Ирина Измайлова Месть троянского коня
ЧАСТЬ I ТРОЯНСКИЙ КОНЬ
Глава 1
— Тихо, тихо! Ты так шлепаешь сандалиями, что разбудишь и глухого! Сняла бы ты их лучше!
— И куда их девать? Сам потише сопи носом… Отогни занавесь — ничего же не видно…
— Вот, отогнул… Смотри–ка, а он спит на боку, и руку кладет под голову, точно, как ты… Ну, и что в нем страшного?
— А знаешь, совсем ничего! Он даже очень красивый… И волосы у него немножко вьются, почти как у Гектора.
— У меня они тоже вьются. И у тебя бы вились, если бы не были такие длинные! Ну что, положим цветы поближе или оставим на подоконнике?
— Отсюда их ветром сдует! Влезай, я за тобой…
— А если проснется?
— Ну и что? Съест нас? Еще недавно ты чуть ли не сражаться с ним рвался, а теперь боишься даже подойти к нему! Лезь!
— Да я уже влез, пока ты болтала! Но влезай уж и сама и клади свои цветы, как собиралась — прямо на подушки! Не положишь — я всем скажу, что ты и есть — первая трусиха! Давай руку… Ой!.. У тебя пояс зацепился за светильник… Ой…
— Держи, держи, держи!.. Ай, па–а–а-дает!!! Ой–й–й…
Грохот рухнувшего светильника ворвался в хрустальный мир сновидения и разбил его вдребезги.
Ахиллу снилось, что он вновь плывет на корабле, на том далеком корабле, который увез его из детства прямо на войну… Корабль вновь, как двенадцать лет назад, подплывал к берегу, вновь открывались незнакомые, полуутонувшие в тумане равнины и горы Троады. Сейчас корабль ткнется килем в дно… вот он уже у берега…
Но корабль плыл и плыл, будто море длинным рукавом врезалось в берег, или судно вдруг обрело способность плыть по суше… Корабль шел посреди туманной равнины, шел уже сам — гребцы подняли весла и не гребли.
И вот впереди проступили очертания Троянской стены, и вновь, как в эту ночь, загадочно и странно засияли блеском серебра величавые Скейские ворота… Вот они раскрываются, как перед их колесницей… Корабль входит в них, и перед ним разворачивается площадь — невероятная своими размерами и красотой площадь Коня.
Пять храмов образуют ее, не обступая, но как бы обрамляя широкое, полукруглое пространство. Посередине, как раз напротив ворот, — высокий, весь белый храм Зевса. Семьдесят ступеней ведут на его громадный подиум, над которым возносится фронтон, опирающийся на шестнадцать гладких колонн белого мрамора. Серебряные скульптуры фронтона сверкают в лунном свете. (Почему луна? Они же плыли днем!). Справа — желто–красный, вытянутый, многоколонный храм Афины Паллады, со статуями в каждом проеме. Изогнувшийся полукругом храм Гермеса, над фронтоном которого, неведомо как удерживаясь, летит, опираясь лишь кончиком левой ноги в крылатой сандалии, бог–колдун, бог — покровитель атлетов и… мошенников, бог–лгунишка и незаменимый вестник Олимпа… Его храм оплетают кусты вьющихся роз. Слева от храма Зевса — святилища Посейдона и Афродиты. Над храмом богини любви и красоты — огромная (настоящая!), сияющая перламутром раковина, и из нее как бы выходит и возносится нежная мраморная фигура. Не женщины, не обольстительной красавицы… но юной девушки, чистой и непорочной, какой она родилась из пены морской, с развевающимися волосами, с руками, целомудренно прижатым к обнаженным плечам, с которых скользит вниз легчайшее мраморное покрывало… И тоже вьющиеся розы, но если у храма Гермеса они алые, то здесь — белые, почти призрачные, светящиеся в полутьме, как крохотные факелы…
И главное на этой площади: перед храмом Зевса высится, сверкая золотом, гигантская фигура коня. Как будто живой — шея гордо изогнута, правая передняя нога приподнята, точно вот–вот станет бить копытом о базальтовые плиты. Но он раз в двадцать больше обычной лошади.
— Что это?!
— Это? — Гектор смотрит и улыбается. — Это — Троянский Конь. Фигура деревянная, но обшита вызолоченными пластинами меди. По старому преданию, первый царь Трои Ил основал город на том месте, где остановился волшебный конь, посланный богом Аполлоном. У нас считается, что конь — священный зверь сребролукого бога. Персы чтут божество, подобное Аполлону, и зовут его Мигрой[1]. Его священное животное — тоже конь. Я ведь говорил тебе: мы азиаты, и в нашем почитании богов много азиатских традиций…
Дальше, за широким просветом улицы, огибающей храм Зевса, открываются освещенные лунным светом силуэты великолепных зданий. Корабль плывет, плывет по этой улице, вымощенной плитами темного базальта. Еще улица, еще… Кругом шумит толпа… Что они кричат? Откуда столько людей среди ночи, и откуда столько цветов?
А впереди возникает сказочный силуэт дворца — дворца, где один портик возносится над другим и одна широкая лестница продолжает другую, еще более широкую… И…
Грохот упавшего светильника и пронзительный визг вырвали Ахилла из его прекрасного сновидения. Он вздрогнул, резко повернулся на спину, открыл глаза…
Было или не было? Где он? Неужели была эта ночь — раскрывшиеся перед его колесницей Скейские ворота, стража, обезумевшая при виде живого Гектора… Потом сбегающиеся отовсюду люди (когда они успели проснуться?..) и Гектор, стоящий во весь рост на колеснице, повернувшийся к этой на глазах растущей толпе, и его голос, покрывший общий шум и рев:
— Троянцы, вы не бредите: я жив, и я вернулся! Подойдите и дотроньтесь до меня, если сомневаетесь! Я не просто вернулся, я несу вам радостную весть — война должна завершиться! Мы двенадцать лет думали, что сражаемся с беспощадными и злобными убийцами… Но мы ошибались! Сейчас рядом со мною стоит человек, который спас мне жизнь. Человек, которого мы считали самым страшным из наших врагов. И именно он бьется сейчас за наше спасение! Он стал моим другом, имея полное право меня ненавидеть. Вы его не узнаете? Склонитесь перед ним! Это — самый великий воин, самый бесстрашный и самый великодушный…
Ошеломленные, испуганные, смятенные лица. Толпа отшатывается, вопит, снова подается вперед. И громовой крик, крик тысяч(!) людей:
— Эвоэ! Эвоэ великому Ахиллу!!!
Последнее, что он помнил более или менее ясно — бегущая к ним женщина в серебристом, волнующемся платье. Она бежала по крутым ступеням дворца, и светлое покрывало, как крыло, взвивалось над венцом ее роскошных волос.
— Гектор! Сыночек мой!!! Гектор!
И потом она вдруг упала на колени…
— Ахилл! Да отблагодарят тебя боги за всю твою доброту…
— Но ты прокляла меня, царица Гекуба!
— Я прокляла не тебя, а убийцу Гектора. Вот он Гектор, рядом со мною. Я никого не проклинала.
Прекрасные мраморные и бронзовые лестницы, коридоры, освещенные ровным пламенем высоких светильников, бассейн с теплой (!) водой… Это уже был почти сон. И эта постель — мягкая, ласковая, застеленная тончайшими и дорогими тканями. Ароматные свечи догорели, и стало темно. И один сон сменился другим…
— Что случилось? Кто вы такие?
Он сел на постели, привычно протянув руку к оружию. Но оружия не было.
И не было никакой опасности. Витой бронзовый светильник валялся на полу, шагах в десяти от кровати. Сама кровать стояла почти посередине большой, светлой комнаты, с выбеленными стенами, расписанными по карнизу и по низу веселым цветочным орнаментом. В этой комнате, кроме кровати, двух светильников с расплавленными остатками свечей, резного золоченого кресла, да невысокого столика, сплошь отделанного розовым деревом и перламутром, ничего не было.
Над упавшим светильником стояла в испуганной позе совсем юная девушка, лет пятнадцати, одетая в шафраново–желтое платье, подхваченное под грудью алым поясом (он и зацепился только что за светильник). Девушка прижимала к груди огромный букет тигровых лилий. Они касались ее лица, и на воинственно вздернутом носике и на щеках, покрытых солнечным румянцем, виднелись желтые пятна цветочной пыльцы.
Юноша, примерно годом постарше, такой же смуглый, черноволосый и кудрявый, стоял на широком подоконнике огромного окна и давился от смеха, глядя на испуг своей сестры. Что они брат и сестра, не могло быть сомнений — они были очень похожи друг на друга. И, вместе с тем и он, и она были похожи на Гектора…
— Здравствуй, богоравный Ахилл! — проговорила девушка, опуская глаза и делая неловкий шаг к кровати, — Прости, что я… что мы тебя разбудили. Я только хотела положить тебе в изголовье эти цветы… У нас такой обычай… Я — Поликсена, младшая дочь Приама и Гекубы. А это — мой брат Троил.
— Приветствую вас! — ответил Пелид, протирая глаза и начиная понимать, что он действительно не спит, и что все это не просто происходит, но происходит в Трое. — Приветствую вас. Спасибо. А… Как вы вошли?
— В окно, — за сестру ответил Троил и смущенно улыбнулся. — Там широкий карниз, мы часто по нему лазаем… Очень хотелось посмотреть на тебя.
— Да? Ну и как?
— Ты нам понравился! — с детской непосредственностью воскликнула юная царевна. — Я положу цветы на столик, и мы уйдем. Ты можешь снова уснуть. Но вообще–то уже давно утро, и весь дворец ждет, когда ты проснешься, потому что отец приказал не накрывать столов к трапезе, пока ты не придешь.
— О, боги!
Ахилл хотел вскочить с постели, но тут же сообразил, что лежит нагишом, и вставать так при дочери Приама будет, пожалуй, неучтиво.
— Мы уходим! — девушка заметила его смущение и, кажется, от души развеселилась (в самом деле, до чего много позволено троянским женщинам!). Потом поклонилась и, подбежав к подоконнику, ловко вскинула на него ножку, обутую в сандалию из вызолоченной кожи.
— Поликсена! — окликнул ее брат. — Выйти–то можно и в дверь… Прости нас, Ахилл. Ты все спал и спал, а нам, и правда, очень хотелось на тебя взглянуть. В доспехах ты кажешься гораздо старше.
Они исчезли за массивной дверью, так искусно инкрустированной разными породами дерева, что даже на небольшом расстоянии казалось, будто гирлянды желтых и розовых цветов на ней нарисованы красками…
Глава 2
Ахилл встал, поискав глазами свой хитон и сандалии. Сандалии лежали там, где он их сбросил — чуть ли не посередине комнаты, а вместо его запыленного хитона на спинке кресла был развешен белый широкий пеплос[2].
Герой в душе подивился себе: выходит, он проспал здесь много часов подряд, да так крепко, что вообще ничего вокруг себя не слышал! В комнату входили, возможно, и не раз, а он не просыпался. Это с его–то отменным слухом и чутким, как у собаки, сном! Что так усыпило его осторожность, да еще в самом центре вражеского города, среди людей, которым, по всем законам разума, он не мог и не должен был доверять?!
На столике, на красивой серебряной тарелке лежала бронзовая, украшенная сердоликами, погремушка. Пелид уже видел такие и знал, что знатные троянцы используют их, чтобы вызывать своих рабов. Он взял погремушку, покрутил ее в руках и встряхнул, и та забренчала так громко, что герой невольно отстранил ее подальше.
Дверь раскрылась, и в комнату вошла немолодая, дородная женщина. Она держалась непринужденно, одета была хотя и просто, но очень красиво — в темно–коричневое платье, с темным полупрозрачным покрывалом на седых волосах, не остриженных, а собранных в тугой узел[3]. О том, что она рабыня, Ахилл догадался лишь по особой, заученной глубине поклона, да по медным браслетам на обеих руках: он уже знал, что троянка, приближенная к царю и его родне, ничего, кроме серебра или золота, носить бы не стала…
— Доброе утро, господин! — произнесла женщина на идеальном критском наречии. — Чем могу служить тебе?
— Принеси кувшин и таз — я хочу умыться, — сказал базилевс. — И где мой хитон?
— Твой хитон был очень запылен, — ответила женщина, вновь кланяясь. — Его выстирали, и скоро он высохнет. Но не угодно ли тебе принять ванну и пока что облачиться в другие одежды, чтобы в достойном тебя виде прийти на царский обед?
— На обед?! — ахнул герой. — Сейчас уже время обеда?
— Да, мой господин. Ты спал очень долго, и на солнечных часах, что на нашей террасе — уже два часа после полудня… Пройди вот сюда.
Она откинула золотистую штору, отделявшую комнату от второго, меньшего по размеру помещения, посреди которого красовалась ванна, сделанная, судя по всему, из чистого серебра. Она была так велика, что Ахилл мог легко поместиться в ней целиком и даже вытянуться во весь рост. Пелид никогда не видел ничего подобного. Собственно, он вообще видел ванну раза три в своей жизни, последний раз это было перед самым началом войны, во время его визита в Микены. Но роскошная, по его понятиям, ванна во дворце Агамемнона не шла ни в какое сравнение с этой…
Над водой, заполнившей ванну до краев, поднимался пар.
— Рабы уже несколько раз меняли воду, ожидая твоего пробуждения, — сказала женщина. — Окунись и окажи мне, недостойной, честь — позволь помочь тебе в омовении.
Ахилл сбросил пеплос и окунулся в прозрачную, ласкающую тело воду. При этом женщина заметила на его теле едва затянувшиеся раны, оставленные стрелами амазонок.
— Горячая вода не разбередит их? — спросила она с беспокойством. — Как бы не стали кровоточить…
— У меня быстро все заживает, — возразил герой. — Меня издырявили три дня назад, и, видишь, уже все зарубцевалось. Бояться нечего.
— Ну и хорошо… А раз так, то сделаем воду получше.
Рабыня достала откуда–то и кинула в ванну несколько зеленоватых толстых шишек. Шишки вдруг зашипели и стали источать густую пену, пахнущую древесной смолой и травой.
— Что это? — в изумлении спросил Пелид.
— Это мы называем афорой[4], — улыбнулась рабыня. — Ее привозили сюда восточные торговцы, и во дворце большие запасы этих шишек. Пена, которую они выделяют в горячей воде, помогает очищать тело и смягчает кожу. С афорой и стирать легче, но она очень дорога и используется только для праздничных царских одежд. Позволь, господин…
С этими словами она кинула в ванну самую обычную морскую губку, и когда та размокла, потерла об нее одну из шишек афоры, а затем стала растирать этой губкой плечи, спину и руки Ахилла. Это доставило ему такое неслыханное удовольствие, что он зажмурился.
Рабыня своими ловкими и сильными руками растерла все его тело, смело окунаясь чуть не целиком в воду, затем вновь вспенила губку и принялась возиться с волосами Пелида, которые щедро поливала такой же теплой водой из серебряного кувшина и мыла, мыла, мыла…
— Хватит! — возмолился Ахилл. — Я же усну…
— Сейчас, господин мой! Еще немного… Я вижу, ты, как и наши молодые мужчины, не носишь бороды…
Еще взмах губки. Пена приятно защекотала щеки героя, а рабыня тонким и небывало острым бритвенным лезвием принялась осторожно сбривать с них выросшую за последние два дня густую щетину.
«Я просто сошел с ума! — мелькнуло в голове Ахилла. — Валяюсь в ванне, даю натирать себя неизвестно, какими зельями, а теперь еще и преспокойно подставляю горло под бритву… Да что же это со мной?!»
Он думал так, а сам, между тем, не испытывал никакого беспокойства, совершенно уверенный, что ничего плохого с ним здесь НЕ МОЖЕТ случиться…
Когда он вышел из ванны, рабыня аккуратно растерла его тело большой мягкой простыней и потрясла погремушкой. Вошли двое юношей в светлых набедренных повязках и, низко поклонившись, положили на резную скамью аккуратно сложенную одежду.
— Надень вот это, господин, если, конечно, тебе понравится! — сказала женщина.
Он и не подумал спорить и послушно надел принесенный рабами малиновый хитон, узкий в талии, с широкими, до локтей, рукавами. Сшитый из тонкой, но плотной материи, он был мягок и приятно ласкал тело. Его рукава и подол украшало тонкое золотое шитье, а пояс был из тончайшей кожи, сплошь затканной золотом. Хитон доставал Пелиду до колен.
— Хочешь какие–нибудь украшения? — спросила рабыня. — Браслеты, гривну, перстни, цепь на шею?
— Я ничего такого не ношу, — покачал головой Ахилл. — Дай мне лучше гребень, чтобы пригладить волосы, не то, боюсь, я похож на сатира.
— Ты так красив, что даже стыдно слушать подобные слова! — на лице служанки появилась легкая, добрая улыбка. — Сядь в кресло: я сама уложу твои волосы. Вон, как они красиво стали виться после мытья!
Спустя немного времени он вышел из своего покоя и обнаружил, что дверь ведет в один из широких коридоров второго этажа. Комнаты располагались здесь лишь с одной стороны, а с другой был ряд высоченных окон, выходивших в один из внутренних дворов. Точнее, они выходили на широкую террасу, которую соединял с коридором расположенный посередине дверной проем. И эта дверь без створок, и окна, украшенные по бокам витыми колоннами, и перила террасы, — все было покрыто побегами вьющихся роз. Они цвели — белые, желтые, розовые, красные, — их запах делал воздух густым, как настой. Простенки между окнами были выбелены и разрисованы такими же розовыми кустами и виноградными лозами, меж которых резвились лани и порхали птицы.
Коридор вывел на широкую мраморную лестницу, которую Ахилл сразу узнал: вчера он поднимался по ней в сопровождении целой толпы обитателей дворца, но потом они исчезли, и в спальный покой его провожали только трое или четверо рабов.
Герой остановился на площадке лестницы, любуясь украшающими ее пролеты бронзовыми статуями. То были фигуры девушек, одетых в короткие, до колен, юбочки и держащих на голове большие плоские чаши. Тут же Ахилл вспомнил, что это не просто статуи, а светильники: ночью в чашах горел огонь…
— Здравствуй, Ахилл! Как спалось тебе в нашем доме?
Он поднял голову. На площадке одного из верхних пролетов, ведущих к третьему этажу, стоял Гектор.
Ахилл смутно помнил их вчерашнее прощание: они расстались в одном из коридоров дворца — троянского героя целой толпою окружили его родные, и он, уже обернувшись, на ходу, крикнул: «Утром увидимся! Доброй тебе ночи!» Его лицо, исхудавшее, еще очень бледное, светилось радостью.
Сейчас это был словно другой человек. Он преобразился: бледность, тени вокруг глаз — все исчезло. Спокойная сила, уверенность и воля были в этом лице. На щеках играл смуглый румянец, глаза блестели.
Обычно Гектор одевался предельно просто, но в этот день, объявленный царем Приамом днем праздника, изменил своему обычаю. На нем был хитон из черной легкой материи, матово–блестящей, расшитой серебром, который доходил до колен, а концы кованого серебряного пояса с подвесками в виде конских голов свисали ниже подола. Алый, тоже расшитый серебряными узорами плащ был переброшен через левое плечо героя и сколот серебряной пряжкой в виде скачущей лошади. Шею охватывало широкое, на манер египетского, ожерелье, золотое с серебром и эмалью. Оно было надето не только как украшение, но с целью закрыть огромный багровый шрам, пересекавший горло. На левой руке выше локтя тускло поблескивал червленый браслет. Великолепные волосы Гектора волнами опускались на плечи, подхваченные широким серебряным венцом.
— Здравствуй, Гектор! — ответил Ахилл на приветствие царевича. — Как ты изменился со вчерашнего дня… Будто сразу выздоровел!
— До этого далеко! — троянец улыбнулся. — Я еще слаб в ногах, и голова не совсем моя… кружится. Но эти стены… и объятия матери… Знаешь, я словно вынырнул из бездны!
И, уже не смущаясь, Гектор спустился на несколько ступенек вниз, подошел к Ахиллу и обнял его.
Пелид ответил такими же крепкими объятиями.
— Я спал, как летучая мышь! — произнес он смущенно. — Полдня проспал! Говорят, из–за меня никто во дворце не садится обедать…
Гектор засмеялся.
— Нас ждут в большом зале. Вся царская семья, все родные, все придворные собрались. Все хотят увидеть и поблагодарить тебя. Мы с отцом сегодня уже выходили на балкон дворца — внизу собралась большая толпа людей, отец обратился к троянцам и рассказал обо всем, что произошло, и что мы должны делать дальше. Люди ликовали. Я видел. Крик стоял такой, что не было слышно тимпанов, в которые била стража, чтобы утихомирить народ.
— И я не проснулся! — проговорил Ахилл смущенно.
— Но твоя комната выходит в коридор, смежный с внутренним двором, и это очень далеко от центрального портика и от балкона. Архитекторы, которые строили это здание, подумали о таких вещах.
— А мне можно будет осмотреть весь дворец? — спросил базилевс.
— Конечно. И дворец, и весь город. Сразу, как пообедаем. Идем.
Они спустились еще на один пролет лестницы и вышли во внутренний двор, по размерам напоминавший небольшую площадь. Мощеный светлыми кирпичами, обсаженный по краям розовыми кустами, с бассейном посередине, он был очень наряден. Герои пересекли его и оказались перед широким порталом, который вел в центральную часть дворца. Из светлого коридора навстречу им вышла Андромаха. Ее волшебное превращение поразило Ахилла еще сильнее, чем царственное величие Гектора. Молодая женщина была в узком голубом платье из легчайшей ткани, такой тонкой, что она казалась прозрачной. Плотно облегая и подчеркивая высокую грудь и тонкую талию троянки, платье оставляло плечи совершенно открытыми, держась на лямках, сделанных в виде цепочек из посеребренной кожи. Таким же был и пояс. Покрывало, тоже голубое, все в замысловатых кружевах, не скрывало наготы плеч — оно просвечивало, как утренняя дымка. Медно–рыжие волосы были уложены в изысканно простую прическу, но несколько локонов, как бы нечаянно, выбивались из нее и скользили по точеной шее Андромахи. Два одинаковых серебряных браслета в виде змеек с изумрудными глазами обвивали запястья, и такие же свернувшиеся кольцами змейки свисали с мочек ушей.
Она шла легко, почти летела, вся исполненная радости, настолько прекрасная, что мужчины разом остановились, едва увидев ее. За нею спешила рабыня, держа на руках румяного, весело смеющегося Астианакса.
— Здравствуй, Ахилл! — Андромаха остановилась, низко склонилась перед героем и, улыбаясь, выпрямилась. — Гектор велел мне переодеться к обеду и ждать со всеми в зале, но я… мне очень хотелось, чтобы ты раньше, чем увидишь их всех, увидел нашего сына! Я плохо сделала, Гектор?
— Хорошо! — ответил троянский герой, обнимая ее. — Ну и платье!.. Даже не знал, что у тебя такое есть… Я же влюблюсь в тебя еще сильнее. Просто с ума сойду!
— Так тебе и надо! — прошептала Андромаха — Больше бегай за амазонками… Ахилл, нашего сына зовут Астианакс. Ему три года. И как он тебе?
— Вылитый Гектор, только маленький! — Ахилл засмеялся и протянул руку мальчику, который, сидя на руках рабыни, перестал смеяться и серьезно смотрел на него.
— Ты Ахилл, да? — спросил он, вкладывая крохотную теплую ладошку в руку героя.
— Да.
— Я тебя знаю. Ты спас моего отца.
Базилевс невольно вздрогнул.
— Это кто тебе сказал?
— Мама. И папа. И все.
— И больше ты обо мне ничего не слышал?
Астианакс мотнул кудрявой головкой.
— Не. Ну… Слышал. Что раньше тебя все боялись. А почему тебя боялись? Ты же добрый…
Ахилл сделал над собой невероятное усилие, чтобы выдержать прямой взгляд больших, темных, как у Гектора, глаз малыша.
— Раньше я был злой, — сказал он.
— Не–е–е… — кудряшки решительно затряслись. — Не был! Мама, он врет, да?
— Врет! — кивнула Андромаха. — Он всегда был добрый.
— Как вы оба разговариваете с нашим гостем? — возмутился Гектор. — «Врет»! Что за слова?
— Я больше не буду! — с готовностью воскликнул мальчик. — Ахилл, а мама говорила, что у тебя есть красивый, большой–большой пес, и он умный и знает все слова… А ты мне его покажешь?
— Обязательно!
Повинуясь неожиданному порыву, герой взял ребенка с рук рабыни и крепко поцеловал в тугую абрикосовую щеку. Астианакс тут же поцеловал его в ответ.
— Он тоже полюбил тебя! — сказал Гектор.
Потом подхватил сына подмышки, подкинул чуть не до высокого свода коридора, вызвав этим восторженный визг малыша, поймал его и передал рабыне.
— Погуляй с ним, Эфра, пока мы будем трапезничать. Мы и так опаздываем. Ого! Слышите? Гонг! Это значит, что к трапезе уже все готово, и все уже там.
Миновав коридор, они вошли в большой зал Приамова дворца, разлившийся перед ними ослепительным светом и стройным пением кифар.
Глава 3
— И ты полагаешь, что выдержишь три–четыре часа в колеснице? Да тебя растрясет так, что к вечеру может снова начаться жар. Тебе этого хочется?
— Глупости! Мы поедем медленно, и не по тряской дороге, а по мощеным улицам. С чего быть жару? И я прекрасно себя чувствую!
— Вижу, что прекрасно! Потому что вчера вечером и сегодня утром я влил в тебя уйму всяких снадобий. Не воображай, что ты здоров — тебе еще лечиться и лечиться! Я прав, Ахилл?
Этот разговор происходил на одной из внутренних террас дворца. Когда закончился обед, Приам пригласил сыновей, жену и своего знаменитого гостя выпить вина на свежем воздухе. Ему хотелось, чтобы Ахилл отдохнул и пришел в себя после массы свалившихся на него впечатлений.
Действительно — и роскошь прекрасного зала, светлого, огромного, украшенного расписным сводом, опирающимся на два ряда каннелированных[5] колонн, по шестнадцать в каждом ряду, и изобилие стола — правда, не сравнимое с великолепием пиров в былое мирное время, но все же восхищающее разнообразием и тонкостью яств и вин — и множество людей, собравшихся в этот день, объявленный праздником, за трапезой… все это обрушилось на молодого базилевса, как густой сверкающий дождь. Он был до сих пор под впечатлением обеда — перед ним еще сверкали золото и серебро посуды, мелькали смуглые руки рабов и рабынь, с искусством фокусников меняющих блюда на огромном столе и разливающих вина из кувшинов с тонкими, как журавлиные шеи, горлышками. Он видел чинно восседающих на золоченых стульях мужчин и женщин — всю родню Приама, военачальников, приближенных, друзей…
Ему давно хотелось увидеть прекрасную Елену, и Ахилл увидел ее, более того: она сидела рядом с Парисом по другую сторону стола, как раз напротив его кресла. Но то ли облик Пентесилеи начисто вытеснил из его души способность восхищаться другими женщинами, то ли мучила мысль о том, что из–за сватовства к надменной спартанке погиб Патрокл, — так или иначе, но тонкая, неземная красота голубоглазой ахеянки не тронула его. Он даже подумал, что Андромаха, в своем наряде лесной нимфы, куда прекраснее златокудрой любимицы Афродиты…
Но особенно запомнились два лица: суховатое, надменное, скрытное лицо двоюродного брата Приама Анхиса и умное, тонкое, высокомерное лицо царского лекаря Кея. Он долго думал — кого ему напоминает этот перс. И к удивлению своему, сообразил, что больше всего Кей похож на… спартанского смутьяна Терсита. Даже не похож, нет… В них было что–то неуловимо общее: то ли эта скрытая за насмешливостью гордость, то ли быстрый, стремительный взгляд, который вдруг резко останавливался на чьем–то лице, своей остротой заставляя опускать глаза, то ли что–то еще… Внешнее сходство создавал, пожалуй, только шрам, как и у Терсита, косо перечертивший правую щеку.
Кей особенно заинтересовал Ахилла, и он обрадовался, когда тот, не ожидая приглашения Приама, последовал за ними на террасу и бесцеремонно уселся в одно из резных ореховых кресел. Между ним и Гектором тут же разгорелся спор, можно ли троянскому герою самому показать своему гостю дворец, а потом проехать с ним в колеснице по улицам Трои.
Когда царский лекарь неожиданно обратился к нему за поддержкой, ошарашив вопросом: «Я прав, Ахилл?», базилевс растерялся:
— Но… я же не лекарь, как ты, уважаемый Кей! — воскликнул он. — И как я могу судить о том, в чем ничего не понимаю?
— О! Это уже неоправданная скромность! — вскричал перс, хлопая в ладоши, как часто делал в порыве восторга или удивления, — Это ты–то не лекарь, богоравный? Да я бы в жизни не излечил такую рану! В жизни бы не излечил… Да–да, знаю, знаю: ты скажешь: это было не твое искусство, а действие волшебного снадобья. Но и его надо уметь применять, это первое. А второе — разве только этим ты спас Гектора? Все приемы лечения, пища, питье, которые ты ему давал, повязки, растирания, — все это проявление высокого искусства, и я горд тем, что общаюсь с тобой, учеником великого Хирона, о котором я слышал столько рассказов и преданий. Кстати, об этом снадобье мне тоже доводилось слышать — о нем ходят легенды. Скажи: у тебя не осталось ни капельки этого эликсира?
Ахилл с сожалением покачал головой:
— Увы! Я даже бутылку ополоснул, растворяя последние капли зелья, чтобы Гектор и их выпил. Я боялся, что не хватит. Гектору было еще очень плохо, и я…
— Это я тоже знаю! — тут глаза Кея вспыхнули, и лицо сразу стало другим — уже не насмешливым и не надменным. — Пожалуй, ты сам удивительнее этого снадобья, удивительнее своего учителя Хирона, удивительнее нас всех! Да не смотри на меня с таким гневом — можешь обижаться, я не боюсь твоего гнева. Именно тебя мне хотелось бы изучить — больше, чем всякие там зелья и рецепты, только вот изучать души я не умею… Это же нужно, чтобы в одном человеке соединилось одновременно столько дикости и дряни и столько совершенного, кристаллического неприятия зла! Между прочим, твои достоинства ведь одновременно и недостатки: они должны страшно мешать тебе и в конце концов могут тебя погубить.
— Не каркай, умнейший! — вмешался Гектор. — Раньше тебя погубит твой невыносимый язык.
— Пока я штопаю ваши раны, вправляю вывалившиеся кишки, заделываю проломленные черепа[6], сращиваю сломанные кости, — меня вряд ли что погубит! — усмехнулся лекарь. — Да, да, да, слышал, слышал — вы заключаете мир! Свято верю, что это случится, и великий Ахурамазда[7] будет на вашей стороне. Ну и что: через пару–другую лет вы обязательно затеете новую драку с кем–то еще… Надеюсь, не на двенадцать с лишним лет! Так или иначе, я здесь живу двадцать лет и без работы не сидел долго. Но вся наша болтовня началась с того, что я спросил великого Ахилла, можно ли, по его мнению, великому Гектору ехать с ним в колеснице по всему городу… Наш Гектор, прошу заметить, едва–едва встал на ноги!
— Гектор, а может быть, и правда, не надо? — спросил Ахилл.
— Я сам решаю! — уже почти резко ответил тот.
И, повернувшись к Кею, произнес по–персидски:
— Я позвал его в Трою, я ручался ему за своих соотечественников, и пока он здесь, я буду рядом с ним.
— Но ты уверял, что от троянцев мне нечего ждать дурного! — возразил Ахилл. — И разве не может сопровождать меня кто–то еще из царской семьи?
— О! — ахнул Кей. — Ты еще и знаешь персидский!
— Нет, — Ахилл смутился. — Не знаю. Просто пока еще понимаю что–то… Хирон учил меня персидскому языку, говоря, что это один из древнейших языков Ойкумены, и его знание может в будущем помочь мне, если я вздумаю изучать древние науки или поэзию.
— Хм! — лекарь был польщен, но сумел скрыть это. — Жаль, что мне вряд ли доведется увидеть Хирона…
— Как бы то ни было, — вновь вмешался Гектор, — я сам поеду с Ахиллом, и никто меня не остановит. По дворцу пускай с ним пройдется кто–то другой, я готов это время отдыхать. Но в город мы поедем вместе.
— Прекрасно! — вскричал лекарь. — Последствия будут, по крайней мере, не на моей совести. Я сделал все, что мог. Тогда сейчас же отправляйся в постель, шлемоблещущий, сейчас же!
— Хватит приказывать мне! — взревел, не выдержав, Гектор. — Ты что, за сорок без малого дней позабыл, кто я?!
— Да этого я и за сорок лет не забуду… — пожал плечами Кей. — Но и ты не забудь, что я — царский лекарь, и царь не простит мне, если я допущу, чтобы тебе стало хуже.
— Хватит вам! — вмешался Приам, подходя к ним с кистью винограда в одной руке и большим сердоликовым кубком в другой. — Гектор, надеюсь, что я пока еще смею тебе приказывать… Ступай отдыхать, если хочешь ехать с Ахиллом. Найдется, кому проводить по дворцу нашего великого гостя. Я сам готов сопровождать его.
— Тебе это будет, пожалуй, нелегко, — заметила, подходя к ним, Гекуба. — Ты не спал ночь, муж мой, и перед этим были тяжелые дни и трудные испытания. Если позволишь, я покажу Ахиллу наш дворец.
— И я, если можно, — вмешался сидевший неподалеку в одном из кресел Полит, второй (из уцелевших) сын Приама и Гекубы. — Я, кажется, знаю историю дворца лучше всех его обитателей — не зря столько о нем читал.
Политу сравнялось двадцать четыре года. Он был великолепно сложен, как все без исключения Приамиды, но больше, чем на голову, ниже Гектора и на полголовы ниже Деифоба и Париса. Как и Гектор, Полит знал пять или шесть языков, изучал историю и помнил наизусть уйму стихов, которые всегда умел к месту прочесть. При этом он был отважным воином. Но год назад, после тяжелой раны, Полит стал прихрамывать, и сражаться ему теперь было трудно.
— Решено! — отозвался Приам на предложение жены и сына. — Идите и покажите нашему гостю дворец. Иди и ты, Кей, я думаю, твою аптеку, кроме тебя, никто не покажет, как надо.
— Да я туда никого и не пущу, иначе как со мною! — воскликнул лекарь. — Как велишь, царь. Тем более что мне только в удовольствие лишнее время пообщаться с Ахиллом.
Глава 4
— …А это — самая древняя часть здания. Ей более семисот лет, и зал, в который мы вошли, за все это время ни разу не перестраивали и не изменяли в нем ничего. Прежде всего потому, что это невозможно. Он называется «зал титанов».
— Ничего себе! — только и произнес Ахилл, оглядываясь по сторонам. — Да, здесь только титанам и жить…
Действительно, зал, в котором они оказались, мог поразить кого угодно. И не только своими размерами — он был раза в три больше главного зала дворца, где они обедали. Но после светлых, побеленных и расписанных нежными красками коридоров и террас, залов и комнат, драпированных драгоценными восточными тканями либо украшенных вазами и статуями дивной совершенной работы, после лестниц, отделанных мрамором и бронзой, со светильниками, отлитыми в виде человеческих фигур или красивых растений, после внутренних дворов и двориков с водоемами, спрятанными под сенью жасмина и олеандров, с плавающими в них белыми и розовыми водяными лилиями, после уютных покоев с резной мебелью, покрытой дорогими и изящными инкрустациями, после обилия ароматных цветов, оживляющих все это великолепие, — после всего этого «зал титанов» потрясал своей незыблемой строгостью, геометрической простотой и холодной, почти угрюмой торжественностью.
Это было вытянутое прямоугольное помещение, длиной локтей в сто двадцать, в два раза меньшей ширины и высотою около сорока локтей. Все — стены, пол, свод — было сделано из громадных плит светло–серого камня, очевидно, известняка. Плиты были размером восемь на четыре локтя каждая и, судя по выступающим в углах ризалитам[8], толщиною в два локтя… Свод, а точнее, ровный плоский потолок, пересекали восемь рядов каменных балок, которые опирались на два ряда прямоугольных колонн из того же камня. В каждом ряду их было по двадцать. Окна шли вдоль одной из стен, но их было мало для такого огромного помещения — всего шесть, и в зале царил загадочный полусумрак. Идеально отполированный камень тускло блестел и гулко отражал шаги.
В «зале титанов» не было почти никаких украшений, только высокие бронзовые светильники в виде широких чаш, поставленных на круглые столбики, да две бронзовые статуи в начале зала и в конце. Они изображали Крона — отца Зевса, царя богов, и его жену титаниду Рею.
— Невероятно! — прошептал Ахилл, запрокидывая голову и разглядывая потолок. — Да ведь такую плиту не поднимут и пятьдесят человек! Как их туда взгромоздили? И чем они скреплены?
— Их поднимали и укладывали с помощью особых механизмов, — пояснил Полит. — Секрет этих механизмов сейчас утрачен, хотя подъемники для меньших тяжестей сооружают и наши архитекторы. А вот особо прочный скрепляющий состав делают и теперь — в обычную смесь песка, глины и воды добавляется древесный клей и яичные желтки[9].
— И вся чудовищная масса потолка удерживается на этих сорока колоннах? Вид у них могучий, и все же…
Ахилл стукнул кулаком по одной из прямоугольных колонн и снова глянул вверх.
— Ой, не делай этого! — воскликнул Полит. — У тебя, пожалуй, хватит силы ее свалить, и тогда…
Базилевс расхохотался. Он видел, что Полит искренне верит в его сверхъестественную силу, и ему это польстило.
— Ну что ты, это невозможно! — воскликнул он. — И не на одной же колонне держится весь свод…
— Представь себе, это именно так!
Приамид серьезно посмотрел на базилевса, поймал его изумленно–недоверчивый взгляд и пояснил:
— Свод держится на сорока колоннах. Но главную опорную силу имеют только четыре центральные. Возле одной из них ты стоишь. Если свалить любую из всех прочих тридцати шести колонн, то, в худшем случае, рухнет одна из балок и часть плит. Но конструкция балок так устроена, что если упадет только ОДНА колонна из четырех центральных, причем ЛЮБАЯ из них, тогда разом рухнет весь свод зала. Это предание о «зале титанов» у нас было известно всегда, а уже при царе Приаме один из архитекторов проверил эти расчеты и подтвердил, что так оно и есть. Поэтому не бей, пожалуйста, по этой колонне: известняк довольно мягкий камень, а твой кулак и стену расшибет…
— И тогда мы все погибнем! — невольно нахмурившись, проговорил Ахилл. — А зачем это сделано?
Полит лишь развел руками, и вместо него ответила Гекуба, до сих пор почти все время молчавшая:
— Мы не знаем, что задумывали наши предки, создавая это невероятное сооружение. Быть может, то была грандиозная ловушка для возможных врагов, вздумай они захватить дворец. В любом случае, разрушить зал извне нельзя, и тот, кто разобьет колонну, действительно, погибнет сам…
Ее низкий и глубокий голос здесь, под этими сводами, среди громадного пустого пространства, звучал особенно сильно и красиво. Ахиллу нравилось слушать, как она говорит, так же, как нравилась ее плавная, легкая походка — она будто шла по воздуху, — ее движения, исполненные молодой, уверенной силы и изящества, ее лицо, затененное дымчатым золотистым покрывалом.
Что–то в Гекубе неведомым образом притягивало его, что–то, вовсе не связанное с ее женской красотою — Ахиллу никак не могла понравиться женщина, которая была двадцатью семью годами старше него. То было влечение, похожее на неосознанную тоску — он испытывал грустную нежность, непонятно чем вызванную. Ему было приятно, когда Гекуба с ним заговаривала, когда она шла рядом с ним, когда смотрела снизу вверх большими светло–карими глазами.
Они путешествовали по дворцу вчетвером (считая лекаря Кея, который все время отставал, исчезал, а потом вновь нагонял их). Но по дороге к ним то и дело присоединялся либо кто–нибудь из Приамова семейства, либо любопытные придворные, или рабы, которым тоже страшно хотелось поближе рассмотреть Ахилла. Они находили повод с чем–нибудь обратиться к царице или к Политу, а то предлагали поднос с бокалами подслащенной медом воды, или просто делали вид, что идут по своим делам и пройти часть пути вместе с царицей и ее гостем им пришлось чисто случайно…
Самые юные из Приамидов — Троил и Поликсена, появились будто из–под земли и уже не отставали, будучи уверены, что их не прогонят.
— Поликсена у нас самая маленькая, младшая, — небрежно сообщил Полит. — Ей все прощается, все позволяется. Вот она и вытворяет иногда все, что захочет. Поликсена, тебе не кажется, что это невежливо?
— А при чем тут я? — черные кудряшки Поликсены возмущенно запрыгали по плечам. — Я же с Троилом. Он все и решает.
— Вали на меня, вали! — буркнул мальчик. — Вот так войны и начинаются…
Выйдя из «зала титанов», они спустились на первый этаж.
Дворец Приама, единственный во всем городе, был трехэтажным, тогда как прочие дворцы и дома знати состояли из двух этажей, а вся остальная Троя была одноэтажной. Он представлял собою в плане пять прямоугольных зданий, среднее из которых выступало вперед. Это была центральная часть дворца, украшенная двумя портиками — один над другим, и ведущей к ним лестницей, отделанной дорогим желтым мрамором. Сам дворец был снаружи почти весь белый, только фриз и некоторые простенки украшали орнаменты и фрески. Прямоугольные крылья здания имели внутренние дворы и пристройки, их соединяли крытые галереи, а внутрь каждого двора выходили террасы. Внутренние дворы представляли собою прекрасно ухоженные садики, где росли, кроме всего прочего, и фруктовые деревья — их плоды постоянно пополняли запасы дворцовой кухни.
Правое внешнее крыло отличалось тем, что, единственное из всех зданий, было двухэтажным. «Зал титанов» располагался на втором этаже, первый занимали оружейные склады, кладовые и два больших винных погреба. Низкая галерея вела оттуда в первый этаж соседнего крыла, и тут Ахилла ожидало новое потрясение — за солидной, орехового дерева дверью располагалась знаменитая Троянская библиотека. Громадное помещение, в котором рядами выстроились массивные многоярусные полки, само по себе уже вызывало трепет. Полки были заставлены и заложены снизу доверху свитками и дощечками, таившими в себе бесценные сокровища человеческой памяти…
— Здесь письменные свидетельства, собранные за тысячу с лишним лет, — говорил Полит, ласково прикасаясь к деревянным опорам, трогая края полок. — Тут и пергаменты, и восковые таблички, которые нужно беречь от пыли, от излишнего тепла, чтобы воск не стал оплывать, от неосторожных рук… Тут и папирусы — хрупкие листы, которые без должного хранения не будут жить долго. История этой земли и других земель, подвиги героев, открытия мудрецов и путешественников, исследования лекарей, свидетельства о самых невероятных событиях — все написанное, что попадало на нашу землю за тысячу лет существования Трои, за время путешествий троянцев во все концы Ойкумены, за время торговых и военных сношений ее с другими странами и землями, — все собиралось и хранилось здесь. Никто уже не сможет теперь сесть и прочитать это за одну жизнь, даже владея всеми семью–восемью языками, на которых все написано. Но тем, кто будет жить потом, это хранилище может оказать великую помощь в постижении тайн, быть может, забытых, как забыт секрет создания «зала титанов». А ведь как знать? Чертежи неведомых нам механизмов тоже могут храниться где–то здесь, и кто–нибудь найдет их, и они станут великим открытием нового времени… Или над ними посмеются, если к тому времени люди научатся создавать приспособления куда более могучие и совершенные. Правда, интересно?
Его глаза сияли. Он был влюблен в библиотеку, и на миг в душу Ахилла закралось что–то похожее на зависть. Он подумал, что только эта любовь, только эта страстная приверженность к вечному, к памяти, к великим делам прошлого и настоящего, может чего–то стоить, во всяком случае, здесь, вокруг них, было настоящее бессмертие… Или это тоже иллюзия?..
— Если бы было время почитать! — воскликнул он невольно и покраснел.
— Так будет еще! — вскричал Полит и улыбнулся. — Вот наступит, наконец, мир, ты приедешь в Трою… ну, потом, побывав дома… И я тебе покажу самые интересные свитки и таблицы, и воспоминания наших мудрецов! Я и сам больше всего на свете хочу зарыться сюда по уши. Написать историю Троады, может быть, описать все войны, которые здесь бывали. И про тебя, Ахилл, я многое хотел бы написать.
— Представляю себе! — воскликнул герой.
— Не представляешь… Я знаю, что ты — необыкновенный человек. Но хотел бы написать обо всем том необыкновенном, что мы все в тебе увидели. Веришь, я и раньше думал, что ты можешь сделать что–то совершенно не такое, как делают люди! То есть… Словом, что–то, что не по нашим законам и привычкам. Понимаешь?
— Нет! — честно сказал Ахилл.
— И кто бы понял тебя, Полит, если ты выражаешь свои мысли так возвышенно и так туманно, что за туманом их трудно разглядеть? — вмешался вновь возникший в коридоре за их спинами Кей. — А вот и мое «царство». Моя аптека. Прошу!
И царский лекарь указал на крепкую деревянную дверь, к которой они в это время подошли. В стенной нише неподалеку от нее стояла на возвышении бронзовая статуя Аполлона, державшего в правой руке большую плоскую чашу[10].
Небольшие размеры двери невольно заставляли думать, что и помещение за нею невелико. Поэтому Ахилл едва не ахнул (в который раз за этот день), увидав громадных размеров комнату. Ставни на окнах были закрыты, и ее освещали массивные светильники. Комната была уставлена высокими ларями, полками и столами, на которых чего только не было! Глиняные и алебастровые чаши и сосуды, кувшинчики и горшочки самой различной формы, пустые либо чем–то заполненные и тщательно закупоренные пробками, а иногда и запаянные воском. Пучки трав, кореньев и цветов, плоды, свежие и сушеные, также сложенные в сосуды и корзинки, что стояли иногда и на полу — но каменный пол аптеки был чище самой чистой ванны… Столы были частью деревянные, частью — мраморные, но были и столешницы из простого полированного камня. На таких красовались жаровенки, а над жаровенками что–то варилось и кипятилось в небольших сосудах, и возле них хлопотали двое молодых людей, при появлении царицы отложивших ложечки и пучки трав и низко поклонились.
— Это мои помощники — Кандилл и Мелланип, — представил их Кей. — Оба — отличные лекари, но больше смыслят в ранах и швах, чем во всяких болезнях. Их учил не я, а война… А вон за теми столами обычно работают женщины — перебирают травы, подбирают по моим указаниям составы для разных лечебных целей. Сегодня царем объявлен праздник, и я отпустил их. А их работа бесценна! Вот, например… — он взял с одного из подоконников маленький круглый горшочек. — Это сложная смесь нескольких трав, пчелиного воска и самшитового мха, настоянная на уксусе. Средство представляет собою густую кашицу, которую мы наносим на раны, чтобы не допустить их воспаления и нагноения. С помощью этого состава можно очистить рану от гноя и ускорить ее заживление, хотя, разумеется, его свойства не идут ни в какое сравнение с волшебным действием того зелья, что было у тебя, Ахилл. Здесь, — Кей указал на широкий мраморный стол, — женщины нарезают полоски чистейшей ткани для бинтов и делают пластыри с помощью птичьего клея. Я исследую и свойства некоторых снадобий, указанных в старинных рецептах, и порою прихожу к выводу, что в них нет никакой целебной силы, а их якобы замечательные особенности — не более, чем плоды древних суеверий. На полках и в ларях хранятся самые ценные смеси трав, а также рецепты и инструменты. На каждом ларе висит пергамент с перечислением того, что в нем лежит, а внутри — указания, как этим пользоваться.
— Как интересно! — искренно воскликнул Пелид. — Я слыхал об аптеках, но никогда их не видывал… А почему ставни закрыты? Ведь сейчас день.
— День, и на улицах полно пыли, которая может попасть внутрь и все нам перепортить, — ответил Кей. — По утрам и вечерами мы отворяем ставни — но, видишь, на окнах еще и решетки. Это затем, чтобы сюда никто посторонний не забрался.
— Посторонний?
— Ну да, — кивнул лекарь. — У меня ведь и яды хранятся, и… здесь много чего есть. Зачем же мне дрожать над каждым ларем? Мало ли, кому что взбредет в голову?
Покинув аптеку, Гекуба и ее спутники вновь поднялись на второй этаж дворца, но уже в другом его крыле.
Здесь снова было светло и нарядно. Широкий, расписанный сценами охоты коридор вывел в длинный белый зал, весь уставленный мраморными статуями богов и высокими цветными вазами, затем — мраморная лестница, но она вела не на другой этаж, а в центральную часть дворца. Один из ее залов был без окон и освещался огромным отверстием в потолке, под которым был расположен мраморный бассейн.
— А третьего этажа там разве нет? — спросил Ахилл.
— Нет, там терраса, — ответила царица Гекуба. — Она заканчивается как раз над этим отверстием. Но когда идет дождь, из промежутка между ее перекрытиями выдвигается деревянный настил и прикрывает люк. А теперь… — тут она улыбнулась своему гостю. — А теперь — тронь воду рукой!
Ахилл потрогал и изумленно посмотрел на царицу. Вода была теплой!
— Что это? Кто–то ее нагревает?
Гекуба засмеялась.
— Ну, что ты! Это просто вода из горячего источника. Он находится в горах, в девятнадцати стадиях отсюда.
— В девятнадцати стадиях?! — переспросил Ахилл. — Это значит, за пределами стены?! Но…
— От источника проведен подземный акведук[11] – это такой небольшой канал, глиняная труба, точнее — десятки соединенных между собою труб. По ним вода из горячего ключа течет во дворец. По пути она, конечно, охлаждается, но не так сильно — глина хорошо сохраняет тепло. В бассейне есть отверстие для стока воды, так что она все время обновляется. И она всегда теплая. Мои сыновья до сих пор обожают здесь купаться, как любили это делать, когда были маленькими… Троил, что ты делашь?!
— Подтверждаю твои слова, матушка! — закричал мальчик и, как был, в праздничном, белом с красной оторочкой хитоне, в сандалиях, кинулся в воду.
— Вот сумасшедший мальчишка! — закричала царица, кажется, по–настоящему рассердившись. — Ты что же это позоришь нас при нашем госте?!
— Я ничего плохого не делаю! — отозвался юный озорник, барахтаясь посреди бассейна. — Разве это позор, матушка, что твои сыновья любят чистоту? Уф! Поликсена, что ты стоишь? Иди ко мне! Можно подумать, ты сюда никогда не ныряла!
— Отстань от меня! — воскликнула царевна, краснея. — Только этого мне и не хватало… Скачешь в воду, как лягушка, да еще в одежде!
— А где ты видела одетых лягушек, сестра?! — завопил Троил и брызнул в девочку пригоршней воды.
— Хватит! — теперь Гекуба говорила, не повышая голоса, но так строго, что у шалуна сразу пропала охота продолжать свои выходки. — Живо вылезай и ступай переодеваться. Ты понял?
— Да, мама, прости!
Троил выбрался из бассейна и, оставляя на полу лужи и ручейки, убежал в один из отходивших от зала коридоров.
— Странно! — тихо проговорил, между тем Полит. — Троилу скоро шестнадцать. Он вырос во время войны. И именно он из всех нас самый смешливый и озорной. Я не могу этого понять…
— Что тут непонятного, Полит? — пожала плечами царица. — Он такой не потому, что война, а просто потому, что он такой. Такого я родила.
И, посмотрев на Ахилла, добавила:
— Они все разные. Все мои сыновья. Их ведь было куда больше! Но чем–то они друг на друга похожи. Только Парис не похож на них всех…
Произнеся эти невольно вырвавшиеся слова, она поспешно поправила на голове покрывало и своим скорым шагом, легким и твердым одновременно, пошла к выходу из зала.
Глава 5
Верхнее здание храма Астарты, пустое, темное, строгое, вызывало ощущение неразрешенного вопроса. Здесь имелось некое подобие алтаря, но его девственная чистота сразу наводила на мысль о подлоге, о каком–то искусственном изображении вместо алтаря подлинного.
Так оно и было. В настоящий храм Астарты вела длинная каменная лестница, которая начиналась за ложным алтарем. Она спускалась вниз и вниз и завершалась узким порталом, за которым открывалось низкое, но просторное помещение. Его освещало не меньше сотни бронзовых светильников. Трепещущий свет отражался в черном мраморе стен и пола, тонул в таинственных нишах, где тускло обрисовывались непонятные статуи — то ли людей, то ли животных. Главная статуя храма — фигура Астарты, смутно проступала позади высокого алтаря. Ее руки до локтей были обвиты змеями, которых она держала за шеи, по две в каждой руке. Еще одна змея свисала с шеи мрачной богини, и ее разверстая пасть зияла над самым алтарем, так что в неверном свете казалось, будто капли яда сочатся на жертвенный камень. Опущенное лицо бронзовой Астарты, близко посаженные глаза, уставленные в одну точку, — все вызывало трепет, наполняя душу страхом.
Шаги отдавались от сводов и стен храма глухо, но многократно, будто шел не один человек. По мере приближения к алтарю звук шагов становился четче, и иллюзия пропадала.
Вошедший — высокий мужчина, закутанный в длинный плащ, остановился, не дойдя до алтаря шагов двадцать и не крикнул, а негромко позвал:
— Лаокоон!
Казалось, его зов нельзя было услышать и в десятке локтей. Однако в темной нише позади статуи произошло какое–то движение, мелькнул свет, и из невидимой двери показалась фигура человека. Светильник в его высоко поднятой руке освещал контуры сильного мужского тела, задрапированного темно–синей хламидой. Из тьмы все яснее проступало лицо жреца — резкое, спокойное, со сросшимися черными бровями и глубоко посаженными темными глазами. Недлинная борода обрамляла это лицо, поблескивая густой проседью, красиво подчеркивая мягкую смуглоту щек.
Жрец Астарты медленно обошел статую. Он всматривался в полумрак, не желая ошибиться: слух уже подсказал ему, кто произнес его имя, но он хотел увериться, что не ослышался. Наконец, его губы раздвинулись в улыбку.
— Да будет мир в твоей душе, царевич Парис! Чего ты хочешь от богини?
При этом Лаокоон поднес свой светильник почти к самому лицу молодого человека. Обычно покрытое свежим румянцем, это лицо на сей раз показалось жрецу Астарты бледным. Оно даже как будто немного осунулось, а глаза покраснели, словно от бессонной ночи. Светлые волосы, всегда заботливо расчесанные и завитые ловкими руками рабынь, были в некотором беспорядке — кокетливые локоны развились и не благоухали, как прежде, драгоценными благовониями. Даже оделся Парис проще обычного: темные, без отделки и украшений, хитон и плащ, сандалии с высокой шнуровкой. Только пояс из узорной змеиной кожи с золотыми бляшками да сдвинутая на затылок фригийская шапочка с небольшой золотой пряжкой оживляли этот наряд.
— Я пришел не докучать великой богине, Лаокоон, — ответил Парис на вопрос жреца. — Мне нужно поговорить с тобой.
— Говори.
Парис передернул плечами.
— Нас здесь никто не услышит?
— Здесь никого нет, — ответил жрец. — Мои сыновья в городе, я отпустил их. Ведь сегодня — праздник. Так повелел твой отец.
— Да, — голос царевича выдавал одновременно злобу и горечь. — Да, праздник. Только не у меня.
Лаокоон молчал, все так же держа светильник у самого лица Париса, и тот поспешно добавил:
— Только не подумай, что я не радуюсь спасению и возвращению моего брата!
— Именно это я и думаю, и именно так оно и есть! — вновь улыбнулся Лаокоон. — Во всей Троаде найдется, быть может, с десяток человек, которые не любят Гектора, и один из них — ты, блистательный Парис!
— Это неправда! — резко произнес молодой человек. — Да, я не обожаю его так, как многие другие троянцы, но я понимаю, что он — величайший герой, и восхищаюсь им. Это он меня не любит. Но дело и не в нем. Я не могу радоваться вместе со всеми, потому что вскоре меня ждет позор! И ты, служитель великой Астарты, хорошо это знаешь.
— Я знаю, что в условия мира, который обсуждали Приам и Агамемнон, входит непременное возвращение брату Агамемнона его жены, — спокойно сказал Лаокоон.
— Это — моя жена! — вскрикнул Парис, заливаясь краской и топая ногой, так что звук отозвался во всех углах храма и в нишах стен, будто разом затопали с десяток человек. — И я не могу так спокойно отдать ее! Не могу!
Лаокоон усмехнулся.
— Елену ты любишь еще меньше, чем Гектора, царевич. До чего же доходит твоя гордость, если ты готов восстать против своего отца ради того, чтобы сохранить нелюбимую женщину? Она же не нужна тебе.
— Мне нужно, — глухо проговорил Парис, — чтобы моя честь не была поругана… Я — сын царя и не могу этого допустить.
— И чем Астарта может тебе помочь?
Царевич вновь огляделся, боясь, что их могут подслушать. Но храм был действительно пуст.
Тогда молодой человек снял с левой руки и подал Лаокоону браслет, блеснувший в полосе света тысячей искр.
— Это — мой дар богине.
Лаокоон взял браслет и повертел его перед светильником. Он был из прекрасного темного золота, массивный и толстый, весь усыпанный мелкими изумрудами. Среди их россыпи выделялись два крупных изумруда и между ними большой, дивной огранки бриллиант.
— И что, мне сжечь его на алтаре вместе с жиром и внутренностями жертвенной овцы? — не скрывая насмешки, спросил жрец. — Астарта не носит золотых браслетов, Парис, — в недрах Тартара они не смотрятся. Я спрашивал, чего ты хочешь от богини, но вынужден изменить вопрос и спросить прямо: чего ты хочешь от меня?
— Пускай богиня даст отцу и другим какое–нибудь страшное знамение, — прошептал Парис, не без трепета поглядывая на статую. — Пускай она скажет, что в случае, если Елену вернут Менелаю, на Трою обрушатся самые жуткие бедствия! Пускай отец удвоит дань, но выговорит как условие, что Елена останется здесь.
Лаокоон поднял светильник выше и еще пристальнее вперил свои темные глаза в лицо красавца. Под этим взглядом Парису вдруг стало холодно.
— Ты считаешь, — наконец, проговорил жрец, — что мы сами говорим за богиню? Делаем за нее предсказания, вещаем ее волю? Да?
Его голос звучал грозно.
— Я не считаю так… — произнес Парис, чуть отступая от Лаокоона и стараясь отвести глаза от его горячего взгляда. — Но… но ты же можешь это сделать!
— И тогда может возобновиться война, — сказал жрец. — Ахейцы не согласятся оставить Елену.
— Да зачем она им? — воскликнул царевич, вновь топая ногой и вызывая гулкое эхо. — Она им нужна еще меньше, чем мне! Но я буду опозорен, а имто только сокровища нужны! В конце концов, пусть богиня скажет, что Елена должна быть принесена ей в жертву… Вот! Тут уже и ахейцам придется смириться.
— И ее смерть тебя не огорчит?
— Менелай все равно убьет ее, если получит в свои лапы! — хрипло сказал Парис. — А так она не достанется никому! Сделай это, жрец! Я принесу тебе еще много золота и камней! Послушай, это ведь будет честно… Из–за пророчеств твоего отца моя мать когда–то едва не убила меня! Справедливо будет, если ты сейчас мне поможешь.
Лаокоон снова засмеялся.
— Ну что же… — его голос звучал очень спокойно. — Я бы согласился, пожалуй… Но, что если богиня все же захочет явить свою волю сама? А? Давай спросим ее.
Парис содрогнулся.
— Но… но если она?..
— Если она скажет то, чего ты не хочешь услышать? — произнес жрец. — Ты, значит, готов обрушить ее гнев на меня, но не на себя. Хочешь заставить меня солгать?
— Твой отец, жрец Адамахт делал это, я знаю! — крикнул Парис. — И ты это делаешь.
— Я — нет, — покачал головою Лаокоон.
— Я не верю тебе!
— Верь или не верь, это дело твое. Но все–таки, давай спросим богиню, надо ли удерживать Елену. Если ее ответ совпадет с твоим желанием, мне останется только высказать волю Астарты посуровее и пострашнее, а это не такой уж грех, — усмехаясь, предложил жрец. — Ну что, согласен?
— Нет! — резко ответил царевич.
— Вот оно! — Лаокоон взмахнул рукой, в которой держал светильник, и тени заметались вокруг него, как разбуженные летучие мыши. — Вот! Ты не просто просишь меня солгать. Ты знаешь, что исполнение твоего желания может привести только к несчастью, только к новым бедам для Трои. И ты готов на это пойти, лишь бы тебя не осрамили перед всем городом — не отобрали у тебя женщину, которую ты украл у ее мужа вместе с золотом и драгоценными побрякушками. Ты даже гнева богини не боишься… Или думаешь, что Афродита вступится за тебя?
— Ты отказываешься? — тихо спросил Парис.
Жрец взвесил на ладони драгоценный браслет и спокойно вложил его в руку царевича.
— Возьми. Да, я отказываюсь. В свое время лжепророчества моего отца уже принесли царскому роду и всей Троаде страшные бедствия. Я не хочу умножать их. И тебе советую опомниться и не идти против судьбы. Ты слишком дерзко оскорбляешь богов.
Молодой человек опустил голову. Его лицо совсем потемнело.
— Я не думал, что ты так труслив, жрец.
— Я храбрее тебя, — покачал головой Лаокоон. — Я не боюсь правды.
— Ты уверен, что прав? — в голосе Париса прозвучала почти не скрываемая злоба.
— Да, я уверен. Не то не отказался бы взять вещицу, которая стоит половины моего храма.
— И ты не боишься? — уже совсем тихо проговорил царевич.
— Тебя? — жрец усмехнулся. — Нет, не боюсь. Ничего ты мне не сделаешь.
— Я? — Парис деланно расхохотался. — Да что ты! У меня и в мыслях не было… Но вот моя покровительница богиня Афродита может разгневаться на тебя — ты не хочешь помочь мне сберечь ее подарок.
— Ого! — тут уже засмеялся Лаокоон, и его смех раскатился по пустому помещению подземного храма так резко и гулко, что отразился от невидимых стен. — Вот, что мне, оказывается, угрожает… Ну–ну, Парис! И отчего же, раз так, Афродита сама тебе не поможет и не явит своей силы и власти? Для чего тебе помощь мрачной Астарты, коль скоро твоя светлая покровительница сама готова и, уж конечно, в силах воспрепятствовать твоему унижению? А ты не думаешь, что она давно отступилась от тебя и страшно гневается, видя, как ты обращаешься с ее даром? По твоим словам, прекраснокудрая богиня подарила тебе любовь Елены для великого счастья! Ты же изменяешь Елене с каждой красивой гетерой! Да, не скрежещи зубами — я это знаю, и многие знают. Нет, если Елена была тебе подарена Афродитой, то сейчас богиня в великой обиде на тебя.
Парис хотел еще что–то сказать, но бессильная ярость лишила его дара речи. Топнув ногой, молодой человек повернулся и бросился вон из храма. Когда он шел, вернее, почти бежал через верхнее помещение, какая–то тень отделилась от колонны и настигла его почти у выхода.
— Тебе не удалось подкупить Лаокоона? — произнес глухой и надменный женский голос.
Царевич обернулся, бешено сверкнув глазами.
— Дрянь! — закричал он, наступая на подошедшую к нему женщину. — Ты шла за мной! Ты подслушивала!
— Я не слышала ни слова, — сказала та. — Но я сразу догадалась, для чего ты пришел сюда. И для чего к такому простому наряду надел такой браслет… Ничего у тебя не выйдет. Боги не дадут тебе во второй раз принести Трое несчастье.
Краска сошла с лица Париса. Даже губы его побледнели. Он наклонился и прохрипел прямо в лицо женщины, не отступившей перед ним и не отстранившейся:
— Ты меня винишь?! Меня?! Но это еще вопрос, кто из нас виноват больше! И не смей упрекать меня, не смей следить за мною, или я… я…
— Я не снимаю с себя вины, — тем же глухим и низким голосом проговорила женщина. — И я тебя не упрекаю. Я только не хочу, чтобы ты до конца погубил себя, Парис! Прости…
Она отвернулась, прошла между витыми колоннами, за которыми прятался вход в мрачное святилище, и сбежала по боковым ступеням. Ее высокая фигура, закутанная в темное покрывало, мелькнула среди кустов кипариса, сандалии прошуршали по песку, и она исчезла.
— Будь ты проклята! — крикнул царевич уже в пустоту и тоже поспешил прочь от храма, словно опасаясь, что гнев страшной подземной богини, которую он оскорбил, может настичь его немедленно.
Глава 6
Колесница достигла верхнего города. Здесь улицы полого, но ощутимо уходили вверх и были много уже, чем внизу. В этой части Трои располагались дома и мастерские ремесленников и торговцев. Собственно, весь город был выстроен на трех естественных террасах огромного холма, но если две нижние террасы были абсолютно плоские, то верхняя представляла собой некрутой склон. Чтобы он не оползал и не осыпался, древние строители Трои укрепили его каменными стенами, проходящими параллельно краю террасы, и посадили вдоль этих стен кусты и деревья.
Въехав на неширокую площадку над одной из таких стенок, колесница стала. К этому времени стража, предусмотрительно расставленная Гектором по всему пути, сумела удержать и не пропустить вслед за царской повозкой толпу, которая вначале окружала едущих плотным кольцом и с восторженными криками сопровождала повсюду. Когда же улицы начали сужаться, воины ловко оттеснили и остановили народ, и Деифобу, который сам, с завидной ловкостью управлял колесницей, удалось прибавить ходу и совсем оторваться от толпы. Правда, и в верхнем городе немало людей выбегало навстречу повозке с возгласами восторга и приветствия, но здесь люди вели себя сдержаннее, да и места для большой толпы уже не было.
В просторной праздничной колеснице, совсем не похожей на обычную боевую, кроме Гектора, Ахилла и Деифоба, поместился еще Троил, ни за что не пожелавший остаться во дворце. Из них четверых стоять приходилось только вознице — вдоль бортов повозки были устроены неширокие, обитые кожей сидения. Эта очередная троянская роскошь понравилась Ахиллу, но он почти не пользовался ею: герой то и дело вставал, чтобы лучше видеть все, что являлось на их пути.
С площадки, на которой они остановились, под каменным поребриком стены, обсаженной густо цветущим жасмином, открывалась вся Троя — точнее, две нижние ее террасы и часть верхнего города.
Троя как бы выступала из пышной и обильной зелени огромного сада, но, тем не менее, рисунок ее улиц был отчетливо виден и поражал своей торжественной стройностью. Улицы двух нижних террас шли либо параллельно друг другу, либо лучеобразно, отходя от площадей, которых в городе было семь. Во всем этом был такой заранее продуманный порядок, что Ахилл невольно подумал, что заблудиться в Трое, должно быть, трудно.
Дома были либо каменные, либо сложенные из кирпича, но даже кирпичные стены украшали, как правило, каменные вкрапления, а по фризу наиболее богатых зданий обычно шла белая полоса краски, разрисованная цветочными или геометрическими узорами. В архитектуре преобладали два цвета: белый и коричнево–красный, и в сочетании с зеленью это было поразительно красиво.
Ахилл, поднявшись в колеснице во весь рост, смотрел и не мог поверить, что видит все это на самом деле. Этот город превосходил не только все, что он когда–либо видел, но и все, о чем он слыхал. Он привык к тому, что красота города, даже такого великого, как Микены, это — великолепие нескольких храмов и дворцов, все же остальное состояло из кривоватых домишек да вымазанных глиной лачуг простолюдинов, и в этом города ахейцев ничем друг от друга не отличались.
В Трое были красивы ВСЕ дома. Если нижний город был выстроен частью в два этажа (трехэтажным был лишь царский дворец), частью в один этаж, но добротно и нарядно, то в верхнем городе, сплошь одноэтажном, попадались и дома откровенно бедные. Но и они были кирпичные, и их простота тоже отличалась своеобразной красотою, а главное — они были густо обсажены кустами, эти кусты цвели, и убогость стен скрывалась за яркостью и ароматом жасмина, олеандра, диких роз, глициний и акаций. Здесь на улицу чаще всего выходила калитка в кирпичной или каменной стене да пара закрытых ставнями окошек, за стеною же был двор, в котором помещалась и мастерская, и садик с несколькими плодовыми деревьями, и кухня, где готовилась простая трапеза.
В Трое повелением царя был праздник, однако большая часть мастеровых все же работала — в верхнем городе мало кто мог себе позволить надолго забросить дела. Из–за оград слышались порою удары молота, либо скрип ткацкого станка, либо тихое жужжание вертящегося гончарного круга.
— Вон, видишь дым? — Гектор, сидевший рядом с Ахиллом на неширокой скамье колесницы, махнул рукой вправо. — Там кузница. Их в городе одиннадцать. Все сегодня отдыхают, а упрямый оружейник Пандар за работой. А там — кожевники живут. И мастерские их там. Эта улица совсем узкая, мы по ней не проедем. А запах во–он оттуда чувствуешь? Хлеб пекут. У нас многие сами себя снабжают хлебом, но есть и несколько пекарей — мастера выпекать всякие вкусные вещи… Едем, Деифоб, едем. Поезжай вдоль террасы, чтобы можно было все осмотреть. А потом вверх, по улице золотых дел мастеров, к храму Гефеста.
Молодой человек тронул поводья, и повозка медленно покатила дальше. Когда она свернула на одну из улиц, к ней снова стали подходить люди. Но большой толпы уже не собиралось. Троянцы, в основном, мастеровые, радостно приветствовали детей Приама и их знаменитого гостя и чаще всего сразу отходили, пропуская колесницу. Впрочем, некоторых Гектор останавливал сам.
— Здравствуй, Динос! — махнул он рукой высокому, уже немолодому мужчине в кожаном фартуке. — Как твой старший сын?
— Ты не забыл, Гектор? — скупо улыбнулся тот. — Я благодарю богов — он почти поправился. И тебя благодарю: не прикажи ты своему придворному лекарю пойти в мой дом, сын не оправился бы от раны…
— Кей и сам пошел бы, — возразил Гектор. — Я только сказал ему о том, что Ламеонт тяжело ранен. Твой сын хороший воин. А в мастерской кто тебе сейчас помогает?
— Так ведь младшему уже двенадцать, — ответил мужчина.
— Это — наш лучший золотых дел мастер, — пояснил Гектор Ахиллу, когда они миновали мастерскую Диноса. — На войне он потерял уже двоих сыновей… Здравствуй, Мирна, здравствуй! Не кланяйся так низко — твое светлое покрывало испачкается в пыли. Как ты поживаешь?
— Мы терпим все ту же нужду, великий Гектор! — отвечала старуха, вышедшая из небольшого и бедного дворика. — Две мои невестки — обе вдовы, детей, если ты помнишь, девять человек, тесно… А дома нам не достроить. Ты говорил, что прикажешь помочь нам, но всем сейчас не до этого.
— Что значит, не до этого? — Гектор гневно нахмурился. — Я приказал, а им не до этого?! Или они об этом забыли, раз я погиб? Так я жив! Будь покойна, Мирна, теперь все устроится.
Чем дальше продвигалась царская колесница по верхнему городу, тем больше поражался Ахилл, как уверенно чувствует себя Гектор среди простых троянцев. Он помнил имена всех наиболее известных и уважаемых мастеров, знал, кто из них как живет и в чем нуждается. Люди подходили к нему не только с приветствиями и словами радости от того, что видели его живым, но и рассказывали о своих делах. Они говорили почтительно, но и с полной уверенностью, что имеют на это право. Гектор спрашивал о последних событиях, задавал точные, краткие вопросы, когда это было необходимо, обещал помощь.
На улице оружейников они зашли в одну из мастерских, причем Гектор отлично знал, какую выбрать. Он знал и имена двух братьев–оружейников, работавших здесь, и с гордостью показал базилевсу их работу. Прекрасно выкованные и с тончайшим искусством отделанные мечи, ножи, щиты, боевые доспехи, наконечники для стрел и копий, — все было необычайно красиво.
— Как бритва! — восхитился Ахилл, попробовав ладонью лезвие взятого наугад кинжала, который, едва герой извлек его из ножен, сверкнул, как белый лунный луч.
— Да, заточка хороша! — улыбнулся старший из братьев–мастеров. — И тут все такое…
— А рукоять из чего? — Ахилл постучал ногтем по белому твердому материалу. — Похоже на кость, но такая гладкая и чистая. И такая твердая!
— Это кость и есть, — пояснил Гектор. — Редчайшая, ее привозили сюда из Персии. Она необычайно ценится. Это бивневая кость слона. Слышал ты о слонах?
— Да, — кивнул Ахилл. — Хирон о них рассказывал и рисовал их. Но я не знал, что из их страшных зубов делают такие отличные вещи.
— Возьми кинжал в подарок, — сказал Приамид–старший, явно довольный впечатлением, которое произвела мастерская и великолепные творения оружейников — Катону и Арикону я за него заплачу.
— Ну уж нет, царевич! — воскликнул коренастый, смуглый и при этом великолепно голубоглазый Катон. — Мы с братом тоже хотим сделать подарок самому отважному и самому благородному из ахейцев. Тот, кто вернул нам Гектора, пускай бы забирал хоть всю мастерскую!
И он снова заулыбался, открывая в улыбке зубы, еще более белые и чистые, чем роскошная слоновая кость.
Улицу оружейников завершала маленькая площадь перед храмом Гефеста, покровителя мастеровых, а за храмом располагался огромный пруд, на удаленном берегу которого белела длинная стена, сплошь обвитая диким виноградом. За нею курился дымок, и тянуло нежным запахом копченого мяса, каких–то пряностей, уксуса.
— Ты не проголодался? — спросил Гектор своего гостя. — Тут как раз такое место, где можно утолить голод и заодно отдохнуть.
После обильного обеда во дворце Приама прошло уже не меньше пяти часов, однако Ахилл пока не чувствовал голода, во всяком случае, не стал бы ради еды прерывать эту волшебную поездку. Троя завораживала его все сильнее, вместе с восхищением все более и более вызывая непонятное чувство некоей внутренней связи, сопричастности, будто все здесь было ему не чужое. Он не думал, что когда–либо видел что–то подобное — такого просто не могло быть, но красота Трои отзывалась в нем радостью и нежной тоской, как услышанная издали песня, которая кажется знакомой. И герой хотел было ответить на вопрос друга отрицательно, но, взглянув на него, передумал. Он увидел, что щеки Гектора, с утра залитые румянцем, сейчас заметно побледнели, на шее и висках выступили капли пота. Губы героя все чаще сжимались в волевом усилии подавить слабость и боль, и было ясно, что опасения придворного врача Кея оправдались — тряская езда в колеснице не пошла на пользу еще не до конца оправившемуся от раны Гектору.
— Стыдно признаться! — проговорил Ахилл. — Вы все сочтете меня обжорой, но я и в самом деле не против что–нибудь съесть. Тем более что пахнет замечательно. А что там такое, Гектор?
— Харчевня, — Гектор увидел, что базилевс не понимает этого слова, и пояснил: — Ну, двор такой, где можно купить еды и прямо там поесть. Прежде в Трое их было два десятка, сейчас только три осталось, да и те не процветают. Приезжих в городе нет, а своим не на что ходить по харчевням. Вот мы и поможем одному из харчевников поправить дела!
Царевич отцепил от пояса и подкинул на ладони связку серебряных и золотых пластинок с отверстиями посередине. Ахилл еще раньше заметил ее и сперва подумал, что это какое–то украшение, но потом вспомнил: такие пластинки уже попадались ему среди боевой добычи. По словам пленных троянцев, у них в городе этими штуковинами расплачиваются за товар, равно, как в Египте медными, серебряными и золотыми кольцами.
* * *
— Вот так штука! — Михаил, забыв про вежливость, прервал Каверина, едва тот сделал небольшую паузу. — А мы–то до сих пор считали, что первые монеты в Древней Греции появились в седьмом веке до нашей эры. А это что же… на пять веков раньше, получается?
— Получается, — кивнул Александр Георгиевич. — Только это ведь не совсем Древняя Греция, Миша, о чем я уже не раз вам, лопоухим, говорил. Троада действительно была особой страной, своего рода Атлантидой Древнего мира, которая не тонула и не исчезала — а просто мало–помалу мир окружающих разрозненных полисов догонял и догонял ее в развитии языка и культуры. Тесно связанная с внешним миром, постоянно воюющая, торгующая, ведущая переговоры со всеми, от скифов до Египта и Персии, что очевидно, и очевидно не только из нашей рукописи — эта большая и богатая страна достигла развития не меньшего, чем тот же Египет, а в чем–то, возможно, большего. Но у Троады был, в сущности, один язык с ахейцами, явная этническая общность, а главное, несмотря на войны, их контакт был гораздо постояннее и гораздо глубже, чем с более близкими ей по развитию персами и египтянами. И поэтому исторически мы воспринимаем это государство Передней Азии совсем не азиатским, а греческим, и культуру его относим к Крито—Микенскому периоду древнегреческой истории, хотя на самом деле эта культура значительно древнее и, мне кажется, богаче Крито—Микенской. Да, их торговые отношения, даже внутригосударственные, уже достигали к тому времени такого уровня, что деньги просто должны были появиться. Так что примитивные монеты, увиденные Ахиллом, были, видимо, давно привычны в Трое, хотя ахеец и не понял сразу, что это такое…
— Удивительно! — прошептал Михаил. — Просто невероятно… Вот, и всякие питейные заведения у них были, харчевни. Вы сами придумали слово для перевода, Александр Георгиевич?
— «Харчевня» — то? — Каверин рассмеялся. — Но оно встречается в гораздо более поздних текстах на древнегреческом языке и переводится, как правило, именно этим словом — нам, русским, привычным. А ты правильно угадал, что заведение питейное, хотя до этого места в тексте я пока не дошел. Да, для развитого троянского общества была уже необходима такая вот «сфера обслуживания». Ну, давай же поглядим, чем там кормили!
И, подмигнув, профессор снова взялся за перевод…
Глава 7
В светлой стене, когда колесница к ней подъехала, обнаружилась не обычная калитка, а довольно широкие ворота. Можно было попытаться проехать в них, но Деифоб натянул поводья.
— Еще снесу столбы! — он спрыгнул на землю и стал аккуратно привязывать коней к специально вделанному в стену бронзовому кольцу — таких колец было несколько, хозяин, как видно, заботился о тех, кто приезжал к нему в повозках или верхом.
— Сартосуаро! — крикнул Гектор, проходя в ворота.
Это прозвучало как некое неведомое заклинание, однако это было имя, потому что в ответ тотчас донеслось:
— Иду, иду! Входите!
Они оказались в просторном дворе, в глубине которого белело низкое строение, должно быть, жилье, окруженное деревянной галереей. С кровли этой галереи тянулись толстые веревки, соединяющие ее с тремя рядами столбов, установленных вдоль двора и перекрытых тонкими балками. Все это — кровлю, веревки, балки, — густо оплетали виноградные лозы, создавая над обширным пространством довольно плотный шатер. Янтарные и темные кисти винограда, свисая с лоз, наполняли еще не остывший после дневного жара воздух густым пьяным запахом, который вблизи почти заглушал запах мяса и пряностей. Пять или шесть деревянных столов располагались в тени этого живого шатра, окруженные скамейками, тоже деревянными, покрытыми коврами из козьих шкур. Неподалеку виднелась кирпичная печь, от которой сочился полупрозрачный дымок. В рыжем жерле печи темнели, тоже похожие на виноградные гроздья, связки чего–то ароматного и аппетитного.
За одним из столов сидели трое воинов в доспехах и старательно кидали кости. Доспехи их, впрочем, были, где только можно, развязаны и расстегнуты, шлемы и оружие лежали на земле. На столе стоял кувшин, должно быть, уже почти опустевший, три стакана и тарелка с остатками лепешек и горкой рыбьих костей.
Больше во дворе никого не было.
Услыхав возглас Гектора и, должно быть, сразу узнав его голос, воины повскакали с мест, будто им за шиворот всыпали горячих углей. Вид у всех троих был растерянный и почти перепуганный.
— Что это значит? — проговорил Гектор, казалось, тоже растерявшись. — Как вы посмели уйти из караула?
— Мы сменились, великий Гектор! — пролепетал старший из воинов. — Еще два часа назад…
— Два часа назад смены караула не было, она была три часа назад, — резко бросил Гектор. — Часов поблизости нет, но я и по солнцу вижу, который час. И не стыдно тебе врать, Проний? Твой дом отсюда за две улицы, так неужто ты пошел бы в харчевню, не зайдя домой и не скинув доспехи, если бы и вправду был уже свободен от караула? Или будешь врать дальше и скажешь, что собрался потом зайти на площадь Ареса и поупражняться в стрельбе или метании копья? Ну?
Все трое опустили головы с видом отчаянного стыда, а Проний сказал еле слышно:
— Прости нас! Мы дежурим неподалеку, на западной стороне стены. Нас там много, мы и договорились, что соседний караул последит за нашим участком, пока мы выпьем по стаканчику, а потом мы их отпустим. Мы тут всего ничего… Праздник ведь сегодня, и перемирие…
— Достойное объяснение! — вспыхнул Гектор. Больше всего ему было стыдно, что все это видит и слышит Ахилл. — И как только мы с такой стражей двенадцать лет держим оборону! Вон отсюда все, и принесите жертвы богам: у меня просто нет желания разбираться с вами при моем госте. Еще узнаю о таком «договоре», мало вам не будет! Прочь!
Воинов точно вынесло ветром. Ахилл с великим трудом подавил желание расхохотаться, делая вид, что рассматривает двор харчевни.
А между тем с деревянной галереи донеслись шлепаюшие шаги, и перед царевичами и базилевсом появился среднего роста, полный и коренастый человек, в широком белом пеплосе, подпоясанном красным, с кистями, кушаком, в красно–белом головном платке, красиво оттеняющем и вьющиеся черные волосы харчевника, и его почти такую же черную физиономию.
— О–о–о! Какая честь для меня, недостойного! — он вскинул руки таким движением, будто собирался рвать виноград с пышных лоз у себя над головой. — Сам Гектор! Наш воскресший Гектор! И еще двое царских сынов, чуть не весь род Приамов! И… А это кто?
Он уставился на Пелида почти с таким же любопытством, с каким тот смотрел на него. Хирон рассказывал Ахиллу о чернокожих людях, но в реальности облик харчевника показался герою просто невероятным. Особенно изумил его блеск темной кожи — она блестела, словно полированное дорогое дерево.
— Это Ахилл, мой друг и мой гость, и ты давно об этом догадался, Сартосуаро, — сказал Гектор. — Как дела в твоей харчевне?
— Ну как, как? — теперь руки харчевника резко раздвинулись в стороны. — Что за дела сейчас, когда война длится уже столько лет? Нет, я не жалуюсь — в сравнении с другими я живу неплохо. И храм Астарты поблизости, а жрец Лаокоон любит бывать в моем заведении, не в пример его покойному отцу Адамахту, который вообще, уж простите меня, был скупердяем, каких не видывала ни его почтенная Астарта, ни все прочие боги! И с площади Ареса, хоть она и не так близко, воины идут подкрепить свои силы ко мне, к старому Сартосуаро! Ну, и наши мастеровые, когда заводится у них лишняя пластиночка серебра, пропивают ее не дома же — там жены заедят! Они ее пропивают здесь! А что же вы все стоите? Вот стол, вот скамьи, и на них — мои лучшие коврики и подушки! Прошу, прошу, прошу!
— Вот что, Сартосуаро, — Гектор прервал струящееся красноречие хозяина, взяв его за плечо и мягко, но властно повернув к себе. — Мой гость, да, как мне кажется, и мои братья, проголодались. Поэтому подай им мяса повкуснее и вина, лучшего, какое у тебя есть — а у тебя ведь всегда есть хорошее, или нет? А я хотел бы немного поваляться в тени. Там, на террасе, помнится, есть лежанка.
— Даже две. Все, что тебе угодно, шлемоблещущий герой, все, чего ни пожелаешь! А твоему великому гостю и твоим братьям я подам самую отменную еду во всей Трое. Уж не будь в обиде, и во дворце твоего отца не готовят лучше, чем готовит старый черный Сартосуаро!
— Простишь меня, если я на час тебя покину? — спросил Гектор, наклонившись к Ахиллу, успевшему пристроиться за столом. — Вижу, ты догадался, что мне не по себе…
— Ложись и отдыхай, и чем скорее, тем лучше! — почти сердито проговорил базилевс. — Я тебя лечил–лечил, а ты сам же все портишь!
Гектор исчез под деревянным навесом, а харчевник кинулся к своей печи и принялся колдовать возле нее, точнее, возле стоящего перед нею небольшого стола, что–то быстро–быстро нарезая ножом, раскладывая по тарелкам, разливая в кубки.
— Интересно что он принесет? — воскликнул юный Троил, разваливаясь на скамье, — Пахнет так, что уже живот тянет… Будто и не обедали.
— А он кто? — спросил Ахилл тихо. — Он что, «нехси»[12]?
— Нет! — рассмеялся Деифоб. — Они совсем другие. Сартосуаро из Эфиопии. До войны мы с ними много торговали, их корабли часто бывали у наших берегов, а наши плавали к ним. Эфиопия уже несколько столетий в полной зависимости от Египта, но имеет право на собственную торговлю, на владение кораблями и на выход в море[13]. Сартосуаро живет в Трое уже лет двадцать пять. Я еще не родился, а он уже здесь жил. Говорят, был простым гребцом и сбежал с корабля. А здесь разбогател, завел харчевню. И еда у него… У–у–у! Сам попробуешь!
В это время темнокожий харчевник возник у стола, держа на вытянутых руках огромный поднос, на котором вытягивал тонкую шею кувшин, серебряный, ничуть не похожий на тот, из которого до того пили воины. Три серебряных кубка на высоких ножках были уже наполнены, и из каждого свисал тонкий ломтик апельсина. А в центре подноса, на большом глиняном блюде, были разложены лепешки, покрытые темными виноградными листьями, и поверх этих листьев дымились мелкие ломтики горячей баранины.
Сартосуаро стремительными движениями снял все эти богатства с подноса и расставил на столе, затем поклонился с гибкостью, невероятной для его грузного торса.
— Да пошлют вам боги лучшего во всей Троаде аппетита, мои благородные гости! Может ли бедный харчевник угодить вам еще чем–нибудь?
— Нет, все и так лучше некуда! — Деифоб махнул рукой, давая понять, что хозяин может идти. — Что ты так смотришь, Ахилл? Не пробовал этого блюда?
Пелид покачал головой.
— Нет. А зачем виноградные листья?
— А вот…
И молодой человек ловко подхватил пару листьев двумя пальцами, поймав на них хороший кусок мяса, быстрым движением отправил все это в рот, а затем отломил кусочек лепешки, с которой взял угощение, и небрежно им закусил.
— Попробуй.
Ахилл попробовал и зажмурился от удовольствия. Вымоченные в уксусе и пряностях виноградные листья имели особый, тонкий и нежный вкус, который роскошно сочетался со вкусом тушеного мяса.
— Хорошо? — спросил Троил, облизывая пальцы, чего никогда не позволил бы себе во дворце и, окончательно набравшись дерзости, подмигнул Пелиду.
Тот тоже подмигнул мальчику.
— Вкуснее некуда! А я‑то думал — как можно есть листья, если мы не газели и не быки?
— Ты — наш гость, — Деифоб поднял свой кубок. — Можно нам выпить за тебя?
— Нет, — покачал головой Ахилл. — Я — старший и скажу первый. За Гектора!
— Эвоэ! — крикнул Троил и осушил кубок не хуже взрослого мужчины, на что тоже не решился бы за столом царя Приама.
— Эвоэ! — подхватил Деифоб и, выпив вино, со странной улыбкой посмотрел на базилевса. — Я не верил… А теперь вот вижу — это правда. Как же ты любишь нашего брата!
— Как умею, — Ахилл нахмурился, опуская глаза, будто его поймали на непростительной слабости. — А скажи, Деифоб… Я вижу, Гектор знает всех и все в городе, от времени смены караула до нужд любого ремесленника. Можно подумать, что он — царь Трои.
— Это почти так, — кивнул царевич. — У нас это принято: старший сын царя обычно становится его соправителем. А Гектор, поскольку он еще и главный военачальник и командующий войсками, стал соправителем отца очень рано, еще до войны. Без него отцу было бы во много раз тяжелее править. И потом — Гектора любят все троянцы. Ты, думается, заметил это.
— Заметил, и это я знаю давно.
— А теперь, — воскликнул Троил, которому довольно крепкое вино слегка ударило в голову, — давайте выпьем за переговоры и за окончание войны. Как она всем надоела!
— Пускай война кончится! — подхватил Деифоб.
— Пускай кончится навсегда! — и Ахилл, осушив кубок, так резко поставил его на стол, что толстые доски затрещали.
— А могу ли я за это выпить вместе с вами? — воскликнул вдруг явившийся точно из–под земли Сартосуаро. — Простите, но вы сейчас говорили громко, мне у печи все слышно… Нам, простым людям, от войны еще хуже, чем вам. У меня — убытки, у торговцев — убытки, даже у гетер… То есть… я не хотел оскорбить вашего слуха! Одни оружейники не в убытке, но это только кажется, потому что и у них ведь есть сыновья, которые воюют и погибают! Так что и я налью себе вина в этот вот глиняный кубок, из кувшина, что не допили воины, и выпью за переговоры. И если правда, что это ты сумел их устроить, богоравный Ахилл, то да пошлют тебе боги всего того, чего ты хочешь сам, и еще кучу всяких благ, о которых ты даже и не думаешь! Я не очень–то знаю, кто там были мои прабабушки, но мать когда–то мне говорила, что среди них были настоящие эфиопские колдуньи. Может, это и не так? А может, и так? Загадай сейчас то, чего хочешь, великий Ахилл, а я помолюсь всем богам, нашим и вашим, чтобы твое желание исполнилось, и, увидишь, да–да, оно исполнится!
Ахилл кивнул, хотя ему хотелось рассмеяться. Блестящая темная физиономия харчевника была так несуразно–серьезна… И тут же в подсознании героя возник образ Пентесилеи, и в сердце снова проснулась тяжелая, глухая тоска. «Загадать, чего хочу?.. Я хочу Пентесилею! Хочу ее видеть! Хочу ее любить! Хочу, чтобы она любила меня!»
— О чем ты думаешь? Почему хмуришься? Что с тобой?
Гектор стоял рядом с Ахиллом, положив руку ему на плечо. Герой вздрогнул.
— Я? Нет, я не хмурюсь. А почему ты встал? Ты же и не отдохнул вовсе!
— Я немного повалялся на лежанке, и все прошло!
Приамид–старший опустился на скамью рядом с другом и принял из рук харчевника четвертый серебряный кубок, который тот притащил почти мгновенно. На щеках Гектора вновь появился румянец — ему и впрямь стало лучше.
— За тебя мы уже пили, брат! — сказал Деифоб, подмигивая. — За скорое окончание войны выпили. Остается выпить за нашего гостя.
— И потом за тебя, Деифоб, и за меня! — крикнул Троил и поник под грозным взглядом Гектора.
— А тебе вообще уже достаточно! — тихо проговорил Гектор. — Я не думал, что ты такой глупый… Пьешь неразбавленное вино, наравне со взрослыми мужчинами. Славно! Если выпадешь из колесницы, мы не станем тебя подбирать. Сам дойдешь до дворца, и посмей только кому–нибудь показать, что ты пьян!
— И мне нельзя выпить за Ахилла? — опустив голову, спросил проказник.
— Можно. Сартосуаро, разбавь ему вино на две трети. За тебя, Ахилл! Эвоэ!
— Эвоэ! — хором подхватили Деифоб, Троил и харчевник.
«Чепуха какая! — подумал базилевс. — Я в Трое, и вокруг меня — троянцы… И они пьют за мое здоровье! И этот человек рядом со мною — Гектор. Мой друг!»
Он понял, что вино Сартосуаро, на вкус такое сладкое и мягкое, в действительности куда крепче, чем кажется. Оно пьянило как–то сразу, и опьянение проявлялось лишь в какой–то отстраненности мыслей, в их нечеткости и странной облегченности тела.
— Чувствуешь? — Гектор посмотрел на своего гостя и улыбнулся. — Сейчас это пройдет. Но между третьим и четвертым кубком просто летаешь… Больше пяти пить не стоит — нам еще назад ехать. Деифоб, ты как: лошади не перестанут тебя слушаться?
— Я им перестану! — Деифоб стукнул кулаком по столу. — Пускай попробуют. Но если так, я сам впрягусь в колесницу… Сартосуаро, твое вино стало еще крепче, а мясо еще вкуснее. За что же последний кубок, а Гектор?
— За что, Ахилл? За что будем пить? — спросил Приамид–старший.
— Да будет Троя! — воскликнул Пелид и едва не рухнул со скамьи, пораженный собственными словами.
Все три брата даже привстали за столом.
— Ты это серьезно? — спросил Деифоб. — Тебе этого хочется? Да?
— Да, мне этого хочется! — щеки Ахилла вспыхнули, но он этого не замечал. — Я никогда не видел ничего прекраснее и не хочу, чтобы это… чтобы это исчезло. Мне кажется, я всегда хотел увидеть ее. Или, может быть, во сне я ее уже видел. Вы мне не верите? Или думаете, что я пьян?
— Я тебе верю. Я знаю, что ты так чувствуешь, — серьезно сказал Гектор. — Когда я звал тебя сюда, я знал, что ты тоже полюбишь Трою.
— Почему?
— Потому что я ее люблю. А мы похожи. Да будет Троя, братья! Эвоэ!
Во дворец они возвратились, когда солнце уже склонялось к закату.
Приам и Гекуба уговаривали Ахилла остаться еще на одну ночь, и ему самому тоже очень этого хотелось, но он понимал, что должен ехать: нельзя было позволить Агамемнону и ахейцам первыми заподозрить его в общении с троянцами — он сам скажет им о своем визите в Трою, и о Гекторе, и обо всем остальном.
Надо было ехать.
Уже взошла луна, когда колесница Пелида выкатила на площадь Коня и стала. Гектор один провожал своего друга до самых Скейских ворот — остальные простились с ахейским героем во дворце: он испытал в этот день слишком много потрясений, чтобы согласиться еще и на долгие, торжественные проводы. Его пугала еще одна мысль — Троя слишком потрясла и слишком ему понравилась… он боялся, что, поддавшись ее чарам, вовсе не захочет отсюда уходить.
Они с Гектором вдвоем сидели в колеснице и медлили проститься. Луна вставала все выше, расплескивая по площади густые струи своего неживого блеска. Он воспламенил огромную фигуру Троянского Коня, и в ее прекрасных очертаниях появилось что–то пугающее, будто какая–то тайная жизнь пробудилась в мертвой статуе.
Проследив за взглядом друга, обращенным на статую, Гектор тихо проговорил:
— В легенде об основании Трои есть одно странное место… Когда Троянский Конь, посланный Аполлоном, обошел то место, где предстояло встать городу, на земле остались камни — они остались там, где он бил копытом. По этим камням и определили, как строить стену. Но старый прорицатель, пришедший с гор в первые же дни строительства, сказал Илу, первому троянскому царю: «Не забудь — этот конь вышел из моря с восходом солнца и ушел в море на закате. Вы должны сделать его статую и обязательно каждый год, в день праздника Аполлона, подвозить ее к морю, а потом опять увозить в город. Если вы перестанете делать это, конь на вас разгневается и погубит город!» Я сейчас подумал, что ведь вот уже одиннадцать лет он у моря не был…
— А его можно сдвинуть с места?! — изумился Ахилл, разглядывая колоссальную статую.
Гектор улыбнулся.
— Никто не верит, пока не увидит. Вот будешь у нас на празднике Аполлона, сам убедишься. Там внутри есть специальные механизмы, а в ногах статуи — колеса. И благодаря этому Коня довольно легко можно привести в движение.
— Хочу верить, что увижу это! — искренно проговорил Ахилл и вдруг спросил: — Послушай, Гектор, а что ты станешь делать, когда наступит мир?
— Я? — Приамид продолжал улыбаться. — Мы с Андромахой сделаем еще пятерых или шестерых сыновей и трех–четырех дочерей. Еще я буду тренировать молодых воинов и заниматься с ними на площади Ареса — мир ведь можно сохранять, только имея могучую армию, ты и сам это знаешь. А еще… Ну, если я буду уверен, что несколько лет подряд Трое ничто и никто не будет угрожать, то обязательно попутешествую по всей Ойкумене и за ее пределы! Я всегда мечтал увидеть истинную величину мира.
— Я бы тоже хотел… — задумчиво произнес Ахилл.
— Так и поедем вместе.
В голосе Гектора прозвучала такая непоколебимая уверенность в возможности этого, что Ахилл тоже радостно улыбнулся.
— Хотелось бы. Ну что же… луна высоко, дорога хорошо видна. И мне пора. Верю, что мы вскоре еще увидимся, Гектор!
— Я тоже в это верю.
И вновь они обнялись так крепко, будто много–много лет были связаны самой тесной дружбой.
ЧАСТЬ II ТАЙНЫ АМАЗОНОК
Глава 1
Лань неслась с такой быстротой, что лес вокруг превратился в сплошное мелькание полос — свет, тень, белизна, чернота, свет, тень, опять провал в темноту…
Ахилл преследовал беглянку так долго, что временами ему приходило в голову, будто его морочит какое–то лесное божество — и эта невероятная скорость, с которой неслась лань, и ее исчезновения за каждым стволом и появления чуть не за сто локтей, будто она могла одолеть их одним прыжком, — все это вызывало ощущение игры, насмешки — «лови, лови — все равно не поймаешь!»
Но именно эта недоступность и неуловимость все больше распаляли охотника — он был совершенно уверен, что в конце концов догонит быстроногого зверя, и вкладывал все силы в этот нескончаемый бег.
Уже, кажется, раз десять лань оказывалась на расстоянии выстрела, и герой поднимал лук с заранее заготовленной стрелой. Он уже целился… И вновь — прыжок, и тени деревьев мелькали и двоились между ним и его добычей.
Иногда беглянка начинала уставать и сбавляла скорость бега. Но в эти же мгновения и ее преследователь чувствовал, что сердце готово выскочить, пробив ему грудь изнутри. Лишь на миг замедлял он свой бег, потом целился… и тут же лань снова делала скачок, будто силы ее удваивались, и она летела вперед, увеличивая разрыв.
Ахилл понимал, что надо бы бросить вконец измотавшее его преследование. Но его уже разбирала досада — неужели ему, «быстроногому Ахиллу» не догнать это упрямое животное? Он знал, что лани бегают зачастую быстрее лошади, и не зазорно человеку отстать от нее, однако гордость побуждала догонять и догонять ускользающую красавицу.
Они бежали через лес, покрывавший один из пологих склонов справа от Троянской долины. Этот склон перерезало не менее десятка речушек, и базилевс вспомнил, что сейчас они как раз приближаются к одной из них. После обильных осенних дождей речки расширились, стали бурными, и быстро перебраться через такой поток было невозможно.
«Вот тут–то я тебя и подстрелю! — подумал герой, ускоряя бег, насколько это было возможно после почти двухчасовой гонки. — Лишь бы вода не унесла тушу… Надо было взять с собой Тарка!»
Деревья расступились и открылась речка, еще более широкая и стремительная, чем представлял себе преследователь. Поэтому он едва не прирос к месту от изумления, когда увидел, как лань, доскакав до самой кромки берега, не остановилась и не кинулась, на худой конец, в воду, а взвилась в воздух… Такого прыжка Ахилл не видел ни разу в жизни. Золотистое с белыми пятнами тело сверкнуло над блестящими струями, перелетело поток и… копыта лани коснулись противоположного берега в полулокте от воды!
— Ах, сатиры рогатые! — закричал герой в ярости.
У него мелькнула мысль: не может он не сделать того, что удалось какой–то лани, и в следующий миг его ноги сами собой оттолкнулись от земли, и он тоже прыгнул.
Но лань совершила безумный прыжок, спасая свою жизнь, тогда как Ахиллом двигали досада и упрямство. И он не одолел речку, а врезался в воду локтях в четырех от берега. Одуряющий холод горного потока хлестанул под самое сердце. Ноги заскользили по камням, и герой опомнился, уже цепляясь за ребристый обломок базальта, с помощью которого он с трудом вытащил себя из реки. Вода лилась с него струями: хитон, плащ, волосы — все было мокрым насквозь.
«Ну точно, это шутки сатиров!» — уже в совершенном бешенстве подумал Ахилл. Словно в подтверждение этой мысли, ему померещился задорный, как будто бы детский смех, долетевший из чащи, что начиналась в трех сотнях локтей. К этой спасительной чаще мчалась теперь лань. Ахилл чувствовал, что уже ее не догонит — он сильно расшиб о камень левое колено, по ноге текла, смешиваясь с водой, струйка крови да и стрелу он уронил в реку, а достать из колчана и наложить новую уже не было времени: сейчас беглянка скроется среди кустов, более густых, чем по ту сторону речки, и у него едва ли хватит сил гнаться за нею еще столько же.
Он все же выхватил новую стрелу и наложил на лук, в отчаянной надежде попасть даже на таком расстоянии. Но в тот миг, когда герой натягивал тетиву, а беглянке оставался уже лишь один прыжок до спасительной кущи, раздался тонкий звон, из леса рванулась стрела и пронзенная ею лань замерла в середине прыжка и рухнула на землю мертвая.
— Эй, кто там? — крикнул Ахилл, не зная, злиться ему или радоваться, что проворное животное все же не скрылось в лесу. — Кто посмел отнимать мою добычу?!
— Поделим ее! — донесся из леса звонкий голосок. — Она все равно ушла бы…
Стиснув зубы и стараясь не прихрамывать, герой направился к убитой лани. Он не удивился бы и не испугался, если б из чащи действительно, корча рожи, вылез сатир, чтобы попытаться утащить тушу. Герой готов был прогневить лесных богов и задать хорошую взбучку нахальному чудищу, посмевшему, кроме всего прочего, смеяться над ним!
Но навстречу ему из леса выбежали… две девочки в светлых туниках, опоясанные кожаными ремешками. В руке у старшей, темноволосой смуглянки лет тринадцати, был лук — тетива его еще чуть дрожала. Младшая, лет девяти, похожая на крошечную нимфу, рыжеволосая, с огромными зелеными глазами, перестала смеяться и завороженно смотрела на подходившего к ним великана.
— Ой! — вырвалось у нее. — Это же и есть Ахилл! Другого такого не может быть! Да? Ты — Ахилл?
— Я‑то Ахилл! — в полной растерянности герой не знал, что говорить и, главное, что думать. — А вот вы кто такие и что тут делаете?
— Я — Авлона, — отвечала малышка, — а это — Крита. А можно мне тебя потрогать?
— Назад, дерзкие девчонки! — прогремело из леса. — Что за вольности?
Кусты затрещали, и из них выступил крупный темнорыжий конь. А на нем… Ахилл подумал бы, что сошел с ума и бредит, но, еще не видя, он уже узнал этот голос… То была Пентесилея!
— Как ты посмела, Крита, стрелять в зверя, которого не ты загнала? — гневно обратилась амазонка к девочке с луком, сразу же смущенно опустившей голову. — Убежала бы лань, или нет, сказать трудно — но она, в любом случае, была не твоя. И что за дикие просьбы, Авлона: «Можно потрогать?» Ты что, овечий сыр покупаешь?[14] Прости их, Ахилл! Здравствуй.
Говоря это, она оставалась в седле — от кого–то базилевс слышал, что амазонки не спешиваются, пока не услышат ответ на свое приветствие. Но герой был до того поражен, ошеломлен и обрадован, что у него будто свело язык — он не мог выдавить ни слова и только в изумлении и восхищении смотрел на царицу.
Пентесилея была на этот раз не в боевом облачении. На ней был синий, чуть выше колен хитон, без рукавов, украшенный по кромке и проймам тонким серебряным шитьем и подхваченный в талии поясом, который состоял из кованых серебряных пластинок, соединенных крошечными кольцами. На каждой пластинке были отчеканены фигурки людей и животных. Черные волосы Пентесилеи были заплетены в две косы и уложены на голове высоким валиком, с четырех сторон схваченным роговыми гребнями, резными, с преламутровыми вставками. Эти гребни вместе образовали как бы венец. Сандалии амазонки были обычные, боевые, и знакомый нож также торчал из ножен на ремне, а у седла висели лук и секира, полуприкрытые черным шерстяным плащом.
— Я… приветствую тебя, царица! — наконец, сумел выговорить базилевс.
Пентесилея тотчас соскочила с седла и ответила уже знакомым жестом — вытянутой вперед и затем поднесенной ко лбу рукой. Ее прекрасное лицо было серьезно, но синие глаза, казалось, прятали улыбку.
— Как идут дела? — спросила она спокойно, будто они расстались, как лучшие друзья — Как переговоры ахейцев с Троей?
— Хвала богам! — живо ответил Ахилл. — Перемирие заключено прочно, договор, наконец, достигнут и вскоре начнется выдача дани и загрузка наших кораблей. Сезон штормов заканчивается, но промежуток будет коротким, до начала осенней непогоды нам нужно отплыть. Война окончилась, Пентесилея!
На лице амазонки появилось странное выражение — она была поражена и словно не хотела верить тому, что услышала.
— Тебе удалось это! — воскликнула она. — Невероятно… Ты и в самом деле полубог! Человек этого не смог бы.
— Не я один хотел этого. Все воины, да втайне и все цари… Но после двенадцати лет боев и после стольких потерь с той и с другой стороны это делалось все невозможнее, все страшнее. Скорее всего, дело не во мне, Пентесилея. Кто–то, кто неизмеримо выше мстительных богов, что толкают нас к безумию, решил это безумие остановить. Если я — его орудие, то очень этому рад.
— Тот, кто выше богов… — задумчиво произнесла царица. — Ну, если только… Все это похоже на красивую сказку! И я очень рада этому! Я рада за тебя, Ахилл!
— Скоро состоится праздник Аполлона, — продолжал он, — главный праздник троянцев. Они впервые, спустя двенадцать лет, будут отмечать его вновь на берегу моря. И Троянский Конь покинет Скейскую плошадь и покажется на равнине. Слышала об этом коне?
— Кто же не слышал? — амазонка улыбнулась, в то время, как ее юные спутницы, открыв рот, ловили каждое слово их разговора. — А ты что, видел его? Ты… был в Трое?!
— Был, — герой тоже улыбнулся. — Это самое прекрасное, что я видел в моей жизни. И какое счастье, что ее не разрушат и не разграбят! Гектор… — Ахилл запнулся, но лицо Пентесилеи не изменилось, и он продолжил: — Троянцы пригласили меня тоже принять участие в празднике. Быть может, придет и еще кто–нибудь из ахейских царей. Хотя, наверное, лучше им не встречаться с троянцами часто, чтобы какая–нибудь новая глупая ссора все не испортила.
Царица смотрела на него снизу вверх со все большим восхищением, которого и не думала скрывать.
— Эти амазонки, — сказала она, поворачиваясь к девочкам, — ехали сюда со мною, втайне мечтая только об одном — вблизи посмотреть на великого Ахилла, лучшего в мире воина. Крита видела тебя лишь издали на поле сражения, а наша разведчица Авлона — вообще никогда. Но сейчас они видят уже не просто величайшего из воинов, победившего их непобедимую царицу. Перед ними герой, сумевший победить войну, а значит, одолеть в поединке кровожадного Ареса — это не удавалось еще никому!
— Ты хотела меня потрогать? — спросил Ахилл, с улыбкой наклоняясь к маленькой амазонке. — А мне можно потрогать тебя? Ты похожа на нимфу из лесного цветка!
Он подхватил девочку подмышки и поднял над головой, любуясь ею. Та в восторге рассмеялась. Герой подкинул ее, как перышко, поймал и снова поставил на ноги.
— Не испугалась?
Она расхохоталась еще громче.
— Я? Да что ты!
— Авлона умеет летать, — сказала Пентесилея. — Она управляет нашими ручными орлами, которые проносят ее над позициями врагов — а она запоминает все, что нужно знать для битвы. И над вашим лагерем она летала.
— Орел! — воскликнул герой. — Орел, который нес козу так нелепо…
— Ну да. Я выдаю тебе нашу тайну, потому что знаю — ты ее не раскроешь никому.
Тут же на лицо амазонки как будто набежала тень, и она стала еще серьезнее.
— Ты не спросил, почему я сюда вернулась.
— Не успел. Это было так неожиданно…
— У меня несколько дел здесь, — твердо проговорила царица. — Я обо всех тебе расскажу, потому что хочу просить кое в чем твоей помощи. Больше мне здесь рассчитывать не на кого.
Тень боли, прозвучавшая в ее голосе, заставила героя нахмуриться. Она не забыла… Да и как могла забыть?
— Но самое первое дело, — продолжала женщина уже спокойно, — это мой долг перед тобой. Я должна просить у тебя прощения.
— За что?
Ахилл спросил с таким изумлением, что Пентесилея заподозрила было притворство, однако, взглянув в его глаза, поняла, что он совсем не умеет притворяться.
— Я плохо с тобой простилась, не говоря уже о том, что несколько раз незаслуженно оскорбила. Ты вел себя с беспредельным благородством, а я была глупа и озлоблена. Прощаешь?
— Конечно.
Он не скрывал радости, и Пентесилея снова улыбнулась.
— Ну вот. В таком случае, прими мой подарок. Крита!
Девочка поднесла ко рту большой палец и каким–то особенным образом свистнула. Кусты вновь захрустели. На этот раз из них выступили три лошади без всадников. Две красивые молодые кобылы были оседланы и взнузданы так же, как конь Пентесилеи, и на их седлах висели дорожные сумки. Последним из зарослей появился огромный вороной жеребец. Это было животное удивительной красоты. Форма небольшой головы, резные трепетные ноздри, тонкие, с мощными мышцами, высокие ноги, — все выдавало в нем чистую и благородную кровь. На нем было красивое глубокое седло, отделанное серебром, уздечка поблескивала серебряными бляшками.
— Это — Рей, — сказала Пентесилея, подхватывая узду и подводя коня к базилевсу. — Он от лучших родителей нашего основного табуна. Ему три года, и я сама его объезжала и обучала. Он твой.
Ахиллу случалось получать богатые подарки, но этот дар поразил его.
— Никогда не видел более красивого жеребца! Спасибо, царица!
Пентесилея усмехнулась.
— Я рада, что он тебе нравится. Но не называй меня царицей.
— Почему?
— Скоро ты все поймешь. Сможешь покинуть свой лагерь на два дня? Чтобы мне помочь?
Он не раздумывал.
— Если тебе нужно — конечно смогу. Только мне нужно их предупредить. Мы куда–то поедем?
— Да, — она повернулась к оруженосице и разведчице. — Если Ахилл позволит нам распорядиться своей добычей, которую ты, Крита, так неучтиво пыталась присвоить, то мы можем ею и пообедать. Вижу, он согласен. Освежуйте лань, разожгите костер и пристройте тушу на вертел. Верхом ты доберешься до своего лагеря и обратно очень скоро, Ахилл, а они постараются, чтобы еда была уже готова. И мы с тобой действительно отправимся в путь. Это не так далеко, хотя, по правде сказать, может оказаться трудно. По пути я тебе все расскажу. Ну, попробуй седло.
Герой не без трепета взялся за уздечку, опасаясь, как бы горячий конь сразу не показал характер и не осрамил его перед великими наездницами. Искусный в управлении колесницей, базилевс не так уж часто ездил верхом.
Но Рей стоял, будто каменный, и даже не дрогнул, ощутив на себе вес огромного тела. Едва Ахилл тронул поводья, благородный скакун с места пошел ровным галопом, безукоризненно слушаясь всадника.
— Он понимает голос! — крикнула вслед Пентесилея, — Потом привыкнешь. Я жду тебя!
Рей врезался в ледяные струи реки, легко одолел ее и помчался через лес, выбирая дорогу между деревьями не менее уверенно, чем лань. Это было на руку Ахиллу — он почти не правил конем, поглощенный вихрем своих чувств — радости, смятения, удивления. И думал он лишь об одном: только бы поскорее вернуться.
Глава 2
Они скакали бок о бок вдоль линии прибоя, к выступающему вдали, в конце огромной бухты, мысу. Берег был всего ровнее там, где его постоянно выглаживали волны, и всадники ехали почти касаясь воды, так что то одна то другая волна подкатывала прямо под копыта коней, и брызги густыми фонтанами взлетали и распадались по сторонам.
Солнце двигалось к закату. Косые лучи скользили по роскошной пестроте холмов — леса не до конца утратили покрасневшую, пожелтевшую, бронзовую листву, а многие растения вообще оставались зелеными, и казалось, будто по склонам в беспорядке раскиданы роскошные ковры, то скомканные, то нарядно развернутые в широких ущельях и впадинах.
Троянская равнина осталась далеко позади.
— Куда же мы едем? — спросил Ахилл, просто чтобы что–то спросить, его это не интересовало — Пентесилея была так близко, и куда важнее было просто скакать и скакать как можно дольше…
— От мыса мы продолжим наше путешествие, — ответила амазонка. — Оставим лошадей Крите и Авлоне. Они нас будут ждать там, где никого нет.
— Нас ждет корабль? — немного удивленно спросил герой.
— Нет, не корабль. Увидишь. Скажи мне, Ахилл, тебе понравилась Авлона?
— Очень. Я бы сказал, что никогда не видел такой красивой девочки, но я вообще–то давно не видел маленьких девочек…
— У меня были причины взять ее сюда, — задумчиво произнесла Пентесилея, оглядываясь, дабы убедиться, что оруженосица и разведчица скачут в отдалении и не могут их услышать. — Само собою, важно и то, как отчаянно она хотела увидеть великого Ахилла. Но главное не в этом. Она никого тебе не напоминает?
— Кого–то напоминает настолько, что я сперва был уверен, что где–то видел ее, — признался герой. — Но этого не может быть.
— А ты представь ее взрослой!
Ахилл попробовал и ахнул.
— О, боги! Да ведь это же…
Он осекся, но амазонка нетерпеливо мотнула головой.
— Если ты боишься меня задеть или вызвать мой гнев, то напрасно. Я же сама это заметила и сама привезла сюда девочку. Ну да, если ей добавить лет десять–двенадцать, то будет вылитая жена Гектора, как там ее зовут?
— Андромаха. Да, да, сходство поразительное. Постой, Пентесилея! Гектор говорил мне, что у Андромахи при взятии Фив ахейцами погибли отец и братья и пропала маленькая сестра! Но думали, что она тоже погибла…
В волнении базилевс невольно сжал поводья, они сильно натянулись, и Рей, послушный любому движению всадника, круто взмыл на дыбы.
— Стой! Тпру, тебе говорят! Эфиоп с копытами!
К чести Ахилла, он хоть с трудом, но сохранил равновесие и не грохнулся с седла, чего ни за что не простил бы себе. Пентесилея, тоже к ее чести, подавила смех и воскликнула, придерживая своего скакуна, чтобы вновь ехать вровень с Пелидом:
— Рея твои волнения не касаются. Ты натянул поводья так, что чуть не оторвал ему нижнюю челюсть. Помни: во время езды твои руки и ноги не твои — они принадлежат коню и оружию! А теперь слушай дальше. Авлону к нам в Темискиру привели пастухи, которые нашли ее на своем пастбище. Это, если верить их рассказам, от Фив довольно далеко, но она, видимо, долго одна скиталась по лесу. От ее одежды остались какие–то обрывки, по ним ничего нельзя было понять. Сама девочка была так худа, что прошла бы в мой браслет и — видимо, от пережитых ужасов и усталости — лишилась способности говорить. Мы оставили ее у себя. Немного спустя она заговорила — и заговорила на критском наречии. Я сразу подумала, что она из Троады и, скорее всего, из Фив. Но мы слышали, что в Фивах почти все погибли или взяты в плен. Когда спрашивали малышку, кто ее родители, она только плакала и говорила, что они умерли, и братья умерли, и сестра… А на вопрос, как ее зовут, сказала: «Лона…» Это, наверное, уменьшительное, я такого имени не слыхала, так что я назвала ее Авлоной. Она — моя приемная дочь, и после посвящения в воины станет называться Авлоной, дочерью Пентесилеи. Единственное, что не пропало из ее памяти — то, что у нее была сестрица, которую она, видимо, любила больше всех родных, как она говорила, «большая сестрица». Когда пали Фивы, Авлоне было, вероятно, четыре года или чуть–чуть больше. И четыре с половиной года прошло. Надо показать ее этой Андромахе.
Ахилл задумался.
— Ты хочешь ее отдать?
— Она не рабыня. Я удочерила ее, но не могу ей приказывать. Как она захочет, так и будет. Но в любом случае, если у нее есть родные, она должна это знать! Да и у Гекторовой малышки, как я поняла, не так уж много родни, если не считать большущего семейства Приама.
— Ты все еще не можешь ей простить? — спросил базилевс тихо.
— Ей? — на лице амазонки появилась выразительная гримаса. — А при чем тут она? Ну да, я бы убила ее сразу, когда узнала… а теперь я понимаю, что она вообще ни в чем не виновата.
— Я бы хотел, — проговорил герой, — чтобы ты когда–нибудь смогла простить и Гектора. Он виноват, но с тех пор ему пришлось столько пережить… Прости его!
— Он стал твоим другом? — спросила Пентесилея, из–под руки вглядываясь в очертания приближающегося мыса. — И заменил тебе того, кого убил?
— Никто мне Патрокла не заменит, — с невольной резкостью возразил Ахилл. — И в его смерти виноват я один! А Гектор… Во–первых, не он нанес Патроклу смертельный удар — я прежде этого не знал. Но теперь уже и не в этом дело… не только в этом. Да, мы с ним друзья, и он мне очень дорог. Сейчас, пожалуй, нет никого, кто мне был бы дороже.
Пентесилея посмотрела на героя так выразительно, что его лицо против воли залила краска.
— Я тебе больше не дорога? — сухо спросила амазонка. — Твои слова тогда были шуткой, или это прошло?
— Нет. Я сегодня чуть не сошел с ума от радости, когда тебя увидел, Пентесилея. Я думаю, это никогда не пройдет. Но не могу же я сравнивать чувство, которое сам не до конца понимаю, с мужской дружбой!
— И то верно, — она усмехнулась. — Это — второе, что меня привело сюда. Не стану тебя обманывать. Я пережила самые страшные в своей жизни дни, и мне сейчас очень плохо… Он предал меня, понимаешь?
— Понимаю.
— Я привыкла всегда быть самой сильной. А сейчас мне нужно, чтобы рядом был кто–то, кто сильнее меня.
— И ты думаешь, я сильнее? — Ахилл невольно опять чуть натянул поводья, и она тоже замедлила бег своего коня.
— Да, Ахилл, ты сильнее меня, раз ты победил в себе ненависть и жажду мести. Я прошу твоей помощи.
Они объехали выступ мыса и оказались на крутом береговом кряже, который неровными уступами скал спускался к морю. Здесь Пентесилея соскочила с седла и махнула рукой девочкам, чтобы и они спешились. Ахилл тоже сошел с коня и ласково погладил его покрытую пеной морду.
— Тяжело, да? Еще бы… Прости, дружок, что я с перепугу обозвал тебя эфиопом с копытами.
— Он не видел в своей жизни ни одного эфиопа, так что ему и не на что обижаться, — заметила Пентесилея. — Крита, разведи–ка костер… А я пока расскажу тебе, Ахилл, еще кое о чем, и ты решишь, отправишься ли со мной или останешься. Дело в том, что я отреклась от правления. Я больше не царица амазонок.
Она сказала это очень просто. Но Ахилл сперва не поверил.
— Почему это?! Зачем?
— У нас — суровые законы. Пять лет назад я нарушила обет целомудрия и никому об этом не сказала. Я верила, что все равно стану женой Гектора, и это не будет иметь значения. Но теперь мне пришлось рассказать правду Совету амазонок.
— А что бывает, если амазонка нарушает этот обет, и об этом узнают? — с невольной дрожью спросил базилевс.
— Если его нарушает простая амазонка, ей грозит изгнание. В некоторых случаях ее могут простить, но пять лет не допускают к сражению — для нас не бывает худшего позора. Но если обет целомудрия нарушает царица, ее должны убить.
— Зевс–громовержец! Нет!
Он невольно рванулся к девушке, будто желая загородить ее от невидимой угрозы, и губы Пентесилеи тронула улыбка.
— А это приятно, когда за тебя кто–то боится. Успокойся, этого уже не произошло. По закону, нарушившую обет царицу должна убить одна из воительниц. Я вызывала семь раз, и ни одна не вышла. Хотя это не поединок — защищаться нельзя. Но меня, выходит, любили… Я выиграла за пять лет девяносто шесть сражений и проиграла только одно. Это сражение — тоже моя огромная вина перед амазонками: я погубила сто тридцать семь воинов из–за своего желания отомстить, я повела их в бой вопреки воле царя Приама, который требовал, чтобы я не делала этого. Между прочим, многие амазонки, которых ты сразил, живы. Ранены, залечивают поломанные руки или ребра, но скоро будут снова в седле. Многие уже здоровы. Ты их нарочно не убивал?
Ахилл смутился.
— В сражении я прежде не щадил никого. Но я никогда не сражался с женщинами. Ну да, мне не хотелось их убивать, хотя им очень хотелось убить меня!
— Я помню — тебе сильно попало. Ты был без доспехов. Спасибо тебе за великодушие — амазонки не имеют на него права: мы сражаемся не хуже мужчин. Но я говорила не об этом… Они отказались меня убить и даже, чего закон совсем не допускает, предлагали не отдавать Первую секиру, остаться царицей. Это был бы позор для всех, и я не могла согласиться. Все равно потом возникло бы возмущение, в истории такое бывало. И тогда остался выбор — стать навсегда изгнанницей, то есть потерять право называть себя амазонкой, либо совершить обряд искупления.
— А что это за обряд?
Несколько мгновений Пентесилея колебалась, пристально вглядываясь в горизонт, над которым уже совсем низко нависало алое, огромное солнце.
— Это — главная из наших тайн, и ты должен поклясться, что никому ничего не расскажешь, если я тебе скажу и тем более, допущу это увидеть.
— Клянусь моим мечом! — твердо произнес герой.
Но она снова молчала, раздумывая. За их спиной слышался веселый смех девочек, возившихся с костром. Они были суровыми и отважными амазонками, но они все равно были детьми…
— Ладно, — Пентесилея тряхнула головой. — Когда–то я говорила Гектору, и он, надеюсь, не разболтал никому. Но он не видел. Ты, быть может, увидишь, если боги того захотят. Если я пройду через этот обряд, то смогу в любое время вернуться в Темискиру, и даже, если не воспротивятся амазонки, снова стану царицей. Но этого не будет. Я уеду и, наверное, надолго. Бесчестие после славы всегда тяжело. А теперь скажи, ты готов пуститься со мною в очень необычное и довольно тяжелое путешествие?
— Куда угодно! — ответил базилевс так твердо, что ее сомнения, видимо, пропали.
— Ну тогда, натирайся.
И Пентесилея протянула ему небольшую тыквенную бутыль.
— Что это?
— Оливковое масло. Натри все тело, и как можно тщательнее. Я не хочу, чтобы ты из–за меня утонул.
Герой подумал было, что амазонка хочет над ним подшутить, но девушка была совершенно серьезна.
— Натирайся. Или погибнешь.
— А ты почему не натираешься?
Пентесилея с досадой пожала плечами.
— Я привыкла к таким путешествиям, и могу выдержать в воде много дольше. Натирайся, или никуда не поплывешь.
Ахилл пожал плечами, скинул плащ и хитон, оставшись лишь в узкой набедренной повязке, и вылил в ладонь густое ароматное масло.
— Мы что, вплавь куда–то отправимся?
И обомлел, тут же получив на свой вопрос самый невероятный ответ.
Покуда он втирал в кожу масло, Пентесилея быстро спустилась по выступам камней к воде и сняла с пояса витую раковину. С помощью таких раковин амазонки подавали сигналы друг другу и своим ручным орлам. Но теперь Пентесилея поднесла к губам другой, узкий конец раковины, а широкий окунула в море, низко согнувшись, почти погрузив лицо в воду. Прошло некоторое время, и вдруг в волнах, окрашенных розовыми лучами заката, мелькнули высокие спинные плавники.
— Дельфины! — воскликнул Ахилл.
Стая из пяти или шести животных приблизилась вплотную к берегу. Самый большой дельфин подплыл к Пентесилее и ткнулся своей лобастой головой в ее руку. Она же спокойно отцепила от своего пояса два широких ошейника, сплетенных из узких полосок кожи с торчащими по бокам петлями, и надела один из них на вожака стаи, второй — на другого дельфина, которого подозвала тихим свистом.
— Это, — проговорила она, оборачиваясь к Ахиллу, — наши морские кони. Вот уже тысячу лет амазонки приручают дельфинов. Мы можем плыть на них хоть через все море.
— И они слушаются вас? — едва скрывая трепет, спросил герой.
— Они не менее умны, чем лошади или собаки, и очень хорошо понимают людей, когда люди того хотят. Ну, ты отважишься на такое путешествие, сын Нереиды?
Он уловил легкий оттенок насмешки в словах женщины, и сомнения его исчезли.
— Не знаю, вправду ли моя мать — Нереида, хотя мне об этом все время твердили. Но я буду последним глупцом и последним трусом, если откажусь испытать такое неповторимое путешествие. Я готов.
— Ну и хорошо.
Она сняла хитон, также оставшись в набедренной повязке, сложила свою одежду и одежду Ахилла в кожаную сумку, которую плотно затянула ремнями, и затем привязала эту поклажу к ошейнику большого дельфина, так, чтобы сумка была сверху. После чего соскользнула в воду и махнула рукой оставшимся на берегу девочкам:
— Берегите коней. Если Чаша будет пуста, я останусь, а Ахилл вернется. Ждите!
Они оба стояли по горло в окрашенной закатом, красной, как кровь, воде, и возле них, фыркая, шевелили плавниками огромные морские твари. Пентесилея левой рукой взялась за ошейник своего дельфина, за одну из торчавших на нем петель, и легла на воду, свободно вытянув свое тело вдоль тела морского «коня».
— Сделай так же. Нужно, чтобы ты составил с ним одно целое, чтобы встречный поток воды не отрывал тебя от него. Не напрягайся, лежи ровно, как можно ближе к дельфину. Приказывать им буду я, этому нужно учиться, поэтому сам ничего не делай. Старайся голову держать над водой.
На миг у Ахилла похолодело в груди. «Да не обезумел ли я, что соглашаюсь!? Эти колдуньи, может, и под водой могут жить, а что будет со мной посреди моря, среди этих и других морских чудищ?!» И тут же словно какой–то насмешливый голос пропел ему в ухо: «Ну–ну! Как легко думать и говорить, что ничего не боишься, когда вокруг то, к чему ты привык… Теперь видишь, какой ты на самом деле бесстрашный?»
Базилевс стиснул зубы и сжал рукой кожаную петлю ошейника. Сигнала Пентесилеи он не слышал, но почувствовал, как могучее тело дельфина рванулось с места вперед, и окрашенные закатом волны вдруг вспенились и понеслись им навстречу.
Это было такое восхитительное ощущение, что он разом забыл обо всем на свете. Он много раз замечал, что в воде тело становится намного легче, чем на земле, и ему это доставляло немалое удовольствие. Он любил плавать, но плавание не шло ни в какое сравнение с тем полетом, который он совершал сейчас. Дельфин мчался, всем телом вонзаясь в волны, взлетая на них и опускаясь, не уходя в глубину и не отрываясь от поверхности. Вытянувшись вдоль его туловища, прижавшись к нему, Ахилл летел, вообще не ощущая никакого веса, слившись с водой, испытывая ни с чем не сравнимое чувство бесконечной и безграничной свободы.
Его щека приникла к гладкой коже морского «коня», перед глазами клубились и сверкали сонмы огненных брызг. Соленый вкус воды и воздуха, огонь заката, пронизавшего море, пена, обнимающая и улетающая назад и назад…
— Как ты?! — крикнула откуда–то, из пенного ниоткуда Пентесилея.
— Невозможно хорошо! — отвечал он и в первый раз сильно поперхнулся соленой пеной.
— Держись! — прокричала она.
Ночь упала внезапно, как бывает лишь в открытом море, когда алый разлив заката вдруг сразу тонет, и чернота воды смешивается с чернотой неба, а звезды пронзают пространство насквозь, и мерцание, идущее откудато из таинственной глубины, смешивается с неверным светом сотен тысяч небесных светил.
На миг приподняв голову над спиной дельфина, Ахилл увидел справа, слева, впереди черно–сияющую плоть моря, слившуюся с небом. Ему показалось, что откуда–то доносится то ли пение, то ли плач. Сирены? Из пропасти неба упали пять, шесть, семь искр… Звезды падали. И этому небу, этому морю, этому миру, где все было едино и связано, не было предела и конца, и что значили в нем двое людей, летящих среди мерцающих волн неведомо куда?
А полет длился, длился и длился. И вот обволакивающая легкость воды стала постепенно меняться — сначала немного, потом все сильнее начал ощущаться холод. Вода холодела, одновременно становясь все плотнее, упираясь в плечи и в грудь, стараясь оторвать от гладкого бока дельфина. До поры втертое в кожу масло защищало Ахилла, но мало–помалу он начал чувствовать, как острые иглы холода проникают в тело все глубже. Рука, сжимавшая петлю дельфиньего ошейника, онемела и отнялась первая. Он не разжимал пальцев, но понимал, что только конвульсия, сводившая руку, соединяет ее с петлей — сам он ею уже не владел и совершенно ее не чувствовал. Отнимались, леденея, ноги, судорога правой руки привела к тому, что ее отбросило, завело за спину, и в плечо вонзилась жестокая боль, точно сустав вывернуло безжалостным напором воды.
Боль все сильнее наполняла немеющее от холода тело, и не было никакой возможности смягчить или притупить эту боль. Ахилл подумал, что на дельфинах можно ездать и сидя верхом, наверное, амазонки иногда так и делают… Но сам он не усидел бы так и нескольких мгновений, и ему стало смешно, когда он представил, что попытается оседлать своего «коня». Да впрочем, сейчас он не смог бы шевельнуть и пальцем — все тело отнималось, стало чужим. В конце концов, он понял, что уже ничего не чувствует, кроме жгучих игл, вонзающихся мириадами в лицо — это брызги, вначале такие ласковые и свежие, добивали его, грозя выколоть глаза и задушить, ибо он уже раз двадцать вдыхал воду вместо воздуха и хрипел, задыхаясь.
«Если я и вправду твой сын, Фетида, появись же хотя бы один раз! Появись здесь, в твоей стихии, и спаси меня!» — с отчаянием подумал герой, понимая, что погибает…
И вдруг мелькнула другая мысль: «Но если прав Хирон, и не наши боги, подверженные человеческим страстям, управляют миром, то вовсе не важно, чей я сын… Где Он, тот, о ком говорил учитель? Ведь Он должен все видеть и все знать! Но смею ли я просить Его о помощи?»
Вода стала светлее, посветлело небо, и там, куда их несли морские «кони», обозначилось пунцовое зарево.
— Ахилл, как ты? — тревожно долетел голос Пентесилеи.
Он думал, что не сможет развести сжатые судорогой губы, но преодолел себя и вместе с глухим стоном выдавил:
— Хо–ро–шо…
Землю он увидел, когда она была почти рядом — высокий скалистый берег надвинулся вдруг и сразу, потом они обогнули несколько утесов, и открылась широкая песчаная коса, окрашенная рассветным золотом.
Дельфины влетели в мелководную бухту и замерли на воде, в двадцати локтях от берега.
* * *
— Это все невероятно! Совершенно невероятно! Ни о чем подобном мы не слышали, не читали, не знали!
Миша вскочил и заметался на нешироком пространстве между камином и огромным профессорским столом, так беспорядочно и нервно, что растянувшийся на ковре Кузя счел за лучшее одним прыжком перебраться на безопасную высоту кожаной спинки кресла, в котором утопал его хозяин.
— Совершенно новая, необычная, незнакомая нам цивилизация! Мы считали амазонок мифом, легендой, вымыслом, а они не только были — если во все это верить — но и обладали развитой и при этом замкнутой культурой, хранили какие–то странные тайны, умели приручать орлов, а теперь, выходит, еще и дельфинов… Просто поверить немыслимо, что в истории не осталось даже упоминаний обо всем этом!
Александр Георгиевич выслушал монолог своего аспиранта, не прерывая его, чуть кивая головой, с совершенно бесстрастным лицом. Потом глубоко затянулся трубкой и ловко выпустил одно за другим несколько дымных колец, которые Кузька тут же принялся ловить обеими лапами.
— Я думал над этим, когда читал и когда переводил, — проговорил, наконец, профессор. — Да, тут мы имеем загадку из загадок. Мифом и вымыслом считали и Трою, и это тоже вызывает недоумение. Но о троянской цивилизации, хотя ее так и не называли, по крайней мере, существуют какие–то разрозненные сведения, хотя бы намеки на нее и ее влияние на Древний мир присутствуют у известных нам историков и философов. Да само существование Троянского цикла уже говорит об этом — такое предание не могло родиться на пустом месте! Но амазонки… Да! О них есть немало мифологических сюжетов, и все они замыкаются на войне… Битвы, поединки, схватки амазонок с известными героями. И, заметьте, как правило, все мифы говорят вначале о непобедимости этого племени и тут же повествуют о том, как тот или иной герой их побеждает и разбивает в пух и прах! О чем это говорит? Да только о том, что историю, друзья мои, писали и пишут мужчины, и ничего с этим не поделаешь… Амазонки были, и они таили свои секреты, свой уклад, само свое существование от всего мира именно потому, что оказались иррациональны в мире, где царит господство тела над ребром, мужчины над женщиной. Из–за этого, видимо, амазонки и были обречены исчезнуть довольно быстро… я думаю, их государство просуществовало где–то около тысячи лет, а для истории это немного. Но они все же создали за такое короткое время уникальную цивилизацию, цивилизацию, которая могла оставить миру неповторимый опыт, если бы враждебное окружение и… уж прости, Аннушка! — женская твердолобость не заставляли этих удивительных воительниц так непогрешимо хранить свои тайны ото всех — от кого нужно и не нужно было хранить их! Кстати, о том, как появилось это невероятное государство, государство женщин, рассказывается в последующих главах нашей повести.
А что до мифов, то создатели их — мужчины, разумеется — старательно выискивали в истории непобедимого и действительно грозного народа только провалы, только такие моменты, когда можно было бы говорить о поражениях дев–воительниц, об их посрамлении перед мужчинами. Глупо вообще–то, ибо посрамлением оказалось само их кратковременное существование как государства и народа.
Профессор говорил так долго, что его трубка почти погасла, и он долго пыхтел, раскуривая ее вновь. Миша молчал. Молчала и Аня, не желая вторгаться в эту смущенную тишину. Но, в конце концов, не выдержала именно она.
— Вообще–то мне все равно, отчего о них молчали. Главное, что они были… И это здорово, что какой–то народ… мне все равно — женщины или мужчины, но что кто–то смог найти такие ключи к природе — приручать орлов, дельфинов. Но самое главное для меня, Александр Георгиевич — вы уж простите, знать, что там было дальше. Нам уже скоро ехать надо! Можно прочитать хоть еще немножко!
— Можно.
И Каверин снова раскрыл папку с переводом.
Глава 3
— Ахилл, ты как? Что с тобой? Ну, давай, разжимай руку, не воображай, что у меня хватит сил разжать твои пальцы… Ну!
Но преодолеть судорогу было невозможно, и Пентесилея поступила проще: сняла с дельфина ошейник и, оставив его зажатым в руке Ахилла, попросту вынесла своего спутника из воды на руках.
Спустя какое–то время он пришел в себя от острейшей боли, которой налились его руки и ноги, вновь обретшие чувствительность. Невероятным напряжением воли Ахилл заставил себя не застонать.
— Ты как? — в десятый раз спросила, наклоняясь над ним, Пентесилея. — О, Артемида, зачем я это затеяла?! Я, кажется, убила его!
Искрений страх, прозвучавший в этом возгласе, лучше всего помог Ахиллу справиться с собой. Он приподнял голову и выдохнул огромное количество воды, попавшей ему в рот и в нос. Положение было достаточно смешное — женщина, которой он бредил во сне, склонялась над ним полунагая, во всем блеске своей величавой красоты, полная тревоги за него — а он не имел сил даже поднять руку, чтобы прикосновением ее успокоить… Она что есть силы растирала его руки, ступни, плечи, стараясь вернуть в них тепло.
— Да все хорошо, Пентесилея! — Ахилл едва узнал свой голос и тут же быстро свел челюсти, чтобы зубы не клацнули друг о друга. — Все хорошо. Только под конец было очень холодно. Если бы ты не заставила меня натереться маслом, мне, вероятно, пришел бы конец!
— А ты не хотел меня слушать! — она улыбалась, радуясь, что герой очнулся. — Сможешь встать?
— Д-да… Кажется смогу. А где мы?
Он привстал и огляделся. Они были, вероятно, на одном из множества островков, испещрявших Эгейское море. Большой земли на таком расстоянии быть не могло — как ни быстро мчались дельфины, они не могли достичь за это время ни Крита, ни Пелопонесса.
Песчаная коса тянулась, изгибаясь и окаймляя небольшую бухту, где сейчас резвились их «кони». Справа и слева от нее громоздились утесы красивого, песчано–золотистого цвета. За косою начинался довольно крутой подъем, неровный, скалистый, завершенный обрывистой стеной, над которой клубились облака и вились чайки.
— Здесь кто–нибудь живет? — спросил Ахилл Пентесилею.
— Амазонки, — ответила она. — Но только те, что служат в храме Артемиды Ламесской. Мы на острове, который когда–то критяне назвали Ламесом. Он раза в четыре меньше города Трои, и о нем теперь почти никто не помнит. Между тем здесь — одна из главных наших святынь. Вот возьми, выпей, сразу придешь в себя до конца.
Ахилл взял из рук амазонки кожаную флягу и, в то время, как она натягивала свой синий с серебром хитон и застегивала пояс, с наслаждением глотнул раз и другой крепчайшего вина — ничего более крепкого ему пить не приходилось. Жар хлынул из груди в ноги, потом было ударил в голову, но это быстро прошло.
— Идем, — сказала Пентесилея, вставая с колен и подавая ему руку. — Надень свой хитон и пошли. Если Чаша не пуста, ты увидишь нечто великое!
«Если Чаша не пуста!» Она говорила это и Крите с Авлоной!» — мысль пронеслась, вызвав вдруг неосознанную тревогу.
— Куда мы идем?
— В храм.
Они поднимались по тропе, затерявшейся среди скал и растущих на них кустов граната. Тропа вильнула между двумя утесами и ушла в образованный ими широкий каменный коридор, который постепенно расширялся, пока не перешел в просторную воронку, окруженную скалами. В этой воронке, сложенное из того же золотистого камня, возникло здание, крытое, очевидно, чистым серебром, — его крыша сверкала тускло и торжественно в полумраке горной расщелины, куда свет попадал только к полудню, когда солнце вставало достаточно высоко. Кусты граната клубились вокруг здания, совершенно закрывая его фундамент. Их почти созревшие плоды опускались на плоские ступени, что вели ко входу.
— Идем…
В лице и голосе Пентесилеи появилось что–то такое, что вдруг вызвало в душе Ахилла ужас. Он не смел спросить больше ни о чем, но ему становилось все страшнее и страшнее.
Они дошли уже до самых ступеней, когда в проеме входа показалась женщина в длинном черном платье. Ее седые волосы были красиво уложены на висках двумя толстыми кольцами. С головы скользило полупрозрачное покрывало.
— Приветствую тебя, Нарана! — воскликнула Пентесилея, поднимая руку в обычном амазонском приветствии.
— Приветствую тебя, великая царица! — ответила жрица, кланяясь. — Что привело тебя сюда и кто с тобою?
— Я совершила грех, который решилась стереть обрядом искупления. Смогу ли я это сделать сегодня, или Чаша пуста?
— Чаша полна, — отвечала жрица, сразу заговорив тише и глуше. — Богиня, вероятно, разрешает тебе не ждать. Но кто этот человек?
— По обычаю, — отвечала Пентесилея, — в момент совершения обряда рядом со мною может быть кто–то, кто будет всей душою желать, чтобы богиня спасла меня. У меня нет ни матери, ни сестер. Этот человек полюбил меня. Но он передо мною чист, а значит, чист и перед богиней. Он может помочь мне.
— Это так, — кивнула Нарана. — Но, по закону, в нашу тайну может быть посвящен лишь тот, кто не выдаст ее. Ты ручаешься за него?
— Ручаюсь. Он поклялся и сдержит клятву.
— Хорошо. Но при этом только великий герой может прикоснуться к святой тайне амазонок. Совершал ли он в своей жизни подвиги, которые сделали его достойным обладания тайной?
Пентесилея улыбнулась.
— Его зовут Ахилл.
Старая жрица низко склонилась перед ними, рукою тронув плиты лестницы.
— Мне не о чем больше спрашивать. Войдите.
Внутренность храма представляла собою одно помещение, ничем не украшенное, кроме единственной статуи. Ее вид поразил Ахилла. Он видел множество изображений Артемиды, однако это не походило ни на одно из них. Богиня была высечена из камня, но то был не мрамор, а, вероятно, базальт — камень, который труднее всего поддается обработке из–за своей огромной твердости. Между тем, статуя была выполнена с невероятным мастерством. Юная девушка, почти девочка, одетая в длинную юбку, сверху нагая, с распущенными волосами, стояла на полуобтесанном камне, над глубокой выемкой. В одной руке она держала лук, на котором лежали, развернувшись веером, сразу семь стрел, другая рука поднимала чашу с высеченными на ней незнакомыми письменами. Лицо ее выражало удивительное, вдохновенное спокойствие.
Вслед за Нараной они подошли к выемке у ног статуи. Выемка была, определенно, природная и походила на маленький кратер вулкана — ее края поднимались почти вертикально. Она была круглая, дно, хотя и не глубокое, покрыто трещинами, будто таило под собой неведомую бездну. Это углубление почти до краев заполняла чистейшая, прозрачнейшая вода.
— Чаша полна, но может опустеть, — голос жрицы под сводами храма звучал мощнее и жестче. — В чем твоя вина, царица?
— В нарушении обета целомудрия.
— И ты готова отдать свой грех Чаше и получить прощение богини, если она того захочет?
— Да.
Нарана повернулась к Ахиллу и обожгла его взглядом своих глаз, черных настолько, что зрачок в них как бы отсутствовал — они были похожи на два бездонных жерла.
— Клянись, чужеземец, что никогда не откроешь никому тайны Чаши и не расскажешь о том, что увидишь. Клянись, что сейчас, во время совершения обряда, не сделаешь ни одного движения.
— Если ты вмешаешься, я погибну, — сказала Пентесилея просто.
— Клянусь.
Ахилл почувствовал, что ему вновь холодно. Но на этот раз холод шел изнутри, прямо из сердца…
Нарана произнесла несколько слов, не понятых базилевсом, потом повернулась лицом к статуе и, воздев к ней руки, воскликнула:
— Артемида, покровительница амазонок, владеющая тайной силой земли, реши судьбу Пентесилеи, дочери Ариции, прости или не прости ее вину, верни или не верни ее в мир живых! И да будет то, что должно быть!
Пока жрица говорила, Пентесилея вновь сбросила с себя одежду и стояла на краю таинственной Чаши, раскинув руки и устремив взгляд на лицо каменной богини. И тут… Задохнувшись от ужаса, Ахилл увидел, как в руке жрицы сверкнул длинный тонкий нож. Он хотел закричать, рвануться, но что–то сковало его волю…
Удар! Герой ясно увидел, как лезвие вошло в грудь амазонки, прямо в сердце, и вышло между лопаток. Сила удара была страшна, и рука жрицы не дрогнула. Короткая конвульсия, вишневые губы сжались и разжались, сразу побелев. Жрица рванула нож к себе, другой рукой толкнув пронзенное тело, и короткий всплеск возвестил о том, что Чаша приняла жертву.
Ахилл, не помня себя, кинулся вперед. Еще миг, и он убил бы Нарану, но та, простирая руку к таинственной выемке, вдруг спокойно призвала его:
— Подойди и посмотри.
Он наклонился. Тело убитой уже коснулось дна бассейна, затем всплыло наверх. Крови вытекло совсем немного — лишь небольшое красноватое облачко расплылось в воде. Ахилл видел, как вода омывает страшную рану, как кровь тихо сочится из нее. Но вот она совсем перестала течь. И… Что это?! Края раны постепенно как будто стягивались, начинали сжиматься, рана уменьшалась, зарастала.
— Боги!!! — прошептал герой, переставая верить своим глазам.
Рана Пентесилеи закрывалась, заживала на глазах. Прошло некоторое время, и от нее остался лишь небольшой продолговатый шрам, сперва он был ярко алым, потом потускнел, побелел, его очертания стерлись, и вот уже на груди девушки не видно было ни царапины.
Еще немного, и ее лицо стало розоветь, губы дрогнули, дернулись веки.
Рывок, и вот она уже встала на дно бассейна. Вода закрывала ее до плеч.
— Благодарю тебя, богиня! — крикнула Пентесилея, поднимая руки.
— Искупление совершилось! — голос старой жрицы вдруг зазвенел, выдав радость, которой она не хотела скрывать.
Затем она повернулась к Ахиллу.
— Ты помог ей. Но меня чуть было не убил. Или я не права? Одна была бы надежда, что вода не уйдет, и царица бросит в Чашу мое тело.
Пентесилея протянула герою руку.
— Помоги мне, Ахилл. Голова кружится. Так будет несколько дней, но ничего страшного в этом нет.
Она уже надевала свой хитон, как вдруг на глазах у всех троих уровень воды в Чаше стал снижаться.
— Уходит! — крикнула в страшном волнении старая жрица, — Живая вода уходит! Богиня ждала тебя, царица…
Прошло совсем немного времени, и выемка у ног базальтовой статуи стала совершенно пустой, и, как показалось Ахиллу, даже сухой.
— А что было бы, — холодея спросил он, — что было бы, если бы это случилось, а ты еще не успела ожить, Пентесилея?
— Я бы умерла, — ответила она и взяла его за руку. — Пойдем.
Глава 4
— Тайна живой воды принадлежит амазонкам более тысячи лет, — рассказывала Пентесилея, когда они немного погодя уселись возле костра на берегу бухты, ожидая прилива, чтобы начать обратный путь к берегам Троады: во время отлива выход из бухты становился слишком мелок для дельфинов. — Ты знаешь, откуда взялся народ амазонок?
— Слышал много разных легенд. А как было на самом деле?
— На самом деле было так… Почти две тысячи лет назад скифы основали большие поселения на берегах Понта Эвксинского[15] и стали разводить там овец и торговать с соседними азиатскими племенами. Потом случилось, что один из их царей сильно поссорился с кем–то из соседей, и азиаты–кочевники стали истреблять людей тех поселений. Они храбро защищались, и хотя кочевников было много больше, долгое время им не удавалось взять скифских укреплений. Однако, в конце концов, враги истребили почти всех — остался один большой город. То была хорошая крепость, и она продержалась долго. Но взяли и ее. Дикари, рассвирепевшие от того, что столько времени не могли добиться своего и столько их воинов погибло в войне, перебили всех мужчин города, не разбирая возраста. Они убивали даже грудных детей… А потом открыли винные погреба и стали упиваться вином, думая утром как следует погулять и повеселиться, взяв в рабство оставшихся в городе женщин. Однако утром пробудились далеко не все, а те, кто все же проснулся, увидели, что многие из завоевателей убиты, а город совершенно пуст — женщины из него ушли. Кочевники ринулись их преследовать и гнались за ними до самых болот. Есть такие места по берегам Понта Эвксинского, где опасно ходить по, казалось бы, ровной земле — на самом деле там топь, и если человек в нее попадает, ему уже не выбраться.
Дикари стали на краю болота лагерем и ждали, зная, что беглянкам уйти некуда — с одной стороны море, с другой — непроходимая трясина, а единственный проход сторожат враги… Между тем скифянки, укрывшись на островках среди болота, сложили печи из камней, развели жаркий огонь, поснимали свои бронзовые и серебряные украшения, переплавили их и сковали доспехи и оружие. Еще у них были лошади — женщины увели их из города, пользуясь темнотой и пьяным беспамятством завоевателей. И вот из лесной чащи выехали и ринулись на кочевников блистающие доспехами воины, которые разили их неумолимо и отважно, презирая опасность и раны. И враги бежали, пораженные этим превращением беглянок.
Потом женщинам пришлось строить укрепления и создавать свой город, чтобы защищаться от множества соседей. И трудно сказать, кому и когда пришла в голову мысль, что лучше жить одним, без мужчин, чем выходить замуж за варваров Сложился свой уклад жизни, мало помалу сформировался закон. И расширились границы, появилась столица, а с нею и известное теперь всем государство амазонок. Впрочем, — тут Пентесилея усмехнулась — это ведь тоже одна из легенд. Я не уверена, что все именно так и было.
— Так, значит, вы — скифянки? — задумчиво спросил базилевс.
— Ну, не совсем. Во–первых, ты же знаешь, амазонки выходят замуж, чтобы продолжить род. Обычно брак временный, до рождения первой или второй дочери. А отцы наших дочерей — либо скифы, либо, персы, иногда фракийцы. И другие бывают… Случается и так, что мы принимаем к себе девочек и девушек, готовых дать обеты Артемиде и жить по нашим законам. И мы не спрашиваем, к какому народу та или иная девушка принадлежит — она все равно становится амазонкой… Но я хотела рассказать не об этом. Храм на острове Ламес построен амазонками, как я уже сказала, более тысячи лет назад. Когда–то, приручая дельфинов, наши предки осваивали острова Эгейского моря и на Ламесе нашли эту расщелину, а в ней статую. Она была здесь задолго до храма. Судя по совершенству работы, это — критская скульптура. Кто и когда ее изваял? Не могу сказать. Амазонки поняли, что это статуя Артемиды — на постаменте была надпись, хотя изображение очень сильно отличается от всех принятых…
Женщины принесли жертву богине — закололи козу (сюда плавали и на лодках). Жрица намеренно или случайно бросила тело жертвы в воду Чаши, и тогда все увидели невероятное: мертвая коза через некоторое время ожила, и рана на ее горле исчезла! С тех пор силу живой воды испытывали много раз. Она может очень быстро заживить любую рану, исцелить от укуса змеи. Она воскрешает даже умершего сутки назад — был случай, когда сюда привезли тело амазонки, павшей в сражении и столь любимой всеми, что тогдашняя царица решилась испытать судьбу. Та женщина «просыпалась» куда медленнее — прошли чуть не сутки, пока она открыла глаза. Ее спасло еще и то, что было холодно — тело не успело тронуть разложение. Во всех остальных случаях попытки оживить умерших два–три дня назад бывали безуспешны. И эта удивительная вода приходит и уходит, когда ей вздумается. Если бы сегодня Чаша оказалась пуста, мне пришлось бы ждать воду, возможно, несколько лун. Она обычно является пять–шесть раз в год и держится дней пять–семь. А иногда уходит в тот же день.
— И вы верите, что эту воду вызывает богиня Артемида, ваша покровительница? — спросил Ахилл.
— Я не знаю, откуда берется вода, — амазонка серьезно смотрела ему в глаза. — Это чудо мы держим в тайне, ибо если о нем узнают, из–за острова разгорится война пострашнее Троянской. Сам понимаешь.
— А если эту воду брать с собой? — спросил герой. — Она будет действовать вдали от Ламеса?
— Мы проверяли. Она и в двух шагах от храма уже не действует. Думаю, дело не в самой воде, а в чем–то, что выходит вместе с нею из недр земли. Или это такое место… Нам не узнать этого. Обряд искупления в нашем законе самый страшный. Я прошла через него, через смерть. А были и такие, кто не проходил.
— Вода уходила?
— Да. Такое случалось два раза. И сегодня могло случиться — ты же видел. Поэтому я и позвала тебя со мною — я знала, что ты будешь молиться за меня.
— Я молился. Второй раз я видел тебя мертвой. Но в первый раз ты не была мертва…
— И в этот раз не была. Я упала в воду в момент агонии, я не успела умереть и почти все чувствовала. Нарана сделала все настолько быстро, насколько было возможно, предельно уменьшив опасность. Она тоже любит меня.
Ахилл задумался.
— Я не зря спросил, действует ли вода вне этой впадины… Когда я отправлялся на войну, мой учитель, мудрейший Хирон, дал мне с собою чудодейственное средство — мазь, которая заживляет даже смертельные раны. Я убедился, что это так. Откуда она, Хирон не сказал. Сейчас я думаю — ее могли сделать из чего–то, подобного живой воде.
— Возможно, — Пентесилея с интересом посмотрела на базилевса. — И даже наверное. А эта мазь еще осталась у тебя?
— Ни капли. Именно с ее помощью я спас Гектора. Да если б и была, разве мы могли бы сами разобраться в ее составе? Думаю, и Хирон его не знал, не то сказал бы мне, наверное, как ее изготовить.
Вода в бухте прибывала. Пентесилея с тревогой глянула на своего спутника:
— Мы поплывем днем, будет теплее. Но все равно по дороге остановимся на одном островке — я не хочу, чтобы ты опять так закоченел.
— Ничего страшного, — после всего увиденного Ахиллу уже не казалось тяжелым обратное путешествие. — Думаю, к этому можно привыкнуть.
Они приплыли к берегу Троады, точно к тому месту, откуда начинали путь, когда уже стемнело. На берегу пылал костер, мирно бродили их кони, а у костра сидели юные амазонки, привествовавшие свою царицу (для них она все равно оставалась царицей) радостными криками.
— Они тоже знали, что тебе предстоит? — не без дрожи спросил Ахилл.
— Все амазонки это знают. Правда, Авлона не прошла посвящения и ей могли не рассказывать о храме Артемиды Ламесской, но она — наша лучшая разведчица, по сути она — уже воин, и для нее я сделала исключение. Пойдем греться.
Они сидели, закутавшись в плащи, и пили то самое жгучее, как огонь, вино, закусывая нежным мясом лани и хлебом. Девочки пили воду, не без зависти поглядывая на взрослых — им очень хотелось попробовать вина.
— Вот, Авлона, — сказала Пентесилея, с непривычной для амазонки нежностью проводя рукою по рыжей головке разведчицы, — завтра ты с Ахиллом поедешь в Трою. Мне кажется, мы нашли твою сестру, ту, которую ты все время вспоминала.
— Мою сестричку? — голос девочки зазвенел, она привстала, вся вытянулась, задрожав от волнения. — Мою милую сестричку?! Она жива? Да?!
— Если только я не ошибаюсь. Но и Ахиллу кажется, что вы с ней очень похожи. Вот вы и проверите. Ты ведь хочешь увидеть Трою?
— Очень, очень хочу! — Авлона захлопала в ладоши, совершенно забыв, что амазонке не пристало вести себя так легкомысленно. — А ты, царица… Ты не поедешь с нами?
— Ты же знаешь, — тут голос Пентесилеи вновь стал низким и жестким, — ты знаешь, что я должна вернуться на Ламес и провести в храме не менее пятидесяти дней. Это полагается делать после обряда искупления.
— О, боги! — воскликнул Ахилл. — Так ты что же, вернулась только из–за меня?!
— Мне не хотелось, чтобы ты плыл один. А вдруг не доплыл бы? — она чуть–чуть усмехнулась. — И Крита с Авлоной не узнали бы, что обряд уже совершен и я жива. Закон разрешает уехать на один–два дня, а после возвратиться в храм. Мы переночуем здесь, и утром ты отправишься с Авлоной и Критой в Трою. Ты ведь можешь прийти туда, когда захочешь, я правильно поняла?
— Могу. И что дальше?
— Если мы ошибаемся, мои амазонки уедут в Темискиру.
— Они поедут вдвоем так далеко?
Обе девочки рассмеялись, а Пентесилея лишь пожала плечами.
— Крита ездила уже не раз — это она привозила Приаму мое письмо с предложением помощи и привезла мне его ответ. Она прошла обряд посвящения, она — взрослая амазонка. Авлона будет с нею. Но я надеюсь, что она и в самом деле найдет свою сестру и тогда останется в Трое, во всяком случае, до моего возвращения.
— А потом? — вскричала девочка, — если моя сестричка жива, то тогда… Неужели мы не возьмем ее с собой в Темискиру?
— Не возьмем, — Пентесилея отвернулась и смотрела на пламя костра, тихонько отхлебывая вино из кожаной чашки. — Она замужем, Авлона, и у нее есть ребенок. Она ведь уже взрослая. Но ты сможешь остаться с нею или бывать у нее часто, живя в Темискире, или жить то там, то здесь, пока не решишь окончательно. Чего бы ты больше хотела?
— Я не знаю. Я подумаю и придумаю что–нибудь. Только бы она нашлась!
Пентесилея усмехнулась.
— Малышка, видно — очень хороший человек, раз спустя четыре с половиной года Авлона все еще помнит ее и так любит. И это забыв дом, отца, братьев…
— Андромаха — удивительная женщина, — сказал Ахилл и, забыв о крепости напитка, залпом допил его и едва не поперхнулся.
— Андромаха! — закричала Авлона и вскочила на ноги, уронив лепешку и кусочек мяса. — Ан–дро–ма-ха! Да–да, ее так зовут, да! Это она! Моя сестричка! У нее тоже рыжие волосы и зеленые глаза, и она — самая добрая на свете!
— Ну вот — и имя она вспомнила, — Пентесилея улыбнулась и странно посмотрела на Ахилла. — «Удивительная женщина»! Скажи, что и ты в нее влюбился! Ну?
Он даже не смутился, услыхав этот вопрос.
— Жена друга священна. Или ты не знаешь этого, царица? Ведь теперь тебя снова можно называть царицей, ты сохраняешь свои права?
— Сохраняю. Но когда ты увидел ее впервые, вы с Гектором еще не были друзьями.
— Тогда она была женой моего врага, а у меня в душе была одна лишь боль после смерти Патрокла. Нет, Пентесилея, женщину я полюбил только раз в жизни. И эта женщина — ты.
— Ты полюбил нашу царицу? — в восторге маленькая Авлона забыла обо всех правилах и о всякой сдержанности. — Так приезжай в Темискиру, победи десять амазонок и женись на ней! Можно я тоже буду с тобой состязаться?
— Почту за честь, — серьезно ответил Ахилл.
— Он победил уже столько амазонок, что может взять в жены половину города, — отрезала Пентесилея, гневно взглянув на лазутчицу, сразу смущенно нырнувшую за спину хохочущей Криты. — Хватит болтовни, не то ахейцы будут заявлять, что все амазонки — пустоголовые дурочки и не говорят умных вещей, а только трещат, как тетерки! Расстилайте свои мешки и плащи, и чтоб до рождения звезд вы спали, слышите?! А мы еще немного выпьем вина и поговорим.
Они проговорили до самой утренней звезды. Сзади к Ахиллу подошел Рей и ткнулся в плечо теплой шелковистой мордой. Герой потерся об нее щекой.
— Я его укротила и объездила, а он все равно выбирает тебя, — сказала задумчиво амазонка. — Все выбирают победителей.
Он даже вздрогнул: она почти повторила мысль Гектора и его слова, о которых не могла ничего знать.
— Ты после Ламеса вернешься сюда? — почти робко спросил базилевс. — Я тебя еще увижу? Если скажешь «да», я задержу отплытие мирмидонских кораблей.
— А когда оно назначено? Когда уплывают ахейцы?
— Возможно, вскоре после праздника Аполлона. Но я буду тебя ждать.
Она молчала, задумчиво и печально глядя на море. Потом проговорила:
— После обряда искупления исчез шрам от раны на бедре, той, что нанесло твое копье. Он был совсем свежий, и живая вода стерла его. А старые остались. Если бы все раны могли исчезнуть… Я вернусь, Ахилл. Дождись. Только ничего обещать не стану.
— Я не прошу никаких обещаний, Пентесилея. Но мне нужно снова увидеть тебя!
Она засмеялась и выплеснула в костер остатки вина из своей чашки.
Огонь вспыхнул ярко, метнулся вверх алыми языками и вновь упал, лениво ползая по угольям и деловито треща. Ночь кончалась.
А утром они расстались.
Глава 5
Праздник начался на рассвете.
Едва первые проблески зари окрасили вершины холмов, Троянскую долину огласили мощные и стройные звуки. Они напоминали пение флейт, но были в сотни раз сильнее и глубже, а мелодия, в которую они слагались, при всей своей простоте, поражала красотою. Это звучали лонтры, музыкальные инструменты, которыми в Трое всегда сопровождали любое торжественное событие. Лонтра внешне походила на флейту, только была гораздо длиннее и толще, и вместо дырочек в ней проделывались узкие отверстия–щели, расположенные возле широкого конца. Ее делали из особых пород дерева и вставляли внутрь трубку, свернутую из тончайшей пластины серебра[16]. Голос лонтры оглашал огромное пространство, с ее помощью можно было подавать сигналы армии во время сражения, но инструмент считался священным и использовать его для битвы запрещалось, поэтому в армии пользовались обычным сигнальным рогом.
Впервые за двенадцать лет Скейские ворота распахнулись не для того, чтобы пропустить отряды воинов. Они раскрылись во всю ширину, но какое–то время в них не было видно никого, кроме городской стражи. И вот появились десятка два юношей, облаченных в длинные пурпурные хитоны. Это младшие жрецы храма Аполлона шли торжественным шагом, неся огромные гирлянды цветов. Вторя голосам лонтр, они пели утренний гимн богу Аполлону и славили свет солнца и наступление утра. За ними показались музыканты с лонтрами, затем флейтисты и девушки с кифарами. Но кифары и флейты пока молчали, их время не настало.
В величавую музыку лонтр вторглись гулкие удары тимпанов. Их несли мальчики, одетые в светлые туники и яркие плащи, в венках из веточек туи, дерева любви. Вслед за ними показалась процессия жрецов. Старшие жрецы Трои, подобно египетским служителям богов, носили только белую одежду, но у них она была украшена золотой или серебряной каймой, а на груди всегда вышивались символы божества, которому посвящал себя жрец.
Впереди шли жрецы Аполлона в лавровых венках, вышитые ветви лавра украшали их одеяния. Они вели белых овец, которых предстояло первыми принести в жертву. Завершить праздник, впервые за много–много лет, должна была величавая гекатомба[17], совершаемая в честь окончания войны и заключения мира. Но предназначенных для нее быков пока держали в загонах на склонах холма.
Следом за жрецами Аполлона выступали жрецы храма Зевса (только раз в году они бывали вторыми в праздничном шествии, когда повелитель богов уступал на один день славу и почести своему лучезарному сыну). Потом двигалась процессия храма Афины Паллады, неся перед собою золотую фигурку богини — знаменитый Троянский палладий[18], за ними шли жрицы храма Артемиды–девы и жрецы Посейдона. Служители храма Диониса по обычаю несли для жертвоприношения кувшины с вином и корзины плодов. Шествие жрецов замыкали служители таинственной Астарты — высокий седовласый Лаокоон и двое его сыновей. Только они были не в белых, а в темно–синих одеждах, украшенных вышитыми серебром змеями. В их руках были посохи, каждый из которых завершался резной змеиной головой. Лаокоон, в отличие от своего отца, мрачного Адамахта, не носил привешенного к концу бороды змеиного черепа, да и нрава был не столь угрюмого, а потому не внушал троянцам трепета и тайной неприязни. Следом за жрецами шли юноши и девушки с лавровыми ветвями в руках.
Процессия выливалась из Скейских ворот и, огибая восточный угол стены, медленно поднималась по когда–то людной, ныне же пустынной дороге к холму Аполлона, к храму, построенному, по преданию, основателем города Критским героем Илом, откуда и происходило второе название великой Трои — Илион. Здесь должно было состояться первое жертвоприношение и прославление бога–покровителя города. Оно всегда происходило на восходе солнца, но последние двенадцать лет совершалось в стенах Трои, в самом же храме одиноко и бесстрашно служил только старый Хрис, который теперь готовился встретить шествие и возглавить службу.
Пока жрецы, музыканты и лавроносцы открывали праздник, огромная городская площадь заполнялась людьми. Здесь были теперь все жители Трои: самые юные и самые старые, семьи с детьми — большими, маленькими, грудными. Богатые и бедные, ремесленники и воины, торговцы, не забывшие взять с собою понемногу товара, чтобы предлагать его во время праздника, рабы, либо сопровождавшие своих хозяев, либо отпущенные по случаю торжества и вольные в этот день делать, что им вздумается, гетеры из верхнего города, виноделы, охотники и пастухи, заранее пришедшие в город из далеких сел — весть о том, что наступил мир, ворота откроются и праздник пройдет за пределами Трои, облетела, кажется, уже всю Троаду.
Собравшиеся ждали царской колесницы. Она не замедлила выехать из дворца и, встреченная ликующими криками, двинулась к золоченой статуе Троянского Коня. Приам, на этот раз одетый с утонченной роскошью восточного царя, но без показной пышности, стоял в колеснице рядом со своей женой. На Гекубе было густо–малиновое платье, расшитое по вороту рубинами, и сплошь затканное золотом покрывало из тончайшей, совершенно прозрачной ткани. Царские венцы были обвиты венками лавра. За колесницей Приама показалось еще несколько — в них ехали его уцелевшие в битвах сыновья, брат царя Анхис и племянник Эней, самые знаменитые троянские герои. Появление колесницы Гектора было встречено ревом толпы, перекрывшим звучание лонтр и тимпанов. Люди бросали в колесницу цветы и ветки туи, пытались, подпрыгнув, дотронуться до своего героя, ликуя, желали ему победы в состязаниях. В этот день — и об этом уже все знали — Гектор, впервые после своего тяжелого ранения, собирался вновь померяться силами с другими героями на больших праздничных играх. Он смеялся в ответ на приветствия, здоровался с воинами, окружившими колесницу, то и дело осаживал своего возницу, чтобы тот, в усердии не отстать от колесницы Приама, кого–нибудь не задавил. Троянцы были так рады Гектору, что почти никто не заметил одной особенности: на голове героя был не лавровый венок, как на всех царских сыновьях и знати, а простой серебряный обруч, который он носил и в обычные дни.
Когда царская колесница достигла Троянского Коня, произошло то, чего все ждали, о чем за годы войны успели почти забыть — статуя ожила! Огромный конь медленно и величаво тронулся со своего места и, сопровождаемый ликующими криками, двинулся к Скейским воротам. Рассвет уже наступил, уже разгоралась над холмами заря, и в ее блеске великолепная статуя сверкала чистым золотом. Колеса, спрятанные в копытах коня, были совершенно незаметны, механическое устройство, приводимое в движение двенадцатью находившимися внутри статуи рабами, работало бесшумно и со стороны казалось, будто Троянский Конь действительно ожил и движется сам по себе!
Ахилл, Одиссей и Антилох стояли на выступающей сторожевой площадке Троянской стены, справа от Скейских ворот, и во все глаза следили за великолепным шествием.
Ахилл был приглашен на праздник Аполлона давно, и был единственным ахейцем, получившим приглашение от самого царя, притом еще до окончательного заключения мира. Когда соглашение с Агамемноном было достигнуто, назначено время выплаты дани и вооруженное противостояние прекращено твердыми приказами с обеих сторон, ахейским базилевсам передали, что Приам будет рад, если кто–то из них захочет посетить его праздник, и что им будут оказаны почести. Атриды побороли искушение, не подозревая на этот раз коварства со стороны Приама, но разумно рассудив, что любое случайно брошенное слово, нечаянная обида, неосторожный намек могут вновь вызвать вражду. К тому же, если идти в Трою им, то надо брать и воинов, а уж стычку между ними и воинами троянскими можно считать предрешенной — двенадцать лет смертельной ненависти не могли быть забыты за несколько дней. Возможно, втайне гордым братьям Атридам и хотелось бы чтобы случайная ссора привела к возобновлению войны, однако теперь это было вдвойне невозможно: Ахилл уже никогда не будет сражаться с троянцами, и у троянцев снова есть Гектор…
Но базилевсу итакийцев хитроумному Одиссею, было не справиться со своим любопытством, к тому же он искренне радовался миру и совершенно не собирался его нарушать. Он не питал жгучей ненависти к троянцам, зато любил Ахилла и был ему бесконечно благодарен за прекращение войны. И когда мирмидонский базилевс предложил ему пойти на праздник Аполлона вместе с ним, сын Лаэрта с радостью согласился. Что до Антилоха, то ему, не помнившему настоящих праздников на родине, очень хотелось повеселиться, да и увидеть Трою тоже хотелось.
Они пришли едва стало светать, и имя Ахилла, названное страже, тотчас раскрыло перед ними ворота. Более того, когда сообразительный Одиссей, понимавший, что, стоя внизу, они мало что увидят, попросил у начальника стражи позволения подняться на стену — чтобы посмотреть начало праздника с ее высоты, тот позволил, лишь незаметно отдав своим воинам приказ следить за ахейцами. Но сделано это было из простой добросовестности.
— Как она едет, эта фигурища? — прошептал Одиссей, любуясь величавым движением Троянского Коня. — В жизни не видывал ничего подобного! У нее наверняка внутри люди.
— Так и есть, — кивнул Ахилл. — Но что за красота, а! Как тебе город?
— Ты был прав, — Одиссей огляделся, обозревая освещенную рассветом Трою, улицы которой были полны людей и оттого особенно нарядны. — Она прекраснее Микен, прекраснее Критских городов, прекраснее Афин. Отсюда всего города не видно, но и того, что я вижу, довольно, чтобы это сказать. И все же, друг мой, при мысли, что я скоро увижу мою серенькую Итаку и мой дворец, сложенный из неотесанных как следует плит и ничем особо не украшенный, и единственный в моих владениях город, где дома одноэтажные, с крохотными окнами, вымазанные глиной — при мысли об этом меня прошибает слеза, а ты знаешь, что я не охотник плакать… Моя Итака кажется мне красивее этого величайшего из городов, и я рвусь к ней всей душою. Но, честно сказать, хорошо, что нам не пришлось все здесь пожечь и порушить. Гнусное было бы дело!
— Как нарядны колесницы царя и царевичей! — прошептал Антилох, во все глаза рассматривая шествие. — Приама я никогда в жизни не видел… Красивый старик. А жена его даже и старухой не кажется! Неужели это она ему нарожала столько сыновей, что мы за двенадцать лет всех не перебили? А кто дальше? Ба-а! Гектор! Никогда его не видел без доспехов. Он же совсем еще молодой… А это кто — Деифоб, что ли? Как ему повезло год назад, что у меня наконечник соскочил с копья… Не то бы он уже так не катался! О, богоравные базилевсы! — тут юноша возвысил голос, не в силах сдержать возмущения. — Посмотрите–ка на пятую колесницу! Это же Парис! И улыбается, и машет рукой, как все троянские герои, будто он тоже герой! Ах ты, собака… Ну, был бы у меня лук!
— Живо уйми свой пыл! — воскликнул Ахилл, хватая Антилоха за руку и с некоторой тревогой оглядываясь на троянскую стражу. — Мы здесь гости. Это первое. Второе — он совсем не улыбается, а строит кислосладкую мину, чтобы не выглядеть хуже всех. С чего ему улыбаться–то? У него жену увезут через несколько дней, опозорят на всю Трою, какие уж тут улыбки!
— А в-третьих, — подхватил Одиссей, — ты стоишь так близко к краю стены, что можешь с нее свалиться. Мне и тебя было бы жаль, но еще меньше хотелось бы, чтобы ты сломал шею кому–то из троянцев внизу и поставил под угрозу договор с Приамом и наш счастливый отъезд из–под стен этого великолепного города!
Под торжественную музыку лонтр и тимпанов Троянский Конь миновал ворота и выехал на дорогу, увлекая за собой царскую колесницу и все шествие. Когда колесница Гектора уже поравнялась со Скейскими воротами, троянский герой, внимательно оглядывавший толпу, с недоумением сказал стоявшему рядом с ним юному Троилу:
— Не могу понять, где Ахилл? Людей очень много, но не мог же он, с его–то ростом, среди них потеряться… Или я ослеп?
— Ты не ослеп, брат, ты просто не туда смотришь, — невозмутимо ответил юноша. — Посмотри наверх!
Гектор живо вскинул голову и увидел Ахилла почти над собою, на выступе стены.
— Ахилл! Да продлят боги твои дни, и чтоб тебя нимфы в лесу защекотали до икоты! — загремел Приамид, не смущаясь тем, что слышат его не только собравшиеся вокруг троянцы, но, вероятно, и царь с царицей, ибо их колесница отъехала еще недалеко — Что ты делаешь на стене?! У меня чуть глаза не лопнули, пока я тебя высматривал… Спускайся поскорее и садись в мою колесницу! Быстро, или из–за нас в воротах застрянет все шествие!
— Здравствуй, Гектор! — так же громко ответил Пелид. — Сейчас спущусь… Но со мною Одиссей, сын Лаэрта, базилевс итакийцев, и сын нашего мудрого Нестора Антилох. Я не хочу оставлять их!
— И не оставляй! Спускайтесь, достойные мужи! — Гектор махнул рукой спутникам Пелида. — Колесниц у нас много. Вниз, скорее! И садитесь, куда захотите, а наши великие мужи потеснятся ради гостей!
Толпа троянцев, между тем, живо разобралась, что к чему. Не успел Ахилл спуститься по крутой каменной лестнице, как навстречу ему уже ринулись десятки людей с цветами и пучками туи, и громовой рев, только что сопровождавший Гектора, обрушился на ахейского героя:
— Слава великому Ахиллу!
— Слава самому благородному и великодушному из наших бывших врагов!
— Хвала сыну Фетиды!
Ахилл подумал, что добраться до колесницы Гектора ему теперь будет нелегко. Он свободно раскидал бы эту толпу в стороны, если бы она состояла из одних мужчин. Но к нему мчались, вопя от восторга, старики, женщины с детьми, какие–то мальчишки, девушки…
— Береги колесницу! — крикнул герой и прыгнул с последней площадки лестницы.
Он одолел в воздухе локтей двадцать, пролетев над головами троянцев, и с грохотом обрушился в колесницу, как раз между Гектором и в ужасе вжавшимся в борт Троилом.
— Привет тебе, друг! — крикнул он, обнимая хохочущего Гектора.
— Считай, что первое состязание ты уже выиграл! — воскликнул тот.
Между тем Одиссей и Антилох, воспользовавшись общей суматохой, тоже спустились со стены и, не раздумывая долго, кинулись оба к разным колесницам, ибо приглашение Гектора уже делало их вторжение уместным и не совсем дерзким.
— Как я рад тебя видеть, хитроумный Одиссей! — вскричал Эней, едва успев отстраниться, когда итакиец вскочил в его повозку. — Давно мы не виделись…
— Я рад тебе еще больше, отважный Эней! — Одиссей улыбался широчайшей улыбкой. — Мы с тобой хорошо дрались, и на поле боя нам вдвоем было тесновато… А вот в колеснице и тебе, такому большущему, и мне, тоже не маленькому, места хватает вполне. Троянские колесницы просторнее наших.
— Да и Троя, видать, попросторнее твоей Итаки! — ухмыльнулся Эней, понимая, что выкинуть дерзкого ахейца из колесницы не может.
— Только что я говорил об этом Ахиллу! — согласился Одиссей. — Я восхищаюсь великой Троей и оттого еще больше скучаю по Итаке.
— И тут я тебя понимаю! — вполне искренно ответил простодушный Эней, и оба героя решили, что все же уместятся в одной повозке…
Что до Антилоха, то он оказался в колеснице Деифоба и хотел было тут же из нее выскочить, опасаясь гнева царского сына — мало того, что сам он был не царской крови, но однажды чуть не прикончил этого самого Деифоба… Однако молодой троянец радушно улыбнулся и воскликнул:
— О, это ты, отважный ахейский юноша! Рад тебе. Год назад твоя небрежность спасла мне жизнь. Как же можно было перед битвой не проверить, хорошо ли закреплен наконечник твоего копья? Не обижайся — я пошутил! Меня зовут Деифоб. А как твое имя?
— Антилох, сын Нестора. Можно с тобою ехать? Я не из царей…
— Так и я всего лишь из царевичей. Поехали!
Троянский Конь в это время уже поднимался по дороге, ведущей к храму Аполлона. За Конем следовала царская колесница, за нею — дворцовая стража, потом — колесницы царевичей и знати, а вокруг и за ними — громадная толпа троянцев.
— Так мало стражи! — удивленно сказал Ахилл Гектору. — Это все же неразумно… Мир заключен, но ахейцы еще здесь.
Гектор засмеялся.
— Все знали, что ты сегодня придешь в Трою. Кого же нам бояться? И воинов здесь достаточно. А оружие в праздник ни к чему выставлять напоказ. Да, а у меня к тебе просьба…
— Проси, о чем хочешь!
— Можно мне надеть лавровый венок?
Ахилл подумал, что его друг шутит.
— Почему ты спрашиваешь у меня? Все ваши герои в венках…
— В том–то и дело. По нашему обычаю воин, в промежутке между двумя праздниками Аполлона проигравший состязание или, тем более, поединок, не может надеть лавр. Если только не разрешит его победитель.
— О, боги! Мог бы и не спрашивать…
— Спасибо! Троил, мой венок!
— Я говорил тебе, что можно не спрашивать? — и младший Приамид вытащил из–под плаща и протянул брату венок, — Надевай скорее.
Солнце вставало над холмами. И когда первые его лучи коснулись кровли белого, как снег, храма, золотой конь остановился перед его лестницей, и жрецы, уже стоявшие толпой на ступенях, запели гимн Аполлону.
* * *
Как ни хотелось Мише и Ане дослушать до конца события троянского праздника, но пришлось смириться: наступало утро, им нужно было спешить на первую электричку, да и Александр Георгиевич, при всей его привычке к долгим лекциям, уже начал терять голос.
Приехать в следующий раз им удалось только спустя неделю.
А до того они совершенно серьезно спорили меж собою, какие состязания состоятся во время праздника Аполлона и кто возьмет за них награды. Дошло чуть не до заключения пари, но устроить тотализатор не удалось: деньги в семье все равно были общие…
Глава 6
— Ну так что же, Гектор? Может, пока не поздно, откажешься состязаться со мною? Любому олуху понятно, что сейчас ты меня не одолеешь — не те силенки! Скажи, что сразу сдаешься — меньше будет позора!
Говоря так, могучий Эней небрежно прохаживался между деревянными скамейками, играя своими великолепными мускулами, потряхивая плечами и похлопывая себя по груди и бедрам. Он еще не снял праздничных одежд, но всем своим видом показывал, что готов к состязаниям.
Когда закончилось торжество на холме Аполлона, Троянский Конь и с ним вся праздничная толпа спустились вниз, вновь обогнули городскую стену и отправились прямо к морю. Золоченая статуя остановилась почти у самой линии прибоя, в том месте, где, по преданию, вышел из воды волшебный конь Аполлона, указавший Илу, в каком месте строить город. Коня развернули головой к городу и к огромному стадиону, который всего за один день очистили от травы и кустов, которыми он за двенадцать лет успел зарости. За все время осады ахейцы так и не заметили этого сооружения, хотя вокруг него и в нем самом не раз кипели их битвы с троянцами. Не заметили потому, что он выглядел всего лишь как громадная, но неглубокая впадина на равнине, окруженная неровными рядами камней, казалось бы, естественного происхождения. Но теперь, когда убрали траву и выгребли наметенный ветрами песок, когда вокруг расположенных радиальными овалами и образующих прихотливые ряды камней поставили еще и множество деревянных скамеек, покрыв их и камни циновками и коврами, когда с восточной стороны расставили роскошные кресла для царской семьи и знати, сразу стало заметно, что это специально устроенное и очень удачно расположенное сооружение для состязаний. Впадина и часть камней были здесь и до основания Трои, все остальное создали искусные троянские архитекторы, придав стадиону самый естественный вид, не нарушающий торжественной гармонии окрестностей.
В промежутке между утренним шествием и началом игр троянцы закусывали, разложив прямо на скамейках принесенные с собою лепешки, виноград и фиги. Рабы разносили родниковую воду в больших кувшинах, наливая ее по просьбе желающих в тыквенные чашки. Торговцы и торговки предлагали хурму, орехи и молоко. Почти никто не вернулся в город, хотя времени до начала состязаний оставалось достаточно. Люди наслаждались свободой, возможностью не прятаться за стенами, встречать праздник на берегу моря. И день был солнечный, почти жаркий, хотя и стояла уже поздняя осень.
Приам, Гекуба, дети и родственники царя заблаговременно расположились на своих местах. Андромаха усадила к себе на колени вновь обретенную сестру и не расставалась с нею. Маленькая амазонка, которая прежде ни за что не села бы к кому–то на колени, даже не смущалась этим — она была совершенно счастлива.
— Правда, у меня самая красивая сестричка на свете? — обратилась Андромаха к Ахиллу, когда он, вместе с Антилохом и Одиссеем, подошел приветствовать царя, в тот момент занятого разговором с одним из жрецов.
— Хваля ее, ты хвалишь себя! — ответил герой. — Теперь, когда вы рядом, вас просто трудно различить — только одна больше, а другая меньше. Ну что, Авлона, останешься в Трое с сестрой, или вернешься в Темискиру?
Юная лазутчица смутилась.
— Я еще не знаю. Я бы хотела жить иногда там, иногда здесь… Я еще спрошу царицу, мою приемную маму.
— Она сказала, что ты сама будешь решать, — заметил Ахилл. — Андромаха, а как было имя твоей сестры в Фивах?
— Лонита. Мы звали ее Лона. Так она и назвалась амазонкам. Но раз теперь ее зовут Авлоной, и ей нравится, то пускай так и будет.
В это время Приам, ответив на вопросы жреца, повернулся, увидел своих гостей и поспешно поднялся. Более того, он сошел со своего сандалового кресла и, подойдя, низко поклонился Ахиллу, подчеркивая, что радуется ему и почитает его больше всех собравшихся.
— Спасибо, что ты пришел сегодня на наш праздник, великий герой! Отныне это и твой праздник. Я прошу тебя сесть рядом со мной и моей женой, чтобы вместе с нами смотреть состязания. Сейчас лучшие в Трое бегуны и лучники, борцы, метатели диска и копья, колесничии и кулачные бойцы встретятся в честных битвах. Каждая победа принесет победителю лавровый венок с золотой нитью. Все уже готово. Вас, достойные ахейские мужи, я тоже прошу сесть на почетные места. Хвала богам, приведшим вас сюда, чтобы упрочился мир после стольких лет кровавых битв. Зевс–громовержец сжалился над нами!
Ахилл принял приглашение, но сел поближе к Гектору, который, в отличие от Энея, не спешил вставать с места и выставлять напоказ свою готовность к соревнованиям. Эней всеми силами задирал своего вечного соперника, бахвалился и дразнил Приамида, тот же оставался невозмутим.
— У тебя нет желания поколотить этого наглеца? — шепнул другу Ахилл. — Он ведет себя просто невыносимо!
— О, у нас это принято перед играми! — усмехнулся Гектор. — Все друг друга дразнят. А мы с Энеем всегда выходим вперед и всегда сражаемся друг с другом. В беге, скажем, Эней не силен, а что до борьбы или метания диска, то тут его превзойти трудно. Он старше меня на четыре года, и пока я был мальчиком, он иной раз побеждал. В последние четырнадцать лет такого не случалось. Но сегодня я действительно могу проиграть.
— Почему?
— Еще не до конца восстановились силы, — пожал плечами герой. — В последние дни я много упражнялся, но вижу сам: пока не все в порядке. Однако буду стараться.
— Ничего, ничего! — прошептал Ахилл, которого подтрунивания сына Анхиса над Гектором злили куда больше, чем самого Гектора. — У него тоже не так давно были сломаны ребра… А надо было расшибить ему башку!
— Он, в сущности, славный малый, — миролюбиво заметил Гектор. — А что чванлив, так это в отца… Ну вот, начинают!
Лонтры загремели над стадионом, подавая сигнал к открытию состязаний. Поднявшись со своего места, Приам приветствовал собравшихся, как сделал это и накануне, возле храма. Троянцы отвечали своему царю громкими радостными криками.
Состязания начали юноши и мальчики, многие из которых еще не посвятили своих волос Аполлону, но готовились это сделать. Они соревновались в беге — им предстояло трижды обежать огромный стадион, в метании дротиков и в прыжках. Почти все состязания выиграл Троил, хотя не раз и не два его победы оказывались под угрозой — многие троянские подростки были сильны и ловки, и сын царя знал: уступи он хотя бы немного, жрецы Аполлона, наблюдавшие за ходом борьбы, не посмотрят на его высокое происхождение. Троил выиграл три лавровых венка из пяти и, совершенно счастливый, мокрый от пота и задыхающийся, возвратился на свое место. Раб подал ему кувшин, кусок мягкой ткани и свежую тунику.
Зрители шумно приветствовали юных героев, но самое главное было впереди, и все с напряжением ждали, когда же начнут мериться силами лучшие бойцы Трои.
Вновь зазвучали лонтры, и глашатаи объявили, что вызывают взрослых мужей, желающих состязаться в беге. Этим соревнующимся предстояло испытание куда более сложное, чем мальчикам: они должны были обежать вокруг стен Трои, неся каждый лавровую ветку и, вернувшись, положить их к ногам Троянского Коня. Это было очень трудное состязание и, прежде, чем выйти на проведенную жрецами исходную черту, многие атлеты серьезно раздумывали.
Первым, как обычно в этом соревновании, выступил вперед красавец Антенор. Он не состоял в родстве с царем, но был из богатой и уважаемой в Трое семьи, а главное — за время битв показал себя одним из самых отважных воинов, хотя при этом, так же, как Гектор, в самом начале настаивал на том, чтобы возвратить Елену Аргивскую Менелаю. Скинув одежду и оставшись в набедренной повязке и сандалиях, Антенор подошел к черте и поклонился царю. Его высокий рост, безупречное сложение, тонкое благородное лицо вызвали восхищенный шепот среди молодых троянок — женщинам в Трое не возбранялось присутствовать на состязаниях и даже иной раз участвовать в них, и они всегда этим пользовались.
Вслед за Антенором вышли еще несколько воинов. Эней призадумался, но остался на своем месте — этого состязания он не выигрывал никогда.
— Ну, пожелай мне удачи! — сказал Гектор Ахиллу и встал, через голову стаскивая свой алый, расшитый золотом хитон и бросив его на скамью, рядом с золотым поясом и широким, украшенным звездами плащом. Такие роскошные одежды герой надевал только в самые большие праздники.
— Помни, что я тебе говорил несколько дней назад! — прошептал Ахилл. — Делай не один рывок, а несколько: в начале бега, в середине — если сможешь раза два, и самый главный — в конце. Делай это неожиданно. Тогда твои соперники измотаются и устанут. Сбереги силы для самого последнего рывка — он важнее всего. Ты выиграешь!
— Я постараюсь, — ответил Гектор и вышел вперед.
Стадион приветствовал его громовым: «Эвоэ! Да здравствует Гектор!» Многие в восторге повскакали с мест. Гектор был сложен так же идеально, как Антенор, при этом на голову выше, и его величавая красота в который раз больно ранила многих здешних красавиц, вызвав зависть к Андромахе, провожавшей мужа ласковой, ободряющей улыбкой.
— Ты, Гермес, покровитель атлетов, даруй ему победу! — прошептал Ахилл.
Ударил гонг, и бегуны, рванувшись с места, миновали выход со стадиона и вскоре скрылись из глаз. Только пыль поднялась на дороге. Пока все ждали их возвращения, на стадионе началась любимая в Трое игра с молодым бычком — храбрые юноши и даже некоторые девушки дразнили годовалого быка и удирали от него под хохот и радостные вопли зрителей, а иные со всего разбегу перескакивали через его спину. Опасаясь, чтобы бычок не кинулся на зрителей, распорядители игр поставили вокруг стадиона стражников с копьями и сетями.
— У нас тоже так играют! — воскликнула Авлона, привставая на скамье и увлеченно следя за игрой. — Андромаха, можно и я с ними побегаю?
— А ты раньше уже играла? — не без страха за сестру спросила молодая женщина.
— Раз десять! И быки у нас злее. Можно, да?
Андромаха разрешила, и играющие поразились, увидав, как маленькая хрупкая девочка бесстрашно прыгает прямо через голову быка, кидается ему под ноги и моментально выкатывается из–под них, целая и невредимая. Она закончила это развлечение, вскочив быку на спину и, в то время, как он фыркал и прыгал, всеми силами стараясь ее сбросить, хлопала в ладоши и кричала на критском наречии, которое было для нее родным, и которым она пользовалась и в Темискире:
— Бык — прыг, прыг, прыг,
А тимпан — бам, бам, бам!
Прыгай, прыгай! Сколько не носишь,
А меня не сбросишь!
Она вконец измотала бедного бычка и спрыгнула с его спины, лишь когда он в растерянности остановился, мотая головой, тяжело поводя боками и сопя.
— Какая же ты храбрая! — воскликнула Андромаха, переводя дыхание и целуя сестренку.
— Я — хорошая амазонка! — девочка обняла сестру и прижалась к ней. — Ахилл обещал мне, что когда будет состязаться с амазонками, чтобы жениться на нашей царице, то и меня изберет в соперницы!
— Так ты женишься на Пентесилее, Ахилл?! — Андромаха даже не скрывала радости.
— Посмотрим, — Ахилл, к досаде своей, залился краской и поспешно отвернулся. — Я бы этого хотел. Смотрите, вот они бегут!
Действительно, в это время показались бегуны. Мокрые от пота, вложившие в этот долгий бег все свои силы, они старались теперь из последних сил — от Скейских ворот, где им надлежало повернуть, до заветной фигуры Троянского Коня было еще не меньше двадцати стадиев.
Впереди всех мчался Антенор, за ним, чуть отставая, царский колесничий Ликон. Гектор был третьим, и всем показалось, что ему уже не догнать двух первых бегунов — Ликон опережал его на два десятка шагов, при этом лицо героя выражало предельное напряжение.
— Гектор, Гектор! — заорал стадион.
— Антенор, ско–о–о-рей!!! — кричали друзья и сторонники красавцавоина.
— Ликон, еще немножко! — орали колесничии, собравшись отдельной группой и всеми силами поддерживая своего товарища.
Весь стадион стоял. Все кричали и размахивали руками.
Оставалось около двух стадиев, когда Ахилл что есть силы заорал, перекрывая общий гвалт:
— Теперь давай! Давай, Гектор! Ну–у–у!!!
Троянский герой услышал его, и это, казалось, придало ему новых сил. Он вдруг увеличил быстроту бега и невероятным усилием настиг Ликона. Ему оставалось три–четыре шага до бегущего впереди Антенора.
— Гектор, догоняй! — кричали троянцы.
— Не уступай, Антенор!
Еще рывок. Вот уже и фигура Коня. Она надвигалась на бегущих, сияя в лучах полуденного солнца. Еще шаг, еще…
Плечи бегунов сравнялись.
Оба, вытянув руки с лавровыми ветвями, одновременно, шаг в шаг, достигли Коня. Но в последнем шаге Гектор на долю мгновения опередил соперника, и его лавровая ветвь коснулась ноги Троянского Коня чуть раньше.
— Ге–е–ектор! — ревел стадион.
Он выиграл! — закричал Ахилл, с высоты своего роста видевший все до мельчайших подробностей — Гектор выиграл!
Ликон, подбежавший третьим, бросил свою ветвь к ногам статуи, и лишь в это время у Скейских ворот появились целой группой остальные бегуны. На несколько стадиев отстали они от троих сильнейших.
Жрецы некоторое время совещались. Им трудно было решить, точно ли первой коснулась Коня лавровая ветвь Гектора, или обе ветви были брошены одновременно. Однако большая часть зрителей видела, что произошло на самом деле, видели это и царь с царицей.
— Поздравляю с первой победой в сегодняшнем состязании, сын мой! — воскликнул, вставая, Приам, когда Гектор, покрытый потом и пылью, счастливый и ликующий, подошел к нему, чтобы принять обвитый золотой нитью венок — Ты хорошо начал!
— И плохо закончишь, Гектор! — усмехнулся со своего места Эней.
И надо же было выложить столько сил в этом состязании, что пристало мальчишкам, а не нам, зрелым мужам! Вот теперь в борьбе я из тебя лепешку сделаю!
— Хвались, хвались! — усмехнулся герой, с наслаждением опрокидывая на себя поданный рабом кувшин воды. — Тебе куда уж бегать… Ты тяжел, как медный сундук! Но поднять тебя и опустить на лопатки мне это не помешает!
Следующим было состязание лучников, и тут не было равных Парису. Он уже несколько лет участвовал далеко не во всех видах состязаний, зная, что многие проиграет, но этого не пропускал никогда. Его стрелы поражали даже самую далекую цель, в воздухе догоняли выпущенную на волю птицу, рассекали пополам подброшенное вверх яблоко. Венок достался ему заслуженно, и зрители приветствовали его криками, хотя павший на Париса позор, решение царя отнять у него жену и вернуть Менелаю, усилили неприязнь, которую многие троянцы испытывали к похитителю Елены.
— Может ли кто–нибудь выстрелить лучше меня? — по обычаю громко вопросил победитель.
Никто не отозвался.
Парис, обычно страшно кичившийся своими венками, теперь только один раз поклонился стадиону и сел на свое место, с видом растерянным и унылым. На притворство у него уже не хватало мужества. Да и Елены, всегда поздравлявшей его с победами, не было рядом — она в этот день отказалась ехать на стадион.
Глашатаи объявили соревнования борцов. Стали выходить самые могучие троянские богатыри и по жребию делиться на пары. Всего оказалось двадцать две пары. Боролись до того момента, пока один из соперников не прижимал другого спиною к земле. Победители снова делились на пары, и состязание продолжалось. Троянцы знали, что здесь едва ли возможны неожиданности: последними чаще всего оказывались Гектор и Эней. Но все равно за борьбой следили с волнением, напряженно — это было одно из самых любимых состязаний праздника.
В предпоследнем поединке соперником Энея оказался могучий Деифоб, Гектору выпало бороться с Сарпедоном. Дальний родственник царя Сарпедон, сорокалетний воин, мощный, как бык, отличался, к тому же, ловкостью и быстротою движений, и в борьбе Гектор считал его более опасным соперником, чем Энея. Они дрались долго, совершенно друг друга измотав — пока, наконец, Гектор не собрал все силы и не поднял соперника над головой, сжав его ребра. Он держал его долго, как Геракл Антея[19], покуда силившийся вырваться Сарпедон не потерял осторожности и не пропустил обманного движения героя. Он опомнился, уже лежа на спине, придавленный к земле обеими лопатками. Стадион ревел и бушевал. Но Сарпедон был незлобив, к тому же он очень любил Гектора.
— Ну, ну! — воскликнул он, когда Гектор подал ему руку и помог подняться. — Вижу, ты совсем оправился от ран, великий Гектор! Хвала богам! Посмотрим же, с кем тебе придется завершать состязание — Деифоб, может, и чуть послабее Энея, но уж точно ловчее!
Поединок Энея и Деифоба, действительно, затянулся. Все видели, что герои оказались равны. Возмужавший за последнее время Деифоб лишь немного уступал исполинской силе Энея, а быстрота его движений была вдвойне опасна грузному богатырю. Но Энею повезло — его молодой соперник оступился, упал на одно колено и встать уже не сумел — противник обрушился на него сверху всей тяжестью.
Ахилл очень волновался, увидев, как его друг выходит на поединок с Энеем. Одиссей, незаметно подсевший к нему, подтвердил эти опасения:
— Лучше бы Гектор отказался от этого состязания… Здесь же почти вся нагрузка не шею, а у него после поединка с Сарпедоном шрам на горле горит огнем. Эней давит, как скала — тем и берет. От такого напряжения кровь может ударить в голову. Я видел такое.
— Замолчи! — сквозь зубы прошипел Ахилл. — Гектора не удержишь.
А троянские богатыри уже схватились в борьбе. Долго раскачивались они, сплетясь телами, выламывая друг другу руки, то пригибая один другого к низу, то кружась на месте. У Гектора от напряжения мучительно заныло раненое бедро, которое, казалось, давно уже не болело. Герой лишь на миг дрогнул, согнул колено, и тотчас страшный толчок швырнул его на землю. Стадион взвыл. Но Гектор не коснулся земли спиной. Он вскочил, вывернувшись из–под нависающего сверху Энея, в ярости обхватил того за талию и стиснул так, что громадный воин завопил от боли. Тут же Гектор оторвал его от земли и бросил на спину, упав сверху. Это был страшный риск: Эней, чуть–чуть уступая Гектору в росте, был шире, крупнее и тяжелее его, и если бы ему удалось сразу перевернуться и поменяться с соперником местами, тот уже едва ли сумел бы встать. Но великанская сила Гектора сломила сопротивление богатыря, и через несколько мгновений Эней был плотно прижат к земле лопатками.
— Вот тебе моя лепешка! — прохрипел Гектор, едва не теряя сознание и последним усилием заставляя себя встать на ноги. Ему казалось, что от напряжения вскрылась страшная рана и кровь выступила на шее. Но это просто жарко пульсировала сонная артерия, и все мышцы наполнялись болью после отчаянной схватки.
Эней вставал, рыча от злости. Недовольство его многочисленных сторонников выводило героя из себя.
— Кто–нибудь хочет помериться со мной силами и оспорить мой венок? — спросил Гектор, сумев, наконец перевести дыхание.
Желающих не нашлось.
— Он — настоящий герой! — вскричал в восторге наблюдавший за поединком Антилох. — Какое мужество!
На объявленном потом состязании колесниц первым оказался Ликон, и его победа вызвала бурное ликование товарищей. Но все они знали — будь в живых знаменитый Кебрион, возница Гектора, победу праздновал бы он…
Приам поздравил первых победителей и объявил перерыв в состязаниях.
Глава 7
Авлона бегом одолела последние ступени дворца и вприпрыжку побежала по длинной внутренней галерее, которая вела в покои Гектора и Андромахи.
Пока отдыхали от состязаний троянские атлеты, а на стадионе под звуки тимпанов и арф плясала и веселилась молодежь, жена Гектора, сев с сестренкой в свою колесницу, отправилась вновь к храму Аполлона, чтобы принести жертвы в благодарность за победы Гектора. Ему предстояло еще несколько нелегких боев, и молодая женщина сильно волновалась: она не хуже Ахилла видела, каких жестоких усилий стоили ее мужу эти победы. Сестры обошлись без возничего — Андромаха сама умела управлять колесницей, но на этот раз уступила вожжи Авлоне, для которой это было привычным делом.
Проливая драгоценное масло на алтарь, Андромаха неосторожно выронила кувшинчик и облила маслом свое светлое, из тончайшей ткани покрывало.
— Ах, что же я за неловкая каракатица! — воскликнула она в досаде. — Испортила подарок Гектора!
— Это можно отстирать! — уверенно сказала девочка. — Я тебе покажу, какую траву мы добавляем в воду, чтобы легко отходили от ткани кровь и масло…
— Спасибо, моя милая Лона! Но сейчас–то что делать? Пятнище такое, что ходить в этом покрывале неприлично. А если я вернусь во дворец, как бы не опоздать к началу состязаний. Гектор будет расстроен, если меня не увидит.
— А ты поезжай прямо на стадион, а я сбегаю во дворец и принесу тебе другое покрывало. Ты же мне показывала свой сундук. Твоя старая рабыня мне его откроет. Я быстро добегу туда и обратно. Хорошо?
Андромаха согласилась, и маленькая амазонка, соскочив с колесницы возле Скейских ворот, во весь дух кинулась во дворец.
Она пробежала почти всю галерею, когда вдруг, оступившись, заметила, что у нее развязались и съехали ремни левой сандалии. Девочка опустилась на одно колено и, завернув подол своего нарядного, расшитого цветами хитончика, взялась за ремешки. И тут снизу, из внутреннего двора, до нее долетел приглушенный, сердитый мужской голос:
— Оставь эти ремни в покое! Ты не слушаешь меня!
Авлона была изумлена: «Как же он может видеть меня снизу, если я не вижу его, и какое ему дело до моей сандалии?» Но тут мужчине ответил другой голос, женский, и девочка поняла, что никто ее не видит и разговор идет совсем не о ее сандалиях.
— Мне жарко в плаще… Помоги развязать узел. Я тебя слушаю, но ты должен понять, что я уже ничего поделать не могу.
— Нет, можешь! — мужской голос звучал по–прежнему глухо. — Ты обещала сегодня прийти в храм и сказать им, что боги гневаются. Почему ты этого не сделала?
— Потому что это ложь! Ложь, из–за которой все может рухнуть, ложь, которая снова принесла бы несчастья тысячам людей! Ты готов даже богам бросить вызов и оскорбить их ради одного только своего тщеславия… Если не оставишь меня в покое, берегись — я отомщу тебе и за свой позор, и за все наши беды!
В голосе женщины слышалась угроза. Авлона не понимала, о чем они говорят, к тому же не все слова были ей ясно слышны. Но до сознания лазутчицы дошло, что этот разговор может быть важным, и она вслушивалась изо всех сил и даже со всей осторожностью выглянула из–за балюстрады галереи. Но говорившие были скрыты от нее зарослями гранатовых кустов. Она заметила лишь край светлого покрывала женщины, мелькнувший среди ветвей.
— Как ты отомстишь мне? Ну как? Никогда ты не решишься кому–то рассказать о том, что натворила! — прошипел мужчина. — И не смей мне угрожать, не то я убью тебя, дрянь! Поняла?
— Я не угрожаю. И одному человеку я уже все рассказала. Имей в виду.
— Ты… — мужчина задохнулся, в его голосе прозвучал ужас. — Кому… кому ты рассказала и что?
— Все, абсолютно все! Я рассказала Гектору. Не бледней так, он не тронет тебя — он всегда пожалеет мать… Но если ты еще что–нибудь натворишь, или что–то случится со мной… Помни — Гектор все знает!
— Ты… ты понимаешь, что наделала?! — голос мужчины дрожал на высоких нотах. — Да ты же убила меня, убила!..
В конце галереи зашлепали чьи–то сандалии, и голоса тут же умолкли.
— О, светлая Гера! Да это же малютка Авлона! — возгласила фракийка Тония, преданная рабыня Андромахи. — Что ты тут делаешь, крошка?
— Я пришла за покрывалом для сестры. Она испачкала свое покрывало маслом, — отвечала девочка, слыша краем уха шорох внизу и понимая, что говорившие поспешно покидают дворик через нижнюю галерею, и она уже не узнает, кто это был, — Ты дашь мне покрывало покрасивее, Тония?
— Ну, само собою! Ишь ты, как запыхалась, птичка! Идем скорее. И тебе ведь еще бежать до стадиона.
— Я взяла бы коня, да не знаю, где конюшня, и не хочу брать без спроса.
Девочка была в ужасной досаде от того, что ей помешали. Наверное, она не дослушала самого главного. Впрочем, кое что она узнала: какая–то женщина сказала о чем–то важном Гектору. Но если это была тайна, то можно ли об этом спрашивать? Наверное, нельзя. А на что должны были разгневаться боги, и какими несчастьями грозила неизвестная женщина мужчине, который так испугался, услышав, что Гектор узнал о нем какую–то тайну? А может быть, не о нем?..
Когда маленькая амазонка вернулась на стадион, уже давно начались состязания в метании копий. Девочка устроилась рядом с сестрой, сразу накинувшей новое покрывало, и стала следить за метальщиками, хотя ей не давал покоя подслушанный разговор и трудно было думать о чем–то другом.
В метании копий состязались сначала человек сто, и трудно было предсказать чью–либо победу: война подготовила много отличных воинов. В первой части соревнования лучшими оказалось тридцать метальщиков. Но условия усложнились — вместо обычного легкого копья воины взялись за тяжелые, с удлиненным древком, и цели были поставлены куда дальше. Эней, редко доходивший здесь до конца состязаний, промазал два раза и ушел на свое место, досадуя, но сдерживая досаду: на первое место он и не рассчитывал, втайне надеясь, что не возьмет золотого венка и Гектор. Так оно и случилось. В последнем состязании «достать» цель, поставленную очень далеко, сумели только трое — Гектор, Деифоб и опытнейший воин Терей, прозванный за меткость: «Терей — живое копье». Из трех бросков Гектор попал точно в цель два раза, в третий раз его копье вонзилось на два пальца левее вбитого в землю столбика… Впервые остро и резко заболело правое плечо, отозвалась болью рана. Деифоб и Терей не промахнулись ни разу. Жрецы вкопали вместо столбика тонкую палку. И вновь оба героя попали в нее тяжелым копьем! Приам решил вручить венки с золотой нитью им обоим. Гектору достался венок с серебряной нитью, поскольку в таких видах состязаний отмечались и вторые места.
И вот глашатаи объявили кулачный бой.
В Трое этот вид состязаний был жестким и опасным. Поэтому герои не выходили сражаться нагими, в одних набедренных повязках. Перед боем они обматывали кулаки и предплечья широкими ремнями, надевали специальные кожаные нагрудники, а на головы — кожаные шлемы с мягкими подушками, защищавшими виски и лоб.
Дрались, как и борцы, по жребию. Наблюдая за этими боями, Ахилл сразу понял, что, в отличие от таких же боев у ахейцев, в Трое это искусство доведено до совершенства, и сила здесь далеко не самое главное. Бойцы подолгу не сближались, выискивая друг у друга слабые места, скакали друг перед другом, как молодые олени, выбирая момент для удара, вдруг сшибались, расходились, вновь налетали друг на друга, и могучие выпады обрушивались с такой скоростью, что за ними трудно было уследить.
Страшнее всех оказался бой Сарпедона с Деифобом. Отлупив друг друга так, что обоих шатало и по лицу того и другого текла кровь, воины сошлись вплотную и бились столь отчаянно, что в конце концов оба закачались и рухнули на колени. Но тут же почти одновременно встали и, хрипя, вновь полезли в драку.
— Остановите их! — крикнул, вскакивая, Гектор. — Жрецы, вы что, не видите — они же убивают друг друга!
Ударил гонг. Драчунов с трудом развели в стороны. Выбрать среди них победителя было трудно, и Приам решил, что они равны, а в следующую пару запретил выходить и тому и другому — обоим нужно было прийти в себя. Уже через некоторое время оба героя смеялись над своим азартом и хлопали друг друга по плечам, но все понимали, что, не вмешайся вовремя Гектор, поединок мог закончиться увечьями, а то и смертью одного или обоих богатырей.
— До войны такой злости не было, — заметил Гектор. — Они еще не верят, что уже никого не надо убивать… Ну, кажется, мне снова достается Эней. Он здесь не всегда добирается до конца, но ему повезло. Вот теперь я его поколочу!
Казалось, он не ошибся. Тяжеловесный сын Анхиса едва успевал уворачиваться от сыпавшихся со всех сторон ударов. Ему было не успеть за стремительными движениями Гектора. Впрочем, помня о его сломанных ребрах, Гектор опасался бить в грудь, а голову героя защищал шлем, и бой затягивался. Ахилл видел, что его друг, отдавший состязаниям слишком много сил, начинает выдыхаться. Видел это и Эней и, не страдая, в отличие от соперника, чрезмерным благородством, в конце концов этим воспользовался. В какой–то миг Гектор не уследил за обманным движением Энея, неосторожно опустил руку, и страшной силы удар обрушился на его правую ключицу.
Короткий крик боли потонул в едином вопле всего стадиона. Гектор согнулся, схватившись обеими руками за шею, и рухнул, как подрезанный.
Андромаха, позабыв обо всем на свете, с воплем кинулась к мужу, закричала и вскочила Гекуба, поднялся со своего места Приам. Но всех опередил Ахилл, который одним прыжком оказался возле друга и, увидав его сведенное судорогой, перекошенное от боли лицо, вплотную подступил к Энею.
— Что ты сделал, негодяй?! Ты куда ударил?!
— Туда же, куда и ты, богоравный Ахилл! — отвечал Эней, пятясь от разъяренного базилевса и пытаясь скрыть невольный ужас за дерзостью. — Но ты ударил копьем, а я только кулаком!
— Ты сознательно бил в рану! Или ты хотел его убить?!
Ахилл замахнулся, и Эней отпрянул с совершенно не свойственной ему резвостью. Стадион, наблюдавший эту сцену, замер, оцепенев. Сзади к Ахиллу подскочил Одиссей и перехватил его руку.
— Что ты делаешь?! Опомнись!
Базилевс перевел дыхание и опустил сжатый кулак.
И в это время Гектор, собрав все силы, поднялся на ноги, отстранив кинувшихся к нему Андромаху и придворного врача Кея.
— Что вы все шумите? — спокойно спросил он — Что случилось? Я был слишком уверен в себе, вот и получил… Все было честно. Ахилл, прошу тебя, перестань, не то мой брат Эней подумает, что ты и в самом деле хотел его ударить.
И, низко наклонившись к другу, прошептал:
— Подставь мне плечо, быстрее! Я переоценил свои силы… Сам виноват.
Жрецы некоторое время совещались. Зрители шумели. Приам, подойдя к старшему сыну, спросил строго, но встревоженно:
— Что произошло, Гектор? Правила боя были нарушены?
— Нет, — твердо ответил герой, успевший немного прийти в себя. — Все было честно.
— Это так? — царь в упор смотрел на Ахилла.
— Я не до конца знаю ваши правила, мудрый Приам, — сказал Пелид. — Но, вероятно, все было, как должно.
Царь вручил Энею его венок, и стадион приветствовал победителя криками. Но голос сына Анхиса дрогнул, когда он, подняв руки, посмотрел по сторонам и выкликнул:
— Если кто–то может сразиться со мной в кулачном бою и победить, я жду!
Никто не отозвался, и он перевел дыхание.
Из серьезных соревнований оставалось метание диска. Гектор понимал, что должен отказаться от участия в нем. Он и отказался бы, если бы задира Эней, оправившись от смущения и испуга, не подзадорил его, возможно, даже не замечая, как сломлены силы соперника:
— Ну, так как же, Гектор? Отыграешься? Или, может быть, я тебя и вправду не туда стукнул?
— Это я подставил тебе не то место, которое хотел, Эней! — парировал Гектор. — Ладно, еще раз посмотрим, кто кого.
Метателей диска оказалось сорок человек, и Гектор успел немного отдохнуть, пока до него дошла очередь. Он стал на отмеченную жрецами черту, взвесил на руке тяжеленный диск, который только что бросил дальше всех его соперник, и, повернувшись, вложил всю силу в бросок. Диск описал широченную дугу и упал так далеко, что стадион взвыл в восторге. Все были уверены, что их герой выиграл. И ошиблись… Диск упал всего в полулокте от ямки, оставленной броском Энея. Но не за нею, а до нее!
— Победил Эней! — возгласил жрец–распорядитель.
Эней так и подскочил от восторга. За четырнадцать лет он впервые выиграл в этом виде состязаний! Его ликованию не было предела. Он не взял, а чуть ли не выхватил свой венок из рук царя и, выскочив почти на середину стадиона, крикнул что есть силы:
— Ну что же, достойные мужи! Если кто–нибудь может бросить лучше, то пускай попробует!
— Хвастунишка! — прошептал Гектор, сжимая зубы, чтобы вновь не застонать от наливающей плечо и шею жестокой боли, и опуская глаза. В метании диска он был первым много лет подряд.
И вот тут в наступившей тишине прозвучал голос, заставивший победителя вздрогнуть:
— Я! Я брошу лучше!
Ахилл встал и сделал шаг вперед. Стадион замер, потом зашумел и снова сник.
— Великий царь! — базилевс повернулся к креслу Приама. — Я не троянец, я — твой гость на этом празднике. Имею ли я право принять вызов благородного Энея?
— Да, ты имеешь право, богоравный Ахилл! — пряча улыбку, ответил царь. — И ты окажешь нам честь, приняв участие в наших состязаниях.
Эней медленно отступил, давая дорогу ахейскому герою.
— Тут мало силы, Ахилл! — проговорил он тихо. — Тут надо иметь привычку. Ты часто состязался в метании диска?
— Лет пятнадцать не состязался, — сказал Пелид спокойно. — Но все же решусь оспорить твой золотой венок, отважный Эней, победитель раненых!
Он стал на черту, поднял к плечу диск, помедлил, вспоминая, какое движение совершали троянцы перед броском, затем плавно повернулся, почти взлетел на левой ноге, посылая вперед правое плечо и… Диск взлетел, перекрыв все пространство стадиона, и упал на землю в пяти локтях от передних сидений противоположной стороны.
Зрители онемели. Несколько человек вскочили и подбежали к диску, чтобы убедиться, что он упал именно туда, куда упал, и приподнять его, проверяя, прежний ли у него вес. Диск покрыл расстояние, на половину больше того, на которое послал его Эней.
— Это невероятно! — вырвалось у Приама, в то время как среди троянцев нарастал восторженный шум — Как… как ты сумел его туда забросить, Ахилл?
— Я очень старался не бросить его дальше, иначе он мог попасть в кого–то из зрителей, — просто ответил герой.
Его слова услышали многие, и отдельные вопли перешли в рев. Троянцы славили своего бывшего грозного врага, ликуя, что эта страшная рука, способная совершить такой бросок, уже никогда не будет угрожать никому из них.
— Эвоэ! Слава великому Ахиллу!
— Слава величайшему из героев!
— Эвоэ!!!
— Венок мой! — спокойно сказал Ахилл, подходя в ошарашенному Энею и протягивая руку.
Он ждал вспышки злобы. Но, к его удивлению, сын Анхиса почти спокойно подал ему венок и выдавил, смущенно глядя в сторону:
— Мне остается благодарить тебя за то, что ты не оспорил мою награду в кулачном бою.
— В следующий раз, — твердо сказал Ахилл, уверенно надевая венок. — Хотя я думаю, что в следующий раз победит Гектор, а с ним я состязаться не буду. Не то еще проиграю.
Глашатаи объявили перерыв перед состязаниями поэтов и музыкантов, которых собравшиеся ждали с особым волнением — в годы войны служители Аполлоновых муз писали мало музыки и стихов. Многие из них пали в битвах, и троянцы гадали, кто выйдет теперь помериться силами перед золотым Троянским Конем?
— Может быть, тебе вернуться во дворец? — спросил Ахилл Гектора, который, умывшись и вновь надев праздничные хитон и плащ, уселся на прежнее место.
— Это все заметят, — покачал головой Гектор — Хватит и того, что я у всех на глазах валялся на земле и корчился от боли… Ничего, не бойся, уже отпустило. А ты хорошо проучил Энея!..
— Мне следовало вызвать его на кулачный бой! — отозвался Ахилл. — Но я мог убить его, и рухнуло бы все, чего мы с таким трудом добились…
— Хорошо, что ты сдержался! — Гектор усмехнулся, невольно вспомнив испуганное лицо Энея, когда тот вопрошал собравшихся, не станет ли ктонибудь оспаривать его венок за кулачный поединок. — Я уверен, что он ударил меня без злого умысла. Просто нашел слабое место, не думая, что это может быть очень опасно…
— И тебе на самом деле больше не больно? — хмурясь, спросил Ахилл.
— Почти.
— Лучше бы тебе завтра не вылезать из бассейна и из постели…
— Этого не получится, — вздохнул Гектор. — Я ведь говорил тебе, помнишь, что на другой день после праздника Аполлона всегда иду на рассвете в храм на холме и приношу там жертву. И завтра пойду.
В это время к базилевсу сзади подошла Авлона и, потянув его за складку хитона, прошептала:
— Мне надо с тобой поговорить!
— Говори, — немного удивленно произнес Ахилл.
— Нет! — покачала головой лазутчица. — Пусть нас не слышат.
Герой пожал плечами и, встав со скамьи, отошел вслед за маленькой амазонкой за ограду стадиона. В нескольких словах девочка рассказала ему о подслушанном разговоре во внутреннем дворе Приамова дворца.
— Я не знаю, что это все значит, но мне это не понравилось, — сказала девочка с необычной, взрослой серьезностью. — Я решила, что расскажу тебе, а ты уже, если захочешь, скажи Гектору или кому–то еще. Что–то они там плохое придумали.
— Наверное, ты права.
Ахилл уже собирался вернуться и сообщить все услышанное своему другу, но тут со стороны ахейского лагеря донеслись крики, настолько громкие и отчаянные, что их было слышно даже на таком немалом расстоянии, а вслед за этим на дороге показался бегущий во всю прыть человек.
— Эге, да это же Ликий! — воскликнул Одиссей, узнавший воина из лагеря Аякса Теламонида. — Кажется, это за нами. Афина Паллада! Только бы то, что там стряслось, не помешало нашему отъезду из этих счастливых мест!
Воин подбежал, задыхаясь и почти падая, и, увидав спешивших ему навстречу Ахилла, Одиссея и Антилоха, закричал срывающимся голосом:
— Помогите! Ахилл, во имя Зевса, вернись в лагерь! Кроме тебя, с ним никто не справится!!!
— С кем?! — крикнул ошеломленный базилевс.
Ликий оступился, рухнул на колени, теряя последние силы после своего сумасшедшего бега, и прохрипел, держась за грудь:
— Большой Аякс спятил!
Глава 8
Большой шатер стоял, покосившись на бок: одна из его опор была подрублена. Несколько боковых полотнищ болтались неровными лоскутьями, многократно рассеченные мечом. Но самое страшное, что по утоптанной земле от шатра растекались в разные стороны темные, густые струи. Их зловещий цвет и запах, тучи осенних мух, вившиеся над ними, не оставляли сомнений — из шатра ручьями текла кровь. Стены его дрожали и сотрясались, из–за них доносились дикие утробные стоны и рев. Чуть в стороне, в лужах уже высыхающей крови валялись четыре или пять туш мертвых коров, а почти вплотную к шатру — три человеческих тела. Люди, как и животные, были попросту разрублены на куски…
— Что это?! — с ужасом проговорил Ахилл, останавливаясь над изувеченными телами и оглядываясь на столпившихся в стороне базилевсов и воинов. — Что происходит?!
Не получив сразу ответа, он шагнул к шатру. Оттуда, кроме жутких предсмертных воплей, долетали, как он теперь расслышал, хриплые нечленораздельные выкрики, самая грязная брань и хохот. Дорогу ему заступил Тевкр Теламонид и, вытягивая перед собой руку, вскрикнул:
— Остановись! Боги омрачили разум моего брата, он убивает всех, кто к нему приближается… Не входи в шатер!
— Как это случилось с ним? — спросил базилевс.
Вместо Тевкра ответил Аякс Локрийский:
— Ты не знаешь… Вчера мы делили часть троянской дани, ту, что Приам прислал перед своим праздником. Троянцы сдержали слово и вернули все, что забралли с наших кораблей — помнишь, когда их чуть не захватили. Там были и золотые доспехи Атрида Агамемнона, которые тогда увез в Трою Гектор. Агамемнон не взял их обратно и сказал, что отдает тому, кто больше всех сделал для спасения кораблей и отражения того нападения троянцев. Все сошлись, что первым тогда был Патрокл, но ему–то доспехи уже не нужны…
— Кому вообще нужны эти побрякушки? — сердито спросил Ахилл — Это же просто украшение для праздников. В них нельзя сражаться — золото уступает любому металлу, и этот нагрудник женщина проколет шпилькой! И что же?
— Двое поспорили из–за драгоценных доспехов, — продолжил рассказ маленького Аякса Тевкр, — Одиссей и мой брат. И Атриды присудили награду Одиссею.
— Потому что именно мне пришла в голову мысль оттолкнуть горящий корабль от берега, — подхватил Одиссей, только теперь нагнавший Пелида и с неменьшим, чем тот, ужасом взиравший на изрубленные тела людей и животных. — Не сделай я этого, Гектор не спрыгнул бы оттуда — это вопервых, а во–вторых, огонь перешел бы и на остальные корабли. Но неужели из–за этих доспехов Аякс…
— Он был смертельно оскорблен! — выдохнул Тевкр. — Он кричал, что ты, Одиссей, подкупил Атридов. Не знаю уж, для чего ему так понадобились эти доспехи, но он о них просто мечтал. И вот под утро он решил наказать Агамемнона и Менелая и кинулся с мечом к их лагерю. Я побежал за ним. По дороге мы встретили стадо. И… И брату показалось вдруг, что быки и коровы — это люди, он узнал среди них Атридов! Пастухи пытались помешать, но он убил их. И убил всех, кто хотел остановить его, когда он гнал коров в свой шатер. И вот теперь…
— Помогите! — дико и страшно закричал кто–то в шатре, и в ответ раздался злобный хохот.
— Боги! — ахнул Тевкр. — Это мальчик–пастух. Аякс втащил его туда, когда тот был без памяти… Мальчишка упал в обморок от страха.
— Что ж ты молчал, что там человек, а не только коровы?!
В два прыжка Ахилл оказался возле шатра. Он был безо всякого оружия и без доспехов, и собравшиеся вокруг ахнули — войдя в шатер, герой тут же напоролся бы на громадный меч безумца. Но Ахилл туда не вошел. Он ухватился за ближайшие две опоры, одним рывком выдернул их из земли и, подняв громадный шатер, как простой лоскуток, отшвырнул его в сторону на несколько десятков локтей.
То, что увидели воины и базилевсы, было еще страшнее, чем они ожидали. Там, где был шатер, вповалку, друг на друге, валялось около десятка коров и быков, еще живых, но погибающих в страшных муках. Почти у всех были отрублены ноги, вспорото брюхо, отсечены уши. Животные бились в агонии, иные силились подняться, чтобы бежать от своего истязателя, но уже не могли. И посреди этого, выходящего за пределы воображения кошмара высился Аякс Теламонид, облаченный в боевые доспехи, с ног до головы покрытый кровью. Его лицо было воплощением безумия — рот разинут в диком хохоте, зубы оскалены, глаза почти вышли из орбит. В правой руке — меч, окровавленный по рукоять, левой он держал за ногу мальчика лет тринадцати, подняв его над своей головой и, примеряясь мечом то к одной его руке, то к другой. Мальчик страшно кричал и вырывался, и это до поры спасало его — безумцу было никак не попасть по его рукам и извивающемуся в воздухе телу.
Ахилл, не говоря ни слова, кинулся на Аякса. Тот взревел и вскинул меч ему навстречу, но герой стремительно перехватил его руку и резко заломил ее. Теламонид завыл. Безумие увеличило его исполинскую силу во много раз, и Ахилл понял, что ему будет нелегко удержать Аякса. Тем более, что тот, бросив пастушка на окровавленные туши коров, тут же вцепился нападавшему в горло.
— Одиссей, возьми ребенка, прошу тебя! — крикнул Пелид, перехватывая душившие его пальцы.
Он оказался прав — никто, кроме итакийского базилевса, не осмелился подступиться к дерущимся. Одиссей, прыгая через окровавленные тела животных, подбежал, схватил в охапку орущего от ужаса пастушка и мигом отнес его на безопасное расстояние.
Теперь все, окаменев, следили за борьбой двух исполинов.
— А–а–а, я узнаю тебя! — орал Аякс, брызжа слюной в лицо Ахиллу. — Это ты, Одиссей, вероломный прислужник Атридов! Видишь, что я сделал с ними и с их воинами?! Видишь, в каких муках они издыхают!? И ты умрешь так же!!!
— Аякс, опомнись! — Ахилл оторвал руку безумца от своего горла и хотел так же скрутить ее, но помешанный отбивался с прежней утроенной силой. — Аякс, ты что, ослеп? Я не Одиссей! И убивал ты никаких не Атридов! Приди в себя, одолей свое безумие, прошу тебя! Или ты меня и вправду не узнаешь?
— Ты стал вдесятеро сильнее, Одиссей! — хрипел Аякс, что есть мочи стараясь вырвать руку с мечом. — Это коварные боги вдохнули в тебя такую силу. Но все равно я убью тебя! Я поотрубаю тебе сперва уши, потом ноги… Я буду слушать, как ты ревешь, как ты молишь о пощаде, а потом я разрублю тебя пополам!
— Очнись, Аякс! — продолжал взывать Пелид. — Ну что мне, убить тебя, в самом деле?
В этот момент безумцу удалось нечеловеческим усилием вывернуть руку с мечом из железных тисков ахилловых пальцев, и он взмахнул своим оружием. Но Ахилл ребром ладони ударил его по предплечью с такой силой, что едва не перебил кость. Аякс вновь взревел, однако меча не выпустил и уже собирался опять его занести, когда вдруг противник со страшной силой оттолкнул его прочь и, пока тот шатался, восстанавливая равновесие, крепко сжатым правым кулаком ударил в лоб. Будь удар еще чуть сильнее, голова безумного героя раскололась бы пополам. Но Ахилл не хотел убивать его. С коротким воплем Аякс рухнул под ноги победителю. Рядом упал меч.
— Он жив? — спросил, подходя, Одиссей.
— Жив. Во всяком случае, должен быть жив, — Ахилл задыхался. — А что с мальчиком?
— Кажется, он невредим. Если только не повредится умом. О боги, знай я, что такое случится, я бы сам отдал Аяксу эти золотые игрушки! Ну, что будем делать? Надо чем–то связать его.
— Нельзя. Тогда он совсем лишится разума, — возразил Ахилл. — Пропустите меня.
С этими словами он поднял поникшее тело Аякса Теламонида и быстрым шагом направился прочь от места кровавого ужаса.
Лагерь Теламонидов располагался почти на самом берегу Скамандра. Дойдя до воды, Ахилл вошел в нее по колена и стремительно опустил бесчувственного Аякса в струи потока — раз, другой, третий, так, чтобы герой окунулся в воду с головой. Вода обжигала холодом — текущий с гор Скамандр даже летом редко бывал теплым. И произошло то, на что рассчитывал Пелид: через несколько мгновений Аякс зашевелился, поперхнулся водой, открыл глаза и простонал, отбиваясь:
— Пусти… Что это? Кто? Что тебе надо?
— Ты меня узнаешь? — Ахилл рывком вытащил его из воды и опустил на берег, не выпуская, однако, рук Аякса.
— Я… узнаю… — безумие медленно сползало с Теламонида, его лицо обретало осмысленное выражение, в глазах исчезал зловещий кровавый отблеск. — О, как гудит голова! Точно на нее скала упала!
— Кто я? — настаивал Пелид.
— Ахилл, кто же еще? Кто бы другой мог держать меня за руки так, чтоб мне было их не освободить? Ты что это делаешь, а? Пусти! Хорошо же ты шутишь!
— Я‑то не шучу! — Ахилл разжал руки и выпрямился. — А вот на твои «шутки» ты сейчас посмотришь… Из–за нескольких кусков кованого золота, от которого в бою никакого проку, ты убил троих человек, чуть не зарезал ребенка и замучил целое стадо ни в чем не повинной скотины! Идем, идем, посмотри, что ты наделал, вернее, что наделало твое безумие!
Увидев и уразумев, каких «подвигов» он насовершал, Аякс чуть вновь не лишился рассудка. От ужаса, горя и стыда он в первый момент хотел было кинуться на собственный меч, но Ахилл снова скрутил ему руку, а Тевкр упал перед братом на колени, умоляя вспомнить о стариках–родителях, ожидающих на родине, о жене и сыне, наконец, о чести героя, которую теперь нужно вернуть… Простодушный Аякс разрыдался, как мальчик.
— Одиссей! — воскликнул он, протягивая руку к итакийскому базилевсу. — Одиссей, прости меня!
— А ты меня! — в свою очередь Одиссей подал руку герою. — Я должен был уступить тебе эти блестящие погремушки, тем более, что ты и в самом деле дрался тогда, у кораблей, храбрее меня.
— Как бы теперь скрыть все это от Агамемнона? — задумчиво проговорил Ахилл, когда некоторое время спустя они с Одиссеем вместе шагали к своим шатрам. — Если Атриды узнают, что Аякс собирался их убить, даже и в припадке безумия, они никогда ему не простят. Страшно подумать, какой дикой распрей это может обернуться, притом в самый канун нашего отъезда!
— Будь уверен, они уже знают! — невесело усмехнулся Одиссей. — Шум был на весь лагерь — вон и троянцы его слышали… Да, теперь жди ссоры, какой мы еще не видели. Чем бы умилостивить Агамемнона? Послушай, Ахилл, подари ему Брисеиду! Я понял, что ты все равно женишься на этой ужасной амазонке!
— Она не ужасная. Женюсь, если она согласится, — Ахилл на этот раз сумел не покраснеть и остался очень собой доволен. — А Брисеиду… Подарю, конечно, если у него не пропало желание ее получить. Все что угодно отдам, только бы нам отсюда уехать мирно, не перебив друг друга и не устроив чего–нибудь, что бы снова поссорило нас с троянцами. Как вовремя ты мне не дал сегодня ударить Энея!
— У нас у всех нервы в клочья! — проговорил итакиец грустно. — Война добивает нас, даже уже закончившись. Именно теперь, когда напряжение прошло, наступают такие вот срывы. Я принесу жертвы на все алтари Итаки, когда, наконец, войду в свой дворец и обниму Пенелопу и сына… Только бы это произошло!
* * *
— А вот эта сцена очень похожа на мифологический сюжет о безумии Аякса, — заметила Анна. — Только там, если я правильно помню, речь шла не о золотых доспехах Агамемнона, а о доспехах Ахилла, которые выковал бог Гефест, да? И греческие цари поспорили из–за них после смерти Ахилла. Аякса оставили ни с чем, точно, как здесь, он свихнулся и стал калечить и убивать бедных коров, а потом вроде бы покончил с собой…
— Все так, Анюта, — подтвердил Каверин, отпивая чай из стакана и поглядывая на часы. — Только в мифологических сюжетах это так подробно не описывается. А тебе, скорее всего, вспомнилась трагедия Софокла «Аякс–биченосец», я роде бы давал вам ее для чтения и перевода. Да, сцена очень живописная. Вообще, чем больше я вожусь с этой рукописью, тем больше поражаюсь широте автора. Ведь как описан праздник Аполлона, спортивные состязания! Чувствуется, что писал человек, знающий в этом толк. Кроме того, он, вне сомнений, сам очень много пережил. Но, однако, — тут профессор покосился на часы, — уже поздно, и я прерву, пожалуй, чтение. И у меня уже сухо в горле, и вам пора.
— А в следующий раз когда? — спросила Аня.
Каверин задумался.
— Я уезжаю на пару недель. В Париже будет симпозиум, дурацкий, если честно: по проблемам совместных археологических экспедиций. Но ехать надо, они прислали аж два приглашения. Послезавтра еду.
— Ну вот! — расстроился Миша. — А через две недели уезжаю я. Опять в Анталию. Что делать? Тут такие события разворачиваются…
— Ладно! — профессор встал и, тряхнув головой, сгреб со стола пачку плотных белых листов. — Берите с собой! Перевод первой части более или менее закончен, так что читайте сами.
У Миши дрожали руки, когда он заталкивал рукопись в подставленный женой целлофановый пакет.
— Мы привезем их вам, Александр Георгиевич! Мы…
Он не договорил. Рукопись сквозь пакет жгла ему ладони. Скорей достать ее! Скорее узнать, что происходило дальше. Будто те события почти трехтысячелетней давности могли бы измениться, потечь по–иному, если бы они не были их незримыми свидетелями и как будто участниками…
Глава 9
На завершение праздника Ахилл так и не пришел. Он боялся, что весть о припадке безумия Аякса дойдет до Агамемнона, и оскорбленные Атриды действительно задумают мстить Теламониду. Чтобы не обидеть Приама и Гектора, базилевс отправил Антилоха на стадион, велев передать своему другу, что по необходимости остается в лагере, но увидится с ним, когда сможет.
Юноша вернулся очень скоро, сообщив, что троянский царь, его жена и все его сыновья передают свою благодарность великому Ахиллу и рады ему в любое время.
— А Гектор просил передать тебе еще и подарок в память об играх и о твоем участии в них!
И Антилох подал Пелиду бережно свернутую темно–красную ткань, густо затканную золотыми восьмиконечными звездами. Герой развернул ее и узнал тот самый роскошный плащ, в котором Гектор утром появился на празднике.
— Ни у Агамемнона, ни у Менелая нет такого плаща! — с восторгом проговорил Антилох, любуясь драгоценной тканью. — Действительно, в Трое умеют делать удивительные вещи. Смотри–ка, на нем и пряжка из чистого золота! Дорогой подарок.
— Среди той дани, что наши базилевсы уже начали делить и из–за которой уже дерутся, наверняка будут еще такие вещи, — спокойно заметил Ахилл. — А по мне, будь этот плащ самый грубый и простой, он был бы мне не менее дорог.
Придя к себе в шатер, базилевс позвал рабынь и приказал нагреть воды и наполнить умывальный чан. Они удивились: горячей водой герой мылся только после сражений. Ахилл и сам посмеялся над собой: пышный троянский праздник вызвал воспоминание о дворце Приама, о бассейне с постоянно теплой водой, текущей из горного горячего источника, о ванне, о мягких тканях постели… Рассмеявшись, он вытащил спрятанные в одной из сумок зеленые шишки афоры, которые ему дала Андромаха в день его памятного визита в Трою, и кинул несколько штук в чан. Шишки сразу размокли, и смолисто–ароматная пена поползла по поверхности воды. Ахиллу захотелось окунуться целиком, но чан был для этого мал, и он ограничился тем, что несколько раз облился из ковша, как следует обмыл горячей водой и растер куском холста все тело, после чего с наслаждением завернулся в мягкий и теплый плащ со звездами.
«Ну, разнежился! — упрекнул он себя, — Будто я уже дома. Да и там не будет такой роскоши… А какой? Не горячая же вода — роскошь. А шишек этих потребую себе два–три мешка в качестве дани. Кончатся — поплыву за ними в Трою. Вот! Будет, зачем приехать…».
Он лег, но заснуть не сумел. Почему–то пришел на память и уже не выходил из головы рассказ маленькой Авлоны о подслушанном ею разговоре незнакомых мужчины и женщины. Этот столь загадочный разговор постепенно вытеснил из сознания героя даже недавнюю чудовищную сцену безумия Аякса Теламонида. Ахиллу все больше и больше думалось, что эта тайна заключает в себе какую–то опасность. Хотя… была ли эта тайна, или, может быть, Авлона что–то не так поняла? Или не так услышала? Но ведь она была разведчицей, притом амазонкой, и в свои девять лет обладала необычайной памятью и умом… Женщина говорила мужчине, что о чем–то рассказала Гектору, и мужчина смертельно испугался. Она сказала еще, что Гектор не станет его трогать, потому что пожалеет мать… Но что же такого ужасного могла открыть Приамиду эта женщина, чего нельзя было рассказать царице Гекубе?
«Нужно спросить самого Гектора, — подумал Ахилл. — Во всяком случае, нужно рассказать ему об этом разговоре. Ведь если мужчина угрожал женщине, то эта тайна опасна… А что если опасность угрожает и Гектору?»
Подумав так, он едва не вскочил, собираясь немедленно идти в Трою. Но тут же удержал себя. Не ломиться же среди ночи в Скейские ворота, чтобы поднять с постели Гектора, измученного нелегкими состязаниями и рассказать о… да неизвестно, о чем! Нужно сделать это утром.
Тут же он вспомнил, что с утра его друг обязательно будет в храме Аполлона. Очень хорошо! Нет нужды идти в город — он встретит Гектора на холме. Есть эта опасность, или же ее нет, нужно все ему рассказать.
Только теперь — после всего, что произошло в этот день, Ахилл до конца понял, как стал ему дорог его недавний враг. Он вспомнил, что почувствовал, увидев, как Гектор упал, корчась от боли, после жестокого удара Энея, вспомнил свой страх и острое соощущение этой боли. Да, они стали друзьями, и это было нечто гораздо большее, чем просто понимание, совпадение мыслей, соответствие желаний. «Сопроникновение душ» — так назвал когда–то старый мудрый Хирон это удивительное начало, которое соединяет только мужчин и которое выше, идеальнее и проще любых человеческих чувств, потому что не содержит в себе ничего ни от порывов плоти, ни от исканий ума, ни от суетных желаний, ни от какой бы то ни было корысти. Мужская дружба есть связь самая естественная и вместе с тем самая загадочная, ибо она — самое человеческое из всех человеческих проявлений, но исходит от начала мира, будто первой родилась из хаоса. И именно она разрушила хаос, явив изначальную, самую прочную связь.
«Увижусь с ним утром!» — подумал Ахилл, вновь попытался уснуть и понял, что все равно не уснет.
Из шатра он вышел еще затемно. Гектор говорил, что будет в храме на рассвете, и Ахиллу хотелось успеть до рассвета, чтобы вместе с другом принести жертвы, потом проводить его в город и по дороге обо всем поговорить.
Набрасывая на плечи троянский плащ, герой улыбнулся, вспомнив, с какой простотой Приамид передал ему этот великолепный подарок. Они давно перестали соблюдать друг перед другом какие бы то ни было церемонии… да, впрочем, они не соблюдали их никогда — раньше, до дружбы, между ними не было ничего, кроме смертельной ненависти…
В карауле у костра, возле мирно дремавших воинов, сидел Антилох, единственный, кто и во время перемирия исполнял свой долг безукоризненно и четко.
— Куда ты, Ахилл? — спросил он с некоторым удивлением.
— В храм Аполлона, — ответил герой — Хочу встретить там одного человека. Вряд ли задержусь, но если так случится и если буду зачем–то нужен, отыщи меня там.
Дорога, ведущая к храму Аполлона, была совершенно пустынна. В синем предутреннем сумраке плиты, которыми она была вымощена, казались белыми, и на них темными пятнами выделялись разбросанные там и тут поникшие цветы, оставшиеся от вчерашнего великолепного шествия. На кустах граната и тамариска по бокам дороги кое–где трепетали светлые ленточки и лоскутки — их повязывали на ветви кустов по дороге к храму молодые девушки, по древнему местному обычаю загадывая свою судьбу: если до последнего, двенадцатого дня праздника Аполлона ветер не сорвет тряпицу, то до следующего праздника девушка выйдет замуж.
Поднявшись на холм, Ахилл посмотрел вниз — в ту сторону, где на склоне, неподалеку, стоял домик жреца Хриса. В его единственном окне не было света — старик–жрец и его внучка спали, утомленные нелегкими хлопотами праздничного дня.
Восточная сторона неба все больше светлела. Звезды погасли. Сияла одна утренняя звезда, и ее чистый блеск, предвещавший восход солнца, казался сейчас ярче света всех звезд, вместе взятых. Она стояла в небе прямо над храмом.
Ахилл поднялся по крутым мраморным ступеням. Его шаги вспугнули несколько летучих мышей, повисших под карнизом, и те замелькали перед входом в святилище, тонко пища. Храм внутри был весь в цветах. Его огромный алтарь еще слабо курился после множества утренних, дневных и вечерних жертвоприношений.
Кругом было пусто.
Пелид обошел храм внутри, затем вышел на портик и прошел вдоль восточной галереи, любуясь рождением рассвета, еще не наступившего, но уже окрасившего все кругом своим особым жемчужным светом.
Вдруг из кустов, росших внизу, еще непроницаемо темных, с криком выпорхнула ночная птица. Ощущение тревоги лишь на один миг кольнуло сознание Ахилла. Он хотел окликнуть Гектора, но не успел. Что–то коротко зазвенело в тех же кустах, свистнуло, и резкая боль пронзила левую ногу героя ниже колена. Стрела!
Вскрикнув не от боли, а от неожиданности, Пелид вырвал стрелу из раны. Она пронзила лодыжку возле самого сухожилия, и нога моментально онемела — но это не помешало герою развернуться и спрыгнуть с цоколя, прямо в кусты. Перед ним, в густых ветвях, что–то метнулось, зашуршало, шарахнулось — и он, яростно выругавшись, свободной левой рукой (в правой была зажата окровавленная стрела) рванул толстый ствол. Густой куст, вырванный с корнем, отлетел в сторону. В обозначившейся прогалине, среди рассветного сумрака, перед Пелидом появился и замер, скорчившись от ужаса, тот, кто в него стрелял. Было уже достаточно светло, чтобы они могли узнать друг друга — и стрелявший, еще сжимая в руке лук, отпрянул с криком, полным изумления:
— Ахилл?! Не может быть!
— Ах ты, собака!
Герой ощущал, как нога наливается огнем и как этот огонь поднимается вверх, заполняя все тело, но до его сознания еще не дошло, что с ним случилось.
— Ты хотел меня убить? За что?!
— Нет, нет, не тебя, не тебя! — поспешно закричал стрелявший, видя, как надвигается на него полный ярости Пелид. — В полутьме я принял тебя за другого! И этот плащ…
Плащ! Как ярчайшая молния вспыхнула в сознании Ахилла.
— Гектор! Так ты хотел… Я убью тебя!
— Не убьешь!
Стрелок отступал к зарослям, заслоняясь луком, но уже переводя с облегчением дыхание, ибо судорога, исказившая лицо Ахилла, сказала ему, что опасность почти миновала…
— Стрела отравлена! — крикнул он, задыхаясь. — Твое тело уже немеет, ты уже не сможешь бежать за мной. Солнце еще не взойдет, а ты умрешь… Да, я хотел убить не тебя, а Гектора! Я ошибся…
Его голос исчезал в глухом шуме, заполнившем голову Пелида. Ахилл понимал, что убийца сказал правду. Ни одного шага он уже не мог сделать. Одуряющий жар, охвативший все тело, сменился невыносимой болью, будто его плоть, мышцы вспыхнули, охваченные пламенем. И тотчас все члены свела чудовищная судорога. Взревев, будто раненный насмерть лев, герой рухнул на землю. Он бился, хрипя, цепляясь за траву, из раскрытого в немом крике рта выступила пена. Потом он резким движением перевернулся на спину, весь изогнулся и замер, сжимая в кулаке отравленную стрелу.
Убийца медленно подошел к нему. Дрожа, наклонился. И тут согнутая рука героя распрямилась, и наконечник стрелы, взметнувшись, коснулся бедра убийцы. Тот взвизгнул и отскочил, в испуге глядя на порванный хитон. Кажется, стрела его не оцарапала… И все же… все же…
Ахилл глухо и хрипло вздохнул и стал вновь судорожными, невероятными усилиями, переворачивать свое тело, чтобы приподняться, чтобы увидеть, достиг ли цели его удар, просто чтобы еще жить…
И тут от входа в храм, вернее с лестницы, долетел тревожный крик:
— Ахилл! Ахилл! Где ты? Тебя ищут базилевсы!
Пелид узнал голос Антилоха. Он хотел ответить, но вместо крика вырвался лишь глухой возглас — то ли стон, то ли хриплый вой.
И все же Антилох его услышал.
— Что это такое? — закричал он. — Господин мой, где ты?!
Убийца повернулся и вломился в кусты, спеша как можно скорее бежать, исчезнуть. У его в колчане были и другие стрелы, но он не решился стрелять в Антилоха, ибо не был уверен, что за Ахиллом пришел лишь один человек, не знал, когда появится Гектор, которого он здесь ждал, наконец, просто потерял голову от страха.
Еще несколько мгновений — и, обежав восточный угол храма, юный Антилох увидел с высоты цоколя своего базилевса, распростертого на земле, меж кустами. Юноша спрыгнул вниз, и вот он уже склонился над Ахиллом, уже рвет лоскут своего хитона, чтобы перевязать его окровавленную лодыжку.
— Ос…то…рожно… — прохрипел Пелид, собирая последние силы, чтобы заставить сведенные судорогой губы и язык двигаться. — Яд… стрела…
— Стрела отравлена?!
Антилох и сам уже видел, что это так: лицо Ахилла стало белым, с мутным оттенком воска, губы синели на глазах. Он умирал.
Юноша наклонился, схватил ногу базилевса, приподнял, чтобы отсосать яд, как это делается, если кусает змея.
— Нет… не… по–мо–жет… — голос героя слабел и таял. — Гектор… Предупреди… Он… хотел убить не меня, а Гектора… он… спу–тал нас в тем…но…те… Он сам сказал… Скажи Гектору, Антилох! Скажи, что это…
Его губы продолжали двигаться, но звук из них уже не выходил.
— Кто?! — закричал Антилох в отчаянии, не веря, не желая верить, не принимая того, что произошло. — Кто это сделал?! Кто?!!!
Снова дрогнули губы Пелида, и снова невозможно было расслышать, чье имя он произнес. И тут тень заволокла его глаза, они потускнели. Огромное тело напряглось в последнем, неимоверном усилии, рванулось вверх, изогнулось дугой, как гигантский лук, и резко распрямилось. Слабый трепет прошел от ног к груди, вздулись и опали мышцы на шее. И он замер, так и зажав в правой руке стрелу, окрашенную его кровью.
Над кустами зашелестел ветер. Закричали, взлетели из ветвей птицы.
Взошло солнце.
Глава 10
— Нет!!! Я не верю вам, не верю! Он не мог умереть! Замолчите, псы поганые, пока я не повырывал ваши языки!!! Если Ахилл умер, будь все проклято! Я никому не прощу его смерти, ни людям, ни богам! Никому!
В эти мгновения величавый и спокойный Гектор был так похож на безумца, что все — раб, принесший ему страшное известие из ахейского лагеря, Деифоб, сидевший в это время рядом с ним на террасе дворца, слуги, воины охраны, вбежавшие на первый отчаянный крик героя, — все отшатнулись от него в ужасе.
— Я иду туда! — закричал Гектор и, сорвавшись, бросился вон из дворца.
Он оказался в лагере Агамемнона, когда весть о смерти Пелида облетела уже всех. Несметными толпами бежали ахейские воины к шатрам Атридов, куда Антилох и призванные им на помощь воины отнесли тело величайшего из героев. Базилевсы и воины, толкаясь, налетаяя друг на друга, сжимали и сжимали тугое кольцо, внутрь которого их не пропускала данайская стража, вставшая по приказу Агамемнона с копьями наперевес вокруг расстеленных на земле плащей, на которых покоился Ахилл. Атрид боялся, чтобы люди не смели его шатра и не покалечили друг друга в этом едином порыве ужаса и скорби.
Ряды сомкнулись так плотно, что оказавшимся в центре громадного круга было не двинуться с места. Но вот могучие руки с колоссальной силой раздвинули, разворотили этот круг, и Гектор, прорвавшись к шатрам, одним движением расшвырял в разные стороны атридовых воинов.
— Прочь! — прорычал он и, испустив отчаянный крик, кинулся на колени возле Пелида. — О–о–о, боги, боги, лучше бы я ослеп! Это правда!!!
Стоявший чуть в стороне Агамемнон при этом внезапном появлении не удержался от испуганного возгласа. Но у него достало самообладания не отпрянуть, а уже в следующий миг он понял, что опасаться нечего…
— Чего ты хочешь, Гектор? — воскликнул он и тут же понял, как дико прозвучали его слова.
— Прикажи убить меня! — крикнул Гектор, поворачиваясь к вождю ахейцев. — Прикажи меня убить, но я не уйду! Мне все равно… Ахилл, Ахилл, ты не слышишь меня?! Мне уже все сказали… Ты погиб из–за меня, вместо меня! Будь я проклят! Ты, спасший мою жизнь, отдал за меня свою! Прости меня, прости! Я не переживу этого, не хочу этого пережить! Почему меня задержали во дворце, почему я не пришел в храм ко времени?! Почему убили тебя, а не меня?!
Гектор знал уже ВСЮ правду: он знал, что, умирая, Ахилл собрал последние силы, чтобы предупредить его, своего друга, об опасности, думал о нем в последние мгновения… Не о далеком сыне, не о любимой прекрасной женщине, с которой мог быть вскоре так счастлив! Он хотел спасти того, вместо которого погибал! От этого безмерное горе троянского героя было еще страшнее.
— Что вы стоите?! — закричал он, оборачиваясь к толпе замерших в оцепенении ахейцев. — Что смотрите?! Вы двенадцать лет мечтали меня убить! Ну так убейте — у меня нет оружия, и я не стану защищаться… Я не хочу жить! Из–за меня умер тот, кто был в тысячу раз лучше меня! Где ваше оружие, ахейцы?! Ну!
— Перестань, Гектор! — произнес старый Нестор, один отваживаясь выступить вперед и приблизиться к обезумевшему троянцу. — Ахилл и вправду умер с одной мыслью — спасти тебя. Он любил тебя и хотел, чтобы ты был жив. А ты так недостойно и нелепо молишь о смерти. Раз он хотел, чтобы ты жил, тебе придется жить. И перенести это…
— Научи, как?! — простонал Гектор, хватаясь за голову и сжимая ее с такой силой, будто хотел раздавить. — Как жить с мыслью, что из–за меня он умер? Как расстаться с ним?! Научи, старик! Да полно! Ты ведь не знаешь… От этого нет лекарства… Боги, боги, я не хочу в это верить!
И Гектор упал лицом вниз, лбом коснувшись холодной руки Пелида. Страшные, жестокие рыдания разнеслись меж шатрами. Плакали в толпе собравшихся многие, особенно простые воины. Мирмидонцы плакали все. Но ни у кого горе не вырвалось так бурно, так страшно и безудержно. Троянский герой бился, задыхаясь, над трупом своего друга, а громадная толпа молча смотрела на это…
— Никогда не видел, чтобы мужчина так плакал! — вскричал потрясенный Антилох.
— Неправда, видел, — проговорил стоявший с ним рядом Одиссей. — Точно так же Ахилл плакал над телом Патрокла.
Некоторое время никто не двигался с места, и в тишине, столь невероятной при таком огромном собрании людей, звучали лишь глухие, мучительные рыдания.
Наконец, Гектор медленно поднялся. Его сразу осунувшееся, потемневшее лицо окаменело. Он обвел взглядом толпу и вновь повернулся к Атриду Агамемнону.
— Когда вы будете его хоронить? — спросил он тихо и хрипло.
— Завтра, на рассвете, — ответил предводитель ахейцев. — Костер сложим на берегу моря, правее того места, где сейчас стоит ваш золотой конь. Там, рядом, курган Патрокла. Ты хочешь прийти проститься с Ахиллом?
— Да, я приду.
И не говоря больше ни слова, Гектор пошел прямо на тесные ряды воинов, которые поспешно расступались перед ним.
Он отошел уже довольно далеко от лагеря, когда его догнали Менелай и Одиссей.
— Постой, Гектор! — окликнул его царь итакийцев.
Герой обернулся.
— Чего вы хотите?
— Думаю, того же, чего и ты, — сказал Одиссей. — Мы хотели бы узнать, кто это сделал.
— Я ничего не хочу сильнее! — воскликнул Гектор, и в его голосе ожила былая воля. — О, если я это узнаю!
— Ведь убить хотели тебя! — проговорил Менелай. — В этом нет сомнений. Убийца признался Ахиллу, что спутал его с тобой. И Ахилл, умирая, успел это сказать Антилоху. Сейчас, когда ты стоял возле него на коленях, я и сам увидел, что вы очень схожи между собой.
— И плащ! — глухо прошептал Гектор. — Я подарил ему плащ, в котором меня накануне видел весь город! Я виноват в его смерти!
— Виноват все же тот, кто стрелял! — возразил Одиссей. — И мы должны узнать, кто это. Соберись с силами, одолей свою боль и подумай вместе с нами. Кто мог желать твоей смерти?
Гектор задумался. Они шли медленным шагом по дороге к Трое. Навстречу им катились несколько телег, нагруженных кувшинами драгоценного масла и тюками ткани — это был один из обозов дани, посланных Приамом Агамемнону. Все это предстояло тут же поделить и погрузить на ахейские корабли.
— Трудно сказать… — проговорил Гектор. — Троянцы меня любят. Но и среди них может быть кто–то, кто втайне по какой–то причине хочет, чтобы я умер. Я думаю… — он запнулся, но продолжил, — думаю, что это был именно троянец. Ахейцы ведь не знали, что я приду на рассвете в храм. Знал только Ахилл, но он едва ли кому–то это говорил.
— Он говорил Антилоху, когда уже выходил из лагеря, — Одиссей тоже напряженно думал — А из троянцев кто мог знать, что ты пойдешь туда?
— Все. Это третий год подряд у меня в обычае, после того, как боги спасли от тяжкой болезни моего сына… Во всяком случае, во дворце это знали все, от царя до последнего раба.
— Н-да! — итакийский базилевс глянул на Менелая и пожал плечами. — Выбор хоть куда! Кто угодно… Ну хорошо! Давайте посмотрим на стрелу.
Он остановился и осторожно вытащил из висящего на боку колчана стрелу, аккуратно обернутую куском чистого холста. Незадолго до того он сам высвободил ее из окоченевшей руки Ахилла. Базилевс развернул холст.
— Осторожно! — воскликнул Менелай. — Не трогай наконечника — на нем мог остаться яд!
— Мог, — кивнул Одиссей. — Я и не трогаю. Наконечник в крови, но все равно видно, что он не медный, а железный. Гектор, железо в Трое доступно всем и каждому?
— Мы не боги, — покачал головой царевич и тут же вздрогнул. — Ты прав! Стрела с железным наконечником могла быть только у человека из знати!
— А кому из троянской знати сейчас может понадобиться твоя смерть? — голос Одиссея стал жестким, и его глаза блеснули, как два лезвия. — Слушай, Гектор… Ты уверен, что вчера, во время состязания кулачных бойцов, Эней не нарочно ударил тебя в самое уязвимое место?
Гектор поднес руку ко лбу, затем стиснул ее в кулак.
— Не могу! — он мотнул головой, борясь с искушением. — Не могу поверить! Эней не мог хотеть моей смерти.
— Ну да! — воскликнул долгое время молчавший Менелай — Он не мог… Еще тринадцать лет назад, когда он гостил у меня в Спарте с Парисом, перед тем, как они украли мою жену… еще тогда он болтал, как много было бы у него власти и успеха, не будь в Трое Гектора — как он тогда сказал, «этого мальчишки, которого называют величайшим из героев»! А теперь даже у нас в лагере ходят разговоры, как не хочет отец Энея Анхис заключения мира на наших условиях, как жаль ему своих сокровищ. Еще бы! Как я понимаю, он раза в два богаче Приама. И сыночек его спит и видит себя царем Трои! А ты говоришь… Не будь наивен, великий Гектор!
— Я не наивен! — голос Гектора совсем окреп, он взял себя в руки. — И я знаю, как много зависти и хитрости в Анхисе. Но Анхису не пустить стрелу так точно в цель — он стар и подслеповат, и он никогда не решился бы на это сам. А Эней… Нет, нет! Я могу даже поверить, быть может, что он способен ударить меня на состязаниях с тайной мыслью убить. Но выстрелить вот так, подло, из кустов!.. Нет!
— Хорошо. — Одиссей усмехнулся. — А рабов и преданных воинов у них мало? Анхису ничего не стоило приказать кому–то из них…
— И дать свою стрелу? — усомнился Гектор.
— Возможно. Ведь ее надо было заранее натереть ядом.
— О, боги! — троянский герой вскинул голову, и его глаза, до сих пор затуманенные болью, гневно блеснули. — Ну, если только это так… Да пускай он десять раз брат моего отца!
— Постой, — Одиссей был по–прежнему невозмутим. — Есть и другое предположение… хотя все они лишь смутные догадки. Тебе кто–нибудь открывал какую–то тайну, Гектор? В последнее время?
— Что? Какую тайну? — не понял сын Приама.
— О чем ты? — в свою очередь, удивился Менелай.
— Если бы я сам знал точно, о чем! — итакиец пожал плечами. — В день праздника Ахилл о чем–то говорил с этой маленькой амазонкой, которая оказалась сестрой твоей жены, Гектор. Я слышал их лишь краем уха. Авлона, как я понял, случайно услышала чей–то разговор во дворце, и в этом разговоре речь шла о некоей тайне, которую ты знаешь и которая для кого–то очень опасна. Возможно, я не все правильно понял — Ахилл с девочкой отошли, и до меня долетали только обрывки слов и фраз, хотя слух у меня очень тонкий… Но слово «тайна» и твое имя прозвучали несколько раз. Что за тайна, Гектор?
Троянец задумался, помедлил, потом покачал головой.
— Даже не представляю.
Он перехватил недоверчивый взгляд Менелая и добавил:
— Я сказал бы вам, если бы такое действительно было. Мне и прежде нечего было скрывать, а теперь, после того, что случилось, уже ничто не имеет смысла, и я рассказал бы о чем угодно, если бы это нам помогло… Но не открывал мне никто никакой тайны, во всяком случае, в последнее время. А ты не понял, Одиссей, кто с кем говорил? Девочка их не узнала? Она ведь во дворце уже не первый день.
— Повторяю тебе, я мало что расслышал, — вздохнул базилевс. — Кажется, она говорила о мужчине и женщине… Так или иначе, эта самая тайна может оказаться причиной смерти Ахилла. Я допускаю, что он и в храм пришел, желая тебя там встретить и расспросить. Возможно, он даже подозревал, что тебе угрожает опасность.
Гектор застонал.
— Замолчи! Или я не выдержу! Какая тайна стоит его жизни? И почему, почему, если это все так, убит он, а не я?
— Так или иначе, — сурово проговорил Атрид Менелай, — убит наш товарищ и величайший из ахейских героев со времен великого Геракла. Убил его кто–то из троянцев. И мы должны узнать, кто и почему, не то наш мир может быть легко нарушен.
— Нет, стой! — быстро прервал его Одиссей — Ахилл положил все силы ради установления этого мира, и если мы разрушим перемирие, мы оскорбим его память. К тому же мы знаем, что убить хотели Гектора, а не Ахилла. Нам надо вместе отыскать истину.
Они были уже на открытой части равнины, откуда хорошо видна была Троянская стена. Здесь ахейцы остановились.
— Мы вернемся в лагерь, — сказал Менелай. — Одиссей прав: мир нужно сберечь, а потому нам лучше бы меньше встречаться сейчас с троянцами. Ты дашь нам знать, Гектор, если что–то узнаешь?
— Немедленно и сразу! — ответил Приамид. — Я сейчас же поговорю с Авлоной, быть может, она мне что–то объяснит… А завтра, на рассвете, мы увидимся.
— Да помогут тебе боги! — сказал Одиссей.
— Будь осторожен! — добавил Менелай. — Тот, кто на тебя покушался, едва ли успокоится.
— Прекрасно! — уже через плечо бросил троянец. — Очень на это надеюсь. Тогда я узнаю, кто он.
Гектор ускорил шаги и вскоре достиг Трои. У него была сейчас одна мысль — увидеть маленькую сестру Андромахи и расспросить о подслушанном в день праздника разговоре. Но, войдя в покои жены, он застал там лишь неудержимо плачущую Андромаху. И плакала она не только об Ахилле…
— Авлона пропала! — воскликнула молодая женщина, бросаясь к мужу и прижимая его руку к своему мокрому от слез лицу. — Она сказала моей рабыне Эфре, чтобы та передала мне, что… что она едет повидать царицу и что скоро вернется… О Гектор, как она доедет одна до Темискиры?! Это же очень далеко!
— Пентесилея может быть и ближе, — возразил, нахмурившись, Гектор. — Но Авлона очень нужна мне сейчас. Она ничего тебе не рассказывала о разговоре, который случайно слышала?
Андромаха отрицательно покачала головой и снова тихо, неутешно заплакала.
Глава 11
— Долго еще этот конь будет стоять на берегу моря? Они не собираются увозить его назад, в город?
Одиссей с Менелаем и Идоменеем шли вдоль берега, к тому месту, где возле сооруженного неподалеку от линии прибоя громадного костра уже собралась толпа ахейцев. Они были еще далеко, но многоголосый скорбный гул, будто единый стон этой толпы, долетал до них, напоминая, что то невероятное, что сейчас должно произойти, действительно произойдет.
Базилевсы шли мимо тускло блистающей в мареве рассвета статуи Троянского Коня. Одинокий, не окруженный в этот день людьми, он выглядел загадочным и грозным призраком.
На вопрос, заданный Идоменеем, ответил Менелай.
— Я спрашивал троянцев. Конь стоит у моря все двенадцать дней праздника.
Одиссей поднял голову. Они находились возле самых ног статуи.
— Я вижу, где в нем дверца, — проговорил итакиец. — Вон, как раз там, где положено быть сердцу. И никакой лестницы — она либо приставляется снаружи, либо спускается изнутри. Да… Если бы нам все еще нужно было взять Трою, мы бы легко это сделали теперь, когда они возобновили свою традицию.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Менелай.
— Да Коня… Забраться внутрь, вероятно, легко. Сейчас его никто не охраняет…
Тут же базилевс осекся, поймав стремительный и жадный взгляд трида.
— Да… Если бы мы не заключили мир! — проговорил тот с какой–то тайной досадой.
— Если бы мы не заключили мир, Троянский Конь не покинул бы пределов Трои! — оборвал Одиссей. — Я просто задумался…
— А я вот думаю, что море становится неспокойно! — Идоменей посмотрел на белые барашки прибоя и поежился. — Вот мы собираемся отсюда уплывать, тяжело нагрузив корабли этой самой данью. Наверняка Приам подсовывает нам всю дешевую дрянь, что собрал со всей Трои. Может, они и золото умеют подделывать, кто их знает? И шторма наверняка возобновятся, стоит нам отплыть. Ведь потонем, увидите — потонем!
— Ты что, собираешься торчать здесь еще двенадцать лет? — резко спросил Менелай.
— Я‑то? — Идоменей грустно усмехнулся, — Да мне какая разница? Тебе вот, доблестный Атрид, вернут твою красавицу–женушку, что нас всех втравила в эту войну, другие герои получат в дар прекрасных рабынь. А я… А у меня дома — жена, старая и некрасивая. Она была стара, уже когда я уезжал. И если я вернусь домой с юными рабынями, она ревностью, нытьем и плачем доведет меня до колик в желудке!
— Откажись от рабынь, — пожал плечами Одиссей. — Возьми сильных рабов, побольше золота и дорогих камней.
— Ну да, чтобы вернее потонуть! — воскликнул Идоменей. — Уж поверьте, если чей корабль потонет, так именно мой! И я буду смотреть, как молодые сильные рабы, борясь с волнами, спасаются, а сам потону и в двух стадиях от берега. Потому что нет человека, более неудачливого, чем я!
— Можно подумать, что это тебя мы сегодня хороним! — вспылил Менелай. — Двенадцать лет только и слышно, как тебе не везет, а между тем ты жив и здоров, и тебя ни разу даже не ранили. Хватит болтовни, Идоменей!
Афинянин развел руками.
— Я не болтаю, я лишь рассуждаю… Не ранили? Ты прав, Менелай! И все вы, вернувшись, будете хвалиться своими великими подвигами и показывать следы боевых ран, а про меня скажут, что я — трус и хуже всех сражался…
— Ты же не собираешься возвращаться, ты намерен потонуть! — не выдержал и Одиссей, менее всего расположенный в этот день слушать сетования Идоменея. — Чтоб меня нимфы в лесу защекотали! Надо же уметь… Когда мы все плачем о самом среди нас достойном, ты снова плачешь о себе!
Идоменей продолжал бубнить что–то о своих неудачах, но базилевсы его больше не слушали. Они уже шли через густые ряды воинов, окружавших костер.
Люди стояли, потупившись, опустив головы. Тихие, глухие рыдания, рыдания сотен и сотен человек, сливались с рокотом моря. Этот единоголосый плач множества сильных, взрослых мужчин, переживших тяжелейшую войну и без числа утрат, был страшен. И страшен был вид высокого, как дом, костра, усыпанного прядями волос — черных, светлых, седых… Волос, в знак скорби обрезанных многими царями и воинами и принесенных в жертву погибшему герою.
Ахилл, в длинном золотистом хитоне из тончайшей ткани, которого он никогда не носил при жизни, в наброшенном на ноги драгоценном плаще, что подарил ему Гектор, лежал среди положенного поверх дров сухого светлого мха. Лежал, будто спящий, с таким спокойным и чистым лицом, что, глядя на него, трудно было думать о смерти. На его лице разгладились все морщинки и складки, и оно было теперь невероятно молодым. Восковая бледность среди блестящей черноты волос, величавая тонкость бровей, губы, сжатые неплотно, будто он собирался заговорить. Ахилл был прекрасен.
Базилевсы, предводители ахейцев, столпились отдельно, чуть ближе всей толпы. Впереди всех, опустившись на колени возле костра припал лбом к сухим поленьям Гектор. Вновь Одиссей подумал, что события повторяются… Троянский герой, который никак не мог видеть погребения Патрокла, прощался с Ахиллом точно так же, как менее полугода назад сам Ахилл со своим погибшим другом…
По троянскому обычаю, Гектор был в темно–синей одежде без украшений, что означало траур. Длинный, ниже колен, хитон, широкий плащ и вновь — никакого оружия.
Столпившиеся с другой стороны костра рабыни Ахилла подняли было вой и плач, возвысив голоса в отчаянных стенаниях, но Атрид Агамемнон прервал их.
— Не того заслужил он! — крикнул верховный базилевс — Не пристало провожать его, как обычного смертного, женскими воплями. Не было и не будет у нас такого героя, и нет здесь человека, который не был бы обязан ему. Сколько раз спасал он нас в бою, сколько раз за всех нас выигрывал сражения и побеждал! Нет достойного его прощального обряда, и мы не будем здесь слушать погребальных воплей. Он уйдет из своей краткой жизни в блеске и славе, как и жил. И нечего выть женщинам там, где плачут мужчины! Солнце восходит. Огня! Кто зажжет костер?
Старый жрец Хрис, пришедший по просьбе Агамемнона, да, верно, и по своему желанию, на погребение героя, уже развел огонь в жаровне и теперь зажег факел и протянул его старшему Атриду со словами:
— Зажечь должен тот, кто ему всех ближе. Кто самый близкий его друг?
Агамемнон глянул было на Одиссея, но тот покачал головой. Аякс Теламонид, стоявший в толпе, сгорбившись и тихо рыдая, только затряс головой, когда взгляд верховного базилевса упал на него. Тогда Агамемнон подошел к Гектору и тронул его плечо. Троянец обернулся.
— Подожги костер, — сказал Атрид глухо.
— Я? — Гектор вздрогнул. — Почему я?
— У нас такой обычай. И у вас тоже, не то Хрис его не знал бы. У Ахилла за всю жизнь было только два близких друга — Патрокл и ты. Патрокла нет. Возьми факел.
Встав с колен, Гектор принял факел из рук Атрида. Его глаза скользнули вверх и остановились на застывшем лице Ахилла.
— Прости меня, — прошептал он.
Пылающий конец факела коснулся сухих щепок, огонь побежал по ним, затрещал, быстро охватывая огромную груду дров. От костра полыхнуло страшным жаром, и толпа отступила. Только Гектор все еще стоял вплотную к огню. Он будто не чувствовал его смертельного дыхания. Концы его волос, также обрезанных в знак траура, стали обгорать и скручиваться, начал тлеть край плаща — он не замечал этого.
Одиссей взял Приамида за локоть и с трудом отвел назад.
— Сгоришь! — прошептал он. — Помни — мы еще не нашли убийцу!
Огонь поднимался выше и выше. Вот он уже почти коснулся вершины костра…
И тут в толпе послышались крики:
— Смотрите, смотрите!
— Что это?!
— Кто это?!!!
Почти сразу взгляды всей толпы обратились к морю. И то, что они увидели, заставило многих закричать от ужаса.
По взбудораженным волнам стремительно неслось несколько дельфинов. На них, сидя верхом, мчались к берегу женщины. Нагие, с развевающимися длинными волосами. Впереди всех летел огромный дельфин, и на его спине не сидела, а стояла женщина поразительной красоты. Сверху она была обнажена — лишь струи волос да тонкие нити жемчуга блистали на ее великолепной груди. Талию схватывал серебряный пояс, и от него ниспадали волны тончайшей ткани, прозрачной и легкой, как морская пена. Женщина стояла, вскинув руки, простирая их вперед и вверх.
— Фетида! Это она! — закричал кто–то на берегу.
— Великая Фетида! — взревел хор голосов.
Никогда еще предание о божественном рождении Ахилла не получало в глазах людей такого реального подтверждения. Великая богиня явилась из морских волн, чтобы увидеть в последний миг своего сына. Увидеть? Или…
Не понимая до конца, что происходит, люди попадали на колени.
Еще несколько мгновений, и дельфин вошел в линию прибоя, едва не выбросившись на берег. Но богиня соскочила с его спины. Она промчалсь по воде, пролетела по берегу, как показалось многим, не касаясь земли, и вот уже ее ноги, обутые в светлые сандалии, ступили на поленья костра. Огонь ее не коснулся, или не успел коснуться. Она взбежала на вершину костра, нагнулась, на глазах у замерших в ужасе людей подхватила на руки тело героя. В благоговейном страхе толпа ахнула.
— Он мой! — прогремел голос богини, низкий, как у мужчины, и властный, как у той, что не ведает запрета.
Она спустилась сквозь огонь, ступила в воду. И вот богиня вновь на спине дельфина, только теперь она села на него верхом, как и ее спутницы. Она крепко–крепко прижала к себе Ахилла и крикнула еще что–то… Дельфины развернулись, в лучах восходящего солнца сверкнули ударившие по волнам и пене хвосты, и невероятная кавалькада исчезла, будто растаяла в сверкании брызг. Дельфины умчались, унося своих сказочных всадниц.
Костер пылал уже сверху донизу. Но теперь на нем никого не было.
— Великая богиня взяла тело своего сына! — воскликнул среди повисшего молчания старый Хрис. — Быть может, она хочет воззвать к богам Олимпа, чтобы боги оживили героя. Или хочет сама предать его погребению. Мы не можем знать о намерениях бессмертных!
Толпа ахейцев стояла на коленях, протягивая руки к морю. Отдельные возгласы, полные страха и восторга, постепенно слились в возбужденный гул.
И только Гектор так и стоял рядом с Одиссеем, зажав в руке горящий факел и в изумлении глядя вслед унесшимся по волнам всадницам. Его лицо, только что выражавшее одну лишь беспредельную скорбь, теперь будто осветилось. Среди всех, кто видел чудесное появление «богини Фетиды», он один понял, что произошло на самом деле, он один узнал морскую всадницу. Кроме того, он знал тайну, которой не знали ни ахейцы, ни троянцы, и догадался, что собирается делать похитительница с телом его погибшего друга.
— О, пусть это будет так! — прошептал он чуть слышно. И, кинув факел в костер, почти бегом пустился прочь.
Он двинулся вдоль берега, надеясь еще раз заметить в море мелькающие спины дельфинов — но тех уже не было видно. Вместо них на глаза герою попалась светлая фигура крупного зверя, метавшегося вдоль полосы прибря. Он то вбегал в воду, готовый ринуться в набегавшие волны, то отскакивал, глухо и тоскливо воя.
— Тарк! — крикнул Гектор, сразу узнав верного пса своего друга.
Тот остановился, обернулся и застыл, ожидая, пока человек сам к нему подойдет. Гектор подошел, опустился на колени, обнял огромную лобастую голову.
— Тарк, милый, не плачь. Он вернется! Слышишь, он еще может вернуться… Давай ждать вместе!
Огромный пес лизнул его щеку. Он никогда прежде этого не делал, и Гектор почувствовал, как скупая нежность сурового зверя отогревает его сердце, и родившаяся в нем надежду становится более твердой. Тарк тоже не мог и не хотел верить, что больше не увидит Ахилла. Он тоже решился ждать!
— Пойдем со мной! — Гектор встал и поманил пса за собой. — Поживи пока с нами в Трое. Пойдем.
И он зашагал в сторону города. Тарк в последний раз посмотрел на море и побежал за троянцем.
В суматохе общего возбуждения на них почти никто не обратил внимания. Агаменон указал воинам на костер и воскликнул:
— Пускай догорит. Так требует обряд! После мы положим часть пепла в курган Патрокла, как собирались сделать с прахом Ахилла. Воля его материбогини священна, но и память его должна быть священна для нас, что бы ни сталось с его телом…
Старый Хрис повернулся лицом к восходящему солнцу и, воздев руки, запел гимн в честь бога Гелиоса.
Костер пылал все ярче, но огонь его тускнел в нарастающем свете дня.
Глава 12
Два дня бушевал шторм, и это задержало погрузку дани на ахейские корабли. Большая их часть была уже нагружена, и воины днем и ночью, в любую погоду, несли дежурство на берегу. Едва ли кто–то мог украсть с кораблей троянские сокровища, но приказ был отдан, и воины, тихо бранясь и закрываясь плащами от дождя и ветра, усердно караулили дань. Напряжение и злость возрастали день ото дня. После гибели Ахилла ахейцы стали с прежней силой ненавидеть троянцев, виня их и только их в смерти единственного из базилевсов, кого они, все до единого, преданно любили. Многие воины не верили в то, что Ахилл погиб по ошибке, что убийца на самом деле хотел поразить Гектора, они считали, что Антилох ослышался либо неверно понял слова умирающего героя. Они были уверены, что с Пелидом коварно и подло свел счеты кто–то из троянской знати, мстя за убитых в годы войны родственников, а быть может, и за то, что он добился мира на условиях, разорительных для самых богатых семейств…
Злились ахейские воины и на своих царей, уже готовых перессориться из за троянской дани и поставивших стражу возле кораблей, конечно, не из страха перед троянцами, а просто из недоверия друг к другу. И в этом воины были правы… Особенно усилилась и возросла вражда между Атридами и Аяксом Теламонидом. Агамемнону и Менелаю стало известно о припадке безумия, овладевшем Аяксом в день праздника Аполлона, и о том, что он, убивая несчастных пастухов и зверски мучая и истребляя их стадо, был уверен, что расправляется с ними, Атридами. Их ярость и негодование соединялись с тайным страхом — припадок Аякса мог повториться, и не было больше Ахилла, который сумел бы унять его. Да и в обычном состоянии Теламонид казался теперь опасным сыновьям Атрея: он был в обиде на них, в его душе затаилась жажда мести, а значит, от него можно было ожидать любой неожиданности — тем более, что Аякс был самым несдержанным и вспыльчивым из всех базилевсов.
До назначенного срока отплытия оставалось два дня — если вновь не нагрянет шторм, и вовремя закончится загрузка кораблей.
— Бог Посейдон гневается на нас! — угрюмо произнес Менелай, следя за тем, как набегающие на берег волны прилива смывают золу и обгоревшие ветви, оставшиеся от костра, у которого ночью грелись воины. — Фетида унесла тело своего сына с костра — она не хотела, чтобы мы его хоронили, значит, винит нас в том, что случилось… А Посейдон не мог не внять жалобам Фетиды. В это время года почти не бывает штормов, а сейчас они бушуют чуть не каждые пять–шесть дней. Как мы отправимся?
Они с Агамемноном сидели на старинной каменной скамье, некогда сооруженной троянцами возле самого берега. Неподалеку рабы сколачивали новые мостки, чтобы подтаскивать тюки и бочки к кораблям.
— Что ты смущаешь меня своими жалобами, брат? — раздраженно бросил Агамемнон. — Мало мне и без того огорчений? Не так уж сильны шторма, мы сумеем одолеть их в открытом море. Лишь бы были сутки на то, чтобы уйти подальше от берега. Куда хуже, что не избежать последних разговоров с царями. И будет немало жалоб на неправильный раздел добычи.
— Ты про Аякса, что ли? — в голосе Менелая прозвучали гнев и презрение — Нам что, всем вместе с ним не справиться?
— «Всем вместе»! — передразнил брата Агамемнон, — Мы только в бою были все вместе, Менелай! Сейчас каждый думает о себе и хочет оторвать побольше для себя. И не один Аякс захочет проверить, справедливо ли мы оделили его, и не один Аякс возмутится и начнет возмущать других. И все станут вспоминать и перевспоминать, кто, как и в чем отличился, кто кого убил из троянцев, кто сколько захватил добра, кто был большим героем. Передерутся все, поверь. Базилевсы будут недовольны друг другом, воины будут в злобе на своих базилевсов, и все вместе станут злиться на нас с тобою. Был бы с нами Ахилл…
— Хватит наконец! — вскричал, краснея, Менелай. — Можно подумать, что мы все малые дети! Ахилл, Ахилл… Будто он один что–то значил! Да, он совершил подвигов больше всех, он умел помирить царей в любой ссоре… Но он же и затеял самую большую ссору за все годы войны, да еще из–за какой–то девчонки! Из–за его отказа воевать нас всех чуть не поубивали, троянцы едва не пожгли наши корабли! И ведь именно он сохранил жизнь Гектору и тем не оставил нам выбора — пришлось мириться с Приамом. Ахилл! На свою голову ты вообще с ним связался!
В ответ на эту бурную речь Агамемнон, который выслушал брата, насупив брови и опустив голову, произнес глухо и с затаенной яростью:
— Уж если говорить о том, из–за чего наши ссоры, то давай вспомним, братец, почему мы вообще оказались здесь. «Из–за девчонки»! Из–за твоей блудливой женушки, милый ты мой! Не я ли некогда советовал тебе не брать в жены эту развратную аргивянку, которую до тебя уже украл и познал некий странствующий бездельник?[20] Да, не скрою, я сперва был рад предлогу начать войну с Приамом — я мечтал взять большую дань и получить влияние на эти земли. Но именно ты каждый раз срывал все переговоры, требуя непременно свою красотку, и тем затягивая и затягивая войну. И в конце концов уже стало ясно, что нам отсюда не уехать, не взяв города и не перебив троянцев. Но мы не могли взять Трою — ее стены неприступны! И гибли, и гибли наши воины и герои, и росла общая злоба, злоба против тебя и меня! Если нас до сих пор не убили, то потому, что в самые страшные моменты всегда вмешивался Ахилл и усмирял вражду. И безумие Аякса он усмирил, не то Теламонид убил бы меня и тебя, либо нам пришлось бы направить против него всех воинов–данайцев и спартанцев, убить его и вызвать ярость в его воинах… То, что нам удалось заключить мир и взять все–таки дань, и даже добиться того, что в день отъезда тебе вернут твою проклятую Елену, — это все чудо, и это — тоже заслуга Ахилла. И Гектора, между прочим… Мы вышли достойно из безвыходного положения, а ты смеешь упрекать того, кому мы этим обязаны?!
Менелай вскочил на ноги, сжав кулаки. Он бросился бы на брата, но тот продолжал сидеть, не шелохнувшись и спокойно глядя ему в лицо. Эта была их первая большая ссора, и Атрид младший ясно видел, что Агамемнон берет верх, как брал всегда, в любом споре. Это еще усилило его злобу, но он понимал, что не посмеет напасть: старший брат был сильнее, сильнее физически и сильнее духом.
— Я был неправ, прости, — глухо проговорил Менелай и вновь сел на скамью рядом с Агамемноном.
Некоторое время они молчали.
— Но теперь все по–иному, — заговорил, наконец, Атрид старший. — Нет Ахилла, нет и мира. И ахейцы ненавидят троянцев и жаждут им отомстить за нашего героя, и между нами возникает вражда. Сумеем ли мы уплыть, не поубивав друг друга, вот что волнует меня сейчас… И как удержать наших воинов от стычки с троянцами, когда они будут нас провожать? А этого не избежать — они придут на берег в день нашего отплытия, чтобы увериться, что мы всем довольны, чтобы привести тебе твою Елену… Как бы не началась схватка!
— Лучше всего, если бы в эти три дня мы могли взять Трою! — проговорил Менелай тихо.
— И я бы опозорил навеки себя и свой род? — Агамемнон усмехнулся. — Да мне эта мысль спать не дает! Во время перемирия мы чуть было не сумели это сделать — когда их жрец хотел выдать нам подземный ход. Но горный обвал помешал нам, значит, боги того не хотели. А сейчас уже не перемирие, сейчас заключен мир, и Приам во всем держит слово. Значит, и я не могу нарушить своего слова. К тому же, — тут в голосе верховного базилевса прозвучал глухой гнев, — к тому же Скейские ворота снова закрыты, и проклятая Троянская стена так же высока и прочна!
Менелай положил ладонь на руку брата, низко к нему наклонился и произнес:
— Есть способ попасть в Трою незаметно. Во всяком случае, человек сорок воинов могут это сделать, а если они окажутся в Трое, то сумеют и открыть ворота для остальных. Но осталось два дня. Одиссей указал мне этот способ, сам того не желая. До чего же он умен!
— Что за способ? — быстро спросил Агамемнон.
Его брат глазами указал на видневшуюся вдали блестящую золоченую статую Троянского Коня.
— Вот он может нам помочь…
В это время позади базилевсов раздались чьи–то возбужденные голоса, и братья обернулись.
Быстрыми шагами к ним приближался Идоменей в сопровождении двоих своих рабов. На ходу афинянин, по своему обыкновению, размахивал руками и при этом громко и отчаянно бранился.
— Великий Агамемнон! Благороднейший из царей! Да где ты, в самом деле, чтоб меня рыбы съели раньше, чем я утону!? Помогите! Ограбили! И, как всегда, именно меня!!!
— Что, что, что такое?!
На этот раз спокойствие изменило Атриду старшему. Идоменей мог вывести из равновесия, кого угодно, а у верховного базилевса и без того нервы были на пределе.
— Что ты вопишь, Идоменей? Кто тебя ограбил? Что случилось?
— Вот, вот и вот! Смотри, о лучший из царей, и полюбуйся, какие «сокровища» я мог привезти в родные Афины, к моей милой женушке, которая за такие «дары» содрала бы с меня все волосы вместе с головой!
И с этими словами он вытянул вперед ладони, наполненные серыми, гладкими камешками, обыкновенной морской галькой…
— Что это такое, провались ты в Тартар?! — закричал Агамемнон. — Что ты суешь мне под нос эти булыжники?!
— Это, — воскликнул Идоменей, — не что иное, как дань благородного Приама! Я же знал, и я говорил, что нас обманут, что верить троянцам нельзя… Мне пришло в голову открыть пару бочек, что погрузили сегодня на мой корабль. Я и открыл. И вот: сверху там лежали цепочки, кубки, всякие там серебряные и золотые игрушки, а под ними — камни! Вот эти вот самые камешки! Я проверил и другие три бочки, что мне причитались. И только в одной были действительно сокровища, остальные две — такие же! Ну–ка, уважаемые цари, проверьте остальную дань, нет ли и там таких «даров»! И если нет, то, значит, как всегда, больше всех «повезло» именно мне!.. Но зато именно я это и обнаружил!
В это мгновение лица обоих Атридов выразили самые противоположные чувства: Агамемнон буквально почернел об гнева и обиды, а на лице его брата появилось даже не скрываемое злобное торжество.
— Значит, теперь, — вскричал Атрид Менелай, — ты не обязан держать слова, брат! Приам обманул тебя, обманул во второй раз, потому что я уверен — нападение амазонок было тоже им подстроено! И ты вправе забыть все обязательства по отношению к царю Трои! Тем более, — добавил он уже тихо, — что за убийство Ахилла мы тоже должны рассчитаться.
Агамемнон стоял, будто оглушенный. В его голове метались самые противоречивые мысли.
— Замолчи! — крикнул верховный базилевс Идоменею. — Сейчас мы решим, что делать. Я не оставлю это безнаказанным, и ты не останешься без своей части добычи, поверь мне. Но пока… Эй, что это там, смотрите!
Во время разговора Атрид старший случайно повернулся в сторону моря и вдруг увидел корабль, находившийся от берега на расстоянии в пять–шесть стадиев и быстро приближавшийся. Его парус был поднят, и весла гребцов работали вовсю.
— Кто такие? — тревожно спросил Менелай, — Смотри–ка, брат, это не троянский корабль.
— Да, похоже на то, — Агамемнон, нахмурясь, всматривался, — Но это и не финикийцы, очертания их кораблей легко отличить. И не эфиопы, конечно.
— И не египтяне, — добавил Менелай, — У них паруса совершенно другие. Похоже, что корабль наш. Или фракийский. Фракийцы могут оказаться и друзьями, и врагами — мы не знаем, какие тайные переговоры мог вести с ними Приам, этот коварный лгун! Что будем делать?
— На одном корабле не может быть много воинов, — Агамемнон в раздумье рассматривал приближающееся судно. — И подходит он не таясь, среди бела дня. Пошли своих рабов позвать сюда человек пятьдесят воинов, Идоменей. Встретим этих гостей и узнаем, кто они, и что им нужно. А потом будем решать, что нам делать с этой «данью» и с Приамом…
Воины–данайцы едва успели прибыть из лагеря, облачившись в боевые доспехи и захватив оружие, как незнакомое судно уже оказалось не более чем в двух сотнях локтей от берега. Теперь его можно было хорошо разглядеть: длинный, узконосый корабль, с квадратным парусом, с двенадцатью гребцами по каждому борту. Он сидел высоко и шел быстро, хотя ветер был не особенно силен, и в основном корабль несла лишь сила весел — это говорило о том, что он не сильно нагружен.
— Это не торговое судно, там нет товаров, только лю–ди, — сказал Агамемнон. Он по–прежнему стоял впереди своих воинов, хотя Менелай и советовал ему отойти: еще немного, и с корабля их смогут достать стрелы. Однако что–то говорило базилевсу, что опасаться нечего.
— Смотри, Менелай! — он взял брата за локоть. — Кто там стоит на носу?
Корабль еще приблизился, и можно было хорошо разглядеть высокую фигуру человека, стоявшего на носу. Он был в блестящих боевых доспехах, но без шлема, черные волосы развевались, подхваченные ветром. Лицо было чистое, безбородое, совсем юное.
— Афина Паллада! — прошептал потрясенный Агамемнон. — Я ведь это уже видел!
— Что? — голос Менелая дрогнул — Впрочем, погоди… Мне кажется, это видел и я. Это сон, что ли?
— Нет. Два человека не видят один сон в одно и то же время, — Атрид старший мотнул головой, убеждаясь, что действительно не спит. — Но мы это видели, брат. Двенадцать лет назад наш корабль пристал к этому берегу первым. И мы с тобой стояли и смотрели, как подходят другие корабли. И подплывал корабль Ахилла. И он так же точно стоял на носовом брусе, в доспехах, без шлема. И так же развевались его волосы. И лицо было такое же. Это он. Он — двенадцать лет назад!
— Кто вы? — прозвучал в это время долетевший с корабля возглас. — Кто на берегу?
— Атрид Агамемнон и Атрид Менелай, предводители ахейского войска! — ответил старший брат громовым голосом — Кто приближается к берегу? Назови себя!
— Царь Эпира Неоптолем, сын великого Ахилла! — отвечал стоявший на носу воин. — Я прибыл, чтобы помочь вам в битвах!
— Неоптолем! — воскликнул Менелай, не веря себе. — О, великие боги! Но… Но ему сейчас должно быть четырнадцать… нет, тринадцать лет!
— И Ахиллу было столько же, когда мы сюда приплыли, или ты забыл? — голос Агамемнона дрожал от возбуждения. — Мы тоже не верили, что он еще так юн — он выглядел на все восемнадцать… Но как мог Неоптолем стать царем в Эпире? Впрочем, его дед был двоюродным братом царя Эпира[21], и у того не было детей… Теперь я все понял. Сюда, мальчик мой, сюда! — закричал он, в волнении подбегая к самой воде. — Сам Зевс–громовержец привел тебя к берегам Троады именно сейчас! Сюда!
Еще несколько взмахов весел, и днище корабля царапнуло дно бухты. Гребцы разом подняли весла, некоторые стали соскакивать в воду, чтобы вручную подвести судно ближе к берегу и вытащить на сушу. Но предводитель не стал ждать. Он тоже соскочил с корабля и, оказавшись по пояс в воде, кинулся к ожидавшим его на берегу людям. В левой руке он держал свой шлем, украшенный белой конской гривой.
Уже когда они оказались лицом к лицу, Агамемнон и Менелай увидели разницу между Ахиллом и его сыном. Они были очень похожи. Тринадцатилетний Неоптолем был того же или почти того же роста, что и его отец двенадцать лет назад, и почти так же сложен — он выглядел не мальчиком–подростком, а юношей семнадцати–восемнадцати лет, статным и могучим. И лицом он был очень схож со своим отцом, разве что брови не так тонки, да глаза казались просто карими, без тех золотых искр, которые делали взгляд Ахилла таким лучезарным, когда он бывал весел, и таким страшным, когда он был в гневе.
Агамемнон сделал шаг навстречу Неоптолему и обнял его. Потом слегка отстранил и всмотрелся.
— Ты поможешь нам, — сказал он твердо.
— Я за тем и приехал, — голос царя Эпира еще ломался, иногда становясь высоким и резким, но это был уже голос мужчины — До нас доходили известия о войне и о великих подвигах моего отца. Недавно умер брат моего деда. Он оставил мне власть над Эпиром, и я сразу стал снаряжать корабли.
— Так у тебя не один корабль? — быстро спросил Менелай.
— У меня девять кораблей, — ответил Неоптолем, — и на них четыреста воинов. Остальные прибудут вечером. Мудрый Феникс, мой воспитатель, посоветовал сделать так — он опасался, что вы примете нас за врагов…
— Ты поступил правильно, вняв его совету, — сказал Агамемнон.
Мальчик оглядел берег. Напряжение и тайная скорбь в лицах окруживших его воинов были слишком заметны.
— Где мой отец? — спросил он, тревожно глянув в лицо Атрида старшего. — Я могу увидеть его?
— Не можешь, — Агамемнон смотрел ему в глаза спокойно, как взрослому мужчине. — Он убит. И ты приехал сюда, чтобы мы могли отомстить за него.
Он ждал крика, гневна, проклятий. Так поступил бы Ахилл. Но вместо этого вождь ахейцев увидел лишь черную тень, сразу упавшую на полудетское лицо Неоптолема, и две толстых полосы слез, недетских, мужских, вырвавшихся из его глаз. Он точно окаменел. Потом спросил внезапно охрипшим голосом:
— Когда это случилось?
— Семь дней назад.
— Когда будет сражение?
Неоптолем говорил спокойно. Только углы губ дрогнули, выдав напряжение. Ничего на свете он не хотел теперь сильнее, чем этого первого в своей жизни боя.
Агамемнон улыбнулся. Все его сомнения исчезли, а мысль о том, что, возможно, творится страшный обман, и что он, Атрид Агамемнон, разрушит рукою юного Неоптолема то, чего с таким трудом и ценою таких жертв добился его великий отец, — эта мысль сейчас даже не пришла ему в голову. Он был у цели, у порога своей славы. Никто ни в чем не упрекнет его, если он уплывет от стен ненавистной Трои не с богатой данью, добытой уступками и переговорами, а с боевой несметной добычей, оставив проклятый город в руинах. Да, у троянцев остался Гектор. Но у них теперь есть Неоптолем!
Верховный базилевс сделал свой выбор.
— Сражение будет через десять дней, — сказал он.
И добавил совсем тихо:
— Ночью.
* * *
— И все равно все, в конечном счете, будет так, как говорится в этих окаянных мифах, как написал Гомер! Все равно ничего не сделать с этой мерзостью — тупой привычкой судьбы убивать лучших и давать остальным возможность быть сволочами, сколько их душе угодно! Вот уроды!
Аня вскочила, опрокинув на журнальный столик пакет с чипсами, и принялась собирать их с разложенных листов рукописи, с программы телепередач, с какого–то модного журнала, где с дурацкой глянцевой обложки таращилась дурацкая самодовольная физиономия фотомодели, вроде бы мужского пола. Михаил покупал эти журналы, чтобы ориентироваться в мире модных течений и знать, что выгодно будет привезти из очередного челночного заезда.
От слез Аннушка почти ничего не видела, и чипсины падали из ее пальцев мимо пакета.
Миша встал, положив последние прочитанные листы поверх пухлой бумажной стопки, взял жену за талию, притянул к себе.
— Анютка! Маленькая моя, милая моя Анютушка! Ну мы же не сказку читаем. А в жизни…
— А в жизни… — она резко вывернулась и обернула к мужу красное заплаканное лицо, — А в жизни бывает и плохо, но и хорошо, и хорошо бывает не реже, ты слышишь — не реже, чем плохо! Почему же этот ваш проклятый реализм так дико боится хороших концов?! Потому что убивать легче, чем спасать, да? Потому что тупоголовый читатель всегда легче верит, что все погибли, чем в то, что добру удалось победить зло?! И это православный взгляд?!
Миша испугался. Никогда он не видел в Анне такой агрессии…
— Анютка, стоп! — он, в свою очередь, возвысил голос. — Во–первых, какой тут может быть православный взгляд? Это же написано за тысячу двести лет до Рождества Христова… Во–вторых, мы… ну, то есть Александр Георгиевич пришел к выводу, что это — документальная повесть. Если он прав, то все, к сожалению, так и было. И в истории масса примеров таких «плохих концов», ну что с этим поделаешь? А в третьих, что самое главное — мы же не дочитали до конца! Вон тут еще сколько… И Ахилл, в которого ты, очевидно, влюбилась, еще может ожить — не зря же прекрасная амазонка в облике богини Фетиды примчалась за ним не дельфине. И Трою, может, еще и не разрушат. Давай прочитаем дальше, а? А вдруг там все не так плохо?
И тут же, спохватившись, посмотрел на часы.
— Хамство! У меня через два часа самолет. И если я прочитаю хотя бы еще страничку, то опоздаю на него. Придется читать по возвращении. А ты без меня чур, чур, чур!
— Размечтался! — прошептала Аня, когда дверь за ним затворилась.
ЧАСТЬ III НА ПЕПЕЛИЩЕ
Глава 1
Он не понял, откуда исходит свет. Глухая и плотная чернота была одновременно и чернотой беспамятства — ни мысли, ни чувства, ни ощущения не возникали в ней. Потом в черноте родился свет. Он не падал сверху, не исходил со стороны, но будто мерцал где–то далеко впереди. Впереди? Да, с появлением этого яркого пятна света он понял, что пространство еще существует для него. Это была первая мысль: «Там, впереди, свет!» Потом он ощутил себя летящим в бесконечной пустоте и черноте, навстречу этому свету. Яркое пятно то почти не приближалось, то будто само двигалось навстречу. Это продолжалось долго. Долго? Да, в этом бесконечном и, казалось, бессмысленном движении было и понятие времени. Он ощущал, как оно движется вместе с его движением в пространстве. Но ощущал ли он себя? Он не знал, чувствует ли свое тело. Или у него уже не было тела?
Световое пятно превратилось в ясно видимое округлое отверстие в плотной черноте. Оно неслось на него все быстрее, между тем, как чернота плотнее и плотнее обволакивала и сжимала, стремясь удержать, кажется, даже раздавить. Но если нет тела, то что же она раздавит? Тьма наваливалась, сжимала, прилипала. К чему?!
Свет сделался ослепительным, стал жечь. Круг расширился, разорвал и отбросил тьму, надвинулся, разверзаясь во всю ширину пространства.
Он упал в этот свет и тут же понял, что у него есть глаза, потому что изо всех сил захотел закрыть их. Но они не закрывались. Свет выжигал зрачки, причиняя нестерпимую боль, но глаза не слепли, продолжая гореть и плавиться в нем. Как вдруг источник света стал отдаляться, уходя на этот раз вверх. Однако тьма не вернулась. Все кругом было озарено торжественным прозрачно–алым сиянием. И появилось ощущение тела. Оно было словно чужим, совершенно неподвижным. Что–то неимоверно тяжелое прижимало его к земле. А может быть, не к земле, но к чему–то плотному и теплому, на чем он лежал.
Кто–то смотрел на него. Кто–то, кого он не видел. И не потому, что этот кто–то был позади, либо где–то скрывался. Он был ВЕЗДЕ. Он смотрел, словно бы отовсюду, но при этом не был чем–то нереальным и безликим, потому что можно было ощущать его взгляд и даже движение этого взгляда. И, наверное, с ним можно было говорить…
— Я умер?
Ахилл думал, что спросил громко, но не услышал своего голоса. И, тем не менее, Тот, Кто на него смотрел, услышал его и ответил. Ответ прозвучал не вслух, но будто внутри его сознания:
— Да, ты умер. Знаешь, что тебя ожидает?
— Знаю. Я делал много дурного. Много зла.
Почему он так сказал? Откуда он знал ответ? Ему стало страшно.
— Не бойся, — голос, звучавший в его сознании, был исполнен такого тепла и такой доброты, что страх почти прошел. — Ты правильно ответил. Откуда ты знаешь, что есть зло и что есть добро?
— Я не знаю этого. Но душа это знает. Когда делаешь добро, ей радостно, когда делаешь зло, ей больно. Я столько раз причинял ей боль, что она вся покрылась рубцами. Значит, я сотворил много зла.
— Ты снова хорошо ответил. Мало таких, кто понимает это так, как ты понял. Ты научился прощать — значит, победил в себе самое страшное зло. Но есть еще зло, которое ты мог бы исправить. И не одно.
— Если я мертв, то как я исправлю зло?
— Я могу вернуть тебя. Хочешь вернуться?
Он хотел сказать «да» и понял, что ему вновь страшно. Он боялся не возвращения, но того зла, о котором не знал, которое мог еще совершить и… а что, если не смог бы исправить?!
— Я не знаю. Пускай будет так, как хочешь Ты.
— Ты знаешь, кто я?
— Да. Ты — Бог. Тот, единственный, который все может, который — только Добро. Делай так, как хочешь Ты!
Откуда он знал это? Как осмелился назвать того, о котором столько думал, но которого не знал? Однако теперь он узнал Его — того, о котором говорил ему Хирон.
— Возвращайся, — произнес Голос. — Но тебе не будет легче. Будет тяжелее. Путь еще не указан, а не зная пути, идти трудно. Ступай.
Свет снова стал нестерпимо–ярким, но теперь глаза закрылись.
Ахилл зажмурился, и вдруг ясно увидел… свое тело. Оно словно падало на него откуда–то сверху. Потом переместилось вниз, и вот он видит, как оно, мерно качаясь, плавает в чем–то, светящемся и прозрачном. Вода? Но разве вода светится? Свечение угасло, и он почувствовал, что входит… в самого себя, в свое тело. Оно как будто стало ему мало, он втискивался в него, напрягая все силы, испытывая духоту и тяжесть. Потом вокруг расплылись прозрачные струи, и ему стало больно. Болели грудь, голова, спина. Медленно–медленно текли какие–то полуясные мысли. Потом сознание угасло.
Очнулся он от того, что чьи–то сильные руки ритмично растирали его лодыжки и бедра. Рождавшееся от растирания тепло разлилось по всему телу, но одновременно вновь возникла боль в ногах и в груди, и его скрутила судорога, такая сильная и мучительная, что он застонал. Тотчас те же руки коснулись его лица, узкая ладонь с силой хлопнула его сначала по одной, затем по другой щеке.
— Очнись! Ахилл, ты слышишь меня, очнись! Прошу тебя, очнись же!!!
Он узнал голос, с таким отчаянием и с такой надеждой позвавший его по имени. Этот голос окончательно вернул его к жизни и он не без усилия открыл глаза. Над ним был высокий свод храма, а между ним и этим сводом склонялось лицо, прекрасное лицо женщины, и большие синие глаза, полные слез, смотрели на него с нежностью, в которой хотелось утонуть.
— Ахилл, ты меня слышишь? Ты узнаешь меня?
Он улыбнулся. Потом проверил, способны ли двигаться губы. Они двигались. Значит, он может говорить.
— Я узнаю тебя, Пентесилея, любимая…
Неужели это его голос? Он прозвучал слабо, едва слышно.
— Хвала тебе, Артемида! Ты вернула его! — воскликнула амазонка.
— Думаю, что не она меня вернула, да не обидит это твою божественную покровительницу! — он говорил уже громче и яснее. — Мне кажется, я видел…
Он запнулся и замолчал, не решаясь сказать о том, что по–прежнему ясно помнил, но о чем боялся говорить, потому что ему не поверили бы…
— Но что со мной было? — спросил он. — Я правда умер, Пентесилея?
— Да.
Амазонка взяла его за руки.
— Привстань, посмотри, где ты находишься, и ты все поймешь.
Он приподнялся. Его повело в сторону, но Пентесилея подхватила его и помогла сесть. Они были в храме Артемиды Ламесской, в том храме, где совсем недавно сама царица амазонок прошла обряд искупления. Ахилл полулежал на каменном полу в двух шагах от Чаши, и она была полна. Живая вода, отражая свет зажженных по стенам факелов, слабо мерцала и переливалась.
У него закружилась голова. Он тихо вскрикнул, качнулся. С трех сторон к нему приблизились Нарана и еще две жрицы в длинных черных одеждах. Они положили на пол носилки, сделанные из двух длинных жердей и обшитые конскими шкурами.
— Ложись, — сказала Пентесилея. — Мы отнесем тебя в одну из наших хижин. Тебе надо выпить молока и уснуть.
— Не надо носилок, я сам… — запротестовал Ахилл, но, попытавшись встать, снова рухнул на бок.
— Ты еще дня два не сможешь ходить, — сказала Нарана, ласково подхватывая его под левую руку, в то время, как Пентесилея так же подхватила его справа. — Когда царица привезла тебя сюда, ты был мертв уже сутки с половиной, и у нас почти не было надежды… Я не знаю, что произошло и каким образом совершилось это чудо. Видно, ты угоден богам. Вода подействовала. Но окрепнешь ты не сразу. Ничего, самое плохое позади. Ты пробыл в Чаше два дня, и мы уже не надеялись. Да и вода могла за это время уйти много раз.
Он представил свое мертвое тело плавающим в прозрачной и прохладной воде Чаши, и ему стало страшно. Тут же он вспомнил, что видел это… Видел и ощущал, как его душа вновь входит в собственную плоть. Его охватил озноб, и он закрыл глаза, чтобы амазонки не заметили в них страха.
Между тем женщины осторожно положили его на носилки и, вынеся из храма, стали спускаться по тропе, меж кустов граната, к морю. На берегу, незаметные среди скал, лепились несколько хижин. Высокие утесы защищали их от волн прибоя и от ветра.
— Здесь живут жрицы, — пояснила Пентесилея. — А вот здесь я жила все эти сорок два дня, что минули с нашей последней встречи и со дня, когда я прошла искупление. До того, как мне сказали, что ты убит.
— А кто сказал тебе? — спросил Ахилл. — И как ты смогла увезти меня оттуда?
— Это я приплыла на дельфине и сказала ей! — послышался рядом звонкий детский голос.
Они как раз входили в это время в одну из хижин. Внутри это было простое и чистое помещение с полом, устланным циновками из сушеных водорослей. Из убранства здесь стояла только низкая кровать, покрытая козьими шкурами, сундук темного дерева, очевидно, служивший и столом, пара глиняных кувшинов, да лежала охапка сухой ароматной травы, на которой сидела, поджав ноги, девочка в кожаной набедренной повязке — маленькая Авлона, которая и ответила на вопрос Пелида.
— Ты ожил! А–о–о-а! Хвала богам!
Она вскочила, кинулась к носилкам и, покуда амазонки осторожно укладывали своего гостя на кровать, вертелась кругом, держа в руках большую чашку молока.
— Спасибо, Авлона!
Пентесилея взяла у нее молоко и выразительно посмотрела на жриц Артемиды:
— Теперь я справлюсь сама. Благодарю вас.
Нарана махнула рукой остальным, и жрицы тут же вышли из хижины.
— Я тоже пойду! — воскликнула Авлона и, бросив восторженный взгляд на Ахилла, убежала.
— Она в тебя влюбилась, — спокойно сообщила Пентесилея.
— Она? Девятилетняя девочка?! Я счастлив! — воскликнул Пелид.
— Благодаря ей ты теперь жив, — сказала Пентесилея и поднесла к его губам чашку. — Пей. И тебе нужно заснуть.
— Но не раньше, чем ты расскажешь, как я здесь оказался, — произнес он, привставая на постели и беря из ее рук молоко. — Я буду пить, а ты рассказывай.
Она вдруг усмехнулась и опустила голову.
— Боюсь, после этого ты подумаешь, что я не чту богов… Но, сказать по правде, когда Авлона явилась сюда с известием о твоей смерти и сказала, что наутро тебя сожгут, я едва не послала богам проклятие! У меня была одна мысль — как взять у ахейцев твое тело, чтобы попытаться совершить чудо: я ведь знала, что через такой срок вода Чаши едва ли подействует… Но смириться с твоей смертью я не могла!
При этих словах она побледнела, руки, сложенные на коленях, дрогнули. Ахилл взял ее за руку и почувствовал, как она напряглась.
— И что же ты сделала? — спросил он. — Я не сомневаюсь, что ахейцы не отдали бы тебе моего тела. Как же тебе удалось?
Пентесилея усмехнулась.
— У жриц здесь есть одежды для праздничных служб, они сотканы из легких воздушных тканей и выглядят необычно. Есть жемчужные ожерелья, которыми украшают статую богини в день ее праздника. Их разрешено надевать и жрицам, это не кощунство… Ну, наших дельфинов ты видел и знаешь, как они послушны. А мы умеем ездить на них с большим искусством. Я вспомнила, что тебя все считают сыном морской богини, и решилась на очень опасное дело. Если бы Фетида на меня разгневалась, ничего бы не получилось. Но я подумала, что если она твоя мать, то ей тоже хочется, чтобы ты воскрес, а если нет, то стоит ли великой богине гневаться на женщину, которую только отчаяние толкнуло на такую дерзость?
И амазонка рассказала Пелиду о своем появлении на берегу Троянской бухты в сопровождении жриц Артемиды и о том, как они похитили тело героя прямо с погребального костра.
— Ну и что ты скажешь? — спросила она затем, пытливо глядя ему в глаза — По–твоему, я оскорбила твою мать?
— Мою мать? — Ахилл улыбнулся. — Я не знаю, кто она. Думаю, что не богиня, не то она явилась бы мне хоть раз в жизни… Но ты… Я знал, что ты беспредельно отважна, но такой отваги даже не мог себе представить!
И, взяв ее за руку, он привстал и осторожно коснулся губами ее дрогнувших губ.
— Не надо! — Пентесилея чуть отстранилась, но руки не отняла. — Тебе нужно уснуть, чтобы набраться сил… Я… Я пойду! Отпусти, пожалуйста, мою руку.
— Я тебя не держу.
— Значит, это я сама тебя не отпускаю. Мне надо идти. Спи.
Она вскочила и, уже дойдя до двери, обернулась и проговорила, краснея, как девочка:
— А твои губы пахнут гранатом. Никогда не думала, что поцелуй может быть таким вскусным!
И она выскользнула из хижины, оставив его переживать изумление и восхищение, вызванные ее рассказом и, возможно, еще более ее последними словами.
* * *
Аня опомнилась, почувствовав острый запах паленого и, наскоро утерев слезы, ринулась к гладильной доске. Утюг гневно шипел, пожирая желтый фланелевый сарафанчик…
— Ф-фу! — она схватила утюг и завертелась на месте, ища подставку, которая стояла тут же, рядом, на гладильной доске, — Ну, Нинуля, доченька, на один наряд у тебя стало меньше… Твоя противная мать совсем с ума сошла, зачиталась!
Продолжая вслух бранить саму себя, она выдернула шнур из розетки и приоткрыла окно. С улицы потянуло морозом.
«Мишка там, в Турции, пыхтит, деньги зарабатывает, а я нахально читаю дальше, не дождавшись его! — подумала Аня. — И еще разоряю семью — жгу детские одежки… А ведь это самый распространенный вариант предания: о том, что богиня Фетида похитила тело Ахилла с погребального костра и на каком–то острове оживила его! Правда, у Гомера он царствует над мертвыми в Аидовом царстве… А тут и никакой богини, и никакого Аидова царства!»
На кухне, несмотря на полураспахнутую створку окна, все еще пахло горелой тряпкой. И этот запах рождал смутную тревогу. Анюта уже понимала, что написано дальше, не зря же эту часть повести профессор Каверин озаглавил «На пепелище». Читать было страшно.
«Подождать Мишку? Честно признаться, что проглотила столько страниц без него? А почему мы не можем это прочитать вместе еще раз? То есть я еще раз, а он в первый раз… И ни глупо ли бояться читать о том, что все равно уже случилось, и притом так давно?»
Она поглядела на гладильную доску. Придется ее заново обтягивать. А значит, стучать молотком. А сейчас не постучишь, половина первого, дети спят, соседи тоже. Нет, остается только снова взяться за рукопись. Ну…
Глава 2
Прошло восемь дней. Силы Ахилла восстановились куда скорее, чем думали амазонки. На другой день после своего воскрешения он смог встать с постели, а еще через день уже купался в море, вместе с Пентесилеей и Авлоной. Им составляли компанию дельфины, которые жили вокруг Ламеса целыми стадами и все без исключения были ручными. Ахилл вначале испытывал к ним некоторое недоверие: эти огромные морские животные были слишком похожи на акул, о которых он знал достаточно жутких историй, а их вытянутые морды под выпуклыми, почти человечьими лбами казались ему хитрыми и лукавыми. Однако, вскоре герой понял, что дельфины, напротив, очень простодушные существа, а их безграничная преданность и беспрекословное повиновение людям не вызывали сомнений. Пентесилея научила Ахилла садиться на дельфинов верхом, кувыркаться в воде через их спины, плавать, цепляясь за скользкий дельфиний хвост, и ему вскоре понравились веселые игры амазонок с морскими «конями».
Но при этом Ахилла не покидало ощущение тревоги. Тревоги и сознания, что ему нужно как можно скорее вернуться в Трою…
— Ты погубишь себя, если поплывешь сейчас, — сказала Пентесилея, когда он спросил, нельзя ли ему отправиться назад. — Должно пройти еще несколько дней, и тогда ты будешь совсем прежним. Но я хотела спросить: ты видел того, кто в тебя стрелял? Ты узнал его?
— В том–то и дело! — воскликнул герой. — И видел, и узнал. Но стрелял он не в меня — он сам сказал мне… Он стрелял в Гектора! Просто я был в плаще, который Гектор мне подарил, и мы одного роста.
— Вы вообще похожи… — нахмурившись, проговорила царица амазонок. — Но ты не сказал мне, кто стрелял.
— Ты мне не поверишь! Это выглядит невероятным.
— Я поверю. Скажи.
Они лежали в это время на плоском камне возле самого берега, подставив обнаженные тела солнцу и соленому ветру. День был необычайно теплым для этого времени года.
Ахилл задумался, потом покачал головой.
— Если можно, я скажу тебе потом. Потом, когда мы будем твердо знать, что корабли ахейцев ушли от берегов Троады и война закончена навсегда.
Пентесилея пожала плечами.
— Ты намекаешь на мою несдержанность? Думаешь, я кинусь убивать этого негодяя?
— Нет… Но я хочу пока разобраться сам. Это человек, близкий к дому Приама, и у него, казалось, не могло быть никаких явных причин желать смерти Гектора…
— Как знать! — проговорила амазонка, еще сильнее хмурясь. — Возможно, Гектор что–то узнал о нем…
— Так оно и было! — подтвердил Ахилл. — Авлона рассказала мне в день праздника о разговоре, который подслушала во дворце.
И он передал Пентесилее рассказ маленькой амазонки. Заинтересовавшись, та подозвала девочку, которая в это время каталась на дельфине неподалеку, и Авлона повторила историю с подслушанным разговором.
— Самое страшное, — добавил Ахилл, — что я не успел назвать Антилоху имя убийцы. А раз так, то Гектору по–прежнему угрожает опасность, хотя он о ней и предупрежден — я не сомневаюсь, что Антилох ему все рассказал. Но Гектор не знает, кто покушался на него. Именно поэтому мне нужно вернуться в Трою как можно быстрее! И если нельзя мне — то, быть может, отправим кого–нибудь из амазонок? Тогда я назову имя убийцы, выбора нет.
— Меня! — вскричала Авлона. — Я хочу поскорее увидеть мою милую сестричку Андромаху и успокоить ее! Она, наверное, на меня в обиде…
— Простит тебя твоя сестричка, — покачала головой Пентесилея. — И я не позволю тебе больше плавать одной так далеко. Нет, надо отправить одну из жриц. Ты прав, Ахилл… Завтра же пошлю кого–нибудь. Можешь для верности написать Гектору письмо. Тогда нет надобности и открывать тайну, которую ты пока хочешь сохранить: мои амазонки не читают чужих посланий. А дней через пять отправимся и мы с тобой.
Но в ту же ночь, едва заснув, Пелид вдруг проснулся от крика, ясно прозвучавшего совсем рядом: «Ахилл! Ахилл! Где ты? Скорее!»
Вздрогнув, он сел на своей меховой постели, откинул плащ, которым был укрыт, и собирался уже вскочить на ноги, как вдруг понял, что это могло только присниться — его позвал мужской голос, а мужчин на Ламесе, кроме него, не было. И все же оставалось ясное ощущение, что зов был реален. И еще: Ахилл был совершенно уверен, что это был голос Гектора…
Некоторое время он сидел неподвижно, вслушиваясь в тихий плеск волн, доносившийся с моря, и в ровное дыхание Пентесилеи, спавшей на груде душистой травы возле входа. Если бы крик прозвучал на самом деле, амазонка, с ее тончайшим слухом, уж конечно, тоже бы проснулась.
Но Ахилл не мог прогнать тревоги. Его сердце билось учащенно, толчками. Что–то произошло, вернее, происходило как раз сейчас, но он не мог понять, каким образом ощущает это. Возможно, что–то изменилось в нем после того, как он побывал за чертою жизни? Он лег, закинув руки за голову, и заставил себя закрыть глаза. И тотчас в его слух, в его сознание, в его существо вторгся тот же отчетливый голос: «Ахилл! Ахилл, помоги!!!»
Да, он слышал! Слышал, хотя ни звука не раздалось в окружающем его спокойном мире.
Герой вскочил.
— Пентесилея! — крикнул он. — Пентесилея!
Амазонка мгновенно проснулась и тоже встала, скупо освещаемая лунным светом, проникающим через щель между косяком и циновкой, висящей над дверью хижины.
— Что случилось, Ахилл?
— Гектор! Он меня зовет.
— Как ты можешь услышать, даже если это так?! — спросила она, глядя на Пелида со смешанным чувством изумления и сомнения.
— У меня что–то произошло с сознанием, или… Не знаю. Но я слышал его голос два раза. Он знает, что я жив!
— Во всяком случае, догадывается, — проговорила амазонка задумчиво. — Он узнал меня, когда я взбежала на костер, я это ясно видела. И он — единственный, кроме тебя, кому я рассказывала о Чаше и о тайне Живой воды. Но почему? Почему ты это услышал?
— Там что–то происходит! Какая–то беда! — голос Ахилла сорвался от волнения — Я знаю, что могу помочь ему, им… Беда, Пентесилея! В Трое беда!
— Ты хочешь сейчас плыть туда? — спросила амазонка, и ее голос ясно выдал тревогу.
— Да. Я сейчас же поплыву. Где масло? Мне нужно натереть тело, не то могу не доплыть…
Она покачала головой.
— Ты и так можешь не доплыть! Твои силы едва–едва восстановились. Ахилл, ты уверен, что это необходимо?
— А ты уверена, что я не сумасшедший? — резко спросил он и, не ожидая ответа, продолжил: — Я не в бреду слышал и не во сне! Меня зовет мой друг, он в беде, в страшной беде — я слышал. И я должен ему помочь. Прости, Пентесилея, но ни ты, никто другой не удержит меня!
— Я тебя не удерживаю. Идем.
Он схватил ее руки, привлек ее к себе и поцеловал:
— О, моя Пентесилея! Ты со мной?! Спасибо тебе! Спасибо!
— Я никогда тебя больше не оставлю, — амазонка смотрела на него снизу вверх, и ее глаза говорили гораздо больше… Но тут же она спохватилась и добавила жестко:
— Если, конечно, ты этого хочешь.
— Я хочу! — он сжал ее в объятиях до боли и снова поцеловал. — Я и сам не отпущу тебя больше! Значит, мы плывем вместе!
В полутьме, не зажигая светильника, она собрала сумку, надела свой пояс с широким карманом, куда убрала все мелочи, которые могли понадобиться: огниво, трут, пучки целебного мха. Прицепила к поясу небольшую кожаную флягу. Из сундука извлекла глиняный кувшинчик с оливковым маслом.
— Натрешься на берегу. Все. Идем! Ты уверен, что нельзя даже дождаться утра?
— Нельзя! Боюсь, что мы опаздываем… что уже опоздали!
Когда Пентесилея, склонившись над волнами и окунув в воду свою витую раковину, вызывала к берегу дельфинов, со стороны хижин послышался топот сандалий, и к ним подбежала Авлона.
— Вы возвращаетесь в Трою? — спросила она.
— Да, — Пентесилея строго посмотрела на девочку. — Так нужно.
Маленькая амазонка вдруг упала на колени и протянула к ней руки:
— Царица! Можно мне с вами? Мне снилась моя сестрица, и… я думаю, там что–то произошло! Можно? Прошу тебя!
Пентесилея взглянула на Ахилла. Слова Авлоны роковым образом дополняли и подтверждали страшный смысл услышанного им зова.
— Хорошо! — сказала молодая женщина и протянула девочке отложенный Ахиллом кувшинчик: — Натирайся! Три дня назад ты приплыла сюда совершенно синяя…
* * *
На этот раз Ахилл не ощутил такого холода и усталости, хотя вода была заметно прохладнее, и путь по взбудораженному морю намного тяжелее. Но овладевшее героем сознание неизбежности этого пути и необходимости как можно скорее добраться до берегов Троады каким–то образом укрепили его силы. Когда они, залитые красными лучами рассвета, выходили из воды среди пустого, без лодок и кораблей, пространства Троянской бухты, Пелид шел без чужой помощи, дрожа более от напряжения и страха, нежели от холода.
И его страшные предчувствия подтвердились, едва они, втроем, вступили на окрашенный рассветом берег. Издали, из–за неровных темных линий, очерченных верхушками береговых рощ, в рассветное небо вздымались клубы дыма!
— Что это? — еле слышно спросила маленькая Авлона, переводя взгляд с Пентесилеи на Ахилла, одинаково замерших среди набегавшей на их ноги пены. — Что это горит?!
— Троя! — глухо сказала Пентесилея.
— Да, — сквозь сжатые зубы прохрипел Ахилл. — Да, это горит Троя. И в бухте — ни одного ахейского корабля. Вот, как закончилось перемирие! Вот, зачем им всем было нужно, чтобы я умер…
Он пошатнулся. Нечеловеческая слабость, вызванная напряжением и усталостью пути, отчаяние и ужас готовы были сломить его неокрепшие силы. Но царица амазонок жестко стиснула его локоть своей могучей рукой:
— Мы еще можем помочь кому–то! Соберись! Надо идти туда. Авлона, раскрывай сумки, давай нашу одежду. Пошли.
Глава 3
Они дошли, вернее, добежали до Троянской стены, когда солнце едва–едва показалось над горизонтом. Скейские ворота были распахнуты настежь, и никто не окликнул их со стены. Только стаи ворон с громким криком взвились с одной из сторожевых площадок.
Громадная Площадь Коня была вся в дыму — клочья черного дыма носились над ней, как ночные демоны, утратившие страх перед восходом солнца. Гладкие плиты площади были усыпаны пеплом, завалены какими–то обломками, погасшими факелами, брошенными вещами. И трупами. Воины, старики, женщины, дети… То там, то здесь виднелись среди пепла и дыма скорченные или распластанные тела в лужах давно высохшей крови. Многие были уже растерзаны хищниками или обклеваны птицами и являли чудовищное и жуткое зрелище.
И невероятнее всего среди этого ужаса был высившийся посреди площади Троянский Конь, невредимый, тускло блистающий в утреннем свете, прекрасный и страшный, как будто это он, некогда указав место для сооружения великого города, ныне предал его разрушению.
За спиной статуи разверзлось гигантское пожарище. Троя горела. Горела вся. Дома, богатые и бедные, храмы, сады, — все было в дыму и в огне. Видно было, что пожар длится уже давно — возможно, не одни сутки. Многие каменные дома уже выгорели изнутри и стояли обугленные, с облезшей краской стен, и красные пятна обнаженных кирпичей, как рваные раны, проступали среди черной копоти. Из других развалин еще поднимались сполохи огня — он выедал содержимое построек изнутри, жар заставлял крошиться камень, плавил металл, и то там, то тут падали куски стен и искореженные медные листы кровли.
Великий город был мертв. И погребальные обряды в нем совершали птицы и звери — везде, где пламя уже унялось, мелькали зловещие тени и сверкали в дыму зеленые или желтые глаза — хищники, мелкие и крупные, сновали по улицам и площадям, в изобилии находя себе добычу. Когда Ахилл, Пентесилея и Авлона проходили мимо храма Зевса, тоже покрытого копотью, через широкую улицу метнулась пантера, держа в зубах окровавленную человеческую руку — руку женщины. Авлона пронзительно вскрикнула, сразу вообразив, что это может быть рука ее сестры. Ахилл бросился вслед за зверем, рыча громче и страшнее хищника. Но его опередила стрела. Пентесилея опустила лук — а мертвая пантера вытянулась на желтых, засыпанных пеплом плитах мостовой.
Едва удерживая слезы, Авлона схватила Ахилла за руку.
— Я видела… — твердила она. — Я это уже видела! Так же горели Фивы! И моя мама, отец, братья так же лежали в крови. Я помню!
Ее трясло. Ахилл вспомнил, что он брал Фивы вместе с ахейцами. Тогда ему не было страшно.
Не соображая толком, что он делает, герой поднял девочку и посадил к себе на левую руку. Он испугался, что на нее может кинуться какой–нибудь хищник, и они с Пентесилеей не успеют на помощь. Но царица амазонок гневно глянула на прижавшуюся к Пелиду Авлону:
— Амазонка живет для сражений. И ее не должны пугать мертвые тела!
Ты никогда ничего не боялась. Крепись. Мы постараемся найти твою сестру.
Это не ее рука — этой женщине было куда больше лет, чем Андромахе. Сойди с рук, Авлона, — тебе не два года. Ну!
Маленькая амазонка повиновалась, сразу заставив себя успокоиться. Она только старалась держаться вплотную к Ахиллу, и ей приходилось бежать, потому что один его шаг равнялся семи–восьми ее шагам. Пентесилея тоже едва поспевала за ним.
Они прошли по нескольким центральным улицам. Все было в огне и дыму, везде была только смерть. Когда перед ними встала внутреннаяя стена, с виду невредимая, но тоже с раскрытыми настежь воротами, у Ахилла шевельнулась надежда, что царский дворец и прилегающие к нему дома и храмы могли пострадать меньше. И он закричал в отчаянии, когда, миновав ворота Афины, увидел окутанные дымом развалины дворца. Здесь было больше всего мертвых тел — видимо, основная битва за город развернулась именно здесь, за второй стеною, куда в отчаянии сбегались троянцы, куда отступали, защищая их, троянские воины, уцелевшие в самом начале штурма. Здесь они и погибли.
Птицы и звери пировали вовсю, их вой, хохот и карканье врывались в треск огня — смутные тени так и шныряли среди развалин. Убитые троянские мужчины были большей частью без доспехов, зачастую полунагие, и Ахилл понимал, что это не победители раздели их — на простых воинах не могло быть дорогих лат — просто захваченные врасплох, вероятно, среди ночи, они вступили в бой, совершенно к нему не готовые. Трою взяли ночью…
— Гектор! — что есть силы закричал герой, — Андромаха!
Визг шакала ответил ему из окутанной дымом галереи.
— Здесь нет живых, Ахилл! — сказала Пентесилея. — Идем назад, на берег. Там скорее может кто–то отыскаться. В этих горящих развалинах люди укрываться не могут: это — верная смерть!
— Мой друг жив, раз он звал меня! — ответил сквозь стиснутые зубы Пелид. — Троя погибла больше суток назад, вероятно, позапрошлой ночью, а я слышал его голос вчера вечером. Я должен его найти!
— Здесь его нет, — голос амазонки был тверд, но выдавал огромное напряжение. — Мы должны найти кого–то, кто остался в живых, чтобы знать, где искать Гектора. Все же не могут быть убиты или увезены в рабство ахейцами, кто–то же остался! Назад, Ахилл, идем на берег!
Герой понимал, что она права, но что–то незримо держало его здесь, среди этих страшных, наполненных смертью развалин. Однако, взглянув на Авлону, стоявшую с ним рядом, герой решился последовать совету Пентесилеи: девочка была бледна, как алебастр.
Когда они вновь шли через площадь, Пентесилея вдруг указала рукой на статую Троянского Коня:
— Вот! Смотрите: вот как они проникли ночью в город!
Дым вокруг статуи в это время рассеялся, и стало видно, что дверца в левом боку коня открыта. Из нее спускалась, свисая до земли, веревочная лестница.
— Эта статуя для троянцев священна, — глухо сказала Пентесилея. — Я о ней много слышала, хотя вижу впервые. Троянцы вряд ли оставили бы ее с раскрытой дверцей, не убрав лестницу. И трупы стражников возле самого Коня — видишь, Ахилл? Они подбежали сюда, наверное, когда заметили со стены что–то неладное…
— Да, — сказал он, — я понимаю… Коня увозили в город в последний день праздника. Вероятно, ахейцы убили рабов, которые должны были его увезти, и вместо них забрались внутрь — там, внутри, поместится десятка четыре воинов… Перед ними открыли ворота, они туда въехали. Было уже темно. Ктото из них спустился, стражники, глядя со стены, подумали, что это — рабы. Кто разглядывает рабов, кто запоминает их в лицо? А ночью те, что оставались внутри, выбрались наружу, убили стражу и раскрыли ворота.
— Ты совершенно прав! Так в точности все и было. Я не видел, но они рассказывали это именно так.
Прозвучавший совсем близко голос заставил всех троих резко обернуться. Из–за статуи показалась и приблизилась к ним человеческая фигура. Человек был в запыленном, испачканном пеплом хитоне, на плечах — грубый плащ, тоже весь грязный. Лицо бледное, со следами крови и копоти.
— Ахеец! — воскликнула Пентесилея и вскинула лук.
— Постой! — Ахилл предупреждающе вытянул руку, хотя амазонка и не собиралась стрелять. — Он не опасен, я знаю его. Я не ошибся — это ты, Терсит?
— Я, — спартанец подошел еще ближе. — А ты что, в самом деле живой?
Я думал сперва, что вижу твою тень и едва не рехнулся со страху. Но для тени ты что–то слишком небритый и перемазанный пеплом — как, впрочем, и я… Дотронься до меня, Ахилл, чтоб мне поверить!
Ахилл тронул его плечо.
— Правда! — в голосе Терсита послышалось невероятное облегчение. — Говорили ведь, что богиня тебя воскресит! Да вот и сама богиня, рядышком, только одета по–другому. Я‑то ее разглядел и запомнил.
— Прекрати болтовню, или замолчишь навсегда! — проговорил герой, с трудом сдерживая желание ударить воина. — Ты можешь мне сказать, почему они это сделали? Почему захватили и уничтожили город, если дань была выплачена?! Или ее не выплатили?
Терсит пожал плечами.
— Богоравный Ахилл! Ты же знаешь Атридов — разве им когда–нибудь чего–нибудь не бывало мало? Это — самая главная причина. Вторая — тебя уби… ну, словом, то, что с тобой произошло. Все только и говорили, что нельзя прощать этого троянцам. И последнее, что называется — искорка на трут, и все запылало! Кто–то из троянцев подменил часть дани. Проклятущий зануда Идоменей вздумал открывать доставшиеся ему бочки и в них рыться, как жук в навозе. Ну, и обнаружил, что в нескольких бочках под золотишком — простая морская галька! Атриды стали проверять бочки на других кораблях и нашли еще с десяток таких…
— Десяток из сотен! — голос Ахилла сорвался на крик. — И это стало причиной гибели Трои?! Или нельзя было призвать Приама к ответу, добиться выдачи настоящей дани вместо фальшивой?! Ведь это, конечно, не Приам… Просто кто–то из его родни упас свои богатства, решив, что это не сразу откроется!
— Да им было все равно, — Терсит устало махнул рукой. — Они хотели взять Трою — вот и получили предлог. А тут еще тот же Идоменей вспомнил, как Одиссей в разговоре с ним брякнул, что с помощью этой лошади можно было бы попасть в Трою.
— Одиссей! Будь он проклят! Я так и думал, что это — его выдумка… — простонал герой.
— Да он–то громче всех возмущался и говорил, что так поступать недостойно, — возразил Терсит. — Но в пузо лошадке полез, а то как же — скажут еще, что струсил! Ну и последнее, Ахилл… Уж не знаю, как и сказать, чтобы ты меня не пришиб… Твой сын приплыл сюда накануне.
— Неоптолем?! Он участвовал в этом?!
На Ахилла было жалко смотреть. Он даже пошатнулся, вся кровь отлила от его лица.
— Да, он настоящий богатырь, хоть борода у него не будет расти еще года этак четыре. Они сильно рассчитывали на него, и не ошиблись. Все было сделано ночью. Барахла и пленных захватили столько — как только корабли сразу не потонули… Уплыли они вчера вечером.
Ахеец вздохнул и опустил голову. Он видел, что Пелид не убьет его, но горящие яростью глаза Пентесилеи не сулили ничего хорошего.
— Где Гектор? Что с ним? — голос Ахилла был глух.
— Я не знаю! — испуганно воскликнул Терсит. — Я же был, как обычно, по возможности, позади всех. Ты мою «отвагу» знаешь. Говорят, он убит.
У героя вырвался страшный стон, но тут же он в бешенстве топнул ногой, так что Терсит поспешно отскочил в сторону.
— Не верю! Я не верю, нет! Он жив!
Потом, взяв себя в руки, Пелид вновь обратился к ахейцу:
— А ты? Почему ты еще здесь?
Терсит ответил новым печальным вздохом.
— Хорошо, что я здесь живой, а не мертвый. Менелай хотел свести со мной счеты за все мои проделки и собирался убить. Пришлось мне сбежать от них. Я понял, что лучше ни на один корабль не соваться, тем более, что делиться со мной добычей они бы уж точно не стали, да и были бы правы — не больно–то хорошо я воевал. Так вот и вышло, что мне пришлось спасаться от них бегством. Я прятался здесь, возле города, в зарослях, искал чего поесть, а тут вот и вы идете. Ну, я и решил — лучше попросить защиты у тени мертвеца, чем помереть с голоду либо попасть на зубы этому зверью, что тут кругом рыщет… Соваться к троянцам мне тоже не хочется.
— К троянцам?! Где они? Кто из них уцелел?! — закричала Пентесилея, в волнении бросаясь к ахейцу.
— Тут, поближе к берегу, за рощицей, кто–то обосновался, — сообщил Терсит. — Несколько человек. Я их видел только издали. Поставили шатер какой–то, костер жгут ночами. Не ахейцы, это точно. Но я к ним не пошел — убьют ведь.
— Покажи, где это! — потребовал Ахилл.
— Идемте, чего ж не показать… С вами–то и меня не тронут!
— А среди них нет моей сестрички Андромахи? Среди тех, на берегу? — не выдержав, подала голос Авлона.
— Кабы я хоть раз видел твою сестричку, малышка! — развел руками спартанец. — Какие–то женщины там есть. Да пойдемте, недалеко это.
И он решительно зашагал к Скейским воротам. И снова Ахиллу показалось, почудилось, что нельзя уходить из развалин Трои. Но он понимал, что сейчас нужно найти уцелевших троянцев и, вместе со своими спутницами, поспешил за Терситом.
Глава 4
Когда они пересекли равнину и добрались до последней, самой близкой к морю рощицы, солнце уже стояло высоко, и птицы в зарослях подняли громкий гомон. С моря им вторили чайки — день был ветреный, но не штормовой, и морские птицы стаями носились над волнами, украшенными гроздьями легкой пены.
Эта роща — кипарисовые и олеандровые заросли — завершалась возле низкой гряды скал, доходивших почти до самой воды, и когда во время прилива случался шторм, волны порою докатывались почти до самых корней отдельных кустов, росших вдоль линии утесов.
Небольшой воинский шатер стоял меж редких кипарисов, на краю рощи. Костер, пылавший перед ним ночью, теперь почти догорел, и лишь дым курился над головешками.
Возле костра, на большой коряге, сидела женщина. Ахилл издали увидел только ее темное платье и плащ, тоже темный, украшенный серебром, плотно окутавший ссутуленные плечи. Сколотые гребнями волосы издали казались очень темными, и лишь подойдя ближе, путники увидели, как много седых прядей вторгается в эту густую тьму. В солнечном свете ее волосы отливали сразу золотом и серебром, так, что казалось, будто необычайный венец украшает ее голову.
Женщина сидела, обняв руками колени, в позе, выражавшей огромную, дикую усталость. Однако, когда идущие приблизились, она услыхала их шаги и подняла голову. Ее взгляд упал на огромную фигуру шагавшего впереди Ахилла — и она вздрогнула, приподнялась, вся напрягаясь, словно ей померещилось что–то, чего не могло быть. Потом ее плечи опали, взметнувшиеся было руки опустились. Но она тут же снова встрепенулась и быстро поднялась на ноги.
— Ахилл! — крикнула женщина звонким, молодым голосом. — Это ты?!
— Это я, — ответил герой. — А ты?..
И тут он узнал сидящую. Это лицо, на котором лежала печать отчаяния и скорби, глаза, почти черные в синих провалах, сжатый в волевом усилии рот — все это едва ли могло напомнить величавую красавицу, казавшуюся еще недавно молодой в роскошных царских одеждах, среди блеска дворца, среди любви близких… Но что–то было в ней прежним, что–то главное, что не могло исчезнуть, и это «что–то» сразу заставило Ахилла ее вспомнить. В платье, черном от пепла, с обтрепанным подолом, в измятом и испачканном плаще, с головой, поседевшей за два дня сильнее, чем за двадцать лет, — она все равно была царицей Гекубой. Ее нельзя было не узнать.
— Это я, царица! — крикнул герой. — Не бойся…
— Я и не боюсь тебя, — отвечала она спокойно. — Я вижу, что ты живой. Мой мальчик был прав: он все время говорил, что ты жив и вернешься. Он тебя ждал.
— Гектор! — Ахилл сразу понял, о ком из своих сыновей она говорит. — Где он? Что с ним?!
— Его нет, — голос троянской царицы был почти каменным. — Он погиб при падении Трои.
Ахилл пошатнулся.
— Я не верю.
— Я тоже, — сказала Гекуба и шагнула к нему, подобрав край своего роскошного плаща, выпачканного копотью и кровью. — Я тоже не верю. Но я предавала огню тело моего мужа, сына, дочери, моих близких… Войди в шатер, Ахилл. Ты очень бледен, я вижу, ты тоже много перенес. Войди, ты можешь помочь нам.
Последние слова царицы привели героя в чувство.
— И им можно войти? — спросил он, указав на своих спутников, — Эта женщина — царица амазонок Пентесилея, девочка — сестра Андромахи Авлона, ты не можешь не помнить ее, Гекуба… А воин — ахеец Терсит, но он не враг Трои, я думаю, он никого из троянцев не убивал.
— Входите все, — прежним величавым движением руки царица Трои указала на полуоткинутый полог шатра.
Они вошли.
В шатре было полутемно. Возле самого входа стояла бронзовая жаровня, в которой, ало светясь, тлели уголья. Над ней, без треножника, на каких–то палках, был укреплен небольшой чан, от которого шел пар Женщина в рваном хитоне, босая, стояла на коленях возле жаровни, палочкой помешивая что–то в чане. При появлении Ахилла и его спутников она испуганно обернулась, вся сжавшись, так что вздернутое левое плечо наполовину закрыло ее лицо. Ахилл увидел лишь огромные, расширенные голубые глаза, грязный лоб, пересеченный ссадиной, да торчащие во все стороны пряди очень светлых, коротко и неровно остриженных волос.
Подпорки шатра были поставлены кое–как, он кривился набок, и его холщовые стенки провисали. Под обвисшими пузырями этих стенок виднелись несколько покрытых овчинами и травой постелей. На них лежали люди, видимо, раненые, но в полутьме шатра их трудно было рассмотреть.
В воздухе висел запах гари, крови, пота, каких–то трав…
Сидевший на краю одной лежанки юноша, увидав вошедших, тут же вскочил и кинулся им навстречу.
— Гектор говорил правду! — закричал он, не скрывая восторга. — Он жив, хвала богам!!! Здравствуй, Ахилл! Ты узнаешь меня?
— Я узнаю тебя, Троил… — произнес герой и, не успев опомниться, обнял подбежавшего к нему мальчика.
Троил был в одной тунике, босиком. Его левая рука выше локтя была перевязана куском холста, над правой бровью темнело пятно засохшей крови, правый глаз затек, и от него вниз по щеке тянулась ссадина.
— Да пошлют тебе боги долгую жизнь, Ахилл! — донесся из глубины шатра слабый голос. — Как хорошо, что ты вернулся…
— Кто это?
Ахилл всмотрелся, но увидел только полуобнаженное тело высокого мужчины, прикрытое до пояса овечьей шкурой, перевязанные грудь и правую руку. Голова и половина лица тоже скрывались под окровавленными повязками.
— Это второй из двоих моих уцелевших сыновей, — ответила Гекуба, — Деифоб. Только его сейчас трудно узнать. Хвала богам, сегодня он пришел в себя — а до этого утра пролежал в бреду. У него рассечены рука, лоб, раны в груди и в животе, я сама вынимала стрелы. И правая нога сломана.
— Здравствуй, Деифоб! — герой наклонился и тронул локоть раненого. — Вижу, ты хорошо дрался, и Троил тоже.
— Мы сделали, что могли… — тихо сказал молодой человек. — Но они напали ночью. Меня ранили несколько раз и под конец сбросили с внутренней стены, у ворот Афины. Больше я ничего не помню.
Еще один раненый привстал и протянул герою руку. Это был Антенор.
— А меня отпустили, — сказал он, отвечая слабым пожатием на пожатие Ахилла — Я был ранен в самом начале и очнулся на берегу, возле кораблей. Понял, что взят в плен, и хотел кинуться в воду, чтобы лучше утонуть. Но тут подошли Менелай с Одиссеем, и Одиссей напомнил Менелаю, как я когда–то пытался уговорить Приама вернуть похищенную Елену и спартанские сокровища. Тот стал было браниться и кричать, что теперь это ничего не значит… Тогда Одиссей взялся за меч. Вмешался еще кто–то из царей — я не помню, у меня от потери крови кружилась голова. В конце концов, они мне сказали, что я могу плыть с ними или остаться, по своему выбору. Я ответил, что остаюсь, даже если здесь никого больше нет и я умру от ран. Потом царица нашла меня на берегу.
— Садись, Ахилл! — Гекуба положила на освободившуюся лежанку Троила две овечьих шкуры и указала на них Пелиду и его спутникам. — Садись, Пентесилея, и ты, Терсит, если я правильно запомнила, как тебя зовут. А ты иди ко мне на колени, моя маленькая Авлона! — и царица, присев на край лежанки, подхватила девочку и прижала ее к себе.
Пришедшие сели, испытывая одинаковую безумную усталость. Ахилл, к тому же, чувствовал невероятное опустошение. Его надежда угасла, и отчаяние, глухое, черное, наваливалось с невиданой силой, лишая воли и сознания. Только взгляды этих людей, тоже все потерявших, израненных, но полных радости от того, что он жив и вернулся к ним, еще заставляли героя держать себя в руках.
Светловолосая женщина деревянной ложкой начерпала из чана и разлила в четыре чашки разного размера и разной формы — видимо, собранные на покинутом ахейском становище, — крепкий, приправленный травой бульон и молча, не поднимая глаз, раздала чашки Ахиллу и его спутникам. В бульоне плавали кусочки мяса.
— Это Троил подстрелил вчера, в роще, двух цесарок, — сказала Гекуба — А то у нас была только конина — я срезала несколько кусков с туши убитой лошади, там, возле города. Ешьте, это все, что у нас есть — хлеба мы не нашли…
— Вот, — Пентесилея достала из своей сумки две лепешки и протянула троянке. — Для раненых. Потом мы что–нибудь еще отыщем. И, прошу тебя, царица, расскажи, как это было. Я знаю — тебе трудно говорить об этом, но…
— Мне не трудно, — женщина покачала головой. — Мне уже ничего не трудно, Пентесилея. Третьего дня ахейцы, получив дань, погрузились на корабли и отплыли. Как было условлено, оставалось только несколько кораблей Менелая — он должен был наутро получить свою жену и догнать остальных в море. Приам поставил это условие, опасаясь, что если при этом будут и другие ахейцы, случайная ссора с ними может привести к новому столкновению. Это был последний день праздника, его отмечали в городе еще и как день окончания войны — ведь все верили, что она кончилась…
И вот ночью они напали. Вероятно — я уже потом это поняла — они проникли на берегу внутрь Троянского Коня, в нем еще вечером проехали в город, а потом, перебив стражу, впустили остальных. Корабли ахейцев, должно быть, стояли за мысом, и ночью их отряды незаметно приблизились к Трое. Мы ведь не ждали! Бойня была страшная и короткая — к утру они всех либо перебили, либо взяли в плен. Дворец какое–то время держался, и мой муж, царь Приам, успел надеть доспехи. Он сказал мне, что это будет его последний бой что он рад умереть не в постели от старческой немощи, а сражаясь…
Мы отступали через левую половину дворца, надеясь выбраться и убежать в верхний город, к западным воротам, чтобы попробовать уйти в горы. С нами был наш сын Полит, дочь Кассандра, двое рабов и мои рабыни. Полита почти сразу ранили, но он продолжал сражаться, защищая нас, и Приам тоже. Я не думала, что в его годы он сможет так драться! В большом зале мы оказались одни, преследователи отстали, дворец уже горел, все было в дыму. И тут появился воин огромного роста — но, кажется, совсем мальчик, в красивых доспехах базилевса, и с ним еще воины, человек семь.
— О, боги! — Ахилл застонал. — Это был он! Мой сын…
— И я подумала, что он на тебя похож, — кивнула Гекуба. — Его называли Неоптолемом, а ведь ты говорил нам, что так зовут твоего сына. Он кинулся к нам с поднятым мечом. Полит погиб от одного удара. Тогда Приам бросил в базилевса копье, оно оцарапало тому руку. В ответ он замахнулся копьем и пронзил царя насквозь. Не смотри с таким ужасом, Ахилл — это было сражение.
— Это было подлое предательство, даже если кто–то и подменил часть дани, как говорил нам Терсит! — крикнул Ахилл, отчаянно подавляя шум в ушах и головокружение, которые становились невыносимы. — И в сражении… в сражении тоже не убивают стариков! О, что же мне делать?!
— Но ты же не виноват! — рука Гекубы мягко легла на его плечо. — И твой сын, наверное, даже не видел, кого убивает. Потом упала Кассандра, но, кажется, она просто потеряла сознание. Меня оттеснили от нее. Воины Неоптолема добивали моих рабов, а я стала на колени возле Приама и оплакивала его, как велит обычай. Мне больше ничего не оставалось. Ахейцы меня не тронули, Неоптолем велел им уйти, и сам ушел с ними.
Когда я встала, все кругом было в огне и в дыму, я начала задыхаться, и мне было не под силу вынести тело Приама. Кассандры не было видно, ее утащили ахейцы. Снаружи раздавались крики, я подумала, что там гибнут другие мои дети… И я побежала на внешнюю галерею, а оттуда за ворота Афины. У стены лежал Деифоб, он был без памяти и весь в крови. Я взвалила его тело на плечи — не знаю уж, как смогла поднять, и потащила прочь, но не к западным воротам — там шла битва, а к Площади Коня, где уже почти никого не было. Вскоре подбежал Троил с мечом в руке — он мне помог, мы выбрались на берег и спрятались среди скал.
К утру все было кончено. Ахейцы весь день грузили на корабли добычу и пленных, а вечером отплыли — и ночи не переждали, верно, боялись, что начнется шторм, море было неспокойно. Тогда я нашла и вместе с Троилом поставила один из брошенных ахейцами шатров, собрала кое–что из раскиданных кругом вещей. Еще перед тем мы нашли на берегу Антенора. А наутро я пошла в город.
— Ты пошла в город, где все горело?! — воскликнула Пентесилея. — Но это же совершенно бессмысленно!
— Нет, — покачала головой Гекуба. — Я надеялась еще кого–то найти живым. И хотела забрать тело мужа. Троил остался с ними, с ранеными… а я ушла. Мне удалось вынести тело Приама, потом Полита — зверей в Трое еще почти не было, это они вчера набежали, когда пожар стал слабеть. Неподалеку от ворот я нашла Поликсену. Она сказала, что сама бросилась на меч одного из ахейцев, чтобы ее не увезли в рабство. Мы надеялись ее спасти, но вчера она умерла. На площади я подобрала тела своей двоюродной сестры Климены и ее внука Ритона. Вчера мы с Троилом устраивали погребальный костер им всем… всем нашим родным, кого отыскали. Вынести из города и предать огню всех погибших у нас не достало бы никаких сил.
— А Гектор, Андромаха, Астианакс? — подняв голову, спросил Ахилл. — Ты про них ничего не сказала!
— Про них расскажу я, — произнес Троил.
Он слушал мать, изо всех сил сдерживая слезы, но они текли по грязным щекам мальчика и капали на колени.
— Я был в своей комнате, когда это началось, — сказал Троил. Он побледнел, вспомнив и заново испытав пережитый ужас, но овладел собой и продолжил: — Едва успел надеть тунику и схватить какой–то светильник… Им я оглушил вбежавшего в мою комнату воина и отнял его меч и лук. В одном из коридоров, куда я выскочил, я увидел Гектора и Андромаху. Он тоже был в хитоне, без доспехов, и тоже с мечом. Андромаха держала на руках сына. Они отступали к внутреннему двору. Я подбежал к ним, и мы двинулись вместе. Гектор косил ахейцев мечом, как траву. Они боялись к нему подступиться, а стрелять в узком проходе было нельзя — могли бы перебить друг друга. Но их наступало со всех сторон все больше… Гектор был ранен, я тоже. Когда мы добежали до зала титанов, там еще не было огня, только дым. Да там ведь и гореть нечему! Из прохода за нами валила целая толпа ахейцев. Они стали нас окружать. И тут один огромный, как бык, воин ударил Гектора палицей по мечу. Меч сломался пополам. Тогда воин ударил по ногам, и брат страшно вскрикнул — возможно, этим ударом ахеец сломал ему ногу. Но Гектор тут же убил воина ударом кулака и вырвал у него палицу. Мы, я и Андромаха, видели, что он не может идти — из ноги так и лилась кровь… Андромаха хотела его поддержать, но он крикнул: «Бегите по западному проходу! Скорее! Я сам справлюсь!» Он мне приказал увести Андромаху и мальчика. Я потащил их в проход, хотя она рвалась назад, и тут мы увидели, как стрела попала брату в грудь, по–моему, прямо в сердце! Он пошатнулся и, обернувшись к нам, прокричал: «Троил, скорее! Дальше! Уходите дальше!»
Мы были в западном проходе, а в зале уже целая толпа этих… этих людей окружала Гектора. Андромаха все пыталась отдать мне ребенка и кинуться назад, но я ее крепко держал. Гектор стоял как раз возле одного из четырех опорных столбов, и… и он ударил по столбу палицей — она была железная и огромная. Раз ударил, второй, третий. Потом закричал: «Прощай, Андромаха! Сын, брат, прощайте!» Столб разломался, рухнул, и сразу обрушился весь зал. От пыли мы ослепли. Рухнул весь потолок зала, все плиты, и вместе с братом погибло не менее ста человек ахейцев, наверное, даже больше… Андромаха потеряла сознание, мне с трудом удалось вынести ее и Астианакса из прохода, а потом через внутренний двор, на галерею. Но тут меня ударили по голове, я потерял сознание, а когда очнулся, их тоже не было… Я бросился искать, но увидел маму — она несла раненого Деифоба. Вот и все. Я больше ничего не знаю.
— И куда потом делись моя сестричка и ее сын? — тихо, глотая слезы, спросила Авлона.
— Наверное, их увезли ахейцы, — ответил мальчик.
— Мой сын умер, как самые великие наши герои! — проговорила Гекуба, и в ее глазах блеснула гордость.
— Значит его вы не хоронили? — глухо спросил Ахилл.
— Как же мы смогли бы достать его из–под этих плит? — горько сказала троянка. — Их никому не сдвинуть с места. Он останется там навеки.
— Не останется! — вскочил на ноги Ахилл. — И если вы не видели его мертвым, то он, вероятно, жив! Нет, нет, царица, я не сошел с ума: я слышал его зов вчера вечером, значит, тогда он еще не умер. Не знаю, как до меня мог долететь его голос — возможно, со мной что–то поделалось… только это был не бред и не обман слуха! Я должен его найти! Ждите, я вернусь!
— Но в Трою нельзя идти — там одно хищное зверье и огонь пожара! — воскликнула Гекуба.
— Мы уже были там утром, — ответил Пелид. — И ты была там, одна, и не боялась. Я найду Гектора.
Он выскочил из шатра, и за ним выбежали Пентесилея, Авлона и Терсит.
— Мы с тобой! — закричала девочка.
Герой обернулся.
— Вы все мне не нужны. Авлона, я прошу тебя, останься с царицей Гекубой, ей нужно помочь, в шатре раненые. Терсит, и ты оставайся — их ведь никто не охраняет, а мало ли, что может случиться. Троил тоже ранен, и он еще мальчик.
— Но я‑то тебя одного не отпущу! — воскликнула амазонка.
— Даже боги не смогли бы меня удержать, — сказал он резко. — Но ты иди со мной, Пентесилея. Спасибо тебе…
Уже на ходу молодая женщина сдернула с натянутой возле шатра веревки один из сушившихся на ней чистых холстов — их Гекуба нашла в Трое и выстирала, чтобы использовать для перевязки раненых. Пентесилея, опытная в битвах, знала, что этот холст может им пригодиться.
Ахилл почти бежал к городу. Догнав его, амазонка попыталась образумить героя, боясь, что, узнав неизбежное, он потеряет рассудок.
— Ахилл, — проговорила она, — я понимаю, на что ты надеешься. Но Чаша здесь не поможет — он там уже двое суток, и даже если мы его сразу найдем, будет все равно поздно, а ведь надо еще добраться до Ламеса. Если пройдет столько времени, вода не поможет уже никому, понимаешь!
— Ничего не хочу понимать! — прорычал он, не оборачиваясь. Пентесилея поняла, что его не остановить, и молча пошла следом.
Солнце поднялось уже высоко. Был полдень, когда они вновь миновали Скейские ворота и вошли в разрушенный город.
Глава 5
Развалины дворца все так же дымились. При ярком свете дня они выглядели еще страшнее. Местами не уцелели даже кирпичные стены — невыносимый жар раскрошил кирпичи и связующую их массу, и бесформенные груды тут и там чередовались с уцелевшими останками стен, черных, обугленных и жутких. Только там, где кладка была из настоящего тесаного камня, огонь оказался бессилен — центральный портал, вся средняя, выступающая вперед часть дворца оставались почти такими, как были, если не считать покрывшей их копоти и вздыбленной от жара медной кровли.
Относительно целой выглядела и западная часть постройки, где, как помнил Ахилл, был зал титанов. С первого этажа, с полуразрушенной теперь открытой галереи, к нему вела надежная каменная лестница, которая уцелела, и по ней можно было подняться безо всякого риска. Но наверху, с широкой ее площадки, открывалась жуткая картина… Двадцать четыре боковых столба, по двенадцать с каждой стороны бывшего здесь некогда зала, продолжали стоять, подпирая теперь подернутое клочьями дыма небо. Средние четыре, как велел им гениальный и страшный расчет древнего мастера, упали, едва рухнул один из них, и вся гигантская масса невероятного, скроенного из огромных плит потолка низверглась вниз, превратив длинное прямоугольное пространство в хаос циклопических руин, где каждый обломок был подобен целой скале…
— Ты думаешь разобрать этот завал? — спросила Пентесилея, и ее голос беспомощно дрогнул.
Ахилл несколько мгновений смотрел на развалины зала титанов, против воли поражаясь тому, как же прочны были своды нижнего этажа, выдержавшие это крушение и устоявшие.
— У меня нет выбора, — проговорил он и наклонился, ухватившись за ближайший к нему обломок.
Большая часть плит раскололась на пять–шесть кусков — эти куски, неподъемные и для десятка силачей, были не так тяжелы для Пелида. Помогло ему и то, что боковая стена зала рухнула вместе с потолком, так что обломки можно было сбрасывать не на лестницу, а прямо во второй внутренний двор.
Герой поднимал и отбрасывал глыбу за глыбой, кусок за куском, освобождая каменный пол зала. Пентесилея следовала за ним, понимая, что ни один из этих обломков ей не по силам и следя лишь за тем, чтобы Ахилл не обрушил какую–то часть завала на себя, да зорко наблюдая за черной дырой коридора в противоположном конце хаотического пространства и за лестницей: оттуда могли в любой момент явиться хищники, чье рычание все время долетало до Ахилла и амазонки из нижнего этажа дворца.
То и дело под обломками зала титанов показывались останки людей — изувеченные, чудовищно раздавленные тела ахейцев, которых Гектор заставил разделить свою страшную участь. Трупы были большей частью так обезображены, что их невозможно было узнать — но одежда, доспехи, уцелевшее оружие говорили о том, что это не троянцы.
Шаг за шагом Ахилл продвигался в это царство гибели, глыбу за глыбой кидал в сторону либо сбрасывал во двор, и раз за разом видел, как необъятна его безумная работа. Зал был огромен, его покрывали сотни, если не тысячи обломков, и разобрать их все, сразу, сейчас, не мог даже он. Время шло, и силы героя, удесятеренные верой в чудо, стали слабеть. Его шатало, пот уже не стекал, а струился по лицу, спине, плечам. На вздувшихся буграми бицепсах и на лбу капли пота обрели багровый цвет, смешавшись с выступающей из телесных пор кровью…
Все больше обезображенных тел появлялось под кусками разбитых плит, иногда от них в разные стороны шарахались крысы, добравшиеся к добыче, недоступной крупному зверью… Запах тления поднимался от пола, но его уносил ветер и поглощала куда более сильная вонь — вонь густой гари, наполнившей поверженный город.
— Пентесилея! — с отчаянием прохрипел Ахилл, оборачиваясь к своей спутнице. — Я… не смогу все это сделать быстро… Он должен быть где–то в центре, возле одного из четырех столбов, которые держали всю эту массу, но я не помню точно, где они были… и расстояние между ними громадное, а кто же скажет мне, какой именно из столбов свалил Гектор?! Мне и за сутки не справиться… Пентесилея!
Она подошла, пробираясь между осколками плит, и осторожно отерла краем своего плаща кровавый пот у него со лба.
— Я понимаю, — тихо сказала амазонка, словно согревая его огнем своих синих горячих глаз. — Переведи дыхание. Подумай. Может быть, есть какой–то выход. Он должен быть! Сейчас, когда мы здесь, я тоже чувствую, что мы можем найти твоего друга живым!
— Он жив! — вскрикнул Ахилл. — Я чувствую это… Но как найти его?! Проклятые камни!
Он с яростью отшвырнул со своего пути еще несколько обломков и, все так же ничего под ними не найдя, стиснул руками голову и крикнул в отчаянии, изо всех сил:
— Гектор! Гектор, где ты?! Отзовись, умоляю тебя!!!
Его голос прогремел над хаотическим скоплением каменных глыб, и в следующее мгновение прозвучал ответ, едва уловимый, слабый, как вздох ветра:
— Ахилл! Я здесь…
— Что это?! — герой выпрямился, весь дрожа: — Или мне показалось?
— Нет! — закричала Пентесилея, хватая его за руку — Я тоже слышала! Вон там, там! Туда!
Она указала на одну из самых высоких груд камня, и Ахилл кинулся разбирать ее с утроенной силой.
— Стой, не так быстро! — задыхаясь, амазонка пыталась ему помочь, хотя и понимала, что ее сила слишком мало добавляет к его силе. — Стой, Ахилл: оно может все оползти, и тогда… Позови, позови его снова!
— Ответь мне, Гектор! Ответь мне еще раз! — закричал Пелид и замер в ожидании. И, теперь уже ясно, услыхал почти рядом с собой такой же слабый зов:
— Я здесь!..
— Вот! — безошибочно указала амазонка нужное место.
— Вижу…
Ахилл отбросил в сторону еще с десяток обломков, расчищая пространство вокруг одного из рухнувших опорных столбов, — его массивные прямоугольные куски показались под более светлыми плитами потолка.
Вдруг Пентесилея вскрикнула и вновь сжала его руку:
— Смотри, смотри!
Прямо перед ними, из–под каменной грани, показалась окровавленная ступня, босая, без сандалии… Значит, это была нога троянца — ахейцы, все до одного, были обуты.
И тут же Ахилл и его спутница поняли, что таким чудесным образом сохранило жизнь троянскому герою. Одна из массивных плит потолка, видимо, та, что опиралась на разрушенный Гектором опорный столб, упала и не раскололась. Одна ее сторона оказалась как раз на ребре большей части столба, другая — на полу. Таким образом, плита и столб образовали узкую треугольную щель, в которую и попал упавший Гектор. К счастью, он упал от слабости, вызванной потерей крови и только что затраченным неимоверным усилием, — упал раньше, чем плита ударила его своей тяжестью, не то она наверняка расплющила бы ему голову…
Первой мыслью Пелида было взяться за ступню и попробовать вытащить Гектора из западни. И тут же он понял, что это не получится: расстояние между плитой и полом было очень небольшое — тело наверняка сильно придавлено…
— Гектор! — снова крикнул герой. — Я вижу кончик твоей ноги, но, боюсь, мне не вытянуть тебя… Ты там сильно сдавлен?
— Да… — ответил голос. — Дышать почти не могу…
Ахилл глянул на закрывавшую его друга плиту и охнул. До сих пор он ворочал куски плит, разбитых, в худшем случае, на четыре части. Эта была целая, только один угол откололся и валялся в стороне. Размеры и толщина плиты были чудовищны: герой понимал, что ее не поднять. Но и терять времени тоже было нельзя — теперь Ахилл ясно видел, что Гектор зажат в очень узком пространстве, и если еще жив, то лишь потому, что его поддерживала вера в быструю помощь.
— Помоги мне, Пентесилея! — выдохнул герой, нагибаясь. — Знаю, что для тебя это тяжело, но ты уж постарайся… Берись с того края!
— Я смогу! — отозвалась та.
Они взялись за плиту так, чтобы не поднимать ее, а вскинуть нижний край и перебросить всю массу через поверженный столб. Он был прямоугольный, и Ахилл не боялся, что плита заскользит назад.
— Раз, два, три–и–и-и-и!
Возглас «три» перешел в неистовый рев.
— И–и–и-и–е–е-е! — заревел герой, впиваясь в края плиты побелевшими пальцами. Из–под его ногтей, из носа, изо рта брызнула кровь.
— А–а–а-а-аааа! — пронзительно закричала амазонка.
Ей показалось, что у нее отрываются обе руки, хотя она сдвигала едва ли десятую часть всей тяжести плиты… И все же эта малая помощь, может быть, даже одно то, что Пентесилея пыталась, разрывая свои мышцы, увеличить силу рывка, подарило Ахиллу победу! Плита дрогнула, приподнялась и перевернулась, соскользнув на другую сторону столба.
На каменных плитах, вдоль рухнувшей четырехугольной махины, вытянулось человеческое тело. Сплошь покрытое серой пылью каменного крошева, копотью, грязью и кровью, оно казалось неживым. Но тут на почерневшем, с запавшими щеками лице открылись и блеснули глаза, и легкая судорога губ, пытавшихся раскрыться в улыбке, ответила на отчаянный взгляд Ахилла.
— Я знал, что ты придешь мне помочь! — прошептал Гектор почти неслышно, едва шевеля губами. — Я тебя ждал…
Засохшая кровь покрывала его всего, смешиваясь с пылью и грязью, но то была не только его кровь — это Ахилл и Пентесилея отлично понимали. Куда страшнее было увидеть торчащий из груди троянского героя, с левой стороны, обломок стрелы. Такой же обломок виднелся в левом боку. Правая нога опухла, кровь еще слабо сочилась из огромной раны ниже колена — это был след от удара железной палицей.
И, тем не менее, как ни жутко выглядел Гектор, Ахилл перевел дыхание с некоторым облегчением: он видел, что все эти раны, во всяком случае, не смертельны. Если бы стрела попала в сердце, Гектор бы уже умер, а раз она прошла мимо сердца, то герою можно было помочь. Страшное давление плиты, под которой он пролежал двое суток, тоже, вероятно, не вызвало смертельных увечий: быстро ощупав позвоночник и ребра раненого, поскольку он лежал на боку, Ахилл убедился, что, по крайней мере, эти кости остались целы…
Пелид упал на колени возле раненого, бережно обхватил его и приподнял.
— Сейчас! — шептал он. — Сейчас, потерпи, прошу тебя…
Пентесилея сняла с пояса и подала Ахиллу свою небольшую кожаную флягу.
— Вода! — сказала она. — Дай ему воды. Он двое суток не пил.
Поддерживая Гектору голову, Ахилл осторожно прижал горлышко к его губам и влил в полуоткрытый рот несколько капель. Тот глотнул, потом уже сам жадно потянулся к фляге и выпил не меньше половины ее содержимого.
— Как хорошо, что ты взяла с собой воду! — воскликнул базилевс — Он умирал от жажды!
— Такие фляги у амазонок всегда с собой, — сказала Пентесилея, подавляя внезапное и совершенно непонятное ей желание закрыть лицо руками и позорно расплакаться.
— Ахилл! — теперь Гектор говорил гораздо яснее. — Мои жена и сын?..
— Их увезли ахейцы, — ответил Пелид, понимая, что ложь недопустима, а молчание убьет Гектора скорее, чем самая жуткая правда. — Они живы, поверь!
Гектор глухо застонал, на миг прикрыв глаза.
— Мы найдем их, даю слово! — воскликнул Ахилл. — Держись, слышишь!
— Я держусь… Мои отец и мать? Остальные?
Голос героя был очень слаб, но говорил он достаточно твердо, видимо, вполне владея собой. Несколько глотков воды в полном смысле вернули его к жизни.
Ахилл ответил, не отводя глаз:
— Царь Приам убит. Убит Полит. Поликсена покончила с собой, чтобы не попасть в рабство. Кассандру, наверное, тоже увезли… Царица Гекуба жива, и ты скоро увидишь ее. Живы Деифоб и Троил, хотя Деифоб серьезно ранен. Город разрушен. Я говорю тебе все, как есть, потому что ты это вынесешь. А сейчас нам нужно идти.
— Ты не один? — Гектор с трудом перевел дыхание. — Кто с тобой?
— Пентесилея.
Герой всмотрелся. После того, как он столько времени провел в полной темноте, к нему только теперь стало возвращаться зрение — сначала он видел лишь смутные силуэты. Узнав амазонку, он вновь попытался улыбнуться.
— Конечно… Чаша… Поэтому ты жив.
— Я жив потому, что был еще нужен. Только я нужен был здесь раньше. Но хорошо, что успел хотя бы сейчас. Идем.
Ахилл осторожно набросил на полунагое, прикрытое лишь обрывками хитона тело друга свой плащ и встал на ноги, со всей осторожностью подняв драгоценную ношу.
— Опять тебе таскать меня на руках! — прошептал Гектор и закрыл глаза.
— Ахилл! — сказала вполголоса Пентесилея. — Послушай… Ты и сам видишь: стрелу надо вынуть сейчас — она прошла над самым сердцем… Его нельзя долго нести — кровь может протечь внутрь груди. Есть здесь где–нибудь вода, чтоб хотя бы промыть раны? Моя фляжка почти пуста.
— Вода есть неподалеку. Если только бассейн не разрушен. Пошли.
Коридор, по которому убегали Троил и Андромаха с Астианаксом, был цел, его лишь в некоторых местах наполовину завалили рухнувшие стропила и листы кровли. Там не было огня и уже почти не осталось дыма. Дальше, в зале с мраморными статуями, где все обрушилось и все, что могло гореть, сгорело, метались хищные птицы. Из–под обломков виднелись чьи–то тела, странным, жутким образом раскиданные среди кусков скульптур и ваз.
Еще лестница, еще переход. Ахилл не был уверен, что идет, куда нужно, но вышел прямо в центральный зал. Кровля почти вся обвалилась, обгоревшие стропила валялись на полу, свисали сверху, пепел и гарь витали в воздухе. Но бассейн, с одной стороны заваленный головешками и мусором, с другой стороны был чист. Ахилл ногой попробовал воду и понял, что акведук работает: вода была теплая!
— О боги, благодарю вас! — воскликнул он.
Герой снова опустился на колени, снял с раненого свой плащ и обрывки хитона и осторожно окунул его в воду.
Когда грязь и кровь были смыты, оказалось, что ран на теле больше, чем казалось вначале. На груди справа багровел косой след от удара мечом, в правую руку выше локтя тоже глубоко вошел наконечник меча или копья, оставив рану, после промывания вновь начавшую слабо кровоточить. Одна стрела попала в шею, и Гектор в пылу боя вырвал ее, едва заметив. Но и эти ранения не представляли бы серьезной опасности, если бы не стали все вместе причиной огромной потери крови. Страх Ахилла вызывала только торчавшая с левой стороны груди стрела.
— Она прошла над сердцем на расстоянии в два пальца, — сказал он, прощупывая кожу вокруг ранки и затем медленно поворачивая Гектора на бок и осторожно трогая спину там, где стрела могла выйти, но не вышла наружу.
— Плохо? — спросила Пентесилея, опускаясь рядом с Ахиллом на каменные плиты пола.
— Самое паршивое, — проговорил Пелид, — это две вещи: во–первых, у нас нет никаких снадобий, останавливающих кровь и очищающих раны. И еще хуже — стрела локрийская.
— И что это значит? — спросила амазонка. — Они что, не умеют крепить наконечники?
— Ты поняла правильно. Стрела в ране двое суток. За это время жилы, которыми приделан наконечник, могли размякнуть и ослабеть. Если же он останется в ране, то…
— То мне конец… — прошептал Гектор. — Но выбора ведь нет. Вынимай ее, братец!
Ахилл вздрогнул. Братцем за всю жизнь называл его только один человек: Патрокл Менетид!
— Терпи, милый! — ответил он другу. — Сперва мне нужно решить, чем остановить кровь, и… О, ну какой я же остолоп! Аптека!
Он хлопнул себя по лбу и с прежней осторожностью опустил раненого на свой расстеленный плащ.
— Пентесилея! Мне нужно найти кое–что в нижнем этаже. Побудь с Гектором и следи, чтобы сюда не подобралось зверье.
— Пускай подбирается, — отвечала амазонка невозмутимо. — Мясо и шкуры нам вовсе не помешают.
Базилевс вскочил и тотчас исчез в провале коридора. Пентесилея сняла с пояса свою сумку и подложила ее под голову раненого, зорко оглядываясь по сторонам: вой и визг хищников по–прежнему доносились со всех сторон. Гектор посмотрел на женщину уже совершенно зрячими глазами и прошептал:
— Пентесилея! Так ты больше не хочешь моей смерти?
— Как же мне ее хотеть? — она пожала плечами. — Как мне ее хотеть, когда Ахилл тебя так любит, а я… а я так люблю Ахилла!
Гектор, наконец, смог улыбнуться по–настоящему.
— Прости меня!.. Прощаешь?
— И не подумаю! — воскликнула амазонка. — Вот уж не знала, что ты умеешь так нечестно пользоваться обстоятельствами! Посмотрел бы на себя: лежишь тут такой разнесчастный, весь израненный, желтый, как весенний мед, и тихонечко так просишь: «Прости!» И кем я буду, если в этом случае тебя не прощу? Нет уж, великий Гектор! Выздоравливай, вставай на ноги и тогда проси у меня прощения, а я буду иметь полное право решать, простить тебя или нет!
— И тогда простишь? — он продолжал улыбаться, хотя поднимавшаяся в груди боль заставила его губы искривиться.
— И тогда решим! — сказала она и отвернулась, держа на коленях лук и наблюдая за проходом.
Между тем, Ахилл, спустившись на первый этаж, заметался в сплетении нижних коридоров, потому что не мог вспомнить, какой именно ведет в аптеку. Ему помог случай: он заметил в нише одной из стен знакомую бронзовую фигурку Аполлона с чашей в руках. Дверь в заветный подвал была сорвана с петель, как и прочие двери дворца — грабители в поисках сокровищ врывались во все помещения. Аптека их, само собою, не заинтересовала. Но после них сюда, увы, вошел огонь. Мешки с драгоценными целебными травами, перевязочные ткани, пластыри, — все, что так аккуратно и заботливо собирали и содержали Кей и его помощники, было уничтожено. Но, как и рассчитывал Ахилл, смесь для очищения ран, полужидкая, настоянная на уксусе, сгореть не могла. Правда, большая часть маленьких глиняных горшочков с драгоценной кашицей были разбиты либо полопались от огня, но несколько штук, составленных на подоконник одного из окон, остались целехоньки.
Герой взял сначала один горшочек, потом подумал, что смеси может понадобиться больше, что в шатре есть другие раненые, и ухватил еще три — только чтобы поместились в руках.
Когда он во весь дух бежал обратно, ему навстречу из боковой галереи дворца выскочила львица. Ее окровавленная морда ясно говорила, что зверь только что наелся мертвечины и нападать едва ли намерен. Однако встреча была неожиданной, и львица заревела, ощерившись и грозно подняв переднюю лапу. У Ахилла были заняты руки, и он ни за что на свете не бросил бы драгоценные горшочки, а потому попросту дал зверю пинка, как обыкновенной кошке, вздумай та путаться у него под ногами. Львица взвыла и, пару раз перекувырнувшись, отлетела шагов на двадцать в сторону. Герой больше не смотрел на нее — у него не было времени.
Вновь уложив Гектора к себе на колени, Ахилл аккуратно залепил древко стрелы вокруг ранки густой смесью и так же тщательно нанес слой целебного состава на спину — туда, где должен был выйти наконечник. Перед этим он долго и осторожно прощупывал тело раненого над левой лопаткой, надавливая то там, то здесь.
— Судя по длине древка, что торчит наружу, — негромко проговорил он, — стрела не пробила всего–навсего полтора–два пальца плоти. Послушай, Пентесилея, достань–ка свой нож!
Она повиновалась, ничего не спрашивая, только молча следя за Пелидом.
— Мне придется, — продолжал Ахилл, — причинить ему боль. Но пускай она будет один раз и будет мгновенная, понимаешь? Сейчас я протолкну стрелу насквозь, чтобы вышел наконечник. Ты тотчас — понимаешь, сразу! — отсекай его ножом, и я мигом ее вытащу. Сможешь?
— Смогу, конечно, — спокойно ответила амазонка.
— Ну, в таком случае… Готова?
— Готова.
— Давай!
Сжав между пальцами древко стрелы, Ахилл одним движением толкнул его вперед. Наконечник выскочил из спины Гектора, в вязкой гуще целебной мази — и тут же отлетел, срезанный острым, как бритва, ножом Пентесилеи. Обратным движением руки Ахилл в то же мгновение выдернул стрелу из тела.
Гектор не вскрикнул, но лишь весь дернулся и обмяк на коленях друга.
— Как он? — спросила амазонка тревожно.
— Сердце бьется, — глухо ответил Ахилл, вытирая с лица хлынувший струями пот. И, отняв от ранки на груди троянского героя целебную примочку, добавил: — И кровь пошла чистая, значит, хвала Аполлону, там не было гноя! Он потерял сознание, но иначе и не могло быть. Давай сюда повязки… Какая же ты умница, что захватила холст!
— Ты в первый раз меня похвалил! — воскликнула молодая женщина и ощутила, что на ее лице, совсем не ко времени, проступает краска.
— Потому что я — грубый невежа, тупой, как варвар. Если бы не ты… Да рви же скорее эти тряпки! Надо перевязать раны и нести его к шатру — ведь вот–вот начнет темнеть!
Глава 6
Царица Гекуба разводила свой костер перед шатром, наверное, для того, чтобы уцелевшие троянцы (а она верила, что уцелели и другие) видели этот огонь и пришли к нему.
Костер как раз начал разгораться, когда в сумерках со стороны города показались Ахилл и Пентесилея. На руках героя Гекуба увидала завернутое в плащ тело и сразу поняла, что это Гектор. Материнское чутье безошибочно сказало ей, что он жив…
— Мальчик! Сыночек мой!
За все это время царице Трои впервые изменили силы и мужество. Она смеялась и плакала и, спотыкаясь, бежала навстречу идущим.
— Гектор! Родной мой!
— Мама! — прошептал Гектор, когда руки матери коснулись его лица и волос. — Мама, все хорошо…
Она неудержимо разрыдалась, и Пентесилея обняла ее, прижала к себе и повела, поддерживая, как сделала бы самая обыкновенная женщина, а не могучая и непобедимая царица амазонок.
В шатре их встретили дружным радостным криком. Даже Деифоб, преодолевая слабость, приподнялся, чтобы тронуть руку вновь обретенного брата и сказать ему несколько ободряющих слов. Троил, рискуя развалить очаг и опрокинуть опоры шатра, скакал с торжествующими воплями. Антенор тоже завопил, как мальчишка, и от радости хватил ладонью по плечу сидевшего на краю его лежанки Терсита, чуть не сломав тому ключицу.
— Раненый, тоже мне! — закричал спартанец. — Мне бы в придачу к ране такую силищу! Это называется — порыв ликования! Ну, и я ликую… Кого бы только стукнуть?
Но удивительнее всех встретила Гектора светловолосая женщина с огромными глазами. Она упала на колени у лежанки, на которую Ахилл бережно опустил раненого друга, и схватив его руку, прижала к своей щеке.
— Гектор, Гектор! — она заливалась слезами, даже не пытаясь их сдержать. — О, какое счастье, что ты остался в живых! Мне и так не простить себя никогда, но если бы еще и твоя смерть… Если бы еще и ты, самый великодушный, самый невиноватый из них…
Герой всмотрелся, сразу не узнав ее, и тут же тихо вскрикнул:
— Что за наваждение! Елена?! Они тебя не увезли?!!
Елена! Теперь и Ахилл пристально вгляделся в эту босую, одетую в изорванный хитон женщину и… узнал ее! Узнал ту, что на торжественном обеде во дворце Приама сидела неподалеку от царя и царицы в роскошных блистающих одеждах, затмевая их великолепие своей торжествующей красотой…
Хотя ее трудно было узнать. Грязные лицо и руки, волосы, неровно и некрасиво обрезанные, ссадина и кровопотек на правой щеке, — все это никак не напоминало дивную красавицу Елену, злую богиню великой Трои. Она, рыдая, целовала бессильно упавшую на овечьи шкуры руку Гектора и говорила скороговоркой, мешая критское наречие с родными ей спартанскими словами.
— Тебя спасли боги, шлемоблещущий Гектор! Было бы слишком несправедливо, если бы ты умер… Я? Почему я здесь?.. Ну да… Я должна была взойти на корабль Менелая в последнее утро, перед их отплытием. Но они напали ночью и взяли Трою. Парис скрылся среди шума и криков, я даже не видела, как и куда… Менелай сам меня нашел и привел на свой корабль. А потом, когда они утром праздновали свою победу, и рабы грузили добычу на их суда, все напились. Они вынесли вино, что было в одном из подвалов дворца… Менелай стал кричать, что я ему больше не нужна, что я — его позор и несчастье, что ему нужно было только отомстить троянцам… Воины–спартанцы вторили ему, выкрикивали проклятия, называли меня самыми низкими словами. Менелай вытащил меч, и я приготовилась умереть, но он схватил меня за волосы и обрезал их, крича, что только так нужно поступать с неверными женами. А потом ударил меня с такой силой, что я упала за борт. Корабль уже стянули в воду, но он был почти у самого берега, и я выбралась на сушу… Укрылась среди скал и сидела там весь вечер, пока корабли отходили, потом всю ночь. А днем нашла шатер Гекубы, и она меня не прогнала. Гектор, прошу тебя, можно мне остаться?..
Герой чуть приподнял голову, взглянул на бледное, измученное лицо припавшей к его руке женщины и тихо проговорил:
— Конечно! Конечно, можно… Бедняжка! Вот нелепые ахейцы: они разрушили Трою и позабыли ту, ради кого это сделали…
Елена, глотая слезы, обернулась к ошеломленному Ахиллу:
— Ты спас его! Ты, который умер и воскрес… Не убьешь меня?
— Я?! С какой стати я стану тебя убивать? — воскликнул базилевс. — Я же не пьяный Менелай. Да тут и вина нет, чтобы напиться — кстати, что я сейчас с радостью бы сделал…
— Вина нет, — сказала Гекуба, уже немного овладевшая собой. — Но есть горячий бульон и мясо.
— Да, — прошептал Гектор. — Чашку бульона мне нужно выпить обязательно. И обязательно потом заснуть. Я даже не знаю, сколько пролежал, сдавленный среди этих камней. Я бы умер, если бы не знал твердо, что Ахилл жив и придет мне на помощь. Мама… Чашку бульона, и я засну… Больше не могу!
* * *
…Было совершенно темно, когда Ахилл, шатаясь, вышел из шатра и, отойдя шагов на пятьдесят, почти упал среди кипарисовых кустов, подступавших вплотную к скалам и к морю.
Начинался прилив. Волны, шурша, подкатывали к нагромождениям камней, все выше омывая их гладкие бока. Ветер то усиливался, нагоняя пенные гребни не берег, то почти стихал, и тогда вода тихо мерцала, наполняясь ночными огнями. Над волнами еще кричали иногда чайки, но их крики смолкали, и наступала торжественная ночная тишина, нарушаемая лишь шумом волн и теми таинственными звуками, которые всегда издает по ночам море и которым нет и, верно, никогда не будет объяснения… Море пело свою ночную песню, а с берега долетали, вторя ему, голоса цикад, да издали, со стороны города, выли жутким хором шакалы, цари ночного пира…
Ахилл, обхватив руками колени, весь сжался. Его трясло от озноба, вызванного не только холодом, хотя воздух был действительно студен и влажен — героя била нервная лихорадка, все пережитое напряжение, душевное и физическое, отзывалось теперь этим мучительным холодом и полным, смертельным изнеможением.
Сзади на плечи ему тихо опустился шерстяной плащ, и на камни упала охапка сучьев.
— Можно, я разожгу костер? — спросила Пентесилея, уже высекая кремнем искру и поджигая клочок сухого мха.
— Да, разожги. Там уже спят?
— Не все. Я сказала Терситу, что ты приказал ему пока караулить шатер. Я правильно сделала?
Он кивнул, слабо улыбнувшись.
— Да… Я и сам мог подумать. Ничего не соображаю. Я пришел сюда потому, что там мало места, а раненым нужен отдых. Нет ли чего–нибудь поесть?
— Сейчас!
Она убежала и почти тотчас вернулась.
— Вот.
Ахилл взял из ее рук глиняную тарелку с кусками жареной конины и принялся за еду, сразу же ощутив мучительный голод.
— Как вкусно! Спасибо, Пентесилея. А ты?..
— Я тоже хочу есть. Дай кусочек.
Некоторое время они сидели рядом, глядя на медленно разгоравшийся костер, и жевали жестковатое мясо.
— Тебе холодно? — спросила амазонка, придвигаясь к нему вплотную.
— Меня знобит. Это, наверное, от того, что я еще не окреп после Чаши. Но сейчас лучше.
— Не хочешь вернуться в шатер? Гекуба сказала, что найдет место и тебе.
— И сама не ляжет спать? Там не повернуться! — Ахилл покачал головой.
— Тогда ложись здесь. Я буду поддерживать костер и беречь твой сон. Конечно, если ты мне позволишь…
И Пентесилея постелила возле костра пару овечьих шкур, соорудив изголовье из охапки травы, тоже прихваченной в шатре.
Герой с удовольствием лег на эту жесткую постель и вновь улыбнулся:
— Не могу тебя узнать, Пентесилея! Ты так послушна, так покорна…
Что это с тобой? Почему ты на все спрашиваешь моего разрешения?
Она тоже улыбнулась и легла с ним рядом, укрыв его и себя еще одной овчиной и плащом.
— Я хочу, чтобы ты на мне женился. А разве ты возьмешь в жены женщину, которая не будет тебя слушаться?
— Не возьму, — честно ответил он.
— Ну… вот поэтому.
Море шелестело волнами, казалось, возле самых их ног. Но между ними и морем был костер, который защищал от прохладного дыхания морского ветра.
Амазонка привстала, сняла и отбросила тунику и сандалии и вновь крепко прижалась к Ахиллу так что он сразу согрелся — таким горячим было ее тело.
Он повернулся, обнял женщину, осторожно накрыл губами ее губы, пахнущие гранатом. Потом властно коснулся ее волос, вынул гребни и нетерпеливыми движениями пальцев расплел упавшие на изголовье ложа черные, мягкие косы.
И в мире не осталось больше ни сгоревшей и ограбленной Трои, ни уплывших в никуда ахейских кораблей, ни тысяч смертей, ни двенадцати лет войны… В эти мгновения власть была лишь у поющего свою песню морского прибоя, у далекого хора цикад. И у неба, пронзенного звездами и такого высокого, что если смотреть на него, лежа на спине, то кажется, что лежишь, не касаясь земли, между берегом моря и этой вознесшейся в вышнюю пропасть твердью…
— Я люблю тебя! — сказала Пентесилея слова, которым было много тысяч лет и которые еще тысячи лет будут звучать под небом и под звездами, и вместе с людьми уйдут когда–нибудь в Вечность, где, кроме Любви, ничего не будет…
— Я тоже тебя люблю, — ответил Ахилл и снова прижал ее к себе. — Тебе не делаю больно? Мои ручищи ведь и раздавят…
— Да что ты! У тебя такие нежные руки. Ты не раздавишь и воробьиного яйца. Я не думала, что мужчина может быть таким нежным!
— А я не думал, что такой нежной можешь быть ты! У тебя сейчас даже голос не такой, как обычно, — он у тебя всегда низкий, как у мужчины, а сейчас…
— А сейчас я — женщина! — сказала она и засмеялась.
Ахилл вдруг испугался.
— Пентесилея! Но… Тебе не придется снова проходить через обряд искупления?!
— Нет, — она провела рукой по его лицу, стирая легкие капли пота. — Совет амазонок разрешил мне стать твоей женой.
Ахилл изумленно посмотрел на нее.
— Как?..! Когда они успели?!
И тут Пентесилея смущенно отвернула голову и проговорила, не глядя на него:
— Помнишь, мы приплыли в первый раз с Ламеса? Ну, тогда, когда я сопроводила тебя и уплыла обратно, чтобы остаться на положенный срок возле храма Артемиды? Помнишь, Авлона и моя оруженосица Крита нас ждали? Я послала Криту в Темискиру — сообщить, что обряд искупления совершен и что я возвращаюсь на остров. А еще я велела ей сказать Совету амазонок, что я прошу позволения стать твоей женой и остаться с тобою. Твоя победа в сражении над сотнями амазонок давала Совету возможность освободить тебя от обычных в этом случае состязаний. Крита не приезжала на Ламес, но приехала от Совета одна из наших жриц и сказала, что Совет позволил мне выйти за тебя замуж, Ахилл! А через несколько дней Авлона сообщила мне, что ты убит.
— Значит… — проговорил он, окунув пальцы в ее волосы, — значит, ты уже тогда хотела… Но мне ты сказала, что еще не решила!
— А я и не решила до конца. Я даже не была до конца уверена, что ты хочешь на мне жениться. Но мне было нужно иметь право, понимаешь? И не из страха перед обрядом искупления. Я ни от кого больше не хочу прятаться! Никому не хочу лгать! Я люблю тебя и хочу говорить это всему миру!
Она отбросила овчину и села, обняв руками колени, как недавно сидел он. Отблески слабеющего костра отражались на ее бронзовой коже, загар которой был вечным.
— Я знаю, о чем ты сейчас подумал, — сказала амазонка, помолчав — Я читаю твои мысли. Ты подумал, что я когда–то точно так же любила Гектора.
— Ты читаешь не там, — твердо возразил Ахилл. — Я не об этом думал.
— Об этом. Только, может быть, не так прямо. Знаешь, Ахилл, я и сама много думала. Я очень виновата. Я ведь и перед Гектором виновата! Потому что любила свое тщеславие, хотела стать самой великой, даже мужа иметь самого великого! И еще… Может, не стоило бы тебе говорить, но мне так стыдно… У нас в Темискире, в храме Афины, служит жрица, сестра нашей прежней покойной царицы. Все говорят, что у нее дар пророчества. Так вот, когда мне было пятнадцать лет, она мне сказала, что я стану женой самого прекрасного и могучего из сыновей царя Приама в великой Трое!
— И как же ты теперь выходишь замуж за меня? — спросил герой. — Ты перестала верить пророчествам?
— Я выхожу замуж за того, кого люблю! — отвечала амазонка. — И думать больше не хочу ни о каких пророчествах!
Снова они обнялись, и снова реальность осталась за какой–то прозрачной гранью, а море и небо соединили между собою играющие на угольках сполохи костра.
— Ой! — Пентесилея приподнялась, лежа на его груди. — Ой, Ахилл! Ты сегодня так устал, так надорвался с этой плитой, а я… Может быть, тебе не надо?..
— Что–о–о?! — он, в свою очередь, привстал и так сверкнул глазами, что амазонка, вздрогнув, отстранилась. — Это еще что за слова? Если я, по–твоему, немощный старик, которого мучает поясница, то зачем ты сейчас говорила, что меня любишь?! Я и тебе, и еще десятку женщин легко могу доказать, что сил у меня не меньше, чем раньше!
— Какому еще десятку? — мягко спросила Пентесилея, и в ее теплых синих глазах загорелся опасный, колючий огонек.
— Десятку и сотням женщин, которых отныне мне заменишь ты одна, — твердо сказал он. — Я никого больше не хочу видеть и знать.
Она вспомнила о костре, когда тот уже почти угас, и долго раздувала искорки на сухих сучьях. Когда костер ожил, амазонка вновь скользнула под овечью шкуру.
Ахилл спал. Во сне его лицо было очень спокойным и чистым, как у мальчика. Он ровно дышал, тихо и безмятежно улыбаясь. Пентесилее очень хотелось еще раз поцеловать героя, но она боялась разрушить сказку его сновидений и лишь тихо–тихо провела губами по теплой щеке спящего.
Глава 7
Гектор проснулся на следующий день после полудня. Долгий сон укрепил его силы, и ему стало настолько лучше, что, выпив еще чашку бульона с куском лепешки и несколькими ломтиками жареного мяса, он даже смог приподняться и сесть на лежанке, опираясь на пару набитых травой мешков, которые Гекуба изготовила вместо подушек.
Ахилл осмотрел его раны, особенно тщательно и осторожно сняв примочки со сквозной раны над сердцем. Она оказалась чистой, края уже начали стягиваться, и Пелид радостно перевел дыхание.
Обитатели шатра коротко рассказали Гектору каждый о своих злоключениях. Сурово нахмурившись, он выслушал еще раз историю исчезновения жены и сына.
— Если Андромаху и Астианакса увезли ахейцы, то их наверняка можно найти! — сказал Ахилл твердо. — Не думаю, чтобы их могли продать куда–то за пределы Пелопонесса. Наши цари давно мечтали о троянских рабах и рабынях.
— Астианакса они могут убить! — жестко сказал Гектор, и даже голос его не задрожал. Герой уже столько вынес за последнее время и столько потерял, что душа его на время будто окаменела. — Если узнают, что это — мой сын…
— Во–первых, могут и не узнать, — сказала Гекуба, в это время ловко, как опытная рабыня, растиравшая меж двух камней над деревянной миской орехи, собранные в одной из рощ, собираясь к вечеру напечь из них лепешек. — Во–первых, могут и не узнать — кто же им скажет? В Трое из всех ахейцев бывали, кроме Ахилла, только Одиссей, Диомед и этот молодой мирмидонец — Антилох, кажется. Одиссей и Антилох видели Андромаху, но едва ли ее хорошо запомнили. Да она могла и не у них оказаться.
— А если и узнали, — добавил Антенор, — то какой им смысл убивать трехлетнего ребенка только из–за того, что он — сын Гектора? Из одной лишь мести? Не все же они такие идиоты! Может быть, можно опасаться его, когда он вырастет, но сейчас… Вот только твоя жена, Гектор, очень красива!
Эти слова вырвались у троянского воина против воли, и он тут же о них пожалел. Но намек, прежде вызвавший бы у Гектора вспышку ярости, сейчас не смутил его — только тень боли легла на исхудавшее лицо.
— Я все понимаю, — тихо сказал он и, подняв голову, обвел глазами всех, кто его окружал. — Но хочу, чтобы все знали: что бы ни случилось, я не откажусь от моей Андромахи! Если она жива, я ее найду! И сына найду. Я верну их… И Кассандру постараюсь найти. Ты мне поможешь, Ахилл?
— Я могу обидеться на такой вопрос, — сказал Пелид. — Мы об этом еще не говорили, но сейчас… Я прошу твоего позволения остаться здесь, Гектор. Мне некуда и не для чего уезжать.
— Во–первых, как это не для чего? — воскликнул Приамид. — Если ты отправишься со мной на поиски моих родных, то в любом случае уедешь. Во–вторых, разве тебе не хочется увидеть сына?
— Хочется. В том, что случилось, его вины нет. Но мы, боюсь, чужие друг другу… Я его увижу, конечно. Но всех этих… победителей видеть не хочу! Я бы хотел вернуться сюда, если ты мне позволишь.
— Почему я‑то? — не понял Гектор.
— Потому что теперь царь Трои — ты.
— Что–о–о?
Гектор резко подался вперед и, сморщившись от боли, откинулся на подушки.
— А ведь он сказал правду! — тихо проговорил Деифоб, в этот день тоже почувствовавший себя много лучше, но все еще лежавший неподвижно. — Троя сожжена, но она существует, и ее можно и нужно возродить. Род Приама не истреблен — остались мы, трое его сыновей, жива наша отважная мать, и есть надежда отыскать других. И потому теперь ты, старший из нас, должен принять на себя имя царя Трои.
— О, боги!
Казалось, Гектор впервые утратил спокойствие. Его взволновала не мысль о том, что его объявляют царем в сожженном и опустевшем царстве, но внезапно родившаяся надежда на воскрешение Трои.
— Не мало ли нас тут для целого города? — проговорил герой, вновь скользя взглядом по лицам своей матери, братьев, Ахилла, Пентесилеи.
— Троя сожжена, но Троада не вымерла, — откликнулась Гекуба. — Ахейцы разорили большую часть городов, зато возникло множество селений, откуда придут сюда люди и станут нам помогать. И потом — почему, думаешь, я жгу вечерами эти костры? Я уверена, что живы и другие троянцы.
— И я уверен, — подхватил Ахилл. — Слушай, Пентесилея, мы с тобой были в городе. Как по–твоему, сколько мертвых мы видели?
— Думаю, около тысячи, считая останки людей, уже растерзанных хищниками, — ответила амазонка, привыкшая определять потери в бою с одного взгляда. — Из них человек двести ахейцы, остальные троянцы.
— И у меня такие же подсчеты, — кивнул Пелид. — Правда, мы были не на всех улицах, не везде смотрели. Не поднимались в верхний город, не заходили во все дома. Но в той части города, где мы были, и во дворце, безусловно, больше всего жертв: туда обрушился первый удар. Давайте считать, что мы видели тысячу мертвых и предположим, что жертв в пять, ну, в шесть раз больше. Получается шесть тысяч убитых. Допустим, около пяти тысяч увезли в рабство. Больше невозможно: кораблей не хватило бы, учитывая еще и то, как ахейцы перегрузили их данью и еще наверняка догрузили награбленным. Считаем: одиннадцать тысяч. А жителей в Трое было больше двадцати тысяч, ты сам мне это говорил, Гектор. Значит, около девяти… ну, восьми тысяч человек, вероятно, спаслись и успели бежать через верхний город в горы. Конечно, кто–то ушел далеко и не вернется, часть людей могла погибнуть в лесах, попасть в лапы зверью, часть, конечно, приютят пастухи, кто–то дойдет до дальних селений… Но из Троады они не уйдут: далеко ли уйдешь, имея только то, что успел на себя надеть? Их можно будет разыскать и вернуть. А уж остальное — дело времени. Каменные здания города можно восстановить — их стены огонь почти не повредил, остальное снова отстроится. Вот достойное дело для молодого царя. И я бы хотел в этом участвовать, потому что более многих других виноват в том, что случилось. Позволь мне, Гектор!
— Перестань, наконец, говорить глупости! — воскликнул Приамид–старший. — То есть все, что ты сейчас сказал, как раз очень умно и правильно, и я начинаю верить, что все это возможно. Но не смей спрашивать моего позволения на то, что давно уже — твое право: мой отец, если помнишь, сказал тебе, что в Трое ты теперь навсегда свой. Не поступлю же я против воли покойного отца?
— Эвоэ! Мы отстроим Трою! — завопил юный Троил, вскакивая. — Эвоэ! Она будет еще лучше, чем раньше, и проклятущие ахейцы полопаются от злости! Хоп, хоп, хоп!
И он завертелся и запрыгал на месте. Но места было слишком мало, и мальчик тут же зацепил ногой самодельный треножник, так тот едва не рухнул вместе с варившейся на нем похлебкой. Елена, как и накануне, занятая стряпней, едва успела подхватить полный чан. В одной руке у нее был, по счастью, кусочек овчины, другую она сильно обожгла и вскрикнула от боли, но не выпустила ручку драгоценной посудины.
— Троил, угомонись! — прикрикнула на младшего сына Гекуба. — Ты ведешь себя, как неразумный ребенок… Я тоже верю, что мы возродим нашу Трою, я совершенно уверена, что отыщутся Андромаха с Астианаксом, верю, что, возможно, живы и другие наши родные. И остальные верят. Но что будет, если мы все сейчас запрыгаем по шатру, будто барашки?
В это время полог откинулся и вбежала Авлона, которая, по приказу Пентесилеи, несла дежурство возле шатра.
— К нам кто–то едет! — закричала она. — Судя по тому, как сидит в седле, это наша, амазонка…
— Должно быть, Крита, — сказала Пентесилея, вставая. — Как раз вчера я приплыла бы с Ламеса, закончив искупительные молитвы, если бы мне не пришлось уплыть днем раньше. Она, наверное, приехала меня встретить, увидела, что обычное место на берегу пусто, отправилась сюда и увидела, что города нет…
Царица оказалась права. Ее юная оруженосица прискакала из Темискиры днем раньше и, напрасно прождав на берегу до рассвета, пустилась на поиски. Увидав сгоревший и полуразрушенный город, она всерьез испугалась за Пентесилею: что, если та вмешалась в битву и погибла? Поэтому, встретив царицу живой и невредимой, девочка даже завизжала от радости.
— Я тоже рада тебе, моя Крита! — сказала Пентесилея, обнимая юную амазонку. — Без тебя мне будто чего–то не достает. Хотя сейчас я, наверное, богаче всех, кто здесь находится. Здесь все что–то потеряли, что–то очень дорогое, и только я одна не потеряла, а обрела… И еще: теперь нам дорог каждый воин, а ты — еще одна секира.
— Я готова служить тебе, госпожа! — ответила Крита. — Совет принял твою просьбу об отъезде из Темискиры и согласился избрать новую царицу, несмотря на совершенный тобою обряд искупления. Раз ты сама так хочешь… Скорее всего, изберут Аэллу. Но… — тут она запнулась, — но все очень жалеют, что ты уходишь.
— Я ухожу к своему мужу, — сказала амазонка. — Многие так уходили. Ну, не многие, но некоторые… Привяжи коня, Крита, и идем в шатер. Отдохнешь с дороги, а вечером будешь дежурить. Здесь опасно не выставлять караул: кругом хищники и неизвестно, кто еще — а здоровых среди нас мало.
В этот вечер на ужин ели мясо козы, подстреленной Критой еще накануне, неподалеку от мыса, и выпили по несколько глотков хлебного вина, которое оруженосица привезла из Темискиры. А ночью разразился сильнейший шторм, и сумасшедший ветер набросился на шатер, норовя вырвать из земли слабо вбитые колья и лишить уцелевших троянцев единственного убежища.
— Нельзя допустить, чтобы шатер сорвало! — крикнул Ахилл. — На таком ветру, при таком холоде, раненые долго не выдержат! Нельзя, чтобы погас очаг!
Он встал меж двух опор шатра, раскинул руки во всю ширину и ухватился за обе опоры, удерживая их вертикально. Пентесилея вцепилась в третью опору, Троил с Терситом поддерживали четвертый столб. Крита, Авлона, Елена, Гекуба с разных сторон старались придавить к земле края полога, которые то и дело вырывало из рук, и тогда шквалы ливня влетали в шатер, грозя залить пламя, тлеющее в очаге.
Море ревело и выло, будто с кем–то билось насмерть. Вздыбленное, оно отвоевало у берега десятки локтей, и темные, в рваной пене валы подступали вплотную к утлому убежищу людей. В грохоте волн, в истерических воплях буревестников, метавшихся над стихией и то и дело сметаемых ветром, как клочья дыма над очагом, в отдаленном грохоте грома, особенно страшного зимою, когда гроза бывает так редко, — во всем этом могучем, грозном хоре людям мерещился рев морских чудовищ и хохот ночных демонов, пожелавших добить упрямый Приамов род и тех, кто остался ему верен.
— Нас зальет и утопит! — вскричала Гекуба в отчаянии. — Надо отсюда уходить!
— Нет! — Ахилл стоял, как вкопанный, поддерживая опоры шатра, которые буря, будто живая, пыталась вырвать из его рук. — Берег высокий и море далеко. Оно не может достать нас здесь. Пускай кто–нибудь выйдет и посмотрит, насколько близко подступила вода.
Троил, пригнувшись и приоткинув полу шатра, вылез из него и почти тут же вкатился обратно.
— Там темно и холодно, как в царстве Аида! Меня чуть не оторвало от земли и не унесло! Даже конь Криты шатается под напором ветра, его только привязь и держит. А море не достает нас локтей на сто.
— Значит, уже не достанет! — подал голос Гектор, которому было особенно горько, что он не может помочь Ахиллу и остальным. — Сейчас уже время отлива, и шум бури стихает.
Но прошло еще часа три–четыре, покуда ветер не начал, наконец, слабеть. Его порывы стали короче, шквалы дождя реже. Волны медленно и неохотно отползали, отступая с отвоеванной ими земли назад, в свои исконные владения. На рассвете ветер, собрав остатки сил, ретиво погнал тучи прочь.
Буря кончилась.
Глава 8
Шатер троянцев устоял, но вид у него после шторма был печальный: намокшие стенки провисли и хлюпали на слабом ветру, полы обтрепались. Правда, солнце быстро высушило плотную ткань, но от этого в ней еще отчетливее засветились дыры, оставленные ветвями и сучьями, которые швырял в беззащитный шатер безумный ночной ветер.
— Надо куда–то перебираться отсюда, — сказала Гекуба, заново развешивая на сорванных бурей и вновь укрепленных меж кипарисовыми кустами ремешках полоски холстов, предназначенные для перевязки раненых. — Сейчас море успокоилось, но оно снова взбунтуется… На моей памяти такое уже бывало: не успеют закончиться осенние шторма, как почти тут же начинаются зимние. Шатер не защищает от них. А раненым нужны покой и тепло.
— Но перебираться некуда, мама! — возразил Троил. — В городе — полно зверей, дома кое–где еще горят — во–о–он виден дым! Вблизи никаких поселков, ничего. А далеко нам просто не уйти — трое тяжелораненых, лошадь только одна…
Они совещались среди зарослей кипариса, где царица Трои пыталась привести в порядок свое поврежденное штормом хозяйство. Впрочем, в совещании принимали участие все обитатели шатра — теплый солнечный день позволил отогнуть одну из стенок, чтобы раненые могли дышать свежим после грозы и бури морским воздухом и слышать все, что говорили остальные, занятые каждый своим делом. Гекуба собирала, полоскала в ручье и сушила ленты бинтов; Ахилл возился с найденным на берегу помятым медным нагрудником, стараясь вернуть ему форму и намереваясь приделать оторванные застежки; Пентесилея обтачивала ножом нарезанные в соседней роще ветви, собираясь приладить к ним оперение и наконечники, привезенные Критой из Темискиры; юная оруженосица царицы амазонок стояла на страже, вернее, сидела на камне перед шатром и старательно осматривалась — но чаще смотрела на Троила, который ловко, со сноровкой взрослого мужчины, разогревал над костерком найденный им недавно лук с порванной тетивой, намереваясь натянуть новую; Елена, присев на корточки, зашивала порванную снизу стенку шатра, используя вместо иглы острый кончик ножа и вместо ниток — козьи жилы; Авлона возилась в шатре с очагом.
Среди них не было только Терсита: он с утра вызвался пройтись вдоль линии прибоя, по полосе берега, которую ночью заливала вода. Спартанец знал, да и остальные не сомневались, что там можно насобирать немало рыбы и раковин.
— Нам лучше бы не уходить далеко от Трои, если уж мы так твердо решили, что будем ее возрождать! — заметил из шатра Гектор. — Но здесь действительно небезопасно — если шторма будут повторяться, нам тут станет несладко. У Деифоба, кажется, снова лихорадка…
— Просто было холодно, вот и все… — ответил Деифоб, но таким слабым голосом, что не успокоил, а скорее напугал остальных.
Ахилл молчал, сосредоточенно вертя в руках нагрудник, который под его могучими пальцами прогибался и менял форму, как свежая лепешка. Наконец, герой поднял голову.
— Наш грот в апельсиновой роще не подойдет! — проговорил он задумчиво. — Он мал для нас всех — в нем было бы еще теснее, чем в этом шатре. Найти бы вблизи какое–то жилье… Ну не вблизи, хотя бы в пределах бухты или рядом с нею. Хоть какое жилье!
— Есть такое! — неожиданно вмешалась Елена.
Все удивленно посмотрели на нее. Спартанка почти всегда молчала, она даже редко поднимала глаза, все время выполняя какую–то работу и, кажется, больше всего желая, чтобы ее совсем не замечали… Ее никто и не замечал — всем было просто не до нее.
— Есть такое жилье, — повторила женщина тихо.
— Ты о чем это? — спросил Гектор. — Вблизи Трои есть подходящее жилье для нас? Но все ближайшие поселки давно разорены ахейцами.
— Поселки — да! — сказала Елена. — Но за южной оконечностью бухты, за полосой рифов, есть еще одна бухточка, в нее впадает горная речка — я забыла, как она называется… Выше по ее течению, но очень–очень близко от берега маленькой бухты, в лощине, стоит хижина старого пастуха Агелая. У него даже не одна, а две большие хижины — когда–то он имел семью, но сейчас живет один. Его ахейцы не трогали, потому что там кругом скалы, кажется даже, что к берегу в этом месте и не пройти. Туда только с моря легко добраться, но кораблю не войти в мелкую бухту, там во время отлива и лодка не пройдет. Вот старик и живет себе спокойно… И, я думаю… Думаю, он бы нас принял. Там много места, а Агелай — очень хороший человек! У него — козы и овцы, молоко, сыр… Там было бы спокойно. И пути туда, если ехать морем, ну… часа четыре по солнечным часам.
— Постой! — воскликнул Гектор. — Агелай, это… Это же — дед Париса, то есть тот самый пастух, которого считали его дедом, пока не открылось, что он сын троянского царя и царицы!
— Ну да… — смущенно пролепетала Елена. — Дедушка Агелай. Мы… мы с Парисом иногда ездили к нему в гости, когда не было боев, когда это было безопасно. Уходили через западные ворота в верхнем городе и навещали его. Парис по–прежнему любил старика, и тот очень любил Париса. Правда, в последнее время мы у него не бывали, но Парис справлялся у пастухов, которые пригоняли в Трою скот, и те говорили, что дедушка жив–здоров.
— А почему вы больше туда не ездили? — спросил Ахилл. — Хотя бы во время перемирия?
Елена вспыхнула, сверкнула глазами, но тут же опустила голову и проговорила почти спокойно:
— Возможно, Парис и ездил. Просто мы стали почти чужими, и я не хотела с ним нигде бывать. Мне не хотелось вообще его видеть!
Этот резкий, почти истерический возглас вырвался у женщины против воли, и она тут же умолкла, закрыв лицо руками.
— Отчего тебе было не пойти к царю Приаму и не сказать, что ты готова уйти к своему мужу Менелаю? — жестко спросила Пентесилея.
— Хорошо так говорить амазонке, которая не умеет жить под властью мужчины! — воскликнула Елена. — Я боялась, что Менелай меня убьет… и… и он ведь чуть не убил меня! А если бы о моих намерениях узнал Парис, то тоже мог бы меня убить. И вот он бы убил обязательно! О, вы все не знаете, вы не знаете до конца, что это за человек! — она сорвалась и кричала, глотая слезы, прижав ладони к щекам, не замечая, что от ее пальцев, выпачканных в золе, на лице остаются грязные полосы. — Вы не знаете, на какую бездну подлости способен ваш красавец Парис!
— Я знаю, что в нем было больше зла, чем добра! — проговорила Гекуба — без гнева, но так печально, что истерика Елены тут же унялась.
— Прости меня, матушка! — воскликнула женщина, бросаясь к ней и хватая ее руку. — Ты — его мать… И ты его любишь. Но и я любила его. И только я одна знаю до конца, что он мог сделать!
— Я тоже знаю.
От этих спокойных слов все сразу замолчали. Ахилл так же сидел на камне, положив на колени медный нагрудник, но его лицо в этот момент выражало такую ненависть и отвращение, что все, кто видел его, вздрогнули. Гектор пристально посмотрел на друга, привстав со своей лежанки. Тот ответил на его взгляд, и троянский герой все понял.
— Не может быть! — прошептал он.
— Может быть, Гектор. Может быть. Да ты и сам давно догадывался… Я не хотел говорить ни тебе, ни, тем более, Гекубе, но… раз неизвестно, где сейчас Парис, где он был во время взятия Трои… Скажи, Елена, коли уж ты сказала так много: ты ведь догадывалась, что Парис хочет убить Гектора?
— Я это знала, — твердо сказала спартанка. — Я знала, что он прячет яд, украденный из аптеки Кея, слышала, как он спрашивал у одного из рабов Гектора, пойдет ли он на второй день праздника Аполлона в храм, как делал это всегда… Я догадывалась давно, что есть какая–то тайна, которой Парис боится, и о которой Гектор, наверное, знает.
— Да не знаю я никакой тайны! — воскликнул герой, от волнения вновь привставая на лежанке и тут же опять откидываясь на подушки. — Не знаю я ничего. Это он… это Парис думал, вероятно, что я о нем что–то знаю!
— Значит, та женщина его обманула! — закричала Авлона, от волнения едва не роняя на себя медный чан, который она в это время устанавливала на треножник. — Значит, это с ним она и говорила! Я помню, он грозил, что ее убьет, а она как крикнет: «Я уже все рассказала Гектору!»
— Что за женщина, Елена? — спросил, хмурясь, Гектор. — Ты о ней знала?
Спартанка усмехнулась:
— Я знала, что у него есть женщина, с которой он постоянно проводит время, и что она бывает во дворце. А, может быть, она там жила. И он ее боялся.
— Вот и ответ! — воскликнула Пентесилея. — Парис мог убить ее — вот она ему и сказала, что тайну знает еще и Гектор. А о том, что этот урод может убить Гектора, она не подумала, или ей это было безразлично… Не знаю, погиб ли Парис в день падения Трои или скрылся, но если он жив, на моем пути ему лучше не попадаться!
— Значит, я была права, когда хотела убить его еще в младенчестве! — прошептала Гекуба, сделавшись белее холстов, которые держала в руках. — Значит, ты зря помешал мне, Гектор.
— Значит, зря! — эхом отозвался он.
— Почему же ты не предупредила Гектора, Елена? — спросил Троил, не меньше других потрясенный всем, что услышал.
— Как я могла? — спартанка истерически расхохоталась. — Он давно уже приставил ко мне своих рабов и рабынь, они от меня ни на шаг не отходили, я даже в своей спальне ни мгновения не бывала одна! Он боялся, что я убегу от него к ахейцам, боялся, что я о чем–то догадываюсь… Он всего боялся и ненавидел меня! Но я ухитрилась в тот день послать рабов с поручением рассказать Гектору о якобы подрытой ночью стене дворца и о том, что кто–то пытался туда проникнуть, и это задержало его надолго. Я знала, что с наступлением утра в храм придет жрец Хрис, появятся люди, и убийство станет невозможно. Я только не думала, что ты, богоравный Ахилл, тоже придешь туда на рассвете. Я виновата в том, что он тебя…
— Ты спасла Гектора, и за это я тебе прощаю то, что случилось со мной! — искренне воскликнул герой. — Ведь среди родни моего друга нет великой морской богини!
Взгляд, брошенный им при этом на Пентесилею, выражал столько лукавой нежности, что молодая женщина, только что кипевшая негодованием, сразу вспыхнула и смущенно отвернулась.
— Таким образом, многое прояснилось, — сказал Гектор, и от его волос по лбу и щекам скользнули тонкие струйки пота — волнение и напряжение дорого стоили раненому герою. — Хорошо, что мы заговорили о старом Агелае и его хижине. Мама, прошу тебя, приди в себя. Мама, я знаю, что тебе больнее нас всех! Но ты такая сильная! Среди этого ужаса ты оказалась самой сильной. Я знаю, о чем ты думаешь.
— Ты ошибаешься, Гектор! — голос Гекубы прозвучал твердо, и ее глаза, когда она, отложив влажные холсты, вошла в шатер и подошла к сыну, были совершенно сухими. — Я не об этом думаю. Я думаю, как нам воспользоваться советом Елены. Он очень разумен. Хижина Агелая могла бы нас спасти. Это близко от города, там место, защищенное от штормов — я ведь прежде там тоже бывала. А тебе, Антенору и особенно Деифобу сейчас нужнее всего покой и хорошая пища. Только вот как мы туда доберемся? У нас нет лодки.
Все поняли, что этими словами царица намеренно прерывает страшный для нее разговор. И сразу стали обсуждать, как поскорее добраться до маленькой бухты и хижины старого Агелая.
— Можно пройти берегом до скал, дождаться отлива и перебраться по воде в малую бухту, а оттуда на берег! — предложил Антенор.
— Не выйдет, — возразил Гектор. — Я это место тоже помню — у меня там корабль однажды сел на мель. Дно неровное, да и расстояние вдоль рифов слишком большое. Так–то дойти можно, но нас троих тащить!.. Я, пожалуй, через два–три дня и смогу вставать, но вряд ли сумею твердо ступать на правую ногу. Может быть, она и не сломана, но разбита сильно… Деифоб еще очень плох, да и ты, Антенор, тоже пролежишь еще немало. А если сделать плот?
— Это, вероятно, единственный выход, — произнес Ахилл задумчиво. — Правда, море не внушает доверия… Сейчас оно безмятежно, но ветер с запада, а это всегда признак неустойчивой погоды. Елена сказала, что на лодке плыть четыре часа. На плоту, значит, часов шесть. А если в это время налетит шторм? В лодке можно быстро причалить, а что делать с плотом, если ветер погонит его в море? Весел он плохо слушается, а у нас и весел нет — только палками грести! Все это было бы пустяком, если бы не раненые…
— Глупости, выплывем, как пустые бычьи пузыри! — проговорил Деифоб. — Лодку ведь быстро не выстроишь, и инструментов у нас нет. А перебираться необходимо. Итак, здоровым предстоит строить плот, а нам лежать и понукать их, чтоб не ленились!
В это время Крита махнула рукой и крикнула:
— Справа, на берегу, человек! Но беспокоиться не о чем. Это Терсит, он тащит сюда корзину с рыбой, тяжелую, он тянет ее обеими руками и бранится так, что уже и отсюда слышно.
Спартанец подошел, вернее, подковылял к шатру, таща корзину, до краев наполненную рыбой, крабами и раковинами всевозможной формы. По лбу Терсита катился пот.
— Тя–же–ло! — выдохнул он, пытаясь осторожно поставить свою ношу на землю.
— Дай сюда!
Ахилл отобрал у него корзину, взявшись одной рукой за ручку, тогда как Терсит тащил ее, ухватив за края. Ручка с треском переломилась, и пестрый поток морских сокровищ хлынул на песок, под ноги Пелиду.
— Сила есть — ума не надо! — завопил Терсит. — Что, я не мог бы ее за ручку нести? Только вот ручка бы сразу сломалась!
Напряжение, до сих пор владевшее всеми обитателями шатра, прорвалось дружным взрывом смеха. Терсит предусмотрительно отскочил, но Ахилл захохотал вместе с остальными, если не громче всех, и грубиян успокоился.
— А у меня есть новость, и притом хорошая! — крикнул он, видя, что его шутка пришлась кстати. — В трех–четырех стадиях отсюда, неподалеку от троянского стадиона, в полустадии от старой троянской пристани, на берег вынесло лодку. Большая такая лодка и, как мне кажется, совершенно целая. Волны перевернули ее вверх дном. Может пригодиться, верно ведь? Мне ее не перевернуть, но всем вместе, или, к примеру, одному Ахиллу, это будет не трудно. Да?
— Справлюсь! — воскликнул Ахилл, все еще смеясь. — С этой новостью ты вернулся прямо как добрый дух, Терсит! Да и улов у тебя неплохой. Эй, женщины! Хорошо бы побыстрее нажарить рыбы. А содержимое раковин сварить и сделать похлебку с морской травой. Подкрепим свои силы, а там и займемся лодкой и подготовкой к переезду.
Глава 9
Днем, однако, Ахилл был занят укреплением шатра (все понимали, что эту ночь проведут еще здесь) и охотой: рыбы было много, но раненым нужен и мясной бульон. Поэтому за лодкой они с Терситом отправились уже к вечеру.
Солнце стояло низко, и берег окрасился в торжественный и грустный пурпур, по камням и песку растекалась жидкая кровь заката, тихого, без ветра и облаков, но тревожного: спокойствие моря не обмануло заходящего солнца — откуда–то издали надвигались новые шторма. Но эта ночь обещала быть спокойной.
Лодка лежала там, где нашел ее спартанец. Ее выкинуло штормом локтей на сто от линии прибоя. Она выглядела внушительно — длинная, крепкая, с хорошо просмоленым днищем, в котором Ахилл, к радости своей, не заметил ни одной пробоины.
— Если борта также целы, то на ней уже завтра можно будет плыть! — проговорил Пелид, обойдя вокруг находки и пошевелив ее ногой. — Весел нет, но такое расстояние пройдем, в крайнем случае, и с шестами — лишь бы утро было тихим. Отойди–ка, Терсит, я ее переверну!
Лодка лежала, завалившись на левый борт, и герой, поддев обеими руками правый, дернул ее вверх. Она легко перевернулась, встав на днище. И тут же оба ахейца невольно отпрянули: под лодкой, прямо на жесткой и неровной морской гальке, лежали ничком два человека. Они спали. Их одежда, сильно изорванная и мокрая, опутанная водорослями, мало что могла сказать об этих людях. Видно было только, что один из них, судя по всему, еще совсем молод, широкоплеч и строен, второй — старик, совершенно седой, жилистый, с сухими, но крепкими руками. Что же пришлось им перенести и в каком они были изнеможении, если уснули прямо в мокрой одежде, видимо, даже не попытавшись отыскать поблизости какое–нибудь жилье!
— Это же наши! — ахнул Терсит. — Вот, точно вижу — наши… Эй, люди, эй, проснитесь!
Молодой первым поднял голову и привстал, опираясь на руки. Его лицо было облеплено мелким крошевом гальки, через левую щеку тянулась косая ссадина и ниточки крови ползли от нее к подбородку.
Он всмотрелся, видя лишь две темные фигуры — заходящее солнце было как раз за спиной Ахилла и Терсита.
— Не убивайте нас, троянцы! — сказал он хрипло. — Или убейте меня одного: мой старый отец не участвовал в штурме Трои и отговаривал от этого царей. Хотя бы его пощадите!
— Антилох! — воскликнул Ахилл, узнав голос молодого воина раньше, чем разглядел его лицо. — И… Нестор?! Морские духи! Да как вы попали сюда?!
Антилох тоже узнал своего базилевса и вскочил на ноги, хотя его шатало от слабости и усталости.
— Нет! — крикнул он в отчаянии. — Не надо! Разве я не служил тебе, не прекословя ни в чем? Разве я был в чем–то хуже любого из твоих воинов, богоравный Ахилл? Зачем ты пришел за мной?!
— Перестань! — Пелид понял, в чем дело, и спешил разуверить юношу, от страха совершенно потерявшего голову. — Я знаю, кем ты меня считаешь, но я…
— Не лишай меня жизни! — вновь крикнул Антилох, скользя на камнях и отступая спиной вперед. — Без меня погибнет отец, а он ведь любил тебя!
— Антилох, как тебе не стыдно!
Это произнес старый Нестор, от шума тоже проснувшийся Он привстал на колени и почти спокойно наблюдал за происходящим.
— Неужели ты не видишь, что он живой? — воскликнул мудрый старик, успокаивая сына. — Тень мертвеца не могла бы перевернуть лодку. И потом, смотри: у него перевязано колено, и на повязке выступила кровь. Тени не источают крови. Он живой, говорю тебе!
— Колено я расшиб, ворочая плиты в зале титанов… — улыбнулся Ахилл.
— Да живой он, можете проверить! — вмешался Терсит, хватая Пелида за локоть. — Вот, я же его трогаю!
Антилох, наконец, пришел в себя.
— Но… Если так, то… Ахилл, прошу тебя, дотронься и до меня! Я не хочу сомневаться!
Некоторое время спустя они все вместе уселись возле костра, разожженного царицей Гекубой. Нестор и его сын жадно ели жареную рыбу и ореховые лепешки. Когда же они немного пришли в себя, старик сам, не дожидаясь вопросов, стал рассказывать:
— Когда Троя пала и наши воины, почти все пьяные и одуревшие от крови, стали грузить добычу на корабли, началась ссора. Многие начали припоминать мне, что я не одобрял плана Агамемнона и Менелая врасплох захватить Трою…
Когда мы вышли в море, вновь разгорелся спор, и тут кто–то из воинов стал кричать, что меня надо лишить моей части добычи, потому что я не штурмовал город и хотел помешать им… Я пытался их образумить, но в море они еще напились — на судне было несколько бочек вина… Корабль Неоптолема оказался далеко впереди, остальные базилевсы еще дальше, а на нашем корабле заправлял кормчий Ликон, который всегда меня не любил. Он назвал меня «старым трусом и предателем». Я не мог не возмутиться. Но сказал лишь несколько резких слов. И тут воины кинулись на меня.
— Я пытался защитить отца, — подхватил Антилох, — но их было много. Его ударили раз и другой и сбросили в море. Я кинулся за ним, и пока отец приходил в себя, поддерживал его на воде. Берег был уже очень далеко, мы думали, что утонем, тем более, что начался шторм, но тут мы увидели в волнах обломок мачты. Возможно, это наш корабль не выдержал бури, может, другой.
Нам с отцом удалось спастись, ухватившись за эту мачту. Когда утром шторм утих, мы увидали, что нас принесло назад, к Троянской бухте.
— Я понял, что боги карают нас за гибель великого города, — сказал Нестор печально. — Мы с сыном были полуживые от холода и усталости… Нам нечем было развести огонь, и идти мы не могли. Набрали устриц и съели их сырыми. Потом увидели лодку, забрались под нее и сразу уснули. Вот и все. Если вы позволите нам здесь остаться, хотя бы какое–то время, мы постараемся быть полезными вам.
— Конечно, оставайтесь! — сказала Гекуба, ласково подавая старику чашку с немного разбавленным водой хлебным вином. — Верно, Гектор, пусть остаются?
— Двое здоровых мужчин для нас сейчас — дар богов, — ответил Гектор.
За день ему стало настолько лучше, что вечером он с помощью Ахилла сумел выйти к костру и полулежал на травяной подстилке, наслаждаясь свежим морским воздухом после продымленного тесного шатра. Ступать на поврежденную ногу троянский герой еще не мог, она сильно болела, но остальные раны заживали быстро и уже не вызывали опасений.
— Надо готовить лодку, братец, — сказал он Ахиллу, вновь называя его так, как когда–то звал погибший друг. — Утром отправимся к Агелаю. И хорошо бы, погода продержалась до полудня — к вечеру, думаю, опять заштормит — видишь, какие облака?
— Я помогу с лодкой! — сказал Антилох, доедая свой ужин и залпом допивая вино.
— Тебе надо отдохнуть, — возразил Ахилл. — Пентесилея мне поможет. И Троил с Терситом. А ты побудь у костра с царицей и посторожи шатер.
За ночь они сумели сделать некое подобие весел. Простой и остроумный способ их изготовления предложил Антенор — ему случалось видеть такие приспособления у варваров. В одной из соседних рощиц срезали несколько прямых стволов ореха с развилкой на высоте в пять–шесть локтей, очистили от веток и коры, а получившиеся в конце каждой палки рогатины обтянули кусками конской шкуры, прошив их ремешками. Такой «лопастью» вряд ли можно было оттолкнуться от дна или от берега, но для этого годился и другой конец весла, а грести при достаточной сноровке труда не составляло.
Утром, пока Ахилл и Пентесилея проверяли лодку, спускали ее на воду и подгоняли поближе к шатру, Крита с Троилом, придумавшие нести дежурство вдвоем, заметили на равнине нескольких лошадей. Юная амазонка заявила, что легко их поймает. Лошади могли пригодиться, и Гектор, у которого девочка спросила разрешения отлучиться, кивнул: «Лови!»
Меньше, чем через час Крита прискакала на вороном коне, ведя в поводу еще одного коня и двух кобыл. Лошади были не оседланы, но взнузданы, что очень помогло амазонке. Вероятно, во время штурма Трои скакуны убежали из горящего города.
Этой находке больше всех обрадовался Ахилл: в огромном вороном жеребце он сразу узнал своего Рея. Красавец–конь тоже узнал героя, потянулся к нему мордой и довольно зафыркал.
— Если бы еще и Тарк нашелся! — воскликнул Пелид и в задумчивости замолчал.
— Думаешь, его убили? — спросила Пентесилея.
— Не думаю. Его взял Гектор, когда… когда был убит я. Тарк жил во дворце, в покоях Андромахи. Во время штурма его не видели ни Гектор, ни Троил. Ахейцы едва ли убили бы мою собаку. Но он мог убежать на поиски Андромахи, которую очень любил и которую я когда–то приказал ему охранять. Он мог найти ее и мальчика. Если так, то он и сейчас с ними.
— Это поможет нам искать их! — воскликнула амазонка обрадованно, — рабов ахейцы увезли много, а второго такого пса нет!
Герой быстро посмотрел на нее.
— Ты что, хочешь тоже отправиться на поиски?
— Но ты же сказал, что поедешь с Гектором. А я не хочу больше расставаться с тобой. Никогда! — И тут же она добавила, опуская глаза:
— Если только ты позволишь мне, муж мой!
Ахилл поцеловал ее.
— Я тоже не хочу тебя оставлять. И знаю, что ты выдержишь любую дорогу. Хорошо.
Перед тем, как отправиться к хижине Агелая, Ахилл пошел взглянуть на курган Патрокла. Ему нечего было принести в жертву, он шел туда лишь проститься. Героя не удивило, что рядом с именем покойного друга на камне было выбито и его собственное: ахейцы не сумели предать его тела костру, но все же почтили его память надписью. В вершину кургана острием вниз было вкопано копье героя — если его доспехи и меч были желанны многим ахейским героям, то «пелионским ясенем» не смог бы владеть никто, и его оставили здесь. Ахилл обрадовался этой находке и, ухватившись за могучее древко, легко вытащил копье. Железный наконечник не успел заржаветь.
Лодка была готова. Гекуба с Еленой и Авлоной увязали в овечьи шкуры весь небогатый скарб обитателей шатра, немного оставшегося мяса и лепешек, сняли и сам шатер и бережно свернули — никто не знал наверняка, цело ли жилище старого пастуха. Все это было погружено в пригнанное к берегу суденышко. Потом Ахилл со всей осторожностью перенес в лодку Деифоба. Антенор попытался встать, но, не сделав и двух шагов, зашатался и побелел: две раны в груди и рана в боку едва закрылись, и лучше было не рисковать. Терсит с Антилохом подставили богатырю сцепленные «креслом» руки и мигом доставили его к лодке. Что до Гектора, то ему уже сильно полегчало и, если бы не поврежденная нога, он сумел бы, пожалуй, дойти и сам.
— Помоги, братец! — попросил он Ахилла. — Подставь плечо, и я как–нибудь допрыгаю.
— Чтобы царь великой Трои прыгал, как воробей, на глазах подданных! Не допущу! — отрезал Ахилл. — Потерпи уж еще раз мои медвежьи объятия.
И он, в который раз, нежно и осторожно подхватил своего друга на руки.
— Боги, пошлите нам удачу! — воскликнула Гекуба, когда все погрузились.
На берегу оставались только Крита с Авлоной. Им предстояло берегом довести до бухточки лошадей и вместе с ними переправиться по воде, вокруг неприступных рифов, к тому месту, куда причалит лодка.
— Не опасно ли оставлять детей на берегу одних? — спросил старый Нестор, устраиваясь у руля: среди всех он был самым опытным кормчим.
— Они же амазонки! — вместо Пентесилеи ответил Ахилл. — Да и мы будем их видеть все время.
Море с утра оставалось спокойным, и плавание прошло безо всяких помех. Придуманные Антенором весла работали отлично. Когда приблизились ко входу в маленькую бухточку, начался отлив, и днище тяжело груженой лодки зацарапало дно.
— Ну–ка взялись! — крикнул Ахилл, легко соскакивая в воду и махнув рукой своим здоровым спутникам.
Пентесилея, Антилох, Терсит и Троил выпрыгнули следом. Их примеру хотел последовать и Нестор, но не успел… Пелид подхватил нос лодки, остальные ухватились за борта и корму, и суденышко, приподнятое на поллоктя вверх, в одно мгновение миновало мель.
— Как здесь хорошо! — проговорила царица Гекуба, когда они причалили к берегу.
Бухточка была, действительно, необычайно красива. Почти идеально круглая, она сверкала, как чистая серебряная тарелка, среди окружавших ее крутых, но совсем не грозных скал — золотистых, уступчатых, заросших кедром и кипарисом. Эти вечнозеленые деревья и зимой украшали скалы пышно и нарядно.
— Вон там начинается тропа! — показала Елена. — Она только кажется очень крутой, на самом деле по ней совсем не трудно подняться.
В это время в бухточку въехали по воде юные всадницы, ведя в поводу остальных трех лошадей.
— На всякий случай, я пойду вперед, без ноши и с копьем, — сказал Ахилл. — Терсит и Пентесилея понесут Гектора, Антилох с Нестором — Деифоба, а Троилу и Крите придется поднатужиться и помочь Антенору. Справитесь?
— Подумаешь! — воскликнул мальчик. — Он так похудел, что и нести–то нечего. Поднимем, Крита?
— Я и тебя в придачу подниму! — рассердилась девочка и покраснела.
— Авлона поведет лошадей, на них навьючим и поклажу. Ты, благородная царица и ты, Елена, пойдете последними, чтобы, в случае неприятной встречи, лошади вас прикрыли.
— Ты думаешь, там может быть кто–то чужой? — спросил Гектор друга.
— Я просто не знаю, что там может быть, — ответил Ахилл. — А за последнее время мы слишком часто встречали опасности там, где их, казалось, и быть не могло…
Однако когда, одолев тропу, пройдя немного через заросли кедра и, перейдя по узкому мостику небольшую речку, они вышли к расположенному в зеленой лощине жилью, их опасения рассеялись. Две аккуратные хижины выглядели жилыми и ухоженными, из просторного загона доносилось многоголосое блеяние, и тут же, дабы у путников не оставалось сомнений, дверца загона растворилась и оттуда выскочили с лаем две белые собаки, а за ними посыпались козы и овечки, и вышел красивый высокий старик, совершенно седой, одетый в грубый, до колен, хитон и широкий плащ из козьих шкур.
— Дедушка Агелай! — радостно закричала Елена, выбегая вперед.
— Добро пожаловать! — проговорил старик, казалось, даже не удивившись при виде невероятной процессии и не встревожившись, хотя идущий впереди великан с гигантским копьем мог бы вызвать его опасения. Можно было подумать, что он предвидел появление этих гостей, — Добро пожаловать, внучка Елена. Тебя и не узнаешь… Добро пожаловать, путники!
— Мы пришли с миром! — сказал Ахилл. — У нас раненые, и нам негде жить.
— Я вижу, — старик свистнул своим собакам, те отбежали назад и завертелись вокруг пастуха. — Моя хижина готова дать вам приют. Входите.
Глава 10
У Агелая, действительно, было две хижины. Одна, старая, почти вросшая в землю, служила для хранения запасов зерна, орехов, овечьих шкур, сюда же в самые ненастные дни пастух загонял свой скот. Во второй хижине жил сам Агелай. Обе постройки были сложены из самых примитивных кирпичей — в этих местах их лепили из глины пополам с навозом и травой и просушивали в земляных печах. Снаружи жилая хижина была, к тому же, укреплена щитами, сплетенными из ивняка. Росший вокруг нее дикий виноград своими гибкими лозами намертво соединял плетенки и в летнее время совершенно скрывал стены хижины. Сейчас лозы с пожухлыми листьями, как темные змеи, ползли по стенам, свешивались с кровли, а кровля была, как у большинства подобных хижин, травяная, и старик менял ее каждый год. Позади загона для скота были вырыты два вместительных погреба.
— Я сейчас не один, — сказал Агелай, пропуская гостей в невысокий дверной проем. — Но поместимся все…
Помещение внутри было очень просторным. Оно освещалось одним небольшим окошком, которое на ночь прикрывалось ставнем, да отверстием над очагом, что располагался почти возле самой двери. Пара лежанок, плетеный сундук без замка, несколько глиняных горшков и кувшинов, аккуратно поставленых вдоль стен, грубый деревянный стол, тоже сдвинутый к стене, пара лавок возле него, — вот и все убранство хижины. Но все было чистое и опрятное, чисто выметен был и земляной пол.
Войдя сюда с яркого дневного света, путники сначала увидели лишь очертания предметов. Потом разглядели, что на одной из лежанок, той, что стояла у дальней стены, лежит человек, прикрытый одеялом из козьих шкур до самых глаз. Видны были лишь спутавшиеся светлые волосы, да откинутая в сторону исхудавшая рука.
Между тем Агелай проворно внес в хижину несколько травяных тюфяков и меховых одеял.
— Сейчас я устрою лежанки для раненых, а уж потом подумаем, как разместить всех! — проговорил старик, аккуратно, без суетливости, укладывая тюфяки на пол. — Сколько у вас раненых? Трое. Одна свободная лежанка есть. Ну, а вот и еще две постели. Огонь в очаге горит, в хижине тепло. Сейчас принесу молока, а потом устрою и остальных. О, да у вас ребенок!
Он произнес это, увидев входящую в хижину Авлону, которая вместе с Критой уже привязала лошадей и пришла помочь взрослым.
— Я — разведчица амазонок! — проговорила девочка твердо. — Я еще не прошла посвящения и не бывала в сражении, но уже многое умею, и амазонки мне доверяют. И я не хочу, чтобы меня звали ребенком!
— Ну что же, как прикажешь! — улыбнулся старик, и его большая седая борода засияла вместе с его добрыми голубыми глазами. — А молока ты тоже не хочешь?
— Молока хочу, — честно сказала Авлона.
Когда раненых устроили как можно удобнее, и все путники с великим удовольствием выпили по чашке густого козьего молока, — лишь тогда Агелай спосил Ахилла, кто они.
— Что вы из Трои, я понял. Пожар–то мне отсюда был виден — дым стоял до небес… И Елена с вами. Надо же — я думал, ахейцы ее увезут! Вижу, однако, ты и твои спутники — люди непростые. И выговор у тебя не такой, как у наших.
— Нас тут четверо ахейцев, которые так или иначе не поладили с царями и не уехали. Моя жена Пентесилея была царицей амазонок, и две девочки, что привели лошадей — амазонки, хотя младшая родом из Фив и тоже царского рода. Эта благородная женщина — царица Трои Гекуба. Царь Приам погиб на ее глазах, и она чудом избежала плена. Один из раненых — знаменитый воин Антенор, а этот юноша и двое других раненых — сыновья Приама. Неужели ты не узнал Гектора?
— О, боги! — вскрикнул Агелай, низко склоняясь перед героем. — Какие бедствия и несчастья приносите вы лучшим среди нас! Я много лет не видел тебя, шлемоблещущий Гектор, и кто же знал, что увижу в дни такой беды…
При этих словах на глазах Агелая проступили слезы. Как почти все троянцы, даже не живущие в Трое, он всем сердцем любил Гектора.
— Не плачь, добрый старик! — Гектор приподнялся и сел на своей постели, ласково протянув Агелаю руку, которую тот поцеловал и погладил. — Блистать мне сейчас нечем — ни шлема, ни славы, ничего… Тысячи троянцев погибли, тысячи в плену и в рабстве. Не знаю, где мои жена и сын… Но живы двое моих братьев, моя мать, и сам я жив благодаря моему великому другу.
— Твой друг очень похож на тебя, — произнес Агелай. — И рост, и стать… Кто же ты, добрый спаситель нашего защитника?
— Меня зовут Ахилл, — просто ответил герой. — Я был врагом Трои, но теперь я не враг. Не бойся меня.
— Вот и все, дедушка! — раздался вдруг тихий сдавленный голос. — Они оба здесь. Все здесь… Вот и конец!
— Кто это сказал? — вздрогнув, спросил Гектор.
И вдруг Авлона, сидевшая на лавке, взвилась со своего места:
— Тот самый голос! — закричала девочка. — Это он говорил с той женщиной, во дворце, в день праздника Аполлона! Это ему она сказала про тайну, которую знает Гектор! Это он!
— Да, это я! — проговорил человек, лежавший в глубине хижины, и козье одеяло откинулось, открывая его лицо и исхудавшие плечи.
В то же мгновение Гекуба страшно вскрикнула и, чтобы не упасть, села на край лежанки Деифоба. Почти тотчас крик вырвался и у Елены. Она бросилась к лежащему, взмахнула руками, пошатнулась.
— Парис! Ты?!
— Духи Тартара! — взревел Ахилл и тоже рванулся вперед, но Гектор перехватил его руку.
— Мама! — произнес он, указав глазами на Гекубу.
И Ахилл сразу остановился.
— Это я, — повторил Парис, обводя глазами всех стоящих, сидящих, лежащих вокруг него людей, всех, чьи взгляды скрестились на нем в эти мгновения. Даже Деифоб, задремавший было после чашки теплого молока, привстал и смотрел на брата то ли с изумлением, то ли с отвращением. Он тоже слышал разговор возле шатра и знал невероятную и позорную правду.
Среди наступившего общего молчания заговорил Агелай. Его голос был тих и печален.
— Парис сказал мне, что очень виноват. Он и раньше был виноват, и все, что случилось, случилось по его вине. И по моей… Но об этом потом. Он пришел ко мне в ночь падения Трои. Пришел раненый, сильно хромая. Но ранили его не в ту ночь. Рана на бедре уже сильно гноилась, и плоть вокруг нее начала отмирать. А за эти дни у него совершенно отнялись ноги, и половина тела онемела и перестала чувствовать. Он сказал, что это — яд…
— Так я все же достал его этой проклятой стрелой! — воскликнул Ахилл.
— Да, — Парис посмотрел на него, и герой невольно воздрогнул: лицо убийцы было почти черным от непрерывной муки, щеки запали, глаза блестели в глубоких впадинах тяжелым блеском лихорадки. — Да, Ахилл, ты уколол меня стрелой, и хотя укол был крошечный и рану я сразу, придя во дворец, прижег, яд подействовал. Я сперва еще надеялся… Теперь уже скоро все… Это было очень больно. Но сейчас я почти ничего не чувствую. Можно мне умереть самому? Или ты меня убьешь?
— Он не добивает раненых! — ответил вместо Ахилла Гектор. — Не бойся, тебя никто не тронет. Но ведь я не знаю ни о какой твоей тайне, Парис. Скажи хотя бы сейчас, за что ты хотел убить меня?
— Скажи, за что ты обрушил такой позор на весь род Приама, сын мой? — произнесла Гекуба, найдя в себе силы подойти и опуститься на колени возле умирающего. — За что я вновь должна проклинать день твоего рождения?
— Нет, нет, матушка! — Парис с трудом приподнял руку и протянул царице, которая сразу ее подхватила. — Нет, не вини себя… И никакого позора нет на роду Приама. Хорошо, что я могу все рассказать перед тем, как… Дедушка Агелай, скажи им всем, кто я!
— Раз ты так хочешь… — старик стирал слезы своей жесткой ладонью, а они все текли и текли. — Только лучше бы ты давно это сделал. Он — мой родной внук, никакой не найденыш, милая царица! Не сынок он тебе и Приаму. И я, старый олух, помог ему вас всех обмануть, поверив всему, что тут наговорила эта девица…
Общее каменное молчание отозвалось ему. Никто не смог заговорить. Правда, поведанная пастухом, казалась идиотской шуткой после всех несчастий, что вынесли эти люди по вине Париса.
— Я родился тридцать лет назад, — вновь заговорил Парис, тяжело и больно переводя дыхание. — И мне было не тринадцать, а семнадцать, когда я явился на праздник Аполлона в Трою. Я — сын пастухов, я — никто, а всему виной моя проклятая красота. Я часто ездил с дедом в Фивы — торговать маслом и медом, у нас тогда были ульи. А там были веселые места, где красивые женщины отдавались очень недорого… И вот однажды, во время пирушки на улице Веселых дев, три гетеры попросили меня решить, кто из них прекраснее. Я выбрал одну, теперь уж и не помню, как она выглядела, я был очень пьян. Когда же утром добирался до пристани и искал нашу с дедушкой лодку, эта девушка догнала меня и сказала… сказала, что она не гетера, а сама Афродита, богиня красоты, а две ее подруги — Афина и Гера… Не смотрите так, я знаю, что это было безумное кощунство, но у меня в голове шумело от вина, и нелепая шутка гетеры показалась правдой — так хотелось поверить, что я обнимал богиню… А потом она сказала, что за мой выбор дарит мне любовь самой прекрасной женщины на земле. Я еще подумал: а как я узнаю–то, которая самая прекрасная? Тогда мне было шестнадцать лет. Спустя полгода я услыхал россказни о жене спартанского царя Елене, признанной самой красивой женщиной Ойкумены. В мою голову, как клещ, впилась мечта завладеть этой женщиной. И вот тут появилась… Не знаю, говорить ли, кто… Это будет больно тебе, царица Гекуба!..
— Говори, — ответила та, не поднимая глаз и не отпуская его руку, хотя ее пальцы все сильнее дрожали.
— Это была твоя дочь Кассандра. Царевна увидала меня однажды, когда я пригнал в Трою коз. Она была старше меня, но тогда еще очень хороша, и мы… Словом, все было отлично, но спустя две луны мне это надоело. И тогда она мне сказала, что если я ее не оставлю, она мне поможет стать сыном царя и взять в жены самую прекрасную женщину, Елену Спартанскую. Когдато Кассандра подслушала разговор Гекубы с Гектором, это когда он рассказал царице о том, как спас маленького царевича… Поэтому она знала, что я должен поведать. Она же принесла мне сердоликовую фигурку–амулет, такую же, как та, что висела на шее настощего сына Приама и Гекубы — во дворце были еще такие. А дедушку Агелая мы убедили, упросили, и он согласился, хотя сначала наотрез отказался объявить меня найденышем.
— Эта девица сказала, что Парису на роду написано или стать сыном царя, или очень рано умереть! — сказал глухо старый пастух. — У нас все говорили, что у нее — дар пророчества, что она знает все про всех… Я испугался за своего внучка, он же у меня остался один. Так мы и обманули царя и царицу. Кассандра мне описала, как выглядела колыбелька, в которой я будто бы нашел младенца в реке, на излучине, и плащ, что был на нем, черный с восьмиконечными золотыми звездами… И я солгал, дурак безмозглый!
— Афина Паллада! — простонал Гектор. — Как же нас всех!..
— Вас всех обманули, как детей, но вы ведь хотели, хотели найти меня, то есть, его… — голос Париса все слабел и слабел. — Кассандра была моей любовницей все эти годы, я боялся порвать с нею, боялся, что она выдаст меня. А в ней заговорила совесть, она все порывалась признаться отцу и матери. Я угрожал убить ее. И вот тут она мне сказала, будто все открыла Гектору, и я смертельно перепугался. Я знал, что Гектор меня и так уже едва выносит и терпит только ради матери! Я знал, что он должен быть в храме утром, после первого дня праздника, и… и… Я обознался и выстрелил в Ахилла. До сих пор не понимаю, почему он жив. Он умирал у меня на глазах.
— Я умер, — сказал Ахилл глухо. — Но есть на свете средство, которое иногда воскрешает мертвых.
— Мне бы оно не помогло! — прошептал умирающий, — Мое тело уже почти все мертвое. Я страшно мучился и понимаю, что заслужил это. Не смею просить у вас у всех прощения, потому что вы не простите и будете правы! Вот дедушка простил меня и принял, но он — мой дедушка… А я ведь думал, не убить ли его, чтобы никто не мог меня выдать!
— Бедный мой мальчик! — уже не сдерживая слез, проговорил Агелай. — Я виноват, я! Я тебя баловал, восхищался, какой ты у меня красавчик и умница… Я твердил, пень твердолобый, что вот быть бы тебе не пастухом, а царевичем! Моя вина во всем и есть.
— Какой позор, о, какой позор! — вырвалось у Елены, и она отчаянно разрыдалась.
— Да, я опозорил тебя, жена! — Парис посмотрел на нее и закрыл глаза. — Много раз опозорил. Я оскорбил богов, выдав болтовню пьяной гетеры за волю великой Афродиты, я обманул всех и всех предал! Что же будет со мной в Аидовом царстве?!
Он заплакал беспомощными слезами отчаяния. Его плечи вздрагивали, рука из последних сил сжимала помертвевшие пальцы царицы.
Ахилл подошел к умирающему, наклонился.
— Меня ты не обманывал, — сказал он тихо. — И передо мной виноват меньше, чем перед другими. Но ты — причина войны, на которой я потерял самого близкого друга и двенадцать с лишним лет жизни. Ты хотел убить Гектора, который мне стал необыкновенно дорог, вместо него убил меня… Я думал, что никогда тебя не прощу. А сейчас прощаю. Если тебе от этого станет легче, знай: в моем сердце нет против тебя зла.
— Я тоже прощаю, — Гекуба подняла на умирающего глаза, в которых уже ничего не было, кроме печали. — Тринадцать лет я считала тебя своим сыном и любила тебя, несмотря ни на что. Прощаю тебя, Парис.
— И я прощаю, — произнес Гектор, все это время сидевший неподвижно, с опущенной головой. — Я научился этому у Ахилла… Мой отец тоже виноват в войне, и я виноват. Я не могу винить только тебя. Умирай с миром! А вы что скажете, братья?
— Я бы не простил! — произнес Деифоб, вновь приподнимаясь на локте. — Слишком много низости во всем этом. Но Гектор и Ахилл имеют больше права не прощать, и раз они… Я тоже прощаю тебя, Парис, тем более прощаю, раз ты не сын моих отца и матери. Брату труднее было бы простить такое. Умирай с миром!
— Умирай с миром! — прошептал Троил.
— Елена! — Гектор отыскал глазами плачущую спартанку. — Что скажешь ты?
Она отняла руки от мокрого, покрасневшего лица и медленно подошла к Парису.
— Я виновата больше, чем ты. Я ведь видела, что ты любишь не меня, а только себя. Я сразу это видела. Ну и поделом мне. Я тоже тебя прощаю и буду оплакивать. Только вот не могу обрезать волосы — они, видишь, уже обрезаны…
Умирающий приподнял голову, обвел всех глазами, с усилием всматриваясь, потому что его зрение стало слабеть.
— Этого… я не ждал! Я думал… О, боги, боги, как хорошо было бы все вернуть назад!
Он умер часа два спустя, продолжая держать в своей остывшей и уже онемевшей руке руку Гекубы.
Глава 11
Старому Агелаю не изменили силы и мужество. Оплакав вместе с Еленой своего беспутного внука, он призвал на помощь Антилоха, и они вдвоем перенесли тело во вторую хижину. Дело шло к вечеру, решено было сложить погребальный костер поутру. Старик сменил тюфяки и одеяла на лежанке, принес еще тюфяков и шкур и устроил постели для себя и остальных своих гостей.
— А теперь надо приготовить вам поесть, — сказал он, смахивая с глаз последние слезы. — Вот вас у меня сколько! Забью–ка я пару ягнят. У меня напечен свежий хлеб, есть вдоволь сыру, есть лук и тушеная рыба. Можно сделать славный ужин. Только посуды мало. Ну? Кто поможет мне с очагом и вертелами, покуда я буду возиться в хлеву?
— Я помогу! — вызвалась Елена.
— И я! — вскочила с места Авлона.
Девочке было очень жалко доброго старика, и хотелось сделать что–нибудь, что утешило бы его в горе.
Остальные пока что не могли прийти в себя после всего услышанного.
— Сколько горя сразу! — прошептала Гекуба, — Хорошо, что мне не нужно упрекать себя в его рождении… Хорошо! Но, выходит, мой сын все–таки погиб! Погиб мой сыночек, который ни в чем не был виноват, и никому зла не сделал! И именно мой безумный поступок дал возможность совершиться злу и исполниться страшному пророчеству… Он умер! Мой мальчик умер по моей вине!
— Он не умер, царица!
От этих слов вздрогнули все. Хотя бы потому, что для одного дня этого было слишком много. Слишком много раскрытых тайн и горьких откровений… Что еще им предстояло услышать и от кого?
— Кто это сказал? — Гекуба резко обернулась.
— Это я сказал, — проговорил старый Нестор, до тех пор молчавший. — И повторяю: твой сын не умер. То, что я услышал от Париса и от пастуха Агелая, ясно об этом говорит.
— Что ты, Нестор?! — изумленно повернулся Ахилл к своему возничему. — Ты–то что можешь знать и откуда?
— Именно я‑то и знаю. Но, чтобы не вышло новой ошибки, скажи мне, царица: если я правильно понял, ты, напуганная каким–то пророчеством, решила избавиться от своего ребенка и опустила люльку с ним в горную реку, так?
— Я хотела бросить ее в пропасть, — ответила Гекуба. — Это маленький Гектор утащил колыбель, пока я лежала без памяти, и пустил ее плыть по реке. Он пытался спасти ребенка.
— Так–так… Колыбель была из светлого ореха? И с заклепками в виде золотых звездочек?
— Да, — голос троянской царицы задрожал.
— А завернула ты мальчика в плащ из черной мягкой ткани, расшитой восьмиконечными звездами?
— Да–да! — закричала Гекуба. — Ты что–то слышал? Что–то знаешь?
Умоляю, говори!
Нестор глубоко вздохнул.
— Оказывается, и я виноват во многом. Ну, слушайте же. Я давал клятву молчать об этом, но уж если теперь промолчу, прощения мне не будет!
Почти двадцать шесть лет назад я ездил с моим другом, мирмидонским царем Пелеем, в Мизию, к сыну его друга царю Телефу. Телеф тогда был совсем юным правителем, но Мизия богата и торговля с нею выгодна, потому Пелей и поддерживал всеми силами дружбу с Телефом. В тот раз мы договорились о хороших торговых сделках и возвращались довольные. Море было спокойно, однако облака обещали ветер, и наш кормчий вел корабль поближе к береговой линии, чтобы в случае начала шторма укрыться в одной из бухт или за рифами. Мы шли мимо берегов Троады, беседуя и обдумывая, как бы и с Приамом, богатейшим из всех азиатских царей, заключить какой–нибудь торговый договор.
Царю Пелею тогда было под пятьдесят. Несколько лет, как умерла его жена, не оставив ему детей, и он печалился, думая, что может остаться без наследника. Я советовал ему снова жениться, он же говорил, что не может никак решить, к кому посвататься. И по правде — он хотя и был базилевсом, но богатства не нажил, а брать невесту, какую попало, тоже не хотел из–за своей гордости…
День клонился к вечеру, солнце опускалось, море оставалось спокойным. И вдруг показалось нам — и мне, и царю, что кто–то заплакал… Вслушались. Почудилось нам: ребенок плачет! Пелей приказал гребцам, чтоб перестали грести. И едва смолк плеск их весел, как мы точно услышали: детский плач! Ну, нам не по себе стало — откуда в море быть ребенку?! Огляделись мы и увидели, что на волнах качается детская колыбелька, а в ней лежит младенец. Мы подплыли поближе, мой царь перегнулся через борт и выловил колыбель из воды. Младенец оказался мальчиком, совсем малышом, судя по личику и тельцу, но крупным и крепким необычайно. Как он попал в море, мы понять не могли. Пелей усмотрел в этой находке милость богов. И вот что он мне сказал: «Нестор! Этот мальчик не так просто мне послан! Я назову его своим сыном и объявлю наследником». Я стал было возражать: а что скажут люди, узнав, что он называет сыном неизвестно чье дитя? И тут гордыня обуяла базилевса: «Я скажу всем, и ты это подтвердишь, — заявил он, — что женой моей была, тайно ото всех, морская богиня Фетида. И это она родила мне сына и послала ко мне по морским волнам!» Я пришел в ужас, понимая, что олимпийцы отомстят за такое поругание великой богини. Но Пелей и слушать ничего не хотел. Он взял с меня страшную клятву: я жизнью своей поклялся, что никому ничего не открою. Как сейчас помню эту колыбель — из светлого ореха со звездочками. И плащ был в звездах, тот, в который малыш был завернут. А на его шее висел сердоликовый амулет — вот этот!
Гекуба протянула дрожащую руку и взяла с ладони старика фигурку льва, вытянувшегося в прыжке. Она висела на черном, потертом кожаном шнурке.
— Он снял его в четыре года, потому что боялся стать еще сильнее… Ему сказали, что эти амулеты помогают мальчикам расти сильными. Твой сын жив, царица.
И снова все молчали, на этот раз не просто пораженные, но совершенно оглушенные услышанным. Наконец, Ахилл, к которому теперь обратились все взгляды, повернулся к Нестору и выговорил, с трудом подбирая слова:
— Да как же ты мог?! Ну… ты не знал, чей это был ребенок! Но вы плыли мимо троянских берегов, значит, ребенок был троянец! И ты приехал со мной сюда, и… и…
— Я давал клятву! — Нестор смотрел на своего базилевса горько и ласково. — И откуда я мог знать, что произошло? Мы же думали, что ребенка хотели убить. Да так оно, выходит, и было! Но я пытался, клянусь, я пытался убедить царя ни в коем случае не отпускать тебя на эту войну. Не хотел этого и он. Однако ты не послушал бы никого — ведь Патрокл был связан клятвой и не мог не поехать!
— Пророчество! — прошептал Ахилл, все больше бледнея. — Пророчество Адамахта… «Принесет неисчислимые бедствия Трое, прольет кровь брата, станет причиной смерти отца…» Сбылось. Все–все сбылось!.. Я проклят!
Он вскочил, повернулся, собираясь выбежать из хижины, но Пентесилея, такая же быстрая, успела преградить ему дорогу.
— Куда ты?! С ума сошел? Куда ты теперь от них уйдешь?! Виноват ты в чем–то или не виноват, ты — сын их и брат. И тебе нельзя уходить.
— Ахилл, вернись! Сюда, скорее!
Волнение и безумная радость придали силы Гектору, он поднялся на ноги, и когда Ахилл обернулся, раскрыл ему объятия.
— Ну, здравствуй, братец! И большой же ты вырос!
Троил, вопя от восторга, повис сзади на шее героя, но тот даже не заметил этого. И опомнился, лишь услыхав позади слабый, дрожащий женский голос:
— Ахилл, мальчик! Прости меня, прости!..
Он вздрогнул и, когда Гектор разжал кольцо своих могучих рук, медленно, всем телом повернулся.
Гекуба протянула к нему руки. Он рухнул на колени, будто кто–то ударил его сзади по ногам. Теперь они с нею были вровень, и он тихо опустил голову ей на плечо. И заплакал. Горькими, жалобными, невыплаканными в детстве слезами.
ЧАСТЬ IV МОРСКИЕ РАЗБОЙНИКИ
Глава 1
После сильного дождя речка разлилась, и прибрежные камни, обычно совершенно сухие, оказались наполовину в воде.
Стоя на камне голыми коленками, подоткнув подол хитона за пояс, Елена отмачивала и полоскала в реке полотнища. Они с Гекубой три дня пряли шерсть и ткали на стареньком станке, которым владела еще покойная хозяйка хижины, невестка старика Агелая, мать Париса. Из холстов предстояло нашить одежды взамен изорванной и обтрепавшейся, заготовить, на всякий случай, бинтов, потом сшить паруса… Но для этого нужно было еще прясть и прясть, ткать и ткать, полоскать и полоскать толстую сероватую ткань в ледяной воде горного потока.
— Ты же простудишься, женщина! Как можно в такую погоду чуть не целиком лезть в воду? И руки — вон, красные до самых локтей!
Елена резко обернулась. Неподалеку, среди кустов кизила, стоял Терсит и жевал сорванные с куста засохшие, сморщенные ягоды. Обычное насмешливое выражение его лица рассердило женщину.
— У нас в Спарте не привыкли бояться холода! — сказала она, складывая очередную холстину в корзинку, стоявшую на соседнем камне, и беря новое полотнище. — А у тебя что, дела нет, что ли, что ты бродишь по берегу и мешаешь мне работать?
— «У нас в Спарте!» — передразнил воин. — А я что, из Эфиопии? Я тоже спартанец. Только сдается мне, что там ты зимой холстов не стирала, да и летом тоже. Испортишь ведь руки!
— Да отстань! — крикнула Елена. — Что ты привязался ко мне? Тебе посмеяться не над кем? Все ахейцы уехали, да? И некому слушать твою болтовню?
— О–о–о, я польщен! — возопил насмешник, едва не подавившись ягодой. — О Терсите слышали даже в Трое, даже в царском дворце!
— Да никто там о тебе не слышал! Это Антилох рассказал, как ты надоел всем своими шуточками и издевками и как тебе ото всех попадало…
— Замечательно! — Терсит широко улыбнулся, отчего пересекавший его левую щеку шрам весело изогнулся, как детская ямочка. — Ну так, может быть, я хочу, чтобы эта красивая красная по локоть ручка тоже влепила мне затрещину. Только отогрей сначала руки, Елена, не то у меня сделается насморк!
И он подошел поближе, став позади спартанки и невольно любуясь ее точеной спиной, туго обтянутой тонким хитоном.
— Оставь меня в покое! — уже гневно закричала женщина. — Ты мне мешаешь!
— Это чем же? — искренне удивился Терсит. — Стою и все…
— Ну да, стоишь и разглядываешь меня, как будто купить собрался… И было бы теперь, что разглядывать!
В последнем восклицании, вырвавшемся уже невольно, прозвучало столько обиды и боли, что насмешливое настроение Терсита вдруг изменилось.
— Ты не права, Елена, — сказал он совсем другим тоном. — Во–первых, я разглядываю твою спину, и только. А она ведь не мокла в холодной воде и осталась красивой. А во–вторых, это вообще не к делу: я ничего не покупаю, хотя бы потому как не на что. И всегда было не на что, почему я и не привык приглядывать дорогой товар. Ничего мне от тебя не надо, я помочь хотел. Нарубил вот дров для очага, отнес в хижину и подумал, что можно сходить к реке. А тут как раз ты с этой корзинищей, которую тащить будет нелегко — холсты–то теперь мокрые! Так что, если позволишь, я ее и донесу.
— Позволю, если ты помолчишь немного и дашь мне дополоскать еще два полотна! — отрезала Елена.
— А разве от звука моего голоса они прилипают ко дну и не полощутся? — осведомился спартанец. — Ну и несчастный же у меня голос — всем от него плохо, от Атрида Агамемнона до шерстяной холстинки!
Елена, не отвечая, закончила свою работу, аккуратно сложила и пристроила на верх корзины последние холсты и встала. Как назло, заткнутый за пояс край обтрепавшегося платья зацепился, не слушаясь застывших пальцев женщины, и несколько мгновений Терсит видел ее ноги выше колен. Босые ступни покраснели и огрубели, как и ее ладони, но сохранили прекрасную форму, а лодыжки, колени, бедра по–прежнему сверкали чистым зимним мрамором.
Терсит молча подошел и поднял на плечо корзину, действительно очень тяжелую.
«И как бы она ее несла с такими покатыми плечиками?» — подумал он, глянув на женщину, в это время молча шнуровавшую сандалии.
Ее голова была чуть наклонена набок, короткие светлые волосы, слегка вьющиеся, касались плеча. За эти дни Елена сильно похудела, и с этой стрижкой, со своими большущими глазами, походила на хрупкого юношу. Только глаза, если смотреть близко, глядели из тончайшей сетки морщинок, и такие же морщинки притаились возле губ.
«Сколько ей лет? Тридцать пять, кажется… Все равно, на вид меньше…» — подумал спартанец.
Подождав, пока женщина поправит хитон, он шагнул к тропинке — и остановился так резко, будто вдруг ударился о невидимое препятствие.
Локтях в пятидесяти, среди облетевших кустов, припадая к земле, мотая хвостом из стороны в сторону, кралась пятнистая пантера. Движения и красный зловещий блеск сощуренных глаз гигантской кошки не оставляли сомнений: она нападет.
Елена тоже увидела зверя, вскрикнула и замерла в ужасе — то ли понимая, что бежать уже поздно, то ли не имея сил двинуться.
— Спокойно! — крикнул Терсит (больше не Елене, а самому себе). — Не убегать! Женщина, стой за моей спиной!
Он резко снял с плеча корзину и, нагибаясь, удачно наткнулся глазами на крупный корявый сук, валявшийся возле воды. Спартанец поднял его и принял оборонительную позу. Пантера стелилась по земле, описывая дугу, чтобы зайти сбоку, но ей мешали ограничившие тропку скалы. Вот она приблизилась, вот оказалась на расстоянии локтей в двадцать.
«А какой длины у нее прыжок? — успел еще подумать спартанец. — Да я их и близко–то никогда не видел! Ни лука не взял, ни ножа… Да и что б я ей сделал ножом–то?»
В это мгновение зверь припал к земле и тут же взлетел, будто его толкнула невидимая тетива. Пронзительный крик Елены звучал дольше, чем длился этот прыжок. Терсит уклонился от падающего на него пятнистого тела, скорее благодаря звериному страху смерти, нежели расчету и ловкости. Пантера упала в двух шагах от него, повернулась, рыча от ярости — и он, зарычав в ответ, но не от ярости, а от ужаса, с размаху обрушил тяжелую корягу прямо на ощеренную морду. Рев перешел в визг и зверь отскочил, готовя новый прыжок. Его хвост, взмахивая вверх и вниз, то хлестал по распяленным на земле когтистым лапам, то доставал морду. Глаза метали искры. Теперь человек и зверь были чуть в стороне от того места, где начиналась тропа, и Терсит, увидав это боковым зрением, заорал:
— Елена, беги, беги! Хижина близко, беги скорее!
Новый прыжок пантеры опять каким–то чудом не накрыл спартанца, но только потому, что он оступился и плюхнулся задом на один из облизанных водою камней, выронив сук, от которого, впрочем, было бы уже мало проку: при первом ударе он сломался почти пополам. Зверь пролетел рядом, развернулся…
Корзина с холстами была в двух локтях от Терсита, и он, вскакивая, подхватил ее, думая заслониться, как вдруг внезапная идея, будто кем–то подсказанная, заставила его сделать совершенно другое: он поднял тяжеленную корзину и со всего размаха надел ее прямо на ощеренную кошачью морду. Мокрые холсты облепили голову хищника, обрушились ему на спину, в одном из них запутались лапы. Пантера опять завизжала, на этот раз испуганно.
— Да бежим же! — крикнул Терсит, видя, что Елена так же стоит на берегу, прижав руки к груди и вытаращив глаза. — Скорее!
В охотничьих историях, которых Терсит, как и все спартанцы, слыхал немало, львы и пантеры часто удирали от находчивых охотников, сумевших их ошарашить и испугать. Но в душе своей воин отлично понимал, что даже сильно испуганный зверь вряд ли откажется от добычи, если не увидит реальной опасности…
Они едва успели пробежать по тропе сотню локтей, как оглушительный рев позади них и треск кустов доказали отвагу пятнистой кошки. Терсит оттолкнул женщину и заслонил ее собой.
— Беги, Елена! Я успею ее задержать!
Он совсем не был в этом уверен. Лишь одна мысль скользнула в сознании противным липким червяком: «Двенадцать лет войны — и ничего, и вот тебе!..»
Новый прыжок зверя, новый, на этот раз нестерпимо–пронзительный визг женщины. Уклоняться было некуда, и Терсит со своим противником, сцепившись, покатились по плоским камням тропы, затем ударилсь о скалу, и клубок распался.
Спартанца спасли толстые овечьи шкуры, которыми были прикрыты его плечи. Этот пастушеский плащ хорошо защищал от холода и дождя и теперь, хотя и был изодран в клочья, помешал когтям пантеры. По правому плечу Терсита, по его спине лились струйки крови, однако когти проникли неглубоко. Еще один след когтей — над правым коленом, был глубже, но здесь лапа зверя успела только коснуться тела перед ударом о скалу.
Елена все еще визжала, не думая бежать. Терсит вскочил, шатаясь, ища глазами пантеру. Она была рядом и уже вновь припала к земле. Еще миг…
В воздухе что–то свистнуло, над головами Терсита и Елены пронеслось громадное древко, и железный наконечник копья вонзился в тело зверя выше левой лопатки, намертво пригвоздив его к камню. Железо вошло в мягкий известняк, будто в овечий сыр… Несколько мгновений копье еще дрожало над бившимся в конвульсиях хищником, затем копье и зверь замерли.
— Ма–а–а-ама! — вскрикнула Елена.
Ее всю трясло.
— О, сатиры рогатые! — простонал Терсит, переводя дыхание и тут же сознавая, что вслед за копьем может явиться кое–кто пострашнее пантеры…
— Что это такое?! — прозвучал уже рядом знакомый голос, хотя копье пролетело не меньше полутораста локтей. — Терсит, ты что, решил показать свою доблесть, придушив пантеру голыми руками? Почему, если ты сопровождал Елену к реке, ты не взял оружия?
Ахилл выдернул копье из тела пантеры и вскинул его на плечо с таким разгневанным видом, что у спартанца сразу пропали из памяти все заготовленные шутки.
— Да… Я и не сопровождал ее. Пошел просто пройтись, а она тут холсты полощет…
— Ах, так она еще и одна пошла?! — грозный взгляд обратился к спартанке — Значит, вы оба никого не признаете и не слушаете?!
— Ахилл, но… — решилась заговорить Елена. — Я, виновата, да. Может, и Терсит виноват. Но у него же кровь хлещет, он ранен, а ты на него кричишь и бранишься. Ему надо раны перевязать, и поскорее, или он умрет!
— А ты молчи, женщина! — резко бросил герой, сумев подавить усмешку. — Он — воин и привык получать раны. Не взял оружия, пускай терпит!
По правде сказать, Ахилл не мог припомнить, чтобы осторожный Терсит за все двенадцать лет войны получил хотя бы одну серьезную рану. Но ему почему–то захотелось выше приподнять известного насмешника в глазах Елены, которая сейчас смотрела на него с явным восторгом.
— Можно, я вернусь за этими дурацкими холстами? — опасливо спросил Терсит, видя, что, кажется, все обошлось. — Хотя, если бы не они, меня бы эта тварь уже слопала… или нас обоих… Я их ей — в морду!
— Отличное оружие! — восхитился Ахилл. — В следующий раз возьми с собой чан с вареным мясом. И тоже — в морду! Не пачкай холсты кровью — иди поскорее в хижину. Я сам все соберу, а заодно прихвачу и вашу пантеру — шкуру я ей, кажется, не очень испортил. Иди, иди, сейчас Гектор тебе задаст!
— А можно, я скажу, что ты мне уже задал? — взмолился Терсит.
— Идем! — воскликнула, подбегая к нему, Елена. — Ничего они тебе не сделают! Ты дрался, как герой, хотя и был без оружия. Но сколько крови… Обопрись на мое плечо.
— Да не на что тут опираться! — пробурчал он, однако воспользовался предложением Елены и нашел ее хрупкое плечико неожиданно крепким. Вдвоем они стали подниматься по тропе, в то время как Ахилл, не смущаясь такой женской работой, покидал мокрые и обляпанные песком холсты назад в корзину, затем связал поясом задние лапы мертвой пантеры и, надев ее на копье, закинул через плечо за спину — так охотники обычно носят подстреленных зайцев и лисиц. Корзину он сунул под локоть и зашагал следом за спартанцами, с удивлением следя, как нежно поддерживает гордая Елена раненого воина.
«И надо было из–за этой женщины спорить и состязаться всем царям Пелопоннеса, а потом двенадцать лет воевать двум народам, проливая реки крови?! — подумал он. — Где ты был раньше, Терсит? Где была эта глупая пятнистая кошка? Или Елене надо было, чтобы один из ее мужей обрезал ей волосы и выкинул за борт, а другой оказался жалким, лживым самозванцем — чтобы понять, кто ей был нужен на самом деле? Нет, так я неизвестно, до чего додумаюсь! Лучше придумать бы, как отвадить хищников бродить возле нас. Видно, в Трое их пир закончился…»
И он ускорил шаги, чтобы быть поближе к спартанцам, на случай, если запах крови привлечет другое зверье.
Глава 2
— Что ты там ищешь? Там одни тряпки. Все что можно, мы отсюда уже взяли. Едем, Пентесилея! Время за полдень, а не вернемся до темноты, о нас начнут тревожиться.
— Кто начнет? Нас кто–то считает маленькими детьми?
— Моя мать считает. То есть, она прекрасно понимает, что я вырос, но волнуется от этого не меньше.
— Это ты волнуешься, — она улыбнулась и, подойдя к нему, потерлась лбом о его плечо — Просто ты не привык иметь маму… И я тебя понимаю. Моя погибла в сражении, когда мне было одиннадцать лет. Сейчас поедем только увяжу эту сумку…
— Тебе не хочется уезжать? — спросил Ахилл.
— Не хочется. Здесь стало как–то… Красиво. Тоскливо, но хорошо. Совсем не так, как было в тот раз. Дожди отмыли дома от пожара, нет этого черного дыма, храмы стоят белые, чистые. Будто город ждет. Ждет, когда люди придут и помогут ему выздороветь.
Прошло десять дней со времени переселения в хижину старика Агелая. За это время не случилось больше ничего плохого и ничего необычного.
Раненые поправлялись. Гектор уже на седьмой день окончательно встал на ноги и, хотя еще прихрамывал, особой боли не чувствовал и силы его восстанавливались очень быстро. Антенор тоже уже вставал и ходил. Пошел на поправку и Деифоб — самая опасная рана в животе, наконец, закрылась и заживала, его уже несколько дней не лихорадило — возможно, благодаря хорошей пище: у старика Агелая были в запасе мед, орехи, сушеные фрукты, из которых он делал вкусные отвары. Молоко и мясо тоже не переводились — молоко давали козы, а луки и стрелы амазонок поставляли сколько угодно дичи, в этих местах достаточно обильной.
За эти дни отыскалось несколько троянских семей. Выгнав коз на зимний выпас — выше по склону было еще немало пожухлой, но пригодной для корма травы — Агелай встретил двоих пастухов, и те рассказали, что в одном из ближних селений пастушеские семьи также приютили троянцев, бежавших в дни осады и прятавшихся в лесу. Гектор встретился с пастухами и просил сообщить спасшимся, что их молодой царь жив, что живы, вероятно, еще многие троянцы, и город будет восстанавливаться, а потому уходить далеко не надо. Он просил узнавать у других пастухов и охотников обо всех жителях города, кому удалось спастись.
Братья Приамиды собирались вскоре начать постройку корабля, чтобы весной отправиться на поиски Андромахи и Астианакса. За оставшееся время Гектор рассчитывал узнать много больше об уцелевших троянцах, а совершая плавание, посетить Фивы, которые, по слухам, были уже обитаемы и даже отчасти вновь отстроены, некоторые прибрежные города и поселки, откуда можно было ожидать помощи при будущем восстановлении Трои.
Как и думал Ахилл, хищные звери, завершив свой жуткий погребальный обряд над погибшими, покинули Трою. И теперь нашествие львов, пантер, волков и шакалов, привыкших к сытой жизни, могло стать бедствием для прибрежной части Троады. У Гектора было в мыслях, дождавшись полного выздоровления Деифоба и призвав на помощь живущих поблизости охотников, объявить хищникам войну, чтобы к весне спровадить их в горы и в дальние чащи, откуда они явились в таком множестве. Приключение Елены и Терсита на берегу ручья лишь подкрепило это намерение.
— Только оружия нужно будет больше, — произнес задумчиво Гектор, пока Елена промывала и перевязывала раны своего защитника. — У нас всего пять луков, три копья, мечей — четыре. Про доспехи я вообще не говорю… Надо кому–то поехать в город. Там много всего осталось, ахейцы тащили только ценное, а нам сейчас все пригодится. Брат, ты как? Поедешь с Пентесилеей? Я‑то пока из–за раненой ноги не смогу твердо держаться в седле.
— Хорошо, мы поедем, — с готовностью согласился Ахилл. — Заодно, может, найдется и одежда, и посуда. Поедем верхом, чтобы не тащить на себе громадных тюков.
Они отправились на следующее утро и, действительно, за несколько часов насобирали в некоторых отчасти уцелевших домах, а кое–где просто на улицах много нужных вещей — оружие, простые воинские доспехи, массу стрел, одежду, сохранившуюся в домашних ларях, там, куда не добрался пожар, медную и глиняную посуду. Навьючив на лошадей большие сумки и узлы, они вели их в поводу, довольные своей добычей.
Троя, в которой не видно было больше мертвых тел (по крайней мере, они уже не валялись на улицах и в открытых местах), омытая ливнями, очищенная ветрами от груд пепла, была и в самом деле прекрасна жуткой красотой смертельно раненого богатыря, ожидающего чуда. Покидать ее в этом ожидании было грустно. Но они знали, что вернутся.
В одном из простых домишек верхнего города Пентесилея нашла кувшин с дорогим маслом и захватила его с собой.
— Зайдем в какой–нибудь храм! — попросила она Ахилла. — Жрецов нет, и обряд совершить некому, ну так хотя бы сами принесем жертвы и помолимся. Мы ведь уже муж и жена, а брака так и не заключили…
— Да, нужно зайти в храм, — охотно согласился Ахилл. — Только не в городе. Здесь в храмах убивали людей. Жрецы должны будут очистить их от человеческой крови перед тем, как вновь приносить жертвы. Тогда уж потратим время, поднимемся к храму Аполлона.
— Но там убили тебя! — воскликнула амазонка.
— А вот это не имеет значения, раз я живой. Поехали.
Они вскочили в седла, потеснив свою поклажу, и очень скоро Рей и Дес (так назвала Пентесилея белого красавца–жеребца, пойманного Критой на равнине) галопом взвились на вершину холма, где, будто ничего не произошло, светлый и невозмутимый, стоял храм Аполлона Троянского.
Герой и амазонка спешились локтях в трехстах от святилища, привязали коней и только собрались идти дальше, как вдруг навстречу им показалась из гранатовых кустов девушка. Невысокая, в темном плаще, закинутом через плечо, с корзиной в руке.
— Мир вам! — совершенно спокойно приветствовала она незнакомых людей, пораженных ее появлением, и вдруг вскинула руки и вскрикнула, не скрывая радости:
— Ахилл! О, сребролукий Аполлон! Ты вернулся! Ты жив!!!
— Хрисеида! — ахнул герой. — Я думал, ты и твой дед либо погибли, либо давно ушли отсюда…
— Нет, — она смеялась от радости. — Мы никуда не ушли. Дедушка не захотел уходить, и никто его не тронул: ахейцы сюда просто не приходили. И он служит в храме, как и служил. А ты…
— А я пришел с женою, чтобы совершить жертвоприношение. Но если почтенный Хрис здесь, то не согласится ли он снизойти к нашей нынешней нищете и соединить нас по должному обряду и по троянскому обычаю, надеясь, что отблагодарим мы его и принесем дары храму лишь в будущем?
— Дедушка тебе и так обязан на всю жизнь! — твердо сказала девушка. — И ничего нам от тебя не нужно. Но ты… Раз ты жив, то почему не уехал с ахейцами?
— Потому что я — троянец, Хрисеида. Потом расскажу. Позови же деда!
Девушка убежала к своему домику, а Приамид с Пентесилеей подошли к ступеням храма.
— А теперь подожди! — сказала амазонка и, сняв с седла одну из сумок, скрылась в боковой галерее.
Ахилл вошел в храм — он был так же торжественно пуст, как в тот день, когда на рассвете из кустов вылетела отравленная стрела Париса. Герой вдруг понял, что Пентесилея исчезла в той самой галерее, где все случилось, и ему стало тревожно. Он хотел окликнуть амазонку, но тут она сама появилась на площадке храма. Она и не она. На ней было длинное, до пят, белоснежное платье, очень простого покроя, стянутое в талии широким, тоже белым поясом, без рукавов, так, что прекрасные смуглые руки были открыты до самых плеч. Белое, чистое, как лепесток, покрывало скользило с головы молодой женщины, приколотое к волосам гребнями. Среди этой белизны чернота волос царицы амазонок и яркая синева ее глаз были ослепительны.
— О, Пентесилея! — Ахилл почувствовал, что глупеет и теряет дар речи, ошарашенный этим превращением и вновь сраженный ее красотой. — Ты… ты…
— Я нашла это платье в одном из домов, — тихо сказала она. — Я никогда длинной одежды не носила, так что если буду спотыкаться, не смейся. Амазонки выходят замуж в белом. Ты не знал?
— Нет. Это очень красиво.
Появился старый Хрис в своем жреческом облачении, тоже белом, с золотой каймой и золотым изображением солнца на груди. Он нес розы (в его садике они цвели круглый год) и сосуды с маслом и зерном.
— Здравствуй, великий герой! Как я счастлив твоему возвращению! И как приятно мне совершить над тобою этот обряд вместо того, что я думал совершать совсем недавно. А вот и та, кого все сочли богиней Фетидой! Я узнаю ее. И кто же это?
— Моя невеста, а если сказать правду, уже моя жена, которую я хочу назвать так перед лицом всего Олимпа и всего света, сегодня и навсегда! Соедини нас у этого священного алтаря, мудрый Хрис!
— Сделаю это с великой радостью, дети…
— Добрый жрец! — прошептала Пентесилея — А это очень страшный грех, что я выдала себя за богиню? Боги разгневаются на это?
— Ни я и никто не слыхал, чтобы ты назвала себя богиней, — ласково ответил старик. — А как ты была одета и на чем приехала по морским волнам, это ведь — твое дело. Боги не запрещают ездить на дельфинах.
Когда обряд был совершен, и жрец со своей внучкой, проводив мужа и жену до спуска с холма, отправились к себе, Пентесилея хотела было переодеться.
— Не надо! — запротестовал Ахилл. — Побудь еще в этом. И… мы ведь должны объявить о нашем сочетании моим родным! Приди к ним в брачной одежде.
— А как я поеду верхом? — спросила Пентесилея и вдруг напряглась. — Ахилл, смотри: что это?
Она указывала рукой в сторону моря, светившегося за холмом широкой зеленой полосою. И среди этой светлой зелени, у северной оконечности огромной бухты, далеко, но очень ясно вырисовывались четыре белых квадратика.
— Корабли! — крикнул Ахилл.
— Кто же это плывет сюда в пору штормов? — удивилась амазонка.
— Это надо узнать, — ответил герой. — Вряд ли они поплывут вдоль такого неровного берега ночью — луна–то на ущербе. Значит, встанут за мысом и возле нашей бухточки будут не раньше, чем завтра после полудня, даже при попутном ветре. Надо рассказать Гектору. Едем, жена!
Солнце еще не коснулось горизонта, а они уже пересекли маленькую бухту и поднялись по тропе к хижине Агелая.
Глава 3
— Э-эх, и славным вином можно было разжиться прежде у здешних пастухов! У всех, кто жил на этих склонах, были виноградники, и все делали такое вино, что после него вместо одного весла увидишь четыре!
За время войны глупые данайцы всех повыживали из этих мест, а кто остался, прячется в горах. Теперь вот данайцы убрались, обчистив Трою до косточек, а винца–то все равно взять негде!
— А ты не сетуй раньше времени, Тавик! Может, мы здесь кого и встретим, да и попросим нацедить кувшинчик. А то и без спроса возьмем — кто же откажет нам? Можно будет и в город наведаться — там всяко могли уцелеть винные погреба. Только вот пристали мы далековато.
— Мы что, за вином сюда приплыли, Фол? Нас интересуют совсем другие бочки! И некогда нам идти в Трою, тем более, что она сожжена и разрушена. Нет, наше дело добыть еды на ужин, чтобы завтра с рассветом обогнуть бухту с юга и не упустить добычу!.
Такой разговор вели между собою трое крепких мужчин, шагавших среди негустых зарослей по склону, что поднимался от рифов, которые окаймляли южную оконечность Троянской бухты.
Они сошли с одного из приставших к берегу кораблей. То были большие и быстроходные суда, по виду торговые, но даже человек, редко бывавший на море, скорее всего признал бы в сошедших на берег мореходах не торговцев, а обыкновенных морских разбойников. И дело было не в том, что у каждого из них висело на поясе по два–три кинжала и за плечами топорщились луки — вооруженными часто ходили и торговцы, опасаясь именно разбойников, как морских, так и сухопутных А кроме того, эти трое шли охотиться. Но на каждом болталось по паре золотых цепей, руки их, грубые и загорелые и, несмотря на прохладную погоду, обнаженные выше локтя, были унизаны золотыми и серебряными браслетами, мужскими и женскими, самой разной формы, а в кожаных сумках побрякивали уж никак не игральные кости и не дорожные фляжка с чашкой. Они таскали с собой свою долю добычи, чтобы во время их отсутствия лихие товарищи не поделили награбленного поиному… Одежда выдавала в них фригийцев, хотя у каждого к обычному наряду добавлялось что–нибудь несуразное — один намотал на фригийский колпак тончайшую женскую шаль и продел ее конец в свою золотую серьгу, другой украсил короткую кожаную тунику подвесками из серебра, какие носят на голове персиянки, третьему пришла фантазия напялить роскошный египетский платок, белый с синими полосами, и тоже поверх колпачка — его вид вызывал бы смех, если бы не свирепое выражение физиономии.
Разбойники шли открыто, никого не опасаясь. Они знали, что места эти теперь пустынны. Прежде их предводитель, известный всему побережью морской грабитель Пейритой, никогда не осмелился бы пристать так близко к Троянской гавани: воины Приама как–то проучили его за попытку напасть на одно из прибрежных селений, и с тех пор хитрый разбойник избегал приближаться к Трое — хотя, бывало, и нападал на троянские суда. Теперь ему некого было бояться.
Трое разбойников отошли уже далеко от берега. Лес на склоне стал гуще, и они вглядывались и вслушивались, рассчитывая найти добычу. И вдруг старший из них, Фол, тот, у которого шаль была продета через серьгу, громко присвистнул:
— Эгей, друзья! А посмотрите–ка, какая дичь пасется на том берегу!
Они как раз подошли к широкому ручью. Это был один из горных притоков Скамандра. Ручей, в это время года очень полноводный, мчался, петляя меж камней и небольших зеленых островков. На другом его берегу заросли расступались, и приятели увидели, как к воде спускается высокая, стройная девушка, закутанная в длинный плащ. С ее головы ниспадало темное простое покрывало, которое она отбросила на правое плечо, чтобы удобнее нести на левом плече большой глиняный кувшин. Она была красива, и у разбойников разом мелькнула одна и та же мысль…
— Эй, постой–ка, козочка! — крикнул Тавик. — Выходит, тут все же кто–то живет. Ответь бедным путникам, откуда ты взялась?
— Тут поблизости наше селение, — ответила девушка на правильном критском наречии. — Оно небольшое, и людей в нем мало. А кто вы такие?
Ни в ее голосе, ни в ее позе не было и тени страха. Большие синие глаза смотрели на разбойников спокойно и вопрошающе.
— Мы–то? — Фол засмеялся. — А мы — морские божества. Носимся–носимся по волнам, а нет–нет где и пристанем. Не согреешь ли нас после холода морских волн? Сейчас ведь шторма, и в море неуютно.
— Если вы ко мне перейдете, то и поговорим, — голос девушки был попрежнему ровен. — А я не хочу мочить одежду.
— Что–то очень уж она непуглива! — пробормотал третий из грабителей, Листон, тот самый, что повязал египетский платок поверх фригийской шапочки. — Может, сходим на корабли и позовем еще людей, а Фол?
— Чтоб она им и досталась? — ответил тот ехидно. — Давай–ка поспешим, не то, пока мы прыгаем по этим камням, красотка–то и убежит!
И чтобы этого не случилось, он, вступая в быстрые струи ручья, скинул с плеча лук, наложил стрелу и прицелился в девушку, рявкнув:
— А ты стой тихо, перепелочка, не то прежде, чем тебя ощипать, я попорчу твои ножки!
— А я не убегаю от вас, — теперь в голосе девушки уже почти явно звучала насмешка. — Идите, идите сюда!
— Может, это нимфа? — со страхом проговорил трусоватый Листон. — Почему она не боится?
— Видно, мы ей нравимся! — хихикнул Тавик и, первым выскочив на берег, кинулся к девушке.
Он успел лишь схватиться за край ее плаща, чтобы грубо его сорвать. Удар кувшином пришелся прямо в висок, и разбойник рухнул головой в ручей, не успев и охнуть. Фол, опомнившись, натянул тетиву, но в воздухе сверкнуло лезвие боевой секиры, и он упал с рассеченным лбом.
Завопив от ужаса, Листон повернулся, чтобы бежать назад, на другой берег, но услышал за своей спиной повелительный окрик:
— А ну иди сюда, или вторая секира будет торчать из твоей спины! Быстро, я сказала!
Он обернулся и помертвел. Плащ девушки лежал на земле у ее ног, и она стояла перед ним в короткой черной тунике и в боевых сандалиях с высокой шнуровкой, держа наготове свое страшное оружие. Спокойные синие глаза смотрели на разбойника зло и беспощадно.
— Амазонка! — простонал он, и его колени дрогнули. — Я пропал!
— Пропадешь, если по счету «три» не будешь рядом. Раз, два…
— Я уже здесь! — и он упал к ногам воительницы, понимая, что она не шутит и убьет его так же легко, как его приятелей, вздумай он ослушаться. — Что… чего… чего ты хочешь?
— Царь Трои хочет говорить с тобой. Иди за мною. А чтоб тебя снова не повело в сторону, я тебя свяжу.
— Царь Т… Тр… Но ведь…
— А будешь болтать, отрежу уши! Твой язык нам еще понадобится!
— Итак, — спросил час спустя Гектор, разглядывая одуревшего от страха разбойника, — ты с одного из кораблей Пейритоя… А ведь отец запретил ему появляться в этих водах! Что ему нужно?
Царь великой Трои сидел на грубой деревянной скамье, возле оплетенной виноградом стены старой хижины, в спокойной и небрежной позе, будто занимал отцовский трон. Траурный темно–синий хитон, пятнистая шкура пантеры на плечах, сколотая серебряной застежкой, и, вместо венца, широкий кожаный ремень, подхвативший густые волосы — все это прихотливое великолепие нищеты, вместе с могучей фигурой и тонким прекрасным лицом молодого царя, придавало ему особенное, ни с чем не сравнимое величие.
— Что нужно Пейритою? — повторил он, и разбойник содрогнулся под его взглядом.
— О… он… мы хотим захватить корабли! — с трудом выговорил Листон.
— Какие корабли? — удивился Гектор. — Здесь нет никаких кораблей.
— Это ты так думаешь, великий царь! — воскликнул Листон. — А они… они стоят в бухте, в восьми стадиях от южной оконечности большой бухты, в заливе, между рифами. Если я тебе расскажу о великом обмане и раскрою подлость, совершенную против тебя… против вас всех, ты оставишь меня в живых?
Губы Гектора презрительно покривились.
— Я еще не знаю, о чем ты собираешься рассказывать, а ты уже ставишь мне условия? Плохое начало.
— Я расскажу тебе, из–за чего ахейцы нарушили договор и напали на Трою. Одна из причин — убийство Ахилла, но не она главная…
— Вторая причина — подмена какой–то части дани. Тоже мне — тайна! Не торгуйся, говори, или я пошлю моих людей привести кого–нибудь другого с ваших кораблей. Ты видел, как легко у них это получается.
Листон перевел дыхание и, подавляя дрожь, сказал:
— Царь Гектор! Ведь ты — Гектор, я не ошибаюсь, второго такого мужа нет во всей Ойкумене!.. Ты слышал, что произошло, но не знаешь, КАК это произошло и не знаешь, КТО тебя предал! Узнав все, как есть, ты лучше сможешь решить, что и как делать, и сможешь вернуть свое и наказать тайных врагов. Обещай только, что меня не убьешь, и я все расскажу и раскрою тебе все планы Пейритоя. Мне ни к чему хранить ему верность: он обманывал нас всех при дележе добычи, как последний базарный мошенник! Обещай, что оставишь меня в живых и не вернешь Пейритою, и я…
— Вот Пейритою я тебя точно не верну! — усмехнулся Гектор. — И, думаю, ты ему уже не понадобишься. Ему было сказано: держаться за сотни стадиев от Троады, так пускай пеняет на себя! Хорошо, даю слово — по моему приказу ты не умрешь. Говори.
— Благодарю тебя! — разбойник захлебнулся от радости. — Если ты даешь слово, то так оно и будет!.. Ну так слушай…
Рядом с Гектором, прислонившись к стене хижины, неподвижно стоял старый Нестор, с другой стороны, опираясь на меч — его сын Антилох. Пентесилея была за спиной пленника, положив на плечо свою секиру. Остальные слушали весь разговор, оставаясь в хижине.
— Двоюродный брат твоего отца Анхис подменил дань в двенадцати бочках, которые Приам приказал ему заполнить из его личной казны, — сказал Листон и удовлетворенно умолк, видя, какое изумление и какой гнев отразились на лице царя. Гектор даже не пытался скрыть их.
— Дальше! — резко приказал он. — Откуда ты это знаешь?
— Слушай же, о великий царь! Рабы Анхиса наполнили бочки камнями, а сверху насыпали понемногу золота и ценностей, думая, что ахейцы вскроют бочки, уже вернувшись домой. Но обман раскрылся, и цари ахейцев воспылали злобой. Кто–то из лазутчиков Анхиса донес ему, что в ахейском стане неспокойно, и что, скорее всего, Агамемнон уже знает о подмене дани. Анхис испугался и тайно велел нагрузить три своих корабля этим украденным золотом. Корабли он еще прежде тайно спрятал среди рифов, вдали от гавани. В ночь нашествия ахейцев Эней и его воины прорвались из города, и Анхис ушел с ними. Они были готовы к этому! Сели на корабли и отплыли. Анхис думал продать свое золотишко в Египте или еще где–то, где оно в цене. Но корабли попали в шторм, два из них были повреждены, и пришлось брату Приама вернуться и стать на прежнем месте — за рифами. Сейчас они уже почти все починили. Но покуда шла починка, Эней поссорился с одним из своих воинов и как следует его поколотил. Тот убежал, спасаясь от гнева этого громилы, который кулаками плющит камни, нашел где–то лодку и хотел, идя вдоль берега, добраться до Фригии, или еще куда–нибудь. Ну, и по дороге встретил нас! Пейритой недавно прослышал про падение Трои и думал, не удастся ли ему перехватить какой–нибудь ахейский кораблик с троянским добром. Да не тут–то было — ахейцы уплыли очень быстро. Но энеев дружок из желания отомстить этому драчливому герою все нам рассказал! И вот теперь Пейритой ждет завтрашнего утра, а завтра утром, как сказал пленный, корабли Энея выйдут в море. Тут–то Пейритой и нападет на них — в море Эней не сможет так лихо драться, как на земле. И с ним всего семьдесят воинов, их едва хватило, чтобы были гребцы на всех трех кораблях. Так что все двенадцать бочек золота должны достаться Пейритою.
— Он думает, что имеет на них право? — голос Гектора прозвучал глухо.
— Он же не знает, что у Трои есть царь, и что…
Листон запнулся и замолчал.
— И что ему по–прежнему нельзя разбойничать в Троянской бухте? Ну что же — я напомню ему об этом. Сколько у него людей? Мои люди видели четыре корабля.
— На каждом по сто с лишним воинов. Всего нас было четыреста сорок два человека, считая самого предводителя.
— Да, с малым войском Пейритой в море не выходит! — Гектор вновь усмехнулся. — Хорошо. Ты сказал все, что мне было нужно.
— И теперь ты меня отпустишь? — голос разбойника дрогнул.
Молодой царь поморщился.
— Даже странно… Прежде Пейритой не брал на свои корабли трусов. Я сдержу слово, грабитель! Ты не умрешь. Но отпустить тебя сейчас будет неразумно. Пентесилея! — обратился Гектор к амазонке. — Проверь, надежно ли он связан, и запри его в одном из погребов. Особенно его бегство нам повредить не может, но лучше, чтобы он посидел взаперти. Ступай.
Глава 4
— Ну, что мы будем делать? — спросил Гектор, когда все его подданые собрались возле хижины Агелая. — Прежде всего я спрашиваю тебя, матушка, и вас, братья мои — будем ли мы спасать людей, которые нас предали? Станем ли мы выручать Анхиса? В том, что Троя лежит в развалинах, по крайней мере половина вины — его…
Гекуба опустила голову, чтобы скрыть от сыновей свой взгляд. И не смогла. Все успели увидеть, какая ненависть сверкнула в ее глазах.
— На Анхисе и, наверное, на Энее тоже — кровь вашего отца, дети! — сказала царица глухо. — Анхис — вор, он украл золото, на которое не имел права. Я не хочу, чтобы мои дети рисковали собой ради спасения этого негодяя. Другое дело, что не хотелось бы и отдавать наше богатство разбойнику Пейритою. Но разве мы в силах противостоять четырем с половиной сотням сильных и хорошо вооруженных грабителей? Я знаю, чего стоят люди Пейритоя — он отбирает только настоящих воинов. Шестнадцать лет назад войско Приама — тысяча человек, разбили его. Тогда разбойников было немногим больше трехсот. Помнишь, Гектор, это была одна из первых твоих настоящих битв? И это ты тогда сказал, что Пейритой — страшный противник…
— Я и теперь повторю это, — произнес задумчиво Гектор. — Их четыреста сорок. Нас… Пока не будем считать наши силы, да особенно и нечего считать. Есть еще семьдесят воинов Энея. Но если, предположим, мы их предупредим об опасности, придут ли они нам на помощь? После того, что уже сделал Анхис, мы вправе сомневаться.
— Но эти семьдесят человек, вряд ли соучастники Анхиса, — сказал Ахилл, отвечая на вопросительный взгляд старшего брата. — Почему же они должны погибнуть? И потом, если они погибнут, то разбойники все–таки увезут эти проклятые бочки! И Пейритой поймет, что Троя действительно пала и ее некому защитить, и он может бесчинствовать в этих водах, забыв об уроке, что получил от нашего отца! И мы это допустим, Гектор?
— Эти шакалы разнесут по всему побережью весть о том, как перебили оставшихся в живых троянцев и знаменитого героя Энея и как поживились троянским золотом! — скрипнув зубами, воскликнул Антенор. — Я тоже участвовал в той битве с разбойниками шестнадцать лет назад, и мне бы очень хотелось снова проучить наглеца Пейритоя!
— А разве нас так уж мало? — спросил юный Троил и вспыхнул, увидев насмешливые взгляды старших.
— Нас много! — Гектор улыбнулся. — О да, нас много, Троил. Начинаю с себя. Я уже могу сражаться, но, думаю, еще не в полную силу. Однако, если дойдет до сражения, я забуду о своих ранах. Ахилл один может одолеть целое войско, мы не раз это видели. Но он тоже перенес слишком много и тоже не до конца восстановил силы. Я не прав, брат?
— Я не знаю, — ответил Ахилл спокойно. — Это будет видно, когда начнется бой.
— Согласен, — кивнул Гектор. — Дальше. Деифоб еще не в силах сражаться.
— Ну нет! — резко возразил молодой богатырь. — Если будет драка, я смогу преодолеть боль. Ты знаешь меня, Гектор.
— Знаю тебя, Деифоб, и не хотел бы, чтобы ты погиб из–за своей отваги. Нас и так осталось мало. Троил еще ни разу не был в настоящем сражении. Правда, он славно дрался в Трое, в ту страшную ночь… Лучше всех нас готова к битве Пентесилея.
Амазонка пожала плечами:
— Я всегда готова к битве, Гектор. И Крита — хороший воин, хотя и совсем еще юная. На нас можешь рассчитывать.
— А мы? — воскликнул Антилох. — Отец и я?
Гектор покачал головой.
— Вы не троянцы. Я не могу требовать, чтобы вы рисковали жизнью ради нас.
— Ты считаешь нас низкими людьми, царь? — спросил Нестор. — Мы получили здесь приют и кров, ты принял нас, как друзей, хотя мы много лет были твоими врагами. Неужели же мы с сыном не будем сражаться за тебя? И ведь мы с Антилохом любим Ахилла и служим ему, а он — твой брат!
— А ты что скажешь, Терсит? — спросил Антилох спартанца.
— Я‑то? — знаменитый насмешник развел руками. — А я вообще всю жизнь мечтал схватиться с морскими разбойниками. И думаю, что пора мне, наконец, понять, воин я или куль соломы! Можете и не спрашивать: если вы затеете это общее самоубийство, то я приму в нем участие!
— Вы все здесь — герои! — сказала Гекуба, с невольной гордостью глядя на своих сыновей и их товарищей. — Но у вас мало оружия, и доспехи только самые простые, они не смогут защитить вас надежно. И если вы все погибнете, кто же тогда возродит Трою?
— Значит, нам надо не погибнуть, а победить, — сказал Ахилл с самым невозмутимым спокойствием. — И, конечно, предупредить Энея. Он ведь может и не знать до конца о том, какую подлость совершил его отец. И в любом случае, если он не последний трус, он нам поможет. Но есть еще один вопрос. Как нам выманить Пейритоя и его людей на берег? Мы же не можем драться с ними в море — даже будь у нас корабль, и в этом случае силы будут чересчур неравны — они нас просто потопят!
— А можно, это мы с Критой возьмем на себя? — проговорила Пентесилея. — У нас есть опыт. Сейчас вечер, скоро стемнеет. Корабли разбойников стоят у берега, но на открытой воде — они привязали их канатами к рифам. Если мы продырявим им днища, разбойникам придется вытащить все четыре судна на берег. И тогда можно на них напасть.
— Великолепно! — вырвалось у Гектора. — Но как вы это сделаете? Днища–то у них не из яичной скорлупы.
— А ножи у нас не из соломы! — усмехнулась амазонка. — Мы сделаем это, брат, уж поверь.
— Верю, — голос Гектора окреп. — Значит, как я понял, мы принимаем это безумное решение — выступаем десятеро против четырехсот сорока?
— А что нам остается? — спросил Ахилл все с тем же спокойствием, которое так хорошо знали мирмидонцы — оно бывало порою еще страшнее его гнева. — Если мы проучим Пейритоя, все вокруг раз и навсегда будут знать, что Троя есть и будет! Теперь надо решить, кто поедет с известием к Анхису и Энею. Нам здесь каждый воин нужен.
— Авлона может поехать туда, — сказала Пентесилея.
— Нет, — Гектор покачал головой. — Надо знать Анхиса. Маленькой девочке он может не поверить. Может ее даже не выслушать. Слишком чванлив. Ехать должен взрослый человек.
— А можно мне? — вдруг вызвалась Елена. — Меня–то они знают.
— Ты что же, умеешь ездить верхом? — спросила Пентесилея и в первый раз бросила на спартанку взгляд, в котором читалось уважение.
— Мои братья — Кастор и Полидевк, — коротко ответила Елена.
— Диоскуры? — глаза амазонки сверкнули, — О, ну если так… Значит, они учили тебя?
— Конечно, — кивнула спартанка. — А вообще–то у нас в Спарте все девушки умеют ездить верхом. Можно мне поехать, Гектор?
Молодой царь покачал головой.
— Опасно. Трое разбойников, посланные за дичью, не вернулись на корабли. Их, вероятно, уже ищут. А что, если ты наткнешься на разбойников, Елена?
— Я ее провожу! — вызвался Терсит. — До мыса — дальше вряд ли кто–то из них сунется, а я успею вернуться к рассвету.
— Хорошо, — Гектор поймал быстрый взгляд Ахилла и с большим трудом подавил улыбку. — Если так, седлайте коней. А ты, Пентесилея, и ты, Крита, собирайтесь. К рассвету корабли разбойников и они сами должны быть на берегу.
— Будут! — пообещала амазонка.
В это мгновение Авлона, все время молча сидевшая на камне рядом с Гекубой, вскочила и бросилась на колени перед Пентесилеей.
— Великая царица и мать моя! — воскликнула девочка. — Я прошу тебя о милости — соверши надо мной обряд посвящения и позволь завтра драться с вами вместе! Я имею на это право: я два года была разведчицей и ни разу вас не подвела.
Пентесилея положила руку на склоненную голову маленькой амазонки и сказала, стараясь, чтобы ее голос звучал сурово:
— Обряд проходят в двенадцать лет, Авлона. В крайнем случае, в одиннадцать. А тебе девять.
— С половиной, с половиной! — голос девочки задрожал. — Моя сестрица Андромаха говорила мне, что я родилась весной. И бывают же исключения — когда большая война, или когда в сражении не хватает воинов. Я же все–все умею: стрелять, бросать секиру, дротики, ездить в седле и спрятавшись под брюхом коня…
— Я не хочу, чтобы ты раньше времени умела убивать, — сказала царица амазонок, и сама удивилась этим словам. Прежде она никогда не думала об этом…
— Ты же не можешь спрятать меня, чтобы я не видела мертвых! — Авлона схватила ее руку и сжала с недетской силой. — У меня убили всех–всех, кроме сестрицы, когда мне было пять лет! А теперь увезли и мою Андромаху… Разреши мне драться, царица! А то ведь если они станут вас убивать, я все равно не смогу просто смотреть!
— Хорошо.
Пентесилея повернулась к Гектору.
— Можно ли мне посвятить в воины сестру твоей жены, царь?
— Да, если ты и она хотите этого, — ответил Гектор.
Царица амазонок движением руки велела девочке подняться с колен и указала ей место возле стены хижины, где нужно стать. По ее знаку Крита сняла с плеча лук. Сама Пентесилея сделала то же самое. Одна за другой семь стрел вонзились над головой Авлоны, задевая ее бронзовые кудри, почти касаясь лба. Девочка не дрогнула, не шевельнулась.
Все остальные, вдруг и невольно ставшие свидетелями этого неведомого им обряда, застыли и наблюдали за происходящим с изумлением и почти со страхом.
— Лови! — крикнула Пентесилея и кинула свою секиру почти в лицо Авлоне.
Та поймала ее на лету и, в свою очередль, метнула в царицу. Этот бросок они повторили трижды.
— Сколько стрел? — спросила царица.
— Семь, — был ответ.
— Что страшнее смерти?
— Предательство.
— У кого секира?
— У судьбы.
— Что во власти богов?
— Моя смерть.
— Что во власти твоей?
— Моя честь.
— Что отдаешь?
— Мою жизнь.
— Что не отдашь?
— Славу.
— Готова ли ты к победам и к смерти? — спросила царица.
— Да, — ответила девочка.
— Удар за удар, жизнь за жизнь, кровь за кровь!
Секира вновь сверкнула в воздухе и вонзилась прямо над головой Авлоны в стену хижины, срезав два–три рыжих завитка.
— Артемида–дева, призываю тебя принять ее под твое покровительство! — крикнула Пентесилея. Затем, подойдя к замершей у стены девочке, выдернула секиру и, сняв с лезвия срезанные волосы, сказала уже негромко:
— Авлона, с сегодняшнего дня, ты — дева–воительница богини Артемиды. Свои обеты произнесешь после первой битвы. Возьми мою секиру и не посрами меня. А сейчас собирайся: раз так, ты поплывешь со мной и с Критой. У нас мало времени, а корабли Пейритоя должны дать течь задолго до рассвета.
Глава 5
Морские разбойники заметили неладное, когда звезды стали бледнеть и с моря подул прохладный утренний ветер. Спавшие на дне кораблей пробудились от холода и поняли, что служившие им постелью плащи и мешки насквозь промокли. Вода проступала сквозь них и постепенно прибывала…
— Корабль дал течь! — крикнули на одном из судов.
— И наш — тоже!
— Вода! У нас тоже вода… Днища текут!
Разбуженный караульными Пейритой сразу приказал подгрести вплотную к берегу, сотне воинов сойти на сушу и выставить караулы, а потом всем остальным вытаскивать корабли, вычерпывать из них воду, искать и как можно быстрее заделать течь.
— Мы найдем тех, кто это сделал, и прибьем их головы к носам наших кораблей! — крикнул он в бешенстве. — Но сначала надо сделать все, чтобы к рассвету мы могли отплыть: нельзя упустить такую богатую добычу!
— Это вряд ли получится! — сообщил предводителю один из его кормчих. — В каждом днище по шесть–семь дырок… Небольшие, будто буравили чем–то длинным и тонким. Их все сразу не заделать достаточно прочно.
— Заделывайте сначала один корабль! — скомандовал Пейритой. — И пускай он выходит в море и нападет на первый корабль Анхиса! Они так тяжело нагружены, что не смогут уйти, и остальные два не сумеют быстро придти на помощь первому. Мы починим поскорее остальные суда и поддержим своих! Живо, живее!
— Не туда ты торопишься, Пейритой! — прозвучал над берегом чей–то могучий голос. В нем была такая уверенность и такое спокойное презрение, что толокшиеся вокруг своих кораблей разбойники сразу побросали веревки и весла и поспешно обернулись к гряде невысоких прибрежных скал, откуда прогремели эти грозные слова.
В проходе между скалами, на фоне пологого лесистого берега, еще слабо различимого в утреннем полусвете, на расстоянии сотни в две локтей от толпы разбойников, обрисовывался силуэт всадника. Неверный свет делал его огромную фигуру еще крупнее и мощнее. Лицо воина трудно было разглядеть, но отчетливо виден был блеск медного нагрудника и высокого шлема с густой гривой светлых конских волос, черная линия вертикально торчащего копья и оскал львиной морды на опущенном к седлу продолговатом троянском щите. За спиною всадника виднелось еще несколько пеших воинов, а над грядой скал выразительно поднимались то там то здесь наконечники копий.
— Ах, вот оно что! — прорычал предводитель разбойников. — Тут засада! Я так и думал!.. Не зря же трое моих людей пропали вчера! И кто тут смеет мне мешать?! Недобитые ахейцами приамовы рабы? Или уже кто другой решил поселиться в этих местах? Ну я покажу вам, кто теперь тут хозяин!
— Теперь и всегда хозяева здесь — мы, потомки Критского царя Ила, основателя Трои! — ответил всадник тем же звучным голосом, таким сильным, что, казалось, он раздается совсем рядом с ошарашенными и растерянными мореходами. — А тебе, Пейритой, морской бродяга, ночной вор и убийца, однажды уже было запрещено даже близко подходить к нашим берегам! Раз ты осмелился нарушить этот запрет, то уже не уйдешь отсюда. И ты, и твои люди — вы останетесь здесь навеки!
— Кто?! — заревел предводитель, выбегая вперед и вглядываясь в говорившего. По мере того, как становилось светлее, все отчетливее прояснялись под изгибом шлема тонкие, точно прочерченные резцом черты всадника. — Кто ты такой, чтоб тебя сожрали духи Тартара!!? Кто ты такой?!
— Я — Гектор, сын Приама и царь Трои, — последовал ответ.
При всей своей отваге и наглости, морской грабитель на несколько мгновений растерялся. Устрашающее имя великого троянского героя заставило его содрогнуться. Он не поверил бы — он думал, он слышал, он знал от многих, что Гектор погиб. Но ему доводилось видеть прославленного сына Приама и сражаться с ним, и он его помнил… И помнил, что нет похожих на Гектора и равных ему. Узнал Пейритой и памятный ему голос.
В эти мгновения замешательства молодой царь и его воины успели хорошо рассмотреть предводителя морских разбойников. Гектор тоже помнил Пейритоя и нашел его теперь ничуть не менее грозным, чем пятнадцать лет назад. Знаменитый на всем побережье и в окрестных странах грабитель был ныне в расцвете мужской силы, ему чуть перевалило за сорок, и в его огромной, бычьей фигуре появилась та кряжистая, тяжелая мощь, которая делает воина особенно опасным, если он не утрачивает быстроты движений и легкости владения оружием. В роскошном кованом нагруднике, добытом некогда на захваченном эфиопском корабле, в круглом персидском шлеме, с руками, выше локтя закрытыми широкими ремнями в острых железных шипах, Пейритой выглядел несокрушимым и неуязвимым. Низко опущенная передняя часть шлема и пышная, курчавая каштановая борода почти скрывали его лицо, но блеск больших, близко посаженных темных глаз устрашал не меньше, чем внешняя мощь.
Однако, пожалуй, еще страшнее и сильнее выглядел подошедший и ставший бок о бок со своим предводителем человек, одетый почти в такие же доспехи, но в шлеме с длинной рыжей гривой и в плаще из диковинной шкуры, белой с темными пятнами. То была шкура снежного барса, привезенная когда–то из далеких стран одному персидскому царедворцу и также добытая разбойниками на захваченном корабле.
— Что это за пятнистый буйвол? — спросил негромко Ахилл старшего брата. — Он будет покрупнее Пейритоя…
— Это — Фаракит, самый кровожадный из всей своры, — не поворачивая головы, ответил Гектор. — Он родственник, кажется, двоюродный брат предводителя. Шестнадцать лет назад ему было не больше пятнадцати лет, но он убил не один десяток наших лучших воинов, а с тех пор стал очень знаменит. Хорошо бы его свалить одним из первых, но его так просто не убьешь… Брат, у нас не остается времени. Или мы вызовем их на бой, или они опомнятся и поймут, что раз мы прячемся в скалах, то нас мало! Если Эней и его воины идут или плывут нам на помощь, они все равно будут здесь не скоро, мы не можем их ждать!
Ахилл не успел ответить. Опомнившись, Пейритой заорал:
— Гектор?! Ах, так ты еще живой? И ты не помешал ахейцам превратить в развалины город, который основал царь Ил?! И сколько же твоих подданых вместе с тобой удрали от битвы, чтобы остаться в живых, а теперь сидят, прячась в скалах? Уж не думаешь ли ты, что я, хозяин этих морей, испугаюсь вас и убегу?!
— Бежать тебе не на чем! — презрительно воскликнул Гектор. — Твои корабли текут, как гнилые миски, а по суше мы не дадим тебе уйти. Будет, как я сказал: и ты, и все, кого ты привел сюда воровать чужое золото, лягут костьми в нашу землю!
— Что за шакалий визг я слышу?! — вдруг закричал Фаракит. Голос у него был очень низкий, так что иногда даже срывался на хрип или свист, точно ему недоставало зубов — Ишь ты, расхрабрился, болтун! А ну иди сюда! Ну!!! Слыхали мы, как ты умеешь драться, когда нарываешься на настоящую силу! Не знаю уж, почему ты не подох, но доподлинно слышал, что тебя накололи на копье, как лягушку на соломинку, а потом еще протащили за колесницей под смех всех ахейцев! А то чуть не сказки про тебя складывали: ничего, мол, не боишься, никому не по силам тебя одолеть! Да что за герой, которого пришибают копьем! Я ловлю копья на щит и ломаю о колено, как сухие сучья!
Гектор почувствовал, что от бешенства у него темнеет в глазах. Еще мгновение, и он послал бы коня вперед. Но именно в это мгновение за его спиной раздался яростный возглас:
— Ну так лови и ломай!
И одновременно что–то позади со свистом рванулось, взлетело и рассекло воздух. Фаракит увидел молнию летящего в него копья и успел вскинуть надетый на руку щит. Но «пелионский ясень», пущенный с расстояния в двести локтей, пробил железный щит, будто его не было, проткнул толстый нагрудник разбойника и вышел из его спины между лопаток. Еще один миг Фаракит стоял, затем, захрипев, рухнул было лицом вперед — но древко копья уперлось в землю, и разбойник завалился на бок, как бык под топором мясника. Лишь дважды дернулись его ноги, и он замер.
— Прости, брат! — проговорил Ахилл прежде, чем Гектор успел опомниться и обернуться к нему. — Ты сам имел право убить его, но меня он оскорбил не менее сильно: еще никто не ловил на щит моего копья!
Разбойники, сгрудившись вдоль берега, замерли, будто парализованные. Невероятный полет «пелионского ясеня» и страшная смерть Фаракита поразили их и привели в ужас. Они никогда не видели ничего подобного. Даже бесстрашный Пейритой отступил назад и закрылся щитом, пригибаясь, будто ждал второго удара.
Вместо этого из–за скал спокойно вышел громадного роста воин почти в таких же, как у Гектора, доспехах, очень на него похожий, и быстрым шагом пошел к берегу. Грабители взвыли от страха — все понимали, что копье бросил этот человек, а его ровный шаг и невозмутимое лицо под изгибом шлема рождали страх еще больший: он шел так, будто вообще не боялся смерти, будто не мог быть убит…
Великан подошел к трупу Фаракита, придавил его ногой, легко, будто не напрягая руку, вырвал из тела свое копье и, стоя в двадцати шагах от ошалевших разбойников, сказал:
— Ну? Хотите знать, кто я? Меня зовут Ахилл, я сын Приама и брат царя Трои. Пришли драться — деритесь, трусы, нечего смотреть на меня, как на лесного сатира. Мы вас ждем. Выходите на бой, или мы перебьем вас, как я сейчас убил наглеца, посмевшего нагрубить царю!
Его взгляд и его лицо были в эти мгновения так страшны, что никто из людей Пейритоя не двинулся с места. И только когда герой отвернулся и пошел назад, к скалам, трое разбойников выскочили вперед, вскидывая луки. Но раньше их стрел свистнули стрелы, пущенные из–за каменной гряды, что была локтей на сто ближе к берегу, сбоку от их кораблей, и все трое упали мертвыми.
— Вперед! — закричал, опомнившись, Пейритой. — Вперед, мои герои! Или нас и в самом деле перебьют, или мы постоим за себя! Будь я проклят! Вперед!
— Попались! — крикнул Ахилл Гектору, поворачиваясь лицом к врагам и открывая дорогу братьям, тоже выступившим из–за скал. — Мы их выманили… Эвоэ!
— Нельзя было так рисковать! — отозвался Гектор, но в следующее мгновение он уже летел на могучем Рее в самую гущу драки, и ему было не до споров и не до сомнений.
Ахилл следовал за братом, вскочив в колесницу, запряженную одним лишь конем, но управляемую его верным возницей — старым Нестором. Колесницу отыскали на равнине амазонки и привезли к хижине Агелая, чтобы впоследствии использовать ее доски для постройки корабля. К счастью, разобрать ее не успели, а починить повозку за ночь почти не составило труда.
План Приамидов удался: Пейритой и его люди подступили вплотную к скалам, среди которых малочисленному отряду Гектора было удобно драться, принимая бой не с сотнями, а лишь с десятками врагов одновременно. А пока разбойники, понукаемые Пейритоем, мчались от берега к скалам, из–за той же гряды камней в них градом летели стрелы, и человек тридцать свалились бездыханными, прежде чем добежали. Им и в голову не могло прийти, что в них стреляет не пара десятков троянских воинов, а только три амазонки… Пентесилея, Крита и Авлона посылали стрелы с такой скоростью, что и в самом деле казалось, будто в скалах засел целый отряд лучников.
— Оставайся и стреляй отсюда! — крикнула царица Авлоне. — В тех, что отделятся от массы, чтобы не задеть наших. Крита, на коней!
С жутким воинственным кличем амазонки вырвались из–за скалистой гряды и вступили в битву, налетев на разбойников сзади. Их секиры со свистом мелькали в воздухе, рассыпая смерть.
Некоторое время в туче поднятой пыли, пронизанной лучами восходящего солнца и от этого густо–красной, слышались лишь рев, хриплые вопли и грохот железа и меди. Затем кто–то из разбойников закричал, и его услышали все:
— Что мы делаем, люди?! Мы же деремся с призраками! Ни Гектора, ни Ахилла нет в живых! Это тени из Аидова царства убивают нас, а нам их не убить!!! Бежим!
Все, кто в это время еще оставался в живых, волной подались назад, к морю. Но было поздно. Колесница Ахилла совершила уже не один стремительный круг в гуще боя, оставляя свой обычный кровавый след — десятки бьющихся в агонии тел. С упорством и бешенством дрался с десятками врагов Гектор, прикрываемый сзади щитом и мечом Антилоха. Боковым зрением он то и дело видел, как дерутся его братья, как валит врагов направо и налево бесстрашный Антенор. Кто–то из его воинов упал. Кто?.. Царь не мог обернуться и посмотреть: впереди, сзади, кругом был бой.
И вдруг все кончилось. Смятая толпа грабителей, не более ста человек, дикими усилиями толкала в воду один из кораблей, надеясь бежать от проклятого берега — пусть и на поврежденном судне, с отчаянным риском утонуть. Часть людей Пейритоя еще сражалась, и это мешало Ахиллу и Гектору настичь отступивших. Но те не успели спустить корабль на воду: из–за полосы рифов, со стороны южной оконечности бухты, показалось судно, идущее со всей скоростью, какую могли выжать из него двадцать пар гребцов.
— Эвоэ! — загремело над водой. — Смерть морским бродягам!
— Это Эней! — крикнул Ахилл, еще раз взмахнув мечом и оглядываясь в поисках противника, потому что враги бежали от него, как зайцы от беркута. — Ну, кое–что им еще осталось…
— Будьте вы прокляты! — взревел в это время Пейритой, оглядывая поле битвы и вдруг с самой страшной очевидностью понимая, что четыре с половиной сотни его головорезов были перебиты среди прибрежных скал крошечным отрядом троянцев. Он видел теперь почти всех — их не могло быть много больше…
— Ты, царь несуществующего царства! — закричал разбойник, выпрямляясь и вскидывая свой громадный меч — чистый, ибо в свалке этого безумного боя, действительно походившего на схватку с неуловимыми тенями, он не сумел достать никого своим смертоносным ударом. — Ты, повелитель призраков! Если сам ты живой, выходи драться! Шестнадцать лет назад ты отступил передо мной! Ну! Выходи!!!
— Гектор, а можно мне? — спросил Ахилл брата, подкатывая к нему на колеснице, которой теперь управлял сам — чей–то удар настиг Нестора, и возница упал, уронив вожжи.
— Нет! — резко ответил царь. — Одного ты уже у меня отнял! Этот мой!
Правое плечо Гектора было рассечено ударом меча, кровь из глубокой раны текла густыми струйками. Из правой ноги выше колена торчала стрела, которую он даже не обломил, забыв о ней в пылу боя. Раны были достаточно серьезны, тем более что троянский герой не до конца оправился и от прежних. Но его нельзя было удержать. Соскочив с седла, он бросился к Пейритою.
Сражение шло теперь у воды и в воде — воины Энея, со свежими силами кинувшиеся в схватку, расправлялись с теми разбойниками, что пытались спастись бегством. А на небольшом пространстве между грядой скал и берегом дрались теперь лишь двое. Еще три десятка уцелевших разбойников сбились в кучу, заслоняясь щитами и ожидая неминуемой гибели, ноих победители стояли и смотрели на схватку двух исполинов.
Пейритой был чуть ниже Гектора, однако более широк в плечах и более грузен торсом. Кроме того, его железный меч был почти вдвое длиннее и шире меча троянца: у Гектора имелось лишь то оружие, что Ахилл и Пентесилея смогли найти в Трое вчерашним утром. Богатыри сошлись в ближнем бою, и мечи их мелькали так быстро, что лезвий не было видно — дерущихся будто окружил светлый вихрь. Наконец предводителю разбойников удалось ударить своим мечом по лезвию противника, и более слабый меч Гектора отлетел от рукояти. Герой отступил, прикрываясь щитом. Пейритой опять ударил, разрубленный щит упал, не выдержал и шлем, и лишь быстрый рывок назад спас троянского царя от гибели. Вражеский меч задел его голову, полоса крови выступила из–под волос и поползла на лоб. Но Гектор не слышал испуганного крика юного Троила, готового кинуться ему на помощь, не видел, как Ахилл поднял свое копье, собираясь метнуть его в Пейритоя. С диким рычанием троянский герой схватил левой рукой правую руку разбойника, отводя в сторону меч, между тем как его правая рука, окровавленная от плеча до кисти, как змея, метнулась к горлу врага, и пальцы скользнули под курчавую бороду. В следующий миг Пейритой вырвал бы свою руку с мечом и нанес удар. Но ему не хватило этого мгновения. Что–то глухо хрустнуло под его подбородком, и голова разбойника как–то непонятно скосилась набок и упала на плечо, как падает дерево, надрубленное дровосеком.
Гектор оттолкнул от себя труп врага — но прежде, чем тот упал, вырвал из его руки громадный железный меч, взмахнул им и огляделся, ища новых противников. И понял, что сражаться больше не с кем — битва была окончена.
— Все здесь?! — хрипло крикнул он. — Троянцы, отзовитесь!
— Я здесь, — сказал Троил, прижимая руку к ране в левом боку и подавляя дурноту и желание лечь прямо на пропитанную кровью землю.
— Я тоже здесь, — отозвался Ахилл.
— Ты ранен? — повернулся к нему Гектор.
— Не знаю. Задет раза два… Нестор убит, кажется…
— Деифоб где?
— Здесь! — хрипло ответил молодой богатырь, приподнимаясь с камня, на который он опустился, едва понял, что драться уже не с кем. — Это дико, но меня, кажется, даже не ранили.
— Антенор? Ты?
— Я здесь! — знаменитый воин стоял чуть в стороне, снимая через голову изрубленный на куски нагрудник. — Меня раза три хорошо кольнули, но раны неопасны. Куда хуже, что старая рана, кажется, вскрылась. И самое интересное, что меня даже не мутит и не качает, а крови вытекло ведро, наверное…
— Антилох? — позвал Гектор.
— Я жив, царь! — юноша, раненный в плечо и в бок, шатаясь, бродил среди мертвых, отыскивая своего отца и не видя его — пыль и кровь сделали всех убитых похожими…
— Пентесилея?
— Я жива, — последовал ответ. — Сильно ранена Крита. Я перевяжу ее и подойду.
— Авлона? Авлона?! Да ответишь ты или нет?! — голос царя сорвался на хрип, у него страшно кружилась голова.
— Я же стою около тебя, — ответила девочка. — Посмотри вниз — вот я. Я цела, царь. Мне только копьем задело ногу, но даже не больно…
— Я рад, что ты жива. Возьми коня Криты и скачи к хижине Агелая. Сообщи нашей матери и старому пастуху, что битва закончена. Царице Гекубе передай, что ее сыновья все живы. Поспеши. Кто еще не отзывался? Терсит?
Никто не ответил.
— Неужели убили? — Ахилл тоже оглядывался, не видя спартанца и понимая, что нужно искать его среди мертвых. — Терсит!
Опять не было ответа…
— Значит, мы, одиннадцать человек, одолели все войско Пейритоя! — прошептал Гектор, бледнея и с силой сжимая локоть подошедшего к нему Ахилла. — Мы это сделали.
— Эвоэ! — загремело в это время с берега.
И троянские воины, потрясая окровавленными мечами и копьями, заспешили к царю и его отряду. Впереди всех шел, выделяясь своей огромной фигурой, Эней.
— Убил бы его прямо сейчас, вслед за Пейритоем! — сквозь зубы выдавил Гектор. — Но, кажется, он мне уже не по силам…
— Перестань, брат! — Ахилл видел, что царь готов упасть без памяти и незаметно, под плащом, обхватил рукой его спину. — Эней мог и не знать о подмене дани.
— Знал, вот увидишь… Не держи меня, уже прошло!
И в это время с воды донесся пронзительный крик:
— Помогите! Помогите!
— Это же Елена! — воскликнул Ахилл. — Елена, и… О, боги! Терсит!
Спартанка стояла по грудь в воде, поддерживая на поверхности голову и плечи бесчувственного воина.
— Помогите! — кричала она — Мне его не вытащить!
Опомнившись, Ахилл кинулся к ней, взвалил на плечо Терсита и вместе с ним и с Еленой выбрался на берег.
— Я видела с корабля, как он стал преследовать разбойников и как один из них ударил его по голове мечом! — захлебываясь не водой, а слезами, говорила женщина. — Он упал и скрылся под водой… Он умер, Ахилл, да?
— Вроде бы нет… — Ахилл положил неподвижное тело на землю и осмотрел спартанца. — Удар пришелся плашмя. Рана на руке и еще одна на груди, но скользящая, просто глубокий надрез… Он захлебнулся, но не совсем. Сейчас я его…
С этими словами он ухватил воина за ноги и, подняв вниз головой, сильно встряхнул несколько раз. Изо рта спартанца ручьем потекла вода, он застонал, задергался и, когда его снова положили на спину, открыл глаза.
— Я умер? — спросил он. — И сейчас уже отправлюсь в царство теней?
— Это, как тебе больше нравится, — спокойно ответил Ахилл, отворачиваясь, чтобы вернуться к братьям и к другим воинам. — Но я бы на твоем месте СЕЙЧАС предпочел остаться здесь.
И он через плечо еще раз бросил взгляд на Елену — насквозь мокрую, растрепанную, со счастливой улыбкой и с покрасневшими от слез глазами, упавшую на колени возле простертого на земле Терсита.
Глава 6
Эней приказал своим воинам вытаскивать корабль из воды, а сам подошел к Гектору, немного смущенный этой встречей, не зная, протянуть ли руку внезапно воскресшему из мертвых троюродному брату, или раскрыть ему объятия. Однако Гектор, посмотрев на него странным, лишь скользнувшим по лицу героя взглядом, произнес:
— Не сейчас, Эней. С тобой не сейчас. Сначала с этими.
И он широким шагом, будто уже не чувствуя слабости, направился к группе разбойников, все так же стоявших вплотную друг к другу с выставленными вперед щитами. Когда троянский царь приблизился, все они сразу побросали щиты и, будто по приказу, попадали на колени, подчиняясь слепому, животному страху смерти. Гектор был сейчас, действительно, страшен. В измятом, окровавленном нагруднике, без шлема, со взвившимися от ветра волосами, окружавшими его голову, как грозовое облако — он казался не человеком, но мрачным подземным духом, вышедшим на землю, чтобы покарать преступников. Широкая полоса крови, стекающей по лбу, правой щеке, подбородку и густо капающей на шею, еще усиливала это ощущение.
Он остановился, не доходя десятка шагов до склонившихся перед ним пленников.
— Что мне делать с вами?
Его голос звучал хрипло и глухо, но в нем были прежняя сила и мощь.
— Пощади нас, великий Гектор! — закричал молодой разбойник, решившись подняться и сделать два шага навстречу троянскому царю. — Пощади нас! Мы не знали, что троянцы еще живут здесь, не знали, что у Трои есть царь…
— И что нельзя красть чужое золото? И убивать ради этого уцелевших троянцев? — Гектор стиснул кулаки, подавляя желание размахнуться и ударить. — Вы, как шакалы, притрусили на легкую добычу! И вы просите пощады?!
— Пощади, великий царь, пощади! — раздались голоса среди пленников. — Никто из нас никогда больше не покажется на этих берегах, не приблизится к твоим владениям!
— Сжалься, великий Гектор! — снова взмолился молодой разбойник. — Все знают, как ты милостив и великодушен!
— Я? — Гектор зло рассмеялся. — Это после того, как убили моего отца и братьев? Увезли в плен моих жену и сына, мою сестру, а другая сестра убила себя, чтобы не стать рабыней?! Здесь, возле пепелища моего прекрасного города, я должен быть милостивым? А не много ли вы хотите, ночные воры?
— Пощады! — продолжал умолять юноша. — Мы же повиновались Пейритою, а он был ненасытен и никому не простил бы сомнений… Царь Гектор! Нас осталось чуть больше тридцати человек… Пейритой и Фаракит мертвы. Это же они бросили тебе вызов… Пощади нас!
Опустив голову, Гектор какое–то время молчал.
— Да будет так! — наконец, произнес он, не поднимая глаз. — Я не пощадил бы вас, если бы сам не знал, что значит быть побежденным… Вон отсюда! Спускайте на воду свой дырявый корабль и чините его на ходу, либо приставайте к берегу за пределами бухты. Чтоб я не видел вас здесь! Тела ваших убитых мы предадим огню, хотя они и не заслужили этого. Ну! Делайте, как я велел!
Среди пленных послышались радостные вопли, и царь, вскинув на них яростный взгляд, прорычал:
— Ни слова больше! Вон!
Отвернувшись, он снова направился к своим воинам.
— Нестор умер, — тихо сказал Ахилл, подойдя к брату и не пытаясь спрятать от него лице, мокрое от слез. — Он еще успел что–то мне сказать, а что, я не понял: у него только губы двигались… Крита едва ли выживет… Пентесилея сказала, что девочку ранили дважды, она уже плохо держалась в седле, но все равно дралась. И, в самом конце боя, ее проткнули копьем! Рана в живот, хуже, чем была у Деифоба — кишки порваны наконечником, а я не умею их ушивать. И Пентесилея не умеет.
— Идем, — Гектор ласково взял брата за руку. — Мне нужно поговорить с Энеем, но я боюсь, что убью его. Сможешь меня остановить?
— Нет, — покачал головой Ахилл.
— Ты не сможешь?! Почему? — голос Гектора дрогнул.
— Потому что ты — мой царь, и я тебе повинуюсь, — спокойно ответил герой. — И если ты станешь кого–то убивать, значит, на то твоя воля!
— Да я сейчас сомневаюсь и в своей воле, и во всем на свете! — крикнул Приамид–старший. — Я не знаю, как быть с человеком, который двенадцать лет бок о бок со мной защищал Трою!..
— Это ты про меня, что ли? — Эней в это время сам подошел к ним и стоял в двух шагах. — Да что я такого сделал, что ты смотришь на меня зверем, Гектор?
Лучше бы он этого не спрашивал… Его туповато–безмятежный взгляд и искренне недоумевающий голос доконали молодого царя.
— Что ты сделал?! — Гектор обернулся с таким лицом, что отшатнулся не только Эней, но и Ахилл. — Ты спрашиваешь, Пифоново отродье[22], что ты сделал?! Или ты совсем потерял разум, или притворяешься слишком гнусно! Ты что, не знал, какое золото увезли ваши с отцом корабли?! Или ты не знаешь, из–за чего ахейцы разрушили Трою?!
— Но… — голос Энея внезапно охрип. — Но не из–за того же, что мой отец подменил часть дани? Они же не могли этого обнаружить?.. Они…
— Они это обнаружили, тупейший сын подлейшего негодяя! Агаменону нужен был предлог — и лучшего предлога не мог придумать никто! Анхис решил спасти свое золото даже ценой гибели Трои… это ты не умеешь думать, а он все понимал и просчитывал! Иначе почему ваши корабли уже заранее были нагружены и стояли за пределами бухты? Ты можешь это объяснить?! Почему?!
— Я… Я думал, из предосторожности…
— Из какой предосторожности?! Значит, и ты догадывался, что ахейцы все–таки могут напасть? Да?!
Бледный до желтизны, герой пятился от взбешенного царя, видя, что тот может его убить — рука Гектора все плотнее сжимала рукоять меча, но Эней даже не решался в ответ взяться за свое оружие.
— Отец говорил… говорил, что такое возможно… — прохрипел он.
— Что?! Так ты знал?! И сберег себя, и своих воинов, и свое богатство… Ты облачен во все свои доспехи — значит, успел их надеть, тебя не застали врасплох! И ты спрашиваешь, что ты сделал?! На тебе кровь всех погибших троянцев! Будь ты проклят, предатель!
И, внезапно опустив свой новый меч, Гектор со всего размаха ударил кулаком в искаженное ужасом лицо троюродного брата. Эней покатился на землю, будто полотняный тюк.
Его столпившиеся вокруг воины, ошеломленные и потрясенные, кинулись к своему предводителю. В руках у некоторых из них были копья и мечи — они не успели их сложить или вложить в ножны, ведь только что был бой. Но, увидав их оружие, Гектор тоже поднял меч.
— Ну, трусы, вперед! — взревел он. — Нападайте на своего царя! Ко мне! Я изрублю вас на кусочки!
Воины отпрянули.
— Стой, брат, стой! — Ахилл понял, что теперь ему пора вмешаться. — Уж они–то точно ничего не знали, их не в чем винить. А с мечами они потому, что бой только сейчас закончился. На тебя никто не думал нападать.
— Мы же не безумцы, великий Гектор! — воскликнул один из воинов. — И мы вправду ничего не знали…
— Если Анхис предал Приама, мы сами отправимся сейчас к его кораблям и разделаемся с ним! — крикнул другой троянец, подошедший раньше других и слышавший предыдущий разговор. — То–то странными нам показались эти бочки…
Помрачение, на миг овладевшее Гектором, прошло. Он тяжело перевел дыхание и вложил меч в ножны.
— Никто никуда не отправится, — сказал он. — Я не буду мстить старику, тем более, что это уже ничего не исправит. Простите меня, троянцы! Я зря заподозрил всех вас… Оставайтесь здесь: нужно сложить погребальные костры. А ты, Эней, что теперь скажешь?
Герой медленно поднялся с земли. Его лицо было сплошной кровавой маской — кулак Гектора сломал ему переносицу и разбил левый глаз, который сразу вспух и затек багровой подушкой. Шатаясь, Эней шагнул к царю, и Ахилл весь напрягся. Но сын Анхиса стоял, опустив руки и голову, кровь стекала с его щеки и заливала кованую медь доспеха.
— Я только теперь понял! — страшным, изменившимся голосом произнес он. — Клянусь Аполлоном, я сначала не догадывался. Когда отец сказал мне, все уже было кончено… Мы уже бежали из Трои. Теперь я понимаю, отчего он велел мне быть в доспехах и выставить на ночь караулы у нашего дворца. Но я думал, это во всем городе… Гектор, ты проклял меня… Что же, пусть будет так!
Он резко отвернулся, но по движению его руки братья поняли, что он достает меч.
— Скорее, Ахилл! — крикнул Гектор, сознавая, что сам не успеет…
Ахилл перехватил руку Энея в последнее мгновение, когда лезвие меча уже касалось груди героя. Тот рванулся, но ничего поделать не смог.
— Пусти! — заорал Эней. — Это — мое дело! Не знаю, каким образом ты вообще живой и почему ты еще здесь, но уж это тебя не касается!
— Его все касается, Эней! — сказал Гектор, подходя и опуская руку на плечо богатыря. — Это — мой родной брат, такой же сын Приама и Гекубы, как Троил и Деифоб, как я. Это его, а не Париса я когда–то спас от гибели в пропасти. И ему, как и мне, не хочется, чтобы троянцы, которых осталось так мало, убивали себя от пустой обиды.
— Это не от обиды! — слизывая с губ кровь, произнес Эней. — Но ты же… ты…
— Я пережил столько потерь, Эней, что можно понять этот порыв гнева, — голос царя стал мягче, он, наконец, посмотрел в глаза троюродному брату. — Я не хочу твоей смерти, хотя мне будет очень трудно тебя простить. Если понял свою вину, постарайся сейчас помочь мне. Вложи меч в ножны.
— А как я это сделаю, если мой новый родственник все еще держит меня за руку? — глухо спросил Эней. — Если продержит так еще немного, рука отвалится вместе с мечом!
— Сюда, сюда! — раздались в это время крики со стороны скал.
Кричал Троил. Как только закончилась битва, мальчик подошел к раненой Крите и, как умел, помогал Пентесилее ее перевязывать. Девочка была в полубеспамятстве, и юноша звал ее по имени, нежно гладил ее руку, будто пытался пробудить к жизни. Он видел и понимал, что Крита, наверное, умирает, и не хотел этого видеть и понимать! Первое глубокое чувство, за эти дни соединившее его с юной амазонкой, теперь причиняло ему жестокую боль — Троил, вместе со всеми переживший гибель Трои и смерть отца и родных, не мог принять этой смерти!
Когда Гектор и Ахилл подошли к скалам, они увидели, что раненая лежит на разостланном плаще, над нею все так же склоняется, поддерживая ей голову, ее царица, а рядом стоит на коленях какой–то человек, одетый в черное, и уверенными движениями делает то, на что ни Ахилл, ни Пентесилея не смогли решиться — безо всякого трепета, спокойно ушивает выпавшие из ужасной раны, порванные копьем кишки. Возле него, на чистом платке, стоит плошка с каким–то травяным настоем.
Приамиды замерли на месте. Они не верили своим глазам. Между тем, незнакомец закончил шить кишки и несколькими быстрыми движениями зашил рану, все время промакивая ее кистью, которую вынимал из плошки. Поверх шва он, с помощью Пентесилеи, так же быстро и ловко наложил повязку и бережно опустил девочку на землю. Во время всей операции она лишь два раза слабо застонала.
— Редкая стойкость, даже для взрослого воина! — воскликнул врач. — Впрочем, вероятно, еще действует то состояние, которое мы называем шоком[23]. Приветствую тебя, царь Гектор! И всех вас! Рад поздравить с новой победой!
Он поднял голову, вытирая окровавленные руки о край платка.
— Кей!!! — вскрикнул Гектор. — О нет! Это уже слишком невероятно!
Действительно, волшебное появление придворного врача именно сейчас, когда он один мог помочь в безвыходном положении, казалось поистине невозможным.
— Откуда ты взялся?! — царь никак не мог прийти в себя. — И как раз сейчас?
— Ну, не как раз. — Кей улыбался, и его седая борода как будто тоже улыбалась. — Я, положим, дерусь почти с самого начала и успел уложить не меньше десятка этих пейритоевых паршивцев. У-ух, сколько работы они мне задали шестнадцать лет назад! Но в пылу битвы никто меня не заметил. Славно, что я зашел в свою изувеченную аптеку и принес сюда кое–что из лекарств. Узелок ждал меня среди скал, пока я крошил головы разбойникам, а теперь вот и пригодился. Этой девочке сейчас нужно лежать неподвижно, я бы даже советовал ее пока никуда не везти. Сделано все, чтобы предотвратить воспаление, но рана очень опасна. Надежда есть, однако дать слово я не могу. Укройте ее и подложите что–нибудь под голову.
— Кей, наш добрый и славный Кей! — Гектор обнял перса и прижал к себе, смеясь от радости. — Как же ты выжил? И откуда пришел?
— Прямо из Трои.
– ???
— Да не смотрите вы на меня так! — продолжал улыбаться лекарь. — Я в ту ночь тоже был захвачен врасплох, но дрался, пока это было возможно. Потом, отступая, укрылся в одном из подвалов дворца. Пожар разрушил эту часть здания, и подвал оказался весь завален, выйти из него я уже не смог. В полной темноте, на ощупь я определил, какая из стен внешняя, и с помощью моего меча стал рыть подкоп. Подвал, на мое счастье, был не совсем пуст, в нем нашелся мешок чечевицы. А вообще это — винный погреб, и в нем хранились бочки с вином. Вот такое мне досталось богатство. Только воды не было. Пришлось пить вино!
— И ты при этом мог работать? — спросил Ахилл, тоже обнимая лекаря и ласково похлопывая его по спине.
— А что мне было делать? Я старался пить меньше, хотя жажда мучила меня почти постоянно. Ел сухую чечевицу, прямо горстями. Гонял от нее крыс, их в подвале почти сразу появилась уйма. В конце концов, пришлось ставить мешок возле того места, где я работал, а потом наполнить зернами пустой горшок и накрыть его другим горшком. Иногда мне казалось, что я ошибся и рою не в ту сторону… Но через какое–то время — думаю, прошло много дней и ночей, я все же выбрался наружу. Увидел все, что случилось с городом. И подумал, что нужно бы запастись лекарствами и начать искать выживших. Я знал, что кто–то да выжил! С холма увидал корабли в море. Пошел взглянуть, кто сюда приплыл. И вот, угодил прямо к месту битвы! Из меня еще не вышел хмель, да я и трезвый не хвораю трусостью, ну и взялся за меч, показав этим морским пиявкам, как дерутся сыны Ирана! За время драки хмель прошел, и хвала Ахурамазде — не то я не смог бы как следует зашить вашу храбрую девочку.
А теперь, Ахилл, помоги мне: тут кругом раненые, а кроме меня, искусством врачевания владеешь только ты. Великая царица амазонок тоже кое–что умеет, но наше ремесло в их славной стране развито мало — они ведь презирают раны и болезни… Словом, нас двое, а их много! Нужен костер и горячая вода. И прошу сюда все войско!
Глава 7
Из–под старой пожухлой травы пышными ярко–зелеными пучками выступала молодая трава, и вот уже прошлогодней почти не стало видно — попранная мощными корнями новой, весенней жизни, она приникла к земле и смешалась с нею, питая ее, чтобы весна всходила еще гуще и сильнее.
Торжествующую зелень склона, как крохотные вспышки огня, покрывала разноцветная россыпь цветов, в основном красных, желтых и синих. Пастушьи дудки еще только стали набирать ствол, прорастая рядом со старыми, сухими и поломанными стеблями, но их резные листья уже курчавились, затеняя траву и цветы, и по ним с торжеством ползали красные с черными пятнами «небесные мушки».
Овцы, белые и серые, похожие на отставшие от большой тучи клочки облаков, довольные, бродили среди этого великолепия, непрерывно жуя и удивленно мотая головами — весеннее обилие мух немного раздражало их, хотя и не могло отвлечь от наслаждения едой. Промеж ленивых овец выделялись семь или восемь козочек, скакавших и бодавшихся, вместо того, чтобы чинно есть. Грянувшая в этот день жара и пестрота цветов вызывали в них азарт — они гонялись друг за другом, выхватывали одна у другой длинные курчавые листья пастушьей дудки, блеяли и порою задорно наскакивали на овец, которые лишь возмущенно трясли толстыми курдюками и отходили подальше.
Собаки, лежа на плоских камнях, уже сильно нагретых солнцем, зорко наблюдали за пастбищем, но делали это лишь из чувства долга: рядом были люди, и хищники едва ли посмели бы в их присутствии приблизиться к стаду.
Старый Агелай с удовольствием смотрел на свое маленькое стадо, устроившись на широкой скамье, когда–то выдолбленной им самим в стволе поваленного грозой вяза. Второй вяз, такой же толстый и мощный, стоял рядом, целый и невредимый. Любопытный родничок, выглянув на свет, хотел видеть как можно больше и, хотя был мал, старался изогнуться блестящей струйкой покруче и как можно выше подпрыгивать на камешках, чтобы ему открывался весь склон. Его веселое журчание было слышнее всего среди упоительной тишины, ласкавшей в этот день склон холма. Еще блеяли овцы и козы, да жужжали мухи, пчелы и шмели, но их песенки сливались с тишиной, как будто были ее частью.
Старый пастух сидел, как обычно, сложив смуглые от вечного загара руки на широком, украшенном резьбой разветвлении старого корня, из которого была сделана его палка. Рядом с ним устроились на скамье Троил, Крита и Авлона, благо скамья была длинная — прежде на ней умещалось все семейство Агелая.
Крита только пятый день, как поднялась с постели: раны, которые она получила в бою, заживали медленно, несколько раз начиналась лихорадка, и девочка проболела всю зиму. Правда, зима в этих местах была короткая…
Все это время Троил почти постоянно был рядом с юной амазонкой. Даже беззлобные насмешки старших братьев, прежде вызвавшие бы у него жестокую обиду, теперь не волновали юношу — ему было важно только то, что Крита все–таки поправляется. Царевич был влюблен первый раз в жизни, и не будь это в дни гибели Трои и его первых сражений среди безумия и трагедии, постигшей его народ, возможно, пылкий мальчик уже давно позабыл бы свое яркое и волнующее увлечение. Но случилось так, что испытание воли и мужества, испытание взрослости совпало у Троила с испытанием первого чувства…
— Дедушка Агелай, а ты отличаешь своих овечек одну от другой? — спросила Авлона старого пастуха.
Это был самый обычный вопрос, который все дети задают пастухам, впервые разглядывая стадо. Овцы, действительно, были на вид совершенно одинаковы.
— Ты же отличаешь лошадей одну от другой, — Агелай погладил рыжие волосы девочки своей жесткой ладонью. — Ну да, у лошадей характер покрепче, чем у овечек, но и мои кудрявые малютки тоже с характером. Я их всех «в лицо» знаю, и знаю — от какой чего ожидать. Среди них и упрямицы есть, и трусишки, и глупые, и умные. Ну, ум, конечно, у них свой, не то, что у собак или лошадей — куда уж! А тоже ведь что–то соображают помаленьку…
— А как же ты режешь овец, если так их любишь, дедушка? — спросила Крита, разбирая у себя на коленях ворох цветов и начиная аккуратно плести из них гирлян–ду — ей хотелось надеть эту гирлянду на Троила и посмотреть, обидится ли он на такое женское украшение…
Агелай улыбнулся:
— Ну, так я же знаю, что они для того и предназначены, чтоб их мясо съели, шкуру носили на плечах, шерсть пряли… Наверное, и они это знают. Бывает, однако, что какую–нибудь и жалеешь. В тот год, когда у моей Зеллы родился Парис, я выходил одного ягненка. У овцы родилось их пятеро, и все, кроме одного, мертвые. Да и тот был как мокрая тряпица — еле живой. Я с ним возился дней пять, пока он научился сам молоко сосать! А потом такой вырос барашек — диво! И я его полюбил и не мог зарезать или продать…
— И что с ним стало? — Крита смотрела на цветы, не поднимая глаз, но чувствуя на себе восторженный взгляд Троила и наслаждаясь им, как нежными солнечными лучами.
— Волк задрал его, когда ему было уже шесть лет, и он был большим и красивым бараном. Парис тогда уж как плакал!.. Мальчиком–то он был добрым. Жаль, что с ним так вышло…
И старик тихо вздохнул.
Троил следил за движениями рук Криты, а сам незаметно вытаскивал из ее темной косы заколки, норовя распустить пушистые волосы девочки по плечам. Та делала вид, что ничего не замечает, хотя уже готова была лопнуть от смеха…
— Авлона, — спросил юный сын Приама, чтобы отвлечь внимание Криты от своего озорства, — а ты и в самом деле хочешь плыть с Гектором и Ахиллом на Пелопонесс за своей сестрой?
— Конечно, — кивнула маленькая амазонка. — Я же с ума сойду, пока они не вернутся! Гектор сначала ни за что и слушать меня не хотел, а потом сказал, что подумает.
— Ты так похожа на Андромаху, что он ни в чем не может тебе отказать, — заметил Троил. — Значит, вы отправляетесь через десять дней?
— Да. Корабль почти совсем готов.
— И наша царица тоже плывет? — спросила Крита.
— Конечно. Она же не оставит Ахилла.
— Я думаю, ты тоже плывешь не только из–за сестры, но и из–за него! — с детской непосредственностью воскликнула оруженосица и ловко хлопнула по руке Троила, в это время начавшего распускать ее косу, — Отстань, невыносимый мальчишка, отстань! Ты же всю меня растрепал…
— Я бы вызвала тебя на бой за такие слова! — возмутилась Авлона. — Но ты раненая. Как тебе не стыдно?
— А что я такого сказала?
И Крита, смеясь, ловко оплела гирляндой из цветов шею зазевавшегося Троила. Он фыркнул и чихнул — цветочная пыльца попала ему в нос. Крита, вскочив, и расхохоталась.
— Я ничего плохого не сказала и не сделала, но одна дуется, другой чихает — с вами нельзя иметь дело!
— Вы похожи на моих ягнят! — сказал, наблюдая за ними старик Агелай. — Бодаетесь, когда еще и рожки не выросли… Эх, скоро–скоро отстроит Гектор Трою, и вы все уйдете от меня в свои дома и дворцы. И останусь я снова один с моими собаками и овечками.
— Мы будем все время к тебе приходить, дедушка! — пообещал Троил. — Или можем взять тебя к себе… Да в любом случае, Гектору ведь еще надо найти своих жену и сына, а нам за это время начать восстанавливать город. Времени уйдет много. Мои братья еще только собираются в путь.
Троянские герои готовились отплыть на одном из четырех кораблей Анхиса. После памятного боя с морскими разбойниками эти корабли пришли в Троянскую гавань, но хитрый старик еще дней семь или восемь не сходил на берег, боясь показаться на глаза молодому царю. Его устрашило не только расквашенное лицо Энея, но и известие о воскрешении и возвращении Ахилла. В конце концов, Анхис вместе с Энеем решился прийти к хижине Агелая и кинуться в ноги Гектору с униженными уверениями в верности и готовности исполнить любое повеление царя Трои.
— Прочь с моих глаз! — сказал ему Гектор, стараясь не смотреть на предателя. — Будь ты моложе, я бы забыл, что ты — двоюродный брат моего отца. Видеть тебя не хочу, убирайся! Живи в Фивах, во Фригии, где угодно, но если до меня дойдет, что ты снова плетешь заговоры против Приамова рода, я достану тебя хоть в стране гипербореев[24]!
Выгнав Анхиса, царь уже спокойно заговорил с Энеем и спросил, попрежнему ли тот хочет покинуть развалины Трои и уплыть вместе с отцом, или предпочитает остаться. Простодушный Эней ответил, что хотел бы проводить отца в любой из прибрежных городов, где тот захочет поселиться, но после готов вернуться назад.
— Поезжай, я тебя не держу, — сказал Гектор, не выказав ни раздражения, ни гнева. — Передай отцу, что одну из бочек с золотом я оставляю ему — в конце концов это была его часть дани. Несколько бочек мы укроем в надежном месте здесь, в Трое. А три или четыре бочки ты возьмешь с собой, чтобы во Фригии нанять нам для строительных работ хороших каменщиков, плотников и резчиков. Если удастся купить дешевых рабов, искусных в ремеслах, и они бы не помешали. Это мой приказ, и, исполнив его, ты загладишь свою вину. К новой зиме я надеюсь вернуться из своего путешествия, и к этому времени мастера уже должны быть здесь. Если мы задержимся, в любом случае, восстановление Трои начнется. В отсутствие меня и Ахилла распоряжаться работами будет Деифоб. Он разделит временную власть с нашей матерью. Ты понял меня, сын Анхиса?
— Понял и сделаю все, как ты велишь, — с непривычной покорностью отвечал богатырь. — Поверь, я не меньше твоего хочу, чтобы город был отстроен. Быть может, потом твой гнев пройдет, и ты позволишь вернуться сюда и отцу?
— Сейчас даже не вспоминай об этом! — холодно отрезал Гектор, — Я сказал — видеть его не желаю. Один из кораблей ты оставишь нам. И половину своих воинов. Я все сказал тебе — ступай.
За шесть зимних лун в окрестностях Трои объявилось не меньше тысячи бежавших из поверженного города троянцев. Почти все они нашли приют в пастушьих селениях и у охотников, и теперь понемногу возвращались назад. В долине Скамандра, с южной стороны Троянской стены, выросло селение, выстроенное с удивительной быстротой — хижины и землянки сооружались за несколько дней, и в них селились целые семьи. Люди мирились с холодом и недостатком еды, лишь бы быть ближе к Трое, потому что все уже знали — Гектор, их великий защитник и нынешний Троянский царь, жив и собирается возрождать город. Эти люди, кто поодиночке, кто собравшись в большие группы, добирались до хижины Агелая, чтобы увидеть молодого царя. Гектора радовало, что большей частью то были молодые троянцы — само собою, именно таким легче удавалось спастись из пылающего города. У них были силы, чтобы начать все сначала, и это давало надежду…
На своей единственной колеснице Гектор уже несколько раз объехал Трою, стараясь не поддаваться чувствам, а спокойно оценить разрушения и подумать, какие работы предстоят здесь в первую очередь. Несколько мастеровых из верхнего города собирались уже в ближайшее время поселиться вместе с семьями в своих прежних домах и начать изготовление кирпичей и нужных для строителей инструментов. Мастерские ремесленых улиц почти не пострадали — нужно было только завезти сюда побольше дров и глины.
До самого последнего дня Гектор мучился вопросом, имеет ли он право уехать, когда здесь от него зависит так много. Он видел, с какой надеждой смотрят на него троянцы, знал, что он значит для них.
— Как все же ты думаешь, брат, — вновь спросил он Ахилла. — Я не предам их, если уеду? Ведь поиски Андромахи могут затянуться?
— Если ты не поедешь, — ответил Ахилл с обычной своей прямотой, — то ты предашь жену и сына, и это поймут все, и если не станут осуждать, то в душе запомнят. А здесь тебя будут ждать и будут работать и делать все, как нужно, потому что есть и цель, и силы. Впрочем, подумай — я могу и один поехать искать Андромаху.
— Ну нет! — резко отрезал Гектор. — Это и опасно, и бессмысленно: я могу и должен искать жену и сына, могу предложить за них выкуп — это никого не удивит и не оскорбит. А ты, выходит, приедешь отнимать чужую добычу?.. Ахейцы любили тебя, но в последнее время многое изменилось, и потом ты же скажешь им, кто ты на самом деле… Нет, или вместе со мной, или ты не едешь.
— Значит, решено, — спокойно заметил Ахилл. — Мы едем вместе.
Глава 8
Накануне отъезда царя и его спутников к берегам Пелопонесса произошли два события, заметно оживившие суровую жизнь троянцев.
Во–первых, из Темискиры прискакал отряд амазонок, присланный царицей Аэллой. Пентесилея, вскоре после сражения с морскими разбойниками, попросила Гектора отправить в Темискиру одного из воинов Энея, с которым послала письмо к Аэлле. В письме она просила два десятка всадниц, чтобы в отсутствие царя и его непобедимого брата было кому нести охрану города и его пока немногочисленных жителей. Аэлла тут же исполнила просьбу, но прислала не двадцать амазонок, а пятьдесят, отобрав лучших, испытанных в боях воительниц. Их встретили с восторгом.
— Ну вот, — заметил насмешливый Деифоб, — теперь все неженатые троянцы переженятся на амазонках, и в Трое появится много новых героев.
— На амазонке жениться нелегко, — возразила ему Пентесилея. — А что? Ты уж не сам ли заприметил какую–нибудь?
— Мне нравятся все! — не смущаясь, ответил молодой человек. — Пускай поживут — присмотреться надо…
«Присматриваться» начал было не только Деифоб. Некоторые из молодых троянцев вскоре попытались добиться благосклонности воительниц, но получили такой отпор, что их пыл тут же остыл: никому не хотелось лечить сломанные руки либо ребра… Командовавшая отрядом амазонка Улисса, чтобы не смущать местных жителей, приказала раскинуть шатры на некотором расстоянии от поселения троянцев — в непосредственной близости от Скейских ворот.
И вторым событием, взволновавшим и обрадовавшим всех, стала свадьба Терсита и Елены — первая свадьба после гибели Трои.
В храм Аполлона в то утро пришли все: от царя, его матери и братьев, до старого пастуха Агелая. Пришли все уже поселившиеся вблизи города троянцы, Улисса со всем своим отрядом. Внутри все не поместились, людей было слишком много, и они столпились на ступенях, на галереях, на площадке перед святилищем.
Кусты вокруг храма цвели в эту весну так буйно, что зелени почти не было видно — только пушистые облака розовых, красных, белых, желтых цветов. Старый Хрис празднично украсил алтарь и статую бога над ним: гирлянды розовых глициний и пунцовые розы нежно светились на белом мраморе.
Елена была в платье из золотистой, очень легкой ткани. Кусок этой ткани отыскался в одной из почти не разграбленных ахейцами кладовых верхнего города, и царица Гекуба сама сшила свадебный наряд спартанки. Волосы Елены отросли уже ниже плеч, и она, гладко зачесав их и сколов на затылке, набросила на голову такое же золотистое покрывало, а вместо украшений, которых у нее не было, приколола к волосам две красные розы. Ее похудевшее, осунувшееся лицо, на котором густой загар безжалостно обозначил острые ниточки морщин, в этот день сияло такой спокойной, уверенной радостью, что стало едва ли не прекраснее, чем было прежде.
Терсит изменился еще удивительнее. Ахилл и Антилох, знавшие его много лет, в этот день с трудом узнавали знаменитого насмешника. Сухая, сутуловатая фигура его распрямилась, угловатость походки исчезла, и он оказался стройным, широкоплечим, с красивой посадкой головы, прежде всегда опущенной. Густые вьющиеся волосы и небольшая борода отливали бронзой, подчеркивая мужественно–жесткие черты лица, которого теперь совершенно не портил косой шрам на щеке. Взгляд спартанца, обычно хитрый и насмешливый, вдруг стал открытым, в глазах было удивление и непритворный восторг: «Да неужели это происходит со мной?! Именно со мной?» Он был счастлив и понятия не имел, как это скрыть…
Свадебный пир, за неимением дома, устроили на лужайке позади хижины Агелая. Добрый старик готов был ради свадьбы своей любимой «внученьки» заколоть половину стада, но это не понадобилось. Пентесилея с несколькими амазонками Улиссы настреляли в лесу, на склонах холмов, столько дичи, что хватило бы и на две тысячи человек. Десяток диких свиней, восемь ланей, пара сотен фазанов (в эту весну их было в лесах особенно много), перепелки и дикие голуби, — все это могло бы украсить столы троянцев и в лучшие времена. Антилох, призвав на помощь неразлучных Троила и Криту, сплел несколько рыболовных садков, и рыбы было наловлено тоже немало. Женщины напекли настоящего хлеба — в троянских погребах удалось найти и муку, и зерно — они сохранились в тех хранилищах, где были засыпаны не в мешки или корзины, а в глиняные сосуды, закрытые крышками. Большая часть зерна пошла на весенний сев — одно из давным–давно заброшенных хлебных полей вблизи Трои было распахано и уже дало всходы, а муку решили расходовать экономно, смешивая с тертыми орехами. Но для свадебного пира ее не пожалели. Не было обычных для троянских пиров фруктов — их заменили собранные на склонах съедобные коренья, сушеные ягоды шиповника, орехи и дикий мед. В погребе, из которого так отважно выбрался на свет придворный врач Кей, оставалось еще не меньше двадцати бочек вина, и Гектор приказал привезти пятнадцать этих бочек на праздник. К тому же амазонки захватили с собой из Темискиры несколько кожаных бурдюков со знаменитым хлебным вином и щедро предложили распить большую его часть на свадьбе.
Большую лужайку, расположенную за ручьем и плавно переходящую в склон холма, уставили наспех сбитыми столами, но так как досок было мало, то основная масса пирующих расселась прямо на земле — на овечьих шкурах, плащах, охапках травы. Рабов у царя Трои пока не было, и угощение разносили несколько молодых женщин, юноши и мальчики–подростки. Посуда была всяческая, от нескольких, случайно уцелевших в Трое, серебряных кубков и блюд до деревянных мисок и кожаных кружек, но это совершенно никого не смущало.
— За всю жизнь не помню такого веселого пира! — сказал Деифоб сидевшему рядом Ахиллу. — Правда, не помню.
— Я тоже, — кивнул герой. — Но мы с тобой и не можем помнить. Тебе сколько было, когда началась война?
— Десять.
— Вот видишь! Рановато для пиров… А мне тринадцать. Наши с тобой пиры еще впереди, брат.
— Хвала богам! — и Деифоб опрокинул восьмой или девятый по счету кубок.
Гектор, среди общего пьяного веселья, казалось, совершенно трезвый (на больших пирах он всегда пил очень мало), подошел к Терситу и Елене и протянул спартанцу меч с рукоятью, отделанной золотом, перламутром и жемчугом. Меч нашелся в одной из бочек, снятых с кораблей Анхиса.
— Это — троянский обычай, — сказал он. — Если царь приходит на свадьбу, то обязательно что–то дарит жениху. Ты был со мной рядом в битве, и я должен бы подарить тебе свой меч, но я собираюсь в путь, и мне может понадобиться мое оружие. Кроме того, тот меч добыт в поединке с Пейритоем, и мне хочется сохранить его.
— Твоего меча я бы все равно не поднял, великий царь! — ответил Терсит, впервые в жизни кланяясь не с ехидным, а с искренним почтением. — Благодарю тебя и обещаю, что если (чего бы мне очень не хотелось!) мне придется пустить в ход твой подарок, я его не осрамлю. Но, кажется, он в ножнах куда красивее, чем без них!
— Будь счастлив, Терсит! — проговорил, подходя к спартанцу, Ахилл, — Ты женишься не мальчиком, но еще не поздно — пускай Елена подарит тебе за оставшиеся годы больше любви и наслаждения, чем за сотню лет!
— Так оно и будет, богоравный Ахилл, — сказал Терсит и поцеловал залившуюся краской жену. — У нее ведь тоже с этим не все ладилось в прежние годы…
Не удержавшись, Ахилл наклонился к самому уху Терсита и прошептал:
— А что если Менелай спохватится и вернется сюда искать Елену? А?
— Я убью его, — сказал спартанец так спокойно и с таким выражением лица, что герой поверил ему…
Пир завершился уже утром. Всю ночь над поляной, освещенной факелами и почти полной луной, звучали веселые возгласы и песни, громыхали несколько найденных в городе тимпанов, а молодые троянцы и троянки плясали возле разложенных тут же костров. Всего в нескольких стадиях от них лежала в развалинах Троя, многие из пирующих еще недавно оплакивали своих погибших близких, и никто не знал, что будет в ближайшее время. Но праздник гремел и властвовал над всеми.
А спустя четыре дня Гектор, Ахилл и Пентесилея, взяв с собою лишь десятерых гребцов, отправились в путь.
Примечания
1
Мигра — древнеазиатское божество света.
(обратно)2
Пеплос — род накидки. Надевался через голову, с боков обычно подхватывался поясом. Мог служить как верхней, так и нижней одеждой.
(обратно)3
Рабыни в Древней Греции, как правило, стригли волосы коротко, поскольку редко имели возможность за ними ухаживать.
(обратно)4
О шишках, которые пенятся в воде, подобно мылу, нередко упоминали путешественники по странам Востока.
(обратно)5
Каннелированные — украшенные параллельными вертикальными бороздками.
(обратно)6
Медицина в Древней Греции была на очень высоком уровне. Есть сведения о том, что тамошние хирурги умели делать не только трепанацию черепа, но и вживляли серебряные пластины вместо утраченных частей черепной коробки.
(обратно)7
Ахурамазда — верховное божество древних персов.
(обратно)8
Ризалит — прямоугольный выступ на стене здания.
(обратно)9
Способ, применяемый многими народами. Знали его и в Древней Руси.
(обратно)10
Аполлона, кроме всего прочего, считали и богом — покровителем медицины.
(обратно)11
Слово «акведук» происходит от греческого «аква» — вода. Считалось, что водопроводы акведуки были изобретены в Древнем Риме. Но многое указывает на то, что они могли быть известны и раньше.
(обратно)12
«Нехси» — египетское слово, означающее «негр».
(обратно)13
В Древнем Египте существовал строгий контроль за всеми гаванями, за прибытием и отплытием кораблей, и самовольно, без разрешения властей, в море никто не выходил.
(обратно)14
Покупая овечий сыр его всегда проверяли на ощупь — достаточно ли он мягкий.
(обратно)15
Понтом Эвксинским древние греки называли Черное море.
(обратно)16
Название и описание этого инструмента мне нигде ранее не встречалось. (Прим. А. Каверина).
(обратно)17
Гекатомба — жертвоприношение ста быков. Совершалось редко, в особо торжественных случаях.
(обратно)18
Троянский палладий — известный по мифам талисман города Трои, золотая статуэтка богини Афины Паллады.
(обратно)19
Исполняя одно из поручений царя Эврисфея, Геракл столкнулся на пути с богатырем Антеем. В схватке с ним он много раз бросал силача на землю, и тот вскакивал, исполненный новых сил. Геракл вспомнил, что Антей — сын Земли, и она дает ему силы. Тогда он поднял противника и держал его в своих могучих объятиях, пока тот в них не задохнулся.
(обратно)20
Согласно мифам, Елену, еще совсем юную девушку, похитил вначале герой Тесей и увез к себе в Афины. В его отсутствие братья Елены Кастор и Полидевк отбили ее у афинян и вернули домой, после чего отец поспешил выдать красавицу замуж.
(обратно)21
Эпир — область в Древней Греции с центром в городе Эпира. Согласно истории, самостоятельным государством Эпир стал в VII веке. Однако какая то его часть могла так называться и ранее.
(обратно)22
Пифон — чудовищный змей, который, по приказу ревнивой Геры, преследовал богиню Лето и рожденных ею от Зевса близнецов — маленьких Аполлона и Артемиду. Иносказательно — злобное чудовище.
(обратно)23
Возможно, смысл слова другой. Но по логике подходит именно это. (Прим. А. Каерина.).
(обратно)24
Гипербореи — мифический народ, упоминавшийся во многих греческих преданиях. Ученые до сих пор спорят, где древние греки «размещали» страну гипербореев. Она, скорее всего, была далеко на севере.
(обратно)
Комментарии к книге «Месть троянского коня», Ирина Александровна Измайлова
Всего 0 комментариев