«Тролль»

Йоханна Синисало Тролль

Ханне, Марку, Петри и Тони, которые там были

1. На землю уже опускался сумрак

АНГЕЛ

Я начинаю нервничать. После четырех кружек легкого пива лицо Мартеса плывет передо мной, как в тумане. Его руки лежат на столе совсем рядом с моими, мне видны темные волоски, худые чувственные суставы и чуть набухшие вены. Я хочу прикоснуться к нему, но наши руки как будто связаны под столом, потому что в ответ на мое движение его рука тут же отодвигается, напоминая краба, который спасается бегством.

Я смотрю ему в глаза. На лице его дружелюбная, открытая, всепонимающая улыбка. Он кажется бесконечно любящим, но в то же время — совершенно отчужденным. Его глаза — как компьютерные иконки, невыразительные значки, за которыми скрыта бесконечная вереница чудес, доступных лишь для того, кто сумеет войти в программу.

— Так зачем ты пригласил меня? Чего ты ждал?

Мартес откидывается на стуле. Расслабленно. Беспечно.

— Хотел поговорить.

— Только?

Мартес смотрит на меня так, будто обнаружил во мне нечто новое, слегка раздражающее, но не слишком существенное, компрометирующее, но не настолько, чтобы испортить хорошие отношения в коллективе. Нечто вроде неудачного дезодоранта.

— Должен честно тебе сказать, я на это не способен.

Сердце у меня начинает колотиться, слова вылетают автоматически, прежде, чем я успеваю их осознать.

— Ты первый начал.

Когда мы в детстве искали виновника школьной драки, это было важнее всего: кто первый начал?

Я продолжаю, а Мартес смотрит на меня невинными глазами.

— Я никогда не позволил бы себе оказаться в таком положении… если бы ты сам не дал мне понять, что я нравлюсь тебе. Я же говорил, что умею подавлять любые чувства. Если я не уверен, что действительно нравлюсь человеку, я не допускаю никакого развития событий. Никакого. Даже в мыслях. Боже сохрани.

Я произношу все это слишком сердито, а тем временем меня одолевают воспоминания. Я вспоминаю, как обнимал Мартеса, когда, окутанные ночной тьмой, мы прижались к покатому парапету у Дубового водопада. Я чувствую на своих губах его губы, ощущаю их табачный привкус, его усы щекочут меня, и голова моя идет кругом.

Мартес тянется за сигаретами, щелкает зажигалкой, прикуривает и с наслаждением затягивается.

— Ничего не могу поделать, такой уж я тип, что люди вечно связывают со мной свои мечты и желания.

По его мнению, ничего особенного не произошло. По его мнению, все это было лишь игрой моего воображения.

Шатаясь и прихрамывая, я добираюсь до дому к полуночи. Виной тому и пиво, и глубокая душевная рана. Моя пьяная душа зализывает сердечную рану, как кошка, и тут же снова принимается бередить ее — так язык теребит расшатавшийся зуб, вновь и вновь вызывая тупую сладкую боль. Мои мечты и желания не выносят дневного света.

Уличные фонари раскачиваются на ветру, следом за мной под арку влетают мокрый снег и опавшая листва. Откуда-то из глубины двора доносится громкий разговор.

Противная компания устроилась возле помойки. Молодежные мятые, обвисшие на задах джинсы и полоски обнаженных тел под яркими куртками. Парни стоят спиной ко мне, но по интонациям можно понять, что они подначивают друг друга, указывая на что-то, чего мне не видно. В нормальном состоянии я обошел бы эту компанию стороной — когда в темноте натыкаешься на таких типов, по телу начинают бежать мурашки, и если встречи не избежать, ты втягиваешь голову в плечи, готовясь к тому, что вслед тебе полетят непристойности и оскорбления. Но сейчас из-за Мартеса, из-за того, что все потеряло смысл, а кровь почти застыла, я подхожу к парням и останавливаюсь.

— Этот двор — частная собственность кооператива. Здесь запрещено находиться посторонним.

Несколько лиц оборачивается ко мне, раздаются смешки, потом их внимание снова устремляется вниз, к чему-то, что находится у них под ногами.

— Боишься, что укусит? — спрашивает один у другого. — Ну-ка, пни его ногой.

— Вы что, не слышите? Это частный двор. Уходите.

Мой голос становится более резким, глаза наливаются злостью, в памяти всплывают фигуры наступающих на меня старшеклассников. У них были такие же подзуживающие, полные издевки голоса: «Боишься, что укусит?» — и мне прямо в рот летит комок снега, смешанного с песком.

— Проваливай, ублюдок, — спокойно говорит совсем молодой парень. Он знает, что я для них не опаснее комара.

— Я позвоню в полицию.

— Я уже позвонила, — раздается голос у меня за спиной. Это толстая пенсионерка, она живет этажом ниже меня и работает кем-то вроде смотрительницы, чтобы платить за жилье. Бродяги пожимают плечами, дергают друг друга за рваные куртки, развязно сморкаются на землю и медленно, будто бы по своей охоте, уходят. Они направляются к воротам, по-мужски сквернословя. Последний швыряет непогашенный окурок, он летит в нашу сторону, как маленькая пылающая ракета. Но как только они оказываются на улице, мы слышим испуганный топот убегающих ног.

Женщина фыркает.

— Видать, всё же поверили.

— А полицейский придет?

— Нет, конечно. Чего из-за таких беспокоить. Я собиралась в кафе.

Выброс адреналина слегка прояснил мне голову, но пальцы, которыми я пытаюсь нащупать в кармане ключи, кажутся деревянными. Женщина направляется к воротам, и это меня устраивает, потому что в моей хмельной голове засело любопытство. Я жду, пока женщина уйдет, и заглядываю за мусорные баки.

Малыш лежит рядом с баками, прямо на асфальте. В темноте его трудно разглядеть, и поэтому он кажется призрачным.

Я подхожу ближе и протягиваю руки. Он явно слышит мои шаги, но продолжает лежать, свернувшись, только слегка приподымает голову и открывает глаза. Я наконец догадываюсь, кто это.

Ничего более красивого я никогда не видел.

Я сразу понимаю, что хочу его взять.

Он маленький, худенький и лежит в странной позе, словно у него совсем нет костей. Он положил голову между лап, его густая черная шерсть распласталась по грязному асфальту.

Ему, наверное, не больше года. Максимум полтора. Настоящий ребенок. Он совсем не такой большой и крепкий, какими выглядят эти взрослые существа на рисунках.

Он ранен и брошен или отбился от других. Видимо, те парни не успели искалечить его. Как он оказался во дворе, как попал в центр города? Сердце мое начинает отчаянно колотиться, я оборачиваюсь, как будто ожидая увидеть большую темную пригнувшуюся тень, скользнувшую от помойки к воротам и оттуда — под защиту соседнего сада.

Я действую инстинктивно. Встаю на корточки перед малышом и осторожно отвожу назад его переднюю лапку. Он вздрагивает, но не сопротивляется. Для пущей безопасности обматываю лямки рюкзака вокруг тролля так, чтобы его лапки были плотно прижаты к ребрам. Оглядываюсь и беру зверька на руки, он легкий, косточки у него как у птички, весит меньше, чем ребенок такого же роста.

Я бросаю быстрый взгляд на окна — только в спальне соседей с первого этажа горит красноватый свет. В окне мелькает экзотическая головка молодой женщины, ее рука задергивает штору.

Через минуту мы оказываемся в моей квартире.

Он очень слаб. Когда я опускаю его на кровать, он ничуть не сопротивляется, лишь смотрит на меня красноватыми кошачьими глазами с черными зрачками. У него, как у кошки, покрытый шерстью нос, крупные выразительные ноздри. Но линия губ, узкая и прямая, делает его физиономию совсем не похожей на раздвоенную кошачью или собачью морду. Все в целом до того напоминает человеческое лицо, что можно подумать, будто передо мной игрушечная обезьянка или какая-нибудь другая гладколицая игрушка. Понятно, почему этих черных зверей всегда принимали за каких-то лесных людей, которые живут в пещерах или в ущельях и служат, по прихоти природы, карикатурой на человека.

При свете яснее прежнего видно, какой он еще малыш. В нем чувствуется податливость, округлость и трогательная неловкость, свойственная всем детенышам. Я освобождаю его лапки, и он не делает ни малейших попыток оцарапать меня или укусить. Он лишь укладывается на бок и сворачивается клубком, зажимает мохнатый кончик хвоста между ног и подтягивает передние лапки к груди. Черная спутавшаяся грива ниспадает на морду, он вздыхает, как засыпающая собака.

Я стою рядом с кроватью, смотрю на маленького тролля и чувствую сильный запах, который не производит неприятного впечатления — это запах раздавленной ягоды можжевельника с оттенком чего-то другого: то ли мускуса, то ли пачулей. Тролль лежит без движения, только тощие ребра ходят вверх и вниз в такт дыханию.

Я неуверенно снимаю с дивана шерстяной плед, некоторое время стою у кровати и потом накрываю зверька. Его задняя ножка тут же рефлекторно дергается, и плед летит мне в лицо. Я стаскиваю его с бьющимся сердцем, опасаясь, что зверек бросится на меня, исцарапает и искусает. Но нет. Тролль по-прежнему спит, свернувшись калачиком и спокойно дышит.

Я только теперь понимаю, что принес в дом зверя.

Голова и затылок болят. Я спал на диване. Еще чертовски рано, еще темно. А на кровати никого нет. Все было лишь игрой воображения, которая рассеется при первых лучах солнца.

Правда, на полу рядом с кроватью валяется скомканный плед. И из ванной доносятся какие-то звуки.

Я встаю и медленно, стараясь ступать как можно тише, иду при свете уличных фонарей к дверям ванной. В сумраке вижу маленький черный костлявый зад, подрагивающий хвостик и понимаю: он пьет из унитаза. Запах можжевельника стал намного сильнее. Потом замечаю на зеленом кафельном полу желтую лужицу. Ну конечно.

Он кончил лакать и, почуяв меня, разогнулся почти неуловимым движением. С его мордочки капает вода. Я пытаюсь уверить себя, что вода чистая и вполне годится для питья. Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мыл унитаз.

Глаза тролля по-прежнему мутные, он кажется нездоровым, его черная шерсть не блестит. Я отхожу от дверей ванной, и он проскальзывает мимо меня в гостиную в точности как зверь, который почему-либо не может миновать опасной дороги, — быстро, настороженно, притворяясь бесстрашным. Он идет на задних лапах такой гибкой и мягкой походкой, какой люди не ходят, — немного склонившись вперед, передние лапки напряжены, когти убраны, — словно балерина на пуантах. Я следую за ним и вижу, как он, не приостановившись, будто невесомый, взлетает на кровать, по-кошачьи сворачивается клубком и снова засыпает.

Я приношу из кухни миску, наливаю в нее воды и ставлю рядом с кроватью. Потом иду в туалет и вытираю пол. Голова у меня гудит.

Черт побери, а что тролли едят?

Я иду в кабинет. Дверь оставляю открытой, включаю компьютер, вхожу в Интернет и набираю слово ТРОЛЛЬ.

[1]

ТРОЛЛЬ 1. ТРОЛЛЬ (устаревшее назв. ХИЙСИ, НЕЧИСТЫЙ), Felipithecus trollius. Семейство ЛЕМУРОВ (Felipi-thecidae).

Панскандинавская разновидность животных, встречается только на северном побережье Балтийского моря и в западной части России. Из Центральной Европы полностью исчезла в период сокращения лесных массивов, но, судя по легендам и историческим источникам, оставалась еще достаточно распространенной в этом регионе в средние века. Официально обнаружена и научно квалифицирована как вид млекопитающего лишь в 1907 году, до этого считалась мифологическим существом, фигурирующим в народном творчестве и в сказках.

Вес взрослого зверя — 50–75 кг, полный рост — 170–190 см. Конечности длинные, ступает на пятки, но при ходьбе опирается также на пальцы ног. Ходит прямо, на двух ногах. На задних конечностях по четыре, на передних, считая большой, по пяти пальцев с длинными когтями. Хвост длинный, с кисточкой на конце. Язык шершавый. Глаза желтовато-красные, раскосые. Шерсть черная как уголь, густая, гладкая, на голове у самцов черная грива. Активен исключительно по ночам.

Основные продукты питания — падаль, птичьи яйца и птенцы. Зиму проводит в спячке. Оплодотворение происходит, по-видимому, осенью, перед спячкой; весной или в начале лета самка рожает одного-двух детенышей. О повадках тролля, который боится и избегает человека, известно очень мало. Встречается крайне редко, в Финляндии насчитывается около 400 особей. Считается вымирающим видом.

АНГЕЛ

От этого чтения у меня ума не прибавилось. Кликаю «поиск», нахожу еще один текст.

[2][2]

Сходство троллей с людьми или обезьянами первоначально дало повод отнести их к человекоподобным, но более тщательное изучение показало, что речь идет о конвергентной эволюции. Пока троллей считали приматами, их ошибочно называли «северными пещерными обезьянами», по латыни — Troglodytas borealis. Позднее стало понятно, что они относятся к совершенно самостоятельному виду животных — Felipithecidae, но представление об их родстве с обезьянами оставило свой след в сохранявшемся некоторое время названии Felipithecus troglodytas. К настоящему моменту за этими существами закрепилось научно обоснованное и данное с учетом народной традиции латинское название Felipithecus trollius. Любопытно, что пользующееся большим авторитетом Общество защиты флоры и фауны предложило, исходя из мифологических представлений и легенд, назвать этот вид Felipithecus satanus.

Кроме этих животных, к данному виду относят также практически вымершего индонезийского желтого лемура (Felipithecus flavus), по размерам похожего на рысь и обитающего в тропических лесах. Судя по найденным окаменелости, их общий предок обитал в Юго-Восточной Азии.

У тролля повадки и зубы хищника, но многие ученые не считают возможным отнести его к этому разряду. Согласно некоторым теориям, тролли гораздо ближе к насекомоядным и приматам, чем к хищникам из семейства кошачьих, это подтверждается и некоторыми их анатомическими особенностями.

Существует мнение, что представителями фелипитеков могут также оказаться некоторые виды животных, о которых еще не собраны серьезные научные данные (например, известный по легендам и устным сообщениям тибетский снежный человек, или Йети, и мифический североамериканский Сасквотч Большая нога).

Достоверные сведения о существовании Felipithecus trollius получены только в 1907 году, когда на биологический факультет Императорского университета в Хельсинки были доставлены обнаруженные учеными останки взрослого тролля. К тому времени некоторые особенности троллей уже были описаны в таких фольклорных текстах, как «Калевала», но, несмотря на частые упоминания этих животных, в научной среде они считались сказочными. Материалом для легенд, очевидно, служили происходившие время от времени встречи с детенышами троллей и гномов. Этот взгляд поддерживается теорией, согласно которой тролли обычно бросают слишком крупных детенышей.

Тролли обладают удивительной способностью сливаться с окружающей средой, живут в труднодоступных местах, испытывают панический страх перед людьми, передвигаются очень тихо и исключительно ночью, зимуют в пещерах и не оставляют следов на снегу. Все это, вместе взятое, объясняет причину столь позднего их обнаружения. В истории зоологии тролли занимают примерно такое же место, как окапи, открытые наукой лишь в 1900 г., комодский варан (1912) и гигантские панды (1937). Обо всех этих животных существовало множество устных преданий и свидетельств аборигенов, но наука долгое время считала их легендами и мифами. В этой связи стоит вспомнить, что на нашей планете живет примерно 14 миллионов видов животных, из которых изучены и классифицированы всего 1,7 миллиона, то есть менее 15 %. Неизвестные прежде науке довольно крупные парнокопытные (Meganuntiacus vuquangensis. Pseudoryx nghetinhensis) найдены лишь в 1994 году…

АНГЕЛ

Я стучу по компьютеру и время от времени заглядываю в спальню. Чертовски хорошая идея пришла в мою пьяную голову — притащить трогательного брошенного дикого зверька к себе домой. Когда вырастет, он может стать двухметровым зверем.

Но при всем при том даже на трезвую голову видно, что в зверьке есть какое-то удивительное обаяние. Может быть, это мой профессиональный взгляд так остро реагирует на его изящество?

Может быть, стоит мне увидеть что-то красивое, как я уже мечтаю овладеть им? С помощью фотокамеры, глаз или рук. Или просто заперев дверь.

Даже если я не знаю, что мне с ним делать.

Но мне никуда не деться, ведь он еще малыш. И нездоров. И слаб. И всеми брошен.

Я уже распечатал из Интернета кучу разных материалов, от которых, кажется, нет никакой пользы. Я возвращаюсь к «зоологии» и нахожу ссылку «эволюция».

Узнаю, что при конвергентном сходстве разные виды, напоминая друг друга, лишены генетической близости. Хорошим примером являются акула, ихтиозавр и дельфин, произошедшие в результате эволюции позвоночных различных классов: акула — от рыб, ихтиозавр — от вымерших пресмыкающихся, а дельфин от наземных млекопитающих. И тем не менее все они превратились в похожие друг на друга извивающиеся хвостатые существа, которые относятся к одной экологической группе обитающих в океане хищников. Аналогичных примеров много: не умеющие летать птицы, такие как эму, страусы и моа или, например, такие земноводные, как тюлени, морские львы и сирены.

Черт побери, я получил столько информации! По ходу конвергентной эволюции под влиянием погодных и природных условий животные, обитающие далеко друг от друга и относящиеся к совершенно разным видам, могут обрести сходное физическое строение. Примерами конвергентной эволюции являются, с одной стороны, тролли и лемуры из юго-восточной Азии, происходящие от маленького древесного зверька, слегка напоминающего енота или куницу, а с другой стороны — обезьяны и гоминиды, происходящие от млекопитающих, которые являются их общими предками. И те, и другие заполнили одну и ту же экологическую нишу, а хождение на двух ногах и ловкость пальцев обеспечили продолжение вида…

И все это для меня совершенно бесполезно.

Я смотрю на компьютер. Это всего лишь машина.

Придется придумать что-нибудь другое.

Могу себе представить, как заливается телефон у доктора Спайдермена. То есть у Йори Паукайнена, моего экс-любовника, которого называют Паук-паукайненом, потому что когда он волнуется, всегда начинает заикаться. К тому же его прозвали господином Спайдерменом.

Он снимает трубку только после восьмого гудка, голос звучит раздраженно.

Я пробую фразы типа «Как поживаешь?», хотя прекрасно понимаю, что на этом долго не продержаться.

— Милый Ангел, златовласый Керубино, — он говорит с издевкой, чуть в нос, — ты недавно турнул меня под зад в благодарность за почти двухмесячную нежную любовь. Так что я несколько удивлен твоим звонком. И особенно временем суток, которое ты для этого выбрал.

Я что-то бормочу о том, что мы вроде договорились остаться друзьями.

— А я уж подумал, что тебя мама уговорила. Она ведь, наверное, всегда мечтала, чтобы ты закрутил с настоящим доктором? — говорит Спайдер, заставляя меня покраснеть. Затем его тон меняется, теперь он почти заинтересован.

— Так тебе не удалось подцепить его на крючок? Или все же удалось?

Я понимаю, что этот звонок был ужасной ошибкой, а Паук безжалостно продолжает:

— Ты глядел на меня своими большими голубыми глазами и все твердил мне, что я не твой тип, что я не тот, что ты причинишь мне боль, если мы будем продолжать встречаться, ведь ты не можешь вполне разделить мои чувства. И при этом постоянно говорил о нем.

Неужели действительно говорил? Вот черт побери. Может быть, так и было. Мне могло казаться, что заговаривая о нем и как будто случайно повторяя его имя, я устанавливаю между нами какую-то связь.

— Ты будто пробовал его имя на вкус. Мартти, Мартти, Мартти то и Мартти се, разве это делалось не для того, чтобы вытеснить меня? И вообще все твои изящные разговоры ясно давали понять: ты хочешь избавиться от меня, стать свободным, чтобы твой кумир дал тебе зеленый свет. Разве не так?

Я молчу. Что мне еще остается?

— Ну так какое у тебя дело?

Я прочищаю горло. Это нелегко.

— Что тебе известно о троллях?

Из трубки доносится сатанинский смех.

— Золотко мое, теперь ты должен позволить мне проявить любопытство. Ты что, готовишь школьный спектакль?

Я лепечу что-то бессмысленное о заключенном мною пари.

— Что они едят? — наконец спрашиваю я беспомощно и чувствую, как мое смущенное молчание вливается в уши Слайдера.

— Ты звонишь высокооплачиваемому ветеринару воскресным утром в половине девятого, спрашивая, что едят тролли? — взрывается он.

Я знаю, что Паук при случае бывает страшно язвительным, но упустить возможность продемонстрировать свои познания он не способен. Я угадал. В трубке уже звучат знакомые лекторские интонации.

— Лягушек, мелких млекопитающих, разоряют птичьи гнезда, — диктует голос Паукайнена. — Говорят, иногда они задирают овец на отдаленных пастбищах, но это, скорее всего, чушь. Существует теория, что они ловят рыбу лапами, словно медведи, и нет никаких оснований сомневаться в этом. Зайцев. Птиц. Иногда трапезой тролля становится сломавший ногу олененок. Иногда они вспугивают белохвостых оленей. Едят падаль, если находят. Взрослый экземпляр нуждается в паре килограммов животного белка в день. Еще вопросы?

Я киваю в трубку и издаю одобрительные звуки.

— То есть они — плотоядные, в отличие от всеядных, таких, как медведи. Переваривают пищу, как дикие кошки. Так что если ты побился об заклад, что тролли питаются сосновыми побегами при свете луны, денежки твои пропали. А если хочешь дополнительных сведений, мой дорогой эльф, то возьми в библиотеке книгу Пуллиайнена «Крупные звери Финляндии».

После этого он бросает трубку.

ИВАР КЕМППИНЕН. ФИНСКАЯ МИФОЛОГИЯ. I960

В финской мифологии, как и в преданиях других народов, заметное место принадлежит не только привидениям и феям, но также и животным, которые считаются демоническими. К последним, в частности, относят медведя, тролля, волка, змею, ящерицу, лягушку, горностая, землеройку, осу и вошь. Демонические животные отличаются от привидений и фей тем, что их вполне можно увидеть и опознать (исключение составляют робкие и скрытные тролли и горностаи). Иногда животных путают с лешими настолько, что троллям, например, оставляют еду на камне для лешего, а змею прямо называют духом (см.: SKS. Karttula, Juho Oksman. № 1029; SKS Sortavala, Matti Moilanen. № 2625). О демонах-животных существует обширная научная литература; ученые разных стран высказывали по этому поводу самые различные точки зрения. Финские мифологи полагают, что перечисленные выше животные и другие мстительные существа получили в народных верованиях демоническую репутацию потому, что все они считаются порождениями северного царства мертвых, отправленными на землю для того, чтобы досаждать людям. К этим посланцам злых сил, выходцам из царства смерти люди испытывают ненависть и в то же время стараются их задобрить, а потому прислуживают им и даже балуют их. Ведь если подобным злым существам — змее, например, или лягушке — причинить какую-нибудь неприятность, произойдет несчастье.

Покровитель леса Тапио первоначально персонифицировал собой дух леса, в этом качестве он относится к сонму духов земли (Ganander 1.89; Gottlund 1. 350). Покровитель мрачных лесов также именуется Хийси, или Демоном. Таким образом, Тапиола и Хийтола как названия леса означают, что лес является местом обитания Тапио или Хийси. Но иногда сам лес называют Тапио или Хийси, без упоминания о его покровителе или обитателях (SKVR. VII. 1. № 810,823). Карелы называют лесных обитателей «народом Хийси», причем Хийси получил демоническую репутацию как воплощение злых сил царства мертвых — Маналы. В сосновом лесу волости Хийтала есть лесистые горы, их называют горами Хийси, где, как говорят, живут злые Хийси, или демоны. А в одном из диалектов слово metsh (лес) означает «злой дух» (Kujola, 1.234-35). Так называют и лесных жителей, и обитателей царства мертвых (Маналы). Подобное смешение, очевидно, произошло потому, что народ боялся темного леса, населенного медведями, волками, троллями и прочими демонами, ничуть не меньше, чем царства мертвых, из которого, согласно старым верованиям, вышли и хищники, рожденные хозяйкой Похьолы (параграф 313).

АНГЕЛ

Черный бок резко вздымается, как при высокой температуре, — это зверек переваривает пищу, лежа на постели.

Я бросаюсь к холодильнику и нервно перебираю его содержимое. Апельсиновый мармелад, оливки, довольно свежая, но слегка обветрившаяся рыба, немецкий сыр с плесенью.

Кошка. Кошка. Что едят коты?

Кошачья еда.

Вдруг меня осеняет: как там зовут того человека с нижнего этажа? Кайкконен? Кархунен? Койстинен? Мужчина, у которого молодая жена-иностранка. У них есть какой-то домашний зверь. Однажды, когда сосед открывал наружную дверь, он держал в руках красный кожаный ремешок.

Значит, у них есть кошка. Ведь я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них выгуливал собаку.

ПАЛОМИТА

Сон — как колодец, я поднимаюсь из него, словно пузырек воздуха. Вода — как черный мед. Руки и ноги пытаются шевелиться в ночном сиропе. Я раздираю веки с такой силой, что глазам больно.

Я покрываюсь потом, а сердце пускается во всю прыть. Некоторое время я думаю, что доносящиеся до меня звуки — это звон колокольчика на прилавке бара в Эрмита. Колокольчика, который требует, чтобы я вышла из задней комнаты. Но рука, к счастью, на что-то натыкается, глаза открываются — в комнате царит сине-серая ночь.

Я спала страшно крепко, как всегда, когда Пентга нет дома. Когда я ложусь одна, то сразу как будто проваливаюсь, потому что не надо напрягаться каждой клеточкой, как тогда, когда Пентга лежит рядом. Не надо просыпаться от каждого звука. Когда Пентти спит, кажется, что рядом кто-то задыхается.

Звук все-таки не похож на звон того ужасного серебряного колокольчика в баре. Он более напряженный, грубый и переливчатый. Дзинь-дзинь-дзинь — звук идет из пустой прихожей, Пентти убрал оттуда всю верхнюю одежду и запер ее в кладовке на время своего отъезда. Я надеваю тапки и беру со стула халат. Звонок звенит снова и снова, будто у кого-то случилась большая беда. Я вытаскиваю из кладовки скамеечку, встаю на нее и выглядываю в глазок.

Перед дверью стоит мужчина с верхнего этажа. Он светловолосый, кудрявый и высокий. Я как-то уже видела его на лестнице.

Я привыкла смотреть в дверной глазок. Пентти не хочет, чтобы я открывала дверь кому-либо, кроме тех, кому он разрешил. Дверной глазок — это колодец, в нем живут маленькие скорчившиеся человечки. Я встаю на скамеечку по несколько раз в день и смотрю на лестницу. Люди появляются редко, так что если удается кого-нибудь увидеть — это как подарок. Мужчина снова звонит, потом вскидывает голову и собирается уйти.

Не знаю, почему я так поступаю, но я осторожно открываю дверь.

Мужчина быстро говорит по-фински, я понимаю только некоторые слова. Его речь невнятна, сплошные длинные фразы — язык вывернешь их произносить. Счастье, что мне не приходится много пользоваться финским языком, ведь Пентти разговаривает редко, а я нигде не бываю.

Он извиняется. Называет свое имя, которое я не могу толком разобрать, что-то вроде «Мигель». Он говорит, что живет этажом выше, толкует что-то о еде и все повторяет какое-то слово, которого я не знаю.

Мужчина, видимо, наконец замечает, что я его не понимаю. До сих пор он думал только о своей проблеме, а теперь обратил внимание на меня. Он начинает говорить по-английски, который я понимаю лучше, но все же довольно плохо, потому что дома говорили на чабакано, а в деревне на тагалог — я же мало ходила в школу.

— Кошачья еда, — произносит он. — Нельзя ли у тебя одолжить кошачьей еды?

Я невольно улыбаюсь. У нас нет кошки. Пентги ничего такого не хочет. Однажды в пьяном виде он схватил куколку, которую мне подарила Кончита из бара, и спустил ее в унитаз. Он заметил, что вечером перед сном я иногда держу ее в руках. Унитаз засорился, и Пентти пришлось долго прочищать его.

Я качаю головой, говорю: «No cat food».[3] Спрашиваю, говорит ли он по-испански, но он качает головой, а в глазах — испуг. Я подыскиваю английские слова, мне хочется ему помочь. Поблизости есть большой киоск, где продается все на свете. Пентти однажды вечером отправил меня туда за пивом, дал деньги и записку, в которой был нацарапан заказ. Я отдала это продавцу и получила шесть холодных бутылок с коричневой жидкостью. Взять чек я не догадалась, а когда вернулась, Пентги стал утверждать, что я присвоила часть сдачи. Мне тоже показалось, что с меня взяли слишком много. После той истории я больше не ходила в киоск, но помню, что в нем было очень много разных товаров, как на рынке.

Мигель хмурится. Мне становится его жаль. Я не понимаю, почему бы ему не сбегать за два квартала к киоску, который ничуть не хуже маленького универсама, и все думаю, как бы ему помочь. Думаю о кошачьей еде. Кошки, которые бродят в порту, питаются рыбой.

Я оставляю дверь приоткрытой, бегу на кухню, открываю холодильник и вынимаю большой пакет сайры. Его принес Пентти. Замороженные рыбины стукаются друг о друга, словно поленья, я возвращаюсь к двери и сую пакет в руки Мигеля.

— Положи в микроволновку, — произношу я очень отчетливо. Эти слова я часто слышала и выговариваю их хорошо. Мигель разглядывает пакет, перекладывая его из одной руки в другую, ведь он такой холодный. Наконец он прижимает пакет к груди. С его губ срываются, мешаясь друг с другом, финские и английские слова благодарности. И вот он уже поднимается по лестнице — мужчина с ангельски прекрасным лицом и волосами цвета пшеничного поля. Я слышу, как этажом выше хлопает дверь.

АНГЕЛ

Придется ее как-нибудь отблагодарить, размышляю я, бросая остатки рыбы в микроволновку. Она, должно быть, с Филиппин, раз говорит немного по-английски и по-испански, но уж очень похожа на азиатку. Исполнилось ли ей уже шестнадцать? Она, должно быть, купленная невеста, приобретенная парнем с нижнего этажа на каком-нибудь брачном рынке.

И кошки у них нет. Лицо у меня горит. Я должен был догадаться, для чего покупаются красивые ярко-красные ремешки.

Я настраиваю микроволновку на размораживание и включаю ее. Когда раздается жужжание, уши тролля вздрагивают, хвост дергается, но поскольку ничего угрожающего не происходит, он снова успокаивается. По комнате распространяется запах рыбы, я вытаскиваю миску из микроволновки и пробую пальцем. По краям рыба побелела, внутри она еще ледяная, но большая часть разогрелась до комнатной температуры и стала похожа на серый студень. Я отрезаю оттаявшие кусочки, кладу их на бумагу и отношу в гостиную, на пол. Ноздри тролля вздрагивают, но запах рыбы не вызывает у него никакого интереса. Я беру кусок рыбы и присаживаюсь на краешек кровати. Тролль прищуривает свои выпуклые глаза и глядит на меня. Я подношу кусок к его ноздрям и ко рту. Он как бы нехотя принюхивается, потом снова закрывает глаза и почти человеческим движением отворачивается, подставив мне свою черную тощую спину. Я слышу, как в его животе раздается тихий-претихий звук — голодное урчание.

АКИ БЕРМАН.

ЗВЕРЬ В ЧЕЛОВЕКЕ:

ВЗГЛЯД НА ВЗАИМООТНОШЕНИЯ

ЧЕЛОВЕКА И ДИКОГО ЗВЕРЯ.

В МИФОЛОГИИ И ФАНТАСТИКЕ. 1986

Превращение человека в животное, или, иначе говоря, метаморфическое родство человека и зверя, встречается в мифах всего мира. Это представление, по-видимому, восходит к обрядам, предполагающим вхождение в роль животного в шаманизме и тотемизме. В разных регионах представления о превращении в животное или о родстве с ним варьируются в зависимости от обитания в данной местности того или иного хищника (в Азии это тигр, в Южной Америке — ягуар, в Европе — волк, в Скандинавии — медведь, а также тролль). Свойства человека и животного смешиваются, животному приписываются разные странные особенности. Так, например, в рассказах о волках-оборотнях говорится о влиянии полнолуния, о том, что оборотня можно убить только серебряными пулями, о способах превращения человека в волка и т. д. В Финляндии среди таких сказочных сюжетов больше всего историй о троллях.

Псевдочеловеческая наружность троллей послужила причиной того, что финские предания об их происхождении имеют христианскую окрашенность. Вот одна из версий. Адам и Ева нарожали столько детей, что им стало совестно, и они упрятали часть детей в пещеры, чтобы Бог их не заметил. Детям пришлось жить под землей так долго, что они превратились в троллей. В Исландии существует другая легенда, согласно которой тролли родились во времена потопа. Ленивые люди не удосужились последовать примеру Ноя и построить себе ковчег. Поэтому, спасаясь от потопа, они забрались в горы. От пребывания в горных пещерах люди пропитались сыростью и, когда вода спала, превратились в троллей. Из этих рассказов видно, что троллей считают чем-то вроде второсортных представителей человеческого рода. Во многих примитивных культурах существует аналогичное представление о человекоподобных обезьянах.

По скандинавским преданиям, тролли созданы Богом и являются Божьими творениями, а не сверхъестественными существами, но они восстали против Божьей воли. Священники пытались отрицать их дьявольскую сущность, и тем не менее подобные представления отчасти сохранились даже после того, как тролли были признаны одним из видов животных. Любопытно также, что в христианском контексте некоторые легенды о троллях и леших трансформировались в легенды о чертях. В Финляндии, например, известны сотни историй о хитрецах, которым удалось посрамить глупых чертей, а в более ранних версиях тех же историй почти без исключения фигурируют тролли. Судя по таким легендам, нашим предкам хотелось укрепить собственную репутацию, похвалившись тем, что они по своим способностям превосходят это напоминающее человека животное.

Мифические тролли, как правило, уродливы и покрыты шерстью, они обитают в горах и пещерах. Они являются представителями темных сил, при дневном свете превращаются в камни. В некоторых мифах тролли оказываются прислужниками сатаны, по ночам они подкарауливают людей и затаскивают их к себе в пещеры. Поэтому о пропавших людях говорили: «Их увели в горы». Своих жертв тролли либо убивают, либо не отпускают до тех пор, пока они не сходят с ума.

Злые тролли появляются также в скандинавском эпосе времен викингов. Когда Один вместе со своими братьями убил великана Имира, в его разлагающемся теле начали плодиться черные и белые личинки. Боги вызвали их наружу и одарили телом и сознанием. Из черных личинок, наиболее хитрых и опасных, боги сотворили троллей. Но поскольку тролли произошли из плоти Имира, из которой создана была и земля, боги решили, что они должны существовать как часть земли и камней. Поэтому троллям пришлось жить под землей и не выходить на дневной свет. В наказание за свои преступления они превратились в камни. С другой стороны, в одной из песен «Эдцы» — в «Прорицании вёльвы» — утверждается, что род троллей восходит к племени волка Фенрира. Такое соединение волка, тролля и человека представляется весьма любопытным, оно дает особое освещение мифу о волке-оборотне.

В финском фольклоре известны также доброжелательные тролли, живущие в хороших отношениях с людьми, так что их называют, подобно замужним женщинам, по имени того рода, в который они вошли. О девушках, родивших ребенка от тролля, и о юношах, которые ищут себе невесту среди троллей, тоже существует много легенд, напоминающих античные мифы о браках с животными.

В Китае и у индейцев Северной Америки встречаются легенды об обмене детей на детенышей троллей. Тролли как вид никогда не появлялись за Беринговым проливом, поэтому можно предположить, что эти легенды были вынесены с Чукотки предками индейцев, перебравшимися на Аляску. (Ср., например, аляскинское чудовище — помесь оленя и моржа; его название — alascattalo — этимологически близко к названию лапландского существа staalo, легенда о котором является вариантом легенд о троллях). Мы можем утверждать, что это животное в течение тысячелетий имело совершенно особое символическое значение для северных народов.

АНГЕЛ

Он глядит на меня, как щенок, но в его желто-красных глазах тлеет огонь.

Он спит, свернувшись клубочком. Я осторожно подхожу к кровати, затаив дыхание, сажусь рядом с ним на край постели и смотрю на его вздымающиеся худые черные ребра; у него беспомощный, но упрямый вид. Вдруг одна его лапка вытягивается. Длинные гибкие пальцы с ужасными когтями приближаются к моей руке, я чуть не отдергиваю ее, но все-таки сдерживаюсь, и его горячая узкая лапка на мгновение обхватывает мою руку. На глаза мне наворачиваются слезы.

Прошло уже три дня, а он ничего не ест.

СТАРИННЫЕ ПЕСНИ ФИНСКОГО НАРОДА-

1933, № 3,3410. ДЕР. КИТЕЕ.

ЗАКЛИНАНИЕ (РЕПО-МАТТИ ВЯКЕВЯЙНЕН)

Коль Господь не дозволяет, Коли не дает Создатель, Дай же ты, старик подземный, В глубине скалы живущий!

АНГЕЛ

Доктор Спайдермен упоминал птичьи гнезда. Я дал троллю сырое яйцо, сначала разбитое — в миске, потом в скорлупе, но он не заинтересовался ни тем, ни другим. Я купил у Стокмана перепелиные яйца, он было взглянул на них — может быть, их цвет, крапинки и величина напомнили ему что-то знакомое, — но есть их не стал.

Я смотрю на кровать, на черное призрачное существо, которое одновременно и беспокойно, и утомлено, и, конечно, мучительно голодно. Я не могу выпустить его на улицу. Там его ожидают бездельники в обитых железом ботинках, которые получают удовольствие, обливая животных бензином, сбрасывая кошек с крыш многоэтажных домов и избивая людей. А если я кому-нибудь о нем расскажу, я наверняка его потеряю.

Запах можжевельника щекочет мне ноздри. Его сородичи бросили его. Он был для них лишней обузой, бременем. Они бросили худое, невесомое, гибкое существо, которое можно было бы увековечить в черном мраморе.

Я возвращаюсь на проклятую научную стезю, на электронную скоростную трассу. Асфальтированные дороги разбегаются во все стороны, но ни одна не ведет туда, куда требуется: в лес.

Я захожу на сайт «Калевала» и жду некоторое время, пока программа выбирает из текста упоминания троллей и злых духов. Они часто появляются в руне о катании Лемминкяйнена на лыжах. Он пытается поймать злого духа, а тот, убегая от него, опрокидывает котлы в лапландской деревне. Потом я открываю руну о поучении невесты. Здесь невеста жалуется на своего жениха и мне невольно приходит на ум филиппинская девушка с нижнего этажа.

Я рассчитывать могла бы на места получше этих, на подворья и пошире, на покои попросторней, на супруга и получше, на героя и покраше. Мне же увалень достался, навязался недотепа: статью ворону подобен, длинным носом схож с вороной, ртом своим похож на волка, на медведя — всем обличьем.[4]

Вот и все упоминания о злых духах. Я и не надеялся найти в «Калевале» совет по кормлению троллей, но четырехстопный хорей меня очень увлек. Еще о тролле поет Вяйнямейнен в сопровождении кантеле:

Не было такой зверюшки среди всех четвероногих, среди скачущих по лесу, чтобы слушать не явилась, не пришла дивиться чуду. Белки быстрые примчались, с ветки прыгая на ветку, горностаи прибежали, примостились на ограде. Лоси по борам скакали, в рощах радовались рыси. Волк проснулся на болоте, леший вылез из-за камня, встал медведь на боровике, вышел из берлоги хвойной, из елового жилища.[5]

Пожалуй, хватит с меня «Калевалы». Я нахожу сведения в разных других источниках: в биологии, мифологии, в сказках и легендах. Сотни, если не тысячи упоминаний. Но ничего конкретного. Искать надо где-то в другом месте.

Я уже несколько раз выходил из дому, а по возвращении каждый раз видел, что зверь лежит на кровати, не меняя позы. Видимо, у него нет сил даже приподнять голову.

УРЬЕ КОККО. ПЕССИ И ИЛЛЮ. 1944

«Ах», — сказала лампочка и с удивлением посмотрела вниз. Она увидела там крошечное человекообразное существо, покрытое густой коричневой шерстью. На ушах торчат кисточки, как у белки, хвостик маленький и веселый, как у зайца. Радостными дружелюбными глазами зверек глядит вверх на лампочку. Глаза, правда, кажутся слишком маленькими, но, может быть, виной тому чересчур крупный нос и такой же большой рот, который растягивается в радостной улыбке, обнажая ряд белых, как бусины красивых зубов. Руки и ноги тоже велики несоразмерно телу, а шерсть спутанная, с макушки на затылок свешиваются длинные пряди. Ясно, что это существо — проснувшийся после зимней спячки маленький лесной тролль, он, скорее всего, не имеет ничего общего с теми большими хищными животными, которые летом рыщут в поисках добычи по скалам Лапландии (а если он и родственник им, то, во всяком случае, очень дальний). Гораздо больше он напоминает гнома — маленькое и дружелюбное сказочное существо.

АНГЕЛ

Откладываю детскую книжку в читальном зале библиотеки. Судя по иллюстрациям, Урье Кокко никогда не видел настоящего тролля даже на фотографии. Но это не удивительно. Передо мной на столе — стопка книг, раскрытых на слове ТРОЛЛЬ, и я уже знаю, что встречи с троллями случались крайне редко, а фотографии их делались еще реже, пока в 70-е годы в моду не вошли папарацци, скрытые камеры и неделями подкарауливающие свою жертву фотографы. На троллей в прежние времена не охотились, поскольку их мясо несъедобно и отвратительно пахнет. Шкуру тролля можно было продать, в осенние периоды русские пытались ставить на этого зверя капканы, но выгоды не получали. Тролли попадались в капкан очень редко, а охотиться на них с ружьями было почти невозможно, поскольку они передвигались только по ночам и притом с удивительной скоростью. Для охоты на них пытались использовать собак, но результаты были неутешительны: преследователи либо сбивались с пути, либо попадались в лапы к троллям, которые раздирали собак на части со страстностью камикадзе. Сравнимая по темпераменту с бультерьером, облагороженная в России гончая, которую натаскивали на троллей, — это разновидность карельской медвежьей собаки, имеющая, по слухам, примесь волчьей крови. Говорят, что настоящее название этой собаки — ладожская мстительница, прости господи. Для охоты ее уже очень давно не используют.

Искать тролля в зимней пещере, чтобы обложить, как медведя, тоже было бессмысленно, потому что тролль выбирает для зимовки неприступные скалы, в которых трудно обнаружить хотя бы щель, через которую проходит воздух. Кроме всего прочего, охота на троллей только провоцировала их к тому, что они начинали соперничать с людьми, пытаясь утвердить собственную власть в охотничьих угодьях. В зимнее время они совсем выбывали из игры, а летом больше интересовались леммингами, чем оленями. В течение нескольких лет за убийство тролля выплачивалась премия, поскольку лопари плакались, что росомахи и стаало бесчинствуют в оленьих стадах, принося больше убытков, чем налоговая инспекция. Но потом в дело вмешались защитники природы и прав животных.

Я все глубже погружаюсь в научные исследования. Некоторые ганзейские купцы торговали шкурой троллей — таким же редким, дорогим и мифическим предметом, как мумифицированные русалки и единороги. В самом начале XX века русским удалось поймать в капкан нескольких троллей. Содранная с большого зверя абсолютно черная шкура выглядела замечательно. На дачах некоторых членов Политбюро стену гостиной украшала шкура с головой тролля.

Перечитываю описание троллей у Кокко. Если не брать во внимание пропорции, неточностей не так уж и много. Правда, шерсть не коричневая, она, в сущности, совсем черная, на ушах кисточек нет, а «веселый хвостик» (ох, как все преуменьшено) — просто змея с кисточкой, которая то взмывает, как плетка, то дрожит, как антенна. Нос кажется крупным, наверное, только тогда, когда лицо звереет и превращается в морду; рот вообще не слишком велик. Когда он «растягивается в радостной улыбке», действительно обнажаются ряды снежно-белых зубов, но при всей своей красоте они острые, как зубья пилы, а клыки подобны турецким кинжалам. Руки — передние лапы — и ноги и в самом деле велики несоразмерно туловищу, они напоминают лапы рыси. Шерсть кажется спутанной, а с макушки спадает не прядь, а громадная черная грива, глядя на которую можно подумать, что в лесу живет тот самый стилист, который создал имидж Тины Тернер.

Я продолжаю листать книжку «Песси и Иллю». Животные и растения мирно беседуют друг с другом, потом появляется приторное изображение маленькой девочки с большими голубыми, удивительно яркими глазами и светлыми вьющимися волосами, которые напоминают белое облако в погожий день. Эльф.

Тролль и эльф представляются друг другу, это Песси и Иллю, как нетрудно было догадаться по названию книги. Один из них пессимист, другой живет в стране иллюзий. Имена обоих сокращены, оба малы ростом, поэтому Иллю объясняет, что они товарищи по судьбе.

Я закрываю книгу. В голове у меня целый рой мыслей.

Кто он для меня?

Случайный пациент, вроде птички, сломавшей крыло? Экзотический любимый зверек? Или задержавшийся в доме несколько странный, но от этого не менее приятный гость, который в один прекрасный день уйдет, потому что так ему захочется?

Или кто?

Я задаю себе вопросы, но отвечать не тороплюсь.

Вместо этого протягиваю руку и хватаюсь за следующую книгу.

БРЮС ЧЕТВИН.

НЕВИДИМЫЕ ПУТИ.

ПЕР. НА ФИНСК. ЛЕНЫ ТАММИНЕН. 1987

Предки людей, как правило, были активными изобретательными существами, они легко приспосабливались к изменениям окружающей среды, которые не вызывали коренных мутаций. К заметным изменениям могло привести только какое-то сильное внешнее воздействие.

Со времен миоцена произошло, в сущности, только два значительных «шага вперед», отделенных друг от друга четырьмя миллионами лет: первый связывают с появлением австралопитека, второй — с появлением человека.

1. Строение тела и ног изменилось таким образом, что лесная обезьяна, передвигавшаяся на четырех конечностях, превратилась в прямоходящее существо: четырехногое стало двуногим, передние конечности перестали обслуживать движение и освободились для других дел.

2. Объем мозга быстро увеличился.

АНГЕЛ

Словно тающее грозовое облако, он стоит в витрине музея, расположенного на нижнем этаже библиотеки. За годы, проведенные за стеклом, его шерсть утратила замечательный черный блеск. Ради компании и для антуража его окружили разными ветками, мхом и камнями. Он стоит, слегка наклонившись, длинные гибкие пальцы передних конечностей тянутся к стеклу так выразительно, что всякий подходящий к витрине невольно отшатывается, морда искажена гримасой, впечатляюще крупные зубы пожелтели — вероятно, от времени. Я замечаю, что у того, кто изготавливал чучело, было ложное представление о глазах троллей. Из смелого хищника, излучающего опасность, сделали трогательного и какого-то растерянного зверя с глазками-пуговками. Они отлично подошли бы медведю, но совсем не похожи на глаза троллей — глубоко посаженные большие раскосые горящие глаза. Я прижимаюсь руками, носом и губами к стеклу. Я шепчу: «Помоги мне», и стекло запотевает от моего дыхания.

БРЮС ЧЕТВИН.

НЕВИДИМЫЕ ПУТИ.

ПЕР. НА ФИНСК ЛЕНЫ ТАММИНЕН. 1987

Примерно десять миллионов лет назад наши предполагаемые предки, обезьяны периода миоцена, по-видимому, коротали дни в высоких тропических лесах, которые в ту пору покрывали большую часть Африки.

Подобно шимпанзе и гориллам, они, очевидно, проводили каждую ночь на новом месте, но ограничивали свои передвижения несколькими надежными квадратными километрами, где всегда было достаточно пищи, где дождь ручьями стекал по стволам деревьев, а потом солнце пятнало листья, где можно было раскачиваться на лианах, убаюкивая себя и забывая лесные ужасы.

В конце миоцена деревья начали уменьшаться в размерах. Соль стала концентрироваться в соляных бассейнах, произошло глобальное уменьшение ее процентного содержания в мировом океане. Вследствие этого антарктические моря начали покрываться льдом. Ледниковый покров увеличился вдвое. Уровень воды в морях понизился по всему миру, и Средиземное море, отделенное сухопутным мостом на месте Гибралтара, превратилось в огромный резервуар соли.

В Африке площадь тропических лесов сократилась до небольших островков, там и сейчас встречаются обитающие на деревьях обезьяны. Восточная часть континента превратилась в мозаичную саванну, где лес перемежался лугами, периоды засухи и дождей сменяли друг друга, избыток влаги переходил в ее острую нехватку, и там, где текли потоки воды, обнажалось то высохшее русло, то потрескавшееся дно озера. Таков был дом австралопитека.

Сходной была и судьба его дальнего родича — жившего в зарослях Юго-Восточной Азии лемура фелипитека. Ему тоже пришлось покинуть верхушки деревьев и привыкать к изменившимся обстоятельствам. В поисках пищи это существо вынуждено было искать новую родину на равнинах Западной Азии, а позднее двинуться в сторону сибирских лесов.

Австралопитек и фелипитек были животными, но они ходили на двух ногах и, вероятно, носили тяжести — добычу и детей, которых перетаскивали с места на место. Это привело к развитию плечевых мышц. Судя по ширине плеч, длине передних конечностей и цепкости пальцев на задних, можно предположить, что они, по крайней мере на раннем этапе развития, жили на деревьях или использовали их как убежища.

ПАЛОМИТА

Лестница — как огромное ухо, в котором — дзинь, дзинь, дзинь — постепенно стихает эхо звонка. Я стою перед дверью Микаэля, а его нет дома. В последний раз я его видела как раз в это время, но сейчас его все-таки нет. Мне не удалось выглянуть в глазок, чтобы выяснить, пришел ли он, потому что нужно было заниматься уборкой и стиркой, а стиральная машина заглушает шаги на лестнице.

Снизу слышится голос, я оборачиваюсь, и сердце сразу начинает колотиться — то ли от испуга, то ли с надеждой. Но это взбирается по ступеням та приветливая смотрительница, которая всегда так быстро лопочет, а ведь она живет не на этом этаже, ее квартира расположена напротив нашей. Я могла бы целиком уместиться в одной ее штанине. Когда Пентти потерял свой пиджак вместе с лежавшими в кармане ключами, он вызвал ее, чтобы открыть дверь. Эта дама всегда носит один и тот же брючный костюм в крупную клетку, а в ушах у нее качаются большие серьги. Кивая и улыбаясь, она спрашивает, по какому делу я пришла к Микаэлю, но хотя она явно старается изобразить дружелюбие, в ее голосе звучат недовольные нотки.

Микаэль подарил мне очень дорогой иллюстрированный испанский журнал. Пентти, к счастью, не было дома, когда он его принес. К обложке он прикрепил скрепками маленькую открыточку, на которой написал по-английски и по-испански «Спасибо за помощь» и подписался: Микаэль. Микаэль, а не Мигель. Микаэль, видимо, думает, что я хорошо знаю испанский, а я могу прочесть на нем всего несколько слов. На Филиппинах мало кто умеет говорить по-испански. Я, правда, и по-английски читаю неважно. Зато картинки в журнале красивые и блестящие.

Я, впрочем, ничего этого ей не рассказываю, а просто показываю на банку с кошачьим кормом и на дверь. В почтовую щель банка не пролезает, она слишком большая. Я завернула ее в бумагу, на которой написала по-английски: «Для твоей кошки. Спасибо за журнал. Паломита» и закрепила все это резиночкой. Женщина наклоняется и становится похожей на клетчатую гору. Она говорит по-фински, медленно произнося слова и старательно растягивая рот на каждом слоге. Я понимаю, что она советует мне прийти в другой раз. А если я хочу, она может передать пакет — и уже протягивает к нему руку с большими перстнями на пальцах. Я качаю головой, мне не хочется отдавать пакет. Ведь я так долго копила деньги, чтобы купить эту банку.

Я спрятала журнал в корзину для грязного белья. Пентти никогда в нее не заглядывает.

Уходя, женщина сочувственно подмигивает мне. Я спешу домой. Кошачью банку тоже нужно припрятать, пока не представится другой случай.

АНГЕЛ

Не знаю, что я надеялся найти в библиотеке. Красивый справочник в блестящей обложке под заглавием «Кормление хищников в домашних условиях»? Заглянул бы в алфавитный указатель: куница, медведь, росомаха, рысь… тролль. И — в гастроном за покупками.

Возвращаюсь к библиотечному компьютеру, смотрю, не пропустил ли я по невнимательности что-нибудь нужное. Встречаю странную ссылку на детский музыкальный раздел, вздыхаю, двигаюсь дальше и нахожу их — и музыку, и слова.

Стоило мне взглянуть на экран, песенка тут же зазвучала в сознании. Я никогда специально не слушал ее, но тем не менее знаю наизусть, как и все. Никогда специально не слушал, а теперь позволяю заезженной мелодии и словам прокручиваться в моей голове, как в музыкальном автомате.

Ты бы взял к себе Ролли-Тролли, если бы его поймал? Положил его в корзинку, чтобы там он спал…

Сердце отчаянно бьется в такт песенке, которая отважно продолжается:

Ни за что на свете мама не позволит гнома: — Лучше ты змею иль крысу поселил бы дома!

Тили-тали, тили-тали, тили-тали-бум-бум…

Вдруг музыка в моем мозгу обрывается, как отрезанная. Потому что я думаю о змее или крысе, о змее или крысе… Что-то в этих словах меня задевает, что-то в них брезжит… и вдруг я понимаю: это — решение!

СЕЛЬМА ЛАГЕРЛЕФ. ПОДКИДЫШ. ИЗ СБОРНИКА «ТРОЛЛИ И ЛЮДИ», ПЕР. НА ФИНСК ХЭЛЬМИ КРОН. 1915

«Не понимаю, чем кормить подкидыша, — сказала однажды жена. — Что перед ним ни поставишь, он ничего не ест». «Чему ты удивляешься? — пробурчал в ответ муж. — Разве ты не слышала, что тролли едят только лягушек и мышей?» — «Надеюсь, ты не потребуешь, чтобы я ползала по болоту и ловила лягушек?» — «Конечно, нет. Лучше пусть он подохнет с голоду».

АНГЕЛ

Я вхожу в магазин. Звякает колокольчик. Дверь за мной закрывается.

Здороваюсь с продавцом. Называю требуемое. Продавец задает мне какие-то вопросы, я, не вслушиваясь, киваю: все равно, не имеет значения. Брови продавца лезут вверх. Как не имеет значения?

Он выкладывает на прилавок продукты, которые, по его мнению, я должен взять в приложение к покупке. Ведь они мне обязательно понадобятся. Я беспомощно благодарю, забираю коробку, сую продавцу купюру, получаю сдачу и чек.

Звякает колокольчик.

Г. Б. ГАУНИТЦ — БО РОЗЕН. КНИГА ЖИВОТНЫХ. ПОЗВОНОЧНЫЕ. 1962

Животные, которые охотятся друг на друга, должны иметь крепкие зубы и когти. Кроме того, им необходимо быть ловкими, хитрыми и терпеливыми.

Лисица известна своими хитростями, волк — безжалостный преследователь, он может гнаться за жертвой хоть несколько миль. Рысь способна бесконечно долго подстерегать добычу, тролль передвигается тише тени, выдра — быстрая и неутомимая пловчиха.

Чем большее предпочтение мясу отдает зверь, тем острее у него зубы, тем настойчивее характер. Ласка ужасно любопытна, но при этом так упряма, что может наброситься на животное, более крупное, чем она сама, и не испугается даже человека, если тот тронет ее жилище.

Крот и куцехвостый медведь привередливы: они выбирают только лучшие кусочки растительной и животной пищи; подобно истинным гурманам, они предпочитают пикантные блюда, им нравится даже гнилое мясо, а скрытный тролль иногда ест падаль, хотя вообще он очень разборчив в еде.

АНГЕЛ

Я открываю ящик и выпускаю морскую свинку на пол.

Закрываю глаза, потому что мне кажется, что я поступаю неправильно. Свинка тепленькая, она покрыта мягкой шерстью, усы и розовый носик дрожат. Шерстка белая, с коричневыми пятнышками. А на самом деле она чертовски хорошенькая.

Такая хорошенькая, что ее хочется проглотить.

МАРТЕС

Телефон звонит и звонит, а Микаэль все не откликается. Когда он наконец снимает трубку, слышно, что он задыхается, давится и хрипит.

— Тебя что, тошнило? — спрашиваю я в шутку.

— Кто это? — испуганно спрашивает Микаэль.

— Мартти.

— Мартес, — выдыхает Микаэль. Он не ждал моего звонка. Он не благодарит и не извиняется, это хороший знак, он явно не хочет вспоминать о том, что произошло. Я чуть не сломал голову, прикидывая, к кому, кроме Микаэля, я мог бы обратиться по этому делу. Но так ничего и не придумал.

Мне противно, что я в ком-то нуждаюсь.

Особенно противно, что я нуждаюсь в том, с кем собирался никогда больше не разговаривать. Правда, он тоже нуждается во мне, для него важно то, что я хочу сообщить, и это смягчает неприятное опасение, что он может неверно истолковать мой звонок. Я инстинктивно отстраняюсь и слегка отвожу наживку.

— Ты торопишься? По голосу похоже — торопишься.

Я могу перезвонить позднее.

— Нет, нет, все в порядке. Говори.

Мое ухо улавливает странные быстрые шорохи и ритмично раздающийся скрип.

— Есть одно предложение. У тебя сейчас много работы?

Слышен громкий царапающий звук, словно кто-то скребет вилкой по полу или по обоям. Удар. Еще один удар.

— На этой неделе нужно выполнить пару небольшихзаказов, потом я почти свободен. Устраивает?

Царапающие звуки раздаются один за другим.

— Тогда, может, зайдешь в начале следующей недели?

— Хоть в понедельник. Надо только назначить время.

Царапанье. Удар, резкий визг. Речь Микаэля испуганно обрывается.

— Да что там у тебя происходит?

Микаэль делает пару глубоких вздохов.

— Я смотрю видик… такая… забавная история. Со спецэффектами.

— Ах вот оно что. А в каком жанре?

— Ну, вроде фильма ужасов.

АНГЕЛ

Явившись домой с новой пачкой книг и почти в эйфорическом состоянии, я первым делом наступаю на испражнения тролля. Попробуйте-ка теперь пожаловаться мне на то, как неприятно возвращаться домой, обнаруживая неприбранную кухню, где дети пекли сладкие булочки, или мужа, который почти без сознания валяется на диване, — я думаю, вляпаться в дерьмо в собственной прихожей вам все-таки не доводилось. Правда, кучка была старательно спрятана под коврик перед дверью, но в результате моя нога размазала ее и по коврику, и по паркету.

Для разнообразия он устроился не на моей кровати, а на полу и лениво теребит купленную для него резиновую мышку, которую успел разодрать почти в клочья. Тролль выглядит жалким, глаза не блестят, хотя голод его теперь уж точно не мучает. Я, правда, знаю, что днем он обычно бывает пассивен, но ведь и по ночам он двигается не больше.

И зачем было давать ему твердую пищу, говорит коварный внутренний голос, когда я беру совок для мусора, туалетную бумагу и, пытаясь задержать дыхание, выношу какашки на помойку. Я стараюсь на них не смотреть, потому что знаю, из чего они получились; я не хочу видеть маленьких косточек и светло-коричневых кусочков шерсти.

Я возвращаюсь в гостиную, голос у меня сердитый: «Кто это напачкал на полу?»

Тролль бросает взгляд в мою сторону, потом равнодушно отворачивается; игрушечная мышь интересует его гораздо больше. Я купил песку, насыпал в ящик и поставил в углу ванной, но зверь к нему даже не притронулся. Мочится он почему-то прямо на пол в ванной, может быть, потому, что сделал так в первый день и закрепил за собой это место. С лужей-то легко справиться, а вот как быть с более серьезными делами?

— Что же мне с тобой делать, Песси? — вздыхаю я. Проходят десятки секунд, прежде чем я понимаю, что окрестил его.

ИСТОРИЯ ТРОЛЛЯ И МЕДВЕДЯ.

ЛАПЛАНДСКИЕ НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ,

СОБРАННЫЕ БЛИЗ ОЗЕРА ИНАРИ

И ОПУБЛИКОВАННЫЕ

А. В. КОСКИМИЕСОМ И Т. ИТКОНЕНОМ.

ИЗВЕСТИЙ ФИННО-УГОРСКОГО

ОБЩЕСТВА. XL, 1917

Однажды бродивший по лесу тролль встретился с медведем, который готовил себе зимнее логово. Тролль спросил у медведя: «Что ты делаешь?» Медведь ответил: «Прячусь от мужика». Тролль сказал: «Вряд ли найдется такой мужик, которого стоит бояться». Медведь сказал: «Мужик страшен, когда у него есть оружие. Пройдись-ка по большой дороге — обязательно встретишь мужика, которого ты испугаешься». Тролль отправился на дорогу. Навстречу ему попался мальчик-подросток. Он спросил у мальчика: «Ты мужик?» Мальчик ответил: «Нет, я еще не мужик, я только его начало». Тролль обошел вокруг парня и пошел дальше. Ему встретился дряхлый старик, и тролль спросил у него: «Ты что — мужик?» Старик ответил: «Нет, я был мужиком, а теперь уже не мужик». Тролль и его обошел и пошел по дороге дальше. Шел-шел, пока не встретил солдата, который ехал верхом на лошади. Тролль спросил: «Ты мужик?» Солдат ответил: «Ты назвал меня мужиком, а я и в самом деле мужик». Тогда тролль выпустил когти и попытался наброситься на него. Солдат схватил ружье и выстрелил троллю в хвост, так что вся шерсть с него слетела и осталась только кисточка на конце. Тролль обернулся, собираясь укусить солдата, но тот вытащил из ножен меч и полоснул тролля по глазам. Троллю пришлось пуститься в бегство. Он вернулся той же дорогой и снова встретил медведя. Медведь спросил: «Теперь ты веришь, что мужика надо бояться?» Тролль поверил и тоже устроил себе зимнее логово. С тех пор он делает это каждую зиму.

АНГЕЛ

Я говорю по телефону с биологом. Он поверил моей басне, будто я журналист и готовлю материал о приручении хищников. Он надеется, что я не собираюсь писать о цирковых методах, — мне самому никогда не пришла бы в голову это блестящая мысль, которая позволила нам избежать ненужного разговора о слонах, медведях или морских львах.

— Часто встречаются обученные львы и тигры, — направляю я разговор. — А отечественные хищники? Как вы считаете, возможно ли приучить к каким-нибудь систематическим действиям медведя или, скажем… тролля? — спрашиваю я как бы невзначай.

Специалист увлекается длинными рассуждениями, из которых я понимаю, что волки, например, очень легко обучаемы, поскольку живут стаями — некий проклятый Гржимек, имя которого старик занудно повторяет мне по буквам, написал об этом целое исследование, — они привыкли подчиняться тому, кто обладает авторитетом, даже если это человек. С кошками, львами и тиграми дело обстоит иначе: кошки часто бывают невероятно упрямыми и ничего не делают без вознаграждения. Но в конце концов все зависит от социального типа животного.

— От социального типа? — спрашиваю я, акцентируя вопросительную интонацию, как плохой актер.

— У нас ведь об этом очень мало сведений. Одна из теорий утверждает, что тролли, как и львы, объединяются в микрогруппы и у них наблюдается какое-то подобие иерархического подчинения. А вот тигры, например, организуют свою жизнь по территориальному признаку.

Тигр охотится в одиночку и не допускает других зверей на свою территорию. Может быть, конечно, тролли подчиняются вожаку, как шимпанзе, сообщество которых только кажется неорганизованным, а на самом деле им руководит крупный самец. Он имеет право первым обладать самками, входящими в союз. Но это предположение основывается только на том, что конвергентная эволюция животных, пользующихся передними конечностями как руками, коснулась не только внешнего вида.

Все это не очень-то прибавило мне ума, но тут голос моего собеседника оживился.

— Лучших результатов можно добиться, дрессируя животное с раннего детства, умело распределяя поощрения и наказания. Я как-то слышал о прирученном тролле, которого перед войной показывали на ярмарках, — думаю, это он красуется теперь в зоологическом научном музее в Тампере.

Я вздрагиваю, вспоминая о звере за стеклянной витриной, с его выражением полной покорности. Прирученный тролль.

— После того, что произошло в Йоэнсуу и Куопио о крупных хищниках стали много говорить.

«В Йоэнсуу и Куопио?» — спрашиваю я себя, ничего не понимая.

— Для какого издания вы пишете? — спрашивает он, но я уже повесил трубку.

КРУПНЫЕ ХИЩНИКИ

В ОСЕННЕЙ ФИНЛЯНДИИ.

ВЕЧЕРНИЕ ИЗВЕСТИЯ. 30.11.1999

Жители Куопио и Йоэнсуу обеспокоены участившимися случаями появления крупных хищников на городских окраинах. В окрестностях городов Средней и Южной Финляндии в течение последних недель также были неоднократно замечены крупные хищники. Наряду с медведями и волками, которых часто видели раньше, к городам стали приближаться тролли.

Как правило, тролли в Финляндии встречаются крайне редко. Но недавно неподалеку от западных границ в течение краткого периода было замечено с полдюжины троллей, причем некоторые из них находились поблизости от человеческих жилищ.

Известно, что тролль опасается человека, но теперь он расширил пространство обитания, добравшись от лесов и тундры до городов. Некоторые объясняют это нехваткой пищи. Всем, кто живет рядом с лесом, рекомендуется тщательно закрывать посуду с остатками пищи и держать домашних животных на привязи. Тролли обычно не бросаются на человека, так что для людей они не опасны. К тому же тролли — ночные животные, поэтому человек может встретиться с ними только ранним утром или поздним вечером.

Домашние животные проявляют беспокойство

«Мой волкодав принялся страшно выть. Раньше он никогда так не выл, поэтому я вышел во двор и попробовал успокоить собаку, но она продолжала нервничать», — рассказывает Ристо Хуттула из Куопио.

Потом он заметил, как по краю поля пробежали два черных двуногих существа. Вероятно, собака учуяла их раньше, чем они оказались в поле зрения. Специалисты тут же приехали, чтобы изучить следы, но по земле, почти не покрытой снегом, не удалось определить, были ли эти беглецы троллями, которые спешат устроиться на зимнюю спячку, или людьми, по каким-то причинам тайно бродившими по лесу.

Сторожевая собака Хуттулы всю предыдущую ночь визжала и беспокойно бегала взад-вперед. На следующее утро она ни за что не хотела взять след.

Пуллиайнен приветствует животных-урбанистов

Профессор Эркки Пуллиайнен, специалист по изучению хищников, считает этот случай не заслуживающим внимания и вызывающим опасений.

«Такая ситуация спорадически складывается, когда выпадает первый снег, а для медведей и троллей начинается период зимней спячки. Помехой для горожан остаются только волки, росомахи и рыси, которые бродят по окрестностям в поисках еды, не покушаясь на человека», — уточняет Пуллиайнен. В теорию, объясняющую появление хищников нехваткой пищи, Пуллиайнен не верит.

«Причиной перемещения их на окраины города, наоборот, является то, что мелких съедобных животных здесь имеется в избытке. Рысь, например, давно уже заявила себя как вид, прекрасно сосуществующий с цивилизацией. Рыси неоднократно появлялись на окраинах Хельсинки, Турку и Тампере, где много пищи — к примеру, зайцев и белохвостых северных оленей. К тому же там много удобных мест, защищенных со всех сторон: полянки, густые смешанные и хвойные леса», — рассказывает Пуллиайнен.

Местные жители испытывают страх

Совсем иного мнения, чем Пуллиайнен, придерживается жительница Йоэнсуу Рийкка Весайсто. Она считает, что крупные хищники представляют серьезную угрозу для ее овец, а может быть, и для семьи.

«Две недели тому назад мой сын, который учится в первом классе, шел в школу и заметил, что какой-то „черный старик“ высматривает его из-за дерева. Мальчику удалось удрать и добежать до школьного двора. Мы вместе стали рассматривать книгу о животных и узнали в страшном существе тролля. Какого события мы дожидаемся, чтобы понять, что для взрослого двухметрового тролля малый ребенок — пища на один зубок?»

Муж Рийкки Весайсто Антти совершенно согласен с женой.

«Надо бы снова ввести вознаграждение за убийство троллей. Теперь все говорят об охране природы, но хотел бы я посмотреть на рожу этих болтунов, когда волк или тролль схватит по дороге в школу их малыша».

АНГЕЛ

Понедельник. Завтра понедельник.

Он ведь мог позвонить и кому-нибудь другому. Не знаю, могу ли я еще надеяться. Но, слава богу, он все-таки позвонил именно мне.

Песси понял, что газета связана с наказанием. Хотя я никогда его не бил, а только символически шлепал, он явно понимает, что свернутая в трубку «Хесари» обладает властью. Когда до него стало доходить, что я не люблю его какашек под ковриком у порога, он стал устраиваться со своей нуждой в ящике, который я поставил в углу ванной, насыпав в него рекламных листков и другого бумажного сора. Мне приходится менять содержимое ящика ежедневно, иначе Песси не воспользуется им. Я пробовал насыпать туда специальный ароматизированный песок для кошек, но его он по какой-то причине яро ненавидит.

Кроме свернутых в трубку газет, я дрессировал Песси, используя песчанок и белых мышек, их он получает, когда ведет себя как послушный тролленок. Песчанки не особенно дороги, к тому же после них не остается такой грязи, как после морских свинок или хомяков.

Хотя он время от времени ест и умеет даже охотиться, он все-таки не совсем здоров. Я думал: может, он пострадал, предаваясь юношеским забавам? Нет ли у него каких-нибудь переломов или кровоизлияний? Но ведь если бы он испытывал боль, это было бы заметно по его движениям. А он просто усталый и тихий, как тающий огонек свечи.

В тех редких случаях, когда он оживляется, он становится подвижным, как ртуть. Кажется, сила гравитации для него не существует, а его мышцы способны на все, что угодно. Он пластичен, как масло, как шелк.

В его глазах словно отражаются ночные всполохи лесного пожара.

2. И вспыхнул дивный свет

MAPTEC

— Кельвин Кляйн? — спрашиваю я, наклоняясь к Микаэлю так близко, что почти касаюсь носом его волос.

Его бледные щеки вспыхивают. Он спал.

— Что?

— After shave.[6] У тебя другой одеколон?

Микаэль благоухает почти как кляйновский «One» — хвоей, лимоном и пряностями, и это меня волнует. Но когда он смотрит на меня, словно щенок, надеясь встретить в моих глазах то, чего в них нет, он тут же начинает действовать мне на нервы. После тех двух вечеров в кабаке я понял, что он сильно заблуждается на мой счет, но сейчас я нуждаюсь в Микаэле и поэтому нежно склоняюсь над ним. Пусть помнит силу желания, пусть хочет нравиться мне.

— Да, это какая-то новинка. Они раздавали экспериментальные образцы у Стокмана. Не знаю, пойдет ли она в продажу.

Он так нервничает, что меня тошнит.

— Э, я, вообще-то, явился сюда не для того, чтобы наслаждаться твоим благоуханием. У меня есть для тебя работа.

Излагаю вкратце. Фирма по пошиву джинсов объявила конкурс, в котором участвуем мы и еще три других рекламных агентства. Новая модель называется «Сталкер», она должна стать ультрамодной и мгновенно разойтись. Нужно придумать что-то совершенно новое. Непременно.

— Ты всегда был одним из наших лучших фотографов. А в последнее время ты доказал, что умеешь прекрасно пользоваться компьютерной графикой. Подкинь нам какую-нибудь идею.

— Идею?

— Правда, мы с парой наших ребят трудились до седьмого пота и до потери сознания. Но теперь требуется запустить и левые, и правые полушария. О'кей, «Сталкер» должен завлечь публику, и все же мы не хотим использовать ничего похожего на эту идиотку Мадонну, нужно найти новый подход. Я хочу, чтобы ты что-нибудь придумал, какую-нибудь замечательную картинку. Например, обольем «Сталкеры» бензином и подожжем их в Праге на площади Яна Палеха,[7] а буквы напишем дымом — какой-нибудь слоган вроде «c'mon baby light my fire».[8] Короче говоря, беспредел.

АНГЕЛ

— Я хочу, чтобы получился крутняк, — говорит Мартес, а я не могу оторвать глаз от его рук, которые сжимаются так сексуально: они будто стискивают спинку кровати. — Что-нибудь сногсшибательное и ураганное.

Когда я поднимаю глаза, я вижу, что он заметил, как я смотрел на его руки и теперь, прищурившись, улыбается.

— У тебя больное воображение, я ведь знаю. Так дай ему волю, пусть порезвится.

MAPTEC

Микаэль вяло кивает, и я достаю из угла большую тяжелую спортивную сумку.

— Здесь восемь пар «Сталкеров» всевозможных размеров, если не хватит, принесу еще. Времени достаточно — месяца два. Крайний срок — в конце марта. Родишь идею — получишь хороший гонорар. Речь идет о десятках тысяч.

В случае выигрыша наш доход составит около полутора миллионов. Но этого я не говорю. Я кидаю сумку Микаэлю, она такая тяжелая, что чуть не сбивает его с ног, но отступив на пару шагов, он удерживает равновесие.

— Мы в тебя верим. Ты, наверное, знаешь, как мы тебя прозвали?

Микаэль держит сумку обеими руками и поднимает на меня вопросительный взгляд. Я понижаю голос почти до шепота.

— Микеланджело.

АНГЕЛ

Микеланджело.

Когда мы впервые встретились, я не был никаким Микеланджело, я был просто Хартикайненом и снимал студию.

Я и теперь всего лишь Хартикайнен, снимающий студию рекламный фотограф, который занимается компьютерной графикой и дизайном. А он — Мартти, Мартес, лучший специалист в самой известной рекламной фирме города.

Я помню.

Я прихожу в фирму, представляюсь, показываю свои работы, вступаю в разговор о звуковых фильтрах и базах видеоданных. Между мной и Мартесом сразу же возникает полное доверие.

Да, доверие и, конечно, то взаимное восхищение, которое один хороший специалист может испытывать по отношению к другому, если работает в достаточно близкой, но всего лишь смежной области, так что может радоваться чужим достижениям, не опасаясь, что у него отобьют клиентов.

Я помню, Мартес.

Я помню, с каким лукавством ты переглядывался со мной, спрятавшись за спину клиента, мол, мы-то с тобой все понимаем, а я еле сдерживал смех.

Я помню, как у нас перехватывало дыхание, когда, обсуждая какую-нибудь удачную работу, мы так сходились во мнениях, что стоило одному произнести полслова, как у другого начинали сиять глаза, он восклицал: «Йес! Я сказал бы точно то же самое!» Я помню, какое у тебя было тогда лицо и как ты расстегивал верхнюю пуговицу своей джинсовой рубашки.

Я помню, как по вечерам, когда мы оставались вдвоем, ты пристально смотрел на меня — так пристально, что я начинал задыхаться. Иной раз мы никак не могли отвести друг от друга глаз, и мне приходилось хриплым голосом заводить какой-нибудь разговор. Я читал в твоем взгляде, Мартес, в нем не было лжи. В нем не было притворства.

Я помню, как ты звал меня зайти, чтобы посоветоваться о чем-нибудь, хотя эти дела можно было обсудить и по телефону. Я помню, как время от времени ты приглашал меня выпить после работы, и мы говорили обо всем, что существовало между небом и землей, мы ценили друг друга, мы восхищались друг другом и смеялись над одним и тем же. О господи, ведь наши чувства совпадали до миллигерца. И каждый раз мы выпивали, пожалуй, на пару кружек больше, чем стоило.

Я помню твое тело в моих объятиях, помню, как почувствовал твою эрекцию, когда мы в ночной тьме прислонились к парапету на берегу Таммеркоски. Я и теперь еще чувствую на своих губах твои губы, Мартес, ощущаю их табачный привкус, твои усы щекочут меня, и голова моя идет кругом.

Мартес, я все помню и знаю, что это не игра моего воображения.

ПАЛОМИТА

Награда ждет меня на лестнице.

Сначала я только слышу шаги и надеюсь, надеюсь, надеюсь до боли в затылке. Потом вижу в глазок, что он поднимается по лестнице, похожий на маленькую куколку, которая движется на уровне моих глаз. На плече у него большая сумка. Я, как ящерица, проскальзываю в ванную. Банка с кошачьим кормом спрятана в корзину для грязного белья. Даже здесь слышно, как в спальне храпит Пентти — звук такой, будто кто-то, ломая ногти, рвет мешковину. Телефон я положила на диван и накрыла несколькими подушками, чтобы звонок не разбудил его. На третий раз у него никак не вставало, а я все боялась, как бы он не заметил, что я нарочно хочу его утомить. Время от времени он давал мне тумака, я ведь и правда была виновата в том, что у него не вставало, но теперь, к счастью, он уже храпит. Я его так выжала, что он точно проспит как мертвый следующие два часа.

Руки должны быть легкими как пух, чтобы дверь не хлопнула, закрываясь. Я взлетаю по лестнице. Его дверь как раз собирается его проглотить, когда я тихонько называю его имя.

АНГЕЛ

— Микаэль.

Я слышу, как кто-то на лестнице у меня за спиной выдыхает мое имя, и с удивлением оборачиваюсь. Это подружка живущего внизу почтальона. Размахивая чем-то сжатым в руке, она возникает в дверном проеме раньше, чем я успеваю среагировать. Я пугаюсь, но потом постепенно успокаиваюсь. День. Песси спит, к тому же он так ослаб, что хочется плакать. В иные дни только лакает воду, хотя я приношу ему то рыбок, то хомяка. Огонь в его глазах потух. Дверь в гостиную закрыта, поэтому я впускаю женщину в прихожую, она явно не хочет стоять на лестнице и почти силком протискивается мимо меня в квартиру.

Женщина — она назвалась Паломитой — объяснят что-то на плохом английском, делая паузы, чтобы я лучше ее понял. Она хочет отблагодарить меня за журнал, вот и принесла подарок моей кошке.

Моей кошке? Именно.

Я благодарю ее, нелепая ситуация вызывает у меня улыбку, а она глядит на меня снизу вверх трогательными карими, как у косули, глазами. Потом она вдруг вздрагивает, застывает, и глаза ее становятся еще больше.

На лестнице раздаются шаги.

Кто-то явно поднимается наверх. Кроме меня на третьем этаже никто не живет, соседняя двухкомнатная квартира стала теперь моей студией, значит, кто бы ни был этот человек, он идет именно сюда.

ПАЛОМИТА

Шаги приближаются, как удары, они бьют по ушам, по лицу. Ужаснее всего тот момент, когда они становятся слышны у самой двери Микаэля. Реальная боль не так чудовищна, как ее ожидание.

Мне хочется превратиться в ящерицу и юркнуть в щель где-нибудь за спиной Микаэля, за его курткой. Шаги останавливаются. Тишина за дверью еще страшнее, чем голос, которого я боюсь.

Я стараюсь не дышать. Сейчас раздастся звонок. Сейчас Пентти начнет барабанить в дверь, кричать и сквернословить, лицо его побагровеет. Ноги сами несут меня дальше, я бросаюсь к следующей двери, хватаюсь за ручку, и вот я уже в комнате, залитой светом.

АНГЕЛ

Покашливание и еле слышные удары каким-то пластмассовым предметом явно свидетельствуют о том, что тетка с нижнего этажа моет лестницу. Но звук шагов так действует на Паломиту, что она взвивается вихрем, пытается юркнуть мне за спину, потом спрятаться за одеждой, висящей в передней, и наконец в ужасе устремляется к двери гостиной. Я лишь успеваю крикнуть: «Нет, нет, не ходи туда!» — а она уже открыла дверь и застыла на пороге, разинув рот.

ПАЛОМИТА

Тишина. Собственное дыхание кажется мне ветром. Потом я слышу, как шаги удаляются и затихают. Это не мог быть Пентти. Пентти стал бы ломиться в дверь.

Микаэль стоит в прихожей с банкой в руке. Выражение лица у него такое, будто я сделала что-то совершенно непозволительное. Или будто он это сделал. Теперь, когда я знаю, что это не Пентти, до меня доходит, что я только что видела. Я делаю еще один шаг к белому кожаному дивану, похожему на гладкий бледный гриб, вздувшийся над поверхностью пола. Кот действительно большой и абсолютно черный. Он гораздо крупнее большинства собак. Он не спит — глаза раскрыты, уши шевелятся, но головы он не поднимает.

Я подхожу еще ближе.

— Он болен, он очень болен, — говорю я.

У нас в Малайе было много собак, кошек и других животных, бродивших вокруг дома. Когда у зверя такой вид, понятно, что он скоро умрет.

Я притрагиваюсь к нему. Он тощий и горячий, шерсть спутанная и свалявшаяся. Ноздри раздуваются и подрагивают, мой запах ему незнаком. А морда совсем не кошачья, скорее обезьянья. Или человеческая.

Микаэль горячим шепотом просит меня быть осторожней.

— Это не кошка, это тролль, — говорит он.

Я не знаю слова «тролль», но понимаю, что он хочет сказать: это дикое животное, это тот детеныш, которого он нашел.

— Он не ел уже два дня, — еле слышно говорит Микаэль.

— Он очень болен, — повторяю я.

Мне вспоминается, что я делала, когда нашла под домом щенят. Не знаю, что с ними потом было, потому что письмо из Манил тогда уже пришло, и на следующий день отец с братом увезли меня, посадили на пароход, который прибыл из Котабато, и отправили в Замбоанга. Они сказали, я стану медсестрой. Я обрадовалась, мне казалось, что это должно у меня хорошо получиться. Я ведь так хорошо заботилась о маленьких, еще слепых щенятах, оставшихся без матери, которая попала под джип.

Я показываю на кошачий корм, Микаэль идет в кухню, и я слышу, как он открывает банку. Потом возвращается с ней в руках. Я сую в банку палец. Кошачья еда напоминает плотный ил. Осторожно подношу палец ко рту тролля. Он испуган и с трудом отворачивает голову, которая вздрагивает, как у котенка. Я дышу на палец, чтобы еда стала теплой и пропиталась моим запахом. Потом снова протягиваю палец. На этот раз зверь долго и боязливо обнюхивает его. А потом маленький розовый язычок начинает его облизывать. Разок, другой.

Я невольно улыбаюсь — потому, что радуюсь победе и потому, что пальцу щекотно. Ловлю растерянный взгляд Микаэля.

— Раньше он не ел кошачьей еды.

— Может быть, надо кормить именно так. Он думает, что я его мама.

Не знаю, понимает ли меня Микаэль, но я вижу в его глазах робкую радость, пришедшую на смену сквозившей в них панике.

Микаэль наблюдает, как тролль слизывает коричневую смесь. Потом веки зверя смыкаются, но между ними остается узкая блестящая щель. В уголках глаз желтая грязь — у него не хватило сил даже на то, чтобы почиститься. Я поднимаюсь, отдаю банку Микаэлю и иду на кухню, чтобы вымыть руки. Микаэль следует за мной.

— Тысячу раз спасибо, — говорит он. Я киваю головой и пожимаю плечами: какие мелочи. Но я горжусь собой и радуюсь больше, чем за все время, проведенное в этой стране.

Микаэлъ ставит кошачью банку на столик и неожиданно стискивает мои руки, прижимая их к груди. «Спасибо», — говорит он вновь. Мне становится страшно, я отстраняюсь от него, разворачиваюсь, проскальзываю в прихожую, но собравшись тихонько закрыть за собой дверь, не удерживаюсь и бросаю взгляд в сторону кухни. Микаэль стоит в дверях со странным выражением лица, и сердце мое начинает биться так сильно, как этого уже давно не бывало.

АНГЕЛ

Песси нездоров. Он ест, пьет и испражняется, но он нездоров. Шерсть не блестит, в глазах нет огня, играет вяло. И днем и ночью спит, будто в жару.

Я и сам плохо сплю, аппетита нет, интерес к работе пропал. Выручает профессиональный навык, но творческие импульсы угасли. Сумка со «Сталкерами», принесенная Мартесом, валяется в углу. Этот чертов конкурс кажется чем-то очень далеким, хотя до него осталось всего несколько недель.

Паломита поняла это сразу, как только увидела Песси.

Надо что-то предпринять. И немедленно.

ЭККЕ

Сижу, как в ложе; не хватает только театрального бинокля, а драма не уступает первостатейной отечественной мыльной опере. Ангел и доктор Спайдермен сидят рядом в дальнем зале кафе Бонго. Рядом. Я не единственный, кто следит за развитием событий, ведь в этой паршивой дыре давно уже не происходило ничего столь интересного.

Ангел, бурно жестикулируя, втолковывает Пауку что-то очень важное и иногда мягко дотрагивается до его руки. На узком собачьем лице Паука — то недоверие, то эйфория. Ему кажется, что этот Ангел так же недоступен для него, как те, что танцуют на булавочной головке в воображении какого-нибудь схоластика.

Ангела, после того как он бросил Паука, видели в одном из пабов с каким-то странным бородатым длинноволосым очкариком, явно не из наших. Наглые сплетники утверждают, что Ангел обнимал этого мужика за плечи. Но вот он опять под боком у доктора, словно ничего не случилось.

Ангел Хартикайнен. Его настоящего имени я, наверное, никогда и не слышал. Тридцатилетний мужчина с лицом семнадцатилетнего херувима, с кудрявым золотистым облаком вокруг головы. И никаких залысин.

Это был удар ниже пояса. С того дня, когда я впервые увидел Ангела, я понял, что хочу его.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Его золотая головка склоняется ко мне так, что я чувствую запах его туалетной воды. Аромат непривычный — пахнет лесом и металлом, это как-то особенно возбуждает.

Ангел рассказывает путаную историю, смысла которой я не улавливаю. Сообщив множество забавных подробностей, он наконец добирается до главного: его дядя однажды обнаружил в капкане детеныша не то росомахи, не то рыси, принес его домой и попытался выкормить, а тот — ха-ха — мочился в углы, потом они добились того, что он начал есть, но все равно оставался вялым, безразличным, утомленным, шерсть потускнела. Они вроде бы долго не могли понять, что же мучает зверя. И Ангел склоняет голову, словно ожидая, что я с участием отнесусь к этой идиотской истории.

— С каких это пор ты решил, мой ангел, что ветеринару интересно беседовать о больных животных? — спрашиваю я. Но Ангел не отступается.

— Понимаешь, он ведь не мог позвонить в Коркеасаари,[9] ведь диких зверей, кажется, запрещено держать дома… Они просто… думали… что же его мучает…

— Почему ты удивляешься, что они ничего не поняли? Ведь они даже не могли разобрать, росомаха это или рысь.

— Да нет, это я забыл, кого они поймали! Какого-то зверя, крупного зверя. И разве это имеет значение, если нужно было всего лишь понять, что же его мучает?

Я с размаху ставлю кружку на стол. Ангел так и будет говорить о дядиной росомахе весь вечер, если я не откликнусь на его вопросы.

— Не обязательно. Практически у каждого дикого животного заводится какой-нибудь внутренний паразит. Взрослый зверь его почти не замечает, а детеныша он может обессилить.

Глаза Ангела загораются, он придвигает свой стул поближе ко мне, словно я завел беседу о каком-то экзотическом и малоизвестном сексуальном извращении. Разговор о паразитах явно доставляет удовольствие этому человеку, думаю я с изумлением.

— Судя по всему, у него аскариды, — продолжаю я, заинтригованный тем, с какой поразительной жадностью он впитывает каждое мое слово. — Не исключены власоглав и анкилостома, хотя они встречаются реже. Это может быть и узкий глист, но в любом случае глист. Они есть у всех крупных хищников.

— Как же он попал к детенышу?

— От матери. Паразит, находящийся в пассивном состоянии, попадает к малышу через кровь, циркулирующую в плаценте, а потом гормональная активность пробуждает его. Иными словами, это заболевание нельзя предотвратить. Слабый детеныш не всегда с ним справляется, начинает быстро уставать, болеть, может даже подохнуть.

— А можно его вылечить?

— Я думаю, помочь дядиному зверю мы с тобой уже опоздали: либо он сам справился с болезнью, либо у твоего дяди появились новые рукавицы из меха росомахи — не очень-то качественные рукавицы.

Ангел медленно закрывает глаза, словно стараясь восстановить душевное равновесие.

— Если бы тебе пришлось бороться с глистами, что бы ты сделал?

— Прописал бы антигельминтик.

Губы Ангела вздрагивают, он вслух повторяет:

— АН…ТИ… гель… мин… тик., ан… ти… гель… мин…тик.

Он запоминает название. Не понимаю, зачем ему эти сведения, уж не хочет ли он спасти дядину росомаху? Я подливаю масла в огонь:

— Это отличное лекарство, оно годится для всех животных. Оно помогает и оленям, и домашнему скоту, и крупным хищникам.

В газах Ангела светится горячий интерес. Я улыбаюсь.

— Только, к сожалению, его не продают в аптеках.

Он заглатывает наживку, на которую я могу получить двойной улов, удовлетворив не только страсть, но и любопытство. Мне даже трудно сказать, какое из этих желаний сильнее.

АНГЕЛ

Мне удается вытянуть из Паука еще некоторые полезные сведения: действие антигельминтика продолжается две-три недели, гибель паразитов происходит безболезненно для зверя, его, слава богу, не рвет, он не блюет желчью, в которой кишат паразиты, а просто потихоньку выздоравливает. Паук вскользь замечает, что у него это лекарство всегда под рукой.

Я прикасаюсь к бедру доктора Спайдермена и вздыхаю. Томно гляжу на него, будто растворяясь в его взгляде. Говорю, что соскучился.

И лихорадочно подыскиваю повод заняться любовью у него в лаборатории, а не дома. В принципе это возможно: мы и раньше иной раз устраивались на пестром диване в его приемной. Память услужливо приходит на помощь: я уже знаю, за какую ниточку дернуть.

— Помнишь, как все было в первый раз?

Паукайнен кивает, и в глазах его появляется странное выражение.

— Скрипящий диван в приемной и повсюду собачья шерсть. Ты говорил, что уборщица придет только в воскресенье. И ты был в этом кричаще ярком галстуке, похожем на ошейник!

Я смеюсь куда громче, чем того заслуживает эта старая история.

— Я потом даже на следующей неделе все не мог отчистить эту собачью шерсть со своих трусов.

Паук сдержанно улыбается, но я вижу, что он тоже все помнит, очень хорошо помнит.

— Я что угодно дал бы за то, чтобы еще раз пережить то же самое. В точности то же самое, — говорю я и слегка облизываю губы, а потом стыдливо опускаю глаза в кружку.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Прибегнув к легкому флирту, Ангел вынудил меня продемонстрировать ему мою приемную, как будто она была для него чем-то новым, невиданным и удивительным. Он проявляет нежное любопытство, ребячится, хочет все рассмотреть, все узнать, просит меня открыть каждую дверь и склоняется ко мне с поцелуем именно в тот стратегически важный момент, когда я собираюсь запереть шкаф с лекарствами.

АНГЕЛ

Крадучись ступая в темноте, я чувствую себя Бастером Китоном.[10] На мне боксерские трусы, купленные в Лондоне, — именно боксерские, потому что на них красуются морщинистые собачьи морды с нежными глазами, похожие на собачью физиономию того, кто сейчас спит глубоким сном, лежа ничком на старом диване. Собираясь идти в кафе Бонго, я вспомнил, как эти трусы нравились Пауку: всякий раз, когда я оставался в них, стянув с себя джинсы, он начинал смеяться тем напряженным и нервным, но по-своему сексуальным смехом, который стал его брендом.

Я чертыхаюсь, потому что не умею видеть в темноте, как Песси, не замечаю двери, ведущей из приемной в кабинет, и так больно ушибаюсь босой ногой о порог, что из глаз сыплются искры — передо мной словно вспыхивает стайка светящихся амеб. Шкаф с лекарствами вздымается в глубине комнаты как огромный белый распластавшийся по стене кит. Когда я открываю дверь, раздается страшный скрип — еще немного, и я бы наделал в штаны. Сердце хочет выскочить из груди, я замираю, как античная статуя. Только не проснись, дорогой мой Паук. Я знаю, где находится нужный препарат, ведь я все выспросил, задыхаясь от волнения, выяснил даже то, как расставлены лекарства: по алфавиту или по названию болезней.

Упаковка уже у меня в руках, но тут сзади вдруг раздается ГОЛОС:

— Туалет совсем в другой стороне.

Пульс у меня и так был на пределе, теперь скорость ударов становится просто бешеной. Не поворачиваясь к нему, я стараюсь спрятать лекарство в трусах. Чтобы оно не выскользнуло, мне приходится зажать картонную коробку с острыми углами между ног. Я оборачиваюсь и стараюсь вести себя как ни в чем не бывало.

— Ах да, это другая дверь.

— Друг Генриха Тикканена — помнится, его звали Бенедикт Циллиакус — написал однажды на синее домашнее кресло: он думал, что это море.

Голос Паукайнена звучит во тьме сухо. Он все еще лежит на диване и оттуда может разглядеть разве что мои светлые собачьи трусы.

Острые углы больно врезаются в нежную кожу промежности, но я пытаюсь двигаться так, чтобы со стороны было ничего не заметно.

Не знаю, хорошо ли у меня получается. По счастью, как раз на моем пути оказывается стул, на котором висит моя джинсовая рубашка, я натягиваю ее, стараясь не выдать себя обезьяньей походкой. Наконец дверь туалета закрывается за мной — а уж в рубашке-то у меня имеются карманы.

ЭККЕ

Мне вообще не стоило пить пива, а между тем после ухода Ангела и Паукайнена на моем столе будто сама собой появилась четвертая кружка. Я дважды пытался дать задний ход, отшил одного назойливого типа и решил обязательно пойти домой после четвертой кружки, как, впрочем, обещал себе и после третьей, но тут кто-то спросил, можно ли присесть за мой столик.

Других свободных мест нет, так что желание посидеть со мной рядом не связано с интересом к моей персоне. А жаль, на первый взгляд этот парень кажется симпатягой: высокий, плечистый, но отнюдь не атлетического склада, усы и длинная борода тщательно расчесаны, темно-каштановые вьющиеся волосы низко спадают на затылок. Носит круглые очки и, конечно, серьгу в ухе. Симпатяга? О нет, упаси господи, — взглянув еще пару раз, я понимаю, что передо мной просто ловец душ.

Мы перебрасываемся несколькими незначащими словами, затем он резко меняет тему, изумляя меня вопросом: не видел ли я здесь Ангела? До меня не сразу доходит, кого он имеет в виду, потому что сначала он называет его Микаэлем, потом — Микеланджело. Господи, у меня мурашки бегут по телу, когда я это слышу. По нескольким точным приметам (светлые вьющиеся волосы, тонкая талия, глаза — словно кусочки неба) я понимаю, что речь идет именно об Ангеле. Я говорю, что видел его, сам, мол, я с ним не знаком, но знаю его в лицо. Рассказываю, что он ушел некоторое время тому назад. В подробности не вдаюсь.

Парень представляется. Его зовут Мартти, он специалист по рекламе. До Ангела, как и до всех нас, ему, в общем-то, дела нет. Просто он пытался до него дозвониться, чтобы узнать, как движется выполнение заказа, но в студии никто не подходит к телефону, а по мобильнику отвечает автоответчик. Тут он высказал удивление по поводу того, что Микаэль так обращается с мобильником — внештатный сотрудник должен иметь его под рукой все 24 часа в сутки. Вот он и подумал, проходя мимо, нет ли парня здесь. Это важный заказ, очень важный, иначе он не стал бы беспокоить Микаэля, он просто хотел спросить, как идет работа.

Мужик что-то слишком болтлив, видно, принял уже несколько стаканов грога, но вообще что-то тут не так Мартти не из наших, это видно с первого взгляда, но я и раньше встречал таких любителей острых ощущений. Наверняка он тот самый гетеросексуал, ради которого Ангел бросил Паука.

— Значит, ты хорошо знаешь… Микаэля? — спрашиваю я. Я чуть не сказал: «Ангела».

Мартти снова пускается в слишком длинные объяснения — они, мол, давно сотрудничают, на этой почве и сошлись поближе. Я жадно впитываю информацию. Ангел родом откуда-то из Северной Эстерботнии, в сущности, почти из Лапландии, в детстве переехал в Тампере, после школы закончил в Лахти курсы фотографов, потом вернулся сюда и устроился на работу по специальности. Он известный фотограф, на него большой спрос, а в последнее время стал еще и виртуозным художником, настоящим факиром, волшебником в области компьютерной графики и пророком фотошопа. Из каждого его слова следует, что Ангел просто создан для меня, как будто специально скроен по моей мерке. Этого типа ни в коем случае нельзя подпускать к нему. И я доверительно рассказываю, что Ангел, by the way,[11] водит компанию с одним ветеринарным врачом, причем у них это уже давно и серьезно.

АНГЕЛ

Ночь. Звонит телефон.

Песси так болен, что даже ухом не ведет, хотя темноту комнаты затопляют резкие звуки. После шестого звонка я снимаю трубку.

— Микаэль?

На другом конце провода сначала молчат, потом раздается знакомый голос, и мне кажется, что кто-то одним взмахом распорол мне живот и залил мои дымящиеся внутренности ледяной водой. Доктор Спайдермен.

— Надеюсь, это не колли.

Я способен только промямлить: «Кто?»

— То чертово животное, для которого ты украл антигельминтик. Послушай. Если это колли — шотландская пастушья собака рода ласси, — то у нее произойдет поражение центральной нервной системы. Она сдохнет от антигельминтика.

— Это не колли, — говорю я, чуть не прикусив язык.

В трубке слышен короткий холодный смешок.

— Тогда не пугайся того, что гибель паразитов будет сопровождаться выделением токсинов.

— Токсинов?

— Появятся симптомы отравления, но потом они пройдут.

Я не знаю, что сказать. Сверток с антигельминтиком белеет на углу стола.

— И еще одно дело, ангел мой.

Сердце мое стучит отчаянно. Обвинение в грабеже?

— В аптеке совершенно свободно продается лекарство от паразитов. Оно называется лопатол.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Ангел чуть не плачет на том конце провода. Горевшие во мне раздражение и жажда мести потихоньку гаснут и покрываются пеплом. Я чувствую себя усталым, старым и глупым. Такое же болезненное утомление я испытывал в те времена, когда еще состоял в браке и кричал на своих сыновей, которым не было и десяти лет, бил их, таскал за волосы, потому что они постоянно делали глупости. Я тогда был так же опустошен и мучительно уверен в том, что все мои слова для них — как об стенку горох, а брань и оплеухи кажутся им не заслуженными и даже полезными наказаниями, а всего лишь подтверждением того, что я — бессовестный, упрямый и злобный взрослый, которому хочется проявить свою власть. От всего этого в душе оставался лишь страх: смогут ли они любить меня после этого?

Зачем я звоню среди ночи? Почему не отложил разговор до следующей встречи с Ангелом в кафе Бонго? Ведь я мог бы преподнести историю с кражей лекарства в непоправимо компрометирующем его свете, нанести самый безжалостный удар в ответ на причиненное мне страдание, воспользоваться великолепным и мощным оружием.

Потому, что я помню. Я случайно запомнил другой разговор, и теперь меня по-настоящему трясет.

— Ангел, послушай. Если у этого… животного… имеются кишечные паразиты, у него, несомненно, завелись паразиты и на теле. Блохи, вши или, во всяком случае, их гниды. Купи в аптеке таблетки, которые называются «Программа».

— Программа.

По интонации я понимаю, что Ангел механически повторяет название, чтобы удержать его в памяти.

— Оно удобно в употреблении, одного пакета хватает на месяц. — Я с ужасом замечаю, что перешел на тот тон, каким обычно даю профессиональные консультации. — Никакой интоксикации. Это вообще не яд, просто таблетки от блох, они даже не убивают паразитов, а просто мешают гнидам созреть.

Я глупо усмехаюсь.

Долгое молчание на другом конце провода. Потом голос Ангела:

— Спасибо.

И он опять долго молчит.

— Я не понимаю, зачем ты мне… все это говоришь.

— Просто так.

Я тоже долго молчу, наш разговор заполняется черными дырами, способными поглотить целый мир. После долгой паузы я задаю вопрос:

— Между прочим, ты уже узнал, что едят тролли?

АНГЕЛ

Когда я покупал в аптеке одноразовый шприц, они смотрели на меня, как на наркомана.

ПОХИЩЕННАЯ БАБУШКА

И ДРУГИЕ ГОРОДСКИЕ ЛЕГЕНДЫ,

ИЗД. ЛЭЭНОЙ ВИРТАНЕН. 1987

Это случилось в Тапани, одном из районов Хельсинки, где каждая семья занимает отдельный дом. Уложив спать маленькую дочку, которой еще не исполнилось года, мать поставила коляску в саду. Время от времени она то поглядывала на нее из окна, то выходила проверить, в порядке ли малышка.

Потом женщина отправилась на кухню готовить и отвлеклась от ребенка. Она услышала, как он захныкал, но тут же и замолчал, поэтому продолжала чистить картошку. Поставив суп на огонь, женщина вышла в сад, чтобы забрать ребенка.

Заглянув в коляску, она чуть не потеряла сознание: там лежал новорожденный тролленок, завернутый в покрывало. А соседка видела темную тень, скользнувшую со двора. Малышку так никогда и не нашли.

АНГЕЛ

Ну и удивительное же это средство — антигельминтик.

Прошла целая неделя — и никакого интоксикоза. Теперь он сама энергия и стремительность, глаза ясные, скачет, как ртуть. Он не страдает от того, что заперт в четырех стенах, может быть, это благодаря тому, что для него естественно жить в пещере.

С тех пор, как Паломита накормила его кошачьим кормом, он иногда его ест, но только при условии, что это тот же самый сорт, да и то не всегда. По счастью, он допустил в свой рацион перепелиные яйца, но я должен обязательно куда-нибудь спрятать их — например, засунуть в большую стеклянную пепельницу, расположить в виде цветка под диванной подушкой или оставить на подоконнике за гардиной. Иногда, под хорошее настроение, я прячу их в варежках, в картонных коробочках, в грелках для кофейника и распределяю по всей квартире. Он их находит, обнюхивает, щупает, приходит в восторг, обретя такое сокровище, потом усаживается и начинает поглощать яйца. Аккуратно вскрывает скорлупу, разделяет яйцо на две половинки и выпивает, не пролив ни капли.

Он, наверное, и теперь был бы не прочь поохотиться, но я надеюсь, что мне больше не придется искать новые зоомагазины. В тех, где я уже побывал, я не рискну показаться еще многие месяцы.

Правда, его шерсть все еще выглядит тусклой и нездоровой. Надеюсь, причина не в программе и не в антигельминтике. Я ведь вижу: он здоров, здоров и весел.

ПАЛОМИТА

Пентги куда-то опаздывает. Он выскакивает из ванной, с такой силой отпихнув корзину с бельем, что та падает и крышка с грохотом отлетает. Я цепенею: сквозь щели корзины виднеется обложка засунутого в белье журнала, подаренного Микаэлем.

Но Пентти ничего не замечает, он выбегает за дверь, а я валюсь на пол, и сердце чуть не выскакивает из груди. Я должна найти для журнала другое место. Мне не хочется его выбрасывать, ведь у меня нет почти ничего своего. Каждая страница — как письмо. Каждая картинка — словно маленькая разноцветная дверь, ведущая за пределы этой квартиры.

Я долго думаю. У меня нет своей полки или ящика. Хотя Пентти никогда не достает сам из шкафа ни полотенца, ни простыни, однажды он выбросил из него вообще все и велел мне сложить вещи более аккуратно. Я вспомнила, как мы однажды прятали камешек, играя с Сэпа и Мерлиндой, и мой камешек никто не смог найти, потому что я вынесла его на улицу положила среди других камней. У Пентти на дне бельевого шкафа лежат журналы — их там, наверное, несколько сотен, он все время покупает новые и никогда не смотрит старые. Если я спрячу среди них, в самом низу, свой журнал, он его ввек не найдет. А найдет — так подумает, будто сам купил его. Пентти не всегда помнит, что он делал, а чего не делал.

Я иду к шкафу и начинаю осторожно вынимать пачку журналов. Слежу, чтобы они оставались в том же порядке. На каждой обложке — женщины.

Под руку мне попадается журнал, к которому прикреплена желтая бумажка. Пентти что-то на ней написал. На обложке — фотографии двух темнокожих женщин. Это филиппинские женщины. Они обнимаются, как сестры, но друг на друга не смотрят. Глядят в разные стороны, разинув рты. Вот еще одна желтая бумажка заложена между страницами. Открываю журнал на этом месте. Там много текста, а картинки совсем не такие, как обычно, — маленькие, иногда черно-белые и нечеткие. На всех — женщины. Рядом с картинками — слова, которые я знаю и среди них часто встречается слово «Манила».

Три картинки обведены синим карандашом. На одной из них — я.

Я узнаю себя, несмотря на то, что фотография сделана плохо, и улыбаюсь, хотя ничего веселого тут нет. Энтенг сделал этот снимок в баре в Эрмите, вскоре после того, как мне стало ясно, что медсестрой я не стану.

Я закрываю журнал и аккуратно кладу его на прежнее место, под другую пачку, которой накрываю то, что прячу.

АНГЕЛ

Просыпаюсь ночью.

Он сидит на спинке дивана, разглядывая меня.

На светлом фоне его силуэт кажется темным как ночь, и я с мучительной остротой чувствую, что нахожусь целиком в его власти.

Его глаза. Глаза ночного зверя.

Они отлично видят во тьме, улавливают каждое движение моих глаз, каждое движение губ, между тем как я не вижу ничего, кроме его темного, совсем темного силуэта.

ЭККЕ или Экке?

Удивительно, до чего разными могут быть города. Города внутри городов. Собачий город создан из запахов, границы кварталов в нем очерчены ароматами мочи, и каждый запах — словно реющий на ветру транспарант, который гласит: Фидо был здесь примерно двадцать четыре часа назад. Или словно громогласное заявление: ТУТ ТОЛЬКО ЧТО ПРОХОДИЛ ПАРЕНЬ С КОПЧЕНЫМ МЯСОМ В СУМКЕ. Воздух кишит этими сигналами, но собака разбирается в них так же хорошо, как человек — в той какофонии фотонов, из которой возникают цвета, формы и игра света.

Кроме того, существуют разные города для разных людей. В женском городе улицы различаются по тому, что на них продается, по классу парфюмерных, ювелирных, обувных магазинов. Город пьяниц состоит из кабаков и ларьков, из закутков, в которых можно помочиться, не вызвав возмущения публики, из притонов, где можно встретить приятелей-алкашей, стрельнуть денег или попроситься на ночлег. Пьяница даже не замечает дорогих магазинов, потому что они ему совершенно не нужны, также как модница не замечает дешевых кабаков, просто не видит их, словно они для нее и не существуют. Она запоминает перекресток потому, что там находится кондитерская, в которую она иногда заходит, чтобы заказать капуччино с каким-нибудь пирожным. Город водителей автобусов — это улицы, остановки, светофоры, спуски, подъемы и повороты, которые кажутся незаметными, а ведь они обретают магическую власть, создавая массу трудностей в зимнюю пору; автобусное кольцо, изученное до мельчайших деталей за время, проведенное там с сигаретой в зубах в ожидании того момента, когда снова пора будет садиться за руль. На кольце водитель знает каждую белку, а между тем случайный прохожий замечает лишь то, как безразличные тяжелые колеса разворачиваются на площади.

Для наших город един, но каждый выделяет в нем что-то свое. В таком маленьком городке, как этот, у нас нет своих улиц, магазинов и галерей, но у каждого имеется своя потаенная топография, свои перекрестки; вон мужчина у моста прикуривает и затягивается, а мы видим его совсем иначе, чем другие, мы замечаем движение руки и взгляд исподлобья, которые для остальных — всего лишь визуальный мусор. Для наших существуют перекрестки, переулки и подворотни, которые имеют особое значение. Уголки парка и кинотеатры, которые другим кажутся ничем не примечательными, для нас обладают особым магнетизмом. Есть общественные туалеты, в которые идешь с большим волнением, чем на тайное свидание. И есть кабаки вроде этого кафе Бонго, куда любой может заглянуть на кружку пива — опрокинет одну-другую, может, даже как следует наберется — и выйдет, не заметив ничего особенного, будто побывал в случайном безликом кафе. Только наши чувствительны к его неосязаемой ауре.

В воздухе кафе Бонго плавает столько безмолвных вестей, что если бы они вдруг стали видимыми, кафе до самого потолка заполнилось бы радужной паутиной: красными нитями ревности, синими нитями тоски, ожидания и надежды, желтыми сигналами того, что пора делать первый шаг, потому что на непрозвучавший вопрос получен благосклонный ответ, и, конечно, не обошлось бы без абсолютно черных нитей презрения, разочарования и откровенной ненависти.

Есть минуты, когда люди вдруг становятся искренними и, оторвавшись от застолья, на мгновение раскрывают душу, как окно на дисплее. Но только для тех, кто умеет видеть.

У большинства людей чувства будто упакованы в пластиковую пленку. Поскольку это не лишает их зрения, они полагают, что прекрасно воспринимают окружающее, и не замечают, что оболочка обедняет другие ощущения — такие, как осязание или обоняние.

Вот, например, та сидящая у стойки гетеросексуалка. Глупая тетка решила, что зайти сюда — это круто, она, видно, что-то такое слышала о нашем кафе. Она вообще старается быть до смешного отчаянной — надела зеленые военные брюки и бандану, накрасила губы черной помадой и воображает, что лесбиянки бросятся к ней со всех ног. Или, может быть, не воображает, а втайне надеется.

Конечно, никто к ней не подсаживается. Она здесь уже не в первый раз, к ней относятся с ледяным безразличием, а она все приходит и приходит. Кто-то может сказать, что мы для нее — как звери в зоопарке, но у меня другая теория. Мы для нее — благородные дикари, обитающие за пределами регламентированного респектабельного общества, необжитая территория, на которую можно вступить, соблюдая необходимые требования. Если не испугаешься, сможешь пропитаться ароматом свободы, плюнешь на любые нормы, запросто станешь анархистом. Конечно, для нее прийти сюда — все равно что нанести смываемую татуировку на плечо. В этом есть прелесть беззакония, в котором, однако, еще нет ничего по-настоящему преступного, и ей никогда не придется размышлять, не слишком ли она эксцентрична, выйдя в таком виде на улицу до захода солнца.

BARTON WILLMAN.

THE BLACK AND THE INVISIBLE. 1985

FANTASIAROMAANI (El SUOM.)

It is said, once a wise man from the far North told me; it is said that there are in certain parts of Scandinavia cities within cities like there are circles within circles; existent yet invisible. And those cities are inhabited by creatures more terrible than imagination can create: man-shaped but man-devouring, as black and as silent as the night they prowl in.[12]

Начинаются новости, я лениво верчу в руках его игрушку, поглядывая на экран. Кризис в Пакистане, ограбление на военном складе в Пароле — огнестрельное оружие несомненно похищено русской мафией. Но следующее известие заставляет меня отложить игру.

АНГЕЛ

Я высыпаю палочки, из которых будут сложены буквы, освещаю их и проверяю через видоискатель, правильно ли ложатся тени. Складываю название фирмы, выбираю наиболее удачный угол и приступаю к съемке; название выстраивается буква за буквой. Начинаю, конечно, с целого слова, потом убираю палочки одну за другой, потому что так мне легче следить за расположением теней и не придется перекомпоновывать удачные фрагменты. Беру «полароид». Кажется, все идет хорошо.

Эта работа — чистая рутина, поэтому я оставил дверь между студией и квартирой открытой. Сейчас восемь вечера, я слышу, что Песси проснулся и ест свой первый завтрак.

Я выбрасываю фотографии: эти поделки совершенно не годятся для проекта, который задумал Мартес. Гашу лампу, собираю палочки и кладу их в ящик. В дурацком названии фирмы так много одинаковых букв, что мне понадобились целых две коробки. Жалко, что их нельзя вернуть в магазин, целлофановая упаковка уже порвана. Впрочем, клиент оплатит по счету и эти несколько марок.

Иду в комнату, открываю пиво, сажусь в кресло и включаю телевизор. Скоро явится Песси, потребует, чтобы я его развлекал; он играет совсем как кошка — будет ловить любой предмет, пока мне не надоест размахивать им.

«Начало зимы выдалось не слишком холодным. Возможно, поэтому крупные звери, которым уже давно пора было впасть в зимнюю спячку, продолжают вести активный образ жизни.

Осенью медведи и тролли неоднократно встречались на западной границе, а теперь такие случаи происходят даже в центральной Финляндии. Только на прошлой неделе в окрестностях Ювяскюля тролли были замечены трижды, то есть столько же раз, сколько за все последние сорок лет. Эти крупные животные обычно устраиваются на зимовку не позднее ноября, но совсем недавно их следы обнаружены в дачных поселках на берегу озера Пайанне и в других местах. Кроме того, появление троллей зафиксировано на юге — в Хейноле, Янаккале и в окрестностях Тампере».

На экране появляется старушка, она рассказывает, как, направляясь к сараю, увидела странных существ. Ее сменяет Илпо Коела — известный ученый и охотник из Оулу. Зимой тролли, как правило, не активны, утверждает он, но если зима не холодная, то даже медведи прячутся в берлоги гораздо позднее обычного. Он говорит, что тролли, очевидно, не заготовили осенью достаточного количества пищи и теперь спешно пополняют свои запасы, решившись покинуть обычные места охоты и подойти ближе к городам.

Противоположной точки зрения придерживается эколог: он думает, что причина необычного поведения животных заключается не в нехватке пищи, а в загрязнении окружающей среды.

«Во многих местностях тролли питаются птенцами и разоряют гнезда, они любят птичьи яйца и съедают все до остатка. Возможно, что после пожара в Карасъёки в Лапландии тролли, питавшиеся птичьими яйцами, отравились тетрахлордиоксином».

Ведущий спрашивает, какое действие оказывает это вещество, и эколог начинает говорить о мутациях, а я замечаю, что Песси как-то затих, наверное, безобразничает. Я оборачиваюсь и ищу его взглядом. Он сидит, скорчившись, как обычно, повернувшись ко мне узкой черной спиной, уши вздрагивают, ловя звуки, хвост чуть шевелится, как всегда бывает, когда зверь сосредоточен. Я встаю с кресла и, хотя в комнате стало уже темно, вижу, что Песси вытащил палочки и гибкими пальцами складывает из них почти правильную пирамиду.

ХАРТО ЛИНДЕН.

ВЛИЯНИЕ ОХОТЫ НА ПОПУЛЯЦИИ ЖИВОТНЫХ.

ГЛАВА ИЗ КНИГИ «ОХОТА — ПРИРОДА — ОБЩЕСТВО».

ИЗД. ПЕТРИ НУММИ. 1995

Крупные животные всегда так или иначе входят в группу риска. Количество крупных видов вообще невелико. Некоторые из них становятся редкими под воздействием разного рода случайных факторов, оказывающих влияние на популяции, обитающие в отдаленных друг от друга точках географического пространства. В настоящее время маленькие популяции крупных животных в условиях быстро меняющейся окружающей среды испытывают генетические трудности. В ходе эволюции размер животных формировался в результате приспособления к меняющейся и/или неменяющейся окружающей среде. Ее нынешняя нестабильность составляет серьезную угрозу и негативно влияет на ежедневный рацион животных.

Рост смертности взрослых особей может быть столь незначительным, что ученым не удается его зафиксировать. Тем не менее его результаты могут оказаться весьма драматичными.

АНГЕЛ

Песси то снимает верхние палочки с пирамиды, то опять пристраивает их, но уже в несколько ином положении. Я слышу совсем тихие, почти неразличимые звуки. Он мурлычет. Он наслаждается.

Во рту у меня пересохло. Форма пирамиды отчего-то мучает меня, в голове бьется какое-то воспоминание. Я торопливо подхожу к книжной полке. Книги моего брата лежат в самом углу, заставленные множеством вновь купленных изданий, посвященных жизни животных. У меня осталось с десяток его книг, я их почти никогда не открывал, но все-таки сохранил.

Вот она. «Финские древности» Эро Оянена. Я листаю иллюстрированное приложение и нахожу пирамиду, сложенную из булыжника. Даже не глядя на подпись, я знаю, что это такое.

Печь дьявола.

Лапландские руины называют также «печами бури», в некоторых народных легендах упоминается живший когда-то в лесах «народ бурь». Существуют предания о том, что гномы и другие лесные духи устраивали игры в этих печах и оттуда слышались странные голоса.

Лапландские руины могли быть также местами жертвоприношений, поскольку в них или рядом с ними часто находили кости животных, представлявших интерес для охотников.

По своей форме пирамиды и сложенные в кучку кости похожи на лапландских каменных идолов, которые в древние времена назывались staalo.

Кости животных?

Ответь-ка мне, книга, встречались ли там кости диких оленей, лисиц и росомах? Или волчьи, медвежьи кости? Или скелеты рыси?

А не было ли там случайно — ну скажи, книга, что тебе стоит сказать? — не было ли там костей тех животных, которые встречаются очень редко? Не было ли там костей троллей?

Из 3000 финских «печей дьявола» большая часть признана крематориями бронзового века, но есть и такие пирамиды, назначение которых точно не известно. Их называют «лапландскими руинами», «гигантскими храмами». Согласно одной из версий, это знаки, которыми метили территорию.

АННИ СВАН.

ГОРНЫЙ ТРОЛЛЬ И ПАСТУШКА. 1933

Гора задрожала до самого основания, каменные глыбы с грохотом полетели в ущелье, и едва девочка успела выбраться оттуда, как его завалила груда камней. От роскошных залов горного тролля не осталось ничего, кроме серых каменных обломков и мха.

Самого тролля никто больше не видел и не слышал. Может быть, он остался погребенным там, в своей расщелине под камнями? А пастушка примчалась домой, в зеленый лес, на пастбище, к синему морю.

3. Твой свет ослепляет меня

АНГЕЛ

У Песси шерсть лезет клочьями, она заполонила всю комнату, так что стулья, занавески и коврики стали совсем серыми. Я пытаюсь бороться с ней с помощью пылесоса, а Песси каждый раз, как только я его включаю, молниеносно устремляется на полку для шляп, взбирается по моему пальто, раздирая его в клочья, устраивается наверху и недовольно смотрит вниз, словно угрюмая гаргулья со стены Нотр-Дама. Он ненавидит звук пылесоса, но я все же надеюсь, что когда-нибудь привыкнет к нему.

Он не кажется больным, вовсе нет, хотя клочья шерсти так и клубятся перед пылесосом.

Я звоню дежурному ветеринару, называюсь чужим именем и описываю, как у Песси лезет шерсть.

— В остальном он здоров и даже игрив.

Доктор с минуту думает:

— Избавляться от зимней шерсти было бы вполне естественно, если бы сейчас была поздняя весна, но…

Я глубоко вздыхаю. Выпадение зимней шерсти. Вот как.

В это время Песси следовало бы крепко спать глубоко под снегом в расщелине между скал, в крайнем случае — красоваться в своей теплой шубке в окрестностях Куопио, пугая жителей. Но моя двадцатиградусная квартира для Песси — все равно что весна, разминувшаяся с календарем.

Доктор предлагает осмотреть собаку, и я обещаю позвонить сразу же, как только уточню свое рабочее расписание. Песси спит на диване, а в моем сердце такая радость и облегчение, что я подхожу и целую его между вздрагивающими заостренными ушками.

ПАЛОМИТА

Очень темно.

У нас есть поговорка: муж в доме — опора, жена в доме — свет. Мне объяснили, что это значит: без опоры дом рухнет, а без света можно обойтись.

Утром, когда Пентти просыпается, еще темно. Когда он приходит с работы, уже темно. Середина дня проходит как краткое серое мгновение.

Здесь обходятся без света. Без жены. Я ему не жена, хотя нас обвенчали. Я наложница. Разве мужчина может хотеть жену и при этом не хотеть детей?

Когда я сюда приехала, я побаивалась Пентти, а он повел меня к врачу и побеседовал с ним без меня — видно, сказал, что я совсем не знаю английского, поскольку доктор со мной вообще не разговаривал, он обращался только к Пентти. Осмотрел как неодушевленный предмет и всунул в меня что-то. Потом Пентти объяснил, что благодаря этому у меня не будет детей, и я заплакала.

Я плакала, потому что совершила большой грех. Я плакала несколько дней, пока меня не наказали за это, но теперь я уже не так страдаю. Грешно так думать, но есть места, куда детям лучше не попадать.

Здесь так холодно.

АНГЕЛ

Он просыпается к вечеру, влезает на подоконник и любуется горящими за окном рождественскими огнями. Он ищет перепелиные яйца, а найдя, скачет, как жеребенок, выпущенный на луг. Он подходит и плюхается рядом со мной на диван, когда я смотрю телевизор, а я вдыхаю исходящий от него запах можжевельника, как духи.

Короткий подшерсток виднеется из-под длинной гладкой шерсти, он так плотно прилегает к телу, будто это не шерстка, а блестящая черная кожа. Грива на голове все-таки не выпала, и издали худой двуногий Песси напоминает карикатурную юношескую фигуру, он похож на человека так же, как герои-животные в детских мультиках. Его небольшие крепкие мышцы работают на редкость четко.

Его движения безотчетно соблазнительны.

Склонив голову набок, он следит за моей рукой, лежащей на мышке компьютера.

Я чувствую, как во мне что-то дрожит и воспламеняется.

КЕЛЬВИН КЛЯЙН.

СРЕДСТВО, ВОЗБУЖДАЮЩЕЕ ОЦЕЛОТОВ.

УТРЕННЯЯ ГАЗЕТА. 5.8.1999.

РЕЙТЕР — ДАЛЛАС

Ученые, занимавшиеся проблемой размножения оцелотов в Далласском зоопарке, сделали многообещающее открытие. Возбуждающий эту редкую породу кошек запах наконец найден — похоже, что это мужской одеколон Кельвина Кляйна.

Четыре содержащиеся в клетках самки оцелотов реагируют на эту воду сильнее, чем на натуральные ароматы, которые рекомендовались для поощрения к спариванию в естественных условиях, — рассказала нам работавшая в зоопарке доктор Цинтия Беннетг.

— Мы также использовали испражнения крыс и собственный запах оцелотов. Потом моя ассистентка достала одеколон, ведь многим животным он нравится, и, почувствовав его запах, наши оцелоты превратились в диких зверей.

Самки принялись крутиться на тех местах, где побрызгали одеколоном. Их поведение напоминало эротическое возбуждение домашних кошек

В природе насчитывается около 100–120 экземпляров техасской разновидности оцелота, и без помощи запаха им очень трудно найти друг друга.

АНГЕЛ

Сильное желание мучает меня до боли, и мне наплевать, если это оскорбит чье-то нравственное чувство.

ЭККЕ

Ангел так великолепен, что это причиняет мне боль. Он выглядит как супермен производства «Финляндия-фильм», этакий сплавщик, балансирующий на бревне в пьексах с загнутыми носами, ловким движением багра он справляется с затором бревен, у него светлые кудри, злые глаза, грудь блестит от пота. Я подсаживаюсь к нему, ставлю кружку на стол. В его обратившемся ко мне взгляде — ни малейшего интереса.

— Я — Экке, а тебя называют Ангелом. И это меня, в сущности, совсем не удивляет.

Ангел усмехается.

— Мое настоящее имя — Микаэль.

Я говорю так, будто это только что до меня дошло:

— Ну да, Архангел Михаил.

По выражению его лица заметно, что он слышит это не в первый раз, но я продолжаю:

— Тебе, наверное, известно, что ты — покровитель воскресений. Астрологи считают, что у каждого дня недели есть свой ангел-хранитель. В субботу это Кассиэль, в воскресенье — Микаэль, в понедельник — Габриэль, во вторник — Камилл, в среду — Рафаил, в четверг — Захиэль.

— Это чрезвычайно интересно, — Ангел откликается саркастически, но я вижу, что все-таки задел его. — Особенно потому, что ты забыл ангела пятницы.

— Я совершенно не удивляюсь, что ты хочешь узнать именно о нем. Ангелом пятницы, конечно, является старый честный Анаэль.

Ангел чуть не поперхнулся пивом.

— Ну уж это ты, конечно, сам придумал.

Я улыбаюсь как можно более двусмысленно.

— Да, разные книги в данном вопросе расходятся. Можешь в любой день зайти ко мне и ознакомиться с теми источниками, которые у меня имеются.

Ангел снова смеется и смотрит мне в глаза, впервые наконец действительно заметив меня, а я тороплюсь себя поздравить: «Экке, ты снова это сделал».

ЮККА КОСКИМИЕС.

ИЕРАРХИЯ В МИРЕ ЖИВОТНЫХ. ЗНАНИЯ — МОЛОДЕЖИ. 5.1965

У рыбок в аквариумах, в стаях птиц, улетающих в теплые края, а также в сообществах крыс, собак, троллей, многих пород оленей, обезьян и, конечно, людей встречаются индивидуумы с ярко выраженным стремлением занять доминирующее положение, в то время как другие охотно принимают позицию подчиненного.

Как возникает такое разделение ролей в животном мире? По-видимому, статус каждого индивидуума в сообществе определяется под влиянием каких-то первоначальных впечатлений. При встрече двух индивидуумов почти сразу же выясняется, кто из них повелитель, а кто подчиненный. Обычно для этого не требуется даже специальных физических состязаний. Перед тем, кто самим своим внешним видом производит впечатление более сильного, энергичного и, главное, уверенного в себе, другие отступят. Сформированные отношения сохранятся на долгий срок, если однажды по какой-то причине не будут пересмотрены. Именно таким образом любой индивидуум быстро устанавливает отношения с каждым другим членом сообщества, и — что самое удивительное — результат становится сразу известен всем. Каждый безошибочно чувствует всех членов стаи и знает, как к кому следует относиться.

ЭККЕ

Ангел боком прижался ко мне, он горячий как печка. Мы в том состоянии «когда-пот-уже-высох», в котором труднее всего найти тему для разговора.

Вечером было проще. Ангел рассказывал о своем детстве, проведенном на Севере, о юности. После третьей кружки заговорил о младшем брате. Между ними — два года разницы. Брат был археологом и отличным фотографом. Год назад его настигла в лесу шальная пуля, причем это случилось, когда охотничий сезон еще не был открыт. В течение нескольких недель о нем не было никаких известий, потом какая-то женщина, собиравшая ягоды, наткнулась на тело. Он лежал с простреленным затылком. Кто стрелял — неизвестно, даже пулю не нашли. Я помню, как накрыл его руку своей, сжал, а Ангел поднял на меня глаза, и мое сердце принялось отплясывать ча-ча-ча.

Ангел лежит на животе, моя рука блуждает по его спине, по бедрам.

Он вздрагивает, и тут происходит именно то, чего я боялся. Резким движением, как будто ему только что пришла в голову какая-то мысль, он вскакивает, ощупью находит свои джинсы, откидывает светлый локон со лба, и мой пульс начинает нестись галопом, потому что с его губ вот-вот слетит фраза, которую я совсем не хочу услышать.

АНГЕЛ

Экке — маленький, темноволосый, таких называют недомерками. Волосы подстрижены плохо, носит очки с толстыми стеклами, узкоплечий, коротконогий, слегка широкобедрый. Совсем не мой тип.

Квартира Экке завалена книгами. Они расположились вдоль стен, разрослись по всему пространству, покрыли его, как разноцветный мох, заняли каждое свободное место, взобрались на подоконник, на столы, стулья, оккупировали даже пол. Нельзя сделать и двух шагов, не наткнувшись на книги. Даже стены прихожей, туалета и крошечной спальни заставлены полками, книги стоят в два ряда, глядя в разные стороны. В глубине книжных джунглей светится монитор компьютера. Экке — фанат PC, а у меня Макинтош, и мы без конца обсуждали их достоинства. Это перешло в бурный спор. Я пересказал все известные мне анекдоты про Билла Гейтса, обвинил Майкрософт в том, что они украли все лучшие идеи у Эппл. Я между прочим заметил, что пользователям Windows-98 пришлось ждать, когда появится возможность подключать сразу несколько мониторов, тогда как благодаря Макинтошу мы, фотографы, уже давно это практикуем. Разговор получился полуссорой, полуфлиртом, своеобразным любовным токованием. Точно так же я несколько лет назад общался с одним молодым несговорчивым фотографом, обсуждая достоинства Никона и Кэнона.

Я брожу по гостиной Экке и разглядываю обложки книг, мне пора уходить, но я не могу. Мне никак не найти нужных слов, чтобы заставить Экке наконец оторвать взгляд от моего затылка, к которому он как будто приклеился.

Песси никогда раньше не оставался на целую ночь один.

— Чистота у меня не идеальная, — поясняет Экке, когда я провожу пальцем по корешкам книг и с них летит пыль. — Но я все-таки стараюсь соблюдать некоторый порядок.

Я усмехаюсь и останавливаюсь посмотреть витрину, в которой лежит несколько действительно старых книг. У Экке есть небольшой магазин старой книги, который торгует и какой-то компьютерной техникой, но, по его словам, большая часть книг оседает обычно у него дома. Молодые компьютерщики покупают разве что комиксы.

— Я как-то жил в Пийспале, в подвальном этаже одного частного дома. Дешевая дыра для бедного студента. Печное отопление, книги хранить негде, две неудобные тесные кладовки, никаких полок для кофе, стаканов et cetera.[13] Потом я нашел в сарае пару дощечек, несколько кирпичей и соорудил из них что-то вроде полки для посуды.

Я осторожно открываю витрину с книгами, они пахнут старой бумагой, на лесопилке после дождя бывает похожий запах. Это как спецэффект, нарочно созданный для того, чтобы сопровождать истории Экке.

— Началось лето — длинное и жаркое. А дощечки, конечно же, отсырели, пока лежали в сарае. Однажды я слишком долго засиделся в пивной, наутро встал, еще не совсем протрезвев, пошел в кухню выпить воды и чуть не завопил от ужаса.

Я с интересом оборачиваюсь к Экке. Он разводит руками и смотрит на меня, как овца.

— На моих полочках выросли грибы высотой сантиметров с пятнадцать, серо-фиолетовые цвета, скользкие. С широкими шляпками и прочим.

Я недоверчиво смеюсь.

— Грибы? На посудной полке?

— Грибы. Один тип, который в то время был у меня, предложил приготовить омлет с грибами на завтрак. Но меня чуть не стошнило, и я тут же выкинул все это говно на помойку.

Я ухмыляюсь.

— Прямо как в сюрреалистическом фильме.

— Питер Гринуей,[14] понятное дело. Новый шедевр: «Природа наносит ответный удар». История о том, как дикий лес вынуждает неразумных городских жителей соблюдать правила гигиены. Сцена вторая: мамина коробка для тампонов превращается в еловую шишку.

Я усмехаюсь, опять отворачиваюсь и продолжаю разглядывать книги. Притрагиваюсь к какому-то старинному тому и машинально вытаскиваю его. У меня вырывается глубокий вздох.

Густав Эурен. «Дикие звери Финляндии, с цветными иллюстрациями».

— Это издано в 1894 году, — говорит Экке. Он неожиданно оказался у меня за спиной.

Я оборачиваюсь к нему: — Одолжи ее мне.

ЭККЕ

Ангел невероятно красив, стоя с книгой Эурена в руках, так красив, что рука моя замирает на полпути, когда я собираюсь обнять его за плечи и привлечь к себе. Его волосы растрепались, он прижимает антикварную ценность к голой груди.

— Она очень старая. И очень дорогая.

Я и сам чувствую, что говорю глупости. Я вдруг становлюсь жадным, как трясущийся над своим имуществом старый жид, который не может выпустить из корявых пальцев ни одной покрытой пылью вещицы.

— Мне очень хочется прочитать ее.

Я смотрю на Ангела без всякой надежды. По его глазам видно, что он испытывает меня. На что я готов ради него, такого талантливого, удачливого, красивого и чертовски сексуального? У него столько же преимуществ передо мной, сколько у резвящейся на свободе рыси перед запертой в клетку норкой, которая ожидает, когда ее обдерут, и не располагает никаким оружием, кроме ловкости и острых, но мелких зубов.

— Я очень хотел бы, чтобы с ней ничего не случилось. Во всей Финляндии осталось всего несколько экземпляров.

— Да уж наверно.

— Я обычно не даю своих книг. Но у меня дома… ты можешь читать ее сколько угодно.

Я чувствую, как это звучит: «Почему бы тебе не зайти в мою берлогу, юноша? Приходи и позволь мне опутать тебя такой сетью, из который ты уже никогда не выберешься».

Ангел кажется очень серьезным, он помахивает книгой, как прощальным письмом.

— О'кей. Ладно, я понимаю. Она, видно, действительно тебе дорога.

В его тоне чувствуется вызов: что тебе дороже — эта книга или я?

— Ты даже не представляешь себе, насколько она ценная.

Ангел отворачивается, вздыхает, делает вид, что кладет книгу обратно в витрину, и мы оба прекрасно понимаем, что это всего лишь жест, что он оставляет мне шанс. Я наблюдаю за ним, беру его за локоть — ох, эти мышцы, эта чуть вспотевшая кожа — и останавливаю его.

— Возьми.

Ангел смеется смехом победителя, обнимает меня, не выпуская книгу из рук, и быстро, крепко целует в губы. Подачка, — думаю я, — косточка в награду верной собаке. Глаза Ангела сверкают.

— Надеюсь, ты не будешь использовать ломтик салями в качестве книжной закладки, — я пытаюсь его уколоть на прощание, а Ангел смеется, как и подобает ситуации, но дает мне почувствовать, что время визита закончилось, волшебное мгновение миновало, и от праздника мне остались лишь спазмы в низу живота да фруктовая кожура на полу.

АНГЕЛ

Я сижу на стуле в купальном халате и листаю книгу. Я принял душ и жду, когда Песси съест свой завтрак, чтобы я мог убрать в ванной.

«Количество диких зверей в Финляндии очень велико, и все они весьма опасны», — начинает Эурен, подробно перечисляя характерные особенности животных и описывая их физическое строение. Из ванной слышатся стук и царапанье. Песси гоняет по кафельному полу задыхающуюся морскую свинку.

«И поскольку для измельчения разных видов пищи требуются разные орудия, мы можем уже по форме зубов определить, чем питается тот или иной зверь, понять, как он передвигается, чтобы добыть пищу, какое он должен иметь строение и какую физическую силу для того, чтобы одолеть жертву, дотащить ее до нужного места и т. д. Так по одним только зубам можно установить, что это за животное».

Я слышу взвизг и хруст, поскольку не успел зажать уши. Песси перекусил свинке позвоночник Эурен как раз переходит к семейству кошачьих.

«Крупные представители этого семейства являются страшными хищниками. К их числу относятся львы, тигры, леопарды и рыси. Существуют охотничьи рассказы о встречах с троллем, настолько стремительным в движениях, что его называют лесным демоном. Иногда его считают разновидностью кошки или крупной обезьяны. Об охоте на тролля или о встречах с ним рассказывают очень немногие, так что мы можем считать существование „лесного демона“ чистым вымыслом».

Я осторожно отнимаю руки от ушей. Тихо. Песси, очевидно, ест. Эурен продолжает о семействе кошачьих: «Эти животные также напоминают змей. У тех и других шкура пестрая, характер коварный, они привыкли спать, свернувшись клубком, а когда раздражаются, издают неприятный запах».

Я усмехаюсь. Дверь скрипнула: это Песси выходит из ванной, усталый и довольный, облизывая губы маленьким красным язычком, похожим на язычок пламени. Он бросается прямо на диван и сворачивается клубком у меня на коленях. Опьяняющий запах можжевельника бьет в ноздри. Прикосновения разгоряченного, возбужденного охотой тела к моим бедрам непереносимы. Песси лениво слизывает следы крови. Я едва ли не бессознательно привлекаю его чуть ближе — осторожно, почти незаметно, и в ту минуту, когда его горячая спина касается моего живота, извергаюсь, как вулкан.

Сердце бьется, как отбойный молоток Спина Песси и мои бедра перепачканы спермой, я изо всех сил стараюсь не думать о том, что только что произошло. С трудом откладываю в сторону старую книгу, и Песси тут же отодвигается, не потому, что рассержен, а потому, что хочет устроиться поудобнее — ведь его умывание прервали, а я спихиваю его с колен почти насильно и так торопливо, что он вздрагивает, выскальзывает в прихожую и там пытается взобраться на полку для шляп. Крепкими задними лапами он наносит удар по зеркалу в прихожей. Рама со стуком падает на ковер в тот самый момент, когда я бросаюсь в ванную, чтобы смыть с себя позорную слизь.

СТАРИННЫЕ ПЕСНИ

ФИНСКОГО НАРОДА-1929-

VII: 1, 375. «СВАТОВСТВО У ЛЕШЕГО».

ЗАПИСАНО В ДЕРЕВНЕ УОМА,

ИМПИ-ЛАХТИ, ОТ ТРОФИМА СОЗОНОВА

— Что вы будете за люди?

— Рыбу неводами ловим.

— А кого идете сватать?

— Дочерей берем у тролля,

из подземного народа.

АНГЕЛ

Я не хотел этого, но я должен.

Песси сидит в детской коляске, которую я нашел в подъезде. Сейчас ночь, коляска никому не понадобится. Я завернул его в дорожный плед, чтобы не шокировать встречных. Он подергивает ушами, ноздри дрожат от избытка впечатлений, производимых городскими запахами.

Под холмом Пюуникки, на опушке леса Пирккала я снимаю с Песси ошейник и поводок, которым он был привязан к коляске. Он глядит на меня оттуда — черный, голый и дрожит. Одинокая снежинка падает на его темную гриву и сразу же превращается в слезинку.

— Иди, — шепчу я. — Иди.

Песси дрожит еще сильнее, я чувствую, как трясутся у меня руки, ставлю его на снег, разворачиваю коляску и направляюсь обратно к городу, стараясь не оглядываться.

Скрип моих сапог, шагающих по тропинке — это звук безнадежности. Но вдруг к нему добавляется другой звук, резкий скрежет когтей, и, прежде чем я успеваю обернуться, кто-то, как тигр, вцепляется в мое правое бедро.

Это Песси, ухватившись всеми четырьмя лапами, повис на моей ноге и смотрит мне прямо в лицо с таким укором, что лучше бы он дал мне пощечину. Он издает слабое мяуканье. Он так дрожит, что я начинаю колебаться.

Он боится зимы. Он беззащитен, и это я сделал его таким.

МИКАЭЛЬ АГРИКОЛА.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕВОДУ ПСАЛТИРИ НА ФИНСКИЙ ЯЗЫК. 1551

Упыри жертвы тож получали,

Зане вдов приветили да замуж брали.

Разве эдакий народ не сбесился,

Каковой в них верил и молился?

Чертями и Грехом те полонялись,

Которые верили им и поклонялись.

АНГЕЛ

Зеркало лежит на ковре в прихожей.

Вместо того чтобы поднять его, я сижу на корточках рядом: я разучился действовать, утратил координацию движений.

Плед снова на диване. Песси все еще немного дрожит, но уже начинает успокаиваться. Он прижался спиной к теплой батарее, хвост подергивается, как стрелка чуткого прибора.

Потом он осторожно выходит в прихожую, он не может понять, почему я застыл в неподвижной позе с понуро опущенной головой. Зеркало на пушистом ковре напоминает небольшой пруд.

Я склонился над зеркалом, в нем отражается мое лицо. Но вот рядом с моей головой появляется отражение маленькой темной головки с заостренными ушками, в желто-красных глазах светится любопытство.

Песси трогает лапкой зеркало. Он смотрит то на меня, то на свое отражение. Оскаливается — и отодвигается, когда тролль в зеркале отвечает смутой же гримасой. Потом опять подсаживается поближе к зеркалу и снова трогает лапой холодную поверхность стекла.

Мы разглядываем друг друга — я и тролль. Свет лампы образует вокруг моей головы светлое сияние. Рядом — темный силуэт Песси. Мы смотрим друг на друга, потом на наши отражения, потом снова глаза в глаза.

ЭЙНО ЛЕЙНО.

ПРИЗРАК МРАКА. ПСАЛМЫ СВЯТОГО ЧЕТВЕРГА, ВТОРОЙ ЦИКЛ, 1916

Тролль, жестокий Призрак Мрака,

чуя солнца приближенье,

что идет с весною новой

на вершины гор лапландских,

дело черное замыслил:

«Я убью с рассветом солнце,

свет навеки уничтожу

ради вечной ночи темной,

в честь могучей силы мрака».

Тролли солнце ненавидят.

На вершине сопки встал он

рядом с северным сияньем,

усмехнулся, ухмыльнулся,

на небе пожар увидев:

«Больше, шире моя радость,

веселей мое веселье, ч

ем пиры богов при свете,

чем людей под солнцем песни».

А вокруг пустыня ночи.

Только льды во тьме сверкали,

как проклятья злого сердца,

да седое море стыло,

как душа в ожесточенье,

лес заснеженный вздымался

из земли смертельно-твердой,

точно грозный льдяный витязь,

точно гнев холодной стали.

Засмеялся Призрак Мрака:

«Солнце, голову подымешь —

встретишь сто смертей жестоких,

многотысячную гибель!»

Слабый свет вдали забрезжил.

Вдруг почуял Призрак Мрака

как трепещет, бьется сердце,

за голову он схватился:

«Ты куда исчез, мой разум?»

Рисовались все яснее

неба край, лесные дали,

день все ярче отражался

в самых мрачных закоулках,

били огненные стрелы

из растущего светила,

и, встречая их, светлела

темная душа ночная,

там заря вставала в небе

как заря у Тролля в сердце,

кантеле весны звенело

музыкой в душе у Тролля,

вот они сплелись, сливаясь,

засверкали общим светом,

общим звуком зазвучали,

в выси горние вознесся,

сквозь небесный свод девятый,

над десятым светлым небом,

будто в дом родной вернулся,

под крыло Отца вселенной,

в тихий отдых вечной Жизни,

в океан Любви безбрежной.

Пела ночь могучим хором,

вторил день многоголосо:

«Доброе во зле родится,

красота живет в уродстве,

низкое — ступень к вершине!»

Только люди говорили:

«Тролль несчастный обезумел —

он в плену навек у света,

мрака сын, рожденный ночью,

солнцу гимны распевает!»

Небо людям улыбалось.

Больше к Троллю не вернулся

ледяной холодный разум,

умер следом за зимою,

улетел с бураном вместе,

растворился в жарком солнце,

в теплой Божьей благодати.

АНГЕЛ

Я совершенно забыл про Мартти. Даже не понимаю, как это могло случиться. У меня чуть ноги не подкосились, когда я услышал его голос в телефонной трубке.

Голос звучит мягко и хрипловато, как всегда, но я не хочу верить его словам, этим его словам.

Он удивлен, почему я не сообщаю, как идет работа над «Сталкером». Может, мне сейчас недосуг? Уже по всему городу известно, что я ночи напролет бегаю за каким-то ветеринаром.

Я что-то бормочу в ответ, оправдываюсь: меня, мол, действительно отвлекло одно срочное дело, но ведь крайний срок еще не подошел, а кое-какие идеи уже наклевываются. Мартес ядовито усмехается: видно, я вообще не рассматриваю всерьез сотрудничество с ним. Проект «Сталкер» для него имеет большое значение, это одна из самых важных его работ. Я, надо надеяться, не собираюсь и по этой части его обмануть.

Я слышу все, что остается в подтексте.

Когда он вешает трубку, в глазах у меня стоят слезы.

ОТРЫВОК ИЗ ШКОЛЬНОЙ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПРОГРАММЫ «ЖЕСТОК ЛИ ХИЩНИК?». 19.10.1999. TV-1 ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРОФЕССОРА УНИВЕРСИТЕТА В ТУРКУ МАРККУ СОЙККЕЛИ

Жестокость — это сознательное причинение другому душевных или физических страданий, которое сопровождается ясным пониманием того, какое мучение доставляет причиненная тобой боль. Но если задаться вопросом, знают ли звери, убивая и раздирая на части свою жертву, что она испытывает боль и страдание, ответ будет однозначным: не знают. В животном мире нет так называемой морали, то есть понимания того, что хорошо, а что плохо. Только у нас, людей, есть понятие о морали, мы знаем, чем отличается зло от добра, звери же этого не знают.

АНГЕЛ

В студии я беру Песси на руки и одним движением натягиваю джинсы на его задние лапы, я знаю — второй попытки не получится. Если бы Песси догадался выпустить когти, он разодрал бы джинсы в клочья. Они рассчитаны как раз на ребенка ростом 110 сантиметров. Прежде чем Песси успевает понять, как его надули, я затягиваю молнию, застегиваю пуговицу и вытаскиваю хвост из дырки, проделанной на заду. Песси превращается в крутящийся и шипящий шар с острыми как бритва когтями, но я умудряюсь отшвырнуть его к заднику и запускаю камеру.

Песси испытывает к джинсам такую ошеломительную ненависть, что даже не пытается прыгать на стенки, а остается именно там, где требуется, — у освещенного задника, перед моим видоискателем. Он выделывает немыслимые пируэты, пытаясь освободиться от смирительной рубашки цвета индиго, сковавшей его ноги. Прожектора мучительно режут глаза ночному зверю, но битва со «Сталкером» для него важнее. Он напрягает все мышцы и подпрыгивает на метр вверх, кривляется, как капризный мальчик, крутится на спине, словно танцуя брэйк, когтями на передних лапах пытается стащить с себя джинсы, но что-то их держит, и тогда Песси вскакивает, встает на задние лапы, раздирая когтями петлю на поясе, а я прикрываю глаза, уже представляя себе, какие отличные кадры из всего этого могут получиться. Песси прижимается черной гривой к белому настилу у задника, поднимает кверху задницу, над которой крутится разгневанный хвост и, глядя в объектив между ног, ревет прямо в камеру. Туго сжатая черно-синяя пружина раскручивается со свистом, вертится, извивается, дергается, шипит, и все это со скоростью два кадра в секунду ложится на серебро пленки, как будто впитывающей саму искрящуюся энергию Песси.

Когда джинсовая ткань наконец рвется, я испытываю облегчение: кажется, можно перевести дух. Первая дыра появляется сбоку, на бедре — в том месте, которое было самым доступным для когтей. Потом я вижу только мелькающие в воздухе нитки цвета индиго. Песси тоже тяжело дышит, одним прыжком выбирается из-под прожекторов, гримасничает, рычит, бросается в мою сторону с горящими глазами и выпущенными когтями, но когда я поднимаю руку, он вспоминает о наказании, о свернутой в трубочку газете, бросается в угол и сворачивается клубком. Я наматываю пленку на кассету и сжимаю ее в руке. В темном углу я могу разглядеть только хвост, который бьется злобно, как кнут.

СКАЗКИ О ТРОЛЛЯХ, ИЗДАНИЕ ФИНСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ОБЩЕСТВА. 1990. ЗАПИСАНО ОТ БАТРАКА РООПЭ ХОЛЛМАНА, ХАУКИВУОРИ, 1884

Однажды вечером в дом пришли злые люди, назвались путешественниками и попросились на ночлег. А хозяин ответил: «У нас так мало места, что ночевать негде. Но у опушки леса есть рига, если хотите, устраивайтесь там».

Путники ушли в ригу. Наутро вернулся тролль, который жил в риге. Стал он рыться в мешках непрошеных гостей, нашел мясо и съел его. Когда путники это обнаружили, они закричали хозяину: «Убери, хозяин, своего черного кота с кисточкой на хвосте!» Хозяин сделал вид, что спит и не слышит. Путники снова закричали: «Убери, хозяин, своего кота, а не то мы сами его уберем!»

Хозяин ничего не ответил. Путники крикнули еще пару раз: «Убери! Убери!» — и напали на тролля. Но тролль — это вам не кот; стоило ему пару раз взмахнуть хвостом, как путникам пришлось удирать через окно в поле.

Через семь лет злые люди снова пришли в ту же деревню. На краю поля они встретили детей и спросили: «У вас еще живет черный кот с кисточкой на хвосте?» Дети сказали: «Да».

И злодеи никогда больше не осмелились зайти в тот дом.

MAPTEC

Я еще раз смотрю на экран, отодвигаюсь и делаю глубокий вдох. «Черт побери!» — с чувством говорю я про себя.

Да уж, господи, игра стоила свеч, вот уж воистину стоила.

Микаэль стоит с сияющей улыбкой у меня за плечом, так близко, что я чувствую тепло, исходящее от его бедра, от этого я испытываю дискомфорт и, может быть, слишком быстро поворачиваюсь к нему на своем вертящемся кресле.

— Ты сделал это в фотошопе?

— Да, — отвечает Микаэль.

Я киваю, невольно улыбаюсь и вижу, что моя улыбка отражается на лице Микаэля, освещая его, словно я щелкнул выключателем.

— Ты просто фокусник Нигде ничего не заметно, как не ищи. Разве что в том месте, где состыкованы хвост и штаны, да и то, чтобы обратить на это внимание, надо обладать таким профессиональным орлиным взглядом, как у меня.

Микаэль смущенно улыбается.

— Нет, конечно, такое уже встречалось. Делаешь хоро шие фотки животного, надеваешь на модель джинсы, велишь принимать те же позы, что у зверя, снимаешь, и дело в шляпе. Но все-таки ты сделал потрясающую работу.

— Это заняло не так уж много времени.

— Ты всегда скромничаешь. А снимки тролля — из архива зоопарка в Эхтери?

Микаэль нервно смеется, эта старая шутка ему знакома. Когда у одного из нас рождается хорошая идея, которая требует участия животного — медведя, крота или пингвина — и он начинает беспокоиться, где взять фотографии, кто-нибудь обязательно скажет: «В архиве зоопарка в Эхтери», — даже если речь идет о белом носороге.

— Надеюсь, проблем с авторским правом не возникнет? Ты ведь сканировал фотографии тролля из какого-то международного фотоархива… Невозможно же было раздобыть их тайком.

Микаэль объясняет, что у него есть брат, он занимается натурными съемками для какой-то частной фирмы. Он ездил в Русскую Карелию, где тролли встречаются чаще, там один местный обнаружил тролля, забравшегося в медвежье логово, а брат как раз оказался рядом и заснял зверя, пока его не успели прикончить. Теперь понятно, отчего фотографии так выразительны, они производят впечатление материала, снятого прямо с натуры, без всяких подставных фигур. Но Микеланджело смонтировал их настолько искусно, что кажется, будто вся съемка произведена в студии, даже легкие тени нанесены компьютером с такой достоверностью, что просто диву даешься.

— Так что с авторским правом?

Микаэль как-то слишком торопливо продолжает объяснения, но это не удивительно. Он, наверно, догадывается, какое сокровище представляет собой диск, засунутый в мой компьютер. Эти фотографии принадлежат именно им — брату и ему, это их общая собственность, фото агентства не имеют к ней никакого отношения. Весь гонорар можно перевести на счет Микаэля, брату так удобнее по каким-то причинам, связанным с налогами.

* * *

Меня не интересуют эти подробности — главное, что мы скоро получим все права на фотографии, все права, благодарение Господу.

— А вообще как они тебе нравятся? — щеки Микаэля покрывает легкий румянец, он становится похож на застенчивую невесту. По глазам видно, как страстно ему хочется получить одобрение.

— Отлично сделано.

Микаэль явно надеялся на большее, но теперь надо вести точную игру. Если он поймет, какой подарок нам преподнес, то и цену запросит соответствующую… Конечно, можно было бы и раскошелиться, но ничего страшного не случится, если мы заплатим ему поменьше.

— Надеюсь, вам это подойдет? — в голосе Микаэля зазвучал страх, и я понимаю, что пора проявить великодушие. Я кладу руку ему на плечо — тяжело, по-мужски и многозначительно.

— Конечно, подойдет. Во всяком случае, как один из вариантов.

В глазах Микаэля вспыхивает лучик надежды, связанной уже не со снимками и не с деньгами.

— Мне пришло в голову, что это актуальная тема.

Во всех газетах полно сообщений о появлении диких животных в городах. Это все равно что готовая реклама: люди напуганы, везде идут разговоры…

«Эх ты, бедолага, — думаю я. — Тебе больше не придется продавать свои снимки. Считай, что они уже проданы».

— Пойдем, выпьем кофе и обсудим кое-какие дела, — я подталкиваю Микаэля к дверям, а он чуть не спотыкается, стараясь двигаться так, чтобы моя рука оставалась на его плече.

АНГЕЛ

Я сижу в забегаловке, потягиваю пиво, и сердце мое все еще бьется от счастья и волнения.

— Ты сделал это, Песси, ты сделал это, — тихо шепчу я. — Я раздел тебя, я одел тебя. Теперь мы — одна команда.

ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА СУОМУССАЛМЕЛЬСКОГО ПОГРАНИЧНИКА УРЬЕ ЛУУККОНЕНА. ХОЙККАВААРА, 1981

Птн. 10.7.1981.

В 18.20 я подошел к будке и подвесил к крыше липкую ленту от комаров. Вороны клевали падаль. Кукушки куковали неподалеку от будки. Я сделал несколько снимков. Вороны кончили питаться около 21 часа, после этого наступила полная тишина. В 22.50 солнце стоит так низко, что верхушки деревьев, окружающих пруд, лишь слегка розовеют. В 23.00 я замечаю тролля, который собирается поесть. Он приближается к падали медленно, иногда останавливается и прислушивается. Тролль все время прячется за деревьями, так что я не могу как следует поймать его в объектив. Он подбегает к падали, отдирает мясо от ребер и тут же заглатывает. Освещение такое слабое, что я не делаю снимков. Потом тролль когтями передних лап принимается рвать жертву на большие куски. Я решаюсь все-таки поснимать. Услышав первый щелчок, зверь вздрагивает, услышав второй, вскакивает. Схватив кусок мяса, он убегает в лес так быстро, что у меня получается лишь несколько туманных кадров. Я не ложусь до четырех часов, но тролль больше не возвращается.

Вскр. 12.7.1981.

По-прежнему ничего. Я понимаю, что чуткий самец, услышавший щелчок фотоаппарата, уже не вернется, но думаю, что, может, сюда еще забредет какой-нибудь другой тролль.

Пнд. 13.7.1981.

Я вытянул пустой билет. Возле будки никого, кроме двух кукушек, в 21 ч. три вороны прилетели поужинать. В 21.45 они отправляются в сторону болота Хартикка.

Вт. 14.7.1981.

Подхожу к будке в 19–30. Еще слишком светло для троллей, зато появился медведь. Под левым глазом на площади около 4 см у него выдрана шерсть, это место распухло, глаз затек почти целиком, справа на морде царапина. Медведь ест и уходит в 20.20. В 23 ч. приходит медведь П. Теперь, когда медведи обнаружили труп, тролли вряд ли осмелятся к нему приблизиться.

Субб. 11.7.1981.

Ночью я несколько раз смотрел, не подошел ли кто-нибудь к остаткам туши. Я очень надеялся поймать в объектив самку троллей с детенышами — такой фотографии еще никто не сделал. Но вчерашняя встреча с троллем-самцом была моей единственной наградой.

АНГЕЛ

Но когда я возвращаюсь домой, опьянев от счастья, я обнаруживаю дверь приоткрытой. Песси исчез.

ПАЛОМИТА

Я несу сумку с радостью и опаской. Я купила кошачьей еды, не такую банку, как в прошлый раз. Мне хочется узнать, как поживают тролль и Микаэль. Я насобирала бутылок, скопила небольшую сумму и купила банку — это не за счет Пентти.

С лестницы доносится какой-то звук.

Черный призрак, клочок ночной тьмы мелькнул где-то в тени перил, и я знаю, что это такое.

Ведь я уже его видела. Ему каким-то образом удалось выбраться из квартиры.

Опускаю сумку на пол, торопливо подцепляю колечко и открываю банку с едой. Сую палец в светло-коричневую массу, встаю на корточки и подзываю его, помахивая рукой. Зверь сразу чует пищу, его уши появляются над перилами, потом он осторожно приближается ко мне, готовый, чуть что, бросится наутек, наконец приседает передо мной, ноздри подрагивают на маленькой изящной мордочке. Он тянется ко мне, облизывает мой палец, как будто помнит (а может, и правда помнит) то время, когда он был болен и слаб, а я была его мамой.

И шаги, шаги. Сверху. Я поднимаю глаза, тролль вздрагивает, но не убегает. Это Микаэль.

— Боже мой, боже мой, боже мой! — твердит он. — О господи! Черт побери, спасибо.

Он подходит и берет зверя на руки, словно ребенка, тот не сопротивляется, а хватает его за рубашку, как обезьянка. Микаэль не говорит больше ни слова, он молча поднимается по лестнице, перешагивая через две ступени, а я иду за ним. Сумка и открытая банка с кошачьей едой остаются на лестнице. Ну и пусть.

АНГЕЛ

Паломита входит в дверь следом за мной. Я запираю квартиру, иду в гостиную и опускаю Песси на пол. Не знаю, принести ли рулет или дать ему столько перепелиных яиц, сколько он пожелает.

— Вот черт, как он сумел это сделать? — спрашиваю я вслух, не думая о том, понимает ли женщина вообще, о чем я говорю. Меня трясет, но при этом я весь вспотел.

А что было бы, если бы эта сплетница, эта старая корова увидела Песси на лестнице?

Я тяжело опускаюсь на диван. Паломита садится рядом. Я начинаю быстро, почти истерично лопотать по-английски.

— Могу ли я тебя просить, могу ли надеяться, что ты никому не расскажешь о моем любимце ни ползвука?

В этом доме, кажется, нельзя держать животных, я его лишусь, если кто-нибудь узнает. Он никому не мешает. Он очень умный, он меня слушается, а других, может быть, слушаться не станет. С ним может что-нибудь случиться.

Женщина кивает и улыбается так, что ее узкое большеглазое лицо становится почти красивым. Она уже второй раз спасает Песси. Мне надо бы как-нибудь ее поблагодарить, но я не знаю как. Женщина смотрит на меня глазами кокер-спаниеля.

В прихожей слышен щелчок.

Я вскакиваю, и мы с Паломитой видим, как Песси вытянулся во весь рост, стал похож на кошку, которая старается достать что-нибудь, поставленное высоко, и, стоя на задних лапах, старается длинными пальцами повернуть дверную защелку.

Щелк.

Дверь открывается.

Песси смотрит на нас, выгнув хвост дугой. Все его существо излучает гордость.

Гордость. Радость от того, что он научился подражать мне, который каждый раз, уходя в чужой для него мир, именно таким способом открывает дверь.

— Он сам ее открыл, — удивляется Паломита.

Я одним прыжком оказываюсь в прихожей. Песси отступает в сторону, я закрываю дверь, вытаскиваю из кармана ключи и поворачиваю их в замке.

На меня нападает безудержный приступ смеха. Паломита сначала удивляется, потом тоже начинает застенчиво хихикать, а я хлопаю себя руками по бедрам и просто вою. Песси вздрагивает от изумления.

MAPTEC

Когда я вижу макет, я понимаю: это то, что нужно. Ему достанутся все награды: «Вершины», «Золотой стандарт года», «Эпика», или что там еще. Это просто потрясающе. Стоит только обдумать слоган, и бешеный успех обеспечен. Вот оно: крошечным шрифтом, и только название. Ничто не должно затмевать выразительности самого снимка.

На бледном нейтральном фоне — разъяренный тролль, оскаливший зубы. Бог знает, что пришлось вытворять Микеланджело с помощью фотошопа, чтобы заставить его глаза пылать с такой силой. На снимке он выглядит громадным, как минимум двухметровым, и при этом тонким, гибким, словно прутик Морда не похожа на те, что я видел на других фотографиях троллей, она поразительно напоминает человеческое лицо. Грива поблескивает, шерсть, черная как смоль, сверкает. Длинные когти будто готовы пронзить воздух. Кажется, он собирается прыгнуть — движения напоминают смесь балета и брейк-данса, энергия снимка невольно заставляет зрителя напрячь все мускулы, откинуться назад и смотреть. Ноги звериного божества обтянуты джинсами, они сидят как влитые.

В верхней части снимка очень скромным, будто перешедшим на шепот шрифтом набрано: СТАЛКЕР. МАРКА ЗВЕРЯ.

ПАЛОМИТА

Когда Пентти надевает на меня штаны с разрезом и собирается засунуть в меня два члена одновременно, я кусаю губы, начинаю стонать и думаю о нем.

Когда Пентти кажется, что в приготовленном мной блюде слишком много белого перца, и он швыряет тарелку мне в лицо, когда он пересчитывает деньги, выделенные на хозяйство, чтобы доказать, будто я украла марку, когда он отбирает у меня на весь день одежду только потому, что я капнула чаем на купленную им блузку, даже тогда я думаю о нем. Я как будто даю сдачи и ничуть не жалею об этом.

Я думаю о том, как помогла ему и его питомцу. Когда я вернулась на лестницу, где оставила открытую банку с кошачьей едой и продуктовую сумку, их изумленно разглядывала та дама, которая носит клетчатый пиджак и большие серьги. Почему я оставила кошачью еду на лестнице? Есть ли у меня кошка? Я наврала, что нашла во дворе потерявшуюся кошку и покормила ее, а дама рассердилась и грубо заявила, что в этот дом нельзя приносить бесхозных животных. Она взяла мою банку и унесла ее.

Но эта женщина не испортила мне настроения, потому что я думала о Микаэле, о том, как он хохотал, когда у него отлегло от сердца. Я смеялась вместе с ним, а потом он отсмеялся, и мне стало ясно, что пора уходить. Почувствовав разочарование и какую-то пустоту в животе, я уже выскальзывала за дверь, покидая единственное место, в котором мне тепло, когда он вдруг протянул ко мне руки и прижал меня к груди: «Спасибо, спасибо тебе еще раз, Паломита». Потом он выпустил меня из объятий и растерянно взглянул на меня, словно сам себе удивляясь. Он пытался что-то объяснить: «Я так рад, ты понимаешь…» Но, оставаясь во власти головокружительной радости, я только дотронулась пальцами до его губ, чтобы он замолчал, и сбежала от волны нахлынувшего на меня счастья. Ибо ведь никто не может испытывать такую сильную благодарность только за то, что кто-то вернул ему убежавшего любимца… поэтому я жду. И думаю.

АНГЕЛ

Песси — гладкий, сильный и теплый, сидит у меня на коленях. Он елозит хвостом по низу моего живота. Я глажу переднюю лапу Песси с маленькой жесткой царапиной, поправляю книгу, которую держу в руках и продолжаю читать. Уши Песси вздрагивают, он вслушивается в ритм моего голоса.

Я бросаю взгляд в окно, там идет снег, мягкий, но такой густой, что видимость за стеклом нулевая. Белая смерть — думаю я.

Продолжаю читать вслух: «Иллю никогда не смогла забыть этой ночи. Накануне она утратила свои крылья и поняла, что отныне ей придется жить на земле. Земная жизнь перестала быть для нее детской книжкой с картинками, которую смотрят, пока интересно, а потом отбрасывают. Она знала, что ей предстоит прожить эту книгу до конца и догадывалась, что в ней есть что-то непреодолимо страшное, что краски на картинках сияют даже ночью, когда северный сумрак спускается, чтобы их потушить».

Я сглатываю слюну. Песси смотрит мне в лицо, словно удивляясь, почему слова застряли у меня в горле. Он замечает капельку пота над моей верхней губой, и его маленький шершавый язычок облизывает мои губы, так что все во мне вспыхивает до самого горла. А за окном идет снег, бесконечный снег.

ЭККЕ

За окном идет снег, бесконечный снег. А я оставил уже шестнадцать сообщений на автоответчике Ангела.

АНГЕЛ

«Песси», — шепчу я, протягиваю руку и глажу его нежный, узкий, горячий как печка живот. Уши Песси подрагивают. У меня происходит сильнейшая эрекция, словно часть живота и даже бедер превращается в твердокаменную, обуреваемую желанием плоть.

Я запер его здесь, попытался захватить в плен частицу лесного мира и теперь сам стал пленником леса.

ЭККЕ

Микаэль, будь дома.

Ты неуловим, как хорек, о златовласый адъютант небесного военнокомандующего. В конце концов, ты же должен проверить входящие звонки, взглянуть на экран и увидеть там номер, мой номер, который ты не хочешь набрать.

Ты не пришел посмотреть мои книги, хотя я выучил наизусть все, чем мог бы развлечь архангела. Известно ли тебе, Микаэль, что ты ведешь небесную бухгалтерию, записываешь дебет и кредит каждого из нас в Книге жизни? А в Судный день ты протрубишь в знак того, что начинается воскресение из мертвых, возьмешь под свою команду отряд ангелов и в последней решительной битве низвергнешь сатану с его приспешниками. В Книге Даниила ты сражаешься с драконом. В западных странах тебя изображают в виде рыцаря, вооруженного мечом и копьем.

Весенний мокрый снег покрыл мне голову и плечи, залепил очки, а я хочу, чтобы ты пронзил меня своим огненным мечом, Микаэль, как бы чертовски бессмысленно это ни звучало. Я томлюсь по твоему сверкающему копью.

АНГЕЛ

Благодарение небесам, в дверь позвонили.

Пронзительный звонок, как холодная вспышка молнии, проясняет мое сознание, и Песси, вздрогнув от неожиданного звука, в одно мгновение исчезает под диваном.

Я осторожно приоткрываю дверь, благословляя гостя и проклиная себя. Дверной глазок, какого черта я не сделал дверной глазок?

— Ангел, — говорит Экке, чуть не плача. Мокрый снег тает, струйками стекая с его плеч и волос.

ЭККЕ

Я собираюсь с небрежным видом обронить несколько остроумных замечаний о книге Густава Эурена, а Ангел уже на лестнице.

Он захлопывает дверь и привлекает меня к себе с такой убийственной силой, с такой голодной страстью, что у меня кружится голова и подкашиваются ноги. Губы Ангела жадно приникают к моим, наши языки сплетаются, вступая в борьбу. Но неожиданно он прерывает поцелуй, словно что-то заставляет его отстраниться от меня. Он задыхается, в глазах полыхает такое пламя, что я получаю сокрушительный удар ниже пояса, и чувство победы, как жгучая лава, затопляет мое тело от солнечного сплетения до кончиков пальцев.

— Пойдем к тебе, — говорит Ангел, просовывает руку за дверь, вытаскивает с вешалки пиджак и встряхивает его, чтобы выяснить, там ли ключи. — На площади можно поймать такси.

Он плотно затворяет дверь, прислоняется к ней и, тяжело дыша, смотрит на меня исподлобья, как на добычу. Не понимаю, зачем надо ехать на такси ко мне, вместо того чтобы остаться у него, но есть минуты, когда не стоит задавать лишних вопросов.

ВЯЙНЁ ЛИННА. НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ. 1954

Хиетанен споткнулся о корень ольхи и упал. Там он и остался лежать, уже не в силах подняться. Ванхала сделал красивый разворот на воющей машине и крикнул:

— Открой парашют. Машина падает, хи-хи-хи.

— Падает, все кружится, — бормочет Хиетанен, хватаясь руками за траву. Ванхала кричит ему в ухо:

— Ты в штопоре… Прыгай… уже не выправишь…

Машина Хиетанена упала, вертясь на страшной скорости. Надежды выпрыгнуть уже не было, он просто впечатался со своей машиной сначала в туман, а потом в пустую тьму. Ванхала бросил его, раздосадованный, что борьба кончилась так быстро.

— Да брось ты… Это все сказки, придуманные лапландскими ведьмами. Чего только не болтают? Говорят, когда у русских не хватает мужчин, они ловят тролля, надевают на него военную форму и посылают на западный фронт.

Как встретишь такого, когда он с треском пробирается через рощу… Вот они, чудеса севера.

— А тут есть кто-нибудь с севера? — спросил Мяатта. — Я сам с далекого севера, так у нас тролля держат за домашнее животное.

До сих пор Мяатта все время молчал, крики на него, видно, не производили впечатления. Но теперь он взглянул на камень и предложил:

— Вот камень! Поднимем?

В сторонке, вокруг большого валуна сидели Мяатта, Сало и Сихвонен. Сало, откидывая волосы, все время спадавшие на глаза, очень серьезно объяснял остальным:

— У нас в приходе можно увидеть блуждающие огни…

Сихвонен отвернулся и замахал рукой, будто отгоняя комаров.

— Да ну, брось… это чистое вранье…

— Точно говорю. Старики видели. И сверху лежат скрещенные мечи.

MAPTEC

— Уже продано.

— Продано? — я вижу, как на лице Микаэля медленно, акварельным пятном расплывается улыбка.

— Хочешь взглянуть на макет?

Не дожидаясь ответа, я иду в кабинет, Микаэль, как паж, следует за мной, готовый слизнуть те капельки меда, которыми я соизволю его попотчевать.

Я вытаскиваю распечатку из груды бумаг. Глаза Микаэля начинают сиять, когда он видит перед собой результат нашего совместного творчества: сочетание стилистической сдержанности с откровенным безумием. Могу поклясться, что глаза его увлажняются, когда он снова поднимает взгляд на меня.

— Стильно до невозможности, — говорю я.

— Правда.

— Можешь выписывать счет.

— А что сказал клиент?

— Попадание в десятку, удар под дых нашей разлагающейся постмодернистской эпохе.

Микаэль улыбается.

— Не может быть.

— Да, так он и сказал.

Микаэль не в силах оторвать глаз от макета, от черной гривы, царапающих воздух когтей и замороженных в кадре раздраженных прыжков брейк-данса.

— Красиво, — выдыхает он, но его восторг вызывает во мне болезненное ощущение, как незаметная царапинка, оставшаяся на пальце, который поранился о неосторожно перевернутую страницу. Я не уведомил клиента, что снимок и сама концепция принадлежат субподрядчику. Стоит ли намекать покупателю, что он мог бы обратиться прямо к нему и получить за несколько десятков тысяч то, за что мы возьмем сто тысяч? Так что слава — моя, макет — мой, и у Микаэля нет никакого права смотреть на него влюбленными глазами.

Эй, между прочим, я тоже здесь. Во мне уже начинает вскипать раздражение, но тут Микаэль отрывает взгляд от макета, осторожно кладет его на стол и улыбается так светло, будто в комнату заглянуло солнце.

— Я пошлю Хельви счет, как мы и договаривались.

— Как насчет пива? Разве у нас нет повода выпить? — спрашиваю я, не успевая отдать себе отчет в собственных словах и прикусить язык, пока они не вылетели. Нет, черт побери, этого я себе больше не позволю, но отсутствующий вид Микаэля — как вызов, он будто не видит, не слышит, черт побери, даже не замечает меня. Меня, Мартеса, того Мартеса, к которому он всегда так стремился. Почему он не пытается задержаться, не придумывает пустых поводов, почему не начинает болтать о том, о сем, лишь бы не уходить?

— Ой, в самом деле, — Микаэль отвечает ласково, с искренним вздохом. — Но вот незадача, я уже занял этот вечер.

— Да ведь время еще есть, — но я тут же одергиваю себя. — Впрочем, и у меня куча дел.

— В другой раз.

— Ага.

Я смотрю ему вслед, и почему-то в глубине души у меня начинает тлеть слабое тусклое чувство разочарования, оно тлеет и выпускает тоненькую струйку серого дыма.

ПАЛОМИТА

За дверным глазком происходят странные вещи.

Пентти остановился поговорить с соседкой. Она кивает, жестикулирует, наклоняется к самому уху Пентти и что-то говорит с серьезным выражением лица. Потом отодвигается и качает головой, скрестив руки на груди.

Пентти достает из нагрудного кармана бумажник и дает женщине визитку, что-то указывает на ней, а женщина энергично кивает. Потом Пентти вытаскивает из бумажника купюру, сует женщине и обеими руками сжимает ее ладонь.

Я едва успеваю спрятать скамеечку и шмыгнуть в кухню, как Пентти уже вошел. Его побагровевшее лицо пылает, когда он спрашивает, что это за фокусы я тут вытворяю? Он говорит, что все знает: я звонила в чужие квартиры, приводила бездомных кошек, опозорила Пентти в глазах всех соседей.

Он дает мне пару пощечин, потом ему это надоедает. Он говорит, что раз мне так нравится кошачья еда, я могу жрать ее всю следующую неделю.

Он не сказал, откуда все это стало ему известно. Но я-то знаю.

АНГЕЛ

Я принял душ. Ванная у Экке крошечная, как спичечный коробок, на унитазе приходится пристраиваться так, что раковина оказывается у тебя на руках. Штора разрисована разнообразной богатой растительностью.

Валюсь рядом с Экке под солдатское одеяло. Экке снова взял очки со столика у кровати и теперь что-то читает. Я бросаю взгляд на обложку: «Семеро братьев».[15]

— Это не серьезно.

— Нет-нет, здесь есть истории и про тебя.

— А — так я, наверное, Юсси Юкола, этот унылый тип с конопляными волосами.

— Нет, я имею в виду персонажа, у которого гораздо больше ангельских черт. Помнишь бледную девушку?

— Ну-ну.

Экке не обращает внимания на мое ироническое восклицание и начинает читать, декламируя, как подросток на сцене.

— Жил некогда в одной горной пещере чудовищный тролль — страх и ужас для людей. Он мог изменять свою внешность, как ему вздумается. Окрестные жители видели, как он прогуливается то в виде красивого юноши, то в виде прекрасной девушки — в зависимости от того, чьей крови он напился: мужской или женской. — Это намек на трансвеститов?

— Да что ты! Это просто красивая чепуха.

Экке продолжает перелистывать страницы и, склонившись ко мне, драматически понижает голос. Он почти переходит на шепот, потом опять распрямляется и начинает читать так громко, что у меня чуть не лопаются барабанные перепонки, я охаю и затыкаю уши. Это его смешит.

— И тут девушка закричала, стала вырываться, но все было напрасно. Безобразно ругаясь, тролль затащил ее в свою глубокую пещеру и решил навсегда оставить там, во тьме подземелья. Проходят бесконечно долгие годы; каждую ночь, в бурю, дождь и мороз бледная девушка стоит на склоне горы и вымаливает прощение за свои грехи; ни одна жалоба не слетает с ее губ. Так проходит ночь, а на рассвете безжалостный тролль снова уводит ее в пещеру.

Я испытываю легкое беспокойство, но дело не в Экке. Бесхитростный, лишенный притворства и желания обольщать, характерных для кафе Бонго, Экке, по существу, по-мальчишечьи привлекателен и очень умен. Он может смотреть на вас наивными глазами и в то же время быть, черт побери, возбуждающе циничным. Как та серая мышка в американских фильмах, которая отправляется на бал, оставив очки и зубные скобки на ночном столике, и сводит с ума всех мужчин, раньше не замечавших ее.

— А дальше что?

Экке перелистывает несколько страниц, театрально бьет себя в грудь и делает широкий жест рукой.

— Нежно улыбаясь, молодой человек берет ее на руки, целует, и бледная девушка чувствует, как кровь приливает к щекам; ее лицо алеет, словно облако на рассвете. Но злобный тролль, ощетинясь, взбирается на гору, чтобы снова утащить девушку в свои ущелья.

Я с нежной решительностью выхватываю книгу из рук Экке — думаю, он все время этого хотел, — прижимаю его к постели и прислушиваюсь к тому, как он тихо стонет, стоит мне слегка ущипнуть чувствительное место. И думаю о тролле.

ЭККЕ

Я чувствую себя на седьмом небе.

В шуме его крыльев, осененный сиянием его нимба, я падаю на одеяло. Не могу сдержать крик.

Я никогда не был так счастлив.

И никогда в жизни я не был столь твердо уверен в том, что тот, кто обнимает меня с такой страстью, думает о другом.

Я вспоминаю того незнакомца, того увенчанного лаврами самозванца, которого встретил месяц назад в кафе, и теперь, когда Ангел привлекает меня к себе и всхлипывает, я изо всех сил стараюсь стать Мартти, я готов стать для него кем угодно.

АНГЕЛ

Песси фыркает, урчит и пританцовывает вокруг меня, он исполняет сердитый балетный танец, держа хвост прямо и твердо.

Ноздри раздуваются и вздрагивают. Я пытаюсь прикоснуться к нему, но он отлетает от меня, как стрела.

— Песси! — я обращаюсь к нему призывно и успокаивающе. Что его мучает? Я ведь и прежде подолгу отсутствовал.

Его ноздри снова раздуваются и вздрагивают, уши прижаты к голове. Запах.

Запах Экке.

Запах чужого самца.

Не успев остыть после душа, я сижу на диване — теперь я пахну хвойным мылом; сердце исходит нежным теплом, когда Песси наконец подходит и тычется темной мордой в мое плечо.

MAPTEC

После трех стаканов джина у меня зудят корни волос, пора возвращаться в офис, надо выключить аппаратуру. Опять эти посиделки в пабе затянулись до самого вечера. Но кому какое дело? Ведь я не пропустил никаких деловых встреч и не нарушил никаких обязательств.

Мы с Вивиан тянули длинную спичку, бросая жребий, кому уйти первым из паба, подняться в офис, выключить компьютеры и проверить сигнализацию. Теперь все сделано, и я думаю, стоит ли возвращаться в паб, где Вивиан, наверное, все еще потягивает сидр. Но тут я замечаю на столе CD. Это диск Микаэля с наработками для «Сталкера». Я засовываю CD в сумку, ведь его же надо вернуть.

СТАРИННЫЕ ПЕСНИ ФИНСКОГО НАРОДА. 1933. VII: 3, 1237. СУЙСТАМО

Трое было нас братишек,

Трое братьев несмышленых;

Как один пошел на лося,

А другой на травлю зайца,

Третий — тролля взять силками.

Вот один вернулся братец

С лапой заячьей в кармане;

И второй вернулся тоже —

Лисий хвост принес подмышкой;

Третий вовсе не вернулся.

MAPTEC

Звоню в дверь. Микеланджело открывает, он в купальном халате.

Он так растерялся, увидев меня, что не предлагает войти, просто не пускает в дом, придерживает приоткрытую дверь, точно я какой-нибудь торговец пылесосами.

Я вытаскиваю из сумки CD и помахиваю диском, зажав его между большим и указательным пальцами.

— Я просто зашел занести это, а то забудется.

По лицу Микаэля можно подумать, будто он привык, чтобы его имущество возвращали ему по почте.

— А, спасибо.

Он собирается закрыть дверь и выглядит странно — избегает моего взгляда, волнуется, бормочет, что, мол, не стоило затрудняться, он мог бы и сам в любой момент зайти в офис. Я замечаю, что Микаэль всё время куда-то косится.

— У тебя гости?

— Нет… никого.

— А я уж испугался, что прервал какое-то… политическое собрание. — Я скольжу взглядом по купальному халату Ангела.

— Нет-нет.

— Кстати, нельзя ли мне зайти в туалет?

Сейчас на его лице вспыхнет радость, он пригласит меня в дом, я буду отнекиваться, потом, может быть, соглашусь выпить чашечку кофе или бутылочку пива — просто так, мимоходом. Но ничего подобного не происходит. Это что-то новое для меня. Ведь я привык быть желанным, я всегда сам решаю, чему быть, а чему не быть никогда.

Микаэль снова оглядывается и как будто прислушивается — не кипит ли что на плите, а я пользуюсь тем, что он на минуту отвлекся, открываю дверь и уверенно, с доброжелательным видом, вхожу.

Микаэль вздрагивает, не знаю, что он подумал о моих намерениях, только в глазах его нет и тени того обожания, которое я привык получать небольшими дозами, как экзотическое, несколько странное кушанье. Взгляд Микаэля мечется по сторонам, он что-то шепчет, бормочет: сейчас неудобно, давай в другой раз, ему как раз нужно уходить, он страшно спешит.

Он просто вытолкал бы меня за дверь, если бы она не захлопнулась, став деревянной стеной между мной и лестничной клеткой.

Это приводит в ярость.

В воздухе плавает удушающий аромат туалетной воды, вся квартира пропиталась этим запахом, запахом страсти, который, унижая меня, вызывает эрекцию.

А Микаэль хватает меня за руку и впивается в меня как в поручни морского лайнера, попавшего в бурю.

— Сейчас нельзя. Правда, нельзя.

— Я на две секунды в туалет — и уйду, не буду тебе мешать.

Я прикидываюсь жертвой, но слова Микаэля действуют на меня, как ледяной душ.

Он преграждает мне дорогу, я, будто шутя, пытаюсь обойти его. Мы исполняем смешной менуэт, парный танец. Потом он хватает меня и начинает толкать к двери, я злюсь, алкоголь ударяет мне в голову, и сильнее, чем я ожидал и чем вообще было необходимо, я хватаю Микаэля за плечи и отталкиваю к стене.

— Ушел бы ты теперь, Мартес, — говорит он тихо. — Ох, ушел бы.

И в это мгновение…

В переднюю падает луч света…

Кошмарный сон.

4. Тьма забрала мою душу

ЛАВРЕНТИУС ПЕТРИ,

НАСТОЯТЕЛЬ ХРАМА В ТАММЕЛЕ.

ОТРЫВОК ИЗ ПРОПОВЕДИ, ПРОИЗНЕСЕННОЙ НА ЦЕРКОВНОЙ АССАМБЛЕЕ В КАФЕДРАЛЬНОМ СОБОРЕ В ТУРКУ. 1666

В старину у финнов имелись для падших ангелов следующие имена: демоны / гномы / лесные духи; сыны Калевы / эльфы / темные люди / горные люди / тролли / оборотни / великаны / домовые / водяные / русалки…

MAPTEC

Он стоит на двух лапах и рычит. Это дьявол.

Ожившее чудовище из научной фантастики.

В резком боковом свете ясно видны его тощее тело и нервно дергающиеся лапы с длинными когтями. Он движется удивительно мягко, приблизившись, чуть покачивается, передние лапы угрожающе вздымаются. Он готовится напасть.

Его когти нацелены на меня.

Рычащая морда ужасна, из глотки вылетают дикие звуки.

Я чувствую, как по ногам струится горячая моча.

— Нет! — это кричит Микаэль.

И чудовище прыгает.

АНГЕЛ

Нет. Только не это.

Что угодно, только не это.

MAPTEC

Прислоненный к стене зонт — он все время находился на расстоянии вытянутой руки, — сработал чистый рефлекс, и я хватаю его, выставляю перед собой, но мои движения слишком медлительны по сравнению с действиями ужасного зверя. Его страшные когти-скальпели со скоростью света подлетают к моим глазам, спасибо зонту, я чувствую только сильный удар по щеке и виску.

Поле зрения сужается, потом все вокруг меня неожиданно превращается в пылающее пятнисто-желтое пространство и начинает тошнотворно качаться.

Во мне просыпается то, что спрятано в глубинах подсознания — рефлекс.

Быстрее, чем я успеваю это осознать, мной овладевает мое прошлое: бесконечные уроки каратэ, опустошительное для мальчика стремление стать мужчиной, кунфу, Брюс Ли, подростки-мутанты ниндзя — я зажмуриваю глаза, разворачиваюсь, пригнувшись к полу, и зонт рассекает воздух, словно меч самурая.

Он попадает во что-то, я уже готов услышать звук стрелы, вылетающей из натянутого лука, но вместо этого раздается пронзительный крик — так могла бы кричать огромная, неведомая науке птица. Я открываю глаза.

Что-то теплое, липкое и темное стекает по затылку на шею. Голова идет кругом, прихожая Микаэля кажется мне узким туннелем, светлым, но запорошенным снегом; где-то в конце его я вижу на полу кроваво-красный зонт, спицы с одного края помяты; из-за вещей, висящих на вешалке, выглядывает спрятавшееся там чудовище, оно застыло после нанесенного мной удара, как рогатая черная статуя с острыми зубами и когтями, а Ангел стоит перед ним на коленях и выплевывает слова:

— Катись к дьяволу, Мартес, слышишь, катись к дьяволу, и немедленно!

В его голосе не звучит ни предостережение, ни беспокойство обо мне, только чистая злоба.

Я притрагиваюсь к щекам, к вискам, ощупываю раны, кровь течет по лицу, по затылку, стекает, образуя на полу лужи, джинсы пропитались мочой. И в довершение этого сюрреалистического зрелища — Микаэль, который глядит на меня, припав на колени перед вешалкой и сжимая в объятиях дьявола.

ЛИЙСА-МАРЬЯ ИЙВО. СЕКТЫ САТАНИСТОВ В ТОРНИОНЪЁКИЛААКСО И В КИТТИЛЯ, 1910-е ГОДЫ

В 1907 году биологи заявили, что тролли принадлежат к числу животных. Это прозвучало как невероятная сенсация, ведь в этом столетии обнаружение новых крупных млекопитающих стало очень редким, если не исключительным научным событием. На Севере, где светлые ночи позволяли наблюдать за животными, вид Felipithecus trollius часто подвергался исследованиям, но их результаты в научных кругах считались бездоказательными и не заслуживающими внимания. Представленные в качестве экспонатов клочья шерсти, а также фрагменты костей и когтей интерпретировались как подделка, и их вообще серьезно не изучали.

Тролль предпочитает малообитаемые места, зимой впадает в спячку, закапывает свои экскременты и, таким образом, не оставляет заметных следов. Тем не менее следует считать чистой случайностью, что до 1907 года не было найдено ни одного скелета тролля. Это обстоятельство дало повод для представления, будто тролли хоронят своих мертвецов.

То, что троллей считали демонами, придало особое значение находке, которая не только была признана в научных кругах, но и привела к ломке парадигмы. — народные предания, собранные за последнее столетие, стали рассматриваться в новом свете. Понятно, что это вызвало интерес даже у людей, далеких от науки. Но реакция некоторых сектантов, особенно сатанистов в Торнионъёокилааксо и Киттиля, превзошла всякие ожидания.

Для религиоведения небезынтересно, что данное открытие в области биологии спровоцировало почти полярно противоположное отношение к себе в географически близких местностях.

Инициатором движения в Торнионъёкилааксо явился Эрик Несселиус, родившийся в Пелто (1879). Он был начинающим проповедником и оставался малоизвестной личностью, пока не узнал из газет о находке останков тролля. Несселиус отправился в Хельсинки и потребовал, чтобы ему позволили осмотреть законсервированные останки, но ему предоставили только снимки. Судя по дневнику, сохранившемуся после его кончины, особое впечатление на него произвел хвост с кисточкой.

Несселиус вернулся в Улиторни и начал вещать о пришествии дьявола на землю. Находка биологов вызвала в его сознании ассоциации с проповедями о подземных духах Ларса Леви Лестадиуса, читанными в 1840–50-х годах с целью убедить лопарей отказаться от старых верований (см., напр.: Нипла Оутокоски. Взгляд Ларса Леви Лестадиуса на подземных духов. Scripta Historica. XVII. Издание Оулосского Исторического общества. 1991). Следующий отрывок из сборника проповедей Несселиуса «Живой сатана» (Кемиярви, 1911) дает более углубленное представление о его взглядах:

«Каждый совершенный вами грех, подобно зерну, упавшему в землю, растет и процветает, впитывая в себя темные силы земли, пока не превратится в живого сатану. Настоящий живой лесной дьявол внедрен в нашу среду, чтобы мы помнили о своих грехах и не умножали их. Зачем Всевышний направил к нам живого дьявола? Чтобы он служил воплощением зла, живым напоминанием об аде, олицетворением человеческих грехов.

Поскольку род человеческий упрям и позабыл заповеди Господа, Всевышний поднял страшных сынов Люцифера, чтобы предостеречь нас. Каждый, кто в сердце своем остерегается лжи, пусть внимательно следит, не мелькнет ли за его спиной тень живого дьявола, того, кто по велению Господа порожден землей и ждет не дождется, когда ему удастся схватить грешника в свои ужасные когти. Так все мы стоим перед страшным испытанием».

Несселиус быстро собрал несколько сотен последователей. Особенно большой вес придал его проповедям Хирвас-Уулан, известный оленевод, который сам не стал членом секты, но был ангажирован для того, чтобы разносить слухи о том, как он якобы видел троллей. Несселиус, вероятно, платил оленеводу деньгами или вином, ведь речи этого очевидца с несомненностью свидетельствовали о его греховности, коль скоро он видел лесного дьявола с полдюжины раз, чаще, правда, издали, например, охотясь на зайца. В одной из своих наиболее впечатляющих историй он рассказал, что видел четырех троллей, дружно загонявших в ущелье северного оленя.

Несселиус заказал деревянную фигуру тролля, изготовленную на основе виденных им фотографий и сделанных по ним рисунков. Она и сейчас хранится в церкви Улиторни (спрятанная от прихожан). Эта фигура сопровождала его, когда он разъезжал с проповедями, и была особенно эффектна во время экзальтированных радений. Помощники Несселиуса умело манипулировали деревянным троллем, который заглядывал в дверную щель или в окно и тотчас же исчезал, как только его замечали молящиеся. У членов секты благодаря этому усиливались сознание собственной греховности и доверие к Несселиусу.

Разоблачение фокуса с деревянной фигурой произошло в 1911 году. Секта распалась, но даже на смертном одре Несселиус продолжал клясться, что тролль, заглядывавший в окно или в дверь, был настоящим, просто сила Всевышнего на этот раз превратила его не в камень, как обычно, а в дерево.

Таким образом, согласно Несселиусу, происхождение тролля было божественным, хотя он и олицетворял собой зло.

Секта в Киттиле не отличалась хорошей организацией, у нее не было такого лидера, как Несселиус. Когда слух о находке биологов достиг этих краев, здесь стала живо возрождаться вера в троллей и подземных духов. Нашлись люди, которые либо сами видели троллей, либо рассказывали, что их родственники имели с ними дело. Лично встречались с троллями старушка из Коскела, Аапо Янккиля, Антга Васара и Рэта Хелью, которая обнаружила за своим амбаром пещеру злых духов. В деревне Сиркка в семье Мякеля жил детеныш троллей, один крестьянин из Китгиля побратался с нечистой силой и т. д.

Интерес к подобным историям, передача которых неизменно сопровождалась драматичными преувеличениями, вскоре породил в Киттиля новый культ. Его распространению способствовало то, что каждый, кто сумел рассказать о своей связи с троллем, становился уважаемым членом общества. Известие о фактическом существовании тролля быстро перевело сказки и легенды в разряд правдивых историй, а их участников — в разряд родичей дьявола, полуколдунов, которых почитали и побаивались.

Церковь обеспокоилась делами в Киттиля только после того, как там действительно возникло нечто вроде религиозной секты. Часть людей, причислявших себя клееному племени, начала сторониться церкви, потому что в одном из наиболее распространенных мифов о троллях рассказывается об их бегстве в глухие леса, подальше от христианской веры и церковных колоколов. В тех местах, где, согласно легендам, обитают тролли, стали появляться следы жертвоприношений, напоминающие следы древнего лапландского культа каменных идолов. Люди, объявившие себя родичами дьявола, стали превращаться в негласных лидеров, их мнением руководствовались как в личных, так и в общественных делах. Сектанты верили, что тролли — это некие лесные божества, человек, по своему неразумию, прогнал их в глухие леса, но они сумели передать повстречавшимся им людям часть своих сверхъестественных способностей. Таким образом, родичей дьявола уважали вдвойне: они имели право входить в контакт с духами природы и при этом оставались в живых.

Ээрикки Несселиус услышал о новом культе и совершил краткую поездку в Киттиля. Большого успеха он не достиг, но добился того, что у жителей Киттиля надолго осталась репутация служителей темных сил. Стоит добавить, что именно эта репутация породила всплеск типичного сатанизма, возникшего в данном районе в 1980-х годах. Вера в родичей дьявола до сих пор встречается в Киттиля и других областях Лапландии, особенно среди людей старшего поколения.

АНГЕЛ

Я думал, что, получив страшный удар, он будет дрожать, как осиновый лист, но нет, он застыл, застыл, как деревянная кукла, которая, кажется, даже не дышит, и пока я держу его на руках и, тяжело вздыхая, укачиваю, пока из-под рукавов куртки и штанин тренировочного костюма смотрю, как из головы шатающегося Мартеса сквозь пальцы сочится и капает на пол кровь, я понимаю, что для Мартеса наши отношения — мои и Песси — стали яснее ясного.

MAPTEC

Тролль. Живой настоящий тролль. Я круглый идиот.

Вот они, все его достижения, во плоти. Успех развеется как дым, если это станет известно. Если завтра это появится в «Вечерней газете», кампании «Сталкер» конец.

Я хочу собственную кампанию.

Мне холодно, а сердце продолжает бешено колотиться.

Могу поспорить, что, когда за мной захлопнулась дверь, Ангел даже не посмотрел мне вслед. Он уткнулся в безобразную черную гриву, он вдыхает запах этого чудища — этой застывшей, черной как смоль, уродливой куклы.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Когда среди ночи раздается телефонный звонок, я со вздохом признаюсь себе, что почти ждал этого.

АНГЕЛ

Паукайнен стоит в прихожей, уставившись на Песси и глубоко засунув руки в карманы поплиновой куртки. Он исподтишка ухмыляется, и мне хочется ударить его за это. Песси кажется совсем неживым, согнувшись пополам, он неподвижно сидит на том месте, где спрятался от проклятого Мартеса, напавшего на него с зонтиком.

Паук притрагивается к нему и, на минуту прижавшись своей большой собачьей башкой к его спине, вслушивается.

— Как ты его называешь? — Паук говорит тихо и почти ласково, но я улавливаю нотки демонического ликования, которые в этой ситуации страшно раздражают меня. — Чудо-мальчик Робин?

— Песси.

Паук истерически хохочет.

— Свари кофе, а потом немного поболтаем.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Его тролль подобен частице ночи, которую кто-то вырезал из ландшафта и принес в дом. Это частица грозовой тьмы, черный ангел, дух природы.

Можно ли приручить тьму?

Может быть можно, если она совсем, совсем молода, достаточно беспомощна, достаточно слаба.

Маленький щеночек ночи.

АНГЕЛ

— Мне смутно вспоминается одна теория, — рассуждает Паук. Пар из кофейной чашки плывет по кухне, он задумчиво откусывает приготовленный мной бутерброд с паштетом, а у меня ноги дрожат под столом: сделай что-нибудь, сделай что-нибудь, сделай что-нибудь, дорогой Паукайнен. — Говорят, что это простой защитный механизм. Что-то вроде «обмирания» опоссумов. Под влиянием сильного испуга тролль не пытается убежать, а приходит в кататоническое состояние, в котором температура тела понижается и все жизненные функции замедляются. Он становится как будто замороженным. Это весьма распространенный способ самосохранения отдельных видов. Если кругом — глухая ночная тьма, его, полностью обездвиженного, действительно трудно заметить. Понизившаяся температура тела, вероятно, мешает обнаружить его по запаху или…

Я ставлю свою чашку с кофе на стол, потом снова берусь за нее, но не могу сделать ни одного глотка. Песси, согнувшись, сидит в углу прихожей, словно украденная из парка черная скульптура, блестящее произведение большого мастера, спрятанное среди курток и пропахших потом вещей.

— Он придет в себя?

— Какого дьявола я могу это знать? То, что я рассказал — только гипотеза, основанная на каких-то случайных наблюдениях и слухах. Этих животных никто всерьез не обследовал. И все-таки одну вещь это, может быть, объясняет.

— В сказках тролли при дневном свете превращаются в камни.

Спайдер смотрит на меня с удивлением, потом на его лице появляется самодовольная ухмылка.

— Очень хорошо. Сделаем вид, что понимаем, как возникла легенда… Так вот что я имел ввиду. Представь себе лес, девственную чащу, где бегает тролль. Он чувствует себя в опасности, на него охотятся, для него ведь не существует разницы — хотят ли его исследовать или убить, он только слышит, как вверху тарахтит мотор небольшого самолета или геликоптера — враг наступает с воздуха. И когда количество адреналина превышает определенную цифру — хопс — он замирает, становится неподвижным, как ветка дерева, прохладным, как ночь.

— Да, но что потом? — я бросаю взгляд в прихожую.

Песси слился с тенями. Чтобы различить его очертания, надо внимательно вглядываться, отыскивая его среди вещей, висящих на вешалке.

— Недаром же на них так трудно охотиться, недаром о них нет никаких точных данных, одни предположения. Даже термографы не дают никаких результатов, и никакие другие приборы — тоже. Подумай об этом.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

В прихожей упала куртка. Это шевельнулся тролль. Ангел поднимает взгляд от стола, в красных, налитых кровью глазах загорается надежда.

— Мне лучше уйти, чтобы он опять не разнервничался, — говорю я, снимаю пиджак со спинки стула, надеваю его и как можно более спокойно выхожу в прихожую, избегая лишних движений. Я действую в точности как в тех случаях, когда на прием приводят большую злую собаку.

— Я должен тебя предупредить, — говорю я низким голосом, потому что слышу, как в прихожей выходящий из оцепенения зверь тихонько, но быстро скребет когтем по паркету.

— Я с ним справлюсь, он очень умный и совсем ручной, — шепчет Ангел, но я прерываю его, делая усталый жест рукой.

— Не сомневаюсь. Но дело в том, что все это совершенно незаконно. Знаешь ли ты, что, согласно финско му законодательству, ты нарушил запрет на охоту?

— Запрет на охоту?

— Случай редкий, но прецеденты были. В прошлом году в окрестностях Кухмо два мужика крюком вытащили медведя прямо из берлоги и держали его в клетке размером в два квадратных метра. Они использовали его для натаскивания охотничьих собак.

Я вижу, как лицо Ангела заливается краской.

— Но ведь у меня ничего подобного не происходит.

— Хорошо, если ты заставишь молчать своего приятеля, получившего по морде. Но если кто-нибудь узнает, что я был как-то связан с этим делом, меня вышибут с работы.

Ангел кивает, почти не глядя на меня, его глаза и уши так намертво прикованы к просыпающемуся троллю, что я испытываю раздражение, нет, настоящую ревность. И тут я вспоминаю:

— И вообще, ты должен знать, — говорю я, и мой тон заставляет Ангела прийти в себя, так холоден и резок мой голос. — Я не могу представить тебе научных доказательств, но мне кажется, что в твоей квартире полно феромонов.

— Феромонов?

— Это особые пахучие молекулы, выделяемые животными для оповещения об опасности, состоянии здоровья или об их функции в стае. Специфический запах оказывает манипулирующее, контролирующее и эротическое воздействие на других членов стаи. Твой тролль выделяет какие-то очень сильные феромоны.

Я тру глаза. Я так устал, так чертовски устал.

— На этих феромонах можно было бы нажить целое состояние, колоссальное состояние, но, к счастью, никто этого не понимает, даже ты.

Ангел смотрит на меня. Мои слова не проникают в его сознание. В его взгляде чувствуется угроза, я вижу перед собой десятилетнего мальчика, который восстает против воли взрослого — подбородок выставлен вперед, губы сжаты, уши глухи к любым аргументам.

У меня начинает работать воображение: я представляю себе целые ряды загонов для троллей где-нибудь в Эстерботнии, я вижу, как эти черные, гибкие, стремительно передвигающиеся по лесу существа теснятся в загородке для кур, изобретаю самые неприятные для них способы, с помощью которых из их желез можно извлечь все феромоны, вызывающие гомосексуальное влечение, закрываю за собой дверь и вдыхаю слабые запахи сырого лестничного камня и выдохшегося кофе.

АНГЕЛ

Когда я просыпаюсь, первая моя мысль: Песси! Слышу пыхтение и поскрипывание, поворачиваю голову: Песси сидит рядом. Впрочем, «сидит» — неточное слово. Он завязался узлом в позе современного танца, конечности вызывающе раскинуты в разные стороны. Он лижет одну из лап, подрагивая от удовольствия, и выглядит как бодрое, безмятежное существо; кажется, что вокруг него носятся в воздухе едва различимые отзвуки самозабвенно-удовлетворенного мурлыканья.

Песси протискивает свой маленький красный язычок между пальцев, переплетая красное и черное, совершая размеренные движения взад-вперед. Я почти рывком привлекаю его к груди, нарушая все данные самому себе обещания, глубоко, астматически хватаю воздух и тут же, отпустив Песси, выскакиваю из постели; руки и ноги у меня дрожат, когда я набираю номер Экке и, услышав его сонный голос, спрашиваю, можно ли мне прямо сейчас придти к нему.

В первое мгновение я не верю тому, что вижу в прихожей.

Можно подумать, что это кошмарное продолжение изощренного эротического сна.

На высоте метра от пола на белой, оклеенной тканью стене… рисунок.

Четкие линии, в которых при желании можно увидеть контур какой-то фигуры, — и снова в мозгу у меня тихо-тихо звенит звоночек.

Финские древности.

Наскальные рисунки.

Вчера, взволнованный и усталый, я забыл сделать уборку.

Фигура нарисована кровью Мартеса.

МАРТЕС

Кожа стала желтой от йода и так горит, что глазам больно. Раны по краям воспалились. Кусаясь и царапаясь, животное заносит в тело пострадавшего массу инородных микроорганизмов. Так сказала медсестра в травматологическом пункте, кроме того, она велела мне выяснить отношения с хозяином этой буйной собаки.

Я, конечно, выясню, но так, как сочту нужным. И когда сочту нужным. С максимальной выгодой для себя.

По моей щеке параллельно друг другу идут четыре красных царапины. На виске волосы пришлось выстричь, и образовавшаяся там дурацкая просека ужасно холодит. На это место пришлось наложить шов в восемь стежков.

АНГЕЛ

Два дня я держал Песси на привязи в кладовке на чердаке. Он был страшно подавлен, сидел с поджатыми ушами, и мне пришлось вернуть его в квартиру.

Если бы Мартес хотел что-то предпринять, он бы уже это сделал.

Почему я не щелкнул это «полароидом»?

Я прячу лакомство под одной из двух одинаковых пластмассовых мисок и быстро передвигаю их, запутывая свои движения так, чтобы Песси не успел понять, которая из них представляет для него интерес. И когда он, отказавшись от нелегкого выбора, пытается прочесть ответ на моем лице, а потом с быстротой молнии переворачивает обе миски, хватает добычу и уносит на подоконник, чтобы там насладиться ею, как ребенок мороженым, я думаю: кто же из нас двоих здесь дурак?

Я купил для Песси подарок — цветные мелки. Но ему явно не нравится их запах, он даже не прикасается к ним.

Интересно, насколько он все-таки сообразителен?

Почему раньше, когда он проливал кровь, он не разукрашивал кафель в ванной символами победы — ведь он мог бы в своей примитивистской манере изобразить резкими линиями морскую свинку или кого-нибудь еще.

Может быть, убийство и съедение мелкого грызуна — не такое значительное событие, чтобы складывать о нем песни и писать фрески? А защита собственной территории и ранение крупного врага — такое. Такое ли?

А может быть, это вообще не изображение, может быть, это просто следы лап и случайная мазня, которая представилась осмысленным рисунком только в моем грешном сознании и испорченном воображении?

Теперь стена в прихожей тщательно вымыта и сияет чистотой.

ПАЛОМИТА

Еще один удар — такой сильный, что я начинаю кашлять и все же стараюсь тихо запеть «Salve Regina»,[16] из которой помню только часть.

К Тебе обращаемся мы, дочери Евы, вздыхая, жалуясь и плача в этой обители слез.

Солнце. Я подумала: до чего хорошо, когда тепло. Наконец-то тепло. Я открыла окно, но на улице оказалось холоднее обычного.

Как глупо ждать.

Как глупо думать.

Признаюсь Господу Всемогущему и всем вам, что я много грешила словом и помышлением, делом и бездействием — я виновна, виновна, Господи, я виновна.

Я бью себя в грудь, каясь в каждом грехе, как нас учили в церкви. Бью, пока руке не становится больно и груди не становится больно, но это не приносит облегчения.

Поэтому я молю Святую Марию, Вечную Деву, всех ангелов и…

Я снова и снова, все сильнее и сильнее бью себя в грудь, потому что позволила мыслям прерваться. Нет, нет, не ангелов. Их я ни о чем не молю. Во всяком случае, не солнечного ангела, не того, кто низверг сатану с небес.

Я обращаюсь к Марии. Не к тебе, о Взвесивший души, не к тебе, о ангел последнего суда

ЭККЕ

И снова я запираю дверь, снова бегу.

Бегу от себя, бегу от Песси.

О, если бы знать, от чего я бегу, что внушает мне страх.

Пусть он иногда избегает меня. Пусть он всегда спешит. Не буду об этом думать.

Ведь я так близок к небу: можно сказать, что рядом со мной живет Ангел.

НА ОЗЕРЕ ПУЛЕСЪЯРВИ ТРОЛЛИ ИГРАЮТ В ПРЯТКИ С ОХОТНИКАМИ. УТРЕННЯЯ ГАЗЕТА. 29–3-2000

Вчера на озере Пулесьярви поблизости от острова Лехти двое мужчин получили огнестрельные ранения при загадочных обстоятельствах. Они подверглись неожиданному нападению дикого животного и были ранены незнакомцем, который явно пытался их защитить, но промахнулся.

Жители Пулесъярви уже давно подозревали, что в запертых на зиму строениях лагеря Лехти появились незаконные обитатели. При обследовании местности на многих дверях обнаружились следы взлома. В помещениях были устроены примитивные постели из мха и веток.

Кроме того, домики оказались привлекательными для животных: когда открыли одну из дверей, на людей напал крупный тролль. Мужчина прицелился в него из дробовика, но тут кто-то дважды выстрелил из ближайшего леса. Стрелявший, который несомненно хотел попасть в тролля, первым выстрелом ранил мужчину в плечо, а вторым попал в ногу его спутнику. Оставшийся неизвестным стрелок пользовался крупнокалиберным охотничьим или солдатским дробовиком.

Специалист по изучению диких животных Эрик С. Ньюхолм утверждает, что изголодавшийся зверь, рысь, например, никогда не станет прятаться в сенном сарае или пустующем складе и уж во всяком случае не будет искать там место для зимовки.

Поскольку весна в этом году наступила рано и снега в лесу уже почти нет, обнаружить следы стрелка не удалось. Полиция расследует дело.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Прижав лоб к прохладному оконному стеклу, я вглядываюсь в туманную даль, как трагический герой в плохом кинофильме. В руках — стакан виски с позвякивающими льдинками, губы тихо шепчут: Ангел. Недоступный, как никогда, он так же далек от меня, как если бы улетел на Луну.

Блуждая взглядом по сумеречной улице, я вдруг чувствую, что мои мысли и воспоминания смешались, как при двойном освещении: передо мной — черная тень.

Едва заметное мерцание черной тени — нет, двух черных теней, скользящих мягко и беззвучно, как текущая вода; две частицы тьмы растворяются в уличном сумраке возле мусорных баков.

И я даже не знаю, видел ли я их на самом деле.

АНГЕЛ

Я вхожу в квартиру. Кажется, Песси вытряхнул все содержимое своего горшка на пол в передней. Я уже хорошо изучил его трюки, запер не только шкафы, но даже холодильник и вообще полагал, что научился справляться с любыми шалостями.

И вот — пожалуйста, коврик у порога засыпан мелкими клочьями газет. Наконец до меня доходит, что все это разорвано и растерзано, а не разрезано ножницами, как в туалете у Песси.

Песси нигде не видно, и, сделав еще несколько шагов, я понимаю: случилось что-то ужасное. На моей кровати, под постельным бельем, видна выпуклость — это спрятался Песси, спрятался от чего-то, мне неизвестного.

Я подхожу к кровати и осторожно прикасаюсь к вздымающейся горке. Песси вскакивает, рычит, лягается, всхлипывает, потом опять, дрожа, валится на постель. Я понимаю, что он чем-то потрясен.

Я растерян. Возвращаюсь в прихожую и начинаю механически собирать бумажную мешанину — не стоит забивать этим пылесос. В руках у меня оказывается тонкий липкий кусок бумаги — наклейка с адресом, на которой можно разобрать: МИКАЭЛЬ ХАРТИКАЙНЕН, ниже — мой адрес и индекс. Мне прислали журнал.

Это тот же журнал, что лежит у меня в сумке, журнал, который я купил в киоске, как только увидел, и которым очень горжусь. На задней обложке — реклама, тот самый снимок, благодаря ему я выиграл конкурс и получу сорок тысяч.

Это великолепный снимок. Темный танцующий зверь, лапы — нет, руки протянуты к фотографу, в глазах — не то ярость, не то любовь, ноги, обтянутые джинсами, приковывают взгляд.

Он увидел это.

И понял, что это такое.

Он понимает, что изображено на снимках.

И ненавидит их.

Во всяком случае, этот снимок он возненавидел.

Но едва ли Песси понял, что, увидев свое отражение в мрачных водах глубокой реки, он совершил первый опыт самопознания.

УРЬЕ КОККО. ПЕССИ И ИЛЛЮ. 1944

ЭККЕ

Вот она тут, в журнале, радость и гордость Ангела.

Превосходная, просто превосходная работа. Часть того мира, в котором Ангел и этот проклятый Мартти существуют вместе и в который мне никогда не попасть.

Вдруг во мне просыпается какое-то беспокойное воспоминание, смутная ассоциация с чем-то в высшей степени эротичным, более того — порнографическим, только никак не могу понять, с чем именно. Но как бы то ни было, Ангел сорвал банк, эта работа — просто сенсация, настоящий хит, и хотя в ней как будто ничего такого нет, она бесстыдно сексуальна.

Наконец я начинаю понимать.

Иду в гостиную, к книжной полке.

Я уверен, что она где-то здесь. Это большая редкость, пиратское издание, их всего было сто экземпляров. Мне продали ее из-под прилавка, а между тем дело было в Копенгагене, в таком магазине, где любые гадости выставляют напоказ.

Я обнаружил ее позади нескольких больших книг с иллюстрациями. У рисовальщика явно не было под рукой даже приличных фотографий, не говоря уж о живой модели. Сравнивая эти картинки с рекламой «Стажера», я нахожу много различий. Хотя рекламный тролль кажется более мощным, он явно моложе, чем нарисованные животные — упитанные, великовозрастные, чересчур мускулистые, чересчур человекообразные, с невероятными, с точки зрения биологии, гениталиями. Я перелистываю страницу за страницей и вижу, как художник отбрасывал все запреты, создавая безобразную секс-бестию и ее партнеров — слабых, белокурых, гримасничающих парней, с наслаждением отдающихся самым любым извращениям. Я еще раз гляжу на обложку. Бумага плохая, краски бледные, но текст набран большими и гордыми буквами: «ТОМ OF FINLAND: TROLLS AND FAIRIES».[17]

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

— Любое понятие следует определять от противоположного, — говорю я женщине, одетой в камуфляжный костюм. Она пытается втянуть меня в осмысленный разговор, а ведь я не за этим пришел в кафе Бонго, мне хочется заглушить боль бессодержательной отупляющей болтовней. — Если мы хотим определить, что значит «нормально», надо определить, что является ненормальным. Если хотим определить, что такое «человечность», сначала надо определить, что не человечно.

— Разве это не заведет нас в тупик? — спрашивает она.

— По-моему, нет, — отвечаю я. — Если бы тебе вдруг пришлось перечислить все то, что ты считаешь ненормальным, ты, наверно, не назвала бы многого из того, что автоматически исключаешь из представления о норме, не отдавая себе в этом отчет.

Женщина уже явно запуталась, но она проявляет настойчивость.

— О'кей, допустим, мы хотим определить, что такое человечность. Или интеллект. Дельфин обладает интеллектом? А обезьяна? Если в качестве критерия мы выберем владение языком, то оба они этот критерий выдерживают.

— У пчел тоже есть язык, но я не сказал бы, что они обладают интеллектом. А ведь они к тому же создают сложные жилищные комплексы — вот тебе их соответствие второму важнейшему критерию. — умению преображать окружающую среду. С этим они прекрасно справляются, и все-таки я не принял бы пчелу в Оксфорд.

— Нет, конечно, пусть лучше снабжают людей медом. Пусть будут тем, что они есть и тем, чем мы их считаем: собственностью человека, а человек, конечно, венец творения.

— В ответ на это я хочу подчеркнуть, что никогда не руководствовался принципами иудео-христианской этики, — заявляю я сухо. — Ни одна другая религия не разрывала столь необратимо связь человека с природой. С тех пор как нами правит израильский Бог, мы больше не поклоняемся животным, как божествам, и все ритуальные связи между разными видами, включая секс, пресечены.

Женщина раздражается, это выше ее разумения.

— Я не это имею ввиду. Я просто хочу сказать, что мы не признаем шимпанзе человеком, пока он не взбунтуется против нас.

ПАЛОМИТА

Ang hiya ng lalaki, nasa noo. Мужская честь — на лбу. Ang hiya ng babae, tinatapakan. Женская честь — под ногами.

Я знала, что это не может быть правдой. Это было бы слишком хорошо.

Протекли недели, но он не приходит, не вспоминает меня, а я не могу, не хочу больше подходить к его двери; нет, после того объятия следующий шаг — за ним.

Иной раз я спрашиваю себя, почему бы мне не пойти, не снести опять кошачьей еды или кусок домашнего пирога-но нет, так было всегда, и так всегда должно быть.

Мы, женщины, сами не знаем, что для нас лучше, мы должны знать свое место, а не то мир рухнет.

Мы — слабые.

У мужчин нет пола. Только у женщин.

Я не могу восстать против Пентти. Это невозможно. Это запрещено. Женщина не уходит.

Что я могу поделать, если он ушел отмена? Если выбора нет?

И я думаю о нем.

Кто-то внутри меня шепчет: ты думаешь о нем лишь потому, что он — не Пентти. Потому, что он — дверь, приоткрывшаяся в глухой стене.

MAPTEC

Когда наш новый клиент, представитель хоккейной команды, посылал это письмо, он даже не догадывался, что попал прямо в яблочко.

Я вывожу на экран самую лучшую фотографию. Гримаса великолепна, она исполнена презрения к камере. Выделяю голову и вставляю ее в мой собственный файл в фотошопе.

Выбираю более светлый тон, использую пару фильтров, передерживаю, потом отменяю все это, добавляю кое-где несколько тонких линий и обвожу их, так что они становятся абсолютно черными.

Кожа на голове болит до рези, зубы стиснуты.

На меня глядит морда тролля, я добавил несколько резких штрихов и придал ей самое дикое, кровожадное выражение.

— Вивиан, иди-ка, посмотри.

Вивиан, Вивиан-ассистентка, Вивиан Исполнительная подходит. Вивиан чуть не подскакивает.

— Ну и рожа!

— Сравни с тем, что было.

Мы вместе рассматриваем старый логотип этой хоккейной команды, присланный клиентом. Там красуется хвостатое создание, спотыкающееся на коньках. Похоже на паршивую иллюстрацию к детской сказке о животных.

— Наш будет в сто раз лучше.

— Точно. По сравнению с этим рекламный лев HIFK кажется больным котенком.

— Вставь, Вивиан, сюда надпись. Подбери парочку новых шрифтов — что-нибудь поэкспансивнее, думаю, ты сама справишься.

— Как ее пустить? Сверху, снизу или вокруг?

— Пожалуй, лучше будет вокруг. Сейчас я намечу линии, по которым надпись пойдет вокруг ревущей морды.

«Тролли из Пирканмаа».

— Черт побери, ну и чудовище, — Вивиан вздыхает с неподдельным восторгом.

— Да уж.

ЭККЕ

Я изображаю горничную с семенящей походкой, Ангел смеется. Искренне, не из вежливости. Подаю с поклоном чашку кофе и заодно целую его в лоб; несколько завитушек прилипло к вискам.

— Газета есть? — зевает он.

— Одну минуту, Ваше Величество.

На полу в передней — «Утренняя газета». Она пахнет типографской краской и весенней сыростью. Ангел рукой приводит в порядок прическу; его волосы — как золотой нимб вокруг головы; я люблю его до боли.

Едва развернув газету, Ангел вздрагивает. Кофейная чашка падает на пол, расколовшись на три части, коричневая жидкость затекает в щели паркета.

— Нет! Господи спаси! — шепчет он.

АНГЕЛ

Он смотрит на меня с кричащей рекламы.

Передо мной — нахмуривший брови, оскалившийся семнадцатилетний вундеркинд с хоккейного поля в ярком красно-зеленом тренировочном костюме. В глазах — подростковое бесстрашие и интеллектуальная сила, которой безусловно хватит для чтения «Черной маски». Кожа оставляет желать лучшего, пробившиеся под носом усы ведут отчаянную борьбу за существование. Все было бы приемлемо, если бы не Это на его груди.

Новый стиль. Одобряемый массами и поощряемый руководством.

На хаотическом фоне кроваво-красных и хвойно-зеленых красок выделяется черно-белое графически упрощенное изображение.

Это он. А если не он, то какое-то незнакомое существо, страшно на него похожее.

Похожее на моего Песси.

Выхожу в прихожую, набираю номер его мобильника, секунду прислушиваюсь к гудкам, и тут мне приходит в голову, что у меня появилась возможность оказать ему услугу, достойную отлично вышколенной горничной. Возможность вызвать в этих распроклятых синих глазах чертовски редкое, но тем более любимое выражение, которое появляется в них, когда он вдруг отдает себе отчет в том, что я существую.

ЭККЕ

— Мне нужно идти, и немедленно.

Я пытаюсь побыстрее сообразить, в чем дело, но ничего не получается. Если снимки его брата использованы без разрешения, это должно было его раздосадовать, но почему он так заспешил и куда собирается идти?

— Домой.

Ангел уже натягивает куртку, сжатые в нитку губы — как рана, нанесенная финкой. Он весь превратился в комок нервов, стал холоднее льда и не позволяет мне даже дотронуться до него.

Бух.

Дверь хлопает резко — гораздо резче, чем было необходимо. Эхо звучит на лестнице как мстительный удар топора.

Растерянный, я стою посреди комнаты. Кажется, не спросив моего согласия, у меня отняли нечто жизненно важное.

Я валюсь на кровать и, захлебываясь от визга, хватаю ртом воздух. Под стулом что-то блестит. Под тем стулом, на который Ангел швырнул вчера свои вещи. Наклоняюсь, чтобы лучше разглядеть.

Ключи.

Ключи от квартиры Ангела.

MAPTEC

— Чертова обезьяна.

Лишь мгновение спустя я понимаю, кто мне звонит. Да ведь это Микаэль — нежный, всепонимающий, ласковый, дышащий ароматами Кельвина Кляйна Микеланджело, который теперь размахивает огненным мечом. Он явно звонит по мобильнику: я слышу в трубке шум уличного движения.

— Чертов придурок. По какому праву?

— На законном основании, дорогой Микаэль. — Я испытываю по отношению к нему такое ледяное презрение, что с легкостью произношу слова, которые раньше ни за что не слетели бы с моих губ. — На законном юридическом основании, и у меня на руках — документ, где все за писано черным по белому.

— Все права у компании «Сталкер»! — Микаэль все повышает голос, а меня начинает тошнить от того, что я мог находиться в одной комнате с этим наглецом.

— Пора приучиться читать бумагу, которую подписываешь. Здесь ясно записано, что все права — у нас.

— Вор.

— А что, твой брат-фотограф, этот любитель русских, которому разрешают фотографировать редких животных почти в студийных условиях, уже поднял шум?

Я выжидаю четверть секунды, прежде чем нанести последний удар.

— Точнее говоря, твой покойный брат.

АНГЕЛ

Я говорю по телефону, а сам в панике, задыхаясь, бегу по улице Сампо наперерез транспорту, проскальзываю между женщинами с тяжеленными продуктовыми сумками. Дожидаться автобуса или такси невозможно. Я представляю себе: Песси спит на диване, на белом фоне он как бездонная черная дыра, ведущая в другой мир. А на полу в прихожей, белея в сумеречном свете, лежит газета — та самая газета с фотографией.

Но когда до меня доходит то, что Мартес говорит о моем брате, я останавливаюсь, как вкопанный. Мартес делает небольшую паузу, потом в трубке начинает звучать его обычный мягкий баритон.

— Ты сказал, что фотография сделана твоим братом, но ведь его уже два года как нет в живых. Я выяснил это сразу после того, как между нами возникли… осложнения.

Вот и решай, стоит ли тебе иметь дело с законом. Хочешь, чтобы я рассказал, кто сделал фотографии, где и когда?

Мой голос почти сходит на нет, когда мне удается заговорить:

— И теперь ты думаешь, что сможешь вытворять с этими снимками все, что тебе взбредет в голову?

— Не думаю, а знаю.

Сказанное снова заставляет меня бежать к уличному переходу, разжигает мучительное беспокойство. Но чего, собственно, я боюсь? Что Песси проснется, возьмет в руки «Утреннюю газету», начнет ее листать своими маленькими гибкими пальцами и думать: посмотрим-ка, что нового мире — они что, так и не могут добиться мира в Индонезии? Потом перевернет еще одну страницу и опять впадет в страшную агрессию.

Да, я боюсь именно этого. Того, что у него снова появится повод потерять доверие ко мне.

— Я позвоню твоему клиенту.

Я приперт к стенке, мне остается только сыпать угрозами, которые не имеют под собой никаких оснований.

Чертово хладнокровие Мартеса чуть-чуть поколеблено.

— Боже тебя сохрани вредить фирме, мы уже обо всем договорились, все продано и даже частично оплачено: все оформление команды, от спортивных принадлежностей до почтовой бумаги и рекламы на автобусах. Черт побери, ты что, не понимаешь? Это тебе не какой-нибудь пустяковый контракт.

— Ты окончательно зациклился на деньгах? Ни о чем другом думать не можешь?

— Это ты зациклился на одном-единственном пункте.

Я раньше не понимал, какая связь между скотством и педофилией.

Я вспыхиваю, становлюсь красным как помидор. У меня такое чувство, будто Мартес врезал мне по зубам.

— Это совсем не то, что ты думаешь, чертова грязная душа. Твое извращенное сознание…

Мартес прерывает меня:

— В этом споре я дам тебе сто очков вперед. Я ведь знаю, кто ты такой.

МАРТЕС

Во мне кипит и бурлит красная пена злости. Если Микаэль позвонит клиенту и начнет разглагольствовать, гуд бай этому договору. Гуд бай нашей репутации в глазах клиента. Руд бай всем премиям — «Вершинам», «Золотому стандарту года» и «Эпике».

Неожиданно для меня он начинает смеяться.

— Кто же я такой, Мартес? — спрашивает Микаэль, и хотя его дыхание по-прежнему остается горячим и судорожным, голос звучит тихо и немного печально. — Кто я? И какие отношения нас с тобой связывали?

Он удивительно спокоен.

— Не было у нас никаких отношений, — говорю я; сердце начинает биться сильнее, и это сердит меня. — Никогда. Никаких.

К разговору в таком тоне я не готов. На гнев и агрессию мне ничего не стоит ответить, равно как на грубость и оскорбления, но такой разговор, сопровождаемый печальной улыбкой, сбивает меня с толку.

— А как же наши рабочие отношения? — спрашивает Микаэль.

— Я сделаю все, чтобы их прекратить.

— А ты помнишь тот случай, у Дубового водопада, после восьми кружек пива?

— Черт побери, твои больные фантазии меня не касаются, — кричу я в трубку, и именно в эту минуту Вивиан проходит мимо открытой двери. Я захлопываю ее ногой, раздается звук, похожий на удар кнута.

— Господи, давай выясним этот вопрос однажды и навсегда, — шиплю я сквозь зубы.

— Не стоит. Для меня и так все ясно как день.

Он шумно переводит дыхание. Его голос меняется, как будто он вошел в помещение, где звучит эхо.

— Вернемся к вопросу об авторских правах. С этим надо покончить.

В трубке раздаются гудки. Они звучат все громче и громче, звук пронзает барабанные перепонки, он невыносим, но я терплю, пока глаза не начинают вылезать из орбит, пока лицо не начинает пылать. Пока я не понимаю, что должен делать.

С этим надо покончить.

5. А Другой Любит Ночь

ЛАРС ЛЕВИ ЛЕСТАДИУС. ЦЕРКОВНАЯ ПРОПОВЕДЬ. 1849

Они черные, как татары, потому что явились, чтобы растерзать тех, кто живет на земле и носит крест на груди. Но эти выходцы из подземного мира подобны лесным демонам, которые ревут, как волки, почуяв запах крови, и хохочут, как шлюхи, которых дьявол сбил с пути истинного.

ПАЛОМИТА

Голос. Шага на лестнице. Я замираю.

Надежда. Пульсирующая боль.

Шаги приближаются.

Микаэль!

Бросаюсь к двери, взбираюсь на скамеечку и приникаю лицом к двери.

Меня чуть не тошнит от разочарования: это какой-то незнакомый темноволосый молодой человек в очках. Он идет к Микаэлю, он не знает, что его нет дома.

Еще нет дома, но он скоро придет.

Он никогда не уходит надолго.

АНГЕЛ

Войдя парадную, я начинаю искать ключи. Не нахожу, останавливаюсь и проверяю во всех карманах.

Их нигде нет.

Я должен добраться до Песси. Немедленно.

Я никогда в жизни ни по какому делу не обращался к смотрительнице, но теперь, как трусливый заяц, мчусь на второй этаж, дрожу и звоню в дверь: будь дома, будь дома, будь дома.

ПАЛОМИТА

Сегодня я столько времени простояла на лестнице с продуктовой сумкой в руках, что смотрительница не выдержала и вышла, делая вид, будто это случайная встреча. Заметив в моей сумке шоколад и земляничную наливку, она стала подъезжать ко мне с вопросами. И я, задыхаясь, шепнула ей, как подруге, что жду сегодня гостя. Замечательного, очень важного для меня гостя.

У нее аж глаза заблестели.

Другие, торопливые шаги, теперь-то уж это он, он заполняет собой маленький круглый мир моего дверного глазка.

Перед тем как соскочить со скамеечки, я успела заметить, что он не подымается вверх по лестнице, а звонит в дверь смотрительницы. Он звонит, звонит, нервничает, потом дверь открывается, женщина выходит с сигаретой в руке, и я вижу, что у него дрожат колени. Микаэль что-то объясняет ей, опираясь одной рукой о косяк и нервно постукивая каблуком. Женщина уходит в квартиру и возвращается со связкой ключей, передает ее Микаэлю, что-то убедительно и многозначительно объясняя, а Микаэль изо всех сил кивает в ответ.

Я спрыгиваю со скамеечки — сейчас, сейчас, сейчас, именно сейчас я открою дверь. Микаэль не успевает сделать и двух торопливых шагов, а я уже окликаю его, говорю, что у меня к нему очень-очень-очень важное дело. Микаэль останавливается, хмурится, но потом подходит ко мне и спрашивает: «Ну?», а я беру его за руку и втягиваю в квартиру.

Я знаю, что смотрительница все видит.

ЭККЕ

Вторых ключей у него явно не было, поскольку я звоню в дверь уже четвертый раз. Может быть, Ангел не успел еще дойти до дому, может быть, он еще не хватился ключей? Тем лучше: ключи будут ждать его здесь, доставленные надежным посыльным. Я решил спрятаться за дверью и подготовиться. Услышав шаги, распахну дверь с криком: «Сюрприз!» перед растерянным и обрадованным Ангелом.

К тому же тут имеются особые обстоятельства: по какой-то странной причине он никогда не приглашал меня к себе домой. Надеюсь, ничего страшного не случится, если я войду без спроса? Проникну в жилище ангелов.

Память услужливо подсказывает: Густав Эурен, «Дикие звери Финляндии, с цветными иллюстрациями». У меня чертовски удобный повод войти в дом и забрать книгу. Ангел так и не вернул ее, хотя я напоминал уже несколько раз.

Это дьявольски ценная книга.

Я вытаскиваю из кармана ключи Ангела и взвешиваю их на ладони.

Я имею право. Разве нет?

ПАЛОМИТА

Он выглядит обеспокоенным и как будто отсутствующим, и все же он здесь — я вижу его золотые волосы, его глаза — единственные глаза, способные не замечать моей груди, моих темных волос.

Он спрашивает, что у меня случилось. Я смотрю ему в глаза и улыбаюсь, он должен понять по моему лицу, как я его люблю. Он должен это увидеть. Отступать больше некуда.

И стоит мне так подумать, как в то же мгновение происходит неминуемое: развязка.

В двери поворачивается ключ.

ЭККЕ

Ключ поворачивается в двери.

АНГЕЛ

Я оборачиваюсь. О, Господи, это Койстинен, неутомимый наездник.

Койстинен маловат ростом, полноват, красноват и пьяноват — всего понемногу, а в целом — ни то ни се. Залысины поблескивают от пота.

— Вот оно, что тут делается.

Голос мужчины совершенно спокойный и чуть нахальный, можно подумать, что он все время ожидал чего-то подобного, и теперь все его предположения оправдались.

— Потаскуха — она и есть потаскуха.

Он отталкивает Паломиту, которая, потеряв равновесие, отлетает к стене и начинает быстро говорить на смеси финского, английского и еще какого-то незнакомого мне языка.

— Заткнись, сука, пусть этот тип все объяснит.

Я пытаюсь держаться с достоинством.

— Микаэль Хартикайнен, с верхнего этажа. Добрый день.

Я протягиваю руку, но Койстинен смотрит на нее как на куриную ножку, три недели провалявшуюся в холодильнике.

— Видно, стоит мне спиной повернуться, как тут начинается разврат.

— Ничего подобного, это чистое недоразумение. Я где-то оставил ключи, зашел за ними к смотрительнице, а вашей жене надо было что-то у меня спросить. И, поскольку мы уже немного знакомы, то…

По лицу Койстинена я понял, что это было сказано неудачно.

— Ах вот как, уже знакомы. А ведь я поставил ей условие: не заводить никаких дел с незнакомцами.

— Да ведь никаких дел и не было… Пару раз встретились, вот и познакомились.

Я чуть не сказал: «Пару раз она зашла ко мне в гости», но в последнюю минуту сообразил, какой смысл вложит в мои слова этот неандерталец.

— И насколько же близко вы познакомились?

Койстинен похож на персонажа из отечественного кино — на какого-нибудь провинциального пастора, который ведет строгое дознание о тайной связи служанки с батраком. Ситуация настолько комична, что я бы расхохотался, если бы не горящие глаза Паломиты — я вижу в них страх и что-то еще — непонятное, но пугающее.

И тут я слышу, как наверху падает какой-то тяжелый предмет, возможно, какая-то мебель. Шум доносится с верхнего этажа. Из моей квартиры.

Песси явно делает что-то непозволительное.

Мне необходимо покончить с этим фарсом как можно скорее и вернуться к себе. Койстинен по-бульдожьи выставил подбородок, он явно вознамерился превратить прихожую в зал суда и приступить к выяснению всех подробностей дела. Он олицетворяет собой и судью, и присяжных, а я в панике понимаю, что мне отведена роль свидетеля.

Тогда я, всплеснув руками и покачивая бедрами, повожу плечом, кокетливо откидываю волосы. И, стараясь говорить чуть в нос, делаю свое заявление:

— Ах ты господи! Да ведь тут ничегошеньки не могло случиться. Ты, Койстинен, не видишь, что ли, что я… хм… Ах ты, черт! — Я делаю еще одно движение бедрами. — Ну, я такой*.

Койстинен с минуту смотрит на меня, и я, чтобы окончательно убедить его, подмигиваю.

Первый молниеносный удар попадает мне в скулу, второй сбивает с ног, Койстинен шлет проклятия и сквернословит, а я вылетаю через приоткрытую дверь на лестницу. Дверь за моей спиной захлопывается. Поднявшись на ноги, я слышу страшный крик, который неожиданно обрывается.

ЭККЕ

Свет, идущий из глубины квартиры, освещает прихожую. О господи, первое, что мне бросается в глаза, это изголовье белого кожаного дивана в гостиной. Все так стильно, что я просто ослеплен. Стекло и дорогое дерево — белое, серое, черное. На стенах — литографии.

Меня бросает в дрожь. Для аристократа, у которого такой дом, я просто неотесанная грубая скотина.

В любом случае надо снять ботинки.

Наклонившись, чтобы их развязать, я чувствую, что в квартире стоит терпкий запах леса — такой же головокружительный запах иногда исходит от Ангела. Его дезодорант? Я с отвращением принюхиваюсь к своим подмышкам. Вот черт, я уже неделю не менял футболку, и это чувствуется.

Я аккуратно ставлю ботинки под вешалку, смотрюсь в висящее рядом зеркало, вытаскиваю из заднего кармана расческу и пытаюсь навести хоть какой-то порядок на своей голове, явно требующей парикмахера.

С лестницы доносится шум, но он идет с нижнего этажа, это еще не Ангел.

Вхожу в гостиную, в царство светлых тонов, в волшебный мир изысканных линий. Похоже на иллюстрацию, рекламирующую дизайн интерьера.

В этот момент слева, у меня за спиной, раздается какой-то хруст.

Черная стрела на белом фоне.

Потом все становится красным.

АНГЕЛ

Поднимаюсь по лестнице. Щека болит. Наверно, останется синяк, но это не страшно, замажу его гримом. Ключ я все время держал в руке. Он потный и горячий. Открываю дверь и чувствую странный запах. Какой-то металлический и пронзительный. И еще — вонь от свежей рвоты.

Прохожу в гостиную. Тошнота подступает к горлу. Но оно сдавлено спазмом, и каждый мускул болит.

Экке.

Экке. Рядом с ним на полу — связка моих ключей.

Экке лежит на полу, а вокруг него все залито кровью. Белый диван выглядит как наглый мухомор. На горле у Экке зияет второй ярко-красный рот. Его джинсы пропитаны кровью.

Наконец меня рвет, и это приносит облегчение. Я стою на корточках, рвота продолжается.

Экке. Экке, Экке, что ты наделал?

Зачем ты пришел сюда, хитрый и остроумный, ласковый и насмешливый мальчик, слегка озадаченный жизнью?

Ты был изобретательным любовником, восприимчивым и ловким, как рыбка. Запах твоего пота тревожил мои ноздри как запах самца, как грозное предупреждение о близости чужой стаи.

Песси беспокойно подпрыгивает, он немного смущен, его ноги подрагивают, он смотрит то на труп, то на меня. Он горд, но взволнован. Он не знает, как правильно поступить: сразу наброситься на еду или оставить добычу мне — единственному не покинувшему его члену стаи.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Одетые в темно-синие цвета, они стоят у меня в приемной, испытывая легкое смущение и в то же время стараясь сохранять чувство собственного достоинства.

— Нам требуется присутствие ветеринара, который мог бы проследить за тем, как его усыпляют.

— Крупный хищник? У кого-то дома? — спрашиваю я, удивленно подняв брови и стараясь, сам не знаю зачем, выиграть время, а сердце так и колотится. Ангел, Ангел, как совершилось твое падение?

— Мы тоже сначала не отнеслись достаточно серьезно к этому заявлению, но когда увидели несколько очень убедительных снимков и осмотрели раны, то поняли, что дело требует расследования. Действительно, кажется неправдоподобным, чтобы в квартире многоэтажного дома держали такого дикого зверя, но мы должны соблюсти закон и не имеем права на ошибку. Поэтому необходимо, чтобы с нами пошел ветеринарный врач. Если случится что-нибудь непредвиденное, зверя можно будет…

Они делают паузу, но я хорошо понимаю, о чем идет речь.

— Прикончить.

— Да.

— А если можно будет обойтись без этого, что вы с ним сделаете?

Полицейские растерянно переглядываются: такого вопроса они не ожидали.

— Думаю, передадим его ученым, это ведь такое редкое животное.

Мой прием заканчивается, свет весеннего вечера золотит окно. Ангел. Полицейский начинает нервничать.

— У вас здесь наверняка имеется все необходимое. Ваша помощница сказала, что вам уже приходилось оказывать подобные услуги. Приканчивать больных собак? Конечно. Иногда даже очень больших собак.

— Я буду готов через пару минут.

Полицейский кивает.

— Могу я просить вас на минутку пройти в зал ожидания? — говорю я и чувствую облегчение, когда они, согласно кивая, поворачиваются и выходят. К счастью, врачей, в том числе и ветеринарных, слушаются беспрекословно, и даже полицейский не пытается выяснять, почему он должен ждать в другой комнате.

Вспотевшими руками берусь за телефон. Пока в трубке раздается гудок за гудком, мысленно подбираю слова: уходи, уходи немедленно, уведи куда-нибудь Песси, ты должен уйти раньше, чем они явятся, — а гудки все следуют один за другим, и наконец, испытывая великое облегчение, я слышу голос Ангела.

АНГЕЛ

Я держу трубку и разглядываю тело Экке. — Да, я уже и сам думал, что мне пора уходить, — спокойно отвечаю я доктору Спайдермену.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Итак, я, будущий безработный ветеринарный врач Йори Паукайнен, иду к полицейской машине, где меня уже ждет спецгруппа.

АНГЕЛ

Кровь шумит у меня в ушах, а в голове, в такт моей панике, звучит бессловесный марш, такой же гулкий, мощный и угрожающий, как удары моего сердца. Гашу окурок, бросаю его в унитаз и надеваю зеленую лесную куртку — легкую, прочную и водонепроницаемую, я купил ее, когда собирался с Паули на неделю в Лапландию, но с тех пор больше не надевал. Зашнуровываю облегающие лодыжку походные ботинки на толстой подошве, их я приобрел, чтобы произвести впечатление на Йенса и весьма преуспел в этом.

Может быть, мне придется надолго остаться в лесу, а времени на сборы мало. Я хватаю маленький рюкзачок, швейцарский армейский нож, бутылку, наполненную водой из-под крана, зажигалку, шерстяной свитер и вторую пару носков. В холодильнике нет ничего, кроме обезжиренной колбасы в вакуумной упаковке. Я не могу брать много вещей, но весна с самой середины апреля стоит необычайно теплая — около двадцати градусов. Песси нетерпеливо скачет вокруг меня, он вдыхает резкий запах моего холодного пота, моего страха и паники.

Уже вечер, но еще не стемнело — проклятый апрель! Я хватаю с дивана плед, заворачиваю в него Песси и беру его на руки; ох, до чего мой тролль еще мал — косточки как у птички, легонький, тоненький, он немного подрос, но все еще остается тем же, как полгода назад, когда я ввел в свой дом подкидыша и моя жизнь изменилась.

ПАЛОМИТА

Ушибленная щека горит как в огне, когда я прижимаюсь к двери, чтобы увидеть в глазок Микаэля, хотя бы мельком. И вот я вижу его: странно одетый, он перескакивает через две ступеньки, прижимая к груди большой длинный сверток Он так спешит, что я все равно не успела бы открыть дверь и окликнуть его, поэтому я не слишком огорчена тем, что Пентти запер меня снаружи.

Микаэль исчез. Через пару минут появляются полицейские. Я уверена, что Пентти выполнил свою угрозу и вызвал полицию, чтобы меня забрали. Пентти рассказывал, что в Финляндии женщин, которые обманывают мужей, сажают в тюрьму. Я проведу там остаток жизни, родственникам придется вернуть Пентти все деньги, которые он потратил на меня, а мое имя будет навеки покрыто грязью и позором. Но они не подходят к нашей двери, и я даже жалею об этом — лучше бы все произошло до того, как Пентти вернется из кабака.

Полицейские поднимаются выше, у них большая сеть и большая мордастая собака, ее когти стучат по каменной лестнице, в руках одного из полицейских странное длинноствольное ружье. Я слышу, как звонят в дверь, слышу, как кто-то зовет хозяина через щель почтового ящика, слышу треск взламываемой двери. На минуту становится совсем тихо, потом один из мужчин возвращается, тяжело ступая. У него по-собачьи грустное лицо, на нем желтоватый длинный пиджак, а не форма. Он садится на ступеньку, опустив голову, закрыв лицо ладонями, а через минуту двое мужчин проносят наверх носилки.

Хотя у меня отчаянно болит рука, я начинаю изо всех сил стучать в дверь и кричу так, чтобы меня обязательно услышали.

АЛЕКСИС КИВИ. СЕМЕРО БРАТЬЕВ. 1870

Юхани: Мы охотились на медведя, опасного зверя, который мог бы задрать вас так же, как задрал он вашего быка. Мы убили медведя, принесли большую пользу родине. Разве это не полезно — истреблять хищных зверей, троллей и дьяволов?

АНГЕЛ

Никто не обращает на меня внимания: надо полагать, необычно одетые люди с мохеровыми свертками в руках то и дело ловят такси. Правда, водитель удивленно приподнимает брови, но вопросов не задает, а Песси, слава богу, затих у меня на коленях, он вслушивается сквозь тонкую ткань в странные звуки и принюхивается к незнакомым запахам.

Дорога в Кауппи занимает всего несколько минут, водитель не отличается чрезмерной разговорчивостью, только изредка поглядывает в зеркало заднего вида, не понимая, наверное, отчего у меня на лбу выступили капли пота. Вытаскиваю из кармана купюру, сую ему в руки, даже не взглянув, сколько же я заплатил, — думаю, что достаточно, — и прямо с обочины дороги начинаю пробираться в лес. Я уже успел углубиться в заросли, когда с дороги становится слышно, как такси, сердито газуя, отправляется в обратный путь. Если память мне не изменяет, нужно двигаться так, чтобы заходящее солнце оставалось у меня за спиной, и тогда через этот лес мы доберемся до заповедника в районе озера Халимасъярви. Это единственный путь, на котором не встречается человеческого жилья, а уж оттуда мы попадем в леса Тейско.

Я несколько раз споткнулся, чуть не упав, Песси начинает вертеться в своем пледе. Я решаю, что мы достаточно далеко ушли от дороги, и спускаю его на землю. Его глаза блестят от возбуждения, уши вздрагивают, ноздри дрожат от запахов леса, а хвост превратился в чуткую антенну.

И тут раздается звук, слишком ранний для этого времени года, но ясно свидетельствующий о том, что весна вступила в свои права. Я понимаю, что теперь Песси может навеки и безвозвратно уйти от меня. Звук исполнен печали, он ровный и монотонный, как звон кладбищенского колокола.

Это кукует кукушка.

АННИ СВАН.

ШЕЛКОВИНКА И ТРОЛЛИ. 1933

— Тот, кто отведал меда из чаши троллей, никогда не сможет выбраться из их пещеры.

Красавица закричала от страха, увидев двух огромных уродов.

— Не бойся, — шепнул молодой тролль, — с тобой не случится ничего плохого.

Он смотрел на девушку и умолял:

— Останься здесь, я единственный тролль, который тоскует по людям. Когда я был маленьким, мать обменяла меня на человеческое дитя. Она хотела, чтобы я набрался ловкости и ума от людей. Но отец ненавидел их. Он забрал меня назад и вернул ребенка, взятого вместо меня. Однако я все-таки пролежал семь дней и семь ночей в детской кроватке, я слышал, как женщина поет колыбельные песни. С тех пор во мне живет только половина тролля, вторая моя половина тоскует и хочет вернуться к людям.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Хорошо быть пьяным.

В этом состоянии все самое мучительное, болезненное, угнетающее кажется тебе вполне сносным — или хотя бы более или менее сносным.

Ты смотришь на собственную жизнь через затуманенную стеклянную стену и можешь проанализировать события так, как будто они тебя не касаются. В пьяном виде, размышляя о том, что с тобой случилось, ты словно разглядываешь ядовитых насекомых, посаженных в толстенную плотно закрытую банку, тогда как размышляя о том же на трезвую голову, ты оказываешься в чаще, где эти насекомые порхают на свободе, готовые впиться в твой беззащитный затылок или присосаться к ноге, стоит тебе на минуту ослабить внимание.

Я не думаю о трупе юноши.

Я не думаю больше о том, куда делся Ангел.

Я вспоминаю легенды о лесных девах, перешептывающихся призраках, которые заманивают мужчин в густой лес, ловят их в свои сети. Зачарованные не возвращаются никогда.

Что завлекло их? Призывный взмах нежной ручки из-под ветвей? Локон, мелькнувший из-за скалы? Нет, на них подействовал грозовой эротический разряд, оставивший в воздухе острый запах феромонов.

Это должен быть запах, который может сплотить небольшую стаю. Возможно, он действует только на самцов, возможно, с его помощью молодые особи дают знать вожаку о готовности к совместным действиям и к подчинению. Это объясняло бы, почему тролль, живший у Ангела, не нападал на него, не пытался убить, а наоборот, всегда защищал его, как мог. Слушался. Не перегрызал проводов компьютера, не рвал покрывало на диване. Ангел был его вожаком.

Это объясняло бы и многое другое.

Феромон оказывает воздействие на разные виды? Вполне возможно. Мускус, например, действует и на быка, и на султана в гареме.

Феромон оказывает воздействие только на самцов? Само собой разумеется. А как насчет феромона, который действует только на некоторых самцов? На тех, которым хочется произвести впечатление на других самцов?

И это возможно.

Но имеется ли во всем этом, — спрашиваю я себя, наслаждаясь собственным страхом, будто ступаю на тонкий лед, — имеется ли во всем этом что-нибудь еще, кроме суммы молекулярных соединений?

Почему они явились сюда?

Судя по легендам и сказкам, они пошли на сближение с людьми именно тогда, когда люди стали вторгаться в лесные владения. Потом, с наступлением Нового времени, они исчезли, превратившись в персонажей мифов и легенд. Даже после того, как их официально признали животным видом, они вели себя тихо. Но теперь происходит что-то новое и вместе с тем похожее на события той поры, когда человек впервые вступил во владения троллей.

Да, именно это и происходит.

Они возвращаются и пытаются восстановить порядок вещей, описанный в сказках о троллях. Они устраивают жилища поблизости от человеческого жилья, общаются с людьми и вступают с ними в культурный обмен, подкидывая им собственных детенышей…

Они возвращаются. Мусорные ящики и помойки становятся их новыми жертвенниками.

Они возвращаются потому, что их вынудили. Интенсивная лесная промышленность, загрязнение окружающей среды и нехватка пищи загнали их в тупик.

Глобальное потепление.

Рассмеявшись, я заказываю следующую порцию выпивки. Виски кончился. Я открываю бутылку джина, наливаю, поднимаю стакан, и лес вокруг меня сгущается.

Песси. Я смотрю под ноги. Что он здесь делает? Неужели собирается прыгнуть ко мне на колени? Но я тут же прихожу в себя и краснею. Джин. Аромат леса. Запах можжевельника и Кельвин Кляйн. До чего активна и ассоциативна человеческая память на запахи!

Я хочу отодвинуть стакан, но потом, поморщившись, пью. Я сдерживаю дрожь, хотя холодная на вкус жидкость жжет внутренности, как горячий блуждающий огонек.

Они возвращаются и поступают так же, как воробьи, чайки и крысы. Они живут рядом с нами, хотим мы этого или не хотим. Они питаются нашими объедками, понемногу воруют, ночуют в брошенных нами помещениях. Они хозяйничают в наших хлевах, как это описано в старых сказках. Они вторгаются в наши владения так незаметно, что мы не успеем опомниться, как они уже будут жить среди нас.

Надеюсь, этим они ограничатся.

САМУИЛ ПАУЛАХАРЬЮ. ВОСПОМИНАНИЯ О ЛАПЛАНДИИ. 1922

Существование подземных духов неоспоримо подтверждается тем, что даже в наши дни многие люди видели их собственными глазами и общались с ними. Мы не можем не верить свидетельствам этих очевидцев, потому что они — крещеные люди, которые не станут рассказывать небылицы.

АНГЕЛ

Вдруг Песси замер на месте.

До Халимасьярви осталось недалеко. Никто нам не встретился. Хорошо, что солнце уже низко и на землю потихоньку ложится сумрак

Я утолял жажду водой из ручьев и радовался тому, что в любой момент могу отдохнуть под сенью лесной ели, свесившей лапы до земли, на колючей подстилке из бурой хвои.

Песси шел вместе со мной, лишь изредка отбегая в кусты и скрываясь из поля зрения — господи, как бесшумно он передвигается по лесу! Вопреки моим опасениям, он не исчез в хвойных зарослях, избрав для себя тот путь, которым я ни за что не смог бы за ним последовать.

Но теперь он замер, только хвост возбужденно крутится, выражая, как мне кажется, напряжение, легкий испуг и…

…и прилив нежных чувств.

Я понял реакцию Песси в тот момент, когда прямо передо мной возникла большая черная тень.

Он появился из-за дерева как призрак в ночном кошмаре, его здесь только что не было, а теперь он стоит передо мной. Меня будто парализовало, я начинаю задыхаться, чувствуя себя неаппетитным куском мяса.

От радости Песси приходит в неистовство.

Мой тролль бросается навстречу огромному самцу — он выглядит будто могучий, блистательный старший брат того несчастного, которого я видел в витрине музея. Песси наскакивает на него как щенок на свою мамашу: машет лапами, подпрыгивает и старается лизнуть. Наконец великан — возможно, это его отец, во всяком случае, это вожак — небрежно отбрасывает его левой лапой себе за спину.

Теперь я с неумолимой отчетливостью вижу предмет, сжатый в правой лапе самца. В памяти всплывают известия о хищениях на военном складе в Пароле и другие темные истории. Тем временем великан подымает вторую лапу, вскидывает солдатскую винтовку на бедро и спускает предохранитель.

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ. «УТРЕННЯЯ ГАЗЕТА». 22.4.2000

Полиция объявила в розыск тридцатитрехлетнего жителя Тампере Микаэля Калерво Хартикайнена, подозреваемого в убийстве. Во вторник полицейские обнаружили в квартире Хартикайнена труп молодого человека. В интересах следствия подробности убийства не сообщаются.

Известно, что после происшествия Хартикайнен покинул свою квартиру и выехал на такси в окрестности Кауппи. О его дальнейших передвижениях никаких сведений не имеется.

Рост Хартикайнена 182 см, фигура спортивная, глаза синие, волосы очень светлые. В момент исчезновения он был одет в зеленую походную одежду с красной отделкой на воротнике и рукавах. По мнению полиции, он может быть вооружен и очень опасен.

Всех, кто видел Хартикайнена, полиция просит сообщить в дежурную часть по телефону: 219–50–13

АНГЕЛ

Он вскидывает ружье до одури знакомым киношным движением, в котором все-таки есть что-то очень странное, поскольку его исполняет животное.

Животное?

Его жест абсолютно понятен. Мы должны идти, я взят в плен.

УРЬЕ КОККО. ПЕССИ И ИЛЛЮ. 1944

Как-то раз Иллю спросила у Песси:

— Ты когда-нибудь видел человека?

— Видел. Однажды видел, — ответил Песси.

— На кого он похож?

— Он похож на тебя и на меня, — сказал Песси. — Но я не мог его долго рассматривать.

— Почему? — полюбопытствовала Иллю.

— Он был такой большой! Я видел его вон там, на пустоши, где птицы купаются в песке. Вереск как раз зацвел, синекрылые бабочки мирно собирали пыльцу, и тут прямо напротив меня неожиданно появился человек. Я очень испугался.

— Почему ты испугался?

— Он смотрел мне в глаза, и его взгляд вселял в меня страх.

АНГЕЛ

Небо впереди светлеет. Время — пять часов вечера. Мы зашли очень далеко в лес, в дремучий лес, какого не может себе вообразить тот, кто всю жизнь прогуливался только по городским окраинам с лесопосадками, напоминающими выметенные и освещенные аллеи парка, где стоят скамейки для отдыха, а деревья — почти однолетки. Этот лес совсем другой, сумрачный, загроможденный валежником. Упираясь в мох, он мощно взмывает к небу, словно земля выталкивает его из своей груди, едва не задыхаясь от напряжения. Он полон борьбы, одна порода сражается с другой, кусты наступают на деревья, ветви попирают мох, потому что им всего не хватает — света, воздуха, питания.

Погрузившись в зелено-коричневый хаос, мы движемся быстро и безмолвно, только мое громкое дыхание и поскрипывание моих спотыкающихся ботинок оживляют спустившийся сумрак; Песси и великан-самец ведут меня по тайным тропам. Это невидимые тропинки троллей, проложивших путь там, где чаща кажется непроходимой, а ущелье — неприступным. Мы движемся как ловкие молчаливые тени, пробираясь, будто сквозь мглу, через деревья, камни и бурелом.

Человек нас ни за что не поймает, во всяком случае пеший.

MAPTEC

Его разыскивают как убийцу.

Ну и ну.

Это не входило в мои намерения. Я действительно хотел доставить ему неприятности и передать в руки полиции — но это была только самозащита. А теперь похоже, что все пошло по другому сценарию.

Не знаю, что там на самом деле случилось, да мне и наплевать. Микаэль скоро окажется в таком месте, где нельзя звонить клиенту или оспаривать авторские права. Снимки хранятся на моем жестком диске и на CD, я позаботился о том, чтобы они были недоступны. «Сталкер» уже заказал уличную рекламу, и скоро в каждом финском городе появятся трехсторонние рекламные стенды с похотливой гримасой танцующего тролля, застигнутого камерой в те мгновения, когда он с немыслимой гибкостью совершает три разных прыжка. Он предстанет в крепких джинсовых объятиях как застывшая черная молния.

УНО ХАРВА. ДРЕВНИЕ ВЕРОВАНИЯ ФИНСКОГО НАРОДА. 1933

Люди, как и домашние животные, непременно пропадут в лесу, если ступят на тропу «лесного владыки». Жители Рукаярви говорят, что человек, который пересек «лесной след», никогда не вернется домой. В Аунусе говорят, что такой человек «идет по следам нечистого». Вепсы утверждают, что он «запутался в следах лесного духа». Эстонцы верят, что если кто-нибудь наступит на след бродившего по лесам «холодного сапога», он больше не увидит своего дома, даже если окажется в двух шагах от него. Сходное предание имеется у шведов, живущих на территории Финляндии: «han har gatt i skogsradanns fjat»[18] или «gar pa trollspar».[19] To же предание встречается у русских, известно оно и в Швеции.

Речь идет не о том, что человек заблудился в большом лесу (ведь дело происходит в его родных краях), а о том, что он попал в сверхъестественный мир, где все устроено иначе, чем у нас. В подтверждение можно привести множество примеров.

АНГЕЛ

Пещера, появившаяся под елью в покрытой мхом расселине скалы, похожа на узкую черную пасть.

Солнце всходит за лесом. Его косые лучи золотыми стрелами пронзают ветки и разбрасывают сверкающие пятна по покрытой мхом земле.

Две безмолвные тени отделяются от скалы, выскользнув из тьмы на свет. Их ноздри подрагивают, они подходят совсем близко; звери пахнут почти также, как Песси, но их мускусный запах более резкий, более едкий. Один из них протягивает ко мне когтистую лапу, и я обмираю от ужаса, потому что ему ничего не стоит вспороть мне живот. Но когти не причиняют мне никакого вреда, лапа лезет в карман моей куртки, и чуткие, гибкие, ловкие пальцы вытаскивают лиловую пластмассовую зажигалку.

Когда зверь щелкает зажигалкой, мне становится ясно, что он делает это не в первый раз.

Теплый поток солнечного света заливает вход в жилище троллей. Их зрачки сужаются; лесные духи исчезают в пещере. Большой самец привычным движением делает едва заметный взмах ружьем, и я все понимаю.

Песси подходит ко мне, его хвост дрожит, он смотрит на меня, в его взгляде светится надежда.

Где-то вдали кукует кукушка.

Я беру его за руку и вхожу в пещеру.

Примечания

1

Suomenluonto — природа Финляндии (финск.).

(обратно)

2

Nettizoo — зоосеть; nisakkaat — млекопитающие; petoelaimet плотоядные (финск.).

(обратно)

3

Кошачьей еды нет (англ.).

(обратно)

4

Пер. с финского Э. Киуру и А. Мишина.

(обратно)

5

Пер. с финского Э. Киуру и А. Мишина.

(обратно)

6

После бритья (англ.).

(обратно)

7

Ян Палех (1948–1969) в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию в августе 1968 г., совершил самосожжение на одной из площадей Праги, названной впоследствии его именем.

(обратно)

8

Давай, детка, зажги мой огонь (англ.).

(обратно)

9

Зоопарк в Хельсинки.

(обратно)

10

Бастер Китон (1895–1966; наст, имя Джозеф Френсис Китон) — американский актер, один из наиболее одаренных комиков немого кино.

(обратно)

11

Кстати сказать (англ.).

(обратно)

12

БАРТОН ВИЛМАН ТЕМНЫЕ И НЕВИДИМЫЕ. 1985. ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН (НА ФИНСК. НЕ ПЕРЕВЕДЕН)

Говорят, — сказал мне однажды мудрый человек с дальнего Севера, — говорят, что в некоторых частях Скандинавии встречаются города внутри городов, как будто в одну окружность вписаны другие, существующие, но невидимые. Живут в этих городах создания столь ужасные, что и представить себе невозможно: они похожи на людей, но питаются человечиной, они рыщут в ночи и так же темны, так же безмолвны, как она (англ.).

(обратно)

13

И так далее (лат.).

(обратно)

14

Питер Гринуей (род. 1942) — знаменитый английский кинорежиссер.

(обратно)

15

Роман Алексиса Киви (1870, опубл. 1873).

(обратно)

16

Спаси нас, Царица Небесная (лат.).

(обратно)

17

Том финский: Тролли и гомики (англ.). Слово «Fairies» имеет несколько значений: феи, эльфы, но также (на американском сленге) — педерасты.

(обратно)

18

Он нарушил границы владений лесного духа (швед.).

(обратно)

19

Он ступил на тропу тролля (швед.).

(обратно)

Оглавление

Йоханна Синисало Тролль

  1. На землю уже опускался сумрак

  2. И вспыхнул дивный свет

  3. Твой свет ослепляет меня

  4. Тьма забрала мою душу

  5. А Другой Любит Ночь

Реклама на сайте