Справедливости ради следует заметить, что он, само собой, часто готов был в этом отказать и лицам своего пола. Однако, вне всякого сомнения, женщина, будь она леди или служанка, вызывала в нем непроизвольную реакцию вежливого равнодушия вместе с рассеянным нетерпением. Таким образом, посетителю, который на свою беду оказался дамой, стоило немалых трудов увлечь его каким-то новым делом.

Миссис Хадсон не пугалась трудностей. В тот октябрьский день 1918 года она преследовала Холмса через весь дом, гнала вверх по лестнице и наконец решительно атаковала в лаборатории, изливая подробности необычных наблюдений. И тем не менее ее шотландский напор разбился о щит английской флегматичности, удачно выставленный Холмсом. Стоя в дверях, я любовалась поединком яростной силы и необоримой твердости.

— Нет, миссис Хадсон, и еще раз нет. Я занят.

В подтверждение своих слов (хотя всего двадцать минут назад я видела, как Холмс умирал от скуки, перелистывая газеты) он повернулся к испятнанному реактивами столу и взял в руки мерную колбу и пару стеклянных трубок.

— Я всего-то и прошу вас устроить маленькую ловушку! — проговорила она с усилившимся от волнения северным акцентом.

— Медвежий капкан на кухне? — фыркнул Холмс. — Чудесная идея, миссис Хадсон.

— Вы совсем не слушаете меня, мистер ‘Олмс. Нужно всего-навсего установить фотографический аппарат, чтобы я могла увидеть, кто это разгуливает по моей кухне и помогает мне, убирая остатки пищи.

— Это мыши, миссис Хадсон. Деревня кишит ими. — Он опустил пипетку в пузырек и капнул в чистую мензурку.

— Мыши?! — возмутилась она. — На моей кухне? Нет, мистер ‘Олмс, это просто возмутительно!

Но Холмс уже и сам понял, что перегнул палку.

— Я прошу прощения, миссис Хадсон. Но тогда, может быть, кошка?

— Для чего же этой вашей кошке могли понадобиться иголки с ниткой? — не сменила гнев на милость она. — И уж если звери способны вскрыть замок моего сундучка с принадлежностями для шитья…

— Тогда, возможно, Рассел?

— Вы не хуже меня знаете, что Мэри четыре недели назад отправилась в университет.

— Ну ладно. Попросите Уилла поменять замки на дверях. — Холмс отвернулся, слишком оптимистично полагая, что разговор окончен.

— Мне не нужны новые замки. Я хочу знать, кто это сделал. Вещи пропадали у всех соседей в округе. Мелочовка по большей части, но от этого никому не легче.

Я следила за действиями Холмса сперва урывками, потом повнимательнее, а теперь шагнула в комнату и схватила домоправительницу за рукав.

— Миссис Хадсон, я помогу вам с этой бедой. Думаю, мне удастся настроить фотографический аппарат со вспышкой. Давайте спустимся и вместе решим, где его лучше установить.

— Но я считаю…

— Пойдемте со мной, миссис Хадсон.

— Мэри, вы правда уверены…

— Скорее, миссис Хадсон. — Я вцепилась в ее крепкую руку и поволокла из комнаты.

В тот самый миг Холмс отнял палец от пипетки и позволил капле реагента упасть в бурлящий раствор. Результатом невнимательно проведенного опыта было облако ядовито-зеленого газа. Мы с миссис Хадсон скатились по лестнице, оставив кашляющего и чертыхающегося Холмса ощупью искать путь к окну и отворять створки.

Но едва хозяйка оказалась на кухне, как врожденная гостеприимность взяла верх, и мне пришлось ждать, когда она отправит в духовку булочки-камушки, расспрашивая меня об учебе на втором курсе Оксфорда и, как водится, о питании. Она поставила на печку чайник, вымыла тарелки, подмела пол и только потом уселась за выскобленный до блеска стол напротив меня.

— Так вы говорили, — начала я, — что у вас тут прокатилась волна краж со взломом?

— Сказать по правде, украдены сущие пустяки. Краюха хлеба, головка твердого сыра, немного молока. Несколько вязаных чулок из корзины для белья, два старых одеяла, которые я собиралась пожертвовать церковному приюту. И, как я уже говорила, катушка черных ниток с иголкой из сундучка. — Миссис Хадсон кивнула на аккуратное изделие мастера-краснодеревщика, с обитой мягкой тканью крышкой, которое стояло рядом с ее стулом у очага, и я не могла не согласиться, что вряд ли кошке удалось бы вскрыть замок.

— Спиртное?

— Никогда. Не пропало ни единого пенни из денег, которые я храню в банке из-под чая, и ничего более ценного. Правда, миссис Приннингс утверждает, что вор утащил у нее кольцо, но она жуткая растеряха…

— А как он проникает в дом?

— Думаю, у него есть ключ. — Увидев мое озадаченное лицо, она поспешила пояснить: — Один ключ всегда висел на крючке у черного входа. И вот на прошлой неделе, когда он понадобился Уиллу, я не смогла его найти. Вначале подумала, что Уилл сам взял его и позабыл вернуть на место — с ним такое случается. Но теперь я считаю, это дело рук вора. Признаться, я бываю небрежна, когда запираю окна на ночь. Скорее всего, в первый раз похититель попал в дом именно так.

— Поменяйте замки.

— Видите ли, Мэри, я сердцем чувствую, что это какой-то бедолага, нуждающийся в помощи. Конечно, мне не по нраву, что он шляется по округе, но я в самом деле хочу узнать, кто это, и решить, смогу ли помочь. Вы меня понимаете?

Кажется, я понимала. На окраине Оксфорда обитала горстка ветеранов, переживших на войне такие потрясения, что оказались не в силах вернуться в человеческое общество. Разум оставил их, милосердно даруя спасение, но превратил жизнь в непрестанный кошмар. Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня голодали эти несчастные.

— А сколько домов обокрадено?

— Можно сказать, почти все. Это началось в конце сентября. С той поры у кого есть замки, те запираются. Другие грешат на фейри или на собственную рассеянность.

— Фейри?

— Малый народец ужас как любопытен, — пояснила миссис Хадсон.

Я внимательно посмотрела на нее, желая убедиться, что это шутка, но лицо хозяйки оставалось непроницаемым.

Вдруг некий беззвучный сигнал заставил ее вскочить и кинуться к духовке. Ну конечно же, булочки успели покрыться великолепной золотисто-коричневой корочкой. Мы ели их, намазывая свежим маслом и запивая чаем (миссис Хадсон отнесла наверх полную тарелку, но вернулась, ничего не поясняя, с влажными глазами), а потом направили объединенные усилия наших умов на то, как добыть фотокарточку злоумышленников.

На следующий день, в субботу, я пришла с утра пораньше, прихватив кучу материалов и инструментов. Позаимствовала у старого Уилла молоток, гвозди, обрезки досок, у его внука — моток отличной рыбацкой лески. Методом проб и ошибок, с помощью миссис Хадсон, которую то и дело отвлекали телефонные звонки, посыльные и вызовы из верхних комнат, мне удалось натянуть леску и провести ее через кухонную дверь.

Когда кропотливая работа близилась к завершению и я взгромоздилась на стремянку, чтобы установить фотокамеру, до меня донесся голос Холмса, довольно громко говорившего по телефону в библиотеке. Через несколько минут после того, как сыщик умолк, его голова появилась на уровне моей талии.

Нет, он не насмехался над моими трудами. Он попросту вел себя так, будто меня здесь не было, будто миссис Хадсон раскатывала тесто для пирога, а не стояла с горстью гвоздей, помогая мне.

— Миссис Хадсон, похоже, мне предстоит отлучка на несколько дней. Не могли бы вы приготовить для меня чистые воротнички, ну и тому подобное?

— Прямо сейчас, мистер Холмс?

— Хорошо бы минут через десять, — великодушно кивнул он и ушел, не удостоив меня и взглядом.

Я наклонилась и проговорила вдогонку через дверной проем:

— Холмс, завтра я возвращаюсь в Оксфорд.

— Очень любезно было, Рассел, навестить нас, — ответил он и поднялся по лестнице.

— Давайте сюда гвозди, миссис Хадсон, — вздохнула я. — Работа почти закончена.

На ее лице отразилась внутренняя борьба, но мы обе прекрасно знали: Холмс уедет через десять минут, с собранным саквояжем или без него, и если я с радостью отправила бы его в путь неряхой, то профессиональная гордость миссис Хадсон восставала при одной мысли об этом. Поэтому, положив гвозди на ступеньку стремянки, она поспешно удалилась.

Они с Холмсом вернулись в гостиную старого дома, когда я уже спустилась с лестницы и любовалась результатами своих трудов. Внимательно оглядев сыщика, я отметила, что он оделся для поездки в город и теперь натягивает черные перчатки.

— Новое дело, Холмс?

— Просто нужна консультация, как я понял. Скотланд-Ярд не забыл об успешно расследованном нами похищении Джессики Симпсон. Принимая во внимание свои бесплодные усилия в последнем подобном деле, полицейские решили обратиться за помощью ко мне. Просто бумажная работа, Рассел, — добавил он. — Ничего, что могло бы вас заинтересовать.

— Дело связано с Обердорферами? — спросила я.

Прошел почти месяц, как двое детей — двенадцатилетняя Сара и ее семилетний брат Луи — исчезли посреди Гайд-парка из-под самого носа няньки.

Дети предпринимателя, имевшего ткацкие фабрики в трех странах, и богатой француженки остались сиротами. Приютивший их дядя, нашедший во время войны убежище в Лондоне, ждал требования заплатить огромный выкуп. Ждал по сей день.

— Есть новости?

— Никаких. Никто ничего не видел, никто не требует денег. Скотланд-Ярд склонен считать, что мы имеем дело со вспышкой антигерманских настроений, — просто дело чересчур далеко зашло, если сравнивать с битыми витринами немецких магазинов в первые месяцы войны. Лестрейд полагает, что похититель не профессионал; испугавшись собственной дерзости, он убил детей. А значит, со дня на день какой-нибудь собаковод найдет их тела. — Холмс скривился, расправил концы шарфа и, застегнув пальто, принял саквояж из рук миссис Хадсон.

— Что ж, удачи, Холмс, — сказала я.

— Удача, — произнес он назидательно, — не имеет к моей работе ни малейшего отношения.

Когда двери за ним закрылись, мы с миссис Хадсон долго смотрели друг на друга, потрясенные словами сыщика о возможном гнусном убийстве, а также нескрываемым отсутствием надежды на победу. Начнем с того, что он мог бы признать: два месяца назад нашему успеху в расследовании похищения Симпсон все же способствовала удача. Моя вера в то, что и второй случай имеет шанс на благополучный исход, практически растаяла.

Вздохнув, я обратила внимание миссис Хадсон на дело рук своих. Объяснила, каким образом срабатывает фотографический аппарат, показала, как извлекать пластинку, которую нужно будет отдать на проявку, а потом сложила инструменты и собралась уходить.

— Вы дадите знать, если что-то получится? Я попытаюсь выбраться на следующих выходных, но…

— Нет-нет, Мэри, вам не следует пренебрегать учебой. Я все подробно вам напишу.

Осторожно переступив через туго натянутую леску, я задержалась на пороге.

— Сообщите мне, пожалуйста, если Холмс будет нуждаться в помощи с делом Обердорферов.

— Обязательно.

Так я и уехала, размышляя об иронии судьбы: человек, избегавший детей (кроме тех маленьких взрослых с лондонских улиц, что составляли его «нерегулярную армию с Бейкер-стрит»), получил от них уйму хлопот.

Вернувшись в Оксфорд, я с головой погрузилась в учебу и, признаться, забыла о бедах миссис Хадсон. И только спустя неделю, в среду, сообразила, что от нее не пришло обязательное «вторничное» письмо. Не взяться за перо и бумагу через восемь дней после расставания — немыслимое дело для миссис Хадсон!

В тот же вечер я позвонила ей по телефону. Холмса все еще не было дома — по всей вероятности, он опрашивал дядю Обердорферов в Париже, — но поведение миссис Хадсон показалось мне странным. Она отвечала рассеянно, пояснила, что закрутилась по дому и забыла написать, попросила ее извинить и поинтересовалась, чего я, собственно, хочу.

Невероятно озадаченная, я пробормотала заготовленный вопрос насчет нашей фотокамеры-ловушки.

— Ах да… — протянула она. — Фотографический аппарат… Нет-нет, от него никакого проку. Хотя идея была очень неплохая. Спасибо, Мэри. А теперь, дорогая, мне нужно возвращаться к хозяйству…

После разъединения линии я не сразу отняла трубку от уха. Миссис Хадсон даже не спросила, хорошо ли я питаюсь!

Абсурдное желание все бросить и поехать в Суссекс я подавила, но лишь до субботы. Усевшись утром в поезд, следующий на юг, в полдень я уже толкала ручку кухонной двери в доме Холмса.

Мгновение спустя я едва не разбила о створку нос, поскольку дверь не отворялась. Она была заперта изнутри.

Никогда на моей памяти миссис Хадсон не запиралась на кухне. И уж конечно, ей незачем это делать днем, когда дома Холмс. Я могла поклясться, что изнутри доносились звуки. Мою попытку заглянуть в окно пресекла веселенькая занавеска, не оставлявшая ни единой щелки.

— Миссис Хадсон! — позвала я.

Никакого ответа. Возможно, внутри шумела кошка? Я прошлась вокруг дома, подергала застекленные двери — заперто! — и едва протянула руку, добравшись до парадного входа, как створка приоткрылась. В узкую щель выглядывала миссис Хадсон, крепко упираясь башмаком в низ двери.

— О, миссис Хадсон, вы здесь! А я уже подумала, что отлучились!

— Добрый день, Мэри. Я не ждала, что вы вернетесь так скоро. К сожалению, мистер Холмс все еще на континенте.

— На самом деле я приехала повидать вас.

— Ах, Мэри, мне так жаль, но я не могу вас впустить. Из отсутствия мистера Холмса я решила извлечь максимум пользы и устроила грандиозную уборку. Сейчас в доме такой беспорядок! Вам, дорогая, следовало бы предупредить меня.

Быстрый взгляд на ее опрятную прическу и чистые руки убедил меня, что вовсе не уборкой она сейчас занимается. Но напуганной, словно заложник, миссис Хадсон тоже не выглядела. Просто казалась озабоченной. Я решила задержать ее в дверях, пока не отыщу ключ к разгадке странного поведения.

Но хозяйка, несмотря на мою решимость, каждый новый вопрос встречала все холоднее и наконец захлопнула передо мной дверь. Проскрежетал задвигаемый засов, а затем раздались шаги миссис Хадсон, уходящей на кухню.

Потрясенная, я отошла от дома. В гостиной, как и в кухне, окна были плотно зашторены. Отказавшись от лобовой атаки, я решила прибегнуть к хитрости — ничего другого не оставалось.

Миссис Хадсон отлично знала, чего ожидать от меня, а потому я как могла усыпляла ее бдительность. Не бродила вокруг ее дома, а позвонила ей из своего, который стоял в нескольких милях. Домохозяйка Холмса была осведомлена о моем образе жизни, она знала, что мне предстоит сесть на поезд вечером в воскресенье, чтобы в понедельник утром не опоздать на лекции; до той поры она будет настороже. Поэтому к кухонному окну я подкралась в ночь с воскресенья на понедельник.

Очень долго мне удавалось различать лишь стук ножа по разделочной доске, скрежет ложки внутри горшка да бряцанье тарелок, которые складывали в раковину. И вдруг около девяти часов вечера миссис Хадсон проговорила:

— Привет, мои дорогие. Как спалось?

— Все время хочется сказать «доброе утро», но я понимаю, что наступает ночь, — последовал ответ, и я от удивления чуть не опрокинула цветочный горшок.

Это был голос заспанного ребенка с легким, но ощутимым немецким акцентом.

«Ну довольно!» — подумала я.

Так и подмывало швырнуть цветочный горшок в окно и самой прыгнуть следом, но я не знала, выдержит ли сердце пожилой женщины такой шок. Вместо этого я обошла дом, убедилась, что своим ключом отпереть замок не смогу, взяла возле сарая длинную садовую лестницу и приставила ее к подоконнику Холмса. Конечно же, окна оказались заперты на ночь, и в отчаянии я воспользовалась камнем. Миссис Хадсон услышала звон стекла, и все же я значительно опередила ее, встретив у самого начала лестницы, и обманным маневром обошла справа.

Кухня пустовала.

Однако засов на дверях был все еще задвинут, следовательно, обладатель немецкого акцента таился где-то здесь. Не обращая внимания на летящие вслед вопли разгневанной шотландки, я быстро произвела осмотр помещения. Миссис Хадсон никогда бы не приготовила столько еды для себя одной. Стол накрыт на три персоны, причем возле одной тарелки маленькая вилка и фарфоровая чашка, разрисованная поросятами в цилиндрах, а кроме того, у раковины я заметила свежие полотенца и две расчески.

— Велите им выйти, — сказала я.

— Вы же ничего не знаете, Мэри… — Миссис Хадсон глубоко вздохнула.

— Конечно не знаю. Потому что вы все скрываете от меня!

— Ну ладно. Мне следовало предвидеть, что вы не успокоитесь, пока не докопаетесь до сути. Я хотела отправить их… — Она помолчала недолго и повысила голос: — Сара, Луи, выходите!

Вопреки моим ожиданиям, дети выбрались не из кладовой, а из крошечного шкафчика в углу.

Они застыли посреди кухни, настороженно поглядывая на меня.

— Сара и Луи Обердорферы, мисс Мэри Рассел, — представила нас миссис Хадсон. — Не волнуйтесь, Мэри — друг. Только очень любопытный друг. — Она фыркнула и повернулась ко мне спиной, чтобы вынуть из буфета еще один столовый прибор.

— Обердорферы, — пробормотала я. — Как же они добрались сюда? Холмс привез? Разве вы не знаете, что их разыскивает полиция двух держав?

Двенадцатилетняя Сара взглянула на меня с негодованием. Ее семилетний брат испуганно спрятался за ее спину. Миссис Хадсон со стуком опустила чайник на плиту.

— Это все я. Мистер Холмс не знает, что они здесь.

— Но он же расследует это дело. Как вы могли…

— Только не нужно обвинять меня в предательстве, Мэри Рассел, — прервала она меня, вскинув голову с дрожащими седыми кудрями, и нацелила мне в грудь испачканную овсянкой ложку. — Вы не знаете всего, что знаю я.

Мы стояли друг против друга, разделенные кухонным столом, — крепкая пожилая шотландка-домоправительница и долговязая студентка Оксфорда. Стояли до тех пор, пока я не поняла, что стряпня миссис Хадсон пахнет восхитительно и что для меня, пожалуй, не будет лишним узнать то, что известно ей. Объявив перемирие, мы уселись за стол — преломить хлеб.

Потребовалось немало времени, чтобы выслушать и свести воедино все линии этой истории, рассказанной миссис Хадсон (она призналась, что в отсутствие Холмса позволяла себе днем дремать, зато по ночам терпеливо ждала, когда же неизвестный вор откроет дверь) и Сарой Обердорфер (которая отстраненно поведала, как замышляла побег и готовилась — запасалась картой, теплой одеждой, деньгами на первое время, и только беспокойство промелькнуло в голосе, когда девочка созналась, что вынужденно пошла на мелкое преступление). Кое-что добавил юный Луи. Уж ему-то все казалось великолепной проказой — от путешествия из Лондона в багажном вагоне до скитаний среди холмов в лунном свете. Еще немного времени потребовалось, чтобы нарисовавшаяся картина улеглась в моем разуме.

Ближе к полуночи оба ребенка, привыкшие спать днем и бодрствовать ночью, удобно расположились на ковре перед камином, рисуя картинки.

— Только лишь для того, чтобы удостовериться, что я во всем разобралась, — сказала я миссис Хадсон. — Давайте пройдемся от начала до конца. Во-первых, они утверждают, что не были похищены, а сбежали по собственной воле от родного дяди, Джеймса Обердорфера, поскольку предполагали, что он замыслил убить их и завладеть наследством своего брата, их отца.

— Как видите, Сара искренне в это верит.

— Да, признаю, что она верит, — вздохнула я. — Никто не убежал бы из дома со всеми удобствами, чтобы путешествовать в багажном вагоне, жить три недели в пещере и питаться краденым, если бы не верил в опасность. И я признаю, что, похоже, имела место очень подозрительная последовательность несчастных случаев.

Любознательный разум миссис Хадсон, хотя и не отличался четкостью и законченной логичностью, как у ее работодателя, мог, если возникала необходимость, действовать решительно и виртуозно — она отыскала сестру слуги одной домовладелицы, у которой имелся приятель, и так далее.

Речь шла об очень больших деньгах — фабрики не только в Великобритании и Франции, но и в Германии, где кровавая война неуклонно приближалась к завершению. Обердорферы были очень богатыми сиротами и не имели других родственников, кроме дяди, который, согласно сведениям, собранным осведомителями миссис Хадсон, обладал натурой мелочной и жадной. Я схватилась за голову.

Кроме того, нельзя недооценивать роль Сары. Если иного ребенка я могла бы заподозрить в склонности к вымыслу, то, глядя в ее полные решимости карие глаза, поняла, почему миссис Хадсон нисколько не усомнилась в этой печальной истории и взяла детей под свою опеку.

— Так вы говорите, лакей может засвидетельствовать, что они едва не утонули? — спросила я без всякой надежды.

— Если бы он случайно не наткнулся на детей, они погибли бы. И девушка, которая полакомилась пудингом, что передал их дядя, очень сильно хворала.

— Но доказательств никаких.

— Никаких. — Миссис Хадсон не пыталась облегчить мою задачу.

Мы обе знали наверняка, что Холмс, учитывая его отношение к детям и в особенности к девочкам, непременно вернет их дяде. Нет, он строго-настрого предупредил бы, что лично — сам Холмс! — будет интересоваться судьбой и благополучием наследников Обердорфера. Но несчастные случаи непредсказуемы, тем более что Джеймс Обердорфер намерен вернуться в хаос послевоенной Германии. Уж если он решил, что ради наследства стоит рискнуть, то позаботится о том, чтобы никто не нашел доказательств.

У нас тоже не было никаких доказательств. Так или иначе, этот случай, один из немногих, я не могла обсудить с Холмсом.

— Вы собираетесь отправить их в Уилтшир, к своему кузену?

— В Уилтшире здоровый климат, у кузена отличная ферма, рядом — хорошая школа. Там никто не будет приставать с расспросами к детям, чьих родителей убила сброшенная с цеппелина бомба.

— И ребята поживут там, пока Саре не исполнится шестнадцать?

— Три года с небольшим. Когда она станет молодой леди, адвокаты прислушаются к ее словам.

Мне не так давно исполнилось восемнадцать, и я сомневалась, что юристы, которые воспринимают показания двенадцатилетнего ребенка как дикую выдумку, снизойдут до веры шестнадцатилетнему. Ведь тот же Холмс…

— Ладно, миссис Хадсон, вы меня убедили. Я помогу переправить их в Уилтшир.

Через неделю, в мое отсутствие, вернулся Холмс, измученный и раздраженный оттого, что оказался не в силах просветить Скотланд-Ярд. Миссис Хадсон ничего ему не сказала — подала обед, принесла газеты и ушла заниматься домашним хозяйством.

Она промолчала и вечером того же дня, когда Холмс, усаживаясь с пачкой газет в плетеное кресло перед камином, вдруг подскочил как ужаленный, а потом, порывшись между подушек, выудил огрызок цветного карандаша и протянул его с немым укором домоправительнице.

Она хранила молчание даже три года спустя, когда молодой наследник и его старшая сестра (в шляпке взрослой леди поверх тщательно уложенных волос и строгом платье, излишне старомодном для ее юной фигурки) чудесным образом объявились в Лондоне, обратившись в адвокатскую контору и вызвав переполох сразу в трех державах.

Однако несколько раз за эти годы, когда Холмс устраивал особо жестокое испытание долготерпению миссис Хадсон, я видела, как самая многострадальная из всех домоправительниц глубоко вздыхала, задумывалась о чем-то своем и коротко кивала, прежде чем продолжить прерванную работу с едва заметной улыбкой удовлетворения на губах.

Джеффри А. Лэндис Странные повадки ос

Джеффри А. Лэндис — автор книг «Пересекая Марс» («Mars Crossing»), «Параметры взаимодействия и другие квантовые реалии» («Impact Parameter and Other Quantum Realities»), а также более восьмидесяти рассказов, печатавшихся в журналах «Analog», «Asimov’s Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction» и других. Рассказы Лэндиса часто выходили в сборниках «Лучшее за год». Он дважды удостаивался премии «Хьюго», является обладателем премий «Небьюла», «Локус», а также премии Рислинга за научно-фантастическую поэзию. Писательский труд Лэндис совмещает с работой в Исследовательском центре НАСА имени Джона Гленна. Например, он участвовал в разработке марсохода и программе исследования Марса.

Образ Шерлока Холмса во многом списан с доктора Джозефа Белла — учителя Конан Дойла на медицинском факультете Эдинбургского университета. Доктор прославился умением ставить точный диагноз после беглого осмотра и невероятной, ошеломлявшей окружающих проницательностью. Так, он мог определить, из какой части города пришел человек, только по цвету налипшей на его обувь глины. Белл внес большой вклад в развитие криминалистики. Местная полиция нередко обращалась к нему за помощью в раскрытии запутанных преступлений, включая дело знаменитого Джека-потрошителя: доктор отправил в полицию запечатанный конверт с именем человека, которого считал виновным, и после этого убийства прекратились. Джек-потрошитель охотился на проституток в лондонском районе Уайтчепел, он стал первым знаменитым серийным убийцей и, пожалуй, до сих пор остается № 1 среди себе подобных, несмотря на сравнительно небольшое число жертв. Своей популярностью он обязан звучному прозвищу и таинственностью. До сих пор непонятно, почему этот человек убивал. Рассказ «Странные повадки ос» предлагает жуткое и весьма неожиданное объяснение злодеяний Джека-потрошителя.

Вместе с Шерлоком Холмсом я пережил много захватывающих приключений, но ни одно дело не было столь ужасным, как расследование убийств в Уайтчепеле. До того я и представить не мог, что усомнюсь в здравомыслии великого сыщика и крепости его рассудка. И теперь лишь закрою глаза — будто наяву вижу кошмар из той жуткой ночи, вижу леденящую душу сцену, как мой друг с руками по локоть в крови сжимает нож, по лезвию которого сбегают и падают на пол багровые капли. Я содрогаюсь, вспоминая, что за этим последовало. Увы, моя память хранит все события, до мельчайшей детали.

Дело это столь страшное, столь противное здравому смыслу, что я не осмелюсь разгласить самую малейшую подробность. Однако, описывая приключения Шерлока Холмса, я не раз замечал: излияние чувств и переживаний с помощью пера приносит мне облегчение. Люди моей профессии зовут это катарсисом. Поэтому я все-таки доверю эту историю бумаге в надежде, что, излагая события минувших недель, сумею избавиться от гнетущих воспоминаний. Напишу и спрячу, указав в завещании, чтобы рукопись сия была сожжена после моей смерти.

Я часто замечал, что гениальность сродни безумию, причем эти два состояния так близки, что порой их нелегко отличить друг от друга. Величайшие гении нередко бывают совершенно невменяемы. Я давно знал, что мой друг подвержен тяжелой депрессии, но после очередного приступа он прямо-таки маниакально энергичен и деятелен. Это сильно напоминает цикличные перепады настроения у безумцев. Тем не менее до уайтчепелского дела я не сомневался в здравом уме Холмса.

Все началось поздней весной 1888 года. Кому довелось быть в то время в Лондоне, помнит странные звуки, раскатившиеся над городом в середине дня, — словно дважды выстрелила огромная пушка. Мы с Холмсом отдыхали, куря сигары в гостиной дома 221-б по Бейкер-стрит, когда в безоблачном небе грянул гром. От него задрожали стекла в переплетах, забренчал на полках фарфор миссис Хадсон. Я бросился к окну. Мой друг в то время страдал от меланхолии — к ней он был весьма расположен — и потому остался в кресле, но заинтересовался происшествием в достаточной мере, чтобы спросить меня об увиденном. Многие соседи слева и справа по улице, любопытствуя, тоже открыли окна. Я не обнаружил ничего примечательного, о чем и сообщил Холмсу.

— Весьма необычно, — вяло отозвался он, расслабленно сидя в кресле, — но, кажется, я заметил проблеск интереса в его глазах. — Смею заметить, мы еще услышим об этом происшествии.

И в самом деле, весь Лондон внимал странным звукам, но их источник не был обнаружен. Естественно, грохот вызвал немало пересудов; хватало их и на следующий день. Все газеты соизволили высказаться по сему поводу, но к единому мнению так и не пришли. Звук не повторялся, поэтому через день обычные скандалы, сплетни и преступления завладели вниманием газетчиков, и удивительное явление забылось.

Однако оно не кануло в Лету. Во всяком случае, смогло отвлечь моего друга от меланхолии, причем до такой степени, что он даже посетил брата Майкрофта в клубе «Диоген» — событие, надо сказать, нечастое. Тот занимал высокий пост на службе ее величества и был посвящен в самые тайные и ответственные дела Британской империи. Холмс не поделился со мной узнанным у брата и провел остаток вечера, куря и расхаживая по комнате.

Утром к нам явились гости, и разгадка тайны двойного выстрела была отложена до лучших времен. Гостей было двое: одетые небогато, но опрятно, стеснительные и с трудом подбиравшие слова.

— Похоже, вы из южной части Суррея, — равнодушно заметил Холмс. — Если не ошибаюсь, ферма вблизи Годалминга?

— Верно, сэр, мы из Ковингема — это малость к югу от Годалминга, — подтвердил старший. — Как вы, сэр, догадались, мне не понять, хоть в лепешку расшибись! Я ведь отродясь не имел чести вас встречать, и Бакстер тоже.

Я уже понял: Холмс с его энциклопедическими познаниями без труда определил происхождение гостей по одежде и произношению. Однако результат столь тривиальной дедукции поверг их в изумление.

— Также для вас обоих это первый визит в столицу, — продолжал мой друг.

Гости переглянулись.

— Да, сэр, вы опять попали в точку! Ни я, ни Бакстер раньше не были в Лондоне!

— Давайте перейдем к делу, несомненно важному. С какой целью вы покинули свою ферму, совершили такое длинное путешествие и явились ко мне?

— Да, сэр, дело и впрямь серьезное. Тут с молодым Грегори приключилось… хм… Славный был парень, крепкий такой, за шесть футов, и еще рос. Его наняли работать на ферме — сено убирал. И такая беда с ним…

Холмс, конечно, отметил слово «был» и заметно оживился.

— Беда? Вы имеете в виду несчастный случай, не убийство?

— Точно, не убийство.

— Тогда зачем вы пришли ко мне? — спросил мой друг озадаченно.

— Так ведь тело…

— И что с телом?

— Сэр, оно исчезло. Было — и нет.

— Ага! — Холмс даже подался вперед, демонстрируя живейший интерес. — Не сочтите за труд, расскажите. И со всеми подробностями.

Подробностей оказалось много, жизнь у наемного работника с фермы «Шеррингтон» выдалась непростой. Рассказ тянулся так медленно и до того изобиловал околичностями, что даже у Холмса лопнуло терпение. Суть дела была проста: Бакстер и молодой Грегори трудились в поле, и последний угодил в механическую сенокосилку.

— Будь неладен день, когда хозяину взбрело в голову купить эту дьявольскую машину! — воскликнул старший из гостей, дядя и единственный родственник несчастного Грегори.

Когда беднягу вынули из машины, он был еще жив. Ему распороло живот, так что виднелись кишки. Бакстер положил умирающего в тени стога, а сам побежал за помощью. Она явилась через два часа, но у стога обнаружилась только лужа густеющей крови. Были прочесаны все окрестности, однако ни тела, ни следов тех, кто мог его унести, не нашлось. Бакстер утверждал, что сам Грегори не мог ступить и шагу.

— Разве что волочил бы кишки за собой, — подтвердил Бакстер. — Господин хороший, довелось мне повидать мертвецов на своем веку, я их от раненых отличаю! Молодой Грегори был не жилец.

— Я же усматриваю в вашем деле кое-что интересное, — заметил Холмс. — Если не возражаете, поразмыслю сегодня вечером над этим. Ватсон, будьте любезны, подайте мне железнодорожное расписание… Спасибо. Да, как я и думал: есть подходящий поезд в девять ноль ноль с Ватерлоо.

— Вы не против встретить меня завтра на платформе? — добавил он, обращаясь к гостям.

— Да-да, сэр, конечно!

— Значит, решено. Ватсон, полагаю, у вас завтра очень занятый день?

Да, у меня были планы на следующий день, и очень важные, связанные с предстоящей женитьбой: утром я намеревался осмотреть район в Паддингтоне, где хотел купить частную практику. Я с большой радостью отправился бы вместе с другом навстречу приключению, но, увы, на этот раз был вынужден воздержаться.

Из Суррея Холмс вернулся поздно, и мы увиделись лишь за завтраком на следующий день. Как обычно при обдумывании очередного дела, он был не слишком разговорчив. Расспрашивая, я получал односложные ответы. Когда же мои вопросы иссякли, Холмс вдруг произнес:

— Это весьма и весьма странно.

— Вы о чем? — Я сразу оживился.

— О следах, Ватсон. Это следы не зверя и не человека. Однако, несомненно, живого существа. — Он посмотрел на карманные часы. — К сожалению, мне пора. Больше фактов — больше пищи для ума. Нужны новые факты. Когда они появятся, можно будет позволить себе и неторопливое раздумье.

— И куда же вы направляетесь?

Холмс рассмеялся:

— Дорогой Ватсон! За свою жизнь я накопил кое-какие знания, способные показаться обывателю самыми что ни на есть научными. Но сдается, в данном случае мне нужно проконсультироваться у настоящего специалиста.

— И у кого же?

— Я хочу нанести визит профессору Хаксли. — И он вышел прежде, чем я успел спросить о цели его визита к выдающемуся биологу.

Холмс отсутствовал полдня и вернулся к ужину. Я сразу принялся расспрашивать его о беседе со знаменитым профессором.

— Ах, Ватсон! Даже я временами ошибаюсь. Мне следовало прежде телеграфировать. Как оказалось, профессор Хаксли сегодня покинул Лондон на целую неделю.

Холмс вынул трубку, задумчиво на нее посмотрел и отложил в сторону. Затем позвонил миссис Хадсон и попросил подать ужин.

— Но все же моя поездка оказалась не напрасной. Я имел чрезвычайно занимательную беседу с протеже профессора, неким мистером Уэллсом. Он кокни, сын бакалейщика, не старше двадцати двух — и тем не менее весьма примечательная личность. Парнишка живо интересуется многими областями науки, и я уверен: какую бы ни избрал, непременно превзойдет своего учителя. Разговор с ним был очень полезен.

— О чем же вы беседовали?

Холмс отодвинул принесенное миссис Хадсон блюдо с холодным ростбифом, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Я подумал, что он так и заснет, пропустив мой вопрос мимо ушей. Но он все-таки заговорил.

— Мы беседовали о планете Марс, — сказал он, не поднимая век. — И о странных повадках ос.

Впрочем, как мне показалось, эти беседы, сколь бы интересными они ни были, внятного результата не дали. Назавтра я спросил его о деле, но ответа не получил. Весь тот день он провел в комнате, и сквозь закрытую дверь доносился лишь прерывистый меланхоличный голос скрипки.

Пожалуй, стоит упомянуть, что мой друг имел обыкновение вести сразу несколько расследований. Обнаружив его одетым для ночного выхода, я спросил:

— Холмс, вы еще над чем-то работаете?

— Как видите, — указал он на видавшую виды блузу рабочего и такую же старую куртку, надетую поверх нее. — Долг зовет в любое время дня и ночи. Надеюсь вернуться часа через два, не позднее.

— Я готов помочь!

— Дорогой мой Ватсон, сегодняшнюю ночь вам лучше провести дома. В этом деле ваша помощь не потребуется.

— Слишком опасно?

— Опасно? — Судя по удивлению на лице Холмса, такая мысль не приходила ему в голову. — Возможно. Но маловероятно.

— Вы же знаете, я без колебаний…

— Дорогой мой доктор, — улыбнулся он, — позвольте вас заверить: в этом я нисколько не сомневаюсь. Но я направляюсь в Ист-Энд.

Ист-Энд, с его бойнями и убогими халупами, с бездомными попрошайками и пьяными моряками, с чернорабочими из Индии и Китая, с бандитами и мошенниками всех мастей, не место для джентльмена. Тем не менее ради Холмса я был готов вытерпеть и гораздо худшее, чем визит в трущобы.

— Всего лишь Ист-Энд? Кажется, Холмс, вы меня недооцениваете.

— Ах, Ватсон… — Он задумался на мгновение. — Нет, вам в самом деле лучше остаться: вы скоро женитесь и следует подумать о будущей супруге. — Он поднял руку, предупреждая мои возражения. — И никакой опасности нет. Прошу, не бойтесь за меня. Я могу избежать неприятностей без особого труда. Но вы… Как бы выразиться поделикатнее… Мне предстоят встречи кое с кем в тех местах, куда не стоит заходить джентльмену, который готовится к свадьбе.

— Холмс!

— Что поделаешь, мой дорогой Ватсон. Дела.

С тем он и покинул квартиру.

Холмс ни в эту ночь, ни в следующую не разобрался со своими делами. К концу августа он стал наведываться в Ист-Энд раз или два в неделю. Я быстро привык видеть его уходящим по вечерам в странной одежде и перестал ломать над этим голову. Но мой друг по-прежнему ничего не рассказывал, а регулярность его ночных отлучек вызвала подозрение: что, если он навещает женщину? Конечно, едва ли это совместимо с моим представлением о Холмсе — он никогда не выказывал интереса к прекрасному полу. Но все же врачебный опыт гласит: даже самые стойкие мужчины временами подвержены романтическим позывам. Хотя слово «романтические» в данном случае вряд ли уместно.

Я никогда не посещал места с дурной репутацией, но, будучи военным врачом, хорошо представлял себе род занятий обитательниц Уайтчепела. Мой друг чуть ли не прямо сказал об этом, предупредив: «Не стоит заходить джентльмену, который готовится к свадьбе». Но как раз женщины подобного типа могли казаться подходящими Холмсу. Никакой романтики: обычная работа для нее, разрядка для него. С десяток раз я намеревался предупредить моего друга об опасности скверных заболеваний, которыми чревато тесное общение с такими женщинами, но так и не решился. Возможно, я ошибаюсь насчет Холмса, но что же тогда влечет его в Уайтчепел с завидным постоянством?

Как-то вечером, вскоре после ухода Холмса, мальчик-посыльный доставил адресованный ему маленький пакет. В адресе отправителя я прочел: «Джон Б. Курс и сыновья». Что внутри — непонятно. Однако имя отправителя показалось мне смутно знакомым. Но как я ни пытался вспомнить, где слышал или читал его раньше, не смог. Я оставил пакет в гостиной и на следующее утро заметил: Холмс его забрал, хотя не упомянул ни о самом пакете, ни о содержимом, и мое любопытство осталось неудовлетворенным.

Вскоре мой интерес заняло другое. Однажды утром газеты сообщили о жестоком убийстве на Бакс-Роу в Уайтчепеле: на улице нашли тело неизвестной женщины, уже после смерти жестоко изрезанное и вскрытое. Я прочел заметку моему другу, пока он пил утренний кофе. Насколько я мог судить, Холмс прошлой ночью не спал, хотя на нем это почти не отразилось. По поводу заметки он ничего не сказал. Я подумал: несмотря на жуткие обстоятельства трагедии, это обычное убийство, какими Холмс не слишком интересовался. В расправе над женщиной не было изюминки, странности, которая могла бы его привлечь. Эту мысль я высказал вслух.

— Не совсем так, Ватсон, — возразил он, не глядя на меня. — Мне интересно узнать, что думают журналисты о смерти Николс.

Я растерялся — газеты не сообщали имя жертвы — и вдруг припомнил: Холмс уже сколько ночей посещал именно Ист-Энд и, возможно, то самое место, где было совершено преступление.

— Боже мой, Холмс, вы ее знали?

Он посмотрел на меня долгим, пронизывающим взглядом. Затем отвернулся и рассмеялся.

— Ватсон, вы уж простите, но есть вещи, о которых мне бы не хотелось говорить.

Смех показался мне фальшивым.

Спустя неделю я увидел, как Холмс готовится к очередной ночной вылазке: проспав с обеда до вечера, он снова облачился в истрепанное и застиранное платье. На этот раз я ни о чем не спрашивал, просто оделся, чтобы следовать за ним.

Когда мой друг нахлобучил привычную дорожную шляпу, я был полностью готов и спокойно подошел к нему, держа руку в кармане пальто и сжимая рукоять старого армейского револьвера. Холмс взглянул на меня с неподдельным страхом и предостерегающе поднял руку.

— Господи боже, Ватсон! Если вы цените свою жизнь и честь, не вздумайте следовать за мной!

— Тогда скажите, прошу: вы занимаетесь чем-то… предосудительным?

— Я исполняю свой долг, — отрезал он и вышел за дверь, прежде чем я осознал, что не получил ответа на свой вопрос.

Готовясь ко сну и размышляя, куда направился Холмс и что там делает, я внезапно вспомнил, где видел название «Джон Б. Курс и сыновья». Подошел к шкафу с медицинскими принадлежностями и вынул небольшой деревянный ящик. Вот оно! Я смотрел на табличку тысячу раз: «Джон Б. Курс и сыновья. Качественные хирургические инструменты». Но зачем они Холмсу?!

На следующий день в вечерней газете появилась заметка об очередном ужасном преступлении. Убийца из Уайтчепела снова умертвил женщину, но не просто лишил ее жизни, а со знанием анатомии вскрыл тело и удалил несколько органов с помощью хирургических инструментов.

В ближайшее воскресенье я повел мою любимую Мэри в театр. Мысли в голове бродили невеселые, и я надеялся, что присутствие дорогого человека отвлечет от тяжелых раздумий. Но судьба сыграла шутку — в театре «Лицей» давали пьесу «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», которая подействовала на меня самым тревожным образом. Я смотрел ее буквально с открытым ртом, ошеломленный потоком внезапных догадок, и почти не обращал внимания на Мэри, сидевшую рядом.

После спектакля я поспешил домой, сославшись на внезапное недомогание. Видя мое пепельно-серое лицо, Мэри сразу подтвердила, что мне лучше идти домой, и стоило больших усилий разубедить ее отправиться на Бейкер-стрит и ухаживать за мной до выздоровления.

Пьеса считается фантастической, но в ней есть и чистейшая правда: в одном человеке действительно могут уживаться две личности! Стивенсон предпочел не называть лекарственное средство, могущее чрезвычайно обострить противоречия человеческой психики и расколоть ее надвое, но мои познания в медицине с легкостью восполнили пробел. Я отлично знал это средство. О да! Человек может подавить животное начало и превратить себя в машину с безукоризненной логикой и чистейшим разумом, но низменные позывы не исчезнут. Они лишь спрячутся, ожидая подходящей минуты, чтобы вырваться наружу.

Раньше я думал: Холмс выслеживает убийцу из Уайтчепела либо он и есть тщательно маскирующийся убийца. А теперь осознал другую возможность: вдруг он ищет преступника, не подозревая, что преступник — он сам?

Через неделю мой друг снова ушел в ночь. Утром следующего дня, мучимый любопытством и нетерпением, я изучил газеты, но не нашел сообщений о новом убийстве. Может, переутомился и стал жертвой разыгравшегося воображения? Но, кажется, Холмс был чем-то сильно озабочен либо удручен. Его явно тяготила какая-то мысль. Когда я предложил поделиться ею, он долго молча смотрел на меня, а затем покачал головой:

— Друг мой, я не смею.

После долгой паузы он добавил:

— Ватсон, если я внезапно умру…

Сдерживаться больше не было сил.

— Боже мой, Холмс! В чем дело? Расскажите хоть что-нибудь!

— Ватсон, это очень важно. Если я внезапно умру, сожгите мой труп. Обещайте!

— Холмс!

Он положил руку мне на плечо и внимательно посмотрел в глаза.

— Обещайте мне! Поклянитесь своей честью!

— Я обещаю…

— Своей честью!

— Я клянусь своей честью!

Словно обессилев, он внезапно рухнул в кресло.

— Ватсон, спасибо!

Холмс ушел той ночью, и на следующую тоже. При этом выглядел измученным, будто отчаянно искал что-то и никак не мог найти. Вечерами казалось, он был почти готов все мне рассказать, но в последний момент передумывал и снова молча уходил в лондонскую мглу.

Однажды газеты сообщили не об одном, а сразу о двух убийствах в Ист-Энде. Теперь убийца, прозванный газетчиками Джек-потрошитель, получил описание: свидетель рассказал, что видел высокого мужчину в темном плаще и дорожной фетровой шляпе.

Я сообщил Холмсу о содержании статей и своих подозрениях, решительно потребовав объяснений. Мне очень хотелось надеяться — больше, чем на спасение своей бессмертной души! — что Шерлок встретит мои рассуждения дружелюбным ироничным смешком и даст совершенно обыденное и здравое толкование фактов. Но увы, он слушал меня, прикрыв глаза и крепко сжав трубку зубами. Наконец я умолк, не в силах выдерживать его непроницаемое молчание.

— Пожалуйста, Холмс! Убедите меня, что я не прав! Скажите, что вы не имеете никакого отношения к этим убийствам, умоляю!

— Мой друг, я ничего не могу вам сказать.

— Тогда дайте хоть крупицу объяснения, за которую мог бы уцепиться мой здравый смысл!

Он долго молчал. Наконец спросил:

— Собираетесь обратиться в полицию со своими подозрениями?

— Вы хотите, чтобы я обратился?

— Нет. — Он ненадолго прикрыл глаза, затем продолжил: — Но это не важно. Все равно вам не поверят.

Его голос звучал устало, но спокойно, а поведение не выдавало безумия. Однако я знаю, как дьявольски искусны бывают люди, желающие скрыть свое помешательство.

— Известно ли вам, сколько писем и телеграмм обрушилось на Скотланд-Ярд за последние недели? Там просто сумасшедший дом. Множество домохозяек и безумцев сообщают, что видели Джека-потрошителя, знают его либо им являются. Полицейские получают тысячу писем в неделю! Ваш одинокий голос утонет в этом хаосе.

Он покачал головой.

— Ватсон, они ни на шаг не приблизились к пониманию происходящего. Эти убийства называют «ужасом Уайтчепела». Но если бы они догадывались о настоящем ужасе, стоящем за этими преступлениями, давно покинули бы город, вопя от страха.

Невзирая ни на что, мне следовало обратиться в полицию или, по крайней мере, поделиться с кем-то подозрениями, попросить совета. Но я не знал, кто бы мог спокойно воспринять мои кошмарные умозаключения. Мэри, безгранично доверявшая Холмсу, не пожелала бы слушать о нем дурное. И вопреки всему, я в глубине души по-прежнему верил, что неправильно истолковал факты. Шерлок Холмс не может совершать столь гнусные злодеяния!

На следующий день мой друг даже не вспомнил о состоявшемся накануне разговоре. Это показалось мне настолько странным, что я усомнился в самом факте беседы. Вдруг я все вообразил?

Я решил не выдавать своего интереса, но пристально следить за Холмсом. Когда он в следующий раз отправится в ночное путешествие, я пойду за ним, хочет он того или нет.

Холмс несколько раз посетил Уайтчепел днем и согласился, чтобы я его сопровождал. Воистину, это место не годилось для жизни приличного человека. На улицах в изобилии валялся конский и свиной навоз, куриный помет и человеческие экскременты. Стоял невыносимый шум от телег и тачек, детского гвалта и пьяных воплей, кудахтанья цыплят и хрюканья свиней, живущих рядом с людьми в подвалах и грошовых доходных домах. Из каждого окна над нами свисало выстиранное тряпье, сереющее в пропитанном зловонными миазмами воздухе.

Во время наших походов Холмс лишь осматривал улицы и выбеленные известкой стены складов и глухих аллей. Временами останавливался перекинуться парой слов с уборщицей или полисменом, встреченными в узких проулках. Вопреки обыкновению, он не посещал места преступлений, и в моих глазах это стало убедительнейшим доказательством его вины. Если он не вовлечен в злодеяния, как можно объяснить тот факт, что он избегает мест их совершения?

Миновали октябрь и первая неделя ноября, и лишь тогда мой друг вновь собрался на ночную вылазку. Если бы не случай, это прошло бы незамеченным. Я устроил несколько ловушек, чтобы проснуться, если Холмс решит покинуть дом ночью, и долгое время бодрствовал после того, как вечером он удалялся в свою комнату. Однажды, просидев долго и безрезультатно, я заснул и был среди ночи разбужен шумом. За окном стоял туман, скрадывавший звуки, и сквозь него, будто издалека, доносился стук копыт и голос человека, подзывавшего кебмена. Так и не сумев заснуть, я накинул халат и спустился в гостиную глотнуть виски.

Холмс исчез. Дверь в его комнату была распахнута, кровать пуста.

Я твердо решил узнать правду, какой бы она ни была, и положить конец этому запутанному делу. Быстро оделся, сунул в карман револьвер и выбежал на улицу. Далеко за полночь найти кебмена вблизи Бейкер-стрит весьма затруднительно. Несомненно, Холмс договорился с извозчиком загодя. У моего друга было серьезное преимущество во времени: прошел без малого час, прежде чем я миновал Олдгейт и оказался в трущобах Ист-Энда.

Я полагал, что из-за ночных убийств увижу пустынные улицы, закрытые пабы и жителей, подозрительных к чужакам. Но даже в столь поздний час здесь бурлила жизнь. Слоняясь по улицам, я обнаружил много открытых пивных, в большинстве своем заполненных мастеровыми и женщинами сомнительной репутации. И где бы ни оказывался, максимум в сотне ярдов замечал городской патруль либо вооруженных констеблей. Кое-кто из них провожал меня цепким взглядом. Даже женщины на перекрестках, одетые в шали и чепцы, в эту промозглую ноябрьскую ночь держались группками по две-три.

Найти Холмса я не смог, слишком поздно вспомнив о его таланте к перевоплощению. Им может быть любой из тех, кто попался мне на глаза: безработный механик, играющий в карты в пабе «Боар и Бристл»; пожилой священник, спешащий непонятно зачем по Коммершиал-стрит; моряк, болтающий с официантками в «Кингс армс». Как любой мог быть и Джеком-потрошителем.

Вокруг я видел множество женщин — сидевших в пабах, стоявших в дверях, бредущих по улице. Жалкие особы, увешанные дешевыми побрякушками, устало улыбались любому, кто носит брюки, и как бы невзначай показывали обтянутые чулками голени, хрипло воркуя при этом: «Милый, тебе одиноко?», либо незлобиво переругиваясь с товарками.

Я понял, что сложившееся благодаря карте представление об Уайтчепеле обманчиво. В ночном тумане улицы казались гораздо ýже, магазины меньше и все — теснее, загроможденнее и запутаннее, чем днем. Тут и сотни констеблей не хватило бы. Глухие аллеи, зыбкий свет газовых фонарей, плывущий туман превращали Уайтчепел в лабиринт, где Джек-потрошитель мог спокойно убивать свои жертвы в нескольких ярдах от ничего не подозревающей толпы.

Дважды казалось, что я заметил Холмса, но, устремившись следом, я обнаруживал свою ошибку. В каждом пьянице, спящем в парадной, мне мерещился свежий труп, любое пятно на брусчатке представлялось кровью, а шмыгнувшая в проулок бродячая кошка была как тень подстерегающего убийцы. Несколько раз я решал прекратить бессмысленные поиски и отправиться домой, но уговаривал себя подождать еще немного.

Холмса мне удалось найти за час до рассвета.

Я зашел в паб, чтобы немного погреться. Бармен был угрюм и неразговорчив, он явно усомнился в мотивах моих ночных блужданий, что вполне логично в свете недавних событий. Пиво подали скверное и к тому же сильно разбавленное. Поначалу со мной пытались заговорить женщины, но они показались мне скорее жалкими, чем привлекательными, поэтому быстро отстали.

Через час с небольшим, утомленный тяжелыми запахами кабака, я вышел подышать ночным воздухом. Под дождем туман почти рассеялся. Я брел наугад по улицам и переулкам. Наконец остановился и попытался определить, где нахожусь, — место выглядело совершенно незнакомым. Я свернул за угол и оказался в безымянном дворе; пригляделся, надеясь различить в темноте табличку с названием, — безуспешно. И вдруг заметил пару ног, торчащих из-под арки входа. Подошел, леденея от ужаса. На мостовой лежала женщина в задранных юбках, наполовину скрытая тенью арки. Этой ночью мне довелось повидать с дюжину таких пьянчужек, слишком бедных для того, чтобы позволить себе кровать и крышу над головой. Но холодное предчувствие говорило мне: это не просто мертвецки пьяная бродяжка. Темнота вокруг ее тела выглядела плотнее, чем обычная тень. Я опустился на колени, взялся за запястье.

Ее глаза распахнулись и уставились на меня в сонном ужасе. Она пронзительно завизжала, вскочила.

— Спасите! Боже мой, спасите! Джек-потрошитель! — восклицала женщина хриплым шепотом.

Она попыталась бежать, но зацепилась за собственную нижнюю юбку и упала на колени.

— Мисс, с вами все в порядке? — спросил я и, не подумав, протянул руку, чтобы помочь ей встать на ноги.

— Убийца!!! — завизжала она, пытаясь уползти на четвереньках, словно животное. — Убийца!

— Извините, мэм! — пролепетал я, пятясь.

Очевидно, успокоить ее было невозможно: она ползала на четвереньках, визжа и глядя на меня через плечо. Во дворе было пусто и темно, но я боялся, что ее крики разбудят жильцов. Я вдруг уперся спиной в дверь; та подалась и распахнулась. Зацепившись каблуком о порог, я не устоял на ногах.

В комнате висел густой и терпкий запах крови. Моя рука, коснувшаяся пола, оказалась запачкана ею. В тусклом свете мерцавшего каминного огня я различил кровать и бесформенную фигуру на ней — чтобы понять, кто это, не нужно было присматриваться.

Лежащее на кровати женское тело так искромсали, что оно едва походило на человеческое. Все вокруг было залито кровью. Я подошел и в замешательстве пощупал запястье — рука уже остыла. Верхнюю юбку сняли, нижние разрезали, а тело искусно вскрыли от лобка до солнечного сплетения.

Слишком поздно! Я тихо застонал. Услышав рядом тяжелую медленную капель, повернулся и… увидел перед собой бледное лицо Холмса.

Он выглядел усталым, но без тени ужаса в глазах. Шерлок стоял за кроватью, и, когда мои глаза привыкли к сумраку, я различил скальпель для вскрытий. Руки Холмса были по локоть испачканы кровью, монотонно капавшей с лезвия на каменный пол. У ног стоял полуоткрытый кожаный саквояж, какими пользуются хозяева бакалейных лавок.

— Доктор, вы уже ничем ей не поможете. — Равнодушный голос пронзил меня холодом.

Этого Шерлока Холмса я не знал. И даже не был уверен, узнал ли он меня. Сыщик нагнулся и захлопнул саквояж прежде, чем мне удалось рассмотреть лежащий внутри кусок окровавленной плоти, потом вытер скальпель о свой холщовый фартук, осторожно уложил в деревянный ящичек, а его опустил во внешний карман саквояжа.

Лишь теперь я понял, что на нем длинные перчатки. В потрясенном разуме сложилась мысль: «Он хорошо подготовился». Холмс снял перчатки, швырнул их в камин и подтолкнул кочергой. Они подымили немного, занялись, и по комнате поплыл мерзкий запах горелой крови. Мой друг снял и фартук. Под ним оказалась простая одежда, какую обычно носят рабочие.

— Боже мой, Холмс! — только и пробормотал я. — Вы ее убили?

Он тяжело вздохнул.

— У нас мало времени. Пожалуйста, Ватсон, следуйте за мной.

Все же он меня узнал, и это хороший знак. Повинуясь давней привычке, я в полной растерянности последовал за ним. Он закрыл дверь на ключ, положил его в карман и повел меня за небольшие ворота. Торопясь, мы прошли по захламленной улочке, далее по двум узким проулкам и очутились во дворе позади боен. Там он избавился от фартука и ключа. Холмса поджидал кеб — лошадь была привязана к фонарному столбу, — но кебмена вблизи не оказалось.

— Отвезите меня домой, — попросил Холмс. — Вам не следовало идти за мной, но раз уж пошли, признаюсь, я рад возможности облегчить душу рассказом о крайне неприятных делах, какие мне довелось увидеть и совершить.

Я правил, Холмс сидел позади, то ли размышляя, то ли дремля. Мы миновали трех констеблей, однако я не рискнул привлечь их внимание. Холмс попросил меня оставить кеб у конюшни, недалеко от Бейкер-стрит.

— Кебмен придет через полчаса, — сказал он, умело управляясь с лошадью. — Ему заплачено вперед, ждать незачем.

Сменив грубую одежду на халат, тщательно отмывшись от грязи и крови, принеся персидскую туфлю с табаком и усевшись в кресло, Холмс сказал:

— Ватсон, полагаю, вы сочли меня полным безумцем и за последний час не выпустили из ладони рукоять старого верного револьвера. Даже пальцы свело, угадал? Нет-нет, — добавил он, видя, что я собираюсь отрицать, — не опровергайте очевидное! Ваша рука ни на секунду не покидала карман, трудно не заметить, что его оттягивает увесистый предмет. Возможно, я и безумен, — он улыбнулся, — но не слеп.

Это уже хорошо известный мне Холмс, его можно не опасаться. Я позволил себе расслабиться.

Рука моего друга помедлила над полкой с трубками и выбрала ту, что с глиняным черенком. Холмс наполнил ее табаком.

— В самом деле, Ватсон, в последние месяцы я бы, пожалуй, не стал с вами спорить, назови вы меня сумасшедшим. Мне самому было бы проще счесть себя безумцем, а увиденное и разгаданное — фантазиями маньяка.

Он вынул уголек из камина, приложил к трубке и раздул, пока она не засветилась чуть ли не ярче камина.

— Начать следует с пропавшего трупа. Хотя нет, пожалуй, с канонады над Лондоном.

Он поднял палец, пресекая мои возражения.

— Ватсон, я обещал рассказать все. И расскажу. Но умоляю, позвольте сделать это так, как я считаю нужным.

Когда я обсуждал двойной выстрел с моим братом, Майкрофт поведал о любопытном явлении: оказывается, когда стреляет мощное орудие, наблюдатель, удаленный от места выстрела, в момент пролета снаряда над головой слышит отчетливый звук, громкий хлопок — звук сжимаемого снарядом воздуха. И он приходит раньше звука, создаваемого порохом в стволе орудия. А если у наблюдателя хороший слух, он различит две звуковые волны: первую — от сжатого снарядом воздуха, вторую — от воздуха, хлынувшего, чтобы заполнить разреженную область. Аналогичный звук издавал бы летательный аппарат, движущийся быстрее скорости звука, и если этот аппарат достаточно велик, звук был бы двойным. Мой брат сказал об этом как о некоем казусе, но я достаточно хорошо его знаю, чтобы уловить скрытый смысл. Приняв сей факт за основание гипотезы и учтя замеченный наблюдателями меньший промежуток времени между двумя выстрелами на севере Лондона по сравнению с югом, я пришел к выводу: гипотетический летательный аппарат сбавлял высоту, летя на юг.

— Но как такое возможно, Холмс? — спросил я, исполненный сурового скепсиса. — Воздушный корабль, да еще летящий быстрее артиллерийского снаряда? Никакой народ на нашей благословенной земле не способен изобрести такое диво, уже не говоря о том, чтобы сохранить его в секрете.

— Именно! — подтвердил Холмс и выпустил клуб дыма из трубки. — И это подводит нас к делу об исчезнувшем трупе. Мне как раз нужен был повод исследовать область к югу от Лондона, и два крестьянина очень вовремя предоставили мне его. Ватсон, вы же знаете мой метод. К сожалению, искавшие тело батрака люди затоптали все вокруг, но кое-где сохранились отметины, которые поведали много странного: вокруг стога кружили животные, оставившие невиданные следы. Из них почти ничего не удалось выяснить — разве что факт ранения одного из существ, поскольку отпечатки были смазаны, словно зверь хромал. Судя по глубине следов, животные были размером с собаку. Самое странное — они, кажется, ходили строго друг за другом. Затем мне пришла в голову мысль: одно гипотетическое живое существо с восемью или более ногами оставило бы именно такие следы. Они вели к месту, где лежал умирающий, обходили вокруг. Но дальше от того места тянулись только следы людей, которые его искали. Я пытался выяснить, откуда появились странные отпечатки, и прошел с милю, но они затерялись на овечьем пастбище, затоптанные копытами. Мне лишь удалось понять, что несколько дней назад овцы были сильно напуганы и метались по всему полю. Тогда я вернулся на то место, где лежал пострадавший, и снова вгляделся в следы необычного существа. Знаете, а ведь у меня сложилось впечатление, что такие следы могло оставить насекомое! Их частично затоптали двое мужчин — те, кто меня вызвал. Но поверх имелись следы третьего мужчины. И я быстро определил, что они принадлежали умирающему. После того как первые двое отправились за помощью, он встал и ушел, очевидно унеся странное животное с собой.

— О господи! — воскликнул я. — Вы не шутите, Холмс? По-вашему, это что-то вроде колдовства вуду?

— Нет, Ватсон. — Он улыбнулся. — Боюсь, это куда серьезнее древних суеверий. Несколько футов умирающий прополз на четвереньках, затем встал и побрел шатаясь. Но вскоре его шаги стали тверже, он двигался быстрее и целеустремленнее. Наконец вышел на оживленную дорогу, и там где следы затерялись среди множества других — я не смог определить его дальнейший путь. И все же не сомневаюсь: он направился в Лондон.

Слушая рассказ друга, я совершенно забыл не только о револьвере в кармане халата, но и о событиях минувшей ночи, убитых нищенках и своих подозрениях.

— И тогда я понял: мне нужна консультация эксперта, — продолжал Холмс. — Мистер Уэллс, о котором я рассказывал ранее, оказался именно таковым — лучше и не придумаешь. Мы обсудили с ним возможность существования иных обитаемых миров. Мистер Уэллс высказал мнение, что, поскольку существуют многие миллионы подобных Солнцу звезд, непременно есть и разумная жизнь — цивилизации, так же превосходящие британскую, как мы превосходим африканских дикарей.

— Вы думаете, это был космический корабль из другого мира?

Я слышал такие суждения на лекции по популярной астрономии, но до сих пор относил их на счет игры воображения.

— Я принял это как рабочую гипотезу, которую подтвердят либо опровергнут новые факты, и спросил у мистера Уэллса, обязательно ли жители иных миров подобны нам формой тела и размерами. К этому предположению он отнесся с откровенным скепсисом и заявил, что у них не больше причин походить на нас, чем у осьминога или муравья. И что они вполне могут уважать нашу цивилизованность и мораль не больше, чем мы уважаем уклад и обычаи муравейника. Подобное я предполагал, но старался не выдавать причины моего интереса, а потому осторожно перевел разговор на биологию, на тему необычных повадок и жизненных циклов земных существ. Один из приведенных мистером Уэллсом примеров особенно привлек мое внимание — это жизненный цикл осы ихневмон.

— Простите, Холмс, кого? Осы ихневмон? Мне кажется, вы смеетесь надо мной!

— О, мой дорогой доктор, если бы так… Но, молю вас, выслушайте. Все это имеет непосредственное отношение к нашему делу. Жизненный цикл ихневмона страшен. Когда самка готова отложить яйца, она отыскивает цикаду, размерами зачастую намного превышающую саму осу, жалит ее и откладывает яйца в парализованное, но вполне живое насекомое. Цикада служит пищей развивающейся личинке, а та растет, причем инстинкт велит ей как можно дольше не трогать жизненно важные органы, пока не настанет время выходить в мир и самой откладывать яйца. Этого мне хватило, чтобы дополнить рабочую гипотезу. Полагаю, некое существо с летательного аппарата не только приблизилось к смертельно раненному человеку, но и проникло в его тело и взяло под контроль все основные функции жизнедеятельности. Особенно меня удивило то, что из всех встреченных людей чужак выбрал умирающего. Несомненно, это существо… полагало себя неспособным подчинить здорового человека.

— Холмс, я должен признаться: эта история не слишком помогает восстановить доверие к вашему здравомыслию.

— Да, Ватсон, вы всегда отличались рассудительностью. Но позвольте кое-что вам показать.

Он встал, пересек комнату, поднял кожаный саквояж и поставил на стол передо мной. Я смотрел, оцепенев.

— Холмс, я не смею…

— Друг мой, раньше мужество никогда вам не изменяло.

Собрав всю волю, я заставил себя открыть саквояж. Внутри лежало нечто, заляпанное кровью. Смотреть не хотелось, но это было необходимо.

Два матово-белесых яйца имели легкий фиолетовый оттенок, были скользкими от крови, а размером и формой напоминали плод манго средней величины. Внутри каждого проглядывала скорчившаяся жуткая тварь. Несомненно, ни одно земное существо не способно на такую кладку! Но куда страшнее яиц было лежавшее в саквояже чудовище. Не в силах вынести его вид, я с содроганием отвернулся. Оно походило на помесь гигантской креветки с тропической сороконожкой, с десятками длинных шипастых щупалец и суставчатых ножек, ощетинившихся острыми крючками. Голова монстра — во всяком случае, то, что можно посчитать таковой, — была почти отрублена ножом, и рана сочилась густой, как ворвань, прозрачной жидкостью, чей резкий неприятный запах напоминал запах керосина. Вместо рта чудовище имело круглое сосательное отверстие, окаймленное мириадами крохотных зубов.

— Это я извлек из ее тела, — сообщил Холмс.

— Боже мой, значит, вы не убивали ее? — прошептал я, глядя на друга.

— Ватсон, вы об этом уже спрашивали. Боюсь, ответ зависит от того, что считать живым либо мертвым. Живым в ее теле был лишь этот монстр. Убил ли я женщину, удалив монстра?

Я снова вздрогнул и не глядя захлопнул саквояж. Замер, пытаясь собраться с мыслями.

— Нет… вы не убивали ее. Но почему именно Уайтчепел?

— Вы видели молодую особь. Взрослая гораздо больше. Я не знаю, разумна ли эта тварь — по крайней мере, в нашем понимании разумности, — но определенно хитра. Монстру необходимо живое тело, внутри которого будет развиваться молодая особь. Но как приблизиться к человеку, обнять и прижать к себе, чтобы отложить яйцо в его тело? Вижу, вы поняли. Уайтчепел — идеальное место для монстра, единственное, где он мог получить желаемое. Я изучил Ист-Энд вдоль и поперек, я шел по пятам за таинственным незнакомцем и опаздывал снова и снова, иногда лишь на минуты. По возможности удалял молодые особи из трупов. Я говорю «из трупов» — хоть эти женщины двигались, они уже были мертвы. Если бы я их не остановил, они спрятались бы и позволили монстрам вырасти в себе. Обнаружить источник, изначальную тварь, можно, лишь неотступно следуя за ней. Но и в этом случае успех не гарантирован. Если взрослых тварей было две, шансов не осталось.

— Почему вы не обратились в полицию?

— И что бы я сказал? Попросил бы поохотиться на тварь, найти которую можно, лишь вскрыв человеческое тело?

— Но письма? Разве не вы писали от имени Джека-потрошителя?

Холмс рассмеялся:

— Зачем это мне? В полицию приходят фальшивки и нелепые плоды разыгравшегося воображения. Даже мне удивительно, сколько людей со странностями обитает в Лондоне. Сдается, в появлении этих писем следует винить либо газеты, жадные до крикливых сенсаций, либо шутников, мечтающих выставить глупцами инспекторов Скотланд-Ярда.

— Хорошо, и что нам делать?

— Нам?!

— Конечно! Неужели вы полагаете, что, узнав о такой опасности, я позволю вам действовать в одиночку?

— Ах да, дорогой мой Ватсон! Несомненно, без вас мне не справиться. В ближайшем будущем я обязательно найду это существо. Необходимо его умертвить, пока оно не убило снова.

Наутро произошедшее казалось мне дурным сном — слишком нелепым, чтобы принимать всерьез. Я поражался себе. Как можно поверить в такое?! Видел ли я все на самом деле или воспринял то, что хотел мне показать и внушить Холмс? Нет! Все реально. Я не мог усомниться в собственном уме и потому должен был верить моему другу.

Пару дней Холмс обследовал Ист-Энд при свете дня, запоминая расположение дверей на конкретных улицах и в переулках, осматривая проходные дворы и останавливаясь переговорить с констеблями да рабочими, — словно генерал, планирующий военную кампанию.

На третий день меня допоздна задержали дела. К вечеру я уже почти купил практику за вполне приемлемые деньги, но формальности, как всегда, потребовали дружеской выпивки участвующих в сделке сторон, а затем пришлось изучать и подписывать дополнительные бумаги. В итоге я вернулся на Бейкер-стрит позже десяти вечера.

Холмса уже не застал, но обнаружил записку от него:

Я отправился завершить начатое. Лучше бы вам не вмешиваться. Уверяю, в этом случае я не стану думать о вас хуже. Но если пожелаете присутствовать, ищите меня близ тупика на Траул-стрит.

Я прочел, чертыхаясь. Холмс решил не впутывать меня, невзирая на большую опасность, грозившую ему при попытке справиться в одиночку. Я схватил длиннополое пальто и шляпу со стойки в прихожей, вытащил из ящика револьвер и отправился в ночь.

Лондон был окутан глухим туманом, свет газовых фонарей едва пробивался сквозь смрадную мглу. Я позвал кебмена и едва не погиб под экипажем — меня просто не разглядели.

Туман в Уайтчепеле казался еще гуще и желтее, чем на Бейкер-стрит. Кебмен высадил меня перед пабом «Голова королевы» и предупредил насчет тамошних опасностей.

Глухой двор, о котором писал Шерлок Холмс, был вымощен по методу Макадама: земля покрывается слоем жидкого битума, а поверх засыпается щебенка. Поверхность получается более гладкой, чем брусчатка, и легче ремонтируется. Несомненно, в ближайшем будущем все улицы Лондона станут такими же ровными и удобными.

Ранее Холмс разговаривал здесь с рабочими, рассыпавшими щебень. Но, конечно, они давно ушли. В переулке на углу остался полупустой котел с битумом. Хотя нефтяную горелку убрали, медленно остывавший котел еще давал немало тепла.

Три несчастные бродяжки сидели спиной к котлу у костерка, протянув руки к слабому оранжевому пламени. Рядом лежала кучка щепы и хвороста, ее должно было хватить до утра.

Холмса не было видно.

Женщины заметили мое внимание и зашептались. Одна подошла и вымученно улыбнулась.

— Дорогой, не пожалеешь пары монеток? Или поставишь выпивку бедной женщине?

Она кивнула в сторону невидимого из-за тумана паба и одновременно поддернула юбку, чтобы я мог рассмотреть ее нагую голень.

— Я ищу друга.

— Могу стать вам подружкой, если захотите.

— Нет, мне не нужна дружба такого рода.

— Скажете тоже! — хихикнула она. — Всем мужчинам нужна. А у меня даже монеты на выпивку не осталось. Неужто джентльмен пожалеет шиллинг для поиздержавшейся дамочки? Нет лишнего шиллинга? Ведь есть!

Я взглянул на женщину, и она выпрямилась, позволяя себя рассмотреть. В других обстоятельствах она могла бы выглядеть если не красивой, то, по крайней мере, привлекательной. Но сейчас… истрепанный донельзя чепец, исхудавшее лицо и несомненные признаки ранней чахотки. Ей бы лежать в постели, а не проводить ночь на улице, в сырости и холоде.

Я уже решил обратиться к ней, отвести в паб и купить горячительное — лишь ради того, чтобы увести со стылой улицы и, возможно, спасти от монстра, крадущегося по туманным улицам. Холмса можно подождать и в заведении. Раскрыл было рот, чтобы заговорить, но вдруг увидел мужчину, приближавшегося со стороны тупика, хотя раньше там никого не было. Я намеревался окликнуть его, приняв за моего друга, но вовремя увидел: хотя незнакомец ростом с Холмса, он гораздо дороднее, с отчетливым брюшком, и одежда на нем сидит скверно. Другая женщина поприветствовала его, улыбаясь. Он кивнул и принялся расстегивать брюки. Я отвернулся, исполненный отвращения; разговаривавшая со мною женщина взяла меня под руку.

Третья женщина исчезла из виду. И я удивился не меньше остальных, когда за спиной холодно и властно прозвучало:

— Стой, злодей!

Я оглянулся: третья женщина уверенно держала в руке знакомый револьвер Холмса с легчайшим спуском, целясь в голову незнакомца. Я узнал тонкий орлиный нос моего друга, его напряженный и решительный взгляд.

Мужчина с поразительным проворством обернулся и прыгнул на Холмса. Я оттолкнул руку женщины и выхватил из кармана револьвер. Два выстрела грянули почти одновременно. Мужчина зашатался и упал на спину — обе пули вошли над левым глазом и снесли половину черепа.

Женщины завизжали.

Мужчина с размозженной головой оттолкнулся рукой от земли, вскочил и снова бросился на Холмса. Я опять выстрелил, и моя пуля снесла все, что еще оставалось у него на плечах. Разорванная трахея с шипением втягивала воздух, из нее лезли синевато-белые щупальца. Но чудовище не прекратило атаку.

Пуля Холмса вошла толстяку в середину груди. Тот пошатнулся, по туловищу расползлось красное пятно — вот и весь эффект.

Мы снова выстрелили разом, целясь ниже и надеясь поразить спрятавшееся чудовище. Две пули развернули безголовое тело. Шатаясь, оно ударилось о котел с битумом и опрокинуло его.

Холмс мгновенно подскочил к противнику.

— Нет! — закричал я.

Но он воспользовался преимуществом и толкнул монстра в расползающуюся лужу битума. Тот встал, роняя капли вязкой жидкости, и стряхнул цеплявшегося изо всех сил Холмса, как лошадь стряхивает со спины шаловливую цирковую обезьянку. Затем повернулся, чтобы напасть.

Мой друг выхватил из костра пылающую головню и ткнул ею в грудь чудовищу.

С устрашающим шипением битум занялся, и враг обеими руками схватился за грудь. Холмс же одним мощным рывком поднял котел и выплеснул остатки битума на разорванную шею. Когда же пламя высоко взметнулось, отскочил. Чудовище закружилось, зашаталось — это выглядело жуткой пародией на движения пьяного.

После того как сгорела одежда, мы увидели, что вместо человеческого репродуктивного органа у монстра торчит устрашающе шипастый яйцеклад. Он корчился, пульсировал в огне. На наших глазах он вздулся, сократился и вытолкнул наружу покрытое слизью фиолетовое яйцо. Монстр засучил ногами и опрокинулся на спину, его живот медленно раскрылся.

— Быстрее, Ватсон! — крикнул Холмс. — Сюда!

Он сунул хворостину мне в руки, а другую подхватил сам. Мы встали по обе стороны от тела.

Выползавшие из него жуткие существа напоминали гигантских омаров, но были отвратительнее и куда подвижнее. Мы били членистых тварей палками, стараясь, чтобы брызжущая из них маслянистая слизь не попала на одежду, и пытаясь не вдыхать кошмарный запах горелого мяса. Твари были чрезвычайно упорные и живучие. Полагаю, лишь их растерянность из-за огня и внезапность нашей атаки спасли нам жизнь. Шесть монстров покинуло тело, и мы убили всех.

В лежавшей перед нами пустой оболочке не осталось ничего даже отдаленно напоминавшего человеческое. Холмс снял юбки, чтобы подпитать огонь. Маслянистая кровь монстров горела ясным жарким пламенем; в конце концов остались только дымящиеся лоскуты, клочки нечеловеческой плоти и обгорелые кости.

Кажется невероятным, что стрельба и шум борьбы не привлекли сотню горожан и констеблей. Но узкие улицы так искажали звук, что определить его источник было почти невозможно, а густой туман растворял шум и надежно скрывал нас от посторонних глаз.

Мы с Холмсом отдали дочерям греха все деньги, оставив себе лишь на поездку в кебе. И сделали это не столько ради их молчания (едва ли они пошли бы в полицию с такой невероятной историей), но в надежде, может и наивной, что женщины прекратят на время свой тяжкий промысел и найдут теплое пристанище на зиму.

Я пишу эти строки спустя два месяца со времени последнего убийства в Уайтчепеле. Холмс, как всегда, спокоен и безмятежен, а я не могу смотреть на ос без холодного необъяснимого страха.

Это дело оставило больше вопросов, чем дало ответов. Холмс предположил, что приземление летательного аппарата было результатом загадочного происшествия в глубинах пространства, а не разведкой перед вторжением и колонизацией. Такой вывод он сделал, исходя из неподготовленности и хаотичной активности чужеродных существ, полагавшихся на случай больше, чем на тщательное планирование.

Думаю, произошедшее так и останется загадкой, но я верю: нам удалось остановить ужас. Надеюсь, на Землю наткнулся лишь один корабль, сбившийся с курса и не вернувшийся к родным берегам где-то в неведомой космической глуби. Я смотрю на звездное небо и содрогаюсь. Что таится в этих далеких пространствах, подстерегая нас?

Эми Майерс Сорок шестой день рождения

Эми Майерс — автор детективных романов «Tom Wasp», «Murdered Stunner», «Murder in the Mist» и нескольких других, а также сборника «Murder, ‘Orrible Murder!». В дополнение к детективам она написала несколько исторических романов под псевдонимом Харриет Хадсон. Литературные творения Майерс печатались в «Ellery Queen Mystery Magazine», «Alfred Hitchcock Mystery Magazine» и «The Mammoth Book of Dickensian Whodunnits». Этот рассказ впервые увидел свет там же, где и оригинальные рассказы о Шерлоке Холмсе, — на страницах журнала «Стрэнд», который выходит до сих пор, правда, в виде, существенно отличающемся от первоначального, и с перерывом в пятьдесят лет.

Наш следующий рассказ называется «Сорок шестой день рождения». Наверное, вы решили, что это будет история о веселом празднике. Кто не любит дни рождения? Кому не нравится петь вместе с родными и близкими, получать подарки и кушать торт? Хотя есть люди, которым такие даты радости не приносят. Конечно, это не маленькие дети — в детстве каждый новый день рождения означает, что ты стал старше и сильнее, и окружающие воспринимают тебя серьезнее. Подростки и студенты колледжей тоже с нетерпением ждут день рождения. Ведь каждая годовщина дарит новые права и свободы. Но затем этот праздник теряет свое обаяние, и к сорока пяти большинство людей предпочитают о нем не вспоминать. Если вы из тех, кому дни рождения не нравятся, возможно, наша история добавит вам оптимизма: говорят, стареть все же лучше, чем не стареть. Рассказ посвящен целеустремленным людям, которые прикладывают максимум усилий, чтобы именинник не состарился. Вероятно, вы тоже боитесь следующего дня рождения, но уж точно не до такой степени!

Лишь недавно, после шокирующего известия об убийстве короля Италии, мой дорогой друг Шерлок Холмс наконец позволил мне поведать историю визита короля Гумберта в Чартэм-Бичс, состоявшегося 14 марта 1891 года по случаю его сорокашестилетия. Не преувеличу, заметив, что без вмешательства Холмса наша империя могла потерять дружеское расположение одного из своих лучших европейских союзников, причем в самое неподходящее время. Впрочем, и сейчас, спустя десять лет, после недавней смерти королевы, кто возьмется предсказать, какие беды и тревоги нас ожидают?

Это дело, как и множество других, началось в старой квартире на Бейкер-стрит. Моя жена отсутствовала, а я спокойно завтракал в обществе Холмса, когда дверь отворилась и вслед за миссис Хадсон вошли два чрезвычайно взволнованных джентльмена: первый весьма пожилой, в строгом фраке и цилиндре; второй одет так же, но моложе и с великолепными усами. Первого я узнал сразу — лорд Холдхерст, министр иностранных дел тогдашнего правительства.

— Лорд Холдхерст, какая высокая честь для нас! И если не ошибаюсь, его сиятельство посол Италии, — поприветствовал вошедших Холмс. — Субботним утром вас наверняка привело сюда дело чрезвычайной важности. Прошу садиться!

— Это в самом деле его сиятельство граф Панелли, — представил своего спутника лорд Холдхерст.

— Синьор Холмс, прошу нас простить, если это возможно, — сказал посол, сильно волнуясь, — за визит без предупреждения и в столь ранний час, но наше дело требует безотлагательных мер.

Лорд Холдхерст вопросительно посмотрел в мою сторону.

— В присутствии доктора Ватсона вы можете говорить абсолютно свободно, — заверил Холмс. Сам он остался на ногах — верный признак того, что его великий ум готов приступить к работе. — Итак, чем могу быть полезен?

— Несомненно, вы слышали, что король Италии Гумберт прибыл в Лондон, — начал лорд Холдхерст. — Сегодня он отмечает свое сорокашестилетие и окажет мне честь присутствием на торжественном банкете в моей резиденции. Это Чартэм-Бичс в Суррее.

— Но случилось ужасное! — воскликнул граф, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

— Мистер Холмс! Сегодня утром я получил вот это. — Лорд Холдхерст протянул моему другу письмо.

Тот быстро прочел и сказал:

— Ватсон, написано по-итальянски. Грубые угрозы: «Мы видели кровь, и кровь увидят сегодня. Вива Сицилия!»

— Лорд Холдхерст, вы воспринимаете подобное серьезно? — осведомился Холмс. — Написано скверно, бумага куплена в дешевой лавке. Полагаю, вы получаете много таких угроз.

— Да, но игнорировать их я не имею права. Гумберт, король Савойский, а теперь и Итальянский, всегда опасался покушений. И они, как вы, должно быть, знаете, случались не раз. Наверняка вам, мистер Холмс, известно и то, что не все бывшие независимые итальянские королевства рады стать частью единой Италии. Некоторые их подданные не желают видеть своим сюзереном савойский дом и готовы на все, чтобы вернуть свободу — как они ее понимают, разумеется. Для Англии же исключительно важна объединенная Италия.

— Да, конечно. — Холмс нахмурился. — И все же я не вижу надобности в моем присутствии. Скотланд-Ярд и местная полиция способны защитить его величество.

— Напротив, ваше присутствие совершенно необходимо! — возразил лорд Холдхерст. — На сегодняшний банкет приглашены посланники некоторых государств…

— Давайте же, лорд Холдхерст, перейдем прямо к делу, — перебил Холмс, не особенно церемонясь. — Если оно срочное, я хочу знать факты. Несомненно, вы упомянули посланников Германии и Австро-Венгрии — партнеров Италии по Тройственному союзу, куда Британия не входит. Члены Тройственного союза гарантируют друг другу безопасность в случае угрозы со стороны Франции либо кризиса на Балканах. Хотя, как мне кажется, не в случае угрозы со стороны России.

— Мистер Холмс, это верно, — подтвердил лорд Холдхерст. — Но не всем известно, что позднее Британия и Италия заключили союз с целью обеспечить безопасность на Средиземном море. Италия была и остается заинтересованной в дружественных отношениях с Англией, она не поддержит никакую агрессию против нас. Премьер-министр полон решимости сохранить этот союз. Но если мы в самые кратчайшие сроки не отреагируем на угрозу, отношения с Италией осложнятся и он может разрушиться. Чему, несомненно, обрадуется Франция.

Я заметил недовольный взгляд Холмса — этой зимой он выполнял задание правительства Франции.

— Полагаю, если угроза и существует, то она идет со стороны России, а не Франции, — заметил он.

Лорд Холдхерст немного поколебался, но все же решил высказаться начистоту.

— Мистер Холмс, вы правы. К сожалению, мой сосед, граф Литвов, близкий к царствующему дому Романовых, будет присутствовать на банкете. Поэтому необходимо сделать все, чтобы торжество прошло без неприятных происшествий. Мы с графом Панелли считаем, что за письмом с угрозой стоит анархист Джузеппе Рапалло. По нашим сведениям, он сейчас в Лондоне.

— Мистер Холмс, король Гумберт — человек искусства, — пояснил граф. — Он считает себя воплощением нового Ренессанса и символом объединенной Италии. Оттого и банкет запланирован в стиле эпохи Возрождения: на стенах столовой будут развешаны картины того времени, от ее величества его величеству преподнесут драгоценный перстень пятнадцатого столетия, а от премьер-министра — раннее издание сонетов Шекспира. Даже меню составлено из ренессансных деликатесов. Ничто не должно омрачить столь изысканный праздник! Уже привлечен инспектор Скотланд-Ярда Лестрейд со своими людьми. Он знает, где искать Рапалло, но анархист слишком хитер, чтобы совершать покушение самому. Для предотвращения его преступных замыслов необходимо ваше присутствие!

— Да-да. — Холмс нетерпеливо помахал письмом. — Но эта угроза слишком грубая и расплывчатая.

— Полагаете, глупая шутка? — спросил граф с надеждой.

— Боюсь, что нет. Несомненно, на короля будут покушаться. Самое любопытное в этом письме как раз то, что из него однозначно следует.

— То, что его автор — Джузеппе Рапалло?! — в ужасе воскликнул граф.

— Именно. Однако меня интересует не столько авторство, сколько причина написания этого письма. Зачем посылать предупреждение, если главное при подготовке покушения — скрытность? Полиция обыскивает дом?

— Да. Большинство гостей приедут после обеда, но его величество прибудет для официальных переговоров в одиннадцать утра. Мистер Холмс, мой экипаж ждет снаружи. Прошу вас немедленно отправиться со мною в Суррей!

Я поспешил за револьвером, но мой друг не двинулся с места.

— Холмс, вы возьметесь за это дело? — спросил я озабоченно.

И очень обрадовался, когда Холмс все-таки встал. Однако я услышал, как он пробормотал вполголоса: «Простите, что за дело?»

— То дело, мистер Холмс, — холодно ответил расслышавший его слова лорд Холдхерст, — которое может очень серьезно повлиять на будущее нашей страны.

Весна еще не украсила деревья свежей листвой, но сады на въезде в Чартэм-Бичс впечатляли. Однако я обращал на них не слишком много внимания, погруженный в раздумья о странности дела, предстоящего нам с Холмсом. Я знал: усадьба графа, построенная около века назад, с ее классическими пропорциями и мягкими очертаниями, величественная и представительная, как нельзя лучше подходила для приема высокого гостя. Когда мы миновали ворота, лорд нахмурился — створки распахнуты настежь, и ни следа привратника, хотя уже было без нескольких минут одиннадцать.

— Где Фелпс?! — крикнул лорд Холдхерст. — Здесь должен дежурить полицейский!

Он хотел остановить экипаж, но Холмс посоветовал этого не делать.

— Нельзя терять ни минуты! — воскликнул он. — Кучер, гони! Молю Бога, чтобы не оказалось слишком поздно!

Граф Панелли прослезился от нервного напряжения, а лорд Холдхерст, обычно скрывавший чувства, побледнел.

Экипаж понесся ко входу в усадьбу, а Холмс спросил:

— Тот большой белый особняк вдалеке — усадьба графа Литвова?

— Увы, да. Хотел бы я, чтобы он поселился где-нибудь в другом месте. В Брайар-Гранж он переехал недавно.

— Тем не менее вы полагаете, что за угрозой стоит Рапалло? — нахмурился Холмс.

— Да. Хотя Литвов, несомненно, обрадуется удачному покушению.

— Кому известны ваши планы по устройству банкета?

— Естественно, графу Панелли. Моему секретарю мистеру Майклу Энтони — он отвечает за организацию приема, украшение усадьбы и подарки. Также секретарю его величества, синьору Карло Мандези, который передает мистеру Энтони пожелания его величества касательно гостей.

Когда экипаж повернул и мы наконец увидели усадьбу, никто не рискнул заговорить. Слышался беспорядочный тревожный шум, и вокруг носились, кажется, все полисмены Скотланд-Ярда и Суррея. Как мы и опасались, они столпились вокруг роскошной кареты.

— Где его величество?! — закричал в отчаянии граф. — Что случилось?

Лицо лорда Холдхерста сделалось пепельно-серым. Холмс выскочил из экипажа, я следом.

— Это невозможно, невозможно… — прошептал лорд, чуть не плача.

Мы с Холмсом поспешили к помпезной королевской карете и тревожно галдящей вокруг нее толпе. Я заметил Лестрейда, столь же сконфуженного и растерянного, как и остальные. И неудивительно: дверь кареты была открыта, подножка выдвинута, и в проеме лежало тело.

Жуткое зрелище! Лица его величества мы не видели, но кровь обагрила внутренность кареты и теперь капала наземь, а по одежде расползалось кровавое пятно. Я поспешил исполнить свой долг: опустился на колени подле тела, желая проверить, осталась ли в нем хотя бы искра жизни. Лестрейд не стал мне препятствовать.

— Неприятное и странное дело, — заметил Холмс Лестрейду.

— Да, жуткое, но быстро разрешимое, — отозвался тот. — Это работа сицилийского анархиста Джузеппе Рапалло. Моя задача — вернуться в Лондон, куда он, несомненно, направился после гнусного убийства его величества. Кучер — наверняка его сообщник, он удрал, когда мы собрались вокруг кареты.

Я приподнял и перевернул тело. Увы, жизнь покинула его. И тут я услышал удивленный возглас лорда Холдхерста:

— Слава Господу, это не его величество!

— Даже я на мгновение усомнился в успешности нашего плана.

— Плана? — спросил Холмс резко. — Лестрейд, вы о чем?

— Я должен извиниться, — поспешно вмешался лорд Холдхерст, чтобы ответить прежде инспектора. — Мне казалось, что говорить о нем ранее не было нужды. Экипаж в самом деле королевский, но в нем ехал другой человек. Его величество прибудет в обычном экипаже к задним воротам усадьбы.

— Кто этот несчастный у наших ног? — осведомился Холмс.

— Секретарь его величества Карло Мандези.

— В самом деле, прекрасный план, не принявший во внимание безопасность менее значимой личности.

— Он погиб ради чести Италии! — выпалил граф.

— Несомненно. Но если бы вы посоветовались со мною раньше, честь Италии была бы защищена вместе с жизнью синьора Мандези.

— Мы поклялись его величеству хранить план в тайне, — объяснил Лестрейд. — Простите, мистер Холмс, но синьор Мандези охотно согласился сыграть предложенную роль. План был отлично продуман.

— Ваше последнее утверждение противоречит тому, что мы сейчас видим. И семья Мандези наверняка со мной согласится. Стоящие за этим дерзким преступлением люди выполнили свои угрозы — мы в самом деле увидели кровь. Простите, лорд Холдхерст, но мне кажется, не будет лишним удостовериться в успешном прибытии его величества в вашу усадьбу.

— Но ведь покушение не удалось, — пролепетал граф, бледнея.

В этот момент из дома выбежал обрадованный юноша и поспешил к лорду Холдхерсту.

— Сэр, его величество благополучно приехал! — выпалил он и замолк, уставившись на окровавленное тело секретаря.

— Мистер Энтони, спасибо, — сказал лорд Холдхерст. — Хотя произошедшее ужасно, полагаю, опасности для его величества больше нет.

— Сейчас нет, — заметил Холмс сухо.

— Убийц было двое, они сбежали, — уверенно заявил Лестрейд. — И сегодня уже не вернутся — здесь слишком много моих людей. Картина произошедшего ясна: убийцы одолели привратника и полисмена, совершили свое гнусное дело и, окровавленные, скрылись в лесу. Следовательно, мне остается вернуться в Лондон и арестовать Джузеппе Рапалло. Мистер Холмс, вы не откажетесь меня сопровождать?

— К сожалению, откажусь, — ответил мой друг. — Разве меня сюда позвали не для того, чтобы обеспечить безопасность его величества на праздновании его сорок шестого дня рождения?

— Это верно, — подтвердил лорд Холдхерст озадаченно.

— Праздник еще не закончился.

Лестрейд рассмеялся:

— Мои люди позаботятся о том, чтобы никто не вошел в усадьбу незамеченным.

— А как насчет угрозы изнутри?

— Мои слуги вне подозрений! — заверил лорд Холдхерст. — А других в усадьбе не будет, за исключением немногих личных слуг, приехавших с гостями, которые останутся до завтра.

— Ватсон, полагаю, для вас есть работа, — обратился ко мне Холмс. — Не могли бы вы убедиться в том, что среди личных слуг нет убийцы?

— Охотно, — согласился я. — А чем займетесь вы?

— Останусь здесь. Мне нужно кое-что сделать и кое над чем поразмыслить. Лестрейд, не откажите в любезности: когда вернетесь в Скотланд-Ярд, ответьте на мой вопрос, прислав сюда телеграмму.

Думать о чем-то постороннем, когда, по словам самого Холмса, жизнь его величества в опасности? Не поразительно ли? Однако, зная Холмса, я не стал озвучивать свои сомнения.

У меня редко выдавался более неприятный вечер. После того как тело секретаря увезли в полицейский морг, я наблюдал за приездом гостей и готовился к беседе со слугами. При всем желании помочь Холмсу задача определить возможного убийцу среди них казалась невероятно сложной. О чем спрашивать, что искать, к чему присматриваться? А Холмс исчез, и совета ждать неоткуда. К счастью, мне помог мистер Энтони. Он хорошо говорил по-итальянски, а многие из желающих остаться на ночь гостей были итальянцами. Я решил спросить про возможную связь с Сицилией. Так как письмо с угрозами послал ее уроженец Рапалло, искать сицилийский след логичнее, чем русский. Хотя Литвов, несомненно, заинтересован в раздоре между Англией и Италией.

Тем не менее я согласился с мистером Энтони: в письме говорилось «увидите кровь», и мы ее увидели. Убийцы вряд ли вернутся. Но со слугами мы все-таки пообщались. Правда, допросить двадцать человек оказалось весьма хлопотным делом. Мы закончили незадолго до начала банкета. Холмс вновь к нам присоединился и весьма похвально отозвался о выполненной работе.

— Прекрасно, Ватсон! — произнес он, внимательно выслушав мой рассказ. — Теперь у меня почти нет сомнений в подоплеке этого дела. Мистер Энтони, не могли бы вы показать банкетный зал, столь изысканно украшенный вами?

— С удовольствием, мистер Холмс!

Думаю, он, как и я, считал затею моего друга совершенно ненужной, но провел нас в зал, убранный воистину достойно короля, причем времен Ренессанса. Мистер Энтони с гордостью назвал украшавшие зал картины: портрет Лоренцо Медичи работы Лавинии Фонтана, полотна Джотто и Гирландайо. На столе для подарков лежал экземпляр первого издания сонетов Шекспира и подарок ее величества — золотой перстень чудесной работы с большим изумрудом. Банкетный стол, освещенный канделябрами со множеством свечей в дополнение к газовым рожкам по углам зала, радовал глаз. Свечи выгодно оттенят платья и фигуры дам, создадут интимную атмосферу, какой трудно достичь при ярком свете.

Холмс созерцал красоту почти равнодушно. А когда я спросил его мнение о зале, пробормотал: «Увидите кровь». Затем добавил:

— Мистер Энтони, когда начнется банкет?

— Через два часа, в восемь вечера, — ответил секретарь.

— К тому времени уже стемнеет. Полагаю, зажгут свечи?

— Конечно, — подтвердил мистер Энтони с некоторым высокомерием. — Но вам не следует опасаться вторжения убийц под покровом темноты.

— Сумрак скрывает лица, — возразил я.

— Конечно, Ватсон, конечно, — согласился Холмс, но я не почувствовал убежденности в его голосе.

— Холмс, вы ждете еще одного убийцу? — спросил присоединившийся к нам лорд Холдхерст.

— Я уверен, что посторонний человек в этот дом не проникнет, — ответил Холмс.

— Боже правый! Человек не проникнет?! — воскликнул я в ужасе.

Неужели Холмс ожидал гнусное и страшное существо, как в деле о пестрой ленте?

Лорд Холдхерст, будучи по понятным причинам весьма занят, хотел нас покинуть, но Холмс не позволил ему это сделать.

— Лорд Холдхерст, если вы хотите, чтобы его величество пережил сегодняшний вечер, останьтесь.

Шерлок потребовал, чтобы все мы стояли у входа в банкетный зал, а сам тщательно его осмотрел.

— Ватсон, разгадка где-то рядом, прямо здесь, — шепнул он мне.

Его взгляд упал на портрет.

— Ах да, Медичи, — сказал он тихо. — Лоренцо Великолепный. Теперь я вижу. О, Ватсон! Каким же я был глупцом!

— Чудесный портрет, — подал я голос.

— Да, мой друг, и он говорит не только о мастерстве автора.

— О чем еще?

— Об убийстве!

— Мистер Холмс, но убийствами знамениты не Медичи, а Борджиа, — растерянно заметил мистер Энтони.

— Медичи тоже. У власти их удерживала отнюдь не любовь к искусству.

— Мистер Холмс, урок истории может и подождать, — нетерпеливо заметил лорд Холдхерст.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, — возразил мой друг.

— Банкет тщательно спланирован. Прежде всего мы позаботились о безопасности его величества. — В голосе лорда прозвучало раздражение.

— Убийство его величества тоже часть плана, — сказал Холмс сурово.

— И откуда ждать опасности?

— Отсюда! — Холмс выхватил перстень из ларца.

— Мистер Энтони, не вы ли выбрали этот перстень в подарок? — воскликнул мой друг. — Пожалуйста, наденьте его на палец!

Секретарь медленно и неохотно надел перстень, только из уважения исполняя явно бессмысленную просьбу.

— А теперь, мистер Энтони, я должен пожать вашу руку! — заявил Холмс, протягивая свою.

Побледнев, молодой человек отшатнулся и стянул перстень с пальца.

— Нет! — еле выговорил он, пятясь, и вдруг кинулся наутек по коридору.

— Ватсон, прикажите охранникам его задержать! — крикнул Холмс.

Я выбежал следом. Не прошло и пары минут, как мистера Энтони схватили два констебля. Когда я вернулся в зал, увидел там графа Панелли и весьма раздраженного лорда Холдхерста.

— Мистер Холмс, не будете ли вы любезны сообщить, в чем обвиняете моего секретаря? — Голос лорда прозвучал до крайности холодно.

— Граф, прошу, осторожнее, — предупредил Холмс. — На вашем месте я бы не стал рисковать, прикасаясь к этой вещи.

Нервный граф поспешно вернул перстень в шкатулку.

— Медичи, как и все правители того времени, нуждались в средствах тайной и не навлекающей подозрений расправы с врагами, — пояснил Холмс. — Одним из этих средств являлся такой перстень: его надевали на палец и радушно пожимали врагу руку. При нажатии срабатывал механизм и высовывалась отравленная игла, мгновенно убивавшая врага. Думаю, это именно такой перстень.

— Мой секретарь предал меня? — прошептал, будто за минуту состарившийся, лорд Холдхерст, опустившись в кресло. — Он хотел убить короля? Не могу поверить…

— Телеграмма Лестрейда подтвердила мои подозрения. Мистер Энтони бегло говорит по-итальянски, поскольку его мать итальянка. Или, как он выразился бы сам, сицилийка. И она сестра Джузеппе Рапалло. Прежде чем стать вашим секретарем, мистер Энтони работал в Париже на графа Литвова. Полагаю, граф и стоит за этим делом. Разумеется, при активном пособничестве Рапалло. На сей раз интересы русских совпали с интересами итальянских анархистов: Россия хочет посеять рознь между Англией и Италией, а анархисты хотят ввергнуть Италию в пучину гражданской войны.

— Я понимаю, при чем здесь Энтони и Рапалло, но почему вы решили, что за этим стоит Литвов? — спросил лорд Холдхерст.

Холмс улыбнулся:

— Из-за перстня. Драгоценный камень в нем заменили, и теперь там александрит, который был открыт лишь в этом столетии и встречается только в России. Граф Литвов самонадеянно расписался в преступлении, а любимый камень русского царя его выдал.

— Как именно? — спросил я, ошарашенный версией.

— При дневном свете александрит изумрудно-зеленый, а при свечах — красный или даже кроваво-красный. Помните: «Кровь увидят сегодня». Смерть несчастного Мандези должна была усыпить нашу бдительность и создать видимость неудачной попытки покушения. Для этого письмо и написали. Но символом крови являлся перстень.

— Мистер Холмс, как мне вас благодарить?! — воскликнул лорд Холдхерст. — Если бы ужасный план удался, граф Литвов, несомненно, разгласил бы причину смерти короля. И я даже думать не смею, что произошло бы, если бы подарок ее величества стал орудием убийства.

— Полагаю, ее величество осталась бы не слишком довольна, — заметил Холмс.

— Но теперь у нас нет подарка от королевы, — вмешался озабоченный граф Панелли. — И это ее тоже не обрадует.

Холмс на несколько секунд задумался:

— Я бы предложил найти отрез белейшего шелка, положить на него два зеленых листка, а между ними камень из перстня, извлеченный с подобающей осторожностью. Красное, зеленое и белое — это цвета итальянского флага, символ объединенной Италии и насмешка над Литвовым. Русский камень преподнесут в дар итальянскому королю! Достойное завершение интересного и оригинального дела.

Питер Тримейн Призрак Тюлифанского аббатства

Питер Тримейн — псевдоним ученого, специалиста по кельтской культуре и истории Питера Берресфорда Эллиса. Под именем Тримейн он выпустил множество книг, в том числе серию о сестре Фидельме — более двадцати исторических детективов, действие которых происходит в седьмом веке. Фантастические рассказы Тримейна публиковались в различных антологиях, таких как «Emerald Magic» и «Dark Detectives», а также в нескольких сборниках, включая недавно изданный — «An Ensuing Evil and Others» (в нем вы найдете еще несколько историй о Шерлоке Холмсе). Его последние книги — два детектива из серии о Фидельме: «The Council of the Cursed» и «The Dove of Death».

Даже самые близкие друзья порой остаются для нас загадкой, особенно если мы познакомились с ними уже в зрелом возрасте. Часто мы бываем поражены, увидев их близких — скажем, родителей. Тогда вдруг становится понятнее, почему этот человек ведет себя так, а не иначе. В рассказах Конан Дойла Холмс к моменту встречи с Ватсоном — уже взрослая, полностью сформировавшаяся личность, и о его прошлом мы узнаем очень мало. Многие читатели задавались вопросом: что за детство было у мальчика, из которого вырос Шерлок Холмс? Каким он был в отрочестве, каким — в свои университетские годы? Диснеевский фильм «Молодой Шерлок Холмс» — попытка ответить на эти вопросы, и самое увлекательное там — не столько распутывание разных загадок, сколько сама возможность увидеть знакомых персонажей в новом свете.

В нашем рассказе тоже действует молодой Шерлок Холмс, и герой, которого мы видим здесь, мало похож на привычного нам великого сыщика — он не столь уверен в своих умозаключениях, больше доверяет незнакомым людям. Однако в нем уже проглядывают черты того человека, который войдет в большую литературу, и не в последнюю очередь благодаря изложенным ниже событиям. 

Где-то в подвалах банка «Кокс и К°» на Черинг-кросс лежит потертая курьерская сумка с моим именем на крышке: «Джон X. Ватсон, доктор медицины, бывший военнослужащий Индийской армии». Сумка набита бумагами: это записи необычных дел, которые Холмс когда-то расследовал.

Загадка Торского моста

Вот одна из этих историй.

Должен признаться, я почти не помню случаев, когда бы видел моего достойнейшего друга, Шерлока Холмса, знаменитого детектива-консультанта, взволнованным. Обычно он столь бесстрастен, что слово «спокойствие» кажется слишком слабым для описания его привычного поведения. Но вот как-то вечером я зашел к нему, чтобы поинтересоваться мнением по поводу моей рукописи, черновика рассказа об одном из его дел, которое я назвал «Загадкой Торского моста».

К своему удивлению, я нашел Холмса сидящим в напряженной позе. Трубка погасла, длинные бледные пальцы сжимали исписанные мной страницы, а брови были недовольно сдвинуты.

— Черт побери, Ватсон! — встретил он меня с порога резким восклицанием. — Вам непременно нужно было выставить меня на посмешище таким вот образом?

Я был, признаться, несколько обескуражен столь необычным приветствием.

— Мне казалось, о вас тут не сказано ничего плохого, — обиженно возразил я. — Вы, как сами тогда же и заметили, оказали помощь замечательной женщине, ну а что касается мистера Гибсона, то для него это был хороший урок…

Он перебил меня:

— Да нет же! Я говорю не о деле Грейс Данбэр, которое, если уж вы о нем заговорили, было не столь эффектным, каким изобразило его ваше творческое перо. Нет, Ватсон, нет! Меня возмущает, — он помахал передо мной листами, — вот это ваше громоздкое предисловие. Вы говорите о моих нерасследованных делах как о неудачах. Я всего лишь упомянул о них к слову, а вы теперь заявляете мне и читателям «Стрэнда», что ведете им счет и держите записи о них в банке «Кокс и К°», в какой-то паршивой курьерской сумке!

— Я не думал, что вы станете возражать против этого, Холмс, — ответил я с досадой.

Он махнул рукой, словно отметая мои чувства.

— Я возражаю против того, как вы говорите об этих делах! Вот, слово в слово… — Он близоруко вгляделся в мою рукопись. — «Некоторые из дел, и довольно интересные, окончились полной неудачей, и поэтому едва ли стоит о них писать: задача без решения может заинтересовать специалиста, а у случайного читателя вызовет лишь раздражение. Среди таких незаконченных дел — история мистера Джеймса Филимора, который, вернувшись домой за зонтиком, бесследно исчез». Вот так! — Он бросил на меня негодующий взгляд.

— Но, дорогой мой Холмс, это же в точности ваши собственные слова. В чем я допустил ошибку?

— Ошибкой было вообще упоминать об этом. Ваше описание не полностью отражает суть дела. Оно вырвано из контекста. Случай с Джеймсом Филимором — кстати сказать, он носил чин полковника — произошел, когда я был еще совсем молодым. Я тогда только что окончил второй семестр в Оксфорде. В тот раз я впервые скрестил шпаги с человеком, который доставил мне столько хлопот впоследствии. Я говорю о профессоре Мориарти.

При этих словах я вздрогнул. Обычно Холмс становился чрезвычайно скрытным, когда дело касалось его столкновений с профессором Мориарти, этой зловещей фигурой, к которой мой друг, кажется, питал одновременно и презрение, как к преступнику, и уважение, как к человеку выдающегося ума.

— Я об этом не знал, Холмс.

— Вы бы ничего больше и не узнали, если бы не вздумали упомянуть в своих записках этот единственный случай, в котором Мориарти удалось меня переиграть.

— Мориарти переиграл вас?

Теперь я заинтересовался по-настоящему.

— Не стоит так удивляться, Ватсон, — сказал Холмс. — Даже злодеям иногда случается одержать победу. — Он помолчал и негромко прибавил: — Особенно когда такой злодей, как Мориарти, заручится в своих гнусных замыслах содействием темных сил.

Я рассмеялся: мне ведь было известно, с каким пренебрежением Холмс относится к вере в сверхъестественное. Я помнил, как он отреагировал на письмо от торговой компании «Моррисон, Моррисон и Додд», то самое, с которого началось дело «Вампир в Суссексе». Но смех замер у меня на губах, едва я заметил, каким мертвенно-бледным стало лицо Холмса. Он неотрывно смотрел на пляшущие языки огня в камине, словно весь погрузился в воспоминания.

— Я не шучу, Ватсон. Мориарти тогда призвал на помощь темные силы. В этом не может быть и тени сомнения. Это единственный случай, когда я потерпел фиаско, полное, сокрушительное поражение в попытке предотвратить ужасную трагедию, память о которой будет преследовать меня до самой могилы.

Холмс тяжело вздохнул и, кажется, только теперь заметил, что его трубка не зажжена. Потянувшись за спичками, он предложил:

— Налейте две рюмки этого чудесного «Хеннесси» из графина на столе и сядьте. Раз уж я зашел так далеко в своих признаниях, лучше рассказать историю до конца, пока ваше воображение не разукрасило какими-нибудь диковинными подробностями то немногое, что вам известно.

— Ну, знаете ли, Холмс… — осерчал было я, но он пропустил мои слова мимо ушей.

— Прошу вас, обещайте хранить услышанное в тайне до тех пор, пока мой прах не ляжет в родную землю.

Если здесь необходимо какое-то предисловие, следует начать с того, о чем я к тому времени уже был осведомлен и чему уделил несколько слов в рассказе, который назвал «Дебош в клубе на Килдэр-стрит». Холмс происходил из голуэйских Холмсов. Как и его брат Майкрофт, он учился в Тринити-колледже в Дублине, где в один год с Оскаром Уайльдом получил стипендию для продолжения образования в Оксфорде. Имя Шерлок пришло, по-видимому, с материнской стороны: его мать тоже была из хорошей англо-ирландской семьи. Холмс всегда очень неохотно говорил о своей биографии, хотя для людей достаточно проницательных намеки на его ирландское происхождение были очевидны. Когда ему было необходимо скрыть свое настоящее имя, он часто назывался Альтамонтом, выдавая себя за американского ирландца. Альтамонт — так называлась фамильная усадьба Холмсов под Беллишерлоком.

Вооруженный этими биографическими сведениями, я взял рюмку холмсовского коньяка и стал слушать его удивительную и страшную историю. Я привожу ее здесь в точности так, как она прозвучала из уст моего друга.

— Окончив первый семестр в Оксфорде, я вернулся в Дублин, погостить в доме моего брата Майкрофта на Меррион-сквер. Однако оказалось, что делать мне там особенно нечего. В офисе первого заместителя министра финансов, где служил Майкрофт, тогда царила какая-то суматоха, и по этой причине брат никак не мог выделить время на обещанную мне рыбалку. Вместо этого он уговорил меня пойти с Абрахамом Стокером, который учился когда-то вместе с ним в Тринити, в «Роял» на спектакль. Абрахам, или Брэм, как он предпочитал зваться, был также близким другом сэра Уильяма и леди Уайльд — они жили неподалеку, через площадь, а с их младшим сыном, Оскаром, я тогда учился в Оксфорде.

Брэм был человеком с большими амбициями: он не только работал вместе с Майкрофтом в Дублинском замке, но и писал в свободное время театральные критические обзоры, а вечерами редактировал недавно основанный им журнал. Он уговаривал меня написать статью о громких дублинских убийствах, но так как никакого вознаграждения не предполагалось, я вежливо отказался.

Мы вошли в фойе «Рояла», и тут Брэм, добродушный громкоголосый великан с рыжими волосами, глядя поверх голов, окликнул кого-то. Перед нами возник худой и бледный человек, и Брэм дружески пожал ему руку. Это был юноша примерно моих лет и хорошо мне знакомый: его звали Джек Филимор. Он тоже учился в Тринити-колледже. Сердце у меня дрогнуло, и я принялся высматривать в толпе знакомое и, должен признаться, чрезвычайно дорогое мне женское лицо. Однако Филимор пришел один. Его сестры Агнессы в театре не было.

В присутствии Брэма мы, как и полагалось, обменялись несколькими теплыми словами о нашей альма-матер. Я заметил, что мысли у Филимора во время этой светской беседы витали где-то далеко, да и у меня, если говорить откровенно, тоже. Мне не терпелось подыскать подходящий повод и расспросить Филимора о его сестре. Да, Ватсон, пусть уж все узнают правду, но только не раньше, чем я покину этот мир.

Любовь, дорогой мой Ватсон. Любовь! Думаю, вы заметили, что все эмоции, а эта в особенности, в высшей степени чужды моему уму. Такова правда, и с тех пор как я повзрослел достаточно, чтобы это понять, я считаю любовь несовместимой с холодным рассудком, который ценю превыше всего. Я так и не женился, чтобы исключить всякую возможность предвзятости в своих суждениях. Однако когда-то мои намерения были иными, и это привело меня к краху, став причиной трагедии, о которой я собираюсь рассказать. Увы, Ватсон, если бы… Да что говорить о «если бы».

В юности я всем сердцем любил Агнессу Филимор, которая была лишь на год старше меня. Когда мы с Джеком Филимором учились в Тринити, я иногда бывал в их городском доме на Стивенс-Грин. Признаюсь, я искал там общества не Филимора, а Агнессы.

Да, и в зрелые годы я был способен восхищаться «этой женщиной», как, если верить вашим запискам, я называю Ирэн Адлер, однако восхищение — это совсем не то, что бездонная разрушительная стихия эмоций, которую мы называем любовью.

Тут Брам заметил в дальнем конце фойе кого-то, с кем ему необходимо было поговорить, а Филимор воспользовался случаем и неловко спросил, чем я занят на каникулах. Услышав, что я остался не у дел, он предложил поехать с ним в Керри и погостить там несколько дней. Полковник Джеймс Филимор владел большим имением в этом отдаленном графстве. Филимор сказал, что едет туда на день рождения отца — ему исполняется пятьдесят лет. Я заметил, что мой однокашник как-то особенно подчеркнул это обстоятельство.

Тут я улучил момент и будто бы между прочим спросил, где сейчас его сестра Агнесса — в Дублине или в Керри. Филимор, как и большинство братьев, даже представить себе не мог, что его сестра обладает какой-то привлекательностью для мужского пола, а тем более для кого-то из его друзей. Он ответил равнодушно:

— Конечно же, она в Тюлифане, Холмс. Готовится к свадьбе.

Его внимание отвлек какой-то человек, пробиравшийся через людное фойе, и он не заметил, сколь сильное воздействие произвели на меня его слова.

— Замуж?! — воскликнул я. — За кого?

— За какого-то профессора, ни больше ни меньше. Его зовут Мориарти.

— Мориарти? — переспросил я, так как имя почти ни о чем мне не говорило. Я знал лишь, что оно довольно распространено в графстве Керри. Это англизированный вариант ирландского O’Muircheartaigh, что означает «искусный мореплаватель».

— Наш сосед без памяти влюблен в сестру, и уже решено, что они поженятся в будущем месяце. Он немного чудак, этот профессор. Весьма образован, возглавляет кафедру математики в Королевском университете в Белфасте.

— Профессор Джеймс Мориарти, — пробормотал я с ненавистью.

Известие о намерениях Агнессы разбило все мои иллюзии.

— Вы его знаете? — спросил Филимор, заметив мою досаду. — Он неплохой человек, правда ведь? Во всяком случае, не невежа какой-нибудь.

— Я его видел только однажды, и то издали, в клубе на Килдар-стрит, — признался я. В то время я еще не имел ничего против Мориарти. — Мой брат Майкрофт назвал мне его имя. Я с ним не знаком, но наслышан. Его «Динамика астероида» поднимается до таких высот чистой математики, что в научных изданиях не нашлось никого, кто был бы в состоянии написать на нее критику.

Филимор хмыкнул:

— Эти материи не для меня. Слава богу, я всего лишь студент-теолог. Но вы, как видно, относитесь к числу его поклонников.

— Я поклоняюсь интеллекту, Филимор.

Мориарти, насколько я помнил, был лет на десять старше Агнессы. Что такое десять лет в нашем возрасте? Но для меня, желторотого юнца, разница в годах между Агнессой и Джеймсом Мориарти казалась неприлично огромной. Я останавливаюсь на этом факте только потому, что он сказался на моем поведении в дальнейшем.

— Так поедемте со мной в Тюлифанское аббатство, — настаивал Филимор, совершенно не замечая, какую бурю чувств он вызвал в моей душе.

Я намеревался холодно отклонить приглашение, но Филимор, заметив это по моему лицу, стал вдруг очень серьезным. Он подступил ко мне вплотную и тихо сказал:

— Видите ли, дружище, нас всех очень мучает загадка родового привидения, а вы, насколько я помню, как раз умеете с помощью своей проницательности решать такие необычные проблемы.

Я знал Филимора достаточно, чтобы понять: ему не до шуток.

— Родовое привидение?

— Проклятый призрак того и гляди совершенно сведет с ума моего отца. Не говоря уже об Агнессе.

— Ваши отец и сестра боятся призрака?

— Агнесса боится за отца, с ним все хуже и хуже. Честное слово, Холмс, я просто не знаю, что делать. В письмах сестра рассказывает о таких невероятных событиях, что я начинаю думать: может быть, у нее галлюцинации или же рассудок уже покинул отца.

Я предпочел бы не бередить старые раны и не встречаться больше с Агнессой. Я мог бы провести остаток каникул в библиотеке Марша, где хранится великолепное собрание шифрованных средневековых рукописей. Однако при всех своих душевных терзаниях я не мог не признать, что загадка манит меня с неодолимой силой.

Уже следующим утром мы с Джеком Филимором отправились на вокзал Кингсбридж и сели на поезд до Килларни. По дороге Филимор рассказал кое-что об этих таинственных событиях.

Говорили, что на Тюлифанском аббатстве лежит проклятие. Имение находится на самой оконечности полуострова Ивераг, в диком и пустынном краю. Никакого аббатства там, конечно же, никогда не было, это громкое название носил обыкновенный георгианский загородный особняк. Англо-ирландское дворянство в восемнадцатом веке имело склонность к помпезности и называло свои дома аббатствами или замками, даже если это были непритязательные сооружения, где обитали семьи довольно скромного достатка.

Филимор поведал о том, что старшие сыновья хозяев Тюлифана вот уже седьмое поколение подряд умирают страшной смертью, едва им исполнится пятьдесят лет. По слухам, первый владелец аббатства повесил маленького мальчика за кражу овцы. Потом оказалось, что ребенок был ни в чем не повинен, и тогда его мать, вдова, для которой сынишка был единственной радостью в жизни и последней надеждой на утешение в старости, и наложила проклятие.

По словам моего приятеля, первый владелец Тюлифана даже не был его прямым предком. Прадед Филимора купил аббатство, когда прежний хозяин, страшась неотвратимого расставания с жизнью в день своего пятидесятилетия, решил продать имение и переселиться в более здоровый климат Англии. Эта уловка со сменой владельца, однако, не помогла прадеду Джека, генералу Филимору: когда ему исполнилось пятьдесят, он упал с лошади и сломал шею. Деда Джека, всеми уважаемого судью, застрелили, и тоже в день пятидесятилетия. Местный инспектор Ирландской королевской полиции предположил, что эта безвременная кончина объясняется скорее его профессией, нежели какими-то сверхъестественными причинами. Судьи и полицейские часто заканчивают свою карьеру таким образом в стране, где народ считает их пособниками колониальной оккупации.

— Могу предположить, что вашему отцу, полковнику Джеймсу Филимору, вот-вот исполнится пятьдесят лет, отсюда и его тревога? — спросил я, пока поезд катил по окрестностям Типперэри к границе графства Керри.

Филимор медленно кивнул.

— Сестра писала, что слышала, как призрак рыдает по ночам. Она утверждает, что отец даже видел этот призрак — плачущего мальчика на верху башни.

Я невольно приподнял бровь.

— И видели, и слышали? — переспросил я. — Сразу два свидетеля? Что ж, могу заверить вас: в этом мире не существует ничего, чему нельзя найти рационального научного объяснения.

— В этом мире, — пробормотал Филимор. — А в том?

— Если ваши родственники верят в проклятие, почему они не уедут из Тюлифана? — спросил я. — Разве не лучше было бы оставить имение, коль скоро вы уверены, что проклятие обладает такой силой?

— Мой отец очень упрям, Холмс. Он вложил в аббатство все свои деньги, до последнего пенни, не считая дома в Дублине. Будь я на его месте, продал бы имение соседу и уехал из проклятого дома.

— Соседу? В смысле, Мориарти? А почему именно ему?

— Он предлагал отцу купить аббатство и таким образом разрешить все затруднения.

— Весьма великодушно с его стороны, — заметил я. — По-видимому, его проклятие не пугает?

— Он считает, что проклятие преследует только англо-ирландские семьи вроде нас, а ему, чистокровному ирландцу, кельту из кельтов, так сказать, оно вреда не причинит.

Полковник Филимор прислал коляску на вокзал Килларни, чтобы отвезти нас в Тюлифанское аббатство. Старый полковник явно пребывал не в лучшем расположении духа, когда встретил нас у себя в библиотеке. Я заметил, что протянутая им для рукопожатия кисть слегка дрожит.

— Друг Джека, а? Да, я вас помню. Вы из голуэйских Холмсов, а? Майкрофт Холмс — ваш брат? Служит у лорда Хартингтона, а? У первого заместителя министра финансов, а?

У него была раздражающая манера прибавлять «а» едва ли не к каждой своей телеграфной фразе.

Тут и Агнесса Филимор вышла поздороваться с нами. Господи, Ватсон, как же я был молод и горяч в те дни. Даже и теперь, когда устремляю в прошлое взгляд более критический и холодный, я не могу не признать, что она обладала ослепительной красотой. Девушка протянула мне руку, но я сразу заметил, что в ее улыбке уже нет теплоты и дружелюбия, которые, как когда-то казалось, предназначались мне одному. Может быть, Агнесса стала взрослой женщиной, пока я с мальчишеской страстью грезил о ее прежнем образе? В то время я не мог допустить и мысли о том, что страсть была лишь с моей стороны. Желторотый юнец, что еще можно сказать.

Ужин проходил в мрачной атмосфере. Мне было тяжело примириться с жестокой правдой жизни; полковник Филимор не испытывал радости по вине проклятия, висевшего над его домом. Мы уже почти покончили с десертом, как вдруг Агнесса замерла, не донеся вилку до рта. Затем полковник Филимор с грохотом уронил ложку на тарелку и издал жалобный стон.

В наступившем молчании звук был слышен отчетливо. Это был детский плач. Он, словно эхо, разносился по всем комнатам. Даже Джек Филимор растерялся.

Я отодвинул стул и встал, стараясь определить, откуда исходит звук.

— Что находится прямо под этой комнатой? — спросил я.

Полковник сидел весь белый и от потрясения не мог отвечать.

Я обернулся к Джеку. Он несколько нервно отозвался:

— Винные погреба, Холмс.

— Так идемте! — Я схватил со стола канделябр и без промедления направился к выходу.

Когда я подошел к двери, Агнесса дважды топнула ногой, словно бы в волнении.

— Нет, мистер Холмс! — крикнула она. — Против потустороннего существа вы ничего не сможете сделать!

Я задержался в дверях и улыбнулся ей.

— Не думаю, что это потустороннее существо, мисс Филимор.

Джек Филимор показал мне погреб, мы обыскали его самым тщательным образом и ничего не нашли.

— А что вы рассчитывали найти? — спросил Филимор, увидев мое разочарование, когда мы вернулись в столовую.

— Мальчика, живого мальчика из плоти и крови, а не призрака, — твердо ответил я.

— Если бы. — Агнесса не скрывала своего удовлетворения тем, что у меня не нашлось никакого рационального объяснения. — Думаете, я не приказывала обыскать этот дом, и не один раз? Отец уже на грани безумия. Мне кажется, самообладание начинает ему изменять. Я боюсь, как бы он не сделал с собой что-нибудь.

— А послезавтра ему исполняется пятьдесят лет, — серьезно добавил Филимор.

Мы стояли у входа в столовую, когда Мелоун, пожилой дворецкий, заслышал звон колокольчика у входной двери и пошел открывать.

— Профессор Мориарти, — доложил он.

Мориарти был высок и худ, у него был большой бледный куполообразный лоб и глубоко посаженные глаза. Все лицо выдавалось вперед, и еще у него была странная привычка медленно покачивать головой из стороны в сторону, — мне, тогда еще по-юношески резкому в своих суждениях, в этом почудилось что-то змеиное. Теперь, вспоминая его, я сказал бы, что Мориарти был по-своему красив и довольно изящен. Он был еще молод для профессора и несомненно обладал острым умом и развитым интеллектом.

Агнесса встретила его радушно, Филимор же держался отчужденно. Что касается меня самого, я старался ничем не выдать своего дурного настроения. Мориарти присел с нами за стол, чтобы выпить кофе с бренди, и выразил полковнику сочувствие по поводу его нездоровья.

— Мое предложение все еще в силе, дорогой сэр, — сказал он. — Лучше бы избавиться от аббатства и от проклятия разом. Тем более что вы, разумеется, не потеряете его вовсе. Ведь мы с Агнессой поженимся, и вы всегда будете здесь желанным гостем.

Полковник Филимор буквально зарычал. Негромкий раскатистый звук родился где-то глубоко в горле — так рычит загнанный зверь, когда ему приходится отбиваться.

— Я намерен идти до конца. Чтоб какой-то призрак выжил меня из собственного дома — не бывать этому! Сам Акбар-хан со своими горластыми афганцами не смог выбить меня из Пейварского ущелья. Нет, сэр. Я намерен остаться и встретить свое пятидесятилетие здесь.

— Напрасно ты не хочешь даже подумать над предложением Джеймса, отец, — укоризненно сказала Агнесса. — Все это плохо сказывается на твоих нервах. Лучше бы избавиться от имения и переехать в Дублин.

— Чепуха! — огрызнулся отец. — Я пойду до конца. И слушать больше ничего не желаю.

Мы рано легли спать в тот вечер, и, признаюсь, я некоторое время размышлял над своими чувствами к Агнессе, прежде чем забыться полусном.

Меня разбудил плач. Я накинул халат и бросился к окну, сквозь которое лила мягкий свет белая полная луна. Плач был похож на завывания баньши. Кажется, он доносился откуда-то сверху. Я поспешно вышел из комнаты и в коридоре столкнулся с Джеком Филимором, тоже одетым в халат. Лицо у него было мертвенно-бледное.

— Скажите мне, что я сплю, Холмс! — воскликнул он.

— Нет, если только нам не снится один и тот же сон, — коротко ответил я. — У вас есть револьвер?

Он взглянул на меня испуганно.

— Чем нам поможет револьвер, по-вашему? — спросил он.

— Возможно, окажется действенным средством против духов, вампиров и привидений, — скупо улыбнулся я.

Филимор покачал головой.

— Револьверы заперты внизу, в оружейной. Ключи у отца.

— Ну что ж, — ответил я, видя, что делать нечего, — пожалуй, сумеем обойтись и без них. Плач доносится сверху. Что там?

— Башня. Именно в ней отец, по его словам, видел призрака.

— Тогда идемте в башню.

Уступив моему настойчивому тону, Филимор пошел вперед. Мы взбежали по винтовой лестнице и оказались на плоской крыше. На противоположном конце усадьбы возвышалась еще одна башня, только немного повыше. Вокруг нее, в десяти футах над крышей, шел узкий балкон.

— О боже! — воскликнул Филимор и остановился так резко, что я налетел на него.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, а затем я увидел то, что его так испугало. На балконе стояла фигурка мальчика. Он был ярко освещен лунным светом, и при этом — не солгу вам, Ватсон, — его тело и одежда излучали какое-то странное сияние. Мальчик и издавал эти жуткие завывающие звуки.

— Вы видите, Холмс? — крикнул Филимор.

— Я вижу маленького негодяя, кто бы он ни был! — воскликнул я и бросился к башне по плоской крыше.

И тут призрак исчез. Я не видел, куда он скрылся.

Я подбежал к основанию башни и стал искать, как бы вскарабкаться на балкон. С крыши был только один выход — дверца в башне, по всей видимости запертая изнутри.

— Скорее, Филимор, мальчик вот-вот сбежит! — с досадой крикнул я.

— Сбежит, а?

Это был полковник, в одной пижаме, — он возник из темноты у нас за спиной. Лицо у него было пепельно-серое.

— Призракам бегать ни к чему, а? Нет, сэр! Теперь и вы его увидели, а значит, я не сумасшедший. По крайней мере не сумасшедший, а?

— Как попасть в башню? — спросил я, не обращая внимания на разглагольствования полковника.

— Вход забит досками много лет назад, Холмс. — Филимор подошел к едва стоявшему на ногах отцу и поддержал его. — Тут нельзя ни войти, ни выйти.

— Но кто-то все же вошел, — заметил я. — И это был не призрак. Думаю, все подстроено. Вам нужно вызвать полицию.

Полковник отказался обсуждать этот вопрос и вернулся в постель. Я почти до утра искал путь в башню и вынужден был признать, что все входы и выходы надежнейшим образом перекрыты. Но я помнил точно: когда я побежал по крыше к башне, мальчик отшатнулся с таким испуганным лицом, какого ни у одного уважающего себя призрака быть не может.

На следующее утро, после завтрака, я настойчиво убеждал полковника незамедлительно поручить это дело местной полиции. Я сказал ему, что здесь, без всякого сомнения, ведется какая-то очень странная игра. К хозяину имения отчасти вернулось душевное равновесие, и он внимательно выслушал мои доводы.

К своему удивлению, противодействие я встретил со стороны Агнессы. Она по-прежнему считала, что отцу лучше всего расстаться с этим домом и тем самым положить конец проклятию.

Во время завтрака Мелоун доложил о приходе профессора Мориарти.

Агнесса ушла с ним в библиотеку, а мы трое доели завтрак, и к концу его полковник Филимор решился последовать моему совету. Было условлено, что сразу после трапезы мы вместе с полковником навестим местного инспектора Ирландской королевской полиции. Агнесса и Мориарти подошли к нам, и, узнав о последних событиях от невесты, профессор тоже согласился, что это наилучший вариант, хотя сама Агнесса по-прежнему сомневалась. Мориарти даже вызвался нас сопровождать. Девушка с некоторой неловкостью, бросившейся мне в глаза, попросила извинить ее и сказала, что вынуждена нас покинуть: ей нужно составить опись вин, что хранятся в подвале.

До города было две мили, и мы с полковником, Филимором и Мориарти решили идти пешком. Нужно заметить, что в те времена пройти несколько миль для сельского жителя труда не составляло. Это теперь в Лондоне все разъезжают в красивых экипажах, даже если нужно всего-то на другой конец улицы.

Мы вышли из дома и неторопливо двинулись по тропинке. Но не одолели и двадцати ярдов, как полковник, бросив взгляд на небо, заявил, что забыл взять зонтик и что он сейчас же вернется. Хозяин аббатства поспешил обратно к дому, переступил через порог — и исчез бесследно.

Мы терпеливо прождали несколько минут. Потом Мориарти сказал: если пойдем дальше потихоньку, полковник нас догонит. Но когда мы дошли до ворот, я забеспокоился: старика все еще не видать. Я убедил остальных остановиться и подождать у ворот. Прошло еще десять минут, и мы решили вернуться и узнать, что же задержало полковника.

Зонтик стоял в стойке. Полковника нигде не было. Я позвонил в звонок, и спустившийся Мелоун поклялся, что полковник ушел с нами и не возвращался. Он был совершенно уверен в этом. Беспрестанно ворча, слуга направился в спальню хозяина. Я прошел в кабинет. Вскоре искали уже по всему дому (Джек Филимор и Мориарти тоже вернулись узнать, в чем дело).

Тут из подвала вышла леди Агнесса, со слегка растрепавшимися волосами, со списком в руке. Услышав, что отец пропал, она пришла в сильное волнение, и Мелоуну пришлось принести ей бренди.

Она сказала, что из винного погреба ничего не видела и не слышала. Мориарти вызвался обыскать и погреб, чтобы довести осмотр дома до конца. Я попросил Филимора позаботиться о сестре и отправился вместе с Мориарти. Какую бы неприязнь ни питал я к этому человеку, исчезновение полковника не могло быть делом его рук: он ведь вышел из дома вместе с нами и с нами же ждал у ворот.

Разумеется, осмотр погребов ничего не дал. Они были огромные — можно спрятать целую армию. Но из холла в помещения, где хранилось вино, вел единственный коридор, и в подвалы невозможно было попасть, минуя его, а значит, Агнесса непременно увидела бы вошедшего. Никакой разгадки исчезновения полковника Джеймса Филимора я найти не мог.

Я провел в Тюлифане еще неделю, пытаясь прийти к какому-то выводу. Местная полиция в конце концов прекратила поиски. Мне пора было возвращаться в Оксфорд, к тому же было очевидно, что ни Агнесса, ни Мориарти в моем присутствии больше не нуждаются. С тех пор я получил лишь одно письмо от Джека Филимора — с почтовым штампом Марселя, оно пришло через несколько месяцев.

Как оказалось, через две недели на столе полковника нашли прощальную записку, в которой говорилось, что он не может больше выносить присутствия призрака в Тюлифанском аббатстве. Не желая дожидаться страшной смерти в день своего пятидесятилетия, он решился покончить с собой. К записке прилагалось новое завещание, согласно которому имение отходило к Агнессе как подарок в честь предстоящего бракосочетания, а дом в Стивенс-Грин — Джеку. Филимор писал: хотя все это выглядело весьма странно, а доказательств смерти отца не было никаких, он не стал оспаривать завещание. Позже я слышал, что это решение он принял вопреки совету своего адвоката. Видимо, Джек Филимор не хотел получить свою долю проклятия. Он пожелал сестре счастья и отправился миссионером в Британскую Восточную Африку, а через два года был убит в каком-то мятеже. Даже не дожил до пятидесятилетия.

А что же Агнесса Филимор? Она вышла замуж за Джеймса Мориарти, и имение перешло к нему. Через полгода Агнессы не стало. Мориарти повез ее на островок Бегиниш, чтобы показать столбчатые базальты, вроде тех, что составляют «Мостовую гигантов». Паром затонул, и Мориарти был единственным, кто выжил в этой трагедии.

Он продал Тюлифанское аббатство какому-то американцу и переехал в Лондон, где стал вести беспечную жизнь богатого джентльмена и вскоре промотал все свое состояние. Чтобы вновь разбогатеть, он прибегнул к махинациям. Я недаром назвал его Наполеоном преступного мира.

Что касается Тюлифана, американца ожидал неприятный сюрприз: несколько лет назад Земельная лига добилась радикальных реформ в управлении крупными земельными владениями, и в Ирландии начались войны за землю. Именно тогда в наш язык вошло новое слово — «бойкот», после того как Земельная лига подвергла остракизму Чарльза Бойкота, управляющего имением лорда Эрна у озера Лох-Маск. Американец уехал из Тюлифанского аббатства, которое, оставшись без хозяина, превратилось в руины.

Поскольку я так и не выяснил, что же случилось с Джеймсом Филимором, когда он вернулся за зонтом, я не мог предъявить обвинение тому, в чьей виновности у меня не было и тени сомнения, а именно Джеймсу Мориарти. Не кто иной, как Мориарти, разработал этот подлый план, чтобы завладеть имением, которое, как он рассчитывал, должно было обеспечить его на всю жизнь. Он не любил бедняжку Агнессу, она для него была всего лишь удобным средством быстрого обогащения. Не желая ждать, когда она получит свою долю имущества, он, как я полагаю, подделал предсмертную записку и завещание, а затем придумал хитроумный способ убить полковника, раз уж не удалось свести его с ума этой игрой с проклятием. Как только Мориарти получил все права на имение, Агнесса стала ему не нужна.

Я не мог понять, как ему удалось разыграть спектакль с проклятием, пока через много лет не услышал рассказ об одном необычайном происшествии.

В Лондоне я случайно встретил младшего брата Брэма Стокера, Джорджа. Как и прочие братья Стокеры, за исключением Брэма, Джордж посвятил себя медицине и стал лиценциатом Королевского хирургического колледжа в Дублине. Джордж тогда только что женился на леди из графства Керри, а именно на мисс Макгилликадди из рода старых гэльских аристократов.

Джордж и снабдил меня недостающим фрагментом этой картины. Ему рассказал о случившемся не кто иной, как его шурин, Дэннис Макгилликадди, который видел все своими глазами у себя в Макгилликаддис Рикс.

Примерно через год после событий в Тюлифанском аббатстве в заброшенной шахте нашли труп мальчика. Тут нужно пояснить, что Макгилликаддис Рикс — горный массив на полуострове Ивераг. Это самые высокие горы в Ирландии, и Тюлифан находится поблизости от них. Тело мальчика не разложилось полностью, оно ведь лежало под землей, в холоде. Как раз в это время известный врач из Дублина, доктор Джон Макдоннел, тот самый, что первым в Ирландии провел операцию под наркозом, остановился в Килларни. Он согласился произвести вскрытие, так как местный коронер обратил внимание на странное свойство трупа: мальчик светился в темноте.

Как выяснил Макдоннел, все тело ребенка было покрыто воскообразным желтым веществом. В сущности, это и явилось причиной смерти: вещество закупорило поры кожи, и несчастный попросту задохнулся. Анализ показал, что это была разновидность природного фосфора, который можно найти в тамошних пещерах. Я сразу же понял, какое важное значение имеет сей факт.

Ребенок, как я предположил, был одним из многих беспризорников, обреченных скитаться по дорогам Ирландии. Вероятно, он остался сиротой после картофельного неурожая в тысяча восемьсот семьдесят первом году, когда в селах свирепствовали голод и тиф. Мориарти уговорил или заставил его сыграть роль в задуманной драме. Этот мальчик и был нашим призраком, который показывался время от времени на глаза обитателям Тюлифанского аббатства, кричал и плакал. Неземное свечение давал обыкновенный фосфор.

Добившись своей цели, Мориарти, хорошо знавший свойства воскообразного вещества, которым он покрыл тело мальчика, дождался, когда помощник умрет от удушья, а потом бросил его тело в горах.

Холмс закончил свою историю, и я немного помолчал, а потом все же решился задать мучивший меня вопрос. Я начал издали:

— Допустим, Мориарти исполнил свой злодейский план обогащения, и лишь спустя немалый срок вы догадались, как ему удалось выдать ребенка за призрак…

Холмс вздохнул и перебил меня:

— Ватсон, я не желаю афишировать этот провал моих дедуктивных способностей.

— И все-таки позвольте спросить, куда подевалось тело Джеймса Филимора после того, как он вернулся за зонтом? Сами же сказали, что Мориарти, Джек Филимор и вы вместе ждали полковника снаружи. Дворецкий, Мелоун, поклялся, что полковник в дом не возвращался. Как это можно было проделать? Мориарти подкупил Мелоуна?

— Такая мысль приходила мне в голову. Королевская ирландская полиция тоже допрашивала старика со всей тщательностью и пришла к выводу, что он не принимал участия в заговоре. Да ведь Мелоун все равно не мог сказать точно, возвращался ли полковник, — он был тогда на кухне с двумя горничными, которые это засвидетельствовали.

— А Агнесса?

— Агнесса находилась в подвале. Она ничего не видела. Восстановить с помощью одной логики, как все произошло, невозможно. Джеймс Филимор исчез в тот миг, когда переступил порог своего дома. За последние двадцать лет я перебрал в уме все возможные объяснения и нашел лишь один подходящий ответ.

— А именно?

— В тот день силы тьмы приобрели особенную власть, и Мориарти заключил сделку с дьяволом, продав душу ради своих честолюбивых планов.

Какое-то время я молча смотрел на Холмса. На моей памяти он никогда не принимал объяснение событий, если оно не согласовывалось с научной логикой. В самом ли деле ответ на эту загадку лежал в области сверхъестественного, или Холмс просто искал оправдание своему неведению, или же, о чем мне думать еще страшнее, истина была известна моему другу, однако таилась в таком уголке сознания, который он не хотел открыть даже себе самому?

К рукописи Джона Ватсона была приложена маленькая пожелтевшая вырезка из «Керри ивнинг ньюс». Дата на ней, к сожалению, не указана.

Когда на месте разрушенного Тюлифанского аббатства началось строительство казарм для служащих ИКП, там был обнаружен хорошо сохранившийся скелет мужчины. Как сообщил нашему корреспонденту заместитель инспектора Далтон, определить, сколько времени скелет пролежал в руинах, невозможно. Он находился в наглухо заложенном кирпичами проходе в бывшем винном погребе аббатства.

Доктор Симмс-Таафе заявил, что, судя по состоянию скелета, он принадлежал мужчине средних лет, скончавшемуся двадцать-тридцать лет назад. Череп сзади проломлен сильным ударом, что, вероятно, и стало причиной смерти.

Заместитель инспектора Далтон высказал предположение, что эта смерть могла быть связана с исчезновением полковника Филимора, бывшего владельца Тюлифанского аббатства, около тридцати лет назад. Так как следующий владелец, профессор Мориарти, считается погибшим в Швейцарии, последний владелец был американцем, который вернулся на родину, а никого из Филиморов в стране не осталось, ИКП внесла это дело в список нерасследованных убийств».

Ниже рукой доктора Ватсона приписано еще несколько строк:

Считаю очевидным, что полковник Филимор был убит, как только вошел в дом. Теперь я убежден: догадка, которая таилась в темном уголке сознания моего друга и которую он не желал признавать, и была чудовищной правдой. Отцеубийство, даже по наущению того, кого любишь больше всего на свете, — ужаснейшее из преступлений. Так может быть, эту женщину и имел в виду Холмс, когда говорил о силах тьмы?

Последнее предложение жирно подчеркнуто.

Шэрин Маккрамб Долина Белой Лошади

Шэрин Маккрамб — автор известного цикла «Appalachian Ballad», в который входят бестселлеры по версии «Нью-Йорк таймс»: «She Walks These Hills», «The Hangman’s Beautiful Daughter» и «The Ballad of Frankie Silver». Ее роман «The Rosewood Casket» адаптируется для экранизации, а из печати скоро выйдут новые книги «The Devil Amongst the Lawyers» и «Faster Pastor» (последняя написана в соавторстве с автогонщиком Адамом Эдвардсом). Шэрин Маккрамб удостоена премии библиотеки Виргинии, а ее книга «St. Dale» по решению Ассоциации писателей Аппалачей названа Книгой года. Кроме того, в 2008 году Шэрин стала обладательницей премии «Выдающиеся женщины Виргинии».

Уффингтонская Белая Лошадь — огромная доисторическая фигура, выполненная мелом на склоне холма в Южной Англии. По словам Шэрил, ее очаровал английский фольклор и древние памятники. Когда она посетила Уилтшир и увидела Белую Лошадь, сразу поняла: рано или поздно непременно дополнит этим образом сюжет. Так появилась «Долина Белой Лошади».

Рассказ примечателен тем, что события и роль в них великого сыщика Шерлока Холмса мы видим не глазами доктора Ватсона. Подобное встречается крайне редко. Главную героиню, Гризель Раунтри, автор называет английским эквивалентом своего любимого персонажа «Аппалачских баллад» — знахарки Норы Боунстил. Сама Маккрамб говорит, что на сюжетопостроении сказалась ее нелюбовь к городским всезнайкам, считающим сельских жителей глупыми и примитивными. «Я с удовольствием сделала Гризель Раунтри нисколько не уступающей проницательностью и эксцентричностью Шерлоку Холмсу», — утверждает она.

Гризель Раунтри первой заметила, что Белая Лошадь изменилась.

Гризель стояла на вершине холма среди руин древней крепости, над сухой меловой долиной и, прищурившись, вглядывалась в белый силуэт. Скупые линии рисунка на крутом склоне по ту сторону долины сияли под лучами утреннего июльского солнца. Хотя Раунтри прожила здесь все семь десятков своих лет, она никогда не уставала любоваться древним символом, огромным, как пшеничное поле, и сияющим, будто слоновая кость, среди высокой травы раннего лета.

И вдруг показалось, что знакомый с детства рисунок изменился!

Белая Лошадь была древней еще две тысячи лет назад, когда в Британии высадились римляне. Жители долины забыли причину появления рисунка, но ходили слухи о колдовстве. Одни говорили, что в этих краях состоялась последняя битва короля Артура, другие с пеной у рта доказывали, что Белая Лошадь — символ кузницы Велунда; согласно местным поверьям, неподалеку находится каменная пещера, и языческий бог обречен вечно подковывать там лошадей для смертных.

Споря между собой о происхождении наскального рисунка, местные жители все как один гордились этим соседством. Каждый год, когда устанавливалась хорошая погода, они шли к Белой Лошади, чтобы очистить огромный силуэт, выполоть сорняки, грозившие нарушить строгость линий. День ухода за Лошадью был праздником, люди брали с собой еду и пиво. Пока взрослые работали, дети играли в траве.

Когда Гризель была маленькой, отец рассказывал ей, что Белая Лошадь — отпечаток драконьего тела: на этом самом месте святой Георгий победил зверя и тот, упав, выжег след. Повзрослев, девочка стала ходить на танцы, и смеющиеся юноши уверяли ее, что белая фигура — единорог, и если девственница позволит себя поцеловать, стоя подле точки, что изображает его глаз, он оживет и ускачет. Отличная придумка, чтобы завлекать местных девиц! Разумеется, зверь так и не ожил.

Теперь все соглашались: это просто лошадь, хотя древние художники не очень старались уподобить ее реальному животному. Она слишком вытянутая и тощая для настоящей лошади. Впрочем, принимая во внимание ее размеры, удивительно любое сходство.

С руин крепости открывался лучший вид на Белую Лошадь. Но Гризель Раунтри пришла сюда спозаранку не любования ради, ей понадобились листья пижмы — положи пару в каждый башмак, и можно не бояться простуды. Хотя Гризель редко болела, разумно собрать листья заранее, на всякий случай. К тому же половина деревни имела привычку обращаться к ней из-за любого недомогания, так что хороший запас лекарств на зиму отнюдь не помеха.

Гризель встала на рассвете, покормила кур, похлопотала по дому и отправилась с чистым полотняным мешком в руках собирать травы для настоев и мазей. К развалинам она добралась, когда в покрове облаков над головой открылась прореха и солнечный луч упал прямо на Белую Лошадь. Гризель отвлеклась от поиска трав, чтобы посмотреть на силуэт, и заметила странность — глаз огромной лошади стал красным.

«Ну и дела», — подумала она.

А затем прикрыла глаза ладонью от солнца и сощурилась, пытаясь рассмотреть красное пятно.

Непохоже, что око закрасили, скорее что-то красное появилось на его месте. Но что именно, не разобрать. Гризель подхватила мешок с травами и пошла вниз по склону. Не было причины спешить: пересечь долину и подняться на другой склон можно за полчаса. К тому же закрывший глаз предмет явно не двигался, и сколько бы времени ни ушло на дорогу, он никуда не денется.

— Полюбовнички, не иначе, — бормотала себе под нос женщина, представляя заснувшую прямо на рисунке пару.

«Полюбовничков» Гризель не жаловала, особенно совершавших срамные дела на склоне холма днем и при всем честном народе, включая господ. Интересно, кто сейчас в деревне способен на такие выходки? Все пары или миновали стадию свиданий на лоне природы, или еще до нее не добрались. Что ж, подойдем — увидим!

— Знать лучше, чем догадываться, — пробормотала Гризель, твердо решив не обращать внимания на ревматическую боль в суставах при каждом шаге. Прогулка пойдет на пользу, а если нет, дома можно заварить ивовой коры.

Через полчаса старуха пересекла долину и вскарабкалась на холм, к фигуре лошади. Приблизившись, она различила очертания красного предмета: похоже на ткань, но вовсе не похоже на забытое одеяло.

Вдруг стало понятно, что это, и по спине побежали мурашки.

Гризель опустилась на колени рядом с глазом Белой Лошади. Зрелище ее испугало, но не до умопомрачения. Она сорок лет была повитухой в деревне, случалось и мертвецов обряжать в последний путь. Всякое видела.

Гризель подняла край плаща и посмотрела в остекленевшие глаза незнакомца. Сразу видно, джентльмен: одежда богатая, хотя и заляпана кровью, руки гладкие и сам ухоженный — явно всю жизнь его опекали слуги. Старуха отметила это без всякого раздражения. Что поделать, кто-то богат и знатен, а кто-то едва сводит концы с концами.

Жизнь еще теплилась в незнакомце.

— Можете сказать, кто сделал это с вами? — спросила она, понимая, что отмеренное мужчине время позволяет задать один-единственный вопрос. Остальное так или иначе выяснится.

В глазах незнакомца на миг появилось осмысленное выражение, и, глядя на Гризель, он выговорил спокойно и удивленно: «Не девушка…»

И умер.

Гризель не стала осматривать и ощупывать покойника. Из его живота торчит короткий нож, поэтому лучше позвать деревенского констебля, а не возиться самой.

— Покойся с миром, — сказала Гризель, накрывая лицо умершего плащом. — Я схожу за людьми, и тебя унесут отсюда.

— Миссус Раунтри! — завопил Том Коупер, остановившись под яблоней у дома старухи.

Парень тяжело дышал — бежал из деревни со всех ног. Его распирало от желания поделиться новостью.

— Из Лондона джентльмена привезли из-за этого убийства!

Гризель осторожно помешивала палочкой в закопченном котле, остерегаясь горячего пара. Вытянула угол простыни, глянула — нет, еще грязновато.

— Прямо из Лондона? Чему удивляться, не по плечу нашему Уоллеру это дело. Я так ему и сказала, когда повела к Белой Лошади, к трупу.

— Да, мэм, — поддакнул Том, думая о шести пенсах, обещанных за доставку сообщения. — Лондонский джентльмен остановился в «Белой лошади» вместе с другом. Я имею в виду гостиницу.

— Парень, думаешь, я решила бы, что они остановились на холме у рисунка? — фыркнула Гризель.

— Миссус, они про вас спрашивали. Как вы нашли тело и все такое. Велели, чтобы я привел вас в деревню.

Старуха перестала помешивать белье в котле и мрачно уставилась на парня.

— Ну да, мне в деревню идти? Слушай-ка, Том Коупер, и запоминай. Сейчас ты пойдешь к джентльменам и передашь слово в слово: кто угодно покажет им путь к моему дому, и если они хотят со мной поговорить, здесь меня и найдут.

— Миссус, но…

— Ступай!

Том застыл, растерянно глядя на высокую седую старуху, повелительно указывающую в сторону деревни. Люди говорят, что она ведьма. Конечно, все это глупости, таким слухам нельзя верить, но не лезть же из кожи вон ради каких-то шести пенсов, хоть и обещанных джентльменом? И вообще, здравомыслие — лучший вид храбрости. Рассудив таким образом, гонец развернулся и побежал вниз.

— Кто хоть этот приезжий из Лондона? — крикнула вдогонку Гризель.

— Мистер-р Шер-рлок Хо-олмс! — проорал Том, не замедляя бег.

Гризель Раунтри закончила стирку, снова подмела в доме и стала печь кексы — на случай, если джентльмен из Лондона подоспеет аккурат к чаепитию. Коли у него есть хоть капля здравого смысла, он непременно так и сделает. Кто угодно скажет: выпечка у Гризель Раунтри намного лучше то сырой, то подгоревшей стряпни в местной гостинице.

Старуха не удивилась интересу больших шишек к убийству — мертвец оказался не простым. Он из столицы, представитель высшего общества, настоящий доктор. Так-то! Звали его Джеймс Дакре, из хэмпширских Дакре, братец молодого баронета, что в Рэмсмиде обретается. Удивительно, с чего вдруг этот доктор сюда заявился? Раньше никогда не показывался, хотя его брата в здешних краях видели частенько.

Несколько месяцев назад баронета пригласили поохотиться, и, будучи в гостях, он познакомился с мисс Эвелин Эмбри, дочерью местного сквайра, знаменитой на всю округу красавицей — девушкой высокой, энергичной, куда красивее своих сестер и к тому же лучшей наездницей. Люди говорили, она бесстрашна и вообще безупречна, но местные фермеры не спешили ею восхищаться. Про семейство Эмбри ходила легенда не очень приятного свойства, и хотя в нынешний просвещенный век вслух ее не часто поминали, но и не забывали. Если коротко, мисс Эвелин считали подменышем. И такое случалось почти в каждом поколении рода Эмбри.

Судя по всему, девушка покорила благородного гостя, и тот зачастил с визитами. В округе поговаривали, что и сладилось бы сватовство, и помолвка состоялась бы, если бы тетя мисс Эвелин не заболела внезапно и не умерла две недели назад. Так что бедняжке придется несколько месяцев блюсти траур. А тут еще и новый повод для него — гибель родного брата несчастного баронета.

Гризель Раунтри, конечно, жалела молодого джентльмена. Такая ужасная и безвременная смерть! Но ведь нет худа без добра: если кончина доктора удержит баронета от женитьбы на подменыше, будет здорово. Когда глупые деревенские бабы судачили об этой красивой паре, Гризель помалкивала. Да только если бы и впрямь дошло до свадьбы, пить за здоровье молодых она не стала бы. Скверной будет судьба у жениха, ох, скверной! Так всегда случается, если кто-то влюбляется в подменыша из рода Эмбри.

Гризель ждала беды, но не представляла, чем все может обернуться. Младший брат баронета умер на глазу Белой Лошади! Дурной знак, очень дурной, и непонятно к чему. А его последние слова — «не девушка» — напомнили старую шутку деревенских парней насчет девственницы и оживающего единорога. Но как джентльмен из Лондона мог узнать о ней? Загадка, и непростая. Пока Гризель не представляла, как к ней подступиться, но знала твердо: смерть любит троицу.

Гризель уже второй раз вытирала пыль с дубового кухонного шкафа, когда в саду раздались голоса.

— Холмс, позвольте мне ею заняться, — говорил лондонский джентльмен. — С вашей бесцеремонностью вы можете до смерти перепугать несчастную старушку.

— Чепуха! — отрезал холодный решительный голос. — Я сама деликатность!

Гризель распахнула дверь до того, как гости успели постучать.

— Господа хорошие, добрый вечер! — сказала знахарка, глядя на высокого сурового джентльмена в плаще и охотничьей шапке.

На него разок глянешь, и ясно, кто здесь главный.

Низкорослый белобрысый типчик с пышными усами добродушно посмотрел на нее и улыбнулся.

— Если не ошибаюсь, миссис Раунтри? Я доктор Джон Ватсон. Позвольте представить моего компаньона, мистера Шерлока Холмса, выдающегося лондонского сыщика. Мы хотели бы поговорить с вами. Можно войти?

Она кивнула и посторонилась.

— Вы желаете узнать о смерти молодого Дакре? Да, это я его нашла. Но вы, молодой человек, не волнуйтесь за меня. Я, может, и не видела тех ужасов, что вы насмотрелись в Афганистане, но сорок лет состою при местных роженицах и покойниках. Хлебнула достаточно, не сомневайтесь.

Белобрысый отступил на шаг и посмотрел на нее с удивлением.

— Как вы догадались, что я служил в Афганистане?

— Ватсон, что же вы? — сказал с укоризной его компаньон. — Так и не разучились удивляться простым салонным фокусам? Мне рассказать, как наша почтенная хозяйка раскрыла ваш секрет? Если помните, я проделал то же самое при нашей первой встрече.

— Да-да, помню, — подтвердил Ватсон с нервным смешком. — Но все же оторопь берет. Хозяин гостиницы намекнул, что миссис Раунтри слывет в округе немножечко ведьмой. И мне сразу показалось, что передо мной образчик… э-э… колдовства.

— Не удивлен, — отозвался Холмс. — Люди всегда фантазируют о том, что им непонятно, и наверняка придумают сказочку про мистера Дакре, найденного мертвым на Белой Лошади.

Гризель пригласила гостей за стол.

— Я чай заварила, и кексы свежие. Вы угощайтесь, а я буду рассказывать.

Она кратко и четко описала свои действия в утро смерти Джеймса Дакре.

— А вас нанял сэр баронет? — спросила женщина, оценивающе взглянув на Холмса.

Он кивнул.

— Этот джентльмен желает раскрыть причину гибели своего брата. Так говорите, Дакре был еще жив, когда вы его нашли?

— На последнем издыхании, без преувеличения. Истекал кровью, словно колотая свинья. Судя по количеству крови на траве вокруг, он пролежал там добрый час.

— И больше вы никого не видели? На тех холмах очень мало деревьев. Вы не осмотрели местность? Не заметили уходящего человека?

— Я осмотрелась еще до того, как поняла, что случилось. Не забывайте: я была на холме с другой стороны долины, когда заметила что-то красное на глазу лошади. Видела на мили вокруг, но там ничегошеньки не двигалось. Даже коров не было, не то что людей.

— Конечно, вы сказали бы констеблю, если бы кого-то заметили. А последние слова несчастного…

— Были именно такими, как я передала. Бедняга открыл глаза и проговорил ясно как божий день: «Не девушка». И умер.

— «Не девушка». Полагаю, он не к вам обращался?

— Не ко мне, — огрызнулась старуха. — А если бы ко мне, то ошибся бы.

— Быть может, его слова навели вас на какие-то мысли, вызвали воспоминания?

— Только старую байку про Белую Лошадь. Деревенские парни любили подшучивать над девушками. Мол, если поцеловать девственницу около мелового зверя, тот оживет и ускачет. Может, бедняга целовал какую-нибудь леди? Но я подумала о другом. Его ударили женским оружием. Как я поняла, это был ножик, которым распарывают швы. Он есть в любом наборе для рукоделия. Сдается, он хотел сказать, что его убила не женщина — несмотря на использованный инструмент.

— Хорошо, я над этим подумаю, — кивнул Холмс. — Любопытно узнать, почему доктор гулял по холмам в столь ранний час. Вообще, как он там очутился? Усадьба Рэмсмид находится довольно далеко от этого места.

— Брат доктора вовсю ухаживает за дочкой здешнего помещика.

— Мне об этом сообщили. Полагаю, Дакре приехал, чтобы присутствовать на похоронах?

— Да, умерла младшая сестра сквайра, ее звали Кристабель. Диковинное имечко, подходящее для ветреницы, но не для леди. Она долго болела, бедная, и преставилась — даже за тридцать пять не перевалила. Вы же знаете, молодой Дакре был врачом. Когда Кристабель стало худо, родня попросила его сделать что-нибудь для несчастной, по-семейному. Ведь брат доктора почти жених племянницы Кристабель.

— Значит, мистер Дакре часто навещал здесь больную?

— Нет. У него хорошая клиника в Лондоне, бедняжка туда и отправилась. Горемыка! Совсем извелась из-за хвори. Даже ко мне приходила. Мол, миссис Раунтри, у меня такая боль в животе, что я бы и померла, лишь бы не мучиться больше; дайте уж хоть что-нибудь. А я ничем помочь не могла, разве что молитвой. Так и сказала. Кто ей, подменышу, поможет? Я сразу это поняла, как на нее глянула, только не болтала никому. Она уехала в Лондон и умерла на операционном столе в клинике Дакре.

— Она, случайно, не родами умерла? — осведомился Ватсон.

Гризель посмотрела на него как на олуха.

— Родами? Говорю вам: подменыш! Не то чтобы я верила старым сплетням. Называйте как хотите, но на этом семействе отметина, и глубокая.

— Любопытно, — отозвался внимательно слушавший старуху Холмс, который уже прекратил поедать кексы и стал прохаживаться по комнате. — И что люди говорят про Эмбри? Вспоминают семейное проклятие?

— Не проклятие — его можно снять. А от лиха в крови никуда не деться. Эмбри — древний род. Они живут в усадьбе со времен Крестовых походов, а может, и раньше поселились. Убедиться легко, достаточно взглянуть на погост. Здешний люд поговаривает, что давным-давно лорд Эмбри женился на девице из высокого народа. Э-э, — Гризель замялась, подбирая слова, — из лордов и леди.

— Женился на ком-то из представителей высшей знати? — переспросил Ватсон.

— Не той знати, какую вы имеете в виду, — заметил Холмс. — Думаю, миссис Раунтри намекает нам вежливо, как принято в сельской местности, что предок Эмбри взял в жены фею.

— Ага. — Старуха кивнула. — Говорят, она со смертным мужем провела двадцать лет и двадцать дней, детей ему народила, а потом исчезла в ночи, вернулась к своему народу. Больше ее не видели, но кровь феи до сих пор течет в людях Эмбри. Их брак осчастливили пять малышей — вернее, осчастливили четыре, потому что пятая малышка пошла в мать. С тех пор почти в каждом поколении рождается точь-в-точь как та, из высокого народа. Подменыш.

— Поразительно, — отметил Шерлок Холмс.

— Но едва ли это имеет отношение к обычной смерти от удара ножом, — сказал Ватсон.

— Друг мой, имеет отношение или нет, едва ли можно утверждать, не разобравшись как следует. Давайте узнаем больше об этом необычном явлении. По каким признакам можно определить, что ребенок семьи Эмбри — подменыш?

— Это всегда девочка. Причем самая красивая из выводка: стройная, высокая, с прекрасными темными волосами, высокими скулами и большими глазами — их в народе называют эльфийскими. Конечно, не девчушка с коробки шоколада и не розовый ангелочек, но красавица каких поискать.

— Красавица в каждом поколении? — Ватсон рассмеялся. — Такого проклятия желала бы любая семья!

— Это светлая сторона. Есть и темная.

— Думаю, красавицы обладали не самым легким нравом, — заметил Ватсон, улыбаясь. — По моему опыту, они все такие. М-да, но старые сказки едва ли способны помешать любви современного молодого джентльмена.

— В старых сказках нередко бывает изрядная доля здравого смысла, — возразил Холмс. — Полагаю, юным джентльменам иногда стоит к ним прислушиваться. И все же пока я не вижу связи с гибелью доктора Дакре. Может быть, семья Эмбри разгневалась из-за смерти мисс Кристабель в его клинике?

— Нет. Ей уже было совсем плохо, и все знали, что надежды почти никакой. Они не считали, что кто-нибудь способен помочь лучше, чем доктор Дакре.

— Интересно, чем она болела и отчего умерла? — подумал вслух Ватсон.

— Полагаю, это ваша компетенция, — заметил Холмс. — Выясните в клинике. Я же, с вашего позволения, продолжу. Итак, мы знаем, что Дакре прибыл сюда в пятницу. Похороны мисс Кристабель состоялись в субботу, а он умер на глазу Белой Лошади ранним воскресным утром. Его зарезали серебряным ножом для распарывания швов, и последние слова, которые он произнес — предположительно, относящиеся к личности убийцы, — гласили, что убийца не девушка.

— В деревне есть портные?

— Ватсон, мне кажется исключительно маловероятным, что Джеймс Дакре предпринял ночную прогулку по холмам ради встречи с портным.

— Мне тоже, — согласилась Гризель. — К тому же в деревне нет портного. Вы думаете, что доктор пришел на холм ради встречи с женщиной?

— Не стоит спешить с предположениями, пока недостаточно фактов, — ответил Холмс. — Сейчас вопросов у нас гораздо больше, чем ответов, и значение слов доктора неясно.

Спустя несколько дней баронет сэр Генри Дакре принимал гостей из Лондона в усадьбе Рэмсмид, в своем дубовом кабинете. Это был добродушный молодой человек с водянистыми голубыми глазами и неуверенной улыбкой. Рядом стояла высокая, почти с него ростом, темноволосая, властного вида женщина, казавшаяся намного аристократичнее своего спутника. Ее резкие черты и матово-белую, словно светящуюся изнутри кожу выгодно подчеркивало траурное черное платье.

— Доброе утро, мистер Холмс, доктор Ватсон! — приветствовал гостей сэр Генри. — Позвольте представить мою невесту, мисс Эвелин Эмбри. Дорогая, это джентльмены, про которых я тебе рассказывал. Они расследуют обстоятельства смерти нашего несчастного Джеймса.

Она величественно кивнула.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Нам в высшей степени интересно узнать о ходе расследования.

Ватсон удивленно посмотрел сперва на Холмса, затем на хозяина усадьбы.

— Думаю, предмет нашего разговора не слишком подходит для ушей юной леди, — наконец выговорил он. — Вероятно, не стоит утруждать мисс Эвелин обсуждением подобных материй…

Эвелин Эмбри смерила его холодным взглядом:

— Если дело касается моей семьи, я должна знать.

Сэр Генри робко улыбнулся:

— Как видите, джентльмены, она умеет настаивать на своем. Я уверен: если мисс Эмбри желает присутствовать, то имеет на то полное право.

Шерлок Холмс кивнул и уселся в кресло у камина.

— Как вам будет угодно. Я сам не слишком брезглив и спокойно воспринимаю подробности медицинского свойства. Давайте перейдем к делу. Что касается причины смерти вашего брата, то мы можем лишь подтвердить известное: он умер ранним утром двенадцатого июля от колотой раны в верхнюю часть желудка. Орудие, которым была нанесена смертельная рана, — нож-вспарыватель, но не тот, что используют профессиональные портные, а больше напоминающий инструмент из женского швейного набора.

— Не люблю шитье, — заметила мисс Эвелин. — Такое скучное времяпрепровождение! Предпочитаю охоту на рябчиков.

— Инструмент серебряный, что, полагаю, делает маловероятным его принадлежность простому крестьянину. Может, кто-то из вашей семьи владел подобным ножом?

Она пожала плечами:

— Может быть. Я не знаю. Вы опрашивали прислугу?

— Да. Они тоже не уверены. Оставим вопрос об орудии убийства и вернемся к жертве. Известно, что доктор приехал в деревню, чтобы присутствовать на похоронах своей пациентки, мисс Кристабель Эмбри, и остановился в гостинице. В семь вечера он выпил пинту пива в гостиничном пабе, и до следующего утра — момента обнаружения тела у Белой Лошади — его не видели. Таковы факты, полученные здесь. Продолжить расследование мы решили в Лондоне.

— Думаете, какой-нибудь враг последовал за моим братом из Лондона и поссорился с ним поутру на холме? — предположил сэр Генри.

— Считаю это весьма маловероятным, — ответил Холмс. — Столь ярых врагов у вашего брата мы не обнаружили.

— Да им и взяться неоткуда, — добавил Ватсон. — Доктор Дакре пользовался большим уважением среди врачей. Его любили коллеги, и пациенты весьма расстроены его гибелью.

— Он уродился в семье самым умным, — сообщил Генри Дакре. — Но хоть и всезнайка, а отличный парень!

— Твердо ли вы уверены, что у Джеймса не было врагов? — спросила Эвелин. — Вряд ли вы опросили всех пациентов. А как насчет родственников тех, кто умер в его клинике?

— В самом деле, с вами мы еще не беседовали, — согласился Холмс. — Полагаю, вас вполне можно отнести к данной категории. Испытывали ли вы гнев по отношению к доктору Дакре как лечащему врачу мисс Кристабель?

— Конечно нет! — Девушка прикусила губу, а ее щеки порозовели. — Кристабель тяжело болела, и мы давно ждали худшего. Я никогда не обращалась к врачам, но уверена: Джеймс был выдающимся медиком. Он боролся за жизнь Кристабель, даже когда мы все потеряли надежду.

— Доктор упоминал о недовольных пациентах? — спросил Ватсон у сэра Генри.

— Никогда! Он всегда и со всеми поддерживал прекрасные отношения.

— С женщинами тоже? Неужели? — пробормотал Шерлок Холмс. — Я все размышляю над последними словами доктора: «Не девушка». Сэр Генри, у вашего брата были романтические привязанности?

— Да. Он был помолвлен с американкой, наследницей большого состояния. В момент его смерти она находилась в Нью-Йорке, со своей семьей, и не смогла прибыть на похороны. Ее очень расстроила смерть Джеймса.

— Полагаю, не может быть и речи о романе с деревенской красоткой? — Холмс взглянул на мисс Эвелин, решая, стоит ли просить извинения за очевидную бестактность, но та лишь натянуто улыбнулась.

— Джеймс был не из тех, кто позволяет себе подобное, — сказала она. — Это подтвердит кто угодно. Он жил ради своей работы, а все оставшееся время с удовольствием посвящал Анне, симпатичной и очень приятной девушке.

Доктор Ватсон прокашлялся:

— Я изучил истории болезни пациентов доктора Дакре. Он специализировался на лечении рака; большинство записей, увы, однозначны и печальны. Однако я не сумел найти медицинские документы вашей тетушки. На месте оказалась лишь пустая картонная папка с ее именем и краткой припиской: «Безнадежно. Орхидеи?»

— Вам известно, от чего умерла Кристабель Эмбри? — спросил Холмс.

— От рака, несомненно, — ответила Эвелин. — Это мы знали. Что касается частностей, ничего не выясняли. Кристабель не хотела рассказывать о своей болезни.

— Мне кажется странным, что Дакре уничтожил анамнез, — заметил Ватсон. — Похоже, он ни с кем не обсуждал заболевание мисс Эмбри. Нет ли у вас предположений по поводу слова «орхидеи» на папке?

— Орхидеи? Возможно, он думал, какие цветы прислать на похороны, — предположил сэр Генри.

— Генри, орхидеи — самые неподходящие цветы для похорон, — упрекнула его невеста.

— Да, разумеется. Во всяком случае, венок он прислал. Но разрази меня гром, если вспомню, из каких цветов. Белые… Признаюсь, джентльмены, эти цветочные премудрости для меня все равно что греческий язык.

На эту реплику Холмс отреагировал странно. Пробормотал: «А что, если…» — и замолк. После чего, не обращая внимания на расспросы о «если», что-то забубнил себе под нос. Затем поднял руку, призывая к тишине.

— Что ж, Ватсон, мы должны узнать причину ее смерти. Нам снова потребуются ваши профессиональные навыки. Необходимо переговорить со сквайром и раскрыть уже похороненную тайну.

— Милли Хопгуд, я не дам тебе любовное зелье, и это мой окончательный ответ! — сказала Гризель Раунтри мелкой невзрачной девчушке, стоявшей в дверях. — Твой парень — молодой Уилберфорс. А все знают, что Уилберфорсы стеснительные вконец. Он же сын гробовщика и разговаривать с живыми людьми не умеет.

— Да, но…

— Он хочет всего лишь, чтобы ты с ним по-человечески поговорила, и если не сумеешь, тебе не помогут никакие зелья, хоть со всего мира их собери.

— Миссус Раунтри, я не могу, нет! Вы же сегодня увидите его в усадьбе. Я подумала, может, вы с ним поговорите, а?

— Я — в усадьбе? С какой стати?

Девушка вынула из кармана передника конверт и показала старухе восковую печать с гербом Эмбри.

— Я принесла приглашение. Два лондонских джентльмена вернулись и хотят с вами переговорить.

— Понятно. А при чем здесь молодой Уилберфорс?

— Ну пожалуйста, миссус! Они ведь отправятся в склеп, смотреть на мисс Кристабель.

— Вот оно что… Передай мисс Эвелин: я непременно приду.

Гризель Раунтри застала Шерлока Холмса прохаживающимся по усадьбе Эмбри вблизи фамильного склепа. Стоял теплый июньский день, но старуху пробрало холодом при виде сыщика, безразличного к яркой пестроте цветов на клумбах и красоте вековых дубов. Только об одном и думает, прицелился, точно смерть. И не сбежишь — как от ее когтей.

— Вы хотите выкопать мисс Кристабель? — спросила знахарка.

— Полагаю, «выкопать» — не совсем подходящий термин. Она же в склепе. Увы, все шло к тому. Ватсон делает аутопсию в чулане. Полагаю, мы оба знаем, что он найдет.

— Леди умерла от рака, — пробормотала старуха, не глядя на сыщика.

— Вернее, человек по имени Кристабель Эмбри умер от рака, — уточнил Холмс.

— Так вы уже знаете про это?

— Полагаю, да.

Он обернулся на донесшийся из чулана возглас.

— А сейчас узнал и наш доктор. Сначала послушаем его рассказ или ваш?

— Мисс Эвелин известно, чем вы занимаетесь?

— Она решила поохотиться. Мы здесь одни, если не считать парнишки-гробовщика.

— А, Уилберфорс. — Старуха махнула рукой. — Этот ничего не поймет, да и болтать не станет. Пусть доктор поделится своими открытиями.

Ватсон подошел, расправляя закатанные рукава рубашки. Его руки были еще влажными после мытья.

— Холмс, я закончил. Рассказать о результате лично вам?

Холмс покачал головой:

— Миссис Раунтри — местная повитуха и травница. Полагаю, это делает ее вашей коллегой по медицинскому цеху. В любом случае она давно знала то, что вы сейчас обнаружили с немалым трудом. Итак, назовите причину смерти Кристабель Эмбри.

Ватсон покраснел:

— Да, это рак. Но рак мужских крипторхических яичек.

— Должно быть, вы сильно удивлены.

— Я слышал о таких случаях. К счастью, они весьма редки. Очевидно, врожденный дефект плода. Когда я вскрыл брюшную полость, обнаружил… э-э… половые органы мужчины, ставшие причиной рака. Матка отсутствовала: вагина умершей имеет длину всего два дюйма и оканчивается глухой стенкой. Я должен заключить, что с медицинской точки зрения Кристабель Эмбри была мужчиной.

— Подменыш Эмбри, — произнес Холмс.

— Холмс, как вы узнали?

— Я всего лишь предположил. Видите ли, греческое слово «орхидея» означает «тестикулы». А я не переставал размышлять над историей о подменышах. Мэм, ведь это местный способ описать и объяснить происходившее в семье Эмбри?

Гризель Раунтри кивнула:

— Мы, повитухи, не знали про внутренности, но было известно, что все без исключения подменыши Эмбри бесплодны. Старыми девами они оставались не всегда, порой выходили замуж, как правило, за чужаков, не знающих местные поверья, но детей никогда не зачинали. Из одних вышли хорошие жены, из других — не очень, и многие умерли рано, как и Кристабель Эмбри. Упокой, Господи, ее душу! Но чтобы подменыш Эмбри родила, такого не было. По-вашему, это хорошо для семейства, где земли и титул передаются по наследству? Вот уж точно проклятие!

— В самом деле, — согласился Холмс. — А доктор знал?

— Нет, конечно. Никто из наших ему бы не сказал, да это и не его дело. А мисс Кристабель пришла ко мне и заявила, что отправляется в лондонскую клинику, но сор из избы выносить не станет и доктору ничего не скажет. Заверила меня в этом. Мол, не хочет вредить Эвелин, помолвленной с братом доктора. Мисс Кристабель до последнего оттягивала отъезд, боялась, что доктор многое узнает.

— А мисс Эвелин сообщила нам, что никогда не ходила к врачу.

Ватсон ахнул:

— Холмс! Неужели вы думаете, что Эвелин Эмбри… э-э… мужчина?!

— В строгом смысле этого слова — да. Но важнее то, что Эвелин Эмбри не может зачать и выносить дитя. Поскольку она помолвлена с хозяином владения, передающегося по наследству, способность к деторождению крайне важна. Боюсь, когда Джеймс Дакре узнал правду о Кристабель, он сообщил о своих подозрениях мисс Эвелин — скорее всего, во время похорон. Они условились встретиться и обсудить дело.

— Почему он не рассказал брату?

— Полагаю, не хотел вредить чувствам обоих, — предположил Холмс. — Гораздо лучше было бы позволить леди — будем называть этого человека леди во избежание путаницы — разорвать отношения под удобным предлогом.

— Он ошибся, — сказала Гризель Раунтри. — Эвелин Эмбри не из тех, кто отдает свою добычу. Бьюсь об заклад, она и нож прихватила на тот случай, если не удастся договориться.

— Не девушка, — пробормотал Ватсон. — В общем-то, верно. Но скандал разразится ужасный! И не только по причине убийства, а еще и из-за странного уродства в семье Эмбри. Бедный сэр Генри… Что теперь будет?

С холмов донесся звук выстрела, прозвучавший в погожий летний день громко и четко.

— Что дóлжно, уже случилось, — сказала Гризель Раунтри. — Поспешу-ка. Лучше, если покойницу буду обряжать я, а то, не ровен час, кто узнает…

— Спасибо, миссис Раунтри, — сказал равнодушно Холмс.

Майкл Муркок Случай с жильцом на Дорсет-стрит

Майкл Муркок известен своими сериями про антигероя-альбиноса Элрика из Мелнибонэ, которые изменили жанр фэнтези меча и магии. Среди прочих романов этой многотомной эпопеи можно упомянуть такие книги, как «Буреносец» («Stormbringer»), «Проклятие черного меча» («Bane of the Black Sword») и «Участь Белого Волка» («The Weird of the White Wolf»). Также Муркок — автор выдающихся циклов о принце Коруме, Джерри Корнелиусе и Хокмуне. Он является обладателем множества литературных наград и нескольких премий за заслуги перед жанром, в том числе Всемирной премии фэнтези и премии Брэма Стокера за достижения всей жизни. Майкл Муркок — официальный член «Зала славы» научной фантастики и фэнтези; имеет статус гранд-мастера Американского общества писателей научной фантастики.

Допустим, выяснилось, что богатый родственник, о существовании которого вы не подозревали, отошел в мир иной и оставил вам — его или ее единственному живому потомку — немалое наследство. В реальности такое случается редко, но если судить по литературе, особенно по викторианским романам, возникает ощущение, что восемьдесят процентов населения Англии осчастливлены богатыми, щедрыми и бездетными родственниками, которые до самой смерти не дают о себе знать. Хотя, возможно, «осчастливлены» — не слишком точное слово, поскольку к имуществу всегда прилагаются призраки, колдовство или древние распри. Задумайтесь, почему такая уйма людей ничего не знает о своих фамильных связях? Быть может, в Викторианскую эпоху семьи были до того велики, что родственники легко терялись? Вот еще одна история о том, как главный герой познакомился с богатым кузеном, о котором прежде не ведал ни сном ни духом. Правда, в данном случае наследник и сам весьма состоятелен, а потому бесплатные поместья, идущие в руки волей случайных хромосом, его не прельщают. Здесь нет никаких домов с привидениями, тем не менее неприятностей хватает.

Стоял невероятно жаркий сентябрь. Будто огромный арктический зверь, выброшенный на тропический пляж и обреченный умирать в лучах палящего светила, столица изнемогала от зноя. При таком пекле Рим или даже Париж блистали бы своей красотой и нежились на солнце, а Лондон — задыхался.

Мы пребывали в оцепенении, а перед этим распахнули окна навстречу уличному шуму и духоте, но шторы сдвинули, чтобы спастись от обжигающего света. Холмс растянулся на диване, тогда как я задремал в мягком кресле, вспоминая проведенные в Индии годы, где такая жара была в порядке вещей и от нее прятались в домах. Хотелось порыбачить в Йоркшире, но у одной из моих пациенток тяжело протекала беременность, состояние этой женщины внушало мне опасения, и отлучиться из Лондона я не мог. Холмс тоже сначала намеревался уехать из города, и теперь мы привели в замешательство достопочтенную миссис Хадсон, которая рассчитывала, что квартира освободится.

Шерлок лениво уронил на пол прочитанную записку, а когда заговорил, в его голосе сквозило раздражение.

— Похоже, Ватсон, нас скоро выселят. Я надеялся, что этого не случится, пока вы здесь.

Мне была хорошо известна склонность моего друга к драматическим заявлениям, поэтому я, глазом не моргнув, спросил:

— Выселят, Холмс?

Я знал, что свою долю он, как обычно, уплатил за год вперед.

— Лишь временно, Ватсон. Возможно, вы помните, что мы оба собирались уехать из столицы, но обстоятельства вынудили нас поступить иначе. Тем не менее, исходя из наших планов, миссис Хадсон поручила мистерам Пичу, Пичу, Пичу и Прейзгоду подремонтировать и подкрасить и дом двести двадцать один «б». Это уведомление — они начинают работу на следующей неделе и будут очень признательны, если мы освободим помещения, так как рассчитывают кое-что перестроить по мелочи. Друг мой, мы лишаемся крова на целых две недели. Необходимо найти новое жилье, причем не слишком далеко отсюда. У вас, Ватсон, сложный пациент, у меня — работа. Я должен иметь доступ к картотеке и микроскопу.

Я не из тех, кто легко реагирует на перемены, вдобавок ранее сорванные планы уже привели меня в дурное расположение духа. От слов Холмса, конечно же, мое настроение нисколько не улучшилось.

— Каждый преступник в Лондоне постарается извлечь выгоду из этой ситуации, — сказал я. — А что, если Пичам или Прейзгоду платит какой-нибудь новый Мориарти?

— Мой верный Ватсон! Случай у Рейхенбахского водопада произвел на вас слишком сильное впечатление. Из-за того обмана я до сих пор испытываю глубочайшие угрызения совести. Будьте уверены, дорогой друг, Мориарти больше нет, и крайне маловероятно, что на свете появится еще один преступный ум, подобный ему. Тем не менее я согласен, что нам следует присмотреть за вещами. Поблизости нет ни одной гостиницы, пригодной для человеческого обитания. Друзей или родственников, готовых нас принять, тоже не наблюдается.

Я с теплотой наблюдал за тем, как мастер дедукции погружается в раздумья о нашей общей проблеме с усердием, которое он проявлял в самых трудных расследованиях. Из многих уникальных талантов я особенно ценил умение Холмса сосредоточивать свои усилия на любом, даже пустяковом деле.

В конце концов он щелкнул пальцами, ухмыляясь, как варварийская обезьяна; его глубоко посаженные глаза светились интеллектом и самоиронией.

— У меня есть идея, Ватсон! Разумеется, мы должны спросить миссис Хадсон, нет ли у нее соседа, сдающего комнаты.

— Прекрасная мысль, Холмс! — Я удивился невинному удовольствию своего друга, нашедшего если не решение вопроса, то человека, способного дать на него ответ.

Заметно приободренный, я встал с кресла и дернул шнур колокольчика.

Через несколько секунд хозяйка, миссис Хадсон, вошла в комнату и стала перед нами.

— Должна вам сказать, что крайне сожалею по поводу этого недоразумения, сэр, — обратилась она ко мне. — Но пациенты есть пациенты, и шотландская форель немного подождет, пока у вас не появится шанс ее изловить. Что касается вас, мистер Холмс, то, мне кажется, никакое убийство не может стать достаточным препятствием для прекрасного путешествия к взморью. Моя сестра в Хоуве позаботилась бы о вас столь же обстоятельно, как если бы вы вовсе не уезжали из Лондона.

— Я в этом не сомневаюсь, миссис Хадсон. Тем не менее убийство некоего хозяина гостиницы омрачает само понятие отпуска. Вдобавок недавно умер принц Ульрих, и хотя мы были практически незнакомы, а обстоятельства его смерти вполне ясны, я чувствую себя обязанным уделить этому событию толику своего внимания. Для моей работы полезно иметь под рукой различные аналитические инструменты, что приводит нас к проблеме, которую я не способен решить, — если не в Хоув, миссис Хадсон, то куда? Мне и Ватсону необходимы стол и кров, причем они должны располагаться поблизости.

Добропорядочная женщина явно не одобряла нездоровые привычки Холмса, но отчаялась обратить его в свою веру.

Она нахмурилась, выслушав тираду Шерлока, а затем неохотно ответила:

— На Дорсет-стрит живет моя золовка. В доме номер два, сэр. Признаюсь, на мой вкус, ее кухня страдает от чрезмерного французского влияния, но это милый, чистый и уютный дом с симпатичным садом, и она уже сделала нам предложение.

— А ваша родственница умеет молчать, миссис Хадсон, как вы?

— Подобно церкви, сэр. Мой покойный муж говорил о своей сестре, что та хранит тайны лучше, чем исповедник папы римского.

— Прекрасно, миссис Хадсон. Дело улажено! Мы переедем на Дорсет-стрит в следующую пятницу, а ваши рабочие явятся в понедельник. Я распоряжусь, чтобы некоторые вещи перевезли на новое место, а остальное, уверен, останется в сохранности, если все как следует зачехлить. Ну, Ватсон, что скажете? Вы все-таки отправитесь в отпуск, только он пройдет несколько ближе от нашего дома, чем вы планировали, и с рыбалкой могут возникнуть проблемы.

Мой друг так обрадовался, что и я более не мог пребывать в дурном расположении духа. Вдобавок с того момента события развивались настолько стремительно, что нам уже было не до мелких неудобств.

Переезд в дом номер два по Дорсет-стрит прошел без всяких происшествий. Неаккуратность Холмса — неотъемлемая черта его характера — вскоре принесла свои плоды, и возникло ощущение, что в новой квартире он обитает по меньшей мере лет сто. Окна наших комнат выходили в сад, казалось перенесшийся сюда прямиком из Суссекса, а из гостиной открывался вид на улицу, где на углу располагался богатый ломбард. Отсюда мы могли наблюдать за его посетителями, которые частенько заходили к ростовщикам по пути в таверну «Уитшиф», чьи «хорошо проветриваемые номера» мы отвергли в пользу несколько более роскошных апартаментов миссис Экройд. Цветущие глицинии за много лет полностью обвили фасад нашего нового дома, усугубляя его облик загородного поместья. Подозреваю, что другие жильцы, в отличие от нас, пользовались далеко не всеми его удобствами. Родственница миссис Хадсон, добропорядочная леди из солидной ланкаширской семьи, была рада, как она выражалась, чести ухаживать за нами. Мы с Холмсом пришли к выводу, что еще никогда не испытывали столь душевную заботу. Миссис Экройд обладала приятными широкими чертами лица и практичным, не терпящим вздора характером, который прекрасно подходил мне и Холмсу. Ее блюда стали приятной переменой после сытной, но простой стряпни миссис Хадсон. Впрочем, я никогда не скажу об этом нашим домовладелицам.

Так мы и устроились. Моя пациентка шла по тернистой дороге к материнству, и я должен был постоянно находиться поблизости, а в оставшееся от врачебных забот время решил вести себя так, словно предаюсь заслуженному отдыху. Холмс отчасти разделил мою целеустремленность, и мы провели несколько приятных вечеров вместе, посещая театры и мюзик-холлы, которыми заслуженно славится Лондон. Пока я с интересом следил за современными проблемными пьесами Ибсена и Пинеро, Холмс предпочитал атмосферу мюзик-холлов «Империя» и «Ипподром», а комические оперы Гилберта и Салливана в «Савое» по-прежнему олицетворяли его представления о совершенстве. Немало вечеров я сидел рядом, часто в ложе, выбранной лично Шерлоком, бросал взгляд на его одухотворенное лицо и недоумевал, как обладатель столь высокого интеллекта может получать такое удовольствие от фарсовых комедий и песенок кокни.

Солнечная атмосфера дома номер два по Дорсет-стрит, кажется, действительно улучшила настроение моего друга и придала ему несколько мальчишеский вид. Я даже поинтересовался, уж не нашел ли он библейский источник воды живой,[20] настолько свежо выглядел. При этих словах Холмс как-то странно на меня посмотрел и ответил, что когда-нибудь, если я не забуду напомнить, расскажет об открытиях, сделанных им в Тибете, где он провел немало времени после «гибели» в поединке с профессором Мориарти.

Тем не менее Шерлок согласился, что перемены пошли нам на пользу. Он продолжал свои изыскания, когда испытывал к тому склонность, но одновременно не чувствовал себя обязанным сидеть дома и даже настоял, чтобы мы вместе посетили синематограф. К сожалению, жара в зале вкупе с естественными ароматами, исходившими от посетителей, вынудили нас покинуть заведение до окончания фильма. Холмс не слишком заинтересовался новым изобретением. Обычно он признавал прогресс, лишь когда тот непосредственно затрагивал его профессию. После сеанса мой друг заявил, что синематограф не имеет отношения к криминологии, хоть и способен помочь в поимке злоумышленника, если его использовать для воссоздания картины преступления.

Мы вернулись рано вечером в наше временное пристанище, посетив синематографическое шоу в Музее мадам Тюссо на Мэрилебон-роуд, когда Холмс неожиданно встревожился, указал тростью перед собой и взволнованно зашептал в манере, которая была мне так знакома:

— Что вы скажете об этом малом, Ватсон? Вон о том, с рыжими бакенбардами, в новеньком цилиндре и взятом напрокат сюртуке? Похоже, он недавно приехал из Соединенных Штатов и только что побывал в одном из северо-западных кварталов Лондона — с кем-то встречался там, о чем, скорее всего, теперь жалеет.

Я усмехнулся в ответ:

— Да перестаньте, Холмс! Я вижу парня в цилиндре, который тащит тяжелую сумку, но как вы определили, что он приехал из Америки и остальное? Сдается, вы все выдумываете, старина.

— Определенно нет, мой дорогой Ватсон! Разумеется, вы заметили, что его сюртук расходится по шву на спине, а значит, он слишком мал для того, кто его носит. Самое очевидное объяснение — джентльмен одолжил редингот, дабы нанести особенный визит. Шляпа явно куплена недавно по той же причине, тогда как у ботинок примечательный задник, как у гаучо, характерный для юго-западных штатов. Такая обувь встречается лишь там, и свою родословную она ведет от сапог испанских наездников. Я изучал не только души, Ватсон, но и каблуки!

Все это время мы не отставали от таинственного незнакомца. Движение на Бейкер-стрит было крайне оживленным, вокруг колесили шумные экипажи, фыркали лошади, кричали кучеры, и вся лондонская толпа упорно пыталась добраться домой, отчаянно ища хоть какое-то средство, чтобы охладить свое коллективное тело. Наша «жертва» периодически останавливалась, ставила сумку на землю и перекладывала ношу из одной руки в другую, прежде чем продолжить путь.

— Почему вы решили, что он приехал недавно? И что побывал на северо-западе Лондона? — спросил я.

— Элементарно, Ватсон. Если вы задумаетесь хотя бы на мгновение, все станет ясно: наш друг достаточно богат, так как может себе позволить самый лучший цилиндр и гладстон, но одновременно носит сюртук не по размеру. Значит, он приехал налегке, или его багаж украли, или у него не нашлось времени посетить портного. А может, он отправился в ближайший магазин готовой одежды и просто выбрал более-менее подходящий размер. Следовательно, сумка тоже новая, и американец купил ее для переноски неизвестного предмета. Наш друг явно не подозревал, что тот окажется таким тяжелым, и, я уверен, нанял бы экипаж, если бы не остановился где-то поблизости. Возможно, он жалеет о своем приобретении. Вероятно, это нечто крайне дорогое, но совсем не то, на что рассчитывал иностранец… Он явно не думал, насколько неудобно будет нести груз, особенно по такой погоде. Исходя из всего этого, я делаю следующее предположение: американец рассчитывал спокойно пройтись от метро, а значит, вернулся с северо-запада Лондона, куда в основном отправляются поезда со станции «Бейкер-стрит».

Я редко подвергал сомнениям выводы моего друга, но сейчас нашел их слишком прихотливыми, хотя и оставил эти соображения при себе. И как же я удивился, когда джентльмен в цилиндре свернул влево и исчез из виду. Холмс тут же ускорил шаг:

— Быстрее, Ватсон! Кажется, я знаю, куда он идет.

За углом мы увидели, как американец подходит к двери дома номер два по Дорсет-стрит и вставляет ключ в замок парадной двери!

— Вот, Ватсон, — сказал Холмс ликующе. — Попытаемся проверить мои выводы?

С этими словами он подошел к нашему соседу, приподнял шляпу и предложил помочь с сумкой.

Тот отреагировал довольно резко — шарахнулся к перилам, отчего цилиндр упал ему на глаза. Тяжело дыша, иностранец свирепо взглянул на Холмса, а затем, с бессловесным рыком волоча тяжелый гладстон за собой, кинулся в дом и захлопнул дверь прямо перед носом у моего друга.

Шерлок, изумленный, поднял брови.

— Несомненно, страдания из-за сумки сильно расстроили этого джентльмена!

Мы тотчас вошли в дом и увидели, как незнакомец усердно тащит свою ношу вверх по лестнице. Его шляпа опасно накренилась, грозя упасть с головы. Саквояж раскрылся, и я успел заметить какой-то серебряный предмет, кое-где отблескивающий золотом. Мне показалось, что это был скульптурный образ маленькой человеческой руки.

Когда мужчина увидел нас, он остановился в нерешительности, а потом драматически изрек:

— Берегитесь, джентльмены! У меня есть револьвер, и я знаю, как им пользоваться.

Холмс принял угрозу всерьез и сообщил незнакомцу, что, возможно, перестрелка вместо приветственного обмена любезностями для Техаса — дело обычное, но в Англии предпочитают отстаивать свое мнение без оружия. Из уст того, кто стреляет по мишени в гостиной, это прозвучало несколько лицемерно.

Наш сосед явно смутился, взял себя в руки и сказал:

— Простите меня, джентльмены. Мне все здесь незнакомо, и должен признать, я перестал понимать, где враги, а где друзья. Меня предупреждали о необходимости соблюдать осторожность. Как вы попали внутрь?

— Как и вы, сэр, с помощью ключа. Мы с доктором Ватсоном тоже живем в этом доме.

— Доктор Ватсон! — Голос сразу выдал в мужчине американца.

Тягучий провинциальный акцент говорил о юго-западе Соединенных Штатов, и я достаточно полагался на Холмса, чтобы поверить — наш гость действительно приехал из Техаса.

— Да, это я. — Меня заинтриговало воодушевление, озарившее лицо собеседника, когда он обратил внимание на моего спутника.

— Тогда вы, должно быть, мистер Шерлок Холмс! О боже, прошу прощения за мои дурные манеры! Я ваш большой поклонник, джентльмены, слежу за всеми вашими приключениями. Отчасти именно из-за вас я снял комнату рядом с Бейкер-стрит, но, к сожалению, когда вчера позвонил в дверь дома двести двадцать один «б», застал там лишь рабочих, которые не смогли сказать, куда вы уехали. Времени не хватало, и пришлось действовать самостоятельно. Боюсь, я оказался не слишком удачлив. Ах, если бы знать, что мы живем под одной крышей!

— Наша домовладелица, — сухо сказал Холмс, — знаменита своей скрытностью. Сомневаюсь, что даже ее любимая кошка слышала наши имена.

Американцу было лет сорок: потемневшая от солнца кожа, ярко-рыжие волосы, густые рыжие усы и тяжелая челюсть. Если бы не проницательные зеленые глаза и изящные руки, я бы принял его за ирландского боксера.

— Меня зовут Джеймс Мэклсуорт, сэр, из Галвестона, штат Техас. Я занимаюсь импортом и экспортом, а также речными перевозками до столицы штата, Остина. У меня хорошая репутация, так как я честно веду бизнес. Мой дед сражался за республику и первым сел на пароход до Колорадо, решив торговать с портом Сабатини и прибрежными городами.

Как и положено американцу, он кратко изложил нам основные вехи своей жизни и карьеры, хотя мы уже пожали руки. В тех диких и неспокойных районах Соединенных Штатов, откуда был родом наш сосед, такой обычай необходим.

Холмс отнесся к мистеру Мэклсуорту с большой сердечностью, словно учуяв интересную загадку, и предложил зайти через час, дабы за бокалом виски с содовой мы могли с комфортом обсудить наши дела.

Техасец с готовностью принял приглашение, пообещал показать содержимое сумки и объяснить причину своего недавнего поведения.

Пока мы ждали американца, я спросил Холмса, какое впечатление на него произвел новый знакомый. Мне он показался достаточно честным человеком, бизнесменом, который попал в неприятную историю и теперь хочет, чтобы знаменитый детектив помог из нее выбраться. Если ничего иного от моего друга не требуется, Шерлок наверняка откажется от работы. С другой стороны, мы вполне могли столкнуться с необычным делом.

Холмс нашел Мэклсуорта интересным и открытым человеком, но не был уверен, действительно ли американец пал жертвой коварного обмана или играет роль.

— Полагаю, здесь кроется какое-то преступление, Ватсон, изощренное и зловещее. Вы, без сомнения, слышали о «Персее» Челлини.

— Кто не слышал? Говорят, это самая совершенная работа скульптора — отлитая из чистого серебра и декорированная золотом. Она изображает Персея, держащего в руке отрубленную голову горгоны Медузы, сделанную из сапфиров, изумрудов, рубинов и жемчуга.

— Ваша память, как всегда, превосходна, Ватсон. Много лет эта работа была самым выдающимся экспонатом в коллекции сэра Джеффри Мэклсуорта, сына знаменитого фабриканта железных изделий и, по слухам, самого богатого человека в Англии. Сэр Джеффри, насколько я понимаю, умер в бедности: увлекался искусством, но не разбирался в деньгах, отчего стал легкой добычей светских вампиров. В молодости он участвовал в Эстетическом движении, дружил с Уистлером и Уайльдом. Последний какое-то время был его другом и даже пытался отговорить от чрезмерных трат.

— Мэклсуорт! — воскликнул я.

— Именно, Ватсон. — Холмс сделал паузу, разжигая трубку и глядя на улицу, где довольно тоскливо проходила повседневная лондонская жизнь. — «Персея» украли лет десять назад. Дерзкое ограбление, которое я в то время приписывал Мориарти. Все указывало на то, что статую вывезли из страны и продали. Тем не менее я увидел скульптуру — или ее прекрасно выполненную копию — в сумке, которую Джеймс Мэклсуорт поднимал по лестнице. С такой-то фамилией он явно читал об этом деле, а следовательно, должен был знать, что работу Челлини украли. Тем не менее сегодня американец отправился на встречу и вернулся со статуей. Почему? Он не вор, Ватсон, могу поклясться жизнью.

— Надеюсь, он сам расскажет обо всем, — сказал я, услышав стук в дверь.

Мистер Джеймс Мэклсуорт сильно преобразился. Умывшись и переодевшись в собственный костюм, он казался более уверенным в себе и расслабленным. Наряд, скроенный на испанский манер, явно пользовался популярностью у него на родине: американец надел переливающийся галстук, мягкую рубашку с широким воротом, темно-красное пальто и такого же цвета ботинки с заостренными носами. Каждый квадратный дюйм его облика говорил о романтическом покорителе фронтира.

Сначала гость извинился за свой вид. По его словам, он не подозревал, насколько необычной и броской покажется такая одежда англичанам, пока вчера не прибыл в Лондон. Мы оба заверили его, что подобные образцы портновского искусства ни в коей мере не оскорбляют наш вкус. Более того, кажутся нам вполне привлекательными.

— Но из-за них все сразу понимают, откуда я родом, не так ли, джентльмены?

Мы согласились, что на Оксфорд-стрит найдется не много людей, одетых по такой моде.

— Именно поэтому я купил английский костюм, — сказал Джеймс. — Мне хотелось соответствовать и не выделяться. Однако цилиндр оказался чересчур большим, а сюртук — слишком маленьким. Только брюки подошли. Сумку же я выбрал самую большую, какую только смог найти.

— Итак, надлежащим образом экипировавшись, этим утром вы воспользовались городским метрополитеном и отправились?..

— В Уиллесден, мистер Холмс. Эй! Откуда вы об этом узнали? Следили за мной?

— Определенно нет, мистер Мэклсуорт. И в Уиллесдене вы стали обладателем «Персея» Челлини, не так ли?

— Вы все узнали еще до того, как я об этом рассказал, мистер Холмс! Мне и говорить ничего не нужно. Ваша репутация полностью оправданна, сэр. Если бы я не был рациональным человеком, поверил бы, что вы обладаете сверхъестественными способностями!

— Простая дедукция, мистер Мэклсуорт. Такой навык можно развить самостоятельно, знаете ли. Но мне понадобится больше сведений, так как я не понимаю, что побудило вас преодолеть шесть тысяч миль по морю и по суше, приплыть в Лондон, отправиться прямиком в Уиллесден и вернуться оттуда с одной из самых прекрасных серебряных статуй эпохи Возрождения, которую когда-либо видел мир. Причем в Англии вы находитесь всего один день.

— Могу вас заверить, мистер Холмс, что я не дока в подобных авантюрах. Недавно был всего лишь владельцем прибыльного корабельного бизнеса, связанного с оптовыми продажами. Моя супруга умерла несколько лет назад, и вторично я не женился. Дети выросли, обзавелись семьями и уехали из Техаса. Наверное, я немножко грустил от одиночества, но на жизнь не жаловался. Все изменилось, когда я узнал о «Персее» Челлини.

— Вам стало известно о нем еще в Техасе, мистер Мэклсуорт?

— Тут дело странное. И даже щекотливое. Но думаю, мне следует быть с вами откровенным и все рассказать. Джентльмен, у которого украли «Персея», приходился мне кузеном. Мы изредка переписывались, и он поведал о тайне, которая теперь стала для меня настоящим бременем. Понимаете, я единственный живой родственник сэра Джеффри по мужской линии, а у него осталось семейное дело. Он думал, что еще один наш кузен живет в Новом Орлеане, но так и не нашел его. В общем, если говорить кратко, то я поклялся честью исполнить волю кузена, если с ним или со статуей что-нибудь случится. Воля родственника вынудила меня сесть на поезд до Нью-Йорка, а оттуда отправиться на «Аркадии» в Лондон. В Англию я прибыл вчера после полудня.

— Так вы преодолели весь этот путь, мистер Мэклсуорт, из соображений чести? — спросил я.

Столь благородный поступок произвел на меня самое доброе впечатление.

— Можно и так сказать, сэр. В наших краях мы высоко ценим семейную преданность. Как вы знаете, имущество покойного ушло на оплату долгов, но мое путешествие связано с личным делом. Я вас искал, мистер Холмс, так как уверен, что сэра Джеффри убили. Кто-то шантажировал его, а сам он говорил о финансовых обязательствах. Его послания становились все более тревожными, сбивчивыми; кузен боялся, что ничего не оставит потомкам. Я ответил, что на самом деле это не беда, поскольку у него нет прямых наследников. Но, похоже, родственник не внял моему совету — он умолял помочь и сохранить все в тайне. Я пообещал, а в одном из последних писем сэра Джеффри нашел следующий план действий: если до меня дойдет весть о его смерти, я должен незамедлительно отплыть в Англию. Приехав, купить вместительную сумку, отправиться с ней в Уиллесден-Грин на северо-западе Лондона, захватив с собой документ, удостоверяющий личность, и найти дом номер восемнадцать по улице Далиа-гарденс. Там забрать некий предмет, чрезвычайно ценный для рода Мэклсуортов, после чего сразу вернуться в Галвестон. Более того, кузен потребовал от меня принести клятву, что я навсегда сохраню полученную вещь в семье.

И я дал зарок, а уже через пару месяцев прочитал в газете Галвестона об ограблении. Еще через какое-то время последовала статья о самоубийстве несчастного сэра Джеффри. У меня не оставалось иного выхода, мистер Холмс, кроме как выполнить его просьбу. Тем не менее я убежден, что в конце жизни сэр Джеффри едва ли находился в здравом уме. Подозреваю, он боялся, что его убьют. Постоянно говорил о людях, которые не остановятся ни перед чем, чтобы завладеть статуей Челлини. Его состояние почти полностью отошло кредиторам, он мог умереть нищим и бездомным, но для него имел значение только «Персей». Вот почему я подозреваю, что ограбление и убийство взаимосвязаны.

— Однако власти сочли смерть сэра Джеффри самоубийством, — сказал я. — Нашли записку. Коронеру этого хватило.

— Записка была вся в крови, я прав? — пробормотал Холмс, не вставая с кресла и касаясь кончиками пальцев своего подбородка.

— Полагаю, в этом и дело, мистер Холмс. Никто не заподозрил преступление, потому что расследование не проводилось.

— Ясно. Умоляю, продолжайте, мистер Мэклсуорт.

— Джентльмены, мне практически нечего добавить. Я уверен, что-то не так, и меня это гложет. Не желаю становиться соучастником злодеяния или скрывать сведения, способные помочь полиции, но я связан словом чести и должен выполнить обещание, данное кузену. На самом деле я даже не прошу вас раскрыть убийство; скорее, хочу успокоить свой разум и убедиться, что ничего криминального не произошло.

— Если сэр Джеффри заявил об ограблении, которого не было, он уже совершил преступление. Но это дело малое, согласен. Что именно вы хотите от нас, мистер Мэклсуорт?

— Я надеялся, что вы или доктор Ватсон составите мне компанию в поездке по известному адресу. На то есть масса очевидных причин. Я законопослушный гражданин, мистер Холмс, и хочу остаться таковым. Но опять же, вопрос чести…

— Несомненно, — прервал его Холмс. — А теперь, мистер Мэклсуорт, расскажите нам, что вы обнаружили на улице Далиа-гарденс, в доме номер восемнадцать?

— Это оказалось запущенное строение; раньше я в таких никогда не бывал. Все здания сгрудились вдоль короткой дороги, находящейся в четверти мили от станции метро. Я не ожидал подобного зрелища! Восемнадцатый выглядел еще более убого, чем соседские дома, — чрезвычайно унылое сооружение с облупившейся краской, заросшим двором и переполненными мусорными баками. В общем, картина, достойная скорее нью-йоркского Ист-Сайда, чем пригорода Лондона.

Я нашел грязный дверной молоток. Пришлось долго стучать, пока дверь не открыла удивительно привлекательная крупная дама с длинными руками, на чью внешность, по-моему, повлияла немалая доля южной крови. Меня изумил ее отменный маникюр. Незнакомка вообще выглядела безупречно, особенно если учесть окружающую обстановку. Она явно меня ждала. Ее звали миссис Галлибаста. Я знал это имя — сэр Джеффри часто говорил о ней с исключительной любовью и доверием. Женщина служила у него экономкой. Перед смертью он наказал исполнить свою последнюю волю, и теперь она передала записку, написанную им для этого случая. Взгляните, мистер Холмс.

Американец протянул моему другу листок бумаги, который тот должным образом изучил.

— Как я понимаю, вам знаком этот почерк?

Техасец не сомневался:

— Да, мужской, плавный, чуть неровный — я не раз его видел. В записке говорится, что я должен принять семейное наследство от миссис Галлибаста и, соблюдая предельную секретность, перевезти его в Америку. Оно останется на моем попечении, пока не найдется «пропавший» кузен. Если у сэра Джеффри появятся другие наследники по мужской линии, статую можно передать одному из них на мое усмотрение. Если таковых не будет, я должен завещать ее одной из моих дочерей — у меня нет сыновей — при условии, что та добавит фамилию Мэклсуорт к своей.

Очевидно, в некоторой степени я нарушаю клятву, но слишком мало я знаю об английском обществе и его обычаях. Я очень серьезно отношусь к семье, но понятия не имел, что связан родственными узами со столь прославленным родом, пока сэр Джеффри не написал мне. Хотя мы никогда не встречались, я чувствую себя обязанным исполнить его желание. Однако мне хватило ума понять, что события вышли из-под контроля. Я нуждаюсь в совете, желаю убедиться, что не стал соучастником преступления, а из всех жителей Англии только вы точно не выдадите мой секрет.

— Я польщен вашим предположением, мистер Мэклсуорт. Можете ли вы сообщить мне дату последнего письма сэра Джеффри?

— Оно было без даты, но я помню почтовую марку. На ней стояло пятнадцатое июня этого года.

— Понятно. А когда умер сэр Джеффри?

— Тринадцатого. Полагаю, он отправил письмо до своей смерти, но его забрали только на следующий день.

— Разумная догадка. И, судя по вашим словам, вы хорошо знакомы с почерком кузена?

— Мы переписывались несколько лет, мистер Холмс. Ни один фальсификатор, каким бы умным он ни был, не смог бы сложить все особенности и непредсказуемые описки в едва читаемые слова. Обычно рука у кузена была верной и писала очень характерным почерком. Это не подделка, мистер Холмс. Как и записка, которую он оставил экономке.

— Но вы никогда не видели сэра Джеффри?

— К сожалению, нет. Он упоминал, что хотел приехать на ранчо в Техас, но, полагаю, обстоятельства сложились иначе.

— Я видел его несколько лет назад, когда мы состояли в одном клубе. Он был человеком художественного склада, увлечен японскими гравюрами и шотландской мебелью. Любезный, рассеянный, довольно застенчивый. Явно благородного нрава. Как говорится, слишком хорош для этого мира.

— И когда это было, мистер Холмс? — Наш посетитель наклонился вперед, выказывая немалое любопытство.

— О, лет двадцать назад, когда я только начинал практику. Я нашел улики в деле, по которому обвинялся его молодой приятель. Сэр Джеффри оказался достаточно любезен и поверил в мою способность вернуть этого славного человека на правильный путь. Он искренне переживал за судьбу друзей и, насколько я понимаю, остался убежденным холостяком. Мне было неприятно услышать об ограблении. А затем несчастный покончил с собой. Я несколько удивился, но никаких подозрений насчет убийства не возникло; мое внимание тогда занимали другие проблемы. Сэр Джеффри был доброжелательным и отзывчивым, старомодным джентльменом. Покровителем бедных художников. Именно увлечение искусством, по моему разумению, стоило ему состояния.

— Он мало говорил со мной о живописи, мистер Холмс. Боюсь, кузен сильно изменился за прошедшие годы. Человек, которого знал я, стал очень нервным и подверженным иррациональным волнениям. Я согласился исполнить просьбу, чтобы успокоить его. В конце концов, я последний из Мэклсуортов, а потому вынужден взять на себя определенную ответственность. Счел за честь принять ее, мистер Холмс, но забеспокоился, узнав, что от меня требуется.

— Безусловно, вы человек чести, мистер Мэклсуорт, и притом очень здравомыслящий. Я искренне сочувствую вашему затруднительному положению. Вы правильно поступили, придя к нам, и мы сделаем все возможное, чтобы вам помочь!

На лице американца отразилось облегчение.

— Спасибо, мистер Холмс. Спасибо, доктор Ватсон. Чувствую, теперь я смогу действовать с большей основательностью.

— Я так понимаю, сэр Джеффри упоминал о своей экономке?

— Да, сэр, причем исключительно в возвышенных тонах. Миссис Галлибаста пришла к нему лет пять назад, она много работала, стараясь привести дела в порядок. Родственник писал, что без ее помощи он гораздо раньше предстал бы перед судом по делу о банкротстве. Сэр Джеффри столь тепло говорил о ней… Признаюсь, у меня мелькнула мысль о том… ну, сэр, что они…

— Я понимаю вас, мистер Мэклсуорт. Это может объяснить, почему ваш кузен так и не женился. Несомненно, классовые различия оказались непреодолимы — если то, о чем мы подозреваем, произошло на самом деле.

— Я не желаю бросать тень на имя родственника, мистер Холмс.

— Тем не менее, думаю, нужно смотреть на проблему рационально. — Холмс взмахнул своей длинной рукой. — Вы можете показать нам статую, которую забрали сегодня из Уиллесдена?

— Конечно, сэр. Боюсь, газета, в которую она была завернута, порвалась в нескольких местах…

— Вот так и я узнал работу Челлини, — сказал Холмс.

На его лице читалось нечто вроде восторга, когда американец доставал из сумки выдающееся произведение искусства. Шерлок протянул руку и осторожно дотронулся до серебряной мускулатуры, в своем совершенстве казавшейся живой плотью. Статуя трепетала от некой внутренней энергии, и все — золотая инкрустация, драгоценные камни — служило лишь одной цели: создать прекрасное подобие Персея. На локте у него висел щит, в одной руке он держал окровавленный меч, в другой — увенчанную змеями голову, которая смотрела на нас сапфировыми глазами и грозила обратить в камень.

— Понятно, почему сэр Джеффри, отличавшийся тонким вкусом, желал сохранить работу Челлини в семье, — сказал я. — И очевидна причина его одержимости на закате жизни. Хотя странно: он мог отдать статую в музей при жизни или по завещанию, а не пускаться в хитроумные авантюры. Подобный шедевр заслуживает того, чтобы находиться на виду.

— Полностью с вами согласен, сэр, и поэтому намереваюсь построить для него специальный выставочный зал в Галвестоне. Но сэр Джеффри и миссис Галлибаста предупреждали меня, что новости о местонахождении «Персея» могут стать причиной огромных проблем — не столько из-за полиции, сколько из-за воров, желающих заполучить, пожалуй, самый изящный образец серебряного литья эпохи флорентийского Возрождения. Должно быть, он стоит сумасшедших денег! Когда доберусь домой, застрахую статую на миллион долларов, — сообщил техасец.

— Вы можете доверить нам скульптуру до завтрашнего вечера? — спросил Холмс.

— Господа, как вы знаете, я должен взойти на борт «Аркадии», чтобы возвратиться в Нью-Йорк. Корабль отправляется завтра вечером из Тилбери. Этот пароход — один из немногих кораблей своего класса, что отходят из Лондона. Если я задержусь, мне придется ехать в Ливерпуль.

— Но вы готовы это сделать, если понадобится?

— Я не могу уехать без статуи, мистер Холмс. Так что пока она в вашем распоряжении, я вынужден находиться здесь. — Джеймс еле заметно улыбнулся и вроде даже подмигнул нам. — К тому же тайна смерти кузена представляет для меня куда больший интерес, чем загадка его последней воли.

— Превосходно, мистер Мэклсуорт. Вижу, наши мысли идут в одном направлении. Я с немалым удовольствием предоставлю в ваше распоряжение таланты, которыми обладаю. Насколько помню, сэр Джеффри жил в Оксфордшире?

— По его словам, милях в десяти от Оксфорда. Рядом с Уитни, славным торговым городком. Поместье называется «Коггс-Олд»; когда-то оно было центром значительных владений, включая ферму. Но землю продали, остались только дом и сад. Естественно, они тоже выставлены на торг кредиторами кузена. Миссис Галлибаста полагает, что покупатели найдутся достаточно быстро. Ближайшая деревня — Хай-Коггс. Железнодорожная станция Саут-Ли расположена примерно в миле. Я знаю это место, как родное, мистер Холмс, — описания сэра Джеффри отличались изрядной красочностью.

— В самом деле? Между прочим, вы сами связались с ним?

— Нет, сэр! Кузен интересовался геральдикой и своей родословной. Пытаясь проследить судьбу потомков сэра Роберта Мэклсуорта, нашего общего прапрадеда, он наткнулся на мое имя и написал мне. До этого я понятия не имел, что связан с английской аристократией. Какое-то время сэр Джеффри уговаривал меня наследовать титул, но я убежденный республиканец. Мы в Техасе не слишком дорожим званиями, если, конечно, они не заслужены.

— Вы сказали ему, что не заинтересованы в наследовании титула?

— Я вообще не желал говорить о наследстве, сэр. — Джеймс поднялся, собираясь уйти. — Мне просто нравилось с ним переписываться, и я заволновался, когда письма стали нервными и бессвязными и речь в них пошла о самоубийстве.

— Тем не менее вы по-прежнему подозреваете, что смерть сэра Джеффри — дело чужих рук?

— Да, сэр. У меня чутье на правду. Или воображение слишком буйное. На ваше усмотрение!

— Я подозреваю первое, мистер Мэклсуорт. Увидимся завтра вечером, а до тех пор — спокойной ночи.

Мы пожали друг другу руки.

— Доброй ночи, джентльмены. Сегодня я буду спать спокойно — впервые за несколько месяцев.

С этими словами наш техасский гость вышел из комнаты.

— Что вы об этом думаете, Ватсон? — спросил Холмс, потянувшись за глиняной трубкой с длинным мундштуком и набив ее табаком из персидской туфли. — По-вашему, мистер Мэклсуорт честный малый, как сказали бы его соотечественники?

— Американец произвел на меня крайне благоприятное впечатление. Но, по-моему, его провели и втянули в авантюру, о которой он никогда бы не помыслил, если бы прислушался к собственному чутью на правду. А в искренность сэра Джеффри я не верю. Возможно, когда вы его знали, он был другим, но с тех пор явно деградировал: держал любовницу-мулатку, по уши залез в долги, планировал украсть собственное сокровище, чтобы скрыться от кредиторов. И вовлек в это дело нашего приличного техасского друга, выдав себя за его родственника и зная, как серьезно южане относятся к таким вещам. Полагаю, затем с помощью экономки он инсценировал собственную смерть.

— И отдал сокровище кузену? Зачем ему это, Ватсон?

— Он использовал Мэклсуорта, чтобы перевезти статую в Америку, где собирался ее продать.

— Значит, сэр Джеффри не хотел быть пойманным со статуей. Не хотел также, чтобы думали, будто он имеет к ней какое-то отношение. А мистер Мэклсуорт прекрасно подошел для перевозки «Персея» в Галвестон, так как наш новый сосед совершенно чист перед законом. Да, Ватсон, это неплохая версия.

— Но у вас есть другие соображения?

— Пока всего лишь предчувствие. Мне кажется, сэр Джеффри действительно мертв. Я читал отчет коронера — бедняга вышиб себе мозги. Именно поэтому на предсмертной записке оказалось столько крови. Если он и придумал этот план, до его завершения явно не дожил.

— Значит, экономка решила продолжить дело хозяина?

— В нашей цепочке рассуждений есть один изъян, Ватсон. Сэр Джеффри, похоже, предвидел собственное самоубийство и оставил инструкции миссис Галлибаста. Мистер Мэклсуорт узнал почерк. Я сам прочитал записку. Американец переписывался с кузеном годами, он подтвердил, что там действительно рука его родственника.

— Получается, экономка невиновна. Нужно искать некое третье лицо.

— Придется снарядить экспедицию за город. — Холмс уже листал справочник Брэдшоу. — Есть поезд от Паддингтона утром, надо будет сделать пересадку в Оксфорде, и оттуда мы доберемся до Саут-Ли еще до ланча. Сможет ли ваша пациентка противостоять соблазну материнства еще сутки, Ватсон?

— К счастью, все указывает на то, что она готова наслаждаться слоновьей беременностью.

— Прекрасно, тогда завтра мы последуем совету миссис Хадсон, вкусив свежего воздуха и простых радостей английской глубинки.

Мой друг откинулся в кресле, сделал глубокую затяжку и закрыл глаза. Возможность занять свой великолепный ум интересным делом явно подняла ему настроение.

Мы не могли выбрать для поездки лучшего дня. По-прежнему стояла теплая погода, но в воздухе разлился особый аромат: еще до Оксфорда стала ощущаться изысканная роскошь ранней английской осени. Повсюду убирали пшеницу, а живые изгороди пестрели цветами. Соломенные и шиферные кровли мелькали за окнами вагона, и перед нами расстилалась прекрасная Британия, где строили дома, помня о естественном ландшафте, и засеивали поля, думая не только о практичности, но и о красоте. Именно по таким видам я скучал в Афганистане, а Холмс в Тибете, где многому научился подле самого далай-ламы. По моему мнению, ничто не могло сравниться с богатством и разнообразием пейзажей типичной английской деревни.

Мы быстро добрались до станции Саут-Ли и смогли нанять повозку, на которой отправились в Хай-Коггс. Наш путь пролегал по извилистым дорогам, между высокими изгородями, и мы наслаждались знойным покоем дня, нарушаемым лишь пением птиц да редким коровьим мычанием.

Миновали деревушку с церковью в норманнском стиле да продовольственной лавкой, одновременно служившей почтой. От Хай-Коггса к имению сэра Джеффри вел ухабистый проселок. Мимо проплывали живописные, увитые розами и жимолостью коттеджи с соломенными крышами, будто стоявшие тут с начала времен. А затем показался довольно вульгарный современный дом, чей хозяин вдобавок соорудил несколько отвратительных пристроек в духе нашего времени.

Проехав рядом с фермерской усадьбой, флигели которой, построенные из местного камня, казалось, росли из земли, подобно деревьям в близлежащей роще, мы наконец прибыли к запертым воротам поместья «Коггс-Олд», где царил дух запустения. Судя по всему, за этим местом много лет никто не ухаживал.

Верный себе, Холмс сразу начал изучать все вокруг и вскоре нашел провал в стене, сквозь который мы смогли протиснуться и осмотреть сад. Там не обнаружилось ничего примечательного, кроме изрядной величины лужайки, нескольких кустов, ветхих теплиц, заброшенной конюшни, разных сараев и мастерской, находившейся в удивительно приличном состоянии. Именно здесь, сказал мне Холмс, и умер сэр Джеффри. Поэтому пристройку так вычистили. Мэклсуорт зажал пистолет в тисках и выстрелил себе в рот. Во время дознания преданная экономка упоминала о проблемах с деньгами и мучительных раздумьях хозяина о том, что он обесчестил имя семьи. Впопыхах нацарапанная записка пропиталась кровью, текст был различим частично, но почерк явно принадлежал владельцу дома.

— Видите, Ватсон, нет никаких следов убийства. Все знали, что сэр Джеффри вел богемную жизнь, прежде чем осел здесь. Он спустил фамильное состояние на художников и их работы. Несомненно, некоторые из этих полотен со временем станут ценными, но сейчас живописцы, которым он покровительствовал, лишь мечтают о своей материальной значимости. По-моему, половина завсегдатаев кафе «Роял» зависела от миллионов Мэклсуорта — пока те окончательно не иссякли. А в последние годы жизни сэр Джеффри, кажется, был или чем-то сильно расстроен, или находился в подавленном состоянии. Возможно, и то и другое. Думаю, нам следует побеседовать с миссис Галлибаста, но для начала посетим местную почтовую станцию. В таких деревушках это источник мудрости.

Почта и магазин располагались в перестроенном коттедже, крытом соломой. Обнесенный белым частоколом, сквозь который тут и там проглядывали сентябрьские цветы, он вполне смотрелся бы на картине. В тенистой прохладе лавки, забитой любым товаром, который мог понадобиться местным жителям, — от книг до леденцов — нас приветствовала владелица в простой хлопковой одежде и накрахмаленном переднике — ее имя мы уже знали благодаря табличке, висевшей над дверью.

Миссис Бек была пухлой и румяной, с веселыми глазами, но слегка поджатым ртом. Черты ее лица красноречиво говорили о конфликте между естественной сердечностью и слегка критичным характером. И действительно, вскоре мы нашли тому подтверждение. Она знала как сэра Джеффри, так и миссис Галлибаста и, по ее словам, находилась в хороших отношениях с несколькими слугами из поместья. Правда, тех становилось все меньше, а замену им не искали.

— Ходили разговоры, джентльмены, что несчастный сэр Джеффри почти разорился и не мог нанять новых работников. Однако с платой он никогда не опаздывал, а те, кто трудился на него, хранили ему верность. Особенно экономка. Было в ней что-то странное, будто она старалась держаться особняком. Но миссис Галлибаста хорошо заботилась о своем нанимателе, а так как все знали о его печальном будущем, она делала это без какой-либо мысли о деньгах.

— Тем не менее вам не нравилась эта женщина? — тихо спросил Холмс, рассматривая рекламу ирисок.

— Признаюсь, сэр, я находила ее несколько чудной. Она иностранка — испанка, наверное. Меня не беспокоила цыганская внешность этой особы, но я никак не могла с ней поладить. Видела ее чуть ли не каждый день, а вот в церкви — ни разу. Она приходила сюда за разной мелочью, необходимой по хозяйству. Всегда платила наличными и не просила кредит. Я никогда не питала к ней особой любви, но, судя по всему, именно миссис Галлибаста поддерживала сэра Джеффри, а не наоборот. Некоторые говорили, что у нее был вспыльчивый нрав, и однажды она побила кочергой младшего лакея, но свидетельств тому я не видела. Экономка не долго со мной болтала, иногда покупала газету, забирала почту и отправлялась домой. Неважно, светило солнце или лил дождь, она все равно приходила за покупками, сэр. Крупная, здоровая женщина. Шутила, какое это наказание — сэр Джеффри и поместье, но, похоже, особенно не возражала против такой жизни. Я знала за ней одну странность: когда она болела, причем не имеет значения, насколько тяжело, всегда отказывалась от помощи врача. Ужасно боялась медиков, сэр! Даже на обычное предложение позвать доктора Шапиро отвечала истерикой и криком, что «костоправы» ей не нужны. А во всем остальном она была незаменима для сэра Джеффри — человека мягкого, необычного и постоянно витающего в облаках. Он такой с детства.

— А он не был склонен к беспричинным страхам и навязчивым идеям?

— Насколько мне известно, нет, сэр. Да он с юности совсем не изменился. Сэр Джеффри был забавным. Хотя последние несколько лет он не выходил из дома, и я видела его лишь издерка. Но когда появлялся на людях, был веселым и жизнерадостным, как обычно.

— Это чрезвычайно интересно, миссис Бек. Я вам очень благодарен. Куплю у вас четверть фунта лучших круглых леденцов, если позволите. А, забыл спросить. Вы не помните, сэр Джеффри получал какие-нибудь письма из Америки?

— Да, сэр. Часто. Экономка говорила, он их ждал. Я помню конверт и марки. Больше ему почти никто не писал.

— А сэр Джеффри посылал ответы отсюда?

— Не знаю, сэр. Почту забирают из ящика рядом со станцией. Вы его увидите, если вернетесь по этой дороге.

— Полагаю, миссис Галлибаста уже уехала.

— Спустя примерно две недели после самоубийства сэра Джеффри. Мой сын отвез ее вещи на станцию — она забрала все свои пожитки. Он еще упоминал, какой тяжелый у нее багаж. Сказал, что, если бы сам не присутствовал на панихиде по сэру Джеффри в церкви Святого Иакова, подумал бы, что покойный лежит в сундуке. Прошу прощения за неуместную шутку, сэр!

— Премного вам обязан, миссис Бек. — Детектив приподнял шляпу и поклонился.

Я сразу заметил, как оживился и воодушевился Холмс — он напал на след и почуял добычу. Когда мы вышли из лавки, прошептал:

— Как только доберемся до Лондона, мне надо будет зайти на Бейкер-стрит и заглянуть в архив.

По пути к станции, пока я управлял двуколкой, Шерлок не произнес ни слова. Молчал он и всю дорогу до столицы. Я привык к манерам моего друга, к перепадам в его настроении, и, довольствуясь тем, что не мешаю трудиться этому блестящему уму, сам погрузился в общемировые проблемы при содействии утреннего номера «Телеграф».

Тем вечером мистер Мэклсуорт ужинал вместе с нами. Миссис Экройд превзошла себя, подав копченого лосося, сэндвичи с огурцом, острые закуски, сдобный хлеб и булочки. Чай оказался моего любимого сорта «Дарджилинг», чей тонкий букет лучше всего вкушать именно в это время суток. Даже Холмс заметил, что нам могут позавидовать гости отеля «Синклерс» или «Гросвенор».

За нашей трапезой следила великолепная статуя Челлини. Наверное, чтобы она играла на свету, Холмс поставил ее перед самым окном гостиной. Мы беседовали словно в присутствии ангела. Явно довольный, мистер Мэклсуорт взял тарелку на колени.

— Я слышал об этой церемонии, джентльмены, но никогда не думал, что буду пить вечерний чай с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном!

— Так вы и не пьете, сэр, — мягко заметил Холмс. — Полагаю, наши американские родственники часто путают полдник и вечерний чай. На самом деле это разные вещи. Когда я был ребенком, вечерний чай подавали только в некоторых школах и имели в виду ранний горячий ужин. В последнее время под вечерним чаем подразумевают именно такую трапезу и устраивают ее в детских садах. К полднику обычно приступают часа в четыре, и он состоит из холодных закусок, иногда со сдобным хлебом, топлеными сливками и земляничным джемом. На вечерний чай детей созывают в шесть. Помнится, нас в это время всегда кормили сосисками. — Мой друг едва заметно вздрогнул.

— Признаю ошибку и внимаю наставлениям, сэр, — весело ответил техасец и взмахнул изысканным бутербродом, подкрепляя свою мысль.

После чего мы все посмеялись — Холмс над собственной педантичностью, а мистер Мэклсуорт потому, что смог отвлечься от тяжелых мыслей.

— Вы нашли ключ к загадке в Хай-Коггсе? — поинтересовался наш сосед.

— Конечно, мистер Мэклсуорт, — сказал Холмс. — Мне надо проверить некоторые факты, но, думаю, дело решено. — Он снова засмеялся, на этот раз его развеселила смесь восхищения и удивления на лице американца.

— Решено, мистер Холмс?

— Решено, мистер Мэклсуорт, но не доказано. Немало ценных соображений, как обычно, принадлежит доктору Ватсону. Именно вы, мой дорогой друг, высказали догадку о том, для чего этого джентльмена вовлекли в ужасное хладнокровное преступление.

— Так я был прав, мистер Холмс? Сэра Джеффри убили?

— Убили или довели до самоубийства, мистер Мэклсуорт. Едва ли это существенно.

— Вам уже известен преступник?

— Похоже на то. Прошу, мистер Мэклсуорт, — Шерлок вынул листок пожелтевшей бумаги из внутреннего кармана, — взгляните. Я нашел этот документ в моей картотеке по пути сюда и приношу извинения за его пыльный вид.

Слегка нахмурившись, техасец взял сложенную вдвое записку и громко прочитал ее, почесывая голову в явном недоумении:

— «Мой дорогой Холмс, большое вам спасибо за щедрую помощь в недавнем деле, касающемся моего друга-художника… Само собой, я навечно у вас в долгу. Искренне ваш…» — Он в замешательстве посмотрел на Шерлока. — Почтовая бумага мне не знакома, мистер Холмс. Несомненно, это «Атенеум» — один из ваших клубов. Но подпись поддельная.

— Я ждал, что вы так скажете, сэр. — Холмс забрал листок у американца.

Новость совершенно не встревожила сыщика, а, казалось, наоборот, обрадовала. Мне стало интересно, как далеко в прошлое уходят корни этого преступления.

— А сейчас, прежде чем я пущусь в дальнейшие объяснения, следует показать вам кое-что. Не будете ли вы так добры, мистер Мэклсуорт, написать миссис Галлибаста в Уиллесден письмо следующего содержания. Что вы передумали уезжать в Соединенные Штаты и решили какое-то время пожить в Англии. До возвращения в Америку собираетесь поместить статую Челлини в банковский сейф, а в Техасе проконсультируетесь у юристов, что делать с сокровищем.

— Если я так сделаю, мистер Холмс, то не выполню клятву, данную кузену. И солгу леди.

— Поверьте мне, мистер Мэклсуорт, вы не нарушите данное обещание и не станете обманывать леди. Более того, окажете сэру Джеффри Мэклсуорту и, надеюсь, обеим нашим великим нациям большую услугу, если выполните мои инструкции.

— Хорошо, мистер Холмс, — сказал американец с самым серьезным выражением лица. — Если таково ваше слово, я готов подчиниться.

— Вы молодец, Мэклсуорт! — Губы Шерлока чуть приподнялись, обнажив зубы, и он стал похож на волка, почуявшего уязвимость добычи. — Кстати говоря, вы когда-нибудь слышали о некоем субъекте по прозвищу Крошка Пьер? Иногда его еще называют Пит Француз?

— Да, естественно. Его настоящее имя Жан Фроменталь. Он был популярным героем желтой прессы и остается таковым по сей день. Промышлял в Орлеане лет десять назад. Эстрадный артист или вроде того. Говорят, он потомок выходцев из Аркадии и индейцев племени кри. Силач и красавец. Прославился серией крайне жестоких убийств известных сановников: нападал на них в приватных номерах заведений определенного сорта, которыми славен город Пикаюн. В деле также участвовала его помощница. По слухам, именно она заманивала людей. В конце концов Фроменталя арестовали, но женщину так и не нашли. Некоторые полагают, что впоследствии она помогла преступнику сбежать из тюрьмы. Насколько помню, мистер Холмс, злоумышленника не поймали. Разве следствие не нашло доказательства того, что он погиб от руки женщины? Вы полагаете, Крошка Пьер и сэр Джеффри стали жертвами одной и той же преступницы?

— В некотором смысле, мистер Мэклсуорт. Как я уже сказал, мне бы не хотелось раскрывать все подробности моей версии, пока я не проверю хотя бы часть из них. Но могу сказать твердо: это дело не женских рук. Так вы исполните мою просьбу?

— Рассчитывайте на меня, мистер Холмс. Я составлю телеграмму прямо сейчас.

Когда американец вышел из комнаты, я повернулся к Шерлоку, надеясь выведать детали, но тот молчал, лелея решение задачи, словно любимого ребенка. Выражение его лица чрезвычайно меня раздражало.

— Полно, Холмс, так не пойдет! Вы сказали, что я помог вам, а сами не даете и намека на ответ. Миссис Галлибаста невиновна, но вы все равно говорите, что в этом деле не обошлось без убийства. Моя версия — сэр Джеффри организовал похищение статуи, а потом наложил на себя руки, дабы не прослыть преступником, ведь при банкротстве все выплыло бы наружу, — кажется, подтверждает это. Судя по почерку, он лично сочинил письма, в которых назвал мистера Мэклсуорта своим родственником, так как наш сосед к этому совершенно непричастен. А потом вы неожиданно заводите речь о каком-то головорезе из Луизианы по кличке Крошка Пьер. Видимо, он являлся вашим главным подозреваемым, пока мистер Мэклсуорт не сообщил, что убийца давно мертв.

— Я согласен с вами, Ватсон. Все это кажется чрезвычайно запутанным. Но сегодня, надеюсь, многое прояснится. Револьвер при вас, мой друг?

— Я не привык постоянно ходить с оружием, Холмс.

В ответ Шерлок пересек комнату и вытащил большую коробку из-под обуви, которую принес сегодня из нашей прежней квартиры. Из нее он достал два новых револьвера Уэбли и пачку патронов.

— Они могут понадобиться. Мы имеем дело с преступником терпеливым и расчетливым, обладающим выдающимся интеллектом. Этот человек спланировал преступление много лет назад и теперь думает, что его замысел под угрозой.

— Вы полагаете, миссис Галлибаста действует с ним заодно? Она предупредит злоумышленника, когда придет телеграмма?

— Скажем так, Ватсон: сегодня ночью нам следует ждать гостя. Именно поэтому статуя Челлини стоит у окна, дабы любой мог узнать сей предмет.

Я сказал другу, что в моем возрасте и положении начинаешь терять терпение от загадок, но с неохотой согласился занять указанную Холмсом позицию и, крепко сжав револьвер, принялся ждать темноты.

Ночью жара не спала. Я мечтал о костюме полегче и стакане холодной воды, но вдруг с улицы донесся странный скрежет, и я рискнул выглянуть наружу, прикрывшись занавеской. Каково же было мое удивление, когда я увидел таинственную фигуру, быстро взбирающуюся по стене, увитой глициниями. В желтых лучах фонарей ее мог заметить кто угодно, но, похоже, злоумышленника это не волновало.

Через несколько секунд мужчина — а это действительно был мужчина, причем настоящий гигант — вытащил из-за пояса нож и принялся открывать окно, рядом с которым стояла работа Челлини. Я не двигался с места, хотя боялся, что верзила схватит «Персея» и унесет. Впрочем, здравый смысл подсказывал, что вору придется влезть в комнату и выйти по главной лестнице, если только он не намерен спустить статую вниз на веревке.

Дерзкий грабитель действовал в открытую, не беспокоясь о свидетелях, словно задача настолько захватила его, что он забыл обо всем. В уличном свете мне удалось мельком разглядеть его лицо: густые волнистые волосы, повязанные платком, двухдневная щетина и темная, почти негроидная кожа. Судя по всему, взломщик приходился родственником миссис Галлибаста.

Наконец он откинул защелку, поднял раму и проскользнул внутрь, тяжело дыша.

В следующий миг из своего укрытия вышел Холмс и наставил на похитителя револьвер. Тот повернулся, сверкая глазами, будто загнанный в ловушку зверь.

— Парень, я целюсь тебе в голову, — спокойно сказал Шерлок, — так что будь умницей, брось оружие и сдавайся!

С бессловесным рыком злоумышленник кинулся к статуе и загородился ею от пуль.

— Стреляйте, если посмеете! — крикнул он. — Так вы уничтожите не только мою жалкую жизнь, но и все, что сговорились сохранить! Я недооценил тебя, Мэклсуорт. Думал, ты жалкий простофиля, ослепленный неожиданным родством с британским аристократом, ведь у вас завязалась такая откровенная переписка! Я годами собирал о тебе сведения. Ты подходил идеально — был готов на что угодно ради семейной чести. О, какой план я придумал! Как сдерживал себя! Был таким терпеливым и благородным! И все для того, чтобы присвоить не только деньги этого дурака Джеффри, но и самое драгоценное сокровище! Он любил меня, но я хотел большего!

Лишь тогда я понял, о чем говорил Холмс, и чуть не ахнул, осознав, что произошло на самом деле.

Неожиданно во тьме сверкнуло серебро, и послышался тошнотворный звук стали, входящей в плоть. Холмс упал, уронив револьвер на пол. Я решил, что мой друг погиб — в этот раз прямо у меня на глазах, — и, забыв о Челлини и его шедевре, с яростным воплем выстрелил в убийцу.

Жан-Пьер Фроменталь, он же Линда Галлибаста, отшатнулся и проломил окно, через которое влез в комнату. Отчаянно закричав, он покачнулся, судорожно всплеснул руками и упал в бездну тишины.

В ту же секунду дверь с грохотом распахнулась, в комнату ворвался Джеймс Мэклсуорт, а с ним наш старый друг инспектор Лестрейд, миссис Бек и несколько жильцов ее дома.

— Все в порядке, Ватсон, — послышался тихий голос Холмса. — Всего лишь поверхностная рана. Какой я глупец — не подумал, что он может метнуть нож! Спускайтесь вниз, Лестрейд, и взгляните, можно ли спасти убийцу. Я надеялся взять его живым. Так мы могли бы узнать, куда он спрятал деньги, которые воровал у своего покровителя все эти годы. Доброй ночи, мистер Мэклсуорт! Я надеялся убедить вас в своем решении, но не думал, что так пострадаю во время представления. — Мой друг слабо улыбался, а его глаза были полны боли.

К счастью, я успел подбежать к Шерлоку, прежде чем он упал. Великий сыщик оперся на мою руку, позволил усадить себя в кресло и осмотреть рану. Нож застрял у него в плече и, как уже понял сам Холмс, не нанес значительного ущерба, но завидовать все равно было нечему.

Бедный Мэклсуорт был потрясен до глубины души. Его представление о мире перевернулось с ног на голову, и он с большим трудом осознал, что случилось. Перевязав рану Холмса, я попросил американца сесть, а потом налил всем бренди. И я, и техасец едва не разрывались от нетерпения, желая узнать, как Шерлок все понял, но сдерживались, пока моему другу не стало лучше. Теперь, когда первый шок миновал, он приободрился, и его явно забавляли наши удивленные лица.

— Ваша версия отличалась оригинальностью, Ватсон, и была близка к истине, но, боюсь, не давала ответа. Если вы заглянете во внутренний карман моего пиджака, найдете там два листка бумаги. Вас не затруднит принести их сюда?

Я выполнил просьбу и передал Холмсу последнее письмо сэра Джеффри, адресованное Джеймсу Мэклсуорту и якобы оставленное на хранение у миссис Галлибаста, а также старую записку. Именно ее сегодня читал вслух американец. Судя по всему, они принадлежали разным авторам, в почерках которых наблюдалось легкое сходство.

— Вы решили, что это подделка, — сказал Холмс, взяв более ветхий листок, — но, к сожалению, ошиблись. Скорее всего, вы впервые увидели почерк сэра Джеффри, когда ознакомились с этим текстом, мистер Мэклсуорт.

— Вы имеете в виду, что он диктовал все своей… этому дьяволу?

— Сомневаюсь, мистер Мэклсуорт, что кузен вообще слышал о вашем существовании.

— Он не мог писать человеку, о котором ничего не знал, мистер Холмс!

— Сэр, вы переписывались не с сэром Джеффри, а с преступником, который лежит на тротуаре внизу. Его имя, как уже понял доктор Ватсон, Жан-Пьер Фроменталь. Несомненно, после убийств в Пикаюне он сбежал в Англию, где смешался с богемной толпой, окружающей лорда Альфреда Дугласа[21] и других знаменитостей, и в конце концов нашел для себя идеальную жертву. Возможно, все это время Крошка Пьер жил под маской Линды Галлибаста. Это объясняет, почему он так боялся врачей, — вспомните слова продавщицы. В женском обличье Фроменталь заманивал в ловушку мужчин в Луизиане, а здесь, похоже, совсем не выходил из образа, хотя я не могу утверждать это наверняка. Остается загадкой и то, что именно знал о нем сэр Джеффри. Ясно одно: преступник стал незаменимым помощником своего работодателя и постепенно присвоил себе остатки состояния Мэклсуорта. Но больше всего Жан-Пьер жаждал «Персея» Челлини, а потому решился на аферу, в результате которой вы, мистер Мэклсуорт, стали жертвой изощренного обмана. Ему был нужен однофамилец, живущий неподалеку от Нового Орлеана. А в качестве дополнительной страховки он придумал еще одного кузена. Воспользовавшись элементарным приемом — отправляя письма на почтовой бумаге сэра Джеффри, — Фроменталь сплел целую сеть лжи, где каждая новая выдумка поддерживала предыдущую. Под видом Линды Галлибаста он забирал почту, поэтому его наниматель так ничего и не узнал о подлоге.

У Джеймса подкосились ноги, когда до него дошла вся правда.

— Боже мой, мистер Холмс. Теперь я все понимаю!

— Фроменталь хотел завладеть статуей Челлини. Он был одержим этой идеей, но понимал: если просто украдет, у него не будет практически никаких шансов вывезти сокровище из страны. Ему нужен был простак. И им стали вы, мистер Мэклсуорт. Скорее всего, вы не приходитесь кузеном убитому. И сэр Джеффри не боялся за «Персея». Похоже, он вполне примирился с собственной участью и давно позаботился о том, чтобы работа Челлини осталась в семье или же сделалась общественным достоянием: от изъятия за долги скульптуру защищало соглашение, заключенное между сэром Джеффри и парламентом. Опасность, что статуя уйдет кредиторам, никогда не существовала. Разумеется, при таких обстоятельствах Фроменталь не мог ею завладеть. Вот и пришлось спланировать ограбление, а затем убийство, которое выглядело его следствием. Предсмертная же записка была искусно выполненной подделкой. Жан-Пьер хотел воспользоваться вашей честностью и добропорядочностью, мистер Мэклсуорт, чтобы переправить «Персея» в Америку. А там рассчитывал забрать его у вас любым возможным способом.

Американец вздрогнул:

— Я очень рад, что встретил вас, мистер Холмс. Если бы по чистой случайности я не снял комнату на Дорсет-стрит, то и сейчас помогал бы злодею претворять его план в жизнь!

— Судя по всему, такая судьба постигла сэра Джеффри. Он годами верил Фроменталю. Похоже, даже влюбился в него без памяти. И слепо закрывал глаза на то, что его состояние лишается последних активов. Винил во всем свое поведение и благодарил вора за помощь! Естественно, Жан-Пьер без всяких затруднений убил сэра Джеффри, когда пришло время. Скорее всего, это было до отвратительного просто. По сути, подделкой оказалась лишь предсмертная записка, джентльмены. Если, конечно, не считать самого убийцу.

Вот так мир снова стал чуть более разумным и чуть менее опасным местом благодаря потрясающим дедуктивным способностям моего друга Шерлока Холмса!

Постскриптум

Таков финал дела на Дорсет-стрит. Статую Челлини забрал Музей Виктории и Альберта, и она несколько лет хранилась в специальном крыле, получившем название «Мэклсуорт», прежде чем ее, по общему соглашению, перевезли в Музей сэра Джона Соуна.

Имя Мэклсуортов не кануло в Лету: Джеймс вернулся в Америку слегка обедневшим, но умудренным опытом.

Фроменталь умер в больнице, так и не открыв местонахождение украденного состояния, но, к счастью, в Уиллесдене нашли банковскую книжку, и деньги распределили между кредиторами, чтобы не пришлось продавать «Коггс-Олд». Теперь поместье находится во владении настоящего кузена сэра Джеффри.

Вскоре наша с Холмсом жизнь вошла в привычную колею, и мы с некоторым сожалением покинули временное пристанище, вернувшись на Бейкер-стрит. Даже сейчас время от времени я прохожу мимо этого милого дома и с ностальгией вспоминаю случившееся в нем невероятное приключение.

Доминик Грин Привет от затерянного мира

Доминик Грин — автор многочисленных рассказов; больше десяти из них выходили в британском журнале научной фантастики «Interzone». Кроме того, его работы попадали в антологии «Decalog 5» и «The Year’s Best Science Fiction». В 2006 году его рассказ «Атомная мина» («The Clockwork Atom Bomb») выдвигался на премию «Хьюго».

Данный рассказ впервые увидел свет в электронном журнале Би-би-си для поклонников Шерлока Холмса вместе с четырьмя другими оригинальными рассказами о великом сыщике.

Когда Шерлок Холмс и профессор Мориарти нашли свою погибель на Рейхенбахском водопаде, негодованию читающей публики не было предела. Люди любили Шерлока Холмса и не желали смириться с его смертью. Почти такое же чувство мы испытываем к динозаврам с той поры, как первые окаменевшие кости стали выставляться в музеях в начале девятнадцатого века. Динозавры оказались настолько огромными, ужасными и интересными, что разум просто отказывался верить в их полное вымирание. И писатели утолили этот интерес. Может быть, динозавры сохранились в дебрях Южной Америки… А может, на Северном полюсе? Даже создатель Шерлока Холмса Артур Конан Дойл написал нашумевший приключенческий роман о динозаврах «Затерянный мир». Но, поскольку наука постепенно опровергала подобные гипотезы, литераторы, обожающие динозавров, прибегали ко все более хитрым уловкам. Допустим, динозавры прячутся в недрах земли. Допустим, их можно клонировать из крови динозавра, найденной в брюшке москита, законсервированного в кусочке янтаря. К сожалению, земля оказалась унылой и скучной, не оставив ни малейшего шанса генетическому материалу, пролежавшему почти шестьдесят пять миллионов лет.

Следующий рассказ переносит нас в более счастливое время, когда вообразить гигантских кровожадных ящеров, бегущих через ночной лес, было гораздо проще.

Случилось это осенью 1918 года, когда моя медицинская практика переживала период расцвета из-за притока людей, пострадавших на недавно завершившейся войне. Мой друг Шерлок Холмс обратился ко мне при весьма странных обстоятельствах. Постоянные читатели журнала «Стрэнд», вне всяких сомнений, уже знакомы с таким делом Холмса, как разгадка тайны, окружавшей отречение монарха Руритании. Но когда моему дорогому другу в течение нескольких недель не доводилось решать головоломнейшие задачи, я начинал всерьез опасаться за его здоровье.

В тот день я готовился оперировать пожилого майора из стрелкового полка, потерявшего ногу в египетской кампании и теперь страдавшего от скрофулеза культи, как вдруг услыхал призрачный голос Холмса.

— Прошу простить меня, Ватсон. Я никогда не посмел бы столь оригинальным способом проникнуть в ваш медицинский кабинет, если бы не крайняя нужда.

Я огляделся, но нигде не обнаружил и следа присутствия своего многолетнего соседа и компаньона. Тогда я уставился на пузырек с лауданумом, который намеревался дать пациенту.

— У майора, Ватсон, сегодня поменялись планы, — сказал больной. — Я взял на себя смелость занять его место. В настоящее время я не рискую появляться на улицах в моем истинном облике.

— Но нога, Холмс! — охнул я. — Что вы сделали с ногой?

— Ватсон, дружище, — произнес великий сыщик исполненным тщеславия голосом. — Вы изначально исходите из предположения, что у меня всегда было две ноги.

— А как иначе? — возразил я. — Я же видел, как вы бегаете и прыгаете!

— Правда, Ватсон? Вы уверены?

— Вы расследуете сейчас какое-то преступление?

— Да. И преступление это, возможно, самое ужасное и дикое из всех, с которыми мне приходилось сталкиваться. Я давно привык видеть, как один человек отнимает жизнь у другого, руководствуясь преступными мотивами. Но право слово, Ватсон, дело довольно редко заканчивается съедением жертвы.

— Ну конечно же! — воскликнул я, не припоминая таких обычаев даже в Афганистане.

— И тем не менее, Ватсон… За истекшую неделю в Хэмпстед-Хите совершено семь нападений на уличных музыкантов, каждый из которых играл на тромбоне и, если верить очевидцам, исполнял заключительные такты из «Такстеда» Густава Холста. Всякий раз жертва подвергалась нападению сверху — разорванные мышцы и связки, раздробленные кости, во многих случаях вовсе отсутствует голова. Также от каждого тела исходит смрад, напоминающий запах газовой гангрены.

— А вы полностью исключаете смерть от несчастного случая? Например, неисправность тромбона…

— Я все проверил. Музыкальные инструменты были приобретены у различных изготовителей, обладающих самой высокой репутацией и кучей отзывов от вполне живых и здоровых клиентов. Однако, Ватсон, я не доверяю далеким от медицины мозгам лондонских полицейских. Мне крайне необходимы ваши познания в анатомии. Совсем недавно в Хите обнаружили тело еще одного бедолаги. Предлагаю вам немедленно спуститься в эту новомодную подземку и поехать в Хэмпстед. Я буду ждать на конечной станции, наверху. Конечно же, вы меня не узнаете.

Когда я покинул вагон и окунулся в радующую сердце простоту Хэмпстеда, лондонский туман сгустился настолько, что напоминал плотную овечью шерсть. Фонари уже зажглись, их окружали расплывчатые ореолы света. Купив газету у дряхлого оборванца, я уселся на скамейку, чтобы подождать запаздывающего напарника.

— Ватсон! — прошипел голос во тьме.

— О господи! — воскликнул я. — Где вы, Холмс?

— Я только что продал вам экземпляр вечерней газеты. «Последние новости, папаша!» Я надеялся, что вы, по крайней мере, обратите внимание на мой тромбон.

И тут я в самом деле заметил у него в руках музыкальный инструмент.

— О боже, Холмс! Зачем вы его притащили сюда? Вы с ума сошли?

— Нисколько. И это не простой тромбон. Его обнаружили в ветвях дерева на высоте двадцать футов, в ста ярдах от тела предпоследней жертвы, практически неповрежденным. И звук у него отличный, — заверил Холмс, выдув фразу из «Такстеда».

— Да уж, получше вашей скрипки, во всяком случае. А теперь показывайте, где погиб последний человек.

Холмс повел меня сквозь белесый туман, придерживаясь заданного направления с уверенностью почтового голубя. Мимо проплывали деревья, похожие на гигантские водоросли. Наконец мы достигли прогалины, где двое полисменов сидели, играя в карты, неподалеку от изуродованного тела городского музыканта.

— Вечер добрый, мистер ‘Олмс! — протянули они в унисон.

— Добрый вечер, офицеры. Итак, Ватсон, благодаря вашему медицинскому образованию вы почти наверняка обратите внимание, что у трупа отсутствует голова. Но вот что мне хочется узнать: каким образом голову можно отделить от тела столь быстро и ловко?

Исследовав останки несчастного, насколько позволяла обстановка, я обратился к Холмсу:

— Однажды, находясь на воинской службе, я видел нечто подобное. Дело было в Пешаваре. Убийца вызвал суету и панику в нашем лагере, но это был не человек, а крокодил. Ночью один из субалтернов спустился к воде, чтобы удовлетворить естественные надобности, и оказался в челюстях твари, каковую я не побоюсь назвать чешуйчатым чудовищем. Потребовалось шестнадцать ружейных пуль, чтобы убить его, но к тому времени злополучный офицер давно уже испустил дух. Эти существа имеют челюсти, способные расколоть грудную клетку человека, как куриное яйцо.

— Любопытно. И кто же, по вашему мнению, совершил убийство в нашем случае?

— Рискну предположить, обладатель огромных челюстей.

Холмс торопливо зашагал по траве, покрытой изморозью, постукивая тростью.

— По-вашему, у кого могут быть челюсти больше, чем у крокодила?

— Не имею представления. Может, из зоосада сбежал большой лев?

— Подойдите ближе, Ватсон!

Я поравнялся с Холмсом, который рассматривал поверхность дерна.

— Что это, как вы думаете?

Я тоже пригляделся.

— Это след, Ватсон, — произнес Холмс. — След гигантского теропода из преисподней, и весу в нем десять тысяч фунтов.

Я таращился на Холмса, как на совершенного безумца.

— Мегалозавр?

— Именно он. Вы же знаете мой метод — когда отброшены невозможные факты, какие бы они ни были, приходится браться за факты невероятные. И так далее, и тому подобное.

— Но, Холмс… — Я чувствовал себя слегка ошалевшим. — Мегалозавры вымерли почти двести миллионов лет назад.

— Это не так, Ватсон. — С такими словами Холм вытащил из футляра своего тромбона пачку книг и газет и начал их торопливо перебирать. — Я рассмотрел всех зверей, которые живут в наше время и способны убить человека, и одного за другим вычеркнул их из списка подозреваемых. Леопарду нужно забраться повыше, чтобы напасть, а я не нашел следов когтей ни на одном дереве поблизости от мест преступлений. Слон, обладая достаточными размерами, растоптал бы человека или проткнул бивнями. В конце концов я сделал вывод, что мы имеем дело с существом, не описанным современной зоологической наукой.

Вот потому-то, — продолжал мой друг, — от зоологии я перешел к палеонтологии. На трупах я не обнаружил характерных парных колотых ран, которые могли мы свидетельствовать о нападении саблезубого тигра, или шести вмятин, подтверждавших причастность к убийству тупорогого уинтатерия. Пришлось пролистать десять толстенных томов в Британском музее, прежде чем я вышел на след преступника. Ватсон, это работа мегалозавра. Огромный юрский ящер, бегающий на двух трехпалых ногах, а пасть у него — сущая пещера со сталактитами. Знаю, вы готовитесь мне возразить — в настоящее время на земле нет живых мегалозавров. И тем не менее имеются сведения, что в Бельгийском Конго обнаружили тварь, похожую на стегозавра, как племянница на родную тетю. А кроме того, я процитирую вам уникальный отчет.

Холмс нашел нужные страницы и принялся читать вслух:

— «Лондонский институт зоологии, тринадцатое июня тысяча девятьсот семнадцатого года. Профессор Челленджер пожелал выступить перед членами Зоологического общества, дабы поведать о недавних открытиях, сделанных им в верховьях Амазонки…»

— Но это же полная чушь! Ничто не подтвердилось. Экспедиция не представила ни единого доказательства того, что в бассейне Амазонки водятся динозавры.

— Вы, конечно, помните, Ватсон, что единственным официальным отчетом экспедиции считаются письма мистера Эдварда Мелоуна, опубликованные в «Дейли газет», — заметил Холмс. — Однако недавно я пересек Ла-Манш, чтобы добыть версию событий в изложении самого профессора Челленджера — весьма поучительная книга. Возможно, вы знаете, что отчет профессора подвергся нападкам цензуры ее величества, и лишь его копия с огромным трудом попала во Францию, где и был издан дневник.

Он продемонстрировал довольно пухлый том в твердом переплете с аляповатым рисунком: испуганная дамочка в пеньюаре и нависшая над ней одутловатая мезозойская рептилия.

— «Тринадцатое сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года. Впал в буйство, выпив лишку настойки из гигантских пауков — аборигены их называют гула-гула. Все еще вижу повсюду огромных зеленых динозавров. Вынужден смириться с горькой правдой, что они могли оказаться вполне материальными. После обеда Рокстон, Мелоун и Саммерли ушли из лагеря, оставив меня наедине с галлюцинациями — двумя женщинами каменного века, чья медового цвета кожа кажется удивительно реальной и такой приятной на ощупь…»

— Довольно, Холмс! — возмутился я. — Бред человека, одурманенного арахнидами, вряд ли может служить веским доказательством существования динозавров.

— Не возражаю, Ватсон. Но давайте продолжим чтение! «Первое декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года. Мы со спутниками благополучно вернулись в Англию, не встретив препятствия со стороны таможни, которая, впрочем, заподозрила, что я везу кое-какой незадекларированный груз. Яйцо, как и следовало ожидать, яйцевидной формы, размером с крупный кокосовый орех, кожура выглядит пористой, шафранно-желтого цвета. Я провез его, вытащив из багажа и завалив кухонными отбросами, причем при первой же возможности сам усаживался сверху. Когда корабельный карго заинтересовался, с чего это я сижу на куче гниющих отбросов, я откровенно заявил, что высиживаю птенца, который со временем превратится в гигантского двадцатифутового ящера-людоеда, и он оставил меня наедине с моими выдумками.

Второе февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Птенец только что вылупился. Мы кормим его индюшачьими потрохами, которые он поглощает с завидным удовольствием. Назвали его Глэдис в честь другой хищницы — невесты Мелоуна. Глэдис весьма привлекают подвижные и яркие объекты. Кажется, мы потеряли из-за этого кошку — огромную, лохматую, совершенно бесполезную тварь, годную только портить ценную мебель. Жена лишилась ума от горя. Начинаю любить Глэдис.

Десятое апреля. Глэдис подросла до шести футов. Хочу взять ее с собой на эту проклятую скукотищу — лекцию Уолтона об изменчивости плазмы микроорганизмов. Никого не предупрежу, ничего не стану объявлять, просто приведу ее на длинном поводке — пускай сидит на галерке и смотрит. Удастся ли этому шуту гороховому и дальше отрицать существование палеофауны?

Грин, который учил музыке моих детей, собрал вещи и съехал. Он постоянно жаловался на необходимость проводить занятия в той же комнате, где мы держим Глэдис. Некоторые созвучия приводят ее в безумную ярость. Очень удачно получилось, поскольку его музыка точно так же бесит меня. Нельзя же играть „Юпитер“ Холста с утра до ночи».

— А кстати, Холмс!

— «Двадцать третье сентября. Договорился о поставке мяса для Глэдис с мистером Глассом — этот субчик ужасно зарос бородой, но он импортирует прекрасную ирландскую говядину. Посетил склад мистера Гласса — подозреваю, что его говядина до забоя имела обыкновение ржать, но цены приемлемы. Первую партию груза двое его партнеров доставили прямо в гостиную, где сейчас проживает Глэдис. Эти наглые разносчики имели дерзость усомниться в прочности шпингалетов на окнах. Мол, Глэдис может убежать. Пришлось продемонстрировать им, что открыть рамы можно только снаружи.

Двадцать пятое сентября. Надел водолазный шлем и кольчужные рукавицы и отправился скормить Глэдис половину конской туши. Беда! Окна настежь, гостиная пуста, трехпалые отпечатки уходят через лужайку и теряются вдали…»

Холмс захлопнул книгу.

— Вы всерьез полагаете, что палеозойская плотоядная тварь терроризирует Хэмпстед-Хит?

— Я проверял полицейские отчеты, Ватсон. За истекший год зарегистрировано свыше пятнадцати случаев необъяснимого обезглавливания. Кроме того, в парке и ближайших окрестностях пропадали домашние животные. Полиция не связывала их с делом, которое я сейчас расследую, по той простой причине, что там не было тромбонов.

— Получается, вина за убийства лежит на доисторическом чудовище?

— Не совсем так, Ватсон. Существует ряд мелочей, смысл которых пока что ускользает от меня. Например, в шести случаях свидетели показали, что соло тромбониста сопровождалось скрипкой, которая присоединялась к рефрену как раз перед финальными тактами и обрывала мелодию в момент трагедии. Нет, друг мой, я полагаю, за этим кошмаром стоит коварный человеческий разум.

Несколько дней спустя пресловутый туман все еще окутывал Лондон. Я лечил некроз челюсти у средних лет рабочего со спичечной фабрики. Чернила моей подписи еще не просохли на рецепте, в котором я назначал пациенту морфий, как вдруг рабочий заговорил неимоверно разборчиво для того, чьи зубы мгновение назад представляли собой костяное крошево.

— Доброго вам утра, Ватсон.

На сей раз я со стальной решимостью удержал себя в руках. Даже не оглянулся.

— Добрый день, Холмс. Надеюсь, вы понимаете, что я сейчас потратил впустую пятнадцать минут ценного рабочего времени.

— Дорогой друг, приношу самые искренние извинения. Улицы по-прежнему опасны, а мне нужно было повидать вас. Дело, занимавшее мой разум в течение некоторого времени, как будто приближается к развязке.

— Обезглавленные тромбонисты Хэмпстеда?

— Вот именно! Убежден, я нашел разгадку. Новое слово в криминальной палеонтологии, Ватсон. — Холмс нервно поерзал на стуле. — А вы разве не хотите поинтересоваться, каким образом я симулировал полное разрушение челюсти фосфорным отравлением?

— И не подумаю.

— Ну ладно. Вернемся к делу, которое войдет в анналы криминалистики как единственное, где в качестве орудия убийства использовался динозавр. Поскольку за всеми этими преступлениями стоит человек, нам, Ватсон, ошибаться нельзя. — Холмс извлек из стоявшей на ковре сумки очередную связку газет и журналов. — Вот исследования мистера Барнума Брауна, который не так давно обнаружил в окаменелостях Альберты колоссального орнитопода, которого назвал Corythosaurus Casuarius. У этого существа, относившегося к семейству гадрозавров, или, иначе, утконосых динозавров, имелся гребень поверх черепа — костяной полый нарост, заполненный воздухом. Некоторые палеонтологи ошибочно считают, что гребень нужен был для дыхания, когда ящер уходил под воду этакой чешуйчатой субмариной. В данной теории присутствует один досадный просчет — в гребне отсутствуют ноздри…

— Так что насчет убийств, Холмс?

— Ах да! Другая научная школа полагает, что гребень — своего рода резонирующая камера, благодаря которой гадрозавр мог издавать звуки, напоминавшие, скажем, голос тромбона.

— Холмс, мне не приходит в голову ни одна мало-мальски разумная причина, по которой доисторическая тварь хотела бы издавать подобные звуки.

— Этих существ, Ватсон, нельзя назвать самыми разумными в животном мире. Многим из них даже требовался дополнительный мозг в области таза, чтобы соблюдать координацию движений. Также является фактом, что у крупных животных далеко не все органы чувств развиты одинаково хорошо. Например, носороги, общеизвестно, близоруки и полагаются на острый слух, чтобы узнать о приближении охотников. В африканской саванне зачастую пасутся рядом разные виды травоядных животных. Какие только антилопы не сходятся одновременно к водопою. Однако наши «антилопы» весят около пяти тонн и лишь немного умнее той тины, которой питаются. Вполне допускаю, что они могли бы увязаться следом за «чужими» разновидностями ящеров, если бы не получали некий постоянный сигнал. Вот поэтому иные гадрозавры и переговаривались голосом тромбона: «Я здесь! Я гадрозавр с гребнем-тромбоном, и другим гадрозаврам с гребнями-тромбонами дозволено присоединиться ко мне!» Но их переговоры могли представлять интерес не только для сородичей. Я имею в виду хищников, Ватсон.

— О боже, Холмс! — вскричал я. — Вы хотите мне сказать, что эти бедолаги погибли только из-за того, что звучание их инструментов похоже на голос естественной добычи чудовища?

— Я не только уверен в этом, — сказал Холмс, — но и готов доказать самым непосредственным образом. — Он вынул тромбон из футляра, а вместе с ним ноты «Такстеда».

— Оставьте в покое револьвер, Ватсон. Против подобной твари он бессилен. Я полагаю, даже пуля четыреста пятьдесят пятого калибра[22] отскочит от его чешуи.

Мы шагали через чащу, которая ничем не уступала первобытной, — среди облетевших на зиму деревьев, в густом тумане, целое стадо гадрозавров, стоящих плечом к плечу, могло остаться незамеченным. Из тьмы выступили очертания эстрады.

Афиши сообщали о предстоящем концерте и призывали приобретать билеты.

— Холмс, по-моему, поблизости нет никаких динозавров. Я уверен, что такие крупные животные обязательно выдали бы свое присутствие.

— Хищник, — возразил мой друг, — никогда не выдаст свое присутствие.

Он поднес к губам тромбон и сыграл заключительные фразы «Такстеда» — до того трогательные, что на глаза наворачиваются слезы.

И вдруг волосы зашевелились у меня на затылке — из тумана донесся отдаленный рокот, будто пьяный возчик пытался провести груженую подводу сквозь густой кустарник.

— Охотник вышел на промысел, — сказал Холмс. — И именно мы — его добыча.

Он поманил меня за собой и скользнул в темноту.

— Черт побери, Холмс! Я не ожидал, что ваша омерзительная версия окажется настолько близкой к истине!

— Мои версии, Ватсон, всегда истинны. — С этими словами он шагнул в ручей, пробегавший по соседству, и зашлепал по течению, не проявляя особого желания выбраться на противоположный берег. — В воду, Ватсон! В таком тумане тварь будет охотиться по запаху.

Я не стыжусь того, что прыгнул в ручей без малейшего промедления. Да и какие могут быть колебания, когда ты слышишь значительно приблизившийся тяжелый топот по палой листве и жуткий шелест веток. Неторопливые шаги отклонялись то вправо, то влево, словно собака искала дичь в зарослях. Я даже как будто слышал дыхание — так шипит пар, выпускаемый из судового котла.

— Ни звука, Ватсон, на кону ваша жизнь.

Потом Холмс утверждал, что ничего не заметил… Ну а я просто не сумел бы разглядеть тварь даже рядом с собой, поскольку крепко зажмурился. Но в тот миг мы оба услыхали звук — насыщенный и глубокий, он прорвался сквозь пелену тумана. Мелодия скрипки. Трудно объяснить, как я сумел понять в непроглядной мгле, что мезозойский ящер повернул голову в ту сторону, но тем не менее я осознавал: это выглядит со стороны так, будто птица услышала трель другой птицы или хозяин свистом подозвал пса.

Тяжелые шаги растворились в тумане.

— Как я и подозревал, — сказал Холмс, — существовало два вида гадрозавров.

Мы сидели в уютном пабе «Замок Джека Соломинки» неподалеку от флагштока на северной окраине Хэмпстед-Хита. Теплое пиво волшебным образом изгоняло озноб.

— И все же я не понимаю, Холмс, как факт существования двух разновидностей гадрозавров может иметь сколь-нибудь важное значение.

— Это элементарно, друг мой. Первая разновидность, перекликающаяся звуками, напоминающими партию тромбона из «Такстеда», являлась основной пищей нашего мегалозавра. Вторая же разновидность, чей голос похож на скрипку, выступает в роли сопутствующих животных, которые ходят в стаде вместе с первыми. Но плотоядный хищник не нападает на вторую разновидность.

— Не нападает?

— Готов заключить пари на собственную жизнь. Это звери — не добыча. Их мясо не интересует нашего мегалозавра, но он будет следовать за ними почти так же, как лев следует за зверем, который ему не по зубам, например за носорогом, в надежде обнаружить благодаря ему других травоядных, с которыми способен справиться. Должен заметить, Ватсон, тот, кто управляет этой тварью, играет на скрипке дьявола. И он сейчас войдет в этот паб… А вот и он!

Двери распахнулись, чтобы впустить в зал невзрачного уличного музыканта, чем-то напоминавшего беднягу, чей труп я осматривал днем раньше.

— Мистер Грин, я полагаю, — произнес Холмс. — Бывший учитель музыки в семье профессора Челленджера из Энмур-Парка. Нет, не трудитесь доставать револьвер. Вы обнаружите, что едва ли не каждый посетитель этого заведения — вооруженный полицейский ее величества.

Устрашающе, будто Холмс был неким жутким кукловодом, все клиенты повернулись лицом ко входу и приподняли шляпы, приветствуя гостя.

— Возможно, вы удивитесь, откуда мне известно ваше имя, — продолжал мой друг. — Я знаю, что вы член партии Фианна Файл и борец за независимость Ирландии. Разбирать преимущества и недостатки этой борьбы — дело политиков. Меня она интересует лишь с того мгновения, когда политическими целями начинают оправдывать человекоубийство. Вы совершили ошибку, когда, выступая в роли поставщика мяса, назвались бывшему работодателю вымышленным именем Гласс. Поясню, поскольку я уверен — Ватсон этого не знает, что «гласс» по-гэльски означает то же, что «грин» по-английски. Так ребячество послужило причиной вашего краха. Несколько месяцев назад, обучая музыке детей профессора Челленджера, вы заметили, что звуки тромбона вызывали слепую ярость в юном мегалозавре, который сидел на цепи в другом конце гостиной. Тогда как мелодия скрипки привлекала его внимание и заставляла следовать за музыкантом, куда бы тот ни пошел. Сопоставив факты, вы и придумали свой план.

Для начала при помощи двух сообщников похитили ящера и научили его нападать на людей. Еще Челленджер заметил, что динозавр почти не кусал слуг, очевидно не воспринимая людей как добычу. Эту ошибку вы вознамерились исправить. На протяжении минувших двенадцати месяцев вы, мистер Грин, учили мегалозавра убивать. Спрашивается, зачем? Так ведь всего лишь через неделю его величество король Георг посетит Парламентский холм в Хэмпстед-Хите и почтит присутствием концерт, который состоится на открытой эстраде. В заключительной части прозвучат стихи мистера Спринг-Райса на мелодию «Такстед» авторства Густава Холста. Но на самом деле вас интересуют лишь финальные ноты той мелодии, которая приманивает зверя, я прав? — Холмс принялся тихонько насвистывать последние такты «Такстеда».

Музыкант побелел.

— Черт подери! — воскликнул он с явным дублинским акцентом. — Вы не ведаете, что творите! Если вам дорога жизнь, если вам дороги жизни всех присутствующих, остановитесь!

И Холмс в самом деле умолк на предпоследней ноте мелодии.

— И правда! — рассмеялся он. — А как же иначе? У нас имеется свидетельство профессора Челленджера, что вы разучивали «Юпитер» того же Холста в присутствии Глэдис без всякого вреда. Конечно, «Юпитером» можно было заниматься безбоязненно — ведь он идентичен «Такстеду» во всем, за исключением финальных тактов. Очевидно, вы надеялись, что обезумевшее чудовище начнет сеять смерть в толпе и его величество будет растоптан во всеобщей панике?

— Вы оскорбляете меня, сэр, — покачал головой рыжеволосый фений. — Если бы вы потрудились заглянуть в программку, то обнаружили бы в составе оркестра меня — я собирался исполнять главную партию на тромбоне. Я намеревался занять место непосредственно перед креслом монарха вашего презренного острова и принести свою жизнь в жертву. Тварь, несомненно, убила бы шута в горностаевой мантии после того, как разделалась со мной.

— Я вижу, что вы отважный человек, — кивнул Холмс. — Хотя и находитесь во власти заблуждений. Предлагаю вам благородный выход.

Он протянул собеседнику тромбон. Ирландец печально кивнул и принял инструмент. Мой друг поднял непригубленную кружку пива, которую вертел в пальцах с тех пор, как мы явились в гостиницу.

— Последний глоток приговоренного!

Мистер Грин принял кружку и с удовольствием осушил ее. Потом повернулся к полицейским и прокричал:

— Фианна Файл!

И шагнул за порог в белесую мглу. Больше мы его не видели, но отчетливо слышали торжественные созвучия бессметного патриотического гимна, который — теперь я осознавал это как никогда ясно — воспевает всякую державу, всякого монарха, но в особенности ту единственную великую империю, гражданами которой мы остаемся до самой смерти.

Внезапно раздался тяжелый топот, перешедший в леденящий сердце рев. Звуки тромбона оборвались, а сам инструмент вылетел из тумана, согнутый пополам, и ударился об оконную раму напротив нашего стола.

— О боже! Что за чудовище! — пробормотал я. — Потребуется взвод солдат при поддержке артиллерии, чтобы избавиться от него!

— Я так не думаю, — заметил Холмс. — Стрихнина, растворенного в том пиве, хватит, чтобы свалить с ног десяток слонов. Теперь, я полагаю, у нас есть небольшой запас времени, чтобы выпить по кружечке менее опасного напитка, а после мы отправимся к эстраде, где местный духовой оркестр уже настраивает инструменты перед выступлением. Кажется, у меня хватит сил спокойно выслушать эту мелодию еще раз.

И он щелкнул пальцами бармену: повторить!

Барбара Хэмбли Племянница антиквара

Барбара Хэмбли — автор многих бестселлеров, в том числе вампирской серии о Джеймсе Эшере: «Те, кто охотится в ночи» («Those Who Hunt in the Night») и «Путешествие в страну смерти» («Travelling with the Dead»). Ее перу принадлежат и другие романы, включая популярную «Драконью погибель» («Dragonsbane») и ее продолжения, а также смежные медийные проекты для «Звездного пути» и «Звездных войн». Поклонников Холмса может заинтересовать ее серия о Бенджамине Януарии, где есть и детективные загадки, и ретро (действие происходит в тридцатые годы XIX века). Хэмбли создала и другие историко-художественные произведения — например, «Patriot Hearts». Она имеет степень магистра по истории Средних веков.

Г. Ф. Лавкрафт всячески старался придать достоверность своим фантастическим потусторонним созданиям. Для этого он, помимо прочего, использовал стиль предельно детализированного псевдодокументального повествования — например, составлял реалистичные газетные выдержки со встроенными элементами авторского вымысла. Другой прием заключался в повторном использовании одних и тех же имен в различных произведениях и побуждении к тому же других писателей. Лавкрафт считал, что вымышленные имена будут звучать весомее, если окажется, что читатель уже встречал их прежде. Среди его творений наибольшей известностью пользуются злобное божество Ктулху с головой осьминога и книга черной магии «Некрономикон». Того же рода про́клятым фолиантом является «Книга Эйбона», измышленная другом Лавкрафта Эштоном Смитом и названная Лавкрафтом в ряде его собственных сочинений. Кроме того, Лавкрафт часто упоминал Йог-Сотота и Шуб-Ниггурата — злонамеренные божества, а также шогготов — внушительного размера протоплазменных прислужников. Эти создания укоренились в массовой культуре и стали известны даже тем, кто никогда не читал Лавкрафта. Наш следующий рассказ продолжает эту традицию использования знакомых элементов для сопряжения повествования с массивом фантастической литературы.

В качестве летописца расследований Шерлока Холмса я постарался описывать не только его победы, но и поражения. В большинстве случаев острый ум и дедуктивный метод помогали ему справляться с загадками, на первый взгляд неразрешимыми. Случалось, что его выводы оказывались ошибочными в силу неизвестных или непредвиденных обстоятельств — например, в деле о странном поведении миссис Эффи Манро; в других случаях — например, деле о пляшущих человечках или зловещем содержимом письма, полученного Джоном Опеншо, — он слишком поздно оценивал ситуацию правильно, и клиенты погибали.

В небольшом числе расследований о правильности или неправильности его рассуждений просто нет смысла судить, так как выводов вообще не удавалось сделать. Таким было дело мистера Бернуэлла Колби, его невесты и гнусных обитателей приорства[23] Дипуотч. Единственное напоминание об этом расследовании Холмс долго хранил у себя в красной картонной коробке, и если я не описывал те события прежде, то лишь в силу страха, который они поселили в моем сердце. Я пишу о них только теперь, в свете открытий мистера Фрейда, касающихся причудливой деятельности человеческого сознания.

Бернуэлл Колби объявился в нашей квартире на Бейкер-стрит летом 1894 года. Стоял душный лондонский день из тех, что заставляют мечтать о морском побережье или вересковых пустошах Шотландии. Но мне сдается, что закоренелый лондонец Холмс замечал зной не больше, чем рыба — воду; какая бы погода ни царила в городе, свежему воздуху он предпочитал суету и спешку, занятные уличные сцены и диковинные хлопоты, чинимые тесной близостью миллионов двуногих. Что до меня, то смертельный недуг моей несчастной жены не позволял и мечтать о том, чтобы покинуть столицу, а угнетенность духа, вызванная тем же обстоятельством, порой не позволяла мне и думать вообще. Хотя Холмс ни словом, ни взглядом так и не намекнул на мое горе, в те дни он вселял в меня поистине удивительное спокойствие и вел себя как обычно, не предлагая утешений, которые я счел бы невыносимыми.

Насколько я помню, он занимался приготовлением какой-то ужасной химической гадости, когда к нам постучалась миссис Хадсон.

— К вам мистер Бернуэлл Колби, сэр.

— По такой-то жаре? — Холмс взял у нее визитку и повернул, чтобы падал свет. — Бумага плотная, доллар шестьдесят за сотню, отпечатано в Америке с напыщенной сдержанностью, принятой лишь в самых солидных дипломатических кругах, но пахнет… — Он смолк и удостоил миссис Хадсон взора, в котором вдруг обозначился настороженный интерес. — Да, — изрек он. — Я приму этого джентльмена. Ватсон, если вы останетесь, я буду чрезвычайно признателен за непредвзятый взгляд со стороны.

В ответ я сложил газету, в которую пялился уже битый час, не видя ни строчки и собираясь уединиться в спальне. Меня, говоря откровенно, порадовало предложение остаться, и я помог Холмсу быстренько перенести в его комнату перегонный куб и колбы. Когда я взял карточку с обшарпанного палисандрового стола, Холмс выхватил ее из моих пальцев и положил в конверт, который засунул в темный угол книжного шкафа.

— Не будем замутнять дистиллят ваших наблюдений скоропалительными догадками, — сказал он с улыбкой. — Мне будет любопытно прочесть написанное на tabula rasa.[24]

— Считайте меня девственно чистым! — Я уселся на банкетку, а дверь отворилась, и к нам вошел один из ярчайших представителей мужского населения Америки, какого мне когда-либо выпадала честь видеть.

Шести футов ростом, широкие плечи и грудь, длинное лицо; темные глаза под благородными бровями светились умом, а коричневый костюм — сугубо американский, хотя и хорошего покроя — и перчатки из оленьей кожи давали понять, что к дарам благосклонной природы этот человек добавил материальное благополучие. Гость протянул Холмсу руку и представился; тот учтиво поклонился.

— А это мой партнер и секретарь доктор Ватсон, — произнес Холмс, и мистер Колби незамедлительно повернулся для нового рукопожатия. — Все, что вы намереваетесь мне сообщить, можно сказать и в его присутствии.

— Разумеется, — ответил мистер Колби глубоким, приятным голосом, — разумеется. У меня нет секретов — в том-то и беда. — Он покачал головой и издал нечто вроде смешка. — Колби — одно из богатейших семейств Новой Англии; мы торговали с Китаем пятьдесят лет, а с Индией — вдвое дольше, и наши вложения в железные дороги умножат эти доходы на тысячу процентов. Я учился в Гарварде и Оксфорде, и если позволите сказать не хвалясь, достойно выгляжу, не ем с ножа и не сплю в ботинках. А потому — что же во мне такого, мистер Холмс, что опекуны приличной девушки наотрез отвергают мое сватовство и запрещают мне обменяться с ней хотя бы словом?

— Поверьте, я могу назвать десяток причин. — Холмс жестом пригласил его сесть. — И еще столько же, если мы обратимся к списку outré.[25] Не могли бы вы, мистер Колби, назвать мне имя этой несчастной юной леди и обстоятельства, столь оскорбительно лишившие вас благосклонности ее родителей?

— Опекунов, — поправил посетитель. — Ее дядя — достопочтенный Карстерс Делапор, а дед — виконт Гай Делапор из приорства Дипуотч в Шропшире. Этот монастырь — совершенно запущенное, на глазах рассыпающееся готическое строение. Деньги моего семейства спасли бы его — я тысячу раз говорил это мистеру Делапору, и он согласен со мной.

— Странно для человека, отвергающего ваше сватовство.

Колби снова взорвался раздраженным смешком.

— Вы так считаете? Я не с улицы явился, мистер Холмс. Я год проучился у мистера Делапора, жил в его доме на уик-эндах, ел за его столом. Когда я только начинал учебу, готов поклясться: он одобрял мою любовь к Джудит.

— А в чем заключается обучение у мистера Делапора? — Холмс откинулся в своем плетеном кресле, чуть сведя кончики пальцев и пристально наблюдая за лицом молодого американца.

— Полагаю, его можно назвать… антикваром. — Колби заговорил неуверенно, как будто подбирая слова. — Из числа известнейших мировых знатоков древнего фольклора и легенд. На самом деле я и в Оксфорд отправился в надежде учиться у него… Думаю, что по части интеллекта меня можно считать паршивой овцой в семействе Колби. — Он усмехнулся вновь. — Отец завещал фирму мне и моим братьям, но я предоставил им вести дела на их усмотрение. Доля железнодорожных перевозок, выбор путей следования, закупка и погрузка товаров — скучные материи… Я с детства чувствовал, что в мире есть вещи более глубокие — забытые тени, хоронящиеся за искусственным светом газовых фонарей.

Холмс промолчал, но смежил веки, как будто прислушивался к чему-то, скрывавшемуся за словами посетителя. Колби между тем продолжал:

— Я написал Карстерсу Делапору о… некоторых малоизвестных обычаях празднования Ламмаса[26] на окраинах Уэльса. Как я и рассчитывал, он согласился руководить моими исследованиями и в Оксфорде, и затем в окружении книг из его частного собрания — изумительных фолиантов, проливающих свет на древние народные обряды и помещающих ритуалы в исторический и философский контекст, в саму ткань времени! Приорство Дипуотч…

Он очнулся: вздрогнул, взглянул на Холмса, на меня и продолжил рассказ уже более сдержанным тоном:

— Именно в приорстве Дипуотч я впервые встретил Джудит, племянницу мистера Делапора. Ей восемнадцать, она дочь его брата Финча, луч света и средоточие юной чистоты среди этих старых унылых развалин. Джудит только что вернулась из швейцарского пансиона благородных девиц, хотя планы насчет ее вхождения в лондонское общество натолкнулись на семейную нищету. Любая другая девушка из мне известных погрузилась бы в бездну отчаяния, будучи лишена светского сезона.[27] Но только не она! Моя возлюбленная перенесла это с невозмутимой стойкостью, хотя было ясно, что ей грозит похоронить себя в крошечном горном городке, присматривая за ветхим домом и… несносным стариком.

Колби извлек из кармана пиджака тисненый фотоальбом, раскрыл его и показал нам фотографию юной леди. Она была изящна и довольно хрупка, мягкие кудри собраны в шиньон. Глаза лучились светом — голубые или карие, насколько я мог судить по снимку; волосы были неопределенного оттенка: возможно, рыжие, но скорее светло-каштановые, а кожа — бледная, почти прозрачная. Лицо хранило выражение вдумчивой невинности, доверчивое и непринужденное.

— Виконт Делапор — угрюмый деспот, правящий сыном, племянницей и вообще всякой живой душой в Уотчгейте, как будто на дворе не тысяча восемьсот девяносто четвертый год, а тысяча триста девяносто четвертый. Он — вернее, семья, и с незапамятных времен, полагаю, — владеет всеми окрестными землями, и нрав старика столь буен, что селяне предпочитают не попадаться ему на глаза. Как только Джудит заявила о своей любви ко мне, я предложил увезти ее прочь — и даже из страны, если понадобится, хотя я, вопреки ее опасениям, сомневался, что он возьмется преследовать.

— Она боится деда? — Холмс задумчиво вертел фотографию, весьма внимательно изучая не только лицевую сторону, но и тыльную.

Колби кивнул, на его лице проявился гнев.

— Она утверждает, что может свободно приезжать и уезжать и не подвластна ничьему влиянию. Но это не так, мистер Холмс, это не так! Говоря о виконте Гае, она озирается, как будто он может услышать, где бы она ни находилась. А ее взгляд! Джудит боится, мистер Холмс. Он имеет над девушкой какую-то злую и нездоровую власть. Он не является ее законным опекуном — это обязанность мистера Карстерса Делапора. Но влияние старика распространяется и на сына. Получив это, — из того же кармана, что и альбом, он вынул сложенный листок бумаги и вручил Холмсу, — я умолял его отменить отцовский приказ, чтобы я хотя бы мог изложить свое дело. Но эта карточка… — он добавил записку, начертанную на большой плотной картонке, — все, что я получил в ответ.

Письмо было датировано шестнадцатым августа — четыре дня назад.

Любимый,

мое сердце вырвано из груди ужасными новостями. Дед запретил видеться с тобой и даже упоминать в этих стенах твое имя. Он не дал никаких объяснений, лишь заявил, что такова его воля и я останусь жить с ним, как служанка — боюсь, как рабыня! Я написала отцу, но он вряд ли что-либо сделает. Я в отчаянии! Не предпринимай ничего — жди и будь готов.

Твоя единственная

Джудит.

Тонкая розовая бумага, хранившая внятный запах пачулей и чуть уловимый — дыма от масляной лампы, при свете которой, должно быть, писали письмо, была в разводах от слез.

Записка от ее отца была лаконична:

Выбросьте ее из головы. Ничего нельзя сделать.

Бернуэлл Колби ударил кулаком в ладонь и выдвинул мощную челюсть.

— Мой дед не отступил перед мандаринами из Гонконга, а отца не остановили ни индейцы сиу, ни зима в Скалистых горах, — заявил он. — А это нелепое сумасбродство не остановит меня. Мистер Холмс, в силах ли вы узнать, что за гнусную власть имеет лорд Гай над внучкой и сыном, чтобы я освободил лучшую девушку на свете из лап злонравного старика, который намерен всю жизнь держать ее в черном теле?

— И это все, что вы можете сообщить мне о Карстерсе Делапоре и его отце? — Холмс поднял веки, чтобы встретиться с серьезным взглядом американца. — Или о тех «забытых тенях», которые изучает Делапор?

Молодой человек нахмурился, как будто вопрос на миг застал его врасплох.

— Какой-нибудь чересчур тонкой натуре это может показаться упадочничеством и декадансом, — ответил он не сразу, но будто тщательно подбирая слова. — И некоторые обычаи, открытые Делапором, не больно-то лицеприятны по современным меркам. Они, пожалуй, не пришлись по вкусу моему престарелому родителю и братьям-обывателям. — Он прыснул, словно вспомнил проказы школьной поры. — Но в их основе, как вы понимаете, лежат лишь легенды и детские страхи.

— Именно так. — Холмс встал и протянул руку молодому гостю. — Я разберусь в этом, насколько смогу, мистер Колби. Где вас найти?

— Гостиница «Эксельсиор» в Брайтоне. — Юноша выудил из жилетного кармана визитку, чтобы написать адрес, — похоже, в его карманах все перемешалось. — Я всегда там останавливаюсь, — пояснил он. — Поэтому мисс Делапор и знала, куда посылать письмо. Как вы только можете сидеть в городе в такую погоду? Меня она просто убивает.

И он ушел, едва ли догадываясь, что не у каждого найдется дед, который навязывает опиум китайцам, чтобы оплатить внуку летний отдых в «Эксельсиоре».

— Что вы думаете о нашем американском Ромео? — осведомился Холмс, когда нанятый Колби кеб загрохотал по Бейкер-стрит. — Каким он вам показался?

— Состоятельным, — произнес я, уязвленный беспечным замечанием о людях, сидящих в городе. — Из тех, что не терпят слова «нет». Но, по-моему, он серьезный и добросердечный. Конечно, парень здраво относится к этим декадентским штудиям — и если они с Делапором единомышленники, странно, что тот возражает против сватовства.

— Вполне разумно. — Холмс разложил письмо и записку на столе, после чего направился к книжному шкафу за экземпляром «Корт газет», до того набитому вырезками из светских хроник, а также собственными записями Холмса, выполненными его четким, твердым почерком, что разбух едва ли не вдвое против первоначального объема. — Но что это за «некоторые обычаи», которые «не больно-то лицеприятны по современным меркам»? Нелицеприятное в мире, где создали пулемет «максим», едва ли может сводиться к детским страхам.

Карстерс Делапор, — прочел он, открыв таблоид длинной рукой. — Допрошен относительно его местопребывания ночью двадцать седьмого августа тысяча восемьсот девяностого, когда владелец паба в Уайтчепеле сообщил об исчезновении своего сына Томаса, десяти лет от роду. Человека, под описание которого подпадает наружность Делапора — она такова, что забыть ее никак не возможно, — видели разговаривающим с мальчиком тем вечером. Томас так и не был найден. Думаю, это имя мне знакомо. Делапора также допросили в семьдесят третьем манчестерские полицейские — он находился в городе, не имея на то никаких вразумительных причин, когда пропали две девочки с фабрики… Признаться, я удивлен, что кто-то их хватился. С лондонских улиц каждый день исчезают беспризорники, ими интересуются не более чем бабочками, улетевшими за садовую ограду. Не требуется большого ума, чтобы похищать детей в Лондоне. — Он захлопнул книгу, и его глаза сузились, когда он обратил взор к бескрайним кирпичным джунглям, раскинувшимся за окном. — Всего-то и нужно брать самых голодных и грязных, не имеющих ни дома, ни родителей.

— Это слишком серьезный вывод, чтобы спешить с ним, — возразил я.

— Верно, — молвил Холмс. — Поэтому я никуда не спешу. Но Гай, виконт Делапор, упомянут в более ранних отчетах столичной полиции трижды — между тридцать третьим и пятидесятым годом — в связи с точно такими же расследованиями; одновременно он опубликовал для печально известного общества «Глаза утренней зари» серию работ, посвященных сохранившимся демоническим ритуалам в окрестностях Уэльса. А в шестьдесят третьем пропал американский репортер, который интересовался слухами о языческих культах в западном Шропшире — менее чем в пяти милях от селения Уотчгейт, которое находится у подножия холма, где стоит приорство Дипуотч.

— Но даже если так, — возразил я, — даже если Делапоры занимаются какими-то теософскими изысканиями — и держат для этого белых рабов, — то почему им не удалить из дома непосвященного человека, ту же племянницу Делапора, вместо того чтобы превращать ее в источник неприятностей? И чем поможет старику ворох оккультного хлама в навязывании своей воли сыну и внучке?

— Действительно — чем? — Холмс вернулся к шкафу и вынул конверт, куда положил карточку Бернуэлла Колби. — Я тоже счел нашего американского гостя человеком искренним и безвредным — несмотря на его очевидное желание отмежеваться от своей скучной и ограниченной семьи. И в свете этого все становится еще любопытнее.

Он протянул мне конверт; я взял его и изучил, подражая Холмсу. Бумага, как он и сказал, была плотная и дорогая, а шрифт — подчеркнуто вычурный, хотя сама карточка хранила некоторые следы пребывания в карманах мистера Колби вперемешку с карандашами, записками и фотографиями его возлюбленной Джудит. Лишь поднеся ее ближе, чтобы рассмотреть мелкие вмятины и царапины, я уловил запах, который, казалось, пропитал толстую, мягкую бумагу, — тошнотворная смесь ладана, паленых волос и…

Я взглянул на Холмса расширенными глазами. Мне был знаком этот запах. Я служил в Индии и большую часть жизни был врачом.

— Кровь, — сказал я.

Ответ на записку, которую мой друг послал тем же днем, пришел через несколько часов, и когда мы покончили с ужином, Холмс предложил сопроводить его к приятелю, жившему на набережной Виктории близ Темпла.

— Занятный субъект — он может добавить в палитру лондонской жизни краски, о которых вы доселе не подозревали.

Мистер Карнаки был молодой человек среднего роста и хилого сложения. Его большие серые глаза прятались за толстыми линзами очков, взирая оттуда с выражением, которое не удавалось определить: он будто выискивал нечто, чего не видели остальные. Его высокий, узкий дом был забит книгами, которые громоздились даже вдоль стен коридора, из-за чего человеку широкоплечему пришлось бы протискиваться на манер краба, а в темных дверных проемах я различил мерцание газового света на устройстве, которое аттестовал как сложный химико-электрический аппарат. Карнаки выслушал рассказ Холмса о визите Бернуэлла Колби, не проронив при этом ни слова и утвердив подбородок на длинных и тонких, как паучьи лапы, пальцах. Затем он встал с кресла и взобрался на пару ступенек, имея целью верхнюю полку одного из многих книжных шкафов, которые выстроились вдоль стен маленького кабинета в задней части дома.

— Приорство Дипуотч, — прочел он вслух. — Расположено на скале выше деревни Уотчгейт в дикой холмистой местности на границе Уэльса, где в тысяча двести пятнадцатом году король Джон узаконил основание августинского приорства на месте алтаря, который, по преданию, был построен Иосифом Аримафейским. С самого начала оно прослыло источником легенд и боязливых слухов: на самом деле первоначальным намерением короля Джона было сровнять «капище» с землей и засыпать солью. Некий Филипп из Мундберга просился на прием к Эдуарду Четвертому, дабы пожаловаться на тамошних монахов, которые «предаются сношениям с демонами, из ада явившимися, и помышления свои открыли посредством некоторых видений». Но он так и не добрался до короля, и расследование не проводилось. Звучали неоднократные обвинения в ереси, отдельных настоятелей связывали с переселением душ, — слухи, явно дошедшие до семейства Гримсли, которому Генрих Восьмой даровал приорство в тысяча пятьсот сороковом, и ожившие в тысяча семьсот восьмидесятых, когда Делапоры унаследовали имущество Гримсли через брачный союз.

Он положил фолиант на стол близ Холмса и постучал пальцем по черному кожаному переплету.

— В своем «Каталоге тайных непотребств» Уильям Пунт пишет, что в тысяча семьсот девяносто третьем это приорство представляло собой внушительное поместье, отстроенное из серого камня на фундаменте монастыря эпохи Плантагенетов, и добавляет, что изначально сердцевиной строения были развалины башни — по всей вероятности, римской постройки. Пунт сообщает о лестнице, которая вела вниз, в крипту, где настоятели имели обыкновение спать на грубом алтаре после чудовищных ритуалов. В тысяча шестьсот восемьдесят седьмом лорд Руперт Гримсли был убит своими женой и дочерьми — предположительно они сварили его тело, а кости похоронили в крипте, отдельно поместив череп в нишу у подножия главной лестницы в самом особняке, «дабы отвадить силы зла».

Я не удержался от смешка.

— Как охранительный тотем он не очень-то помог лорду Руперту.

— Пожалуй, — улыбнулся Холмс. — И все же прочитанное в амстердамском издании «Каталога» Пунта за тысяча восемьсот сороковой год вынуждает меня заключить, что местное население не считало убийство Руперта Гримсли большим злом: жители деревни столь усердно препятствовали столичной полиции в исполнении ее обязанностей, что трем преступницам удалось с легкостью скрыться.

— Воистину это так. — Карнаки повернулся и взял другой том, выглядевший менее зловеще, чем «Каталог», — то была просто «История семейств юго-западной Англии», переложенная закладками и вырезками не хуже холмсовской «Корт газет». — Руперт Гримсли слыл колдуном, и его боялись от Шрусбери до устья Темзы; он широко прославился как разбойник с большой дороги, похищавший не ценности, но путников, которые исчезали бесследно. Говорили, что ему повиновались демоны, и по меньшей мере двое сумасшедших — один в начале восемнадцатого столетия, второй совсем недавно, в году тысяча восемьсот сорок втором, — клялись, что старый лорд Руперт вселялся в тела всех последующих хозяев Дипуотча.

— Вы хотите сказать, он регулярно реинкарнировал? — Признаюсь, что бытование этого тибетского суеверия на родных уэльских холмах изрядно удивило бы меня.

Карнаки покачал головой:

— Речь о том, что дух или сознание Руперта Гримсли переходит из тела в тело, подобно паразиту жирея в плоти наследников и вытесняя души из молодых, ибо человеческая часть всех лордов Дипуотча умирала.

Молодой антиквар повторил это столь серьезно, что я с трудом удержался от смеха; выражение лица Карнаки не изменилось, но взгляд его метнулся от меня к Холмсу.

— Полагаю, — изрек он, немного помедлив, — это было как-то связано с тем фактом, что упомянутые джентльмены, по слухам, имели отношение к таинственным исчезновениям местных углекопов. Имеются в виду виконт Джеральд Делапор, чья личность к моменту снискания титула якобы претерпела изменения столь роковые, что жена оставила его и уехала в Америку… и молодой Гай Делапор.

— В самом деле? — Холмс заинтересованно подался в кресле, все еще держа руку на «Каталоге», который он изучал с восторженным трепетом истинного ценителя древних фолиантов.

Мой друг с трудом отводил глаза от множества томов, загромоздивших все столы и большую часть углов небольшого кабинета: одни были в переплетах георгианской поры, из тронутого плесенью сафьяна и телячьей кожи, другие представляли собой более увесистые инкунабулы с черным шрифтом ранней эпохи книгопечатания. Хватало и еще более древних — с текстами, вручную написанными по-латыни на пергаменте или веленевой бумаге и украшенными витыми маргиналиями, которые даже издалека озадачили меня своей анормальной bizarrité.[28]

— Но какое же конкретное зло приписывают легенды приорству Дипуотч? — спросил Холмс. — И зачем Руперт Гримсли и его последователи выискивали беззащитных, которых не хватились бы в обществе?

Карнаки отложил свою «Историю» и присел на дубовые ступени стеллажа, положив на колени длинные тонкие руки. Он вновь взглянул на меня, как будто не был задет моим недавним смехом, но подбирал слова, чтобы я понял; затем он вернулся взором к Холмсу.

— Я думаю, вы слышали о шести тысячах ступеней, на которые намекают — неизменно обиняками — старинные легенды как древних валлийских племен, предшествовавших кельтам, так и американских индейцев? О впадине, скрывающейся глубоко в сердце мира, и созданиях, населяющих бездны, что лежат ниже?

— Я слышал об этом, — спокойно ответил Холмс. — В тысяча восемьсот шестьдесят девятом был случай в Аркхеме, штат Массачусетс…

— Да, дело Уотели. — Широкий чувственный рот Карнаки скривился в отвращении, а взгляд обратился ко мне. — Эти легенды помнят лишь благодаря двум культам вконец выродившихся индейских племен: одно осело в Мэне, а второе, что любопытно, на северо-востоке Аризоны, где его тщательно избегают соседи — навахо и хопи. Легенды гласят о наделенных сознанием, хотя и не вполне материальных, сущностях, которые поселились в скважинах времени и пространства, куда не проникает свет, еще до того, как далекие пращуры человека научились прямохождению. Эти древние существа боятся солнечного света, но с наступлением темноты выползают в определенных областях мира, чтобы терзать тела и разумы спящих людей. Веками они заключают чудовищные сделки с отдельными представителями человечества в обмен на бесконечно омерзительное вознаграждение.

— И Гай Делапор с сыном считают, что нечто подобное существует в их подвале? — Мои брови взметнулись. — Тем проще нам будет помочь молодому мистеру Колби освободить невесту из-под власти двух явных безумцев.

— Да будет так, — негромко откликнулся Холмс.

Мы просидели у Карнаки чуть ли не до полуночи, и все это время Холмс и молодой антиквар беседовали о народных легендах и теософских домыслах, которые со всей очевидностью подогревали помешательство виконта Делапора: жуткие истории о призрачных созданиях, сохранившихся с невообразимо далеких времен, и о заблудших безумных душах, принимавших эти нелепости за истину. Друг был прав, когда заявил, что визит к Карнаки обогатит палитру моих представлений о Лондоне оттенками, о которых я прежде не подозревал. Осведомленность Холмса в таких вещах удивила меня, ибо он был человеком практического склада и никогда не уделял внимания предметам неосязаемым.

И тем не менее, покуда молодой человек разглагольствовал об ужасах из ужасов, о кошмарных аморфных шогготах и свирепом хранителе Врат, Холмс кивал, как если бы слышал знакомые имена. Шокирующие обряды в исполнении сонмищ древних адептов, будь то обычаи американских индейцев или упаднические ритуалы, отправлявшиеся в дебрях Гренландии или Тибета, не удивляли его, и именно он, а не наш хозяин, заговорил о дикой легенде: якобы есть бесформенное божество, играющее на флейте в темном сердце хаоса и насылающее сновидения, кои сводят людей с ума.

— Не знал, что вы изучили всю эту чепуху, Холмс, — заметил я, когда мы вновь очутились в тумане набережной Виктории, прислушиваясь к цоканью лошадиных копыт. — Никогда бы не подумал, что теософия — ваш конек.

— Моим коньком, Ватсон, является все, что побуждает или побуждало людей совершать преступления. — Он свистом подозвал извозчика: леденящий звук в глухом безмолвии. Лицо моего друга в газовом свете казалось бледным и неподвижным. — Для меня нет разницы, кому поклоняется человек — Богу, Мамоне или Ктулху в его темном обиталище Р’льехе… до тех пор, пока он не прольет чью-то кровь во имя своего божества. Тогда — да простит его Господь, но я не прощу.

Все эти события произошли в понедельник, двадцатого августа. На следующий день Холмс занялся своим альбомом газетных вырезок, где речь шла о нераскрытых преступлениях; он сосредоточился на исчезновениях, которые имели место во второй половине лета, и в поисках дошел едва ли не до начала века. В среду миссис Хадсон доставила нам знакомую элегантную визитку американского фольклориста; сам же он буквально наступал ей на пятки и чуть не сбил с ног, когда вторгся в нашу приемную.

— Мистер Холмс, все улажено, — заявил он громко и совершенно не в своей манере. — Спасибо за ваше согласие разобраться с чертовым Делапором, но я повидался со стариком лично — он имел наглость явиться давеча в город — и сумел его убедить.

— Неужели? — вежливо произнес Холмс, указывая на стул, где наш гость сидел во время первой встречи.

Колби нетерпеливо отмахнулся.

— Дело оказалось проще некуда, клянусь. Покорми пса, и он прекратит гавкать. А это вам. — Он извлек из кармана кожаный мешочек и небрежно бросил на стол. Ударившись, тот отозвался солидным звоном золотых монет. — Еще раз спасибо.

— И вам спасибо. — Холмс поклонился, не сводя глаз с Колби, и я заметил, как побледнело лицо сыщика. — Вы слишком щедры.

— Помилуйте, дружище, — что мне несколько гиней? Теперь я могу разорвать печальное письмо малютки Джудит, теперь мы поженимся, и все будет славно… — Он непристойно подмигнул Холмсу и протянул руку. — А заодно и подлую записку ее престарелого дядюшки, если не возражаете.

Холмс озадаченно огляделся и начал искать под альбомами на столе.

— Вы же сунули ее за часы, — напомнил я.

— В самом деле? — Холмс подошел к каминной полке — заваленной, как обычно, газетами, книгами и безответными письмами — и после недолгих поисков покачал головой. — Не беспокойтесь, я найду ее. — Он сдвинул брови. — И верну, если вы будете столь любезны, что скажете, куда направляетесь.

Колби помялся, затем подцепил со стола первый попавшийся клочок бумаги — счет от портного, насколько я понял, — и нацарапал адрес.

— Сегодня я уезжаю в Уотчгейт, — сообщил он. — Найдете меня здесь.

— Благодарю, — сказал Холмс, и я заметил, что он не прикоснулся к листку и остался на расстоянии вытянутой руки от гостя. — Я отправлю записку почтой до наступления сумерек. Понятия не имею, куда она делась. Было приятно познакомиться с вами, мистер Колби. Мои поздравления с благополучным исходом вашей помолвки.

Когда Колби ушел, Холмс какое-то время стоял у стола и несколько отрешенно смотрел вслед, утвердив среди альбомов кулаки.

— Черт бы его побрал, — прошептал он, словно забыв о моем присутствии. — Бог мой, я в это не верил…

Затем, резко повернувшись, он прошел к каминной полке и извлек из-за часов записку, которую Колби получил от Карстерса Делапора. Вложил ее в конверт и запечатал. Написав адрес, Холмс бесстрастно спросил:

— Что скажете о нашем госте, Ватсон?

— Успех вскружил ему голову, — ответил я. В веселом и деятельном настроении Колби понравился мне меньше, чем в растерянности и печали. — Но что не так, Холмс? В чем дело?

— Вы обратили внимание, какой рукой он написал адрес?

Я немного подумал, восстанавливая картину, после чего ответил:

— Левой.

— Однако позавчера, когда Колби писал адрес гостиницы «Эксельсиор», он это делал правой рукой, — напомнил Холмс.

— И верно. — Я подошел к нему, взял счет от портного и сравнил буквы с теми, которыми был написан адрес «Эксельсиора» на листке в окружении альбомов и вырезок. — Так вот почему разный почерк.

— Именно, — проговорил мой друг, взирая на Бейкер-стрит из окна, и резкий свет утреннего солнца придавал его глазам стальной оттенок: взгляд сделался холодным и отсутствующим, как будто Холмс издалека наблюдал за каким-то грозным событием. — Я отправляюсь в Шропшир, Ватсон, — объявил он секундой позже. — Еду ночным поездом и вернусь…

— Стало быть, вы тоже находите зловещей внезапную капитуляцию виконта Гая, — подытожил я.

Он посмотрел на меня с откровенным удивлением, как будто меньше всего склонялся к подобному пониманию сведений, изложенных юным Колби. Затем рассмеялся отрывисто и безрадостно.

— Да. Я нахожу ее… зловещей.

— Вы считаете, что молодому Колби грозит опасность по возвращении в приорство Дипуотч?

— Да, я думаю, что мой клиент в опасности, — спокойно ответил Холмс. — И если не удастся спасти его, то я хотя бы смогу отомстить.

Сначала Холмс категорически отверг мое предложение сопровождать его на границу Уэльса; вместо этого он послал записку Карнаки с просьбой подготовиться к отъезду восьмичасовым поездом. Но когда посыльный Билли вернулся и сообщил, что Карнаки нет и не будет дома до следующего дня, Холмс уступил мне и направил молодому антиквару второе послание: давайте встретимся завтра в селении Хай-Клам, что в нескольких милях от Уотчгейта.

Меня озадачило, что Холмс выбрал поздний поезд, коль скоро он считал реальной угрозу для жизни Колби в случае, если тот вернется в приорство Дипуотч освободить невесту из рук двух маньяков. Еще сильнее обескуражило меня то, что в полночь, когда мы прибыли в ярмарочный городок Хай-Клам, Холмс заказал номера в «Золотом кресте», как будто умышленно создавал дистанцию между нами и человеком, о котором говорил (когда его вообще удавалось разговорить), словно тот был уже мертв.

Утром же, вместо того чтобы связаться с Колби, Холмс нанял повозку, и мальчик отвез нас к лесистому хребту, отделявшему Хай-Клам от долины, где находился Уотчгейт.

— Странный народ там обретается, — заметил паренек, нахлестывая крепкую лошадь неведомой породы. — Всего-то четыре мили, а будто другая страна. Никто из тамошних ребят не ходит в Клам по девкам, и причуды у них такие, что и наши туда ни ногой. Раз в неделю приезжают на ярмарку. Иногда, бывает, видишь, как мистер Карстерс едет в город — весь скрюченный и высохший, будто дерево после удара молнии, и таращится по сторонам пустыми зенками — орехового цвета, как у всех Делапоров; маменька зовет их паршивыми овцами. А то еще с ним едет сэр Гай и обращается как с собакой — да он и со всеми так.

Мальчик остановил лошадь и указал через долину кнутом:

— Приорство там, сэр.

Наслушавшись о чудовищных пережитках и древних культах, я был отчасти готов увидеть некий почерневший готический особняк, замысловатые шпили которого возносятся выше деревьев. Однако в действительности, как вычитал Карнаки из книги Уильяма Пунта, при взгляде через долину приорство Дипуотч оказывалось лишь внушительного вида усадьбой со стенами из серого камня, поросшими плющом, с несколькими разбитыми стеклами и дощатыми ставнями. Я нахмурился, вспомнив, с какой небрежностью Колби швырнул Холмсу гинеи: покорми пса — и он прекратит гавкать…

Однако сэр Гай изначально отверг предложение Колби провести восстановительные работы и вернуть приорству должный облик.

Под низкой кровлей основного здания мне было видно то, что Карнаки назвал римской башней, — несомненно, то самое «уотч», что дало название как приорству, так и селению. Судя по всему, ее не раз принимались ремонтировать вплоть до начала текущего века — поразительная настойчивость. Я вспомнил слова Карнаки о том, что ниже находится крипта: средоточие упаднического культа, восходившего к доримским временам. Я поймал себя на мысли: не спускается ли туда старый Гай, чтобы спать на древнем алтаре, как якобы поступал пресловутый лорд Руперт Гримсли, и если да, то что ему снится.

После удушающей лондонской жары предгорья, густо поросшие лесом, были восхитительно прохладны. Легкий ветер принес с верховий запах воды и колючие капли дождя. Возможно, именно этот контраст виноват в случившемся позднее тем днем и ужасной ночью — я не знаю. По возвращении в «Золотой крест» меня точно ударом молота свалило, и я лежал в бреду. Иначе ничем, — я молюсь, чтобы ничем — не объяснить отвратительные сны, бывшие хуже горячки, которую я подцепил в Индии; они вновь и вновь увлекали меня в бездны кошмара, они многие годы омрачали не только мой сон, но порой и бодрствование.

Я помню, как Холмс нанял повозку, чтобы ехать на станцию и встречать Карнаки. Помню и то, как сидел у окна нашей уютной гостиной и чистил револьвер, ибо я опасался, что если Холмс и вправду нашел некие доказательства того, что злой виконт похищал беспризорников для отправления какого-то древнего обряда, то могут быть неприятности, как только мы раскроем перед старым аристократом карты. Когда я встал, чтобы отворить дверь, у меня точно не было никаких предвестников недуга — ни озноба, ни головокружения.

Человек, стоявший на пороге, не мог быть никем иным, как только Карстерсом Делапором. «Высохший, будто дерево после удара молнии» — так описал его паренек с конюшни: даже держись он прямо, то все равно был бы ниже меня.

Пришелец взирал искоса, снизу вверх, по-птичьи вертя головой на тощей шее. Его глаза были светлого орехового цвета, почти золотистые — как и сказал мальчик.

Это стало моим последним воспоминанием о том дне.

Мне снилось, что я лежу в темноте. Болело все; спина и шея были сведены судорогой; где-то рядом звучали тонкие, резкие всхлипы, как будто некий старик плакал от страха или боли.

— Кто здесь? — окликнул я. — В чем дело?

И собственный голос показался мне хриплым, подобным вороньему карканью — чужим, как и тело, когда я попытался шевельнуться.

— Боже, — стенал невидимый старик. — Боже, пропасть в шесть тысяч ступеней. Это Ламмас, самый пик — ночь жертвоприношения! Святый Боже, Святый Крепкий — спаси меня! Йэ! Шуб-Ниггурат! Он ждет нас, он ждет, Козел с Тысячью Младых!

Я пополз по неровному полу, мокрому и скользкому, и меня окружали гнусные запахи подземелья и плесени; издалека же долетала мерзкая вонь еще худших вещей — гнили и горелого мяса, а также знакомый тошнотворный аромат ладана. Мои руки нащупали во мраке соседа, и тот отпрянул.

— Нет, никогда! Демоны, чьей помощью ты заручился, чтобы превратить несчастную Джудит в приманку и завлечь меня! Тебя научила Тварь в Капюшоне, из тьмы, как учила других до тебя, — показала тебе слова в Книге Эйбона, объяснила, как забирать чужие тела, как удерживать их разум в теле твоем, старом и умирающем… которое ты жертвуешь им! Новое тело, сильное, мужское, здоровое и крепкое…

— Тсс, — прошептал я, — молчи, ты бредишь! Кто ты, где мы?

Я вновь дотронулся до его рук, ощутив тонкие кости и дряблую шелковистую плоть глубокого старика. В тот же миг эти немощные кисти нашарили во тьме мое лицо, плечи, и он возопил:

— Отойди от меня! Ты был для него слишком плох — испорченный, увечный и слабый! А твоя дочь — всего лишь женщина, не обладающая силой мужчины! Разве все это не было ловушкой? Западня, чтобы заманить меня и убедить, что это она послала за мной в стремлении освободиться… — Его слабый голос возвысился до крика, и он попытался оттолкнуть меня. — А теперь ты отправляешь меня в подземелье, к шогготам!

Когда его стенания сменились писклявым хихиканьем, я уловил шорох — далеко во тьме двигалось что-то огромное и мягкое.

Я кое-как встал, мои ноги вели себя странно; я шатался и оступался, как пьяный. Двинулся в темноте, держась за стену; на ощупь она кое-где оказывалась древней сухой кладкой, в других же местах я узнавал голую матерую породу. Вот мои руки натолкнулись на иссохшую деревянную дверь, перехваченную железом; под ладонями резко заскрежетала ржавчина. Я отпрянул во мрак и обо что-то ударился — то был каменный стол с древним орнаментом; возле него я открыл единственную возможность бежать — квадратное отверстие в полу, откуда вниз вели истертые пологие ступени.

Я начал спускаться, расставленными руками касаясь влажного камня стен, иногда смыкавшихся чуть не вплотную: с ужасом думая о том, что́ могло оказаться ниже, я в то же время боялся очутиться во власти безумцев, которые как пить дать пребывали наверху. Кружилась голова, я задыхался, мое сознание изнемогало под сонмом иллюзий, самой жуткой из коих были звуки — они шли как будто не сверху, а снизу.

Со временем тьма расцвела слабым мерцанием голубого фосфора, осветившего бездну подо мной. Глубоко внизу я различил полость — пещеру с высоким сводом и селитряными натеками на стенах. Там обозначился каменный алтарь, невероятно древний, тронутый мерзкой чернотой гниения. Вся геометрия полости была непристойно искажена, стены и пол образовывали невозможные в природе углы — я словно подвергся обману зрения, стал жертвой игры теней и мрака. Тьма истекала из дальнего угла полости густой струей ночи; в какой-то момент мне почудилось, что мгла сгущается в отдельные формы, которые в следующий миг оказались лишь зачаточными завихрениями. И все же там что-то было — нечто наполнявшее меня страхом и не дававшее двигаться дальше, не позволявшее издать звук, даже дышать, ибо вздох мог привлечь какую-то невообразимо кошмарную беду.

Тонкий истеричный смешок собрата по несчастью, донесшийся сверху, втолкнул меня в сырую каменную нишу. Тот спускался — и не один. Вжимаясь в темную щель, я слышал лишь, как кто-то ступал вниз по лестнице. Чуть позже присоединились другие; я же скорчился, взывая ко всем богам, каких когда-либо почитал испуганный человек, с мольбой уберечь меня от внимания чего бы то ни было, что шествовало в этой леденящей бездне. В ту же секунду вознеслись звуки снизу — не то нестройный вой, не то чириканье, которое, однако, как будто силилось соблюсти музыкальную форму, подкрепленное глухим плещущим или пульсирующим тоном, словно между камней вздымалась густая, несказанно мерзкая жижа.

Выглянув из-за внешнего угла скалы, я в свете усиливавшегося адски-багрового свечения увидел внизу высокую фигуру Бернуэлла Колби, стоявшего у алтаря и державшего в воздетых руках голый череп. Его окружала тьма, но казалось, что тот светится сам, распространяя дрожащие жуткие лучи, — они, как мне померещилось, едва не явили образы, из которых слагалась кромешная мгла. Я прикусил руку, чтобы не закричать, и удивился тому, что не проснулся от боли; на алтаре лежал старик, и по всхлипывающим смешкам я узнал в нем моего соседа по заточению в каменной крипте наверху. Над хриплым бульканьем разнесся глубокий голос Колби:

— Игнаиих… игнаиих… игнаиих… тфлткх’нгха…

И сущности во тьме отозвались сиплым и жадным воем — ужасные полупризрачные подобия чешуйчатых безглазых голов, лоснящихся щупалец и маленьких округлых ртов, открывающихся и закрывающихся, полных гадких сверкающих зубов.

— Х’ехие н’гркдл’лх, х’ехие… Во имя Йог-Сотота я призываю, я повелеваю…

Что-то — я не знаю и не осмеливаюсь даже помыслить, что именно, — поднялось за алтарем: что-то бесформенное — светившееся и в то же время поглощавшее весь свет, закутанное в капюшон кромешного мрака. Старик на алтаре исторг пронзительный, непрекращающийся вопль абсолютного ужаса, и Колби возопил: «Я приказываю тебе… Я приказываю!..» Далее мне показалось, что он задохнулся и сглотнул, как будто воздух остановился в его легких, после чего поднял череп и выкрикнул:

— Н’гркдл’лх и’бтхнк, Шуб-Ниггурат! Во имя Козла с Тысячью Младых — повелеваю!

Затем тьма пожрала алтарь, и там, где мгновением раньше я видел корчившегося старика, теперь воцарился клубящийся мрак; из бездны же вырвался омерзительный запах крови и смерти, от которого я едва не лишился чувств.

— Перед Пятью Сотнями! — кричал Колби, но вдруг запнулся и чуть не выронил череп. — Перед Пятью Сотнями…

Голос его пресекся, как будто говорить было трудно. Тварь на алтаре вскинула свою укутанную голову, и во внезапной тишине ужасный плещущий звук заполнил все нечестивое место вкупе с далеким эхом неумолкавших флейт.

Затем Колби с воплем пал на колени, череп выскользнул из его рук. Он боролся с удушьем, а из лестничной тьмы позади него выскользнула новая фигура, маленькая и стройная, — она нагнулась подобрать священный череп страшного предка, правившего этим местом.

— Игнаиих, игнаиих Йог-Сотот! — воскликнула женщина высоким и сильным голосом, насытившим мерзкую полость; на миг почудилось, что тьма, проталкивавшаяся к незнакомке, вот-вот настигнет ее, как сомкнулась вокруг старика на алтаре, — затем мрак отпрянул.

Благодаря странному актиническому свечению черепа я мог разглядеть лицо женщины и понял, что это Джудит Делапор, племянница и внучка безумцев, управлявших Дипуотчем. Но как же оно отличалось от милого спокойного лика на миниатюрном снимке Колби! Маска богини, сработанная из слоновой кости, исполненная сосредоточенности; взгляд упал на пучившийся водоворот кошмара, ее окружавшего, и даже не коснулся возлюбленного, который задыхался и корчился у ее ног. Высоким, твердым голосом она повторяла ужасные слова своих заклинаний, ни разу не отшатнувшись и не отмахнувшись от жутких тварей, порхавших, прыгавших и ползших в темноте.

Молодая женщина опустила череп, лишь когда ритуал был окончен и чудовищная свора втянулась в угол, образованный внутренними стенами. Освещенная блеском селитры, женщина высилась в своей черной мантии и всматривалась в бездну, откуда явились эти богомерзкие создания, едва ли замечая, как я сходил с последней ступени.

От тела старика, возлежавшего на алтаре, ничего не осталось. Камень толстым слоем покрывала слизь, стекавшая на пол, покрытый, как можно было определить в неверном голубоватом свете селитры, дюймовым слоем коричневой жижи. Я видел, как эта подвижная тьма поглотила Бернуэлла Колби, и теперь брел к месту, где он лежал, в бредовом намерении помочь ему, но, когда опустился на колени, узрел лишь комковатую массу полурастворившихся костей и плоти. Я в ужасе поднял взгляд на женщину с черепом, и ее глаза встретились с моими — чистые, золотисто-ореховые, похожие на другие, которых я вспомнить не мог. Они расширились и наполнились лютой ненавистью.

— Ты! — прошептала она. — Итак, ты все же не взял его?

Я лишь помотал головой в смятении, будучи не способен понять женщину, а она продолжала:

— Как видишь, дядюшка, отныне здесь распоряжаюсь я, а не дед — дед, которого не существовало более полувека.

И, к моему ужасу, она простерла руку к тому самому омерзительно неправильному углу, где таилась и выжидала тьма.

— И’бфнк нг’хаййе…

Я закричал. В тот же миг на лестнице, что уходила наверх в невинный и ни о чем не подозревающий мир, вдруг вспыхнул свет — сине-белого накала, подобный молнии, и в затхлом воздухе треснул озон.

— Дорогая мисс Делапор, — сказал Холмс, — прошу простить за вторжение, но боюсь, что вы трудитесь, не вполне понимая происходящее.

Он сошел с лестницы, держа в одной руке металлический прут, искрившийся электричеством, которое струилось назад, к такому же пруту в руках Карнаки, шедшего следом. Карнаки нес на спине ранец вроде тех, какими пользуются носильщики в Константинополе; тот был соединен с прутом дюжиной проводов, и молнии, слетавшие с оконечности, соединялись с прутом Холмса, так что обоих мужчин окружало кольцо мертвенного свечения.

Взглянув на меня сверху, Холмс осведомился, как будто мы сидели на Бейкер-стрит за чашкой чая:

— Какой был любимый цветок у вашей жены?

Опешившая мисс Делапор открыла было рот, но я возопил в приливе скорби:

— Как вы можете, Холмс? Как можно говорить о Мэри здесь, после всего, что мы видели? Ее жизнь была сама доброта, сама радость — и ради чего? Все впустую, вам ясно? Если в основе нашего мира скрывается это… это богохульство, то как сохраниться добру и счастью? Все насмешка — любовь, забота, нежность… в них нет никакого смысла, а мы дураки, если верим в это…

— Ватсон! — загремел Холмс, и вновь мисс Делапор обратила к нему удивленный взор.

— Ватсон? — прошептала она.

Сурово глядя на меня, он повторил вопрос:

— Какой был любимый цветок у вашей жены?

— Ландыш, — ответил я и спрятал лицо в ладонях. Даже за столь короткий миг я разглядел — таково было сверхъестественное свойство моего сна — руки человека преклонных лет, худые и изуродованные артритом, а обручальное кольцо, которое я продолжал носить вопреки смерти Мэри, исчезло. — Но все это теперь не важно и никогда не станет важно, коль скоро я знаю истинную природу нашего мира.

Рыдая, я расслышал негромкие слова Карнаки:

— Придется отключить электрическое поле. Иначе мы вряд ли поднимем его по лестнице.

— Вас не тронут, — изрекла мисс Делапор. — Отныне я повелеваю Ими — как правил мой дед, или существо, многие годы выдававшее себя за него. Я знала, что его целью — целью этого существа — было захватить тело Бернуэлла, как было захвачено пятьдесят лет тому назад тело деда. Он презирал моего дядю, презирал моего отца и презирал меня как женщину, считая нас слишком слабыми для противостояния силе, вызванной ритуалом из Книги Эйбона. Зачем еще ему было забирать меня из пансиона домой, как не с целью предать этого несчастного американца его судьбе?

— При помощи письма, закапанного слезами, — сухо отозвался Холмс. — Даже по краям и в чистом месте над адресом. Девичьи слезы едва ли туда упадут, но трудно не разбрызгать капли, когда они стекают с пальцев, которые намочили в кувшине.

— Не напиши я письмо, — возразила она, — тогда я, а не дед, была бы отдана нынче ночью Тому, Кто в Капюшоне. Притянув Бернуэлла к себе, я хотя бы могла подсунуть яд — паучий глаз,[29] который действует спустя много дней. Дед так или иначе схватил бы его — он не привык отступать.

— Выходит, за Бернуэллом послали вы, чтобы устроить ему встречу с дедом в Брайтоне?

— Нет. Но я знала, что это случится. Когда дед… когда вампирский дух лорда Руперта вошел в несчастного Бернуэлла, тот уже умирал, хотя никто не знал об этом. Мне известно, что дядя Карстерс тоже владел искусством переселения из тела в тело — я полагаю, его целью были вы, а не ваш товарищ.

— Вот даже как, — молвил Холмс с ледяным спокойствием. — Он недооценил меня — и оба, полагаю, недооценили вас.

И в ее тоне, когда она отозвалась, мелькнуло презрение:

— Таковы мужчины. Включая вас, похоже.

Электрическое потрескивание пресеклось. Открыв глаза, я обнаружил, что в темной пещере все они окружили меня и стоят на коленях: Холмс и Карнаки, прикладывающие свои электрические прутья к моим рукам, и мисс Делапор, заглядывающая мне в глаза. Каким-то образом я видел ее четко, невзирая на тьму, — мне, как во сне, были видны ее золотые зрачки. Я не помню, что она мне сказала: все сгинуло под действием шока и холода, когда Карнаки повернул выключатель…

Я поднял веки, стояло летнее утро. Голова болела; когда я хотел приложить к ней руку, мои запястья оказались израненными, как будто меня связывали.

— Вы почти всю ночь бредили, — сообщил Холмс, сидевший у постели. — Мы боялись, что вы себя изувечите, — ох и намучились же мы с вами.

Я обвел взглядом простые обои и белые занавески спальни. Мы находились в Хай-Кламе, в гостинице «Золотой крест».

— Не помню, что произошло, — проговорил я сбивчиво.

— Лихорадка, — сказал Карнаки, входя в номер в сопровождении стройной юной леди, в которой я моментально узнал мисс Джудит Делапор с фотографии. — Я в жизни не видел столь резкого подъема температуры; у вас был сильнейший озноб.

Я помотал головой, не понимая, что было такого в изнуренном спокойствии мисс Делапор и ее ореховых глазах, что наполнило меня неизбывным ужасом.

— Я ничего не помню. Сны… По-моему, здесь побывал ваш дядя, — добавил я, когда Холмс представил юную леди. — По крайней мере… мне кажется, что это был ваш дядя…

Откуда взялась эта уверенность, что иссохший скрюченный человечек, явившийся — будто бы явившийся — накануне в мой номер, был именно Карстерс Делапор? Я ничего не помнил из его слов. Только глаза…

— Это был он, — подтвердила мисс Делапор, а я, взглянув на нее вновь, заметил, что она носит траур. — Вы совсем не помните, зачем он приходил? Прежде чем он успел рассказать о визите в приорстве, — она посмотрела на Холмса, — он упал с лестницы и тотчас умер.

Я ответил, что чрезвычайно шокирован, и выразил соболезнования, одновременно пытаясь подавить чувство глубочайшего облегчения, которое как-то связывал со снами, одолевавшими меня в бреду. Благодарно кивнув, мисс Делапор повернулась к Холмсу и протянула ему коробку из плотного красного картона, перевязанную веревкой.

— Как обещала, — молвила она.

Я откинулся, будучи снова во власти ужасного изнеможения — духовного не менее, чем телесного. Пока Карнаки готовил мне успокаивающее снадобье, Холмс и мисс Делапор прошли в нашу общую прихожую, и я услышал, как открывается входная дверь.

— Всем известно о ваших дедуктивных способностях, мистер Холмс, — едва донесся голос девушки через полуоткрытую дверь спальни. — Как вы узнали, что мой дядя, явившийся забрать вас, как забрал Бернуэлла мой дед, заполучил вашего друга?

— Дедукция, мисс Делапор, мне не понадобилась, — ответил Холмс. — Я знаю Ватсона — и я наслышан о вашем дяде. Стал бы Карстерс Делапор подвергать себя опасности, чтобы помочь раненому?

После паузы мисс Делапор проговорила:

— Не думайте о моей семье плохо, мистер Холмс. Шесть тысяч ступеней нельзя запечатать. При них всегда должен быть страж. Такова природа подобных вещей. И всегда проще найти корыстного преемника, готового снабжать их вещами, которых они хотят, — кровью, которой они жаждут, — в обмен на дары и услуги, нежели искать того, кто хочет быть стражем, желая одного: лишь бы мир уцелел. Они боялись лорда Руперта — если тот, кого все знали как лорда Руперта, не был неким древнейшим духом. Я надеюсь, что его кости, похороненные под криптой, обеспечат барьер, который им не захочется переступать. Надеюсь, что теперь, когда черепа, служившего талисманом для обретения их благосклонности, больше нет, соблазн для тех, кто занимается изысканиями в доме, станет меньше.

— Соблазн есть всегда, мисс Делапор, — заметил Холмс.

— Изыдите, мистер Холмс, — ответил голос с налетом умудренной веселости, которая приличествовала особе куда более зрелых лет. — Я видела, что сотворил соблазн с моим дядей в его отчаянном стремлении забрать бразды правления у моего деда. Я видела, во что превратился сам дед. Я буду помнить все это, когда придет время найти собственного ученика.

Я уже пребывал в полудреме от снадобья Карнаки, когда Холмс вернулся в спальню.

— Вы говорили с Колби? — спросил я, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми, когда мой друг проследовал к столу и взял красную коробку. — С ним все в порядке? — Ибо сны мои в том, что касалось судьбы Колби, представлялись отвратительными, жуткими и неопределенными. — Вы предупредили его? Вы не позволили старому виконту совершить зло?

Холмс долго хранил молчание, не решаясь ответить и глядя на меня с озабоченностью, которую я не вполне понимал.

— Да, — ответил он наконец. — Таким способом, что виконт Гай исчез из этих краев — надеюсь, во благо. Но что касается Бернуэлла — он тоже… уехал. Боюсь, что мисс Делапор обречена влачить одинокое и весьма нелегкое существование.

Он взглянул на Карнаки, который упаковывал в ранец нечто вроде электрической батареи вкупе с набором стальных прутьев и проводов, назначения которых я не знал. Глаза обоих встретились. Затем Карнаки чуть заметно кивнул, как будто одобрив слова Холмса.

— Из-за того, что вскрылось? — Я всеми силами старался подавить зевок. — Об этом… шантаже? Вот же молодой негодяй — бросить столь юную особу. — Мои веки слипались. Я постарался поднять их, внезапно застигнутый паникой, боязнью соскользнуть в сон и вновь оказаться в той кошмарной бездне, взирать на чудовищных тварей, выпархивающих и выползающих из темных углов, которых не должно быть в природе. — Вы что-нибудь… узнали об их исследованиях?

— О да, — отозвался Карнаки и с некоторой беспечностью добавил: — Впрочем, в них не было ничего особенного.

— А что же в таком случае принесла вам мисс Делапор?

— Всего лишь сувенир на память об этом деле, — ответил Холмс. — Что до молодого Колби, Ватсон, то не судите его строго. Он, как и мы, сделал все, что мог. В любом случае я не думаю, что он был бы вполне счастлив с мисс Делапор. Из них двоих она оказалась… намного сильнее.

Холмс так и не открыл мне, какими средствами ему удалось устранить пропасть между его гипотезой о том, что виконт Делапор похищал детей для отправления в Дипуотче некоего мерзкого культа, и фактами, достаточными для того, чтобы злодей убрался из страны. Если они с Карнаки нашли такие доказательства в приорстве — я полагаю, что именно для этого Холмс пригласил молодого антиквара сопроводить нас в Шропшир, — то он никогда не заговаривал об этом со мной. Он с великой неохотой вообще говорил об этом деле.

За что я был ему признателен. Последствия лихорадки, которую я подцепил, отступали медленно, и даже по прошествии трех лет меня одолевало ощущение, что я узнал — и, к счастью, забыл — нечто, способное полностью разрушить мое представление о мире, каков он есть и каким должен быть; окажись это правдой, не стали бы возможны ни жизнь, ни душевное здоровье.

Лишь однажды, когда минули годы, Холмс упомянул этот случай в беседе о фрейдовских теориях безумия, мимоходом обмолвившись об уверенности старого виконта Делапора (явно разделявшейся его товарищами по коллективному сумасшествию) в том, что старик, по сути, являлся реинкарнированным или астрально перемещенным духом лорда Руперта Гримсли, некогда правившего приорством Дипуотч. Об этом мой друг говорил осторожно, следя за моей реакцией, как будто боялся пробудить прежние грезы и лишить меня сна на много ночей.

Я могу лишь сожалеть о том, что дело не увенчалось неоспоримыми выводами, ибо оно, как и обещал мне Холмс той ночью на набережной Виктории, явило мне неожиданные цвета в спектре человеческого мышления и бытия. Хотя я знаю, что мои горячечные видения вызваны болезнью и рассказом Карнаки о сатанинских культах и древних легендах, подчас, находясь на грани сна и бодрствования, я думаю об ужасной голубоватой бездне, скрывающейся под старым приорством в окрестностях Уэльса, и мне даже слышится леденящая музыка хаоса, которую творят нечестивые ангелы ночи. И в кошмарах я снова вижу загадочную мисс Делапор, и перед галдящим скопищем тварей она воздевает череп лорда Руперта Гримсли — тот, что ныне хранится в комнате Холмса, упрятанный в красную картонную коробку.

Тони Пи Динамика повешения

Тони Пи — доктор лингвистики и администратор в Институте исследования кинематографии при Университете Торонто. На момент составления данного сборника он финалист премии имени Джона Кэмпбелла за лучший дебют 2010 года. Его произведения выходили (или вскоре выйдут) в журналах «Abyss & Apex», «On Spec», «Intergalactic Medicine Show», в антологиях «Ages of Wonder», «Cinema Spec» и «Writers of the Future XXIII». В настоящее время Тони Пи трудится над новой рукописью о «меняющих обличья», впервые упомянутых в рассказе «Metamorphoses in Amber», который вышел в финал премии «Prix Aurora».

Большинству людей Льюис Кэрролл (псевдоним Чарльза Лютвиджа Доджсона) известен как автор «Приключений Алисы в Стране чудес». Доджсон был дружен с семьей Лидделла, своего коллеги по университету, и частенько брал на прогулку его детей; они путешествовали на лодке по ближайшей реке. Во время этих экспедиций он развлекал ребят выдуманными на ходу историями, причем девочка по имени Алиса пришла в такой восторг, что попросила Доджсона записывать рассказы. А когда рукопись получила одобрение автора фэнтезийных книг Джорджа Макдоналда и его детей, Доджсон решил не тянуть с публикацией.

Личная жизнь Льюиса Кэрролла — предмет вечных домыслов, в особенности это касается его отношений с Лидделлами. Семья Доджсона, по всей видимости, уничтожила несколько страниц из его дневника, чтобы защитить репутацию. Известно, что его терзали угрызения совести — быть может, именно эта причина помешала ему пойти по стопам отца, который был священником. Загадок в его биографии хватает. Но один факт не подлежит сомнению: Доджсон показал блестящие успехи в различных областях знания. В частности, он читал лекции по алгебре, писал книги по логике. Именно эти его таланты и нашли применение в нашем следующем расследовании.

В конце 1891 года я получил телеграмму от преподобного Чарльза Доджсона, который приглашал меня в Гилфорд, графство Суррей. Он не нуждался в медицинской консультации — огромной важности дело было связано с идущим в то время судом над преступной шайкой Мориарти, а именно касалось разгадки шифра профессора.

Преподобный Доджсон был широко известен и как автор книг для детей, и как математик. Жена моя просто обожала его книги об Алисе, изданные под псевдонимом Льюис Кэрролл, а Холмс в свое время порекомендовал ознакомиться с «Логической игрой», чтобы обострить мое аналитическое мышление. Меня удивило, что Доджсон знал о зашифрованных записных книжках, ведь их существование держали в тайне. Еще не прошло и пяти месяцев, как мой дорогой друг Шерлок Холмс погиб в Рейхенбахском водопаде, приняв последний бой с Джеймсом Мориарти. Даже умирая, Холмс нанес неотразимый удар сообщникам профессора, оставив документы, полностью их изобличавшие. Инспектор Паттерсон звал меня разбираться с вещами из секретного логовища Мориарти. Чего там только не было: пузырьки с опиатами, выкопировки, рукописные ноты, краденые картины, обгорелые гроссбухи и самые любопытные находки — записные книжки, написанные рукой Мориарти; в самой старой из них была вырвана страница.

Листы блокнотов профессор покрыл математическими формулами, перемежающимися с зашифрованным текстом. Майкрофт Холмс предполагал кодировку по методу Вегенера, но даже он не смог ничего разгадать.

— Увы, методы Касиски и Керкгофа тоже не дали результата, — сообщил Майкрофт. — Если бы только нам удалось расшифровать эти записи! Что в них — математические выкладки или нечто более зловещее? Тот, кто найдет ключ, Ватсон, проникнет во все тайны преступного разума Мориарти.

Поэтому приглашение Доджсона меня заинтриговало. Неужели он нашел ключ, тогда как сам Майкрофт Холмс потерпел неудачу? Я немедленно сообщил, что еду.

Вот таким образом я и оказался в Гилфорде, попивая чай с Чарльзом Доджсоном в его гостиной. Тощий, сутулый диакон с синими глазами разной величины, разговаривая со мной, постоянно поворачивался левым ухом.

— Примите мои соболезнования, доктор Ватсон, в связи с несвоевременной кончиной мистера Холмса, — сказал он. — У меня есть причина разделить с вами эту скорбь.

— О! Вы его знали?

— Да, я знал Холмса по Оксфорду, хотя мы не дружили тогда. Зато я часто встречался в Крайст-Черче с Джеймсом Мориарти, мы обсуждали математику и логику. Среди его наследства имеется записная книжка с зашифрованным текстом, в которой недостает одной страницы?

— Совершенно верно! — воскликнул я. — А откуда вы знаете?

— Просто она хранится у меня. — Доджсон взял с полки экземпляр «Алисы в Зазеркалье». Под его обложкой скрывалась зашифрованная страница, сложенная несколько раз и пожелтевшая от времени. — Бармаглот с иллюстраций Тенниела всегда напоминает мне о Мориарти, гипнотическом и змееподобном.

— Откуда она у вас?

— Это, доктор, долгая история, — произнес он. — Все началось с Коперниковского общества, а закончилось жестоким убийством молодого человека по имени Артур Дойл.

Коперниковское общество — это объединение ученых: врачей, математиков, философов. Коперниковцы часто приглашают новых участников, полагая, что тем самым обогащают свои симпозиумы свежими идеями и предложениями. Мориарти впервые представил меня обществу несколько лет назад, после того как закончил диссертацию о биноме Ньютона. Мне их дискуссии показались исключительно интересными, и я посещал собрания при всякой возможности.

В начале лета 1879 года меня и Мориарти пригласил в Астон один из коперниковцев, доктор Реджинальд Хоэр. Реджинальд познакомил нас со своим молодым квартирантом Артуром Дойлом, студентом-медиком, который ему ассистировал и посещал от имени Реджинальда пациентов на дому. Мне он показался юношей наблюдательным и любопытным собеседником.

— С чем вы связываете свое будущее, Артур? — поинтересовался я.

— С хирургией, сэр, — отвечал он. — Меня вдохновляет доктор Белл из Эдинбургского университета. Но я также хотел бы стать писателем, как вы. Я уже придумал несколько историй для детей Реджинальда. Еще меня восхищают труды Эдгара Аллана По, и я пытаюсь писать детективы.

— По! Сейчас он мог бы стать истинным коперниковцем. Я слышал, он был великим шифровальщиком.

— Он баловался кодами замены, — возразил Мориарти. — Их можно решать практически без усилий. Другое дело — шифр Вегенера.

Артура очень заинтересовало, в чем же суть шифра Вегенера.

— Он основан на шифре Цезаря, который изменял буквы послания, заменяя их путем смещения на определенное количество позиций в алфавите, — пояснил я. — Например, сдвинем слово БАРМАГЛОТ на четыре позиции вправо. Что у нас получится? ЕДФРДЗПТЦ. Чтобы расшифровать сообщение, нужно применить изменение наоборот. Метод Вегенера использует в качестве ключа слово, где каждая буква представляет смещение на разное количество символов. Скажем, если бы моим ключевым словом было АЛИСА, которое представляло бы сдвижение литер на одну, двенадцать, девять, восемнадцать и одну позиции. Оно повторяется столько раз, сколько нужно. Таким образом БАРМАГЛОТ превращается в ВНЩББДЧЧЗ.

— Существуют математические методы решения шифров Вегенера, — кивнул Мориарти. — Метод Касиски определяет длину ключевого слова, измеряя расстояние между повторяющимися комбинациями, а потом анализирует частоту, чтобы взломать шифр. Метод Керкгофа сосредоточен на том, чтобы определить непосредственно ключевое слово.

— Мориарти, — спросил я, — ведь у вас были записные книжки в Крайст-Черче, куда вы заносили свои формулы? А примечания вы шифровали. Методом Вегенера пользовались, угадал?

— Это было нужно для того, — улыбнулся Мориарти, — чтобы ошибки моей юности гарантированно избежали чужого непрошеного взгляда. Но я уверен, что мой шифр невозможно взломать ни методом Керкгофа, ни методом Касиски. Оба они предполагают, что ключевое слово короткое и повторяется. Но если использовать длинный ключ, например отрывок текста, то закодированное сообщение становится практически нерешаемым.

— При всем уважении, профессор, — вмешался Артур, — допустима ситуация, когда невозможно будет проанализировать ключ, но не личность того, кто его создал. В медицинском колледже профессор Белл учил нас наблюдать человека так же, как мы наблюдаем болезнь по ее симптомам. Рассматривая привычки человека, его поступки и слабости, можно догадаться, какой именно отрывок текста он использует для кодировки своего сообщения.

— Вы намерены разгадать мой шифр, просто наблюдая за мной?

— Если бы у меня был шанс узнать вас получше, профессор, то я, осмелюсь предположить, сумел бы угадать ваш ключ.

— Узнаю пытливого исследователя, когда слышу подобное! Реджинальд, будьте так любезны, освободите Артура от его обязанностей на выходные дни. Мой университет не так далеко, я оплачу ему переезды и проживание. Пусть наблюдает за мной в моей привычной обстановке, а я дам ему несколько уроков и предоставлю образец зашифрованного текста для разгадки. Если до конца лета он добьется успеха, я оплачу его обучение за год.

Казалось, Мориарти испытывал симпатию к молодому человеку, желая помочь ему развить врожденные таланты.

— Если он не оставит полностью своих обязанностей, то почему бы и нет? — сердечно согласился Реджинальд.

— Профессор, — улыбнулся Артур, — учиться у вас будет для меня наслаждением.

— Пока не забыл, джентльмены: Сэмюел Хогтон оставил это для вас, когда посещал меня в прошлый раз. — Реджинальд раздал нам копии трактата, озаглавленного «На виселице». Преподобный Хогтон из Дублина, наш товарищ по Коперниковскому обществу, увлекался математикой. — Хогтон утверждает, что математическое изучение повешенных может принести пользу для медиков. Гуманное повешение против негуманного — различие определяется весом преступника, высотой падения. В результате мы имеем или мгновенную смерть от перелома шейного отдела позвоночника, или продолжительную — от удушения.

Некоторое время мы спорили о предпочтительном способе смертной казни, в основном с Мориарти, который выступал за второй. Потом тема разговора странным образом переместилась на астрономическую задачу с притяжением трех тел, которая меня не особо интересовала. Мы с Артуром попросили нас извинить и отправились к нему домой — я обещал прочитать его рассказы.

Обстановка в жилище Артура отличалась скромностью, на столе возвышались груды бумаг — статьи по медицине, черновики писем, ноты. Среди его медицинских книг я обнаружил сочинения Бертона, Диккенса, Лейбница и, само собой, По. Чтобы я мог присесть и прочитать рассказы, ему пришлось убрать со стула футляр со скрипкой. Найдя тексты увлекательными и ровно написанными, я порекомендовал Артуру продолжать литературные штудии.

Артур достал книгу, переплетенную в красную марокканскую кожу, с золотым и серебряным тиснением. «Приключения Алисы в Стране чудес».

— Преподобный, не могли бы вы подписать ее для герра Глайвица? Иногда в разъездах я встречаю этого человека, к которому испытываю глубокое сострадание. Удача оставила беднягу; чтобы прокормить детей, он дает уроки немецкого языка. Может быть, ваша книга подарит его семье немного радости…

Я с удовольствием оставил автограф.

Артур слал письма мне в Оксфорд, повествуя о своем общении с Мориарти. Вначале они кипели бодростью, повествуя о том, что остротой ума профессор соперничает с доктором Беллом. Но если Белл ставил во главу угла наблюдательность, то Мориарти учил терпению. Артур писал, ссылаясь на жизненную философию Мориарти, что предугадывание поступков имеет столь же важное значение, как и восстановление логики событий. Мир — шахматная доска, а поступки людей столь же предсказуемы, как ходы фигур.

Но со временем письма Дойла стали мрачнее, в них сквозили намеки на охлаждение отношений с Мориарти. Профессор начал завидовать юношескому задору? Или Артур раскопал кое-какие темные делишки Мориарти? В любом случае студент-медик подписал себе смертный приговор.

В конце лета нас с Мориарти пригласил в гости коперниковец из Лондона. На третий вечер пребывания в столице наше возвращение из филармонии было омрачено телеграммой с трагическим известием. Артура Дойла нашли мертвым. Повешенным.

— Его очень беспокоили новости из Астона, — заметил профессор. — Но какие именно, он отказывался пояснять. Я должен был заподозрить неладное.

— Но разве вы могли предвидеть? — Я попытался его утешить.

— Наш долг перед этим юношей — расследовать обстоятельства его гибели, — настаивал он.

Вот так получилось, что мы с Мориарти вернулись в Астон, чтобы выразить соболезнования доктору Хоару.

Реджинальд поведал нам подробности смерти Артура:

— В тот вечер после визитов к пациентам он вернулся домой и, как обычно, заперся в своей комнате. Представьте себе наше потрясение, когда на следующее утро мы узнали, что Артур найден повешенным в колокольне Святой Марии. Это церковь на нашей улице. Инспектор Айвс пригласил меня опознать тело.

— Какова причина смерти? — спросил Мориарти.

— Все признаки указывают на удушение, — ответил Хоар. — Инспектор Айвс сразу предположил самоубийство.

— Вряд ли Артур покончил с собой. Реджинальд, пойдемте с нами. И расскажите все, что вы видели.

Без особого желания добрый доктор повел нас в церковь Святой Марии. Колокольня находилась на самом верху. У маленькой двери, которая вела в нее, стояла приставная лестница. Веревка для звонаря свисала сквозь широкий люк в полу колокольни.

— Петля была привязана к языку колокола, — пояснил Реджинальд. — Артур, когда мы его нашли, висел в шести футах над полом. Вряд ли он отбросил ногами подставку, или мы не смогли ее разыскать. Скорее всего, он спрыгнул в люк с колокольни.

— Он мог спрыгнуть с лестницы, — рассуждал Мориарти. — Но тогда его отбросило бы к противоположной стене. Вы обнаружили какие-нибудь ушибы на его руках или ногах?

— Нет.

— Умирающие обычно хватаются за петлю, даже если намеревались покончить с жизнью. На его шее были царапины или ссадины?

— Нет.

— Но руки связаны не были?

— Совершенно верно.

— Тогда все указывает на внезапное падение с высоты, — сказал профессор. — Но это противоречит виду смерти.

— Почему? — озадаченно спросил Реджинальд.

— Математика, — пояснил я, припомнив трактат Хогтона о повешении. — Учитывая вес покойного и длину веревки, которая составила больше двенадцати футов, сила падения была бы столь велика, что петля не удавила бы его, а сломала шею.

— Рассмотрим следы на шее, — кивнул Мориарти. — Реджинальд, где находился узел от петли?

— Против левого челюстного сустава.

— Узел, помещенный в этом месте, при падении толкает голову вбок. Смерть должна была бы наступить в результате перелома, а не удушья. Таким образом, мы имеем взаимоисключающие факты. Если Артур спрыгнул с высоты, то должен был умереть не от удушья, а от травмы позвоночника.

— В самом деле, парадокс, — согласился я.

— Из этого может следовать лишь один-единственный вывод. Артур Дойл умер до того, как был повешен.

— Его удушили во сне? — предположил я. — А потом отметина от гарроты перекрылась странгуляционной бороздой?

— Не исключено. Возможно, осмотр его комнаты даст нам больше подсказок.

В жилище Артура Мориарти убрал со стола знакомую мне книгу в красном переплете с золотом и серебром, а потом принялся изучать бумаги молодого человека.

— Вот черновик статьи, которую он писал для «Британского медицинского журнала». «Применение gelseminum в качестве отравляющего вещества. Артур Конан Дойл». Артур ставил на себе опыты с gelseminum, который более известен как жасмин, с целью медицинского исследования. Джентльмены, у нас есть яд!

— Отравление! — воскликнул я. — А как же смерть от сдавливания верхних дыхательных путей?

— Вы знаете симптомы воздействия gelseminum на человека, Реджинальд?

— Он эффективен при таких спазматических приступах, как эпилепсия или истерия, — сказал доктор. — Воздействует на нервные окончания, контролирующие функцию дыхания. Достаточно большая доза могла бы парализовать человека, что привело бы к остановке дыхания и в конечном итоге — сердца! Я же, само собой, предположил, что он задохнулся в петле, даже не рассматривая применение яда! Вы блестящий аналитик, Мориарти, как и говорил мне Артур!

— Это всего лишь наблюдательность, — выдавил улыбку профессор, — позволяющая отличить правду от лжи.

— Но кто убил его и почему? — настаивал я.

— Я подозреваю, Реджинальд, что в своей аптеке вы обнаружите недостачу наркотических средств, — с непоколебимой уверенностью заявил Мориарти. — Могу предположить, что Артура принуждали красть наркотики. Возможно, он угрожал обратиться в полицию, и тогда вымогатели избавились от него, прибегнув к передозировке gelseminum, — у Артура набралась смертельная доза. А чтобы скрыть преступление, молодого человека повесили в колокольне, имитируя самоубийство.

— Как? — побледнел Реджинальд. — Артура втянули в преступный мир?

— Выводы могут быть и ошибочными, — согласился Мориарти. — Давайте проверим вашу аптеку.

Они уехали, а я остался, чтобы прочитать молитву за упокой души молодого человека.

Умозаключения Мориарти казались вполне правдоподобными, но я не хотел им верить. Дополнительный осмотр позволил обнаружить два любопытных факта. Во-первых, отсутствовал футляр со скрипкой. А во-вторых, книга на столе оказалась «Алисой в Зазеркалье», а вовсе не «Алисой в Стране чудес». Как украшать обложки обеих этих книг, мы решали с издателем сообща. На форзаце я обнаружил подделку своего автографа. В написание моего имени вкралась орфографическая ошибка: Вместо «Ч. Л. Доджсон (псевдоним Льюис Кэрролл)» значилось «Ч. Л. Доджсон (псевдоним Льюис Кэрлул)».

Зачем Артуру потребовалось подделывать мою подпись, да еще и с ошибкой? Поразмыслив, я пришел к выводу, что молодой человек оставил подсказку, понятную только для меня. Ведь никто, кроме нас двоих, не знал, что я подписал ему не «Зазеркалье», а «Страну чудес».

Реджинальд проверил запас медикаментов и обнаружил, что наркотические вещества в самом деле пропали. Впоследствии коронер подтвердил, что Артур умер от передозировки gelseminum, и полиция начала поиск убийц. Мориарти вернулся в свой колледж, а я задержался в Астоне, желая разобраться с поддельным автографом. После осторожных расспросов я разыскал герра Глайвица, который пригласил меня в гости.

— Мистер Дойл был так добр к нам, упокой, Господи, его душу, — сказал немец. — Однажды, когда я не смог заплатить за лечение, он вручил мне свои часы и велел их продать. Я хотел вернуть их, но он наотрез отказался. А несколько дней назад он подарил моему первенцу скрипку и взял с мальчика обещание научиться играть.

По моей просьбе он принес инструмент.

Мне не удалось обнаружить в футляре тайников, но через отверстие в деке я разглядел листок бумаги. Увы, для того чтобы извлечь записку невредимой, мне пришлось расстроить скрипку. Оказалось, что это вырванная страница из блокнота, исписанная рукой Мориарти, зашифрованная его личным кодом. Кто знает, не явилась ли она причиной смерти Артура. Так впервые я заподозрил Мориарти в хладнокровном убийстве молодого врача.

Уверенность, что Артур Дойл выиграл пари и разгадал ключ профессора, воспользовавшись лишь наблюдениями, укрепилась.

В молодости Мориарти отличался непомерной гордыней и мог пойти на любое преступление, только чтобы защитить свои тайны. Таким образом, он организовал убийство Артура, обеспечив себя абсолютным алиби, — в это время он был в Лондоне со мной. Есть ли лучший способ сбить полицию со следа?

Попросив герра Глайвица никому не говорить о моем визите, я вернулся в Оксфорд. Работал как одержимый, чтобы взломать шифр, но безуспешно. Наконец я решил навестить Мориарти, понаблюдать за ним, как Артур: изучая внешность, попытаться разгадать душу.

Как предлог для поездки я использовал рукопись моей новой книги — второго тома «Математических курьезов». Вскоре мы уже обсуждали проблемы математики за чаем в его берлоге.

Дом Мориарти заполняли самые разнообразные книги — изобразительное искусство, алгебра, музыка, астрономия. Любой из этих текстов мог бы стать ключом Вегенера. Потребовались бы месяцы, чтобы проверить, не подходят ли в качестве ключа первые страницы всех его книг!

Как и всегда, профессор оставался эталоном джентльменской сдержанности. Но едва я невзначай сказал, что хочу знать его мнение о высшей мере наказания, на лицо моего визави наползла усмешка.

— Смерть — вот единственная кара, — бросил он, а потом вернул беседу в русло живописи восемнадцатого столетия.

Этого хватило, чтобы убедить меня в его злодейской сущности.

И все же я не располагал прямыми доказательствами. Заявись я в полицию с нерасшифрованной страницей из записной книжки, смерть моя не заставит себя ждать. Я решил тайным образом поспособствовать падению Мориарти. Писал анонимные письма значительным лицам нашего университета, намекая на его темные делишки. Дурные слухи расползаются быстро: вскоре Мориарти оставил кафедру и перебрался в Лондон, где занялся репетиторством.

Полагая, что потеря профессорской должности послужит ему достойным уроком, я ошибся. После отставки он воздвиг вокруг себя защитную стену, став в высшей степени острожным. А я все ломал голову, как же мне вывести на чистую воду главу преступной шайки.

На этом преподобный Доджсон остановился, и я подлил ему чая.

— Но почему Артур не поделился ни с кем? Или не записал расшифрованное сообщение, которое сумел прочесть? — спросил я.

— Мориарти заставил бы замолчать любого, посвященного в тайну. Рукописные свидетельства он, скорее всего, нашел и уничтожил. Подозреваю, что мой поддельный автограф остался единственной уцелевшей подсказкой.

— И все еще неразгаданной, как я понимаю.

— Она у вас в руках, доктор, — сказал Доджсон. — Я надеюсь, что нам удастся решить задачу вместе.

Первым моим побуждением было прибегнуть к помощи Майкрофта, но юный Артур Дойл предполагал оставить сообщение для Доджсона, а значит, опираться нам следовало на личные знания преподобного. Возможно, все, в чем он нуждался, — это моя способность проникать в суть загадок настолько глубоко, насколько это возможно, и это навело бы нас на подсказку.

— Имя с орфографической ошибкой — Кэрлул. Оно может служить ключевым словом? — спросил я.

— Нет. Как сказал Мориарти, ключом мог быть лишь достаточно длинный отрывок текста, чтобы воспрепятствовать легкой расшифровке.

— Допустим, шифр основан на каком-то куске из «Страны чудес» или «Зазеркалья».

— Сомневаюсь. Мориарти пользовался этой записной книжкой, когда работал над диссертацией. Свои книги я издал через несколько лет после этого.

Что сказал бы Холмс? Спросил бы, как отправить весточку математику. И я ответил бы: цифрами.

А вот и ответ!

— Отправная точка разгадки кроется в вашем псевдониме! После слога «кэр». Это вовсе не «лул», это — тысяча один![30] — радостно воскликнул я.

— Мне в голову не приходило! — У Доджсона расширились глаза.

— Значит, Мориарти использовал в качестве ключа книгу «Тысяча и одна ночь» в переводе Бёртона? — спросил я, припомнив перечень книг Артура.

— Нет, она вышла в тысяча восемьсот восемьдесят пятом, уже после смерти Дойла. Он мог бы ознакомиться только с путевыми заметками Бёртона, — возразил преподобный.

— Эдгар По написал новеллу под названием «Тысяча вторая сказка Шахерезады», — продолжал рассуждать я. — Тут нет точного совпадения с числом тысяча один, зато я хорошо помню: она увидела свет в тысяча восемьсот сорок пятом году. Разве у Артура не было книг По на полках?

— Книг? Постойте! Артур читал Лейбница! — взволнованно произнес Доджсон. — Готфрид Лейбниц изобрел систему двоичного счисления. Если рассмотреть набор цифр один-ноль-ноль-один, то в десятичной системе он будет означать девять. Кроме того, тысяча один — это произведение трех последовательных простых чисел: семь, одиннадцать и тринадцать. Они могли бы быть и последовательными нечетными числами, но в ряду не хватает девятки. Артур умудрился дважды закодировать это число в самой простой форме!

— Но как цифра девять может быть ключом? — удивился я.

Мы уперлись в новую загадку. Мысли мои вернулись к методу Холмса. Что бы он стал рассматривать? Скорее всего, его заинтересовала бы скрипка… Ну конечно!

— Скрипка! — закричал я. — То, что листок был спрятан в ней, не случайность! Это недостающая подсказка! Мориарти любил музыку, правильно?

— Любил.

— Если бы он хотел запомнить ключ, то, несомненно, выбрал бы песню. Это легче всего. И есть одна симфония, на которую положили слова.

— Девятая симфония Бетховена! «Ода к радости»! — воскликнул Доджсон. — Стихотворение Фридриха фон Шиллера положено на музыку в оригинале, на немецком языке. Именно поэтому Мориарти был так уверен, что метод Керкгофа со статистическим анализом ключа потерпит неудачу. Ведь частотное распределение символов различается в разных языках.

И мы немедленно приступили к расшифровке страницы, используя «Оду к радости» в качестве ключа. Понадобилось немало попыток, чтобы определить, каким образом ключ накладывался на шифр, но времени мы не замечали. Наконец Доджсон закончил работу.

— О чем там говорится? — затаив дыхание, спросил я.

— Здесь торжествующий Мориарти рассказывает, как убил своего наставника. Этот некто отличался таким же дьявольским разумом, как и он сам.

Доджсон вручил мне страницу из блокнота и ее расшифровку.

— Увы, имена не упоминаются, но оставшаяся часть записной книжки должна пролить свет: кто же выучил Мориарти, как он умер и почему.

— И возможно, мы прочитаем о других преступлениях, получим имена сообщников, — добавил я. Теперь, когда ключ в наших руках, мы сможем больше узнать о профессоре и тех поворотах судьбы, которые сформировали его личность. — Я передам это Майкрофту Холмсу. Примите мою благодарность, преподобный.

— Нет, это вам спасибо, доктор Ватсон, — сказал Доджсон. — Вы помогли восстановить доброе имя хорошего человека. Холмс гордился бы вами. В конце концов, мы подарили упокоение душе Артура Дойла.

Крис Роберсон Жуткая память великого Мерридью

Последние романы Криса Роберсона — «Three Unbroken», «Dawn of War II», «End of the Century», а также «Book of Secrets», книга, открывающая цикл «Nekropolis». В нескольких антологиях опубликованы его рассказы, в том числе «The Many Faces of Van Helsing», «Future Shocks» и «Sideways in Crime», а другие напечатаны в журналах «Asimov’s», «Interzone» и иных. Он лауреат премии «Сайдуэйз» за лучшее произведение в жанре альтернативной истории. Роберсон не только писатель, но и издатель — он работает в независимом издательстве «Манки брэйн букс».

Уильям Фолкнер написал: «Прошлое не мертво. Оно даже не прошлое».

Прошлое всегда с нами; лишь оно позволяет нам понимать, как нужно действовать в настоящем и будущем. И это притом, что наше видение событий минувшего, даже событий из нашей собственной жизни, крайне ограничено возможностями человеческой памяти. Порой ее слабость просто шокирует. Мало ли преступников избежало заслуженной кары из-за путаницы в свидетельствах очевидцев? А сколько ни в чем не повинных людей отправилось за решетку из-за чьих-то ложных воспоминаний о детской обиде?

С другой стороны, известны обладатели поразительно точной памяти, способные назвать число «пи» с точностью до тысячного знака после запятой или описать в малейших подробностях любой из прожитых дней. Но столь исключительная способность интеллекта обычно достается ценой какой-нибудь когнитивной дисфункции. Шерлок Холмс, воскресший из мертвых в рассказе «Пустой дом», упоминает некоторых преступников, чьи имена начинаются на «М». «Одного Мориарти было бы достаточно, чтобы прославить любую букву, а тут еще Морган — отравитель и Мерридью, оставивший по себе жуткую память».

Ниже пойдет рассказ о деле с участием Мерридью — и эту историю вы забудете не скоро.

Покоясь в шезлонге, старик грелся в лучах восходящего солнца, которые проникали в окна с восточной стороны здания, и смотрел сверху, как в саду другие пациенты более или менее увлеченно ухаживали за зеленью. Парк психиатрической лечебницы Холлоуэя находился в их ведении — по крайней мере, те работы, которые не требовали применения острых инструментов, — а сестры и смотрители следили за садовниками. Конечно, больные никогда не жаловались. Стрижка изгороди и высаживание цветов располагали к созерцательному спокойствию, которое не шло ни в какое сравнение с невзгодами и переживаниями, вынудившими большинство пациентов найти здесь убежище. Грязь под ногтями, обгоревшие на солнце шеи в счет не шли.

Джона Ватсона никто не просил работать в саду, но винить в этом было тоже некого. Ему уже давно перевалило за восемьдесят, и время, когда он мог заниматься физическим трудом, осталось в далеком прошлом, даже если забыть о старых ранениях в плечо и ногу. Правда, в Вирджиния-Уотер, что в графстве Суррей, его привела не телесная немощь, а некоторая умственная. У Джона было неладно с памятью — точнее, с воспоминаниями. Одни настойчиво всплывали, другие улетучивались. В последние годы он все хуже запоминал настоящее и плохо соображал, где находится и что творится вокруг. Даже в лучшие времена, когда Джон был на высоте во всех смыслах, он нет-нет да и замечал, что помнит события сорокалетней давности живее, чем минувшую неделю.

Джон предпочитал видеть в этих эпизодах забывчивости случайные промахи и не усматривал в них повода к беспокойству. Впрочем, в Лондоне той весной он умудрился впасть в прострацию столь глубокую, что бродил по Бейкер-стрит в полной уверенности: его старый товарищ так и остался в квартире, некогда снимавшейся ими на двоих. Новый жилец — тоже детектив, как выяснилось, — отнесся к происшествию достаточно снисходительно, но было ясно: мистеру Блейку не слишком хотелось, чтобы седобородый пенсионер побеспокоил его вновь.

После того случая в Лондоне Джон начал подозревать, что его единственной причиной явилось прогрессирующее слабоумие и в обозримом будущем подобные недоразумения участятся. В поисках лечения, дабы состояние его не ухудшилось, если уж об исцелении речь не идет, он отправился на обследование в больницу имени Холлоуэя.

Греясь на утреннем солнце, Джон ловил себя на воспоминаниях о Пешаваре после битвы при Майванде, когда он чуть не умер от брюшного тифа, — те дни отзывались в памяти чувством жара и помрачением рассудка.

Грезы нарушил санитар, явившийся, чтобы сопроводить Джона для утреннего осмотра к молодому доктору Рису. Санитар повел Ватсона по коридорам «Холлоуэя»; они шли мимо больных, не годившихся для работы в изумрудном саду. В заведении находилось несколько сот пациентов, все — с тем или иным душевным расстройством, порожденным либо неприятностями на службе или дома, либо переутомлением. Многие пили, что заставляло Джона вспомнить своего старшего брата Генри, умершего от пьянства тридцать лет назад.

Впрочем, были и другие, чьи чувства пришли в разлад не по вине этих несчастных. Молодые, не старше тридцати, мужчины, видимо, никогда не оправятся от окопных кошмаров мировой войны. Одни смотрели затравленно на проходящих, другие вглядывались невидящим взором в какую-то точку пространства. Джон хорошо помнил, каким он сам был в их годы. Прикрывая глаза, мог живейшим образом восстановить звуки и запахи битвы при Майванде — словно это было вчера. Шагая бок о бок с санитаром, он осторожно пощупал свое левое плечо и будто вновь ощутил удар выпущенной из джезайла пули.

Наконец они дошли до кабинета доктора Риса, тот уже ждал. Заботливо устроив Джона в кресле с добротной обивкой, санитар вышел и притворил дверь.

— Как самочувствие, мистер Ватсон?

— Доктор, — отозвался Джон, и собственный голос показался ему искаженным, старческим.

Он резко кашлянул, прочищая горло.

Рис вскинул брови:

— Простите?

— Доктор Ватсон.

Рис энергично закивал, изображая смущение.

— Конечно, конечно, прошу извинить. Как ваше самочувствие… доктор Ватсон?

Джон повел плечами:

— Пожалуй, не лучше, чем вчера, и немного хуже.

Рис сделал пометку в блокноте, лежавшем у него на коленях.

— Персонал докладывает, что вы так и не нашли себе дела.

Это было утверждением, хотя Джон принял его за вопрос.

— Не нашел, — кивнул он.

В санатории было чем заняться. К услугам желающих имелись крикетная площадка, бадминтон и бассейн; менее активные могли сыграть в снукер или посетить кружок по интересам. Джон, впрочем, мало чем увлекался, помимо сидения в комнате с окнами на восток по утрам и с окнами на запад — в полдень, так что весь день находился на солнце. Он был подобен цветку, стремящемуся впитать за недолгую жизнь как можно больше света. Злые языки могли бы даже упрекнуть его в страхе перед тенями, поскольку по ночам электричество в его комнате не гасло, и когда он спал, мгла имела красноватый оттенок благодаря проникающему сквозь веки свету.

— Скажите-ка, доктор Ватсон, — продолжил Рис, оторвав взгляд от записей, — есть ли вам что добавить к нашей вчерашней беседе?

Пациент вздохнул. Рис был серьезный человек, учившийся в Вене у Фрейда, твердо уверенный во всемогуществе науки вообще и медицины в частности. Несколько недель назад, когда Джон впервые появился в лечебнице имени Холлоуэя, эта страстность воодушевляла Ватсона, но дни текли, его состояние не улучшалось, и стариковский энтузиазм пошел на убыль.

Обладал ли когда-нибудь Ватсон такой же юношеской верой в непобедимую силу знания? Он помнил, как работал в хирургическом отделении больницы Св. Варфоломея — ему едва исполнилось двадцать и до получения диплома Лондонского университета оставались годы. Ноздри наполнились запахами; он сощурился от света газовых ламп, отраженного кафелем; в ушах завизжали костные пилы.

— Доктор Ватсон?

Джон моргнул и обнаружил, что рука Риса лежит у него на колене, а сам доктор взирает на него с озабоченным выражением.

— Извините, — промямлил пациент. — У меня… спутались мысли.

Рис сочувственно кивнул:

— Память — коварная штука, доктор Ватсон. Но она остается чудом и благом. Вчера, после нашей встречи, я отыскал в моей библиотеке кое-что любопытное на эту тему. Известна ли вам «Naturalis historia»[31] Плиния?

Джон коротко кивнул и уточнил:

— Правда, моя латынь вряд ли та же, что была в пору Веллингтона.

Рис перевернул несколько страниц в молескиновом блокноте.

— Плиний приводит несколько исторических случаев поразительной памяти. Он называет персидского царя Кира, который помнил каждого солдата в своей армии по имени, а также Митридата Евпатора — тот изложил законы своей империи на двадцати двух языках. Еще Метродора, способного точно повторить все, что слышал хотя бы однажды.

Джон устало улыбнулся:

— Впечатляющий список, доктор, но боюсь, что моя проблема — в потере памяти, а не в ее сохранении.

Рис поднял палец:

— Да, но я подозреваю, что это лишь две грани одного явления. По-моему, доктор Ватсон, на самом деле ничто и никогда не забывается в привычном смысле. Мнимо забытое либо прячется, либо вообще не вспоминается.

— Боюсь, что в таком случае я безнадежен.

— Фрейд учит, что вытеснение представляет собой изъятие болезненных мыслей и воспоминаний из бодрствующего сознания путем перемещения их в бессознательное. Будь вам трудно вспомнить далекое прошлое, я мог бы заподозрить вытеснение. Но ваша проблема иного характера — она в том, что ваши воспоминания о прошлом точны и живы, однако память о дне сегодняшнем преходяща и непрочна.

Джон издал безнадежный смешок:

— Я хорошо помню, что по прибытии сюда описал вам мой недуг практически теми же словами.

Рис вскинул руки в извиняющемся жесте:

— Простите, я постоянно забываю о вашем медицинском прошлом и занимаюсь дурными импровизациями. Но, доктор, что вам известно о фрейдовских теориях насчет причин, по которым забываются сны?

Джон помотал головой:

— Полагаю, больше, чем рядовому пассажиру клефемского омнибуса, но, смею предположить, значительно меньше, чем вам.

— Фрейд утверждает, что мы имеем свойство быстро забывать многие ощущения, испытанные во сне, так как они слишком эфемерны и лишены значимой эмоциональной нагрузки. Слабые образы сновидений выталкиваются из нашего сознания более сильными образами бодрствования.

— Я помню сны, как любой человек из омнибуса, не лучше и не хуже.

— Однако наши беседы позволяют заключить, что образы вашего прошлого и в самом деле сильнее и живее, чем картины настоящего. Знаменитые события, в которых вы принимали участие; ваши приключения. Разве можно их сравнить с тусклыми, серыми буднями современности?

Джон задумчиво потеребил нижнюю губу:

— Значит, по-вашему, я забываю настоящее не из-за деменции, а из-за того, что прошлое слишком живо в моей памяти?

Рис пренебрежительно отмахнулся:

— Деменция — всего лишь ярлык для недугов, в которых мы плохо разбираемся. Известные нам ныне психические расстройства — мания, истерия, меланхолия, деменция — обозначают удобные категории нарушений, куда могут попасть многие посторонние заболевания. Это скорее симптомы, нежели причины. — Он захлопнул блокнот и наклонился к Джону. — Я думаю, доктор Ватсон, вы забываете потому, что слишком хорошо помните.

В ожидании ответа Рис умолк. Джон пребывал в задумчивости. Он прикрыл глаза; его мысли следовали по цепочке ассоциаций; одно воспоминание вело к другому — из тусклого, серого настоящего к живому, изобиловавшему приключениями прошлому.

— Доктор Ватсон? — Рис дотронулся до его колена. — Опять уплываете?

Джон удрученно улыбнулся и покачал головой, его глаза оставались закрыты. Подняв же веки, он встретился взглядом с Рисом.

— Нет, доктор. Просто вспоминал. Об одном «знаменитом», как вы выразились, деле — хотя, пожалуй, не столь известном, как прочие. В нем участвовал человек, который не умел забывать, а однажды пережил впечатление настолько яркое, что после не мог вспоминать ни о чем другом.

И Джон Ватсон начал рассказывать.

Мы заговорили о моем старом товарище Шерлоке Холмсе. С нашей последней встречи прошли годы, и здесь память подводит меня — я не помню точную дату. Холмс отошел от практики, перебрался в Суссекс, и мы виделись от случая к случаю, на уик-эндах. Эти последние свидания припоминаются смутно. Зато мир, где правила королева Виктория, а мы с Холмсом жили в доме двести двадцать один «б» по Бейкер-стрит, я вижу, стоит закрыть глаза, так же ярко, как нынешнее утреннее солнце.

Делом, о котором я говорю, мы занялись весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого, за несколько недель до моего знакомства с будущей миссис Ватсон номер два, упокой господи ее душу. Мы с Холмсом снова жили на Бейкер-стрит. Газеты тогда изо дня в день пестрили сообщениями о Портовом Расчленителе. Сейчас о нем вряд ли помнят, его затмили другие головорезы, прочнее засевшие в общественном сознании. Но в те времена о Расчленителе только и говорили. Сначала думали, что вернулся Джек-потрошитель — нам-то с Холмсом, конечно, было отлично известно, что с ним стало. Однако от убийства к убийству Расчленитель, как и Джек до него, выглядел все более изощренным и жестоким. К моменту когда инспектор Лестрейд с явной неохотой обратился за помощью к Холмсу, нашли уже трех жертв. Каждая новая оказывалась изуродованной пуще предыдущей. В то утро, когда в нашу жизнь ворвался человек с удивительной памятью, газеты сообщили об очередной, четвертой, жертве Расчленителя.

Мы занимались этим делом уже почти две недели кряду, но ни на шаг не приблизились к разгадке. Сообщения о новом трупе привели Холмса в ужасное расположение духа — до того ужасное, что я встревожился. Холмс никогда не страдал меланхолией, если только не маялся от безделья, но долгий и безрезультатный поиск такого жуткого убийцы подорвал его душевные силы.

— Проклятье! — Холмс скрючился в любимом кресле, подтянул колени к груди и обхватил их. — Утром дознание, а власти не имеют понятия о личности жертвы. Пока известно одно: это мужчина, как и остальные.

Холмс был в бешенстве.

— И растерзан, конечно; разорван на части. — Он зло помотал головой. — Тела первых жертв, которых приписывают этому так называемому Расчленителю, были изуродованы с очевидным намерением исключить опознание. Хотя последних, похоже, убил кто-то другой. Он получает удовольствие от самого деяния.

Я согласно кивнул. У нас была возможность осмотреть первых трех погибших — вернее, то, что от них осталось, и заключение Холмса было, по сути, моим собственным. До такого зверства даже Потрошитель дошел лишь в конце, когда совершил самые чудовищные убийства.

Я пролистал газету в поисках новых сведений, способных воодушевить моего друга или хотя бы ненадолго его отвлечь. На шестой странице я нашел что искал.

— Любопытная заметка, Холмс, — произнес я как можно небрежнее. — Некролог. Аргентинец — и непростой, если все это правда. Иренео Фунес скончался в возрасте двадцати одного года. Пишут, что он обладал удивительной памятью и мог вспомнить решительно все, с чем соприкасался. Очевидцы говорят, что Фунес помнил каждый день своей жизни в таких подробностях, что целый день уходил на сами воспоминания.

Холмс все еще оставался мрачным, но в его глазах зажегся огонек, свидетельствовавший о некотором успехе моей затеи.

— Не рассказывал ли я вам о Мерридью, Ватсон?

Я ответил, что нет.

— Он был актер; я видел его в молодости, когда путешествовал по Америке. Менталист, выступавший под именем Мерридью Уникальная Память. Он помнил все. Я сам видел, как он прочитывал по две страницы зараз, одним глазом каждую, а через четверть часа слово в слово повторял текст, который видел лишь секунду.

Знай я тогда о списке Плиния, доктор Рис, я предложил бы занести туда этого Мерридью. Мы с Холмсом какое-то время размышляли над причудами памяти, пока беседу не прервал посетитель.

Наша квартирная хозяйка, миссис Хадсон, проводила мужчину в гостиную. Холмс сразу его узнал; я — нет, пока гость не представился как мистер Дапри. Баронет и наследник огромного состояния, Дапри был в числе богатейших людей не только в Лондоне, но и во всей Британской империи.

Дапри заговорил, не утруждаясь любезностями:

— Мистер Холмс, я хочу нанять вас для расследования кражи.

Холмс с живейшим интересом наклонился вперед в своем кресле.

— Что же у вас украли, мистер Дапри?

— Ничего, — ответил тот. — Пока ничего. Я хочу, чтобы так и осталось, а потому обращаюсь к вам.

Холмс расцепил ноги и положил руки на подлокотники.

— Признаться, вы меня заинтриговали. Продолжайте, пожалуйста.

Дапри поведал о своих знакомых и деловых партнерах — Томлинсоне, Элтоне, Ковилле, Парсонсе и Андерхилле, — которые за последние месяцы пали жертвами банковского мошенничества. Неизвестный получил доступ к секретным финансовым сведениям и использовал оные против их интересов. У Томлинсона и Элтона украли сравнительно немного, и недостача могла какое-то время оставаться незамеченной, тогда как Ковилл и Парсонс лишились более значительных сумм, а несчастный Андерхилл был вконец разорен. Видя, сколь многие в его окружении становятся жертвами загадочного мошенничества, Дапри уверился, что ограбление его самого — вопрос времени, а потому счел нужным прибегнуть к услугам Шерлока Холмса.

Сомневаться не приходилось — Холмс возьмется за дело.

Я сообщил Дапри, что мы также разыскиваем Портового Расчленителя. Нынешним утром нам предстоит побывать на дознании в связи с четвертой жертвой, а после мы навестим Дапри в его доме и, возможно, сделаем какие-то предварительные выводы.

Когда мы прибыли на дознание, нас встретил инспектор Лестрейд. Расследование не продвинулось ни на йоту, и он пребывал в настроении даже худшем, чем Холмс. Улик в деле жертвы номер четыре почти не нашлось. Труп извлекли из Темзы близ Темпл-Стейрз; оно пребывало в состоянии начального разложения. Никаких особых примет не было, если не считать татуировки на плече — якоря, обвитого лозой. По мнению Нового Скотланд-Ярда, убийцей был не Торс — изувер, разбрасывавший по Лондону фрагменты человеческих тел на протяжении добрых двух лет. Травмы выглядели иначе, состояние останков тоже было другим, а высказанная в бульварной прессе гипотеза о возвращении Джека-потрошителя даже не удостоилась комментария.

Мы с Холмсом сопроводили Лестрейда в полицейский депозитарий, куда поместили останки. За годы врачебной и сыскной практики я едва ли наблюдал столь прискорбное зрелище. По состоянию ран можно было заключить, что жертва, когда их нанесли, еще какое-то время жила. Самые старые уже начали затягиваться, тогда как позднейшие выглядели неизмененными, рваными. С полицейским экспертом мы пришли к единому мнению, что убийца вполне мог растянуть процесс на несколько дней, отсекая пальцы и прочие выступающие части тела, прежде чем нанес последний удар. Труп был дополнительно изуродован множеством мелких ранок, оставленных рыбами, которые кормились останками, пока те плавали в Темзе.

Мне редко случалось видеть такой кошмар. Тогда я даже представить не мог, что он поблекнет в свете дальнейшего.

Покончив с делами в Скотланд-Ярде, где Холмс скрупулезно изучил татуировку жертвы, мы отправились в Кенсингтон навестить Дапри.

Нам отворил слуга и осведомился:

— Вы насчет места?

— А что вы можете сообщить насчет места? — Холмс постарался, чтобы его слова не звучали ни как подтверждение, ни как отрицание.

Бедняга выглядел измученным. Он объяснил, что ночью сбежал помощник дворецкого и сам дворецкий теперь принимает кандидатов. Временный привратник был конюхом, он не привык иметь дело с посетителями. Этим ведал тот самый помощник.

Когда мы сказали, что не ищем места, слуга попросил извинения и проводил нас в кабинет Дапри.

— Чертова канитель, — разбушевался Дапри, когда Холмс упомянул пропавшего помощника. — Казался надежным парнем, и вот исчез без предупреждения. Если я не могу найти верного человека за двадцать фунтов в год, то куда мне вообще, скажите на милость, обращаться за помощью?

— Боюсь, что понятия не имею, мистер Дапри, — ответил Холмс со всем участием, на какое был способен. — Не могли бы мы, с вашего позволения, осмотреть дом? В частности, не покажете ли нам, где хранятся документы деликатного, так сказать, свойства?

На протяжении следующих сорока пяти минут Дапри водил нас по дому. Он уделил особое внимание своему кабинету и встроенному в стену сейфу. Впрочем, когда последний открыли и мы увидели пачки аккуратно перевязанных банкнот, золотые слитки и прочие ценности, Дапри предъявил в качестве главного достояния единственный листок бумаги.

— Это, джентльмены, — он старался не показывать нам текст, — ключ к моему богатству. Основные ликвиды хранятся в женевском банке.

Я ничего не понял — в отличие от Холмса, который кивнул.

— Видите ли, Ватсон, — объяснил он, — швейцарские банкиры обязаны по закону вести цифровой учет своей клиентуры и их денежных операций, но им запрещено делиться этой информацией с кем-либо, кроме клиентов. Чтобы нам с вами добраться до нашего счета в банке «Чайлд и компания», понадобятся бухгалтерские книги, но для швейцарского счета нужны лишь соответствующие цифры, так как даже банковские служащие не знают, кто их клиенты.

— Совершенно верно. — Дапри был впечатлен эрудицией моего друга.

Он вернул документ в сейф, стараясь не показывать лицевую сторону, и запер дверцу на кодовый замок. Но даже при таких предосторожностях мне на долю секунды удалось увидеть слова и цифры, хотя запомнить их я никак не мог.

— Если эти сведения попадут не в те руки, я разорен, — продолжал Дапри. — Думаю, что мои несчастные коллеги допустили утечку информации об их швейцарских счетах, а вор воспользовался анонимностью тамошней банковской системы. — Он повернулся и вперился взглядом в Холмса. — Мои секреты хранятся под замком, мистер Холмс. Я нанял вас в надежде, что с вашей помощью они там и останутся.

После того как мы выполнили первичный осмотр дома с его запорами, решетками и прочими охранными устройствами, Холмс предложил навестить других пострадавших от вора, названных Дапри.

Андерхилл жил в районе Пимлико, в большом доме работы Кубитта. Впрочем, если состояние жилья вообще показательно, то нам сразу стало ясно, что хозяин не задержится здесь надолго. Андерхилл отворил дверь собственноручно, одетый в домашнее. Когда мы представились и рассказали о наших отношениях с мистером Дапри, Андерхилл впустил нас и объяснил, чуть не плача, что теперь он нищий. Он был вынужден уволить бо́льшую часть прислуги, так как платить стало нечем. Хотя содержать ее и прежде было нелегко — он лишился двух человек в последние месяцы.

Затем мы посетили Ковилла, Элтона и Парсонса, дела у которых были пусть и не так плохи, как у Андерхилла, но все же немногим лучше. Все трое тоже признались, что недавно лишились нескольких слуг.

Томлинсона дома не оказалось, он уехал на континент. Нас проводил в дом его дворецкий Фиппс.

— Чем я могу помочь, джентльмены? — осведомился Фиппс с бо́льшим рвением, чем требовалось.

Стоя рядом, я уловил исходивший от него странно знакомый, но непонятный запах и лишь погодя узнал сильнейшее моющее средство из тех, которыми чистят плитку в больших домах. При той многочисленной прислуге, что содержал Томлинсон, казалось необычным, чтобы дворецкий, руководивший всеми прочими, взялся самостоятельно оттирать кухонную плитку.

Холмс объяснил, что нас нанял Дапри для расследования серии банковских афер, в числе жертв которых был и хозяин Фиппса Томлинсон.

Мне почудилась, что на лице Фиппса мелькнула паника, но столь же быстро она сменилась открытой, дружелюбной улыбкой.

— Скажите, Фиппс, не было ли в последнее время случаев необъяснимого исчезновения кого-то из слуг?

Дворецкий, по-прежнему улыбаясь, покачал головой.

— Нет, сэр. — Голос его был спокоен и ровен. — Ни одного.

Он помедлил, затем усмехнулся:

— Этой зимой я сам брал короткий отпуск — проехался за границу к семье, но вернулся в срок, так что меня вряд ли можно назвать исчезнувшим.

К исходу дня мы вернулись на Бейкер-стрит, где нас ждал инспектор Лестрейд. Он без предисловий заговорил:

— Мы идентифицировали татуировку и самого погибшего.

Холмс кивнул со словами:

— Вы узнали, что он бороздил Атлантику и был палубным матросом на корабле флота ее величества. Я прав?

Я улыбнулся, глядя, как Лестрейд вытаращился на Холмса.

— Черт побери, Холмс, откуда вам это известно?

— Простая наблюдательность, мой дорогой друг, — отозвался Холмс. — Что же это был за моряк и кто его опознал?

Лестрейд заворчал, но ответил:

— Его звали Денэм. Несколько недель назад он служил лакеем у Парсонса.

Мы с Холмсом обменялись взглядами.

— У Парсонса?

Лестрейд кивнул:

— Я сам говорил с дворецким. Похоже, что однажды Денэм просто не явился на службу. Еще более странно то, что вскоре исчез и американец, его заменивший.

— Это произошло до или после того, как Парсонс обнаружил, что лишился части состояния?

Лестрейд вскинул брови:

— Ну а об этом вы как узнали?

Холмс вкратце описал наше текущее расследование и, в частности, указал, что мы уже беседовали с самим Парсонсом.

— Что ж, дворецкий сообщил и о краже, а также о том, что подозревал в ней двоих пропавших. Но Парсонс был уверен, что ни отставной моряк, ни полоумный американец не могли ее совершить, и обвинил во всем Швейцарию, устроившую заговор.

Это ничуть не противоречило тому, что мы услышали от Парсонса ранее.

— Полоумный? — переспросил Холмс. — Почему Парсонс назвал американца полоумным?

Лестрейд пожал плечами:

— Он был жутко рассеянным. У американца были отменные рекомендации, но со своими обязанностями он еле справлялся. То таращился на полосу света на стенке, то пересчитывал узоры на ковре, то еще что-то, а болтал вообще не пойми о чем. — Лестрейд хохотнул. — Сдается, у него и собеседников не много находилось — кто захочет слушать любителя перескакивать с пятого на десятое. Поди, истосковался по общению бедняга.

Я не видел в этом ничего важного, помимо того, что несколько человек из списка Дапри лишились прислуги, прежде чем понесли финансовые потери, а также того, что один из пропавших слуг явно пал жертвой Портового Расчленителя. Но Холмс, похоже, усматривал куда более тонкую подоплеку.

— Идемте, Ватсон. — Шерлок вновь натянул свое теплое пальто и направился к выходу. — Вам лучше пойти с нами, инспектор. Если не ошибаюсь, у нас мало времени, чтобы предотвратить очередное разорение, а то и убийство.

Мы достигли дома Дапри далеко за полдень, когда солнце переместилось к западу. Несчастного конюха, очевидно, вернули в конюшню, так как нам отворил дворецкий.

— Чем могу служить, джентльмены?

— Где мистер Дапри? — спросил Холмс, отбросив всякую любезность.

— Проводит беседу с перспективным соискателем на место помощника дворецкого, сэр. — Дворецкий надменно фыркнул. — Я уверен, что по итогам разговора место будет занято.

— Почему все принимают меня за слугу? — прорычал Холмс. — Ну-ка, вы! Живо говорите — этот соискатель явился с прекрасными рекомендациями, идеально подходит и готов приступить немедленно?

Слуга изрядно опешил под таким напором.

— Им-менно так, — пробормотал он, запинаясь. — Дворецкий Томлинсона отозвался о нем превосходно…

— Немедленно проводите меня к Дапри, — перебил его Холмс, протискиваясь в дверь.

Дворецкий, воплощенный конфуз, лишь согнулся в поклоне и поспешил исполнять. Мы с Лестрейдом устремились за ним по пятам, совершенно не понимая намерений Холмса.

Мы нашли Дапри в его приемной, где тот проводил собеседование с мужчиной средних лет. Когда мы бесцеремонно вторглись, соискатель как раз говорил, и я уловил в его речи отчетливый акцент — канадский или, быть может, американский.

— Что это значит? — вскипел Дапри.

Прежде чем дворецкий ответил, кандидат повернулся на стуле и, увидев Холмса, явно узнал его.

Секундой позже и Холмс просиял, щелкнув пальцами:

— Мерридью!

Я вспомнил, что так звали менталиста, которого Холмс видел в Америке.

— Театр «Ипподром», Балтимор, пятое января восемьсот восьмидесятого, — отозвался тот необычно певучим голосом. Затем процитировал, и фраза прозвучала как одно слово: — «Кто ты, без права в этот час ночной принявший вид, каким блистал, бывало, похороненный Дании монарх? Я небом заклинаю, отвечай мне!»[32]

— Я уже давно не выступаю, — сказал Холмс вполне дружески. — Боюсь, Мерридью, что вы ввязались в скверную историю.

Американец потупил взор в некотором смущении.

— «Горацио, ты изо всех людей, каких я знаю, самый настоящий».

— Что это значит, Холмс? — возопил Лестрейд, выступая вперед. — О чем, черт возьми, он говорит?

— Воспоминания, инспектор, — ответствовал Холмс. — Этот человек торгует воспоминаниями.

— Послушайте, — Дапри прихлопнул ладонью по столу, — я требую объяснений.

Холмс сцепил руки за спиной:

— Терпение, мистер Дапри, скоро вы все поймете. — Он повернулся к американцу. — В одиночку вам такого не провернуть, Мерридью. Замыслом предусмотрена черная работа, но она не для вас. Итак, кто это был?

Удивительно, но Мерридью не стал отпираться. Он спокойно и терпеливо открыл, что прибыл в Англию несколько месяцев назад в надежде выступить в качестве менталиста на английских подмостках, но познакомился на корабле с человеком, лаконично назвавшимся Стюартом. Когда Мерридью продемонстрировал свою способность запоминать решительно все, Стюарта осенило, и он придумал план. Выяснилось, что Стюарт недавно напал на приличные деньги, ибо выведал некую конфиденциальную информацию о финансах своего работодателя. Присвоенная сумма была недостаточно велика, чтобы его состоятельный патрон заметил пропажу, но Стюарту пригодилась. И теперь он возжелал большего. Однако вор не мог взять слишком много без риска быть уличенным, а потому нуждался в аналогичных деликатных сведениях о других богачах.

Стюарт наметил цели, проследив за сделками своего хозяина и выявив партнеров, которые вкладывали средства таким же образом, как тот. Определившись с жертвой, Стюарт намеревался устранить кого-то из слуг. Затем, по освобождении места, в игру предстояло вступить Мерридью: Стюарт снабдит его безупречным резюме и блестящими рекомендациями. Затем Мерридью будет просто ждать случая, чтобы мельком взглянуть на финансовые документы хозяина. Ему понадобится секунда, а дальше он все в точности вспомнит.

— И что же этот Стюарт — кличка, конечно? — осведомился Холмс. — Где вы с ним встречались?

Мерридью назвал адрес в Ист-Энде и сообщил, что должен был приходить к Стюарту по выполнении каждого очередного задания.

Холмс повернулся к нам с Лестрейдом и улыбнулся:

— Джентльмены? Никто не хочет прокатиться в Ист-Энд?

Мы покинули дом Дапри, наняли кеб и поехали на восток: Холмс и Мерридью с одной стороны экипажа, мы с Лестрейдом — напротив. В Мерридью было нечто странное, почти детское. Он, казалось, жил в собственном мире. Наш пленник правдиво отвечал на любой прямо заданный вопрос, если только не имел заранее заготовленного ответа. Очевидно, именно так Стюарту удалось использовать таланты Мерридью к своей выгоде. Стюарт натаскивал его, обучая действовать и говорить в манере прислуги, — чтобы лишь улучить момент и взглянуть на листок бумаги вроде того, который нам показывал Дапри. С глазами, способными при беглом взгляде прочесть страницу текста, Мерридью ничего не стоило запомнить строчку слов и цифр. Располагая этими сведениями, Стюарт приобретал беспрепятственный доступ к швейцарскому счету жертвы.

Пока мы ехали, оставляя позади заходящее солнце, Холмс изображал психиатра и расспрашивал Мерридью о человеке, за которым мы охотились. Я не мог не питать жалости к этому придурковатому всезнайке, выступившему в афере чуть не полным профаном. Но когда он описал своего подельника, я вспомнил, что от рук Стюарта приняли страшную смерть четыре человека, и с точки зрения справедливости часть вины ложилась на Мерридью. Возможно, на нем не было крови, и он клялся, что никогда не видел людей, которых замещал, ни живыми ни мертвыми, но все же был причастен к их гибели.

Холмс не отставал с вопросами, и Мерридью сообщил, что в последние недели Стюарт казался неуравновешенным. Стюарт изобрел систему сигналов для общения подельников, и они не должны были видеться без острой нужды.

В верхнем этаже здания, где они встречались, имелось окно, выходившее на север и завешенное шторами — черной и красной. Если задернута черная штора, Мерридью должен подняться и войти: Стюарт ждет его. Если красная, то следует держаться подальше и не входить ни в коем случае.

— Красная штора, — изрек Мерридью, когда мы ступили на тротуар. — Вход запрещен.

— Идемте, Мерридью. — Холмс ухватил его за локоть и увлек к двери. — Судя по сигналу, мистер Стюарт дома, и нам не терпится с ним увидеться.

Когда мы поднялись, в едва освещенном сумраке я ощутил сильный запах моющего средства и щелока, накладывавшийся на нечто еще более едкое и вонючее. Из-за хлипкой деревянной двери на лестничную площадку проникали слабые стоны, что-то среднее между плачем ребенка и мяуканьем тонущей кошки.

— Красная штора, входить нельзя, — повторил Мерридью, явно потрясенный.

— Вы же бывали здесь. — Я почувствовал непреодолимое желание приободрить его. — Чего же бояться?

Мерридью замотал головой и жалобно взглянул на меня.

— Раньше, когда я приходил, здесь всегда было убрано. А сейчас, думаю, еще грязно.

— Хватит пороть чушь. — Лестрейд выдвинулся вперед и заколотил в дверь. — Именем ее величества, откройте! — Он ударил снова, громче. — Вам же будет хуже, если не подчинитесь!

Стоны за дверью зазвучали иначе, и я услышал топот ног по дереву, будто кто-то пытался удрать. Но квартира занимала весь этаж узкого здания, и выйти можно было только в окно.

— Он хочет смыться, — сказал Лестрейд.

— Вряд ли получится, — хмыкнул Холмс. Он отступил, чтобы рассмотреть дверь в тусклом свете. — Наверное, здесь.

Мой друг указал на место посередине, близ косяка, — оно казалось наиболее уязвимым. Затем, сделав глубокий вдох, ударил ногой. Холмс оказался прав: дверь провалилась внутрь, распавшись натрое.

На лестнице и площадке было темно, почти как снаружи в безлунную ночь, зато в квартире горели десятки, сотни свечей. Их мерцающий свет порождал тени, которые сражались на полу и стенах, колебля архипелаги огня и тьмы. Комната когда-то была жилой, но превратилась в скотобойню. С балок гирляндами свисали внутренности, а стены и пол были измараны кровью и ошметками плоти. Пара отъединенных конечностей казалась гротескными марионетками, подвешенными на кишках, что были перехвачены связками, — чудовищные Панч и Джуди в ожидании зрителей-нелюдей.

Я вообще не сразу признал человека в распростертом на полу, — столь мало от него осталось: прочее было выдрано и использовано в качестве украшений. И еще труднее оказалось узнать человеческое существо в том, кто скрючился возле уже распахнутого окна: лицо и руки от крови красны, как штора, сорванная по пути. В одной руке мужчина сжимал нож, в другой — какой-то фрагмент человеческого тела. Окровавленный субъект метнул в нас безумный взгляд; губы хищно разъехались, обнажив зубы — тоже в крови; щеки втянулись.

— Не делайте этого, Фиппс! — крикнул Холмс и сделал шаг вперед; лишь тогда я узнал дворецкого Томлинсона.

При первой их встрече с Мерридью произошла путаница. Странная память Мерридью зафиксировала слово, понятое неправильно. Фиппс просто не стал его поправлять, и тот принял за имя «Стюарт» профессию — дворецкий.[33]

Фиппс зарычал, как дикий зверь.

— Деньги — власть, кровь — тоже власть, и все при мне. — Он перебросил ногу через подоконник. — Вам меня не остановить. Ничто не остановит.

Не знаю, верил ли тогда Фиппс в свою неуязвимость и даже в самую возможность скрыться. Хотя мигом позже, разбившись о булыжную мостовую, он моментально убедился в невероятности того и другого.

Лестрейд метнулся к окну, уже не будучи в силах помочь Фиппсу, а мы с Холмсом занялись лежавшим на полу человеком. Тот был жив, но дышал еле-еле, и сомневаться не приходилось, что он скончается до прибытия помощи или по пути в больницу.

— Помощник дворецкого Дапри, — сказал Холмс, ладонью прикрывая нос и рот от ужасного запаха.

— Бедняга. — Я тоже прятал нос в платок и все же рисковал лишиться чувств, столь сильным было зловоние.

Лестрейд отошел от оконного проема, на его лице застыло отвращение.

— Полагаю, его убрали, чтобы Мерридью занял место.

— Последним из пяти, — уточнил Холмс. — Последняя жертва так называемого Расчленителя.

Лишь тогда я вспомнил о Мерридью. Тот так и торчал у входа, где замер, когда Холмс вышиб дверь. Придурковатый уникум стоял с отвисшей челюстью и взирал на открывшуюся ему картину.

— Мерридью? — Я шагнул к нему.

Но было ясно, что Мерридью не ответит — не то что сейчас, а вообще никогда. Он не мог отвести взгляда от бойни, которую устроил его недавний подельник и за которую он тоже нес известную ответственность. Взор, способный мгновенно запоминать целые книги и в мельчайших деталях фиксировать игру теней и очертания облаков, теперь напитывался жутким зрелищем. Увидев это, Мерридью впредь не узрит ничего другого. Он будет жить, однако мысли окажутся настолько заняты этим кошмаром во всех его подробностях, что мозг не воспримет никакие другие ощущения и впечатления. Менталист навечно застрянет в этом мгновении, в ужасном осознании факта, что пусть не намеренно, но принял участие в злодеянии. Я помню тот день, как будто все случилось вчера, однако не в силах припомнить и сотой доли того, что запомнил Мерридью. Но даже малой толики хватит, чтобы преследовать меня до гробовой доски.

Доктор Рис взирал на Джона Ватсона расширенными глазами.

— Я только и думаю об этой молодежи, — продолжил Джон, указывая на дверь и имея в виду всю лечебницу имени Холлоуэя. — Обо всех, кто работает в саду, играет в снукер или просто бродит по коридорам. Такие юные, вся жизнь впереди, а в памяти живы лишь окопные кошмары, мысли только о мировой войне, и это навсегда.

Джон подался вперед и встретился взглядом с врачом. И сказал:

— Будь моя воля, доктор, вы меньше изучали бы то, как мы запоминаем, и не восхищались удивительной памятливостью. Вместо этого вам бы стоило разобраться с механизмом забывания.

Он прикрыл глаза и поудобнее устроился в кресле.

— Память не чудо, доктор Рис, и никакое не благо.

Джон поморщился, пытаясь забыть тот страшный день и запахи, приглушенные отбеливателем и щелоком.

— Память — проклятье.

Наоми Новик Тоскливые будни

Наоми Новик — автор бестселлеров из серии «Отчаянный» («Temeraire»): «Дракон его величества» («His Majesty’s Dragon»), «Нефритовый трон» («Throne of Jade»), «Black Powder» и «War Victory of Eagles». Питер Джексон, режиссер «Властелина колец», решил экранизировать всю серию целиком. «Дракон его величества» стал финалистом премии «Хьюго». Кроме того, Наоми Новик — лауреат премии имени Джона В. Кэмпбелла, вручаемой лучшему начинающему писателю-фантасту, премии «Локус» и премии Комптона Крука за лучший дебютный роман. Ее малая проза публиковалась в антологиях «Fast Ships, Black Sails», «The Naked City» и «Zombies vs. Unicorns».

В 2009 году молодой миллионер по имени Маркус Шренкер прыгнул с парашютом с летящего на автопилоте самолета, который впоследствии разбился в пятидесяти ярдах от жилого района во Флориде. Шренкер явно рассчитывал, что аппарат долетит до океана и сгинет навеки: он пытался инсценировать собственную смерть и так решить личные финансовые и юридические проблемы. Многих шокировал безрассудный эгоизм молодого человека, но, как ни крути, банальным его план не назовешь. Правда, в итоге Маркус подвел сам себя.

Разумеется, в оригинальности инсценировки собственной смерти никто не сравнится с Шерлоком Холмсом, который после мнимой гибели у Рейхенбахского водопада несколько лет странствовал по миру и скрывал свое спасение даже от доктора Ватсона. Многие читатели задавались вопросом: почему Холмс не послал другу весточку и не успокоил его? Ответом может стать следующая история, в которой наша старая знакомая выскажет свое мнение о периоде жизни Холмса, проведенном в бегах. 

Вся моя жизнь — постоянное стремление избегнуть тоскливого однообразия будней.

Шерлок Холмс. Союз рыжих

Почту принесли в восемь утра. Первым газету взял Годфри, чтобы прочесть ее до ухода на службу. «Моя жена — сокровище, ее не нужно развлекать за завтраком», — любил говорить он своим друзьям, хотя точнее было бы сказать, что Ирэн не требовались развлечения, которые Годфри мог устроить за завтраком, соответствующим этому названию с большой натяжкой.

Попроси Ирэн дать ей часть газеты, Годфри, естественно, выполнил бы ее просьбу, но затем потребовал бы листы обратно — мол, хочет дочитать статью до конца. Поэтому проще было потерпеть: пусть Годфри проштудирует газету целиком, а Ирэн спокойно позавтракает, размышляя о планах на день и о садике, украшавшем их коттедж. После ухода мужа у нее будет достаточно свободного времени.

— Шерлок Холмс погиб, — объявил Годфри, прежде чем кухарка принесла яйца, — на Рейхенбахском водопаде.

Ирэн рассеянно пробормотала что-то вроде: «Ужас!» и «Какая жалость!», а когда Годфри ушел, трижды перечитала заметку — один-единственный параграф о знаменитом детективе, ставшем последней жертвой гения преступного мира, и о его давнем компаньоне, вещавшем с места трагедии. От перечитывания короткая статья длиннее не показалась. Ирэн запомнила ее наизусть — годы зубрежки либретто сделали свое дело, — но оставлять газету на столе все равно не хотелось, выбросят же. Поэтому она унесла газету к себе в комнату, спрятала в письменный стол и вышла в сад к своим розам. Двадцать минут спустя вернулась, еще раз перечитала статью и выскользнула на парадное крыльцо.

Соседские мальчишки знали Ирэн: однажды мяч случайно выбил ее окно. Мяч она вернула и мягко попросила больше в ее окна не целиться. За несколько пенсов мальчишки с удовольствием согласились ей помочь и рассыпались по городу в поисках новостей и слухов. Через час Ирэн получила довольно мятый экземпляр «Стрэнд», со страниц которого вещал доктор Ватсон. В его словах чувствовался и наигранный драматизм, и неподдельное горе.

На следующее утро за завтраком Ирэн снова пробежала глазами статью, а Годфри, сидевший напротив, читал свежую газету.

Причин волноваться не было — Ирэн не видела Холмса целых два года и, в общем-то, не знала его. Да, однажды он под видом священника проник к ней в дом, чтобы выкрасть фотографию, но разве это повод для нежных чувств? Если только для удовлетворения собственного тщеславия. Ведь она одолела достойного соперника. История о том случае — разумеется, Ирэн ее прочла — вышла очень лестной. Впрочем, обожателей у нее и так достаточно, еще один совершенно ни к чему, даже тот, кому ее фотография дороже изумрудов. Так или иначе, Холмса больше нет.

Тем не менее журнал «Стрэнд» отправился в ящик стола, где уже лежала газета.

В последнее время ее утренние часы мало отличались друг от друга — немного работы по дому (больше их маленькому коттеджу не требовалось) и в саду, несколько телефонных звонков. Брак не сделал Ирэн совершенно добропорядочной и уважаемой, но соседи вполне могли заводить с ней знакомство, которое гарантировало им каплю славы за чужой счет. Так приятно на приеме или на балу шепнуть друзьям: «Да, это та самая…»

Ирэн старалась не думать плохо о милых, но недалеких дамах, которые время от времени ее навещали. И обычно не делала этого. Им нравится сплетничать? Пусть сплетничают, не жалко! Главное, что они добрые. В прошлом году она болела (разве это слово передает опустошивший ее кошмар?), и невыплаканные слезы жгли глаза. Ирэн не хотела плакать перед деловитым доктором, прятавшим от нее взгляд и говорившим Годфри, смывая с рук кровь: «В ближайшее время вам нужно соблюдать осторожность и не предпринимать новых попыток».

Тогда соседки проявили к ней доброту, а не ограничились вежливым сочувствием. Первые дни Ирэн не могла думать ни о чем другом, но свежая еда и чистое белье в доме не переводились. Миссис Лидгейт и миссис Дэрроу каждое утро приходили с вышивкой и часами сидели в залитой солнцем гостиной с квадратными окнами. Неделю спустя они попросили Ирэн спеть. Посредине арии «В полуночной тишине»[34] она осеклась, склонившись над фортепиано, а соседки, как по команде, заговорили о служанках и обсуждали их ненадежность, пока Ирэн не взяла себя в руки.

Презирать соседок она уже не могла: в отличие от благосклонности коронованных особ, их доброта оказалась настоящей. Теперь она знала, чего стоят такие ценности, — во всяком случае, ей так казалось. Однако на этой неделе Ирэн с трудом подавляла раздражение. Она не следила за разговором в салоне миссис Уэссекс, пока кто-то осторожно не спросил:

— Ирэн, дорогая, вы же его знали?

— Не лучше, чем волк ягненка.

— Очень жаль, — бесцветным голосом проговорила миссис Бэллу, не отрывая глаз от вязания. — Хотела бы я понять, о чем он думал. Разумнее всего было вызвать полицию. Почему он позволил тому ужасному человеку столкнуть себя с обрыва?

— Да, конечно, — кивнула Ирэн и бросилась вон из дома.

Ее раздирали злоба и удивление: толстуха-вдова слишком много на себя берет! Разумеется, он не погиб.

Ирэн постояла на улице, и вскоре чувство юмора взяло верх над смятением. Она рассмеялась и отправилась домой, чтобы выбросить газету и журнал. «Хватит! — сказала она себе. — Хватит терзаться нелепой историей!»

Ирэн чувствовала: Джон Ватсон верит в свой рассказ. Ей казалось, что он похож на Годфри и готов не из романтических побуждений, а искренне pro patria mori,[35] даже если минутное обдумывание открывает удобные варианты. Дружба для него — святое, а любое сомнение в честности друга сродни предательству. Обманывать таких мужчин легко, но очень жестоко.

— Дорогая, ты чем-то расстроена? — спросил Годфри, и Ирэн поняла, что барабанит пальцами по столу, а про ответы на письма и думать забыла.

— Просто настроения нет. Все эта жара. — Она немного покривила душой — июнь только начался.

Через пару дней Ирэн отправилась на поезде в Париж, взяв с собой только служанку.

— Может, подождешь неделю? — спросил ее Годфри. — Я бы с делами более-менее разобрался.

— Было бы хорошо, но, боюсь, через неделю порыв пройдет и мне не захочется никуда ехать, — ответила Ирэн. — К тому же я знаю, что со спокойной душой ты дела не оставишь. Нет, я прокачусь в Париж, залижу раны, навещу своих недостойных друзей, достойнейшего учителя пения и вернусь, как только ты по-настоящему соскучишься.

— Тогда тебе нужно вернуться прямо сейчас, с самого порога, — галантно проговорил Годфри.

Ирэн тоже могла быть жестокой, и ей это нравилось.

В Париже Ирэн оставила служанку в отеле и вышла на «охоту». Разумеется, авантюризма в ее затее хватало, но она думала: «Либо здесь, либо в Вене, а Париж к Женеве ближе». Брюки отглажены, волосы спрятаны под шляпку — Ирэн дни напролет просиживала в маленьких кафе, потягивала кофе и смотрела, как мимо ее столика течет пестрая шумная толпа и проплывают дамы в элегантных платьях — величавые, словно феи. После двух лет в тихой провинции она никак не могла привыкнуть к мерзкому запаху экипажей и чувствовала себя чужой, праздной наблюдательницей на берегу бурной реки.

Когда зажигались фонари, Ирэн оставляла на столике мелочь и шла в Гранд-опера или в филармонию: подкупит капельдинера, проскользнет в зал после первого акта, встанет на верхнем ярусе чуть поодаль от сидящих зрителей, и пока на сцене демоны забирают Фауста или на струнах серебрится Шестая симфония Чайкоского, разглядывает в бинокль оркестрантов. После спектакля или концерта Ирэн пробиралась за кулисы с букетом — цветы спасали от ненужных вопросов — и прислушивалась к выговору музыкантов.

На исходе четвертого дня она отправилась в «Опера комик», где третьим скрипачом оказался бледный узколицый мужчина с ястребиным носом, который читал партитуру внимательнее, чем дóлжно музыканту-профессионалу.

Тем вечером Ирэн не написала Годфри: у раскрытого окна своего номера, вдыхая теплый и влажный воздух Парижа, она тренировала голос. В свете фонаря было видно, как прохожие останавливаются и поднимают головы. За спиной Ирэн служанка гладила ее платья, до сих пор дожидавшиеся своего часа в чемодане. Наутро знакомый устроил Ирэн встречу с директором «Опера комик», которому она представилась как мадам Ридардс из Америки. На пробах она спела так хорошо, что ее взяли в хор и утвердили дублершей исполнительницы партии Розетты в опере «Манон».

Во время первой репетиции Ирэн наблюдала за подозрительным скрипачом, но лишь со спины. Тот ни на секунду не отвлекался от партитуры, но когда она запела с четырнадцатью другими хористками, чуть поднял голову, присматриваясь.

Ирэн решила не заговаривать с ним первой: в свое время он дал ей шанс исчезнуть — значит, нужно ответить тем же. Однако вечером он поджидал ее у служебного входа: поджарый, прямой как палка, стоял поодаль от стайки юнцов, которые принесли цветы для хористок. Свет фонаря на него не падал, поля цилиндра отбрасывали тень на лицо. Ирэн застыла на лестнице, не обращая внимания на протянутые молодыми людьми букетики. Дам сердца у юнцов, видимо, не было, и они положили глаз на нее.

Ирэн улыбнулась молодым людям и громко, ничуть не смущаясь, проговорила:

— Джентльмены, вы мне мешаете, пропустите!

Ее пропустили, хотя без удивленных взглядов не обошлось. Но юнцы есть юнцы — следом за ней спускалась молодая очаровательная мадемуазель Парно, поэтому когда Ирэн приблизилась к музыканту, на нее уже никто не обращал внимания. Раньше такой возможности не было, и сейчас она с любопытством рассматривала его лицо: красивые глаза — большие и чистого серого цвета, рот тонкий, но чувственный.

— Похоже, я недостаточно осторожен. — Он протянул руку, и они вместе направились к рю де Ришелье.

— Надеюсь, тревожиться вам особенно не о чем, — отозвалась Ирэн. — Ваш заклятый враг действительно улетел к подножию Рейхенбахского водопада?

— Да. Разумеется, сначала я его застрелил.

Они поужинали в маленьком безымянном кафе — устроились за столиком на улице, среди чужих разговоров и шума экипажей.

— Несколько его сообщников выскользнули из сети, — сказал он, нетерпеливо махнув бледной рукой с тонкими длинными пальцами, — но они ему не чета. К тому же, скорее всего, следят за Ватсоном.

— Отличный предлог, — задумчиво проговорила Ирэн. — Если понадобится, будет чем оправдаться перед другом.

Холмс смерил ее долгим взглядом:

— Порой нелегко быть предметом обожания.

— Действительно.

Его губы дрогнули в кривоватой улыбке.

— Хуже только…

Она кивнула и уставилась в чашку с кофе.

Король Богемии со своими драгоценностями и удивленным возгласом преподал ей хороший урок. Он даже не предполагал, что Ирэн примет его помолвку так близко к сердцу — считал ее светской женщиной, которая все понимает. Впоследствии Ирэн действительно поняла: ее любили как цветок, который стоит в вазе на каминной полке; но вода неизбежно мутнеет, и цветок выбрасывают.

Даже в первый момент боли Ирэн не пожалела о связи с ним, пусть на самом плотском уровне: у него были широкие плечи и сочный, красивый рот. Она злилась лишь на то, что ее мало уважали и так легко забыли. Ирэн могла списать это на его слабость, не на свою — ведь это она его выбрала.

Тем не менее Ирэн заставила короля Богемии пожалеть о том, что он ею пренебрег, а себе простила ошибку. Ей не было и двадцати, совсем девочка, да и урок она хорошо усвоила: главное — быть не просто обожаемой, а обожаемой достойными.

Годфри, несомненно, был достойным, даже если дикое порочное естество Ирэн противилось необходимости жертвовать свободой. Она понимала, что без жертв Годфри ей не видать, хотя внутренняя борьба не утихнет никогда.

— Откуда знаете? — резко спросила Ирэн.

— Он женился, — коротко ответил Холмс.

Уточнять, о ком речь, разумеется, не требовалось.

— Я это всячески поощрял, — добавил Холмс. — Жалел, что так привязался к нему, и убедил себя, что он мне не нужен, а одиночество только на пользу. — Он снова улыбнулся криво и невесело. — С тех пор у меня было достаточно времени, чтобы обдумать сей курьез: лондонские преступники, как ни старались, обмануть меня не смогли, а сам я себя обманул.

Ирэн, конечно, не спрашивала, но усталое сожаление в глазах Холмса убедило ее, что романа между ними не было. Холмс думал об этом, но отверг возможность отношений, вероятно, во имя той же свободы. Ватсон ради него пересек бы Рубикон, но после такого Холмс не уехал бы. Вспомнилась статья, в которой доктор говорил: «О сердечных чувствах Холмс рассуждал исключительно с насмешкой». В словах Ватсона Ирэн почувствовала горечь: интуитивно или нет, но тот понял, что его бросили, а женитьба стала своеобразной местью. И на редкость удачной — его визави пустился в бега.

Прежде у Ирэн не было ни малейших оснований благодарить судьбу, заставившую ее пожертвовать добродетелью ради кратчайшего пути к свободе. Но, по крайней мере, не приходилось задумываться о проблемах вроде тех, что обременяли собеседника.

— Вы вернетесь? — только и спросила она.

— Нет, пока она жива.

В его комнате царил бы беспорядок, только вещей в ней практически не было: ни писем, ни фотографий, одни нотные листы на подоконнике и комоде да канифоль для смычка на письменном столе.

Холмс оказался достаточно неопытен: собственная реакция его ошеломила, и Ирэн укрепилась в подозрениях. Каким несчастным он потом выглядел! Ирэн негромко смеялась, но не от жалости, потому что затравленный взгляд исчез, и Холмс буквально бросился на нее.

Молва приписывала ей десяток любовников, но на самом деле Холмс был лишь номером три и разительно отличался от других: худой, неугомонный, а стоило немного освоиться, еще и решительный. Как здорово, когда мужчину не нужно утешать и подбадривать, — Ирэн полностью сосредоточилась на собственном удовольствии и остроте новых ощущений. Ей нравилось его поджарое тело, ловкие руки и ненасытность: казалось, под кожей у него огненная лава, даже впалые щеки разрумянились.

Утром Ирэн проснулась рано, села за письменный стол и написала Годфри. За ее спиной на растерзанной постели спал Холмс. Бледный свет из окна падал на его лицо и скомканные простыни; на улице лило как из ведра.

Весной в Париже, как всегда, очень красиво и идет дождь, — писала Ирэн мужу. — Я рада, что приехала, но, дорогой мой, так приятно сознавать, что ты ждешь меня дома посвежевшую, как этот город после дождя. Впервые за целый год я полна сил и готова снова отбросить осторожность.

Роб Роджерс Пираты Дьявольского мыса

Роб Роджерс — автор романа «Devil’s Cape», супергероического триллера, действие которого происходит в штате Луизиана. Роб живет в Ричардсоне, штат Техас, и работает над продолжением. Настоящий рассказ, написанный специально для этого сборника, повествует о событиях, развивающихся в той же местности, что и сюжет романа, однако перенесенных в Викторианскую эпоху: Холмс и Ватсон покидают родной Лондон и отправляются в зловещий город на Дьявольском мысе — город, по выражению Холмса, «пожирающий закон».

Пираты всегда имели успех — и в книгах («Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона и «На странных волнах» Тима Пауэрса), и в видеоиграх («Пираты!» Сида Мейера и «Секрет Обезьяньего острова» Рона Гилберта). Но с выходом на экраны фильма киностудии Уолта Диснея «Пираты Карибского моря», где Джонни Депп сыграл незабываемого Джека Воробья, морского разбойника, похожего на полоумную рок-звезду, популярность пиратов взлетела до новой отметки. Они вдруг оказались повсюду… даже в Сомали. Да, настоящие пираты внезапно вновь стали серьезной проблемой, побудив обозревателя «Дейли шоу» Джона Оливера съязвить: «Очевидно, что Барак Обама столкнется с вызовами не только двадцать первого, но и девятнадцатого века». У пиратов ныне есть даже собственный Международный день — 19 сентября. Но всей этой шумихе недостает, конечно же, Шерлока Холмса. Мы надеемся исправить дело, предлагая читателям следующий рассказ — историю, в которой наши герои оказываются далеко от привычной Бейкер-стрит и погружаются в экзотические, изобилующие пиратами заводи Луизианы. Итак, сажайте на плечо говорящего попугая, наливайте грог. Сокровище перед вами.

Нортумберлендские доки окутал густой туман. Мы задыхались в насыщенном влагой воздухе, в придачу полнившемся промышленной вонью и миазмами, исходившими от вод Тайна. Или, будь я склонен к мелодраме и выражайся соответственно, мы обоняли погибель.

Негромко перекрикивались военные моряки, охранявшие голландский пароход «Фрисланд»; вода отражала и коверкала их голоса. Но с самого «Фрисланда» не доносилось ни звука.

Мы приближались к судну вчетвером, и только мой старый друг Шерлок Холмс не испытывал никаких неудобств. Я же то и дело промокал лоб платком. Инспектор Лестрейд, бедняга, постоянно откашливался. А представитель военно-морских сил лейтенант-коммандер Себастьян Пауэлл громко сопел.

Лестрейд в очередной раз прочистил горло, и его узкое болезненное лицо исказилось в недовольной гримасе.

— Мне все же любопытно, — заговорил он, — зачем вам понадобилось общество мистера Холмса и мистера Ватсона. Описанные вами события представляются совершенно ясными.

Лестрейд и сам был призван лишь в качестве консультанта, поскольку пресловутые важные события со всей очевидностью находились вне его юрисдикции. Это ставило полицейского вровень с Холмсом — досадное для него положение.

Не замедляя шага, лейтенант-коммандер Пауэлл снял фуражку и толстыми пальцами убрал с лица пепельные волосы, после чего аккуратно вернул головной убор на место. Сущий медведь — кряжистый, лет пятьдесят пять, проницательные голубые глаза.

— Есть некоторые обстоятельства, инспектор, которые вынуждают меня усомниться в наглядности выводов. И не последнее среди них — тот факт, что очевидное заключение может привести к войне.

Для Холмса же было естественно возглавить наше шествие сквозь туман, но перед «Фрисландом» он остановился со словами:

— Видите ли, лейтенант-коммандер, отвергать вывод лишь потому, что он сомнителен, является логической ошибкой. Но я приветствую вашу осторожность в этом деле. — Глаза его зажглись предвкушением. — В вашей истории меня поразила одна деталь, которая, возможно, ускользнула от остальных.

Он смерил взглядом инспектора Лестрейда, и тот, залившись краской, скривил свое крысиное лицо.

Я принужденно усмехнулся и вновь промокнул лоб.

— Вы правы, Холмс, от меня она ускользнула, — признался я. — Не лучше ли нам продолжить на борту? Пусть и не хочется мне воочию узреть печальную сцену, которую описал лейтенант-коммандер.

Так мы взошли на борт и погрузились в одно из самых примечательных приключений за всю долгую сыскную карьеру Шерлока Холмса.

«Фрисланд» представлял собой пароход со сравнительно новой «трехостровной» структурой: средняя надстройка по центру, бак и короткая палуба юта образовывали три «острова» над главной палубой. Судно было оснащено двумя мачтами со свернутыми парусами и имело водоизмещение, по утверждению Пауэлла, свыше двух тысяч тонн. Оно ходило под флагом торгового дома Кёлера — таких судов насчитывалось, наверное, с дюжину. Когда мы очутились на «Фрисланде», я обратил внимание на две пробоины в корпусе над ватерлинией, а также на корявый обрубок фок-мачты. И все же судно стояло у пристани тихо и мирно под вкрадчивый плеск волн. «Фрисланд» не походил на корабль-призрак.

— В начале прошлой недели «Фрисланд» вышел из Лондона в Ставангер. Это в Норвегии. Он покинул Ставангер пять дней назад и взял курс на Ньюфаундленд. Вчера же вечером сторожевой корабль королевских ВМС обнаружил его брошенным в тринадцати милях от побережья Шотландии, близ Абердина. — Пауэлл рассказывал это, пока вел нас на палубу. Он повторял факты, изложенные сегодня в гостиной нашего дома 221-б по Бейкер-стрит; возможно, моряк хотел отвлечься от зрелища, с которым ему вскоре предстояло встретиться вновь. — Помимо нескольких тонн обработанной в Ставангере ворвани, «Фрисланд» вез экспонаты из Амстердамского национального музея, которыми тот намерен поделиться с галереей Роско Клэя в Вангард-Сити. В коллекцию входят полотна Вермеера и Рембрандта. Насколько мы смогли разобраться, груз остался в сохранности. — Он остановился и повернулся к нам, мы же тем временем всходили на палубу. — Патруль не нашел на судне ни единой живой души. — Пауэлл покачал головой. — Многие члены экипажа исчезли, словно канули за бортом. Два пассажира-американца, Джон и Гарольд Смит, пропали тоже. Тела еще десяти человек из команды мы обнаружили в разных участках судна: большинство застрелены, несколько — зарезаны. И в коридорах были найдены еще три трупа — все в форме королевского военно-морского флота Дании. Наши моряки доставили «Фрисланд» сюда, чтобы мы выяснили правду, прежде чем уведомить об этой зловещей находке датское и голландское правительства.

— А если бы судно шло по курсу, оно оказалось бы невдалеке от Исландии? — спросил Холмс.

Он смотрел на тело, принадлежавшее члену экипажа, — покойник лежал ничком, раскинув руки.

Пауэлл кивнул.

Холмс устремился к трупу.

Лестрейд кашлянул и заметил:

— В последние годы датское правительство не раз негодовало в связи с рыбным промыслом в исландских водах. Обсуждался вопрос, сколь далеко должны находиться от исландского побережья рыболовецкие суда. Датские военные корабли преследовали, например, британских рыбаков. В газетах это назвали «тресковой войной».

Холмс, преклонивший колени у тела, хмыкнул и выпрямился.

— Речь не о треске, — изрек он. — Единственная рыба, о которой здесь уместно вспомнить, — селедка. Красная разновидность.[36] — Он повернулся к Пауэллу. — Я должен осмотреть тела всех якобы датских моряков. Но я глубоко сомневаюсь, что через неделю в газетах будут писать о войне между Нидерландами и Данией.

Резня на «Фрисланде» была поистине ужасающей. Смерть голландских моряков не отличалась опрятностью. Большинство получило по несколько пуль, и у многих зияли страшные ножевые раны. Одного обезглавили, и голова несчастного мрачно таращилась из конца коридора, тогда как тело покоилось в противоположном. И всюду, где проходили, мы обнаруживали кровь — намного больше, чем могло вылиться из погибших.

— Вряд ли я видел подобное со времен сражения при Майванде, — пробормотал я.

Холмс поочередно осмотрел трупы трех человек, одетых в форму датских военно-морских сил. Последний лежал у входа в каюту американцев Джона и Гарольда Смитов.

— Ага! — произнес Холмс, изучая его тело.

— В чем дело, Холмс? — осведомился Лестрейд. — Может быть, просветите нас? Или нам следует восхищенно помалкивать?

Холмс стоял, исполненный любезности.

— Я всего лишь наблюдаю, Лестрейд, — укрепляюсь в подозрениях, которые возникли у меня, как только лейтенант-коммандер Пауэлл проинформировал нас о диком нападении на эту посудину.

— И что же это за подозрения, Холмс? — Теперь тон Лестрейда звучал скорее заинтересованно, нежели сварливо.

— В невнимании к этим фактам, Лестрейд, нет ничего постыдного, хотя сей недосмотр и в самом деле мог бы привести к войне между Данией и Нидерландами. Некоторые детали доступны лишь искусному взору.

Лестрейд побагровел, а на лице Холмса отразилось то особое удовлетворение, что он испытывал, когда ему удавалось уесть нашего соперника.

— Возможно, я оказываю вам медвежью услугу. Полагаю, вы обратили внимание, что подобного рода атака совершенно не характерна для датского королевского флота. Даже если мы предположим, что «Фрисланд» вошел в исландские, по мнению датского правительства, воды, а также допустим, что его ошибочно приняли за рыболовецкое судно, то все равно — агрессия, проявленная здесь, была бы несоразмерна нарушению.

Лестрейд стал воплощенное достоинство.

— Я пришел к такому же заключению, — изрек он.

Холмс кивнул:

— И вы, разумеется, заметили, что форма поддельная?

Лестрейд и глазом не моргнул, но было ясно, что сказанное явилось для него новостью.

— Сукно само по себе выглядит подлинным. Но оно недостаточно хорошо сшито, чтобы пройти испытание боем. Швы в нарядах невезучих пришельцев разорваны, края истерты; имеются пятна грязи, которую едва ли найдешь на этом судне. Прочие мелочи, вроде криво пришитых пуговиц, обманут лишь поверхностного наблюдателя.

— Хорошая работа, мистер Холмс, — похвалил лейтенант-коммандер Пауэлл.

Холмс учтиво поклонился.

— Это ваше наблюдение, в свою очередь, скорее обязывает, нежели подводит черту.

Он зашагал вниз по проходу.

— За мной, джентльмены, — пригласил Холмс. — Сейчас мы вернемся к каюте, ибо это чрезвычайно важно, однако прежде я хочу обратить ваше внимание на одну вещь.

Холмс подвел нас к телу несчастного судового офицера — молодого, почти мальчика, с кудрявыми светлыми волосами. Левая кисть, которой тот пытался отбить нож, была рассечена до середины ладони, пули же попали в лоб и левый глаз. Под головой растеклась кровавая лужа, а рот был полуоткрыт в изумлении и страхе.

— Боже, — сказал я тихо.

— Мм? — отозвался Холмс. — Ах да. Весьма прискорбно. Вы человек большой души, Ватсон, — как всегда. Это повышает вашу ценность как друга, но умаляет ее как исследователя. — Он извлек лупу, навел ее на лоб юноши и знаком предложил нам подойти ближе. — Смотрите сюда. — Он постучал по краю лупы. — Рана весьма показательная, с учетом того, что я увидел на других телах. Крупнокалиберный пистолет, в плохом состоянии. Это не оружие военного человека.

— Пираты! — проскрежетал Пауэлл.

Холмс кивнул:

— Чрезвычайно коварные и умелые, раз провернули такое дело.

— Но пиратство практически вымерло, особенно в этой части света, — дивился Пауэлл.

— Подозреваю, что ум, стоящий за данным нападением, благоговеет перед тактикой пиратов ушедших времен.

— Но, Холмс, — встревожился я, — так близко к берегам, охраняемым британским флотом? И к чему им маскироваться? Кто выиграет от этого обмана? Груз цел, они даже не получили того, зачем пришли.

— Ах, Ватсон! Я поистине недооцениваю вашу способность проникать в самую суть. Действительно — кому выгодно? Cui bono? — Длинные ноги несли Холмса прочь, и эхо шагов разлеталось по коридорам. — Думаю, что ответ на ваш прекрасный вопрос подскажет каюта, в которую мы направляемся.

Холмс остановился у тела пирата при входе в каюту американцев и жестом предостерег нас от дальнейшего продвижения. Помещение было тесным и скромно обставленным: одинокий широкий стул, две подвесные койки вплотную друг к дружке, туалетный столик, коврик персидской работы и зеркало.

— Лейтенант-коммандер Пауэлл, вы доложили, что двое американцев — Джон и Гарольд Смит — приобрели места на этом судне и поселились в этой каюте, так? И вы узнали об этом из судового журнала, ибо никаких живых свидетелей нет.

— Да, — подтвердил Пауэлл. Он извлек из кармана сложенный листок — страницу из бортового журнала. — Вот здесь они расписались.

Холмс заворчал, и я приготовился слушать гневную филиппику о сохранении вещественных доказательств и бессчетных мелких уликах, которые, вне всяких сомнений, пострадали от неосторожности Пауэлла. Но мой друг лишь аккуратно расправил бумагу в своих длинных пальцах и победоносно улыбнулся.

— Замечательно, — сказал он.

Я изучил подписи, вызвавшие интерес Холмса. При столь давнем знакомстве с ним я надеялся распознать нечто важное, но в итоге со вздохом сдался.

— Вижу, что один — левша, а второй — правша, — объявил я, — но вывести из этого ничего не могу. Джон Смит — распространенный псевдоним. Вы это имели в виду, Холмс? Они назвались вымышленными именами? Они были заодно с пиратами?

— Они солгали, согласен, — ответил Холмс. — Но чтобы заодно с пиратами? Ну и ну, Ватсон. Позвольте сперва показать вам нашего пирата.

Он отвернул у трупа правый рукав. К запястью был кожаным ремешком примотан мешочек. Холмс осторожно отвязал его и поднял на вытянутой руке.

— Ну и запах, — скривился Лестрейд. — Что это за дрянь?

— Я склонен думать, — ответил Холмс, — что там содержатся кервель, мазь, обрезки ногтей и куриная косточка. Грязь, которую вы видите, почти наверняка из могилы. Это гри-гри, вудуистский талисман.

— Вуду! — воскликнул Лестрейд. — Но ведь его практикуют в Африке? Вряд ли этот человек — африканец, Холмс.

— Верно, — согласился тот. — Однако позвольте переключить ваше внимание на грязные пятна у него на коленях.

Мы пригнулись, чтобы осмотреть брюки мужчины — действительно испятнанные грязью разных оттенков: рыжей, бурой и черной.

— Характер следов свидетельствует, что он орудовал сразу в нескольких слоях почвы, весьма различных: здесь и красная глина из Джорджии и Теннесси, и речной ил, и болотный торф. А в лупу я разглядел две лапки насекомого, застрявшие в сукне и безусловно принадлежащие долгоносику хлопковому. Такое сочетание в такой концентрации на единицу площади не могло возникнуть естественным образом.

— Теплица? — предположил я.

— Возможно, — пренебрежительно отозвался Холмс. — Но мне на память приходит американец по имени Джон Буллок: его иногда называли грунтовым магнатом. В пятидесятых он сколотил состояние, переправляя грунт из всех южных штатов подряд в Луизиану, на Дьявольский мыс, где суша едва поднималась над уровнем моря. Он наращивал холмы, чтобы там впоследствии могли возводить дома состоятельные горожане. Те же соревновались в экстравагантности, приобретая его грунт, и каждый мечтал возвести особняк превыше прочих. Деятельность Буллока явилась причиной уникальной разнородности почвы Дьявольского мыса.

Лицо Пауэлла приобрело свекольный оттенок.

— На Дьявольском мысе есть и вуду, и пираты, — признал он.

Фактически творением пиратов был сам Дьявольский мыс. Всегда носивший маску пират Сен-Диабль, гроза Карибского бассейна и Мексиканского залива, а порой и вод Южной Америки, Африки и даже Европы, построил в Луизиане крепость, где хранил награбленное; там же он держал своих сообщников и рабов. Крепость в итоге выросла в целый город, соперничавший с соседним Новым Орлеаном. Холмс, помнится, сказал однажды: «В этом городе, Ватсон, пожирают закон. Коррупция там достигает таких высот, что едва ли не образует государство в государстве».

Лестрейд сморщил нос:

— Каков же ваш вывод, Холмс? На «Фрисланд» напали пираты с Дьявольского мыса?

Холмс кивнул:

— Сен-Диабль, основатель города, давно мертв. Но его сменила череда преступных главарей, закулисных городских правителей. Самый последний, О Жакаре по кличке Аллигатор, взял на вооружение стиль Сен-Диабля, выражающийся в повсеместном и всеохватном пиратстве. С кончиной моего давнего противника профессора Мориарти я получил возможность ознакомиться с его перепиской. Мориарти с Жакаре спелись и писали друг другу о самых разных материях — кальвинизме, мошенничестве, фехтовании, древней игре го, а также о наилучших способах избавиться от меня. Жакаре хитер и безжалостен; при наличии достаточных оснований он вполне мог организовать эту резню — и я считаю, что таковые основания имелись.

Лестрейд фыркнул:

— Нападение унесло много жизней, но его пираты даже не получили того, зачем пожаловали.

— Неужели? — Холмс сдержанно улыбнулся. — Прозвище Жакаре обманчиво. Притом что он, конечно же, свиреп, как аллигатор, он не такой узколобый. Его мозг подобен лабиринту. Не удивлюсь, если этим нападением он преследовал несколько целей. — Холмс поднял палец. — Во-первых, уловка с обмундированием. Не разгадай мы этот маневр, он мог бы повлечь за собой войну между Данией и Нидерландами — вполне возможно, что в нее ввязались бы и соседние государства.

Пауэлл насупился и покачал головой.

— Но морская война весьма опасна для пиратов. Патрули усилятся. В море выйдет еще больше военных кораблей.

— И все же война развивается по предсказуемому сценарию, — возразил Холмс. — Описанное вами наращивание военной мощи ограничено территориально. Другие области становятся более уязвимыми. Устраивая распрю здесь, Жакаре облегчил бы свое положение в других местах. — Холмс поднял второй палец. — Вы осмотрели судно и установили, что ни одно произведение искусства не пропало. Это ваше сообщение поразило меня больше всего. Но не забывайте о подделках. Если бы пираты похитили несколько полотен и заменили их копиями, на выяснение истины могли бы уйти годы. Я полагаю, расследование покажет, кто прав. — Он поднял третий палец. — Однако ключ к последнему и главному мотиву находится в этой каюте.

Я проследил за его взглядом.

— Вы сказали, Холмс, что американцы не были заодно с пиратами, — напомнил я. — Стало быть, за ними и охотились? Кто они такие?

Холмс застенчиво улыбнулся на манер фокусника, готового продемонстрировать коронный трюк.

— Вам следовало бы знать, Ватсон. В конце концов, вы видели их собственными глазами.

— Но как?..

Я был близок к утверждению, что не заметил в каюте ничего примечательного, но вовремя прикусил язык. Мне никогда не превзойти Холмса, однако, соберись я с силами и осмотрись внимательнее, мог хотя бы не отставать.

— Стул, — осторожно проговорил я. — На койках сидеть неудобно, но стул всего один.

— Продолжайте.

Я посмотрел на лежаки и залился краской.

— Здесь жили мужчины, а койки сдвинуты.

— И что вы об этом думаете, Ватсон?

— Полно вам, Холмс! — Я вспыхнул. — По-моему, все достаточно ясно, чтобы не говорить об этом вслух. Не такое уж невообразимое дело — даже для Лондона.

— Помилуйте, Ватсон! До чего вы космополитичны, — усмехнулся Холмс. — Хотя немного не по существу. Вы видели на коврике следы? А вмятины, оставленные стулом?

Холмс посторонился, и я вошел, стараясь не наступить на коврик.

— Вмятины глубокие, — заметил я. — Кто бы здесь ни сидел, он весил изрядно. Следы тоже глубокие, — добавил я, — хотя обувь не очень крупная, примерно моего размера. — Я прищурился. — И отпечатки только одной пары.

— Великолепно! — похвалил Холмс. — Ваша очередь, инспектор Лестрейд. Не могли бы вы осмотреть рану в груди пирата, который у входа?

Лестрейд присел на корточки и вгляделся, не прикасаясь к телу. Давно знакомый с причудами Холмса, инспектор даже обнюхал грудную клетку покойного. Наконец он выпрямился.

— Чистый выстрел, в сердце. На сорочке нет следов пороха, так что стреляли как минимум с нескольких футов.

Холмс посмотрел на меня:

— Ватсон?

Как будто по его лицу я не понял, что Лестрейд чего-то не замечает. Не будь этой подсказки, я бы выдал то же заключение, что и инспектор. Не меньше минуты я глядел на смертельную рану, пока не отшатнулся в удивлении. Взял у Холмса лупу и присмотрелся внимательнее.

— Святый боже! — молвил я.

— Что такое? — встрепенулся Лестрейд.

— Рана круглая, но не вполне. В него выстрелили не однажды. Стреляли четыре раза, в одно и то же место, причем подряд.

— Как это возможно?

— Ватсон, — заговорил Холмс, — теперь вы, конечно, вспомнили, где видели этих людей? Прошлая суббота. Цирк на Пикадилли, афиша футах в двадцати южнее галантерейной лавки.

— Холмс! Сиамские близнецы!

— Янус и Харви Холингброк. В афише их назвали сенсацией и лучшими стрелками Дикого Запада.

Я взирал на бездыханного пирата.

— Четыре выстрела точно в цель, идеально синхронизированные. — Я повернулся к Холмсу. — Собственно говоря, на следующий день я прочел о них в медицинском журнале. Таких близнецов называют парапагами. Выше пояса они раздельны, но ниже — сливаются. — И я кивнул на каюту. — Теперь понятно, почему один стул и зачем сдвинуты койки. А вмятины объясняются удвоенным весом.

— И посмотри подписи, — подхватил Холмс. — Буква «Д» у Джона Смита выписана уверенно, с нажимом, а остальная часть — не столь твердо. И та же история с «Гар» у Гарольда Смита.

— Имелись в виду Янус и Харви,[37] — кивнул я понимающе. — Оба колебались, когда отступали от подлинных имен. — Я посмотрел на Пауэлла. — Братья разбогатели на золотом руднике в Калифорнии и осели на Дьявольском мысе.

Пауэлл распалился.

— Дьявольский мыс, — повторил он, мотая головой. — Вам известна история Леди Опасность?

Если Холмс и был удивлен неожиданным поворотом беседы, то виду не показал.

— Она занималась каперством, — сказал он. — Героическая личность, служила английскому двору и часто скрещивала шпаги с Сен-Диаблем. Исчезла близ Дьявольского мыса больше века тому назад. Ее настоящее имя было леди Пенелопа Пауэлл. — Холмс вскинул брови. — Ах вот оно что.

Пауэлл кивнул.

— Моя великая тетушка.

— В детстве я читал ее биографию, — сказал я учтиво. — Там предполагалось, что они с Сен-Диаблем были любовниками.

Пауэлл сплюнул.

— Он был подонок. В иных произведениях Сен-Диабль выставлен пленительным негодяем, но какие бы личины ни принимал пират, он все равно остается душегубом. Нет никаких сомнений, что он убил Великую Тетушку Пенни. Молва утверждает, будто она его любила. Но как любить того, против кого борешься? Противника? Не вижу в этом смысла. Вздор.

Я не удержался и взглянул на Холмса. Он кое-что знал об очаровании зла после общения с таинственной Ирэн Адлер — «этой женщиной», как он ее называл.

Холмс же просто кивнул Пауэллу и проследовал к выходу.

— И все это О Жакаре устроил, чтобы убить близнецов? — спросил Лестрейд.

— Убить было бы проще, — ответил Холмс. — Я уверен, однако, что нападение на судно имеет причиной пиратские инстинкты Жакаре; его целью, конечно, было похитить братьев, когда те путешествовали инкогнито, — так, чтобы никто и никогда не узнал, что они оказались в его власти и даже что они все еще живы.

— Но что ему от них нужно, Холмс?

— Мы с доктором Ватсоном спросим у него, когда доберемся до Дьявольского мыса, — ответил Холмс.

Я полагал, что долгое летнее путешествие морем, особенно его последний этап — через Карибское море в Мексиканский залив, — подготовит меня к зною Дьявольского мыса, но ошибся. Жара была осязаемой и стойкой, я будто проталкивался сквозь толщу воды.

Щурясь на солнце, мы с Холмсом сошли с парохода, мало чем отличавшегося от «Фрисланда»; багаж мы оставили, распорядившись привезти его в ближайшую гостиницу, где я заказал номера. Порт пестрел лицами, стоял гам. Звучала матросская песня в исполнении чернокожей команды, разгружавшей наше судно. Трое китайцев продавали напитки и жареные орехи; они отчаянно торговались, одновременно помешивая присыпанный корицей пекан в жаровнях над ведерками с горячими углями. Народ мельтешил в толчее и ругани. До меня доносилась французская, португальская и индийская речь. Я впитывал все это с разинутым ртом.

— Не так быстро, — произнес Холмс, поймав за ухо беспризорника.

Белокурый парнишка с задубевшей кожей скривился, когда Холмс выкрутил ему руку и выхватил бумажник.

Мой бумажник, как оказалось.

— Ай-ай, — сказал Холмс, и я не понял, кого он бранит — мальчишку или меня.

Он отвесил вору пинка, и тот стремглав умчался прочь.

Я закивал в знак признательности.

— В духе команчей с Бейкер-стрит, — сказал я. — Куда теперь, Холмс?

Тот указал на двухколесный экипаж, влекомый лошадью аппалузской породы.

— Наш транспорт прибыл, я полагаю, — изрек он.

Возница сошел на землю и развязно направился к нам. Он был одет в изящный костюм с жилетом, на мизинце сверкало кольцо с бриллиантом. В глаза бросались загар, подкрученные усы и уверенная улыбка. К лацкану был прикреплен золотой полицейский значок в виде паруса.

— Холмс и Ватсон, так? — осведомился он с акцентом, который я позднее определил как каджунский. — Надеюсь, вы тут недолго ждете, господа хорошие. — Он пожал руку сперва Холмсу, затем мне, и кости мои хрустнули. — Босс велел показать вам наш славный городок, а потом отправить туда, где вам жить. А кузен просил вам всячески помогать. — Он расплылся в заразительной щербатой улыбке. — Я отчалю и решу, кого слушать. Носильщиков нашли?

Я кивнул.

— Отлично. Тогда давайте скоренько начнем, хотя боюсь, что приехали вы напрасно. — Он шлепнул по корпусу экипажа. — Полезайте, джентльмены.

Мы расположились внутри, а он взобрался выше и взял вожжи. Затем его голова свесилась к нам.

— А, черт, — посетовал он. — Забыл представиться. — Он вновь улыбнулся. — Джексон Лестрейд, помощник начальника полиции. Добро пожаловать на Дьявольский мыс.

По мере того как экипаж удалялся от нашего судна, мы миновали несколько посудин постарше, навечно обосновавшихся в доках. Они были расписаны в кричащие цвета и вдобавок декорированы пиратскими флагами и пушками.

— Часть нашей истории, — пояснил помощник Лестрейд со смешком. — Один или два ходили даже под флагом Сен-Диабля. Вон тот, — он подался вперед и указал на корабль, размалеванный розовым и лиловым, с рискованно обнаженной резной фигурой над водорезом, — «Бордель мадам Бет». Краса Луизианы. Не желаете заглянуть?

Мы воспротивились, и его смешки переросли в гогот. Непотребно одетая женщина помахала нам с палубы перьевым боа и позвала:

— Давай сюда, Джеки!

Однако Лестрейд поспешил продолжить путь.

Он вывез нас с верфи на шумную дорогу, которую отрекомендовал как улицу Кап-де-Крус. Ветер едва ли спасал от жары. Прокладывая маршрут по печально известным кривым проулкам Дьявольского мыса, мы проехали мимо баров, одинокой нарядной церквушки с неуместными горгульями и лавок, где торговали вудуистскими амулетами, скобяными изделиями и огнестрельным оружием. В аптеке совершенно открыто предлагали кокаин, героин и опиум. На это Холмс взирал с особым вниманием.

— Вы знали об этом Лестрейде, Холмс? — спросил я.

Тот медленно прикрыл глаза, затем очнулся, и его губы дрогнули в саркастической улыбке: Холмс понял мой отвлекающий маневр.

— Кузен нашего друга, — сказал он. — Инспектор говорил о нем перед нашим отъездом. Он был настолько любезен, что послал телеграмму.

— Весьма неожиданно, — отметил я.

Холмс нахмурился. Он понизил голос до шепота, который я с трудом разбирал сквозь цокот копыт.

— В прошлом я позволял себе нелестные оценки умственных способностей нашего Лестрейда, но человек он глубоко порядочный. Его кузен производит иное впечатление. Вы не уйдете далеко от правды, когда заподозрите в нем гадюку — или щитомордника, если уважить здешнюю фауну, готового ужалить при первом удобном моменте.

Я нервно поднял глаза, как будто надеялся увидеть этого Лестрейда сквозь крышу экипажа, но Холмс, конечно, не дал бы себя подслушать, не имея такого намерения.

— Его наряд и это кольцо. Честный полицейский такого не носит, — молвил он. — Возможно, мудрее будет оказывать то доверие, которого он достоин. Наверняка он служит О Жакаре или кому-то вроде него. — Холмс высунулся из экипажа и постучал по крыше, привлекая внимание Лестрейда. — Судя по курсу, вы собираетесь отвезти нас к себе на обед.

Лестрейд натянул поводья, и экипаж резко затормозил у тротуара; при этом я впервые заметил грубые рубцы на спине лошади. Наш возчик перебрался к нам, исполненный удивления.

— Я всего-навсего изучил карту и воспользовался моим дедуктивным методом, — объяснил мой друг. — Поместье братьев Холингброк расположено на северо-востоке, близ реки Шье-Жон. Полицейский участок находится в здании ратуши, тоже к северу отсюда. Нашу гостиницу, как и полдюжины вполне приличных ресторанов и таверн, мы уже несколько минут как проехали. С момента, когда экипаж свернул с Кап-де-Крус, мы ехали почти неизменно на восток, и я не вижу никакого другого логичного объяснения.

Лестрейд вновь обнажил щербатые зубы:

— Правду о вас говорят.

Мои глаза были прикованы к кольцу, о котором упомянул Холмс, и покрою одежды сопровождающего.

— Моя жена, знаете, готовит такое этуфе, что пальчики оближешь.

Он был шире в плечах и крепче нашего Лестрейда, более уверенный в себе, настоящий рубаха-парень. Но глаза оставались жесткими, и меня, несмотря на жару, пробрал озноб.

Дом Лестрейда был длинный и узкий — полтора этажа высотой примерно в шесть футов на кирпичных сваях.

— Так надежнее, когда прилив, — объяснил он. — И прохладнее от воздуха, который внизу.

У дома была двускатная крыша, его украшал причудливый латунный орнамент. Он выглядел самым крупным и изящным зданием на улице, ничем не опровергая теорию Холмса.

Мадам Лестрейд оказалась полной и миловидной; она говорила с таким акцентом, что мне не верилось, что мы изъясняемся на одном языке. Она тепло приветствовала нас, после чего скрылась в кухне, где принялась, как нам было слышно, негромко и властно раздавать указания слугам; тех было двое.

— Брат сообщил в телеграмме, — сказал Лестрейд, — что вы считаете, будто О Жакаре устроил налет на европейское судно. И все для того, чтобы похитить Януса и Харви Холингброк? — Он пренебрежительно поцокал языком.

— Согласен, это кажется довольно замысловатым, — ответил Холмс. — Но факты подтверждают мою версию.

Он подробно рассказал об уликах. К моменту, когда он закончил, слуги подали обещанное этуфе. Блюдо состояло из креветок, перца, лука, риса и специй столь пахучих и острых, что я убоялся яда, но Холмс принялся за еду с большим удовольствием.

— Скажут же тоже — будто это сделал кто-то из нашего города, — бубнил Лестрейд. — С какой стати подозревать О Жакаре?

Холмс вскинул брови:

— Да помилуйте, Лестрейд. Жакаре — прямой престолонаследник Сен-Диабля. Нити бесчисленных преступлений, совершаемых в этом городе и не только, ведут в паутину, где Жакаре — паук, угнездившийся в центре. Кроме него, больше некому.

— Но каков же мотив?

Холмс проглотил еще одну ложку этуфе и промокнул губы салфеткой.

— Я надеялся, что именно вы мне об этом расскажете, господин помощник начальника полиции. Возможно, братья имели некую власть над Аллигатором?

— Янус и Харви? Не. Вот пристрелить его могли бы, допускаю, — они в этом деле мастера. Но сперва пришлось бы найти его, а это непросто.

— Значит, вы знаете Холингброков?

— Ну а как же. Пара сумасшедших, но очень-очень популярных.

— Популярных достаточно, чтобы он предпочел скрыть свое нападение на них?

Лестрейд повел плечами:

— Может быть. Они миляги, а богаты почти как Рокфеллер.

— Золото?

— Оно самое. Было дело, братья в Калифорнии нашли его целую гору.

— И состояние хранится в банке?

Лестрейд неловко заерзал. Он покосился в сторону кухни и крикнул:

— Сосиски — они там что, готовы или как? — Он оттолкнул тарелку и буркнул: — Не. Что ни день — являются с новым слитком. Должно быть, где-то прячут, известное дело.

Холмс удовлетворенно улыбнулся.

— Вполне себе мотив, — сказал он.

— Вы не понимаете. О Жакаре не нужны деньги. У него их больше, чем он может потратить.

— Я понимаю его лучше, чем вам кажется, — возразил Холмс. — Он ищет не золота, а удовольствия от раскрытия тайны.

Был уже поздний вечер, когда Лестрейд подогнал экипаж к нашей гостинице. Жара не спадала; я мечтал принять ванну и провалиться в сон.

— Ежели не передумаете искать О Жакаре, приходите завтра в участок, и я помогу чем смогу. Хотя если братья у него, то, пожалуй, уже мертвы.

Холмс выбрался из экипажа.

— За чем бы Жакаре ни послал корабль в Европу, мы наступаем ему на пятки, — сказал он. — Им нужно лишь немного продержаться, не давая ему проникнуть в суть. И я привел колеса в движение. — Холмс повернулся ко мне. — Ватсон, который час?

Я посмотрел на часы:

— Четверть одиннадцатого.

— А, ну вот. Они будут свободны к полуночи.

— Значит, вам известно, где они? — вскинулся Лестрейд.

— Известно моему ассистенту, — с улыбкой уточнил Холмс. — От нашего имени он позаботится о деталях. — Он слегка поклонился. — Доброй ночи, господин помощник.

Лестрейд выглядел потрясенным, когда взбирался на козлы и натягивал вожжи.

— Холмс! — произнес я, наблюдая за отъездом Лестрейда. — О каком ассистенте вы говорили?

Холмс энергично шагал по улице.

— Конечно, о самом Лестрейде. Он явно знает, где держат братьев, и сейчас мчится проверить, все ли с ними в порядке. Поспешим и мы, Ватсон! Игра начинается!

Холмс, как выяснилось, распорядился, чтобы наш собственный экипаж ожидал нас аккурат за углом гостиницы. Там стояла невзрачная повозка, каких мы за день встретили множество.

— Залезайте, Ватсон, и ложитесь на дно, — велел Холмс, отвязывая нашу лошадь и любовно поглаживая ее по холке. — Крайне важно, чтобы Лестрейд нас не узнал.

Он нацепил шляпу с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями, ссутулился, и если бы я не сидел рядом и не видел всей этой трансформации, то ни за что не признал бы в нем моего старого друга. Шерлок цокнул языком и направил лошадь по дороге, а когда прикрикнул на каких-то работяг, чтобы те убрались с пути, его каджунский акцент не уступил выговору местных уроженцев. Нас везла кобыла темной масти и кроткого нрава, с подбитыми копытами и резвая; хотя аппалузская лошадь и ее элегантный экипаж успели скрыться из виду, Холмс имел некоторое представление о том, куда ехать, и через несколько минут мы вновь их приметили.

— В какой-то момент мне почудилось, что он нас отравит, — признался я.

Холмс улыбнулся:

— Не привыкли к каджунским специям, Ватсон? Напомните мне рассказать о приправах, которые мой тибетский друг добавляет в мясо яка и кровяную колбасу. — Он придержал лошадь, чтобы отстать от Лестрейда. Ночное движение на Дьявольском мысе было не таким плотным, как днем, однако ехать было труднее из-за ухабов и встречного хулиганья, и преследуемый едва ли мог заметить нас. — Но я достаточно знаю Жакаре, чтобы не бояться яда. Он куда кровожаднее — вспомните несчастных моряков с «Фрисланда». И ему известно обо мне от Мориарти, а также из ваших красочных отчетов о наших приключениях. Его самолюбие не позволит, чтобы я умер прежде, чем он посмотрит мне в глаза. Нет, его первоначальный план состоял в том, чтобы Лестрейд сбил нас со следа. Затея провалилась, и он захочет встретиться со мной лицом к лицу.

— А вы — с ним.

Холмс воззрился на компанию буянов, где по рукам ходили бутылки с виски и ромом.

— Именно так, — молвил он. — После Рейхенбахского водопада, Ватсон, и гибели злодея, столь долго нам досаждавшего, я стосковался по достойному противнику. О Жакаре недостает утонченности Мориарти, и все-таки он держит этот город, пуская правительство побоку. Навряд ли помощник Лестрейд — его единственная марионетка. Всего лишь самая удобная для настоящей задачи, так как давнее знакомство с его кузеном могло притупить нашу бдительность. Если мэр и начальник полиции не целуют перстень Жакаре, то уж как минимум склоняют в его присутствии головы и позволяют ему хозяйничать беспрепятственно.

Мы проезжали мимо теснившихся жилых домов и таверн, продираясь сквозь лабиринт улиц. Холмс время от времени сворачивал с курса, которого держался Лестрейд, дабы тот не заметил нашего приближения, но действовал не столь уверенно, как на лондонских улицах. Мы потеряли Лестрейда почти на пять минут, и я видел, как напрягалось лицо Холмса, как его лоб покрывался испариной. Я понимал, что если мы упустим Лестрейда, то братья Холингброк не доживут до рассвета. Когда наконец мы обнаружили его вновь, у обоих вырвался вздох облегчения, и Холмс понудил нашу тихоню бежать резвее. Усталость, навалившаяся на меня вечером, отступила. Нас охватил охотничий азарт.

В конечном счете Лестрейд покинул город и устремился на восток, где раскинулись болота и топь, которую Холмс опознал как Байя-Таранго. Нам пришлось отстать еще, но путь теперь было видно лучше, развилок и поворотов стало меньше. Дорога превратилась в грязь, и мы ехали среди огромных деревьев, утопавших в испанском мху. Без умолку жужжали и зудели насекомые, в трясине пузырилась вода. Вокруг нас вились москиты и мошки. Болото пахло почвой и гнилью, и вдалеке мерцали диковинные огни.

Лестрейд на миг обернулся в нашу сторону и поднажал.

— Так или иначе, Холмс, а скоро он поймет, что за ним гонятся, — заметил я.

Холмс что-то проворчал и прихлопнул москита, усевшегося на лицо; я заметил скатившуюся каплю крови.

— Будьте начеку, Ватсон, — предупредил он.

Я кивнул.

Он придержал лошадь, когда Лестрейд подъехал к развилке, и экипаж еще больше удалился от нас. Лестрейд, в свою очередь, набирал скорость, желая поскорее достичь места. Он выбрал тропу пошире и скрылся за купой деревьев, рогоза и тростника.

Наша повозка покатила вперед, а затем ее тряхнуло: Холмс резко остановился. Экипаж Лестрейда стоял на обочине, пустой.

Мы засуетились, выбираясь из повозки, рассредоточиваясь и высматривая Лестрейда.

Тот облюбовал отличное место для засады. Стояла кромешная тьма, лунный свет не проникал сквозь гущу ветвей и висячие мхи. Холмс, несмотря на тусклое освещение, прикипел взглядом к дороге в поисках следов. Он резко повернулся, прикидывая, куда мог подеваться Лестрейд, но опоздал. Тот выступил из-за дерева, почти по колено в болотной грязи, и направил в грудь Холмса пистолет.

— Славная шляпа, — заметил Лестрейд ехидно.

Холмс сдернул шляпу и крученым движением метнул ее в топь.

— Она сослужила свою службу, — сказал он.

— Игры можно отставить, — ухмыльнулся Лестрейд. — Вы неплохо меня провели, но и я вас обманул.

— Возможно.

— Завел вас не туда, поймал в силки — не согласны?

— Вы обнаружили нас лишь несколько минут назад, — возразил Холмс. — Перед последним поворотом. Если вернуться к развилке, то мы, я думаю, найдем искомое.

Лестрейда передернуло, но пистолет не дрогнул. Помощник начальника полиции подступил ближе к Холмсу.

— Вы и впрямь соображаете, — признал он. — Одна беда: когда ты мертв, соображать ни к чему. — Он сделал очередной шаг. — В чем дело? Нечего больше сказать, умные мысли кончились? — Еще один шаг. — Улыбаетесь, — сказал Лестрейд. — Чему, черт побери?

— Тому, Лестрейд, что вы метите не в того, — объяснил Холмс.

Покуда Холмс отвлекал помощника начальника полиции, я осторожно извлек свой армейский револьвер. Получив сигнал, я тщательно прицелился и выстрелил. Лестрейд рухнул как подкошенный, а Холмс быстро шагнул вперед и переложил оружие полицейского в свой карман.

— В плечо, Ватсон?

— Злодей он или нет, а все же офицер полиции и кузен нашего верного товарища, — ответил я, спеша осмотреть рану Лестрейда. Пуля вошла не под углом. Жить будет, но потерял сознание и очнется не скоро. — Смотрите, Холмс, — позвал я и поднял маленький гри-гри на кожаной тесемке, который обнаружил у Лестрейда на груди.

— Очевидно, знак верности Жакаре, — предположил Холмс. — Пусть Лестрейд остается в своей повозке. Ваш выстрел могли услышать, и времени мало.

Если за Лестрейдом мы крались, то теперь гнали во весь опор. Повозку занесло, когда мы достигли развилки, с которой он нас увел.

— Откройте, — велел Холмс, имея в виду деревянный ящик у нас в ногах.

Я подчинился и обнаружил два оружейных пояса с парой револьверов на каждом.

— Помилуйте, Холмс, — сказал я. — Разве мало моего револьвера и пистолета Лестрейда?

Холмс направил повозку в объезд глубокой лужи.

— Я полагаю, что такое оружие по душе Холингброкам. Нам понадобится их помощь, если Жакаре кликнет подельников.

Мы ехали еще несколько минут, пока Холмс вновь не остановился на обочине. Я не видел в этом участке дороги ничего особенного, но Шерлок жестом предложил мне оставить наше транспортное средство.

— Я чую дым, — сказал он. — И вижу свет впереди. Идемте пешком.

Я повесил оружейные пояса на плечо и последовал за ним. То, что оказалось у нас под ногами, теперь едва ли напоминало дорогу. Почва представляла собой грязное месиво с ростками травы. Был момент, когда я чуть не лишился ботинок. Нетопыри срывались с ветвей и сновали меж деревьев, охотясь за насекомыми.

Через несколько минут до нас донеслись крики, грубый смех и вопли боли. Мы вышли из кипарисовой рощи на поляну, и лунный свет вдруг сделался ярким. Близ топи, у ветхого дома собралось с десяток человек; освещаемые костром, полыхавшим у кромки воды, они толкались, проходя по деревянному настилу и длинному пирсу. Они выглядели как пираты из эпохи столетней или более давности, в широкополых шляпах и жилетах поверх просторных рубах. Шпагами они тоже размахивали, хотя их ружья и пистолеты имели вполне современный вид.

Узнать среди них О Жакаре не составляло труда. Его присные, чем бы ни были заняты, убирались с дороги в почтительном страхе. Жакаре носил широкую щегольскую шляпу поверх банданы. В повязке на левом глазу одиноко сверкал самоцвет — вероятно, опал. Густая черная борода достигала брюха; жилет был изжелта-зеленый, а на ногах — сапоги из кожи аллигатора. Клинок на поясе блистал золотом и драгоценными камнями.

Однако зрелище, к которому было приковано внимание пиратов, поражало еще сильнее, чем фигура Жакаре. Мертвый кипарис — огромный, голый — служил своеобразной виселицей; через толстую ветвь была переброшена веревка, которую удерживал здоровенный пират, лысый и обнаженный по пояс, почти семи футов ростом. На другом ее конце чуть выше воды извивались сплетенные братья Холингброк; они пытались освободиться от пут и выли от боли и ужаса, когда великан их раскачивал.

Мы с Холмсом подползли ближе, и вид братьев потряс меня. Рубашки сорваны, спины в крови от ударов кнута. Раньше я видел их портреты и читал о них в медицинском журнале, но моему рассудку было трудно примириться с их наружностью: два туловища, почти одинаковых, с общими поясом и парой ног.

Затем я увидел нечто еще более жуткое.

Под ними ворочалось что-то громадное, какая-то исполинская тварь, хоронившаяся в грязи. Пират опустил братьев ниже, так что голова одного окунулась в воду, и чудище взъярилось, пытаясь заключить ее в свои бледные челюсти. Пират вздернул их, так что твари не хватило считаных дюймов, после чего она с разочарованным шипением плюхнулась в воду и мазнула по причалу чешуйчатым белым хвостом.

Ошарашенный, я повернулся к Холмсу, но он воспользовался общим невниманием и наискось устремился к костру, разделявшему его и пиратов. Я последовал его примеру.

— Холмс, эта тварь…

— Белый аллигатор, — бросил Холмс. — Весьма крупный экземпляр. Жакаре писал о нем профессору Мориарти. Зверь обитает поблизости, и негодяй временами приманивает его для забав вроде этой. — Мой друг вгляделся в пламя, пытаясь проникнуть взором дальше. — Двенадцать человек, — подытожил он. — И если громила отпустит веревку, то Холингброкам конец. Какие будут идеи?

Я вновь оценил ситуацию, призывая на помощь военный опыт и вспоминая Афганистан. Дело казалось безнадежным. Двое против двенадцати с безжалостным главарем. Я посмотрел на Холмса.

— Да, — сказал я. — У меня есть план.

На плечо мне легла тяжелая рука. Я обернулся и оказался лицом к лицу с О Жакаре, который улыбался мне сквозь черную бороду.

— Надеюсь, это хороший план, доктор Ватсон. Потому что на вашем месте я бы, поверьте, обеспокоился.

Жакаре и его пираты препроводили нас на причал, где с каменными лицами так и болтались на веревке братья Холингброк. Мне удалось спрятать оружейные пояса под курткой, хотя в создавшемся положении это не сулило никакой выгоды.

— Я много о вас слышал, мистер Холмс, — сказал пират. — И впечатлен: так далеко отсюда — и выследили меня.

— Элементарно, — отозвался Холмс.

— Вы обманули Лестрейда, и он привел вас сюда? Он мертв?

— Всего лишь обездвижен.

— Право слово, впечатляет. Он не дурак. Хотя то, что вы попались, впечатляет меньше.

Я прочистил горло:

— У Холмса нет такой кучи приспешников.

Жакаре повернулся ко мне:

— Это и есть ваш план, док? Разозлить меня настолько, что я отошлю людей и вступлю с Холмсом в честный поединок?

— Не советую, — возразил я. — Для профессора Мориарти честный поединок закончился скверно.

Жакаре подался назад, и на секунду мне показалось, что он готов выхватить шпагу и заколоть меня. Вместо этого он рассмеялся — оглушительный хохот разнесся над топью и побудил аллигатора вновь взбаламутить воду.

— Я не поборник справедливости, — изрек Жакаре. — Но люблю развлечься. Двенадцать на двоих — какой интерес? Пусть будет пара на пару. — Он кивнул лысому громиле. — Дарсе! — позвал он. — Привяжи веревку. Разрешаю тебе убить доктора Ватсона, пока я буду убивать мистера Шерлока Холмса.

Пальцы Дарсе так и мелькали, когда он крепил веревку к причалу каким-то хитроумным морским узлом. Как только он направился ко мне, я осознал, что он еще больше, чем мне показалось сперва. Мышцы его вздувались на ходу.

— Боишься? — Он оскалился в редкозубой улыбке.

Я заставил себя стоять прямо, вскинул кулаки и вызывающе парировал:

— А ты?

Краем глаза я видел, как Жакаре встает в боевую позицию против Холмса. Пират обнажил свой богатый клинок, но мой друг оставался безоружным, и я боялся за него.

Отвлечение на бедственное положение Холмса явилось ошибкой. Я даже не заметил, как Дарсе замахнулся для первого удара. Меня отбросило, и я полетел с пирса в грязь. Грудь разрывалась от боли. Он прыгнул следом, навис надо мной и подался вперед, намереваясь попасть кулаком в лицо. Я перекатился влево, уворачиваясь, а он выпрямился и пнул меня в ребра. Задыхаясь, я откатился вновь, и на сей раз, когда он изготовился к очередному пинку, вцепился ему в лодыжку. Я все равно что пытался выдернуть с корнем дерево, но крутанул ногу пирата, приложив весь мой вес, и Дарсе грохнулся рядом. Он зарычал, всхрапнул, встал на колени. Я врезал ему в челюсть, но силовой рычаг был мал, и великан едва ли почувствовал боль.

Пираты подбадривали Дарсе и Жакаре, поочередно разражаясь то свистом, то смехом. Холмса я не видел и не слышал, но отчасти согревался тем фактом, что его бой еще длился.

Дарсе ударил меня в лицо головой. Кожа над правой бровью оказалась рассечена, и глаз залило кровью. Оглушенный, я шатался, пока великан вставал на ноги. И я ничего не мог сделать — разве что протестующе стонать, — когда железные руки схватили меня и вознесли к небу. Затем Дарсе тремя широкими шагами дошел до костра и приготовился швырнуть меня в огонь. Опасаясь за свою жизнь, я извернулся, обхватил его шею, и мы оба рухнули в грязь. Падение на миг парализовало меня; старая рана, оставленная пущенной афганской пулей, проснулась и запульсировала. Но Дарсе угодил лицом в грязное месиво, и это дало мне короткое преимущество. Я дважды что было сил ударил его по загривку; Дарсе притих, и я с трудом выпрямился, выдернул из огня увесистый сук, морщась от новой боли, причиняемой жаром, и обрушил горящий конец на лысый череп пирата. При соприкосновении с факелом его кожа зашипела, и я в ужасе содрогнулся, но поднял сук вновь, ударил вторично, после чего Дарсе замер.

Пираты таращились на меня, не веря глазам. Дарсе был повержен, Жакаре — занят Холмсом, и они не знали, как поступить со мной. Я знал, однако, что благодатная пауза не затянется.

Я посмотрел на Холмса. Он стоял на краю пирса и отбивался от Жакаре доской, которую выдернул из настила. В его куртке над левым локтем зияла прореха, и оттуда струилась кровь. Моим первым побуждением было выхватить револьвер и пристрелить предводителя пиратов, но я удержался. В случае промаха я рисковал попасть в Холмса. Кроме того, начни я палить в командира, пираты отбросили бы всякие колебания.

Жакаре рубанул своей саблей по Холмсу, и тот отступил, оказавшись в опасной близости к краю пирса и отразив удар доской, которая разлетелась в щепки.

— Браво, — восхитился Жакаре. — Изучали кунг-фу?

— Баритсу, — лаконично ответил Холмс, пристально следя за пиратом.

Решившись, я выдернул шпагу из ножен Дарсе.

— Холмс! — крикнул я, рванулся вперед и послал клинок вскользь по пирсу.

Холмс нагнулся и подхватил шпагу, когда та была уже готова сорваться в топь.

— Благодарю, Ватсон, — сказал он. Затем направил клинок на Жакаре и пригласил: — En garde.[38]

Огромный белый аллигатор в очередной раз возмутил воду, и я вспомнил об опасном положении братьев Холингброк. Я устремился к веревке, державшей их, и принялся тянуть, прикидывая, как бы половчее поставить их на ноги.

Братья мутно взирали на меня, почти лишившись чувств от побоев и долгого пребывания вверх ногами.

Дело продвигалось плохо. Мои руки были скользкими от грязи и не удерживали веревку; пришлось обернуть ее курткой. Пираты придвинулись, извлекая клинки и пистолеты, но все еще не решили, убить меня сразу или погодить.

Дуэль Жакаре и Холмса продолжалась, клинки звенели колокольным звоном.

— Какого дьявола вы ждете? — воззвал Жакаре к своим людям. — Прикончите доктора.

Я вздохнул, уверенный, что никогда уже не увижу Англии.

— Пояса! — донесся скрипучий голос.

— Брось нам пояса! — вторил другой.

Я в изумлении увидел, что братья Холингброк всеми четырьмя руками тянутся к оружейным поясам, которые так и висели у меня на плече.

Времени на раздумья не было, пираты наступали, и я выполнил просьбу.

Мне приходилось читать грошовые романы-вестерны об искусных стрелках, и я всегда полагал, что их таланты сильно преувеличены. В афише, которую мы с Холмсом изучили возле цирка на Пикадилли, братья Холингброк восхвалялись как величайшие стрелки Дикого Запада, и я вновь заподозрил гиперболу. Но мне редко доводилось наблюдать скорость, с которой двигались эти сиамские близнецы. Даже избитые, измученные и подвешенные вверх тормашками, они поймали пояса и выхватили оружие быстрее, чем я успел моргнуть. Четыре револьвера выстреливали вновь и вновь, над топью катился гром. Вытирая кровь с лица, я обернулся и, к своему бесконечному удивлению, узрел, что все пираты, меня окружавшие, застрелены наповал.

— Я уложил шестерых, ты — четверых, — сказал один из братьев.

— Я уложил пятерых, — не согласился другой.

— Нет, последнего мы застрелили вдвоем, но я попал первым. Что, засчитать тебе убийство трупа?

— Я первым его прикончил.

— Как бы не так. Шесть-четыре в мою пользу, — настаивал первый брат. — Не переживай — тебе же и больше кнутом досталось.

— По-моему, тебе больше досталось по голове, — возразил второй. — Считать разучился. — Он повернулся ко мне. — Эй, док! Не поможешь спуститься?

Я посмотрел на Холмса, все еще бившегося с Жакаре. Они переместились с пирса на настил, и Холмс рисковал упереться спиной в здание-развалюху. Он снова был ранен, на щеке красовался глубокий порез, но в свете огня мне было видно, что он улыбается; Холмс помотал головой, когда я начал наводить револьвер на его противника.

В отсутствие пиратов освобождение братьев представилось пустяковой задачей, и вскоре они сидели в грязи, потирая ссадины от веревок и наблюдая за поединком.

— Все кончено. — Холмс обращался к Жакаре, отражая очередной удар.

Он не был столь искусен в фехтовании, как его противник, и редко атаковал, но ухитрялся отбивать опаснейшие выпады Жакаре и всячески старался держаться левее с учетом повязки на левом глазу у пирата.

— Может, и так, — ответил тот. — Может быть, стоило вас сразу убить, но вышел бы пшик.

— Сдавайтесь, — уговаривал Холмс.

— Нет уж, — отказался Жакаре. — Не в моем обычае. — Он вскинул саблю для нового удара.

— У вас прелюбопытный акцент, — заметил Холмс. — Мне пришлось поломать голову. Смелый способ хранить секреты.

Почему-то последнее замечание привело Жакаре в бешенство: он взревел и на всех парах устремился к Холмсу.

Холмс бросил шпагу, пригнулся и пнул его в колено. Пират взвыл, оступился и рухнул в жижу.

Встревоженный, Холмс метнулся вперед и протянул врагу руку.

Жакаре вынырнул на поверхность.

— Быстрее же, — сказал Холмс.

Но Жакаре, лицом выражая спокойствие, не принял помощь. Рядом раздался оглушительный всплеск, и в лунном свете блеснули массивные челюсти аллигатора-альбиноса. Жакаре единожды вскрикнул, после чего бестия утянула его под воду, где тело переворачивалось вновь и вновь. Трясина забулькала и вспенилась: тварь дернулась и начала пожирать свою жертву.

Несколько недель спустя, когда наши раны зажили и мы вновь расположились за чаем на Бейкер-стрит, дом 221-б, я вернулся к разговору о пиратах Дьявольского мыса.

Мы покинули город почти так же быстро, как прибыли. С гибелью О Жакаре тот осиротел, как будто скончался король, и к утру, когда разлетелась весть о смерти пирата, на улицах разыгрались беспорядки.

Перед отплытием мы убедились, что Холингброки пребывают в безопасности, и подтвердили подозрения Холмса: во-первых, насчет того, что братья путешествовали на борту «Фрисланда» инкогнито, так как кое-кто из людей Жакаре докучал им в связи с их европейским турне; во-вторых, насчет того, что Жакаре был захвачен — и даже одержим — желанием выяснить, где они спрятали золото. «Думаю, что с путешествиями на время покончено, — сказал нам Янус Холингброк. — Лучше нам посидеть дома».

Я испытал известное облегчение, узнав, что помощник начальника полиции Лестрейд остался жив после ранения в плечо. Холмс составил отчет о его преступлениях и послал их губернатору штата Луизиана Мерфи Дж. Фостеру, но ответа мы так и не получили. Наш английский инспектор Лестрейд был в полном ужасе и смятении, когда узнал о делах своего кузена, — не в последнюю очередь ввиду возможности для Холмса потешаться над ним из-за брата.

— Холмс, — я подлил себе восхитительного чая миссис Хадсон и отхлебнул, — очень хочется услышать от вас объяснение последней детали.

— Последней детали, Ватсон? — пробормотал он, изображая замешательство.

— Ваше замечание насчет акцента Жакаре, — напомнил я. — И почему он так рассвирепел.

— Он был один и потерпел поражение. Даже если бы Жакаре ухитрился сразить меня, его бы всяко убили меткие стрелки — вы и ваши помощники.

Я отмахнулся от скрытого комплимента.

— Потерпел он поражение или нет, — настаивал я, — ваши слова свалили его не хуже удара по ноге. Что вы такое вывели из его акцента?

Холмс вздохнул.

— С учетом загадочных смертей, сиамских близнецов и гигантского аллигатора, это дело вышло достаточно экстравагантным. Мне не хочется возносить тайну на новый уровень.

— Да будет вам, Холмс!

Он отпил из чашки и взглянул на последнее приобретение в нашей гостиной: портрет Леди Опасность, который мы получили от лейтенанта-коммандера Пауэлла, премного благодарного нам за победу над пиратами и возвращение семи полотен, похищенных из коллекции Амстердамского национального музея.

— Не важно, как это звучит, Ватсон, но вывод порой расходится с убеждением. — Он барабанил пальцами по чашке. — Жакаре почитал старого пирата Сен-Диабля во многом: в тактике, атрибутике, складе ума. Конечно, имелись некоторые внешние отличия — например, борода и повязка, однако в прочем Жакаре выглядел продолжением самого Сен-Диабля.

— Последователь, — сказал я. — Он изучил Сен-Диабля и подражал ему.

— Возможно, — ответил Холмс. — Это, конечно, самое вероятное объяснение. Но вам известно, что у меня хороший слух на разного рода языки и акценты. По ходу дуэли я был озабочен не столько выживанием, сколько анализом его произношения. И понял, что можно найти ответ, если не ограничиваться местностью, но также учитывать различные эпохи и эволюцию языка.

— Холмс! — возопил я. — Вы намекаете, что Жакаре и был Сен-Диаблем? Это абсурд! Ему бы уже было триста лет.

— Теперь вам ясно, почему мне не хочется обсуждать эту тему. Механизм подобного явления — как такое возможно — мне абсолютно не понятен. Но ответьте, Ватсон: если моя гипотеза настолько, как вы выразились, абсурдна, то почему мое замечание так его потрясло?

Я потерянно смотрел в пустоту; рука моя дрожала, когда я отхлебывал чай. Всем стараниям вопреки, я так и не смог ответить на вопрос Холмса.

Марк Валентайн Зеленый череп

Марк Валентайн — автор романов «In Violet Veils», «Masques and Citadels» и «The Rite of Trebizond» (в соавторстве с Джоном Говардом), в которых действует «сыщик — оккультист и эстет» и которые сообща известны как «Tales of the Connoisseur». Он же составитель антологий психологического детектива «The Black Veil» и «The Werewolf Pack». Он также издает «Wormwood» — журнал фэнтези, эзотерики и декаданса и регулярно пишет о незаслуженно забытых авторах для «Book & Magazine Collector».

Ревенант — зримый призрак или оживший труп, который возвращается, чтобы терроризировать живых; часто — как возмездие за некое совершенное зло. Злодеяния рождают призраков, и жертвами черных дел стали многие лондонские рабочие на заре индустриализации города. Их лишения были не раз описаны Чарльзом Диккенсом, которого настолько травмировала работа на опасной фабрике, что всю оставшуюся жизнь он носил перчатки и постоянно мыл руки. Был случай, когда перед комиссией Садлера предстал молодой человек по имени Мэтью Крэбтри, который показал, что начал работать на фабрике в возрасте восьми лет, трудился по шестнадцать часов в день и за малейшие прегрешения бывал жестоко бит. Он также сообщил, что за все годы его пребывания на фабрике без детского плача не проходило и часа. Многие не знают, что непроницаемые лондонские туманы времен Холмса были следствием чудовищного загрязнения воздуха. Викторианская эпоха полнилась романтикой, при этом имея мрачную подоплеку, когда бизнес не останавливался ни перед чем.

Мне случалось упоминать три объемистых рукописных тома, содержащих мои записи о наших расследованиях за 1894 год. Ныне обстоятельства позволяют изложить детали одного из них — самого странного и трагичного в нашей практике. Стоял ранний ноябрь, и Холмс пребывал в отличной форме, с удовольствием окунувшись в гущу лондонских событий после долгого странствия инкогнито по Востоку и прочим пределам. За окном неистово задувал ветер, обрушившийся на наш город, а Холмс выказывал первые признаки маеты из-за отсутствия дела, достойного его острого ума. По этой причине он, верный привычке, пролистывал за завтраком «Таймс» в поисках дурных новостей. Сегодня он был особенно начеку, ибо к нам, если это будет удобно, обещал заглянуть инспектор Лестрейд.

— Прочтите-ка это, Ватсон. — Холмс протянул мне газету и указал на короткую заметку.

— «Мистер Джозия Уолвис, пятидесяти одного года, мастер спичечного производства в Боу, погиб в субботу вечером, упав с высокой стены, граничащей с Ост-Индской верфью, и проломив себе череп. Причина этого печального происшествия неизвестна. Установлено, что мистер Уолвис отдыхал с друзьями в пабе „Ягненок и флаг“, после чего пошел домой. Его товарищи показали, что перед уходом покойный вел себя нормально и был не особенно пьян. Не исключается, что мистер Уолвис решил идти к дому короткой дорогой, но оступился. Два свидетеля, сторож и беспризорный мальчик, утверждают, что незадолго до трагедии за жертвой кто-то следил — но это ничем не подтверждено. Владелец спичечной фабрики в Боу отзывается о мистере Уолвисе как о работнике прилежном и беспристрастном, который…» — и так далее, и тому подобное.

— Лишь проблеск надежды, Ватсон: преследователь. Но в остальном дело скучное. Однако это все, что есть. Похоже, изощренное зло покинуло Лондон.

Холмс вздохнул и принялся собирать остатки табака для утренней трубки.

С приходом нашего коллеги из Скотланд-Ярда хандра Холмса едва ли рассеялась. Лестрейд, похоже, и впрямь не мог предложить ничего лучшего.

— Дело Уолвиса, мистер Холмс.

— Да неужели? Прошло два дня. Ветер такой, что улики давно разлетелись на все четыре стороны. Теперь мне нет никакого смысла вмешиваться.

— Что ж, дело действительно ясное и вряд ли заслуживает вашего внимания. Но один констебль, смышленый малый, заметил кое-что, и ему это совсем не понравилось.

— Вот как?

— Да. Конечно, все проще объяснить несчастным случаем. Ограбления не было, на теле никаких следов, кроме тех, что образовались при падении. И все-таки есть загвоздка. В левой руке погибшего, между средним и безымянным пальцем, торчала использованная спичка.

— Согласен, это необычно. — Глаза моего друга загорелись.

— О том и речь. За соломинку хватается тонущий… но не падающий. При падении человек растопыривает пальцы, так что…

— Значит, спичку вложили в пальцы после падения, — перебил я.

— Точно так, доктор, — отозвался Лестрейд. — Пока я склонен расценивать это как мрачную шутку друзей, которые его обнаружили. Они, знаете ли, все работали на спичечной фабрике. Выпили изрядно. И сунули ее, как бы говоря: «Вот, Уолвис, ты и спалил свою последнюю спичку». Я допрашивал их довольно жестко, но они все отрицают. Половина вообще ничего не заметила, а остальные считают, что ветром надуло…

— Вы сохранили спичку? — резким тоном осведомился Холмс.

— Сохранил, мистер Холмс, и, зная ваши методы, захватил с собой. — Лестрейд извлек из жилетного кармана свернутую бумажку и протянул Холмсу.

Тот тщательно изучил находку, держа большим и указательным пальцем, после чего вернул.

— Она мало что говорит нам. Производство компании «Лифант и Брей» — это хозяева фабрики в Боу. Так что спичка вполне могла принадлежать его сослуживцам. Да хоть кому угодно — это очень популярная марка. И все же не исключено, что ею владел актер.

Мы оба, естественно, удивились, и Холмс удостоил нас объяснением.

— Это очень просто. Я изучил форму, размеры и состав более сорока разновидностей спичек — сей труд дополняет известное вам исследование табачного пепла. По сочетанию пепла и спичек можно установить личность. Но не в нашем случае. Пепла нет, а марка очень распространенная.

— При чем же тут театр? — не отставал я.

Холмс пожал плечами:

— Кто-то оставил на спичке следы грима, только и всего. Думаю, что это были не вы, Лестрейд, и не констебль.

— Конечно нет.

— Ну, с этим мы далеко не уедем. Что насчет преследователя, инспектор?

Наш гость расплылся в самодовольной улыбке.

— Свидетели не очень надежны. Старый сторож, полуглухой и совершенно выживший из ума. Уличный «арапчонок» с живым воображением.

— И что они говорят?

— Мистер Холмс, я мало им верю. И делаю все, чтобы прекратить их россказни. Глазом не моргнешь, как понапрасну перепугают всю округу.

Воцарилась хрупкая тишина: Лестрейд наслаждался припасенным сюрпризом, а Холмс подрагивал на манер гончей, учуявшей след.

— По их словам, Уолвиса преследовало привидение. В плаще с капюшоном, но они успели заметить лицо — если это можно назвать лицом. Говорят, что больше оно смахивало на… на… зеленый череп.

Шерлок Холмс встал из кресла и потер руки.

— Достаточно, — молвил он. — Я обнадежен.

Особенности дела захватили воображение моего друга, но дни текли, а он преуспел мало. Место преступления, как Холмс и предполагал, вычистило ненастьем. Все свидетели, которых он допросил, упорно придерживались своих первоначальных показаний — даже те двое, что видели призрачного преследователя; в «Лифант и Брей» не сообщили ничего ценного, разве что дали хвалебный отзыв об Уолвисе — признавалось, правда, что в качестве мастера он был несколько суров. Делать Холмсу было нечего, и он вновь предался хандре; неделей же позднее миссис Хадсон препроводила к нам нового клиента. То был нескладный, подвижный молодой человек — бледный и с заносчивыми манерами.

— Присаживайтесь, мистер Рейнольдс. Это мой друг и помощник доктор Ватсон. Чем мы можем вам помочь?

— Я прочел о вас, мистер Холмс, в записках доктора Ватсона. И заметил, что вы усматриваете важное в вещах, на которые другие не обращают внимания.

— Очень любезно с вашей стороны. Вы пожаловали с чем-то подобным?

— Именно так. Прошлой ночью умер мой работодатель, мистер Томас Мостин.

— Понимаю. Причина?

— Паралич сердца.

Холмс приуныл.

— Это точно?

— Да. Он лечился много лет. Здоровье у него давно было неважное. Я и сам это видел.

— Тогда почему…

— Такова была причина смерти, мистер Холмс. Меня беспокоят ее обстоятельства.

— Вам что-то не нравится?

— Многое.

Холмс побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Прошу вас продолжать.

— На лице мистера Мостина застыла ужасная гримаса. Он умер с выражением отчаянного страха.

— Посмертное оцепенение, мистер Рейнольдс, — вмешался я. — Оно может производить гнетущее впечатление.

Наш клиент повернулся ко мне.

— Понимаю. Но есть кое-что еще. Мистер Мостин скончался в своем кабинете, хотя переоделся ко сну — в ночную рубашку и колпак. Что-то привело его туда. И после смерти меж его пальцев осталась торчать…

— Спичка.

Мистер Рейнольдс пришел в несказанное изумление:

— Святые угодники — да. Откуда вы знаете?

Холмс улыбнулся.

— Неважно. Горелая?

— Да.

— Может быть, он хотел выкурить сигару перед сном. В этом нет ничего необычного.

— Ни в коем случае, мистер Холмс. Мой начальник не одобрял курение. Это было единственное, в чем мы расходились. Мне приходилось курить тайком.

— Понимаю. Он был человек неуживчивый. Что ж, мистер Рейнольдс, расскажите подробнее. Вы его личный секретарь?

— Он самый. Я веду… вел почти все его дела и личную переписку. У него много финансовых интересов. Я проработал в этой должности лет семь с тех пор, как удачно ответил на объявление в газете; мистер Мостин разместил оное по возвращении из Гвианы. Он предпочитал не распространяться о своем денежном состоянии, но я наблюдал за его вложениями и сделал вывод, что он крупно разбогател в Америке.

— И нажил врагов, конечно?

— Я никогда о них не слышал. Поистине, дела его виделись мне не омраченными ничем — не считая последнего инцидента, с которым я к вам пришел. В прошлый вторник я, как обычно, просматривал корреспонденцию мистера Мостина, и все выглядело обыденным, кроме одного: поступил конверт, а в нем щепотка спичек, и только. Намерений отправителя я даже представить не мог, хотя рекламщики иногда, желая привлечь внимание, идут на самые дурацкие выходки. Я бросил конверт в корзину. Когда забрал остальную дневную почту и принялся разбирать ее вместе с моим патроном, все шло спокойно, пока я — в самом конце — не упомянул спички, вполне беззаботно. Лицо мистера Мостина мгновенно исказилось. Я никогда не видел его таким взволнованным — разве что в случае, когда один рьяный адвокат принудил его к некоему крайне неприятному соглашению; редкое дело, в которое шеф меня не посвятил.

— Понятно. Конверт пришел когда, восемь дней назад? Продолжайте, мистер Рейнольдс. Все эти детали могут быть важнее, чем вам кажется.

— Пребывая в возбуждении, мистер Мостин спросил, сколько было спичек. Каюсь, я рассмеялся и сказал, что не помню. Он пришел в неистовство и приказал мне немедленно пойти и сосчитать. Я с трудом верил своим ушам, но подчинился.

— И?

— Их было девять или десять.

— Так девять или десять? Ну же, мистер Рейнольдс!

— Десять. Мне казалось, что это не имеет значения.

— Они у вас?

— Ну да. Но лишь потому, что я нашел их в ящике стола моего патрона, рядом с расписанием встреч. Понятия не имею, зачем он это сохранил.

Наш посетитель протянул спички Холмсу, и тот внимательно рассмотрел их, после чего отложил три штуки.

Мистер Рейнольдс недоуменно проследил за действиями Холмса и в итоге продолжил:

— Немного позже в тот же день мистер Мостин дал мне в высшей степени необычное поручение. Он заявил, что дела вынуждают его вновь отправиться за границу. Я должен был как можно быстрее и глубже вникнуть в его финансовые дела, чтобы он смог уехать через неделю. Он настоятельно подчеркнул это: неделя.

— Раньше он так не поступал?

— Нет. Я очень удивился. Насколько я знаю бизнес моего патрона, ему было совершенно нечего делать за границей. Требуя перевести бумаги в наличность, он много терял от их стоимости. Я не мог понять, что побудило его к этому.

— Что-нибудь еще, мистер Рейнольдс?

Наш посетитель колебался.

— Нет.

— Подумайте хорошенько, сэр. Не случались ли за последнее время другие необычные вещи?

— Да разве что глупости юного чистильщика обуви. Он слишком увлекается бульварной литературой.

— В самом деле? Я нахожу в ней много занятного. О чем же он болтал? О Джеке-прыгуне?[39] О диких мальчиках из сточных труб?

— Ха-ха! Вы почти угадали, мистер Холмс. Он якобы видел, что ночью вокруг сада шаталась какая-то фигура. Он живет в мансарде, и оттуда все видно. Он должен был спать, но вместо этого, несомненно, читал свою белиберду. Он уверяет, что в свете фонаря увидел Смерть. Горничная, суеверная душа, считает, что та явилась за мистером Мостином. Мне пришлось строго поговорить с обоими… Конечно, в сад мог кто-то залезть, но вряд ли в подобном виде. Так что же вы посоветуете, мистер Холмс?

— Я должен немедленно осмотреть место, мистер Рейнольдс. Вам пришлось нелегко. Угощайтесь без церемоний, прошу вас — это македонский табак, очень мягкий, — а мы будем готовы через минуту. Стоп, где мои спички? А, у вас есть? Отлично, хорошо. Мы скоро вернемся.

Невзирая на то, что в доме номер четыре по Павия-корт, где проживал Мостин, разыгралась трагедия, я радовался нашему визиту, ибо мне было приятно видеть Холмса снующим туда-сюда вплоть до укромнейших уголков — привычно занятым зорким выслеживанием всего, что могло пролить свет на покрытые мраком события. Я наблюдал, как он крался по саду на задворках, как изучал узкую входную калитку, оконную раму в кабинете, откуда открывался вид на цокольный этаж; как он рыскал по улочке, заканчивавшейся тупиком — собственно Павия-корт, весьма малолюдной; как везде подбирал и рассматривал всякий мусор. Я слышал также его оживленную беседу в кладовке с Виктором — чистильщиком обуви: они выясняли сравнительные достоинства различных леденящих душу книжонок; в кабинете Холмс подробно расспросил Рейнольдса об имущественных делах его патрона.

Я, в свою очередь, разыскал врача Мостина — Хокинса, назвавшись медиком-консультантом при его страховой компании. Хотя протокол требовал приезда окружной полиции, стражи закона положились на уверенность Хокинса в сердечном приступе как причине смерти. Он признался, что вполне рассчитывал — и надеялся, ибо Мостин щедро платил, — что его клиент проживет еще несколько лет, но кончина наступила раньше, и это ни в чем не противоречило воззрениям медицинской науки. Я спросил, не могла ли послужить толчком некая неприятность, даже потрясение. Доктор любезно ответил, что это весьма возможно.

Мне было ясно, что Холмс в своих поисках придерживался какой-то определенной линии, хотя я не понимал какой. На следующий день он надолго ушел из дома, сказав лишь, что собирается навестить одного нового, независимого производителя спичек. Поэтому я немного опешил, когда вскоре после нашего визита в дом Мостина чистильщик Виктор пожаловал к нам собственной персоной — взъерошенный и явно переполненный новостями.

— Я сделал точно по-вашему, мистер Холмс. Засел в кондитерской против логова этого изобретателя, Раффлза, и стал наблюдать. Пришлось с десяток булочек слопать, пока этот ваш приятель не вышел, а булочки-то денег стоят. — Звон монет. — Ну, спасибо вам, сэр, преогромное. В общем, часы прошли, пока он не закрыл лавочку — осматривается, значит, и вострит лыжи. Но я иду за ним, как вы велели…

— Видите, Ватсон, никто не обращает внимания на мальчишек, праздно шатающихся или озорничающих. Чем им еще заниматься? Идеальная маскировка: естественное поведение. Ну и куда же… гм… направился изобретатель Раффлз?

— В Челси, сэр, где все художники с анархистами — в «Черной бумаге» они всегда плетут заговоры, факт.

— Так и есть, Виктор. И с кем же они в сговоре?

— Это-то я и хотел узнать. Он чешет к двери во дворе на Блит-стрит и все, понимаете ли, озирается — вороватый такой, как говорится. Но меня не замечает. Стучит, значит, ждет, и вроде как глазок открывается, только мне ничего не видно. А потом дверь трах! — и распахивается, а он начинает трещать без умолку, и его впускают. И он там недолго торчит, минут двадцать.

— Рассмотрел что-нибудь, когда дверь отворилась?

— А то. Потрясно… простите, сэр, — ужасно.

— Уверен, Виктор?

— Не сойти мне с этого места, сэр.

— Что ж, достаточно.

Я переводил взгляд с одного на другого.

— Вы о чем?

Холмс вскинул брови:

— Он видел Смерть, Ватсон. Верно? Существо, которое явилось в сад мистера Мостина.

Юнец торжественно кивнул.

Холмс не терял времени. Расспросив мальчугана и щедро вознаградив его, мы поймали кеб и отправились в указанный квартал, неприметный и загадочный. Неподалеку от места Холмс нанял в помощники еще одну оборванку — слепую торговку спичками. Хватило соверена — она мгновенно отрепетировала роль. Вид у нее был донельзя прискорбный, но торговка ухитрилась изобразить еще большее убожество и принялась стучать в дверь слабым стуком, взывая о помощи. Сперва в оконце возникло лицо и рявкнуло на нее, однако нищенка зашаталась и стала вновь плакать и умолять. Фигура в проеме ненадолго исчезла, а затем дверь очень медленно отворилась. Мы отбросили всякие церемонии и устремились к щели. Девчонка бросилась наутек; послышались резкий вскрик, топот — и мы ворвались внутрь.

В углу бедно обставленной комнаты стояло и гневно взирало на нас создание, закутанное в плащ: торчала лысая, сморщенная, костлявая голова; скудная плоть, где еще оставалась, была отвратительного мертвенно-бледного цвета.

— Не знаю, кто вы или что, — молвил Холмс, — но ваша деятельность окончена. У меня есть доказательства вашей причастности к гибели двух человек.

Глаза существа были полны ненависти, и оно лихорадочно обдумывало побег из западни. Затем взор потускнел, и череп понурился, прежде чем взглянул в нашу сторону вновь.

— Для суда у вас нет никаких улик. Но, может быть, пора остановиться. Надеюсь, вы не будете столь строги, когда услышите мою историю.

Я опешил и почувствовал, что даже непроницаемый Холмс был застигнут врасплох. Ибо голос принадлежал благородной женщине — чистый и благозвучный. Она указала на пару грубых стульев. Мы сели и вопрошающе взглянули на нее.

— Мое имя не имеет значения. Я родилась в колонии — Гвиане, где моя мать, еще молодая, погибла в сточных водах. В младенчестве мной занимались отец и нянька-туземка, но в тамошней нездоровой атмосфере папа тоже вскоре скончался от какого-то недуга. У нас не было близкой родни, однако имелся дальний родственник, который однажды посетил колонию и познакомился с моим отцом перед отплытием в Англию. Я обнаружила, что меня — и родительское состояние — препоручили этому человеку, по каковой причине я прибыла в страну, никогда не бывшую мне домом. Дальнейшее вас вряд ли удивит. Сей, с позволения сказать, родственник и опекун заявил, что дела моего отца пришли в упадок и он сам разорится, если заплатит все долги. Мне придется работать. Меня отослали на спичечную фабрику «Лифант и Брей» и поселили неподалеку, в жалком жилище. После этого — мне было двенадцать, прошу учесть — моя жизнь свелась к нескончаемому монотонному труду под грубым присмотром, ее условия были ужасны. Опекуна я видела редко, он появлялся лишь с целью удостовериться, что я еще жива. Тот факт, что я была образованна и подготовлена к более благопристойному существованию, лишь ухудшил дело. Мастер Уолвис возненавидел меня. Я думаю, он был в сговоре с моим опекуном, ибо видела, как они совещались. Мое естественное неприятие таких условий означало, что этот негодяй был вправе издеваться надо мной, бранить, бить и штрафовать. Сбежать оттуда не было ни малейшей возможности: за мной неусыпно следили, да и денег я не имела.

— Это очень печально, мэм, — признал я.

— Так живет множество ваших собратьев. Я бы там и осталась, если бы не воспользовалась случаем. Вы помните, конечно, большую акцию протеста, устроенную работницами спичечных фабрик несколько лет тому назад? Я с гордостью признаюсь, что была в числе агитаторов. После многих перипетий владельцы допустили на фабрики инспекцию — несколько видных персон из числа сочувствующих; все это было, конечно, умело разыграно. Но среди тех инспекторов нашлись проницательные люди, которые догадались об истине и нарочно отстали от процессии, чтобы выведать нелицеприятную правду. Я быстро поделилась своей историей с мистером Шардлоу, радикалом; он был потрясен и пообещал мне добиться справедливости. Сейчас я знаю, что он наведался к моему опекуну и от моего имени добился от него некоего соглашения: мистер Шардлоу — адвокат и прирожденный оратор. По освобождении я как могла помогала тем, кто остался. Ужасный желтый фосфор, который использует в производстве «Лифант и Брей», необходимо запретить, благо имеются безвредные альтернативы. За это я боролась. Но мне самой было уже не помочь.

— У вас фосфорный некроз челюсти, мэм? Плохо дело.

— Совершенно верно, доктор Ватсон. Симптомы перед вами.

Я повернулся к Холмсу:

— Эта болезнь развивается при длительной работе с ядовитыми химикатами, которые применяются в спичечном производстве. Кожа становится зеленовато-бледной, скуловые кости проваливаются, полностью выпадают волосы, плоть усыхает. Заболевание неизлечимо. Но ваш случай, мэм, — простите меня — относится к исключительно тяжелым.

— Болезнь зашла далеко, доктор. Но коль скоро я не в силах скрыть ее разрушительное действие, я решила его подчеркнуть, чтобы выглядеть еще страшнее. Потому что я вознамерилась поставить моих мучителей лицом к лицу с деянием их рук. При помощи театрального грима я могла поселить в их сердцах ужас и столкнуть со своего рода материализацией причиненного зла. Мое искусство сработало на славу. Вышло даже лучше, чем я рассчитывала. Бедняга Уолвис вконец обезумел и улепетывал во весь опор, пока не разбился насмерть. Тогда как…

Она запнулась.

— Мостин, — подсказал Холмс.

— Да. Я вижу, вам все известно. Мостин был полон страха уже после моего маленького послания.

— Горелые спички, — вставил я.

— Правильно, доктор. В этом деле вы мне, конечно, помогли.

— Я… Но чем же?

— Я с большим удовольствием прочла ваш отчет о пяти апельсиновых зернышках, посланных в качестве грозного предупреждения. Как, подозреваю, и половина Лондона. Эта история натолкнула меня на мысль.

— Вот я и вижу, — сухо заметил Холмс.

— Мостин был завзятым противником реформ в спичечном производстве и в качестве главного инвестора «Лифант и Брей» являлся помехой моим планам. Нужно было его убрать. Я рассудила, что мой опекун наверняка слышал о странной смерти своего подельника, мастера Уолвиса. Он не мог быть уверен, что ее причиной явился, как всем казалось, несчастный случай. Мостин вряд ли бы усомнился в значении присланного пакетика с горелыми спичками. И даже менее хитрый подлец смекнул бы, что семь спичек означают семь дней. Выражение его лица, когда я подняла оконную раму и устремилась на него, не поддается описанию. И все же оно было не таким ужасным, какой он сделал меня.

Повисла тишина.

— Как вы поступите, джентльмены? Дело рассыплется, вы знаете сами. И мне все равно. Я долго не протяну, но борьбу продолжу.

Шерлок Холмс сверлил ее взглядом.

— С призраками должно быть покончено.

— Их не будет.

— В таком случае дело закрыто. Я сам себе закон, и вы, как я рассудил, его не нарушили.

То, что случай потряс Холмса, я мог вывести из тягостного молчания, которое воцарилось в кебе, когда мы возвращались на Бейкер-стрит. Но дома, сыграв печальную сонату Свиттенэма для скрипки, он несколько оттаял.

— Я должным образом использую это дело в моей монографии о спичках, — сообщил Холмс. — Вот те, что были оставлены на покойниках и посланы в конверте, все производства «Лифант и Брей» — взгляните на квадратные палочки и желтые крапинки на головках. Вот три спички Рейнольдса — он бросал их в мусорную корзину, когда курил тайком: такую же он оставил здесь, выкурив мою македонскую сигарету. Производство спичечной компании «Феб» — круглая палочка и более рыхлая головка. Из-за них Мостин решил, что у него есть десять дней до явления Немезиды — на самом деле ему оставалась всего неделя. А вот спички, которые я нашел на Павия-корт. Одну — в начале улицы, под знаком: ее зажгли, чтобы убедиться, что попали куда хотели; другую — возле калитки; третью — в саду, ею зажгли потайной фонарь. Очень редкие спички — производство «Рафаэл Хайджин». Опытные образцы: производители хотели уменьшить содержание опасных соединений фосфора, чтобы не вредить здоровью несчастных рабочих. Леди с черепом, Ватсон, пользовалась продукцией «Лифант и Брей» — орудиями, ее погубившими, — как визитной карточкой для тех, кому она планировала причинить вред, но в обиходе, естественно, защищала и даже частично финансировала производство менее опасных марок. Мне всего лишь оставалось показать, что я связал привидение с цехом Рафаэла, и я был уверен, что молодой изобретатель поспешит поставить ее в известность и предостеречь. Утром, Ватсон, я отправлюсь к нему и успокою: после всего услышанного мы будем приобретать спички исключительно у него.

Танит Ли Величайшая загадка в мире

Танит Ли — двукратный лауреат Всемирной премии фэнтези и автор более ста книг, в том числе трилогии «Пиратика» («Piratica»), циклов «Wolf Tower/Claidi Journals» и «Blood Opera». Среди других следует отметить романы «Восставшая из пепла» («Birthgrave», финалист премии «Небьюла»), «Владыка смерти» («Death’s Master», удостоен Британской премии фэнтези). В ближайшее время запланировано переиздание серии «Сага о плоском мире» («Flat Earth»), которая пополнится двумя новыми томами. Несколько новых рассказов Ли увидят свет в журналах и антологиях. В 2009 году вышел сборник ее рассказов «Tempting the Gods».

Если спросить, в чем секрет популярности Шерлока Холмса, многие ответят: в его интеллекте, энциклопедических знаниях и умении разбираться в пятнах, почерках, ядах и почтовых штемпелях. Интеллект у Холмса действительно потрясающий. Вслед за доктором Ватсоном читатели немеют от восхищения, когда великий детектив на-гора выдает едва уловимые факты. Кто не мечтает о таком остром уме? Однако, если вдуматься, Холмс очаровывает не только тем, что знает, но и тем, чего не знает. Персонаж-всезнайка получился бы предсказуемым и скучноватым. Гениальность сыщика наводит на мысль, что ему ведомо все, но мы часто забываем: потрясающая компетенция во всем, что так или иначе связано с криминалистикой, объясняется намеренным отторжением «пустой» информации. В «Этюде в багровых тонах» Холмс заявляет, что он якобы не в курсе того, что Земля вращается вокруг Солнца, так как это не помогает раскрывать преступления. Интересная позиция! В нашей следующей истории детектива ждут леди, дом, проклятья и погружение в малознакомый мир. 

Светлой памяти Джереми Бретта,

чудесного актера и настоящего Шерлока Холмса

1

О гениальности мистера Шерлока Холмса я писал много и подробно, но, как наверняка заметили читатели, моему другу это не всегда нравилось. Поэтому может возникнуть вопрос: не утаил ли я отдельные расследования великого сыщика?

Признаюсь, это так.

Причины тому были самые разные. Иногда расследования требовали особой деликатности, мы с Холмсом клялись хранить тайну, и нарушить данное слово я не могу. Бывало, что мой друг действовал один и не посвящал меня в подробности, а едва закончив дело, впадал в апатию. Случались и откровенно скучные истории, а скука всегда казалась мне несовместимой с именем Шерлока Холмса.

Особняком стоят «негодные» расследования. Они не порадуют даже самых преданных читателей, как в свое время не порадовали нас. Суть не в том, что Холмс провалил дело или плохо себя проявил. Ошибки он, разумеется, совершал, но блистательность интеллекта их затмевала. Шерлок Холмс велик в любом возрасте. Тем не менее отдельные случаи настолько выбивали моего друга из колеи, что я, его летописец, решил о них умолчать.

Однако время идет, и заурядная статья в газете заставляет меня снова взяться за перо. Не знаю, покажу ли я кому-нибудь свой отчет. Глупое праздное любопытство, обернувшееся трагедией, — вот чем даже сейчас кажется тот случай. Холмс статью в газете наверняка видел, но ничего о ней не сказал. Помню, он говорил, что свежие дела вытесняют из памяти старые. Так что, вполне возможно, о биче Кастонов он просто забыл.

Началось все холодным декабрьским днем незадолго до Рождества. Мы с Холмсом возвратились домой с Трафальгарской площади. Вода в фонтане замерзла, что сильно меня расстроило. На Бейкер-стрит пылал камин, но вскоре после возвращения мы включили свет: день угасал, и за окном падал снег.

Холмс посмотрел в окно и протянул мне листок.

— Как думаете, Ватсон, непогода спугнет посетительницу?

— Какую посетительницу?

— Это письмо принесли еще утром, но я решил показать его вам по возвращении домой.

Дорогой мистер Холмс!

Мне бы хотелось зайти сегодня к Вам в три часа пополудни. Надеюсь, это будет удобно. Если нет, загляну в более подходящее время.

— По-моему, странно, — проговорил я, оторвавшись от текста. — Автор письма считает, что вы безвылазно сидите дома в ожидании посетителей.

— В самом деле. Меня это тоже удивило.

Я стал читать дальше:

До сих пор сомневаюсь, стоит ли Вас беспокоить. Дело кажется необычным и опасным, но я отлично понимаю, что график у вас плотный. Возможно, я сгущаю краски, но решение принято: изложу факты, а вы уж сами рассудите. Уверяю, мистер Холмс, если убедите меня, что причин для беспокойства нет, я сразу уйду с легким сердцем.

— Боже милостивый! — воскликнул я.

Холмс по-прежнему стоял у окна.

— Похоже, она сильно полагается на мое мнение. Хочет, чтобы я решил ее судьбу, узнав ситуацию только со слов.

— Она? Да, правильно, дама. Элеонор Кастон, — прочел я подпись.

Текст был грамотный, почерк твердый, бумага добротная.

— Что скажете, Ватсон? — как всегда, спросил Холмс.

Я поделился своим мнением и добавил:

— По-моему, она молода, хотя и не юная.

— Неужели? Почему вы так думаете?

— Почерк полностью сформировавшийся, но не застывший, как бывает у пожилых. Она предельно вежлива, но чувствуется, что привыкла добиваться своего. С другой стороны, явно слышала о вас и склонна доверять. Мудрость вкупе со смелостью. Не сомневаюсь, что писала молодая женщина.

— Ватсон, я восхищен!

— Значит, сейчас в гостиную войдет леди преклонных лет, — предположил я (что-то не понравилось мне его восхищение).

— Вряд ли. Миссис Хадсон мельком ее видела. Прошу вас, продолжайте.

— Это все. Разве что в свое время я пользовался такой же писчей бумагой. Качественная, и только.

— Очевидны два факта, — начал Холмс, склоняясь над письмом. — На правой руке у дамы чересчур большое кольцо: оно соскользнуло и испачкалось в чернилах. Следы здесь и здесь, видите? Еще она, в отличие от большинства женщин, не пользуется духами.

— Верно, не пользуется, — проговорил я, понюхав лист.

— Поэтому, мой дорогой Ватсон, вы сперва и решили, что письмо от мужчины. Легкий цветочный аромат — частый спутник наших расследований. К тому же почерк, хоть и сформировавшийся, немного похож на мужской.

В передней зазвонил колокольчик.

— А вот и она!

Вскоре в гостиную вошла Элеонор Кастон.

Высокая, стройная, она двигалась с необыкновенной грацией. На ней был бежевый костюм, отделанный куницей, и шляпка из того же меха. Кожа чистая, белая, глаза темно-серые и выразительные. Однако главным своим украшением Элеонор наверняка считала волосы — роскошные, сияющие, цвета красного дерева. Леди сняла перчатки, и я с удивлением заметил, что, вопреки предсказанию Холмса, на руках нет колец.

Несмотря на обворожительную внешность, она вряд ли привыкла к мужскому вниманию. Менее чем через пять минут я понял, что ее лицо постоянно меняется. Элеонор казалась то миленькой, то невзрачной, то ослепительно красивой, причем метаморфозы занимали считаные мгновения. У меня аж дух захватывало.

— Мистер Холмс, доктор Ватсон, спасибо, что согласились меня принять. Ваше время на вес золота.

Холмс уселся напротив гостьи.

— Оно для всех на вес золота, а вы, мисс Кастон, явно беспокоитесь за свое.

До этого момента гостья почти не смотрела на Холмса, но сейчас бросила на него взгляд и побледнела.

— Прошу меня извинить, — пролепетала она, потупившись. — Как вы догадались, для меня это вопрос жизни и смерти.

Не сводя глаз с мисс Кастон, Холмс подал мне знак, и я налил воды. Гостья поблагодарила, пригубила и отодвинула стакан.

— Творчество доктора Ватсона позволило мне следить за многими вашими расследованиями, мистер Холмс.

— Да-да, понятно, — отозвался тот.

— Удивительно, но теперь мне кажется, что мы знакомы и я могу говорить откровенно.

— Так говорите, мисс Кастон!

— Моя жизнь богата событиями. Работа в чужих библиотеках меня вполне устраивала, хотя и оплачивалась не очень хорошо. Этим летом неожиданно пришло извещение, что я унаследовала дом и огромную по моим меркам денежную сумму. Отныне можно не работать на других, а посвятить себя науке, книгам, музыке — при мысли об этом счастье казалось безоблачным. Видите ли, около года назад умерла моя дальняя родственница, которую я почти не знала. Кроме меня, родных у нее не было, и все имущество досталось мне. Вы наверняка заметили, что я не в трауре. Но ведь я почти ее не знала, а лицемерить не люблю. Так или иначе, вскоре я перебралась в Чизлхерст, в большой дом. При доме угодья, сплошные поля и леса. Думаю, вы представляете мою радость. — Элеонор сделала паузу.

— А потом? — спросил Холмс.

— Пришла осень, а вместе с ней перемены. Прислуга до сих пор казалась любезной и расторопной, но вдруг ее как подменили. Люси, горничная, покинула меня. Заливаясь слезами, она твердила, что ей нравится работать, но ушла под предлогом болезни матери.

— Мисс Кастон, откуда такая уверенность, что она это выдумала?

— Уверенности, мистер Холмс, не было. Но я решила, что ей, как и мне, одиноко вдали от родных и близких.

В следующий миг Элеонор резко подняла голову, серые глаза вспыхнули, и я понял: она впрямь очень красива и наверняка отважна. Вопреки самообладанию, чувствовалось, что в обществе Холмса ей неуютно. В мою сторону она поворачивалась куда чаще. Впрочем, разве это редкость? Элеонор, по ее собственному признанию, читала мои отчеты; следовательно, она представляет, как Холмс относится к женщинам.

— Вскоре я занялась тетиными документами. Их осталась целая коробка с рекомендацией прочесть. Точнее говоря, указание тетя адресовала не только мне, но и всем женщинам по фамилии Кастон, которые поселятся в ее доме и будут жить без семьи. До того дня я откладывала это занятие, считая его скучным.

— Но скучать не пришлось, — вставил Холмс.

— Сперва попадались только юридические документы, а потом это. Я даже с собой захватила. — Элеонор протянула Холмсу два листа.

Он прочел первый, встал, вручил бумаги мне и принялся мерить гостиную шагами. У окна замер, глядя на снегопад в сумраке наступающего вечера.

— Ваша тетя умерла на Рождество?

— Да, мистер Холмс, и остальные тоже.

Первый лист оказался письмом тети мисс Кастон. Крючковатый, неразборчивый почерк подтверждал мою дилетантскую версию — тетушке было почти семьдесят, и она успела изрядно устать от писанины.

Женщине по фамилии Кастон, поселившейся в этом доме без мужа, отца или брата. На одиноких представительниц нашего рода наложено проклятие.

Сей дом безопасен для вас в любую пору, кроме пяти дней до сочельника. Пожелаете узнать больше — прочтите следующую страницу, текст, который я выписала из «Легенд о старых домах» Деруэнта[40]. Эта книга есть в моей библиотеке. Будьте настороже, и ничего плохого не случится. Проклятие однозначное, и если понадобится, его легко обойти. Ослушаетесь моего совета — умрете на Рождество в этом доме.

Я поднес к глазам второй лист. Холмс все это время молча глядел в окно. Мисс Кастон тоже не проронила ни слова, но смотрела теперь лишь на Холмса, как на свою последнюю надежду.

— Ватсон, не сочтите за труд, прочитайте легенду вслух, — попросил Холмс.

Я выполнил его просьбу:

В году 1407 рыцарь Хью де Кастон наложил проклятие на старое поместье в Крауби, близ Чизлхерста.

Известный женоненавистник, сэр Хью провозгласил, что любая женщина из рода Кастонов, которая поселится на территории поместья без надзора мужа, брата или отца, на Святки внезапно умрет. Следует отметить, что именно на Святки жена и сестра сэра Хью замыслили его отравить, но не сумели и были им собственноручно казнены. Тем не менее о проклятии не вспоминали до конца семнадцатого века, когда госпожа Ханна Кастон, овдовевшая восемью месяцами ранее, в сочельник устроила в доме скромное торжество, подавилась куриной костью и умерла. Любопытный и вызывающий недоумение факт: на территории поместья видели белую лису, которая бесследно исчезла после похорон госпожи Кастон. Белая лиса, символ сэра Хью Кастона, изображена на его гербе.

Я прервался и взглянул на мисс Кастон. Теперь она пристально смотрела на пламя в камине и казалась спокойной, как мраморное изваяние. Но мне пришло в голову, что это маска, под которой смелая женщина прячет волнение.

— Ватсон, почему вы остановились? — спросил Холмс, и я продолжил чтение:

И снова проклятие долго не проявлялось, вероятно, потому что в поместье жили лишь замужние дамы, сестры с братьями, дочери с отцами. Однако в 1794 году, во время великой и ужасной Французской революции, в доме поселилась французская наследница рода Кастонов, мужа которой казнили на гильотине. За три ночи до сочельника дама, очарованная белой лисицей, пробежавшей по террасе, вышла на крыльцо и, потеряв равновесие на обледенелых ступеньках, упала и сломала шею. В нашем столетии на территории поместья лишь одна женщина из рода Кастонов умерла насильственной смертью: Мария Кастон, похоронившая отца, поселилась в Крауби, но за день до сочельника ее застрелил, предположительно, отвергнутый любовник, хотя под суд его так и не отдали.

Бытует мнение, что проклятие, известное как «бич Кастонов», действует лишь до полуночи сочельника, потому что святость Рождества его снимает.

Я отложил листок. Холмс резко обернулся:

— Скажите, мисс Кастон, вы очень суеверны?

— Нет, мистер Холмс, как раз наоборот, слепо на веру ничего не принимаю. При других обстоятельствах я сочла бы все это чепухой.

— Но?

— Дама, которую я называю тетей, умерла в сочельник, около одиннадцати вечера. Ей пришлось нарушить собственную традицию. Как правило, за десять дней до Рождества она уезжала к друзьям в Лондон, а возвращалась через три дня после Стефанова дня. В этом году она заболела накануне отъезда и осталась дома. Все это, как вы понимаете, я услышала, когда прочла документы из коробки и опросила слуг.

— Как она умерла?

— Тетя спала в своей постели и, как думал доктор, поправлялась. Служанка отлучилась буквально на минуту, а вернувшись, обнаружила ее у камина с перекошенным от ужаса лицом. Причем утверждает, что тетя уже окоченела.

— Причина смерти?

— Согласно медицинскому заключению — сердечный приступ.

— Могло быть иначе?

— Разумеется, всему виной сердце.

Холмс посмотрел на меня. Его лицо казалось холодным и отрешенным, но блеск в глазах выдавал интерес.

— Мистер Холмс, — Элеонор Кастон поднялась, точно бросая ему вызов, — опросив слуг, я постаралась забыть и о письме, и об этой истории. Вместо Люси наняла другую служанку. В общем, зажила новой, хорошо обеспеченной жизнью. Один за другим пролетали месяцы, но в конце ноября я получила письмо от Люси — это она обнаружила мою тетю мертвой. В письме было сказано, что в день ее смерти девушка видела в поле белую лису. Убивать лису-альбиноса местные охотники, конечно, не решились. Только, пожалуйста, не думайте, что меня это напугало!

— А что напугало?

— Три дня назад пришло еще одно письмо.

— От вашей служанки?

— Возможно. Трудно сказать.

Элеонор достала тонкий розоватый листок, который секунду спустя упал на стол у камина. Холмс проворно за ним нагнулся и медленно прочел вслух: «Уезжай и живи или останься и умри».

— Ватсон, взгляните-ка на это.

Бумага была дешевая, такую продают в тысячах канцелярских лавок, и покупает ее беднота. Слова приклеили, причем не вырезали из книги или газеты, а словно набрали из образцов разных почерков. Об этом я и сказал Холмсу.

— Правильно, Ватсон. Отличаются и бумага, и чернила, и, по-моему, даже инструмент, которым вырезали слова. — Холмс поднес письмо сперва к лицу, затем к лампе. — Это, например, вырезали ножницами; это — перочинным ножиком, а это — видите, какой край? — большим тупым ножом. Вот очень старый фрагмент: смотрите, бумага зернистая и чернила поблекли. Чудо, что он выдержал клей… Стоп, что за странная словоформа?

Я присмотрелся и увидел вместо «уезжай», как прочел с лету, «уезжал».

— Либо это ошибка, либо автору письма не попалось нужное слово, и он вставил похожее. Мисс Кастон, вы сохранили конверт?

— Да, вот он.

— Какая жалость, штемпель размазался и ничего не разобрать! Наверное, от снега или дождя.

— В тот день шел мокрый снег.

— Конверт дешевый, как и сам листок. Адрес написан незнакомым вам почерком, иначе вы уже сделали бы вывод. Почерк определенно изменили. — Холмс бросил конверт на стол и двинулся на Элеонор, как хищник на жертву.

— Уверяю, мистер Холмс, это письмо меня сильно не расстроило. Ведь известно: люди бывают так злы и завистливы.

— Мисс Кастон, у вас есть враги?

— По-моему, нет. Но ведь мне несказанно повезло. Случается, испытываешь сильные чувства к человеку, прочитав о нем, например, в газете. Я разбогатела внезапно, не приложив ни малейших усилий. Возможно, кто-то мне завидует, даже не зная меня лично.

— Вижу, мисс Кастон, вы и тайны человеческой натуры изучаете.

Элеонор зарделась. С Холмсом никогда не понятно, хвалит он или насмехается.

— Письмом дело не закончилось. Случилось еще кое-что.

— Будьте любезны, расскажите.

Холмс сверлил Элеонор взглядом, но она говорила без запинки.

— Слякоть в наших краях сменилась долгим, на несколько дней, снегопадом. Вчера на свежем снегу у террасы появились буквы — Э, Н, Р и странная У. Следов рядом не было. Сегодня утром я вошла в кабинет и увидела на стене большую красную пятерку. Я сплю в смежной комнате, но ничего не слышала, хотя слуги твердят, что дом полон скрипов и шорохов.

— А белая лиса? Ее тоже видели.

— Да, мистер Холмс, но не я, а кухарка и лакей — весьма здравомыслящий парень. За минувшую неделю он видел ее дважды. Наверное, вам мои страхи кажутся напрасными, но я чувствую, как что-то неотвратимо ко мне приближается. Можно уехать, но с какой стати? Я так долго не имела практически ничего, даже приличной крыши над головой, и вдруг получила настоящее сокровище. Каждое Рождество сбегать из дома, как моя тетя, а потом умереть мучительной смертью — это было бы ужасно. И сочельник уже послезавтра.

2

После ухода мисс Кастон Холмс погрузился в размышления. Наша гостья хотела купить в магазине «Лайтлос» на Грейт-Орм-стрит несколько редких книг — этим она время от времени занималась по приезде в Лондон. Мы договорились встретиться на вокзале Чаринг-Кросс и вместе сесть на шестичасовой кентский поезд.

— Ну, Ватсон, что вы об этом думаете? — наконец спросил Холмс.

— Все кажется чересчур просто. Как и предполагает мисс Кастон, некто позавидовал ее везению, а услышав легенду о биче Кастонов, решил запугать и выкурить хозяйку из дома.

— И кто же этот некто?

— По ее словам, им может быть кто угодно.

— Да, Ватсон, вполне вероятно, но, мне думается, дело куда определеннее. Пахнет местью.

— Мстит кто-то претендовавший на наследство?

— Скорее всего, да.

— Тем не менее жуткого в деле немало. Буквы на снегу — ЭНРУ. На слух что-то французское и средневековое, в стиле сэра Хью. Плюс цифра пять на стене кабинета. И еще лиса.

— Пожалуйста, скрипы и шорохи тоже не забывайте.

Я оставил моего друга наедине с размышлениями и спустился на первый этаж.

Миссис Хадсон была в полном смятении.

— Мистер Холмс уезжает? А как же праздничный ужин?

— Боюсь, мы оба уезжаем. Нам нужно в Кент.

— Но я купила гуся!

Вечер выдался холодный, а из-за вечного лондонского смога еще и сумрачный. Снега пока выпало немного, но тяжелые облака сулили продолжение снегопада.

Мисс Кастон со свертком из книжного магазина мы нашли на платформе.

Во время поездки Холмс не удостаивал нас вниманием — погрузился в размышления, словно сидел в вагоне один. Я с удовольствием беседовал с мисс Кастон, которая, вопреки обстоятельствам, казалась спокойной и не подавленной. Разговор получился интересным, даже забавным, ее высказывания о классической музыке вполне могли заинтересовать Холмса, прислушайся мой друг к ним. Не раз и не два Элеонор тщетно пыталась прервать его молчание, тем не менее чувствовалось, что само присутствие Холмса придает ей уверенности. Мне она очень понравилась.

На станции Чизлхерст нас ждал экипаж. До Крауби добирались долго: здесь снег лежал давно, и покрывший его наст сделал дороги опасными. Как отличался кентский вечер от лондонского! Под светом холодных белых звезд все вокруг казалось ослепительно сверкающим.

Наконец мы въехали в открытые ворота, украшенные древним гербом. От них к дому бежала короткая дорожка, обсаженная лаймами. Я догадался, что со временем поместье потеряло значительную часть земель, хотя сохранило и пышные сады, и небольшое пастбище. Дом окружали вековые дубы в белом убранстве. Само здание тоже почти утратило свой первоначальный облик из-за реконструкции и гирлянд плюща. В высоких окнах горел свет.

Немногочисленные слуги мисс Кастон постарались на славу: зажгли лампы, растопили камин и проводили нас с Холмсом в смежные комнаты, оказавшиеся весьма уютными. Современные обои и газовое освещение в коридорах не избавляли от ощущения старины — щербатые полы и низкие потолки напоминали о пятнадцатом веке.

Чуть позже мы спустились в столовую. Очевидно, именно ее считали сердцем дома. Широкий, с высокими потолками обеденный зал украшали резные дубовые колонны, красно-коричневые стены и тяжелые плюшевые портьеры. Повсюду висели вещи, напоминавшие о других веках, — саксонские топоры и мечи, потускневшие картины в золоченых рамах. В большом камине полыхал огонь.

— Ватсон, хватит любоваться огнем, пойдемте на террасу!

Без особой охоты я двинулся за Холмсом, который распахнул дверь и вышел навстречу зимней ночи.

Мы стояли позади дома. Припорошенные снегом сады тянулись до полей и пастбища с темными островками деревьев.

— Не там, Ватсон. Вниз посмотрите. Видите?

За ступеньками террасы — теми самыми, на которых смерть настигла французскую мадам Кастон, — лежал толстый слой почти нетронутого снега. Свет из окна падал на четыре четкие буквы: Э, Н, Р, У.

Холмс тем временем сошел по ступенькам, опустился на колени и стал внимательно изучать.

— Снег покрылся настом, вот буквы и схватились, — проговорил я, но вдруг увидел другие отметины. — Холмс, тут следы!

— Обувь женская. Это следы мисс Кастон, — отозвался Холмс. — Думаю, она занималась тем же, чем я сейчас.

— Конечно. Какая отважная!

— Да, Ватсон, она женщина решительная и, по-моему, очень проницательная.

Кроме цепочки женских следов, ничего не было видно.

— Эти буквы как с неба свалились.

Холмс поднялся:

— Отвага — это хорошо, но мисс Кастон зря сюда выходила. Возможно, она ненароком стерла улики. — Его взгляд скользнул к садовым деревьям и кустарникам, затем дальше, к границам поместья. — Ватсон, перестаньте дрожать, мне это мешает. Идите в дом!

Уязвленный, я вернулся в столовую, где застал мисс Кастон в бордовом платье.

— Сейчас подадут ужин, — объявила она. — Подождем мистера Холмса или оставим ему горячее?

— Мисс Кастон, пожалуйста, простите моего друга. У него дела всегда на первом месте. Он человек рассудочный.

— Знаю, доктор. Ваши прекрасные истории очень точно его описывают. Мистер Холмс — воплощение логики и рациональности. Но при этом, — мисс Кастон улыбнулась, — он крайне опасен. Не человек, а леопард с интеллектом бога.

Потрясающе! В яркой образной фразе я действительно разглядел Холмса. И таким, как описывал, и таким, как видел — уникумом.

Тут в столовую вошел Холмс, и мисс Кастон, украдкой на него взглянув, отстранилась.

Ужин оказался прекрасным. Блюда подавали две проворные служанки и куда менее проворный лакей Вайн, мрачный парень лет восемнадцати. Мисс Кастон пояснила, что уволила всех слуг, кроме этой троицы, садовника и кухарки.

Чувствовалось, что Холмс приглядывается к слугам. Когда те удалились, он выразил желание по очереди их опросить. Мисс Кастон заверила, что все, кроме уехавшего на Рождество садовника, в его полном распоряжении, и оставила нас в компании сигар.

— Очень милая и привлекательная женщина, — искренне сказал я.

— Ах, Ватсон! — Холмс покачал головой и криво улыбнулся.

— По крайней мере, отдайте ей должное. По рассказам мисс Кастон, ее жизнь легкой не была, тем не менее она прекрасно образована и воспитана. Ее речь выдает и ум, и незаурядность. При этом настоящая красавица. Богатство она заслужила, и новое положение очень ей подходит.

— Возможно. Только наш таинственный недоброжелатель с вами не согласен. — Вдруг Холмс поднял руку, призывая к тишине.

Из соседней комнаты доносился хрустальный голос пианино. Играть в полном одиночестве, но так красиво и эмоционально — это казалось очень в духе хозяйки дома. В меланхоличной музыке я угадал опус Перселла или, возможно, Генделя.

— Да, музицирует она божественно, — восхищенно проговорил я.

— Ватсон, при чем тут пианино? — зашипел Холмс. — Прислушайтесь!

Тут я уловил другой звук, похожий на скрежет острых когтей. Сперва он раздавался в дальнем конце столовой, а потом, к моему ужасу, словно поднялся в воздух. В следующий миг послышался шорох, как от падающего снега, только не с улицы, а из дома. Мы с Холмсом замерли в ожидании. Вокруг царила тишина, даже пианино смолкло.

— Холмс, что это было?

Он подошел к камину и принялся легонько постукивать по каминной полке и полу.

— Может, птица? — предположил я. — В трубу попала?

— А сейчас затихла, да?

Вслед за Холмсом и я подошел к камину. На мраморной перемычке, которую поддерживали две колонны, красовался герб, тот же, что на воротах.

— Смотрите, Холмс, на щите! Это лиса де Кастона!

3

До сих пор Холмс особо не усердствовал, даже ни разу не поднялся на второй этаж, чтобы взглянуть на стену кабинета. Однако сейчас он устроился у камина малой гостиной, куда по одному входили слуги.

Первой была миссис Касл, крупная и очень опрятная женщина с грустным лицом, которое, как мне подумалось, когда-то было веселым.

— Миссис Касл, позвольте поблагодарить вас за прекрасный ужин.

— Ах, мистер Холмс, я так рада, что вам понравилось! А то ведь почти всегда готовлю для одной мисс Кастон, а она ест, как птичка.

— Вероятно, прежняя мисс Кастон отличалась лучшим аппетитом?

— Да, сэр, леди была полная и любила покушать.

— Но не по себе вам совсем по другой причине.

— Я ее видела!

— Ее, то есть…

— Белую лису. На прошлой неделе, до снегопада, я видела, как она сидит под луной, словно призрак. Я выросла в Чизлхерсте, и историю о злом сэре Хью знаю. Ее в наших краях частенько рассказывают. Твердят, что лиса — это байки, но мой брат мальчишкой ее видел.

— Неужели?

— Да, а еще эти буквы на снегу и пятерка, которая появилась на стене кабинета среди ночи, когда мы все спали. За пять дней до Рождества леди в опасности. Ужасно, мистер Холмс, что женщина не может жить в собственном поместье без семьи, не страшась за свою жизнь.

— После смерти прежней хозяйки вы очень серьезно относитесь ко всем знакам.

— До прошлого Рождества первая мисс Кастон ни дня не хворала. В этих числах она всегда уезжала в Лондон. Помню, в сочельник ее экипаж каждый день стоял у крыльца, но бедная старушка не могла спуститься, до того ей было худо: руки и ноги опухли, голова кружилась так, что хозяйка едва не падала, а потом сердце раз — и остановилось. Мисс Кастон всегда этого боялась.

— А белая лиса? — подсказал Холмс.

Кухарка захлопала глазами.

— Да, странно как.

— До прошлогодней трагедии вы об этом не думали?

— Нет, сэр. И никто не думал.

— Но ведь Люси, прежняя служанка нынешней мисс Кастон, видела белую лису в поле незадолго до смерти старой леди?

— Наверное, впрямь видела: для лисы было самое время, — мрачно проговорила кухарка.

— Хорошо, миссис Касл, не смею вас больше задерживать.

— Спасибо, сэр, мне пора на кухню. Из кладовой опять пропали обрезки сырого мяса.

— Обрезки мяса, говорите?

— По-моему, в кладовую кто-то лазает. Кто-то, кому там делать нечего. Я уже дважды находила дверь открытой.

Кухарка ушла, а Холмс без промедления вызвал Вайна. Лакей явно нервничал и казался таким же неловким, как за ужином. Из его бормотания мы поняли, что накануне он видел белую лису, но больше ничего странного не заметил.

— Но еда-то с кухни пропадает.

— Так кухарка говорит.

— Кто крадет — цыгане, бродяги?

— Я никого не видел. Да и наследили бы воры на снегу.

— Блестящая мысль! Наверняка наследили бы.

— Я видел буквы, — выпалил Вайн. — Мисс Кастон склонилась над ними, зажав рот рукой. «Посмотри, — сказала она. — Кто это написал?»

— И кто же?

Вайн уставился на Холмса:

— Сэр, вы знаменитый сыщик, а я простой парень. Вы меня подозреваете?

— А должен?

— Я никогда не делал ничего плохого! — закричал Вайн. — Зря я здесь остался, а не ушел вместе с Люси. Мисс Кастон была слишком строгой.

Я нахмурился, а Холмс вкрадчиво проговорил:

— Ей ведь пришлось уехать к больной матери.

— Новая хозяйка даже траур по умершей тете не носила! — не унимался Вайн. — Она любит только книжки, пианино и свои мысли. Я попросился домой на вторую половину рождественского дня. Мы живем в Крауби, около мили отсюда. К вечеру я бы точно вернулся, а она ни в какую: «Ах нет, Вайн, без тебя я не обойдусь».

— В это время твое место здесь, — заметил я. — Ты единственный мужчина в доме.

Холмс отпустил парня.

Я бы еще высказался, но Холмс не позволил. К нам пришла служанка Рейнольдс, которая подавала ужин. Ничего интересного она не сообщила. Да, шорохи слышала, но списала их на мышей. Она служила здесь при старой мисс Кастон и считала, что ту погубило больное сердце, ослабленное суеверным страхом. Все это Рейнольдс выложила Холмсу без малейших колебаний, а мне представила подробный, хотя и дилетантский, диагноз хозяйки.

— Как доктор, вы, сэр, наверняка меня понимаете.

Последней в гостиную вошла Нетти Принс, преемница Люси, новая личная служанка мисс Кастон. В этом доме она жила всего несколько месяцев.

Нетти разговаривала вежливо, не смущаясь, и, к удивлению Холмса, обращалась с ним как с сообразительным полицейским.

— Ваша хозяйка справедлива по отношению к вам? — сразу спросил мой друг.

— Да, сэр, очень справедлива.

— Жалоб нет?

— Ни единой, сэр. На прежнем месте хозяйка была вспыльчивая, а мисс Кастон никогда из себя не выходит.

— Но вы ее не любите?

Нетти Принс удивленно подняла глаза:

— Сэр, любить хозяйку совершенно не обязательно. Главное — по возможности угождать. Она это по-своему ценит.

— Верите, что одинокие женщины из рода Кастон прокляты?

— Я и пострашнее сказки слыхала.

— Неужели?

— Мисс Кастон проклятия не боится. Думаю, сэр, она справится с любым мужчиной — хоть с убийцей, хоть с вором, хоть с призраком. Ее бы сам сэр Хью де Кастон побоялся.

— Почему вы так думаете?

— О своем прошлом хозяйка не говорит, но чувствуется, что в люди она выбралась только благодаря мозгам. Женоненавистника она не потерпит. Мисс Кастон очень умная.

— Тем не менее она вызвала меня.

— Да, сэр. — Нетти Принс потупилась. — Хозяйка рассказывала о вас, сэр, и я поняла, что вы важный джентльмен и тоже очень умный.

— Однако?

— Не понимаю, зачем она вас вызвала, сэр. Зная хозяйку, я думала, что она раздобудет пистолет или кинжал и даст бой кому угодно!

— Так что, Ватсон? — спросил Холмс, когда мы снова остались в гостиной одни.

— По-моему, последняя девушка, Нетти Принс, абсолютно права. Мисс Кастон — женщина необыкновенная. Храбрая, как львица.

— Но при этом бесчувственная эгоистка. Черствая и нетерпимая к слугам. Что-нибудь еще вас удивило?

— С именами странно получается.

Холмс повернулся ко мне:

— Просветите меня, Ватсон, будьте так любезны.

— На снегу буквы ЭНРУ. А здесь у нас Нетти, Рейнольдс и Вайн.

— А первая Э?

— Вероятно, сама Элеонор Кастон.

— Вы так считаете? А как насчет сходства фамилий Касл и Кастон? Или, например, Кастон и Ватсон? Только первый слог не совпадает. А ваша фамилия и фамилия нашей замечательной хозяйки заканчиваются на «сон».

— Холмс!

— Дорогой мой Ватсон, вы все усложняете. Подумайте еще раз.

Я подумал и покачал головой.

— ЭНР — сокращенная форма имени Элеонор: Э — в начале, Н — посредине, Р — в конце.

— Но еще есть У, Холмс.

— Буква У — условная, потому что на самом деле это римская цифра пять. Предупреждение о пяти опасных днях, или что мисс Кастон станет пятой жертвой проклятия. Та же цифра написана на стене кабинета, который я намерен сейчас осмотреть.

Мисс Кастон еще не легла. Пожалуй, удивляться не следовало, однако она не задала ни единого вопроса, появившись в коридоре второго этажа, тускло освещенном газовыми светильниками.

— Кабинет здесь, — проговорила Элеонор, открывая дверь. — Минуту, сейчас зажгу свет.

Мисс Кастон переступила порог, чиркнула спичкой, и свет лампы выхватил из мрака ее точеную фигуру. Когда Элеонор подняла лампу, ярко вспыхнуло кольцо на указательном пальце правой руки. Драгоценный камень квадратной огранки я сначала принял за бледный сапфир.

— Вот она. Мистер Холмс, доктор Ватсон, вам видно?

На оштукатуренной стене, почти полностью закрытой книжными полками, выше человеческого роста нарисовали крупную красную пятерку.

— Видно. — Холмс подошел к стене и взял стремянку, с помощью которой мисс Кастон, вероятно, доставала книги с верхних полок. Он поднялся по ступенькам и внимательно осмотрел цифру. — Можно лампу поближе? Благодарю. Мисс Кастон, у вас чудесное кольцо.

— Да, в самом деле. Кольцо досталось мне от тети и было велико, но в Лондоне его подогнали под мой размер. Это голубой топаз. Меня, мистер Холмс, завораживает то, что на вид одно, а по сути — совсем другое.

— Ватсон, где вы? — (Я подошел поближе.) — Взгляните.

Пятерку нарисовали довольно крупно. Кое-где образовались потеки, похожие на окровавленные шипы. Холмс не сказал ни слова и спустился на пол.

— Это краска? — спросил я.

— Скорее, чернила.

Мисс Кастон кивнула и жестом указала на письменный стол. Там среди книг и газет стоял пузырек.

— Это мои чернила. Чем писали, тоже ясно, — тем канцелярским ножом.

— Да, на нем пятно. И еще одно на промокательной бумаге, куда нож положили.

Холмс подошел к окну и отодвинул бархатную портьеру. На улице опять шел снег. Мой друг распахнул окно и выглянул в мерцающий мрак.

— Кое-где плющ оторван от стены, — объявил он и высунулся чуть дальше. Снег залетал в кабинет и падал на пол. — А ниже он, как ни странно, цел. — Холмс выпрямился, лампа осветила его суровое лицо и блестящие глаза. — По-моему, незваный гость проник сюда с крыши, а не из сада. Один сук почти касается окна, но он очень тонкий.

— Этот человек — акробат! — воскликнул я.

Холмс отодвинулся от раскрытого окна.

— Или настоящий смельчак, — добавил он.

Побледневшая мисс Кастон смотрела на окно, пока Холмс не задернул портьеру. В кабинете стояла такая тишина, что тиканье часов на каминной полке казалось очень громким.

— А сейчас спать! — велел Холмс. — Завтра, мисс Кастон, будет тяжелый день.

Элеонор выглядела такой несчастной, что я проговорил, когда Холмс вышел из кабинета:

— Выспитесь хорошенько, мисс Кастон. Вы в самых надежных руках.

— Знаю, доктор. Спокойной ночи.

4

Наутро, после завтрака, Холмс послал меня в деревеньку Крауби. Мисс Кастон я не видел — вероятно, она любила поспать. Холмс, поднявшийся непривычно рано, хотел осмотреть спальню покойной мисс Кастон. Как он впоследствии рассказывал, комната была заурядной, даром что богато обставленной, с колокольчиком на веревке у камина и шторами со свагом.

В деревню я отправился далеко не в лучшем настроении, заметив, что ночной снегопад стер и зловещие буквы, и римскую пятерку у террасы.

Повсюду виднелись высокие пышные сугробы, так что прогулка получилась приятной и ободряющей. В буковых рощицах мелькали фазаны, на падубе блестели красные ягоды.

В сонной деревушке Крауби дома — некоторые мне очень понравились — стояли группами. Их было две-три, столько же улиц и развалины старой башни, где теперь гнездились птицы. Ни церкви, ни трактира. Единственным «общественным» местом была каменная поилка для лошадей.

Родители Вайна жили в домике неподалеку, но искать их или заводить разговор Холмс не велел, поэтому я побродил по улочкам и двинулся обратно.

Возвращался я в прекрасном настроении — как же иначе на свежем воздухе! Шагая по тропинке, я любовался видами: казалось, ничто не нарушает безмятежное спокойствие зимнего пейзажа.

Когда приблизился к дому, впечатление не изменилось. Величественный, с живописно дымящими трубами, он высился среди снегов.

Вайн, Рейнольдс и Нетти украшали столовую свежесрезанными ветками падуба. Елку тоже поставили, но еще не нарядили.

Холмс и мисс Кастон сидели в малой гостиной, и войти я решился не сразу. В камине полыхал огонь, на столе стоял кофейник. Холмс, судя по голосу настроенный весьма дружелюбно, рассказывал о давнем расследовании, а Элеонор завороженно слушала и время от времени задавала умные вопросы.

Наконец Холмс заметил меня, подошел и провел в гостиную.

— Я тут развлекаю мисс Кастон рассказом о нашем старом деле, о котором она не читала, хотя, по-моему, со всеми остальными знакома.

Пара часов до обеда пролетела быстро и незаметно. Я редко видел Холмса таким общительным, раскованным и умиротворенным. Полагаю, обаяние мисс Кастон покорило даже его. Но едва мы остались одни, Холмс изменился в лице, словно маску сбросил.

— Ватсон, этот чудесный дом — настоящая крысоловка, и в роли крыс — все его обитатели.

— Боже праведный, Холмс, о чем вы?

— Здесь целый заговор. Нельзя показывать, что мы в курсе.

— Мисс Кастон в опасности? — спросил я.

— О да, дорогой Ватсон, — процедил Холмс. — Думаю, да. Мы имеем дело с изощренным преступлением. Не теряйте бдительности и приготовьтесь действовать. Сейчас больше ничего сказать не могу, кроме того, что просмотрел бумаги покойной мисс Кастон и сделал очевидный вывод.

— Какой?

— Слова в письме с угрозой, которое прислали нашей клиентке, вырезаны из хранящейся здесь корреспонденции. Я разыскал источники всех слов, кроме одного. Думаю, еще немного терпения, найдется и он. Другие слова из счетов и писем, самое старое было написано в начале семнадцатого века, а злоумышленник безжалостно его уничтожил. Еще один момент: молодой Вайн очень обижен из-за увольнения своей возлюбленной Люси, бывшей служанки мисс Кастон.

— Возлюбленной?

— Да, Ватсон. Помните, как он отзывался о своей хозяйке? Мол, была очень строга.

— Потому что не отпустила его домой на Рождество.

— Причина, видимо, и в этом тоже. Но о строгости хозяйки он говорил в прошедшем времени и тут же упомянул увольнение Люси. Сказал, что зря за ней не последовал.

— Холмс, Люси не уволили. Она ушла по собственному желанию.

— Не совсем так. Утром во время дружеской беседы я поинтересовался у мисс Кастон, не нарушали ли Вайн с Люси дисциплину. Слукавить наша клиентка даже не пыталась — тотчас заявила, что такие проблемы возникали.

— Получается, у Люси и Вайна есть причина мстить?

— Вероятно, да.

— Почему мисс Кастон сразу об этом не сказала?

— Говорит, не считала Вайна и Люси способными на столь тонкую игру. А еще не хотела позорить девушку. Насколько я понял, мисс Кастон дала ей отличные рекомендации. Она считает, что недалекая служанка потеряла голову от любви, но в другом доме проявит себя с лучшей стороны.

— Очень в духе мисс Кастон! Какой тонкий ум, какое благородство!

Обед нам подавала одна Рейнольдс. Столовую уже украсили ветками падуба, и мисс Кастон объявила, что елку нарядит сама. Этим она и занялась после обеда, я ей помогал, а мрачный Холмс куда-то исчез.

Ни о чем серьезном мы не разговаривали. Я хотел подбодрить мисс Кастон, и она с удовольствием отвлеклась от черных мыслей. Когда подали чай, на елке уже висели серебряные и золотые шары, а свечи мисс Кастон зажгла прямо перед ужином. Получилось очень красиво.

В тот вечер миссис Касл снова была выше всяческих похвал. Мы лакомились фазаном, раскрыть божественный вкус которого помогли две или даже три бутылки старого вина.

После трапезы мисс Кастон хотела нас покинуть, но Холмс попросил ее остаться.

— Хорошо, мистер Холмс, только, пожалуйста, курите. Мне очень нравится аромат сигар и, кстати, многим женщинам тоже. Жаль лишаться удовольствия.

Слуги удалились, в том числе Вайн — предварительно убедившись, что с камином все в порядке. На елке мерцали свечи. Ничто не соответствовало праздничному уюту этой столовой меньше, чем наше расследование.

— Мисс Кастон, — Холмс пристально посмотрел на хозяйку сквозь клубы сизого дыма, — нам пора серьезно поговорить.

Элеонор пригубила вино, в котором малиновой молнией сверкнуло пламя камина.

— Мистер Холмс, я вся внимание.

— Тогда сразу скажу то, что вы, думается, и так знаете: виновник странных событий до сих пор здесь, в доме.

— Почему вы решили, что я это знаю?

— А у вас таких подозрений не было?

— Намекаете, что меня преследует сэр Хью де Кастон и я в это верю?

— Нет, мисс Кастон.

— Тогда кого подозревать? Моих бедных слуг? Проблемы с Люси яйца выеденного не стоят. Она наивная и чересчур страстная, а Вайн — полный болван. Порознь им куда лучше.

— Речь идет не о слугах.

Тут столовую пронзил дикий вопль. Он раздался так близко от нас, что, казалось, сотряс стол. Холмс вздрогнул, я вскочил на ноги, мисс Кастон едва не выронила бокал. Вопль повторился и был еще громче и ужаснее. У меня волосы на затылке встали дыбом. В панике я огляделся по сторонам, и тут откуда-то послышались настойчивые скрип и скрежет. Они будто вознеслись к кессонному потолку и постепенно стихли.

Я буквально прирос к месту. Из ступора меня вывел сухой смех Холмса.

— Что, Ватсон, никогда такого не слышали?

Мисс Кастон тоже засмеялась, хотя ей явно было не по себе.

— Это лиса. Мы слышали лису.

— Побойтесь бога, Холмс, как эти звуки по воздуху поднялись?!

— Не по воздуху, а сквозь стены и на крышу.

Я снова сел и налил себе бренди. Холмс, почти как всегда, оказался прав. У лис очень неприятный крик, хорошо знакомый сельским жителям.

— Значит, лиса существует?

— Почему нет? — усмехнулся Холмс. — Белые лисы здесь не редкость, как утверждают миссис Касл и книга Деруэнта. А в этом деле о присутствии лисы позаботились особо. До отъезда из Лондона я справился у господ Сэмпса и Брауна, меховщиков с Кемптон-стрит, торгующих такими диковинками. Они сообщили, что около месяца назад у них купили живую лисицу-альбиноса.

— Кто купил? — спросил я.

— Мужчина, который, несомненно, действовал по чьему-то наущению. Подозрительный джентльмен, весь закутанный, неизвестно кто и откуда. — Холмс в упор посмотрел на мисс Кастон. — Видимо, до конца тетин архив вы так и не изучили, иначе знали бы, что в доме есть три потайных коридора. Они не широкие, с низкими потолками, но вполне проходимы. Во время политических и религиозных волнений там прятались.

— Мистер Холмс, я уже говорила, что в документы и письма особо не вчитывалась. Хотите сказать, кто-то прячется… в моем собственном доме?

— Белая лиса наверняка здесь поселилась, а приманивают ее мясом, которое крадут из кладовой.

— И чего добивается злоумышленник? Чтобы я испугалась и уехала?

— По-моему, не только, — лаконично ответил Холмс.

— То есть за всем этим стоит человек?

— Такой вывод напрашивается сам собой, не правда ли?

Мисс Кастон медленно подошла к камину и застыла, как прекрасная статуя, глядя на щит с гербом.

— Получается, вокруг меня враги? — наконец спросила она.

— Мисс Кастон, мы с вами, — постарался утешить я.

— Что мне делать?

— Хорошенько все обдумать, — посоветовал Холмс. — Обратиться к глубинам своего разума, вдруг там найдется ответ.

— Я именно так и поступлю, — сказала Холмсу Элеонор. Сама гордость, просить о помощи она больше не собиралась. — Мистер Холмс, вы хотите меня спасти?

Холмс даже в лице не изменился, только глаза в свете лампы стали совсем черными.

— Постараюсь спасти тех, кто этого достоин. Однако не переоценивайте мои возможности, мисс Кастон. Ошибки мне не чужды.

Мисс Кастон отвернулась так резко, словно ей дали пощечину.

— Но вы — величайший из ныне живущих сыщиков. — Не пожелав нам спокойной ночи, Элеонор подобрала юбки и покинула столовую. Холмс подошел к камину и бросил сигару в огонь.

— Ватсон, револьвер при вас?

— Конечно!

— Вот и славно.

— Завтра сочельник, — напомнил я. — По легенде, бич Кастонов действует последний день.

— Хм. — Холмс легонько стукнул по стене — звук получился гулкий. — Один из коридоров прямо за этой стеной, а ведет, скорее всего, на чердак. Два других я пока не нашел: планы очень старые, разобраться непросто. Совсем как штемпель на письме, которое прислали мисс Кастон. Между прочим, Ватсон, вы обратили внимание, что само письмо не пострадало, хотя конверт очень кстати намок и штемпель размазался?

Я тоже бросил окурок в камин.

— В любом пламени есть что-то дьявольское, правда, Ватсон? Неужели дьявол на стороне местного злодея?

— Холмс, у вас подавленный вид. А с мисс Кастон вы говорили тоном проигравшего.

— Неужели, старина? Проигрывать тоже иногда полезно. Говорю же, ошибки мне не чужды.

Холмс вышел из столовой, оставив меня в полном недоумении. Вскоре и я удалился в свою уютную спальню, заснул беспокойным сном, а на заре проснулся, сбитый с толку и встревоженный.

5

Сейчас понимаю, что Холмс утаивал от меня некоторые части головоломки. Что ж, не в первый раз и, думаю, не в последний. Как ни обидно, я не сомневаюсь, у Холмса есть на то основания, причем веские.

До завтрака я проверил пистолет, а спустившись в столовую, обнаружил, что тосты и кофе буду поглощать в одиночестве. Мисс Кастон, как и накануне, спала, а Холмс, по словам чем-то раздраженного Вайна, ушел по делам.

Я развлекался как мог: осмотрел старые мечи; не обнаружив газет, взялся за книги из библиотеки, но так ни на одной и не сосредоточился. Мысли были совершенно о другом.

Холмс вернулся ближе к полудню и, войдя в дом, стряхнул снег с пальто и шляпы. На улице выла метель, белые хлопья засыпали дорожки, деревья, поля.

Мы прошли в столовую.

— Вот, прочтите. — Холмс сунул мне телеграмму.

Фирма Сэмпса и Брауна «Меха для элиты» сообщала, что лисица-альбинос была приобретена пятнадцатого октября при их посредничестве и передана заботам некоего мистера Смита.

— Холмс, вы сказали об этом еще вчера вечером.

— Верно. Но эту информацию я должен был получить сегодня. Просто телеграмма ждала меня в деревне Чизлхерст.

— Тогда зачем…

— В виде исключения я предположил, что это действительно так. Уж очень хотелось увидеть реакцию мисс Кастон.

— Напугать вы ее точно напугали. На что еще рассчитывали?

— Неужели напугал? По-моему, она была вполне спокойна.

— Она смелая и решительная.

— Она интриганка!

Потрясенный резким высказыванием, я на миг потерял дар речи.

— Ради всего святого, почему вы так говорите?

— Ватсон, я вас умоляю! Немного обаяния, и женщина веревки из вас вьет. Уверен, мисс Кастон это отлично понимает.

— Она отзывается о вас куда любезнее! — со злостью заявил я.

— Не сомневаюсь. Старина, это очередная уловка! Присядьте и послушайте. Нет, лучше подальше от огня.

Я сел на указанный стул.

— Думаете, кто-то подслушивает нас в тайном коридоре за той стеной?

— Вполне возможно. Расследование у нас необычное, а его главная героиня заставила меня сомневаться во всем.

Мы оба уселись поудобнее, и Холмс начал рассказывать.

— Мисс Кастон явилась к нам, Ватсон, будучи осведомленной о моей работе по вашим отчетам, со всеми их неточностями и приукрашиваниями. С собой она принесла легенду о биче Кастонов, которая действительно существует, по крайней мере у Деруэнта и местных жителей. Четыре женщины из рода Кастонов, незамужние или овдовевшие, умерли здесь в один из пяти дней до Рождества. Однако причины нынешних тревог мисс Кастон — буквы на снегу, пятерка на стене, письмо-предупреждение и белая лиса — дело ее собственных рук.

— Расскажите, как ей это удалось.

— Конечно расскажу. Мисс Кастон легко добралась до тетиного архива, с помощью разных инструментов вырезала слова и наклеила их на лист дешевой бумаги, которую можно достать где угодно. Правда, усидчивости оказалось маловато, и вместо «уезжай» она использовала «уезжал». Из-за нетерпения появился и помощник — скользкий, лишенный воображения тип, воистину безликий мистер Смит, нанятый, чтобы купить лису и привезти ее сюда. Затем уже самостоятельно, используя сырое мясо из кладовой, мисс Кастон заманила животное в коридор, где оно до сих пор бегает и скребется. Дверь кухни дважды оставляли не высаженной и не вскрытой — я проверил, — а именно незапертой. Не запереть можно не только снаружи, но и изнутри, опять-таки из-за спешки и нетерпения. Лучше бы мисс Кастон взлом инсценировала, но она понадеялась, что мы спишем открытую дверь на безалаберность слуг. Буквы на снегу она начертала сама, а потом охала и ахала над ними. Поэтому у террасы мы обнаружили лишь ее следы. Нужно отдать должное Элеонор, сокращенный вариант своего имени и римская пятерка — мысль оригинальная, а вот в других эпизодах получилось неловко. Пятерку на стене кабинета тоже нарисовала она. Когда я поднялся на библиотечную стремянку, пришлось чуть отстраниться, а вот женщине ее роста на такой высоте было бы вполне удобно. На аккуратной пятерке заметны три подтека, особенно на нижней дуге. Виной тому кольцо с голубым топазом. Тогда оно еще было велико мисс Кастон, поэтому соскользнуло и размазало чернила, как и при написании записки на Бейкер-стрит. Плющ от окна тоже оторвала она, причем с обидной небрежностью.

— Холмс, по-моему, у вас немного разыгралась фантазия.

— На Бейкер-стрит я украдкой наблюдал, как мисс Кастон на меня смотрит. Я стоял у окна спиной к ней, и она не подумала, что в свете ламп видно ее отражение. Такое лицо, Ватсон, бывает лишь у хищниц. Тогда я решил, что ей нельзя доверять, и сейчас многое подтверждает мое первое впечатление.

— Когда закричала лиса, я подумал, что мисс Кастон теряет сознание.

— Крик получился ужасный, она его не ожидала и повела себя искренне.

— А как насчет Вайна и Люси? — спросил я.

— Их роль в этой истории мне до конца не ясна, хотя парень явно возмущен, а его девушка, вероятно, вела себя не слишком разумно. Что касается письма служанки мисс Кастон — первого предупреждения, которое получательница так некстати выбросила, не придав ему особого значения, — оно не существовало. Зачем Люси стараться для хозяйки, лишившей ее работы и любимого?

— Вдруг Люси хотела ее напугать?

— Очень интересный вывод, Ватсон, поздравляю! Но взгляните на ситуацию с другой стороны: если бы виновница несчастий Люси получила от той угрожающее письмо, разве она тоже не решила бы, что ее пугают?

— Хорошо, но как насчет смертей, Холмс? Я читал Деруэнта. Старая мисс Кастон точно умерла здесь, как и три другие женщины.

— Ватсон, в жизни бывают совпадения. Ханна Кастон подавилась куриной костью, французская мадам поскользнулась на обледенелых ступеньках, а Марию Кастон застрелил отвергнутый любовник. Тетя мисс Кастон была склонна к апоплексии и сильно напугана тем, что остается дома на Рождество. Вы же доктор и должны понимать, как велика вероятность смерти в такой ситуации.

— Но ее нашли не в кровати, а у камина.

— Началась агония, а служанки рядом не оказалось. Старая мисс Кастон хотела дотянуться до колокольчика и позвать на помощь.

— А колокольчик висит у камина.

— Феноменально, Ватсон!

— Господи, Холмс, в кои-то веки мне хочется, чтобы вы ошибались.

— Я редко ошибаюсь. Ватсон, подумайте о нашей клиентке. Мисс Кастон жила бедно — вот характер и закалился! — а потом вдруг разбогатела. Теперь она считает, что может сделать и заполучить абсолютно все. Она демонстративно пренебрегает условностями, отказавшись носить траур по тете. Достатку вопреки использует дешевую писчую бумагу — мелочь, а сколько своеволия и упрямства! Коварством и ложью она заманила сюда нас с вами.

— Ради бога, зачем?

— На этот вопрос пока ответить не могу, но уверен, она в чьей-то власти. Некоего влиятельного мужчины, у которого на меня зуб. Это настоящий злой гений, а мисс Кастон для него — марионетка. Порой женщины, даже сильные духом, становятся воском в руках мужчин, которым удается их подавить. Ну, дорогой Ватсон, до скорого!

Подавленный и раздраженный нашим разговором, я поднялся в свою спальню и записал все известные на тот момент факты. Эти записи и помогают мне сейчас восстановить хронику событий.

Когда я спустился к обеду, ни Холмса, ни мисс Кастон в столовой не застал. Нетти передала мне привет от своей хозяйки и пояснила: у той сильно болит голова, что случается нередко. Разумеется, я предложил помощь и вздохнул с облегчением (конечно, при таких обстоятельствах!), когда Нетти сказала: «Спасибо, не нужно».

Обед спустя рукава подавал Вайн. Потом в малой гостиной я раскладывал пасьянс, который решительно не желал сходиться. За высокими, до самого пола, окнами медленно кружил снег.

Наконец я поднялся в свою комнату и переоделся к ужину. Помню, чувствовал себя как в армии, когда откладывалось сражение: битва неминуема, но многие факты неизвестны. Оставалось только подавить досаду и ждать, доверившись командиру Шерлоку Холмсу.

За окном стемнело, а снег еще шел. Револьвер по-прежнему лежал в моем кармане. Наступала пятая ночь проклятия, и, вопреки словам Холмса или из-за них, я боялся не только за своего друга, но и за Элеонор Кастон.

Я вышел в коридор, неожиданно остановился и глянул в окно. По заснеженной земле кто-то бежал, призрачно мерцая. Я испуганно отпрянул. Белая лиса Кастонов, чисто-белая!

— Да, сэр, лиса существует.

Обернувшись, я увидел Вайна. Вместо ливреи одетый во вполне приличный для крестьянина костюм, он казался и старше, и серьезнее.

— Лисицу не придумали, — проговорил я.

— Нет, сэр, не придумали.

— Почему ты так одет?

— Ухожу домой. Я уволился, не желаю здесь больше оставаться. Буду работать на земле, как мне и должно. Проживу без поклонов и расшаркивания, а когда накоплю денег, женюсь на Люси.

Вспыльчивый мальчишка превратился в мужчину. Я невольно проникся к нему уважением, но все-таки спросил:

— А как же мисс Кастон, твоя хозяйка?

— Как хочет. Мы с Люси любили друг друга, но никаких непристойностей себе не позволяли. Мисс Кастон все выдумала. Она выгнала Люси из-за тех историй и… Ладно, скажу, не побоюсь — из-за вас, сэр, и мистера Холмса.

Огорошенный, я спросил, что он имеет в виду.

— Ну, когда мисс Кастон приехала сюда, она брезговала вашими историями.

— Ясно…

— От всего популярного нос воротила. Ей одних греческих философов подавай! Но потом начались головные боли, Люси стала ей читать, и однажды попалась ваша история, сэр, о мистере Холмсе. После этого по просьбе мисс Кастон Люси прочла ей остальные.

Признаюсь, я был очень польщен. Однако на первом месте стояло отнюдь не мое тщеславие.

— Мисс Кастон буквально изучала мистера Холмса по вашим историям. А в сентябре вдруг заявила, что Люси уволена, потому что мы с ней якобы вели себя неподобающим образом. Это неправда, сэр. Впрочем, мисс Кастон дала моей девушке отличные рекомендации, и сейчас Люси работает в доме получше этого.

Пока я думал, как ответить, парень кивнул и зашагал прочь. В руках он держал дорожную сумку.

— Но ведь на улице снег… — пролепетал я.

— В этом доме так холодно, что снег — ерунда, — отозвался Вайн и ушел.

К своему облегчению, в столовой я застал Холмса. Он стоял у камина и потягивал виски с содовой.

— Ну, Ватсон, немного разобрались, что к чему?

— Как вы догадались?

— Да в зеркало на себя посмотрите. Вас что-то распалило.

Памятуя о тайном коридоре, мы отошли подальше от камина, и я передал Холмсу разговор с Вайном.

— Ясно, мисс Кастон меня изучала, — отозвался Холмс. — Мои подозрения подтверждаются. Вы это тоже чувствуете?

— Ерунда какая!

— Но ее хозяин-кукловод ускользает от меня вопреки всем усилиям, о которых вам лучше не слышать. Кто он? Чего добивается? Хочет устранить меня чужими руками?

Тут в столовую вошла Элеонор Кастон. Платье цвета листьев падуба подчеркивало молочную белизну ее плеч. Блестящие волосы были собраны в нетугой узел. Нечасто встретишь такую привлекательную женщину!

Ужин получился странным. Подавала его одна Рейнольдс, зато очень расторопно. О расследовании не говорили, словно его не было, и мы просто отмечали зимние праздники.

— В полночь все закончится, — не выдержала мисс Кастон. — Тогда я вздохну спокойно. Вы, мистер Холмс, даже проклятие отпугнули. Я — ваша вечная должница.

За ужином Холмс просто блистал остроумием. Если он в ударе, затмить его очень сложно.

— Опасность еще не миновала, — изрек он, закурив сигарету. — Взгляните на часы, мисс Кастон. До полуночи тридцать минут. Чем ближе кульминация, тем сильнее угроза.

Мисс Кастон побледнела, ее блестящие глаза едва не вылезали из орбит.

— И что теперь? — спросила она.

— Ватсон, дружище, уж извините, но нам с мисс Кастон нужно поговорить наедине. Мы удалимся в малую гостиную, а вас я попрошу подождать здесь и ни на секунду не терять бдительность.

Я тотчас насторожился, но, когда они вышли из-за стола, без разговоров встал. Казалось, Элеонор Кастон в трансе. Они с Холмсом закрылись в малой гостиной, а я занял место у камина.

До чего медленно тянулись минуты! Ни до, ни после того вечера я не замечал, как ползут обе стрелки часов. Сквозь брешь в шторах виднелась схватка снега и ночного мрака. В камине сдвинулось полено, и я вздрогнул. Воцарилась тишина, которую прорвал смех мисс Кастон — такой же мелодичный, как ее игра на пианино. Потом снова стало тихо.

Я начал расхаживать по столовой. Нужно ли слушать у двери? Холмс ничего не говорил. Я то и дело нащупывал в кармане револьвер.

Наконец стрелки часов сошлись на цифре двенадцать. В этот час бич Кастонов, настоящий или вымышленный, переставал действовать.

Я взял свой стакан и жадно его осушил. Секундой позже раздался пронзительный крик мисс Кастон, за ним — звук удара и грохот, словно разбилась ваза.

Я распахнул дверь в малую гостиную и содрогнулся.

Двери на террасу были открыты, в гостиной гуляла пурга, а по ковру шла поземка. Элеонор Кастон лежала на диване: волосы распущены, лицо неподвижное и белое как полотно.

Я бросился к ней — под ногами захрустели осколки разбитого окна, — думая, что Элеонор мертва. Но едва потянулся к ней, она шевельнулась и открыла глаза.

— Мисс Кастон… Что случилось? Вы ранены?

— О да, и смертельно!

Как ни странно, никаких отметин я на ней не видел.

— Он ушел, — объявила мисс Кастон, растянув губы в страшной улыбке.

— Кто ушел? Где Холмс?

Мисс Кастон без сил опустила голову и закрыла глаза.

— На террасе. Или в саду. Ушел.

Я тотчас шагнул к окну, на ходу вынимая револьвер. Даже сквозь снег я увидел Холмса в дальнем конце террасы, озаренной светом окон. Мой друг был один. Я окликнул его — услышав мой голос, он обернулся, покачал головой и поднял руку, осаживая меня. Оружия у него я не заметил, а приказ не двигаться сомнений не вызывал.

Я принес из столовой стакан бренди. Мисс Кастон села:

— Доктор, вы, как всегда, галантны.

Пульс у нее был хороший, но неровный. Не хотелось расстраивать ее еще сильнее, но ситуация требовала решительных действий.

— Мисс Кастон, что здесь случилось?

— Я сделала ставку и проиграла. Объяснения нужны? Прошу вас, сядьте. Можете закрыть окно. Он не вернется.

Я неохотно повиновался, заметив, что Холмс исчез, вероятно, ушел в заснеженный сад.

— Итак, мисс Кастон?

Еще одна мрачная улыбка, и Элеонор заговорила:

— С самого детства я чувствовала себя обделенной, и вдруг мне несказанно повезло. Судьба точно взяла меня под крыло и дала все, о чем мечталось. Я всегда была одна: ни родителей, ни друзей. Люди мне не слишком симпатичны, ведь большинство из них глупы. Но вот Люси, моя служанка, стала читать ваши истории о восхитительном Шерлоке Холмсе. Нет, ваш литературный талант меня не впечатлил. Я зачитываюсь Данте, Софоклом, Мильтоном, Аристотелем, Эразмом Роттердамским. Вряд ли вы ставите себя в один ряд с ними. Но Холмс… Это нечто особенное. Его гениальность сияет в ваших историях, как ослепительный огонь в неприглядном сосуде. Сперва я решила, что вы придумали совершенство. Химик, спортсмен, актер, детектив, мошенник — столь великолепной личности наш век еще не видел. Какая я невежа! Но маленькая Люси объяснила, что Шерлок Холмс существует, и даже назвала его адрес: Лондон, Бейкер-стрит, двести двадцать один «б».

Мисс Кастон задумалась, а я наблюдал за ней, готовый к ухудшению состояния: мертвенно-бледная, она заметно дрожала.

— Из ваших отчетов я поняла, что Холмса притягивают случаи, способные полностью завладеть его вниманием. И что он уважает тех, чей интеллект выдерживает конкуренцию с его собственным. Все это у меня есть, а еще легенда старого дома, запутанная, под стать вашим отчетам. Разумеется, бич Кастонов — гремучая смесь анекдота, суеверия и совпадений. Я не имела ничего, получила многое, так почему бы не возжелать всего?

— Так вы говорите, Холмс…

— Я говорю, что возжелала уважения и дружбы мистера Шерлока Холмса. Особого уважения и особой дружбы, которых женщина ждет от мужчины, почитаемого ею больше всех остальных.

— Господи, мисс Кастон! Это же Холмс!

— Да, вы много писали о его равнодушии, надменности и неприязни к женскому полу. Только ведь большинство женщин — безмозглые пустышки, гусыни в рюшечках. А у меня есть голова на плечах, что и хотелось ему показать. Я не сомневалась: Шерлок Холмс разгадает мою загадку. Так и вышло. Но я думала, он посмеется и пожмет мне руку.

— Холмс считал, что вы находитесь под влиянием злодея, умного и жестокого.

— Будто ни одна женщина сама не справится! Мистер Холмс изложил мне свою версию. Я объяснила, что старалась только для себя, хотела не навредить, а развлечь и позабавить.

— Мисс Кастон, вы напрасно его разозлили! — ошеломленно пролепетал я.

Элеонор поникла и в очередной раз закрыла глаза.

— Вы правы. Я разозлила Шерлока Холмса. Никогда не видела в человеке столько гнева и полное отсутствие жалости. Меня словно стальной плеткой отхлестали. Я ошиблась и потеряла все.

Волнению вопреки, я пытался напоить мисс Кастон бренди, но она встала, даже не взглянув на стакан, и прислонилась к камину.

— Я уволила Люси, решив, что она подозревает о моей одержимости. С тех пор вокруг меня одни недоброжелатели. Видите, я становлюсь такой же суеверной, как остальные. Попросила бы вас замолвить за меня слово, только понимаю — бесполезно.

— Когда Холмс немного успокоится, постараюсь объяснить, что вы пытались не досадить, а только развлечь, — нерешительно проговорил я, и мисс Кастон буквально набросилась на меня, испепеляя взглядом.

— Считаете себя достойным его, да, Ватсон? Единственный человек, чье общество выносит Шерлок Холмс. А я могла бы столько ему предложить! Свои знания, свою чудесную работоспособность, все свои деньги. Свою любовь, которой не удостаивала никого другого. Взамен я попросила бы сущую малость. Не супружество, не мимолетную ласку — да я позволила бы ему ходить по себе, если пожелает.

Элеонор швырнула стакан с бренди в камин, и сверкающие осколки разлетелись как капли дождя.

— Вот что стало с моим сердцем, — проговорила она. — Спокойной ночи, доктор. — Не добавив ни слова, мисс Кастон вышла.

С тех пор я ее не видел. Наутро мы покинули погруженный во мрак дом. Мисс Кастон не попрощалась с нами даже через слуг. Ее экипаж довез нас до Чизлхерста, а оттуда мы не без труда — Рождество как-никак — добрались до Лондона. В каком настроении Холмс, я не знал и по пути домой помалкивал. Мой друг напоминал ледяную статую, но, к моему облегчению, явных недомоганий не испытывал. По возвращении я старался поменьше ему докучать. Этот случай сильно выбил его из колеи. Человек с менее тонкой душевной организацией не переживал бы так. Элеонор Кастон оскорбила сам дух Холмса. Хуже того, она вторглась на запретную территорию.

Бич Кастонов Холмс упомянул уже после Нового года, и то лишь раз.

— Эта Кастон… Ватсон, я очень благодарен вам за тактичность.

— Вышло так неудачно.

— Вы считаете, Элеонор Кастон — вульгарная особа с нарушенной психикой, а я оскорблен ее обманом.

— Нет, Холмс, я бы никогда так не подумал. Кто бы засомневался в ее словах?

— Ватсон, среди яблок нередко вьются змеи, — только и сказал Холмс.

Отвернувшись от меня, он сыграл на скрипке что-то неблагозвучное, отложил смычок и вышел из гостиной.

О биче Кастонов мы больше не говорили.

Минул год, и снова наступил сочельник. Сегодня утром я увидел в газете маленькую заметку:

Мисс Элеонор Роуз Кастон скончалась вчера в своем доме под Чизлхерстом. По предварительной версии причиной смерти стала непреднамеренная передозировка болеутоляющего, которое покойная принимала от сильных мигреней. Мисс Кастон умерла во сне, в возрасте двадцати шести лет, не оставив ни семьи, ни наследников.

Обычно Холмс не пропускает некрологи, но видел ли мой друг эту грустную заметку, не знаю. Он не сказал ни слова. Мне самому очень жаль мисс Кастон. Как говорил Гамлет: «Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?» Почти любое преступление можно раскрыть, а вот человеческое сердце — величайшая загадка в мире.

Нил Гейман. Этюд в изумрудных тонах

Нил Гейман — британский саженец, пустивший корни на просторах американского Среднего Запада. Его серия графических новелл «Песчаный человек» («Sandman») удостоена многих премий, он автор двух романов — «Никогде» («Neverwhere») и «Американские боги» («American Gods»). «Американские боги» отмечены премией «Хьюго», премией имени Брэма Стокера, SFX и журнала «Локус». Последнее произведение Геймана, «Коралина» («Coraline»), адресовано детям самого разного возраста и уже получило премию Брэма Стокера в категории «Произведение для юного читателя». В соавторстве с художником Дэйвом Маккином Гейман создал детские книжки «День, когда я променял своего папу на 2 карасей» («The Day I Swapped my Dad for 2 Goldfish») и «Волки в стенах» («The Wolves in the Walls»), а также новый фильм «Зеркало-маска» («Mirror-Mask»).

Гейман — талантливый поэт и автор коротких рассказов, которые неоднократно публиковались в сборниках «сказок для взрослых», например «Волк на пороге» («Wolf at the Door») и «Сестра-лебедь» («Swan Sister»), его произведения на протяжении ряда лет входили в антологию «The Year’s Best Fantasy and Horror». Его малые произведения были собраны под одной обложкой в книгах «Ангелы и пришествия» («Angels and Visitations») и «Дым и зеркала» («Smoke and Mirrors»).

«Этюд в изумрудных тонах» был впервые опубликован в антологии «Тени над Бейкер-стрит» («Shadows Over Baker Street»), составленной Майклом Ривзом и Джоном Пиланом.

1. Новый друг

Только что из оглушительного турне по Европе, где они выступали перед несколькими КОРОНОВАННЫМИ ОСОБАМИ. Удивительные драматические представления, шквал аплодисментов, горы похвал. Виртуозное сочетание КОМЕДИИ и ТРАГЕДИИ — актеры стрэндской труппы торопятся сообщить: в течение всего апреля в Королевском придворном театре на Друри-лейн ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ АНГАЖЕМЕНТ — труппа показывает три пьесы за один спектакль: «Братец Том На Одно Лицо Со Мной!», «Малютка-цветочница» и «Пришествие „Бывших“» (непревзойденная эпическая история к удовольствию и восторгу публики): каждая пьеса в одном акте! Смех в антракте! Билеты уже в продаже в кассе театра!

Как это описать? Необъятность, безмерность того, что находится под нами. Мрак снов. Я снова витаю в облаках. Прошу меня извинить, ведь я не писатель.

Все началось с того, что я подыскивал себе жилье. Именно так мы и познакомились. Мне хотелось снять квартиру вместе с компаньоном и разделить арендную плату пополам. Наша первая встреча друг с другом произошла в химической лаборатории Сент-Барта.

— Насколько я понимаю, вы только что из Афганистана. — Так он встретил меня. При этих словах челюсть моя отвисла, а рот широко раскрылся.

— Изумительно.

— Ничуть, — сказал одетый в белый лабораторный халат незнакомец, который вскоре стал моим другом. — Судя по тому, как вы держите свою руку, я могу заключить, что вы были ранены, причем весьма определенным образом. У вас сильный загар, к тому же военная выправка — в империи не так-то много мест, где военный мог не только загореть, но и, принимая во внимание природу повреждений вашего плеча, а также обычаи афганцев, подвергнуться пыткам.

Разумеется, в подобном изложении все это казалось простым до абсурда. Так оно всегда и происходило в дальнейшем. Мое тело покрывал темный загар, и я действительно, как он отметил, подвергался пыткам.

Боги и люди Афганистана были сущими дикарями — они не желали повиноваться ни Уайтхоллу, ни Берлину, ни даже Москве. Глухи к любым доводам разума. Я был прикомандирован к N-му полку и отправлен в горы. Пока сражение шло на холмах и горных склонах, мы были в равном положении, но как только столкновение происходило в пещерах или в темноте, мы чувствовали, что нам это не по зубам и недоступно нашему пониманию.

Мне никогда не забыть ни зеркальную поверхность подземного озера, ни то самое нечто, которое вдруг поднялось из этого озера, ни его закрывающиеся и открывающиеся глаза, ни сопровождавший это явление мелодичный шепот, извивавшийся вокруг самого нечто, словно рой громадных, невообразимых мух.

Чудо, что я вообще спасся, но я спасся и возвратился в Англию с расстроенными нервами. В том месте, где к моему телу прикоснулся рот этого кровососущего нечто, навсегда осталось белое клеймо. Плечо иссохло. Затем пуля нагнала меня. Я лишился всего и приобрел панический страх перед миром, который расположен в глубинах нашего мира, а это значило, что я скорее расстанусь с шестью пенсами из своей скромной военной пенсии, чтобы нанять двухколесный экипаж, чем куплю за пенс билет на подземку.

И все же туманы и мрак Лондона принесли мне утешение, они завладели мной. С первой квартиры мне пришлось съехать, потому что мои крики мешали людям спать. Я был в Афганистане, но это осталось в прошлом…

— Я кричу по ночам, — признался я.

— Мне говорили, что я храплю. Кроме того, я живу без всякого распорядка дня и нередко использую каминную полку как мишень, упражняясь в стрельбе. Гостиная потребуется мне, чтобы принимать клиентов. Я эгоист, любящий уединение и легко впадающий в тоску. Вам это не помешает?

Я улыбнулся и протянул свою кисть, мы обменялись рукопожатиями.

Квартира на Бейкер-стрит, которую он подобрал, великолепно подходила двум холостякам. Я держал в голове слова моего друга о его пристрастии к уединению и не надоедал вопросами о том, чем же он все-таки занимается. Хотя мое любопытство требовало удовлетворения. Посетители приходили в любой час дня и ночи, и я сразу же ретировался из гостиной, обосновывался у себя в спальне и размышлял, что же общего может быть у моего друга с бледной женщиной без зрачка в одном глазу, или приземистым господином, похожим на коммивояжера, или дородным денди в вельветовом жилете, — не говоря уж обо всех остальных. Некоторые наведывались часто, но в большинстве своем посетители появлялись всего один раз, разговаривали с ним и уходили — кто в тревоге, а кто с полным удовлетворением.

Для меня он оставался загадкой.

И вот однажды, когда мы наслаждались одним из тех замечательных завтраков, которые готовила наша хозяйка, мой друг позвонил в колокольчик и попросил у этой доброй леди поставить еще один прибор.

— Через четыре минуты к нам присоединится некий джентльмен.

— Очень хорошо, — ответила она. — Я поставлю жариться еще одну порцию колбасок.

Мой друг продолжил изучение утренней газеты. С нарастающим нетерпением я ждал объяснения этого жеста. Наконец мое любопытство больше не могло себя сдерживать:

— Не понимаю, откуда вам известно, что через четыре минуты к нам пожалует посетитель? С утра никто не приносил телеграмму или записку.

Он слегка улыбнулся:

— Разве вы не слышали: двуколка прогромыхала мимо нашего дома несколько минут назад. Поравнявшись с нами, экипаж сбавил ход — значит, тот, в чьих руках вожжи, узнал нашу дверь, затем прибавил скорость и проехал мимо, прямо по направлению к Мэрилебон-роуд. Там находится стоянка колясок и кебов, где высаживают пассажиров, направляющихся на станцию или в музей восковых фигур, так что всякий, кому не хотелось бы привлекать к своему визиту излишнего внимания, может припарковать там свой экипаж. Путь оттуда до нашей квартиры составляет ровно четыре минуты…

Он посмотрел на карманные часы, и тут я услышал шаги человека, поднимающегося по лестнице.

— Входите, Лестрейд, дверь открыта, а ваши колбаски только что поджарились.

Мужчина, который, как я понял, и был Лестрейд, стоял на пороге. Войдя в комнату, он с предосторожностью закрыл за собой дверь.

— Мне не следовало бы, но, по правде говоря, мне еще не представилось случая нарушить утренний пост, так что я вполне могу рассмотреть дело нескольких аппетитных колбасок.

Это был невысокий человек, и я не впервые встречал его в нашей квартире, по манере поведения он был похож скорее на путешественника, пристрастившегося ко всякого рода резиновым изобретениям и лекарствам, помогающим сразу от всех болезней.

Мой друг подождал, пока наша хозяйка покинула комнату, и произнес:

— Вне всяких сомнений, речь идет о деле национальной важности.

— Только не это. — Лестрейд побледнел. — Уже пошли слухи? Не может быть, не так быстро. Успокойте меня.

Он принялся сооружать на своей тарелке штабель из колбасок, филе селедки и кеджери, приготовленного нашей хозяйкой из рыбы, риса и яиц, — руки посетителя слегка дрожали.

— Все в порядке, — ответил мой друг. — Мне хорошо известен скрип колес вашей двуколки, по крайней мере, у меня было немало возможностей его изучить. Вибрирующее резкое «соль» на фоне высокого «до». И если инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда стремится к тому, чтобы его визит на квартиру единственного детектива-консультанта во всем Лондоне не привлек постороннего внимания, и все же появляется на пороге моей гостиной, причем позабыв о своем завтраке, совершенно очевидно: речь не идет о каком-нибудь обыкновенном расследовании. А значит, в нем замешаны сильные мира сего, и нам предстоит разбираться с делом национальной важности.

Я пристально смотрел на Лестрейда, вытиравшего салфеткой яичный желток, оставшийся на подбородке. Он не вполне соответствовал моим представлениям об инспекторе полиции, но мой друг, с какой стороны ни подойди, еще в меньшей степени был похож на детектива-консультанта.

— Наверное, нам следует обсудить дело с глазу на глаз, — произнес Лестрейд, окинув меня взглядом.

На лице моего друга появилась ехидная улыбка, он повел головой из стороны в сторону, так, словно хотел найти ей самое удобное расположение на своих плечах. Я заметил, что он непроизвольно поступает так всякий раз, когда собственная шутка доставляет ему удовольствие.

— Чепуха. Две головы лучше одной. То, что известно одному из нас, знаем мы оба.

— Не хотел быть назойливым… — произнес я угрюмо, но мой друг жестом прервал меня.

Лестрейд пожал плечами.

— Мне все равно, — сказал он, немного помедлив. — Если вы раскроете дело, я сохраню свой пост. Если нет, то лишусь работы. Вот что я вам скажу: используйте свои методы. Хуже все равно быть не может.

— Если история нас чему-то и учит, то первый ее урок состоит в том, что дела всегда могут обернуться еще хуже, — ответил мой друг. — Как скоро мы отправляемся в Шоредитч?

Лестрейд выронил вилку из рук.

— Хуже некуда! Вы тут сидите, подсмеиваетесь надо мной, а вам на самом деле давно известны все обстоятельства дела! Постыдились бы…

— Никто и ничего мне об этом деле не сообщал. Но если инспектор полиции входит в мою квартиру, а на его ботинках и брюках видны свежие брызги весьма специфического оттенка, предположение о том, что этот самый инспектор недавно побывал на Хобб-лейн в Шоредитче, там, где ведутся земляные работы, ибо только в этом месте Лондона встречается подобная глина характерного горчичного цвета, вполне извинительно.

Инспектор Лестерейд снова оказался в замешательстве:

— Когда вы изложили все подобным образом, это кажется очевидным.

Мой друг отодвинул тарелку в сторону.

— Конечно так, — стараясь не показывать своего раздражения, подтвердил он.

Инспектор Лестрейд оставил нас одних и отправился пешком в сторону Мэрилебон-роуд — разыскивать свою двуколку. Мы взяли кеб и поехали в Ист-Энд.

— Так вы и вправду детектив-консультант? — спросил я.

— Единственный в Лондоне, а может быть, и во всем мире, — ответил мой друг. — Я не берусь за расследование, наоборот, я консультирую. Другие приходят ко мне со своими неразрешимыми проблемами, излагают суть дела, и иногда я нахожу решение.

— В таком случае те, кто приходит к вам…

— По большей части полицейские детективы или частные сыщики, вот именно.

Утро было прекрасным, наш кеб трясся по трущобам Сент-Джайлса, района воров и головорезов, который портит облик Лондона, словно раковая опухоль на лице миловидной цветочницы. Даже свет, который проникал в кеб снаружи, казался тусклым и слабым.

— Вы действительно хотите, чтобы я составил вам компанию?

В ответ мой друг посмотрел на меня не моргая.

— У меня предчувствие, — сказал он. — Да, у меня предчувствие: нам предназначено быть вместе. Так, словно мы сражались плечом к плечу, — вот только не понимаю, происходило это в будущем или в прошлом. Я человек рациональный и имею представление о том, насколько ценен хороший собеседник. Стоило мне взглянуть на вас, и я понял, что могу доверять вам как самому себе. Конечно же, я хочу, чтобы вы отправились туда вместе со мною.

Я покраснел от смущения и произнес нечто невразумительное. Впервые после Афганистана я почувствовал, что мое существование имеет смысл.

2. Апартаменты

«Vitae» — аппарат Виктора! Электрические флюиды! Конечности больше Вам не подвластны? Вы с завистью и ревностью вспоминаете дни своей молодости? Плотские удовольствия остались в далеком прошлом? Аппарат «Vitae» вернет жизнь туда, где давно уже нет жизни! Любой ветеран ощутит себя снова в строю! Обесточенные тела приходят в движение: старый фамильный секрет, помноженный на новейшие научные изобретения. Чтобы получить засвидетельствованные подписью поручительства в эффективности аппарата «Vitae», направляйте заявки по адресу: В. фон Ф. Компании, 1б, Чип-стрит, Лондон.

Это оказался дом с дешевыми съемными квартирами в Шоредитче. Полисмен у входной двери — Лестрейд приветствовал его по имени и пригласил нас внутрь. Однако мой друг присел на корточки прямо на пороге и достал лупу из внутреннего кармана пальто. Он осмотрел кованый железный скребок, где осталась грязь, которую счищали с обуви, и, удовлетворенный полученными результатами, проследовал внутрь.

Мы поднялись наверх. С первого взгляда можно было сказать, в какой именно комнате совершено преступление, — вход караулили двое дородных констеблей. Лестрейд кивнул, и охрана расступилась. Мы вошли внутрь.

Я уже говорил, что никак не могу считать себя профессиональным писателем, поэтому попытаюсь просто изложить то, что мне довелось увидеть, хотя, боюсь, по моим словам вряд ли можно составить адекватное представление. И все же раз уж я взялся за это дело, то придется довести его до конца. Убийство было совершено в этой маленькой комнате на двоих. Тело, или то, что от него осталось, все еще лежало на полу. Я увидел его сразу, хотя поначалу не смог понять, что смотрю именно на тело жертвы. Моему взору предстало то, что вылилось и вытекло из горла и груди убитого: субстанция, окрашенная в зеленую гамму от бледно-желчного до ядовито-травянистого, она впиталась в истоптанный ковер и забрызгала обои. На мгновение я вообразил, что это произведение сумасшедшего художника, замыслившего создать этюд в изумрудных тонах. Казалось, прошла целая вечность, пока я разглядывал тело, вспоротое, словно кролик, распластанный на столе мясника, и пытался осознать, что же именно я увидел. Мне показалось уместным снять шляпу, и мой друг поступил точно так же. Он опустился вниз и стал изучать тело, исследовал все порезы и раны. Затем он снова достал лупу, подошел к стене, чтобы получше рассмотреть капли застывшего ихора.

— Мы уже занимались этим, — сказал инспектор Лестрейд.

— В самом деле, — ответил мой друг. — И что вы об этом думаете? На мой взгляд, перед нами слово.

Лестрейд подошел к тому месту, где стоял мой друг, и посмотрел вверх. Да, это было слово, написанное прописными буквами зеленой кровью на выцветших желтых обоях чуть повыше того места, куда могла достать голова инспектора.

— Rache?.. — произнес он вслух. — Наверное, он хотел написать «Рейчел», но не успел докончить, что-то ему помешало. Раз так — нам следует искать женщину…

Мой друг не произнес ни слова в ответ. Он направился обратно к телу, поднял сначала одну руку, потом осмотрел другую — на пальцах не было никаких следов гноя.

— Мне кажется, нам удалось установить, что слово не было написано его королевским высочеством.

— Какого дьявола вы тут рассуждаете…

— Мой дорогой Лестрейд, я все-таки обладаю мыслительной субстанцией. Тело, вне всяких сомнений, принадлежит не человеку. Цвет крови, число конечностей, глаза, даже лицо — все говорит о том, что перед нами особа королевской крови. Не могу точно сказать, к какой именно ветви она принадлежит, но готов побиться об заклад, что это был наследник — нет, второй в череде претендентов на престол в одном из немецких княжеств.

— Невероятно. — Лестрейд замер в нерешительности, а затем произнес: — Это принц Франц Драго из Богемии. В Альбионе он находился в качестве гостя ее величества королевы Виктории. Развеяться и сменить обстановку…

— Пройтись по театрам, шлюхам и игорным домам, вы это имели в виду?

— Как знаете. — Лестрейд отвернулся. — В любом случае вы дали нам в руки отличную нить, эту Рейчел. Хотя, вне всяких сомнений, мы и сами смогли бы ее поймать.

— Бесспорно, — ответил мой друг. Он продолжил осмотр комнаты, отпуская время от времени едкие замечания в адрес полиции, вытоптавшей все следы своими ботинками и передвигавшей вещи, точное месторасположение которых могло бы оказать немалую помощь всякому, кто пытается разобраться в событиях прошлой ночи. Его по-прежнему занимал маленький комок грязи, оказавшийся на скребке у входной двери. Кроме того, рядом с камином он заметил кучку золы или пыли.

— Вы видели это? — спросил он у Лестрейда.

— Полицию ее величества ничуть не удивляет, если в камине обнаруживается зола. Она именно там, где золе и следует быть, — хихикнул инспектор.

Мой друг взял щепотку золы, растер ее между пальцев и принюхался. Затем он собрал весь оставшийся пепел и высыпал его в стеклянный пузырек, запечатал и положил во внутренний карман. Поднялся и спросил:

— Что будет с телом?

Лестрейд ответил:

— Из дворца пришлют своих людей.

Мой друг кивнул в мою сторону, и мы вместе направились к выходу, но тут мой друг вздохнул:

— Инспектор, ваши поиски мисс Рейчел могут оказаться бесполезной затеей. Кроме всего прочего, «rache» — немецкое слово и переводится как «месть». Справьтесь в словаре, там, кстати, приводятся и другие значения.

Мы спустились по лестнице и вышли на улицу.

— Вам никогда прежде не доводилось видеть королевскую особу, не так ли? — спросил он.

Я кивнул.

— Ну что же, подобное зрелище требует немалого мужества, в особенности если вы к этому не подготовлены. Ну почему же вы, мой дорогой друг, весь дрожите?

— Простите. Мне потребуется несколько минут, чтобы прийти в себя.

— Может, пешая прогулка пойдет вам на пользу? — поинтересовался мой друг.

Я выразил согласие, будучи уверенным в том, что если не буду двигаться, то немедленно закричу.

— Итак, на запад, — произнес мой друг, указывая на мрачную башню дворца, и мы отправились в путь.

— Выходит, — повторил он спустя какое-то время, — вы никогда ранее не сталкивались лицом к лицу с венценосными особами Европы?

— Нет.

— Я с полной определенностью могу сказать, что еще столкнетесь, причем на этот раз — никаких трупов. И очень скоро.

— Мой дорогой друг, что наводит вас на подобную мысль?

В ответ он указал на черную карету, остановившуюся в пятидесяти ярдах от нас. Человек в пальто и высокой черной шляпе ожидал в полном молчании, распахнув дверь, на которой золотом был нарисован герб, знакомый с детства каждому жителю Альбиона.

— Бывают приглашения, на которые никто не вправе отвечать отказом, — произнес мой друг.

Он снял шляпу и передал ее лакею; мне показалось, мой друг даже улыбнулся, забираясь в тесное внутреннее пространство кареты, и с удобством расположился на кожаных подушках. Пока мы ехали во дворец, я попытался заговорить, но спутник поднес палец к губам. Затем он закрыл глаза и погрузился в размышления. Тем временем я пытался вспомнить все, что мне известно о королевских домах Германии, но, кроме очевидного факта — супруг королевы, принц Альберт, был немцем, — ничего не приходило в голову: мои познания оказались весьма скудны.

Я запустил руку в карман и достал пригоршню монет — коричневых и серебряных, почерневших и позеленевших от патины — и стал разглядывать портрет королевы, отчеканенный на каждой из них. Прилив гордого патриотизма, перемежавшегося с благоговейным страхом, накрыл меня с головой. Я пытался убедить себя в том, что военному человеку чужд страх, я помню время, когда оно так и было. На мгновение я воскресил в памяти ощущения от того, как пуля вонзилась в мое тело — хотелось верить, что то был меткий выстрел, — но сейчас моя рука затряслась, словно парализованная, монетки бряцали и звенели, и это не вызвало у меня ничего, кроме искреннего сожаления.

3. Дворец

НАКОНЕЦ!!! Доктор Генри Джекилл с гордостью объявляет о выходе в свет известного во всем мире «Порошка Джекилла». Для массового потребителя — доступно не только избранным. Освободи свое внутреннее «ты»! Для наружного и внутреннего применения! СЛИШКОМ МНОГИЕ, мужчины и женщины, страдают от ДУШЕВНОГО ЗАПОРА! Немедленное облегчение по доступной цене — просто прими «Порошок Джекилла»! (Выпускается с ванильным и оригинальным мятным вкусом.)

Супруг королевы, принц Альберт, был крупным мужчиной с редеющими волосами и пышными, похожими на рычаги усами: его облик производил впечатление личности человечной во всех своих проявлениях. Он встретил нас в коридоре, кивнул мне и моему другу, не предлагая рукопожатия и не спрашивая наших имен.

— Королева очень расстроена, — произнес он с акцентом. «Сс» в его устах звучало как «Цц» — «раццтроена». — Франц был ее любимцем. У нее много племянников, но этот так ее веселил. Найдите того, кто сделал с ним это.

— Все, что в моих силах, — ответил мой друг.

— Я читал ваши труды, — отозвался принц Альберт. — Это я сказал полицейским, чтобы обратились к вам. Надеюсь, я поступил правильно.

— Я тоже надеюсь, — согласился мой друг.

Парадная дверь отворилась, и нас проводили в комнату, которую заполняли темнота и сама королева.

Ее называли Викторией, ибо семь столетий назад она одержала над нами победу в сражении. Ее называли Глориана, ибо она была великолепной. Ее называли Королевой, ибо человеческий рот не приспособлен к тому, чтобы произнести ее подлинное имя. Она была огромной — еще больше, чем я мог себе представить. Она неподвижно сидела в темноте, уставившись на нас.

— Ц эдим надо разобрадца.

— В самом деле, мэм, — ответил мой друг.

Конечность изогнулась и указала на меня:

— Цделай шаг вперед.

Я хотел подойти, но меня не слушались ноги. И тут друг пришел на помощь. Он взял меня под локоть и подвел к ее величеству.

— Не надо боятца. Это по цазлугам. Как цотоварищу.

Вот что она мне сказала. Ее голос — сладкое контральто с жужжанием, раздававшимся вдалеке. Конечность расправилась и вытянулась, она дотронулась до моего плеча. И на мгновение, но только на мгновение, мое тело содрогнулось от глубокой, острой боли — ничего подобного мне в жизни не приходилось испытывать, а затем наполнилось ощущением полного благополучия и здоровья. Я почувствовал, как мускулы моего плеча расслабились, и впервые с тех пор, как я был ранен в Афганистане, боль отпустила меня.

Затем мой друг сделал несколько шагов вперед, королева о чем-то говорила с ним, но я не смог разобрать ни слова. Мне показалось, что слова совершали путь прямо из ее разума в его разум, и это было воплощением того самого королевского адвоката, о котором я читал в книгах по истории. Мой друг отвечал ей вслух.

— Конечно, мэм. Я могу сообщить вам, что вместе с вашим племянником в апартаментах в Шоредитче находились еще два человека, следы, пусть даже нечеткие, нельзя перепутать. — И затем: — Да. Я понимаю… Я так полагаю… Конечно.

На обратном пути, пока мы ехали по Бейкер-стрит, он не проронил ни слова. Было уже темно, я подумал о том, сколько именно времени мы провели во дворце. У себя в квартире на Бейкер-стрит я осмотрел свое плечо, встав перед зеркалом. Белая пересохшая кожа приобрела розоватый оттенок. Через окно в комнату проникал лунный свет, но все же я понадеялся, что улучшение произошло на самом деле и это не привиделось моему воображению.

4. Представление

БОЛИ В ПЕЧЕНИ?! РАЗЛИТИЕ ЖЕЛЧИ?! ПРИСТУПЫ НЕВРАСТЕНИИ?! ОСТРЫЙ ТОНЗИЛЛИТ?! АРТРИТ?! Целый список жалоб, а где избавление? Профессиональное КРОВООТСАСЫВАНИЕ. В нашей приемной свитки подлинных СВИДЕТЕЛЬСТВ, которые могут быть представлены на суд публики в любой момент. Не доверяйте свое здоровье любителям! Мы занимаемся этим уже долгое время: Вл. ЦЕПЕШ — ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КРОВООТСАСЫВАТЕЛЬ (Запомните! Надо произносить «Цэппешшь»!; Румыния. Париж. Лондон. Уитби). Применяли много разного — ИСПЫТАЙТЕ САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ!

То, что мой друг является подлинным мастером изменять свой облик, вовсе не должно было меня удивить, однако сколь велико было мое изумление, когда на протяжении последующих десяти дней целая галерея персонажей входила в двери нашей квартиры на улице Бейкер-стрит. Старик-китаец, молодой повеса, рыжеволосая женщина, профессия которой не вызывала никаких сомнений, почтенный хрыч, чья перебинтованная нога тряслась от подагры. Каждый из них направлялся прямиком в комнату моего друга, откуда со стремительностью эстрадного артиста тут же появлялся он сам.

Не демонстрируя ни малейшего желания рассказывать о том, какие результаты приносили эти вылазки, он располагался, чтобы отдохнуть, сидел, уставившись в пустоту, и время от времени делал заметки на любом клочке бумаги, какой только попадался ему под руку, — заметки, откровенно говоря, абсолютно непостижимые. Он был настолько поглощен своим делом, что, признаться, я уже стал беспокоиться о его самочувствии. Наконец однажды вечером он появился дома в собственной одежде, на его лице отпечаталась легкая усмешка — тут-то он и спросил, интересуюсь ли я театром.

— Как и любой другой, — ответил я ему.

— Тогда возьмите свой театральный бинокль, мы отправляемся на Друри-Лейн.

Я надеялся увидеть оперетту или что-нибудь в этом роде, но вместо этого мне предстояло оказаться в худшем из театров, какие только существуют на Друри-Лейн, к тому же носившем вывеску «королевского двора», хотя едва ли можно было сказать, что это заведение располагалось даже на Друри-Лейн — так, тупик рядом с Шафтсбэрн-авеню, там, где эта улица упирается в трущобы Сент-Джайлса. По совету друга я спрятал поглубже свой кошелек и, следуя его примеру, прихватил с собой тяжелую трость.

Едва мы заняли места в партере (я купил трехпенсовый апельсин у одной миловидной леди — из тех, что ходят по рядам и предлагают публике угощения, — и высосал его, пока тянулось ожидание), как мой друг сказал шепотом:

— Благодарите, что вам не пришлось сопровождать меня по борделям, притонам и игорным домам. Или по сумасшедшим домам, которые принц Франц особенно любил посещать, как мне стало известно. Но никуда он не наведывался больше одного раза. Никуда, кроме…

Заиграл оркестр, подняли занавес, и мой друг умолк.

Представление оказалось вполне приличным: три одноактные пьесы следовали одна за другой. В антрактах исполнялись комические куплеты. Главные роли играл высокий апатичный мужчина с приятным голосом. Прима — женщина вполне элегантная, ее пение разносилось по всему театру, комедиант великолепно справлялся с куплетными репризами. Первая пьеса представляла собой комедию ошибок самой чистой воды. Актер в главной роли изображал двух близнецов, которые никогда не встречались, но умудрились благодаря цепи комичных случайностей обручиться с одной и той же девушкой, которая, вот занимательно, была абсолютно уверена, что заключила помолвку с одним и тем же человеком. Каждый раз, когда актер перевоплощался из одного образа в другой, двери сначала распахивались, а потом закрывались снова.

Вторая пьеса — душещипательная история о девочке-сироте, продающей фиалки, которая замерзает от холода на зимних заснеженных улицах. Внезапно родная бабушка опознает свою внучку и клянется, что это и есть то самое дитя, которое десять лет назад похитили бандиты, но слишком поздно — девочка испускает последний вздох. Признаюсь, мне неоднократно пришлось промокать глаза льняным платком.

В финале представления — воодушевляющее историческое повествование: вся труппа играла женщин и мужчин, живших в деревне на берегу океана примерно за семьсот лет до наступления современной эпохи. Вдруг они увидели, как на горизонте посреди моря появились какие-то очертания. Главный герой с радостью объявляет своим соседям, что это и есть «бывшие», чье пришествие было предсказано, они возвращаются к нам из Р’лайха, с сумеречной Каркосы, с плато Ленг, где они спали, ожидали или иным способом проводили время, пока оставались мертвы. Комедийный актер высказывает соображение о том, что все жители деревни объелись пирогов и перепили эля, поэтому им и мерещатся какие-то очертания. Дородный джентльмен, играющий роль священника римского бога, объявляет селянам, что очертания в море — это демоны и чудовища, которых следует уничтожить.

В кульминации главный герой забивает священника принадлежащим ему распятием и готовится встретить Их, как только Они придут. Героиня исполняет навязчивую арию, во время которой на заднем плане в лучах волшебного фонаря (все сделано просто изумительно) появляются Их тени, скользящие по небу: королева Альбиона собственной персоной, Зловещий Смуглец Египта (тень, похожая на человека), за ним — Старейший Козел с Тысячью Младых, император всего Китая, царь Неопровержимого, президент Соединенного Нового Света, Белая Дама Антарктической Стремительности и другие. Каждый раз, когда новая тень появляется на сцене, с галереи доносится единодушное непрошеное громкое «ура!», пока наконец воздух во всем театре не начинает вибрировать от этих криков. На нарисованном небе постепенно восходит луна, но стоит ей достичь своего зенита — из мертвенно-бледного, как это было в старых сказках, она преображается в кроваво-красное светило, которое мы лицезреем сегодня.

Труппа выходит кланяться: смех, аплодисменты, наконец занавес опускается в последний раз. Представление закончено.

— Вот! — говорит мой друг. — Ну, что вы об этом думаете?

— Смешно, по-настоящему смешно! — Я даже признался, что у меня руки заболели от аплодисментов.

— Дородный парень, — сказал он с улыбкой. — Давайте отправимся за кулисы.

Мы вышли наружу, повернули на аллею, которая шла вдоль задворок театра, отыскали дверь, ведущую на сцену, где тонкая дама с жировиком на шее оглядела нас, с подозрением нахмурив брови. Мой друг показал ей свою визитную карточку, и она пропустила нас внутрь здания и дальше по ступеням туда, где располагалась общая гримерная.

Масляные лампы и свечи мерцали перед дешевыми заплывшими зеркалами, мужчины и женщины снимали грим, расстегивали костюмы — никакого стеснения. Я отвел взгляд, но моего друга, кажется, ничто не смущало.

— Могу ли я поговорить с мистером Вернэ? — спросил он во весь голос.

Молодая дама, которая в первой пьесе играла подружку главной героини, а в последней предстала в образе дерзкой дочери хозяина корчмы, указала нам на дальний угол комнаты.

— Шерри! Шерри Вернэ! — позвала она.

В ответ встал худощавый человек вполне приятной наружности, куда приятнее, чем это могло показаться при свете рампы. Он посмотрел на нас с искренним удивлением:

— Не верю своим глазам, неужели я имею удовольствие?..

— Меня зовут Генри Кимберли, — сказал мой друг, растягивая слова. — Возможно, вы обо мне слышали.

— Признаться, не имел чести, — ответил Вернэ.

Мой друг протянул актеру свою гравированную визитную карточку, которую тот стал рассматривать с неподдельным интересом.

— Театральный продюсер? Из Нового Света? Ой, ой. А это? — Он посмотрел на меня.

— Мой друг, мистер Себастиан. Он здесь просто из любопытства.

Я пробормотал что-то о том, как сильно мне понравилось представление, и пожал актеру руку.

— Вы когда-нибудь бывали в Новом Свете?

— Пока не доводилось, — признался Вернэ, — хотя это одно из самых моих заветных желаний.

— Отлично, приятель, — произнес мой спутник с непосредственностью, столь свойственной обитателям Нового Света. — Кажется, этому желанию суждено сбыться. Вот эта последняя пьеса. Я ничего подобного раньше не видел. Ваше собственное сочинение?

— К несчастью, нет. Ее автор — мой добрый знакомый. Впрочем, это я придумал механизм, запускающий волшебный фонарь и театр теней. Лучшего, пожалуй, вам нигде не найти.

— А вы не могли бы назвать имя автора-драматурга? Вероятно, мне стоит переговорить лично с этим вашим добрым знакомым.

Вернэ покачал головой:

— Боюсь, это невозможно. Он занимается совсем другим делом; человек с репутацией не хочет афишировать своей связи со сценой.

— Понимаю. — Мой друг достал из кармана трубку и поднес ее ко рту; тут он принялся хлопать себя по карманам. — Как жаль, кажется, я позабыл свой кисет.

— Я курю крепкий черный табак, — ответил актер. — Но если вы не возражаете…

— Ничуть! Я сам сторонник крепкого, грубого сорта. — И он набил свою трубку табаком актера.

Они закурили, и мой друг принялся описывать, как именно он представляет себе пьесу, с которой можно было бы отправиться в турне по городам Нового Света, от Манхэттена до самых отдаленных уголков страны, расположенных на юге. В первом акте будут давать ту самую пьесу, которую мы только что видели, а в завершение должен следовать рассказ о владычестве Древних, господстве над человечеством и его богами; вполне возможно, стоит изобразить, что случится с людьми, если им не придется с почтительностью взирать на королевские фамилии: мир, погрузившийся во тьму и варварство.

— Ваш загадочный профессионал с репутацией будет автором пьесы, ему одному решать, что должно произойти на сцене. Наша драма станет его произведением. Гарантирую, что публика превзойдет все ваши ожидания. Плюс солидные барыши — скажем, пятьдесят процентов от всех сборов!

— Просто поразительно. Надеюсь, это предложение не рассеется, словно табачный дым?!

— Никоим образом, — ответил мой друг и выпустил из трубки кольцо дыма, посмеиваясь над шуткой собеседника. — Завтра утром приходите ко мне в квартиру на Бейкер-стрит, скажем, после завтрака, часов в десять, приводите своего автора-компаньона, я подготовлю необходимые бумаги, и мы все подпишем.

При этих словах актер вскарабкался на сиденье своего кресла и поднял руку, призывая публику к молчанию.

— Дамы и господа, я хочу сообщить труппе важное известие. — Его звучный голос наполнил помещение. — Этот джентльмен, Генри Кимберли, театральный продюсер, и он предлагает отправиться на другой берег Атлантического океана; где нас ждут и слава, и хорошие деньги.

Жидкие аплодисменты, и комедиант продолжил:

— Что ж, нам придется отказаться от селедки и квашеной капусты.

Труппа залилась смехом. В этой обстановке всеобщего веселья мы покинули здание театра и снова оказались на укутанных туманом улицах.

— Дорогой друг, — произнес я, — что бы там ни было…

— Ни слова больше — у улиц есть уши!

В полном молчании мы поймали кеб и направились прямо к Чаринг-Кросс-роуд. И даже теперь, прежде чем заговорить, мой друг вынул изо рта трубку и выбил недокуренное содержимое в оловянную баночку, затем плотно закрыл ее и положил в карман.

— Итак, нам удалось обнаружить Высокого Человека. Теперь остается надеяться на то, что жадность и любопытство приведут Хромого Доктора в наши апартаменты завтра утром.

— Хромого Доктора?

Мой друг ответил с пренебрежением:

— Я дал ему такое имя. Это элементарно, судя по следам и всему остальному, что мы видели на месте, где обнаружили тело принца, той ночью в комнате побывали два человека. Один — высокий, и, если я не ошибаюсь, мы только что имели случай ему представиться, другой страдал хромотой — и именно он выпотрошил тело королевской особы с мастерством, свидетельствующим о том, что род его занятий имеет непосредственное отношение к медицине.

— Врач?

— Несомненно. К огромному сожалению, по своему опыту я могу судить: если доктор заходит так далеко, в нем обнаруживается столько подлости и грязи… Ни один головорез на подобные дела не способен. Возьмите, например, Хьюстона и его кислотные ванны или прокрустово ложе Кэмпбелла из Эйлинга… — Весь остаток нашего пути домой он продолжал рассуждать в том же духе.

Кеб остановился у тротуара.

— Шиллинг и десятипенсовый. — Мой друг кинул кебмену флорин, тот поймал монету, приподнял свою поношенную шляпу и со словами: «Премного благодарен», поторопил лошадь и растворился в тумане. Мы подошли к входной двери. Пока я возился с ключом, мой друг произнес:

— Странно, почему кебмен не подобрал того малого, что пытался окликнуть его на углу улицы?

— В конце смены они иногда поступают подобным образом.

— В самом деле, — согласился мой друг.

Всю ночь мне снились тени, огромные тени, застилавшие собой солнце. В отчаянии я пытался заговорить с ними, но они ничего не желали слушать.

5. Оболочка и яма

Весенний сезон — это время вещи. Не стоит медлить, выпотрошите из шкафа старую ветошь. Джек’с. Ботинки. Башмаки. Туфли. Спасите ваши подошвы! Каблук — это наш конек! Джек’с. Не упустите случая посетить наш новый торговый центр в Ист-Энде. Внутри — распарываем, подгоняем, отрезаем лишнее. Вечерние платья на любой вкус. Шляпы. Бижутерия. Трости бамбуковые и со шпагой внутри. Джек’с на Пикадилли. Почувствуйте себя жертвой моды!

Первым прибыл инспектор Лестрейд.

— Вы поставили своих людей на улице? — поинтересовался мой друг.

— Разумеется, — ответил Лестрейд, — им дан четкий приказ: всех пускать, но арестовать любого, кто попытается покинуть дом.

— А наручники у вас с собой?

В ответ инспектор сунул руку в карман, откуда раздался хорошо знакомый щелчок, потом еще один — значит, две пары наручников.

— Ну что ж, господа, поскольку нам приходится ждать, не соблаговолите ли вы рассказать о том, чего именно мы ждем?

Мой друг достал трубку из кармана, однако, вместо того чтобы закурить, положил ее на стол, прямо перед собой. Затем вытащил оловянную баночку — ту самую, которую наполнил прошлой ночью, и стеклянный пузырек, в котором я опознал предмет, привлекший мое внимание в комнате в Шоредитче.

— Это и есть тот самый гвоздь, который я собираюсь вбить в крышку гроба нашего мистера Вернэ.

Он сделал паузу, посмотрел на карманные часы и аккуратно положил их на стол.

— У нас есть еще несколько минут. — Он повернулся ко мне. — Итак, что вам известно о реставрационерах?

— Ничего хорошего.

Лестрейд закашлялся:

— Если вы решили завести речь о том, о чем, как мне кажется, вы решили завести речь, — ни слова больше!

— Слишком поздно, — отозвался мой друг, — существуют те, по мнению которых возвращение «Бывших» представляется не в столь радужных тонах, как всем нам. Это анархисты, которые хотят восстановления изначального порядка — человечество в руках своей собственной судьбы, если можно так выразиться.

— Я не стану терпеть подобного подстрекательства! — воскликнул Лестрейд. — Хочу предупредить вас…

— Хочу вас предупредить: не ведите себя как болван! Именно реставрационеры убили его королевское высочество Франца Драго. Они мучают, лишают жизни, добиваясь, причем напрасно, одного: чтобы повелители оставили нас в объятиях тьмы. Принц был убит «rache» — это древнее слово, означающее охотничью собаку. Инспектор, достаточно просто заглянуть в словарь, чтобы узнать об этом. К тому же оно означает «месть». Охотник оставил автограф на обоях в комнате, где произошло убийство, — подобным образом художник подписывает свои холсты. Однако это не он непосредственно умертвил принца.

— Хромой Доктор! — воскликнул я.

— Великолепно. Той ночью в комнате находился один высокий человек — я могу судить о его росте по тому, что надпись была сделана на уровне глаз. Он выкурил трубку — пепел и следы недокуренного табака можно было обнаружить в камине — и выбил трубку о кожух, ведущий к дымоходу. Низкорослый человек туда бы просто не дотянулся. Табак редкого, весьма грубого сорта. Следы на полу комнаты были по большей части затоптаны вашими людьми, инспектор, но прямо за дверью и около окна можно было еще разглядеть несколько четких отпечатков. Кто-то ждал в этой комнате: судя по ширине шага, это был человек ростом пониже, который при ходьбе переносил весь вес на правую ногу. На дорожке снаружи дома я заметил еще несколько подобных следов, а оставшаяся в одном из глубоких оттисков разноцветная грязь снабдила меня дополнительной информацией: высокий человек сопроводил принца в апартаменты, а затем ушел пешком прочь. Ждавший их прибытия и был тем, кто столь впечатляюще расчленил его высочество на кусочки.

Лестрейд издал неудобоваримый звук, который так и не превратился в членораздельную реплику.

— На протяжении многих дней я пытался проследить, чем занимался принц в этом городе. Игорные заведения, бордели, притоны, сумасшедшие дома — повсюду я искал курящего трубку человека и его сообщника. Все безрезультатно — до тех пор, пока мне не пришла в голову идея просмотреть богемские газеты. Вполне возможно, там мог обнаружиться ключ к тому, чем интересовался принц в последнее время. И тут я наткнулся на сообщение о том, что английская театральная труппа побывала в Праге с гастролями месяц назад, более того, они имели честь выступать перед самим его высочеством Францем Драго.

— Боже мой, выходит, наш знакомый Шерри Вернэ… — воскликнул я.

— Является реставрационером, вот именно!

Я покачал головой, восхищенный проницательностью, наблюдательностью и прочими талантами своего друга, и тут в дверь постучали.

— А вот и добыча! Будьте начеку! — произнес мой друг.

Лестрейд запустил руку как можно глубже в карман (вне всяких сомнений, именно там он держал свой пистолет) и нервно набрал полную грудь воздуха.

Мой друг отозвался:

— Входите!

Дверь открылась.

На пороге стоял не Вернэ и даже не Хромой Доктор. Перед нами был один из тех уличных «арапчат», которые зарабатывают на кусок хлеба посыльными «на службе у господ Беги да Побыстрей», как говорили в дни моей молодости.

— Вот, господа, могу я видеть господина Генри Кимберли? Один джентльмен попросил доставить ему записку.

— Это я, — ответил мой друг. — Опиши мне человека, который отдал тебе письмо, и получишь шесть пенсов в награду.

Юный малый, признавшийся, что его самого зовут Виггинс, попробовал полшиллинга на зуб, перед тем как спрятать, а затем рассказал, что самого невинного вида тип, вручивший ему послание, был из высоких, волосы темные, и, кроме того, он курил трубку.

Записка все еще у меня, и я взял на себя труд привести ее здесь дословно.

Дорогой сэр!

Не буду обращаться к Вам как к Генри Кимберли, поскольку у Вас нет никакого права на имя, которым Вы представились. Меня, признаться, удивило, что Вы не назвались своим настоящим именем, поскольку оно не только весьма благозвучно, но делает Вам честь. Я читал некоторые из Ваших трудов — в тех случаях, когда мне удавалось их заполучить. Более того, на протяжении двух лет я состоял с Вами в весьма плодотворной переписке: мы обсуждали ряд непоследовательных заключений, сформулированных в Вашей работе о динамике астероидов.

Я был удивлен, встретив Вас вчера вечером. Осмелюсь дать несколько советов, которые вполне могут оказаться полезными в ваших профессиональных занятиях. Прежде всего, курящий человек вряд ли станет брать с собой абсолютно нераскуренную, новую трубку и при этом не запасаться табаком, однако это не столь невероятно, сколь невозможно и немыслимо встретить театрального продюсера, не имеющего ни малейшего представления о том, как оплачивается постановка, более того, появляющегося в компании молчаливого отставного офицера (служившего, если я не ошибаюсь, в Афганистане). Между прочим, Вы были абсолютно правы: у лондонских улиц на самом деле есть уши, так что в следующий раз поостерегитесь брать первый же кеб, который попадется Вам на пути.

Одно из Ваших заключений абсолютно верно: это я заманил ублюдка в апартаменты, расположенные в Шоредитче. Могу утешить Вас тем, что, изучив его пристрастия и предпочтения, я сообщил этому отродью, что раздобыл для него девочку, похищенную из приюта в Корнуэлле. Она никогда в жизни не видела живого мужчину, поэтому его лицо, одно-единственное его прикосновение совершенно сведут ее с ума и лишат рассудка.

Была бы девочка, никаких сомнений, ее безумие доставило бы насильнику физическое наслаждение, он был способен поглотить ее, словно мякоть спелого персика, не оставив после себя ничего, кроме кожицы и косточки. Я уже видел, как они это делают. Я даже видел, как они совершали поступки куда хуже. Такова цена, которую нам приходится платить за мир и процветание.

Слишком высокая и несправедливая цена.

Замечательный врач и, кроме того, мой единомышленник, а также подлинный автор нашей пьесы, вне всяких сомнений умеющий доставить развлечение публике, уже ждал нас на месте со своими ножами.

Эта записка вовсе не преследует цели стать насмешливым посланием в стиле «поймай меня, если сможешь», ибо мы, я и почтенный доктор, уже далеко и вам нас не найти. Я должен признаться: было замечательно, пусть хоть на мгновение, обнаружить достойного противника. Куда более достойного, чем безжалостные создания из ямы Иного мира.

По-моему, стрэндской труппе придется подыскивать нового актера на главные роли.

Не стану подписываться Вернэ, поэтому, покуда охота не закончена, а мир не возрожден в своем прежнем виде, прошу Вас вспоминать меня просто как

Rache.

Инспектор Лестрейд выскочил на улицу, чтобы позвать своих людей. Они потребовали, чтобы юный Виггинс отвел их на то место, где получил записку от высокого человека, как будто Вернэ-актер должен был сидеть и поджидать их там, покуривая свою трубку. Наблюдая из окна за их судорожными метаниями, мы оба почти одновременно с сожалением покачали головой.

— Теперь остановят и обыщут все поезда, идущие из Лондона, все пароходы, отправляющиеся из Альбиона в Европу или Новый Свет, — произнес мой друг, — примутся повсюду искать высокого человека и его спутника, полного прихрамывающего мужчину ростом пониже. Закроют порты, перекроют все пути из страны.

— Вы думаете, их удастся поймать?

Мой друг снова покачал головой:

— Возможно, я ошибаюсь, но готов поспорить, что высокий человек и его спутник сейчас находятся не более чем в миле от нас, в трущобах Сент-Джайлса, где полицейские не появляются иначе как сразу дюжиной. Там они и будут прятаться до тех пор, пока вся эта шумиха не утихнет. А потом опять займутся своим делом.

— Что наводит вас на подобную мысль?

— Очень просто: случись нам поменяться местами, именно так поступил бы я. Кстати, записку вам следует сжечь.

Я нахмурил брови:

— Но ведь это улика?

— Это мятежный вздор, — ответил мой друг.

Я и впрямь должен был сжечь ее. Я даже сказал Лестрейду по его возвращении, что сжег, и он поблагодарил меня за столь предусмотрительное поведение. Лестрейд сохранил свой пост, принц Альберт отправил моему другу записку, в которой высоко оценил его дедуктивное расследование и выразил сожаление, что злоумышленник все еще остается на свободе.

Конечно, им так и не удалось поймать Шерри Вернэ, не знаю, каким было его настоящее имя. Не было обнаружено и следов его жестокого сообщника, который в ходе расследования был опознан как военный хирург в отставке Джон (а может быть, Джеймс) Ватсон. Как ни странно, выяснилось, что он тоже служил в Афганистане. Интересно, встречались ли мы когда-нибудь?

Мое плечо, после того как до него дотронулась королева, продолжает выздоравливать, ткани приобрели чувствительность. Скоро мне предстоит получить еще одно смертельное ранение.

Несколько месяцев назад, когда нам довелось провести вечер в полном уединении, я спросил своего друга, отложилась ли у него в памяти переписка, на которую ссылается в своем послании тот, кто подписался как Rache. Мой друг ответил, что превосходно помнит, как Сигерсон (ибо в тот раз актер представился именно так, выдавая себя за исландца) построил на основании расчетов моего друга какие-то безумные теории относительно связи массы, энергии и предполагаемой скорости света.

— Вздор, конечно, — заметил мой друг; на его лице не появилось и тени улыбки, — но тем не менее вдохновенный и очень опасный вздор.

В конечном счете из дворца пришло известие о том, что королева удовлетворена сведениями, которые удалось собрать моему другу в ходе расследования, и дело было закрыто.

Однако я сомневаюсь, чтобы мой друг оставил дело как есть: все будет закончено только в тот момент, когда один из них убьет другого.

Я сохранил послание. Рассказав об этом деле, я затронул темы, говорить о которых вовсе не следовало бы. Благоразумный человек, вне всякого сомнения, сжег бы эти страницы, но мой друг научил меня тому, что даже пепел может раскрыть свои секреты. Поэтому я помещу эти записи в ячейку, арендованную в сейфе банка, с распоряжением вскрыть ее только после того, как все живущие ныне уже будут мертвы. Хотя в свете последних событий, происходящих в России, положенный срок может истечь быстрее, чем это представляется кому-либо из нас.

С. М., майор в отставке Бейкер-стрит Лондон, Альбион, 1881

Роберт Дж. Сойер. Вопрос вероятности

Роберт Дж. Сойер — автор двадцати романов. В их числе «Hominids», удостоенный премии «Хьюго», «Смертельный эксперимент» («The Terminal Experiment»), награжденный премией «Небьюла», и «Mindscan», за который его создатель получил мемориальную премию имени Джона Кэмпбелла. Роман «Вспомни, что будет» («Flashforward») стал основой телепроекта канала «Эй-би-си». В настоящее время Сойер работает над трилогией «WWW»: «Wake», «Watch» и «Wonder». Первая книга, «Wake», ранее была издана в нескольких номерах журнала «Analog», а в апреле вышла в твердой обложке.

«Ну и где они все?» — воскликнул в 1950-м Энрико Ферми. И этот горький вопрос ныне известен как парадокс имени выдающегося лос-аламосского физика. Почему мы не наблюдаем признаков неземной жизни, коль скоро вероятность ее существования кажется такой высокой? Пусть даже разум нечасто возникает во Вселенной, учитывая ее гигантские размеры, контакты с развитыми цивилизациями должны быть вполне рядовым явлением. Есть даже специальное уравнение Дрейка, позволяющее выстраивать такую линию аргументации. Можно предположить существование миллиардов культур намного старше нашей — однако непонятно, почему же они не колонизировали Землю или хотя бы не создали какие-нибудь гигантские инженерные сооружения, доступные нашим приборам, — сферы Дайсона, например.

До сих пор мы не обнаружили в космосе ни души. Объяснений тому хватает. Возможно, разумная жизнь зарождается гораздо реже, чем нам хотелось бы, либо мудрые цивилизации не желают вмешиваться в наше развитие, либо им попросту недосуг возиться с такими примитивными созданиями, как мы.

В последнем рассказе этого сборника мы предлагаем решение парадокса Ферми — и беремся утверждать, что сами бы вы до него не додумались.

В будущем я очутился первым, изрядно опередив своего компаньона. Перенос не сопровождался болезненными ощущениями, разве что уши заложило, — это, как мне объяснили позже, из-за перепада воздушного давления. В двадцать первом веке я подвергся сканированию мозга — нужно было извлечь из моей памяти все необходимое для реконструкции дома 221-б по Бейкер-стрит. Кое-какие детали я не то что словами выразить, в собственном уме воспроизвести не мог. Но за меня это сделала техника и воссоздала все тютелька в тютельку, до мельчайших подробностей: и обои с ворсистым рисунком, и медвежью шкуру на полу у камина, и ведерко с углем, и плетеные кресло и стул, и даже вид из окна.

В будущем меня любезно принял джентльмен, назвавшийся Майкрофтом Холмсом. Ни в каком родстве с моим партнером он не состоит, это было сказано сразу; однако он признал тот факт, что имя и фамилия повлияли на его выбор основной профессии, каковой стало изучение методов великого сыщика. На вопрос, нет ли у него брата по имени Шерлок, я получил ответ, показавшийся странным: «Мои родители не были столь жестоки».

Паче того, этот Майкрофт Холмс — коротышка с рыжеватыми волосами. Ничуть не похож на дородного темноволосого детину, с которым я приятельствовал двумястами годами ранее.

Здешний Майкрофт настоял на том, чтобы все детали были тщательнейшим образом проверены, прежде чем из прошлого будет перенесен Холмс. Гении, пояснил сей джентльмен, имеют свойство ходить по краю безумия, и пусть я сам с легкостью выдержал перенос, для моего компаньона он может оказаться пагубным потрясением.

Но наконец Майкрофт и Холмса переместил в будущее, и сделал это, надо отдать ему должное, с исключительной точностью: едва мой друг переступил порог настоящего дома 221-б, как очутился в созданном здесь подобии. Вот с лестницы долетел так хорошо знакомый голос, весело делящийся новостями с двойником миссис Хадсон; длинные ноги, по обыкновению, стремительно взнесли Шерлока наверх, в нашу скромную квартиру.

Напрасно я рассчитывал на сердечное приветствие, на радостный возглас «Мой дорогой Ватсон!», на крепкое рукопожатие или иное проявление дружбы. Как вы догадываетесь, ничего подобного я не дождался. Совсем иначе выглядело наше предыдущее воссоединение, после трехлетней разлуки, когда Холмс странствовал по белу свету, а я считал его покойником. Нет, человек, чьи подвиги я имею счастье бытописать, даже не догадывался, сколько времени продлилось расставание на этот раз, и в награду за долготерпение я получил всего лишь рассеянный кивок.

Холмс расположился в кресле и уткнулся в вечернюю газету, но миг спустя раздосадованно хлопнул ею об стол.

— Черт знает что! Я уже читал этот номер. Ватсон, разве сегодня не приносили почту?

Судьба-насмешница не оставила мне иного выбора, кроме как принять столь неподобающую роль. Мы с Шерлоком будто местами поменялись, и теперь я был вынужден открывать ему глаза на происходящее.

— Дорогой мой Холмс, жаль вас расстраивать, но газеты уже давно не печатаются.

На его длинном лице сурово сдвинулись брови, в глазах появился грозный блеск.

— Ватсон, мне почему-то думается, что человек с вашим афганским прошлым должен быть более устойчив к воздействию солнечных лучей. Спору нет, жара нынче ужасная, но не настолько же, чтобы помрачить ваш рассудок.

— Уверяю вас, Холмс, он ничуть не помрачен, — вздохнул я. — Увы, я говорю истинную правду, хотя, признаться, мой отклик на эту новость был в точности таким же. Вот уже семьдесят пять лет как закрылась последняя газета.

— Семьдесят пять лет? Ватсон, помилуйте! Эта газета датирована четырнадцатым августа тысяча восемьсот девяносто девятого. Вчерашним днем!

— Боюсь, Холмс, вы заблуждаетесь. Нынче год две тысячи девяносто шестой от Рождества Христова, пятое июня.

— Две ты…

— Понимаю, дружище, это может показаться абсурдным…

— Это не может показаться абсурдным! Это и есть сущий абсурд, старина… Старина — так я привык обращаться по-дружески, но вам, конечно же, ни в коем случае не дашь двухсот пятидесяти.

— Возможно, я не тот, кто может все объяснить толком, — вздохнул я.

— Верно, — раздался голос в дверях. — А посему предоставьте это мне.

— Вы еще кто такой? — подскочил, как ужаленный, Шерлок.

— Меня зовут Майкрофт Холмс!

— Самозванец! — возмутился мой друг.

— Пожалуйста, не спешите с выводами, — возразил Майкрофт. — Хоть я и не являюсь вашим братом и даже завсегдатаем клуба «Диоген», но тоже ношу это имя и фамилию. Я ученый, воспользовавшийся некими научными принципами, дабы изъять вас из вашего прошлого и перенести в мое настоящее.

Сколько лет я знал своего друга — и лишь сейчас впервые увидел его начисто сбитым с толку.

— Он говорит истинную правду, — подтвердил я.

— Но зачем? — развел длинными руками Холмс. — Пусть даже это не безумная фантазия — чего я ни на миг не допускаю, — какой смысл похищать меня и моего доброго приятеля доктора Ватсона?

— Есть причина, Холмс. Как вы любите говорить, игра начинается.

— Что, убийство? — спросил я, радуясь долгожданному объяснению нашего путешествия во времени.

— Ах, если бы просто убийство, — вздохнул Майкрофт. — Возможно, это самая великая загадка, с которой сталкивалось человечество на своем веку. Мы имеем дело с исчезновением, и не одного живого существа, а триллионов. Триллионов, Холмс!

— Ватсон, — обратился ко мне Холмс, — вы, конечно же, умеете распознавать психические патологии. Посмотрите в своем саквояже, не найдется ли там чего-нибудь для этого несчастного. Все население Земли не превышает двух тысяч миллионов.

— Так было в ваше время, а сегодня это восемь миллиардов, — поправил Майкрофт. — Но я повторяю: речь идет об исчезновении триллионов.

— О, я сообразил наконец! — В глазах Холмса затлел огонек уверенности: здравый смысл снова вернул свои позиции. — Мне доводилось читать в «Иллюстрейтед Ландон ньюз» про динозавров — так Оуэн назвал огромных тварей, вымерших давным-давно. Это с их исчезновением я призван разобраться?

Майкрофт отрицательно покачал головой:

— Вам бы прочитать монографию профессора Мориарти «Динамика астероида»…

— Я не захламляю свой мозг бесполезными знаниями! — отчеканил Холмс.

Майкрофт пожал плечами:

— В этом труде Мориарти выдвинул весьма остроумную идею: в нашу планету врезался астероид, и ее на многие месяцы заволокло поднятой при ударе пылью. Примерно через столетие после выхода монографии в свет догадка профессора подтвердилась, в отложениях глины были найдены следы того катастрофического столкновения. Нет, Холмс, задача, о которой вы говорите, давно решена. Та же, что предлагается вам, куда грандиозней.

— Ради бога, перестаньте ходить вокруг да около! — вспылил Холмс.

Майкрофт указал моему другу на кресло, и тот после секундных колебаний сел.

— Она называется парадоксом Ферми, — сообщил рыжеволосый ученый. — В честь итальянского физика Энрико Ферми, который жил в двадцатом веке. Видите ли, нам известно, что в нашей Вселенной существует бесчисленное множество планет, и по логике на многих из них могли бы возникнуть цивилизации разума. Мы даже математически получили приблизительную цифру, воспользовавшись специальным уравнением Дрейка. На протяжении полутора веков при посредстве радио… — для вас будет понятнее термин «беспроволочный телеграф» — мы искали признаки существования этих мыслящих культур в космосе. И никого не нашли! Никого! Посему парадокс Ферми гласит: если во Вселенной должна кишеть жизнь, куда подевались все эти чужаки?

— Чужаки? — переспросил я. — А куда они могли подеваться? Живут себе за границей, в своих суверенных государствах, и в ус не дуют.

— Дорогой доктор, в наши времена слово имеет дополнительные значения. Под чужаками я подразумеваю инопланетян, существ, обитающих на иных планетах.

— Как в романах Верна и Уэллса? — спросил я с притворной серьезностью.

— И это не только планеты, что крутятся вокруг нашего Солнца, — добавил Майкрофт.

Холмс снова встал.

— Я ни бельмеса не смыслю в планетах и вселенных, — раздраженно сказал он. — Подобные сведения не имеют практического применения в моей профессиональной деятельности.

Я кивнул, позволив себе смешок:

— Когда мы с Холмсом только познакомились, он не поверил, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот.

— Шерлок, мне известно о пробелах в вашем образовании, — с улыбкой проговорил Майкрофт, и мой друг аж скривился от такой фамильярности. — Но это дело легко поправимое.

— Я не стану загромождать свой разум бесполезными сведениями, — повторил Холмс. — В нем хранится исключительно то, что помогает мне в работе. Например, я способен распознать любую из ста сорока разновидностей табачного пепла…

— Ну, эти сведения вам уж точно не пригодятся, Холмс, — перебил Майкрофт. — У нас уже давно никто не курит, ибо доказано, что табак вреден для здоровья.

Я быстро глянул на Шерлока — сколько раз напоминал ему о пагубности самоотравления никотином.

— Вдобавок за минувшие годы мы немало узнали о строении мозга. Ваши опасения насчет того, что постижение литературы, астрономии и философии не оставит места для более важных наук, беспочвенны. Вместимость человеческого разума, его способность хранить и извлекать информацию поистине безгранична.

— Это правда? — спросил Холмс, и по тону я понял, что мой друг изумлен.

— Правда.

— И вы хотите, чтобы я занялся изучением физики, астрономии и так далее?

— Да, — подтвердил Майкрофт.

— Чтобы разобраться с парадоксом Ферми?

— Именно так.

— Но почему я?

— Потому что в вашем лице мы имеем специалиста по решению загадок, равного которому свет не видывал. Эпоха Шерлока Холмса миновала двести лет назад, а его соперник не родился до сих пор.

Майкрофт, наверное, не заметил, но от меня-то не укрылось легчайшее проявление гордости на лице моего давнего компаньона. Однако в следующий миг Холмс помрачнел.

— Но это каким же багажом знаний необходимо обзавестись, чтобы хотя бы подступиться к вашему делу. Понадобятся многие годы…

— Вовсе нет. — Майкрофт взмахнул рукой, и посреди Холмсова стола, как всегда беспорядочно заставленного и заваленного вещами, возникли вертикальный стеклянный прямоугольник и непривычная моему глазу металлическая чаша. — Технологии познания отнюдь не стояли на месте, и мы научились записывать информацию непосредственно в мозг. — Майкрофт подошел к столу. — Вот эта панель называется монитором, она включается от вашего голоса. Надо просто задавать вопросы, и устройство покажет любой интересующий вас предмет. Ежели сочтете какую-либо тему полезной для расследования, просто наденьте на голову шлем. — Он указал на чашу. — Скажите «загрузить», и необходимые сведения будут совершенно безболезненно внедрены в нейронные сети вашего мозга. Уже в следующий миг вам покажется, что эту область науки вы досконально знали всегда.

— Невероятно! — воскликнул Шерлок. — А что потом?

— А потом, мой дорогой Холмс, я надеюсь, что в дело вступит ваша непревзойденная дедукция, вы решите парадокс и мы узнаем в конце концов, что случилось с чужаками.

— Ватсон! Ватсон!

Я вздрогнул, просыпаясь. Холмс, будучи в восторге от новообретенной способности без усилий поглощать информацию, засиделся до глубокой ночи; я же сам не заметил, как уснул в кресле. Похоже, мой друг нашел-таки лекарство от дремлющей кокаиновой зависимости: держа в руках ключи к абсолютному знанию, он не будет маяться от безделья в промежутках между раскрытием детективных тайн.

— А? — У меня пересохло в горле — должно быть, спал с открытым ртом.

— Старина, это куда увлекательнее, чем я себе представлял. Вот послушайте — и вам это покажется ничуть не менее интересным, чем любое из расследованных нами преступлений.

Я встал и плеснул себе шерри — все-таки ночь на дворе, рассвет еще даже не брезжит.

— Слушаю, Холмс.

— Помните наглухо запертую и опечатанную комнату, что сыграла столь важную роль в деле о гигантской крысе с Суматры?

— Такое забудешь! — Холодок, побежавший по спине, заставил меня поежиться. — Если бы не ваша отменная стрельба, моя левая нога чувствовала бы себя нынче не лучше правой.

— О да, — кивнул Шерлок. — Так вот, предлагаю вам другую загадку, связанную с замкнутым пространством. Ее придумал австрийский физик Эрвин Шрёдингер. Вообразите ящик, сделанный из непрозрачного материала. Его стенки идеально подогнаны друг к другу — невозможно подглядеть, чем занимается кот, которого в этом ящике заперли…

— Запирать бедное животное в ящике? — удивился я. — По-вашему, это человечно?

— Ватсон, ваша деликатность и чуткость достойны всяческих похвал, но прошу не отвлекаться. Далее, представьте себе находящееся в ящике пусковое устройство: шансов, что оно сработает, ровно пятьдесят на пятьдесят. Устройство соединено с баллоном, в котором заключен ядовитый газ, и если оно включится, струя отравы убьет кота.

— О боже! — ахнул я. — Какое изуверство!

— А теперь, Ватсон, скажите вот что: не вскрывая ящика, можно ли сказать, жив кот или нет?

— Гм… Если я правильно вас понял, это зависит от того, сработало ли устройство.

— Замечательно. Продолжайте.

— А значит, есть вероятность, что кот жив. И столь же вероятно, что он мертв.

— Молодцом, дружище! Вы не обманули моих ожиданий, ваш вывод — настоящий образец очевидности. Однако, Ватсон, вы не правы. Совершенно не правы.

— Что вы имеете в виду?

— Это потенциальный кот, нерешенный кот; существование этого кота не более чем вопрос вероятности. Он не жив и не мертв, Ватсон: суть именно в этих двух «не». И до тех пор, пока кто-нибудь умный не додумается вскрыть ящик и заглянуть, кот останется загадкой. Давайте сорвем печать и посмотрим внутрь — и лишь тогда потенциальный кот обернется всамделишным. Его реальность — результат наблюдения.

— Что за чепуха! Такой даже тезка вашего брата не городил.

— Вовсе не чепуха, — замотал головой Холмс. — Именно так устроен мир. Люди многому научились за последние века, очень многому. Но, как сказал Альфонс Карр, «plus ça change, plus c’est la même chos».[41] Даже в столь эзотерической области науки, как высокая физика, ничто не сравнится с могуществом квалифицированного наблюдателя!

Я снова задремал, а проснулся от возгласов Холмса: «Майкрофт! Майкрофт!»

Мне уже доводилось слышать эти крики — когда моему другу изменяло железное здоровье под натиском простуды или когда он пребывал во власти проклятой иглы. Запоздало я сообразил, что на сей раз он зовет не брата, а ученого мужа из двадцать первого века. Через минуту его усилия были вознаграждены: распахнулась дверь и в гостиную вошел наш рыжеволосый знакомец.

— Здравствуйте, Шерлок, — сказал Майкрофт. — Вам нужны мои услуги?

— Нужны, — подтвердил Холмс. — Я основательно разобрался не только в физике, но и в технике, которая позволила вам воссоздать это жилище для меня и нашего славного доктора Ватсона.

Майкрофт кивнул:

— Старался следить за вашими предпочтениями и привычками. Должен заметить, кое-какие нюансы подчас удивляли меня.

— Не вас одного, — вздохнул Холмс. — Что поделать, мой метод основан на пристальном внимании к мелочам. Итак, правильно ли я понял: чтобы реконструировать эту квартиру, вы подвергли сканированию память Ватсона, а затем использовали, если я не путаюсь в терминах, голографию и микроманипулирование силовыми полями?

— Все верно.

— То есть ваши возможности не ограничиваются воссозданием этих комнат — вы способны реконструировать все увиденное нами?

— Безусловно. Если на то пошло, я даже могу поместить вас в картину, воспроизведенную по чужим воспоминаниям. Ну а теперь не угодно ли вам взглянуть на нашу сверхбольшую антенную решетку? Это сеть из множества радиотелескопов, при посредстве которых мы пытаемся услышать голоса…

— Не сомневаюсь, зрелище впечатляющее, — пренебрежительно перебил его мой друг. — А реконструировать место происшествия, столь удачно названного Ватсоном «Последним делом Холмса», вы можете?

— О господи! — явно опешил Майкрофт. — Речь о Рейхенбахском водопаде? Честно говоря, я думал, эту сцену вам захочется воссоздать в самую последнюю очередь.

— Весьма логичное предположение, — похвалил Холмс. — Так можете или нет?

— Разумеется, могу.

— Так чего же мы ждем?

Снова мы с Холмсом прошли сканирование мозга и вскорости оказались в Швейцарии, на горном курорте, в мае 1891-го, — в том краю, где однажды пытались укрыться от головорезов профессора Мориарти. Милая деревенька Мейринген, очаровательная гостиница «Англия». Копия ее владельца, точь-в-точь как некогда оригинал, добилась от нас твердого обещания полюбоваться красотами Рейхенбахского водопада. Туда-то мы и направились с Холмсом, причем мой друг вооружился альпенштоком. Майкрофт же недвусмысленно дал понять, что за происходящим он будет наблюдать лишь издали.

— Не по душе мне ваша затея, — сказал я своему партнеру. — Пережить тот ужасный день заново я хотел бы разве что в кошмарном сне.

— А вот у меня, Ватсон, сохранились куда более теплые воспоминания. Победа над Мориарти — апогей моей карьеры. Я вам и тогда говорил, и сейчас повторю: моя жизнь — не такая уж непомерная плата за возможность положить конец деяниям сего Наполеона преступного мира.

Прорубленная в лесу дорожка частично огибала водопад, она как будто для того и предназначалась, чтобы туристы могли хорошенько обозреть достопримечательность. Река питалась талыми снегами; студеный зеленоватый поток с феноменальной скоростью, с яростной мощью низвергался в скальный провал, в черную, как темнейшая из ночей, бездну. Оттуда вздымались огромные тучи брызг, и рев водопада напоминал человеческий вопль.

Несколько мгновений мы стояли и глядели вниз, на водопад; никогда еще на моей памяти лицо Холмса не было таким сосредоточенным и в то же время безмятежным. Затем он вытянул руку, указывая вдоль по дорожке.

— Дорогой Ватсон, заметьте, — ему пришлось кричать, чтобы я услышал в шуме воды, — тропинка упирается в скалу.

Я кивнул, и он повернулся кругом.

— Обратите также внимание, что уйти отсюда можно только по своим собственным следам. У этой ловушки лишь один выход, и он там же, где вход.

И снова я кивнул. А затем, как и в первый раз, когда мы посетили эту роковую сцену, прибежал маленький швейцарец с письмом, адресованным мне. На конверте я увидел штамп гостиницы «Англия». Конечно же, я знал, что́ в записке: поселившаяся в гостинице англичанка кашляет кровью. Жить ей осталось считаные часы, но все же помощь квалифицированного врача способна облегчить ее страдания; не соизволю ли я прибыть как можно скорее?

— Но ведь письмо — всего лишь предлог, — сказал я, поворачиваясь к Холмсу. — Признаю, тогда я клюнул на удочку, в то время как вы сразу заподозрили козни Мориарти.

Пока я это говорил, юный швейцарец стоял истуканом — должно быть, Майкрофт позаботился о том, чтобы мы с Холмсом могли побеседовать без малейших помех, и на время «отключил» мальчишку.

— Но в этот раз я не оставлю вас, Холмс, наедине со смертью.

Шерлок воздел руку:

— Ватсон, ваши сантименты, как всегда, смехотворны. Иль забыли, что все это лишь имитация действительности? Однако вы окажете мне самую что ни на есть реальную помощь, если сделаете все как в прошлый раз. Впрочем, нет нужды повторять трудный путь до «Англии» и обратно. Достаточно пройти лишь до того места, где вы повстречали человека в черном, подождать четверть часа и вернуться.

— Благодарю, что упростили мне задачу, Холмс. Я теперь на восемь лет старше, чем тогда, и трехчасовой поход по горам дался бы мне, прямо скажем, нелегко.

— Пожалуй, вы правы, — кивнул Холмс. — Мы с вами надолго пережили пору своей наибольшей полезности. Однако будьте любезны, сделайте, как я сказал.

— Конечно сделаю, — вздохнул я. — Но должен признаться, я ровным счетом ничего не понимаю. Майкрофту из двадцать первого века вы понадобились для решения проблемы из области натурфилософии, то бишь для поиска запропастившихся инопланетян. Спрашивается, почему мы находимся именно здесь?

— А потому, старина, — ответил Холмс, — что у меня возникли кое-какие предположения. Доверьтесь мне, Ватсон. Доверьтесь и еще раз исполните свою роль в драме, что разыгралась четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года.

Вот так я расстался со своим компаньоном, даже не догадываясь, что у него на уме. Шагая по тропке в сторону отеля «Англия», я увидел человека, который спешил в противоположном направлении. Когда-то, переживая по-настоящему рейхенбахскую трагедию, я не узнал во встречном ее виновника, но теперь-то не могло быть никаких сомнений: это профессор Мориарти. Высокий, худой, весь облаченный в черное, с выпуклым лбом; угловатый силуэт четко очерчен на фоне зелени. Я позволил этой копии злодея пройти мимо, выждал, как было велено, пятнадцать минут и направился к водопаду.

По прибытии увидел прислоненный к камню альпеншток Холмса. Черную землю непрестанно увлажняли долетавшие брызги. На этом грунте я увидел две цепочки следов, обе вели к каскаду — и ни одна не поворачивала назад! То же самое кошмарное зрелище!

— С возвращением, Ватсон!

Я молниеносно повернулся на голос. Опираясь о дерево, Шерлок стоял и улыбался.

— Холмс! Как же вы ухитрились пройти сюда от водопада и не оставить следов?

— Мой дорогой Ватсон, разве вы забыли, что здесь лишь мы с вами состоим из плоти и крови, все же прочее — имитация. Я попросил Майкрофта позаботиться о том, чтобы мои ноги не делали отпечатков. — Он демонстративно прошелся вперед-назад — туфли не оставили ни единой ямки, не пригнули ни одной былинки. — А еще, разумеется, я попросил обездвижить Мориарти, как ранее был обездвижен швейцарский мальчонка, — не дожидаясь, когда мы с моим заклятым врагом сойдемся в смертельном поединке.

— Поразительно, — восхитился я.

— Ваша правда, старина. А теперь осмотритесь как следует. Что вы видите?

— Да все то же, что и в тот ужасный день, когда вы якобы погибли: к водопаду ведут следы двух человек, но обратно никто не шел.

Возглас Холмса «вот именно!» посостязался с ревом водопада.

— Вам известно, что одни следы принадлежат мне, а другие англичанину в черном, этому сущему Наполеону криминального мира.

— Ну да.

— Увидев, что к водопаду ведут две цепочки следов, но ни одна не возвращается, вы подбежали к самой кромке и обнаружили… Что вы обнаружили, Ватсон?

— Следы борьбы на самом краю утеса, под которым бежал поток.

— И какой сделали вывод из увиденного?

— Вы и Мориарти полетели вниз, держа друг друга мертвой хваткой, и разбились.

— Превосходно, Ватсон! К такому же точно заключению пришел бы и я, если бы полагался на те наблюдения.

— К великому счастью, я оказался неправ.

— Так уж и неправы?

— Ну да… Ваше присутствие — подтверждение тому.

— Возможно, — улыбнулся краем рта Холмс. — Но я полагаю иначе. Подумайте, Ватсон! Вы побывали на месте события, поняли, что случилось, и три года — целых три года! — не сомневались в моей гибели. А ведь до того мы с вами десять лет были друзьями и коллегами. Да разве тот Холмс, которого вы знали, позволил бы вам скорбеть по нему так долго? Да разве тот Холмс не прислал бы весточку? Уж вы-то должны знать, что вам я доверяю почти как моему брату Майкрофту, которому я сказал: не будь тебя, мне пришлось бы раскрыть тайну своего существования Ватсону.

— Что ж, — буркнул я, — раз уж вы подняли эту тему, замечу: было немного обидно, пока вы не объяснили причину своего молчания.

— Ватсон, приятно сознавать, что ваши обиды сошли на нет. Но что, если вы избавились от них абсолютно без моей помощи?

— Как прикажете понимать?

— Вы получили несомненные доказательства моей смерти и, как подобает верному хроникеру, цветисто описали их в рассказе со столь подходящим названием «Последнее дело Холмса».

— Да, описал. Знали бы вы, чего мне стоили эти три слова.

— А когда отчет был опубликован в «Стрэнде», как отреагировали ваши читатели?

Припоминая, я покачал головой:

— Для меня это явилось настоящим сюрпризом. Я-то рассчитывал получить пару-тройку писем от незнакомых людей, со сдержанными соболезнованиями. Публика довольно тепло встречала истории о ваших подвигах, но чтобы обрушить на меня такую лавину гнева и возмущения… Читатели требовали новых приключений Шерлока Холмса.

— Каковую задачу, конечно же, вы сочли невыполнимой, поскольку видели, как я погиб.

— Именно так. Должен сказать, читатели вели себя весьма и весьма нетипично. Все это оставило глубокий отпечаток в моей душе.

— Но вскоре страсти улеглись, — подсказал Холмс.

— Вы же прекрасно знаете, что нет. Я вам описывал тот град письменных и устных претензий — он ничуть не ослабевал с годами. Пришлось даже порыться в памяти и изложить одно из ваших второстепенных дел — прежде я не считал его заслуживающим интереса. А читателям все мало! Но тут вдруг, к великому моему изумлению и восторгу…

— К великому вашему изумлению и восторгу, после трехлетнего отсутствия я очутился у вас кабинете, переодетый и загримированный, — если не ошибаюсь, изображал тогда малоимущего библиофила. И вскоре вы получили свежие материалы для хроник, и прежде всего — дело с участием печально известного полковника Себастьяна Морана и графа Рональда Адэра.

— Да, — кивнул я. — Ваше нежданное возвращение потрясло меня до глубины души.

— А давайте-ка, Ватсон, обдумаем случившееся четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года на Рейхенбахском водопаде. Вы, лично побывав на месте происшествия, получили доказательства гибели вашего покорного слуги, и вдобавок кромку того обрыва потом тщательно исследовали многочисленные специалисты — об этом вы тоже упомянули в «Последнем деле». Вывод был единодушен: мы с Мориарти расстались с жизнью на дне пропасти.

— И тем не менее вывод оказался ошибочным.

Холмс расплылся в хитрой улыбке.

— Нет, дорогой мой Ватсон. Он оказался неприемлемым… для ваших преданных читателей. Вот где кроется корень всех проблем. Давайте-ка вспомним кота Шрёдингера в глухом ящике. Мы с Мориарти как будто проделали одно и то же: дошли по тропинке до тупика и оставили на влажной почве следы. Из той ситуации у меня было лишь два выхода: либо выжить, либо умереть. До тех пор, пока кто-нибудь не увидел, как я возвращаюсь по дорожке, итог поединка оставался неизвестным. Я одновременно был и живым и мертвым, то есть представлял собой набор вероятностей. Когда же на месте события появились вы, этот набор вероятностей сократился до одного реального факта. Вы не увидели следов в обратном направлении, а это означало, что мы с Мориарти боролись, пока не сорвались и не рухнули в ледяную стремнину. Засвидетельствовав результаты схватки, вы исключили вторую альтернативу, вынудили событие прийти к единственному результату. Мой добрый друг, вы тем самым убили меня, я это говорю в самом прямом смысле.

У меня заколотилось сердце.

— Помилуйте, Холмс! Ничто в жизни не сделало меня счастливее, чем известие о вашем спасении.

— В этом, Ватсон, я нисколько не сомневаюсь, но тогда, четвертого мая, вы могли увидеть либо один результат, либо другой. Не оба одновременно. А увидев, вы сообщили о своих выводах. Сначала швейцарской полиции, потом репортеру из «Журналь де Женев», и, наконец, изложили подробный отчет на страницах «Стрэнда».

Я кивнул.

— Но Шрёдингер не учел кое-чего, когда задумывал свой эксперимент. Предположим, мы вскрыли ящик и обнаружили, что бедный кот испустил дух, и вы через некоторое время рассказали о том соседу, однако сосед наотрез отказывается верить: кот жив, и все тут! Что произойдет, если вы вернетесь и снова заглянете в ящик?

— Разумеется, увижу мертвого кота.

— Допустим. Но что, если тысячи, да что там, миллионы откажутся верить первому очевидцу? Что, если откажутся принимать его доказательства? А, Ватсон? Что тогда?

— Гм… Не знаю.

— Одним своим упрямством они переформируют реальность, вот что тогда случится, мой друг. Истина окажется подменена вымыслом. Они оживят кота. Паче того, они попытаются уверовать, что кот вовсе и не умирал.

— А дальше?

— А дальше мир, который прежде зиждился на твердой реальности, перейдет в состояние нерешенности, неопределенности; он «поплывет». Вы первый очевидец события на Рейхенбахском водопаде, ваше наблюдение должно было стать прецедентом. Но легендарная строптивость рода человеческого сыграла свою роль. Ватсон, это тупое упрямство, это нежелание верить в элементарное превратило наш мир в волновой фронт нереализованных вероятностей. Мы существуем в вероятностном потоке… весь мир существует в этом потоке, а по какой причине? Да из-за конфликта между тем наблюдением, которое было сделано вами, очевидцем, на Рейхенбахском водопаде, и тем, которое устроило бы мир.

— Холмс, все это слишком фантастично.

— Отбросьте все невозможное; то, что останется, — и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался. Этот постулат подводит нас к задаче, которую задал здешний аватар моего брата Майкрофта. То бишь к парадоксу Ферми. Где инопланетные существа?

— Хотите сказать, что вы разгадали головоломку?

— Да, Ватсон, я ее разгадал. Дело в способе поиска этих инопланетян, которым пользуется человечество.

— Беспроводная связь? Попытки подслушать чужую болтовню в эфире?

— Совершенно верно! А теперь ответьте, Ватсон: когда я воскрес из мертвых?

— В апреле тысяча восемьсот девяносто четвертого.

— А в котором году тот талантливый итальянец, Гульельмо Маркони, изобрел беспроволочный телеграф?

— Не вспомню, хоть убейте.

— В тысяча восемьсот девяносто пятом, мой дорогой Ватсон. Уже через год! И все то время, пока человечество пользуется радио, наш мир представляет собой нерешенную загадку! Неослабевающий волновой фронт вероятностей!

— К чему вы клоните, Холмс?

— А к тому, Ватсон, что инопланетяне здесь. Это не мы их найти не можем, а они потеряли. Наш мир взаимодействует с остальной вселенной асинхронно. Вы и ваши читатели, не сумев принять горькую правду, сами себя сделали потенциальными, вместо того чтобы быть реальными.

Я никогда не подозревал своего компаньона в недостатке самомнения, но на этот раз он явно хватил через край.

— Холмс, вы намекаете, что своей нереалистичностью мир обязан вашей персональной судьбе?

— Конечно же! Ваши читатели не позволили мне улететь на дно пропасти, пусть даже ценой своей гибели я добился того, чего желал больше всего на свете, а именно уничтожения Мориарти. В этом безумном мире наблюдатель утратил контроль над наблюдаемым! Если до того нелепого воскрешения, упомянутого вами в рассказе «Пустой дом», мое существование имело под собой какую-то почву, то этой почвой была логика! Рациональность! Приверженность фактам, доступным для анализа! Но от всего этого человечество отказалось. Наш мир сошел с пути, Ватсон. В результате мы отгорожены невидимой стеной от цивилизаций, существующих где-то еще. Вот вы говорите, в мое отсутствие вас завалили требованиями читатели, но если бы они на самом деле понимали меня, понимали бы, что собой представляет моя жизнь, то знали бы: единственной достойной данью моей памяти могло быть только принятие случившегося. Оставить меня мертвым — вот он, единственно правильный ответ.

Майкрофт отправил нас в прошлое, но не в 1899-й, из которого забрал, — Холмс изъявил желание перенестись на восемь лет раньше, в май 1891-го. Разумеется, тогда еще жили другие мы, более молодые, но Майкрофт переместил их в будущее; там они проведут остаток своих дней в реконструированной по нашим с Холмсом воспоминаниям обстановке. И хотя мы теперь были на восемь лет старше тех джентльменов, которые тогда сбежали в горы от Мориарти, в Швейцарии у нас не было знакомых, и возрастные изменения на наших лицах остались незамеченными.

В третий раз мне пришлось пережить рот роковой день на Рейхенбахском водопаде. И этот третий раз был похож на первый и не похож на второй. Все происходило по-настоящему.

Вот показался мальчишка-посыльный, и мое сердце неистово заколотилось. Повернувшись к Холмсу, я проговорил:

— В этот раз я не смогу вас оставить.

— Сможете, Ватсон. Вы еще ни разу меня не подвели. Сыграете свою роль до конца и сегодня, я уверен. — Он помолчал немного, а когда снова заговорил, в голосе появилась грусть. — Я способен выявлять факты, но менять их мне не по силам.

А затем Холмс с мрачным видом протянул руку. Я ее крепко пожал своими двумя.

В следующий миг появился мальчик, которого подослал Мориарти. Я разыграл святую простоту и оставил Холмса одного возле водопада. Как же трудно было не оглянуться, идя к гостинице «Англия», где меня ждал несуществующий пациент! А вот и человек в черном шествует навстречу. Сейчас бы достать револьвер и всадить пулю в сердце негодяя, но если лишу Холмса возможности поквитаться с преступным профессором, это будет воспринято как непростительное предательство.

За час я спустился к гостинице. Там я, как полагается, поинтересовался состоянием чахоточной англичанки, чем ожидаемо вверг в крайнюю растерянность герра Штайлера-старшего. Без малейшего вдохновения отыграв свою роль, я направился к водопаду. Путь в гору занял два часа; признаться, я напрочь выбился из сил, хоть и не слышал свое тяжелое дыхание в шуме стихии.

И снова я увидел следы двух человек: обе цепочки заканчивались у обрыва. Нашел я и альпеншток Холмса, и, конечно же, адресованную мне записку. Она слово в слово повторяла ту, первую. Мой друг сообщал, что они с Мориарти вот-вот вступят в последний поединок и профессор любезно разрешил написать несколько слов. Но на сей раз у послания был постскриптум.

Мой дорогой Ватсон, вы почтите мою память наилучшим образом, если не позволите поколебаться вашей вере в увиденное собственными глазами. Чего бы ни требовала от вас общественность, позвольте мне остаться покойником.

Я возвратился в Лондон, и там горечь утраты до поры оставила меня — в последние месяцы жизни моей супруги я разделял ее печали и радости. Признаки старения на лице я объяснил ей глубоким шоком из-за гибели друга. В следующем году, точно в положенный день, Маркони изобрел беспроволочный телеграф. Читатели с прежней настойчивостью просили новых приключений Шерлока Холмса, но я отмалчивался, хотя душевная боль была чудовищной; снова и снова моя вера в увиденное на Рейхенбахском водопаде подвергалась жестокому испытанию. О, как я был бы счастлив, если бы вдруг услышал голос человека, порядочнее и мудрее которого не встречал никогда в жизни!

В 1907 году, в конце июня, «Таймс» сообщила о пойманных устройствами беспроводной связи сигналах разумной жизни — они прилетели со стороны Альтаира. И в этот день, когда весь мир ликовал и праздновал, я, не буду скрывать, обронил слезу и поднял одинокий тост за моего славного друга, покойного мистера Шерлока Холмса.

Благодарности

Я хочу сказать самое теплое спасибо следующим лицам:

Джереми Лэссену и Джейсону Уильямсу из «Найт шейд букс» — за возможность публиковать эти антологии и за полученные в ходе этой работы «пинки»;

Россу Локхарту из «Найт шейд» — за все, сделанное им «за кадром»;

Марти Халперну — за вылавливание моих «очепяток»;

Дэвиду Палумбо — за холмсианскую обложку;

Гордону ван Гельдеру, этому доктору Джозефу Беллу для моего Шерлока Холмса (то есть модели, на которой основана моя карьера), — хотя, конечно, я, в отличие от Холмса, не литературный герой (по крайней мере, об этом мне твердят голоса);

Дженни Раппапорт, литагенту, этой миссис Хадсон в моем литературном домохозяйстве;

Дэвиду Барру Кертли, заменившему мне Ватсона в процессе составления этого тома (все, что там есть умного, — от него, а если попадется какая-нибудь нелепость, то она на моей совести);

Ребекке Макнолти — за множество ценных услуг: вычитывание, сканирование, перевод, сверку — и все это совершенно бескорыстно;

моей маме, по тем же причинам;

и другим добрым людям, так или иначе помогавшим мне в работе над сборником: Чарльзу Ардаю, Джеку Бирну, Франсез Колин, Энди Коксу, Эллен Датлоу, Джейку Элуэллу, Дженнифер Эскотт, Эмили Гиглериано, Лине М. Гранада, Меррили Хейфиц, Патриции Хох, Мэри Робинетт Коваль, Дороти Ламли, Дональду Маасу, Эндрю Маршалу, Линде Муркок, Барбаре и Кристоферу Роден, Бетти Руссо, Чарльзу Шлессингеру, Стивену Силверу, Дж. Л. Штирмеру, Крэйгу Тенни, — и всем, кто прислал свои предложения на «Holms fiction».

Также выражаю признательность писательскому объединению «Нью-Йорк гик посс», состоящему из Роберта Бланда, Дезирины Боскович, Кристофера М. Севаско, Дугласа Коэна, Джордана Хэмессли, Андреа Кэйл, Мэтта Лондона (плюс вышеупомянутого Дэйва Кертли и вспомогательной команде НЙГП). Вы дали мне повод, чтобы разок выбраться из моей составительской берлоги.

Спасибо читателям и рецензентам, которым понравились мои предыдущие антологии, — вы сделали так, что мне хочется выпускать новые книги.

И последнее — но, без сомнений, самое большое спасибо всем тем авторам, чьи рассказы вошли в эту книгу.

Acknowledgment is made for permission to print the following material:

«The Adventure of the Inertial Adjustor» by Stephen Baxter. © 1997 Stephen Baxter. Originally published in The Mammoth Book of New Sherlock Holmes Adventures. Reprinted by permission of the author.

«Murder to Music» by Anthony Burgess. © 1989 Anthony Burgess. Originally published in The Devil’s Mode. Reprinted by permission of the Estate of Anthony Burgess.

«A Study in Emerald» by Neil Gaiman. © 2003 Neil Gaiman. Originally published in Shadows Over Baker Street: New Tales of Terror. Reprinted by permission of the author.

«The Adventure of the Lost World» by Dominic Green. © 2004 Dominic Green. Originally published online in BBCi Cult Sherlock Holmes Magazine. Reprinted by permission of the author.

«The Adventure of the Antiquarian’s Niece» by Barbara Hambly. © 2003 Barbara Hambly. Originally published in Shadows Over Baker Street: New Tales of Terror. Reprinted by permission of the author.

«A Scandal in Montreal» by Edward D. Hoch. © 2008 Edward D. Hoch. Originally published in Ellery Queen’s Mystery Magazine. Reprinted by permission of the Estate of Edward D. Hoch.

«The Adventure of the Mummy’s Curse» by H. Paul Jeffers. © 2006 H. Paul Jeffers. Originally published in Ghosts in Baker Street (as «Sherlock Holmes and the Mummy’s Curse»). Reprinted by permission of the author.

«Mrs Hudson’s Case» by Laurie R. King. © 1997 Laurie R. King. Originally published in Crime Through Time. Reprinted by permission of the author.

«The Doctor’s Case» by Stephen King. © 1987 Stephen King. Originally published in The New Adventures of Sherlock Holmes. Reprinted by permission of the author.

«The Shocking Affair of the Dutch Steamship Friesland» by Mary Robinette Kowal. © 2005 Mary Robinette Kowal. Originally published in The First Line. Reprinted by permission of the author.

«The Singular Habits of Wasps» by Geoffrey A. Landis. © 1994 Geoffrey A. Landis. Originally published in Analog Science Fiction & Fact. Reprinted by permission of the author.

«The Horror of the Many Faces» by Tim Lebbon. © 2003 Tim Lebbon. Originally published in Shadows Over Baker Street: New Tales of Terror. Reprinted by permission of the author.

«The Human Mystery» by Tanith Lee. © 1999 Tanith Lee. Originally published in More Holmes for the Holidays. Reprinted by permission of the author.

«The Vale of the White Horse» by Sharyn McCrumb. © 2003 Sharyn McCrumb. Originally published in Murder, My Dear Watson. Reprinted by permission of the author.

«The Adventure of the Field Theorems» by Vonda N. McIntyre. © 1995 Vonda N. McIntyre. Originally published in Sherlock Holmes in Orbit. Reprinted by permission of the author.

«The Adventure of the Dorset Street Lodger» by Michael Moorcock. © 1993 Michael Moorcock. Originally privately published for David Shapiro and Joe Piggott, reprinted in Tales from the Texas Woods, 1995, and in The Mammoth Book of New Sherlock Holmes Adventures, 1997. Reprinted by permission of the author.

«The Affair of the 46th Birthday» by Amy Myers. © 2009 Amy Myers. Originally published in The Strand. Reprinted by permission of the author.

«Commonplaces» by Naomi Novik. © 2008–2009 Naomi Novik.

«The Case of the Bloodless Sock» by Anne Perry. © 2001 Anne Perry. First published in Murder in Baker Street, edited by Martin H Greenberg, Jon Lellenberg and Daniel Stashower, Caroll & Graf. Reprinted by permission of the author and her agents, the Donald Maass Literary Agency, 121 West 27th Street, New York, NY, 10001, USA, in association with MBA Literary Agents Ltd., London.

«Dynamics of a Hanging» by Tony Pi. © 2005 Tony Pi. Originally published in Shred of Evidence. Reprinted by permission of the author.

«Merridew of Abominable Memory» by Chris Roberson. © 2008 Monkeybrain, Inc. Originally published in Gaslight Grimoire. Reprinted by permission of the author.

«The Things That Shall Come Upon Them» by Barbara Roden. © 2008 Barbara Roden. Originally published in Gaslight Grimoire. Reprinted by permission of the author.

«A Sherlockiana Primer» by Christopher Roden. © 2009 Christopher Roden. Original to this volume.

«The Adventure of the Pirates of Devil’s Cape» by Rob Rogers. © 2009 Rob Rogers. Original to this volume.

«You See But You Do Not Observe» by Robert J. Sawyer. © 1995 Robert J. Sawyer. Originally published in Sherlock Holmes in Orbit. Reprinted by permission of the author.

«The Adventure of the Death-Fetch» by Darrell Schweitzer. © 1994 Darrell Schweitzer. Originally published in The Game is Afoot. Reprinted by permission of the author.

«The Adventure of the Other Detective» by Bradley H. Sinor. © 2003 Bradley H. Sinor. Originally published in Dark and Stormy Nights. Reprinted by permission of the author.

«The Specter of Tullyfane Abbey» by Peter Tremayne. © 2001 Peter Tremayne. Originally published in Villains Victorious. Reprinted by permission of Brandt & Hochman Literary Agents, Inc.

«The Adventure of the Green Skull» by Mark Valentine. © 2008 Mark Valentine. Originally published in Sherlock Holmes: The Game’s Afoot. Reprinted by permission of the author.

Примечания

1

Джон Брэдфорд — пребендарий собора Святого Павла, участник английской реформации и мученик; стал известен благодаря фразе, которую произнес во время своего заключения в лондонском Тауэре, когда увидел преступника, идущего на казнь. — Здесь и далее, кроме отдельных случаев, примечания переводчика.

(обратно)

2

Роберт Эрскин Чайлдерс — британский писатель, автор популярного в свое время романа «Загадка песков», в которой предсказывается скорое начало войны с Германией.

(обратно)

3

Triticum aestivim — пшеница мягкая (лат.). — Прим. ред.

(обратно)

4

Джеймс Босуэлл — шотландский писатель и мемуарист, слава которого основана на двухтомной «Жизни Сэмюэла Джонсона» (1791) — книге, которую часто называют величайшей биографией на английском языке.

(обратно)

5

Верю, чтобы познать (лат.).

(обратно)

6

Служите своим обычаям, мне же оставьте мои (лат.).

(обратно)

7

Иниго Джонс — английский архитектор, дизайнер и художник, стоявший у истоков британской архитектурной традиции.

(обратно)

8

Латинский перевод Библии IV–V веков.

(обратно)

9

В Англии присяжные в уголовных делах имеют право вынести либо обвинительный, либо оправдательный вердикт — «виновен» или «невиновен». В шотландском суде возможна третья формулировка: «вина не доказана». — Прим. ред.

(обратно)

10

Т. е. зеленым новичком. — Прим. ред.

(обратно)

11

Т. е. преподавателей-иезуитов, носивших черную одежду. — Прим. ред.

(обратно)

12

Дешевый фруктовый пирог с очень редко расположенными ягодами — им надо было «докричаться» друг до друга. — Прим. ред.

(обратно)

13

Парк на территории иезуитского колледжа Стоунихерст, излюбленное место для студенческих дискуссий. — Прим. ред.

(обратно)

14

Жаргонное прозвище иезуитов. — Прим. ред.

(обратно)

15

Т. е. в обуви с подошвами, пропитанными горячей олифой, чтобы не скрипели. — Прим. ред.

(обратно)

16

Джерард Мэнли Хопкинс. «Небесный причал», перев. Д. Якубова.

(обратно)

17

Ричард Д’Ойли-Карт — владелец театра и отеля «Савой».

(обратно)

18

«Брадшо» — справочник расписания движения пассажирских поездов в Великобритании.

(обратно)

19

Слава богу (ит.).

(обратно)

20

И сказал мне: совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. (Откровение, 21: 6.)

(обратно)

21

Лорд Альфред Дуглас — английский поэт и переводчик, более известный как друг и любовник Оскара Уайльда, из-за которого тот в итоге оказался в тюрьме.

(обратно)

22

В Англии калибр обозначается в тысячных долях дюйма; 455-й калибр соответствует диаметру ствола 11,55 мм.

(обратно)

23

В католической Европе приорство — маленький монастырь, подчиненный аббатству.

(обратно)

24

Чистая доска (лат.).

(обратно)

25

Причуда, странность (фр.).

(обратно)

26

Первое августа, праздник урожая.

(обратно)

27

Май — август, когда королевский двор и высший свет находятся в Лондоне.

(обратно)

28

Причудливость (фр.).

(обратно)

29

Снадобье, приготовляемое из паучьего глаза, коричневого гриба и сахара — по материалам игры Minecraft.

(обратно)

30

По-английски Кэрролл — Carroll, а Кэрлул — Carlool.

(обратно)

31

«Естественная история» (лат.).

(обратно)

32

Шекспир У. Гамлет, принц датский. Перев. Б. Пастернака.

(обратно)

33

Фамилия Stuart и должность steward (дворецкий); произносятся одинаково.

(обратно)

34

Ария Розины из оперы «Севильский цирюльник» Джоаккино Россини.

(обратно)

35

Умереть за отечество (лат.). Часть строфы Горация: «Dulce et decorum est pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть»).

(обратно)

36

Red herring (англ.) — «красная селедка» — отвлекающий маневр; сильно пахнущая копченая селедка использовалась, чтобы сбивать охотничьих собак со следа.

(обратно)

37

Совпадение начальных букв в английском написании.

(обратно)

38

В фехтовании — призыв к противнику быть готовым сражаться.

(обратно)

39

Персонаж английского фольклора Викторианской эпохи, гуманоидное существо, примечательное прежде всего своей способностью совершать прыжки поразительной высоты.

(обратно)

40

Конвей Деруэнт — псевдоним английского писателя-путешественника Генри Инглиса.

(обратно)

41

Чем больше вещи изменяются, тем больше они остаются прежними (фр.). — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

Джон Джозеф Адамс Предисловие

Кристофер Роден Введение в холмсиану

Тим Леббон.  Многоликий ужас

Энн Перри Дело о носке без следов крови

Брэдли Х. Сайнор Сыщик, но не тот

Эдвард Д. Хох Скандал в Монреале

Вонда Н. Макинтайр Полевые теоремы

Даррел Швейцер Тень смерти

Мэри Робинетт Коваль Трагедия на голландском лайнере «Фрисланд»

Х. Пол Джефферс Проклятие мумии

Барбара Роден …Наступит уготованное для них

Энтони Бёрджесс Смерть под музыку

Стивен Бакстер История с инерционным регулятором

Лори Р. Кинг Дело миссис Хадсон

Джеффри А. Лэндис Странные повадки ос

Эми Майерс Сорок шестой день рождения

Питер Тримейн Призрак Тюлифанского аббатства

Шэрин Маккрамб Долина Белой Лошади

Майкл Муркок Случай с жильцом на Дорсет-стрит

Доминик Грин Привет от затерянного мира

Барбара Хэмбли Племянница антиквара

Тони Пи Динамика повешения

Крис Роберсон Жуткая память великого Мерридью

Наоми Новик Тоскливые будни

Роб Роджерс Пираты Дьявольского мыса

Марк Валентайн Зеленый череп

Танит Ли Величайшая загадка в мире

Нил Гейман. Этюд в изумрудных тонах

Роберт Дж. Сойер. Вопрос вероятности

Благодарности

Acknowledgment is made for permission to print the following material: Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg