«Рука Сфинкса»

Рука Сфинкса (fb2) - Рука Сфинкса [litres] (пер. Наталья Георгиевна Осояну) (Вавилонские книги - 2) 3621K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джосайя Бэнкрофт

Джосайя Бэнкрофт Вавилонские книги. Книга 2. Рука Сфинкса

Josiah Bancroft

ARM OF THE SPHINX

© Н. Г. Осояну, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Иэну, с которым началось это приключение

Цивилизация подобна солнечному свету. Если он распространен равномерно, в мире процветают культура, новизна и содружество. Но если сосредоточить свет в одной точке, человечество обожжет землю, словно луч из увеличительного стекла.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Часть первая. «Каменное облако»

Глава первая

Сложность с маскировкой в том, что ее нужно носить какое-то время, прежде чем она сядет по фигуре. Но если костюм носить слишком долго, он становится удобным и привычным. Человек, маскирующийся под кого-то другого, должен следить за тем, чтобы не стать другим по-настоящему.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Воздушный корабль вылетел из седого перевала на холодном, как лавина, течении. Его корпус походил на драккар, длинный и узкий, без весел, со вздымающейся на носу резной головой собаки. Ворчливый наблюдатель счел бы это судно похожим на грубо сколоченный гроб, который несет на спине смеющийся пес.

Команда считала его всего лишь промерзшим насквозь плотом.

Кутаясь в шубы, они топали по палубе, словно обозленные медведи. Такелаж бренчал на ветру. Никто ничего не говорил. Под ногами в главном трюме плескались сорок баррелей рома, и, просачиваясь, напиток подслащивал воздух нотками сахарного тростника и молодого дуба.

«Каирская гончая» направлялась в Купальни, где ром приносил в десять раз больше прибыли, чем в столицах Ура. Через несколько быстротечных часов у каждого члена экипажа в кармане будет половина годового жалованья и все Купальни, чтобы ее промотать. Но, несмотря на грядущие выплаты и свободу, экипаж был встревожен. Они боялись заговорить, потому что, раз начавшись, праздные разговоры легко превращались в нервное бессвязное бормотание, после которого их непременно охватывал ужас.

В этих небесах обитали пираты. Нередко возникали яростные сдвиги ветра[1]. И еще стоило побеспокоиться из-за причуд башенных портов. Безопасная гавань при следующем заходе превращалась в тир, где корабль становился мишенью. Всего за несколько месяцев до этого пушечные ядра и пламя разрушили один из самых надежных портов Нового Вавилона. Никто не мог с уверенностью предсказать, как их встретит Башня.

А что делал капитан, пока команда переживала? Он был снова пьян, все еще пьян, всегда изысканно пьян.

Нет, думал каждый из них, лучше помалкивать. Лучше изображать стоицизм.

Далеко внизу, у подножия грубых стен, простирался палаточный пригород, а за ним начинались трущобы с крышами из парусины и толя. Плотно застроенный Рынок рассекали железнодорожные пути, устремляясь от Башни во все стороны, словно лучи розы ветров. Башня не выглядела рукотворной, выстроенной кирпич за кирпичом. Уж скорее она походила на нечто природное – на новую луну, порожденную миром, но не отделившуюся от него. Огромный шпиль вздымался выше окружающих долину гор. Его вершину окутывал непроницаемый туман. Романтики называли эту завесу «Небесным воротником», полагая, что она обозначает точку, где Башня пронзает голубые небеса и выходит в мрачное космическое пространство.

Капитан всегда просыпался злым.

Он и после оставался злым, однако сразу после пробуждения злоба в нем хлестала через край. Но – пьяный или нет, злой или нет – капитан все равно должен был подписать судовой манифест и поторговаться с начальником порта по поводу цены на ром. Похмелье от работы не освобождало. Им придется тянуть соломинки, чтобы выбрать того, кто его разбудит. Боцман обрезал соломинки с метлы и отмерил их на ладони.

Потом появилась девушка.

Казалось, она материализовалась в воздухе возле ворчащей топки и бочек с галетами. Одной рукой она держалась за веревку, мыском ботинка касаясь палубы – легко, как купальщик, проверяющий воду в ванной. Она была симпатичной, но не вульгарной, как шлюха в пивной, которая садится на колени, если угостить ее выпивкой. Она не отличалась пышными формами, как женщины на эскизах в джентльменских книгах, или прекрасным ликом, как мраморные статуи, чьи одежды не плотнее пролитого молока.

Она была восхитительна, как лань в горной долине: гибкая, бдительная и самодостаточная. У нее были непокорные кудри, маленькое личико, яркие глаза. На желтом платье – рваный разрез до талии, а чересчур большие перчатки подошли бы кузнецу.

Они увидели ее не одновременно. Она загипнотизировала их одного за другим.

Одетая в медвежьи шкуры команда «Каирской гончей» приближалась к ней, ступая медленно и обдуманно, как и полагается мужчинам в трансе. С каждым их шагом она понемногу поднималась по канату, направляясь к газовой оболочке наверху. Она совсем не нервничала. Ее самообладание очаровывало мужчин. Сводило с ума.

Не в силах больше терпеть, они бросились за ней.

Она метнулась вверх по такелажу с быстротой молнии, и они столкнулись друг с другом внизу, опрокидывая бочки, толкая товарищей на обжигающую топку, пока каждый пытался ухватиться за веревку. Как только один человек начинал подниматься, остальные тянули его вниз. Незнакомка дернула себя за уши и высунула язык. Кто-то бросил в нее ковшик для воды. Она ловко поймала снаряд и швырнула обратно.

Они начали ссориться, споря, кто увидел ее первым и кому будить капитана, потому что теперь его обязательно нужно разбудить и кто-то должен это сделать, – и вообще, где соломинки?

Их оживленную дискуссию прервал топот за спиной.

Команда «Каирской гончей» обернулась и обнаружила, что корабль взят на абордаж.

Капитан Патрик Дефорд залез в бочку с ромом в первый же день плавания да там и остался. Тучный, с кожей, покрытой сыпью, как у новорожденного, он находился в той точке карьеры, когда все вокруг кажутся тупицами, дела идут по-дурацки, а плату за услуги предлагают кретинскую. Матросы считали его тираном, но на самом деле Дефорд их разбаловал. Если бы он в бытность юнгой совершил одну из тех ошибок, какие его подчиненные делали ежедневно, его бы исхлестали до полусмерти. Он не был тираном; он был родителем, которому достался выводок болванов. И вместо того чтобы совершенствоваться, вместо того чтобы принять его руководство как вызов, матросы становились все более угрюмыми и обиженными. Дело потихоньку шло к мятежу.

Как же изменился мир…

Видя все это, разве мог какой-нибудь человек с сильным характером обвинять его в любви к выпивке? Дефорд обнаружил: если выпить достаточно, заснуть можно глубоко и без сновидений. Он падал в постель, как в могилу. Каждое утро было воскресением, каждый вечер – смертью. До чего же здорово приходить и уходить в темноту по собственному желанию.

Нынче утром его грубо выволокли из могилы: обмотали вокруг шеи что-то вроде якорной цепи и выдернули из койки, а также из прелестной тьмы.

Давным-давно приучив себя засыпать с пистолетом в руке, Дефорд быстро прицелился в фигуру, что держала в руках другой конец цепи. Но стоило ему положить палец на спусковой крючок, как массивная рука ударила по стволу снизу вверх и пистолет с грохотом выстрелил в потолок каюты. От древесной пыли и дыма заслезились глаза. Солнце сияло сквозь пулевое отверстие, освещая темноту и давая Дефорду возможность увидеть, что за человек держит железную петлю.

Но это был не просто человек. Это была великанша с короткими серебристыми волосами, обрамляющими квадратное каменное лицо. Он как будто смотрел на быка, стоящего на задних лапах.

Капитан Дефорд попробовал пнуть амазонку, и в ответ она ухватила его за руки и дважды приложила о потолок. В ушах зазвенело от сотрясания звеньев цепи. Когда истязание прекратилось, его позвоночник как будто укоротился. Присмирев от боли и потрясения, Дефорд не сопротивлялся, пока его тащили на верхнюю палубу в одних подштанниках и запутавшейся белой простыне.

Он был разочарован, но не удивлен, увидев бесполезную команду стоящей с поднятыми руками. Девушка в разорванном платье и женщина с медной трубой вместо руки держали их на мушке, чувствуя себя очень уверенно. От внезапного осознания у Дефорда случился приступ физической боли: его корабль захватили три бабы. Какие еще нужны доказательства? Его люди сговорились против него. Они даже не сопротивлялись.

Был еще один чужак: долговязый мужчина в длинном черном сюртуке. Он походил на пугало. Тем не менее выражение его лица было холодным и серьезным.

– Ах вот вы где! – сказало пугало. – Капитан Дефорд, верно? – Незнакомец протянул руку. Дефорд в оцепенении пожал ее. – Я капитан Том Мадд. Это моя команда. Мы, как вы, наверное, уже поняли, захватили ваш корабль, чтобы избавить его от бремени.

– Не говорите так, словно пришли на чай, – произнес Дефорд, едва ворочая языком, из-за того что сонливость и алкогольные пары еще не выветрились до конца. – Дайте мне меч, и мы разберемся с этим по-мужски. – Смелые слова для человека, чью шею опутала цепь.

– Мы не из таких пиратов, – возразил капитан Мадд.

Он опирался на отполированный аэрожезл, как будто это была трость, а не священный инструмент навигации. Такое неуважение к инструментам профессии поведало Дефорду все, что он хотел знать о захватчике. Мадд – не опытный воздухоплаватель. Его экипаж из женщин намекал, что в предыдущей жизни он был сутенером или торговцем женами. Наверное, он из тех людей, которые никогда не работали очень усердно, никогда не стремились к чему-нибудь. Ленивый, трусливый и самодовольный. Короче говоря, этот Мадд воплощал в себе все проблемы своего поколения.

– О, не притворяйся, что ты какой-то редкий гений, – сказал Дефорд. – Стадо коров с колокольчиками прокралось бы мимо этой банды незамеченным. – Он одарил команду хмурой гримасой. Они нахмурились в ответ. Он знал, что опасно их унижать в минуту уязвимости, но ему было все равно. Они так его разочаровали. Он крикнул им: – Сами виноваты, что вас выпотрошили!

– Ну что вы, нет причин так орать, – заметил капитан Мадд. – Я уверен, ваши люди очень крепкие ребята. На самом деле в честном бою, я не сомневаюсь, нам пришлось бы от них удирать. И мы не собираемся опустошать вас подчистую. Нам нужно лишь немного вашего… вашего…

Пугало замолчало, наморщило лоб, и его глаза затуманились. Он внезапно сделался совершенно растерянным, как человек, который прислушивается к далекой музыке. Дефорд спросил себя: что за псих забрался на борт его корабля?

– Ром, сэр, – сказала женщина с механической рукой. – Они везут ром.

Филигранный узор на блестящей латунной оболочке ее конечности был достаточно хорош для женского медальона, но механизмы, проглядывающие в просветах между пластинами, сильнее всего напоминали черные внутренности локомотива.

– Да. Нам нужно немного вашего рома, – сказал Мадд, вновь сосредоточившись. – Также мы заберем всю еду, какая у вас есть. Потом летите своей дорогой. К вечеру будете в порту, получите деньги и напьетесь, и вся эта неудачная история превратится в смутное воспоминание.

– И не мечтайте, что вам заплатят! Плевать мне, что говорит этот грязючник… – Дефорд осекся и прищурился, когда ему пришла в голову мысль. – Мадд. Я слышал это имя раньше. Да. Да, я как-то раз встречался с одной твоей жертвой. Я купил ему выпить, потому что его история о тебе была такой занимательной. От нее вся пивная чуть поджилки не надорвала от смеха. Мадд-полупират. Мадд-клоун. Он сказал, что вы приблизились в облаке чаек, обвешанные рыбьими потрохами, а потом, воняя, как ведро с приманкой в июле, покрытые перьями, потребовали десятую часть его груза. Десятую! Что ты за расчетливый пират такой?

Женщина с латунной рукой фыркнула.

– Спасибо, мистер Уинтерс, – сказал капитан Мадд. – Теперь мы возьмем две бочки вашего рома, содержимое кладовой и любой черный порох, какой у вас есть.

– Вы ничего не говорили о порохе раньше, – возмутился Дефорд.

– Это было до того, как ты пожаловался на мою щедрость, – отрезал Мадд.

Позади них в палубу врезался гарпун. Со стороны кормы, мимо изгиба воздушной оболочки «Каирской гончей», спустился корабль. Появившееся судно было покрыто, словно бородавками, следами битв, времени и ремонта.

По тросу гарпуна пролетел шкив и звонко ударился о палубу. Капитан Мадд повернулся к экипажу «Каирской гончей».

– Джентльмены, чем скорее вы погрузите все на мой корабль, тем скорее я уйду с вашего, – сказал он.

Матросы в медвежьих шкурах повернули необычайно мрачные лица к своему капитану.

Амазонка сдернула цепь с шеи Дефорда, и тот, поправив белую простыню на плечах, выпрямился и принял самую достойную позу, на какую только был способен, хотя от ветра покрылся гусиной кожей и все еще не протрезвел.

– Хотели унизить меня? – обратился он к своим людям. – Что ж, у вас получилось. Но я унижен не потому, что стою здесь в простыне на корабле, где хозяйничает грязючник со своим гаремом. Нет, мне стыдно стоять рядом с вами. Вы будете посмешищем, если ублажите этого человека, если дадите ему хоть каплю рома, моего рома! – Дефорд бил себя по полуобнаженной груди. – Если в вас останется капля самоуважения или верности, вы не поможете этому человеку. Вы поддержите меня, вашего капитана. Вы бросите вызов этой несправедливости, или вам придется поискать другую работу.

Капитан Мадд ничего не сказал. Он улыбнулся, глядя на матросов, которых отчитывал Дефорд, в ожидании их решения. Ему не пришлось долго ждать.

В воздушных потоках, которые кружили у Башни, пираты встречались так же часто, как голуби. Многие достойные капитаны были вынуждены из-за мрачного поворота судьбы опуститься до пиратства в тот или иной момент. Некоторые вновь обрели совесть, как только состояние их финансов улучшилось. Конечно, другие – те, кто продолжал этим баловаться, – либо обрели вкус к такой жизни, либо не могли ее бросить. Были еще бесстыдные предприниматели, которые выбирали кровавую работу добровольно. Они считали себя своего рода экологической необходимостью: волками, которые прореживали слабых и старых на благо стада.

В любом случае пиратская жизнь таила в себе опасности. Богатые и могущественные кольцевые уделы регулярно отправляли боевые корабли патрулировать воздух пустыни. Из-за бесславия пиратским капитаном было легко стать, но тяжело удержаться на посту. Волчья репутация могла ослабить сопротивление жертвы, но еще она привлекала нежелательное внимание со стороны военных, стремящихся прославить собственное имя. Нередко выходило так, что капитан, ставший героем песни или лимерика, отправлялся в вечность, получив смертельную рану. Можно было бы попытаться сохранить безобидный или сочувствующий облик, что и делал капитан Мадд, но такие тонкости часто оказывались выше понимания людей, которые зарабатывали на жизнь, болтаясь на конце веревки, привязанной к мешку с горючим газом.

По правде говоря, капитан Мадд и его пестрая команда были беззубыми волками. Их корабль «Каменное облако» представлял собой реликт. Их огнестрельное оружие было ненадежным в лучшие дни и декоративным – в худшие. У них имелась всего одна гарпунная пушка на носу, и ядрами она не стреляла. Если другой корабль решал атаковать, единственным разумным выходом было бегство. И бежать им приходилось неоднократно.

По словам «мистера Уинтерса», старпома и единственного опытного аэронавта среди них, предыдущий капитан «Каменного облака» занимался пиратством исключительно с помощью абордажной команды. Команда капитана Билли Ли из дюжины головорезов заставала пухлое торговое судно врасплох, протыкала гарпуном, притягивала и одолевала, пока испуганные матросы все еще натягивали ботинки. Это был рискованный бизнес, и капитан Ли потерял и заменил многих воздухоплавателей во время своего командования.

При Мадде «Каменное облако» могло похвастать экипажем из пяти человек, включая капитана. Их было слишком мало, чтобы хлынуть на чужую палубу, поэтому они приспособились ради выживания. Недостаток грубой силы они компенсировали изобретательностью.

У капитана Мадда был талант придумывать необычные способы набега на корабли. Команда, к ее чести, следовала диковинным указаниям не моргнув глазом.

Однажды они пробрались под покровом тумана на торговое судно и открыли на палубе бочку с растительным маслом. Естественное движение корабля равномерно распределило масло, и наутро они вторглись, обутые в ботинки на шипованной подошве, в то время как ничего не подозревающая команда беспомощно каталась туда-сюда, пытаясь не насадить друг друга на мечи. В следующий раз экипаж Мадда сбросил несколько фунтов гниющей рыбы на воздушную оболочку жертвы, а затем взял ее на абордаж посреди орды неистовых чаек. Однажды они попытались выдать себя за поврежденное судно, полное девиц в обмороке. Их потенциальные «принцы», которые ехали на барже с грузом очищенного табака, услужливо связали два корабля бортами и перешли на палубу «Облака», вооруженные графинами бренди, чтобы привести дам в чувство. Спасатели бросились к распростертым на палубе бедняжкам – и «дамы» направили на них пистолеты, извлеченные из-под юбок.

– Правила ведения боя, – объяснил капитан Том Мадд разгневанному капитану, одураченному уловкой, – изобрели люди, которые выиграли от них больше всего.

Это философское высказывание, возможно, вызвало бы больше уважения, не произнеси его мужчина в чепце с рюшами.

Взятие «Каирской гончей» оказалось сравнительно простой задачей. Они следили за кораблем с рассвета. Убедившись, что их приближение осталось незамеченным, перешли по веревочной лестнице на воздушную оболочку «Гончей» и спустились в гондолу по такелажу. Волета отвлекала команду, пока капитан и остальные не заняли выгодное положение. А потом надо было лишь чесать языком, что у капитана неплохо получалось.

Когда груз переместился с «Каирской гончей» на «Каменное облако», корабли разделились и разошлись.

Эдит позвала Адама, который стоял у руля на квартердеке.

– Полный вперед, пожалуйста. Давайте посмотрим, не получится ли снова отыскать юго-западное течение, что принесло нас сюда.

Адам повторил приказ и взялся за рычаг, который открывал вытяжную трубу, ведущую к нагревательному элементу в оболочке корабля. Непохоже, что «Каирская гончая» последует за ними, но, если так случится, Эдит хотела, чтобы солнце светило преследователям в глаза.

Волета наблюдала за удаляющимся кораблем, следя, не изменит ли он курс. Хотя она недавно спровоцировала толпу и ускользнула от нее, на лице девушки не отражалось никаких признаков беспокойства. Она балансировала на перилах и наклонялась над огромной пропастью, небрежно сжимая трос, заставляя своего брата Адама сильно нервничать. В поле зрения промелькнул гракл, и она отметила легкий изгиб его крыльев.

– Течение переместилось на запад, – сказала Волета.

– Сойдет, – решила Эдит.

Старпом повернулась к капитану Мадду. Тот стоял, прямой как дымоход, и смотрел на Башню, господствующую в небе. Эдит позвала его дважды, второй раз более резко, но ей не удалось нарушить его глубокий транс.

– Том, – сказала она, немного смягчаясь. Ее темные брови тревожно слились в единую суровую линию. Томас Сенлин снова сосредоточился на ней и улыбнулся. – Куда летим, капитан?

Он все еще чувствовал себя неуютно из-за формальностей, на которых настаивала Эдит. Она называла его «Томом» лишь наедине и просила, чтобы он звал ее «мистером Уинтерсом» перед командой. «Мистер» было титулом, достойным старпома, и это звучало разумно. Однако Уинтерс – фамилия мужа, с которым она рассталась и который отстранил ее от руководства фермой семьи, а потом отказался давать развод, когда она попросила. Сенлин не мог себе представить, с чего вдруг она захотела, чтобы ей постоянно напоминали об этом человеке.

В минуты спокойствия Сенлин вспоминал часы, которые они когда-то провели в клетке, привинченной к стене Башни снаружи. Они были напуганы неожиданной жестокостью Салона и смущены внезапным товариществом, рожденным из тяжелых испытаний. Но вместе с тем тогда они были друг для друга просто Томом и Эдит.

Казалось, это случилось давным-давно. Все произошло до того, как она потеряла руку и присоединилась к пиратской команде, до того, как он разминулся с женой на несколько часов, упустив шанс воссоединения, и украл сперва картину, а затем корабль.

Стоя перед Эдит сейчас, Сенлин не мог не изумиться тому, что их дружба пережила все эти перипетии.

– Думаю, отправимся в Вертун, мистер Уинтерс. У нас есть немного рома на продажу.

Действительно, выбор у них был небольшой. Вертун оказался единственной бухтой, которая не отвернулась от «Каменного облака».

– Так точно. – Она повернулась, чтобы передать приказ, но застыла. Подалась ближе, чтобы голос не разошелся далеко в безмятежной тишине. В отличие от моря, с его шумом валов, воем ветра и стуком волн о борт, воздух казался вполне спокойной средой. – Том, опять ты за свое. Пялишься в пустоту. – Когда в ответ он лишь нахмурился, Эдит продолжила: – Если я вижу, что ты отвлекаешься, экипаж тоже это видит. Это меня беспокоит. Уверен, что все в порядке? – Ее механическая рука, красиво облитая солнцем, отбрасывала на лицо золотые блики.

– Да-да, конечно. – Он положил руку ей на плечо. – Я всего лишь…

– Человек за бортом! – крикнула Волета с перил.

Они обернулись как раз вовремя, чтобы увидеть трепыхающуюся фигуру в белой простыне, которая падала с «Каирской гончей». Они были слишком далеко, чтобы услышать крик, если таковой и раздался, но от тишины зрелище лишь сделалось еще более зловещим.

Никто не сомневался в том, кем был упавший.

– Он был плохим капитаном, – прервала Ирен недолгие тихие размышления.

– А птица из него вышла еще хуже, – заметила Волета.

Глава вторая

Вместе с кораблем покойного капитана Билли Ли я также завладел его судовым журналом. Его дневник помог мне понять две вещи. Во-первых, чистописание не является приоритетом в начальных школах Башни. И во-вторых, я обеспечил нам тяжелую жизнь.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Вавилонская башня крутила и вертела ветрами, как ей хотелось. Сталкиваясь с ее неровной поверхностью, воздушные течения нарушались и меняли направление, словно волны у песчаной косы. К некоторым портам можно было подойти только в определенные часы и при благоприятной погоде. Другие опустели из-за небольшого сдвига в воздушном потоке, который сделал их недоступными. Воздушная навигация вокруг Башни требовала бесконечного пересмотра карт, пристального наблюдения за сигнальными устройствами и безграничного мужества.

И самое главное – для выживания в ветрах около Башни требовалась счастливая команда, а каждому ее члену для счастья требовался на борту уголок, который можно было бы назвать своим. Без этого воздухоплаватели ощущали себя загнанными в ловушку. Они препирались и ворчали. Итак, каждый член команды «Каменного облака» подыскал себе особое местечко и удалялся туда, если позволяли обстоятельства.

Адам обосновался в главном грузовом отсеке, хотя проводил в нем мало времени. Там было темно, потолки нависали над головой, и обстановка в целом наводила на мысли о чреве кита. Юноша предпочитал потрясающий вид с приподнятого квартердека, предпочитал стоять у руля. Будучи прирожденным инженером, Адам мечтал однажды демонтировать и заново собрать корабль и его управляющие системы, сделать их лучше. Но пока что им приходилось полагаться на ветер, который большей частью и направлял «Каменное облако». Адам мог только перемещать корабль вверх и вниз, дросселируя нагревательный элемент и выпуская балласт из переднего бака, хотя это считалось крайней мерой: пополнять резервуар было утомительно и он к тому же служил команде ванной.

Ирен и Волета заняли кают-компанию. Еще недавно та служила казармой для дюжины матросов Билли Ли и оттого провоняла грязной обувью. Новые жилички принялись обустраиваться: сорвали большую часть гамаков, проветрили помещение и выдраили каждый дюйм сладко пахнущим сосновым мылом. Старую одежду выбросили в иллюминатор, хотя Волета сохранила – и беспощадно прокипятила – несколько небольших предметов гардероба, которые можно было подогнать под нее. Она пришла на корабль в шали поверх синего трико – наряда, который носила во время заточения в «Паровой трубе». Она пришпилила трико к стене каюты, где оно висело, как безголовая тень: напоминание о жизни, которая осталась позади.

Спальня Эдит, изначально штурманская рубка, была всего лишь чуланом, где гуляли сквозняки. Стены украшали старые сигнальные флаги из поблекшего флагдука[2] и поеденные тараканами карты. Она заняла это помещение, когда корабль находился под командованием Билли Ли, потому что только оно надежно запиралось. Первое время на борту «Каменного облака» она страдала от лихорадки и слабела от инфекции, которая в конечном счете сожрала ее руку. Старпом отказалась подробнее рассказать об этом испытании, и Сенлин не настаивал. Значение имело лишь то, что штурманская рубка уберегла Эдит, когда она была наиболее уязвима, и «мистер Уинтерс» очень привязалась к этой комнатке.

Тот факт, что в комнату Эдит могла попасть только через большую каюту капитана, был неудобным, но терпимым во время командования Билли Ли. С точки зрения личных отношений Эдит была почти невидима для Ли. Прежнего капитана привлекали женщины другого рода: худышки, не обремененные здравым смыслом. Он считал ее «слишком мускулистой», и к тому же она была определенно старухой в свои тридцать пять. Это освободило его – что в каком-то смысле радовало – от необходимости соблюдать видимость приличий при общении. Его небрежная сдержанность и грубые манеры раздражали, но лучше было терпеть их, чем оказаться предметом его вожделения.

Сенлина такой расклад тревожил куда сильнее. Ради уединения и благопристойности он предложил занять гамак в трюме, вместе с Адамом, но Эдит настояла, чтобы капитан спал в большой каюте. Команде, как она пояснила, требовались часы личного времени, чтобы ворчать, развлекаться и планировать мятежи. Это поднимало моральный дух.

Доводы забавляли Сенлина, однако он понял, почему она так настаивает: команда не смогла бы расслабиться, будь капитан все время рядом.

И потому, согласившись делить пространство, они выработали систему стуков. Два удара означали: «Я прохожу». То есть: «Я всего лишь воспользуюсь твоей комнатой как коридором. Нет необходимости отвлекаться от занятий, но лучше, если ты одет». Три быстрых стука означали: «Я хочу тебя навестить». А один сигнализировал: «Я собираюсь спать. Спокойной ночи».

Если точнее, не они создали этот словарь постукиваний. Это сделал Сенлин, чем вызвал у Эдит нешуточный ужас. Мало того что стуки были излишне сложным решением простой проблемы – можно было переговариваться через дверь, в конце концов, – они еще и казались раздражающе благородными. Эдит, по крайней мере, вспомнила тот момент, когда они спасались бегством в Салоне и Сенлин отказался помочь ей расстегнуть платье. Щепетильность директора школы едва не убила ее.

Но он не уступал, и просьба была пустяковой. Эдит согласилась, и с той поры они подсчитывали стуки.

Вечером, после того как они присвоили несколько бочонков рома с «Каирской гончей», Сенлин сидел за столом в каюте, изучая схему нижних уровней Башни, когда в наружную дверь постучали три раза. Вошла Эдит с оловянным кувшином в руке, и с нею ворвался порыв ветра.

– Совенок на вахте, – сказала она, подразумевая Волету. Склонность девушки лазать по такелажу заставляла всех нервничать, но делала ее отличным дозорным. – Я выдала Адаму и Ирен порцию рома.

– Полагаю, этим вечером уроков не будет, – сказал Сенлин, пощелкав языком.

Сбежав из порта, они с Ирен могли возобновить ее обучение и сперва так и поступили. Но с каждым днем возникали новые поводы для разочарования и отвлечения, так что занятия стали нерегулярными. Он подозревал, что вскоре они и вовсе прекратятся.

Эдит сняла с подставки два оловянных кубка:

– Ну, взгляни на это с ее точки зрения. До того как она встретила нас, у нее было стабильное жалованье, надежное питание и особым образом распланированные дни и ночи. Мы же с той поры, как удрали от Голла, постоянно влипаем в новые неприятности. Нам приходится лезть из кожи вон, чтобы выжить, чтобы не умереть от голода. И она вынуждена подыгрывать тебе в твоих странных интригах. Разве можно ее винить за нехватку терпения для книг в такое время?

– Ты в чем-то права. Полагаю, импровизация – сама по себе урок.

– Вот уж не думала, что директор школы окажется таким коварным.

– Совсем наоборот. Я развиваю способности, которые уводят меня все дальше от старой профессии.

– Поясни.

– Моя работа директора школы заключалась в том, чтобы научить детей думать как взрослые. По-видимому, их работа заключалась в том, чтобы научить меня думать как ребенок – ожидать, что все пойдет кувырком, что на стуле окажется кнопка, а в столе – ящерица.

– Они разыгрывали тебя? – Она налила ром и устроилась поудобнее, улыбаясь, представляя, как взвизгивал Сенлин, сев на кнопку.

– О, не просто разыгрывали! Некоторые из них были подлыми умниками. В самом начале моей карьеры кое-кто постоянно вынуждал меня выходить из себя…

Сенлин улыбнулся воспоминанию.

– Одним очень холодным зимним утром я, как всегда, пришел в школу пораньше, чтобы разжечь огонь в очаге. Но кто-то размешал угли, и они погасли. Я заподозрил розыгрыш, но подумал, что он какой-то беззубый. Я положил свежие дрова, но, когда заглянул в спичечный коробок, там оказались только голые палочки. Все спичечные головки пропали. «Ах, – подумал я, – вот в чем фокус! Кто-то испортил все мои спички». Я отправился в чулан за новым коробком и, когда вошел в темную комнату, наступил на заледеневшее пятно на полу. Я чуть не сбил все полки, когда упал.

Эдит прикрыла рот, смеясь.

– И вот я под впечатлением от грандиозного розыгрыша, – продолжил Сенлин, – влачу ушибленные колени обратно к очагу, держа в руке свежий коробок спичек, и пытаюсь понять, кто из моих учеников достаточно умен и хитер, чтобы придумать такой каскад трюков. Когда я подношу спичку, печь вспыхивает ярким пламенем, которое опаляет мне брови. Это так пугает меня, что я отпрыгиваю и переворачиваю ряд парт.

– Кто-то положил спичечные головки под пепел?

– Да, она это сделала.

– Так ты знаешь, чья это работа?

– О, ум не в силах возобладать над восторгом. Когда они тем утром расселись по местам, мне всего-то и требовалось найти того, чьи глаза лучились довольством. – Сенлин забыл упомянуть, что симпатичная преступница в конце концов стала его женой.

– Рада, что дурное семя научило тебя чему-то полезному, – сказала Эдит, поднимая чашку. – За проказников.

– За проказников, – подхватил тост Сенлин.

В иллюминатор они видели, как темный силуэт Башни блистает огнями небесных портов, обсерваторий и крепостей богатых кольцевых уделов. Огни сияли, словно звезды на небосводе из древнего камня.

– Это странно, – проговорил Сенлин, чье настроение вдруг переменилось. – Я думал: когда заполучу корабль, все встанет на свои места. Я уж точно не собирался бросать школьные журналы ради пиратства. Я представил себе прямую линию событий. Думал, мы полетим в Пелфию, найдем мою жену, отвезем всех домой и на этом все закончится.

– Я могла бы тебе сказать, что на воздушных кораблях не существует прямых путей.

– Хоть убей, не пойму, как нам пройти через дверь. – Он постучал пальцем по уровню аэрожезла, названному «ПЕЛФИЯ».

Этот кольцевой удел располагался между двумя другими, весьма негостеприимными. Под Пелфией лежал Новый Вавилон, откуда они только что удрали и куда не собирались возвращаться. Над Пелфией – Шелковый риф, некогда огромный парк, которым совместно владели Пеллы и альгезийцы. Но сто лет назад Пелфия и Альгез вступили в череду горячих и холодных войн, и внутренние входы в Шелковый риф запечатали в обоих кольцевых уделах.

Итак, теперь единственный путь в Пелфию лежал через небесные порты. Сенлин узнал обо всем этом из небогатой коллекции воздухоплавательских историй, которую собрал Ли.

– Сперва я думал – мы сбежали из тюрьмы. Теперь мне кажется – нас выставили из дома… – проговорил Сенлин, в отчаянии лохматя волосы.

– Башню построили для того, чтобы держать таких, как мы, подальше от нее, Том. Мы пара лис, которые кружат возле курятника, надеясь добраться до курицы. – Сенлин бросил на Эдит неуверенный взгляд, и она рассмеялась. – Я не намекаю, что твоя жена – курица, Том. Просто иногда во мне проглядывает фермерская натура.

– Что ж, рад, что мы не выбили из тебя все фермерство подчистую. – Он покачался на стуле и закинул руки за голову. – Сегодня утром мне приснился мой старый домик. Он, наверное, ужасно зарос. Ставни висят наперекосяк, в дымоходе поселились птицы. Или, может быть, городские власти его продали. Может, отдали новому учителю, которого наняли вместо меня. – Передние ножки стула опустились на пол с громким ударом, и мечтательное лицо Сенлина посуровело.

– Странно думать о том, как твоя прежняя жизнь продолжается без тебя.

– Так и есть, – согласился он, заново наполняя кружки. – Я переживаю, что упустил единственный шанс вернуться к той жизни. Я сожалею, что побежал за ней так опрометчиво и так рано. Это не было лучшим моим планом.

Он не вдавался в подробности. Они оба вспоминали катастрофическую попытку войти в Пелфию через публичный небесный порт.

По сути, в тот самый день и началась их пиратская жизнь.

Глава третья

По сравнению с тем, как сноровисто Адам и Волета адаптировались к нашей новой жизни, моя акклиматизация была мучительно медленной. Если человечество когда-нибудь попытается колонизировать звездные острова, мы должны будем собрать команды из детей и самых юных поставить у руля.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

После побега из порта Голла команда была в бреду от воодушевления. Они выскользнули из хватки Финна Голла, Родиона и Билли Ли. Они вернули себе свободу. Они сбежали из Башни. Так что все казалось возможным, даже отыскать единственную душу, которая затерялась в Башне почти год назад.

У Сенлина было несколько зацепок для поисков. Он знал, что торговец женами продал Марию аристократу из Пелфии по имени В. Г. Пелл. Пелл – фамилия правящей семьи Пелфии, и, предположительно, В. Г. был влиятельной персоной. Он также был связан с неким «Клубом талантов». В Пелфию, как известно, попасть трудно. Для этого требовалось быть богачом, аристократом или торговцем роскошью. Грязноногим туристам и обычным дельцам давали от ворот поворот без церемоний.

Вопрос о том, как подойти к Пелфии, осложнялся еще и тем, что Сенлин был в розыске. Он украл картину у комиссара Купален, злобного человека по имени Эммануэль Паунд, который собирал налоги под руководством Пеллов. Именно знамя Пеллов, черное с золотом, развевалось над военным кораблем Паунда – «Араратом».

Чтобы предотвратить немедленный арест при высадке в Пелфии, Сенлин взял псевдоним Том Мадд и придумал план, позволяющий миновать охранников порта. Он решил сыграть торговца женами. Волета изображала его подопечную, жену-на-продажу.

Поддавшись порыву, из-за которого его замучают угрызения совести потом, когда они будут голодать и давиться голубятиной, Сенлин потратил все до последнего гроша на платье для Волеты. Он купил его у человека, который называл себя торговцем, но с ног до головы выглядел распоследним пиратом. Сенлин старался не думать о судьбе предыдущей владелицы платья.

Юбка была пышной, с нижними юбками, вырез – низким, и все платье было бледно-желтого цвета, отчего лавандовые глаза Волеты смотрелись еще более сногсшибательно.

Ей это жутко не нравилось.

Но акробатка была готова сыграть роль, если это поможет капитану, который ей нравился.

В попытке скрыть непритязательный внешний вид корабля, они развесили на перилах собранную Билли Ли коллекцию постельного белья. Ли, бесстыдный бабник, предпочитал яркие цвета и смелые узоры. Кое-что распоров и сшив, они превратили серое суденышко в пестрое пятно в небесах.

Добродетель, северный небесный порт Пелфии, выглядела роскошной и безукоризненной: позолоченные причальные тумбы; выкрашенные в белый погрузочные краны; будки караульных щеголяли чистыми шиферными крышами; полтора десятка пальм стояли в больших кадках вдоль пути к туннелю, который вел в город Пеллов.

В конце каждого причала стояли железные башенки высотой в восемь футов, которые Эдит называла оловянными солдатиками. Они походили на стоячие саркофаги, и можно было разглядеть человеческое лицо, выглядывающее через круглый иллюминатор в колоколообразной голове. Вместо обычного оружия у оловянных солдатиков имелась пара двадцатифунтовых пушек.

Сенлин начал сомневаться в тот миг, когда одетые в аккуратные униформы стивидоры поймали концы его обернутого в простыни корабля. У каждого портового работника на поясе висел пистолет, и двигались они как вымуштрованные пехотинцы. Добродетель была не портом, а крепостью. Если их маленькая шарада не сработает, их мгновенно схватят. Но слишком поздно убегать. Они должны разыграть свой гамбит.

Им не предложили трап, и никто из портовых рабочих не ответил на беззаботные приветствия Сенлина. Он почувствовал, что застрял на своем корабле, когда заметил человека в лейтенантском мундире, который вышел из караулки.

Лейтенант окинул взглядом происходящее, надел белую фуражку, поправил золотой галун на груди и неспешно направился в сторону «Каменного облака». Он устроил целый спектакль, по пути осмотрев сотню деталей: не смотанную до конца бухту троса, незаправленную рубаху грузчика, своенравную пальмовую ветвь. К тому времени как чиновник приблизился к их борту, Сенлин чуть не стер зубы до десен.

– С какой целью вы сюда прибыли? – Брови и усы лейтенанта были выщипанными, тонкими, отчего в лице проступало что-то колючее.

– Я капитан Том Мадд. Я пришел, чтобы предложить жену, достойную дворянина, – сказал Сенлин и, подкрепляя заявление, взмахом руки указал на угрюмую Волету в желтом платье.

– Какого дворянина?

– Разумеется, того, который проявит наиболее искренний интерес.

– Нет-нет, этого недостаточно, – ответил офицер с таким сухим смешком, что он прозвучал как кашель. – У вас есть рекомендательное письмо или приглашение?

– Нет. – Сенлин нацепил бесцеремонную улыбку. – Ветер представляет меня, а Фортуна приглашает.

– Какая незадача! – сказал лейтенант, и это слово показалось неким кодом, потому что стивидоры побросали тросы «Каменного облака» и начали устрашающе упорядоченное отступление. Они не останавливались, пока не оказались за строем неповоротливых оловянных солдатиков.

Сенлин счел это плохим знаком. Лейтенант демонстративно изучил украшения судна.

– С парада явились, да? – Его брови-колючки приподнялись от веселья.

– Всего лишь пытаюсь произвести впечатление, – сказал Сенлин.

Изучающий взгляд лейтенанта поднялся к широким юбкам Волеты, тонкой талии и обнаженным золотистым плечам.

– Разумеется, если вы перепоручите свою подопечную мне, уверен, мы сможем произвести благоприятное впечатление от вашего имени.

Сенлин хмыкнул:

– Не знаю, как у вас заведено в этом провинциальном уделе, но там, откуда я родом, деловые люди не дарят свои товары. Куда я, туда и моя подопечная.

– А откуда вы? Это должен быть какой-то очень изобретательный край. Может, удел за Воротником? Лунная колония? – С лица офицера исчезли все намеки на веселье. – Оставь девушку, и я позволю тебе сохранить корабль.

Не успел Сенлин сочинить отповедь, как Волета запрыгнула на балюстраду, задрала юбки и начала танцевать. Она балансировала на одной ноге и качала другой, согнув ее в колене. Пышные нижние юбки цвета резаной капусты неистово хлопали.

– Поцелуй меня в пятку, тупица рябой! – крикнула Волета.

У лейтенанта сделался такой вид, словно он получил пощечину.

Эдит, которая наблюдала за развитием ситуации с периферии, заметила, как оловянные солдатики повернули пушки к «Каменному облаку». Она тайком просигнализировала Адаму, проведя рукой поперек горла, и со всей возможной небрежностью ухватила летающие юбки Волеты.

Адам у рулевой консоли взялся за рычаги. Балластный резервуар распахнулся, выпустив поток воды, который затопил порт и чуть не смыл лейтенанта за край. Топка взвыла, когда клапан регулятора открылся и корабль встал на дыбы, как испуганная лошадь. Волету бы вышвырнуло за борт, если бы Эдит не дернула ее назад, разорвав при этом юбку.

От такого маневра Сенлин упал на колени. Корабль вошел в новое течение, которое потащило их в сторону. Такелаж завизжал. Ирен, стоявшая на лестнице полубака, рухнула на ограждение правого борта, которое треснуло, но чудесным образом не сломалось. Звук выстрелов отразился от Башни за долю секунды до того, как пушечное ядро пробило угол палубы, осыпав их градом щепок и напугав до зубовного скрежета. Шелковая оболочка начала деформироваться в нижней части – верный признак того, что они теряли газ.

Сенлин увидел дыру в аэростате и на миг настолько ужаснулся, что страх показался эйфорией. Они вот-вот должны были упасть с неба, как подстреленная птица.

Но у него на глазах прореха запечаталась сама, как будто какая-то вторая кожа, какая-то внутренняя мембрана прижалась к месту разрыва.

Через мгновение они оказались вне досягаемости оловянных солдат Добродетели, и шквальный огонь резко прекратился.

Они поднялись на спокойном течении. Корабль казался почти неподвижным. Небо было безмятежным. Сенлин встал, охлопал себя в поисках пятен крови или торчащих костей, но не обнаружил ни того ни другого.

– Вот это повезло, – сказал Сенлин, дрожащими руками поправляя манжеты. – Воздушные шары обычно не латают сами себя, не так ли?

– Нет, – сказала Эдит, преклонив колени, чтобы осмотреть дыру с рваными краями, которая зияла в правом борту корабля. – Волета, Ирен, уберите эти нелепые простыни с нашего судна.

Сенлин свежим взглядом осмотрел серый аэростат над головой.

– Самозапечатывающаяся оболочка. Замечательное приспособление для такой баржи.

– Одно из изобретений Сфинкса. Билли Ли его выторговал. – Эдит встала и пнула часть разбитой палубы в пропасть.

– А чем заплатил?

– Рукой, – сказала она.

После случившегося у них не осталось выбора. Такой маленькой команде на таком скромном судне никто не предлагал честную работу. Каждый порт, куда они приближались, гнал их прочь, как муху со стола. Они прибегли к пиратству, чтобы не умереть с голоду.

Сенлин потягивал ром и щурился от воспоминаний.

– У нас неплохо получается убегать.

– У нас очень хорошо получается вляпываться в такие ситуации, когда убегать необходимо, – уточнила Эдит. – Знаешь, мы могли бы захватить новый корабль с настоящими пушками и, возможно, более крепким корпусом, – продолжила старпом, вертя чашку в руке. – Не будь мы такими добросовестными пиратами, могли бы…

– Эдит, я не хочу возвращаться к этой теме. Мы не можем погубить невинных воздухоплавателей, чтобы решить свои проблемы. Если бы нашего оснащения хватало, чтобы захватить боевой корабль Пеллов или другое пиратское судно, я бы согласился. Но его не хватает, и мы не допустим жертв среди честных людей. Мы не такие.

– Мы именно такие. Нравится тебе это или нет, но мы пираты. Слова «пожалуйста» и «спасибо» этого не изменят. Нельзя быть немножко дьяволом, нельзя быть джентльменом-грабителем. Можно быть лишь сильным или слабым, старательным или мертвым. Ты слышал, что сказал тот пьянчуга-капитан. О нас ходят слухи, Том! Как скоро какой-нибудь честный человек решит, что мы не такие умные или ужасные, какими кажемся? Как скоро нам дадут отпор?

– Я не стану взбираться выше в иерархии самодовольства, Эдит. Такие решения меняют человеческую природу. Безвозвратно. Посмотри на Волету. Мы не говорим об этом, но я уверен, что ты заметила. Она твердеет. Она становится безжалостной и безрассудной.

– Она молода.

– Человека бросают за борт, а она шутит, что он плохая птица.

– Я с ней поговорю.

– Мы можем бухтеть сколько угодно, но факт есть факт: я пустил в ход трение, от которого появилась мозоль. Это моя вина. Я капитан и потому отказываюсь обрабатывать напильником остатки ее совести, выбирая для нас путь убийства! Если каким-то сказочным образом я найду жену, мне все еще хочется верить, что она не увидит во мне незнакомца. – Его голос задрожал от пыла, и он оборвал речь резким кашлем. – Прости. Я немного перестарался.

Эдит, которая уже собралась откинуться назад, снова поставила локти на стол.

– По крайней мере, ты не погружен в мрачные раздумья. Споры я вытерплю; мне ненавистно смотреть, как ты таращишься в пустоту.

Она провела по боковой части механической руки, вдоль выгравированной арабески, отыскивая потайную защелку. Ухватила ее ногтем, и выдвинулся маленький ящичек, выбросив в ладонь стеклянный флакон. Рука выпустила струйки пара и тяжело упала на стол. Эдит поднесла флакончик к лицу и увидела, что он еще наполовину полон светящейся красной сывороткой. Удовлетворенная, она вставила батарейку обратно.

Сенлин много раз наблюдал этот вечерний ритуал, но знал, что его не стоит комментировать. Любой наводящий вопрос по поводу руки, топлива или таинственного Сфинкса, который ее сделал, всегда вызывал настороженное молчание.

Она допила ром и искренне улыбнулась Сенлину:

– Том, а ты не спрашивал себя: а в ту ли дверь мы стучимся? Ты уверен, что твоя жена в Пелфии?

– Не уверен, – признался он. – Я гоняюсь за слухами и догадками, но это все, что у меня есть.

– Конечно, – сказала она. – Я с тобой. Команда с тобой. Ты был с нами, и поэтому мы будем с тобой. – Она встала и один раз стукнула по столу. – Я собираюсь лечь спать. Спокойной ночи, капитан.

– Спокойной ночи, мистер Уинтерс, – сказал Сенлин со слабой улыбкой.

Когда дверь в штурманскую рубку захлопнулась, он наконец повернулся к женщине в белой ночной рубашке, которая сидела на его кровати в течение последнего часа. Она состроила ему детскую гримасу, как гуппи в аквариуме, затем поднесла щетку к темно-рыжим волосам. Она напевала, распутывая узлы.

Сенлин зажмурился.

Он устроил ловушку для Комиссара в рамках плана побега из порта Голла. Он набил ящик наркотиком под названием белый кром, ожидая, что Паунд и его люди свалятся в конвульсиях, когда его откроют. Но Сенлин угодил в собственную ловушку. Он вдохнул чудовищную дозу – и появилась она.

Мария не выглядела галлюцинацией. Ее фигура не была прозрачной, как отражение в зеркале, которое можно изгнать, погасив лампу. Она не сияла, не мерцала и не говорила глухим и глубоким голосом, не имела других вычурных привычек, свойственных призракам. Она выглядела вполне реальной, что, конечно, только ухудшало положение Сенлина.

Он ожидал, что она исчезнет, как только действие наркотика подойдет к концу. Он не сказал ни Эдит, ни команде о дозе или привидении, потому как не хотел их беспокоить и еще надеялся, что его страдания долго не продлятся. Но прошло несколько месяцев, а она все продолжала мучить его. Она была как ребенок, которого можно утешить только вниманием – вниманием, которое он отказывался уделять, опасаясь поощрять ее. Она пела и моталась туда-сюда, не успокаивалась, и он игнорировал все это, насколько мог, хотя невозможно было полностью отвлечься. Иногда она исчезала на несколько часов или полдня, если ему везло, но как только он начинал думать, что вылечился от нее, она появлялась и вновь начинала его донимать.

Хуже всего было, когда она с ним говорила. Он ненавидел, когда она говорила, потому что в этом отношении видение не было похоже на женщину, которую он любил и на которой женился. Призрак был злым, подозрительным, мелочным и проворно давал самые обескураживающие советы. Он чувствовал себя скованным узами с воплощением собственных сомнений.

Сжимая пустую чашку, он открыл глаза. Видение никуда не подевалось и наблюдало за ним с кровати.

Она отложила щетку в сторону и опустила руки на покрытые колени, как будто собиралась обратиться к ребенку.

– О Том! Дорогой, дорогой Том, – сказала она. – Ты не знаешь, что делаешь. Ты не имеешь ни малейшего понятия.

Проигнорировав видение, Сенлин лег на кровать и достал этюд, изображающий Марию. На картине она сидела в окружении орхидей на террасе студии Огьера. Похожие на светлячков лучи света Купален испещрили ее голую кожу. Выражение ее лица казалось нежным и смелым одновременно. Сенлин хотел погрузиться в картину, сделаться частью сцены. Он поднес икону к губам и поцеловал складки и выступы, оставленные кистью художника.

Видение Марии ухмыльнулось ему от подножия кровати.

– Ты такой же заблудший, как и я, – сказала она. – И когда твоя милая маленькая команда все узнает, они проверят, хорошая ли ты птица.

Глава четвертая

Доверие – это мышца, которая лучше всего работает рефлекторно.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Вертун был совсем не похож на обычный порт. Он не был связан ни с каким кольцевым уделом; он не крепился ко входу; он никуда не вел. Он цеплялся за Башню, как кокон мотылька цепляется за ствол дерева, и, в точности как гардеробная, из которой мотылек вылетает крылатым, Вертун выглядел весьма непритязательно.

Джумет, бродячий поэт Башни, описал Вертун в третьем томе своего «Пиетета» как напоминающий «сломанную гармошку, / что висит на столбе в поле / и годами гниет себе потихоньку».

Длинная хаотичная конструкция включала несколько этажей, и комнат в ней было столько же, сколько в городском многоквартирном доме. Тысячи рук и полдюжины поколений сооружали ее из мусора и обломков. Нигде в ее анатомическом строении не нашлось бы ровной перекладины или двух одинаковых балок. Вертун не имел нормального фасада, его заменял единый, непрерывный гобелен. Эта шерстяная обертка, натянутая на деревянную раму, делала всю конструкцию чахлой и хрупкой с виду.

Узор на гобелене Вертуна был замысловатым и беспорядочным: пиктограммы, символы и метки располагались густо и под любым углом. Это напоминало Сенлину старого татуированного моряка.

Во время предыдущих визитов он провел несколько часов, изучая странный код, которым был испещрен гобелен, но так и не вник в смысл.

Причудливая обертка иногда обманывала новичков, вынуждая их думать, что Вертун – цивильное местечко. Ничто не лежало дальше от истины. Это был опасный порт, полный торговцев-нелегалов, стареющих блудниц и наемников, ищущих грязную работу. Разумеется, у него были практические достоинства: человек мог продать награбленное, наполнить кладовую, напиться и найти желанного спутника – все в нескольких минутах ходьбы. Но факт оставался фактом, каждая сделка предполагала, что тебя могу обмануть или пристрелить.

Бухта была слишком шаткой, чтобы удержать якорь, поэтому посетителям приходилось швартоваться вдоль большой трещины в Башне, пересекать зазор между кораблем и выступом и совершать опасный поход в порт пешком. Падать было далеко. Вывалившись из трещины, какой-нибудь несчастный получал целых семь секунд, чтобы задуматься о своей жизни, чей конец стремительно приближался.

У Ирен обнаружился талант находить в песчанике такие места, где гарпун застревал сразу и накрепко. Сегодня получилось пришвартоваться с первого выстрела, и корабль не выдернул якорь, когда Адам сбросил балласт, чтобы натянуть трос. Убедившись, что он выдержит, Ирен пересекла зазор с помощью шкива с ручками. Волета последовала за ней, но без каталки, цепляясь за трос руками в перчатках. Адам не мог на нее смотреть, убежденный, что трос может в любой миг перетереть кожу. Но Волета была легкой, и она гасила скорость, зажимая трос каблуками ботинок. Когда обе дамы надежно устроились в трещине, Адам прикрепил две бочки рома к шкиву и отправил груз следом за ними.

– Собираешься проверить, есть ли у твоего приятеля идеи о том, как потихоньку пробраться в Пелфию? – спросила Эдит Сенлина.

– Он вряд ли «приятель», но да. Я на это намекнул в прошлый раз, но он сделал вид, что не понимает. Может, я смогу подразнить его, предложив немного денег.

– За ром я бы взяла не меньше двадцати шекелей. Это не какое-нибудь пойло, – сказала она. – Это может быть лучшее, что бухта видела за целый год.

– Согласен.

– Я хочу остаться на корабле, – заявил Адам так быстро, что стало понятно: он какое-то время боролся с собой, стремясь заговорить. Сенлина и Эдит его слова застали врасплох, и Адам принялся выдвигать доводы: – Если бы у меня был хоть один выходной, я бы мог разобрать консоль и выяснить, что скрывается за неработающими рычагами. – Он открыл решетку топки и размешал угли. Излишнее действие, но ему было трудно смотреть Сенлину в глаза.

Эдит поджала губы и взглянула на капитана в ожидании ответа.

Просьба Адама была достаточно разумной, и Сенлин собирался сказать: «Да».

Но тут вымышленная Мария развернулась в проеме большой каюты и изгнала эту мысль. На ней был красный пробковый шлем, который закрепился в его памяти. Ее ботинки для верховой езды и белая блузка выглядели до нелепости изысканно на покрытой оспинами палубе корабля.

– Не глупи, Том, – сказала Мария, заправляя темно-рыжие волосы под шлем и направляясь к нему. – Глупо опять верить этому мальчишке.

Эдита кашлянула.

Сенлин понял, что смотрел в пустоту. Он ущипнул переносицу, прикрывая глаза ладонью. Попытался восстановить первоначальный ход мыслей. Он теперь стал очень рассеянным; вечно гонялся за какой-нибудь идеей.

Беда в том, что на этот раз Мария была в чем-то права. Адам уже дважды предал его, и, хотя причиной было желание защитить сестру, факт остается фактом: парень ненадежен. Если Адам останется в одиночестве, что помешает ему позвать Волету, улететь с нею и бросить остальных? Если вера Сенлина в молодого человека будет предана в третий раз, винить в этом придется не Адама.

Но справедливы ли его подозрения? Сейчас Волете ничто не угрожало. Разве нельзя довериться парнишке хотя бы в хорошую погоду? Это разумный риск, ну в самом деле, и он мог бы помочь возродить былую уверенность Адама. За недели, прошедшие после их побега, он сделался таким робким.

Сенлин открыл глаза, чтобы вынести вердикт, и увидел Марию – она прижимала свой нос к его собственному. В тени ее глаза казались темными.

Он поморщился и вздрогнул, не успев взять себя в руки. Она исчезла в тот же миг. Эдит и Адам смотрели на него с беспокойством.

– Чихнуть захотелось, – нескладно соврал он.

Эдит нахмурилась и повернулась к Адаму:

– Штурман не должен оставаться на корабле. Это привилегия старпома.

– Но ведь так не должно быть, – сказал Адам, от отчаяния поднимая голос.

– Забавный способ говорить «да, сэр», воздухоплаватель, – отрезала она.

– Да, сэр, – хмуро отозвался Адам.

Он поднял монокль в резиновой оправе, который висел у него на шее, и устроил поверх единственного глаза. Половинчатые защитные очки-гогглы были его собственным изобретением, и в этом приспособлении для циклопа и с повязкой на втором глазу он выглядел немного невменяемым, но гордым, – словом, очки благотворно влияли на его чувство собственного достоинства.

Как только Адам сошел с корабля, Сенлин повернулся к Эдит:

– Прости. Я просто тщательно обдумывал ответ.

– Можешь прихватить масло для моей руки? – одновременно с Сенлином спросила она.

– Я собирался сказать: «Да».

– Но не сказал ничего. В этом-то и проблема. Что мне делать, если ты превратишься в горгулью во время настоящего бедствия? Ждать, пока оттаешь; ждать, пока все «тщательно обдумаешь»? – От досады ее щеки зарумянились. – Мы все ждем, капитан. Но ждать вечно не получится.

Сенлин открыл рот, но она перебила его:

– Пожалуйста, не забудь про масло.

К Вертуну вела глубокая кривая трещина. Некоторые участки были узкими, как полка, другие – широкими, как проселочная дорога. Местами край недавно обсыпался, намекая на неудачный инцидент. Основная часть пути была гладкой после многолетнего использования, хотя от этого не делалась безопаснее.

Земля не переставала раскачиваться под командой «Каменного облака», пока они изо всех сил пытались восстановить сухопутную походку. Им пришлось бороться с желанием упасть на колени и ползти на четвереньках.

Кроме Волеты. Она понеслась вперед, порывистая, как горная лань.

С высоты утеса рынок на крыше выглядел достаточно мирным. Выбеленные солнцем навесы теснились у края палубы. Толстяк-органист играл веселую мелодию, а женщина пела хриплым фальцетом. Воронка крачек кружилась и устремлялась вниз, ныряя за объедками. В воздухе витал теплый аромат табака и мяса, которое было так сильно приправлено, что могло сойти за благовоние.

Это было приятное зрелище. Вертун в каком-то смысле сделался их родным портом.

Они спустились на пол рынка и попали в метель перьев, которые бросала старуха, сноровисто ощипывая голубя. В ларьке позади нее висела жалкая коллекция ощипанной птицы.

На рынке продавалось все необходимое, хоть оно и не бывало никогда в очень хорошем состоянии. Будь то заклепка, чайник или щипцы, кузнечное железо всегда оказывалось ржавым. У продавца одежды было много рубашек и брюк различных нечеловеческих размеров. Врач с синей кожей продавал мощный тоник, который, по его словам, должен был вылечить все, от подагры до огнестрельных ран, без единого побочного эффекта – кроме небольшого (и привлекательного!) посинения. Все было гнутое, разъеденное коррозией, залатанное и неправильно подобранное. Но для человека без страны рынок был садом наслаждений.

Как только они начали протискиваться через толпу карманников и лоточников, Волета бросилась прочь без предупреждения или объяснения. Она нырнула под поднос с утилем – петлями и гвоздями, – испугав продавца. Он замахнулся на нее, но девушка протиснулась под заднюю занавеску ларька и исчезла.

Никто не удивился, увидев, как она убегает, и меньше всего Адам. Тем не менее он счел нужным поворчать о ее безрассудстве. Эти жалобы стали частью ритуала швартовки: они приходили в порт, Волета исчезала и Адам клялся, что в следующий раз привяжет ее к себе веревкой, как поступали безнадежные туристы на Рынке. Все прекрасно знали, что у него больше шансов надеть поводок на угря.

Продать ром было легко. Алкоголь всегда был в дефиците, поэтому справедливая цена требовала лишь небольшой дегустации и торга. Сенлин продал обе бочки одноногому покупателю, а затем они с командой собрались тесной группкой. Он дал Ирен и Адаму десять шекелей, чтобы купить запас еды на корабль, и еще три шекеля, чтобы потратить в пивной после покупок. Один шекель был для Волеты, если она решит вернуться. Они согласились вновь собраться на «Каменном облаке» через несколько часов.

Сенлин с радостью оставил шумные запахи и крики рынка позади. Он спустился по общественному пандусу на нижние этажи, где портовый шерстяной «чехол» окрашивал солнечный свет в красивый оттенок охры. Пандус изгибался вдоль гобелена, изредка разветвляясь и уводя в камеры, где сурового вида люди пили, играли в кости и пели песни с детскими мотивами и непристойным содержанием. Комнаты разделяли висячие ковры из толстого войлока. Сплошные стены и двери здесь были неслыханным делом. Стоило только захотеть, и он мог бы украдкой пробраться в любое помещение в бухте.

Женщины с нарумяненными щеками и насурьмленными глазами околачивались возле клетушек с дверьми-пологами размером не больше гардероба. Они носили объемные грязные кринолины, драный тюль и потертые кружева. Эти платья, которые должны были вызывать воспоминания о некоем лучшем обществе, о высшей добродетели, только делали их более жалкими, как мертвые цветы, возложенные на свежую могилу.

Дамы следили за Сенлином, ожидая от него признаков заинтересованности. Он поднял воротник и прибавил шагу.

Гобелен не препятствовал ветру. Он тек большими и малыми потоками, отчего коридор пульсировал, как сердце. Видение Марии привело его вниз. Она оглянулась на него через плечо и улыбнулась, когда увидела, что он все еще там, словно он следовал за ней, а не наоборот. Он старался не связывать это видение с бедняжками в переулках или сладким воспоминанием о жене, потому что стоит лишь однажды позволить фантому стать звеном между памятью и страхами – и следом, несомненно, придет отчаяние.

Единственным человеком в Вертуне, к которому Сенлин испытывал теплые чувства, был Арджуна Бхата. У Арджуны была кожа цвета крепкого чая, яркая, как свеча, улыбка и неисправимая склонность к шуткам. Он рано полысел, но сохранил больше юношеской энергии и оптимизма, чем сам Сенлин. Эти черты характера год назад отпугнули бы директора школы, но теперь они, несомненно, его привлекали.

Магазин Арджуны Бхаты занимал весь нижний этаж Вертуна. Пространство было завалено безделушками, антикварными штучками и мебелью загадочного назначения, собранными со всех кольцевых уделов Башни. Среди всех этих диковинок лежали катушки с пряжей, мотки пряжи, маленькие гнезда из пряжи попадались под ногами, под стульями и в каждом укромном уголке. Сенлин нередко удивлялся этому изобилию пряжи, однако то была лишь одна причуда из многих. Этаж был весь в таком несуразном беспорядке. С первого же взгляда Сенлин увидел трон из оленьих рогов, ржавый гонг, безрукую статую юноши с тошнотворной улыбкой и трагичного вида куклу с шевелюрой из кукурузных рыльцев и без глаз.

Мария – которой на самом деле там не было – коснулась щеки уродливой куклы.

– Разве это не ужасно? – спросила она. – Если бы у нас был ребенок, я думаю, он был бы таким же вот нелюбимым и преследовал бы нас до конца жизни.

Сенлин вздрогнул и снова поежился, когда Арджуна обогнул башню из оттоманок и хлопнул в ладоши в знак приветствия:

– Том Мадд! Как поживаешь? Тебе холодно? С чего вдруг? Здесь почти как в таджине! Знаешь, что такое таджин? Это посуда, вот такой формы. – Он нарисовал фигуру в воздухе. – Простые люди используют его, чтобы превратить еду в пудинг. Можно положить камень в таджин, и получится желе. Ты заболел?

– Просто мимолетная дрожь, – сказал Сенлин, пожимая руку Арджуны.

– За многие годы я разработал теорию о том, что вызывает дрожь в теплой комнате. – Арджуна прищурился, и у Сенлина екнуло сердце – ему показалось, что купец каким-то образом обнаружил истинную причину его содрогания. – Нечистые помыслы. Хм? Да-да, не стоит отрицать, Мадд. Это естественно, когда встречаешь такую красоту… – он погладил круглую щеку безрукой статуи, – и чувствуешь прилив страсти. – Арджуна положил руку ему на грудь и изобразил биение сердца: – Пум-пум! Пум-пум! Вся кровь приливает к груди, а конечности замерзают, отчего и дрожишь. Нет? Не в настроении шутить? Прости, ничего не могу поделать с собой. Я пьян от одиночества. Что я могу сделать для тебя, друг?

– Масло, – сказал Сенлин, пытаясь хоть немного проникнуться веселым настроением Арджуны, пока Мария мелькала где-то на краю поля зрения. – Что-нибудь для хороших шестеренок.

– У меня есть именно то, что нужно. – Арджуна перегнулся через островной прилавок так, что чуть сандалии с ног не свалились, и достал стеклянную баночку. – Для тебя – четыре пенса.

– Для остальных, полагаю, два, – заметил Сенлин с кривой улыбкой.

– Если пришел меня ограбить, надел бы маску! – Арджуна вскинул руки. – Ладно. Три пенса.

Сенлин заплатил, сунул баночку в карман, но не торопился уходить. Он замер, как будто превратился в еще один несуразный предмет обстановки.

– Я, конечно, рад твоему визиту, Мадд, – проговорил Арджуна с некоторой осторожностью. – Но этот пустяк можно было купить где угодно. И потому я задаюсь вопросом, уж прости, – не хочешь ли ты чего-то еще?

– Полагаю, да. Мне нужно… наставление. Я уже упоминал Пелфию.

– Помню. Это место, куда ты хочешь попасть?

– Да. Но порты… скажем так… не спешат меня приветствовать, – проговорил Сенлин с усилием. Ему было неприятно делиться столь многим, пусть даже с человеком, который всегда был с ним дружелюбен. Говорить здесь о своих делах всегда было рискованно, особенно если за твою голову почти наверняка назначена награда. Но Сенлин зашел в тупик и не имел ни влияния, ни богатства, ни знаний, чтобы его преодолеть. У него не было выбора. – Ты не знаешь, где я могу достать рекомендательное письмо, приглашение или… убедительную подделку?

Арджуна рассмеялся, но остановился, увидев, что смеется в одиночестве. Он откашлялся.

– Прости меня. Довольно большой скачок от баночки с маслом к подделке, тебе не кажется? У меня нет ничего подобного. И будь осторожен с теми, кого об этом спрашиваешь. Я знаю двадцать человек, которые продали бы тебе плохую фальшивку, чтобы тебя застрелили.

– Ценю твою честность.

– Пелфия – недружелюбное место, Мадд. И даже хуже, я думаю. Мне жаль, что у тебя возникли такие неприятности, но я не знаю, чем помочь. Мои познания о мире… – он взял шлем из слоновой кости, вырезанный таким образом, чтобы напоминать вьющуюся шевелюру, надел нелепую штуку и улыбнулся, – в основном, бесполезны. Моя мать говорит, что счастье – это симптом невежества. – Он пожал плечами, снимая «парик» из слоновой кости. – Я очень счастлив.

– А ты знаешь кого-нибудь, кто несчастен?

– О, моя мать. Она весьма несчастна, – просиял Арджуна.

Сенлин улыбнулся в ответ:

– Возможно, она сможет мне помочь. Где она?

– Здесь. Она больше нигде не бывает. Всегда слишком занята, чтобы уйти.

– Она здесь? Где?

– Мужчины приходят поговорить с ней, мужчины вроде тебя. Она ведет учет многих вещей. – Арджуна задумчиво прикусил нижнюю губу. – Но она сложный человек. С такими матерями друзей обычно не знакомят.

Сенлин был настолько очарован беспокойством Арджуны, что почти смог проигнорировать Марию, когда она прыгнула на прилавок между купцом и коническим черепом гигантского муравьеда.

– Берегись людей, которые называют тебя другом, – нараспев предупредила она.

Переведя дух, Сенлин устремил на Арджуну пристальный умоляющий взгляд:

– Если твоя мать согласна встретиться, я бы очень хотел поговорить с нею.

Арджуна поискал в глазах Сенлина намек на сомнения, но обнаружил лишь решимость, и его лицо помрачнело, а свеча улыбки погасла.

– Ладно. Но я предупреждал тебя, Мадд.

Арджуна взмахом руки велел Сенлину обойти прилавок и показал ему люк в полу.

– Ты держишь свою мать в подвале? – удивился Сенлин, которому было совестно, что он полностью вышиб из торговца шутливый настрой.

Ухмылка тронула щеку Арджуны.

– Ты все перепутал. Она держит меня на чердаке, – сказал он и обеими руками открыл люк.

Сенлин заглянул в комнату. Он увидел только воздух и далекую землю в нескольких тысячах футов внизу. Он встревоженно поднял взгляд, и в его ушах прозвучало предостережение Марии: «Берегись людей, которые называют тебя другом».

Но Арджуна не собирался толкать его в люк. Он выглядел обеспокоенным и немного грустным. Ветер накинулся на них, всколыхнув белую куртку Арджуны и развевающийся темный сюртук Сенлина. Лишь тогда он увидел лестницу, а ниже – несколько перекрещивающихся досок, образовавших куцую площадку.

– Моя мать очень проницательна, и у нее нет чувства юмора. Я всегда считал ее страшной. Что бы ты ни делал, не лги ей.

– Я буду… в смысле – я не буду, – сказал Сенлин и, присев на край отверстия, потянулся мыском ботинка к первой ступени.

Он как будто забирался в пропасть.

– Ты поступаешь очень мудро, – сказал Арджуна. – Но это сделает тебя очень несчастным.

Глава пятая

В пиратской бухте нельзя ступить и шагу без того, чтобы к тебе не пристал какой-нибудь шарлатан, обещая сокровища. Впрочем, я полагаю, есть нечто утешительное в том, что рисование и продажа карт с сокровищами способны обеспечить надежный заработок. То же самое можно сказать о написании путеводителей.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Адамос Борей никогда раньше не был ни в ресторане, ни в старомодной деревенской таверне, ни в городском кафе. Такие заведения – помимо того что там подавали пиво без осадка и горячую пищу – имели, как правило, звучные и запоминающиеся названия вроде «Резвящейся Минервы», или «Позолоченного крана лорда Уимбли», или какой-нибудь другой благородной ерунды. У пабов, которые обслуживали его, были грубые описательные названия или только картинки на дощечке, чтобы неграмотные простолюдины могли легко их идентифицировать.

И потому, невзирая на тусклый свет, вонь и неровные скамейки, Адам чувствовал себя как дома в «Уродливом ковре». Под ногами лежал пресловутый ковер, пестреющий табачными ожогами и пятнами от пива. Постоянный сквозняк просачивался сквозь гобеленовые стены, бесконечно перемешивая слой красной пыли, которую задуло из долины, и теперь она покрывала все.

Всякий раз, когда новый посетитель входил в пивную, владелец выкрикивал правила заведения, методично расставляя ударения: «Черная метка за убийство; черная метка за неоплаченный счет». Если среди собравшихся царило оживление, они подхватывали хором: «Черная метка за убийство! Черная метка за неоплаченный счет!» На любого, кто получил черную метку, могли напасть толпой и повесить за шею, если он когда-либо проявит достаточное безрассудство, чтобы снова посетить Вертун. Черная метка была единственным законом, и даже закоренелые преступники уважали его.

Покупки не заняли много времени. Их деньги ушли быстро, и порт мало что мог предложить. На столе стояли два ящика с продуктами. Чечевица, картофель, лук, морковь и яблоки лежали в одном, а в другом – банка растительного масла и бумажные мешки с сахаром, солью и рисом. В минуту мотовства Ирен купила маленький пакетик сушеного чили, а Адам – банку палочек корицы. Это был запас для скромной кладовой, но он казался им сокровищем после многих дней поедания пустынных птиц и студенистой сине-серой гречневой каши, которую они все ненавидели и которую Волета окрестила «каменным пудингом».

– Капитан мне не доверяет, – сказал Адам.

Великанша взглянула на него через край деревянной кружки, но не перестала пить. Они были в ссоре, когда работали на Финна Голла. В то время Адам считал Ирен недалекой сторожевой псиной Голла, а Ирен считала его угрюмым жуликом. Но после побега старая вражда смягчилась из-за насильственной близости, которую принесла жизнь на корабле. Они не сделались друзьями, но зауважали друг друга.

– Думает, что я вор, – продолжил молодой человек. – Он оставляет меня одного на борту, только если мы кого-то захватываем и он сам стоит между мной и моей сестрой. – Адам пододвинул четыре пенса к краю стола, и хозяин пивной подошел, чтобы наполнить кружки из кувшина. – Он считает, я коротаю время, пока не придумаю, как украсть его корабль и сбежать с Волетой.

Ирен, которая никогда не тратила слов понапрасну, пожала плечами, а затем настойчиво постучала по столу, когда хозяин слишком быстро перестал наполнять ее кружку.

– Но мне можно доверять, – сказал Адам. – Я заслуживаю второго шанса.

– Ты его уже использовал, – сказала Ирен.

Звено в цепи, которую амазонка носила на талии, повернулось неправильно, и она, звякая, поправила «пояс», чтобы не жал.

– Ммм, возможно. Но он не понимает, в каком положении я был. Родион обладал властью, людьми, влиянием. Он держал мою сестру в плену! – Адам ткнул пальцем в воздух между ними. Ирен отвлеклась на муху, которая летала вокруг ее головы. – Сделка с Родионом чего-то стоила. По крайней мере, я так думал. А капитан мог предложить лишь мечту. Это было предательство, да, но разумное. И только одно. Ограбление в Цоколе не считается. Я выполнял приказ, и если бы я не…

– Я тебе тоже не доверяю, – сказала Ирен. – Я скажу тебе почему. Ты продолжаешь оправдываться. Ты не признаешь того, что сделал, значит либо ты трус – и я не доверяю трусам, либо ты не думаешь, что сделал что-то неправильно. Так что ты сделаешь это снова.

Ирен попыталась схватить муху, сжала кулак и открыла его. Он был пуст. А муха снова летала вокруг головы хмурой великанши.

Адам принялся крутить свою кружку на столе, как будто работая сверлом.

– Я просто не верил, что у него получится! Это первый урок Башни: выхода нет. Можно утопать все глубже или можно зацепиться за свой кусочек скалы, но выбраться не получится. И все-таки… – он горячо стукнул кружкой, – мы здесь.

– Мы здесь.

– Не хочу быть прокаженным на борту, Ирен. Хочу быть частью команды. Хочу, чтобы мне доверяли. – Он заскрипел зубами, но остановился, ощутив момент просветления посреди густеющего алкогольного тумана. – Ты права. Ну конечно, ты права. Я не могу ожидать, что он доверится мне в третий раз, ведь он не видел от меня ничего хорошего. Я перед ним в долгу. Я должен отплатить ему добром за добро. – Адам сжал запястье Ирен; она состроила кислую гримасу. – Я должен вернуть его доверие. Я должен ему что-нибудь дать! Что ему нужно?

– Деньги, – сказала Ирен и подняла руку, освобождаясь из хватки.

Адам побледнел:

– Я надеялся услышать про новую шляпу, или книгу, или что-нибудь маленькое – такое, что можно украсть. – Ирен фыркнула, впечатленная иронией. – Ну а как еще нищий должен погашать долги? Но ты совершенно права. Этого было бы недостаточно. Этого никогда не будет достаточно. Он хочет найти жену, но он даже не может начать, потому что мы такие бедные, и корабль убогий, и мы все выглядим так, как будто выползли из пустыни. Нам нужна одежда, обувь, надлежащее оружие, новый аэростат, новая топка, новая рулевая консоль, все новое. – Юноша размышлял, постукивая по линзе полуочков, которые торчали на лбу. – Нам нужно состояние. Где можно добыть состояние?

Голос Адама от досады сделался громким, поэтому его легко услышали. Воздухоплаватель с седыми волосами и рыжими усами, внушительный и вздорный тип, наклонился с соседней скамейки и сказал сценическим шепотом:

– Состояние? Стоит об этом подумать, пиши пропало. Теперь ты либо разбогатеешь, либо обнищаешь.

– Я и так нищий. Что ты знаешь о состояниях?

– Не я. Не один лишь я. Все. Все знают, где искать состояние. В облаках, разумеется!

– А-а. Спасибо, мудрый сэр, – сказал Адам со снисходительным кивком.

– Я не полоумный! – Старый воздухоплаватель оскалил коричневые зубы. – Я ничего не выдумываю. Оно в облаках! В Небесном Воротнике. Знаешь, что там, наверху? Серебряные деревья и золотые реки. Драгоценности размером с яблоко. Все, что тебе нужно сделать, – это подбежать, протянуть руку и зачерпнуть горсть сокровищ. – Он так жестикулировал, что едва не упал со скамейки.

– Тогда почему ты этого не сделал?

– Потому что это чужое сокровище. Там есть всякие штуки, совсем не похожие на то, что знаем мы. Существа, настолько далекие от нас, грязевиков, что их повседневные дела выглядят как магия. Время от времени такой небесный мальчик, как ты, заглядывает туда. Это никогда не заканчивается хорошо. В конце концов твои внутренности раскинутся по Окаемке, питая стервятников.

Адам бросил на Ирен вопросительный взгляд, пытаясь понять, поверила ли она хоть части того, что наплел этот человек. Великанша сунула палец в ухо, покрутила, а потом изучила добычу.

– А теперь почему бы тебе не поблагодарить старика за то, что поделился мудростью? – заключил усатый воздухоплаватель и, перевернув свою кружку, потряс ею.

Понимая игру и желая сохранить мир, Адам неохотно положил пенс на край соседнего стола.

– Черная метка за убийство! Черная метка за неоплаченный счет! – провозгласил хозяин пивной.

У их стола появилась Волета, и Ирен подвинулась, освобождая для нее место на скамейке. Тот факт, что Ирен симпатизировала Волете, был очевиден лишь для тех, кто изучил все нюансы выражений лица амазонки. Там, где остальные видели в молодой женщине безответственность и капризы, Ирен находила отражение самой себя: бунтарство Волеты, ее любовь к одиночеству, ее смелость – все это напоминало юность Ирен, оставшуюся в далеком прошлом. Амазонка очень привязалась к Волете.

– Почему ты все время уходишь? – спросил Адам.

– Почему ты все время сидишь сиднем? – парировала Волета, стягивая перчатки за пальцы.

Скользнув мимо локтей Ирен, которыми та упиралась о стол, девушка схватила ее пиво и сделала большой глоток. Амазонка, что было ей несвойственно, допустила вторжение. Когда Волета поставила кружку, из ее рукава вырвалась серая вспышка, обвилась вокруг руки и сжалась в комок на плече. Адам поморгал единственным глазом и решил, что это крыса.

– Почему у тебя крыса на плече?

– Это не крыса. Это белка. Белка-летяга, – сказала Волета и потянулась, чтобы погладить животное, которое мгновенно переместилось через ее загривок на другое плечо. Когда Волета потянулась туда, белка перебежала обратно. – Ее зовут Пискля.

Пискля зарылась в темные кудри Волеты и высунулась из них на макушке.

– Но откуда она?

– Я ее удочерила.

– Нельзя удочерить белку.

– Еще как можно. Один ужасный человек продавал ее за шесть шекелей. Только подумай – мало того что продавал, так еще и за шесть шекелей?! Просто безобразие.

– Черная метка за убийство! Черная метка за неоплаченный счет! – крикнул хозяин пивной.

– Ты ее украла, – сказал Адам.

– Нельзя украсть живую душу. Я ее освободила.

– Устами младенца! – раздалось позади.

Они были так поглощены выходками белки и спором, что не заметили, как кто-то подошел. Но теперь-то вновь прибывшего разглядели все. Дородный, в кожаной одежде, с темными раковыми разрастаниями на лице, похожими на пятна леопарда. Он проворно выхватил белку из волос Волеты, и та не успела среагировать.

– Полагаю, украв окорок, ты бы тоже сказала, что у него есть душа. Очень удобный способ защиты, – сказал он, а потом продолжил ироничным тоном: – «О, ваша честь, я не воровка! Я спасительница душ!»

– Отдай ее, – ровным голосом сказала Волета, вставая. – И не сжимай так сильно.

Ирен и Адам не сидели безучастно. Адам осторожно вытащил свой ненадежный пистолет и держал наготове под столом. Но Ирен интуитивно нащупала ствол и повернула к полу. Ее взгляд заверил его, что она не позволит ничему случиться с девушкой. Адам сурово посмотрел на нее, но не поднял пистолет во второй раз.

– Ох, девка! – ответил «леопард». – Я буду сжимать, как хочу. – Он поднял кулак с зажатой белкой, чья маленькая серая голова беспокойно вертелась. – Ты должна мне шесть шекелей и еще один за то, что пришлось за тобой гнаться. Платить можешь тем, что в кошельке, – или, если хочешь, тем, что под юбкой. – Он посмотрел на нее с вожделением, обнажив мощные и черные десны, как у пса. – Уж я-то могу сказать, что мне нужней.

Ирен встала лицом к лицу с пятнистым:

– Я заплачу за белку.

Он бросил злобный взгляд на великаншу:

– Ну, от тебя я предпочту кошелек.

– Два шекеля.

– Я же сказал, семь. Семь – или никакой белки. – Он поднял над головой кулак, в котором зажал зверька. Когда Ирен не дрогнула и не пересмотрела свое предложение, «леопард» равнодушно пожал плечами. – Ну лады. Никакой белки.

Он швырнул бедняжку об пол с такой силой, что белка подпрыгнула на желтом ковре и замерла, оглушенная или мертвая. Злодей занес над ней сапог.

Несмотря на все эти причуды, «леопард» не был безрассудным человеком. На самом деле он отличался расчетливостью. В отличие от большинства обитателей Вертуна, он не терял от цифр голову, не считал на пальцах и не был простым тальманом[3]. Он был настоящим мастером абака. Он мог производить сложные расчеты с легкостью, которая позволяла ему обращаться к загадочным силам, выворачивающим карманы людей наизнанку, творящим состояния и поднимающим целину, – в общем, к тому, что люди попроще зовут «удачей».

«Леопард» любил играть с вероятностями.

Он мог бы просто сообщить о маленькой шлюхе кому надо, едва заметив, как она выхватила белку из клетки, но от черной метки не было никакой прибыли. И потому он пошел за нею следом, принялся выжимать из нее деньги на глазах у друзей, предложил зловещую альтернативу, чтобы подстегнуть торг, который, как он ожидал, должен был завершиться на четырех шекелях и двух пенсах. Он отверг первую ставку великанши и усилил срочность переговоров, оглушив белку и пригрозив раздавить сапогом. Он, конечно, вовсе не собирался давить собственное имущество насмерть.

К несчастью для «леопарда», Ирен ничегошеньки не смыслила в вероятностях.

Он был не готов к тому, что случилось с ним дальше: он взлетел. Что-то ухватило его за пояс, а что-то еще – за воротник, и он повис над полом. Он парил. Что-то коснулось его головы. Сначала это не было неприятно, но затем давление распространилось на уши, шею, плечи. Казалось, ему на голову надевали слишком маленькую шляпу. Затем сопротивление уступило место звуку рвущейся ткани и яркому, неотфильтрованному свету. На одно замечательное мгновенье он почувствовал себя голым и невесомым, как младенец на руках.

Затем он начал падать.

Хозяин пивной проследил за тем, как великанша схватила пятнистого торговца за рубашку и штаны и швырнула через гобелен. Бедолага, казалось, растворился в луче света.

Амазонка посмотрела на хозяина пивной с задумчивым выражением лица, как будто спрашивая себя: видел ли он, что она сделала?

Разумеется, видел. Все видели.

Хозяин пивной вздохнул и сказал:

– Черная метка за убийство…

Глава шестая

Упущения становятся ложью и т. д.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

У подножия лестницы, как обнаружил Сенлин, вместо пола простиралась пустота.

Те несколько досок, что там были, заскрипели и затрещали приводящим в замешательство хором, стоило на них ступить. Он сориентировался на местности. По одну сторону шесть длинных пальто и шесть больших шляп висели на колышках на доске. Некоторые пальто под воздействием сил природы выцвели; другие выглядели такими же темными, как чуланы, откуда их достали. Одна симпатичная треуголка сгодилась бы для адмирала. Сенлин задался вопросом: на какую благородную компанию он наткнулся?

Но потребовалось лишь немного оглядеться по сторонам, чтобы понять: хозяева вещей их бросили. Вокруг – ни души, а также никакой мебели. Впрочем, пола тоже не было. Только голые распорки и балки да еще воздух между ними. Даже гобелен не доходил так далеко.

Ветер, которому ничто не препятствовало, носился вокруг. От внезапного порыва Сенлин опять схватился за лестницу. Цепляясь за перекладины, он сражался с противоборствующими чувствами – желанием вернуться на более твердую поверхность и болезненным побуждением взглянуть вниз.

Тот самый порыв ветра, что дразнил его, также раздвинул «барьер» из пальто. За ними Сенлин увидел яркий всплеск цвета. Поддавшись любопытству, он собрался с духом и протиснулся через занавес из рукавов и фалд.

Его встретило видение настолько захватывающее и неожиданное, как будто он, пробравшись через унылую живую изгородь, попал в буйно цветущий секретный сад.

Он стоял на краю паутины из шерсти.

Тысячи прядей всевозможных цветов стекали со стропил, соединялись в полосы и собирались в центральную точку. В мгновение ока он понял, что видит перед собой то, для чего предназначалась обширная коллекция пряжи в магазине Арджуны; нити из тех катушек проходили через отверстия в полу и появлялись здесь как лучи паутины.

В центре паутины сидела лысая женщина, закутанная в шаль. Она баюкала на коленях ткацкий станок, который поглощал все ее внимание. Под ней не было ничего, кроме длинных шерстяных нитей и бескрайнего неба.

Это могла быть только мать Арджуны.

Сенлин поискал какой-то путь, чтобы приблизиться к ней, но не нашел. В пределах досягаемости не было ни досок, ни балок, ни стропил. Только нити паутины, уходящие вниз, перекрещиваясь и оставляя нерегулярные просветы, и женщина, что ожидала в центре.

Порыв ветра ухватил его за сюртук и чуть не сбросил с выступа. Теперь он понял, зачем нужна вешалка для пальто; свободная одежда могла превратить человека в воздушного змея. Но лишь когда Сенлин повесил сюртук рядом с другими, он полностью осознал, что произошло. Сюртуки принадлежали мужчинам, которые пришли сюда, отважились ступить на паутину и не вернулись.

Шесть сюртуков без хозяев: шесть потерянных душ.

– Прекрасное место, чтобы повернуть назад, – сказала Мария, скользнув мимо его локтя и заглянув вниз. – Давай будем честными, Том, это немного чересчур даже для тебя. Подумай о том, что ты делаешь: рискуешь жизнью, чтобы получить совет от какого-то паукообразного, которое поселилось в основании пиратской бухты. Такой надежный источник! Разве она может сказать что-то важное? Даже если она знает то, что ты хотел бы узнать, – знает, как проникнуть в Пелфию с помощью какой-то забавной уловки, – что тогда? Будешь бродить по улицам и звать меня по имени?

Она раздвинула нити паутины и попыталась пробраться через них.

– Меня там даже нет! Я сбежала давным-давно. Я отправилась домой. Я уже принимаю гостей-джентльменов. Я вытираю пыль со скамеечки перед пианино прямо сейчас!

Она немного поизвивалась, протискиваясь вперед, а затем проникла сквозь дыру в плетении. На мгновение повисла перед ним вверх ногами. Она выглядела так же, как в тот день, когда забралась на дерево, чтобы вызволить воздушного змея, которого он сделал для нее. Потом ее вес перераспределился, поверхность перестала ее удерживать. Она упала без единого слова.

Сенлин молча смотрел ей вслед, чувствуя комок в горле. Это было всего лишь видение, и все же ему с трудом удалось не завопить от потрясения и разочарования.

Возможно, стоит повернуть назад. Возможно, это безрассудство. Но к чему возвращаться? К замешательству? Невежеству? Неизбежному сползанию в жизнь, полную насилия? Конечно, лучше идти вперед, в погибель, чем назад, в гниль.

Он взялся дрожащей рукой за яркие пряди и полез в паутину ткачихи.

Эдит сидела в ванной и наблюдала за одиноким облаком, плывущим над долиной. Она лениво спросила себя: из какого водоема оно поднялось, на какие земли упала его тень, какие культуры оно поливало? Эта мысль унесла ее на семейную ферму. Она скучала по жизни, состоящей из сезонов и урожаев. Она даже скучала по наводнениям, которые уничтожали один урожай только для улучшения следующего. Весь этот период жизни казался таким же далеким и невосполнимым, как ее рука. Пока она пялилась на небо, одинокое облако поредело и растаяло.

Ванной команде служил балластный резервуар, в который можно было попасть, сдвинув наверх доски полубака. Вода не была питьевой, но для купания подходила прекрасно, если не принимать во внимание холод. Она находила это большой роскошью, невзирая на дрожь. На мгновение Эдит освободилась от ответственности.

Она сидела, положив руки на палубу: левая была мускулистой, палевого цвета, плечо покрывали темные веснушки, которые у нее появились в детстве. Другая рука представляла собой громоздкую конструкцию из пластин, болтов, клапанов и множества механических деталей, которые Эдит не могла назвать. Но она знала, как ухаживать за этим устройством: ей приходилось ежедневно пополнять запас воды, еженедельно смазывать суставы и примерно раз в месяц заменять жидкую батарею, чей запас был ограничен. Как ни странно, движитель сделался ее частью. Она не могла представить жизнь без него.

Механическая рука идеально подходила для некоторых работ: вскрывать ящики, носить тяжести и выбивать зубы – со всем этим устройство на ее плече отлично справлялось. Но другие задачи, часто простые, сделались обременительными. На то, чтобы одеться и раздеться, уходило в два раза больше времени, чем раньше. Когда требовалось завязать узел, на лбу выступал пот. Даже мытье волос, когда-то бывшее медитативным процессом, теперь стало утомительной, иногда болезненной работой.

На мгновение она решила отказаться от этой самой работы. Потом почуяла запах своих волос, и решимость вымыть их вернулась.

Час спустя она стояла одетая у руля, ее кожа сияла, темные локоны сохли на ветру. Она снимала показания флюгера, барометра и анемометра, рассчитывала высоту, отмечала расположение солнца, а затем решила отправиться в большую каюту, чтобы записать измерения в судовой журнал.

Пока Билли Ли был капитаном, Эдит привыкла вести журнал, так как он часто отвлекался на ту или иную авантюру. В то время она только начала учиться писать левой рукой, и поэтому ее дополнения были короткими и некрасивыми. Ее почерк улучшался, но медленно. Став капитаном, Сенлин взял ведение журнала на себя. Его стандарты по поводу почерка, орфографии и пунктуации граничили с фанатизмом. Эдит предоставила Сенлину возможность возиться с засечками и завитушками, потому что по какой-то немыслимой причине это делало его счастливым. Она не открывала журнал месяцами.

Но сегодня Сенлин ее взбесил. Его пустой взгляд, с которым все только ухудшалось в последние недели и от которого капитан казался одновременно отчужденным и немного сумасшедшим, все сильнее действовал на нервы. Его рассеянность тревожила – ведь они на самом-то деле поддавались его одержимости. Если его решимость ослабевает, на что им надеяться?

Поэтому она решила обновить журнал своим неуклюжим, некрасивым почерком, желая напомнить ему, что он не одинок в этом приключении.

Она открыла большую книгу в кожаном переплете с закладкой в виде ленты и просмотрела последние записи. Она удивилась, увидев, насколько Сенлин украсил дневник. Ли писал фрагментами, иногда делал наблюдения, а она была еще более краткой, но Сенлин, по-видимому, решил подробно рассказать об их перипетиях. Она чувствовала себя вдвойне неловко. Во-первых, из-за него – потому что использование судового журнала в качестве дневника напоминало исповедь бакалейщику. Во-вторых, из-за себя – потому как неожиданно обнаружила, что шпионит за ним. Она больше не чувствовала, что стоит в большой кабине. Она словно очутилась в чьей-то спальне.

Забыв о первоначальном замысле, она захлопнула журнал.

Но недостаточно быстро. Витиеватая «М» мелькнула на странице, и Эдит, сама того не желая, выхватила из текста всю фразу.

Она застыла над закрытым журналом, вспоминая написанные слова, как проснувшийся в испуге человек вспоминает неожиданный шум посреди ночи. Ей показалось? Может, слова выглядят зловещими только потому, что она вырвала их из контекста? Эдит размышляла над фразой с растущим беспокойством, пока не поняла, что задерживает дыхание.

Она заставила себя выдохнуть.

Корабль был пуст. Ее волосы все еще не высохли после ванны, но она почувствовала, как тяжесть обязанностей навалилась ярмом.

Эдит открыла журнал и нашла строку, которая приковала ее внимание: «Я вижу Марию ежечасно. Боюсь, я схожу с ума».

Она вытащила стул, села и продолжила читать.

Глава седьмая

Я нахожусь в незавидном положении, когда, освежая воспоминания о жене, полагаюсь на образ, созданный другим мужчиной. Не знаю, как бы я наводил порядок в затуманенной голове без огьеровского портрета Марии.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Он чувствовал себя марионеткой, запутавшейся в струнах. Было трудно двигаться, не застревая каблуком ботинка или не зацепившись пуговицей. Пряжа одновременно стесняла и совершенно не казалась прочной; он в одинаковой степени боялся как застрять, так и проделать дыру в хрупкой сети. Смотреть вниз было абсурдно. Земля казалась такой же далекой, как луна.

Каждые несколько футов он приостанавливал спуск и приветствовал ткачиху на дне паутины. Но либо ветер поглощал его приветствия, либо она игнорировала их, потому что ответа не было. Поскольку он не знал, в чем дело, оставалось лишь пробираться дальше, скользя и хватаясь за нити, все глубже в многоцветную паутину.

Вскоре он приблизился достаточно, чтобы увидеть, что она поразительная женщина, хотя и не в привычном смысле. Ее черты были красивыми, но резкими, даже мужскими. Она казалась недостаточно взрослой, чтобы быть матерью зрелого сына. Ее лысая голова напоминала идеальный фундук. Она не пыталась скрыть или приукрасить эту особенность. То, что могло оказаться фатальным изъяном для другой женщины, ее только сделало красивее.

Женщина утрамбовала уток костяной колотушкой, поправила поперечную рейку и начала плести следующий цвет, вытаскивая нить из невообразимой путаницы, которая ее окружала. Она никак не продемонстрировала, что заметила появление Сенлина или услышала приветствия, пока он не оказался на дне ее призматической воронки.

– Как тебя зовут? – не отрываясь от работы, спросила она.

Голос был звонким, но безразличным, как у медсестры в оживленной больнице.

Сенлин неуклюже распростерся перед нею, пытаясь произвести хоть мало-мальски достойное впечатление.

– Я капитан Том Мадд.

Лицо ткачихи не дрогнуло, когда она отложила челнок, достала откуда-то из своего одеяния блестящие ножницы и отрезала пучок нитей у своих ног.

Сенлин упал всего лишь на несколько дюймов, прежде чем паутина его снова поймала, но этой доли секунды хватило, чтобы кровь застыла в жилах. Каждая часть его тела дрожала от паники.

– Спокойнее, юноша. Не надо дергаться.

Сенлин хотел сказать, что он не дергается, у него конвульсии, но от ужаса челюсть свело, и он смог только хрюкнуть в ответ.

Женщина посмотрела на него в первый раз и, кажется, убедилась в справедливости изначального впечатления.

– Давай продемонстрирую, как звучит правда. Меня зовут мадам Фулмала Бхата. Слышишь ее? Как она звенит в ушах? Чувствуешь, как ее дрожь переходит через нити в твои пальцы и кости? Ты ощущаешь честность моего пульса. Правда безгрешна, как дитя.

Бусина размером с грецкий орех скользнула вниз по нитям от трубы в потолке. Ткачиха схватила бусину, вскрыла ее, вытащила маленький бумажный свиток и развернула, поддев краешек ногтем большого пальца.

– Ты продал два бочонка хорошего рома Джону Хэмму час назад. Откуда у тебя ром?

– Пиратство, – выдавил Сенлин, наконец-то сумев пошевелить челюстью.

– Вот и честный ответ. – Она сунула записку в свое одеяние и продолжила ткать. – Итак, теперь мы можем поговорить. Как тебя зовут?

– Том Мадд – это имя, под которым я странствовал последние месяцы. Но зовут меня Томас Сенлин.

– А этот Томас Сенлин – он капитан?

– Нет, он был… я был директором и единственным учителем в маленькой деревенской школе.

– Учителем? – Похоже, теперь она нашла его более интересным. Когда две новые бусины появились из трубы в потолке и сползли к гнезду пряжи, она позволила им остаться у ног неоткрытыми. – Чему ты обучал?

Он хотел бы притвориться, что они просто болтают и она вовсе не ведет допрос. Это казалось единственным способом удержать в узде тошнотворный страх. Конечно, трудно говорить непринужденно, когда ты запутался в паутине, словно муха.

– О, ничего особенного – чтение, письмо, математика, естественные науки, история…

– Какая история? – встряла она.

– Какая? Ну, я полагаю, та, что произошла, – ответил он со смешком.

Ее это совсем не позабавило.

– История не имеет ничего общего с тем, что произошло.

– Как вы можете такое говорить? Для меня очевидно, что вы ответственны, по крайней мере частично, за гобелен, который не дает бухте рассыпаться. Раньше я не мог понять, что на нем за узор, но те бусинки, которые скользят к вам, – это подтверждения событий, не так ли? Они сообщают вам, что добавить к записи. Итак, гобелен похож на гроссбух. Он содержит учет…

– …рождений и смертей, потерь и продаж, сезонов и бурь, долгов, клятв, черных меток, браков, приключений, песен, даже шуток. Всего, что для нас важно.

– Невероятно, просто невероятно. И все это вы отображаете в своем плетении?

– Да.

– Теперь понятно, почему гобелен полон символов, маленьких картинок и условных знаков, а не букв и цифр. Это для того, чтобы местные жители смогли прочитать его, так что он для них полезен. Вы их историк.

– Вот уж нет! – она сказала резко и пригрозила ему костяным гребнем. – Я веду записи. Тот, кто ведет записи, просто все запечатлевает. Историк все выдумывает.

Сенлин понял, что спровоцировал ткачиху, но не мог удержаться от спора, хоть и находился полностью в ее власти.

– Ну, это вряд ли справедливо.

– Согласна. Это несправедливо. Историк начинает с конца, а потом придумывает подходящее начало. Сказки сочиняет.

– Это нелепое обвинение. История – это повествование о ходе времени. И как в любом повествовании, в любой истории в нем есть некоторые детали, которые обязательно замалчиваются, некоторые прячутся под зонтиком поучительных отступлений и аналогий. Но небольшие упущения не извращают сути сюжета. Наоборот, проясняют.

– Ну конечно проясняют! Это потому, что из него удаляют все сбивающие с толку, запутанные и противоречащие части. Он понятный, потому что лживый! И вообще, кто эти благочестивые люди, пишущие историю? Кому они служат? У каждого историка, о котором я когда-либо слышала, есть благодетель, или учитель, или долг перед страной. История – это любовное письмо, адресованное тиранам и написанное кровью побежденных, забытых, изгнанных! – Ее прежняя благопристойность полностью исчезла, и Сенлин мельком увидел в ее пылкости сходство со страстностью сына. В ней тоже было немного его мании.

Сенлин в свое время поучаствовал в немалом количестве философских дебатов, но ему ни разу не приходилось делать это в воздухе, чувствуя себя столь же надежно, как с петлей на шее. Разговор казался сюрреалистичным, но вызывал странную ностальгию. Он вдруг понял, что почти наслаждается происходящим.

– Печально, но не ново, что историю пишут победители. Тем не менее я считаю верхом цинизма отказываться от всей науки из-за нескольких ошибок.

– Нет ничего циничного в том, чтобы признать: прошлое превратили в фикцию. Оно сказка, а не факт. Подлинное прошлое стерто. Целые эпохи были добавлены и удалены. Войны возвеличили, а борьбу за правое дело отодвинули на задворки. Злодеев представили героями. Щедрые, подвластные страстям, несовершенные мужчины и женщины лишились недостатков или добродетелей и превратились в идолов – воплощения морали или разврата. Целые общества обрели мотивы, видение и самообладание, коих никогда не существовало. Страдание окрестили «благородной жертвой»! Знаешь, почему история Башни представляет собой такой бардак? Потому что слишком много влиятельных людей сражаются за перо, чтобы написать свою историю на наших трупах. Они знают, что поставлено на карту: бессмертие, суть цивилизации и влияние протяженностью в вечность. Они борются за право морочить головы нашим внукам.

– В этом есть доля истины. – Сенлин нахмурился. – Однажды меня ввели в заблуждение ложные сведения о Башне. Я часто задавался вопросом: почему кто-то написал такую грубую фальшивку?

Она улыбнулась. Выражение ее лица сделалось добрым и грустным.

– Ты пришел, не так ли? Ты оставил свою жизнь, школу, учеников и пришел в Башню. Принес деньги, я полагаю. Возможно, потратил больше, чем мог себе позволить? Ты принес свое небольшое состояние в Башню и возложил на алтарь, как до тебя сделали множество других мужчин и женщин. Неужели ты правда не представляешь, зачем кому-то писать такую привлекательную ложь?

Это было откровение, и, как часто бывает с откровениями, за радостью открытия быстро последовало замешательство. Почему он не пришел к такому выводу раньше? «Популярный путеводитель», который обманул его, окутал лестью и выдал достаточно правды, чтобы казаться убедительным, был не более благородным, чем реклама. Его одурачили – и он пришел в Башню, отказался от тех богатств, которыми владел, и кто-то извлек из этого выгоду.

– Вы правы, мадам Бхата. Я потерял больше, чем мог себе позволить.

– Ах! Вот мы и подошли к этому, – сказала она и, впервые отложив работу, обратила на него все свое внимание. – Расскажи мне, что случилось.

Сенлин рассказал ткачихе свою историю, сделав ее как можно короче, хотя мадам Бхата часто прерывала его вопросами. Он отвечал честно. Он обнажил свои недостатки и преступления, союзы и врагов, надежду отыскать потерянную жену. Он даже поделился подозрением, что Комиссар Купален назначил награду за его голову в связи с кражей произведения искусства, – это признание могло заставить ее проверить его ценность, сдать властям, что она при желании сделала бы без труда.

Но то, что сначала было мучительным, приносило облегчение по мере исповеди. Рассказывая свою историю, Сенлин обнаружил, что выработал определенные представления о собственных мотивах и решениях. Эти идеи, казалось, сформировались в эфире эмоций и сновидений, в смутном тумане, лежащем за пределами прожекторов сознательного ума. Они не были большими откровениями, но походили на маленькие прозрения, которые озаряют человека, когда он наслаждается утренней чашкой чая.

Во-первых, он никогда не понимал, почему взял псевдоним Мадд. «Грязь» была непристойностью, уничижительной характеристикой в Башне. Это была шутка, и поэтому он предположил, что лишь лукавство и самоуничижение подсказали ему такое имя. В конце концов, он выбрал его в мрачную минуту. Но дело было немного в другом. Его ассоциации с грязью, в отличие от принятых в Башне, были положительными: она предвещала весну, обеспечивала цветение жизни. Из нее можно было сделать кирпичи и построить дома, школы и библиотеки. Это была грязь, в которую Мария любила наступать, чтобы подразнить и соблазнить его. Он выбрал такое имя, потому что оно воплощало необоснованное отвращение Башни к низшему миру.

Это и другие маленькие откровения подстегнули его повествование, и когда Сенлин закончил, он почувствовал себя бодрым и одновременно разоблаченным.

– Надеюсь, вы понимаете, почему я был осторожен с моим именем и моей историей. Если обо мне узнают не те люди, могут пострадать моя команда и моя жена. Надеюсь, вы будете осторожны с тем, что я вам рассказал.

– Это часть записи. Я не буду ничего скрывать, Томас Сенлин. Но я могу тебя утешить: люди, которых ты боишься, никогда не снисходят до чтения низменной мудрости народов, на которые смотрят свысока. Я думаю, секреты капитана Мадда в достаточной безопасности, пусть даже и видны всем.

Он понял, что она не предложит лучшего утешения, и поэтому наконец перешел к цели этого отважного, изматывающего визита.

– Теперь, когда вы знаете, кто я, вы знаете и цель моего прихода.

– Ты хочешь разыскать жену в Пелфии.

– Да.

– Ты можешь попасть в Пелфию через кольцевой удел над нею, Шелковый риф.

Сенлин был озадачен и разочарован простым ответом.

– Я читал, что его запечатали после войны между Пелфией и Альгезом. Все лестницы завалили щебнем.

– Что я тебе говорила о вере в эти истории? В них так много дыр! А в твоей книге что-нибудь говорится о тропе ходов? Ничего? Ну конечно ничего! Слушай. В центре Шелковых садов находится Золотой зоопарк. Это реликвия довоенного мира.

– Зоопарк? Есть ли там животные?

– Возможно. Я не уверена. Но там есть человек, который может помочь. Его зовут Люк Марат. Он отвечает за то немногое, за что там можно отвечать. Мне сказали, что он посвятил себя спасению ходов и превратил зоопарк в своего рода миссию. Он очень хорошо знает тропу ходов. Он может показать тебе путь в Пелфию.

– Опасен ли он, этот Марат?

– Он мистик, а они по своей сути миролюбивы. Но он еще и фанатик, а гнев фанатиков скор. Его идеи непопулярны, и многие в Башне хотели бы увидеть его на виселице. Так что для многих он преступник. Естественно, он подозрительно относится к незнакомцам. Я не знаю, что он сделает с тобой. Не все такие дружелюбные, как я.

Сведения звучали правдоподобно: убежище, преступник, не лишенный сострадания и влияния, и вход в Пелфию, который все упускали из вида. Наверное, странствовать через порталы ходов будет непросто, но разве это может оказаться сложнее пиратства?

Открывшаяся перспектива пробудила в душе Сенлина надежду, услышанное от женщины обрело силу священного слова, и в конце концов он преисполнился уверенности в том, что этот мистик, этот Люк Марат, откроет ему путь в Пелфию.

– Он будет ожидать платы?

– Разумно отправиться туда с предложением мира, да. Я так понимаю, его миссия остро нуждается в книгах любого сорта.

Сенлин удивился. Время, проведенное в Новом Вавилоне, продемонстрировало, как редко среди рабочего класса Башни встречаются грамотные. Миссия, которая нуждалась в книгах, могла означать лишь одно: Марат пытался обучать ходов. Это было благородное стремление, и Сенлин спросил себя: не найдет ли он родственную душу в фанатике Марате?

Задумчивость Сенлина прервал звук, который он принял за воронье карканье. Он повернулся и увидел, как мимо обнаженного каркаса бухты камнем падает вопящий человек. Зрелище оказалось недостаточно захватывающим для мадам Бхаты. Ее челнок продолжал бегать туда-сюда, рассекая нити основы, как рыба рассекает камыши.

– У меня есть еще один вопрос, – сказала она рассеянно, обращаясь к еще более рассеянному Сенлину, который таращился в небо. Он пытался убедить себя, что вообразил падающего человека, что это очередная галлюцинация. Только ее вопрос вернул его в настоящее: – Зачем ты принимаешь крошку?

Он почти не колебался; пауза между вопросом и ответом заняла кратчайшую долю секунды.

– Я ее не принимаю.

Это прозвучало возмущенно и убедительно. Но ее не убедило.

– Удивлена, что ты солгал о такой очевидной слабости, рассказав мне так много секретов.

– Мадам, я не собираюсь лгать. Я попадал под ее воздействие дважды против воли, и последний раз был три месяца назад.

– И все-таки ты под кайфом сию минуту. Я поняла это, как только увидела, как ты барахтаешься в моей паутине. О-о, вы, наркоманы, все одинаковы: обманываете себя так хорошо, что думаете, будто обманули всех.

– Жизнью клянусь: я жертва передозировки. Я не принимаю крошку.

Она устремила на него ледяной взгляд. Ножницы появились опять с пугающей небрежностью. Сенлин подумал о шести пустых пальто, которые колыхались на ветру; подумал о шести потерянных душах. Она вырезала их из истории, чтобы бесчестность не испортила ее гобелен.

Ножницы в ее руке раскрылись. Он был бледен настолько, насколько она была безмятежна.

Потом, как ни странно, она остановилась. Мадам Бхата вздохнула:

– Иди. Иди ищи свою жену, Томас Мадд Сенлин. Что толку наказывать человека, который так упорно наказывает себя сам?

Глава восьмая

Я знал мальчика в школе, который выпал из койки во сне, ударился головой и больше не проснулся. Утешаю себя этим ужасным воспоминанием всякий раз, когда смотрю на пропасть, которая следует за мной, как тень. Мы все живем на смертельной высоте.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Корабельный такелаж так же выразителен, как скрипка. Джутовые веревки и шкивы способны исполнять счастливые менуэты, когда команда радуется, пьесы-фантазии – когда она склонна к созерцательности, и ноктюрны – когда ею овладевает меланхолия.

Сейчас команде «Каменного облака» казалось, что такелаж пиликает в минорной тональности погребальную песнь.

Они стояли, понурившись, в печи пылающего полуденного солнца. Капитан расхаживал перед ними туда-сюда, неимоверно раздосадованный. Несмотря на мрачное настроение, они не могли не задаться вопросом: откуда взялась треуголка на его голове?

– Из-за крысы? – спросил Сенлин, резко останавливаясь перед Волетой.

– Это белка, – поправила она, не убирая волос с лица, и протянула зверька в ладони, чтобы капитан его как следует рассмотрел.

Существо, которое успело оправиться после удара об пол, моргнуло черными глазками и устремило на Сенлина тихий умный взгляд.

– Итак, ты украла белку, – сказал он, ткнув пальцем в Волету. – Потом пришел хозяин, чтобы ее забрать, и ты, – палец повернулся к Ирен, – вышвырнула его через стену.

Амазонка выглядела непривычно смущенной.

– А где был все это время ты, Адам?

– Держал пистолет под столом.

Сенлин потер затылок:

– Ну еще бы!

– А что мы должны были сделать? Этот торгаш угрожал ей. – Адам кивком указал на сестру. – Кто знает, что он мог натворить.

– И это твое оправдание за убийство человека и черную метку от единственного порта – единственного порта! – который оказался достаточно сомнительным, чтобы впустить нас? – Сенлин посмотрел на старпома в поисках поддержки. Эдит стояла, скрестив руки и устремив решительный взгляд на далекий горный хребет, похожий на пилу. Она выглядела так, словно держала во рту пчелу. Сенлин нахмурился и продолжил воевать с командой без посторонней помощи. – Неужели до этого дошло? Теперь мы преисполнены решимости либо сдаться, либо прибегнуть к убийствам, столкнувшись с трудностями? Разве нет других степеней между двумя разновидностями бесчестья?

Сенлин повернулся к Ирен, которая встала по стойке смирно и вскинула подбородок, стоически перенося позор.

– Они молоды и импульсивны, но ты достаточно взрослая, чтобы понять тяжелые последствия легкомысленных решений. Ты… – Возбуждение Сенлина внезапно миновало пик, и он замолчал. Взяв себя в руки, закончил: – Ирен, продолжим в моей каюте.

В надежде загладить вину, Адам прибегнул к своим официальным обязанностям штурмана:

– Куда направляемся, капитан?

– У меня скоро будет для вас курс. Пока что найдите нам тихое облачко, в которое можно засунуть головы. И пожалуйста, давайте все постараемся свести убийства к минимуму.

Сенлин открыл окно каюты, чтобы впустить свет и щебетание пролетающих мимо птичьих стай. На столе лежали книги и рисунки, которые он собрал за время исследований. Он со стуком опустил поверх всего этого две кружки и налил немного рома.

– Я не понимаю многих пиратских обычаев, – сказал он, рассматривая оловянную кружку. – Например, не верю в то, что висячие колокольчики и погремушки отпугивают гремлинов, которые почему-то требуют абсолютной тишины для подготовки шалостей. Или в то, что синий цвет приносит беду, а желтый – удачу. Мне не свойственен широко распространенный страх перед свистом, который якобы кажется ветрам насмешкой и заставляет их дуть сильнее. – Он хлебнул из кружки. – Но примирение разногласий за глотком рома – этот обычай я могу оценить. Если я когда-нибудь вернусь домой, думаю, внедрю такую практику в окружном школьном совете.

Ирен опустилась на стул, точно оползень на дорогу. Она выглядела несчастной и побежденной, и в сочетании с могучей внешностью это смотрелось несуразно. Ее неповторимая квадратная челюсть обвисла, как у старухи.

– Помню тот момент, когда я решил, что ты мне нравишься, – дружелюбно взмахнув кружкой, продолжил Сенлин. – Мы ехали на встречу с Финном Голлом, и ты призналась, что, возможно, будешь вынуждена задушить меня, если я окажусь вором. Ты сказала, что надеешься на сопротивление с моей стороны, если до этого дойдет. Сначала я думал, что ты забавляешься, но потом ты напомнила мне о наших уроках – велела не дергаться, не терять голову, – и я понял, что ты абсолютно серьезна. Я подумал про себя: «Вот человек совести. Вот человек, который верит в справедливость».

Сенлин ждал ее комментариев, но она лишь вяло пожала плечами.

– Ирен, ты не убийца. – Прижавшись к столу, он попытался заглянуть ей в глаза, но она так и сидела, потупившись. – Скажи мне, что случилось в пабе?

– Я потеряла голову, – сказала она в полнейшем замешательстве. – Он угрожал тому, кого я люблю, и я…

Сенлин удивленно откинулся на спинку стула:

– Тому, кого ты любишь?

– Волете. – Она подняла взгляд, убеждаясь, что ее поняли.

Мария появилась у локтя Сенлина, мягкий занавес волос коснулся его шеи.

– Ужель чудеса никогда не прекратятся? Наконец-то на твоем корабле расцвела романтика, Том.

– Я не очень скучаю по жизни, которую оставила позади, но мне не хватает детей Финна Голла. – Ирен говорила без эмоций, но не могла сдержать волнение, от которого на лбу у нее появились морщины. – То, как они смотрели на меня, – вот так Волета смотрит на меня. Она видит сквозь шрамы и хмурый взгляд; она не замечает кровавого следа позади меня. Она не знает, что я сотворила со своей жизнью.

– Нет, не романтика, – сказала Мария, легко ведя ногтем по его щеке. – Старая наседка сидит на пустом гнезде.

– Заткнись! – рявкнул Сенлин.

Мария испарилась, как капля воды на горячей плите.

Ирен от потрясения округлила глаза, и это отрезвило Сенлина – он быстро взмахнул руками, как будто стирая сказанное.

– Не говори так, как будто наши жизни заверены нотариусом и мы ничего не можем изменить. Ты же в самом расцвете сил.

– Либо мухи ускоряются, либо я замедляюсь. – Далекое карканье привлекло их внимание к окну, и они увидели россыпь черных «звезд», пересекающую белое небо. Они в молчании проследили за тем, как созвездие птиц растворяется в солнечном сиянии. – Она не такая, как мы, – твердо сказала Ирен. – Я бы очень хотела, чтобы так и оставалось.

Сенлин протянул руку через стол и коснулся ее руки. Амазонка сначала отпрянула, но остановилась, позволила его руке остаться.

– Ирен, ты единственная причина, по которой я не поскользнулся и не упал на меч. Я жив благодаря тебе. Это лишь одна из многих замечательных вещей, которые ты сделала в своей жизни. Ты пример мужества и опыта, который принес мне пользу и который, как я знаю, приносит пользу и Волете. Ей лучше в твоем обществе, чем без него.

Сенлин увидел, как ее лицо снова твердеет, словно озеро зимой. Момент нежности заканчивался.

– Возможно, – сказала она.

– Просто нужно найти лучший способ выражать свои чувства, чем швыряние людей сквозь стены.

– Слушаюсь, сэр. Могу я уйти?

– Конечно.

Когда амазонка ушла, Сенлин поразмыслил над ее признанием со смесью облегчения и беспокойства. Тот факт, что Волета имела так много власти над Адамом и Ирен, мог однажды создать проблему. Девушка способна расколоть команду. И наоборот, если когда-нибудь невзгоды подточат их боевой дух, она может стать тем связующим звеном, которое удержит их вместе.

Он обратился к своим исследованиям, чтобы отвлечься от тревоги, если не утешиться. Он окинул взглядом отметки на аэрожезле и начал изучать кольцевой удел, на который раньше не обращал внимания, считая его неприступным портом: Шелковый риф.

Согласно трудам из скромной библиотеки Билли Ли, Шелковый риф когда-то был великолепным парком и шелковой фермой. До того как распад и слухи переименовали его в Шелковый риф, он был известен как Шелковый сад. Шелк, который там производили, не имел себе равных по прочности и легкости и был предпочтительным материалом среди элитных производителей оболочек для воздушных кораблей…

Бешеный стук в дверь каюты отвлек его от исследований. Толком не закончив барабанить, Эдит ворвалась в комнату. Он вскочил, готовясь услышать новости об очередном бедствии, но она ничего не объявила. На самом деле она на него и не взглянула. Она принялась бегать по кругу, как будто искала место, куда бы плюнуть.

– Ну, мистер Уинтерс, полдюжины ударов в мою дверь – это сигнал о чем? – спросил Сенлин. – Полагаю, о неприятном разговоре.

Он сказал это в шутку, но годы, которые Эдит провела, управляя бригадирами и десятниками, сделали ее чувствительной к снисходительности. Ее подчиненные часто прибегали к издевательствам, поскольку не могли открыто бросить ей вызов. Когда она заводила разговор о неудачной работе, за которую бригадир не хотел брать на себя ответственность, он мог громко размышлять о склонности женщин к мелодраме. Он мог назвать ее «мисс», или «девушка», или – на свое горе – «милочка».

Пытаясь сдержать неуместный гнев, она прочистила горло.

– Как твои дела?

Сенлин не мог себе представить более непонятного вопроса. Ворваться в комнату, в гневе и с красным лицом, чтобы затеять жалкое подобие светской беседы? Полнейший абсурд. Он усмехнулся, и это оказалось последней соломинкой.

– Почему ты скрыл, что видишь галлюцинации? – яростно протараторила она. – И не какие-нибудь, а утраченную жену. Неудивительно, что ты не можешь поддержать разговор или закончить мысль. Ты одурманен! Притворяешься, что ты с нами, но это не так. Ты с ней. И возможно, ты ничего не можешь с этим поделать; возможно, наркотик отравляет тебя до сих пор, но ты не должен был скрывать это от меня.

Сперва взгляд Сенлина заметался, словно у человека, попавшего в засаду. Природная совестливость едва не заставила его забормотать извинения, но он мгновенно отвлекся, осознав кое-что еще.

– Ты читала мой дневник.

– Это не дневник, Том! Это судовой журнал. Публичный документ.

– Это!.. – заорал он и тут же понял, что не может защищаться.

Более того, он даже не понимал, зачем вписывал личные мысли в такой формальный источник. Он же не собирался превращать судовой журнал в исповедь. Поначалу он пытался объяснить некоторые из наиболее… необычных приказов. Это объяснение потребовало, чтобы он раскрыл свое намерение пришвартоваться в Пелфии, что, в свою очередь, вынудило записать кое-какие подробности о Марии. Тот факт, что потерянная жена преследовала его в виде привидения, выскользнул сам собой.

– Это справедливое замечание, – мягко заключил он.

– Она сейчас здесь? В этой комнате?

– Да. – Выражение его лица было непостижимым, как клякса. – Она не всегда со мной. Пытка подчиняется приливам и отливам. – Он взглянул на Марию, сидящую напротив. Мария, надев красный пробковый шлем, кокетливо помахала рукой. – Сейчас прилив.

Эдит проглотила слова, рвавшиеся с языка. Она напомнила себе, что он не просто капитан. Он ее друг. И ее друг страдает. Обвинения могут подождать.

Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки:

– Что она делает?

– Скажи этой шлюхе, что я играю на фаготе, – предложила Мария.

– Она тебя обозвала.

– Как именно?

– Я бы предпочел не говорить.

– Она обычно такая, твоя жена?

– Нет, вовсе нет.

– А сейчас стало лучше? – Эдит скользнула на стул, который занимала Мария.

– Я бы назвала это «супружеским блаженством», а ты? – Мария плавно встала, освобождая место.

Она обняла Эдит за шею одной рукой и заговорщически улыбнулась, словно они со старпомом были закадычными приятельницами. Сенлину захотелось схватиться за голову и выбежать из комнаты.

– Не совсем, – сказал он.

Эдит посмотрела ему в глаза:

– Стало хуже?

Он не отвел взгляда:

– Нет, примерно то же самое. Я все еще надеюсь, что мне станет лучше. Передозировка не может длиться вечно.

– Надеешься, – сказала она тоном, который намекал на противоположное. Она ему сочувствовала, но из-за скрытности ощущала себя в каком-то смысле преданной.

Она попыталась придумать вопрос, который дал бы более четкое представление о его душевном состоянии, не превращая разговор в допрос.

– Ты разговариваешь с ней, с этим своим призраком?

– Нет, я всячески стараюсь не беседовать с плодом своего воображения.

Обиженно нахмурившись, Мария ринулась к его шкафу. Распахнула дверцы, запустила руки внутрь. С точки зрения Эдит, в комнате ничего не изменилось. Он один видел, как из шкафа бьет порожденный ею фонтан шелковых одежд и постельного белья.

Он изо всех сил постарался сохранить невозмутимый вид:

– Команде расскажешь?

– Да разве я могу? Если скажу, мне придется… придется взять командование на себя.

Сенлин кивнул, как будто ему предъявили счет, который он предвидел, хоть и не мог оплатить. Он знал, как все обернется, если его сместят. Сперва он превратится в обузу, затем – в бремя и в конце концов станет мельничным жерновом, ломающим шею бывшей команде. Его пародия на поиски пропавшей жены закончится. Призрак Марии будет его преследовать, пока не сведет с ума. В конце концов у команды не останется выбора, кроме как бросить его на какой-нибудь жуткой скале и отправиться на поиски лучшего будущего.

Жалость к себе, вызванная этим видением, была столь же отвратительной, сколь и интуитивной. Он тряхнул головой.

– Ты им расскажешь?

– Нет, – осторожно проговорила Эдит. – Я не думаю, что они последуют за мной. У них все еще много теплых чувств к тебе, Том. Я говорила, когда мы начинали: не хочу быть капитаном. Но я также не хочу умирать. Если тебе мерещатся черти, ты опасен для всех нас.

– Тем не менее, даже одержимый демоном, я умудрился прокормить команду. Я сохранил корабль целым. Пусть меня преследуют призраки, Эдит, но я не умственно отсталый, – сказал Сенлин, собрав ошметки гордости. – По твоим словам выходит, что команда все еще со мной, – а как насчет тебя?

– Это не вопрос преданности, это вопрос руководства. Мы, кажется, бродим в ожидании чуда, и я не уверена, что оно грядет, Том. Как долго мы будем летать туда-сюда впустую и ждать?

Она поняла, что говорит слишком много. Она поставила себя и команду между Сенлином и его женой, что было несправедливо. И все же неуместность таких заявлений ничуть не уменьшила обоснованности ее тревоги.

– Кто-то должен вести нас, – проговорила она настолько нейтрально, насколько смогла.

– И это буду я. Я нашел путь в Пелфию. Я знаю, куда мы должны идти и что делать. Дни скитаний по пустыне почти подошли к концу.

Он рассказал, что узнал от мадам Бхаты о Шелковом рифе и мистике-фанатике по имени Люк Марат. Он пересказал ей слова Бхаты о том, что в Пелфию можно попасть через туннели, которыми пользуются ходы, и что им нужны только книги, чтобы подкупить Марата, который должен показать им путь.

– Ты собираешься отдать ему наши книги?

– Наши книги? – Он взял доставшийся в наследство том по воздухоплаванию. – Нет-нет-нет, если мы их потеряем, окажемся в темноте. Они необходимы для навигации, и, кроме того, их недостаточно, чтобы заполнить школьную сумку. Подарок из них не получится.

– А где же мы возьмем еще?

Этот вопрос беспокоил Сенлина с тех пор, как он вылез из паутины мадам Бхаты. Он чувствовал, к чему приведут размышления, и не хотел доводить их до конца. Но ничего не поделаешь. Ведь они остались без убежища, и теперь, когда об игре капитана Мадда узнали все, небо быстро сужалось. Они не могли и дальше притворяться наполовину пиратами. Они не могли позволить себе быть терпеливыми, а для отваги им не хватало ресурсов.

Существовал только один тип уязвимой цели, на борту которой точно имелись книги: корабли, чьи капитаны явились к Башне, вдохновленные литературой.

Сенлин знал, как им придется поступить, и у него не было иллюзий о том, что это значит. Когда он снова встретится с женой, то уже не будет прежним.

– Мы ограбим туриста, – сказал он.

Глава девятая

Не нужно быть королем, чтобы оказаться востребованным. Даже пахарь и доярка считаются экзотическими профессиями в кольцевых уделах Вавилона.

Популярный путеводитель по Вавилонской башне, том IV

Сенлин, Эдит и Ирен собрались на узком крыльце живописного коттеджа. Синие и фиолетовые анютины глазки, замерзшие во время прохода через горы, оттаивали в приоконных ящиках под расписными ставнями. Джутовый приветственный коврик под ногами был чист и лежал у двери ровно, а медный молоток отполировали так, что он сиял в полуденном свете.

Сенлин с трудом поборол желание снять шляпу.

Он постучал еще раз, и они услышали, как кто-то – явно не один – рысцой пробежал взад-вперед. Под номером дома из прессованной жести кто-то приписал красивым почерком: «Переулок Саранчи, 17».

Гарпун Ирен до половины засел в столбике крыльца. На конце троса болталось «Каменное облако», которое выглядело не больше воздушного змея. «Переулок Саранчи, 17» был вырванным из земли шале, прикрепленным к стеганому мешку, к которому из дымовой трубы шел воздуховод из просмоленной бумаги. Чтобы назвать это «кораблем», требовалось очень богатое воображение. Хоть Сенлин и оказался в западне на собственном корабле, он мог гордиться хотя бы тем фактом, что его судно никто не принял бы за летающее кафе.

Большинство туристов заметить нетрудно. Их корабли были сляпаны на скорую руку, переделаны из чего-то, держались на честном слове. Визитеры катались в гондолах, которые когда-то были повозками, пивными чанами и ванными. Как-то раз Сенлин увидел туриста, который летел на живой лошади, болтающейся в упряжи под воздушным шаром. Лошадь выглядела глубоко униженной, и ее подташнивало.

На каждого любителя, который одолел горный хребет, приходилась дюжина тех, кого унесли прочь ветра или прикончил холод. Тем, кому хватило сил добраться до Долины, редко удавалось продержаться долго. Большинство оказывались жертвами пиратов. Более стойкие туристы вскоре обнаруживали, что ни один порт их не принимает и у них не остается выбора, кроме как совершить жесткую посадку на Рынке или чего похуже: начать унизительный и по-прежнему опасный путь домой.

Сенлин всегда стремился оставлять эти бесстрашные, хотя и заблудшие, души в покое. Ни к чему преследовать таких беззащитных мечтателей.

Впрочем, это было до того, как капитан Мадд сделал себе имя; это было до того, как стопка книг встала между ним и его женой.

Кто бы ни был внутри, ему потребовалось слишком много времени, чтобы открыть дверь, и Сенлин успел занервничать. Видения заряженной пушки, которую подкатывают ближе, так и плясали у него в голове. Он собирался приказать Ирен взломать дверь, как вдруг та открылась сама по себе, застав их врасплох.

У женщины в дверях талия была тонкая, как пучок пшеницы. Золотистые волосы вились, и еще был фартук, который придавал ей такой пасторально-невинный вид, что Сенлин едва не принял ее за умственно отсталую. У нее было безмятежное, тонкое лицо, по которому сложно угадать возраст, но он предположил, что ей, наверное, лет двадцать пять. Улыбка ее была милой, а реверанс – и того милей.

– Пожалуйста, входите, – сказала она. – Мы как раз садились пить чай.

Трое пиратов, удивленные радушным приемом, молча гуськом вошли в коттедж. Ирен, которая держала пояс-цепь, как гарроту, тайком снова обмотала его вокруг талии. Внутреннее убранство напомнило домик Финна Голла, и от этой ассоциации ей стало стыдно за то, что они собирались сделать.

На стенах гостиной висели картины, на камине стояли подсвечники, и вокруг они увидели множество других уютных мелочей, свидетельствующих о том, что это место было домом задолго до того, как стало кораблем. Потертый, но красочный коврик лежал под деревенским обеденным столом, на котором стояли заварной чайник, чашки и лежала чистенькая салфетка. Во главе стола в кресле с самой высокой спинкой сидел мужчина с пышными темными усами. Усы выдавали в нем задумчивого, но гордого человека. Рукава его рубашки были накрахмалены, жилет подогнан по фигуре, цепочка часов блестела золотом. Казалось, он привык к любезностям и уважению.

– Нэнси, вижу, ты нашла компанию, – сказал он, вставая, с безупречной вежливостью.

Сенлин слышал, как он и женщина с минуту назад бегали туда-сюда, готовя и чай, и прием, и потому этот театр с притворством его позабавил. Хотя, конечно, здесь не театр: это было вежливое общество – понятие, которое Сенлин почти забыл. И все же он сообразил, что делать, когда усатый протянул ему руку:

– Доктор Луи Пенкасл из Милфорда.

– Капитан Томас Сенлин из Исо.

– Капитан Сенлин? – удивилась Эдит.

– О, нет никакого смысла лгать. Я знаю Милфорд. Всего два часа на поезде от моего старого крыльца.

Доктор выглядел сбитым с толку, но не поспешил забрать руку.

– И я знаю Исо. Но «лгать» – вы о чем?

– С моим именем связаны кое-какие проблемы. Поэтому я часто представляюсь по-другому.

– А-а. В путешествиях с людьми случаются странные вещи, полагаю, – приветливо сказал доктор Пенкасл. – Кем бы вы ни были, откуда бы вы ни были родом, вы наши первые посетители, и поэтому мы приветствуем вас и приглашаем присоединиться к нам за чаем.

– Это довольно щедрое предложение. Но простите, мы не можем остаться надолго.

– Ну что вы, что вы! Ваш якорь торчит из моего крыльца. Чашку чая вы себе можете позволить, – сказал Пенкасл и взмахнул в сторону стройной женщины, которая уже наливала чай. – Кроме того, мы празднуем. Мы в конце долгого пути. Сегодня днем мы впервые пришвартуемся в порту Башни.

– В каком? – спросила Ирен, и, хотя она старалась быть не особенно грубой, ее голоса было достаточно, чтобы хозяйка вздрогнула, словно ей что-то бросили в голову.

– В Новом Вавилоне, – объяснил пожилой доктор, сумев обратиться к Ирен, не показывая страха, хотя в противном случае его никто бы не обвинил. – Там процветает промышленность, и у меня есть основания полагать, что она включает в себя производство удивительного наркотика под названием кром. С той поры как прочитал о нем, я представил себе немало всевозможных применений такого препарата, от хирургии до лечения зубной боли.

– Новый Вавилон съест вас живьем.

– Уверен, то же самое может случиться с неосторожным посетителем в городе любого размера. И мы еще не определились с местом назначения. Мы можем пришвартоваться в Пелфии. Я читал, что путешественников там ожидает довольно хороший прием.

Сенлин ухмыльнулся, и доктор успел заметить его жалостливую гримасу.

– Не поймите меня неправильно, я не безрассуден, капитан Сенлин. Я не из тех парней, которые прыгают в бочку и летят в Башню, чтобы найти удачу и славу. Я врач с двадцатилетним стажем. На прошлой неделе я снял вывеску и покончил с процветающей практикой – и я сделал это с целью продолжить свое образование. Я читал о многих инновациях в медицине, уникальных для Башни. Я пришел учиться во благо своих пациентов и коллег. Я решил вернуться домой лучшим человеком, чем пришел сюда.

– Я когда-то разделял подобное стремление, – сказал Сенлин. – Думаю, вы удивитесь тому, насколько быстрым и болезненным окажется ваше образование. Вы и ваша жена…

– О, нет-нет, это моя дочь, – возразил доктор.

Взволнованный этой ошибкой, которая, казалось, многое говорила о его собственном характере, Сенлин извинился перед покрасневшей и потупившей взор молодой женщиной.

– Прошу прощения за ошибку. У меня плохое зрение. Я уверен, что вы прекрасны и молоды, и…

– Том, – прервала смятенную речь Эдит. Она достала квадрат мешковины, заправленный за пояс, и встряхнула мешок. – Думаю, будет лучше, если ты перейдешь к сути.

– Да. – Он взял себя в руки. – Боюсь, мне придется одолжить у вас несколько книг.

Сенлин тайком дал Ирен и Эдит сигнал. Обе вышли из гостиной, чтобы пройти в другие комнаты в доме. Нэнси побежала за ними, щебеча: «О, я покажу вам мою спальню».

– В чем дело? – спросил доктор, переминаясь с ноги на ногу и не зная, надо ли ему остаться и разобраться с посетителем в гостиной или помчаться вслед за двумя воздухоплавательницами, которые вели себя как дома. – В каком смысле вы хотите одолжить у меня книги?

– Полагаю, у вас есть «Популярный путеводитель»?

– Все восемь томов, – сказал доктор, поправляя жилет. – И алфавитный указатель. Как бы я прибыл сюда без путеводителя?

– Как насчет «Устной истории Башни» Толберта?

– У меня есть первое издание.

– А «Антропология Вавилона» Франбуаза?

– Конечно! И раз уж вы об этом заговорили, у меня также есть «Размышления о Столпе» Джона Кларка и «Стилус наций» Филипа Борджа. Как я уже сказал, я не парнишка в бочке! Я пришел подготовленным. Я принес десятки книг, которые описывают Башню со всех сторон, с любой точки зрения.

– Хорошо, я забираю их.

– Вы не можете. Они нужны мне, нужны для справок. Как еще я смогу узнать обычаи мест, где мы высадимся? Как я смогу ориентироваться в благородных собраниях и учебных заведениях без руководства? Вы бы оставили слепого в чужом лесу?

– Я бы отправил слепого домой, – сказал Сенлин, пытаясь успокоиться в ответ на растущее беспокойство доктора. – В это, может быть, трудно поверить, но я спасаю вас и вашу дочь от катастрофы. Башня, которую вы ожидаете найти, и та, что стоит за вашими окнами, – не сестры-близнецы, а противоположности. Когда-то я был похож на вас. Я пришел в Башню, надеясь улучшить свои знания о мире. Но правда не то, с чем Башня расстается с радостью. Конечно, о таком ни слова не написано в этих коварных путеводителях и философских трактатах.

– Пожалуйста, не оскорбляйте меня! Если они так бесполезны, зачем их красть? Нет, вы сейчас пытаетесь заключить сделку с совестью, и вам не удастся воспользоваться мною ради укрощения своего чувства вины. Я открыл вам дверь. Я протянул руку – и такова моя награда? – Воротник доктора натянулся на набухшей шее. Он вскинул подбородок, надвинулся на Сенлина, чуть ли не наступая ему на ботинки. – Вы вор. Пират! И, как любой пират, вы таким не родились – вы до такой жизни докатились из-за собственного цинизма. Ведете себя так, будто заслуживаете обогащения за мой счет, и к тому же у вас хватает наглости оправдывать это, это… этот нарциссизм с подобием уверенности в том, что вы делаете мне одолжение?

– Поверьте мне, если приблизитесь к Пелфии, вас собьют.

– Ба! Вы выдаете себя за ученого, читаете названия книг и говорите о знании. Но какой ученый испортит собственную репутацию и сменит имя? Шарлатан, вот вы кто!

Из комнаты в доме послышался короткий крик, и доктор рванулся к двери.

– Нэнси! Нэнси! Не смейте к ней прикасаться! – кричал он.

Сенлин схватил его за плечи, не давая уйти. Испуганный доктор повернулся и отвесил капитану яростную пощечину.

Удар отрезвил врача больше, чем ранил Сенлина, который лишь подвигал челюстью и покрепче сжал рубашку Пенкасла. Когда их взгляды встретились снова, доктор увидел в глазах пиратского капитана вызов, к которому оказался не готов, и уверенности в нем поубавилось.

А вот Сенлин нашел доводы Пенкасла убедительными. Он старался оставаться таким, каким был, и становиться лишь тем, кем должен. Он пытался быть джентльменом-пиратом, начитанным грубияном и потерпел неудачу по обоим пунктам. Возможно, его упрямая двуличность способствовала болезни, подогревала мучительные видения.

Сенлин не знал, хочет ли он поздравить доктора с удачно поставленным диагнозом или задушить за оскорбление.

Нэнси ворвалась в комнату, а за ней следовали Ирен и Эдит, обе несли мешки, из которых выпирали уголки книг.

– Пожалуйста, пожалуйста, – сквозь слезы умоляла Нэнси, сжимая в руках толстую книжку, – не забирайте мой дневник. Это мое доверенное лицо, это моя маленькая душа. Возьмите серебро! Возьмите фарфор! Пожалуйста, оставьте мою книгу…

Мольбы девушки тронули Сенлина. Он отпустил ее отца:

– Мне жаль, что мы ранили вас. Можете оставить книгу себе, Нэнси.

– Да уж, мою дочь это весьма утешило. Не притворяйся благоразумным. Ты не благоразумный человек. Ты бандит!

– Я просто озлобился, – сказал Сенлин, которого тошнило от гнева и отвращения.

– Грабитель! Хулиган! Я не верю, что ты когда-то был другим.

Эдит быстро шагнула вперед и стукнула мужчину по уху.

– Хватит, – сказала она, когда Пенкасл отшатнулся, прижимая ладонь к голове. – То, что вы не признаете милосердия, не означает, что вам его не выказали.

– Но зачем ему забирать мои книги? – взмолился доктор.

Его подбородок блестел от слюны, самообладание лежало в руинах.

– Потому что они нужны Башне, – сказал Сенлин.

Глава десятая

В мире природы существуют две разновидности трепета: плотский трепет, связанный с размножением, и гипнотический трепет, испытываемый добычей определенных хищников, таких как горностай.

После многих лет наблюдений я все еще не понимаю, какой именно трепет внушает мне Башня.

Размышления о Столпе, Джон Кларк

Волета Борей никогда не относилась к тем людям, что любят мечты или праздные размышления. Причина, по которой человек может притворяться, что находится где-то еще, когда вокруг столько неизведанного, была для нее абсолютной загадкой. Схожим образом она не любила спать. Сон подобен затмению: он так же тревожно прерывает совершенно хороший день. Она дремала, но только в опасных местах – на перилах, корабельном носу и в такелаже, потому что невозможно спать крепко, балансируя на краю. Она была бдительна, неутомима и постоянно искала новизны.

Короче говоря, она была идеальным дозорным.

С той минуты как они вышли из порта Голла, она взяла на себя обязательство беречь команду «Каменного облака» от засады. Она обладала исключительным талантом: вглядываясь в комариный рой торговцев, крейсеров, боевых кораблей и туристов, определяла проблему, пока та еще оставалась далеко и от нее можно было удрать.

Обнаружение пиратов представляло собой искусство. В точности как любая раковина может стать домом для краба-отшельника, любой корабль может быть пиратским кораблем. Более чем доказанный факт! Вопреки множеству приключенческих историй, пираты никогда не летают под черным знаменем или флагом с костями. Они часто выглядят весьма невинно. Единственный надежный способ отделить пиратов от законопослушной публики – обозначить их курс. Корабли, которые бродили кругами, или пристраивались хвостом к другим кораблям, или быстро прыгали между течениями, вызывали у Волеты подозрения. Если такое судно поворачивало и ложилось на перехват «Облака», она требовала изменить курс и они убегали, прежде чем ловушка могла бы захлопнуться.

Хотя она беспокоилась не только о пиратах.

За «Каменным облаком» тянулся след из ограбленных торговцев, и каждый хотел отомстить. И еще был «Арарат», флагман Комиссара, который нес достаточно орудий, чтобы обезглавить гору.

Капитан не сомневался, что Паунд не остановится ни перед чем, чтобы вернуть украденную картину, и поэтому почти ежедневно убеждал Волету продолжать следить за дредноутом. Впрочем, ее не приходилось слишком уж уговаривать сохранять бдительность; все они были хорошо знакомы с жестокой тактикой Паунда. Он погубил невинный торговый корабль и опустошил порт, чтобы добраться до капитана.

В начале путешествия Волета спросила, почему бы просто не продать или не выбросить картину, раз от нее такие беды. Капитан ответил: «Я бы бросил ее за борт в одно мгновение, если бы думал, что это положит конец погоне Комиссара. Но к несчастью для нас, картина и отпугивает его, и манит. Паунд не собьет нас, пока думает, что картина на борту, но и он не отзовет погоню, пока не вырвет из наших рук желаемое».

К счастью для них, силуэт у «Арарата» был уникальный – словно блиндаж, повисший на трех черных сливах, – и опознать его было легко. «Каменное облако», с другой стороны, выглядело безобидным, и его легко было не заметить. Волета провела много часов на мягкой макушке корабельной оболочки, сидя в ямочке теплого шелка, наблюдая за небом в поисках ужасных очертаний. Она несколько раз видела «Арарат» на расстоянии, и они приняли меры предосторожности, нырнув в облако на несколько часов. Уклонения стали рутинными.

Однако сегодняшний день был далек от рутины. Сегодня Волета впервые в жизни замечталась.

Во всем виновата Пискля. Белке нравилось, когда за ней гонялись, а Волете нравилось потакать питомцу, особенно когда у всех на борту настроение необъяснимым образом испортилось, после того как они вернулись с мешками книг из летающего коттеджа. Пока команда куксилась внизу, Волета преследовала белку-летягу среди такелажа.

В течение получаса Пискля ускользала от нее с легкостью. Ценой немалых усилий Волете удалось загнать хитрую зверушку на верхнюю часть оболочки. Беличьи лапки барабанили по воздушному шару, как пальцы по столешнице. Волета потянулась к летяге, но Пискля, вместо того чтобы отступить, кинулась вперед, подбежала к рукаву девушки, выскочила из-за воротника и, щекоча шею, забралась в волосы. Как будто электрический разряд пробежал через руку Волеты и вышел через макушку.

Обессиленная и развеселившаяся, она бросилась на большой матрас. Пискля свернулась клубочком в ее шевелюре и быстро уснула. Волета лежала в оцепенении, глядя на пустое небо.

Она задавалась вопросом, как долго Пискля просидела бы в маленькой ротанговой клетке, прежде чем получила бы свободу. Дни? Месяцы? Она родилась в неволе или попала в плен? Волета вообразила себе, как нежное существо часами ходит взад-вперед, словно маятник, ударяясь головой о все ту же преграду. Как она не сошла с ума и не покалечилась? Волета представила себе, что уменьшилась до размеров белки. Представила, как роет пол, пока пальцы не начинают кровоточить, а дощечки не покрываются пятнами и неровностями, пока ничего не остается, кроме этого рытья, и она роет, забыв обо всем, роет без надежды на спасение.

Она вдруг вспомнила Родиона, своего старого конферансье и сутенера, который стоял над ее койкой в темноте, пока она притворялась спящей. Другие девушки спали в больших, роскошных кроватях с отличными льняными простынями, но такую постель приходилось делить с ужасными мужчинами, которые, похоже, рыли полы собственных невидимых клеток. Она не завидовала тем девушкам. Ее койка в углу гримерки за кулисами в «Паровой трубе» была привилегией звезды. Но слава не могла защитить ее от похоти Родиона. Волета знала, о чем он думает, пробираясь тайком в ее комнату, потому что сутенер часто говорил о своей мерзкой дилемме. «Не могу определиться, – повторял он, – надо ли тебя продать или воспользоваться тобой самому».

Она часами лежала и слушала его тяжелое дыхание.

А потом сквозь туман воспоминаний прорвалась знакомая фигура, и Волета поняла, что слепо таращится на «Арарат».

Она не поверила глазам. Она выставила руку и закрыла похожую на крепость гондолу большим пальцем, а потом перевела взгляд туда-сюда, рассчитывая расстояние: половина лиги. Немыслимо. У борта летающей крепости блестели на солнце шлемы, орудия и гарпуны.

«Арарат» готовился к бою.

Их засекли.

Осознание того факта, что «Арарат» не собьет их сразу, утешало слабо. Команде «Каменного облака» не суждено умереть, рухнув с неба, как метеор, лишь потому, что Паунд намеревается искалечить их корабль и взять на абордаж.

Сенлин знал, что Комиссар – мстительный человек. Паунд получил немалое удовольствие, созерцая публичное унижение и избиение, которые сопровождали «суд» над Тарру, завершившийся приговором к ходству. А ведь Тарру когда-то блистал на приемах самого Комиссара и лишь припозднился с оплатой счетов. Сенлин же ограбил и унизил тирана. Их судьба будет куда хуже рабства, в этом он не сомневался.

Сенлин был полон решимости защитить команду от захвата и пыток со стороны Комиссара. Если придется собственными руками погубить корабль и всех на борту, что ж, он и к такому готов. Он сам не знал, была ли эта решимость трусливой или милосердной. Он старался не думать об этом слишком много.

– Догоняет быстро, – сказала Эдит, прикрывая глаза от солнца. «Арарат» парил между ними и светилом. «Каменное облако» висело в ярко освещенном небе, беззащитное. – Вверх или вниз, капитан?

Он застегнул сюртук и поправил треуголку, словно то был руль его мыслей. Небо было чистым, без единого облачка. Стоял один из тех кристально-ясных дней, что предшествуют лету и губят даже лучшие уроки, зачаровывая учеников. Сейчас он был как никогда готов заплатить любую сумму за тучи.

Спрятаться было негде, не считая покрова у вершины Башни, так называемого Небесного Воротника, который, по слухам, представлял собой смертельный туман. В любом случае до него слишком далеко. Нет, надо снижаться. «Арарат», конечно, не отстал бы от них на пути вниз, но Сенлин подозревал, что огромный боевой корабль не сможет так же проворно поменять курс и снова подняться. Если ему удастся вынудить «Арарат» опуститься достаточно сильно, – кто знает, вдруг дредноут Комиссара потеряет управление и врежется в землю? «Каменное облако» в этом случае сыграло бы роль плаща матадора.

– Мистер Борей, закройте воздуховод и откройте клапаны. Мы спускаемся. Сколько балласта можно использовать?

– Резервуар полон, – сказала Эдит. – В остальном мы странствуем налегке. Возможно, придется выбросить мебель.

– Это будет захватывающе. Волета, Ирен, берите топорики. Заступайте на дежурство возле борта. Если они выстрелят из гарпунных пушек, рубите тросы.

– Да, сэр, – сказала Волета, но не пошевелилась.

Никто не шелохнулся. Они стояли, словно привинченные к палубе, уставившись за спину Сенлина, на приближающийся военный корабль.

У «Арарата» имелось кое-что общее с кораблями туристов: он не был похож на судно. Создатели этого монстра отвергли всякое прихотливое почтение к морской родне в пользу более практичного и жуткого облика. Это был зáмок: с зубчатыми стенами, бойницами для орудий, с трапом в виде подъемного моста. Черный как смоль, но под лаком скрывались кости леса – сотни деревьев были ободраны, согнуты и скручены в корпус такой прочности, что он мог выдержать попадание пятифунтового пушечного ядра. Воинственные габариты корабля позволяли ему загнать другое судно в стену или забить в землю. Его атаку нельзя было отбить, и если он выстреливал в противника крючьями – тот уже не мог сбежать.

Сенлин стукнул по палубе аэрожезлом. Его то ли карта, то ли дубинка издала звон, точно молоточек судьи. От звука все вздрогнули.

– Где моя команда? – рявкнул он, заглядывая им в глаза. Бедолаги отворачивались, втягивали головы в плечи, сутулились. – Где храбрецы, которые однажды выстояли против «Арарата» без соратников и даже без единой пушки? Где та дерзкая банда, которая избавилась от хозяев и отвоевала право следовать собственной воле и прихоти? Эта компания наемников, с которой мы столкнулись сегодня, сражается ни за что. Их интересует только жалованье. Их интересуют амбиции, продвижение по службе, медали на груди. Они сражаются за человека, который не заслуживает уважения, человека, который вынужден носить маску, потому что у него аллергия на весь белый свет. Он прячется, потому что боится – боится нас, и не зря! Мы боремся за свободу и воюем друг за друга. Наша дружба делает нас опасными; мы черпаем мужество в нашей верности. Итак, я спрашиваю еще раз: где моя команда? Где моя команда?

Его речь сломала гипсовый кожух страха, который затвердел и обездвижил их сердца и руки с ногами. Они бросились к рулю и ограждению борта. Ирен вытащила из ящиков пеструю коллекцию оружия – сабли, пистолеты и мушкеты. Волета достала топорики и снова наполнила угольное ведро, а ее брат изучил показания барометра и анемометра на своем посту, предсказывая по данным старинных приборов, как далеко они могут опуститься, прежде чем земля их откажется отпускать. Эдит задраила люки и заперла большую каюту, а затем начала помогать Ирен заряжать пушки, действуя проворно и уверенно.

Сенлина замутило, когда корабль начал быстро снижаться. Ветер свистел вокруг них, и тросы застонали, когда вес гондолы уменьшился. Адам был надежным пилотом, но все равно падение казалось слишком стремительным. Сенлин надеялся, что его речь не побудила юношу к безрассудству.

Рынок под ними выглядел поперечным сечением легкого: проходы между навесами и палатками из плотной ткани и более широкие железнодорожные пути дробились, ветвились, разделялись надвое снова и снова. Спускаясь, они попали в вялое южное течение, и «Арарат», находясь во власти более высокого и проворного потока, быстро надвигался, превращаясь в тень над «Каменным облаком». Наблюдая за птицами, которые метались и собирались в стаи между сближающимися кораблями, Сенлин ждал каких-либо признаков того, что ветер меняется в их пользу. Но ничего не видел. Он бы хотел, чтобы «Каменное облако» стало птицей, способной кружиться и взлетать по собственной воле, а не мчалось вниз, словно опавший лист!

– Это была прекрасная речь, Том, классический образец красноречия. Ты мог бы стать политиком, не будь таким сентиментальным дураком, – заметил стоящий рядом призрак Марии. Ее щеки алели, губы припухли, словно она выпила что-то очень горячее. Она погладила его и продолжила: – Но ты не можешь уговорить ветер измениться. Ты правда больше ничего не можешь сделать.

Он забеспокоился, увидев, что она пилит толстый джутовый канат, который в числе прочих привязывал корабль к оболочке с водородом. Он узнал этот нож. Он лежал в ящике стола на кухне его домика; это был его нож – нож, которым он чистил рыбу и резал фрукты. Она трудилась не покладая рук, и джутовые волокна лопались одно за другим.

– Ты обещал, что не допустишь, чтобы они угодили Комиссару в руки. Сдержи обещание. Хватай нож, Томми, и начинай пилить. У нас заканчивается небо.

– Прошу тебя, умоляю, оставь меня в покое. Я не могу… – сдавленным голосом прошептал Сенлин.

– О, так ты меня слышишь? – Она на мгновение перестала пилить и вгляделась в его лицо, сморщенное от мольбы. – Это твой любимый нож. Однажды ты отругал меня за то, что я подрезала им метлу. Помнишь, да? Ты обращался со мной как с ребенком. Я не была на самом деле твоей женой. Я была ученицей. Мы оба должны принять этот факт. А вы извращенец, директор Сенлин, – выбрали себе жену из списка учеников, это же надо было додуматься.

– Прошу тебя! – прошипел он. – Мне очень жаль. Я скоро расскажу тебе, до чего мне жаль. Но прошу, оставь меня в покое на день. Я хочу нас спасти, но не смогу, не смогу, пока ты здесь. Ты меня погубишь.

Ветер свистел, палуба дрожала. Мария опробовала острие ножа на кончике пальца и бросила на Сенлина задумчивый взгляд:

– Мне нравится, когда ты говоришь со мной, Том. Но обещай делать это чаще. Один день. Я дам тебе один день. Если будешь меня игнорировать потом, я рассержусь.

– Если я тебя проигнорирую, это будет означать, что я мертв, – сказал он, а потом огляделся по сторонам и, взглянув видению в глаза, продолжил: – Обещаю. Поговорим об этом завтра.

Волета высунулась из такелажа и прокричала какое-то предупреждение, которое сожрал ветер. Сенлин отвернулся. Когда он снова взглянул туда, где стояла Мария, ее уже не было.

– Они почти над нами, капитан! – повторила Волета. Черный «Арарат» почти исчез из вида – его заслоняла оболочка «Каменного облака».

Сенлин посмотрел вниз. До земли оставалась, наверное, тысяча футов, и они все еще снижались слишком быстро.

– Запускайте топку, мистер Борей. Надо замедлить ход.

– Слушаюсь, сэр, – отозвался Адам.

– Если не сбросим балласт, из-под него не выберемся, – предупредила Эдит, высунувшись за борт корабля.

– Он утыкает нас гарпунами, когда будем проходить мимо, – сказал Сенлин.

– Значит, придется попотеть. Сейчас мы гвоздь, а «Арарат» – молот. Нас забьют в землю, капитан, – предостерегла Эдит.

Сенлин хотел сохранить прежний курс и дождаться низкого течения, которое могло бы унести их из тени военного корабля. Но надежда была слишком зыбкой, чтобы положиться на нее, рискуя их жизнями. Он хлопнул ладонью по фальшборту и приказал сбрасывать балласт.

Адам передвинул рычаг рулевой консоли вперед, но на полпути перестал чувствовать всякое сопротивление. Рычаг упал обратно, как сломанная конечность. Юноша с растущей тревогой повторил действие, но результата не дождался.

– Балласт, Адам! – заорал Сенлин, взбегая по ступенькам на квартердек.

– Ничего не получается. – Адам присел на корточки и распахнул дверцу рулевой консоли. – Тут лужа масла.

– Что это означает?

– Гидравлический провод где-то сломался. Я не могу это исправить.

– Ирен! – крикнул Сенлин, приложив ладони ко рту. Великанша посмотрела на него с главной палубы, где стояла, вбивая заряд в ствол мушкета. – Балластный люк заело. Сможешь его открыть?

Она стукнула шомполом в последний раз и бросила заряженный мушкет Эдит, та схватила его на лету. Потом амазонка забралась на полубак и подняла доски, под которыми скрывался резервуар. Когда она прыгнула в него, взметнулся фонтан.

– Я их больше не вижу, капитан, – сказала Волета, сползая по тросу на палубу.

Она перебежала от левого борта к правому и обратно. Указала на восток. Там на земле росла и приближалась тень «Каменного облака», отмечая их падение. Силуэт надвигался на них, летя через навесы Рынка. Куда более внушительная тень «Арарата» ложилась поверх их собственной. Две тени сближались, щель света между ними становилась все уже, и в конце концов они слились.

Доски под ними вздрогнули, по такелажу прошла волна. Корпус закружился и задергался, словно доска качелей, которые толкают неравномерно.

– Они сверху, – проговорила Волета.

С неба упала веревка. За нею последовала другая, а потом еще и еще, с обеих сторон. Концы веревок дергались и подпрыгивали, словно змеи, которых держат за хвосты. Кто-то спускался по ним. Еще немного – и агенты Комиссара хлынут на борт. И тогда команда «Каменного облака» будет побеждена.

Глава одиннадцатая

Клан Пеллов выделяется придворными манерами. Любой Пелл всегда хорошо одет, сладко надушен и служит образцом самой современной моды. В целом они безобидны, но отличаются прискорбной болтливостью: тот, кого загнал в угол какой-нибудь Пелл, всерьез рискует оказаться очарованным до смерти.

Антропология Вавилона, А. Франбуаз

Молодой аристократ никак не мог перестать возиться с широким синим галстуком. Присобирал и выверял складки, то вытаскивал, то заправлял обратно под шелковую рубашку всякий раз, когда замечал свое отражение в оконной створке. Поскольку он не мог перестать расхаживать по каюте – которую капитан провинциального воздушного корабля оптимистично окрестил «Покоями маркиза», – отражение появлялось с безумной регулярностью. И с проклятым галстуком вечно было что-то не так.

Истина заключалась в том, что девушка испортила всю поездку. Он был начинающим орнитологом, и эту трехдневную экспедицию организовал его отец, влиятельный казначей Пелфии, с целью упрочить положение сына в этой области. Молодой аристократ должен был определять и записывать прохождение перелетных птиц, в особенности осоеда. Но вместо этого служанка, которая приносила завтрак, чай и ужин, околдовала его. Расписание, согласно которому она приходила и уходила, едва оставляло ему время, чтобы собраться с мыслями, прежде чем чаровница появлялась опять, распаляя желание в ущерб научным исследованиям.

Он таких женщин раньше не видел. Темнокожая, как кофейное зерно, и с большим ртом. У ее фигуры были такие экстравагантные изгибы, на фоне которых любая девушка из Пелфии возбуждала столько же чувств, сколько и метла.

Она, очевидно, не была им так увлечена. Она не ответила ни на одно его игривое замечание. Он сперва пытался поразить ее познаниями в орнитологии, но она лишь закатила глаза, продемонстрировав белки без единого пятнышка, и ответила, дескать, «в курицах ничего не смыслю». Он показал ей свои научные приспособления – полевой бинокль, телескопы и кронциркуль, которым собирался измерять череп и клюв осоеда, если посчастливится раздобыть таковые, – но эти прекрасные инструменты удивили ее не больше каких-нибудь ложек.

Неудачи не отрезвили его, как холодный душ, но лишь разожгли похоть. Будь это его собственный корабль или отцовское судно, а не зафрахтованный шлюп, он бы смело поразил ее глубиной своих чувств. Но у нее, кажется, были родственники среди команды, и он не в том положении, чтобы начинать рискованное агрессивное ухаживание. У него не было выбора, кроме как добиваться ее расположения. Но как?

До чаепития оставалось две минуты. Он должен что-то сказать. О погоде? Слишком банально. О его родословной? Слишком внушительно. О ее родословной? Слишком уныло. Что тогда?

Он развеял свое беспокойство, сорвав галстук и повязав заново. Он как раз придавал фестончатому краю безупречное расположение, когда его взгляд привлекло нечто за оконным стеклом. В некотором отдалении два корабля, маленький и большой, как будто спаривались. Он тотчас же узнал главное судно: «Арарат», флагман армады Комиссара. Комиссар Купален служил Пеллам, разумеется; из чего вытекало, что этот корабль в каком-то смысле на службе его отца, то есть в некотором роде под командованием самого молодого орнитолога. Ну, так он решил для себя.

Юноша распахнул окно и взглянул на два корабля в бинокль. Его шлюп летел низко, потому что в высоких течениях похолодало, и ему это не понравилось. Как хорошо, что он потребовал принять меры! Теперь у него прекрасный вид на воздушное представление.

Было очевидно, что «Арарат» подстерег судно – вероятно, пиратское, – которое безгранично уступало ему по силе, и теперь собирался взять его на абордаж. К кораблю уже тянулась дюжина тросов, и элегантные агенты в опрятных темно-синих мундирах спускались со всех сторон. На пиратском корабле не хватало людей: орнитолог насчитал всего четверых. В бинокль они выглядели маленькими, как фигурки из музыкальной шкатулки. Из дула игрушечного пистолетика вырвалось облачко дыма, и агент, спускающийся по тросу, свалился и упал, хватаясь за грудь.

Молодой орнитолог взволнованно оторвался от бинокля.

– Комиссар поймал банду, полную сил. Как весело.

Над его дверью звякнул колокольчик, и он крикнул, позабыв, кто стоит за порогом:

– Да-да, входите!

Вошла миловидная горничная с серебряным подносом в руках и направилась к столу.

– О, оставь это! Оставь и иди сюда, – возбуждено сказал орнитолог, вновь прилипая к биноклю. – Один мой военный корабль захватил пиратское корыто!

Пока команда «Каменного облака» пыталась перезарядить древнее огнестрельное оружие, агенты спускались на палубу по веревкам. Адам засыпал черный порох в дуло мушкета, когда позади него на квартердеке что-то стукнуло – появился агент с аккуратной бородкой. Адам швырнул кисет с порохом в противника, пока тот вытаскивал саблю. Порошок влетел агенту в лицо, тот вздрогнул и чихнул. Его клинок со звоном упал на палубу. Адам пнул ослепшего врага каблуком, и тот кувыркнулся через балюстраду.

Адам повернулся и увидел, как другой агент запрыгивает на главную палубу. Волета висела среди такелажа, зацепившись коленями. Она сражалась с ржавым пистолетом, который сломался, прежде чем ей удалось выстрелить. Ударник отвалился от пороховой полки. Она собиралась его снова прикрепить, пусть даже порох и сыпался наружу. Агент прицелился в Волету из нового пистолета, отслеживая ее рассеянное покачивание рукой.

Недолго думая, Адам схватил валяющуюся на палубе саблю, вскочил на рулевую консоль и прыгнул с квартердека.

Эдит отбросила разряженное кремневое ружье и подсчитала выживших из первой волны агентов: всего пять. Она знала, что топка будет первой целью абордажной команды, которая захочет покалечить корабль, поэтому расположилась перед нею и вытащила саблю. Трое мужчин бросились к ней, их клинки образовали трезубец. Она отвела первый и прокрутила его вокруг своего плеча. Второй клинок схватила перчаткой, испускающей пар, и переломила на трех четвертях от острия. Третий зубец атаки она едва успела отразить этим же обломком.

Нападение сорвалось, агенты отпрянули.

Эдит бросила стальной обломок в человека, которому он принадлежал, и агент рефлекторно попытался поймать летящий предмет. Кусок полированной стали пронзил его ладонь и воткнулся в шею, хлынула кровь.

Когда агент упал, его соратники обернулись и обнаружили, что вскоре та же участь постигнет и их.

– Видишь, «Арарат», большой черный корабль под красивыми золотыми знаменами, прижал маленькое судно. Оно не может опуститься еще ниже, потому что разобьется о землю, и оно слишком маленькое, чтобы поднять дредноут, – объяснял молодой орнитолог горничной, которая таращилась в бинокль с открытым ртом. Наконец-то он обнаружил нечто, достойное ее внимания. – Поэтому у них всего два варианта: уступить или сопротивляться и погибнуть.

– Кто они такие?

– Пираты, разумеется.

– Откуда вам знать?

– Потому что их преследует мой Комиссар, потому что они бегут и потому что они сопротивляются. Пираты довольно глупы. – Он взглянул в подзорную трубу, а потом незаметно переместился за спину горничной, которая перегнулась через подоконник.

Она его словно и не замечала. Он почувствовал себя уязвленным из-за такого безразличия к близости тел, но вряд ли ее можно было винить. Сцена была захватывающей.

Симпатичная пиратка повисла среди такелажа корыта, словно вишенка на дереве, а под нею молодой пират бросился на агента Комиссара.

– Только взгляни на него! Повязка на глазу и все такое. Не могу дождаться, чтобы рассказать братьям. Настоящий пират. Посмотри, как он мечется. Очевидно, что у него нет никакой военной подготовки.

– Может быть, он ее любит, – проговорила горничная, наблюдая, как отчаянный парнишка-пират сражается врукопашную с агентом. Они катались туда-сюда, пытаясь вырвать друг у друга единственный пистолет.

– Ну еще бы, как не полюбить такую шлюшку. Я и сам влюбился. Ах, если бы меня приласкала пиратка… – Они увидели, как девушка с густой черной шевелюрой упала на спину человеку в мундире, который прижал одноглазого парня к палубе. В руке у пиратки был топорик, и она сделала нечто ужасное с затылком агента.

Орнитолог ахнул.

– Да уж, она бы тебя приласкала… – невозмутимо проговорила горничная чуть слышным шепотом.

Орнитолог бросил на затылок прелестницы взгляд, полный неприкрытой похоти. Она распалилась. До чего же славно. Он облизнул губы и снова заглянул в подзорную трубу:

– А вот и подкрепление.

Сенлин знал, что где-то внутри летающей крепости, которая взгромоздилась на «Каменное облако», где-то посреди пушек, ухмыляется под черной резиновой маской Комиссар. Сенлин также был уверен, что Паунд не станет опять ввязываться в драку, после того как едва избежал смерти во время их последней встречи. Нет, если он и увидит Паунда снова, то лишь на своей собственной казни.

Сенлин наблюдал с полубака, как новая волна агентов скользит по тросам с тени «Аарарата». Он уже сбил с веревок пару атакующих, орудуя аэрожезлом. И собственная жестокость подействовала, как стаканчик бренди, наделив ясностью мыслей и бдительностью. Было очень странно обнаружить у насилия такой эффект, и он задался вопросом, не похоже ли оно на бренди в другом смысле: вдруг насилие в малых дозах отрезвляет, а в избытке – пьянит? Можно ли вершить убийства ответственно, соблюдая некое подобие приличий? Неужели жестокость, как вино, была повитухой философии?

Выстрел сзади развеял иллюзию ясности мыслей. Он повернулся и увидел, как агент падает лицом вниз на ступени полубака и в его спине дымится дыра. Эдит, оторвав взгляд от прицела, отсалютовала Сенлину пистолетом с главной палубы. Он ответил таким же хладнокровным приветствием и повернулся вовремя, чтобы воспрепятствовать человеку, который как раз коснулся фальшборта мысками ботинок.

Он знал, что так не может продолжаться вечно. У Паунда было больше людей и пороха, чем у них – возможностей сопротивляться. Сенлин охранял открытый резервуар, из которого пока еще не выбралась Ирен. Чувствуя, что амазонка не выныривает слишком долго, Сенлин присел и заглянул внутрь, высматривая ее. Он ничего не увидел, кроме чернильного блеска воды в неосвещенном трюме; время от времени оттуда доносились вздохи. Если он пойдет за ней, то оставит нос беззащитным и их смогут захватить, – впрочем, пока они зажаты под дредноутом, это неизбежно. Они оказались в ловушке того же мертвого ветра, что и военный корабль, и между ними и Рынком всего несколько сотен футов воздуха. Сенлин видел, как жители рынка встречали разбившиеся суда: обгладывали, словно жуки-трупоеды. Его труп, вероятно, будет еще теплым, когда какой-то богатенький турист начнет дергать его за ботинки.

Ирен вырвалась из воды и судорожно втянула воздух. Ее руки позеленели от водорослей; Сенлин схватил ладонь амазонки, помогая выбраться.

– Не могу открыть изнутри. Заело намертво. – Она дрожала, губы побелели. – Придется ломать снаружи.

Она схватила топор с короткой ручкой, который Волета оставила, чтобы рубить тросы захватчиков. Намотала один конец своей цепи с крюком на крепежную утку на палубе, а другой – на собственное предплечье.

– Мне нужна всего минутка…

Она уже собиралась прыгнуть за борт, когда Сенлин ее остановил:

– Постой! Мы пока не можем рвануть с места в карьер. Надо сперва выбраться из-под «Арарата», иначе это будет пустая трата балласта.

Оба пригнулись, когда над головами просвистела пуля. Стрелявший агент понял, что промазал, и попытался забраться назад по веревке, на которой болтался. Ирен схватила кофель-нагель с фальшборта и швырнула в захватчика. Деревянный штырь ударил агента в лоб, и он упал, как камень.

– Ну и как мы собираемся это сделать? – спросила амазонка.

Сенлин посмотрел на Рынок. Они были достаточно низко, чтобы разглядеть людей, а также верблюдов, носилки и пегих лошадей на узких улочках базарных трущоб. К запаху свежего белья примешивалась нотка гнилья. Приближался поезд, волоча за собой шлейф пара.

– Надо спуститься.

– Воздуха недостаточно.

– Нам нужен не воздух, а ветер! – отрезал Сенлин и вытащил гарпун из гарпунной пушки.

– А вот и пятый пират. Ого, какой амбал! Только вот непонятно, мужчина или женщина. Оно только что выползло из носовой части корабля. О, оно стукнуло агента по башке! – Орнитолог вот уже несколько минут комментировал происходящее.

Горничную осенило, что любопытство поставило ее в уязвимое положение. Но сцена была такой захватывающей. Она не могла отвести взгляд. Женщина с механической рукой отбила дюжину разряженных мужчин без посторонней помощи. Всякий раз, когда воздухоплаватель Комиссара падал под ударом ее сверкающего кулака, горничной хотелось вопить от восторга.

– Ты это видишь? Смотри на нос, куколка, – ворковал орнитолог. – Я думаю, адмирал что-то замышляет.

Пока они наблюдали, человек в черной треуголке бросил гарпун в подбрюшье корабельной оболочки. Колючка гарпуна зацепилась за шелк, и пират дернул трос, открыв прореху. Вокруг нее ткань воздушного шара пошла волнами и начала деформироваться.

– Это как смотреть на гадюку, которая кусает сама себя, – сказал орнитолог. – О, на сколь безумные поступки способны отчаявшиеся люди!.. – Он одолел то маленькое расстояние, что еще разделяло их, и прижался к горничной, как к двери, которая не желает открыться.

Темнокожая девушка пристально смотрела вперед, жалея, что не может через бинокль проникнуть на этот героический корабль, пусть его и поджидал злой рок.

Когда капитан бросил гарпун в оболочку, Ирен уверилась, что он тронулся умом. Ей пришлось сдержать себя, чтобы не схватить его за шею и не встряхнуть, – впрочем, наверное, сдержалась она не благодаря силе воли, а из-за потрясения. Края проделанной им дыры затрепетали, зашевелились, и миг спустя она запечаталась.

Между кораблями появился зазор. «Каменное облако» наполовину выскользнуло из тени «Арарата», прежде чем тот опять его придавил. Двигалось их суденышко не так плавно, как раньше: прижатое каблуком дредноута, оно сперва рвануло кормой вперед, а потом дало крен на левый борт.

По наклонившейся палубе мертвецы покатились к ограждению борта. Древняя балюстрада встречала треском каждое новое тело, а потом один пилястр сломался, запустив цепную реакцию по всей длине корабля. Фальшборт отвалился целиком, трупы высыпались и попадали на палатки, повозки и неподготовленных туристов. Сенлин, вцепившись в пушку, наблюдал за этой «бомбардировкой». От того, как мертвецы, превращенные в снаряды, причиняли новые смерти, его тошнило.

Его план исполнился лишь наполовину, и надежда иссякла. Отыскав опору на основании пушки, он перезарядил гарпун и внезапно поймал себя на мысли, что это не было продуманной попыткой побега: это было самоубийство в состоянии отрицания. Возможно, он даже сейчас действовал, исходя из уверенности в том, что команда умрет, прежде чем он позволит садисту комиссару их захватить. Или, возможно, опасения Эдит верны – и терзающий его душу призрак настолько отравил разум, что на него нельзя положиться в вопросе различия между спасением и саморазрушением. Он больше не мог отличить надежду от заблуждения.

Хотя это не имело значения. Даже если все это несусветная глупость, останавливаться поздно.

Без ветра, который мог бы их вытащить, придется положиться на механический рывок. Он мог лишь надеяться, что корабль достаточно далеко ускользнул из-под «Арарата», чтобы его можно было вытащить на свободу, не разорвав на куски. Все зависело от поезда, который мчался по Рынку внизу. Локомотив уже прошел под ними и двигался дальше.

Голос Ирен прервал его размышления:

– Что ты собираешься делать?

– Я собираюсь выстрелить в поезд. Он вытащит нас из-под этого монстра, и тогда ты должна открыть резервуар, иначе нас ударит об землю.

– У тебя нет шансов, – сказала Ирен, указывая на поезд, который уже прошел за квартердеком.

Сенлин развернул пушку, направив ее над главной палубой на дверь большой каюты.

– Сейчас один появится. – Ирен открыла рот, чтобы возразить, но Сенлин рявкнул на нее, как никогда раньше: – Это единственный выход. Ты должна открыть резервуар!

У Ирен сделался такой вид, словно она готова была наброситься на разбушевавшегося Сенлина. Он не отвел сурового взгляда. Где-то в корпусе с громким треском сломался бимс. Ирен зажала рукоять топорика зубами, как уздечку, и сиганула через ограждение. Цепь зазвенела, струясь мимо крепежной утки. Ирен несколько раз ударилась о борт, прежде чем смогла за него ухватиться.

Сложив ладони рупором, Сенлин крикнул Эдит, которая соскользнула на угол палубы:

– Открой дверь каюты!

Эдит кинулась к двери, не сводя с Сенлина встревоженного взгляда. Она поняла, что он не просто вцепился в пушку, но пытается нацелить орудие… на нее. Она дернула дверь, обнаружила, что та закрыта, и начала обыскивать карманы в поисках ключа.

– Что ты творишь?

– Открывай сейчас же!

Пригнувшись и отпрянув в сторону, Эдит стукнула по двери механической рукой и сорвала ее с петель. Сенлин нажал на спуск, и кремень ударил по огневой пластинке, высек искру, которая коснулась порохового заряда. Гарпун рванулся вперед, волоча за собой трос вдоль хребта корабля. Прошел через капитанскую каюту и в мгновение ока вышел через эркер в штурманской рубке Эдит.

Отчаянная стрела помчалась к Рынку вместе с дождем из стеклянных осколков, пролетела над головами торговцев и туристов, которые в панике разбегались из-под тени падающего корабля. Гарпун настиг цель. Он ударился о крышу вагона-ресторана, пронзил потолок насквозь и испугал официантов, которые накрывали столы для чаепития. Зазубренный снаряд ворвался внутрь, разбивая фонари и ломая гипсовую лепнину на пути к задней части вагона, где в конце концов и застрял, зацепившись за железную раму.

«Каменное облако» плясало на конце туго натянутого каната, словно обезумевшая лошадь. Два корабля оторвались друг от друга, и маленький резко снизился, когда поезд вытащил его на ветер.

От жесткого рывка Сенлин полетел в сторону носа. Он ухватился за фальшборт кончиками пальцев, его развернуло так, что ноги болтались в воздухе за бортом. Он подтянулся к палубе как раз вовремя, чтобы увидеть, как пушку срывает с креплений и она кувырком летит вдоль палубы. Ствол зацепился за шланг воздуховода и разорвал его, едва не угодив в топку, а потом прыгнул через порог большой каюты, разбив перемычку. Крутящееся орудие уничтожило сундук с бельем, письменный стол и угол кровати Сенлина. Оно собрало вокруг себя ком мусора. К минуте, когда пушка ударилась о стену штурманской рубки, она уже выглядела кометой.

И эта комета снесла корму корабля, захватив с собой комнатушку Эдит.

Все это время Ирен, цепляясь за шпангоуты внизу, продолжала рубить петли балластного резервуара. Она замахивалась во второй раз в тот миг, когда корабль рванулся вслед за поездом. Она замахивалась в третий раз, когда сорванная с основания пушка уничтожила штурманскую рубку. И когда четвертый удар достиг цели, облако наконец пролилось дождем.

Часть вторая. Золотой зоопарк

Глава первая

Каждый из нас на самом деле представляет собой множество. Я не тот, кем был сегодня утром, и не тот, кем был вчера. Я цепь собственных отражений, тянущаяся сквозь время. Каждый из нас, о великодушный читатель, толпа внутри толпы.

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

После побега из Нового Вавилона спасенная команда «Каменного облака» чувствовала себя на борту так, словно проводила медовый месяц на прогулочном корабле. Они, разумеется, не были слепы к недостаткам судна. Они чувствовали каждый наспех затянутый узел в его оснастке и легкий крен палубы. Его топка была темпераментной, как истеричный двухлетний карапуз. Но от грязного кубрика до потертых циферблатов на рулевой консоли этот корабль был их спасителем, и они его любили.

Они провели день, кувыркаясь в метели, которая вырвала их из рук Комиссара, а потом вылетели сквозь великую снежную стену и узрели буколический пейзаж: стада овец, сонную деревеньку и поля, готовые к зимнему отдыху. Сами того не желая, они пересекли горы, окружающие Вавилонскую долину.

При виде сельской местности на Эдит нахлынула ностальгия, но первой мыслью Сенлина было: «Мы не должны слишком удаляться от Башни».

Волновался он зря. Ветер утих, и корабль попал в туман, который расплескался в предгорьях, как молочное море. Пока они утопали в этом море, солнце сжалось и почернело, словно изюм, уступая место сумеркам, которые сгустились в ночь. Сенлин никогда прежде не встречал такой глубокой тишины. Он слышал, как друзья шевелятся и дышат, слышал трепыхание собственного сердца. Они зажгли фонари на палубе, хотя свет лишь изменил одну непрозрачную среду на другую – черную на белую, тьму на туман.

Вместо того чтобы чувствовать себя в ловушке тумана или ослепленными им, они с готовностью приняли его объятия: если им с трудом удавалось разглядеть друг друга, стоя на одной палубе, разве мог кто-то другой увидеть их корабль?

Это была такая роскошь – не бояться!

Они воспользовались передышкой, чтобы разобраться с тем, что оставила после себя команда Ли. Подобно тому как птица приносит новые веточки в старое гнездо, они начали делать «Облако» своим.

В личной большой каюте Сенлин пытался решить самую древнюю из домашних головоломок: расставить мебель в комнате. Целью, конечно, было угодить глазу, не подвергая опасностям голени, что казалось достаточно простой задачей на первый взгляд, но на самом деле вовсе таковой не являлось. Капитан Ли не был обременен каким-либо эстетическим чутьем; доказательством тому служило его решение расположить всю мебель вдоль стен. По периметру комнаты теснились огромный, словно морж, гардероб, отделанный кожей сундук, обеденный гарнитур и чопорная кровать с четырьмя столбиками.

– Все равно что попасть в окружение, верно? – сказала Мария, вертясь в центре пола. – У этого гардероба определенно недобрые намерения.

Она вскинула подбородок и улыбнулась так же, как когда-то улыбнулась из окна вагона, вернувшись из женской консерватории. Она сияла на скромной станции Исо, посреди стареющих носильщиков и дам в громоздких, вышедших из моды шляпах. Ее темно-рыжие волосы колыхались вокруг лица, обдуваемые слабеющим паром, и он, пришедший на станцию по каким-то делам, про которые тотчас же забыл, уставился на эту обаятельную женщину, свою бывшую ученицу, как громом пораженный.

Он надеялся, что видение скоро исчезнет, а она тогда еще не доставляла особых хлопот. Это был переходный период, время для того, чтобы привыкнуть к новой роли капитана, которая – как стало понятно сразу же – плохо сочеталась с его талантами. Но отказаться от нее он не мог, и эта роль предполагала, что ему придется столкнуться с моральной дилеммой: можно ли подвергать опасности друзей ради жены. Из этой суматохи в душе явился призрак Марии. Она позволила ему вспомнить человека, которым он когда-то был: искреннего учителя, занудного гостя вечеринок, неуклюжего жениха.

Конечно, он понимал, что к вымышленному образу нельзя привязываться. Он сразу же решил не разговаривать с ней, но это не означало, что он не мог наслаждаться ностальгическим призраком. Когда действие крошки иссякнет и Мария опять превратится в воспоминание, он тяжело вздохнет и продолжит двигаться дальше.

Мария прижала кулак к подбородку и задумчиво прищурилась, пока он выпихивал шкаф из угла каюты.

– Вот так-то лучше. Он кажется более дружелюбным. Что теперь делать с этим сундуком?

Кто-то торопливо постучался, и тяжелая дверь на главную палубу распахнулась, впустив туман. Из тумана вышла Волета, не спуская глаз с чайного подноса, который несла в руках. На ней был причудливый пестрый наряд из вещей не того размера; ее ноги утопали в сапогах выше колен.

Она закрыла дверь бедром.

– Эдит, то есть мистер Уинтерс – божечки, до чего странно звучит! – сказала, что вы должны поесть.

Сенлин перестал толкать шкаф и тотчас же забрал у нее поднос:

– Боже мой, ты не должна мне прислуживать. Пожалуйста, скажи мистеру Уинтерсу, что в будущем я буду обедать с вами на камбузе.

Он освободил место на столе для чайника, чашки и блюдца, а также миски с чем-то серым и подрагивающим.

– Неужели это пудинг?

– Не исключено, что он самый, – ответила Волета и сцепила руки за спиной. Она окинула взглядом передвинутую мебель, стопки книг, грустный клубок ярких шарфов и бус, лежащий на кровати. – Здесь довольно мило.

Сенлин осмотрел другие помещения и был смущен относительной роскошью своей каюты. Сперва он не намеревался здесь поселяться, но Эдит настаивала, и пришлось согласиться.

– Я просматривал вещи Ли и нашел коллекцию… полагаю, это можно назвать побрякушками. Сомневаюсь, что они чего-то стоят, но вдруг тебе понравятся?

– Нет-нет, спасибо. Это как рыболовные приманки для глупых девчонок. Кроме того, я не думаю, что пираты носят побрякушки.

Он усмехнулся и убрал сверкающий ком с кровати в сундук.

– Мы не пираты, Волета.

– Сказал капитан пиратского корабля.

Было в каком-то смысле приятным сюрпризом обнаружить, что сестра Адама – весьма сообразительная девушка, пусть и немного дерзкая. У Адама много замечательных талантов; он – способный механик и неутомимый трудяга, но отнюдь не мастак поддерживать беседу. Сенлин увидел в этой молодой женщине острый и пытливый ум.

– Вообще-то, у нас и впрямь не было возможности поговорить.

– Мы были слишком заняты, потому что вопили и грызли ногти. До чего жуткая буря!

– Да уж. Прошу. – он взмахом руки указал на стул. – Раз уж ты здесь, почему бы не выпить чаю?

Она сделала реверанс, тут же раздраженно нахмурилась и плюхнулась на сиденье.

– Их больше не будет, капитан. Реверансов. Я буду отдавать честь, конечно. Жать руку, если пожелаете. Но прочие реверансы остались в Новом Вавилоне.

– Как и следовало ожидать. – Он снял вторую чашку с подставки и налил им чаю. – Что ты думаешь о нашем маленьком соглашении?

– О том, чтобы сделаться воздухоплавателями? Жить на корабле? С вами в качестве капитана? Вот это все?

– Да, именно это. – Он зачерпнул бесцветную кашу, проглотил с некоторым усилием и запил безвкусный комок глотком горького чая.

– Это прекрасно, – сказала она, открывая сахарницу и заглядывая внутрь. – Я люблю приключения, и вы мне тоже нравитесь. Мне особенно нравится, что вы застрелили Родиона.

Сенлин увидел «ключ тюремщика» в своей руке, облачко дыма над пистолетом и кровавую слезу, стекающую по лицу Родиона. Сутенер как будто стал прозрачным, и показался мальчишка, сокрытый под оболочкой злобного и сердитого эго. И именно этот мальчишка с открытым и полным надежд лицом пал мертвым к ногам Сенлина.

– Я думаю, что правильно защищать себя и своих друзей, – сказал Сенлин сдержанно. – Но не думаю, что когда-нибудь буду гордиться тем, что кого-то застрелил.

– Это был не «кто-то», сэр. Он был первостатейным злыднем. Он был хищником, который любил… который любил… – Она затрясла головой, ее взгляд сделался пустым. Вздрогнув, она опять нацепила на лицо улыбку. – В любом случае спасибо, что вытащили меня и Адама.

Сенлин сохранил любезное выражение лица, но одно лишь упоминание имени ее брата настроило его на враждебный лад. Он бы ни за что не признался, как глубоко ранен предательством Адама. Дело не только в сильной боли, которую причинил обман, а еще и в том, насколько трезвым был расчет Адама. Родион, каким бы мерзким он ни был, оказался куда более разумным выбором и более ценным союзником. Парнишка принял решение не из вероломства; он лишь хотел выжить. Разве условные узы дружбы могли состязаться с семейными узами и стремлением к самосохранению?

Ему нечего было сказать, и он только улыбался и пил чай.

– Не думаю, что вы с ним снова станете друзьями, – продолжила Волета, медленно поворачивая чашку на блюдце и глядя на пар над чаем, а не на застывшую улыбку Сенлина. – Мы оба это знаем. Адаму может потребоваться некоторое время, чтобы прийти к такому же выводу, но рано или поздно это случится.

Немного удивленный резкостью ее слов, Сенлин попытался быть дипломатичным:

– Я не виню его за то, что он выбрал тебя, а не меня. Семья превыше всего. Я понимаю это, и уверен: он думал, что…

– Вам не нужно защищать его. Уж я бы точно не стала. Думаю, он совершил ошибку. Он не дал мне права голоса. Я бы никогда не выбрала Родиона. Никогда. – Она положила три ложки темного сахара в чай и принялась энергично перемешивать. – Но настоящий вопрос вот в чем: если вам не стать снова друзьями, кем же вы будете?

Не требовалось долгих размышлений, чтобы понять ее правоту. Тот факт, что Сенлин не мог доверять Адаму, не решал вопроса о том, сможет ли он мирно сосуществовать с этим юношей. Он не разговаривал с Адамом с минуты их побега, но знал, что в конце концов придется это сделать, и для всех было бы лучше, если бы молчание нарушилось раньше, чем позже.

– Полагаю, мы могли бы положиться на должности, которые избрали для себя. Я буду его капитаном, а он – моим подчиненным, – сказал Сенлин со смесью облегчения и сожаления. – Возможно, некоторая формальность пойдет нам на пользу…

Стук в дверь прервал его. Адам вышел из тумана потупившись. Рука перевязана, красивое лицо в синяках, но худшая рана оставалась невидимой.

– Я бросил за борт отвес, чтобы проверить нашу высоту полета. У меня кончилась леска, так что под нами как минимум сотня футов воздуха. – Не ожидая ответа, Адам повернулся к двери и собрался выйти.

Волета многозначительно посмотрела на Селина.

– Погоди минутку, – сказал он, вставая. – Как ты думаешь, нам сейчас ничего не угрожает?

Адам поднял потрепанную физиономию ровно настолько, насколько потребовалось, чтобы оценить выражение капитанского лица, которое было потрясающе сдержанным. Юноша кашлянул и слегка выпрямил спину.

– На данный момент все в порядке, но надо подумать о том, чтобы высунуть нос из тумана и осмотреться. Разобраться, где мы находимся.

– Звучит разумно. Посоветуйся с мистером Уинтерсом и, если старпом не против, подними нас – будем осматриваться.

– Слушаюсь, сэр.

– И, Адам…

Юноша замер, держась за дверную ручку.

– Хорошая работа.

Кости «Каменного облака» торчали наружу.

Пушка расколола полубак, проделала дыру в главной палубе, изуродовала большую каюту и, вылетев наружу, уничтожила штурманскую рубку. Сенлин стоял посредине, смотрел на корму своего судна и ждал, пока разрушения перестанут казаться миражом.

Он изо всех сил старался скрыть потрясение от команды, но факт заключался в том, что им повезло выжить и он был самым везучим из всех. Его безумная авантюра не закончилась тем, что они ударились о землю, прицепились к поезду намертво или улетели бог знает куда.

Разорванный воздуховод лежал на палубе кольцами, словно вывалившаяся из брюха кишка. Оболочка покрылась морщинами и впадинами. Крен палубы больше не был едва заметным. На самом деле весь корабль словно готовился опрокинуться.

Интересно, что бы Мария сказала по поводу состояния «Облака»? Несомненно, что-то едкое и дерзкое… Но какое безумие! Он думает о ней, словно она реальная, а не толика крошки…

– Ветер по-прежнему на нашей стороне, – сказал Адам, появляясь в поле зрения Сенлина. Капитан так свирепо хмурился, что Адам чуть помедлил, прежде чем договорить: – Он унес «Арарат» прочь. Волета его уже два часа не видит.

Волета ползала по такелажу, прислушиваясь, не шипит ли воздух, свидетельствующий о том, что оболочка сдувшегося воздушного шара не сумела запечатать все прорехи. Всякий раз, заслышав предательское шипение, она мазала соответствующее место клеем и прилаживала квадратик шелка.

Голова Сенлина настолько переполнилась всякими другими вещами, что смысл услышанного дошел до него лишь спустя секунду.

– Сомневаюсь, что это продлится долго. Мы опять его унизили, а он не из тех, кто прощает оскорбления.

– По моим подсчетам, ты поиздевался над ним уже три раза. Может, он усвоит урок: с капитаном Маддом шутки плохи.

Сенлин невесело рассмеялся:

– Я извлек из этого совсем другой урок. В следующий раз, когда ты попросишь разрешения что-то отремонтировать, я должен тебе позволить. Этот неисправный рычаг чуть не угробил нас.

– Я бы ни за что не догадался, где случится поломка. Под ногами сотни футов прогнившего насквозь гидравлического провода. Единственное, что удерживает нас в небе сейчас, – надежда.

– Кажется, она закончилась.

– Ничего подобного. У нас есть ты.

Лицо у Сенлина стало печальным, как у человека, не привыкшего к комплиментам.

– Думаю, ты путаешь надежду с упрямством, Адам.

– Почти уверен, что это и есть надежда. Упрямство. Отказ сдаться. Ты загарпунил поезд, взрезал корпус корабля и чуть не отправил «Арарат» на землю. Называй это как хочешь, но весьма похоже на надежду. – Адам улыбнулся, что было довольно редким зрелищем, и Сенлин мельком увидел друга, которого потерял.

Ободрение Адама согрело его, и когда он снова взглянул на корабль, то увидел чудо, скрывающееся под маской катастрофы. Несмотря на все дыры, «Облако» все еще в воздухе. Адам прав: надежда не умерла.

Когда Эдит подошла, волоча остатки переборки из своей комнаты, она увидела, что Сенлин и Адам улыбаются, обозревая царящий вокруг бардак.

– Надеюсь, хорошие новости?

– «Арарат» далеко, а мы все еще не упали, – сказал Сенлин и помог ей положить ношу на растущую груду деревянных обломков.

Они собирались вытащить годные гвозди, приберечь лучшие доски, а остальное бросить за борт. Ему показалось странным, что она не использовала механическую руку для тяжелого труда. Возможно, хотела натренировать мышцы на другой.

Она вытерла пот с подбородка о блузку.

– А что насчет воздуховода? Мы можем его починить?

Адам перестал улыбаться:

– Где бы мы ни приземлились, застрянем там, пока не найдем замену. И я уверен, что ты и сама понимаешь: надолго мы в небе не задержимся. Посадка вряд ли будет мягкой.

Она погладила механический сустав локтя, как будто он мог причинять боль, и остановилась, только когда поймала взгляд Сенлина.

– Выберем место или просто шмякнемся где-нибудь у подножия?

Сенлин уже подготовил ответ:

– Летим в Шелковые сады. У нас все еще есть подарок для Люка Марата. Пришло время узнать, готов ли он помочь нескольким своенравным душам с той же щедростью, с какой помогает ходам.

– Не уверена, что смогу довести нас до Рифа. Все надежные карты были в рубке. Придется лететь на ощупь.

Сенлин ошибочно принял ее невыразительный тон за проявление силы духа и непреднамеренно подтолкнул к чувствительной теме разрушенной комнаты:

– Карты не составляют и половины ваших ценностей, мистер Уинтерс.

Она стиснула зубы:

– Мы лишились балласта. Как только выкинем этот лом, придется отдирать доски корпуса.

– Если дело дойдет до этого, начните с моей каюты, – сказал Сенлин с чрезмерной щедростью. – Я собираюсь посмотреть, есть ли в библиотеке доброго доктора что-нибудь полезное о Шелковых садах.

Он чувствовал такое воодушевление, что не заметил, с каким унылым видом Эдит начала разбирать переборку своей бывшей спальни.

Эдит была не в восторге от перспективы посещения Шелкового рифа, который она отказалась назвать садом. Она провела достаточно времени с опытными воздухоплавателями, чтобы знать о том, что риф был негостеприимным необитаемым пустырем. Внешне это была демилитаризованная зона между недружественными кольцевыми уделами, но Эдит считала, что ее истинная цель – перекрыть пешеходное сообщение, потому что ни один турист, каким бы бесстрашным он ни был, не мог пройти через риф. Он не давал всякой шушере подниматься в верхние уделы Башни.

И еще все знали, что он кишит пауками.

Шелковый сад был зажат между соперничающими уделами Пелфии и Альгеза и веками служил им трофеем и театром военных действий. По мере того как пушки делались все более гигантскими, а армии росли, восточный портал рифа пришлось расширить киркой и зубилом, чтобы он стал достаточно вместительным. В конце концов туннель сделали таким просторным, что через него прошел бы и воздушный корабль. И вот тогда-то древняя вражда приобрела самоубийственные масштабы. Два врага запихнули свои армады в небольшой карман небес, относящийся к рифу, и вскоре обнаружили, что оболочки с водородом и большие объемы пороха, будучи утрамбованными внутри Башни, порождают кровавый дождь.

А потом – сто лет назад – Пелфия и Альгез подписали перемирие, которое подразумевало преобразование шестого кольцевого удела в общий парк, символизирующий конец поколениям вражды. Исторически мир длился всего пять лет, но после него война переместилась в открытое небо, так как ни одна сторона не хотела уничтожать парк, который они построили вместе, но каждая считала своим. Таким образом, заброшенные сады в конечном счете стали заросшим и неуправляемым рифом. Местом, о котором шептались и которого избегали; портом последней надежды для измученных и отчаявшихся.

Чтение всегда служило Сенлину надежным убежищем. Он обладал благословенной способностью читать в поездах и каретах. Он много вечеров провел в «Синей татуировке», читая сочинения учеников, пока Мария играла на пианино в сопровождении безупречной разноголосицы подпевающих моряков и рыбачек. Однажды он пропустил пришествие урагана, потому что был поглощен типографской историей диакритических знаков. Он понял, что случилась буря, лишь когда на следующее утро поднялся и обнаружил, что его забор, живую изгородь и цветы как будто сбрили с холма опасной бритвой.

Но впервые в жизни он чувствовал некое отторжение к книгам, лежавшим перед ним. Может, отвлекся на мысли о разрушенной каюте? Его наклоненная кровать лишилась двух столбиков. От оловянной люстры осталась только пара футов цепи, а коллекцию пышных одеяний, собранную капитаном Ли, разбросало по углам, где вещи так и лежали, шевелясь на неуемном ветру, словно беспокойные кошки.

Нет, эти отвлекающие факторы не были настоящим источником его беспокойства. Стоило быть честным с собой: он не мог преодолеть отвращение к той чепухе, чтение которой уже ввело его в заблуждение в прошлом.

Тем не менее дело есть дело.

Он сортировал книги, складывая в стопки в соответствии с их потенциалом. Художественная литература и томики стихов, при всех потугах на глубину, были для него бесполезны. Почти так же мало толку было от книг по естественным наукам, в которых обнаружилось несколько прекрасных иллюстраций. В томах по истории, украшенных золотыми обрезами, после недавнего визита к мадам Бхате оказалось подозрительно много всего про богачей и их войны, хотя кое-какие избитые истины наверняка тоже попадались. Помимо обычной подборки злонравных путеводителей, в библиотеке доктора нашлись всего две книги, полностью посвященные Шелковым садам.

Первый том, «Нравы и тропы Шелковых садов», представлял собой книгу о хороших манерах. У анонимного автора была утомительная привычка обращаться к «великодушному читателю», и его советы часто переходили в метафизическую ахинею, которую усугубляли любительские наброски различных достопримечательностей Садов. Сенлин продрался через первую главу и заключил, что книга представляет собой переполненную интеллектуальную плевательницу.

Другой многообещающий томик, «Торжественное открытие Шелковых садов», принадлежал перу «королевского посланника» по имени Никколо Сало. Сало посетил грандиозную церемонию открытия Шелковых садов во время короткого перемирия между Пелфией и Альгезом. Большая часть текста ушла на похвалы, которые Сало расточал герцогу, своему главному читателю, – они представляли собой слабо завуалированную просьбу о посвящении в рыцарство.

Сенлин начал читать посвящение герцогу Пелфии, занимающее четырнадцать страниц, со вздохом, который быстро перерос в стон.

Час спустя Волета обнаружила капитана, который лупил открытой книгой по столу. Он так самозабвенно наказывал мертвый том, что даже не заметил, как девушка вошла в каюту, пока она не начала его подбадривать:

– Так ее, капитан! Задайте ей жару!

Сенлин застыл, не донеся книгу до стола.

Первым порывом было оправдать свое грубое обращение с книгой, от которой он всерьез надеялся получить четкие и краткие указания. Он желал неопровержимых фактов. Отметины «Х» на карте. Он хотел понять, где именно в опасном кольцевом уделе расположен Золотой зоопарк. Вместо этого он получил много снобизма, ксенофобскую философию и бесконечные политические «интриги», которые вовсе не были интригующими.

Даже если так, какая польза от издевательств над книгой?

– Мне жаль, что ты это увидела, Волета. Мне не следует так себя вести, – сказал он, изображая полное спокойствие. – Что тебе нужно?

– Вся еда пропала, – доложила девушка.

Умиротворенная улыбка Сенлина превратилась в хмурую гримасу.

– На камбузе дыра примерно вот такого размера. – Она изобразила руками круг. Камбуз располагался под квартердеком, через который вылетела наружу гарпунная пушка.

– Ничего не осталось?

– Есть немного горчицы.

– Горчицы?

– Примерно две ложки. И банка маринованного свекольного сока, но без свеклы.

– М-да, – сказал он, собираясь с духом, чтобы справиться с прискорбным известием. – Вывешивайте сети. Придется поймать наш ужин.

В птичьи сети вряд ли что-то попалось бы так высоко от земли и в такой поздний час, но разве у них был иной выбор, кроме как надеяться на лучшее?

– Это она? – спросила Волета, беря в руки маленькую картину, которая лежала на столе среди переплетенных в кожу томов. – Это действительно ваша жена?

Он и забыл, что выставил портрет Марии, чтобы тот составил компанию во время чтения. Обычно Сенлин прятал его с глаз долой.

– Она самая.

Волета внимательно изучила портрет, переводя взгляд с него на капитана и обратно, словно пытаясь мысленно представить их мужем и женой. Сенлина охватила ужасная застенчивость: ему вновь стало неудобно оттого, что у него такая молодая и миловидная жена.

– Хорошее сходство?

– Да.

– Очень красивая.

– Да.

Волета скривилась:

– Но картина ужасно сальная.

– Я бы не назвал это сальностью. Это искусный этюд с обнаженной. Пойми, она достигла глубин отчаяния, когда встретила художника, который, как я убежден, не стремился ею воспользоваться. Я думаю, он видел в ней только модель, а не…

– Нет-нет, я хотела сказать «засаленная». То есть грязная.

– А-а. Да. Слой краски немного испорчен белым кромом и снегом.

– Надо бы почистить.

– Я не могу сунуть ее под воду и потереть щеткой. От этого рисунок сотрется.

– А он вам очень дорог.

– Да. – Он со стоической улыбкой протянул руку, и Волета вернула ему картину. – Что-нибудь еще?

Теперь настал ее черед смущаться.

– Ирен говорит, Шелковый риф полон пауков и медведей и никто туда не ходит.

– И ты переживаешь, – заключил он.

– Нет! Я никогда раньше не видела медведя, – возразила она с горящими от волнения глазами. – Я хотела узнать, собираемся ли мы поглядеть на медведей.

Сенлин рассмеялся – отчасти над собой, отчасти над ее неуемной страстью к приключениям. Лишь несколько часов назад они скрестили клинки с абордажной командой, а у Волеты уже на уме медведи.

– Не хочу тебя разочаровывать, но мне не верится, что в Шелковых садах есть медведи. Но есть пауки, их вывели ради шелка, который они производят, и есть паукоеды…

– Что такое паукоед? – перебила Волета, чье разочарование по поводу медведей смягчилось благодаря любопытству к новому существу.

– Если верить написанному, – сказал Сенлин, поднимая том, которым недавно лупил об стол, – они похожи на муравьедов. Паукоеды должны были питаться пауками, чтобы те не заполонили весь парк. Но не спеши с выводами, Волета. Ты останешься на корабле, пока я навещу Люка Марата.

– Ну конечно! – Волета наклонилась к столу и одарила капитана своим самым благоразумным взглядом. – Я потому и попросила их описать, ведь сама ничего не увижу. Только вот это место называется садом. Я не видела садов уже…

Она замолчала, подсчитывая месяцы, которые провела в тюрьме своей старой гримерки. В Новом Вавилоне не росло ничего зеленого. Иногда мужчины за большие деньги импортировали розы или другие цветы, чтобы приманить девушек. Она, в свой черед, получила немало букетов, в том числе очень дорогих, которые посылали богатые джентльмены, желающие выкупить ее у Родиона. Она привыкла наслаждаться увяданием цветов, потому что знала: вместе с ними увядают и надежды этих джентльменов.

– А деревья? – спросила Волета, когда к ней вернулся голос.

– Там много деревьев. На целый лес хватит.

– Пожалуйста, расскажите мне о них.

Сенлин не мог не заразиться ее энтузиазмом.

– Там растет только одна разновидность деревьев – фарфорники. Они белые, как мел, хрупкие, как чайные чашки, и без листьев. Своего рода пещерные деревья. Разве это не интересно? Я и не знал, что такие растения существуют. – Он принялся быстро листать книги. – Я нашел рисунок, изображающий такое дерево. Не очень-то хороший, но… – Он неуклюже взялся за «Нравы и тропы», и книга, выпав из рук, шлепнулась на стол страницами вниз. Когда Сенлин ее снова поднял, изнутри вывалился сложенный листок бумаги и плавно опустился на пол.

Волета подняла его и развернула.

– Кажется, вы все правильно делали, капитан. Иногда правду приходится выбивать, – сказала она, с ухмылкой переведя взгляд с листочка на Сенлина. – Это карта.

– Не глупи, Волета. Дай взгляну, – сказал он, терзаемый сомнениями.

Но хватило взгляда, чтобы убедиться в ее правоте. Роза ветров и легенда в уголке; змеящиеся тропки и небольшие водоемы, заполненные изящными маленькими волнами. В центре всех путей была картинка, напоминающая птичью клетку. Под ней стояла миниатюрная подпись: «Золотой зоопарк».

Сенлин держал в дрожащих руках карту, которая могла привести его к жене.

Глава вторая

Цивилизация появилась на свет, когда два наших предка столкнулись у входа в пещеру и то ли один троглодит, то ли другой произнес бессмертную фразу: «Нет-нет, я настаиваю – после вас».

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

Портовые огни проступали на затененном лике Башни, словно светящиеся глаза посреди болота. Сотни желтых, белых, зеленых фонарей то мерцали, то горели ровно, намекая на сокрытые во тьме чудовищные силы. Портовые огни как будто наблюдали за «Облаком», вычисляя, стоит ли этот раненый воробей усилий, которые требовались, чтобы выплыть из сумрака и схватить его на лету.

Стоя в одиночестве на квартердеке, Эдит глядела на чудовищную трясину из камня и богатства и чувствовала, что кое-кто задолжал ей извинение. Сперва Башня отняла остатки ее юношеского задора, потом руку, затем свободу, а теперь подкрадывалась, намереваясь забрать еще и корабль. Сколько бы Эдит ей ни отдала, Башня все не могла насытиться.

Она слышала, как Том и Волета в каюте внизу говорили о рифе. Голоса звучали взволнованно и легкомысленно – ну что за дурачки… Всеобщее мнение о рифе не сулило ничего хорошего. Пираты его избегали, и этого ей хватало, чтобы понять: там их ожидают только неприятности.

Но разве у них есть выбор? И стоит ли смущать капитана своими сомнениями или лишать Волету проблеска надежды? Они скоро сами все увидят.

Между тем у Эдит хватало забот: она пыталась вспомнить течения, которые приходились на это время года и суток. За шпилем, заслоняющим светило, простирались оранжевые сияющие «крылья». Огромная стая скворцов вылетела из-за края Башни и превратилась в сверкающую угольную пыль среди теней. Эдит попыталась проследить за ними взглядом, чтобы увидеть, какого течения они придерживаются, но темнота была слишком густой, и старпом потеряла птиц из вида.

По крайней мере, она знала, что спокойное течение под названием Гаечный Ключ проходит слишком высоко, а Суровый Чаппи и Садки Вестмонте спускаются слишком резко, чтобы ими можно было воспользоваться. Северный Стойкий был надежным ветром, но в прохладной тени Башни утихал – а жаль, потому что он бы отлично им подошел. Она считала, что ведет «Облако» по Крюку Чосера, зыбкому узкому течению, которое огибало термальный поток Три Брата и скользило мимо Башни как раз рядом с шестым кольцевым уделом. По крайней мере, так происходило обычно, если Братья не сдавливали это течение, пресекая его.

По правде говоря, Эдит была лишь наполовину уверена, что разыскала Крюк Чосера, но половина уверенности – это все, на что она могла рассчитывать. Она посоветовала бы отпилить еще одну каюту и выйти на более широкую орбиту, но так они пересекли бы диск заходящего солнца, превратившись в отличную мишень, и вполне возможно не дожили бы до следующего круга. Если ее курс неверен или если «Облако» вывалится из Крюка Чосера, пушки Пелфии вскоре уведомят старпома об ошибке.

Ничего не поделаешь – надо ждать, пока корабль повернет.

И это, к несчастью, позволило Эдит немного поразмыслить над тем, чего она избегала последние дни – с той самой минуты, как узнала, что у Тома галлюцинации. От этого открытия она почувствовала себя последним взрослым на корабле. Волета и Адам – почти дети, Ирен была… ну, Ирен, а Том скрывал от нее важные вещи, словно ребенок после нагоняя.

Впрочем, не ей осуждать людей за скрытность.

Нет, настоящая проблема в том, что никто из них не понимает, в какое опасное положение угодили из-за нее. Никто из них не знает, что собой представляет Башня на самом деле, кто ею управляет и на что он способен, добиваясь своего. В этом знании она была одинока, и это ее тяготило, заставляя завидовать их невежеству.

Старпом почувствовала внезапное облегчение, когда нос развернулся и указал на дыру в фасаде, едва заметную тень среди других теней. Она все-таки разыскала Крюк. Она позвала команду, чтобы все увидели, как они приближаются к своему последнему пристанищу и последней надежде, пускай и погруженной во тьму.

Они собрались на главной палубе, высовываясь за борт, насколько позволяли смелость и такелаж.

Вскоре устье порта разверзлось перед ними. Некогда величественный вход в Шелковые сады теперь превратился в руины, причем не те, которые творит медленная эрозия ветра и дождя. Нет, порт состарили отметины, оставленные войной. Опаленные мраморные ребра главной арки потрескались и покрылись оспинами от пушечных ядер. Из этих старых ран тянулись потеки ржавчины, словно высохшая кровь. Из шести колонн, некогда выстроившихся у входа, сохранилась одна, и выглядела она как обглоданная кость.

«Каменное облако» проплыло под высокой изломанной аркой во тьму.

Сенлин о таком даже не мечтал. Это было все равно что заехать в дом верхом на коне. И все-таки это случилось: он влетел на воздушном корабле в Вавилонскую башню.

Тяжелая тьма и тишина лишили их дара речи. Сенлину пришлось откашляться, прежде чем он смог выдавить из себя приказ зажечь фонари. Он знал, что кольцевой удел покинут людьми – Шелковые сады стояли заброшенными уже много десятилетий, – и все же забеспокоился, обнаружив в полной жизни Башне такую мертвую полость.

«Каменное облако» парило над песчаным полом туннеля, как стрекоза над водой. По обе стороны от корабля их фонари отбрасывали длинные тени от ног огромных статуй, расставленных, подобно колоннаде.

Сало потратил несколько страниц «Торжественного открытия», описывая этот зал памятников и перечисляя дворян, чьи изваяния здесь стояли. Договор между Пелфией и Альгезом предусматривал, что оба удела будут в равной степени представлены при декоративном оформлении. И все же Сало похвалялся, дескать, ценой немалых усилий ему удалось измерить высоту герцогского подобия, а также его грозного соперника, маркиза Альгезского, и оказалось, что герцогский истукан был ненамного, но все-таки выше.

Сенлин и его команда могли видеть только колени, голени и ступни колоссальных владык. Остальное пряталось за оболочкой корабля, которая заполняла собой почти весь туннель. То, что Сало именовал «достойной данью почтения нашей аристократии», казалось Сенлину архитектурным ляпсусом. Памятники были слишком велики, чтобы их можно было разглядывать с проходящих мимо кораблей, а от коленей вниз, до самых благородных пальцев, все эти герцоги и маркизы были неотличимы друг от друга.

В конце туннеля впереди лучился бледно-синий свет.

– Откуда исходит этот свет? – спросила Волета.

– Думаю, это сумерин, – сказал Сенлин. – Сало о нем написал. Сумерин – что-то вроде лишайника, который светится в темноте. Растет на деревьях и на земле. Его использовали в качестве альтернативы газовым лампам, которые слишком опасно зажигать в лесу.

– Красиво… – проговорила девушка.

Они столпились на разрушенном носу, вглядываясь в приближающийся свет. Затем колоннада закончилась, перед ними открылись Шелковые сады, и беглецы обнаружили, что, несмотря на все увиденное, они еще способны удивляться.

В «Торжественном открытии» Сало описал место высадки как белоснежный пляж, окруженный сияющим лесом. Оживленные толпы приветствовали прибытие величественных кораблей. Музыканты и танцоры заполнили белоснежные беседки. Цветочницы восклицали: «Гвоздики для воротника, розы для бутоньерок!» – и размахивали букетами над головой, наполняя воздух лепестками и ароматами. Свадьбы были настолько распространены в те ранние дни, что можно было пересечь пляж, прыгая с одного свадебного шлейфа на другой, не касаясь песка.

Наиболее примечательными из всех диковинок – действительно главной достопримечательностью для многих – были фантастические заводные животные, которые населяли лес, украшали дорожки и служили причудливыми ориентирами для посетителей. Некоторые механические звери напоминали пасущихся диких горных козлов с челюстями на шарнирах. Другие – жирафов, которые вертели длинными пластинчатыми шеями, тянулись к посетителям. Медные зебры прыгали по рельсам, серебряные павлины трубили и распускали алюминиевые хвосты, а слоны с золотыми животами поднимали хоботы в знак приветствия. Шелковые сады представляли собой, как выразился Сало, сундук с игрушками гения.

Но так все выглядело в былые времена.

Пляж перед ними был завален кораблями, потерпевшими крушение. Десятки остовов всех форм и размеров. Обломки лежали среди разрушенных трибун и обвалившихся беседок. Шелковые оболочки, из которых вышел весь воздух, покрывали их, как белые простыни покрывают трупы в морге. Всю эту груду руин выпихнула на край пляжа сила бурь, которые с воем проносились через туннель несколько раз в год. За рифом из обломков вздымался непроходимый колючий лес, словно заросли ежевики, тянущиеся на сто футов вверх, до самого купола огромной пещеры. Деревья светились потусторонним светом, напоминающим пламя спиртовой горелки.

– Мне это не нравится, – сказала Ирен, мысленно подметив все возможности для устройства засады.

– Как думаете, что означают эти обломки? – спросила Волета.

– Они означают запчасти. Спасение. Мы можем восстановить «Облако», – сказал Адам.

– Ну, по крайней мере, это хороший поворот, – кивнул Сенлин, пытаясь избавиться от ощущения, что их корабль поразительно похож на лежащие впереди остовы.

– Ни один из них не выглядит очень свежим. Ветер успел похоронить их, – заметил Адам.

– А что насчет людей на борту? – не унималась Волета. – Как думаете, их спасли?

Ирен фыркнула.

– Не важно, что с ними случилось. Важно то, что произойдет с нами, – сказал Сенлин, пытаясь обрести уверенность.

Он пробрался мимо команды, спустился с полубака и ушел в свою каюту. Вернувшись, он принес два мешка книг, по одному через плечо. Опустил их на палубу у края корабля, где в ящике лежала свернутая веревочная лестница. Снова ушел в каюту и вернулся, на ходу застегивая пояс с рапирой, заимствованный у агента Комиссара. Аэрожезл, которым он слишком часто размахивал как дубиной, Сенлин решил оставить на борту.

– Мне не нужно говорить вам, в какую передрягу мы попали, – сказал он, надевая треуголку. – У нас мало воды, нет еды, и корабль вот-вот развалится. Мы должны разделять и властвовать. Я собираюсь отправиться в Золотой зоопарк. Надеюсь, я смогу уговорить Марата расстаться с некоторой информацией о тропе ходов и кое-чем из его запасов.

– Спрашивать дорогу – это одно. Но просить милостыню – это ммм… – Эдит проглотила слово «безумие» до того, как оно вырвалось. – Излишне оптимистично, капитан.

– «Оптимистично» – подходящее слово, мистер Уинтерс. Оптимистично надеюсь, что Марат угостит меня чаем, наполнит нашу кладовку и распахнет двери в Пелфию. Надеюсь, все случится именно так. Но у меня есть и пессимистический сценарий. Если дойдет до этого, я помогу ему проявить щедрость в нашу пользу.

– Вы собираетесь ограбить миссионера? – встряла Волета с живостью, которая потрясла Сенлина.

– Да, Волета, но только в крайнем случае. И если дело дойдет до этого, я, возможно, вернусь в спешке. – Сенлин повернулся к Адаму. – Корабль должен быть готов к полету. Он не должен быть красивым, но должен висеть в воздухе. Как думаешь, это возможно?

– Так точно, сэр.

– Ты же не собираешься идти в одиночку? – Эдит покачала головой. – Нет, я пойду с тобой. Капитан, прошу разрешения присоединиться.

Она знала, что это плохая идея. Как минимум это было против протокола, согласно которому во время стоянки капитан или старпом должен оставаться на борту, отчасти чтобы руководить командой, а отчасти чтобы не дать им отчалить самостоятельно.

Но тот факт, что у Сенлина галлюцинации, превосходил любой протокол. Она не могла отправить человека, который бредил наяву, в лес, который мог кишеть чудищами и пауками. Эдит представила себе, как он ходит кругами, переворачивает карту так и этак и разглагольствует о потерянной жене, пока остальные умирают от голода на борту. Если послать с ним Ирен, придется сказать, от чего капитана надо защищать, а Эдит еще не была готова сообщить команде, что ими руководит одержимый. Как только это станет известно, пути назад не будет.

Сенлин увидел на лице Эдит решимость, с которой не стоило и пытаться спорить. И по правде говоря, ему не нравилась идея слоняться по лесу в одиночку. Он удивил ее улыбкой:

– Хорошо, мистер Уинтерс. Не забудьте пистолет.

– У нас нет пороха, – сказала она.

– Зато он выглядит впечатляюще, не находите? – сказал он и повернулся к Адаму, а Эдит пошла за пистолетом. – Адам, я оставляю «Каменное облако» в твоих умелых руках. Приведи его в порядок для меня, хорошо? Ирен, осмелюсь сказать, у тебя впереди тяжелая работа. Волета, ты моя маленькая сова. Если я столкнусь с неприятностями и приведу их за собой, рассчитываю, что ты увидишь все раньше. Присматривай за всеми, пожалуйста.

Команда обещала сделать все возможное, пока Сенлин доставал и разворачивал лестницу. Эдит вернулась с мечом и пистолетом на поясе. Она также повязала на шею желтый шарф – так сказать, принарядилась для светского визита.

– Мистер Уинтерс и я вернемся утром к завтраку, – объявил он с большей уверенностью, чем предполагали обстоятельства.

Тем не менее Волете не требовалось много усилий для одобрительного вопля, который она и издала, тыкая брата в ребра, пока тот не сдался и не присоединился к ее изъявлениям восторга.

Сенлин жестом пригласил Эдит спуститься первой на погруженный в сумерки пляж. Прежде чем последовать за нею, он наклонился к Ирен и проговорил спокойным голосом, чтобы не вызвать подозрений у Адама или Волеты:

– Если Комиссар найдет вас, а я молюсь, чтобы этого не случилось, немедленно предайте меня. Скажи ему, что у меня его картина. – Сенлин похлопал по груди сюртука. – Скажи ему, что вы саботажники, брошенные за свои преступления. Говорите что угодно, лишь бы выжить. И если мы не вернемся через день, заберите корабль, как только он сможет взлететь, и уходите. Продай его на металлолом, если придется. Не позволяй им голодать.

– Так точно, сэр, – сказала Ирен, и лицо ее окаменело.

Глава третья

Великодушный читатель, не превращайся в дерево, под которым должны проходить пешеходы. Обнимайся и хлопай по плечу тех, кого рад снова видеть. Даже великая любовная история – всего лишь камень преткновения, если она случилась в пути.

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

Сенлин решил, что, если бы на Луне были леса, они напоминали бы жуткий пейзаж Шелковых садов.

Деревья здесь были крепкими, без коры и бледными, как грибы. Песчаную землю между извилистыми дорожками, вымощенными потертым булыжником, пятнали заросли светящегося мха. Все выглядело тесным и давящим. Над головой, между ветвями, висело кружево паучьего шелка, которое в вышине становилось таким плотным, что тонкие нити сливались в единый неразрывный полог. Воздух был сухим и холодным, он щекотал ноздри едким минеральным запахом, напоминающим какую-то ароматическую смесь. Очень быстро корабль и команда остались далеко позади, а Сенлин и Эдит почувствовали себя совершенно одинокими.

Было странно думать, что кто-то позволил одичалой пустоши возникнуть посреди Башни, полной жизни. Исчезающие останки заброшенного парка лишь делали сцену более сюрреалистичной. Они проходили мимо разрушенных беседок, поблекших указателей и киосков, где когда-то продавали угощения и сувениры, которые теперь скрывались под коврами сияющего лишайника.

– Мы опять свернули не туда? Я нигде не вижу птицу. – Эдит опустила свой мешок с книгами рядом с мешком Сенлина. В лесу было прохладно, и все равно она вспотела от усилий. Она подвязала волосы желтыми шарфом и наслаждалась холодным воздухом, овевающим шею. – Уверен, что это птица?

– Выглядит как птица, – сказал Сенлин. – Думаю, это страус. Рисунок очень маленький. – Он прищурился, разглядывая карту. – А может быть, курица.

– Дай посмотрю. Понятия не имею, с чего ты взял, что эта карта надежна.

В ее словах был смысл. Даже спустя век карта не стала истинным антиквариатом. Она была ярко раскрашена и полнилась карикатурами на животных. Из нее так и хотелось сложить бумажную шляпу и подарить ребенку.

– Твой жираф оказался ламой, и я по-прежнему не понимаю, чем была последняя веха, – продолжила Эдит, намекая на ржавое чудище, мимо которого они прошли чуть раньше. – Большая собака? Маленький медведь? Эта карта безнадежна.

– Но сюда она нас привела, – возразил Сенлин, забирая карту, прежде чем Эдит успела ее помять. Он не был слеп к недостаткам этой находки, но вложил в нее так много надежд, что не мог просто взять и отказаться от поисков. – Если не обращать внимания на стиль – признаю, он дурацкий, – у нее есть все, что полагается карте: роза ветров, масштаб, легенда…

– Она изрисована сердечками, Том.

– Да, вижу. Согласно легенде, ими отмечены места, которые пары нашли бы…

– …уединенными.

– Я собирался сказать «живописными».

– И куда теперь?

Они остановились на развилке извилистых тропинок. Сенлин посмотрел в одну сторону, потом в другую. Оба пути были такими же узкими и извилистыми, как звериные тропы. В отличие от других кольцевых уделов, которые ему довелось повидать, этот не был равнинным, земля здесь поднималась и опускалась, образуя скромные холмы и долины, слишком неестественные, чтобы выглядеть убедительно. Как бы Сады ни одичали к этому времени, изначальный пейзаж не стерся полностью.

Но фарфорники росли так плотно и их ветви так переплелись, что лес за пределами пешеходной тропы был почти непроходим. Это разочаровало Эдит. Она надеялась отказаться от кривых дорожек, обозначенных на карте Сенлина, в пользу более прямого маршрута. Если бы они двигались по прямой, до Золотого зоопарка было бы всего полторы мили.

Когда они только вошли в лес, пробравшись через ужасное кладбище кораблей, она смогла относительно легко проложить путь. Хрупкие белые ветви ломались под ее саблей, как тонкий фарфор. Но работа быстро усложнилась. Чем дальше они шли, тем плотнее становились деревца. Хуже того, щепки оказались такими острыми, что вскоре Эдит и Сенлин ощутили себя подушечками для булавок. Ее усилия также потревожили сумерин, который падал на них как мелкий светящийся порошок. Этот мусор прилипал к одежде и волосам с упрямством пыльцы и вскоре превратил их в пару светящихся призраков, пробирающихся сквозь подлесок.

И тогда она согласилась опробовать карту.

– Смотри, вот оно, – сказал Сенлин, указывая на нечто полускрытое в зарослях в стороне от дороги. Он рассек мечом несколько веток, чтобы получше разглядеть механического зверя. Как и другие, которых они уже видели, когда-то он был великолепен. Но ржавчина съела блеск металла, и многие пластины проржавели насквозь. – Это эму.

– С чего ты взял?

Сенлин отодвинул в сторону кусок мха, освобождая ноги машины.

– Видишь, у него три пальца на ногах. У страуса только два.

– Откуда ты вообще это знаешь?

– Однажды один ученик спросил меня, в чем разница, и я пошел домой и прочитал все, что смог найти по эму и страусиной анатомии, – по правде говоря, сведений было негусто.

Эдит удивленно покачала головой, но ее терпение быстро иссякло.

– Ну и что ты теперь ищешь? Хватит, у нас нет времени.

– И на этой тоже печать, – сказал он, отодвигая колючую ветку, чтобы прочитать табличку на птичьей груди. – «Эму Сфинкса».

– Изумительно.

– Так и есть. Разве ты не понимаешь, что это значит? В Цоколе я катался на машине, которая называлась… как-то… как-то так: «Многоместный мускульный насос Сфинкса».

– Пивная карусель.

– Ты о них слышала?

– Ты жил с учениками, а я с пиратами. Раз из нее выходит пиво, я о ней слышала.

– Ну, тогда ты понимаешь, что насосы и все эти трубы должны быть очень старыми – возможно, такими же старыми, как сама Башня. А этому эму по меньшей мере сто лет. Но, э-э… – Он умолк при виде выражения ее лица.

С убранными назад волосами и напряженной шеей она выглядела достаточно сурово.

– Моя рука новая, – сказала Эдит.

– Именно. Очевидно, что за все эти изобретения ответственен не один и тот же человек. Иначе ему было бы несколько сотен, а то и тысяч лет.

– Какая разница?

– Как это какая? Любой, кто участвовал в проектировании и, возможно, строительстве Башни, должен обладать невообразимым багажом знаний.

– Но ты только что сказал, что это не может быть один и тот же человек.

– Конечно не может, но у него должен быть доступ к этим знаниям. Сфинкс, кем бы он ни был, должен знать Башню досконально, со всеми ее тайнами и внутренним устройством. Только подумай, на какие вопросы он мог бы ответить. Мы отчаянно собираем сведения по крупицам, а в это время Сфинкс…

– Идем дальше.

– Знаешь, Эдит, если ты хочешь мне что-то сказать…

– Идем, Том. Ты обещал Волете завтрак.

Через час медленного продвижения по извилистой тропе они наткнулись на лужайку с рухнувшей скамьей и идеально круглым прудом в центре. Пруд отражал тусклый свет, словно зеркало.

– Эти книжные уголки врезаются в тело, как шпоры, – пожаловался Сенлин, уронив мешок на песок. Он попытался помассировать спину, не смог из-за сюртука, снял его, сложил пополам и положил на мешок с книгами. – Чувствую себя чудовищем из-за того, что заставлял учеников носить книги в школу каждый день.

– Молодые спины быстро забывают испытания, – сказала Эдит и присела у пруда, изучая его. Она потрогала воду, понюхала и вгляделась в глубину, словно гадая по чаинкам в чашке.

Сенлин очистил компас от светящейся пыли и поднес к карте. Он не стал упоминать о том, что это место было обозначено сердечком.

– Насколько он глубокий?

– Это скорее цистерна, чем пруд. Стены отвесные. Не понимаю, насколько глубоко.

– Вопрос в том, можно ли ее пить, – сказал Сенлин, когда Эдит наклонилась, чтобы понюхать воду.

– Пробуй, не стесняйся.

– Не говори ерунды. Проверка на яд – дело для старпома, – сказал Сенлин. Эдит бросила на него мрачный взгляд. – Да шучу я, шучу! Что с тобой такое? Ну в самом деле. Это продолжается слишком долго. Ты хмуришься и ворчишь весь день, и, видимо, я в этом виноват – но провалиться мне на месте, если я понимаю, что именно натворил. Ты должна мне все объяснить, Эдит. Что случилось?

Она встала и стряхнула песок с ладоней; эхо легких хлопков разлетелось по тихой лужайке, словно аплодисменты.

– Ты взорвал мою комнату, Том. Я знаю, у тебя не было другого выхода. Наверное, я бы сама поступила так же. Но эта дурацкая маленькая рубка с ее дурацкими картами и занозами много значила для меня. Потеряв ее, я потеряла все.

Сенлин пересек лужайку и взял ее за плечи:

– Эдит, у тебя есть все причины расстраиваться. В этом и проблема с бегством от смерти – легко утратить перспективу и забыть о том, что нужно для жизни. – Он слегка прижал ее к себе – это было что-то вроде объятия, переданного по телеграфу. – Как только выберемся из передряги, отстроим штурманскую рубку заново. Ты будешь бригадиром, а Адам и я – твоими плотниками. Обещаю.

Он почувствовал, как Эдит пожала плечами.

– Я потеряла флаконы. Все до единого. Они вылетели наружу вместе с остальными моими вещами.

И Сенлин понял. Когда Сфинкс снабдил Эдит движителем почти год назад, он также выдал ей некоторое количество загадочных батареек для руки. Она ревностно охраняла этот запас, потому что пополнить его можно было только из одного источника. Он знал, что у нее нет желания спешить обратно к Сфинксу. Она с трудом выносила упоминания об этом человеке.

– Сколько продержится твоя рука? – спросил Сенлин слабым голосом.

– Дни. Часы. Зависит от того, как сильно я ее нагружаю. А потом она превратится в мельничный жернов.

– Итак, одним махом я уничтожил твое святилище и украл твою руку, – мрачно проговорил он. – Прости меня. Мне очень жаль.

– Так было нужно. Я не виню тебя. Я лишь немного разозлилась. Нет, неправда, я… если честно, Том, я немного… – Она хотела сказать, что боится: боится того, что с ней случится, когда она вернется к Сфинксу, и того, что Сфинкс сделает с ее друзьями, если она привезет их с собой. Она боялась, что скоро настанет день, когда ей придется покинуть его и команду. Но она не могла заставить себя признаться в этом сейчас.

– Что это за звук? – сказал Сенлин, прерывая ее признание. Он резко повернулся и уставился в лес, излучающий молочное свечение.

Она тоже услышала. Это было похоже на шелест сухой листвы на ветру, но здесь не было никакого ветра и никаких листьев. Они все еще прислушивались к шелесту, когда из зарослей выпрыгнуло черное пятно размером не больше каштана. Оно побежало через песок, прошло под мостом их сцепленных рук и исчезло в подлеске на противоположной стороне поляны – и все это за пару секунд.

– Смотри-ка, паук. Жуткое существо, не правда ли?

Эдит все еще пристально глядела в сторону леса.

– Заросли темнеют, – сказала она.

Так и было. Свечение ветвей и стволов угасало. Край затмения поднимался все выше, и тьма быстро продвигалась к ним. Из леса выскочили еще несколько пауков чернильного цвета и побежали по песку.

Сквозь гул и шорох прорвался пронзительный вопль. Он звучал как визг кабана, но был более звучным и пугающим. Сенлин прижал Эдит к себе.

Ужасный звук повторился с другой стороны от них. Потом на лужайку пролилась тьма.

Масса пауков была настолько плотной, что скрывала под собой все. Сперва исчезли деревья, потом поляна, а затем песок у ног скрылся под клубящимся черным роем.

– В воду! – крикнул Сенлин.

Они вдохнули одновременно и, не разнимая объятий, прыгнули в глубокий мертвый бассейн.

Глава четвертая

Должен признать, ваша светлость, что сомневался в целесообразности размещения пауков и паукоедов в общественном парке. Мое воображение – по общему признанию, небогатое – сочло это сродни приглашению в дом крыс, где позже поселятся тигры, чтобы не давать им размножаться.

Торжественное открытие Шелковых садов, Сало

В бухте кораблекрушений страшный визг пробудил эхо под куполообразным потолком, пронесся по извилистым тропкам между остовами. Адам подумал, что звук напоминает жалобы раненого зверя, и во многих отношениях так оно и было.

Опустившись на колено, Ирен с помощью лома вытаскивала гвозди из сломанных досок. Выходили они медленно и с пронзительным визгом. Она бросала гвозди в цинковое ведро, и каждый «крик» завершался барабанным перестуком. Дело продвигалось медленно, потому что она пыталась не согнуть добычу. Чтобы восстановить корабль, нужны прямые гвозди.

Адам поморщился от шума и попытался сосредоточиться на санях, которые мастерил. Сообразив, что им придется собрать изрядное количество запасных частей, он решил, что сани – самый практичный вариант. Из носового люка получилось основание, а из столбиков капитанской кровати – полозья.

– Закончил со списком? – спросила Ирен, вытирая пот со лба.

От работы снова проступили старые шрамы на руках и лице. Она выглядела такой же потрепанной, как их корабль.

– Почти. Мы потеряли четверть наших тросов. Просто чудо, что мы не упали с неба. Итак, нам нужны веревки, много веревок. Еще воздуховод, конечно, и немного газа не помешало бы. С балластом будет проще всего разобраться. Если найдем мешки, наполним их песком прямо здесь. – Адам встал и легонько пнул сани, проверяя их. – Сойдет. Где Волета?

– На камбузе.

– Все еще считает крошки, да? Скажу, что она отвечает за корабль, пока мы будем в экспедиции. Ей понравится.

Адам спустился вниз, чтобы найти сестру. Оставшись в одиночестве, Ирен задумалась о предстоящей драке, как с нею часто случалось в минуты тишины. Она думала о вероятности нападения, которая казалась средней, и о защищенности их позиции, которая была плохой. Они окружены открытым пляжем. Если бы «Арарат» влетел сюда за ними, то ничего бы не оставалось, кроме как прыгнуть с корабля и бежать в укрытие. Если бы их атаковали со стороны леса, она бы увидела, как приближаются враги, но без пороха ничего не смогла бы сделать, чтобы воспрепятствовать им. Киль корабля висел примерно в шести футах от земли, что было достаточно высоко, чтобы враг не хлынул на палубу, но достаточно низко, чтобы их достали и, если нападающих достаточно много, вынудили опуститься.

Амазонка представила себе палубу корабля, кишащую вооруженными головорезами. Обычно это была ее любимая часть мечтаний, потому что она могла наблюдать, как наносит смертельные удары, уничтожая орду по одному. Она наслаждалась видением, потому что оно всегда было безупречным: она отбивала все удары до единого, а сама никогда не промахивалась.

Но в этот раз, когда Ирен представила себя сражающейся на палубе корабля, случилось странное. Она увидела, как спотыкается и рапира разбойника втыкается ей между ребер. Потом она не заметила мужчину, который подкрадывался со спины, и, когда он пнул ее сзади, пошатнулась и чуть не упала. Затем громила с толстыми, как потолочные балки, ручищами схватил ее, прижав руки к бокам. Видение того, как ее методично избивают, смутило амазонку, и она попыталась избавиться от него или изменить ход событий, но тактик в ее голове отказался мошенничать. Ее защита была медленной, атаки – неточными. Ее избили по заслугам, честно и справедливо. Безжалостное воображение разыграло ее мучительную, паническую смерть в кровавых подробностях.

Обычная хмурая гримаса Ирен сделалась еще мрачнее.

Далекий визг прервал ее размышления. Звук раздался из леса. Она выжидающе прищурилась, глядя на деревья, но крик не повторился. Это не могло быть отголоском вырванных гвоздей. Слишком много времени прошло.

Ирен все еще пыталась определить, что услышала, когда Адам взбежал по лестнице из трюма и выскочил из люка в панике.

– Не могу поверить, что она повела себя так глупо в такую минуту! – Он схватил ножны рапиры и начал пристегивать их дрожащими руками.

– Ты куда собрался? – спросила Ирен, преграждая ему путь.

Адам ее как будто не видел. Он попытался прошмыгнуть мимо, но она потащила его назад. Его единственный глаз уставился на мрачный лес. С чего вдруг он поверил, пусть даже на секунду, что Волета устоит перед такой игровой площадкой? Это были первые деревья, увиденные ею за много лет; конечно, она должна была на них залезть. Весь мир был ее трапецией!

– Она ушла.

– Ты должен починить корабль.

– Я не собираюсь сидеть здесь и возиться с кораблем, когда моя сестра заблудилась в лесу.

– Ты должен починить корабль, – повторила Ирен. Ее широкое лицо окаменело, словно форма для литья. – У нас нет еды и мало воды. Мы сели на мель. И Волета с нами.

– Знаю! Мне нужна минутка, чтобы найти ее и притащить…

Схватив Адама под мышки, Ирен подняла его в воздух. Она поднесла его к самому лицу, и их носы соприкоснулись и расплющились друг о друга. От нее пахло железными цепями и потом. Когда она заговорила, ее смрадное дыхание согрело его лицо.

– Хочешь, чтобы тебе доверяли? Хочешь спасти сестру? Хочешь, чтобы я поставила тебя на ноги, а не на голову? Делай то, что обещал капитану. Почини корабль.

Хотя преданность сестре сопротивлялась здравому смыслу, Адам знал, что Ирен права. Волета повела себя импульсивно, и теперь он снова должен быть благоразумным. Он вспомнил жизнь в порту, подчиненную прагматизму, и сказал себе, что спасение иногда требует подготовки, а не экстренных действий. Что бы ни случилось дальше, им понадобится корабль.

Адам кивнул. Их носы терлись друг о друга, но Ирен не ослабила хватки. Он понял, что момент требует не просто молчаливого согласия; он знал, чего она ждет, и поэтому произнес слова настолько твердым тоном, насколько мог:

– Я починю корабль.

Волета перемещалась по высоким ветвям фарфорников, под облаком паутины. Разветвленные, светящиеся стволы внизу напоминали молнии, застывшие в середине удара. Удивительное зрелище. И она была рада, что не пропустила его. Она перепрыгнула на другую ветку, а затем прошла к еще одной на цыпочках, двигаясь с быстротой, невозможной на земле, где подлесок был густым как ежевика.

Она старалась быть хорошей. Но корабль сделался таким удручающим местом. Она не смогла бы задержаться на борту и на минуту, хотя знала, что, исчезнув, заставит брата понервничать.

Перед тем как уйти, она прочесала чуланы камбуза на предмет чего-нибудь съедобного. Нашла старую суповую кость, застрявшую в углу, нашла ржавый горшок с затвердевшей патокой, которую сначала приняла за смолу для латок, и смела с полок достаточно рассыпанного чая, чтобы подкрасить чашку горячей воды.

Тоска зеленая.

От скуки она начала напевать глупую, прилипчивую мелодию. Мелодия просто всплыла в ее голове и отказалась уходить. Волета напевала и напевала, пока песня не пробудила воспоминания по-настоящему, и девушка увидела призрак органиста в сценическом плаще, глядящий на нее через плечо, пока его руки с отработанным изяществом бегали туда-сюда по клавишам.

В мгновение ока Волета узнала песню, льющуюся из ее уст. Это было ее музыкальное сопровождение на сцене «Паровой трубы» в течение многих, многих ночей. Мелодия, написанная и названная в ее честь: «Волета, летающая девушка».

Вскоре после этого она удрала с корабля.

Ничто так не очищает разум, как небольшое приключение.

Пискля, разумеется, отправилась с нею, хотя Волета держала зверька в рукаве, потому что боялась, что белку укусят черные пауки, которые так и кишели на верхушках деревьев. С виду они напоминали маленьких крабов и метались вокруг стволов и сквозь облака шелка наверху. Обычно они старались избегать ее, но было трудно не наступать на них и не хватать случайно, берясь за ветку. Несмотря на плотные перчатки и кожаные сапоги, один паук залез ей на шею и укусил. Болело, как будто пчела ужалила, но яд, кажется, не был смертельным.

Она пошла в том же направлении, что и капитан, наполовину чтобы следить за ним и наполовину чтобы выскочить и удивить его забавы ради. Они с «мистером Уинтерсом» так шумели, пока разговаривали и спорили, что их было легко отследить.

Она еще не успела догнать их, когда услышала нечто новое. Это звучало как шелест ветра, а затем – как брызги дождя, падающие сквозь листья. Вокруг нее поднялся шум, и на мгновение показалось, что надвигается гроза. Но конечно, это было абсурдно. Она внутри Башни.

И падала не вода.

Пауки больше не рассеивались перед ней и не бродили бесцельно в облаке паутины. Они изменили направление все сразу, как железная стружка при появлении магнита. Сначала пауки бегали поодиночке, а потом потекли ручьями. Наконец они полились из паутины большим черным каскадом, кувыркаясь, проваливаясь сквозь ветви и мимо Волеты.

У нее не было времени, чтобы убраться с дороги. Она прижалась к гибкой верхушке дерева и попыталась стать совсем маленькой. Рой пауков хлынул ей на голову.

Она ожидала, что ее зажалят до смерти. Но пауки были не в настроении кусаться. Этот факт мог бы утешить ее еще больше, если бы открытая кожа шеи и лица не зудела так ужасно от прикосновений тысяч лап. Она зажмурилась и задержала дыхание.

Что-то в этом чувстве показалось знакомым, и, поскольку ей нужно было отвлечься, она предалась ностальгическим фантазиям, которые перенесли ее в старый дом.

В Депо Шумера, где она родилась и выросла бесстрашной, был узкий брус, пересекающий особенно активную часть железнодорожных путей. Взрослым и в голову не приходило ходить по нему, и если бы они заподозрили, что такая перспектива соблазняет детей, точно избавились бы от бруса. Он когда-то был частью желоба, через который заполняли зерном открытые вагоны, но теперь от разобранной машины больше ничего не осталось.

Дети в Депо – по крайней мере, самые неукротимые – похвалялись тем, что прошлись по брусу, хотя никто, разумеется, не мог это засвидетельствовать. Брус был сорока футов длиной, шириной с каблук и оранжевый от ржавчины. Даже если бы он выдержал, пар проходящего поезда мог сдуть человека на землю или сварить заживо.

Волета, которая прилагала немалые усилия, чтобы доказать свое бесстрашие снисходительным мальчишкам, начала думать об этом ничем не примечательном ржавом брусе как о единственном величайшем испытании мужества во всем Шумере и, возможно, мире.

И вот как-то раз она путешествовала туда-сюда по окрестным пешеходным настилам, собирая толпу глумливых, дразнящих детей, которые должны были увидеть, как она переходит брус. Поскольку именно пар пугал ребят больше всего, Волета решила подождать, пока подойдет поезд, чтобы начать переход. Таким образом, никто не смог бы сказать, что ей повезло. Когда локомотив запыхтел по рельсам, изрыгая большие клубы грязного дыма, она оставила надежный настил и скользнула на брус.

Края железной перекладины были такими мягкими, что рассыпались под ее туфлями. Металл стонал, но не ломался.

Пришлось поспешить, чтобы добраться до середины, прежде чем поезд пройдет. Дымовая труба как будто задыхалась. Пар то вырывался наружу, то застревал, то снова вырывался. Она повернулась к поезду лицом. Она закрыла глаза и выставила тонкие голые руки.

Сквозь рев локомотива она услышала встревоженные крики взрослых. Но у них не было времени, чтобы остановить поезд, и они боялись выйти за ней и сломать брус своим весом. Сначала они приказали ей убираться оттуда, потом принялись сыпать ругательствами: «Поглядите-ка на маленькую шлюшку, она улыбается!»

Безразличный локомотив проехал своей дорогой, громкий, как ураган, и дымовая труба дунула на нее так горячо и сильно, что волосы встали дыбом, а одежда натянулась, как парус. Волета мгновенно промокла, ее кожа покрылась волдырями от кипящего воздуха. Но поезд проехал, не сварив ее заживо и не сбив с бруса.

Она вернулась на пешеходный настил, все еще улыбаясь, хотя и стала розовой, как поросенок. Толпа собравшихся взрослых была так раздражена, что не могла решить, задушить ее или приголубить, поэтому просто отвели домой. Она пережила ужас матери, волдыри и кашель, который продлился месяц, с абсолютным невыносимым самодовольством. Наконец-то у нее и у всех было доказательство ее храбрости.

Когда мать наконец позволила ей снова выйти и поиграть, Волета обнаружила забавную вещь. Депо казалось меньше, безопаснее и скучнее. Узкий брус, который захватывал ее воображение в течение нескольких месяцев, теперь выглядел как старая перекладина. Вскоре она уже не помнила, с чего вдруг он сделался предметом ее одержимости. Она пересекла все перекладины в городе, пересекла их дважды, чтобы удостовериться, что ей не «просто повезло», и нашла их одинаково скучными. Тогда-то она и поняла, что придется покинуть Депо и отправиться куда-нибудь, где канаты натянуты повыше и пар горячей…

Когда Волета открыла глаза, захлестнувшая кроны Шелкового рифа волна пауков уходила.

Темная масса убегала от нее, как тень быстрого облака. К удивлению девушки, ее ни разу не укусили. Куда бы пауки ни направлялись, они не стали тратить на нее время.

Она посмотрела вниз и сразу увидела причину волнения пауков. Стадо огромных мохнатых зверей протискивалось через заросли. Наверное, паукоеды, о которых говорил капитан. Они вынудили пауков собраться в рой.

Один зверь издал оглушительный крик, и вскоре остальные затрубили в ответ. Волета насчитала всего восемь тварей. Затем один, держащийся поодаль от стаи, крупный и с внушительной серой гривой, остановился и обернулся, прислушиваясь к другому зову. Она услышала в отдалении пронзительный визг. Серогривый зверь позволил стае идти без него. Он понюхал воздух и двинулся прочь.

Он направлялся к кораблю.

Волета колебалась. Она думала о брате. У него была Ирен и корабль – достаточно, чтобы защититься от одного монстра. Капитана и «мистера Уинтерса» вот-вот застигнет рой пауков и звериное стадо, идущее по пятам.

Она не сомневалась, что сделал бы Адам, если бы их положение поменялось и именно она ждала на корабле. Она очень любила его, но иногда он слишком уж с нею нянчился.

Глава пятая

Если у вас когда-нибудь возникнет соблазн окунуть пальцы в водоемы Сада, просто вспомните, откуда течет вода. То, что для одного человека ванная, для другого становится бульоном.

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

Вода была холодной, как родниковая. Она утыкала кожу иглами, и мышцы судорожно сжались. Эдит была права по поводу бассейна: его край представлял собой не пологий берег, а резкий, внезапный обрыв.

Пока они тонули, все еще цепляясь друг за друга, Сенлин наблюдал, как синее свечение леса пульсирует над головой. Пауки падали каскадом на поверхность пруда, их толстые тела были плавучими, как пробки. Затем наступила темнота, быстрая и полная, украв чувство направления. Ему пришло в голову, что цистерна может быть такой же глубокой, как Башня; она может переходить в водопровод, соединяющийся с подземными морями. Они вдвоем погружались в самый центр Земли. Внутри идеальной темноты не было ничего, что могло бы указать путь, не считая Эдит, которую он сжимал в объятиях.

Мгновение спустя его ноги коснулись скалистого дна, подавляя дезориентацию. Полный вес воды обрушился на него. Он не отпускал Эдит, хотя знал, что это ее рука так быстро их опустила и так крепко удерживала на дне. Он также знал, что не бросит ее, даже если начнет тонуть.

Затем поверхность над ними охватило сильное волнение, и снова показался свет. Лапы, морды с длинными хоботами – какие-то существа взбаламутили воду, пересекая пруд. Их переход был таким неистовым и проворным, что Сенлин не успел как следует разглядеть тварей, но догадался, что впервые в жизни увидел паукоедов. Стая этих зверей вынудила пауков собраться в рой.

Сенлин таращился наверх, где взволнованная поверхность пруда опять мерцала, озаренная свечением леса. Волны успокаивались. Не было никаких признаков пауков или паукоедов, – впрочем, звери вполне могли поджидать у воды.

Это не имело значения. У него заканчивался воздух. Он поплыл к свету, и лишь тогда осознал всю тяжесть механической руки Эдит. Она плыла вместе с ним, но высокие и тяжелые ботинки в сочетании с бронированной конечностью ужасно ей мешали. Она конвульсивно задергалась. Он с удвоенной силой схватился за ее ремень и заработал ногами отчаянней. Нет, не отчаянней – с растущим ужасом.

Это было все равно что плыть против течения по водопаду. Он напрягал все силы, пока не заболела шея, но они почти не продвинулись. Когда он прекратил отчаянно болтать ногами всего-то на секунду, они начали опускаться в два раза быстрее, чем он их поднимал. Хоть вода и была холодная, ноги Сенлина горели. Эдит подтолкнула его к стене пруда, где она могла с помощью механической руки подтягивать их наверх. Благодаря этому они поднимались быстрее, но все равно недостаточно быстро. В легких Сенлина не осталось воздуха, и от паники он открыл рот; горло свело судорогой, он глотнул раз, потом другой. Ему отчаянно хотелось вдохнуть воду.

Они вырвались на поверхность, и первый вдох отозвался болью.

Потом Сенлин и Эдит выбрались на берег, слишком измученные, чтобы оценить отсутствие пауков и паукоедов. В тот миг Сенлин с радостью бы плюхнулся на постель из битого стекла – главное, чтобы она была сухой.

Оба изнемогали от усталости. Они не спали несколько дней. Их избили, они страдали от голода, а теперь еще и едва не утонули. Это было чересчур. Их дыхание замедлилось. Песок казался мягким, как гусиный пух. Лежа на расстоянии вытянутой руки друг от друга, они на мгновение закрыли глаза, чтобы перевести дыхание, и, сами того не осознавая, погрузились в глубокий сон.

С некоторого расстояния останки кораблекрушений напоминали Ирен подарки, ожидающие распаковки. Вдохновленная видениями полных кладовых, бочонков рома и пороха для их пушек, она ощутила небольшой прилив энергии, пока тащила сооруженные Адамом сани по пляжу.

Но не понадобилось много времени, чтобы понять: подарки уже развернули до них. Шелковые оболочки всех кораблей были взрезаны, как стены палаток. Поскольку многие суда лежали на боку или кверху килем, грубые подобия входа были прорублены в корпусах. Адам зажег фонари, и они начали обыскивать трюмы, в которых все было перевернуто вверх дном, в надежде отыскать припасы и что-нибудь полезное.

Посреди обломков разрушенных шкафчиков и буфетов они не обнаружили ни еды, ни алкоголя, ни пороха. Но зато нашли веревку, доски, бак с водородом и – что было настоящим чудом – целенький воздуховод, аккуратно свернутый и лежащий в углу машинного отделения. Эти столь необходимые материалы подарили надежду на то, что «Каменное облако» удастся отремонтировать, но завтрак отдалился от них, как мираж в пустыне.

Они обыскали места, которые за месяцы пиратства научились не упускать из виду, и обнаружили под лестницей грузового трюма сундук, спрятанный в нише, забитой досками. Они взломали слабый замок и нашли шесть богато украшенных пистолетов, лежащих на соломенной подстилке. Это оружие с прикладами из резного рога и перламутровыми шомполами больше подходило для показательных поединков, чем для сражений, но выглядело вполне рабочим. В сундуке также нашлись два рожка с порохом, материал для пыжей и коробки с патронами. Удивительная находка, но единственная в своем роде.

После еще часа работы они достигли конца списка самых нужных вещей, и сани заполнились. У них было все необходимое для восстановления «Облака».

Но найденные пистолеты разожгли аппетит Адама к сокровищам. Он все еще надеялся восстановить благосклонность Сенлина, а разве есть более надежный способ вернуть веру человека, чем сокровища? Он положил глаз на конкретную шхуну с круглым дном, которая почти утонула в песке. Он надеялся, что мародеры поленились ее откапывать. Ирен хотела поскорее вернуться на «Каменное облако». Застряв между открытым пляжем и рощей, она нервничала. Но амазонка как раз начала заряжать красивые пистолеты, и труд был такой приятный, что его хотелось довести до конца. Она согласилась дать Адаму пять минут – и ни минутой больше! – чтобы обыскать последний остов.

Судно лежало идеально вверх дном. Он забрался внутрь через пробоину в боковой части полубака. Корабль так глубоко ушел в песок, что в большой каюте собралась маленькая дюна. Еще лет через десять – двадцать пляж, вероятно, поглотит остов целиком.

Оказавшись внутри, Адам поднял фонарь и почувствовал себя дезориентированным. Вся мебель в комнате была над ним, прикрепленная к потолку, который раньше был полом. Кровать с четырьмя столбиками, комод, две книжные полки и тумбочка висели над головой идеальным квадратом. Воздухоплаватели нередко привинчивали мебель к палубе, особенно в капитанской каюте, где обстановка имела кое-какую ценность, но эти предметы закрепили так безжалостно, что даже переворот корабля и эпоха гниения не сдвинули их с места.

Комната под мебелью выглядела совсем иначе. Разбитая посуда, навигационные приборы и постельное белье лежали грудой, как стог сена. Повсюду валялись игральные карты, столовые приборы, бумаги, книги и карты, которые высыпались из открытой штурманской рубки в дальней части каюты. Посреди бытового мусора обнаружились скелеты в унизительных позах: с головой между ног, копчиком кверху или носом в угол, словно наказанный ребенок.

Адам вынудил себя не обращать внимания на эту жуть. Он не мог терять время зря.

Поиски среди других обломков научили Адама тому, что на открытом месте ничего ценного не найдется, поэтому он начал простукивать стены и выискивать на деревянных панелях подозрительные швы. Вскоре он нашел то, что искал: потайной чулан за полкой подвешенного книжного шкафа. Задняя часть полки открылась, когда он на нее нажал. Внутри лежали, видимо, личные вещи капитана. Да, он был не из богачей… Две тонкие золотые цепочки с расписными оловянными талисманами, восемь шекелей и несколько медяков – вот и все сокровище. Адам смел жалкий приз в ладонь и сунул в карман.

Он собирался с отвращением захлопнуть тайник, как вдруг заметил в дальнем углу тетрадь в кожаном переплете. Когда юноша ее вытащил, что-то выпало изнутри корешка. Он поймал эту штуковину на лету и поднес к желтому свету фонаря. Это был слиток золота: шесть дюймов в длину, узкий, как большой палец, и не толще монеты. Но это было чистое золото, тяжелое и блестящее.

Адам открыл книгу и начал читать страницу, где лежала закладка-ленточка. Судя по почерку, писал образованный человек. Последняя запись гласила:

«У меня получилось. Я прорвался на небеса. Я проник сквозь Небесный Воротник и прикоснулся к богатству. Но искровики преследовали нас, и нам пришлось бежать. Я должен утешить себя этой толикой моего будущего состояния. Я полон решимости вернуться с флотом. Я видел вещи, в которые с трудом могу поверить: столбы из серебра и дороги из золота. Вся Башня под Воротником теперь кажется немногим лучше богадельни».

Эти слова напомнили старого воздухоплавателя из «Уродливого ковра» и его апокрифическое описание богатств за Воротником: «Серебряные деревья и золотые реки… Все, что тебе нужно сделать, – это подбежать, протянуть руку и зачерпнуть горсть сокровищ». И вот теперь Адам держал в руках доказательство невозможного обещания.

Приглушенный голос Ирен прервал его восторженные размышления.

Предполагая, что его пять минут истекли, он засунул слиток обратно в корешок книги и спрятал ее в кушаке под рубашкой. Он только начал карабкаться по песчаному склону у входа, как вдруг треск выстрела заставил его замереть. За первым выстрелом последовал второй, потом третий, и каждый раздавался все дальше.

Поспешив вверх по неустойчивому склону, он обнаружил сани брошенными. Путаница следов изрыла песок. Один дуэльный пистолет лежал на земле. Адам его подобрал: струйка едкого дыма поднялась над дулом.

Остов перевернутого корабля загораживал «Каменное облако». Адам обошел накрытую шелковой оболочкой корму безымянного судна как раз вовремя, чтобы услышать четвертый выстрел. Спустя долю секунды пуля выбила щепки из корпуса у него над головой. Кто-то стрелял в него.

А потом он увидел зверя, который убегал прочь. Со спины тварь выглядела длинным медведем с серыми полосами на шкуре. Она мчалась галопом. Ирен бежала впереди, виляя то влево, то вправо. Ее финты ничуть не сбивали зверя с толку. Он несся сломя голову, сужая зазор. Она швырнула в него пистолетом – тем самым, из которого выстрелила вслепую через плечо и чуть не попала в Адама. Зверь мотнул головой на длинной шее и фыркнул, когда пистолет, рукоятью ударив его по лбу, отскочил прочь.

Ирен бежала к кораблю, спасаясь.

Адам сразу же понял: ей ни за что не успеть.

Глава шестая

Без военного опыта, который мог бы их сформировать и закалить, молодые люди, милорд, превращаются в бездельников; они превращаются в бардов. В Садах их великое множество – лежат себе, приподнявшись на локтях, в расстегнутых рубашках и извергают вирши на простодушных девушек. Я содрогаюсь от такой бестолковости. Мы просто обязаны устроить этому поколению войну.

Торжественное открытие Шелковых садов, Сало

Сенлин проснулся, чувствуя себя чайным пакетиком на дне пустого чайника: мокрым, тяжелым и израсходованным.

Он лежал на спине на песке и видел над собой светящийся лес. Им овладело странное желание собрать груду светящихся веток в абсурдное подобие походного костра, которое светилось бы синим, а не оранжевым и источало холод, а не тепло. Они с Эдит могли бы сидеть у этого костра, петь песни и жарить кубики льда.

Он попытался пошевелить руками, но те слушались неохотно, и Сенлин не видел причин настаивать. Тот факт, что они едва не утонули, Сенлин вспоминал с такой же мечтательной апатией. Он все еще чувствовал вкус богатой минералами воды. По крайней мере, теперь он знал, что ее можно пить.

Он закрыл глаза на мгновение, чтобы собраться с мыслями, и, когда открыл их снова, увидел напротив собственного лица чью-то бледную физиономию.

Сенлину потребовалось несколько секунд, чтобы понять: покрытое нездоровой бледностью лицо ему незнакомо и его, чужака в светящемся лесу, это должно встревожить.

Лицо отвернулось, и Сенлин сел достаточно быстро, чтобы закружилась голова. Он увидел все еще спящую Эдит, которая растянулась сбоку от него, мокрые волосы падали ей на лицо. Незнакомец тряс ее за плечо, пока ее глаза не открылись, и она тоже резко села и закашлялась, очищая легкие.

На них таращился лысый коротышка с жутким прикусом, который придавал ему вид дурачка. Он был готов удрать при любом неосторожном жесте. Сенлин решил, что это ход, пусть даже без привычных признаков в виде железного ошейника и корзины с углем. На коротышке был белый саронг, а в одной руке он держал плоскую корзину с грибами, опасными на вид.

– Привет, – сказал Сенлин и потянул себя за мокрые лацканы.

С одежды хлынули струи воды.

Ход в ответ пробормотал что-то невнятное и странное. Это напомнило Сенлину особый диалект пьянчуг. Он не понял ни единого слова.

– Простите? – спросил Сенлин.

Ход повторил пьяную фразу с точностью до звука, и все равно смысла в ней не прибавилось.

– Может, он слишком долго прожил в лесу, – предположила Эдит. Она хлопала по ушам, вытряхивая воду.

Ход по-прежнему выглядел встревоженным и озирался по сторонам, повторив в третий раз невнятную ерунду.

Не утратив смелости, Сенлин протянул руку:

– Я капитан Том Мадд. Я ищу человека по имени Марат.

Как только прозвучало имя Марат, ход преобразился. За секунду до этого он был готов убежать, а теперь взял себя в руки. Он поклонился Сенлину и Эдит, а когда выпрямился, выражение его лица сделалось почти благочестивым.

– Марат, Марат, Марат, – протараторил он и замахал руками, жестами призывая их последовать за собой по узкой тропинке в лес.

– Ох, он мне не нравится, – призналась Эдит. – Он именно такой псих, о которых детей предупреждают, чтобы не ходили с ними в лес. Или там, откуда ты родом, такие истории не рассказывают?

– Рассказывают. Только у нас говорят о гротах. Нельзя доверять тем, кто ночует в гротах.

– Что такое грот?

– Морская пещера. Вообще-то, они довольно интересные. В них живут самые разные морские ежи, крабы и осьминоги, – любезным тоном проговорил Сенлин, и ход храбро улыбнулся, хотя не понял ни единого слова. – Только взгляни на него: он безобиден. И сдается мне, точно знает Марата.

– Марат! – повторил ход и взмахом руки указал на светящийся лес.

– Да уж, имя ему нравится, – заметила Эдит.

– Если он начнет доставлять неприятности, можешь стукнуть его по голове. – Сенлин поднял сюртук и мешок с книгами. – Давай проверим, к чему это приведет.

– Вы оба сумасшедшие, – решила Эдит и пошевелила механической рукой. Изнутри полилась вода, и старпом нахмурилась. – Том, а ты точно не ночевал в гроте?

– Разок-другой я там вздремнул, – с улыбкой признался Сенлин.

Над маленькой поляной, никем не замеченная в верхушках деревьев, Волета наблюдала за тем, как троица уходит в лес. Толстощекая белка-летяга сидела у нее на плече и методично чистила хвост.

– Только глянь на них, Пискля, – проговорила Волета. – Отправились с ним. Как будто никто никогда не предупреждал их, что нельзя уходить с незнакомцами в заросли травы. И эти люди считают меня безрассудной.

Когда зверь выскочил из леса и помчался прямо на нее галопом, Ирен заряжала последний из шести пистолетов.

Это была такая счастливая и увлекательная работа. Оружие совсем не походило на безыскусные штуковины с толстыми стволами, которые она использовала всю свою жизнь. Пистолеты напоминали дамские ноготки: накрашенные, ухоженные и изысканные. Подготовив очередной, амазонка цепляла его к своему «ремню», словно декоративную подвеску. На мгновение она забыла о голоде и усталости. Ей хотелось перед кем-нибудь покрасоваться. Впервые в жизни она пожалела, что рядом нет зеркала.

А потом появился зверь, и пистолеты опять сделались всего лишь оружием.

Зверь был похож на худого медведя с обрубком слоновьего хобота и мохнатыми длинными лапами. Она догадалась, что это паукоед, о которых предупреждал капитан, хотя ей и представлялось что-то поменьше размером. Капитан сказал, что они как большие муравьеды, но это ни о чем не говорило Ирен: этих тварей она тоже никогда не видела. Она рассуждала так: раз муравьи такие маленькие, муравьед будет не больше хомяка. Паукоед, если следовать той же логике, должен быть размером примерно с морскую свинку.

Громадина, которая кинулась на амазонку, опровергала эту логику самым печальным образом. У Ирен было по пистолету в руке, еще четыре болтались на цепи, опоясывающей талию, и все равно она чувствовала себя недостаточно подготовленной для знакомства с этим существом.

Зверь был в пятидесяти шагах, когда она выстрелила в первый раз, и пуля угодила в песок очень близко от цели. Треск пистолета, казалось, только взбодрил зверя. Он завопил и вскинул голову в пароксизме ярости.

Поворачиваясь и давая деру, Ирен подумала, что показывать ему спину нельзя. В самом деле, останься она на месте, упав на одно колено и продолжая стрелять, почти наверняка завалила бы зверя. Но вместо этого она позволила себе испугаться и убежать. Она позволила себе стать добычей.

Стреляя наугад через плечо, она побежала к «Каменному облаку», бросая разряженные пистолеты. Одна пуля точно попала паукоеду в грудь, но тварь лишь слегка вздрогнула и помчалась дальше. На песке паукоед чувствовал себя увереннее амазонки, и сил в его лапах было больше. Капитан предупреждал, что у этих существ наверняка есть когти, что не казалось чем-то ужасным, пока она представляла паукоедов размером с морских свинок, но теперь беспокоило куда сильней. У нее не было ни малейшего желания сразиться с этим существом врукопашную. Она выстрелила в последний раз, но рука дрогнула, и пуля улетела непонятно куда.

Она бежала, виляя из стороны в сторону и надеясь сбить тварь со следа, но ничего не вышло. Ирен теперь чувствовала запах паукоеда; от него несло тухлятиной и взрытой землей. Она почуяла знакомую адреналиновую дрожь, но вместе с ней пришло незнакомое ощущение – скорбь. Казалось несправедливым, что это будет ее последним испытанием. Ее обычная смелость соперничала с желанием оказаться где-то в другом месте, а не мчаться навстречу смерти в одиночестве. Она хотела бы, окажись такое возможным, начать все сначала.

«Каменное облако» притаилось всего лишь в двадцати шагах, но с тем же успехом оно могло быть и за горизонтом. Она слышала свистящее дыхание зверя. Надо повернуться. Сразиться с ним. Нет смысла избегать столкновения. Нет никакой доблести в том, чтобы позволить врагу кинуться тебе на спину. И все-таки Ирен не могла заставить себя остановиться.

Ее смятение прервал короткий треск, пробудивший эхо под куполообразным потолком пещеры. Треск повторился снова и снова, в быстрой последовательности, и Ирен почувствовала, что тварь больше за ней не гонится. Веревочная лестница, свисающая с борта застывшего над песком корабля, была почти в ее руках. Амазонка бросилась к этой лестнице, поймала ее и начала подниматься.

Благополучно оказавшись на палубе, она подлетела к тому, что осталось от носовой части корабля. Паукоед повернул и мчался прочь от «Каменного облака» с прежней быстротой. Он бежал к Адаму, который стоял возле своей счастливой находки и лупил по корпусу рукоятью пистолета, словно судейским молоточком.

Он призывал ужасную тварь к себе, хотя его пистолет был холост.

До чего унылый вышел поход. Маленький проводник, похоже, преисполнился решимости провести их по самым тесным и заросшим тропам. Мешки с книгами, которые, к счастью, избежали погружения в воду, казались тяжелее с каждой минутой. Деревья цеплялись за них. Мусор от сломанных веток прилипал к влажной одежде, и манжеты с воротниками превратились в наждачную бумагу, которая жестоко натирала кожу. И все-таки они были рады сопровождающему, пусть и такому незамысловатому. Что угодно, лишь бы не грызня из-за небезупречной карты.

Время от времени проводник замечал в лесу что-то тревожное и припадал к земле, жестом веля им сделать то же самое. Вскоре их обдало зловонием и что-то большое стало ломиться через подлесок неподалеку. Они ждали, пока шум стихнет, а потом еще немного, убеждаясь, что паукоед действительно ушел.

Через час после начала этого долгого и утомительного пути они внезапно вышли из леса и оказались на краю большой поляны, такой же огромной, как пляж, на котором приземлилось «Каменное облако». Землю здесь покрывал губчатый мох, источающий свет, похожий на газовый.

В центре поляны, поднимаясь до самого потолка кольцевого удела, расположился Золотой зоопарк. Открывшееся зрелище заставило Сенлина и Эдит замереть на месте, и проводнику пришлось вернуться и подождать, пока оба справятся с удивлением.

Золотой зоопарк смахивал на птичью клетку, но это было неточным и даже в каком-то смысле ложным описанием. Изящными очертаниями он напоминал колокол, стоял на круглом основании – на этом сходство заканчивалось. Золотой зоопарк был блистающей крепостью, позолоченной цитаделью, с прутьями многочисленными и разнообразными, как струны арфы. Простота общих очертаний Зоопарка не отражалась на тонкостях его внутренней организации, которая включала несколько уровней и многочисленные клетки: в одних светились огни, другие были занавешены тканью, и во многих шла кипучая деятельность. На самом деле это место напомнило Сенлину о трудолюбивом улье.

Многочисленность ходов поражала воображение. Их были сотни, а может, и тысячи. И они не предавались праздности. Они выходили из леса, неся корзины с хворостом, большие бадьи с водой и белье на шестах. У ворот Зоопарка стояли часовые с винтовками, на вид рабочими. Ходы были одеты в саронги, напоминающие тряпки для мытья посуды, и потрепанные табарды – ни то ни другое не выглядело красивым, но было практичным и теплым. В лагере царил военный порядок, чего Сенлин не ожидал, так как Бхата назвала это место «миссией».

Хотя такое множество ходов немного удивило Сенлина, он воодушевился, увидев, сколько их. Раз беглых рабов так много, значит между кольцевыми уделами существует открытый путь. Дорога в Пелфию. И значит, надежда есть.

Тем не менее, решил Сенлин, разумнее ожидать, что им не окажут теплого приема. Несмотря на то что проводник не понимал языка, на котором они говорили, Сенлин не стал разглашать секреты и, заговорив с Эдит, пока они шли через странную лужайку, выражался намеренно расплывчато:

– Мы два одиноких путника, которые пришли просить об ужине и дороге. Мы примем любое предложенное гостеприимство; мы представим наш скромный подарок без условий; и мы не станем обсуждать наших подопечных, пока не будем уверены, что никаких неприятностей с нами не случится.

Эдит дипломатично улыбнулась: она поняла, что они не будут упоминать команду.

Они последовали за проводником мимо пары часовых и через туннель со стенами из золотой плитки и потолком из дымчатого кварца, который позволял смутно разглядеть фигуры, проходящие над головой.

– Сомневаюсь, что архитектор когда-нибудь носил юбку, – сухо заметила Эдит.

Атриум внутри Золотого зоопарка был размером с городскую площадь. Пешеходные дорожки из бледного хрусталя окружали каждый этаж над ними. Лифты с паровыми двигателями на крышах кабин перемещались между уровнями. Тут и там на полу атриума и внутри клеток он видел останки многочисленных механических животных. Многих разобрали до скелетов, изменив до неузнаваемости. Но даже в разобранном состоянии они были великолепны.

Сенлин никогда не видел ничего более фантастического, хотя сияющее золотом и хрусталем зрелище и казалось странным из-за снующих вокруг мужчин и женщин в лохмотьях.

Повсюду были койки. Они стояли рядами на открытом дворе и в каждой камере. Около половины ходов занимались домашней работой: готовили, шили, плели веревки. Другая половина сутулилась над открытыми книгами на коленях. Они делали лихорадочные пометки пером и чернилами.

Присмотревшись к книгам, Сенлин заметил, что они повсюду. Они стояли штабелями под кроватями и у стен клеток. Он никогда не видел так много книг за пределами университетской библиотеки, и это пробудило в нем надежду.

После неловкого знакомства у колодца Сенлин решил, что их проводник страдает от врожденного дефекта или, возможно, стал жертвой травмирующего несчастного случая и именно этим объясняется его тарабарщина. Но теперь обнаружилось, что изъян проводника не уникален. Бессмысленная болтовня звучала повсюду. Для проверки называя имя Марат проходящим мимо ходам, Сенлин слышал в ответ лишь белиберду. Те ходы, что трудились над книгами, даже не оказывали ответной любезности и не смотрели на него, когда он с ними заговаривал, и Сенлин не мог не почувствовать себя немного глупо, как опоздавший на экзамен.

Проводник привел их к лифту. Изнутри кабина казалась изящной, как удлиненный бокал для шампанского. Ход закрыл дверь-гармошку и взялся за богато изукрашенный рычаг. Двигатель над ними запыхтел и затрясся, обдав плечи конденсатом. Кабина начала подниматься. Сенлин раньше никогда не ездил в лифте, и ему стало немного тревожно. Потом он посмотрел вниз, и тревога превратилась в тошноту. Пол был сделан из тонкой кварцевой панели, через которую отчетливо виднелась земля. От страха Сенлин инстинктивно искал, за что бы ухватиться, и нащупал механическую руку Эдит. Она бросила на него испуганный взгляд, как если бы он назвал ее неправильным именем, и Сенлин отпустил руку так же быстро, как и схватился за нее.

Они высадились на верхнем этаже Зоопарка, где длинные занавески закрывали вход в каждую клетку, мимо которой случилось пройти. Их путешествие подошло к концу в открытой клетке, отгороженной от соседних плотным театральным занавесом.

Помимо вездесущих стопок книг, в комнате стояли две небольшие кровати и стол со стульями. Атмосфера была довольно уютной, но этого не хватило, чтобы забыть о главном: они внутри клетки, что вот-вот захлопнется.

Эдит многозначительно взглянула на Сенлина и положила руку на эфес меча. Ее незаряженный пистолет потерялся в колодце, но это не имело значения. Она не раздавала пустых угроз, в ее осанке не было бахвальства. Она не позволила бы бормочущему проводнику закрыть дверь в клетку, чего бы это ни стоило. Зная, что случилось в последний раз, когда она оказалась в заточении, Сенлин не мог ее обвинять.

Должно быть, ход почувствовал ее волнение, потому что поднял обе руки, как будто сдаваясь, и сказал:

– Марат, Марат.

На мгновение Сенлин подумал, что ход самого себя называет Маратом, и преисполнился отчаяния: ведь это бы означало, что с хозяином не удастся объясниться. Затем они услышали приближающийся скрип, и ход расплылся в улыбке. Скрип представлял собой фразу из трех восходящих нот, которые повторялись снова и снова, словно песня влюбленной птицы.

Затем источник скрипа появился на пешеходной дорожке снаружи камеры. Это был мужчина в инвалидном кресле. Бритоголовый, в простой рубахе – в каком-то смысле самый обычный ход. Его улыбка излучала уверенность и добродушие. Несмотря на то что он был среднего возраста, его бледная кожа светилась жизненной силой, и этого впечатления не умаляли ни инвалидная коляска, ни плед, покрывающий ноги. Его лицо обладало теми идеально симметричными чертами, которые часто находят отражение в искусстве, но редко встречаются в природе.

– Добро пожаловать, – тепло сказал он. – Полагаю, вы ищете меня. Я Люк Марат.

За отважным порывом слишком быстро последовало трусливое сожаление, и это стало для Адама неожиданностью. Поначалу, призвав монстра стуком по корпусу корабля, он почувствовал себя очень мужественным человеком. Но когда тварь развернулась и помчалась к нему, героический дух испарился, и теперь ему хотелось лишь убежать и спрятаться.

Он отступил к пролому в перевернутом судне. С качающимся фонарем в руке соскользнул обратно в каюту по склону песчаной дюны. Скелеты, которые раньше казались жуткими артефактами, теперь выглядели зловещими наблюдателями.

Он заметался в поисках чего-то большого и тяжелого, чтобы перегородить вход.

Он ничего не мог использовать в качестве баррикады. Здесь не было ничего, кроме конфетти из вещей мертвецов.

Деревянные стены каюты загрохотали от тяжелого удара. Адам забрался на перемычку двери, что вела на палубу, и попытался ее отодрать, но, когда корабль перевернулся, ее придавило намертво, и у него ничего не вышло.

Почему он покончил с собой, чтобы спасти Ирен – женщину, чья смерть всего несколькими месяцами ранее показалась бы ему непримечательной и, учитывая ее жестокую профессию, неизбежной?

Он учуял смрадную землистую вонь, прежде чем увидел зверя. Черная морда, заостренная, словно палец, появилась из-за края пролома. Дрожь пробежала по ногам и рукам Адама. Стеклянные стенки фонаря задребезжали в металлическом корпусе.

Испуг от близости твари неожиданно наделил Адама мгновением ясности. Он понял, зачем отвлек зверя от Ирен. Старая амазонка, какой бы она ни была неотесанной, любила Волету. И хотя Адам не понимал ее привязанности, он не раз видел ее силу. И он знал: сестра будет в большей безопасности с Ирен, чем с ним. Ему пришлось столкнуться с неудобным фактом, которого не в силах избежать ни один старший брат: сестра в нем больше не нуждалась.

Это было мрачное откровение, полученное за мгновения до смерти, но оно придало Адаму твердой решимости. Если удастся каким-то образом спастись, он не станет тратить жизнь на погоню за Волетой. Он изменится. Он найдет для себя новую цель.

Паукоеда прозрения Адама нисколько не впечатлили. Зверь наклонил башку и неуклюже спустился в каюту.

Глава седьмая

Когда позолоченные птицы Зоопарка выводили фантастические трели, женщины падали в обморок, щеголи курлыкали, как голуби, а старики вытирали слезящиеся глаза.

В этом беда заурядного человека: покажите ему нечто возвышенное, и он вспомнит о своей сути.

Торжественное открытие Шелковых садов, Сало

Не поддаться очарованию харизматичного хозяина было трудно. Он внимательно выслушал историю о том, как они потерпели крушение в Садах, что было, в общем-то, правдой, если не считать вопиющего отсутствия в рассказе команды и преследующего их Комиссара; охал и ахал, словно по нотам, когда Сенлин повествовал об испытании с роем пауков и глубоким колодцем. Густые брови Марата словно разыгрывали собственную пантомиму: они изгибались и приподнимались, сопереживая рассказу во всех подробностях. Если он и подозревал что-нибудь по поводу их целенаправленного вторжения в свою миссию, внешне это никак не выражалось. Когда Сенлин вручил ему украденные книги в подарок – учитывая изобилие литературы вокруг, это был довольно неуклюжий жест, – Марат принял дань с безупречным изяществом.

– Мы постоянно нуждаемся в новом материале. Мои друзья с неутомимой энергией изучают письменное слово.

Их проводник, которого Марат называл Коро, вернулся с подслащенным ячменным чаем и твердыми галетами. Подав угощение, Коро указал на свои ноги и стал тянуть себя за сандалии, пока они не поняли, в чем дело, и не отдали ему промокшую насквозь обувь. Коро напихал внутрь ее соломы, чтобы быстрее высохла, а потом взялся за чистку. С таким гостеприимством Сенлина не привечали уже много месяцев, и он не мог не счесть это благим предзнаменованием. Может быть, они наконец-то нашли того, кто им поможет.

Но то, что его расслабило, Эдит лишь ожесточило. Ей ничего не нравилось: ни житье в клетках, ни бессмысленные речи, ни подозрительное количество вооруженных ходов, которые стояли в дверных проемах и вышагивали по коридорам. С ее точки зрения, миссия – это придорожный приют, где можно отыскать воду для коня, место для очага и, возможно, получить кое-какие ценные указания у местного отшельника. А это место – не миссия, и хозяин – не отшельник.

Люк Марат понравился ей меньше всего. Он выглядел человеком, который не привык, чтобы ему говорили: «Нет». Чем чаще он демонстрировал им очаровательную улыбку, тем сильнее она хмурилась.

Впрочем, перед едой даже Эдит не устояла.

Они старались изо всех сил не глотать чай и не уплетать галеты слишком быстро, а также не чувствовать себя ужасно виноватыми за еду и питье, пока команда ждет с пустыми желудками. Марат же говорил о своей миссии.

– Мы здесь уже девять лет. Вначале нас было всего несколько. Коро был одним из тех немногих храбрецов.

Ход при звуке своего имени отвлекся от работы. Марат сказал ему несколько слов на тарабарском языке, и ход рассмеялся над непостижимой шуткой.

– Я спросил его, не скучает ли он по старым добрым временам, когда мы впервые прибыли сюда. Видели бы вы Зоопарк в те дни… Здесь жили пауки. Паутина была невероятной. Мы как будто продирались сквозь матрас. – Он покачал головой, нахмурив красивый лоб. Коро взялся за другой ботинок. Шуршание щетки аккомпанировало приятному голосу Марата. – Когда берешься за что-то новое, всегда наступает минута, в которую все кажется зыбким и хрупким. В нашем случае это длилось годы. По нам сейчас этого не заметно, однако мы были очень близки к вымиранию.

– Вас, конечно, много, – сказал Сенлин и съел еще одну галету.

Они были довольно хороши, пусть даже весь секрет заключался в соусе под названием «голод».

– О да. Верно. И мы по-прежнему отказываем тысячам каждый месяц. Черная тропа никогда не пустеет.

– Черная тропа?

– Так мы называем туннели, в которых нас держали в заточении. Черная тропа змеится миля за милей внутри стен Башни. Уверен, архитекторы считали себя очень умными, выбирая для нее такой постепенный наклон, но она кажется бесконечной, когда ты внутри. И мрачной. Я видел стариков с разрушенными легкими, несущих открытые ведра вонючей смолы. Я видел девушку, которая тащила мешок с порохом, и он взорвался от искры с ее налобного фонаря. Я видел людей, раздавленных упавшими каменными плитами. О, участь прислужников огромной каменюки отнюдь не легка!

Марат отвлекся и что-то сказал Коро; к чему бы ни относились его слова, ход ужасно опечалился.

– Они умирают, капитан Мадд. Они умирают толпами от истощения, травм, болезней, жажды… – Разговоры об этих несправедливостях испортили настроение хозяина. Мгновение назад он наслаждался чаем. Теперь его как будто смущала даже эта скромная роскошь. Он отодвинул чашку в сторону.

Сенлин вспомнил о своем друге Тарру, которого вырвали из шезлонга рядом с блистающим водоемом и бросили на Черную тропу после короткого и кровавого посвящения в ходы. Возможно, раны Тарру не исцелились и он уже мертв. И возможно, смерть предпочтительнее, чем описанная Маратом альтернатива.

– У нас нет ресурсов, чтобы освободить всех. Мы спасаем самых слабых, самых хрупких. Остальным мы внушаем надежду, что однажды и они станут свободны.

Хотя Сенлин изо всех сил старался быть любезным, этим словам он ничуточки не поверил. Ходы-дозорные и рабочие Зоопарка выглядели, как правило, полными сил и энергии. Здесь был не полевой госпиталь.

– Вы их даже чаем не угощаете? – спросила Эдит, демонстрируя собственные сомнения.

– Возможно, вас сбивает с толку понятие гостеприимства. Эти маленькие ритуалы служения позволяют нам продемонстрировать уважение и восхищение друг другом и своими гостями, – сказал Марат с легкой обидой.

Сенлину показалось, что во взгляде хозяина мелькнул тщательно скрытый гнев.

Сенлин был обескуражен мрачным повествованием Марата о Черной тропе, но все еще не хотел отказываться от этой идеи. Пелфия – прямо под ногами, и он уверился, что трудный, но короткий поход через стены им по силам. План по-прежнему был жизнеспособным, но только если они в достаточной степени понравятся Марату, чтобы тот показал им тропу. А эта перспектива делалась все более далекой с каждым разом, когда Эдит открывала рот.

Он сменил тему:

– Я встречал немало нового за время странствий, но, должен признать, новый язык – это нечто совершенно необычное. Я о таком раньше никогда не слышал. Позвольте спросить, кто автор этого любопытного наречия?

Марат поймал наживку и немного расслабился:

– Не думаю, что кто-то посмеет назваться таковым.

– Вы хотите сказать, язык возник сам по себе?

– Он развивался на протяжении многих лет. Ходы обнаружили, что можно говорить более открыто, если работорговцы и констебли ничего не понимают. Думаю, все началось с нескольких кодовых фраз, которыми обменивались друзья, а потом разрослось. «Любопытное наречие», как вы его назвали, создало нам репутацию безумцев, но признайте: это элегантное решение.

– Как вы его называете?

– Ходский. Власть имущие зовут его чумой Башни. Что ж, тем лучше.

– Вы мистик, – сказала Эдит обвиняющим тоном. Сенлин прищурился, пытаясь отговорить ее от дальнейших речей, но ничего не вышло. Она была полна решимости высказаться и не обращала внимания на его сигналы. – По-вашему, Башня виновата во всех ваших бедах и во всей несправедливости в мире.

На этот раз ее откровенность не прогнала улыбку Марата, хоть та и дрогнула, словно пламя свечи от сквозняка.

– Башня – это соломинка, через которую из Земли сосут кровь. Но кто же к ней припал? Все эти счастливые души, сидящие в облаках, – Сфинкс и иже с ним. Я понимаю, вы обязаны защищать Башню, пусть она и забрала вашу руку. Вы друг Сфинкса.

– Я бы не назвала его другом.

– Потому что у него нет друзей, не так ли? У него есть враги и машины. Всех, кого повстречает, он превращает либо в первое, либо во второе, – заявил Марат, потирая ручки инвалидного кресла. – Эдит Уинтерс, я уверен, что вам нравится думать, будто вы живете самостоятельной жизнью, полной возможностей и идей. Но мы оба знаем: не вы руководите этой ужасной машиной, что висит на вашем плече. Это она руководит вами.

На лице Эдит промелькнуло выражение, которого Сенлин никогда раньше не видел. Он наблюдал ее гнев, страх, даже отвращение. Но это было нечто совершенно новое. Это была ненависть. Он сильно занервничал.

Когда Эдит наконец заговорила, ее голос был сухим и резким, как удар кремнем по кресалу.

– Я знаю, от чего отказалась, когда приняла эту руку. – Она постучала по плечевой пластине костяшкой. Механическая рука отозвалась гулким звоном. – Я знаю, что в долгу перед человеком, которого не назовешь ни надежным, ни здравомыслящим, – перед человеком, который использует попавших в отчаянное положение. Я проведу остаток жизни в страхе перед минутой, когда он призовет меня к себе. Но если бы не Сфинкс и не эта машина, меня бы не было в живых. Уж поверьте, Люк Марат, я понимаю, во что превратилась. Но вот чего я не понимаю, так это вашей убежденности в том, что вы имеете право меня осуждать.

– Вы не похожи на других блюстителей, верно? Вижу, вы балансируете на грани между преданностью и бунтом. Замечательно. Это весьма захватывающее положение. Позвольте мне показать вам кое-что, – сказал Марат с изысканным высокомерием, которое на менее привлекательном лице превратилось бы в презрительную усмешку.

Он поговорил с Коро, который закончил с их обувью. Ход улыбнулся, как бульдог, затем выскочил из комнаты.

– Вы, наверное, уже поняли, что здесь никогда не было животных. Золотой зоопарк представлял собой коллекцию заводных игрушек Сфинкса. Когда-то они заполняли эти клетки.

– Но зачем сажать в клетки машины, прикрученные к полу?

– Это очень хороший вопрос, капитан. Возможно, потому, что даже тогда, даже среди аристократической элиты, мало кто доверял движителям Сфинкса. – Марат опять бросил изучающий взгляд на руку Эдит. Она скрестила руки, скрывая механизм, и хозяин отвел взгляд с задумчивой улыбкой. – Мы потратили годы на демонтаж и устранение чудовищ, но пощадили одного, чтобы он напоминал о гениальности и безумстве, которые нам противостоят.

Занавес, что отгораживал соседнюю клетку, раздвинулся, и они увидели Коро, тот крутил ворот. В клетке располагалась, пожалуй, самая сложная машина, которую когда-либо видел Сенлин.

Это был птичник, золотая лестница, заполненная десятками заводных птиц. Они сидели ярусами, самые крупные – на нижней ступеньке, самые маленькие – на верхней. Их корпуса из драгоценных металлов украшали выгравированные перья и гребни. Опаловые инкрустации покрывали клювы и глаза. Позади птичника располагался массив механизмов и рычагов. Коро взялся за рукоятку у основания машины и ждал сигнала.

– Этот карильон[4] когда-то был гордостью Золотого зоопарка, – сказал Марат. – Сфинкс построил его, чтобы продемонстрировать красоту своих машин. Вот, послушайте его восторженную песнь.

Марат кивнул Коро, и тот начал крутить рукоятку.

Раздался резкий невыносимый шум. Сперва зазвучало нестройное дребезжание кухонных кастрюль, в котором было что-то от похоронного марша, потом к нему присоединился металлический взвизг скручивающейся стали. Гулкие расстроенные колокола звенели точно молотки в кузне. Птицы хлопали крыльями и дергались, выполняя мучительную последовательность действий, к которой их побуждал Коро, вращая ворот как безумный. Крылья двигались вкривь и вкось, головы отваливались, а изнутри машины сыпались звонким дождем болты и гайки.

Сенлин и Эдит вздрогнули в креслах, съежились, как будто это могло помочь ушам. Все это время Люк Марат глядел на них, сияя, и даже его привлекательная внешность не скрывала садистских побуждений.

Наконец он знаком велел Коро прекратить.

– Знаю, о чем вы думаете, – сказал Марат. – Какой дешевый трюк – позволить заводной машине проржаветь, а потом высмеять ее за то, что она не работает должным образом. Но в том-то и дело. Машины не служат нам, мы служим им. Если завтра они все исчезнут с лица земли, наша раса останется. Но когда мы убираем руку от машины, она умирает. – Марат смаковал эти два слова. – Сфинкс строит нам хозяев, в которых мы не нуждаемся. Самое сердце Башни – это машина, динамо-машина, которая крадет энергию мужчин и женщин, превращает ее в молнию и направляет в его мастерскую, чтобы произвести на свет больше хозяев, больше машин. Как можно служить такому человеку?

Эдит держала себя в руках, хотя Сенлин чувствовал ее напряжение. Марат ждал, когда она заговорит, и наконец Эдит смогла сложить в предложение несколько коротких слов:

– Легко судить о жизни, которую ты не вел.

– Верно, – согласился Марат, и его кресло сыграло три нисходящие ноты, откатываясь от стола.

Он сдернул плед с колен. Его ноги поблескивали в золотом свете лампы, освещая лицо, как зеркальный пруд. Сложные механизмы и стержни виднелись между бедренными пластинами и круглыми щитками на коленях. Броню украшали изысканные арабески, как и руку Эдит. Но в отличие от ее руки, ноги Люка Марата были мертвыми и неподвижными.

– Сфинкс соблазнил многих, очень многих мужчин и женщин красивыми машинами, которые способны ужасно вопить. Он убежден, что его работа – плод прогресса и ее нужно защищать от любых несогласных. Девять лет назад я предпочел это кресло приказам безжалостного жестянщика и ни разу не пожалел об этом.

Хотя Сенлин крайне симпатизировал Эдит и готов был стереть Сфинкса из ее жизни, будь это возможным, он вдруг ощутил ужасное, безнадежное чувство, никоим образом не связанное с симпатией. Оно было целиком и полностью эгоистичным. Он осознал, что в очередной раз втянут в спор, который его не касается. Одержимость Огьера картиной привела к падению Тарру и чуть не убила самого Сенлина. Когда его втянули в политику Порта Голла, он сделал Родиона своим врагом – в итоге был вынужден его убить.

Сенлин стал вором и убийцей из-за амбиций и споров других людей, и ни один не приблизил его к воссоединению с Марией. Происходящему надо положить конец, прежде чем Марат хитростью заставит их включиться в его борьбу.

– Уверяю вас, – откровенно сказал Сенлин, удивив хозяина, который, казалось, забыл про него, – я здесь не для того, чтобы спорить о влиянии Сфинкса или его замыслах, гнусных или справедливых. Я ничего не знаю об этом человеке, и такой расклад меня вполне устраивает. Честно говоря, мы слишком ничтожны, чтобы как-то повлиять на ваши планы или его. – (Хозяин недоверчиво ухмыльнулся.) – Я пришел только потому, что мне нужно попасть в Пелфию, а порты для меня закрыты. Я лишь прошу указать выход на Черную тропу, и мы уйдем своей дорогой.

Марат со смехом набросил плед на мертвые механические ноги.

– Капитан Мадд, возможно, это первый раз в истории, когда кто-то попросил показать ему Черную тропу. – Он снова повернулся к Эдит. – Вы хотите составить ему компанию, блюстительница?

– Хочу, – сказала она и насладилась его изумлением.

– Любопытно…

– Так вы нам поможете? – спросил Сенлин.

– Разумеется. Я живу, чтобы служить собратьям-ходам.

– Собратьям-ходам?

– Вы же не думаете, что сможете ступить на тропу в нынешнем виде? Вы там и ночи не продержитесь. Не все ходы великодушны, как я. Кое-кто из них таит обиду на всех свободных людей, и в особенности на блюстителей. Даже если вы и доберетесь до Пелфии живыми, стоит вам выскочить из стены, местная полиция вас арестует и приговорит к ходству.

Лицо Сенлина темнело с каждым словом Марата.

– Значит, вы предлагаете, чтобы мы добровольно стали ходами?

– Вы сказали, что хотите отправиться по Черной тропе. Это единственный способ. Я могу даже снабдить вас кандалами и грузом.

Сенлин все это время наклонялся вперед, сидя в кресле, но теперь откинулся на спинку – его тело признало поражение. Миг спустя разум пришел к тому же выводу: план испорчен. Отсюда он в Пелфию не попадет.

Разочарование гостя не тронуло Марата.

– Может быть, на Черной тропе, – проговорил он, поворачиваясь к Эдит лицом, безупречным, как у статуи, – вы поймете, что смириться с потерей лучше, чем жить ради чужой выгоды.

Потом хозяин развернул кресло к выходу.

– Считайте, что стоите на перекрестке. Вы видели, как живется в Башне одиночкам. В конечном итоге они оказываются заблудшими, искалеченными, потерпевшими кораблекрушение или – простите меня за такие слова – попрошайками. Вы можете продолжать жить по прихоти ветра и по указанию своего хозяина или можете разделить жизнь с друзьями, которые борются, чтобы вернуть достоинство и свободу, с теми, кто их ограбил. Поразмыслите над этим. Даю вам ночь. Завтра сможете присоединиться к нам и стать свободными.

Он ушел тем же путем, каким пришел, и оставил дверь клетки открытой.

Глава восьмая

Пожалуйста, не пытайтесь оседлать заводных зверей. Не надо гладить или дразнить паукоедов. Приберегите такие банальности для других, более восприимчивых существ.

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

Адам никогда не считал себя коротышкой. Правда, он всегда был немного ниже сверстников, но отличался достаточно широкими плечами, чтобы проталкиваться сквозь толпу, и достаточно внушительной осанкой, чтобы отбить у хулиганов желание приставать к нему. Ему не раз приходилось сталкиваться с более крупными людьми. В свои лучшие дни он даже воображал, что его взгляд – пусть и монокулярный – в силах выражать угрозу.

Но когда паукоед встал на задние лапы, задевая головой мебель, прикованную к потолку, обратил длинную морду к Адаму и свирепо уставился на него, он ощутил себя коротышкой до последнего дюйма.

Когти зверя были похожи на бараньи рога. Дышал он тяжело, роняя из пасти слюну. Он стоял неподвижно, с широко расставленными лапами, как будто в ожидании, хотя Адам и не мог себе представить чего. Он слышал о зверях, которых можно запугать и принудить к отступлению, и задавался вопросом, не получится ли так с паукоедом. Конечно, он слышал и о других крупных животных, которых отнюдь не отталкивали внезапные движения, и спастись от них можно было, лишь прикинувшись падалью.

Никто его здесь не видел, он никого бы не впечатлил последними мгновениями своей жизни. Адам мог биться в конвульсиях и бредить или лечь, закрыть глаза и надеяться на лучшее. Угодить надо было лишь самому себе. Выбор показался нетрудным.

Он вскинул руки и заорал что было сил. От крика засаднило горло. Отблески фонаря замелькали по стенам вверх и вниз, озаряя чудовище, которое стояло, вытянув лапы, словно реи на мачте.

Адам не успел выдохнуться, а паукоед уже замахнулся на него с ленцой, даже игриво. Удар пришелся по ребрам, и каюта перевернулась – он полетел вверх тормашками.

Фонарь выпал из руки, упал на пол. Пролитое масло породило сердитое пламя, которое распространилось во все стороны сразу, пожирая постельные принадлежности, игральные карты и лохмотья, в которые были одеты скелеты. Огонь разгорался без проволочек, превращая то, что секунды назад было мрачной каютой, в сияющую сцену.

Пусть Адаму не удалось произвести на зверя впечатление, но зато удалось пожару. Паукоед отпрянул в испуге, неуверенно потоптался на краю горящей лужи и заскулил от жара. Поразмыслив еще секунду, зверь сунул длинную морду поперек пламени – туда, где Адам лежал ничком, держась за ребра. Пламя коснулось древнего кармана с соком в древесине, и раздался щелчок, похожий на небольшой взрыв. Паукоед испугался. В два прыжка он оказался в проломе, а потом исчез из вида еще до того, как Адам сумел подняться на ноги.

Но облегчение от того, что удалось прогнать монстра, было недолгим.

Пламя простиралось между Адамом и отверстием в корпусе, через которое он вошел. Пока он собирался с духом, чтобы прорваться через стену огня, она окрепла и еще сильнее оттеснила его от выхода. Доски были такие сухие, что пол горел, словно фитиль. Он попятился, уперся в книжный шкаф, который недавно разграбил; по его лицу тек пот, кожу щипало от сильного жара. Рядом с книжным шкафом была запертая дверь штурманской рубки. Рубка означала окна, а окна – спасение.

В перевернутой каюте дверь начиналась вровень с его коленями, и он обрадовался, когда обнаружил, что гниль размягчила доски. Он быстро разломал угол двери и забрался через перемычку в тесную комнату.

Пол, некогда бывший потолком, засыпали карты и бумаги, которые скользили под ногами. Адам понял, что, как только огонь проникнет сюда, он окажется на безупречном погребальном костре.

Стекол в оконных створках не было. Но там, где он надеялся увидеть пляж, обнаружилась только шелковая оболочка воздушного шара, свисающая внутрь комнаты. Адам нажал на шелковый пузырь, но тот не поддался. Понадобилась секунда, чтобы сообразить, в чем дело. Эта часть корабля оказалась под поверхностью пляжа. Шелк, обмотавший корпус, – единственное, что не давало песку заполнить штурманскую рубку. Адам мог разрезать оболочку, но потоком песка его завалит. Если повезет, он сумеет остаться на вершине растущей дюны и, если песка будет немного, сможет выбраться к свету.

Он оглянулся на бушующий позади ад и увидел, как древние крепления кровати сдались. Изголовье и изножье упали и взломали пол, подняв тучу искр. Корабль затрещал, как дерево, которое ураганом вот-вот вырвет из земли. Каюта была на грани разрушения, которое погубит и пожар, и Адама.

Адам обнажил нож и, прижавшись к подоконнику, взрезал шелковый волдырь.

Песок хлынул в рубку в облаке ослепляющей пыли. Закружился у груди Адама, как река, отбросил назад, потянул вниз. Он понял, что если отпустит подоконник, то окажется похороненным заживо в один миг. От дыма и песка свело легкие и заслезился единственный глаз.

Юноша погрузился до пояса, прежде чем поток песка пошел на убыль. Он просунул руку в окно, надеясь ощутить воздух, но нашел лишь крутой, неустойчивый склон, который пополз вниз, стоило его потревожить. Адам попытался вылезти через окно, однако раз за разом съезжал вниз, к тягостному жару. Интересно, что убьет его первым – песок или пламя? Он снова потянулся навстречу медленной лавине и ощутил воздух. Спасение было на расстоянии вытянутой руки, но пляж оказался слишком глубоким, а огонь распространялся слишком быстро.

Среди застывшего песка чья-то теплая рука схватила его за запястье.

Он почувствовал, что поднимается, влекомый силой, способной одолеть и могилу. На миг Адама со всех сторон сжало песком. А потом Ирен вытащила его на воздух.

Он бы точно упал, если бы амазонка не помогла ему удержаться на ногах. Он кашлял до тех пор, пока не начал дрожать. Когда он проморгался, очистил единственный глаз от песка и увидел ее, она готова была рассмеяться.

– До чего же ты забавная репка! – сказала Ирен и, схватив Адама, закинула его на плечо.

Подпрыгивая на твердой спине великанши, которая несла его к «Каменному облаку», Адам не возражал против того, чтобы чувствовать себя коротышкой. Если ей захочется, пусть несет хоть до луны – он будет только рад.

Волета следовала за болтливым ходом, который играл роль проводника капитана и старпома, следя за троицей с деревьев.

Несмотря на невнятную речь, ход был достаточно смекалистым, чтобы уклоняться от паукоедов и не ходить кругами. Иногда любопытный человечек останавливался у подножия того или иного дерева и подбирал гриб для своей корзины. Он казался довольно безобидным, хотя это и не добавило к нему доверия. Если бы только злые люди выглядели злыми, в мире было бы намного меньше проблем, но, по ее опыту, внешность не имела ничего общего с характером. Возьмем, к примеру, старушку Ирен. Лицо изрублено, как старая мясницкая доска, но сердце мягкое и большое. А вдруг этот безвредный с виду ход ведет их в ужасную ловушку?

Она подумала о том, чтобы организовать спасение. Ей не составит труда прыгнуть на хода с дерева. Идея показалась притягательной, но если она набросится на безумного балабола, то никогда не узнает, где он живет, а ведь ей было любопытно. Может, стоит присоединиться к маленькой компании? она могла бы спокойно выйти из леса и небрежно бросить: «О, привет, капитан!» – но, конечно, «мистер Уинтерс» не обрадуется, увидев, что она покинула корабль, а Волете не нравилось, когда ее ругают. К тому же, присоединившись к ним, она больше не сможет наслаждаться верхушками деревьев, а тут было весьма мило. Тайное преследование куда интереснее, чем поход гуськом.

В конце концов она решила следовать за ними как тень, готовая вмешаться в тот миг, когда события внизу станут интереснее.

И тут у нее внезапно закончились деревья.

Поляна, которая открылась перед Волетой, выглядела не лужайкой для пикника. Она была величественной, будто окружала какое-нибудь старое поместье. Опрятный мох сиял, словно свежий иней, а вдоль мощеных дорожек стояли железные скамейки и ржавеющие животные. В самом центре возвышался Золотой зоопарк. Он напомнил Волете карусель: круглый, полный шестов и внушительный с виду. Он и сиял, как карусель, и его многочисленные фонари отбрасывали резкие тени. Милая клетка, но Волету не обманешь. Она уже жила в таком местечке раньше.

Она не видела животных, и зоопарком не пахло. На самом-то деле пахло прачечной. Она не была разочарована. Ей не нравилось видеть животных за решеткой, даже золотых.

Но зато ходов вокруг было множество, и они деловито сновали туда-сюда, как муравьи. Таскали ведра, маршировали с винтовками на плечах. Волочили повозки, полные угля, бочек, рулонов шелка, корзин с орехами, буханками хлеба, картошкой и – акробатка с трудом поверила глазам – яблоками. У нее заурчало в желудке. Откуда они все это взяли?

Девушка встревожилась, увидев, как Сенлин и Уинтерс входят в Золотой зоопарк, словно гости с билетами в кармане. Неужели капитан ожидал увидеть такое – банду вооруженных и откормленных ходов, занявших крепость с решетчатыми стенами? Ей уж точно стало не по себе. Они ничего не знали об этих ходах. Волета подумала, как глупо будут выглядеть капитан и старпом, если ходы окажутся каннибалами. Конечно, ее замучает совесть, если ее друзей сварят заживо, пока она качается на дереве. Надо что-то делать – но что толку, если она прыгнет в суп вместе с ними?

В животе опять заурчало.

Держась верхушек деревьев, Волета обогнула поляну, ища способ пересечь открытую местность и не попасться никому на глаза. Но она не нашла хорошего укрытия, и рядом было слишком много ходов. Среди этих бритоголовых она будет выделяться, как кабуз[5].

Волета обогнула половину поляны, на которой расположился Золотой зоопарк, прежде чем заметила, что ее рука светится ярче ветки, за которую она держалась. Светящийся лишайник покрыл коркой ее рукава и штанины и даже буйные кудри. Она начала выделяться на сумеречном фоне и вскоре привлечет к себе внимание, если не примет меры.

Волета тихонько чистила и вытряхивала одежду, когда голоса внизу вынудили ее остановиться. Она прислушалась – уж не заметил ли ее кто-то? Один голос отличался от остальных ввиду того замечательного факта, что его можно было разобрать: кто бы что ни говорил, он не нес околесицу, как другие ходы.

Четыре хода появились из леса и теперь топтались почти под нею. Едва они миновали опушку, один ход обнаружил, что трое других его окружили.

– Я же вам говорил – не дам, – громко жаловался он. – И хватит бебекать и мемекать. Даже если бы я понял, о чем вы говорите – а я не понимаю, – это ничего не изменит, потому что я его не отдам.

Говоривший решительно прижимал к животу маленький деревянный бочонок.

Один из окруживших его выдал непостижимую фразу, подкрепив ее ободряющими жестами, словно человек, который пытается убедить зверя съесть угощение с ладони. В завершение ахинеи прозвучали разборчивые слова: «Приди и освободись».

– Ага! Вы можете говорить, как нормальные люди. Не притворяйтесь, что не понимаете меня, – ответил окруженный ход. – И мне не нужна ваша помощь, чтобы стать свободным. Я вот-вот получу свободу. Я шел по Черной тропе четыре месяца, и через шесть дней мой долг будет выплачен. – Он немного выпрямился, воодушевленный уверенностью в неизбежной свободе, и один мужчина воспользовался этим, чтобы попытаться выхватить бочонок. Окруженный ход тут же отпрыгнул назад, но маневр привел к столкновению с ходом позади, и тот грубо толкнул его вперед. – Прекрати, идиот! Это же порох!

Тот, кто обращался к нему раньше, повторил свою речь, но без ободряющих жестов. Волете показалось, что слова теперь звучат как-то мрачно, вроде последнего предупреждения, хотя мучимый ход, похоже, не распознал зловещих интонаций, с которыми снова прозвучало: «Приди и освободись».

– Я хочу вернуться на тропу. Я хочу вернуться. – Он сделал неуверенный шаг в сторону леса. – Я подумал, что было бы неплохо выйти на минутку, но я ошибся. Я хочу вернуться!

Отступающий ход не видел, как человек позади него замахнулся дубиной. Удар был одиночным, но точным. Бочонок выскочил из рук несчастного, и его немедля схватил ход, который только что обещал свободу. Бедолага упал, и жизнь, по-видимому, его покинула.

Третий ход вытащил из-за пояса лопатку и принялся резать губчатый дерн. В какой-то миг он откинул длинную полоску светящегося газона, которая поддалась легко, как ковер. Остальные перенесли безжизненное тело обманутого хода в неглубокую могилу. Когда его туда бросили, он застонал.

Главный из троицы встал на колени, упираясь ими в грудь стонущего человека, и схватил его за горло. Он душил бедолагу, а двое других наблюдали со спокойными, равнодушными лицами. Процесс не был ни быстрым, ни достойным, но судороги умирающего не вызывали сомнений в том, что дело доведут до конца.

Волета редко отводила взгляд от зрелища, но в этот раз отвернулась.

Когда все закончилось, ходы закинули полосу мха на мертвеца, который уже наполовину погрузился в мягкий суглинок внизу. Они по очереди потоптались по неровному пятну, пока оно не сделалось таким же ровным, как остальная лучезарная лужайка.

Глава девятая

После того как прошло первоначальное потрясение, я быстро забыл о том, что рука Эдит совершенно ненастоящая. Как очки льстят умному лицу, мощный движитель весьма хорошо ее дополняет. Трудно представить, что такая важная, жизненно необходимая ее часть может однажды остановиться, словно карманные часы.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Воздуховод лежал на палубе «Каменного облака», словно кольчатый червь-переросток. Адам сидел, препарируя конец спасенного шланга, разрезая слои шелка, хлопковой изоляции и проволоки. Хомут оказался слишком широким для дымохода, и его пришлось переделать. Работа была кропотливая, и у него не нашлось нужных инструментов, но он не имел ни малейшего желания жаловаться. Труд заставлял его чувствовать себя к чему-то годным и отвлекал от голода и беспокойства.

В воздухе все еще ощущался дым от сгоревшего остова. Ветра не было, расстояние между потерпевшими крушение кораблями приличное, что помешало пожару распространиться, и как только корпус рухнул, песок хлынул внутрь и затушил огонь. Оставалось лишь надеяться, что произошедшее не привлекло нежелательного внимания. По крайней мере, на случай обратного у них были новые пистолеты.

– Вот, – сказал Адам. – Должно сгодиться. Можешь помочь мне прикрепить его к вытяжной трубе?

Ирен помогла поднять громоздкий, тонкий воздуховод над топкой. Переделанный Адамом хомут подошел, и амазонка придерживала его, пока молодой инженер закручивал гайки. Работа требовала, чтобы они сталкивались локтями, что днем ранее заставило бы Ирен ворчать, а Адама – нервничать. Но после встречи с паукоедом они стали лучше понимать друг друга. Адаму показалось, они стали друзьями.

Он воспользовался их новообретенным товариществом, чтобы удовлетворить любопытство.

– Не хочу показаться неблагодарным, я действительно ценю то, как ты за ней присматриваешь, но я не могу не спрашивать себя, почему тебе так нравится Волета.

Амазонка хмыкнула, и на мгновение Адам подумал, что другого ответа не дождется.

– Я видела ее на сцене в «Паровой трубе», – сказала потом Ирен. – Я там была с Голлом. Мне не понравилось смотреть на бедных девочек. Меня мучила совесть. – Ирен выдержала паузу, Адам переместился на другую сторону топки и там продолжил заворачивать гайки. Она изогнула руки обручем вокруг него, придерживая хомут, и продолжила: – Когда я увидела ее там, наверху, на трапеции, она выглядела другой. Большинство девушек были словно пьяные или в масках. Но не она.

– Подвинь руку, – попросил Адам, и она повиновалась, освобождая место для гаечного ключа. – Какой она выглядела?

– Отважной. Она посмотрела мне в глаза. Она не боялась. Она смотрела на меня, как будто знала, какая я на самом деле. Дети Голла смотрели на меня так же – как будто знали меня, и я им нравилась. Это было приятно.

– Ладно. Давай проверим, как он держится, – сказал Адам, и они отступили. – Не отвалился. Думаю, это хороший знак.

Адам вытер масло с рук, действуя с тщательностью человека, который тянет время. Он должен был что-то сказать в ответ на признание Ирен, но ему не хватало словарного запаса капитана или авторитета «мистера Уинтерса». Он боялся, что одним неверным словом погасит огонек их дружбы.

– Знаешь, ты очень похожа на нее, – проговорил он наконец. – Люди постоянно ее недооценивают из-за того, как она выглядит и ведет себя, – дескать, красивая, глупая девушка. Но она умная и бесстрашная и бывает очень доброй. Я тоже тебя недооценивал. Прости, что так вышло.

Тяжелые складки век Ирен опускались так низко, что он не мог заглянуть в глаза и прочесть в них ответ. Она дышала с присвистом через разбитый нос. Он начал подозревать, что и впрямь задул огонек…

– Хочешь сказать, я красивая?

Адам хихикнул.

– Я бы на такое не осмелился, – сказал он и увернулся, когда она сделала вид, что собирается его ударить.

Приглушенные голоса разносились по атриуму снаружи; хрустальные лифты, пыхтя, перемещались между этажами. Хотя в их блоке было тихо, остальной Золотой зоопарк оставался во власти бурной рутины.

Сенлин поражался тому, как искусно человеческая раса внедряла рутину в самую своеобразную среду; казалось неизбежным, что за появлением людей обязательно последует проза жизни. Он чувствовал гармонию этого места. Их хозяин, похоже, страдал манией величия, но все же он предоставил приют немногим удачливым ходам.

Эдит стояла в дверном проеме клетки. Что-то в ее позе или в блеске золотых прутьев, которые ее обрамляли, напомнило Сенлину о девочке с картины Огьера. Эдит выглядела такой же умиротворенной, и, как девочка, которая решительно смотрела вдаль от берега, она была сосредоточена на чем-то невидимом, внутреннем. Она выглядела невозмутимой, прекрасной и…

Впрочем, не имело значения, как она выглядела. Он выкинул беспокойную мысль из головы.

– Прости, что нам пришлось пройти весь этот путь ради вывода, который мог бы подсказать мне здравый смысл: тропа ходов годится только для ходов. Думаешь, Марат проявил коварство, намекая, что можно просто нарядиться таковыми? Не могу придумать более опасную маскировку. Если надеть это облачение, как его потом снять?

– А оно не снимается. Кто стал ходом, тот… Почему он оставил дверь открытой? – спросила она, поворачиваясь к нему.

Сенлин откашлялся:

– Полагаю, чтобы отговорить нас от мыслей покинуть это место.

Он отступил в противоположный конец камеры, где стопки книг высились вдоль решетки, словно обшивка стен. Он рассеянно поднял том с матерчатой обложкой, озаглавленный претенциозно, но не очень-то увлекательно: «Болота и трясины: полный обзор». Открыв книгу, он с удивлением обнаружил, что все ее содержимое, слово за словом, вымарано.

Встревоженный, он взялся за другой том – «Энциклопедию сапожника: шкуры и кожи». Каждую букву, вплоть до последнего номера страницы, закрасили черным. С растущим беспокойством он проверил еще несколько книг. Все они были погублены.

Сенлин уже видел такую методичную порчу раньше, в Купальнях. В то время он предполагал, что это работа местного кретина. Но это был не случайный вандализм; это была кампания.

Затем его осенило: ходы, которых он видел с перьями в руках внизу, не делали пометок в книгах. Они их губили. Сенлин предполагал, что Марат учил этих несчастных читать, но все оказалось совсем не так. Он использовал их, чтобы уничтожать книги.

И Сенлин украл чужую библиотеку, чтобы им помочь. При мысли об этом его затошнило.

Но по какой причине Марат затеял это бессмысленное расточительство – не только трату знаний и опыта, содержавшихся в книгах, но и усилия, которые требовались для того, чтобы все это вычеркнуть? Если он так ненавидел книги, почему бы просто их не сжигать? Зачем «изучать» их вплоть до разрушения? Сенлин не мог этого постичь. Но ведь он на самом деле не понимал и цели этой миссии. Человеколюбие точно ни при чем; для такого здешние обитатели слишком смахивают на солдат. Так для чего же вербовали всех этих ходов? Для перевоспитания? Преступной деятельности? Революции? Чего еще?

Сенлин поймал себя на маниакальных мыслях и попытался отмахнуться от них – сглотнуть, как слюну с привкусом желчи.

– Безумие, – пробормотал он, а потом продолжил громче, чтобы Эдит услышала: – Они испортили все эти книги.

Но это открытие ее не очень заинтересовало, в отличие от предшествующего довода.

– Он оставил дверь открытой, чтобы мы не ушли? В каком смысле?

– Если бы он нас запер, то показал бы, что знает: мы попытаемся сбежать.

– Да, но что мешает нам выйти через открытую дверь?

– Отличный довод. – Сенлин уравновесил стопку изуродованных книг. Это оказалось трудной задачей, руки тряслись. – Но что случится, если мы попытаемся уйти?

– Кто-нибудь нас остановит, – заявила она, нахмурившись. – Это место кишит ходами.

– Согласен. – Он сжал кулаки, чтобы справиться с дрожью в руках. Может, простудился из-за недавнего купания или обессилел от голода, который галеты едва притупили. – Что ты думаешь об этом месте? Оно не такое, каким я его себе представлял.

– Я никогда не слышала ни о чем подобном. Он держал его в секрете, а в Башне такое непросто. Совершенно очевидно, что это не миссия. – Эдит с любопытством пощупала тяжелый занавес, который висел за прутьями примыкающей клетки. По одну сторону от них располагался заводной птичник, а что же с другой стороны? – Как только пойдут слухи о том, чем Марат тут занимается, будут проблемы.

– Да, кое-кто из библиотекарей захочет его отшлепать.

Эдит покачала головой:

– Это не шутки. У охранников внизу винтовки на плечах. Он вооружает ходов. Уверена, ты понимаешь, какие неприятности из-за этого возникнут в некоторых кольцевых уделах.

– Почему Марат назвал тебя «блюстительницей»? Блюститель – это ведь кто-то вроде стража, верно?

– Вроде того, – рассеянно пробормотала она. Наконец ей удалось найти в занавесе шов и немного раздвинуть складки ткани. – Если суть в том, чтобы не давать нам уйти, почему бы не запереть клетку? Она для того и нужна. Какой смысл оставлять нам выбор?

– Потому что мы сомневаемся, и он это знает. Если мы решим выйти через эту дверь, они могут нас остановить, заковать и выставить снаружи караул. И тогда мы окажемся по-настоящему в заточении. Но пока дверь открыта, нам дозволена хотя бы иллюзия свободы. А от иллюзий спастись тяжело. Они думают, что мы предпочтем воображаемую свободу гарантированному заключению.

Она заглянула в щель в занавесе:

– Но если у нас нет другого выбора, кроме как остаться, то это уже тюрьма.

– Нет, пока мы не попытаемся уйти.

– И потому мы ходим кругами… – Она вытянула шею, чтобы получше разглядеть соседнюю комнату, потом замерла и нахмурилась. – Том, взгляни-ка.

Сенлин пересек комнату, ухватил занавеску, которую старпом для него придерживала, и посмотрел в соседнюю клетку. В ней обнаружилось так много стоек с винтовками, что они напоминали колосья пшеницы на поле.

– Ничего себе! Каким образом братству ходов удалось собрать такой арсенал?

– Это еще не все, – сказала Эдит.

У дальней стены стоял стеклянный шкаф. Внутри висело пять одинаковых рам для картин. Картины в рамах также были, по-видимому, идентичны. Каждая изображала девочку в белом купальном костюме, которая стояла в мерцающем водоеме. Они были копиями картины Огьера, которую Сенлин прятал в кармане сюртука.

– Как такое возможно? – взволнованно спросил он. – Подделки? Иначе никак. Но с чего вдруг кому-то собирать подделки? – С каждым новым вопросом его разочарование нарастало, и он чувствовал себя слегка дезориентированным, словно пол под ногами начал раскачиваться. – Почему эта странная картина все время всплывает? Тебе не кажется, что мы постоянно пытаемся выяснить – на самом элементарном уровне, – что с нами происходит? Почему нам приходится постоянно сражаться?

Он рывком повернулся спиной к занавесу, задыхаясь от душевных страданий. Руки тряслись. Он внезапно почувствовал себя очень плохо.

И увидел Марию, которая сидела на столе, держа на коленях его треуголку. Она была такой же, какой ее изобразил Огьер: обнаженной.

Жена улыбнулась ему, словно считая его панику представлением, словно он дурачился для нее.

– Ты же все время лезешь на рожон – отсюда и сражения, – проговорила она.

Сенлин рухнул на пол.

Волета не сомневалась, что у капитана неприятности. Возможно, он еще этого не понял, но они с «мистером Уинтерсом» связались с плохими типами. Кто знает, сколько тел эти ребята засунули под дерн? Она должна найти друзей и предупредить, а если их уже поймали – вытащить. Настала ее очередь прийти на помощь. И может быть, найти какой-нибудь ужин по пути: корку хлеба, хороший кусок сыра, возможно – несколько пухлых фиников… Впрочем, она бы и от репки не отказалась. Или яблока-дичка, если на то пошло. Или от чего угодно, кроме гречневой каши.

Надо перестать думать о еде. Как ей пересечь открытое пространство и проникнуть в Зоопарк, не попав в плен к балаболам?

Надо что-то придумать, и побыстрее.

Вдохновение никогда не приходило к Волете, пока она сидела сиднем. Адам ругал ее за привычку куда-нибудь уходить, но брат не понимал, что ноги подстегивают ее мысли. Бездействие делало ее глупой. С ее точки зрения, люди, которые могли сидеть в кресле, глядеть в книгу и воображать, что они где-то в другом месте, были волшебниками.

Итак, она решила немного подстегнуть мысли.

Не успев пробраться на цыпочках между тремя деревьями, она услышала кое-что интересное: звон молотка. Она последовала на звук и оказалась возле поляны, где стайка ходов стирала белье в мыльном водоеме. Одежда сохла на ржавеющих рогах стада механических оленей, которые окружали водоем, делая вид, что пьют ту самую жидкость, которая их разъедала. В воздухе стоял острый запах моющего средства. Кузнец, который привлек ее песней молота, сгорбился над наковальней. Казалось, он выбивает мозги из стоящего на коленях человека. Затем Волета поняла – нет, не мозги, а шпильку из железного ошейника на шее мужчины. Через минуту ошейник раскрылся с громким звоном. Освобожденный мужчина вскочил на ноги, с большим наслаждением потирая шею. Кузнец взял ошейник и надел на шею другому ходу, который принял кандалы без возражений. Кузнец положил хода шеей на наковальню и принялся молотком вбивать новый штырек.

У освобожденного хода была жалкая бороденка и жидкие волосы, прилипшие к голове. Его отвели к табурету, и там женщина остригла и обрила его, а потом ему выдали свежую робу. Скромное гостеприимство, но благодарности человека не было предела. Он целовал руки женщин, которые его одевали, и обнимал кузнеца, который едва замедлил свой труд. Сцена была слегка ирреальная, и происходила она под бдительным оком трех вооруженных ходов. Волета была очарована. Она понимала, почему ходы снимают кандалы, но не могла представить, зачем их снова надевать.

Пискля, выскочив из рукава, нырнула в густые и темные волосы девушки. Белке не нравился светящийся мох – или, может быть, пауки вынудили ее затаиться. Так или иначе, летяга старательно шныряла туда-сюда в ее локонах, мешая Волете думать. Девушка подняла руку, нащупала белку и обнаружила, что маленькая шея зверька застряла в петле из кудряшек. Летяга в панике заметалась.

Недолго думая, Волета вытащила из кармана перочинный ножик, открыла его большим пальцем и высвободила любимую питомицу. Пискля метнулась вверх по ее рукаву, и в пальцах Волеты остался клок волос. Она посмотрела на него. Волосы больше не казались ее собственными. Состриженные кудри выглядели почти гротескными. Она ощупала шевелюру и разыскала плешь. Странное ощущение. Но трогать это место было увлекательно, как и лунку на месте потерянного зуба.

Выход найден. Ей нужна маскировка, и у нее есть все необходимое.

Она задумчиво коснулась большим пальцем лезвия складного ножа. Оно казалось достаточно острым.

Ну в самом деле, что еще можно сделать?

Глава десятая

Мужчины или женщины, которые редко теряются, редко открывают для себя что-то новое.

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

Едва очнувшись, Сенлин начал извиняться.

Он извинился за то, что внезапно рухнул к ногам Эдит. Извинился за свою долговязую фигуру, которую ей пришлось тащить через всю комнату на кровать. Извинился за простуду, которую подхватил, когда они едва не утонули, и в последний раз извинился, когда Эдит сказала, что хватит уже извиняться.

– Ты болен. Читаешь лекцию с улыбкой, а спустя секунду начинаешь бредить и плюхаешься на пол.

– Я не бредил. Это был маленький припадок. Мне уже хорошо, – сказал Сенлин, хотя и не всю правду. Голова все еще кружилась, и подташнивало, но смущение оказалось сильнее. Ему хотелось поскорее забыть об этом происшествии. Он настоял, чтобы Эдит позволила ему встать, но не успел подняться, как увидел ее снова.

Призрак Марии взглянул из угла клетки, где она просматривала испорченную книгу. С ее кожей было что-то не так – не в том смысле, что она оказалась вся на виду, но в смысле внешнего вида. Она была пестрой и размытой и блестела, словно масло. Она испачкана в краске, понял Сенлин. Нет, не испачкана; она сделана из краски. Повсюду на полу виднелись влажные отпечатки ступней, каждый – многоцветный, как палитра. Мария улыбнулась и откинула назад темно-рыжие волосы. Они испачкались об руку, переняв цвет кожи.

– Она здесь, верно? – спросила Эдит.

Ему не нужно было отвечать. Он стоял, вытянувшись по струнке, как у позорного столба.

Эдит хотелось бы ему посочувствовать, но она была слишком подавлена издевательствами Марата и этой парадоксальной тюрьмой, а также неизбежным отказом механической руки. Казалось несправедливым, что к Сенлину именно сейчас вернулся его недуг. Эдит чувствовала себя так, словно из нее выжали все терпение до капли. Нет, одного сенлиновского стоицизма мало; он должен выздороветь!

Но, наблюдая за гримасой, что исказила его лицо, Эдит вспомнила, как он утешал ее, когда они угодили в клетку в Салоне. Он был чужаком, но по какой-то необъяснимой причине не бросил ее. И разве теперь он не так же уязвим – он, который гордился силой своего мозга и теперь страдал из-за причуд этого самого органа?

Эдит перевела дух:

– Как же не вовремя появился твой призрак.

– Момент неудобный, – напряженно признался Сенлин. – Я выторговал несколько часов спокойствия. – Он взмахнул рукой возле уха, словно отгоняя муху, которой там не было, а потом тяжело опустился на тонкий тюфяк. – Видимо, перемирие закончилось.

– Она говорит с тобой?

– Да.

– О чем?

– Какая разница?

– Послушай, если бы ты мог исцелиться, стискивая зубы, тебе бы уже стало лучше. Давай попробуем другой способ.

Сенлин достаточно расслабился, чтобы бросить на нее сердитый взгляд:

– Я все перепробовал! Я ее игнорировал. Умолял. Медитировал каждый день над портретом Марии, надеясь освежить воспоминания о женщине, чей образ этот призрак только искажает.

– Что она говорит?

– Она не способна говорить. Она ничего не говорит, потому что ее нет! – Последняя фраза была адресована не Эдит.

– Все равно расскажи мне.

Сенлин откашлялся и начал возиться с измятыми, грязными манжетами рубашки. Он, казалось, снова превращался в пугливого, чопорного человека, с которым Эдит когда-то познакомилась.

– Если хочешь знать, сейчас она ничего не говорит. Просто сидит рядом с тобой и… мажет твои волосы краской. Хватит! О, ну прекрати! Теперь краска повсюду.

– Она красит мои волосы? Зачем?

– Не знаю.

– Так спроси у нее.

– Я же буду разговаривать сам с собой!

– Просто спроси!

Сенлин наклонился вперед и вперил взгляд в пустоту рядом с Эдит:

– Ты! Да, ты. Хватит трогать ее волосы. Это грубо, и ей это не нравится.

– Это не вопрос. Ты действительно так разговариваешь с женой?

– Это не моя жена! – Сенлин сердито ткнул в невидимку. – Будь любезна, оденься!

– Ого! – сказала Эдит, немного потрясенная, что само по себе было сюрпризом: она-то думала, что за время, проведенное с Билли Ли, исцелилась от щепетильности. Было приятно узнать, что она не развратилась окончательно.

– Хорошо, забудем о том, что она раздета и красит мои волосы, – сказала Эдит, собравшись с духом. – Просто успокойся и спроси, чего она хочет.

Сенлин поерзал на матрасе. Румянец, покрывший его шею, начал спадать. Он выровнял дыхание и в конце концов спросил относительно ровным голосом:

– Мадам привидение, почему вы здесь? Что вам нужно?

И прислушался.

Эдит следила за тем, как выражение его лица меняется, пока призрак отвечает. Казалось, расслабилась некая мышца, давным-давно сведенная судорогой.

– Что она сказала? – спросила она через минуту.

– Она… – Ему пришлось остановиться, чтобы откашляться. – Она говорит, я не должен спешить. Я не должен так убиваться, потому что ее не нужно искать. Она больше не потеряна. Она говорит, что надеется, я смогу это принять. – Сенлин обернулся вслед невидимому призраку, к двери их клетки. – Она уходит. Она ушла.

– Думаешь, на этом все закончится?

– Сомневаюсь. Она наделена талантом драматизировать, эта моя призрачная супруга.

Эдит глубоко вздохнула, ритмично кивая:

– Что, по-твоему, она имела в виду?

– Разумеется, ничего. Я разговаривал с собственной неуверенностью. Так что во многом значение чисто ассоциативное…

– Том, – сказала Эдит и взмахнула рукой, ускоряя его вступление.

– Но я полагаю, она выражает мое личное беспокойство по поводу того, что мне не удастся разыскать жену; и возможно, Мария предпочла бы со мной не встречаться. Мы расстались год назад, и есть вероятность, что она начала новую жизнь – быть может, по принуждению. Для женщины ее талантов и внешности это не удивительно. И к тому же ее украл аристократ…

Он немного помолчал, бросил взгляд на механическую руку Эдит, а потом – на собственные сжатые руки.

– Знаю, Башня была с нами жестока. Но я читал описания цивилизованных кольцевых уделов, где господствуют благовоспитанное общество и нескромное богатство. Конечно, не все там воры, мошенники или тираны… Может, она наслаждается лучшей жизнью. Наша совместная жизнь, такая короткая, могла уже выветриться из ее памяти.

– Не может быть, чтобы ты в это верил. Тебя просто совесть грызет. Но чувство вины тебя ни к чему не обязывает, Том, каким бы сильным оно ни было. Знаешь, почему я настаиваю, чтобы ты называл меня «мистер Уинтерс» перед всей командой?

– Нет. Честно говоря, это кажется мне глупым. Ты ненавидишь этого человека. Ты никогда о нем не говоришь. Ты хочешь развестись с ним, но заставляешь нас называть тебя его именем.

– Мой муж – настоящий проныра, который женился на мне ради фермы моего отца, и я разведусь с ним, как только смогу. Но до тех пор я храню его имя, чтобы напоминать себе об обязательствах не только перед ним, но и перед собой, и перед тобой, и перед командой. Я восхищаюсь твоей преданностью жене.

– Но как долго я буду мучить тебя и всех остальных этой преданностью?

– Ты веришь, что она в Пелфии?

– Да, хотя у меня очень мало причин для этого.

– Тогда мы должны проверить. Обязаны. Это все, что нам нужно решить сейчас.

Он хлопнул себя по коленям, делая храброе лицо:

– Вы совершенно правы, мистер Уинтерс. Совершенно правы. Я позволил своему разочарованию исказить перспективу. Это неудача. Но она у нас не первая. Мы обязательно это преодолеем. Мы найдем другой путь в Пелфию.

– Вот и славно, – сказала она, взбивая маленькую подушку у изголовья кровати. – Теперь, если мы не собираемся немедленно бежать, я хотела бы сомкнуть веки. Мне нужно поспать всего лишь полчаса.

– Конечно. Отдохни, а я попробую выяснить, сможем ли мы выбраться из этой открытой тюрьмы при помощи слов, или все-таки придется устраивать побег.

– Ты не собираешься снова упасть в обморок?

– Я никогда в жизни не падал в обморок, – сказал он, вытягивая ноги поверх одеяла.

– Ну, иной раз ты слишком резко засыпал. – Эдит зевнула. – По крайней мере, эта клетка уютнее, чем наша последняя.

Он сухо рассмеялся:

– Если так будет продолжаться, в конце концов мы очутимся в клетке на поросшем травой холме где-нибудь в сельской местности. У нас будет четыре комнаты и кладовая.

– Мне кажется, это называется коттедж, Том, – проговорила Эдит из-под одеяла.

– Маленькая тюрьма на холме, – сказал Сенлин, и его улыбка смягчилась. – Эдит.

– Да?

– Спасибо тебе.

Она снова зевнула:

– На здоровье.

Он скрестил лодыжки и сложил руки под головой. Сквозь золотые прутья лился серебристый свет леса. Вдалеке молот бил по наковальне – звук был ритмичным и непрерывным, как перестук колес поезда.

Он проснулся от панического осознания того, что заснул и, что еще хуже, они не одни в комнате.

Горбатый ход в тяжелом плаще сидел у изножья кровати, и силуэт его лысой головы вырисовывался на фоне атриума, освещенного лампами. Сенлин вскочил и приготовился броситься на незваного гостя. В ответ раздался знакомый глуповатый смешок.

На Сенлина уставились огромные глаза Волеты. От ее волос, ее прекрасных вьющихся волос осталась щетина, короткая, как вельвет.

– Капитан, – сказала она, пока он все еще не обрел дар речи от изумления.

– Волета? – Эдит села на кровати. Ее одежда и волосы были в беспорядке после сна, но взгляд быстро прояснился. – Что ты здесь делаешь? Что… что ты сделала с волосами?

– Обрилась. Я ход.

– Не на самом деле? – потрясенно спросил Сенлин.

– Нет, разумеется. Они сумасшедшие. Это просто маскировка.

– Как ты нас разыскала? – спросил он.

– Ну, я тут все исследовала, не знаю, час или два. Это место такое огромное. Тут много чего интересного. Я видела комнату, полную оружия.

– Да, мы ее тоже видели, – сказала Эдит, кивая на соседнюю клетку.

– На третьем этаже есть еще одна. Рядом с клеткой, где полным-полно открытых чанов и сушильных лотков. Там ужасно воняет, как в старой уборной.

– Они делают селитру, – сказала Эдит и слабо улыбнулась в ответ на удивленный взгляд Сенлина. – Работая на ферме, многому учишься. Из мочи можно получить нитрат калия, который нужен для удобрения. А еще это один из главных ингредиентов пороха.

Волета сняла плащ, и они поняли, отчего она поначалу казалась горбатой: на шее и плечах девушки висели огромные мотки веревки. Сенлин и Эдит помогли ей выпутаться.

– Вам оставили мечи? Я удивлена, – сказала Волета.

– Не думаю, что они сочли нас большой угрозой, – призналась Эдит.

– Так всегда случается. Капитан, я нашла и их кладовку, она огромная. Я набила мешок всем, что смогла унести, и спрятала внизу.

– Только за это, Волета, я прощу, что ты покинула корабль.

– Я всего лишь выполняла ваши приказы, сэр. Вы сказали мне присматривать за всеми. Я присматривала за вами и мистером Уинтерсом.

– Это не игра, – сказала Эдит.

– Я знаю, что не игра, – ответила Волета, потирая бритую голову. Ее лицо помрачнело от ужасного воспоминания. – Я видела, как местные стражники убили человека. Он им ничего не сделал. Он был простым ходом и хотел уйти. Они ему сказали, что если он присоединится к ним, то будет свободен. А потом убили.

– Все эти люди ведут себя нежно и ласково, пока ты не скажешь им: «Спасибо, нет». И тогда в ход идут ножи, – проворчала Эдит.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что разговорами отсюда не выбраться, – сказал Сенлин.

– Мне кажется, они что-то затевают, – проговорила Волета. – Не могу понять ни слова из того, что они говорят, но, похоже, ходы собирают экспедицию. У ворот стоит очередь из пустых повозок.

– Корабль, – сказал Сенлин. – Вот почему он оставил нас здесь. Марат в курсе, что мы прибыли на корабле. Они собираются его обобрать. Адам, Ирен – они не знают, что им угрожает.

– Мы должны добраться до корабля раньше ходов, – решила Эдит. Она начала собирать постель. – Используем простыни для маскировки.

– Они сразу вас заметят, – возразила Волета. – Вот почему я принесла веревку.

– И что, по-твоему, мы должны делать с веревкой?

– Протиснетесь через решетку и спу́ститесь.

– Не сходи с ума, Волета. Мы на высоте пяти-шести этажей. Даже если мы начнем спускаться, по одну сторону от нас будут только прутья клетки, а по другую – пустое пространство, – сказал Сенлин. – Нас заметят в одночасье.

– Вот почему я спланировала диверсию, – сказала Волета, вновь кутаясь в плащ. – Вы двое выскользнете через прутья, и мы встретимся на корабле.

– Мы не оставим тебя в зоопарке, полном вооруженных ходов. Ты пойдешь с нами. Просто нам надо быть осторожными.

– Не получится, капитан. Кроме того, если вы и впрямь беспокоитесь обо мне, я буду в большей безопасности одна. Я окажусь на деревьях, на полпути к кораблю, когда догорит фитиль.

Сенлин моргнул:

– Какой еще фитиль?

Глава одиннадцатая

Если жизнь на побережье научила меня чему-то, так это тому, что каждый корабль в море хочет утонуть. Только безумие команды и выдержка командира удерживают корабль от крушения. «Каменное облако» ничем не отличается. Если он взлетит, то исключительно по нашей воле. Будучи предоставленным самому себе, он утонет.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

«Каменное облако» поднялось, как слон, встающий с коленей. Адам и Ирен поспешили переместить мешки с песком на палубе, чтобы выровнять корабль. Новый такелаж завывал, натягиваясь. Когда жар из топки наполнил воздуховод в первый раз, тот затрещал, как сок в горящих дровах. Но, несмотря на жуткие звуки, ничего не сломалось и не загорелось. Корабль был бесформенной небезопасной тенью самого себя, но Адам не сомневался, что он полетит. Сейчас им требовалось только возвращение капитана, старпома и Волеты.

Как только корабль выровнялся, оба рухнули от изнеможения. Ирен, покрытая песком и угольной пылью, сидящая на корточках, выглядела огромной жабой. Адам растянулся на лесенке полубака с идиотской улыбкой на лице. Тяжелая работа по поднятию воздуховода и прилаживанию хомута отвлекла их от голода и усталости, но теперь, когда они наслаждались успехом, неприятные чувства вернулись.

Ни один из них не заикнулся о том, что команду могли задержать или они могли вернуться без провизии или вообще не вернуться. Такие размышления были бессмысленны, хоть и напрашивались сами собой.

– Как мы собираемся вытащить корабль? – спросила Ирен. – Нас занесло сюда ветром, но в обратную сторону он не дует.

– Я думал об этом, – сказал Адам, потирая единственный глаз, который после этого лишь сделался еще изможденнее. – Бьюсь об заклад, раньше корабли вытаскивали из порта с помощью лошадиных упряжек.

– Или автофургонов.

– Возможно. – На самом деле не имело значения, как воздухоплаватели прошлого маневрировали кораблями. У них с Ирен не было выбора, кроме как отбуксировать корабль по длинному туннелю самостоятельно. Он вообразил себя и ее с уздечками во рту и шорами на глазах. От этой мысли он рассмеялся, хотя и не нашел ее особенно смешной. – Кажется, лошади – это мы.

– Хватит о лошадях. Я умираю с голоду.

Адам никогда раньше не ассоциировал лошадей с ужином, но он предполагал, что еще один день голода превратит весь мир в меню.

– Интересно, каков на вкус паукоед. Бьюсь об заклад, он…

Его прервал глухой удар, как будто где-то далеко хлопнули дверью.

Забыв про изнеможение, Адам бросился к недавно отремонтированному ограждению борта, обращенному к сумеречному лесу.

– Это был взрыв, – сказал он, а затем прислушался, ожидая продолжения.

Новые взрывы означали бы сопротивление, ответный удар, битву, но какой из этого следовал вывод? Короткая схватка? Несчастный случай? Казнь? Тишина скелетоподобных деревьев казалась такой же угрожающей, как и приглушенный грохот.

– Она как мотылек, – пробормотал он. – Вечно летит на огонь.

Ирен знала, о чем он думает.

– Держу пари, когда она вернется, то опять соберется уйти.

– Ммм. – Адам медленно повернулся к амазонке, посмотрел на нее в упор. – В следующий раз мы позаботимся о том, чтобы оставаться и беспокоиться пришлось ей.

– Это справедливо. – Ирен намотала тяжелую веревку на руку. – В следующий раз мы будем мотыльками. – Она протянула ему конец. – А сейчас пришла пора стать лошадьми.

Ожидание взрыва не подготовило их к взрыву как таковому.

Волета пообещала, что речь идет всего лишь о бочонке с порохом. Маленьком бочонке, который стоял в углу клетки на третьем уровне, на другой стороне атриума от них, но переживать не надо, потому что он малюсенький, а клетка пустая, если не считать кое-каких книг. Эдит возражала, говоря, что у Волеты нет опыта в измерении пороха, а это наука точная, особенно для тех, кто дорожит пальцами. Волета парировала, дескать, она несколько раз помогала Ирен заряжать гарпунную пушку и доказательством ее мастерства служит то, что все десять пальцев на месте. Это никоим образом не успокоило Эдит, и она продолжила расспрашивать Волету о фитиле – ведь в фитилях-то она уж точно не разбиралась. Волета ответила, что уже зажгла свечной фитиль и сию минуту пламя по нему приближается к отверстию в бочонке. Когда Сенлин спросил, сколько у них осталось времени, Волета уклончиво пожала плечами: «Ну, может быть, дюйм?»

Волета ушла, и спустя четверть часа внезапная вспышка света отбросила их тени через все помещение.

Через долю секунды подул теплый ветер, за которым последовал грохот взрыва. Прутья клетки зазвенели и задребезжали, и на миг Сенлин поверил, что Волета их убила. Но потом взрыв достиг пика и свет превратился в дым. В клетку впорхнули опаленные страницы уничтоженных книг.

Сквозь гулкую коду взрыва раздались крики. Эдит и Сенлин выглянули в открытую дверь и увидели, как на всех уровнях Зоопарка мечутся ходы. Те, кто уже находился на третьем этаже, поспешили к пожару, который начался после взрыва. Красные шторы по обе стороны от взорванной клетки полыхали желтым пламенем. Между лифтами и баками с водой внизу быстро образовалась очередь с ведрами.

Сенлин заподозрил, что ходы довольно быстро погасят огонь и зададутся вопросом: кто его разжег?

– Быстро, – сказал он, кивком указывая на наружную стену их клетки, где лежала смотанная веревка, украденная Волетой, одним концом уже привязанная к перекладине. Прутья были расположены слишком близко, чтобы между ними протиснуться. К счастью, в их распоряжении был движитель, который мог без труда сгибать мягкий металл.

Под прикрытием шума и гама снаружи Эдит запихнула локоть механической руки между двумя перекладинами и начала ее разгибать.

Где-то глубоко внутри машины какой-то механизм заскрежетал и взвизгнул. У них встали дыбом волосы на затылке, но прутья не поддались. Единственным признаком того, что механическая рука на них хоть как-то воздействует, были тонкие трещины на золотой поверхности. Потом позолота начала отваливаться хлопьями.

Под нею скрывалось темное железо.

Открытие было катастрофическим. Им даже в голову не пришло, что эта древняя достопримечательность эпохи изобилия может быть лишь покрыта слоем золотой краски. Но возможно, потому-то она и сохранилась, потому ее не разобрали и не утащили воры много лет назад: она ничего не стоила.

Пар с шипением выходил из таких мест на руке, откуда раньше никогда не появлялся. Сенлин хотел сказать Эдит, чтобы прекратила, пощадила движитель. Но правда заключалась в том, что, когда дым от взрыва рассеется, они будут первыми людьми, на которых обратит внимание Марат, потому как их визит слишком уж удобно приурочен к неожиданной атаке. А когда Марат примет их за саботажников, добродушия в нем сильно поубавится.

Но Эдит не нужно было убеждать, и она не собиралась останавливаться. Или клетка, или рука. И на мгновение показалось, что движитель сдастся первым. Пластины у локтя согнулись от нагрузки. Под ними раздавались звуки, похожие на треск стекла.

А потом один прут скрипнул, чуть выгнулся – и открылась щель.

Миг спустя она сделалась достаточно широкой, чтобы они смогли выскользнуть наружу.

Сенлин не позволил себе задуматься о высоте. Он шагнул сквозь дыру, повернулся в сторону и прижался к наружной стене Зоопарка. Он решительно глядел в сторону клетки, а не в том направлении, куда надо было продвигаться. Они обмотали ладони оторванными кусками шелка, взялись за веревку и начали спуск без обсуждений. Сенлин шел первым, предположительно потому, что был главным, но на самом деле он боялся разжать хватку. Он не мог допустить, чтобы его падение погубило и Эдит.

Они быстро прошли уровни Зоопарка. Большинство оказалось занавешенными шторами. Открытые пустовали. Отвлекающий маневр Волеты сработал. Никто не увидел, как они скользят по стене снаружи. Облегчение Сенлина омрачила краска, которая появилась на веревке под его руками. Влажные разноцветные сгустки сочились между пальцами. И хотя он был уверен, что краска ненастоящая, это знание не помешало хватке ослабнуть. Сенлин ссадил кожу на ладонях, пытаясь остановить скольжение, но это удалось лишь после того, как его ноги соскочили с позолоченной решетки. Он закрутился в воздухе. Синий свет леса мелькнул раз, другой, третий – а потом он ударился о стенку клетки плечом с достаточной силой, чтобы сорваться.

Сенлин упал, сам не зная, с какой высоты.

Он плюхнулся спиной на мягкий мох. Он пролетел совсем небольшое расстояние, хотя этого оказалось достаточно, чтобы выбить из него дух.

Эдит спустилась через секунду, проворно приземлившись на ноги так, что оказалась точно над ним, словно собираясь оседлать. Она помогла ему подняться:

– Опять вздремнули, капитан?

Он взглянул на свои ладони, с облегчением увидел, что краска исчезла, и гордо прохрипел в ответ:

– Не отставайте, мистер Уинтерс.

Они быстрым шагом пересекли поляну. Позади раздался хлопок еще одного, более тихого взрыва, за которым с новой силой зазвучал хор криков. На звук из фарфоровых лесов выбегали новые ходы.

Дым, приглушенное свечение и воцарившаяся суета отвлекли всеобщее внимание от двух фигур, которые бежали в противоположную от Зоопарка сторону. Мысленно Сенлин устремился к кораблю. Будет ли «Облако» готово? Окажется ли Волета на месте? А если они спасутся, как скоро умрут от голода?

Но его мысли слишком опережали события. До леса оставалось еще несколько шагов, как вдруг какая-то ходка – женщина с брылями и жесткими бровями – резко остановилась и уставилась на них. Сенлин и Эдит толком не успели ее заметить, а она уже кричала, словно механическая ворона. Их обнаружили.

Времени на тонкости, на поиски тропы не осталось. Эдит вскинула руку перед собой, точно плуг, и побежала, а Сенлин помчался следом. Он изо всех сил пытался следить за компасом, чья игла металась туда-сюда, вторя рывкам тела. Он толкал Эдит то в одну, то в другую сторону, пока она не почувствовала себя штурвалом во время шторма.

Что-то дернуло Сенлина за сюртук. Он обернулся, думая, что зацепился за ветку, но обнаружил, что ход держит его за фалду. Ход был в лохмотьях, похожий на привидение. Он целился из пистолета Сенлину в лоб. Сенлин пнул его в колено, словно лягающийся мул. Ход упал, пистолет выстрелил, и пуля раздробила хрупкую ветку над головой капитана.

Позади раздавались невнятные крики, сопровождаемые эхом. Ходы забыли про взрывы и пожар и бросились в погоню. У Эдит и Сенлина не было надежды на спасение, пока они торили путь сквозь заросли. Надо было разыскать прогалину или тропу и как-то замаскировать следы. Но вокруг не было ничего – совершенно ничего, кроме приближающихся голосов, торчащих отовсюду веток и убегающих пауков.

Внезапно арахниды оказались повсюду, и от их немыслимого количества лес справа от Сенлина и Эдит потемнел. Пауки сыпались дождем с веток, ударяясь пухлыми брюшками о спины беглецов, словно те попали под град. Они оказались между молотом и наковальней: впереди поджидала колышущаяся завеса пауков, а сзади неслась ватага вооруженных ходов.

Эдит вопросительно взглянула на Сенлина, и он мрачно кивнул, указывая вперед. Ей не требовалось дальнейших пояснений. Она обратилась лицом к легиону арахнидов и ринулась навстречу.

Все, к чему они прикасались в окутывающей тьме, было живым. Ветви двигались у них под руками, земля под ногами хрустела и шевелилась. Кожу щекотал поток из десятка тысяч бегущих лапок. Они как будто бежали сквозь ливень. Сенлин зажмурился и, держась за шнурки на лифе Эдит, позволил себе поверить, что они и впрямь угодили под дождь. К счастью, пауки оказались равнодушны к двум великанам, что мчались сквозь их гущу, и не стали прерывать свой стремительный бег, чтобы удостоить чужаков ядовитым укусом.

Буря закончилась внезапно, и лес вокруг них снова засиял, как снег в полнолуние. Они стояли на краю плоской песчаной поляны. Не было ни бассейна, ни скамеек, ни ржавеющих зверей; одно лишь бессистемное нагромождение валунов, заросших лохматым мхом.

Воспользовавшись мгновенной передышкой, Сенлин изучал компас, пока Эдит стряхивала сумериновую пыль и выдирала из волос запутавшегося паука.

– Корабль в той стороне. – Он указал на дальний край поляны, мимо валунов. – Может, в миле отсюда. Я не уверен.

Сенлин говорил шепотом. Они все еще слышали, как переговариваются ходы. Их преследователи, похоже, были вынуждены пойти в обход из-за пауков, но быстро наверстывали упущенное.

– Эти ходы дисциплинированны. – Она коснулась свежей вмятины на руке.

– Идем, – поторопил Сенлин. – Мы не можем продолжать ломиться сквозь лес, надо отыскать тропу.

– Что случилось с твоей картой?

– Отдал Волете. У меня есть компас, нам его хватит.

Он повел ее украдкой через поляну. Оба внимательно следили за опушкой леса: не появятся ли там ходы. В воздухе витала густая вонь падали, которую они раньше уже ощущали. Это был теплый мускусный запах паукоедов. Сенлин не сомневался, что звери заставили пауков роиться, – значит, они где-то поблизости.

Откровение снизошло на обоих разом, и они замерли среди темных валунов. Камни вокруг них то распухали, то уменьшались в размерах. Они дышали. Они воняли. То, что Сенлин и Эдит приняли за мох, было длинным спутанным мехом.

Паукоед сбоку от Эдит вздохнул во сне. Его короткий, мускулистый хобот вытянулся из тела, задрожал от зевка, затем снова свернулся клубочком. Она позволила себе циничную гримасу. Это была величайшая несправедливость: сбежать из Зоопарка, чтобы напороться на диких животных.

Сенлин приложил палец к губам, что было совершенно излишним. Их единственная надежда заключалась в том, чтобы проскользнуть мимо дремлющих паукоедов и вернуться в лес, прежде чем ходы ворвутся на сцену и разбудят зверей.

И тут из леса вырвался их знакомец Коро.

– Приди и освободись! – завопил он дрожащим от волнения голосом.

А потом выстрелил в беглецов из пистолета.

Пуля угодила в спящий «валун». Паукоед развернул длинную шею, которая сужалась, превращаясь в маленький беззубый рот. На груди у него висел гребень серого меха. Встав на задние лапы, зверь раскинул мохнатые руки во всю длину. Он издал вопль, мощный, словно выстрел из пушки, и немелодичный, как скрип ржавых петель. Его зловонное дыхание обдало Сенлина, и капитан покрылся гусиной кожей.

Эдит и Сенлин съежились, когда четыре других зверя встали рядом со старшим братом, который, казалось, совсем не пострадал от пули, что вонзилась в его шкуру. В тот же миг из леса один за другим начали появляться ходы, тихие и суровые. Их численность росла, пока на краю поляны не собрался легион вооруженных людей.

Паукоеды по-прежнему стояли в позе пугала, и ходы, увидев, на что наткнулись, оцепенели.

Посреди ужасающей тишины все услышали приближающийся скрип из трех восходящих нот. Ноты звучали снова и снова, как музыкальная шкатулка, исполняющая унылую песню.

Глава двенадцатая

Я с подозрением отношусь к людям, которые считают, что лучше переделать все общество, чем пересмотреть собственную манеру общения. Конструктивная революция так же невозможна, как и архитектурный пожар.

Торжественное открытие Шелковых садов, Сало

В прежней жизни Сенлин любил звонить в ручной колокольчик в начале перемены. Ни в какой другой момент дня он не чувствовал себя таким полноправным хозяином, как в минуту, когда ученики покидали здание школы. Он стоял в дверном проеме, пока они выбегали из-под его рук во двор, и ощущал в себе королевское умиротворение.

Факт, о котором ученики подозревают, но ни один учитель в нем не признается: быть самым высоким в классе значит для авторитета больше, чем все годы в колледже. Иначе, почему еще так заведено, что дети сидят, а учитель стоит? Чтобы малыши обращали внимание на высокого человека!

Но как легко Сенлин забыл, что значит быть ребенком: вечно путаешься под ногами, вечно смотришь снизу вверх. Как трудно думать, съежившись у бедра гигантов. Теперь, стоя в тени паукоедов, Сенлин ощутил угрызения совести из-за того, что был настолько бесчувственным к своим ученикам.

Болезненные фанфары ржавого кресла отзвучали, и Люк Марат появился на опушке леса. Король ходов ничего не сказал, но на красивом лице проступила жестокость, которую он тщательно скрывал во время чаепития. Он глядел на них неприязненно, как палач.

Сенлин ожидал ружейного залпа, который вышибет ему мозги, но ничего не произошло. Ходский полк стоял наготове, ожидая приказа. Однако король ходов, чувствуя, что кровавую работу с тем же успехом могут выполнить звери, нависшие над своенравными гостями, его не отдавал. Он чуть склонил голову – сперва обращаясь к Сенлину, потом к Эдит. И Сенлин прочитал в этом самодовольном жесте невысказанные слова: «Видите, вот такая судьба ожидает тех, у кого в Башне нет друзей. Вот от чего я мог бы вас спасти, если бы вам хватило ума ко мне присоединиться».

Ну разумеется, ходам не следовало стрелять: это бы лишь заставило паукоедов рассвирепеть и наброситься на них, а не на двух нарушителей, которые забрели в их логово. Сенлин внезапно решил, что единственная надежда его и Эдит заключается в том, чтобы спровоцировать ходов на стрельбу по паукоедам. Он должен был вывести Марата из себя.

Паукоед за его спиной издал новый предупредительный вопль, в котором сильней слышались гортанные ноты. Сенлин понял: времени нет. Пора предъявить последний козырь.

Он сунул руку в нагрудный карман, который содрогался от колотящегося сердца, и вытащил картину Огьера. Сенлин мог лишь надеяться, что Марат поверит, будто его ограбили и ценную подделку вот-вот погубят паукоеды, если им позволят разорвать воров на части.

Развернув свиток дрожащими пальцами, Сенлин обратил холст лицом к Марату и сам нахально ухмыльнулся, как бы говоря: «Видишь, что происходит с высокомерными хозяевами, которые позволяют воришкам с липкими пальцами шастать по дому?»

Эффект был незамедлительный и отрадный: Марат вздрогнул. Потрясение сбило напыщенное выражение с его лица, и он с трудом взял себя в руки.

– Приготовься упасть, – сказал Сенлин Эдит краем рта.

Сигнал, который Марат дал Коро, был почти незаметным – всего лишь беглый взгляд; но ход его увидел и проворно исполнил приказ. Он вскинул руку, а потом рубанул воздух.

Эдит и Сенлин одновременно упали на песок. Треск ружей, глухой стук пуль о шкуру и разъяренные вопли паукоедов пронзили их уши. Сенлин не мог поднять руки, чтобы защититься, и крепкая мохнатая лапа пнула его в голову. Он покатился вперед, к мечущимся тварям, и свернулся в клубок.

Сквозь взметнувшийся песок он увидел, как паукоеды хватают ходов длинными когтистыми лапами и швыряют в деревья. Звери трудились быстро и свирепо: они затаптывали упавших, и многие ходы стали их жертвами еще до того, как успели бросить пистолеты и обнажить клинки.

Все еще оглушенный, прижимая лицо к коленям, Сенлин поискал среди суматохи Люка Марата, но не заметил ни короля ходов, ни его музыкального кресла. Марат покинул поляну, едва началась битва, но похоже, что подданные не дорожили жизнью, как он сам. Они бросались навстречу когтистой Смерти с бездумным упорством. Казалось, тот факт, что им вспарывают животы, давят их и втаптывают в песок, ходов совершенно не тревожил.

Тем не менее могучие паукоеды и сами страдали от усилий маратовских ходов. Те резали зверей клинками, и хотя раны по отдельности не были смертельными, все вместе они выглядели ужасно. Шерсть паукоедов покрылась темной и блестящей кровью. Самого маленького зверя повалили, и теперь он лежал на боку, неистово размахивая лапами, а ходы один за другим прыгали на него, втыкая мечи меж ребер. Умирающий зверь издавал ужасающие высокие вопли, и Сенлина захлестнула жалость к нему.

Все это происходило в течение нескольких секунд, и все же, когда Эдит схватила Сенлина под руки и заставила встать, он ощущал себя так, словно увидел театральное представление, охватившее много сцен, актов и часов. Он с облегчением и некоторым удивлением обнаружил, что не потерял холст Огьера.

У Эдит текла кровь из разбитой губы, и взгляд у нее сделался слегка безумный, но говорила она с прежней четкостью:

– Надо бежать!

Но не успели они повернуться к той части поляны, где никто не сражался, как самый большой паукоед с великолепной серой манишкой задом выбрался из боя, отметил их как заслуживающих гнева и кинулся в атаку.

От мощи его галопа под ногами содрогнулся песок. Зверь был внушительным, как сошедший с рельс вагон, и Сенлин усомнился, что ему хватит проворства отпрыгнуть в сторону. Но едва он присел, Эдит уперлась рукой в его плечо, перескочила через него и одновременно оттолкнула в сторону.

Она как будто повисла в воздухе, замахиваясь механической рукой. Зверь опустил башку, встречая противника. Растопырив латунные пальцы, Эдит запустила движитель. Удар пришелся паукоеду в боковую часть головы и остановил атаку с эффективностью стены. Сбившись с шага, огромный зверь споткнулся и подался в сторону, но не упал, а продолжил удаляться рысцой, пока не разогнался опять и не исчез в лесу.

Сенлин заподозрил неладное, когда увидел, как Эдит рухнула на песок: плечи ее перекосило, а лицо мучительно сморщилось, от него отхлынула кровь.

Движитель свисал с ее плеча мертвым грузом.

Сенлин схватил ее за руку, стиснул и потащил к сумеречному лесу.

Адам надеялся, что буксировать воздушный корабль пешком будет не сложнее, чем идти с воздушным шаром на веревочке. Лишь после того, как они с Ирен подняли буксирную балку и навалились всем весом, он понял, насколько это трудная работа. Все равно что тащить воздушного змея размером в пятьдесят футов.

Даже при легком ветерке нужно было напрягаться до боли в спине, утопающих в песке пальцев и мозолей. Набранная движущая сила немного помогала, но, когда один из них поскользнулся и вынудил «Облако» остановиться, пришлось изрядно попотеть, чтобы оно опять сдвинулось с места. Дразнящий свет в конце туннеля мигал, когда снаружи проходили облака. Они тащились мимо голеней гигантов и чувствовали, как царственные изваяния посмеиваются над их скромным трудом. И все-таки они не сдавались, хотя край порта как будто специально отдалялся с каждым шагом.

Прошел час, на протяжении которого пришлось терпеть заусенцы на буксирной балке и трение песка, и вот наконец им удалось закрепить кормовой якорь на скалистой кромке порта. Они знали: чтобы корабль взлетел, его придется столкнуть с края, и это значит, что им обоим придется повиснуть под корпусом, болтаясь, как черви на крючке, но сейчас можно было передохнуть. Пока все не вернутся, у них была возможность насладиться ветерком, задувающим в устье порта, и солнцем, чей свет опять придал им вид живых людей, а не трупов, какими они выглядели в мерцании сумерина. Они распростерлись на широких каменных плитах у входа и поддались опьянению усталости.

– Не время бездельничать! – окликнул их знакомый голос с квартердека. Адам и Ирен сели, растерянные, и увидели лысый призрак Волеты, склонившийся над отремонтированными перилами со стороны потрепанной задней части корабля. – Капитан и Уинтерс приближаются, и я не думаю, что они придут одни.

– Что случилось с твоими волосами? – спросил Адам, щурясь на ее резкую тень на фоне яркого солнца. – Где ты была? Мы слышали взрыв.

– Это была я. Капитан нашел того типа, он оказался из плохих ребят – тех, которые легко обижаются.

Это пробудило в Ирен прежнюю бдительность, и она встала с глухим стоном.

– Сколько их?

– Больше, чем тебе по силам. – Волета подняла над перилами тяжелый мешок. – Я украла их завтрак!

– Адам, бери пистолеты и защищай нас. Не высовывайся и дай врагу выстрелить первым – это подскажет тебе расстояние.

– Ты сможешь переместить корабль одна? – спросил он.

Амазонка тряхнула руками, объемистые клубы мышц перекатились под кожей, занимая положенные места. Она намотала буксирный трос на предплечье:

– Если нас ждет завтрак, я и Башню передвину.

Эдит так и не смогла объяснить – по крайней мере, своим братьям, – какое удовольствие она получала от труда. Оба ее старших брата наслаждались отцовским состоянием, но сетовали по поводу усилий, которые тому пришлось приложить для его приобретения. Они находили сельское хозяйство скучным, а фермерство – утомительным. С их точки зрения, труд был наказанием за нищету, а они-то не нищие.

Интерес Эдит к семейному делу был для них полнейшей загадкой, особенно с учетом того, что ее полу дозволена праздность. Когда отец украсил и обставил гостиную, потратив немалые деньги ради той лишь цели, чтобы она смогла должным образом принимать гостей-джентльменов, братья сперва позавидовали долгим дням безделья и флирта, которые ее ожидали, а затем озадачились, когда она отказалась даже сидеть в этой комнате.

Она вышла замуж поздно – слишком поздно, если сравнивать со сверстницами, – отчасти потому, что ни один ухажер так и не смог за ней угнаться. Она вечно обходила поля или проверяла, не грызут ли кукурузу проволочники, или ремонтировала изгороди, или обучалась тому, как надевать упряжь на тягловых лошадей, или занималась еще сотней других, предположительно скучных дел, которыми не должна была заниматься.

Что для ее братьев так и осталось загадкой, так это награда, которую Эдит получала за труд. Под грязью и мозолями у нее развились мышцы, и суставы обрели подвижность. Чем больше она работала, тем увереннее становилась, и эта уверенность в себе ей весьма нравилась. Она верила, что в отличие от состояния, которое можно обрести и потерять, воздаяние за тяжелый труд остается с тобой надолго.

Но это было до того, как она обратила взор на Башню.

Теперь она была не в силах даже идти по прямой.

Рука мертвым грузом висела на плече и своим весом тянула ее то в одну сторону, то в другую. Слишком упрямая, чтобы остановиться, она брела за Сенлином какое-то время, прежде чем потеряла равновесие и рухнула в заросли молодых фарфорников, которые с треском фейерверка рассыпались вокруг нее. Колючая молодая поросль изрезала ее, как меч-трава. Когда Сенлин вернулся и вытащил ее, она пришла в ярость.

– Хватит возиться, беги! – Эдит отбросила его руку, как только встала. – Почему ты снимаешь ремень?

Сенлин молча поднял ее механическую руку к груди и обернул ремень вокруг шарнирного запястного сустава.

– Повернись, – сказал он, и она подчинилась, возмущенно пыхтя. Он протянул руку поверх ее плеча и ухватил ремень. Она убрала волосы, чтобы не мешали. Ощутив его приятное дыхание на затылке, слегка вздрогнула. Он скрепил концы ремня пряжкой. Соорудив простую перевязь, он снова развернул Эдит и сказал: – Ну вот. Готово. Я не могу допустить, чтобы ты ныряла в ежевику на каждом повороте.

– Спасибо, – сказала Эдит, хоть Сенлин и не понял, было ли это искренне.

Раз уж они все равно остановились, Сенлин воспользовался моментом, чтобы свериться с компасом. Они все еще шли нужным курсом, но без тропы продвигались очень медленно. Не успев пройти и пятьдесят футов, они были вынуждены карабкаться по искусственному холму или перебираться через декоративную стену. Шелковые сады строили для развлечений, и поэтому поход смахивал на прыжки между садами позади домов в густонаселенном городском квартале.

– Смотри, это наш старый друг – эму, – сказал Сенлин, подходя к ржавой машине с лесистой стороны.

– А не получится ли так, что на тропинках кишат ходы? Мне кажется, в зарослях нам будет лучше, – сказала Эдит, крутя шеей, чтобы привыкнуть к новому весу, который ее тяготил.

– Не согласен. Они нас обгонят, если уже не обогнали, и окажутся между нами и кораблем. У нас нет выбора, кроме как выйти на тропу. Ты первая. Я разберусь с тем, что выскочит сзади. – Он попытался вытащить рапиру. В тесноте между деревьями это удалось не сразу, и жест получился лишенным изящества.

Сенлин знал, что именно ей хотелось бы удерживать тыл, защищать его, своего капитана. Но отказ движителя вывел ее из строя во многих смыслах, и они это понимали. Конечно, это совместное знание лишь усиливало ее досаду и вынуждало решительней доказывать свою полезность.

Она открыла рот, желая спорить, но Сенлин ее опередил.

– Это приказ, мистер Уинтерс, – отрезал он. – Если мне придется отдавать каждый приказ дважды, у нас уйдет вечность, чтобы добраться куда-нибудь. Хмуриться будете на борту. А теперь уходим отсюда.

Эдит вытащила свой клинок с изяществом, которое словно намекало: даже с одной рукой она лучшая фехтовальщица.

Тропа была настолько извилистой и затуманенной рассеянным синим светом, что они могли видеть только небольшие ее отрезки в обоих направлениях. Сперва показалось, что дорога пуста. Возможно, ходы все еще воевали с паукоедами; возможно, они потерпели поражение. Сенлину и Эдит было все равно. С каждым поворотом вслепую они убеждались, что все еще в безопасности, и шли все быстрее, и сердца их колотились. Они были почти дома.

Тропа вышла к пляжу и огромному театру кораблекрушений. При виде солнечного света, который лился через портовый туннель, от облегчения у них едва не закружилась голова. В воздухе стоял отчетливый запах; он был свежим и совсем не похожим на холодную, глинистую вонь мха и стоячей воды.

Он чем-то напоминал резкий аромат молотого перца. Это был, как в конце концов понял Сенлин, запах пороха.

Глава тринадцатая

Несмотря на доказательства того, что я сам выбрал профессию, меня не устраивает необходимость быть жестоким. Но к сожалению, следствием практики является мастерство.

Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд

Пробираясь впереди Эдит в густой тени брошенного корабля, Сенлин услышал шумное дыхание, поскрипывание кожаных ремешков и скрежет шомполов в стволах. Он выглянул за край обтянутого шелковой оболочкой корпуса и увидел, что возле входа в туннель расположился взвод. За ними, в другом конце длинного коридора, «Каменное облако» парило в солнечном устье порта.

Он насчитал тридцать ходов. Они выглядели немного измученными: у некоторых одеяния были опалены, видимо от устроенного Волетой взрыва, и все запыхались от бега. Кое-кто едва держался на ногах, надышавшись дымом. Они опирались на мечи, воткнутые в песок, и шумно, хрипло дышали. И все-таки их было много.

– Кажется, они хотят атаковать корабль, – прошептал Сенлин через плечо Эдит. – Им придется. Никакого укрытия тут нет. Когда они начнут, мы последуем за ними и уберем одного за другим. Если кто-то бросит оружие, хватай его. Как только они начнут стрелять в «Облако», мы начнем стрелять по ним.

– Двое против тридцати – ужасный расклад.

– Нет, неверно: двое против тридцати спин.

– Как благородно! – Эдит поправила движитель на груди, изображая, что отдает честь.

– Посмотри на этот пляж. Посмотри на погубленные корабли и взгляни на ходов, которые так хорошо организованы и готовы ограбить и убить нас. Подозреваю, они годами преследовали потерпевших кораблекрушение, – сказал Сенлин и застегнул сюртук на все пуговицы, чтобы воротник не болтался.

– О, спасибо, ты успокоил мою совесть.

– Не за что. – Он положил руку ей на плечо, не давая сразу же выйти из укрытия. – Постой, Эдит. Я хочу кое-что сказать.

– Только не надо изливать душу, Том. Последнее, что нам сейчас нужно, – это покой на душе. Легкое беспокойство подстегивает отвагу.

– Возможно, и все-таки я должен сказать. Я никогда не говорил, как сожалею, что не сказал тебе о своей болезни. Это было неправильно с моей стороны, и я плохо себя повел, когда ты указала на мою ошибку. Прости. Ты вела себя с безграничным терпением и в целом замечательно.

Эдит подумала, что раньше ее никогда не называли терпеливой, а замечательной и подавно. Она посмотрела на Сенлина, который лучился искренностью и признательностью, и невольно улыбнулась:

– Если я прощу тебя, ты выбежишь туда и получишь пулю?

– Если тебя тревожит мой чрезмерный душевный покой, поверь, до него еще очень далеко.

Это был не первый раз, когда взвод атаковал судно, терпящее бедствие. Заброшенный порт привлекал скудный, но постоянный приток отчаянных воздухоплавателей, которые прибывали в клубах угольного дыма и с заплатками на оболочках, выбирая пустынные Сады, а не Долину, где их бы осадили пилигримы и туристы. Ходы научились выжидать, пока бдительность севших на мель воздухоплавателей ослабнет. Они также знали, что долгая осада – это пустая трата ценных пуль и пороха. Лучше броситься в бой сразу, воспользовавшись эффектом неожиданности.

Сегодня полк был без своего обычного командира, который взял другой взвод и преследовал злодеев, взорвавших бомбу в их доме. К счастью, это не та работа, которая требовала большого контроля. И корабль выглядел так, словно собирался вот-вот выйти из порта, что Марат строго-настрого запретил. Коротко посоветовавшись друг с другом, они решили, что нападут на судно, не дав ему удрать.

Взвод дисциплинированным шагом вошел под своды туннеля, хотя солдаты, которые слишком наглотались дыма, выбивались из строя. Впрочем, это было не важно. Они были у себя дома и отлично знали эти места. Они регулярно проводили учения в тени колоссов, хотя ни один ход не чувствовал никакого почтения к гигантам старой аристократии, а свое презрение они выражали, используя величественные головы в качестве мишеней для стрельбы. Пули их винтовок оставили выбоины на множестве подбородков и затупили немало носов.

Понимая, что команда корабля заметит их в ближайшее время, они не пытались скрываться. Ходы по опыту знали, как важно лишить врага присутствия духа, потому они подняли устрашающий крик.

Их рев возымел непреднамеренный эффект: он замаскировал сдавленный крик менее удачливого солдата, когда долговязый пират в треуголке стукнул его по голове сзади. Ходы начали стрелять, когда до корабля оставалось еще двести ярдов, и не заметили, как еще двое из них рухнули, став жертвами выстрелов в спину.

В целом ходы весьма воодушевились, идя в атаку. Корабль выглядел так, словно его сколотили и склеили из чего попало. Со стороны полуразрушенного форштевня не было пушки. Команда не собралась в тени корабля, чтобы дать отпор, не считая одинокой фигуры, которая, казалось, в одиночку пыталась вытолкнуть судно из устья порта. Когда они открыли огонь, одинокий воздухоплаватель рухнул ничком, закрывая руками голову. Боевой клич ходов превратился в радостный вопль.

Они были немного разочарованы, когда два члена экипажа на борту корабля принялись стрелять в них из пистолетов с притупленного носа. Товарищи, которые счастливо бежали трусцой минуту назад, упали на песок, хватаясь за окровавленные руки и ноги. Передние ряды атакующих рассыпались. Но ходы знали, что эти потери преодолимы. Они открыли ответный огонь, хотя стрельба звучала скромнее, чем раньше.

Один ход в переднем ряду оглянулся, чтобы посмотреть, может ли его заменить кто-то с заряженной винтовкой, но вместо помощи получил пулю в голову. Товарищи увидели всплеск крови и падение и отчетливо поняли, что в него стреляли сзади. Это вызывало тревогу, но иногда в тумане войны друг стреляет в друга. Возможно, они бы уделили ошибке больше внимания, не окажись всего в пятидесяти ярдах от болтающейся добычи, откуда снова стреляли. Еще четверо ходов упали.

И, будучи военным подразделением, они ощутили, что их ряды сокращаются. Неразумно посреди атаки останавливаться и считать, сколько человек осталось на твоей стороне, и все же краем глаза они замечали, что соратников как-то маловато. Однако они теперь были в тени оболочки корабля, а до болтающейся веревочной лестницы осталось двадцать шагов, и там уж можно будет всей командой забраться на борт судна.

Так как теперь их было меньше и они вели себя осмотрительнее, крики превратились в пыхтение, похожее на дыхание загнанной до полусмерти лошади. Среди этого они слышали неприятные возгласы боли, хотя никто не стрелял. Затем стрельба возобновилась, снова сзади, и каждый выстрел неизменно поражал друга, а не врага. Туман войны, казалось, превратился в суп.

Взвод наконец остановился перед лестницей и повернулся, чтобы посмотреть, сколько их осталось, чтобы заявить о триумфе. Затаив дыхание, взвод с болью обнаружил, что его численность сократилась до одного.

Оставшийся ход с недоумением уставился на коридор мрачных королей с изувеченными лицами. Его собратья усеивали пол – кто-то корчился, кто-то лежал без движения. Ужасное зрелище, но еще хуже были две фигуры, стоявшие перед ним с пистолетами, нацеленными в голову.

Теперь, когда стрельба прекратилась, Ирен поднялась и подкралась к последнему ходу, который стоял вытаращив глаза. Она ударила его по голове кулаком. Он упал как подкошенный и ударился виском.

– Ирен! Волета на борту? – спросил Сенлин, убирая меч трясущейся от усталости рукой.

– Так точно.

– Корабль готов к полету?

– Так точно.

– Тогда ты прекрасно справилась со своими обязанностями, и я благодарю тебя.

Ирен посмотрела на капитана и старпома, подметив разбитую губу, кровавые пятна на изодранном шарфе и капитанской рубашке, перевязь, которая прижимала могучую руку Эдит к груди, кровавую рану на лбу Сенлина, светящуюся пыль, покрывавшую их с головы до пят, и сильный запах дыма, идущий от одежды.

– Как вам Зоопарк? – спросила она.

Глава четырнадцатая

В мире нет ничего более целебного, чем пикник. Некоторые прибегают к помощи врачей и укрепляющих снадобий, когда заболевают. Я же призываю друзей и вино. «Но, – скажете вы, – что, если вы действительно умираете?» Ну конечно умираю! Как и мы все! Вопрос в том, великодушный читатель, кем бы вы предпочли быть в эти неопределенные времена – пациентом или участником пикника?

Нравы и тропы Шелковых садов, автор неизвестен

Уйдя не очень далеко, они нашли спокойное пространство возле ничем не примечательного участка стены. «Каменное облако» встало там надежно, словно на якоре. Вечерние тени и цвет каменной кладки прятали их от других кораблей в небе. Сейчас «Облако» было незаметным, как мотылек на дереве.

В нарушение давней традиции раздельного питания команды и капитана обед подали в большой каюте, где все еще царил беспорядок, хотя Адаму и Ирен удалось заколотить дыру на месте штурманской рубки и заменить капитанскую дверь. Вместо столешницы положили доску, вместо стульев прикатили бочонки, и они смогли все вместе насладиться едой, которую украла Волета. Это был настоящий пир: ломти пшеничного хлеба, дикий мед, взбитые сливки, вареная ветчина, репа, зеленые яблоки, лаймы, маринованная капуста и вяленое мясо, которое одни посчитали олениной, а другие – определенно зубрятиной. К этим сокровищам капитан прибавил остаток личных запасов рома и настоящие льняные салфетки. Ирен заявила, что салфетки слишком хороши, чтобы ими пользоваться, и поэтому свою набросила на плечо, чтобы не испачкать, да так и обедала.

Они тараторили с набитым ртом, чокались оловянными чашками с разбавленным ромом и так яростно орудовали ножами и вилками, что оставалось лишь удивляться, как капитанские фарфоровые тарелки не раскололись напополам.

Единственным человеком, которого не коснулось хорошее настроение, была Эдит. Она ела так же жадно, как и остальные, но, казалось, не наслаждалась ни необыкновенной пищей, ни терпким грогом. В начале трапезы она устроила предплечье на столе, чтобы оно выглядело более естественным: кулак сжат, запястье изогнуто. Излишняя уловка. Когда ей пришлось помочь подняться по веревочной лестнице, все поняли: что-то случилось с ее рукой. Но она ничего не говорила, а команда слишком благоговела перед нею, чтобы задавать вопросы.

Они принялись за вторую порцию, когда запястье движителя сдвинулось из-за того, что вздрогнул стол. Ее кулак задел кружку и опрокинул. Пролившийся ром не только намочил скатерть, но и погасил костер беседы. В воцарившейся тяжелой тишине Эдит отодвинула стул, взяла правую руку левой, чтобы та не болталась, и вышла на главную палубу.

Команда повернулась к капитану, ища подсказок.

Он ободряюще улыбнулся:

– Мы в долгу перед нашим старпомом из-за ее безграничного терпения. Давайте посмотрим, удастся ли нам хоть в какой-то мере этот долг вернуть.

Команда уставилась на пустые тарелки со смесью сонного удовольствия и изумления. Сенлин знал, что выжать из друзей еще немного бодрости не удастся. Им надо было выспаться.

Он объявил о приостановке вахт на день, после чего команда вскочила и покинула каюту, выйдя гуськом и унося тарелки, кружки и столовые приборы, сложенные опасно накренившимися стопками. Вечер миновал, и наступила ночь. Ирен, Волета и Адам уже спали в гамаках, когда Сенлин закончил вытряхивать скатерть.

Сенлин нашел Эдит, когда она привязывала сигнальные ленточки к такелажу. Эти простые штуковины помогали им отслеживать ветер, и их замена была не особо трудной задачей, но она дала остальной команде повод спуститься в кубрик, не отвлекая старпома от работы. И, что еще важнее, уберегла Эдит от необходимости обсуждать ее мертвый движитель.

Завязывать ленты одной рукой и зубами было трудновато. Сенлин предложил помощь, но она отказалась с натянутой вежливостью, которая подсказала ему: дальнейшая настойчивость будет воспринята как оскорбление.

Он хотел поднять вопрос о том, где она будет спать, раз ее комната разрушена. Он пришел с намерением предложить свою постель. Он мог переночевать с Адамом, а она могла оставить себе большую каюту. Но теперь он передумал. Он понял, что лишь заставит ее чувствовать себя жалкой – и тогда она рассердится. Что ж, пусть устроится с Ирен и Волетой, – может, ей станет легче, когда она окажется ближе к команде.

Сенлин сообщил Эдит о приостановленных вахтах и ушел, а она продолжила скрипеть зубами, завязывая красную ленточку.

На самом деле он был рад сохранить свою комнату и кровать. Он плохо себя чувствовал с той самой минуты, как потерял сознание в Золотом зоопарке, хоть и не мог объяснить даже самому себе, что его тревожит. Больше всего загадочный недуг походил на зуд, который терзал то один орган, то другой. То мозг, то сердце, то печень. Зуд беспокоил так сильно, что Сенлина начинало тошнить. Он считал все это симптомами недоедания, но пир, которым только что насладился, первая настоящая еда за много дней, не вылечил его.

Возможно, он и правда болен.

Смешно. Он видел призраков неделями и только сейчас подумал, что, может быть, действительно нездоров.

Как только он остался один в своей каюте, ему захотелось поразмышлять над портретом Марии кисти Огьера, чтобы освежить память о жене.

Он надел ночную рубашку и забрался в перекошенную постель. Вынул картину из полости за изголовьем и прижал ко лбу, как святую реликвию. Слабый запах льняного семени и лака несколько месяцев заменял ему память об аромате Марии. Следы кисти на картине на ощупь напоминали отпечатки пальцев, и он с большим удовольствием ощупывал их.

Всего через миг ему стало лучше. Тошнота прошла, зуд превратился в теплую, мягкую тяжесть.

Подумать только, он оставил портрет в тайнике, отправившись в Зоопарк, прекрасно зная, что Ирен, возможно, придется спасаться бегством вместе с кораблем. Насколько близок он был к тому, чтобы потерять последнее, что осталось от Марии? Он решил, что такая ошибка не повторится. Отныне, куда бы Сенлин ни отправился, он возьмет ее портрет с собой.

Он едва ли удивился, учитывая искренние чувства, которые вызвала картина, когда рядом, под одеялом, появился призрак Марии в ночной рубашке.

– Рада, что мы снова разговариваем, Том.

– Я думал, ты ушла. – Он взглянул на нее, проверяя, не сделана ли она, как прежде, из влажных пятен краски, но Мария вернула облик из плоти и крови.

– С чего ты взял?

– Последний раз, когда мы виделись, ты велела мне отпустить тебя.

– Не говори ерунды. Я так сказала только потому, что там была та ужасная женщина и ты пересказывал ей мои слова.

– Она вовсе не ужасная женщина. Она верный друг, который спасал мне жизнь чаще, чем…

– Верный друг! – насмешливо перебила Мария. – Ее слепили из того же теста, что и Красную Руку, если ты забыл. Все указывает на то, что она еще один убийца.

– Значит, свое задание она провалила. – Поскольку тихие размышления над портретом теперь были невозможны, Сенлин спрятал картину и повернулся к призраку в постели. – Чего ты хочешь?

– О Том, ты делаешь мне больно. Я всего лишь хочу тебе помочь. Я тихий голос в твоей душе, который подсказывает правильный путь.

– Ты моя совесть, верно? Выходит, я ужасный человек.

Мария саркастично улыбнулась:

– Я всего лишь присматриваю за тобой. Устала видеть, как ты растрачиваешь свое преимущество.

– Какое преимущество? Мы в шаге от голодной смерти. Мы так привыкли удирать, поджав хвост, что можем стать в этом деле настоящими мастерами.

– И все-таки у тебя в руках вещь, которая не раз демонстрировала свою ценность для влиятельных людей. Не важно, что ты не понимаешь, почему она ценна, Том. Важно, что это благо! Как скоро ты это признаешь? Как скоро ты возьмешь все под контроль и прекратишь выжидать и гадать?

– О, прекрати! – рявкнул он.

Стук в дверь его каюты был опасливым, но знакомым: три быстрых удара. Он сел, пригладил одеяло на коленях. Призрак Марии исчез.

Сенлин позволил Эдит войти. На старпоме была «корабельная пижама»: бесформенная туника с веревкой вместо пояса. В этом наряде она выглядела совсем другим человеком, не в последнюю очередь потому, что он скрывал механическую руку. Сенлин вообразил, что видит толику ее прежнего деревенского образа.

– Полагаю, она вернулась? – спросила Эдит.

– Видимо, нам нужен новый сигнальный стук. Может, что-то вроде «громкий – тихий – громкий». – Он отстучал последовательность на тумбочке. – Как звучит?

– Неплохо, но зачем?

– Ну, чтобы выразить те неловкие вещи, которые мы предпочитаем не говорить вслух. Что-то вроде: «Не обращай внимания, я просто разорался на призраков».

– А-а, понятно. Может, он означает еще и: «Прости, что я испортила обед, выбежав из каюты, как избалованный ребенок»? – Она трижды стукнула по столу: громко – тихо – громко.

– Безусловно, – сказал Сенлин. – Это именно то, что может выразить такой сигнал.

– Между нами говоря, я думаю, он будет очень полезен.

Он натянул нелепый разноцветный шелковый халат, который раньше принадлежал капитану Ли.

– О, не надо, не вставай, – запротестовала Эдит, тщетно взмахнув рукой.

Сенлин проигнорировал ее протесты и затянул пояс на талии.

– Как твоя губа? – спросил он, указывая на угол собственного рта.

Она коснулась темной трещины на нижней губе:

– Все хорошо. А твоя голова?

– Вообще-то, лучше.

– Я просто ищу одеяло и подушку. Одеяло – от сквозняка, подушка – от храпа Ирен.

– Конечно. У меня их более чем достаточно. Давай посмотрим. – Он принялся рыться в высоком шкафу и собрал кипу постельного белья. Потом помог ей ухватить все левой рукой. Пришлось немного повозиться с углами одеяла, прежде чем оно перестало вываливаться.

– Ты ведь понимаешь, что Ли не носил этот халат? Он предназначался для… гостей.

– Сидит изумительно хорошо. Наверное, он предпочитал высоких женщин, – сказал Сенлин, коснувшись узора в виде тропических птиц.

– Это точно.

Молчание затягивалось, но Эдит не собиралась уходить. Он был уверен: она хочет сказать что-то еще, ей нужен лишь легкий толчок… Он хотел задать вопрос, от которого она не раз увиливала в прошлом, и постучал по столу: громко – тихо – громко.

– Уже пристрастился к нему? Ну ладно, валяй, – сказала Эдит и вздернула подбородок, игриво поощряя его заговорить.

– Почему ты не хочешь поговорить о том, что с тобой случилось? Почему ты не хочешь рассказать мне о Сфинксе?

Ее улыбка сделалась печальной.

– Это больше, чем может выразить стук, Том. Но ты был терпелив. Очень терпелив. Я избегала разговоров об этом, потому что ты стал бы относиться ко мне по-другому. И я не хочу стать еще менее похожей на себя, чем уже стала.

– Это несправедливо. Я позволил тебе быть посредником между мной и моим призраком, прекрасно зная, что ты посмотришь на меня по-другому. Но я все равно это сделал, потому что ты мой друг и мне нужна была твоя помощь. – Он расправил плечи под вычурным халатом. – Поверьте мне, мистер Уинтерс, что бы вы ни рассказали, вам не удастся упасть в моих глазах.

Эдит было трудно удерживать в руке узел с постелью, поэтому она позволила Сенлину забрать его и положить на стол. Сперва она избегала смотреть ему в глаза, но теперь ее взгляд стал прямым и испытующим.

– Прежде чем спасти мою жизнь, Сфинкс заставил меня подписать договор. Я знала, что умираю. Чтобы спастись, нужно было всего лишь расписаться. Ну разве это не странно? Меня воскресил росчерк пера. Лишь позже, когда лихорадка миновала, я задумалась над тем, что же было в том договоре.

– И что там было?

– Я согласилась стать блюстительницей. Той, кто следит за происходящим в Башне. – Она погладила локоть безжизненной руки. – Ты должен понять: большую часть того, что мне известно о блюстителях, я узнала от Билли Ли, а он был не очень-то сведущ. Думаю, нас около двух сотен по всем кольцевым уделам. Нас не так уж трудно заметить.

– Как Красную Руку. Он выделялся из толпы. Значит, он тоже был блюстителем? И поэтому ты не могла его убить. Вы двое служите одному хозяину.

Эдит несколько раз напряженно кивнула, как будто выталкивая слово из собственных уст.

– Да, – наконец сказала она. – Но я совсем на него не похожа. – Она засмеялась, но выражение ее лица было слегка испуганным.

– Нет, разумеется, не похожа. Но если Красная Рука был блюстителем, почему он работал на Паунда?

– Сфинкс продал его контракт. Уверена, Комиссар заплатил немалые деньги, чтобы Красная Рука стал его слугой. И он такой не один. Армии, ведомства, портовая охрана – все хотят заполучить блюстителя. Мы полезные.

– К примеру, для убийств, – сказал Сенлин. Эдит бросила на него обиженный взгляд, и он поспешил ее заверить: – Ты же знаешь, я не виню тебя в том, что сделал этот головорез. Но мне надо знать: это Сфинкс приказал Красной Руке меня убить? Он хочет, чтобы я умер?

– Не знаю, но сомневаюсь. Более вероятно, что комиссар Паунд приказал Красной Руке сделать это. В конце концов, ты его ограбил.

– Но я не понимаю, какая у блюстителей цель? Как вы можете поддерживать мир, совершая убийства и публичные казни?

– Сфинкса на самом деле не волнует мир – да и война, если на то пошло. Он заинтересован в поддержании Башни. Войны начинаются и завершаются. Башня остается.

– Итак, речь идет о распределении власти? Сфинкс помещает блюстителей там, где видит нарушение равновесия?

– Я так думаю, но это только предположение. Он еще не отдавал мне никаких приказов. Мне нужно было восстановить силы и привыкнуть к руке, прежде чем я смогу быть ему полезна. Этим я и занималась на корабле Ли.

– Как Сфинкс поступит с тобой?

– Я не знаю. И честно говоря, боюсь узнать. Мой план состоял в том, чтобы избегать его как можно дольше. Я всегда знала: в конце концов мне придется вернуться за топливом, но сказала себе, что до той поры могут пройти годы. Он в силах приказать мне что угодно.

– Приведи пример.

– Он может отправить меня в Купальни, чтобы я заменила Красную Руку.

– И ты пойдешь?

– Взойду ли я на борт «Арарата», чтобы преследовать свою старую команду? Конечно нет. Но я не знаю, каковы будут последствия отказа. Думаю, он может забрать руку. Но от такого я могу умереть. Она не просто пристегнута к моему плечу – она прикручена к костям. – Эдит побледнела.

– Возможно, ты могла бы научиться жить без его батарей. Взгляни на Марата…

– Ты правда предлагаешь мне последовать его примеру? Нарушить слово? Хочешь, чтобы я жила как инвалид и трус? Даже если забыть про гордость и честь, Сфинкс не так уж легко отдает свои игрушки. Если не окружить себя оружием и рабами, живя в клетке в дыре, где кишат пауки, от него не спрячешься.

– Ты могла бы отправиться домой.

– И что меня там ждет? Предположим, что рука Сфинкса не дотянется так далеко – на что я бы не рассчитывала, – ты разве забыл, почему я приехала в Башню? Пройдоха использовал слабую сенную лихорадку, чтобы отстранить меня от моей же фермы. Что мой супруг сделает с однорукой женой? Меня запрут на чердаке так быстро, что… Нет, я или вернусь домой целой, или не вернусь вообще.

От душевных метаний в поисках ответа Сенлин переминался с ноги на ногу. Он выглядел как человек, который пытается научиться вальсировать по картинкам в книге. Каждая идея по поводу того, как Эдит могла бы избавиться от своего договора или покинуть пределы досягаемости Сфинкса, казалась ему самому невозможной. Подергавшись какое-то время, он почувствовал, как волнение переходит в решимость.

– Тогда, полагаю, у нас нет выбора.

– У меня – нет. У тебя он есть. Ты должен удержать команду, в особенности Адама, как можно дальше от Сфинкса.

– А что особенного в Адаме?

– Я не хочу начинать с того, чем кончил Билли Ли. Он был охотником за головами. Он повсюду выслеживал искалеченные и отчаявшиеся души вроде меня. Он оказался жестоким оппортунистом и все же не был и вполовину так плох, как Сфинкс. Сфинкс взглядом хищника отслеживает травмы и комплексы. Он может быть очень убедительным. Боюсь, мы и пикнуть не успеем, как он засунет Адаму жестяной глаз.

– Сфинкс платил Ли, чтобы тот снабжал его… новобранцами?

– И немало.

– Значит, Сфинкс умеет обращаться с деньгами. Это хорошо, потому как я подозреваю, что у нас есть вещь, которая стоит очень дорого. Я думал, Паунд занимается охотой на лис, гоняется за нами ради забавы, а картина и кража – всего лишь предлог. Но те подделки в Зоопарке и реакция Марата, когда он решил, что я украл одну из них, подсказывают, что наша картина – очень ценная штука.

Эдит бросила на него косой взгляд, не доверяя направлению его мыслей.

– Возможно, мы шли по неправильному пути, – продолжил он. – Мы так долго защищались, что привыкли считать, будто не имеем ни сил, ни ресурсов. Но что, если это не так? Что, если я предложу Сфинксу сделку? Он чинит наш корабль и дает мне рекомендательное письмо, которое поможет пройти через охрану порта в Пелфии. Уверен, это не будет проблемой для того, у кого свои люди в каждом кольцевом уделе.

– Но что ты ему предложишь?

– Картину Огьера, которую можно продать Комиссару, Марату или кому угодно. Мне наплевать. И еще – сведения о Марате и его банде балаболов. Ты сказала, Сфинкс заинтересован в сохранении равновесия. Как по-твоему, ему будет интересно узнать о революционерах, прячущихся в старом парке?

– Это ужасная идея, Том. Ты услышал хоть что-то из сказанного мной?

– Ты права! О чем я только думал? Сперва надо выторговать твою свободу, избавить тебя от этой сделки. – Он просиял, горделивый, как петух, в ярком халате, сам не осознавая, насколько уверенность отражается на его лице. – Почему бы не встретиться с теми, кто пытается сломить нашу волю, Эдит? Давай больше не будем выжидать и загадывать желания. Давай покончим с этим.

– Ты понятия не имеешь, во что вмешиваешься. Ты должен оставить меня в ближайшем порту и увезти команду как можно дальше.

– И речи быть не может. Команда пойдет за мной, мистер Уинтерс, а я – за вами. Мы отправляемся в гости к Сфинксу.

Часть третья. Бездонная библиотека

Глава первая

Общеизвестно, что Сфинкса не существует. Этот факт, однако, не преуменьшил его славы.

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

Ни один уважающий себя воздухоплаватель не верил в существование Сфинкса.

Сфинкс был пугалом, на которое они сваливали злополучные порывы ветра, упрямый туман или утренний иней на сиденье уборной. Он был шибболетом[6] суеверных и неграмотных. Когда тарелка, выпавшая из рук посудомойки, не разбивалась, а отскакивала от пола, та восклицала: «О, спасибо Сфинксу!» Когда фалда лакея застревала в дверях кареты, он, ругнувшись, говорил: «Опять этот Сфинкс за свое».

Многие просветленные обитатели Башни верили, что Сфинкс – почти наверняка лицо историческое, но вот в отношении того, человек ли он или олицетворение ныне несуществующей гильдии, согласия у них не было. Как бы там ни было, следы его великолепия обнаруживались повсюду: на пивных каруселях Цоколя, на механических гиппопотамах Купален, на осененной молниями колокольне в центре Нового Вавилона. Имя Сфинкса украшало таблички и постаменты в каждом кольцевом уделе, и все же каким-то образом вездесущность делала его более незаметным.

Некоторые образованные мужчины и женщины верили, что Сфинкс – поэтический изыск вроде Старика Зимы или Матушки Луны. Сфинкс был олицетворением Башни, и все создания, которые ему приписывались, – сращения металла и плоти, автофургоны и механические насекомые, ползающие по каменной кладке снаружи, ремонтируя стену, – были не творениями незримого гения, но на самом деле плодами великих домов Вавилона: Пеллов, Альгезов, Яфетидов и Тейнов.

Будучи относительным новичком, Сенлин понятия не имел, какие ассоциации вызывает Сфинкс у местных уроженцев. Он не видел ничего примечательного в том, что они собрались постучаться в двери к этому мифическому существу, а вот команда весьма удивилась, заслышав такое объявление. С тем же успехом он мог бы предложить им отправиться на край плоской Земли, чтобы ловить падающие звезды на удочку.

До сих пор команда «Каменного облака» не спорила с приказами капитана, какими бы странными и безрассудными они ни казались. Когда он попросил их нарядиться ранеными девицами, лечь на палубу и ждать гостей, они повиновались без возражений. Когда он попросил их проскользнуть на враждебный корабль под прикрытием циклона чаек, которые яростно извергали полупереваренную рыбу, все с радостными возгласами взялись за дело. Они привыкли к его творческому подходу в руководстве, но нынешний план действий показался им чрезмерным испытанием.

Дело не в том, что Ирен, Адам и Волета не верили, что недавнее прошлое «мистера Уинтерса» включало в себя болезненную интерлюдию, во время которой к ее персоне добавили движитель. Тому имелось предостаточно очевидных доказательств. Но действительно ли все сделал Сфинкс? Может, это байка воздухоплавателя – милое преувеличение, за которым скрывается неприятная реальность? Она и сама призналась, что во время перенесенных испытаний страдала от лихорадки. Возможно, ей все привиделось. Возможно, нежелание обсуждать этот вопрос свидетельствовало о ее собственных сомнениях.

– Нам необходимо свернуть с главного пути, – заверил их капитан во время утреннего собрания на главной палубе.

Пузырь спокойного воздуха, их тихое убежище, все еще удерживал «Каменное облако» за пазухой у Башни, хотя солнце теперь отбрасывало их тень на песчаник, где та выделялась, как пятно от вина на рубашке.

– Рука мистера Уинтерса нуждается в топливе, и единственный, у кого оно есть, – Сфинкс. Это будет краткая остановка, но, надеюсь, она позволит нам закончить важнейший ремонт, который Адам и Ирен так добросовестно начали. – Сенлин огляделся по сторонам, старательно улыбаясь в знак того, что оценил их труд, хотя в безжалостном свете утра корабль выглядел не более милым и надежным, чем птичье гнездо. – Вообще-то, я сомневаюсь, что нам доведется сойти с палубы. – На этом настояла Эдит, и Сенлин не увидел повода для спора со старпомом. Она не скрывала опасений по поводу безопасности команды, в особенности Адама. – Думаю, будет лучше, если мы все останемся на борту на все время, которое проведем в порту Сфинкса.

Волета попыталась сдержать дурацкий смешок, но это ей не удалось. И дело не в том, что речь капитана ее развеселила. Она смеялась, потому что Пискля выбрала очень неудачный момент для совершения открытия: как выяснилось, пупок Волеты был в точности того же размера, что и ее пушистый – невыносимо щекочущий – нос.

Эдит, которая тихо стояла возле выпотрошенной рулевой консоли, с рукой, прижатой к груди черной хлопковой повязкой, закатила глаза при виде попыток Волеты не засмеяться.

– Капитан, можно я скажу пару слов?

– Разумеется. – Сенлин сердечно взмахнул рукой, позволяя старпому выйти вперед.

Рано утром Волета наблюдала, как Ирен одевает Эдит в их кубрике. Старпом не попросила Ирен о помощи, но и не отказалась. Мрачная торжественность, с которой Ирен вложила движитель Эдит в рукав ее блузы, затянула шнурки на лифе и ремешки на ботинках, пока все не село как полагается, вызвали у девушки странное неуютное ощущение по причинам, которые она не могла перечислить. В этой сцене ощущалось нечто интимное и уязвимое. Волете захотелось выбежать прочь из кубрика.

Тогда она спросила себя: не поубавится ли у «мистера Уинтерса» выдержки вслед за потерей руки? Но теперь, когда старпом наклонилась к ней и вперила свинцовый взгляд, Волета узнала ответ на этот вопрос.

– Я виню себя, – сказала «мистер Уинтерс», хотя ее лицо говорило обратное. – На протяжении месяцев я упускала из вида твое пренебрежение к любому приказу, который тебя не веселил. Я позволяла тебе разгуливать по кораблю и гаваням. Я позволила твоей дерзости и опрометчивости сойти с рук. Мне жаль. Прости. Я должна загладить свою вину.

В последних словах слышалась мрачная решимость, которой хватило бы для исправления даже закоренелого преступника. К несчастью, Пискля продолжила свои исследования, и оттого, даже ощущая дыхание «мистера Уинтерса», Волета с трудом сдерживала смех.

– Могу себе представить, о чем ты думаешь, – продолжила Эдит, набирая темп. – Ты пришла на помощь капитану и мне. Ты не смогла бы это сделать, следуя приказам. Все верно. Но если ты хочешь, чтобы тебя за это поблагодарили, то должна также взять на себя ответственность за то, что поиздевалась над портовым чиновником в Пелфии, из-за чего в нас начали палить из пушек. И не забывай, как нас выставили из Вертуна из-за кражи, которую совершила ты. А еще ты должна признать свою вину в том, что не заметила «Арарат», пока он не оказался прямо над нами, – и эта ошибка едва не погубила нас вместе с кораблем.

От таких слов старпома смех Волеты умер, невзирая на щекотку.

– Итак, валяй – бери все это на себя. За тобой много чего числится. – Эдит положила ладонь на бритый затылок Волеты и притянула юное личико в форме сердца ближе к своему. – Но на борту корабля есть место только для команды. А команда выполняет приказы без вопросов, без исключений. Если ты не хочешь быть частью команды, капитан выплатит тебе жалованье и мы высадим тебя на ближайшем удобном выступе.

Когда старпом отступила, рот Волеты приоткрылся, как дверь на перекошенных петлях.

Она обратила потрясенное лицо к брату, рассчитывая, что он кинется на ее защиту или, по крайней мере, как-то продемонстрирует, что от такого грубого обращения с сестрой его охватил гнев. Но она увидела лишь безразличие. Он пожал плечами, словно говоря: «А я-то тут при чем?»

Волета нашла его ответ очень интересным. Между ними что-то изменилось – что-то стало совсем другим.

Она сглотнула и сказала старпому:

– Слушаюсь, сэр.

Сенлин снова вышел вперед:

– Мистер Уинтерс выделил важный момент. Мы отправляемся в опасные пространства. У капитана Ли была постоянная договоренность со Сфинксом, которая включала доставку заблудших душ. – Уголок его рта приподнялся в грустной ухмылке. – Такой груз нам не нужен. – Он быстро взял себя в руки. – Работа Ли нас не касается, конечно, и все-таки Сфинкс может попытаться воспользоваться нашими обстоятельствами. Он может попытаться разлучить нас, соблазнить, воззвать к нашей неуверенности. Поэтому крайне важно, чтобы мы держались вместе.

– Можно задать вопрос? – спросила Ирен.

– Конечно.

– Что собой представляет Сфинкс?

– Он опасен, – отозвалась Эдит с проворством пружины. – Непреклонен. Как только он решает, что ему что-нибудь нужно, он это забирает. Он манипулятор. Он непредсказуем.

– Я имела в виду, как он выглядит? – уточнила Ирен.

Эдит устремила на амазонку хмурый взгляд. Она понимала подоплеку вопроса. Ирен сомневалась в существовании Сфинкса…

– Он похож на ложку, – выдала Эдит самый неожиданный из всех ответов.

– Ложку?

– Ложку, – с полной уверенностью подтвердила старпом.

Волета засмеялась и сразу попросила прощения.

– Не важно, как он выглядит, – сказал Сенлин, жестикулируя, словно дирижер, который пытается успокоить музыкантов. – Вы с ним не встретитесь. Вы останетесь на корабле. Итак, я провел утро, просматривая заметки капитана Ли о пути к логову Сфинкса. Оно находится четко под вершиной, под Небесным Воротником, на южной стороне Башни. У нас нет балласта, газа или угля, чтобы просто подняться на нужную высоту, что является единственным разумным курсом. У нас нет другого выбора, кроме как идти прямым, неразумным путем. Я определил подходящее течение, которое доставит нас примерно через час к порогу Сфинкса. К сожалению, маршрут ведет мимо нескольких кольцевых уделов, которые тяжело вооружены и, стоит предположить, к незнакомцам относятся с подозрением. Думаю, любой из них без труда собьет нас.

Эдит увидела, как отвага покидает подчиненных. Принимая во внимание выговор Волете и объявление о том, что им предстоит встреча с опасным мифическим существом, их боевому духу этим утром пришлось нелегко. Кажется, настало время для надежд и заверений. Она вмешалась, не давая Сенлину перечислить прочие опасности:

– Но я не сомневаюсь, капитан, что у вас есть план, который позволит нам добраться в целости и сохранности.

– Ну разумеется, у меня есть план, – ответил Сенлин, хлопнув в ладоши. – Мы все умрем.

Глава вторая

Происхождение мифа похоже на исток реки. Все начинается в безвестности, как совокупность робких, не связанных друг с другом струй. Они текут вниз по склону, по пути наименьшего сопротивления, стремясь к единодушию. Присоединяются другие предания, и миф расширяется, крепнет. А потом на его берегах мы строим города.

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

Эдит лежала на квартердеке, из окровавленной спины торчала рапира, а руки раскинулись в стороны, как бы в протест против того, что смерть застигла ее врасплох. Черный дым струился и рассеивался по ветру.

Сенлин в сползающей набок треуголке привалился к рулевой консоли, держа руки на коленях, словно в молитве. В его ладони натекла кровь.

Палубу возле бедра Эдит пробила пуля из винтовки.

Ветер колыхал ее волосы над щекой.

Она не шевелилась.

На протяжении месяцев они старались держаться большого открытого пространства синих небес над Вавилонской долиной. Движение пореже, видимость обширнее, а ветра спокойнее. Ближайшие к Башне пути были небезопасны, и их коварство лишь росло с высотой. Воздушные дороги патрулировали фрегаты под флагами могущественных кольцевых уделов. Тех, кого подозревали в пиратстве, не брали на абордаж, чтобы арестовать, – их сбивали. Помимо военных судов, верхние порты были так хорошо укреплены, что напоминали цитадели, а их многочисленные пушки топорщились, как зубцы гребня.

И все же именно по этим спорным путям, мимо этих грозных фортов теперь поднималось «Каменное облако» – без штурмана, без защиты, вертясь, как пепел над костром. Бесформенная, будто сшитая из тряпья оболочка колыхалась на ветру. Изуродованный корпус напоминал вырезанную из деревяшки птицу.

По палубе скользнула тень. Проходящий мимо галеон взволновал воздух, неспешно взмахивая длинными, заостренными крыльями на манер весел. Красивый трехпалубный военный корабль был облачен в позолоту и зеленый шелк. Половина из тридцати пушечных портов была открыта. Носы пушек торчали из тьмы оружейной палубы. Стрелок, от скуки нарушая приказ командира не тратить патроны на безвредный корабль-призрак, перезарядил оружие и опять прицелился в труп на квартердеке.

Вторая пуля с глухим ударом вошла в палубу возле руки Эдит.

– Спокойно… – пробормотал Сенлин.

Эдит приоткрыла глаз. Меч, который как будто проткнул ее спину, на самом деле пронзил только рубашку и доски у ребер. Черный дым поднимался от пропитанных маслом тряпок в кастрюлях, которые они незаметно расставили по кораблю. Кровь была идеей Волеты: сок из банки со свеклой. Его запах сводил Эдит с ума. Она лежала в соленой жидкости уже полчаса, но они все еще не покинули опасных пространств.

«Облако» миновало дюжину фортов и вдвое больше боевых кораблей, но этот был первым, кто потрудился по ним стрелять. Эдит было интересно, что за мерзавец палит по трупам. Потребовалось все самообладание, чтобы не вскочить и не открыть ответный огонь.

Сначала ей не особо нравилась идея так открыто разлечься на палубе, но Сенлин привел хороший довод. Какой-нибудь военный при виде пустого корабля мог представить себе кубрик, полный вооруженных головорезов, которые только и ждут минуты, чтобы выскочить и воспользоваться неосторожностью командира. А вот искалеченный в бою «призрак», заваленный трупами, вряд ли вызовет особое беспокойство.

Ирен, Волета и Адам довершали «натюрморт» на главной палубе. Волета получила особое удовольствие от выбора позы и, перебрав несколько вариантов, решила, что болтаться на такелаже, как запутавшаяся марионетка, будет наиболее драматично. Адам, чьи актерские способности равнялись нулю, просто раскинул руки и ноги, как морская звезда.

– Ирен храпит? – спросила Волета, не отрывая подбородка от груди.

Адам только шикнул на нее, но мог бы сказать, что после вчерашней работы старая амазонка имеет право проспать хоть неделю, если ей захочется. И где была Волета во время утомительного подъема и буксировки? Скакала по деревьям.

Еще мгновение – и тень проходящего галеона соскользнула с палубы, так что скучающий стрелок уже не мог в них целиться. Команда «Каменного облака» вздохнула, и только Ирен фыркнула, перевернувшись на бок.

По мере того как неторопливое восхождение корабля продолжалось, перед ними постепенно открывался новый, причудливый вид. Сенлин жалел, что не может им насладиться: наклон корпуса лишь время от времени позволял ему такое удовольствие. Он увидел похожий на луковицу купол, выложенный лазуритом и бирюзой, который сиял на солнце, словно драгоценный камень; он увидел колоннаду амфитеатра, с ярусами пустых трибун и праздничными знаменами. Он заметил статую в виде вставшего на дыбы коня, в котором было, наверное, сто футов высоты. На голове коня располагалась смотровая площадка. Будучи воздвигнутым где-нибудь в другом месте, монумент стал бы чудом света, но здесь, на Вавилонской башне, он был просто еще одним украшением.

Сенлин не переставал удивляться тому, насколько плотно и разнообразно Башня застроена на этих высотах. Балконы и фризы, галереи и портики прижимались друг к другу так плотно, что стали одним большим сверкающим пятном.

Зрелище напомнило о любимом школьном эксперименте. Один раз в год он брал учеников на пляж, чтобы собрать немного песка. Он был вынужден прилагать немало усилий, чтобы не давать им отвлекаться на чудеса, которые бросал к ногам океан, но до чего приятной была эта задача! Вернувшись за парты, они тратили несколько минут на изучение и описание карманных дюн: их текстуру, цвет и форму. Когда они убеждались, что больше ничего нельзя увидеть или сказать, он приглашал их одного за другим к своему столу, предлагая взглянуть на песок в микроскоп. Он показывал каждому ученику, как поворачивать зеркало, пока оно не озарит мир под линзой. То, что секунду назад казалось кучкой тусклых зернышек, превращалось в прекрасную коллекцию крошечных раковин, камней и кристаллов – кладезь неповторимых чудес.

Башня была такой же: издалека она выглядела однородной, вблизи же поражала разнообразием.

Обидно, что такие идеи пришли в голову человека, у которого больше не было времени на эксперименты и наблюдения, потому как он притворялся мертвым.

Они поднялись вровень с вершинами окрестных гор, когда вид Башни снова изменился. Неистовые корабли и величественные порты поредели, а потом совсем исчезли. Стены сделались ровными и гладкими, как лизунец в кормушке для зверей. Облачный потолок превратился из далекой дымки в четко очерченную гряду, и они поняли, что Небесный Воротник уже близко.

Удостоверившись, что им пока ничто не угрожает, команда встала и принялась потягиваться. Адам накрыл крышками дымящиеся кастрюли. Восхождение унесло их в более холодный воздух, и пришлось достать теплую одежду.

В кубрике Эдит с помощью Ирен сняла рубашку, испачканную в свекольном соке, и засунула ее в топку. Накинув шерстяное пальто на плечи, словно плащ, она разыскала Сенлина на баке – он читал судовой журнал.

Эдит подышала на руку, согревая ее, а потом прижала воротник пальто к шее.

– Я не сумею тебя отговорить от этого, да?

– Я полон решимости. – Он прищурился, листая страницы.

– Жаль, что в прошлый раз я эту часть пропустила.

– Ты была слишком занята, пытаясь выжить. Никто не винит тебя за то, что ты была прикована к постели.

– Удалось отыскать какие-нибудь ориентиры?

– Ли был очень немногословным, верно? Я пытался найти что-нибудь еще. Но это все, что мне удалось обнаружить. Вот, взгляни-ка сама. – Сенлин передал ей журнал, отметив большим пальцем место на странице. Эдит узнала корявый почерк Ли, но конкретный отрывок был ей незнаком. Он гласил: «Чтобы найти Сфинкса, надо подняться к краю Воротника на 210° от С-З. Ветер 5–10 узлов. Ворота высотой в тысячу ладоней. Дать световой сигнал. Полный вперед. Приблизиться к смерти на волосок».

– Хм, туманно как-то… – сказала она.

– Что за сигнал?

– Не знаю. У Ли был действующий договор со Сфинксом. Он появлялся тут, когда находил заблудшую душу на продажу. Логично, что у них был какой-то код, но Ли мне никогда о нем не говорил. Может быть, Сфинкс узнает корабль.

– А ты бы узнала? – спросил Сенлин, пряча журнал в глубокий карман и доставая компас. Он изучил показания. – Боюсь, мы испортили его силуэт.

Волета лазала вокруг подбрюшья оболочки, цепляясь за такелаж так же уверенно, как и ее белка.

– Мы под Воротником, капитан, – сообщила она, оказавшись на расстоянии крика. – Если поднимемся еще на пятьдесят футов, окажемся в супе.

– Спасибо, Волета, – крикнул Сенлин в ответ и повернулся к Эдит. – Мы в правильном месте, но я не вижу порта. Мы уверены, что записи Ли достоверны?

– Это его личные заметки. Быть такого не может, чтобы он вознамерился обмануть самого себя.

– Согласен, – проговорил Сенлин, защелкивая компас. – Значит, порт должен быть тут. Видишь эту трещину? – Он провел пальцем в воздухе вертикальную линию. – Мне кажется, она не часть каменной кладки.

Они были так близко, что старпом теперь едва видела изгиб Башни. Блоки песчаника были большими и гладкими, и среди этого ровного пространства Эдит с трудом разглядела трещину толщиной с волос и прямую, как луч, – может, в тысячу ладоней высотой. Может быть…

– А вдруг это изъян строительства?

– Какой-то слишком уж прямой. Он нарушает замысел каменщика. Видишь, вон там – он проходит через каменные блоки.

– Думаешь, это дверь?

– Да. – Сенлин наклонился к Эдит дружелюбно и доверчиво. – А ты жестко отчитала Волету. – Старпом хотела возразить, но Сенлин поспешил ее успокоить: – Это надо было сделать. Я… растерялся. Наверное, мне привычнее ругать учеников, но даже с ними я никогда не обходился по-настоящему строго.

– Это было не «строго», Том. Я лишь ласково ее отшлепала. Я привыкла орать на головорезов. Командовать ими было легко. Никаких послаблений из-за верности или дружбы. Я знала, что они меня не любят и половина из них придушила бы меня во сне, дай только возможность. Но я всегда могла воззвать к их инстинкту самосохранения и жадности. И тогда они вспоминали о дисциплине. Но Волете плевать на выживание или награду. Она забавляется. – Эдит помедлила, как будто стремясь поставить точку, но на самом деле не желая признавать, что отчасти понимает девушку. Их отношения нередко становились весьма запутанными. – У тебя в последнее время были посетители?

Сенлин язвительно улыбнулся:

– Мария играла в камешки рядом с тобой на протяжении всего восхождения.

– И ей по-прежнему на меня наплевать?

– О, она немного смягчилась. Всего лишь дергает за волосы и выгибает пальцы.

– Подумать только, ей не надоело, – проговорила Эдит.

Сенлин понял подтекст: «Ну когда же это кончится?» Когда последствия передозировки иссякнут? Как скоро им придется признать, что его состояние не изменится? Они старательно избегали разговоров о другом варианте – о том, что призрак на самом деле был не порождением крошки, а обитателем подсознания и избавиться от него можно, лишь вышибив мозги.

Мысль показалась такой мрачной, что Сенлин был вынужден признаться в некоем легкомыслии, пусть оно и прозвучало абсурдно:

– Я начал ей подмигивать.

– А-а, флиртуешь с привидением?

– Это предпочтительнее альтернативы. Я могу признать ее существование и не вести себя как чокнутый. Пока я уделяю ей хоть какое-то внимание, она ведет себя относительно любезно.

Эдит внимательно посмотрела на него:

– Тебе нравится ее компания, Том?

– Не говори глупостей. – Он дернул подбородком. – Но что хорошего в том, чтобы изображать из себя мученика?

– Капитан, – позвал Адам с квартердека. – Нас несет на Башню. Надо убираться из этого течения.

Вытянув шею, Сенлин приложил руку ко рту:

– Держать курс! – Потом он добавил, понизив голос: – Отменю приказ, если ты считаешь, что я ошибаюсь.

Эдит поджала губы:

– Если это обычная трещина и мы разобьемся, Ли будет отмщен.

– Подумай о другом. Если мы сбавим скорость хоть немного, уже не сможем подняться. Наш паром отсюда идет только вниз. Так что или мы уклонимся и упадем на землю, или просигналим какой-нибудь код, помчимся вперед и приблизимся к смерти на волосок.

Она выдохнула облачко пара и покачала головой. Выбор был ужасен.

– Полагаю, лучше рискнуть со стеной, чем точно упасть. Но мы по-прежнему не знаем, что за сигнал ждет Сфинкс.

– Полагаю, этот сигнал – ты.

Когда капитан объявил, что они собираются увидеться со Сфинксом, который жил вблизи от Небесного Воротника, Адам почувствовал себя баловнем судьбы. У него было всего несколько минут, чтобы изучить дневник, найденный на потерпевшем бедствие корабле, но он убедил себя, что слиток золота и отчет о его открытии подлинные. На вершине Башни, окутанное облаками, лежало великое сокровище. До капитанского объявления он почти не надеялся достичь чего-то столь отдаленного. А теперь до приза было рукой подать.

История, рассказанная Джорамом Браге, капитаном «Короля Натчеза», была убедительной не в последнюю очередь потому, что демонстрировала стойкость и решительность, на которые Адам считал себя способным, пусть и задавался вопросом, не растратил ли он слишком много решимости на сестру, которая не нуждалась в ней или не хотела ее.

Восхождение дало ему время подумать, время принять решение. Он ускользнет, когда представится возможность, и сам узнает, что скрывается за туманом. Он вскарабкается на Башню, если придется – вручную, и вернется к капитану с прекрасной добычей. Он изменит ход их судьбы, и его старые предательства будут забыты.

Когда от капитана поступил приказ держаться прежнего курса и лететь прямо на Башню, Адам не очень-то забеспокоился. В тот миг надежда притупила страх, и, кроме того, негоже сомневаться в человеке, чье доверие хочешь вернуть. Если капитан заявит, что надо лететь на Солнце, Адам растопит печь посильней.

Адам и Ирен наблюдали с квартердека, как капитан взял старпома за механическую руку и поднял мертвый движитель над головой. Они стояли на разломанном носу корабля, словно олицетворяя собой победу.

Ирен смотрела на их стремительное приближение к стене с меньшим энтузиазмом. Впрочем, она понимала: поздно открывать клапаны. Они набрали слишком большую скорость. Они врежутся в Башню и камнем упадут с крыши мира.

На нее нахлынуло то же самое ошеломляющее сожаление, что и во время бегства от паукоеда, а вместе с сожалением нагрянуло необъяснимое негодование в адрес капитана. Хотя… не он ли обучил ее неудовлетворенности? Он научил ее читать, и это лишь показало, как мало она знала и как много не испытала и уже никогда не испытает. Он забрал ее из ее дома, который, хотя и был, по общему признанию, мрачным местечком, доставлял ей определенные удовольствия: там ее боялись, там она была уверена в своем будущем.

Капитан сделал то, чего не делал ни один человек до него: он заставил ее почувствовать себя слабой. И она не знала, как быть с этим досадным открытием. Они в нескольких шагах от катастрофы. Это конец. И она, прожив целую жизнь стоиком, оказалась к нему абсолютно не готова.

Она вскрикнула, низко, со всхлипом, и это так поразило Адама, что он и сам вскрикнул от сочувствия.

Ветер, дующий им в спину, усилился, и корабль рванулся вперед к узенькой трещине в каменной кладке. Ирен и Адам схватились друг за друга, готовясь к минуте, когда оболочка корабля ударится о стену и разорвется в клочья.

Затем трещина расширилась. В Башне появилось отверстие.

И все-таки невероятное чудо происходило слишком медленно. Темнота за открывающимися воротами росла недостаточно быстро. Корабль вот-вот зажмет между створками; их оболочка с газом лопнет в считаных секундах от спасения.

Волета юркнула с такелажа, ликуя от возбуждения, ее щеки пылали от страха и радости. На носу капитан и «мистер Уинтерс» так и стояли с движителем над головой, словно предлагая его в жертву. Башня открыла им свое погруженное во мрак сердце.

Шелковый воздушный шар проскользнул в ворота, как кот – в приоткрытую дверь. Ветер мгновенно стих, и еще до того, как глаза успели привыкнуть к сумеркам или кто-то додумался разыскать спички, створки снова захлопнулись, отсекая «Каменное облако» от мира живых, словно крышка гроба.

Глава третья

Если бы Сфинкса не существовало, наверняка матери Башни должны были бы его выдумать. Кто может лучше вдохновить детей на учебу, чем упырь, который загадывает загадки и съедает ответивших неправильно? «Зачем тебе учиться, сын мой? Потому что никогда не знаешь, о чем спросит Сфинкс!»

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

Однажды дождливым субботним утром, много лет назад, Сенлин купил билет и сел в поезд без багажа. Он чувствовал прилив бодрости и нетерпения. Он смотрел в окно, но не видел, как приятная сельская местность пролетала мимо, потому что был слишком занят мыслями о будущем.

Через два часа он высадился на сельской станции, сводившейся к нескольким доскам, уложенным поверх коровьего пастбища, и присоединился к толпе горожан, которые месили ботинками грязь.

Любопытство заставило их всех отправиться на последнюю станцию главной линии, чтобы увидеть, как роют канал.

Конечно, Сенлин и раньше видел каналы – и, хоть они представляли собой достойные образцы инженерного мастерства, его бы не выманила из уютного кресла этим тоскливым утром перспектива поглядеть, как копают какую-нибудь траншею. Нет, он проделал этот путь вместе с сотнями родственных душ, чтобы мельком узреть кое-что совершенно новое: паровой экскаватор.

Машина немного напоминала дракона, каким его рисуют дети – из кружочков и палочек. Вместо шеи у экскаватора была железная стрела, вместо брюха – котел. Кочегар кормил его углем лопатой, и он выдыхал пар через большую «ноздрю» в спине. Вместо головы у зверя было рогатое ведро, которое пожирало землю, зараз вытаскивая из холма столько, сколько поместилось бы в тележке. Посреди сотен зрителей, которые сняли шляпы и привстали на цыпочки, Сенлин выискал местечко, чтобы посмотреть, как сотворенный человеческими руками левиафан прогрызает холм насквозь. Это было завораживающее зрелище.

Тем не менее было что-то немного тревожное в неисчерпаемой силе двигателя. Кочегар и водитель, отработав вахту, отправились пообедать и отдохнуть, но их место заняли другие, и паровой экскаватор продолжил труд.

К концу дня он сожрал три холма и пятьсот ярдов изумрудной травы.

Сенлин удивился бурным чувствам, которые вызывала машина. С одной стороны, он не мог смотреть на такую стремительную индустрию без оптимизма, без веры в будущее человеческого прогресса. С другой, он не мог не чувствовать себя лишним в этом процессе. Если одна машина могла выполнять работу стольких людей, что они будут делать? Через тысячу лет, когда автоматический двигатель отберет у человека последнюю работу, будет ли это означать полное освобождение или порабощение расы?

Эти вопросы мучили его всю дорогу домой.

По сравнению с машиной, которая опустилась на их корабль под покровом темноты, паровой экскаватор из прежней жизни Сенлина показался бы крошечным. Огромный движитель напоминал пиявку. Его черное тело изгибалось по-змеиному плавно. Он низвергнулся со стропил на ничего не подозревающее «Каменное облако» с ужасающей грацией.

Он потянулся к ним, разевая пасть, достаточно широкую, чтобы в ней поместилась карета с лошадьми. Заполняющие эту пасть зубчатые колеса закрутились все одновременно. Металлический шум перешел в рев. Коснувшись оболочки корабля, существо сомкнуло челюсти и мгновенно высосало газ. Да и обвисший шелк всосало, как лапшу из миски. «Пиявка» разорвала тросы и воздуховод, и все это обрушилось на команду корабля. Замерев, как причальные тумбы, они уставились на неистовую зубастую пасть, ожидая, что их сейчас проглотят.

Потом металлический скрежет стих, визг и лязг сменились тишиной. Отяжелевшая «пиявка» с усталостью обжоры удалилась, оставив после себя безмолвие, которое нарушал лишь гул сердцебиения в ушах.

Сенлину на щеку упала капля черного масла, похожая на слезу.

Он ее вытер и изучил темный блеск на кончиках пальцев. Его потрясенный ум смутно признал два факта. Во-первых, находясь внутри Башни, он внезапно смог все разглядеть, как если бы стоял под солнцем. Во-вторых, левиафан с металлической головой проглотил их оболочку, но корабль не упал с высоты.

С балок над головой лился электрический свет сотен полированных колпаков. Огромные двери, через которые они вошли, снаружи выглядели каменными, а изнутри их покрывали стальные пластины, покрытые заклепками размером с человеческую голову.

Это был какой-то ангар. Центральный канал соединял десятки подковообразных доков, в большинстве которых стояли воздушные корабли, скрытые под огромными белыми саванами. Сцена напоминала закрытую загородную усадьбу: просторную, заполненную крытой мебелью и зловещую.

Доки и мостки вокруг них кишели большими и маленькими движителями. Некоторые напоминали раков-отшельников с коническими железными раковинами, завитыми спиралью, из-под которых торчали крючковатые лапы. Другие, похоже, создавались по образцу сороконожек и жуков, в броне из латуни, со жвалами и суставами, из которых вырывались облачка пара. Их глаза и брюшки излучали знакомый красный свет. И конечно, они выглядели красивыми, как рука Эдит, и ничуть не менее пугающими.

Но все эти суетящиеся машины – некоторые размером с карету – выглядели игрушками по сравнению с чудовищным движителем, который удерживал их корабль «на плаву».

Перегнувшись через перила, Сенлин увидел, что́ не дает им упасть: железные ноги колосса. Слоноподобные лапы заполняли дно канала. Руки существа были большими, как товарные вагоны, а чудовищные ладони держали корпус «Каменного облака», словно он был не тяжелее буханки хлеба. Лицо колосса было белым, чистым циферблатом, большим и сияющим, как часы на городской башне. Хотя у него не было глаз, Сенлин не сомневался, что гигант изучает его и приходит к какому-то выводу.

Колосс зашагал.

Корабль качнулся, и Сенлина отбросило назад, в объятия команды. Гулкое эхо шагов гиганта грохотало в ангаре снова и снова, как будто где-то стреляли из пушки в склон холма. Корабли под чехлами проносились мимо, дуговые лампы дергались и приплясывали, словно пьяные звезды.

А потом они внезапно достигли конца ангара, и корабль под ними резко накренился. Их скинули с палубы, как игральные кости из стакана на стол, и они покатились, сталкиваясь друг с другом, по жесткой стальной платформе.

Сенлин поднял взгляд и увидел, что гигант уже поворачивается и уходит, унося с собой корпус его корабля.

Он спросил, не ранен ли кто-нибудь, и был рад услышать, что нет, – впрочем, вполне вероятно, что у всех сотрясение и внутреннее кровотечение и лишь гнев от того, каким образом их вышвырнули из «Облака», не дает им умереть на месте.

– Вот мы и остались на корабле, – проговорила Волета, выбираясь из-под товарищей. Пискля выскочила из ее воротника, дважды обежала вокруг шеи и спряталась снова.

Эдит было труднее встать, чем остальным: движитель, вывалившийся из перевязи, сместил ее центр тяжести.

– Ирен, ты не могла бы взять Волету за руку?

– Это шутка? – спросила Волета, и по выражению лица старпома поняла, что нет. Она взяла протянутую руку амазонки без возражений, хотя и почувствовала себя совершенным ребенком.

– Это обычное приветствие? – спросил Сенлин у Эдит.

– Нет. Видимо, мы сделали что-то не так.

– Уже? Это быстро даже по нашим меркам. – Сенлин помог Эдит вложить механическую руку в перевязь. – Ну и привратник у этого Сфинкса!

С короткой площадки, на которой они стояли, открывался потрясающий вид на ангар, на манящую сокрытую армаду, вокруг которой кишели шагающие и ползающие движители. Адам, разинув рот, уставился на краба в медном панцире, который неподалеку занимался каким-то узлом, выстреливая изо рта ослепительно яркую искру.

– Взгляните-ка, он же сварщик. Интересно, им кто-то управляет или у него имеется что-то вроде шестереночного разума.

Адам как зачарованный подался к автомату, но Ирен крепко его схватила и рванула назад.

– Не надо, – сказала амазонка.

– Ох, ну перестань, Ирен. Это одна из самых фантастических вещей, которые я когда-либо видел.

– Она права, Адам, – сказал Сенлин. – Давайте не будем ничего трогать. – Все еще сбитый с толку, он прижал руку ко лбу и огляделся. – Мистер Уинтерс, что-нибудь подстегнуло вашу память?

– Ну, вот это я определенно помню. – Она указала на зеленую медную дверь в конце платформы – круглую, как монета, и высокую, как дом.

На ее поверхности выступал замысловатый узор. Фигуры шли друг за дружкой по всему периметру «колеса», и каждая несла кирпич на плечах, в руках или на голове. Кирпичи были позолоченными и выделялись на окислившейся поверхности. В центре красовалась надпись: «Зодчий».

Пока они изучали это слово, оно наклонилось и застывшие фигуры пришли в движение. Дверь откатилась в сторону, за нею кто-то ждал.

Он был одет в малиновый мундир с черным кантом, с пышными золотыми эполетами на квадратных плечах. Руки у него были латунные, но казались тоньше и проворнее, чем крепкие пальцы Эдит. Однако все это затмевала голова, которая – как и шея – была не человеческой, а оленьей.

Оленьи рога элегантно ветвились над широко расставленными подвижными ушами. Взгляд темных и ярких глаз существа был проницательным и поразительно умным.

– Байрон… – скривилась Эдит, словно имя было кислым.

– Эдит. Ты вернулась, – ответил олень без намека на теплоту. Его голос был странно скрипучим, словно некто старался говорить, намеренно сужая диапазон. Олень поднял руку – и, хоть рукав красивой униформы ее скрывал, было видно, что конечность движется с машинным безупречным изяществом. – Вижу, ты уже сломала движитель. Какой сюрприз. По головам лупила или по доскам?

Волета ахнула.

– Я совершенно забыла тебя, Байрон. Это был замечательный период моей жизни.

– Да, я слышал, что люди с поврежденным мозгом вполне счастливы. Этого я и хотел для тебя, Эдит: чтобы ты была счастлива, сколько бы ударов по голове для этого ни понадобилось.

– Простите, вы… тот самый Сфинкс? – спросил Сенлин, обращая на себя внимание оленя.

– О, какой забавный идиот! – откликнулся олень. – Ты ведь только что слышал, как она дважды назвала меня Байроном. Где капитан Ли? Он хоть мог поддержать беседу.

– Мертв, – сказала Эдит.

– Мертв? Хм. Уверен, его вши убиты горем.

– Какой же ты отвратительный! – Голос Волеты дрожал от смеха.

Олень обратил в ее сторону длинную, изящную морду и как будто улыбнулся. У него были очень красивые, изогнутые ресницы.

– А ты выглядишь как ершик для мытья посуды.

Изумленный появлением говорящего лесного существа, Сенлин лишь теперь осознал, что располагалось за круглой дверью. Перед ними лежала мощеная улица, по сторонам которой возвышались каменные здания. Фасады и старые сланцевые крыши были влажными от капающей воды с трубопровода наверху. Огромные улитки с нефритовыми раковинами ползали по трубам, и оставленные ими серебристые следы виднелись повсюду в свете уличных фонарей, покрытых слоем сажи.

Красный ара, сидящий на вывеске пивной, хрипло прокричал:

– Пора идти! Пора идти!

Сенлину понадобилось несколько секунд, чтобы понять: он стоит на пороге Цоколя или, по крайней мере, той его части, которая умещалась в небольшом помещении. В отличие от настоящего Цоколя, переполненного нищими и паломниками, «модель» была необитаема. За зданиями, которые выглядели разрезанными пополам, поднималась стена самой комнаты. Впереди них, в конце мостовой, виднелась белая дверь.

– Почему он взял наш корабль? – спросила Эдит.

– Генри забрал ваш корабль? Как странно. Вы же использовали сигнал, верно?

– Не совсем. Мы не знали, какой он.

– Ну, тогда вам повезло, что дверь открылась.

– Когда нам вернут корабль? – спросил Сенлин.

– Простите, мне кажется, вы перепутали меня с камердинером. – Байрон чопорно щелкнул каблуками ботинок и быстро двинулся вперед. – Давай, давай! Тебе придется все объяснить самой. Я этого делать не собираюсь.

Команда посмотрела на капитана. Эдит обнадеживающе улыбнулась, но он почувствовал, что не заслуживает такого. Он повел себя самонадеянно и не посчитался с ее сомнениями. А она все равно ему улыбается. Как будто делает чудесный подарок.

– Мы бывали и в более странных переделках, – уверенно произнес Сенлин. – Держитесь вместе. Следуйте за мной.

– Да, пожалуйста – следуйте за мной вслед за ним, – бросил Байрон через плечо, фыркнув. – Вперед, бесстрашный вождь! Эдит, честное слово – не знаю, где ты нашла этого осла, но прежний петух мне больше нравился. Ли, конечно, был далеко не подарок, но у него хоть со слухом не было проблем.

Насмешки Байрона не прекращались, пока он открывал белую дверь.

По ту сторону порога брусчатка сменилась шерстяными коврами. Вместо мшистых труб комнату обрамляла потолочная лепнина. Стены украшали шкуры, старинные гербы и пыльные газеты в рамах. На барной стойке из темного дерева выстроились графины и бокалы, блестя в свете очага. В углу возвышалось знакомое существо. Мохнатая лапа зверя застыла над головой, словно у нетерпеливого ученика, готового отвечать.

– Этот паукоед стоит неправильно, – заявил Адам. – Видно, что тот, кто им занимался, никогда не видел живую тварь.

– Молчуном ты мне больше нравился, – отрезал Байрон.

Сенлин и Эдит разделили другое воспоминание. Сделав шаг, они вернулись в Салон – к тому, с чего все началось. На Эдит накатила непривычная тоска. Когда-то она была туристкой, когда-то она верила, что сможет покинуть Башню, стоит только захотеть…

По другую сторону комнаты их ждала другая белая дверь, и они вошли в нее вслед за Байроном, отругавшим их за медлительность.

За порогом был кованый железный мост, который звенел и дрожал под ними. Вода затопила пол, хотя глубина казалась небольшой. Потоки воздуха из низких вентиляционных отверстий пробуждали на воде рябь, изящную как кружево. На потолке вертелся зеркальный шар, рисуя на их коже изысканные узоры. Все четыре стены охватывала единственная фреска, изображающая залитые солнцем кафе и разноцветные киоски, не похожие друг на друга.

Сенлин смутился, вспомнив время, проведенное в Купальнях: он был такой наивной и неуклюжей пешкой и все же необъяснимым несправедливым образом спасся, в то время как Тарру превратили в хода, а Огьера убили. Какая нелепость!

– Хватит выпендриваться, Байрон. Они очень впечатлены, но никто не хочет осматривать всю Башню.

– Я бы хотела, – заметила Волета, но, когда «мистер Уинтерс» нахмурила брови, мигом исправилась: – То есть нет. Ничуточки.

– И для каждого кольцевого удела устроена отдельная комната? – спросил Сенлин.

– Да. Они должны заставить наших гостей чувствовать себя как дома.

Ирен окинула безвкусные декорации хмурым взглядом:

– Не получается.

– Наверное, это потому, что ты не гость.

– Почему мы идем этим путем, Байрон? – спросила Эдит.

Большие, похожие на лилии-каллы уши Байрона опустились, рот сжался.

– Ты ведь понимаешь, что большинство цивилизованных посетителей находят модельные комнаты захватывающими, а мой тур – увлекательным?

– Пожалуйста, мы можем пройти в коридор?

– Я и не собирался водить вас по всем комнатам, – продолжил Байрон. Сенлин едва ли мог интерпретировать напряженное выражение лица проводника, но ему показалось, что олень строит недовольную гримасу. – Я лишь подумал, что этот путь… приятнее.

– Фердинанд там?

– Ну еще бы! Если бы он смог пролезть через дверь, сейчас наступал бы мне на пятки. Какой-то позор! Он следует за мной повсюду, ни минуты покоя. У него испортился характер, Эдит. Напрочь испортился.

– Кто такой Фердинанд? – спросил Адам.

– Идем, идем, – поторопил Байрон, поворачивая на мосту направо и выходя через другую дверь.

Выйдя из проработанных до мелочей моделей кольцевых уделов, они оказались в поразительно ветхом широком коридоре. Пол, покрытый многими слоями ковров, которые перекрывали и наползали друг на друга, как влажные осенние листья, был губчатым и пах плесенью. Розовые с белым обои пестрили дырами и потертостями. Череду белых дверей по обе стороны время от времени прерывали неглубокие альковы, украшенные алебастровыми бра и картинами, чьи сюжеты терялись в тени.

На первый взгляд коридор был непримечательный – словно в заброшенном отеле или непопулярном санатории. Но надо было всего лишь взглянуть вверх, чтобы понять, чем он отличается от всех этих прозаичных туннелей, ибо всего лишь в паре футов над головами располагалась точная копия их уровня, вплоть до вереницы дверей и подернутых дымкой картин. Над этой итерацией находилась еще одна, а выше нее – другая. Они стояли на дне каньона со стенами, оклеенными розоватой бумагой и содержащими тысячи дверей, недоступных для всех, кто попытался бы попасть внутрь, и предположительно смертельных для любого, кто хотел бы выбраться. Это было головокружительное зрелище.

И все-таки в тот миг их вниманием завладело нечто иное: механический гигант, мчащийся по коридору.

Он напоминал колосса, который унес их корабль, и хотя был вчетверо меньше исполинского швейцара, все равно оказался достаточно большим, чтобы Ирен рядом с ним выглядела ребенком. Плечи его были широкими, ноги толстыми, руки свисали до пола. Он смахивал – по крайней мере, на взгляд Сенлина – на плод невероятной любви локомотива и гориллы.

На бегу он грохотал и лязгал, как разматывающаяся якорная цепь. Чистый, белый диск, который заменял существу лицо, не позволял определить, видит ли оно их у себя на пути или нет. Создание резко остановилось вблизи от недрогнувшего Байрона, который, как выяснилось, орал, но из-за шума его никто не слышал.

– Не бегай! Не бегай! Ты опять порвал ковры. Плохой! Непослушный Фердинанд! Ну почему хозяин решил наделить ходячий поезд в двести девяносто тонн весом мозгами четырнадцатифунтового пса?

– Не стоит так говорить о своем брате, – упрекнула Эдит.

Байрон топнул на нее ногой – этот жест как-то лучше вязался с его образом, чем брюки с кантом.

– Еще раз его так назовешь – и я проткну тебе брюхо рогами.

Пока они говорили, Фердинанд наклонился и изучил каждого из вновь прибывших по отдельности. Адам не удержался и коснулся лица гиганта. Ощущение холодной стали было удивительным; существо казалось полным жизни.

– Он гений, – сказал Адам.

– Уверяю тебя, это не так, – возразил Байрон.

– Я о Сфинксе. Эти машины, ты сам, все это – я как будто заглянул в будущее, – проговорил зачарованный молодой человек.

Олень вскинул голову, обрадованный похвалой.

Фердинанд двигался одновременно быстро и неуклюже, словно пес, обнюхивающий гостей. Светящееся лицо шагающего движителя озарило их собственные лица, что лишь подчеркнуло тревогу, проснувшуюся в тот миг, когда он начал постукивать по их оружию пальцем, похожим на печную трубу.

– Вы вооружены? – пафосно вопросил Байрон и, прикоснувшись к горлу, изобразил ужас.

– Не притворяйся, что не заметил, – сказала Эдит, расстегивая пояс с мечом, пока Фердинанд продолжал в него тыкать. – Нас сбросили с корабля до того, как я успела объяснить… отвали от меня, Фердинанд!

– Он не позволит нам продвинуться дальше, пока вы не сдадите оружие. Ты знаешь, какой он заботливый.

Вслед за старпомом капитан и команда сложили пистолеты и сабли в руку Фердинанда. Ходячий локомотив спрятал оружие в шкафу в груди со всем безрассудным рвением низкооплачиваемого носильщика. Они поежились, услышав, как любимые штуковины звенят и гремят внутри него.

– И цепи тоже, – сказал Байрон, не глядя на Ирен.

– Но они держат мои штаны, – возразила амазонка, что было в значительной степени правдой. Скудный рацион не прошел даром.

– Ну, тогда хорошо, что у тебя две руки, – парировал олень.

– Хочешь, чтобы я разгуливала тут, поддерживая сползающие штаны? – Она попыталась грозно надвинуться на Байрона, но тот ее демонстративно проигнорировал.

– Честно говоря, я думаю, что ты лучшая кандидатура для этой работы, – высокомерно ответил он. – Но если хочешь, можешь ершик для посуды попросить, она поможет. – Он кивком указал на Волету.

Сенлин знал Ирен достаточно хорошо, чтобы заметить едва заметные изменения в ее позе, осанке и положении ног. Она готовилась атаковать. Сенлин встал между ними и вытянул голову так, что в какой-то миг Ирен уже не могла смотреть мимо него. Только после того, как их взгляды встретились, он заговорил, причем самым умеренным тоном:

– Мы должны внимательно просчитать эту ситуацию. Новых сведений слишком много. Надо не спеша и как следует подумать, надо отложить любую конфронтацию до крайней необходимости. И мы можем сделать это только благодаря тебе. Ты наше мужество, Ирен. Мы не ожидаем от тебя цепей или мощи; нет, мы ожидаем от тебя выдержки. Это все, что нам сейчас нужно.

Ирен вспомнила, почему ей нравился этот человек, почему она решила связать судьбу с его судьбой; несмотря на все его недостатки, он, по крайней мере, ценил ее и команду. Стоило помнить о том, как Финн Голл строил собственную жизнь, воспринимая жизнь Ирен будто бесплатное приложение.

И все равно в их нынешнем положении она чувствовала себя весьма неуютно.

– Сфинкс мне больше нравился, когда его не существовало, – проворчала она, отдавая цепи.

Довольный исполнением своего долга, колосс сделался достаточно дружелюбным, даже игривым. Байрон, продолжая отчитывать добродушного обитателя коридора, подошел к вделанной в стену латунной панели. На ней в три ряда располагались двадцать три пронумерованные кнопки. Он нажал одну, и коридор начал подниматься.

Никому из них даже в голову не пришло, что такой длинный пол на самом деле представляет собой подъемник – средство достижения белых дверей, расположенных столь высоко на стенах розового бумажного «утеса». От подъема дверь, через которую они вошли, как будто съежилась. Все вокруг них падало на пол. Это сильно сбивало с толку. Воздух гудел, и дрожь невидимой техники ощущалась сквозь слой ковров. В остальном их восхождение происходило довольно спокойно.

Без дальнейших объяснений надоедливый олень быстрым шагом припустил по коридору. Идя по полу, который продолжал двигаться, все чувствовали себя ужасно дезориентированными; казалось, они подымаются по склону холма, хотя на самом деле пол был совершенно ровным. На ходу они шатались, как жеребята. Байрон, привыкший к этому явлению, безжалостно шел в том же темпе.

– Сейчас об этом непросто догадаться, но когда-то давным-давно Сфинкс принимал сотни лидеров, сановников, интеллектуалов и деятелей искусств. Поскольку Сфинкс не мог позволить гостям свободный доступ ко всем изобретениям и экспериментам, он построил этот зал для управления потоком людей.

– Что произойдет, если открыть дверь, когда пола рядом нет? – спросила Волета, дергая Ирен за руку и пытаясь не отстать от марширующего оленя.

– Двери не откроются, пока не появится пол.

– А если я ее сломаю?

– Ты упадешь в яму, и никто не будет по тебе скучать.

Их восхождение остановилось в тот миг, когда они подошли к концу зала. Дверь перед ними выглядела так, словно вела в банковское хранилище. Байрон обернулся, чтобы изречь последнее оскорбление, но его собрат-движитель все испортил. Фердинанд распахнул двери.

Сфинкс – а это мог быть только Сфинкс – ждал на другой стороне. И они увидели, что Эдит не соврала. Он и впрямь был похож на ложку.

Глава четвертая

Сфинкс не смог бы раскрыть тайну своей личности, не утратив загадочного ореола. Быть Сфинксом означает оставаться неизвестным. Но, сделавшись мифом, он стал бы к тому же непознаваемым. Остается лишь надеяться, что однажды он объявится и докажет раз и навсегда, что его не существует.

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

В воздухе порхали бабочки с тонкими пергаментными крыльями, яркие, как дамские броши. По отдельности каждая тикала, словно карманные часы; общий порхающий калейдоскоп издавал механический гул.

На крыльях каждой бабочки были изображены картины, отсылающие к бытовым сценам: сине-белые узоры фарфоровой тарелки; сверкающий рисунок лакированной древесины; фарфоровая гладь сливочного цвета, словно кусочек кухонной раковины; желтые цветы из букета. Рой носился туда-сюда внутри полированного медного купола наверху, ослепляя Сенлина и его команду причудливым камуфляжем.

Взметнулась молния и в одно мгновение превратила бабочек в дымящийся пепел.

Волета попыталась поймать крылышко побольше, но чешуйчатая ткань, едва коснувшись ладони, превратилась в сажу.

– Какая досада! Они были такими красивыми. Зачем вы это сделали?

– Чтобы сохранить их секреты, моя дорогая. – голос Сфинкса раздался как будто сквозь старый громкоговоритель.

Он был не просто высоким, а странно вытянутым и не показывал ни дюйма кожи. Его плащ начинался с изгиба капюшона над головой и опускался до самого пола, где растекался лужей черного бархата. Он все еще держал в руке устройство, которое извергло молнию: оно напоминало камертон, но выглядело слишком безобидным, чтобы стать причиной такой искры. Под капюшоном на Сфинксе была маска в виде вогнутого зеркала.

– Вижу сходство, – прошептала Ирен, но Эдит была слишком на взводе, чтобы ответить.

Ирен ни разу не видела старпома такой бледной. Она пожалела, что так быстро отдала свою цепь.

Сенлин не забывал, в каком напряжении сейчас его друзья. Сперва их лишили корабля, а теперь они столкнулись лицом к лицу с ожившим мифом. Справиться со всем этим сразу было непросто. Он знал, что они будут ждать от него хладнокровия. Что бы ни случилось, он обязан держать себя в руках.

Комната напоминала кабинет джентльмена, пусть и обставленный весьма пышно. На лакированном полу стоял огромный стол, заваленный атрибутами некоего ремесла. Книги и бумаги, аккуратно сложенные и разбросанные как попало, перемежались множеством инструментов и приспособлений, от ювелирного пинцета до швейной машинки, от подставки с пробирками до молотка с круглым бойком. Повсюду лежали движители, собранные и разобранные; было невозможно определить, где какой. Некоторые машины напоминали конечности животных, а одна жутким образом походила на человеческую голову.

На полках позади стола теснилось столько книг, артефактов и керамики, что хватило бы на музей. Разношерстная коллекция опоясывала комнату, вздымаясь до края медного купола. Сенлин подметил отсутствие ступенек или приставной лестницы и задался вопросом, уж не показуха ли это – или, может быть, когда никто не видит, Сфинкс взбирается на полки, как паукообразная обезьяна?

Мария помахала ему из высокой ниши, где сидела и болтала ногами. Она вытащила яйцо эму из золотой подставки и начала играть с ним, притворяясь, будто вот-вот уронит. Сенлин подмигнул ей.

Что бы ни случилось, он должен держать себя в руках.

– Что ты сделала с моей рукой? – спросил Сфинкс.

Эдит напряглась, но Сфинкс пересек комнату быстрее, чем она успела ответить. Он двигался странно – скользил, как швабра по начищенному полу.

– Ничего. Закончилось горючее, а запас утрачен. С движителем все в порядке.

Сфинкс схватил руку, едва старпом вытащила ее из повязки:

– В порядке? В порядке?! – Руки Сфинкса в перчатках ощупали движитель, лаская его, отодвигая многочисленные пластины, словно лепестки артишока. – Вмятина откуда? Это что, ржавчина? Ты ее мочила. И не смазывала, верно? Глянь-ка сюда: лучевая кость сломана. Что ты натворила?

Выволочка была такой быстрой и яростной, что Эдит не смогла даже слова вставить.

– Послушайте… – отважно начал Сенлин.

– Фердинанд, если он опять заговорит, пожалуйста, сомкни ему уста, – сказал Сфинкс, не прерывая осмотра. – Где капитан Ли?

– Мертв.

– Ты его убила?

– Нет.

– Ну да, ну да, тебе бы такое и в голову не пришло. – Сфинкс отодвинулся от конечности и пощелкал языком – звук получился раскатистый, и всем стало не по себе. Он извлек ручную дрель из кармана в одеянии и начал откручивать болты на плече Эдит. – Несколько дней уйдет на ремонт, а потом, видимо, еще пару на то, чтобы решить, заслуживаешь ли ты ее возвращения. А теперь скажи, кого ты мне привела.

Взволнованная и растерянная, Эдит старалась не смотреть, как Сфинкс возится с ее рукой.

– Это не рекруты, сэр. Это мой капитан и его команда.

– Циклоп, наркоман, ход и старуха, которая потеряла ремень. Отличная команда.

Ирен подтянула и скрутила штаны на талии – движение говорило о том, что ей хотелось бы скрутить Сфинксу шею. Волета похлопала амазонку по руке, успокаивая.

– Парень кажется прекрасным кандидатом на глаз. У меня как раз есть такая вещь – отличный окулярный движитель, отторгнутый предыдущей хозяйкой.

– Отторгнутый? – переспросил Адам, изумленный тем, как быстро разговор перешел на него.

– Инфекция выпихнула глаз из ее головы, но не переживай, мой мальчик, движитель в идеальном состоянии.

– Он отпетый трус и вор, – проговорила Эдит, едва не сорвавшись на крик. – Он возьмет твой замечательный движитель и заложит без раздумий.

Адам болезненно вздрогнул от слов старпома. Он понимал, что́ пытается сделать Эдит, но пожалел, что она не изобрела недостаток, не столь похожий на правду.

– Но ты его не вышвырнула из команды?

– Он отрабатывает долг.

– А ходка? Она-то хоть больная?

– Совершенно здорова, если не считать мертворожденной совести. Мы этим утром были в шаге от того, чтобы бросить ее на каком-нибудь карнизе.

– Да что ты говоришь! – ответил Сфинкс, позабавленный.

– Это правда. – Волета гордо вздернула подбородок. – Но если вы раздаете движители, я бы хотела дополнительную пару рук.

– Серьезно? И для чего?

– Чтобы я могла вальсировать с мужчиной и бить его по почкам одновременно. – Она маниакально ухмыльнулась. – Это было бы замечательно. Он такой: «О, дорогая, кто-то бьет меня в нутро!» А я такая: «Кто бы это мог быть?»

– Видишь – она бессердечная, – подытожила Эдит.

– Ну что ты так ощетинилась, Эдит? – спросил Сфинкс, орудуя дрелью. – Они же тебе нравятся, не притворяйся. Ты ведешь себя так, будто мои дары – наказание. Но ты же знаешь, что мои условия всегда справедливы, а ожидания разумны.

Ослабив последний болт, Сфинкс снял движитель с ее плеча и передал Байрону, чье поведение сделалось весьма раболепным.

Эдит, побелев и блестя глазами, коснулась плеча, где покрытая шрамами багровая кожа сморщилась вокруг четырех отверстий. Она не верила, не хотела верить, что руку удалили без особых промедлений. Это была слишком важная вещь, чтобы открутить и унести ее прочь вот так, запросто. Не было даже крови, отмечающей потерю, – только утрата равновесия и ужасающая легкость.

Байрон отнес полусогнутую, безжизненную конечность на стол Сфинкса и положил с почтением, как цветок на могилу.

– Я разочарован. – Голос Сенлина, чистый и громкий, всех застал врасплох. Вспомнив о своем поручении, Фердинанд ринулся к капитану «Облака», который знай себе продолжал: – Я шел через Башню и видел ваши могучие творения. Но я даже не думал, что их плоды будут растрачены на такое тщеславие! – Последние слова он прокричал в молочно-белое стекло Фердинандовой физиономии. Ходячий локомотив развел руки так, что голова Сенлина оказалась между ними. Он словно собирался выдавить нахалу мозги.

Лишь когда Фердинанд начал сближать ладони, Сфинкс вмешался, сделав едва заметный знак. Ладони машины, широкие, как стиральная доска, остановились на волосок от Сенлиновых ушей.

– Это не моя Башня. Но пожалуйста, продолжай, – сказал Сфинкс.

– Башня – это генератор электричества. Цоколь качает воду, Салон ее нагревает, Купальни распределяют пар, а турбина Нового Вавилона порождает ток. Уверен, другие кольцевые уделы как-то содействуют процессу. Ваши машины делают это возможным, но большую часть работы выполняют мужчины и женщины – среди них есть и рабы, и свободные, которые тратят на эту бесполезную индустрию здоровье и состояние. А на что уходит электрический ток? Он истощается на вашем пороге. Все эти лампы, что горят в коридоре, впустую освещают залы, где нет ни души, – вот для чего вам нужно столько жертв? Как благородно! Как достойно!

– Я согласен, – сказал Сфинкс.

– С какой частью?

– С той, с которой можно согласиться.

Нырнув под руку Фердинанда, Сенлин подошел к Сфинксу. Байрон предупреждающе вскрикнул, но Сенлина это не смутило.

– У вас есть все эти машины, эти мощные самоходные локомотивы, которые, я уверен, способны на демонстрацию невероятной силы. – По мере того как расстояние между ними сужалось, перевернутое отражение Сенлина росло в чаше Сфинксова лица, словно насмешка. – Взять хотя бы колосса в порту. Держу пари, он и еще парочка таких же могли бы заменить всех ходов в Башне. Вы могли бы освободить людей от тяжелой работы, если бы позволили своим прислужникам трудиться ради общего блага.

– О, умоляю, не надо притворства, – сказал Сфинкс и наклонился так близко, что Сенлин увидел, как отражение его лица расширилось, распалось на части, а потом снова возникло, большое и уже не перевернутое. До чего же странно, что от этого изображения исходила угроза. – Тебе наплевать. И на ходов, и на народ, который крутит педали ради пива и рвется поучаствовать в представлении. Тебе на самом деле на всех плевать, даже на твою так называемую команду.

– Разве? – Сенлин приказал себе не отводить взгляда от дрожащих блюдец собственных глаз.

– Ну конечно. Я это докажу. – Жужжащий голос Сфинкса повеселел. – Но почему бы нам не продолжить разговор в более удобной обстановке?

Сфинкс провел их через короткий вестибюль.

– Мы ее вернем, – успел прошептать Сенлин Эдит на ухо.

Скользнув по нему ошеломленным взглядом, она немного успокоилась.

Они вошли в традиционную во многих отношениях музыкальную комнату с мягкими креслами, веселым пламенем в очаге из глазурованного кирпича и гобеленами, изображающими сцены игры на разных музыкальных инструментах. Но там, где разумно было ожидать фортепьяно, стояло иссохшее дерево.

Земляной холм, из которого оно «росло», громоздился на полу, словно сметенный метлой. Линза «рыбий глаз» в потолке бросала на дерево бледный оранжевый свет. Миндалевидные листья украшали верхушку и лежали, иссохшие, на плитках пола со всех сторон от скрюченного ствола. Самым странным было то, что из почвы торчали клавиши пианино, словно грибы.

Волета рискнула подойти и вырвать одну из земли.

– Это фортепианное дерево?

Байрон забрал у нее клавишу ловким рывком и вернул в гнездо в земле.

– Это разновидность ясеня. Ее подарил Зодчему один его каменщик. – Олень стряхнул грязь с металлических ладоней, которые зазвенели, как напальчиковые тарелки. – Первоначально это была просто веточка в горшке, который стоял на фортепиано Зодчего. Но через несколько месяцев фортепиано расстроилось. Когда Зодчий попытался открыть инструмент, он обнаружил, что корни саженца пробили крышку и опутали струны. Зодчий не смог их вырезать, поэтому он решил пожертвовать инструментом, на котором продолжал играть, пока дерево не заглушило последнюю ноту.

– Этого вполне достаточно, Байрон, – сказал Сфинкс. – Тебя послушать, так мы какие-то музейные экспонаты. Пожалуйста, присаживайтесь.

Ирен осторожно опустилась на краешек кресла, отчасти потому, что боялась раздавить антиквариат своим весом, но также и потому, что хотела быть готовой вскочить, если возникнет необходимость действовать. Она не отрывала глаз от ходячего локомотива с той минуты, как тот потребовал ее цепь, и теперь ей приходилось неудобным образом изгибать шею, чтобы не упускать Фердинанда из виду. И все это она делала, не переставая держать Волету за руку.

Видя, что хозяин не собирается садиться, Сенлин тоже стоял, хоть и переместился к каминной полке, – это место он нашел весьма удобным. Сфинкс заметил его маневр, но не возразил.

– Итак, я собирался доказать, что тебя не заботят ходы, собратья-туристы или даже твоя команда.

– Да, пожалуйста – просветите меня.

– Тебя зовут Томас Сенлин.

– Верно, – сказал Сенлин, скрывая удивление, чтобы Сфинкс не обрадовался раньше времени. – У нас, кажется, был общий друг – Красная Рука. С прискорбием вынужден сообщить, что он скончался.

– О, неужели? – Свет очага озарил край маски Сфинкса, и она сделалась похожей на солнце во время затмения.

Позади них с ясеня упал листок. В недвижном воздухе комнаты он описал пируэт и приземлился на плитку пола с громким стуком.

– Я знаю, где Мария, – сказал Сфинкс.

Сенлин подавил изумленный возглас. Хотя он именно это надеялся услышать от Сфинкса, когда слова прозвучали, его охватило сомнение – сложное, пугающее чувство.

– Я вам не верю.

– Красный пробковый шлем все еще при ней. Она прячет его в гардеробе и достает лишь время от времени, по ночам, когда думает, что никто не видит. Но мои глаза повсюду.

– Где она?

– Ты мог бы оказаться рядом с нею уже завтра в это же время.

– Я знаю, что она в Пелфии, – заявил Сенлин.

– Отлично. Я дам тебе жалованье и корабль – новый, получше, – и ты можешь полететь к ней этим же вечером. Найми команду, подыщи себе крепких воздухоплавателей – и после воссоединения с Марией можешь заняться тем же, что делал Билли Ли, и жить себе припеваючи. Раз или два в году мне понадобятся от тебя рекруты, и ты их предоставишь, но все остальное время делай с кораблем что хочешь. Когда тебе это надоест, верни его и отправляйся на все четыре стороны.

Сенлин отпустил каминную полку, которую сжимал побелевшими пальцами. Фердинанд шевельнулся, встревоженный, но Сенлин отодвинулся от их загадочного хозяина. Он спокойно подошел к листу, который лежал на полированном мраморе. Взял за стебелек и с этим хрупким зеленым «глазом» вернулся к камину.

– А что будет с моей командой? – спросил он, стоя к ним спиной.

– Они останутся здесь, со мной, – сказал Сфинкс. – У тебя будет Мария, а им я предоставлю все улучшения и возможности, о которых можно мечтать. Единственное, с чем придется распрощаться, – с вашим абсурдным приключением.

Сенлин поднес лист к огню, изучил его нежный скелет.

– Извини, Эдит. Надеюсь, ты сможешь простить меня, – сказал он.

Глава пятая

Некоторые ученые считают Сфинкса великим гипнотизером, раз он погубил стольких людей. Он зачаровывает своих жертв, направляя их к саморазрушению. Но другие исследователи возражают: по их мнению, Сфинкс применяет не гипноз, а черную магию законных контрактов.

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

Эдит отчасти ожидала предательства.

И даже подозревала, что она это заслужила. Не как преступник заслуживает наказания, но как засидевшийся гость, который испытывает на прочность все правила приличия и гостеприимства, заслуживает того, чтобы смущенный хозяин попросил его удалиться.

Она привыкла к лучшей жизни и лучшей компании, чем те, на которые имела право. И хотя они помогли забыть низменное существование, которое она вела под командованием Билли Ли, хотя они позволили ей притвориться, будто она может заслуживать восхищения и, возможно, даже привязанности, предательство Сенлина положило конец спектаклю.

Впрочем, справедливо ли было назвать это предательством? Разумно ли ожидать, что преданный и решительный муж откажется от воссоединения с женой в знак уважения к другу, навязанному судьбой?

Поскольку Эдит очень хорошо понимала Сенлина, она поспешила нацепить маску «отважной пиратки», когда он посмотрел в ее сторону и выражение его лица лишь подчеркнуло волевое решение.

– Прости, что я не уделил должного внимания твоим словам, – сказал он, – о том, что Сфинкс коварен и склонен к манипуляции. Ты была права – он чудовище.

Она едва не просияла от облегчения, когда Сенлин повернулся к Сфинксу и пылко продолжил:

– Хладнокровный искуситель! Предлагая ложный выбор, ведете себя так, словно вручили мне ключи от Башни. Мое воссоединение с женой никоим образом не зависит от вашей способности мучить нас. Не надо притворяться, что у меня есть в этом вопросе право голоса. Я не стану соучастником злодейства. Если я приму эти нелепые условия и брошу друзей ради жены, она увидит во мне бессердечного, бесчестного незнакомца. Если так вы обращаетесь с гостями, пожалуйста, укажите нам на дверь.

Сфинкс не спешил с ответом. Позади Сенлина, согревая ему спину, потрескивал и посвистывал говорливый огонь в камине. Фердинанд выпустил длинные струи пара из клапанов по обе стороны луноподобной физиономии.

Наконец Сфинкс сухо рассмеялся:

– Нет, ты совсем не похож на Ли. «Внучка Зодчего» при тебе?

Возмущение Сенлина перешло в растерянность.

– Прошу прощения?

– Картина Огьера с тобой или ты оставил ее на корабле? – Сфинкс начал двигаться взад-вперед по комнате. Его беспокойная «ходьба» действовала на нервы, но все-таки выглядела захватывающе. Сенлин предположил, что у Сфинкса миниатюрные ступни или жеманная походка; так или иначе, двигался он очень плавно.

– Вы имеете в виду «Девочку с бумажным корабликом»? Да, она со мной.

– Поищи цифру в правом нижнем углу картины.

Сомневаясь, что он мог упустить такую деталь, Сенлин развернул картину и изучил искомое место. К его огорчению, посреди мазков кисти и впрямь обнаружилась спрятанная цифра.

– Только поглядите… кажется, это тройка. Что она означает?

– Серийный номер. Всего их шестьдесят четыре штуки. По одной на каждый кольцевой удел. Это подарки Зодчего.

Сенлин вспомнил, как когда-то считал количество кольцевых уделов величайшей загадкой из всех. Теперь он узнал ответ на этот вопрос, но воспринял его с весьма слабым интересом.

– Кто такой Зодчий? Архитектор Башни? Ее строитель?

– Он бы никогда не назвал себя таковым. Большую часть того, что лежит внизу, построили ходы. А что касается архитекторов, их были тысячи, и десятки тысяч прочих мастеров и ремесленников. Зодчий считал себя кем-то вроде бригадира. – Сфинкс остановился под сенью иссохшего ясеня; свет из линзы, иссеченный листьями на узкие лучи, рисовал на его черном одеянии своеобразную галактику.

От количества пришедших в голову вопросов относительно того, что двигало Зодчим и почему он создал для человечества такое высокое обиталище, сложив уделы штабелем, Сенлин почувствовал себя инквизитором, но вместе с тем он не сомневался, что терпение Сфинкса имеет пределы, – и к тому же были другие, более конкретные вопросы, которые требовали ответа.

– Почему столько людей подделывают эту картину?

– В каком смысле?

– Я видел пять копий, запертых в клетке в Золотом зоопарке. И был еще Огьер – или самозванец, называвший себя Огьером, обезумевший от попыток воссоздать картину по памяти и эскизам.

– Пять, пять, пять… – пробормотал Сфинкс. – Уже пять.

– Возможно, самозванец нарисовал для него копии, – предположил Сенлин.

Ему показалось интересным, что Сфинкс так расстроился, узнав, сколько экземпляров картины есть у Марата. Это, по крайней мере, подтверждало подозрения Сенлина о том, что он обладает информацией, ценной для Сфинкса.

– Нет, я уверен, это не подделки. И даже не копии. Хотя они очень похожи, они совершенно уникальны; они являются частью серии. – Сфинкс вышел из звездного света и вернулся к огню.

– И на всех изображена девочка? В этом есть что-то маниакальное. И я не понимаю, почему все так стремятся обладать этими картинами. Есть ведь более великие произведения искусства, из-за которых можно препираться, – сказал Сенлин, отодвигаясь в сторону, чтобы освободить место у камина для этого странного человека, похожего на знак препинания.

– В основе отношения к этим картинам лежит всеобщая договоренность, потому-то люди и воспринимают их небезразлично. Поначалу Зодчий встречался с каждым, кто к нему приходил, выслушивал каждую жалобу и просьбу – он был довольно общительным, в особенности когда впал в маразм, – но это было просто неосуществимо. Людей оказалось слишком много, чтобы держать двери открытыми. Уже тогда существовали те, кто причинил бы ему вред, дай только возможность. Так и появились картины. Зодчий выдал каждому уделу по одной – с наказом, что только человек с картиной сможет с ним встретиться. Они были чем-то вроде символа.

– И их нельзя было подделать?

– Нет. Таков гений Огьера и гениальная задумка, лежащая в основе серии. Они абсолютно незаменимы и неповторимы.

– Ну, я удивлен, что он не предвидел последствий собственной скупости в раздаче пропусков политически влиятельным людям и волшебникам от науки. Конечно, люди вроде комиссара Паунда забрали картины себе. Разве Зодчий не понимал, что он узаконивает – если не делает совершенно необходимым – правление тиранов?

– Нельзя возлагать на Зодчего ответственность за несправедливости, совершенные правительствами, которые он не назначал. Он был инженером, а не политиком. Он никогда не хотел иметь ничего общего с политикой.

– Значит, его больше нет среди нас?

– Нет, нет, нет. – Большое пятно света от зеркального лица Сфинкса медленно проползло по стене, когда он повернулся. – Зодчий давно скончался. Я продолжаю его труд, как могу, но во многих кольцевых уделах забыли и про него, и про его внучку, и про обещания, которые когда-то дали.

– Раз уж вы продолжаете его труд, можно предположить, что вы могли бы рассмотреть мое предложение. У меня ведь, в конце концов, его символ. – Сенлин помахал картиной, которую опять свернул, после чего вернул в нагрудный карман.

– Это больше, чем просто символ, мистер Сенлин, – сказал Сфинкс. – Но да, давайте ради продолжения беседы притворимся, что у вас есть право ко мне обратиться, – и что же вы предлагаете?

– У меня есть основания полагать, что кое-кто затеял революцию, которая, если она состоится, может нарушить равновесие. Я – впрочем, не я один, а мы все – не понаслышке знаем об этом заговоре, и, думаю, вам это будет интересно.

– Вы говорите о Люке Марате.

– Да. Я знаю, сколько у него людей, сколько оружия. Я знаю, что он фактически захватил целый кольцевой удел и прорвался на Черную тропу. Я разговаривал с ним и узнал его кредо. Я смотрел ему в глаза и оценил его решимость.

– Хорошо, продолжайте. Расскажите мне все.

Сенлин подавил желание улыбнуться – он почувствовал, что ему удалось поймать Сфинкса на крючок.

– Нет, сперва мы должны прийти к соглашению. Я расскажу вам все, что знаю, но сначала вы должны рассмотреть наши скромные просьбы. Наш корабль нуждается в ремонте…

Сфинкс перебил его, взмахнув затянутой в перчатку рукой:

– Давайте не будем преуменьшать факты. Ваш корабль нуждается в надгробной речи.

– Он был способен летать, прежде чем ваша железная пиявка съела паруса.

– И это все?

– Во-вторых, я прошу предоставить рекомендательное письмо, которое гарантирует нам благоприятный прием в Пелфии, а также любые имеющиеся у вас сведения о местонахождении Марии. И наконец, я прошу вернуть мистеру Уинтерсу ее руку вместе с запасом горючего, как только конечность отремонтируют.

– Как-то дороговато для обмена на информацию, которой я, вероятно, уже владею. Одно только восстановление вашего корабля будет стоить целое состояние.

– В настоящее время наше финансовое положение не особенно благополучно, – сказал Сенлин, хотя подтекст был ясен: они на мели. – У нас в некотором роде денежное затишье. – И еще они были не особенно хорошими пиратами. – Я готов рассмотреть встречное предложение.

– Ах, замечательно. Детали. Моя любимая часть. – Сфинкс хлопнул в ладоши и не разъял их, словно поймал муху. – Байрон, неси свой стол.

Олень ненадолго вышел из комнаты и вернулся с неглубоким ящиком, подвешенным к шее на ремне. Он был бы похож на продавщицу апельсинов, не будь так исполнен благоговения, словно лакей, несущий корону. На висячем столе помещалась черная пишущая машинка и два лотка для бумаги; в одном были чистые листы, другой ждал наполнения. Байрон заправил бумагу в валик, вознес над клавишами длинные, грациозные пальцы и стал ждать диктовки.

Сфинкс заговорил, и Байрон принялся так быстро печатать, что воздух вокруг зазвенел от заданного им ритма.

Сенлин не оставил условия Сфинкса без комментариев. Он выдвинул собственные, к которым Сфинкс добавил новые оговорки, которые потребовали от Сенлина противодействия, которое спровоцировало ответ Сфинкса. В ходе этой перепалки на свет рождался контракт.

Сфинкс настаивал, чтобы ему разрешили допрашивать всех членов команды по отдельности, без свидетелей и в свое удовольствие, пока он не убедится, что узнал все о якобы разгорающейся революции.

Допустимо, но лишь при условии, что во время этих бесед он не попытается принудить допрашиваемых к какому-либо хирургическому или механическому изменению их персон.

Допустимо, но с пониманием того, что воздухоплаватели «Каменного облака» вольны сами заинтересоваться дарами Сфинкса, и в этом случае капитан и старпом не будут возражать или вмешиваться.

Допустимо, но при условии, что капитан или старпом смогут просмотреть любые получившиеся в итоге контракты до их подписания.

Допустимо, но…

Сначала Сенлин чувствовал себя относительно умным. Он отстаивал свои интересы перед превосходящим интеллектом, который, очевидно, был более опытен в юридических документах. Он держался, хотя не мог представить себе суд, который мог бы претендовать на какую-либо юрисдикцию над Сфинксом. В распоряжении этого человека была армия механических зверей! Но это не имело значения, потому что на данный момент Сенлин отстаивал свои интересы.

Почти наверняка.

Конечно, без компромиссов не обойтись. Лишь владение картиной придавало его словам хоть какой-то вес, но, если бы Сфинкс решил забрать артефакт, Сенлин не смог бы сопротивляться. Фердинанд разрешил бы любой спор в одно мгновение.

Таким образом, Сенлин признал, что корабль нуждается в капитальном ремонте, довольно дорогом, и было бы разумно для него и команды сделать Сфинксу одолжение в ответ. Сенлин не мог отказаться. Ему было совершенно ясно, что этот человек – не какой-нибудь возвышенный филантроп. Сфинкс был бизнесменом.

Эдит наблюдала, как Сенлин сдает позиции, с тревогой и толикой гнева. Она пыталась его предупредить, но Том был слишком занят, изображая храбрость, и не прислушался. А как спорить с мужчиной, за которым повсюду следует призрак жены?

Когда Сенлин внезапно согласился, что он, не переставая с энтузиазмом искать воссоединения с женой, чуточку пошпионит для Сфинкса, Эдит не смогла сдержать стон.

Байрон перестал печатать как безумный. Сфинкс и Сенлин умолкли и посмотрели на нее, ожидая каких-то слов. И ей действительно захотелось что-нибудь сказать, но она не знала, что именно. Она не хотела быть той, кто лишит Сенлина возможности разыскать жену.

Эдит все еще размышляла, а двое мужчин уже возобновили переговоры, перебивая друг друга: их слова путались, когда Сенлин признавал, протестовал и снова уступал, пока наконец все не кончилось, страницы не были сложены аккуратной стопкой и подписаны все до единой.

Конец.

Эдит с трудом в это верила и спрашивала себя, понимает ли Сенлин, что именно произошло. Теперь они все работали на Сфинкса. И виновата в этом она. Она привезла их сюда. Она могла отказаться. Вместо этого она закончила грязную работу капитана Ли за него. Она завербовала друзей.

Все это время Волета развлекалась. Сперва она наблюдала, как Байрон тарабанит по клавишам пишущей машинки, словно бьет в барабан. До чего же он высокомерный! Один раз бедолага-олень встретился взглядом с Волетой, вздрогнул и больше не смотрел в ее сторону. Ей очень хотелось изучить ходячий локомотив, но тот стоял за спиной, и она не смела крутиться, пока Ирен держала ее за руку. Все еще держала. Это было абсолютно нелепо, и, как только ей удастся вставить словечко – судя по тому, как увлеклись капитан и Сфинкс, надо чуток подождать, – она заявит решительный протест, изобразив пукающий звук или бросив ботинок. «Я на такое не подписывалась!»

И в эту тяжелую минуту Волета решила залезть на дерево. Это было милое дерево – такое, на котором приятно полежать, и листья на нем напоминали густую щетину у нее на голове.

Впрочем, нет, не совсем так. Это было старое, почтенное дерево. Листья его были тонкими, на ветках выделялись наросты. Она не должна на него залезать. Она может его повредить. Лучше пусть себе гниет спокойненько. Хотя Волете пришло в голову, что дерево всю жизнь наблюдало, как в камине горят его собратья. О, это наверняка была самая настоящая пытка!

Возможно, оно не просто растет тут само по себе; возможно, ему одиноко. Разве уважающее себя дерево не готово рискнуть потертой корой, одним-двумя потерянными листочками ради того, чтобы им с любовью насладился хороший древолаз? Ну конечно готово. И вообще, нет ничего лучше для дерева, чем когда на него кто-нибудь залезает.

Волета посмотрела на амазонку и улыбнулась, как будто проделала ловкий трюк, поймав цветок зубами.

Ирен нахмурилась.

Затем Сфинкс привлек внимание громкой фразой:

– Итак, что мы будем делать с вашей зависимостью от белого крома, капитан Томас Мадд Сенлин?

– Простите? – удивился Сенлин.

Адам думал о дневнике капитана Джорама Браге. Тот подспудно сопровождал размышления на любую тему. После пира на корабле он не переставал мечтать о реках серебра и золотых берегах где-то на вершине Башни.

Но потом Сфинкс объявил, что капитан Томас Сенлин подсел на крошку, и Адам целиком и полностью сосредоточился на происходящем в комнате.

Те зависимые, с которыми довелось пересечься в Новом Вавилоне, его не заботили. Они были неудачниками, которым уже не помочь. Финн Голл охотно нанимал крошкоманов, потому как они ради денег готовы были на что угодно. Вопросов не задавали. Не пытались постоять за себя. Крошка делала их мечтательными, рассеянными и странными. Капитан, с точки зрения Адама, был не таким.

Ну… не совсем.

Адам вздохнул с облегчением, когда Сенлин принялся защищать свое имя от «фальшивых обвинений безликого параноика», утверждающего, будто он все время находится под воздействием белого крома. Ничего подобного! Он трезв, и мысли его прямы, как Башня. Но Сфинкса протесты Сенлина не убедили. Он обратил внимание капитана на четырнадцатую страницу третьего раздела их контракта, где было предусмотрено, что «все договорные обязательства надлежит исполнять в состоянии абсолютной и неоспоримой трезвости». Капитан немедленно согласился подвергнуть ясность своих мыслей какому угодно испытанию.

– Замечательно, – провозгласил Сфинкс. – Принесите мне, пожалуйста, книгу из библиотеки.

– Нет проблем. Мне нравится просматривать чужие книги. Они многое говорят о человеке.

Эдит во второй раз застонала.

– Она бездонная, Том! – не сдержавшись, воскликнула она. – У этой библиотеки нет дна.

– Бездонная, говоришь? Ну, как бы там ни было, я согласился принести книгу – и, клянусь, я ее принесу. – Сенлин снова повернулся к Сфинксу. – Но мы так и не решили вопрос с контрактом мистера Уинтерса. Поскольку я делаю вам одолжение, возможно, вы могли бы ответить тем же и освободить Эдит от кабальной сделки, к которой вы ее принудили, пока она была на грани жизни и смерти.

Сфинкс выровнял стопку листов с контрактом, постучав ею о каминную полку.

– Нет, – сказал он.

Глава шестая

Именно изучая Сфинкса, мы осознаем, что все чудеса приправлены страхом; все мужество пропитано ужасом; вся мудрость – это брожение безумия.

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

Библиотекарем был кот, что оказалось сюрпризом. Рыже-белый зверек не был химерой из плоти и механики, как Байрон, но от усов до хвоста являл собой истинного представителя семейства кошачьих. Он не говорил и не носил одежду. Рисунок на его шкуре напоминал карту неизвестного государства. Он, как и многие его сородичи, был преисполнен чувства собственного достоинства, оставляя по боку сомнения и объяснения.

Впрочем, поначалу Сенлин спросил себя: уж не чучело ли это?

Библиотекарь лежал в ложбине открытого словаря, недвижный, как закладка. Прошло несколько мгновений, прежде чем кот повернул голову и поставил точку в вопросе о том, живой ли он.

Сенлин счел это нелепым. Нет, ну в самом деле – какую квалификацию в архивном искусстве может иметь кот? Возможно, это была шутка. Или – проверка его терпения или здравого смысла. Может, он должен что-то сказать?

Они спустились на лифте-коридоре глубоко в каньон «отельных» дверей, чтобы добраться до библиотеки, и по пути каждый погрузился в размышления. Сенлин на протяжении безмолвного путешествия наблюдал за Марией, которая стояла перед ним, как натурщица перед художником. Она подмигивала ему, а он – ей, пока Сфинкс не поинтересовался, не попала ли ему соринка в глаз.

Сенлин вынужден был признать, что попала, причем очень упрямая.

Когда они вошли в Бездонную библиотеку через непримечательную белую дверь, Сенлин был приятно удивлен, не увидев ямы, обрамленной книгами. Он в глубине души ожидал, что его отправят в путь по узкой тропе, спиралью уходящей вниз, в тревожные сумерки, но за дверью оказался лишь веселенький атриум с полками со всех сторон и коридорчиками, уводящими в другие, столь же хорошо освещенные книгохранилища. Это зрелище отнюдь не соответствовало ужасу, который вызывал эпитет «бездонная». Для Сенлина запах книг был таким же захватывающим, как женские духи. Между книжными шкафами стояли обитые кожей стулья, и еще были диванчики, лампы для чтения и журчащие фонтаны. Все это казалось абсолютной противоположностью бездны.

Сенлин запоздало понял, что Байрон с ним разговаривал все то время, пока он таращился по сторонам. Пришлось сосредоточиться, чтобы уделить внимание сварливому оленю.

– …был библиотекарем больше пятнадцати лет. Как по-вашему, сколько книг за это время ему не удалось разыскать? Ни одной. Все, что мне надо сделать, – это сообщить библиотекарю название нужного тома, а потом следовать за ним до места.

– Разве не лучше был бы библиотекарь, который способен нести книгу самостоятельно? – спросил Сенлин.

– Теперь ты ранил его чувства! – воскликнул Байрон, вскинув ко рту латунную руку в жесте притворного потрясения. – Может, за это он приведет тебя к какой-нибудь ловушке. Я не стану его винить.

– Ловушки? В библиотеке? Для чего?!

– Книги – это ловушки, – сообщил Сфинкс задумчивым, доверительным тоном.

– Наверное, – ответил Сенлин без особого воодушевления.

Едва договор был подписан, Сфинкс сделался отчужденным. Жаль, что не ушел совсем, предоставив Сенлину возможность общаться с Байроном, в котором не было ничего таинственного, потому что он совершенно не умел держать язык за зубами.

Байрон вручил ему холщовый ранец, битком набитый и, как обнаружил Сенлин, довольно тяжелый.

– Это еще что?

– Твой рюкзак, а вот название книги, к которой тебя проведет библиотекарь. – Олень вручил Сенлину маленький свиток вроде тех, которые ученики передавали друг другу между рядами во время урока.

Сенлин его развернул и вслух прочитал написанное аккуратным почерком:

– «Зоотропы[7] и волшебные фонари: знакомство с движущимися картинками». – Сенлин повернулся к Сфинксу и самым умоляющим и благоразумным тоном, на какой был способен, сказал: – Не могу не отметить, что название начинается с последней буквы алфавита. Очень надеюсь, что вы не выбрали ненужную книгу лишь ради того, чтобы испытать мое терпение.

Сфинкс не ответил. Если бы он снял маску, Сенлин смог бы увидеть, улыбается ли этот странный человек, хмурит брови или, может быть, спит.

Байрон похлопал по верхней части ранца в руках Сенлина, снова привлекая внимание капитана:

– Просто следуй за библиотекарем, и достаточно скоро доберешься куда надо. И да, я опечален тем, что надо говорить такое взрослому человеку, но, принимая во внимание твои наркоманские наклонности, это необходимо. Не ешь кошачий корм.

– Прошу прощения?

– Как бы тебе ни было плохо, пока пагубное зелье не покинет твое тело, не ешь кошачий корм. Для тебя тут достаточно галет. Рыба – для библиотекаря. Каждые двенадцать часов.

Кот зашипел.

– Каждые двенадцать часов, – настойчиво повторил Байрон. – Вот карманные часы, чтобы ты не терял счет времени. Мне бы очень хотелось, чтобы ты их вернул.

– Ранец довольно тяжелый, – сказал Сенлин. – Сколько в нем банок рыбы?

– М-да, зря я предположил, что ты способен на такие сложные вычисления. Двадцать восемь штук. На две недели.

– Две недели?!

– Эдит, тебе не кажется, что это похоже на разговор с попугаем? – спросил Байрон.

– Игнорируй его, – сказала Эдит Сенлину, помогая просунуть одеревеневшие от потрясения руки под ремни ранца. Она развернула его и поправила пряжки на плечах. – Всегда нужно брать больше, чем нужно. Капитан Ли рассказывал мне, как его однажды послали за книгой. Его не было несколько дней, максимум неделю. – Она поправила его рубашку, ее прикосновение успокаивало. – Уверен, что хочешь остаться в сюртуке? Там тебя никто не увидит. Можешь даже рубашку в штаны не заправлять.

– Безумие. – Сенлин улыбнулся.

– Пожалуйста, выверни карманы, – сказал Сфинкс, скользнув по полированному мрамору. – «Внучку Зодчего» оставь при себе, но все остальное отдай мне.

Даже не видя его лица, Сенлин понял подтекст:

– По-твоему, у меня есть крошка?

Сфинкс теперь казался выше ростом. Сенлину пришлось задирать голову, чтобы увидеть отражение собственного лица, которое искажалось и клубилось. Не считая пуговицы в одном кармане и обрывка бечевки в другом, при нем были только две картины.

– Есть одна памятная вещица, которую я хотел бы оставить при себе.

– Покажи.

Сенлин достал драгоценную ношу из кармана. Он толком не успел протянуть картину Сфинксу, а тот ее уже выхватил.

– Это моя жена. – Когда-то Сенлин считал нужным объяснять, почему она изображена в таком виде, но это осталось в прошлом.

Сфинкс покрутил этюд с обнаженной так и этак, поднеся к центру своего вогнутого зеркала, изучая картину, словно банковский клерк – подозрительную банкноту. Его лицо отражало заветный образ, и Сенлин вдруг обнаружил, что на искривленной поверхности тот выглядит уродливым и незнакомым.

– Эта картина испорчена, – объявил Сфинкс. – Белый кром проник в холст и слился с краской. Ты засунул ее в наркотик, а потом подверг воздействию воды?

– Снега, – сказал Сенлин.

– Ты сказал, это памятная вещь. Видимо, тебе нравилось регулярно ее трогать?

– Да.

– Да, и каждый раз, когда ты это делал, каждый раз, когда ты ласкал подобие жены, частицы крошки с картины попадали в твои легкие. Ты накачивался. Судя по твоему виду, это происходило ежедневно.

Когда Сенлин повернулся к своей команде, его встретили одинаково потрясенные лица с вытаращенными глазами и разинутыми ртами. Друзья, которые следовали за ним с такой безрассудной преданностью, которые не дрогнули, столкнувшись с паукоедами, военными кораблями и даже банальным голодом, уставились на него как на самозванца. Это было душераздирающее зрелище.

И все-таки Сенлин вынужден был признаться самому себе, что выдыхает с огромным облегчением. По крайней мере, безумие ни при чем. Он всего лишь отравлен.

– Я не знал, – сказал он им с мягкой убежденностью. Откашлялся и повторил увереннее: – Я ничего не знал.

– Хочешь сказать, не было никаких симптомов – ни по части настроения, ни по части зрительных галлюцинаций?

– Я… – начал он и повернулся к Эдит в поисках поддержки, но она в замешательстве смотрела в сторону. – Я просто думал, что… сошел с ума, – договорил Сенлин и тотчас же понял, что это признание никак не улучшит образ, сложившийся у команды. Он считал себя не наркоманом, а всего лишь чокнутым и скрыл от них этот факт. Одним ударом он выявил собственную наркозависимость, сомнения по поводу своей психической нормальности и готовность обманывать друзей ради капитанского поста, поисков и гордыни.

– Почему ты не сказал нам, что болен? – спросил Адам.

Мысли молодого человека еще не прояснились достаточно, чтобы разочароваться или разгневаться, но чувство предательства не заставило себя долго ждать.

Вопрос был настолько простым, что Сенлин ответил не задумываясь:

– Я хотел, чтобы вы мне доверяли.

– Ах, извращенная логика помутненного разума!.. – проговорил Сфинкс, пряча испорченную крошкой картину в складки одеяния. – Но не переживайте. Ничто так не прочищает голову, как визит в библиотеку.

Байрон принялся выгонять команду Сенлина обратно к двери. Адам, Ирен и Волета были совсем сбиты с толку, чтобы сопротивляться. Они ушли не оглядываясь. Сфинкс следовал за ними по пятам.

Байрон придержал дверь, подняв длинную морду в самодовольном прощании. Только Эдит задержалась, стоя спиной к Сенлину. Посреди книгохранилища, под гнетом открывшегося знания, он казался тонким и незначительным, как позабытая на книжной полке газета. Всего-то мгновение назад она интимным жестом поправляла ему воротник, а теперь стояла, как чужая.

– Прости, Эдит.

Она начала отвечать, осеклась и поспешно ушла. Байрон захлопнул дверь, и по библиотеке прокатилось эхо – как будто ведро упало в колодец.

Встревоженный резким разрывом с друзьями, Сенлин подбежал к двери. Та была недвижна, как в склепе, и он лишь поскользнулся у самого порога. Дернул ручку – она не поддалась ни на йоту – и, не успев взять себя в руки, застучал в дверь кулаками.

Они не могли запереть его здесь, оставить наедине с призраками и чувством вины на долгие дни. А если он заболеет? Если его настигнет белая горячка? Если кот затаил обиду и действительно готовит ловушку? Если он никогда не найдет дно библиотеки, или себя, или Башню – и будет падать в пропасть до конца времен?

Руки саднило, Сенлин прекратил бессмысленно молотить в дверь и уткнулся в нее лбом. Если бы его ухо не оказалось к ней так близко, он бы мог упустить звук, приглушенный толстым бесстрастным слоем древесины. И все-таки Сенлин это расслышал: три отчетливых удара. Сильный, слабый, сильный.

Он постучал, отвечая Эдит, и когда три удара раздались снова, он их опять повторил. Он прижался щекой к холодным доскам, чувствуя прилив благодарности. Хотя это был просто их способ ничего не говорить, признать существование невысказанных слов, стук сообщил, по крайней мере, что их дружба способна пережить это испытание, как пережила уже много других до него.

И поэтому у Сенлина не было выбора, кроме как тоже выжить.

Мистер Эдит Уинтерс и мастер Адамос Борей

Глава седьмая

Рутина больше похожа на яичные белки в кляре: вкуса от нее почти никакого, но она удерживает все от распада.

Стезя супруги, герцогиня К. А. Пелл

Адам очень старался не скучать. Скука была слабостью его сестры, и он считал себя выше этого. Пока у него была работа, он никогда не жаловался.

Тем не менее через неделю после того, как они закрыли за капитаном дверь, Адам вплотную познакомился с утомительным явлением, именуемым «досуг».

Частью проблемы был отказ Сфинкса позволить ему работать над «Каменным облаком». Где-то за грязными обоями и нелепыми комнатами, в просторном доке, полном механических грузчиков, их корабль ремонтировался без него. Факт весьма раздражал, но, так как материалы, инструменты и верфь принадлежали Сфинксу, Адам был не в том положении, чтобы спорить. Сфинкс отказался сообщить, кто будет следить за работой и выполнять ее.

Впрочем, Сфинкс вообще мало что им рассказывал. После всех пререканий из-за контракта, который гарантировал ему неограниченный доступ к экипажу «Каменного облака», Сфинкс не спешил беседовать с командой. На самом деле, после того как Сфинкс проводил их в покои тем же вечером, после отправки капитана в библиотеку, он не вернулся, хотя время от времени присылал лакея с оленьей башкой – проверять, как идут дела.

По крайней мере, Сфинкс выделил им достойные апартаменты. Это была не ночлежка в Новом Вавилоне, едва отличимая от собачьей будки. Это была настоящая, пусть и потертая роскошь.

Комнаты с высокими потолками, хорошо обставленные. Каждому досталось по одной, и еще был общий обеденный стол, камин и полностью оборудованная кухня с чудесами вроде газовой плиты и крана, из которого текла горячая и холодная вода, чей запас был, похоже, бесконечным. Открытая планировка и экзотическое оборудование сделали приготовление пищи неким зрелищным видом спорта. Если они обнаруживали недостаток в кладовых, нужно было только попросить Байрона выполнить заказ, хотя для этого требовалось по крайней мере четверть часа выслушивать жалобы оленя, чье красноречие граничило с театральным монологом.

Камин и каминная доска несли на себе следы времени, но были еще крепки; бархатная обивка клубных кресел полысела на подлокотниках, но подушки не утратили формы. На четверых у них было две уборные, и в каждом из этих вымощенных плиткой храмов чистоты высился эмалированный алтарь в виде ванной на львиных лапах. Когда Адам погрузился в нее в первый раз, вода так сильно потемнела, что он почувствовал себя чайным пакетиком.

А капитан тем временем гнался за котом, все глубже уходя в якобы бездонную библиотеку, пытаясь доказать Сфинксу, что он трезв или, по крайней мере, скоро протрезвеет.

Они не очень-то об этом разговаривали, хотя молчание не мешало каждому размышлять о случившемся. Со своей стороны Адам понимал, что вернуть доверие капитана теперь будет намного сложнее. Вдобавок к этой загадке он еще и не мог уразуметь, что сказать сестре; освободившись от обязанности отчитывать и ограничивать ее, он не имел понятия, о чем с ней разговаривать.

Но с материальной, практической точки зрения он ни в чем не нуждался.

Не считая радости, работы или мечты, чтобы время потекло быстрее.

Как старпом, «мистер Уинтерс» отвечала за пополнение запасов скуки, когда те подходили к концу. Она установила и ввела в действие распорядок, который Адам находил безжалостно унылым. Хуже того, она редко выпускала его из виду, потому что была уверена: у Сфинкса есть планы на его глаз и он может увести юношу без предупреждения. Эдит заняла соседнюю с ним спальню, в то время как Ирен и Волета поселились в комнатах напротив. Адам подозревал, что «мистер Уинтерс» сидела на страже у его двери в тех случаях, когда беспокойство не давало ей уснуть.

Общая скука лишь подпитывала его одержимость злополучным капитаном Джорамом Браге. По ночам Адам перечитывал дневник Браге, гадая о подоплеке искровиков, «чудовищных ноздрей», которые неустанно храпят, и «города под нерушимым колоколом». Дневник был полон фантастических намеков на богатство, которое пряталось над головой. Он задавался вопросом, нет ли лестницы или лифта где-то в каньоне дверей внутри логова Сфинкса, которые могли бы доставить его на вершину. Впрочем, если и нет, это не важно; он был готов вскарабкаться на Башню при помощи лишь собственных рук, если понадобится.

Эдит же считала рутину вполне удовлетворительной. На самом деле она обнаружила, что цепляется за саму мысль о рутине в удручающие ночные часы – тот бесцельный, эластичный промежуток существования, когда течение времени словно замирает. Как туман вокруг корабля, предрассветные часы лишали ее всякого чувства движения вперед, скорости и направления. Она проводила ночи, ворочаясь с боку на бок на перине, погружаясь то в беспокойные сны, то в тревожное бодрствование. Она беспокоилась о безопасности команды и о том, сможет ли удержать Сфинкса от ловли их на крючок. А если Сфинкс выполнит угрозу и не вернет ей движитель – что это будет значить для ее независимости?..

И был, конечно, Том. Бедный, несчастный Том. Он провел последние месяцы, отравляя себя портретом жены, испуганный подступающим безумием, неспособный признаться в этом страхе даже самому себе, не говоря о команде. Но то, что он был всего лишь одурманен и отказывался это признать, казалось таким банальным! Как они могли надеяться на успех перед лицом столь ужасного безразличия и жалких возможностей, если что-то настолько мелкое, как порошок на картине, едва не уничтожило все, ради чего они трудились? Возможно, они достигли пределов надежды, которая уже ничего не добавляла ни к способностям, ни к удаче. Если все пойдет хорошо, он вернется через несколько дней, избавившись от зависимости. Но что тогда? Будет ли он делать вид, что все ошибки связаны с крошкой? Команда примет его или станет избегать? Приложит ли он усилия, чтобы вернуть их доверие, или от смущения попытается похоронить прошлое?

Ах, рутина, дарующая сладостную передышку! Унылый распорядок дня превратился в веский, хоть и временный, ответ на самый тревожный вопрос: что же им теперь делать?

Волета и Ирен отвечали за завтрак, который, в зависимости от настроения, варьировался от подгоревших тостов до гречневых блинов, также горелых. Впрочем, они съедали все, что попадало на стол, с ненасытностью верблюдов, дошедших до оазиса.

После завтрака они оттаскивали мебель гостиной к стенам и Эдит руководила утренней гимнастикой: отжимания, приседания, выпады и прыжки на месте. Она изучила эти «спортивные упражнения» в возрасте пятнадцати лет, наблюдая за мальчишками на школьном дворе. Она лежала на животе в травянистой канаве по другую сторону переулка рядом со школьной площадкой и наблюдала, как мальчики слаженно прыгают, сгибаются и взмывают в воздух под критическим взглядом учителя атлетики, коренастого человека, который голосом и повадками напоминал волка.

Эдит отрабатывала увиденное в своей комнате, пока от ее прыжков не затрясся потолок кабинета этажом ниже, что и заставило отца явиться к порогу дочери. Когда Эдит призналась, где научилась аэробике, отец пришел к совершенно неоспоримому – с его точки зрения – выводу: она ходила поглазеть на мальчиков.

Значит, самое время планировать ее будущее.

Если она была достаточно взрослой, чтобы проявлять любопытство, значит она достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, и побыстрее, пока никто не застукал ее лежащей в канаве и глазеющей на сверстников.

Отец всегда знал, что она рано выйдет замуж и сразу же заполнит дом детьми. Он был настолько убежден в ее семейных устремлениях, что в течение последующих недель делал оскорбительные заявления в духе: «О, как быстро природа выявляет материнскую суть в деве!»

Конечно, бедняга заблуждался по всем пунктам.

Но ведь он не видел тех молодых людей, похожих друг на друга, как бумажные куклы, воинственно сокрушающих утреннюю росу, слишком напуганных учителем атлетики, чтобы остановиться. Даже за порогом истощения, они продолжали прыгать по приказу.

Если бы ее отец сам это узрел, смог бы понять, что́ она нашла столь захватывающим. Не краснолицых мальчиков, которые, скрипя зубами и потея, терпеливо сносили утреннее истязание. Ее воображение захватило то, как учитель атлетики ими командовал.

Адам обнаружил, что темп утренней гимнастики и ее энтузиазм его раздражают. Но когда она упала на пол и начала отжиматься, упираясь единственной рукой, что ему оставалось, как не последовать примеру?

Адам готовил обед, и они удивились, обнаружив, что у него имеется соответствующий талант. Он мог сделать пудинг из простых ингредиентов; он мог разделывать и фаршировать птицу, а также связывать ей лапки; а еще он мог приготовить лимскую фасоль, которая была такой нежной и сладкой, что даже Ирен ела без возражений.

После обеда Эдит выводила их на то, что называла «ежедневной экскурсией», хотя это была скорее короткая прогулка. Сперва они спускались в лифте-коридоре на три уровня вниз, в игровую комнату, а через три часа – на четыре уровня вверх, в читальню, которая предлагала мешанину из устаревшей беллетристики, больше подходящей для молодых светских львиц и детишек, чем для компании пиратов, оставшихся без корабля.

Они не могли бродить свободно, потому что в коридоре постоянно торчал Фердинанд. Как только они выходили из покоев, он с грохотом устремлялся следом, и извергнутый им пар собирался у розовых стен, а пол дрожал и ковры рвались под титаническими ступнями. Это было грозное зрелище. Фердинанд никогда не проявлял к ним открытой враждебности, но никто не питал иллюзий по поводу того, почему он там находился.

Не то от скуки, не то от подлинного раскаяния Волета всю неделю была необычно послушной. Казалось, ей ничего не надо, кроме как дремать в банном халате, который нашелся в гардеробе спальни. Она дремала в шезлонгах игровой комнаты, пока Адам и Эдит играли в бильярд, а Ирен бросала дротики; она клевала носом в читальном зале, пока Эдит хмурилась над руководствами по этикету, Адам листал кулинарные книги, а Ирен корпела над сюсюкающими букварями, написанными и проиллюстрированными для детей. Каждый раз, когда Адам оборачивался, спящая Волета обнаруживалась в новом месте. Он задавался вопросом, уж не настиг ли ее запоздалый скачок в развитии.

Эдит готовила ужин, и в это время ее день достигал несомненно низшей точки. С ее стряпней вечно что-то было не так. Не явно, как у Волеты и Ирен, когда они подавали завтрак в расплавленном виде, но исподволь. То комочки в соусе, то кости в рыбе. Это ее бесило, но приходилось скрывать возмущение, чтобы сохранить мир. До чего изматывающая задача. Ну разве она виновата, что существует так много способов испортить блюдо?

Она хотела бы свалить эту неспособность на отсутствующую руку, но досадная правда заключалась в том, что один очевидный изъян не избавлял ее от сотни других, с ним не связанных. Потерянная конечность не была причиной всех ее недостатков. Что в некотором смысле успокаивало. Не сваливая все проблемы на руку, она уменьшала чувство потери, и это казалось особенно важным, учитывая тот факт, что движитель конфисковали.

Той ночью, когда Эдит смирилась с мыслью, что свинина, несомненно, пережарена, и попросила Ирен разрезать отбивные на более годные для жевания кусочки, Байрон ворвался в их покои с видом фигурки с часов, которая собралась бить в колокол.

– Есть новости о капитане? – спросила Эдит, не отрывая взгляда от тарелки.

Она задала дежурный вопрос, ничего не ожидая в ответ. Она призналась остальным вскоре после того, как Сенлина закрыли в библиотеке, что порученное ему дело может занять существенно больше времени, чем несколько дней. Она не была с ним такой прямолинейной, потому как он уже столкнулся с рядом потрясений и было бы жестоко сообщать, что ему и впрямь может понадобиться весь выданный запас провизии.

– Неужели надо спрашивать об этом каждый раз? – ответил олень, стягивая белые перчатки. – Разве ты не можешь просто предположить, что я сообщу новости, если таковые будут? Или еще лучше – почему бы не сообразить, что, едва библиотека извергнет это ходячее недоразумение, я приведу его к тебе, чтобы ты могла над ним похлопотать и оставила меня в покое, хотя бы ради разнообразия.

– Какая жалость, Байрон, что ты недостаточно близко знаком со словами «нет» и «да», – сказала Эдит. – Ты одет как тот, кто выполняет приказы, но на самом деле не можешь ответить на простой вопрос так, чтобы ответ был короче абзаца.

Все они продолжали есть в его присутствии. Как будто он был жалким дворецким. Возмутительно. Чтобы показать свое недовольство, он встал рядом с креслом Эдит и навис над ней так, что мог бы плюнуть в еду.

– По крайней мере, я не притворяюсь свободным, когда хожу на поводке.

Эдит встала так резко, что чуть не ударила оленя по подбородку. Даже с завязанным рукавом блузки она выглядела грозно. Темные глаза Байрона тревожно сверкнули.

– У нас закончилось кокосовое масло, – сказала Волета, отвлекая Байрона на достаточно долгое время, чтобы Ирен смогла привстать, взять Эдит за руку и осторожно потянуть вниз. Другой рукой она продолжала нести к цели вилку, которая курсировала между горой картофельного пюре на тарелке и ее ртом.

Раздосадованный Байрон рявкнул на Волету, чтобы утешиться:

– Если не прекратите пить или разливать, или что вы там делаете с моим кокосовым маслом, больше его не увидите.

– Посмотрим, – сказала Волета.

Байрон решил, что с него хватит издевательств. Он ведь пытался быть гостеприимным, а они опять накинулись всей бандой.

Он покрутил золотые пуговицы на манжете, формой напоминающие ягоды голубики.

– Сфинкс просил передать, что допросы начнутся завтра. Адам первый. Я заберу тебя в одиннадцать утра. Будь готов.

Он вышел из комнаты, топая, словно пытался сбить грязь с каблуков.

Глава восьмая

Короткий список мощных средств для умеренного использования: гвоздика, особенно в глинтвейне, но и в выпечке; духи, которые должны быть незаметны для вас и неуловимы для всех остальных; и откровенный разговор вне зависимости от повода и обстоятельств.

Стезя супруги, герцогиня К. А. Пелл

Адам лежал без сна, прислушиваясь к непрерывному гулу, который издавал дом Сфинкса.

Они всей командой обсудили этот шум за завтраком и решили, что он похож на подземную железную дорогу или гулкий треск ледника, вползающего в долину. Хотя все они слышали один и тот же звук, ощущения были у каждого свои. Ирен сказала, что он помогает ей заснуть, но сны снятся странные. На Волету шум действовал гипнотически, – возможно, этим и объяснялась ее новообретенная сонливость. Адам же не оставлял попыток угадать, что за машина издает эти всепроникающие стоны.

Не в силах заснуть из-за шума, он погрузился в раздумья.

Жаль, не удалось убедить «мистера Уинтерса», что подарки Сфинкса вовсе не прельщают Адама. Он давно смирился с потерей глаза и теперь считал, что монокулярное зрение – такая же важная часть его сути, как низкий рост или клочковатая, бесформенная борода, которую приходилось регулярно сбривать. Это были его изъяны, и, освоившись с ними, он бы их не променял ни на что в целом мире.

Однако его привлекала мысль о том, чтобы тайком вернуться в просторный ангар. Он был уверен, что толпа ползучих движителей приходила и уходила более тайным путем, чем большие главные ворота. Если бы он выбрался в порт, мог бы вслед за каким-нибудь автоматом выйти наружу.

Для восхождения требовались кое-какие вещи, но он был в разумной степени уверен, что даже с минимумом снаряжения сумеет подняться своим ходом. Вообще-то, после прочтения жуткого рассказа капитана Браге о попытке пришвартовать «Короля Натчеза» к золотой вершине, где искровики дали ему жестокий отпор и превратили нескольких матросов в кучки пепла, восхождение казалось более разумным способом добраться до места.

Он был так поглощен этой мыслью, что едва не пропустил стук в дверь.

Адам поднялся из-за туалетного столика, превращенного в верстак, и подошел к двери, не сомневаясь, что это Волета наконец-то пришла сознаться в собственной скуке. Он мысленно готовился развлечь сестру – возможно, даже показать ей лампу, которую разбирал, но за порогом обнаружилась лишь полностью одетая «мистер Уинтерс».

Адам ощутил краткий, но отчетливый укол разочарования: пройдет некоторое время, прежде чем он привыкнет к независимости Волеты. Или собственной, если на то пошло.

– Сейчас середина ночи, – сказал он.

– Но ты не спишь. – Эдит вошла в комнату, протиснувшись мимо него, и оказалось, что при ней ранец. Она осторожно закрыла дверь. – Не хочу разбудить Ирен.

– Почему?

– Нам нужно поговорить.

Если честно, он был рад компании, хоть и неожиданной, но не хотел опять слушать про свой глаз, который с недавних пор ее так интересовал. Он решил разрядить напряжение и пощадить их обоих.

– Мне не нужен новый глаз. Я его не приму, даже если Сфинкс повяжет на него бантик и опустится на колено.

– Что ж. Это хорошо. Рада слышать, – сказала Эдит, стараясь не показывать, что он застал ее врасплох.

Она окинула взглядом комнату, давая себе время пересмотреть заготовленную речь.

Их одинаковые комнаты, как и коридор, были обставлены в традициях величественного, но давно заброшенного отеля. Однако в отличие от ее спальни, где повсюду валялась одежда, а на горизонтальных поверхностях стояли пустые чашки и лежали открытые книги, спальня Адама выглядела безукоризненно чистой. Древние салфетки, тонкие, как паутина, и хрупкие, как безе, аккуратно лежали на комоде и прикроватных тумбочках. Кровать заправлена, простыни загнуты под матрас. Адам всегда был достаточно опрятен, но в этой чистоте ей померещилось нечто маниакальное.

Но ведь все они жили в некотором напряжении, и роскошные апартаменты, хоть и были оценены по достоинству, от тревоги не исцеляли.

– Я всегда ценила твою уравновешенность, – наконец проговорила она. – Ты рассудителен и прислушиваешься к голосу разума.

– Большое спасибо за комплимент, но к чему ты клонишь?

– Ты должен понять: Сфинкс никому не делает одолжений. Он не просит. Он давит и добивается своего.

Адам разгладил небольшую складку на покрывале.

– Ну, тогда я напомню, какой я негодяй, и посмотрим, не отпугнет ли это его. – Самолюбие, уязвленное тем, как Эдит описала его Сфинксу, все еще ныло.

Эдит тяжело вздохнула:

– Я совершила ошибку.

Адам немного обрадовался, когда старпом пошла на столь значительную уступку, но вместе с тем смутился еще сильнее:

– Ошибку? Что ты имеешь в виду?

– Я не должна была приводить вас сюда, – сказала Эдит, и Адам нахмурился, потому что знал: она была против. Если визит к Сфинксу и был ошибкой, то не ее. – Адам, ты не сможешь сказать: «Нет». Ты сможешь сказать: «Да». сразу или потом, но Сфинкс своего добьется.

– Тогда зачем из-за этого страдать бессонницей?

– Потому что он собирается засунуть мощную и, вероятно, нестабильную машину в твою голову! – Она подчеркнула последние слова, постучав пальцем по собственному виску. – Он собирается вовлечь тебя в неопределенную, но, возможно, бесконечную борьбу, а затем обставить все так, словно ты должен быть ему благодарен. Хотя это не имеет значения, потому что ему наплевать, приносят его дары благо или вред, – главное, чтобы ты выполнял его поручения.

Адам инстинктивно потрогал давно зажившую рану, и кожа повязки на ощупь оказалась мягкой и знакомой, как его собственная. Сообразив, что делает, он с унылым смешком убрал руку:

– Умеете вы подбодрить, мистер Уинтерс.

– Я думаю, тебе надо уйти. – Лампа под абажуром возле его постели увеличивала тень старпома на стене, делала ее фигуру еще более кривобокой, чем она была на самом деле. – Лучше всего сегодня.

– Ты серьезно? Ты знаешь, как отсюда выбраться? Почему нам не рассказала? Я думал, мы пленники.

– Потому что мое предложение опасно. Я надеялась, что капитан найдет дорогу назад до того, как Сфинкс решит получше рассмотреть тебя. Мой поступок продиктован отчаянием, Адам. Я не хочу, чтобы у тебя сложилось ложное впечатление о моих действиях. Но нас приперли к стенке, и я не думаю, что есть лучший выбор. Я упаковала немного еды и спальник. Тебе, вероятно, следует путешествовать налегке, но можешь взять что-нибудь почитать.

– Ты и впрямь серьезно. – Юноша заерзал.

Разумеется, это была именно та возможность, на которую он надеялся, но теперь, когда момент настал, сама мысль показалась немного сюрреалистичной: он собирается отсюда уйти.

– Это ненадолго. Всего на пару дней, в крайнем случае на неделю, – сказала Эдит. – Все, что нам нужно сделать, – найти выступ или впадину в фасаде, чтобы оставить тебя там.

– Хочешь, чтобы я разбил лагерь на Башне?

– Лагерь! Идеальное слово. Ты отправляешься в поход! Мы заедем за тобой, как только уйдем. – Эдит положила руку ему на плечо, как будто хотела построить мост между ними. – Ты должен уйти хотя бы ради сестры, если не ради чего-то другого.

Упоминание Волеты оживило его угасшее чувство долга хотя бы на мгновение.

– Она в опасности?

Эдит нахмурилась, глядя на ковер:

– Честно говоря, нет, Волета слишком незрелая и ненадежная. Сфинкс ищет надежные души, которые можно как-то улучшить.

– Улучшить души… – повторил Адам и скривился. – Это не ее случай.

Он принялся натягивать ботинки, и в присутствии постороннего человека процесс почему-то оказался сложнее обычного. Он прыгал на одной ноге, шатаясь, пытался засунуть другую в неуловимый предмет обуви. В конце концов ему пришлось присесть на ковер, чтобы протолкнуть пятку куда надо.

Адам улыбнулся собственному волнению и с удивлением почувствовал, как слезы подступают к единственному глазу. Он сглотнул комок в горле.

– С Волетой все в порядке. – Юноша встал, отряхнул колени. – Она достаточно надежная и совершенно точно добрая, а иногда бывает даже полезной. Пообещай, что не оставишь ее на каком-нибудь карнизе.

– Ну что ты! Никогда.

– Даже если она будет тебя бесить.

– Она часть моей команды, Адам, и я несу за нее ответственность. – Эдит не понравилось, в какое русло свернул разговор, но она знала, что он лишь пытается быть рассудительным. Любое расставание в Башне, не важно, насколько незначительное или хорошо спланированное, сопровождалось элементом риска. Невозможно было гарантировать воссоединение. – Ты просто идешь в поход. Все будет в порядке. Мы увидимся снова. Но на всякий случай, возможно, тебе стоит попрощаться с ней.

– Нет, – сказал он, чувствуя себя неловко. – Я не смогу убедить ее отпустить меня и остаться здесь. Давай называть вещи своими именами. Я отправляюсь в небольшое приключение, мистер Уинтерс. А моя сестра – нет.

– И это правильно. Если вы оба уйдете, Сфинкс заподозрит заговор и может послать за вами движители. Если исчезнешь только ты, я заявлю, что ты улизнул в одиночку – юная гордыня и все такое прочее, – и, надеюсь, мне удастся убедить его, что ты не сто́ишь преследования.

– Есть мысль по поводу того, куда я хотел бы отправиться.

– Не спеши, штурман. Сперва надо пробраться мимо Фердинанда.

Он собрал личные вещи, включая единственную книгу, которая ему принадлежала, и последовал за Эдит в гостиную, где горела лишь лампа для чтения.

Не желая будить Волету, что было бы нетрудно, или Ирен, что было бы непросто, они проследовали через комнату на цыпочках.

У входной двери Эдит нажала белую кнопку вызова лифта. Раздался отдаленный, едва слышный гул. Коридор приближался.

– Разве это не встревожит Фердинанда?

– Не думаю, что он понимает, кто вызывает лифт, – сказала Эдит. – Если проскользнем туда, не привлекая внимания, все будет в порядке. Он немного близорукий.

– Это утешает.

– Однако у него отличный слух.

– Ну, я думаю, он не был бы хорошим охранником, окажись слепым и глухим. Как мы пройдем мимо него?

– Только не смейся.

– Не буду, сэр.

– Мы проползем под коврами.

Адам не рассмеялся. Он представил себе, как ползет, извиваясь, под ковром, а в это время ходячий локомотив знай себе бегает туда-сюда по коридору, как взбалмошный пес. Если Фердинанд на них наступит, то превратит в фарш для пирога.

– Нам лишь надо добраться до ковра с большим синим медальоном, – сказала она. – Это где-то в дюжине дверей по правой стороне.

Щелчок замка оповестил о прибытии коридора.

– Куда мы направляемся? – шепотом спросил Адам.

– В конюшню.

И Эдит коснулась дверной ручки легким продуманным движением, словно пытаясь вытащить приманку из капкана.

Глава девятая

Здраво оцени свои достоинства. Не стремись прыгнуть выше головы. Никто не восхищается птицей, которая поет громче оркестра.

Стезя супруги, герцогиня К. А. Пелл

Фердинанд не мог говорить, но мог свистеть. Не насвистывать песни или мелодии. Просто издавать единственную невыразительную ноту. Свист для него был рефлексом, сигналом, встроенным хозяином. Хозяин сравнивал это с таймером для варки яиц, хотя Фердинанд понятия не имел, что такое яйца и зачем им таймер. Он знал одно: стоило выполнить некое задание, и что-то внутри начинало свистеть, и ходячему локомотиву это нравилось.

Ему очень хотелось петь. Музыка – замечательная штука. Песня, даже хорошо знакомая, способна удивлять. А еще она способна раз за разом пробуждать ощущение счастья или грусти.

Щедрый хозяин каким-то образом прознал о пристрастии Фердинанда к музыке, о том, что она доставляет ему удовольствие, и установил в похожей на шкаф огромной груди автомата музыкальный проигрыватель. Устройство играло мелодии с помощью медных барабанов со множеством маленьких выступов, которые задевали зубцы стального гребня. Песни эхом отдавались внутри, пульсируя в унисон с трубопроводом его сердца. Фердинанд мог их менять по своему усмотрению. Надо было лишь открыть грудную клетку и переставить барабаны. Песен было три. Он любил их все. Одна грустная, одна веселая, и еще одна – для погони.

Вот ее он и слушал на этот раз.

Она его возбуждала. Ему хотелось пробежаться по коридору туда-сюда, но он знал, что так нельзя. Бегать в коридоре – неправильно: от этого рвались ковры, расшатывались болты в подъемном механизме и, самое главное, злился Байрон.

Но музыка скапливалась внутри него, как пар в котле. Она говорила: «Пришло время погони!» Она задавала вечный вопрос: «Как быстр твой бег?» Она пела, словно хор: «Байрона тут нет, чтобы тебя остановить!»

«Мистера Уинтерса», похоже, ничуть не встревожило то, что от ходячего локомотива начала исходить звонкая, веселая музыка, а вот Адаму происходящее показалось немного зловещим. Фердинанд стоял достаточно далеко, в конце коридора, и, хотя его огромное лицо-диск было обращено в их сторону, автомат никак не продемонстрировал, что заметил беглецов.

Адам бросил взгляд на стену «каньона», обклеенную ободранными розовыми обоями, на белые двери, многочисленные, как ячейки в шкафу для какой-нибудь коллекции. Он попытался представить себе, каким выглядел дом Сфинкса, когда был новым, полным жизни и благородных гостей, которые пытались впечатлить хозяина. В нынешней потертой обстановке вообразить такое было непросто.

Прежде чем нырнуть под ковер, который утыкался в порог их апартаментов, старпом посмотрела на него, прижавшись к косяку. Она перевела дух и с головой ушла под пыльную ткань, лысую, как локоть гончей.

Выпуклость под ковром удалялась по коридору. Что ж, ничего не поделаешь – надо идти следом! Адам опустился на живот и влез под складку, которую Эдит оставила позади.

Понадобилась всего секунда, чтобы он дезориентировался в духоте. Он попытался не отставать от каблуков Эдит, но тут же потерял их из вида и совершил ужасную ошибку – открыл единственный глаз. Вековая пыль и песок, потревоженные движением, ослепили его. Плетение ковра над головой, грубое, как бычий язык, царапало кожу и цепляло волосы. Ковер вонял от нечистот: пятна, гниль, паразиты… Они как будто забрались в древнюю нору, облюбованную поколениями барсуков и лисиц. Он всей душой пожелал отступить, но зловонный туннель позади уже обрушился. Нет, это не логово зверя; это самая настоящая могила.

Адам спросил себя, с чего вдруг Эдит постукивает по полу. Пытается привлечь его внимание? Ну и как он должен ответить, не подавившись пылью? И не она ли предупреждала о том, что у Фердинанда отличный слух? Без сомнения, легкого стука было бы достаточно, и незачем ей так тарабанить. Но все же ритм нарастал, делался настойчивей, как будто буровая установка вгрызалась в землю.

Он наконец-то понял: Эдит не подавала знаков. Это Фердинанд бежал по коридору.

Заметили их или нет, не имело значения. Великан приближался, и надо было убираться из-под ног.

Эдит отбросила ковер, и тот всем весом упал на Адама, мешая удрать. Увидев, что времени на его освобождение не осталось, она выпрямилась и взмахнула рукой, словно стрелочник.

– Стой! Не бегай по коридору!

Ходячий локомотив несся на них, словно бык, и Эдит задалась вопросом, сможет ли он вовремя остановиться, даже если захочет. Тучи пыли взметнулись под аккомпанемент восторженного визга суставов. Ковры свернулись, как стружка от точилки для карандашей. Зажмурившись так крепко, что в голове вспыхнул фейерверк, Эдит бросилась ничком на Адама и стала ждать конца.

Он все не наступал.

Среди внезапной тишины раздалась громкая мелодия музыкальной шкатулки.

Подняв лицо от плеча Адама, Эдит обнаружила нависшую над ними луноподобную физиономию гиганта. Из похожей на бадью груди раздавалась звонкая и быстрая детская мелодия. Фердинанд присел, оказавшись с нею вровень, и свечение его лица достаточно побледнело, чтобы она смогла увидеть за линзой механизм – верчение и кручение деталей, из которых состоял разум великана. Зрелище было тревожным и захватывающим.

Потихоньку вернув себе достоинство, они с Адамом поднялись под пристальным взглядом стража.

– Спасибо, Фердинанд, – сказала Эдит. – Теперь, пожалуйста, отойди. Не надо так к нам прижиматься.

Движитель сделал неуверенный шаг назад – его конечности, по-видимому, не были приспособлены для движения наоборот. Он уперся рукой в стену, чтобы не упасть, и из-под розовых обоев посыпалась штукатурка.

– Он тебя послушался, – пробормотал Адам, чье лицо от пыли сделалось бледным. – Почему он тебя послушался?

Эдит пригладила взъерошенные темные волосы:

– Понятия не имею. Может, он слушается любого, кто на него рычит.

– Ладно. Я попробую. – Адам вскинул подбородок навстречу грозной железной фигуре. – Фердинанд, выключи музыку!

Лицо Фердинанда засветилось чуть ярче, но больше ничего не произошло.

Адам кивнул Эдит, предлагая ей попытаться. Она повторила приказ, и ходячий локомотив, открыв ящичек в груди, отделил цилиндр от проигрывателя.

– В чем же дело? – спросил Адам.

– Может, в том, что я на службе у Сфинкса. Фердинанд думает, я его начальница.

– Я думал, теперь мы все служим Сфинксу.

– Это верно, но я блюстительница.

– Чего?..

Эдит быстро объяснила роль блюстителей в обеспечении мира – они были кем-то вроде правоохранителей, представляющих интересы Сфинкса, как правило благожелательные, как и сами блюстители. Как правило.

– Значит, ты кто-то вроде констебля?

– Не думаю, что моя должность так значима. Я скорее наемный головорез.

– Ни разу в жизни не встречал блюстителя.

– Неудивительно. Блюстители на самом деле чаще всего имеют дело с власть имущими, с элитой. Сфинксу наплевать на портовых рабочих и пиратов.

– Я не обиделся, – сказал Адам с печальным смешком.

– Я и не собиралась тебя обижать. Я и сама была пираткой.

– Не «была», – уточнил юноша. – Ты и есть пиратка.

– Ну, пока Сфинкс не решит иначе. В этом все дело, Адам. От этого я и пытаюсь тебя защитить. У меня нет никакой власти над тем, что будет дальше. Он может отправить меня работать в любой порт, в любой суд, на любую должность.

– Ты хочешь сказать, что можешь уйти? А как же Волета? А что насчет капитана? Ты можешь представить себе, как они будут жить без тебя? Ты как штурвал корабля! Ты не можешь уйти.

В его голосе слышалось возмущение, и Эдит это польстило – она улыбнулась.

– Я обещала присматривать за командой и слово сдержу. Надеюсь, это значит, что Волета останется со мной. Но есть вещи, которые мне не подвластны, Адам, и может настать день, когда вам всем будет безопаснее оказаться как можно дальше от меня.

Заиграл меланхолический ноктюрн. Они взглянули на колосса. Фердинанд все еще держал руку в груди, над вращающимся цилиндром. Кто бы мог подумать, что локомотив способен выглядеть пристыженным, но у Фердинанда неплохо получалось.

– Надо идти, пока никто не вызвал коридор на другой этаж, – сказала Эдит и провела Адама к лежащему неподалеку ковру, украшенному синим медальоном.

Повернувшись к Фердинанду, который пошел следом, она проговорила:

– Спасибо, что проводил нас. Пожалуйста, не считай себя обязанным остаться.

Когда Фердинанд не двинулся с места, она прогнала его взмахами руки. Гигант неуклюже повернулся – в узком коридоре ему было тесно – и побрел прочь, а музыка продолжала плакать у него в груди.

Мысль о том, что в доме Сфинкса живут лошади, приводила Адама в смятение. За ними было бы невозможно ухаживать, кормить, особенно на такой высоте, вдали от всего естественного и необходимого для животных. Неужели Сфинкс выводил скакунов на прогулку по коридору? И они паслись на коврах? Нелепость какая-то.

И все же, когда Эдит открыла дверь, он увидел сено, разбросанное по дощатому полу очень убедительно выглядящей конюшни. Он подобрал соломинку, сломал и вдохнул острый запах. Нахлынули воспоминания о заросших травой равнинах детства. Он улыбнулся и не стал прятать радость от Эдит; ей, похоже, здесь тоже очень нравилось.

– Как ты нашла это место?

– Ли показал.

– Капитан Ли? Удивлен, что Сфинкс позволил ему бродить где вздумается.

– Это была всего лишь небольшая экскурсия. Хозяйского разрешения мы не спросили.

По обе стороны от главного прохода расположились стойла из грубой древесины. Посматривая на ходу то налево, то направо, Адам с разочарованием обнаружил, что они пусты и лишены любых признаков лошадей: ни уздечек, ни кормушек, ни навоза или инструментов для его уборки, а также никаких щеток, попон или ведер. Не считая разбросанной по полу соломы, конюшня была всего лишь декорацией. Что ж, логично. Какой толк здесь от лошади? В экипаже по фасаду Башни не прокатишься. И все-таки он не мог не почувствовать себя немного обманутым.

А потом оказалось, что последнее стойло занято – причем самым странным конем, какого Адаму случалось видеть.

У существа не было головы, но зато имелось шесть ног, в два ряда по три штуки, и еще скамейка, прикрепленная к плоской спине. Подвижные ноги заканчивались пальцами, которые изгибались и разделялись, как выступ-зубец молотка. Машину из стали и латуни, по-видимому мертвую, покрывал толстый слой пыли.

Адам спросил, что это такое, и Эдит назвала устройство стеноходом – это был, по ее словам, последний стеноход из тех, что построил Сфинкс много лет назад с целью переправки пассажиров вверх и вниз по Башне. Когда-то их были тысячи.

– И он работает?

– Точно работал, когда я была здесь в последний раз.

Эдит обошла движитель, поглаживая его и воркуя, как будто успокаивая лошадь. «Скакун» был широким и приземистым, как фермерская повозка, и, не считая парочки грязных защитных решеток, его механизмы ни что не прикрывало. Она открыла лючок в задней части машины и достала длинный стеклянный цилиндр, в котором было чуть больше половины красной светящейся жидкости.

– С батареей все в порядке. – Эдит засунула ее на место.

– Как мы собираемся пройти мимо огромного привратника, который ушел с «Облаком»?

– Ты имеешь в виду Генри? Мы обойдем доки. Существует сеть служебных туннелей, и некоторые выходят на поверхность.

Обогнув машину и приблизившись к пассажирскому месту, Адам увидел, что в пространстве для ног что-то есть – и даже много чего. Он достал пустую бутылку из-под вина и свернутый кусок яркого шелка, на поверку оказавшийся халатом.

Адам вопросительно уставился на Эдит, и она с трудом сглотнула ком в горле, а потом выдавила из себя:

– Это нам не понадобится.

– Ну да, конечно. – Адам выложил вещи на пол рядом с повозкой, все еще не понимая, как быть с этим забавным открытием.

Она уперлась ботинком в согнутое колено стенохода и запрыгнула на водительское сиденье.

– Вперед. Я должна вытащить тебя и вернуться, пока все не проснулись.

Адам тоже занял место на скамейке и взял конец веревки, протянутый Эдит. Происходящее слегка смахивало на сон. Что халат капитана Ли делал в пространстве для ног последнего стенохода? Эдит указала на другой конец веревки, свисающий с его стороны:

– Затяни и завяжи как следует.

Он послушно обвязал веревкой их ноги.

Эдит выпрямилась, демонстрируя давние уроки верховой езды, полученные в былые времена, и топнула каблуком по доске в полу. Оттуда выскочил рычаг управления. В тот же самый миг движитель загрохотал, чихнул и ожил.

– Попытайся не вывалиться, – посоветовала она, берясь за рычаг.

Ощущения от езды напоминали одновременно лошадь и поезд, причем сочетали в себе худшие качества того и другого: машина подпрыгивала, как лошадь, но грохотала, словно поезд. Адам схватился за поручень. Эдит это слегка возмутило.

– Машина просто еще холодная, – прокричала она, и ее голос вздрагивал в такт вибрации.

– Ты на ней уже ездила? – Вопрос казался особенно актуальным, учитывая, что они собрались карабкаться вверх по отвесной стене.

– Ездила, да. Не водила, – сказала Эдит. – Но я знаю, в чем суть.

Она еще немного передвинула рычаг, и странный конь, проворно одолев угол между полом и стеной, продолжил двигаться.

Адам почувствовал, как сила тяжести норовит опрокинуть его на спину, и порадовался высокой скамье и веревке с узлами на коленях. Крыша стойла открылась над ними, как створки ворот, обнажив тусклые полосы электрического света, рассекающие каменную трубу.

Машина пустила в ход свои хваталки и начала энергично подниматься.

Глава десятая

Прогулки необходимы для поддержания самооценки супруги. Как еще она может узнать, в моде ли ее вещи, не стала ли она предметом сплетен? Возьмите за правило никогда не проветривать белье чаще, чем саму себя.

Стезя супруги, герцогиня К. А. Пелл

Ощущение было такое, словно они пробираются через муравейник. Шахта впереди разделилась пополам, потом слилась с другой и опять раздвоилась. Красные ячейки светились в головах и телах других машин, работавших в сумерках. Желтоватые лампочки освещали неровности туннелей, оставленные чьими-то долотами, – свидетельства древнего труда.

Адам не чувствовал ни места, ни направления, ни расстояния до выхода из Башни и все же не ощущал ни страха замкнутого пространства, ни смятения. Он как будто плыл по реке, легко и беззаботно. Это путешествие, сопровождаемое тряской и грохотом, доставляло ему удовольствие.

В далекой тьме перед их покачивающимся «конем» появилась звезда. Она двоилась, множилась, и черные нити пространства росли, отделяя каждую новую светящуюся точку от соседних. Небесная зигота распухла и пролилась в темноту. Свежий воздух коснулся кожи, отмечая каждую пору, каждый волосок, каждую складку, пока Адам не ощутил свое выражение лица так отчетливо, словно гляделся в зеркало, и оказалось, что он улыбается с восторгом.

Стеноход так резко протиснулся через отверстие в Башне, что юноше показалось, будто его бросили в ночное небо. Затем движитель перебрался через каменный карниз и начал подниматься.

Адам вскрикнул, а старпом рассмеялась.

Вид был настолько необычный, что ему с трудом удавалось не вертеть головой туда-сюда. Он бросил взгляд через спинку скамьи на укороченный лик Башни, на яркий полумесяц Рынка – великую трясину надежд, озаренную огнями костров, факелов и беспомощных бдений. А наверху блистал космос, похожий на новую крышу над фронтонами горного хребта. Почувствовав, что больше не может это выносить, Адам обратил восторженное лицо к Эдит. Она выглядела более довольной, чем на протяжении последних недель.

– Невероятно, – сказал он. – Надо было давным-давно выехать на прогулку.

– Самое странное в езде по стене – то, как быстро она начинает казаться нормальной. Если просто смотреть вперед, можно поверить, что мы едем на повозке через обширное поле под паром.

– Да, но лежа на спине, и у повозки шесть ног.

– Пока три из них одновременно держатся за стену, беспокоиться не надо.

– А если останется две?

– Это все равно что ни одной. – Не убирая руку с рычага, Эдит кивком указала вперед. – А вот и Воротник.

Было странно глядеть на облачный вал с такого расстояния и под таким углом; отсюда он выглядел заурядным туманом, а не неизменной сутаной, в которую куталась Башня. Когда люди видели ее впервые, тот факт, что у нее не было зримой вершины, производил глубокое, пусть и противоречивое впечатление. Небесный Воротник как будто намекал, что Башня либо длится без конца, либо, наоборот, невзирая на все амбиции, утыкается в некий природный барьер, как комнатное растение, выросшее до потолка. Поскольку истина была неопределенной, каждый в меру собственного воображения решал, положить ли Башне конец или длить ее вечно. Обе эти позиции странным образом внушали наблюдателям чувство, словно они поспособствовали воздвижению монолита, и это наделяло их уверенностью, необходимой для приближения к Башне – и поглощения ею.

И Эдит, и Адам уже переросли такие любительские воззрения, хотя на самом деле ни один из них не был столь просвещенным, как им хотелось бы считать.

– Я и забыла, насколько тут все плоское. Возможно, придется немного порыскать туда-сюда, прежде чем найдем для тебя подходящую нишу.

– А если мы просто продолжим путь наверх?

– Хочешь пройти сквозь туман?

– Почему нет? Нет нужды скакать галопом. И если уж я должен остаться снаружи, хотелось бы иметь побольше пространства, чтобы размять ноги.

– Вершина? – повторила Эдит, и застывшая улыбка на ее лице растаяла, превратившись в опасливую гримасу.

– Ты там бывала?

– Нет, и я даже не знаю, насколько она далеко.

– Она не может быть слишком далеко. Очевидно, что Зодчий – или Сфинкс, или кто там наш хозяин на самом деле – соорудил себе особняк под самой крышей. Я имею в виду – можно провести следующие несколько часов, кружа, надеясь наткнуться на нишу и не попасться на глаза привратникам, или сразу направиться к ровной поверхности. Если только ты не из тех, кто думает, что Башня растет без конца.

– Не глупи, – сказала она и бросила на него испепеляющий взгляд.

– Тогда почему бы и нет? Мы уже зашли так далеко.

Стеноход враскачку приближался к облакам, похожим на вату, и вблизи становилось ясно, что по ним вполне можно перемещаться: туман клубился, раздавался, понемногу открывая поверхность. Да, сквозь него можно было пройти, пусть он и выглядел зловещим.

– Ладно… – согласилась Эдит и ногой нажала переключатель. В передней части машины зажглись два прожектора. – Мы отправляемся на самый верх.

Туман был теплым, как поднимающееся тесто. И хотя его плотность и наличие варьировались, они редко видели что-то еще, кроме поверхности стены перед собой. Песчаник в свете фар блестел, как граница прилива. Низкий гул, пронизывающий логово Сфинкса, доносился и сюда, пусть и звучал приглушенно.

Нет более странного уединения, чем дарованное облаками. Внутри них ощущаешь одновременно тесноту комнаты и простор небес. Пряча секреты, облака их обнажают, настраивают людей на доверительный лад. По этой причине бывалые воздухоплаватели держатся подальше друг от друга, когда корабль попадает в облако: не хотят делиться тайнами.

Через некоторое время, на протяжении которого они ехали во тьму и размышляли каждый о своем, Адам спросил:

– Вы тут с капитаном Ли… развлекались?

Эдит прищурилась, глядя в туман, и крепче сжала подрагивающий рычаг:

– Штурман, это совершенно не твое дело.

– Да, конечно. Прости. – Он помолчал, потом предложил: – Что, если мы обменяемся секретами? Я расскажу тебе о своих планах, а ты мне – о том, что у вас было с Ли.

– Вот так просто? Обменяться секретами, как блюдами за столом: белое мясо на красное, масло на джем и тому подобное? – Она, разумеется, не стала уточнять, что Адаму нечего предложить для обмена. «Секрет», который штурман с таким восторгом от нее скрывал, однозначно включал реки из золота и деревья из серебра. Или наоборот? Эдит слышала обе версии. Много раз. Существовала лишь одна причина, по которой кто-то когда-либо хотел подняться на вершину Башни.

Но ей было его жаль, потому что сейчас они спешили навстречу разочарованию, и она решила поделиться частью ответа, которого он не заслуживал.

– Скажу так: этот опыт заставил меня с подозрением относиться к доброте незнакомцев.

Скамья под ними дернулась, когда машина, цепляясь тремя лапами, занесла четвертую над трещиной. Они затаили дыхание, чувствуя, как движитель отдаляется от стены. Потом четвертая лапа снова отыскала опору, и их потянуло обратно к обширной груди Башни.

– Я тоже усвоил этот урок, – сказал Адам, ослабляя хватку на перилах. – Так хорошо усвоил, что всех, кого встречал, учил не доверять незнакомцам. И я был очень убедителен, пока не познакомился с капитаном. – Он покопался в воспоминаниях. – Вот беда. Я все еще ему обязан. Его недостатки не освобождают меня от долга. – Сжав губы, он пошевелил челюстью, как будто обсасывал фруктовую косточку. Эдит видела, как он пытается заставить себя сказать больше. – Трудно безоглядно верить тому, кто подсел на крошку. Я… – он подыскал самые дипломатичные слова, – очень обеспокоен.

Гул Башни, который секунду назад был едва слышен, сделался громче. Вскоре он заглушил дребезжание движителя под ними. Воздух, ранее теплый, сделался горячим. В ореоле зыбкого света их фар появилось кое-что новое: вертикальный бордюр. Эдит подвела машину чуть ближе, и они увидели железные планки огромного вентиляционного отверстия. Они могли только догадываться о его размере по потоку горячего воздуха и реву, который он издавал. Казалось, в шее Башни появились огромные жабры.

Они отправились дальше, и бордюр исчез. Рев превратился в рычание, а затем в ворчание. Эдит и Адам, оба бывалые воздухоплаватели, хранили стойкое бесстрастие, никоим образом не изумленные, как будто невозмутимость и превосходство над страхом могли защитить их от неизведанного.

Эдит вернулась к его последним словам, как будто разговор и не прерывался:

– Вполне разумно, что ты обеспокоен. Если сейчас ты не можешь верить в капитана, верь в меня. Я полна решимости помогать ему и поддерживать его, но, если станет ясно, что он не справляется с обязанностями, я вмешаюсь – в этом и будет заключаться моя помощь и поддержка. И это все, что мы оба скажем по этому вопросу.

– Слушаюсь, сэр. Спасибо, – сказал Адам, и впрямь чувствуя, как на время успокаивается.

– Итак, ты собираешься рассказать мне о своей карте сокровищ или нет?

– Ты рылась в моих вещах!

– Ничего подобного. – Эдит раздраженно тряхнула головой. – Это было бы слишком просто, Адам. А если кто-то еще спросит о твоей карте сокровищ, единственный правильный ответ: «Какая карта сокровищ?»

– Это дневник, а не карта, – угрюмо ответил молодой штурман. – И откуда ты узнала?

– Никто не отправляется на крышу, чтобы погулять. А что касается карт, я видела десятки – и дневников, и предсказательных жезлов, специальных очков, которые показывают скрытый путь, и даже астролябию, которая позволяет почерпнуть мудрость звезд и определить путь к золоту. Везде, где есть стареющие воздушные волки, пытающиеся запихнуть мозги в бутылку, имеются и карты сокровищ на продажу. Все слышали о сокровищах на вершине Башни.

– Ну, если они так знамениты, почему их никто не забрал?

– Потому что их нет! Вершина Башни – это лишь крыша, окутанная густыми тучами. Вот истинный виновник печального жребия всех этих экипажей: они разбились в тумане. Вдребезги.

– Но… ты никогда не слышала об искровиках?

– А молнии здесь при чем?

Он фыркнул в раздражении:

– Но деревья из серебра…

– …и реки из золота, – закончила она. – Адам, мне не нравится разбивать твои мечты, но на вершине совершенно ничего нет.

Неубежденный, он поерзал под веревкой и развернулся лицом к старпому:

– Ну хорошо, допустим, эти корабли врезались в Башню. С нами такого не случится. Возможно ли, что мы первыми окажемся на вершине Башни? Если только ты там уже не побывала с Ли?

– Нет, конечно нет, – сказала Эдит. Она не видела смысла спорить. Адаму придется самому узреть вершину и убедиться в ее правоте. И так как они почти добрались, какой вред в потакании ему? – Возможно, я ошибаюсь. У тебя будет куча времени, чтобы разведать и рассказать, что ты нашел.

– Значит, ты признаешь такую возможность. Выходит, есть некоторый шанс, что я столкнусь с опасностью. Возможно, я больше никогда не увижу тебя, сестру или кого-то еще.

– Допустим. Но без опасности не бывает приключений.

– Именно. Так что для меня, как для члена экипажа и друга, вполне разумно озвучить последнюю просьбу.

– Продолжай.

– Мне очень любопытно узнать, был ли у тебя роман с капитаном Ли?

– Так вот о чем ты просишь на прощание? О возможности сунуть нос в мои дела? – Эдит сердито фыркнула, но в глубине души любопытство юноши ей польстило. Тем не менее она не была готова сдаться под натиском его дерзости. – Поверить не могу, что ты не попросил что-то передать сестре. Вот в чем смысл последней просьбы. «Скажите родным, что я их люблю» – и все такое.

– О-о, она этому не поверит, – отозвался он, пренебрежительно взмахнув рукой. – Кроме того, пойми, одна из причин, по которой я так счастлив быть здесь на свежем воздухе, заключается в том, что мне не нужно гадать, что ей сказать. У нас никогда не было ничего общего. Такова правда. Мы редко разговариваем. Она не знает меня. – Он остановился, чтобы поразмыслить над сказанным, сам удивленный признанием. – И я не уверен, что знаю ее. Но я точно знаю, что устал быть ворчуном. Я устал быть ненужной матерью. Я думаю, она устала убегать от меня, и ее трудно в этом винить. Возможно, пришла моя очередь сбежать.

Когда Адам поднял взгляд, Эдит увидела, как сильно он измучен чувством вины. И с внезапностью румянца, который бежит по шее и заливает щеки, она вспомнила, каково это – быть в его возрасте и пытаться исполнять непосильный долг.

Старпом перевела дух.

– Сфинкс дал мне руку, и, пока я восстанавливалась, Ли начал оказывать мне знаки внимания, – проговорила она с некоторым трудом. – Ты должен понять, что это длилось несколько недель.

– Ты была в него влюблена?

– Это самое отвратительное слово, которое можно подобрать, Адам. Нет. Это был не роман, это была не любовь. Ты этим заразился от нашего капитана. Меня недавно… – Она не смогла выговорить слово и закатила глаза от собственной неловкости. – Меня недавно искалечили, и я чувствовала себя непривлекательной. Нет, это тоже неподходящее слово. Я чувствовала себя погубленной. Я спрашивала себя: увидит ли кто-нибудь другие части моего тела, кроме этой? – Она кивнула на пустой рукав. – Ли просто выбрал правильную минуту. И Том… – Ее голос дрогнул. – Капитан был так добр ко мне в Салоне, что я подумала: а вдруг в Башне есть и другие добрые люди? И возможно, они существуют. Но Ли не был одним из них.

– Он сделал тебе больно?

– Нет-нет, ничего подобного. Мне понравилось. Это помогло мне прийти в себя. А потом мы ушли отсюда – и все закончилось. Оказывается, по его мнению, я была единственной юбкой в порту, и он мною воспользовался. Что справедливо, ведь я-то думала, что это я использую его.

Эдит почувствовала себя в некотором роде вознагражденной потрясенным видом Адама.

– Это оказалось хуже, чем ты предполагал?

– Нет, намного лучше. Такой ты мне больше нравишься, – сказал он с улыбкой. – Это дает мне надежду думать, что…

Эдит дернула рычаг управления. Движитель споткнулся, отыскивая опору на испещренном оспинами и выветренном камне, а затем затих, когда она отпустила рукоять. Стеноход стоял на краю.

Дальше подниматься было некуда – Башня закончилась.

Глава одиннадцатая

Когда вас кому-то представляют, никогда не становитесь первой в очереди. «Первым поклонился, первым забылся», – как говорится.

Стезя супруги, герцогиня К. А. Пелл

Позже Эдит рассказывала капитану и команде о своих первоначальных впечатлениях о вершине Вавилонской башни, о которой так много говорили и на которой так мало бывали, и тем самым обнаружила, насколько прочно сцена запечатлелась в памяти. «Чем там пахло?» Геранью и металлом. «Который был час?» Перед самым рассветом, и туман окрасился в багрянец зари. «Ты украла транспорт, но почему не оружие?» Потому что не было нужды! Им ничего не угрожало. Это ведь была всего лишь пустая крыша.

Впрочем, отнюдь не пустая, но вершина не открыла всех своих сокровищ разом. Если бы не туман, Эдит ни за что бы не согласилась на короткую разведку. Если бы не туман, они бы точно сбежали.

Ей пришлось отдать Адаму должное: он относился к своим иллюзиям серьезно. Чтобы их не засекли, он настоял на пешей прогулке, хотя со скамейки машины было бы проще осмотреть вершину. Потом он настоял, чтобы стеноход остался за краем в целях маскировки. Для этого пришлось встать на спинку скамьи, вскарабкаться на решетку движителя и подтянуться к краю каменной стены – головокружительная высота и отсутствующая рука сделали этот процесс довольно мучительным.

Эдит согласилась на все это и постаралась не смотреть свысока на юношескую восторженность. Почему бы ей просто не насладиться его предвкушением? Почему он должен страдать из-за крушения ее собственных иллюзий? Уже скоро ему предстоит столкнуться с реальностью, и было бы постыдно с ее стороны отнестись к его неизбежному разочарованию с иным чувством, кроме сожаления. Она решила поддерживать Адама, что бы ни случилось.

Как выяснилось, выполнить обещание было трудно.

За узким периметром ничем не примечательные камни крыши сменились металлическими пластинами, которые были подогнаны друг к другу очень плотно, как будто сварены. Металл напоминал полированное, закаленное серебро, но блестел как-то по-особенному. Чем бы ни был материал, он не поддавался ни ржавчине, ни грязи. И даже пыль была над ним не властна. Поверхность под ногами оставалась совершенно чистой.

Именно от этой несущественной детали у нее завязался первый узел в кишках. По логике вещей, они должны были увидеть здесь скопление пыли, птичьего помета и грязи, оставленной дождем. Но ничего такого на крыше Вавилонской башни не нашлось.

Старпом размышляла над этим, пока они углублялись в облака, ступая осторожно и неуверенно. Эдит перечисляла все типы природных явлений, которые могли бы придать крыше столь чистый вид, когда из тумана показалось серебряное дерево.

Оно было высоким, как тюльпанное дерево, с идеально круглым стволом, а немногочисленные ветви росли высоко и наполовину скрывались в облаках. Когда ветер немного переменился, они увидели верхушку целиком.

Лопасти турбины не вращались на ветру. Ветряная мельница, которую они приняли за дерево, вообще не шевелилась.

Поспешив к основанию конструкции, Адам схватился за мираж прежде, чем тот успел исчезнуть. Все оказалось настоящим. Столб был серебряным, недавно отполированным и блестящим, как зеркало. Юноша провел по нему руками, сердце в его груди колотилось как безумное. Посреди восторженного осмотра он вдруг заметил краем глаза, что под ногами блестит что-то еще.

Посмотрев вниз, Адам обнаружил, что стоит на золотой жиле, плоской как доска, но ветвистой, словно русло ручья. Она разделялась на рукава, которые змеились и расползались по стальному полу.

Эдит стояла рядом и вместе с ним изумленно таращилась на золотые жилы, убегающие в туман, ближе к скрытой от взгляда центральной части вершины.

– Ни хрена себе!.. – проговорила Эдит, касаясь серебряного столба.

Адам, уже стоявший на четвереньках, пытался нащупать швы вокруг золотой жилы. Сумей он засунуть пальцы под край, возможно, смог бы ее вытащить. Конечно, при условии, что золото представляло собой инкрустацию или мозаику, но не было приварено к поверхности.

– Помоги мне, – сказал Адам. – Какой вес можно унести в собственных руках?

– Нет, – пробормотала Эдит, всматриваясь в туман. – Это нехорошо.

– Почему? Куда уж лучше-то? – Обнаружив, что ногти слишком хрупки для такой цели, юноша рылся в ранце в поисках более полезного инструмента. Ну почему он не додумался взять стамеску или молоток? Какой теперь толк от старой книги и спального мешка?!

– Потому что если золото настоящее, значит…

– Твои волосы встают дыбом, – сказал Адам, покосившись на нее.

– Мы должны вернуться на каменную поверхность. – у Эдит покалывало в ушах. – Сейчас же, Адам. – Она потянула юношу за собой и с досадой обнаружила, что он очень тяжелый. Как же ей не хватало второй руки!

Плиты под ними тихо зазвенели, словно дверной звонок в соседнем доме. Они застыли, прислушиваясь к звуку.

– Похоже на марш, – сказал Адам.

– Беги, – прошептала она.

В спасении бегством в тумане на краю обрыва есть несколько недостатков. Один состоит в том, что никогда точно не знаешь, где этот самый край, и потому трудно убедить собственные ноги двигаться с должным проворством. Другой недостаток в том, какой эффект оказывает на внутренний компас взгляд через плечо: чем больше оглядываешься, тем сильнее сворачиваешь с пути.

И потому от дезориентации они замерли на месте, когда воздух над головой вскипел от пролетевшего синего заряда. Молния как будто увязла в тумане и рассыпалась ворохом искр. Кожу покалывало, словно от ожога, а темные волосы Эдит встали дыбом, как львиная грива.

Хватаясь друг за друга с мрачной решимостью утопающих, беглецы лишь беспомощно вздрогнули, когда преследователи выпустили по ним еще два световых залпа.

А потом на них вышел отряд из восьми человек, которых облака ничуть не сбивали с толку. Незнакомцы носили униформу из черной резины и красной меди. В блестящих конических шлемах виднелись щели в виде ртов, чьи уголки с одной стороны изгибались стилизованной ухмылкой. Линзы были выпуклые, как глаза хамелеона. Черные галоши и тяжелые фартуки защищали от электрических разрядов, которые все еще с треском срывались с кончиков палочек в руках пришельцев. Толстые палочки были привязаны к богато украшенным ранцам на спине, и те испускали постоянный бесстрастный гул.

Пытаясь защитить Адама от преследователей, Эдит вскинула руку:

– Мы не вооружены. Не стреляйте! Не стреляйте!

Но в это же самое время искрящиеся огни на кончиках палочек начали разбухать. Адам выскочил вперед, полный решимости не умирать трусом:

– Мы ничего не взяли. Мы просто свернули не туда. Мы заблудились.

Один искровик шагнул вперед, и катушка вокруг ствола его палочки засияла смертельным зарядом.

Но тот, кто стоял во главе отряда, протянул массивную руку в перчатке и опустил оружие собрата. Этот очевидный лидер подвесил собственную палочку на крюк на поясе, приложил руки к голове и, крутанув шлем, отделил его от воротника.

Он был ненамного старше Адама, но выглядел его противоположностью почти во всем. Его глаза были светло-голубыми; цвет лица – бледным, как клейстер. Его длинные волосы и борода были цвета свежей соломы.

– Адам? – проговорил этот красивый солдат.

В мире пиратов публичное признание никогда не влекло за собой ничего хорошего. И не было для пиратского уха менее приятных звуков, чем собственное имя, слетевшее с уст незнакомца. И все же Адам не видел повода отрицать, что его узнали.

– Откуда ты знаешь мое имя? Это какой-то трюк?

– Трюк? – с усмешкой переспросил офицер и сунул шлем под мышку. Его спутники снимали собственные шлемы, и враждебности в них поубавилось. – Я задавался тем же вопросом.

– Узнаете ли вы меня? – спросила Эдит, пытаясь понять смысл происходящего.

Белокурый офицер бросил беглый взгляд на ее лицо:

– Нет. Возможно, вы часть более поздней истории.

– Более поздней истории? – переспросил Адам, но ответа не получил.

Сняв шлемы, солдаты начали оживленно дискутировать о том, что делать с нарушителями. Похоже, они столь же удивились тому, что обнаружили Адама Борея, как и он – тому, что его узнали. Возможно, Адам и однорукая женщина были частью какого-то зловещего заговора, который уже приведен в действие. Возможно, злоумышленников больше и они уже приближаются. Возможно, надо поднять общую тревогу. Возможно, надо пристрелить обоих или сбросить одного вниз, чтобы добиться признания от другого.

Все участники спора, как мужчины, так и женщины, были одинаково молоды и белокуры, и Адам с Эдит не могли понять, кто на их стороне, а кто настаивает на скорейшей казни.

Наконец бородатый офицер, предводитель, выслушал достаточно суждений и вынес решение:

– Мы заберем Адама с собой, а с женщиной разберемся.

– С женщиной разберемся? – повторила Эдит с убийственно хмурым видом. Она сделала шаг навстречу белобрысому сержанту. – Дай мне меч, и я покажу тебе, как разобраться с женщиной, сосунок!

– Она такая забавная, – сообщил офицер Адаму, как будто они были знакомы.

Девушка с гладкими как шелк волосами снова наставила палочку на Адама:

– Откуда ты знаешь, что это он? Откуда ты знаешь, что это не самозванец?

– Справедливое замечание. Как насчет проверки? Адам, как зовут твою сестру?

– Волета. Откуда ты узнал, что у меня есть сестра?

– Любой мог это знать, – заупрямилась девушка. – Спроси у него что-нибудь, что знал бы только Адам.

– Хорошо. – Сержант задумался на мгновение. – Что приготовила твоя мать на твой двенадцатый день рождения?

– Фазана, – фыркнул Адам, но публика юмор не оценила. Девушка с шелковыми волосами шевельнула палочкой. – Стойте, стойте, я пошутил.

– Адам шутить не любит, – сказала все та же девушка.

Адам подумал, что она миленькая, хоть и хладнокровная. Интересно, здесь все такие надменные?

– Это было очень давно. Мне нужно немного подумать. – Он ущипнул себя за нижнюю губу и закрыл глаза, а потом открыл их, словно вышел из транса. – Суп из бычьих хвостов. Я это запомнил, потому что суп был плохой или мясо было плохое и это расстроило маму. Она хорошо готовила. Она ходила расстроенная весь день. А на следующий день она снова сделала суп, и он получился идеальным.

– Все верно, – сказала девушка, опуская оружие.

– Я знаю, что верно. Я там был. Я Адам Борей. – Он стукнул себя кулаком в грудь. Казалось немного абсурдным вот так выкрикивать собственное имя.

– Кое-кто захочет с тобой встретиться, – сказал офицер.

Адам был уверен, что это какой-то трюк. Они, наверное, подслушивали в тумане их разговоры с Эдит или знали Сфинкса и пользовались его сведениями. На самом деле не имело значения, откуда им все это известно. Гораздо важнее было понять, почему они притворяются, что знают его? Наверное, им что-то нужно. Он попытался понять, обладает ли качествами, в которых они могли бы нуждаться. Финн Голл завербовал его из-за лица, вызывающего доверие, и гибкой совести, не говоря уже о рычаге воздействия в виде Волеты. Возможно, рыцарям молний нужна рабочая лошадка или чужак, чтобы заниматься сомнительной работой, с которой они не хотели связываться. Он без особого труда вообразил полдюжины вариантов того, как бы его, чужака, могли использовать странные туземцы.

Тот факт, что они чего-то хотели от него, означал наверняка лишь одно: у него была толика власти в этой ситуации.

Резиновые костюмы, которые поначалу делали их крупными и грозными, теперь, без шлемов, превратили отряд в детей, забравшихся в родительский гардероб. Адам ощутил неоправданный прилив воодушевления.

– Вы должны отпустить мою подругу, – сказал Адам. – Я пойду с вами, но она уйдет беспрепятственно.

– Мы должны уничтожить ваш корабль, – сказал бородатый офицер, чье лицо выражало мягкое удивление.

– Мы не прилетели на корабле. Мы вскарабкались.

Сержант приказал одному из своих людей проверить эти слова, тот надел шлем и осмотрел туман телескопическими глазами. Вскоре он объявил, что в небе пусто.

– Тогда пусть идет, – сказал сержант и тут же вскинул палец. – Но если она вернется, ее пристрелят.

– Договорились. Я могу попрощаться?

– Безусловно.

– Наедине?

– Безусловно, нет.

Адам нахмурился, но подумал, что еще слишком рано предъявлять строгие требования. Он повернулся к Эдит, которая глядела на него, недоверчиво вытаращив глаза, с видом мокрой кошки.

– Что ж, и так сойдет, – проговорил Адам. – Я хотел приключений – и получил.

– Это не приключение, Адам. Это арест, – расстроенно ответила Эдит. Она хотела сказать больше, объяснить, что эти люди безумцы, способные на любые ужасные вещи. Но это было бы неразумно. Тем не менее она почувствовала, что должна узнать одну вещь. – Что ей передать? Я ведь должна буду ей что-то сказать.

Когда Эдит позже поведала друзьям об этом приключении, она переделала финальную часть истории, щадя чувства Волеты, какими их себе представляла. Она сообщила, что прощальные слова Адама, адресованные сестре, были таковы: «Всем сердцем надеюсь, что мы снова увидимся. Я люблю тебя. Пусть у тебя все будет хорошо».

На самом деле Адам сказал: «Скажи совенку, чтобы не забывала о моем дне рождения».

Мисс Волета Борей и Ирен

Глава двенадцатая

К – это Клятвы Капризной Кокетки. Но стоит ли верить словам сердцеедки?

Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен

Волета вырвалась на свободу благодаря бесстрашной белке-летяге, хотя пришлось немного повозиться, чтобы зверюшка вспомнила о собственной отваге.

В первые дни пребывания у Сфинкса, когда все еще не стряхнули с себя потрясенного оцепенения от внезапной потери капитана и пытались решить, заключенные они или гости, бедная Пискля оказалась настолько травмирована случившимся, что не вылезала из постели Волеты. Она снова и снова сжималась в комочек от каждого странного звука – а таковые невидимые машины, погребенные в просторном и, по-видимому, необитаемом отеле Сфинкса, производили регулярно. Пискле, похоже, одинаково не нравились затхлый запах ковров и немигающее сияние электрических ламп. Волета едва ли могла винить бедную любимицу: их жилье представляло собой тошнотворную смесь роскоши и разложения.

Решив исцелить питомицу от душевных ран, Волета принялась целеустремленно ее баловать. Она угощала Писклю вкусняшками с кухни. Она мастерила из постели гнездо и играла с белкой под одеялами. Волета гладила ее толстые щеки и терла переносицу, пока белка не выбралась наконец-то из укрытия, ошарашенно округлив глаза.

Но едва к ней вернулось присутствие духа, Пискля спрыгнула с величественной кровати под балдахином и метнулась в низкое вентиляционное отверстие в стене.

Застонав от неблагодарности подопечной, Волета вытащила решетку из вентиляции, опустилась на колени, а потом на живот и, орудуя локтями, забралась в трубу.

Зажатая со всех сторон, она извивалась, продвигаясь во тьме, которую лишь изредка озаряли лучи света из вентиляционных отверстий других комнат. Приблизившись к развилке, она прислушивалась, пока не уловила в отдалении царапанье убегающих лапок, после чего изогнулась и одолела беспощадно острый изгиб. Швы в металлической обшивке царапали локти и колени, и уже не в первый раз она порадовалась тому, что избавилась от длинных волос, которые, несомненно, цеплялись бы за каждую заклепку в этой трубе.

Повеяло древесным дымом. Впереди мелькнул свет. Она потянулась к нему и в тот же миг поняла, что мерцание было отражением света, который лился снизу, из дыры, внезапно открывшейся в полу. Но было слишком поздно за что-то хвататься; она уже падала. Или даже не падала, а скользила по крутому склону.

Она выставила вперед руки как раз вовремя, чтобы не выбить зубы о железную решетку, а потом выскочила из вентиляционного отверстия, как пробка из бутылки.

И приземлилась на мягкую землю.

Огромная линза над ясенем окрашивала все вокруг в цвет лунного сияния; рассеянные, наполовину погребенные клавиши пианино светились словно сами по себе. От огня в очаге остались только сердитые оранжевые угли. Музыканты на гобеленах как будто перестали играть и устремили пристальные взгляды на неуклюжую нарушительницу спокойствия.

Сфинкс возвышался у камина, словно тонкая темная мачта. Интересно, на что он смотрел до того, как Волета выскочила из стены? Теперь-то, понятное дело, он таращился на нее.

– На моем дереве белка, – проговорил Сфинкс, и металлический тембр его голоса прозвучал в тишине комнаты отчетливее прежнего.

Волета встала. Длинная ночная рубашка, чей подол изодрался, перекосилась на ее плечах. Она поправила воротник. Она понимала, что надо бы сдержаться. Сфинкс был опасен. Но ее переполняла кипящая ликующая энергия, не знающая преград, и эта энергия выразила себя в форме смешка.

– Вам повезло! – воскликнула акробатка. – Я ловец белок.

Сфинкс приблизился к ней; вогнутое зеркало его лица было черным как смоль. По мере приближения он уменьшился в росте почти на фут, хотя все еще был намного выше Волеты.

Пискля, похожая на маленькую грушу, сидела на низкой ветке с очень самодовольным видом. Волета расстегнула рукав сорочки и позвала белку. Зверушка спрыгнула с дерева, расплющилась в полете и скользнула по воздуху прямиком в рукав хозяйки.

Сфинкс захлопал в ладоши – из-за перчаток хлопки получились приглушенными. Кажется, он сделался немного выше ростом.

– Браво, браво, – восхищенно сказал он. – Какое чудесное создание. Ты должна позволить мне однажды поиграть с ней.

Волете послышалось в этом заявлении нечто зловещее, но она ответила беззаботно:

– Вы, наверное, шутите. Неопытного укротителя белок вроде вас такой зверь съест живьем.

– Ты мне нравишься, Волета.

– Ну, насчет вас я пока не уверена. Все говорят, что вы приносите неудачи.

– Неудачи? Все говорят? Это, в смысле, развратницы из «Паровой трубы»?

– Большей частью. Слухи просто ужасные, – быстро ответила Волета, скрывая удивление.

– Я однажды видел твое представление.

– Очень в этом сомневаюсь. Думаю, вы бы произвели сильное впечатление, появившись в зрительном зале.

– Я сказал, что видел его, а не был на нем. У меня очень много глаз.

– Повезло же вам.

– Ты выступала весьма славно.

– О, не надо так. Это слишком топорно. Родион время от времени делал то же самое. Говорил равнодушный комплимент, и как-то само собой получалось, что ты обязана порадовать его в ответ. – Волета не стала уточнять, что девушки, которые и впрямь пытались это сделать, надолго в «Трубе» не задерживались.

– Нет, я абсолютно искренен. Твое выступление было приятным, почти искусным, но не особо дерзким.

А вот теперь Волета обиделась:

– Если вы и впрямь видели шоу, то знаете, что трюки не были его главной частью. Мне приходилось тратить половину усилий на гримасы и ужимки для толпы: встряхивать волосами, дрыгать ножками. Тупицы приходили не для того, чтобы увидеть отвагу, они глазели на девушку в трико. Как и вы, по всей видимости.

Смех – Волета решила, что это смех, – раздавшийся из-под маски Сфинкса прозвучал как трескучий шум помех.

– Что ж, теперь у тебя нет ни волос, чтобы на них отвлекаться, ни публики, которую надо ублажить, ни трико, чтобы демонстрировать фигуру. Или есть еще оправдания твоей заурядности как акробатки?

– Нужна демонстрация? Ладно. Я тебе покажу отвагу, старая ты ложка.

– Прошу, – сказал Сфинкс и взмахнул маленькой рукой, указывая на дерево с кривыми ветками.

Иногда дружба возникает как цветок в саду: ее сажают и добросовестно возделывают. Из окружающей почвы выпалывают любых соперников. Потом, через недели и месяцы постепенного роста и кропотливой обрезки, цветок распускается. Такая культивируемая дружба приятна и удобна, пусть и не очень долговечна.

Но бывает так, что дружеские отношения возникают спонтанно, как яйцо в гнезде или веснушка на руке, – и они часто оказываются загадочными для обеих сторон, которые понятия не имеют, откуда взялась эта внезапная привязанность.

Так и вышло у Волеты со Сфинксом.

После того первого вечера, который Волета провела, кувыркаясь в верхушке дерева, в то время как Сфинкс аплодировал и подначивал ее продвигаться все выше и выше, все дальше на ветвях, все более тонких, парочка быстро подружилась.

Их приятельство было воинственным, часто переходило в перепалки, но оно напоминало обычную дружбу в одном аспекте: они всегда стремились быть в компании друг друга. Каждый вечер, притворившись, будто идет спать, Волета выскальзывала из спальни сквозь стены и пробиралась в музыкальную комнату Сфинкса.

Понятное дело, почему Волете нравился Сфинкс: он был полон решимости развлечь ее. Пристрастие Сфинкса ко всему новому превосходило ее собственное. Вместе они исследовали его лабиринт апартаментов и комнат, наполненный до сих пор не исчерпанным ассортиментом украшений, экспериментов и чудес. В словах они себя не сдерживали и предпочитали обходиться без показной вежливости. В основном они препирались.

Сфинкс был несравненным гидом, наделенным колким умом. Если Волета пыталась изображать немногословность или застенчивость, он осыпал ее притворство безжалостными насмешками. Но при этом позволял и даже поощрял любопытство Волеты и ее ненасытный аппетит к играм.

Почему она нравилась Сфинксу – вопрос более сложный.

Наступила особая ночь, четвертая после их прибытия, когда Сфинкс повел ее кружным путем через комнаты, которые были устроены по подобию расположенных внизу кольцевых уделов, если верить его словам. Все они были ей незнакомы. Одна «удельная комната» целиком состояла из стекла. Дома выглядели как перевернутые чаши для пунша. В этих хрустальных юртах не было видно ни единой непрозрачной двери или занавеса. Непрозрачными были только люди: нарисованные фигуры, запечатленные в различных формах покоя и отдыха.

И все они были в чем мать родила. Волета не переставала хихикать.

В модели по соседству пол покрывал рыхлый белый песок, который образовывал небольшие дюны и долины. По словам Сфинкса, все конструкции здесь были сделаны из песка, скрепленного только водой. Когда Волета, проходя под аркой, задела ее, половина обвалилась, просыпалась ей на плечи.

Она встряхнулась и заявила веселому Сфинксу, что хотела бы поговорить со строителями об их дрянной работе.

В следующей комнате все свободное пространство от пола до потолка занимала единственная машина, чьи поршни и маховики неустанно двигались как безумные, а капли масла стекали на пол, словно слюни. Устройство напоминало перевернутого на спину медного жука с баком вместо грудной клетки и трубами вместо лап. Циферблаты приборов, сгруппированные, как глаза паукообразных, трясли стрелками над иллюминатором с мутным стеклом, которое не выдавало своих секретов, как бы Волета ни вглядывалась.

Цель этой машины, как объяснил Сфинкс, состояла в том, чтобы держать человека погруженным в сновидения. Волета заявила, что это бездарный способ прожигания жизни. Сфинкс не возражал.

Волета была бы рада построить замок из песка или вскрыть двигатель сновидений и поглядеть на его ужасную механическую начинку, но Сфинкс пообещал, что покажет ей нечто еще более интересное. А потом прибавил, что надо поторопиться, если она хочет вернуться в постель до завтрака.

Они никогда не договаривались держать свои вылазки в тайне, и все-таки это казалось правильным. Волета не сомневалась, что, если про ее ночные странствия узнают, за этим тотчас же последует строгий выговор в исполнении Эдит либо Адама, который, впрочем, в последнее время сделался до странного отчужденным. Неужели это из-за какого-то ее поступка?

Наверное, Адам всего лишь расстроен открытием относительно капитанских привычек. Преклонение, с которым ее брат относился к Сенлину, должно было усилить разочарование, а не ослабить. Волете капитан нравился, но она понимала, что желание куда-нибудь сбежать иной раз принимает асоциальные формы. Ну разве ее выходки в чем-то превосходили его наркотические сеансы? Да, это было трагично и рискованно – а разве не трагично до конца своих дней сидеть на попе ровно и мечтать о долгой жизни?

Тем не менее, покуда «мистер Уинтерс» и Адам не знали о ее экскурсиях, у них не было причин волноваться, а у нее – умирать от скуки.

Сфинкс стоял перед белой дверью, неотличимой от остальных дверей его невозможного «отеля». Покопавшись в недрах черного одеяния, он вытащил золотой ключик.

– Сейчас ты увидишь то, чего никто не видел целый век.

– Я не люблю подарки.

– Ну да, разумеется. Подарки – это приманка, не так ли? Они как сыр в мышеловке, – сказал Сфинкс жестяным грохочущим голосом, к которому Волета успела привыкнуть. – Я бы никогда не оскорбил тебя подарком.

– Подожди, – сказала Волета, вскидывая руки. – Я хочу убедиться, что мы понимаем друг друга.

– Я полностью тебя понимаю.

– Тогда ты знаешь, что я собираюсь разочаровать тебя. – Волета пыталась признаться в этом беспечно, чтобы слова не прозвучали угрожающе.

– Как это?

Пискля вывернулась из-под воротника ночной рубашки Волеты и устроилась у нее на плече. Девушка погладила белку, и та от удовольствия закрыла глаза.

– Ты что-то задумал по поводу меня – ты хочешь навязать мне какую-то роль или хочешь, чтобы я что-то сделала.

– Возможно.

– И по-твоему, раз уж мы друзья, я уважу твою просьбу.

– Возможно, – снова сказал Сфинкс.

– Но моя привязанность имеет мало общего с моей верностью, и моя верность имеет еще меньше общего с моим поведением. Спроси моего брата. Или мистера Уинтерса. Или кого угодно. Хочу я того или нет, я обязательно тебя разочарую.

Сфинкс ничего не ответил, но слегка поклонился, что позволило Волете надеяться – если не верить, – что ее поняли.

Сфинкс открыл дверь, за которой прятался вековой секрет.

В комнате, сводчатой, как театральный зал, царил эффектный полумрак. Кроме деревянных лесов в центре, в ней ничего не было. Стены, потолок и пол были выкрашены в черный цвет. Это место немного напоминало акробатке закулисье «Паровой трубы».

Внутри лесов стоял стеклянный резервуар внушительных размеров. Волета подумала, что такой большой банки соленых огурцов ей видеть не приходилось.

– Замечательно, – сказала она с наигранным энтузиазмом.

Сфинкса это не обмануло.

– Что ты видишь?

Волета рассмеялась:

– Это твоя банка. Ты сам должен знать. По-моему, она полна грязи.

– Грязи?! – Голос Сфинкса затрещал от негодования. – Это, моя дорогая, дистиллят более чем двухсот ингредиентов, тщательно отобранных и измеренных…

– Хочешь сказать, это суп? – перебила Волета.

Она пересекла комнату, и цистерна, казалось, увеличилась в размерах. Стеклянная стена резервуара возвышалась над девушкой, но даже при ближайшем рассмотрении жидкость внутри выглядела непримечательной и бесцветной.

– Нет, это не суп, не пудинг, не соус. Не притворяйся дурочкой. Я знаю, что тебе пришлось притворяться, пока тебя держали в «Паровой трубе», но больше не нужно. Поверь, интеллект восемнадцатилетней девушки меня не испугает. А теперь взгляни сюда! Это химически спроектированная среда, которая способна удерживать электрический заряд.

– Это то, что нужно мистеру Уинтерсу для руки?

– Верно.

Сфинкс вытащил из-под одеяния тот же серебряный камертон, с чьей помощью превратил рой бабочек в пепельный дождь. Он прикоснулся вилкой к крепкому кранику в основании чана; в воздухе сверкнула яркая искра. «Химически спроектированная» среда озарилась светом там, где в нее вошел ток; красный свет всколыхнулся за стеклянной стеной, словно потревоженное облако, и потек во все стороны. Чем дальше распространялось свечение, тем больше оно ослабевало, пока совсем не потускнело.

– Конечно, это всего лишь резервуар. Среду в любом случае надо заряжать в электрических яслях.

– Электрические ясли? Что это такое?

– Место, где рождается молния.

– Тебя когда-нибудь било?

– Молнией? Ну конечно! А как еще проснуться утром? Шок полезен для здоровья.

– Мне бы очень хотелось на это посмотреть, – сказала Волета.

А потом обернулась и увидела, что Сфинкс снял маску.

Глава тринадцатая

Н – Недовольство, Нытье, Неугода. Брюзгу раздражает любая погода.

Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен

Ирен лежала на спине в своей спальне, самой роскошной, самой нелепой комнате, в которой ей когда-либо доводилось спать.

Как давно она оказалась на полу? Вероятно, прошло не больше часа, но ей казалось, что миновала вечность. Она слышала часы, но не видела их. Она старалась не думать о тиканье, потому что от него хотелось скрежетать зубами.

Частично она винила кровать. На таком мягком матрасе все тело немеет. У гамака надежное дно. А эта кровать – ну просто какая-то белая льняная яма.

Но не кровать отправила ее на пол. Прямой связи между двумя спальными местами не было. Все случилось из-за сна.

Во сне она была древней и слабой. Она жила в лачуге с дырами в крыше. Она уменьшилась в росте. Цепи, которые она когда-то носила небрежно, как украшения, стали слишком тяжелы для нее. У нее не было ни работы, ни друзей. Ночью она слышала, как кто-то возится рядом с лачугой. Кто-то заглядывал внутрь через дыры в крыше. Ее оставили в покое только потому, что у нее нечего было красть.

Ирен проснулась, дрожа от избытка чувств.

Сперва она собиралась немного позаниматься, чтобы устать. Приседания – хорошее, спокойнее упражнение, и она могла делать их сотнями. Или, по крайней мере, обычно могла. Сегодня она дошла до пятидесяти трех, когда внезапная боль в пояснице повергла ее на пол.

Если лежать совершенно неподвижно, боль ослабевала. Это был всего лишь спазм, а ей уже приходилось иметь дело со спазмами. Но этот затянулся надолго. Она искренне надеялась, что виновата мягкая постель. Иначе ей пришлось бы винить что-то похуже, что-то неизбежное.

Амазонка решила: подождет до утра, а потом встанет, даже если судорога не пройдет и боль убьет ее. Никто и никогда не застигнет ее беспомощно лежащей на полу вычурной спальни. С Ирен, разбивательницей корпусов, волочильщицей кораблей, бросальщицей цепей, такого не случится. Ни за что на свете.

Но лежать на полу и сердиться можно лишь некоторое время, а потом разум начинает блуждать – и ее мысли побрели куда-то в сторону мистера Уинтерса. Как Эдит обойдется без руки, если Сфинкс ее не отдаст? Она стойкая и храбрая, и, наверное, у нее получится вести достаточно полноценную жизнь. Может, даже счастливую.

Но движитель был не просто «достаточным». Механическая рука была безупречна. Крепкая и сильная, не знающая слабости, медлительности и боли. Если механизм ломается, его можно заменить.

«Если механизм ломается, его можно заменить».

Ирен не заметила, как снова заскрежетала зубами.

Что под саваном и зеркальной маской Сфинкса оказалась пожилая женщина, было лишь вторым по степени удивительности откровением.

Главным сюрпризом, по мнению Волеты, стал висящий в воздухе чайный поднос, на котором сидел Сфинкс, скрестив ноги и улыбаясь, надо сказать, немного самодовольно. Парящий серебряный поднос окрашивал полость внутри черного одеяния и пол в розоватый цвет. Это объясняло скольжение Сфинкса и его непостоянный рост. Ее. Ее непостоянный рост.

У нее на шее висела коробка, на лицевой стороне которой виднелась решетка динамика. Штуковина вроде рожка изгибалась в сторону впалого рта, где раструб ловил каждое слово. Волета предположила, что эта штуковина маскировала и усиливала голос.

Лицо Сфинкса было лоскутным одеялом из огрубевшей кожи и металлических пластин. Одна щека была медной, другая – живой и обвисшей от старости. Один глаз был телескопической медной лупой. Одно ухо было настоящим и мясистым, как случается с ушами стариков, а другое представляло собой безупречную золотую раковину. Зубы, которые она обнажила в улыбке, были сделаны из драгоценных камней: бриллиантов, сапфиров, изумрудов и рубинов. Во рту у этой сморщенной старушки с белыми и тонкими, как дымка, волосами хранилась королевская казна.

Но столь пестрая внешность не помешала Волете явственно разглядеть характер женщины и узнать в ней родственную душу.

– Выглядишь так, будто прожила интересную жизнь, – сказала девушка.

Сфинкс отвела трубку ото рта:

– Несколько жизней. – Ее настоящий голос дрожал, но звучал отчетливо.

– Могу я прокатиться на твоем чайном подносе?

– Если для начала ответишь на вопрос.

– Мне было интересно, когда до этого дойдет. Ладно. Валяй. Бей что есть силы.

– Томас Сенлин в заговоре с ходами?

– В заговоре? Капитан? Я так не думаю. Марат запер его и старпома, им пришлось пробиваться на свободу.

– Может, это прикрытие? Ты видела, как он разговаривал с Люком Маратом?

– Нет, мы так и не встретились.

– Тогда ты не знаешь, о чем шел разговор. Ты нашла его в темнице?

– В камере, – сказала Волета, а потом, немного поразмыслив, прибавила: – Она была не заперта.

– Тебе это не показалось подозрительным?

– Я знаю капитана. Он очень щепетильный. Иногда это страшно бесит.

– Щепетильный пират, подсевший на крошку? – Сфинкс усмехнулась.

– Я не говорила, что он идеален. Почему ты такая подозрительная? Он же самый безобидный из всех людей…

– Безобидный? Ли убит. «Каменное облако» погублено. Мой движитель поврежден, и все батареи потеряны, у Эдит не осталось другого выхода, кроме как притащиться к моему порогу, волоча за собой Сенлина. Какое-то слишком уж удобное совпадение.

– «Удобное совпадение» – последние слова, которые любой из нас использовал бы для описания минувших событий. Ты параноик. – Волета подула на резервуар, заполненный мутной жидкостью, и нарисовала рожицу на запотевшем стекле.

– Я опытная. Говоришь, у вашего капитана есть принципы? С их помощью им можно легко управлять. Не нужно много воображения, чтобы догадаться, что́ Марат мог сказать Сенлину, убеждая его в правильности своего дела. И разве он не упрекнул меня в отсутствии милосердия по отношению к ходам? Возможно, твоего капитана завербовали. – Сфинкс ухмыльнулась, сверкнув рубиновым зубом.

– Если ты намекаешь, что жалкое состояние человечества, которое мы увидели по пути сюда, что-то изменило в его душе, то да. Возможно. Мы все изменились. Мы летали в корзине, висящей на нитках, и кормили печь угольной пылью, мы ели голубей, как амброзию, и мечтали о безопасном месте, чтобы пришвартоваться. А ты тут сидишь на летающем чайном подносе и притворяешься, будто он не самая чудесная вещь в мире.

– Каждое технологическое новшество, которое я когда-либо выпускала в мир, немедленно брали на вооружение убийцы и разжигатели войн. Только взгляни, как хорошо у них получается убивать друг друга с помощью воздушных шаров! Представь себе, что они сотворят с моими чайными подносами и титанами. И да, я первой признаю, что в мире есть проблемы и неравенство, но освобождение ходов ничего в Башне не исправит.

– Не думаю, что ходам нужно освобождение.

– Что ты хочешь этим сказать? – Лупа в глазу Сфинкса повернулась, сузив фокус.

– Они снимают ошейники и обмениваются кандалами. Ума не приложу зачем.

– Что еще ты видела?

– Я видела, как несколько балаболов убили хода, чтобы заполучить его груз.

– И что он нес?

– Черный порох, около двадцати фунтов.

– Ты очень наблюдательна.

– Да. И я не видела ничего такого, что заставило бы меня думать, будто капитан с кем-то сговорился. Его интересует лишь тот заговор, который позволит воссоединиться с женой. – Волета повернула голову и поцеловала Писклю, которая прихорашивалась у нее на плече.

– И все-таки ты здесь, – проговорила старуха.

– Да, мы все здесь. Итак, позволишь мне прокатиться на твоем чайном подносе?

Было семнадцать минут шестого, когда мучительный спазм мышцы в спине Ирен наконец прошел. Она перевернулась на живот, боясь лишний раз вздохнуть, и очень осторожно встала на колени. Встать, не согнув спину, было непросто, но ей это удалось, пусть движение и не выглядело изящно.

Она знала, что прошло ровно семнадцать минут после пяти, потому что посмотрела на безвкусные «внучкины часы»[8], перед тем как вцепиться в них мертвой хваткой и опрокинуть на пол.

Момент досады миновал, и Ирен застонала от учиненного беспорядка. Разве у нее раньше случались такие вспышки гнева? Она наверняка только что всех разбудила. Волета спала очень чутко и точно уже мчалась проверять, из-за чего шум. Она всегда бежала навстречу грохоту и ударам, а не в противоположную сторону.

Ирен выжидающе посмотрела на дверь.

Прошла минута, никто не явился. Амазонка перевела дух.

Что ж, раз она окончательно проснулась, можно заняться завтраком.

Она из принципа отказывалась носить халат, который был в комнате. Он оказался чуть маленьким и вдобавок очень мягким и очень белым. Он выглядел как яркий флаг капитуляции, сигнализирующий миру, что его носитель решил примерить погребальный саван, готовясь к неизбежному представлению, для коего тот понадобится. В первый вечер Волета отнеслась к этому покрову для мумии столь же подозрительно. Но на следующее утро она пришла завтракать в халате и с той поры почти его не снимала. Это было именно то, чего боялась Ирен.

Одеваясь, амазонка осторожно проверила спину, и нынешние пределы гибкости ее удовлетворили. Болело, но к мышцам хотя бы вернулась подвижность.

Она пробралась в гостиную, где было темно, несмотря на свет единственной лампы для чтения, рассчитывая побыть в одиночестве.

Но Волета уже сидела в кухне, одетая в банный халат, и ела сахар из сахарницы.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Ирен.

– Ем сахар, – пробубнила акробатка с ложкой во рту.

– Слышала шум пару минут назад?

– Нет, я только что верн… выбралась из кровати.

Ирен прищурилась:

– Выбралась из кровати?

– Ну, встала. Только что встала. Ты с утра заделалась инквизиторшей? Устрой-ка лучше для нас сбежавший кофе! А я сожгу тосты! – Девушка хлопнула ложкой об стол и распахнула дверцы кладовки.

Глава четырнадцатая

Л – это Лжец, Лизоблюд, Лицемер. Такого ребенка не ставят в пример.

Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен

Волета так и не прокатилась на чайном подносе Сфинкса и от этого чувствовала себя немного обманутой. Для расспросов время, конечно же, нашлось, а вот когда пришел ее черед, Сфинкс объявила, что уже слишком поздно для нового приключения, и отправила Волету спать.

Что ж, этим вечером Волета позаботится о том, чтобы у Сфинкса было время сдержать слово.

Она ушла к себе пораньше, якобы почитать, но на самом деле для того, чтобы начать деликатный процесс намазывания себя кокосовым маслом с кухни. Благодаря маслу протискиваться по трубам было намного легче и вероятность того, что по ходу дела с нее снимется кожа, как кожура с картофелины, уменьшалась. К тому же масло смягчало порезы, ссадины и царапины, которыми Волета обзавелась во время предыдущих вылазок.

К тому времени, когда она приготовилась, в гостиной за дверью уже было темно, а во всех комнатах настала тишина. Волета надела свою ночнушку для бродяжничества, грязную и оборванную от ползания сквозь стены, и забралась в открытое вентиляционное отверстие.

Не успев уйти далеко, она услышала голоса. Адам и Эдит разговаривали, и их беседу вентиляция передавала ничуть не хуже переговорных труб на корабле. Волета повернула голову к шахте, которая вела в комнату брата, и прислушалась. Сперва ей удалось услышать слова брата:

– Она в опасности?

Волета сразу поняла, что Адам говорит про нее. Он всегда говорил о ней таким серьезным и усталым голосом.

– Честно говоря, нет, Волета слишком незрелая и ненадежная. Сфинкс ищет надежные души, которые можно как-то улучшить.

– Улучшить души… Это не ее случай.

Было странно слышать, как ее брат и та, кого она считала другом, говорят о ней столь откровенно. Более того, Волета не узнавала себя в человеке, которого они описывали. Она, вообще-то, считала себя очень надежной и незрелой лишь в том, что касалось отказа бездумно копировать нелепое и ханжеское поведение взрослых, которые в глубине души оставались избалованными детьми. Вовсе она не незрелая; у нее есть выдержка, ради всего святого, и она не боится давать отпор нахалам. Это подтверждалось тем, что она менялась к лучшему; она росла и чему-то училась, она стремилась выйти за рамки своей отваги. Как же сильно, оказывается, ее задел тот факт, что брат – ее родная плоть и кровь – не мог этого признать!

Волета уже начала отворачиваться, стиснув зубы и слыша звон в ушах, когда опять раздался голос брата:

– С Волетой все в порядке. Она достаточно надежная и совершенно точно добрая, а иногда бывает даже полезной. Пообещай, что не оставишь ее на каком-нибудь карнизе.

– Ну что ты! Никогда.

– Даже если она будет тебя бесить.

– Она часть моей команды, Адам, и я несу за нее ответственность.

Волета почувствовала себя абсолютной дурой. Она не просто виновна в подслушивании, она еще и без малейших колебаний сделала необоснованные выводы о людях, которые ее любили. Она действительно так не уверена в себе? Несмотря на их разногласия, Адам всегда был верным братом. Она никогда не относилась к нему так, как он того заслуживал.

Акробатка поползла дальше, и вскоре знакомые голоса затихли и слились с гулом, который в доме Сфинкса не прекращался никогда.

Сфинкс ждала ее под фортепианным деревом. Волету немного удивило, что ее подруга избавилась от просторного одеяния и маски-зеркала. Впрочем, все правильно. Какой смысл продолжать маскарад? И все же должно было пройти некоторое время, прежде чем образ Сфинкса в ее голове начнет соответствовать реальности.

– Прежде чем ты спросишь, дорогая, – я попросила Байрона принести чайный поднос лично для тебя. – Сфинкс взмахнула рукой в сторону серебряного подноса, прислоненного к спинке кресла у камина.

Подойдя к нему, Волета с разочарованием обнаружила, что это самый обыкновенный поднос с плетеными ручками и утонченной филигранью.

– И как я буду на нем летать?

– Мне тоже это очень интересно, – согласилась Сфинкс, ломая руки в притворном беспокойстве.

Она продемонстрировала Волете самоцветную улыбку.

– Я хотела прокатиться на твоем…

– …на моем левитаторе? Не говори ерунды.

– О, вот не надо этого самодовольства! Ты же знала, о чем я прошу.

– Знала. И нет, ты не можешь прокатиться на моем чайном подносе.

– Вот как все обернулось, да? – Волета уткнула кулаки в бедра и склонила голову набок. – Ладненько. Можно мне посмотреть на молнию?

– Да, можно, – сказала Сфинкс, и ее левитатор чуть наклонился, изображая поклон.

Волете нравилось думать, что у нее хорошее чувство направления. Но логово Сфинкса представляло собой такое сбивающее с толку собрание комнат, проходов и лифтов, что она давным-давно отчаялась найти дорогу назад. Если Сфинксу придет в голову ее бросить, она однозначно заблудится.

По крайней мере, ей хотелось, чтобы Сфинкс в это верила.

В голове у Волеты сложилась достаточно четкая схема расположения главных примечательных мест. В устройстве жилища Сфинкса ощущалась некая закономерность. Модели кольцевых уделов занимали два уровня. Еще один этаж, на котором и располагались их апартаменты, включал в основном жилые помещения и необычайно унылую конюшню. Лаборатории Сфинкса и его личные покои занимали три этажа под ними и так далее.

Этим вечером они оказались в новой части, которая, как считала Волета, располагалась на два уровня ниже фортепианного дерева и в пятнадцати – нет, шестнадцати – дверях от подъемного коридора.

– Я слышу, как ты считаешь, – сказала Сфинкс, поворачивая диск так, чтобы их с Волетой взгляды встретились. Девушку, которая бормотала себе под нос так тихо, что едва слышала сама себя, впечатлила острота золотого уха подруги. – Планируешь побег или кражу со взломом?

– А тебе бы это понравилось? – не дрогнув, ответила Волета.

– Не будь такой глупой.

– Да, я считаю двери. Не люблю блуждать и не люблю, когда мне морочат голову. А ты? Тебе нравится, когда ты не понимаешь, где находишься?

– Нет, но еще мне не нравится, когда люди у меня за спиной что-то бормочут.

Волета вскинула руки:

– Как скажешь. – Она указала на следующую дверь, мимо которой они прошли. – Семнадцать! Я ничуточки не понимаю причин твоей паранойи. Ты живешь в неприступной секретной крепости, которую охраняет армия послушных машин. По твоим словам, у тебя есть глаз в каждом окне и человек в каждом порту. Восемнадцать! Ты сидишь на самой вершине горы. Все, кто ниже, либо убеждены, что тебя не существует, либо в ужасе от мыслей о твоем существовании. Ну что я, или капитан, или кто-то другой можем сделать, чтобы навредить тебе? Девятнадцать!

– Я бы предпочла бормотание. Мне надо кое-куда заглянуть, прежде чем мы доберемся до яслей, – сказала Сфинкс и ускорила полет.

– Я буду очень зла, если не увижу сегодня молний! – крикнула Волета ей вслед.

Коридор сузился, потолок опустился, и общий гостиничный облик помещений, отмеченный скромными картинами в благородных рамах, лепниной и вездесущими розовыми обоями, внезапно сменился на более домашний. На обшитых деревянными панелями стенах висели силуэты в овальных рамах. Профили были довольно типичные: дети с выступающими лбами и маленькими подбородками, остроносые женщины и усатые мужчины. Только последний в ряду выделялся благодаря наличию рогов. Конверты, несколько кистей и красивая жестянка с маслом лежали на столике возле двери, в которую Сфинкс вошла без стука.

Сразу стало ясно, что они попали в личные покои Байрона. Комната была теплой и достаточно уютной, хоть и безоговорочно холостяцкой. Карточный столик стоял у пузатой печи. Красная куртка свисала со стула, который стоял перед трехногим мольбертом. На сиденье лежала палитра, и пятна краски сияли, как будто драгоценные камни без оправы на подносе ювелира. Модели кораблей заполняли полку, бумажные паруса раздувались на воображаемом ветру. В воздухе пахло заваривающимся чаем. Кто-то напевал себе под нос.

Байрон вошел в комнату с мокрой мордой и свисающими с плеч ремнями подтяжек. Он сразу перестал напевать и замер, вытаращив круглые глаза.

– О боже! – сказала Сфинкс. – Я не хотела застать тебя врасплох, Байрон.

Олень стряхнул оцепенение и несколько раз запнулся, прежде чем наконец-то выпалить:

– А она что тут делает?!

– Не груби.

– Это я грубый? Как вы можете меня в таком обвинять, если застигли неодетым в собственной комнате?

Немного стесняясь, но вместе с тем и дрожа от возбуждения, Волета пробралась к мольберту, чтобы взглянуть на работу оленя. К пробковой доске были приколоты четыре пары крыльев бабочки, и, в точности как крылья красивых созданий, которых Сфинкс испепелила при первой встрече, они были разрисованы как поверхности дома: белая плитка, радуга книжных корешков, коверный узор «пейсли» и терракотовая черепица. Детали были проработаны весьма неплохо.

– Я ее привела, – сказала Сфинкс с апломбом, желая смягчить ситуацию, – чтобы показать, что мы делаем с молнией в бутылке. – Она подлетела к сигарной коробке на столе и вынула пузырек со светящейся красной жидкостью.

– Вы это серьезно? – воскликнул Байрон, прижав ладонь к груди.

– Предпочитаешь, чтобы запас иссяк? – спросила Сфинкс, нависая над ним. – Не будь таким занудой. Расстегни рубашку.

Его проворные руки двигались с гибкостью, которая плохо сочеталась с длинным ртом, дрожавшим от негодования. Под белоснежной накрахмаленной рубашкой была гладкая мужская грудь из стали и латуни. Олень демонстративно отвернулся, когда Сфинкс отперла маленький люк в том месте, где обычно находится сердце.

– Ты должен быть добрее к ней, Байрон, – сказала Сфинкс, вытаскивая почти пустой пузырек из груди оленя. – Она очень сообразительная.

Тело дворецкого оцепенело, и только голова Байрона оставалась подвижной.

– Вы не можете усыновить каждую бродяжку, какая приплелась к порогу.

– Бродяжку? – переспросила Волета.

Сфинкс вставила в полость новую батарею.

– Не забывай, откуда ты сам взялся, Байрон. Мы тут все бродяжки.

Байрон, чуть пристыженный, посмотрел на Волету и попытался улыбнуться.

– Прошу прощения, – сказал он.

– Почему ты так ненавидишь мистера Уинтерса? – спросила Волета.

Застегнув рубашку, олень с мрачным видом уставился в пол:

– Она воспользовалась моей невинностью.

– Что?!

– Они с капитаном Ли однажды вечером напоили меня спиртным, чтобы улизнуть на свидание.

Рот Волеты распахнулся, а потом медленно расплылся в широкой улыбке.

– Это самая потрясающая вещь, которую я когда-либо слышала в своей жизни.

– Вряд ли можно считать отравление соратника гнусным пойлом такой… – начал растерянный Байрон.

– Да не это. А то, что мистер Уинтерс отправилась на свидание. Я считала, она на такое не способна.

– Очень даже способна. А я потом провел в постели два дня. С той поры ни капли спиртного не выпил.

– Если вы двое закончили сплетничать, пора идти. – Сфинкс поплыла в коридор. – Байрон, когда крылья высохнут, пожалуйста, положи их на мой стол.

Прежде чем последовать за ней, Волета подбежала к оленю, взяла его изящные механические руки в свои и благодарно сжала:

– Мне очень жаль, что мы вторглись в твою жизнь. Спасибо, что поведал мне этот чудесный секрет. Я собираюсь как следует повеселиться, пустив его в ход.

Озадаченный столь неожиданным выражением благодарности, Байрон сказал: «Пожалуйста», – как будто и впрямь случилось что-то хорошее.

Изучая дом Сфинкса, Волета все меньше верила в существование обыкновенных дверей. Однажды, в отдаленном будущем, она будет стоять перед непримечательной дверью в непримечательном отеле, чувствуя неоправданный трепет предвкушения. И потом, открыв эту простую дверь, которая так много обещала, и обнаружив всего лишь кладовку или заурядную спальню, она вспомнит ночи, когда Сфинкс баловала ее сюрпризами…

Прежде чем они увидели молнию, Сфинкс настояла, чтобы акробатка сменила обувь. Резиновые галоши примерно ее размера стояли в коридоре. Пискля должна была остаться ради ее же безопасности. Если девушка боялась, что питомица убежит, Сфинкс предложила закрыть животное в ящике стола. Предложение настолько ужаснуло Волету, что она отказалась двигаться с места, пока Сфинкс не пообещала никогда и ни по какой причине не закрывать ни одно живое существо в ящике стола. Если Пискля захочет убежать, это будет ее решение, в точности как Волета может решить преследовать зверюшку.

Волета присела на корточки рядом со своими еще теплыми тапочками, и белка тут же забралась в ближайший и свернулась калачиком в носке.

Название «электрические ясли» не вызывало в воображении Волеты никаких конкретных картин. Она представила себе что-то вроде детской, полной колыбелек, в которых вместо младенцев лежат груды светящихся батарей. В этом не было особого смысла. Впрочем, как и в названии.

Как ни старалась девушка приготовиться, она была немного обескуражена, когда за обычной дверью Сфинкса оказалась черная пустота.

Узкий мост тянулся от хорошо освещенного симпатичного коридора в зловещую тьму. В конце моста над пустотой завис островок. Пол, покрытый черной резиной, поскрипывал, приклеивался к галошам и цветом едва отличался от бесконечной выжидающей тьмы по обе стороны от него. Волета, обычно уверенная в себе, уделяла особое внимание тому, куда ступали ее ноги. Как только Сфинкс закрыла дверь, единственным источником света остались красные флаконы в многоярусных стойках по периметру островка.

Как бы интересно ни выглядело все это, Волета не могла не отметить полное отсутствие молний.

– Они приходят очередями, – сказала Сфинкс. – Следующая через тридцать три секунды.

Волета вгляделась сквозь стеллажи сияющих батарей вниз, в жуткий мрак:

– У тебя что, часы в голове?

– Несколько, – сказала Сфинкс и расположила парящий поднос посреди резинового острова. – Я бы на твоем месте не становилась слишком близко.

И не успела Волета отвести взгляд, как далекая вспышка выявила, на какой головокружительной высоте они находятся. Обнаженный электрический разряд метался туда-сюда меж стенами трубы, демонстрируя металлическую обшивку; молния, ветвясь, поднималась все выше и выше. У воздуха появился металлический привкус. Короткие волосы Волеты встали дыбом и сделались жесткими, как булавки. Кожа зудела. Волета прижалась к Сфинксу за миг до того, как молния взорвалась вокруг них.

Как будто внутри ее головы выстрелили из пушки.

Наполовину ослепнув, она подняла взгляд вовремя, чтобы увидеть, как электричество ударилось о потолок шахты, где огромная катушка впитала энергию, словно губка – воду.

Батареи вокруг них теперь светились ярче, омывая ее и Сфинкса кровавым светом.

– Я бы хотела увидеть это снова. – Волета потерла уши, тщетно пытаясь избавиться от звона. – Я на секунду закрыла глаза.

– Трудно этого не сделать, – ответила Сфинкс. – Теперь ты видела, что́ я страшусь потерять, что́ я не могу позволить себе потерять.

– Молнию? Думаешь, кто-то может украсть твою молнию?

– Это вполне вероятно, – сказала Сфинкс и похлопала по резине рядом с подносом. – Присядь-ка.

Волета устроилась рядом со Сфинксом, чувствуя, как поскрипывают галоши. Сфинкс взглянула на нее живым глазом, который был цвета облачного неба:

– Боюсь, мне придется попросить тебя об одолжении.

– Ой, зря.

– Мне нужно, чтобы ты заменила мою батарею. – Сфинкс начала распутывать темные юбки, покрывавшие ее скрещенные ноги. Волета отпрянула, испуганная предстоящим зрелищем больше, чем молнией: она не хотела видеть ноги этой женщины, погубленные дряхлостью. Но опасения не оправдались: у Сфинкса не было ног. Ее торс оканчивался трапециевидным основанием, больше напоминающим шкафчик для драгоценностей со множеством выдвижных ящиков, чем какой бы то ни было человеческий придаток. Волета немного удивилась, осознав, сколь многое в ее подруге имеет механическую природу.

Открыв один ящик, Сфинкс показала Волете полость, занятую почти истощенной батареей.

– Я доверяю тебе, дорогая. Если хочешь разочаровать меня, ты в своем праве, но тогда я умру.

– Это шутка, – проговорила Волета с нервным смешком. – С чего вдруг ты доверяешь такое мне?

– Потому что хочу и потому что ты хочешь, чтобы тебе доверяли.

– Я позову Байрона. – Волета собиралась встать, ее галоши уже скрипнули от движения, когда Сфинкс схватила ее за рукав и вынудила опуститься. Не тратя времени на дальнейшие споры, старая женщина посмотрела Волете в глаза и выдернула батарею из гнезда.

Жизненная сила покинула тело Сфинкса, Волета ощутила это сперва по ее отяжелевшей руке. Шея хозяйки логова, к которой крепилась золотая челюсть, ослабела, и голова тяжело свесилась набок. Использованная батарея упала на резиновый пол, покатилась к краю и упала в пропасть. Сфинкс повалилась вперед, и ее дыхание с жутким шипением затихло.

Только человеческий глаз продолжал двигаться в орбите, выискивая Волету, выискивая признак того, что девушка не даст ей умереть. И когда этот глаз уставился на круглые, испуганные глаза акробатки, он моргнул и увлажнился от напряженного ожидания.

Волета попыталась встать, но рука Сфинкса словно якорь тянула ее вниз. Она высвободила собственную руку – от этого старуха лишь опустилась еще ниже – и бросилась к стойке со светящимися флаконами. Схватила один и поспешно понесла к Сфинксу. Руки дрожали. От далекого треска молнии дрожь лишь усилилась. Потом она увидела, что глаз Сфинкса закрылся, и уронила флакон – тот разбился о край левитатора и расплескал вокруг бесполезную жидкость.

Она вернулась за второй батарейкой, как раз когда яркая вспышка окрасила все вокруг в ослепительно-белый цвет. Вырвала флакон, прежде чем молния успела ударить в нее, и чуть не упала на Сфинкса, когда отпрыгнула назад.

Еще мгновение – и молния хлестнула концевую катушку. Волета вставила батарею в основание и закрыла ящик.

Сфинкс выпрямилась, словно ее внезапно разбудили, и несколько раз судорожно втянула воздух. Все еще пытаясь выровнять дыхание, она увидела, как на подносе плещется пролитая сыворотка.

– Боже ты мой господи!.. – прошептала она. – Все мои часы остановились. Что я пропустила?

Волета, к своему ужасу, разрыдалась.

Глава пятнадцатая

П – это Пройда, Прохвост, Прохиндей. Негодник, что любит дурачить людей.

Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен

Члены команды, в особенности те, которые спят рядом, не столько уважают частную жизнь друг друга, сколько настаивают на уважении. В темных джунглях гамаков, в тесноте кубрика все шумные свидетельства жизни наличествуют в ярких подробностях, и все-таки никто ничего не видит. Таков уговор.

Ирен была склонна к тому, чтобы оставить девочку в покое.

Но в строгом смысле слова «мистер Уинтерс» не отменяли приказа «держать Волету за руку». Ирен отдавала себе отчет, что приказ был сформулирован, выражаясь словами капитана, метафорически, то есть, как она это понимала, означал не то, что кажется. Она и не собиралась в буквальном смысле слова цепляться за пальцы Волеты до конца их дней. Нет, Ирен понимала: фраза «держать Волету за руку» означала, что теперь она отвечает за благополучие и безопасность девочки. В обозримом будущем, если не дольше, Волета была ее подопечной.

Этот факт вызвал особую тревогу в связи с недавним открытием: ночью Волета ползала внутри стен.

Ирен не шпионила нарочно, но доказательства нашли ее сами. Той ночью, когда Ирен лежала в постели и ждала, пока придет сон, она услышала покашливание. Сперва ей показалось, что кто-то пробрался в комнату, и она схватилась за вешалку, чтобы поприветствовать незваного гостя. Но, обнаружив, что рядом никого, амазонка отследила звук до вентиляционного отверстия у пола, за решеткой которого ясно слышалось, как девушка ползет и что-то шепчет ручной белке.

Она подумала позвать Волету, но тогда бы точно ее спугнула. Труба была слишком мала для Ирен, и поэтому она не могла пролезть туда и проследить за девочкой, чтобы увидеть, куда та направляется. Это, по крайней мере, объяснило, почему Волета была настолько вялой в течение дня: ее изматывало рыскание внутри стен всю ночь.

Ирен считала, что Адам совершает ошибку, окружая сестру удушливой заботой, которую Волета по ошибке принимала за недоверие. Адам и сам это понял, когда сказал, что чем больше он преследовал ее, тем дальше и быстрее она убегала. Итак, решила Ирен, лучшим действием будет бездействие. До той поры, пока Волета по утрам объявляется на кухне и готовит завтрак, амазонка будет считать, что с девушкой все в порядке. Она не станет вмешиваться. И вынюхивать ничего не будет.

Учитывая щедрость этого решения, особенно жестоким совпадением показался тот факт, что на следующее же утро Волета не явилась готовить завтрак.

В состоянии отрицания, граничащего с потрясением, Ирен взялась за утренний ритуал в одиночестве. Разбила яйца и взболтала вместе со скорлупой. Взяла несколько апельсинов и выдавила сок в кувшин для сливок вместе с семечками. Поставила чайник на огонь вообще без воды и заметила это, лишь когда его железные бока раскалились докрасна. Она мучила себя и кухню полчаса, прежде чем поддалась желанию проверить комнату Волеты.

У нее не было сомнений, что там пусто.

Она никогда не простит себе, что была так снисходительна к девушке.

Ворвавшись в спальню Волеты без стука, Ирен застала девушку выбирающейся из открытого вентиляционного отверстия в стене. Ее ночная рубашка насквозь промокла.

– Вынуждена тебя попросить никому об этом не рассказывать, – проговорила Волета высоким голосом, высвобождая бедра.

Судя по тому, как акробатка вскочила и обежала Ирен, чтобы захлопнуть дверь, она не была ранена.

Щелчок замка заставил Ирен почувствовать себя так, словно она уже в сговоре с Волетой, хотя еще ни на что не согласилась. И она все еще ни на что не соглашалась, когда Волета упросила ее присесть на минутку. Дескать, им надо сесть и поговорить, просто поговорить вдвоем, без свидетелей.

Ирен устроилась на скамеечке, чьи изогнутые ножки от ее веса обеспокоенно скрипнули.

– Почему ты мокрая?

– Отправилась поплавать, чтобы проверить голову. – Волета стряхнула воду с волос на пол.

Ирен сморщилась при виде получившейся лужи, но напомнила себе, что она Волете не мать. Если акробатке нужны лужи на полу, амазонке нет до этого дела.

– Где?

– В одном бассейне. Я видела три. Плавала только в одном. – Она не стала уточнять, что идея отправиться к бассейну принадлежала Сфинксу. Хозяйка Башни пыталась ее развеселить. И все отлично сработало. – Честное слово, и, пожалуйста, не говори об этом никому.

– Не говорить о чем?

– Полагаю, раз уж я прошу тебя сохранить мой секрет, будет справедливо рассказать, в чем он заключается. – Волета спряталась за ширмой для переодевания в углу. Хлопнула мокрой одеждой по верхней части тройного экрана, прикрыв отображенную на триптихе сцену: три моряка, стоя в длинной лодке, пронзали кита острогами и гарпунами. Несчастное животное истекало пеной и кровью посреди бурного моря. Мокрая голова Волеты ненадолго выглянула из-за ширмы. – Я изучала окрестности.

– Какие?

– Все. Я побывала всюду, куда смогла забраться. Я видела кое-что очень странное, Ирен.

– Выход нашла?

– Нет, но с чего вдруг нам отсюда уходить, Ирен? Это потрясающее место. И капитан здесь, и корабль тоже.

– Видела Сфинкса?

– Нет, – очень быстро ответила Волета. Ирен хотела бы в этот миг видеть ее лицо, но умирающий кит закрывал обзор. Волета продолжила, прежде чем Ирен смогла решить, стоит ли ее в чем-то подозревать: – Если я почую опасность, то убегу от нее. Поверь мне, я стараюсь не попадаться. Это половина удовольствия.

– Ты собираешься это прекратить?

Волета вышла из-за ширмы с изображением мужчин, убивающих исполина с добрыми глазами. Она в кои-то веки была в повседневной одежде, а не в халате, хотя все время одергивала ее, морщилась и двигалась скованно.

– Эти вентиляционные шахты – просто жуть. Я вся в ссадинах, но в халате начала чувствовать себя инвалидом.

– Ты не прекратишь…

– Честное слово, я этого не хочу.

– Ладно. – Скамья громко вздохнула от облегчения, когда Ирен встала. – Пойдем приготовим завтрак.

– И это все? – удивилась Волета. – «Пойдем приготовим завтрак»?

– Я чувствую запах горелого, – проговорила Ирен, как будто это был ответ на вопрос Волеты.

Завтрак был безнадежно испорчен, и его пришлось готовить заново. У них ушел почти час, чтобы испечь оладьи: этот процесс временами казался алхимией, а не приготовлением главного блюда, ведь, чтобы добавить муку, надо было добавить молоко, а потом яйца, а потом снова муку. В конце концов они произвели на свет легион комковатых, тяжелых оладий.

На протяжении этого испытания они мало говорили: Волета размышляла о том, станет ли Ирен молчать о ее исследованиях, а Ирен стойко отказывалась допрашивать девушку. Пусть они останутся друзьями – по крайней мере до тех пор, пока амазонка не определится, надо ли привязывать подопечную к кровати по ночам.

Лишь усевшись за стол, обе заметили, что остались в апартаментах в одиночестве. Они проверили комнаты Адама и «мистера Уинтерса» – на всякий случай, но не нашли никого.

– А я-то мучилась угрызениями совести за то, что ускользнула из комнаты! – воскликнула Волета, подбоченившись. – Такое чувство, что они решили смотаться в отпуск. – Напевая под нос, она вернулась к столу и начала перекладывать оладьи с общего блюда на собственную тарелку. – Ага, я знаю, что случилось. Адаму стало скучно. Разве это не потрясающе? Мой надежный, верный, задумчивый брат чокнулся без корабля, который можно ремонтировать, и без капитана, которого можно обожать, и отправился на поиски собственных развлечений. Ты понимаешь, что это значит, Ирен? – Она принялась поливать оладьи сиропом, насвистывая, пока янтарный поток не натянулся и не лопнул. – Для нас всех есть надежда!

Тем временем Ирен утратила способность сидеть на месте. Она ходила туда-сюда вокруг мебели, из одной комнаты в другую. Какая жалость, что у нее нет ни цепей, ни меча, ни пистолета. Она отправилась в кухню и большим пальцем опробовала разделочный нож. Тупой, как дверная ручка.

Она была в ярости на себя. С чего вдруг бдительность и здравый смысл так ужасно ее подвели? Возможно, Эдит и Адама выкрали посреди ночи у нее из-под носа. В эту самую минуту Сфинкс может их пытать, впихивать механический глаз Адаму в голову или кто знает что еще делать.

Но почему-то предложенная Волетой альтернатива пугала сильней. Их не похитили, они сами ускользнули ночью. Они оставили ее присматривать за Волетой, Сенлином и отсутствующим кораблем. Ирен разломила нож надвое и швырнула обломки в открытый ящик.

– Кажется, ты расстроена, – сказала Волета с набитым ртом.

Входная дверь распахнулась, и «мистер Уинтерс» вошла в гостиную, но спиной.

– Оставь, Фердинанд! Оставь! – кричала она в холл. – Нет, ты только хуже делаешь. Оставь ковер в покое.

Старпом закрыла дверь, несомненно уставшая до полусмерти, и все еще опиралась на нее, когда амазонка пронеслась по комнате точно буря и грубо развернула ее лицом к себе.

От Эдит пахло свежим воздухом. Ирен это поняла, как только положила руки на плечи подруги и почувствовала, что одежда холодная. Она была снаружи.

– Ты не имеешь права оставлять меня одну с этим бардаком! – вскричала Ирен, схватив старпома, и ее руки задрожали от едва сдерживаемой досады.

Ирен сдержала желание встряхнуть старпома – она едва ли могла заставить себя взглянуть Эдит в глаза.

Волета выскочила из-за стола и, выдав короткую симфонию успокаивающих звуков и междометий, метнулась к Ирен. Она гладила и похлопывала амазонку по дрожащим рукам, словно та была испуганной лошадью. И потихоньку Ирен отпустила старпома, а потом неуверенно шагнула назад.

– Сэр, – сказала амазонка.

Это были все извинения, на какие она была сейчас способна.

Эдит выглядела так, словно стычка ее не тронула, что само по себе было тревожным знаком. Она словно готовилась упасть в обморок, но было что-то еще, что-то более тяжелое – оно нависало над ней, не давая взглянуть им в глаза.

Волета бросила хмурый взгляд на закрытую дверь:

– А где Адам?

На рассказ о случившемся ушло некоторое время, достаточно долгое, чтобы они съели почти всю тарелку оладий – слаженно, как подобает команде, и с мрачной торжественностью, соответствующей теме разговора. Эдит на всю оставшуюся жизнь запомнила, что оладьи – это символ скорби и печали, и старалась больше их не есть.

Как только Ирен сообразила, что у истории старпома не будет счастливого конца, она принесла бутылку рома.

– Я не понимаю, – сказала амазонка, когда рассказ Эдит уже приближался к концу. – Откуда они его знают?

– Они и не знают, разумеется. Как такое могло бы случиться? Вопрос в том, зачем они притворялись, что знают его, – сказала Волета.

– Я спрашиваю себя о том же, – призналась Эдит.

– Но внушает надежду, что эти искруны…

– Искровики, – исправила Эдит.

– Мой вариант мне больше нравится. Возможно, они притворяются. Это значит, что он им для чего-то нужен, – сказала Волета и подлила рома в чашку старпома.

Эдит ополовинила ее одним глотком.

– Самое худшее в том, что я понятия не имею, как его спасти. Я никогда не видела такого ужасающего оружия, и у них есть подзорные трубы, которые видят сквозь туман. И я понятия не имею, куда его забрали и как выглядит их крепость, но, судя по разговорам, их должно быть внушительное количество. – Она насадила на вилку последнюю оладью и, прежде чем сунуть нежеланную еду в рот, прибавила: – Мы, конечно, все равно попытаемся.

– Не смеши меня, – быстро сказала Волета. – Есть ли какая-то причина жертвовать жизнями, только чтобы доказать моему брату, как сильно мы его любили, если он может об этом никогда не узнать? – Акробатка уставилась на Ирен в ожидании ответа, и амазонка покачала головой. – Чья была идея пойти с ними?

– Его. Я собиралась драться.

– Тогда хорошо, что он был там. – Волета откинулась назад так, что стул встал на задние ножки. Она рассеянно покачивалась на краю сиденья. Как бы там ни было, они еще не видели ее такой серьезной, и Эдит сделалось не по себе: она полностью осознала, как ужасно подвела друзей.

Старпом вытерла губы и посмотрела Волете в глаза:

– Я лишь хочу прояснить ситуацию. Я понимаю, что твой брат обменял свою свободу на мою жизнь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть достойной его жертвы.

– Пожалуйста, не мучай себя из-за этого. Он достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно. И стоит подумать о нас, мистер Уинтерс. Мы не хотим, чтобы старпом изображал из себя мученика. Ты сказала, что должна была увести его от Сфинкса. Я не думаю, что это была плохая идея. Остальное – непредвиденные последствия благоразумного поступка. – В глубине души Волета подумала, каким подарком оказалось то, что, хоть они и не успели попрощаться, последние услышанные слова брата были добрыми и полны похвалы в ее адрес. Тем не менее он наверняка сказал что-то еще напоследок, но Эдит пропустила это из-за смущения или оплошности. – Он сказал что-нибудь еще? – Она попыталась задать вопрос так небрежно, как только могла.

– Да. Он сказал… – Эдит прочистила горло и произнесла слова, которые сама придумала во время долгой поездки без него.

Стул Волеты с грохотом опустился.

– Он сказал, что любит меня? – Она смотрела так недоверчиво, что Эдит пришлось отвернуться. – Мистер Уинтерс, я верю вам. Но я хочу, чтобы вы знали, что не обидите меня. Он сказал что-нибудь еще, хоть что-нибудь?

Эдит высоко оценила дипломатичность Волеты, но вид у нее сделался несчастный.

– Он сказал: «Передай совенку, чтобы не забывала про мой день рождения».

Волета от облегчения закатила глаза:

– О, с ним все в порядке.

В «Паровой трубе» им разве что не заткнули рты. Родион, негодяй-органист и беззастенчивый сутенер, редко упускал возможность позлорадствовать над их долгом. Он в особенности обожал бросать на Волету плотоядные взгляды в присутствии Адама, зная, что парень ничего не может с этим сделать. Адам понимал, что развратным поведением Родион его провоцирует, но от этого его гнев не ослабевал. Волета привыкла видеть брата с красным лицом, трясущимся от попыток держать себя в руках.

Если Адаму случалось сглупить и попросить минутку с сестрой наедине, Родион тотчас же отвечал: «Уединяться можно согласно почасовой ставке».

Положение осложнялось еще и тем, что за кулисами постоянно кишели рабочие сцены, грузчики, а также несчастные женщины из труппы Родиона. Волета однажды совершила ошибку, назвав Адама «старшим братом» перед танцовщицей кордебалета, и в тот же день все девушки начали называть своих клиентов «старшими братьями». Причудливая мода продержалась несколько недель.

Таким образом, они научились всегда быть начеку и никогда не обмениваться ничем, кроме самых мягких любезностей.

За исключением ночи пожара.

То, что Адам той ночью оказался в «Паровой трубе», было полнейшим совпадением. Финн Голл поручил ему доставить в погреб Родиона шестьдесят бутылок игристого, и так вышло, что Адам прибыл с грузом между выступлениями, когда Волета не болталась на трапеции.

Адам закончил двигать ящики с вином и уже собирался скупо поприветствовать сестру, как вдруг мальчишка, выметающий с трибун оброненные банкноты и шелуху арахиса, произнес волшебное слово: «Пожар!» И началась паника.

Плащ Родиона героически взметнулся, когда сутенер бросился к выходу. Он вышел первым, но кордебалет и рабочие сцены не сильно отстали. Только Адам и Волета медлили, прижимаясь к занавесу в поисках укрытия и высматривая огонь. Пока что они видели лишь немного дыма.

Взяв сестру за руки, Адам без промедления рассказал ей о том, чему научился во время своих мошеннических экспедиций.

– Если я не вернусь, ты должна знать, когда меня искать. Мало назначить место, нам требуется еще и время. Иначе может оказаться так, что мы просидим где-нибудь всю оставшуюся жизнь, ожидая друг друга.

– Ты собираешься не вернуться? – Сценический грим увеличил ее и без того округлившиеся глаза.

– Нет, что ты! Конечно, я вернусь, – тотчас же заверил Адам, не в силах разжать хватку. В зрительном зале по ту сторону занавеса кричали, призывая воду, песок и всех, кто способен помочь. – Но если я не вернусь, если меня ограбят или остановят на таможне, ищи меня в мой день рождения, двадцать третьего апреля. Ты помнишь где?

– У Совиных ворот, – сказала Волета. Они договорились встретиться там, если однажды разлучатся. Она поняла, что это значит. – Думаешь, мне удастся сбежать?

– Если кому и удастся, то тебе. Это может занять несколько лет, несколько попыток; возможно, тебе придется сменить адрес…

– Не говори так.

– У меня есть план, – сказал он и собирался сказать больше, когда позади что-то тихо звякнуло.

Никто из них не слышал, как подкралась амазонка с лицом наковальни, но она подкралась и стояла совсем близко, держа в каждой руке по ведру с песком. Волета что-то проблеяла от неожиданности, а великанша, опоясанная цепями, втянула воздух и рявкнула им в лицо:

– Пожар!

Волета и Адам побежали к двери, как пара испуганных кошек.

– Забавно, – сказала Волета, когда Ирен встала и начала убирать посуду. – Было легче ладить, когда мы не говорили друг с другом.

– Пожар-то был? – спросила Эдит и доблестно подавила зевок. Недосып наконец-то ее настиг. Она глотнула холодный кофе с капелькой рома.

– В основном дым, – сказала Ирен и с грохотом опустила тарелки в раковину. – Кто-то уронил сигару на ковер.

– Каков был его план? – спросила Эдит.

– Ему так и не удалось мне рассказать, но вскоре он вернулся домой с повязкой на глазу. Я сказала, что больше не желаю знать ни про какие планы. Тогда он сделался немного осторожнее.

Возясь с посудой, Ирен не могла избавиться от собственного образа, который сложился по словам Волеты. Она была чудовищем. Ходячим кошмаром. Не человеком, но злым духом. Но гляньте-ка на нее сейчас: моет тарелки, как обычный человек. Пока руки амазонки согревались в мутной воде, она изумлялась новой жизни. Чудо, что они взяли ее с собой, простили ее, полюбили. Она не должна забывать о том, как ей повезло.

С руками, до локтей покрытыми пузырями, она повернулась к столу:

– Простите меня за все это. И за последнее, и за следующий раз, когда я разозлюсь.

Потом она вернулась к мытью. Эдит и Волета пожали плечами, обе приятно удивленные.

Волета унесла остатки завтрака на кухонный стол, шлепая ногами по лужам, которые натекли от усиленного мытья Ирен.

– Я хочу сказать, что упоминание о дне рождения намекает на то, что у него сложился некий план по поводу этих людей, свивших гнездо на крыше. Может, он хочет их ограбить. Я не знаю. Надо будет спросить его в день рождения.

– Так ты думаешь, что он сбежит?

– Если кто-то и сможет…

Эдит поразилась тому, как спокойно Волета приняла новость, и прагматичная часть ее хотела поспорить о том, до чего это был маловероятный сценарий. Неужели Волета действительно ожидала, что брат ускользнет от похитителей, как-нибудь спустится по Башне и появится у Совиных ворот к своему дню рождения? Хотя это и не было невозможно, шанс казался незначительным. Но что толку ясным взглядом глядеть в лицо злой судьбе? И кто она такая, чтобы устраивать девушке холодный душ, лишая надежды?

– Волета, пока мы вместе, обещаю, что мы встретим день рождения Адама у ворот. И я уверена, он сделает все возможное, чтобы появиться там в назначенный срок. – Эдит встала, и по выражению лица сделалось понятно, какие усилия потребовались для простого действия. – А теперь, если никто не возражает, мне нужно вздремнуть.

– Сейчас одиннадцать часов. Разве ты не должна кое-чем заниматься? – с удивленным видом спросила Волета.

– Сегодня утром обойдемся без гимнастики, – сказала Эдит, опираясь на открытую дверь спальни. Ром, который сначала согрел ее руки и ноги, теперь сковал их приятной тяжестью. С того места, где она стояла, была видна кровать: слишком пухлый матрас, изголовье с выступающей частью, укрепленное полудюжиной подушек, и простыни, мягкие, как клевер.

Резкий стук в дверь возвестил о прибытии оленя. Байрон, в красной ливрее с причесанными эполетами, быстро вошел в гостиную, держа в руках перчатки и задрав нос.

– Ну хорошо, – сказал он, окидывая комнату взглядом. – Хозяин ждет. Где Адам?

Глава шестнадцатая

Д – Двоедушный, Двудонный, Двуличный. Эпитеты, как ни крути, неприличные.

Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен

Байрон держал перчатки, не стиснув в кулаке, но аккуратно сжимая большим и указательным пальцем, как читатель мог бы держать книгу, а швейцар – край фуражки. Он обучился манерам у влиятельного человека, адмирала из амбициозного кольцевого удела, который как-то раз посетил Сфинкса и безуспешно вымаливал военную помощь. Адмирал подчеркивал свои доводы, хлопая перчатками по ладони, а потом, в приступе досады, по бедру. Это было впечатляющее проявление власти и презрения, хоть и чуть подпорченное его итоговым выдворением.

Беда в том, что Байрон никогда не знал, что ему делать с руками или ногами, если уж на то пошло. И вообще – со всем. В особенности поначалу. Ему понадобились два унизительных месяца, чтобы научиться ходить. В то время он еще помнил, каково это – передвигаться на четырех сильных ногах. Привыкая к новой, человекоподобной форме, он был до такой степени неуклюж, что каждый посетитель считал себя обязанным на это указать. То, как он двигался – напряженно, рывками, слишком широко размахивая руками или слишком плотно прижимая их к бокам, – было, по всей видимости, самой смешной частью представления.

Прилагая все усилия к тому, чтобы измениться к лучшему, он начал собирать коллекцию манер на все случаи жизни.

Этим утром он надеялся продемонстрировать власть, самообладание и фаталистический стоицизм, свойственный только мужчинам в военной форме. Вместо этого, не дав ему ни разу хлопнуть перчатками по руке, Эдит объявила, что Адама больше нет.

– Что значит – нет?

– Удрал. Убежал. Смылся, – сказала Эдит. – Покинул помещение. – Ей очень хотелось засыпать его колкостями.

Байрон прищурился. Даже по собственным маргинальным меркам Эдит выглядела ужасно. К ее волосам сланцевого цвета стоило добавить лишь пару птиц, чтобы вышло идеальное гнездо. Под воспаленными глазами залегли глубокие тени. Широкие губы потрескались; блуза с одним завязанным рукавом отчаянно нуждалась в лучшем случае в прачке, а в худшем – в мусоросжигателе. Это был вопиющий позор, потому как Байрон подозревал, что она могла бы выглядеть привлекательно – даже сногсшибательно, – если бы уделяла хоть толику внимания своей внешности.

– Ты пила? – спросил он восторженным тоном, хоть на его лице и отражался ужас.

– Вообще-то, я прекратила, но если настаиваешь… – Эдит наклонила глиняный кувшин над чашкой. – Могу плеснуть тебе чуток, раз такое дело. Или могу сэкономить время и сразу вылить все на пол. Ты даже костюм не запачкаешь.

– Ты помогла ему сбежать, – сказал Байрон, сложив руки за спиной в идеальной позе для выговора и разочарования, но Эдит ничуть не впечатлилась. – Ты воспользовалась гостеприимностью хозяина, его доверием, чтобы удрать на свидание со своим морячком.

Эдит собралась с духом и убрала чашку подальше, чтобы не швырнуть ее оленю в голову.

– Я не позволю тебе клеветать на мою команду.

– Это не клевета, Эдит. Это обвинение, основанное на доступных уликах. Либо Адам воспользовался вашим флиртом и вынудил тебя помочь с побегом, либо ты умышленно содействовала врагу.

– Врагу?! – встряла Волета с дипломатичным смешком. – Он мой брат, Байрон. Хватит уже. Не нужно раздувать из…

– Мисс Волета, – сказал Байрон, обращаясь к ней со степенным и отстраненным выражением оленьей морды, которое должно было отбить у нее всякие воспоминания о том, что она видела его без подтяжек. – Вы обращаетесь не по адресу. Я всего лишь предсказатель. Вы сами все объясните Сфинксу, когда встретитесь в следующий раз.

Запустив руку в волосы, Эдит причесала растрепанные пряди как могла.

– Ладно, я готова, – сказала она. – Отведи меня к нему.

Если приглядеться, если изучить розовые обои по-настоящему, на них можно было обнаружить узор, тонкий, как отпечатки пальцев. Эдит никогда раньше его не замечала. Но шагая вслед за Байроном, в сопровождении позвякивающего Фердинанда, она вдруг увидела коридор с беспощадной ясностью. Рваные ковры продемонстрировали свои неистовые лабиринты, напряженное рычание и дребезжание коридора и механического исполина слились в подобие мелодии. Она чувствовала приятное давление воздуха в легких, пульсацию в унисон с сердцем в кончиках пальцев – и все это были симптомы смертельного ужаса. Она как будто шла на плаху.

Она подумала о Томе, блуждающем в недрах Бездонной библиотеки. У нее и команды была возможность отвлечься на рутину, вздремнуть в кровати и побаловать себя тем, что можно приготовить на кухонной плите. А что было у него? Ранец с кошачьими консервами? Призрак? Привычки? Воспоминания? Она вспомнила, как он схватил ее за руку в лифте Золотого зоопарка, вспомнила напряженный взгляд, которым его одарила, – наверное, этот взгляд казался отчужденным, полным ужаса или обескураживающим, но Эдит такого вовсе не желала. Она просто удивилась. Жест Сенлина был таким естественным.

Байрон впереди нее споткнулся.

Носком ботинка он зацепился за дырку в ковре и успел лишь издать короткий изумленный возглас, прежде чем рухнул на колени.

Эдит без раздумий бросилась к нему, опустилась рядом и схватила за плечо, прежде чем он успел возразить. Они вместе встали и быстро отпустили друг друга.

Байрон выразительным шепотом поблагодарил Эдит, но не смог на нее взглянуть. Он поправил полы кителя и продолжил путь, как будто ничего не случилось.

Но Эдит не могла больше выносить тишину. Только не теперь. Не так близко к концу.

– Прости, что напоила тебя.

Байрон слегка повернул голову:

– А как же капитан Ли?

– Я думала, он тебе нравился.

– Ужасный человек, – признался Байрон. – Я содрогаюсь при мысли, что вы напоили меня до бесчувствия, чтобы беспрепятственно ласкать друг друга.

– Ничего подобного. Да, я подливала тебе ром, но не пыталась отравить тебя. Откуда мне было знать, что у механических оленей аллергия на алкоголь?

– Я думал, мы друзья, – сказал Байрон дрожащим от волнения голосом. – Я думал, мы просто выпиваем вместе. Я был польщен. Я не знал, что стою у тебя на пути. Ты могла бы просто попросить меня уйти, отвернуться в сторону. Вместо этого ты меня унизила.

Эдит была потрясена. В те ранние дни, когда она приходила в себя после потери руки и замены ее на движитель, олень ни разу не проявил к ней ни малейшей доброты. На самом деле каждый раз при встрече они препирались. Он всячески ее обзывал, она отвечала тем же – и так без конца, словно пара детей, которым запретили выходить на улицу. Она об этом и не задумывалась. Это был лишь способ побороть скуку. Но Байрон, видимо, считал, что они становятся друзьями.

– Подожди, – сказала Эдит и остановилась, вынудив Фердинанда резко затормозить. Байрон тоже остановился, но не обернулся. – Почему ты хочешь, чтобы я была твоим другом?

– Приятно, когда есть с кем поговорить, – бросил он через плечо, а спустя пару секунд добавил: – И ты не худший человек в мире.

А потом олень поспешил вперед, не давая Эдит даже задуматься над ответом.

В этой комнате Эдит никогда раньше не бывала, что само по себе ни о чем не говорило: дом Сфинкса большей частью оставался для нее загадкой. И все же именно это помещение показалось в особенности странным.

Основную его часть занимал длинный медный резервуар, напоминающий силосную башню, уложенную на бок. Между ним и потолком змеились подрагивающие, гудящие трубы. Пол, выложенный белой плиткой и снабженный дренажными канавами, вполне подошел бы для скотобойни. Воздух был теплым и густым, как весенний туман. Он оседал капельками воды на скопище циферблатов над иллюминатором, возле которого стоял Сфинкс, поворачивая большой торцевой ключ, как будто заводил игрушку.

Байрон, похоже, боролся с животным желанием удрать.

Эдит отказалась бояться. Независимо от того, как ужасно Сфинкс ее изругает, независимо от того, какими наказаниями будет грозить, она не станет раскаиваться. В конце концов, ей оставалось только надеяться, что он не лишит себя полезной подчиненной лишь для того, чтобы отнять у нее второй шанс. Ей вернут руку, Сенлин вернется домой и будет капитаном, – в общем, все пойдет как надо.

Во что еще она могла верить?

– Вижу, ты гордишься собой, – сказал Сфинкс.

Он перенес ключ на другой болт в иллюминаторе. Эдит поняла, что он его открывает. Она стояла достаточно близко, чтобы почувствовать тепло от бака, увидеть конденсат на окне и золотой свет внутри.

– Нет, мне ужасно стыдно. Я предала свою клятву, я…

– Нет, Эдит, прошу, пощади меня; пощади нас обоих. Давай не будем вести себя как незнакомцы. Я знаю, почему ты это сделала. Ты проявила сентиментальность. Все, о чем ты думала: спаси мальчишку, спаси его! Спасти от чего? От меня, разумеется. – Металлический голос Сфинкса походил на воронье карканье.

– Да. – Эдит вскинула подбородок.

Она не стыдилась того, что сделала, – результат ее разочаровал, да, но не заставил стыдиться.

– Вот так, да. Честность тебе идет. И мальчишку я тебе прощаю. Девчонки более чем достаточно.

– Прошу прощения?

– Девочка. Я взял ее под крыло.

– Волету? – У Эдит закружилась голова. То ли от тесноты комнаты, то ли при мысль о том, что, пока она всеми силами защищала Адама, его сестра пала жертвой Сфинкса.

– Почему ты удивляешься? Потому что она молодая? Маленькая? Своенравная? Эдит, для такого… необычного человека, как ты, многовато предрассудков. – Сфинкс переложил торцевой ключ на новый болт.

– Я должна поблагодарить тебя за это.

– Разве ты еще не переросла ту историю? Ты правда веришь, что я сделал это с тобой, что я настроил мир против тебя? Я не искалечил тебя, женщина, я сделал тебя целой.

Отчаявшись, Эдит заговорила голосом, который даже ее собственным ушам казался тонким:

– Ты подвергнешь ее опасности?

– Не моргнув глазом, – подтвердил Сфинкс, вытаскивая последний болт из стального кольца. – Она бы меня не любила, будь все иначе.

– Ты не можешь выбрать кого-то другого?

– Нет.

Эдит показалось, что она тонет.

– Я хочу тебе кое-что показать. Иди сюда, Эдит. Взгляни.

Оставшись в одиночестве, Байрон в волнении тер плиточный пол ботинком. Черный Сфинкс высился над Эдит, словно зачарованная кобра. Он открыл иллюминатор, и клубы пара затуманили его зеркальное лицо. Эдит двигалась как автомат. Она уперлась ногой в перила, окружающие резервуар, и заглянула в окошко. Внутри лежал человек в набедренной повязке, в позе трупа. Под бледной белой кожей виднелись вены, которые светились красным, словно угли.

Веки мужчины затрепетали, с трудом открылись, а потом Красная Рука отыскал ее взглядом и улыбнулся.

Нога Эдит соскользнула, или колено подвело, или Башня под ней дрогнула. Какова бы ни была причина, она упала, как будто ее скинула норовистая лошадь.

Глава семнадцатая

Ш – это Шельма, Шалун, Шалопут. Послушное чадо так не назовут.

Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен

Едва увидев чудовищную конструкцию с войлочным верхом, с аляповатыми плетеными карманами и массивными ножками в виде лап с когтями, Ирен и Волета единодушно решили, что бильярд – это мебель, маскирующаяся под спорт. Это было абсурдно. Ирен нашла кии неимоверно хрупкими, а Волета не могла понять, зачем в этой игре нужно тычками отправлять милые шары, похожие на карамельки, в карманы, как будто с ними нельзя делать другие, более интересные вещи. Разве не веселее смотреть, как они рикошетят, перескакивают через ограждение и катятся по полу? А почему ими не разрешается жонглировать?

Было странно находиться в бильярдной без «мистера Уинтерса» и Адама, которым нравилась игра и которые полдня занимались тем, что складывали шары, а потом гоняли их по столу. Эдит с одной рукой оказалась таким же хорошим игроком, как Адам с двумя. Она клала кий на край стола и наносила удар, полагаясь больше на изящество, чем на силу. Адаму нравилось играть за шекель, хотя ни у кого из них не было денег, чтобы делать ставки. Они вели счет, договорившись, что рассчитаются в следующий раз, когда им заплатят. Сейчас старпом опережала штурмана на три шекеля. Волета не могла не задаваться вопросом: когда ему удастся выплатить долг?

Они пришли в комнату, потому что таково было расписание, и ни одна из них не понимала, чем еще заняться. Они нервничали и, чтобы как-то отвлечься, начали катать шары взад и вперед друг к другу. Через несколько минут Волета сказала, что собирается попробовать карамболь – бросить мяч мимо Ирен так, чтобы он вернулся обратно. Подразумевалось, что его не надо ловить. Ирен не возражала, но она и так не очень-то старалась поймать шары, которые бросала девушка. В мыслях царил беспорядок.

– Ну что с тобой такое, Ирен? Это ведь совсем несложно.

– В следующий раз, – сказала амазонка невпопад.

– Что? – Волета опять толкнула к ней белый шар.

Ирен проследила, как он отскочил от ее рук и вернулся к Волете.

– Байрон сказал: в следующий раз. Ты уже встречалась со Сфинксом. Почему ты мне не сказала?

Волета опять толкнула к ней шар, с бо́льшим чувством:

– Потому что не люблю, когда мною пытаются руководить.

Ирен положила руки на углы стола, давая понять, что вышла из игры:

– Я не пытаюсь. Я тебе не мать.

– В каком-то смысле ты на нее похожа.

– В каком? Я что, такая же большая?

Волета засмеялась:

– Нет, моя мать была совсем маленькой. Но ты присматриваешь за мной. И я часто доверяю тебе. И я знаю, что ты волнуешься. Разве это не похоже на мать? Ты кажешься такой подругой, которая будет подозрительно относиться к молодым людям, когда они начнут обращать на меня внимание.

– Сначала им придется пройти через меня.

– Ну вот, я о том же. Если бы матерей избрали, я бы проголосовала за тебя.

Ирен сейчас больше напоминала человека, который страдает от зубной боли, чем того, кому сделали комплимент.

– Как ты можешь так говорить? Раньше я пугала тебя до смерти.

– Это в Новом Вавилоне-то? О, никто из нас не был там самим собой. Вот в чем проблема с тюрьмами: они полны заключенных, которые забыли или предали собственную суть. Я не горжусь собой прошлой и уж точно не виню тебя за то, что ты выглядела такой грозной. Я бы и сама с удовольствием наводила на всех ужас. Кроме того, теперь ты такая надежная. Я завишу от тебя. И ты об этом знаешь.

Ирен знала, и от этого лишь росла ее уверенность в том, что она не может позволить себе игнорировать свой недуг: тревогу, сны, большие перемены в характере и отваге. Что-то внутри нее сломалось. Что-то надо было заменить, и приходилось довериться в этом вопросе Волете.

– Ты считаешь Сфинкса другом?

Волета моргнула, как будто ее ударило порывом холодного ветра.

– Считаю, – сказала она, сбитая с толку переменой темы.

– Можешь попросить, чтобы он встретился со мной?

– Встретился с тобой? Зачем?

– Я хочу попросить его об услуге.

Теперь Волету охватило любопытство. Она взяла бильярдный шар в ладонь и прищурилась на него, как гадалка:

– Какой услуге?

– Личной.

– Знаю, о чем ты думаешь, – проговорил Сфинкс, прикручивая панель на место. Эдит, все еще униженно распростершаяся на полу, уставилась на него с отвисшей челюстью. – Как, ради всего святого, он пережил падение? Краткий ответ: с большим трудом. Он был сильно разбит и истощен, когда мои движители нашли его и притащили сюда. Но питательной среды в его жилах как раз хватило, чтобы не умереть. За последние месяцы он демонстрирует замечательный прогресс.

Байрон помог Эдит встать.

– Не бойся. Он парализован, – прошептал он ей на ухо.

– Да, он парализован, – звонко отразился от плиточных стен голос Сфинкса. Он закончил трудиться над последним болтом. – А шептаться за спинами людей невежливо, Байрон.

– Простите, – сказал олень и напряженно поклонился.

– Твой поступок мне очень интересен, – продолжил Сфинкс, вновь обращая все внимание на Эдит.

– Какой именно?

– Ты попыталась убить Красную Руку не действием, но бездействием. Ты дождалась, пока в моем движителе закончится энергия, и позволила силе тяжести совершить убийство вместо себя.

– Он тебе такое рассказал? – Эдит вскинула подбородок, чтобы было легче сглотнуть ком в горле. Еще никогда у нее не возникало таких проблем с глотанием. – Я все помню по-другому.

– Прекрати. Как я могу тебе доверять, если ты продолжаешь лгать мне? Хочешь, чтобы я отправил тебя в ужасное место? Далеко от друзей? Да и от Тома тоже. Право слово, Эдит, ты думала, что я смогу сделать из него блюстителя? Разве он на такое годится?

– Я совсем про это не думала.

– Потому что это нелепость. Он еще одна заблудшая душа, занятая безнадежным делом, по завершении которого, я думаю, найдется другое безнадежное дело, и так далее, до самого конца. Но ты, ты не такая, как он. У тебя дерзкий ум. Ты нарушила контракт по духу, но не по букве. Это очень умно. Ты сдержала слово, но все равно сделала то, что хотела… Нет, Эдит, не перебивай. Послушай. Я могу улучшить множество вещей. Я могу заменять потерянные конечности. Я могу дать телу больше силы. Но я не могу улучшить ум. Поверь, я пытался. Стоит хоть самую малость повозиться с этим… – Сфинкс указал на собственную голову под капюшоном. – И свет гаснет навсегда.

Эдит съежилась при мысли о том, что Сфинкс может порыться у нее в голове.

– Беда в том, что блюстители должны быть умными. Обязаны. – Сфинкс спрятал ключ в недрах своего одеяния. – Можешь себе представить, что случится, если дать кретину инструмент вроде твоей руки? Да это же будет ночной кошмар. Проблема с умными в том, что они всегда думают, будто справились бы лучше, если бы им позволили руководить. Но интеллект – это не то же самое, что ви́дение или прозорливость. Чему служит отличным примером твой капитан. Наделен умом, возможно даже блестящим, но дай ему хоть чуточку власти – и раскроется вся его некомпетентность.

Я не могу доверять блюстителям по тем же причинам. Обычно они послушны, но не очень лояльны. Они попытаются меня свергнуть, если решат, что это возможно. От кого, по-твоему, Фердинанд и прочие машины меня защищают? От тебя, Эдит. От тебя и тебе подобных. Помимо всего прочего. Но я хочу доверять тебе. Знаешь почему? Это очень просто: ты позволила мне взять мою руку обратно.

– Я испугалась.

– Ты не испугалась. Не говори так. Ты сдержала слово. Может, ты и дерзкая, но не бесчестная. Ты первый честный человек, которого я встретил за годы, десятилетия. Подумай об этом.

– Я лгала тебе с тех пор, как попала сюда.

– Только чтобы защитить друзей. Итак, ты умная, честная и преданная, – сказал Сфинкс, загибая пальцы. – Мне нужен кто-то вроде тебя. Впрочем, это не обязательно должна быть ты. Не стесняйся сказать «нет», моя дорогая. Я всегда могу найти кого-то еще.

– Что ты предлагаешь?

– Ты станешь больше чем блюстителем – больше чем противовесом, не позволяющим Башне склониться в сторону той или иной силы. Я хочу, чтобы ты стала моей рукой, Эдит. Чтобы ты не просто ее носила, но была ею. Потому что, сдается мне, пришел час нужды в сильной и верной руке.

– Я бы хотела получить ее обратно, – произнесла она полуобморочным голосом.

– Ну еще бы! но как долго ты собираешься ею пользоваться? Как долго она будет работать? Как долго ты хочешь иметь доступ к свежим батарейкам?

– Долго. – Она не рассчитывала, что разговор свернет в такое русло. Она вдруг с некоторой тоской поняла, что немного пьяна. Интересно, как скоро они заговорят о контрактах?

– Да, Эдит, довольно долго. Но подумай, что случится, если сюда попадет какой-нибудь человек с дурными намерениями. Он может разрушить Башню.

– Это невозможно, – пробормотала она.

– Не перечь мне. Это не только возможно, но и довольно легко. Я могу все тут перевернуть вверх тормашками, просто поиграв с трубами. Уделы так увлеклись сварами, что забыли о том, что́ им полагается защищать, – о системе! Системе! Башня уязвима перед саботажем. Если какой-то негодяй вроде Люка Марата начнет скоординированную атаку на несколько жизненно важных мест, вся Башня может развалиться. Миллионы умрут, мир потеряет свой маяк. Цивилизация деградирует, и наступит эра тьмы. Что еще я должен сказать, чтобы до тебя дошло? Я не злодей. Я пытаюсь удержать это неустойчивое скопище представителей рода людского в вертикальном положении!

– Но чего ты хочешь от меня?

– Эпоха тонкости и дипломатии прошла. Башня заражена, и ты должна принять меры от моего имени. Ты развеешь мифы и напомнишь кольцевым уделам о моей власти и их обязанностях. Ты будешь противостоять угрозе ходов. Я убрал из твоего контракта ограничение в отношении других блюстителей.

– То есть я могу убивать собратьев?

– И тебе, вероятно, придется. В особенности одного конкретного блюстителя. Но не волнуйся, моя дорогая, я сделаю из тебя самого грозного провозвестника моей воли. Я дам тебе небеса. – Сфинкс ткнул пальцем в оленя, который нервно топтался у двери. – Тащи свою пишущую машинку, Байрон. Думаю, мы готовы начинать.

Несмотря на отсутствие «мистера Уинтерса», Волета и Ирен послушно следовали расписанию. Они томились в бильярдной до обеда, хотя Адама не было, чтобы приготовить его. Аппетит все равно пропал, поэтому они перешли в читальный зал и продолжили томиться до ужина. Они были убеждены, что Эдит вернется. Она не пропустит ужин. Если это будет в ее силах, конечно.

Они обнаружили Фердинанда в коридоре. Он ждал за дверью их апартаментов, тихо испуская пар и играя грустную музыку. Он едва взглянул на них, когда они протискивались мимо железных ферм его ног к двери. Надеясь, что его присутствие возвестило о возвращении Эдит, они вошли в спешке, и Волета принялась звать старпома, хвастаясь, как хорошо они себя вели, пока ее не было рядом.

Байрон сидел за столом перед чайником и тремя чашками.

– Давайте все посидим и выпьем чаю, – сказал олень.

– Где Уинтерс? – спросила Ирен.

– Спит. – Байрон кивнул на закрытую дверь спальни.

– С ней все в порядке? – Волета почувствовала, как сжалось горло.

– В каком-то смысле ей лучше, но в другом – хуже. Она пережила небольшое потрясение. – Олень налил чай с безупречной грацией, и над чашкой заструился пар. Волета побежала к двери старпома, но Байрон ее остановил: – Нет-нет-нет, она действительно должна поспать. Она перенесла процедуру.

Волета остановилась. Олень открыл сахарницу гибкими отполированными руками и тонкими серебряными щипцами извлек кубик сахара:

– Один или два?

– Четыре, – сказала она, возвращаясь к столу. Скользнула в кресло, не отрывая глаз от Байрона. – Что еще за «процедура»?

– Возможно, проще будет просто налить чай в сахарницу, – насмешливо заметил олень.

– Расскажи нам, что произошло. – Ирен положила руки на стол и наклонилась к нему.

Байрон покорно положил четыре кубика в чашку Волеты.

– Сфинкс заменил ей руку.

– Это замечательная новость! – воскликнула Волета, украдкой вынуждая Ирен присесть. – Но зачем называть это процедурой? Чтобы ее снять, ушла всего минута. Сколько времени могло потребоваться, чтобы вернуть ее на место?

– Сфинксу пришлось изменить некоторые внутренние опоры в ее плече.

– Внутренние опоры?

– У нее кости треснули.

– О, это так ужасно! – проговорила Волета севшим голосом. – Ей больно?

– Сейчас – нет, Сфинкс об этом позаботился. Но когда проснется, будет некоторое время больно. – Он сделал глоток чая отработанным движением, которое не произвело шума и сохранило морду сухой. Может, он при ходьбе и спотыкался время от времени, но чай пил с уверенностью. – Это другая рука.

– Он заменил руку? Вот так просто? И ей понравилось? – спросила Волета.

– Тебе придется узнать об этом у нее, когда она проснется. – Выражение его лица снова сделалось непроницаемым, и он опустил чашку на стол. – Но я здесь не за этим. Я хочу вам рассказать то, чего она не расскажет, хотя вы должны это услышать. Это исходит не от хозяина. Это исходит от меня.

– Я не буду хранить никаких секретов, – сказала Ирен. – Я не люблю лгать друзьям.

Она бросила на Волету многозначительный взгляд. Девушка заерзала на сиденье.

– Ну, можешь меня осуждать, если хочешь, но я все равно выскажусь. Вы знаете, кто такой Красная Рука?

– Конечно, – сказала Волета. – Он сумасшедший, который пытался убить капитана. Он напал на Комиссара, как бешеный пес. Я никогда не видела такой безумной жестокости. Троекратное «ура!» старпому за то, что сбросила этого монстра с Башни.

– Не говори этого Сфинксу. Он считает Красную Руку одним из своих величайших достижений: это человек с молнией в венах.

– Так или иначе, он умер, – уточнила Волета.

– Он очень даже жив.

– Как такое возможно?

– Как я уже сказал, он величайшее достижение Сфинкса. Впрочем, в настоящее время он инвалид. Сфинкс запер его в резервуаре, где он только спит и восстанавливается. И так уже несколько месяцев. Но каждый раз, когда я его вижу, он выглядит лучше.

– Зачем ты нам это рассказываешь? – спросила Ирен, даже не пытаясь скрыть недоверие.

– Потому что неясно, затаил ли Красная Рука обиду. Я это рассказываю, потому что, если вам нравится мистер Уинтерс и вы не хотите увидеть, как с ней творится «безумная жестокость», вам надо быть… бдительными.

– Зачем Сфинксу понадобилось оживлять его? – Волета пришла в ужас от мысли, что ее подруга может быть такой черствой.

Одно дело создать Красную Руку – Сфинкс ведь не мог знать, как все обернется, – но теперь, когда не было сомнений в том, что он монстр, зачем возвращать его из мертвых?

Байрон еще раз картинно глотнул чая, а потом, поставив чашку на блюдце так, чтобы фарфор не звякнул, произнес:

– Потому что Сфинкс готовится к войне и ему нужна вся помощь, какую только можно получить.

Сенлин и библиотекарь

Глава восемнадцатая

Вся слава достается человеку, готовому очертя голову сигануть в пропасть лишь ради того, чтобы услышать приглушенные аплодисменты, сопровождающие его драматичный уход.

Игра в облом: руководство для начинающихДень 2-й

Не важно, что я пишу, главное – я что-то пишу. Я должен держать себя в руках, а мысли – в узде.

Что мне нужно, так это несколько старых утренних упражнений. Они всегда помогали навести порядок в голове. Шестью семь – сорок два! Шестью восемь – сорок восемь! Шестью девять – пятьдесят четыре! Класс! какое у нас мнемоническое правило для запоминания таксономии животных? «Дэн цапнул Томмин кактус. Проказник! Следует родителям вмешаться». И что это означает? Домен, Царство, Тип, Класс, Порядок, Семейство, Род, Вид. Ха!

Я пишу это на чистом листе, который вырвал из начала первой попавшейся книги. Знаю, этот лист – святое: здесь влюбленные выражают свою любовь, а авторы – свою неловкую благодарность. Мне стыдно признаться, что я забыл название книги, которую испортил. Кажется, это было что-то связанное с обслуживанием амбаров. Вот до чего я докатился – до заурядного вандализма. Подозреваю, что общество может продержаться десять тысяч лет, а потом развалиться за один день. Как хрупка завеса цивилизованности!

Но мне нужна была бумага. Мне нужно на чем-то писать. Мой разум словно ключ, бесконечно вращающийся внутри сломанного замка.

Эта ручка – маленькое чудо. Я нашел ее на столе. У нее – встроенный резервуар для чернил. Ее не надо макать! Это тяжело и немного неуклюже, но напряжение в пальцах – небольшая плата за возможность писать непрерывно. Какое благословение!

Библиотекарь сейчас отдыхает. Иногда он сидит, облизывает лапы и смотрит на меня большими зелеными глазами, а иногда бесшумно убегает. Я боюсь, что он уйдет. Но с другой стороны, у меня его еда – ужасная рыба. Я даже не могу находиться рядом, когда он ест, потому что его ужин ужасно воняет. С какой стати Байрон мог подумать, что я поддамся такому искушению?

Надо проверить, на месте ли библиотекарь.

Мне не следовало туда смотреть.

Библиотекарь на месте. Но мне не следовало смотреть на того, кто его гладит. Зрительный контакт, кажется, только придает твари смелости. О, теперь она обнюхивает мое ухо. Мороз по коже.

Я попытаюсь записать по памяти имена моих последних учеников. Хью Брайс, Нара Доути, Пенелопа Доути, Стюарт Гринвуд, Джеральд Кауфман, который когда-то отличился: так крепко заснул в школьной уборной, что мистер Брайс, обнаружив своего друга, объявил классу, что бедный Джерри мертв.

Нет, такого рода бессвязные сведения не годятся. В конце концов я прочитаю это и обнаружу признаки бодрости или уныния, здравомыслия или его противоположности.

Вопрос вот в чем: что мне хочется сказать самому себе?

На заметку. Это не просто библиотека.

Библиотекам свойственно похваляться количеством томов в коллекции, но, несомненно, суть любой из них состоит не в скоплении книг, а в распространении. Возможно, стоило бы понастойчивей рассказывать о том, сколько книг сейчас на руках, теснятся на прикроватных тумбочках, перебираются из одной стопки на каминной полке в другую и отягощают сумки. Да, иной раз досадно прочесать всю библиотеку и убедиться лишь в отсутствии нужного томика – и все же, когда гнев стихает, разве не возникает у незадачливого искателя некое ощущение причастности? Пустоты на библиотечных полках подобны следам на песке; они показывают нам, где уже прошел кто-то другой; они уверяют нас, что мы не одиноки.

Но здесь, в Бездонной библиотеке, я не увидел ни единого перерыва в череде корешков. Книг так много, что они лежат и на полу. Тома теснятся на скамейках и грозят обрушить пюпитры. У стен высятся стопки толстых справочников, прилегая друг к другу крепко, как моляры. Книги занимают винтовые лестницы между этажами; книги лежат подле журчащих фонтанчиков в виде горгулий, которыми помечены уборные, где тоже полным-полно книг.

Книгохранилище Сфинкса отличается от нормальной библиотеки еще одним существенным образом. Ни одна здешняя книга не пронумерована. Нет ни табличек с кодами, ни, насколько я могу судить, порядка на полках, алфавитного или какого-нибудь еще. Здешний каталог – перетасованная колода. И это значит, что, если библиотекарь окажется всего лишь домашним котом, который пустился в бесцельную прогулку, я ни за что на свете не разыщу нужную книгу.

И если мы продолжим так вилять, дороги назад я тоже не найду.

Воздух сильно пахнет пергаментом, клеем, кожей и затхлостью. Утешительный аромат. Интересно почему? В чем притягательность этой технологии, использующей целлюлозу и дощечки? Книги редко представляют собой нечто большее, нежели рассуждения автора о том, что его гложет, подчиненные грамматике сомнений. Насколько книги в этом смысле превосходят писателей! Никто не верит в себя больше, чем книга; никого история или правила приличия не заботят меньше. «Начинай с середины, – заявляет книга. – И листай меня до конца». Какая разница? Книга начинается с чистого листа и заканчивается такой же пустотой. И книге неведом страх.

День 3-й

М-да, вчера меня несло. Прятался под столами, строчил как сумасшедший. Не мой звездный час.

Понятия не имею, что обо мне думает библиотекарь. Я даже не решаюсь продолжать эти записи. Ничто не внушает таких сомнений в необходимости еще одной письменной хроники чего-либо, как ночь, проведенная на куче книг в Бездонной библиотеке.

Впрочем, чему быть, того не миновать.

Раз уж это поручение, по-видимому, займет несколько дней, инвентаризация не помешает.

Консервы из копченой рыбы (22)

Галеты (53)

Сухая колбаса (2 палки)

Шоколад (1 плитка)

Маленький, завернутый в фольгу квадрат шоколада был особенно подлым дополнением, и я не могу не подозревать в этом руку Байрона. Шоколад всплывает в моей голове гораздо чаще, чем хотелось бы во время дневного похода. Конечно, я мог бы съесть его, но тогда у меня не будет шоколада, а обладание им внушает мне веру в то, что положение не такое уж отчаянное.

Возможно, стоит объяснить, почему я был так взволнован вчера.

Первые двенадцать часов, которые я провел запертым с этой фантастической коллекцией, были достаточно веселыми. Библиотекарь шел умеренно быстрым шагом; ранец казался в разумной степени тяжелым. Мария составила мне компанию, и без публики, которая могла бы ужаснуться, я завел с ней беззаботную беседу, полную милых наблюдений и дурацких шуток, которыми могут наслаждаться лишь супруги.

Вполне уверен, что это потакание порокам лишь сделало последующее погружение в кошмар еще более ужасным.

Я не пытаюсь намекнуть, что мое физическое окружение непривлекательно. Здесь полным-полно резных деревянных панелей и красивейших финтифлюшек. На потолках прекрасные фрески, изображающие философов в хитонах, которые самозабвенно дискутируют, стоя между конными армиями, и лужайки, где под сонным взглядом босоногих пастухов пасутся овцы. Я так часто и так долго таращился на них, что у меня теперь болит шея.

О, это изобилие книг, энциклопедий и диссертаций, пьес и поэм! В те первые часы всякий раз, войдя в новую комнату, я хватал первый же интересный том и начинал читать как безумный. Я проглатывал все, что мог, пока кот лениво пересекал помещение, и лишь когда он пропадал в соседнем крыле библиотеки, я поневоле запихивал книгу на место и мчался следом.

Я не могу представить более изнурительный способ путешествовать. Или читать.

Но время шло, количество крошки в моей крови уменьшалось, и Мария, которая раньше была любезной спутницей, начала меняться. Она сбивала книги с полок. Когда я попросил ее не делать этого, она стала швыряться ими в меня. Ее внешность тоже изменилась. Больше никакого красного пробкового шлема, никакой белой блузки. Ее кожа превратилась в краску, как в Золотом зоопарке, и продемонстрировала мне все сто оттенков плоти, влажных и блестящих.

Она везде оставляла отпечатки и полосы, потому что ходила с протянутой рукой, рисуя ею по полкам, как кистью. Это меня очень беспокоило. Я умолял ее остановиться.

Разумеется, я вел спор с самим собой и при этом каким-то образом умудрился проиграть.

Вскоре краски стекли с нее, как мутная вода, и под этой дурацкой шкурой обнаружилась машина.

Машина была совсем не похожа на грубый паровой экскаватор, за работой которого я когда-то наблюдал, стоя в грязи. Она выглядела элегантной и чувственной, красивой, как все машины Сфинкса. Но в глазах у нее не сверкала та искра жизни, какую ожидаешь увидеть. Последние частицы моей жены исчезли, и я остался в компании куклы с мертвыми глазами.

Она преследовала меня всюду, куда бы я ни пошел, набрасываясь на комнаты, словно пойманный в ловушку зверь. О, какие чудеса она уничтожила! Блистательные труды, которые, наверное, уцелели только здесь, и нигде больше в целом мире, были изорваны, как оберточная бумага.

Чем быстрее я гнался за библиотекарем, который шипел в знак протеста, тем более жестокой становилась кукла. Одну комнату она разгромила полностью. Она не могла говорить – ее рот походил на слив раковины, – но могла кричать. И кричала, пока я бежал.

Я бы предпочел тигра. Нет ничего страшнее смутного сходства.

Единственным, что ее успокаивало, как я обнаружил в результате чистейшего изнеможения, была неподвижность. Если я сидел неподвижно, она утихала и ждала. Если я шевелился, шевелилась и она. Если я бежал, она тоже вопила.

И потому я начал писать, чтобы защититься.

Когда я проснулся этим утром, все следы механической куклы исчезли.

Ноют кости, трясусь в лихорадке, но какое облегчение – избавиться от вопящего бремени. Я снесу эти симптомы без жалоб.

(До меня дошло, что я такое уже чувствовал. Когда меня настиг обморок в Золотом зоопарке, это было связано не с непредвиденным купанием, но с абстиненцией. Прошло слишком много часов с той минуты, как я в последний раз брал в руки портрет Марии.)

Вчера, убегая от кошмара, я чувствовал себя жертвой. В конце концов, я не просил крошки, я не жаждал обрести эту привычку. За что же мне такое наказание? Но теперь я спрашиваю себя: так ли я невинен? Возможно, я знал – пусть всего лишь подсознательно, – чем именно занимаюсь. Я цеплялся за эту картину. И на фоне утешения, которое она мне приносила, в сопровождении правдоподобного образа Марии я чувствовал себя менее одиноким и, если честно, избавлялся от части ответственности.

У меня все еще проблемы с расшифровкой собственных мыслей. Они точно оркестр солистов, в котором каждый музыкант играет собственную композицию. Как легко спрятаться от правды в постоянном шуме.

Тем не менее есть реалии, от которых я больше не могу прятаться.

Библиотекарь был очень зол, когда я дал ему завтрак. Вряд ли я могу винить его. Он же не видел того, что, как мне казалось, преследовало меня. С точки зрения кота, это я вчера весь день преследовал его с выпученными глазами. Что бы я делал, реши он меня бросить? Это место – лабиринт; тропы постоянно разветвляются, комнаты следуют одна за другой. Я заблудился.

Я рассыпался в извинениях. Даже предложил ему свою колбасу, но он провел последние полчаса, уткнувшись носом в угол. Полагаю, это мое наказание.

О, теперь он зевает. Потягивается. Пришло время идти дальше.

Глава девятнадцатая

Плохой маляр беспокоится только о том, как выглядит его сарай. Он не работает кистью в укромных уголках и в тени. Его сарай достаточно красив с дороги. Но когда приходит сырая весна, карнизы отваливаются. Не пренебрегайте неудобными углами.

Искусство покраски амбара, Б. РиттерДень 4-й

Я съел шоколад. Обращаюсь к тем, кто будет это читать: я сожалею. Он был очень вкусным.

И полностью заслуженным.

Когда Байрон сказал, что в библиотеке есть ловушки, я ему не поверил. Это место такое привлекательное и близкое мне по духу. Я думал, олень пытается спровоцировать меня так же, как провоцирует Эдит. К несчастью для меня, он был серьезен. Сфинкс – ловец человеков.

Я понимаю, до чего это абсурдно. Ловушки в библиотеке? А дальше-то что? Медведи в школах? Гадюки в больницах?

Я убежден, что библиотекарь знает о ловушках, и поэтому путь безопасен до той поры, пока я не отстану от него.

Точнее, пока я не сделаю это снова.

Наша прогулка была такой приятной, и я, хоть чувствовал себя немного больным и разбитым, был в приподнятом настроении. Ну а как иначе? Галлюцинации прекратились. Впервые за несколько месяцев я освободился от призраков, и в голове начало проясняться.

Библиотекарь как раз приступил к ужину, а я сидел с подветренной стороны в противоположном конце атриума, возле своеобразной развилки. От центрального двора отходило множество проходов. Некоторые шли под уклон и исчезали в тени; другие поднимались к свету. Некоторые резко меняли направление и оканчивались тупиками. Один бежал прямо и сходился в точку, которая казалась такой далекой, что все полки словно сливались в одно целое.

О да, эта библиотека – та еще архитектурная луковица! Ума не приложу, как ее построили и заполнили.

Я только что убрал стопку ломких от старости газет из теплого кожаного кресла и собирался устроиться в нем с особо интересной книгой про пелфийское развлечение под названием «Игра в облом», когда до моих ушей донесся далекий плач.

Нет, не плач – тихие, сдавленные рыдания.

Я такое уже слышал. В моей прежней жизни случалось, что какой-нибудь ученик время от времени уходил со школьного двора во время перемены. Я гнался за ним, чтобы вернуть обратно и прочитать лекцию об опасности прогулов. Только вот иногда я обнаруживал его в слезах. Тогда я совершал с ним прогулку вокруг школьного двора – по широкому кругу, внимательно следя за тем, чтобы школа и другие дети оставались на безопасном расстоянии. Я ждал, пока ученик немного успокоится, а потом затевал с ним банальнейшую светскую беседу. Я говорил что-нибудь вроде: «О, какие розы в этом году прекрасные!» Или: «Ты слышал, что мистер Харди поймал четырехфутовую камбалу?» Или начинал самый унылый из вежливых разговоров: «Как ты думаешь, пойдет ли сегодня дождь?» И так далее, пока ученик, уже с сухими глазами и сгорающий от желания удрать, не просил его извинить.

О, я так гордился этими короткими историями спасения!

Я пошел на голос по тусклому, узкому проходу. Пространство было таким тесным, что мне пришлось повернуться боком, чтобы войти. Я не раз наклонялся, чтобы не удариться головой о выступающий том. Я чувствовал себя листом, зажатым между половинками книги. Я хотел вернуться, спастись от этого ощущения тесноты, но всхлипывания становились все громче. Я не сомневался, что плачет ребенок.

Проход достиг поворота, через который я протиснулся с трудом, а потом перешел в высокую, просторную ротонду.

Там не было мебели, и я впервые за несколько дней не увидел ни единой книги. Толстые колонны из зеленого камня стояли кругом под безупречным куполом цвета яичной скорлупы. Это место казалось идеальным для выступлений. В пол передо мною была вделана круглая медная пластина примерно тридцати футов в поперечнике. Она напоминала парадную дверь Зодчего, вплоть до рельефа в виде идущих по кругу фигур, хотя они выглядели немного иначе. Вместо того чтобы передавать друг другу кирпичи, разделяя бремя, эти бедолаги били друг друга в спину кинжалами и копьями.

Точно в центре огромной «монеты» свернулся в тугой клубок человек. Он – я решил, что это мужчина, – был в плотной кожаной одежде, его лицо скрывал шлем, старомодный железный морион.

Рыдания, казалось, исходили от него.

Я остановился у края медальона:

– Сэр, с вами все в порядке?

Ответа не было.

Без дальнейших раздумий я бросился к незнакомцу. Он лежал, свернувшись клубочком, возле водостока в полу, как будто что-то защищая. Сквозь железную решетку, словно из какой-нибудь мерзкой темницы, тянулась бледная детская рука. Рыдания исходили из мрачной пустоты за решеткой.

– Я здесь, – сказал я, наклонившись над скрюченным мужчиной, и схватил ребенка за руку.

Потом все обернулось очень странно.

Я понял, что рука ребенка сделана из дерева, за секунду до того, как почувствовал пробежавшую по ней волну от щелчка переключателя. Пол содрогнулся от громкого лязга.

Я отпрянул от решетки, и комната наклонилась. Пол впереди меня начал опускаться. Едва не потеряв равновесие, я увидел тьму, что пряталась внизу.

Я упал назад, на труп в кожаной одежде, и огромный медальон снова выровнялся.

От моего падения шлем упал с головы мужчины. Под ним прятался череп, коричневый, как изюм. Я отскочил в отвращении, и земля ушла у меня из-под ног. Я опять бросился к скелету, и пол выровнялся. Я попробовал другое направление с тем же успехом. Куда бы я ни ступил, тяжелая круглая плита качалась, вынуждая меня вернуться в объятия мертвеца.

Я сидел на тарелке, замершей в равновесии, а под нею зияла пропасть, ничто, бездонная яма.

Я попал в ловушку.

(Библиотекарь уснул, а я очень устал. Я закончу эту запись утром, если только во сне меня не настигнет кошмар. В этом случае не будет смысла хвастать тем, как я обманул смерть.)

День 5-й

(Я пережил эту ночь! Книги – ужасная постель. Библиотекарь завтракает. Думаю, что выдержу вонь рыбы сегодня утром. Почему-то мысль о том, чтобы посидеть поодаль в одиночестве, потеряла свою привлекательность.)

Это ужасное чувство – осознавать, что ты попался в ловушку, приготовленную для другого человека. Я соорудил так много капканов, что, видимо, счел себя неуязвимым для них. Хуже того, ловушка была очевидная: пустая комната, странный пол, бессловесное тело и детский плач. В самом деле, разве все это могло обернуться чем-то еще?

Но что за бессовестный параноик мог устроить ловушку в библиотеке? Сфинкс желает отличаться от Марата, который, похоже, полон решимости уничтожить культурный багаж человечества по причинам, которые я постичь не в силах, но они, полагаю, неблагородные и недальновидные. И все же разве лучше сохранять канон человеческой мысли, сделав его недоступным и недружелюбным для всех? Один человек разрушает, другой прячет. Разница сугубо умозрительная.

Интересно, как Сфинксу удалось поймать и воспроизвести человеческий голос? Его технология настолько продвинута, что этот вопрос вряд ли имеет смысл; его творения кажутся небрежным волшебством. Странно думать, что прямо сейчас мадам Бхата, вероятно, сидит в своей паутине из пряжи, с помощью грубых символов и значков запечатлевая события дня. А Сфинкс тем временем произвел способ сохранения голосов!

Насколько изменился бы мир, стань такие чудеса общеизвестны?

Но вернемся к ловушке.

Решетка с торчащим рычагом в виде руки не открывалась, как бы я ни тянул. Рыдания прекратились, едва капкан сработал, – ну хоть на том спасибо. Одно дело – гнить в стоическом безмолвии; совсем другое – когда рыдающий ребенок завывает над тобой похоронную серенаду.

Поскольку у меня не было выбора, кроме как сидеть совсем близко, я не мог не рассматривать своего «спутника». Я пришел к выводу, что он был кем-то вроде странствующего рыцаря. Старый шлем, кожаные доспехи и парчовая накидка, свернутая и подложенная под голову как подушка, – все это намекало на благородное происхождение. Он погиб, придя на помощь тому, кого считал ребенком в беде. Кем бы он ни был, мы с ним близки по крайней мере в этом.

Интересно, сколько он продержался, прежде чем пал жертвой обезвоживания? При ближайшем рассмотрении я сделал мрачное открытие: бо́льшая часть его кожаного нагрудника хранила следы зубов.

Мне пришла в голову мысль, что библиотекарь может прийти на помощь, и я потратил, наверное, четверть часа, призывая его. Но чем больше я звал кота (задумка изначально была бестолковая), тем больше задавался вопросом: чего именно жду от него? Чтобы он позвал кого-то на помощь? Маловероятно. Как там говорил Байрон: стоит библиотекарю отправиться на поиски книги, ничто не собьет его со следа?..

Хотелось бы избавить себя от досадной необходимости записывать все беспокойные мысли, которые пронеслись в моей голове, пока я сидел на коленях мертвого рыцаря. Но от кого я буду скрывать правду? От полки, на которой эти записи настигнет забвение? От еще одного капкана, еще одной ямы, из которой мне не выбраться? Или, возможно, я хочу скрыть правду от себя?

Проблема в том, что я не уделил должного внимания темам, о которых стоило подумать. Перед лицом медленной смерти я должен был поразмыслить о своей жизни с Марией – как той, которую мы разделили, так и той, о которой мечтали. О жизни, прерванной моим высокомерием и ханжеством.

Но я не углубился в такие сожаления.

Вместо этого я подумал о том, как усердно обманывал себя на протяжении месяцев после нашего расставания. Сначала я скрывал свои сомнения, потом отчаяние, а потом страх. Как-то слишком много пороков, чтобы все свалить на крошку. Совесть не позволяет мне так поступить.

Я вспомнил пожилую женщину, которую давным-давно увидел у подножия Башни, – она просматривала записи Бюро находок с решимостью, которая в начале моего собственного испытания казалась далеко не благородной. Я счел ее слабой и невротичной. Я верил, что сам превзойду такую ловушку. Надежду. Каковы ее параметры? Какая у нее длина? Куда она ведет? Когда она становится привычной, машинальной, затмевая не только сомнения, но и действие, искупление, а также жизнь?

Я снова и снова думал не о Марии, а об Эдит: о ее терпеливости, стойкости, уравновешенности и здравомыслии, которые превозмогали все мои плохие стороны. Я думал о наших случайных объятиях и обо всех минутах, когда судьба вверяла нас друг другу, – все было невинно, и все же… Да, без чувств не обошлось. И я хотел выжить, потому что знал: тогда мы снова увидимся.

Разве это неправильно? Разве нельзя тосковать по тому, чего ты можешь достичь?

Я провел, наверное, час в состоянии полнейшей сумятицы, прежде чем решил, что лучше умереть, пытаясь спастись, чем умереть, жуя собственную одежду.

Гордый школьный учитель возобладал во мне, и я подумал: «Итак, перед нами головоломка». Наверное, ход моих размышлений был очень глупым. Но я усвоил на собственном опыте, что немного высокомерия перед лицом смерти не худший вариант.

Я изучил медный пол, зеленые столбы, обозначающие «береговую линию», к которой мне в конечном итоге придется прыгать, а также безупречный купол над головой. Выворачивая шею так и этак, я все время спотыкался о своего спутника. Ситуация превращалась в комическую. Я старался не думать о нем, потому что знал: он смотрел на эту комнату часами, днями, пока не иссох. Задумался до смерти. Так что и мне это не сулило ничего хорошего.

Что у меня было такого, чего не было у него?

Я начал задаваться вопросом, насколько хорошо сработала бы ловушка, если бы дюжина человек стояла на ней в нужный момент. Чем больше народа, тем вероятнее, что нарушение равновесия оказалось бы внезапным и фатальным. Даже если бы каким-то чудом люди оказались распределены по «тарелке» равномерно, им пришлось бы всем одновременно с нее спрыгнуть, иначе большинство из них канули бы в дыру.

Похоже, единственным обнадеживающим сценарием был тот, в котором два уравновешенных человека примерно одного веса стояли вместе в опорной точке в тот миг, когда ловушка сработала. Если бы им хватило самообладания, не было бы ничего трудного в том, чтобы направиться в противоположные стороны, используя друг друга в качестве противовеса, пока благополучно не достигнут недвижного пола.

И в этом заключалось откровение: что у меня было такого, чего не было у моего бедного спутника? У меня был противовес. У меня был, разумеется, он сам.

Оставалось лишь заставить мертвеца идти.

Впрочем, зачем идти? Он же мог скользить.

Я расстелил накидку-табард и закатил рыцаря на нее, надеясь, что кусок войлока послужит в качестве саней. Я не позволил себе слишком сильно задуматься о том, что собирался сделать; я подозревал, что в этом конкретном случае рассудительность будет врагом мужества.

Я уперся пяткой в бок трупа и оттолкнул его.

Не буду притворяться, что все прошло гладко. Я переоценил вес скелета и едва не соскользнул с «тарелки» сразу же. Он понесся на меня по наклонному полу, и мне его пришлось перепрыгнуть, чтобы мы с ним не столкнулись. Один из нас покинул центр, и «тарелка» наклонилась в новом направлении. Я попытался исправить это, но вышло так, что храбрый рыцарь съехал обратно.

После всех этих прыжков и скольжений мы вернулись туда, откуда начали.

Моя вторая попытка была более продуманной. Постепенно мне удалось сдвинуть рыцаря к противоположному краю плиты. Я тихонько шагал вперед, и он отступал; я шагал назад, и он останавливался. Наш телескопический танец длился, казалось, несколько часов, но это вряд ли заняло больше нескольких минут.

Когда я наконец добрался до края ловушки, мне пришло в голову, что в тот миг, когда я сойду с пластины, рыцарь будет бесцеремонно сброшен в пустоту. Не лучший способ обойтись с человеком, который спас мне жизнь, но ничего не поделаешь.

Сойдя с «монеты», я увидел бездну внизу и шпиль, на котором балансировала пластина. Потом пол снова выровнялся, рыцарь исчез.

Я вернулся на развилку, где оставил библиотекаря, и нашел его свернувшимся калачиком на моем ранце, спящим на банках с едой, как дракон на сокровищах.

Глава двадцатая

Львиная доля промахов происходит в последний час работы. Ведра задевают ногами, закрашивают петли, роняют кисти в известь. Когда приближается финал, удвойте бдительность.

Искусство покраски амбара, Б. РиттерДень 6-й

Я чудовищно болен весь день. Трясусь в ознобе, головокружение сводит с ума. Что бы я ни отдал за кровать, грелку и миску бульона. Я лучше съем плоского морского ежа, чем еще одну галету.

Я надеялся, что мое выздоровление пойдет по надежному восходящему пути. Вместо этого я чувствую себя так, словно исследую пики и долины странной гористой местности. То иду вниз, в расщелины абсолютного страха и дискомфорта, то через несколько мгновений поднимаюсь в ясность и спокойствие, которые длятся достаточно долго, чтобы следующий спад показался еще острее.

Когда это закончится?

Мне неоднократно приходилось останавливать наше продвижение, чтобы перевести дух, и библиотекарь, этот рыжий оппортунист, не упускал возможности клянчить еду. Он разрешил мне пару раз вздремнуть, но я просыпался от самых ужасных кошмаров. Если мое состояние ухудшится, смогу ли я продолжить путь? Но разве у меня есть выбор? Разве Сфинкс его мне дал? Я начинаю понимать, как человек вроде Марата мог возненавидеть такого хладнокровного хозяина.

Впервые с начала этой ужасной миссии я радуюсь одиночеству. Не хотелось бы, чтобы меня видели таким. Достоинство – вещь совершенно эфемерная, подобная пыльце с крыла бабочки. После того как она осыпалась, вернуть ее на место невозможно. Кроме того, я не желаю больше пользоваться добротой друзей. Они и так проявили ко мне достаточно терпения.

Невзирая на горячку, я, кажется, заметил изменения в окружающей среде. Я не доверяю своим чувствам в достаточной степени, чтобы быть в этом уверенным, но, похоже, я вошел в иную часть книгохранилища.

Я все еще слышу жалобные крики и рыдания из-за темных книжных шкафов, но теперь мне не трудно их игнорировать. Я усвоил урок. Впрочем, голоса внушают мне чувство глубокого одиночества.

Библиотекарь, должно быть, подозревает, что я болен. Совершенно нехарактерным образом мохнатый академик провел последние полчаса, свернувшись калачиком у меня на коленях. Я не смел его гладить, но оценил тепло и компанию.

Завтра – седьмой день нашего путешествия. Я склонен верить, что это будет день, когда я возложу руки на книгу Сфинкса о зоотропах, – тот самый день, когда мы повернем в обратный путь, домой.

«Домой». Какое забавное слово для обозначения всего, что я оставил позади.

День 7-й

Я съел половину запасов еды, но конца пути не видно. (Дурацкая формулировка для путешествия по лабиринту. Ну конечно, конца не видно! В этом весь смысл лабиринта!) Завтра начну распределять галеты. Почему-то сомневаюсь, что библиотекарь согласится на такую несправедливость.

Боже мой, что же я скажу Эдит?

Очевидно, что требуются надлежащие извинения. Такое стуком в дверь не передашь. Я слишком многое о себе возомнил. Я не избранный. Башня меня не наказывает. Я один из миллионов, и мои проблемы действительно обычны.

Вопрос, к которому я все время возвращаюсь, таков: когда погоня за потерянной любовью превращается в отвращение к самому себе? Можно ли искренне любить кого-то – и потерять его столь же искренне? Сторонник дисциплины во мне хочет верить, что наказание суть искупление, но, будь порка настолько хорошим средством исправления человеческой натуры, разве я к этой минуте не сделался бы святым?

Надо простить самого себя. Надо вымолить прощение, которого я заслуживаю. И надо сделать свою жизнь чем-то бо́льшим, нежели попыткой рассчитаться за прошлые неудачи.

Я взял на себя обязательство дойти до Пелфии и сделаю это, хотя, по правде говоря, не рассчитываю найти там Марию. Уверен, Сфинкс достаточно умен, чтобы разыскать несколько деталей моей достаточно публичной жизни и с их помощью соорудить приманку для меня. Все, что ему нужно было сделать, – это сказать: «красный пробковый шлем» – и я с радостью отписал бы свой корабль. Вот дурак! Я не могу позволить себе продолжать быть таким отчаявшимся, таким наивным. Я подвергаю опасности друзей!

Если Марии там не окажется, я не буду продолжать поиски. Прошел год, с тех пор как я потерял ее, а она – меня, год с тех пор, как я начал вращаться в этом лабиринте, ожидая конца за каждым новым поворотом.

В Пелфии все должно закончиться. Так или иначе должно.

День 8-й

Я проснулся сегодня утром, думая о том, что́ написал прошлым вечером, а это никогда не было хорошим знаком.

Ах, есть нечто дьявольское в том, чтобы писать чернилами! Карандаш позволяет торговаться и оттягивать момент, разыгрывать карту, а затем отступать. Но чернила увековечивают жесты, настроения и сказанную невнятным голосом правду. Окажись в нашем распоряжении только карандаши, подозреваю, что книг было бы гораздо меньше.

Я кратко рассмотрел возможность вычеркнуть строку или две из того, что написал, но призрак черной библиотеки Люка Марата все время витал неподалеку от моих мыслей.

И правда в том, что я не хочу забирать сказанное обратно. Я подтверждаю то, что написал, и хочу добавить еще одну запретную истину к своим записям.

Я думаю, Эдит Уинтерс – привлекательная женщина.

Вот так.

Я не обучен углубляться в эту тему. Это владения поэтов. Они знают, как соорудить оду, как отполировать женские черты по отдельности, а потом разложить их, словно кусочки фруктов в миске. Они искусны в том, как делать проницательные замечания о тревожной красе; они не мучаются, производя на свет точные метафоры. Им хватает смелости говорить.

Если бы существовала какая-то форма стихосложения, состоящая только из многоточий, междометий и скобок, я сделался бы бардом!

Теперь в этом нет никаких сомнений: комнаты становятся все меньше размером, и это продолжается уже не первый день.

Сперва я думал, что страдаю клаустрофобией – недугом, который иногда поражал меня в юности. Это очень бестолковое, но сильное чувство. Я отлично знаю, какие трюки оно проделывает с восприятием: пространство сжимается, тело напрягается и весь мир делает бесконечный вдох.

Я знал, что не могу позволить себе поддаться клаустрофобии, и, действительно, мой отказ от паники был настолько твердым, что сохранился даже после того, как я начал биться головой о дверные проемы и задевать потолочные лампы плечами. Когда я наконец понял, что иду с опущенным носом, словно курица, гоняющаяся за клещом, у меня не осталось выбора, кроме как признать: я ничего не выдумал. Комнаты становились все меньше.

Они не только уменьшались, но и становились менее отчетливыми. Углы сперва сгладились, а потом пропали. Белая штукатурка отслоилась, обнажив обработанный камень под нею. Все признаки комнат исчезли. Если проход сожмется еще сильнее, мне придется ползти на четвереньках. Буду жить как крот.

Все то красивое, что оставалось в библиотеке, – фрески, горгульи, витиеватые заглавные буквы – пало жертвой сжимающегося пространства. Не считая книг, которые остались, пусть теперь лежали не на полках, а на полу, у локтей. Лежали в пыли, и уголки их лоснились от грязи, а страницы провисали, словно жировые складки, между костями переплета.

Разумно было бы ожидать, что эти книги – самые достойные, самые ценные и хранящие тайные знания, смысл всей коллекции. Зачем же еще хранить их в такой неудобной шахте? Но это обычные романы, сборники сказок и старомодные семейные хроники. Воплощение посредственности. Мне среди них самое место.

Такое чувство, словно я забрел в шахту, но вместо угля или минералов тут книги – они и руда, и потолок, и пол. Если бы я лег на спину и выбрал том из плотно упакованных «ребер» наверху, думаю, последующее обрушение меня бы похоронило. То, что в основной библиотеке казалось приятным запахом, здесь ощущается как нехватка воздуха; кажется, здешние книги вдохнули всю сладость, а выдохнули разреженный газ с кисловатым привкусом.

Библиотекарь скользит передо мной, его хвост почти достает до потолка нашего туннеля. Он ведет меня, мой яркий стражник. Когда он поворачивается, чтобы проверить, не отстал ли я, его глаза сияют, как звезды цвета шартрез. Я теперь не стесняюсь его гладить, когда мы отдыхаем. Мне очень повезло, что он со мной.

Как там говорил Сфинкс? «Книги – это ловушки». Но каким образом и кого они ловят: автора или читателя? Может быть, они просто образцы хвастовства, порожденные тщеславными умами, и то, что мы называем литературой, на самом деле всего лишь культ, прославляющий мерзких персонажей. Мне претит мысль о том, что они похожи на рыбацкую запруду для вольно плывущего разума, один из тех капканов, в которые легко заплыть, но откуда редко удается выбраться: на невроз, догму, мечту.

Нет-нет, нельзя быть таким циничным! Если книги – это ловушки, пусть они будут похожи на террариумы: герметичные, но все-таки живые миры в миниатюре.

Над моей головой бежит провод с электрическими лампочками. Приходится следить за тем, чтобы не раздавить их, пока я ползу вперед. Лампочки излучают такой слабый свет, что я едва вижу буквы, которые пишу.

Я попытался вспомнить все, что знаю про зоотропы, раз уж это цель моей миссии. Насколько я припоминаю, зоотроп – это цилиндрическое устройство, которое содержит серию слегка различающихся изображений; когда их вертят перед свечой и наблюдают за ними под правильным углом, они создают иллюзию движения. Зоотроп – одна из тех мелочей, которыми взрослые хвастают на вечеринках.

Я не верю, что Сфинксу действительно нужна книга. Это все устроено для того, чтобы очистить мой разум. Не стану притворяться, что затея ненужная или непродуманная. Но теперь, когда голова моя ясна, остается лишь задаваться вопросом: когда закончится это путешествие? Когда мы повернем назад?

День 9-й (или около того)

Думаю, сегодня девятый день. Или все еще восьмой, а может быть, десятый или одиннадцатый. Я не завел карманные часы Байрона вовремя. Что за глупая история! Нельзя полагаться на то, что библиотекарь скажет мне, когда пора ужинать. Он готов есть в любой час, даже невзирая на отсутствие аппетита и хорошего самочувствия, а я не хочу застрять в туннеле с больным котом.

Мои колени вопиют о пощаде, мои брюки превратились в лохмотья. Я с трудом заставляю себя ползти дальше. Библиотекарь мог бы хоть из приличия выразить тревогу, но ему, похоже, все равно. Интересно, он знает, сколько еды для него припасено? Мог бы и поделиться. Его консервированная рыба не может так сильно отличаться от маринованной сельди, которой я часто наслаждался. Если подумать, запах почти одинаковый. Взять бы одну и положить на галету…

Байрон был прав. Я хочу съесть кошачью еду. Надо подумать о чем-то другом.

Ужасно неудобно писать, лежа на животе. Итак, перейду к сути моих нынешних мыслей: знаю, что не заслуживаю этого, но я был бы очень признателен за спасение. Если бы Эдит приползла мне навстречу – хоть я, конечно, не пожелал бы ей такой участи, – я бы расплакался от радости.

Я столкнулся с обвалом. Путь преграждает большое нагромождение книг.

Я потратил последние полчаса, пытаясь убедить библиотекаря вернуться. Либо мы заблудились, либо наш план сорван из-за структурных разрушений, и независимо от того, что именно случилось, царапать груду книг бесполезно – мы не можем идти дальше.

Не уверен, достаточно ли тут места, чтобы развернуться, или мне придется некоторое время ползти задом наперед. Если я попытаюсь развернуться и застряну, то умру здесь. Да, я здесь умру. Больше не хочу писать. К чему все это? И ради кого?

Кот только что дважды ударил меня по носу. Это было необходимо, пусть и унизительно. По крайней мере, я чувствую себя более собранным.

Библиотекарь убежден, что мы должны идти вперед, поэтому я проведу раскопки. Велика вероятность, что я всего лишь ослаблю конструкцию и обрушу библиотеку на собственную голову. Я могу только надеяться, что книга Сфинкса по зоотропам окажется в передней части завала.

И поскольку это могут быть мои последние слова, просто хочу сказать, что не жалею о том, что пришел сюда. Вообще-то, я чувствую себя намного лучше. Я любил свою жену. Я любил своих друзей. Прощайте.

Глава двадцать первая

Важный урок зоотропа заключается в следующем: движение, как и весь прогресс, как и ход времени, представляет собой иллюзию. Жизнь – это многократно повторенная неподвижность.

Зоотропы и волшебные фонари: введение в движущиеся картинки

Раскопки Сенлина превратились в копошение, которое перешло в погребальную церемонию, когда туннель над ним дрогнул и обрушился.

Он и не думал, насколько книги безжалостны, до того, как оказался на самом дне огромной их кучи. Они сплошь состояли из острых углов и грубой ткани. Передние обрезы, словно зубья пилы, вгрызались в руки, пока он искал среди фолиантов просвет и не находил. Каждый новый вдох оказывался короче и напряженнее предыдущего. Но все-таки невероятным образом он не запаниковал в этой давящей тьме – лишь безгранично сожалел, что умрет так далеко от друзей и вообще так далеко от людей, что его, возможно, никогда не разыщут и он будет вынужден разделить вечность с непримечательными и нечитаными книгами.

Давление внезапно исчезло, и Сенлин обнаружил, что скользит по металлическому желобу. Он упал вместе с ливнем книг и приземлился с глухим ударом на обычный дощатый пол.

Тома продолжали падать, ударяя его по спине и плечам, пока наконец из открытого отверстия не выпрыгнул библиотекарь, завершая маленькую лавину. Кот выглядел абсолютно невозмутимым. Сенлин подумал, что зверю хватило ума держаться подальше от обрушения.

– Возможно, мне следует нанять тебя в качестве трубочиста, – сказал Сфинкс, возвышающийся над Сенлином; его маска выглядела темной впадиной. Сенлин от неожиданности вскрикнул. – О, не драматизируй! – продолжил Сфинкс, отодвигаясь. – Вставай, ну вставай же.

Сенлин попытался выглядеть достойно, но после часов, проведенных сперва на четвереньках, а потом на животе, ноги стали как резиновые. С некоторым усилием он приподнялся и выпрямился. По спине пробежала бодрящая молния. Лишь тогда Сенлин понял, где находится. Он вывалился со дна Бездонной библиотеки в чью-то личную комнату.

Пара сапог, согнувшихся на уровне лодыжки и серых от старости, валялась у подножия ветхой походной койки. На двери висела помятая фляга на ремне. Шесть-семь томиков – слишком малое количество для книжной полки – лежали на маленьком письменном столе. Рядом стоял высокий табурет. Не считая выполненного маслом портрета на стене, убранство в комнате было довольно строгим. Она чем-то напоминала заброшенное музейное крыло, и Сенлин не удивился бы, увидев пришпиленные под скромными реликвиями листочки с описаниями.

– Это ваша комната?

– Не говори ерунды. Ты никогда не увидишь мою комнату. Книгу нашел?

Сенлин издал тихое и мелодичное: «Ах…» Огляделся в поисках библиотекаря – не для того, чтобы его обвинить, но цепляясь за слабую надежду, что кот встанет на его защиту.

Рыже-полосатый с белыми лапами зверь сидел на одном из тех томов, которые свалились в комнату вместе с Сенлином. Он забрал у кота книгу и прочитал название с нескрываемым трепетом:

– «Зоотропы и волшебные фонари: введение в движущиеся картинки». Боже мой! Ты ее нашел!

Кот добродушно моргнул ему.

– Он воистину замечательный библиотекарь, – сказал Сфинкс, забирая том.

Сенлин изумился опять, но уже не коту, а этому маловероятному воссоединению.

– Как вы сюда попали?

– На лифте, разумеется, – сказал Сфинкс, пряча книгу под плащом. – Это ведь не мне нужно было прогуляться, Том. Не мне нужно было прочистить голову. Но не позволяй своим мыслям тотчас же обратиться к твоим друзьям. Ты их довольно скоро увидишь. Перед этим, однако, мы должны кое о чем поговорить.

Казалось несправедливым, что некто столь загадочный называл его по имени, хотя Сенлин вряд ли мог протестовать.

– Если речь о крошке, то я исцелился. Видения прекратились.

– Браво. Но нет, это не то, о чем я пришел поговорить с тобой. Я хочу… – Сфинкс заметил, что взгляд Сенлина то и дело перебегал на портрет у него за спиной. – Он тебе нравится?

– Кажется, да. В нем есть что-то необычное.

– Что бы я ни отдал, чтобы увидеть его в первый раз. Знакомство притупляет остроту взгляда. Я больше не могу увидеть в нем нечто, превосходящее собственные несвежие впечатления. – Сфинкс переместился, встал рядом с Сенлином, так что теперь они глядели на картину вместе. – Пожалуйста, расскажи мне, что ты видишь.

Портрет был формальным по стилю, но сельским по сюжету: просто одетый мужчина сидел на табурете перед огромным золотым стогом сена, обрамленным узкой полоской безоблачных небес. На первый взгляд – обычная пасторальная сцена: сельский труженик, романтическим образом представленный наподобие городского помещика. Но чем дольше Сенлин смотрел на него, тем сложнее становился непритязательный персонаж.

– У него один из самых странных лбов, какие я когда-либо видел. Он просто невероятен, почти панцирь черепахи. – Сенлин обхватил подбородок рукой. В происходящем ощущалось нечто абсурдное. За мгновение до этого он готовился умереть; теперь изображал из себя критика-искусствоведа. Каким-то образом было легче симулировать самообладание, чем выражать смятение. – Полагаю, ему около шестидесяти лет, хотя трудно сказать наверняка. В нем нет ничего показного: его воротник, рубашка и сапоги довольно практичны. Он похож на человека, который сам себе стрижет волосы. – Сенлин наклонился ближе, изучая оттенки кожи. – Я узнаю стиль. Это Огьер?

– Верно.

Сенлин чувствовал, что Сфинкс внимательно наблюдает за ним.

– Усы выбиваются из общего фона. Они тонкие, щегольские, – продолжил Сенлин и рассеянно поскреб собственную щетину. – Что-то вроде пережитка прошлой жизни, как мушка, которую каждое утро рисует на щеке стареющая мадам. – Сфинкс сдавленно фыркнул, и Сенлин не понял, было ли это выражением веселья или раздражения. – Цвет лица ни о чем не говорит. Могу лишь предполагать, что он либо южанин, либо родом с Востока, но много времени проводил на открытом воздухе.

– Очень хорошо, – сказал Сфинкс, и на этот раз Сенлин отчетливо расслышал в его голосе удовлетворение.

– Думаю, он рабочий или ремесленник. Взгляните, какие у него узловатые руки. – Сенлин обвел их контуры пальцем, не касаясь картины. – Взгляните, как он держит их на коленях. Он гордится своими руками.

– Это одно из самых точных описаний Зодчего, какие я когда-либо слышал.

– Это Зодчий? – Сенлин посмотрел еще раз и попытался примирить относительно скромный облик мужчины с величием Башни.

Задача показалась невероятно сложной.

– Разве ты не узнаешь стул? – сказал Сфинкс, касаясь скромного сиденья, стоявшего у стола. Сенлин увидел в этом жесте почтение. Это все же был не музей, а храм. – Он вечно жил в дороге. Вот почему у него было так мало вещей. Все, чем он владел, – все, что ты видишь здесь, – могло быть в любую минуту упаковано и погружено на мула. Он спал там же, где ходы, и поскольку их койки собирались с началом работы – он делал то же самое.

– Но при этом возил с собой собственный портрет? – проговорил Сенлин с намеком на легкомыслие и тотчас же понял, что шутку не оценили.

– Не будь таким грубым. Я его повесил. Зодчий вовсе не был тщеславен, хотя имел на это все причины. Ты сказал, на вид ему шестьдесят. На самом деле он позировал для портрета в возрасте ста девяти лет.

– Невероятно, – сказал Сенлин со всей возможной доброжелательностью.

Сфинкса это не обмануло.

– Думаешь, это невозможно? Поверь мне, так оно и было.

– Говорите по собственному опыту?

– М-да, ты все-таки не знаешь страха.

– Сэр, последние десять дней меня изводили галлюцинации, лихорадка и смертельные ловушки. Несколько минут назад я со всеми попрощался, поскольку думал, что умру. Что бы вы со мной ни сделали, я восприму это как отсрочку приговора.

– Чудесно! – Сфинкс рассмеялся. – Теперь я понимаю, что такого в тебе увидела Мария.

Как ни пытался Сенлин произвести впечатление неуязвимости, он слегка пал духом:

– Несомненно, к этой минуте я уже достаточно проявил себя. Я подписал ваш контракт, принес вам книгу. Вы не могли бы поведать, что вам известно о моей жене?

Сфинкс вздохнул, и звук напомнил тормозящий поезд.

– Не очень много. Я знаю, что она живет в Пелфии. Я знаю, что она некоторым образом связана с Вильгельмом Горацием Пеллом, могущественным герцогом, хотя мне точно не известно, что именно их связывает. Возможно, она его служанка; возможно, гостья. Прошло много месяцев с той поры, как я в последний раз видел ее, но нет никаких свидетельств того, что ее положение изменилось.

– Сколько месяцев прошло?

– Десять месяцев. Кажется, это было в начале октября.

– Октября! – Смешок застрял у Сенлина в горле, родив сдавленный стон. Уже июль. Сколько жизней он прожил с октября? Побывал бухгалтером, пиратским капитаном, а теперь стал шпионом. А сколько жизней прожила Мария? Он почувствовал себя ужасно обманутым. – Как вы можете заявлять с уверенностью, будто знаете хоть что-то? Десять месяцев!

– Прошу прощения, мне известно достаточно, – парировал Сфинкс чуть более резким тоном. – Мои глаза внутри Пелфии в последнее время не очень надежны, и все-таки ничто не входит в порт и не покидает его без моего ведома. Я бы знал, если бы она оттуда ушла.

Сенлин не переставал качать головой:

– Даже по Черной тропе? Даже посредством погребального костра?

– Видимо, нет. Но я полагаю, что у нее все в порядке, о ней заботятся.

– С чего вдруг вы такое предполагаете? Каждый, с кем я тут познакомился, превратился в хода, изгоя или труп. Полагать, что у кого-то дела идут хорошо, – это просто бред!

Сфинкс стал подниматься до тех пор, пока не сложилось впечатление, что он встал на пуанты. Серебряный камертон, которым он однажды испепелил рой бабочек, снова появился в его руке.

– Не рычи на меня, Томас Сенлин, а не то я тебе сердце остановлю.

Сенлин тотчас же вскинул руки и отступил на шаг:

– Простите. Я не хотел вас оскорбить. Я всего лишь немного удивлен.

Искрящаяся штуковина исчезла в рукаве.

– Я предполагаю, что она в безопасности, потому как альтернатива лишит тебя присутствия духа, а мы оба знаем, что ты должен справиться. Твоя жизнь так и останется трясиной, пока это не случится. Мне нужны твои глаза в Пелфии, тебе нужна моя помощь, чтобы добраться туда. Вот почему ты будешь считать, что Мария жива, здорова и ждет, пока ее разыщут.

Сенлин с трудом вынудил себя внять словам Сфинкса. Хозяин Башни был прав по крайней мере в одном: он должен довести дело до конца.

– Спасибо, что сказали, – проговорил Сенлин хриплым голосом.

– На здоровье. – Сфинкс повернулся к единственной двери в комнате. – А теперь я хочу тебе кое-что показать. Думаю, это поднимет тебе настроение.

Примыкающая комната выглядела полной противоположностью чего-то, способного поднять настроение. Тусклый свет, низкий потолок и затхлый воздух; в центре возвышалась конструкция, напоминающая заколоченную беседку.

– Что это такое? – спросил Сенлин, вглядываясь в щель между шестами. Он ничего не увидел во тьме «беседки».

– Это устройство для анимации неподвижных изображений.

– Зоотроп? До чего огромный. Я думал, это маленькая штуковина, игрушка.

– С твоей точки зрения, вероятно, так и есть. У технологии есть свойство деградировать по мере того, как она отдаляется от первоисточника. В этом нет ничего странного. Таков естественный процесс: пользователи переделывают машину под свой уровень понимания. Инструмент мудреца становится игрушкой простака.

– Простака! – обидчиво повторил Сенлин.

– Не будь таким чувствительным, Том. Наслаждайся моментом. Перед тобой чудо света – зоотроп Огьера. Невозможно постичь гений, который требуется, чтобы создать такую вещь. Шестьдесят четыре раскрашенных панно, на которых каждое прикосновение кисти, каждый оттенок краски в точности соответствует следующему изображению в очереди.

Сенлин напрягал извилины, пытаясь вообразить себе такую вещь.

– Могу я увидеть, как он вращается?

– Сперва установим твою картину на место. Не соблаговолишь передать мне своего Огьера?

Сенлин достал свернутый холст. Тот долго пролежал у него в нагрудном кармане и немного истрепался по краям. Ему сделалось стыдно за то, что он так грубо обращался с ценным артефактом.

Железная полоса разделила зоотроп на два полушария: верхняя половина была решетчатой, как забор; нижняя содержала последовательность шкафчиков, и каждую дверцу украшал номерной знак, от одного до шестидесяти четырех. Сфинкс поворачивал колесо вручную, пока перед ним не оказался номер три. Он открыл шкафчик, достал пустой деревянный подрамник и начал тонкую работу по прилаживанию шедевра.

– Единственная складка испортит эффект, – объяснил он, растягивая холст.

– Сколько у вас картин?

– Терпение, Том. – Сфинкс вставил картину на раме внутрь шкафчика. – Надо занять места. Это всего лишь комната с проектором. Ты же не думаешь, что Зодчий рассчитывал втиснуть в этот чулан шестьдесят четыре сановника с женами, мужьями и свитой? Чудо так не показывают. Идем.

Сфинкс обогнул зоотроп и открыл дверь, скрытую в тени. Сенлин последовал за ним туда, где черный занавес покачивался, как густой лес на ветру.

Сфинкс исчез, и на один тревожный миг Сенлину показалось, что он каким-то образом забрел под его одеяние. Он заметался туда-сюда среди тяжелых штор, которые касались его, грубовато лаская.

Содрогнувшись от отвращения, он вырвался на хорошо освещенную сцену в просторном помещении.

Трибуны светлого амфитеатра перед ним поднимались так круто, что походили на утес. Сотни, возможно тысячи, белых бархатных сидений заполняли «склон» и балкон над ним. Гипсовый потолок напоминал раковину огромного наутилуса, расколотую пополам, и ее полости спиралью завивались к висящей в центре колоссальной люстре, подобной которой Сенлин никогда не видел. Она напоминала большой ветвящийся побег прозрачной морской капусты. Плоские листья перемежались с молочными сферами электрического света. Это было захватывающее зрелище.

Не дожидаясь, пока Сенлин придет в себя, Сфинкс спустился с невысокой сцены и начал подниматься по крутой лестнице между рядами. Закрыв разинутый от изумления рот, Сенлин поспешил за черной фигурой, похожей на дыру в холсте; он поднимался через две ступеньки зараз, но так и не догнал неутомимого Сфинкса. Тяжело дыша, Сенлин добрался до центра белых трибун, где устроился хозяин Башни, чьи строгие одежды собрались вокруг него, как расплавленный воск вокруг свечи.

Перед ними на черном фоне просцениума висел квадратный, совершенно белый экран.

– Я собираюсь выключить свет. Не бойся, – сказал Сфинкс.

Светящиеся сферы над ними тускнели и в конце концов сделались не ярче звезд в сумерках.

– Я не боюсь темноты, – сказал Сенлин, утопая в бархатной спинке сиденья.

Сфинкс наклонился над их общим подлокотником.

– Я не о темноте предупреждаю, дурачок. О свете, – проговорил он шепотом, который звучал как хор.

Зал наполнился цветными бликами, неистовыми, как утреннее солнце на лице спящего. От такой атаки на зрение Сенлин дернулся и моргнул, но запретил себе отворачиваться.

Он уставился на сияющий водоем из Купален, чья поверхность мерцала. Свет рассеивался по воде, которая, казалось, состояла из блестящих чешуек, маленьких и плотных, похожих на рыбьи. Девочка – теперь гигантская – больше не стояла неподвижно. Ее лодыжки шевелили тень в воде; косички покачивались над спинкой купальника. Бумажный кораблик, который она сперва держала крепко, опустился и выскальзывал из пальцев. Потом случилась ослепительная вспышка белизны – и сцена повторилась, и детская рука опять плотно сжимала кораблик.

Эта последняя вспышка была не единственной в своем роде: изображение мерцало, как облако, в котором сверкает молния. Повторение было гипнотическим. На глаза Сенлина навернулись слезы.

– Как такое возможно? – прошептал он.

– Знаешь, что такое камера-обскура?

– Нет.

– Зеркала, мой мальчик. И один-два трюка.

Сенлин сосредоточился, определяя длительность последовательности, и решил, что она составляет не более пяти секунд. Пять секунд! А сколько лет жизни потратил Огьер, чтобы создать эти пять абсолютно великих секунд…

– Вспышки из-за пустых рамок, – объяснил Сфинкс. – Из первоначальных шестидесяти четырех двадцать восемь картин все еще где-то блуждают.

– Но они ведь и должны быть где-то еще?

Сфинкс сменил тему:

– Скажи мне, что ты видишь. Опиши это, как если бы ты был Зодчим. Освежи мои впечатления.

От такой уловки Сенлин нахмурился, но ответил на просьбу:

– Я вижу Купальни. Водоем. Я там был. Он похож на океан, лишенный ярости. Свет и прозрачность воздуха переданы безупречно.

– А что насчет девочки?

– Я спрашивал себя о ней. Меня всегда поражала ее меланхоличная поза, спиной к зрителю. Интересно, почему Огьер выбрал такой ракурс. Она всего лишь ребенок, но, взгляните, как она устала от мира. В ней есть что-то… потерянное, не так ли? Конечно, я могу целиком и полностью ошибаться. Я знаю о детях одно: они более вдумчивы, чем обычно считают взрослые. Мы часто сильно ошибаемся в суждениях о них.

– Верно.

Сенлин на мгновение закрыл глаза и насладился передышкой от ослепительного света.

– Кто она?

– Ты рассмотрел обстановку и девочку, но пропустил кое-что довольно значительное. Взгляни на воду под лодочкой.

Сенлин изучил пятно под болтающимся бумажным корабликом. Через мгновение он заметил, что игра света вырисовывает некие знаки. Эффект напомнил ему об использовании углей для рисования в ночном воздухе. Призрачный след задержался достаточно долго, чтобы разум мог различить форму, прежде чем белая вспышка поглотила ее.

– Это было число? Девятнадцать, да?

– Правильно.

– Зачем оно?

– Это часть ключа.

– К чему?

– К небесам, разумеется, – сказал Сфинкс. Анимация резко остановилась, загорелся свет. У Сенлина закружилась голова, когда вокруг них снова появился белый склон из пустых сидений. – Идем, я покажу.

В своей прежней жизни Сенлин мало что ненавидел сильнее, чем театральное фойе. Этот лишенный притягательности загон наполняли посетители, которые приходили и уходили, отчего в нем царило подобие всеобщей паники. Но хотя посетители были слишком заняты, игнорируя друг друга, это не мешало им выставлять напоказ свою успешность в жизни посредством тростей, галстуков, брошей, декольте, муфт, часовых цепочек, духов и профессионально отработанных акцентов.

Поэтому было странно стоять посреди фойе и чувствовать себя так непринужденно.

Не было ни красных веревочных лабиринтов, ни низкооплачиваемых капельдинеров в броской униформе. Низкие люстры горели не ярче свечи на прикроватной тумбочке. Диваны и мягкие кресла стояли вокруг милых ковриков. За пределами этой уютной гостиной виднелся ряд открытых лифтов, излучающих теплый желтый свет. Ряд гостеприимных выходов нарушала лишь одна закрытая стальная дверь. Такие обычно бывают в банках. Сенлин был разочарован, но не удивлен, когда Сфинкс подошел именно к ней.

На двери «хранилища» обнаружился круглый переключатель, который выглядел неким всевидящим оком. Переключатель окружала сотня цифр, что показалось Сенлину небольшим перебором, хоть он и не разбирался в таких вещах. На относительно незаметной табличке рядом с дверью значились любопытные слова: «Вавилонский мост».

– Что там такое? – спросил Сенлин.

– Я не знаю.

Сенлина удивила откровенность Сфинкса.

– Я думал, все это – ваш дом.

– Полученный по наследству, да. Но эту дверь Зодчий установил до моего появления. И комбинации у меня нет.

– При чем тут вообще мост?

Сфинкс положил руку на плечо Сенлину. От прикосновения тот вздрогнул и, повернувшись, уставился в собственное искаженное отражение. Он слышал хриплое дыхание Сфинкса по ту сторону зеркала.

– Том, я попрошу тебя взглянуть на мир по-другому. Сначала ты найдешь это забавным, потом разозлишься, потом испугаешься. Все это совершенно естественно. С возрастом открытия вызывают все более тревожные ощущения. Я хочу, чтобы ты не свернул с пути.

Сенлин расправил плечи:

– Ладно. Просветите меня.

– Что, если я скажу, что этот пол и все под ним, этот потолок и все над ним, весь кирпич и раствор, который нас окружает, не являются частью башни?

– Это не башня? Хм, какая-то слишком уж замысловатая обманка.

– Это на самом деле мост. Недостроенный мост.

– Мост? Куда? На Луну? – Он не мог не улыбнуться этой мысли.

– Да. К Луне, к планетам, звездам и всему прочему. Это мост к небесам.

– Абсурд. Нельзя построить мост, который одним концом висит в воздухе. Если строишь нечто, устремленное вверх, оно зовется башней. Вы играете со мной в какую-то семантическую игру.

– Не играю. Это действительно мост. Но ведет он не в воздух, а к краю зоны влияния нашего мира. Вселенная ждет, чтобы ее исследовали. А мы застряли тут и копошимся в грязи.

Сенлину впервые пришло в голову, что Сфинкс может быть совершенно безумным. Или одержимым. И с этим существом он подписал контракт… Он отверг безнадежный крестовый поход Марата и присоединился к человеку, который бросил вызов звездам.

– Если все мои слова вылетят из твоей головы, запомни хотя бы следующее: когда человечество перестает куда-то стремиться, его настигает упадок. Знаешь, почему статус-кво – такая тошнотворная вещь, от которой несет тиранией? Потому что его не существует! В мире не бывает застоя, и уж точно его не может быть там, где вовлечены люди. Статус-кво – это милый синоним распада. Ты видел, что процветает в Башне: жестокость, апатия, небрежное насилие, саморазрушение и бесплодные удовольствия. Вот каковы ее плоды.

Сенлин потер наморщенный лоб:

– Не буду спорить с этой характеристикой.

– Ты и не сможешь. Это место не должно было стать башней, напластованием бессмысленной конкуренции и угнетения, структурой, которая требует для обновления войны, как лес для процветания нуждается в огне. Какое варварство! Зодчий стремился к лучшему. Он знал, что гармония – не симптом изобилия и с политическим климатом она не связана, а уж тем более с давящим тупиком, который ваши короли именуют «миром». Гармония – то, к чему нужно стремиться. Поэтому он вообразил себе этот мост, и началось строительство.

– Но что случилось? Если это правда мост, почему он его не закончил?

Сфинкс отвернулся:

– Он подошел к пределу своих технологий. Он подошел к пределу своей жизни. Он осознал, что потребуются годы, десятилетия, чтобы развить понимание, опыт, необходимый для продолжения работы. Остановка планировалась как пауза, посвященная изобретениям, исследованиям и подготовке. Вместо этого люди воспользовались возможностью, чтобы очертить свою территорию, укрепить власть и унизить ходов. Таким образом, недостроенный мост стал законченной, но недостойной башней.

Сенлин прикусил язык, но ему хотелось сказать: не имеет значения, что предполагал Зодчий; важно только то, что именно он построил. И это была Башня – та самая, которую Сфинкс во всем обвинял и за которую отказывался нести ответственность.

Он почувствовал движение у ног: библиотекарь ткнулся головой ему в штанину. Кот посмотрел вверх, потом потерся о то же место. Сенлин наклонился и почесал зверька за ушами.

– Внутри этого хранилища есть средства для возобновления работы. Катализатор. План. Путь вперед, путь вверх. Наше искупление лежит за этой дверью.

– Откуда вы знаете?

– Я знаю это, так как знаю много вещей, которые даже не могу объяснить тебе, – огрызнулся Сфинкс. – Зодчий соорудил зоотроп и распределил картины так, чтобы каждый удел имел часть его видения. Он настаивал на сотрудничестве и, чтобы обеспечить его, включил комбинацию в анимированные кадры. Хранилище можно открыть только при наличии всех картин.

– Если сотрудничество так важно, почему вы собираете картины самостоятельно?

– Поколения войн и беспорядков затуманили память многих людей. Кольцевые уделы забыли свое обещание. В течение многих лет я внимательно наблюдал и вмешивался только тогда, когда какой-нибудь картине грозило забвение или пренебрежение.

– Тогда вы сами откроете хранилище? Что бы там ни было, что бы ни служило катализатором, вы распакуете его самостоятельно?

– Если придется. Ты должен понять: я борюсь за будущее нашей расы, но есть те, кто хотел бы видеть, как все рушится.

– Вы имеете в виду Марата.

– Ты можешь думать, что знаешь его, но это не так. Он хочет запереть нас, хочет, чтобы работа не продолжалась. Бунт, который он поднимает, не на пользу ходам. На самом деле ему нет до них дела. Он циник, который предпочел бы править руинами, чем увидеть, как наша раса возвысится.

– Он о вас не лучшего мнения.

– Но ты-то что думаешь о нем? Он тебя очаровал?

– Я отчасти понимаю его чувства, но считаю методы безнравственными. Он пытался убить моих друзей; он пытался убить меня. Он назначил себя судьей и присяжным для ходов и, по-видимому, без зазрения совести прибегнет к смертной казни. Ради всего святого, он обучил своих последователей систематически уничтожать отличные книги. Нет, я не очарован!

– Он называет это рисование каракулей «изучением». От конца к началу, чтобы они ненароком не прочитали какое-нибудь слово; в какой-то момент слова теряют смысл и становятся абстрактными формами. Он хочет, чтобы его последователи разучились читать и думать.

– Это достойно порицания, – сказал Сенлин с неподдельным отвращением, хотя отвращение к миссии Марата не делало теорию Сфинкса о Башне более привлекательной.

– Я больше не могу позволить себе быть мифом. Я должен подтвердить свое влияние. Мы должны действовать. Мы должны стремиться. Пришло время тебе войти в Пелфию и проникнуть в ряды ходов.

– Но почему я? Вы же считаете меня некомпетентным обманщиком.

– Возможно, ты не самый умный или храбрый человек, которого я когда-либо встречал, но ты проницателен и умеешь выпутываться из неприятностей. Ты довольно скользкий парень, Том. И я думаю, из тебя выйдет отличный шпион.

Глава двадцать вторая

Не позволяйте маленьким людям производить большое впечатление. Не растрачивайте свою красоту на зеркала. Не загадывайте желаний, ибо желания лишь заставляют проклинать ту жизнь, какая у вас есть. Никогда не забывайте, что стоите в конце длинной очереди коротких жизней.

Стезя супруги, герцогиня К. А. Пелл

Эдит чувствовала себя новой луной, которая постепенно наполняется светом.

В какой-то момент нарастания осознанности она поняла, что в комнате есть и другие люди. Их лица были знакомыми, хоть она и не могла сказать, как именно. Они за нею отлично ухаживали, уж это она понимала. Волосы младшей медсестры, разговорчивой и неутомимой, были острижены коротко, как у новобранца. Ее лицо отличалось выразительностью, а лавандовые глаза сияли. Старшая медсестра почти ничего не говорила и была такой крупной, что от ее шагов сотрясался пол.

Почему она в постели? Эдит не могла вспомнить. Она точно не знала, где находится, хотя этот вопрос ее не очень беспокоил. На самом деле ее ничего не беспокоило. Совсем ничего.

Молодая медсестра покормила ее теплым молоком, смешанным с овсяной кашей, и вытерла подбородок. Старшая медсестра расчесала ей волосы – грубовато, но с добротой. Эдит позволила щетке тянуть ее голову. Ей нравилось ощущение движения туда-сюда. Она на мгновение закрыла глаза, а когда открыла их снова, в комнате стало тихо и лампы едва горели.

Возникло ощущение, будто кто-то сидит у нее на руке. Это было совсем не больно. Что-то вроде постоянного давления. Каждый раз, когда она пыталась поменять позу, конечности сопротивлялись. Уж не парализовало ли ее? Нет, она не чувствовала оцепенения. Только безразличие.

Прошли часы, прежде чем Эдит решила посмотреть, кто сидит у нее на руке, и велеть ему убираться, потому что рука начала болеть. Она повернула голову…

Третья медсестра, одетая в аккуратную накрахмаленную униформу, сидела у нее на плече, как в дамском седле. Напевая бессмысленную мелодию, медсестра достала клеймо для скота из ведра с красными углями. Она высунула язык и прикоснулась розовым кончиком к светящемуся железу. Зашипел пар, и медсестра отстранилась, бормоча и шлепая сухими губами.

А медсестра хоть понимает, что Эдит очнулась? Она попыталась спросить, почему та сидит на ней, но выдавила из себя лишь хрип, и этого хватило, только чтобы привлечь внимание медсестры. Та улыбнулась и погладила «больную» по руке. Это не понравилось Эдит. Она чувствовала, как волоски на коже становятся дыбом, как кровь пульсирует в пальцах. Она чувствовала вес собственной руки, и по какой-то причине – не получалось точно вспомнить какой – это ощущение ее печалило.

– На счет «три», – сказала медсестра, а затем прижала клеймо к мягкой коже ее плеча.

Боль была такая, словно Эдит пропихнули в отверстие для пуговицы.

Она проснулась с ужасным вздохом.

Миг спустя Волета оказалась рядом, схватила ее за руку и принялась заверять, что все хорошо. Она в постели, отдыхает, и худшее уже позади.

Эдит сразу же вспомнила о чувстве собственного достоинства. Она села, вежливо отказываясь от какой-либо помощи. Плечо пульсировало, но в целом она чувствовала себя здоровой.

– Который сейчас час?

– Немного раньше полуночи. Ты дремлешь уже два дня. Я не знаю, чем Сфинкс накачал тебя, но эта штука была посильнее рома.

Эдит потерла лицо:

– Капитан вернулся?

– Нет, – сказала Волета, слезая с кровати. Ей вдруг стало неловко, из-за того что сидела так близко к старпому. – Вы действительно не много пропустили. Байрон приходил каждые несколько часов, чтобы посмотреть на вас.

– Байрон осматривал меня? – Эдит поморщилась.

– Под наблюдением, конечно. Он измерял температуру, оттягивал веки и немного держал запястье. Однажды он принес пузырек с чем-то от Сфинкса, потому что вы стонали во сне. Мы вылили его вам в рот, и, похоже, это помогло. Вообще-то, он был великолепен. Я думаю, вы должны быть с ним повежливее.

Эдит была слишком ошеломлена, чтобы закатить глаза.

– Где Ирен?

– Она легла спать несколько часов назад. Мы по очереди наблюдали за вами. Есть хотите?

– Нет. – Она спустила ноги с кровати.

Воздух внезапно поредел. На мгновение Эдит решила, что падает в обморок, и, справляясь с головокружением, сделала несколько глубоких вдохов. Чуть придя в себя, она встала с кровати, держась за столбик, и отошла, ступая широко, но не очень-то уверенно.

Волета с беспокойством наблюдала за тем, как старпом бредет по комнате, пошатываясь, и вздохнула с облегчением, когда Эдит, не упав, подошла к скамейке возле туалетного столика.

Рассматривая отражение в зеркале, Эдит никак не могла отождествить увиденное с собой. Ее новая рука была безыскусной, как корыто. Изящество со всеми завитушками исчезло, на смену ему пришли громоздкие пластины и наплечник, который ни за что не поместится в рукав. Новый движитель был вполовину массивнее предыдущего.

– Совсем другая, верно? – проговорила Волета, чье отражение появилось в зеркале позади Эдит.

– Он сказал, что моя прежняя рука была предназначена для дипломатии и легких потасовок, а не для постоянных драк, для которых я ее применяла. Эта модель покрепче, – сказала Эдит, стукнув по руке. Та зазвенела тихо и гулко, как чугунная сковорода. – Никогда в жизни не мечтала о платьях, так что не стану по ним тосковать. Но я спрашиваю себя, взглянет ли хоть кто-то теперь мне в глаза, или они будут слишком заняты, таращась на… этот паровоз.

– Чушь. Не вижу ничего такого, что не смог бы исправить хороший шарф. – Девушка одернула ночную рубашку старпома, поправляя воротник. Один рукав рубашки отрезали, чтобы освободить место для механической руки, и платье висело криво вокруг шеи и груди. – Возможно, стоит попросить Сфинкса обновить ваш гардероб.

– Он сказал, что взял тебя под крыло. Можешь не притворяться. – Молодая женщина все еще смотрела на отражение Эдит, особенно на ее волосы, которые приподняла и собрала, изучая эффект с сосредоточенной гримасой. – Я не понимаю, почему ты на это пошла. Я не пыталась лишить тебя чего-либо. Я только хотела защитить тебя.

– Я на это пошла, потому что мы не можем продолжать делать врагами всех, кого встречаем, сэр. Ничем хорошим для нас это не закончится. Кроме того, я чувствовала себя узницей, а мне это не нравится.

– Почему ты продолжаешь называть меня «сэр», если не собираешься делать ничего, о чем я прошу?

Волета перевела взгляд с волос старпома на ее лицо в зеркале:

– Я знаю, что это конфликт интересов, но, думаю, до сих пор мы с ним очень хорошо справлялись. Вы отличный старпом, и я с нетерпением жду возможности выполнять ваши приказы на протяжении еще очень долгого времени.

– Однажды я привезу тебя к себе домой и познакомлю с отцом. Пусть увидит, что я не была самой не по годам развитой девушкой в целом мире.

Кто-то тихо постучался, а потом в приоткрытую дверь сунулись рога. Олень держал глаза закрытыми.

– Ты одета и выглядишь прилично? – шепотом спросил он.

– Самую малость, – сказала Эдит, поворачиваясь на скамеечке. – Входи, Байрон.

Просунув голову чуть дальше, олень вежливо уставился в угол комнаты, а не на женщин в ночных рубашках.

– Рад видеть, что ты проснулась.

– Да, можешь пойти и сказать Сфинксу, что он меня еще не убил.

– Я здесь не для этого. Сфинкс отправился за Сенлином. Он скоро поднимется сюда на лифте. Я рассчитываю, что ваш капитан вернется в течение часа.

Эдит закрыла глаза, чтобы лучше насладиться чувством облегчения.

– О, ради всего святого! Ну когда же ему возвращаться, как не посреди ночи! – сказала Волета, прижимая кулаки к бедрам. – Байрон, не мог бы ты приготовить чай? Я постараюсь разбудить Ирен. Мистер Уинтерс, не мне об этом говорить, сэр, но, возможно, пришло время принять ванну?

Эдит понюхала свои волосы, сделала суровое лицо, а затем с проблеском прежнего боевого духа заявила:

– Ладно, все пошли вон.

Ирен не уснула, лишь ненадолго отключилась, упав на кровать. У нее даже не хватило сил раздеться.

Уход за старпомом, пребывающим под воздействием обезболивающего, оказался легким делом, а вот то, что заменяло Волете нервное хождение из угла в угол, действительно утомило Ирен. Девушка неустанно гонялась за белкой по комнате. Она взбиралась на каминную доску и шла по ней, как по балке. Она совершала самые претенциозные кувырки, подвергая опасности каждую лампу, вазу и зеркало в комнате.

После двух дней мельтешения Ирен пожалела, что отговорила Волету от общения со Сфинксом. Но по крайней мере, она знала, что девочка в безопасности.

Едва задремав, Ирен проснулась, совершенно уверенная в том, что в комнате кто-то есть. Спокойная, словно ранняя пташка, она села и включила лампу у изголовья.

У дверей комнаты стоял Сфинкс: длинная тень под всплеском отраженного света.

– Чего ты хочешь? – спросил он звенящим шепотом.

– Чего я хочу? – повторила Ирен, вставая.

– Я слышал, ты сказал Волете, что хочешь поговорить со мной. Вот и я. Что тебе надо? – Сфинкс пересек древний ковер, длинная мантия волочилась следом, как кисть, полная чернил.

Ирен сделала все возможное, чтобы не казаться ни грозной, ни унылой, что было трудно, принимая во внимание обычное выражение ее лица. Получившаяся гримаса была не совсем любезной, но на лучшее рассчитывать не приходилось.

– Со мной что-то не так. Я хочу, чтобы ты это исправил.

– Сядь на кровать, пожалуйста. – Амазонка повиновалась, и Сфинкс подошел так близко, что плащ коснулся ее коленей. – Итак, – продолжил он, ощупывая железы под челюстью. Его руки встревожили Ирен. Они были слишком маленькими, словно детскими, но твердыми как камень. – Скажи мне, что нужно, выражаясь твоими словами, исправить.

Ирен прищурилась, глядя на свое лицо, растянутое поперек зеркальной маски:

– Ты врач?

Сфинкс помолчал.

– Нет, я намного лучше этого. Ты хорошо спишь?

Ирен сразу же решила, что будет отвечать на вопросы Сфинкса без раздумий. Она хотела быть честной, она хотела казаться честной.

– Иногда. Мне снятся плохие сны.

– Тебя чаще обычного бросает в жар или ты стала больше потеть?

– Да.

– Сколько тебе лет?

– Наверное, пятьдесят пять. Я не знаю.

– Все в порядке. Дни рождения – ужасная вещь. Я ни одного не праздновал вот уже по меньшей мере век. – Сфинкс повернул голову амазонки и заглянул ей в ухо. – Что еще?

– Я не могу управлять своим настроением. Я злюсь, а потом мне становится очень грустно.

– Ты обычно эмоциональна? – Сфинкс оттянул ей веко и осмотрел сосудистую сеть.

Ирен шмыгнула носом:

– Нет.

Сфинкс встал:

– Открой рот. Высунь язык. Хорошо. Теперь скажи: «А-а-а». Очень хорошо. Отлично. Позволь спросить, когда ты начала себя так чувствовать? Когда вы покинули порт Голла, может быть?

Ирен наклонила голову:

– Думаю, да.

– До этого у тебя было много друзей? Ты регулярно с кем-то общалась или у тебя были крепкие семейные узы?

– Я играла с детьми Финна Голла.

– Часто? Всякий раз, когда тебе хотелось?

– Нет. Только когда он позволял. Время от времени.

– В качестве награды? Звучит не очень по-дружески. Неужели больше никого не было?

– Нет, пока Сенлин не начал учить меня.

– Он тебе все еще нравится? Даже сейчас? Даже зная о слабости, которую он скрывал от тебя?

Ирен так прищурилась, что ее узкие глаза почти исчезли с лица.

– У всех есть слабости. Не у всех есть сильные стороны.

– Видимо, да. Ладно, у меня есть для тебя диагноз. Это не похоже на колотую рану или какую-нибудь локальную травму, боль от которой разливается во все стороны. На самом деле это нечто противоположное. Я думаю, все дело в климактерии.

Ирен растерянно моргнула. Какой еще «бактерии»? Впрочем, нет, Сфинкс произнес другое слово.

– Что это значит?

Сфинкс подался назад, его тень на оклеенной обоями стене сжалась. Он выглядел почти дружелюбно.

– Климактерий – то, что происходит по окончании детородного возраста. У некоторых из-за него случаются перепады настроения. Он может прерывать цикл сна или приводить к внезапному изменению температуры тела. Это вполне естественно, хоть часто и неприятно.

– Но я теряю самообладание. Я никогда раньше не теряла самообладания. Это все… климактерий?

– Нет, моя дорогая, я думаю, это все от потрясения. Ты ведь была головорезом Голла, верно? Его личным молотком, что было физически утомительно, однако не требовало долгих раздумий о других или о собственной совести, об эмоциональной привязанности. Теперь все изменилось. У тебя есть друзья. Не заемные, но настоящие. И хоть это весьма чудесно, оно вместе с тем и ужасно сложно. Ты впервые столкнулась с чувствами, которые нельзя ни придушить, ни отправить в нокаут. Тебе наконец-то есть что терять, и это пугает.

– Нет, со мной что-то еще не так, – сказала Ирен в глубоком разочаровании. Она хотела задушить этого человека-тень, расплющить о стену. – Я чувствую себя по-другому. Я не могу это объяснить. Я потянула мышцу в спине, делая приседания.

Сфинкс издал смешок, похожий на бренчание ключей тюремщика. Он похлопал Ирен по щеке, покрытой шрамами, и амазонка нахмурилась.

– Ты просто стареешь, моя дорогая. С этим ничего не поделаешь, увы.

– Как это ничего? Я согласна на новую спину! Новую руку! Дай мне ступню. Дай большой палец. Я возьму что угодно.

Большой овал Сфинксова лица повернулся туда-сюда – он величественно помотал головой:

– С тобой все в порядке. Физически ты в прекрасной форме. Может, еще лет десять будешь размахивать кулаками, если тебе этого хочется. А теперь прошу меня извинить. Мне надо проверить, как дела у вашего капитана.

Амазонка опустила голову. Она не могла вспомнить, когда чувствовала себя более подавленной.

– Выше нос, Ирен. Тебе еще предстоит сыграть свою роль, и это будет интересным испытанием для тебя. Действовать придется не кулаками, а сердцем.

Волета обнаружила Ирен сидящей на краю кровати, уткнув локти в колени и обратив лицо к ковру. Амазонка выглядела неподвижной и задумчивой, как статуя в парке.

– Ты проснулась. Мистер Уинтерс уже на ногах. Байрон говорит – капитан возвращается домой. Все будет отлично. – Когда Ирен не подняла головы и никоим образом не показала, что слышит чудесные новости, веселость Волеты сменилась тревогой. – С тобой все в порядке?

– Ты знаешь, что такое климактерий?

Волета пересекла комнату на цыпочках, словно могла таким образом смягчить деликатный момент.

– Знаю.

– А я не знала, – тихо проговорила Ирен. Она подняла взгляд, и ее лицо словно окаменело. – У меня никого не будет. Я останусь одна.

– О нет, Ирен. Пожалуйста, не говорит так. Бедняжка… – Волета обняла плечи амазонки, похожие на гору. – Я тебя люблю. Капитан тебя любит; Уинтерс тебя любит, и ты знаешь, как сильно Адам тебя обожал. Он следовал за тобою повсюду, как верный пес. Уверена, он ужасно по тебе скучает. Но я обещаю, что никогда тебя не брошу. Мы с тобой просто неразлейвода.

Амазонка вздохнула так глубоко, что Волета пошатнулась.

– Я тоже тебя люблю, – выдохнула Ирен.

Глава двадцать третья

Миф – это история о том, чего мы не понимаем в самих себе.

Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра

С этим ничего нельзя было поделать. Воссоединение обещало быть неловким. Во-первых, событие должно было состояться в розовом каньоне, посреди вызывающих агорафобию просторов с их гипнотизирующими повторениями, что никак не назовешь уютным или удобным местом. Во-вторых, Байрон и команда на несколько минут опередили капитана. Они в тревоге топтались перед дверью, за которой пока еще не было коридора.

Они всей командой ни разу не обсуждали капитанские привычки, не поднимали вопрос, в состоянии ли он руководить, и теперь казалось, что этого уже и не случится, если только он сам не нарушит неловкого молчания. Они, конечно, на это и рассчитывали, но все зависело от того, какая версия их старого знакомого вернулась из недр библиотеки Сфинкса.

Состояние капитана было не единственным поводом для беспокойства. Эдит подташнивало при мысли о необходимости объяснять, куда подевался Адам. Что уж говорить о том, что Сфинкс спас жизнь Красной Руки… И еще была ее чудовищная конечность, которая уже порвала одну рубашку и раздолбала два дверных проема. Эдит опасалась, что двери лифта откроются и Том завопит, увидев ее.

Впрочем, она знала, что этого не случится. Пусть старпом и боялась неизбежных разговоров, она с нетерпением ждала встречи с ним. Сбитый с толку или нет, он всегда был на ее стороне.

К тому времени как раздался звонок, возвещающий о прибытии лифта, и двери разъехались в стороны, они все сгрудились в проеме, будто стайка сов.

К их облегчению капитан улыбался и вел себя убедительно, обнял каждого по очереди, даже скандализированного оленя, которого тряхнул, взяв за плечи:

– Спасибо за шоколад!

Он был похож на потерпевшего кораблекрушение: брюки изодраны в клочья, сюртук превратился в лохмотья, подбородок и щеки покрыты дюймовой щетиной. Он казался худым, изможденным, но был в приподнятом настроении, а его ясные глаза сияли.

Они не выразили и половину радости, прежде чем он спросил, где Адам. Его потрясение от ответа смягчили заверения Волеты в том, что Адам сию минуту натуральным образом морочит голову облачным людям. Когда Сенлин поднял вопрос о спасении, Эдит покачала головой и, запинаясь, ответила отказом. Он сразу же отбросил эту идею, сказав, что уверен: в этой истории есть что-то еще и позже будет достаточно времени для более подробного рассказа. Пока же он просто рад их видеть и знать, что Адам в безопасности – по крайней мере, по мнению сестры.

Сенлин, конечно, сразу заприметил новую руку Эдит, но он видел по осанке, по тому, как она держала ее немного в стороне, что ей эта конечность не нравится, и поэтому лишь мимоходом сказал, как приятно снова видеть ее целой. Потом прибавил, что она выглядит очень хорошо.

Пока подъемный коридор возвращал их в апартаменты, Волета похвасталась, что играла со Сфинксом по ночам. Это удивило Сенлина, но никого другого новость, похоже, не встревожила.

Сенлину пришло в голову, что последние десять дней изменили не только его – для команды опыт был не менее захватывающим и напряженным. Сколь многое поменялось менее чем за две недели! Как знать, что сделает с двумя людьми разлука длиною в год…

Случившееся нужно было осмыслить, но его согревало тепло их дружбы, по которой, как снова и снова говорил Сенлин, он больше всего скучал на протяжении дней в библиотеке.

За чаем в гостиной он немного поведал о своем приключении: о мертвом рыцаре, попавшем в ужасную ловушку, о нестабильном книжном туннеле и ужасных галетах. Волета поднесла ему тарелку холодной курятины, и он заявил, что в жизни не пробовал птицы вкуснее. Она угостила библиотекаря кусочком баранины и, не умолкая, всем рассказывала, как мило выглядит кот, поглощающий мясо.

– Я не тот, кем был, – внезапно сказал Сенлин, как будто страшась откладывать признание. Сидящие за столом друзья уставились на него с нетерпением. Итак, настал черед извинений – и, зная Сенлина, они должны быть долгими, окольными и неясными. Команда приготовилась к речи. – Я пытался быть прежним, живя по-новому, с вами. Я пытался быть тут и там, сейчас и тогда, директором и капитаном. Боюсь, я потерпел поражение на всех фронтах. Мне жаль, что я был таким… самонадеянно нечестным. Надеюсь, вы сможете меня простить. Я был бы очень признателен за еще один шанс, чтобы добиться вашего доверия, вашей веры в меня. Вы все – дорогие, очень дорогие мне друзья.

Он посмотрел каждому в глаза, задержал взгляд на секунду и, не найдя других слов, схватил куриную ногу и впился в нее, как лошадь в удила.

Волету и Эдит относительная краткость речи застала врасплох, но не Ирен. Она в точности знала, что имеет в виду капитан.

– За жизнь по-новому, – провозгласила она, подняв чашку.

Сенлин отложил куриную ножку, чтобы ответить на тост, и Эдит, Волета и Байрон один за другим последовали его примеру – пока все не преисполнились уверенности в том, что этот момент оставил след в их памяти, как печать на воске.

Потом Байрон объявил, что уже очень поздно, и посоветовал всем ложиться спать. Олень сказал, что Сфинкс навестит их утром, чтобы сделать объявление о корабле. Держа библиотекаря на руках, олень пожелал всем спокойной ночи и ушел.

Ирен не нуждалась в поощрении, чтобы пойти спать, и через несколько минут после того, как дверь ее комнаты закрылась, раздался храп. Вскоре ее примеру последовала Волета, но не раньше, чем сообщила капитану, что очень рада его видеть, пусть даже бородатым, – Сенлин воспринял признание с юмором.

Но, оставшись наедине с Эдит, он с болезненной ясностью осознал, что выглядит настоящим оборванцем. Еще он был грязным, в особенности по сравнению с нею. Он ни разу не видел ее такой чистенькой и причесанной; ее кожа сияла, мило контрастируя с широким воротником синей блузки, которую за несколько минут до его прибытия избавили от рукава.

Смущенный своим состоянием, он выразил глубокую заинтересованность в продолжении их разговора, но спросил, не могли бы они сделать это утром. Она любезно согласилась, и он удалился в комнату Адама.

Там Сенлин прибегнул к утомительным гигиеническим ритуалам, от которых не избавлен ни один мужчина, включая устранение щетины, в которой, к его вящей досаде, наличествовала седина. Он выбрал рубашку и брюки из гардероба комнаты и, хотя они не очень хорошо сидели, удовлетворился тем, что их хотя бы недавно постирали.

В какой-то момент своих омовений он понял, что не собирается сразу ложиться. Во-первых, он совсем не хотел спать. Во-вторых, он все еще чувствовал удивительную ясность мыслей и хотел поговорить с Эдит, прежде чем утратит это ощущение.

Тем не менее, стоя возле ее спальни с зализанными мокрыми волосами, в застегнутой на все пуговицы рубашке – пуговиц было маловато, и рубашка слишком смахивала на кофточку, – он спросил себя, о чем собирается с нею говорить. В комнатах царила тишина. Мебель отбрасывала тени, похожие на лепестки черного цветка. Золотая тычинка лампы светилась в темноте. Он чувствовал себя в безопасности – он счастлив, он дома.

Сенлин постучал, и Эдит через некоторое время открыла, сжимая воротник блузки:

– Не могу застегнуть сама. Эти новые пальцы такие толстые и неуклюжие…

Она осеклась, узнав выражение его лица. Пристальный взгляд человека, который последние десять дней провел взаперти, наедине с бессловесным котом. Она уже видела такое. Он пришел без ясной цели на уме, которая сама по себе была отдельным заданием. Она не верила в праздные посещения кладовой, праздные прогулки по улочкам или праздные появления у дверей в предрассветные часы. Это были не праздные вещи. Это были порывы, слишком неудобные или неприличные, чтобы их признать: голод, неудовлетворенность, жажда.

Но понимание его побуждений не избавило ее от переживаний собственных. Она перенесла столько унижения, пока его не было, столько неуверенности в себе, но вот он здесь и смотрит на нее, как будто у нее нет водосточного желоба вместо руки, как будто она не худший лакей Сфинкса, как будто они не стоят на пороге приключения, которое почти наверняка их разлучит. Они были похожи на старую посуду в таверне: сломаны и склеены так много раз, что лишь чудом сохранили форму и лишь чудом могут все еще удержать что-то в себе, когда их наполняют.

Они обнялись и слились в страстном поцелуе.

Это казалось экстатической прелюдией, как хоровой вздох, предшествующий первой ноте оперы. Хоть оба и чувствовали себя не в своей тарелке, они казались идеальной парой.

Отстранившись, они увидели на лицах друг друга ужас и восторг от собственного поступка.

Он пожелал спокойной ночи, и она закрыла дверь.

Никто не увидел прильнувшую к ширме бабочку, чьи крылья были раскрашены так, чтобы сливаться с пестрым шелком.

Ранним утром следующего дня Байрон постучался, словно дятел, в двери их спален, вынудив прервать недостаточно длительный сон на разных стадиях. Настаивая, что времени на завтрак – даже на чашку чая – нет, олень выгнал всех в коридор.

Фердинанд удивил их еще сильнее, издав звук, похожий на свисток поезда, – видимо, от избытка чувств. Он наступал им на пятки, не обращая внимания на протесты Байрона. К еще большему раздражению оленя, когда Эдит приказала ходячему локомотиву угомониться, он сразу же подчинился. Байрон посоветовал старпому не привыкать к тому, что громадное чудище ее слушается, ведь это, несомненно, временное явление.

Волета заметила, что капитан и «мистер Уинтерс» за первую минуту прогулки сказали друг другу «доброе утро» дважды, разным тоном и с разным выражением лица, как будто слова были способны выразить больше, чем скучное «привет», как будто они обменялись друг с другом кодовыми знаками. Ей это показалось забавным, и она несколько раз пожелала Ирен доброго утра, с каждым повторением поднимая брови все выше. Капитан и старпом от этой шутки смутились, и внезапно их очень сильно заинтересовал разодранный ковер под ногами.

Они всей компанией отправились к парадной двери, похожей на огромный медальон, где зеленые медные фигуры двигались по безупречному кругу, и вышли на платформу, где их когда-то вышвырнули с корабля. Там ждал Сфинкс – он с видом невозмутимой гордости стоял у перил над центральным каналом ангара.

Нетрудно было догадаться, чем их хозяин так горд. Корабль посреди ангара, у него за спиной, выглядел по меньшей мере потрясающе.

На нем не было видно ни одной открытой доски; борта и ограждения покрыли пластинами из полированной стали. Корпус по форме напоминал колун: нос был острым клином, корма – тупой стороной топора. Корабль был обращен к ним левым бортом, из которого торчали два ряда пушек. Сам борт, яркий как зеркало, украшали ровные параллельные линии, похожие на нотный стан, подчеркивая пару крепких стабилизаторов. Длинная, чистая оболочка цеплялась к корпусу с помощью идеальной матрицы тросов и пары серебристых воздуховодов. Судно выглядело таким же грозным, как «Арарат», но было несравнимо изящнее и красивее.

– Когда-то этот корабль был самым уважаемым во всем Вавилоне. Зодчий использовал его, чтобы переправлять дорогих гостей туда и обратно. Он непобедим и роскошен, и ты его совершенно не заслуживаешь. Это «Авангард».

– Он замечательный. Потрясающий. Но где наш корабль? – спросил Сенлин.

– Ваш «корабль», как ты его благосклонно поименовал, не будет готов в течение некоторого времени. Мое поручение не может ждать. В Пелфии кое-что меняется, и пришло время действовать. Я одолжу судно, чтобы ты выполнил свою часть договора.

– Польщен, что вы доверили мне такого красавца.

– Ах, Томас, в этом-то все и дело. Поскольку это мой корабль, его капитана назначаю я. И им станешь ты. – Сфинкс ткнул пальцем в Эдит.

Она вздрогнула, как будто получила щелчок по носу.

Она сразу же поняла, что объявление должно было унизить Сенлина, развеять последние остатки его авторитета. Она не знала, какие у их нанимателя планы на бывшего директора школы, но понимала, что преемником Ли ему не быть. Сфинкс отдавал себе отчет, что Сенлин ни за что не станет сборщиком душ, хотя это никоим образом не оправдывало такого грубого обращения с беднягой. Да, из него вышел небезупречный капитан, но он заслужил любезность в виде сообщения об утрате командования наедине, а не вот так, внезапно, на глазах у команды. И еще была достаточно большая вероятность того, что, если он окажет сопротивление, Волета и Ирен встанут на его сторону. Это не только отравит ее власть, но еще и подвергнет их всех немедленной опасности, потому что, невзирая на торги, Сфинкс на самом деле не обсуждал условия – он их диктовал. Он добьется своего, даже если для этого потребуется пролить немного крови.

Эдит взглянула на Сенлина: понял ли он?

– Это нечестно, – сказал Сенлин, стараясь казаться спокойным. Притворство в сочетании с заемной одеждой выглядело не очень убедительно.

Его слова словно выдернули пробку на дне ее сердца, и вся кровь отхлынула от лица Эдит.

Но на самом деле он не расстроился. Он с трудом сдерживал восторг. На протяжении месяцев он не позволял себе задумываться о грузе командования или о том, как плохо он подходил для того, чтобы этот груз нести. Ведь в конечном итоге не имело значения, тот он человек или не тот; он сам попросил об этой ответственности и принял ее. Он с искренним усердием выполнял свой долг перед командой и ни разу не дрогнул, защищая ее. Но, получив возможность отойти в сторону, пусть и без особого изящества, он ощутил внезапное желание расхохотаться, обнять их всех с той же благодарностью, с какой вышел из Бездонной библиотеки. Он почувствовал себя свободным.

Он знал, что перемена не обойдется без потерь. Эдит не скрывала, что капитанский пост ей неинтересен. Сенлин не понимал причины ее колебаний, особенно принимая во внимание таланты и прошлое старпома. Разве она не была садовой генеральшей во владениях отца? Но Сфинкс был нечувствителен к ее отговоркам и теперь вынудил ее столкнуться с источником неуверенности лицом к лицу. Это был деликатный момент, требующий хладнокровия.

Сенлин со всем возможным самообладанием посмотрел на Ирен и Волету. Шея амазонки сделалась толще, на ней выступили вены. Она опустила голову, как раздраженный бык. Волета свирепо таращилась на Сфинкса, криво ухмыляясь. Сенлин вскинул руки, привлекая их внимание:

– Нечестно вот так сообщать команде о замене капитана. Ему ведь понадобится их поддержка.

– Их поддержка не имеет значения, – парировал Сфинкс, и от сквозняка его одеяние затрепетало, как дым над свечой.

– Для капитана – имеет, – не уступил Сенлин. Он повернулся к Эдит. – Я полностью в вас уверен, капитан Уинтерс. С нетерпением жду путешествия на вашем корабле, под вашим командованием. – И он отдал ей честь, очень продуманно, пусть и не очень умело.

Ее помрачневшее лицо смягчилось от нежности. Она хотела обнять его снова, но теперь такой поступок был бы еще более опрометчивым, чем раньше. Впрочем, разве он не был капитаном, когда подошел к ее двери? Будет ли смена ролей иметь такое значение? Она тотчас же понадеялась, что нет, но в глубине души поняла, что да.

– Теперь пусть другие говорят сами за себя, – сказал Сенлин.

Ирен вздохнула, и ее плечи немного расслабились.

– У меня нет с тобой никаких проблем, Уинтерс. Я подчинюсь. – Она указала на Сфинкса. – Но на тебя мне плевать. Знавала я таких людей, как ты. Никакого уважения. Никакого доверия. Никакой отваги. Такие, как ты, кончают плохо.

Сфинкс немного покачнулся, но, похоже, не был ни удивлен, ни впечатлен гневом амазонки.

Волета закатила глаза.

– Быть твоим другом очень трудно, – сказала она Сфинксу. Потом повернулась к Эдит. – Капитан Уинтерс, вашей вины в том, что ловушка захлопнулась, нет. Я думаю, вы отлично справитесь, а корабль весьма красивый. С нетерпением жду возможности выполнить большую часть ваших приказов.

Эдит расправила плечи и вскинула подбородок.

– Как ваш капитан… – начала она, и тут Сфинкс вмешался:

– Итак, похоже, у нас консенсус. Что не имеет никакого значения. Я рассчитываю, что ты сдержишь слово, выполнишь мое поручение и позаботишься о моем корабле. Если ты его потеряешь, пущу тебя на запчасти. – Он вскинул палец. – Это абсолютно необходимо добавить к вашим контрактам. Байрон, пожалуйста, принеси свой стол.

Когда олень удалился, стуча каблуками по платформе, Волета сунула руку в расслабленный кулак Ирен. Пискля выскочила из ее рукава и взбежала по толстой руке амазонки на ее серебристую макушку, откуда окинула ангар взглядом победительницы. Сенлин улыбнулся им, а потом – Эдит, которая рассматривала свой корабль, блестящий, словно ртуть.

Он задался вопросом, не упускает ли из виду предмет своих поисков.

Механические бабочки с расписными крыльями собирались в мастерской Сфинкса, внутри медного купола. Они приходили и уходили через трубы в стенах, достаточно разумные, чтобы идти туда, куда велено, достаточно сообразительные, чтобы избежать поимки, хотя если бы кто-то их и поймал – он бы не знал, что делать с добычей.

Женщина, называющая себя Сфинксом, сняла одеяние и парила над столом, где лежало несколько бабочек, чьи крылья время от времени двигались – с ленцой, как веки того, кто предается грезам любви.

Она взяла одну и отделила грудную клетку от живота. Пестрые крылья забились быстрее, и, когда Сфинкс убрала руку, лишенная внутренностей бабочка поднялась и присоединилась к другим, бездумно порхающим вокруг купола.

Грудную клетку бабочки покрывал черный лак, а посередине в жестяном корпусе блестела хрустальная линза.

Сфинкс включила проектор, стоящий в углу стола; он ожил и бросил круг белого света на пустой участок стены. Открыв боковую часть проектора, она просунула грудную клетку бабочки в камеру, словно вставила патрон в винтовку. Пятно света уступило место изображению, мутноватому и искривленному по краям. Призрачная анимация сопровождалась еле слышными звуками движения, шорохом одежды, чьим-то дыханием.

Запись была сделана в спальне Эдит. Она сидела у туалетного столика, разрабатывая новую руку и поглядывая то на нее, то на отражение в зеркале.

Стук в дверь не отвлек Сфинкса от сцены. Она велела Байрону войти. Как только олень увидел сцену, воспроизведенную на стене, он отвернулся, прищурив темные глаза от стыда.

– О, не смотри так виновато. Ты лишь выполнил приказ, – сказала Сфинкс.

От этого ему не стало лучше. Накануне он побывал в комнате Эдит с докторским саквояжем, предположительно – чтобы облегчить ее боль дозой опиатов, хотя главная цель заключалась в другом. Олень положил открытую сумку на пол у ее кровати, и, пока отмерял лекарство, шпион Сфинкса выполз наружу. Он предал Эдит спустя несколько часов после того, как возродил их дружбу.

– Я проверил музыкальную комнату. Как вы и ожидали, Волеты там не было. Я думаю, она в постели, – сказал Байрон, сопротивляясь желанию посмотреть на красочное пламя, танцующее на стене. Эдит тяжело вздохнула, отчего он почувствовал себя несчастным.

– Девочка дуется, – сказала Сфинкс. – Она меня обязательно простит.

– Библиотекарь нашел дневник Сенлина, или как это еще можно назвать, – продолжил олень, вытаскивая из внутреннего кармана красной куртки маленькую стопку неровных бумаг. – Вы были правы: он уронил его в шахту. – Байрон положил бумаги на стол хозяина возле картины, конфискованной у Сенлина Сфинксом перед входом в библиотеку. Что-то в выражении лица обнаженной женщины выбило его из колеи: отсутствие стыда, пристальный взгляд. Или, возможно, все дело в том, что он знал, как этот образ едва не погубил человека. Байрон переложил бумаги, чтобы прикрыть ее. Сфинкс ничего не заметила, или ей было наплевать.

Раздался стук, и они оба посмотрели на проекцию как раз в тот миг, когда Эдит принялась поспешно возиться с блузкой и приглаживать волосы. Она открыла дверь, и через ее плечо они увидели Томаса Сенлина, который глядел на старпома весьма пылко. Эдит извинилась за свой внешний вид, а потом они просто стояли и смотрели друг на друга.

– Боже мой! – сказала Сфинкс. – Как по-твоему…

Ее прервал поцелуй. Байрон не удержался и топнул ногой. Они молча наблюдали, пока двое не разошлись – неохотно, нерешительно. Миг спустя Эдит закрыла дверь, а потом повернулась к комнате, которую считала пустой. Сперва она выглядела обеспокоенной, а затем улыбнулась.

Сфинкс вытащила тело бабочки из проектора и взглянула на него, оскалив зубы из драгоценных камней.

– Ах, молодость! – сказала она с коротким смешком. – Байрон, собирай багаж. Ты понадобишься мне на борту «Авангарда». Не уверена, что Эдит и впрямь сосредоточена на деле.

– Вы хотите, чтобы я вышел наружу? – спросил Байрон, касаясь груди кончиками тонких пальцев. Его глаза округлились от изумления и страха.

Сфинкс открыла небольшой, богато украшенный сундук на столе, в котором в специальных выемках лежали тельца бабочек. Она добавила записанный поцелуй в коллекцию личных сцен и извлекла другую запись.

– Байрон, не надо так волноваться о том, что про тебя думают другие. А теперь оставь меня в покое. Мне надо поработать.

Олень чопорно поклонился и покинул круглую комнату с высоким потолком.

Оставшись в одиночестве, Сфинкс вставила новую бабочку в проектор, и белый круг опять уступил место изображению.

В красивой желтой комнате женщина с темно-рыжими волосами что-то мурлыкала себе под нос, напевая. Обстановка с первого взгляда казалась неброской, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что мебель сделана на заказ и выдает большое богатство. На письменном столе сидела золотоволосая кукла в шляпе с оборками.

Женщина, продолжая напевать, раздвинула занавеску, которая окружала колыбель, и достала младенца в белых пеленках. Дитя встревоженно попискивало, его розовое личико все еще было сморщенным от ужаса, испытанного при появлении на свет.

В кадре появился мужчина в темно-синей военной форме и присоединился к женщине, держащей ребенка. Обнял ее за талию. Она как будто не хотела на него смотреть, но, когда это все же случилось, ее глаза глядели нервно и испытующе.

– Доктор говорит – тебе следует быть в постели, – сказал мужчина и, повернувшись, продемонстрировал красивый профиль.

– Я лишь хотела ее увидеть и убедиться, что с ней все в порядке, – ответила женщина, хотя уже возвращала дитя в колыбель, подчиняясь рукам, которые ее обнимали.

– Для этого есть няня.

– Ты не будешь ее винить? Ты обещаешь, что не будешь? – Она без конца оглядывалась на колыбель за занавеской.

– Да-да. Я обещаю, – сказал он монотонно, словно в сотый раз повторяя эти слова. – Ну хватит, Мария. Пора в постель.

Когда запись закончилась, Сфинкс закрыла живой глаз с нависшим веком и проговорила, обращаясь в пустоту:

– Ах, молодость…

Примечания

1

Сдвиг ветра – атмосферное явление, резкое изменение скорости или направления ветра на относительно небольшом участке. Оказывает серьезное негативное влияние на воздушные суда, особенно при взлете и посадке.

(обратно)

2

Флагдук – специальная ткань, из которой шьются флаги.

(обратно)

3

Тальман – лицо, ведущее подсчет груза при погрузке и выгрузке с судна.

(обратно)

4

Карильон – музыкальный инструмент, состоящий из набора колоколов, закрепленных и настроенных определенным образом.

(обратно)

5

Кабуз – служебный вагон в железнодорожных составах Северной Америки; традиционно его красили в ярко-красный цвет.

(обратно)

6

Шибболет – некая особенность (нередко языковая), позволяющая определить принадлежность человека к определенной группе, касте, секте и т. д. Термин имеет библейское происхождение.

(обратно)

7

Зоотроп – устройство для демонстрации движущихся рисунков.

(обратно)

8

«Внучкины часы» – самая маленькая разновидность напольных часов.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. «Каменное облако»

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Часть вторая. Золотой зоопарк

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Часть третья. Бездонная библиотека

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Мистер Эдит Уинтерс и мастер Адамос Борей

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Мисс Волета Борей и Ирен

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

Сенлин и библиотекарь

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg