«Капитан»

Джон Норман Капитан

Эту книгу я посвящаю тем, кто неодобрительно относится к цензуре

Джон Норман

Пролог

«А потом корабли улетали,

оставляя за собой лишь пепел»

(Из летописи).

Вновь я начал книгу цитатой из летописи. Подобные записи в ней часто появлялись в те мрачные и тревожные времена. Тому, кто живет во времена овец и знает только эти времена, будет трудно понять, что значит жить во времена волков.

Мрачные и тревожные времена были временами волков.

И вновь напоминаю, что следует хорошо уяснить — я пишу не ради наставления или поучения, хвалы или поругания, даже не затем, чтобы что-либо объяснить или дать понять. Видите ли, я не уверен в том, каковы критерии понимания: как говорится, я не могу судить, понял ли я что-либо или только считаю, что понял. Кто воистину способен понять себя или других? По крайней мере, нам известно, что разуму, как и глазам, трудно обратиться на их обладателя. Разум всегда направлен вовне. Итак, понимание для нас существует не в большей степени, чем для деревьев или камней — мы только воображаем, будто что-то поняли, питаем такую естественную, утешительнуюиллюзию, схожую с соком, текущим внутри дерева или покоящимися молекулами камня.

Короче, знай, дорогой читатель — кем бы ты ни был, что бы ни любил, я не стремлюсь заключить с тобой сделку. Не мое дело распространяться о том, чего ты жаждешь услышать или разубеждать тебя в твоих представлениях о космосе, времени и пространстве, о сути вещей, истине и лжи, давно уже до гладкости обсосанных и аккуратно разложенных по полочкам в твоем сознании. Я не знаю пределов человеческих возможностей; в отличие от многих других, не могу взвесить его душу или отметить границы его разума. Я не знаю, что является наилучшим для человека, и понятия не имею, будет ли это «лучшее» верным или неверным; я не знаю, определил ли человек для себя, что верно, а что нет, или же это решили за него еще давно, при первых колебаниях атомов туманности. Не мое дело убеждать вас, что мир таков, каким бы вы хотели его видеть. Последнее слово в этом отношении остается не за мной и не за вами, а за самим миром.

Поэтому давайте продолжим наш, рассказ, приняв к сведению эти размышления и предостережения, с уважением относясь к реальности и довольствуясь тем, что имеем, а также терпеливо вникая в тайны. Наша история, как уже отмечалась, произошла в мрачные и тревожные времена — во времена ширококрылых грифов и длинногривых львов, торжественных процессий, военных походов, кораблей, возникающих в ночи, огня и пепла — в ужасное роковое время, когда жизнь была необычайно трудна, и, вероятно, более реальна, чем теперешняя. В это время мужчины выживали засчет своей хитрости и силы, умения и опыта; походы еще бывали длительными, а оружие таким острым, что пущенная им кровь хлестала против ветра. В то время существовали мужчины, женщины и прочие существа; это были времена начал и концов, битв и городов, урожаев и пожаров, таверн и публичных домов, долгих путешествий, и шумных торжищ, на которых высоко ценилась красота — времена, достойные воспоминаний, особенно сегодня, когда уже давно позабыты такие понятия, как верность, послушание, смелость и честь. Несомненно, это были опасные и страшные времена, однако нигде — ни в летописи, ни в свидетельствах современников, ни в письмах, а также в легендах, сказаниях скальдов, хрониках, научных трудах, мифах, сказках, житиях святых, отчетах капитанов, песнях о вождях и королях, трактатах, сагах, простейших памятных записках — нигде я не встречал сожалений людей о том, что им пришлось жить в такие времена. Нигде, насколько мне известно, никто из них не выражал желания родиться в другое время.

Какой необъяснимой кажется столь простая вещь! Невольно возникает вопрос, почему так происходит.

Во времена овец люди могут не замечать, что они живут, либо принимать свою жизнь как должное, или же не утруждать себя такими вопросами. Но совсем иначе бывает во времена волков.

Эти мрачные и тревожные времена, как мы уже замечали, были временами волков. Именно в эти, а не иные времена жили наши герои и героини.

Примечание:

Ранее, в предыдущей рукописи, мы привели некоторые комментарии и рассуждения, имеющие отношение к исторических вопросам, которые нет нужды повторять здесь. Заметим только, что хронология событий несколько туманна. Разумеется, большое затруднение представляют вопросы времени. Множественные лабиринты времен могут накладываться друг на друга, продолжать друг друга и вновь расходиться. Вероятно, можно предположить, что существует иное, отличное от нашего, измерение и что реальность может простираться за обозримым горизонтом, который мы весьма естественно, подобно грызунам и насекомым, считаем границей бытия. Возможно, существуют параллельные или пересекающиеся вселенные или измерения. При этом можно предположить существование точек связи с нашим собственным миром — даже неких «коридоров» и «ворот». Некоторые считают, что в каком-то туманном смысле Телнария может быть нашим миром и никаким другим, что она — наше прошлое или будущее. Вероятно, она была нашим миром, но в лабиринтах времени устремилась в сторону. Может быть, мы — ветви с того же самого дерева, и по мере того, как мы тянемся к звездам, мы время от времени слышим шорох листьев на других ветвях во мраке. Но такие рассуждения могут показаться абсурдными — следовательно, забудем о них. Под конец упомяну, что в целом мы следуем летописи.

Глава 1

— Снимите с нее одежду, — сказал знаток, — я посмотрю.

— Она не принадлежит мне, — объяснял Юлиан из рода Аврелиев. — Я хотел бы сделать сюрприз другу — как следует обучить его рабыню.

— Она вышколена? — поинтересовался знаток.

— Весьма хорошо, — кивнул Юлиан.

— Полностью?

— Конечно.

— Она сознает, кто она такая?

— Да.

— Это интересно, — протянул знаток.

— Надеюсь, — заключил Юлиан, — что она окажется способной к учению.

— Вполне возможно, — ответил знаток. — А она жива?

— Не знаю, — пожал плечами Юлиан. Послышался внезапный, робкий, стыдливый и беспомощный вскрик.

— Сядь и положи руки на бедра, — приказал знаток.

Послышался короткий сдавленный вздох, а затем еще один крик, похожий на первый.

— Она будет хорошо стонать, — заметил знаток.

— Отлично, — кивнул Юлиан.

— На колени, головой к полу, — приказал знаток. — Мы будем уделять ей как можно больше внимания.

Юлиан взглянул на нее.

— Тогда все прочие вопросы я оставлю на ваше усмотрение, — сказал он, повернулся и вышел.

Глава 2

— Гляди! — закричал горожанин. Толпа рядом с ним захохотала.

— Мужлан с первобытной планеты!

— Где это ты раздобыл такую одежду? — пронзительно вопил второй горожанин.

Великан поднял руку ко лбу и тыльной стороной ладони отер капли пота. Конечно, здесь было не как в доме, но все же жарко.

Мухи назойливо кружились у его лица.

Такого не случалось в прохладных, темных лесах его планеты, убежище волъфангов. Вольфангами называлось одно из пяти родственных племен, к которым относились также даризи, базунги, хааконсы и отунги. Отунги были самым многочисленным и воинственным из этих племен; они также считались родоначальником всех пяти. Это племя, подобно остальным, было истреблено в войнах с Империей. Можно в общем считать эти пять племен одним народом. Существовало множество подобных народов, состоящих из отдельных племен. Упомянутыйнами народ в то время считался слабым и незначительным, особенно после его поражений в нескольких войнах. Народ назывался «вандалами», и в Империи о нем мало кто слышал.Этимология названия до сих пор вызывает споры. Выражение «народ», по моему мнению, подходит в этом случае не лучшим образом. Выражение «люди» или «нация» было бы, несомненно, более справедливым, но здесь мы имеем дело с политическими вопросами, поэтому для удобства читателей лучше воспользоваться термином «народы». Однако племя и народ — далеко не одно и то же. Отношение членов племени к своему племени, народу или людям не следует понимать так же, как отношение гражданина к своему государству, хотя в этих отношениях может быть довольно много общего. В этом смысле государство является юридической конструкцией, опирающейся на определенные правила, и является теоретически добровольной организацией, хотя граждан в нем сдерживает прочный ряд установленных норм, условий существования, законов природы, рода или вида. Отношения граждан к государству обычно регулируются, по крайней мере, теоретически, обязанностями, присягами и тому подобным. С другой стороны, отношения внутри племени не являются договорными в том или ином смысле — это всего лишь отношения единокровных субъектов. Можно быть членом племени, но не участвовать в его делах, полагаясь на традиции семьи или рода. Племена состояли из кланов, кланы — из семей, и таким образом получалось, что в пределах племенисуществовала сложная и пространная сеть взаимоотношений, преимущественно родственных, хотя во многих случаях довольно отдаленных. Государство опирается на закон, племя — на родственные связи. В обычном случае нельзя перестать быть членом племени, как нельзя перестать быть сыном своего отца. Конечно, следует внести некоторые поправки. К примеру, человек может быть принят в племя и стать его членом; его могут изгнать, и тогда он перестанет быть членом племени; он может отречься от своего племени и таким образом порвать связь с ним. В таких случаях мы прослеживаем аналогию с получением и лишением гражданства, и добровольным отказом от него. В этом смысле племя аналогично государству. В действительности же оно не просто биологическая ячейка, опирающаяся на принципы родства, но в то же время это совокупность определенной законности, норм и правил. Конечно, можно отметить массу других сходств и различий между государством и племенем. Можно у помянуть некоторые из них, так как это соотносится с дальнейшим повествованием. В племенах очень важен обычай, а в государстве — закон, хотя в некоторой степени у государства могут быть обычаи, а у племени — законы, чаще всего неписанные, хранящиеся в памяти знатоков закона. Они отвечали за чтение закона на собраниях, чтобы напомнить их народу — обычно на каждом ежегодном собрании зачитывалась треть законов. Таким образом, члены племени могли каждые три года узнавать весь свод законов от егохранителей. С другой стороны, во многих племенах роль судилища выполнял вождь, а законами и кодексами служили его прихоти. Лучше сказать, что в таких племенах действовал не закон в чистом виде, а воля и решение вождя. Граждане зачастую бывают грамотными, а члены племен — нет. Конечно, во все времена существовали грамотные члены племен и невежественные граждане государств. Членов племени, умеющих читать и писать, держали в качестве помощников при решении деловых и прочих вопросов с другими сообществами. Хотя племена бывают разными как у людей, так и у леопардов-ханисов, часто внутри племени можно проследить расслоение на так называемые аристократию и простонародье, на знатные роды и обычных свободных людей. Подобно этому, в Империи существовали различия между хонестори и гумилиори, высшими классами и широкими массами. Внутри сословия хонестори выделялись патриции — так называемый класс сенаторов. Сословные отношения изменчивы, более подвержены перемещению, чем отношения внутри племени. К примеру, можно возвыситься до хонестори благодаря удачной карьере или признанию заслуг перед государством, или, по слухам, вследствие денежных и прочих взяток. Колоны, или земледельцы-арендаторы, очевидно, относились к сословию гумилиори. Это же касалось людей, привязанных к какому-либо ремеслу или собственному участку земли — число таких людей за последнее время увеличивалось, отвечая необходимости государства прекратить миграцию населения, наладить необходимые поставки продовольствия, и, что еще важнее, обеспечить надежный сбор налогов. Рабов здесь упоминать не следует, ибо они считались не более чем одной из пород домашнего скота, наряду с коровами или свиньями. Существует множество других сходств и различий между государствами и племенами, но было бы утомительно и трудно пытаться перечислить их — слишком уж они многочисленны, к тому же государства, как и племена, различаются между собой. Однако будет полезно сделать еще одно-два последних замечания: некоторые считают, что племя, или народ, окружено мистической аурой — несомненно, в каком-то смысле они правы. Но реальность гораздо глубже любого тривиального мистицизма, поскольку она уходит корнями в генетические глубины, скрытые в незапамятном прошлом, задолго до того, как первобытные люди стали вырезать символические фигурки или выцарапывать на камнях то, что они видели во сне. Таинственный дух племени проявлялся в том, что первоначально оно было биологически связанным, люди в нем оказывали друг другу взаимную поддержку и потому имели значительное преимущество перед менее организованными сообществами. К примеру, на чью сторону охотнее становились люди в страшные и опасные военные времена — на сторону брата или чужака? Мы говорили, что племя можно определить, как государство с биологической основой, но точнее было бы считать процветающее государство племенем искусственного происхождения, учитывая при этом стремлениеистребить признаки сообщества: братство людей, доверие к символам, обрядам и мифам — всему, что усиливает преданность и лояльность. Однако есть умудренные знаниями люди, которые ухитряются по прошествии, времени узреть очевидное, а затем с ликованием отвергнуть всякое проявление племенных отношений. Это всего лишь поверхностный рационализм. Непонятные моменты племенных отношений проистекают от природы и потребностей множества людей, и смеяться надо всем этим — значит, отрицать самого человека, лишать его той неотъемлемой составляющей, без которой он уже не будет человеком. Человек, у которого нет племени, нет братьев, нет народа, кому некого любить, у кого нет семьи — кем он должен быть? От человека требуется нечто большее, нежели умение быстро складывать и вычитать. Что способен сделать человек без племени, без единомышленников, без друзей? Такой одиночка должен быть либо богом, либо зверем. Среди таких есть и просто одинокие люди — без пристанища и племени, те, кто ждал совета от богов и не дождался его, кто задавал вопросы зверям, но ничему не научился у них. Они не знают, кто они такие, не знают, где их дом. Они-то как раз удерживаются от насмешек, не уподобляясь самодовольным невеждам. Они сильны и свирепы. Это вечные странники, отчаянные смельчаки. Не то, чтобы они предали своих братьев — скорее, они находятся в их вечных поисках. Но оставим эти невеселые мысли.

— Хо, смотрите на этого деревенщину! — орал горожанин, указывая пальцем на великана.

Великан решил, что для этого наглеца не нужны цепи — хватит простой веревки, как для женщины. Размышляя, великан шел по улицам рядом со своим спутником.

По мостовой были разбросаны измятые ароматные травы. Сейчас в городе, в своем летнем дворце находился сам император. Именно в этот надежно огороженный дворец в центре лабиринта улочек направлялись великан и его спутник.

— Деревенский болван, простофиля! — надрывался второй горожанин.

Они не подходили слишком близко. На почтительном расстоянии им ничего не стоило проявить смелость, не вызывая неудовольствия отряда из девяти стражников с винтовками, которые сопровождали великана и его спутника. Вероятно, городские зеваки считали великана арестованным, и в этом они сильно ошибались. Если бы возникла необходимость, он смог бы бежать еще раньше, на первом корабле, который увез их с далекой планеты встреч.

— Олух, невежда! — орал один из зевак.

Великан прикинул, как бы этот мужчина выглядел в бою с топором в руках.

— Уже недалеко, — произнес спутник великана.

В районе близ летнего дворца движение транспорта было запрещено, за исключением служебных бронированных машин. Иначе было бы слишком легко приблизиться к стене, скрывая за металлом машины металл оружия, да и сама машина тоже могла оказаться оружием.

Великану нравилось двигаться, ходить и бегать, догоняя ради развлечения легконогих оленей в лесах. Он умел часами преследовать животное, а затем, в конце охоты, когда оно беспомощно падало на землю, едва переводя дыхание и дико озираясь, убить или отпустить его. Иногда загнанных оленей на плечах относили в деревню, чтобы приручить, а потом, когда они вырастали, их отпускали в леса, где оленихи рождали на свет влажных, дрожащих детенышей, которым была уготована судьба стать быстрейшими из быстрых. Яйца хищных птиц иногда забирали из гнезд и подкладывали в курятники, чтобы потом приручать птенцов и вынашивать их для охоты. Люди подолгу пропадали в лесах, забывшись в развлечениях. Но еще лучше и приятнее было укрощение женщин-рабынь. Самым приятным было спаривание с предельно покорными, вышколенными человеческими самками.

— Дурень, деревенщина!

Великан вспомнил, с каким трудом он втискивался на сидение длинного лимузина, который подвез их от гостиницы к воротам внутренней части города, где находился летний дворец.

— Вонючий крестьянин!

Действительно, когда-то великан был крестьянином, жителем деревни близ фестанга Сим-Гьядини. Фестанг находился в горах Баррионуэво, на планете Тангара. Великан не понимал, почему эта грязная, оборванная уличная толпа так презирает крестьянский труд и самих крестьян. Разве эти оборванцы не едят? Разве они не обязаны всю жизнь трудиться, как когда-то трудился он? Неужели эти грязные зеваки выше тех людей, от труда которых они зависят? Неужели они считают, что так просто удерживать плуг, выворачивая тяжелые пласты почвы, рыхлить и боронить поля, перебирать семена, сеять их так, как положено — в нужные сроки и в нужных местах, полоть, когда спина разламывается от усталости под безжалостным солнцем, ждать дождя, который все не выпадает, голодать, но отвозить обязательную десятину в фестанг Сим-Гьядини, почти скрытый облаками в горах?

— Убирайся! — прикрикнул его спутник и замахнулся на самого дерзкого оборванца в непрошенном эскорте. Но тот даже не потрудился отскочить. — На самом деле они не знают, что ты крестьянин. Просто здесь привыкли так браниться.

Они продолжали путь. Крестьянин родился не в деревне близ фестанга. Он вообще не знал, где родился.

Он ушел из деревни после того, как убил человека по имени Гатрон — своего лучшего друга. Крестьянин сломал тяжелый посох о его спину и смотрел, как человек корчится в агонии у его ног. Гатрон первым напал на крестьянина, хотя был его лучшим другом. Об этом великан всегда помнил — никогда нельзя было знать наверняка, кто настоящий друг, а кто нет. Ссора разгорелась из-за женщины. Об этом великан тоже никогда не забывал — о том, что все началось с женщины. Он всегда считал женщин опасными, вероломными и соблазнительно красивыми существами. Для великана они были другой формой жизни, они казались мучительно желанными, но с ними всегда приходилось оставаться начеку — их следовало укрощать, смирять и держать строго на своем месте. Место женщин, этих аппетитных, опасных, нежных, презренных и желанных животных, было у ног мужчины. Женщины должны быть бесправными и бессильными — таков закон природы. На свободе они могли уязвлять, ранить, унижать и уничтожать, но когда попадали во власть мужчин, становясь бессильными и неопасными, они вдруг обнаруживали в себе совершенно иные склонности и с трепетом, усердием и страхом предавались своему служению и удовольствиям. Загадка женщин и ключ к их счастью состоял в цепях и хлысте. Женщинам нельзя было позволять забывать, чье клеймо впечатано в их кожу.

— Просто они видят, что ты не похож на других, — объяснял спутник. — По-другому одет, держишься, ходишь — вот они и относятся к тебе иначе.

Великан кивнул и отогнал мух. Мухи норовили подлететь поближе к слезящимся глазам. Иногда они усаживались на глаза младенцев в колыбелях, запутывались в ресницах, били крыльями, как беспокойные движущиеся соринки.

Великан полагал, что он и вправду не похож на здешних жителей. Он знал, что у животных на чужака — козла среди овец, ястреба среди кур, льва в волчьей стае — нападают и прогоняют прочь. Такие вещи, несомненно, относились к тайнам бытия, к тем жестоким правилам или законам, без которых жизнь никогда бы не возникла из доисторических коллоидов.

— Неотесанный мужлан! — кричал оборванец.

— Смотри, что за одежда! — указывал другой.

Так враждебно могли бы относиться к чужаку звери.

— Олух!

— Кто твой портной, дурень? — приставал третий.

Его одежда, грубая подпоясанная туника из шкур и штаны, и вправду не была городской, она скорее подходила для лесов, защищая от ветра, холода и колючего кустарника; ее темные цвета, напоминающие тени, позволяли подобраться незамеченным даже к косуле, этому прелестному пугливому лесному животному. Туника была сшита из шкур лесных львов. Они иногда доходили до самых полей, а зимой наглели и приближались к частоколу. Великан сам убивал этих хищников ударами копья. Он выходил на охоту в одиночку, и это никого не удивляло, никому не казалось странным. В самом деле, во многих племенах юноша считался ребенком, пока не доказывал свою ловкость и смелость, пока не демонстрировал свое достоинство и доблесть перед опытными воинами и охотниками племени. Один из способов проявить себя — убить хищного зверя или опасного врага. Бывало, что юноша приходил в хижину воина просить руки его дочери, и если он нравился отцу, тот говорил: «Слышу львиный рык в лесу». Тогда гордый и радостный юноша покидал хижину. Он не возвращался до тех пор, пока не добывал шкуру льва. Ремнями из этой шкуры связывали запястья невесты во время брачной церемонии. Брак понимался как обращение женщины в своеобразное рабство; все обряды преследовали одну цель — дать женщине понять, что она должна относиться к мужу как к завоевателю, покорно угождать ему. Поскольку женщина все же оставалась свободной, ей связывали руки впереди — чтобы выразить к ней уважение, подчеркнуть ее положение, так как за спиной руки связывали только рабыням. Заключительные действия брака совершались на той же шкуре. Церемония со множеством вариаций, разнообразных испытаний и проверок, совершалась и у вольфангов, и у подобных им племен.

— Мужлан! — вопил оборванец, рысью спеша рядом с великаном.

— Не обращай внимания, — сказал Юлиан.

На шее великана висело примитивное ожерелье из клыков убитых им львов. Но под его копьем погибло гораздо больше хищников.

— Дурень, невежа!

— Но они ведут себя так не только потому, что ты не похож на других, — продолжал объяснять спутник великана. — Они боятся тебя, потому что слышали о волнениях близ границ, о захвате имперских баз, о вторжениях — обо всем том, что с таким упорством отвергают власти.

— Я не из тех мест, — ответил великан.

— Я предлагал тебе шелковую одежду или мундир стражника, — напомнил спутник.

— Жарко, — откликнулся великан. Он потянул шнуровку на вороте туники, обнажая могучую грудь.

— Во дворце подадут шербет и мороженое, — пообещал спутник.

— Я неудобно чувствую себя без оружия, — поморщился великан.

— Во внутренней части города оружие могут носить только те, у кого есть разрешение властей, — объяснил его спутник. — К тому же разве нож защитит от заряда винтовки?

— Нет, — задумчиво ответил великан. Он знал, что у таких людей, как он, есть мощное оружие.

Империи приходилось с этим считаться. Прошлое великана оставалось туманным. Хотя он вырос в деревне близ фестанга, он знал, что родом не из деревни, что его привезли туда ребенком. О своем происхождении не знал ни сам великан, ни его спутник. Однако сразу бросалось в глаза, что тело великана не деформировано тяжелым крестьянским трудом, и это было странно. В нем не чувствовалось грубости, массивности тех людей, которые из поколения в поколение росли согласно жизни и потребностям земли. В то время, как тела крестьян можно было уподобить в воображении камням или кривым стволам деревьев, терпеливых и изрезанных непогодой, тело великана вызывало в мыслях образ зверя — дикого, свирепого, громадного, но гибкого и проворного, настороженного и ловкого. Он умел двигаться плавно и стремительно, как викот. Подобно этому его мышление существенно отличалось от мышления типичных жителей деревни. Его ум был деятельным и изворотливым, сложным и тонким. Великан ни в коей мере не был ни терпеливым, ни покорным или смирным. Такой разум стремится узнать, куда ведут дороги, он не удовлетворяется знанием ближайших окрестностей. И эмоциональный облик великана имел мало общего с крестьянским — он был волевым, раздражительным, упорным. Он не любил подолгу ждать, он быстро раздражался и в своей злобе становился действительно опасным. И наконец, самое странное для человека, выросшего в деревне, — он умел обращаться с оружием, владеть им так естественно, как лев владеет клыками, леопард когтями, ястреб — клювом и крыльями. Это умение казалось у великана проявлением инстинкта, зова крови, а не результатом тренировок. Оно будто досталось ему в наследство — страшный талант быстрых, проворных, опасных зверей, удачливых в погонях, в войнах и охотах, выживающих, чтобы владеть и править, и умножаться, передавая таким образом случайно и бездумно в минутном удовольствии столь значительные и опасные генетические данные последующим поколениям. Каким образом утка умеет плавать, птица — летать, а некоторые мужчины умеют захватить руку, отразить нападение или немедленно, точно, без малейшего колебания нанести удар? Во всяком случае, великан вряд ли происходил из крестьянского рода — в нем, видимо, текла более жаркая и нетерпеливая кровь.

— Скоро кончится улица, за ней будет площадь, — сказал спутник великана.

К группе, состоящей из великана, его спутника, начальника стражи и нескольких стражников, приближались две женщины — белокурая и смуглая, ухоженные, хорошо одетые, в золоченых сандалиях.

— Эй, красавчики! — позвала блондинка.

— Не хотите ли взять нас с собой? — зазывно добавила вторая.

Блондинка слегка приподняла юбку — так, что в ее разрезе мелькнуло полное белое бедро.

— Рабыни? — спросил великан у своего спутника.

— Проститутки, — поправил тот.

— Значит, они работают на себя? — догадался великан.

— Да, — кивнул его спутник.

Великан подумал, что женщины могли бы быть рабынями, которых хозяева наказывают за плохой заработок. Но на этих женщинах была слишком роскошная одежда и отсутствовали ошейники. Рабыням в таком положении к цепи на шее прикрепляли металлическую коробку с замком и прорезью, куда клиенты складывали деньги, предназначенные для их хозяев.

— Они — рабыни, — решительно заявил великан.

— Конечно, — согласился его спутник.

— Убирайся! Вернись к своим свиньям, крестьянин! — оборванец постепенно наглел. Это про него великан думал, каков он окажется в поединке.

Пока они шли по улице, великан заглядывал во все окна, где были открыты ставни и раздвинуты занавески. Окна находились довольно высоко над тротуаром, как большинство в городе, но при желании можно было предположить, какие комнаты находятся за ними, с какой мебелью и полками, на которых стоят золотые и серебряные сосуды.

На планете, с которой он вылетел месяц назад, и на Тангаре, где он вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, у самых вершин Баррионуэво, таких роскошных вещей не было. Планета казалась богатой, исключительно богатой, и тем не менее она считалась всего-навсего летней резиденцией, так называемой «летней планетой», а не столицей.

В Империи существовало множество подобных планет и городов.

— Стой! — приказал начальник стражи, когда группа достигла барьера, за которым размещался пост.

— Чтобы входить на площадь с оружием, надо иметь разрешение, — объяснил спутник великана.

— Даже нашей страже?

— Да.

— А что будет дальше?

— У ворот нас встретит дворцовая стража и проводит до дворца.

Справа, у стены белоснежного здания, стояла женщина. Она была одета в роскошный лил — свободную одежду из богато расшитой ткани. Должно быть, она была очень богата, и явно не проститутка.

Великан мысленно раздевал ее: снял тяжелый лил, сорвал полоски белья и отшвырнул прочь. Теперь она не отличалась от других женщин. Великан ставил их всех на одну ступень: вряд ли они во многом отличались, когда поднимались на помост невольничьих торгов.

Такие женщины хорошо выглядели с флягами в руках, в ошейнике, обнаженные, с распущенными волосами. В таком виде они должны прислуживать воинам на пиршествах, думал великан.

Женщина недовольно отошла. Неплохая походка, решил он.

В этот момент начальник стражи подал знак, и вся группа вновь двинулась по улице.

Великан оглянулся и заметил, что женщина остановилась и застыла на месте, теребя одежду и испуганно озираясь.

Самый назойливый и нахальный оборванец по-видимому, вожак докучливого эскорта, тот самый, к которому великан примеривал веревки и топор, вместе со своей шайкой следовал за группой по пятам. Вероятно, его ободрили невозмутимость и устремленное вперед внимание стражников, которые сейчас вновь двинулись в путь, не отвечая на выкрики зевак или только делая вид, что не замечают их. К тому же теперь оборванцам не грозил удар прикладом винтовки. Возможно, их воодушевляла и защита гражданства, недавно дарованного всем жителям летней планеты в честь приезда императора.

Дома в этой части города, ближней к площади и дворцу, были еще богаче и роскошнее, чем на соседних улицах.

Великан размышлял, как выглядят эти дома внутри — слишком уж они отличались от лесных хижин из глины и прутьев.

Великан не стремился обладать имуществом, за исключением рабынь, которых он тоже считал вещами. Гораздо больше его интересовало обладание властью. Тот, кто правит, гораздо богаче тех, кем он правит.

Великан был не совсем равнодушен к красоте драгоценных камней или редких блестящих металлов, и все же не больше, чем к красоте женщин. В этом отношении ему не была чужда страсть к обладанию.

Он знал, что многие мужчины, лишенные такого богатства, болезненно переживают это. Им тоже хотелось властвовать.

По некой причине обладание рабынями считалось престижным — их счастливые владельцы мнили себя выше тех, кто не удостоился такой чести. Великану это не нравилось.

— Дурень! — кричал оборванец, чуть не влезая в строй стражников.

— Не обращай внимания, — попросил спутник великана.

Великан последовал его примеру, но все же машинально запомнил, где находится оборванец.

Богатство само по себе не может быть признаком превосходства, думал великан, ибо ясно, что многие, обладающие богатством, ничем не лучше других.

— Мужлан! — не унимался оборванец.

«Интересно, считают ли люди Империи себя выше нас потому, что у них есть блестящие вещи?»

— Олух! Дурень!

Вероятно, думал великан, богатство, власть, блага должны принадлежать тем, кто в самом деле выше других людей, но уж во всяком случае не таким, как эти, бегущие рядом с грубым смехом, криками и издевательствами мужчины — наглые крысы, мнящие себя в безопасности под защитой Империи. Должно быть, истинные богатства достались тем, кому и положено их иметь, тем, кто действительно выше прочих — хозяевам, достаточно сильным для того, чтобы взять эти богатства и удержать их, точно так же, как лучшее мясо на пиршестве достается лучшему воину и герою из всех, сидящих за длинным столом.

— Дурень! Дурень!

Но если богатство само по себе не означает превосходства, может быть, надо забрать его у недостойных, лишить их таким образом причины их притязаний, показать, кто они на самом деле — точно так же, как снять пышные одежды с женщины, чтобы она поняла, кто она такая среди мужчин.

— Болван! Крестьянин! — орал оборванец. Великан неторопливо отогнал от лица мух.

— Дурень!

Было бы приятно владеть всеми красивыми вещами и раздавать их щедрой рукой — как браслеты и кольца во время пиршества, думал великан. «Да, — решил он, — недурно было бы иметь богатство — этому есть много причин».

— О чем ты задумался? — спросил у него спутник.

— Так, ни о чем.

— Тебя впечатляет Империя, — предположил спутник, и великан кивнул.

Великан успел многое повидать даже за короткое время на маленькой планете, и все увиденное оказалось впечатляющим — корабли Империи, ее оружие, слишком сложное, чтобы не испытывать перед ним страха; ее богатства, которых не увидеть даже во сне; ее граждане, вызывающие презрение, и ее весьма соблазнительные женщины.

Тень справа отважилась подступить еще ближе. На этот раз это был не наглый, грубый оборванец-вожак, а его товарищ, также добивающийся внимания. Он сунулся вперед, решив перещеголять своего приятеля, и тут же был схвачен и приподнят над землей. Оборванец дико водил выпученными глазами, дергал ногами и хрипел, его горло неумолимо сдавливала рука великана. Вся шайка немедленно кинулась прочь. Оборванец в руке великана постепенно слабел.

— Не убивай его, — сказал спутник великана.

— Но ведь он осмелился дотронуться до меня, — возразил великан.

Полузадушенный оборванец отрицательно замотал головой.

Великан шагнул в сторону и с размаха ударил беспомощного пленника о высокую каменную стену. Удар был нанесен с чудовищной силой. Тело оборванца сразу обмякло и медленно сползло по стене, за ним тянулась полоса крови с прилипшими волосами.

— Он мертв? — спросил начальник стражи.

— Я решил не убивать его, — пояснил великан.

Если бы великан захотел, он смог бы раздавить голову оборванца так же легко, как яичную скорлупу. Стражники в ужасе уставились на него.

В нескольких ярдах от них застыл вожак шайки, плетущейся за великаном. Лицо вожака стало мертвенно-белым.

— Не убивай его! — воскликнул спутник великана.

Тот изучал оборванца — нет, вряд ли такой выстоит в бою.

— Не надо, — просил спутник. — Вспомни: цивилитас!

Оборванец побежал прочь.

Великан смотрел ему вслед. Он знал, что оборванец не убежит далеко — его можно быстро нагнать и изнурить медленным, неотступным преследованием, пока он не упадет, дрожа и задыхаясь, как загнанный олень. Это было бы даже забавно.

Затем его можно будет убить.

— Нет, нет! Не убивай его! — просил спутник великана. Очевидно, он знал великана лучше, чем прочие. — Цивилитас!

Великан не стал преследовать беглеца.

— Как думаешь, какой вергельд был бы назначен за него? — спросил великан у своего спутника, глядя вслед спотыкающемуся беглецу.

— В Империи не назначают вергельд, — ответил спутник.

— И все же вряд ли он был бы большим, — решил великан.

Обычай вергельда существовал у многих народов — так назывался штраф за убийство человека, и он в примитивном смысле служил, как это ни парадоксально, способом снижения количества драк и убийств. Никому нельзя было убивать безнаказанно — убийце следовало приготовиться платить штраф за свою жертву его семье или родственникам. За каждого убитого назначался отдельный вергельд в зависимости от происхождения, положения в обществе и состояния. За простолюдина назначали меньший вергельд, чем, , скажем, за почтенного члена знатного рода. Но если знатный человек убивал простолюдина, он должен был заплатить вергельд согласно своему проступку. Вергельд уплачивали деньгами, скотом и так далее. Вергельд не только служил защитой, ибо при нем убийство не оставалось безнаказанным, но, что еще важнее, препятствовал отмщению, от которого иногда погибали целые семьи и кланы, постепенно вступающие в длительную вражду. Вся эти проблема разрешилась с появлением вергельда. Конечно, его утверждение дало некоторые преимущества богачам, которые могли с легкостью заплатить вергельд, но даже им, как известно, было непросто расстаться со своими конями или овцами.

— Цивилитас! — мягко проговорил спутник великана.

— Да, цивилитас, — ответил тот.

Слово «цивилитас» символизировало и снисхождение, и милосердие, и разумный отказ от жестокости. Разве не цивилитас сделал Империю Империей? Разве он не стал подарком Империи другим планетам — он явил истинное оправдание их существованию, дал им самое драгоценное — право жить? Не будь этого многогранного слова, «цивилитас», что смогло бы сдержать легионы и чиновничью свору, корабли, когорты и оружие; разве само оно не искупило захватничество и алчность, свирепость, ярость, эксплуатацию и жестокость? Вот слава и величие Империи — «цивилитас», как учил брат Вениамин, который, в общем-то, не был горячим сторонником Империи. Под выражением «цивилитас» понималось очень многое, гораздо большее, чем казалось на первый взгляд. Его значение нельзя было определить точно, подобно тому, как нельзя полностью объяснить, что такое «друг» или «любовь». Но отчасти под этим словом понимали единство надежд, скрытых в выражениях «равновесие», «порядок», «соответствие», «гармония», «закон», «цивилизация». Можно считать, что это слово отделяло мир от войны, справедливость от коварства, просвещенность от невежества, цивилизацию от варварского образа жизни. Это — неуничтожимый идеал.

Великан огляделся. Вожак шайки скрылся из виду. Его приятели, человек десять-двенадцать, стояли поодаль. Вряд ли они стали бы продолжать преследование — один из них уже лежал, не подавая признаков жизни, у подножия стены. Над ним тянулась полоса крови, проведенная собственным затылком оборванца.

Великан заметил поблизости женщину в роскошном лиле, которую он видел и прежде. По-видимому, она вернулась и теперь шла вслед за группой по неизвестной великану причине. Их глаза встретились.

— Болван! — процедила женщина.

«Она недовольна, что я разглядывал ее у поста», — решил великан.

Женщина взглянула в сторону оборванцев, молча толпившихся неподалеку.

— Трусы! Фильхены! — презрительно пробормотала она.

Как обычно, в этом повествовании мы пользуемся знакомыми выражениями для обозначения соответствующих форм жизни, или, лучше сказать, форм жизни, занимающих подобные экологические ниши, а также используемых для таких же целей, что и существа, известные читателю; мы без колебаний говорим о коровах или овцах, но читателю необходимо понять, что в большинстве случаев под этими словами подразумеваются совсем не те коровы и овцы, которые известны ему. Это делается для того, чтобы избежать путаницы со множеством названий и скучных описаний, вероятно, представляющих не самый большой интерес вповествовании, и, разумеется, не обязательных для понимания общего смысла — описаний специфических и генетических различий десятков видов существ, иногда встречающихся только на одной планете, хотя, благодаря космическим перевозкам, они намеренно или случайно могли оказаться и на других планетах. Иногда мы даем этим существам первоначальные названия — особенно когда этим преследуется какая-либо цель. К примеру, фильхеном названо маленькое всеядное животное, принадлежащее семейству грызунов. Это не мышь и не крыса, поскольку фильхен в отличие от них является яйцекладущим грызуном. Когда мы упоминаем о «мышах» или «крысах», эти выражения обозначают животных, в биологическом смысле более похожих на тех мышей и крыс, которые известны читателю. Подобие повадок, отношений в общей природной системе ареалов и типов, а также принципы их развития в некоторых случаях почти полностью соответствуют друг другу. В таких случаях мы заранее просим снисхождения у читателей.

— Фильхены! — бросила женщина оборванцам, а затем дерзко взглянула на великана и пренебрежительно произнесла: — Варвар!

Первый раз его так назвали на улице. Несомненно, причиной послужила его внешность, манера одеваться, поведение — такое невозмутимое, неизмеримо горделивое, что на улицах его преследовали, пытаясь унизить.

— Пойдем дальше, — сказал великану его спутник.

— Подожди, — попросил великан.

Он размышлял, почему женщина пошла за ними. Он шагнул к ней — не угрожающе, а просто чтобы оказаться поближе. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места. Маленькая шайка оборванцев, которых она оскорбила, отпрянула назад.

Этим движением они напомнили стаю мух, улетающих прочь. Великан поднял руку — только чтобы согнать мух с лица. Он шагнул еще раз.

— Я тебя не боюсь! — заявила женщина. Великан остановился, разглядывая ее. Губы женщины тронула надменная улыбка — улыбка презрения и высокомерия.

Великан понял, что она надеется на преимущества своего пола и своего, несомненно, высокого положения, а также на помощь стражников.

Она стояла на месте.

— Варвар! — прошипела она.

Он ничего не ответил.

Она шла за ними — интересно, почему? Что заставило ее? Ненависть, желание побороть в себе страх, отомстить за разглядывание в упор, любопытство, некий интерес или причина крылась гораздо глубже, и женщина сама лишь смутно чувствовала, что заставляет ее идти вперед — мощная сила, которой она не может противиться, да и не в состоянии противиться в глубине души?

— А ты красавчик, — пренебрежительно заметила она. — Должно быть, простые деревенские девчонки без ума от тебя.

Он не стал объяснять, что в его деревне есть женщины, не слишком отличающиеся от нее, некогда бывшие гражданками Империи, а теперь живущие в страхе перед пинками и ударами хлыстов свободных женщин.

— Зашнуруй свои шкуры! — приказала она.

Его широкая грудь была сильно обнажена, поскольку великан распустил шнуровку. Он приблизился настолько, что мог дотянуться до женщины. Она заметно задрожала, но не отступила. Напротив, заставила себя гордо выпрямиться.

— Я назову тебя обезьяной и варваром, — произнесла она, — а ты все равно не осмелишься ударить меня.

Его рука мелькнула в пощечине, отбросившей женщину к стене. Она медленно обернулась и недоверчиво уставилась на него, стирая кровь с губы. Потом перевела взгляд на стражников.

— Он — гость Империи, — объяснил спутник великана, останавливая стражников.

Великан подошел к женщине и грубо поставил ее перед собой. Ее била дрожь.

— Жарко, — проговорил великан.

Не обращая внимания на удивленные возгласы, протесты стражников, которых сдерживал его спутник, и крики женщины, он обеими руками разорвал до пояса ее одежду.

В таком виде на самых лучших невольничьих торгах выставляли на продажу обнаженных до бедер рабынь. Конечно, обычно женщин показывали совершенно обнаженными, только в цепях и ошейнике, чтобы покупатели сами увидели, за что они платят.

Схватив женщину за запястья, великан силой поставил ее на колени перед собой и внимательно оглядел. Женщина вполне могла бы стать рабыней, решил он, отпуская ее.

Она быстро набросила одежду, плотно запахнувшись в нее, но осталась на коленях, страшась подняться.

— Может быть, мы когда-нибудь встретимся, — сказал великан, — когда у меня будет с собой веревка.

— Ты невоспитанный мужлан, — сказала она.

— Ты тоже не будешь знатной дамой — нагая и с веревкой на шее.

— Ты варвар! — прошептала она.

— Да, — согласился он. — Я — варвар.

Он отвернулся и отошел, оставив женщину стоять на коленях и сжимать разорванную одежду.

Спустя минуту великан и его спутник подошли к краю площади, в центре которой, занимая более пятисот ярдов, располагался дворец, подобный драгоценному камню в оправе стен.

У края площади после обмена паролями и отзывами, краткой церемонии с салютами, эскорт сменился, стража повернула обратно, а великан и его спутник направились ко дворцу в сопровождении дворцовой стражи.

Великан оглянулся. Оборванцы, которые преследовали его, остались вдалеке. Не то, чтобы им было нельзя входить на площадь — невооруженным гражданам Империи это позволялось — просто они предпочли прекратить преследование, вероятно, пресытившись развлечением. Еще дальше у стены был их собрат. Он по-прежнему лежал на мостовой, бесчувственный, в луже собственной крови. Неподалеку стояла женщина, запахнув разодранный лил. Она смотрела вслед великану и его спутнику.

По площади прошел ветер — здесь его не сдерживали здания.

— Тут лучше, — заметил великан.

— Да?

— He так сильно воняет.

— Ветер, — согласился его спутник.

— Да, здесь не так воняет, — вновь с удивлением повторил великан.

Конечно, здесь на воздух могли оказать воздействие ароматные травы, смятые ступнями прохожих. Эти травы ежедневно разбрасывали по улицам в честь пребывания императора. Их запах перекрывал вонь гниющих отбросов, которые во множестве скапливались на улицах города.

— И мух здесь нет, — заметил великан, и добавил: — От той женщины не пахло.

— Да, — кивнул его спутник.

— Все было бы по-другому, — рассуждал великан, — если бы она голой стояла по колени в навозе, со связанными узлом волосами; если бы под угрозой хлыста ей пришлось чистить конюшни.

— Несомненно, — ответил его спутник.

— Но ее можно было бы чисто вымыть и надушить, — размышлял великан.

— Конечно.

— Думаю, скоро она запросила бы работы в хижине, а не в конюшне.

— Да! Да, — подтвердил его спутник.

Великан оглянулся.

— Больше они нас не потревожат, — объяснил спутник. — Приближается время дневной раздачи бесплатного хлеба.

— Я хочу видеть ее, но она уже ушла.

— Забудь о ней.

— Она хорошо сложена, — заметил великан, и его спутник кивнул.

Иногда великан выбирал рабынь, чтобы получить от них здоровое потомство.

На площади журчали фонтаны, повсюду стояли статуи древних почитаемых богов, покровителей Империи.

— Господин! — позвал начальник стражи.

— Идите вперед, — приказал спутник великана.

Группа пересекала площадь, направляясь к дворцу.

Прежний пантеон богов был многочисленным и имел существенные различия даже на имперских планетах. Обычной для Империи была политика терпимости не только ко множеству собственных богов и их поклонников, но и к богам других народов. Это оказало влияние на то, что на многих планетах, у разных народов возникло многобожие. Конечно, существовали более или менее могущественные божки, среди них имелись самые главные, между божками существовало соперничество. Однако когда Империю стали раздирать мятежи и волнения, власти принялись настаивать на принесении присяги своими народами — обычно в виде приношения цветов, лавровых венков, щепотки благовоний, и тому подобного, на алтарь, посвященный гению, или духу Империи. Это совсем не означало, что этот гений, или дух, был божеством. На такие приношения обычно с охотой соглашались народы Империи во всех галактиках, кроме членов раскольничьих сект, на чье нежелание участвовать в церемонии, как правило, смотрели сквозь пальцы.

— Теперь уже недалеко, — сказал спутник великана.

Лиловая ароматная струя фонтана взлетала вверх и обрушивалась в бассейн ливнем аметистовых капель, поднимая брызги над поверхностью воды.

Пока великан и его спутник в сопровождении эскорта пересекают площадь, направляясь к первым воротам во внешней стене, не будем упускать случай самым ненавязчивым образом познакомить читателя с пантеоном Империи. В нем были разные боги: Орак, верховное божество; Умба, его супруга; божество-вестник Феб; ремесленник и корабел Андрак; Крагон с ястребиными крыльями — божество мудрости и войны, и соблазнительная Дира, покровительница рабынь. Согласно мифам, она по очереди принадлежала разным богам, которые завоевывали ее, получали в дар или покупали. Обычно ее представляли как собственность Орака. Умба, супруга Орака, ненавидела покровительницу рабынь, подобно всем другим богиням. Обычно Диру изображали стоящей на коленях, танцующей или прислуживающей; а также у ног других богов. На изображениях богиня была в цепях и в ошейнике. Кроме того, ее считали богиней любви и красоты.

Маленькая группа подошла к главным воротам во внешней стене — одной из более чем дюжины стен, окружающих дворец.

Многие горожане смотрели вслед группе, с удивлением замечая в ней варвара. Конечно, они видели всего лишь одетого в шкуры мужчину» крупного, хорошо сложенного, широкоплечего, с тонкой талией, длинными руками и большой головой, с проницательными глазами и светлыми волосами, походка которого отличалась от обычной походки жителей Империи. Вероятно, это был приграничный представитель другой планеты — ловкий и умный, проворный и свирепый житель дальней, чужой и примитивной планеты. Мы не осуждаем этих граждан и не считаем чрезмерно любопытными. Причины, по которым люди могли заметить что-либо необычное или зловещее в этом варваре, найти трудно. И в самом деле, он не отличался от бесчисленного множества жителей Империи. Даже мы, увидев его, обратили бы на него внимание не более, чем на других — конечно, если бы не знали, кто он такой. В городе варвара никто не знал.

У ворот группа остановилась.

— Подождите минуту, — попросил начальник дворцовой стражи, входя в приоткрытые ворота.

— Хо! — вдруг воскликнул один из стражников.

Великан посмотрел направо. К его удивлению, неподалеку на коленях стояла женщина, придерживая на груди разорванный лил — та самая, которую великан ударил на улице. Со слезами на глазах она подползла к варвару, робко и пугливо глядя на него. Стражники в изумлении вытаращили глаза.

— Встаньте, женщина, — сказал спутник великана, беспокойно оглядываясь. — Вы же гражданка Империи!

Но она не встала. Она осталась на своем месте, с ужасом прижимая к себе лил. Когда великан вновь обернулся к ней, женщина все еще покорно склонялась к его ногам.

— Чтобы повиноваться, мне не нужна плеть, — сказала она.

Великан пожал плечами. Хозяин мог использовать плеть по своему усмотрению, независимо от того, нуждалась в ней рабыня или нет. Женщина понурилась, не смея смотреть ему в глаза. Он не приказал ей отпустить разорванную одежду.

— О ком доложить? — спросил слуга, появившийся вместе с начальником стражи.

Спутник великана поморщился. Слуга не сводил с него вопрошающего взгляда.

— Я — Отто, — заявил великан, — вождь вольфангов.

— Я — Юлиан, — раздраженно проговорил его спутник, — из рода Аврелиев, — и с подчеркнутой иронией добавил: — Близкий родственник императора.

— Прошу вас, входите, благородные господа, — учтиво пригласил слуга.

Великан и его спутник прошли через первые ворота.

Несколько камер, встроенных в стену, следили за их движениями с того самого времени, как мужчины достигли края площади. Такой же надзор продолжался внутри дворца посредством различных устройств, визуальных и слуховых.

После того, как спутники вошли, женщина еще долго стояла на коленях у ворот.

— Уходи, — наконец сказал ей стражник.

Она послушно встала и отошла к одному из фонтанов, где вновь опустилась на колени, неотрывно глядя в сторону ворот.

— Я никогда прежде не молилась тебе, Дира, — шептала она, — а теперь делаю это, ибо ты — моя заступница. Пошли мне свою милость, Дира, чтобы я могла хорошо служить ему!

Глава 3

Тесло — не топор, хотя между этими инструментами есть сходство. Вероятно, вы видели его. Большое, плоское, изогнутое лезвие насажено на рукоятку наподобие мотыги, хотя этот инструмент не предназначен для обработки земли и не такой хрупкий, как мотыга. Тяжелая, широкая вставка лезвия глубоко уходит в рукоятку. Обычные функции этого инструмента — обстругивать дерево, обрабатывать, к примеру, тяжелые брусья и плашки. Им можно также стесывать сучки, щепать лучину и так далее. Маленькое тесло наряду с долотами, резцами и прочими инструментами мастера используют при декоративных работах, таких, как резное украшение дверей и ворот, капителей деревянных колонн, носовых фигур судов, снующих между укрепленными торговыми городами. Но сейчас мы говорим о теслах большего размера. Их лезвие составляет в длину больше фута, рукоятка достигает четырех футов. Таким оружием может пользоваться только очень сильный человек. Тесло было традиционным инструментом многих народов, в том числе и лесного. Топор и тесло, как копье, а позднее меч, стали в некотором роде символами этих народов. Сделаем очень краткое отступление: давным-давно, еще задолго до появления календарей и начала летоисчисления, еще до зарубок на камнях, в те времена, когда люди не различали не только месяцы, но и времена года, годы и годичные циклы, отмечаемые посадками священного дуба каждые тысячу лет, лесной народ вел жизнь охотников и пастухов, и только позднее стал обрабатывать землю. Обычный поселок лесных людей состоял из кучки хижин, иногда окруженных частоколом. Вокруг лежала возделанная земля, отвоеванная у леса, куда по утрам выгоняли скот, а вечером пригоняли его обратно, за частокол. По мере того, как увеличивалась численность народа, сельчанам и их скоту требовались новые земли, и они начали вторгаться в леса. Этот процесс ускорился, когда земледелие — конечно, довольно примитивное, — прибавилось к хозяйственным делам этого народа. Люди сообща расчищали землю под поля, сжигая деревья и кустарник — практика, в результате которой почва значительно обогащалась за счет древесной золы. Иногда обильные дожди из почвы вымывали питательные вещества, и поле уже не давало свой первоначально богатый урожай. Тогда народ переселялся на новое место, благо земли было много, а леса казались безграничными. Так повторялось из поколения в поколение. В период развития охоты и скотоводства, по мере того, как охотники уходили все дальше, а общины разрастались вместе с увеличением стад, люди из соседних деревень нередко затевали споры, которые не всегда разрешались мирным путем. С развитием земледелия споры стали вспыхивать чаще, понадобилось постоянное переселение, или кочевка сельчан. В деревнях при их изоляции и ненадежной защите развивались и сплоченность жителей, и недоверие к чужакам. Эти люди никогда не пренебрегали охотой с присущим ей азартом погони, засадами, убийствами, что будило мрачные, глубинные наклонности. Она давала возможность поупражняться в навыках, которые не чужды воинам: к примеру, в умении устраивать засады, а также развивала осторожность, терпение и хитрость, способность преследовать, убивать и так далее. Можно считать войну своеобразной охотой — несомненно, самой опасной из охот, а охоту — войной, самой безобидной из войн. Много раз, когда деревни чересчур разрастались, им приходилось разделяться и обживаться на новом месте. Так сказать, у деревень образовывались колонии. Между родственными группами оставались языковые и культурные связи. Отсюда, видимо, и пошло образование племен, групп родственных семей, или кланов. Естественно, племена или группы племен могли ссориться с другими племенами в борьбе за территорию и природные ресурсы, и последствия этих ссор были вполне предсказуемы. Самые сильные, свирепые, ловкие, жестокие племена в таком соперничестве побеждали, покоряя врагов, уничтожая их, изгоняя с земли или обращая в рабство. Некоторые из племен, живущие близ морей, на островах, у рек, или те, кого странствия привели в такие места, узнали о существовании других народов, не только лесных, и добавили к своим занятиям умение рыбачить, строить суда и промышлять пиратством. В самом деле, каким бы ни было судно, пиратским или торговым, его успех часто зависел от силы и характера его экипажа. Упоминаю об этом, чтобы пролить свет на характер лесного народа и ему подобных. К примеру, алеманны, или, как их называли в Империи, ааты и вандалы были лесными народами, и ввиду сходства в происхождении и образе жизни между ними было много общего, несмотря на грозную вражду, которая началась еще в незапамятные времена и тянулась со временными перемириями до тех пор, пока вандалов не уничтожили войска Империи. Все это имеет немало отношения к теслу — тому особому теслу, о котором мы упомянем позднее, когда речь пойдет о планете встреч. Хотя алеманны и составляющие этот народ племена, например дризриаки, теперь обладали оружием, сложными устройствами и кораблями, которые позволяли им если не угрожать, то досаждать Империи, у них оставалось множество давних обычаев и традиций, происхождение которых утрачено в тумане времени еще до появления тысячелетних дубов. Традиционно у них пользовались почетом тесло, топор, меч и копье. То особое тесло, которое мы постараемся запомнить, лежит сейчас в кожаном футляре на флагмане флота Аброгастеса Фар-Граспера, короля дризриаков, самого большого и свирепого племени алеманнов. В том же отсеке рядом с теслом на неглубоком бронзовом подносе, накрытом пурпурной тканью, лежит тяжелый, крепкий, окоренный брус, взятый с родной планеты алеманнов.

Глава 4

— Обратите внимание императора, — раздраженно сказал Юлиан слуге, принесшему шербет, — что его кузен Юлиан Аврелий и Отто, вождь вольфангов, уже давно ждут аудиенции.

— Шербет, господа, — невозмутимо ответил слуга, ставя два бокала на мраморный стол между двумя диванами. По всей комнате были расставлены кресла.

Как только прошел первый час ожидания, Юлиан встал и нервно заходил по комнате.

Отто, которого до сих пор мы называли «великаном», вождь вольфангов, маленького племени вандалов, сидел спиной к стене и лицом к двери, положив ногу на ногу.

Вначале он не стал садиться в кресло, но не потому, что никогда не видел мебели или счел ее неудобной — ведь ему встречались подобные вещи на Тереннии, на Тангаре, на корабле. У него самого были скамейки, резной деревянный трон, табуреты в главной деревне вольфангов, где находилась хижина вождя — большая по размеру, чем другие хижины. Причина, по которой он не стал садиться, состояла в том, что, откинув край шелкового ковра, на котором стояло кресло, он заметил тонкую щель, отделяющую прямоугольный сектор пола — видимо, при включении какого-то механизма кресло уходило вниз вместе с сидящим в нем.

— В комнате есть множество потайных дверей, — раздраженно объяснял Юлиан, — через которые можно выйти, спасаясь от погони или нежелательной встречи; через эти двери могут войти стражники, застав посетителей врасплох, и так далее. Люк под креслом может быть вполне невинным, ведущим к запасной лестнице, или, наоборот, позволяющим войти в комнату. Если хочешь, передвинь кресло.

— Почему ты сердишься? — спросил Отто.

— Терпеть не могу, когда меня заставляют ждать, — ответил Юлиан. Он был одет в мундир офицера имперского флота — белый, с золотым галуном, с тремя пурпурными шнурами у левого плеча, свидетельствующими о знатности его рода, близком родстве с самим императором.

— Простите, господин, — сказал вошедший слуга.

Эти слова только еще сильнее разозлили Юлиана.

— Заметьте, наш приход не был неожиданным, — возразил он.

— Да, господин.

— Аудиенция была назначена заблаговременно.

— Да, господин.

— Мне отлично известно, какое положение занимаю я сам и мой друг, и на какой прием мы вправе рассчитывать.

— Уверяю, император вскоре будет готов увидеться с вами, — ответил слуга.

— Передайте мое неудовольствие третейскому судье, — решительно приказал Юлиан.

Слуга заметно побледнел. Отто решил, что третейский судья, должно быть, важная персона.

— Передайте, — повторил Юлиан.

— Я еще раз напомню моему господину о назначенной аудиенции, — уклонился от прямого ответа слуга.

— Идите.

— Да, господин.

Будучи одним из самых состоятельных людей Империи, потомком патрицианского рода, родственником самого императора, Юлиан, следуя обычаям предков из рода Аврелиев, служил в имперском флоте. Он прошел подготовку и получил звание, как будто был всего лишь тщеславным отпрыском хонестори более низкого происхождения. Юлиан оказался талантливым офицером, ответственно выполнял свои обязанности, оказывал всяческое уважение своим воинским начальникам. Будь он одним из многих безвестных офицеров, он, несомненно, был бы на хорошем счету, пользовался бы заслуженной популярностью и у подчиненных, и у начальства, даже если бы был строг с первыми, предъявляя к ним не меньшие требования, чем к самому себе, и стал бы максимально ответственным и корректным в отношении последних. Однако он был заметной фигурой, принадлежал к роду Аврелиев. Поэтому люди стремились попасть к нему в подчинение, надеясь на продвижение по службе, а старшие офицеры испытывали в отношении него двойственные чувства. Хотя он сам был еще молод и недостаточно опытен, его род входил в число самых высоких в Империи, а положение его самого было таким, какого другой мог бы достигнуть только в браке с членом императорской семьи или после особого приказа самого императора о возведении в ранг патрициев, сопряженного с назначением на доходное место — префекта, казначея, начальника имперской полиции или дворцовой стражи, старшего офицера флота или командира мобильных, пограничных и иных войск. Конечно, к такому подчиненному, как Юлиан, следовало относиться с осторожностью. Вероятно, хитрый и предприимчивый человек мог бы воспользоваться таким случаем для собственного продвижения. Да, иметь такого подчиненного означало одновременно и удачу, и опасность, — постоянное пребывание под наблюдением, как в столице. Слуга вышел из комнаты.

— Ты можешь подвинуть кресло, — повторил Юлиан.

— Чтобы они узнали, что я обнаружил люк? — заметил Отто.

— Они уже знают об этом.

Отто недоуменно воззрился на друга.

— Ты помнишь объективы на корабле? — спросил Юлиан.

— Да. — Отто охотно изучал все устройства корабля, который доставил их на летнюю планету.

Юлиан указал на отверстие в стене — высоко, почти под потолком. Тогда Отто поднялся и сел в кресло прямо под отверстием, скрестив ноги. Теперь он вряд ли находился в зоне обзора.

Вскоре после этого слуга принес незаказанный шербет, быстро оглядел комнату и облегченно вздохнул, увидев Отто. Отто не сомневался, что слуга входил только за тем, чтобы удостовериться в его присутствии.

Первый раз слуга появился, как только друзей провели в эту комнату, что произошло добрых два часа назад, и предложил им на выбор шербет или мороженое.

— Сообщите императору, что мы ждем встречи с ним, — не скрывая раздражения произнес Юлиан. Он злился с того самого момента, когда было нанесено первое оскорбление — у внешних ворот, где слуга спросил, как доложить о посетителях. Аудиенция была назначена заранее. Неужели его не узнали? Разве слугам было неизвестно, кто он такой? Вторым оскорблением Юлиан счел то, что их сразу не провели к императору и не оказали достаточно теплый прием, какой и следовало оказать в отношении родственника императорской семьи. Их проводили в эту комнату и заставили ждать как обычных просителей, подхалимов из провинциального магистрата какой-нибудь отдаленной планеты или послов какой-нибудь незначительной дружественной державы. Слуга принес мороженое. Мороженое в вазах из полупрозрачного кварца рудников Янии, вероятно, принесенное из погребов Аврея, уже растаяло, превратившись в пузыристые лилово-желтые лужицы. Ни Отто, ни Юлиан не дотронулись до него.

Теперь на столе стоял шербет в высоких серебряных бокалах, с серебряными титосами — это слово можно было бы перевести, как «десертные ложечки». Они представляли собой узкие, тонкие пустотелые палочки с плоским расширением на одном конце. Думаю, такой внешний вид оправдывает нашу попытку назвать эти предметы ложками. Добавлю, однако, что через них можно было втягивать жидкость в рот — в этом случае они действовали, как соломинки.

Юлиан оставил шербет там, где он стоял, не дотронувшись до него, как и до мороженого. Он чувствовал, что принятие даже таких тривиальных знаков гостеприимства может свидетельствовать о смирении, о том, что он находит прием вполне сносным. Хотя Отто одолевало любопытство, он тоже не стал пробовать ни шербет, ни мороженое — в комнате под креслами были ловушки.

Он запомнил, как во второй свой приход слуга, неожиданно, без просьбы принеся шербет, огляделся и с облегчением отметил, где находится гость. Значит, предположение о том, что у стены его не будет видно на экране, оказалось верным.

Юлиан продолжал вышагивать по комнате. Отто, великан, ничем не выдавал своего нетерпения. Конечно, можно было попенять, что придворные императора не оказали большей любезности и что встреча не состоялась сразу же.

Отто увидел, как муха села на край бокала с шербетом. Значит, мухи на этой планете есть даже во дворце.

За этой мухой прилетела другая, затем третья. Во дворце есть мухи, думал Отто. Вон они, как виноградины, расселись на краю серебряного бокала, который, пожалуй, можно было бы обменять на винтовку где-нибудь на захолустной планете, где оружием могли обладать только члены магистрата. Интересно, понимают ли мухи опасность этого вкусного на вид питья? Наверняка какая-нибудь из них утонет или замерзнет, затянутая в эту вязкую трясину.

Отто изучал диваны возле стола. На них полагалось садиться во время еды. Этому пришлось бы долго учиться — есть в таком положении наверняка трудно. Интересно, удобно ли сидеть на таком роскошном с виду диване? Отто вспомнил, что таких диванов не было на «Аларии». Конечно, на разных планетах разные обычаи, к тому же на диване за столом могло уместиться меньше людей, чем на стульях.

Однако Отто так и не решился попробовать присесть на диван — похоже, с него было бы трудно быстро встать, чтобы выхватить оружие и приготовиться к защите. То ли дело табурет или скамья, которые можно отшвырнуть, вскакивая, как пружина.

Юлиан сел, не сдвинув кресла. «Друг, это опасно, — мысленно встревожился Отто. — Должно быть, всегда опасно сидеть на таких высоких сидениях, вообще высоко сидеть».

Однако люди всегда будут сражаться за право высоко сидеть. Разве не все троны надежны не более, чем капканы или ловушки, которые могут захлопнуться в самый неожиданный момент?

В тягучем ожидании Отто мысленно вернулся на планету встреч, в то время, когда Юлиан, в силу сложных обстоятельств, был не более, чем его пленником.

Глава 5

— Не шуми, веди себя тихо, — посоветовал Отто своему спутнику, который шел за ним по пятам в короткой, изорванной тунике — почти как у раба. Однако на его теле не было следов рабства — ни клейма, ни другой красноречивой отметины, как у рабыни, которую можно было обменять, подарить или продать.

— Не буду, — кивнул Юлиан. Их окружали ортунги.

Корабль ортунгов, на котором все еще оставались следы боя с «Аларией», прибыл на орбиту Варны, куда прежде силами гравитации были притянуты две спасательных капсулы с той же самой «Аларии». В первой капсуле находился гладиатор, который обучался в школе Палендия на Тереннии, и выигранная им в состязании темноволосая девушка по имени Янина. Она не представляет для нас особого интереса, поскольку является рабыней. Во второй капсуле находилось трое женщин и мужчина. Все женщины были богатыми, красивыми, образованными, чувственными особами, и две младшие — гибкая, привлекательная блондинка и восхитительно сложенная брюнетка с тонкими и выразительными чертами лица, созданная для рабства — были достаточно хорошим, чтобы заслужить высокую цену у самых взыскательных покупателей. Мужчина был молодым офицером императорского флота.

Они шли по размокшей тропе — утром прошел сильный ливень.

Посадочное устройство, легкое суденышко, предназначенное для взлетов и посадок на планеты, для переговоров в пустотах космоса, мягко приземлилось неподалеку, на круглый, омытый дождем луг, и мелкие зверьки бросились врассыпную от тени и жара металла. Из посадочного устройства вышли несколько человек, вступив в густую, зеленую, влажную траву, ароматную, царапающую щиколотки и совсем не похожую на траву близ посадочного устройства — совершенно желтую и сухую. Среди прибывших были Отто и Юлиан. Они летели с Варны. Вся их задача заключалась в том, чтобы бросить вызов.

— Для твоего беспокойства нет причин, — заметил Юлиан.

— Мы пока не дошли до рощи, — возразил Отто.

— Не понимаю…

— Ортунги явно позаимствовали кое-что у народа тимбри, — размышлял вслух Отто.

Чуть подальше тропа была менее грязной, ее даже покрывал гравий. Конечно, за такой дорожкой явно следили — это уже не была узкая вытоптанная тропа, которая остается после прохождения нескольких людей. Отпечатки сандалий там и тут вдавливали камушки в мягкую почву. Крохотные капельки воды пробивали себе путь сложными зигзагами и стекали в следы с невысокими, пологими склонами.

Народ вандалии, или вандалы, состоящий из пяти племен, среди которых самыми малочисленными и мирными считались вольфанги, не слишком отличался от других варварских народов. У них вошло в привычку и даже стало обычаем ссориться и враждовать со своими соседями, где бы они ни появлялись в результате частых переселений и периодических кочевок. Эта вражда бывала продолжительной и включала победы, той или иной стороны, когда побежденные подвергались свирепому и жестокому преследованию. Удачливо выживающие племена, особенно обособленные, через культуру, воспитание и традиции, через испытания и походы становились сильными, более гордыми и менее терпеливыми. Они могли быстро раздражаться, быть более жестокими и воинственными. Менее приспособленные, слабые, покорные, миролюбивые племена в соответствии с реальными событиями, описанными в истории, жестоко подавляли, уничтожали, обращали в рабство, облагали данью. Чтобы описываемые события были более понятными, упомянем, что алеманны, одним из племен которых являлись дризриаки, а также мятежные ортунги, оказались наиболее удачливыми из всех варварских народов. Следует сказать, что алеманны и вандалы — еще один воинственный и некогда отчаянный варварский народ, — находились в постоянной, непрекращающейся вражде. Империя, конечно, внесла в эту кровавую распрю новые ужасные особенности своим собственным существованием и стремлениями, новым, мощным оружием, враждой, взяточничеством, запугиванием, коварством и прочим. В ходе войны с Империей вандалы, несмотря на первоначальное превосходство в оружии, были побеждены и уничтожены, их племена рассеяны и обезоружены. Остатки племени волъфангов, к примеру, несколько поколений назад были перевезены на отдаленную планету под названием Варна. Там их оставили и забыли, хотя, несомненно, это событие было отражено в летописи Империи, чтобы в случае необходимости можно было собрать народ и дать ему статус федератов — либо как лесорубам, очищающим леса, либо как крестьянам, которые должны были поставлять продукцию на базы Империи, либо как лимитанам — пограничным войскам. С другой стороны, следует заметить, что у алеманнов происходили всего лишь неопасные стычки с имперскими войсками. Они всегда ухитрялись вовремя отступить и, дождавшись удобного момента, вновь начать осторожно рыскать и разнюхивать обстановку вдоль границ Империи. Иногда их корабли даже осаждали столицы провинциальных планет. Если бы алеманны жили в другом пространстве и времени, и столкнулись с Империей раньше, при обстоятельствах, сравнимых с обстоятельствами вандалами, вряд ли их судьбы не были бы похожими. Но все случилось иначе. Алеманны совсем недавно стали появляться на горизонтах Империи.

— Тебе не надо было сопровождать меня, — сказал Отто своему спутнику, Юлиану. — Это дело касается только ортунгов и вольфангов.

— Мне любопытно посмотреть, как разрешаются подобные споры, — возразил Юлиан.

— Нетрудно догадаться, — вздохнул Отто.

В имперских записях этой планете, как и множеству других, был присвоен только номер без имени. Мы не знаем этого номера, не знаем планету, ибо все данные, которые могли бы помочь определить ее, ныне утрачены. В номер планеты, насколько нам известно, мог входить номер солнца ее системы, затем число, обозначающее положение планеты по отношению к своему солнцу. Конечно, планета, на которой происходили описываемые нами события, еще существует, только она нам не известна. Все предложенные ответы на этот вопрос останутся лишь догадками. В алеманнском обиходе планета имела название, но даже при этом факте ее расположение оставалось неясным. На языке алеманнов название планеты звучало, как «Тенгутаксихай», то есть «Лагерь Тенгуты», а может, и «Лагерь тенгутов» — поскольку притяжательный падеж и имя собственное могут быть истолкованы по-разному. Лично я придерживаюсь варианта «Лагерь Тенгуты», и некоторые языковые конструкции дают возможность утверждать, что выражение «ихай» на языке алеманнов могло означать «лагерь, стоянку, логово». Мы не знаем, кем был этот Тенгута, но подобное имя весьма распространенно у варварских народов. Избегая проблем с названием этой планеты, мы назовем ее просто планетой встречи — впрочем, так можно назвать почти любую из планет. Планеты встреч, по крайней мере, выбранные для встреч представителей определенных народов, где разрешались споры между варварами, планеты, похожие на пустынные острова или рифы в суровом море, обычно были удаленными, необитаемыми, что уничтожало вероятность нападения и вмешательства местных жителей.

— Ты не взял оружие, — напомнил Юлиан.

— Но ведь я бросил вызов, — объяснил Отто, — значит, выбирать оружие будут они.

Остатки вольфангов, изгнанных на Варну и вооруженных всего лишь примитивным оружием, а потому вынужденных по древнему обычаю спасаться в лесах, были обнаружены разведчиками дризриаков — самого крупного племени алеманнов. Дризриакам доставило немало удовольствия видеть своих давних врагов в таком бедственном положении — поверженных, разоруженных, оставленных на милость любого мало-мальски сильного противника. Многие вольфанги погибли в кровавой резне, кроме, конечно, самых красивых женщин — они всегда представляли собой заманчивую, желанную добычу для победителей. Поставленные на колени вольфанги были лишены вождей — их головы швырнули в грязь — и получили позволение жить только при условии постоянной уплаты дани. Ее регулярно забирали посыльные дризриаков. Дань состояла из зерна, овощей, янтаря и смолы, Ценной древесины, мехов, целебных трав и женщин. Около двух лет назад Ортог, принц Дризриакский, со своими приближенными, объявил о расколе, назвав себя королем нового племени ортунгов, или государства Ортунгена. Затем Ортог, как во времена, когда он был еще принцем Дризриакским, задействовал своих людей в таких прибыльных ремеслах, как пиратство, торговля, грабеж всего, что плохо лежит в Империи. Незадолго до того, как его посыльные теперь уже от имени ортунгов — отправились взимать дань с вольфангов, две спасательные капсулы с ограбленного, распотрошенного, . затем уничтоженного круизного корабля «Алария» приземлились на Варну. Ортог, который прежде попал в лапы предателей и был передан имперским представителям на орбитальной станции Тиноса, стал узником «Аларии». Его везли на планеты Телнарии, когда корабль был окружен варварским флотом.

— Я снова слышу, — вдруг насторожился! Юлиан, — звук похож на бряцание цимбал.

— Тимбри часто используют такие инструменты в своих обрядах, — объяснил Отто.

— Там поют, — добавил Юлиан.

— Да, — кивнул Отто.

Пели отдаленные женские голоса — обряды народа тимбри проводили священослужительницы или жрицы.

Группа продолжала шествовать вперед по влажной, усыпанной гравием тропе.

Впереди Отто шли двое мужчин, Хендрикс и Гундлихт, — люди Ортога, которые прежде приходили к вольфангам за данью. Они с удивлением узнали, что вопреки строжайшему запрету вольфанги избрали себе вождя и отказались платить дань. Однако для посыльных оказалось невозможным вернуться на корабль, понять тревогу и уничтожить вольфангов вместе их лесами на тысячу миль в округе. Объяснение этого удивительного факта связано с целым рядом обстоятельств.

— Я снова слышу цимбалы, — произнес Юлиан.

— Да, — кивнул Отто.

Издалека вновь донеслось пение. Начинался дождь. Впереди, почти у самой вершины холма, к которой вела тропа, виднелась густая роща.

Здесь нам вряд ли удастся что-нибудь сделать, думал Отто, и пользы от сделанного будет немного. Что значит жизнь и смерть, судьба и удача нескольких мужчин, для всего мира?

В одной руке Гундлихт нес нечто, напоминающее свернутую вышитую измятую ткань. Ткань была мокрой от дождя.

— Это за рощей, наверху, — кратко объяснил Отто.

И вновь крошечные ручейки воды побежали между камешками — как реки, поднимающиеся в своих берегах. Белые капли заполняли следы сандалий, плескали на щиколотки идущих, исцарапанные луговой травой. Иногда из-под подошвы сандалии скатывался камешек, прорывая миниатюрную запруду, и мини-водопад катился по склону следа. Какие грозные природные явления вспоминались при этом, так как силы, действующие здесь, на склоне следа, не слишком отличались от сил на огромных пространствах, которые приводили в трепет целые народы, ибо самый легкий ветерок, пригибающий былинки, не так уж сильно отличается от мощной бури, которая вырывает с корнем могучие деревья, а плеск руки в корыте с водой вызывает волны, лишь своими масштабами отличающиеся от огромных, сокрушительных волн, способных потрясти и поглотить материки! Даже капли, крошечные потоки, соединившиеся вместе, могут представлять собой значительную угрозу. Молекулы газа составляют и легкий бриз, и ураган, как молекулы воды — теплый грибной дождь и бурное море.

Трудно знать, какими будут последствия самых незначительных событий, думал Отто.

— Смотри! — Юлиан указал под ноги. В ручейках, сбегающих со склона, светлая вода смешивалась с густыми багровыми струйками, вьющимися по гравию.

— Не останавливайся, — приказал Хендрикс.

— Что это такое? — спросил Юлиан.

— Это тебя не касается.

— Кровь, — кратко ответил Отто.

Гладиатор был поднят на щитах вольфангов и стал их вождем. Это он отказался платить дань ортунгам и бросил вызов их королю Ортогу.

— О! — не удержался от возгласа Юлиан, заметив в тени рощи свисающий с ветки большой темный предмет. Путь вел через рощу. — Что это? — спросил он у Гундлихта, идущего справа.

— Молчи, свинья, — ответил Гундлихт.

— Не говори так с ним, — повысил голос Отто, — он — свободный человек.

— Он просто телнарианская свинья!

— Нет, он гражданин Империи, — возразил Отто.

— Если я правильно понял, таких граждан в твоей деревне было еще трое, — хохотнул Гундлихт.

— Но это были женщины, — ответил Отто.

Гундлихт вновь понимающе усмехнулся.

Группа вошла в рощу. Стволы деревьев плотно обступали тропу с обеих сторон. Дождь кончился, но от низких курчавых туч было сумрачно. В роще стояла тишина, только слышались шаги мужчин, пощелкивание гравия под ногами, да звон срывающихся с ветвей капель.

— Вон там еще, среди деревьев, — заметил Юлиан.

— Молчи, — сурово приказал Хендрикс, — это священное место.

Слева от тропы появился след двухколесной повозки — его легко можно было разглядеть в примятой темной траве. След оставлял на траве ошметки грязи.

— Вон еще, — указал Юлиан.

— Смотри себе под ноги, — проворчал Гундлихт.

— Подожди, — попросил Юлиан.

— Не останавливайся!

— Пусть посмотрит, — разрешил Отто.

Группа остановилась на тропе, а Юлиан направился в рощу. Тут же за ним последовал Отто, а потом — Хендрикс и Гундлихт. Отто и Юлиан не были пленниками, причиной их появления у своих врагов был вызов.

— Здесь темно, — заметил Юлиан.

— И все же неплохо видно, — отозвался Отто.

Послышался скрип веревки. Юлиан отвел в сторону листья. Его рука сразу стала мокрой, от нее запахло сырой листвой и корой. В роще сгущались тени. С веток то и дело слетали крупные ледяные капли.

— Что это за место? — спросил Юлиан.

И в этот момент внезапно раздался звон цимбал — более громкий, чем раньше. Вновь запели высокие женские голоса.

— Все ясно, — пробормотал Гундлихт, сразу насторожившись.

Под сырым одеялом из опавших листьев в крошечных извилистых туннелях возились слизни. Юлиан отпрыгнул, когда проскользнувший мимо фильхен задел его босую ногу слипшейся от дождя шкуркой.

— Давайте вернемся на тропу, — предложил Отто.

— Подожди, — отказался Юлиан, углубляясь в рощу.

Внезапно он вскрикнул, ибо в темноте чуть не наткнулся на большое, свисающее с ветки тело, на котором сквозь шкуру прощупывались ребра. Юлиан отпрянул, а темная масса тяжело повернулась. Он отступил подальше, ожидая, пока тело перестанет раскачиваться.

— Что это? — спросил он.

— Говори тише, — прошипел Хендрикс.

— Разве ты не видишь, телнарианская свинья? — усмехнулся Гундлихт.

— Это собака, — пояснил Отто.

Поблизости висело еще несколько тел, а по всей роще их набиралось целое множество. Голова пса была задрана вверх, лапы неестественно свисали. Горло охватывала веревка.

— Вон овца, — узнал Отто.

— Посмотри туда, — показал Юлиан.

— Это жертвенный конь.

— А вон там — свинья, телнарианская свинья, — презрительно ткнул пальцем Гундлихт.

Существо, напоминающее свинью, висело вниз головой. Веревки были протянуты через разрезы в голенях задних ног, а горло рассечено.

Кое-где с ветвей свешивались только веревки.

— Давайте вернемся, — снова предложил Хендрикс.

В это время послышался звон цимбал и женское пение.

— Зачем они поют? — спросил Юлиан.

— Чтобы заглушить другие звуки, — ответил Отто.

Они повернули назад и начали пробираться между деревьями к тропе.

— Стой, — сказал Юлиан. — Вон, посмотри.

— Вижу, — кивнул Отто.

— Что это?

— Подойди поближе.

Юлиан осмотрел свешивающийся с дерева небольшой предмет.

— Разве в Империи не совершают жертвоприношений внутренностей? — спросил Отто.

— Иногда, — ответил Юлиан. — Мы приносим в жертву белых, хорошо откормленных быков с позолоченными рогами и копытами. Но у нас все делается по-другому.

Бронзовый нож, появившийся в незапамятные времена, быстро двигался в твердой руке опытного жреца, и животное падало на колени или на бок. Его голова тряслась, горячая кровь окропляла лавровые венки в руках неофитов.

— Иногда, на арене, у вас бывают неудачи, — усмехнулся Отто, вспомнив о прошлом.

— Это не жертвоприношения, — возразил Юлиан.

— Здесь жертвы приносят по обычаю народа тимбри, — вставил Хендрикс.

— У нас таких обычаев нет, — добавил Гундлихт.

— Рад слышать, — отозвался Юлиан.

— Мы бы повесили их более умело, — продолжал Гундлихт.

— Конечно.

— Жрицы тимбри имеют влияние на Ортога.

— Из-за всяких там предсказаний, пророчеств, — пояснил Хендрикс.

— Понимаю, — отозвался Юлиан.

— Шагай осторожнее.

Среди прелых листьев валялись кости, позвонки, ребра, похожие на белые ветки, мокрые от дождя. В стороне виднелся череп.

— От времени оборвалась веревка, — объяснил Гундлихт.

Из убежища под листьями фильхен следил за ними своими яркими и круглыми, как бусины, глазами. В роще не было слышно птичьих голосов — вся живность попряталась от дождя. Фильхен стремительно шмыгнул в нору.

Хотя эти зверьки были всеядными и не отказывались от падали, им было не очень-то сытно жить в роще. Млекопитающие и им подобные твари могут употреблять в пищу только свежую падаль. К тому моменту, когда веревки обрывались под тяжестью трупов, в силу уже вступали неумолимые законы гниения, при котором образовывался трупный яд. Вкус такой падали вызывал отвращение у зверьков. Те из их предков, для кого такой вкус был приемлем или же которым не оставалось выбора, вымерли от отравлений. Мы предоставляем читатель поразмыслить над этим отступлением — о возникновении, исчезновении и постепенном вымирании форм жизни, о болезни и смерти.

Группа вернулась на тропу, где их ждали ортунги с корабля. Вскоре вышло солнце. Поднимаясь по холму, путники не раз замечали на гравии темные ручейки крови — дождь смывал ее с вершины холма. Но крови было не слишком много.

Они продолжали подниматься вверх. Запели птицы в роще, радуясь тому, что кончился дождь. В отличие от фильхенов, птицам здесь было легче выжить — для них не представляло трудности добраться до трупов прежде, чем они становились ядовитыми.

Конечно, фильхены не всегда оставались голодными — вероятно, им перепадали выклеванные птицами крошки плоти, утерянные в драках куски, а также черви и личинки — жирные, блестящие и яркие, как камешки.

Становилось жарко. Отто прикрыл глаза. Сбоку в канаве бежал ручей. Вскоре они были на том месте, где заканчивалась тропа.

Несколько трупов валялись в грязи рядом с повозкой и на самой повозке. Нагие тела были обмотаны веревками. Щиколотки трупов были связаны так, что оставался свободным конец веревки не менее десяти футов в длину. Горло каждого трупа было глубоко рассечено. У некоторых ярко блестели еще открытые глаза.

— Проходите, — позвал Хендрикс.

Тропа переходила в широкую, круглую площадку, в центре которой был устроен помост в ярд высотой, а у его подножия находилось сооружение из плоских камней, напоминающее жертвенник. Надо всем этим возвышались два вертикальных столба с тяжелой перекладиной. Два ортунга двигались в направлении нашей группы, находящейся близ повозки. Они тащили труп. Юлиан увидел, как труп бросили в грязь рядом с повозкой.

В центре площадки, на помосте и возле жертвенников, виднелось несколько фигур.

— На помосте стоит наш король Ортог, — пояснил Хендрикс, — самый высокий, в золотом шлеме.

Отто промолчал.

Он видел блистательного Ортога прежде, на «Аларии», стоящим на песчаной арене. Ортог не владел мечом, поэтому их бой был неравным. Гладиатор отклонил приказ нанести смертельный удар. Вскоре после этого «Алария» подверглась нападению флота ортунгов.

Оттуда, где стояла группа, Отто было хорошо видно, как Ортог тащит связанного пленника к жертвеннику.

У жертвенника ждали несколько женщин в длинных белых одеждах, с инструментами в руках, напоминающими известные нам древние цимбалы и систро.

Пленник не протестовал.

Цимбалы и систро загремели и зазвенели.

Ортунг перекинул веревку, связывающую щиколотки пленника, через поперечную балку. Музыка усилилась, пленника подтягивали головой вниз, пока он не оказался точно над жертвенником. На камнях справа лежал плоский изогнутый предмет, который, как вскоре выяснилось, был большим, бронзовым серпообразным ножом. Одна из облаченных в белое женщин, которая казалась главной среди них, накинула на голову капюшон, видимо, соблюдая некий обязательный ритуал. Четверо других женщин столпились вокруг подвешенного пленника. Схватив тело, две из них придерживали его. Еще две принесли большой бронзовый сосуд, напоминающий котел, с тремя короткими изогнутыми ножками. Его держали за две полукруглые ручки, которые, когда их отпускали, свисали по бокам сосуда. Этот низкий котел был водружен на жертвенник. Голова подвешенного находилась почти внутри сосуда — так, что его волосы не были видны.

— Несколько месяцев назад Ортога предали, — сказал Хендрикс. — Его выследили и поймали с помощью предателей. Ортога привезли на Тинос, на базу Империи, и передали врагам.

— Таким, как этот пес! — добавил Гундлихт, указывая на сердито отпрянувшего Юлиана.

— Прекрати, — хмуро потребовал Отто.

— Он всего лишь полуголый оборванный раб, — удивленно сказал Гунлихт.

— Он — свободный человек и он со мной.

— Ты защищаешь имперскую собаку?

— Он свободен и со мной, — твердо повторил Отто.

— Ортога спасли, пока его везли в Телнарию, — продолжал Хендрикс.

Отто кивнул. Он не стал упоминать о том, что Ортога не собирались довозить до самой Телнарии.

— Ты знаешь, кто эти свиньи? — спросил Хендрикс у Отто, оборачиваясь и указывая на лежащие слева, в грязи и на повозке, трупы.

— Нет.

— Ты знаешь, кто это? — повторил Хендрикс, указывая на подвешенного вниз головой над жертвенником человека.

— Нет, — ответил Отто.

Затем, в реве и звоне цимбал, одетая в белое Женщина с капюшоном на голове, по-видимому, старшая жрица народа тимбри, пряча лицо в складках капюшона, левой рукой оттянула голову пленника, а правой взяла с жертвенника, на котором стоял трехногий котел, большой бронзовый, серпообразный нож.

Цимбалы оглушили всех невообразимым звоном.

— Кончено, — произнес Хендрикс.

— Немало времени уходит, чтобы убить их, — заметил Гундлихт.

Отто и Юлиан вновь услышали, как запели женские голоса — те самые, которые были слышны по дороге через рощу. Жрица сбросила капюшон.

— Так кто эти люди? — спросил Отто, оглядываясь на трупы.

— Ортога предали охотникам за пиратами даже те, кого он считал братьями, — ответил Хендрикс.

— Их схватили?

— Всех до единого.

— Понятно, — сказал Отто.

— А он, — указал Хендрикс на пленника, висящего над жертвенником с головой, засунутой в котел, — был вожаком охотников.

— Он славно умер, — заметил Отто.

— А был всего лишь безродным воином.

Отто пожал плечами.

— Я горжусь им, — добавил Хендрикс.

Спустя некоторое время двое мужчин унесли сосуд, поставленный на жертвенник женщинами. Они подтащили его к краю площадки, где ждали женщины. Те сняли крышку с большой бронзовой кадки, стоящей на тяжелой деревянной волокуше. В кадку было вылито содержимое сосуда, похожего на котел, и женщины вновь водрузили на место плотную крышку. Те же мужчины потащили котел к жертвеннику и передали жрицам. Другие сняли труп с перекладины, протащили его мимо знакомой нам группы. Окровавленные волосы оставляли полосы на земле.

— Я не знал, что Ортог исполняет обряды тимбри, — заметил Отто.

— Это влияние Гуты, жрицы тимбри, — недовольно ответил Хендрикс. — Это она своими предсказаниями убедила Ортога стать королем, а не принцем, и вбила ему в голову, что он должен основать собственное племя.

— Но ведь и ты, и Гундлихт — дризриаки, — напомнил Отто, — как и сам Ортог. Почему же вы последовали за ним?

— Мы получили от него кольца, — объяснил Гундлихт. — Мы готовы умереть за своего господина.

Следует упомянуть о том, что верность среди варварских народов была редким явлением. В отличие от более цивилизованных народов, у них же она не опиралась на такие отвлеченные понятия, как закон или государство. Скорее, верность подкрепляли кровь и долг, и в конечном итоге долг вождям переходил из рода в род. Из таких примитивных представлений возник обычай брать дань, поэтому верность обычно рассматривалась как долг перед господином, кормильцем и защитником.

Внезапно от жертвенника донесся жалобный вопль, и показалась дрожащая, вырывающаяся фигура, почти полностью обмотанная веревками.

— Ортог! Ортог! — кричал пленник. — Пощади! Не убивай меня, не надо! Мы ведь играли вместе еще детьми, мы сражались плечом к плечу! Пощади! Смилуйся!

Ортог взмахнул рукой, и вновь зазвенели цимбалы. Рот мужчины беззвучно открывался в крике, слезы струились по его лицу, но теперь в шуме его никто не слышал.

Двое мужчин подняли его над жертвенником и укрепили веревку на перекладине так, что горло и голова пленника оказались подставленными жрице.

Хендрикс зашептал, приблизив губы к уху Отто, которому пришлось наклониться:

— Это Андракс, главарь заговорщиков. Его оставили последним, чтобы показать, какая судьба ждет его шайку.

Отто кивнул.

Мужчина продолжал что-то кричать, раскрывая рот, и было неясно, то ли все звуки заглушил звон металла, то ли пленнику просто отказали голосовые связки, и ему не осталось ничего другого, как отчаянно, биться в страхе , с дикими глазами и искаженным лицом.

Четверо женщин крепко держали его, но, видимо, едва справлялись. Двое принесли котел — тот, который прежде опустошили над кадкой, стоящей на грубой волокуше неподалеку от жертвенника. Котел установили на жертвенник. Женщины держали пленника; ему приподняли голову и снова опустили так, что теперь она почти упиралась в дно котла. Жрица вновь набросила на голову капюшон.

Цимбалы взорвались яростным звоном. Человек задергался на веревке. Больше уже не казалось странным то, что он не издает ни звука.

— Он умирает недостойно, — процедил Хендрикс.

— Да, тут нечем гордиться, — кивнул Отто.

— Даже несмотря на то, что он из нашего народа.

— Он не наш, — поправил Гундлихт, — он предатель.

— Верно, — подтвердил Хендрикс.

— Разве все вы не предатели? — спросил Отто.

— Мы следуем за Ортогом, нашим господином, — возразил Хендрикс.

— И мы из народа алеманнов, — добавил Гундлихт.

— Но не дризриаков, — уточнил Отто.

— Да, не дризриаков.

— Вы не одобряете обычаи тимбри, — продолжал Отто.

— Да, но исполняем волю Ортога, нашего господина, — ответил Хендрикс.

— А что бы предпочли вы?

— Старую казнь, — пожал плечами Хендрикс, — плаху и тесло.

Жрица уже откинула капюшон. У нее были длинные смоляные волосы и высокие скулы.

— Это Гута, верховная жрица? — спросил Отто.

— Да, — кивнул Хендрикс.

Все женщины, кроме Гуты, снова запели.

— Все закончено, — вздохнул Хендрикс.

— Жарко, — пробормотал Гундлихт.

— Интересно, что будет дальше, — задумался Хендрикс.

Высокий человек в золотом шлеме, стоящий на помосте, заметил знакомую нам группу. Стоящий рядом с ним воин поднял руку.

— Мы можем подойти, — объяснил Хендрикс. — Ортог, король Ортунгена, желает встретиться с вами.

— Я не вижу на помосте Геруну, сестру Ортога, — сказал Отто.

Хендрикс напрягся.

— Она в шатре, с женщинами, — пояснил Гундлихт.

— Оставайся позади, — сказал Отто Юлиану. — Пока Ортог не вспомнит тебя по «Аларии».

Юлиан кивнул.

Маловероятным, однако, казалось то, чтобы кто-нибудь из присутствующих на «Аларии» узнал в босоногом, оборванном спутнике Отто, вождя вольфангов, молодого офицера с блестящей выправкой, в новеньком мундире с тремя пурпурными шнурами у левого плеча. Его могли принять за последнего из слуг и даже за раба, которого запирают в клетку на ночь и весь день заставляют гнуть спину в поле.

— Идем, — позвал Хендрикс. — Ортог желает вас видеть.

Глава 6

Она невероятно удивилась его появлению здесь, на пороге ее кабинета в библиотеке; он, такой рослый и красивый, неожиданно возник на пороге, и она не спрашивала, что ему угодно, ибо Знала это без вопросов, как знала и то, что именно за ней он пришел, угадав, что под судейской мантией, такой чинной и величественной, темной и строгой, были всего лишь полоски шелка, купленные на корабле «Алария» — белье, которое едва можно было отважиться надеть. Как могло случиться, что она надела его под строгий мундир — это ошибка! Она вскочила и бросилась к стене, но та растворилась на глазах, и она обнаружила себя на каменистом склоне холма, освещенном луной. В этом тоже было что-то странное — близ здания суда не было никаких холмов, но тем не менее она стояла на склоне и видела, как он возвышается там, где прежде были стены. Она в ужасе бросилась бежать от него по камням, между которыми там и тут росли колючие кустарники. Их длинные, темные ветви цеплялись за ее одежду, стараясь сорвать ее, оставляя дыры, а через них виднелось тело, расцарапанное до крови — ее запах могли учуять волки. На бегу она потеряла свою обувь — сначала левый сапожок, потом правый; странно, но на ней не оказалось чулок. Она спотыкалась и задыхалась, поминутно оглядывалась, отчаянно надеясь, что его уже нет сзади, что он отстал. Она обезумела от страха, ее босые ноги покрыли царапины и раны от острых камней, но она продолжала бежать так, что длинные судейские одежды развевались позади, пока, наконец, в изнеможении не остановилась.

Он по-прежнему был в нескольких шагах от нее!

Она вновь бросилась бежать, и вдруг ее одежда исчезла, а она осталась перед ним в одних узких шелковых лоскутках с «Аларии».

Неужели в этом диком, страшном, открытом всем ветрам, освещенном луной мире они остались только вдвоем?

Нет, она слышала где-то позади, за его спиной гром копыт множества коней, пение тысяч мужчин.

Обернувшись еще раз, она заметила вдалеке огни костров огромного лагеря.

Где же имперские корабли и легионы, способные защитить ее?

Она обернулась, чтобы бежать, но было уже поздно — вокруг ее тела обвился с тихим свистом и быстро затянулся черный плетеный ремень — он прихватил ее руки к бокам, впился в плоть, и при первом же движении она тяжело упала на левое плечо. Он оказался рядом — она не осмеливалась взглянуть на него — резко перевернул ее на живот, лицом в камни. Ремень, как коварная змея, охватил ее скрещенные лодыжки тремя тугими петлями так, чтобы она не могла подняться на ноги.

Плетеный ремень соскользнул с ее тела, и она почувствовала, как ее мучитель стоит рядом, разглядывает ее и о чем-то размышляет, сматывая ремень.

Он вновь нагнулся, сложил ей руки на затылке и крепко связал их длинными черными волосами — так, что даже если бы она вырвала себе волосы, ей все равно не удалось бы высвободить туго связанные запястья. Еще один жгут из волос, обернутый вокруг шеи, укрепил ее руки на месте, и вновь это было сделано настолько надежно, что даже лишившись волос, она не смогла бы избавиться от черной петли на шее. Она затихла, не в состоянии пошевелиться. Она чувствовала, как плоский холодный нож проскальзывает между телом и шелком, разрезая ткань и оставляя на коже тонкие полоски. Вскоре послышался звук, как будто нож убирали в чехол. Он поднялся. Она задрожала. Ногой он перевернул ее на спину, и клочки шелка соскользнули на землю. Она лежала у его ног. Он нагнулся и поднял ее изогнувшееся, как лук, тело с висящими руками и ногами — с диким криком радости, наслаждения и триумфа он поднял ее высоко, чуть не к самой луне. Затем поставил на колени на камни, взглянул ей в лицо и отвернулся. Она задрожала, чуть не упав. В стороне блеснули звериные глаза. Ее бедра, икры и руки были исцарапаны в кустарнике во время бегства. Он уходил. Разве мог он не знать, что через мгновение она жалобно закричит, умоляя его вернуться, не оставлять одну? Конечно, в зыбком свете луны он не мог разглядеть, как дрожат ее губы. Она хотела с вызовом и гордостью выпрямиться перед ним, но потом слегка склонилась, не желая испытывать наказание. Она не опустила голову, чтобы видеть его глаза. Она надеялась прочитать в них свою судьбу. Он изучал ее. Она попыталась встать на коленях прямее — не с гордостью и вызовом, а более кокетливо, соблазнительно и заманчиво. Конечно, она могла бы проявить снисхождение к верному подчиненному. Но он не имел права бросить ee! Он обязан заботиться о ней! Надо что-то предпринять. Неужели он не знает, что она видела его во сне тысячи раз — таким стройным и сильным, величественным, властным и решительным? Он подошел к ней и снял ремень с ее ног, позволяя встать. Она робко подняла голову, умоляя взглядом, чтобы он обвязал ее веревкой за шею и повел — тогда у нее не будет выбора, кроме как следовать за ним на привязи, беспомощной и отданной на его милость, всего лишь красивой, стройной самке, которая могла бы, пожалуй, заинтересовать кого-нибудь, и даже, как она надеялась, его самого. Но на его губах играла презрительная улыбка. Разве он не знал, что ее уже сдерживают узы прочнее любых цепей — те, которые были нужны ей, соответствовали ее состоянию и натуре, те, мечту о которых она хранила в самых недоступных тайниках своего сердца?

Пожалуйста, привяжи меня, молила она. Ты не оставляешь мне выбора! Привяжи! Неужели ты не удостоишь меня даже привязи? Неужели ничем не утешишь мою гордыню?

Он повернулся и быстро пошел к отдаленным кострам лагеря. Она вскочила на ноги. Слева раздалось рычание, и она оцепенела от ужаса.

Она чувствовала горячее дыхание зверя на своих ногах. Она различила косматую шкуру, серебристую под лунным светом.

Если бы она могла освободить руки и оттолкнуть зверя!

С криком стыда, радости и страха она поспешила за удаляющейся фигурой, бросая позади свою прежнюю жизнь.

Ей показалось, что спустя мгновение она обнаружила себя в ярко освещенном шатре с золотыми занавесями. Ей измерили щиколотки и тут же заковали в цепи. Ее хозяин наблюдал за этим. Потом ее поставили на колени. Узлы ее волос развязались, освобождая руки. Она всхлипнула оттого, что ее волосы обрезали так грубо и небрежно. Ее завоеватель не двинулся с места — видимо, он не возражал. Значит, ее сочли недостойной, если посмели так унизить. Она вытянула руки перед собой, как приказал кузнец, и наблюдала, как ей примеряли браслеты наручников на маленькие запястья. Затем ее отвели в сторону, где лежали и сидели другие женщины. Ее швырнули в общую кучу — теперь она была всего лишь одной из этих женщин, и даже хуже, чем они. Ее цепь обмотали вокруг тяжелого бревна, врытого в землю, к которому были привязаны и цепи других женщин.

И только теперь, стоя на коленях среди других женщин, она внезапно поняла, что навсегда лишилась любого права выбора. Больше она ничего не могла решать сама. Ее нынешнее состояние было невозможно изменить, независимо от того, хотела она этого или нет.

Она задрожала в ужасе, поняв, где оказалась, и что обратного пути уже нет. Ей предстояло остаться здесь навсегда.

Ее участь и судьба, подобно судьбе других женщин в шатре, теперь не поддавалась изменениям. Обратный путь был наглухо закрыт.

— Я… принадлежу? — робко спросила она. Кузнец расхохотался.

— Да, — ответил ее тюремщик — тот, кто поймал ее при луне, привел сюда и втолкнул в толпу женщин.

Она поняла, что теперь она совсем другая, не такая, как прежде — прежней осталась только ее душа. Это было явно и реально — существование, подобное жизни пса или свиньи.

Она почувствовала ужас, беспомощность и слабость.

Он видел, как постепенно к ней приходит понимание собственной униженности, и она смиряется с этим. Он удовлетворенно усмехнулся. Стоя на коленях, она протянула к нему руки: — Заклеймите меня, наденьте на меня ошейник! Побейте меня!

И ей показалось, что ее обвязали полоской ткани, символизирующей для нее узы рабства; на ее бедре оказалось известное купцам всех галактик клеймо, а ее прелестную, стройную, длинную шейку охватил запирающийся ошейник.

— Дайте мне имя, господин! — умоляла она.

— Ты еще не заслужила имени, — ответил он, повернулся и ушел.

Она хотела броситься за ним, но не могла сделать ни шага, не могла следовать за господином — ее надежно держала цепь.

Затем ее ударили палкой, и она упала…

Она лежала на тонком, узком, набитом соломой тюфяке, покрытом мешковиной и брошенном прямо на пол. Она поплотнее завернулась в короткое одеяло и не услышала, как повернулся ключ в замке.

— Заклеймите меня, — шептала она, — наденьте на меня ошейник.

Внезапно под одеялом она коснулась левого бедра — на нем стояло клеймо. Она подняла пальцы к горлу и ощупала цепь, ведущую к тяжелому ошейнику — она не помнила, когда его успели надеть поверх легкого, домашнего. Цепь от ошейника тянулась к кольцу, ввинченному в стену.

И вновь ее потянуло к золоченым занавесям.

— Побейте меня, — шептала она в полусне.

— Ты хочешь, чтобы тебя побили? — неожиданно спросил чей-то незнакомый голос.

— Нет-нет! — быстро вскрикнула она, вспомнив о прошлых наказаниях. — Нет, пожалуйста, не бейте меня! — молила она, сжавшись и натягивая на себя одеяло. Рубцы от старых побоев заныли все разом. — Я сделаю все, что вам угодно, — испуганно пообещала она. — Только, пожалуйста, не бейте меня!

Откуда-то донесся смех. Смех мужчины.

— Пожалуйста, дайте мне имя, — взмолилась она.

— У тебя же есть домашнее имя, — ответил голос. — Ты — Флора.

Она почувствовала, как с нее стащили одеяло; ее поставили на ноги и подняли голову за подбородок. Открыв глаза, она увидела стражника с плетью в руке. Через приоткрытую дверцу клетки виднелась тусклая лампа, висящая в коридоре.

— Пойдем, Флора, — сказал стражник. — Уже утро.

Да, вспомнила девушка, я и вправду уже здесь. И мне не нужно просить о наказании — меня уже били однажды, для острастки. Я жажду служить им. Я сделаю все, чтобы угодить им. У меня есть клеймо — крошечная роза рабства высоко на бедре, почти у талии. Я ношу ошейник — домашний кожаный ошейник под тяжелым, за который меня приковывают к стене.

Она опустилась на колени рядом с тюфяком и пригнула голову к полу, выражая покорность. Стражник нагнулся, и она почувствовала, как поворачивается ключ в замке тяжелого ошейника и его убирают вместе с цепью. Стражник встал. Она поцеловала его ноги — искренне и нежно, как ее учили.

— Ты готова к урокам, Флора? — спросил он.

— Да, господин.

— Выпрямись.

Она выпрямила тело, приняв одну из поз, которой ее научили.

— Ты молодец, Флора, — похвалил стражник. — Трудно поверить, что ты уроженка Тереннии.

Она молчала, не зная, позволено ли ей говорить.

— Ты изумительно красива. Иногда женщины с таких планет, как Теренния, когда они смиряются, становятся самыми лучшими, женственными, мягкими, усердными, покорными, смирными и чувственными, самыми неудержимыми в страсти, беспомощными, бесстыдными и прекрасными. Однако все это зависит прежде всего от самой женщины.

Он коснулся плетью ее щеки, и она слегка придвинула щеку поближе, взглянув на стражника.

— Ты понимаешь, что теперь Теренния для тебя навсегда осталась в прошлом — понимаешь, девочка?

— Да, господин.

Он рассматривал ее.

— Ты достаточно красива, чтобы можно было продать тебя в самую знатную семью на планете удовольствий. И по мере учебы ты станешь еще более красивой, беспомощной и желанной, — продолжал он. — Ты еще не знаешь, сучка, презренная, робкая и наивная, стоящая на коленях передо мной, какой беспомощной ты станешь, как будешь зависеть от милосердия мужчин и от своих желаний. Ты не мужчина.

— Нет, господин.

— Что от тебя можно требовать?

— Все.

— Чего можно ожидать от тебя?

— Всего, — ответила она.

— Ты будешь пылкой, преданной и верной? — спросил он.

— Да.

— И ты должна быть покорной.

— Да.

— Какова твоя покорность?

— Она немедленная и полная.

— На что ты надеешься?

— Что мне удастся угодить.

— Каковы твои намерения?

— Постоянно и изо всех сил угождать.

— Каким ограничениям ты подчиняешься?

— Для меня не существует различий или ограничений.

— Никаких?

— Совершенно никаких.

— И ты будешь угождать всецело и полностью?

— Да, господин.

Он вновь оглядел ее.

— Со временем, Флора, — сказал он, — ты, такая женственная и мягкая, податливая и беспомощно чувственная, станешь достойной жалости, станешь сном наслаждения для мужчины, конечно, оставаясь ничтожной сукой, презренной и жалкой, но такой, за которую не жаль отдать целую планету.

Она не ответила — не знала, позволено ли ей это.

— Выходи из клетки следом за мной, — приказал он.

Он вышел, а она последовала за ним на четвереньках, ибо не получила позволения встать. В зале она ждала, стоя на четвереньках в шеренге других девушек, которых вывели из клеток раньше нее. Потом, когда все рабыни были в сборе, они последовали за стражником по дому знатока — опустив головы, не получив разрешения поднять их, рабыни шли мимо клеток по коридору, одному из нескольких в доме, направляясь в уборные и умывальные, потом в столовую, где их кормили объедками, а потом в учебные комнаты.

Она стремилась научиться всему, что ей только позволяли.

Она не верила, что уже научилась всем тем вещам, о которых раньше даже не мечтала.

Ее учили также мелким хозяйственным делам — тем самым, о которых прежде она и понятия не имела, но теперь подходившим ей. Этим ей давали понять, кто она такая, а также всем тем, кто был подобен ей, оказался в том же положении со своими изящными, хрупкими ручками.

Кроме того, она стала ощущать в себе нарастающую чувственность и желание.

Она уже подозревала, чего могут желать от нее мужчины, догадывалась о том, насколько она зависит от их милости.

Она надеялась, что над ней сжалятся и будут к ней добры — хотя бы потому, что она так беспомощна, ничтожна, отчаянно чувственна, и всего лишь рабыня.

Глава 7

— Неплохой шатер, — заметил Отто.

— Может, нам придется умереть в нем, — отозвался Юлиан.

В шатре толпились приближенные Ортога. Среди этой аристократии находились представители разных племен, народов и культур. Здесь же стояли писцы для составления документов, фиксации событий и подписывания бумаг. В центре шатра было свободное место. На этом пятачке на грязном, усыпанным тростником земляном полу со скрещенными на груди руками стоял Отто. Позади него, слева, держался Юлиан, более заметный со стороны, чем он мог бы того пожелать. Он намеревался держаться в толпе, но был вытолкнут вперед после того, как Хендрикс с презрением указал на него стражникам. Хендрикс считал не лишним, чтобы ничтожный спутник Отто, босоногий оборванец, гражданин Империи, без свиты, знаков отличия и прав — словом, всего лишь презренный раб — оказался на виду. Так Хендрикс дал понять Ортогу и всем остальным, что Отто прибыл один, несмотря на свой титул вождя вольфангов. Разве не выглядел он смешным без свиты? Куда делись его стражники, вассалы и приверженцы? Как ничтожны и малодушны, слабы и трусливы оказались вольфанги! Прославленного вождя сопровождали не слуги с дарами в руках и не невозмутимая стража с блестящими мечами и щитами из яркого, гладкого металла, а один оборванный парень, босоногий и грязный — такой, который мог бы днем пасти хозяйских свиней, а по ночам делить с ними хлев. Тем более, что он некогда был гражданином презренной Империи! Конечно, Отто сам не захотел, чтобы Астубакс, Аксель или кто-нибудь из знатных вольфангов сопровождал его на планету встречи. То, что предстояло совершить, касалось только вождя, если вообще его ждал успех. Место вольфангов было со своим племенем. Если вождь потерпит поражение, они должны поддержать народ и помочь ему — либо подчинившись требованиям алеманнов и поставляя им дань, либо, если это окажется невозможным, вновь увести народ в леса и спрятаться там, то есть еще раз бежать, как вольфанги бежали уже не раз от алеманнов, дризриаков или ортунгов. Юлиан попросил разрешения сопровождать Отто, и тот согласился. У Юлиана были свои причины на то, чтобы настаивать, а у Отто — причины на то, чтобы дать согласие.

— Хорошие рабыни, — заметил Отто, взглянув вправо от помоста, находящегося в нескольких футах перед ним. Там на коленях стояли три белокурые рабыни — женщины, захваченные на «Аларии». Будучи на корабле, Отто часто встречался с ними — ив столовой, и в коридорах, хотя, конечно, тогда они выглядели иначе. После атаки и абордажа корабля, хотя Отто не видел их, женщин приковали цепями к сцене в зале корабля — той зале, где Ортог разместил свой штаб.

— Они красивы и хорошо сложены, — добавил Отто.

— Да, — согласился Юлиан.

Заметить это не составляло труда. Женщины уже давно лишились аристократического великолепия своих баснословно дорогих одежд, роскошных покрывал и драгоценностей, которые Отто видел на них раньше, на корабле. Сейчас они были облачены, как и в том случае, когда стояли у сцены на «Аларии», только в собственные цепи.

— Они явно рабыни для показа, — сказал Юлиан.

— Но, конечно, их часто используют в других целях, — добавил Отто.

— Конечно, — кивнул Юлиан.

Отто разглядывал женщин. Вероятно, раньше они могли бы отважиться ответить ему робкими, раздраженными или вызывающими взглядами в тщетной попытке сопротивления, но теперь, несмотря на то, что они лишь недавно освоились со своим новым положением, они отвернулись, не осмеливаясь смотреть ему в глаза без позволения. Как изменились они с тех пор, как были на корабле, и какое короткое время понадобилось для этого! Очевидно, женщины были очень умны. Они многому научились в самый короткий срок. Их тела уже утратились скованность, напряжение, зажатость тел свободных женщин. Выражение их лиц и взгляды были уже не такими, как прежде.

Отто продолжал внимательно изучать их. Прежде расстояние между ним и этими женщинами казалось неизмеримым, и с высоты своего положения они едва замечали его — вероятно, так, как могли бы заметить великолепное животное; они даже могли бы заплатить ему, чтобы он посетил их в каютах, но теперь они оказались всего лишь рабынями, а он — вождем. В них уже появились желания, слабость и уязвимость. Они изменились, стали совсем другими, чем прежде. Рабство совершает с женщинами поразительные превращения.

Он изучал их не спеша, спокойно, прикидывая цену. На торгах за этих женщин могли бы дать немало. Они стояли на коленях в соблазнительных позах.

Вероятно, они заметили его заинтересованность, да и сами исподтишка бросали взгляды, изучая Отто. Рабыням трудно удержаться от таких взглядов, не представлять, что можно было бы испытать в объятиях такого господина, делать все, что он только пожелает, подвергаться его наказаниям, поскольку женщины полностью сознавали свою уязвимость и зависимость — их можно было купить и подарить, и они будут обязаны повиноваться со всем усердием и стремлением угодить.

Какими красивыми они стали! Какой мужчина не пожелал бы обладать такими женщинами? Чувствуя на себе взгляды Отто и помня о своем рабстве, женщины дрожали. Какая по-настоящему женственная самка не желает своего господина, кем бы он ни был?

Одна из блондинок робко взглянула на Отто.

Однако лицо Отто в этот момент потемнело от гнева. Как раз сейчас он вспомнил о другой женщине — черноволосой, стройной и изящной, той, что некогда была судебным исполнителем на Тереннии, и чья мать, судья, вынесла Отто смертный приговор.

Потом он доверился этому прелестному, изящному созданию, а она предала его.

Как он презирал ее! С каким глубоким презрением относился к ней, как ненавидел!

Блондинка стремительно опустила голову, вздрогнув от страха. Она не хотела быть брошенной на растерзание псам.

Изящная черноволосая женщина, бывший судебный исполнитель, наконец-то оказалась в его полной власти. На ее бедре красовалось клеймо, известное во множестве галактик. Он сам заклеймил ее каленым железом. В деревне вождя на Варне она теперь прислуживала ему, на ее шее постоянно висел на шнуре диск хозяина. Он оставлял ей всю грязную работу. Он даже не счел нужным дать ей имя. Он никогда не удосуживался использовать ее как рабыню.

Пусть рыдает по ночам в своей клетке — нагая, презренная, пренебрегаемая, протягивающая руки через прутья, пусть умоляет о прикосновении, жалком утешении рабыни! Как же он презирал, ненавидел и желал ее!

— Ортунги богаты, — заметил Отто, поглядев по сторонам.

— Но, конечно, они беднее дризриаков, — предположил Юлиан.

— Посмотри — сундуки открыты, и ортунги не боятся, что из них пропадет хотя бы одна монета.

— Они беспечны или наивны, — возразил Юлиан.

— Это называется «честность», — заметил Отто.

— Вероятно.

— Ортог богат.

— Он хвастлив, — покачал головой Юлиан. Отто вырос в крошечной деревушке близ фестанга Сим-Гьядини, у вершин Баррионуэво на планете Тангара.

Содержимого одного из самых маленьких сундуков, расставленных повсюду, с монетами, дорогими тканями и прочим добром, хватило бы, чтобы уплатить десятину фестангу Сим-Гьядини на тысячу лет вперед.

Одна из коленопреклоненных женщин заметила Юлиана, внезапно ахнула и поднесла свои маленькие, закованные в цепи руки к лицу. Как рабыня она не осмелилась сказать ни слов; Взглядом он предупредил ее о молчании, глазах женщины внезапно появились слезы, он покраснела, стыдясь того, что ее видят в таком состоянии. Неужели он тоже теперь был рабой этого громадного, голубоглазого и белобрысого мужчины, стоящего рядом? Неужели этот аристократ пал так низко, что стал всего лишь оборванным рабом или слугой за спиной варвара? Отто заметил слезы рабыни, и под его взглядом она понурилась. Цепь от ошейника тихо звякнула.

Хендрикс тоже заметил смятение рабыни, но приписал его всего лишь расстройству при виде человека, каким некогда была сама рабыня — бывшего гражданина Империи, а теперь ничтожного слугу, если не раба.

Ортог, король ортунгов, стоял на помосте, вполголоса беседуя с приближенными. Он еще не заметил присутствия Отто и Юлиана.

Хендрикса позабавила реакция рабыни. Неужели она думала, что войска Империи спасут ее? Так пусть теперь видит одного из лучших мужчин Империи босым, в лохмотьях, стоящим позади дерзкого вольфанга. Пусть он надеется, что ему позволят пасти стада своих господ. Пусть она, стоя на коленях, сравнит лучшего из мужчин Империи со всеми его недостатками с истинными мужчинами, ортунгами и их союзниками — мощными, мужественными и проницательными, облаченными в блестящие меха, с золотыми кольцами и украшенным оружием. И даже если воины Империи явятся со своими кораблями, снарядами, огненными лучами и душками, с мощной техникой, неужели она считает, что они явятся ради нее — чтобы спасти ее и вернуть ей положение и богатство? Нет, теперь ее ждет совсем иная судьба. Действительно, впервые пришло время реально, в совершенно практическом смысле установить ей цену. На тысяче планет Империи рабство было полностью узаконение. Оно не только вводилось, но считалось необходимым и приветствовалось. В самом деле, на многих планетах его специально учреждали с целью разрешения, хотя бы частичного, серьезных социальных проблем — таких, как сохранение ресурсов, защита окружающей среды, контроль за населением в отношении не только механизмов его прироста и размещения, но и более тонких вопросов, например, разнообразия и качества генотипов. Рабство или один из множества его эквивалентов, считалось естественным компонентом стабильного, упорядоченного общества, где различные его части гармонично связаны между собой и в целом составляют здоровую среду. Другие видели в рабстве признанный, утонченный и улучшенный порядок, определенный самой природой. В иных обществах об этом задумывались не больше, чем о воздухе, которым дышали, или дожде для орошения полей. Рабство ставилось в один ряд с такими понятиями, как земля или ветер. Никто не пытался подвергать его сомнению, да и как оно могло оказаться в поле пристального внимания? Подобные вещи, даже если они имели свои недостатки, казались более разумными, чем миф о равенстве, которому никто не верил, вкупе с идеей успеха, противоречащей самому мифу, вовлекающей общество в хаос конкуренции, стравливающей человека с человеком, группу с группой ради будущего и самооценки в получении приза, который, по природе вещей, почти никто не мог завоевать.

Ортог, стоящий на помосте, повернулся к Отто, вождю вольфангов. Они хорошо помнили друг друга.

Последний раз Ортог видел Отто на «Аларии», на маленькой арене, освещенном пятачке песка в одной из секций, с расставленными вокруг скамьями.

Еще одна блондинка, стоящая сбоку от помоста, взглянула на Юлиана — не та, которая, покраснела и опустила голову. Их глаза встретились, и губы женщины слегка скривились. В ее глазах было презрение к нему. Она презирала его за его униженность, за его лохмотья. Ее хозяева были намного выше, гораздо знатнее его. Но Юлиан как бы невзначай перевел взгляд на стальной ошейник с цепями на шее рабыни, прикрепленными к прочному кольцу. Деланно неспешно он разглядывал легкие, изящные, но прочные и тугие браслеты, обхватившие ее тонкие запястья. Затем его взгляд скользнул к браслетам на изящных щиколотках женщины. Будто от нечего делать Юлиан принялся разглядывать ее тело. Рабыня попыталась выпрямиться под таким оценивающим взглядом, но ее губы дрожали, а в глазах, где раньше сквозило высокомерие, теперь появилось понимание и страх. Ибо несмотря на всю грязь и лохмотья, он был свободным человеком, к тому же мужчиной, а она оставалась женщиной и рабыней. Она знала, что ее могли отвезти на невольничий рынок и продать. Она знала, что ее могли отослать на четвереньках с осторожно зажатым в зубах хлыстом к любому человеку, будь он хоть простым рабом.

Она потупилась.

— Отто, вождь вольфангов, — объявил Хендрикс, обращаясь к стоящему на помосте Ортогу.

— И Юлиан, гражданин Империи, — добавил Отто.

— И Юлиан, презренный пес из Империи, — повторил Хендрикс.

— Он свободный человек, — решительно произнес Отто.

Блондинка, которая прежде высокомерно разглядывала Юлиана, сжалась в комочек. Он был свободен!

— Да, свободный презренный пес из Империи, — громко повторил Хендрикс.

Женщина не подняла головы. Оскорбление, нанесенное Юлиану, было несравнимо с ее страшной и необратимой реалией — с ошейником на шее и цепями на руках и ногах. Она была в тысячу раз ниже Юлиана, будь он даже презренным псом — ведь он оставался свободным человеком, а она — рабыней.

— Я — Ортог, король ортунгов, — заявил Ортог.

Он не упомянул ни об их прошлой встрече, ни о событиях, происшедших на «Аларии». Отто кивнул, скрестив руки на могучей груди.

— Пошлите за Геруной, принцессой Дризриакской, — сказал Ортог, садясь на трон, стоящий на деревянном помосте в одном из концов просторного шатра. Ортог передал свой высокий золотой шлем оруженосцу.

— Ей стыдно, она не придет, господин, — ответила свободная женщина, стоящая неподалеку в своем длинном темном платье.

В руках у Гундлихта был небольшой, туго свернутый узел запачканной одежды, привезенный с Варны. Одежду он взял в хижине Отто, вождя вольфангов.

— Мы ждем только ее, — сказал Ортог.

— Она нездорова, — ответила женщина.

— Так притащите ее, — рассердился Ортог.

Одна из рабынь, сидящих на цепи у помоста, удовлетворенно хихикнула. Ортог взглянул на нее. Женщина мгновенно опустила глаза и прикрыла рот ладонью.

Рабыни не имели права ссылаться на нездоровье, ибо им полагалось быть готовыми оказать в любой момент любую услугу — неважно какую, сложную или интимную — если бы только этого пожелал хозяин. Он не заботился об их удобствах или удовольствиях. Это рабыни должны были ревностно стремиться доставить удовольствие хозяину. От рабынь требовалось немедленное послушание. Конечно, они знали, что многие свободные женщины являются их сестрами по несчастью, считаясь если не по закону, то по своей природе не более, чем рабынями. Обида рабыни на свободную женщину за то, что ее рабство не выражено явно, страх и ненависть не слишком отличались от ненависти и непрекращающейся неприязни свободных женщин к рабыням. Мысль о том, что Геруна, принцесса Дризриакская и принцесса ортунгов, будет силой приведена в шатер, очень позабавила рабынь. В своих сараях и клетках, за работой они слышали пикантные сплетни, которыми осмеливались делиться только шепотом — о том, что гордая Геруна прошлась по коридорам «Аларии» связанной, на веревке, с завязанным ртом, нагая, как рабыня. Кто-то ухитрился таким образом, как будто просто сопровождая узницу в ее клетку, проникнуть в пустой отсек, где хранились спасательные капсулы. На корабле, во время этого шествия, Геруну видели сотни насмешливых, похотливых ортунгов — она был а открыта их взглядам, грубым шуткам и насмешкам, как любая обнаженная пленница или рабыня. Естественно, эти слухи доставляли рабыням невыразимое удовольствие.

— Геруна, принцесса Дризриакская и принцесса ортунгов, — провозгласил воин у входа в шатер.

На пороге появилась Геруна со своими длинными, толстыми белокурыми косами, свисающими до колен, стройная, прямая, в роскошных варварских одеждах. Очевидно, предстоящее совсем не радовало ее. За спиной Геруны стояли два воина.

Отто взглянул на нее — она была такой же красивой, какой запомнилась ему.

Юлиан тоже во все глаза смотрел на принцессу. Прежде он видел ее только мельком у выходных люков «Аларии», где ждала запуска спасательная капсула. Принцесса показалась ему сейчас такой же прекрасной, какой он помнил ее.

— Приветствую вас, мой брат, — сказала Геруна.

— Приветствую, благородная сестра, — ответил Ортог.

Геруна метнула короткий взгляд в сторону Отто, вождя вольфангов, и тут же отвернулась. В этом кратком обмене взглядами каждый мог усмотреть воспоминание о встрече, об интимности, неизбежно возникающей между пленницей и тюремщиком, в руках которого она оказалась, подобно любой женщине, обнаженной и беспомощной, несмотря на свой титул принцессы дризриаков и ортунгов.

Она взглянула в сторону Юлиана. Она не вспыхнула бы так внезапно, если бы в первый момент не узнала привлекательного молодого офицера с «Аларии» в оборванном слуге вождя вольфангов, ибо он был тогда в коридоре возле люка. Она отлично его узнала даже в лохмотьях и заволновалась. Ее реакция, несомненно, была замечена, но еще сильнее смущала открытость, с которой этот оборванец смотрел на нее — пристально, с легкой улыбкой, которую он даже не пытался скрыть. Покраснев еще сильнее, она вспомнила, что этот человек видел ее у ног вождя, тогда еще простого гладиатора в доспехах ортунгов.

В шатре поднялся шепот. Позвякивая цепями, рабыни смотрели на Ге-руну. Когда-то она тоже была такой же беспомощной в руках мужчины, какими были сейчас они.

Однако Геруна оставалась свободной. Она не удостоила рабынь ни единым взглядом.

«Она действительно прекрасна», — думал Юлиан. Геруна отвернулась.

— Подойди, благородная и возлюбленная сестра, — приказал Ортог.

Многие варвары, как и жители цивилизованных планет, их политические и иные организации, предпочитали относиться к женщинам в известной манере — манере, которая была совершенно неуместна по отношению к аристократкам со всей деликатностью и сложностью их натуры и глубиной чувств.

Ортог указал место рядом с собой, где должна была встать его сестра. Подобрав длинные юбки, Геруна начала пробираться к помосту. Откуда-то справа, из толпы мужчин, донесся ехидный смешок, но Ортог сердито вскинул голову, и смех прекратился. Услышав этот смех, Геруна на мгновение замерла, но затем вновь продолжила свой путь.

Она взошла на помост и встала рядом с Ортогом.

— Я нездорова, господин, прошу меня простить, — сказала она.

— Принесите принцессе стул, — приказал Ортог, и тут же им подали стул, на который неохотно опустилась принцесса.

В шатре наступила тишина.

— Итак, начнем суд, — объявил Ортог.

Вперед выступил писец с тремя покрытыми воском дощечками. В их верхних углах имелись отверстия, через которые протягивали тесьму, связывая дощечки вместе. На таких дощечках за неимением бумаги можно было рисовать письмена и стирать их, а потом опытной рукой окончательный вариант переписывали на пергамент и относили на подпись Ортогу.

— Цель нашего суда — рассеять непристойные слухи, недопустимые для дома Ортога, — объявил писец.

Присутствующие рассмеялись. Несомненно, среди них были невольные свидетели унижения принцессы Геруны.

— Или выяснить их достоверность, — добавил Ортог, и в толпе присутствующих пронесся ропот.

Геруна казалась изумленной.

— Говорят, — продолжал писец, — что на четвертый день предпоследнего кодунга принцесса Геруна публично обнажилась на корабле «Алария» — так же бесстыдно, как презренная рабыня.

— Это ложь! — воскликнула Геруна, вскакивая на ноги.

Одна из белокурых рабынь насмешливо взглянула на нее, не убирая, однако, рук со своих раздвинутых бедер.

На большинстве планет рабынь ставили на колени, приказывая держать бедра раздвинутыми — поза была действительно красивой, к тому же она напоминала рабыням о том, кто они такие. Кроме того, она усиливала чувство беспомощности и физиологического возбуждения у женщин. Некоторым рабыням такая поза помогала преодолеть фригидность.

— Нет, — возразил Отто, руки которого по-прежнему были скрещены на груди. — Это правда.

— Геруна, благородная принцесса, узнаешь ли ты этого человека? — спросил писец, указывая на Отто.

— Нет! — закричала она.

— Странно, принцесса, — удивился Отто, — а вот я хорошо тебя помню.

— Глупец, — крикнула она, — ты не понимаешь, в какой опасности оказался!

— Хочешь, я расскажу тебе, какое у нее тело? — спросил Отто у Ортога.

— Зверь! — взвизгнула принцесса.

— Это не обязательно, — отказался Ортог.

— Позвольте мне уйти, господин, — взмолилась Геруна.

— Нет.

— У меня ужасно болит голова!

— Сядь, женщина, — приказал Ортог. Белокурые рабыни захихикали.

— Наказать их, — велел Ортог, и удары плети посыпались на бывших гражданок Империи. Рабыни завизжали. Мужчины в шатре грубо захохотали.

— Хватит, — сказал Ортог, даже не взглянув в сторону рабынь. Плеть прекратила работу.

Плачущие, дрожащие, перепуганные рабыни простерлись на земляном полу, прикрывая головы, стараясь сжаться в своих цепях.

Всесильные господа расхохотались еще громче. Юлиан испытал смущение за женщин. Вероятно, теперь они лучше поймут, что они только рабыни.

Геруна села на место. Ее лицо выражало гнев и беспокойство.

Она злилась на рабынь, которые смеялись над ее унижениями, над ней, будто она была всего лишь женщиной, поставленной на место сильными мужчинами — то есть женщиной, ничем не отличающейся от них. Но еще больше ее разозлила выходка брата, по милости которого ей пришлось вернуться на место и остаться в шатре. Значит, теперь ей придется, вопреки своему желанию, дослушать суд до конца. Она вдруг встревожилась, ибо ей показалось, что весь суд задуман против нее и что вождь воль-фангов, несмотря на то, что он явно в здравом уме, будет настаивать на своих словах. Оказалось, что ее собственного слова недостаточно, и, что самое удивительное, этот вольфанг признал свою роль в событиях четвертого дня недавнего кодунга. Она могла быть принцессой, но после всего сказанного и сделанного оставалась только женщиной. Подобно другим свободным женщинам и рабыням, она всецело зависела от милости мужчин. Эта мысль проявилась в голове Геруны яснее, чем когда-либо в прошлом, за исключением тех событий на «Аларии», которые потрясли и ужаснули ее до глубины души. Она только теперь осознала, что до сих пор не могла себе представить, кто она такая и чем может обернуться для нее подобный случай. Казалось, ее подхватило и вовлекло в какое-то мощное, тайное политическое течение.

— Принцесса отрицает предъявленные ей обвинения, — сказал писец.

— Да, — решительно подтвердила Геруна.

В шатре послышался смех. Рабыни не осмелились приподнять головы.

— Правда ли, что стоящий перед нами человек подверг принцессу насилию? — продолжал писец.

— Никакого насилия не было. Все они лгут, это просто россказни, — возразила принцесса.

— Да, это сделал я, — ответил Отто.

При таком ответе толпа удовлетворенно зашумела. Рабыни приподняли головы и с трепетом взглянули на Отто, который осмелился поступить с принцессой так, как будто она была простой рабыней.

— Следует выяснить два вопроса, — провозгласил писец. — Во-первых, мы должны быть уверены, что насилие действительно произошло, а во-вторых — убедиться в том, что человек, смело приписывающий себе такой поступок, действительно имеет на это право.

— Кто из вас, — обратился Ортог к толпе, — хочет быть свидетелем?

— Как видите, таких свидетелей здесь нет, господин, — после минутного молчания толпы торопливо сказала Геруна.

— Насколько я понимаю, господин, — отважился один из воинов, — мы можем говорить открыто и свободно?

— Таков обычай судилищ у дризриаков и ортунгов, — ответил Ортог. — Так вообще принято у алеманнов.

— Сотни человек были свидетелями шествия той, кого они приняли за пленницу или рабыню, — сказал высокий воин в длинном плаще, с золотым браслетом на левом предплечье.

— Это была не я! — закричала принцесса. — Это был кто угодно, но не я!

— У шатра ждут семьдесят простолюдинов, — продолжал воин, — которые готовы прояснить дело, каким бы запутанным оно ни было. Мы привели сюда отряд, обнаруживший неизвестную женщину в коридоре «Аларии», которая тогда решительно и упорно утверждала то, что она принцесса Геруна.

— Не верьте этому, брат, — взмолилась Геруна.

— Приведите сюда людей, которые обнаружили женщину, называющую себя принцессой, — приказал Ортог.

— Прошу вас, не надо! — протестовала Геруна.

В шатер ввели нескольких человек, среди которых были и те, что обнаружили неизвестную женщину.

— Подними голову, — приказал Ортог сестре.

Она послушалась со слезами на глазах, теребя подол платья.

— Внимательно рассмотрите ее, чтобы не ошибиться, — предложил Ортог мужчинам.

Они еще узнают, как устраивать такое оскорбительное опознание, думала Геруна.

— Простите, господин, но это она.

— Да, господин — она самая.

— Нет! — крикнула Геруна.

— Простите, господин, — с сожалением сказал третий воин.

К неудовольствию принцессы, весь отряд, который пристально разглядывал ее, намереваясь добросовестно выполнить свой долг перед судом, оказался единодушным в своем свидетельстве.

Геруна бледнела и краснела под их внимательными взглядами. Она чувствовала себя так, как будто была рабыней, конечно, при множестве оговорок — она не была обнажена, ей не связали руки и не пытались открыть рот, дабы убедиться в красоте ее маленьких, ровных зубов.

— Несомненно, это она, господин, — наконец сказал последний из свидетелей.

Геруна даже вспомнила, что видела некоторых из этих мужчин по время мучительно долгого шествия по коридорам — слышала их присвистывания животный гогот, ощущала на себе одобрительные взгляды и жесты, показывающие, чего она могла ожидать, если бы оказалась в руках именно у них.

— Итак, решено, — заявил Ортог, — насилие, совершенное на «Аларии» на четвертый день предпоследнего кодунга, было совершено над принцессой Геруной.

— Неужели у вас ко мне нет никаких чувств, брат? — подавленно спросила Геруна.

— Я должен установить истину и судить справедливо, — ответил Ортог. — Я — король.

— Вы унизили меня, — возмущенно продолжала Геруна, — забыв, что я из любви присоединилась к вам, покинув дом нашего отца!

— Ты присоединилась ко мне, чтобы стать самой знатной женщиной ортунгов, — ответил Ортог.

— При таком моем унижении, как вы сможете устроить мой брак? — гневно спросила принцесса. — Как вы теперь выдадите меня замуж ради блага ортунгов?

— Это уже неважно, — отмахнулся Ортог. — Ты уже потрудилась на благо ортунгов.

— Как это, господин? — удивилась она. — Я вас не понимаю.

— Продолжай, — кивнул Ортог писцу.

— Не надо! — попыталась протестовать Геруна.

— Правда ли, что тот человек, который сейчас стоит перед вами, госпожа, — спросил писец, — на четвертый день предпоследнего кодунга снял или вынужден был снять ваши королевские уборы и надел на вас веревки, больше приличествующие рабыне, нежели принцессе?

Геруна промолчала.

— И в таком виде провел вас по коридорам корабля «Алария»?

— Нет, — заявила Геруна.

В толпе послышались изумленные возгласы. Отто с удивлением взглянул на принцессу.

— Ты очень пожалеешь, если скажешь неправду, сестра, — пригрозил Ортог.

— Это был не он, — пробормотала Геруна, опуская голову.

— Не понимаю, — удивился Ортог.

— Она женщина, — сказал его оруженосец, который держал шлем. — Она почувствовала веревки.

— Странно, — проговорил Отто.

Геруна приподняла голову, на краткий миг встретила взгляд изумленного Отто, потом не, менее изумленного Юлиана и потупилась.

— Я могу представить доказательства, — объявил Отто.

Геруна сжалась.

— Поскольку это была принцесса, мое бегство с корабля значительно облегчалось, — продолжал Отто, — к тому же мне нравилось, что она женщина. Ее королевские одежды, согласно моему плану и желанию, а также для того, чтобы она могла лучше понять себя и свое отношение ко мне, я надел на рабыню — ту, которую я выиграл в состязании.

Геруна зло взглянула на него. Лицо Ортога побагровело от ярости. Толпа присутствующих воодушевленно кричала.

Рабыни обменялись торжествующими взглядами. Как они были рады, как ненавидели Геруну!

— Когда мы удачно бежали с «Аларии», эти одежды остались у рабыни, — продолжал Отто. — Я сохранил их, — и он указал на узелок в руках Гундлихта. — Вот эти одежды. Рассмотрите и опознайте их. Я передал эти одежды вашему посыльному на Варне.

Женщины из свиты принцессы выступили вперед и подтвердили, что именно эти одежды были на принцессе на четвертый день предпоследнего кодунга. Одни собственноручно шили эти одежды, другие наряжали принцессу в тот памятный день. Украшения от известных купцов и ювелиров были также опознаны по меткам.

— Суд считает, — провозгласил Ортог, — что стоящий перед нами человек действительно совершил то, о чем говорит.

В толпе пронесся гул удовлетворения.

— Ты глупец, — сказала Геруна Отто.

Его глаза блеснули, однако она, несмотря на свое положение и власть, а также на то, что вокруг стояли воины, отпрянула. Она едва осмеливалась представить, каково остаться наедине с этим свирепым человеком и быть в полной его власти.

— Ты Отто, который называет себя вождем вольфангов, — сказал Ортог.

— Я — Отто, вождь вольфангов.

— Но у них нет вождей.

— Меня подняли на щитах, — объяснил Отто.

— Мы запрещаем вольфангам иметь вождей, — возразил Ортог. — Ты, конечно, знаешь это. Вольфанги из народа вандалов платят дань — сперва дризриакам, теперь ортунгам. Им позволено существовать только при условии полной покорности.

— А дризриаки знают, что вы пришли к вольфангам за данью?

— Как мне объяснили, ты отказался платить дань, — продолжал Ортог.

— Да, они отказались, господин, — в один голос подтвердили Хендрикс и Гундлихт.

— Вы вернулись с Варны с пустыми руками, не привезли ни зерна, ни шкур, ни женщин?

— Да, господин, — ответили Хендрикс а Гундлихт.

— У них не было зерна и шкур? — удивился Ортог.

— Нет, было, и вдоволь, — возразил Хендрикс.

— Может, не было хороших женщин?

— У них есть настоящие красотки.

— И на них до сих пор нет наших ошейников? — удивился Ортог.

— Нет, господин, — ответил Гундлихт.

— Они отказались платить дань?

— Да, господин.

— Это правда? — обратился Ортог к Отто.

— Да.

— Но почему?

— Вольфанги больше не будут платить дань ни дризриакам, ни ортунгам, — объяснил Отто.

— Почему же? Отто пожал плечами.

— Меня подняли на щитах, — коротко ответил он.

— Надеюсь, ты понимаешь, — угрожающе заговорил Ортог, — что наши корабли могут выжечь ваши леса и истребить вольфангов раз и навсегда?

— Некоторые спасутся.

— Но мы уничтожим всю планету!

— Кто такие ортунги? — вдруг насмешливо спросил Отто.

— Мы из народа алеманнов.

— Вы — не настоящее племя, — возразил Отто. — Вас не признал народ, вы самозванцы. Вы всего лишь кучка мятежников, отколовшихся от дризриаков.

— Но у нас есть корабли и оружие! — воскликнул Ортог.

— Да, и разбойничьи шайки, — кивнул Отто.

— Ты наглец! Отто промолчал.

— Мы уничтожим Варну, — пригрозил Ортог.

— Этим вы не смоете позор.

— Да, — согласился Ортог, — такой позор так просто не смоешь, — и он взглянул на Геруну.

Та отвернулась.

— Но, я думаю, вы можете быть не только шайкой разбойников, — продолжал Отто.

Воины возмутились. Некоторые выступили вперед, хватаясь за ножи. Ортог жестом отослал их на место. Отто не шелохнулся: он продолжал стоять, скрестив руки натруди, перед помостом, на котором сидел Ортог.

— Древность и обычаи сами по себе не заслуживают законного признания, — сказал Ортог.

— Но их можно счесть признаками законности, — заметил Отто.

— Самые древние и почитаемые племена когда-то начинали свою историю, — сказал Ортог, — хотя, возможно, в то время их не признавали.

— Несомненно, — ответил Отто. — И я не сомневаюсь, что основателем каждого рода и племени был совсем забытый ныне человек, от которого не осталось даже имени, но некогда он славился как разбойник, воин, ловец удачи или пират.

— Брехливый пес! — крикнул кто-то.

— Не возражаешь? — спросил Ортог.

— Нет.

— Значит, ты и вправду такой, — заключил Ортог.

Отто пожал плечами.

— Мы несем законность в наших кобурах и ножнах, — горделиво заявил Ортог.

— Конечно, в таком случае вы цените только вес камня, силу удара палки или остроту ножа, — заметил Отто.

Ортог взглянул на испачканную одежду и украшения, которые, по опознанию, принадлежали принцессе. Сейчас все они лежали на коленях Ортога.

— Но меня подняли на щитах, — продолжал Отто.

— И меня тоже, — сердито отозвался Ортог.

— Только это сделали изменники.

— Убить его! — закричали в толпе.

— Стойте! — приказал Ортог.

— При обычном ходе событий приобретение законности — это постепенное забвение проступков, дар времени, прощение за давностью лет, — вслух размышлял Отто.

Ортог молчал.

— Но иногда история может поторопиться.

— Говори яснее, — потребовал Ортог.

— Я принес тебе бесценный дар, — заявил Отто, — от которого ты вряд ли отмахнешься — свободное и добровольное признание ортунгов племенем народа алеманнов.

Ортог воззрился на него.

— Я принес тебе предложение законного признания, обернутое золотой парчой.

— Это весомый дар, господин, — вставил писец. — Вольфанги — древнее и неоспоримое племя народа вандалов.

— И с этой целью, — подозрительно спросил Ортог, — ради блага ортунгов, ты прибег к обычаю вызова на поединок?

— Не совсем, — ответил Отто. — Сейчас вольфанги находятся под властью ортунгов, как прежде были под властью дризриаков. Я хочу положить этому конец, и потому бросил вызов. Ты или твой воин должен сойтись со мной в поединке. Если победишь ты или твой воин, я буду убит, у вольфангов не станет вождя, как ты и хочешь, и все пойдет по-прежнему. Если же победа останется за мной, я потребую прекратить все притязания на жизнь и добро вольфангов.

— Ты нанес страшное оскорбление моей сестре, принцессе Геруне, — сказал Ортог.

— Тогда прими вызов.

— Я мог бы убить тебя прямо сейчас.

— Только бесчестные люди убивают пришедших на поединок, — возразил Отто.

— Это вызов одного вождя другому, господин, — напомнил писец.

— Такого не бывало уже тысячу лет, — воскликнул Ортог.

— Я бросил вызов, — повторил Отто.

— Такой вызов возможен только между вождями племен, — объяснил писец Ортогу. — Он — вождь вольфангов из народа вандалов. Он счел вас достойным вызова, господин, так воспользуйтесь этой редкостной возможностью! Приняв его, вы станете признанным вождем ортунгов, а ортунги будут племенем в глазах не только вольфангов, признанного племени вандалов, но и всего народа вандалов, и тысячи других народов!

— Неужели господин колеблется? — спросил оруженосец Ортога.

— Каково твое происхождение, из какого ты племени? — спросил Ортог у Отто.

— He знаю, — пожал плечами Отто. — Я вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, на планете Тангара.

— Ты всего лишь крестьянин, — пренебрежительно сказал Ортог. — Как могу я, вождь, высокородный и богатый, принять вызов от такого, как ты?

— Меня подняли на щитах, — напомнил Отто.

— Он похож на отунга, — сказал один из воинов.

Ортог промолчал. У него самого на «Аларии» возникло подобное подозрение.

Юлиан оглянулся на воина, а потом перевел взгляд на Ортога. Отунги были самым могущественным и свирепым племенем народа вандалов.

— Это неважно, господин, — объявил писец. — Его подняли на щитах. Примите вызов.

— Не сомневайтесь, господин! — сказал воин, стоящий слева от помоста.

— Такие случаи объединяют народы, господин, — заметил писец.

— Твоя сестра хорошо сложена, — усмехнулся Отто, — на невольничьем рынке за нее бы назначили высокую цену.

Толпа закричала.

— Осторожнее, — процедил Ортог. Отто пожал плечами.

— Она всего лишь женщина, — отозвался он.

— Ты позволила схватить себя, — злобно сказал Ортог Геруне.

— Я ничего не смогла сделать, господин, — оправдывалась Геруна. — Меня заставили силой.

— Понимаю, — ухмыльнулся Ортог.

— Я женщина, — сказала Геруна.

— Всего-навсего женщина, — подчеркнул Ортог.

— Но я принцесса!

— С тобой справились так же легко, как с любой женщиной. Ты могла бы стать рабыней.

— Я принцесса! — заплакала она.

— Нет, просто женщина, — повторил Ортог.

— И это становится понятнее, если снять с нее все тряпье, — добавил Отто.

— Поберегись, вольфанг!

— Примите вызов, — настаивал писец.

— Примите вызов! — убеждал оруженосец.

— Поскольку я бросил вызов, — сказал Отто, — ты можешь, по обычаю наших народов, выбрать оружие.

Ортог взглянул на одежду и украшения принцессы Геруны, снятые с нее на «Аларии» и отданные Хендриксу и Гундлихту на Варне. Эти вещи по-прежнему лежали у него на коленях.

— Ты опозорила меня и ортунгов, — жестко сказал Ортог сестре.

— Простите, господин, — со слезами на глазах молила Геруна.

— Ты можешь выбрать лучшего воина, — напомнил Отто.

— Я намерен, — сказал Ортог Геруне, — отныне держать тебя в шатре, подальше от глаз тех, кого ты опозорила.

Геруна, потрясенная уставилась на него.

— Да, тебе будет дано меньше свободы, чем рабыне.

— Пожалуйста, не надо, господин! — заплакала Геруна.

— Следовало бы заставить тебя носить эти грязные тряпки, которые надевала рабыня, пока они не истлеют на твоем теле, — продолжал Ортог, — как знак твоего позора.

— Лучше было бы вымыть и надушить ее тело, — предложил Отто, — и одеть ее как рабыню — в одежды, которые подчеркивают женскую красоту.

Геруна удивленно перевела на него глаза. Вероятно, она никогда не думала, что мужчины могут рассуждать о том, как она будет выглядеть в одежде рабыни, подобно любой другой женщине.

Она стиснула пальцы и в отчаянии оглянулась — как раз в то время, когда все три рабыни, прикованные к столбу слева от помоста, жадно смотрели на нее. Они быстро потупились, ибо Геруна, в истерическом бессилии, ярости и бешенстве, что они осмелились смотреть на нее и думать о ней, как о сестре по несчастью с ними, простыми рабынями, выхватила у стражника хлыст и рванулась к рабыням, в бешенстве награждая их хлесткими ударами. По знаку Ортога стражник отобрал у Геруны хлыст. Ортог повернулся к сестре, беспомощно рыдающей на покрытом тростником земляном полу у помоста, среди дрожащих, избитых рабынь, и знаком приказал ей вернуться на место.

Вдруг она с вызовом повернулась и направилась к выходу из шатра, но дорогу ей преградили два воина. Постояв в нерешительности, она вернулась к помосту и села на место. В толпе раздался смех. Свободные женщины из свиты принцессы отвернулись. Даже их гордая госпожа для таких мужчин была всего-навсего женщиной.

— Я бросил вызов, — напомнил Отто.

Ортог сердито взял одежду и украшения с коленей, минуту держал их перед собой, а потом, скомкав, бросил на пол у помоста.

— Подбери, — приказал он одной из перепуганных свободных женщин.

Та поспешила склониться над вещами.

— Отнеси их туда, где мы храним одежду для рабынь, — приказал Ортог.

— И платье тоже, господин? — спросила женщина. Она опустилась на колени не более, чем в двух ярдах от Отто.

— Но вначале, конечно, его надо превратить в откровенные лохмотья.

— Да, господин, — прошептала женщина.

Через мгновение она подобрала с земли драгоценности, браслеты, ожерелья, цепочки и все остальное и вышла из шатра.

— К чему это, господин? — упрекнула Геруна.

— Ты опозорила меня и ортунгов, — отрезал Ортог.

— Вызов брошен, — напомнил Отто.

— Примите его, господин, — настаивал писец.

— Примите! — вторил ему оруженосец со шлемом в руках.

— Эй, ты, — сказал Ортог, не обращая внимания на эти слова, — подойди ближе!

Он указывал на Юлиана. Юлиан неохотно выступил вперед из-за левого плеча Отто.

— С тобой явился низкий презренный раб, — сказал Ортог Отто.

— Он — свободный человек, гражданин Империи, — возразил Отто.

— Пусть подойдет сюда, — потребовал Ортог.

Юлиан шагнул вперед.

— Мы, кажется, уже встречались, — сказал Ортог. Юлиан кивнул. — Ты офицер имперского флота, но не обычный офицер. На «Аларии» тебе оказывали почести.

— Кто это, господин? — спросил оруженосец.

— Как видишь, это недостойный пес в лохмотьях, — ответил Ортог. — Но он из императорского рода, я в этом уверен.

Толпа загудела. Стоящие поближе отступили, будто в трепете перед таинственной Империей. Одно дело было насмехаться над Империей, а совсем другое — хорошо сознавать ее власть. Варвары редко выдерживали натиск имперских кораблей, им не случалось побеждать в поединках. История, дела, власть Империи вселяли в них ужас. Одним из самых эффективных видов могущества Империи было просто ее постоянное присутствие в величественных легендах о ее силе.

— Свяжите его, как свинью, и поставьте на колени, — приказал Ортог.

Юлиан был грубо схвачен, связан и брошен на колени перед Ортогом. Люди вздохнули с облегчением.

— Когда я в последний раз видел тебя, ты, как я помню, целился в меня из револьвера, — сказал Ортог.

— К несчастью, у меня не было возможности выстрелить, — отозвался Юлиан.

— Думаю, за тебя дадут отличный выкуп, — заявил Ортог.

Отто даже не пытался вмешаться. Ему не хотелось отвлекаться от своей цели.

— Вызов брошен, — напомнил он Ортогу.

— Это верно, господин, — подхватил писец.

— В нашем лагере на этой планете ты будешь пасти свиней, — усмехнулся Ортог Юлиану, — но раз ты из знатного рода, мы наденем на тебя цепи из золота.

— А на какую планету, по-твоему, стоит продать в рабство твою сестру? — перебил Отто.

Ортог раздраженно взглянул на него.

— Ее красота несколько своеобразна, так что на разных планетах за нее могут заплатить больше или меньше, — пояснил Отто.

Это была правда. На одних планетах, к примеру, предпочтение отдавалось белокурым рабыням, на других — рыжеволосым. Принцесса Геру на, как мы уже упоминали, была белокурой. Рабынь с таким цветом волос ценили на большинстве планет.

— Уведите его, — Ортог указал на Юлиана. — Понадобится время, что назначить за него выкуп.

Юлиана сбили с ног и поволокли из шатра.

— Завоюйте для нас признание, — настаивал кто-то из толпы, обращаясь к Ортогу.

— Такое признание по обычаю племени должно убедить даже вашего отца, Аброгастеса, — произнес воин.

— Примите вызов, — настаивал писец.

— Примите вызов, — убеждал оруженосец с золотым шлемом в руках.

— Примите вызов! — настойчиво кричали остальные.

Ортог искоса взглянул на Отто.

— Вызов принят, — наконец сказал он.

Глава 8

Лезвие тесла, большого тесла, о котором мы уже говорили, в длину достигает более фута. Рукоятка, к которой крепится лезвие — более четырех футов. Такой инструмент имелся у многих народов, в особенности, как можно предположить, лесных. В самом деле, тесло, так же как топор и копье, а позднее меч, стали символами этих народов.

Тесло, которое нас интересует, лежит сейчас в кожаном футляре. В той же нише, где хранится тесло, есть огромный бронзовый поднос, накрытый пурпурной тканью, а под ней покоится тяжелый, окоренный брус, несколько лет назад взятый с родной планеты алеманнов.

Да простит нас читатель за напоминание об этом!

Также можно вспомнить и то, о чем говорилось в предыдущей книге: несколько дней назад, пока Хендрикс и Гундлихт смаковали даровое угощение и развлекались в хижине Отто, вождя вольфангов, один из их передатчиков был тайно использован для отправки сообщения имперскому флоту, предположительно находящемуся в этом квадранте. Вероятно, флот прибыл по сигналу бедствия с «Аларии» — корабля, который был взорван после того, как ортунги покинули его.

Конечно, передавать такое сообщение было рискованно — как знать, кто мог перехватить его.

И впрямь, сообщение оказалось перехваченным.

Однако корабли не свернули к Варне. Их целью была другая планета.

Сами эти корабли не посылали никаких сигналов.

Глава 9

— Меня послали к вам и приказали называть вас «господином», — сказала она.

Двое воинов позади нее шагнули за порог небольшого шатра и опустили за собой ткань, закрывающую вход.

Она была закутана в черный плащ с капюшоном. Опустив голову, она говорила тихо, еле слышно.

Отто едва смог разобрать слова. Он приблизился к ней и откинул капюшон.

— Геруна! — удивленно воскликнул он.

— Да, — резко отозвалась она.

— Вот так принцесса, — усмехнулся Юлиан, руки и ноги которого сковывали золотые цепи.

— Вонючая свинья! — зло выпалила она. Юлиану позволили прийти в шатер Отто, чтобы утром он мог оказать необходимые своему господину услуги. По собственному желанию Отто не взял с собой слуг.

— Почему тебя привели в шатер? — спросил Юлиан.

Принцесса метнула в него яростный взгляд. Она пренебрежительно подняла подбородок, когда Отто взялся за шнурки плаща, развязал их и распахнул плащ.

Геруна была действительно красива.

На шее у нее на тонком шнурке висел крохотный ключ.

— Не смей смотреть на меня! — прошипела Геруна Юлиану.

Но тот пожирал глазами ее тело, наслаждался им в полную силу мужской страсти.

Геруна и не пыталась запахнуть плащ.

Отто взял плащ в руку и повернул Геру ну к себе спиной. Ее хрупкие запястья были схвачены тонкими, искусной работы, прочными наручниками для рабынь.

Несомненно, ключи от этих наручников висели на ее шее.

— Кажется, брат высоко ценит тебя, — заметил Отто.

— Я опозорила ортунгов, — ответила принцесса.

— И за это тебя послали сюда на ночь, — продолжал Отто.

— Да, это наказание. Я должна служить вам, как простая рабыня. А затем, после очищения и утреннего поединка, меня спрячут от людских глаз, и, формально оставаясь свободной, я буду пользоваться меньшей свободой, чем рабыня.

— Как жаль, — усмехнулся Юлиан. — Из тебя бы вышла отличная рабыня.

— Пес! — крикнула она.

— Ты ведь женщина, — продолжал Юлиан. — Ты быстро научишься всему с помощью плети.

Она с яростью оглядела его и фыркнула:

— Ободранный пес!

Юлиан не был обнажен, но его туника уже порядком изорвалась, открывая тело молодого аристократа. Это очень веселило пастухов, к которым его бросили днем.

— Пес в цепях, — презрительно цедила она сквозь зубы.

Его запястья были стянуты за спиной золотыми наручниками. На ногах висели кандалы с короткой, тоже золотой цепью.

— Освободи себе руки, женщина, — усмехнулся он» и Геруна отвернулась. — Твое ожерелье очень тебе идет.

Она тряхнула головой, и ключик на шнурке запрыгал у ее шеи.

— Твоя одежда поразительно хороша; несомненно, это последняя мода варварских принцесс, выставленных на продажу с торгов.

— На этот вечер я ваша, — сказала Геруна Отто. — Делайте со мной все, что захотите.

— Это правда? — спросил Отто.

— Да, — кивнула она и добавила: — Да, господин.

Отто взял висящий на ее шее ключ. Шнурок был достаточно коротким; он плотно охватывал шею, чтобы его нельзя было стащить через голову. В глазах принцессы промелькнул ужас. Она слегка отшатнулась, как только Отто поднял руку.

Он отошел.

— Наверное, тебе надо крикнуть, — предложил Юлиан.

Принцесса в ярости взглянула на него.

— Но твои крики останутся неуслышанными теми, кто ждет тебя снаружи.

— Да, — согласилась она.

— А потом, — продолжал он, — когда тобой овладеют насильно, твои протяжные крики, стоны беспомощного экстаза, обычные для рабыни, будут обязательно переданы твоему брату.

Она побледнела.

— Простите, госпожа, — Отто решительно взялся двумя руками за шнурок на ее шее и порвал его.

Принцесса в изумлении смотрела на него. Она не ожидала, что ее освободят.

Конечно, рабынь не часто заковывали в цепи, чтобы они могли служить еще лучше.

Но Отто не грубо стащил шнурок с ее шеи. Он снял его осторожно и решительно.

Он повернул Геруну к себе спиной, и она вздрогнула, почувствовав, как его руки вставляют ключ в замок наручников совсем близко от ее тела. Спустя мгновение она уже потирала освобожденные запястья.

Он отбросил наручники в сторону вместе с ключами.

— Оденься, — сказал он.

Геруна взяла плащ и закуталась в него.

— Не понимаю, — проговорила она, и как только Отто вопросительно взглянул на нее, поспешно добавила: — господин.

— Ты свободная женщина, принцесса, — объяснил он. — К тебе будут относиться с уважением.

Она изумленно приподняла брови. Отто указал в угол шатра, где на землю было свалено несколько одеял.

— Вот ваше место, госпожа. Советую вам сегодня ночью вести себя тихо и скромно — вы очень красивы, а мы всего-навсего мужчины.

— Да, господин, — прошептала она.

Она отправилась на место, указанное ей, и опустилась на колени. Плащ полностью окутывал ее фигуру, оставляя на виду только шею и голову.

— Вам не стоит становиться на колени, — предупредил Отто: эта поза легко могла возбудить мужчин.

— Да, господин, — она едва заметно улыбнулась.

Она села, опершись на руку. Юлиан часто видел в такой позе прикованных к стенам женщин на невольничьих торгах. Геруна запахнула плащ у шеи и робко опустила голову. Тонкая щиколотка и маленькая ступня показались из-под подола плаща, но, заметив снисходительную усмешку Юлиана, Геруна поспешно подтянула ногу под плащ.

— Она знает, что делает, эта плутовка, — посетовал Юлиан.

— Разве так бывает? — удивился Отто. — Она свободная женщина.

— Она женщина, — уточнил Юлиан.

Следует напомнить, что совсем недавно, на «Аларии», принцесса Геруна впервые почувствовала веревки. Значение этого обычая, физиологические изменения, связанные с ним, сильнейший эмоциональный удар — столь невыразимый, древний и таинственный, напоминающий о прошлом, намекающий на истину — таковы, что ни одна женщина не в состоянии забыть его.

Вечером в шатер принесли еду.

— Не ешь ее, — посоветовал Юлиан.

— В шатре принцесса, — возразил Отто, — вряд ли они хотят отравить ее.

Однако оба не знали, позволено ли Геруне принимать пищу в их шатре.

— Им незачем травить вас, — сказала Геруна.

— Почему?

— Они не из Империи, — усмехнулась Геруна.

— Сука! — крикнул Юлиан.

— Пес! — злобно отозвалась она.

Геруна лежала на боку на одеялах, опираясь на правый локоть и завернувшись в плащ. В темноте ее было трудно рассмотреть.

— Ты будешь есть первой, сука, — предупредил Юлиан.

Геруна отвернулась.

— Мне надо подкрепить свои силы, — объяснил Отто. Он ничего не ел уже два дня.

— Это не имеет значения, — произнесла Геруна.

— Почему ты так говоришь?

— Вы все равно пропадете.

— Откуда ты знаешь? — требовательно спросил Юлиан.

— У вас нет шансов, — горько проговорила она.

— Оружие будет незнакомым или воин непобедимым? — допытывался Отто.

— Нет.

— Тогда я не понимаю.

— Я попробую еду, — предложила Геруна.

— Давай, — усмехнулся Юлиан.

Глаза Геруны сердито сверкнули.

Отто зажег фонарь и повесил его на крюк под потолком шатра.

— Вероятно, тебе придется снять плащ, — проговорил Юлиан. — Тела рабынь хорошо выглядят при таком освещении.

— Имперский пес, — прошипела она.

— Ты голодна?

— Да.

— Тогда ешь, — велел Юлиан.

Он оторвал кусок хлеба с блюда, стоящего перед ним, и бросил его на одеяло возле Геруны.

— Ты швырнул мне еду, как будто я рабыня! — возмутилась она.

— Рабыни должны быть благодарны за такую милость, — заметил Юлиан.

— Ты всего лишь грязный раб вольфангов!

— Я — свободный гражданин Империи.

— А я — принцесса ортунгов!

— Так что вы предпочтете, принцесса — ползти ко мне и брать пищу из моих рук, как суках или подбирать ее языком с пола?

Геруна задрожала.

Обычно рабынь кормили именно так. Будучи рабынями, они считались более низкими существами, чем собаки.

Она потянулась за хлебом.

— Подождите, принцесса, — сказал Отто. Он поднял хлеб и протянул ей.

— Спасибо, господин.

— Она не рабыня, а свободная женщина, — сказал Отто Юлиану.

Юлиан внимательно наблюдал, как Геруна жует хлеб. Он брал кусочки еды поочередно с каждого блюда и протягивал ей.

Геруна ела, но лицо ее было хмурым.

— Мы немного подождем, — решил Юлиан. — Действие яда может наступить не сразу, к тому же принцесса могла принять противоядие.

— Пес! — выпалила принцесса.

— У нее могли выработать устойчивость к ядам, постепенно увеличивая дозы, — объяснил Юлиан.

Так часто поступали многие правители.

— Я не пила противоядие, — призналась принцесса.

Способ был весьма опасен — иногда дело заканчивалось неизлечимой болезнью и смертью человека, принимающего яд, и кроме того, польза от такой защиты была невелика ввиду разнообразия отравляющих веществ, имевшегося в распоряжении потенциальных убийц. Обычно предпочиталась комбинация противоядий в зависимости от проявленных симптомов. Конечно, в королевских домах за приготовлением пищи был установлен строгий надзор. При дворах имелись слуги, удостоенные почетной обязанности пробовать приготовленные блюда. Вопреки распространенному мнению, они были свободными людьми, зачастую опытными химиками или врачами. Они обладали обостренными чувствами вкуса и обоняния. Услуги этих людей ценились гораздо выше, чем услуги рабов или животных. Иногда, особенно в Империи, пробы пищи перед ее подачей на стол буквально подвергались химическому анализу. Несмотря на это, множество императоров умерло за обеденным столом. Любопытно добавить, что при дворах варваров этим вопросам уделялось очень мало внимания или совсем не уделялось. Варварские дворы обладали однообразным этносом, упорядоченным единством, органической целостностью племени и общины. Человека обычно окружали близкие люди, товарищи по оружию, так сказать, братья. Между собой их связывали прочные узы. Другое дело — в цивилизованном обществе, где человека окружали не родственники и товарищи, а настороженные, подозрительные чужаки, скопище корыстолюбцев, часто враждебные, конкурирующие группы, чуждые чести и традиций, многие из которых могли пойти на что угодно, лишь бы завоевать власть. Кроме того, в поселениях варваров обычно не встречалось ни лабиринта безымянных улиц, ни огромных толп, в которых можно было быстро раствориться, ища спасения или убежища.

В варварских общинах виновного находили почти сразу: охотники были хитры и беспощадны. Здесь склонялись к органичной, сложной иерархии, в которой каждая ступень жила в согласии с другой. Это очень сложные взаимоотношения, но никто и не требует забираться в их глубь. Просто было известно: с друзьями можно пировать, с чужаками есть опасно.

— Они могут убить нас хоть сейчас, если захотят, — заявил Отто. Он взял с блюда кусок мяса и, зажав его в обеих руках, начал рвать великолепными зубами, не нуждаясь в помощи ножа и вилки.

— Видишь, имперский пес, — немного погодя сказала Геруна. — Еда не отравлена.

— Зато плохо приготовлена, — возразил Юлиан. — Будь ты моей рабыней, я научил бы тебя готовить как следует.

— Меня — готовить? — изумилась Геруна.

— Да, это входило бы в круг твоих обязанностей.

— Каких?

— Конечно, тебе нетрудно догадаться.

— Пес! пес! — закричала она.

— Кажется, еда не испорчена, — заявил Отто.

— Конечно, это было незачем делать, — кивнула Геруна.

— Почему?

— Утром вы узнаете это, господин.

— Тебе не хочется больше говорить об этом? — спросил Отто.

— Берегитесь жрицы Гуты.

— Из народа тимбри?

— Да, господин.

— Что у нее общего с ортунгами? — удивился Отто.

— Она оказывает сильное влияние на моего брата, — объяснила Геруа.

— И ты этого не одобряешь?

— Нет, господин.

— Каким образом она будет участвовать в завтрашних событиях? — спросил Юлиан.

— На тебе цепи, — презрительно заметила Геруна.

— Если бы ты и вправду была рабыней, ты бы дорого поплатилась, — сказал Юлиан. — Пытки вынудили бы тебя заговорить.

Она отшатнулась, сжавшись и плотнее завернувшись в плащ.

— Говори дальше, — сказал Отто.

— То, что готовится, достойно Империи, а не моего народа.

— И тебя это тревожит?

— Да, господин.

— Ты можешь говорить?

— Нет, господин.

— Говори! — вскричал Юлиан.

— Нет, голый раб, — прошипела она.

— Ты еще узнаешь вкус хлыста, принцесса, — пригрозил Юлиан.

— Пес!

— Я свяжу тебе руки за спиной и заставлю тебя мучиться и кричать, как рабыню!

— Ты не смеешь! — взвизгнула она. Юлиан шагнул к ней, взяв наручники.

— Нет, — сурово сказал Отто. Юлиан в гневе остановился.

— Будь ты моей рабыней, ты бы быстро смирилась с собственной участью!

Она отодвинулась к самой стене шатра.

— Нет, — сказал Отто. — Она свободна.

Юлиан раздраженно отвернулся.

— Давайте спать, — предложил Отто, поднял колпак фонаря и задул пламя.

— Господин! — позвала она поздно ночью.

— Что? — откликнулся Отто.

— Вы хотите женщину, господин?

— Ты свободна.

— Но завтра утром вы умрете!

— Ты свободна.

— Да, господин.

Глава 10

— Узнаем предзнаменование! — объявил Ортог с помоста.

Оделась в своем шатре и появилась во всем великолепии королевских варварских одежд, расшитых золотой нитью и богато украшенных драгоценными камнями.

Двое мужчин, которые поставили сосуд на накрытую тканью поверхность козел, удалились.

Две прислужницы сняли крышку сосуда. Отто огляделся. На поляне было столько же воинов, сколько вчера в шатре; он различал знакомые лица посыльных, воинов, торговцев, гостей, свободных мужчин и женщин.

На помосте рядом с Ортогом стояли его оруженосец, писец и несколько приближенных. Гундлихт и Хендрикс расположились справа от помоста.

Жрицы принесли длинную палку, сунули ее в сосуд и принялись помешивать жидкость. Когда палку вынули, с нее закапала свежая, яркая кровь. Толпа вскрикнула.

— Почему она остается жидкой? — удивился Отто. — Она обычно запекается и твердеет.

— К ней подмешали химикаты, — раздраженно отозвался Юлиан.

— Что такое «химикаты»?

— Такие вещества — железо, соль и так далее. Их великое множество.

Отто промолчал. Он вырос в деревне, и многие слова были ему непонятны.

— Мы так беспомощны! — вдруг раздраженно пробормотал Юлиан и тряхнул золотыми цепями на наручниках, охвативших его запястья. Несколько людей повернулись к нему, и Юлиан прикусил губу.

Геруна тоже повернулась, оглядела Юлиана и гордо вскинула головку.

— Интересно, попробует ли Ортог связаться с имперским флотом и предложить тебя в обмен на выкуп? — вслух размышлял Отто.

— Не думай обо мне, — перебил его Юлиан.

— Конечно, он выждет время, — дальше рассуждал Отто. — Все будет сделано через посредников — Ортог не захочет раскрывать свое убежище.

— Подумай лучше о себе, друг, — сказал Юлиан.

— Интересно, дошло ли твое сообщение с Варны?

— Вероятно, нет.

— Имперский флот наверняка должен быть в этом квадранте, — сказал Отто.

— Это еще неизвестно.

— У экипажа «Аларии» было достаточно времени, чтобы послать сигналы бедствия.

— Мы находимся далеко от того места, где погибла «Алария», — возразил Юлиан.

— Но ты послал сообщение с Варны, — напомнил Отто.

— Кажется, оно не дошло.

— Принесите покрывало, — приказала Гута жрицам, — простой кусок ткани, ничем не отличающийся от других.

Покрывало принесли. Оно и в самом деле выглядело как обычный кусок ткани.

— Вы хотите проверить ткань, господин? — обратилась Гута к Ортогу.

— Нет, госпожа, — ответил тот.

Гута взяла покрывало за углы и показала толпе. Величина покрывала составляла не менее двух квадратных футов.

— Я бы хотел проверить его, — сказал Отто.

— Ты не заметил бы ничего необычного, — вздохнул Юлиан.

— Здесь много рабынь, — проговорил Отто. Это было верно. Прежде, в большом шатре у помоста было приковано только три рабыни — три блондинки, взятые в плен на «Аларии», те, которые в прежней жизни, теперь уже забытой, были гражданками Империи. А сейчас на поляне находилось сорок-пятьдесят рабынь, стоящих на коленях со скованными за спиной руками в первом ряду зрителей, перед толпой.

— Да, — согласился Юлиан. — Но самая красивая из них стоит на помосте.

— Она свободна, — напомнил ему Отто.

— Она красивая самка, — с восхищением проговорил Юлиан, уставясь на Геруну.

Та поспешно отвела глаза.

— Да, — кивнул Отто.

— Тебе не кажется, что из нее получилась бы отличная рабыня?

— Согласен. Она была бы отменно хороша.

— Смотри, — указал Юлиан, — вон где теперь ее одежда и побрякушки.

— Вижу, — подтвердил Отто.

В самом деле, теперь все эти вещи красовались на рабынях — на каждой была частица богатого убора, некогда входившего в королевское одеяние Геруны на «Аларии». Одежда была изрезана так, что теперь вся состояла из лохмотьев и длинных лент.

У подножия помоста, слева от него, были прикованы три блондинки — так называемые «рабыни для показа», бывшие гражданки Империи, обращенные в рабство на корабле «Алария». Они были одеты так, как обычно варвары наряжали рабынь. У одной на левой щиколотке, там, где обычно рабыни носили ножные браслеты с опознавательными знаками, была привязана полоска ткани, отрезанная от одежды принцессы Геруны. У другой такая лента, попросту оторванная от подола платья принцессы, была обмотана вокруг шеи, поверх ошейника. На третьей рабыне клок платья охватывал левое предплечье. Всем им достались и украшения, которые некогда носила Геруна — браслеты, надетые поверх наручников, ожерелья на шеях, под зачесанными вверх и соблазнительно уложенными волосами. Волос женщинам не подстригали со времени их пленения. У рабынь длинные волосы ценились, поскольку это было не только красиво, но и позволяло менять прически или использовать волосы в более интимных целях. Кроме того, в некоторых случаях их можно было использовать в качестве веревок. Обрезание волос или сбривание их считалось наказанием. Конечно, все зависело от того, к какой работе готовили женщину. Длинные волосы были ни к чему, если ей приходилось чистить конюшни. Длина, вид, ухоженность волос рабыни — все это зависело от воли хозяина. Рабыня должна была следить за ними так, чтобы угодить хозяину, и не имела права менять прическу без его разрешения. Точно так же обстояло дело с гривами и хвостами лошадей.

— Как стыдно, должно быть, Геруне видеть свою одежду и украшения на рабынях, — заметил Отто.

— Да, — одобрительно кивнул Юлиан.

— Неужели тебе не жаль ее?

— Она свободна, и я свободный человек — в этом смысле я, конечно, испытываю жалость, — ответил Юлиан. — Но если бы она была рабыней, мне ни к чему было бы жалеть ее.

— Да, тогда ее никто не стал бы жалеть, — согласился Отто.

— Тогда она стала бы просто рабыней.

— Да.

— Смотрите, господин, — провозгласила Гута, — я погружаю в священную кровь, кровь истины, белое, ничем не оскверненное покрывало и призываю десять тысяч богов тимбри изъявить свою волю и показать нам знак!

Она до локтей погрузила в сосуд свои руки, обтянутые белой тканью рукавов, опуская покрывало в жидкость, а затем выпрямилась. Она удерживала ткань под поверхностью крови, сейчас бурлящей от движений пальцев верховной жрицы.

— Явите нам знак, о, боги тимбри!

Она вытащила ткань из сосуда и подняла ее — сперва показав стоящим на помосте, а потом всей толпе. Мужчины возбужденно кричали, женщины ахали.

На поверхности ткани, пропитанной кровью, отчетливо проступил знак ортунгов.

— Предзнаменование явилось! — провозгласила Гута.

— Подойди, — позвал Ортог Отто, и тот приблизился к помосту вместе с Юлианом.

Жрица Гута передала ткань со знаком ортунгов другим жрицам, те осторожно свернули полотнище и унесли.

— Ты Отто, называющий себя вождем воль-фангов, — сказал Ортог.

— Я — Отто, вождь вольфангов, — ответил Отто.

— Пусть называет себя вождем, — прошептал писец Ортогу. — Чтобы участвовать в поединке, он должен быть вождем.

— Приветствую тебя, — сказал Ортог, поднимая руку, — вождь вольфангов.

— Я — вождь вольфангов, — подтвердил Отто.

— Приветствуй меня, — ответил Ортог.

— Приветствую тебя, — сказал Отто, поднимая руку, — Ортог, принц Дризриакский.

— И король ортунгов, — поправил Ортог.

— Да, и король ортунгов, — согласился Отто.

На поляне раздались приветственные крики, воины неистово потрясали оружием, стреляли из револьверов и винтовок. Казалось, откуда-то издалека тоже донесся ответный залп.

— Нам не нужно твое признание, чтобы стать теми, кто мы есть — независимым племенем народа алеманнов, — сказал Ортог.

— В любом случае вы его уже получили, — напомнил Отто.

— Да здравствуют ортунги! — закричал посланник.

— Да, слава ортунгам! — подхватили другие.

— Ты получил то, что хотел, — заметил Отто. — Теперь я хочу, чтобы ортунги перестали грабить вольфангов.

— Грабить? — переспросил Ортог.

— Вольфанги платят нам дань, — вставил писец.

— Нет, ортунги требуют, чтобы вольфанги платили дань, — возразил Отто.

— Но мы друзья вольфангам, — усмехнулся Ортог.

— Мы особенно дружим с их женщинами, — подхватил кто-то из толпы, и все рассмеялись.

— Как я понял, это решит поединок? — спросил Отто.

— Согласен, — кивнул Ортог.

— Ты будешь биться со мной?

— Нет, — отказался Ортог.

— Ты имеешь право выбрать воина и оружие, — напомнил Отто.

Когда-то Ортог и Отто уже встречались в поединке. Он происходил на песчаной арене в гигантской секции корабля «Алария». Тогда Отто был гладиатором, обученным в школе цирковых бойцов Палендия, он был опытным и умелым, готовым к битвам в главных цирках Империи.

Ортогу не хотелось вновь терпеть поражение, впрочем, участия в поединке от него никто и не ждал.

Ортог был королем, а не наемным убийцей. Для обнаженного, безоружного человека не было бесчестьем использование хитростей викота. Даже Аброгастес, его отец, вождь дризриаков, страшный и свирепый, не стал бы принимать такой вызов. Это было бы проявлением не храбрости, а безрассудства.

Кроме того, из одного чувства долга король не должен был подвергать себя риску.

— О твоем противнике тебе расскажет моя советница Гута из народа тимбри, — сказал Ортог, и в толпе кто-то хихикнул.

— Что такое «единство» и «множество»? — спросила Гута.

— Не понимаю, — пожал плечами Отто.

— Звезд много?

— Да.

— Но все они звезды, верно?

— Конечно.

— Значит, они едины, — заключила Гута.

— Не понимаю.

— Что гласит принцип единства?

— Не знаю.

— Множество может быть единым, а единство — множественным, — объяснила Гута.

— Я не понимаю, о чем она говорит, — пожал плечами Отто. — Наверное, она очень мудра.

— Или безумна, а может, и хитроумна, — проворчал Юлиан.

— Прикажите привести бойца, господин, — попросила Гута.

— Привести сюда бойца! — крикнул Ортог.

Откуда-то из толпы под руки вывели грузного, рослого, медлительного мужчину, с белесыми волосами и голубыми глазами. Его плечи отличались чудовищной шириной, тело было рыхлым. Боец не нес никакого оружия. Он обводил толпу остекленелым взглядом, и, казалось, не понимал, что происходит.

— Его напоили или одурманили, — сказал Юлиан.

— Выбери другого бойца, — обратился Отто к Ортогу.

— Смотри, вот другой! — и Ортог указал в сторону.

Из толпы вывели еще одного мужчину, как две капли воды похожего на первого.

— Они одинаковые, — в изумлении проговорил Отто.

— Близнецы, — объяснил Юлиан.

— Приведите бойца! — снова приказал Ортог.

Вывели еще одного медлительного гиганта.

— Я буду драться с тремя? — спросил Отто.

Но вызовы все продолжались, пока перед помостом не выстроилось десять совершенно одинаковых мужчин, несомненно, пьяных или одурманенных наркотиками. Некоторых из них пришлось поддерживать.

— Это называется «клонирование», — объяснил Юлиан. — Процесс, при котором можно производить генетически одинаковые существа.

— Вот боец, — провозгласила Гута, указывая на десятерых мужчин перед помостом.

— Это десять бойцов, — возразил Юлиан.

— Нет, один. Они едины!

— Десять, — настаивал Юлиан.

— А ты получил позволение говорить, раб? — осведомилась Гута. — Пусть ему вырвут язык, — обратилась она к Ортогу.

— Нет, — отказался тот.

— Они не похожи на бойцов, — сказал Отто.

— Не похожи, — кивнул Ортог.

— Они пьяны или больны.

— Или одурманены, — добавил Юлиан.

— Они не смогут быстро двигаться, — сказал Отто.

— Им это не понадобится, — усмехнулся Ортог.

— Я буду драться с ними со всеми одновременно? |

— Нет, с одним.

— Не понимаю, — сказал Отто.

— Вы не боитесь, что он победит, господин? — зашептал писец.

— Нет, — улыбнулся Ортог.

— Неужели господин надеется так легко получить права на собственность и женщин воль-фангов? — спросил оруженосец Ортога.

— Совсем напротив.

— Король ортунгов великодушен, — усмехнулся Отто. — Но я прошу его снисхождения и требую, чтобы он выставил против меня настоящего воина, какого он пожелает — своего самого искусного бойца.

— Это я сам, — заявил Ортог.

— Тогда сражайся со мной, — удивленно сказал Отто.

Ортог покачал головой.

— Я не хочу убивать пьяных или одурманенных людей, — заметил Отто.

— Зачем вы напоили бойцов? — вмешался Юлиан.

— Чтобы они поменьше сознавали, что происходит, — откровенно объяснил Ортог.

— Не понимаю…

— Принесите машину, — приказал Ортог.

— Только не это, брат! — в ужасе воскликнула Геруна.

— Молчи, недостойная женщина! — презрительно отозвался Ортог.

— Она заговорила без разрешения, — заметил Юлиан.

— Она свободна, — возразил Отто.

— Если бы она сидела у моих ног, как рабыня, — усмехнулся Юлиан, — она не осмелилась бы заговорить.

— Да, но тогда все было бы иначе.

— Конечно.

— Принесите машину! — повторил Ортог.

К помосту вынесли странный аппарат. Где-то вдалеке прозвучал крик, похожий на птичий. Желтый шелк на ширмах вокруг поляны хлопал на ветру.

— Подержите его, — предупредил Ортог.

Четверо мужчин обступили Отто, двое других оттащили прочь Юлиана. Гута злорадно рассмеялась. Довольно простая, на первый взгляд, конструкция оказалась весьма хитроумной. Два стула с тяжелыми высокими металлическими спинками были укреплены друг против друга на маленькой платформе со столом посередине и установленной над ним горизонтальной трубой. В центр ее была вертикально вставлена вращающаяся трубка, на конце которой было заключено нечто, напоминающее револьвер с дулом на одном конце и барабаном на другом. — Посадите их, — приказал Ортог. В толпе послышался недовольный ропот. Отшвырнув воинов, которые удерживали его, Отто сел на один из стульев. На его высокой спинке были укреплены изогнутые зажимы. Отто осторожно положил голову между ними. Они не сжимали голову, просто удерживали ее на месте. Из зажимов можно было высвободиться только движением вперед или назад, но не в сторону. Вероятно, целью этого устройства было просто удержать человека от рефлекторных движений.

— Не надо! — крикнул ему Юлиан.

— Молчи, раб, — приказала Гута.

Первый из полусонных бойцов был усажен напротив Отто.

— Заряд, — объясняла Гута, — попадает в трубку вот отсюда. И заряд, и диаметр трубки j рассчитаны, как и все оружие, до тысячной доли дюйма. Вероятность, что дуло повернется вправо или влево абсолютно равна, как и шансы на то, куда будет направлен барабан.

— Понятно, — ответил Отто.

— Тебя привязать? — спросил мужчина, подручный жрицы.

— Нет.

— Ты сможешь нажать на пусковую кнопку?

— Да.

— Если ты откажешься, то потеряешь вызов, — предупредил другой воин.

— Откажись от вызова! — настаивал Юлиан.

— Нет, — покачал головой Отто.

— Уже слишком поздно отказываться, — усмехнулся Ортог.

— Ортунги не знают о чести! — закричал Юлиан.

— Величина выкупа за тебя будет удвоена, — пригрозил Ортог.

— Не вмешивайся, друг, — предупредил Отто, — если хочешь снова увидеть свою планету.

Револьвер на вертикальной опоре установили и закрепили.

Человека, сидящего напротив Отто, привязали к стулу — не потому, что он не хотел сидеть сам, ибо мало понимал происходящее, а скорее для того, чтобы он не упал.

— Понимаешь, что они задумали? — спросил Юлиан у Отто.

— Да.

— Твое умение, если таковое имеется, будет ни к чему, — усмехнулся Ортог. — Победа окажется делом случая.

— Или вероятности, — сердито добавил Юлиан.

— Ему не нужны советы, — отрезал Ортог. — Если он желает, может отказаться, и ему будет назначена быстрая, милосердная казнь.

— На то, что ты не погибнешь при первом выстреле, есть один шанс из двух, — объяснил Юлиан. — Шанс избежать смерти при двух выстрелах — один из четырех, при трех — один из восьми, при четырех — один из шестнадцати, при пяти — один из тридцати двух, при шести — один из шестидесяти четырех, при семи — один из ста двадцати восьми, при восьми — один из двухсот пятидесяти шести, при девяти — один из пятисот двенадцати, при десяти выстрелах — один шанс из тысячи двадцати двух.

— Я готов, — сказал Отто.

— Ты не умеешь даже сосчитать до тысячи, друг, — в отчаянии сказал Юлиан.

— Я знаю, что такое тысяча, — возразил Отто. — Это очень много.

— В таком случае вы могли бы выставить против него карликов или женщин! — в ярости воскликнул Юлиан.

— Много, как листьев на дереве или камешков на берегу, — добавил Отто.

Пусть те, кто силен в математике, поздравят себя с пониманием простых чисел, таких, как тысяча, но пусть они также попробуют, не считая и не отмечая на бумаге, представить, скажем, тысячу листьев или камней. Смогут ли они отличить по виду тысячу от девятисот или, положим, тысячи десяти?

— Карлики забавны, — задумчиво произнес Ортог. — Но уж никто не захочет отдавать ради такого дела женщин. Для них можно найти гораздо более приятное применение.

— Господин! — с упреком воскликнула Гута.

Ее жрицы и прислужницы в благочестивом страхе всплеснули руками и переглянулись. Кое-кто из рабынь не удержался от сдавленных возгласов.

— Это и вправду много, — проговорил Отто.

В машине имелся один спусковой крючок, или, вернее, кнопка на маленькой подвижной коробочке, которую мы будем называть пусковым устройством. Это устройство лежало на столе между стульями, от него к основанию машины уходил провод.

— Простите, госпожа Гута, — сказал Ортог.

Револьвер подняли вровень с переносицей Отто. Барабан его был направлен в сторону соперника Отто и находился где-то на уровне верхней части лба — Отто был слишком высок. Дуло располагалось на расстоянии четырех дюймов от лица каждого из мужчин.

— Зарядите его, — скомандовала Гута.

Один из прислуживающих ей мужчин опустил увесистый шарик в вертикальную опору револьвера.

— Ты можешь стрелять первым, — предложил Ортог.

— Есть ли преимущества у того, кто стреляет первым? — поинтересовался Отто.

— Никаких. Выстрел включает машину. Никто не знает, где в это время находится заряд.

— Тогда пусть он стреляет первым, — сказал Отто.

— Подождите, господин! — вдруг закричал Хендрикс. — Дризриаки так не поступают, значит, ни к чему так делать и ортунгам.

— Это не честный поединок, в котором можно завоевать славу, не бой с ножом или копьем, такой, о котором слагают легенды! — крикнул другой.

— Все уже решено, — отрезал Ортог.

— Это пренебрежение честью!

— Все решено! — зло повторил Ортог.

Над ними с шумом пронеслась на запад птичья стая, однако ее никто не заметил.

— Я буду сражаться за ортунгов, — предложил Хендрикс.

— И умрешь, — добавил Ортог. Он сам на «Аларии» некогда скрестил меч с этим светловолосым великаном и не желал испытать это вновь.

— Я проворный, — похвалился Гундлихт, выступая вперед. — Дайте мне сразиться с ним по закону чести!

— Да! — закричала толпа.

— Мне!

— Нет, мне!

— Он убьет любого из вас! — взревел Ортог, перекрывая крики толпы.

— Как такое может случиться? — закричал кто-то.

— Разве вы не видите в нем кровь и породу? — спросил Ортог.

— Пусть начнется поединок! — выкрикнула Гута.

— Он отунг, — сказал Ортог.

Отто не шелохнулся. Толпа на мгновение застыла.

— Отунг королевской крови!

— Я крестьянин из деревни близ фестанга Сим-Гьядини, — сказал Отто.

Юлиан сердито взглянул на него.

— Я уверен! — крикнул Ортог.

— Это род воинов, самых свирепых в народе вандалов, — сказал кто-то.

— Империя уничтожила их.

— Алеманны — самый великий из народов!

— Да, да — это верно!

Юлиан лихорадочно размышлял, что делать. Крики и шум толпы заглушили даже шорох ветра в желтых шелковых ширмах.

— Пусть начнется поединок! — снова крикнула Гута.

— Да, пусть начнется, — кивнул Ортог.

— Не надо, господин, — умолял его оруженосец.

— Так предсказала жрица Гута.

— Прошу вас, господин!

— Все уже решено, — отрезал Ортог.

— Господин! — запротестовало сразу множество голосов.

— Кто король ортунгов? — грозно спросил Ортог.

— Ортог — король ортунгов.

— Начинайте поединок!

— Начинайте! — зашумели в толпе.

— Нажимай! — приказала Гута, обращаясь к сидящему напротив Отто мужчине. — Кнопку! Нажимай! — требовала она.

— Вот здесь, — и один из подручных жрицы вложил противнику Отто в руку пусковое устройство с кнопкой, от которого к платформе тянулся провод.

— Подожди, — другой мужчина за волосы поднял голову соперника Отто и всунул ее между изогнутыми зажимами в высокой спинке стула.

— Нажимай кнопку, — сказал первый мужчина.

— Кнопку? — вяло переспросил грузный мужчина, сидящий на стуле напротив вождя вольфангов.

— Вот она, вот, — суетился подручный.

— Я боец? — с расстановкой спросил опьяненный мужчина.

— Да, и все остальные тоже бойцы, — уговаривали его подручные жрицы, буквально всовывая в руку пусковое устройство.

— Хорошо быть бойцом, — важно произнес совсем ослабевший противник Отто.

— Да, да.

— Я прославлюсь?

— Да, жми на кнопку!

Вновь над головами пронеслась стая чем-то перепуганных птиц.

Пальцы опьяненного бойца медленно потянулись к кнопке и застыли на ней.

— Жми! — нетерпеливо закричали вокруг.

Ярко вспыхнуло пламя, раздались крики мужчин и визг рабынь, и человек, который стоял за спинкой стула противника Отто, придерживая его за волосы, теперь дико отшвырнул от себя половину головы. Со спинки стула напротив Отто стекала дымящаяся смесь крови, мяса и мозга. Кровь пенилась, как подземный источник, выходя из шеи и переливаясь через обломки нижней челюсти.

Геруна вскрикнула и закрыла лицо руками. Рабыни сжались и опустили головы, борясь со слабостью. Некоторых стошнило на траву. Многие закрыли ладони закованными в цепи руками. Три рабыни-блондинки со стонами отвернулись.

— Уберите это! — завопила Гута, указывая на останки соперника Отто.

— Приведите бойца! — дрогнувшим голосом приказал Ортог.

Один из девяти близнецов был приведен под руки к креслу. В это время тело другого близнеца, или бойца, если вам угодно, стащили со стула.

— Нет! — вдруг завопил боец. Видимо, зрелище ошметков крови, слизи, мяса, снесенной головы, из которой еще лилась кровь, еще бьющегося в судорогах тела настолько потрясло его, что он пришел в себя.

Его усадили на стул и связали, оставив руки свободными.

— Нет! — кричал он. Машину зарядили еще раз.

— Нет, не надо! — умолял боец.

— Нажимай кнопку или ты умрешь! — взревел Ортог.

Дрожащей рукой парень потянулся к кнопке, но Отто опередил его.

Ко всеобщему негодованию он поднялся с места.

— Что ты делаешь? — завизжала Гута.

Отто схватился рукой за трубу, служившую опорой для оружия, и с резким треском оторвал ее от платформы.

— Сядь! Сядь на место! — перепуганно уговаривал его подручный жрицы, тот, который опускал в трубу заряд. Теперь этот заряд находился внутри, подобно неразорвавшейся бомбе.

— Сядь! — кричал вместе с ним другой подручный.

— Вызов принят, и я победил, — провозгласил Отто.

— Нет, — возразил Ортог.

Отто притянул к себе оружие, направив барабан к собственной груди, а дуло — в грудь Ортогу, который мгновенно побледнел. Послышался звон доставаемых из ножен мечей и кинжалов.

— Убейте его, убейте! — призывала Гута.

— Нет! — Ортог оттолкнул кресло и отступил назад.

Отто держал палец на кнопке. Стоило пальцу дрогнуть, и крошечный, но смертоносный заряд пришел бы в действие. Хватило бы простого толчка, встряски, удара плети или ножа, толчка пули или луча, и устройство бы сработало.

— Разве поединок не состоялся? — спросил Отто. — Разве я не победил?

Дуло оружия было по-прежнему направлено в грудь Ортогу. Его оруженосец шагнул к нему.

— Не двигайся! — яростно закричал Отто.

— Отойди, — попросил Ортог.

Оруженосец вернулся на место. На помосте остался один Ортог. Его приближенные отодвинулись подальше, и Геруна оказалась к брату ближе всех.

Даже рабыни у подножия помоста в ужасе отпрянули — настолько, насколько им позволяли цепи. Цепи сдерживало крепкое кольцо. Отто окружили вооруженные воины, но он не обращал на них внимания.

— Ну, так кто выиграл поединок? — повторил Отто.

Ортог выпрямился — все-таки он был королем.

— Вольфанги выкупили свою дань, — сказал писец.

— Мы можем купить их женщин и других, еще лучше, на торгах, — убеждал оруженосец.

— Вольфанги победили, господин, — крикнул Хендрикс.

— Поединок закончен! — подхватил Гундлихт.

— Теперь ортунги — признанное племя, — радостно сказал оруженосец. — Дайте вольфангам в дар свободу!

— Я завоевал их свободу, — возразил Отто. — Я жду вашего ответа, господин.

— Поединок закончен, — тяжело вздохнул Ортог.

Толпа радостно зашумела.

— Нет, нет! — запротестовала Гута.

— Ты победил, — с трудом выговорил Ортог, и в толпе начали убирать оружие в ножны.

— Нет, господин, нет! — настаивала Гута.

— Молчи, женщина, — оборвал ее Юлиан.

— Раб в цепях! — завопила Гута. Она попыталась ударить его, но Юлиан схватил ее за запястье, и после короткой и яростной борьбы жрица была вынуждена опустить руку. Прислужницы и жрицы зашептались.

— Уважай священную персону жрицы! — крикнул Ортог.

— Она всего лишь женщина, — заявил Юлиан. Верховная жрица злобно крикнула, ее спутники запротестовали.

— Отпусти ее, — потребовал Ортог. Юлиан презрительно оттолкнул жрицу. Она пошатнулась.

Откуда-то с востока донеслись мужские крики.

— Что это? — зашумели в толпе.

— Я слышу!

— Нажми кнопку, вольфанг, — устало сказал Ортог.

— Как пожелает господин, — ответил Отто.

— Где кричат! — по-прежнему шумела толпа. Рабыни тревожно подняли головы и огляделись, пытаясь понять, откуда доносится крик.

— Это с востока, — сказал кто-то из воинов. Отто нажал кнопку, из дула вырвалось пламя.

Справа от Ортога, за помостом, загорелась земля. Выстрел прорезал борозду более шести дюймов шириной, невероятно глубокую. Она еще дымилась, трава по краям борозды обуглилась. Ортог стал мертвенно-бледным. Толпа отшатнулась.

— Теперь можешь убить его, господин! — провозгласила Гута.

— Молчи, женщина! — крикнули из толпы.

— Нет, нет! — возразила она.

— Слушайте! — призвал кто-то.

— Я — жрица тимбри!

— Ну и заткнись!

— Да тише, слушайте!

В этот момент почти бесшумно над ширмами из желтого шелка возникла черная, круглая тень планетарного катера. Он завис всего в ярде над ширмами. Над перилами торчали стволы винтовок. Раздался резкий приказ, и винтовки открыли стрельбу. Тем временем появился еще один катер. Люди пытались бежать. В желтых ширмах появлялось все больше дыр с обугленными краями. Снаружи виднелись вооруженные воины. Рабыни визжали. Некоторые упали, запутавшись в цепях. Мужчины хрипло ругались. Они натыкались друг на друга и отталкивали людей с дороги. Многих сбили с ног. Отто схватил Юлиана за плечо и швырнул на землю — заряды пролетали низко над землей, но не касались ее. Над поляной появилось уже несколько небольших круглых катеров. Геруна застыла на помосте, ее одежда развевалась. Вокруг нее летели щепки, один край помоста загорелся. Юлиан высвободился из рук Отто и почти ползком, волоча за собой цепи, пробрался к помосту.

— Не смей касаться меня! — закричала Геруна, когда Юлиан стащил ее за помост и свалил на землю под его прикрытие. Здесь спрятались и три белокурых рабыни, сейчас беспомощно суетившиеся в дыму. Сюда же удалось пробраться и нескольким воинам. Те, кто бежал в сторону запада, вскоре попали под прицельный огонь. Ортог стоял на помосте с револьвером в руке и стрелял по катерам. Никто не отвечал на его выстрелы.

— Вот еще катер! — закричал кто-то испуганно. Стрельба усилилась. Отто пробрался за помост, к Юлиану.

— Все пропало, — сказал он.

Воины стреляли в воздух, а круглых катеров над поляной становилось все больше.

— У кого ключи от твоих цепей? — спросил Отто.

Юлиан огляделся, дергая прочные цепи.

— Где же они… Вот! Вот у этого! — Юлиан указал на труп одного из слуг Ортога. Отто подполз к трупу, подтащил его поближе к помосту и разорвал мешок у пояса. Через минуту Юлиан был освобожден от оков.

— Мы должны бежать, — сказал Отто.

— Я не уйду без нее, — кивнул Юлиан в сторону Геруны.

Она изумленно уставилась на него.

— Я тебе нравлюсь?

— Об этом ты узнаешь, когда получишь хорошую порку, — зло воскликнул Юлиан.

— Пес! — заплакала она в бессильной ярости.

— Бежим! — крикнул Отто, хватая Юлиана за руку.

— Бесполезно, — отозвался кто-то из мужчин. — Мы окружены.

На почерневшем, разбитом помосте стоял один Ортог. Изрыгая проклятия, он стрелял по катерам из револьвера, но на его выстрелы никто не отвечал. Выругавшись, Ортог отшвырнул разряженный револьвер.

На поляне все воины уже побросали оружие и застыли с поднятыми руками.

Многие рабыни стояли на коленях, умоляющим жестом протягивая руки к катерам и опустив головы. Рабыни со связанными за спиной руками тоже стояли на коленях, уткнувшись головами в землю, надеясь на пощаду и выражая покорность еще неизвестному победителю.

— Рабыни, выходите, — позвал один из воинов с поднятыми руками.

Все рабыни, спрятавшиеся за помостом, вышли на середину площадки. Три прикованных блондинки с плачем заняли свое место у помоста. Цепь не позволяла им уйти дальше. Ортог стоял на помосте один.

Отто и Юлиан вышли на площадку и прошли на ее середину. Отто не поднял рук, но он был безоружен и стоял на виду у катеров. Очевидно, он не собирался оказывать сопротивления.

— Не поднимай руки, — сказал он Юлиану. — Мы не такие, как все, и хотим, чтобы это было понятно.

Стрельба утихла. На поляне стояли рабыни, жрицы, прислужницы, воины. Большинство людей, за исключением Ортога, Отто и Юлиана, держало руки поднятыми.

Они были окружены. Через дыры в желтом шелке ширм они видели снаружи множество вооруженных воинов.

Потом над поляной мелькнул и медленно опустился еще один катер. Он приблизился к центру поляны и завис в двадцати футах над землей. На носу катера, положив руки на поручни, стоял крупный мужчина.

— Это Аброгастес, — сказал кто-то, — правитель дризриаков.

Глава 11

Мужчины отступили назад. Их крик трудно описать, но он был из тех, какие не скоро забываются. Он был слишком кратким, чтобы выражать испуг. Услышанный ими звук не был похож на свист лезвия, рассекающего затылок, шею, а затем с еле слышным, хрустким звуком вонзающегося в дерево.

Этот звук был более грубым.

Он скорее походил на звук топора, который взяли двумя руками и с размаху опустили на поваленное бревно. Еще больше он напоминал внезапные удары по двум разным, положенным друг на друга предметам. Это также мог быть звук раздавленной виноградной кисти, хруст разваленной на две половины тыквы или дыни, когда нож входит не в жесткий материал, а в сочную мякоть. Его можно сравнить и со звуком материала между инструментом и основой. При этом появляются осколки, материал образует защиту от разлетающихся щепок дерева, сопровождающих удар. Конечно, основу необходимо обливать водой после каждого удара — так, чтобы мелкие кусочки дерева уносили мощные струи. Мастеровой в огромном кожаном фартуке настороженно стоит перед объектом своей работы. Из раны его жертвы вылетает тугая струя крови, иногда она бьет на расстояние нескольких футов. Нельзя наблюдать за объектом, не будучи забрызганным кровью. Иногда мастеровой на время бывает ослеплен брызгами и вынужден стирать их тыльной стороной ладони. Ориентация на объект зависит от того, как лезвие насажено на рукоятку. Если в руках у мастерового топор, то он должен стоять просто сбоку, причем каждый мастер в этом деле имеет излюбленную сторону — левую или правую. Обычно мастеровые становятся впереди объекта, а не позади его — такое расположение обеспечивает лучшее качество работы. Удар может быть более и менее точным. Звук, следует сказать, тоже зависит от того, насколько лезвие напоминает топор. Но, это уже менее интересно. Вся суть состоит как раз в том, чтобы при подобной работе соблюдалась достаточная грубость. Но никто не упрекает здесь мастеровых в грубости или зверстве, боясь увлечься оценками. Моя цель — не хвалить или ругать, а просто говорить о том, что произошло. Есть предположение, что тесло использовали для таких совершенно, на первый взгляд, не подходящих целей, только потому, что оно не считалось оружием. Действительно, обычно тесло бывало тупее лезвия оружия. Умереть от оружия считалось у воинов почетом. В самом деле, многие из них были убеждены, что кончить жизнь таким образом не только почетно, но и достойно, и что погибшие от оружия — любимцы богов войны, например Крагона, что этих людей ждет дорога в шатры других миров, где они смогут пировать и сражаться, сколько их душе угодно, до конца вечности, пока звезды не остынут, а планеты не опустеют. В смерти от тесла не было ничего достойного. Тесло было не оружием, а инструментом. Его держали в руках не воины, а мастеровые. Как можно было надеяться попасть в дальние миры после такой позорной и недостойной казни? Разве копье Крагона не преградит такому несчастному путь туда? Самое большее, на что может надеяться погибший от тесла — увидеть свет дальних миров издалека, на миг оторвавшись от тяжкой работы во мраке, среди самых презренных из крестьян.

Сидя на троне в том же самом шатре, где вчера сидел Ортог, Аброгастес подал знак.

Женщины зарыдали. Да, умереть такой смертью было ужасно. Через минуту Аброгастес подал другой знак.

Крик ужаса присутствующих было трудно забыть.

— Этих! — приказал Аброгастес. — Приведите их сюда!

Вперед вывели девятерых мужчин — рослых, неуклюжих, белобрысых и голубоглазых, которые приняли вызов на поединок за права воль-фангов.

Аброгастес с любопытством оглядел их.

— Они совсем похожи, — заметил он.

— Это единство, господин! — крикнул а жрица Гута.

— Ты выставил десятерых против одного? — спросил Аброгастес у Ортога, который стоял у помоста со связанными руками, под охраной двух дризриаков.

— По очереди, — уточнил Ортог.

— На машине, где можно было убить любого воина, независимо от его искусства и храбрости?

Ортог молчал. Аброгастесу уже подробно рассказали про поединок.

— И как же это улучшает породу? — спросил Аброгастес, указывая на девятерых близнецов.

Ортог отвернулся.

— Это угодно богам?

Ортог не отвечал.

— Если бы такое совершили ортунги, они были бы опозорены, — заметил Аброгастес.

— Мы и так опозорены, отец, — пробормотал Ортог.

— Это осквернение обычаев, надругательство над законами войны, позор для обряда поединков!

— Так решили боги, — возразил Ортог.

— Не клевещи на богов, — сурово произнес Аброгастес. — Не впутывай их в людские дела. Боги ждут, что станут делать люди. Чтобы заслужить любовь богов, люди должны быть храбрыми и достойными. Дружбы с богами добиться нелегко, она требует много сил.

— Я думаю, что богов нет, — сказал Ортог.

— Это ересь, господин! — крикнула Гута. Она стояла в своем белом платье с окровавленными рукавами. Ее окружали жрицы и прислужницы.

— Это бойцы? — спросил Аброгастес у Гуты.

— Да, — кивнула Гута.

— И все они едины?

— Да!

— Но один из них, кажется, умер на машине? — осведомился Аброгастес.

— Да, господин, — подтвердила Гута.

— И он мертв, верно?

— Да.

— А все они — едины?

— Да, господин.

— Тогда все они мертвы, — заключил Аброгастес.

— Что, господин? — удивилась Гута.

— Убейте этого, — указал Аброгастес на девятерых мужчин, стоящих перед ним.

Каждый из них мог стать сильным крестьянином, терпеливо возделывать свою землю, охотиться, кататься на санях по замерзшим рекам, взбираться на снежные горы, в холодные ночи согреваться миской похлебки, приготовленной любящей женой, а теперь их всех оттащили к плахе, на которой мастеровой одним-двумя ударами громадного тесла быстро выполнил свою работу.

— Твой боец мертв, — сказал Аброгастес Ортогу.

— Да, — крикнула Гута. — Боец ортунгов мертв! Слава дризриакам!

Связанные Хендрикс и Гундлихт обменялись встревоженными взглядами.

— Да здравствует Аброгастес! Слава дризриакам! — надрывалась Гута.

— Почему ты сам не вышел на поединок? — спросил Аброгастес Ортога.

— Вольфанг мог бы убить меня, — ответил Ортог.

— Тогда ты бы выбрал другого.

— Я не знаю, кому удалось бы справиться с ним, — сердито сказал Ортог.

— Значит, поединок был нечестным, — заключил Аброгастес.

Ортог пожал плечами.

— Он мог убить тебя? — спросил Аброгастес, взглянув на Отто.

— Да, — кивнул Ортог.

— Почему?

— Он — отунг, он обучался в школе для гладиаторов, — объяснил Ортог.

— Это правда?

— Я крестьянин, — ответил Отто. Вместе с Юлианом они остались несвязанными. — Из деревни близ фестанга Сим-Гьядини, на планете Тангара. Правда, мне приходилось участвовать в цирковых боях.

— Много раз? — поинтересовался Аброгастес.

— Да.

— Он — вождь вольфангов! — крикнула Гута.

— Да, — подтвердил Отто.

— Вольфанги платят дань дризриакам, — напомнил Аброгастес.

— Нет.

В толпе воинов-дризриаков пробежал смех.

— Ты выиграл поединок, — заговорил Аброгастес. — Но это неважно. Как племя, ортунги не существуют.

Юлиана, Гуту и сбившихся в кучу жриц. Его глаза блестели.

По земле струилась кровь. Тростник, которым был устлан пол шатра, пропитался насквозь. Мелкие щепки плыли в кровавых ручейках. Там и тут потоки крови, пополняемые новыми жертвами, подбирались под ноги стоящим. Кое-где застыли лужицы. Те, кто стоял ближе к плахе, были забрызганы кровью. Земляной пол в шатре постепенно превращался в вязкую грязь. Кровь заполняла отпечатки ног. Один за другим трупы вытаскивали из шатра. Снаружи слышались хриплые крики птиц. Они прилетели из священной рощи. Отовсюду сбегались чуткие фильхены, похожие на пожухлые коричневые листья, и устремлялись туда, где сваливали трупы.

— Подойди! — приказал Аброгастес, указывая на одного из оставшихся в живых ортунгов.

Остолбеневшего парня вытолкнули вперед.

— Ты будешь служить мне? — спросил Аброгастес.

— Да, да!

— На плаху его, — коротко распорядился Аброгастес.

— Убейте меня оружием! — взмолился парень. — Дайте мне умереть достойно, с честью!

Аброгастес отвернулся.

— Дайте мне попасть в дальние миры богов! — умолял несчастный.

Аброгастес подал знак.

Даже тяжелому теслу понадобилось три удара, чтобы завершить работу.

— С этим пришлось трудно, — глубоко вздохнул мастеровой.

— Да уж, — отозвался другой.

— Но ведь это не оружие, лезвие у него донельзя затупилось.

Лезвие и рукоятка тесла на целый фут были облеплены слизью мяса и костей.

Мастеровой утер свое широкое лицо и сплюнул в сторону. Он устало моргал. Его глаза заливал пот, пот струился по лицу и шее, доходил до груди, рук и ног. Его тело стало липким от пота и крови.

Аброгастес оглянулся. Ортунги задрожали.

— Приведите сюда этих женщин!

— Это мои служанки, — сказала Геруна. — Сжальтесь над ними!

Десятерых женщин вывели вперед.

— И вон тех тоже, — приказал Аброгастес. Десять старших женщин, знатных и богатых, входящих в свиту принцессы, вытолкнули из толпы. Одна из них прежде по приказу Ортога собрала и унесла оскверненную одежду и украшения принцессы Геруны.

— Снимите с них одежду.

— Отец! — запротестовала Геруна.

— Со всех, — твердо повторил Аброгастес.

— Прошу вас, не надо, отец! — взмолилась Геруна.

Женщины стояли в кровавой грязи перед Аброгастесом, повелителем дризриаков.

— Думаю, эти женщины будут рабынями, — обратился Аброгастес к Гуте, жрице тимбри.

— Нет, господин! — закричали женщины. — Пожалуйста, не надо!

Они упали на колени в грязь, плача и крича, простирая к Аброгастесу руки.

— Как вы думаете, госпожа? — вновь повторил Аброгастес, обращаясь к Гуте. — Годятся ли эти женщины для роли рабынь?

Он указал на группу служанок и приближенных принцессы.

— Очевидно, да, господин, — произнесла Гута.

— Вы правы, — кивнул Аброгастес.

— Сразу видно, что они рабыни.

— Погрузите их в катера и отвезите на корабли, — распорядился Аброгастес.

— Отлично, господин, — подхватила Гута. Плачущих женщин подняли на ноги и вытолкали из шатра.

Гута смеялась.

В шатре не было рабынь. Все они, вместе с тремя рабынями-блондинками, уже были загнаны на четвереньках в катера и увезены на орбиту, к крейсерам и грузовым кораблям. К этому времени всех их уже освободили от цепей, раздели и разогнали по маленьким, прочно запертым клеткам.

— Приведите сюда вон того!

Вперед вытолкнули писца со связанными за спиной руками.

— Ты ортунг? — спросил Аброгастес.

— Нет, господин.

— Телнарианец?

— Нет.

— Ты умеешь читать и писать?

— Да, господин.

— Ортог платил тебе?

— Да, господин.

— И ты хорошо служил ему?

— Я делал все, чтобы служить как можно лучше, — ответил писец.

— Что ты думаешь о вероломном принце Дризриакском? — спросил Аброгастес.

— Что я думаю? — удивленно переспросил писец.

— Ты ненавидел его и служил ему только из страха или втайне осуждал его за предательство?

— Простите, господин, — сказал писец, — но я не могу дать такой ответ, какого вы ждете.

— Ты получил от Ортога кольцо?

— Таким, как я, не дарят колец, господин.

— Ты его друг?

— Мое положение не позволяет мне надеяться на дружбу с Ортогом.

— Но ты же хорошо служил ему?

— Я всегда стремился к этому, господин, — сказал писец.

— Освободите его, — потребовал Аброгастес. Изумленного писца развязали.

— Если ты служил ортунгам, — сказал Аброгастес, — то будешь служить и дризриакам.

— Да, господин.

Аброгастес повернулся к Ортогу.

— Я хотел бы помириться с отцом, — произнес тот.

Аброгастес подозвал его оруженосца.

— Ты оруженосец Ортога, принца Дризриакского?

— Да, Ортога, принца Дризриакского и короля ортунгов! — выкрикнул оруженосец.

Толпа ахнула.

— Каков долг оруженосца? — спросил Аброгастес.

— Ценить жизнь своего господина превыше собственной.

— Да, оруженосец должен умереть прежде, чем его господин, — уточнил Аброгастес.

— Да, господин.

— На плаху его.

— Стойте! — закричал воин.

Аброгастес поднял руку.

— Пусть его казнят топором или другим оружием!

— Господин! — внезапно закричал Хендрикс, торопливо и сердито, окруженный воинами-дризриаками. — Одумайтесь! Явите своему сыну милосердие! Это не его вина — он всего лишь допустил слабость. Если кто и виновен в этом, так только проклятая Гута, жрица тимбри!

— Нет! — тревожно воскликнула Гута.

— Ваш сын попал под ее губительное влияние, — продолжал Хендрикс. — Это ее пророчества и предсказания, хитрости и уловки сбили с толку Ортога. Это она ввела его в заблуждение!

— Нет, — покачал головой Ортог. — Я бы в любом случае порвал с дризриаками.

— Разве вы не любили его в детстве, господин? — воскликнул Гундлихт, стоящий рядом с Хендриксом.

— Я — король дризриаков, — возразил Аброгастес.

— А если бы вы не были королем? — настаивал Гундлихт.

— Но он все равно пропал, — отрезал Аброгастес.

— В этом виновата Гута, вот кто! — воскликнул Хендрикс.

— Она распалила его тщеславие и одурманила его, — сказал Гундлихт.

— Это правда, госпожа Гута? — спросил Аброгастес.

— Разумеется, нет, господин! — с достоинством отозвалась Гута. — Я жрица народа тимбри, смиренная и покорная слуга десяти тысяч богов тимбри. Я и мои сестры, поклявшиеся отдать всю жизнь служению богам — священные девы. Нам нет дела до мирской суеты, нам не нужны деньги и вещи!

— А власть? — спросил Аброгастес.

— Нам она ни к чему.

— Мне не нравятся обычаи тимбри.

Отто вспомнил жертвоприношения на холме, за священной рощей.

— Простите, господин, — отозвалась Гута, — но не к лицу жрицам обсуждать обряды и повеления десяти тысяч богов. Наше дело — всего лишь смиренно служить им.

— Я слышал о предзнаменованиях, — произнес Аброгастес. — Это правда? — спросил он у Ортога.

Тот пожал плечами.

— Да, — с жаром откликнулась Гута, — мы можем доказать наше учение и истину с помощью знаков.

— Кажется, предзнаменования были лживыми, — заметил Аброгастес.

— Вероятно, жрицы тимбри смогут доказать вам свою правоту, господин.

— Но знаки солгали, — возразил Аброгастес.

— Они никогда не лгут.

— Но ведь они оказались не в пользу ортунгов?

— Когда-то были в их пользу, — ответила Гута.

— Недавно? — уточнил Аброгастес.

— Разве не могло случиться недоразумение? — вставила одна из старших жриц.

— Конечно, — кивнула Гута.

— Иногда знаки бывает трудно разгадать, господин, — продолжала жрица.

— Дело может оказаться темным и запутанным, — подхватила другая.

— И потом, — воскликнула Гута, — разве воля богов не могла измениться?

— Да, да! — поддержали ее хором жрицы.

— Боги могли передумать, — добавила Гута.

— Да, да! — закричали жрицы.

— Это возможно, — уверяла одна.

— Конечно! — добавила другая.

— Давайте опять проверим предзнаменование, — предложила третья.

Хендрикс горько рассмеялся. Аброгастес поднял руку, призывая к молчанию.

— Принесите ткань — простой кусок полотна, ничем не отличающийся от других, — приказала Гута.

— Я принесу, — вызвалась одна из жриц — та, что раньше принесла кусок ткани, который опустили в кровь, и на нем проступил знак ортунгов.

Вскоре жрица в сопровождении стражников вернулась в шатер со свернутым куском ткани.

Она передала его Гуте и встала на место. Гута развернула полотно величиной около двух квадратных футов и торжественно показала его толпе. Затем она обратилась к Аброгастесу.

— Вы хотите проверить ткань, господин?

— Возьми другой кусок, — предложил Хендрикс.

— Это запрещено, — терпеливо разъяснила Гута» — так не принято у богов тимбри.

— Я не буду проверять ткань, — решил Аброгастес.

— Тогда пусть боги дадут предзнаменование!

— Пусть дадут! — подхватили жрицы.

— Господин! — запротестовал Хендрикс, но Аброгастес поднял руку, приказывая начинать.

Гута опустилась на колени рядом с одной из луж, собравшихся на полу шатра, где кровь смешалась с грязью.

— Да будет кровь освящена! — провозгласила жрица.

За ней эти слова повторили жрицы и прислужницы.

— Да станет она кровью истины, — объявила жрица, и вместе с ней эти слова хором повторили остальные.

— Смотрите, господин, — обратилась Гута к Аброгастесу. — Я опускаю в освященную кровь истины этот кусок ткани, не оскверненный ничьими руками и никакими приготовлениями, и призываю десять тысяч богов тимбри по их воле явить нам знак.

Ткань была опущена в вязкую, почти свернувшуюся кровь, смешанную с грязью.

— Явите нам знак, о боги тимбри! — воззвала Гута.

Она извлекла ткань и встала, повернувшись к толпе. Воины-дризриаки с ужасом закричали.

На ткани отчетливо, будто вышитый, проступил знак дризриаков.

— Видите, господин? — спросила Гута.

— В таком знаке нельзя ошибиться, господин! — подхватила жрица, которая принесла ткань.

— Доказательство неопровержимо! — воскликнула другая.

Ортог казался потрясенным. Воины изумленно переглядывались.

— Боги на вашей стороне, господин, — сказала Гута Аброгастесу.

— Слава дризриакам! — крикнул кто-то, и все воины в шатре подхватили клич.

К нему присоединились даже купцы и посланники — перепуганные, связанные, ждущие своего часа под охраной.

— Да, меня это поразило, — признался Аброгастес. — Я и не знал, что у вас такая власть.

— Эта власть исходит не от нас, — объяснила Гута, — а от наших богов.

— Похоже, ваши боги всегда принимают сторону сильнейшего, — усмехнулся Аброгастес. — Но я поздравляю вас: вы хорошо все продумали и ко всему подготовились.

— Я не понимаю вас, господин, — встревоженно произнесла Гута.

— Так чего же вы хотите? — спросил Аброгастес.

— Для себя мы ничего не просим, господин.

— Королям редко приходится сталкиваться с такой скромностью, — удивился Аброгастес. — И все же что бы вы хотели?

— Вероятно, мы могли бы оказать вам пользу, господин, — намекнула Гута.

— Как это?

— Дризриаки стали бы неуязвимыми под защитой богов тимбри, — объяснила Гута. — Обеспечьте себе победу, заручитесь поддержкой наших богов, господин.

— И каким образом можно этого достичь? — поинтересовался Аброгастес.

— Посредством услуг жриц тимбри.

— Это был бы бесценный дар, — уважительно проговорил Аброгастес, и Гута скромно поклонилась. — Что же вы хотите в обмен на неоценимую услугу?

— Мы ничего не просим, нам нет дела ни до мирской одежды, ни до богатства.

— Так вы ничего не хотите?

— Великодушие Аброгастеса, повелителя дризриаков, хорошо известно, — произнесла Гута.

— И что же вы цените больше всего? — допытывался Аброгастес. — Чего вы жаждете?

— Господин, конечно, знает…

— Что?

— Мы — святые, непорочные девы, — начала Гута.

— И что же?

— Наше главное желание — усердно служить своим богам, чтобы потом, закончив служение, соединиться с ними.

— Вы усердно служили богам, — усмехнулся Аброгастес.

— Да, господин?

— Так присоединитесь к ним!

— Господин! — вскричала Гута.

По знаку Аброгастеса воины-дризриаки выхватили ножи, окружили жриц и стали ставить их на колени, грубо дергая за волосы и закалывая, как свиней. Женщины завизжали. Посланники и купцы отшатнулись.

— Оставьте этих двоих, — указал Аброгастес на молодых прислужниц.

Через минуту вопли стихли, тела распластались в грязи под ударами окровавленных ножей. В живых остались только Гута и прислужницы. Гута стояла на коленях перед помостом. Воин намотал ее волосы на руку, а она в ужасе уставилась на Аброгастеса, повелителя дризриаков.

— Боги алеманнов и дризриаков — это не боги тимбри, — отрезал Аброгастес.

— Сжальтесь, господин! — закричала Гута. Аброгастес поднял руку.

— Нет, нет, господин! — рыдала Гута.

Аброгастес знаком приказал воину отпустить ее. Жрица дико огляделась.

— Мое боги — лживые боги! — вскричала она. Обе прислужницы, одна на коленях, другая на четвереньках, переглянулись.

— Это лживые боги! — вопила Гута.

— Так почему же ты служила им? — спросил Аброгастес.

— Мне хотелось власти!

— Женщина не имеет права властвовать, — заметил Аброгастес.

— Да, господин, простите меня!

— Когда женщинам достается власть, они позорят ее, — сказал Аброгастес.

— Да, господин!

— Поэтому им нельзя обладать властью.

— Да, господин!

— Как на ткани появился знак дризриаков? — спросил Аброгастес.

— Это было сделано с помощью пятен реактивами, — плача, объяснила Гута. — Кровь взаимодействовала с реактивами, пропитывающими ткань, и пятна выступали на ней.

— И ты приготовила ткань с разными знаками, — заключил Аброгастес.

— Да, господин.

— А что же с предсказаниями, пророчествами и всем прочим?

— Все это ложь, господин, — созналась Гута. — Все зависит от желания, рассуждений, вопросов и надежд тех, кто этим занимается, от вопросов того, кто предсказывает, от его сообразительности, внимания и тому подобных качеств.

— Значит, все это ложь? — заключил Аброгастес.

— Да, господин. Это и все то, что говорят ясновидящие, шарлатаны, гадалки и прочий сброд во всех галактиках.

Аброгастес сделал вид, что хочет вновь поднять руку.

— Нет-нет, господин! — закричала Гута и сжала ворот платья.

Аброгастес пристально взглянул на нее. Гута быстро разорвала платье и спустила его по плечам. Обе прислужницы от изумления раскрыли рты.

Неотрывно глядя на Аброгастеса, Гута разорвала платье до подола и уронила его на землю.

— Нет! — закричали прислужницы.

— Разденьтесь, глупые, если вы хотите жить! — крикнула им Гута. — Игра окончена!

Это мужчины.

— Игра? — ошеломленно переспросили девушки.

— Да, — усмехнулась Гута.

— Но… как же боги?

— Все это ложь!

— Мы должны умереть за нашу веру…

— И вера — ложь! Детская выдумка! Прислужницы зарыдали.

— Можете умереть, если хотите, — заключила Гута.

— Но этого не может быть!

— Может, — отрезал а Гута» и обе прислужницы застыли, парализованные страхом и отчаянием.

— Покажите свои тела. Они созданы для мужчин, разденьтесь!

Первая прислужница дрожащими пальцами расстегнула одежду и неловко высвободилась из нее.

— Смотри! — крикнула Гута. — Вот кто ты — женщина! Понятно?

Вторая прислужница яростно рвала одежду, высвобождаясь из нее.

— Да, да! — подгоняла ее Гута. — На колени! Отлично! Видите? Вы не мужчины, вы совсем не такие, как мужчины! Вы женщины, поймите это! Поймите и порадуйтесь! Вас должны ценить, мужчины дорого заплатят за вас!

Прислужницы обменялись перепуганными взглядами. И вдруг одна из них издала тонкий, протяжный вопль отчаяния, совершенного облегчения и радости.

— Все кончено! — стонала она. — Все кончено!

— Да! — радостно подхватила другая.

— Уведите этих рабынь, — приказал Аброгастес.

Обе девушки охотно подняли руки, позволяя связать себе запястья так, что оставался свободным длинный конец веревки. Их вывели из шатра.

Гута по-прежнему стояла на коленях в ворохе разорванной одежды и смотрела на Аброгастеса.

— А ты? — спросил он.

— Я прошу милости, господин.

— Убейте ее! — закричала толпа.

— Пусть подохнет в муках!

— Убейте!

— Прошу вас, не надо, господин! — проникновенно произнесла Гута.

— Так что нам с ней делать? — обратился Аброгастес к толпе.

— Прирезать! — закричали мужчины.

— Прошу, поглядите на меня как на женщину!

— Разве такая просьба не удивительна из женских уст? — спросил Аброгастес.

— Только не от такой женщины, как эта! — крикнули в толпе.

— Прошу вас, господин, — умоляла Гута.

— А ты неплохо выглядишь, — заметил он.

— Да-да, я смогу угодить!

— Я бы перерезал тебе горло, как только насмотрелся бы на тебя, — зло сказал он.

— О, нет, не надо, господин!

— Но твое тело выглядит аппетитно.

— Да, позвольте угодить вам, господин!

— А ведь без одежды ты недурна собой, — с удивлением продолжал прозревать Аброгастес.

— Спасибо, господин.

— Интересно, сколько бы за тебя дали на торгах? — размышлял Аброгастес.

— Прошу вас, не говорите обо мне так, — зарыдала Гута.

— Возможно, твоей красоты хватит, чтобы купить твою жизнь, — решил Аброгастес.

— Да, да!

— Или хватит только на время.

— Вы так великодушны, господин! — с радостью закричала она.

— Да, выкупить ненадолго твою жизнь, — продолжал он, — но не свободу.

— Господин! — вскрикнула она. — Нет, не надо!

— Если хочешь, ты можешь объявить себя рабыней, — предложил Аброгастес.

— Но тогда я стану всего лишь тварью, как свинья или собака!

— Нет, еще ниже, — возразил Аброгастес.

— О, не надо, господин!

Аброгастес подал знак, и воин за спиной Гуты схватил ее за волосы и оттянул голову назад. Холодное лезвие ножа приблизилось к ее горлу.

— Нет! Нет! — завопила Гута, отчаянно вырываясь.

По знаку Аброгастеса воин отпустил ее и отошел.

— Я объявляю себя рабыней, — отчетлив произнесла Гута. — Я — рабыня.

Ропот удовлетворения прокатился по толпе ибо мужчины уже утратили всякое уважение бывшей жрице тимбри и относились к ней, как к любой рабыне.

— Теперь на тебя может претендовать любой, — сказал Аброгастес. — Я беру тебя.

— Да, господин.

— Чья ты рабыня?

— Ваша, господин.

— Пусть твое имя будет «Гута». Принесите ошейник для этой рабыни, — приказал Аброгастес, — и потяжелее.

Принесли ошейник и надели на рабыню. Он был тяжелым, из железной полосы в полдюйма толщиной и два с половиной дюйма высотой. Ошейник крепко охватывал шею и запирался на замок сзади.

Гута поморщилась.

— Ползи к моему сыну, Ортогу, — сказал Аброгастес, — и целуй ему ноги.

Гута повиновалась, со страхом поглядывая на Ортога, но тот будто не замечал ее.

— Как тебе нравится моя новая рабыня? — спросил Аброгастес.

Ортог пренебрежительно взглянул на Гуту и отвернулся.

— На торгах можно найти и получше, — сказал он.

— Сюда, — щелкнул пальцами Аброгастес, — ложись здесь, рядом с моим троном, на помост.

Гута подползла на коленях и сжалась справа от Аброгастеса.

— Посмотри на меня, — приказал он. — Когда у женщин есть власть, они опозорены.

— Да, господин.

— Значит, у них не должно быть власти.

— Да, господин.

— А у тебя сейчас есть власть?

— Нет, господин.

— Ты совершенно бесправна?

— Да, — тихо сказала Гута и поправилась: — Да, господин.

Аброгастес вновь обратился к оруженосцу, стоящему сбоку.

Никем не замечаемая, обнаженная Гута в ошейнике, лежащая справа от трона Аброгастеса, обменялась взглядами с Геруной, которая в своих королевских одеждах сидела на стуле, выпрямив спину. В глазах Геруны промелькнула странная смесь чувств — ненависти, презрения, жалости и многих других, среди которых мощно нарастало одно, которое Геруне не удавалось подавить — неприязнь. Но Гута быстро отвела глаза, вероятно, не заметив этой неприязни и боясь встретиться взглядом со свободной женщиной. За такое рабынь наказывали. Гута сама была подавленной, пристыженной и испуганной. Но она осознавала, что сейчас в ней вырастает долго и безуспешно подавляемая радость — невероятная радость и облегчение, которое, как это ни парадоксально, можно испытать лишь при полном освобождении. Ей казалось, что каждая клетка ее тела возвращается к жизни. Если бы она не была так напугана, она бы заплакала от бессилия. Но Гута слишком хорошо ощущала тяжесть ошейника на своей шее. Его надели, и теперь она не могла бы снять ошейник, подобно любой другой рабыне. Она шевельнулась, но тут же застыла, испугавшись, что кто-нибудь заметит ее движение. Ей было необязательно надевать такой громоздкий, неудобный ошейник — вполне хватило бы легкого. Но Гута знала, что такие вопросы решать не ей.

Она приподняла голову и тут же смутилась, задрожав под чьим-то взглядом. Как он осмелился смотреть на нее! Неужели он считает ее рабыней! Ну конечно, ведь она и есть рабыня. Гута поняла, что теперь она станет бояться мужчин. Она знала, что принадлежит им и должна служить.

Внезапно она вспомнила, что ее, как рабыню, должны заклеймить. Вряд ли Аброгастес будет ставить клеймо своей рукой — это было бы слишком большой честью. Нет, скорее всего это сделает кто-нибудь из слуг Аброгастеса, умеющий обращаться с женщинами и железом — он заклеймит ее, как множество других рабынь. Она надеялась, что клеймо будет не слишком уродливым, и тем не менее это клеймо уже не смыть, его значение известно на множестве планет.-

Подняв голову, она заметила, что еще один мужчина наблюдает за ней, лежащей, как собака, у ног хозяина. На нее еще никогда так не смотрели!

Гута знала, что должна служить мужчинам безотказно, во всей полноте своей так тщательно скрываемой женственности — впредь ей запрещено быть холодной и равнодушной. Она должна научиться покорности и чувственности. Незачем добиваться, чтобы ее этому научила плеть. Еще один мужчина взглянул на нее. На ней еще нет клейма! Гута надеялась, что клеймо не слишком обезобразит ее, и уверяла себя в этом. Но ее заклеймят так, что ее положение станет понятно жителям тысяч галактик. Борясь с этими смешанными и возбуждающими чувствами, она лежала у ног хозяина.

К Аброгастесу подошел воин и что-то зашептал ему на ухо. Аброгастес нетерпеливо кивнул, и это не ускользнуло от внимания Юлиана. Затем Аброгастес обратился к оруженосцу:

— Так ты будешь служить мне?

— Нет, господин.

— На плаху, — отрезал Аброгастес.

— Ты отказываешь мне даже в достойной смерти, — заметил оруженосец.

— Да, — кивнул Аброгастес. Отшвырнув воинов, которые держали его, оруженосец сам встал на колени и положил голову на плаху.

Мастеровой взялся за тяжелое тесло.

— Стой, — сказал Аброгастес, и мастеровой опустил инструмент. — Ты бы вошел в шатры Крагона?

— Да, господин.

— Тогда ты должен умереть от оружия, — продолжал Аброгастес, — но при одном условии.

— Каком? — спросил оруженосец.

— Отрекись от своего повелителя.

— Никогда!

— Ты готов до скончания времен работать с крестьянами во мраке, лишь бы не предать господина? — удивился Аброгастес.

— Да, господин.

— Я помиловал тебя! — воскликнул Аброгастес. — Отпустите его, мне нужен такой оруженосец.

Оруженосца развязал и. Он встал, непонимающе оглядываясь, а потом подошел к Ортогу и опустился перед ним на колени.

— Я отрекаюсь от тебя, — сказал Ортог, по щекам которого текли слезы. — Ты больше не мой оруженосец.

— Господин! — воскликнул оруженосец. Поднявшись, он подошел к Аброгастесу и упал перед ним.

— Я твой слуга.

— Да, ты мой слуга, — ответил Аброгастес, и обернулся к Ортогу. — Как тебе удалось найти такого преданного человека?

— Он такой же, как все твои слуги.

— Тогда моему сыну следовало бы научиться у них верности, — заметил Аброгастес.

— Этому мог бы лучше научить отец, — крикнул из толпы Хендрикс.

— Нет, — Ортог повернулся к отцу, — я слишком похож на тебя, чтобы следовать за тобой.

— Ты предал дризриаков, — напомнил Аброгастес.

— Так зарождаются новые племена.

— Но с тобой все кончено, — возразил Аброгастес.

— Да, кончено, — согласился Ортог.

— Пора платить и выносить приговор.

— Я готов.

— Ты предал алеманнов и дризриаков, — провозгласил Аброгастес. Ортог промолчал. — Ты должен был сам участвовать в поединке или выбрать достойного бойца.

Ортог перевел взгляд на рабыню, лежащую у ног его отца, и отвернулся. Рабыня не осмелилась взглянуть на него.

— Он мог убить тебя? — спросил Аброгастес, указывая на Отто, позади которого держался Юлиан.

— Да, — раздраженно признался Ортог.

— Хотел бы я видеть, на что способен предатель, — усмехнулся Аброгастес. — Вольфанг! — позвал он, поднимаясь с трона.

— Да? — отозвался Отто.

— Ты будешь драться.

— А меня вызвали на бой? — осведомился Отто. Аброгастес кивнул. — Тогда я имею право принять или не принять вызов.

— Он не палач! — крикнул Юлиан.

— Лучше молчи, — посоветовал Отто, и Юлиан опустил голову.

— Пусть король ортунгов выберет оружие, — заявил Отто.

— Принц Дризриакский может выбрать оружие, — провозгласил Аброгастес.

— Развяжите меня, — попросил Ортог, которого связали слишком надежно. — Я выбираю топор.

— Ты можешь выбрать топор или другое, равное ему оружие, — обратился Аброгастес к Отто.

— Тогда вот мое оружие, — сказал Отто, выхватывая из рук изумленного мастерового окровавленное тесло и потрясая им.

— Это не оружие! — воскликнул Аброгастес.

— Я выбрал, — настаивал Отто, — и вызов принят!

— Господин, он имел право выбора, — заметил пощаженный писец.

Аброгастес сердито взглянул на него, и писец потупился, вполголоса добавив:

— Он прав, господин.

— Ты хитрый негодяй, вольфанг, — заметил Аброгастес, опускаясь на трон.

— Это оружие! — закричала толпа. — Те, кто убит теслом, уже пируют в шатрах Крагона!

Воины-дризриаки с воодушевлением кричали и потрясали оружием. Аброгастес хмуро оглядывал толпу.

— Кажется, будет верным, господин, — заметил Отто, — что если вы позволили вашему сыну умереть от оружия, ибо не знали, какое оружие я выберу, тогда вы должны разрешить и последователям своего сына погибнуть от такого же оружия.

— Да, господин! — возбужденно закричала толпа.

— А я выбрал тесло, — продолжал Отто. — Разве это не оружие?

Аброгастес угрюмо смотрел на Ортога.

— Вы еще любите меня, отец, — усмехнулся Ортог.

— Да, — с трудом выговорил Аброгастес, — это оружие.

Толпа радостно закричала. Ортогу принесли топор.

— Я благодарен тебе, вольфанг, — произнес Ортог.

— Это был спорный вопрос, — сердито возразил Аброгастес.

— Некоторые считают, господин, — вставил писец, — что только погибшие в бою достойны войти в шатры Крагона.

— А другие утверждают, — добавили из толпы, — что этого достойны только погибшие с оружием в руках.

— Да и вообще говорится, — поддержали сбоку, — что только воины попадут в страну богов.

— Но, наверное, им потребуются писцы, — пошутил писец.

В толпе засмеялись.

— А как же женщины? — вдруг спросила Геруна. — Разве для них нет места в шатрах богов?

— Конечно, есть — женщины там прислуживают! — закричал кто-то в толпе, и все рассмеялись.

— Но они не могут заслужить себе там место? — продолжала Геруна.

— Нет, — возразил кто-то, — выбранные туда женщины бесправны, как купленные на торгах рабыни — они годятся только на то, чтобы прислуживать.

— Понятно, — пробормотала Геруна.

— Вероятно, богам нет дела до вас, — произнес Аброгастес.

— А может, богов и вовсе нету? — горько сказал Ортог.

— Как ты считаешь, вольфанг? — спросил Аброгастес. — Есть боги или нет?

— Я не знаю, господин, — ответил Отто.

— А ты, рабыня Гута? — Аброгастес повернулся направо.

— Не знаю, господин, — испуганна отозвалась она. — Я всего лишь рабыня.

— Достойный ответ, — заметил Аброгастес, — только не смей прятаться.

— В этом вопросе многое туманно, — вставил писец.

— Последователи Флоона говорят, что они знают истину, — добавил кто-то.

Флооном звали смиренного странствующего учителя, мирное саламандроподобное существо с большой морской планеты, который проповедовал мир, любовь, ненасилие и уважение ко всякой религии. Он умер на электрическом стуле, или, точнее говоря, на раскаленной дыбе. В то время уже начали затеваться первые споры вокруг его учения.

— Они болваны, — возразил кто-то.

— Но их становится все больше, — добавил еще один воин.

— А мы давайте будем думать о солнце, камне и железе, кораблях, оружии и золоте! — воскликнул Аброгастес.

— Да! — с жаром отозвалась толпа. Аброгастес повернулся и оглядел Гуту:

— И о женском теле! — добавил он.

Гута испуганно сжалась. Геруна выглядела смущенной.

— Да! Да! — подхватили мужчины.

— Это — настоящая жизнь, — добавил Аброгастес и повернулся к Ортогу и Отто. — Начинайте бой!

— Когда это я с первого слова слушался тебя, отец? — усмехнулся Ортог и обратился к Отто: — Приветствую тебя, вольфанг, за оказанную мне честь и за уважение к моему народу, ортунгам, какими бы недостойными они ни были. — С этими словами он сильным ударом вогнал топор в дерево плахи. — Бей, я готов.

Но Отто тоже поднял тесло и еще более мощным ударом всадил его в дерево по самую рукоятку. Толпа зашумела, потрясенная силой этого удара.

Хендрикс и Гундлихт радостно вскрикнули.

Ортог повернулся к Аброгастесу.

— Я прошу милости для ортунгов, отец, — сказал он. — Пощади их, я готов просить у тебя мира.

— Приди ко мне, сын, — проговорил Аброгастес, поднимаясь с места.

Со слезами на глазах Ортог бросился в раскрытые объятия отца и вдруг беспомощно рухнул с высоты помоста.

Гута завизжала.

Аброгастес налившимися кровью глазами смотрел на лежащего на земле сына. В его руке блестел окровавленный нож.

— Думаете, меня легко обмануть? — обратился Аброгастес к толпе.

— Брат! — крикнула Геруна, спрыгнула с помоста и опустилась на колени рядом с Ортогом.

— Он был твоим сыном! — с упреком сказал кто-то.

— У меня много сыновей, — усмехнулся Аброгастес.

— Он хотел примирения!

— Теперь мы помирились, — отрезал Аброгастес, вытирая нож о бедро и пряча его в ножны.

— Ты убил его ножом, — указал кто-то.

— Даже теперь Ортог попадет в шатры Крагона.

— Это к лучшему!

— Вероятно, когда-нибудь мы снова встретимся в шатрах Крагона, сын мой, — проговорил Аброгастес. — И тогда обсудим все не спеша.

— А потом поднимете кубки на веселом пиршестве! — крикнули из толпы.

— Так кто победит?

— Я буду победителем, — сказал Аброгастес.

— Кому в шатрах достанется слава героя?

— Мне, — заявил Аброгастес.

Геруна с плачем склонилась над телом Ортога.

— Так был наказан предатель, — провозгласил Аброгастес. — Унесите его!

— Давайте копья и плащ, делайте носилки, — зашумели в толпе.

— Развяжите этих двоих. — Аброгастес указал на Хендрикса и Гундлихта. — Унесите его в священную рощу.

— Да, господин, — отозвались они.

— Я хотел бы пойти перед ними со свечой, если позволите, господин, — сказал писец.

— Он уже не твой хозяин, — возразил Аброгастес. — Неужели ты так предан ему? Ну, тогда ступай.

— И я бы хотел пойти с ними, господин, — попросил оруженосец.

— Почему?

— Он был моим господином.

— Иди, — кивнул Аброгастес.

— Благодарю вас, господин, — кивнул оруженосец.

День заканчивался, в шатре стало сумеречно. Воины быстро привязали к двум копьям плащ, соорудив носилки и положив на них тело Ортога. Отто накрыл его свои плащом.

Гундлихт и Хендрикс подняли носилки на плечи и вынесли из шатра. Впереди них со свечой шел писец. Позади в нескольких шагах с обнаженным мечом — оруженосец.

Геруна осталась стоять на коленях перед помостом, сотрясаясь от рыданий.

Аброгастес, который сидел на троне во время приготовлений, вновь поднялся.

— Встань, — приказал он Гуте.

— Да, господин, — она вскрикнула, когда Аброгастес крепко стянул ей руки за спиной.

— Готовь катера, — приказал Аброгастес одному из приближенных, и тут его взгляд упал на Геруну.

— Мы еще не все закончили, — продолжал он. — Надо разделаться с предательницей Геруной.

Геруна испуганно подняла глаза.

— На плаху ее, — приказал Аброгастес.

— Но она твоя дочь! — возмутились в толпе.

— У меня много дочерей, — отмахнулся Аброгастес.

— Прошу вас, не надо, отец! — закричала Геруна.

Воины подтащили ее к плахе, поставили на колени и связали руки за спиной. Мастеровой вытащил из плахи глубоко вонзившиеся топор и тесло. Геруну за волосы уложили на плаху. Она сотрясалась всем телом. Мастеровой поднял тесло.

— Нет! — крикнул Юлиан. — Нет!

— Молчи, — приказал Отто, и Юлиан понурился, растерянный и смущенный.

— Это слишком легкая смерть для нее, господин, — громко сказал Отто. — Не правда ли, она быстрая и достойная?

— Как ты говоришь, вольфанг? — удивился Аброгастес, подавая знак мастеровому, чтобы тот опустил тесло.

Геруна не подняла голову с плахи — ее держали за косы. Она слегка повернулась и взглянула на Отто, а потом на отца.

— Она только женщина, — продолжал Отто. — Однажды она шла нагая, со связанными руками, по всем коридорам имперского корабля «Алария», и этим опозорила дризриаков.

— Да ну? — удивился Аброгастес.

— Ей должна быть назначена другая, более подходящая смерть.

— Что-нибудь более страшное и постыдное? — спросил Аброгастес. — Более подобающее предательнице?

— Да, — кивнул Отто.

— Разденьте ее и бросьте в грязь, — приказал Аброгастес.

— Не надо, отец! — вскричала Геруна, но воины уже выполнили его приказ.

Геруна оказалась нагой в грязи, со связанными за спиной руками.

— Предательница! — бросил ей Аброгастес.

— Простите меня! — плакала Геруна.

— Предательство не прощают.

— Пощадите!

— Для предателей нет пощады.

— Меня нельзя так унижать, — крикнула Геруна. — Я принцесса!

— Лежи в грязи, вероломная принцесса, нагая и связанная, как рабыня, — усмехнулся Аброгастес.

— Нет! Нет!

— А когда я произнесу эти слова, — добавил он, — ты уже не будешь принцессой.

— Нет, отец! — рыдала Геруна.

— Ты больше не принцесса! — провозгласил Аброгастес, и Геруна сжалась. — Что ты думаешь, Гута? — обратился он к рабыне.

— Я только рабыня, господин.

— Не забывай об этом, — наставительно произнес Аброгастес.

— Я ваша дочь! — крикнула Геруна.

— Еще одно мое слово, — сказал Аброгастес, — и ты перестанешь быть ею!

— Нет! Нет!

— Ты больше мне не дочь!

Геруна вздрогнула, опозоренная и отвергнутая. Толпа одобрительно закричала.

— Не унижайте меня! — взмолилась она. — Если уж я больше вам не дочь и не принцесса, то отнеситесь ко мне с уважением, как к свободной женщине!

— Приготовься, — угрожающе сказал Аброгастес.

— Прошу вас, не надо, отец!

— Я произнесу эти слова, и ты больше не будешь свободной.

— Нет!

— Ты — рабыня! — громовым голосом заявил Аброгастес.

Геруна дико вздрогнула, лежа в грязи. Дризриаки веселились.

Действительно, наказание как нельзя лучше подходило для вероломной принцессы.

— Теперь ее может взять любой! — объявил Аброгастес. Мужчины отодвинулись, с презрением глядя на рабыню. — Кто хочет ее?

Мужчины только пренебрежительно смотрели на Геруну.

— Никто не хочет?

Все молчали.

— У нее хорошее тело, — заметил Аброгастес. — Думаю, за нее немало дадут на торгах.

Он говорил правду — рабыня была действительно красива, но никто не желал взять ее.

— Разве она не исправится под ударами плети? — Аброгастес искоса взглянул на Гуту, и та потупилась.

Мужчины расхохотались.

— Господин, нам она не нравится! — крикнул кто-то.

— На плаху ее! Под тесло!

— Отправьте ее на плаху! — бушевала толпа.

У входа в шатер, позади дризриаков, купцов и рабынь, появился воин и подал знак Аброгастесу. Тот поднял руку, призывая к молчанию.

— У нас мало времени, — сказал он. — Нам пора.

Юлиан и Отто переглянулись.

Купцы, посланники, оружейники, ремесленники и все прочие из свиты Ортога задрожали. Аброгастес взглянул на них.

— Ступайте своей дорогой, — сказал он.

— Спасибо, господин! — вразнобой закричали они и поспешили покинуть шатер.

— Подайте сигнал для возвращения катеров, — приказал Аброгастес.

Воин быстро вышел.

— Уведите эту рабыню на мой катер и не забудьте как следует привязать ее, — сказал Аброгастес, указывая на Гуту.

Воин схватил Гуту за плечо и грубо потащил за ошейник из шатра.

— Вольфанг, мы скоро придем за данью, — сообщил Аброгастес.

— Вы не получите ее, господин, — невозмутимо ответил Отто.

— Еще увидим, — усмехнулся Аброгастес.

— Убейте его, пока можно! — закричали воины.

— Он не может, — объяснил Отто. — Я прибыл на поединок и выиграл его.

— Я не стану держать тебя, — подтвердил Аброгастес, и Отто кивнул. — Но впредь берегись, вольфанг!

— Вы тоже берегитесь, господин.

— Он наглый, этот отунг! — закричали воины.

— Смотри, чтобы дань была готова, когда мы придем за ней, — напомнил Аброгастес.

— Не задерживайтесь, господин, — предупредил один из воинов. — Времени мало. Рубите рабыне голову.

— Отрубить ей голову! — взвыла толпа.

— Нет! — громко сказал Юлиан, выступая вперед. — Я возьму ее!

— Ты, раб? — удивился Аброгастес. — Рабам ничего не принадлежит.

— Я не раб, господин, — решительно заявил Юлиан.

Аброгастес взглянул на Отто.

— Он — свободный человек, — подтвердил тот.

— Я — гражданин Империи!

— Убить его! — крикнул один из воинов, выхватывая нож.

— Ты имеешь полномочия посланника? — спросил Аброгастес.

— Нет, господин, — ответил Юлиан.

— Что же ты делал здесь?

— Пас свиней.

Это смелое заявление Юлиана было встречено дружным смехом дризриаков.

— Самое подходящее занятие для людей из Империи — пасти для нас свиней! — крикнул кто-то, и вновь послышался смех.

— Ты грязный, босой и в лохмотьях, — брезгливо произнес Аброгастес.

Юлиан подошел к отчаявшейся Геруне и поднял ее голову, за подбородок. Ее глаза были переполнены ужасом.

— Ты хорошо сложена, — усмехнулся Юлиан.

— Пес! — с плачем ответила она.

— Ты хочешь умереть?

— Какая разница?

— Ты права, — кивнул Юлиан. — Ты всего лишь рабыня. Какая тебе разница?

Она изумленно уставилась на него.

— Ты права — никакой разницы нет, — повторил он.

Слезы вновь полились из ее глаз.

— Отведи эту сучку к плахе! — кричала толпа. Геруна в страхе огляделась.

— Ты хочешь умереть? — вновь спросил Юлиан.

— Нет!

— Говори как следует.

— Я не хочу умереть, — повторила она.

— Не слышу!

— Я не хочу умереть, господин, — поправилась она.

— Эта сучка быстро учится, — заметил кто-то.

— Все они такие, — отозвался другой. Юлиан отступил.

— На колени, — приказал он, и связанная рабыня встала на колени.

— Отлично! — причмокнул кто-то в толпе.

— Ты неплохо выглядишь, — заметил Юлиан.

— Спасибо, господин, — ответила рабыня, и толпа гулко захохотала.

— Сюда, — кратко приказал Юлиан, указывая на свои ноги.

— Ползи к его ногам, тварь, и целуй их! — подсказали из толпы.

Рабыня на коленях подползла к Юлиану и склонилась над его ступнями. Толпа вновь взорвалась хохотом. Рабыня выпрямилась и с трепетом взглянула на Юлиана.

— Я беру ее, — сказал он.

— Отдай ее, — закричала толпа Аброгастесу. — Пусть служит свинопасу!

— Она твоя, — кивнул Аброгастес.

— Спасибо, господин, — с достоинством поблагодарил Юлиан.

Рабыня оцепенела в грязи у его ног.

— Я думал, что знаю ее, — покачал головой Аброгастес. — Я думал, что ей потребуется строгий и непреклонный хозяин. Посмотрим, что сумеешь с ней сделать ты.

— Я буду строг, господин, — ответил Юлиан. Снаружи донесся переливчатый свист — знак того, что катера вернулись.

— Эй, ты, — обратился Юлиан к тому воину, который выхватил нож, узнав, что Юлиан из Империи, — дай мне свой нож!

Воин вопросительно взглянул на Аброгастеса.

Тот кивнул.

Юлиан взял нож и склонился над рабыней.

— Господин… — удивленно произнесла она.

— Тебя будут звать Геруной, — сказал Юлиан.

— Да, господин.

Юлиан схватил ее за косы.

— Что вы хотите делать, господин?

— У тебя длинные и красивые волосы, — задумчиво произнес он.

Волосы Геруны, белокурые и густые, были заплетены в две толстые косы, свисавшие до колен. Их еще ни разу не стригли.

— Рабыне не нужны такие длинные и красивые косы, — сказал Юлиан.

— Господин! — вскрикнула она, ибо Юлиан обрезал обе косы у самой головы рабыни.

Встав, он вернул нож воину. Геруна рыдала.

— Такие волосы, — объяснил Юлиан, — больше подходят принцессе, чем рабыне.

Геруна сжалась в комок.

— Теперь ты годишься для грязной работы, — заключил Юлиан.

— Да, господин, — всхлипнула она. Аброгастес сошел с помоста и махнул рукой мастеровому с теслом и двум воинам.

— Заберите плаху и тесло, — приказал он. Воины молча кивнули.

Свист послышался еще раз.

Аброгастес оглянулся, осмотрел помост, задержал взгляд на истоптанной, превратившейся в грязь земле, на кровавых лужах, смятом тростнике, отпечатках ног. Он вспомнил об отмщении, казнях и обращении в рабство. Он взглянул на усталого мастерового, руки и фартук которого были заляпаны кровью. Наконец, Аброгастес взглянул на то место, где упал Ортог, а потом на связанную рабыню.

— Славно, — усмехнулся он и вместе со своими людьми вышел из шатра.

Отто вышел за ними. Юлиан с трудом нагнал его — он нес на руках связанную рабыню.

— Она без сознания, — сказал Отто, увидев обвисшее тело.

— Да, — согласился Юлиан.

— Она доставит тебе немало удовольствий на ложе, — заметил Отто, разглядывая рабыню.

— Увидим, — кивнул Юлиан.

Катер Аброгастеса стоял неподалеку — всего в нескольких ярдах от шатра.

Фильхены беспокойно шныряли под ногами, птицы взмывали в воздух, как подхваченные вихрем листья, но вновь опускались на кучи трупов. Да и фильхены вскоре, навострив чуткие уши и вытаращив круглые блестящие глаза, тоже вернулись к еде. Юлиан смотрел на небо.

— Думаю, надо спрятаться, — сказал Отто, — пока мы не узнаем, кто еще прибывает сюда.

— В лесу? — спросил Юлиан.

— Да.

Они стояли неподалеку от катера Аброгастеса. Повелитель дризриаков взбирался по трапу, держась за поручни.

— А шатер, господин? — спросил у него кто-то из воинов.

— Сожгите его, — приказал Аброгастес.

— Мы нашли золотые цепи, — сказали двое воинов.

Вероятно, их разыскали на поляне, где происходил поединок.

— У нас нет времени на такие побрякушки, — возразил Аброгастес.

Воин швырнул цепи через плечо и поспешил в катер. Спустя несколько минут катер Аброгастеса взмыл в воздух.

Рабыня с покрытым грязью телом, дрожащим от ветра, зашевелилась на руках Юлиана, но так и не пришла в себя. Отто и Юлиан следили, как улетает катер Аброгастеса.

В катере, как предполагал Отто, но не знал точно, находилась связанная Гута. Несомненно, на нее уже надели наручники и цепь, прикованную к борту катера. Во всяком случае, так обычно переправляли пленниц и рабынь в таких судах. Это позволяло не только удерживать их на месте, но и предохраняло от падения при резких поворотах. Должно быть, рабыне заткнули рот, чтобы в случае аварии или насилия ее крики не были слишком пронзительными.

Отто и Юлиан с бесчувственной Геруной на руках выбрались из толпы, суетящейся вокруг шатра и катеров.

Они вышли на тропу, ведущую к роще. На вершине холма они остановились и посмотрели в сторону луга, где приземлился корабль Хендрикса и Гундлихта, привезший их сюда. Там виднелась груда почерневших обломков.

Позади них вспыхнул шатер. Вновь раздался резкий, переливчатый свист. На тропе им встретились оруженосец и писец, торопившиеся добраться до холма, пока не улетели все катера. Писец отвел глаза. Оруженосец коротко взглянул на Отто и торопливо прошел мимо.

— Пойдем лесом рядом с лугом, — предложил Отто. Юлиан согласился.

Лес почти не пострадал, несмотря на то, что корабль был полностью сожжен. Немного погодя Отто и Юлиан вошли в рощу, ненадолго остановились, прислушиваясь, и вновь поспешили вперед. В лесу уже было сумеречно. На вершине холма полыхало высокое, хорошо видное издалека пламя.

Катера, как круглые черные точки, взлетали с холма и устремлялись на восток. От пожара валил густой черный дым.

— Теперь мы в безопасности, — вздохнул Юлиан.

Они постояли на опушке, глядя вверх, на тропу, рощу и холм.

Позади лежала на листьях Геруна. Гибкой лианой ей стянули щиколотки и привязали к дереву. Она до сих пор не пришла в себя.

— Теперь мы затерялись на этой планете, — заметил Отто.

— Вряд ли, — возразил Юлиан. — Нет, друг, пока об этом говорить рано. Отдохни, если хочешь, а я покараулю.

Позади раздался тихий стон, и они обернулись. Геруна пошевелилась на сухих, шуршащих листьях.

— К ней возвращается сознание, — сказал Отто.

Геруна застонала громче, а потом вскрикнула, пытаясь порвать лиану.

— Молчи, — сказал Юлиан, наклоняясь к рабыне.

Поерзав на листьях, она села и взглянула на Юлиана. Тот обхватил ее голову руками и жадно прижался к ее губам. Геруна издала еле слышное протестующее восклицание, но оно тут же потонуло в безжалостной ярости его поцелуя.

Юлиан наконец отпустил ее, и Геруна с упреком подняла глаза.

— Разве ты не знаешь, насколько ты соблазнительна? — спросил он. — Тебя еще никогда не целовали как рабыню? Нет, конечно же, нет.

Очень мало кто из свободных женщин подозревал о силе мужской страсти. Свободные женщины ничего не знали о напоре, безжалостной власти и безудержном желании. Юлиан вновь обхватил ее голову и прижался к чуть дрогнувшим губам. Геруна вдруг слабо застонала.

Она внезапно поняла, кто она такая — женщина, внушающая страсть, и все ее тело охватило желание. Она качнулась вперед, но Юлиан отстранился, и Геруна протестующе вскрикнула, робко пытаясь дотянуться до него губами. Взяв за плечо, Юлиан толкнул ее на листья. Геруна упала на бок, уставившись на Юлиана расширенными от удивления глазами.

— Потом, — сказал он, — позже у меня найдется время для рабыни.

Она затихла, беспомощная, охваченная странным возбуждением.

Она пыталась понять себя и свои чувства, желания и потребности. Она опасалась, что сошла с ума. Почему никто прежде не рассказывал ей об этом? Неужели это опасно? Или здесь какая-то страшная тайна? Теперь она узнала саму себя, и пугалась оттого, что стала женщиной и рабыней. Она тихо заплакала.

— Тише, — сказал Юлиан, и Геруна замолчала. — Спи.

Она закрыла глаза и вновь потеряла сознание.

— Ты тоже отдохни, — предложил Юлиан своему другу.

— Да, я устал, — согласился Отто и улегся на землю.

Около полуночи Юлиан осторожно тронул его за плечо.

— В чем дело? — мгновенно проснулся Отто.

— Смотри, — Юлиан указал в небо на восток. — Там свет.

— Что это такое? — Отто встал и всмотрелся в ту сторону, куда указывал Юлиан.

— Подожди, — тревожно сказал Юлиан, и спустя некоторое время произнес: — Они вон…

Над их головами вспыхнули огни, и меж облаков пронесся мощный корабль, способный проникать и сквозь атмосферу планет, и в глубины космоса.

— Что это? — спросил Отто.

— Это имперский крейсер.

— Там еще огни, — указал Отто.

— Имперский флот! — крикнул Юлиан.

Глава 12

Стоя на опушке леса, Отто с Юлианом следили, как на луг опускается катер. Из него вышло несколько человек.

— Они заметили нас, — сказал Отто. Юлиан кивнул.

Час назад патрульное судно обшаривало луг с высоты нескольких тысяч футов. Выйдя из укрытия и оказавшись под лучами прожекторов, Юлиан поднял руки в условном знаке. Должно быть, его маленькую светлую фигуру заметили, потому что прожектор дважды мигнул и погас.

— Они видели нас! — возбужденно сказал Юлиан, вернувшись к Отто.

Теперь к ним приближалось несколько мужчин с фонариками в руках. Они высадились с катера, который приземлился в дальнем конце луга.

— Отлично, — улыбнулся Юлиан.

— Осторожнее, не торопись, — предупредил Отто.

— Не бойся, друг, — сказал Юлиан и отошел к деревьям.

Геруна вскрикнула, разбуженная его пинком.

Юлиан нагнулся и распутал лиану, которой щиколотки Геруны были привязаны к дереву. Однако, оставив ей связанными руки и ноги, Юлиан вынес ее на опушку и поставил на колени.

— Видишь свет? — спросил он. — К нам идут люди.

Геруна сжалась в веревках.

— Это люди из Империи, имперский флот. Геруна испуганно подняла глаза.

— Ты хочешь сбежать? — спросил он.

— Я связана по рукам и ногам! — ответила она.

— Тебе некуда бежать, — объяснил Юлиан. — А когда тебя заклеймят, в этом не останется ни малейшего сомнения.

— Неужели вы собираетесь клеймить меня каленым железом! — воскликнула она.

— Ты рабыня, — ответил Юлиан. — Разумеется, у тебя будет клеймо.

Она задрожала.

Огни приближались, теперь они были почти у самых останков сожженного корабля на расстоянии нескольких сотен ярдов.

— Слушай меня, — произнес Юлиан, — и слушай внимательно.

Она с испугом подняла голову.

— Вот что я тебе посоветую: если ты хочешь жить, а не терпеть пытки и не быть распятой на воротах одного из городов Империи, забудь о том, кем были твои предки.

— Это мудрый совет, рабыня, — сказал Отто. — Слушай своего хозяина.

— Запомни, — продолжал Юлиан, в упор глядя на свою рабыню, — отныне ты не принцесса. Ты не дочь Аброгастеса. Ты даже не свободная женщина — ты рабыня. Как рабыня ты получила имя по воле своего хозяина. Ты уже не принадлежишь к алеманнам, дризриакам или ортунгам. Ты безродна. У тебя нет народа, а только хозяева. Ты — животное, такое, как свинья или коза. Ты вещь, ты принадлежишь. Ты рабыня и только рабыня.

Глаза Геруны округлились.

— Ты поняла? — спросил Юлиан.

— Да.

— Целуй мне ноги.

Она быстро склонилась к его ступням, горячо целуя их.

— Лижи их! — приказал Юлиан, наблюдая за приближением огней.

— Да, господин, да! — с дрожью отзывалась она.

— Подними голову.

В глазах Геруны блестели слезы.

— Теперь мы развяжем тебе ноги, — сказал Юлиан. — Ты пойдешь вперед быстро и послушно, когда понадобится.

— Да, господин, — сказала она.

Юлиан развязал ей ноги и помог подняться. Геруна встала позади Юлиана и Отто.

Огни остановились. С поднятыми руками Юлиан шагнул вперед и тут же был пойман в перекрестье нескольких лучей.

— Кто ты? — послышался окрик.

— Юлиан из рода Аврелиев, — гордо произнес он, — офицер имперского флота.

— Аврелий! — воскликнул кто-то.

— Неужели это и вправду он?

— Стойте! — раздалось из темноты. — Это еще неизвестно. — Свет упал на Отто и Геруну, и они прикрыли руками глаза. — Кто это с вами?

— Отто, из подразделения наемников, и рабыня.

— Вышлите рабыню вперед, — приказал голос.

— Покажись им, рабыня, — потребовал Юлиан. Геруна охнула. — Быстро иди вперед и встань на колени, головой к земле.

— Вышлите вперед рабыню, — повторил голос.

— Иди, — приказал Юлиан.

Геруна торопливо подошла к мужчинам и встала на колени, пригнув голову к земле. Лучи играли на ее теле.

— Хорошенькая, — сказал кто-то.

Властный голос из темноты приказал:

— Проверьте, как связаны ее руки.

Один из мужчин попробовал веревки.

— Она надежно связана.

— Наденьте на нее привязь.

Вокруг горла Геруны обвилась привязь. Она задрожала, но не осмелилась поднять голову. Впервые на нее надели привязь для рабынь. Хотя на «Аларии», когда она шла по коридорам на веревке, все было почти так же.

— Подойдите поближе, — попросил Юлиана властный голос.

Юлиан сделал несколько шагов вперед.

— Стойте! — воскликнул кто-то.

Юлиан остановился.

— Неужели это вы? — изумленно спросил сразу смягчившийся голос.

— Да, я, — усмехнулся Юлиан.

— Это он, — подтвердили еще двое мужчин.

Офицер с властным голосом обрадованно вскрикнул и выбежал вперед. Юлиан приветствовал его согласно званию, и офицер ответил ему.

— Простите, ваше превосходительство, — сказал он. — Мы должны были убедиться.

— Боюсь, без мундира меня трудновато узнать, — хмыкнул Юлиан. — К тому же от меня несет свинарником.

— Приведите катер, — сказал офицер, поднеся ко рту передатчик. — И сообщите на корабли, что мы нашли его превосходительство.

Катер сразу же сдвинулся с места, проплыл над лугом и остановился в нескольких ярдах от группы.

— С вашего позволения, мы посадим ее, — сказал офицер, указывая на Геруну.

— Конечно, — кивнул Юлиан.

— Встань, — приказал Геруне один из мужчин.

Она поднялась на привязи, и офицер ахнул, разглядев ее тело в свете фонарей.

— Она прелестна, — прошептал кто-то из мужчин.

— Встань прямее, — приказал Юлиан Геруне.

Она приподняла голову, и вся ее фигура напряглась.

— Вот это да! — воскликнул один из мужчин, а Геруна испуганно взглянула на Юлиана.

— Она красива, — заметил офицер. — Где вы нашли ее?

— Здесь.

— Похоже, она из племени дризриаков.

— Наверное, — сказал Юлиан. — Мне она досталась уже рабыней.

— Кто ты, женщина? — спросил офицер.

— Я только рабыня, — пролепетала Геруна.

— И низшая рабыня, по-видимому.

— Да, господин.

— Вероятно, судомойка.

— Почему вы так решили? — поинтересовался Юлиан.

— Из-за волос, — объяснил офицер. — Видите, как коротко они обрезаны?

— Да, — кивнул Юлиан.

— Ненавижу варваров за то, — сказал офицер, — что они способны держать таких красавиц в качестве судомоек.

— Они неравнодушны к женщинам, — заметил Юлиан.

— И стремятся извлечь из них всю пользу, — усмехнулся офицер. — Некоторые из их рабынь — бывшие гражданки Империи.

— Так часто бывает, — кивнул Юлиан.

— Несомненно, они хорошо служат.

— Да.

— Я знаю таких гражданок Империи, — сказал офицер, — которых не отказался бы иметь в качестве рабынь.

— Вероятно, можно заплатить им и содержать, как рабынь, — предложил Юлиан.

— Интересная мысль.

— И как бы они тогда стали служить вам?

— Со всем усердием, — усмехнулся офицер.

— Отлично, — ответил Юлиан.

Офицер осветил фонарем левое бедро Геруны, и она испуганно выпрямилась.

— У нее еще нет клейма, — заметил офицер.

— Оно появится в самом скором времени, — заверил его Юлиан.

Геруна вздрогнула.

— Проследите за ее посадкой, — приказал офицер одному из своих людей, и Геруну увели.

— Это мой друг Отто, из наемных войск, — сказал Юлиан.

— Эти войска приносят нам большую пользу, — с поклоном ответил офицер. — Могу я пригласить вас на борт?

— С удовольствием принимаем приглашение, — ответил Юлиан.

— Мы совсем недавно вошли на орбиту.

— Вы получили мое сообщение? — спросил Юлиан.

— Сообщение с вашими позывными было, вероятно, передано с Варны, — сказал офицер. Юлиан кивнул. — Но на волне, которой обычно пользуются варвары.

— Это был передатчик ортунгов с постоянной частотой, — пояснил Юлиан.

— Мы заподозрили, что это ловушка.

— И вы приняли меры предосторожности?

— Разумеется.

— Несомненно, дризриаки перехватили сообщение, — сказал Отто. — Поэтому в этом секторе оказались и дризриаки, и имперский флот.

— Дризриаки охотились за ортунгами, — объяснил Юлиан.

— Похоже, что они нашли их в квадрате семьсот тридцать восемь, — сказал офицер. — Ортунги разбиты, там осталось много обломков.

— Как вы очутились здесь? — спросил Отто.

— На пути к Варне мы заметили следы варварских кораблей и решили разобраться.

— Здесь были дризриаки и ортунги, — сказал Отто.

— И сам Аброгастес был здесь несколько часов назад, — добавил Юлиан.

Офицер присвистнул.

— Надо попытаться отыскать его следы и преследовать флот дризриаков.

— У нас мало шансов против тяжелых кораблей варваров, — покачал головой офицер.

— Вы должны сделать все возможное, — сердито , настаивал Юлиан, и офицер кивнул.

Следует заметить, что даже в то время у Империи было много врагов, иногда с более высокоразвитой техникой, даже в пределах самой Империи.

— Сейчас необязательно возвращаться на Варну, — решил офицер.

— Мне нужен корабль, — заявил Юлиан.

— Чтобы вернуться в Телнарию?

— В общем, да. Но сперва мы должны побывать на Варне, сделать кое-что, — Юлиан взглянул на Отто, — и забрать груз.

— Да, — подтвердил Отто.

— Я уверен, адмирал предоставит в ваше распоряжение столько кораблей, сколько вам понадобится, — сказал офицер.

— Нам хватит одного корвета.

— Но, разумеется, с конвоем боевых кораблей?

— Нет.

— Как будет угодно вашему превосходительству, — ответил офицер.

Группа направилась к катеру, на борт которого уже доставили Геруну.

Отто и Юлиан ненадолго задержались на лугу. Юлиан взглянул на восток.

— Аброгастес очень опасен для Империи, — произнес он.

— Аброгастес — повелитель дризриаков, — кивнул Отто. — Это самое многочисленное и опасное племя народа алеманнов.

Всего в народе было одиннадцать племен.

— Я боюсь, — сказал Юлиан, — что он может создать союз варварских народов.

— Это не так просто, — возразил Отто. — Между ними всегда есть соперничество и вражда, подозрительность и зависть.

Империю тоже раздирала вражда.

— Империя может победить простых варваров, — сказал Отто.

— Империя уже не та, какой была прежде, — вздохнул Юлиан.

— У Империи тысячи кораблей, она способна уничтожать планеты.

— А варварских народов — несколько сотен, — заметил Юлиан.

— Я не могу вообразить себе падение Империи, — покачал головой Отто.

— Да, ее падение означало бы крах цивилизации, — вздохнул Юлиан.

— Нам нечего бояться.

— Аброгастес — твой враг? — вдруг спросил Юлиан.

— Да.

— Я прослежу, чтобы у вольфангов появилось оружие, способное уничтожать корабли на орбите, — пообещал Юлиан.

— Мы будем тебе очень благодарны, — ответил Отто.

— Ты хочешь служить Империи?

— Это право надо заслужить.

— У нас много врагов, — вздохнул Юлиан, и Отто согласно кивнул. — Аброгастес — наш самый страшный враг. Я опасаюсь его сильнее всех.

— Почему?

— Не такая уж большая власть сейчас у него в руках, — сказал Юлиан, — не слишком много кораблей или воинов, но есть нечто страшное, что хуже всего.

— Что же? — изумленно спросил Отто.

— Он подобен акуле, способной учуять каплю крови в океане или малейший всплеск воды.

— Не понимаю.

— Он чует гниение там, где другие ощущают лишь неподвижность, — объяснил Юлиан, — видит слабость там, где другим чудится сила. Он мудрый завоеватель.

— Конечно, — кивнул Отто.

— Он не лишен воображения — он может принять новую реальность, установить новые порядки, образ жизни. Он тщеславен, но терпелив и жесток.

— Но сейчас он слаб, — заметил Отто, — и нам нечего опасаться.

— По крайней мере, Ортог мертв, — сказал Юлиан.

— Нет, — возразил Отто.

— Нет? — изумился Юлиан.

— Разве ты не заметил, куда вошел нож? Под сердце, сбоку. О таких ударах нам говорили в школе Палендия. Он считал, что гладиатору полезно знать анатомию.

— Так вот почему ты накрыл его плащом! — догадался Юлиан.

— Да, на случай, если он начнет подавать признаки жизни. Под плащом они будут менее заметны.

— И потому писец с оруженосцем отвернулись, встретившись с нами на тропе?

— Конечно.

— Значит, Ортог жив?

— Рана была не смертельна, но опасна, так что сейчас он может уже быть мертвым, — размышлял Отто.

— Аброгастес знал, каким был удар?

— Думаю, да.

— Почему же он не добил Ортога? — удивился Юлиан.

— На знаю, — пожал плечами Отто.

— Он надеялся на то, что ты станешь сражаться с ним.

— Он мог знать, что однажды, на «Аларии», я уже пощадил Ортога, — возразил Отто.

— Откуда же он мог узнать?

— Не знаю, — размышлял Отто. — Может, от зрителей, женщин и мужчин с «Аларии», которые попали в плен к ортунгам, а потом вместе с другой добычей достались дризриакам.

— Для него было важно покарать изменника и восстановить справедливость, — заметил Юлиан.

— Похоже, это ему удалось. Ортунги разбиты, Ортог в лучшем случае тяжело ранен и брошен на отдаленной планете.

— Он был готов обезглавить собственную дочь, — вспомнил Юлиан.

— Но ведь не обезглавил, верно?

— Да.

— Вместо этого он обратил ее в рабство, — заключил Отто.

— Это самое страшное наказание для нее.

— Но единственно подходящее, если учесть ее преступление.

— Конечно.

— Кроме того, она и была рабыней, — проговорил Отто, и Юлиан вскинул голову. — Она еще сама этого не понимает, но она раба мужчины — это ясно по ее телу, лицу, походке. Она никогда не станет счастливой — до тех пор, пока не окажется в полной власти мужчины.

— Аброгастес знал об этом? — спросил Юлиан.

— Возможно. Кроме того, ведь это совсем не то, что быть проданной в залог или с торгов, верно?

— Конечно.

— На торгах цена и ее значение известны, — сказал Отто. — Ты мог бы убить собственного сына?

— Нет, — сказал Юлиан.

— А Аброгастес мог бы.

— Но он этого не сделал.

— На этот раз не сделал, — уточнил Отто.

— Что 'ты думаешь о Гуте?

— Она хорошо выглядит в ошейнике.

— По-твоему, она настоящая рабыня?

— Ей нужна твердая рука и хлыст, — заметил Отто.

— Но она все-таки рабыня?

— Конечно.

— Похоже, многие женщины — прирожденные рабыни, — заметил Юлиан.

— Да.

— И ты считаешь, что все женщины должны быть рабынями?

— Да.

— Думаю, ты прав, — кивнул Юлиан.

— Господа, — обратился к ним офицер, выглядывая из катера, — я доложил на корабль о нашем немедленном вылете.

Отто и Юлиан поднялись на борт.

Катер был круглым и открытым, как металлическая лодка. Он достигал двадцати футов в диаметре и имел толстую броню. Экипаж такого судна обычно состоял из двух человек — эти двое оставались в катере, пока он стоял на лугу. Помимо экипажа, в нем было еще семеро человек, не считая Отто и Юлиана. Офицер и его сопровождающие относились скорее к пассажирам, чем к экипажу.

— Скоро мы будем у шлюза, — сказал офицер.

Юлиан огляделся и отбросил в сторону кусок мешковины, лежащий у борта катера.

Там, на железном полу, лежала Геруна. Она видела склонившегося над ней Юлиана, над которым чернело небо с крупинками звезд.

Запястья Геруны сейчас были стянуты впереди наручниками; цепь тянулась от них к браслетам на щиколотках.

— Как тебе понравилось идти на привязи? — спросил Юлиан.

— Я должна идти так, как мне приказывают. — Юлиан не сводил с нее глаз. — Я должна так делать, потому что я рабыня.

— На тебя впервые надели наручники? — спросил Юлиан.

— Да, — и под его пристальным взглядом она поправилась: — Да, господин.

— Тебе они нравятся?

— Я не могу возражать, ибо я рабыня.

— Тебе нравятся наручники? — повторил он. Геруна отвернулась.

— Они подходят мне — я рабыня.

— Груз доставлен благополучно, надеюсь? — спросил офицер.

Юлиан кивнул. Команде полагалось не только доставлять груз на место, но и располагать его на судне так, чтобы даже в случае поворотов, поломок и крена он оставался в безопасности.

— Надеюсь, вы не возражаете, что мы накрыли ее, — сказал офицер. — Дело в том, что моя команда уже давно не видела женщин.

Геруна задрожала. Она начала подозревать, что значит быть рабыней и осознавать себя рабыней. Цепь звякнула по полу — Геруна в испуге притянула руки ближе к телу.

— Понимаю, — сказал Юлиан и поднял мешковину, собираясь вновь укрыть ею рабыню.

— Прошу вас, подождите, господин, — шепотом попросила она.

Он нагнулся, держа ткань в руке.

— Вы и в самом деле хотите заклеймить меня, господин?

— Да.

— Но я же была принцессой!

— Варварской принцессой, а такие женщины часто оказываются на рынках Империи, — заметил он.

— Но я была дочерью Аброгастеса!

— А теперь ты всего лишь рабыня и должна носить клеймо.

— Но как вы можете? Это же не цивилизованный способ, — упрямилась она.

— Напротив, самый цивилизованный, — возразил Юлиан. — Это особенность цивилизованного общества, неоспоримая и действенная. Ты ведь понимаешь, как полезно и важно для юридических и иных целей опознавать собственность? Она отвернулась.

— При самых развитых цивилизациях всегда были рабыни, — сказал Юлиан.

— И, несомненно, всегда были средства, позволяющие их опознать?

— Да.

— Тогда я буду заклеймена.

— Да.

— Я прошу вас о снисхождении.

— Нет.

— Вы будете обращаться со мной так, как вам угодно? Даже клеймить железом?

— Да.

— Ваше превосходительство! — позвал офицер.

— Думай о своем клейме, — сказал Юлиан, и Геруна дико взглянула на него. Он поднялся, чтобы накрыть ее мешковиной.

— Вы ведь мой хозяин? — спросила она.

— Да.

Мешковина скрыла из виду его, огни приборов, черное небо и яркие звезды. Она лежала на холодном полу.

— Меня, Геруну, будут клеймить, — тихо сказала она себе.

В первый момент ей показалось диким, что она будет носить клеймо. Но затем она поняла, что в этом нет ничего страшного и удивительного. «Геруна» — всего лишь имя рабыни, и в этом смысле она уже не та Геруна, которая существовала когда-то прежде. Но тем не менее она была Геруной, ибо такое имя решил дать ей хозяин. Поэтому не было ничего удивительного в том, что ее заклеймят каленым железом, как тысячи других рабынь.

Она задрожала. Цепи звякнули. Где-то рядом засмеялись мужчины. Она замерла, боясь двинуться с места. Она полагала, что не стоит рассказывать своему хозяину о том, какие ощущения вызвали у нее веревки и цепи. Что за древние, странные, глубокие чувства заговорили в ней?

Она не шевелилась, чувствуя себя обнаженной рабыней среди мужчин.

Офицер отдал приказ пристегнуть ремни, и вскоре катер взлетел в воздух.

Она лежала на полу, вздрагивая не от движений судна, а от собственных ощущений. «Да, — еле слышно шептала она, — это оно!»

Конечно, прежде она боялась клеймения и не скрывала этого. Но теперь она была рабыня и жаждала иметь клеймо.

Еще в детстве она часто думала, что значит «быть заклейменной». Она испытывала сложные, смешанные со страхом чувства, в которых были и любопытство, и радость, и робкое возбуждение, почти трепет, и, если так можно выразиться, жажда. Она думала, что при клеймении станет кричать и сопротивляться — ведь именно этого ждут от нее.

Но в своем народе ей было нечего ждать клейма. «Какой стыд!» — думала она с радостью, слегка напрягаясь, но так, чтобы это движение было почти незаметным. Никто не смеялся — мужчины, кажется, не обращали на нее внимания. Они были заняты делом и забыли о ней.

Но она внезапно ужаснулась. Ее можно продать и купить. Что, если хозяин решит избавиться от нее?

Она испытывала возбуждение, ее кожа пылала. Нет, она постарается быть красивой, послушной и услужливой.

«Я постараюсь угодить вам, господин, — мысленно сказала она. — Я буду стараться изо всех сил! Прошу вас, оставьте меня, хозяин, оставьте у себя!»

Вскоре катер подлетел к шлюзу. Она увидела огни через множество дыр в переплетении нитей мешковины. Она слышала, как мужчины задвигались в катере и зашумели.

— Я ничего не прошу, господин, — тихо сказала она, — я только надеюсь, что вы иногда будете добры ко мне…

Глава 13

— Не желаете выпить, господин? — спросила стюардесса.

Туво Авзоний поднял на нее глаза, сразу заметив, что верхняя пуговица на высоком воротнике жакета у стюардессы расстегнута.

— Господин? — вопросительно повторила она.

В самом деле, она должна была выяснить, что случилось.

В салоне стояла духота. Кондиционер работал на полную мощность, но пользы от этого было мало. В системе подавалось недостаточное количество воздуха. Слышался шум двигателя. За последний час он потребовал два перезапуска вручную. Действительно, давно было пора направить в прокуратуру докладную о таких дряхлых посудинах и услугах, предоставляемых на них. Граждане имели право хотя бы на минимальное внимание. Но в те времена не так-то легко было добиться рассмотрения дела в прокуратуре.

Совсем недавно все было по-другому.

Сейчас даже связь работала еле-еле, с чудовищными перебоями. С некоторыми планетами связь не могли установить месяцами — например, с Тиносом, в восемьдесят третьем имперском провинциальном секторе.

Стюардессе было незачем так низко наклоняться над креслом пассажира.

— Нет, — сказал Туво Авзоний, и стюардесса выпрямилась. — Вы нарушили правила ношения униформы, — сказал он ей вслед.

Стюардесса удивленно повернулась.

— Видна верхняя часть вашей шеи, — объяснил он. — Она открыта.

Стюардесса поднесла руку к горлу.

— Застегните воротник.

Она недоуменно оглядела его.

— Застегните, — повторил Туво Авзоний.

— Но ведь здесь так душно, — возразила она.

Эта реплика только вызвала раздражение у Туво Авзония — стюардессе следовало попытаться исправить свой промах, извиниться за провокационное упущение, а не ссылаться на температуру в салоне.

— Это еще не повод.

— Вы инспектор? — полуиспуганно поинтересовалась она.

— Я — представитель гражданской службы, — скромно и сухо ответил он, не желая объяснять суть своей службы.

Он появился на борту на Митоне — планете, не входящей в число древних Телнарианских планет, но расположенной не где-нибудь, а в первом провинциальном квадранте. Более миллиона чиновников десяти тысяч планет были бы счастливы поменяться местами с Туво Авзонием и иметь пост так близко к сердцу Империи.

— А! — с облегчением вздохнула стюардесса.

Компания, в которой она служила, принадлежала частному владельцу.

— Но одной из весьма важных служб, — добавил он.

Частные компании были обязаны получить разрешение от Империи и зависели от нее даже в своих рейсах.

Кроме того, существовало множество имперских транспортных компаний. Империя изо всех сил стремилась поддержать собственные системы транспорта и связи, в том числе гражданские и военные.

Стюардесса побледнела. Туво Авзоний решил, что она из сословия гумилиори.

— Боюсь, мне придется доложить о вас, — произнес он.

— Не надо! — быстро ответила она. — Пожалуйста, не надо!

Пассажиры начали оборачиваться на ее возглас. По беспокойству стюардессы Туво Авзоний понял к собственному удовлетворению, что она действительно из гумилиори. Впрочем, это было и так ясно по ее положению на корабле.

Туво Авзоний достал блокнот и ручку.

— Ваше имя и служебный номер, — строго проговорил он.

Она теребила воротник. Туво Авзоний разглядывал ее. Через минуту воротник был наглухо застегнут до самого подбородка. Стюардесса умоляюще взглянула на Туво Авзония.

— Прошу вас, — протянула она.

— Мне позвать командира? — сухо поинтересовался он.

— Нет! — перебила стюардесса. — Я — Сеселла, Сеселла Гарденер, — и она назвала свой служебный номер.

Теперь она была в руках Туво Авзония — он держал ее на крючке.

— Вы не могли бы побеседовать со мной наедине? — быстро спросила она.

— Разумеется, — усмехнулся Туво Авзоний.

Он последовал за ней в комнату перед кабиной экипажа, отделенную от нее только матовой переборкой.

Здесь стюардесса повернулась к нему. Ее лицо было залито слезами, но эти слезы не тронули Туво Авзония.

Стюардесса была одета в форму компании — темный жакет и брюки; плотно натянутая пилотка скрывала ее волосы. Предполагалось, что форма сшита с расчетом успешно или, скорее, безуспешно скрывать половые признаки. Форма должна была прятать фигуру. Туво Авзоний слегка скривил губы. Как он презирал эту компанию, как досадовал на нее! Несомненно, введение подобной формы было отъявленным лицемерием — ведь ясно, что в стюардессы берут только женщин. Кроме того, лицо стюардессы было поразительно женственным, даже ее губы были слегка тронуты неяркой помадой. Она не имела права пользоваться косметикой.

Стюардесса продолжала просительно смотреть на Туво Авзония.

— Не докладывайте обо мне, — наконец попросила она. — Пожалуйста, не надо этого делать!

К изумлению стюардессы, ее собеседник поднял руку и грубо провел большим пальцем по ее губам, с раздражением взглянув на красное пятно, оставшееся на нем. Она все-таки пользовалась помадой, но совсем незаметной. В этом не могло быть ошибки — помада смазалась с ее растянутых губ, оставив след на левой щеке. Туво Авзоний протянул руку, и она поспешила вытереть ее платком, а затем стала оттирать помаду с губ и щеки.

— Что ты за лживая, презренная тварь, — сказал он, нетерпеливо разглядывая ее.

— Не докладывайте обо мне! — взмолилась она. — Я готова на все!

Она стащила пилотку, и ее темные, пышные волосы рассыпались по плечам.

— Ничтожество, — процедил Туво Авзоний. — Наверное, ты выглядела бы гораздо лучше, стоя на коленях.

Она дико взглянула на него. Он не походил на варвара, не взял ее силой и не заковал в цепи.

— Нет, — прошептала она.

В самом деле, он не принадлежал к тем мужчинам, перед которыми женщины стоят на коленях и знают, что они должны повиноваться.

— Как вы можете просить об этом? Ведь вы с Митона!

— Я только сказал «наверное», — возразил он.

— Но вы из «одинаковых» — высшие по природе, они презирают пол и тому подобные низкие проблемы, они благородны и чувствительны, эти истиннейшие из мужчин!

— Это было просто замечание, — спокойно сказал он.

— Нет, нет, — шептала стюардесса.

Он нетерпеливо взглянул на нее, и она опустилась на колени.

— Я в ваших руках, — сказала она. — Я сделаю все, что вы хотите.

— Я дам тебе мой адрес на летней планете, — объяснил Туво Авзоний. — Там я пробуду несколько дней.

Выходя, он оглянулся — женщина все еще стояла на коленях, держа в руках листок бумаги, на котором аккуратным, изящным почерком был написан адрес.

— Сейчас я возьму выпить, — сказал он, — и не заплачу.

— Да, — кивнула она.

— Вытри лицо.

Туво Авзоний вернулся на свое место. Некоторое время он перелистывал блокнот, а потом загляделся в окно, на черноту космоса, в которой сияла россыпь звезд.

Рассмотрев в стекле собственное лицо, он принялся оглядывать салон, а потом включил экран, укрепленный на спинке переднего кресла. Там не было ничего интересного, и Туво Авзоний выключил его.

Туво Авзоний был исполнителем финансовой службы первого провинциального квадранта, расположенной на Митоне. Он занимал четвертый уровень по табелю о рангах гражданских служб, в его подчинении находилось несколько имперских служащих. Конечно, он, как и большинство гражданских служащих, был из сословия хонестори. К неудовольствию Туво Авзония, назначение на гражданскую службу выше второго уровня сопровождалось автоматическим причислением к сословию хонестори, независимо от происхождения служащего. Более того, сам Туво Авзоний происходил из младших патрициев, был потомком рода Авзониев в сто третьем колене. Он был еще не женат и успешно уклонялся от давления, которое оказывали на холостяков и непосредственные начальники, и имперские директивы. Число имперской аристократии за последние несколько поколений по вполне понятным и приемлемым многочисленным причинам постоянно уменьшалось. Однако сенат и имперские власти уже взялись задело. Авзоний не знал, почему его вызвали на летнюю планету, а не в столицу, да еще в такое напряженное время года. Он боялся, что это связано с объяснением перед брачной комиссией, созданной матерью-императрицей, вместе с сотнями других холостяков, и опять ему придется излагать причины затянувшегося безбрачия. Не то, чтобы Туво Авзонию никогда не приходилось давать такие объяснения. На этот случай у него был продуман веский довод. Некогда состоялась его помолвка, которой предшествовало утомительное и раздражающее изучение рекомендаций обеих сторон, долгие и подробные переговоры и даже обмен портретами. Удачливая невеста — ибо по положению она была ниже Туво Авзония, приходясь потомком рода Аврезиев только в сто пятом колене — состояла судебным исполнителем на Тереннии, этот пост она заняла по протекции своей матери, судьи города в северном полушарии планеты. Кроме того, помощь в помолвке ей оказала другая важная персона этого же города, мэр. Дело зашло довольно далеко. Предполагаемая невеста даже отправилась на Митон на борту имперского круизного корабля «Алария». Однако «Алария» так и не достигла орбиты Митона, ее судьба оставалась неясной. Говорили, что корабль был уже безнадежно устаревшим и что ввиду поломки датчиков он попал в метеоритный поток такой силы, что все маневры оказались бесполезными, а броня корабля сильно пострадала от ударов. Как известно читателю, судьба «Аларии» была совсем иной; об этом знали на имперских, крейсерах, посланных по сигналу бедствия, но даже в высших кругах не все были осведомлены о катастрофе. В интересах общественного спокойствия было решено объяснить исчезновение «Аларии» какой-либо из аварий, а не признаваться, что в нем повинны незваные гости Империи. Во всяком случае, Трибоний Аврезий — ибо таково было безобразное имя невесты — не прибыла на Митон, и Туво Авзоний не только вздохнул с облегчением, но и пришел в некоторое раздражение, ибо потерял много времени и денег на переговоры. Конечно, «Трибоний Аврезий» — это было мужское имя, но его обладательница, как позднее выяснилось, оказалась лишенной всякого мужества. Таким именем наградила ее мать — несомненно, из желания помочь дочери почувствовать свою принадлежность к высшему обществу Тереннии, которое, как мы заметим, не слишком отличалось от высшего общества Митона. Именно поэтому судья и мэр начали свои матримониально-экономические поиски на Митоне, надеясь улучшить собственное положение за счет брака молодой женщины. Дочь, как можно вспомнить по первой части повествования, не испытывала энтузиазма от перспективы поездки на Митон и брака с Туво Авзонием. Она заранее наполнилась к нему презрением и поклялась разбить его жизнь, истощая его средства и выставляя на посмешище. Но в силу обстоятельств ей, к счастью для Туво Авзония, никогда не удалось выполнить задуманное. Благодаря все тому же стечению обстоятельств она потеряла цену на брачном рынке, зато, вероятно, приобрела немалую цену на рынке совсем другого рода. — Ваш напиток, — сказала стюардесса.

— Благодарю, — отозвался Туво Авзоний.

Стюардесса опасливо поглядывала на него.

— В семь вечера, в первый день после посадки, — произнес Туво Авзоний.

Так у него оставалось время, чтобы сделать необходимые приготовления.

— Да, господин, — тихо сказала она.

— Вот тут все и начнется, — усмехнулся Туво Авзоний.

— Начнется? — удивилась она.

— Да. Кроме того, — добавил он, — вы должны прийти подготовленной — надушенной, надлежащим образом одетой, с украшениями и макияжем — словом, вы понимаете.

— Да, господин, — отозвалась стюардесса.

Глава 14

Стены зала почти полностью скрывали богатые драпировки, и это не ускользнуло от внимания Отто, который следовал за Юлианом и слугой к большим дверям, расположенным впереди на расстоянии пятнадцати футов. Дверь с пурпурными бархатными портьерами вела в зал для аудиенций самого императора.

— Мы ждали слишком долго, — раздраженно сказал слуге Юлиан.

— Прошу прощения, ваше превосходительство. В зале на подставках высились огромные золотые и серебряные сосуды. Отто подумал, что на этой планете можно было бы повсюду заполучить богатую добычу. Конечно, больше всего его интересовали другие трофеи — живые, которые можно купить на торгах по всей галактике. В Империи было немало подобной добычи. Иногда варварским кораблям, немногочисленным, но хорошо вооруженным, удавалось поживиться в каком-нибудь провинциальном квадранте. Порой в своих налетах они добирались до древних имперских планет. Они вселяли ужас в сердца людей.

Множество женщин Империи по ночам просыпалось в страхе от любого странного звука.

— Ваша аудиенция должна быть краткой, — предупредил слуга, — государь император быстро утомляется.

— Она будет краткой, — сухо пообещал Юлиан. Отто заметил сбоку бронзовую статую Орака, верховного бога Телнарианского пантеона. Орак стоял, глядя вперед, зажав в руке тяжелое копье, поставленное на землю. У его ног, глядя в ту же сторону, сидела на коленях Дира, покровительница рабынь, нагая, в ошейнике и цепях. Она выглядела так, как будто ее только что позвал хозяин.

Множество рабынь молятся Дире, думал Отто, чтобы она помогла им угодить хозяевам. Конечно, она не всегда слушает их молитвы — должно быть, время от времени Диру тоже призывают хозяева. Часто она бывает занята, разливая вино и прислуживая за столом. Должно быть, ее не раз наказывал сам Орак и другие за то, что она не могла как следует угодить им. Прекрасная спина Диры знала вкус плети. Иногда ее наказывали за заступничество в отношении какой-нибудь недостойной рабыни — неудивительно, что у Диры столько поклонниц.

— Подождите здесь, — попросил слуга.

Над дверью, скрытый в пурпурных портьерах, находился объектив, и сейчас он был направлен прямо на Юлиана, Отто и слугу. По-видимому, оператор за пультом просвечивающего детектора не заметил ничего подозрительного. Во всяком случае, он не подал сигнал тревоги, что обязан был сделать, если бы заподозрил опасность. При обнаружении любого постороннего предмета в складках одежды посетителей на пульте невидимого оператора раздавался тихий сигнал. После этого могли быть задействованы различные виды приспособлений — от смертоносных лучей до внезапно открывающихся люков, ловушек и прочных клеток. Отто отогнал от лица муху.

— Входите, — сказал слуга.

Двустворчатая тяжелая дверь за пурпурной портьерой отворилась, и Отто увидел впереди, в конце длинной ковровой дорожки помост, а на нем, на высоких резных тронах — четырех человек.

— Это императрица-мать, — шепнул Юлиан, — сам император и две его сестры.

В зале находилось немало приближенных. Через узкие высокие окна падал свет, освещая лица; в его лучах плясало множество пылинок. Прежде всего внимание Отто привлекла сидящая на помосте императорская семья.

— Ваше величество, вот ваш кузен Юлиан, — доложил слуга, — и гость из рода Оттониев, наемник имперской армии.

— Ты принес мне игрушку? — тонким голосом спросил сидящий на троне мальчик.

— Нет, — сердито покачал головой Юлиан и обратился к императрице: — Нам пришлось слишком долго ждать.

Слуга и все приближенные затаили дыхание.

— Так что, игрушки не будет? — разочарованно проговорил мальчик, поворачиваясь к одному из мужчин, стоящему в стороне от толпы, у самого помоста.

— Вот, смотрите, ваше величество, — и мужчина извлек из складок своей черной одежды прозрачный шар, наполненный множеством ярких крошечных разноцветных стеклышек. Он повернул шар, и стеклышки посыпались, крутясь и падая, создавая при каждом движении совершенно новую, удивительную картину.

— Дай! — сразу же закричал император и схватил шар.

— Видите, кузен Юлиан любит вас, — сказал мужчина в черной одежде. — Он привез вам игрушку.

— Нет, — возразил мальчик, не отрывая глаз от новой забавы, — это ты. Ты принес ее, Иаак.

— Вы правы, ваше величество, — сдержанно вмешался Юлиан. — Это подарок вашего дорогого Иаака. Я не привез никаких игрушек.

— Вы должны были что-нибудь ему привезти, — наставительно произнесла императрица, низкорослая полноватая женщина со строгим морщинистым лицом, простота которого странно контрастировала с напыщенной роскошью ее одежды. — Вы же знаете, он обожает игрушки.

Сестры императора обменялись насмешливыми взглядами.

Трон императрицы находился справа от императорского, немного позади него.

— Вот здорово! — воскликнул император, вертя шарик в руках.

Отто предположил, что императору не больше пятнадцати-шестнадцати лет. Мальчик был довольно толстым и рыхлым, в углу его рта блестело что-то похожее на слюну.

— Я пришел сюда по делу государственной важности, — отчетливо произнес Юлиан, обращаясь к императрице, — делу, которое, как я уверен, вам разъяснили заранее.

Отто с любопытством оглядел зал. Здесь была шеренга вооруженных стражников, но большинство присутствующих казались гражданскими лицами, богатыми и высокопоставленными — это Отто сразу понял по их одежде и манере держаться. Но ничья одежда по богатству и изяществу не могла сравниться с платьями императрицы, императора и его сестер. Отто решил, что женщины в зале порочны и капризны, а мужчины — слабы и скучны. Отто не думал, что придворные дамы знают, как доставить мужчине удовольствие, но был уверен, что при необходимости их можно научить плетью. Внешность мужчин, которые, по-видимому, были цветом имперской аристократии, изумила его. Как они отличались от аристократии варваров — властных, сильных, смелых, похотливых, решительных, безжалостных, тщеславных, воинственных мужчин! Теперь понятно, думал Отто, почему таким мужчинам нужны армия и флот — чтобы за них сражались другие. Похоже, некоторые из придворных не смогли бы даже поднять тяжелый двуручный меч, с помощью двух ударов которого сильный человек мог бы перерубить тушу коня, или боевой топор, рассекающий дерево в фут толщиной. Единственным человеком, кроме стражников, который казался живым и решительным, был здесь Иаак. Отто предположил, что этот человек очень умен и хитер, а его влияние — неограниченно.

— Да, — ответила императрица, — ваше прошение было рассмотрено.

Мать императора звали Аталана.

— Надеюсь, решение будет благоприятным? — осведомился Юлиан.

Император продолжал вертеть в руках шар, громко восторгаясь постоянными изменениями внутри него. Императора звали Асилезий.

— Вот здорово! — повторял он.

— Да, — одобрительно кивала его мать.

— Я жду вашего решения, — напомнил о себе Юлиан.

Отто стоял позади Юлиана, сложив руки на груди и разглядывая находящихся в комнате женщин. Несмотря на их бледный и чахлый вид, он счел их гораздо привлекательнее мужчин. Большинство женщин, несомненно, были женами сенаторов, но внимание Отто привлекали только самые молодые, которые могли быть дочерями присутствующих или же выполняли обязанности компаньонок императрицы и двух сестер императора. Если воспользоваться более распространенным выражением, этих женщин можно было бы назвать фрейлинами. Некоторые из них с интересом поглядывали на Отто, и тот предположил, что им редко приходилось видеть столь отличающегося от них по положению человека. Но Отто уловил в глазах кое-кого из женщин не только праздное любопытство. Вероятно, им хотелось знать, каково оказаться в руках этого человека, беспомощно прижиматься к нему, зная, что они внушили, пусть даже на короткое время, безумную, почти животную страсть. Вероятно, женщины представляли, каково стоять перед ним в шатре, доставлять ему удовольствие, а потом подвергаться наказанию, независимо от того, сочтет ли он их достойными внимания. Они гадали, что значит подвергаться осмотру такого человека — откровенному, бесстыдному, поворачиваться и становиться в неприличные позы. Женщины явно не ведали, что значит принадлежать такому мужчине. Некоторые из них были одеты в белые простые платья без рукавов. Их ноги были босыми. Несмотря на отсутствие явных признаков рабства, эти женщины были рабынями. Отто видел их полуоткрытые губы и испуганные глаза. Рабыни смущенно теребили шнуры платья, свисающие с левого плеча — это свидетельствовало об их возбуждении. Отто узнал об этом признаке в доме Палендия. Несомненно, рабыни жаждали прикосновения хозяйской руки. Отто не сомневался, что под их белыми платьями высоко на левом бедре скрывается клеймо. Затем он перевел взгляд на двух сестер императора. Обе были постарше императора, который, вероятно, был последним и поздним ребенком своей матери. Старшая, двадцатипятилетняя блондинка, была повыше ростом; ее трон стоял слева на краю помоста. Ее двадцатитрехлетняя сестра, невысокая и черноволосая, сидела ближе к императору. Старшую звали Вивиана, младшую — Аласида. — В вашем деле имеются неясности, требующие дальнейшего разъяснения, — сказала императрица.

Обеих сестер императора мало интересовали государственные дела. Они, как заметил Отто, разглядывали его самого, прячась в своих тяжелых, сплошь покрытых вышивкой парадных платьях. Отто думал, есть ли внутри этих надежных крепостей из ткани и золота что-нибудь живое — горячая кровь или мягкое и теплое женское тело. Он прикинул, как бы сестры выглядели босыми, в длинных белых платьях без рукавов.

— Дело очень простое, — возразил Юлиан. — Я прошу возвести в чин капитана моего коллегу Оттония, дабы он мог собрать подразделение из воинов разных планет. Этому подразделению предстоит выполнять функции наемной ауксилии.

— В ауксилиях уже и так достаточно подразделений, ваше величество, — вмешался один из придворных.

Ауксилии, вспомогательные войска, обычно набирались из варваров одних племенных групп. Позднее варвары из различных племен появились и в постоянной армии.

— К чему нам такое войско, дорогой Юлиан? — спросила императрица.

— С тех пор, как сенат, — со сдержанной досадой стал объяснять Юлиан, — счел нужным даровать гражданство жителям многих планет, приток новобранцев в армию донельзя сократился. Граждане Империи не хотят прикасаться к стали оружия, предпочитая золото, бесплатный хлеб и зрелища.

Следует заметить, что некогда гражданство в Империи и связанные с ним блага доставались трудно и не сразу. Одним из способов получения гражданства была служба в армии — путь, который избирали для себя тщеславные и умные жители Империи. Гражданство завоевывали, оно считалось наградой. Но когда его стал получать любой житель Империи еще при своем рождении, государству был нанесен непоправимый ущерб. Я повторяю это еще раз для того, чтобы пояснить замечание Юлиана.

— Стремления людей переменились, — заметил со вздохом Иаак.

— Скоро вся армия будет состоять из варваров, — сказал Юлиан.

— Они голодны, — засмеялся один из придворных. — Они будут работать на нас почти бесплатно.

— Почему мы должны утомлять себя грубой работой, если есть те, кто может служить нам хорошо и дешево? — вмешался другой.

— Берегитесь, — предупредил Юлиан, указывая вверх, — среди звезд появились волки!

— Пусть волки дерутся с волками.

— Но это должны быть волки такие же сильные и свирепые, как те, что сейчас подбираются к нашим границам, — сказал Юлиан.

— Империи нечего бояться, — пренебрежительно высказался один из мужчин.

— Империя вечна, — подхватил другой.

— Нас защитят техника, оружие, корабли!

— А что вы будете делать, когда у варваров тоже появится такое оружие и корабли? — поинтересовался Юлиан. — У Аброгастеса из народа алеманнов уже есть тяжелые крейсера, равные по возможностям нашим истребителям.

— Никогда не слышал про Аброгастеса, — удивился один из придворных.

— Надейтесь, что вам никогда не придется вновь услышать о нем, — мрачно заметил Юлиан.

— Вот прелесть! — воскликнул император, не отрываясь от шарика.

Императрица встала с трона и платком стерла слюни с его губ.

Затем она вернулась на место.

— Вы позволите мне говорить, ваше величество? — осторожно спросил Иаак.

— Конечно, — кивнула императрица.

— Возлюбленный Юлиан, благородный потомок Аврелиев — рода, которому мы многим обязаны, каким образом подразделение этого вашего коллеги, Оттония, будет служить Империи?

— Должен ли я оправдываться тем, что прошу лишь самой малой из почестей и признаний, которые могут быть оказаны моему роду? — осведомился Юлиан.

— Конечно, нет, — смутился Иаак. — Прошу меня простить.

— Чин капитана можно было бы получить и без аудиенции, — заметил кто-то.

— Я просил аудиенции, потому что хотел объяснить, что в Империи не все так спокойно, как кажется — ей угрожает смертельная опасность, — отчетливо сказал Юлиан.

— Налоги сокращаются, — вздохнул один из придворных. — Земля перестает давать урожаи, люди бегут, забывая про свои ремесла…

— Обязательства изменят эту ситуацию, — возразил другой. — Они надежно гарантируют сбор налогов.

— Мне приходится настаивать на своей просьбе, — решительно объявил Юлиан. — Я боюсь варваров на службе Империи больше, чем кто-либо другой; я понимаю их. Я осознаю опасность, которую они представляют, но рискнуть все-таки стоит. У нас нет выбора. Под угрозой сама цивилизация. Патриотизм, гражданский долг, преданность — все эти слова потеряли смысл для жителей Империи.

— Вздор! — сердито отозвался придворный.

— В каких войсках вы служили? — спросил его Юлиан, и мужчина сразу смутился.

— Это всего лишь один варвар, — заметил придворный, указывая на Отто.

— Да, но это только начало, — подхватил Юлиан, — зародыш нового. В прошлом ауксилии набирались из членов определенных племен, которым позволялось селиться у границ Империи, и федератов, которым давали землю в обмен на военную службу. Эти войска сохраняли собственную племенную структуру, в них властвовали вожди. Воины были преданы своим племенам.

— Среди них бывали мятежи, — напомнил кто-то.

— Я встречал наемников-варваров с разных планет; их призывали на службу не за членство в племени, а за опыт и умение, и какими бы жестокими ни были эти люди, они оставались преданными не своему племени и вождю, а своему офицеру.

— От которого зависела их служба и плата, — уточнил придворный.

— Да, — кивнул Юлиан.

— Безземельные люди, воины без родных планет… — начал придворный.

— Полностью зависимые от Империи, — добавил Юлиан.

— Воины, и ничто иное! — с дрожью заключил придворный. — Наемные воины!

— Да, — подтвердил Юлиан.

— А что думаете вы, почтенный Иаак? — спросила императрица.

— Идея интересна, но опасна, — ответил Иаак.

— Слишком опасна, — подхватила императрица.

— Но альтернативы нет, — возразил Юлиан.

— Потомок Аврелиев настроен слишком пессимистично, — заметил придворный.

— Совсем наоборот! — сердито воскликнул Юлиан.

— У Империи всегда бывали трудности, и власти успешно преодолевали их.

— Что бы вы решили, благородный Иаак? — спросила императрица.

— Я с уважением отношусь к мнению Юлиана, которого все мы сердечно любим, — произнес Иаак, — но при всем моем доброжелательном отношении даже я иногда осмеливаюсь не согласиться с ним.

— Вот как? — удивилась императрица.

— Боюсь, Империя в самых удаленных и незначительных своих частях подвергается некоторой опасности…

— Но нам же нечего бояться? — с тревогой перебила императрица.

— Нет, конечно, нет, ваше величество, в самой Телнарии — нечего.

— Дайте ваш совет, — попросила императрица.

— Мы могли бы сделать первый шаг, — осторожно заметил Иаак, — а потом, если опыт ничего не даст, прекратить несостоятельное дело.

— Эти варвары могут пойти куда угодно; мы сможем отправлять их в самые опасные точки, — с воодушевлением сказал Юлиан.

— Они могут оказаться самым полезным оружием на службе Империи, — подтвердил Иаак.

— Я не убеждена в необходимости таких действий, — сухо возразила императрица.

— Окончательное решение можно на время отложить, — подсказал Иаак.

— Прелесть! — громко воскликнул император, вертя шарик.

— Да, дорогой, прелесть, — отозвалась его мать.

— Ваш друг — варвар? — поинтересовался один из придворных.

— Думаю, да.

— Каковы его умения? Достоин ли он капитанского звания?

— Оцените это сами.

— Камарий! — позвал придворный одного из стражников и коротко указал на Отто.

Камарий бросился вперед, но Отто молниеносным движением схватил его за руку, заломил ее и повалил стражника на пол, не выпуская руку и выворачивая ее из сустава. Стражник вопил от ужаса и боли, и тогда Отто с нечеловеческим криком ярости, ибо он был нетерпелив и раздражителен, рванул стражника за руку и уложил лицом вниз на свое колено, намереваясь одним ударом переломить его спину на этой живой опоре.

— Нет! — закричал Юлиан. — Не надо!

У стражника выпучились глаза, он бесполезно шарил свободной рукой по полу.

— Помни: цивилитас! — настаивал Юлиан.

Отто поднялся, сердито швырнув стражника на ковер. Тот с трудом поднялся на четвереньки и со стоном уполз прочь. В глаза Отто было жутко смотреть.

— Цивилитас! — примирительно повторил Юлиан.

Отто оглянулся на придворного, который натравил на него стражника, но тот быстро отступил. Стражники сжимали в руках оружие.

— Все в порядке, — сказал Юлиан. — Теперь все в порядке, — и он повернулся к придворному, который позвал стражника. — У вас еще есть вопросы?

— Нет, — поспешно пробормотал придворный. Все собрание ошеломленно молчало. Отто стоял перед ним в узкой полосе света, падающего из окна. Даже император с интересом воззрился на него.

— Вам сообщат решение императора, — смущенно произнес Иаак. — Я сделаю все возможное, чтобы это решение было благоприятным.

Отто сердито переводил взгляд с лица на лицо. Он пытливо оглядел мужчин, затем женщин, и они отшатнулись, прижимая руки к груди. Рабыни дрожали. Стоило Отто щелкнуть пальцами — и они поползли бы к нему на коленях.

Он взглянул на сестер императора — белокурую Вивиану и черноволосую Аласиду. Обе были изумлены. Теперь Отто не сомневался, что даже в своих тяжелых платьях они почувствовали возбуждение. Сестры краснели. Отто вновь представил, как бы они выглядели нагими, на коленях.

Подобно другим женщинам, они быстро смогли бы научиться спешить на небрежный зов мужчины. — Я боюсь его, — пробормотала императрица.

— Вам нечего бояться, — поспешил успокоить ее Юлиан.

— Ай! — пронзительно вскрикнул император. Он опустил голову, прижимая к себе шарик и размахивая свободной рукой.

— Что случилось?

— Муха!

— Стража! — беспокойно закричала императрица, вскочила с трона и заторопилась к сыну.

Император расплакался.

— Что случилось? — спросил Отто.

— Император боится насекомых, — раздраженно ответил Юлиан.

Двое стражников пытались отогнать муху от императорского трона.

— Ну, все в порядке, — утешала императрица мальчика, обнимая его за плечи.

— Аудиенция закончена? — осторожно предположил Иаак.

— Да-да, — отмахнулась императрица. — Перестань плакать, дорогой!

Старшая сестра императора, блондинка Вивиана, смотрела на брата с нескрываемым презрением. Во взгляде младшей, черноволосой Аласиды, смешались смущение и жалость.

— Аудиенция окончена! — объявил Иаак. Толпа придворных зашевелилась.

— Я сделаю все возможное для успеха вашего дела, — пообещал Иаак Юлиану.

— Спасибо, советник, — отозвался Юлиан и поклонился императору.

Юлиан и Отто наблюдали, как придворные по очереди покидают зал. Рабыни медлили, оглядываясь на Отто.

— Прочь! — прикрикнул на них Иаак, и рабыни опрометью выбежали из зала.

Сестры императора тоже задержались, но как только Отто в упор взглянул на них, обе с достоинством отвернулись и вышли.

— Интересно, как бы они выглядели в ошейниках, на шкурах, — задумчиво произнес Отто.

— Они — высшие патрицианки, — напомнил Юлиан.

— Интересно, какими бы они стали рабынями?

— И какими же, по-твоему?

— Думаю, неплохими.

— По-моему, тоже, — подтвердил Юлиан.

Императора, вцепившегося в свой шарик, мать поспешно увела из зала в сопровождении придворных дам и стражи.

— Игрушка еще не надоела ему, — заметил Отто.

— Да, она может надолго занять императора, — кивнул Юлиан.

— Он глупый?

— Слабоумный, — поправил Юлиан.

— Кто же правит?

— Иаак, — устало объяснил Юлиан.

— Кто он такой?

— Третейский судья.

— Ты доверяешь ему? — настороженно поинтересовался Отто.

— Нет.

Глава 15

Стук оказался робким, еле слышным. Туво Авзоний обернулся. Стук повторился — легкий, но быстрый, как будто стучавший боялся долго оставаться на тускло освещенной улице.

Туво Авзоний неторопливо собрал свои бумаги, сунул их в один из карманов кожаной папки и застегнул ее.

Стук раздался еще раз — испуганный, умоляющий. Туво Авзоний поднялся из-за стола в скудно меблированной комнате и подошел к двери.

В глазок он увидел испуганное лицо женщины в черном капюшоне. Он впустил ее и закрыл дверь, наложив оба тяжелых засова.

В комнате распространился аромат крепких духов. Женщина сбросила капюшон и поправила пышные волосы. Она удивленно озиралась.

— Здесь? — недоверчиво пробормотала она.

Комната была простой, с голыми стенами, почти без мебели. Однако в ней был грубый поцарапанный, когда-то покрытый темным лаком стол с деревянными стульями. На столе лежала папка Туво Авзония. Сбоку стоял туалетный столик и тяжелая, массивная кровать, привинченная к полу. Под ножками кровати, не видимое с того места, где стояли Туво Авзоний и женщина, в пластину в полу было ввинчено крупное кольцо. В комнате было два окна — одно в той же стене, что и дверь, другое напротив. Окна находились высоко над тротуаром, чтобы в комнату нельзя было заглянуть с улицы. Пол был ничем не застлан, кроме потертого грязного половичка возле стола. На стенах не висели ни гобелены, ни картины. Краска на них потрескалась и кое-где обвалилась. На потолке тоже виднелись трещины, обломки лепнины и несколько темных кругов — там, где когда-то протекла вода. На стенах тоже были следы дождей — трещины, промытые ручейками, и пятна, растекающиеся в сторону пола.

— Да, здесь, — сказал Туво Авзоний.

— Это ваша комната?

— Пока — да.

— Здесь темно.

Судя по размерам комнаты, недостатку мебели, давно требующим ремонта стенам и потолку, маленьким окнам, здесь было уныло даже при дневном свете.

— Я включу свет, — предложил он.

Туво Авзоний подошел к стене и повернул диск, чтобы усилить свет круглой лампы на потолке.

С помощью ручки он повернул лампу так, чтобы весь свет падал на женщину.

Она заморгала и застыла в пятне света, сжимая ворот плаща.

— Мне было страшно на улице, — пожаловалась она. — Я так долго искала этот дом, не решалась попросить кого-нибудь проводить меня… Мужчины несколько раз окликали меня из темноты.

Под ее плащом что-то тоненько позвякивало, и этот звук насторожил Туво Авзония.

— Вероятно, унюхали твои духи, — предположил он.

— Интересно, за кого они меня принимали?

— Наверное, нетрудно догадаться, — усмехнулся Туво Авзоний.

— Вам нравится? — спросила стюардесса.

— Это идет тебе.

— Я оделась так для вас, — подчеркнула она. — Надеюсь, вы останетесь довольны.

— Думаю, это будет замечательно.

— Где же ваши вещи? — удивилась она, оглядевшись.

— Не люблю возиться с вещами в дороге.

Он заметил, как красиво лежат ее волосы — вероятно, их долго мыли, сушили, расчесывали и укладывали.

— Разве мы не будем ужинать? — спросила она.

— Я вижу, ты пришла босиком?

— Мне казалось, что это вам понравится.

Он взялся за полы темного плаща, который женщина прижимала к себе. Она умоляюще взглянула на него.

— Ты сама пришла сюда, — напомнил ей Туво Авзоний. — Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я сообщал обо всем твоему начальству?

— Вы не должны так поступать со мной, — ответила она. — У меня равные права с вами — мы оба из «одинаковых».

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулся он.

— Тем более, что нарушение правил было незначительным, — добавила стюардесса. — На корабле стояла ужасная духота.

— Такого нарушения достаточно для того, чтобы уволить тебя, — возразил Туво Авзоний. — К тому же вспомни, как непочтительно, нагло и дерзко ты вела себя.

— Не говорите так! — воскликнула она.

— Нет, буду. Это правда.

— Я сделаю все, что вы захотите.

— Посмотрим, что ты там прячешь, — сказал Туво Авзоний и распахнул ее плащ.

Действительно, такой стюардессу еще никто не видел. Туво Авзоний сбросил плащ на пол.

— Встань прямее.

Ее роскошные волосы блестящим каскадом падали на плечи. На высокой шее висели две нити бус и ожерелье из мелких монет. Ее прелестная грудь дрожала под алым шелком лифа. Стройная, узкая и округлая, совершенной формы талия плавно переходила в бедра, которые спереди и сзади прикрывали два длинных куска алого шелка, напоминающего юбку. Под ними выступала нежная округлость живота и холмик любви, способный свести с ума любого мужчину.

— Ослабь шнурок, — приказал Туво Авзоний.

Она послушалась, и алый шелк соскользнул ниже, на бедра, приоткрывая живот.

— На колени, — приказал Туво Авзоний, и стюардесса немедленно опустилась перед ним на колени в пятно света.

Туво Авзония внезапно охватило возбуждение, которого он никогда еще не испытывал. Но он подавил в себе это чувство — оно не входило в его планы. Невероятно красивая женщина стояла перед ним на коленях. На ее правом запястье было несколько неплотно прилегающих к телу браслетов, как и на левой руке повыше локтя.

Они могли показаться золотыми, но уличные женщины не имели таких роскошных украшений. Именно позвякивание этих браслетов Туво Авзоний услышал, как только женщина вошла в комнату, и этот нежный звук заинтересовал его.

Она провела рукой по шелку юбки, и браслеты снова звякнули. Да, этот звук был интригующим. Шелк провалился между ее бедрами, контрастируя с их молочной белизной — конечно, женщина могла бы обнажить их полностью.

Она уперла руки в бедра. Туво Авзоний не остался равнодушным к ее прелестям.

— Тебе недостает только клейма и ошейника, — пробормотал он.

Женщина подняла голову, прищурившись от яркого света.

— Нет, ничего, — сказал он, видя вопросительное выражение ее лица. — Я позабыл твое имя.

— Сеселла, — сказала она. — Сеселла Гарденер.

— Ты думаешь, что ты из «одинаковых»?

— Нет, я не считаю себя такой, — возразила она. — Я никогда не думала, что принадлежу к «одинаковым».

Он взглянул на женщину, не желая этого делать, но все-таки не в силах отвести глаза. Он понял, какой притягательной может быть женщина. Ему было необходимо оставаться сильным, твердо помнить о своей цели.

— Встань, — приказал он. Женщина поднялась. — Нет, ты не из «одинаковых».

Только порядочные женщины могут быть «одинаковыми», напомнил он себе. Какой хрупкой казалась эта женщина по сравнению с ним, какими округлыми, белыми и возбуждающими были ее плечи… Внезапно он с раздражением понял, что эта женщина не имеет права оказывать на него столь сильное влияние.

— Мне было так трудно найти этот дом, — вновь сказала она. — Я думала, район будет более приличным. Здесь улицы плохо освещены, как в настоящей трущобе.

Туво Авзоний не стал объяснять ей, что это за район. Сойдет для нее, думал он. Женщина снова оглядела комнату — она казалась недовольной. Она брезгливо взглянула на бурые пятна на потолке, прищурив глаза от света лампы.

— Хорошо еще, что не идет дождь, — заметила она. — Кажется, здесь протекает потолок.

— Может, его уже починили, — возразил Туво Авзоний.

— Потолок слишком высокий.

— Это же летняя планета, — объяснил Туво Авзоний. — Дома здесь строят так, чтобы в них было прохладнее, а нагретый воздух поднимался к потолку.

— Да, — она опустила голову.

— Кажется, комната тебе не по вкусу?

— Я ожидала увидеть совсем другое, — призналась она.

Да, женщина вполне сознавала свою власть, но он мог быстро все повернуть по-своему.

— Думаю, и здесь все будет чудесно, — заметил он.

Эта реплика чем-то встревожила женщину. Конечно, он напомнил ей, что она сама явилась сюда по его желанию. Кажется, задуманный план удается, радовался он про себя.

— Тебе нравится этот стол? — спросил он. Женщина мельком взглянула на темную поцарапанную полировку.

— Вы ведь не собираетесь заставлять меня забираться туда? — обеспокоенно спросила она.

Она явно теряла уверенность в своих силах.

— Конечно, нет, — поморщился Туво Авзоний, как будто эта мыс ль показалась ему отвратительной. Однако это была идея — развлечься с ней на большой крышке стола.

Он почти жалел о своей принадлежности к «одинаковым». Власть опять оказалась в руках женщины, и он с неудовольствием отметил это.

— У вас нет ничего поесть или выпить? — спросила она.

— Это ни к чему.

— Вы хотите, чтобы я легла в постель? — настороженно спросила она.

— Нет.

— Нет? — удивилась женщина. — Не понимаю. Что же я должна сделать?

— Подойти к кровати, встать рядом с ней и ждать дальнейших приказаний.

— Здесь в полу есть кольцо, — заметила она.

Туво Авзоний подошел к туалетному столику и с резким стуком выдвинул верхний ящик. В ящике звякнул металл. Он вытащил прочную У-образную цепочку в два фута длиной, с кольцами на всех трех концах.

Туво Авзоний бросил цепь в изножье кровати, а потом ногой подвинул половик к кольцу в полу. Так, решил он, женщине будет удобнее.

— Сейчас ты снимешь всю одежду, ожерелья, браслеты и прочее.

— Хорошо, — кивнула она и тут же спросила: — А почему вы повернулись ко мне спиной?

Он не ответил. Как она могла задать такой глупый вопрос? Разве он мог смотреть на нее, разве решился бы на это? Почему он вообще должен на нее смотреть — разве ей не известно, что такие мужчины, как он, выше своих желаний?

Она завела руки за шею, сняла ожерелье и улыбнулась сама себе. Ей нравилось раздеваться, обнажать свое тело и во всем великолепии открывать его мужчине — она могла делать это по праву рождения и могла понять, насколько ценят ее мужчины, каким сокровищем она становится для них, каким изумительно совершенным и безумно желанным существом. Она знала, что за таких женщин, как она, мужчины вступают в поединки и убивают друг друга. Они жаждут обладать такими женщинами, покупают и продают их.

Она положила ожерелье на кровать.

— Никто не знает, что я здесь. — Она думала, что ему нужно такое подтверждение.

— Это неважно, — ответил Туво Авзоний.

Она стянула браслеты с левой руки, потом с правой, и положила их рядом с ожерельем. Туво Авзоний слышал, как звякнули друг о друга браслеты. Она потянулась к застежке на спине.

— Вы не смотрите на меня, — с упреком произнесла она, кладя лиф на постель.

Она взялась за тонкий черный шнурок, который поддерживал похожие на юбку полотнища алого шелка. Юбка была надета на ней так низко и соблазнительно, так колыхалась от малейшего движения, словно это была одежда рабыни-танцовщицы.

Она смутилась и внезапно отвернулась на случай, если мужчина решит взглянуть на нее. Пусть он будет ослеплен ее красотой.

Развязав шнурок, она сложила шелковистые полотнища и аккуратно расправила их на постели.

— Я разделась, — сказала она.

— Что?

— Я разделась, — громче повторила женщина.

— Полностью?

— Да.

— Встань на колени на половик в ногах кровати, — приказал Туво Авзоний. — Ты можешь дотянуться до цепи?

— Да.

— Это V-образная цепь с тремя открытыми браслетами, — объяснил он. — Перед тобой в пол ввинчено кольцо. Прикрепи себя к нему. Это надо делать так: кольцо на нижней перекладине буквы «V» прикрепи к кольцу в полу и защелкни его. Два другие кольца застегни у себя на запястьях. Понятно?

— Да.

Туво Авзоний прислушался. Раздались три отчетливых щелчка — один за другим.

Он услышал, как женщина дергает цепь — видимо, ею внезапно овладел панический страх.

— Я закончила, — шепнула она.

В этом он не сомневался — она наверняка рассчитывала, что он станет проверять, все ли браслеты надежно замкнуты и прочно ли они охватывают ее запястья.

— Мне можно говорить? — вдруг спросила она.

Туво Авзоний удивился, что женщина спросила разрешения, но потом решил, что в таком положении она была смущена и не решалась заговорить сама. Что, если в это время от нее требуется только молчание?

— Конечно, — сказал он.

— Раньше вы говорили, что мои духи могли унюхать мужчины на улице…

— Вполне возможно.

— Интересно, что это значит, — сказала она.

— Только то, что тебе бы больше подошли другие духи.

— Не понимаю, — удивилась женщина.

— Духи шлюх или рабынь, — добавил он.

— О! — В ее возгласе не было ни согласия, ни протеста. — Мне только хотелось попробовать, что значит пользоваться духами, — объяснила она.

— Когда-нибудь ты узнаешь, — сказал он.

— Не надо так шутить, — попросила женщина.

Туво Авзоний промолчал.

— Но до чего такие вещи возбуждают женщину! — заметила она. — Какой беспомощной они делают ее!

— Уверен, что твои духи можно было принять за открытый призыв, — сказал Туво Авзоний.

Она издала еле слышный беспомощный звук, смешанный со звоном цепей.

— Вы же не собираетесь после всего этого сообщать в мою компанию? — тревожно спросила она.

— Конечно, нет, — ответил Туво Авзоний.

— Спасибо, — с облегчением проговорила женщина.

Это будет совсем необязательно, думал Туво Авзоний. Женщина зашевелилась.

— Я беспомощна, — пожаловалась она.

— Да.

— Впервые мужчине удалось получить власть надо мной, — призналась женщина.

— Но не в последний раз.

— Вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей?

— Едва ли, — усмехнулся Туво Авзоний.

— Что вы делаете? — вдруг спросила она.

Стараясь не глядеть на женщину, Туво Авзоний собрал с покрывала одежду, ожерелья и браслеты.

— Почему вы отворачиваетесь от меня? — удивлялась она.

Он сложил вещи на пол у стола, как будто она раздевалась там. Затем он смял постель, как она могла смяться под телами людей, но тем не менее позаботился, чтобы женщина не могла дотянуться до одеяла с места своего заточения.

— Что вы делаете? — повторила она, приподнимаясь на цепи.

— Сядь на место, — приказал Туво Авзоний, отводя глаза.

Она быстро отодвинулась, до отказа натянув цепь. Теперь она сидела на голом полу, рядом с грязным половиком.

Туво Авзоний осторожно подтянул к себе половик и бросил его на прежнее место у стола, недалеко от снятых украшений и одежды. В самом деле, если женщина раздевалась, стоя на половике, разве снятые вещи отлетели бы далеко в сторону?

Кроме того, Туво Авзоний решил, что такая женщина, как эта, не заслуживает даже такого удобства, как грязный половик. Ей больше всего подходили цепи.

— Взгляните на меня! — вдруг попросила она. — Взгляните!

Конечно, Туво Авзоний не внял ее призыву. Он оглядел унылую, запущенную комнату. Комната хорошо подходила для наказания этой женщины.

Он положил маленький металлический предмет на туалетный столик.

— Что вы делаете? — нетерпеливо спросила женщина, но Туво Авзоний не удостоил ее ответом. Он взял с темной полированной поверхности стола свою папку.

— Что вы делаете? — воскликнула она. — Куда вы? Подождите!

Он остановился у двери.

— Я обнажена и в цепях! Я беспомощна, я не могу дотянуться до одежды! Где же ключ?

— На столике, — коротко ответил он. Но этом месте ключ заметил бы любой, кто вошел в комнату.

— Я не могу дотянуться до него!

— Да, не можешь.

— Посмотрите на меня!

— Нет.

— Выпустите меня!

— Эти наручники с тебя снимут представители власти.

— Власти? — прошептала она.

— Утром, — объяснил Туво Авзоний. — Видишь ли, в целях экономии имперских денег, которых, впрочем, было отпущено мне достаточно, я решил поселиться в дешевой комнате. И можешь представить себе мое неудовольствие, когда утром, придя на снятую квартиру, я обнаруживаю, что она уже занята!

— Не понимаю… — прошептала она.

— Вероятно, один из клиентов оставил тебя здесь.

— Один из клиентов? — изумилась она.

— Совсем забыл — как твое имя? Выскочило из головы.

— Сеселла. Сеселла Гарденер!

— Первое, что потребует у тебя полиция — твое разрешение. На этой планете запрещено заниматься проституцией без разрешения властей.

— Я не проститутка! — воскликнула она.

— Тебя впервые поймали на этом деле.

— Я не проститутка!

— Сколько времени ты занимаешься этим ремеслом? Для таких преступлений есть суровые законы.

— Какие? — закричала она.

— Впредь тебе будет незачем заботиться о духах, — усмехнулся Туво Авзоний. — Это будут решать за тебя другие, а тебе останется только подчиняться их решению.

— Нет! — дико крикнула она. — Нет!

Но Туво Авзоний уже вышел, захлопнув за собой дверь.

Глава 16

— Прошу вас, — сказала она, отходя в сторону и опускаясь на колени.

На планете наступал рассвет. Отто и Юлиан всю ночь провели во дворце. «Я сделаю все возможное, чтобы способствовать вашему делу», — в очередной раз заверил их Иаак, когда они выходили через внутренние ворота.

— Думаешь, он сказал правду? — спросил Отто.

— Не знаю, — пожал плечами Юлиан. — Иаака трудно раскусить.

— Похоже, он боится тебя.

— Почему?

— Из-за твоей знатности, положения, власти, — предположил Отто, и Юлиан кивнул.

Отто и Юлиан вышли из дворца, когда едва начинало светать, и на этот раз их не сопровождали стражники, хотя, несомненно, за ними наблюдали, пока друзья пересекали гигантскую площадь, в центре которой возвышались купола и башни дворца.

Во внутреннем дворе, шагая по влажному плитняку, Юлиан поднял руку и указал на два темных окна.

— Это покои принцессы Вивианы и принцессы Аласиды, — сказал он.

Рабыня с двуручным сосудом для воды, который носят на плече, опустилась на колени на влажные плиты и пригнула голову. В тусклом свете раннего утра было трудно разглядеть, какого цвета у нее волосы. Пропустив мужчин, она долго смотрела им вслед.

— Разве ты не заметил, как шевелилась штора на окне принцессы Вивианы и мелькала тень в окне принцессы Аласиды? — спросил Юлиан.

— Заметил, — кивнул Отто.

— Кажется, они подглядывали.

— За кем?

— Кто знает? — пожал плечами Юлиан.

Отто прикинул, можно ли спуститься к этим окнам с крыши. Это было бы забавно, подумал он — украсть принцессу. Интересно, получилась бы хорошая рабыня из Вивианы или Аласиды?

Вскоре они вышли из внутреннего двора. Вдали, у фонтана, поднялась тонкая, едва различимая в утреннем свете фигурка, сливающаяся с сероватым мрамором фонтана. Вероятно, это был всего лишь праздный бродяга.

— Видишь? — спросил Юлиан. — Осторожнее.

— Понимаю, — кивнул Отто.

Фигура приблизилась и опустилась на колени в нескольких ярдах от внешних ворот.

— Я ждала вас всю ночь, — жалобно проговорила женщина. — Стража не позволила мне стоять у ворот, как я хотела. Они не разрешили мне ждать, как преданной собаке.

— Мы узнали вас, — сказал Юлиан, и Отто согласился с ним, приглядевшись к женщине. — Кто вы такая?

— Та, что вчера стала служительницей Диры, — ответила женщина.

— Богини рабынь? — усмехнулся Юлиан. — Кто вы?

— Рената Алерина Гина Амелиана.

— Из рода Амелианов?

— Да.

Значит, это был не бродяга. Женщина, стоящая перед ними на коленях на мокрых плитах, была жалкой, несчастной и покорной. Она стискивала разорванный вышитый лил, некогда роскошный, а теперь разодранный от ворота вниз, мокрый и испачканный за ночь, проведенную на плитах площади.

— Вы знатная дама, — заметил Юлиан.

— Настолько, насколько я похожа на нее сейчас.

— Вы богаты.

— Это богатство моей семьи, — возразила женщина. — Теперь для меня это неважно.

— Ваша семья торгует золотом, — с неодобрением произнес Юлиан — подобно многим аристократам, он презирал ремесла и торговлю.

— Со вчерашнего дня для меня стали важнее железо и кожа, — ответила женщина.

— Не понимаю…

— Я смотрела в глаза хозяина, — объяснила женщина. — Теперь я знаю, что смогу быть счастлива только в покорности, в самоотверженной любви и служении. Я знаю, что смогу быть счастлива только тогда, когда стану рабыней.

Юлиан внимательно посмотрел на женщину.

— Я познала себя, — продолжала она. — Я видела глаза хозяина. Отныне я предана Дире, — женщина нагнулась к ногам Отто и поцеловала их. — Я принадлежу вам.

— Вы понимаете, что говорите? — рассердился Юлиан, но женщина не отводила умоляющих глаз от Отто. Неужели он не позволит ей выпрямиться на коленях перед ним? Он позволил. — Вы не понимаете, что творите, — втолковывал ей Юлиан.

— Мне снять одежду? — спросила она Отто, но тот отрицательно покачал головой.

— Ошейник предназначен для воров, мятежников, преступников, варваров, — перечислял Юлиан, — и для падших женщин.

— Для всех женщин, — возразила она.

— Для несчастных, которых постигла такая участь.

— Нет, — покачала она головой.

— Женщины смертельно боятся ошейника!

— Я не боюсь, — сказала она.

— Ошейник нужен тем женщинам, которые его заслужили, которым он походит.

— А каким женщинам он не подходит? — спросила она.

— Неужели вы хотите носить ошейник?

— Да, — твердо сказала она, глядя на Отто. — Я умоляю об этом!

— Ты знаешь, что с такими женщинами хозяева делают все, что угодно, продают и покупают? — спросил Отто.

— Да, — кивнула она.

— Вы плачете? — встревожился Юлиан.

— Неужели ты думаешь, что у тебя будет один хозяин? — продолжал Отто.

— Надеюсь, когда-нибудь у меня будет много хозяев. Я постараюсь хорошо служить им.

— Когда-нибудь ты пожалеешь о своем решении, когда почувствуешь себя бесправной, — предупредил Отто.

— Да, я знаю, что я бесправна.

Конечно, это была женщина, которая повстречалась им вчера — незнакомка в вышитом лиле, которая рассердила Отто, и тот ударил ее по губам, разорвал на ней лил и поставил перед собой на колени, как будто эта роскошно одетая аристократка была всего-навсего рабыней.

— Вы хотите принадлежать ему? — допытывался Юлиан.

— Да!

— А если я захочу, чтобы ты родила мне рабов? — спросил Отто.

— Как будет угодно хозяину.

— Возможно, я попробую тебя и посмотрю, на что ты способна, — пообещал Отто.

— Я ничего не умею, — смутилась она.

— Ты кажешься неглупой и скоро всему научишься, — успокоил ее Отто.

— Я буду стараться изо всех сил! — радостно воскликнула женщина.

Отто отвернулся и вместе с Юлианом они направились к краю площади.

Позади послышался шорох, и, обернувшись, они увидели, что женщина по-прежнему стоит на коленях, глядя им вслед.

— Если хочешь, можешь идти за мной, — произнес Отто.

С радостным криком она вскочила, подхватывая обрывки лила, и поспешила за ними.

— Когда-нибудь нам надо побывать в доме, где обучают рабынь, — заметил Отто.

— Здесь таких несколько, — ответил Юлиан. — Надо только подготовить бумаги, поставить подписи и все прочее.

Юлиан повернулся к женщине, которая следовала за ними по пятам.

— Вы понимаете, что в этом случае сделанного уже не изменить? — спросил он.

— Да.

— Вас может купить даже ваша бывшая семья, — пригрозил Юлиан, — и для них вы станете всего лишь рабыней.

— Да, — прошептала она.

— Думаю, всю эту процедуру, несмотря на ее законность, следует провести быстро и тихо.

— Да, так будет лучше для нее, — согласился Отто.

— Ты уважаешь ее?

— Конечно, она же свободная женщина, — ответил Отто.

— А потом?

— Потом это уже будет неважно. Она станет простой рабыней.

Они шли своей дорогой.

— Что ты хочешь делать дальше? — спросил Отто.

— Вернуться на виллу моей семьи, — сказал Юлиан, — и там дождаться известий о твоем назначении.

— Это дело будет рассматриваться?

— Полагаю, да.

— И когда оно будет решено?

— Не знаю, когда нам сочтут нужным сообщить, — пожал плечами Юлиан.

— У тебя есть враги во дворце?

— Кажется, да.

— Иаак?

— Может быть.

— Семья императора?

— Думаю, это еще более вероятно, — вздохнул Юлиан.

— Они боятся тебя?

— Наверное.

— И этот страх оправдан?

Юлиан обернулся и кратко приказал идущей за ними женщине:

— Оставьте нас на время.

Она замедлила шаг так, что вскоре отстала От мужчин на несколько футов.

— Да, — раздраженно признался Юлиан.

Отто повернулся и знаком показал женщине, что она может догнать их. Когда она подошла, Отто поставил ее впереди, а мужчины встали следом, оберегая ее, как свободную женщину.

— Мне нельзя быть здесь, впереди вас, — прошептала она.

— Ты свободная женщина и заслуживаешь уважения, — возразил Отто. — Иди впереди.

— Потом вы будете даже вспоминать, — добавил Юлиан, — что когда-то шли под охраной свободных мужчин.

— Я не знаю, куда идти, где сворачивать, — сказала женщина.

— Я покажу вам, — ответил Юлиан.

Они продолжали путь, двигаясь по лучшим улицам города. Только отойдя подальше от дворца, они могли незаметно свернуть в сторону трущоб.

— Поверните здесь, — попросил Юлиан.

Глава 17

— Приведите сначала рабыню Флору, — приказал знаток.

Девушка, которую звали Флора, поспешила встать на колени перед знатоком, склонившись головой к полу, чтобы выразить покорность.

За ней стояли двое одетых в кожу мужчин — сзади и по обеим сторонам. Это были стражник или надсмотрщик коридора, где жила рабыня, и учитель, к которому рабыня была приставлена.

Знаток оторвался от бумаг, разложенных перед ним, взглянул на девушку и снова уткнулся в бумаги.

— Она была наказана всего три раза? — спросил знаток.

— Да, — ответил учитель, — но только для острастки — первый раз, когда мне показалось, что она повинуется недостаточно быстро, и во второй — потому что мне так захотелось.

Девушка вздрогнула.

Она видела уголком глаза плеть учителя.

— Значит, всего два раза, — заключил знаток. — Два удара были только в назидание — такие наказания надо назначать в любое время, по любой причине.

— Да, она была наказана дважды, — кивнул учитель.

— Тебя наказывали очень редко, Флора, — произнес знаток.

— Я старалась угодить, господин.

— Поднимись, Флора, — приказал знаток. — Выгни спину и положи руки на затылок. Гибкая девушка, — похвалил он.

— Очень милая зверюшка, — заметил человек, стоящий позади знатока, торговец.

— Ты славно поработал, Эмон, — сказал знаток, и надзиратель кивнул, принимая похвалу.

Конечно, за диетой и упражнениями рабынь устанавливали строгий надзор.

— В документах сказано, Ригг, — продолжал знаток, — что ее пришлось обучать ограниченное время, чтобы воспитать хорошую рабыню для удовольствия ее хозяина.

— Да, — согласился учитель.

— Положи руки на бедра, Флора, — приказал знаток. — Она была усердна в уроках?

— Чрезвычайно, — подтвердил учитель Ригг.

— Крошка Флора, по-видимому, поняла, что ей полезно быть обученной, — улыбнулся знаток.

Ригг усмехнулся.

— Умения значительно улучшают жизнь рабыни, — заметил знаток, — повышая ее цену так, что ее может купить более богатый, лучший хозяин, и давать ей работу полегче.

— Разумеется, — кивнул торговец Амбон.

— Но, думаю, есть и другая причина, по которой она столь ревностно относилась к урокам, — добавил Ригг.

— Плеть? — спросил знаток.

— Нет, другое.

— Что же?

— Говори, — приказал Ригг девушке.

— То, что я рабыня, господин, — произнесла Флора.

— Как и все женщины в этом доме, — уточнил знаток.

— Да, господин.

В сущности, девушка знала об этом задолго до того, как стала рабыней.

— Мы повысим твою цену, Флора, — объявил знаток.

— Спасибо, господин.

— Теперь не каждый мужчина сможет позволить себе такую покупку, как ты. Ты можешь даже захотеть скрыть свое искусство, чтобы у тебя появился хозяин.

— Да, господин.

— Но я бы предупредил продавца об этом.

— Да, господин, — вздрогнула она.

— Обо всем будет написано в твоих бумагах, — продолжал знаток, — я бы посоветовал тебе быть честной во всех отношениях.

— Да, господин.

Рабыня должна быть абсолютно преданной и честной. Она — не свободная женщина.

— Ты достигла очень многого за короткое время, Флора, — сказал знаток, — но помни, что твоя учеба была очень ограничена, и в этом смысле она еще только начинается.

— Да, господин.

— Ты должна стараться продолжать учиться всему, чему только можешь. Здесь указано, — добавил знаток, — что она преуспела в косметике, украшениях, прическах и прочем.

— Да, — кивнул Ригг.

— А в танцах?

— На это не хватило времени.

— Но, конечно, ты научил ее по крайней мере нескольким движениям, полезным для того, чтобы доставить хозяину удовольствие?

— Конечно.

— А шитье, уборка, приготовление еды?

— Она получила только общие знания, — ответил Ригг.

— Многим мужчинам нужны умелые рабыни, Флора, — наставительно произнес знаток, — такие, которые смогут услужить им во всем. К примеру, многие хозяева пожелают, чтобы ты умела содержать их дом в порядке.

— Я мало знаю об этом, господин…

— Вероятно, ты сможешь возместить свое неумение для слишком проницательного хозяина своим усердным служением на его ложе.

— Я надеюсь на это, господин.

— А тем временем будешь совершенствоваться в ведении домашнего хозяйства.

— Да, господин.

— Мужчины хотят получать от женщин все, — подчеркнул знаток. — Все! Но, поскольку ты рабыня для удовольствий, в твоей учебе было уделено особое внимание служению на ложе.

— Да, господин, — благодарно произнесла Флора.

— Помню, когда ее привезли ко мне в дом, беглый осмотр показал, что у нее очень чувствительное тело, — сказал знаток.

— Мы подтверждаем это, — кивнул Ригг.

— Значит, она будет полностью зависеть от желаний своего хозяина.

— Да, и не сможет им противиться, — добавил Ригг.

Девушка опустила голову.

— И она до сих пор девственна! — с удовольствием произнес знаток.

Девушка густо покраснела.

— Девственница? — переспросил торговец Амбон.

— Да. Это редкость, Флора, чтобы девушка, а особенно рабыня с такими бедрами, как у тебя, была девственницей.

— Моему господину я не смогла угодить, — сказала Флора, — и после обращения в рабство он пренебрегал мною, относился ко мне равнодушно.

— Я покупаю ее! — вдруг воскликнул торговец.

Страх исказил лицо девушки. Конечно, ее могли продать и купить с такой же легкостью, как и свинью.

— Увы, — развел руками знаток, — она не принадлежит нам, а проходила тут учебу.

— Вы можете сказать, что ее похитили налетчики, — предложил торговец.

— Мы работаем честно, — отказался знаток, и торговец с досадой откинулся на спинку стула.

— Господин, можно мне говорить? — умоляюще произнесла девушка.

Все посмотрели на нее. Даже Эмон и Ригг казались удивленными. Правда, она всего лишь попросила позволения говорить, и было еще неизвестно, дадут ли ей его.

— Конечно, — кивнул знаток, с любопытством глядя на рабыню.

Его ответ вовсе не означал, что просьбы рабынь всегда удовлетворяли. Иногда девушкам не позволяли произнести ни слова по целым дням. Иногда даже на ложе они должны были демонстрировать свое умение в полной тишине.

— Я еще принадлежу тому же хозяину? — спросила Флора.

— Не знаю, — ответил знаток. — Не знаю, кто твой хозяин. Я видел только того, кто передал нам тебя, и знаю, кому мы возвратим тебя после подписания надлежащих бумаг.

— Меня могли продать, пока я была здесь, в школе?

— Вполне возможно, — кивнул знаток. — Часто после учебы цена на рабыню повышается, поэтому перед продажей хозяева отсылают рабынь в школы, надеясь получить прибыль. Она застонала.

— Тогда я не знаю, кто мой хозяин.

— Не знаешь, — согласился знаток, — но, несомненно, скоро узнаешь.

— Вы не знакомы с ним?

— Нет. Я вообще мало знаю о том месте, куда мы должны доставить тебя.

— Позвольте мне узнать, что это за место!

— В свое время узнаешь.

— Прошу вас, господин, — умоляюще произнесла она и заплакала.

Знаток обменялся взглядами с торговцем, Эмоном и Риггом, пожал плечами и прочел вслух адрес и название планеты.

— Но я не знаю, что это за планета! — воскликнула она.

— Несомненно, когда-нибудь узнаешь, — утешил ее знаток, — туда тебя отвезут к хозяину.

Красивая рабыня в отчаянии глядела на знатока. Она поднесла руку к ошейнику — простому, без украшений, домашнему металлическому ошейнику. Он вместе с клеймом составлял всю одежду рабыни.

— Там ты опустишься на колени перед хозяином, — продолжал знаток, — и преподнесешь ему, как тебя учили, цветок рабыни.

— Ты скромно предложишь ему этот цветок, — добавил Эмон.

— А он решит, стоит ли срывать его, — заключил Ригг.

Девушка зарыдала.

— Уведите ее, — приказал знаток, подписывая бумаги.

Ее поставили на ноги и повернули к двери. Девушка в отчаянии и страхе оглянулась через плечо.

— Господин, — плача, позвала она.

— Тебя увезут завтра утром, — сказал знаток, и рыдающую Флору вывели из комнаты.

Знаток придвинул к себе другую стопу бумаг.

— Следующую, — приказал он.

Глава 18

— Я невиновна! Невиновна! — кричала женщина.

— Она укрыта? — тревожно спросил Туво Авзоний и отвернулся.

— Да, — сказал полицейский офицер.

Туво Авзоний повернулся к женщине, укутанной от пят до шеи мешковиной. Ее вывели из дома на улицу и поставили на колени.

— У вас есть ко мне вопросы? — спросил Туво Авзоний.

— Да, — кивнул офицер.

— Это он! — закричала женщина, закутанная в мешковину. — Это был он, он приходил сюда!

Постепенно вокруг них собиралась толпа.

— Я прибыл с Митона сегодня утром, — заявил Туво Авзоний. — Я принадлежу к сословию хонестори. Надеюсь, что претензия предъявлена мне просто по недоразумению.

— Конечно, — ответил офицер.

— Я что-нибудь должен подписать?

— Нет, благодарю, у нас уже есть показания.

— Значит, все в порядке? — спросил Туво Авзоний.

— Да.

— На колени, шлюха, — приказал второй полицейский; хватая женщину на плечо.

— Какой неприятный случай, — поморщился Туво Авзоний.

— Проблема города, — вздохнул офицер.

— Что происходит? — спросил мужчина, только что пробравшийся сквозь толпу.

— Незаконная проституция, — объяснил офицер. — Мы арестовали ее.

— Я не проститутка! — закричала женщина.

Офицер ударил ее плетью по шее.

— Я не знал, что это район проституток, — заметил Туво Авзоний. — Какой стыд!

— Вам незачем утруждать себя, — сказал офицер. — В участок идти вовсе не обязательно, все уже сделано.

— И мне никуда не надо являться в качестве свидетеля?

— Нет, — покачал головой офицер. — Здесь и так все ясно.

— Я не проститутка! — вновь закричала женщина.

— Откуда вы узнали, что она проститутка? — спросил кто-то в толпе.

— А ты понюхай ее! — со смехом предложил один из мужчин.

— И посмотрите вот на это, — добавил офицер, поднимая в руке украшения и алую шелковую юбку.

Толпа расхохоталась.

— Она называет себя Сеселлой Гарденер, стюардессой компании «Межпланетные крылья», — объявил полицейский, который держал женщину.

— Это правда! — закричала она.

— Была когда-то, — засмеялись в толпе.

— Но не теперь, — добавили с другой стороны.

Девушка испуганно вздрогнула.

— Разве в «Межпланетных крыльях» тебе мало платят?

— Похоже, она желала подработать!

— Тогда тебе надо было купить разрешение, милочка, — сказала женщина в золотых сандалиях и платье из лилового шелка.

— В городах с такими делами строго, — заметила другая.

— Слишком строго!

— Зато так твои права будут защищены, — убеждала третья женщина.

— Нам пришлось заплатить, и тебе придется, милочка.

— Ну и наглая ты сучка! — возмущалась еще одна женщина.

— Теперь получишь то, что заслужила, — злорадствовали другие.

— Правильно!

— Она лгунья!

— Я не проститутка! — кричала стюардесса.

— А как же она попалась? — полюбопытствовал мужчина в толпе.

— Этот господин, — офицер указал на Туво Авзония, — приехал на свою квартиру и обнаружил, что она самовольно заняла помещение. По-видимому, ее последний клиент оставил ее обнаженной, прикованной к кольцу для рабов.

— И поделом! — засмеялись мужчины.

— Я не проститутка, — захлебываясь слезами, протестовала стюардесса.

— Должно быть, она из бедной семьи, — поморщилась одна из женщин.

— Еще бы, если нет денег даже на разрешение!

— Видно, она недостаточно старалась угодить своему клиенту, — объяснил офицер.

— Если хочешь быть спесивой и наглой, заведи себе разрешение, милочка, — злорадно советовала женщина.

— Похоже, — засмеялся кто-то, — вскоре ей придется как следует угождать мужчинам.

— Всем мужчинам! — добавил другой.

Женщина заплакала и умоляюще взглянула на Туво Авзония.

— Скажите же им правду! — просила она.

— Я никогда в жизни не видел вас, — отрезал Туво Авзоний.

— Скажите правду!

— Я уже сказал.

— Он лжет! — крикнула стюардесса.

— Молчи, шлюха, — приказал один из офицеров и угрожающе замахнулся.

— Она могла придумать басню получше, — заметил кто-то из мужчин. — По одной одежде этого господина ясно, что он из «одинаковых».

— Бедный парень!

— Должно быть, он даже не знает, что делать с женщиной!

В толпе сдержанно захихикали.

Эти слова рассердили Туво Авзония — он гордился своей принадлежностью к «одинаковым». Однако высокомерие этих людей иногда оказывало им плохую услугу, «их даже считали сумасшедшими. Это слегка раздражало. Но самое важное, Туво Авзоний уже не был так уверен в своей „одинаковости“, как вчера вечером. А что, если быть „одинаковым“ — не самое лучшее в жизни? Что, если действительно существуют два совершенно разных пола? Он не забыл, как выглядела женщина у его ног, закутанная в алый шелк. Такое нелегко забыть. Иногда Туво Авзоний представлял себе, что значит быть мужчиной, но поспешно отгонял от себя эти чудовищно непристойные мысли. Однако до сих пор ему не случалось видеть женщину в алом шелке у своих ног. Такую женщину, да и других, наверное, трудно забыть сразу.

— Тише, — зашипели в толпе. — Он из хонестори! Туво Авзоний предположил, что из такой женщины могла получиться хорошая служанка.

Кое-кто из «одинаковых» держал в доме подобную прислугу, конечно, одевая ее в привычную одежду. Туво Авзоний пока не мог себе этого позволить. Такие служанки были рабынями, и, как свободные женщины Митона, они не занимались тяжелой работой — им была уготована лучшая участь. Туво Авзоний иногда представлял, что делают с такими служанками по ночам, при запертых дверях — несомненно, ничего особенного, но все же любопытно. И он сам, если заведет такую служанку, не посмеет плохо обращаться с ней.

Туво Авзоний прогнал эти ужасные мысли: как-никак, он принадлежал к «одинаковым».

Вероятно, не следовало позволять себе смотреть, как она сидит у его ног в одежде из алого шелка…

Он вновь напомнил себе, кто он такой.

Верхняя пуговица ее воротника была расстегнута, оголив шею.

Сейчас на этой шее была веревка.

Она наклонилась над его креслом на корабле. Теперь красоту ее тела скрывала грубая мешковина. Потом, в кабине, она сдернула пилотку, открывая свои чудесные волосы. Теперь же они были распущенными, спутанными, рассыпавшимися по плечам, по веревке — в таком виде эту женщину можно было принять за рабыню.

Правильно, что теперь она оказалась в таком виде! Что за отвратительная женщина, она полностью заслуживает наказания. Он был бы рад этому. Офицер потянул за веревку, и женщина в испуге повернулась к нему. Она попыталась отодвинуться.

В этот момент на улице рядом с толпой оказались три человека. По виду этих людей было непохоже, чтобы они решили присоединиться к зевакам, и толпа расступилась, пропуская их. Один из мужчин был в мундире имперского флота, другой, белокурый голубоглазый великан, был облачен в шкуры. Третьей шла обнаженная рабыня. Ее волосы были коротко и грубо подстрижены, руки связаны за спиной.

— Пропустите, пропустите, — приговаривал офицер флота.

— Дорогу! — крикнул полицейский, держащий арестованную женщину. — Дорогу!

— Спасибо, — поблагодарил его офицер флота.

Он снял с плеча пурпурные шнуры, чтобы привлекать поменьше внимания на улицах. Пурпурный цвет имели право носить только патриции, а три шнура обозначали высочайший из рангов, сравнимый разве что с рангом императорского рода.

Рабыня вскрикнула, когда толпа обступила ее. Офицер флота и его спутник моментально обернулись.

— Меня задели! — закричала рабыня и попыталась высвободить крепко связанные за спиной руки.

Великан оглядел толпу. Мужчины отступали под его взглядом.

— Ты! — указал великан на одного из них. — Ты задел эту рабыню?

— Нет! — быстро вскрикнул мужчина.

— Значит, ты? — указал великан на другого.

— Нет-нет, не я!

— Не сердитесь, приятель, — миролюбиво сказал полицейский офицер.

— Нельзя вести рабыню по улицам голой и надеется, что к ней никто не попытается прикоснуться, — объяснил мужчина из толпы.

— Особенно к такой красавице, — добавил другой.

Рабыня выпрямилась, внезапно покраснев. Как она была рада тому, что ее похвалили! Пока она была свободной женщиной, ее никогда не удостаивали столь искренней похвалы.

И все же они не имели права трогать ее. Она принадлежала другому.

— Я не сержусь, — ответил голубоглазый великан.

— Она так соблазнительна, — признался один из мужчин.

— Она твоя? — спросил другой.

— Да, — кивнул великан.

— Да, я принадлежу ему! Я его рабыня! — внезапно выпалила женщина.

Великан с удивлением взглянул на нее.

— Это был он, господин! — рабыня указала на парня в толпе. — Это он! Я уверена!

— Это и вправду был ты? — спросил великан.

— Ты ведешь по улицам обнаженную рабыню, проталкиваешься через толпу, — объяснил полицейский офицер. — Чего еще можно ждать, если здесь мужчины?

Кое-кто с любопытством поглядывал на Туво Авзония, и тот покраснел от гнева.

— Так это сделал ты? — спросил великан у парня, на которого показала рабыня.

— Да, я, — признался тот.

— Да-да, он! — крикнула рабыня. — Он еще пожалеет об этом!

— Иди к нему, — приказал великан.

— Что, господин? — удивилась рабыня.

— Иди к нему сейчас же.

Рабыня встала рядом с парнем. Великан махнул ему рукой.

— Господин! — запротестовала рабыня.

— Спасибо, — кивнул парень и решительно взял рабыню за руку.

Она вскрикнула.

Через несколько мгновений по знаку великана рабыня была отпущена. Покрасневшая, дрожащая, с широко открытыми глазами, она бросилась к великану и прижалась к его ноге.

— О, господин! — почти простонала она.

На коленях она оказалась на одном уровне с арестованной Сеселлой Гарденер, стюардессой, закутанной в мешковину. Ее держал на привязи полицейский.

— В следующий раз проси моего позволения, — сказал великан парню. — Я часто бываю великодушным.

— Прости, — искренне ответил парень.

— Но вы должны закончить то, что начал он! — умоляла рабыня своего хозяина.

— Как ее зовут? — спросил парень.

— Я еще не дал ей имени, — объяснил великан. — Пока она безымянная рабыня.

— Ты дашь ей имя?

— Не знаю, — пожал плечами великан. — Я еще не решил.

Женщина испуганно взглянула на него. Некоторым рабыням не давали имен, но обычно хозяин все же называл их, как собак, чтобы было удобнее их подзывать. Однако любая кличка была ценной для рабыни.

— Похоже, она недавно стала рабыней, — заметил кто-то.

— Меньше часа назад, — уточнил офицер флота.

— Она быстро научится всему.

— Надеюсь, — кивнул великан.

— А она надеется еще больше! — крикнули в толпе. Послышался смех.

— Господин! — умоляюще прошептала рабыня.

— Тварь! — шипела Сеселла Гарденер. — Ничтожество!

Рабыня удивленно взглянула на нее.

— Разве мы не сестры по несчастью? — спросила она. — Пожалей меня!

— Я — свободная женщина, — возразила Сеселла Гарденер, — а ты всего лишь рабыня!

— Господин, — спросила рабыня, глядя на великана, — что вы позволили ему делать со мной?

— Ты же рабыня, — напомнил великан.

— У меня странные чувства, — пробормотала рабыня, со слезами на глазах прижимаясь к его ноге. — Я еще никогда не испытывала такого… Мне неудобно. Я не знаю, что делать!

В толпе засмеялись. Рабыня заерзала по камням мостовой.

— Я беспомощна. Я во власти мужчины, я прошу милости!

— Нам пора, — сказал офицер флота.

— Вы ведь закончите то, что начал он, господин? — просила рабыня. — Умоляю, коснитесь меня! Прошу вас! Я готова сделать все, что вам угодно!

— Ты обязана делать все, когда тебе прикажут, — напомнил великан.

— Да, господин, — простонала она. — Я беспомощна, я так беспомощна!

— Сука! — выкрикнула Сеселла Гарденер.

— Скоро и ты будешь такой, — сказал полицейский, держащий ее на веревке.

— Нет! — запротестовала Сеселла.

— Да, маленькая шлюха, да, — возразил офицер.

— Нет, я не проститутка! Не проститутка! — крикнула Сеселла Гарденер, и тут же завизжала от боли.

— Ты слишком шумишь, — объяснил ей офицер.

Он схватил ее за волосы, дважды обернул их вокруг кулака, запрокинув голову женщины за спину. Она не могла пошевелиться.

Рабыня в ужасе смотрела на нее. Арестованная застонала.

— Нет! — вскрикнула рабыня. — Не надо трогать ее!

Мужчины обернулись к ней.

— Пожалуйста, не трогайте ее, — тихо повторила рабыня.

— Тебя просили вмешиваться? — сурово спросил великан.

— Нет, господин.

— Ты получила разрешение говорить? — допытывался великан.

— Нет, господин, — еле слышно прошептала рабыня.

— Встань.

Рабыня боязливо поднялась на ноги.

Схватив женщину за волосы одной рукой, великан ударил ее по щеке так, что на ней остался багровый отпечаток пальцев. Помедлив немного, он вновь ударил ее тыльной стороной ладони, а потом поставил на колени.

Теперь они оказались в равном положении с Сеселлой Гарденер, которую офицер по-прежнему держал за волосы.

— Мне ничего не нужно от грязной рабыни, — процедила Сеселла Гарденер сквозь сжатые зубы, не осмеливаясь двинуть головой.

— Да, госпожа, — простонала рабыня.

— Ты должна понять, — сказал великан, — что нельзя вмешиваться в мужские дела.

— Да, господин.

Офицер отпустил Сеселлу.

— Когда у меня будет время, я в первый раз накажу тебя, — заметил великан, — ибо тебе еще надо многому научиться.

— Да, господин.

Сеселла Гарденер потрясла головой, откидывая назад свои спутанные волосы. Туво Авзоний заметил это и решил, что стюардесса тщеславна, как рабыня.

— Пора идти, — напомнил еще раз офицер флота.

— Можно мне говорить, господин? — робко спросила рабыня.

— Да, — кивнул великан.

— Мне стало жаль ее…

— Можно жалеть и сочувствовать, но не всегда позволено говорить об этом. И совсем нельзя вмешиваться, — наставительно заметил великан.

— Значит, я совсем бесправна? — тихо заплакала она. — И я буду наказана?

— Да.

— Тогда я постараюсь быть лучше.

— И это будет очень разумно с твоей стороны, — заметил великан.

— Господин!

— Да?

— Я возбуждена!

— Это обычное состояние рабыни.

— Вы будете хотя бы иногда прикасаться ко мне?

— Наверное, если ты как следует об этом попросишь.

— Да, я буду умолять! — воскликнула рабыня.

— Шлюха, — бросила Сеселла Гарденер, стоя на коленях и вскинув голову так, что ее пышные волосы рассыпались по плечам.

Туво Авзоний представил себе, что значит обладать такой женщиной — всецело, полностью, как хозяин обладает своими рабынями. Эта мысль заставила его передернуться.

Офицер флота пошел прочь. Великан взглянул на рабыню у своих ног и тоже начал выбираться из толпы. Через несколько шагов он остановился и оглянулся.

— Не надо, господин! — взмолилась рабыня. — Пожалуйста, не уходите.

Великан невозмутимо зашагал дальше, а рабыня вскочила на ноги и с криком бросилась за ним. Толпа смеялась, тянули к ней руки.

Но сейчас рабыня не осмелилась ни возразить, ни выразить свое неудовольствие, ни даже заметить тех, чье внимание она привлекла, поскольку теперь она понимала, как естественно для толпы было прийти в волнение при виде ее тела. Она узнала, что такие женщины, как она, находясь на улицах без чьей-либо защиты, могут ожидать, чего угодно.

Ясно, что хозяин уже начал учить ее. Но разве эта учеба не началась еще при клеймении раскаленным железом?

Выбравшись из толпы, расступившейся в стороны, рабыня оглянулась. Там, в конце маленького коридора, стояла на коленях Сеселла Гарденер.

— Шлюха! Шлюха! — крикнула Сеселла Гарденер вслед рабыне и сплюнула на камни.

Рабыня поспешила за своим хозяином. Она поняла, как глупо было с ее стороны пытаться поставить себя на одну ступень со свободной женщиной, осмелиться говорить с ней, как с равной, заступаться за нее перед мужчинами — словом, вести себя так как свободная женщина. Она должна знать свое место и поступать так, как положено рабыне.

— Вставай, проститутка, — сказал полицейский, дергая веревку на шее Сеселлы Гарденер.

Она протестующе отвернулась, но, заметив взмах плети, вскочила на ноги. Она покраснела, как могла бы покраснеть рабыня.

— Так ты говоришь, — спросил офицер, который беседовал с Туво Авзонием, — что ты не проститутка?

— Да, — сказала она.

Под смех толпы он показал ей шелковую одежду и украшения.

— Так тебе и надо, милочка, — притворно улыбнулась женщина в толпе зевак.

— Мы платили за разрешения! — крикнула другая.

— Поделом тебе!

— Получай, что заслужила!

— Сука! Рабыня!

— Нет! Нет! — кричала Сеселла Гарденер.

— Ты терпеть не можешь рабынь, верно? — спросил полицейский.

— Они все шлюхи! — выпалила Сеселла Гарденер.

— Пора в участок, — напомнил офицер, который беседовал с Туво Авзонием.

— Вперед, — приказал полицейский темноволосой красавице, закутанной в мешковину, и слегка ударил ее плетью.

Она дико огляделась.

— Тебе еще многому надо поучиться! — крикнул мужчина из толпы.

— Да, и каленое железо тебе поможет, — добавила женщина.

Сеселла Гарденер повернулась к Туво Авзонию.

— Вы ответите за это!

— Не понимаю, о чем вы говорите, — пожал плечами Туво Авзоний.

— Не говорите ему, куда меня продали, — попросила Сеселла Гарденер полицейских.

— Меня это совсем не интересует, — отозвался Туво Авзоний.

Сеселлу Гарденер увели. Она упиралась, но удар плети заставил ее двигаться быстрее. Выходя из толпы, она почувствовала резкий шлепок пониже спины, и увидела, как мужчина притворно затряс рукой. Толпа хохотала.

Она еще раз оглянулась через плечо, но Туво Авзоний уже скрылся из виду. Выходя из толпы, он поинтересовался у соседа, где продают таких женщин. Ему охотно объяснили.

Глава 19

— Вы изволили звать меня, ваше величество? — учтиво спросил третейский судья Иаак.

Аталана, мать-императрица, подняла глаза от изящной чашечки с укрепляющим напитком — горячим кемаком. Двумя руками она осторожно поставила чашку на столик, возвышающийся над ее коленями.

Иаак быстро оглядел женщин, находящихся в комнате императрицы. Большинство их были молодыми, все без исключения — потомками знатных патрицианских родов. Иаак не был равнодушен к женским прелестям, но еще больше его манили прелести власти. Как правило, он всегда учитывал возможности женщин в политических делах, в которых их роль существенно отличалась от роли мужчин. Кроме того, женщины, и свободные, и рабыни, подобно богатству, являлись дополнительным преимуществом и вознаграждением обладателю власти.

— Вы обдумали дело, о котором мы недавно беседовали? — спросила императрица.

— Да, — осторожно произнес Иаак и беспокойно взглянул на находящихся в комнате женщин.

— Я говорю о подготовке ко дню рождения императора, — напомнила Аталана.

— О, конечно! — расплылся в любезной улыбке Иаак.

— Не будете ли вы так любезны задернуть штору, Елена, — обратилась императрица к одной из своих приближенных дам. — Свет в комнате слишком ярок.

— Да, ваше величество, — откликнулась хорошенькая молодая патрицианка с каштановыми волосами и серыми глазами. Двусмысленно улыбнувшись, она заспешила к окну.

В сумраке грубоватые черты бледного, вытянутого, морщинистого лица императрицы заметно смягчились.

— Вас что-нибудь удивляет, дорогая? — сухо поинтересовалась заметившая усмешку императрица.

— Нет, ваше величество, — торопливо ответила Елена.

— Свет вреден моим глазам, — продолжала императрица.

— Да, ваше величество.

Иаак внимательно следил за этим напряженным разговором.

Приближенные дамы обменялись встревоженными взглядами. Императрица снова взяла со столика чашку с кемаком, вдохнула аромат напитка и приложила чашку к губам.

— Может быть, подарить игрушечные доспехи с оружием, разумеется, затупленным? — предложил Иаак.

— Он мирный император, — возразила Аталана.

— Может быть, игру — шашки или шахматы?

— Его раздражают такие игры, — покачала головой Аталана.

— Пони? — предложил Иаак.

— Слишком опасно, — отказалась императрица.

Елена вновь улыбнулась. Она была слишком уверена в своем положении при дворце и в ценности своих услуг для императрицы.

Императрица взглянула на нее поверх чашки с кемаком.

Молодая женщина потупилась, продолжая улыбаться. Вместе с другими дамами она стояла сбоку от постели.

— Ему исполняется шестнадцать, — сказал Иаак.

— И что же? — спросила императрица.

— Да так, ничего, — задумчиво отозвался Иаак. Императрица допила кемак и поставила чашку на столик.

— Итак? — вопросительно произнесла она.

— Я только подумал… — заговорил Иаак.

Императрица подала знак, и одна из придворных дам унесла столик. Другая расправила покрывало, а Елена взбила подушки за спиной императрицы.

— Я думал, если ему будет уже шестнадцать, — произнес Иаак, — можно подарить рабыню.

Елена подавила смешок, и императрица резко повернулась к ней. Пряча глаза, Елена поспешно отодвинулась от постели. Придворные отшатнулись от нее, как от зачумленной. В одно мгновение Елена обнаружила себя в одиночестве в комнате, полной ее подруг.

— Вероятно, вы, Елена, — сухо произнесла императрица, — будете этой рабыней.

Придворные дамы затаили дыхание.

— Да, ваше величество, — в ужасе прошептала девушка.

Она умоляюще взглянула на Иаака, третейского судью, но тот раздраженно отвел глаза.

Елена знала, что такие женщины, как она, могли за одну ночь бесследно исчезнуть из дворца. Причины всегда было легко найти. Кто знает, бывали ли женщины проданы в рабство на отдаленные планеты или попросту убиты? С другой стороны, какими бы ни были последствия, они никого не заботили. В конце концов, женщина при этом становилась просто рабыней с клеймом на бедре.

— Оставьте нас, — приказала императрица. Придворные дамы с облегчением заспешили из комнаты, стараясь не приближаться к Елене.

— Ваша мысль очень интересна, — благосклонно заметила императрица.

— Просто случайная идея, — отозвался Иаак. — Я думаю, теперь она станет со всем усердием служить вам.

— А вы не хотели бы добавить ее к своим женщинам, Иаак? — поинтересовалась Аталана.

— На загородной вилле?

— Конечно, — улыбнулась она.

— Это стоит обдумать, — согласился Иаак. — Вы не станете возражать, если я не оставлю ее у себя, а просто подарю кому-нибудь в знак благодарности или отошлю на продажу?

— Конечно, не буду, — ответила Аталана. — Такие вопросы останутся полностью на ваше усмотрение.

— Так что о дне рождения императора? — напомнил Иаак.

— Он получит тысячи обычных подарков от разных планет, — ответила мать.

— Вместе с обычной данью и налогами.

— Конечно. Мы одни?

Иаак оглядел комнату и выглянул в дверь. Придворные дамы ждали в соседних покоях. Иаак заметил, что никто из них не подходил к Елене поболтать и не устраивался рядом с ней с шитьем или вышиванием.

— Да, ваше величество, — кивнул Иаак.

— Я не знаю, кому могу доверять, — жалобно произнесла императрица.

— У вас тысяча верных слуг, множество преданных народов, — возразил Иаак.

— На границах все спокойно?

— Разумеется.

— Боюсь я этого Аврелия, — призналась императрица.

— Амбиции рода Аврелиев широко известны, — заметил Иаак.

— Мне кажется, что он замышляет завладеть престолом, — сказала Аталана.

— Вполне возможно.

— Что это за его план создать передвижные войска из варваров? — спросила она.

— Думаю, будет несправедливо препятствовать ему, — заявил Иаак.

— Значит, вы позволите этому животному, варвару, получить имперский чин капитана и сформировать войско? — изумилась Аталана.

— Одно дело — одобрить присвоение чина, даровать его и так далее, — усмехнулся Иаак, — и совсем другое — окажется ли все это полезным.

— Не понимаю, — проговорила Аталана.

— Всякое случается, — хитро произнес Иаак, — например, чин может быть присвоен слишком поздно…

— У вас есть план? — оживилась Аталана.

— Да.

— А что будет с этим Аврелием?

— Он — главная фигура моего плана, а варвар — всего лишь второстепенная, — пояснил Иаак.

— Вы уже успели что-нибудь предпринять для успеха своего плана?

— Конечно, — ответил он.

— Вы можете поцеловать мне руку, — позволила императрица.

Иаак исполнил это с надлежащим почтением и вышел из императорской спальни, комнаты, где императрица до наступления дневной жары на досуге принимала неофициальных гостей и просителей.

Выходя, Иаак слышал, как она звонит в колокольчик, призывая к себе придворных дам.

В свиту императрицы не входили рабыни.

В коридоре, проходя мимо бесценных гобеленов и картин, кивая в ответ на приветствия стражников, Иаак размышлял, как бы Елена, молодая, красивая, и, несомненно, соблазнительная, выглядела в цепях в подвале его виллы. Он решил, что для девушки это будет отличным началом — она узнает, кто она такая, прежде, чем получит клеймо. А может, ее сначала следует заклеймить, чтобы дать понять с самого начала, кто она такая. Так и сделаем, решил он — это позволит сберечь много времени.

В своем предположении третейский судья оказался прав.

Глава 20

— Ты уже заждалась, Флора? — спросил Эмон.

— Нам ужасно жаль, — произнес Ригг, — но неожиданно нас вызвали.

Флора, сидящая в своей клетке обнаженной, прикованной за руки к кольцу в полу, не подняла головы.

— Мы принимали новенькую, — объяснил Эмон. — Пришлось заполнять бумаги, ставить печати, измерять ее и так далее.

— Она красива, — вспомнил Ригг, наклоняясь и открывая наручники, охватывающие тонкие запястья Флоры.

— Если бы она оказалась красивее тебя, ты бы удивилась этому? — поинтересовался Эмон.

— Нет, господин, — ответила Флора.

Флора слышала, как кричала женщина — несомненно, ее недавно заклеймили.

— Встань, — произнес Ригг, разгибаясь. Флора поднялась.

— Меня увозят? — спросила она.

— Да.

— Туда, куда мне сказали?

— Конечно, — кивнул Ригг. — Ты же знаешь адрес и название планеты.

— Но кто там живет? — всхлипнула она, когда Ригг взял ее за плечо, выводя из клетки.

— Ты будешь там, — успокоил он.

— И твой хозяин, — добавил Эмон, запирая дверцу клетки за ними.

— Мне можно говорить? — робко спросила она.

— Да, — подтвердил Ригг.

— Неужели меня продали новому хозяину? — умоляюще спросила она, пока они шли к залу.

— Возможно.

— Мы в самом деле не знаем, — дополнил Эмон.

— Но ты узнаешь довольно скоро, — заверил девушку Ригг.

Они остановились. Тяжелая дверь приемной открылась.

Здесь на стенах висели начищенные орудия для клеймения рядом с цепями и ошейниками. Жаровня все еще стояла на полу. В углу помещался стол, заваленный мешаниной бумаг, блокнотов, губок, измерительных лент и других вещей. Стол был достаточно большим и прочным, чтобы выдержать большой груз. Флора вспомнила прикосновение грубых досок этого стола к спине и животу.

В углу лежала куча разорванной одежды — по-видимому, роскошного лила. На полу возле жаровни, там, где женщин ставили на колени, валялись обрезанные волосы.

Ригг прикрыл дверь.

— Она и вправду была такой? — спросила Флора.

— Какой? — не понял Эмон.

— Красивее меня? — уточнила рабыня.

— Вы обе удивительно красивы, — улыбнулся Ригг, — только у вас разные типы внешности.

— Вероятно, когда-нибудь вы с ней встретитесь на торгах, — произнес Эмон.

— Но она красивее меня? — не отставала Флора.

— Нет, я так не думаю, — покачал головой Ригг.

— Нет, — решительно возразил Эмон.

— Каков ее хозяин? — поинтересовалась Флора.

— Радуйся, если ты не попадешь к такому человеку, — усмехнулся Ригг.

— В его руках ты бы почувствовала полной мерой, что значит рабство, — добавил Эмон.

— Мой хозяин, или бывший хозяин, был как раз таким, — произнесла рабыня.

Она вспоминала о нем с непередаваемым чувством. Перед этим человеком она едва могла собраться с силами. Как часто он снился ей! Как часто она мечтала самоотверженно служить ему, робко прикасаться к нему, любить его так, как только она способна. Перед таким человеком, как он, любая женщина превращается в молящую, покорную рабыню. Он был властным, сильным, безжалостным — таким человеком, который способен делать с женщиной все, что ему вздумается, требовать от нее все, что она способна дать, и даже больше. Перед ним даже свободная женщина чувствовала почти ошеломляющее желание опуститься на колени и выразить покорность. Флора хотела встать перед ним на коленях, принадлежать ему, быть схваченной и стиснутой его руками, подвергаться безжалостному насилию, служить ему, повиноваться, покоряться, чувствовать себя всего лишь женщиной. Для нее он был воплощением силы, чувственности и повелительности.

— Вот твой ящик, — указал Ригг на маленький, прочный металлический контейнер с замком на дверце.

— Он такой тесный! — воскликнула она.

— Забирайся в него, — приказал Ригг.

Флора на четвереньках вползла внутрь. Дверца за ней закрылась. Она испуганно обернулась, прижала ладони к металлической двери изнутри и прильнула к прямоугольной решетке на уровне глаз. Он слышала, как в замке повернулся ключ, а потом его положили сверху на ящик. В низу ящика была узкая прорезь, сейчас прикрытая, через которую просовывали миски с едой.

— Прошу вас, — протянула она, когда Ригг приготовился прикрепить к ящику сопроводительный лист.

Он показал ей этот лист, и Флора с трудом прочитала его через решетку. На листе значился уже известный ей адрес и название планеты, адрес грузоперевозчика, и название планеты-отправителя. Была указана стоимость перевозки, поскольку рабыня считалась грузом. Внизу листа были записаны ее данные: «Рабыня, домашняя кличка „Флора“, черные волосы, карие глаза, вес сто десять фунтов». Из-за ее небольшого веса плата за перевозку была невысокой.

— Фургон прибыл, — сказал кто-то.

Ригг прикрепил сопроводительный лист к дверце ящика.

— Подожди, — сказал Эмон.

Через замок просунули проволоку, так, что дверца была закрыта на нее. Концы проволоки скрепили двумя маленькими, красными круглыми кусочками воска, протащив проволоку через воск на длину около дюйма. Кусочки воска нагрели и прилепили друг к другу. Таким образом, дверцу нельзя было открыть, не сломав печать. Маленьким орудием, напоминающим щипцы, Эмон зажал еще теплый воск. Когда он разжал щипцы, на обеих сторонах воскового кружка отпечатался какой-то рисунок.

— Это печать для девственниц, — объяснил Ригг.

— Да, господин, — кивнула девушка.

— Она защитит тебя на корабле, — добавил Эмон.

— Не забывай про цветок рабства! — напомнил Ригг.

— Нет, господин.

— Прощай! — в один голос сказали Эмон и Ригг.

— Прощайте, господа, — ответила им девушка. Спустя минуту в комнату вошли двое грузчиков, подняли контейнер и поместили его на тележку. Внутри в ужасе рыдал живой груз.

Глава 21

— Сжальтесь! Пощадите! — кричал Туво Авзоний.

Его бросили на колени перед креслом.

Черный металлический стержень был вставлен в отверстия в наручниках и закреплен на опоре в полу перед креслом. Другие такие же отверстия со вставленными в них ограждениями образовывали барьер вокруг тускло освещенного кресла в помещении одного из городских участков.

Туво Авзоний знал, где он находится — ему не завязали глаза. Его арест произошел вполне открыто, полицейские подошли к нему днем с наручниками и дубинками и прогнали по людным улицам.

Его руки в наручниках были прижаты к бокам, за спиной проходил железный стержень, вставленный в звенья цепи. Стержень не мог выскользнуть, так как две маленькие витые цепи, прикрепленные к нему, охватывали руки арестованного повыше локтей.

Двое полицейских, которые поставили Туво Авзония на колени, отступили назад.

Туво Авзоний был обнаженным, если не считать тряпки, обмотанной вокруг бедер — вероятно, чтобы не пострадала его скромность «равноправного» мужчины.

Авзоний заморгал — яркий свет, зажегшийся где-то наверху, ослепил его. Кресло перед ним пустовало.

Прищурившись, Авзоний оглянулся, стараясь рассмотреть стражников. Это оказалось трудным делом, поскольку они стояли далеко позади него. По их лицам он ничего не мог понять, кроме того, что они выполнили приказание.

Дверь открылась, и вошел полицейский офицер.

— Пощадите! — крикнул Туво Авзоний. Офицер, который нес кипу бумаг, внимательно взглянул на него.

— Я невиновен!

— В чем? — удивился офицер.

— Не знаю, — ответил Туво Авзоний. — Почему меня привели сюда? В чем меня обвиняют?

Офицер отвел глаза и не ответил.

— Это ошибка! — настаивал Туво Авзоний. — Я — Туво Авзоний с планеты Митон, честный гражданин, патриций, гражданский служащий четвертого ранга в управлении его величества императора! Мой служебный список безупречен! Я патриций, я ни в чем не виновен!

— Вас выслушают, — ответил офицер. — Его светлость сам решил заняться вашим делом.

— Его светлость? — изумился Туво Авзоний.

В этот момент на пороге появился высокий, одетый в черное человек.

Туво Авзоний сжал закованные в цепи кулаки.

— Ваша светлость, — почтительно произнес офицер.

Человек в черной одежде кивнул и взял у офицера бумаги.

— Спасибо, комиссар, — сказал он.

Такое обращение изумило Туво Авзония. Человек в черном уселся в кресло и перелистал бумаги.

— Я невиновен, ваша светлость, — сказал Туво Авзоний.

— Можете идти, комиссар, — произнес человек в черном.

— Да, ваша светлость, — офицер поклонился и вышел.

Лицо сидящего было скрыто под маской.

— Туво Авзоний, гражданский служащий, четвертый уровень, Митон, планета «одинаковых», финансовый отдел, первый имперский квадрант, хонестори, даже потомок патрициев… — скороговоркой произнес он, просматривая бумаги.

— Из рода Авзониев, — добавил Авзоний, — потомок в сто третьем колене.

— Это впечатляет, — усмехнулся человек в маске. — Отличные рекомендации.

— Да, ваша светлость! — воскликнул Авзоний.

— В основном.

— Что, ваша светлость? — переспросил Туво Авзоний.

— Вопрос состоит в семейном положении, — продолжал человек в маске. — Вы же знаете мнение имперских властей по этому вопросу. Вам известно, что сама мать-императрица озабочена этим?

— О, конечно! — с облегчением воскликнул Туво Авзоний. — Разумеется! Я уже давно веду поиски супруги! Брак уже был назначен с достойным потомком патрицианского рода, с приемлемой планеты Тереннии, с потомком рода, равного моему, Трибонием Аврезием!

Человек в маске поднял глаза от бумаг.

— Конечно, это женщина, — уточнил Туво Авзоний. — «Одинаковые» часто дают девочкам мужские или нейтральные имена, чтобы помочь им подавить свою психологию и вести себя так, как подобает «одинаковым».

— Но вы не женаты, — заметил человек в черном.

— Увы, нет, — подтвердил Туво Авзоний. — Вероятно, вы слышали о случае с «Аларией»?

— Да.

— Она пропала, — продолжал Туво Авзоний.

— Пропало уже несколько кораблей.

— Конечно, причиной стала поломка корабля или метеоритный поток, — объяснил Туво Авзоний.

— Несомненно, — подтвердил человек в маске.

— Моя невеста находилась на борту «Аларии», — дрогнувшим голосом сказал Туво Авзоний.

— Почему же вы не стали искать себе другую невесту?

— Я растерялся, мое сердце было разбито, — проникновенно объяснял Туво Авзоний. — Вы же понимаете…

— Думаю, да, — кивнул человек в маске.

— Но теперь, по прошествии времени, — продолжал Туво Авзоний, — я готов вновь искать себе невесту. Неужели комиссия может предложить мне кандидатуру? Я готов жениться, кем бы она ни была. Я — верный гражданин.

— Ваше гражданское рвение достойно похвалы, — произнес человек в маске. — Но неужели вы думаете, что ваше дело связано с комиссией по бракам?

— А разве нет? — насторожился Туво Авзоний.

— В Империи не практикуется принуждение, — заметил его собеседник. — Как вам известно, в Империи в таких вопросах человек волен решать сам.

— Разумеется, — кивнул Туво Авзоний.

— Очень мало кто из граждан вызывается на комиссию, — добавил человек в маске, — и то лишь в тех случаях, когда на это имеются веские причины. Вы сделали гораздо больше, чем ожидает комиссия — вы заключили помолвку. Вас реабилитируют незамедлительно и без вопросов. Империя приносит вам соболезнования по поводу утраты и уважает ваши чувства.

— Значит, дело не связано с комиссией по бракам? — осторожно спросил Туво Авзоний.

— Разумеется, нет. Как вы думаете, почему вас вызвали на эту планету?

— Не знаю.

— Империя уже давно следит за вами. Ваши рекомендации признаны выдающимися, — пронес человек в маске. Вы приглашены сюда, чтобы вас могли почтить за преданность Империи, вознаградить и даровать повышение.

— Ваша светлость!

— Но при изучении ваших документов, необходимых для представления к награде, обнаружился ряд небольших, но серьезных расхождений.

— Это невозможно.

— Существуют специальные, не обнародованные формулы для выявления таких расхождений.

— Я веду документацию с максимальной точностью, — возразил Туво Авзоний.

— Вероятно, ошибки были следствием невнимательности? — спросил человек в маске.

— Может быть, но мне трудно поверить в это.

— Исследовательская комиссия тоже не могла поверить своим глазам. Ошибки были такими грубыми, повторялись с такой частотой, что их ни в коем случае нельзя было оправдать невнимательностью. Они неопровержимо продемонстрировали комиссии наличие огромной, бессовестной растраты.

— Не понимаю, — произнес Туво Авзоний. Он вдруг очень ясно осознал, что его запястья стягивают крепкие наручники, а колени трутся о цементный пол.

— Может быть, у вас есть враги? — предположил человек в маске.

— Но зачем, с какой целью это было сделано? — вскричал Туво Авзоний.

— Из-за ваших рекомендаций и уважения к знатности рода я приостановил процесс.

— Я невиновен! — настаивал Туво Авзоний.

— Прежде, чем была обнаружена растрата, я даже хотел из уважения к вашим рекомендациям дать вам место в самом дворце, вероятно, на девятом уровне, место особого, или тайного агента, которому доверяют секретные поручения…

— Я сделаю все, что угодно! — закричал Туво Авзоний.

— Я хотел даже вернуть вам все записи, которые подтверждают это… гм… недоразумение, чтобы вы могли их уничтожить или проверить — как вам угодно.

— Ваша светлость!

— Действительно, было бы вопиющей несправедливостью отправить невиновного на рудники, сроком на пятьдесят лет, на тяжелые работы.

— Я невиновен!

— Я верю вам, — успокоил его человек в маске.

— Благодарю, ваша светлость!

— Но есть еще одна, гораздо более серьезная причина, — с сожалением произнес человек в маске.

— Что такое, ваша светлость? — со страхом спросил Туво Авзоний.

— Именно поэтому вас раздели, поставили на колени и заковали в цепи.

— Не понимаю…

— Комиссар! — позвал человек в маске, и офицер вернулся в комнату. — Вы, Туво Авзоний с планеты Митон, обвиняетесь в попытке насилия над свободной женщиной, некой Сеселлой Гарденер, с планеты Митон, и совершении над истицей, свободной женщиной Сеселлой Гарденер действий, уместных только с животными или рабынями.

— Нет! Нет! — закричал Туво Авзоний.

— Приведите свидетельницу, — приказал человек в маске.

На пороге появилась Сеселла Гарденер — злая, пылающая праведным негодованием, в сопровождении двух полицейских.

Она была одета в серое, мешковатое отвратительное одеяние «одинаковых», сапожки и длинный плащ с высоким воротом. Ее волосы скрывала тяжелая и темная материя покрывала.

Плащ был запахнут, горло спрятано под высоким воротом. Туво Авзоний, стоящий на коленях на цементном полу, смотрел на нее с отчаянием и страхом, к которому примешивалось разочарование.

Туво Авзоний с сожалением думал, что две недели назад эта удивительная красавица была совсем другой.

Однако он замечал даже теперь слабые признаки женственности — такие соблазнительные округлости под серым бесформенным одеянием фигуры, стоящей справа от кресла человека в маске. Теперь Туво Авзоний лучше разбирался в женской красоте.

— Это он? — спросил человек в маске.

— Он! — яростно воскликнула Сеселла Гарденер, указывая на коленопреклоненного Туво Авзония.

— Нет! — ответил он.

Такой поворот дела был совершенно неожиданным и досадным, поскольку именно в этот вечер Туво Авзоний ожидал увидеть на торгах свою жертву. Он даже собирался за отсутствием прочих дел посетить аукцион. Конечно, он не хотел покупать ее — это было недостойно мужчины с планеты «одинаковых». С другой стороны, он мысленно прикидывал, сколько у него денег — конечно, из чистого любопытства. Он полагал, что такая женщина может оказаться полезной, к примеру, для уборки дома, приготовления еды и прочих хозяйственных дел.

— Верно ли, что этот мужчина пытался совершить над вами насилие? — спросил человек в маске.

— Я думала, что он хочет этого! — воскликнула Сеселла Гарденер.

— Я никогда и пальцем ее не тронул! — возразил Туво Авзоний. — В ту ночь, когда кто-то из клиентов приковал ее цепью к кровати, меня даже не было в городе!

— Мы выяснили, что он был в городе и снял комнату, — сказал комиссар.

— Утром, до того, как произошел инцидент?

— Да, — кивнул комиссар, — у нас есть отметка о высадке, список пассажиров, документы агентства по сдаче недвижимости и тому подобные свидетельства.

— Именно он заставил меня снять одежду, встать рядом с кроватью и надеть цепь! — крикнула Сеселла Гарденер.

— Так значит, это он заставил вас раздеться и заковал в цепи? — с любопытством спросил комиссар.

— Да, — залилась румянцем Сеселла Гарденер.

— Она разделась добровольно! — возразил Туво Авзоний. — И добровольно лишила себя свободы!

— Это правда? — спросил человек в маске.

— Он приказал мне сделать это, — раздраженно ответила женщина.

— И вы послушались?

— Да.

— Несмотря на то, что вы — свободная женщина?

— Да, — смутившись, ответила Сеселла.

— Любопытно, — протянул человек в маске.

— У меня не было выбора, — объяснила женщина. — Он собирался доложить обо мне в компанию.

— За что?

— За небрежность в одежде, — неохотно ответила женщина, — за нарушение субординации и непочтительность, но все это ложь!

— На корабле ее одежда была неприлично расстегнута, а потом, в кабине, она наклонилась ко мне и сняла пилотку, так, что все ее волосы оказались открытыми, — объяснил Туво Авзоний.

— Я боялась, — оправдывалась женщина. — Я не хотела, чтобы он докладывал обо мне, мне не хотелось терять работу!

— Вы сказали, что ждали от него насильственных действий по отношению к вам? — спросил человек в маске.

— Да.

— И тем не менее пошли к нему в комнату?

— Да.

— Он пытался изнасиловать вас?

— Нет, — неохотно призналась женщина.

— Значит, первое обвинение может быть снято, комиссар, — заключил человек в маске.

— Разумеется, — ответил комиссар, делая пометку на листе.

— Зачем вы обвинили его в этом? — поинтересовался человек в маске.

— Я думала, что он так поступит! — ответила женщина.

— Вероятно, вы хотели этого от него?

— Нет, — гневно возразила она.

— Туво Авзоний, вам предъявлено еще более серьезное обвинение — в том, что вы вели себя по отношению к свободной женщине, названной Сеселле Гарденер, как к рабыне.

— Да! — подтвердила Сеселла Гарденер.

— Нет! — закричал Туво Авзоний.

— Вы оставили ее прикованной цепями к полу.

— Нет!

— На наручниках были отпечатки его пальцев? — спросил человек в маске.

— Да, — кивнул комиссар.

Отпечатки пальцев у Туво Авзония взяли сразу же после того, как привели в участок. Они совпали с отпечатками на наручниках.

Туво Авзоний в отчаянии опустил голову.

Сеселла Гарденер злорадно воскликнула и захлопала в ладоши.

— Разумеется, вы должны были понимать, что представители власти, которым вы доложили об этой женщине, примут ее за проститутку, не имеющую разрешения, и таким образом подвергнут наказанию?

Туво Авзоний затравленно огляделся и вновь опустил голову.

— Я признаю вас виновным, — сказал человек в маске.

— Правильно! — торжествующе воскликнула Сеселла Гарденер.

Она не сводила глаз с Туво Авзония.

— Вот где твое место — на коленях, в цепях, грязный голый фильхен! — сказала она.

Туво Авзоний сердито взглянул на нее.

— Истица может ударить обвиняемого, — сказал человек в маске.

Сеселла Гарденер подбежала к Туво Авзонию.

— Теперь ты — ничто, фильхен! — воскликнула она и дважды ударила его по лицу своей маленькой ладонью. — Фильхен, свинья, грязный пес! — кричала она.

— Достаточно, — остановил ее человек в маске.

Разъяренная, дрожащая, со слезами на глазах, Сеселла Гарденер отвернулась от Туво Авзония.

— В таких случаях наказание должно быть суровым, учитывая тяжесть преступления, состоящего в попытке попрания прав свободной женщины, унижения ее орудиями столь ненавистного ей рабства, но очевидно, что здесь дело обстоит иначе.

Туво Авзоний вскинул голову.

— Освободите его, — приказал человек в маске, — и возьмите ее под стражу.

Двое офицеров открыли наручники у Туво и схватили Сеселлу. Она протестующе закричала. Туво Авзоний поднялся на ноги.

— Снимите с нее всю одежду, — приказал человек в маске, — и принесите для нее наручники. Пусть встанет слева от меня.

Тут же тело Сеселлы Гарденер оказалось полностью обнаженным, таким, каким оно было в ногах кровати в грязной комнате. В таком же виде ей пришлось просидеть две недели в крошечной камере, прежде чем, к ее удивлению, ей принесли одежду «одинаковых» и сообщили об аресте Туво Авзония. Тогда за минуту все обвинение с нее было снято. Вскоре после этого ее привели в большую комнату в качестве свидетельницы. И вот теперь она стояла на коленях, как узница, в наручниках, подходящих для ее маленьких запястий, прикованная слева от человека в маске, и растерянно озиралась.

— Вы говорите, — спросил человек в маске у Туво Авзония, — что одежда этой женщины на корабле была в беспорядке и что она обнажила голову перед вами?

— Да, — кивнул Туво Авзоний, — на корабле она стояла передо мной на коленях.

— Он сам потребовал этого! — закричала пленница.

— И вы встали на колени?

— Да, — раздраженно ответила она.

— Вы хорошо выглядите в такой позе, — заметил человек в маске.

Женщина дернулась в наручниках, но цепь натянулась и коротко звякнула, и она сразу замерла, поняв, как соблазнительна в таком виде и какие последствия может вызвать ее движение.

— Вначале вы выдвинули обвинение, — произнес человек в маске, разглядывая коленопреклоненную женщину, — что этот почтенный гражданин пытался совершить насилие над вами.

— Да.

— Вы солгали?

— Да, — тихо произнесла она.

— Почему?

— Я была зла на него! Я хотела, чтобы у него были неприятности. Посмотрите, что он сделал со мной, до чего заставил дойти!

— За такое преступление вас могут послать в колонию, — заявил человек в маске.

— Если бы он был мужчиной, он бы обязательно изнасиловал меня!

— Я не варвар, — возразил Туво Авзоний.

— Когда женщина одета так, как вы сейчас, все мужчины становятся варварами, — заметил человек в маске.

Женщина раздраженно взглянула на него.

— Нельзя бросить горящий светильник в солому и ждать, что она не вспыхнет, — наставительно произнес человек в маске.

— Но он ничего не сделал! — ответила женщина.

— Он из «одинаковых».

— Я беру назад свое свидетельство! — крикнула женщина. — Я всего лишь сказала, что он пытался совершить надо мной насилие, и это правда!

— Это не обвинение, — возразил человек в маске.

— Значит, обвинение снято, — сказал комиссар.

— Да, — кивнул человек в маске.

— Почему вы поставили меня на колени, раздели и заковали в наручники?

— Разве лжесвидетельство — не достаточное преступление?

Она дернулась, и вновь замерла.

— А разве не преступление — беззаконно попирать права свободной женщины, относясь к ней как к рабыне? — воскликнула она.

— Конечно.

— Я свободная женщина!

— Едва ли, — возразил человек в маске.

— Но вы же признали его виновным, — напомнила женщина.

— Только в том, что он подвергал вас действиям, достойным рабыни.

— Тогда почему на меня надели наручники?

— Вы — свободная женщина, — ответил человек в маске, — но не имеете права быть свободной.

— Не понимаю, — прошептала она.

— Нет, вы отлично понимаете, — усмехнулся он, — против вас есть множество улик — вы пришли к нему в комнату, вы были одеты и надушены как проститутка, вы покорились ему и так далее.

— Я ничего не понимаю, — удивилась она.

— Ваша светлость, можно мне одеться? — спросил Туво Авзоний.

— Конечно, — человек в маске подал знак комиссару, а тот кивнул офицерам, которые привели в комнату Сеселлу Гарденер. Офицеры вышли.

— Все это безумие, стечение совпадений и обстоятельств, — сказала Сеселла Гарденер.

— За вами давно следили частные агенты и осведомители компании, — сказал человек в маске. — Известно, что вас раздражали ограничения, которые установлены для «одинаковых». Ваша привычка расстегивать верхнюю пуговицу воротника была замечена, а тем более ваше обыкновение низко наклоняться над пассажирами-мужчинами и пренебрежение нижним бельем, обязательным для «одинаковых» женского пола. При этом под одеждой выделялись очертания вашей фигуры. Кроме того, вы постоянно, хотя и почти незаметно, пользовались губной помадой. Нетрудно было понять тайную сущность вашей натуры.

— Все это совпадения! — закричала женщина. — О, как мне не повезло! Я не должна была идти в этот рейс, я согласилась в последнюю минуту! Даже корабль подменили, подсунули тот, в котором не работала система вентиляции! И зачем только я согласилась лететь? На таких кораблях я не работала уже несколько лет! И надо же было случиться так, что этот человек стал моим пассажиром!

— Невероятное стечение обстоятельств, — усмехнулся человек в маске.

Офицер вернулся в комнату, держа в руках длинный широкий плащ, в который с удовольствием завернулся Туво Авзоний. Запахнув широкие полы, он взглянул на Сеселлу Гарденер, которая стояла на коленях.

— Я не мог не заметить и не оставить без внимания ее неряшливый вид, нарушающий правила ношения одежды для экипажа, и ее вызывающее поведение, — произнес Туво Авзоний.

— Конечно, не могли, — ответил человек в маске.

— Вероятно, другой на моем месте не стал бы докладывать о ней, — продолжал Туво Авзоний. — Но только не я!

— Конечно, конечно.

— Что же со мной будет? — задрожала Сеселла Гарденер.

— Я отошлю вас в исправительную колонию, — объяснил человек в маске, — по обвинению в незаконной проституции.

Она в отчаянии взглянула на него.

— Но у вас есть оправдания, — продолжал он. — Во-первых, вы свободная женщина, а не рабыня. Таким образом, вас поместят не в колонию для рабынь, а вместе со свободными проститутками. Во-вторых, вы пришли к этому человеку, чтобы купить его молчание, а это уже уклонение от дисциплинарных взысканий.

— У меня была и другая причина, — возразила она, опустив голову.

— Я знаю об этом, — ответил человек в маске, и женщина подняла голову. — Как вы себя чувствуете в цепях?

— Они крепко держат меня.

— И о чем они свидетельствуют?

— Что я должна выполнять приказания, — прошептала женщина.

— Вам известно наказание за незаконную проституцию?

— Да, ваша светлость.

— Какое же оно?

— Обращение в рабство, — еле слышно произнесла женщина.

— Но в вашем случае я готов проявить снисходительность и отправить вас в исправительную колонию, — ответил человек в маске.

— Минимальный срок заключения в таком месте — двадцать лет, — заметила она.

— Да.

— Что же там делают заключенные?

— Охранники находят применение заключенным-женщинам, — усмехнулся человек в маске.

— И все они обвиняются в незаконной проституции?

— Да.

— Такой приговор будет ошибочным, при всем уважении к вам, ваша светлость, — вдруг сказала женщина.

— Почему же?

— Я не проститутка.

— Кто же вы?

— Я — рабыня, — объявила женщина. Туво Авзоний вздрогнул.

— На вас нет клейма, вы свободная женщина, — возразил человек в маске.

— В глубине души, ваша светлость, я знаю, что я рабыня, — ответила она. — Я знаю это уже несколько лет.

— Любопытно…

— Жалкая рабыня! — воскликнул Туво Авзоний.

— Я прошу вашего снисхождения, ваша светлость, в моем унижении и слабости. Но такие женщины существуют, и я — одна из них. Думаю, мне нет больше смысла отрицать это. Я хочу принадлежать, иметь единственную цель — повиновение. Я хочу любить и служить, самоотверженно, непрестанно, изо всех моих сил.

— Но вас ужасала мысль стать рабыней, — напомнил человек в маске.

— Такова уж я, — вздохнула женщина. — Я не знаю, что и думать. Я чувствую, что рабство — моя истинная свобода. Вряд ли я могу быть счастлива, живя другой жизнью.

— Вы рассуждаете неверно, — удивился Туво Авзоний.

— Вам бы хотелось, чтобы я рассуждала, как вы? — усмехнулась женщина. — Я всю жизнь прожила с такими же серыми, бессмысленными и пустыми мыслями, как ваши.

— Кошмар! — изумился Туво Авзоний.

— Некоторым женщинам надо знать наверняка, что они живут, — продолжала она. — Им нужны реальные, сильные ощущения.

— А как насчет нежности и чувственности? — спросил человек в маске.

— Эти качества очень ценны, — ответила Сеселла, — и, несомненно, рабыни дорожат ими, но они имеют значение только тогда, когда у женщины есть хозяин.

— Падшая шлюха! — воскликнул Туво Авзоний. Женщина сердито взглянула на него.

— Я не намерена извиняться за то, что я такая!

— Вы предпочитаете клеймо рабства двадцати годам заключения в исправительной колонии? — спросил человек в маске.

— Да.

— Почему?

— Я — рабыня.

— Думаю, я все же пошлю вас в колонию, — произнес человек в маске.

— Прошу вас, не надо! .

— Я могу делать то, что пожелаю.

— Да, — смутилась она и с дрожью опустила голову. — Власть в ваших руках.

— Как, по-вашему, я должен поступить, Туво Авзоний? — неожиданно спросил человек в маске.

— Мне трудно судить, ваша светлость, — ответил Туво Авзоний.

— Она хорошо сложена, — заметил человек в маске.

— Я из «одинаковых». Меня не интересуют женские фигуры, — напомнил Туво Авзоний.

— Конечно, заключение в исправительной колонии — одно из самых легких наказаний, — произнес человек в маске.

— Более легкого наказания достойны другие женщины, — возразил Туво Авзоний, — но здесь следует учесть ее порочную натуру и ничтожество.

— Верно.

— Кроме того, в качестве свободной женщины она никчемна, ни к чему не пригодна, — продолжал Туво Авзоний. — Как рабыня она еще может на что-нибудь сгодиться. К примеру, ее можно продать.

— Тоже верно, — подтвердил человек в маске и повернулся к Сеселле Гарденер, стюардессе компании «Межпланетные крылья». — Вы понимаете, что в качестве рабыни с вами будут обращаться, как с вещью? — спросил он. — Например, вас могут продать, и тогда вы будете всецело принадлежать тому, кто купит вас.

— Знаю, — сказала она.

— Вас может купить даже почтенный Туво Авзоний.

— О, нет! — воскликнула женщина. — Не надо так шутить, ваша светлость!

— Но такое действительно возможно, — возразил он.

Она беспомощно и отчаянно забилась, но не смогла даже подняться на ноги.

— После того, как я произнесу эти слова, вы будете причислены к подобным себе — к рабыням, — сказал человек в маске.

Женщина с дрожью смотрела на него.

— Ты — рабыня. Уведите ее, — приказал он. — Проследите, чтобы ее заклеймили до вечера.

Цепи рабыни отцепили от барьера, и ее поставили на ноги.

— Надейся, что ты попадешь в руки хорошего хозяина, — напутствовал ее человек к маске.

Рабыню вытолкнули из комнаты. На пороге ей удалось оглянуться через плечо на Туво Авзония.

— Она пришла к вам в комнату, верно? — спросил человек в маске.

— Да, — кивнул Туво Авзоний.

— Интересно, почему.

— Это очень странно, — согласился Туво Авзоний.

— Она упомянула, что у нее была на это причина, а не только желание не потерять работу в компании.

— Да, помню.

— Интересно, что бы это значило, — задумался человек в маске.

— Понятия не имею, — ответил Туво Авзоний.

— У некоторых женщин существуют потребности, сложный набор желаний.

— Наверное, только у падших, низких женщин, — уточнил Туво Авзоний.

— Таких, как рабыни?

— Наверное.

— Теперь она рабыня.

— Как и следовало ожидать, — усмехнулся Туво Авзоний.

— Думаю, она сочла вас привлекательным.

— Не может быть, — удивился Туво Авзоний.

— Но у вас неплохая внешность, — возразил человек в маске.

— Она же ненавидит меня!

— Тогда тем более интересно приобрести ее.

Туво Авзоний изумленно уставился на него.

— Ведь вам она тоже кажется привлекательной?

— Я из «одинаковых», — напомнил Туво Авзоний. — Такие вещи меня не интересуют.

Человек в маске повернулся к комиссару и двум офицерам, которые оставались в комнате.

— Благодарю вас, господа. Все поклонились и вышли.

— Туво Авзоний, я уверен, что вы невиновны в растрате и всем прочем, но подозрение очень серьезно. Боюсь, у вас есть враги.

— Не знаю, кто бы это мог быть, — размышлял Туво Авзоний.

— У меня тоже есть враги, — заметил человек в маске.

— У вас, ваша светлость?

— К несчастью, да. В наше время кругом полно интриг, тщеславия и зла.

— Я невиновен!

— Думаю, вам не помешает иметь друга и защитника во влиятельных кругах, какую-нибудь важную персону, обладающую значительной властью.

— Увы, я не знаком с такими людьми, — вздохнул Туво Авзоний.

— С некоторым риском для себя я мог бы стать вашим защитником, — предложил человек в маске.

— Вы, ваша светлость! — воскликнул Туво Авзоний.

— Но есть серьезное затруднение…

— Какое же, ваша светлость?

— Меня восхитила ваша проницательность и храбрость, проницательность в определении того, кем является на самом деле Сеселла Гарденер, и уверенность, что она по праву может стать рабыней; и ваша смелость — несмотря на весь риск, вы добились справедливости, положив таким образом конец ее незаконной свободе.

— Все это пустяки, ваша светлость, — скромно ответил Туво Авзоний.

— Такая проницательность, ум, смелость и отвага как раз и нужны тайному агенту, о чем я упоминал раньше.

— Дворцовому служащему десятого уровня?

— Конечно, но такому, который отчитывается только перед непосредственным начальником.

— Кем? — переспросил Туво Авзоний.

— Третейским судьей.

— Я слышал о нем, — с дрожью произнес Туво Авзоний.

— Такая сложная работа заслуживает высокого вознаграждения, — заметил человек в маске.

— Мне будет довольно даже избрания на такой пост, — признался Туво Авзоний.

— Однако есть серьезная опасность. Обвинения в растрате, о котором мы оба знаем, что оно лживо, будет достаточно, чтобы арестовать вас и приговорить к тяжелым работам на рудниках.

— Разве ваша светлость не сможет избавить меня от такой опасности? — удивился Туво Авзоний.

— Вполне возможно.

— А как насчет дела с этой шлюхой?

— Оно уже кончено. Я снял с вас обвинение. Ваши враги не смогут больше воспользоваться этим обвинением, даже если и пожелают.

— А сама женщина?

— Теперь она всего лишь вещь, — объяснил человек в маске. — Она может свидетельствовать в суде так же, как свинья или собака.

— Я глубоко признателен вам, ваша светлость.

— Значит, вас привлекает мое предложение, возможность продвинуться по службе, получить награды и богатство, власть и признание, и при этом оказывать услуги Империи и дворцу?

— Конечно, чрезвычайно привлекает, ваша светлость.

— Вы понимаете, что ваши поручения будут строго конфиденциальны, что они будут связаны с делами государственной важности, поэтому ваша преданность и честность должна быть абсолютной и не вызывать сомнений?

— Конечно, — кивнул Туво Авзоний.

— С вами, будет заключена сделка. Вначале вы пройдете испытательный срок.

— Разумеется, — подтвердил Туво Авзоний.

— У поста при выходе из здания стоит офицер, он вернет вам вашу одежду.

— Благодарю вас, ваша светлость.

— Получив одежду, вы найдете в левом кармане пиджака аккредитив на сумму в тысячу даринов.

— Спасибо, ваша светлость!

— В другом кармане будет лежать билет на аукцион, который состоится сегодня вечером.

— Неужели? — восхитился Туво Авзоний.

— Ведь вы хотели посетить его?

Туво Авзоний вздрогнул.

— Разумеется, из чистого любопытства, чтобы побывать в обществе, — уточнил человек в маске.

— Наверное, — пробормотал Туво Авзоний.

— Вы правы — на этом аукционе будет выставлена на продажу известная вам рабыня. Вам будет интересно посмотреть на нее перед толпой, с цепью на шее, когда она по требованию покупателей будет принимать различные позы. При малейшем признаке неповиновения или смущения ее будут награждать ударами плетью.

— Да, да, — бормотал Туво Авзоний.

— Опыт послужит ей на пользу, — продолжал человек в маске. — Я сам хочу побывать на аукционе, хотя вы не увидите меня там.

— Конечно, ваша светлость, — заверил Туво Авзоний.

— Я куплю ее, — сказал человек в маске.

— Вот как? — разочарованно протянул Туво Авзоний.

— Для вас, конечно. Нет, не благодарите. Это всего лишь одна из тех наград, о которых я упоминал.

— Спасибо, ваша светлость, — признательно произнес Туво Авзоний.

— После продажи возвращайтесь к себе домой. Ее привезут вам к полуночи. Вы помните, как она бросилась к вам и ударила, когда вы были беспомощны?

— Да, — ответил Туво Авзоний.

— Сегодня в полночь она будет ваша, — сказал человек в маске.

— Спасибо, ваша светлость, — поклонился Туво Авзоний.

Глава 22

— Ты красива? — спросил парень.

— Через решетку ее плохо видно, — раздраженно сказал второй.

— Пожалуйста, покормите меня, господин, — попросила девушка.

— Подойди поближе к решетке, — приказал второй, прислоняясь к дверце.

— Вытащи ее поближе к свету, — посоветовал первый.

Трое матросов повернули контейнер и отодвинув от стены, подтащили его поближе к лампе.

— Печать девственницы! — раздраженно воскликнул один из них.

— Кому какое дело?

— Они поднимут крик, если печать окажется сломанной.

— Ты что, хочешь лишиться работы?

— Я не в клетке! — послышался женский голос. Цепь зазвенела по полу. — Покормите меня!

— Молчи, если не хочешь расстаться с одеялом, — пригрозил один из матросов.

— Эй, ты, в клетке! Ты красива? — спросил другой, пробуя решетку пальцем.

— Некоторые считают меня красивой, господа, — прозвучал испуганный голос из запертого и опечатанного контейнера.

— Как тебя зовут?

— Как будет угодно господам, — проговорила она.

— Ты отзываешься на имя «Флора»? — спросил один из моряков, прочитав лист, прикрепленный к дверце.

— Я отзываюсь на любое имя, которое дают мне. Меня называли Флорой в доме, где я жила раньше.

— Знаю я этот дом, — со смехом ответил матрос. — Там обучают рабынь.

— Так ты обучена? — спросил один из мужчин.

— Немного, господин, — ответила девушка. — Нас обучали так, как было угодно нашим хозяевам.

— Умная девчонка, — одобрительно произнес матрос.

— Совсем немного, господин, — откликнулась она.

— Я тоже обучена! — закричала другая женщина. — Попробуйте меня! Я сумею угодить! Накормите меня!

— Забери у нее одеяло, — сказал один из матросов.

По железному полу загрохотали шаги, послышался жалобный крик. Мимо решетки прошел мужчина со свернутым одеялом и бросил его в угол.

— Подними лицо к решетке, — приказал один из матросов.

Девушка, сидящая в контейнере, повиновалась.

— Плохо видно, — раздраженно сплюнул мужчина.

— Она хорошенькая, — возразил другой.

— Можно сломать печать, а потом сказать, что мы ничего не знаем, — предложил один из матросов.

— Ключ здесь, лежит сверху.

— Контейнер зарегистрирован, печать проверена, — предупредил другой. — Кто будет отвечать? Не глупи.

Девушка в контейнере вскрикнула, когда один из мужчин в гневе двинул по стенке каблуком.

— Есть еще одна, — напомнил матрос. Мужчины обернулись.

Послышался слабый звон цепи, как будто рабыня, заметив, что на нее смотрят, поспешила встать на колени, демонстрируя покорность.

— Ты хочешь получить обратно одеяло? — спросил матрос.

— Если господину будет угодно вернуть его мне, — ответил женский голос.

— Подними голову.

— Я голодна, господин, покормите меня, — попросила девушка, сидящая в контейнере.

— Молчи! — прикрикнули на нее.

— Да, господин.

Мужчины прошли по складу, захватив с собой одеяло. Девушка смотрела им вслед, прильнув к решетке.

Они склонились над другой рабыней. У нее была хорошая фигура и длинные волосы. Ее левую щиколотку охватывало кольцо, от которого к кольцу в стене тянулась цепь.

— Я не девственница, — призналась она.

— Принесите ей поесть, — сказал один из матросов. — Ей понадобятся силы.

Мужчины засмеялись.

Девушка в контейнере отвернулась и легла на пол, плотно сжав колени. Даже зажимая уши, она слышала доносящиеся снаружи крики. Она сжалась. Она испытывала беспомощное возбуждение, ибо тоже была рабыней. Та рабыня кричала в экстазе, которого девушка еще ни разу не испытывала — экстазе, который безжалостно и грубо охватывает тех, кто не имеет права не подчиняться.

Чуть позже к ее клетке подошел мужчина и ногой задвинул в щель поднос. На подносе стояли две плоские тарелки — одна с кусками грубой лепешки, другая с водой.

— Смотри, чтобы в ящике было чисто, — пригрозил он.

— Да, господин, — отозвалась девушка.

Глава 23

Маленькая рабыня, закутанная в плащ, встала на колени, дотронувшись до цепи, тянущейся от ее запястий, и нащупала тяжелое кольцо, ввинченное в пол.

Только этим вечером она была продана на аукционе в магистрате, где было выставлено множество вещей — не только женщин, но и забытых в транспорте предметов, ничейных чемоданов, конфискованного имущества, пойманных бродячих собак и прочего.

Она осторожно пощупала кольцо, пробуя тонкими пальцами его крепость.

Конечно, она была выставлена на продажу обнаженной.

Она старательно выполняла команды. Ее совсем не нужно было бить, даже один раз.

Она все еще не могла забыть, как поднялась на высокий и широкий помост, ярко освещенная, почти испуганная, не видя присутствующих, только чувству я грубые доски пола под ногами. На ее шее висел легкий ошейник с цепью, не стесняющий движений. Направляя ее концом плети, распорядитель торгов один раз коснулся ее тела, и рабыня вскрикнула, как будто ее ударили.

Кольцо в полу показалось ей чем-то знакомым. Она ощупала пол вокруг себя.

Она пыталась убедить себя, что устроила для зрителей хорошее зрелище, но понимала, что это самообман. Несомненно, это хорошее зрелище было делом рук распорядителя аукциона, и нелепо было бы думать, что здесь играли свою роль ее решения или желание вести себя вызывающе. Она была всего лишь вещью, которую выставили на всеобщее обозрение, в различных положениях, при разном освещении. Однако как только прозвучало предложение, рабыню буквально ошеломили нахлынувшие на нее странные, возбуждающие, непонятные чувства. В этот момент она впервые по-настоящему поняла, что она — вещь, живая, теплая, чрезвычайно чувственная, умная, невозможно желанная вещь, собственность, которую большинство мужчин ценит наравне с золотом и алмазами, за которую они способны убить. Она попыталась подавить эти мысли и прогнать из воспоминания. Неужели она вела себя на е, как рабыня? Она возбуждалась от криков м Она чувствовала любопытство и желание, волнами накатывающие на нее, вызывающие странные чувства. Она чувствовала саму реальность — жестокую, неопровержимую — и это чувство возникло откуда-то изнутри. Впервые в жизни у нее не было выбора На помосте стояла всего лишь краснеющая, испуганная, взволнованная рабыня. Но теперь она вновь перепугалась. Один из покупателей, судя по койкам все время повышал цену. Он предложил за нее сорок даринов — сумма была неимоверно высока за рабыню, проданную на аукционе магистрата, и распорядитель остался доволен, но для невольничьего рынка даже маленького городка сумма была ничтожна. Конечно, богачи редко посещали аукционы магистрата находя их неинтересными для себя. К тому же девушка даже не была обучена. Но теперь она поняла, что принадлежит не городу, а некому частному лицу. Теперь у нее был хозяин! Она ощупывала кольцо и пол вокруг себя, и ее пальцы слегка дрожали.

Она вскрикнула, когда сильные, грубые руки схватили ее за шею и принялись развязывать шнурки капюшона, а затем проникли под капюшон, не снимая его Руки дотронулись до ее дрожащих, полуоткрытых губ и эти руки, несомненно, были мужскими. Рабыня почувствовала, как ее волосы, сбившиеся под капюшоном, мягко рассыпались по плечам. Она чувствовала почти любопытство. Перед продажей ее волосы вымыли и тщательно причесали, но потом они смялись под капюшоном. Перед продажей ее также сбрызнули духами — вероятно, слишком хорошими для рабыни, но она была заклеймена только сегодня днем. Вероятно кто-то считал, что это скрасит ее первую ночь в цепях, во власти хозяина. Но скорее, этот запах должен был побудить хозяина повнимательнее отнестись к ней. Конечно, духи были дешевыми — чего еще следовало ожидать от аукциона магистрата! Кроме того, этими духами обычно пользовались рабыни, подчеркивая уязвимость своей красоты. Рабыня чувствовала, как стоящий рядом человек принюхивается к запаху духов.

Она не осмелилась заговорить.

Она знала, что она рабыня.

К ее губам осторожно поднесли и наклонили стакан. Рабыня почувствовала вкус каны и захотела еще, но стакан уже убрали. Она едва успела смочить губы.

Она поняла, что теперь другие будут решать за нее, что и в каком количестве она будет пить. Ее губы дрогнули. Она услышала шорох, как будто что-то сломали — должно быть, печенье. Тут же кусочек печенья прижали к ее зубам, раздвинув губы.

Она хотела поднять руки, но поскольку они были скованы, то поднести их ко рту оказалось невозможным, не меняя позы, а на это рабыня не решилась. Она открыла рот, взяла из рук хозяина кусочек печенья и съела его.

Рабыня удивилась чувствительности и мягкости собственных губ — они отзывались на самое легкое прикосновение. Она едва понимала, что означают ее ощущения. Она почувствовала, как к ее губам поднесли еще кусок. Даже такое прикосновение она воспринимала отчетливо и ясно. Все ее тело ожило и наполнилось беспомощным возбуждением. Ее кормили.

Она опять открыла рот, слегка приподнимая голову, всем своим видом показывая, что голодна. Ей должны дать еще!

Ей ничего не дали.

Она поняла, что теперь будет есть в зависимости от желания хозяина. Действительно, даже в своей еде и питье она не могла проявить самостоятельность, а должна была ждать воли хозяина. Она поняла, что ей дают первый урок. Она вздрогнула: первый урок был, несомненно, весьма важным для рабыни.

Внезапно испугавшись, она схватилась руками за кольцо в полу, ощупывая ее неровную поверхность, а затем потрогала твердую металлическую пластину, прибитую к полу, в которую ввинчивалось кольцо и удерживающая его петля. Его размеры, форма, высота над полом, расположение, количество винтов, сами доски пола, трещина неподалеку — все это становилось все более знакомым. Ее сердце дико заколотилось. Она узнала и кольцо, и пластину, и петлю. Она была уверена, что трещину в полу она уже когда-то видела. Она подняла голову, ее губы дрожали. Она зашевелилась, но ей удалось лишь немного поднять руки — цепь была сильно укорочена.

— Да, — сказал кто-то, — это та же самая комната.

Она сжалась на коленях, цепь звякнула. Руки взялись за капюшон и разорвали его.

— Вы! — воскликнула она.

Теперь он казался очень высоким. В его руках были обрывки капюшона. Пышные влажные волосы рассыпались по ее плечам.

— Это шутка? — умоляюще спросила она.

— Думаю, да.

— Это комната моего хозяина?

— Конечно.

— Что вы делаете здесь? — удивилась она.

— Это моя комната.

— Значит, вы мой хозяин?

— Да, — кивнул Туво Авзоний. — Я — твой хозяин.

Глава 24

— Нет! — закричала она. — Это неправда!

— Нет, правда, — возразил Туво Авзоний. — Я купил тебя, я твой хозяин.

Внезапное, дикое, почти страшное выражение ужаса, отчаяния, невероятного возбуждения исказило лицо рабыни, но всего на один момент. Спустя мгновение она полностью взяла себя в руки.

— Я презираю вас, — заявила она. — Я не хочу, чтобы вы были моим хозяином!

— Свиньи и собаки не выбирают себе хозяев, а тем более такие ничтожные создания, как рабыни, — возразил Туво Авзоний.

Он отшвырнул капюшон на пол.

— Ты — Сеселла, — сказал он, давая ей имя. Она взглянула на него.

— Как тебя зовут?

— Сеселла, — сердито повторила она.

— Сеселла? — переспросил Туво Авзоний.

— Сеселла, господин.

— Не забывай об этом, — наставительно произнес он.

— Нет, господин.

— Как звучит из твоих уст слово «господин»? — поинтересовался он.

— Оно мне подходит, — ответила женщина. Она сама едва могла поверить, что такое простое слово, обращенное к мужчине, способно так взволновать ее. Она почувствовала себя теплой, мягкой, влажной и жаждущей.

— Что вы хотите делать с плетью? — вдруг беспокойно спросила она.

— Может, ты помнишь, как в подвальной комнате участка, ты набросилась на коленопреклоненного, беспомощного мужчину и с радостью и яростью ударила его несколько раз?

Он подошел поближе, вертя в руках плеть.

— Это сделала свободная женщина, Сеселла Гарденер, — возразила она, — не станете же вы наказывать бедную рабыню за то, что совершила свободная женщина?

— Я понимаю, что ты умна, — усмехнулся Туво Авзоний.

— Спасибо, господин.

— Но недостаточно умна. Свободной женщине неприлично становится рабыней, — продолжал Туво Авзоний. — В этом случае после ее обращения в рабство наказание будет даже более позорным, когда ее побьют, как простую рабыню.

— Я несчастна и слаба, — возразила она. — Я принадлежу вам! Пожалуйста, не бейте меня!

— Наверное, не следует слишком много вспоминать о том, что сделала свободная женщина Сеселла Гарденер, — сказал Туво Авзоний. — В конце концов, ее больше нет. Теперь ее место заняла всего лишь красивая малютка Сеселла, рабыня.

— Да, господин! — благодарно воскликнула рабыня. — Но господин еще не отложил плеть в сторону, — напомнила она.

— Потому что между свободной женщиной Сеселлой Гарденер и рабыней Сеселлой есть прочная связь — первая стала второй.

— Да, господин, — упавшим голосом подтвердила рабыня.

— Но не будем утруждать себя подобными вопросами.

— Конечно, господин!

— Тем более, что я могу побить тебя, когда захочу, — напомнил он. — Например, если мне понравится бить тебя, я буду делать это постоянно.

— Да, господин.

— Ты понимаешь, что теперь тебя можно подвергать наказаниям?

— Да, господин.

— Ты ведь сообразительная женщина, хотя и не слишком умная, и не можешь не понимать этого. Я могу наказать тебя в любое время, по любой причине или без причины.

— Да, господин.

— Наказания помогают прибавить усердия рабыням, — заметил Туво Авзоний, поглядывая на плеть.

— Прошу вас, не надо, господин!

— Не надо? — удивился Туво Авзоний.

— Нет!

— Почему же?

— Я и так буду усердной, — прошептала рабыня.

— Говори громче!

— Я буду усердной!

— Разве та, кто некогда была свободной женщиной Сеселлой Гарденер, а теперь стала рабыней Сеселлой, умеет проявлять усердие?

— Да, господин.

— Так кто умеет проявлять усердие?

— Рабыня Сеселла будет усердной!

Туво Авзоний не спеша ударил плетью по своей ладони.

— Не бейте меня, — умоляла рабыня. — Позвольте мне доставить вам удовольствие!

— Удовольствие? Мне?

— Да, как должна делать рабыня! — попросила она.

— Ты хочешь служить с таким жалким унижением?

— Да, господин! Позвольте мне лечь в постель!

— Ложись на спину, где сидишь, — приказал он. Он сорвал с кровати одеяло и бросил его на пол.

Потом толкнул рабыню, так, что ее закованные в цепь руки оказались за головой, и подложил под нее одеяло. Возвышаясь над женщиной, Туво Авзоний внимательно разглядывал ее.

— Верхняя пуговица твоего воротника была расстегнута, — напомнил он. — Ты наклонилась вперед, и твое белье не скрывало очертания твоей фигуры. Ты открыла волосы передо мной, «одинаковым», когда сама была из «одинаковых». Ты вставала на колени. Ты красила губы. Ты пришла сюда, разряженная так, как не подобает «одинаковым». Видишь, тебя можно во многом обвинить.

— Накажите меня, — попросила рабыня.

— Почему ты пришла сюда? — Она отвернулась. — Ты ненавидишь меня.

— Нет, больше я не играю в эти игры. Я испытываю сложные чувства, мне страшно. Я ненавижу не вас, а то, каким вы были. С первой минуты, как я увидела вас, я захотела принадлежать вам.

— Так, как сейчас?

— Да! — воскликнула женщина.

— Но я из «одинаковых», — возразил он.

— Я тоже когда-то была такой, — напомнила она.

— Верно.

— Разве мы оба не знали, что теряем, что отрицаем и от чего отказываемся?

— Наверное, — согласился он и склонился над ней. — У некоторых на нашей планете есть слуги.

— Им не следует знать, что я ваша рабыня, господин.

— Да, ты будешь носить одежду «одинаковых», но только вне дома. А что ты будешь надевать дома, мы решим позже.

— Если вы вообще позволите мне одеваться, — добавила она.

— Да.

— Коснитесь меня, — попросила она. — Рабыня умоляет об этом.

— Я еще никогда не был мужчиной, — признался Туво Авзоний.

— Наверное, господину это понравится.

— Возможно. Она застонала.

— Да, это было бы любопытно, — задумался он.

— О, господин! — прошептала она.

— Мне не следует так прикасаться к тебе — я из «одинаковых».

— Мы оба уже совсем другие.

— Кто же мы тогда?

— Я принадлежу вам, — решительно заявила она. — Сжальтесь!

— Кто мы такие?

— Мужчина и женщина, господин и его рабыня!

— Думаю, я найду, чем занять тебя, — размышлял он, — например, домашней работой.

Она плавно изогнула спину.

— Ты умеешь готовить, убирать, шить? — спросил он.

— Нет, нет! — заплакала она. — Прошу вас, не останавливайтесь!

— Тебе нравится быть женщиной?

— Да! Да! Да! — почти кричала она.

— А рабыней?

— Да! Тысячу раз «да»!

— Ты так странно изогнулась, — заметил он.

— Не надо ругать меня, господин!

— А теперь сжалась…

— Я ничего не могу поделать с собой, господин.

— Ты можешь вести себя, как захочешь.

— Спасибо вам, господин!

— Цепи надежно держат тебя. Я еще никогда не видел такой женщины.

— О! — застонала она.

— Ты так красива, Сеселла, — произнес он.

— Я ваша! — простонала она.

— Встань на колени, головой к полу.

— Повинуюсь, господин.

— Я должен кое-что обдумать, — заявил он.

— Да, господин?

Он сидел на одеяле, расстеленном по полу, рядом с ней. Она была все еще прикована к кольцу.

— На этой планете находиться опасно, — продолжал он.

— Да, господин.

— Интересно, здесь знают, что такое честь? — размышлял он.

— Я не знаю, — ответила она. — Я всего лишь рабыня.

— Раньше я не задумывался об этом, — заключил он. — Но теперь ни в чем не уверен.

Глава 25

— Почему она связана? — спросил Юлиан.

— Он связал меня! — пожаловалась рабыня.

— Она разбила тарелку, — объяснил управляющий домом.

— Какая ты неловкая, Геруна, — покачал головой Юлиан.

— Тарелка просто выскользнула, — оправдывалась она.

— Как вы собираетесь наказать ее? — обратился Юлиан к управляющему.

— Думаю, пяти плетей будет достаточно.

— Господин никогда не позволит вам наказывать меня! — воскликнула рабыня.

— Почему же? — удивился Юлиан.

— Господин, конечно, помнит прошлую ночь? — напомнила она.

— Да, — ответил Юлиан. — Ты быстро учишься и становишься отличной рабыней.

— Тогда господин отпустит меня?

— Разумеется.

— Благодарю вас, господин! — воскликнула рабыня, бросая косой взгляд на управляющего.

— После того, как ты получишь десять плетей, — добавил Юлиан.

— Господин! — закричала она, но тот уже вышел из комнаты.

Глава 26

— Прошло уже много времени, — заметил Юлиан.

— Я должен вернуться на Варну, — решил Отто. — Видно, мне не дождаться ни чина, ни назначения.

— У них нет выбора, — возразил Юлиан. — Они не осмелятся отказать мне.

— На полях вольфангов пора убирать урожай, — вздохнул Отто.

— Они могут управиться без тебя.

— Там в лесах есть львы, на которых я могу испытать свою силу, — продолжал Отто.

— Самые свирепые львы — в Империи.

— Я еще не видел их.

— Их не так-то легко увидеть, — объяснил Юлиан.

— Я постоянно думаю о Варне.

— Ты изголодался по рабыням, — понял Юлиан. Отто промолчал.

— Как дела у Ренаты? — поинтересовался Юлиан.

— Ей живется отлично, — ответил Отто. — От одного прикосновения она становится возбужденной и беспомощной. Думаю, она будет прекрасным подарком для кого-нибудь.

— Кажется, есть особая рабыня, по которой ты изголодался, та, которую ты никогда не забудешь.

Отто не ответил. Он смотрел в окно машины на иссушенную землю.

— Наверное, тебе даже не случалось попробовать ее, — с еле заметной улыбкой продолжал Юлиан.

— Она — лживая, ничтожная, вероломная шлюха, — фыркнул Отто.

— Но, согласись, весьма привлекательная, — добавил Юлиан.

— Да, — неохотно признался Отто, — в ней есть своя прелесть.

— Думаю, она привыкла к ошейнику, — заметил Юлиан, — и стала пугливой.

— Она и должна быть пугливой, — возразил Отто, — она же рабыня.

— Думаю, она отчаянно желает угодить своему хозяину.

— Эта коварная, распутная тварь?

— Да, — кивнул Юлиан, — я уверен, что она желает угодить тебе.

— Рабыни часто испытывают возбуждение, — возразил Отто. — Если она когда-то предала тебя, ты можешь насладиться, попробовав ее.

— Она далеко отсюда, на Варне, — вздохнул Отто.

— Останови машину, — обратился Юлиан к шоферу-

Шофер затормозил. Это была большая машина с широкими колесами.

Они стояли у поворота дороги, ведущей к вилле Юлиана.

Юлиан вышел и остановился, глядя на дорогу, извивающуюся внизу, по долине.

— Позади нас дорога пустынна, — заметил Юлиан.

— Ив небе не видно катеров, — сказал Отто, прикрывая глаза сложенной козырьком ладонью.

— Почему же они медлят? — раздраженно проговорил Юлиан.

— Вероятно, еще не оформили бумаги.

— Да, скорее всего, процедура присвоения чина еще не закончена, — согласился Юлиан.

Дом было нелегко заметить, так как он располагался среди гранитных скал, сам был вырублен в скале, а окнами служили естественные трещины.

— Спасибо тебе за прогулку, — сказал Отто.

— Ты должен научиться управлять такими машинами, — заметил Юлиан.

— Я был бы рад этому.

— Твоя верховая езда неподражаема, — с завистью произнес Юлиан.

— Да, мне нравится — как будто летишь низко над землей.

— Должно быть, прежде тебе приходилось много ездить верхом?

— Нет, я попробовал только здесь, — возразил Отто. — В деревне нет лошадей.

— Как ты думаешь, ты смог бы сражаться, сидя верхом? — поинтересовался Юлиан.

— Конечно, — кивнул Отто.

Они находились на одной из новых Телнарианских планет, Веллмере, в первом квадранте, но не провинциальном. Дом был одним из нескольких принадлежащих роду Аврелиев, и одним из пяти, где живущие могли чувствовать себя в безопасности и уединении.

— Почему ты не захотел ждать в родовом доме? — спросил Отто несколько дней назад.

— Мне бы не хотелось рисковать, — серьезно ответил Юлиан.

— Но как во дворце могут узнать, где ты находишься? — удивился Отто.

— Они могут, — усмехнулся Юлиан. — Им докладывают обо всем.

Юлиан и Отто вновь сели в машину.

Спустя минуту после передачи кодированного пароля по радио, ворота отворились, пропуская машину. Ворота толщиной больше ярда, обитые сталью, сразу же закрылись за ней.

Глава 27

— Где я? — умоляюще спросила Флора, поднимаясь с подстилки, как только открылась дверца клетки.

— На Веллмере, — объяснила рабыня, держащая поднос с двумя ломтиками хлеба, пучком зелени и питьем. Она опустилась на колени и поставила поднос на маленький квадратный столик на низких ножках, поднимающихся от пола не более чем на фут. Возле стола лежали циновки. Клетку занимала только одна рабыня. В ней не было стульев, в углу валялась тощая подстилка. Рабыням редко позволялось сидеть на стульях, и постели им устраивали обычно на полу.

— Разве вы не прикажете мне встать на колени? — удивилась Флора.

Девушка взглянула на нее.

— Или лечь на пол?

— Я всего лишь рабыня, — ответила девушка.

Флора села на циновку рядом со столом. Девушка устроилась с другой стороны, готовая в любую минуту подняться и уйти.

Обе они были без ошейников.

— Подожди, — попросила Флора, и незнакомка, уже собравшаяся уходить, остановилась. — Я знаю, что я на Веллмере, мне сказали адрес, но потом на меня надели капюшон и привезли неизвестно куда.

— Да, — кивнула девушка.

— Тогда где же я? — спросила Флора.

— Мне нельзя говорить об этом, — объяснила рабыня.

— Мой хозяин здесь?

— Да.

— Кто же мой хозяин? — умоляюще спросила Флора.

— Я не могу сказать, — вновь повторила рабыня.

— Я даже не знаю, кому принадлежу, — вздохнула Флора.

— Ты узнаешь, когда это будет угодно господину, — объяснила рабыня.

— Это дом моего хозяина?

— Нет.

— Но сам хозяин здесь?

— Конечно.

— Так кто же мой хозяин?

— Не могу сказать, — еще раз повторила рабыня.

— Не уходи! — попросила Флора. Рабыня взяла поднос.

— Ты удивительно красива, — с завистью проговорила она.

Флора тоже поднялась на ноги. Обе рабыни были почти одного роста, Флора казалась чуть выше, но тоньше.

— Ты тоже очень красива, — ответила Флора.

— Должно быть, тебя любят, ты из высших рабынь, — заметила девушка, — тебе дали платье.

Флора была одета в простое, свободное белое шерстяное платье, прикрывающее щиколотки. У платья не было рукавов. Вырез был настолько велик, что не оставлял у рабыни сомнения в ее положении.

Одежда девушки была похожей — белое шерстяное платье без рукавов, однако оно прикрывало только бедра. Платье было сшито проще и позволяло лучше подчеркнуть сложение рабыни. Оно напоминало обычную тунику.

Кроме платьев, на женщинах ничего не было.

— Тебя хорошо кормят, у тебя своя клетка, — продолжала рабыня, — и тебя не приковывают.

— А разве тебя приковывают на ночь? — удивилась Флора.

— Даже когда я провожу ночь в ногах у хозяина, — ответила девушка и с подносом направилась к дверце клетки из тяжелых, переплетенных железных полос. Она на мгновение задержалась и оглянулась на Флору, затем вышла и прикрыла дверцу. Та захлопнулась с тяжелым, неприятным щелчком.

— Подожди! — позвала Флора.

Рабыня остановилась и оглянулась, стоя в нескольких футах от клетки.

— Почему ко мне так относятся? — умоляюще спросила Флора, прижимаясь к прутьям клетки. — Почему я ничего не делаю, почему меня не зовут к господину?

— Не знаю, — пожала плечами рабыня. — Наверное, тебя готовят в подарок.

— В подарок?

— Я точно не знаю, — прибавила рабыня.

— Что ж, пусть будет так, — вздохнула Флора.

— Как я понимаю, тебя обучали? — спросила рабыня.

— Совсем немного, — скромно призналась Флора.

— Завидую, — произнесла рабыня.

— Нас обучают хозяева.

— Верно, каждый хозяин обучает нас для своего удовольствия, — подтвердила рабыня.

— Значит, твой хозяин учит тебя?

— Конечно, так, как нужно ему.

— Постой, — снова попросила Флора.

Девушка остановилась в конце короткого коридора перед железной дверью. Она должна была постучать в нее, чтобы выйти. Позднее стражник должен был прийти проверить клетку и убедиться, что она надежно заперта.

Флора вцепилась в прутья дверцы. Она в отчаянии потрясла их, но прутья даже не шелохнулись.

— Меня продали! — воскликнула она.

— Может, ты надоела хозяину? — спросила рабыня. — Наверное, он больше не хотел тебя или даже разлюбил.

— Меня продали! — рыдала Флора. — И теперь я на Веллмере, меня готовят в подарок!

— Не знаю, — пожала плечами рабыня.

— Не уходи, — попросила Флора.

— Я должна, у меня много работы.

— Пожалей меня!

— Можно, я буду называть тебя Флорой?

— Да, да! — радостно согласилась Флора».

— Тебе нравится это имя?

— Конечно.

— Это имя было написано на листе, на дверце твоего ящика, — пояснила рабыня.

— Так меня назвали в школе, — сказала Флора.

— Разве хозяин не дал тебе имени?

— Нет, — вздохнула Флора.

— Должно быть, ужасно — не иметь имени, — посочувствовала рабыня.

— Да.

— Я скажу, что тебя зовут Флора и попрошу стражника называть тебя так, — пообещала рабыня.

— Спасибо тебе.

— Так я и сделаю, — с улыбкой решила рабыня. — Мы будем звать тебя Флорой.

— Пока мужчины не решат изменить мое имя или лишить меня имени.

— Да, такие вещи решают сами хозяева, — согласилась рабыня. — Мы бесправны, мы полностью находимся в их власти.

— Да, — кивнула Флора.

— Мне пора идти, — вспомнила рабыня.

— Как тебя зовут?

— Рената, — ответила девушка.

Она постучала в железную дверь в конце коридора и быстро вышла, как только дверь открылась. В двери громко щелкнул замок.

Флора вцепилась в прутья клетки.

— Меня продали, — рыдала она. — Меня увезли кому-то в подарок!

Сотрясаясь от рыданий, она прижалась лицом к прутьям. Слезы текли по холодному металлу.

Глава 28

— Мое имя — Туво Авзоний. Надеюсь, что все мои рекомендации в порядке. Я прибыл по поручению его величества Асилезия, императора Телнарии. Я привез весть о присвоении капитанского звания некоему Оттонию, известному вам, господин. Насколько я понимаю, он гостит в вашем доме.

— Вот он, — произнес Юлиан, указывая на стоящего рядом Отто.

— Приветствую вас, — произнес Туво Авзоний.

— Приветствую, — отозвался Отто.

— Позвольте представить моего коллегу, Сеселлу, — продолжал Туво Авзоний.

— Странно, обычно у «одинаковых» бывает несколько имен, — удивился Юлиан.

— Приветствую вас, — произнесла спутница Туво Авзония.

— Приветствуем, — отозвались Юлиан и Отто.

Юлиан разглядывал своих посетителей. Он не ожидал, что с летней планеты будут посланы именно «одинаковые». Какими грубыми, мешковатыми казались их одежды, но еще больше удивляло то, что эти люди вели себя не как «одинаковые» — по крайней мере, таких манер было трудно ожидать от них. Вероятно, они не «одинаковые», решил Юлиан, но что толку было думать об этом и какая разница в том, кто они такие?

— Кажется, ваш коллега — женщина, — поинтересовался Юлиан.

Более хрупкий из одинаково одетой пары гость заметно испугался.

— «Одинаковые» не думают о проблемах пола, — ответил Туво Авзоний.

Рассматривая женщину, Юлиан гадал, какое тело скрывается под массивной защитой одежды — вероятно, оно было не лишено привлекательности.

— Полагаю, вас прислал наш достойный друг Иаак, третейский судья? — поинтересовался Юлиан.

— Как я понимаю, моя миссия исходит непосредственно от августейшей особы, — ответил Туво Авзоний.

— Чем объясняется столь длительная задержка, мало понятная при таком простом деле?

— Мне это неизвестно, — ответил Туво Авзоний. — Приношу извинения за тех, кого я представляю, если вам были доставлены неудобства.

— Подобные извинения не входят в вашу компетенцию, — заметил Юлиан.

— Нет, господин.

— В этот дом мы никого не пускаем, но для вас, как потомка рода Авзониев, было сделано исключение.

— Любопытно, — улыбнулся Туво Авзоний, — я и не ожидал, что на этот счет возникнут какие-либо вопросы.

— Мы разборчивы, — заметил Юлиан.

— О! — воскликнул Туво Авзоний.

— Что-нибудь не так? — осведомился Юлиан.

— Нет, ничего.

— Вы прибыли с планеты Митон?

— Да, господин.

— Почему же эта миссия не была поручена кому-нибудь из придворных, с летней планеты, из столицы?

— Это мне не известно, господин, — ответил Туво Авзоний.

— Планеты «одинаковых» склонны к изоляции, — заметил Юлиан, — а не к сближению с Империей.

— Мы преданы императору, — возразил Туво Авзоний.

— Ваш: катер внизу, на стоянке, — напомнил Юлиан.

— Да, господин.

Юлиан нажал кнопку, находящуюся под крышкой стола. Откуда-то издалека послышался шум двигателя.

— Учитывая свое положение, я ожидал, что весть будет доставлена ко мне председателем имперского магистрата с двенадцатью ликторами, — произнес Юлиан.

— Такова обычная процедура? — поинтересовался Туво Авзоний.

— Да, — кивнул Юлиан. — Я надеялся, что Иаак предпочтет соблюсти ее. Ведь он — третейский судья.

— Да, — задумчиво произнес Туво Авзоний.

— Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке, — поспешно ответил Туво Авзоний.

Юлиан прошелся по комнате и через огромное окно взглянул на горы. Внизу, на стоянке виднелся катер. Вокруг него дрожал воздух, видимо, пилот прогревал двигатель.

Вернувшись, Юлиан вновь встал у стола.

На нем, ближе к Туво Авзонию, лежал черный плоский чемодан.

— Откройте его, — внезапно приказал Юлиан. Туво Авзоний смутился.

— Честь важнее жизни, — заметил он, — ибо без нее жизнь недостойна.

— Вы же из «одинаковых», — напомнил Юлиан, — вас не интересуют эти вопросы.

— Почему вы смутились? — спросил Отто.

— Выполняйте свой долг, — приказал Юлиан.

— Разве документы, договора, соглашения, доверенности не всегда передаются таким образом? — удивился Туво Авзоний.

— Нет, — возразил Юлиан.

— Здесь стоит замок с установленным временем, — указал Туво Авзоний.

— Это простое устройство, — усмехнулся Юлиан. — Вы набираете нужную комбинацию, и через десять секунд внутренние механизмы открывают замок. Вы знаете эту комбинацию?

— Да, — сказал Туво Авзоний.

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем.

— Откройте чемодан, — приказал Юлиан.

— У меня есть специальные инструкции, — возразил Туво Авзоний. — Чемодан должен быть открыт только в присутствии вас, господин, и вашего гостя Оттония.

— Мы сможем подтвердить открытие чемодана, — ответил Юлиан. — Мы оба здесь. Открывайте.

Туво Авзоний вынул из кармана пиджака запечатанный конверт и передал его коллеге. Его спутница с удивлением взглянула на него.

— Выйди из комнаты, — приказал он, но спутница молча смотрела на него. — Живее!

Постоянно оглядываясь, она поспешила уйти, сжимая в руке конверт.

— Господа, теперь я должен просить вас тоже покинуть комнату, — произнес Туво Авзоний.

— Чемодан следует открыть в нашем присутствии, — напомнил Юлиан.

— Я настаиваю.

— Вы смелый человек, — ответил Юлиан. — Какая комбинация у замка?

— Что, господин? — удивленно переспросил Туво Авзоний.

— Когда комбинация набрана, — сказал Юлиан, — не только срабатывает механизм, но и передается сигнал в ваш катер, который ждет внизу.

— Он будет ждать.

— Нет, он готов к вылету уже сейчас, — возразил Юлиан. — Ему понадобится десять секунд, чтобы занять боевое положение.

— Не понимаю, — ответил Туво Авзоний.

— Я принял меры предосторожности, — заявил Юлиан. — Набирайте код.

Туво Авзоний дотянулся до чемодана и принялся вертеть диск. Дойдя до последней цифры, он остановился.

— Что это за цифра? — нетерпеливо спросил Юлиан.

— Шесть, — ответил Туво Авзоний. — Наверное, вам все же лучше выйти.

Юлиан отстранил его руку и сам повернул диск на цифру шесть. Из чемодана послышался едва различимый шорох.

— Механизм включен, — ответил Юлиан. Туво Авзоний вытер пот со лба.

— Как я слышу, катер уже взлетел, — заметил Отто.

— Господа, думаю, нам пора выйти. Следуйте за мной, — хладнокровно произнес Юлиан.

Едва мужчины вышли из комнаты через потайную дверцу в стене за столом, в комнате раздался грохот взрыва. От него вылетели стекла в окнах, стол разлетелся в щепки, стены были покрыты царапинами и отметинами, бумаги почернели и обуглились. Почти в тот же миг вспышка из катера ударила в стеклянный купол над кабинетом. Катер не успел отлететь на сотню ярдов и приготовиться ко второму залпу, когда его настиг выстрел из дома.

Из внешней комнаты послышался вопль спутницы Туво Авзония. Отряхиваясь от кусков штукатурки, мужчины высадили дверь, еле держащуюся на петлях, и вошли в комнату.

К ним подбежала Сеселла; ее глаза были расширены от ужаса, она задыхалась. Казалось, она готова рухнуть на колени. Почти одновременно с ней в комнату ворвались несколько стражников.

— С нами все в порядке, — заверил их Юлиан. Он повернулся в Туво Авзонию и его спутнице.

— Вы оба арестованы, — сказал он.

Им связали руки за спиной и вывели из комнаты.

— От чемодана ничего не осталось, — заметил Отто, оглядываясь по сторонам.

— Правда, на обломках могут оказаться отпечатки пальцев отправителя, — размышлял Юлиан.

— Господин, по дороге к дому направляются несколько человек, — произнес вошедший слуга.

— Они одеты в белое, их всего тринадцать. Двенадцать идут с пучками прутьев и топорами, а один, сзади, со свитком? — уточнил Юлиан.

— Да, господин.

— Откройте ворота и примите их, — приказал Юлиан, но тут же остановил слугу.

— Да, господин?

— Позаботьтесь о рабынях.

— Да, господин, — ответил слуга.

Глава 29

— Что случилось? — закричала Флора, подбежав к дверце своей клетки.

Дверь в конце короткого коридора резко распахнулась, и внутрь втолкнули пятерых рабынь. Все они были в коротких туниках, с капюшонами на головах. Руки у всех были связаны за спиной, на шеях висели цепи. Флора была уверена, что среди этих рабынь находится Рената. Из-под капюшонов доносились сдавленные стоны — несомненно, у рабынь были завязаны рты. Дверцу клетки распахнули.

— Встать! Руки назад! — приказал стражник, входя в клетку.

Руки Флоры связали за спиной, на рот натянули повязку, не дающую сказать ни слова. На голову набросили капюшон, затянув его шнурком на шее. Затем ее бросили на пол. Через мгновение Флора почувствовала на своей шее прикосновение ошейника и тяжесть цепи. Ее повели куда-то по наклонному коридору. Вскоре она ощутила босыми ногами влажные камни и ручейки.

Ее заставили лечь на живот. Флора чувствовала через капюшон ледяной холод камней пола. На шею ей надели еще один, более тяжелый ошейник. Цепь от него прикрепили к полу — это Флора определила по тому, что не смогла приподнять голову.

Она не знала, где находится. Она попробовала кричать, но у нее получались лишь еле слышные беспомощные стоны.

Флора замерла, лежа в темноте, со связанными за спиной руками, прикованная к полу. Цепь на ее шее достигала в длину не более шести дюймов. Где-то далеко послышались выстрелы.

Глава 30

— Он удирает! — закричал Отто.

Председатель магистрата карабкался по внутренней лестнице, ведущей к верхней комнате левой башни ворот. В одной руке он сжимал свиток, в другой — револьвер.

Он отстреливался в сторону ворот. По стене шурша сползали осколки. Из башен торчали дула винтовок. На стенах у бойниц засели стрелки. Одни из них защищали крепость сбоку, другие вели огонь из бойниц внешней стены.

— Ему некуда бежать, — успокоил Юлиан.

Взглянув на стену, председатель магистрата повернул обратно, выстрелив еще раз по направлению внутреннего двора. Слева от Юлиана заряд выбил острый осколок.

Тут же по стене во двор скатилась окровавленная фигура.

Юлиан опустил револьвер.

— Все кончено, — сказал он.

— Нет, — возразил Отто, — где-то прячутся другие.

— Он с летней планеты.

— Их здесь несколько оттуда.

Во внешнем дворе лежало двенадцать трупов. Все они были в белых одеждах, возле одиннадцати из них в лужах крови валялись короткие винтовки, спрятанные внутри пучков дикторских прутьев, и топоры.

Перестрелка была короткой, но яростной. Ликторы внезапно выхватили винтовки, но стражники Юлиана опередили их, прежде чем те успели нажать на спусковые крючки. Ликторы путались в белых одеждах, извивались, пытались отыскать своих спрятавшихся врагов, а те вели огонь со всех сторон.

Теперь Юлиан смотрел на трупы.

— У них не было шансов, — заметил Юлиан.

— Один еще на свободе, — возразил Отто, оглядываясь по сторонам.

— Он бросил винтовку, — сказал Юлиан. — Его незачем бояться.

— Здесь только одиннадцать топоров, — произнес Отто, обойдя трупы.

— Мы обязательно поищем, — кивнул Юлиан.

— Вряд ли он умеет обращаться с топором, — с сомнением произнес Отто. Он нагнулся и поднял один из обоюдоострых топориков на длинной рукоятке, торчавший из пучка дикторских прутьев. Пучки этих прутьев и топоры, которые нес эскорт представителя высшей власти, являлись древним символом — вероятно, известным ныне как формальный и безвредный, но когда-то он свидетельствовал о власти государства, о его могуществе и силе, способности подавлять противников и, если есть желание, убивать их.

— Осторожнее, — предупредил Юлиан.

Отто вышел во внутренний двор и медленно направился к его ограждению. Он настороженно оглядывался. Наверху, у ограждения, оказались только двое стражников, вооруженных пращами. Не считая их, двор был пуст.

Внимание стражников было отвлечено чем-то, происходящем во внешнем дворе, вдалеке.

В лесу, на охоте, человек замечает любые мелочи, и многие из искусств воина подобны искусствам охотника. Вероятно, по этой причине многие воинственные народы часто увлекаются охотой.

Смятый лист, сломанная ветка, указывающая направление движения — все эти незначительные мелочи позволяют пойти по следу.

Поэтому теперь крохотные капли крови на камнях парапета не требовали особой наблюдательности, чтобы истолковать их значение. Поблизости был вход в одну из башен.

Отто держал свой топор наготове. Дважды в цирке ему приходилось участвовать в лабиринтовых играх, на которых зрители напряженно и молча следили с высоты своих мест, как один боец ищет другого в сложном лабиринте.

Иногда зрители дружно вскрикивали, когда случалась короткая, внезапная и жестокая схватка.

Отто вошел в башню и взглянул на винтовую лестницу.

Обычно в таких башнях винтовые лестницы всегда поднимались по направлению часовой стрелки. Казалось бы, здесь нет причин упоминать об их конструкции, но подобное предположение заведомо ошибочно.

Как известно, большинство мужчин являются правшами, следовательно, держат оружие в правой руке. В таком случае нападающий, поднимающийся по винтовой лестнице, должен подвергать опасности часть своего тела, не защищенную оружием, в то время как человек, спускающийся по лестнице, вероятно, защищающийся, мог прикрыть себя оружием и значит, находиться в менее опасном положении.

Внезапно сверху свалился топор. Пролетев по диагонали, он с резким скрипом скользнул лезвием по камню.

Он пролетел довольно далеко от Отто. Неужели тот, кто бросил топор, был перепуганным или слишком глупым? А может, он хотел только выглядеть неопытным воином?

Отто сделал еще один неторопливый шаг вверх. И еще один.

— Стой на месте! — услышал он. Вряд ли было разумно со стороны воина кричать. В его голосе чувствовалась паника.

Был ли воин напуган или просто притворялся? Отто не считал, что этот человек умеет владеть топором. Он не спешил подниматься по лестнице. На ступенях виднелись капли крови. Затем Отто услышал сверху шаги — кто-то словно ступал по мягкой циновке; звук был совсем иным, чем при ходьбе по камню.

С величайшей осторожностью он поднялся еще на несколько ступеней. Наконец, он оказался на площадке — самой большой во всей башне. С нее на полукруглые балконы вели три тяжелые двери. Две из них были заперты. Такие двери обычно запирали только изнутри. Это давало возможность получить дополнительную защиту в случае успешной осады. Отто взглянул наверх. Люк, ведущий на крышу башни, тоже был заперт. По тем же причинам его не запирали снаружи. В таких случаях защитники могли хотя бы временно сдержать натиск нападающих, запершись изнутри.

— Стой на месте! — снова прозвучал вопль.

Звук шел с балкона, со стороны единственной незапертой двери.

Ударом топора Отто сбил с двери задвижку, чтобы ее нельзя было запереть за его спиной. Он распахнул дверь.

— Стой! — раздался испуганный крик.

Человек в тунике стоял у ограждения балкона, спиной к нему, сжимая в руке топор. Белая верхняя тога была разорвана и испачкана и грудой окровавленных обрывков валялась у его ног.

Это был тот, кого он впервые встретил несколько дней назад на летней планете — вожак шайки, который дразнил Отто на улице.

Отто вспомнил другого, который сделал ошибку, дотронувшись до него. Этого оборванца Отто поднял тогда над землей и ударил об стену. Он сполз по ней, оставляя за собой неровную кровавую полосу. Сейчас этот оборванец лежал внизу, во внутреннем дворе, убитый выстрелом. Несколько других фигур в белых тогах, как отметил Отто, тоже были среди тех, кто насмехался над ним и Юлианом на улицах.

Человек бросился к Отто, яростно размахивая топором. Отто отбил три удара — два рукояткой, третий — лезвием собственного топора. Металл высекал искры, рассыпающиеся вокруг бойцов.

Мужчина отшатнулся.

Ветер, поднимающийся по винтовой лестнице, распахнул дверь, ведущую на балкон. Петли на ней скрипнули.

— Когда-то я подозревал, что ты не выстоишь в бою с топором, — сказал Отто. — Видишь, я был прав.

Человек заорал и метнул свой топор в Отто. Лезвие глубоко вонзилось в косяк слева от двери. Рукоятка заметно задрожала.

— Я безоружен! — воскликнул мужчина.

— Это не я обезоружил тебя, — возразил Отто.

— Цивилитас! — умолял мужчина.

— Я не собираюсь оставлять в живых такую тварь, как ты.

— Цивилитас! — чуть не плакал мужчина.

— Нет, варваритас!

Мужчина повернулся, вспрыгнул на зубец ограждения и бросился со стены.

Отто подошел к ограждению и взглянул вниз. Человек угодил в прозрачный купол замка в двадцати футах ниже, теперь разбитый и почерневший от выстрелов катера Туво Авзония. Под этим куполом скрывались кабинет и потайные комнаты дворца.

Отто наблюдал, как мужчина пытается вскарабкаться на обломки купола. Вероятно, если бы он упал повыше, где скаты не были еще столь крутыми, ему удалось бы ухватиться руками за обломки, оставшиеся после атаки, и все бы обернулось совсем по-другому.

Отто наблюдал, как мужчина с воплем дюйм за дюймом скатывается с поверхности купола, пока, наконец, он не рухнул с края купола на камни, пролетев более двухсот футов.

Отто вышел с балкона и спустился во внутренний дворик.

Он задержался только затем, чтобы высвободить топор, застрявший в дверном косяке.

На башне было тихо, только гудел ветер и поскрипывала на петлях дверь.

Глава 31

Шатаясь и едва не падая с ног, Флора прошла по залу. С ней не было стражника, ее не вели на веревке, как уводили обычно рабынь в комнаты для гостей, которым они должны услужить. Ей просто назвали комнату и отослали прочь.

Жгучие слезы струились по ее щекам.

Как радовалась она всего несколько минут назад!

— У меня есть для тебя сюрприз, — сказал Юлиан из рода Аврелиев своему другу. — Смотри! Я взял ее с Варны и послал в школу на летней планете, а оттуда попросил прислать на Веллмер. Теперь она умная рабыня.

Войдя, она мгновение надеялась, что глаза великана-варвара и его свирепое лицо хоть немного смягчатся, по крайней мере, он хоть как-то покажет, что узнал ее. Но почти сразу при виде рабыни на коленях, с ароматным цветком рабства в руке, его глаза — словно они взглянули на нечто безобразное — стали суровыми и холодными, как зимний лед на реках, как замерзшие камни в месяц Игона.

Она опустилась на колени, ощущая странную смесь робости, волнения, радости, смущения и боли. Именно он был ее хозяином на Варне, и теперь ей пришлось встать на колени перед своим прежним хозяином. Она помнила его еще со времен Тереннии, когда он впервые увидел ее, сняв взглядом темные судейские одежды и все белье, и рассматривал, как обнаженную, беспомощную рабыню. Она тогда схватилась за поручни, возле которых стояла, чтобы не упасть, и поймала себя на немедленном, почти ошеломляющем желании броситься к нему, встать на колени и выразить покорность. Как изумили ее эти чувства, как злилась она на себя!

Ей хотелось, чтобы мать, судья, вынесла этому негодяю смертный приговор.

Однако он выжил в цирке, а позднее получил свободу.

В силу стечения сложных обстоятельств, она, судебный исполнитель, связавшая его на арене, дочь той самой судьи, которая вынесла ему смертный приговор, оказалась рабыней этого человека.

Она не осмеливалась поднять глаза, так свирепо он разглядывал ее.

На злосчастной «Аларии», стоя на коленях в темноте рядом с пока незнакомым мужчиной, она стала рабыней по закону. Но в то время он относился к ней слишком по-доброму и не стал ускорять ее обращение в рабство. В самом деле, в жизненно важном вопросе, при бегстве с «Аларии», он всего лишь взял с нее слово молчать, не желая подвергать ее унижению и завязывать рот. Но она нарушила свое слово, предала его, закричав и зовя на помощь врагов. Вскоре после этого они расстались, но обоим удалось бежать в спасательных капсулах с «Аларии». Позднее, на Варне, она вновь оказалась в его власти. На этот раз он забыл об уважении и заклеймил ее. Теперь она носила клеймо на бедре, чтобы ее положение не вызывало сомнений. Это клеймо было известно во множестве галактик.

— Я думал, ты обрадуешься, — расстроился Юлиан.

— Это неверная, коварная, лживая рабыня, — ответил Отто.

— Прошу вас, господин, — еле слышно прошептала она.

— Она хорошо сложена, — заметил Юлиан.

— Как миллионы рабынь на тысячах планет, — возразил Отто.

— Я люблю вас, господин. Я хочу служить вам, — прошептала она.

— Она действительно красива, — сказал Юлиан.

— Как множество других, которых можно купить подешевле или подороже.

— Она держит цветок рабства и предлагает его тебе, — заметил Юлиан.

— Шлюха в ошейнике, — отозвался Отто. — Она предложит его любому, если это будет угодно хозяину.

— Думаю, охотнее всего она отдала бы его тебе, — сказал Юлиан.

— Она недостойна этого.

— Но на торгах за нее могут немало заплатить, — напомнил Юлиан.

— Может быть.

Конечно, это не вызывало сомнений.

Надсмотрщики, которые готовили рабыню перед тем, как показать ее хозяину, оставили на виду совсем немного. Ее грудь стягивала тугая повязка из алого шелка. Тонкий, черный шнурок был дважды обернут вокруг ее бедер и завязан на левом бедре скользящим узлом. Шнурок поддерживал два узких прямоугольных полотна алого шелка. При желании этим же шнурком можно было связать рабыню. Такие особенности существовали для всех видов одежды рабынь. Обычной вариацией на эту тему был кожаный ремень, несколько раз обернутый вокруг левой щиколотки. Разве такое украшение не было привлекательным? Разумеется, к тому же оно служило не только украшением, но и привязью. Черные волосы рабыни были перевязаны алой лентой. На шее виднелся плотно прилегающий стальной ошейник.

— Твое имя Флора? — приветливо спросил Юлиан.

— В другом доме меня звали так, господин, — ответила рабыня.

— Но это твое имя? — спросил Юлиан.

— Каким будет мое имя, если мне позволят его иметь, — это будет решать мой хозяин.

Она взглянула на Отто, но тот резко отвернулся.

— Взгляни на нее, друг, — настаивал Юлиан.

— Спасибо, друг за то, что ты послал ее учиться, — ответил Отто. — На нее можно будет повысить цену.

— Разве тебе разрешили войти сюда не для того, чтобы предложить цветок своему хозяину? — спросил Юлиан рабыню.

— Да, господин, — благодарно отозвалась она.

— Взгляни же на нее, — настаивал Юлиан. Отто повернулся на стуле и окинул стоящую перед ним на коленях рабыню презрительным взглядом. В ее глазах застыли слезы.

— Прошу вас, господин, — сказала она, осторожно и робко протягивая цветок Отто, — примите мой цветок рабства.

— Это хуже, чем принять дар от свиньи или собаки, — фыркнул Отто.

Она опустила голову.

— Вы правы, я всего лишь рабыня, господин, — пробормотала она.

— Хорошо запомни это, — произнес Отто.

— Да, господин, — задрожала она.

Юлиан поднял руку, подзывая стражника, которому предстояло отвести рабыню в ее клетку.

— Подожди, — вдруг с раздражением произнес Отто.

Рабыня испуганно подняла голову. Юлиан удивленно повернулся к нему. Стражник замер на месте.

— Сейчас в доме находится человек, который должен быть тебе хорошо известен, — произнес Отто. — Ты помнишь «Аларию» и ужин за столом у капитана, с Палендием и всеми другими?

— Да, господин.

— И ты не забыла цель своего путешествия на «Аларии»?

— Конечно, господин, — беспокойно ответила она. Она направлялась на планету Митон, где ей предстояло вступить в брак. Брак был рассчитан до мельчайших подробностей. Проверялись генеалогические древа, рекомендации и документы, скрупулезно изучались биографии и особенно доходы, будущие доходы — то есть брак совершался по самому точному расчету. В этом деле главными действующими лицами являлись мать девушки и ее приятельница, мэр маленького городка на Тереннии. И мать девушки, и мэр надеялись извлечь значительную пользу из этого союза, вскоре перебравшись вслед за невестой в первый провинциальный квадрант, а позже, вероятно, и в первый имперский квадрант. Помолвленные жених и невеста обменялись портретами. Оба они были из «одинаковых» — обстоятельство, которое особенно радовало мать и ее приятельницу, мэра. Это было почти так же важно, как положение и доходы жениха. Последний в то время был гражданским служащим четвертого уровня в финансовом отделе первого провинциального квадранта. Брак казался очень удачным и с точки зрения генеалогии, поскольку жених принадлежал к сто третьему колену рода Авзониев, а невеста — всего лишь к сто пятому колену рода Аврезиев. Невесту звали Трибоний Аврезий, а жениха — Туво Авзоний. Однако брак так и не состоялся, поскольку «Алария», как мы помним, не долетела до орбиты Митона ввиду досадной неприятности по дороге туда.

— Сейчас под арестом в доме находятся двое «одинаковых», — сказал Отто. — Вероятно, ты слышала об этом.

— Да, господин.

— Но мы относимся к ним как к гостям, — добавил Отто. — Одна из них — женщина, ее зовут попросту Сеселла. Другой — мужчина. Его имя — Туво Авзоний.

— Туво Авзоний! — воскликнула рабыня.

— Вижу, это имя знакомо тебе, — заметил Отто. — Ты помнишь об этом деле? — обратился он к Юлиану.

— Конечно, помню, — кивнул Юлиан.

— Я хотела выйти за него замуж, — сказала рабыня. — Это был мой жених, и мы уже были обручены.

— Тогда ты была свободной женщиной, — уточнил Отто.

— Конечно, господин.

— А кто ты сейчас?

— Я — рабыня.

— Как думаешь, следует ли проявлять радушие по отношению к гостю?

— О, нет, не надо, господин! — воскликнула она. — Прошу вас, не надо! Я ненавижу его! Это был брак по расчету! Я не хотела этого, все сделали моя мать и ее подруга! Я ненавидела, презирала его! Я хотела испортить ему жизнь, погубить его!

— Ты, конечно, не думаешь, что теперь он захочет жениться на тебе? — спросил Отто.

— Нет, господин, ибо теперь я рабыня — не более, чем животное.

Отто взглянул на нее.

— Нет-нет, господин!

— В какой комнате находится Туво Авзоний? — спросил Отто у Юлиана.

Тот ответил.

— Как туда пройти?

Юлиан подробно объяснил ему.

— Ты слышала? — обратился Отто к расстроенной рабыне. — Я посылаю тебя к нему. Возьми с собой цветок рабства — его следует предложить Туво Авзонию.

— Нет-нет! — зарыдала она.

— Иди, — приказал Отто.

— Да, господин, — сквозь рыдания отозвалась рабыня.

Шатаясь и едва не падая с ног, Флора прошла через зал. С ней не было стражника, ее не вели на привязи, как обычно уводили рабынь в комнату гостей, которым им предстояло служить. Ей просто назвали комнату и приказали идти туда.

Жгучие слезы струились по ее щекам.

Она остановилась и оперлась рукой о стену, чтобы удержаться на ногах. Она боялась упасть.

Перед одной из дверей она заметила стражника и решила, что это та самая комната. Нет, комната оказалась другой. В доме под арестом находились двое «одинаковых». Должно быть, в этой комнате содержали женщину — ее, как ни странно, не увели вниз, в клетки. Стражник наблюдал за ней. Рабыня боялась, , что она идет не так, как следует. Должно быть, за многие годы стражнику пришлось перевидать тысячи рабынь. Она слышала, как стражники называют ее «красоткой». Она была уверена, что за нее бы назначили высокую цену на торгах многих планет, хотя, конечно, не чрезмерно высокую. Стражник по-прежнему смотрел в ее сторону. Она попыталась идти ровнее, ей не хотелось подвергаться наказанию. В своем рабстве она уже привыкла к взглядам мужчин — они разглядывали ее, явно представляя, как можно было бы овладеть ею, схватить ее.

Когда она приблизилась к стражнику, то опустилась на колени и нагнула голову.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, господин.

— Подними голову. Выпрями спину. Не вставай. Он обошел ее, затем подробно разглядел. Ей нравилось стоять на коленях перед мужчинами.

— У тебя цветок рабства, — заметил он.

— Да, господин.

— Можешь идти.

— Да, господин.

Она взглянула на дверь, которую он охранял. За дверью держали ту арестованную женщину.

Тут же рабыня завернула за угол, и стражник потерял ее из виду.

Я ненавижу Туво Авзония, думала она. Пусть меня лучше отдадут стражникам, бросят на циновки, чтобы напугать меня на всю жизнь, пусть каждый из них вырвет по лепестку из моего цветка, чем я позволю прикоснуться к себе такому человеку, как Туво Авзоний.

Внезапно ей пришла мысль, что она сможет играть Туво Авзонием, вертеть им, управлять им, повергая его в отчаяние и делая виноватым. Разве он был не из «одинаковых»? Разве она не знает преимуществ сложной, тонкой программы, которую используют на планетах «одинаковых» для того, чтобы лишить мужчин мужества — программы, которая постоянно расширяется, постепенно, правило за правилом, закон за законом, так, что многие даже не осознают, что она существует. Эта программа направлена не только на то, чтобы изменить здоровые, естественные наклонности человеческих существ, но и избежать того, чтобы сами существа поняли это. Да, размышляла она, здесь нечего опасаться. Он уже уничтожен и побежден. Мне незачем бояться его. Вся его планета способствовала поражению этого человека. Несомненно, я буду победительницей.

Она огляделась. В коридоре не было стражника. Здесь располагались различные комнаты — большинство были пустыми и запертыми. В некоторых были гардеробные или кладовые для одежды. Должно быть, прежде в этом доме бывало много гостей. Некоторые из них наверняка были свободными женщинами, сестрами или родственницами хозяина дома. А может быть, эти достаточно прозрачные и скромные одежды служили как раз для украшения свободных женщин. И рабынь, которые прислуживали за столом на обедах, где присутствовали женщины, старались одевать получше. Конечно, на таких обедах рабыни не прислуживали обнаженными, в одних ошейниках. Когда же это было?

В третьей комнате она обнаружила сундук с подходящими платьями — белыми, даже с рукавами. Здесь же были чулки и даже обувь — маленькие, мягкие, украшенные пряжками туфельки. Кроме того, она нашла шарф, чтобы закутать себе горло — тогда ошейник не так бросался в глаза».

Она приколола цветок рабства к поясу, сделанному из скрученного черного шнура, и вновь вернулась к сундукам.

Спустя некоторое время из комнаты вышла совершенно другая женщина, внимательно глядящая по сторонам.

Несомненно, у двери должен был стоять охранник, но поскольку дверь располагалась в соседнем коридоре, неподалеку от комнаты арестованной женщины, один охранник мог следить за обеими комнатами.

Она не надеялась, что охранник примет ее за свободную женщину. Он наверняка узнает ее, значит, она должна встать перед ним на коленях. Она надеялась, что Туво Авзоний никогда не узнает об этом поступке.

Когда она повернула за угол, охранник вскочил со стула, спутав ее со свободной женщиной. По мере того, как она приближалась, он внимательно вглядывался в ее лицо. Она опустилась на колени в нескольких футах от него, боясь, чтобы он сам не вспомнил, кто она такая, а также потому, что желала находиться подальше от двери. Она опустила голову.

Стражник подошел к ней.

— Флора, я предпочитаю видеть на рабынях подходящую одежду, — укоризненно сказал он.

— Да, если нам позволяют одеться.

— Конечно, — кивнул он.

— Меня отправили к арестованному.

— Никогда не видел, чтобы рабыню так одевали, прежде чем отправить к арестованному, — удивился стражник.

Она промолчала.

— Правда, он из «одинаковых», — добавил он.

— Да, господин.

Флора направилась к двери, а стражник вновь занял свой пост на стуле.

У двери она помедлила, ибо, конечно, помнила, что ее маскарад не был пожеланием хозяина. Она сама переоделась, даже без его ведома. Ее рука дрожала, когда она робко постучала в дверь, как положено беспомощной, уязвимой рабыне, посланной гостю, чтобы развлекать его до утра. Внезапно с презрением вспомнив о Туво Авзоний, она ясно и отчетливо постучала в дверь.

Та тотчас же открылась.

Она отшатнулась, ибо не ожидала увидеть человека, который встал на пороге. Конечно, это был сам Туво Авзоний — сходство с его портретом казалось несомненным. Но человек на портрете казался глупым, слабым лицемером. Открывший дверь мужчина был не только высок ростом, но и, что гораздо важнее, вел себя совсем не так, как подобало «одинаковому». На мгновение она испугалась, что он не «одинаковый», а настоящий мужчина, один из тех людей, в присутствии которых женщина может быть только женщиной. Однако на нем была мешковатая одежда «одинаковых». Женщина пожалела, что сама не смогла найти такую же одежду в сундуках обследованных ей комнат.

— Туво Авзоний? — почти через силу выговорила она.

— Да, — ответил мужчина и взглянул в коридор. Неужели он ждал кого-нибудь другого? Он надеялся увидеть другую? Это разозлило ее.

— Я могу войти? — спросила она.

— Конечно.

Она решительно отстранила его и захлопнула за собой дверь. К своему удовольствию она заметила, что дверь достаточно прочная. Она решила, что аристократия Империи особенно ценит возможность уединиться, а постоянное присутствие рядом стражников требует плотных, глухих дверей и стен. Туво Авзоний казался удивленным тем, что она закрыла за собой дверь.

В центре комнаты она повернулась к нему лицом.

— В чем дело? — спросила она.

— Ни в чем, — удивленно ответил он.

— Вы ожидали другого посетителя?

— Посетителя? — переспросил он.

— Да.

— Возможно.

— Вы не узнали меня? — спросила она.

— Зачем вы пришли? — спросил он.

— Я — свободная женщина.

— Понимаю.

— Вы действительно меня не узнаете?

— Простите, — покачал головой Туво Авзоний. — Не узнаю, совсем не узнаю.

— Я — свободная женщина Трибоний Аврезий, — объявила она.

— Вряд ли, — возразил Туво Авзоний. — Вы слишком красивы.

— Красива? Как вам не стыдно!

— Вы из «одинаковых»? — спросил он.

— Конечно! — воскликнула она. — И вы, кстати, тоже!

— Но вы одеты не как женщина «одинаковых», — заметил он.

— Это не важно.

— Трибоний Аврезий была на борту «Аларии», — сказал он. — Этот корабль так и не достиг орбиты Митона.

— И тем не менее, я — это она, — ответила женщина.

— Недавно я слышал, что «Аларию» захватил флот варваров, — продолжал Туво Авзоний. — Это было ясно по сигналам бедствия, найденные обломки тоже свидетельствуют о нападении. Если на корабле и были симпатичные пассажирки, они все стали рабынями.

— Позор! — воскликнула она. — Как вы смеете даже думать так о женщинах, хотя бы предположительно, в диком порыве своего воображения! Вы — из «одинаковых»! Не смейте даже упоминать об этой ужасной для женщины участи!

— Я сомневаюсь, что вы Трибоний Аврезий, — покачал он головой.

— Почему?

— Вы гораздо более соблазнительны и красивы, чем она.

— Придержите язык! — приказала она. — Вы же видели портрет!

— На портрете была изображена тщеславная дурнушка, но, возможно, она обещала со временем похорошеть.

— Негодяй!

— Вы бежали с «Аларии»?

— Да!

— И сохранили свою свободу?

— Конечно!

— И до сих пор сохраняете ее? Ладно. Но как звали мать Трибония Аврезия? — вдруг спросил он.

— Куалелла, — сердито ответила женщина.

Он задал ей ряд сложных вопросов по различным темам, ответы на которые были известны только им двоим.

— Я — Трибоний Аврезий, — в заключение еще раз заявила она.

— Да, несомненно, это вы, — ответил Туво Авзоний.

— К чему мне обманывать вас? — спросила она.

— Меня нельзя обмануть ни в чем, — ответил он. — Но я не понимаю, что вы здесь делаете — в этом доме, в этой комнате.

— Разве вы не рады видеть меня — свою невесту? — усмехнулась она.

— Несомненно.

— Я путешествовала в горах и была приглашена в гости в этот дом, провести вечер за приятной беседой. В то время я еще не знала, что вы здесь. Наш хозяин великодушно позволил мне навестить вас.

— Это чрезвычайно любезно с его стороны, — заметил Туво Авзоний.

— Он джентльмен, хотя и не принадлежит к «одинаковым».

— Вероятно, мы могли бы воспользоваться этим случаем и возобновить наши отношения.

— Как «одинаковые»?

— Разве здесь возможны варианты? — удивился он.

— Верно.

— Должен признаться, приготовления к нашему браку были подпорчены расчетами и поиском выгоды.

— В браках патрициев без расчета не обойтись, — ответила она.

— Мне не слишком нравилось, что вы потомок Аврезиев только в сто пятом колене, — продолжал он.

— Сто пятое колено рода Аврезиев вполне сравнимо со сто третьим коленом рода Авзониев, а может быть, даже выше! — возмутилась она.

— Вряд ли, — ответил он. Она залилась румянцем.

— Это правда, — повторил он.

— Наверное, — нехотя согласилась она.

— Я полагал, что вы преследуете какие-то цели в этом браке, желаете улучшить свое положение.

— Конечно.

— Вы добиваетесь абсолютного главенства женщины? — поинтересовался он.

— И это самое малое, — ответила она. — Следует помнить, что хотя мы оба из «одинаковых», мы, женщины, должны всегда быть начеку, поскольку мы меньше и слабее вас.

— И у мужа не должно быть прав, на которых он может настаивать? — допытывался Туво Авзоний.

— До тех пор, пока мы не позволим этого.

— Значит, все происходит по воле женщин.

— Конечно!

— Все, что вы делаете, вы совершаете только ради себя.

— Разумеется.

— А как насчет природы?

— Мы усовершенствовали ее.

— Странно, — протянул он.

— Будучи «одинаковым», вы не имеете права удивляться этому, — заметила она. — Эти правила запрещено оспаривать.

— А если они абсурдны? — поинтересовался Туво Авзоний.

— Такие вопросы задавать запрещено, — ответила она. — Помните, что вы из «одинаковых»!

— Вероятно, вы хотите, чтобы я встал перед вами на колени и попросил вашей руки?

— Конечно, если вам так угодно.

— И при этом все будет сделано по правилам?

— Да.

— Меня не слишком привлекает такой брак, — заметил он.

— Что?

— Прежде я считал, что обязан жениться только из долга перед Империей.

— Долга?

— Да.

— Тогда мне тоже не по вкусу такой брак, — решительно заявила она.

— Почему же тогда вы дали согласие?

— Все решения принимали моя мать и ее подруга, — объяснила она.

— А почему вы соглашались с ними? — настаивал Туво Авзоний.

Она сердито взглянула на него.

— Почему?

— Для меня в этом браке была своя выгода, — призналась она.

— Вы слишком расчетливы, — заметил Туво Авзоний.

— Ненавижу вас! — крикнула она. — Даже на «Аларии» я продолжала вас ненавидеть!

— Похоже, вы испытываете двойственные чувства — отвращение и жадность, — спокойно ответил Туво Авзоний.

— Я презираю вас!

— Неужели вы думаете, что я позволю вам, жалкому потомку каких-то Аврезиев, занять более высокое положение?

— Мошенник!

— Ну так что, какие отношения будут между нами? — усмехнулся Туво Авзоний.

— Я сама решу это, — взорвалась она. — Уверяю вас, я обойдусь без вашей помощи!

— Вы ненавидите меня, верно?

— Да!

— Почему?

— Вы — безвольный слабак!

— И, несомненно, вы хотели бы наказать меня за это?

— Да. Я бы заставила вас страдать! Я даже решила погубить вас!

— Разве при этом вы бы не погубили и саму себя?

— Нет, — возразила она. — Я бы вытянула из вас все, что бы только смогла, а потом снова вышла бы замуж.

— Вы прагматичны, — заметил он. Она в ярости взглянула на него.

— Значит, наши прежние договоренности не имеют значения.

— Что вы имеете в виду? — вдруг опомнилась она.

— Ведь вы больше не хотите обсуждать наш брак? — спросил он.

— Если вы хотите… — неуверенно начала она.

— Вы — свободная женщина.

— Да!

— Неужели вы способны предложить себя в супруги свободному человеку?

— Разумеется.

— Даже мне?

— Возможно.

— Вы знаете, как наказывают рабынь, которые солгали? — неожиданно спросил он.

— Откуда я могу знать это? — прошептала она.

— Я думал, вы слышали об этом.

— Кажется, их наказывают очень сурово, — пробормотала она.

— Я тоже так считаю, — усмехнулся он.

— Подобные вещи меня не интересуют.

— А я считаю, что могли бы заинтересовать.

— Нет.

— Значит, вы Трибоний Аврезий с планеты Теренния, судебный исполнитель?

— Да!

— Вы — Трибоний Аврезий, свободная женщина из сословия хонестори, даже патрицианка?

— Да, конечно, — кивнул он.

— Обычно все, кто принадлежит к патрицианским семьям, носят пурпурные ленты, пришитые к одежде — символ своей знатности. Разве у вас есть такой признак?

— Это не моя одежда, — смущенно ответила она.

— Вот как? Во время путешествия на вас не ваша одежда?

— Нет. Но на вас тоже не видно пурпурных лент!

— Обычно я не ношу их, — возразил Туво Авзоний. — Они не слишком подходят к одежде «одинаковых», иногда вызывают ненужные расспросы и зависть.

— Да, низшие классы подвержены таким чувствам, — кивнула она.

— Низшие классы?

— Да.

— Меня восхищает ваш наряд, — произнес он.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Сразу ясно, что это одежда свободной женщины.

— Конечно, — кивнула она.

— Насколько я понимаю, рабыни, которые осмеливаются надеть такую одежду без позволения хозяина, подвергаются суровым наказаниям. Их даже убивают.

Она побледнела.

— Конечно, иногда хозяева сами приказывают рабыням облачиться в такую одежду — например, если желают сохранить в тайне их настоящее положение. Что с вами? С вами все в порядке?

— Да, да, — ответила она слабым голосом.

— Вы дрожите, — удивился он.

— Думаю, мне пора идти.

— Нет, вы останетесь здесь.

— Прошу вас, благородный Авзоний! — возмутилась она.

— Счастье, что вы не рабыня, — усмехнулся он, — потому что если рабыня осмеливается обратиться к свободному человеку по имени, да еще таким тоном, ее подвергают самым суровым наказаниям.

— Не забывайте, что вы из «одинаковых»! — воскликнула она.

— А вы — свободная женщина, даже патрицианка?

— Да, да!

— У вас красивые туфли. Снимите их, — приказал он вдруг.

Она в ужасе взглянула на него, но не осмелилась противиться такому ясному приказанию, поскольку была рабыней.

— Ладно, — сказала она.

— Нет, не здесь.

Она поднялась с постели, на которой сидела, и села на пол рядом с кроватью.

— А теперь чулки, — приказал он.

Ее ступни были тонкими и миниатюрными.

— Встань и подойди сюда.

Дрожа, она встала перед ним. Он взялся за шарф и осторожно размотал его, открывая ошейник.

— Господин! — простонала она, падая на колени.

— Неужели ты думала, что я не узнаю рабыню, если посмотрю на нее? — спросил он. — Рабыни совсем по-другому ходят, смотрят, у них другая фигура, даже если они сами не сознают этого.

— Вы же из «одинаковых»! — воскликнула она.

— Нет, — покачал головой Туво Авзоний. — В моих руках побывала рабыня, и с тех пор я перестал быть «одинаковым». Я узнал вкус рабыни.

— Простите меня, господин! — заплакала она.

— Думаешь, я не знаю, зачем к гостям отсылают рабынь? — угрожающе спросил он.

— Простите меня!

— Так вот какой стала моя бывшая невеста, гордая, практичная маленькая женщина, Трибоний Аврезий!

— Да, господин, — в ужасе произнесла она.

— Ошейник тебе идет.

— Спасибо, господин.

— Как тебя зовут?

— У меня нет настоящего имени, — ответила она. — В этом доме меня называют Флорой.

— Отличное имя для рабыни, — заметил он.

— Спасибо, господин.

— Оно тебе подходит.

— Да, господин.

— Неужели твой хозяин приказал тебе прийти сюда в одежде свободной женщины?

— Нет, господин, — прошептала она.

— Сними ее.

Она освободилась от одежды свободной женщины и встала на колени перед ним так же, как незадолго до этого становилась перед Отто — в узкой повязке на груди, с черным шнурком, поддерживающим на бедрах два шелковых полотнища. Даже в таком состоянии она вспомнила, что забыла алую шелковую ленту, красиво оттеняющую ее волосы.

— О! — воскликнул Туво Авзоний. — Что это за цветок у твоего пояса?

— Цветок рабства, который мне было приказано предложить вам.

— Твой хозяин так низко ценит тебя? — удивился Туво Авзоний.

— Да, господин, — заплакала она.

— Положи цветок на кровать и разденься полностью, — приказал он. — Нет, не вставай с коленей.

— Да, господин.

— Здесь, в углу, есть плеть для рабов, — указал он. — Подползи к ней на четвереньках и принеси мне в зубах.

Рабыня подчинилась.

Он взял у нее плеть и бросил на кровать, рядом с цветком.

— Подними руки и сложи их вместе, — приказал он.

Тотчас ее запястья были связаны. Туво Авзоний привязал рабыню к ножкам кровати, как обычно поступали в своих спальнях жители Империи.

Рабыня стояла на коленях, опустив руки перед собой.

— Ты пыталась одурачить меня, — сказал он. — Я этого так не оставлю.

Он поднял плеть и потряс ею.

— Я из рода Аврезиев! — отчаянно крикнула она.

— Неужели? — усмехнулся он.

— Нет-нет, — спохватилась она. — Я всего лишь рабыня!

— Ты пришла в комнату с тайной целью, — произнес он. — Ты осмелилась без позволения одеться в платье свободной женщины. Ты говорила, что ты свободная женщина Трибоний Аврезий, некогда бывшая моей невестой. Ты высокомерно говорила со мной, из твоих лживых губ сыпались оскорбления. Используя известные психологические приемы, ты пыталась заставить меня выполнить свои желания. Будучи тварью, ты осмелилась заговорить о браке. Ты обращалась ко мне по имени, позоря его — потому что имя оказывается опозоренным, когда его произносит рабыня!

— Пощадите! — умоляла она.

— Тебя во многом можно обвинить, Флора, — сказал он.

— Простите меня, господин!

— Только не понимаю, зачем тебе понадобилось все это?

— Я кое-что знала о вас, господин, — заплакала она, — и испытывала презрение. Сама мысль о вас была мне отвратительна. Меня передергивало, как только я представляла, как вы прикасаетесь ко мне.

— Ты считала меня «одинаковым», безвольным слабаком?

— Да.

— Ты думаешь, что была права? — спросил он.

— Нет, господин, — ответила она. — Я вижу, что ошиблась.

— Но даже если бы ты оказалась правой, разве бы это оправдывало твое поведение?

— Нет, господин!

— Разве рабыня может выбирать, кого ей придется удовлетворять?

— Нет, господин.

— От кого это зависит?

— От хозяина.

— Разве кто-нибудь считается с чувствами рабыни? — спросил Туво Авзоний.

— Нет, господин.

— Ты знаешь об этом?

— Да, господин.

— И тем не менее совершила этот поступок.

— Простите меня, господин, — простонала она.

Он взглянул на цветок рабства, лежащий в ногах кровати.

— Накажите меня, — попросила она. — Я ваша, делайте со мной, что хотите.

— Ты помнишь о своем господине?

— Я люблю его, — ответила она.

— Разве рабыни умеют любить?

— Только рабыни знают, что такое настоящая любовь.

— Я слышал, что любовь делает женщин рабынями.

— Вот почему такое запрещается «одинаковым», — объяснила она, — чтобы женщины не делались слабыми, не попадали под чужое влияние, не становились рабами. Но только в рабстве они познают самих себя и становятся по-настоящему свободными, — уточнила она.

— Любопытно, — ответил он.

— Подумайте, какими могут стать женщины, когда они становятся рабынями по закону и во всех отношениях.

— Похоже, ты боишься работы, наказаний и рабства, — сказал он.

— Да, господин. Но мы не можем выбирать хозяев — мы принадлежим и должны служить, не задавая вопросов. Однако даже в таком состоянии, при всем нашем отчаянии и ужасе, мы знаем, что мы желанны и готовы любить, что мы сексуальны, свободны и всегда являемся самими собой.

Он отложил плеть в сторону, склонился над ней и развязал ей руки.

— Ты можешь предложить мне цветок рабства, — сказал он.

Робко и смущенно она взяла цветок с кровати, опустилась на колени перед Туво Авзонием и двумя руками протянула ему цветок.

— Я отдаю вам свой цветок рабства, господин, — прошептала она.

— Встань, отвернись и сложи руки за спиной, — приказал он.

Она почувствовала, как он связывает ей запястья — грубо и жестко, за спиной. В одной руке она все еще сжимала цветок. Она была связаны так, что ее руки оказались схваченными тонким черным шнурком пониже спины.

— Господин? — спросила она.

— Ты выполнила приказ своего хозяина, — сказал он. — Ты пришла ко мне и предложила цветок рабства. Наверное, когда-нибудь ты еще придешь ко мне и будешь служить так, как я захочу, а теперь я пощажу тебя для твоего хозяина.

— Не понимаю, — произнесла она.

— Я не принял цветок, — добавил он. — Я отказываюсь от тебя. Возвращайся к своему хозяину.

— Неужели я не интересна вам? — спросила она.

— Плутовка, — ответил он, — я отсылаю тебя из комнаты, пока еще могу справиться с собой.

— Господин! — радостно воскликнула она.

— Тем более, что когда-то ты принадлежала к хонестори, гражданам Империи, патрицианскому роду.

— Но не теперь, — уточнила она.

— Да, теперь уже нет, — улыбнулся он.

Он взял из ее руки цветок и прикрепил его к шнурку на поясе. За шнурок он также заткнул шелковые повязки и юбку — возле левого бедра.

Он подошел к двери и открыл ее.

Она смотрела на него с радостью и благодарностью.

— Выходи, — хрипло приказал он.

— Господин! — вскрикнула она.

— Тебя обязательно выгонять из комнаты плетью? — осведомился он.

— Нет, господин!

У двери она остановилась и быстро поцеловала его в щеку.

— Спасибо вам, господин!

— Ну, убирайся, рабыня-красотка! — сказал он.

— О! — Она вскрикнула, почувствовав шлепок пониже спины.

Стражник поднялся со стула.

— Я отказываюсь от нее, — сказал Туво Авзоний.

— Ты хочешь другую?

— Да, есть та, которую бы я хотел, — ответил Туво Авзоний.

— Кто она? — удивился стражник.

— Это неважно, — ответил Туво Авзоний, вернулся в комнату и запер дверь.

Флора прошла мимо стражника на нижний этаж.

Глава 32

— Она и вправду так говорила? — спросил Отто.

— Да, — кивнул Туво Авзоний.

Флора стояла на коленях у стола, за которым сидел Туво Авзоний и его спутница, маленькая женщина, а напротив них расположились Юлиан, хозяин дома и Отто, хозяин рабыни.

Здесь же присутствовали две рабыни — они прислуживали за столом. Одну звали Рената, другую — Геруна.

Спутница Туво Авзония в одежде «одинаковых» казалось грустной и встревоженной.

Со времени визита Флоры в комнату Туво Авзония прошли уже сутки. Флора дрожала, когда хозяин подозвал ее к столу.

Она встала на колени, нагая, в ошейнике, слегка расставив ноги, как было принято у рабынь, держа связанные руки за спиной.

По-видимому, ее господин хотел узнать обо всем, что случилось в комнате Туво Авзония. Его насторожило, что от рабыни отказались и она вернулась слишком рано, причем к ее поясу был прикреплен цветок. Ее немедленно отвели в клетку, там развязали и заперли. Ей не отдали обратно ее одежду.

Туво Авзоний не отказывался от расспросов, он попросил Отто, чтобы тот проверил ее свидетельство и убедился в том, что случилось.

Иногда глаза Отто вспыхивали яростью, и его кулаки сжимались на столе. Но рабыня честно и открыто рассказывала обо всем, что она совершила.

— Твое поведение заслуживает ужасного наказания, — наконец сказал Отто. — Ты видишь, — повернулся он к Юлиану, — она недостойная женщина.

— Тогда продай ее, — посоветовал Юлиан.

Рената и Геруна обменялись перепуганными взглядами: их тоже могли продать по прихоти хозяев. Губы спутницы Туво Авзония тряслись.

Отто повернулся к Туво Авзонию.

— Вы больше всего пострадали от поступка этой твари, — сказал он. — Какое наказание вы бы хотели предложить?

Спутница Туво Авзония взглянула на него расширенными, страшными глазами.

— Вследствие сложных обстоятельств, — начал Туво Авзоний, — я посоветовал бы простить ее.

Флора бросила на него благодарный взгляд.

— Поблагодари господина, — приказал ей Отто.

Флора вскочила, бросилась на колени перед Туво Авзонием и покрыла его ноги поцелуями.

— Ну, достаточно, — хлопнул в ладони Юлиан. — Давайте ужинать. Кстати, у меня для тебя есть сюрприз, Отто — но об этом позднее… Давайте поедим и выпьем. Рабыни, служите! — приказал он, и Рената с Геруной поспешили к буфету, на котором стояли многочисленные изысканные яства и редкие вина.

— Нам уйти? — спросил Туво Авзоний.

— Ни в коем случае! — запротестовал Юлиан. — Вы оба будете почетными гостями.

Туво Авзоний и его спутница встревоженно переглянулись.

Рената и Геруна накрыли на стол. Обе рабыни были в коротких туниках и ошейниках.

— Насколько я понимаю, мы находимся под арестом, — сказал Туво Авзоний.

— Разумеется, — кивнул Юлиан.

— Не думаю, что моя жизнь будет такой же роскошной вне этого дома, — заметил Туво Авзоний.

— Вы можете получить новое место, — заметил Юлиан.

— Я всецело предан Империи, — возразил Туво Авзоний.

— И я тоже, — кивнул Юлиан.

Геруна поставила перед Туво Авзонием высокий кубок и налила в него вина.

— Мне кажется, я понял кое-что, о чем до сих пор почти не имел представления, — сказал Туво Авзоний.

— Что же это?

— Честь, — ответил Туво Авзоний.

— Я хотел бы, чтобы о ней помнили как можно больше жителей Империи, — вздохнул Юлиан.

Рената наливала вино для Отто, и тот движением руки остановил ее.

— Господин, можно, я помогу? — спросила Флора, умоляюще поглядывая на Отто. — Спасибо, господин, — произнесла она, когда ей развязали руки, и поспешила помочь рабыням.

Отто смотрел на нее, сжав кулаки. Как она была красива, эта рабыня!

Через мгновение она поставила на стол блюдо с пирожными.

— Наверное, я отошлю тебя на кухню, мыть посуду, — произнес Отто.

— Как будет угодно хозяину.

— Пока можешь остаться здесь.

— Спасибо, господин! — воскликнула она.

Ее бедра были изумительными, и, конечно, хитрая рабыня знала об этом.

Спутница Туво Авзония, казалось, чувствовала себя неудобно, когда ей прислуживали рабыни, Рената, Геруна и Флора. Похоже, она вообще боялась сидеть за столом. Она беспокойно поглядывала на Туво Авзония, но тот, если и замечал что-то, не подавал виду. Однако вскоре беспокойство женщины отметил Юлиан.

— Ваш коллега — женщина, не так ли? — спросил Юлиан у Туво Авзония.

Ее одежда была сшита с таким расчетом, чтобы скрыть половые признаки. У «одинаковых» часто женщин путали с мужчинами. Туво Авзоний обернулся к своей спутнице.

— Такие вещи не интересуют «одинаковых», — произнесла она.

— Но вы ведь женщина? — не отставал Юлиан.

— Да, — призналась она, — я женщина.

— Насколько я понимаю, вы больше не «одинаковый», — обратился Юлиан к Туво Авзонию. Разумеется, он узнал об этом раньше, при разговоре о поступке рабыни.

— Верно, — кивнул Туво Авзоний, — я не «одинаковый».

— Тогда странно, что вы путешествуете в компании «одинакового».

— Возможно, — улыбнулся Туво Авзоний.

— По вашему положению и доходам вы вполне можете приобрести себе рабыню, — заметил Юлиан.

— Правильно, — кивнул Туво Авзоний.

— Вы понимаете, что мы поселили вас с господином Сеселлой отдельно только из уважения к ней, — объяснил Юлиан. — Чтобы он не чувствовал себя ничтожной рабыней. Разумеется, если он из «одинаковых», то он дурен собой, простоват, даже безобразен и совершенно неинтересен.

Туво Авзоний улыбнулся.

Его спутница со страхом взглянула на него.

— Эй, Рената, Геруна, Флора, — скомандовал Юлиан, — встаньте в позу перед нашим гостем.

Рабыни подчинились приказу. Их личные чувства при этом никого не волновали.

Спутница Туво Авзония явно волновалась.

— Вот три красавицы, — объявил Юлиан. — Выберите любую из них, и сегодня вечером она появится у вас в комнате.

Геруна бросила на Юлиана умоляющий взгляд.

— Ты не возражаешь, Отто? — спросил Юлиан.

— Нет, это же рабыни, — ответил Отто.

Рената и Флора с мольбой взглянули на него, хорошо понимая, что они всего лишь рабыни.

— Нет, мне не нравится ни одна из них, — покачал головой Туво Авзоний, и все три рабыни с удивлением переглянулись. — Я бы предпочел другую.

— Я могу позвать остальных, — предложил Юлиан. — На кухне, у стражников и в клетках есть еще несколько рабынь.

— Вы позволите выбрать мне самому? — спросил Туво Авзоний.

— Конечно.

— И позволите предложить вам кое-что? Смотрите…

Туво Авзоний щелкнул пальцами.

— Да, господин! — воскликнула его спутница.

Она с радостью вскочила из-за стола и начала сбрасывать мешковатую одежду, открывая спрятанное под ней тело.

— О! — невольно воскликнул Юлиан.

— Вот это да! — подхватил Отто. Рабыни громко ахнули.

Она стояла на коленях у стола, в короткой тунике из красного шелка, в ошейнике — изумительно красивая рабыня.

— Прелесть, — похвалил Юлиан. — Как вы зовете ее?

— Сеселла, — ответил Туво Авзоний.

— Это имя рабыни?

— Конечно.

— Но на ней была одежда «одинаковых», — заметил Юлиан.

Красивая рабыня испуганно потупилась.

— Мне казалось, что необходимо скрывать ее положение, — ответил Туво Авзоний.

— Понимаю, — кивнул Юлиан.

— Но теперь все открылась, — заметил Отто.

— Вы не хотите вновь занять свое место за столом? — обратился Юлиан к изящной, испуганной рабыне, стоящей перед ним.

— Нет-нет, господин! — живо ответила она.

— Почему же? — удивился он.

— Я рабыня, мне следует стоять на коленях в присутствии хозяев, — объяснила она.

— Пусть теперь Сеселла встанет в позу, — предложил Туво Авзоний.

Испуганная рабыня прошлась перед мужчинами.

— Ты же рабыня! — подбодрил ее Туво Авзоний. — Соблазняй их.

Рабыня повиновалась. Она изгибалась, присаживалась на колени, бросала томные взгляды, вытягивала ноги, привлекая внимание к своему великолепному телу.

— Превосходно! — воскликнул Юлиан.

— Отлично, — поддержал его Отто.

Все увидели, что рабыня уже научилась выставлять себя напоказ, как собственность своего хозяина.

— Покажи покорность, — приказал Туво Авзоний.

Немедленно, как и следует рабыне, она приняла обычную позу покорности: встала на колени, склонившись головой к полу и вытянув вперед руки.

— Искусная рабыня, — заметил Юлиан.

— В самом деле, — подтвердил Отто.

— Я предлагаю ее на этот вечер любому из вас, — объявил Туво Авзоний.

Рабыня судорожно вздохнула. Ее тонкие плечи задрожали.

— Но ведь вы любите ее, верно? — спросил Юлиан.

— Да, — признался Туво Авзоний.

— Тогда сегодня вечером ее приведут в вашу комнату.

Рабыня издала еле слышный радостный возглас.

— Разве нас больше не будут содержать отдельно? — спросил Туво Авзоний.

— Если бы она была свободной женщиной, тогда конечно, — ответил Юлиан. — Но поскольку она, как выяснилось, всего лишь ничтожная рабыня, вы будете жить вместе.

— Благодарю вас, господин, — ответил Туво Авзоний.

— Не забудьте как следует приковать ее.

— Конечно.

— И если ее крики станут слишком громкими, ради спокойствия стражников завяжите ей рот.

— Разумеется, господин, — ответил Туво Авзоний.

— Может быть, теперь, милочка, ты поможешь прислуживать? — спросил Юлиан у рабыни.

— Да, господин! — радостно воскликнула она. — Спасибо, господин.

Четверо рабынь, Рената, Геруна, Флора и Сеселла, принялись выполнять свои обязанности. Сеселла охотнее всего прислуживала Туво Авзонию, поднося ему закуски, подливая в бокал вина. Другие рабыни не возражали — в конце концов, она принадлежала ему. Иногда, конечно, такие ситуации позднее обострялись на кухне или в комнате для рабынь, обитательницы которых пользовались зубами, ногтями, ударами рук и ног, тасканием за волосы и тому подобными неприятными способами выяснения отношений.

Уж лучше бы были меч и копье.

— Интересно, — спросил Юлиан, поворачиваясь к Отто, — женщины наших врагов, бывшие пленницы, а ныне рабыни, так же прислуживают в варварских шатрах?

— Скорее всего, они прислуживают совершенно обнаженными, в одних ошейниках.

Туво Авзоний щелкнул пальцами, и Сеселла, покраснев, сбросила шелковую одежду.

Тут же Рената по одному взгляду Отто сняла свою тунику.

— Да, Дира! — прошептала она. — Да!

Флора и так уже была только в одном ошейнике, закрытом сзади на маленький замок.

— Прошу вас, не надо, — произнесла Геруна, останавливаясь перед Юлианом.

— Ты же была женщиной ортунгов или дризриаков и даже принцессой их племени, — напомнил Юлиан.

— Прошу вас, не надо, господин, — умоляла Геруна.

— Разве женщины Империи не прислуживают обнаженными на пирах в шатрах ортунгов и дризриаков? — спросил Юлиан.

— Да, господин, — чуть не плача, ответила она.

— Разденься, — приказал Юлиан.

— Да, господин.

— Теперь продолжай работу.

— Да, господин, — сказала она. — Теперь я знаю, что я рабыня.

Позднее, после ликеров, Юлиан подозвал к себе одного из стражников.

— Раньше я говорил тебе, что у меня есть сюрприз, — сказал он.

— Какой же? — удивился Отто.

Стражник вернулся с цилиндрическим кожаным Футляром, который прежде был в руках председателя магистрата. Он пытался сбежать через башню в стене замка, но был убит выстрелом.

Юлиан снял крышку футляра и вытащил из него свиток бумаги, запечатанный и перевязанный лентой.

— Ты знаешь, что это за печать? — спросил он.

— Нет, — покачал головой Отто.

— Это печать военного отдела Империи, — сказал он, взломал печать и развернул свиток на столе, придерживая его за концы. — Это документ о твоем назначении.

— В нем все в порядке? — спросил Отто.

— Да, — кивнул Юлиан. — Поскольку об этом попросил я, они не осмелились отказать тебе в звании. К тому же, если бы документ исходил не из военного отдела, он бы считался недействительным. Копии его хранятся в архивах различных отделов и будут переданы на множество планет, чтобы можно было проверить подлинность документа, особенно в случае нарушения связи со столицей. Короче, назначение является подлинным. Просто они не ожидали, что он попадет в наши руки. Наш друг Туво Авзоний должен был приглядеть за тем, чтобы визит председателя магистрата и его наемников под видом ликторов прошел успешно. Поставь вот здесь свою метку.

Принесли перо, и Отто поставил на бумаге метку в том месте, куда указал Юлиан. Отто, выросший в деревне близ фестанга на Тангаре, не умел ни читать, ни писать — этим он не отличался от миллионов жителей Империи. Его метка изображала грубо нацарапанное копье.

— Геруна, принеси вина! — потребовал Юлиан. Он встал.

Геруна поспешила наполнить кубки мужчин.

— За капитана! — провозгласил Юлиан, поднимая свой кубок.

— За капитана! — откликнулся Туво Авзоний, который тоже встал.

— Спасибо. — Отто был благодарен за тост. Все трое мужчин выпили.

Хотя событие казалось незначительным и никто не придал ему особого значения в тот вечер, позднее оно сыграло важную роль в истории всей Империи.

Кое-кому оно может показаться одним из тех таинственных переломных моментов, которые впоследствии совершенно меняют судьбу целых государств.

— Уже поздно, — заметил Юлиан.

— Собери свои вещи, — обратился Туво Авзоний к Сеселле.

— Господин? — обратилась она к нему, найдя среди вещей конверт, который Туво Авзоний передал ей утром, когда приказывал выйти из комнаты. Это случилось незадолго перед тем, как он сам, Юлиан и Отто выскользнули в потайную дверь, а по пустой комнате был нанесен выстрел. Сеселла спрятала конверт в одежду, но не стала задавать вопросы о его содержимом. Даже если бы она была свободной женщиной, ей не пристало бы вскрывать конверт, и еще меньше это дозволялось рабыне. Как рабыня она не осмеливалась даже прикоснуться к нему. Рабыни знают свое место и при известных обстоятельствах дорожат им больше собственной жизни. Кроме того, они с Туво Авзонием содержались в разных комнатах до сегодняшнего ужина. Теперь же, когда уже определилось положение Сеселлы, она не смогла спросить об этом конверте. Но теперь подала его господину, как ей и следовало сделать. Тем более, что в шелковой тунике конверт было совершенно некуда спрятать.

— Вы позволите? — спросил Юлиан, протягивая руку.

— Да, господин, — ответил Туво Авзоний, слегка покраснев.

Сеселла передала конверт Юлиану, тот вскрыл его и бегло просмотрел.

— Похоже, господин Авзоний, — сказал Юлиан рабыне Сеселле, стоящей перед ним на коленях, — подозревал о предательстве Иаака, третейского судьи, по чьему поручению он действовал. По-видимому, он намеревался вскрыть чемодан сам, если его подозрения будут оправданы. Однако с ним была рабыня, которую, несмотря на то, что она всего лишь рабыня, он позволил себе полюбить.

Сеселла бросила взгляд безумной радости на Туво Авзония, но тот сердито и смущенно отвернулся, и она опустила голову, слегка улыбаясь.

— Эти бумаги принадлежат рабыне, — сказал Юлиан.

Сеселла подняла голову.

— Флора! — позвал Юлиан.

Рабыня опустилась на колени рядом с ним.

— Да, господин? — спросила она.

— Ты ведь знаешь законы, верно? — спросил Юлиан.

— Да, господин.

— Конечно, судя по твоей натуре, тебе лучше было бы прямо с младенчества стать рабыней.

— Да, господин.

— Как ты думаешь, каково назначение этих документов? — спросил Юлиан.

— Скорее всего, это документы об освобождении, вольная, господин.

— Нет! — запротестовала Сеселла.

— Сразу ясно, что ты родом с Тереннии, — улыбнулся Юлиан.

— Да, господин?

— Разве ты не понимаешь, что прелестная Сеселла — такая же рабыня, как ты?

— Да, господин.

— И ты считаешь, что рабыни хотят получить свободу?

— Нет, господин.

— Ты думаешь, что это документы об освобождении? — спросил Юлиан у Сеселлы.

— Надеюсь, что нет, господин.

— В этих бумагах сказано, — продолжал Юлиан, — что все имущество, состояние и сумму на счету Туво Авзония в банке Митона следует употребить на то, чтобы облегчить положение рабыни и найти ей доброго хозяина.

— О! — воскликнула Сеселла.

— Кстати, господин Авзоний, — обратился к нему Юлиан, — я подозреваю, что обещанные вам деньги так и не были переведены на ваш счет в банке Митона.

Туво Авзоний кивнул. Конечно, тому, кому предстояло разлететься на куски от взрыва, деньги были ни к чему.

— Что ты думаешь о великодушии своего хозяина? — спросил Юлиан.

— Я не знаю, известно ли хозяину, что ему принадлежит настоящая рабыня, — ответила Сеселла.

Туво Авзоний с любопытством взглянул на нее.

— Это много значит для меня, — продолжала она.

— Говори яснее, — попросил Юлиан.

— Я хочу, чтобы мое рабство было подлинным, — объяснила рабыня. — Я хочу знать, что я рабыня.

— Твоя участь для тебя не важна? — поинтересовался Юлиан.

— Это должен решать хозяин. Я — только рабыня.

— Но разве хозяин что-то должен тебе?

— Нет, господин.

— Тебе, конечно, захотелось бы попасть к доброму хозяину, — заметил Юлиан.

— Мне нужен сильный хозяин, — сказала она, — тот, кто не проявляет слабость, берет от меня все, что хочет и как хочет, тот, кто не позволяет мне ни малейшего послабления.

— Но ты ведь хочешь, чтобы он был добр к тебе?

— Конечно, по крайней мере иногда, — ответила она. — Порой мы отчаянно надеемся на это.

— Понимаю, — кивнул Юлиан.

— Но все это не имеет значения по сравнению с силой, кожей и железом, — продолжала она.

— Передайте мне бумаги, — попросил Туво Авзоний.

Юлиан подал их. К удивлению Сеселлы и всех остальных, Туво Авзоний разорвал бумаги вместе с конвертом на мелкие клочки.

— Вижу, я был слишком снисходителен к тебе, рабыня, — сказал Туво Авзоний. — Нет, я не стану больше заботиться о тебе — ты всего лишь рабыня. Даже если со мной что-нибудь случится, ты перейдешь в собственность другого человека вместе со всем моим имуществом. Ты получишь шанс оказаться на торгах, как любая другая рабыня.

— Да, господин, — произнесла она. — Спасибо, господин. Но я хочу принадлежать вам.

— Я могу продать тебя, — напомнил он.

— Нет! — крикнула она, бросилась к нему и прильнула к его ногам. — Позвольте мне услужить вам, чтобы вы захотели оставить меня у себя!

— Я заставлю тебя служить так, как служат своим хозяевам немногие рабыни, — пригрозил он, — теперь я знаю, кто ты такая.

— Да, господин, — ответила она. — Я хочу служить изо всех сил. Я люблю вас! Я люблю вас!

Туво Авзоний поклонился Юлиану и Отто.

— Вы забыли одежду «одинаковых», — напомнил Юлиан.

— Сожгите ее, — ответил Туво Авзоний. — Она не подходит для рабыни.

— Верно, — кивнул Юлиан.

Сеселла взглянула на серую, бесформенную кучу отвратительной ткани, лежащую на полу.

— Ступай за мной, рабыня, — приказал Туво Авзоний.

— Да, господин.

У двери она еще раз оглянулась на одежду «одинаковых». Она поняла, что больше никогда в жизни ей не придется надевать ее. Она стала рабыней и должна одеваться соответственно своему положению.

— Нет, — вдруг сказал Туво Авзоний, едва они отошли от двери, — ты пойдешь впереди.

— Как свободная женщина?

— Нет, как рабыня, которой я хочу полюбоваться.

— Я не знаю, куда идти.

— Я покажу тебе.

— Да, господин.

— Иди, — приказал он.

Она поспешила вперед, сжимая в руке клочок алой шелковой ткани.

— Уже поздно, — сказал Юлиан.

Геруна подошла к нему и опустилась на колени.

— В чем дело? — удивился он.

— Вы дали мне понять, что я рабыня, — сказала она. — Я хочу служить вам.

— И это говорит гордая Геруна, принцесса варваров, принцесса ортунгов и дризриаков? — удивился он.

— Нет, господин. Это всего лишь ваша рабыня Геруна, нагая и в ошейнике, умоляющая позволить ей услужить вам.

Некоторое время Юлиан разглядывал ее. По щекам рабыни текли слезы.

— Иди в мою спальню, — наконец приказал он. — Приготовь ее для любви.

— Да, господин! — воскликнула она, вскочила и бросилась из комнаты.

Юлиан встал.

— Сегодня очередь Ренаты убирать в комнате, — напомнил Юлиан.

Отто огляделся.

— Если только ты не захочешь отменить ее дежурство, — добавил Юлиан.

Отто сам пожелал раньше, чтобы Рената, его пышная русоволосая рабыня, исполняла обязанности по дому.

— Нет, — отказался он.

— А как насчет стражников? — напомнил Юлиан.

— Может быть, эту? — спросил Отто, указывая на Флору.

— Но сегодня дежурство Ренаты, — возразил Юлиан.

— Стражник должен получить вознаграждение за то, что ему придется следить за ее работой.

— Отлично, — сказал Юлиан.

Стражник мог взять Ренату на циновках прямо в столовой или же, если пожелает, за волосы утащить ее к себе в комнату. Однако до рассвета она должна была вернуться в клетку.

— Я хочу услышать о тебе хорошие отзывы, — сказал Отто. — Мне бы не хотелось наказывать тебя.

— Меня необязательно наказывать, господин, — ответила рабыня.

— Если стражник будет проявлять интерес к тебе, постарайся как следует угодить ему.

— Мне не придется уговаривать себя, — ответила рабыня. — Он мужчина, а я — рабыня.

— Можешь начать уборку, — сказал Юлиан.

— Да, господин, — ответила Рената, направляясь к столу.

— Я иду к себе, — заявил Отто.

— Господин! — воскликнула Флора.

— Я не знал, что сегодня дежурит Рената, — не обращая на нее внимания, сказал Отто.

— Дежурство можно отменить, — напомнил Юлиан.

— Господин, прошу вас, господин! — позвала Флора.

— Вероломная, лживая шлюха, — бросил ей Отто. — Радуйся, что Туво Авзоний посоветовал простить тебя. Иначе я бы бросил тебя псам.

— Да, господин, — прошептала она.

Отто отвернулся и широкими шагами покинул комнату.

Юлиан взял со стола документ о назначении. Он взглянул на рабыню, которая по-прежнему стояла на коленях, закрыв лицо руками.

— Сейчас уже поздно, — напомнил он ей, — ты должна быть либо в клетке, либо на цепи в комнате хозяина.

— Господин? — спросила она.

— На кухне есть свежая, красивая роза, — подсказал ей Юлиан.

Глава 33

В спальне Отто царил полумрак. На стене на трех цепочках висела зажженная лампа. Тяжелые гобелены со сценами битв и охоты висели на стенах, но теперь они были почти неразличимы в полутьме, только кое-где поблескивали вплетенные в ткань золотые нити. На окнах стояли решетки. Массивная кровать отбрасывала резкую тень.

— Как ты осмелилась прийти сюда? — спросил Отто, открывший дверь на робкий стук. На пороге на коленях стояла рабыня.

— Меня прислал господин Юлиан, — испуганно пробормотала она.

Она держала серебряный поднос с бутылкой вина, кубком, блюдом с закусками и свежим ярким цветком.

— Он хорошо сделал, что послал мне закусить, — произнес Отто и подал знак, что рабыня может войти.

Она вошла и поставила поднос на столик у постели. Рабыня была одета в короткую тунику, как Рената и Геруна.

Юлиан, который выбрал ей одежду и показал, как пройти в комнату Отто, решил, что больше ей не стоит носить длинное белое платье без рукавов, в которое она была одета в клетке.

Отто сердито отвернулся. Ножки рабыни казались изумительными.

Она опустилась на колени рядом с постелью.

— Ты можешь идти, — не глядя на нее, бросил Отто.

— Господин Юлиан пожелал, чтобы я спросила, не нужно ли вам чего-нибудь.

— Ты выполнила его приказ, теперь можешь уходить.

— Уже поздно, — возразила она. — Меня накажут, если найдут в такой поздний час в коридоре.

В такое время рабыням полагалось находиться либо в комнате хозяина, либо в своей комнате или в клетке.

— Ты пришла сюда по приказу, — возразил он.

— Но стражники могут побить меня, — ответила она.

— Скажи им, что тебя сюда прислал хозяин дома.

— Господину Юлиану не понравится, если его побеспокоят так поздно.

— Тогда тебя побьют, — сердито ответил Отто.

— Я должна по крайней мере быть в цепях, — настаивала она.

— Я свяжу тебе руки, чтобы было понятно, что ты выполнила правило.

— Прежде меня держали в клетке, но теперь ее отдали другой рабыне, — объяснила она.

— У тебя есть своя конура?

— Да.

— В ней чисто и сухо?

— Я стараюсь содержать ее в порядке, — ответила рабыня.

— Она большая?

— Побольше клетки, в которой вы держали меня на Варне, — ответила рабыня.

— Тебе полезно сидеть в клетке, — заметил он.

— Да, господин. Она огляделась.

— Кажется, господин не спит? — спросила она. Отто застонал в ярости.

— Господин? — как ни в чем не бывало, спросила она. — Позвольте мне налить вам вина, господин.

— Мне нужна женщина, — вдруг свирепо прохрипел Отто.

Она без разрешения встала, чтобы налить вино. Отто взглянул на плеть, висящую на стене, но не потянулся за ней.

Она налила вино в бокал.

— Все рабыни сейчас заняты или закрыты в своих конурах на ночь, — объяснила она. — Думаю, кого-нибудь из них можно привести из конуры.

Она поставила бутылку на поднос.

— Я — женщина, — напомнила она.

Отто взвыл.

Рабыня взяла кубок и встала перед ним на колени, протягивая его.

— Меня послали, чтобы я удовлетворила ваши желания.

— Мне ничего не нужно, — свирепо ответил Отто.

— А как же я? — спросила рабыня, и ее глаза внезапно наполнились слезами. — У меня тоже есть желания!

— Они ничего не значат, — ответил Отто. — Это всего лишь желания рабыни.

Он отвернулся.

— Не надо относиться к нам так жестоко! — закричала она.

— К нам? — удивленно переспросил он.

— К рабыням, — пояснила она. — Вы не знаете, что значит быть женщиной и рабыней. Вы не знаете, что значит быть в рабстве — просто быть имуществом, принадлежать кому-то. Вам не понять, какими беспомощными делает нас это чувство, и в то же время свободными и жаждущими. Думаете, мы не знаем, что значит наше клеймо и ошейник? Думаете, нам непонятно, для чего вы приказываете нам одеваться так, как мы одеты? Разве вы не можете понять, что это ранит нас до глубины души, воспламеняя наши чувства? Неужели вы не видите, с каким отчаянием мы повинуемся, любим и служим, чтобы стать самыми совершенными из женщин, чтобы о нас помнили наши хозяева, чтобы мы сами познали себя и достигли вершин желания и экстаза? Неужели вы не понимаете, как долго мы возвращаемся к самим истокам нашего бытия, к миру, где нас кормили, к миру кремней, молотов и плетей? Неужели вы никогда не слышали, как бьются, плачут и стонут девушки в своих конурах, как они жаждут прикосновения мужчины? Думаете, другие женщины способны прийти в то возбуждение, в котором постоянно находятся рабыни? Нет, вы не знаете, что такое бояться продажи, знать, что ты должна угодить, бояться плети, знать, что ты принадлежишь! Я молю хотя бы об одном прикосновении своего хозяина, а он даже не смотрит на меня! Отто повернулся к ней.

— Я молю о снисхождении, — сказала она.

— Ты недостойна его, — возразил Отто, — об этом свидетельствуют твои слова и поступки.

— Даже самые низкие и недостойные из рабынь имеют право умолять господина, чтобы он коснулся их!

— И ты сделаешь это? — спросил Отто.

— Да, господин, да!

Отто взял из ее рук бокал и поставил его на поднос.

— Странные слова из уст той, кто прежде была судебным исполнителем на Тереннии.

— Это было слишком давно, господин, — возразила рабыня. Она дотронулась до ошейника и слегка подергала его. — Смотрите, господин — сейчас я только ваша рабыня.

— Верно, — сказал он.

Он оглядел ее соблазнительно прекрасное тело.

— Не отсылайте меня, господин, — попросила она.

— Неужели так ведет себя та, кто некогда была судебным исполнителем на Тереннии? — усмехнулся он.

— Конечно, если та, кто была судебным исполнителем на Тереннии уже тогда была рабыней, умело скрывая то, что больше ей не позволено скрывать — ибо теперь ее рабство подтверждено для всех и оправдано законом.

— И тебе не стыдно? — спросил он.

— Нет, господин, рабыням не позволено стыдиться.

— Очевидно, ты уже не свободная женщина.

— Да, господин.

— Ты хотела бы любить, служить и повиноваться?

— Всем сердцем, изо всех сил! — крикнула она.

— Ты лжешь!

— Нет, — заплакала она. — Неужели вы не видите, как я изменилась, что теперь я в ошейнике и беспомощна перед тем, кому принадлежу? Вы мой хозяин, и я люблю вас!

— Лживая шлюха, — фыркнул он.

— Тогда проявите свою ненависть, накажите меня! — потребовала она. — Привяжите и побейте меня, если вы хотите! Но не пренебрегайте мною — это так жестоко! Неужели я вам ни капельки не нравлюсь? — тихо добавила она.

В ответ он только прорычал.

— Господин! — испуганно отозвалась она.

— Да, ты нравишься мне, сука! — закричал он. — Неужели ты думаешь, что я бы не проехал тысячу лиг, чтобы накинуть веревку на твою шею и привязать тебя к стремени? Неужели ты считаешь, что я не пошел бы за тобой, как привязанный, если бы не увидел тебя на улице и не нашел бы твой дом и не вошел бы туда, чтобы украсть тебя? Думаешь, я бы успокоился, пока не увидел тебя у своих ног, на цепи? Да я готов был бы сокрушать стены и покорять города, сражаться в одиночку с целыми армиями, лишь бы завладеть тобой!

— Завладеть мной! — воскликнула она.

— Да, — решительно заявил он.

— Господин! — радостно вскрикнула она.

— Но я узнал, кто ты такая, — продолжал он, — мне известно, как ты низка, недостойна и коварна!

— Тогда покорите меня, как своего врага! Покажите, что я побеждена!

— Сука!

— Вы — варвар. Думаете, я не знаю, за кого вы принимаете женщин Империи? За добычу, за тварей, достойных быть только рабынями!

— Откуда ты можешь это знать?

— Думаете, рабыням не известно, кто по праву является их хозяином и что они ждут от него?

Отто сурово смотрел на нее.

— Я ваша, — сказала рабыня. — Прошу вас, отнеситесь ко мне со всей жестокостью. Я умоляю об этом!

Он отвернулся, стиснув кулаки.

— Меня научили доставлять удовольствие, я понравлюсь вам. Меня научили работать языком, волосами, я способна удовлетворить и самый жестокий, и самый изысканный вкус!

— Ты настоящая рабыня, — произнес он.

— Да, господин.

— Если твоя конура такая уютная и чистая, вероятно, ты скоро отправишься туда.

— Это все-таки конура, господин, — возразила она.

Он вновь злобно взглянул на нее.

— Она слишком хороша для такой, как ты.

— Да, господин.

— Наверное, я попрошу Юлиана, чтобы тебе отвели плетеную тесную клетку.

— Как пожелает господин.

— Чего еще может пожелать рабыня? — спросил он. Она повернулась и провела рукой по пушистой шкуре, которой была устлана постель.

— Здесь мягче, господин, — прошептала она.

— Откинь ее к изножью кровати, — приказал он.

— Да, господин. — Она приподнялась.

— Нет, держи руки за спиной и тащи ее зубами, — приказал он.

— Да, господин.

Она выполнила приказ и снова села на колени у кровати.

— Ты принесла мне ужин, — сказал он, — и приготовила постель. Теперь можешь идти.

— Господин! — умоляюще воскликнула она, глядя на Отто.

Он положил руку ей на плечо.

— Хорошо, что туники рабынь такие легкие, — усмехнулся он и указал на дверь.

Она поднялась и медленно побрела к двери. На пороге медленно сползла на пол, прислонившись головой к твердому дереву.

Отто смотрел на поднос с кубком, бутылкой вина, закуской и вянущей розой.

Она сотрясалась от рыданий. Потом Отто услышал, как стукнул засов. Дверь приоткрылась, ровно настолько, чтобы она в нее могла проскользнуть.

В одно мгновение он оттолкнул ее, с яростью захлопнув дверь. Повернувшись и прижавшись спиной к двери, она с ужасом увидела, как над ней нависает громадное тело. Отто положил руки на дверь над ее плечами, затем опустил их на полоски туники. Одним рывком он разорвал тунику до бедер. На мгновение она в смущении прикрыла руками грудь, но тут же вспомнила, что стоит перед хозяином, и опустила их, вновь прижав ладони к тяжелому шершавому дереву двери. Ее глаза наполнились ужасом. Отто отвернулся и отошел на середину комнаты, принявшись оттуда изучать ее, стоящую в пятне света. Лампа свисала с потолка на трех тонких витых цепочках, и ее теплый свет лежал на стальном ошейнике, охватывающем шею рабыни. Ее черные волосы рассыпались по плечам.

— Да, — усмехнулся он, — ты красивая рабыня. Давай посмотрим, как ты выглядишь нагой.

— Господин! — вскрикнула она.

Он сорвал с ее бедер обрывки туники. Рабыня по-прежнему стояла у двери, прижав к ней ладони.

— Ты красивая рабыня, — заметил он, — почему бы не воспользоваться тобой, как другими? Или ты слишком хороша для этого?

— Нет, господин! — воскликнула она.

— Повернись и запри дверь, — приказал он.

Два тяжелых засова по очереди вошли в петли, надежно заперев прочную дверь.

— Встань на колени лицом ко мне, — приказал он. — Вот так, гордая гражданка Империи. А теперь всего лишь рабыня.

— Да, господин.

— Ползи сюда на животе, — потребовал он, хлопнув себя по ноге.

Она легла на живот, подползла к его ногам, и покрыла их поцелуями.

— Ты боишься? — спросил он.

— Да, господин, — прошептала она.

— На четвереньках подойди к подносу и возьми в зубы цветок.

Она подошла к подносу и осторожно, повернув голову, ухитрилась зажать стебель цветка в зубах. Она вернулась к нему, наклонилась и положила цветок между его ступнями.

— Ты предлагаешь мне цветок рабыни? — спросил он.

Она подняла голову; в ее глазах стояли слезы.

— Да, господин.

— Снова возьми его в зубы.

— Да, господин, — прошептала она и осторожно подняла цветок за стебель, так, что он свисал в левом углу ее рта.

— Ты снова предлагаешь мне сорвать цветок рабыни?

Она кивнула, чуть не плача.

— И на этот раз так, как следует?

Она снова кивнула, подняв голову и протягивая ему цветок.

К ее ужасу, он нагнулся и силой разжал ей зубы.

— Ты не предлагаешь его, — зло сказал он, — я сам его беру, — и он выдернул розу изо рта рабыни.

Она вздрогнула.

— На колени, руки за спину, — приказал он. — Стащи шкуру с кровати на пол.

Она в страхе взглянула на него.

— Таким, как ты, не позволяют ложиться на кровать.

Она сдержала рыдания.

— Тащи зубами, — приказал он, и она сбросила шкуру на пол. Затем с помощью только зубов она осторожно расправила ее и встала на колени рядом.

Отто щелкнул пальцами и указал на шкуру.

— Вот туда, рабыня, — приказал он.

Она послушно поползла на шкуру. Он швырнул ей вслед розу. Он сам указал ей, как лечь.

— Господин, — прошептала она, когда ее маленькие запястья оказались захваченными в наручники далеко за головой.

— Я так долго ждал тебя, — сказал он, — с тех пор, как увидел в суде на Тереннии.

— И я тоже ждала вас, господин, — ответила она, — с тех пор, как видела в суде на Тереннии.

Он склонился над ней и вновь вложил ей в рот цветок, но он недолго оставался в ее зубах.

— Все будет сделано быстро, — сказал он, — а затем я научу тебя, что значит быть рабыней.

— О! — крикнула она.

Он выдернул цветок из ее зубов и отбросил в сторону.

— Твой цветок сорван, моя дорогая, — сказал он. — Это можно сделать лишь один раз, и теперь у мужчин ты будешь цениться еще выше.

— Да, господин, — прошептала она.

Она еще долго лежала в цепях, испытывая странные чувства и экстаз, которого она еще не знала. Только теперь она поняла, что ей предстоит, только теперь начинала видеть новый рассвет, подниматься к дальним планетам и морям, обозревать отдаленные горизонты, постигать необозримые глубины чувственности и в то же время осознавать, что теперь она навсегда, независимо от своего желания, прикована цепями к своему господину.

— Ты уже достаточно помучалась, — заметил Отто.

— Я вся ваша, мой суровый хозяин, мой повелитель-варвар! — простонала она.

— Я знаю это, рабыня, — ответил он.

— Еще! Еще! Не останавливайтесь! — умоляла она.

— Я буду поступать так, как захочу, — назидательно сказал он.

— Да, господин, — всхлипнула она.

— Этого ты заслуживаешь.

— Да, господин, но я хочу служить так, как вам угодно, всецело, изо всех сил!

— Ты будешь служить мне, — сказал он. К утру ей пришлось завязать рот.

Когда в коридорах послышался шум пробудившейся прислуги, Отто встал и оделся. Он взглянул на свернувшуюся на шкурах рабыню. Теперь на ее лице уже не было повязки, она была прикована цепью, идущей от левой щиколотки, к ножке тяжелой кровати.

Она задрожала и отвернулась. Да, подумал он, она способна стать хорошей рабыней.

Глава 34

Отто и Юлиан завтракали на террасе, у кабинета, который недавно повредил взрыв. Проломленный купол, в который попали заряды, был уже восстановлен. Наступило свежее и прохладное утро. Горные вершины, видные с террасы, поблескивали в лучах солнца. На верхушке одного из далеких пиков лежал снег.

Завтрак подавала девушка по имени Геруна, одетая в простую короткую тунику, распространенную среди рабынь Империи. Когда ей было нечего подавать, она опустилась на колени неподалеку от стола, ожидая, пока не понадобятся ее услуги.

Она была красивой рабыней, и постепенно становилась все более умелой.

Рано утром, до завтрака, Юлиан и Отто попрощались с гражданином Империи и его рабыней. Они уехали на машине, у гражданина были с собой ловко сфабрикованные документы, которые не вызвали бы подозрения на постах. Его кошелек отяжелел от монет, а бумажник — от аккредитивов. Гражданин Империи был одет в простую одежду, распространенную среди высших хонестори — тунику и плащ. Такая внешность не должна была привлекать внимание. Рабыня, сопровождающая его, была одета в кожаный наряд, который выбрал для нее хозяин. Эта одежда позволяла держать ее руки связанными за спиной. На шее рабыни была веревка, которая тянулась под широкий кожаный ошейник, входивший в комплект одежды. Для нее не требовалось никаких документов, удостоверяющих личность — она была всего лишь животным, однако сертификат о здоровье был обязателен. Он хранился у хозяина. Там указывалось, что рабыня не является разносчиком опасных заболеваний и что ее можно на законных основаниях перевозить на другие планеты.

Юлиан и Отто пили свои утренние напитки. Юлиан предпочитал фелдис, иссиня-черную дымящуюся жидкость, которую приготовляли из растения с таким же названием. Напиток был популярен среди военных, особенно тех, кому приходилось участвовать в изнурительных походах. Юлиан терпеть не мог кемак, приготовляемый из листьев кемака, который охотно пили при императорском дворе. Отто потягивал орис, горьковатую, черную жидкость, обычно подаваемую горячей. Ее готовили из корня ориса, который рос только на планете Сибил-2. Напиток из этого корня считался дорогим и редким удовольствием. Отто нравился его вкус. Отто постоянно думал о том, сколько полезных вещей есть в Империи.

— Рабыни, — объявил стражник.

С ним вошли Рената и Флора. Обе были обнажены, к их шеям были привязаны плети, а руки связаны за спиной. Они опустились на колени возле стола и склонили головы.

У каждой из них были свои обязанности в доме. По этой причине они сейчас и были вызваны к Юлиану. Юлиан отставил чашку.

— Рената вела себя удовлетворительно? — спросил он стражника, которому позволили взять ее прошлым вечером.

— Да, господин, — сказал стражник.

— Она хорошо работала?

— Да, господин.

— Ты использовал ее как рабыню?

— Да, господин.

— И как она вела себя?

— Как полагается рабыне, господин.

— Во всех отношениях?

— Да, господин.

— Отлично, — заключил Юлиан и повернулся к Флоре. — Как я помню, тебя прошлой ночью отправили отнести легкий ужин в комнату моего друга, Отто. Ты должна была удостовериться, что ему предоставлены все удобства.

— Да, господин, — сказала рабыня.

— Все было в порядке? — спросил Юлиан у Отто.

— Да, — отозвался он.

— И ты использовал ее как рабыню?

— Конечно.

— И как она вела себя?

— Она была слишком сильно возбуждена, — ответил Отто. — Думаю, со временем она станет еще беспомощнее, будет ползать на коленях и умолять, чтобы хозяин хотя бы прикоснулся к ней.

— Значит, она удовлетворила тебя? — уточнил Юлиан.

— Да, для рабыни, чей цветок был только недавно сорван, на этом этапе обучения, она вполне удовлетворила меня.

— Отлично, — ответил Юлиан и обратился к стражнику: — Уведи рабынь на кухню.

— Да, господин.

Обе быстро поднялись на ноги.

— Подожди, — вдруг сказал Отто. Группа замерла.

— Одной из них выдайте на кухне десять ударов плетью.

Обе задрожали.

— Рабыне с черными волосами, — уточнил Отто.

Рената облегченно вздохнула, а Флора напряглась в испуге.

— Ты чем-то недоволен? — спросил Юлиан.

— Нет, просто надо напомнить и ей, что она — рабыня.

— Хорошо, — согласился Юлиан.

Он махнул рукой, и обе рабыни в сопровождении стражника покинули террасу.

— Сегодня ночью она будет стараться вдвойне, — сказал Юлиан.

— Нет, только когда я в следующий раз возьму ее, — возразил Отто. — Сегодня я позову Ренату.

Мужчины вновь подняли чашки.

— Аброгастес становится все опаснее, — задумчиво произнес Юлиан.

— Мне надо собрать войско на Тангаре, из оставшихся отунгов, — заметил Отто.

Отунги были одним из пяти племен народа вандалов. Не следует путать их с ортунгами, мятежным племенем дризриаков, одного из одиннадцати племен народа алеманнов.

— Да, все мои надежды рухнули из-за слишком долгой задержки с твоим назначением, — вздохнул Юлиан.

— Каким образом? — удивился Отто.

— У нас больше нет времени, — устало сказал Юлиан. — Следовало начать дело намного раньше.

— Почему?

— Потому что на Тангаре между отунгами начались войны, — грустно произнес Юлиан.

— Я слышал об этом, — кивнул Отто.

— Поэтому слишком опасно появляться там сейчас, — пояснил Юлиан.

— Я хочу выехать немедленно, — упрямо сказал Отто.

— Как захочешь, — ответил Юлиан.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Реклама на сайте