«Харли Квинн. Безумная любовь»

Харли Квинн. Безумная любовь (fb2) - Харли Квинн. Безумная любовь (пер. Фатима Гомонова,Владислав Воронин) 1281K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Пол Дини, Пэт Кэдиган - Пол Дини - Пэт Кэдиган

Пол Дини, Пэт Кэдиган, Пол Дини, Пэт Кэдиган Харли Квинн. Безумная любовь

По мотивам комикса Пола Дини и Брюса Тимма

Образ Харли Квинн создан Полом Дини и Брюсом Тиммом

Когда ей было всего семь лет, Харлин Квинзель стала свидетелем того, как ее отца избили бандиты, а затем арестовала полиция. Той ночью она убежала в самое безопасное место, о котором только могла подумать: парк развлечений Кони-Айленд. Но там, преследуемая до «Дома Веселья» людьми, которые издевались над ее отцом, она познала невообразимые ужасы.

Годы спустя Харлин оставила прошлое позади и использовала свой интеллект и амбиции, чтобы построить карьеру в психиатрии и забыть свое детство, проведенное в нищете. Поступив на работу в Лечебницу «Аркхем», она обнаружит там нечто опасное и заманчивое, нечто совершенно не похожее на все, что знала раньше: Джокера. Зачем соглашаться на любовь, когда можно получить БЕЗУМНУЮ ЛЮБОВЬ.

От появления розы на столе Харлин до момента, когда она надевает колпак арлекина, это самая полная история одного из самых противоречивых и популярных суперзлодеев за всю историю комиксов — Харли Квинн. Хроника одержимости, жгучего желания и маниакального смеха.

Пролог

История Харли Квинн началась с ограбления ночного клуба в Нью-Йорке.

Вполне логично и даже ожидаемо, учитывая то, что нам известно о Харли Квинн. В действительности, она едва ли провинилась. Ее в клубе вообще не было. Но все жизни связаны между собой, ничто не происходит в вакууме, и круги от какого-либо события расходятся, подчас, далеко.

По пятничным вечерам ночной клуб «Пульсар» по праву считался самым популярным заведением в городе. Его заполнял шум танцующей толпы. Хорошая музыка, хорошая компания, приятнейшее ощущение, что очередная рабочая неделя осталась позади. Люди отлично проводили время, так что никто не заметил, как грабители взломали дверь, ведущую в кабинет владелицы клуба. Она, к слову, тоже развлекалась, но несколькими этажами выше, в своей квартире, в компании очень симпатичного джентльмена. Ограбления ее не волновали: для этого существовала страховка.

А вот грабителям страховка не полагается. Не полагаются им и компенсации, когда дела идут вкривь и вкось. Той ночью именно так и получилось: они взломали сейф, надеясь найти кучу денег, ценных бумаг и драгоценностей, а сейф оказался пуст.

У них имелся отлично продуманный план, составленный в счет уплаты старого долга опытным специалистом. Этот специалист знал все о сейфе, кабинете и способах избежать столкновения со службой безопасности «Пульсара». Он также знал, что владелица будет увлечена длинными, шелковистыми волосами своего приятеля, которые так приятно ворошить пальцами, и что клуб будет ее волновать в последнюю очередь. По пятницам клуб вообще не нуждался в управлении: достаточно было открыть дверь, и уставшая от работы толпа вливалась внутрь, готовая тратить деньги на выпивку и закуски до самого закрытия в три утра. Помимо выпивки, здесь приобретали и многое другое: такой необходимый для счастья боливийский кокс или Супер-Икс. Правда, это уже совсем иной бизнес, и в обычные дни волноваться было совершенно не о чем.

К сожалению, именно пятничную ночь выбрали для своего рейда агенты по борьбе с наркотиками на пару с местной полицией. Они ввалились в клуб, вырубили музыку и сломали всем кайф как раз в ту минуту, когда грабители обнаружили, что сейф пуст.

Увы, грабители не могли показать на пустой сейф и пожать плечами, надеясь, что полицейские легко их отпустят, раз уж приключилась такая незадача. Грабителям пришлось пробиваться к выходу с боем, чего им делать совершенно не хотелось, поскольку стрелять в копов — верный способ навлечь на свою голову гнев всей полиции Нью-Йорка. Копы свирепствуют так, что федералам мало что остается. Если вообще что-то остается.

Но и в тюрьму садиться никто не намеревался. В результате разочарованные грабители сбежали с пустыми руками, а врачу мафии пришлось поработать сверхурочно.

Харлин Квинзель во всем этом не участвовала. Ей было семь лет, и, когда грабители услышали полицейские сирены, ей давно уже полагалось лежать в постели. На следующий день бандиты сидели тихо, не высовывая носа. Владелица «Пульсара» подписывала страховые документы, ее адвокат отвечал на вопросы полиции, а Харлин Квинзель гуляла по Кони-Айленду со своим отцом.

1

Самый лучший день в жизни.

Харлин казалось, что она ждала его целую вечность. Когда она была единственным ребенком в семье, они с папой проводили вместе куда больше времени. Потом у нее появился маленький братик, довольно забавный, но уж очень громкий. Папа объяснил Харлин, что братик еще маленький, ему нужно много внимания, и пообещал, что они с мамой обязательно вознаградят Харлин за ее терпение и помощь.

Харлин была хорошей девочкой. Она терпела и по мере сил помогала маме. И вот, когда она начала подумывать, что ей уже полагается обещанное вознаграждение, мама с папой принесли домой еще одного маленького братика. Теперь малышей было двое, и ей ничего не оставалось, как отыгрывать роль послушной девочки и помогать маме. Папа ведь пообещал, что ее вознаградят. Пообещал!

А затем они опять отправились в больницу и привезли домой еще одного младенца, и Харлин обзавелась тремя маленькими братиками.

Верилось с трудом: родители серьезно считают классным, что у нее столько маленьких братиков? Однако, порой взрослые бывают такими странными…

Если бы кто-то поинтересовался ее мнением, Харлин бы сказала, что ей очень хочется сходить в кино или на представление цирка на льду. Но больше всего она хотела, чтобы они с папой вдвоем отправились на Кони-Айленд. Папа никогда не считал, сколько она съела сосисок в тесте или яблок в карамели, не боялся прокатиться вместе с ней на «чертовом колесе». Вот мама, например, вечно ругала Харлин за то, что та запачкала горчицей рубашку, сгрызла с яблока одну карамель и руки у нее липкие от сладкой ваты.

Она понимала, что мамочка ничего не могла с собой поделать: все мамы таковы.

Папа же был совсем другим. Правда, теперь у него на шее сидело трое мальчишек, и ему приходилось работать с утра до ночи почти без выходных. Он просил у Харлин прощения и говорил, что, как только выдастся свободный денек, они непременно отправятся вместе в парк и хорошенько повеселятся.

Обычно он говорил ей это как раз перед тем, как уйти на работу.

По крайней мере, папа с мамой больше не приносили домой маленьких братиков. Хотя бы какое-то утешение. Папочка теперь дневал и ночевал на работе. Харлин подозревала, что он вообще позабыл, что можно делать что-то еще. Или того хуже: ему больше нравилось на работе, чем дома с ней, мамочкой и тремя вечно орущими маленькими братиками.

Тем утром она уже смирилась, что проведет целую субботу дома, меняя подгузники и притворяясь, словно не слышит, как мама вполголоса жалуется на ловушку, в которую угодила (чепуха какая-то, ведь у них в доме и мышеловки-то не было). Как вдруг папочка сказал, чтобы Харлин поскорее одевалась, а то они и к полудню не попадут на Кони-Айленд.

Харлин боялась поверить в происходящее. Боялась, что едва они выйдут из дома, отцу позвонят, и ему придется опять уехать на работу, а ей ничего не останется, только мрачно менять грязные подгузники.

Обошлось.

Они с папой доехали на метро до Кони-Айленда и оказались там задолго до полудня. Папочка сказал, что, если ему позвонят, он не станет отвечать, и что слово «работа» отменяется до вечера.

Какой же это был чудесный день! Они вдвоем покатались на карусели, на «чертовом колесе», на американских горках и направились в отремонтированный, свежеокрашенный павильон аттракционов. Чего там только не было! Пухлые мягкие вертикальные валики, которые прокатывали человека между собой, точно комок теста. Плитки пола, которые то поднимались, то опускались, выскальзывая из-под ног так, что люди постоянно спотыкались. Еще стояли смешные зеркала: в одних твоё отражение становилось толстым и приплюснутым, в других — длинным и тощим, в третьих, оно и вовсе кривилось и искажалось.

Даже длинные горки-слайды казались совсем новыми, высокими и более опасными, чем раньше. Харлин побоялась скатываться одна. Тогда папочка крепко ее обнял и съехал вниз вместе с ней, пока она визжала от восторга.

На обед они купили хот-доги и запили их лимонадом под названием «Кокосовое шампанское». Разумеется, то было вовсе не шампанское, а газировка, к тому же такая приторная, что Харлин не смогла допить свою порцию. Папа не возражал — он тоже не допил. Когда она обгрызла всю карамель с яблока, а само яблоко кинула птицам, он ничуть не рассердился. Лишь заметил, что ему бы тоже не понравилось яблоко без карамели, и они оба рассмеялись.

Позже папа признался, что после такого сытного обеда кататься на аттракционах не стоит, и они принялись играть в разные игры: пинбол, кольца, «Разбей пирамиду»… В «Подцепи игрушку» им особенно повезло: оба вытащили по плюшевой зверушке. Она выиграла смешную обезьянку, он — страуса. Призы были маленькими, но все равно замечательными, просто потому что они с папой выиграли их вместе. Папочка попросил ее позаботиться о его страусе. Сам он, дескать, пропадает на работе, и ему не хочется, чтобы Оззи заскучал. Ей очень понравилось, что папа сразу придумал страусу имя.

Когда они проходили мимо американских горок, он внезапно остановился и, указав на сложное переплетение поддерживающих балок, сказал, что решетка отбрасывает удивительную сетчатую тень: если встать в самой серёдке и не двигаться, никто из прохожих тебя не увидит.

— Но тебе никогда не придется там прятаться. На Кони-Айленд абсолютно безопасно, — добавил он, и они пошли дальше.

Держа его за руку, Харлин кивнула и еще раз оглянулась на решетку аттракциона.

Приближался вечер. Яркий солнечный свет угасал, и папа вот-вот должен был объявить, что им пора возвращаться, но вместо этого они направились смотреть разные шоу. Там была женщина, сидевшая на электрическом троне. Сквозь него проходил ток в тысячу вольт, но дама совершенно ничего не чувствовала, хотя и зажгла фонарик, прикоснувшись к нему языком.

Женщина-змея закручивалась в такие кольца, что Харлин побоялась на нее смотреть. Никто, даже ее учительница гимнастики, не смог бы похвастаться подобной гибкостью. Еще там был человек, который забил гвоздь себе в щеку, и у него даже не полилась кровь.

Они вернулись к павильону с аттракционами и еще раз пять скатились с большой горки. В конце Харлин уже совсем не боялась и только хохотала от восторга, когда они с папой усаживались на маленький коврик и летели вниз по длинному желобу.

По пути из павильона они случайно отворили какую-то дверку, думая, что за ней выход, и попали в тесную каморку, грязную и душную. По всему полу стояли банки с краской и лаками, словно рабочие нарочно расставили их так, чтобы кто-нибудь споткнулся. У стены стояли листы фанеры, а рядом теснились бутыли со столярным клеем и валялись куски синего мела. На двух козлах для пилки дров лежал большой кусок фанеры с электрической пилой поверх него.

В сухом воздухе сильно пахло опилками, свежей краской, растворителем и еще чем-то резким, химическим, вроде резинового клея. Харлин слегка затошнило.

— Плохое место, — недовольно буркнула она.

— Нет, просто мастерская, — поправил отец. — Кто-то же должен делать все эти смешные штуки.

Они покинули комнату, и он закрыл за ними дверь. Харлин подняла на него взгляд:

— Похоже, делать веселые вещи не очень-то весело.

— Это ты сейчас здорово сказала, — усмехнулся папа.

Харлин потащила его прочь от двери. Она все еще ощущала ужасный химический запах, и ей хотелось вдохнуть свежего воздуха. Из парка они вышли в темноте.

Харлин почувствовала тревогу и возбуждение. Было так поздно! Мамочка всегда говорила, что, когда на улицах зажигаются фонари, пора бежать домой. Будь на месте отца мама, она бы уже давно искупала Харлин и надела на нее пижаму.

Но папа никуда не торопился. Вместо того чтобы пойти домой, он предложил заглянуть куда-нибудь поесть. «Настоящей еды», — пояснил он. Тогда, если мама спросит, ели ли они что-нибудь кроме хот-догов и яблок в карамели, они с чистой совестью ответят — «да». Они отправились в смешное маленькое кафе под названием «За-Есть», где все официантки ходили с пышно начесанными волосами, называли посетителей «дорогушами» и «сладенькими моими», говорили с протяжным бруклинским акцентом и постоянно выдували пузыри жвачки. Харлин решила, что тут почти так же весело, как на Кони-Айленде.

Папа позволил ей выбрать еду самой. Она заказала чизбургер с беконом, жареную спиральками картошку и луковые кольца. Он же взял мясной рулет с картофельным пюре, подливкой и зеленым горошком. Мама часто такой готовила, хотя в её рулете частенько бывало больше хлеба, чем мяса.

Рулет пах просто замечательно, и Харлин показалось, будто она провинилась перед мамой, сравнивая ее стряпню со здешней. Странно, конечно, что отец заказал блюдо, которое мог съесть и дома. Вслух она ничего не сказала, но папа, похоже, умел читать мысли:

— Знаешь, захотелось вдруг мясного рулета. А заставлять маму лишний раз вставать к плите, да еще и так поздно, не годится.

«Что ж, звучит вполне разумно», — решила Харлин. По крайней мере, не страннее других объяснений взрослых. Однако ел папа необычно медленно, словно пытаясь растянуть момент и запомнить удовольствие. Он предложил кусочек Харлин. Она вежливо ответила, что не в настроении есть мясной рулет. Папу это рассмешило. На самом деле она втайне испугалась, что рулет окажется вкуснее маминого.

Харлин наелась так, что на десерт у нее уже не хватило сил. Папа оплатил счёт, оставив официантке большие чаевые.

— Спасибо, дорогуша, — улыбнулась официантка, выдувая пузырь жвачки. — Щедрое у тебя сердце, я всегда по человеку вижу.

На груди у нее висела табличка с именем «Милли», а светлые волосы были начесаны так пышно, что напоминали надувной мяч. Она повернулась к Харлин:

— Присмотри за ним, душечка, чтобы он без проблем до дома добрался. Хорошо?

— Да уж пригляжу, зайка, не беспокойся, — ответила Харлин, подражая густому бруклинскому говору женщины.

Все вокруг рассмеялись, но не зло, а словно над комиком, отпустившим забавную шутку. Милли громко чмокнула Харлин в макушку и сказала ее отцу:

— Классная у тебя малышка.

Они вышли из кафе.

— Ты меня сегодня удивила, — папа подхватил Харлин на руки и направился к станции метро. — Быстро соображать — незаурядный талант. Что-то подсказывает мне, ты далеко пойдешь.

Харлин обняла отца за шею и положила голову ему на плечо. Она ужасно устала. Папа у нее сильный. Как же спокойно в его руках. Лучшего завершения дня и представить нельзя. Девочка даже не заметила, как они дошли до метро и сели в поезд. Папочка продолжал держать ее на руках, и движение вагона постепенно ее убаюкало. Харлин уснула.

Они направлялись по улице к дому, когда ее внезапно разбудил грубый мужской голос:

— Так где же ты припрятал добычу, Ники?

— Вот-вот, Ники, тут некоторым любопытно. Расскажи-ка нам все, — проворчал другой.

Харлин подняла голову, протерла глаза и увидела двух сердитых незнакомцев, преградивших отцу дорогу.

— Ребята, со мной моя дочурка, — папа вздохнул. — Может, подождете, пока я отнесу ее домой?

— Ну, уж нет, Ники, — ответил первый из громил. — Мы уже раз тебе поверили, и это дорого нам обошлось.

— Ага, — кивнул второй. — Кто посоветовал нам подождать до пятницы? Дескать, минутное дело, никто даже не заметит. Только знаешь что? Большой куш-то оказался большой пустышкой.

Папа поставил Харлин на землю. Ей пришлось вцепиться в его штанину. Она так хотела спать, что едва удержалась на нотах. Однако он осторожно разжал ее пальцы и заставил отойти на несколько шагов назад.

— Сейф был гол до неприличия, — продолжил первый. — Кто-то там поживился еще до нас. И только один человек мог это сделать. Тот, кто знал о предстоящем дельце. Так вот, после того, как мы постреляли на выходе и едва унесли ноги, мы поспрашивали разных людей и, черт побери, оказалось, что ты ошивался там в четверг и выпивал за компанию с хозяйкой заведения.

— А я говорил ребятам, что не стоит доверять Котяре-Квинзелю. Вот только вызывать полицию по наши души — это подло даже для такой мрази, как ты, Ники.

— Я не виноват, — торопливо отрезал папа. — Я понятия не имел, что агентство по борьбе с наркотиками собирается…

— Хочешь сказать, просто удачное совпадение? Ну, конечно, это все меняет.

Второй внезапно шагнул вперед и, прежде чем Харлин поняла, что происходит, ударил ее папу в лицо. Тот пошатнулся и чуть не упал.

— Эй! — резко сказал первый. — А ну, прекрати!

— Почему?

— Да потому, что я хотел первым ему вмазать, — с этими словами он тоже ударил отца, сбив того с ног.

Папа рухнул на тротуар. Харлин крикнула, чтобы они прекратили, но бандиты не обратили на нее никакого внимания. Подняли папу на ноги, первый завел ему руки за спину, а второй принялся избивать. Харлин продолжала кричать, а ее никто не слышал, словно ее там вообще не было.

— Я позову полицию! — завизжала она и бросилась обратно к метро.

Мама часто повторяла, что в метро всегда можно найти полицейского, если он тебе нужен. Добежав до угла, Харлин увидела патрульную машину и выскочила на улицу, плача и размахивая руками.

Машина остановилась, загорелись сине-красные огоньки. Вышедший из машины полицейский оказался очень высоким человеком, далее выше ее отца. Харлин схватила его за руку и потянула за собой. Ей казалось, что она тащит за собой дерево. Второй полицейский неспешно ехал за ними, освещая улицу разноцветными пятнами.

К тому времени, когда они добрались до папы, громилы уже исчезли. Папочка лежал на асфальте в окровавленной одежде, и Харлин вдруг почудилось, что сердце у нее вот-вот остановится.

— Помогите ему, помогите! — Умоляла она.

Второй полицейский, молодой, не такой высокий, как напарник, но такой же крепкий, вышел из машины и подбежал к ним. Лица у мужчин выражали недоумение и тревогу, точь-в-точь как лицо матери, когда Харлин разбивала коленку или стукалась обо что-то головой. Впрочем, когда копы поняли, кто перед ними, их настрой переменился.

— Подумать только, наш старый знакомый Котяра-Ник, — распел высокий полицейский и вместе с партнером поднял ее папу на ноги.

— Осторожно! Ему же больно! — Воскликнула Харлин.

— Тише, малышка, с твоим стариком все в порядке, — отрапортовал высокий. — Ник, ты хоть представляешь, сколько народа тебя разыскивает? — с этими словами он завел руки Ника за спину.

Харлин испугалась, что ее отца вновь хотят избить, и кинулась на мужчину, размахивая кулачками.

— Да уймись ты! — тот, что пониже, оттащил ее в сторону. — Мы должны надеть на него наручники и доставить в участок. Никто ему ничего плохого не сделает.

— Но ему и так больно! Вы же должны помогать людям, — всхлипнула Харлин.

Копы посмотрели на нее, потом на отца.

— Сэр, вы в порядке? Не нужна ли вам медицинская помощь? — официальным, строгим голосом поинтересовался высокий.

Папа только сплюнул кровь:

— Просто царапина.

— Вот видишь, он говорит, что это просто царапина.

Они посадили отца на заднее сиденье патрульной машины и позволили Харлин сесть рядом. Всю дорогу до участка она прижималась к папе, но он не мог ее обнять, и оттого ей было очень-очень страшно.

В участке патрульные передали их детективам. Тот, что постарше, обладал смуглой кожей и слезящимися глазами, которые казались огромными за стеклами очков в черной оправе. В коротких, курчавых черных волосах кое-где мелькали белые нити седины. Он представился Джеком Тибодо. Его напарником был китаец Брайан Ли. Его длинные волосы были завязаны сзади в хвостик. При других обстоятельствах он бы Харлин понравился. Голос у него звучал приятно, зато лицо казалось таким серьезным, что девочка поневоле побаивалась.

Оба детектива были одеты весьма небрежно: пиджаки — полностью мятые. Мама бы наверняка предположила, что они в них спали. Учительница Харлин любила повторять, что на важную работу нужно приходить аккуратно одетым. Может, детективы просто об этом не знали или же им было все равно? Впрочем, всех остальных в участке, судя по всему, тоже не особо волновали правила хорошего тона.

Но самое ужасное заключалось в том, что они назвали ее папочку плохим парнем, а вот это точно было неправдой! Разве кто-нибудь плохой повел бы ее на Кони-Айленд, катал бы ее на аттракционах и играл бы с ней во все игры? Милли в кафе сказала, что у него щедрое сердце. Разве так говорят про плохих людей? Если бы он был плохим, разве нес бы он ее на руках до самого дома? Плохие парни ничего такого не делают, они слишком заняты своими плохими делами.

Детективы обзывали ее отца «мошенником». Харлин понятия не имела, что это значит, но подозревала, что они придумали это слово специально, чтобы его обидеть. Они утверждали, что ее отец руководил серией ограблений и спланировал налет на ночной клуб, принадлежавший какой-то богатой даме, а потом обманул своих приятелей, и теперь его разыскивали все подряд: плохие парни, хорошие, да и вообще все на свете.

Харлин с радостью бы объяснила, что ее папа точно не мог сделать ничего плохого, ведь весь день они провели вместе на Кони-Айленде. Она в сотый раз попыталась сказать правду, как вдруг папочка, сидящий напротив детектива, схватил ее за руку и усадил к себе на колени.

— Позвольте, я с ней поговорю, — попросил он детективов и развернул стул так, чтобы они не видели его лица.

Харлин потянулась к отцу, счастливая, что руки у него свободны и он может ее обнять.

— Послушай, солнышко, эти ребята просто делают свою работу, — зашептал он. — Если ты будешь им мешать, у них ничего не получится.

— Но папа… — начала было Харлин.

— Никаких «но», — он приложил палец к ее губам. — Все это займет какое-то время, так что будь умницей и наберись терпения.

— Позвонить вашей жене, чтобы она забрала девочку? — предложил Тибодо.

Папа обернулся, продолжая обнимать Харлин.

— Нет, пусть Шэрон поспит. У нас дома еще трое в пеленках, — он оглянулся и, увидев неподалеку пустую скамейку, кивнул Харлин. — Посиди там и подожди меня.

— Хорошо, — кивнула она с тяжелым вздохом.

— Может, в участке найдется кто-нибудь, кто мог бы с ней побыть? — поинтересовался папа у детективов.

Ли взял ее за руку, отвел к скамейке и уселся рядом.

— Знаю, ты не понимаешь, что происходит.

— Все я понимаю, — заявила она. — Вы злитесь на моего папу.

— Это не совсем… — детектив умолк на секунду. — Мы вовсе не хотим злиться на твоего папу, однако он сделал много плохо. Очень много.

— Мой папа не бывает плохим! — Возмутилась Харлин, чуть смутившись, ведь она говорила не совсем правду: порой папа ругался на маму, а мама ругалась на него.

— Твой отец украл чужие деньги, — продолжил детектив Ли. — Деньги, драгоценности и другие дорогие штуки. Красть — очень нехорошо.

Ее смущение мигом прошло. Детектив хотел, чтобы она плохо думала о своем папе, а это… это так неправильно. Он же ее папа! Харлин посмотрела на мужчину, и внезапно до неё дошло: полицейский ждет, что она с ним согласится. Согласится, что ее папа преступник. Пусть он ждет сколько угодно. Она никогда этого не признает.

— Ведь красть плохо, правда? — не отступал Ли. — Плохо по отношению к другим людям. Твой папа обокрал их, значит, он вел себя ужасно, верно?

Харлин выпрямилась. Ей вдруг вспомнилась одна фраза, которую часто говорила мама:

— Ничего, от них не убудет.

Лицо Ли приняло изумленное выражение. «Что, не ожидал?» — подумала Харлин. Коп молча встал, подошел к своему напарнику и, похоже, передал ему и ее папе то, что она сказала, как будто это было чем-то важным. Детектив Тибодо бросил на Харлин косой взгляд. Словно решал, стоит ли и на нее надеть наручники.

Папа же только пожал плечами.

— Верно она подметила, от них действительно не убудет, — он подмигнул Харлин, и она сразу почувствовала себя лучше, пусть всего на секундочку.

Детективы без конца задавали ему одни и те же вопросы. Харлин сама была бы не прочь задать им несколько вопросов. Например, неужели это на самом деле стоящая работа? Неужели эта работа делает их хорошими парнями? У папы лицо и одежда по-прежнему были в крови, час стоял поздний, у Харлин слипались глаза, а теперь она еще и в туалет захотела.

Наверное, нужно было отпроситься. Может, они все же наденут на нее наручники? Хотя туалет находился совсем близко: она видела надпись на двери со скамейки.

Харлин хотела спросить кого-нибудь, но все вокруг были слишком заняты. Даже папа сидел к ней спиной, разговаривал с новым детективом. Наконец, терпеть стало совсем невмоготу. Описаться в полицейском участке — наверняка нарушение закона. Никто не остановил ее, когда она встала и пошла в туалет. Там ужасно воняло хлоркой.

Выйдя из туалета, она направилась было к скамейке, но на полпути остановилась. Похоже, ее отсутствия никто не заметил. В участке царила суматоха. Полицейские то и дело приводили новых задержанных в наручниках и усаживали их возле столов детективов. Раньше Харлин решила бы, что все, кто в наручниках, — плохие парни, но теперь-то она знала: это не так, полицейским тоже случалось ошибаться. Вот только они не желали признавать, что совершили ошибку, и настаивали на своем до тех пор, пока остальные с ними не соглашались.

Харлин посмотрела на отца и на допрашивающих его детективов. Сколько раз можно повторять одни и те же вопросы? Они решили установить мировой рекорд?

Не думала она, что самый прекрасный день закончится подобным образом. Папочка должен был отнести ее домой, в ее комнатку, и уложить спать. А она бы, проваливаясь в сон, даже не услышала, как мама попрекает папу за то, что они так долго гуляли.

Вместо этого неизвестные громилы едва не лишили папу жизни, а потом, когда она привела полицейских, его заковали в наручники, словно это он преступник. Никого из них не волновало, что ему больно. Никто не сказал: «Это неправильно, они не должны были так с тобой поступать».

Ей всегда объясняли, что полиция должна помогать людям, защищать их. Но сегодня Харлин осознала: это утверждение явно относится не ко всем служителям порядка. Кому бы там полиция ни помогала, они с папой явно не входили в их число.

Двойные двери с надписью «Выход» были не заперты и не охранялись. Полицейские и детективы сновали туда-сюда, иногда — с задержанными. Харлин вдруг вспомнила слова папы о том, что, если человек ведет себя так, будто он точно знает, куда и зачем он идет, он может пройти куда угодно.

Она направилась к дверям, мысленно повторяя: «Я знаю, что делаю. Все нормально, я имею право тут быть, не беспокойтесь, вы меня не ищете».

Никто не обратил ни малейшего внимания, когда Харлин спустилась по лестнице и вышла на улицу. Она уверенно шла вперед, пока не отошла почти на квартал от участка.

А потом она побежала.

2

Много лет спустя, вспоминая ту ночь, Харли никогда не задавалась вопросом, что же заставило ее вернуться на Кони-Айленд. Она только что обнаружила, что хорошие парни порой не являются такими хорошими, какими все их видят. Она по-прежнему боялась, что те громилы вернутся, вот и спряталась в единственном безопасном месте. Разве могло случиться нечто ужасное там, где она провела самый чудесный день в жизни? Что ж, будь мир совершенен, она бы действительно оставалась в абсолютной безопасности.

По существу, вернуться на Кони-Айленд было совсем неплохой идеей. Копам никогда не пришло бы в голову искать ее там, особенно в столь поздний час. Да и напавшие на отца бандиты в жизни бы до такого не додумались. Они вообще не слишком привыкли думать. Зато они умели выслеживать: следили за Харлин до самого парка. Один наблюдал за ней в метро, другой — из окна машины уже на улице. Бандиты были уверены, что она приведет их гуда, где Котяра припрятал награбленное в клубе. Добыча по праву принадлежала им. Раз уж Ник угодил в участок, он наверняка захотел бы проверить, что с денежками все в порядке. Логично? Вот он и дочку втянул. Семилетнюю дочку. В три часа ночи.

Они на самом деле не привыкли думать. Да и детей у них явно не имелось.

Однако, так же, как сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время, глупые взрослые на протяжении тысячелетий превращают жизнь детей в ад.

Некоторые вещи неизменны.

* * *

Харлин понимала, что все огни в парке уже будут погашены, но все равно не представляла, до чего там будет жутко.

Аттракционы были выключены, игровые автоматы молчали, прикрытые специальными шторками. На некоторых из них шторки висели неровно, и было видно, что за ними скрывается. Харлин заметила тир с молочными бутылками, где им с отцом так и не удалось ничего выиграть.

Она подумала, не спрятаться ли ей там до утра (а заодно проверить свое подозрение, что бутылки приклеены к полке, с которой их предстояло сбить), как вдруг рядом послышался смех. Она уже слышала этот противный голос. Харлин дернулась, но чьи-то руки грубо схватили ее под мышки и подняли в воздух.

— Нет, ты только погляди, прелестная дочурка Ника решила опять посетить парк, когда здесь не так людно! — громила повернул ее лицом к себе. — Надо же, какое совпадение! Мы тоже так решили.

Поймал ее тот, что пониже ростом. Именно он держал ее отца, чтобы напарнику было удобнее бить. Высокий стоял рядом, сердито меряя ее взглядом.

— А ведь нас так и не представили друг другу, — продолжил низенький. — Я вот Тони, а это, — он кивнул на приятеля, — мой коллега, которому очень подходит его звучное прозвище Гвоздь.

— Она ж не знает, что такое прозвище, — проворчал Гвоздь.

— Знаю, — воскликнула Харлин. Тони опустил ее на землю, но продолжал крепко держать за плечо. — Отпустите, мне больно! — она постаралась, чтобы голос ее звучал жалобно.

— Ничего тебе не больно, — прорычал Гвоздь.

— Конечно, не больно, — согласился с ним Тони. — Видишь ли, Гвоздь у нас нечто вроде специалиста по боли. Если бы я действительно причинил тебе боль, он бы сразу почувствовал. А будешь вырываться, мне придется разозлиться. Например, так.

Он сильнее сжал пальцы, глубоко вцепившись в ее плечо ногтями.

— Ой! — на этот раз в ее голосе зазвучали неподдельные слезы.

— Вот теперь Гвоздь согласился бы, что я переборщил, — Тони немного ослабил хватку: Харлин теперь было неприятно, но острой боли она не испытывала. — Чуешь разницу? То-то же. Ты вроде как умная малышка.

Тони тихо засмеялся:

— Эх, жаль, у нас нет одного из этих поводков, которыми детей привязывают. Могли бы привязать тебя, как щеночка, и притягивать обратно каждый раз, когда ты попытаешься сбежать. А сейчас стой смирно, пока мы дожидаемся босса.

Гвоздь шумно вздохнул.

— Ну, чего ещё? — в голосе Тони звучало раздражение.

— Ты вообще не знаешь, когда заткнуться, — проворчал Гвоздь.

— Да брось. Я только пытаюсь напугать девчонку… Кстати, тебя как зовут?

— Какая тебе разница, как ее зовут? — недовольно отозвался Гвоздь.

— Хорошие манеры никто не отменял, — резонно заявил Тони. — Нужно уметь находить с людьми общий язык.

— Это ты точно подметил, дорогуша, — вдруг растянула Харлин, имитируя фамильярную манеру официантки из кафе. — «Общий язык» — это действительно важно.

Громилы изумленно уставились на нее.

— Что ты сказала? — произнес Тони.

Хватка на плече чуть ослабла, но недостаточно для того, чтобы вырваться из его рук.

— Да чего там, я как начала работать у тех живчиков в фирме «Рвач и Хвач», я прям сразу поняла, что необходим этот самый «общий язык», — гнусаво продолжала Харлин, притворяясь, будто перекатывает во рту жвачку. — Сам понимаешь, людям нравится. Ты ж в этом деле мастак! — она легонько шлепнула Тони по животу. — Ты ж классный парень. Я как тебя увидела, сразу так и сказала своей подружке Мейбл. Мей, смотри, говорю, мне всего-то нужен классный парень. Может, он будет не богач и даже не красавец, но он должен быть классный!

Тони заржал и хлопнул себя по бедру свободной рукой. Как Харлин и надеялась, он чуть расслабил руку на ее плече. Гвоздь продолжал мрачно смотреть на нее, но держал-то ее Тони. Нужно заставить его смеяться так, чтобы он потерял бдительность.

— Так ты думаешь, я классный? — спросил Тони, задыхаясь от смеха. — Что ж, взаимно. Ты классная девчонка!

— Рада, что ты это заметил, я же в специальный класс ходила, — Харлин вспомнила шутку из одного телевизионного шоу. — Меня там научили классно разговаривать. Ведь я этого достойна!

Теперь Тони хохотал так, что больше не опирался на плечо Харлин. Гвоздь же следил за ней пристальным взглядом и наверняка хотел влепить ей оплеуху. Вот если бы ей удалось чуть повернуться, чтобы Тони потерял равновесие и налетел на Гвоздя…

— Ну наконец-то, — внезапно произнес Гвоздь, глядя куда-то мимо нее и Тони.

Харлин обернулась. Сначала она увидела только грузную тень, направляющуюся в их сторону. Потом стало видно, что к ним приближался высокий широкоплечий человек с массивными руками и ногами. Даже пальцы у него были толстые: Харлин заметила блеск золотого кольца на мизинце. Мужик шел, задрав голову и выпятив грудь. Мама сказала бы, что он не любит ждать и всегда готов к неприятностям.

Она его узнала. Ей приходилось видеть фотографии Бруно Дельвеккьо в газетах и в новостях по телевизору. Папа говорил, что он начальник всех плохих парней, и все так его боятся, что выполняют любые его приказы.

Тони покрепче ухватил ее за плечо и выпрямился. Он перестал смеяться и вытер глаза свободной рукой.

— Привет, босс. Как дела?

— Что это тебя так развеселило? — рявкнул Дельвеккьо.

Харлин доводилось слышать этот вопрос в школе, и она знала, что правильно ответить на него невозможно. Вот и здесь было точно так же.

— Да все эта девчонка, — весело сказал Тони. — Вы бы только слышали, что она тут…

— Я не желаю ее слушать, — резко оборвал его мужчина. — Мне лишь нужно знать, как вы справились с делом.

Дельвеккьо превосходил ростом обоих громил, и Харлин сразу поняла, что он не просто смотрит на людей сверху вниз. Он смотрит на них свысока. На нем идеально сидел дорогой костюм, наподобие тех, что она видела в витрине ателье на пути в школу. Папа считал, что только крупные шишки могут позволить себе подобные вещи. Дельвеккьо выглядел бы очень стильно, если бы не золотой перстень на мизинце.

— Я так понимаю, Квинзель еще в участке? — надменно поинтересовался босс.

«Наверняка, хочет напомнить о своей важности», — подумала Харлин. Никто не должен забывать, кто он такой. Она глянула на Тони. Тот по-прежнему крепко держал ее за плечо, но теперь стоял чуть ссутулившись и опустив голову, словно боялся, что Дельвеккьо его ударит. Гвоздь, наоборот, держался прямо: ему, по всей видимости, не нравилось подчиняться приказам.

Харлин перевела взгляд с босса на подчиненных и внезапно поняла: Дельвеккьо знает, о чем думает Гвоздь, и специально злит его, показывая, кто тут хозяин. Эмоции на лицо — одного взгляда было достаточно. Они ведь даже не представляли, что Харлин читала их, как открытую книгу. Она же всего лишь ребенок!..

Господи, взрослые такие идиоты!

* * *

— Ладно, хватит бездельничать, — раздраженно бросил Дельвеккьо, повернувшись к Гвоздю. — Звони. Или произошло чудо, и ты сам до этого додумался?

Гвоздь, нахмурившись, достал телефон, сфотографировал Харлин и отошел в сторону к одному из закрытых на ночь игровых автоматов. Внезапная вспышка камеры испугала Харлин, и она с трудом удержалась от крика. Девочка ненавидела фотографироваться, потому что от вспышки у нее болели глаза. Даже попросила папу предупреждать, когда он использует вспышку, чтобы успеть отвернуться. Папа же ответил, что лучше всегда отворачиваться от любой камеры.

Перед глазами закружились яркие пятна. Надеясь увидеть хоть что-то, Харлин быстро заморгала, перестав обращать внимание на происходящее, но застыла, услышав фразу: «…Шэрон все равно заплатит, хочет того Котяра-Ник или нет».

— Слишком ты в этом уверен, — произнес Дельвеккьо низким, высокомерным голосом. — Но надеюсь, ты прав.

— Конечно, прав, — заверил его Тони. — Шэрон только внешне тихоня-домохозяйка, но раньше она была врачом. В настоящей больнице.

— Неужели? — с притворным безразличием переспросил Дельвеккьо, однако Харлин уловила нотку интереса. Похоже, он чего-то не знал и не хотел, чтобы Тони об этом догадался.

— Ну да. Сдала экзамены, прошла, как положено, практику и получила диплом врача. А потом — бац! — и появился Котяра.

— Бац? — Дельвеккьо произнес это слово так, словно это было какое-то иностранное ругательство.

— Ну да, бац! У нее вмиг оказалось четверо детей и муж, которому вечно нужен адвокат, чтобы вытаскивать его из всяких передряг. — Тони коротко хохотнул. — А вообще от нее может быть польза. Она могла бы стать вашим личным врачом.

— Если кому-то сегодня и понадобится врач, то точно не мне, — мрачно заметил босс как раз в тот момент, когда подошел Гвоздь.

— Едет, — довольно сообщил он, явно гордый удачно выполненным заданием. — Я велел ей позвонить, когда она будет на месте, чтобы мы сказали, где оставить пакет.

— Оставить пакет? — засмеялся Тони. — Ты что, в шпионы подался?

Зрение Харлин прояснилось, и она заметила, какими взглядами Дельвеккьо и Гвоздь уставились на Тони.

— Всегда лучше соблюдать приличия, — бросил Дельвеккьо и похлопал Гвоздя по плечу. — Молодец, отлично сработал. Пусть думает, что получит девчонку в обмен на пакет.

Гвоздь угрюмо посмотрел сначала на босса, а потом на Харлин.

— Я не могу спустить им это с рук, — продолжал босс. — Иначе все вообразят, будто меня можно обводить вокруг пальца. Люди должны помнить золотое правило: причини неудобства мне, и я превращу твою жизнь в ад.

Дельвеккьо глянул на Харлин и поморщился, словно от нее неприятно пахло.

— Копы еще какое-то время продержат Ника в участке. Кто-нибудь из вас должен будет заглянуть туда и объяснить ему, почему на этот раз никто не приехал, чтобы забрать его оттуда.

— Будет сделано, босс, — жизнерадостно отозвался Тони, точно Дельвеккьо попросил их присмотреть за цветами в квартире на время его отсутствия.

Харлин поняла: надо что-то делать и скорее. Тони выпустил ее плечо, полез за чем-то в карман, и Харлин, не раздумывая ни секунды, сорвалась с места.

— Держи ее! — заорал Дельвеккьо.

* * *

Они будто играли в прятки наоборот, подумалось Харлин, когда она мчалась через весь парк. «Я прячусь, а остальные меня ищут». Дышать становилось все труднее, заболели ноги, но она заставила себя прибавить скорость. Никогда прежде Харлин не бегала так быстро. Вот только это была не игра.

Бросившись наутек, она не успела подумать, где спрятаться. Ей предстояло спастись от громил, которые посчитали, что девчонка слишком напугана, чтобы шелохнуться, и не ожидали внезапного побега.

На самом деле Харлин еще ни разу в жизни так не боялась. Она не совсем поняла слова Дельвеккьо, но чувствовала, что им с мамой грозит опасность. Именно этот страх и вывел ее из оцепенения, заставив пуститься рысью.

Где-то позади орал Дельвеккьо, приказывая поймать ее. Дышать было тяжело, однако она боялась остановиться и передохнуть. Если бы за ней гнался только Тони, она бы легко от него улизнула: судя по пузу, спортзалам он предпочитал пиццу. Гвоздь был худым и поджарым, зато от него за милю несло мерзкой табачной вонью — он бы помер от кашля и удушья раньше, чем успел ее догнать. Дельвеккьо вряд ли способен даже на быстрый шаг — по его приказу бегали другие.

Но сейчас за ней охотились все трое. Они могли разделиться, окружить ее. Нужно было сообразить, как их перехитрить. Дело осложнялось еще и тем, что Харлин не представляла, в каком месте парка находится. Сердце колотилось так, что заглушало ее тяжелое дыхание. Вокруг становилось темнее, перед глазами опять поплыли яркие пятна.

Тем не менее, зажмуриться и отдохнуть она не могла. Харлин пыталась заставить себя бежать еще быстрее, но ноги словно налились свинцом, совсем как в тот раз, когда она поспорила с Бенни, что сможет пробежать по лестнице шесть раз. Он поставил доллар, а когда она выиграла, этот жадина отказался платить.

Харлин чувствовала, что силы иссякли. Что ж, если не удается убежать, пора придумать что-то другое. Парк большой, но не бесконечный, рано или поздно она выйдет к ограде. Лазить через забор Харлин умела прекрасно. Может, удастся перебраться через ограду и удрать прежде, чем они поймут, куда она делась? Будут накручивать круги по парку, даже не подозревая, что ее там больше нет.

Вот только мама тоже не будет знать, где она.

Мама приедет в парк, и громилы сделают с ней что-то плохое. Нужно было найти маму первой, чтобы они успели убежать вместе. Скорее всего, мама подойдет к главному входу, позвонит и сообщит, что она на месте. Харлин сомневалась, что мамочка полезет под воротами.

Спрятаться где-нибудь поблизости от главного входа? Или вылезти тем же путем обратно и надеяться, что встретит маму снаружи? Вспыхнувшая было надежда угасла. Харлин сообразила, что не имеет ни малейшего представления, в какой стороне главный вход.

— Вон она! Сюда!

Гвоздь! Сердце Харлин заколотилось, и она рванула наобум мимо огромных мрачных строений, низких зданий и странных темных предметов, которые с одинаковой вероятностью могли быть мусорными баками, спящими роботами или еще какими-нибудь странными созданиями. Внезапно она заметила знакомую высокую, узкую стойку: аттракцион «Силач». Играющий ударом молота загонял планку на столбе на самый верх. Папе удалось поднять планку только до половины столба, а за половинку приз не полагался. Харлин сказала ему, что это не важно, все равно он самый сильный. К тому же, никому все равно не удалось превзойти его результат.

«Силач» находился прямо перед павильоном с аттракционами. Увидев в лунном свете поблескивающую вывеску, Харлин вспомнила, что американские горки где-то рядом, и замедлила шаг. Они с папой три раза подряд прокатились на горках, но потом он сказал, что ему не помешало бы передохнуть. А ведь сегодня был самый лучший день в ее жизни. Точнее, вчера. Сейчас казалось, что все это было лет сто назад.

Все ведь было так замечательно, ну почему потом стало так плохо?

* * *

Харлин вспомнила слова папы о том, что в перекрещивающихся тенях под горками можно легко спрятаться от преследователей. Подумав, что ночью увидеть ее будет еще труднее, она побежала к аттракциону, с трудом представляя, как проберется в самый центр. Оставалось надеяться, что вход найдется. Рабочие же как-то туда попадают? Папа говорил, почти везде есть вход для обслуживающего персонала, просто люди обычно его в упор не видят.

Харлин попыталась вспомнить, что еще говорил отец про рабочих, как вдруг ее ослепила яркая вспышка. Прежде чем она успела вскрикнуть, кто-то схватил ее за ногу и она упала, оцарапав колени и локти об асфальт.

— Черт возьми, Гвоздь, — растянул Тони, — ты и в самом деле гений.

— Если под «гением» подразумевать «не полный идиот», то ты прав, — усмехнулся Дельвеккьо.

Знакомая тяжелая рука ухватила Харлин за плечо и поставила на ноги.

— Отпусти! — она была, скорее, зла, чем испугана, и пообещала себе отомстить Гвоздю за то, что тот направил луч фонарика ей прямо в лицо.

Глаза заболели, будто в них попали раскаленные иглы. Видела Харлин еще хуже, чем в прошлый раз: сколько бы она ни моргала, перед глазами плавали огромные лиловые пятна.

— Даже не знаю, что бы мы делали, если бы ей удалось удрать, — Тони крепко сжал ее руку. — Шэрон никогда не отдала бы нам деньги без девчонки.

Наступила пауза. Потом Дельвеккьо отрезал:

— Может, ты и правда гений, Гвоздь.

— Может, и так, — буркнул тот в ответ, но, судя по недовольному голосу, за комплимент он слова босса не принял.

— Снимаю шляпу перед таким… — начал было Тони, на что Дельвеккьо рявкнул:

— Заткнись!

— Как скажете, босс.

Тони потащил Харлин обратно по дорожке.

У девочки выступили слезы. Громила прекрасно понимал, что делает ей больно. Как он мог вести себя подобным образом после того, как она его рассмешила? Заставляя людей смеяться, ты делаешь их жизнь приятнее, и они проникаются к тебе симпатией, а не причиняют боль. Почему же Тони поступал так жестоко?

Ничего, она еще отомстит им обоим: и Тони, и Гвоздю.

— У меня есть незаконченные дела, — нарушил тишину Дельвеккьо. — Если я вас оставлю, вы точно справитесь с доктором Квинзель или как там ее по имени?

— Можете на нас положиться, босс, — гордо заявил Тони, а Гвоздь добавил:

— Считайте, она уже мертва. О девчонке тоже позаботиться?

— Ни в коем случае. Когда я вернусь, она должна оставаться целой и невредимой.

Харлин по-прежнему ничего не видела, но почувствовала, как Дельвеккьо ощупал ее сбитые коленки и расцарапанные руки.

— Я приведу клиента, — ухмыльнулся мужчина. — Он в некотором роде большой ценитель магической красоты юного возраста, особенно когда возраст выражается однозначным числом. За качественный товар он отвалит кучу денег. Ничего, от него не убудет.

Харлин замутило.

Дельвеккьо тоже поплатится.

— Жаль, что она оцарапалась, — добавил босс. — Впрочем, уверен, во всех остальных смыслах она абсолютно… хм-м, неповрежденная.

— Как скажете, — заулыбался Тони.

Зрение вернулось, и Харлин проследила, как Дельвеккьо удаляется уверенным шагом. «Подожди, я до тебя доберусь», — подумала она, глядя ему в спину. «Даже если мне понадобится двадцать лет, я отомщу тебе за то, что ты разрушил мой самый лучший день».

— Ох, как же я рада, что этот тип наконец слинял, — заявила она голосом крутой девчонки из Бруклина. — От его морды даже молоко скиснет. Он вообще не знает, как повеселиться? — Она ткнула Тони в живот пальцем, плечо, которое он сжимал, онемело. — Правда? Я ведь права? Ты знаешь, что права, не так ли?

Тони рассмеялся, но далеко не так охотно, как прежде.

Стоило придумать что-то новенькое.

— Эй, он что, среди воздушных шариков вырос? Боится лопнуть, если улыбнется?

Тони усадил ее на скамейку возле «Силача», но плеча не выпустил. Харлин больше не чувствовала свою руку.

— Ты бы сел, дорогуша, — хихикнула она. — В ногах правды нет.

Тони, улыбаясь, плюхнулся рядом, а она повернулась к Гвоздю, высившемуся над ней мрачной глыбой. Прочистив горло, она спросила:

— Может, поговорим?

— Замолкни, мелюзга, иначе я тебе сам рот заткну! — Прорычал Гвоздь с напугавшей ее свирепостью.

— Господи, да тише ты, — удивился Тони. — Сдается мне, у тебя серьезные проблемы с агрессией.

— И ты тоже заткнись, — гаркнул Гвоздь. — По сравнению с тобой, я и в самом деле Эйнштейн. Понять не могу, почему Дельвеккьо хочет, чтобы мы работали вместе.

— Да какая тебя муха укусила?

— Дельвеккьо велел пришить ее мамочку, а потом еще и передать эту девчонку своему озабоченному приятелю, — Гвоздь поставил ногу на скамейку и навис над Тони. — И это у меня проблемы с агрессией?

— У тебя, — не отступал Тони. — Тебе бы поговорить об этом с кем-нибудь.

— Эй, нам всем иногда нужно с кем-нибудь поговорить, — вмешалась Харлин, продолжая разыгрывать крутую бруклинскую девчонку.

Тони и Гвоздь обернулись к ней и в унисон рявкнули: «Заткнись!»

— Не перебивай, когда взрослые разговаривают, — твердо сказал Тони. — Это невежливо.

Гвоздь отвернулся и поднял глаза к небу, всплеснув руками, сказал:

— Господи, за что мне такое наказание?

Харлин не удержалась:

— За то, что нет в тебе класса, — она быстро глянула на Тони. — Кто-то же должен был ему в этом признаться. Я ведь права, да?

— Все, с меня хватит! — Взбеленился Гвоздь, выхватывая пистолет.

Тони мгновенно прекратил смеяться, вскочил и попытался отобрать оружие у напарника. Едва он отпустил ее плечо, Харлин со всех ног бросилась бежать к павильону аттракционов.

3

Сейчас в павильоне стояла пугающая атмосфера. Здание погрузилось в темноту, лишь кое-где тускло светились таблички, указывающие на вход и выход. Вообще-то Харлин не боялась темноты, и все же она чувствовала себя напряженно — тем более, что за ней гнались двое преступников.

Осторожно пройдя по коридору, она наткнулась на ту самую дверь, которую они с папой открыли по ошибке, думая, что за ней выход из павильона. Она сама не знала, как это поняла. Возможно, ручка показалась знакомой на ощупь.

Харлин беззвучно скользнула внутрь.

В воздухе витал удушливый запах опилок и химикатов. Возможно, ей не стоило здесь находиться, и все же она ощупью пробиралась вперед. Комнатка была маленькой, нигде не спрячешься. Громилы заявятся сюда в первую очередь. У Гвоздя в телефоне фонарик…

Споткнувшись обо что-то в темноте, девочка упала на кучу пластиковых бутылок и банок с краской. Если бандиты уже в павильоне, они не могли не услышать шум. Харлин прикусила губу, с трудом сдерживая слезы. Она лежала очень тихо, прислушивалась, не раздадутся ли рядом голоса. Ничего. Единственное, что она слышала — барабанный стук собственного сердца.

Наконец она вновь поднялась на ноги и медленно двинулась вдоль стены, ступая очень осторожно, чтобы не налететь на новое препятствие. Заодно Харлин пыталась вспомнить, как комната выглядела при свете.

Внезапно перед ней оказалась еще одна дверь. Харлин вздрогнула: когда они с папой зашли в эту каморку, второй двери они не заметили. Она оказалась не заперта, но, увы, за ней притаилась лишь небольшая подсобка. У одной стены стояли стеллажи, на другой висели на крючках инструменты. Возле стены, что была напротив двери, стоял высокий металлический шкаф. Открыв его, Харлин обнаружила ряды переключателей. «Прямо как у нас дома», — подумала она.

Папа научил ее обращаться с электрическими пробками. Их было очень много, но он показал ей, какие отвечают за их квартиру, и объяснил, что свет порой выключается из-за перегрузки. Когда такое случается, нужно дернуть выключатель вверх. Папа даже показал, как это делается, и велел не трогать остальные пробки, особенно те, что относились к чужим квартирам.

Маме это, разумеется, не понравилось. Она заявила, что Харлин слишком маленькая, чтобы возиться с электричеством. Папа же ответил, что иногда, когда его не будет дома, а мама не сможет выйти из квартиры, если, например, заболеет кто-то из малышей, Харлин придется брать на себя ответственность.

Приглушенный звук голосов вернул ее к реальности. Если не отвлечь чем-то Тони и Гвоздя, они быстро найдут эту комнату. Протянув руку, она повернула все основные переключатели. В павильоне вспыхнул свет, оглушительно заиграла музыка и раздались взрывы безумного хохота. Аттракционы ожили. «Тони и Гвоздь будут так ошеломлены этой какофонией, что не поймут, где искать», — подумала Харлин. Вдруг ей повезет, и она убежит через заднюю дверь прежде, чем они поймут, что произошло?

А может… может, ей даже удастся им отомстить.

Девочка вернулась в подсобку и огляделась.

На полу рядом с банками, лежал пояс с инструментами. Рядом обнаружились пачки разноцветных блесток и несколько разнокалиберных бутылок. В том числе с суперклеем. Харлин улыбнулась. Пояс оказался слишком велик, и, поразмыслив, она перекинула его наискось через плечо, будто ленту победительницы конкурса «Мисс Америка». Теперь пояс висел надежно, в удобные кармашки можно было спрятать все необходимое. Харлин набрала несколько пакетов с блестками, флаконы-распылители с краской и упаковки с суперклеем.

Харлин собиралась приоткрыть дверь, но внезапно замерла, вцепившись в ручку. Она понимала, что нельзя бесконечно прятаться в мастерской. Ее обязательно найдут и сделают так, чтобы она уже больше не сбежала. А потом вернется Дельвеккьо, и все станет совсем плохо.

К тому же, они намеревались убить маму. Она должна была помочь маме.

Харлин приоткрыла дверь и осторожно глянула в щелочку. Сквозь гремящую музыку и истерических смех донесся злой вопль Гвоздя:

— Я прибью эту маленькую дрянь! И того, кто ей помогает!

Харлин невольно усмехнулась.

Скрючившись за одним из кривых зеркал, она прислушивалась к голосам бандитов, пытаясь понять, где они. Шум мешал, но, если сосредоточиться, можно было уловить обрывки проклятий Гвоздя и его обещания разнести ей голову.

— Ты только мне голову по ошибке не отстрели, — подметил Тони.

Харлин почему-то не сомневалась, что если Гвоздь и пристрелит Тони, то вряд ли по ошибке. Учитывая его нрав, Тони находился в не менее шатком положении. Впрочем, Тони не так уж и отличался от своего напарника. Гвоздь ненавидел ее, но Тони даже не воспринимал ее, как человека: просто предмет, который ему приказали охранять, пока босс не вернется со своим дружком-извращенцем. Харлин слышала разные истории про извращенцев, но никто так ей и не объяснил, что конкретно они делали с детьми, из чего она сделала вывод, что это было как-то связано с сексом. Она знала, что от секса рождаются дети, но не знала в точности, как это происходит, а, руководствуясь собственным опытом ухода за тремя маленькими братиками, даже не хотела знать. Тем не менее, в кое-чем Харлин не сомневалась: если у взрослых от секса бывают дети, то взрослые явно не должны заниматься сексом с детьми.

Ей необходимо было сбежать, пока Дельвеккьо не вернулся со своим приятелем. Фу!

Харлин выглянула из-за зеркала и метнулась к вертикальным валикам.

Внезапно позади раздался крик Тони:

— Я ее вижу! Вон она!

Харлин сунула руку в один из кармашков пояса и обернулась. Тони подошел почти вплотную и попытался схватить ее, но она ловко швырнула ему в лицо пригоршню золотых блесток. Мужчина взвизгнул, споткнулся и упал на колени, отплевываясь и пытаясь протереть глаза. Харлин рассмеялась, сжала тюбик с клеем, разбрызгивая его вокруг, и позволила валикам утащить ее назад. От сильного запаха ей стало дурно. На этикетке было указано, что клей прочный и быстросохнущий. Она надеялась, что он не высохнет до тех пор, пока Тони и Гвоздь не испробуют его на своей шкуре.

Харлин запрыгала с плитки на плитку покачивающегося пола. Они с папой мигом вычислили, как пересечь этот участок, чтобы не упасть. Хихикнув, она побрызгала клеем на движущиеся пластины. Отличная забава! Вот смеху будет, когда громилы проберутся сквозь валики и попытаются пройти это препятствие.

Лучше любого цирка с клоунами!

— Сними пиджак! — Заорал Гвоздь.

— Но он совсем новый… — В ответ заныл Тони.

— Брось его!

— Ты бы помог, что ли. Я руку не могу вытащить.

Харлин услышала звук рвущейся ткани.

Несмотря на то, что валики были обиты мягким материалом, человека они тащили очень сильно. Показалась голова Тони: волосы и лицо у него по-прежнему переливались золотыми блестками.

— Да вот же она! — закричал Тони. — Эй ты, девчонка, как там тебя зовут, а ну стой!

Он что, на самом деле полный идиот? Харлин засмеялась и покачала головой.

— Стой на месте, кому говорят! — несколько секунд Тони изо всех сил протискивался сквозь валики и наконец выбрался наружу без пиджака и в рубашке с оторванными пуговицами. Рубашка распахнулась, обнажая жирную, волосатую грудь.

Гвоздь вынырнул позади. Он лишился пиджака и галстука, кобура сбилась набок, а лицо побагровело от ярости.

— Ах ты, мелкая дрянь, я тебя прикончу!

— Сперва поймай меня, — протянула Харлин голосом бруклинской девчонки.

От злости бандиты не сразу заметили, что пол под ногами шатается. Харлин же от души веселилась. Громилы рванули вперед, чтобы схватить ее, но вдруг рухнули друг на друга. Девочка не удержалась от хохота, наблюдая, как они силятся встать. Неужели после ее проделки с валиками, они не заподозрили неладное?

Неужели они настолько глупые?

Нет. Они не сомневались, что она глупая. Что делало их еще большими идиотами.

За ними было так смешно наблюдать. Пока они пытались подняться с уходящего из-под ног пола, она достала баллончик с краской, наклонилась и выкрасила их лица в ярко-синий цвет. Бандиты взвыли от злости и боли. Они хотели протереть глаза, вот только руки у них намертво приклеились к полу. Внезапно Тони издал душераздирающий вопль: ему удалось оторвать руку, оставив на полу здоровенный лоскут кожи.

«Отлично, — подумала Харлин. — Болеть будет не одну неделю».

— Ах ты, мерзавка, — прорычал Гвоздь, по лицу которого, подобно ярко-синим слезам, стекала краска. — Клянусь богом, я тебя прикончу.

Его ладонь по-прежнему не двигалась, и он старался ее отодрать, не сорвав при этом кожу. Ноги у него прилипли к пластинам, скользящим в разные стороны с разной скоростью. Тони же просто скулил от боли.

— Мне нужно чем-то обернуть ладонь, — простонал он, вцепившись в рубашку Гвоздя. — Оторви рукав, я забинтую рану.

— Отвали!

Гвоздь стремительно отстранился, но Тони продолжал сжимать его локоть. Пока они толкались, пистолет Гвоздя выпал из кобуры. Тони потянулся к оружию, но Гвоздь схватил пистолет первым.

— Убери оружие, — всхлипнул Тони, — пока ты не…

Раздался оглушительный звук. Харлин отшатнулась и упала. В ушах у нее зазвенело. Сначала ей показалось, что взорвался весь павильон. Сильно завоняло гарью, словно прямо перед ней вспыхнул ящик фейерверков. Она села, придерживая пояс. Никакой это был не фейерверк. Гвоздь выстрелил в своего напарника, и теперь у Тони не было лица. Пластины продолжали ездить из стороны в сторону, а Тони по-прежнему стоял на коленях, вцепившись в рукав Гвоздя, чтобы оторвать кусок ткани и перебинтовать ладонь. Наверное, если бы напарник не прострелил голову Тони, его лицо скорчилось бы в жалобную рожу, мол: «Видишь! Я же тебе говорил!».

Гвоздь смотрел на него во все глаза, будто это была очередная глупая выходка Тони. Через пару секунд мертвое тело свалилось на пол, медленно и грациозно, словно умирающий лебедь на балетной сцене.

Это была последняя капля. Харлин расхохоталась.

Она смеялась так долго и так громко, что у нее вновь зазвенело в ушах. Попыталась встать и тут же повалилась обратно, держась от хохота за живот. Пояс сполз с плеча, бутылочки с краской, клеем и блестками рассыпались вокруг. Но девочка все равно смеялась и не могла успокоиться. Откатившись подальше от окровавленного трупа, она продолжала хохотать, молотя по полу руками и ногами.

— Ты просто бесчувственная маленькая мразь! Выродок! Думаешь, это смешно?

Разъяренный голос привел Харлин в чувство. Перестав смеяться, она вскочила. Гвоздь никак не мог выпрямиться. Его пистолет тоже прилип к полу.

— Хочешь повеселиться? — Искаженное яростью лицо Гвоздя походило на уродливую, синюю маску. — Дай мне только выбраться отсюда, и я покажу тебе, как смеяться.

Харлин огляделась, заметила дверь с надписью «Выход» и ринулась к ней.

«Из этой истории получился бы отличный мультфильм», — подумала она. Взрослый мужчина гоняется за маленькой девочкой в темноте по парку, крича, что он заставит ее подавиться собственным смехом.

Впрочем, до этого лучше не доводить.

Харлин не собиралась проверять, удалось ли Гвоздю оторвать пистолет от пола. По задумке, громила должен был застрять там, задыхаясь и кашляя от ярости, и все же он продолжал ее преследовать. Бандит неумолимо гнался за ней. Она глянула назад, и ей показалось, что Гвоздь совсем близко.

Девочка побежала быстрее, преодолела ту часть парка, где располагались кафе, и очутилась на пляже. Может, удастся спрятаться в одной из игровых кабинок? Или лучше спрыгнуть в воду? Вдруг Гвоздь не умеет плавать? Она быстро отвергла эту мысль: все взрослые умели плавать. Или, по крайней мере, большинство из них.

Правда, многие из них плавали плохо и отказывались лезть в воду в одежде.

Но из одежды на преступнике были только трусы, рубашка и ботинки: все остальное приклеилось к полу павильона аттракционов. Харлин надеялась, что он не сразу решится прыгнуть в воду за ней, и она успеет отплыть подальше. Вряд ли он сможет задержать дыхание так долго, как она. Особенно после погони. У самой Харлин дыхание пока еще не сбилось: занятия гимнастикой выработали выносливость.

Добежав до пирса, девочка свернула направо, пристально разглядывая мерцающую поверхность воды. Она прыгнет с пирса, словно летучая рыбка…

Неожиданно чудовищный вес придавил ее к деревянным доскам.

— Ну что? — просипел ей на ухо Гвоздь. — Тебе все еще смешно?

Он придавил ее коленом, чуть не раздавив, будто мошку. Ей не удавалось даже набрать в легкие воздух, чтобы закричать. Вдруг он схватил ее за шею и рывком поднял на ноги. Бандит запыхался. Голос у него звучал особенно злобно.

— Знаешь, что еще веселее? Этот извращенец, приятель Дельвеккьо. Если тебе так уж понравилась мертвая рожа Тони, то там ты вообще помрешь от смеха. — Гвоздь швырнул ее навзничь и встал перед ней на колени. — Давай я покажу, что тебя ждет…

— Немедленно отпусти ее, сукин сын!

Раздался громкий удар. В лицо Харлин брызнула кровь. Голова бандита дернулась в сторону, да так, что тот стукнулся ухом о плечо. Потом он повалился на бок, и Харлин увидела перед собой женщину с огромным молотом в руках.

— Мамочка! — Харлин бросилась в ее объятия и прижалась лицом к маминому плечу.

* * *

Мама молча прижала ее к себе. Харлин чуть было не расплакалась, но мама не плакала: она была сильной и смелой, и она по-прежнему сжимала в руке увесистый молоток.

Харлин решила, что тоже станет такой же сильной и смелой, как мама.

Однако вскоре Харлин вновь едва не разрыдалась, пока рассказывала маме обо всем, что случилось: о бандитах, которые избили папу, и о том, как наплевательски к нему отнеслись полицейские. Мама слушала с серьезным лицом. Глаза у нее оставались сухими, и Харлин тоже старалась вести себя спокойно.

После рассказа мама отпустила ее и взглянула на Гвоздя, неподвижно лежащего на досках пирса.

— Ну-ка подержи, — она отдала девочке молоток.

Глаза Харлин расширились, когда она осторожно взвесила инструмент в руках. Молот оказался тяжелым, но, к ее удивлению, куда легче, чем ей представлялось. Пожалуй, она и сама могла бы им воспользоваться… Она внимательно его осмотрела: ручка — гладкая, отполированная тысячами рук тех, кто бессмысленно ударял им, дабы заставить зазвенеть сигнал игрового автомата. Никому это не удалось, даже ее папа заставил пластину взлететь только до половины столба.

«Дело тут вовсе не в молоте», — внезапно подумала Харлин.

Молот много весил, но, чтобы колокол зазвенел, требовалась не только сила мускулов, но и сила духа.

Ее мысли прервал всплеск. Тело Гвоздя исчезло, мама скинула его в воду.

— Ну что, пойдем домой? — совершенно спокойно спросила она, словно то был конец дня, а не середина ночи.

Харлин кивнула и подняла молот:

— Можно взять его с собой?

— Конечно, — улыбнулась мама, — только кровь сперва вытри.

— Ага, — согласилась девочка. — Я помою, а то как-то противно!

4

Папа ждал их дома, когда они вернулись. Недавно взошло солнце. Мама велела дочери немедленно отправляться в кровать и пообещала разбудить ее позже, правда, Харлин уснула не сразу и услышала, как папа рассказал, что один из приятелей внес за него залог. Когда же настал черед мамы рассказывать, что она думает по поводу его друзей, девочка уснула. Это она слыхала и раньше.

Спалось ей крепче обычного. Так крепко она засыпала разве что после тренировок по гимнастике, когда тренер вовсю гоняла ее, а потом еще заставляла час делать упражнения на растяжку. Однако в этот раз она устала не только физически, но и эмоционально. Она испытывала нечто подобное, когда родители сильно ссорились, и мама вытаскивала чемоданы, кидала в них вещи, крича, что с нее и с детей хватит.

Едва Харлин прикрыла глаза, ее поглотили странные сны. Не кошмары, но все равно неприятные. Снились сердитые люди, которые не знали, как решить свои проблемы и винили в них остальных. Во сне Харлин искала родителей. Она знала, что они где-то рядом, может, в соседней комнате или через улицу, или на другом этаже, но никак не могла их найти. Возможно, они тоже не видели ее, занятые своими вечными спорами, или же видели, но не хотели помочь.

Проснулась Харлин в полдень. Неохотно разлепила веки, чувствуя, как тяжела голова. Войдя на кухню, она обнаружила родителей, сидящих за столом друг против друга. При ее появлении они удивились, точно вообще забыли, что она дома. Наверное, не ожидали, что она встанет так рано.

Мама сделала ей бутерброд с колбасой и сыром, налила большую чашку томатного супа и поставила все это на маленький столик у телевизора. Должно быть, дела шли плохо: как правило, мама не позволяла ей есть перед телевизором. Братиков отвели или к миссис Ди Анжели, или к Поле, соседке, живущей дальше по коридору, которая в очередной раз потеряла работу и сидела дома.

Дело шли действительно плохо.

Мама увеличила громкость телевизора, чтобы Харлин не слышала, о чем они с папой говорили на кухне. Голоса у них казались тихими и напряженными, что являлось еще одним плохим знаком.

Обычно чем дольше они говорили такими голосами, тем хуже становилась ситуация.

Уж лучше бы они накричали друг на друга. Тогда Харлин бы твердо знала, что в конце концов все наладится. Она не любила, когда родители ссорились, ведь они бросались громкими, неприятными словами, и все же, когда напряжение нарастало и они все злее кричали, они выпускали пар. После чего — мирились.

Харлин ненавидела, когда родители ссорились, пусть им и становилось легче после серьезной перебранки. Она подолгу тихо плакала в подушку. Как люди, любившие друг друга, любившие ее и малышей, могли быть такими жестокими друг к другу? Почему они не понимали, что всем от этого плохо? Иногда они кричали так громко, что ей казалось, будто они разлюбили и ее, и братиков.

Очень хотелось поговорить об этом с родителями, но она понятия не имела, какие подобрать слова. Ещё чего доброго решат, что она считает их ужасными людьми или не любит их. Однако временами они на самом деле вели себя совершенно несносно, и в такие минуты ей казалось, что, может, любви они не заслуживают.

Тем не менее, Харлин любила родителей всем сердцем и душой. Ее пугала даже мысль о том, что однажды они ее покинут. Любила она и маленьких братиков.

Единственное, без чего она вполне бы обошлась, так это без грязных подгузников.

Возможно, ей стоило попробовать приучить братцев к горшку? Подгузники стоили денег, и, если бы маме с папой больше не приходилось на них тратиться, может, они почувствовали бы себя счастливее и перестали ссориться и разговаривать таким напряженными голосами?

* * *

Весь следующий день Харлин провела в ожидании, что родители вновь поссорятся, но этого не случилось. Они вообще перестали разговаривать. Настроение у всех было ужасным. Иногда девочке казалось, что стены их дома выстроены из боли.

Собрав волю в кулак, Харлин хотела отпроситься погулять на детскую площадку, хотя после случившегося не сомневалась, что родители еще долго ее никуда не отпустят. А может, сходить к миссис Ди Анжели или Поле, помочь с малышами? Нет. Харлин вовремя вспомнила, что обе возьмут дополнительные деньги за присмотр за ней, независимо от помощи. Принести малышей обратно так же не было лучшей идеей: в доме царила столь гнетущая атмосфера, что они бы плакали, не переставая. И были бы правы.

Харлин свернулась калачиком на диване, подобрав ноги, и невидящими глазами уставилась в экран телевизора. Она даже не понимала, что именно смотрит: телепередачу или DVD-диск. Вчерашний день, который должен был стать самым лучшим днем в ее жизни, терял очертания. Вчера ее сердце светилось от счастья, а сегодня душу заволокли пустота и одиночество. Ей подумалось, что узники в тюрьме, наверное, ощущают нечто подобное. Что ж, ссоры родителей являлись куда более жутким наказанием из всех, что ей приходилось испытывать. Даже когда ее отчитывали за шалости, она не чувствовала подобной грусти. Ей казалось, она не сможет пережить больше ни мгновения в этом доме! Но минуты проходили одна за другой. Одна за другой.

Харлин пришла к выводу, что во всем виноваты полицейские.

Если бы они отнеслись к ее папочке как положено, составили бы отчет о нападении, а потом отвезли их домой, сейчас все было бы в полном порядке. День закончился бы не идеально, но зато прошлую ночь она провела бы в своей постели и утром проснулась как обычно, не превратившись в ходячего зомби, запертого в доме, полном боли.

Однако полицейские настаивали, будто это ее папа совершил нечто плохое. И пока они страдали ерундой, настоящие бандиты схватили Харлин и попытались заманить в ловушку ее маму! Интересно, копы вообще в курсе о Дельвеккьо и его приятеле-извращенце?

День никак не кончался.

Время тянулось издевательски долго. Родители забыли забрать малышей у соседки, и Харлин не на шутку разволновалась. Вновь послышались их тихие голоса, правда вскоре мама с папой умолкли, но только затем, чтобы снова разразиться новыми криками. Харлин еле сдерживала слезы. Каждый раз, когда она нервничала или пугалась, папа говорил, что надо сосредоточиться на будущем, представить следующую неделю, когда все неприятности уже останутся позади. Увы, сделать это ей никак не удавалось. Напротив, появилось ощущение, что она увязла в ужасе навсегда.

Далеко за полдень мама опять достала чемоданы. Харлин убежала в спальню, рухнула на кровать и натянула одеяло на голову. Мама принесла малышей и попросила Харлин присмотреть за ними. К большому Удивлению они не капризничали и не плакали. Даже Эззи, самый младший, и тот не ревел.

Через какое-то время мама принесла еду для Барри и Фрэнки, дала Эззи бутылочку со смесью и вновь вышла. Харлин кормила малышей и слушала, как голоса родителей становятся все громче и громче.

— Ну вот, почти все, — пообещала она, ласково укачивая брата. — Скоро все закончится.

Барри и Фрэнки свернулись на полу в своих одеяльцах и уснули. Эззи не плакал, только смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Заплакал он, когда родители в очередной раз начали кричать друг на друга. Он ревел и ревел, не переставая, но Барри и Фрэнки даже не проснулись. Харлин спела ему все песенки, какие только знала, рассказала все смешные стишки, но малыш не унимался. За его ревом она едва слышала родителей. Ей вдруг подумалось, что Эззи, наверное, затем и плачет, чтобы заглушить голоса папы и мамы, в которых столько злости.

«Если бы они меня сейчас спросили, я бы сказала, что ненавижу их», — подумала Харлин и первый раз в жизни не почувствовала вины. Вина лежала на их плечах, но они не обращали внимания. Взрослые всегда делают то, что хотят, а детям только и остается, что с этим мириться.

Наверное, прошла целая вечность, прежде чем мама и папа перестали кричать и принялись извиняться. Эззи утих и вскоре уснул. Харлин же пришлось и дальше слушать родителей.

— Прости меня.

— Нет, это ты прости.

— Нет, это моя вина, я знаю, как нам сейчас тяжело. Вот увидишь, я исправлюсь.

— А я обещаю, что все улажу, буду больше работать…

«Проклятые копы», — выругалась Харлин, жалея, что не может уснуть, как малыши. «Они все испортили».

Подкравшись к двери, девочка слегка ее приоткрыла. На кухне папа держал маму на коленях и обещал, что вчерашние события больше никогда-никогда не повторятся. Говорил, что они должны держаться друг друга и что они преуспеют.

Папочка оказался почти прав. Его посадили в тюрьму [Игра слов: «going places» — отправиться в различные места и went to prison» — оказаться в заключении; получить тюремный срок. (Прим, ред.)].

5

Семнадцатилетняя Харлин Квинзель чувствовала себя великолепно. Она находилась именно там, где хотела, и, казалось, еще немного, и она засверкает от счастья. Сегодня был поистине отличный день. Многолетние занятия гимнастикой, из-за которых мамочка на всем экономила, бесконечные тренировки, бесконечные попытки добиться лучшего — все вело к этому дню. Ради него Харлин старательно училась, покоряя новые высоты, никогда не отлынивала от уроков, чтобы прогуляться с друзьями по торговому центру. И вот этот миг настал. Все ее усилия должны были принести плоды, в точности как она планировала и как говорила ей мать. Мама не сомневалась в ее блестящем будущем. Иногда ее вера в Харлин была сильнее, чем у самой Харлин. Мать верила в нее с такой силой, словно уже видела предзнаменования, что дочка поступит в колледж и получит стипендию на все четыре года обучения.

Наверное, поэтому мать и не посчитала нужным присутствовать в зале.

На всякий случай Харлин еще раз оглядела трибуны, но, как и полминуты назад, маму она нигде не нашла. По крайней мере, друзья Харлин сидели в зале.

— Следующий! — объявил громкоговоритель. — Харлин Квинзель!

Друзья замахали руками и завопили: «Давай, Харлин, вперед! Ты лучше всех!»

Харлин поднялась со скамейки и грациозно прошла в угол упругой гимнастической платформы. Кивнула ребятам в знак того, что рада их видеть.

Мамы по-прежнему не было.

Отца тоже. Его обещали отпустить через несколько месяцев: он слыл образцовым заключенным. Если бы он еще слыл образцовым гражданином… Тогда он бы вообще не попал в тюрьму, и сейчас оба родителя сидели бы на трибунах.

«Мечтать не вредно», — подумала девушка. В ее жизни не оставалось места грезам. Она всегда рассчитывала только на себя и уже давно смирилась со своей участью.

Харлин подняла руки. Зазвучали первые аккорды «Шехерезады» Римского-Корсакова. Она почувствовала, как радостно забилось сердце, и взлетела в воздух. Два полных сальто, «колесо». На миг она застыла спиной к трибуне, потом изящно изогнулась и вышла в стойку на руках. Не двигалась пару мгновений, а затем сложилась пополам, опуская ноги почти до пола, но не касаясь его. Выпрямилась, сделала вертикальный шпагат и встала на ноги.

Она летала над ковром, выполняя один сложный пируэт за другим, но вскоре вновь застыла, прижавшись грудью к гимнастическим матам и перекинув ноги вперед так, что они едва касались головы, точно хвост скорпиона.

Следующий элемент: «мостик». После него Харлин в очередной раз взлетела в воздух и закрутилась в бесконечных переворотах, все сильнее отталкиваясь после каждого прыжка, чтобы набрать энергию, необходимую для последнего двойного сальто.

Приземление было безупречным. Публика ахнула, когда Харлин выпрямилась, даже не покачнувшись. Раздались бурные аплодисменты.

Хлопали все, не только ее друзья.

Дыхание перехватило. «Никаких слез», — приказала она себе, легкой походкой направляясь к своему месту. Она заранее решила, что не взглянет на оценки, пока не дойдет до скамейки гимнасток, однако громкие вопли друзей, да и всей аудитории заставили ее посмотреть на табло. Глаза округлились: все судьи поставили десятки, даже старая придира Анна Каррера. Если Каррера ставила семерку, ее воспринимали, как девятку с половиной от другого судьи. Но сейчас и она поставила высший балл. Друзья Харлин восторженно орали и свистели, прочие зрители на трибуне улыбались и кричали что-то одобрительное.

Мамы на трибуне по-прежнему не было.

— Malenka zirka! Ах, ты моя звездочка! Ты выиграла! — Лилиана Левенчук, тренер Харлин, крепко обняла ее и расцеловала в обе щеки.

В глазах Лилианы стояли слезы, она смотрела на свою подопечную с такой любовью, что Харлин смутилась. Лилиана же вновь обняла девушку и крепко прижала к себе.

Харлин рассмеялась, пытаясь скрыть неловкость:

— Ты меня задушишь!

Лилиана на секунду ее отпустила, но затем снова заключила в объятия.

* * *

— Разумеется, ты ее получила, — сказала мать, когда Харлин рассказала ей, что получила стипендию в колледж. — Я знала, что получишь. Ни секунды не сомневалась.

Они сидели на потертой софе в комнате для обслуживающего персонала, в кафе, где мама подрабатывала официанткой. Харлин пришлось подождать минут десять, пока она освободится. Здесь была ее вторая работа, тридцать часов в неделю. То же самое касалось и первой работы в благотворительной клинике: их бюджет не позволял нанять ее на полную ставку. Две работы по полставки складывались в шестьдесят часов: полторы ставки при обычной зарплате. Труд ее матери ценился дешево.

Харлин прекрасно понимала, что от нее ничего не зависело, и все равно злилась, когда мама не отпрашивалась с работы хотя бы на пару часов, чтобы прийти на ее важные соревнования. Она пропустила все предыдущие выступления Харлин, но на этот раз она обязана была прийти. Ей стоило прийти всего один раз, ведь теперь школьные соревнования остались позади.

Она рассказала матери, как все прошло, хотя, на самом деле, и рассказывать-то было нечего: мать догадывалась, что Харлин поставят высшие балы, и она получит стипендию.

Почему-то от этих мыслей Харлин чувствовала себя еще более разочарованной.

— Я рада, что ты все знала заранее, — сухо отрезала Харлин. — Я вот не знала.

Мать засмеялась.

— Нет, правда, мам, я сомневалась, что выиграю.

Мать засмеялась еще сильнее. Харлин включила режим «бруклинская девчонка»:

— Небось, правду говорят, что маманя завсегда лучше все знает. Чо, не так? Ты ж все и так знала, так чего было трудиться и приходить? Чего уж там время тратить, коль и так все знаешь.

Смех разом умолк, лицо матери окаменело.

— Да уж, я тут вовсю развлекалась, подавая кофе за копеечные чаевые. Не захотела, видишь ли, бросить это увлекательное занятие и посмотреть, как дочка выделывает пируэты.

— Эти «пируэты» обеспечили мне поступление в колледж. Именно они, а не ты.

— Конечно, не я, — мамино лицо стало жестким. — То, что я платила за твои уроки, отказывая себе во всем, чтобы ты занималась с самым лучшим тренером, у которой я, кстати, бесплатно убиралась, если нам не хватало денег оплатить уроки, это все ничего не значит. Разумеется, я ничем не помогла тебе. Все, на что я способна, лишь обеспечивать тебе и твоим братьям крышу над головой. Ну и еду еще. А в свободное от работы время я развлекаюсь, навещая в тюрьме вашего папу. Причем в одиночку, и не потому что не хочу взять тебя с собой, а потому что он запретил. Ему, понимаешь ли, не хочется, чтобы доченька увидела его таким. Моя жизнь настолько переполнена весельем, что иногда приходится что-то упускать. Так что потерпи, дорогуша.

Выдержав паузу, она добавила:

— И не разговаривай таким голосом, иначе люди решат, что ты какая-нибудь деревенская дурочка.

— Тем хуже для них, ведь я совсем не дурочка. Я… я просто не понимаю. Ты же столько всего сделала, мам, мы столько вместе пережили, столько достигли, а ты не можешь отпроситься у босса на час-другой, чтобы посмотреть мое выступление? Почему? Хоть это мне объяснишь?

Выражение лица матери не изменилось.

— Я не могу принести на работу огромный молот.

Харлин изумленно приоткрыла рог.

— Это шутка такая?

Мать бросила на нее косой взгляд.

— А тут кто-то смеется?

6

Лишь в колледже Харлин обрела свободу.

Для многих подростков поступление в колледж и освобождение из-под родительской опеки олицетворяет первый в жизни глоток свободы. Наконец-то они сами распоряжаются своей судьбой и сами принимают решения — иногда хорошие, иногда не очень. Однако для Харлин Квинзель этот период являлся чем-то большим, чем просто ритуалом перехода ко взрослой жизни. Ее словно выпустили на волю после восемнадцати лет тюремного заключения.

Она любила родных, но устала от ограничений, которые неизбежны, если в семье один родитель вкалывает на нескольких работах, а другой… отсутствует. Когда братья пошли в школу, им уже не требовалось столько внимания, но Харлин все равно следила, чтобы одежду они носили чистую, домашнее задание делали вовремя, ели овощи за обедом и не ввязывались во всяческие неприятности.

Функция приемной матери — не самая веселая роль, но Харлин понимала, что ее маме требовалась помощь. Если становилось неимоверно тяжело, она напоминала себе, что ее ждет колледж (разумеется, если удастся получить стипендию). Гимнастика была ее пропуском к образованию, однако при условии, что не страдали школьные предметы: колледжи не давали стипендии ученикам с плохими оценками, особенно тем, у кого отец сидит в тюрьме.

Папа вышел досрочно и успел на ее выпускной. В зале присутствовала вся ее семья: отец, мать и братья. До этого полным составом они были только на оглашении его приговора.

* * *

Ощущение свободы в Готэмском университете воистину опьяняло. Теперь девушка называла себя Харли. Мать всегда возражала против этого прозвища и требовала, чтобы ее дочь отзывалась на Харлин. Это было старое английское имя, означавшее «лужайка кроликов». Харли, по ее мнению, звучало слишком по-мужски. «Ты не мальчик и не мотоцикл», — говорила мать не терпящим возражений тоном. Повзрослев, Харли пришла к выводу, что они с матерью редко сходятся во взглядах, и не принимала ее слова близко к сердцу. Но теперь, покинув дом, она пообещала себе три вещи: использовать мужскую форму имени Харлин, купить мотоцикл и жить так, точно самая крутая бруклинская девчонка со стипендией гимнастки.

Добро пожаловать в мой мир, господа. Надеюсь, вам здесь понравится.

* * *

Выдумать новое имя — не так уж и сложно. По правде говоря, это самая легкая часть новой жизни. В школьные годы Харли делала уроки в окружении носящихся, как заводные, братьев, или сидя в прачечной среди галдящих женщин и их орущих малышей. Ей даже случалось делать домашнее задание в приемном покое больницы, ожидая, пока врачи диагностируют, что на этот раз сломал или растянул Барри, Фрэнки или Эззи, рухнувший с качелей во дворе. Но еще никогда к ней не предъявляли столь строгих требований, как в колледже. Учеба здесь выматывала похлеще гимнастики.

Несмотря на стипендию, Харли подрабатывала, чтобы покупать еду, одежду и книги, не входящие в официальную программу, но рекомендованные преподавателями. В университетской лаборатории «СТАР» имелся отдел, занимающийся тестированием продукции на животных, и там с удовольствием приняли на работу будущего медика.

Оценки у Харли оставались хорошими, но, к ее смятению, отнюдь не отличными. На первом курсе, в конце семестра, она пришла в ужас, получив по логике «тройку» вместо ожидаемого высшего балла. Впрочем, для первокурсников это совершенно обычное явление. Студенты, числившиеся в десятке лучших учеников в школе, вдруг обнаруживали, что среди остальных студентов, которые тоже были в тех самых десятках лучших, они ничем не выделяются. Те, кто с легкостью закончил школу, едва уделяя время урокам, внезапно впервые в жизни засели за учебники.

Харли никак не могла заставить себя позвонить матери, хотя Шэрон Квинзель, закончившая колледж и медицинскую школу, уж точно знала, что делать в такой ситуации. Мама по-прежнему вкалывала на двух работах, чтобы платить по счетам за адвокатов мужа, пока тот находился в вечном поиске подходящей вакансии. С работой дела в принципе обстояли паршиво, и даже дешевые забегаловки, предлагающие мизерную зарплату, воротили нос. Никому не был нужен отсидевший в тюрьме сотрудник. К тому же, из-за судимости некоторые должности были ему запрещены, независимо от того, подходил он по квалификации или нет. Вот это уже настоящие проблемы, так что Харли казалось каким-то нелепым звонить матери, чтобы пожаловаться, что она не успевает прочитать все заданное по выбранной теме. Все равно что богач плакался бы нищему на ужасный день, поскольку его призовой жеребец обделался в перевозке.

Харли напоминала себе, что она самостоятельно выбрала профессию и что нужно заниматься усерднее. Но, разумеется, пообещать заниматься усерднее, куда легче, чем выполнить это обещание. Ее оценки улучшились, но не настолько, насколько она планировала. Она решила посоветоваться с профессорами. В конце концов, здравый смысл подсказывал: если у тебя проблемы с каким-то предметом, лучше обсудить их с самим преподавателем.

И тут она столкнулась с неприятной неожиданностью: как и другие студенты до нее, она выяснила, что, в отличие от школьных учителей, университетские профессора не думали о неприятностях учеников. Более того: они даже не притворялись, что о них думают. Школьное образование — обязательно, а учеба в колледже — твой личный выбор, и те, кто не дотягивал до нужного уровня, отсеивались.

Пожалуй, самым ярким представителем такой точки зрения был профессор Юджин Фэрроу с факультета психологии. Среди множества других курсов он вел предмет «Статистика в психологии». Говорили, что для работы в области психиатрии этот курс был абсолютно необходим. Когда Харли пришла поговорить с доктором Фэрроу, он нагрузил ее кучей дополнительных заданий и заявил, что путь к успеху лежит через преодоление себя.

— Хорошо, что я занимаюсь гимнастикой, — слабо усмехнулась Харли. — Придется вертеться быстрее.

К ее удивлению, профессор добродушно расхохотался. Отсмеявшись, он сказал, что на следующей неделе в это же время она может вкатиться «колесом» в его кабинет за новым заданием. Харлин не знала, что и думать. С одной стороны, она ему явно понравилась, пусть он обычно и не жаловал студентов, особенно первокурсников. С другой стороны, на нее навалилась масса новой работы, а она и так уже еле успевала справляться с обязанностями.

Подработка в лаборатории теперь казалась отдыхом. Все, что от нее требовалось, — накормить животных, наполнить поилки и вычистить клетки. Правда, иногда еще приходилось гоняться за сбежавшими хорьками. Харли не сомневалась, что сбегали они не самостоятельно: другие студенты, работавшие в лаборатории, выпускали хорьков из клеток, чтобы поиграть с ними. Та же Габриэла Матиас была просто повернута на хорьках. «Хорошо, что наши смены не совпадают», — частенько думала Харлин. В Габриэле таилось что-то неприятное. И проблема тут заключалась не в хорьках: увлекайся эта студентка радугами и единорогами — даже тогда Харли против воли чувствовала бы странное беспокойство. В конце концов, ее семья тоже не являлась классическим образцом американской мечты. Но Габриэла выглядела какой-то уж совсем… ненормальной.

Единственный, кого Харли считала еще более странным, чем Габриэла, был Бэтмен.

Харли выросла в Бруклине и мало что знала о Бэтмене. Но в Готэмском университете она только о нем и слышала. Такое ощущение, будто все кругом настроились на один и тот же Бэт-канал и больше ничем не интересовались. Все говорили о Бэтмене, не переставая, будто он единолично вылечил рак, избавил земной шар от бедности или установил мир во всем мире.

Насколько Харли знала, он не сделал ничего из вышеперечисленного.

Бэтмен нарек себя борцом за справедливость и сражался с наихудшими из преступников. Вот только он сам был преступником. Закон выступал против личного правосудия, но Бэтмен, кем бы он ни являлся, превратил самосуд в образ жизни. Можно даже сказать, в стиль жизни, если вспомнить все его хитроумные гаджеты и аксессуары. Помимо костюма с плащом, маской и поясом со всевозможным оружием, у него имелся специальный автомобиль и сделанное на заказ оборудование. На каждом предмете красовался его фирменный знак. Чем не навязчивая идея?

Однако больше всего Харли изумляло то, что ни один человек в Готэме, похоже, не видел в этом ничего ненормального или странного. Просто потому, что Бэтмен был «хорошим парнем», а всем известно, что хорошие парни ненормальными не бывают. Какой же он преступник? Он же на нашей стороне.

С хорошими парнями все в порядке.

Но с чего вдруг все решили, что Бэтмен хороший? Да потому что все так говорили! Ведь «все» не могут ошибаться. Ничто так не украшает жизнь, как закольцованная логика. Когда Харли задавала подобные вопросы, от нее только отмахивались. Считали, что она ничего не понимает, ведь она нездешняя.

Харли бы поспорила, но передумала, посмотрев Готэмскую программу новостей. Как бы ни возмущал ее Бэтмен, ему было далеко до местных преступных авторитетов. Они носили какие-то невообразимые костюмы, словно преступления являлись для них своеобразной формой косплея, и отзывались на дикие прозвища вроде Загадочник, Пингвин или Джокер. Последний казался Харли еще безумнее Бэтмена. В сети разошлось видео, где Джокера грузят в фургон для перевозки заключенных в Лечебницу «Аркхем», после того, как его поймал Бэтмен. Харли никак не могла решить, реально ли происходящее или же это идиотское шоу. Но друзья подтвердили, что у высокого, тощего человека в костюме адского клоуна действительно зеленые волосы и белое, точно мел, лицо. Он постоянно устраивал представления, когда его перевозили в «Аркхем».

Харли смотрела, как Джокер сует лицо в камеру, призывая людей красть кремовые торты и швырять ими в полицию, и понимала, что на фоне клоунов, шутки которых оборачиваются человеческими жертвами, Бэтмен, возможно, действительно герой.

Она вдруг пришла к заключению, что Готэм — золотая жила для психиатра.

Сколько бы Харли ни старалась улучшить оценки, по-настоящему она блистала в гимнастическом зале. Маленькая звездочка Лилианы Левенчук превратилась в ослепительную сверхновую. Она участвовала во всех соревнованиях и неизменно опережала соперниц. Ей, к сожалению, больше ни разу не удалось заработать одни десятки, как на последнем выступлении в школе, но она этого и не ждала. Подобное случается раз в жизни, а со многими людьми не случается вообще никогда. Единственное, что раздражало, комментарии об Олимпийских играх.

«Какой талант. Она потрясающая! Жаль, что никогда не выступала на Олимпийских играх».

Харли не нравилось, что годы тренировок, отточенные способности, выигранные соревнования и все завоеванные медали ничего не значили по сравнению с этим. Но в то же время она не сожалела об упущенной возможности. Каждые четыре года она наблюдала за новой группой маленьких девочек на ковре, на брусьях или на бревне: лица серьезны и сосредоточены, ни следа той радости, которую испытывала она, взлетая над помостом. Харли не сокрушалась, что не стала одной из них. Мама не оплатила бы тренера олимпийского уровня, и Харли испытывала облегчение, словно ей удалось увернуться от опасности. Чего хорошего в том, чтобы закончить карьеру гимнастки в двадцать с небольшим? Она выкладывалась по полной в учебе и спорте не ради медалей, а потому, что ей это нравилось.

Почему столько людей считало, что, если ты не участвовал в Олимпийских играх, ты — никто? Вздор. Но люди верили в то, во что хотели, не обращая внимания на факты, свидетельствующие об обратном. Даже если факты находились перед их носом. Харли понятия не имела, в чем причина такого поведения, и это вылилось в еще одну причиной стать психиатром: надо же выяснить, почему так происходит.

* * *

По мере того, как Харли училась, у нее все лучше и лучше получалось читать людей. Она унаследовала этот талант от отца, ведь жуликам необходимо понимать людей и мгновенно оценивать ситуацию. Правда, Харли не рассматривала свои способности под таким углом. Она пользовалась ими бессознательно, а успех приписывала занятиям психологией.

Девушка обнаружила, что иногда недостаточно быть примерной студенткой. Иногда стоит продемонстрировать эмоциональную заинтересованность в предмете, будь то английская литература восемнадцатого века или всемирная история двадцатого, органическая химия или патопсихология, чтобы преподаватель щедро оценил твои знания. Профессора меньше придираются к студентам, выказывающим искреннее увлечение предметом.

Разумеется, проделать подобный трюк с каждой учебной дисциплиной невозможно, но всегда можно притвориться. Надо лишь использовать ключевые слова. Вот почему так важно слушать, что говорят люди, и Харли стала настоящим мастером этого дела. То, что она молода и красива, также имело большое значение. Преподавателям нравилось внимание привлекательной молодой женщины, и не только мужчинам. К ней тянулись и женщины. А Харли нравилось нравиться, и от этого она нравилась им еще больше. Она далее никогда не предполагала, что жизнь может быть так благосклонна.

Время от времени она ощущала исходящие от какого-нибудь профессора флюиды и понимала, что преподаватель с удовольствием повысил бы ей оценку в обмен на секс. После пары неприятных случаев Харли научилась распознавать «эти» сигналы и осознала, как управлять подобной ситуацией — она называла это «манипулировать». Манипуляции требовали куда больше усилий, но ей обычно удавалось получить высший балл, даже не скидывая туфель. Это лишний раз подтверждало всем известное правило: чем привлекательнее человек, тем больше ему сходит с рук.

Столкнувшись с миром за пределами Бруклина, Харли пришла к выводу, что люди в своей массе были не столько плохими, сколько поддавались слабостям, которые, в худшем случае, склоняли их ко злу или, по меньшей мере, превращали в скучную, ничем не примечательную заурядность. Огромное количество людей скатывались в эту скуку, не жили, а тихо… выцветали, словно старые фотографии. Временами Харли хотелось замахать руками, запрыгать или закричать, да что угодно, только бы прервать сей монотонный марш энтропии.

Когда-нибудь она встретит человека, который будет важнее, чем ее жизнь, который ослепит ее своими яркими красками и научит дышать полной грудью. Человек, который станет чем-то большим, чем просто набором слабостей.

По крайней мере, она на это надеялась.

* * *

Учеба в медицинской школе оказалась настолько тяжелой, что в один из дней Харли не выдержала и позвонила матери. Мамочка страшно обрадовалась, услышав голос дочери, и вскоре они уже непринужденно болтали и делились новостями. Харли познакомилось с той стороной Шэрон, о которой она никогда не слышала. Впрочем, она старалась не звонить домой слишком часто. Она из Бруклина. Бруклин для нее остался в прошлом, и Харли ни капли не желала возвращаться в прежние места и к прежнему существованию, где главари мафии, бандиты и отцы, сидящие в тюрьмах, были обычным явлением.

Маму беспокоило, что Харли решила получить степень по психиатрии. Это же не настоящая медицина, вроде ортопедии или кардиологии. В психиатрии все расплывчато, порой, неопределимо. Сложно понять, помог ты пациенту или нет. К тому же, так как врачу приходилось всегда контактировать с подопечными, он и сам подвергался опасности впасть во тьму, из которой трудно найти выход.

Но Харли не сомневалась в своих желаниях. Человеческий мозг — это захватывающее приключение, а приключения ей всегда нравились.

Ну, вот мы и подошли к сегодняшнему дню.

Почти подошли…

7

Всего два года назад…

Доктор Джоан Лиланд проработала в Лечебнице «Аркхем» пятнадцать лет, а последние шесть — её возглавляла. Она стала первой женщиной, занявшей этот пост, и планировала уйти на пенсию лет через двадцать, если ничего не приключится из ряда вон. Ее предшественник, доктор Антонио Лопес, заявил, что ей очень повезло, раз она не хочет менять работу. Людям, долго проработавшим в «Аркхеме», за его стенами приходилось непросто. Врачи других клиник нервничали в их присутствии, словно те были столь же опасны, как их пациенты.

Джоан с неохотой признавала, что в этом крылась доля правды. Когда она участвовала в медицинских конференциях, коллеги держались настороженно, точно боялись ее. Однажды, после долгих совещаний и лекций, она спустилась в бар, где общались несколько ее коллег, психиатров, и попыталась развеселить их шуткой о постоянно болтающих в ее голове голосах. Через пару минут все коллеги разом решили, что сегодня им стоит откланяться пораньше.

Остаться в «Аркхеме» доктора Лиланд заставило чувство долга. Найти врачей и сестер, готовых работать в сумасшедшем доме, где содержатся самые опасные преступники Готэма, ой как непросто. Работа была опасной, все сотрудники клиники могли бы с легкостью припомнить по несколько серьезных инцидентов, и даже самые безобидные из них не забывались со временем. Иногда пациенты сбегали, несмотря на то, что служба безопасности здесь отличалась куда более серьезной организацией, чем в других больницах, а то и в тюрьмах. И все же персонал или их семьи, случалось, становились жертвами бывших пациентов, которые мечтали либо отомстить, либо поиздеваться, а бывало и просто причиняли им вред, безо всякой причины. В клинике работали санитары, способные справиться с разного рода неприятностями, но самую главную проблему они решить не могли — некоторые из пациентов были неизлечимы. Этот факт противоречил самому понятию лечения. Уважающий себя врач обязан помочь больному или же облегчить его страдания, но лечить сумасшедшего — совсем не то же самое, что лечить рак, эмфизему или хроническую болезнь легких. Развитие фармакологии позволило открыть новые лекарства, и пациенты, о которых в прошлом бы забыли, теперь надеялись хотя бы на какое-то подобие нормальной жизни. Впрочем, такие больные в «Аркхем» попадали редко. Большинство психически нестабильных людей становятся жертвами, а не зачинщиками. Но многие пациенты «Аркхема» не просто безумны, они — психопаты. Психопатия — заболевание неизлечимое, с ним трудно справиться, даже если у преступника не наблюдается девиации. Психиатры убедились на своем опыте, как часто подопечные используют терапию, чтобы обмануть членов комиссии по досрочному освобождению.

Психопат с психотическими отклонениями — настоящее порождение зла. Во-первых, никогда нельзя было точно сказать, на самом ли деле он страдает от психоза. Это делало применение медикаментозных средств бессмысленным. Во-вторых, некоторые пациенты припрятывали таблетки, чтобы продать их другим больным или даже кому-то из персонала. Обычно санитарам, но не всегда.

Набрать персонал в больницу — сложно, но еще сложнее найти неподкупных людей с безупречным воспитанием и стальными нервами, которые не ломались в обстановке клиники с опасными сумасшедшими, еще и за ту зарплату, которую государство считало приличной.

В Лечебнице «Аркхем» все было не тем, чем казалось, и ситуация менялась ежеминутно. Приходилось постоянно предугадывать развитие событий, просчитывать разные варианты и действовать быстро. Большинству студентов, только что закончивших медицинскую школу, все это не представлялось нужным.

Доктора надеялись лечить больных или хотя бы помогать им, ведь профессия подразумевала наличие идеалов и следование благородной традиции Гиппократа. Многие с искренним удивлением узнавали, что слова «первоочередная задача — не навредить» в «Клятве Гиппократа» отсутствуют. Тем не менее, доктор Лиланд знала, что этот идеал присутствовал и ее в мыслях, и в мыслях ее коллег, когда они начинали свою карьеру.

«Клятва Гиппократа» значила гораздо больше, чем расплывчатое «не навреди». Она включала понятие медицины как искусства и науки, необходимость сострадания и желание делиться знаниями с другими, а также предостерегала от ненужного лечения и от терапевтического нигилизма.

* * *

До того, как доктор Винченцо ушел на пенсию, в «Аркхеме» было шесть практикующих психиатров. Доктор Лиланд приготовилась к длительному и мучительному поиску его преемника, но, к ее удивлению, уже на следующий день у нее на столе оказалось письмо с просьбой о приеме на работу. И — о, чудо из чудес! — не от какой-то там двоечницы, с горем пополам окончившей медицинскую школу, а от образованной молодой женщины. В данную минуту доктор Лиланд как раз намеревалась показать ей больницу.

Доктор Харлин Квинзель пришла на работу в первый день в том же строгом деловом костюме, в котором ходила на собеседования. Темно-синий костюм с прямой юбкой, кремовая шелковая блузка и аккуратные черные лодочки придавали ей целеустремленный и уверенный вид. Впечатление усиливали очки в простой черной оправе и уложенные в пучок-раковину волосы. Харлин излучала профессионализм, но при более внимательном взгляде становилось ясно, что она еще и настоящая красавица. Именно по этой причине доктор Лиланд не сразу решилась принять ее на работу, несмотря на блестящие рекомендации и превосходное образование. Проверка показала, что рекомендации подлинные, и сейчас Джоан собиралась устроить новой сотруднице тур по «Приемной Ада», как называл больницу доктор Лопес.

Покинув крыло, отведенное для персонала, они поднялись по короткой лестнице и очутились в отделении «А», где некоторые пациенты содержались годами. Внезапно включились сирены, на потолке замигали желтые и красные лампы. Несмотря на пятнадцать лет работы в клинике, доктор Лиланд вздрагивала каждый раз, когда это случалось. А вот молодая и очаровательная доктор Квинзель даже не моргнула: только огляделась вокруг, чуть приподняв брови.

— Код Крок! — из динамиков системы оповещения раздался голос Армана Ла Дью. — Повторяю, код Крок! Это не учебная тревога!

Джоан почувствовала раздражение: один лишь Арман считал необходимым каждый раз уточнять, что тревога не учебная. Все и так это понимали. Но для Армана вообще не существовало учебных тревог, только настоящие.

— Всем сотрудникам немедленно покинуть коридоры и места общего пользования! — продолжал Арман. — Повторяю, доступ в помещения разрешен только службе безопасности.

Доктор Лиланд повернулась к доктору Квинзель.

— Нам стоит вернуться в мой кабинет.

Доктор Квинзель ее не услышала. Она посмотрела в конец коридора, где внезапно появился Убийца Крок в своем жутком чешуйчатом великолепии.

Крок был одним из самых невероятных узников «Аркхема». Огромного роста (высокие санитары дышали ему в подбородок), вместо кожи — зеленая чешуя, глаза — точь-в-точь как у хищной рептилии, а рот полон острейших зубов. Доктор Лиланд не знала, умеют ли настоящие крокодилы рычать, но Крок умел, и страшнее этого рыка она ничего в своей жизни не слышала: рычание чудовища, вырвавшегося из ночных кошмаров в реальный мир. Когда-то он был человеком и, чисто технически, до сих пор им оставался, ведь несмотря на мутацию, его ДНК принадлежала рептилии не полностью, и мозговые волны свидетельствовали, что перед тобой находился человек. Правда, когда Крок кидался в атаку с разъяренным ревом, это уже не имело никакого значения.

Пациенты в расположенных вдоль коридора палатах принялись орать и улюлюкать. Сигнальные лампы продолжали мигать, сирены завывали, и Арман Ла Дью что-то по-прежнему кричал по системе оповещения. Доктор Лиланд почувствовала, как мир куда-то проваливается, и приказала себе успокоиться. Она не имела права рухнуть в обморок, пусть мир упорно скользил из стороны в сторону, а Убийца Крок несся на них, нацелившись на лакомую добычу в лице доктора Харлин Квинзель.

Доктор Квинзель небрежно протянула руку и сняла со стены огнетушитель. Джоан даже не успела сообразить, зачем он ей понадобился. Убийца Крок взвился в прыжке, а молодая женщина взмахнула огнетушителем, врезав Кроку по самому уязвимому месту.

Рев чудища превратился в высокий визг, и мутант свалился на пол в двух метрах от закругленных носков изящных лодочек доктора Квинзель, корчась и прикрывая пах лапами. Подоспевшие санитары вкололи ему успокоительное и замотали в крепкую смирительную рубашку.

— Док, вы в порядке? — обратился к главврачу один из сотрудников.

Вид у них был одинаково ошеломленный.

Лиланд молча кивнула. Санитары уволокли скулящего Крока, и она повернулась к доктору Квинзель, которая тем временем осматривала огнетушитель.

— Отлично, вмятины нет, — весело заметила Харлин, вешая баллон обратно на стену. — Однако в следующем месяце его нужно перезарядить. Так что вы говорили, мэм?

— Что я говорила? — переспросила доктор Лиланд.

Улыбка доктора Квинзель стала еще шире.

— Вы, кажется, рассказывали про новые нейролептики.

— Ах да, действительно, — Джоан Лиланд все еще чувствовала себя неважно, хотя мир пришел в равновесие. — Мы получили новые образцы.

— Насколько новые? — доктор Квинзель явно была в настроении поболтать.

— Большинство последнего поколения, — сказала доктор Лиланд. — Некоторые еще даже не появились на рынке.

Глаза доктора Квинзель за очками в толстой оправе расширились.

— Вот об этих расскажите поподробнее.

* * *

Уже через полчаса вся больница знала, что невозмутимая новая докторша уложила Крока, когда тот пошел в атаку, а потом, стоя над ним, весело щебетала с доктором Лиланд, пока санитары не уволокли мутанта. И к тому же она была прехорошенькой!

Палата Джокера находилась на самом нижнем этаже адской клиники для безумцев и преступников. Его настолько заинтересовала история, что он выслушал несколько ее вариантов от больных и членов персонала. Все сходились в одном: светловолосая красотка, не моргнув глазом, врезала Кроку по яйцам, словно каждый день имела дело с подобными монстрами. Ее именовали Еленой Троянской, валькирией, богиней Афиной и утверждали, будто она как две капли воды похожа на какую-то знаменитую актрису.

Это была именно та женщина, которую он ждал, решил Джокер. С такой не умрешь от скуки. Подобная женщина стоит времени и усилий, которые необходимы, чтобы ее уничтожить.

Он с нетерпением ждал с ней встречи.

8

Харлин предполагала, что ей придется делить кабинет с другими врачами. Однако в «Аркхеме» оказалось много свободных кабинетов. Ей досталась отличная просторная комната, не огромная, но дверь можно открыть, не задевая стола. Даже окно имелось. Кабинет для Харлин, не для Харли.

Вид из окна нельзя было назвать живописным. Лечебница находилась в захолустье: тут даже летом не на что смотреть. Прямо под окном кабинета росло очень старое, корявое дерево. Харлин понятия не имела, что это за вид, и, похоже, никто в клинике не догадывался. Доктор Лиланд предупредила, чтобы девушка не дотрагивалась до листвы: пациент, ухаживавший за деревом, что-то с ним сделал, и теперь оно выделяло крайне токсичную субстанцию, хуже, чем листья ядовитого плюща.

Когда дул западный ветер, длинные, тонкие ветки стучали в окно, словно требуя их впустить. Глядя на дерево, Харлин размышляла, что, окажись она взаперти, она смогла бы выбраться из кабинета по стволу. Странная мысль. Лечебница «Аркхем» — место действительно весьма необычное и временами опасное, она успела убедиться в этом в свой первый рабочий день. Но сбегать через окно по дереву?.. Что за ребячество. Такие мысли обычно приходят в голову семилетним детям, а не взрослым женщинам с медицинским дипломом в кармане.

С другой стороны, побег — не такая уж и фантазия для семилетней Харлин. Фантазии не интересовали ту маленькую девочку. Она даже в Санта-Клауса не верила. Отнюдь не Санта-Клаус помог ей в ту ночь на пирсе Кони-Айленда, когда она без страха смотрела в лицо бандитам.

В дверь постучали, и в кабинет заглянула доктор Лиланд.

— Я подумала, мы можем продолжить знакомство с нашими шизофрениками.

Харлин улыбнулась. С того самого дня, как Убийца Крок сорвался с цепи, доктор Лиланд стала ее лучшим другом. Вчера она показывала ей отделение, где содержались наименее опасные преступники Готэма, те, у кого был шанс когда-нибудь покинуть больницу. Харлин с гораздо большим удовольствием познакомилась бы с пациентами вроде Крока. Но ничего, ей стоило набраться терпения. В конце концов, она тут пока что новенькая.

* * *

Три недели спустя терпение у нее почти кончилось.

Доктор Лиланд так и не отвела ее на нижние уровни больницы, где содержались самые сложные пациенты. Один из врачей-психиатров, сорокалетний лысеющий Реджинальд Персиваль (Харли сразу поняла, что он не из Бруклина — с таким имечком он бы там не выжил) называл эти отделения «кладовкой».

Доктор Персиваль старался не высовываться, молча делал, что ему велели, а после работы шел домой и напивался.

Алкоголизм являлся основным механизмом выживания персонала «Аркхема». Не лучшее решение, как поговаривала сама доктор Лиланд, зато законное и легко исполняемое.

Вскоре Харлин пришла к выводу, что недостатки «Аркхема» заключались не в опасных пациентах и даже не в том, что многим из них не улыбалось счастливое будущее за стенами клиники. «Аркхем» жил хаотично, вне ритма.

Разумеется, существовали рутинные процедуры: прием пищи, лекарств, терапия, отдых, сон, но в каждом отделении все это организовывалось по-своему. «Аркхем» состоял из отдельных элементов, никак между собой не связанных. Опаснейшие пациенты словно существовали в другой больнице. По крайней мере, так казалось Харлин, пока она изучала карты подопечных, истории их болезней. Они выживали каждый в своем мирке, и единственное, что их связывало — невозможность покинуть стены сумасшедшего дома.

В «Аркхеме» не отдавали должного внимания часам посещения. Любой, кто хотел навестить кого-то из пациентов, запрашивал разрешение за двадцать четыре часа.

— Наших пациентов мало кто навещает, — объяснила доктор Лиланд в кабинете за поздним ланчем. — Их семьи и друзья уже достаточно натерпелись.

Харлин понимающе кивнула.

— Как говорил наш профессор по патопсихологии, люди с асоциальным расстройством личности не страдают от него, вместо них страдают окружающие.

— Хорошая шутка, — Джоан невесело усмехнулась.

— Тем не менее, посетителей бывает довольно много, — продолжала Харлин. — Особенно по ночам.

— Время от времени доктора приглашают специалистов для консультаций. Иногда это ученые, исследующие очередные вариации патологии и их влияние на мозг.

Лиланд говорила торопливо, и девушка поняла, что та не прочь сменить тему.

— Когда есть возможность, они делятся с нами своими открытиями, — Джоан кивнула на черный шкаф у ближайшей стены. — Результаты находятся в третьем ящике сверху под биркой «Новая информация».

— А почему у них может не быть возможности передать результаты? — Харлин искренне удивилась.

— Например, если они разрабатывают новое лекарство или пытаются улучшить уже существующий препарат. Данные о подобных продуктах держится в тайне.

— Даже когда они тестируются их на наших пациентах?

— На наших пациентах никто ничего не тестирует, — резко отрезала доктор Лиланд. — Для этого они или чересчур нестабильны, или слишком атипичны.

Острый ум заставил Харли задать следующий вопрос:

— А что насчет клинических испытаний?

— Последний раз они проходили лет тридцать назад, еще до меня. Отчет лежит в том же ящике, на самом дне. Не слишком приятное чтение, — доктор Лиланд положила вилку и отодвинула тарелку с салатом. — У вас есть какая-то идея, которую вы хотите со мной обсудить?

«Мне хотелось бы узнать, что за странные ученые посещают больницу по ночам и привозят с собой неопознанные ящики на колесиках», — подумала Харлин. «Что в них? Что неизвестные делают с пациентами? Что пациенты делают с ними и с чьего одобрения все это происходит?»

— Простое любопытство, — наконец, ответила девушка. — Особенно если это касается пациентов, которых мне предстоит лечить.

— Лечебница «Аркхем» — последнее пристанище наиопаснейших преступников, — напомнила доктор Лиланд. — К нам попадают только по-настоящему потерянные души, от которых отказался мир. И мы говорим сейчас даже о тех, у кого все еще есть шанс излечиться и выйти на свободу. Впрочем, это все равно только шанс, а не реальность. Но даже если они вылечатся, и мы наденем на них новую одежду, начищенные туфли и посадим в автобус, идущий в Готэм, это не изменит того факта, что они были в «Аркхеме», что, с точки зрения, так называемого приличного общества, неприемлемо. И неизлечимо. Может, нам и удастся собрать осколки человека в единое целое, но, рано или поздно, все вновь разлетится на кусочки. И тогда остается один выход: «Аркхем», из которого несчастный совсем недавно сделал ноги.

— И такое часто случается?

— Уже не так часто. Правда, лишь по той причине, что мы гораздо реже выпускаем их на волю. А когда все же выпускаем, то направляем в специальное перевалочное заведение в Готэме. Как мне кажется, это неправильно, но меня никто не спрашивает.

Харлин нахмурилась:

— Почему вы считаете, что неправильно отправлять их в это заведение?

— Дело не в заведении. Я считаю, что вообще неправильно отправлять их в Готэм. Есть что-то в этом городе, что плохо на них влияет.

Харлин полностью отдалась работе, попутно пытаясь придумать, как улучшить ситуацию в больнице. Возможно, одна из проблем разобщенности клиники состояла в том, что им попросту не хватало персонала.

По ее мнению, им требовалось не менее десяти психиатров на полную ставку. Двенадцать — еще лучше. Но бюджетом распоряжался совет директоров, который постановил, что у них нет средств на дополнительные расходы.

«Скорее всего, в совете заседают одни богачи», — предположила Харлин. Обычно только богатые люди бывают настолько прижимистыми. А потом они еще удивляются, что многим хочется их ограбить. Она точно знала, что, если бы эти богатеи скинулись, за те деньги, которые они выкидывают на шикарные обеды, можно было бы построить новое крыло с плавательным бассейном.

Хотя, наверное, с бассейном пришлось бы подождать до следующего финансового года.

* * *

Через какое-то время Харлин почувствовала, что теряет ориентиры. Она беспокоилась по стольким причинам, что это мешало ей сосредоточиться. Она боялась, что превращается в доктора Персиваля: выполняет рутинную работу и ждет конца дня, чтобы уйти домой. С той лишь разницей, что не напивается до полусмерти. В колледже и в медицинской школе ей приходилось жестко экономить, чтобы выживать на стипендию, и она не могла позволить себе ходить по барам. Она не позволяла себе даже несколько банок пива, так что у нее так и не выработалась привычка топить беды в спиртном. Но если все будет идти, как идёт сейчас, ей, похоже, придется научиться. Хотя еще одна проблема была ей совершенно не нужна.

Харлин перечитала истории болезней большинства пациентов, чтобы составить наиболее подробную картину «Аркхема». В этот раз она особенно внимательно просматривала карточки тех, кто представлял наибольший риск для себя и окружающих. Подобных пациентов оказалось не так уж и много, но большая часть бюджета и ресурсов уходила именно на них. И все равно некоторые ухитрялись сбежать. Джокер, например, славился своими побегами из клиники. Харлин никак не могла понять, как ему это удавалось. Его содержали в одиночной камере на самом нижнем уровне больницы. У его двери постоянно дежурил санитар. А если Джокер приходил в беспокойство, санитаров становилось несколько.

Судя по истории болезни, Джокер в грош не ставил ничью жизнь, включая собственную. Он постоянно рисковал, прыгая из окон и с крыш. Каждый раз, когда он должен был погибнуть, ему дьявольски везло. Однажды он едва избежал смерти, когда его одежда зацепилась за горгулью, украшавшую здание.

Джокер слыл сорвиголовой и искателем приключений, но помимо этого, он являлся законченным социопатом. Его рискованные выходки подвергали опасности других людей. «Эти шуточки для многих оборачивались смертельным исходом», — подумалось Харлин. Тем не менее, его выходки впечатляли ее. Если бы он только направил свою энергию в созидательном направлении, вместо того, чтобы выкидывать очередные трюки ради всеобщего внимания…

Она не сомневалась, он рискует исключительно ради славы. Как большой ребенок, оглушительно орущий: «Посмотрите на меня! Да посмотрите же на меня!»

Правда, этот «ребеночек» погубил кучу народа.

Но если все-таки закрыть глаза на последствия, оставался лишь капризный мальчик с мертвенно-бледным лицом. Харлин напомнила себе, что это не грим. Она не представляла, что с ним произошло. Кажется, Джокер во всем винил Бэтмена. Впрочем, он всегда во всем винил Бэтмена.

«Да уж», — думала Харлин, останься она с таким лицом, ей бы тоже пришлось вымещать злость не только на Бэтмене, но и на всем мире.

В любом случае, ей очень хотелось заглянуть в его голову. Иногда она мечтала об этом, но потом вспоминала, что доктор Лиланд никогда на это не согласится: Харлин была слишком молода и неопытна.

* * *

Доктор Лиланд в целом неплохо справлялась с руководящей должностью, учитывая отсутствие финансовой поддержки и безразличие некоторых из директоров, но исчезни она завтра, что после нее останется? Харлин часто задавалась этим вопросом. Впрочем, никто из здешних врачей не вносил внушительного вклада в развитие клиники. Харлин же не хотела, чтобы ее собственная карьера завершилась подобным образом. Никогда в жизни она не соглашалась на результат «неплохо», и меняться не собиралась.

Харлин еще раз перечитала свои записи и внезапно поняла: за все то время, что Лечебница «Аркхем» защищала приличное общество от сил хаоса и зла, мало кто подумал о проблеме психопатии у преступников женского пола.

«Пора это исправить», — сказала себе Харлин и принялась за специальный проект, который должен был произвести впечатление на доктора Лиланд.

Она подыскивала нужные слова, стараясь не упустить ни малейшей детали. Ее исследование не имело ничего общего с диссертацией или научной работой. Она даже не представляла, чего конкретно доктор Лиланд ожидала от подобного эксперимента. Харлин просто пыталась объяснить, что собирается помочь этим женщинам, если это вообще возможно.

Но кто примет решение? Сама доктор Лиланд? Или она обратится к совету директоров за одобрением? Харлин не знала. Если решения здесь принимались таким же способом, как в академических комитетах, проект будут раз за разом отсылать обратно, требуя внести изменения. В таком случае — помоги ей бог! — процесс мог затянуться на месяцы. Девушка так не любила возню с бюрократией, что лишь при одной мысли об этом намеревалась забросить работу. Бюрократия напоминала ей какое-то ползучее паразитическое растение, которое душило все, на чем росло. Но отказаться от задуманного по этой причине казалось непродуктивным.

Наконец проект был закончен и передан доктору Лиланд. Та попросила подождать, пока она просмотрит десять страниц. На всякий случай, Харлин приготовила графическую презентацию.

Джоан положила бумаги на стол и сообщила, что одобряет исследование.

— Однако я настаиваю, чтобы в комнате находился вооруженный охранник, — добавила она. — И еще один за дверью.

Это была победа. Здравый смысл подсказывал Харлин, что надо хватать добытое и уносить ноги, но она не могла пересилить свое любопытство.

— Всего-то? А я думала, получить одобрение будет сложнее.

Доктор Лиланд улыбнулась.

— До тех пор, пока для этого не требуется специальное оборудование, человеческие жертвоприношения или дополнительные средства, вы можете делать практически что угодно, при условии, что будете держать меня в курсе. Должна сказать, мне было очень приятно рассматривать правильно оформленный проект в письменном виде.

«Я даже не подозревала, что здесь все так запущено». Харлин едва удержалась, чтобы не сказать это вслух.

— Если вам больше ничего не нужно, — продолжала доктор Лиланд, — вы можете прямо сейчас назначить первую встречу «Группы поддержки женщин-заключенных», или как вы там это назовете.

— Спасибо, — в голосе Харлин звучали уверенность и тревога. — Я вас не подведу. Зайти попозже и рассказать, как все прошло?

Доктор Лиланд небрежно кивнула.

— Или если понадобится жилетка, чтобы поплакать.

Харлин рассмеялась, но внезапно поняла, что Джоан не шутила.

9

Два дня спустя Харли смотрела на сидящих перед ней полукругом женщин и думала: «Что я наделала?».

Всего лишь попросила у доктора Лиланд разрешение заняться самыми отпетыми преступницами, содержавшимися в «Аркхеме», и та согласилась. Выбора особо не было: криминальная юстиция не так часто отправляла женщин в знаменитую Лечебницу. В картах этих пациенток описывалось причудливое, гротескное и внешне иррациональное поведение, с упором на слово «внешне». Впрочем, иногда «внешне» заменяли на «возможно» или «кажущееся». Выбор слова, скорее всего, зависел от того, какой у психиатра выдался день.

Дальше, как правило, следовало предупреждение, что иррациональная на вид пациентка способна к решительным и обдуманным действиям. Персоналу следовало проявлять особую осторожность и не оставаться с ними наедине, даже когда их подвижность ограничивали.

Некоторое время назад доктор Лиланд заглянула в офис Харлин, чтобы пожелать ей удачи.

— Ни в коем случае не оставайтесь с ними в комнате с глазу на глаз. Охранник должен постоянно находиться с вами. Не поворачивайтесь к ним спиной и, бога ради, не позволяйте никому из них до себя дотронуться.

— Их прикосновение опасно? — в голосе Харлин звучало изумление.

— Как минимум, неприятно, — Джоан явно нервничала. — Помните старую поговорку, что самки всегда опаснее самцов? У всех животных. Это не двойные стандарты, доктор Квинзель, это факт.

— Буду иметь в виду. Хотя, так уж вышло, что я и сама самка своего вида.

— Что ж, пожелаю вам сил и удачи.

Доктор Лиланд ушла, а Харлин принялась размышлять, не состоит ли одна из трудностей лечений пациентов-женщин еще и в том, что их проблемы раздуты сверх всякой меры? Правда, сейчас она уже сомневалась, что проблемы раздуты, и все чаще чувствовала, что пытается прыгнуть выше своей головы.

Женщины прибыли под конвоем двух санитаров, которые сразу же приковали их цепями к тяжелым деревянным стульям. Один из санитаров принял смятение на лице Харли за сочувствие и сообщил, что доктор Лиланд распорядилась держать заключенных в цепях на все время беседы. К сожалению, пациенток обмануть было куда сложнее, пусть она и держала на лице маску профессиональной заботы: серьезной, но не отстраненной, открытой, но не фамильярной.

Самой интересной историей могла бы «похвастаться» женщина, сидящая на стуле слева от нее, Памела Айсли, которая предпочитала, чтобы ее называли Ядовитый Плющ. Именно она ухаживала за деревом под окном кабинета Харлин. Точнее, раньше ухаживала: разрешение работать в саду отменили после того, как она одарила листву ядом. Правда, ей по-прежнему разрешалось копошиться в оранжерее, поскольку она якобы работала над тем, чтобы вернуть все как было. Пока что особых успехов не наблюдалось, хотя ей и удалось уменьшить токсичность листьев, и теперь, когда листья падали на какую-нибудь машину, с нее хотя бы не слезала краска.

Ей также позволяли держать в комнате несколько растений в горшках. «Позволяли» — не совсем верное слово. Дело в том, что растения вокруг нее цвели как по волшебству, и с этим ничего нельзя было поделать. Совет директоров «Аркхема» вместе с доктором Лиланд заключили с Памелой нечто вроде соглашения: она может держать в камере небольшой сад, если пообещает, что растений будет немного и они не будут ядовитыми. Уж лучше так, чем два раза в неделю посылать в ее комнату команду чистильщиков в защитных костюмах, чтобы уничтожить непроходимые джунгли, или страдать от повышенного уровня пыльцы, когда на улице пыльцой и не пахло.

Харлин вообще удивлялась, как им удается контролировать эту женщину. Либо у той было куда меньше сил, чем она демонстрировала, либо она ждала подходящего момента. Вот только для чего?

Возможно, Памела просто сходила с ума.

Она была красивой женщиной. Но на улице на нее оборачивались бы не из-за красоты, а из-за путаницы лиан, переплетающихся в роскошных рыжих волосах. На любой другой женщине это выглядело бы дешевым жеманством: «Эй, вы все, посмотрите на меня! Я действительно чокнутая!» На Ядовитом Плюще лианы смотрелись не то чтобы нормально, однако вполне естественно.

Не естественным было то, как она ласково разговаривала с ними, шептала им что-то. Но больше всего пугало то, что лианы, казалось, шевелились в ответ. Харлин решила называть ее только Памелой или мисс Айсли. Ей хотелось узнать, как та отреагирует на открытый отказ потворствовать ее мании, пусть даже на время одной терапевтической сессии. Пациентка должна была понять, что она не единственная железная леди в комнате.

В данную минуту Айсли подчеркнуто игнорировала Харлин, отвернувшись от нее настолько, насколько позволяла короткая цепь. Хороший знак: Айсли не стала бы так стараться ради кого-то, кого она ни в грош не ставила. Пробиться сквозь непроходимую чащу ее обороны будет трудно, но Харлин не теряла надежды. Что касается остальных трех женщин, тут все было гораздо хуже.

Слева от Айсли сидела Харриет Пратт. Как и у Айсли, у нее имелось прозвище — Мартовская Крольчиха — но на этом сходство заканчивалось. Айсли слыла одинокой, независимой женщиной, гордившейся своей независимостью. А Пратт по собственной воле связала свою жизнь с Безумным Шляпником, мерзким и язвительным типом, которого терпеть не могли даже другие преступники.

Харлин терялась в догадках, что объединяло этих двоих. В Шляпнике не было ничего привлекательного, и он явно не был способен на искренние чувства. Если бы на чайной церемонии Алиса встретилась с этим Шляпником, она проснулась бы с воплем. А будь там еще и Харриет Пратт, Алиса вообще никогда в жизни больше не смогла бы заснуть.

В самом низу первой страницы истории болезни Пратт кто-то из врачей нацарапал «Крыша у нее к чертям съехала». Доктор Лиланд не одобряла ругательств и использование подобных выражений, так что подобной выходки хватило бы, чтобы врач получил выговор. Но пометка оставалась нетронутой, хотя избавиться от нее не составило бы труда. Иными словами, характеристика попала в яблочко, пусть и обрисовывала ситуацию непрофессиональными терминами.

Пребывание в «Аркхеме» и плохое питание отразились на внешности Пратт. Ее кожа потускнела, а светлые волосы поредели. Одежда на ней висела мешковатая, и Харлин сомневалась, что под ней скрывалось: лишний вес или мышцы, отвыкшие от работы. Согласно истории болезни, ей исполнилось тридцать пять, но выглядела она лет на пятнадцать старше.

Возможно, эффект усиливали ее скрипучий голос, кошмарный выговор кокни и привычка называть всех «душка» и «зайчик». Эта манера надоедала очень быстро. Наверняка, где-то в лондонском Ист-Энде сейчас коллективно морщились все тетушки-кокни в их расшитых перламутровыми пуговицами платьях. Акцент Пратт и ее вечные «крутяк!», «офигеть» и «ничесе» раздражали ничуть не меньше, чем ядовитый смех Безумного Шляпника.

— Блестящая штучка! — пропищала следующая пациентка, сидевшая рядом с Пратт. Маргарет Пай могла бы составить Пратт серьезную конкуренцию в борьбе за звание самого невыносимого-пациента. Ее прозвали Сорокой, и она действительно напоминала эту птицу. Любой блестящий предмет немедленно привлекал ее взгляд, после чего она окуналась в собственную реальность, из которой ее не удавалось вытащить. Она сделала бы все что угодно ради того, чтобы заполучить сияющую добычу, и она была куда сильнее (и опаснее), чем казалась.

Именно доктор Лиланд настояла, чтобы в группу включили Сороку. Переживая за судьбу проекта, Харлин согласилась, но, ознакомившись с ее историей болезни, пожалела, что для начала не расспросила Джоан о причинах такого решения. Несколько докторов поставили Маргарет Пай один и тот же диагноз, осложненный обсессивно-компульсивным расстройством: социально-неадекватная личность. С профессиональной точки зрения Харлин, Пай требовалась структурированная терапевтическая программа с системой четко сформулированных целей и периодическими вознаграждениями. Все это вкупе с медикаментозным лечением обсессивного расстройства принесло бы куда больше пользы, чем групповая терапия.

К сожалению, скудный бюджет «Аркхема» просто не мог себе позволить столь дорогие программы для всех нуждающихся в них пациентов. Будь Маргарет Пай знаменитым и опасным преступником, совет директоров постарался бы получить грант на ее лечение. А если бы у нее нашлись богатые родственники, администрация клиники обратилась бы за средствами к ним.

Сорока же попала в «Аркхем» из другой психиатрической больницы после трагического инцидента, закончившегося гибелью трех человек. В свое время эта история наделала много шума, но вскоре о ней забыли, тем более, что газеты по ошибке назвали ее не Пай, а По, и никто не исправил ошибку. У Сороки не было ни семьи, ни друзей. К ее истории болезни прилагалась записка о том, что свидетельство о рождении пациентки утеряно и вскоре будет получена копия. Бумага казалась очень старой на вид, и никто уже не знал, почему свидетельство так и не прислали и кого стоило об этом спрашивать.

Харлин сочувствовала Сороке. Если Пай и была неадекватной личностью, то только потому, что неадекватный мир предавал ее на каждом шагу. Вполне возможно, доктор Лиланд надеялась, что участие в групповой терапии, в окружении других женщин, послужит стимулятором для ума пациентки и поможет заинтересовать ее хоть чем-то «не блестящим».

Что ж, бывали и более странные прецеденты. Последняя женщина в группе как раз олицетворяла такой случай.

Уже в детстве Мэри Луиза Даль играла в кино и была обожаемым ребенком. Но в отличие от других детей-звезд, ее карьера не закатилась после того, как Даль выросла. Просто потому, что она не выросла и уже никогда не вырастет. Синдром Тернера, редкое заболевание, поражающее только женщин, приговорило Мэри Луизу к пожизненному заключению в теле ребенка.

Казалось, ей лет семь или восемь, возможно, меньше, ведь она вечно таскала с собой куклу. Ее развитие застыло. По крайней мере, ей повезло, что она не страдала от проблем с сердцем и почками — обычных последствий синдрома Тернера. Но самое ужасное заключалось в том, что семья, агент и киностудии скрыли правду о ее состоянии, чтобы не потерять колоссальные доходы. К тому времени, когда она узнала об их сговоре, применять гормональную терапию было уже поздно.

Мэри Луизу ожидало бесконечное детство, но не бесконечная карьера. Невозможно скрывать взрослый ум в детском теле. Зрители видели кого-то, кто пытался притвориться ребенком, и это было похоже на жутковатое представление роботов или компьютерную анимацию, только «в дрожь бросало куда сильнее», как выразился один из зрителей.

«Если бы существовал титул Человек-Которого-Жизнь-Поимела-Сильнее-Всех, Мэри Луиза определенно получила бы его», — подумала Харлин. Будь в этом мире хотя бы какая-то справедливость, ее родителей, агента и всех, кто разрушил ее жизнь, засадили бы в тюрьму. Харлин не знала, удастся ли Мэри Луизе когда-нибудь спастись из тьмы, в которую та погрузилась, но надеялась, что терапия хоть как-то ей поможет. Говорила Мэри Луиза нарочито по-детски, однако Харлин подозревала, что то просто привычка, а не нарушение речи. Пребывание в «Аркхеме» не способствовало расширению словарного запаса. Быть может, после пары групповых занятий она скажет что-то помимо «плотивная бойница» и «я нечаянно».

Похоже, собрать всех этих женщин вместе уже было неким достижением, даже если учесть, что они находились здесь не по своей воле. Харлин смотрела, как Мэри Луиза раскачивается на стуле, к которому ее приковывали цепи, а та уставилась на нее блестящими глазами поверх головы своей куклы.

«Она наблюдает за мной, — с тревогой подметила Харлин. — Точнее, наблюдает, как я наблюдаю за ней. Она меня оценивает».

Внезапно ей вспомнилась фраза одной из медсестер, Эстер Нетаньяху, которая проработала в «Аркхеме» даже дольше, чем доктор Лиланд, но не озлобилась и не стала циничной. К слову, наивной она тоже не была.

— Будь начеку, — сказала она Харлин. — Они столько лет были собой. Гораздо дольше, чем собой была ты. Они куда опытнее и знают об этом.

Мэри Луиза внезапно разрыдалась.

— Я не нарочно! Я не виновата! Я хочу домой. Почему меня не пускают домой?

— Ну вот, опять фонтан включила, — устало фыркнула Памела Айсли. — Терпеть не могу эту девчонку. Хоть бы кто-нибудь ее заткнул. Или все взрослые в комнате прикованы к стульям?

— Не надо так, дорогуша, — заявила Харриет Пратт. — Она же просто маленькая девочка.

— Черта с два! — Памела погладила одну из лиан в своих волосах.

Харлин удивленно моргнула: ей показалось или побег действительно обвился вокруг пальца Памелы? Обычные лианы так не делают. (Или делают?)

— Душка, не выражайся при детях и настоящих леди, — Пратт укоризненно покачала пальцем перед носом Айсли.

Все, кроме Памелы, перебирающей свои локоны, выжидающе посмотрели на Харлин. Та улыбнулась широкой профессиональной улыбкой.

— Поскольку это наша первая встреча, я подумала, что нам стоит познакомиться, — Харли надеялась, что голос у нее звучит уверенно. — Каждая из нас может представиться и что-нибудь рассказать о себе.

Памела даже головы не подняла.

— А что, в этой комнате кто-то не знает, кто я? Сомневаюсь. Мне представляться незачем.

Когда Харлин проходила практику, один из врачей сказал ей, что хороший психиатр никогда не позволяет пациенту перехватить инициативу.

— Вы могли бы рассказать что-то интересное о себе, — бодро произнесла она. — Или что-то важное для вас.

Айсли наигранно вздохнула.

— Растения мне нравятся больше, чем люди. А точнее я люблю растения куда больше, чем людей. Если вы ожидали что-то вроде рассказов о долгих прогулках по берегу моря или о любимой еде, или как мне удается пережить день, не перерезав ничье горло, включая собственное, обойдетесь.

— Какая же ты грубиянка, дорогуша, — Харриет снова пригрозила пальцем.

— Что ж, просветите нас, — Харлин ничуть не смутилась. — И как же вам удается пережить день, не перерезав ничье горло, включая собственное?

Плющ продолжала рассматривать свои волосы, однако Харлин поймала движение ее глаз под полуприкрытыми веками. Памела Айсли посмотрела на нее. Это был короткий, быстрый взгляд, и, скорее всего, она сомневалась, что Харлин его заметила. Но Харлин заметила.

— Вы же сами это упомянули, — продолжала Харлин. — Вот мне и любопытно.

Памела продолжала молча рассматривать свои волосы. Пауза затянулась, и Харлин уже собиралась представиться, как вдруг Айсли заговорила:

— Нельзя же все рассказывать в первый день. Чем мы тогда будем заниматься на следующей встрече?

«Попалась», — радостно подумала Харлин и подняла папку повыше, пряча за ней улыбку.

— Это не я! — опять завопила Мэри Луиза.

Ее сердитое лицо покраснело и распухло от слез. Она с яростью уставилась на Харлин. Ей не нравилось, что на нее перестали обращать внимание. Бывшая звезда оставалась все той же примадонной.

— Душка, да нас всех тут подставили по полной, — весело согласилась Харриет Пратт. — Я, вон, вообще никого не трогала, занималась своими делами, всего-то и хотела заполучить тот рубинчик в витрине. Как вдруг нарисовались двое из ларца, цап меня за шкирку и к судье! А тот заявляет, что я чокнутая какая-то и самое место мне в каталажке в «Аркхеме». Вот ведь сволочь!

— Блестящая штучка! Блестящая! — закричала Сорока, уставившись на шею Харлин, и та сообразила, что забыла снять свой кулон, подвеску в виде диска, с одной стороны которого переливался кадуцей, а с другой — слова «Primum Non Nocere», «Главное — не навреди». Кулон ей подарила мама на окончание медицинской школы.

Она торопливо застегнула верхнюю пуговицу блузки, надеясь, что, не видя украшения, Сорока про него забудет. Но та продолжала смотреть на ее шею рентгеновским взглядом. Настоящая сорока, скорее всего, тоже не поддалась бы на подобный обман, так что Харлин пообещала себе снять украшение перед следующей встречей.

* * *

— Не похоже, чтобы вы рыдали от отчаяния, — заметила доктор Лиланд, когда Харлин позже зашла в ее офис. — Неужели все прошло хорошо?

— Не сказала бы, что все было чудесно, — Харлин уселась на кожаную кушетку, стоящую рядом со столом. — Трудно, конечно, вести диалог между воплями Сороки и рыданиями Мэри Луизы. Но и полным провалом я бы это не назвала. Памела Айсли со мной заговорила. Обратилась ко мне.

Брови Джоан изумленно взлетели.

— Правда?

— Чистая правда и ничего, кроме правды, — Харлин вздернула правую руку, словно принимая присягу. — Она не соблаговолила поднять на меня глаза, но заговорила со мной.

— Ладно, оставим Плющ в покое. Как вам удалось спасти свое ожерелье?

Харлин усмехнулась.

— Застегнула рубашку наглухо. Думала, что задохнусь до смерти. В следующий раз заранее его сниму. Письменный отчет будет готов завтра. Если коротко, то Мэри Луиза по-прежнему кричит, что это не она, а от рифмованного сленга кокни у меня уже сводит зубы. Едва удержалась, чтобы не рассказать Пратт, как у нас с этим в Бруклине. В фирме «Рвач и Хвач».

Лицо Лиланд сразу помрачнело.

— Никогда не делайте этого, доктор Квинзель. Я серьёзно, — добавила она, заметив улыбку Харлин. — Никогда не изощряйтесь в остроумии и не включайтесь в игру. Это признак слабости, а в «Аркхеме» всякий, кто выглядит слабым, таковым и является. Если вам нужен человек для отвлечения внимания, зовите санитара. Повторяю, я не шучу.

— Хорошо, хорошо, обойдемся без шуток, — Харлин поерзала на софе.

Ее вполне устраивало то, как прошла первая встреча, и вдруг доктор Лиланд принялась выговаривать ей за что-то, чего она даже не сделала.

«Она — мой начальник». Харлин подавила вздох. Начальники всегда напоминают подчиненным, кто главнее. Если им не к чему придраться, они все равно заставляют тебя чувствовать себя виноватым. Где бы взять подходящего козла отпущения, когда он так нужен.

— Я добилась того, что Памела Айсли заговорила со мной, не прибегая ни к каким рискованным или глупым трюкам. Мне кажется, неплохой результат.

Суровое лицо доктора Лиланд смягчилось.

— Только не расслабляйтесь. Это первая встреча, а здешние пациенты любят поэкспериментировать. Им хотелось посмотреть, как вы будете держаться, и, уверяю, они узнали о вас больше, чем вы о них. Когда следующий сеанс терапии?

— Я как раз хотела об этом с вами поговорить, — Харлин выпрямилась. — Он назначен через неделю, но нельзя ли перенести его на послезавтра? С вашего одобрения, разумеется.

Джоан недовольно поморщилась.

— Можно посмотреть все сезоны телесериала за ночь, но с лечением такое не пройдет.

— Это вовсе не запойная терапия, — возразила Харлин, слегка покривив душой. — Нам стоит выработать подходящий ритм. Семь дней между сеансами — слишком долгий перерыв. Придется все начинать сначала, ведь мы будем вспоминать, на чем закончили в прошлый раз.

— Так ли уж это плохо? — Поинтересовалась доктор Лиланд, но Харлин почувствовала, что та колеблется. — В любом случае, я понимаю, что вы имеете в виду. Назначьте терапию через два дня. Это достаточно быстро, а необходимый перерыв между встречами сохранится.

— Отлично, — Харлин едва сдерживала широкую улыбку, а доктор Лиланд задумчиво склонила голову набок.

— Ваша мама никогда не говорила вам, что нужно быть очень осторожной с желаниями?

— Вообще-то, нет, — сухо усмехнулась Харли. — В моей семье все всегда понимали, что на одних желаниях далеко не уедешь.

Джоан осталась непреклонной.

— Тем более она должна была вас предупредить.

10

Оптимизм Харлин по поводу удачно прошедшей сеанса несколько поблек еще до начала второй встречи, едва она увидела кислое лицо Харриет Пратт.

«Похоже, маски сброшены», — подумала Харли, не оставляя, впрочем, надежды, что плохое настроение Пратт связано не с ней. Пока санитары пересаживали пациенток с кресел на колесиках на стулья, она делала вид, что просматривает записи, но сама украдкой наблюдала за происходящим.

Если Харриет не нравилось кресло, на котором пациентов возили по больнице, ее можно было понять. Харлин не поддерживала стандартную практику транспортировки опасных больных по клинике. Пациента привязывали за все части тела, даже голова была притянута к высокой спинке кресла. Как-то на совещании она подвергла сомнению такие традиции, ведь больной даже не мог оглядеться вокруг. Медсестра Фрида Вэнс заявила, что Харлин просто не понимает, что это такое, когда разозленный психопат со всей силы бьет тебя головой.

Тем не менее, Харлин все равно не нравилась эта процедура. Запрещать пациентам ходить самостоятельно, пусть и на короткие дистанции, неоправданно жестоко. Неужели демонстрация силы столь необходима? Если постоянно вести себя так, словно ожидаешь проблем, пациенты будут поступать соответственно. Но если обращаться с ними хотя бы с малой долей уважения, они будут более склонны вести себя цивилизованно.

Разумеется, некоторые из заключенных «Аркхема» слишком опасны, чтобы позволить им свободно передвигаться по больнице. Взять хотя бы Убийцу Крока. Наверняка он помнил их первую и пока последнюю встречу так же ярко, как и Харлин. Она понятия не имела, как его перемещали по больнице — обычного кресла на колесиках хватило бы секунды на две, не больше. Но Крок являлся уникальным экземпляром. Харлин внимательно ознакомилась с карточками всех пациентов, и, если бы ей пришлось расположить их в порядке убывания по степени угрозы, четыре ее подопечные не попали бы даже в первую десятку.

Разумеется, вне больницы все они представляли значительную опасность, особенно Памела Айсли. Но они находились не «вне», а «внутри», и осознавали, что никогда не покинут эти стены (если Сорока вообще представляла, где находится). Но обращаться с Маргарет Пай так, будто она слыла одним из ужаснейших преступников, явно не пошло бы ей на пользу. Так у нее никогда не возникнет причины сказать что-то, кроме «Блестящая штучка!»

— Мы вам еще нужны? — спросил у Харлин один из санитаров.

На груди у него висел бейджик с мальчишеским именем «Кевин», плохо подходящим человеку под два метра ростом, игравшему когда-то на позиции лайнбрекера в профессиональной команде по американскому футболу города Готэм.

— Нет, все в порядке.

Он повернулся было к двери, но потом решительно шагнул к Харлин и прошептал на ухо:

— Опасайтесь Харриет. Она сегодня в редкостно дурном настроении.

Вооруженный охранник выпустил санитаров, закрыл дверь и снова встал перед ней в позе «вольно». Харлин внутренне поморщилась: мы тоже готовы к бою, не только Харриет. И мы стреляем первыми.

Она повернулась к группе женщин. Памела Айсли по-прежнему не обращала на нее внимания. Сегодня ее привязали так, что она едва дотягивалась до самых длинных прядей своих волос. Харлин подумала, не позвать ли санитара, чтобы он немного ослабил ремни.

Харриет смотрела на нее с такой злобой, словно ее глаза пускали лучи смерти. Сорока тихо бормотала «блестящая штучка, блестящая штучка», уставившись на горло Харлин с подозрением и обидой, точно отсутствие кулона являлось персональным оскорблением. Мэри Луиза все так же твердила «это не я», но еще не дошла до стадии припадка и рыданий.

— Отлично, мы снова вместе, — Харлин надеялась, что ее жизнерадостный тон звучит естественно, — и можем поговорить о том, что каждая из нас ожидает от этих встреч. Я дам вам немного времени, чтобы…

— Не нужно мне ваше время, я могу и сейчас вам все выложить, мисс, — заявила Харриет.

Видимо, именно так выглядит человек, про которого говорят «нарывается», предположила Харлин, а вслух сказала:

— Правильнее называть меня не «мисс», а «доктор». Или даже «док».

— Ладно, док, слушаюсь, — на щеках Харриет проступили красные пятна. — Вы же главная, как и все ваши докторишки. Нам только и остается, что терпеть. Это ваш мир, но мы вынуждены в нем жить. Если это вообще можно назвать жизнью, — она потрясла цепями.

Харлин вдруг подумалось, что кому-нибудь стоило предупредить ее об умении Харриет Пратт читать мысли.

— Отлично, док, — продолжала пациентка. — Раз уж вам так хочется знать, чего я жду от этих встреч, как вы их называете, — Пратт выпрямилась на стуле, насколько позволяли цепи. — Чаю.

Харлин недоуменно моргнула.

— Повторите?

Пратт возвела глаза к небу.

— Черт меня побери, док, Господь ушей тебе не дал? Или ты на самом деле такая тупая? Чаю я хочу! Чао! Чайка! Чайна Таун, чайный пакетик, слыхала? Отвечаю: хочу чаю!

Харлин заглянула в историю болезни Харриет, чтобы убедиться, что сегодня ей не забыли дать нужные лекарства, как вдруг заговорила Памела.

— Она про напиток. Чай. Хоть «Английский завтрак», хоть Эрл Грей. Да хоть «Липтон».

Голос ее звучал так же устало, как и во время первой встречи, но Харлин показалось, что она уловила едва заметную нотку веселья. Важная деталь.

— Это не я! — внезапно разрыдалась Мэри Луиза. — Это ты! Это ты виновата!

— Она права, Харриет, — равнодушно растянула Памела, которая уже и не пробовала дотянуться до волос, а сидела, задумчиво рассматривая ногти. — Ты ведешь себя как идиотка. Я-то сразу сообразила, что ты имеешь в виду, но я здесь уже так давно, что успела бы вырастить стометровую секвойю. Знаю, по идее, это должен быть жаргон кокни…

— Не должен быть, а так и есть, — рявкнула Харриет. — Позырь в сети, сама увидишь!

— …но док, скорее всего, решила, что тебя хватил удар и ты заговариваешься, — Памела тяжело вздохнула. — Как бы я хотела построить машину времени и перенестись назад в те дни, когда я тоже не представляла, что ты несешь. Тогда было бы легче не обращать на тебя внимания.

Напряжение в комнате нарастало. Харлин услышала, как охранник позади нее открыл дверь и позвал санитаров. Она чуть повернулась на стуле и подняла руку, приказывая им оставаться в коридоре. Те уже приготовились бежать в комнату, чтобы усмирять ее пациенток, чего она не могла им позволить. Она намеревалась показать этим женщинам, что ей не понадобится взвод охраны с ремнями и успокоительным всякий раз, когда кто-то в плохом настроении. Особенно учитывая тот факт, что все пациентки и так были прикручены к стульям.

— Объявляю перерыв, — доктор Квинзель махнула коллегам. — Нам всем действительно не помешает чашка крепкого чая.

Воинственное настроение Харриет мгновенно испарилось. Она радостно ухмыльнулась.

— Вот это правильно, душечка. Мне Эрл Грей, если не трудно.

— Мне травяной, — Памела явно мечтала провалиться сквозь землю.

Харлин повернулась к Сороке и Мэри Луизе.

— Блестящее, — надулась Сорока, глядя на шею Харлин.

— Хочу сипучку! — заявила Мэри Луиза. — Не хочу плотивный тяй, хочу сипучку.

Харлин посмотрела на санитаров.

— Кто-нибудь, запишите, что нужно. Харриет — Эрл Грей, Памеле — травяной. Для Маргарет Пай воду и побольше блестящих кубиков льда, лимонад для Мэри Луизы — без кофеина, можно виноградный или имбирный эль. А мне зеленый чай. И не скупитесь, не просто по одной чашке.

— Тогда нам придется кого-то из них вести в туалет, — проворчал санитар по имени Оскар.

— Вам за это платят, — высокомерно напомнила Харлин. — Хотя лучше бы с вами пришла медсестра или санитарка. И еще принесите печенья.

— Печенья? — изумленно вытаращился Оскар.

— Тарелку печенья, — повторила Харлин. — Какой же чай без печенья?

* * *

— Вот теперь все культурненько, душечка, — заявила Харриет, когда санитары вкатили в камеру столик на колесах.

Спорить с ней никто не вызвался, даже Памела Айсли сидела спокойно, пока санитар наливал ей травяного чая в кружку, стоящую на широком подлокотнике. Правда, цепь, которая приковывала ее руку, не позволяла девушке поднести чашку к губам, так что ей приходилось неловко наклонять голову, чтобы сделать глоток. С остальными приключилась та же ситуация.

Харлин не сумела скрыть раздражения.

— Неужели нельзя хотя бы немного ослабить цепи, чтобы они могли двигаться? Могли есть и пить без цирковых трюков?

Оскар колебался, и тогда она повернулась к охраннику. Через мгновение тот заявил:

— Делайте, как сказала доктор Квинзель.

Вид у санитаров был неуверенный, но они подчинились.

— Спасибо. Если нам что-нибудь понадобится, я вас позову.

— Как же все культурненько, — проворковала Харриет Пратт, когда санитары вышли. — Я ведь права, душенька?

Похоже, она обращалась к Памеле Айсли, одна из лиан которой свалилась в ее чашку. Харлин собиралась сказать, чтобы она так не делала, но передумала. В конце концов, это ее чашка, и не похоже, чтобы ей это как-то повредило.

Харлин молча пила зеленый чай, предоставив заключенным возможность насладиться моментом. На самом деле ей и самой требовался перерыв, чтобы справиться с чувством вины и ощущением, что без устроенного Харриет представления, ей не хватило бы сообразительности осознать, как должно себя вести. Она так часто говорила о необходимости проявлять уважение к пациентам, но даже не подумала подать чай или кофе в середине дня. А ведь за стенами больницы такой порядок вещей считался совершенно нормальным. Так делали во всем мире. Во всем цивилизованном, мире.

Она тут же решила, что с этого дня во время встреч всегда будут подавать напитки и печенье. Харлин намеревалась превратить эти собрания в оазис спокойствия и удовлетворения, насколько это возможно с пациентами, прикованными к стульям.

* * *

— Я уже собиралась вмешаться и прекратить вашу затею, — доктор Лиланд заглянула в офис Харлин. — Однако мне понравилось, как вы справились с ситуацией, причем не только с больными, но и с персоналом. Думаю, вам стоит продолжать терапию. Посмотреть, как пойдет дальше. И обязательно с напитками и печеньем.

— Вам санитары рассказали? — удивилась Харлин.

Джоан покачала головой.

— Нет, служба безопасности показала мне записи с камер. Вы же знаете, большая часть комнат в «Аркхеме» находится под видеонаблюдением.

Харлин настороженно оглянулась. Несколько раз она переодевала в офисе колготки, а один раз ей пришлось приколоть степлером оторвавшуюся бретельку лифчика. Неужели все это время служба безопасности наблюдала за бесплатным шоу? Она хотела задать вопрос, но доктор Лиланд продолжила бубнить:

— …не теряйте бдительности. Пациенты могут расслабиться, но не позволяйте им излишней фамильярности. Дайте понять, что нельзя переступать установленные вами границы.

Харлин чуть было не спросила, чьи границы уважает служба безопасности, но тут доктор Лиланд получила сообщение и заторопилась к себе. Харли решила в будущем на всякий случай переодевать колготки и ремонтировать лифчик в женском туалете, хотя гарантии, что наблюдение не ведется и там, у нее не было. Если же камеры располагалась и в туалетах, за этим наверняка стояла какая-нибудь жуткая история. «Аркхем» был очень необычным местом работы.

Возможно, именно поэтому Джоан так настаивала на традициях и строгом следовании протоколам. Ее больше беспокоило, чтобы Харлин придерживалась определенных правил, чем то, что женщины вынуждены присутствовать на сеансах терапии в цепях. В настоящих цепях. Или лязганье оков напоминает о надлежащих границах?

Она не понимала, почему нельзя снять с них цепи, даже если пациенткам предстоит навсегда остаться в «Аркхеме». Харлин мечтала изменить ситуацию, сделать так, чтобы им позволили самостоятельно передвигаться и сидеть на обычных стульях, а не прикованными, точно дикие звери. Насколько улучшилась бы их жизнь! Возможно, они перестали бы сопротивляться лечению.

Пожизненное заключение отнюдь не означало, что эти люди не нуждались в уважении.

* * *

Перед третьей встречей Харлин знатно нервничала. В ординаторской доктор Персиваль неудачно пошутил насчет «третьего свидания». Даниэль Дюваль, старшая сестра с пятого этажа, не моргнув глазом, спросила его, удалось ли ему самому хоть раз в жизни побывать на третьем свидании, и сколько лет назад это было. Над шуткой посмеялись с большей охотой, доктор Персиваль обиделся, и Харлин сразу же почувствовала себя лучше.

Наиболее остро Харлин переживала из-за реакции доктора Лиланд. Иногда ей казалось, что Джоан специально заставляет ее нервничать перед встречей с пациентками. Она заглянула в кабинет Харлин за полчаса до сеанса и в очередной раз напомнила ей о необходимости поддерживать границу между собой и больными, не терять бдительности и не забывать, что Сорока и Мэри Луиза ничуть не менее хитры, чем Ядовитый Плющ. Харлин собиралась напомнить ей настоящее имя пациентки, но передумала. Не стоило спорить с начальством прямо перед терапевтическим собранием.

Встреча прошла без проблем, хотя Харлин не могла отделаться от ощущения, что все, включая санитаров и охранника у двери, нервничали больше обычного. Сильные эмоции, особенно такие как раздражение и настороженность, похожи на заразную болезнь. В своем личном журнале Харлин пометила, что именно этого стоило опасаться. К черту соблюдение границ! Гораздо важнее поддерживать уверенность в себе и положительный настрой. Вот о чем необходимо помнить.

Несмотря на энтузиазм, после четвертой встречи она почувствовала сомнения и смятение: диалоги участников группы оказались еще более бессмысленными, чем в первый раз. Она пыталась направить дискуссию в нужное русло, но никто не обращал ни малейшего внимания на ее усилия. Мэри Луиза не рыдала, зато все время передразнивала Памелу Айсли, изо всех сил изображала скуку и без конца повторяла «плотивная больница», что, по мнению Харлин, лишний раз доказывало бессмысленность ее попыток выглядеть, да и вести себя, как ребенок.

Сорока держалась отстраненнее прежнего. Лишь несколько раз обиженно буркнула «блестящая штучка», словно какое-то обвинение. Харриет вообще почти не разговаривала, а когда Харлин обращалась к ней, только хмыкала или пожимала плечами, гремя цепью.

Харлин с трудом признала, что ей необходимо обратиться к доктору Лиланд и попробовать сделать встречи более организованными. Для пациентов сеансы — не способ заняться чем-то после обеда, а полноценная терапевтическая программа, включающая в себя цели, которые они обязаны достигнуть. Она решила, что, начиная с пятой встречи, нужно будет составить программу для каждого сеанса. Возможно, пациентам это не понравится, но у нее не оставалось выбора.

Они должны развиваться.

* * *

— Сегодня я хотела бы попробовать кое-что новенькое, — сообщила Харлин, когда подопечные уселись вокруг нее со своими любимыми напитками.

— А что, появился какой-то иной способ сидеть в цепях и разговаривать ни о чем? — спросила Памела своим обычным, утомленным жизнью голосом. — Боже, я и не надеялась на чудо.

Харлин напомнила себе о необходимости придерживаться положительного настроя.

— Во время нашей второй встречи мы рассуждали о том, что каждая из нас хотела бы получить от этих собраний, и я…

— Золотко, я тебе вот, что скажу, — расхохоталась Харриет Пратт. — Лично мне охота к чертям послать эту терапию!

— В таком случае, тебе нужен план. — Харлин решила не отступать.

— Есть у меня план, — без особого энтузиазма вмешалась Памела Айсли. — Собираюсь насадить голову Бэтмена на кол.

— И я! — хором отозвались три женщины.

Харлин открыла рот от изумления. Она не ожидала, что Сорока скажет что-нибудь, кроме ее вечного «блестящая штучка».

— Это Бэтмен засадил нас в психушку, — Харриет обратилась к Харлин, словно доверяя ей тайну. — Если бы не он, мы бы…

— Блестящая штучка! — заявила Сорока.

— Ты совершенно права, душечка. Если бы не Бэтмен, наша жизнь была бы свободной и блестящей…

— Этот плотивный Бетти-мен! Это не я! Я не виновата, что он меня не любит. Ненавижу его, ненавижу, ненавижу! — разрыдалась Мари Луиза.

Как ни странно, Памела Айсли не стала по обыкновению жаловаться на ее рев, а принялась рассказывать о своей последней встрече с Бэтменом, когда он отправил ее в «Аркхем». Харлин собиралась направить разговор в нужное, «организованное» русло, но потом передумала: Памела Айсли говорила! И не просто отпускала короткие ядовитые реплики, но рассказывала о чем-то, что с ней произошло, позабыв о маске непреодолимого безразличия. Сорока произнесла целых два новых слова. И даже рыдания Мэри Луизы стихли: как и все остальные, она слушала Памелу.

К черту структуры и планы, подумала Харлин. Если сейчас прервать Памелу, та замкнется в себе. Остальные последуют ее примеру, и ей больше не удастся заставить их разговориться. Может, им просто нужно было найти интересующую всех тему? Такое впечатление, будто они бродили в одиночку в кромешной темноте, и вдруг перед ними зажглась путеводная звезда.

«Интересный материал для статьи, — подумала Харлин. — А может, даже для главы в книге».

Она потягивала чай и вела записи.

Выходит, именно Бэтмен оказался ключом, отпирающим замки крепостных стен, которые люди воздвигали вокруг себя. Да, их эмоции далеко не позитивны, но что с того? Главное, достучаться до подопечных. И пусть через ненависть. Какая разница? Ненависть связывала их, делала их неким сообществом…

— Если бы не назальные фильтры, — вздохнула Памела и впервые посмотрела прямо на Харлин.

— Назальные фильтры, — глупо повторила Харли, на что Памела покачала головой.

— Такой вариант я даже не рассматривала.

— Почему? — Вопрос прозвучал нелепо, но ничего другого Харлин не придумала. Как она могла отвлечься, пока Памела рассказывала о произошедшем?

— Да просто, — Памела бросила на нее уничижающий взгляд и повернулась к остальным женщинам. — Не воспользуйся он назальными фильтрами, мой особый сорт ночного жасмина вырубил бы его за минуту, и теперь Бэтмен удобрял бы мой сад. Взамен он упрятал меня в эту дыру, где даже на южной стороне солнечного света нет.

— Блестяще, — мрачно констатировала факт Сорока.

Харлин снова пожалела, что не слушала Памелу. Тем не менее, несмотря на попытки сконцентрироваться, она почувствовала, что ее мысли разлетаются стаей птиц. «Сейчас не время считать ворон», — подумала она, а потом удивилась, с каких это пор она использует подобные выражения.

— Пэмми, душка, хочешь, скажу, когда ты дурака сваляла? — тоном знатока поинтересовалась Харриет.

— Да уж, пожалуйста, просвети меня, — саркастически ответила Памела.

— Когда в одиночку с ним столкнулась! Кто же связывается с этой мерзкой мышью один на один? Тебе нужна банда или партнер, на которого всегда можно положиться, — Харриет выглядела настолько самодовольной, что едва не дрожала. — Связываться с Бэтменом самостоятельно — чистое безумие.

— Ах да, конечно, — Памела задрала нос. — Как я могла забыть: женщине нужен мужчина, иначе она никто.

— Ладно, ладно, зайка моя, нам всем нужен кто-то надежный. Человек — не остров, а женщина — тоже человек. Нельзя же работать совсем без подстраховки. Мы с моим дружком — как блюдечко с чашечкой, мы друг друга дополняем. Он Безумный Шляпник, а я…

— Блестящая штучка! — вскрикнула Сорока.

— Мартовская Крольчиха, — поправила ее Пратт.

— Но, в конце концов, ты оказалась здесь, как и я, — Памела обвела комнату рукой и лианы повторили ее жест.

«Как же такое возможно? — удивилась Харли, наблюдая за подопечной. — Это же просто растения, а не змеи!»

Хотя чем-то они действительно напоминали змей.

— Ты здесь, с нами, а твой дружок… где он? — продолжала Памела. — Попивает с кем-то чаек, судя по всему. Такое случается, когда становишься придатком к мужчине. Как жареным запахнет, он столкнет тебя в огонь, лишь бы самому спастись. Они всегда так поступают.

— У нас было по-другому, — рявкнула Харриет.

— Да неужели? — Памела рассмеялась коротко и насмешливо. — А на вид не скажешь.

— Блестяще! — встряла Сорока.

Женщины с укором повернулись к Харлин.

— Непростая тема, — заговорила она, пытаясь собраться с мыслями. Чашка в руке внезапно показалась ей очень тяжелой. Ей вдруг так захотелось опустить веки…

Тем временем лианы в волосах Памелы все удлинялись, скользя по ее плечам, рукам. Но так не бывает. Лианы не могли дорасти до цепей, не могли ломать звенья с такой легкостью, будто цепи сделаны из хрупкого пластика.

«Это невозможно, это галлюцинация, — думала Харлин, глядя, как лианы одну за другой освобождают сперва Харриет, потом Сороку и, наконец, Мари Луизу. — Со мной играет воображение».

— Ошибаешься, — голос Памелы звучал совсем не сонно. — Это не галлюцинация.

«Как я могла произнести это вслух, даже не понимая, что делаю?» — растерялась Харлин. Памела поднялась со стула и направилась к ней.

— Слышала когда-нибудь, что корни могут рвать металлические трубы и крошить фундамент дома?

Женщины встали. Памела нависла над ней, лианы в ее волосах шевелились, точно живые. Чашка Харлин выскользнула из пальцев и с тихим стуком упала на ковер.

«Мой чай… что-то с моим чаем», — осознала она.

— В чем дело, дорогуша? — раздался голос Харриет, стоявшей позади Памелы. — Тебе водичка не понравилась? — она протянула руку и поболтала перед лицом Харлин чайным пакетиком.

— Знаете, а ведь я тоже доктор, хотя и не такой, как вы, — произнесла Памела. Она почти мурлыкала, но лицо ее казалось удивительно напряженным. — Наша свежеиспеченная доктор Харлин Квинзель. С первого взгляда понятно, что это ваша первая работа.

Памела коротко рассмеялась.

— И что же вы, по вашему мнению, здесь делали? Пытались изменить мир? Оказывали помощь своим страдающим сестрам-женщинам? Или все-таки признаетесь, что намеревались использовать Чокнутых Дамочек «Аркхема», чтобы написать очередную дешевку о преступлениях и маньяках ради славы и признания?

— Блестяще! Блестяще! — пронзительно заверещала Сорока.

«Где же охрана? Где служба безопасности? Разве они не наблюдают за комнатой?»

— Ты не волнуйся, зайка, об охране мы позаботились, — Харриет присела перед ней на корточки, все еще сжимая в пальцах чайный пакетик. Чай пах странно и вблизи было видно, что пакетик самодельный. — Они на своих экранах наблюдают, как мы чинно сидим в кружочке, словно приличные, чокнутые дамочки.

«Но как, — испугалась Харлин. — Как?»

— Что как? — хихикнула Харриет, — Выражайся точнее.

— Я не хотела! — завопила Мэри Луиза и принялась колотить Харлин своей куклой, которая оказалась гораздо тяжелее, чем положено. При каждом ударе кукла пищала «Мама!»

— Нет! Прекратите! — взмолилась Харлин. Ей стоило огромного труда разомкнуть губы, но она должна была успокоить женщин. — Я вовсе не хотела использовать вас. Наоборот, я хотела показать, как плохо с вами обошлись другие. Полиция, судебная система. И в первую очередь Бэтмен!

— Налить тебе еще чайку, дорогуша? — Харриет оттолкнула Памелу и взмахнула острым куском разбитой кружки. — Может, полчашечки?

Харлин обернулась и заметила лежащего на полу охранника, туго стянутого лианами с ног до головы. Он не мог ни шевельнуться, ни позвать на помощь.

Жадные руки вцепились в ее горло. Она запоздало сообразила, что опять забыла снять кулон, и почувствовала, как цепочка врезалась в кожу, когда Сорока резко потянула его на себя.

— Блестящая штучка!

— Я не хотела! — рыдала Мэри Луиза.

Перед тем, как провалиться в темноту, Харлин увидела Памелу, вставшую между ней и остальными женщинами.

11

Харлин открыла глаза и резко села.

— Расслабьтесь, — сказала доктор Лиланд. — Вы в безопасности.

Видимо, произошло чудо, потому что она лежала на кожаной софе в кабинете доктора Лиланд и чувствовала себя почти нормально. Волосы у нее растрепались, и одежда помялась, но ничего не болело, и даже очки в кармане блейзера остались целы.

— Охраннику повезло меньше, — заметила Джоан.

— Он выживет?

— Да, хотя, скорее всего, до конца жизни будет бояться зеленых растений, — доктор подала ей стакан воды.

Харлин внезапно поняла, что ужасно хочет пить, и с жадностью осушила кружку.

— Как мне удалось выбраться невредимой?

— Памела Айсли, — доктор Лиланд снова налила ей воды. — Она вас спасла.

Харлин недоверчиво покачала головой.

— Но это невозможно, она подначивала остальных.

На этот раз девушка пила воду помедленнее, все еще ощущая странный вкус во рту после того чая… если то вообще был чай.

— Памела освободила моих подопечных, чтобы они напали на меня, — Харлин дотронулась до шеи и обнаружила, что кулон по-прежнему на месте. Еще одно чудо. — Мэри Луиза колотила меня своей страшно тяжелой куклой, и я потеряла сознание, — она невесело усмехнулась. — Впрочем, я уверена, что она не виновата.

— Голова куклы оказалась набита камнями, — сообщила доктор Лиланд. — Памела Айсли презирает и ненавидит все человечество, поодиночке и скопом. Но, похоже, вас она ненавидит меньше, чем остальных. Намного меньше. Она не подпустила к вам женщин и позвала на помощь. Сейчас все сидят по камерам, где отныне и останутся. Думаю, можно не объяснять, что групповой терапии больше не будет. Ни для них, ни для других пациентов.

Харлин мрачно кивнула.

— Я усвоила урок. Никаких сеансов с несколькими пациентами одновременно.

— Раз уж мы решили обменяться запоздалыми соображениями, — продолжала Джоан, — я тоже сглупила, когда позволила больным с мета-способностями участвовать в групповой терапии без усиленных мер безопасности. Да и операторам стоило держать ухо востро. Они не заметили, когда живая картинка на мониторе сменилась записью.

— Но мы же там не развлекались, не двигались особо, это же терапия. По крайней мере, так планировалось.

Доктор Лиланд присела рядом с коллегой на софу.

— Я возьму на себя полную ответственность за произошедшее. Но, должна признаться, мне очень хотелось, чтобы вы оказались правы, и чтобы обращение с ними, как с пациентами, а не персонажами, которых они изображают, заставило их выбраться из скорлупы и побороть недуги.

— В этом заключался весь смысл, — несмотря на пережитое, Харлин обрадовалась, что доктор Лиланд ее понимала. — Я думала, если буду придерживаться этой линии, мне удастся до них достучаться.

Джоан вздохнула.

— Об этом мы можем только мечтать.

Минуту они молчали. Потом Харлин спросила:

— Вы ведь знали, не так ли? Знали, что моя идея не сработает.

— Как я уже сказала, мне хотелось, чтобы вы оказались правы. Я подумала, вдруг новое лицо и новый подход чем-то помогут? Надеялась, появление новичка напомнит подопечным, что, пусть «Аркхем» представляется им безвременной пропастью и чистилищем, на самом деле время движется, все меняется, и, возможно, им необязательно носить нестираемое клеймо опасных преступников. Что у них есть шанс измениться и стать лучше.

— Иногда «Аркхем» и вправду кажется преддверием ада, — прошептала Харлин. — Вокруг нет ничего и никого. Пациенты лишены человеческих контактов, кроме друг друга и персонала. Нет ни интернета, ни социальных сетей…

Доктор Лиланд слегка нахмурилась.

— Люди, попавшие сюда, слишком опасны для тюрем усиленного режима и слишком больны, чтобы держать их в обычной больнице под замком. Они токсичны даже для самого ужасного окружения. Рядом с ними люди будто дышат ядом.

Харлин удивленно посмотрела на нее. Неужели это та же женщина, которая минуту назад говорила, что хотела бы улучшить жизнь заключенных в больнице?

Лиланд бросила на нее косой взгляд:

— У меня тоже бывает плохое настроение.

— Но ведь не все здесь безнадежны. Некоторые выздоравливают и выписываются.

— Иногда. Впрочем, это случается все реже. Быть может, потому что мир скатывается в безумие, и Томас Зсасз оказался прав.

— Вы имеете в виду его идею, будто безумие — единственная здравая реакция на сошедший с ума мир?

— Именно, — Джоан села за свой стол. — Кстати, с Виктором Зсасзом они не родственники. Насколько мне известно.

— Если Томас прав, — медленно проговорила Харлин, — не означает ли это, что нет никакого смысла в помощи пациентам обрести душевное здоровье? Знаете, дорогуша, ни за какие коврижки в это не поверю, — добавила она гнусавым голосом девчонки с бруклинских улиц.

Доктор Лиланд рассмеялась.

— Вот и хорошо. Возьмите отгул на остаток дня и на завтра, просто чтобы убедиться, что организм избавился от той дряни, которую они подмешали в чай. Отдохните и послезавтра возвращайтесь на работу. Мельницы никуда не убегут.

— Я не могу понять, как им удалось меня отравить. Они были прикованы к стульям, а лианы Памелы…

Она умолкла, не в силах понять, произошло ли увиденное на самом деле или у неё все же возникла галлюцинация.

Лиланд плечами пожала.

— Уже не первый раз пациентам «Аркхема» удается провернуть невозможное. Они очень хитрые. Даже те, у кого нет сверхспособностей.

Харлин почувствовала себя очень усталой и поднялась на ноги.

— А я-то воображала, будто делаю для них нечто важное.

— Для разнообразия сделайте что-то для себя и посидите завтра дома.

— Не хочется проявлять слабость. Подопечные перестанут мне доверять, если решат, будто Памела Айсли может одной левой справиться со мной.

— Насчет Ядовитого Плюща не беспокойтесь. Помните, она ненавидит вас куда меньше, чем остальное человечество. Это к лучшему. Она пользуется влиянием среди заключенных, и далеко не все из них женщины.

Харлин направилась в кабинет, чтобы забрать кое-какие вещи, в том числе, несколько папок с историями болезни. Если уж отсиживаться дома, то с пользой. Она пыталась открыть тугой замок, рассуждая, какие карточки взять и на чем сконцентрироваться: на личностных расстройствах или на болезнях.

Когда ей удалось открыть дверь, первым, что она увидела, была роза, стоящая в крохотной круглой вазочке на ее столе.

Харлин замерла, рассматривая полностью раскрывшийся цветок роскошного темно-алого цвета. Роза стояла в прозрачной, стеклянной вазе. Сердце у Харлин дрогнуло при мысли, что кто-то подарил ей нечто столь прекрасное. Подарки обычно приносят людям радость, но она даже не помнила, когда кто-то в последний раз сделал ради нее что-то подобное.

«Возьми себя в руки, подруга, — прошептал тихий голосок разума. — Это просто цветок. Не куча золота и не бриллиант Хоуп, и даже не приказ о повышении зарплаты. Ты заметила, что это растение? Оно тебе ни о ком не напоминает?»

Харлин обдало холодом. Неужели Памела Айсли — Ядовитый Плющ — пытается снова навредить ей? Или это предложение мира?

Извините, что пыталась убить вас. Больше такого не повторится.

Господи, что, если Ядовитый Плющ не просто не возненавидела ее, а захотела с ней подружиться? На что похожа такая дружба?

Но Ядовитый Плющ никогда не срезала растения, для нее такой поступок расценивался, как убийство. Она ни за что не решилась бы на подобное.

Тогда кто прислал ей розу?

Вдруг это ловушка?

Глупая мысль: какая из розы ловушка?

«Если поспрашивать здешних пациентов, выяснится, что даже воздух можно сделать опасным», — подумалось ей. «Тут все мы эксперты в опасностях».

Роза могла оказаться электрифицированной. Или швыряться отравленными шипами. А если она наклонится понюхать цветок, а он брызнет ей в лицо уксусом? Или чем-нибудь похуже?

Пока доктор Квинзель шла к столу, ничто не взорвалось и не упало ей на голову. Хороший знак. Приблизившись, она заметила рядом с вазой игральную карту рубашкой вверх. Харлин машинально подняла ее, не задумавшись о последствиях.

Какое-то время она молча смотрела на подарок, а потом рассмеялась и почувствовала, как напряжение спадает. Ей следовало бы сразу догадаться, что роза была не от Ядовитого Плюща, да и вообще не от женщины.

На карте был изображен Джокер. Под смеющимся лицом клоуна шла надпись:

* * *

Добро пожаловать! Почему бы вам при случае не опуститься до моего уровня? Джей.

— Отличная шутка, мистер Джей, — произнесла она голосом крутой бруклинской девчонки. — Игра слов, разумеется.

Прекрасную розу мог подарить только мужчина. Только ему хватило бы смелости вообразить, будто при виде одной роскошной розы женщина придет в такой восторг, что не обратит внимания на отсутствие еще десяти.

Кому-то придется продемонстрировать мистеру Джею, что он ошибается, и Харлин как нельзя лучше подходила для подобной роли.

Но это подождёт до завтра.

Ещё решит, что одной розы достаточно, чтобы она кинулась к нему навстречу.

12

Когда на следующее утро Харлин вошла в кабинет доктора Лиланд, та посмотрела на нее с удивлением и недовольством.

— Мне казалось, мы договорились, что вы отдохнете еще один день.

— Я отдохнула, — заверила ее Харлин. — Я настолько превосходно себя чувствую, что не считаю нужным пропускать рабочий день.

— Вам стоило провести время дома, — нахмурилась доктор Лиланд.

— В этом нет необходимости. В противном случае, я бы не разговаривала сейчас с вами. Я отлично себя чувствую. Никакие отрицательные последствия от отравленного чая меня не тревожат, и я вовсе не травмирована. Я хочу продолжить работу.

Харлин с трудом скрывала нетерпение. Иногда ей казалось, что забота Лиланд больше напоминает жесткий контроль.

Джоан взглянула на нее с сомнением.

— Ладно, так и быть. Но если почувствуете себя нехорошо…

— Я тут же отправлюсь домой. Обещаю. Но этого не случится. Я не больна, а персонала всегда не хватает.

Скорее всего, именно ее последняя реплика окончательно убедила доктора Лиланд согласиться и дать ей возможность заняться пациентами. Харлин уселась за свой стол, сдвинув вазу с розой и карту, чтобы раскрыть еженедельник и проверить расписание. Ей предстояло изучить лекарственные назначения некоторым пациентам и написать отчеты. А еще, где-то во всей этой суматохе, ей предстояло разобраться с Джокером.

Лучше всего заняться им пораньше с утра, пока она не устала. К тому же, ей стоило хорошо продумать стратегию разговора. Джокер — не мелкий мошенник, надеющийся красивым жестом произвести впечатление на миленькую докторшу, которая, к слову, не являлась его врачом. Нет, каков нахал!

Думая о нем, она все больше злилась. Похоже, этот клоун считал ее полной дурой и был слишком высокого мнения о своей персоне, раз уж подумал, что его пошлый жест заставит ее шлепнуться в обморок от восторга.

Да, стоило поговорить с ним немедленно, на свежую голову. Она поставит его на место, и удовольствие от процесса не покинет ее весь день. Ничто так не гарантирует успеха, как другой успех.

Харлин Квинзель черкнула несколько строк в маленькой записной книжке: она всегда конспектировала мысли — это помогало в работе. Перечитав написанное, добавила пару предложений и спрятала книжку в карман жакета. Надела строгие очки, пригладила волосы и, вооружившись маской профессионализма и уверенности, характерной для успешных женщин, направилась на самый нижний этаж подвальных уровней, где ее поджидал опасно обаятельный Джокер.

Больше всего на свете Джокер любил превосходные трюки. Такие изобретали редко. Полным-полно хороших трюков и еще больше посредственных. А вот великий трюк бесспорно мог считаться изысканным произведением искусства.

Многие настаивали, что самый эффектный трюк в истории проделал не кто иной, как Дьявол, когда убедил мир, что его нет. Великой шутку делал тот факт, что все о ней знали и все равно верили, будто дьявола не существует. Джокер считал, она по праву занимает первое место в Зале славы. Шутка успешно использовала незыблемое свойство человеческой натуры: верить во что-то, несмотря на свидетельство обратного или, наоборот, отсутствие доказательств.

Джокер пока не совершил ничего столь совершенного. Тем не менее, и ему было чем похвастаться. У него имелись грандиозные планы на эту интригующую смесь красоты и мозгов, которую представляла собой Харлин Квинзель. Нельзя сказать, что его идеи отличались новизной или оригинальностью, скорее, его вдохновляла проверенная временем классика. Он понимал: задача предстоит сложная, и собирался потрудиться на славу, чтобы получить шедевр, нареченный «Величайшим розыгрышем Джокера — убедить Харлин Квинзель, что он стоит ее внимания».

Название не отличалось краткостью и емкостью, но и трюк предстоял не из легких.

* * *

Его прелестная мишень решительным шагом вошла в камеру и приказала охраннику убираться. Тот даже не пытался спорить: сердитый взгляд Харлин сквозь крутые очки в черной оправе буквально вытолкнул его из комнаты. Новая доктор знала, как брать быка за рога: выбрать самого крупного мужика в помещении и показать ему, кто здесь хозяин. Охранник, между прочим, высился под два метра. Джокер рядом с ним казался мальчишкой! Но рост не сыграл никакой роли: один взгляд Харли, и охранник сдулся, точно воздушный шарик. Давненько Джокер не наблюдал столь яркой демонстрации доминантного поведения. К тому же, она проделала этот трюк, одетая не в кожаную сбрую и сапоги-ботфорты на высоких шпильках, а в строгом костюме с плиссированной юбкой и удобных туфлях-лодочках.

Что это, если не знак свыше?

Может, теперь самым сексуальным образом считается роль «Главного бухгалтера»?

— Безумно счастлив, что вы наконец навестили меня в моей одинокой камере, — проворковал Джокер.

— Почему бы и нет.

Доктор Квинзель выглядела впечатляюще. Держалась она прямо и казалась значительно выше ростом. Любой подумал бы, что она контролирует все, что видит вокруг.

Пациент собрался встать с койки, но Харлин резко подняла руку.

— Не стоит, я не задержусь.

— Как скажете, доктор, — улыбнулся мужчина и растянулся на боку, подперев голову рукой. — Чем могу служить?

Харли достала игральную карту и с хрустом согнула ее.

— Можете объяснить, как это попало в мой кабинет? В запертый кабинет.

— Конечно, могу. Я сам положил карту на ваш стол, — его улыбка стала еще шире.

— Вы? — она убрала карту. — Лично?

— Я никогда не делаю ничего безлично. Мне кажется, это попросту невежливо.

Разумеется, красивая дама-психиатр даже не улыбнулась.

— Уверена, служба безопасности и доктор Лиланд будут очень рады выяснить, как вам удалось покинуть камеру, найти розу с вазой, оставить их у меня на столе и вернуться незамеченным.

— Я тоже в этом уверен, — Джокер присел на кровати, подложил под спину подушку и приглашающе похлопал по одеялу рядом с собой. Харли сделала вид, что не заметила жеста. — Однако, конечно же, я не собираюсь рассказывать им правду, ведь, если бы вы планировали меня выдать, вы бы уже это сделали. Так что могу смело предположить, об этой истории никто не узнает.

Лицо доктора Квинзель не дрогнуло, и он убедился, что она никогда его не выдаст.

— Слышали ли вы, что стали местной знаменитостью? — поинтересовался пациент.

— Неужели? — она бросила на него высокомерный взгляд. — И о чем шепчутся?

— Что вы отлично управляетесь с огнетушителем, — весело заявил он. — А вот чаепития вам даются хуже.

Ее щеки чуть порозовели, но выражение лица не изменилось.

— Еще я слышал, что, по крайней мере, одна из Чокнутых дамочек Готэма восхищается вашим характером и вашей смелостью. Как восхищаюсь и я. На самом деле, все ваши пациенты очень высокого мнения о вас. Но я бы, пожалуй, сказал, что общение один на один удается вам куда лучше, чем групповая терапия. Мне эта идея вообще никогда не нравилась, особенно здесь. Любой коллектив в «Аркхеме» сразу начинает ссориться и выяснять, кто самый крутой. Бессмысленное занятие.

— Потому что самый крутой — вы?

— Не люблю распространяться о своих достоинствах, — Джокер с показной скромностью опустил глаза.

— Еще как любите, — возразила доктор.

— Ах, куколка, ты меня раскусила, — он схватился рукой за сердце.

— Меня зовут доктор Квинзель, а не куколка, — ощетинилась Харлин.

— Прошу прощения. Я частенько перехожу границы. Эта черта, вкупе со склонностью к хвастовству, привела к тому, что мне трудно заводить друзей, легко производить впечатление на врагов, а остальным людям исключительно сложно со мной разговаривать. Я уже не столько личность, сколько тяжкий крест для многих. Мало кто решается взвалить на себя подобную ношу. И вот я заключенный в камере на самом нижнем уровне больницы, которая сама по себе полное дно.

— Вот и оставайтесь здесь. В вашей камере. Хватит уже противозаконных выходок.

Джокер сделал вид, что раздумывает над ее словами.

— Что ж, хорошо, доктор Квинзель, я согласен быть паинькой потому, что вы меня об этом попросили. Взамен и я хотел бы кое о чем вас попросить.

— Вы не в том положении, чтобы что-то у меня просить, — надменно заявила Харлин. — Но мне любопытно, о чем вы?

— Я хотел бы, чтобы вы вновь пришли и навестили меня, — тихо сказал он. — Вы даже не представляете ужасную скуку этого монотонного существования. Каждый день похож на предыдущий, ничто не меняется, действия предсказуемы. Я сижу в этой камере, вижу тех же людей, а секунды отсчитывают время, как и вчера, как и годы назад, и завтра все повторится.

Она молча повернулась и постучала в дверь, чтобы охранник открыл ее. Когда Харлин ушла, Джокер молча улыбнулся. Она ушла, потому что не знала, что ответить.

Попалась.

* * *

В кабинет Харлин шла, гордо выпрямив спину, не расслабляясь ни на секунду. Закрыв за собой дверь, она тяжело опустилась на стул, позвонила дежурной сестре и сообщила, что не успевает закончить работу, поэтому встретится с мистером О’Брайеном на час позже. О’Брайен даже не заметит ее отсутствия.

В отличие от Джокера, истосковавшегося по обществу.

Харлин собиралась продолжить лечение О’Брайена, как и любого другого пациента, но сомневалась, что сумеет что-либо улучшить. Мир полон людей, вполне довольных своим серым существованием, и преступники ничем от них не отличались. Хотя ей все равно казалось, что человек, нарушивший закон, выделяется на общем фоне.

Джокер был совсем другим. Он бросил ей вызов, заявив, что она может изменить его жизнь. А Харлин Квинзель обожала, когда ей бросали вызов.

Откуда взялись подобные мысли?

Но нет, уже поздно — она не забудет то, о чем уже подумала.

* * *

После разговора с Джокером Харлин о многом задумалась, и, несмотря на все усилия предотвратить поток мыслей, они возвращались снова и снова, и она ничего не могла с этим поделать. Джокер безусловно являлся идеальным примером эксгибициониста и экстраверта в крайней степени. Самое худшее, что молено сотворить с подобным человеком — запереть его в клетке, в подвале, сведя человеческие контакты к нулю. Пытка, а не лечение. Естественно, в таких условиях он только и делает, что помышляет о бегстве. В какой-то момент желание перевоплотится в манию, и тогда он или сбежит, или его голова взорвется. Само собой, после побега потребность совершить что-то неподобающее подчинит его себе. А дальше останется только считать погибших.

Его, разумеется, поймают — обычно этим занимался Бэтмен — вернут в «Аркхем», и цикл возобновится: удушающие условия, рост напряжения, побег, преступления, поимка, возвращение в Лечебницу. Неужели никто не замечает, что человек попал в замкнутый круг из-за существующей системы правосудия? Точнее, системы в том виде, в котором ее воплощал Бэтмен, не являющийся ее частью. Уму непостижимо! Что с того, что он «хороший» и защищает интересы «хороших людей»? Разве это делает поступки замаскированного мстителя законными?

Ответа не существовало, потому что никто не задавался такими вопросами. Они не вписывались в миф о героизме Бэтмена, которому всецело верили жители Бэтмена. Любой, кто подверг миф сомнению, очевидно сам был плохим человеком, достойным тюрьмы или даже сумасшедшего дома. Собственно, в этом и заключалась правда: если ты не одобряешь действия Бэтмена, ты — псих или преступник. А, возможно, и тот, и другой сразу. Стало быть, если неподчинение Бэтмену являлось преступлением, значит, преступление само по себе было актом протеста.

Придя к этому внезапному открытию, Харлин уверовала, что сумеет помочь Джокеру вырваться из замкнутого круга, в который его загнала судебная система. Она могла продемонстрировать ему другие пути самовыражения, которые не позволят Бэтмену снова швырнуть его в бездонную черную яму под названием «Лечебница Аркхем».

* * *

Взгляд доктора Лиланд был полон сомнения и тревоги.

— Мне неприятна гипотеза, что Лечебница «Аркхем» — тупик, из которого нет выхода.

— Я этого не утверждала.

Харлин потратила почти три недели, переписывая отчет со своими предложениями так, чтобы слова звучали объективно и менее эмоционально. Трудно сохранять холодную голову, когда ты настолько захвачен предметом и идеями. Она ясно осознавала, что после фиаско с групповой терапией, доктор Лиланд будет особенно пристально рассматривать любые ее задумки. Она хотела произвести впечатление спокойного, рассудительного профессионала, а не увлеченной девчонки.

— Я просто указала на тот факт, что многие пациенты «Аркхема» никогда не выйдут на свободу.

— Потому что они всегда будут представлять угрозу для окружающих, а не потому, что «Аркхем» — тупик.

— Согласна, — Харлин надеялась, что голос не выдаст охватившее ее нетерпение. — Но это не означает, что мы должны помогать только тем, у кого имеются шансы когда-нибудь покинуть эти стены. Да, им не станет лучше, но нам стоит хотя бы попробовать улучшить их состояние, дать им возможность выразить свои чувства…

— По большей части, их чувства касаются убийства других людей, — Джоан откинулась в кресле. — И в «Аркхеме» они оказались именно из-за выражения этих чувств.

— Неужели? Насколько я понимаю, очень многие здесь оказались из-за Бэтмена.

Доктор Лиланд бросила на нее быстрый взгляд.

— Да, их поймал Бэтмен, причем многих из них прямо в момент совершения преступления. Но причиной помещения преступников в «Аркхем» стал медицинский диагноз.

— Уверены? Ведь никто не знает, кто такой Бэтмен. Он может быть одним из докторов, подписывающих эти диагнозы, или одним из высших чинов полиции. Не исключено, что он — один из судей, которые выносят приговор.

— Готэм не похож на другие города, — выдохнула доктор Лиланд с печальной усмешкой. — Приезжим обычно трудно понять, что мы тут считаем нормальным.

— Как бы я хотела, чтобы однажды моим пациентом стал Бэтмен.

Доктор Лиланд только рассмеялась.

— Знаю, это невозможно, — продолжила Харлин. — Он не рискнет и не снимет маску. Но представьте, что один из ваших пациентов — замаскированный мститель. Что вам придет в голову? Неужели, что-то вроде: «Черт, надо же, а он неплохо справляется со своими проблемами. Интересно, он женат?»

— Только если бы этот мститель на самом деле оказался Бэтменом, — засмеялась Джоан.

— Вы упускаете главное, — Харлин почувствовала нарастающее раздражение.

— Как и вы, доктор Квинзель. Полагаю, вы уже устали от напоминаний, но я вынуждена повторить: Готэм — не ваш родной город.

— То есть, по-вашему, я не понимаю просто потому, что не понимаю. Отлично. Вы меня раскусили. И все же, не факт, что я ошибаюсь и улучшить положение дел невозможно. — Она кивнула на лежащую на столе папку. — Мои предложения как раз касаются того, как сдвинуться с мертвой точки.

Улыбка доктора Лиланд застыла.

— То есть… едва вы станете личным психиатром Джокера, в «Аркхеме» все сразу наладится? Подождите, я понимаю, вы не это имели в виду, — поспешила добавить она, заметив, что Харли собирается возразить. — Тем не менее, отдельные ваши предложения очень похожи на подобное упрощение.

— Мне кажется, то, что столь нетривиальный ум брошен на самое дно самого нижнего уровня больницы, — огромная потеря для общества. Такому активному индивидууму куда лучше подошла бы терапия, учитывающая его натуру. Сейчас же его пытаются превратить в кого-то другого. Знаю, мой предыдущий проект оказался не слишком удачным и признаю, что было ошибкой начинать работать с группой. Мне куда лучше удается работа с пациентом один на один. Только я и Дж… пациент.

— У нас не хватает персонала, чтобы мы позволили вам работать с одним-единственным пациентом, — твердо отрезала доктор Лиланд.

— Но я не собираюсь бросать других пациентов, — солгала Харлин, стараясь не выдать своего разочарования. — Я хотела бы посвятить Джокеру дополнительное время…

— У больницы нет денег оплачивать вам сверхурочные, — напомнила Лиланд.

— Я могла бы заниматься им в свободные часы.

Джоан помолчала, потом сказала:

— Если я отвечу «нет», вы будете возвращаться к этой теме снова и снова, пока я не скажу «да» или не выйду из себя. Верно?

— Даже не знаю, как вам ответить.

— Неважно, — доктор Лиланд колебалась. — Подозреваю, мне придется пожалеть об этом решении и все закончится очень плохо, но я даю свое согласие. Правда, с некоторыми оговорками: я хочу ежедневно получать письменный отчет о каждой минуте, которую вы проведете с Джокером. Прошу, будьте осторожны. Палата Джокера — единственное место в клинике, где не ведется видеонаблюдение.

Харлин удивленно моргнула.

— Странно. Я думала, за ним наблюдают всеми возможными способами.

— Прежде всего, мы не можем себе этого позволить… — вздохнула Джоан. — Но возле его двери круглосуточно дежурит санитар. Иногда двое. К тому же, убежать с нижнего подземного уровня еще никому не удавалось, даже Джокеру.

Харлин с трудом поверила, что наблюдение за Джокером ограничивается санитаром, торчащим у двери с прижатым к замочной скважине ухом, однако решила промолчать и не рисковать добытой победой.

— Любые изменения в назначенных ему медикаментах должны быть одобрены мной, — продолжала Лиланд. — Если я скажу «нет», так и будет. И если я решу прекратить эксперимент, вы не кинетесь решать вопрос через мою голову, иначе мне придется принять дисциплинарные меры. Ясно?

— Яснее ясного, босс, — произнесла Харлин с акцентом девушки с бруклинских улиц. — Как скажете, так и сделаем.

Джоан даже не улыбнулась.

— Это не повод для шуток, доктор Квинзель.

— Разумеется, — быстро исправилась Харлин.

Она просто хотела снять нарастающее напряжение. Но раз Бэтмен в подобных случаях не шутил, значит, другие тоже не имели права, если, конечно, не собирались оказаться в глубочайших подземельях Аркхема.

Харлин вдруг подумала, что Бэтмену удалось превратить шутку в преступление.

13

Доктор Лиланд настояла, чтобы Харлин прочитала или перечитала все имеющиеся материалы о Джокере прежде, чем начать проводить с ним сеансы терапии. Пришлось ознакомиться с отчетами о его арестах, с письмами и заключениями различных экспертов, плюс записями самого Джокера.

Последнее заинтересовало Харлин больше всего.

Творчество Джокера оказалось разнообразным. Он переходил от живого хаотичного стиля к холодной сосредоточенности, иногда его мысли оказывались удивительно точны, отдельные парадоксальные и опасные идеи явно высказывались только для того, чтобы подразнить докторов. Все его записи о больнице велись карандашом, и копии часто получались плохие. Харлин решила непременно заполучить оригиналы. Хотелось почувствовать текстуру бумаги, увидеть, как силен нажим на грифель в отдельных фразах. Несомненно, если она хочет ему помочь, не говоря уже о том, чтобы написать о нем книгу, все это имело огромное значение.

Харли с удовольствием обсудила бы свои соображения с доктором Лиланд, но та была занята по горло: времени едва хватало на основные задачи и внезапные визиты членов совета. Харлин ей сочувствовала. Члены совета имели скверную привычку являться в самый неподходящий момент, да еще привозить с собой экспертов, и все они ожидали, что доктор Лиланд обязательно найдет минутку-другую для беседы.

Правда, в то же время Харлин ощутила, что несколько охладела к своей начальнице. С одной стороны, этот факт являлся следствием того, что она освоилась в больнице и ее «медовый месяц» начинающего доктора прошел. С другой, как и все руководители, Джоан периодически считала нужным напоминать окружающим, кто здесь главный.

К тому же Харлин по-прежнему беспокоил их последний разговор о Бэтмене.

Харлин пыталась понять точку зрения доктора Лиланд, но у нее ничего не получалось. Очень странно. Те обстоятельства, что городская полиция одобряла деятельность Бэтмена, а комиссар полиции считался его верным сторонником, мало что меняли: Бэтмен оставался преступником. Он до сих пор не очутился за решеткой лишь потому, что избрал своей целью наказывать других преступников.

Следовательно, добрые намерения имели значение. Но тогда немедленно возникал вопрос: а откуда же все знали, что намерения Бэтмена добрые? С этой точки зрения, пообещай Джокер больше не вредить неповинным горожанам и обратить таланты на других психов, его следовало выпустить на свободу, верно?

Нет, конечно, или, по крайней мере, не сейчас. Джокеру понадобится долгий период лечения, прежде чем Лиланд согласится хотя бы перевести его в другое отделение с самого нижнего подвального уровня больницы.

Про себя Харлин предполагала, что при правильной интенсивной терапии состояние Джокера вполне может улучшиться настолько, что его можно будет выпустить из больницы. Но даже в этом случае он все равно попал бы в специальное заведение для таких как он, в городе, где полиция открыто сотрудничала с преступником, с Бэтменом, и народ считал его хорошим. И тут всплывал еще один важный вопрос: насколько он был хорош на самом деле? Фантастический автомобиль и все эти необыкновенные высокотехнологичные штучки, которыми он пользовался, явно стоили приличных денег. Вывод: он богат. И ведь не просто богат, а сверхбогат. Он должен был быть миллиардером, возможно. Но идейные гуманисты редко становятся миллиардерами.

Может, «Бэтмен» — некий коллективный проект, и группа богатеев сообща делила расходы? Зачем им это? Вряд ли ради налоговых вычетов. Отмывание денег? Или они просто мечтали, чтобы у них водился личный полицейский?

Возможно, Бэтмен шантажировал их, чтобы они оплачивали его расходы.

Разве порядочный человек решится на подобное?

Почувствовав, что мысли опять разбредаются, Харлин заставила себя сосредоточиться на отчете об одном из пациентов, который собиралась написать. Накануне доктор Лиланд прислала ей служебную записку, напоминая, что не следует забрасывать подопечных. Харлин кольнуло раздражение.

Она ведь пообещала не делать этого.

Джоан, видимо, никогда не поймет, что Харлин — добросовестный врач, даже если речь заходит о таких пациентах, как Фил «Пыш» Фробишер.

Фил «Пыш» был наемным поджигателем. Если кому-то требовалось устроить пожар, чтобы получить страховку, они связывались с Филом, и все их проблемы исчезали, как дым. Просил он немного, а работал отлично: инспекторам и следователям редко удавалось найти типичные следы, указывающие на преднамеренный поджог.

Какое-то время дела у Пыша шли отлично, но, в конце концов, удача повернулась к нему спиной. Компьютерные волшебники из полиции поймали его с поличным, когда он пытался вызвать замыкание в электролиниях при помощи ноутбука. Ходили слухи, что на самом деле его поймал хакер, нанятый конкурентами Фила, которым приспичило во что бы то ни стало остановить Пыша, пока он не пустил их по миру.

«Да уж, такое возможно только в Готэме», — заключила Харлин.

Фил обожал устраивать пожары, и его не волновало, находились ли в помещении люди. За ним числилось изрядное количество жертв. В пожаре, из-за которого он и попал в «Аркхем», погибло шесть человек.

Все думали, что Пыш окажется трудным пациентом, но он вел себя вполне смирно до тех пор, пока ему позволяли наблюдать за пожарами по компьютеру. Пожар в фильме, в новостях или телевизионном шоу — не важно. Как ни странно, в реальной жизни он никогда не оставался полюбоваться танцующим огнем, устроенным им самим. Только на экране. Для поджигателей такое поведение не являлось типичным: обычно им нравилось смотреть на плоды своего труда.

Говорить с ним было трудно, ведь он не отрывался от экрана. Харлин старалась привлечь его внимание, но Фила ничего не волновало. У него имелся компьютер, на экране полыхали яркие вспышки — вот и весь секрет счастья.

Однажды, после очередной безуспешной попытки пообщаться, Харлин в отчаянии спросила:

— Разве вы не хотите, чтобы вам стало лучше?

Вопрос его удивил.

— Лучше? — переспросил Пыш, словно не расслышав ее. — Мне сейчас лучше, чем когда бы то ни было.

Он включил «Унесенных ветром» и перемотал до кадров горящей Атланты. Похоже, этот фильм ему никогда не надоест.

Впрочем, выздоравливать Пышу отнюдь не выгодно. Его поместили в «Аркхем» с одним условием: если комиссия придет к выводу, что он психически здоров, ему придется предстать перед судом за поджоги и убийства. Страховые компании могли бы заново начать расследование уже закрытых дел, и закрутился бы механизм, из-за которого пострадали бы люди, получившие выплаты.

Харлин вдруг подумалось, что, проверь она крупные пожертвования больнице с того момента, как сюда попал Фил, ей бы удалось понять, кто из владельцев собственности в Готэме крайне заинтересован, чтобы Фил оставался в психушке до конца своих дней.

Но выгодно ли подобное расследование? Поздравит ли ее Лиланд с успешным раскрытием преступлений? Или больница лишится денег, и это послужит прекрасным поводом ее уволить?..

Наверняка, Джоан отнеслась бы иначе к этому, если бы ее работу одобрил сам Бэтмен. «Отличное расследование, доктор Квинзель», — сказал бы он. И тут доктор Лиланд, конечно же, пришла бы в восторг.

Внезапно Харли стало стыдно. Она врач, а не коп, ее задача — лечить пациентов, а не расследовать преступления.

А что, если поговорить с кем-то из полицейского управления Готэма?

Отличная идея. Неужели она запамятовала, что случилось, когда она в прошлый раз попыталась сообщить полиции о преступлении? Ее отца арестовали за то, что его избили, бандиты собирались убить ее мать, а она сама чуть было не угодила в лапы извращенца. (Не забыть: Дельвеккьо. Бруно Дельвеккьо. Она помнила о данном себе обещании добраться до этого мерзавца), рог знает, что может случиться, обратись она в полицию Готэма. Вдруг ей взбредет в голову пошутить в своем бруклинском стиле, а они вызовут Бэтмена, чтобы упрятать ее в «Аркхем»? «Глядишь, еще окажешься в соседней камере с Ядовитым Плющом», — посмеялась она. Доктор Лиланд точно не расстроится: Харлин все-таки выросла не здесь.

При одной мысли о подобном раскладе у нее похолодело в душе. Глупости, конечно, однако она решила держаться подальше и от копов, и от Бэтмена.

Харлин напомнила себе, что стоит мыслить конструктивно. Придумала же она план групповой терапии для женщин. Правда, план не сработал… но сама задумка была неплоха! Идея написать книгу по-прежнему нравилась ей, только теперь предметом исследования выступал Джокер.

История о нем должна стать чем-то большим, чем очередным сенсационным романом. Разумеется, откровения необходимы, чтобы книга хорошо продавалась, но главное, донести до публики мысль, что у Готэма имеется собственный рецепт создания преступников: немного уголовщины, немного комиксов плюс двойные стандарты, демонстрируемые полицией и судами, которые установили одни правила для Бэтмена и другие для всех остальных. Учитывая происходящее, странно, что вообще половину населения Готэма еще не объявили психопатами.

Интересно, сколько пациентов «Аркхема» угодили в Лечебницу лишь потому, что они чем-то досадили Бэтмену?

Невольно Харлин представила доктора Лиланд, читающую ее книгу. Вид у той был бы печальный и разочарованный.

«Не стоило мне вам доверять, ох, не стоило. В конце концов, вы не из этого города».

Может, стоит описать начальницу как безвольную жертву продажной системы? Или как человека, пытающегося делать добро, несмотря на нарастающий хаос и коррупцию?

Нет, доктору Лиланд и такой вариант не понравится. Фразу «пешка в руках» вряд ли сочтут комплиментом. К тому же Джоан слыла другим человеком.

«Хитрая карьеристка, которую не волнует, откуда берутся деньги».

Тоже не подходит.

Черт возьми, она ведь стала психиатром именно для того, чтобы понимать, почему люди совершают те или иные поступки! Но сейчас ей казалось, что она знает намного меньше, чем в самом начале карьеры.

Лучше сконцентрироваться на Джокере. Нужно рассказать его историю. Рассказать, как уникальная, вывернутая наизнанку социальная среда Готэма исковеркала его и превратила в то, чем он стал. Впрочем, если подумать, вряд ли существует социальная среда без тех или иных искажений. Бруклин тоже не был раем. Тамошние копы арестовали ее папочку, хотя он был жертвой, а не преступником. Причем арестовали безо всякой помощи Бэтмена.

Взгляд Харлин упал на незаконченный отчет. Черт, опять она отвлеклась. Сначала нужно закончить доклад по подопечному, а потом уже можно приглядеться к Джокеру.

14

— Я провела много времени, изучая вас, — призналась Харлин Джокеру.

— Неужели? — он лежал, растянувшись на койке, словно на кушетке у психоаналитика. Разумеется, поза была выбрана специально. — Честно говоря, ничего другого от моего психиатра я и не ожидал.

Харлин сделала пометку в блокноте, чувствуя, как сильно забилось сердце. Он назвал ее «мой психиатр». Каким-то образом ему удалось в двух словах передать оттенок обладания. Этот факт заставил девушку насторожиться и в то же время принес… удовольствие. Не стоило, разумеется, так реагировать. Они ведь почти не общались. Для взаимной симпатии прошло слишком мало времени. Или нет?..

Задумавшись, Харлин не сразу заметила, что Джокер выжидающе смотрит на нее.

— Похоже, вы меня не слушали, — краска залила ее щеки. — Я спросил, удалось ли вам найти что-нибудь такое, что упустили из виду все прочие бесчисленные специалисты?

— Я слушала, — доктор притворилась, что перечитывает записи. — Дайте мне минуту, хочу решить, с чего начать. А вы… вы расскажете мне что-нибудь, чего не говорили этим бесчисленным специалистам?

Джокер улыбнулся, но выражение его мертвенно-белого клоунского лица оставалось серьезным.

— Дайте и мне минуту. Тоже решу, с чего начать.

— Вы должны быть абсолютно искренни со мной, иначе…

— Иначе вы не будете знать, как мне помочь, и мы потратим время впустую, — закончил он за нее. — Старая песня.

— Сомневаюсь, что вы уже слышали нечто подобное, — Харлин поправила очки.

Прядь волос выбилась из прически. Она решила поправить ее позже: сейчас нельзя приводить себя в порядок, даже если речь шла о том, чтобы просто заправить завиток за ухо. Она обязывалась придерживаться строго формальной атмосферы, чтобы не нарушать установленные границы между врачом и пациентом.

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулся Джокер.

— Что простите?

— Все дело в имени, дорогая. Вы же не забыли, что меня зовут Джокер?

— Разумеется, я помню, — хладнокровно ответила Харлин. — Но, похоже, вы забыли мое: меня зовут доктор Квинзель, можно просто доктор. Я не дорогая, не милая, не куколка или как там мужчины называют женщин, чтобы принизить их значимость.

Джокер молча посмотрел на нее. Он привык задавать гон в любых обстоятельствах, но ее реплика застала его врасплох и стерла самодовольную ухмылку с лица. Харлин вдруг почувствовала удовлетворение от маленькой победы, но ничем себя не выдала.

— Я вовсе не собирался вас обидеть, доро… доктор, — произнёс Джокер через мгновение. — Прошу меня простить, это все старые привычки, от которых трудно избавиться.

— Ну да. Интересно, сколько вам понадобится времени, чтобы прекратить спектакль? Тогда мы смогли бы поговорить серьезно.

— О чем же? Собираетесь исследовать тайные глубины моего мозга? Хотите понять, что мной движет? Докопаться до корней всех моих проблем?

— Я бы хотела добиться улучшения вашего состояния.

Харлин с любопытством поглядела на пациента, в надежде увидеть, как он среагирует на ее реплику, но Джокер лишь насмешливо фыркнул.

— Ну вот, а говорили, у вас серьезные намерения.

— Серьезные, — Харлин внутренне поморщилась, чувствуя, что оправдывается.

— Ну, конечно, — Джокер закатил глаза. — Улучшить мое состояние!.. Такой шутки я не слышал со времен египетских фараонов, но и тогда это уже не было смешно.

— Я не похожа на врачей, занимавшихся вами, — сказала Харлин. — Возможно, они уверяли, что помочь вам невозможно, но я так легко не сдаюсь.

— Да кто вообще говорит о других врачах? — во все горло расхохотался Джокер. — Хотели они меня вылечить, убить или отправить на Марс — не знаю и знать не хочу, — он сел на край кровати и наклонился вперед. — Точно так же мне без разницы, что вы думаете на сей счет. Меня невозможно вылечить. Мое состояние нельзя улучшить, меня нельзя реабилитировать, спасти, промыть мне мозги или что вы там еще планируете. К черту! Я хорошо знаю самого себя и знаю правду: для меня нет никакой надежды. Ни малейшего шанса, никакого лекарства. Ничего, ноль, кукиш с маслом и полная фига!

Джокер встал. Харлин тоже немедленно поднялась на ноги: он оказался выше ростом, но, когда они стояли рядом, не так нависал над ней.

— Значит, вы легко не сдаетесь? Отлично! Мои поздравления. Можете не сдаваться. За вас это сделаю я, доктор Дорогуша и Куколка. Ничего, привыкнете, я же привык.

Харлин выпрямилась во весь рост и без страха взглянула в искаженное гротескное лицо перед собой.

— Вижу, сегодня нам вряд ли удастся нормально поговорить, — произнесла она спокойным голосом, словно не слыша его воплей. — Вернусь, когда вы будете чувствовать себя… иначе.

Она повернулась на каблуках и вышла.

Выкрикивая что-то нечленораздельное, Джокер попытался кинуться вслед за ней, но стоявшие возле двери санитары были начеку. Его вопли превратились в визг, и обеспокоенная Харлин едва удержалась, чтобы не оглянуться.

К ее удивлению, в коридоре ждала доктор Лиланд.

— Вы в порядке?

Харлин кивнула:

— Как ни странно, все прошло лучше, чем я ожидала. Пожалуйста, извините меня, но мне нужно вернуться к себе и поскорее все записать, пока я ничего не забыла.

* * *

Харлин чувствовала, что доктор Лиланд захочет подробно обсудить произошедшее, может быть, даже примется утешать ее, хотя она не нуждалась в утешении. Еще она опасалась, что Лиланд отменит ее работу с Джокером в связи с его эмоциональной реакцией. Но доктор Лиланд так и не постучалась в ее кабинет. Под вечер Харлин услышала, как Джоан заперла дверь и ушла домой. Ушли и все остальные доктора, за исключением доктора Венделла, который был на дежурстве. Харли могла спокойно закончить отчет и обдумать, как лучше организовать новую встречу с Джокером.

Сколько же понадобится сеансов, чтобы он перестал устраивать шоу? Он заявил, что привык жить так, как живет, что означало, в числе прочего, что он пойдет на многое, лишь бы оттолкнуть ее. Разумеется, Харлин отступать не собиралась, но он все равно устроит «Цирковое Представление Джокера» с ним же в главной роли просто потому, что он не представлял, на что еще способен.

Харли набрасывала мысли в блокноте, когда в дверь тихо постучали. Бросив взгляд на часы, она удивилась, что задержалась на час дольше, чем планировала.

На пороге появился Адам, один из санитаров, дежуривших в камере Джокера.

— Извините, что побеспокоил вас, доктор Квинзель, но он настаивает.

— Он? — как будто она не поняла, о ком идет речь.

— Наш подземный, тоскующий клоун настоял, чтобы я нашел вас. Хочет извиниться.

Харлин в изумлении вскинула брови.

— Он уже проснулся после уколов?

— У него выработалась сопротивляемость к успокоительным.

Она уже собиралась спросить, откуда Джокер узнал, что она до сих пор не ушла домой, но передумала и вместо этого произнесла:

— Я как раз ухожу домой. Передайте Джокеру, что мы увидимся в следующий раз.

Адам одобрительно ухмыльнулся.

— Обязательно передам. Доброй ночи, док.

«Будет ему уроком», — подумала Харлин, закрывая за собой дверь.

* * *

Она проснулась в четыре утра от кошмара: ей приснилось, что Джокер повесился у себя в камере на веревке, сплетенной из одежды. Двое санитаров перерезали веревку и сняли тело. Лиланд стояла рядом с Харлин, заламывая руки, словно истеричная девчонка. «Когда об этом узнают другие пациенты, они взбунтуются и сожгут больницу». Она повернулась к Харлин. «Мне придется сказать Бэтмену, что Джокер хотел извиниться, а вы бросили его и ушли домой. Он так разозлится на вас».

Харлин глотнула воды из стакана на тумбочке и попыталась снова заснуть. Но стоило ей закрыть глаза, как она вновь оказалась перед мертвым телом Джокера рядом с доктором Лиланд, бормочущей что-то про Бэтмена. Она заставила себя открыть глаза и пошла на кухню делать кофе. День предстоял тяжелый.

— Раз уж вы хотите узнать, правильно ли поступили, я должна сказать, что, без всякого сомнения, это то, что нужно. Я не совсем понимаю, почему вы вообще меня об этом спрашиваете, — Джоан нахмурилась — Джокер должен осознавать, что мы не намерены прибегать по первому его зову, даже если он пожелал извиниться за свое поведение.

Харлин кивнула.

— Я тоже так подумала в тот момент.

— Хотите сказать, сейчас вы думаете иначе? — насторожилась Лиланд.

— Мы врачи и по отношению к пациенту всегда находимся в позиции силы. Между доброжелательной настойчивостью и запугиванием очень тонкая грань.

Джоан мягко рассмеялась.

— Я все слышала из коридора. Если кто кого и запугивал, это были не вы.

— Не совсем так. Я не дала ему такой возможности.

— Вы цепляетесь к деталям. Ну, хорошо, будь по-вашему. Джокер хотел запугать вас, но ему не удалось. В любом случае, мы не позволим ему даже попытаться это делать.

— По крайней мере, он знал, что поступает плохо, и захотел извиниться, а я заставила его ждать, причем не один час. Я буквально оставила его в подвешенном состоянии.

Харли едва заметно вздрогнула.

— Что-то не так? — забеспокоилась Лиланд.

— Нет, все в порядке, я просто неудачно выразилась. Я была в таком раздражении, что думала только о себе, а не о реакции пациента. Мне захотелось преподать ему урок.

— Что совершенно правильно. Иногда мы делаем именно то, что нужно, сами до конца не осознавая мотивов. В конце концов, мы — всего лишь люди.

— Но нам следует быть выше эгоистических побуждений.

— Вот в следующий раз и будете, — усмехнулась Джоан.

— Самое худшее, что можно сделать, это оставить ситуацию нерешенной на ночь. Мои родители никогда не ложились спать, не помирившись после ссоры. Даже когда отец был в… уехал на время, они все равно не оставляли конфликт нерешенным. Особенно на ночь.

— Вы — не ваша мать, а Джокер — вам не отец. Отношения между доктором и пациентом никоим образом не напоминают отношения в семье.

— И тем не менее, это близкие отношения, — парировала Харлин. — В чем-то даже ближе. Пациенты доверяют врачу такие вещи, которые никогда не рассказали бы супругу. К тому же, в наших отношениях явный перекос: вся информация и вся сила находятся на стороне врача.

— И слава богу! — теперь доктор Лиланд выглядела откровенно встревоженной. — Иначе нам всем конец! Обитатели больницы безумны, но отнюдь не глупы, а Джокер — вообще настоящий дьявол. Никогда не рассказывайте ему ничего о себе, даже самые незначительные и банальные детали. Он использует их, чтобы испортить вам жизнь.

Харлин недоверчиво нахмурилась.

— Никто не может быть настолько опасен.

— Его погубил нарциссизм и желание немедленно удовлетворять все свои прихоти. А с интеллектом у него полный порядок. Я бы порекомендовала вам отложить следующую встречу с ним на неделю.

— Но это вступает в противоречие с моей концепцией концентрированной терапии, — возразила Харлин. — По плану мы должны проводить лечебный сеанс каждый день. После недели ожидания нам придется начинать заново.

— Вы еще в самом начале своего пути, — доктор Лиланд подняла руку, не давая Харлин возразить. — Я уже дала вам свое согласие и не собираюсь менять решение, ведь вы еще толком ничего не успели. Но мне бы хотелось, чтобы вы делали между сеансами перерывы хотя бы в два-три дня.

— Суть лечения заключается в том, что действие, ответ и противодействие происходят одновременно. Именно поэтому не стоило оставлять его на ночь без ответа. Впрочем, что сделано, то сделано, и я бы хотела продолжить работу по уже намеченному плану.

— Лет пять назад я никогда бы не согласилась на подобное, — в голосе Лиланд звучала покорность судьбе. — И сейчас не стоило бы… Но я уже дала вам свой ответ. Только отложите встречу хотя бы до конца дня.

— Я так и планировала, — солгала Харлин.

В действительности, она планировала отправиться к Джокеру прямо из кабинета доктора Лиланд. Теперь ей придется ждать до девяти часов. Неприятный расклад, но у нее не было иного выхода, что злило ее еще больше. Следовало ответить, что лучше поговорить с Джокером с утра на свежую голову.

«В следующий раз соображай быстрее», — подметила она.

— К тому же, я ведь пообещала, что буду встречаться с Джокером в свободное время, — добавила она, вставая. — А у меня сегодня с утра еще три пациента, и я не хочу опоздать на встречу с ними. Если не возражаете…

Доктор Лиланд махнула рукой:

— Идите, идите. И опять нам в бой, нести излечение пациентам. Да вы сами знаете, что я имею в виду.

— Знаю.

Харлин заглянула к себе, взяла планшет и заперла дверь. Прикинула, не отправиться ли к Джокеру немедленно, но передумала: если доктор Лиланд узнает об этом, не даст ей покоя. Что ж, даже плохой день может стать еще хуже.

С утренними пациентами она справилась быстро. Не то чтобы она не уделила им должного внимания, но, по правде говоря, параноидальный шизофреник Джейк Максвелл нуждался лишь в уточнении дозировки лекарств. Иногда они переставали действовать, и он уверял, что инопланетные захватчики в сговоре с правительством заменяют всех животных на земле (включая рыб) роботами. Когда Харлин спросила, почему они не трогают людей, он ответил:

— Потому что так проще. Им не придется покупать униформу для всех людей на земле.

Судя по всему, ожидать от него более разумной реплики в ближайшем будущем не стоило. Сам Максвелл не отличался агрессивностью, зато злил других. Один из консультирующих психиатров даже предложил проверить, не испускает ли Максвелл какие-то особые феромоны, но в истории болезни не нашлось данных о подобной проверке. Харлин сделала пометку, что его нужно поместить в одиночное заключение. К тому времени, когда ему понадобится одиночная камера, он все равно уже не будет соображать, где находится.

Массовый убийца Горди Совей утверждал, что слышит голоса в своей голове, прямо как Джейн Д’Арк. (Многие думают, что ее звали Жанна, но я-то знаю правду). Голоса рассказали ему, как добыть автомат, и сам Архангел Клэнси (да, его так зовут, он мне по буквам продиктовал) приказал пойти в торговый центр и открыть стрельбу.

По мнению Харли, Совей являлся еще одним печальным примером посредственности, и ей пришлось сидеть и выслушивать истории про голоса в его голоса. Словно «Твиттер» для убийц-психопатов без всякого воображения.

Перед обедом у нее состоялась встреча со Стэнли Стоквеллом, серийным убийцей со склонностью творить добро. Сам Стэнли называл себя «змеем милосердия». Стэнли помогал заботиться о больных в домах престарелых, где регулярно отправлял на тот свет пациентов со старческой деменцией. Возможно, он и по сей день продолжал бы этим заниматься, если бы не увлекся и не решил распространить свое милосердие на всех стариков, у которых случались приступы забывчивости или рассеянности.

Старенький пациент в одном из домов престарелых чуть было не выпил чашку отравленного кофе, но тут Стэнли схватили. Ввиду полного отсутствия чувства раскаяния, его отправили в «Аркхем». «В справедливом мире его самого ждал бы Альцгеймер», — подумала Харлин. Пациентом он оказался настолько скучным, что иногда Харли хотелось дать ему оплеуху. В самом начале своих занятий психиатрией она и представить не могла, как много психопатов элементарно скучны. Ханна Арендт верно подметила, говоря о банальности зла.

Харлин перекусила в кабинете, чтобы спокойно обдумать встречу с Джокером. Она прекрасно понимала, что, учитывая его характер, невозможно заранее предсказать грядущее. Это пугало и в то же время вызывало интерес. Более того, возбуждало.

Он так отличался от пациентов, с которым ей приходилось иметь дело. Они казались ей бесстыдно предсказуемыми, будто заводные игрушки. Еще один серийный убийца, Дервуд Ле Блан принялся хамить и дерзить. Пришлось позвать санитаров и отправить его в «тихую комнату». Похоже, он заранее настроился на скандал. Дервуд повторял одни и те же ругательства, оскорбления и обвинения. Ее присутствие не имело для него никакого значения: с таким же успехом она сама могла стать заводной игрушкой.

Несмотря на несколько чашек крепкого кофе, Харлин едва не заснула, сидя с двумя последними пациентами. И проблема заключалась не в раннем подъеме: когда она работала интерном, ей приходилось недосыпать, и она хорошо знала разницу между физической усталостью и непреодолимой скукой. Справиться со скукой было куда труднее, но девушка продолжала выполнять свою работу, выслушивая все те же истории, которые пациенты рассказывали ей уже сотни раз, время от времени издавая понимающее хмыканье.

Закончив последний сеанс, она едва удержалась, чтобы не пуститься бегом.

Так как сегодняшний день являлся «тем самым днем», когда весь персонал на месте, доктор Лиланд устроила общее собрание. Эти встречи были куда более интересным занятием, чем беседы с занудными пациентами, и Харлин ждала их с нетерпением. Она по обыкновению вела записи, чтобы не потерять ход мысли. Правда, вернувшись в свой кабинет, она обнаружила, что все ее записи вращались вокруг Джокера.

Понять причину его злости и гнева. Это явно больше, чей просто недовольство заключением, но насколько больше? Откуда взялось прозвище — Джокер? Карты? Может, кто-то из родителей страдал пристрастием к азартным играм? Необъяснимая тяга к фрикам. Как его зовут на самом деле?

Самая удивительная особенность Джокера. По Готэму бродило огромное количество чокнутых, самовлюбленных, мега-ярких преступников, но только одному Джокеру удалось сохранить свое настоящее имя в тайне. Такое впечатление, что он возник из ниоткуда, сам по себе, просто потому, что ему так захотелось. Все, кто его знал, знали его только как Джокера.

«Никто не появляется из небытия. Но если кому-то и удалось возникнуть, словно по мановению волшебной палочки, то именно этому клоуну» — подумалось Харлин.

У нее оставался свободный час, и она воспользовалась им, чтобы дописать начатые отчеты, внести в них изменения и заново перечитать некоторые истории болезни. Поняв, что выдохлась, она бросила отчеты и сложила материалы о Джокере в отдельную папку, предназначенную только для него, как для самого сложного из ее пациентов. Кроме копий газетных статей и ее собственных заметок там почти ничего не хранилось.

Доктор Лиланд просила врачей делать отчеты онлайн, чтобы персонал «Аркхема» мог легко найти их в облачном хранилище. Бумажные копии Харлин всегда оставляла себе. Любой сервер можно взломать, а пропажа или изменение информации означали бы безвозвратную утерю оригинала. Разумеется, имелись и электронные архивы, но Харлин уже сталкивалась с компьютерными проблемами и знала, что копий много не бывает. К тому же, Харлин не сомневалась, что существуют данные, доступ к которым не должен являться открытым. Ее личные заметки не предназначались для чужих глаз. Архивировать их тоже не представлялось возможным, так как архивирование — динамичный процесс и записи менялись по мере поступления новых сведений. Она подозревала, что записи о Джокере окажутся исключительно динамичными.

Ее вдруг охватило настолько безумное желание спуститься в камеру Джокера, что ей почудилось, будто она излучает волны жара. Она почти ожидала, что вот сейчас, сию минуту, доктор Лиланд войдет к ней в кабинет и объявит, что прекращает программу лечения, потому что с ее точки зрения, Харлин проявляет нетипичную заинтересованность к данному персонажу. Да кто она такая и что о себе возомнила? Может, считает себя Зигмундом Фрейдом или Карлом Юнгом? Лечебница «Аркхем» — не то место, где можно или нужно делать открытия в психиатрии. Это особый склад для хранения токсичных индивидуумов, слишком опасных для обычного склада. С такими, как Джокер, нужно обращаться в точности, как с ядовитыми субстанциями, каковыми они и являются.

Харлин услышала, как доктор Лиланд заперла дверь своего кабинета и ушла.

Харлин подождала, пока до нее не донесется гул двигателя, свидетельствующий, что машина главврача выехала со стоянки. Только после этого она схватила планшет и папку с материалами и неспешно спустилась по лестнице на самый нижний ярус.

Лифтом она решила не пользоваться.

15

«Ну, конечно, она вернется, я нисколько в этом не сомневаюсь», — думал Джокер, когда Энгус сообщил ему, что прелестная доктор Квинзель сейчас придет. Он еще утром попросил санитаров — причем попросил вежливо — сказать ему, когда она направится к его камере. Теперь он сожалел об этой просьбе. Ему казалось, он продемонстрировал неуверенность в себе. К счастью, Энгус был полным идиотом и не придал значения таким тонкостям. Спусти его кто-нибудь с лестницы, он, возможно, понял бы намек.

Впрочем, это больше не имело никакого значения. Харлин Квинзель возвращалась, потому что попалась на крючок. Она уверена, что лечит его, но каким сама она будет развлечением. Он был так рад, что отныне ему не придется терпеть всех этих занудных, считающих себя психиатрами идиотов, которыми кишел «Аркхем» (за исключением доктора Лиланд). С ней не заскучаешь, и она умная. Ему придется быть очень осторожным в присутствии Джоан Ла-Ла-Лиланд. Тем более, что она будет приходить чаще: следить за работой доктора Квинзель, чтобы убедиться, что та не повторит свою ошибку с клубом «Чокнутых Дамочек «Аркхема». Никогда нельзя расслабляться.

Интересно, Харлин осознавала, насколько красива? Или она одна из тех женщин, которые не способны увидеть в зеркале свое настоящее отражение? Так много красавиц даже не подозревали, что красивы. Ему удалось разузнать у санитаров, что доктор Квинзель в прошлом была гимнасткой, а среди них полно неудачниц с комплексами по поводу внешности. Этому способствовал сам характер спорта.

Почему доктор Квинзель не выступала на Олимпийских играх, размышлял Джокер. Сделала попытку и убедилась, что недостаточно хороша? Или папочка с мамочкой не могли позволить себе хороших тренеров?

А может, ее родителям вообще было все равно? Классический случай. Бессердечные матери, отцы, которых никогда нет рядом, вредные братья и противные сестры… Благодаря плохим семьям, мир полон людей с проблемами и комплексами.

Но с невротичными женщинами всегда столько возни. Они вечно говорят о своих чувствах, твоих чувствах, о своих чувствах к твоим чувствам и так до тошнотворной бесконечности. Они требуют времени, которое можно потратить с куда большей пользой на выдумку и организацию потрясающих преступлений, заставляющих весь мир гудеть много дней подряд, а неудачников — с почтением произносить твое имя.

Увы, гудел мир за пределами больницы, а он был внутри «Аркхема». Из-за Бэтмена, этого мстителя в плаще, он заживо погребен в самой одинокой одиночке на самом нижнем уровне Лечебницы «Аркхем». Что ж, Бэтмену предстояло узнать, что даже глубочайший подвал недостаточно глубок, чтобы удержать Джокера. Особенно, когда объявилась невротичная красотка, всячески желающая помочь ему.

А вот и она. Старина Энгус даже принес стул, чтобы ей не пришлось пачкать свою юбочку, присаживаясь на край кровати, где он каждую ночь спит и видит свои психотические сны.

Энгус предложил остаться в камере, но весьма профессиональная доктор Квинзель выпроводила его с комментарием о конфиденциальности разговоров между врачом и пациентом. Она села, скрестив длинные ноги, и наконец-то посмотрела ему прямо в лицо.

— Готовы сегодня к цивилизованной беседе или по-прежнему не способны общаться спокойно?

Он чуть не разрыдался от восторга и умиления. Господи, спасибо тебе за нее — прелестную, профессиональную и ни черта не понимающую.

* * *

— Готовы сегодня к цивилизованной беседе или по-прежнему не способны общаться спокойно?

Джокер ответил не сразу. Харлин моргнула, размышляя, не показалось ли ей, что на глаза у него навернулись слезы?

— Я очень боялся, что после того, как безобразно я повел себя с вами в прошлый раз, вы вообще не вернетесь, — признался он. — Надеялся, вы дадите мне возможность извиниться, но не смог бы упрекнуть за решение вообще не иметь со мной дела. И когда вы вчера не пришли, я повторял раз за разом, что вы уже просто ушли домой. Я очень плохо спал.

«Должно быть, слезы ей почудились», — подумала Харлин. Голос Джокера звучал ровно и серьезно. Впрочем, его крокодиловы слезы не могли ее обмануть. Однако на лице его было столь сокрушенное выражение, что она поневоле опустила глаза, притворяясь, что делает пометки. А ведь в нем столько жизни и яркости! Не верилось, что ему пришлось испытать унижение наверняка такое же невыносимое, как сильная физическая боль.

Харлин откашлялась.

— А в нормальных условиях вы хорошо спите?

— Не знаю значения этого слова, — продолжал Джокер тем же низким, серьезным голосом. Он сел на самый край кровати и оперся локтями на колени. — Я имею в виду «нормально». Не думаю, что когда-либо в жизни я сделал хотя бы что-то «нормальное».

— Я имею в виду, обычно, — Харлин подавила улыбку.

Возможно, он и чувствовал вину, но это не мешало ему снова попытаться захватить контроль над беседой. Привычка. Узникам удавалось выжить только за счет таких хитростей. Для нее же важным фактором выступало его мнение о том, что «Аркхем» — тюрьма, притворяющаяся больницей.

(«Хорошая фраза, — подумала она, — надо будет использовать ее в книге»).

— Обычно вы хорошо спите?

Джокер наклонил голову, окидывая ее оценивающим взглядом, словно пытаясь что-то разгадать. Слово «манипулятор» постоянно мелькало в его истории болезни. Так что же он хочет увидеть?

— Хороший вопрос, — сказал мужчина после паузы. — Просыпаюсь ли я по утрам, отдохнувший, напевая в унисон с птицами? Вряд ли. Мало у кого настолько хорошая жизнь. Но здесь едва ли имеется нечто такое, что способно занять мой мозг, так что я особенно уязвим, озабочен и подвержен тяжелыми мыслями.

— Что же вас так заботит? — Харлин продолжала делать пометки на экране планшета электронным стилусом.

— Самые обычные вещи. То, что я сделал в жизни. Или не сделал. То, что люди сделали со мной. Или не сделали.

«Он что, принимает меня за студентку? — Харлин нахмурилась, глядя на планшет. — Почему никто не изобрел стилус, которым можно писать разборчиво, не превращая почерк в куриные каракули? Придется обойтись без техники». Она отложила планшет, взяла папку с материалами о Джокере и нашла карандаш.

— Продолжайте. Какие проблемы беспокоят вас больше всего?

— Вы имеете в виду, больше чем ответственность за мои бесчисленные преступления? — Весело ответил Джокер. — Нет, достаточно и этого.

— А не волнует ли вас то, как обошлись с вами? Эти мысли не приносят беспокойство вашему организму, как плохо сваренный соус чили?

Джокер глянул на нее с неодобрением.

— Несколько расистское замечание.

— Почему? Что угодно можно приготовить плохо. Карри, пиццу и даже яблочный пирог.

Джокер опустил голову на руки и надолго замолчал. Харлин забеспокоилась, что чем-то обидела его и уже собиралась спросить, в чем дело, как вдруг он резко выпрямился и заявил:

— Черт, как же мне этого не хватало!

Харлин удивленно моргнула.

— Чего не хватало? Яблочного пирога?

— Умной беседы. Хорошей болтовни, — он оперся о стену. — Честное слово, иногда мне кажется, что мозги у меня съеживаются в этой чертовой Лечебнице. Живому, активному интеллекту требуется нечто большее, чем бесконечные судоку и кроссворды. Доктора со мной мало общались. Мы никогда с ними не беседовали. Они лишь смотрели на меня, ставили галочку в графе «по-прежнему чокнутый» и точка.

Прежде чем Харлин успела ответить, он продолжил:

— Раньше тоже жилось плохо. До того, как меня упрятали в одиночную камеру. Сами подумайте, с кем в этой забегаловке, полной придурков, можно интересно поболтать? С серийным убийцей? С поджигателем? Половина местных обитателей и так слышит голоса. Даже слова не вставишь. Впрочем, оно того и не стоит.

Харлин открыла было рот, чтобы ответить, но он снова опередил ее:

— А уж про так называемую прекрасную половину вообще лучше не вспоминать. Тут с женским обществом дела обстоят паршиво. Я не из тех мужчин, которым не нравятся сильные женщины, но я предпочитаю общаться с женщиной, владеющей словарным запасом, а не только «это не я!» или «блестящая штучка!» А особа, называющая себя Ядовитый Плющ, та, которая выращивает чертовы лианы в волосах… сомневаюсь, что она читала достойные обсуждения книги!

Харлин крепко сжала губы, но не удержалась и расхохоталась. Джокер тоже засмеялся, наблюдая за ней. Ей показалось, что кожа горит под его взглядом.

— Что ж, слава богу, — сказал он, когда она отсмеялась и успокоилась. — А я уже опасался, что у вас нет чувства юмора.

— С чего бы вы так решили? — Харлин все еще слегка задыхалась.

— Не знаю, — он пожал плечами. — Возможно, потому, что вы никогда не улыбаетесь. Или потому, что вы постоянно что-то пишете в своем блокноте и больше никакой реакции от вас не дождешься, — его улыбка казалась настолько искренней и мягкой, настолько не похожей на обычную ухмылку Джокера, что сердце у Харлин екнуло. — Приятно знать, что я могу вас рассмешить.

— Вообще-то я здесь не для того, чтобы смеяться, — девушка быстро пришла в себя.

— Я имею в виду… рассмеяться, а не прогнать, лишь бы избежать лечения, — Джокер наклонился вперед, глядя ей прямо в глаза с необычайной искренностью, от которой у нее снова сжалось сердце. — Буду с вами совершенно откровенен. Я бы по-прежнему отказался от терапии. Но с другой стороны, даже не помню, когда в последний раз кто-то так положительно отреагировал на мою шутку. Возможно, мне просто требовалось найти того самого человека. Того единственного, который помог бы мне взглянуть самому себе в глаза и признаться в том, что я там вижу. Мне не нужна бесконечная трепотня о патологиях и расстройствах. Мне нужен человек, с которым мы могли бы найти понимание. Который так понимает меня, что смеется над моим шуткам, а не убегает.

Внезапно раздался стук, дверь приотворилась, и в комнату заглянул Энгус.

— Все нормально, доктор Квинзель? Мне показалось, я что-то слышал.

Харлин едва удержалась, чтобы не наорать на него и не стукнуть по голове папкой.

— У вас не было причин прерывать терапевтический сеанс, — возмущенно заявила она. — Будьте любезны, больше не врывайтесь, если не услышите, что я зову на помощь.

Энгус серьезно кивнул и вышел. Джокер смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Похоже, вы его напугали.

— Ему повезло, что я его только напугала, — мрачно шепнула Харлин.

— Я еще никогда не видел, чтобы Энгус кого-то боялся… Кроме разве что Мэри Луизы Даль, — добавил он после паузы. — Но от нее всех в дрожь бросает.

— Очень смешно, — ответила Харлин. — Мы уже установили, что вам под силу меня рассмешить, так что не стоит и дальше предпринимать попытки. Если, конечно, вы действительно ищете понимания, а не отгораживаетесь с помощью юмора. Сечете, мистер Джей?

Джокер расхохотался.

«Господи, зачем я это сказала?» — Харлин была в ужасе: она сделала именно то, от чего ее предостерегала доктор Лиланд. Но она не собиралась…

«Я не хотела!»

«Если я случайно подцепила безумие Мэри Луизы, покончу с собой», — решила Харлин.

— Доктор Квинзель, а вы, оказывается, полны сюрпризов, — Джокер вытирал слезы с глаз. — Это еще откуда?

— Из Бруклина, — Харлин откашлялась и заговорила своим обычным голосом:

— Итак, на чем мы остановились?

* * *

Несмотря на ошибку с бруклинским акцентом, встреча прошла плодотворно. Харлин даже задержалась на полчаса дольше, чем планировала. А вскоре обнаружила, что полчаса превратились в час. Она обвинила в этом Энгуса. Именно его вмешательство сбило ее внутренний ритм.

— Я получил куда больше удовольствия, чем мог ожидать, — улыбнулся Джокер, когда она поднялась и принялась собирать вещи.

— Очень рада, что вы так думаете. Завтра мы встретимся снова.

— Что ж, придется мне весь день предвкушать нашу встречу.

— Так было условлено заранее. Но если в вашем состоянии появятся положительные изменения, расписание встреч может измениться. Все возможно.

— Я постараюсь, доктор Квинзель, — ответил Джокер. — Я обе…

— Не надо, — она подняла руку. — Не надо ничего обещать, сейчас еще слишком рано для обещаний. Изменения требуют времени, даже если вы к ним готовы и желаете их.

— Что ж, буду ждать вас. Хотя ждать так тяжело.

Харлин направилась к двери, но остановилась и обернулась.

— Кстати, насчет той фразы, которую вы сказали, чтобы заставить меня рассмеяться…

— Вы имеете в виду мое сегодняшнее сердитое выступление? — он явно гордился собой.

— Мне кажется, его можно записать и проигрывать начинающим преступникам. Такое превью напугает их куда сильнее, чем все программы социальных служб.

— Ничего себе! — Джокер скрестил на груди руки, притворяясь, что возмущен и обижен. — Я попросил бы вас держать это в тайне, иначе моя отвратительнейшая репутация будет потеряна навсегда.

— Доброй ночи, мистер Джей, — она еле удержалась от соблазна произнести прощание с бруклинским акцентом.

— До завтра, моя дорогая доктор Квинзель.

«Моя дорогая доктор Квинзель» — как же опасно близко к проведенным границам.

Но они же их не перешли. Такую мелочь можно позволить.

К тому же, Харлин нравилось, как это звучит.

16

Джокер плюхнулся на кровать, вымотанный, но довольный собой. Все шло не просто хорошо, все шло прекрасно. Это будет нечто исключительное, настоящее представление…

— Джокер, извини, но я должен забрать стул, — в комнату заглянул Энгус. — Она уже ушла, так что я никого не побеспокою.

— Только поскорее, не нарушай мои терапевтические мысли, — надменно заявил пациент.

— Не тем ты занимаешься. За такое шоу «Оскар» давать надо.

— Твое мнение меня не волнует, — Джокер небрежно отмахнулся.

— И сколько ты собираешься это тянуть? — спросил Энгус. — Неделю? Три недели? Месяц? — он выдержал паузу. — Разобьешь сердце бедной девочке.

Джокер лишь презрительно фыркнул.

— Вечно кто-нибудь недоволен.

* * *

Джоан Лиланд искренне хотела верить отчетам Харлин Квинзель. С самого начала они искрили энтузиазмом и деталями разговоров с Джокером. Харлин делала пометки на полях и вставляла множество пришедших ей в голову мыслей. Отчеты приходили регулярно, каждое утро.

Некоторые из них были столь длинны, что доктор Лиланд засомневалась, спит ли Харлин по ночам. Но усталой доктор Квинзель не выглядела. Ежедневно она появлялась на работе свежая, энергичная, излучающая уверенность в том, что сегодня произойдет нечто хорошее. И этот факт вызывал еще больше беспокойства.

Джоан переговорила с санитарами, дежурившими во время встреч Харлин с Джокером. Они как один уверяли, что Джокер вовсю развлекается, водя доктора Квинзель за нос. В конец концов, он обожал устраивать спектакли. Ему нечего было терять, и нечем было заняться в больнице.

Лиланд размышляла: не прекратить ли этот проект? Доктор Квинзель не заслужила участи игрушки для психопата. Никто такого не заслуживал.

Вот только сестры, в отличие от санитаров, подтверждали, что в состоянии Джокера действительно наметились улучшения. Не все сестры, само собой. Те, что работали в больнице дольше, видали разное, но ни одна из них не отличалась чрезмерной доверчивостью. Сестра, которая каждый день проверяла состояние Джокера, заявила, что он вел себя вежливо. Подцепил какую-то бактериальную инфекцию, на несколько дней оказался в изоляции в медицинском отделении, но слушался и не вызывал неприятностей. Не устраивал розыгрыши, не ставил никому капканы, ни на кого не нападал. Наоборот, все только и слышали «пожалуйста, спасибо» и даже «извините меня».

Доктор Лиланд хотела бы проявить скептицизм и согласиться с мнением Энгуса, утверждающим, что в «Аркхеме» объявилась собственная Мерил Стрип. Социопаты — превосходные актеры, им отлично удается симулировать эмпатию и моральное сопереживание.

Но также у них наблюдается пониженный порог скуки, поэтому им не по силам разыгрывать спектакль в течение долгого времени. Не достигнув быстрых результатов, они, как правило, забрасывают игру и ищут новую забаву. Появление доктора Квинзель оказалось для «Аркхема» самой потрясающей новостью со времен падения Хьюго Стрэнджа.

Будь это не Джокер, а какой-нибудь другой пациент, доктор Лиланд не сомневалась бы, что им руководит похоть. Однако Джокер интересовался сексом в той же мере, что и мультяшный кролик Багз Банни. Его влечение к Харлин основывалось на чем-то ином. Возможно, она просто не слышала всех его шуток? Или играла главную роль в одной из его параноидальных фантазий?

За всю свою жизнь Джокер побывал во множестве различных тюрем, сумасшедших домов и прочих безымянных заведений. Еще ни разу его не выписали: он всегда сбегал. Ему даже удавалось сбежать из «Аркхема», причем не единожды. Но все импульсивные выходки приводили к одному и тому же результату: его поимке и водворению на место.

Нормальный человек, точнее, нормальный преступник, уже давно бы махнул на город и занялся чем-то менее деструктивным, а, может, и вовсе прекратил бы совершать преступления. Но только не Джокер: он делал то, что делал, просто потому, что это было частью его характера.

И тут появляется доктор Квинзель со своими новыми идеями насчет лечения и реабилитации тех пациентов, которых невозможно отпустить на волю. Она много работала, верила в свое дело и даже жертвовала свободным временем, чтобы позаниматься с Джокером. И, похоже, ее желание изменить ситуацию к лучшему приносило плоды.

Больше всего на свете доктору Лиланд хотелось, чтобы это оказалось правдой. Она прекрасно понимала, что надежда заставляет даже бесстрастных профессионалов лгать самим себе. Однако время шло, и она не могла не признать: нечто положительное действительно происходило. Не вдруг и не сразу, но тем больше верилось в прогресс и в то, что Джокер из карикатуры на человека превращается в личность.

Серьезных результатов пока что никто не ждал. Пройдет немало дней, прежде чем Джокер научится общаться с нормальными людьми. К тому же, нельзя было сбрасывать со счетов возможность обмана, пусть данный исход и казался сейчас менее вероятным.

Время покажет.

* * *

А вот Харлин забеспокоилась. Нет, она не грызла ногти и не находилась на грани истерики, но где-то в глубине души раздавался тихий беспокойный гул, похожий на навязчивую головную боль. И не потому, что дела шли плохо. А наоборот.

За полтора месяца терапии Джокер из Клоуна-принца преступного мира с манией убийства Бэтмена превратился в человека, осторожно нащупывающего путь к свету из психотического тумана.

Доктор Лиланд была под таким впечатлением от успехов Харлин, что сделала то, что давно обещала сделать, и перевела остальных ее пациентов к другим врачам, подключая по мере необходимости временных сотрудников. В бюджете хватало денег на персонал, если персонал не болел, не брал отпуска, не требовал медицинскую страховку, иными словами, не нуждался в привилегиях постоянных сотрудников.

Джоан заставила Харлин пообещать, что, если встречи с Джокером станут слишком обременительны, она об этом обязательно сообщит.

— Не могу не сказать, что вы добились того, чего никому из ваших предшественников добиться не удавалось, — призналась она за ланчем в своем кабинете. — Но у меня по-прежнему имеются некоторые опасения. Да, Джокер положительно отреагировал на ваше концентрированную терапию, но…

— Концентрированную терапию с полным погружением, — поправила ее Харлин, откусывая от принесенного с собой сэндвича с говядиной, пастрами и салями.

Еда в больничном кафетерии была не слишком аппетитной, кроме отличных кексов, которые, как она слышала, даже служили разменной монетой среди заключенных.

Доктор Лиланд кивнула.

— То, что Джокер положительно отреагировал на вашу концентрированную терапию с полным погружением, не означает, что эти сеансы приносят такую же пользу вам. Мне кажется, вы не задумывались над тем, как эти встречи влияют на вас.

— Со мной все в порядке, — заверила ее Харлин. — И не просто в порядке, а прекрасно. Доктор Лиланд, есть ли на свете чувство приятнее, чем осознание того, что разработанная тобою программа исцеляет преступника, которого ранее все считали неизлечимым? Или понимание, что помогаешь людям, занимаясь любимым делом? Если такое чувство и существует, мне о нем не известно. Вы же знаете поговорку: найдешь дело по душе, и тебе больше не придется работать ни единого дня в своей жизни.

Лиланд рассмеялась.

— На свете много поговорок, не так ли? Иногда они даже сбываются. А иногда поговорка для вящей краткости упрощает настоящее положение дел. Значит, если ты любишь свою работу, то это уже не работа? Вы ведь любили гимнастику, правда?

— Я до сих пор ее люблю, — ответила Харлин, — и всегда хожу в спортзал, раза три в неделю.

Это была неправда. Постоянные встречи с Джокером сильно сократили количество свободного времени, но Джоан об этом знать необязательно.

— Хорошо. Но это по-прежнему требует физических усилий, не так ли? И если вы будете заниматься слишком усердно, вы получите травму. Впрочем, травму можно получить, даже не особо усердствуя. Само собой, иногда становится скучно. Не всегда же у вас подходящее настроение крутить колесо или делать сальто?

Харлин неохотно кивнула.

— Но беседы с Джокером не требуют такого физического напряжения ни от меня, ни от него. И мне еще ни разу не приходилось растянуть ногу, сидя на стуле и слушая пациента.

Лиланд снова засмеялась.

— Подождите, станете старше, и тогда попытка даже просто закинуть ногу на ногу превратится в рискованный трюк. Впрочем, я не об этом. Мы не спорим, и тот факт, что у вас есть на все ответ, совершенно не означает, что вы победили.

Харлин покраснела от досады. Она работала лучше кого бы то ни было в «Аркхеме», и доктор Лиланд только что отчитала ее за это. Ах да, ведь отчитать дешевле, чем повысить зарплату. Что же случится, если в ее работе случится настоящий прорыв? Наверняка, Джоан соберет весь персонал и съездит ей по физиономии.

Начальница тем временем явно прочитала ее мысли.

— Простите, наверняка, мои слова прозвучали, как упрек. Но я обязана следить, чтобы все в больнице: и пациенты, и персонал — хорошо себя чувствовали. Я в ответе за вас. Следовательно, я должна быть уверена, что ваша готовность помочь подопечному не повредит вам же самой.

Харлин так и не избавилась от ощущения, что ей читают нотацию, но заставила себя улыбнуться и кивнуть.

— К тому же, не стоит забывать о технической стороне вопроса, — продолжала доктор Лиланд. — Эффективность этого лечения оборачивается потерями для других. Я перевела их к вашим коллегам с той целью, чтобы они получили заслуженное внимание.

— Вы сами приняли такое решение, — Харлин уже не волновало, что ее слова могут счесть оправданиями. — Я об этом не просила, но вы все равно пошли мне навстречу, пусть и говорили, что не пойдете. Я сдержала слово и не забросила никого из своих пациентов.

Несколько секунд доктор Лиланд молчала. Харлин видела, что она очень тщательно подбирает слова.

— Верно. Я поступила так, потому что почувствовала, что мне необходимо уменьшить объем вашей работы, иначе вы… пострадаете. К тому же, если говорить начистоту, некоторые отчеты по другим подопечным выглядели несколько… поверхностными.

— Кажется, я догадываюсь, о ком вы говорите, — Харлин пыталась отвечать спокойно, — я готова признать, что некоторые мои пациенты, будто застряли на месте. Проблема в том, что им там нравится. Они в курсе, что никогда не выйдут на свободу, и «Аркхем» стал для них зоной комфорта. Даже если мы завтра откроем все двери и уберем охрану, они не уйдут. Вам придется вызвать Бэтмена, чтобы он силой вытащил их из больницы.

На губах доктора Лиланд мелькнула быстрая улыбка.

— И тут мы возвращаемся к вопросу, почему же вы считаете, что Джокер заслуживает столько внимания. Учитывая тот факт, что его никогда не выпишут из больницы.

— Джокер вовсе не смирился со своей участью. Он не находится в зоне комфорта. Он не желает быть заключенным до конца своих дней и хочет чего-то большего.

— Ничего большего он не получит.

— Это не совсем так, — воспротивилась Харлин. — Разумеется, он никогда не выйдет на свободу, но, если нам удастся хотя бы немного подлечить его, он мог бы научиться направлять свою энергию в конструктивное русло. Мог бы читать, заниматься живописью или музыкой, даже самообразованием. Его годы здесь наполнились бы смыслом. Не исключено, что он сумел бы получить диплом колледжа. Разве это не улучшило бы жизнь окружающих? Если бы он учился, а не сидел в подвале, раздумывая над новыми способами досадить людям из вредности?

— Думаете, вам удастся заставить его примириться с идеей, что он никогда не выйдет на свободу?

Харлин колебалась. Доктор Лиланд употребила слово «смириться», а не «уступать», но она подозревала, что Джокер не заметит этой разницы.

— Данный аспект — часть его реабилитации, — медленно проговорила она, пытаясь незаметно переключиться на другую тему. — Вы же знаете, Джокер — яркая, дерзкая личность, самый броский преступник Готэма. Реабилитация позволит ему понять, что не стоит тратить блестящую энергию на то, чтобы стать ужаснейшим ребенком в «Аркхеме». Да и бежать не стоит: он все равно вскоре вновь окажется здесь. Неужели вы не хотите, чтобы он передал лавры проблемного пациента кому-то другому?

Доктор Лиланд вздохнула.

— Ваши доводы очень убедительны. Хотелось бы мне верить, что вы нащупали нечто…

— Тогда поверьте, — щеки Харлин снова порозовели. — Не поддавайтесь цинизму или так называемой «усталости от жалости».

«И не обвиняйте меня в своих решениях. Я не просила отбирать у меня пациентов и не собираюсь чувствовать вину за то, что мне на самом деле стало легче», — мысленно добавила она.

— Хорошо, — Джоан в очередной раз вздохнула. — Некоторые опасения у меня по-прежнему остаются, но это часть моей работы. Я здесь начальник. Приходится выступать адвокатом дьявола и не потому, что я горю желанием подвергать сомнению ваши идеи, а по той причине, что каждая идея должна быть рассмотрена со всевозможных точек зрения.

— Понимаю.

Харлин не кривила душой, пусть уже и сбилась со счета, сколько раз за этот разговор ей напомнили, кто здесь хозяин. Может, доктор Лиланд ощущала какую-то исходящую от нее угрозу?

— Раз уж мы заговорили о новых идеях, — весело продолжила Харлин, — вам случайно не предлагали открыть в больнице плавательный бассейн?

17

Харлин испугалась, что доктора Лиланд хватит инфаркт, когда она заговорила про плавательный бассейн. Скорее всего, та мгновенно представила себе олимпийских размеров лужу с дрейфующими на поверхности мертвыми телами.

Собственно, Харлин тоже представила себе нечто подобное.

Разумеется, она просто не удержалась и про бассейн пошутила. Сама идея бассейна в «Аркхеме» выглядела настолько нелепо, что способа лучше отвлечь доктора Лиланд от дальнейшего разговора не существовало в природе.

Однако поразмышляв, Харлин пришла к выводу, что идея вовсе не столь странная и невыполнимая. Для людей, ограниченных в передвижениях, плавание было бы превосходной физической зарядкой: интенсивной, но с малой нагрузкой на суставы и доступной для любого возраста и уровня подготовки. Плавание позволило бы пациентам сбросить напряжение. Возможно, больнице удалось бы нанять тренера по водной аэробике. На нижних уровнях здания места более чем достаточно.

Черкнув на будущее детально обмозговать этот вопрос, Харлин направилась к Джокеру. Они завтракали вместе в те дни, когда доктор Лиланд не перехватывала ее по праву начальника.

Чтобы наверстать упущенное, Харлин попросила Джокера выполнить нечто вроде домашнего задания: он должен был вспомнить от трех до шести занятий, которые доставляли ему удовольствие в прежней, вольной жизни, и назвать причину, из-за которой он от них отказался. Она намеренно не употребляла слово «детство», так как Джокер старательно избегал любых разговоров на эту тему. Но терапию нельзя было назвать полной, если она не касалась детских лет пациента. Чтобы не вести себя, как на допросе и не запугивать его, Харлин решила выведать правду окольными путями. Она должна была ее выведать: чем дольше Джокер скрывал истину, тем труднее ему двигаться вперед, а жизнь его в последнее время и так не отличалась легкостью.

Джокер по-прежнему сидел на краю кровати, опершись локтями в колени и опустив лицо в ладони, словно даже не шевельнулся после того, как она ушла. На столе перед ним лежал чистый лист бумаги и шариковая ручка. Харлин немедленно убрала ручку в карман: Джокеру запрещалось иметь острые предметы, но заставлять его писать карандашом показалось ей унизительным. К счастью, Джокер оправдал доверие: он не использовал ручку, как оружие. Обычно он сам напоминал, чтобы она не забывала свои письменные принадлежности. Если бы кто-то заметил эти знаки уважения и доверия, она лишилась бы работы.

Санитар, принесший ему поднос с обедом, не обратил внимания на явное нарушение правил. Харлин вдруг вспомнила, что сегодня вторник, а, значит, на ланч были такое, которые Джокер любил. Он хорошо поел и оставил кекс на потом. Десерт был удивительно вкусным и сладким, поэтому все заключенные обожали кексы. Джокер не был исключением.

— Мне очень жаль, что я не успела на ланч, — мягко распела Харлин. — Как я вам уже говорила, меня вызвало начальство, а начальству приходится подчиняться. Сами знаете, каково это.

«Хотя, вполне возможно, что не знает», — сообразила Харлин.

Джокер — сам себе начальник. Если когда-то в прошлом он и подчинялся кому-то, в это с трудом верилось. В той же мере Харлин едва ли представляла, что за несчастье случилось с ним, после чего он приобрел столь необычную внешность.

Она села напротив, а Джокер откинулся назад и подсунул себе под спину подушку.

— Раз уж вы так и не вспомнили, от чего раньше получали удовольствие, возможно, расскажете, о чем вы все это время думали? — она открыла блокнот и достала ручку.

Внезапно, вместо обычных уверток и шуток, он ответил:

— Знаете, а ведь отец меня сильно бил.

Слова, подобные удару. На долю секунды картинка перед глазами Харли поплыла, и доктор выпрямилась, стараясь привести себя в чувство. Эмоции сейчас излишни. Ей следовало поддержать пациента, который глядел куда-то сквозь пространство, мимо нее, и видел там нечто из прошлого.

— Продолжайте.

— Каждый раз, когда я не слушался… — Джокер взмахнул кулаком. — Бац!

«Не слушался, бац!» — записала Харлин трясущейся ручкой.

— Иногда, когда я просто сидел и ничего не делал… вот тебе!

«Ничего не делал — вот тебе!»

— Папаша любил заложить за воротник, — продолжал Джокер. — А коль человек любит поддать, он частенько бывает в скверном настроении.

«Поддавал, скверное настроение».

— Понимаю.

Джокер вдруг умолк. Харлин боялась прерывать ход его мыслей и разрушить чары, заставившие его внезапно заговорить про детство. Однако молчание затягивалось, и она забеспокоилась, как бы он опять не ушел в себя. Что же сказать, чтобы заставить его говорить без излишнего нажима?

— Мне кажется, я лишь однажды видел его счастливым, — внезапно нарушил тишину подопечный. — Мне было семь лет, и папа повел меня в цирк.

«Папа счастлив, цирк, семь лет», — торопливо писала Харлин, неотрывно наблюдая за Джокером, чтобы тот не подумал, будто она его не слушает.

— Там был клоун… безумный на вид чудак в клетчатых штанах, — Джокер засмеялся, по-прежнему глядя в пустоту, и Харлин поняла: прямо сейчас он видит того клоуна перед собой.

«Безумный клоун в клетчатых штанах».

— Он бегал по арене, а следом за ним носилась маленькая, тявкающая собачонка и пыталась цапнуть его за пятки.

«Арена, собачонка, тяпнуть за пятки».

Неожиданно Джокер вскочил на ноги.

— И каждый раз, когда он останавливался, чтобы пнуть ее, с него падали штаны и он шлепался на задницу!

Харлин кивала, продолжая записывать: пнуть, штаны, задница. Джокер согнулся от хохота, потом выпрямился и принялся вытирать слезы с глаз.

«Слезы смеха?»

— Господи, я думал, мой старик живот надорвет, так он хохотал. Я внезапно понял, он — счастлив, и тогда я решил, что тоже буду его смешить.

«Старик счастлив. Смешить тоже», — Харлин подчеркнула эти слова.

— На следующий день, когда папаша приполз из паба, я натянул его лучшие брюки, спустил их до ботинок и в таком виде встретил его в дверях.

Харлин собиралась законспектировать «паб, приполз, дверь, спущенные штаны», как вдруг Джокер, тихо посмеиваясь, спустил штаны и остался лишь в трусах-парашютах с рисунком из цветов, сердец и амурчиков со стрелами. Она никак не могла решить, что смешнее: эти трусы или спектакль, который ей доводилось наблюдать. Его смех был настолько заразителен, что Харлин не сумела бы остановиться, даже если бы в камеру вошла Джоан Лиланд, желающая узнать причину такого веселья.

— Пап, посмотри на меня! — пропищал Джокер тонким, детским голоском.

«Пропищал» — записала доктор, смеясь все сильнее.

— И бац! — он замахнулся. — Я получил по уху, свалился и порвал его лучшие штаны!

Харлин оставила попытки вести записи и захохотала вместе со своим пациентом так, что у нее заболел живот. «Сколько еще продлится эта пытка?» — подумала девушка, всхлипывая и заливаясь слезами. Попыталась вытереть мокрые щеки салфеткой, как вдруг Джокер перестал смеяться, посмотрел прямо на нее. и холодно отрезал:

— И тогда он сломал мне нос.

Смех Харлин умолк так внезапно, как будто Джокер дал ей пощечину.

«Нет, — взмолилась она, — пожалуйста, нет».

— Хотелось бы, конечно, верить, что он целился мне по заднице и просто промазал… — голос Джокера звучал спокойно и безразлично, словно он только что не хохотал как безумный. Он надел штаны и присел на кровать, подложив подушку под спину. — По крайней мере, именно это я сказал себе, когда очнулся в больнице три дня спустя.

— Через три дня? — в ужасе переспросила Харлин придушенным голосом.

— Что поделать, у комедии тоже имеется своя оборотная сторона, — ее собеседник вскочил на ноги и распахнул объятия, улыбаясь во весь рот. — Чего, кроме побоев, дождешься от людей, не понимающих шуток, как мой отец? Или как Бэтмен. — Спустя мгновение добавил он ядовито.

Из его уст данное имя звучало, точно проклятие.

Он снова плюхнулся на край кровати, опустил руки на колени и задумчиво тряхнул головой, словно подыскивая нужные слова.

— Ух, как меня все это… вымотало. Слишком долго я носил эти воспоминания в себе и даже не подозревал, как тяжело пережить их снова.

Он посмотрел на нее. На его лице застыло странное выражение, будто он много лет боролся с чем-то, что внезапно исчезло, оставив после себя пустоту и неуверенность.

— Знаю, сейчас время нашей беседы, но я так измотан. Ничего, если я вздремну?

— Конечно, — согласилась Харлин.

Она хотела было предложить остаться с ним на случай, если ему приснится кошмар, но передумала. Он пребывал в таком уязвимом состоянии, что упоминать кошмары сейчас не стоило. К тому же, ему в самом деле стоило побыть одному. Она могла подняться в кабинет и записать их беседу, пока еще эмоции пылали в памяти. А еще ей требовалось время, чтобы переварить услышанное. Дело было далее не в том, что он впервые открыл ей душу. Он рассказал ей то, что не рассказывал никому другому. Многократно перечитав всю историю его болезни, она нигде не видела упоминаний о походе в цирк или о том, что его отец был алкоголиком и издевался над сыном.

Колоссальное открытие, чреватое огромными последствиями.

* * *

На всякий случай Харлин еще раз просмотрела записи о Джокере. И даже спросила Джоан, не слышала ли та что-либо о его тяжелом детстве.

— Ни намека, хотя, если подумать, вывод сам собой напрашивается, — доктор Лиланд сидела за столом, разложив в рядок несколько документов с финансовыми отчетами. — Доктор Квинзель, извините меня, но я сейчас очень занята. В другое время я бы все бросила и обсудила с вами этот вопрос. Но у нас проблемы с финансированием и… прошу прощения, слишком долго объяснять.

— Все в порядке, босс, не стоит.

Она смутно помнила, что в прессе мелькали новости о коррупционном скандале, и пара упомянутых там имен значились в совете директоров «Аркхема». Неужели доктор Лиланд каким-то образом оказалась замешана в этом безумии? Она просто не могла себе этого представить. Впрочем, речь шла об «Аркхеме», так что все было возможно.

— У вас что-то срочное? — нетерпеливо спросила Лиланд.

— Только информация о первых восемнадцати годах жизни Джокера.

— Мы уже обсуждали эту тему. Все данные относительно его детства или же юности, которые нам удалось раздобыть, были в той или иной мере сфабрикованы. Мы даже не знаем, сколько ему лет, и высказываем свои предположения, основанные на медицинских отчетах и осмотре его зубов. Этого вполне достаточно для работы правительственных учреждений, но не более того.

— Мы как раз относимся к правительственным учреждениям.

Доктор Лиланд была слишком занята поиском какого-то документа и не ответила. Внезапно Харлин пришла в голову новая идея.

— А что, если тут замешана программа по защите свидетелей?

Джоан подняла голову, глядя на нее с неприкрытым изумлением.

— Этого я еще ни разу не слышала.

— Не настоящая федеральная программа, — торопливо поправила Харлин. — Но что, если в его прошлом случилось нечто, чего Джокер испугался до такой степени, что ему мало было выдумать новую личность, ему пришлось стереть старую и стать Джокером.

— В вашей теории закрался один изъян: испуганные люди стараются скрыться, но Джокер ни от кого не прятался.

— Потому что он знает: его преследователей интересует не Джокер, а тот, кем он был раньше. Такое вполне вероятно.

— Я бы сказала: не исключено. Сомневаюсь, что кто-то или что-то способно напугать Джокера.

— Мне кажется, вы чересчур дегуманизируете его, — заметила Харлин.

— Многие социопаты нуждаются в постоянно адреналиновом возбуждении, так как они лишены чувства страха, по крайней мере, в той степени, в которой оно свойственно большинству из нас. К тому же, они талантливые лжецы. Джокер столько лгал, что, возможно, уже и сам не помнит, где правда. Когда теряешь связь с реальностью, не замечаешь лжи.

— А вам не кажется, что после стольких лет, практически целой жизни в обмане, даже самый закоренелый лжец захочет рассказать кому-нибудь правду?

— Кажется. Только не совершайте ошибку, не думайте, что этот воображаемый лжец — Джокер, а вы — тот человек, которому он пожелает открыться. А сейчас… извините, но я в самом деле занята. Если других вопросов нет…

Харлин только покачала головой.

— Нет, у меня все. Знаете, даже за миллион долларов не захотела бы выполнять вашу работу.

— Я тоже не особо горю желанием, — печально призналась доктор Лиланд. — Если я не докажу, что они даже половину указанной суммы мне не платят, патологии Джокера окажутся самой мелкой из моих проблем.

* * *

Практически все психиатры в больнице хоть раз, да имели дело с Джокером. Так как он слыл сложным и пренеприятным пациентом, он менял лечащих врачей, будто перчатки. Харлин поговорила с доктором Дэвисом и выяснила, что он, оказывается, убрал некоторые свои записи из истории болезни Джокера.

— Я могла бы на них взглянуть?

— Нет, — решительно отрезал Дэвис. — Я уничтожил их.

Харлин ошеломленно вскинула брови.

— Но изменять записи…

— Я ничего не менял, — голос психиатра звучал резко. — Я как раз вернул все, как было. Джокер солгал мне, и я убрал эту ложь, чтобы избежать проблем в будущем. На моем месте вы поступили бы так же.

— Сомневаюсь.

— Вам легко говорить, речь-то идет не о вас, — сердито заметил Дэвис. — Возможно, вам не с чем сравнивать, ведь до «Аркхема» нигде не работали. Здесь на самом деле многое приходится делать по-другому. Иначе местные горгульи уже давно обглодали бы нас до костей. Они способны на самые ужасные вещи. А сейчас извините, у меня встреча с пациентом. Кстати, с одним из ваших бывших пациентов, поскольку доктор Лиланд решила, что будет лучше передать часть вашей работы мне. Наверное, поэтому у вас столько свободного времени, что вы можете рыться в старых записях и искать, чего там не хватает.

Он сердито потопал прочь.

«Еще один тип без чувства юмора», — подумала Харлин, глядя ему вслед.

18

Проходили недели, и Харлин все больше укреплялась во мнении, что человек, которого весь мир считал безумным убийцей, на самом деле — измученная душа, страстно желающая того же, что и все остальные: любви и понимания.

Она осознавала, насколько мелодраматично звучит ее диагноз. Но люди склонны к мелодрамам. Жизнь человека полна отчаяния, путаницы и страстных эмоций. Как в том стихотворении, что она смутно помнила с университетских дней. Оно о людях, которые бросались на шипы жизни, чтобы окропить их кровью своего сердца. В следующую минуту они плясали от радости, а минутой позже умирали за любовь.

Это и означало быть человеком.

Харлин пришла к выводу, что Джокер — не маньяк-убийца. Уж она-то знала разницу. Она столкнулась сразу с тремя в ту памятную ночь на Кони-Айленде, когда ей едва исполнилось семь лет. А еще ей едва удалось унести от них ноги.

В чем в чем, а уж в маньяках-убийцах Харлин Квинзель хорошо разбиралась.

* * *

Харлин никак не удавалось разложить по полочкам свои записи, и не потому, что она позабыла факты. Напротив, при одном взгляде на страницу она живо и практически дословно вспоминала слова Джокера. Но ей все труднее становилось включать их в отчеты для доктора Лиланд, превращая обнаженные эмоции и идеи в холодный бесстрастный текст:

Объект признает, что в детстве страдал от побоев отца-алкоголика; поход отца/сына в цирк (потенциальная возможность для сближения) — объект рассказал, что был избит в результате неудачной шутки — 3 дня в больнице!!!

Отец <—> Бэтмен?

* * *

Харлин не нравилось называть Джокера «объектом», да и всех своих подопечных, но таковой являлась общепринятая терминология, призванная помочь исследователю сохранять беспристрастность и избегать чрезмерной эмоциональной связи с пациентом. Харлин считала, что это дегуманизирует больных, превращая их из человеческих существ в истории болезни и набор симптомов. Клятва Гиппократа напрямую предупреждала об опасности подобного подхода.

Поддерживать профессиональную дистанцию было разумно и необходимо: врач не мог позволить себе считать каждого пациента лично важным для себя, иначе сошел бы с ума. Тем не менее, каждый пациент заслуживал того, чтобы с ним обращались, как с личностью, а не сбрасывали со счетов, объявив опасным или неизлечимым. Диагноз не равен человеку. А если диагноз вообще ошибочен?

Ошибочные диагнозы встречались в медицине на каждом шагу: тесты давали ложный или неопределенный результат, люди неправильно прочитывали или путали рентгеновские снимки и результаты сканирования. Даже лучшие врачи порой допускали ошибки, особенно в психиатрии. Врач мог из самых благородных побуждений истолковать симптоматическое поведение определенным образом из-за подсознательного предубеждения, и никому не пришло бы в голову оспаривать его диагноз. Тем более, если этот врач занимал хороший пост и пользовался уважением коллег. Время от времени появлялся кто-то вроде Хьюго Стрэнджа и наносил много вреда прежде, чем кто-либо успевал его остановить.

Так что Харлин ничуть не удивилась, что Джокеру поставили неверный диагноз. Она сама обнаружила ошибку лишь потому, что, благодаря жизненному опыту, понимала те детали, которые другие доктора понять попросту не могли. Она видела, с какой чрезмерной легкостью врачи лепят ярлыки «маниакальный» и «убийца» на того, кто был всего лишь заблудшим, раненным ребенком, пытающимся рассмешить мир, добиться, чтобы тот его полюбил. Ну, или хотя бы, не избивал так сильно, что ему приходилось проводить сутки в больнице без сознания.

Харлин понимала. В худшую ночь своей жизни она сделала то же самое. Разумеется, случай Джокера выбивался из ряда: люди, которые должны были любить ребенка и заботиться о нем, нанесли ему ужаснейшую травму. И тогда он изобрел собственную форму защиты и скрыл свою личность, не скрываясь при этом от окружающего мира.

Почему бы и нет? Судебная система не защитила его, следовательно, ему ничего не оставалось, как защищаться самому. А система продолжала его преследовать. Вместо того чтобы сообразить: речь идет о запуганном, травмированном ребенке, которого заперли в клетку! Хотя он выступал жертвой.

Но он не позволил страху и унижениям превратить себя в жалкое, трясущееся ничтожество. Нет, он отвечал миру смехом, высоко держал голову. Системе, разумеется, это не нравилось. Про него говорили, что «он паршиво себя ведет». Он не согласился отречься от чувства собственного достоинства, и тогда система призвала специалиста, который призван исправить людские ошибки.

Они призвали одобренного государством ханжу и бандита: Бэтмена.

Конечно, у Джокера не оставалось шансов. Однажды попавшись на глаза Бэтмену, ты уже не мог спастись. Человек становился одним из его извращенных проектов, превращался в навязчивую идею, и он навсегда превращал жизнь этого человека в ад.

Харлин достала материалы по неудавшейся затее групповой терапии и перечитала записи. Больше всего пациентки злились на Бэтмена. Все они рассказывали, как он запугал их, поймал в ловушку, захватил. Их мнение его не интересовало. Ему даже в голову не приходило, что они могут оказаться жертвами, а не преступницами.

Иногда Харлин думалось, что появись Бэтмен в Бруклинском управлении полиции, его бы там приняли с распростертыми объятиями.

19

Когда доктор Патель попросил разрешение для трех своих пациентов посещать городской бассейн, доктор Лиланд не на шутку встревожилась.

Патель предложил нанять фургон без опознавательных знаков для перевозки подопечных. Бассейн, разумеется, пришлось бы закрыть для обычных посетителей, чтобы не подвергать их опасности. В транспорте находилось бы два профессиональных водителя, и доктор заранее подобрал список нескольких сотрудников, которые согласились поработать сверхурочно. При возникновении малейшей проблемы, они скрутили бы пациентов и доставили их обратно в «Аркхем».

Однако меры безопасности волновали доктора Лиланд в последнюю очередь. Ее насторожила крайне необычная для Пателя идея, ведь его считали хладнокровным и строгим человеком, и, как правило, он уверял, что психопатов следует содержать в спокойной обстановке и избегать чрезмерной стимуляции их разума. С точки зрения доктора Пателя, их мозг и так всегда находился в состоянии хаоса, и многие из них страдали визуальными и слуховыми галлюцинациями. Лишь состояние покоя предотвращало нежелательное поведение тех, кто день за днем вел себя неподобающе. Так что его предложение отвезти пациентов поплавать звучало как прямое противоречие всему, чего доктор Патель пытался добиться.

— Совсем наоборот, — заявил Патель, когда они сели в кабинете Лиланд, чтобы обсудить его идею. — Я, между прочим, не планирую наблюдать, как они бесконтрольно плещутся в бассейне или прыгают с вышки. Я предлагаю надеть на трех моих самых миролюбивых пациентов спасательные круги, чтобы они могли спокойно полежать в воде, возможно даже под какую-нибудь успокаивающую, расслабляющую музыку в стиле нью-эйдж. В бассейне олимпийского размера достаточно места, чтобы они не сталкивались друг с другом. Плюс за каждым из них будет приглядывать санитар. Освобожденные от ежедневной борьбы с гравитацией, они достигнут медитативного состояния.

— Насчет нью-эйджа я не уверена, — произнесла доктор Лиланд.

Похоже, Патель не понял всей мрачности этой шутки.

— В таком случае можно проигрывать им записи песен китов. Слышал, они оказывают еще более успокаивающее и одухотворяющее воздействие. Этим людям необходимо, чтобы кто-то подумал об их душевном состоянии, разумеется, без догматической составляющей.

— Не знаю, как насчет пациентов, но я бы от подобного не отказалась.

— Я тоже, — усмехнулся Патель. — Я как раз изучал различные виды гидротерапии… Существуют специальные флотационные капсулы, где вы лежите, погруженный в соленую воду, без каких-либо сенсорных…

— Забудьте об этом, — твердо отрезала Джоан.

— Разумеется, я понимаю, что подобная терапия годится только для ограниченного числа пациентов. Но пока я занимался этим вопросом, мне пришло в голову, что мы чрезмерно закоснели во многих взглядах. Между спокойствием и монотонностью очень тонкая граница, и, как мне представляется, из-за нашего желания избежать проблем, мы порой стираем эту линию, не замечая, что причиняем ущерб пациенту.

— Хороший довод.

Доктор Патель говорил правду, но Лиланд все равно с трудом понимала, что с ним происходит: он был отличным специалистом и всегда старался держаться в курсе всех новостей, но новатором он точно не был.

— Прежде, чем я приму какое-либо решение, мне бы хотелось прочитать ваш отчет.

— Я это знал и заранее приготовил все материалы. Я отправлю вам файл, как только вернусь в кабинет. — Доктор Патель заулыбался с таким энтузиазмом, словно не сам провел много лет, стирая линию между спокойствием и монотонностью. — Там еще несколько видеоклипов, но они короткие, минут сорок пять, не больше. Когда бы вы хотели снова встретиться, чтобы обсудить мое предложение?

— Я вам сообщу.

Улыбка доктора Пателя несколько померкла. Он разочарованно вздохнул.

— Понимаю, мы все очень заняты, и все же надеюсь поскорее заняться этим вопросом.

— Сожалею, но, я не скажу вам конкретно, встретимся мы в конце недели или же в следующий понедельник, — в голосе Джоан звучало раздражение. — Я получила вызов в суд и должна выступить свидетелем по делу о коррупции, так что мне требуется время на подготовку. Возможно, назначат предварительные слушания.

Доктор Патель изумленно уставился на нее.

— А что случилось?

Теперь уже Лиланд засомневалась: шутит он или говорит всерьез.

— Некоторые представители совета директоров замешаны в истории с финансовыми нарушениями. Об этом гудят все новостные каналы.

Патель помотал головой.

— Никогда не смотрю новости, они меня слишком угнетают.

Он встал, собираясь уходить.

— Одну минутку, — внезапно воскликнула Лиланд. — Эта идея насчет бассейна… Ее вам случайно не доктор Квинзель подсказала?

Брови Пателя взлетели вверх.

— Господи, конечно, нет! Она последний человек, кого бы я послушал.

— Неужели? У вас с ней… проблемы? Или вы считаете, что я ошиблась, позволив ей заниматься одним-единственным пациентом?

Минуту Патель колебался, но потом придвинул стул поближе к ее столу, сел и тихо произнес:

— Это было ваше решение. К тому же я в курсе, что часть пациентов вы забрали себе, чтобы не нагружать остальных сверх меры. Я бы так не поступил, но я и не начальник.

Лиланд кивнула:

— Так что вы думаете насчет доктора Квинзель?

— Она молода. На вашем месте я бы вряд ли взял на работу кого-то столь неопытного и… нетерпеливого, за неимением другого слова. Не спорю, доктор Квинзель — блестящий психиатр. Блестящий, но слишком юный. По сравнению с большинством из нас, она — сама невинность. Говорю это с полным уважением к ней. Она умна, и, в целом, мне нравится. Но я не стал бы советоваться с ней насчет своих пациентов.

— Возможно, вы бы изменили свое мнение, если бы увидели, как она управляется с огнетушителем, — пробормотала себе под нос доктор Лиланд. — Мне все-таки хочется узнать, откуда у вас появилась идея насчет бассейна.

Доктор Патель пожал плечами.

— Я заинтересовался, прочитав парочку статей на эту тему. Похоже, сейчас гидротерапия — популярное направление лечения. Не то чтобы я следил за модой в этом плане, но я не отбрасывал бы стоящую идею лишь на том основании, что о ней все говорят.

«Безусловно, отбросил бы», — подумала Лиланд, скрывая улыбку.

— То есть никто не упоминал при вас о возможности построить плавательный бассейн здесь, в «Аркхеме»?

— В «Аркхеме»?! — ужаснулся доктор Патель. — Какой кошмар! В первый же день, еще до обеда, там окажется куча трупов, плавающих лицом в воде.

* * *

Через несколько дней Джек Абрахам, один из санитаров, остановил Джоан Лиланд в коридоре, когда она возвращалась со встречи с Филом «Пыш» Фробишером. В записях Харлин Квинзель не значилось слово «занудный», но доктор Лиланд не обвинила бы ее, увидев такое определение в истории болезни. Доктор Квинзель пометила, что пациент избрал путь наименьшего сопротивления, и терапия с полным погружением не возымеет никакого эффекта. Доктор Патель, с другой стороны, сказал бы, что лечение имело положительный эффект, поскольку объект не проявлял ни малейших признаков нежелательного поведения.

С точки зрения доктора Лиланд, Фробишер, безусловно, заслужил пожизненное заключение, но не в «Аркхеме», а в тюрьме. К сожалению, его адвокат заключил сделку с правосудием. Когда она направила запрос по поводу Фробишера, совет директоров ответил ей в строгой форме, что, по их мнению, у главы лечебницы «Аркхем» должны быть более важные дела. Например, заботы о сокращении бюджета. Кто бы ни защищал интересы Фробишера, они наверняка были неплохо застрахованы.

«Особенно, от пожаров», — подумала Джоан и занялась бюджетом на следующий год.

— У вас не найдется минуточки, док Эл? — Джек Абрахам пристроился рядом с ней. В прошлом он служил в морской пехоте и, пусть он не отличался громадным ростом, как другие санитары, все равно имел крепкое телосложение.

— Найдется, плюс-минус десять секунд, — весело ответила Джоан. Джек Абрахам редко жаловался или чего-то просил. — В чем дело?

— Хотел узнать, что вы думаете по поводу идеи доктора Пателя насчет терапии плаванием. Я пообещал ему помочь в этом деле.

— Вот как, — Лиланд почувствовала легкую досаду. — Об этом лучше поговорить у меня в кабинете. Но я и правда могу уделить вам не больше минуты, — она открыла дверь и знаком предложила ему сесть в кресло. — Откуда у всех этот внезапный интерес к плаванию? — она присела и открыла принесенные документы.

— Не совсем внезапный. Я всегда верил в терапию физическими упражнениями. Я и сам из спортзала не вылезал, даже до того, как пошел служить. До сих пор раза три-четыре в неделю забегаю в тренажерный зал. В «Аркхеме» нет спортзала, но, учитывая, кто наши пациенты, оно и к лучшему. И все-таки даже им необходимы физические упражнения, а плавать можно в любом возрасте и при любой подготовке.

Доктор Лиланд кивнула и опустила рассеянный взгляд на бумаги перед собой:

— Доктор Патель сказал мне то же самое. Это он посоветовал вам обратиться ко мне?

— Вовсе нет, — встревожился Джек, — он вообще не знает, что я решил подойти к вам с этим вопросом.

— Я учту ваше желание помочь, когда буду принимать решение. Но сейчас мне действительно некогда.

— Нет проблем, — санитар поднялся. — Спасибо, что позволили высказаться.

— Я обещаю все серьезно обдумать, — ответила Лиланд, притворяясь, что поглощена документом. — Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, — жизнерадостно ответил Джек, но она уловила легкую нотку разочарования в его голосе.

* * *

— А вы еще не присоединились к кампании за плавание? — поинтересовалась Джоан Лиланд у Джокера.

Они находились в камере вдвоем. Доктор Квинзель ожидала ее в коридоре. Лиланд готова была поклясться, что даже через стены ощущает исходящее от молодой женщины беспокойство.

Джокер посмотрел на нее с искренним недоумением.

— Какая еще плавательная кампания?

— Разве вы не хотите съездить поплавать в городском бассейне? Насладиться всеми положительными эффектами гидротерапии и безопасной физической нагрузки?

— Это что, очередной гнусный заговор «Чокнутых Дамочек»? Ах, простите, пациенток больницы, мечтающих увидеть меня в плавках. Не отвечайте, это шутка, — он сделал паузу. — Надеюсь, что шутка.

— То есть, вы не желаете присоединиться к команде пловцов «Аркхема»?

— Доктор, не хотел бы показаться легкомысленным или непочтительным, — медленно проговорил Джокер, — но разве я похож на человека, который грезит о том, чтобы его лицезрели в одних трусах? — с минуту он просто смотрел на нее. — А доктор Квинзель в курсе, о чем мы тут с вами разговариваем?

— Конечно. Доктор Квинзель не против наших встреч, наедине, в любой момент, при необходимости и без предупреждения.

— Прошу прощения, но это больше напоминает допрос, чем простую встречу. Опыт у меня богатый, я легко отличаю одно от другого.

Лиланд ничуть в этом не сомневалась.

— Доктор Квинзель говорила вам что-нибудь насчет гидротерапии или физических упражнений?

— Она как-то упомянула, что, может быть, стоит установить здесь велотренажер или беговую дорожку. Но крутить педали или маршировать на месте кажется мне скорее упражнением в безнадежности, — он вздохнул. — Нет, доктор Лиланд, мы никогда не обсуждали плавание. Хотя я бы не отказался от джакузи.

* * *

Харлин стояла спокойно, понимая, что, если начнет переминаться с ноги на ногу или подпрыгивать от нетерпения, Натан, санитар дежуривший возле камеры Джокера, непременно доложит об этом доктору Лиланд. И неизвестно, какие выводы сделает начальница. Пока что Джоан удовлетворяли результаты ее терапевтической работы с Джокером. Даже некоторые санитары признавали, что он изменился к лучшему, и Харлин не собиралась рисковать достигнутыми успехами.

После провала с групповой терапией пациенток, она готова была колесом ходить по коридорам от восторга, но ей приходилось вести себя осторожно и сдержанно, ведь профессиональный успех являлся не единственной причиной, по которой она день изо дня приходила на работу в приподнятом настроении.

И даже не главной причиной.

Сначала она отрицала испытываемые чувства, уверяя себя, что ею руководит эффект контрпереноса — необычайно яркий и интенсивный — но не более того. Нормальная ситуация: люди становятся психиатрами потому, что хотят помочь больным, а этот процесс порождает калейдоскоп эмоций. Но врач не может позволить переживаниям влиять на лечение. Его важнейшая задача — благополучие пациента.

«Все верно, но что если действия в интересах пациента порождают еще более… скажем так, приятные эмоции?»

Харлин задала этот вопрос одной преподавательнице, когда проходила практику в больнице.

«Вы делаете то, что лучше для подопечного, ведь так правильно. Вы помогаете ему не ради собственных положительных эмоций, — ответила та. — Данные факторы могут совпадать, но ваши чувства не должны становиться причиной ваших действий».

Ее слова помогли Харлин разобраться в своих чувствах и мыслях, особенно когда она стажировалась в клинике. Какое-то время она всерьез подумывала, не написать ли книгу о противоречивой динамике развития отношений между терапевтом и пациентом: глубоко личных и интимных отношений, которые, к слову, не могли определяться ни интимными, ни личными. Интереснейший предмет исследования. Вскоре, она пришла к выходу, что стала психиатром не для того, чтобы исследовать других психиатров.

Харлин всегда хотела работать в «Аркхеме». Иногда мечты оборачиваются настоящим кошмаром, но, в данном случае, этот нюанс был неотвратим. Помимо различного рода психопатий, пациенты страдали от других расстройств личности: пассивно-агрессивного, обсессивно-компульсивного, депрессивного. Находились здесь больные и с нарциссизмом, и с прочими пограничными состояниями. Работа с ними изматывала врачей, и, по сравнению с этим, контрперенос казался сущей мелочью.

Тем не менее, где-то в глубине души Харлин сомневалась, что все так просто. Нельзя же предположить, что при определенных обстоятельствах два человека, формально встретившиеся как врач и пациент, на самом деле должны были найти друг друга? И что, встретившись, они осознали: прежде для полноты существования им чего-то не хватало. Возможно, один из них мог стать преступником или даже сойти с ума? Или же другой лишь притворялся безумцем.

Что, если судьба подвела к одному из них вторую половинку в образе врача? Хватит ли у врача в этом случае мужества и смелости признать правду? Признать, что они всегда были предназначены друг для друга? Или же она подчинится условностям, скрывая истинные чувства за профессиональным жаргоном, вроде «контрпереноса»? Ведь ее непременно ожидает осуждение со стороны коллег и других профессионалов. Но если она опустит руки, она не просто упустит шанс на счастливую жизнь. Она окажется одной из тех жалких личностей, которые вечно выбирают путь наименьшего сопротивления, ведущий к полной посредственности.

Как же иррационально устроен этот мир! Самые простые и естественные вещи, например, любовь, преисполнены сложностей. Если тебя не арестуют только за то, что ты жертва, значит какой-нибудь представитель власти обязательно укажет тебе, какие эмоции ты не можешь испытывать или вообще скажет, что твоих эмоций на самом деле не существует.

По сравнению с безумием окружающего мира, проблемы пациентов Лечебницы «Аркхем» казались такими незначительными. Великое правило этого мира гласило: «Возлюби ближнего своего», и будь за это наказан.

20

Несмотря на подобные мысли, Харлин пыталась бороться со своими чувствами. Пару недель она не признавала их и особенно тщательно следовала всем правилам. За время работы в «Аркхеме» она еще ни разу не сделала ничего предосудительного. Даже канцелярских принадлежностей она всегда брала ровно столько, сколько ей предназначалось. Не то, что доктор Дэвис. Интересно, зачем ему столько скрепок? Ест он их, что ли?

Харлин считала, что обязана следовать высоким стандартам поведения, хотя бы из-за коллег: за исключением доктора Лиланд, остальные врачи обращались с ней, как с маленькой девочкой, способной, но слишком неопытной.

Не то чтобы кто-то демонстрировал неуважение: ее успехи в работе с Джокером произвели впечатление и на докторов, и на сестер, хотя большинство санитаров по-прежнему считало, что Джокер водит ее за нос. Этого и следовало ожидать: вокруг полно циников, людей, не обогащенных жизненным опытом, а скорее изъеденных им. Тех, кто, как в старой поговорке, знали всему цену, но не ценность.

Харлин настолько ушла в свои мысли, что вздрогнула, когда дверь камеры Джокера отворилась. Задремавший Натан дернулся и проснулся. Она не винила его в небрежном отношении к своим обязанностям: работа охранников крайне скучна. К тому же, Натан ей нравился. Он был одним из тех, кто скрутил и уволок Убийцу Крока в ее первый день в больнице, и позднее она слышала, как он говорит кому-то, мол, не стоит недооценивать новую докторшу только потому, что она — хорошенькая блондинка.

Доктор Лиланд вышла, продолжая что-то набирать на планшете. Когда она подняла глаза, Харлин спросила:

— Все в порядке?

— Вроде бы, да, — Лиланд мельком улыбнулась и направилась по коридору к лифту, поманив Харлин за собой. — Признайте, это вы стоите за новой модой на плавание.

— Модой на плавание? — Харлин попыталась изобразить полную невинность.

— Не так давно вы упомянули, что неплохо было бы построить в «Аркхеме» плавательный бассейн. Теперь вдруг доктор Патель принялся воспевать положительный эффект плавания. Он хочет отвезти несколько пациентов в городской бассейн, — Лиланд умолкла, пристально глядя в лицо Харлин. — Я ни в чем вас не обвиняю, просто хочу знать, не вы ли подали ему эту идею.

— Доктор Патель не поверит мне на слово, даже если я скажу, что солнце встает на востоке, — рассмеялась Харлин. — Не подумайте ничего плохого, мне нравится доктор Патель. Он умен и старается быть в курсе всех новинок в терапии. Но он считает, что я младше его по положению, и это он должен подавать мне идеи, а не наоборот.

— Вы говорили с кем-нибудь еще насчет плавания? Может, с кем-то из санитаров или сестер? Или с вашим пациентом?

— Неужели он так сказал? — спросила Харлин, надеясь, что ей удалось скрыть тревогу.

— Нет, — рассмеялась доктор Лиланд. — Когда я упомянула о плавании, он решил, будто это сговор пациенток, чтобы поглазеть на него в плавках, — она заулыбалась, и Харлин заулыбалась вместе с ней, несмотря на острый укол беспричинной ревности.

— А что, и правда намечается заговор?

Доктор Лиланд прикрыла рот рукой, заглушая рвущийся наружу смех.

— Боже правый, вряд ли он приглянется Памеле Айсли, да и Харриет от него не в восторге. Для Сороки он недостаточно блестящ, а для Мэри Луизы — чересчур высок.

— Ну, я тут точно не причем, — Харлин заставила себя усмехнуться, чтобы доктор Лиланд поняла, что их разговор — одна огромная шутка.

— Про вас я даже не подумала! — Лиланд продолжала хихикать. — Подобные заговоры происходят в воображении Джокера. В конце концов, он явный эксгибиционист. Он изо всех сил уверяет, что не желает, чтобы его видели в пляжных трусах, но сдается мне, протест налицо.

— Я так не считаю, — возразила Харлин. — Его реакция вполне понятна после того, что с ним случилось.

Доктор Лиланд все еще смеялась, когда двери лифта открылись.

— Обычно я не даю предсказаний по поводу чужих пациентов, но я знаю этого типа дольше, чем вы, — она прошла в лифт. — Он закоренелый шоумен. Его преступления привлекают всеобщее внимание, но, если ему понадобится, он мгновенно скинет с себя одежду.

Двери лифта закрылись.

Харлин прошла к камере Джокера. Натан, не вставая, впустил ее и запер за ней дверь.

Джокер опять лежал, растянувшись на кровати на боку и подперев голову рукой.

— Она хотела знать, не говорили ли вы со мной о плавании. Я предположил наличие заговора от желающих увидеть меня в плавках.

Харлин не ответила. Минуту они молча смотрели друг на друга, а затем внезапно разразились смехом.

— Она уверена, что это я пропагандирую гидротерапию, — наконец распела Харлин. — Как бы не так!

— Откуда у людей берутся такие дурацкие идеи? — смеялся Джокер. — Вы бы никогда этого не сделали. Вы слишком профессиональны и всегда действуете открыто. — Он сделал паузу. — Но в вас имеются скрытые глубины, видные лишь тем, кто хорошо вас знает.

Харлин присела, открыла блокнот и записала дату и время в верхнем углу страницы.

— Хотите сказать, что знаете меня настолько хорошо?

— Мой дорогой доктор, я единственный, кто вас знает, ведь в этих скрытых глубинах томятся вещи, которые способен вообразить только я.

— Неужели? — смех Харлин замер, сердце дрогнуло. В последнее время это случалось все чаще. Она поправила очки на носу. — Назовете что-нибудь из этих вещей?

— Например, секрет вашего имени, — Джокер подался вперед и чуть понизил голос. — В Харлин Квинзель прячется Харли Квинн — Арлекин, классический клоун, персонаж итальянской commedia dell’arte. Арлекин — дух веселья и легкомысленной свободы. С той самой секунды, как я услышал ваше имя, меня к вам потянуло.

«Что значит имя», — подумала Харлин.

— Стало быть, вы хотели, чтобы я стала вашим врачом из-за имени?

— Как и все в больнице, я слышал о вашей героической победе над Убийцей Кроком. Я тут же захотел встретиться с красавицей, которая быстро сообразила, как максимально эффективно использовать огнетушитель. Ваше имя только добавило интриги, — Джокер пристально поглядел на нее. — Потом вы показали мне, как можно поставить непокорного пациента на место без всякого огнетушителя, — он улыбнулся и добавил извиняющимся тоном: — И тогда я понял, что хочу именно вас — что вы мне нужны.

Ее сердце забилось так сильно, что она побоялась, вдруг он его услышит?

— Да, я осознал, что мне нужны именно вы. Даже когда вы поставили меня на место, я заметил лукавый блеск в ваших глазах. Я знаю, вы говорили всерьез, но то был знак, что где-то в глубине вашей души скрывается огонь. Я очень испугался, что увидел лишь отблеск проклятых люминесцентных ламп. Но тут вы рассказали мне про свой план концентрированной терапии с полным погружением, и, да, я убедился, что не ошибся. Вы именно та, кого я ждал, кому я смог открыться. Единственный человек на свете, понимающий меня. И к тому же арлекин, способный оценить мои шутки.

Неужели весь успех ее терапии держался на имени? Харлин почувствовала себя, как повисший в воздухе мультяшный персонаж, из-под ног которого внезапно выбили опору.

«Нет, дело не только в этом», — твердо сказала она себе.

Обиженный ребенок в его душе нашел ответ в ее взгляде. Тот дал ему понять, что она не причинит ему вреда, примет его, поймет и никогда не ударит так, чтобы он очнулся в больнице три дня спустя. Заброшенный и страдающий ребенок глубоко понимал, что «положительная оценка», «внутренняя связь» и «родственная душа» — это то, чего он жаждет, даже если не знает этих слов.

К тому же, самые важные, меняющие жизнь отношения всегда с чего-то начинаются: с улыбки, приветствия или доброжелательного слова.

Харлин опустила глаза и увидела, что написала в блокноте.

Два человека = одна душа.

Моя единственная любовь во всем мире.

ХК + Дж =…

* * *

Обычно доктор Лиланд старалась не донимать персонал излишней опекой и не вмешивалась в их жизнь за пределами больницы. Лишь одного правила она строго придерживалась: все психиатры «Аркхема» сами обязаны регулярно проходить обследование у психиатра.

Харлин была с этим согласна. Как и любая другая болезнь, безумие в определенной мере заразно, пусть, порой, оно проявлялось не так явно, как, например, массовый психоз. Она все никак не могла найти себе психиатра, не чувствовала себя свободно. Готэм, точнее Бэтменвиль, накладывал свой отпечаток на все. К слову, о заразном безумии.

Большинство психиатров, с которыми она общалась, не демонстрировали явного восхищения местным героем, но и не считали Бэтмена сомнительным персонажем. Едва Харлин выказывала свое отношение к так называемому Рыцарю в плаще, они немедленно приписывали ее предубеждение тому, что она родилась не в Готэме.

Пара специалистов признали, что, с точки зрения федеральных и местных законов, деятельность Бэтмена представляла определенную проблему. Но потом они, почти сразу же, добавляли, что в этом городе всегда творилось нечто странное, задолго до появления Бэтмена. Нечто неуловимое в земле, воде и воздухе приводило к тому, что «сон разума порождал чудовищ», и чудовища эти не исчезали, даже когда разум просыпался.

По мнению Харлин, данное оправдание звучало, как типичная попытка рационализации с оттенком мании величия. Мы не такие, как весь остальной мир, мы другие, мы особенные. Они пользовались этими доводами, чтобы оправдать нарушения общественного договора и выдать аберрантное поведение Бэтмена за норму.

Наконец Харлин встретила доктора Фэй Сильвер, уже немолодую женщину, время от времени консультирующую доктора Лиланд. Харлин остановила свой выбор на ней, потому что та с юмором относилась ко всему на свете, даже к Бэтмену. Харлин навещала ее раз в месяц и никогда не рассказывала ей ничего важного. Скорее всего, доктор Сильвер об этом догадывалась. Впрочем, что с того? Она должна была посещать психотерапевта, но не обязывалась проходить терапию.

Харлин так и видела, выражение лица доктора Сильвер, если бы во время их встречи она внезапно призналась: «Ах да, кстати, почти все детство и юность я не видела отца, он сидел в тюрьме города Коксаки, это тюрьма самого строго режима во всем Нью-Йорке. Он вышел на свободу как раз к моему выпускному балу».

Скорее всего, Сильвер посмотрела бы на Харлин так же, как ее соседка по комнате в колледже. Оливия спросила, чем занимается ее отец, и Харлин по глупости сказала правду. В итоге Харли перебралась в общежитие на другом конце университетского городка, чтобы избежать пристальных взглядов знакомых студентов. У хороших студентов родители в тюрьму не попадают. А если и попадают, то чуть ли не в клуб для банкиров и финансистов, где все заключенные утверждают, что их подставили, и вину они признают только для того, чтобы избавить семью от расходов на длительный судебный процесс, который они, скорее всего, проиграют.

Преступления «белых воротничков» ничем не напоминали настоящие.

Харлин никогда никому не рассказывала о самой страшной ночи в своей жизни. Не собиралась она говорить об этом и с доктором Сильвер. Если кто-нибудь узнает, что она видела, как за одну ночь погибли жестокой смертью двое убийц-психопатов, она из психиатра «Аркхема» превратится в его пациента. Для порядка они сначала упрячут туда ее, а потом примутся за мать, поскольку та спасла ей жизнь. Полиция нападала даже на жертв преступлений. Харлин боялась думать о том, что они делали с кем-то, кто им сопротивлялся.

Только один человек в мире мог понять, какую цену она заплатила за то, чтобы не увязнуть в прошлом и поставить свои цели превыше прочего. Только этот человек понимал, какое разочарование можно испытать, когда после колоссальной работы вдруг обнаруживаешь, что окружен людьми, готовыми довольствоваться малым, ведь это легче, чем стремиться к большему.

Только один человек в мире мог понять, как остро она переживала тот факт, что на планете, полной приключений, большая часть людей проводила жизнь в полусне. Только один человек в мире знал, как естественно для нее тянуться к кому-то, кто больше и ярче самой жизни, кто бесстрашен и энергичен, кто заставлял ее смеяться и плакать одновременно.

Во всем мире существовал только один человек, перед которым она обнажала душу, который выслушал и знал, что, несмотря на все попытки следовать стандартам и ожиданиям, она его полюбила.

И только один человек в мире не осудил бы ее за это.

Единственный человек в мире, кто на самом деле понимал ее, не подвел.

— Вы — настоящая редкость, женщина сильная и дерзкая, смотрящая в лицо миру, полному ярких красок. Смелая настолько, что можете наслаждаться этим миром, не боясь его, не уподобляясь людям-хомячкам, вечно крутящимся в колесе жизни.

— Вы способны заглянуть мне в самое сердце, — вздохнула Харлин. — Никто не понимает меня так хорошо, как вы.

— Ну конечно, моя дорогая доктор Харли Квинн, — ответил Джокер.

«Такое чувство, что внутри у меня словно вспыхнуло солнце», — подумала Харлин со счастливым вздохом. Она никогда прежде не понимала, как это потрясающе, когда кто-то понимает, кто ты на самом деле. Она и вправду была Харли Квинн.

21

Харлин не лгала, когда сказала доктору Лиланд, что она не разговаривала с Пателем насчет терапии плаванием. Харлин Квинзель была серьезным профессионалом, и ей даже в голову не пришло бы сделать что-либо неподобающее. Но проказливая Харли Квинн не знала преград и вполне могла нарушить установленный порядок вещей просто для того, чтобы посмеяться: ее выдавал блеск в глазах.

Именно Харли Квинн написала заметку о чудодейственной водной терапии, потом отформатировала ее таким образом, чтобы та напоминала конспект выступления на прошлогоднем Международном конгрессе по психиатрии в лондонском Королевском колледже, и оставила ее на столе в ординаторской, где доктор Патель обязательно должен был ее найти. Очень скоро он уже разглагольствовал о достоинствах плавания перед каждым, кто был готов слушать. Как-то за обедом одна из сестер рассказала Харли о новом увлечении Пателя. Профессиональная медсестра, Сон Гуо, получила образование психиатра, и когда ее кто-то злил, заставляла всех называть себя доктор Гуо. Харлин нравилась эта умная женщина, и она получала удовольствие от ее компании. Она предполагала, что Гуо вполне способна раскрыть, настоящая ли статья или нет, и намеренно села пообедать с ней, чтобы выяснить, имеются ли у Гуо какие-либо опасения. Но Гуо ничего не заподозрила, и тогда Харли разложила в ординаторской еще парочку «заметок», оформленных как репринты из солидных медицинских журналов. Внезапно ей улыбнулась удача. Она обнаружила номер Североамериканского вестника психиатрии с настоящей статьей о пользе плавания для больных, содержащихся в психиатрических клиниках.

Возможно, Харлин Квинзель и удивилась бы, когда доктор Патель спланировал поездку для своих порядочных пациентов в городской бассейн, но Харли Квинн ничуть не смутилась. Харли прекрасно понимала, что, с точки зрения доктора Пателя, методы лечения, принятые Королевским психиатрическим колледжем Лондона, однозначно стоило взять на вооружение. Правда, и Харлин, и Харли не ожидали, что такое количество людей всерьез воспримут его идею.

Разумеется, не все считали эту затею стоящей. Некоторые санитары вообще утверждали, что Патель сам спятил. Пациенты «Аркхема», бывало, вели себя прилично на территории Лечебницы, но они все равно оставались потенциально опасными, чтобы покидать ее пределы. Впрочем, идею одобрило столько человек, что Джоан Лиланд пришлось над ней поразмыслить.

Харли не давала волю надежде. Пока что дальше разговоров дело не шло, а в «Аркхеме» данная стадия могла длиться годами. «Что ж, если не выгорит с плаванием, — думала Харли, — найду другой способ обеспечить своему сокровищу насладиться солнечным светом и свежим воздухом».

Несмотря на впечатляющее улучшение состояния Джокера, доктор Лиланд по-прежнему не рассматривала возможность выпустить его из камеры. Потребуется немало времени, прежде чем она позволит ему хотя бы прогуляться по территории больницы в окружении вооруженных охранников и под прицелом снайперов. К тому же, стоило признать, что, благодаря мощным фильтрам, воздух на нижних уровнях был чище, чем снаружи. Джокер регулярно получал заменитель витамина D, а лампы в его камере имитировали естественный дневной свет. Харлин не сомневалась, что все вышеперечисленное — полная чепуха, но перечить начальству не осмелилась.

И тут произошло маленькое чудо.

* * *

Узнав, что доктор Лиланд одобрила поездку в городской бассейн для трех наиболее спокойных пациентов доктора Пателя, Харли сначала подумала, что ослышалась. Но доктор Патель уверил ее, что никакой ошибки нет.

— Доктор Лиланд поедет с нами, — сообщил он Харли, — вместе с двумя медсестрами и тремя санитарами. Мы возьмем тюремный фургон, предназначенный для перевозки заключенных, наймем двух опытных водителей, которым уже приходилось перевозить особо опасных преступников. — Патель коротко хохотнул. — На данный момент никто из моих пациентов не представляет особого риска, а Дадли Гаран никогда и не представлял. Прозвище «Скука» ему дали без всякой иронии.

— Возможно, изначально ирония подразумевалась.

Патель снова рассмеялся:

— Как будто преступники знают, что такое ирония.

Он повернулся и ушел прежде, чем она успела спросить, на какой день назначена поездка.

Харли смотрела ему вслед и думала, что настолько недооценивать интеллект своих пациентов — непорядочно и граничит с презрением. Она могла бы указать ему на это, но он вряд ли прислушался к ее словам. Харли он тоже недооценивал.

Позже сестра Гуо сообщила, что поездка в городской бассейн состоится через две недели. Доктор Лиланд собиралась забронировать бассейн на целый день, чтобы никто не таращился на пациентов. К тому же, риск для случайной публики сводился к минимуму.

Сама доктор Лиланд намеревалась наблюдать со стороны.

Две недели позволяли Джоан все хорошенько обдумать и при необходимости изменить свое решение. К тому же, она хотела посмотреть на реакцию других пациентов «Аркхема». Если бы планируемая поездка вызвала слишком большой ажиотаж, ее пришлось бы отменить. Доктор Лиланд была проницательной женщиной и умела распланировать свои действия.

Но никакая проницательность не устоит под шквальным ветром случайных обстоятельств.

* * *

Накануне поездки в городской бассейн у Джоан Лиланд состоялся неприятный телефонный разговор с помощником окружного прокурора.

— Но это невозможно! Мне сказали, присяжные соберутся на следующей неделе. Завтра я не могу свидетельствовать. Окружной прокурор, видимо, думает, что мы здесь сидим только для того, чтобы выполнять его прихоти? Я сейчас сильно занята.

— У окружного прокурора четвертая стадия рака легких, — раздался бесстрастный голос ее собеседницы.

— Что? — Лиланд едва не выронила телефон. — Невероятно! Дариус Хант в жизни ни одной сигареты не выкурил.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но огромная часть больных раком легких никогда не курили. Насколько я понимаю, у него редкая форма рака, вызванная стрессом.

Джоан облокотилась на стол.

— Но как же он позволил болезни так затянуться?

— Слишком много у него других задач набралось, — ровно произнесла Дейл Морриси, и доктор Лиланд почувствовала укол совести. — Поэтому он перенес заседание суда по делу о коррупции на завтра. В конце дня он уедет в больницу, а послезавтра утром у него операция. После этого, мы сможем какое-то время обойтись без него. Прокурор хочет лично присутствовать на суде на тот случай, если будет предъявлено обвинение. Хотите сами объяснить ему, что у вас есть более важные дела?

— Разумеется, нет, — вздохнула Джоан. — Такое бывает только в Готэме.

— И не говорите, — первый раз за весь разговор в голосе Морриси прозвучало сочувствие. — До завтра.

Не успела Лиланд положить трубку, как в дверь постучали.

— Войдите, — устало пробормотала она.

— Извините, я, наверняка, не вовремя, но я услышала ваш голос, — доктор Квинзель посмотрела на начальницу, — вы расстроены. Все в порядке?

* * *

Удивительно, но каждый в больнице был полон предвкушения. Никто не хотел откладывать поездку. Даже те сотрудники, которые изначально выступали против этой идеи, сейчас настаивали, чтобы все оставалось в силе.

Врачи и часть медсестер собрались в ординаторской, чтобы обсудить ситуацию.

— Эти пациенты хорошо себя ведут, у них имеется разрешение гулять по территории больницы, — говорил доктор Патель. — Самое худшее, что я могу себе представить, это если «Скука» Кук случайно шлепнется и расквасит себе нос. Что ж, даже в этом случае мы его просто поднимем, налепим на нос пластырь, и проблема решена.

— А вы что думаете, доктор Квинзель? — внезапно спросила Лиланд.

— Я? — переспросила Харлин. Все присутствующие неожиданно повернулись к ней, и она неожиданно оказалась в центре внимания. Приятное ощущение: неудивительно, что Джокер любил играть на публику. — Мой опыт не сравним с вашим, и…

— Говорите же, — воскликнул Дэвис.

Харлин поглядела на него с обидой.

— Если мы отменим поездку, разочаруются не только пациенты доктора Пателя, но и остальные. Они ведь за нами наблюдают. Если мы нарушим слово, они уже никогда — или очень долго — не будут нам верить.

— И какое решение вы предлагаете? — поинтересовалась Джоан.

Харлин перевела дыхание. Все по-прежнему не отрывали от нее глаз, словно ее мнение было исключительно важным.

— Я бы предложила доктору Дэвису поехать вместо вас, потому что он здесь старший и отвечает за Лечебницу в ваше отсутствие. Следующий по старшинству — доктор Персиваль. Он мог бы заменить вас здесь и поработать в вашем кабинете, — она украдкой улыбнулась ему. — Обещаю, доктор, мы будем вести себя примерно. Все проблемы оставим на потом, когда вернется доктор Лиланд.

Несколько человек вежливо засмеялись.

Джоан молча рассматривала сложенные на коленях руки, потом обвела взглядом комнату.

— Все согласны с предложением доктора Квинзель?

Раздалось коллективное «да».

Харли постаралась ничем не выдать своего удивления.

— Значит, решено, — подвела итог Лиланд. — Телефон будет при мне, кроме того времени, разумеется, когда мне придется свидетельствовать. Прошу присылать мне постоянные сообщения о том, что происходит по почте и смс. Даже если это просто «отлично» или «скука полная». На тот случай, если вдруг сядет батарея, оставлю всем дополнительные контактные номера. Я хочу, чтобы завтра количество персонала увеличилось, и оплачу сверхурочные всем, кто согласен поработать дополнительно.

— Можете на нас положиться, — торжественно заверил ее доктор Дэвис, и все согласно зашумели.

— Мне по-прежнему не по душе мое отсутствие, — доктор Лиланд повысила голос, чтобы ее услышали. — Однако я согласна с доктором Квинзель: если мы отменим поездку, это повредит нашим отношениям с пациентами.

Когда все принялись расходиться, доктор Лиланд попросила Харли остаться. Харли до сих пор чувствовала легкое потрясение: скорее всего, другие врачи сказали бы то же самое, что и она, тем не менее, доктор Лиланд спросила именно ее мнения. Она дала Харли возможность высказать свое предложение и согласилась с ним.

— Что думает насчет поездки ваш главный пациент? — Лиланд знаком предложила Харли сесть напротив.

— Мне кажется, он заинтригован так же, как и остальные пациенты. Пожалуй, мне стоит навестить его, он, скорее всего, в тревожном состоянии.

— Почему? — насторожилась Лиланд. — Он нервничает в вашем отсутствии?

Харли покачала головой.

— Нет-нет, если все идет по плану. Но когда случается нечто непредвиденное, и я не прихожу вовремя, его состояние ухудшается. Сейчас он сильно от меня зависит и иногда чувствует себя несколько потерянным.

— Надеюсь, вы хотя бы уходите домой поспать.

— Куда без этого, — ответила Харли, умолчав, что принесла Джокеру смартфон, чтобы тот мог связываться с ней ночью, если его вдруг поглотили тревога и одиночество.

Пациентам «Аркхема» запрещалось иметь телефоны. Но кому еще он мог позвонить? Члены его старой банды разбежались кто куда, некоторые сидели в тюрьме. Кроме Харлин, у него в целом мире никого не было.

— Он сам сказал, что ощущает себя без вас потерянным?

— Почти, хотя и не дословно. Он… — Харли едва не сказала, что он покинутый, искалеченный ребенок.

Доктор Лиланд явно находилась не в том настроении, чтобы посмотреть на Джокера под этим углом, она только-только начала понимать, что он нечто больше, чем приклеившийся к нему ярлык — «маниакальный убийца». Впрочем, может, оно и к лучшему. Доктор Лиланд совсем не знала его и никогда не узнает так же хорошо, как Харли. Ее мутило от мысли, что начальница может как-то сблизиться с ее любимым человеком.

— Доктор Квинзель, с вами все в порядке? — Лиланд смотрела на нее с тревогой.

— Извините, — Харли покраснела от смущения. — У меня сейчас так много забот.

— Вы сказали, что Джокер чувствует некую зависимость, — тревога доктора Лиланд усилилась.

— Да, несомненно. Но вы же знаете, дело в эффекте переноса.

— До сих пор? Я ожидала, что данный период далеко позади. Вы не испытываете каких-либо затруднений?

— Господи, конечно, нет! — вскричала Харли, надеясь, что не переигрывает. — Я всегда понимала, насколько важно не давать себе увязнуть в эмоциональных связях с пациентом, особенно столь сложным.

Доктор Лиланд что-то записала в маленьком блокноте.

«Она могла нацарапать что угодно, — сказала себе Харлин, — запись к зубному врачу или напоминание купить молоко по дороге домой. Совершенно не обязательно, что ее слова относились к Джокеру».

— Послушайте, раз уж вы достигли таких успехов с Джокером, почему бы вам не вернуться к другим пациентам? Не думали об этом? — доктор Лиланд вырвала листок из блокнота и спрятала его в карман.

— Я?.. Нет… — Харли даже не представляла, что ответить.

— Не сию минуту. Подумайте, ладно? И поговорим об этом еще раз послезавтра, когда я вернусь.

— Разумеется, — Харли направилась к двери. — Мне, пожалуй, пора. Надо работать.

— Не так быстро, — голос Лиланд заставил девушку застыть у двери. — Вы перестали присылать ежедневные отчеты.

— Разве? — Харли надеялась, что невинное удивление в ее голосе звучит естественно.

— От вас уже четыре дня ничего не поступало.

— Правда? — Она повернулась к доктору Лиланд. — Но я точно их посылала, я помню.

— Если вас не затруднит, перешлите их заново.

— Конечно, — вряд ли Джоан что-то подозревала, но улыбка на ее лице уже исчезла. — Наверное, лучше подождать, пока вы вернетесь. Не хотелось бы загружать вас еще и этим.

— Нет, пришлите их до вечера, — голос Лиланд звучал спокойно, но она по-прежнему не улыбалась. — Я возьму с собой планшет и прочитаю отчеты, пока меня не вызовут для свидетельства. Вся юридическая система состоит из «быстрее-быстрее, а теперь подождите».

— Ну да, — пробормотала Харли и чуть не бегом бросилась вон из кабинета, пока Лиланд не вспомнила о чем-нибудь еще.

Черт бы ее побрал! До конца дня состряпать четыре детальных, объективных отчета о Джокере! Может, сказать, что что-то случилось с компьютером и отчеты пропали? И предложить общий отчет за все время? Давно стоило перейти на один отчет в неделю, но Харли не хотелось поднимать данный вопрос, чтобы не напоминать Джоан о себе и Джокере.

Разумеется, не отправив отчеты вовремя, Харли лишь добилась обратного эффекта. Ей требовалось одобрение и согласие доктора Лиланд на перевод Джокера из его подземной камеры в палату с окном и естественным светом. Это была бы серьезная победа, на основе которой она сумела бы позднее убедить Лиланд поместить его в том крыле здания, где окна открывались. Да, за окнами стояли решетки, но он хотя бы смог дышать свежим воздухом.

Она надеялась, что ей удастся убедить руководство предоставить ему право гулять по территории больницы, сначала понемножку, естественно. Когда доктор Лиланд увидит, как хорошо он себя ведет, она позволит ему гулять подольше и уменьшит количество вооруженной охраны. Со временем можно будет обойтись и без снайперов, и тогда в один прекрасный день Джокер поедет в городской бассейн. Шаг за шагом она поможет ему пройти этот путь. Как бы она им гордилась! Они преодолели бы все препятствия вместе, и однажды он привел бы их к воротам «Аркхема», а оттуда — в большой мир. Джокер стал бы свободным человеком, а она была бы рядом.

По дороге к камере Джокера Харли размышляла над планом. Вот только его реакция оказалась не совсем ожидаемой.

— И сколько же лет займет этот ваш блестящий план? — осведомился Джокер. — Точнее, сколько десятилетий?

— Лет десять, не больше, — ободряюще ответила она. — Ну, или немного больше. Но не стоит пытаться сразу представить весь путь. Мало-помалу вы будете продвигаться к цели, и я буду рядом и…

— Вам-то легко говорить, — мрачно рассмеялся Джокер. — Мало-помалу, вы — рядом, и так далее, и тому подобное. Все это вранье. Вы отнюдь не рядом со мной. Кончается рабочий день, вы идете домой, а я остаюсь здесь, погребенный заживо. И чем меня вознаграждают за хорошее поведение? Лишней минутой в душе? Обедом, в который плюнула только половина санитаров, а не все скопом? Если мне придется так жить следующие десять лет, лучше вообще не жить.

— А кто-то плюнул в ваш обед? — потрясенно спросила Харли.

— Откуда мне знать? Я плевки по виду не различаю, — с горечью сказал Джокер. — Который час? Когда вы опять уйдете? Вы всегда уходите. Как я могу спать сегодня ночью, зная, что завтра три каких-то придурка выйдут из этой змеиной ямы и отправятся плавать. Все, что они для этого сделали, кивали головой, как болванчики, и поддакивали идиоту Дэвису.

Джокер вцепился себе в волосы, и Харлин на секунду подумала, что сейчас он начнет их рвать. Он поднял на нее искаженное лицо.

— Док, я, правда, стараюсь. Но я не могу просто сидеть и не думать об этих трех ничтожествах, весело плещущихся в бассейне.

Харли открыла рот от удивления: в глазах у него стояли слезы.

— Я уже сказал, я постараюсь. Но я не вижу в будущем ничего, кроме долгой одинокой дороги через бесплодную пустыню, в конце которой меня ждет безымянная могила на кладбище для бедняков.

— Не говорите так! — Харли села рядом с ним и мягко дотронулась до его плеча. — Вы не должны так думать.

Джокер отбросил ее руку.

— Когда вы сегодня пойдете домой, когда выйдете из дверей в прохладный, ночной воздух, подумайте, что бы вы чувствовали, если бы знали, что единственный способ для вас покинуть это здание — на носилках ногами вперед.

— Хватит! — это прозвучало как отчаянная мольба, а не уверенный приказ. — Я не позволю, чтобы это случилось с вами!

Никогда прежде она не видела настолько печальных глаз.

— Очень хочется вам поверить, моя дорогая доктор Харли Квинн.

— Просто это… займет какое-то время, — робко добавила она.

Джокер уронил голову на грудь.

— Да, конечно, — шепнул он полным скорби голосом. — Не больше десяти лет, и я должен поблагодарить вас хотя бы за это, — он глубоко вздохнул и содрогнулся. — Я думал, вы не такая, как все. Думал, вы понимаете, как важно быть смелой и дерзкой! Что нужно схватить жизнь и потрясти ее, а не ползти по тропе осторожно, будто серая мышка.

Харли опустилась перед ним на колени и взяла в ладони его лицо.

— Верьте в меня, я никогда вас не подведу. Вот увидите.

Он все-таки посмотрел на нее. Его глаза блестели, но слез больше не было видно.

— Вот увидите, — повторила она.

Джокер наклонился вперед. На миг она подумала, что сейчас наступит тот момент, которого она так ждала, о котором так мечтала.

Но нет.

Его губы находились совсем рядом, а затем он отшатнулся и повалился на кровать, повернувшись к Харлин спиной.

— Доброй ночи, дорогая доктор. Хороших вам снов. Может, завтрашний день будет лучше, чем сегодняшний.

«О, мой сладкий, ты даже не представляешь, насколько», — молча пообещала она.

22

Все, кто сидел в фургоне, включая пациентов, ошеломленно уставились на Харли.

— Это что, какая-то шутка? — прохрипел доктор Патель.

— Нет, это шут собственно персоной, — хихикнул Джокер.

Харли наступила ему на ногу и бросила предупреждающий взгляд.

— Это часть терапевтического процесса. Решение было принято в последнюю минуту, но все нужные разрешения у меня имеются.

Прежде, чем Патель успел возразить, Харлин знаком велела Джокеру забираться в фургон. Она собиралась последовать за ним, как вдруг увидела, что свободных мест больше не осталось.

— Уверен, ваше разрешение недействительно! — доктор Патель повернулся к Джокеру, усевшемуся на соседнем сиденье. — Вылезайте немедленно.

— Не двигайтесь, — приказала Харлин своему подопечному, который, по всей видимости, и не собирался вставать. — Я поеду следом на своей машине. Впрочем… мой пациент может поехать со мной.

— Нет, не может, — отрезал один из сопровождающих. — Правилами запрещена транспортировка заключенных на частных машинах.

— Он — не заключенный, он — пациент, — поправила его Харли.

— Мне пофигу, пациент он или пепельница. Ни одному из заключенных «Аркхема» не разрешается передвигаться без охраны в частной машине.

— Он не имеет права здесь находиться, — доктор Патель сердито уставился на Харли. — Мы заранее обговорили, что поедут три пациента. Три, а не четыре! — Он повернулся к Джокеру. — Убирайтесь! Может, в следующий раз повезет больше.

— Почему бы ему не поехать с вами, раз есть свободное место? — Продолжала настаивать Харли.

Она глянула на охранников, сидевших впереди. На самом деле, странно, что остались свободные места, но у Харли не было времени на обдумывание случившегося. Ее мозг и без того был перегружен — она схватила мир и встряхнула его! Ведь это единственный способ достичь настоящего успеха.

— Доктор Квинзель может сесть мне на колени, — услужливо заметил Джокер. Харли бросила на него разъяренный взгляд, говорящий: «Прекратите!»

— Зачетная попытка, но по правилам одно место — один человек, — сообщил охранник, глянул на Пателя и пожал плечами. — Да расслабитесь, док. Нам все равно: на одного зак… пациента больше, на одного меньше.

— Значит, решено, — вмешалась Харлин, не давая Пателю возможности возразить. — Я только сбегаю в кабинет за ключами от машины.

Когда она вернулась, фургон уже исчез.

* * *

Харли пыталась убедить себя, что ощущает лишь раздражение, а не предчувствие надвигающейся беды.

«Он за это поплатится», — думала она, садясь за руль своего «Смарта». Когда доктор Лиланд вернется, ее будет ждать подробный отчет о том, как Джокер примерно вел себя по пути в бассейн, а доктор Патель сопротивлялся и отказывался сотрудничать.

Доктор Лиланд, само собой, удивится, узнав, что она решилась на столь опасный шаг, но тогда Харли просто расскажет ей про необходимость смелых действий, про то, что для достижения прогресса важно схватить мир и как следует встряхнуть его. Она все поймет. Возможно, даже восхитится ее дерзостью. Разумеется, будучи начальницей Харли, она не выскажет открыто свое восхищение, но она все поймет.

Когда же шок сойдет на нет, Джоан сообразит, что ничего предосудительного и не случилось. Разве не она поддержала предложение Харли не отменять поездку? Наверняка, она понимала, что никакие слова не опишут успеха терапии лучше, чем наглядный пример. Видимо, придется напомнить доктору Лиланд, что всегда проще просить прощения, чем разрешения.

Харли лишь оставалось надеяться, что босс не расхвалит ее так сильно, что обидятся другие доктора. Как бы доктор Патель не лопнул от злобы.

* * *

Харли увидела перевернутый фургон в канаве, где-то в трех километрах от бассейна. Все три пациента доктора Пателя с несчастным видом сидели на обочине. Одна из медсестер что-то кричала в мобильный телефон, жестикулируя свободной рукой. Харлин осмотрелась, но не заметила доктора Пателя, но самое ужасное — она не видела и своего любимого Джокера. Она оцепенела, почувствовав нарастающий в голове гул, и едва сумела открыть дверь машины. Руки тряслись от ужаса.

— Что стряслось? — она подбежала к женщине с телефоном. — Где мой пациент?

Натан оттащил ее на пару шагов от медсестры.

— Произошел несчастный случай.

— Спасибо, Капитан Очевидность. Я спрошу еще раз: где мой пациент?

Санитар пригнулся, держа ее за плечи и глядя ей в лицо с серьезным видом, словно боялся, что она не разберет слов.

— Доктор Патель все еще находится в фургоне, мы не можем рисковать и вытащить его. Водитель потерял сознание из-за подушки безопасности…

— Мой пациент! — завопила она. — Он пострадал?

— Понятия не имею, — рассердился Натан. — Думаю, что нет, раз он первым выбрался из фургона. Подъехала еще одна машина…

— Боже мой, его сбила машина? — Харли попыталась вырваться из его рук, но Натан оказался сильнее.

— Никто его не сбивал. Водитель остановился, Джокер сел в автомобиль, и они укатили. Похоже, они знакомы.

Сердце ухнуло куда-то вниз.

— Но он же…

— Они направились в сторону Готэма, — санитар вдруг встряхнул ее за плечи. — Доктор Квинзель, пожалуйста, послушайте меня!

Харли уставилась на него.

— Я и так вас слушаю.

«Да что с ним такое, — подумала она, — может, он в шоке?»

— Скорая помощь уже едет, но мне нужно, чтобы вы осмотрели доктора Пателя и проверили, нет ли у остальных сотрясения мозга или других более серьезных повреждений, — Натан говорил уверенно и четко. — Вы можете это сделать? Вдруг кто-то сильно пострадал. Нам нужна ваша помощь.

Эти слова вернули Харлин к реальности.

— Да, конечно. Где аптечка?

* * *

Десять минут до прибытия скорой показались ей часами. К тому времени Харли уже установила, что почти все пассажиры получили легкое сотрясение мозга, никаких смертельных повреждений. Даже водитель не пострадал. Харли на всякий случай проверила, не пахнет ли от него алкоголем, обыскала его карманы, но не нашла ни фляжки, ни таблеток. Если он и сел за руль в нетрезвом состоянии, он умело это скрывал. Она попросила парамедиков взять у него анализ крови. Если выяснится, что он пьян или же находился под воздействием наркотиков, она задушит его собственными руками.

А вот доктору Пателю пришлось худо. Его левое бедро было вывихнуто. Похоже, обе берцовые кости оказались сломаны. Харлин не представляла, как он еще не кричит от боли. Три его пациента отделались легкими ушибами. Сначала ей показалось, что «Скука» Кук сломал нос, но черных кругов у глаз не наблюдалось, следовательно, подобная физиономия являлась его нормальным профилем.

Подъехала скорая помощь, за ней — полиция. Харли предоставила Натану беседовать с медиками, а сама рассказала полиции, что ее пациента насильно вытащили из фургона и увезли сразу после аварии. Копы внимательно слушали и записывали каждое ее слово… до тех пор, пока она не назвала имя жертвы.

Полицейские подтолкнули ее к патрульной машине, хотя она внятно объяснила, что не присутствовала в фургоне во время аварии. Она сказала, что подъехала позже на своем автомобиле. Копы пообещали вернуть автомобиль в целости и сохранности.

«Но причем тут мой «Смарт», ведь он в полном порядке?» — растерялась Харлин.

А потом они открыли заднюю дверь патрульной машины, ожидая, что она заберется в салон, и Харлин внезапно вспомнила, когда в последний раз она сидела в подобной машине. Она слишком хорошо знала, что будет дальше.

Харли вырвалась из их рук и помчалась по шоссе, громко взывая о помощи.

23

— Я вовсе не впала в истерику, — Харли едва удерживалась, чтобы не заорать. — Но я только что обнаружила, что мой пациент похищен.

Доктор Лиланд, сидящая рядом с ее постелью в городской больнице Готэма, на секунду крепко зажмурилась. Когда она открыла глаза, вид у нее оказался усталый.

— Судя по рассказу Натана, все было не так.

— Да что он вообще знает? У него сотрясение мозга! Думаю, он даже не понимал, где находится, — резко бросила Харли. — Мой пациент пребывал в шоке, он выбрался из фургона после того, как машина перевернулась черти сколько раз…

— Фургон съехал в канаву и упал на бок. Он не переворачивался, — похоже, терпение Лиланд подходило к концу.

«А она-то с чего расстроилась? Это же не ее пациента похитили».

— У водителя взяли анализ крови? — тихо поинтересовалась Харли. — Каким образом, так называемый, «профессиональный водитель» ухитрился опрокинуть фургон в канаву в хорошую погоду и на практически свободном шоссе?

— Доктор Квинзель, что с вами? — Лиланд покраснела от гнева. — Почему вы посадили Джокера в фургон без вооруженной охраны и без наручников? Пожалуйста, скажите, он вас заставил? Он вам угрожал, да? Вы проделали все это, боясь за свою жизнь?

— Я вас не понимаю, — Харли недоуменно покачала головой.

— Чего вы не понимаете? — еще более раздраженно спросила Лиланд.

— Я лишь хотела показать вам, насколько далеко мы продвинулись в лечении. Чтобы вернувшись, вы увидели, какого прогресса он достиг. Для меня места в фургоне не осталось, поэтому мне пришлось поехать на своей машине.

Харли принялась объяснять, что, пока она ходила за ключами от машины, фургон уехал, и она обнаружила его уже в канаве. Из ее «Смарта» можно было выжать не больше девяноста километров в час, а значит, водитель гнал, как бешеный.

— Ничего себе, опытный водитель транспорта для заключенных! — снова возмутилась Харли. — Я требую, чтобы его проверили на всевозможные наркотики. Погодите, куда вы?

Не отвечая, доктор Лиланд вышла из палаты. Потом она просунула голову в дверь и приказала:

— Не двигайтесь с места!

— Хорошо, — зашептала Харли.

* * *

Джоан совсем скоро узнала, что произошло на самом деле. Когда фургон уже почти доехал до бассейна, Джокер отстегнул ремень безопасности и напал на пассажиров, в первую очередь — на доктора Пателя. Потом набросился на водителя, в результате чего фургон съехал с дороги и опрокинулся в канаву. Джокер еще несколько раз пнул Пателя, выбрался наружу и кому-то позвонил по мобильному телефону. Через пару минут подъехала машина, Джокер сел в нее и уехал. Никто толком не разглядел водителя, но все припоминали цвет автомобиля: бежевый или кремовый.

Мобильный телефон заинтересовал Лиланд куда больше, чем загадочная машина. Натан сказал, что Джокер достал телефон из кармана, и тут Джоан поняла, что все пропало. Харлин Квинзель знала, что заключенным запрещалось давать мобильники: работника могли уволить только за то, что тот дал кому-то из пациентов позвонить по своему телефону. Молоденькая дурочка, видимо, даже не станет отрицать, что дала Джокеру сотовый, если прямо спросить ее об этом.

Проще уволить Харлин Квинзель, но у них и так не хватало персонала. К тому же, Патель какое-то время не сможет работать.

Всего бы этого не случилось, не опоздай доктор Дэвис в тот день на работу.

Он никогда не опаздывал, но именно в это утро он обнаружил, что кто-то проколол три колеса на его автомобиле. Был самый час пик, ему пришлось долго дожидаться эвакуатора и еще дольше ждать в гараже, пока поменяют шины.

Дэвис позвонил Пателю, объяснил, что у него проблема с машиной, и он встретит группу в городском бассейне. Патель предложил ему подождать, но тот настоял, чтобы они отправлялись без него. Раз уж поездку не отменили из-за отсутствия доктора Лиланд, не стоило отменять и из-за него.

Лиланд спросила медсестер и санитаров, почему они позволили доктору Квинзель усадить Джокера в фургон. По их словам, доктор Квинзель уверила их, будто у нее имелись все необходимые разрешения. Вот они и подумали, что Лиланд одобрила ее план.

«Вы же всегда одобряете все, что она делает».

Правда ужаснула женщину: виноватым оказался не Дэвис, не доктор Патель и даже не Джокер. В злополучном происшествии виноватой оказалась она, Джоан Лиланд. Завороженная виртуозным спектаклем Харлин Квинзель, она поверила ей и дала слишком много воли.

«Так вот как выглядит конец света… — мрачно раздумывала Джоан Лиланд. — Все начинается не со взрывов и катастроф, а с неверного предположения. Что ж, может, на другом свете повезет больше».

Разумеется, конца света не предвиделось. Это был бы слишком легкий расклад. Мир никуда не делся, и ей предстоит отвечать за все преступления, которые последуют за бегством Джокера. Когда совет директоров спросит, есть ли у нее оправдания собственным действиям, осмелится ли она признать, что позволила доктору Квинзель лечить исключительно Джокера, лишь потому, что так было проще? Да, и у нее, и у других врачей прибавилось работы, зато Джокеру оказалось недосуг выдумывать новые каверзы. Он перестал подкупать санитаров, чтобы они проносили для него запрещенные вещи, перестал сеять смуту среди пациентов и изобретать новые, все более опасные розыгрыши для персонала.

Доктор Лиланд надеялась, он так увлечется хорошенькой, молодой докторшей, что согласится участвовать в лечении, и его состояние хоть как-то улучшится. К тому же, занятая Джокером, Харлин Квинзель не возвращалась к провальным затеям, вроде коллективных сеансов терапии для женщин-заключенных, и прекратила задавать неудобные вопросы о членах совета директоров, посещающих больницу в неурочное время в сопровождении странных персонажей со странным оборудованием.

Лиланд вздохнула: будь это какая-нибудь другая больница, ее бы уже уволили.

Впрочем, увольнение по-прежнему не исключалось. Правда, сперва совету директоров придется найти идиота, готового занять ее место.

Такое возможно только в Готэме.

* * *

Полиция Готэма предупредила, что у Джокера, скорее всего, имелись адреса всех сотрудников Лечебницы, поэтому членов их семей требовалось перевезти в безопасное место, о котором Джокеру было бы неизвестно. Сам персонал оставался под охраной в больнице: там, куда Джокер точно бы не сунулся.

Никто, кроме Харли не оспаривал распоряжение полиции. Харли просила отпустить ее домой, ведь если Джокеру известно, где она живет, он непременно явится к ней. Она же уговорит его вернуться в Лечебницу, и никто не пострадает. Про себя Харли подумала, что таким образом копам не удастся избить Джокера за то, что какой-то сумасшедший похитил его прямо на шоссе. Но вслух она этого не сказала.

Она попыталась уговорить доктора Лиланд, но та осталась непреклонной.

— Харлин, я до сих пор не уволила вас только потому, что у нас нехватка персонала. Боюсь, любой, кого мы наймем, будет не лучше, а то и хуже вас.

Джоан уже не кричала на нее, но ее слишком эмоциональная реакция разочаровывала и расстраивала Харли. Чувства, очевидно, мешали ее плодотворной работе.

С другой стороны, чему удивляться?

Доктор Лиланд, подобно прочим, болела за команду Бэтмена.

Если подумать, была ли доктор Лиланд хорошим руководителем? Харлин вспомнила свой первый день в больнице. Кто одним ударом утихомирил распоясавшегося Убийцу Крока? Ее начальница? Нет, конечно. Доктор Лиланд застыла от страха, точно заяц в свете фар надвигающегося грузовика. Санитары слишком отстали от Крока и, если бы Харлин не вышла в тот день на работу, Крок закусил бы Джоан вместо обеда.

Заняв руководящие посты, люди теряют бдительность. Сначала, утрачивают остроту рефлексов, потом перестают обращать внимание на происходящее вокруг, ведь им предстоит прочесть столько документации… От этого страдает их зрение. Затем они теряют смелость и желание делать что-либо, не получив предварительного одобрения от кучки бюрократов. Они избегают сложных решений и предпочитают следовать пути наименьшего сопротивления. Напоследок, лишившись способности выдерживать напряжение, они каждый день возвращаются домой в полном изнеможении.

Но Харли слишком беспокоилась за Джокера, чтобы тратить время на сочувствие доктору Лиланд. Он затерялся где-то там, один, без ее утешения и опеки. Возможно, до сих пор в плену у похитителя, еще более безумного, чем пациенты «Аркхема».

Что, если в той машине находились члены бывшей банды Джокера? Что, если они хотели освободить его, а потом обнаружили, что он больше не преступник? Что они сделают с ним в таком случае? Харли не могла себе даже представить.

Это страшные люди.

ДЖОКЕР ПО-ПРЕЖНЕМУ НА СВОБОДЕ…

КОЛИЧЕСТВО ЖЕРТВ РАСТЕТ…

МЭР ГОТЭМА ТРЕБУЕТ ОТ ПОЛИЦИИ РЕШИТЕЛЬНЫХ ДЕЙСТВИЙ…

* * *

— С вами Иоланда МакКензи, мы находимся перед зданием Городского совета. Пошел третий день со дня бегства Джокера, но, похоже, полиции по-прежнему далеко до ареста Клоуна-принца преступного мира. Джеймс Гордон, комиссар полиции Готэма, отменил все отпуска и отгулы своих сотрудников вплоть до поимки Джокера. На вопрос, означает ли это, что полиция Готэма потеряла веру в Бэтмена, он ответил, цитирую: «Управление полиции Готэма не собирается сидеть и ждать, пока Рыцарь в плаще сделает за нас нашу работу». Конец цитаты. Сегодня утром мэр провел заседание с членами городского совета…

Харли уронила голову на стол, не обращая внимания на бессмысленный шум, доносящийся из телевизионной панели на стене. Доктор Лиланд настояла, чтобы во всех кабинетах и ординаторских установили телеэкраны, поскольку персоналу следовало знать о последних событиях.

Когда Харли поблагодарила ее, Лиланд холодно отрезала:

— Это предназначено для кабинета, а не лично для вас.

Похоже, доктор Лиланд все еще на нее злилась.

Харли не сомневалась: главврач прикажет арестовать ее или доложит о ее действиях комиссии по медицинской этике, но потом случайно услышала разговор медсестер, которые утверждали, что совет категорически против того, чтобы общественность узнала об участии Харли в побеге Джокера. Из-за последующего скандала Лечебницу могли закрыть, персонал лишился бы работы, а пациентов пришлось бы перевести в другие учреждения, совершенно не приспособленные для подобных безумцев.

«Какая ирония», — подумала Харли. Она пыталась действовать честно и правдиво, и в результате превратилась в причину скандала, который необходимо замять. Похоже на бюрократическую версию работы полиции, когда те избивали человека за то, что тот стал жертвой преступления.

Что ни делай, все равно проиграешь.

* * *

Рано утром, на седьмой день после аварии, Харли приняла душ в сестринской и одевалась перед зеркалом, когда в дверь забарабанил Натан, вопя:

— Доктор Квинзель, он вернулся! Джокер снова в «Аркхеме»!

Харли бросилась ко входу.

— С ним все в порядке?

— Да, — кивнул санитар и побежал дальше, стуча по дверям врачей.

В коридор, заправляя блузку под пояс, вышла доктор Лиланд.

— Где он?

— Внизу, в приемном покое.

Доктор Лиланд и Натан заторопились прочь. Харли крикнула вслед:

— Как он сюда попал?

Санитар оглянулся через плечо и ухмыльнулся:

— Его поймал Бэтмен!

Ощущая нарастающую панику, Харли понеслась за ними, позабыв закрыть кабинет.

— С ним точно все в порядке?

Джоан пронзила ее раздраженным взглядом, но Натан ответил:

— Все нормально. Бэтмен слегка ему наподдал, но ничего страшного.

Паника усилилась, и Харли побежала по лестнице, ведущей в приемную больницы.

Ее глазам предстал Герой Готэма собственной персоной, защитник общественной морали, сам великий и непревзойденный Бэтмен. Харли впервые видела его воочию, и ей показалось, что вид у него несколько потрепанный: один рукав идиотского костюма разорван, в плаще зияют дыры, и даже на штанах имелись прорехи. Однако маска не пострадала. «Еще бы, — пронеслась мысль у Харли, — разве может Бэтмен показать свое лицо миру?» В руках у него висело нечто, напоминающее кучу разноцветного, окровавленного тряпья. Внезапно из кучи тряпок послышался стон.

— Любимый! — завизжала Харли и подскочила к Бэтмену как раз в тот миг, когда тот разжал руки.

Ей не хватило сил удержать тело Джокера, но она смогла осторожно опустить его на пол, сжимая в объятиях. Персонал столпился вокруг, с любопытством таращась на добычу, которую приволок Человек-Летучая мышь.

«Летучая мышь, как же, — подумалось Харлин. — Да любой из них, увидев настоящую летучую мышь, схватился бы за метлу. Разве можно восхищаться кем-то, кто нарядился в костюм крысы с крыльями?»

Джокер вновь застонал и опустил голову ей на плечо. Один его глаз заплыл, нос был сломан, обе губы рассечены. Он глянул на нее неповрежденным глазом. Харли не понимала, узнал ли он ее. Но тут его бедные, разбитые губы растянулись в улыбке.

— Моя дорогая доктор Квинзель, — произнес он слабым голосом. — Мне очень вас не хватало. Я без вас так страдал… трагически, просто трагически страдал.

Харли посмотрела на высящегося над ней мстителя в плаще. Ей хотелось завизжать от ярости. Оторвать ему голову и плюнуть в хлещущую кровь. Но она должна была помочь своему любимому. Услышав свое низкое рычание, она удивилась, насколько свирепо оно прозвучало.

Несмотря на маску, скрывающую его черты, понять реакцию Бэтмена оказалось несложно. Он был потрясен, он явно не привык сталкиваться с людьми, которые не являлись его поклонниками и не считали, что его жестокость заслуживает медали и парада. В другое время Харли получила бы удовольствие от его озадаченной рожи, но сейчас ее волновал только Джокер. На вид он был очень плох, и она боялась, как бы его повреждения не оказались серьезными. Только сейчас она заметила, что этот мерзавец Бэтмен не отделался порванным плащом: одна губа у него распухла, и из уголка рта стекал струйка крови. Ага, значит, ее милому удалось-таки вмазать этой крысе. Кем бы он ни был, теперь ему придется несколько дней просидеть дома.

Бэтмен продолжал изумленно смотреть на нее.

Харли ответила ему разъяренным взглядом.

«Тебе, громила, будет трудно в это поверить, но совсем не все восхищаются тобой», — подумала она.

Внезапно прибежали сестры и санитары. Они осторожно высвободили Джокера из ее объятий и положили на каталку. Движения их отличались четкостью и быстротой. Наградив Бэтмена очередным свирепым взглядом, Харли собиралась последовать за ними, но доктор Лиланд крепко взяла ее за руку.

— Нам нужно поговорить, — отрезала Лиланд и приказала следовать за ней в кабинет.

* * *

— Мы ведь уже говорили, — возразила Харли, — мой пациент во мне нуждается, я…

Джоан рывком усадила ее на кушетку.

— Нет, не нуждается.

— Вы не понимаете… — начала было Харли.

— Нет, это вы не понимаете! Отныне все изменится.

— Знаю, — ответила Харли. — Слава богу, теперь мы спокойно вернемся домой.

— Харлин, да образумьтесь же, наконец! — Доктор Лиланд вдруг щелкнула пальцами перед носом девушки, и та в изумлении подпрыгнула. — Я собираюсь подать отчет в медицинскую комиссию. По моему мнению, вас следует лишить лицензии, чтобы вы вообще не занимались медицинской практикой. Вам, безусловно, нужно запретить проводить консультации и терапии любого рода. Некоторые из совета директоров готовы дать вам еще один шанс, но я с ними не согласна. Впрочем, все, что мне позволено на данный момент, это запретить вам приходить на работу в течение двух недель.

— Вы не можете так поступить, — Харли едва не плакала. — Мой пациент нуждается во мне…

— Вы — последнее, что ему нужно, — сердито процедила Лиланд. — Более того, я отдам приказ, воспрещающий вам даже приближаться к Джокеру.

— Но вы не имеете права! — разрыдалась Харлин.

— Черт возьми, замолчите! — Вспыхнула Джоан. — Из-за вас убийца-маньяк оказался на свободе! Из-за него фургон съехал в канаву, доктор Патель пострадал и мог умереть, как и пациенты, ехавшие в машине. Да, часть вины лежит на мне. Я совершила самую большую и самую идиотскую ошибку за всю свою карьеру. Да что там карьеру, за всю жизнь! Я считала вас взрослым человеком, но на самом деле вы — девчонка, которой управляют гормоны, а не разум! Вы опозорили нашу профессию. Я была полной дурой, когда поверила вам, и теперь мне придется жить с этим до конца моих дней.

— Это не единственное, с чем вам придется жить до конца дней, — мрачно ответила Харли, смахнув слезы. — Или подачки совета директоров обеспечивают что-то вроде избирательной амнезии?

Доктор Лиланд посмотрела на нее с таким выражением, словно Харли ударила ее.

— Знаете, Джоан, — ядовито прошипела Харли, — я в вас тоже сильно разочаровалась. Я хотела стать такой, как вы. Уверяла себя, что, возможно, вы и продажны, но совсем капельку, и только потому, что заботитесь об интересах «Аркхема». Однако вы ничуть не лучше, чем этот обтянутый в латекс бандит, которого вы зовете героем.

Доктор Лиланд глянула на нее свысока.

— Мне следовало бы давно понять, что ваша неприязнь к Бэтмену — признак более глубоких проблем, признак патологического неприятия авторитета…

— Замолкни, дамочка, — грубый голос с бруклинским акцентом не собирался шутить. — Прибереги свое обожание для психотерапевта, которому расскажешь, почему тебя тянет к недоступным парням, особливо, когда одеты они, как последняя крыса. Не трудись меня увольнять, я сама себя уволила, вот прямо сию минуту. А затем подам иск в суд и потребую передать пациента под мою опеку по той простой причине, что ваше так называемое лечение на самом деле не что иное, как узаконенное насилие над людьми, у которых нет никаких законных способов противодействия, поэтому им приходится отсюда сбегать!

Доктор Лиланд побледнела, будто вот-вот потеряет сознание.

«Так тебе и надо, — ядовито подумала Харли. — Тебе уже давно пора уяснить, что мир не принадлежит застегнутым на все пуговицы чистюлям, будь они хоть трижды начальники».

Харли встала и злорадно усмехнулась, заметив, как Лиланд отступила на пару шагов назад.

— Вы не посмеете… — Джоан пыталась говорить строго, но голос ее дрожал, и в глазах плескался страх.

— Еще как посмею. Некоторые из специалистов, которых ты таскаешь сюда с ведома своего драгоценного совета директоров, до ужаса похожи на известных приспешников Хьюго Стрэнджа. Отдел расследований Седьмого канала заинтересуется, как считаешь? Готова спорить на твою пенсию, что заинтересуется.

Харли направилась к двери.

— Куда это ты собралась? — вскрикнула Лиланд и снова попятилась, едва Харли резко обернулась.

— Какое твое собачье дело? Я ж здесь больше не работаю.

— Завтра в девять утра вы обязаны присутствовать на заседании совета директоров, — Джоан все еще надеялась сохранить свой авторитет. — Вы в ответе перед больницей и советом за все, что натворили. Возможно, они решат подать на вас в суд.

— Да ты что! — Харли расхохоталась ей в лицо. — Попробуй, сеструха, но на твоем месте я бы на это не очень рассчитывала.

— Если ты не придешь, последствия будут серьезными. Исключительно серьезными.

— Неужели… и что ты со мной сделаешь? Уволишь? Побежишь плакаться Бэтмену?

— Просто будь здесь, вот и все! — воскликнула доктор Лиланд ей вслед, но Харли уже хлопнула дверью.

Она зашла за сумочкой и плащом в свой кабинет, вернее, в свой бывший кабинет. В коридоре ей встретился Натан.

— Привет, дружище, — улыбнулась она и сунула в карман его рубашки двадцатидолларовую купюру. — Мне тут помощь твоя нужна… сделаешь одолжение?

Натан удивленно уставился на Харли, потрясенный то ли деньгами, то ли ее грубым бруклинским говором.

— Хорошо.

— Скажешь моему сладкому, что ситуация скоро прояснится, и я уже работаю над решением проблемы? Запомнил?

— Вы хотите, чтобы я что-то передал вашему… десерту? — Натан растерянно моргнул. — Что за просьба такая?

Харли заставила себя усмехнуться, пусть ей и хотелось вцепиться санитару в волосы и треснуть его со всей силы головой об стену.

— Не моему десерту, а моему сладкому, Джокеру, — она пристально смотрела в глаза Натана. — Ну, что? Сделаешь это для меня, красавчик? Учти, я прознаю, коли ты меня обманешь, и последствия будут серьезными. Исключительно серьезными.

— Сказать Джокеру, что ситуация прояснится, и вы работаете над решением?

— Умница, — Харли крепко ущипнула его за щеку, так что он даже вздрогнул, и исчезла за дверью, на прощание картинно взмахнув полой плаща.

24

— На эти штуки покупателей немного, — продавец машин кивнул в сторону «Смарта». — Всем подавай гибриды или машины с GPS, и чтобы iPod подключить можно было. И чтобы камера сзади имелась…

— Приятель, мне фиолетово на камеру, — заявила Харли. Акцент бруклинской крутой девчонки явно не собирался ее покидать. Она оглядела море машин на парковке. — Я знаю, куда еду, так что GPS мне ни к чему. Если захочу глянуть, что позади, посмотрю в зеркало заднего вида. Есть у тебя тут что-нибудь попроще, чтобы сесть и ехать?

Он рассмеялся.

— Не боитесь, что машину угонят?

— Чего там бояться? Всем подавай гибриды, да еще чтобы iPod подключить можно было. По крайней мере, один симпатичный продавец сказал именно так, — она легонько стукнула его по носу кончиком пальца. — Верно?

Продавец опять заулыбался, покраснел, и Харли поняла, что он — хороший парень. С каких это пор продавцы подержанных развалюх отличаются тактом? Куда катится мир? Наверняка, в этом тоже была вина Бэтмена.

— Есть у нас парочка машин без всех этих современных примочек, — он подхватил ее под руку и провел через заднюю дверь на площадку, где стояли несколько старых автомобилей. — Должен предупредить, что пробег у них приличных, у некоторых двигатели уже побывали в ремонте. Но ездят они отлично. Раньше родители покупали подобные модели подросшим детям. Первая машина и все такое прочее, понятно, о чем я? Но в наши дни даже мамаши требуют GPS и противоугонную систему.

— Никакого уважения к личной жизни детей, — покачала головой Харли и медленной походкой приблизилась к темно-синему универсалу.

— А у вас дети имеются?

— Нет, но, если бы и были, я бы уважала установленные ими границы. Расскажите-ка мне об этой машинке.

— Собственно, она и правда была чьим-то первым автомобилем… — начал он все еще слегка смущенно.

* * *

Спустя час и две короткие пробные поездки, Харли остановила выбор на универсале. Через четыре дверцы можно было легко залезть и вылезти с заднего сиденья, а вместительное багажное отделение так и просило заполнить его продуктами и другими вещами. Ее любимому необходимо хорошо питаться, и наплевать, что копы всегда лезут проверять багажник в первую очередь.

По правде говоря, ей не хотелось расставаться со «Смартом»: машина была хорошей и недорогой в обслуживании, но Джокер туда бы не поместился: его коленки бы оказались выше его ушей. К тому же, «Смарт» бросался в глаза, а темно-синий седан был настолько невзрачен, что отвернись на секунду и уже не вспомнишь его цвет.

Очень удобно для побега.

С того момента, как Харли покинула «Аркхем», доктор Лиланд непрерывно ей звонила и посылала сообщения. Чтобы избежать звонков настырной врачихи, Харли заехала в магазин, где приобрела несколько телефонов и оплаченные сим-карты. Так же она купила сэндвичи, виноградный лимонад и сумку-холодильник. Следующим пунктом значилась аптека. Харли выбрала только те медикаменты, для покупки которых не требовалось удостоверение врача. Она не знала, подняла ли Лиланд тревогу.

Финальной остановкой по пути домой стал магазин праздничных товаров «Шутки ради», реклама которого уверяла, что это — лучшее место в Готэме, если вам нужны маскарадные костюмы, смешные украшения и прочие вещицы для вечеринки.

— Не для вас этот костюмчик, — небрежно бросил продавец, когда Харли приложила черно-красный костюм к себе, глядя на отражение в зеркале.

Парень за прилавком был толстым и бледным. Скорее всего, неудачник, до сих пор живущий в подвале родительского дома и не собирающийся оттуда съезжать.

— Почему?

— Да потому, что вы — девушка. А Арлекин — парень, — продавец показал на платьице в оборочках с корсетом. — Вам нужен костюм Коломбины.

— Нет уж, спасибо, — Харли наморщила нос. — Этот мне подходит куда больше.

— Арлекин же мужчина, персонаж из Комедии Масок, итальянского народного…

— Мне без разницы, откуда он. Хоть из Каламазу. Я — клиент, я тут главная, и мне решать, что купить.

— Да, мэм. Прошу прощения.

— Ладно. Отвали, а то покупать мешаешь.

— Как скажете, — продавец попятился. — Если что, я на кассе.

Заходя в магазин, Харли уже предполагала, что собирается купить, но сейчас у нее появилась масса новых идей. Выйдя на улицу с покупками, она ощутила почти эйфорию, пусть крылья за спиной и выросли у нее после ухода с работы. Она словно вырвалась из тюрьмы, о которой даже не подозревала, которая складывалась из всяческих «так надо» и «так нельзя». В основном, из «нельзя». Почему она раньше не поняла, как душно ей было в «Аркхеме»? Давным-давно стоило уйти.

Несмотря на то, что Харлин бросила работу, бросать пациента она не намеревалась. Хорошо, что Джокера поместили в отделение медицинской помощи, оттуда его куда легче вытащить, чем из обычной камеры. Девушка усмехнулась: сегодня ночью, после встречи с ней, многим понадобится медицинская помощь.

* * *

Все розыгрыши в той или иной степени основываются на жестокости, и самые смешные, как правило, хуже всего. Несчастные, ставшие жертвой подобного розыгрыша, должны смеяться вместе со зрителями, изображая «своего парня», способного поглумиться над собственным унижением. А если они считали, что быть выставленными на посмешище — совсем не весело, значит, у них нет чувства юмора, и им не место в хорошей компании.

«Что ж, сегодня ночью мы узнаем, кто тут свой парень, а кому в нашей компании не место», — думала Харли, набивая резиновых утят стальными шариками из подшипников и заклеивая отверстия суперклеем. Еще она заменила слабенькие пружины в резиновых змейках, выпрыгивающих из банки с надписью «Арахис», на более мощные, после чего змеек оказалось не так-то просто затолкать обратно. Помогли камни, которые она прикрепила к каждой змейке.

Подготовив все необходимое, она надела костюм. Как же отлично она в нем смотрелась. Хорошо, что она не послушала того парня из магазина: костюм Арлекина сидел на ней лучше, чем на любом парне. Еще бы, ведь ее звали Харли Квинн, так сказал Джокер. Харли сняла костюм, наскоро поужинала и принялась ждать. Каждой шутке свое время. Сейчас еще было рано.

* * *

Все учреждения живут в своем ритме. К психиатрическим больницам это относится в полной мере, особенно к больницам, содержащим особо опасных пациентов. Ближе к полуночи время словно раздваивается: персонал живет по одному времени, а их пациенты — по другому.

Два часа ночи для заключенных — словно граница между «лечь попозже» и пыткой бессонницы. Любой, кто после двух еще не спит, прямой дорогой направляется к суициду в три утра. Пациенты, которым слышатся голоса, ничего хорошего не услышат. А тех, у кого визуальные галлюцинации, посетят отнюдь не приятные видения.

Четыре утра официально считаются самым мертвым часом. Страдающие от бессонницы еще не спят, но они уже далеко не так бодры, как им кажется. Четыре часа — самая нижняя точка, после которой приближается утренний подъем. Дыхание замедляется, причем не только у пациентов, но и у тех, кто вынужден дежурить в сей кладбищенский период. В эти минуты грань между подопечными и персоналом почти стирается. В этим минуты отличить рациональное от иррационального куда сложнее, чем при солнечном свете.

Все, что угодно, может случиться в этот самый мрачный час ночи.

* * *

Охранника, дежурившего в ночную смену в главном приемном покое «Аркхема», звали Гэвин МакДэниелс. Ему было сорок четыре года. После короткой карьеры футболиста и чуть более долгой карьеры вышибалы в одном из печально известных клубов Готэма, он нашел пристанище в «Аркхеме», в качестве охранника и санитара на полставки. Человеком он слыл спокойным, невозмутимым и непроблемным, никогда не брал взятки.

Самым примечательным в нем было то, что он умел спать с открытыми глазами. Об этом он, увы, не догадывался. Семьи у него не имелось, а те редкие женщины, с которыми он встречался, не замечали его особенности или же забывали о ней упомянуть.

А вот Пол Мендес, начальник службы безопасности, ценил данную черту в Гэвине и именно поэтому всегда ставил его на самое позднее дежурство. Если бы кто-то захотел проникнуть в больницу, он вряд ли бы воспользовался главным входом. При этом любой потенциальный преступник, увидевший на посту бдительного охранника с широко открытыми глазами, скорее всего, решил бы отправиться куда-нибудь еще.

Харли узнала об особенности МакДэниелса совершенно случайно, когда очень поздно уходила домой после длительной беседы с Джокером. Еще тогда она предположила, что эта информация может ей пригодиться.

МакДэниелс спал уже второй час. Отдаленный шум двигателя вторгся в его сны, но не разбудил. Он проснулся, когда распахнулась входная дверь. Увидев приближающуюся черно-красную фигуру с колокольчиками на смешной шапке, он решил, что все еще дремлет, и снова отключился.

— Гэвин, крошка, как делишки? — пропищал высокий женский голос с сильным бруклинским акцентом.

Гэвин порывисто подскочил на ноги и посмотрел на белое лицо клоунессы, улыбающейся накрашенными черно-красными губами. Он забыл и про свою рацию, и про кнопку тревоги. Помнил только одно: в «Аркхеме» любая встреча с клоуном сулила большие неприятности. К тому же он узнал голос, пусть Харли и попыталась его изменить.

— Доктор Квинзель?

— Ты только понюхай, какие у меня духи! Прямиком из Парижу!

Арлекин достала огромную бутыль с распылителем и нажала на помпу. Окутавший МакДэниелса прохладный туман действительно пах очень приятно, и эта деталь, мелькнувшая в его голове, оказалась последней ниточкой реальности, потому что уже в следующее мгновение он рухнул на пол без чувств.

Арлекин перегнулась через стойку и добавила:

— Мои духи называются «Спи, моя радость, усни».

Гэвин МакДэниелс ничего не ответил. Он уснул и на этот раз с закрытыми глазами.

Колокольчики на шапке Харли весело звенели, пока она приближалась к компьютеру. Без малейшего труда у нее получилось отключить камеры и сигнализацию. Никому не удавалось взломать систему безопасности «Аркхема» снаружи, но, находясь внутри, можно было провернуть что угодно. Харли стерла свое изображение с камер наблюдения и закольцевала запись так, что с часа до трех пленка прокручивала одну и ту же пустую картинку. Так гораздо практичнее, чем вырубить видеозапись. Когда охранники обнаружат обман, она уже будет далеко.

Если они вообще что-то обнаружат.

Розалинд Бельфонтейн была первой женщиной-трансгендером среди медицинских сестер «Аркхема», но не придавала этому значения. Она вообще отличалась скромностью и избрала профессию медсестры лишь бы концентрироваться на других людях. Еще она привыкла к осмотрительности и осторожности: как и многие представители ее образа жизни, она всегда ждала подвоха и понимала, что любая ситуация может без предупреждения обернуться агрессией или же риском.

Готэм не особо напоминал Юг США 1956 года, но и тут трансгендеров преследовали несчастья. Сосед, дружелюбно кивающий при встрече, узнав, что ты «не-такой-как-все», подбрасывал под дверь записки с угрозами. Буйный пьяница донимался на улице, крича тебе вслед «оно».

В «Аркхеме» дела обстояли куда хуже. Демоны в головах потенциально опасных пациентов просыпались неожиданно, иногда просто так. Впрочем, как ни странно, сигналы, предшествующие неприятностям, почти всегда одинаковы и у разумных пациентов, и у больных с диагнозом психопатии. Сестра Бельфонтейн уже давно научилась чувствовать надвигающуюся «грозу» и, в зависимости от ситуации, либо предотвращала опасность, либо уносила ноги.

Разумеется, иногда случались и непредвиденные коллапсы. Сестра Бельфонтейн дежурила возле медицинского крыла. Подняв глаза, она внезапно увидела направляющегося к ней арлекина. В мыслях промелькнули строки Йейтса: «Неужто очередное чудище сошло на остановке «Аркхем» вместо Вифлеема?»

Несмотря на то, что кроме Джокера, других пациентов в отделении не наблюдалось, сестра Бельфонтейн настояла на том, чтобы с ним постоянно находились два санитара. Он был слишком слаб, чтобы устроить побег, но она опасалась, что члены его банды попытаются его освободить. Все они — закоренелые безумцы, и костюм арлекина вполне соответствовал их дресс-коду.

В правом нижнем ящике ее стола томилась электрифицированная дубинка, напоминающая электрошокер для скота. Бельфонтейн не желала ни дотрагиваться до нее, ни смотреть на это варварское орудие. На подобных мерах безопасности настоял Пол Мендес, заявив, что уж лучше пусть оружие валяется под рукой, но не понадобится, чем наоборот. Бельфонтейн заперла ящик и положила ключ в блюдечко со скрепками. При виде арлекина она схватила ключ, вставила его в замочную скважину, но, внезапно устыдившись самой себя, так и не открыла ящик.

Клоунесса визгливо расхохоталась, и при этом звуке волоски на шее Бельфонтейн встали дыбом. Пациенты хохотали, плакали, завывали днем и ночью, однако сейчас перед ней стояла не пациентка, и смех ее звучал особенно страшно. Сестра узнала этот голос.

— Доктор Квинзель?

Долю секунды она цеплялась за надежду, будто доктора вызвали на работу прямо с костюмированной вечеринки. Но ведь она уволилась сегодня утром…

— Добрый вечер, сестричка, — произнес грубый голос. — А ты догадливая! — Арлекин наклонилась и кинула какой-то предмет. Он проскользил по сверкающей плитке прямо к ногам дежурной сестры.

Бельфонтейн выпрямилась, чтобы разглядеть неопознанную вещицу. Ею оказался большой мешок с резиновым утенком, набитым шариками.

Женщина поняла: дело дрянь.

Доктор Квинзель колесом прошлась по коридору, сделала двойное сальто и приземлилась перед столом сестры. Она наклонилась и схватила резинового утенка, пока Розалинд Бельфонтейн безуспешно нажимала на кнопку тревоги.

— Помогите! На помощь! — кричала она.

На лестнице раздался грохот приближающихся шагов. Наверняка, охрана! Розалинд отступила назад и посмотрела на закрытый ящик, где лежал электро-дюкер.

Доктор Квинзель хихикнула, словно намеревалась провернуть невинный розыгрыш.

«Нет, я не смогу, — испугалась медсестра. — Ладно, возможно, шокер понадобится кому-нибудь другому». Она присела и открыла ящик в тот миг, когда Тони и Маркус выбежали из двери медицинского отделения.

— Роз, держись подальше, — приказал Тони, — мы сами справимся.

Он бросился на клоунессу, но она ловко разбила об его голову резинового утенка. Раздался резкий звук. Санитар издал придушенный возглас удивления и рухнул как подкошенный. Затем Арлекин ударила по голове Маркуса. Тот же хлопок, и мужчина свалился на пол. Бельфонтейн спряталась под столом и, обняв руками колени, взмолилась всем богам, которых знала, чтобы стать невидимой.

— Приветик! — доктор Квинзель перегнулась через край стола и взглянула на нее сверху вниз с безумной улыбкой. — Прикрой-ка ушки, Рози!

Грохнул взрыв, полыхнула ослепительная вспышка. Дверь в медицинское отделение разлетелась на куски. Харли вошла в палату, держа игрушечное ружье в одной руке и резинового утенка в другой.

— Тук-тук, сладкий, — игриво распела она. — Поздоровайся с улучшенной версией Харли Квинн!

Палата тонула в тусклом свете, но Харли все равно увидела Джокера. Его кровать находилась дальше всех от двери (ныне несуществующей). Она колесом прошлась по палате, остановилась возле него и откинула покрывало. Джокер выглядел ничуть не лучше, чем, когда они увиделись в последний раз. Пожалуй, даже хуже. Бедненький носик! Бедные губы! Она быстро провела руками по его телу и обнаружила, что под пижамой он забинтован. Правда, судя по всему, передвигаться он мог. При других обстоятельствах она никогда бы подобного не сделала, однако в отчаянной ситуации приходилось идти на крайние меры. К счастью, Джокеру дали обезболивающее: капельница с морфином была почти полной. Еще один пузырек нашелся в тумбочке у кровати. Харли подняла Джокера и подставила ему плечо. Он бессильно повис на ней.

— Эту штуку мы заберем с собой, — Харли потянула подставку для капельницы следом за собой. — Дорогуша, если я тебя поддержу, ты сможешь сам идти?

Босые ноги Джокер заплетались, но он рассмеялся:

— Только покажи мне ту пустыню, которую нужно пересечь, и я сделаю это.

— Молодец! — Харли выволокла его из палаты и застыла, уставившись на разрушения.

Сестра Бельфонтейн убежала, но по коридору к ним уже спешили несколько разъяренных санитаров. Харли подождала, пока они подбегут ближе, и швырнула свето-шумовую гранату. Судя по запаху, некоторым даже опалило брови.

Харли подняла мешок с «игрушками» и повесила на крючок для капельницы.

— Санта-Клауса ограбила? — хихикнул Джокер.

— Этого толстопузого давно уже пора грабануть.

Они доковыляли до лестницы в конце коридора и двинулись вниз. Появившиеся на площадке охранники бросились было к ним, но Харли разорвала утенка, рассыпая по полу шарики от подшипников. Один из охранников поскользнулся, замахал руками и свалился на своего товарища. Оба рухнули на пол.

— Вот потеха! — расхохотался Джокер, и Харли почувствовала, как ее сердце радостно отзывается на его смех. К ним уже бежали новые охранники. Харли достала из сумки жестянку с надписью «Арахис».

— Не хотите перекусить, ребята? — с этими словами она щелчком открыла крышку.

Змейки на пружинках вылетели наружу, до крови ударяя жертв прикрепленными к ним камнями. Но, вместо того, чтобы скатиться по лестнице, охранники упали прямо на площадке, преградив путь вниз.

— В обход! — завопила Харли, обхватив одной рукой Джокера, а другой — стойку для капельницы, и съехала вниз по перилам, приземлившись на полу вестибюля. — Давно хотела попробовать!

— Давай больше так не делать… — слабо отозвался Джокер. — Хотя бы в ближайшем будущем.

Через дверь в противоположном конце комнаты ворвалась целая толпа охранников. С ними Харли справилась с помощью еще одной банки «Арахиса». Пока они лежали на полу, жалобно стеная, она выудила из сумки новую штуковину и швырнула прямо в противных работников. Раздался хлопок, вспыхнул ослепительный свет, и внезапно со всех сторон повалил густой, темный, мерзко воняющий дым.

Харли успела вытащить Джокера на улицу прежде, чем дым дошел до них.

— Старая-добрая классика. Как же я ее люблю, — заулыбался Джокер, пока Харли помогала ему забраться в машину.

— А я люблю тебя, сладкий, — усмехнулась она.

— Моя дорогая доктор Квинн, — он качнул один из колокольчиков на ее шапке, — я тоже вас люблю.

Они ехали навстречу восходящему солнцу, и Харли казалось, что ее сердце вот-вот разорвется от счастья.

25

Когда утреннее солнце осветило окрестности, они все еще находились в пути. До Харли с изрядным запозданием дошло: она совершенно не продумала, что делать после того, как они вырвутся из «Аркхема». В сказке все бы уже завершилось, и они жили бы вместе долго и счастливо. Однако тут сказкой и не пахло: сказочным героям не приходится убегать от полиции или Бэтмена. Но это отнюдь не означало, что у Харли кончились идеи. Им предстояло найти место, где спрятаться, и где-то неподалеку как раз находился заброшенный парк аттракционов.

Внезапно Харли заметила выцветший обветшалый знак у дороги:

РАЗВЕСЕЛЫЙ РАЗВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ ПАРК «ДЖОЙТАУН»

Съезд № 47, 40 км на восток по шоссе 51

Нахмурившись, Харли прикинула: трудно ли повалить этот знак? Оказалось, совсем не трудно. То же самое она проделала со следующими тремя указателями на шоссе 51.

Судя по всему, даже в свои лучшие годы развеселый развлекательный парк «Джойтаун» не представлял собой ничего интересного. Впрочем, все подобные парки нечто роднило между собой, независимо от разделявшего их расстояния.

На Кони-Айленде Харли прошла первое испытание, превратившее ее в того человека, коим она сейчас являлась. В каком-то смысле она родилась именно там, на Кони-Айленде, а не в госпитале Маунт-Синай, и этот факт делал «Джойтаун» родным местом, несмотря на то, что прежде она здесь никогда не была, и парк пребывал в полнейших руинах. Едва они заехали на территорию, Харли ощутила себя как дома. Она увидела туннель, «Туннель любви», словно это место посылало еле слышные сигналы.

— Ну что, приехали? — спросил Джокер, осторожно приподнявшись на сиденье. — У меня все болит.

— Ага, — Харли затормозила прямо перед входом в туннель. Слово «любви» читалось вполне ясно, но вместо буквы «ю» значилось корявое сердечко.

В начале поездки Харли чуть прикрутила вентиль на свисающей с зеркала заднего вида капельнице, чтобы сэкономить раствор и не отравить ее любимого. Сейчас его пришлось вернуть в прежнее положение.

— Все путем, мистер Джей. Сейчас тебе полегчает.

— Когда рядом моя Харли Квинн, мне уже легче, — Джокер глубоко вздохнул.

На мгновение Харли позволила счастью и любви разлиться по венам. Она полностью откинула сиденье Джокера, поцеловала его в лоб и сказала, что сейчас вернется. Уходя, прихватила с собой ключи: не хватало еще, чтобы он проснулся и, не понимая, где находится, уехал на ее поиски.

Воды в «Туннеле любви» давно не было, но несколько лодок по-прежнему крепились к канатам и лебедке. Харли понадобилась всего минута, чтобы миновать высохший канал и войти в огромное помещение.

Благодаря отсутствию солнечного света яркие росписи на стенах из искусственного камня не выцвели и радовали глаз буйством красок. Две русалки сидели на своих пластмассовых «камнях», расчесывая волосы гребешками из искусственных «раковин». За ними виднелась просторная ниша, где когда-то, видимо, находилась сцена из подводного мира: на полу валялось несколько розовых и сиреневых бутафорских морских звезд.

В конце зала, за небольшой стенкой из пенопластовых валунов, выглядывало настоящее сокровище: стопка старых покрывал, которыми обычно укутывают мебель при перевозке, чтобы защитить ее от повреждений.

— Да это же Эльдорадо! — вскричала Харли.

Ее голос эхом отразился от стен, будто в пустом бассейне.

Она как следует вытряхнула покрывала и расстелила их на деревянном полу. Какая же редкая удача. Теперь они с любимым могли здесь спать, пока не найдется что-то получше. Удача всегда находила Харли в парке аттракционов. Даже когда дела шли не очень, финал дарил надежду.

Ну, а как же иначе? Ведь она единственная и неповторимая Харли Квинн.

* * *

Оглядываясь на дни, проведенные в «Туннеле любви», когда ее возлюбленный был слаб, как ребенок, и требовал непрерывной заботы, Харли сомневалась, что существовал иной рай.

Она прекратила давать Джокеру морфин: не дай бог, выработается зависимость. К тому времени боли уменьшились, и ему вполне хватало больших доз ибупрофена, чтобы чувствовать себя вполне прилично. К тому же, небольшая боль служила напоминанием того, что ему следует беречься. Впрочем, Харли осознавала, что очень скоро он взбунтуется: не так просто удержать в бездействии подобную личность.

Во избежание тромбоза, ему стоило двигаться и выполнять несложные упражнения. Харли помогала ему ходить по парку. Сначала выбирались на прогулку дважды в день, потом, когда ему стало легче, трижды. Джокер без конца жаловался на постоянные боли, на затекшие ноги, ныл и сетовал, что нельзя жить в этих богом забытых руинах, словно последние люди на Земле.

И каждый раз Харли отвечала нарочито тягучим бруклинским выговором:

— Ой, да перестаньте, мистер Джей. Можно подумать, что вы несчастны.

Сперва он улыбался в ответ на ее шутку. Через неделю улыбка почти исчезла. К концу второй недели уголки его губ едва ли не двигались, и он не разговаривал, предпочитая молча хромать рядом, опираясь на трость, которую Харли обнаружила в одной из билетных касс. Трость была шикарной: полированное дерево венчала бронзовая львиная морда. Но Джокер пребывал в слишком плохом настроении, чтобы обрадоваться.

Харли иногда рассказывала ему про Кони-Айленд. Историю о знаменательной ночи он уже слышал, так что она вспоминала счастливые моменты из детства.

Основательно приукрашенные.

Шел первый день третьей недели. Они бродили вечером по парку, Харли как всегда что-то лепетала, сейчас про сосиски в тесте, как вдруг Джокер резко остановился.

— В чем дело, сладкий? — спросила Харли. — Разболелось что-то?

— Разболелось? — Джокер выпрямился во весь рост. — Разболелось? Я истерзан в клочья, но познал другую боль, нудную, одурманивающую. Понимаешь, о чем я?

Харли удивленно покачала головой, наблюдая, как подопечный надвигается на нее, тяжело опираясь на трость.

— Невысокого роста, одета в костюм арлекина. Обычно болтает без умолку о своем омерзительно-счастливом детстве или же задает идиотские вопросы, точно не видя, на кого я похож. Да не будь я сумасшедшим, уже бы давным-давно свихнулся!

Харли пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной в полуразвалившуюся кассу.

— Хочешь узнать, почему? — вдруг спросил он рассудительным тоном, словно они только что болтали о погоде. — Ну что, хочешь?

В его голосе зазвучала нарастающая истерия.

— Хочешь?! — заорал он с перекошенным от ярости лицом.

— К-к-конечно, — Харли кивнула, и бубенчики на ее шапке весело тренькнули.

Джокер сорвал шапку с ее головы и швырнул через плечо.

— Сла… — начала было она.

— Если ты назовешь меня «сладким», я проткну тебе пальцем глаз.

— Понятно, мистер Джей, — Харли всю трясло.

— Так-то лучше. На чем я остановился? Ах да, самая ужасная боль, которая выводит меня из себя.

Он наклонился ближе, Харли отвернулась, но он обеими руками уперся в стену, не давай ей ни малейшего шанса ускользнуть.

— Эта боль выводит меня из себя потому, — продолжил он сухим, лекторским тоном, — что держит меня в полной изоляции. Мне не с кем поговорить. Я словно опять очутился в «Аркхемской» камере… Только тут еще хуже! — завопил он ей прямо в лицо. — Еда — отрава, если она вообще имеется. Кровать не такая мягкая! Ах да, здесь же нет кроватей, здесь только мебельные маты на голом полу! Горячего душа нет, зато есть струйка холодной воды из ржавой трубы. О местном туалете я даже говорить не стану, но — сейчас будет спойлер — если я и умру здесь, то от поносомерзения!

Съежившись под его яростным взглядом, Харли сползла по стенке и уселась на пол, обхватив коленки.

— И ко всему прочему, моя боль постоянно твердит, как она меня любит! Она! Меня! Любит! Мне приходится повторять себе: слава богу, а то страшно представить, что бы она сделала со мной, если бы ненавидела!

Он навис над ней, слегка задыхаясь от крика. Харли прикрыла голову руками, боясь, что он ее ударит. Но удара не последовало, и она осторожно выпрямилась.

Джокер стоял на тротуаре, опираясь на трость и миролюбиво глядя на Харли, словно только что не трясся от гнева.

— Моя дорогая доктор Квинн, кажется, мне пора принять лекарство, предыдущая доза уже не действует. Возвращаемся?

«Ах вот оно что», — подумала Харли, с трудом поднимаясь на ноги. Пациенты, которым требуются анальгетики, всегда пребывают в дурном настроении. Она пошла следом за любимым, держась на некотором расстоянии на случай, если он опять выйдет из себя.

— Дорогая моя доктор Квинн, — повторил Джокер через несколько минут, — не позволите ли вы мне на вас опереться? Я все еще чувствую слабость.

После секундной заминки Харли позволила ему обнять себя за плечи, а потом, пошатнувшись под его весом, обхватила его за талию, чтобы удержать равновесие.

— Уберите руку. Мне больно.

Она послушалась, и предыдущая сцена улетучилась из памяти.

Что думать о прошлом? Стоило сосредоточиться на настоящем. На том, чтобы пациент пришел в себя и превратился в прежнего Джокера, ее любовь. Про шапку она вспомнила, когда они уже дошли до убежища. Она решила вернуться за ней позже. Сейчас сладкий утихомирился, и Харли не хотелось нарушать его покой.

* * *

Началом конца стал интернет.

Джокер страшно обрадовался, когда Харлин подарила ему планшет и подключилась к сети, правда отблагодарил он ее гораздо скромнее, чем Харли ожидала и, если уж на то пошло, заслуживала. Но она старалась не думать на эту тему: у нее появилась куда более серьезная проблема. Оказалось, в его планы не входило вместе смотреть фильмы. Когда он сообщил ей, что скоро приедут члены его старой банды и отвезут их на отличную квартиру в самом центре Готэма, она приложила колоссальные усилия, чтобы не выдать своего смятения и состроить счастливое лицо.

— Больше нам не придется ютиться в этих декорациях для постапокалиптического фильма, — светился Джокер. — Мы сможем заказывать еду на дом, причем она доедет еще горячей!

— Да, это будет чудесно, — Харли кивнула и с трудом выдавила улыбку.

— Наше новое начало, — Джокер до боли сжал ее в объятиях и, прихрамывая, двинулся к выходу.

— Куда ты?

— Подожду их снаружи.

Харли сорвалась с места и перегородила ему путь.

— Не стоит. Полицейские все еще нас ищут. Если кто-нибудь проедет мимо и увидит тебя, они сразу позвонят по горячей линии.

Джокер оттолкнул ее и заковылял дальше.

— На горячую линию приходят тысячи звонков. Она потратят неделю, чтобы проверить очередную зацепку.

— Вряд ли, мистер Джей, — сказала Харли. — Прошел уже месяц, сейчас звонков у них не так уж много, и копы могут оказаться в парке за пару минут.

Джокер остановился на мгновение, а затем со вздохом протянул ей мобильник.

— Увы, ты права. Позвони моим ребятам и скажи, чтобы они связались с нами, когда подъедут ко входу. Мы объясним, как нас найти.

* * *

Банда Джокера явилась в грязном, старом, сером фургоне, за которым следовал роскошный лимузин с тонированными стеклами. Джокер встревожено покосился на машину.

— Вы случайно ФБР с собой не притащили? — спросил он у одного из своих подручных, приземистого мужчины в джинсах и зеленом худи поверх выцветшей футболки.

По мнению Харли, он напоминал гидрант, на который напялили нестиранное белье. Впрочем, все шестерки Джокера выглядели одинаково, лишь двое из них были чуть выше ростом и напоминали мусорные баки, набитые всяким хламом.

— Что вы, босс, мы с федералами не связываемся. Это парочка особых гостей, которые хотят лично поздороваться.

Дверь лимузина открылась, и Харли чуть не упала от изумления.

— Душечка! — Мартовская Крольчиха бросилась к ней с распростертыми объятиями.

Следом появилась Ядовитый Плющ, все такая же прекрасная и утонченная. Только лиан в волосах прибавилось, да выражение лица было не таким сонным, как Харли привыкла. Ее костюм был целиком сплетен из растений и окутывал ее, точно живой сад. На Харриет висела «Аркхемская» пижама. Она схватила Харли и едва не задушила в объятиях. Ядовитый Плющ ограничилась ленивым взмахом руки.

— Как делишки, старушка? — спросила Харриет.

— Старушка? — удивилась Харли.

— Не обращай внимания, — устало протянула Плющ. — Я уже привыкла к ее оборотам. Казалось бы, говорим на одном языке, но понять бывает трудно. Считай, она назвала тебя подругой.

— Подругой? — Харли невольно попятилась.

— Ох, зайчик, да не держи ты на меня зла, — хихикнула Харриет.

— Надеюсь, ты на меня не дуешься? — продолжала Плющ. — После всего, что я для тебя сделала…

— Вот как на духу скажу, дорогуша, я сильно злилась на нашу Плющ, когда она не дала нам с тобой поиграть, попив чайку-кофейку. Мы же ждали этой заварухи. Но тут она вдруг заявляет, что ты — одна из нас, а одна из нас — это святое. А я ей на это, чушь ты несешь, чушь и все! И тут внезапно слышу, что ты послала эту Лиланд подальше вместе с работой. Да еще и Его Плохишество оттуда вытащила! Вот это да! Теперь-то мы все туточки, прямо, как на пруду уточки! — Харриет смачно чмокнула Харли в обе щеки.

Ядовитый Плющ закатила глаза.

— Как вам удалось выбраться? — спросила Харли.

— Долго рассказывать, милочка, — улыбнулась Харриет. — Как-нибудь в другой разок. Похоже, твоему мужику не терпится отсюда смыться. Хочешь поехать с нами?

Харриет забормотала про город, как вдруг Харли заметила, что Джокер забирается в фургон. Она подбежала к машине, когда один из подручных Джокера уже собирался захлопнуть замок.

— Стойте! Я его врач! У меня обезболивающее!

Одним движением Джокер остановил закрывающуюся дверь.

— Ты что, не слышал? — раздраженно бросил он своему помощнику. — Эта леди — мой персональный врач, у нее мои таблетки. Может, ты хочешь, чтобы я мучился от боли?

Он протянул руку и подтянул Харли в фургон. Ей с трудом удалось отвоевать место рядом с любимым среди раздраженных крепышей.

«Ничего, переживете, — подумала она. — Я — главнее вас, я — его врач и к тому же часть его души, его вторая половинка. Лучше ведите себя прилично, а то я вам даже пластырь не предложу, случись что-то паршивое».

— Можно вопрос? — неожиданно прервал тишину один из крепышей.

Харли кивнула, бубенцы на ее шапке зазвенели.

— Вас не достает этот постоянный… звон?

— Верно говоришь, — вмешался Джокер, прежде чем она успела ответить. — Моя дорогая, лучше снимите эту штуку, пока я не взбесился и не взялся за пулемет.

Харли стянула шапку и туго скатала ее бубенцами внутрь.

* * *

Отличная конспиративная квартира оказалась подвалом под заброшенным складом в одном из самых заброшенных районов Готэма. Уютным гнездышком назвать это местечко было трудно, но Харли пришлось признать, что здесь лучше, чем в «Туннеле любви». Хотя бы потому, что тут имелась настоящая кровать. Точнее, огромный матрас в отдельной комнате, ставшей их личной спальней. Харли ощутила угрызения совести: она так много думала о лечении Джокера и демонстрации своей любви, что совсем не обращала внимания на неудобства.

Она начала скучать по «Развеселому Джойтауну» с той минуты, как они покинули парк. В парке она чувствовала себя как дома. Словно становилась более реальной, более Харли. Пусть речь шла всего лишь о заброшенном парке аттракционов, но там она знала, кто она такая.

Чего не скажешь об этом сарае.

Теперь Джокер уже не принадлежал ей одной, и это было огромной проблемой. Время от времени он вел себя так, словно она утратила свою важность, но он ведь сам говорил, что погибнет без нее, что судьба предназначила их друг Другу. Говорил, что любит ее, и не один раз.

Хотя… и не очень часто.

В последнее время он все реже произносил эти слова из-за своих подручных, которые постоянно толпились вокруг. Их становилось все больше, и далеко не все из новоприбывших выглядели глупцами. Типы в отличных костюмах с галстуками смотрели на коренастых молодчиков с явным раздражением. Точно так же они смотрели и на Харли, когда думали, что она не замечает. Неудивительно, что ей очень не нравилось, когда Джокер поддразнивал ее у них на глазах.

Теперь он часто смеялся над ней. Харли понимала, что он всего лишь шутит. В конце концов, он же Джокер. Он не умеет иначе! И все же шутки его казались неприятными и злыми. Иногда он говорил что-то настолько жестокое, что ей хотелось убежать в спальню и расплакаться, пока никто не видит. Будь с ней хотя бы кто-то, с кем можно было пообщаться, стало бы легче, но Харриет и Ядовитый Плющ уехали. Скорее всего, они и не собирались здесь оставаться. Харли уверяла себя, что поступила правильно, не поехав с ними. Неизвестно, где бы она оказалась. Наверняка, где-то далеко от своего любимого. Правда, иногда, когда он вновь выплевывал нечто скверное, она подумывала сбежать как можно дальше.

В один из дней Джокер объяснил ей причину своего неподобающего поведения: любое проявление чувств его банда сочтет слабостью, что неминуемо приведет к неповиновению. И тогда ему пришлось бы их убить и заново собирать свору, а это такая головная боль…

Как-то раз, когда она сидела у него на коленях в кабинете, он разоткровенничался.

— Секрет успешного управления в том, чтобы тебя боялись. В смысле, меня боялись.

— Но я же тебя не боюсь, — шепнула Харли, стараясь, чтобы голос у нее звучал уверенно.

— Знаю, что не боишься, — промурлыкал Джокер. — В том-то и проблема. Я просто не могу позволить, чтобы ты мелькала у них перед глазами и говорила все, что тебе вздумается. Они не должны думать, что я считаю тебя равной себе.

Харли в шоке уставилась на него.

— Это шутка?

— А мы смеемся?

— Нет.

— Значит, не шутка, — его рука легла ей на шею. — Если бы я шутил, ты бы уже хохотала вовсю, — он внезапно потянул ее за волосы, заставляя кивнуть. — Разве не так? Я же смешной? — Снова кивок. — Смешной?

— Очень смешной, — Харли попыталась улыбнуться сквозь боль его железной хватки.

— Отлично, тогда давай подведем итоги, — он разжал руку, откинулся в кресле и принялся загибать пальцы. — Никаких воздушных поцелуев, никаких объятий, никаких нежностей, кроме как за плотно закрытыми и запертыми дверями. Мои шестерки меня боятся, так что тебе тоже следует выглядеть слегка испуганной, словно ты не представляешь, что я сделаю в следующую минуту. А ты действительно не представляешь. Ты мне не ровня: я всегда буду выше тебя, и ты будешь делать то, что тебе прикажут. Я что-нибудь забыл?

Харли открыла было рот, чтобы возразить, но он не дал ей сказать ни слова.

— Ах да, вот еще что: это мой кабинет. Здесь я веду свои дела. У нас с тобой никаких дел нет, — он стряхнул ее с колен так, что она едва не упала. — Поэтому прекрати досаждать мне своими дурацкими девчачьими проблемами! Убирайся отсюда и не появляйся, пока не позову!

Харли бросилась к двери.

— Пошла вон! Вон! — орал Джокер ей вслед.

В соседней комнате сидели его люди, те, что в «костюмах», и те, что «мусорные баки». Ее встретили смешками. Разумеется, они все слышали. Харли выпрямилась, поправила одежду и, надув губы, обвела их взглядом, притворившись, что готова разрыдаться.

Увы, играть на публику почти не пришлось.

— Ребятки, вы не сердите его сегодня, — пробормотала она. — Он что-то не в настроении.

И бегом бросилась в спальню, слыша за спиной громкий хохот. Не похоже, чтобы они так уж боялись шефа. Хотя, вполне возможно, смех просто скрывал нарастающий ужас. Ей вспомнилась самая страшная ночь в ее жизни: она тоже тогда расхохоталась.

Харли захлопнула дверь, заперла ее на ключ и ничком повалилась на кровать.

«Можете ржать, сколько угодно, ребята, но он на самом деле не в духе».

Харли надеялась, что любимый оценит ее готовность подыграть ему, но почему-то подозревала, что надежды тщетны.

* * *

Когда Харли сжала в руках противень с шоколадным печеньем, она поняла, что видит сон. Во-первых, она никогда в жизни не пекла печенье, во-вторых, в их логове не нашлось бы столь роскошной белоснежной плиты с гигантской духовкой. У них и кухни-то не было! Тем более такой: залитой солнечным светом, льющимся из огромных окон с видом на тихую, пригородную улочку.

Харли посмотрела на себя. Черно-красное платье обтягивал безукоризненно белый передник в оборочках, на ногах красовались мягкие бордовые тапочки с пушистыми черными помпонами. Она выпрямилась и невольно улыбнулась, услышав, как тренькнули колокольчики. Джун Кливер пылесосила квартиру в жемчугах, так почему бы Харли не печь печенье в шапке с колокольчиками? Может быть, если прислушаться, она услышит смех за кадром, как в шоу Джун?

Вместо смешков до нее донеслись детские голоса. Маленькая девочка кричала и жаловалась на брата, который гонялся за ней по гостиной. Харли обернулась. На девочке оказалась миниатюрная версия ее собственного клоунского наряда, включая шапочку и колокольчики, а мальчик брызгал на нее чем-то из огромного искусственного цветка, прикрепленного к его рубашке.

— Папочка, папочка, он меня отравил! — кричала девочка.

Ее любимый нежился с газетой в шезлонге посреди гостиной, заваленной полусобранными бомбами и разнокалиберными пилами.

— А ты его тоже отрави, солнышко! — весело посоветовал Джокер.

На висках у него пробивалась седина, на носу томились очки для чтения, но он был все так же хорош собой. Джокер встряхнул газету. Заголовок на первой странице гласил:

ТЫСЯЧИ ПОГИБШИХ В РЕЗУЛЬТАТЕ

ЗАГАДОЧНОГО ВЗРЫВА НА ТУАЛЕТНОЙ ФАБРИКЕ

Память услужливо подсказала ей, что это они вдвоем с Джокером взорвали фабрику как раз в тот день, когда управление контроля качества проводило испытания новой модели.

Седина на висках придавала Джокеру аристократический, если не царственный вид. Клоун-принц преступного мира и Харли — его королева-консорт.

На глаза ей навернулись слезы радости.

В следующий миг девушка уже глядела в знакомый, темный потолок. Еще никогда Харли не испытывала подобного счастья. Неважно, что ей приснился сон! Ощущение теплоты оставалось настоящим. Ей повезло: большая часть людей проживала жизнь, ни разу не испытав подобного чувства.

Харли повернулась и протянула руку, чтобы обнять своего зайчика. Рядом никого не оказалось. Она вздохнула. Должно быть, сладкий опять сидит в кабинете, изобретая гениальный план отмщения Бэтмену. Надо бы сходить к нему, принести чашку какао (кроме какао в мизерной кладовке за задернутыми занавесками почти ничего не было).

И тут вдруг Харли вспомнила, что Джокер приказал ей не портить его имидж в присутствии подчиненных. Джокер ведь так ее любит! Нечестно заставлять его ругаться лишь для того, чтобы выглядеть сильным в глазах подчиненный. Она не хотела огорчать любимого.

Найдя клочок бумаги и ручку, Харлин нацарапала «Разбуди меня» и положила записку на его подушку.

Он не разбудил.

Жизнь продолжалась.

И продолжалась.

26

Моисей заставил воды Красного моря расступиться, но куда ему до Бэтмена в час-пик в центре Готэма? Моисей рассчитывал только на посох и помощь свыше, а у Бэтмена имелся Бэтмобиль.

Двигатель Бэтмобиля издавал легко узнаваемое дребезжание: низкий тон, разрезающий шум движения. Люди по-разному описывали этот звук: мощный, настойчивый, целеустремленный. Автомехаников Готэма нередко просили сделать так, чтобы двигатель гибрида звучал аналогично, на что механики предлагали проигрывать запись двигателя Бэтмобиля (ходили слухи, что самым скачиваемым треком на Амазоне и iTunes являлся как раз звук мчащегося автомобиля Бэтмена на высшей скорости).

Но в основном жители Готэма видели Бэтмобиль в новостях или на Ютьюбе. Большинство записей были сделаны в темное время суток: Бэтмен, как и летучие мыши, охотился ночью. Поэтому, когда Бэтмобиль появился в самом центре Готэма в середине дня, движение на улице и на тротуарах полностью встало. Люди схватились за телефоны. Для них происходило воистину уникальное событие.

Бэтмен выскочил из автомобиля и выстрелил тросом с крюком, целясь в козырек крыши ближайшего здания. Скользнув над головами потрясенных пешеходов, замерших перед «Лучшим Дели Катца» («Зайди, подзакуси!»), супергерой взлетел вверх и скрылся за парапетом. Одна из женщин на улице потом клялась, что порыв ветра от его плаща взъерошил ей волосы. Вертолет Седьмого канала продолжал за ним следить, и следующие два дня они без конца транслировали репортаж о том, как Бэтмен мчится, перепрыгивая с одной крыши на другую, и спускается по стене здания Кули.

Из-за ограничений воздушного движения над городом вертолет Седьмого канала не смог развернуться и продолжить видеонаблюдение, но люди и так были в восторге. Обычно пешеходам удавалось лишь мельком заметить Бэтмобиль, выезжающий из частного подземного гаража неподалеку от «Уэйн Энтерпрайзес». Кто-то даже заявил, мол, прежде никогда не задумывался о списке дел из серии «Увидеть и умереть», но теперь трудно представить, что еще можно туда дописать после случившегося.

* * *

Все это совершенно не обрадовало комиссара полиции Джеймса Гордона. Он как раз сидел в приемной своего зубного врача, кабинет которого находился в здании Кули. Врач как всегда опаздывал. Разложенные на столе журналы были настолько неинтересны, что Гордон подумывал, не существует ли какой-либо подписки специально для дантистов, снабжающей их приемные самыми скучными изданиями, к тому же пятилетней давности? Даже детские журналы датировались прошлыми месяцами. Гордон уже выучил их наизусть, прочитал от корки до корки.

Комиссар Простофиля жалуется, что терпеть не может кабинет зубного врача и ненавидит ждать в приемной. А вот Комиссар Храбрец не забывает пользоваться зубной нитью, не перекусывает на ходу, и в результате у него потрясающие зубы.

Комиссар вздохнул. Черт, как же он ненавидел эти регулярные проверки зубов. Его все раздражало, не радовала даже хорошенькая медсестричка, восхищающаяся состоянием его прикуса. Наверное, потому, что к концу фразы она непременно добавляла: «Для человека вашего возраста». Интересно, что она знала о возрасте? На вид ей было лет двенадцать.

Ассистентка по имени Глупышка сообщает пациенту, что тот, по ее мнению, — древнее мамонтов. Ей стоило бы прочитать детские журналы с наставлениями для детишек, которые собираются стать «Ассистентами Дантистов».

Девушка за стойкой подняла голову, словно услышав его мысли.

— Комиссар Гордон? Вы следующий. Кабинет номер четырнадцать, последняя дверь слева по коридору.

— Хорошо, спасибо, — Гордон встал и прошел за дверь с табличкой «Для пациентов».

Он неспешно брел по коридору, в очередной раз удивляясь размерам клиники. Последняя дверь налево… Паршивый знак. Ничего хорошего не случается за дверью, расположенной в конце коридора по левой стороне. Может, уйти, сославшись на срочный вызов или, например, сказать, что у него острый приступ авитаминоза?

Или тяжелый экзистенциальный кризис.

Родовая горячка.

И вообще Терминатор сказал, чтобы он следовал за ним, если намеревается остаться в живых.

Вот только клиника возьмет деньги за позднюю отмену записи, и ему все равно потом придется вернуться на плановый осмотр. Уж лучше покончить с тягомотиной сегодня, и отделаться на следующие полгода.

Черт бы побрал этих врачей!

Подойдя к кабинету номер четырнадцать, Гордон сердито уставился на дверь, но взгляд, приводивший в ужас многочисленных преступников и нарушителей порядка Готэма, не произвел на дверь ни малейшего впечатления.

Джим Гордон нажал на ручку и переступил порог.

* * *

— Присаживайтесь, я сейчас, — врач стоял перед ярким экраном для рентгеновских снимков.

Голос показался Гордону незнакомым. Они наняли кого-то нового? Такими темпами им скоро придется удлинять коридор.

— Честно говоря, ненавижу я эти диспансеризации, — Гордон осторожно уселся в кресло. — Не будь это необходимым условием работы в полиции, вы бы меня тут не видели.

Врач вымыл руки в раковине.

— Что вы, комиссар! Что в этом несчастном мире может быть прекраснее широкой, белозубой… улыбки! — Он обернулся, держа в одной руке острый пинцет.

На клоунской роже застыла довольная ухмылка.

— Ты! — Гордон попытался вскочить с кресла, как вдруг Джокер взмахнул огромной, явно не зубной, дрелью. Нечто громадное ударило Гордона в грудь, раздался хлопок, и его окутало сверкающим облаком. В следующее мгновение он оказался туго привязан к креслу.

— Гадкий мальчик! — Харли Квинн, кокетливо изогнувшись, встала перед дверью. — Если будешь так прыгать, доктор не даст тебе леденец на палочке!

На Харли красовалась белая униформа медсестры, совершенно не подходящая ни к клоунской шапке с бубенчиками, ни к мертвенно-белому лицу. Гордон собирался позвать на помощь, но она запихнула ему в рот кусок ваты. Джокер изучил жертву пристальным взглядом и покачал головой.

— Надо же, — растянул он, задумчиво поглаживая подбородок и глядя на попытки Гордона освободиться. — Похоже, дело плохо.

— Ваш диагноз, доктор? — спросила Харли Квинн тоненьким голоском.

— Боюсь, необходимо удаление… всего! — С этими словами Джокер включил дрель, а Харли услужливо опустила спинку кресла. — Не ерзайте, комиссар, сейчас будет больно. Очень больно.

Он надавил коленом на грудь Гордона и направил острие жужжащей дрели в середину его лба.

Гордон крепко зажмурился. Сколько раз в него стреляли, его били, даже пытали. Неужели он пережил все нападения, лишь бы погибнуть столь нелепо? Под дрелью двух клоунов-психопатов, захвативших кабинет врача? В таком случае, судьба определенно отличалась садистским чувством юмора. Прямо как Джокер. А может, судьба и Джокер состояли в родстве? Может, он ее злобный близнец?

«Это бы многое объяснило», — подумал Гордон, не в силах дышать из-за навалившейся на грудь тяжести.

Когда он уже не сомневался, что сейчас умрет, раздался очередной взрыв, и окно разлетелось на тысячи осколков. Джокер спрыгнул с кресла и расхохотался.

— Ты что-то рановато, но я все равно смогу тебя принять!

Гордон открыл глаза. Похоже, он погорячился насчет судьбы. Момент, когда Бэтмен появлялся, являлся одним из любимейших событий в его жизни.

— Это был простой намек, Джокер, — отрезал Бэтмен и кинул Джокеру маленькую вещицу. Тот даже не потрудился ее поймать.

Чуть позже, когда Гордон пригляделся, он увидел парочку вставных челюстей с прикрепленной к ним запиской: «Полиции Готэма, передать Бэтмену».

— Убого, предсказуемо, Джокер. Теряешь хватку.

— Прошу прощения, — капризно вмешалась Харли Квинн, — но вставная челюсть была моей идеей. Так же, как и эта!

Она решительно повернула вентиль на баллоне и направила струю газа прямо в лицо Бэтмену. В воздухе появился неприятный запах закиси азота, веселящего газа. Бэтмен, кашляя и задыхаясь, рухнул на колени. Разумеется, ничего веселого не происходило, но Харли Квинн от души хохотала.

— Ловко, да, мистер Джей? — хихикнула она.

* * *

Через несколько мгновений Гордон пришел к выводу, что веселящий газ вызвал у него галлюцинации, поскольку сцена приобрела весьма сюрреалистичный характер. Джокер ухватил Харли за шапку с колокольчиками и притянул вплотную, так что они оказались нос к носу.

— Здесь только я имею право на шутки! — заорал он прямо ей в лицо. — Поняла?! Ясно?

— Да, сэр, — пискнула Харли.

Джокер отшвырнул ее в сторону, точно ненужную вещь, и вновь превратился в Клоуна-принца преступного мира.

— Что ж, мышонок, страшно рад нашей встрече, но мне пора бежать, — на секунду он задержался в дверях, — не забывай про зубную нить и не увлекайся сахаром!

Внезапно Гордону на колени упала ручная граната с выдернутой чекой. Он даже испугаться не успел, как вдруг Бэтмен молниеносным движением руки отправил гранату в выбитое окно и прикрыл его от взрыва своим черным плащом.

В ушах у комиссара до сих пор плескался шум, когда Бэтмен отвязывал его от кресла и вытаскивал изо рта вату.

— Стоять сможете, комиссар? — голос спасителя звучал приглушенно.

Гордон медленно поднялся на ноги, держась за руку супергероя.

— Спасибо, старина, стоять могу. До чего же ненавижу эти диспансеризации.

27

Видимо, для разнообразия их новое убежище располагалось не в заброшенном, а в действующем складе, принадлежащем боссам преступного мира. Они с пониманием относились к тому, что некоторым нарушителям порядка иногда стоит отсидеться в безопасном месте не слишком далеко от центра города. Помимо оплаты за проживание, постояльцы подчинялись определенным правилам: не торговать наркотиками, не бросать где попало мертвые тела, не проносить на территорию краденое добро и вообще не делать ничего такого, что могло бы привлечь внимание полиции. Кроме того, запрещалось устраивать вечеринки, готовить сильно пахнущую еду и завязывать отношения с работниками склада.

Многовато правил для крошечного помещения с самодельным душем и туалетным бачком, которому требовалось полдня, чтобы заново наполниться. У Харли не имелось на руках трупов, чтобы оставить их в окрестностях склада, и она не собиралась закатывать пирушки, но остальное, по ее мнению, было уже чересчур.

К достоинствам убежища относилось то, что здесь могли спрятаться только два человека. Подручным Джокера пришлось искать себе пристанища где-нибудь еще, и она, наконец, осталась со своим зайчиком наедине. Впрочем, стратегические заседания банды длились так долго, что казалось, будто шестерки никуда и не уходили.

К счастью, последние несколько ночей собрания отменялись. После провала в зубной клинике Джокер пребывал в мерзком настроении. Харли согласилась помочь ему в той затее, пусть и понимала, что план потерпит фиаско. Возможно, именно на это Джокер и рассчитывал. Например, он придумал, как проникнуть в клинику, но не предусмотрел путей отступления. Харли даже не догадывалась, что являлось его основной целью: поймать Гордона, похитить его или же убить? Но в том и состоял весь Джокер: импровизация на ходу. Харли только жалела, что он не предупреждал ее заранее о своих затеях, чтобы она подготовилась к его действиям.

Спросить напрямую она боялась. Джокер ненавидел, когда ему задавали вопросы. Еще хуже он относился к критике. Не стоило ей тогда щеголять своей шуткой. В конце концов, Джокером был он, а она — всего лишь Харли Квинн.

Все эти дни подручные держались тише воды, ниже травы. Джокер вполне был способен разнести человеку голову за одно неосторожное слово или взгляд. А то и просто от скуки. Или потому, что ему захотелось разнести кому-нибудь голову. Тоже вариант. Причем, неважно кому. Они понятия не имели, каково это иметь столь блестящий ум, наполненный безумными идеями. Джокеру не хватало времени, чтобы обдумать все приходящие в голову мысли. Неудивительно, что он бывал так раздражителен. Он являлся исключительно сложной личностью, и только Харли его понимала.

Но при всей его гениальности, он оставался мужчиной, а Харли отлично знала, как заставить мужчину расслабиться. Порывшись в вещах, она нашла свое самое красивое белье ярко-красного цвета. То, что нужно! Оно точно заставит его улыбнуться. Подправив клоунский грим и шапочку с колокольчиками, Харли выпорхнула из-за ширмы, отгораживающей кровать, напевая, что ощущает себя самой желанной и неотразимой женщиной в мире. Джокеру нравилось, когда она пела. (Точнее, он сказал, что ее голос не вызывает у него дикого желания воткнуть себе в уши по ледорубу. Это тоже можно считать комплиментом).

Ее сладкий сидел за рабочим столом под яркой лампой. Стол располагался на высокой платформе, и она всегда беспокоилась, что ему приходится ходить вверх-вниз по лестнице без перил. Он-то не занимался гимнастикой и такого чувства баланса, как у Харли, у него не было.

Пританцовывая, она поднялась по ступенькам. Джокер перебирал лежащие перед ним листы бумаги.

«Самое время устроить перерыв», — подумала Харли и кашлянула.

Джокер не шелохнулся.

Иногда он настолько уходил в работу, что его не встревожила бы даже взорвавшаяся над головой бомба.

Харли взобралась на стол, приняла позу, которую ее преподавательница гимнастики считала красивой, но чересчур сексуальной для обычных выступлений, и издала хрипловатое «Кхм…».

Джокер не поднял головы.

— Иди отсюда, я занят.

— Сладкий, — сказала она, — разве ты не хотел бы как следует завести свою Харли? — она изобразила звук рычащего мотора.

Джокер резким взмахом руки спихнул ее на пол.

— Упс! — закричала она, вскакивая на ноги. — Ну, пойдем же, дорогуша, у меня есть подушечка-пердушечка!

Джокер картинно застонал и схватил ее пальцами за подбородок.

— Послушай, кексик, папочка очень занят, у него полно работы, а ты мешаешь. — Внезапно его лицо перекосило. — Так же, как ты помешала мне с этими идиотскими челюстями!

Он оттолкнул ее, вскочил и принялся расхаживать вокруг стола. Харли не отставала:

— Тебе не понравились челюсти? Забудь про них! Я придумаю что-нибудь получше!

— Ну уж нет! — сердито обернулся Джокер. — Один-единственный раз я позволил тебе принять участи в моей шутке, и все пошло насмарку! Это было пошло! И недостойно моего гения.

— Я думала, это будет смешно, — пробормотала Харли, добавив про себя: «К тому же, моя шутка заставила Бэтмена явиться, как ты и хотел».

Джокер покачал головой.

— Пора поставить жирную точку в этой непрекращающейся вражде. Устроить показательное унижение Бэтмена, а затем его восхитительно-кошмарную смерть! — он вернулся к столу и принялся снова рыться в бумагах. — Здесь должно быть что-нибудь подходящее, что-нибудь исключительно смешное!

— Почему ты просто не застрелишь его? — Харли пожала плечами.

— Просто застрелить его? — он медленно выпрямился и с прищуром уставился на нее. — Ты сказала, «застрелить»?

«Черт бы побрал мой длинный язык», — подумала Харли, глядя на грозно надвигающегося Джокера.

— Уясни себе, дорогуша моя, — он зловеще навис над ней, как всегда, когда его одолевала ярость, — смерть Бэтмена должна быть настоящим шедевром!

Струйка жидкости вылетела из цветка на лацкане его пиджака, и Харли едва успела увернуться. Жидкость попала на портрет Бэтмена, прикрепленный к доске для игры в дартс, и с жутким шипением проела дыру в картоне.

— Триумфом моего комического гения над его дурацкой маской и прибамбасами! — Он вновь склонился над столом и с торжествующим видом раскатал рулон бумаги. — Ага! «Смерть от Тысячи Улыбок»! То, что надо!

Харли подошла ближе, уворачиваясь от стремительных жестов Джокера. У него начался очередной приступ безумной энергии (ей не хотелось говорить «маниакальной»: ее сладкий вовсе не маньяк, он — гений с пылким темпераментом).

— Я заманю его в какое-нибудь уединенное место, — продолжал Джокер. — И в тот миг, когда Бэтмен меньше всего будет этого ожидать… Бабах! — он взмахнул кулаком, едва не попав Харли по голове. — У него под ногами распахнется скрытый люк, и гаденыш полетит в аквариум с пираньями! — Джокер пустился в пляс, прижимая к груди рулон бумаги и восторженно хихикая. — Последнее, что он увидит в своей жизни, — сотни веселых, оскаленных улыбок, готовых впиться в его тело…

Неожиданно смех умолк. Джокер помрачнел.

— Нет, погоди-ка, я вспомнил, почему в свое время отказался от этой затеи.

Харли выжидающе смотрела на него, боясь вставить слово.

— Пираньи не умеют улыбаться, — угрюмо заметил он. — Такие чудесные, острые, как бритва, зубки, но выражение постоянного недовольства на мордочках. Даже мой Джокер-токсин и тот не сумел бы заставить их ухмыльнуться.

Он отбросил рулон бумаги, уселся на верхнюю ступеньку лестницы и закричал, возводя глаза к небу и драматично вздымая сжатый кулак.

— Ах, судьба, как жестоки твои шутки! Я придумал величайшую ловушку, но она рассыпалась в прах. И все потому, что даже я не способен заставить этих зубастых гуппи улыбаться!

Он опустил голову на грудь и обмяк, будто под гнетом жесточайших обстоятельств.

Харли не могла наблюдать за его страданиями. Присев рядом, она обняла любимого и игриво протянула:

— Я знаю, как вызвать у тебя улыбку, мой сладкий.

Все его тело напряглось.

— Но сладкий…

Бесполезно. Она опять сделала что-то не то.

Схватив Харли за нос, он потащил ее вниз по лестнице. Это было так больно, что она невольно вскрикивала на каждой ступеньке:

— Ой… ой… больно! Мне же больно! Пожалуйста, сладкий…

Он только еще сильнее сжал пальцы, дотащил ее до двери и повернул спиной к себе:

— Сколько раз я должен повторять? Не смей называть меня сладким! — с этими словами он ударил Харли под зад и вышвырнул из комнаты.

Она с трудом удержалась на ногах. Джокер захлопнул за ней дверь. Харли принялась умолять его впустить ее обратно, но внезапно умолкла и бессильно опустилась на пол перед дверью, скрестив ноги.

Она уже потеряла счет, сколько раз он вышвыривал ее из их спальни.

Нет, не потеряла. По ее подсчетам, сегодня был двадцать пятый раз.

За последние два месяца вспышки гнева повторялись в среднем раза три в неделю. Харли еще повезло, что погода стояла теплая. Когда похолодает, придется надевать фланелевое нижнее белье.

Кто же так поступает? Кто выкидывает хорошенькую, молодую блондинку из своей спальни? Причем, даже не дойдя до постели?

— Дело дрянь, Харл, — сказала она себе. — Пора взглянуть правде в глаза.

А правда имела отвратительный вкус. Харли окончила университет благодаря стипендии за выдающиеся достижения в гимнастике. Получила грант на учебу в медицинской школе Готэма. Стала самым молодым врач ом-психиатром в Лечебнице «Аркхем». И что теперь?

Пара дюжин штатов выдали ордер на ее арест.

Да уж, карьера не задалась. А что у нас с личной жизнью? Харли безнадежно влюблена в психопата-убийцу. Который только что в двадцать пятый раз в прямом смысле слова пинком выкинул ее на улицу.

— Что со мной случилось? — зашептала она. — Из-за чего моя жизнь стала безумнее, чем жизнь Мартовской Крольчихи?

Горло у нее сжалось, на глаза навернулись слезы. Она подняла голову и посмотрела в темное небо над головой.

Темная ночь.

Внезапно желание разрыдаться сменилось куда более сильным желанием дать кому-то в морду. Причем не кому-то, а конкретно Темному рыцарю — Бэтмену.

Разумеется, во всем виноват Бэтмен. Кто еще? Он всегда виноват, это он без конца преследовал Харлин и ее сладкого, это он все испортил. До того разозлил Джокера, что тот был вынужден выместить на ней гнев.

Очевидно, жизнь Бэтмена являлась пустышкой, раз он пытался разрушить жизни других. Все кругом твердили, что ее сладкий — психопат. А как тогда назвать человека, напяливающего костюм летучей мыши с единственной целью: досаждать паре влюбленных? Он нормален, да? Не чокнутый придурок?

Если хорошенько пораскинуть мозгами, весь Готэм — самая большая в мире секта, где несчастные, с промытыми мозгами, обожествляли Бэтмена и ненавидели всех, кого ненавидел он. Любого, кто думал иначе, объявляли преступником или сумасшедшим, сажали в тюрьму или в «Аркхем», пока Бэтмен порхал по городу, нарядившись в маскарадный костюм и наслаждаясь вниманием к собственной персоне.

Харли сидела под дверью до тех пор, пока все внутри не стихло. После чего подняла обломок цементной плиты: запасной ключ был на месте. Тихонько поднявшись по лестнице, она увидела Джокера, заснувшего за столом, уронив голову на руки.

«Бедный мой, сладкий», — подумала она.

Он шевельнулся, пробормотал во сне «Бэтмен!» и опять умолк.

Харли покачала головой. Безумие оказалось не просто заразным. Безумие обладало свойством накапливать критическую массу. Нужно было покончить с Бэтменом, пока он не вывел Джокера из себя настолько, что тот уже не вернется обратно.

Она принялась собирать раскиданные по полу листы бумаги, подняла план «Смерти от Тысячи Улыбок». Название ей нравилось, оно звучало многозначительно, словно что-то из древней истории, ритуал, придуманный неким античным убийцей…

Уже сворачивая лист, она вдруг сообразила, что держит план вверх ногами.

* * *

— Это доставили час назад, — комиссар Гордон показал Бэтмену маленькую коробочку, обернутую черно-красной подарочной бумагой.

— Адресовано вам, — добавил Харви Буллок.

Бэтмен осторожно взял посылку. Перчатки защищали его руки от любых едких субстанций, но, если в коробке содержался ядовитый газ, стоявшие рядом с ним полицейские могли пострадать. Буллок, сложенный как танк, наверняка скоро бы оправился. Двигался он медленно, но постоять за себя умел. Гордона никто не назвал бы слабаком, однако и лет комиссару накапало немало. К тому же, всего несколько дней назад Джокер уже пытался его убить.

К слову, это далеко не первая попытка убить Гордона из-за его дружбы с Бэтменом. Человек менее мужественный уже давно бы подал в отставку и покинул город, никому не сообщив нового адреса. Джим Гордон не собирался пасовать перед кем бы то ни было, будь это маньяк вроде Джокера или новый мэр, пытающийся расставить своих прихвостней на все ключевые позиции, или же члены богатейших семей Готэма, привыкшие покупать все, что им приглянулось.

Последний случай привел лишь к тому, что Джим Гордон решил пореже наведываться к зубному. Впрочем, он и так подыскивал предлог избегать посещений дантиста.

Бэтмен развернул посылку и обнаружил DVD в простом белом конверте.

— Похоже, у нас сегодня киносеанс, — отрезал он. — Кто-нибудь запасся попкорном?

Харви Буллок заворчал, включая телевизор и DVD-проигрыватель.

— Вот зачем ты помянул попкорн? Теперь я ни о чем другом думать не смогу.

Бэтмен подавил улыбку: еда была слабым местом Буллока.

На экране появилась Харли Квинн в костюме и гриме Арлекина. Ее личико излучало недовольство.

— Надеюсь, Бэтмен получит мое послание до того, как станет поздно.

Говорила она своим нормальным голосом, ни малейшего следа кривлянья или бруклинского акцента. Бэтмен и Гордон переглянулись.

— Знаю, вы мне не поверите, — продолжала Харли, — но я клянусь, это не шутка. Мистер Джей совсем съехал с катушек, я говорю совершенно серьёзно, — она вздохнула и наклонилась к камере. — После того, как вы помешали ему убить комиссара полиции, он поклялся отомстить, причем, не только вам, а всему городу. Пообещал убить всех до единого! Я видела его план. Там бомбы с ядовитым и нервнопаралитическим газом! Это ужас! Завтра в час-пик Готэм превратится в город ухмыляющихся призраков.

— Думаете, она это всерьез? — Буллок остановил запись.

— Давайте досмотрим до конца, — пожал плечами Гордон.

Трое мужчин шокировано застыли, когда Харли стянула с головы шапку с колокольчиками, встряхнула волосами и стерла грим с лица. Разумеется, они знали, кто скрывался за маской. Тем не менее, эффект был ошеломляющий. В последний раз супергерой видел ее без белого грима в Аркхеме: она стояла на коленях, держа в объятиях Джокера, и смотрела на него с такой безумной, убийственной яростью, что больше походила на пациентку клиники, нежели на врача.

После того, как Харлин вызволила Джокера из лечебницы, Бэтмен поговорил с Джоан Лиланд. Сначала она не торопилась ему открыться, видимо, из смущения: скандал тогда вышел изрядный. Она, безусловно, слетела бы с поста главврача «Аркхема», если бы совет директоров нашел желающего занять ее место.

Когда Лиланд все же разговорилась, Бэтмен понял, что та потрясена не меньше остальных и не понимает, как умная, молодая женщина с блестящим будущим сумела бросить все ради сумасшедшего убийцы-психопата. Доктор не исключала параноидальную шизофрению. Обычно у женщин данное заболевание развивается в более раннем возрасте, объяснила она, но Харлин еще укладывалась во временные рамки. В некоторых случаях заболевание протекало настолько медленно, что никто не замечал признаков патологии, особенно в таком месте, как «Аркхем». Поведение, ненормальное для обычных людей, здесь являлось порядком вещей. Контакт с Джокером мог усилить любое не диагностированное заболевание, а постоянный контакт — способствовать психотическому расстройству даже у здорового человека.

На некоторых Джокер оказывал очень сильное влияние.

Похоже, «эффект Джокера» прошел и как раз вовремя.

— Я, наконец, осознала, что все это больше не смешно, — продолжала Харлин Квинзель дрожащим голосом. — Точнее, никогда и не было смешным. Мне кажется, на время я застряла в ином измерении, где все искажено и потеряло очертания. Но затем я очнулась и теперь вижу, как дела обстоят в действительности. Я знаю, что он принесет много вреда и убьет десятки людей. Если ты, Бэтмен, его не остановишь.

Она замолчала и на секунду закрыла глаза. Потом глубоко вздохнула и посмотрела прямо в камеру:

— Я помогу тебе поймать его, но хочу, чтобы ты пообещал меня защитить. Если ты на самом деле хочешь спасти город, приходи сегодня в порт, к шестнадцатому пирсу. Один. В полночь. Я сообщу подробности плана и точное время, укажу место, где находится оружие. Но говорить буду только с тобой, ведь лишь тебе под силу его остановить. Если же нет… — она покачала головой. — Лучше об этом не думать.

Экран погас. Все трое надолго замолчали.

— Слышал, Джим? — очнулся, наконец, Бэтмен. — Я должен идти один. Она испугается, если увидит кого-то еще. Все это время она находилась под контролем Джокера. Ей удалось каким-то образом освободиться. Хотя это очень хрупкая свобода. Заметив полицейских, она может погрузиться в прежнее состояние.

— Я вообще не понимаю, с чего она внезапно освободилась от его влияния, — заявил Харви Буллок. — На вид она такая забитая, что вряд ли способна поспорить даже о том, что приготовить на обед.

— Внешность обманчива, Харви, — возразил Бэтмен. — Возможно, грандиозный план массового убийства так ее потряс, что стал именно тем толчком, который помог ей вернуться на нашу планету. С ней нужно обращаться мягко и бережно, как с человеком, сбежавшим из какой-нибудь секты. Если мы ее спугнем, она опять слетит с катушек.

— По крайней мере, воткни в ухо передатчик, чтобы быть на связи, — посоветовал Гордон.

— Хорошо, — кивнул Бэтмен. — А вы постарайтесь, чтобы она вас не заметила.

28

За десять минут до полуночи Бэтмен стоял на крыше главного здания Готэмского порта.

— Джим, — он подавил желание прикоснуться к передатчику в ухе.

— Мы тебя слышим, — голос Гордона звучал напряженно.

— Я тут с пол-одиннадцатого, все осмотрел, никаких ловушек или засады не обнаружил. Все чисто.

— Она еще не появлялась?

— Помяни черта, как говорится, — ответил Бэтмен, увидев тоненькую фигуру, вышедшую из тьмы и застывшую в круге света посередине пирса.

Перед ним стояла стройная, молодая женщина в плаще и с чемоданчиком в руках.

— Она. Похоже, одна и сильно испугана. Все, отбой.

— У вас есть для меня какая-то информация? — тихо спросил Бэтмен.

Харлин Квинзель испуганно дернулась и обернулась, прижав руку к груди.

— О боже, — выдавила она и протянула ему чемоданчик. — Все здесь, как я и обещала.

Совсем крохотная и тоненькая. Действительно, гимнастка.

— Откройте, — приказал он.

Она на секунду замешкалась.

— Ах да, конечно. Вы предполагаете, что там ловушка, — Харлин нервно рассмеялась, открыла чемоданчик и показала бумаги. — Ваша осторожность вполне оправдана.

Бэтмен вынул пару листов, на которых находился какой-то чертеж, но свет на пирсе был слишком тусклый, чтобы разобрать детали.

— Ну что, все в порядке? — с надеждой спросила она.

— Я хочу, чтобы на эти бумаги сперва взглянул Джим Гордон. Если вы сказали правду, то полиции придется мобилиз…

— Предательница! — прогремел голос откуда-то с воды.

— О, нет! — закричала Харлин Квинзель.

Даже в темноте Бэтмен разглядел Джокера, стоящего в приближающейся моторной лодке с автоматом в руках.

— Никто не может предать меня и остаться в живых! Слышишь? Никто! — Джокер маниакально расхохотался и открыл огонь.

— Ложись! — Бэтмен бросился на доски пирса, прикрыв Харлин Квинзель своим телом.

Он удивился, что не услышал звука мотора. Каким образом Джокер подобрался так близко? Все еще закрывая Харлин собой, он вытащил из-за пояса бэтаранг и метнул в Джокера. Бэтаранг отсек преступнику голову. Смех и стрельба моментально прекратились.

Бэтмен вскочил на ноги и увидел, что голова Джокера катается по дну лодки, а из перерезанной шеи сыплются искры. Робот? Он хотел повернуться к Харлин, и тут в шею что-то кольнуло. Бэтмен повалился на колени. Из выпавшего чемоданчика посыпались бумаги: страницы журналов, меню, рекламные брошюры…

Пальцы залезли под его черную маску, нащупали передатчик и выдернули его резким движением.

— Сладких снов, дорогуша, — пропищал визгливый голос клоунессы.

Тьма, окутавшая Бэтмена, слегка рассеялась, и он услышал знакомый бруклинский акцент, который уже слышал перед тем, как провалиться в беспамятство.

— Так, ну-ка посмотрим, руки надежно связаны, ноги тоже…

Он хотел что-то сказать, но вместо слов вырвался только стон.

— …пояс мы сняли, узлы проверили и перепроверили…

Голова жутко раскалывалась: казалось, весь его вес сконцентрировался в самой макушке. Он с великим трудом открыл глаза, но не понял, что видит и где находится. Из пола торчали светильники, а на потолке притаилась мебель. Вокруг стойки бара висели стулья, а на стойке стоял резервуар, наполняющийся водой. В воде мелькали какие-то странные тени. Аквариум же на потолке, вода должна из него вылиться…

Внезапно перед ним появилось знакомое белое лицо, тоже перевернутое. Бубенчики на шапке весело позвякивали.

— Харли…Квин… — хрипло выговорил Бэтмен.

— Ты проснулся! Наконец-то! Ничего себе, как тебя шибануло! — заверещала она и отпрыгнула назад. — К тому же, ты уже довольно давно висишь вниз головой, — Харли отпила из бутылки с какой-то фиолетовой жидкостью, похожей на виноградный лимонад. — У тебя вся кровь прилила к башке, так что ты сейчас будешь немножко вялый. Или даже очень вялый.

Харли оценивающе оглядела его снизу вверх. Ну, или сверху вниз, как посмотреть.

— Да уж, из этой передряги тебе не выпутаться.

Бэтмен постарался сосредоточиться на пятне на противоположной стене, пока его вестибулярный аппарат судорожно соображал, где потолок и где пол.

— Джокер, — с трудом выговорил Бэтмен. — Он…

— На сей раз не повезло, Мышастый, — весело отозвалась Харли. — Не было никакого Джокера, никаких бомб, и городу не угрожала никакая опасность. Только ты, я и этот аквариум.

Пятно на стене прояснилось и превратилось в нарисованную рыбу-меч. Теперь он понял, что находится в «Аквакаде», одном из лучших рыбных ресторанов Готэма. Заказать здесь столик было почти невозможно. Если вы, конечно, не возражали повисеть вниз головой после закрытия ресторана…

— Честно говоря, мне стоило немалого труда провернуть это дельце, — Харли говорила противным голосом. — Мало того, что пришлось тащить тебя сюда, так еще и до всех аквариумов и аквариумистов этого города нужно было добраться, чтобы набрать необходимое количество пираний. А я терпеть не могу рыбу! Гадость!

Пираньи? Она сказала «пираньи»?

— Так зачем было возиться? — спросил Бэтмен.

— Да чтобы показать мистеру Джею, что я справлюсь с одним из его трюков! — как будто она — девчонка-скаут, добивающаяся наградного значка. — Трюк называется Смерть от Тысячи Улыбок — имечко просто шикарное! Лучше не бывает. Понимаешь, Мистер Джей не мог заставить этих зубастиков улыбаться.

«Да, она определенно говорит про пираний», — нахмурился Бэтмен. Может, ему снится ночной кошмар? Эх, тщетные мечты.

— Но вскоре мне в голову пришла отличная идея: подвесить жертву — то есть тебя, — вверх ногами. Таким образом, с твоей точки зрения, они будут улыбаться! Ловко я придумала, правда?

— Блестяще, — сухо прокомментировал Бэтмен.

Харли рассмеялась и пожала плечами.

— Да-да, понимаю, ты отнюдь не восторге. Ясное дело. Но хочу тебя уверить, что здесь ничего лишнего.

— Ты имеешь в виду, личного?

— Я так и сказала, — Харли скорчила недовольную гримасу. — Мне, конечно, нравится вся эта суета и жизнь, полная приключений. Но наступает момент, когда девушка хочет большего. А сейчас все, чего хочет эта конкретная девушка, свить гнездышко со своим сладким, — она вздохнула, и Бэтмен чуть ли не воочию увидел у нее над головой нарисованные сердечки и амурчики.

— Ты имеешь в виду Джокера?

— В точечку! — радостно завопила Харли.

«Это уже чересчур», — подумал Бэтмен и искренне расхохотался, из-за чего его тело принялось раскачиваться над стойкой и аквариумом.

— Мне еще никогда не доводилось слышать, как ты смеешься, — в звонком голосе Харли появилась тревога. — Мне это не нравится.

Бэтмен расхохотался сильнее.

— Прекрати! — закричала она. — У меня из-за тебя мурашки по спине!

Секунд через пятнадцать Бэтмен наконец насмеялся вдоволь и успокоился.

— Харли, ты такая дурочка. Джокер не любит никого и ничего, кроме самого себя.

— Неправда!

— Очнись! С той минуты, как ты появилась в «Аркхеме», он подначивал тебя и сделал своей подручной.

— Ты лжец! Он рассказал мне такие вещи… секреты, которые никому не доверял!

— Какие же секреты? Не про то ли, как его избивал отец или, может, про пьющую мать? Или в этот раз он плакался тебе о том, как сбежал из приюта? Такими байками он успешно завоевывает сочувствие.

— Прекрати! — у Харли потекли слезы. — Ты меня совсем запутал.

— Дай-ка я попытаюсь вспомнить, что он там рассказал одному сотруднику полиции много лет назад… — проговорил Бэтмен. — Ах да! «Это был первый и последний раз, когда я видел своего отца счастливым. Мне было семь лет, и он повел меня на представление ледового балета…»

Слезы градом покатились из глаз Харли, чертя дорожки на белом гриме.

— Цирк. Они пошли в цирк, — тихо пробормотала она.

— Цирк, ледовое шоу, ярмарка, кукольный театр… У него миллион вариантов, Харли. Как любой другой комик, он каждый раз переделывает готовый материал под свою аудиторию. Оценивает зрителей и выдает то, что должно им понравиться.

— Нет! — завопила Харли. — Ты лжёшь! Мой сладкий меня любит. Он любит меня! Это из-за тебя все беды! Ты пытаешься нас разлучить. Если бы не ты, мы были бы счастливы! Ничего, сейчас ты сдохнешь, а мы будем жить долго и счастливо.

— Ну, разумеется. Вот только проблема в том, что он никогда не поверит тебе на слово.

— Еще как поверит! — Харли аж взвизгнула от возмущения. — Я все снимаю на видео! — она указала на стоящую неподалеку видеокамеру на треноге.

— В наши дни так легко подделать видео, что даже ребенок с этим справится. Подумай хорошенько, Харли. Как Джокер узнает, что ты на самом деле меня убила? После этих рыб не останется ничего, кроме двух-трех лоскутов ткани да огрызков костей. А они могут принадлежать кому угодно. Конечно, ты принесешь ему мой пояс, но пояс — не то же самое, что тело. Извини, тебе никогда не удастся доказать, что ты меня убила. Он не поверит.

— А это мы еще поглядим, — заявила Харли Квинн и достала мобильник.

* * *

Ни один из лежащих перед ним планов ему не нравился, и Джокер невольно задался неприятным вопросом: что, если его постиг не краткий период отсутствия идей? Что, если вдохновение навсегда исчезло?

С момента побега из «Аркхема» он без конца заставлял почтенных обитателей Готэма трястись и прятаться под кровати в ужасе перед его дерзкими, красочными трюками. Между тем, ни одна новая потрясающая идея так и не посетила его. Старые проделки теперь казались жалкими и скучными клише. Все, что можно было сделать, уже было сделано. Все это не казалось смешным, казалось убогим, скорее, подходило Загадочнику (этому дешевому подражателю) и не соответствовало гению Джокера.

Но как это случилось? Раньше он генерировал комические затеи так же легко, как дышал. Даже когда приходилось скрываться от правосудия, проблемы ничуть не мешали творческому процессу. Ему не один раз удавалось сбегать из тюрьмы…

И тут он внезапно понял, в чем дело. Он не сбежал. Это Харли Квинн его вытащила. Неудивительно, что жизнь пошла по наклонной: она украла его творческий гений, его стиль! Это он распоряжается происходящим! А она отодвинула его на вторые роли.

Пора распрощаться с Харли Квинн.

Зазвонивший телефон нарушил ход его мыслей. Он ненавидел сотовые, однако Харли настояла на том, что они необходимы. Кстати, еще один пример того, как она подчинила его себе! Надо избавиться и от нее, и от мобильного. Джокер принялся шарить в бумагах с намерением выбросить телефон, но картинка на экране заставила его удивленно застыть.

Какого черта она звонит ему из соседней комнаты? Или она не здесь…

— Харли, ты где шляешься? — нетерпеливо спросил Джокер.

Через несколько секунд он уже сломя голову бежал к машине. Харли говорила, что копы объявили этот автомобиль в розыск и им нельзя пользоваться, но он наплевал на ее приказы.

«Что же скажет преступный мир, если история Харли выплывет наружу?» — в ужасе раздумывал Джокер, с ревом проносясь по пустым, ночным улицам. Пингвин: «Эй, гляньте, вон Джокер идет! Ну, знаете, тот парень, девушка которого убила Бэтмена». Двуликий: «Я всегда считал, что его шутки не слишком смешны». А уж Загадочник точно не упустит возможность поддеть его при встрече: «Привет, простите, запамятовал, как ваше имя… ах да, мистер Харли Квинн!»

* * *

— Сейчас сами увидите, мистер Цирковая мышь! — злорадно воскликнула Харли. — Когда я сказала мистеру Джею, что сделала, он был в таком восторге, что дар речи потерял! Сейчас он подъедет и полюбуется, как я скормлю тебя рыбкам! А потом… — она радостно вздохнула, представив себе их чудесное будущее: свадьбу, взрывы, детишек, семейные праздники, опять взрывы и золотую старость вместе, когда они по-прежнему будут безумно влюблены друг в друга.

— ХАААААААРРРРРРЛЛЛЛЛЛИИИИИ!

Она вскочила с табуретки и бросилась навстречу Джокеру, пытаясь обнять его.

— Сладкий, ты как раз вовремя! Сейчас увидишь… Страшная боль ослепила ее, словно у самого лица взорвалась граната. Харли рухнула на пол, даже не ощутив падения.

Через мгновение она выпрямилась, держась за щеку. Голова жутко гудела. Что случилось? Неужели Бэтмен освободился и ударил ее? Нет, Бэтмен все еще висел над аквариумом с пираньями.

— Привет, Бэтси, — спокойно произнес Джокер.

— Добрый вечер, — отозвался как ни в чем ни бывало Бэтмен, точно это не его ожидала «Смерть от Тысячи Улыбок».

— Прошу прощения, наша разборка не займет много времени.

— Ничего страшного, не торопись, — ответил Бэтмен. — Я подожду.

Харли в недоумении смотрела на надвигающегося на нее разъяренного Джокера. Она внезапно осознала, что именно он ударил ее, когда она бросилась его обнимать. Но почему? На глаза клоунессы навернулись слезы.

— Зайчик мой, я ничего не понимаю. Ты же хотел избавиться от Бэтмена?

— Только если я сделаю это сам, идиотка! — заорал Джокер. — Бэтмен — мой! Ты не имеешь права становиться между нами!

Харли вытащила из рукава свернутый в трубочку план Джокера.

— Но это же твоя шутка! Все, как ты хотел! Я лишь подвесила Бэтмена вверх ногами: так он увидит вместо недовольных морд пираний их улыбки. Теперь шутка работает, как ты…

Джокер выхватил рулон у нее из рук, разорвал в мелкие клочья, швырнул на землю и принялся топтать клочки.

— Тебе пришлось все это мне объяснять! — завопил он в бешенстве. — Шутка, которую объясняют, это — не шутка!

Он двинулся к ней, Харли отступила. Вены у него на лбу и шее вздулись от ярости.

— Мои шутки отличаются элегантной простотой! — Все кричал Джокер, взмахивая руками со скрюченными, словно когти, пальцами. — Люди видят, что я сделал, сразу все понимают и смеются. Все! Конец шутки!

Харли заметила неподалеку чучело рыбы-меч. Сдернула его со стены и выставила перед собой, точно оружие.

— Ты забыла печальную истину относительно комического? Которую я открыл тебе, когда-то давным-давно?! — обозленный Джокер не обратил на чучело ни малейшего внимания.

— Сладкий, да успокойся же, наконец…

Джокер вырвал у нее из рук рыбину и изо всех сил треснул Харли хвостом по голове.

— Нам всегда достается от тех, кто не понимает шуток!

Харли прикрыла голову руками, защищаясь от сыплющихся градом ударов, и шарахнулась назад, прямо к гигантскому, во всю стену, окну ресторана. Обычно окна в коммерческих зданиях сделаны из небьющегося стекла, и она ожидала, что стекло отбросит ее обратно к Джокеру. Главное, чтобы он не продырявил ей живот ее же оружием. Как же она ненавидит рыбу!..

К сожалению, почему-то именно это окно разбилось от удара. Харли даже не успела вскрикнуть, свалившись в темноту ночи.

Джокер усмехнулся: только он подумал, что от Харли пора избавиться, как — вуаля! — ее не стало. Иногда события сами собой складываются удачно. Он кинул рыбину в окно вслед Харли.

— И не называй меня сладким! — добавил он, следуя еще одному правилу комедии: всегда оставляй последнее слово за собой.

* * *

— Я должен извиниться за девчонку, — Джокер опустил Бэтмена на барную стойку рядом с аквариумом.

Бэтмен видел, каких усилий ему это стоило: Джокер слишком долго просидел в «Аркхеме» и находился в плохой форме. К тому же, он уже давно оставил за плечами бурную юность.

— Ох уж эта нынешняя молодежь, — продолжал клоун, — никакого стиля или уважения к традициям. Знаешь что, Бэтси? Давай притворимся, будто сегодняшнего дня не было. Идет?

— Идет, — ответил Бэтмен.

Джокер спустил его на стойку. Судя по доносившимся снизу звукам, к зданию подъехала полиция. Джокер их не расслышал, похоже, стал слегка глуховат. Вот уж недостаток занятий преступным промыслом: ни тебе медицинской страховки, ни пенсии, ни казенного компьютера. Преступники обычно не задумывались над подобными вещами, но, как здраво однажды заметил Альфред, разумных людей полиция, как правило, не разыскивает.

— Ну, вроде все. До встречи! — Джокер похлопал Бэтмена по щеке и направился к выходу.

Едва мститель сполз со стойки и встал на ноги, Джокер остановился и внезапно обернулся.

— С другой стороны, когда еще представится такая возможность? Как гласит старая пословица, лучше одна летучая мышь в руке, чем целая стая на чердаке.

Он резко оттолкнул Бэтмена, выхватил пистолет и, расхохотавшись безумных смехом, прижал дуло к маске прямо над носом.

— Знаешь, Бэтси, похоже, ты все-таки помрешь от моего страшного, веселого смеха!

Джокер выстрелил. Бэтмен ловко подпрыгнул, и пуля прошла под ним, разбив аквариум. Обоих накрыло самым опасным в мире водопадом.

Отбросив Джокера, Бэтмен мгновенно оказался у стола, на котором Харли оставила его пояс. Он слышал, как позади него Джокер отчаянно чертыхался, скользя и падая среди бьющихся на полу рыб. Без воды пираньи не так уж опасны, но некоторые из них решили перед смертью хотя бы кем-то полакомиться.

— Очень смешно…Ой! ОЙ! — Джокер безуспешно стряхивал рыбин, вцепившихся в пальцы. — Ой! Да! Безумно смешно, Бэтмен! Ты, наверное, думаешь, что ты отличный комик… ой-ой-ой!

Бэтмен скинул последние из сковывавших его цепей, когда Джокер все же ухитрился подняться на ноги и подбежал к двери, правда, там его встретили Джим Бэр дон и Харви Буллок. Джокер сунул руку в карман.

— Берегись! У него… рыба?!

Вместо пистолета в руке Джокера трепыхалась пиранья. Он шлепнул Буллока рыбиной по щеке и пустился наутек.

Зная, что здание окружено полицией, Джокер устремился на крышу, прыгая через две ступеньки.

Минуту спустя на крышу выскочил и Бэтмен. Джокер балансировал на кирпичном парапете покачиваясь, точно пловец на трамплине. На другой стороне улицы находился склад, допрыгнуть до которого не смог бы даже человек, находящийся в превосходной физической форме. Данный, факт совершенно не волновал Джокера: он явно намеревался попробовать. Бэтмен хотел было крикнуть, чтобы тот не совершал самоубийство, как вдруг клоун оттолкнулся от края, взмахнув руками и ногами. Бэтмен ринулся вперед, глянул вниз и с изумлением увидел своего врага, уцепившегося за железное ограждение крыши. Не успел Джокер подтянуться выше, как железный прут надломился под его весом, и преступник, хохоча во все горло, приземлился на пласты проходящего мимо вагона подвесной электрички.

— Испугался за меня? — издевательски крикнул он Бэтмену.

Не обратив на насмешку внимания, Бэтмен сорвался с места: он знал эту подвесную дорогу куда лучше Джокера.

* * *

Джокер чувствовал себя на седьмом небе. Он показывал нос, крутил пальцем у виска, издевательски фыркал, приплясывая. Когда он немного успокоился, позади него раздался голос Бэтмена:

— А ведь она чуть не прикончила меня.

Лицо Джокера перекосило от ярости. Он резко обернулся.

— Руки и ноги скованны, в голове шумит от прилива крови, — признался Бэтмен, словно их разговор не происходил на крыше движущегося вагона, — пояс она сняла. Я ничего не мог поделать. У меня оставался единственный способ выбраться — убедить ее вызвать тебя.

Джокер покачнулся, но удержался на ногах.

— Я знал, что твой эгоизм ни за что не позволил бы отдать кому-либо «честь»… — Бэтмен пальцами обозначил кавычки, — меня убить. Хотя вынужден признаться, твоя подружка подобралась к этому намного ближе, чем ты, — он сделал паузу. — Сладкий.

Бэтмен чуть ли не воочию увидел взрыв в мозгу Джокера, уничтоживший последние остатки разума и здравого смысла. Блестя налитыми кровью глазами, Джокер кинулся на Бэтмена и схватил за горло, но тот ударил клоуна ладонями по ушам. Джокер попытался двинуть его локтем в нос.

Бэтмен увернулся, увеличив расстояние между ними, и изо всей силы заехал Джокеру по физиономии. Клоун находился в таком бешенстве, что, похоже, не почувствовал удара и продолжил размахивать кулаками. Потом выхватил нож.

«Вечно какой-нибудь идиот вытащит во время рукопашного боя нож», — подумал Бэтмен, поймал руку Джокера и со всей силы ударил по ней коленом. Пальцы Джокера разжались, он попытался выудить другой нож, но принял очередное неправильное решение: потеряв равновесие, Джокер полетел с крыши вниз.

— Не-е-е-ет! — Закричал он. — То-о-о-о-олько не сно-о-о-о-ова-а-а-а-а!

Преступник скрылся в густом облаке черного дыма, валившего из заводской трубы. Через несколько секунд Бэтмен перепрыгнул на крышу вагона, идущего в обратном направлении, но возле завода не обнаружил никаких следов упавшего тела.

30

— … хотя тело Джокера до сих пор не нашли, и он славится способностью возникать тогда, когда его меньше всего ожидают, на этот раз маловероятно, чтобы Клоун-принц преступного мира Готэма выжил после своей последней стычки с Бэтменом.

Словно в тумане от сожаления и обезболивающих, Харли сидела в инвалидном кресле, глядя в плоский телеэкран на стене отремонтированного приемного покоя «Аркхема». Никогда прежде она не испытывала такой печали.

Женщина-полицейский, нашедшая ее в мусорном баке семью этажами ниже окна ресторана, мягко попросила ее не двигаться, заверила, что помощь скоро придет и она поправится. От ласкового голоса на глаза Харли навернулись слезы: она уже и не помнила, когда в последний раз кто-то обращался с ней с подобной добротой.

Харли так и не узнала ее имени и даже лица толком не разглядела. Попыталась было объяснить, что сама виновата, ведь не поняла шутку. Но женщина повторила, что беспокоиться не о чем.

— Тем не менее, всем нам известны случаи, когда Джокер внезапно появлялся вновь, — продолжал ведущий канала. — Время покажет.

Время покажет. Очередное клише на все случаи жизни. Многозначительно и пусто. Время покажет. Харли закрыла глаза.

Сколько времени ей придется ждать, пока санитар отвезет ее в комнату? Время покажет. Кстати, в «Аркхеме» нет комнат. Здесь камеры. Обитателей камер называли пациентами, а не заключенными, но они-то знали, где находятся. Сумасшедшие вовсе не обязательно глупы.

Как долго она здесь пробудет? Время покажет.

«Противоположное значение тоже звучит весьма громко и многозначительно», — подумала Харли. Стрелки ее часов указывали на вполне конкретный час: «Больше никогда».

Больше никакого наваждения, никакого безумия, никакого Джокера. Она, наконец, поняла, что представлял собой этот мерзавец. Чтобы вбить в голову немного здравого смысла, потребовалось свалиться с седьмого этажа. Ничего, сломанные кости срастутся, синяки заживут. У этого часа тоже имелось свое имя: «Лучше-Поздно-Чем-Никогда».

Пришел санитар и покатил ее кресло в камеру. Харли открыла глаза и с облегчением увидела, что санитар ей незнаком. Такой вот неожиданный плюс от сумасшедшей текучки среди персонала.

Он очень осторожно, даже бережно, помог ей перебраться с кресла на кровать и уложил поудобнее.

«Я должна спокойно отсидеть свой срок», — размышляла Харли. Санитар налил стакан воды, поставил его на поднос рядом с кроватью и вышел, не закрыв за собой дверь. «Я выздоровею, уйду отсюда и начну новую жизнь. Обязательно!»

В камеру неожиданно вошла Джоан Лиланд.

— От всей души надеюсь, что вы усвоили урок.

Уж лучше бы порог пересекла та женщина в полицейской форме.

Харли почувствовала себя совсем уж несчастной.

— Подумать только, когда-то вы лучились силой и уверенностью, — лицо доктора Лиланд сковывал холод.

Харли могла бы ответить, что взяла с себя слово жить по другому времени, времени «Больше никогда», но, кажется, доктор слишком увлеклась чтением нотаций, чтобы оценить ее запоздалое осознание вины.

— Скажите, — настойчиво продолжала Джоан, — каково это, зависеть от мужчины до такой степени, чтобы пожертвовать ради него всем, но не получить ничего взамен? На что это похоже?

Харли отвернулась, лишь бы не видеть лица бывшей начальницы, которой не терпелось поиздеваться на подопечной, ведь Харли с самого начала ошибалась, а вот она-то оказалась права.

— Это похоже… — шепнула Харли, а затем вдруг заметила на столике рядом с кроватью стеклянную вазочку, а в ней — великолепную алую розу.

К ней прилагалась записка: «Желаю скорейшего выздоровления. Джей». Несмотря на все случившееся, по щекам потекли слезы счастья.

— Это похоже на поцелуй, — улыбнулась Харли, не услышав, как доктор Лиланд покинула палату.

31

Даже самый прекрасный поцелуй забывается с течением времени. Такова жизнь. Ничто не длится вечно, ни хорошее, ни плохое. Воспоминания же эфемерны, как мираж.

Хотя некоторым воспоминаниям требуется немало времени, чтобы померкнуть. Падение с седьмого этажа останется в памяти куда дольше, чем память о поцелуе. Или о чем-то, что вызывало похожие чувства.

* * *

Выздоровление после травмы — процесс долгий и сложный, самыми важными элементами которого являются: во-первых, память, во-вторых, забвение, а в-третьих, способность уяснить, что к какому пункту относится.

Другой важный аспект лечения — понимание истинного значения вещей. Возьмем, например, понятие «психиатрическая лечебница». Для большинства людей это заведение, где содержатся ненормальные люди и прочие пациенты, которым нужны особые условия. Но также это пристанище и укрытие для ищущих спокойствия, безопасности, убежища от преследований и страхов, и больница может стать таким бункером, даже Лечебница «Аркхем».

Джоан Лиланд настояла, что именно она будет врачом Харли. Сперва Харли не обрадовалась этой новости: идея каждый день слышать от бывшей начальницы нотации раздражала. Однако все вышло иначе.

Харли попросила не давать ей сильнодействующих обезболивающих, на что доктор Лиланд ответила, что сама примет решение, когда сочтет нужным. Сейчас время еще не пришло. Харли попробовала переубедить ее, рассказав, как давала Джокеру увеличенные дозы ибупрофена, но та сомневалась, что побои, пусть даже от Бэтмена, можно сравнить с полетом с седьмого этажа, и посоветовала рассматривать падение в качестве некого символического акта.

«Считайте, что вы впали в зависимость от Джокера, а потом выпали из нее».

Мысль была неплохой, но Харли понимала, что все не столь прямолинейно.

Иногда она просыпалась, чувствуя себя сильной, независимой, свободной от влияния Джокера и уверенной в том, что так будет и впредь. Подобное настроение длилось несколько дней, порой так долго, что Харли даже решалась подумать о будущем. Но потом опять накатывало ощущение опустошенности и бессмысленности предстоящих месяцев. Воспоминания лишь причиняли боль: счастливейшим временем было то, которое она провела в камере Джокера на нижнем уровне больницы, веря, что изменит его жизнь к лучшему с помощью своей уникальной методики.

Как много лжи в этих минутах! Но почему же в ее памяти эти дни горели самыми яркими красками? Джокер не просто лгал, он сознательно ею манипулировал, заставил обманываться. Он вел грязную игру, и осознание предательства ранило девушку, словно нож в сердце. Но она по-прежнему вспоминала ощущение счастья от своей работы, радость от зарождающейся любви, а не гнев после вероломной измены. Харли не испытывала стыда за то, что оказалась идеальным объектом для манипуляций Джокера.

Может ли человек излечиться от подобного?

Отчасти помогало осознание того, что она вытащила Джокера из «Аркхема», но теперь сама находилась в заключении, а он — на свободе. О нем не было ни слуху, ни духу. Новостные каналы периодически заявляли, что он, скорее всего, мертв, но Харли в это не верила. Чтобы прикончить Джокера нужно нечто посущественнее, чем падение с поезда.

А вдруг сейчас стена внезапно разлетится, и в камеру войдет Джокер, чтобы спасти ее? Что она сделает? Впрочем, вероятность подобного события близилась к нулю. Куда реалистичней выглядело будущее, в котором Бэтмен в очередной раз ловит клоуна и возвращает обратно в «Аркхем».

Джокера, конечно же, будут держать в полной изоляции, и повидаться с ним Харли не позволят, но он наверняка найдет способ передать ей весточку. И что тогда? Промолчит она или передаст записку доктору Лиланд?

О записке, уже найденной у себя в камере, Харли ничего Лиланд не сказала: похоже, она так и не усвоила урок.

А если бы он ничего не прислал?

Возможно, она все равно ощутила бы его присутствие на самом нижнем уровне больницы, там, где она в него влюбилась. Некий извращенный вариант сказки о принцессе и горошине.

Что бы с ней случилось, если бы он вернулся в «Аркхем»?

Раны заживали. Мысли понемногу прояснялись. Хотя эмоционально Харли все еще чувствовала себя неуверенно, в какой-то момент она поняла, что может поговорить с доктором Лиланд о Джокере.

Лиланд считала, что нарциссизм Джокера тесно связан с его одержимостью Готэмом, и, если он все-таки выжил, он обязательно обитает где-то в городе или в его окрестностях. Джокер полагал, что Готэм принадлежит ему. Убей он зрелищно и хитро Бэтмена, ему бы подчинился весь город и все, кто в нем находился.

— Идея, разумеется, бредовая, — призналась Лиланд с добродушной откровенностью, которая слегка успокоила Харли. — Но странная ли? Не более чем Убийца Крок или летающий пуленепробиваемый инопланетянин.

— Если бы Джокера поймали и снова поместили в «Аркхем», вы бы сказали мне? — внезапно спросила Харли. Доктор Лиланд едва заметно улыбнулась.

— Сказала бы немедленно. Скрывать такую информацию не только бесполезно, но и вредно. Даже если его посадят в клетку в центре Земли, отправят на обратную сторону Луны или запустят на орбиту Нептуна, весь мир через две минуты все равно об этом узнает.

* * *

Проходили месяцы, состояние Харли потихоньку улучшалось. Доктор Лиланд начала понемногу говорить с ней о будущей жизни вне Лечебницы. Харли знала, что ее не приговорили к пожизненному заключению, но размышлять об этом еще не хотела. Ей по-прежнему с трудом удавалось не связывать свое существование с Джокером. Временами, она вообще сомневалась, удастся ли ей когда-нибудь думать о себе, как о независимой личности.

— Я слишком живо помню, как все это было… — Харли осторожно подыскивала слова. — Каково это, находиться под его контролем и безоговорочно верить, что он по-настоящему меня любит. Рано вы планируете выпустить меня в этот опасный мир.

— Ваша привязанность к Джокеру как раз и являлась корнем всех ваших проблем, — отрезала доктор Лиланд. — Но вы избавились от зависимости, и я сделала все, что могла, чтобы восстановить и усилить ваше осознание себя как индивидуума. Но чтобы окончательно изжить проблему, вам как раз необходимо выйти в этот «опасный мир», как вы его назвали, — она помолчала. — К тому же, нам потребуется эта комната для пациента с куда более серьезными трудностями.

Они одновременно рассмеялись. Харли сразу почувствовала себя лучше, словно двое друзей встретились спустя долгие годы разлуки.

— Мы не выставим вас за ворота с пожеланием удачи, — продолжала доктор Лиланд. — Сперва вы полгода проведете в специальном перевалочном учреждении. Затем они проведут оценку вашего состояния и решат, стоит ли вам задержаться там еще на какое-то время или же вы готовы к жизни в большом «опасном» мире.

— О каком учреждении идет речь? — поинтересовалась Харли.

— Мне кажется, вам там будет комфортно. Я выбрала именно это общежитие потому, что все женщины, находящиеся там, испытали на себе ужасы жизни в токсичных отношениях. Над некоторыми из них издевались так называемые «друзья», иногда — родители, а две женщины вообще сбежали из секты.

«Увы, не из секты Бэтмена», — подумала Харли. Ей пришлось сжать губы, чтобы не проговориться. Во время терапии они не говорили о Бэтмене, так что тема оставалась открытой, но Джоан необязательно об этом знать. Харли и так понимала, что ее бывшая начальница сочтет оправданием: вы не из этих мест. Как будто Харли выбирала, где родиться.

К тому же, как бы доктор Лиланд не восхищалась Бэтменом, она ведь не убежала с ним, чтобы совершать преступления. Бэтмен не бил ее и не выбросил с седьмого этажа.

Кто-то случайно оказывается в не подходящем месте в не подходящее время. А кто-то сам притягивает неприятности.

* * *

Доктор Лиланд была настроена оптимистично и уверяла, что Харли без труда найдет работу, хотя ничего не говорила о возможности получить обратно лицензию на медицинскую практику. Харли старалась обходить этот вопрос стороной. По словам Лиланд, все обитательницы перевалочного общежития где-то работали, и Харли задумалась, сколько из них мыли грязную посуду, машины или убирались в таких местах, куда бы их ни за что не пустили при других обстоятельствах. Какую работу могла найти бывшая врач-психиатр с «дипломом» «Аркхема»?

Захоти Харли получать большие деньги, она всегда могла стать врачом при мафии. Человек с настоящим медицинским дипломом, способный извлечь пулю, не сообщив об этом полиции, ценился на вес золота.

Харли поспешила уверить себя, что всего лишь пошутила, но совсем от этой идеи не отказалась. Как знать, вдруг ближайшее бургер-кафе сочтет, что человеку с печатью «Аркхема» нельзя работать даже на раздаче?

32

В семь утра в день, когда Харли выписали из «Аркхема», доктор Лиланд принесла ей сумочку, небольшой чемодан, некоторую сумму денег, билет на автобус и распечатанную карту с указанием, как добраться до общежития. Она постояла вместе с Харли на автобусной остановке напротив ворот больницы, обняла, пожелала удачи и попрощалась.

Харли боялась, что возвращение в Готэм вызовет бурю эмоций. Реальность ее разочаровала. Готэм не являлся волшебной страной Оз. Просто город, полный людей, живущих изо дня в день самой обычной жизнью.

От центрального вокзала Харли направилась до ближайшей железнодорожной станции, где кассирша объяснила ей, на какую электричку сесть и когда выйти. Далее до общежития Харли решила пройтись пешком.

Слабость после долгих месяцев, проведенных с загипсованными руками и ногами, давала о себе знать, но ходьба благоприятно сказывалась на мышцах, к тому же, по пути можно было рассмотреть окрестности. Пригород ей попался спокойный с часто циркулирующим транспортом. Здесь явно не водились местные суперзлодеи. На лужайках перед домами валялись детские игрушки. Приятное зрелище, но Харли все же радовалась, что выросла в урбанистическом районе. Ей с братьями лужайка не требовалась, двором им служил весь Бруклин. Они играли в классики и раскачивались на веревках на детской площадке. Они не искали приятелей, чтобы поиграть: вокруг всегда носилось полно других детей и взрослых, особенно летом, когда жители Бруклина по вечерам усаживались на террасах или на ступенях крылечек.

Предаваясь ностальгическим воспоминаниям, она дошла до общежития — большого здания в викторианском стиле, слегка обшарпанного, но крепкого, с широкой верандой, зеленым газоном и цветами вдоль главной дорожки. Милое местечко, и все же Харли скучала по центру и по его непрекращающемуся уличному шуму, который будил ее по утрам и убаюкивал ночью.

Что ж, если правильно распределить приоритеты, через полгода получится перебраться в город.

Харли расправила плечи и, словно перед сложным выступлением, сошла с места. Легко взбежала по трем чуть просевшим ступенькам и подошла к двери (приземление выполнено на «отлично»). Уже протянув руку, она вдруг услышала позади оглушительное «При-и-и-вет!» и знакомый, безумный смех.

Обернувшись, Харли увидела лимузин темно-пурпурного цвета с металлическим отблеском. Она знала эту машину. Пассажирская дверь распахнулась.

Костюм в цвет лимузина.

Ядовито-зеленые волосы, наверняка светящиеся в темноте.

Он улыбнулся ей родной улыбкой, от которой у нее раньше подгибались колени и бешено колотилось сердце. Даже на таком расстоянии она чувствовала, что он смотрит ей в глаза с таким выражением, будто провел долгие месяцы, мечтая об этом моменте.

Момент наступил.

Любовь всей ее жизни приехал за ней, чтобы вместе совершить нечто безумное и невероятное.

Когда Джокер раскрыл объятия, Харли, не раздумывая, бросила чемодан, промчалась по газону и с криком «Сладкий!» плюхнулась на переднее сиденье. Дверь машины закрылась. Лимузин тронулся с места.

Дальнейшие события сохранил для потомков Ютуб.

Бетти Лемански недавно исполнилось шестнадцать, и она жила через дорогу, чуть ниже по улице. Увидев в окно пурпурный лимузин, Бетти взяла телефон и вышла наружу, рассчитывая заснять эксцентричного миллиардера или какую-нибудь звезду. Она не ожидала увидеть суперзлодея, пока не услышала его оглушительный хохот.

Молодую, белокурую женщину, которая села в машину, Бетти почти не разглядела, но надеялась, что, когда лимузин проедет мимо, окно со стороны водителя окажется открытым. Вместо этого машина с визгом затормозила прямо перед ней, дверь открылась, и на улицу выкатился Джокер (самый настоящий Джокер!). «Вывалился прямо вверх тормашками!» — захлебываясь, рассказывала чуть позже Бетти. Она в полном изумлении наблюдала, как он встал на колени и заявил:

— Но, кексик мой, папочка же без тебя не может!

Женщина, пересевшая за руль, рассмеялась.

— Я больше не ТВОЙ кексик!

И уехала.

Джокер вскочил и побежал вслед за лимузином. Через какое-то время он бросил преследование, и тут Бетти решила, что пора вернуться в дом, запереть дверь на все замки и вызвать полицию.

К приезду полиции Джокер уже исчез. Полицейские прочесали весь район, но он, как всегда, ухитрился просочиться сквозь пальцы. А это совсем не просто, если у тебя ядовито-зеленые волосы, постоянная злобная усмешка и пурпурный костюм.

Копы, расследовавшие другое дело, случайно обнаружили лимузин на дне речки. Судя по всему, между двумя этими событиями не было никакой связи, но в Готэме все казалось возможным.

33

Полгода спустя…

Доктор Ирен Смит, числившаяся в манхэттенском отделении нью-йоркской Ассоциации медицинских работников, не могла похвастаться ворохом хвалебных рекомендательных писем, но те, что имелись, производили хорошее впечатление. Многие наиболее уважаемые врачи отзывались о ней положительно. Доктор Смит слыла спокойной, скромной женщиной с тихим голосом и прекрасным самообладанием. Она не страдала низкой самооценкой, но и не стремилась, как некоторые, выставить свои достижения напоказ. Этот фактор отражался на контингенте ее пациентов. Среди них имелись широко известные личности, за некоторыми из которых тянулся шлейф сомнительной, а иногда даже пугающей славы. Однако все они доверяли доктору Смит, ведь вела она себя безупречно.

Доктор Смит переехала на Манхэттен из Готэма, чем весьма удивила своих коллег. Тогда она объяснила, что родилась в Бруклине, поэтому в некотором смысле это было возвращением домой, пусть и не в родной район. Что ж, причина звучала правдоподобно. Все знали, что в Готэме не жалуют чужаков. Люди из других мест редко там приживались, а сами жители Готэма чувствовали себя неуютно за пределами родных стен. Как бы часто они не покидали печально известный Готэм, они всегда возвращались обратно. Что-то такое таилось в этом городе… иначе зачем бы миллиардеру Брюсу Уэйну там жить? Он объездил весь мир, вполне мог купить себе небольшое государство! И все же своим домом он называл именно Готэм.

Даже преступники не желали надолго покидать Готэм. Джокеру давно следовало сбежать в какую-нибудь страну, где не имелось договора с США о выдаче преступников, и жить там в свое удовольствие в полной безопасности. Но если он и покидал Готэм, то всегда на короткий срок. А еще именно в Готэме находилась Лечебница «Аркхем», с ее невероятной, пугающей историей.

Как-то вечером, когда они заглянули в бар выпить после работы, доктор Эйлин Тибодо попыталась выведать у доктора Смит все, что та знала о Бэтмене.

Доктор Тибодо заявила, что по ее мнению, фигура Бэтмена — ключевая «во всей этой истории с Готэмом». Она считала, что ему присущ необычайный, животный магнетизм, и что причиной его поведения могла служить биохимическая реакция его организма на какие-то элементы, содержащиеся в местном воздухе или в воде. Не такая уж и нелепая идея: среди мета-людей были и те, чьи способности превышали скромное умение зачаровывать целый город.

Доктор Смит улыбнулась и призналась, что за время ее пребывания в Готэме не произошло ничего из ряда вон выходящего. Она работала в семейной практике, и самым экзотичным, что ей случалось делать — прививки от гриппа отпрыскам состоятельных семей, учившихся в Академии Готэма. И то лишь потому, что школьный врач сам свалился с гриппом, и ей пришлось его заменить.

Доктор Смит ничего не могла сказать о предполагаемой харизме Бэтмена. Она ни разу не видела героя воочию, только в выпусках новостей или в смешных роликах на Ютубе (где его любили монтировать в видео о котятах). То же относилось и к злодеям, которые, по мнению большинства, являлись не просто безумцами, а настоящими психами. У многих из них, помимо личных адвокатов, числились агенты по связям с прессой: реалити-шоу действительно изменили мир.

Доктор Смит согласилась, что Готэму свойственна особенная атмосфера. Но вот замешан ли в этом Бэтмен? Ответа она не знала. Вполне возможно, дело обстояли совершенно иначе. Тем более что местные старожилы в один голос уверяли, будто Готэм отличался своей необычностью задолго до изобретения латексных штанов.

Тибодо еще бы долго болтала на данную тему, но у доктора Смит появились срочные дела.

Какие именно?

Богатый бизнесмен, вернувшийся в Нью-Йорк после многолетнего отсутствия, обратился в Ассоциацию медицинских работников с просьбой порекомендовать ему личного врача. Никого не удивило, что этим врачом оказалась белокурая Ирен Смит: Ассоциация очень высоко ценила ее работу.

Наемный лимузин доставил доктора Смит к набережной Бэттери-парк, где ее уже поджидал катер, чтобы отвезти ее на яхту подопечного.

— Плыть довольно далеко, — предупредила женщина, помогающая ей перетащить на борт тяжелый саквояж. — Я предлагала забрать вас с пирса в Южном Бруклине, но босс даже слышать об этом не желал. Понятия не имею, чем ему Бруклин не приглянулся?

Доктор Смит улыбнулась и уселась на мягкое сиденье.

— Сами знаете, у богатых свои причуды.

— Это точно. Надеюсь, вы не страдаете морской болезнью?

— Нет-нет, я могла бы жить в море.

— Вот и отлично, — кивнула женщина и заправила свои кудрявые, темные волосы под вязаную шапочку. — Насколько я понимаю, именно это вам и предстоит. Недели две точно, если не больше. Вам удобно?

Доктор Смит, шутя, ответила:

— Да, мамочка, и я уже сбегала в туалет перед дорогой.

Женщина рассмеялась и приказала помощнику на пирсе отдать швартовы. Смотав брошенный ей трос, она запихнула его под сиденье, завела мотор и направила катер в открытое море.

* * *

Ирен Смит вытащила планшет и открыла свои записи о новом пациенте. Ветер и шум двигателя делали беседу невозможной, так что ведущая катер женщина не предпринимала попыток с ней заговорить. Что, безусловно, понравилось доктору. Ей хотелось собраться с мыслями перед встречей с эксцентричным пациентом, питающим отвращение к Бруклину.

Ей объяснили, что она прибудет на яхту в самый разгар вечеринки по случаю возвращения хозяина в родные пенаты. Уже несколько дней газеты трубили о грандиозном событии года, на котором соберутся все сливки города. Если вы не получили приглашения, стало быть, вы ничем не примечательны. Некоторые утверждали, будто в списке сплошь громкие имена: Дензел, Кристен, Кэрри-Энн, Киану, Дуэйн и прочие знаменитости. А в придачу к ним гости настолько важные, что никто даже не знает, кто они такие. Значились там и сенаторы (но ни одного конгрессмена), пара-тройка губернаторов, несколько представителей общины почтеннейших итальянских семей (все — законопослушные отпрыски законопослушных иммигрантов, прибывших в США без цента в кармане и наживших состояние благодаря здоровым амбициям и неустанному труду).

Доктору Ирен Смит, как и ее альтер это Харли Квинн, еще никогда не приходилось принимать участие в столь блестящем междусобойчике, но это не смутило ни одну из них: вечеринка — она и в Африке вечеринка. Харли с сожалением подумала, что вряд ли в баре найдется виноградный лимонад. Наверняка будут лишь оранжады и «Сельдерейная содовая Доктора Брауна». Ну, и ингредиенты для молочных коктейлей, чтобы гости почувствовали себя в Нью-Йорке минувших дней.

Доктор Смит возникла из небытия сразу после исчезновения Харли Квинн. Джоан Лиланд объявила, что Харли совершенно здорова, однако ровно в ту минуту, когда она намеревалась исправиться, ей опять встретился психопат, поломавший ее жизнь. Вид Джокера в пурпурном костюме пробудил в Харли сильные эмоции: она угнала его машину и уехала, бросив клоуна на обочине. Джокер, само собой, в полицию не обратился.

Харлин Квинзель — или Харли Квинн — исчезла, превратилась в городскую легенду, героиню многочисленных историй и пример для начинающих преступниц. Времена, когда самое большее, на что могла рассчитывать девушка, так это стать подружкой гангстера, миновали. (Ядовитый Плющ и раньше заявляла, что девушкам следовало бы брать с нее пример, но широкой огласки ее слова не получили).

Ирен Смит являло собой само совершенство. Она никогда не привлекала к себе внимания и не вызывала желания задавать лишние вопросы. В то же время у нее, как у врача, имелся доступ к весьма конфиденциальной информации. Больницы были настоящим «Клондайком». Все, что от нее требовалось, надеть белый халат и повесить на шею стетоскоп. После чего она становилась практически невидимой и могла делать все, что хотела.

Больше всего на свете Джокер мечтал потешить публику. Он понятия не имел, что настоящее могущество начинается там, где кончается личность.

Что бы об этом сказала доктор Лиланд? Возможно, согласилась бы, но скорее всего, потом спросила, что Харли понимает под «могуществом» и почему это для нее так важно. Джоан не тяготела к преступному образу жизни, и такая точка зрения была ей чужда.

Вот Бэтмен бы понял, в чем соль. Он-то как раз и являлся преступником, балансирующим на тонкой грани между славой и неизвестностью. За все годы и десятилетия своей славы любимого героя Бэтмена и одновременно человека вне закона, он превратился в живую легенду, оставшись при этом неузнанным. Еще одно доказательство того, что он безмерный богач. Какое-то время она даже думала, что под маской скрывалась группа богатеев, по очереди носящих знаменитый костюм, но потом отказалась от данной идеи: группа из разных людей не смогла бы вести себя настолько последовательно, более того, вряд ли они сумели бы так долго хранить тайну.

Сколько бы денег ты не имел, их всегда мало. То же правило распространяется и на другие аспекты жизни. Харли ничуть не сомневалась, что в какой-то момент один из них, перебрав в баре выпивки, хвастливо бы заявил: «Эй, детка, хочешь прокатиться на моем Бэтмобиле?»

Одно ясно: кто бы ни носил маску, он определенно сумасшедший. С профессиональной точки зрения Харли Квинн, Джокер и Бэтмен являлись двумя сторонами одной монеты. Когда-нибудь они встретятся, и Готэм больше никого из них не увидит.

Что тогда станет с Готэмом?

Ответ пока что узнавать не хотелось.

Катер подошел к яхте, стоявшей в районе моста Веррацано-Нарроус, к востоку от парома на Фар-Роквей. Пассажиры столпились у борта, разглядывая махину и пихая локтями папарацци, которым, очевидно, кто-то из обслуживающего персонала дал наводку. Завтра в сети появится вал фотографий танцующих гостей, снятых объективом для дальней съемки. Какой смысл устраивать вечеринку, если всякая мелюзга не сумеет издалека с тоской полюбоваться на недоступную ей роскошь?

Двое мужчин в смокингах помогли Харли подняться на корму. Под элегантными пиджаками скрывалось оружие. Ей ненавязчиво намекали, что не стоит нарушать здешние правила. Харли беззвучно усмехнулась: когда ты в курсе всех грязных приемчиков, удивляешься, что многие их попросту не замечают.

— Рад, что вы смогли присоединиться к нам, доктор Смит, — сказал один из них. — Меня зовут Томас, я — личный помощник мистера Делла. Позвольте сделать вам комплимент по поводу вашей обуви, — он глянул на ее легкие мокасины с нескользящей подошвой. — Вам приходилось и раньше иметь дело с водой?

— Только в том количестве, которое умещается в стакане со льдом.

Томас вежливо засмеялся.

— Мистер Делл ждет вас на верхней палубе. Следуйте за мной. Вашу сумку принесет Джозеф.

Они поднялись по двум лестницам и прошли мимо площадки ди-джея, который с улыбкой кивнул им, колдуя над оборудованием. Харли кивнула в ответ, подумав, что он наверняка в восторге от возможности играть на этой вечеринке. «То ли еще будет», — про себя усмехнулась она.

— Вы уверены, что это яхта? — спросила Харли, когда они поднялись на верхнюю палубу и вошли в закрытый салон. — По размерам, скорее, круизный лайнер.

— На самом деле, дорогая моя, это мега-яхта, — ответил пожилой человек в кресле с откидной спинкой. — По крайней мере, так мне сказали. Хотя, согласен, название больно вычурное, но у нынешней молодежи что ни слово, обязательно мега-то и мега-се.

Позади босса стояли двое мужчин в смокингах.

Босс нажал кнопку на пульте, и сиденье поднялось, позволив ему встать на ноги.

— Очень приятно познакомиться, доктор Смит, — он поцеловал ее руку. — Рад, что вы присоединились к нам.

Харли понадобилось все ее самообладание, чтобы не вытереть ладонь о штанину. Годы не пощадили мистера Делла. Его улыбка лишь немногим напоминала улыбку человека. В прошлую их встречу она не обратила на это внимания. Впрочем, тогда он вообще не улыбался.

— Не хочется мешать веселью, но я хотела бы вас осмотреть. Ничего серьезного, — добавила она, заметив, как старик встревожился. — Хочу послушать сердце, измерить давление, пульс, задать несколько вопросов. Раз-два, и готово.

Ее подопечный усмехнулся. Наверняка он припас уйму шуточек про игру во врача, и ему не терпелось ими поделиться.

— Если уважаемые господа-ассистенты соизволят оставить нас наедине… — Харли обвела взглядом присутствующих, но никто не двинулся с места.

— Извините, дорогуша, но вы зря тратите время. У них приказ: не оставлять меня одного. С ними даже Грета Гарбо бы не справилась.

Похоже, из всех помощников, искусством мимики владел только Томас: на его лице появилось выражение вежливой озадаченности.

— Я просто хочу остаться одна, — томным голосом протянула Харли, подражая Гарбо.

Лицо Томаса приобрело еще более недоуменное выражение.

Харли повернулась к старику:

— Ох, уж эта нынешняя молодежь, даже классику не знают.

Откинув голову, он расхохотался и закашлялся. Затем проговорил, задыхаясь:

— Моя дорогая, мне очень нравятся красивые, молодые женщины, с которыми не приходится разъясняться на языке жестов. Как, кстати, вас зовут?

— Меня зовут «доктор», — весело отозвалась Харли, заставив его снова рассмеяться.

Достав стетоскоп, она расстегнула пуговицы его рубашки. Судя по кашлю, он страдал хронической сердечной недостаточностью. Скорее всего, врачи ему об этом уже говорили, но почему-то Харли не сомневалась, что в ответ на данную новость, он заказал сочные ребрышки на гриле, густо посыпал их солью и закусил их таблеткой «Виагры».

— Пожалуйста, не смейтесь. Надо же мне как-то понять, бьется ли у вас сердце.

— Моя милая, я уверен, что оно бьется. Едва здесь появились вы, все сомнения в этом исчезли.

Харли внутренне ощетинилась, но замаскировала свою реакцию за ослепительной улыбкой.

— Ваш кардиостимулятор случайно не настроен на ритм диско?

Он опять засмеялся, и Харли пришлось подождать, чтобы он успокоился. Потом она измерила его давление с помощью манжеты на запястье. Результат, конечно, был менее точным, чем с обычным тонометром, надевающимся на плечо, но пациенту все равно оставалось недолго беспокоиться о своем давлении. Харли три раза перемерила давление и обернулась к Томасу.

— Быть может, вы подождете за дверью? Полученные цифры опасно высоки. Подобное случается, когда вокруг толчется много народа: внимание пациента рассеивается и становится практически невозможно получить верный результат.

Томас состроил извиняющуюся гримасу.

— В первую очередь нас волнует безопасность мистера Делла. У такого успешного человека, как он, много врагов.

— Один из которых — высокое давление, «тихий убийца!» — Нетерпеливо перебила Харли. — Давайте так: я еще раз померяю его давление. Если результат окажется таким же высоким, вызову вертолет медицинской эвакуации и отправлю мистера Делла в ближайшую больницу, где имеется отделение скорой помощи. Скорее всего, в новую клинику возле Нортон-Пойнт.

Угроза попасть в Бруклин возымела свое действие. Старик махнул рукой и хрипло приказал:

— Пошли вон. Убирайтесь.

— Но мистер Делл…

— В районе Нортон-Пойнт я стану легкой мишенью. Если это случится, я вас всех уволю. И, уверяю, выходное пособие вам не понравится.

Харли нацепила маску безразличия, размышляя, заметят ли охранники выражение ее лица. Вряд ли, они не обращают внимания на подобные мелочи.

— Наконец-то мы одни! — старик облизнулся. — Так что вы планировали, дорогая моя?

— Для начала, устройтесь поудобнее, — Харли забрала у него пульт управления креслом и полностью опустила спинку кресла. Теперь он лежал на спине, словно на хирургическом столе, что крайне ее радовало. — Пожалуйста, расслабьтесь, мне нужно снова измерить вам давление.

— Насчет Нортон-Пойнт… Это ведь была пустая угроза, правда?

В голосе отчетливо прозвучали жалобные нотки, хотя старик пытался говорить весело. Бедняжка!

— В случае необходимости вас придется отправить в ближайшую больницу, — Харли принялась массировать его виски. — Не думайте об этом. Расслабьтесь.

— Как приятно. Вы не могли бы помассировать еще и голову?

— Ну, конечно, — промурлыкала она. — Нам же нужно, чтобы ваше давление вернулось из стратосферы.

— Мне кажется, вы — именно то, что доктор прописал, — усмехнулся старый крокодил. — Доктор, которого доктор прописал.

— Хорошая шутка, — съехидничала она, но он не заметил насмешки.

— Знаете, я очень давно занимаюсь бизнесом, — продолжал он. — Когда я начинал, вас даже в планах еще не было!

Харли все массировала его виски, пусть ей и хотелось вцепиться ему в рожу.

— У меня по-прежнему уйма дел, но я решил, что мне необходим личный врач, который наблюдал бы за моим здоровьем в течение рабочего дня. А дни бывают долгими. Впрочем, не буду утомлять вас подробностями.

— Я наслышана о ваших делах, мистер Дельвеккьо, — на сцену вырвалась бруклинская девчонка. Она ловко подпрыгнула и уселась старику прямо на грудь. — Ну что, как оно живется-можется? Меня-то помнишь? — Преступник ошеломленно округлили глаза. — Ну? Харлин Квинзель собственной персоной. Из бруклинских Квинзелей. Ты еще собирался продать меня своему дружку-извращенцу. Вспомнил или помочь?

Она грубо сжала его торс коленями, да так, что старик охнул.

Дельвеккьо вслепую зашарил по подлокотнику кресла. Харли оттолкнула его руку, открыла крышку и вытащила пистолет, до которого ублюдок и пытался добраться. Вовремя. В комнату ворвались его «ассистенты». Глушителя не было, но Харли подумалось, что вряд ли кто-то услышит выстрелы за грохочущим ритмом ударных. Ей всегда нравился брейк-бит. Джокер терпеть его не мог, но ему вообще музыка не нравилась.

Дельвеккьо попытался спихнуть Харли, но он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Все еще сидя на его груди, она изо всей силы врезала ему рукоятью прямо в солнечное сплетение. Он хрюкнул и затих.

— Так-то лучше, — Харли кокетливо сморщила носик. — Мне нравится твоя большая лодка, я забираю ее себе.

Спрыгнув на пол, она рывком стащила старика с кресла. Он пошатнулся, но она удержала его и вытолкнула на балкон, нависающий над палубой и танцующими людьми.

— Я не злобная, так что позволю тебе доплыть до дома. Путь неблизкий, раз уж тебе не нравится в Бруклине. Хотя, мне бы тоже там не понравилось, если бы я когда-то пыталась там продать маленькую девочку психу-извращенцу.

Дельвеккьо в ужасе застонал, когда она подтащила его к перилам над кормой, где двигатели взбивали воду в бурлящую пену.

— Bon voyage, мистер Дельвеккьо, — Харлин одним лишь махом столкнула старика за борт. — И постарайтесь не попасть под пропеллер!

Пена внизу окрасилась в красный цвет.

— Упс!

Она вытерла пистолет и кинула его старику вслед.

Харли вошла в салон, перешагивая через тела ассистентов, достала парочку предметов из медицинской сумки и собрала свою любимую игрушку. Джокер ее не выносил, но у него всегда руки росли из одного места. Не любил он трудиться, желаемое должно было само свалиться ему на голову в готовом к употреблению виде. Поэтому он и не обратил внимания на самый легкий и удобный в переноске автомат, который когда-либо изготавливался. А вот она обратила.

Сунув запасные магазины за пояс своих аккуратных брюк, Харли вышла из кабины и огляделась. «Пожалуй, пора переговорить с ди-джеем», — подумала она, перекинула ремень автомата через плечо и направилась вниз по лестнице.

— Выруби музыку! — закричала она.

Ди-джей помотал головой и приложил ладонь к уху. Харли сделала жест, как будто поворачивает рубильник.

— Выключай!

— Крошка, в чем дело? — парень недоуменно уставился на нее.

Харли пожала плечами.

— Что ж, я попыталась…

С этими словами она выпустила очередь по аппаратуре. Парень вскрикнул и резко отстранился от того, что раньше являлось диджейским пультом.

— Я тебе не крошка, — Харли повела дымящимся стволом автомата в сторону перил. — Давай, греби отсюда.

Он сиганул за борт без единого возражения.

Харли повернулась и осмотрела перепуганные лица гостей. Похоже, ни Киану, ни Дензела среди них не затерялось.

— Отсюда вы легко доплывете до Кони-Айленда и успеете полакомиться сосисками в тесте у Натана, — громко объявила Харли. — Те, кто хочет остаться в живых после вечеринки, прыгайте за борт прямо сейчас. Кто не хочет… — она выстрелила в воздух.

Коллективный визг взорвался громче музыки, и палуба опустела почти мгновенно. Харли повесила автомат на плечо.

— Отлично. И где у этой штуки руль?

В действительности, с планом яхты она ознакомилась заранее. Рубка или мостик, или как там оно еще называется, обнаружился на указанном месте.

Неожиданно ожило радио.

— Береговая охрана вызывает прогулочное судно «Королевский Трон». Мы получили сигнал, что за бортом люди, и вы нуждаетесь в помощи. Сообщите детали.

— Все в порядке, не беспокойтесь, — отозвалась Харли. — Кучка богатых бездельников решила поплавать. Сами знаете, у богатых свои причуды. Если хотите, возьмите их на борт, мне-то что.

— Простите, кто говорит? — сказал другой голос. — Назовите свое имя.

— Ага, разбежалась. Меня зовут Не-Лезь-не-в-Свое-Дело. Возможно, вы обо мне уже слышали, — весело добавила она.

— Вы — Харли Квинн, подружка Джокера, не так ли? Отвечайте немедленно!

— Ничья я не подружка, приятель, — отозвалась Харли. — А теперь — с дороги, если не хочешь, чтобы я на тебя наступила, — вообще-то так можно было выразиться, будучи на суше, но какая к черту разница. — Конец связи.

— Вы делаете большую ошиб…

Харли выключила рацию. Рано или поздно, кто-нибудь обязательно проворчит «вы-делаете-ошибку». Может, и так. Но эту ошибку она прежде еще не совершала.

Харли изменила курс, и огни Кони-Айленда растаяли позади.

БЛАГОДАРНОСТИ

Огромное спасибо моему замечательному сыну Роберту Феннеру. Когда-то, когда он был еще совсем маленьким, мы вместе смотрели мультсериал «Batman: The Animated Series». Я тогда даже вообразить не могла, что веселое времяпровождение с сыном в будущем окажется полезным в работе.

Благодарю Стива Саффеля за приглашение принять участие в вечеринке, и Эллу Чаппелл — супер-издателя со стальными нервами.

А также — Пола Дини, подарившего нам эту интригующую и очень опасную женщину.

И всегдашняя благодарность моему мужу, единственному и неповторимому Крису Фоулеру, который является прямой и абсолютной противоположностью Мистеру Несовершенство.

— Пэт Кэдиган.

Я безумно благодарен:

Стиву Саффелю — издателю, наставнику и человеку, который помог мне сохранить разум во время этого замечательного путешествия;

Алану Бэрнету, Эрику Радомски, Брюсу Тимму, Тому Руггеру, Дастину Нгуену, Полу Девицу и многим другим, — потрясающей группе людей, с которыми мне повезло работать многие годы над анимацией и комиксами, посвященными Бэтмену.

А также практически всему коллективу «DC Comics».

За Кони-Айленд — спасибо Джимми Палмиотти и Аманде Коннер.

И самое большое спасибо моей дорогой Мисти Ли — моему самому суровому критику, вечной музе и любви всей моей жизни.

— Пол Дини.

ОБ АВТОРАХ

Пол Дини — американский писатель и продюсер, сотрудничающий с телевидением и издательствами комиксов. Известен как продюсер и сценарист различных анимационных фильмов студии «Warner Bros. Animation», а также анимационных сериалов по мотивам комиксов «DC Comics», включая «Приключения Мультяшек» и анимационные сериалы «Бэтмен», «Супермен», «Новые приключения Бэтмена и Супермена», «Бэтмен будущего», а также «Дак Доджерс». Дини также писал и редактировал сценарии эпизодов для популярного приключенческого сериала «Остаться в живых». Он был создателем комиксов для «DC Comics» среди которых «Харли Квинн», «Супермен: мир на земле» и «Темная ночь: Правдивая история Бэтмена».

Пэт Кадиган — американская писательница в жанре научной фантастики, фэнтези и хоррора, трижды лауреатка литературной премии «Локус», дважды — премии имени Артура Кларка и лауреатка премии «Хьюго». Автор новеллизации фильма «Алита: Боевой ангел» и литературного приквела к этому фильму — «Железный город». Ее перу также принадлежат «Затерянные в космосе: Обещанная земля», новеллизации двух эпизодов «Сумеречной зоны», новеллизации фильмов «Сотовый», «Джейсон Х» и книжный сиквел к «Джейсону X».

Оглавление

Пол Дини, Пэт Кэдиган, Пол Дини, Пэт Кэдиган Харли Квинн. Безумная любовь

  Пролог

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  30

  31

  32

  33

  БЛАГОДАРНОСТИ

  ОБ АВТОРАХ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg