«Шпага мастера»

Шпага мастера (fb2) - Шпага мастера 1010K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Викторович Мишенев

Сергей Мишенев Шпага мастера

Фехтование – как причастие.

Приступать к нему надо, очистив тело и душу.

Артуро-Перес Реверте

Шпага мастера

Маэстро Филипп Дижон с недоумением и даже, пожалуй, с некоторым интересом смотрел на своего нового ученика. Он тщательно перебирал в памяти весь свой педагогический опыт, пытаясь понять, приходилось ли ему и раньше встречать таких? Быть может, незаконнорожденный отпрыск Савиньяков способен был так удивлять старого учителя? Или тот толстый торговец Рагно, пару лет назад, тоже был очень необычным. Но чтобы до такой степени… Маэстро Дижон вынужден был признаться, что впервые видит такого ученика. Такого тупого!

Индивидуальные уроки маэстро Дижон давал на высокой галерее, которую он пристроил к длинной стене фехтовального зала специально для этой цели. Здесь было и зеркало для отработки боевой стойки, и большая черная мишень из толстой буйволовой кожи. Подняться на галерею можно было по узкой винтовой лестнице, при этом остальные посетители зала тренировались внизу.

Молодой человек, стоящий перед учителем, олицетворял собой предельное внимание и искреннее усердие. Сосредоточенно сдвинув брови, он стоял возле мишени и тщательно отрабатывал движения, которые только что показал ему маэстро. Впрочем, это слишком громко сказано – отрабатывал. Несмотря на впечатляющие физические достоинства, новый ученик фехтовальной школы Дижона, которого звали Альберт, не мог выполнить ни одного шага без дефектов и ошибок. Да! Вот что, пожалуй, поражало и раздражало больше всего! Тот торговец с площади Республики тоже выглядел посмешищем. Но в этом не было ничего удивительного – от веселого нескладного толстяка никто и не ждал идеальных выпадов. А сын старого Савиньяка был настолько слаб и тщедушен, что, казалось, он и без выпадов вот-вот выронит шпагу. Но этот новенький!

Гибкое тело Альберта, укрепленное роскошной мускулатурой, казалось, было создано специально для фехтовальных экзерсисов высшего порядка. Когда новенький впервые переступил порог фехтовального зала (такой мягкий и одновременно уверенный шаг!), маэстро подумал, что он станет одним из лучших его учеников. Не считая, разумеется, Марка. А теперь, глядя на нелепые движения новичка, учитель понимал: он ошибся. Да еще как ошибся! Прежде таких ошибок с ним не случалось…

Уже без малого тридцать лет маэстро Филипп Дижон держал собственный фехтовальный зал на улице Святого Антония, что пересекала город от площади Республики до северных окраин. В маленьком южном городке Керкиньяне это место считалось почти фешенебельным районом: площадь Республики, со своей Ратушей, небольшой, но красивой церковью и популярной кондитерской, отделяла его от беспокойного припортового района, населенного, по преимуществу, грузчиками, ростовщиками, старыми матросами, цыганами и нищими.

Когда маэстро Дижон был еще маленьким, школы фехтования в Керкиньяне не было вообще. Но Филиппу повезло: его отправили на воспитание в Париж, где он жил до самого совершеннолетия. Именно в Париже его отдали в обучение к одному из самых известных мастеров – Камилло Прево.

В это время во Франции как раз набирала силу борьба старой и новой школ. Сама идея новой школы принадлежала провинциальному фехтовальщику Ля Фожеру, который, приехав в Париж в 1816 году, вознамерился испытать свои теории на практике, вступив в честный поединок с лучшим представителем классической школы графом Бонди. И блестящая победа Ля Фожера в присутствии большого количества зрителей и фехтовальных авторитетов того времени произвела настоящую сенсацию. Приверженец старой школы академик Эрнст Легуве в 1830 году откликнулся на это событие статьей «Турнир XIX столетия». В частности, он писал следующее: «Резкая реакция реализма против романтического академизма в литературе и живописи не могла не отразиться и на фехтовании. Гомар, Шарлеман, Корденуа и другие могли с истинным сожалением наблюдать за возникновением новой школы, которая, заботясь только о нанесении укола, отбросила требования изящества и грации движений, как бесполезные и смешные. Напрасно Бертран, наш несравненный Бертран, доказывал своими уроками и личным примером, что можно одновременно быть и грациозным, и сильным бойцом. С каждым днем новая школа завоевывала право гражданства. Фехтование отныне остается, без сомнения, упражнением полезным, занимательным, но это больше не искусство, ибо „нет искусства там, где нет красоты“».

Маэстро Камилло Прево, у которого начал обучаться маленький Филипп, однако, был горячим приверженцем старой школы. Он требовал от своих учеников точного следования классическому канону и добивался от них абсолютного изящества в каждом движении. Ведь он сам был сыном и учеником Пьера Прево, который, в свою очередь, учился у Батиста Бертрана. Того самого Бертрана, который ставил красоту на один уровень с искусством.

Отучившись у маэстро Прево девять лет, Филипп вернулся в Керкиньян и принялся активно насаждать парижское фехтование в патриархальном обществе маленького портового городка. Он организовывал турниры, проводил общедоступные занятия, приглашал авторитетных специалистов для чтения лекций и показательных выступлений… В конце концов его усилия увенчались некоторым успехом. Во всяком случае, с десяток молодых людей из уважаемых семей стали брать у него регулярные уроки, а сам маэстро приобрел определенную известность. И в какой-то момент, воспользовавшись обоими этими факторами, а также благосклонностью мэра, маэстро Дижон открыл этот самый фехтовальный зал на улице Святого Антония, назвав его «Школа фехтовальных искусств».

За несколько лет, ценой больших усилий, маэстро Дижон сумел превратить свой зал в заметный культурный центр. Здесь начали тренироваться многие молодые люди из хороших или, правильнее сказать, обеспеченных семей. Сюда стали заезжать мастера из других городов, знакомясь с молодым учителем и его строгой, немного старомодной методикой. А во время турниров, которые маэстро Дижон стал проводить каждый год, в зал съезжались самые уважаемые горожане, включая отцов города.

…До конца урока Альберта оставалось еще около четверти часа. Маэстро Дижон сосредоточился и вновь попытался исправить неадекватную технику нового ученика:

– Прервитесь, молодой человек. То, чем мы сейчас занимаемся, является основой основ, краеугольным камнем всей фехтовальной науки. Наша боевая стойка, наши передвижения и выпады далеко выходят за пределы общечеловеческих двигательных навыков. Поэтому нельзя делать это в обыденном, так сказать бытовом, человеческом состоянии. Ну представьте, что вы на молитве или исповеди, подумайте о том, что вы художник, создающий свое самое великое творение, или вспомните свою первую любовь и только тогда, только тогда, повторяю я, встаньте на боевую линию, лицом к лицу с самым главным человеком в вашей жизни – с вашим противником. Пока лишь воображаемым.

Альберт внимательно слушал и, казалось, запоминал каждое слово учителя. Маэстро Дижон приободрился и продолжил:

– А теперь вспомните, как вы, уставший, скажем, после охоты, приходите домой и без сил опускаетесь в старинное кресло. И именно так сейчас вам необходимо сесть в боевую стойку. Не встать, как вы это пытаетесь делать, а именно сесть! Сесть, как в старинное удобное кресло! Так меня учил мой учитель, а уж он знал толк и в креслах, и в стойках!

В какой-то момент маэстро Дижон с удовлетворением отметил, что дело сдвинулось с мертвой точки, и странный бездарный ученик с телом полубога начинает поддаваться таинственной мистерии учебного процесса. И тогда он приступил к самому главному и сложному элементу сегодняшнего урока – атаке с выпадом:

– И, наконец, мягко потянитесь рукой вперед, незаметно, но уверенно – так, как будто просите милостыню у случайного прохожего, так, как будто бы вы всего лишь собираетесь коснуться края его одежды, а затем резко и внезапно выстрелите ногами! Ваши ноги должны стать взрывом!

И тут едва заметное понимание, которое маэстро Дижон только что наблюдал в движениях нового ученика, мгновенно исчезло. Альберт как следует замахнулся и, разрушая все старинные каноны, сделал выпад, способный покрыть несмываемым позором любую фехтовальную школу. Учитель вздрогнул. Может быть, он просто издевается, этот ученик? Да нет, слишком много искреннего старания вкладывает новенький в процесс обучения, слишком он пытливый и внимательный. Только вот как можно быть таким бездарным? Маэстро снова (в который уже раз?) взял себя в руки:

– Должен вас огорчить, молодой человек, вы только что выполнили очень плохое движение. Но хуже всего то, что вместо показа укола вы сделали замах, поправ тем самым все основы фехтовальной культуры.

– Маэстро, но показ укола представляется мне настолько надуманным движением, что его и сделать невозможно, – Альберт не в первый раз обратился к учителю с вопросом, и учитель уже знал, что это будет совершенно идиотский вопрос. – Я стараюсь, но не понимаю, как можно мягко тянуться к противнику, которого собираешься проткнуть? Разве не правильнее, не естественнее было бы с решительным замахом вогнать в тело врага добрую половину своего клинка?

Маэстро почувствовал некоторую растерянность от того, что ему сейчас придется объяснять азбучные истины достаточно взрослому человеку. Обычно ученики не задают подобных вопросов, принимая на веру слова фехтмейстера. Обычно ученики добросовестно выполняют базовые задания и спешат, спешат продвигаться все дальше, узнавать все больше, чтобы скорее приступить к практическим занятиям, чтобы скорее стать лучшим в школе Дижона и, возможно, в дальнейшем превзойти самого старого учителя. Глупо, но вполне естественно. Естественно… Нет, это не обычный ученик!

– Именно, молодой человек, именно так, как вы сказали! Гораздо естественнее было бы с размахом воткнуть в ближнего своего пару пядей стали! И именно так и поступают в своих кабацких стычках непосвященные простолюдины. Но один из главных секретов нашего искусства как раз таки и заключается в противоестественности! Слышали ли вы когда-либо выражение «сверхъестественные возможности»? Конечно, слышали! И не знаю, как вы, а я лично всегда мечтал, всегда стремился овладеть этими самыми сверхъестественными возможностями. Так вот представьте себе, что сверхъестественные возможности не открываются естественными путями! Путь к ним возможен только через противоестественное! Именно эту сакральную истину открыли наши предки столетия тому назад, приступая к созданию самого противоестественного, самого искусственного и искусного боевого искусства.

И посмотрите на нашу боевую стойку. Разве она естественна? Разведенные колени, вывернутая рука, задранный подбородок… А наши передвижения? Не говоря уже, конечно, о принципе показа укола. Нет, люди так не сражаются! Зайдите в кабак и посмотрите, как дерутся обычные, естественные, люди. Они дерутся естественно и с весьма лимитированной эффективностью. А так, как мы, сражаются только бессмертные боги! Забудьте о своих общечеловеческих навыках и привычках, доверьтесь божественной технике, которую я вам передаю, иначе же вы просто зря потратите свои деньги и мое время.

– Маэстро Дижон, а с сугубо практической точки зрения, что дает показ укола?

Учитель вновь почувствовал раздражение, но на этот раз уже не попытался его скрыть. В самом деле, какого черта? Он только что открыл этому переростку-недоучке метафизические фехтовальные истины такой глубины, после которых любой ученик должен был бы впасть в религиозный экстаз и далее спокойно, усердно радовать наставника скромными успехами. А этот, только что услышав то, за что в свое время люди платили жизнями, задает приземленный вопрос о практической значимости показа укола!

– Ну что же, с практической значимостью все просто. Показ укола важен для нас по трем причинам: первое – он обеспечивает конструктивную точность укола; второе – он позволяет преодолевать защитное сопротивление противника; и третье – он предотвращает успешные контратаки с его стороны. Однако на этом наш урок завершен. Если вы пожелаете продолжить обучение, запишитесь на следующую неделю у Марка.

Когда Альберт, со словами благодарности и видимым сожалением, пожимал левую руку[1] учителю, Филипп понял: новенький не собирается оставлять его в покое и непременно запишется на следующее занятие. «И досадно, и в то же время хорошо», – думал маэстро, глядя, как тот спускается по ступенькам и неловко торопится в раздевалку. Стоимость индивидуального урока у маэстро Дижона за последние годы выросла до совершенно неприличного уровня, и количество учащихся заметно сократилось. В былые времена учитель, не задумываясь, указал бы такому зануде на дверь и даже не потрудился бы объяснять причины отказа. А теперь еще один платежеспособный ученик явно бы не помешал.

Хотя… как можно быть таким тупым?!

Маэстро подошел к самому краю балюстрады и проводил Альберта глазами. Внизу две пары начинающих фехтовальщиков аккуратно отрабатывали друг с другом парады и рипосты, а под самой балюстрадой о чем-то негромко, но оживленно спорили еще несколько учеников. Учитель прислушался.

– Говорю я вам, – горячился молодой офицер, – наше искусство уже давно утратило свой изначальный смысл!

Его фехтовальный колет был совершенно мокрым от пота, но офицер довольствовался лишь тем, что расстегнул пару верхних пуговиц. Говорил он как иностранец, с небольшим акцентом, а его небольшие, но лихо закрученные черные усики топорщились, как рожки майского жука.

– Но, раз так, Серж, зачем же тогда ты здесь занимаешься? – пробасил его собеседник, высокий и плечистый здоровяк по имени Пьер.

– Так ведь я занимаюсь для здоровья, а также для развития ловкости, смекалки… Англичане называют это словом «спорт»! А когда я говорю про смысл, я имею в виду изначальную, природную функцию фехтования, я говорю о его буквальном применении, я говорю о возможности уничтожения противника!

– И что же, – не понял Пьер, – разве фехтовальщик не способен уничтожить противника?

– Пьер! Ну вот почему ты такой тугодум?! Я тебе про реальное применение говорю, изначальное, воинское! А в современной войне противника уничтожают пули и снаряды! Пули, снаряды, гранаты, понимаешь ты? Современная война – это комбинация марш-бросков и окапываний, борьба систем снабжения, провиант и боеприпасы, маскировка… Порой исход большого сражения решает такая мелочь, как изменение погоды и теплые шинели, которые одной армии успели доставить, а другой – нет! Словом, места для фехтования здесь не осталось!

Пьер, казалось, стушевался под таким напором аргументов, однако его поддержал еще один собеседник. Маэстро Дижон не видел его из-за балюстрады, но по голосу догадался – это был Ромэн, маленький, разнообразный, совершенно лысый и необычайно быстрый боец.

– Нельзя все на свете измерять войной. Прикладная ценность нашего искусства проявляется не только на войне, но и в поединках чести.

– В поединках чести! – патетично воскликнул офицер. – О, господи! Да где ты последний раз видел поединок чести?

– Их видят не очень часто, потому что дуэль является интимным процессом. Мы не видим дуэли, но мы знаем о них, они были, есть и будут!

– Так ведь и дуэли все чаще проводят на пистолетах! Милое дело – раз, и готово! И ведь сколько способов, господа, сколько способов! Слышали ли вы про американскую дуэль? Это когда противники охотятся друг на друга, как дикие звери, но только с револьверами! А дуэль через платок? А дуэль с использованием одного пистолета? Это когда в барабане только один патрон, а противники стреляют сами в себя по очереди. Или вот такая русская игра, называется «рулетка»… Кстати, очень бодрит!

– Это смотря кто дуэлирует, – понизил голос Ромэн и сделал шаг вперед. Теперь маэстро мог его видеть: маленький, сжатый как пружина, энергичный красавец. – Я слышал, что у вас в России предпочитают пистолеты, а у нас…

– Смотря кто дуэлирует? Да ведь почти никто! Почти никто – вот что я вам скажу! – офицер практически торжествовал. – Девятнадцатый век со всеми своими сословными предрассудками, как-никак, миновал!

Филипп поморщился и отошел от балюстрады. Ему приходилось выдерживать подобные споры сотни раз и в нынешнем двадцатом, и в прошедшем девятнадцатом веке. Он-то в таких спорах побеждал неизменно, используя логику, энергию, напор, а то и угрозы физической расправы с оппонентом. Однако сам при этом понимал: времена, когда благородное искусство фехтования не вызывало лишних вопросов, прошли.

* * *

Июнь 1907 года выдался особенно теплым. А в маленьких городках тепло раннего лета ощущается по-особому. Маэстро Филипп Дижон решительными размашистыми шагами двигался по улице Святого Антония в северном направлении – туда, где располагался наиболее фешенебельный район городка. Там, недалеко от рыночной площади, нелепое сплетение нескольких улиц образовывало перекресток с пятью углами. На одном из этих углов располагался довольно большой итальянский ресторан, в котором маэстро обедал настолько часто, что уже давно почитал его своей собственностью. Благодаря оригинальной географии этого местечка, ресторан так и назывался: «Пятый угол».

Не замечая прохожих, одетых по случаю теплой погоды особенно нарядно, проигнорировав настойчивый гудок черного, сверкающего на солнце «Панар и Левассо», принадлежавшего президенту местной торговой гильдии, он сосредоточенно хмурил брови и вызывающе громко цокал своей тростью, в которой, по слухам, был спрятан клинок из старинной индийской стали.

От собственных мыслей его на мгновение отвлек лишь звонкий крик мальчишки-газетчика:

– Конференция в Гааге! Война и человеколюбие!

Однако Филипп даже не повернулся, отметив лишь, что нужно будет повнимательнее ознакомиться с этим свежим выпуском в ресторане. Ловко сбив тростью жирного шмеля, который намеревался спикировать ему прямо на голову, маэстро пересек последнюю улицу и зашел в большую застекленную дверь.

Официант радостно бросился навстречу:

– Маэстро, добро пожаловать! А у нас как раз свежие креветки в белом вине, не желаете ли попробовать?

– И кофе, как обычно, – буркнул Филипп, устраиваясь на лучшем месте возле большого окна. Несколько лет назад, по требованию маэстро, владелец ресторана соскоблил с этого окна пеструю рекламную надпись, гласившую что-то о спагетти и лазанье, и теперь открывающуюся отсюда перспективу ничто не загораживало.

Как и предполагал маэстро, на столике его ждал аккуратно сложенный свежий выпуск газеты. Заголовок на первой странице подтвердил слова уличного газетчика: «Четвертая конференция в Гааге». Далее следовал текст, снабженный фотографией: в большой зале, за огромным овальным столом солидные седовласые мужчины внимают председательствующему – такому же седому мужчине, с красивой пророческой бородой, разделенной надвое. Подпись под фото поясняла: председатель конференции, первый уполномоченный российской делегации, российский посол в Париже, действительный тайный советник Александр Иванович Нелидов.

Маэстро пробежал текст глазами. В целом речь шла об ограничении прав воюющих сторон в области применения средств поражения. Тема показалась Филиппу интересной, и он по привычке принялся выискивать глазами какое-нибудь упоминание об искусстве фехтования на войне. Просмотрев описание тринадцати принятых конвенций: об использовании ядов, о применении боеприпасов, созданных с целью причинить излишние страдания, об ударах по незащищенным городам, о запрещении метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров и т. п., – он раздраженно отбросил газету. На память невольно пришел вчерашний спор приезжего русского офицера с Пьером и Ромэном.

«Может, просто выгнать этого поклонника спорта из школы?» – мелькнула малодушная мысль. Но маэстро тут же одернул себя – в этом не было бы никакого смысла, а офицер – как бишь его… Серж, кажется… – ученик платежеспособный и занимается исправно. Он приехал в Керкиньян меньше месяца назад, по каким-то своим делам. Веселый, шумный, с замашками опереточного гусара, но в бою упорный и злой. Интересно, что в первый раз маэстро увидел его не в зале, а как раз здесь, в «Пятом угле». В тот день, зайдя в ресторан, Филипп вынужден был наблюдать отвратительную картину: собрав возле себя трех девиц легкомысленного вида, незнакомый офицер с закрученными усишками стоял прямо на столе и шумно пил водку с клинка сабли.

«Пожалуй, испорчу ему ближайший урок. В назидательных целях», – подумал Филипп, нетерпеливо посмотрел в окно и, наконец, увидел того, ради кого он сегодня пришел в этот ресторан. В направлении пятиугольного перекрестка неспешно двигался человек в сутане священника. Несмотря на странное внешнее сходство с маэстро Дижоном, внутренне этот человек заметно отличался от Филиппа. По крайней мере – в эту минуту. Его округлое лицо излучало довольство и миролюбие, и лишь в глазах то и дело мелькала искорка, совершенно не свойственная служителю культа. Искорка любопытства.

Во всяком случае, священник не прошел мимо газетчика, а приобрел у него свежий выпуск и даже остановился на минуту, чтобы о чем-то с ним побеседовать. Наблюдая эту сцену из своего окна, Филипп Дижон даже ногой топнул в нетерпении. «Вот ведь, святоша, – подумал он, – знает же, что я жду его, но совершенно не торопится!»

Наконец, священник отпустил мальчика, благословив его на прощание, и только тут, как показалось, заметил Филиппа, который, прильнув к самому стеклу, всем своим видом выражал нетерпение.

* * *

Заведение принадлежало семье итальянцев, поселившихся в Керкиньяне много лет назад. Его внутренняя обстановка вполне соответствовала вкусам маэстро Дижона. Просторное помещение с очень большими, по современной моде, окнами, освещалось электрическими хрустальными люстрами, придавая всему пространству ощущение какой-то театральности. Расстояние между столиками позволяло беседовать, не опасаясь, что соседи окажутся невольными слушателями или, того хуже, захотят присоединиться к общению. Мебель, подобранная в модном стиле модерн, в том числе – изящные венские стулья, была выкрашена в авангардный молочно-белый цвет, сияя необычайной чистотой и новизной. Особенно выигрышно столы и стулья смотрелись на фоне темного пола, который был покрыт еще одним модным достижением современности – толстым бесшовным линолеумом.

Некоторый диссонанс производило лишь старинное кресло орехового дерева с коричневой кожаной обивкой. Но его вносили в зал только при появлении Филиппа, и лично для него. Все остальное время кресло бережно укрывалось в маленькой кладовой вместе с ведрами, швабрами и прочим необходимым инструментарием.

– Ну вот скажи, за что на меня свалилось это испытание? – маэстро Дижон распалялся все больше.

Устриц в белом вине сменила бутылка итальянского каберне, изрядный кусок испанского хамона и блюдо из нескольких сортов пармезана. Собеседник учителя деликатно молчал, рассматривая крошечную чашечку кофе, отщипывая по маленькому кусочку сыра и дожидаясь, по всей видимости, когда Филипп хоть немного выпустит пар.

– Это что, Бог меня испытывает?

– Бог любит тебя! – Священник, наконец, снисходительно улыбнулся. – Любит и посылает нового, необычного ученика, чтобы скрасить однообразие твоей нынешней жизни.

Отец Лукас уже много лет служил в маленькой церкви Святого Антония на площади Республики. Собственно, именно от нее и начиналась улица Святого Антония, на которой, на некотором удалении от площади, располагалась школа фехтовальных искусств. Нельзя сказать, чтобы Филипп часто посещал эту церковь, – гораздо чаще отец Лукас сам по-соседски заглядывал в фехтовальный зал. Но еще чаще они встречались в этом итальянском ресторанчике, где Филипп сетовал на несовершенство мира, а отец Лукас вел с ним душеспасительные беседы.

– Вспомни, – продолжал священник, – еще на той неделе, за этим самым столиком, ты жаловался на невыносимую, убивающую все живое стабильность. Эту стабильность, к которой, по правде говоря, многие безуспешно стремятся всю жизнь, ты сравнивал со смертельной болезнью и требовал, чтобы я исправнее молился о твоем здравии! Я принялся молиться втрое настырнее – и вот результат!

Маэстро Дижон слегка расслабился и откинулся на спинку кресла. Этот старый священник умел тонко, едва заметно, пошутить на рискованные богословские темы и всегда знал, что, как и когда сказать своему горячему собеседнику. Вот и теперь, напомнив о недавней скуке, отец Лукас как будто бы смирил учителя с нынешним положением вещей.

– И все-таки посуди сам. Вчера у него был второй урок. И вот, когда мне показалось, что я наконец сумел донести до его сознания некоторые элементарные истины, он снова, ни с того ни с сего, стал спрашивать меня о естественности!

– Это естественно! Значит, твой первый урок сумел потрясти его воображение!

– Однако же я даю уроки не для того, чтобы потрясать чье-то воображение! Я ждал результата. Твердого и точного итога моих усилий. И ты знаешь, этот Альберт стал вдруг задавать вопросы как будто не просто так… Ну да! Он явно готовился специально, то ли для того, чтобы позлить меня, то ли для того, чтобы я порадовался за его эрудицию!

– Давай думать, что для того, чтобы ты порадовался – так всегда лучше. Так и о чем же он стал тебя так эрудированно спрашивать?

– Он спросил меня про Руссо.

Отец Лукас удивленно приподнял брови:

– Жан-Жак Руссо? Ты хочешь сказать, что он заговорил о концепции естественного человека?

– Да. Он с невинным видом попросил объяснить, каким образом принцип противоестественности классического фехтования смог появиться ровно в тот момент, когда мир сходил с ума от моды на естественного человека.

– Так ты ревнуешь?! – Отец Лукас явно развеселился. – Тебя шокирует то, что твой бесталанный студент повторяет твой путь развития! Ведь это же ты лет двадцать назад носился со своим сомнительным открытием о связи между концепцией естественного человека и противоестественностью фехтовальной классики! Кажется, ты раскрыл тогда какой-то масонский заговор!

– Ты совершенно напрасно иронизируешь. Я действительно раскрыл тогда масонский заговор. И если бы ты относился к этому более серьезно, я бы уже давно рассказал, что было дальше.

– И что же было дальше?

Маэстро Дижон выдержал красивую театральную паузу и с явным удовольствием произнес:

– А дальше я принял участие в этом заговоре.

Отец Лукас всплеснул руками:

– И после этого ты хочешь, чтобы я оставался серьезным! Это каким же образом ты принял участие в заговоре полуторавековой давности?

– Очень просто. Я повел себя как настоящий учитель фехтования, который предпочитает собирать знания, а не разбрасываться ими.

– Прости, кажется, я действительно не был достаточно внимательным к этой теории. Напомни-ка, в чем, собственно, состоял твой заговор?

– Не мой, а масонский. Все просто. Принцип противоестественности в фехтовании появился несколько раньше концепции естественного человека Руссо. Строго говоря, противоестественным позам и движениям предшествовала противоестественная теория, свойственная фехтмейстерам Ренессанса. Только тогда это была лишь теория, причем – не самая мощная и никак не отраженная в реальных двигательных принципах. Но вот когда в самых выдающихся школах фехтования стала зарождаться настоящая классика, когда лучшие умы человечества открыли незатейливую истину о том, что защитить себя важнее, чем поразить противника, вот тогда противоестественность и отразилась в движениях лучших представителей нашего цеха! И это стало секретом! Это стало священной тайной, великим каноном, который бережно хранили от толпы! Но как сохранить то, что актуально? Как сберечь истину, когда охочие до легких знаний фарисеи выбрасывают ее на потребу и тиражируют в энциклопедиях? [2]Именно тогда масон по фамилии Руссо, по заказу свыше конечно, создал заведомо модное философское учение, целью которого было увести внимание толпы в строго противоположном направлении и тем самым скрыть секреты истинного мастерства. Мастерства с большой буквы! Концепция естественного человека – это всего лишь маскировка, толстый слой грима, камуфляж. И скрывается за ним именно принцип противоестественности, легший в основу мастерства высших порядков. Собратья-масоны, ясное дело, постарались и сделали так, чтобы концепция Руссо стала широко известной, а затем и модной. А издание его программных книг – всякие там «Юлии» и «Эмили» – лишь закрепило успех. Так вот, когда я раскрыл этот заговор мастеров, я не стал кричать о своем открытии, а поступил так же, как они. Я посвятил себя сохранению тайн высшего порядка, я примкнул к заговору.

– Но ведь это неактуально, – отец Лукас, несмотря на свою профессию, старался смотреть на мир подчеркнуто трезво. – Идея секретов в фехтовании, поиски абсолютного удара утратили смысл вместе с исчезновением ренессансного фехтования. Сейчас никто уже не хранит секретов. Да и есть ли они?

– Есть! Есть кое-что! Только нынешние секреты уже не чета прежним. Это верно, когда-то мастера Ренессанса могли засекречивать просто наборы движений. И этого было достаточно. Однако наборы движений можно было подсмотреть, купить и даже угадать. Тогда, лет двести назад, в область секретного переместился целый принцип, крупный элемент глобального знания. Он был настолько важен, что для его сокрытия потребовалось вмешательство целой тайной организации и создание модной философии Руссо. Однако и его можно было вычислить, понять и выучить. Словом, к сегодняшнему дню и этот секрет доживает последние деньки. Но все это означает лишь одно – все мы находимся на пороге нового уровня секретности. И этот уровень превзойдет все, что мы знаем. Новый секрет невозможно будет ни купить, ни выучить. Его постигнут только первооткрыватели! Или даже один-единственный первооткрыватель!

– Уж не ты ли? – В голосе священника послышались слегка насмешливые нотки.

Маэстро Дижон ответил гордым молчанием и торжествующим блеском глаз.

– Ну-ка, ну-ка, что это вы еще придумали, уважаемый мастер, что вы еще сумеете предложить вашим ученикам, и сколько это будет им стоить?

Учитель презрительно отмахнулся:

– Нет, то, о чем я последнее время думаю, невозможно продать. Это будет собственное достижение малочисленной элиты. Или же выйдет из-под контроля и станет достоянием толпы. И тогда настанет то, к чему так стремились вольные каменщики, – свобода, равенство и братство.

– Мне показалось или, перечисляя идеалы масонства, ты допустил каплю сарказма?

– Показалось. Это, дорогой мой, не капля. Это моя принципиальная позиция. Что означает данный набор слов? Свобода принадлежит тем немногим, кто умеет ею пользоваться. Равенство звучит совершенно абсурдно для любого фехтовальщика. Что же касается братства… Лично у меня уже есть брат, хотя он и не фехтовальщик, а всего лишь занудный святоша и, с тех пор как вырядился в рясу, пытается называть меня «сын мой», несмотря на то что младше меня на два часа!

Беззаботный смех священника разбудил дремавшего в своем углу официанта и разрядил чрезмерно серьезную обстановку.

– Однако именно такие взгляды на альфу и омегу учения масонов не позволили тебе влиться в их общество! И это несмотря на то что ты добровольно примкнул к масонскому заговору, который сам же перед этим и раскрыл!

Тут уже и маэстро Дижон отбросил суровость и расхохотался. Братья весело подняли бокалы в знак того, что тема сегодняшнего вечера исчерпана, допили вино и двинулись к выходу.

И в этот момент в ресторан зашел еще один посетитель.

Оказавшись на улице, священник с некоторой растерянностью поинтересовался у брата, обратил ли он внимание на человека, зашедшего в ресторан?

– Да нет, – ответил маэстро, – как-то не обратил. Хотя, кажется, это был священник? Такой же, как и ты?

– В том-то и дело, что не такой же. Похоже, что не просто священник, а священник из Ватикана. Видел на его портфеле скрещенные ключи святого Петра? Конечно, ничего особенного, только вот что он делает в нашем городе, да еще и в нашем ресторане?

* * *

«Дорогая матушка!

Привет Вам из далекой Франции! У меня все хорошо, я вполне благополучно добрался до этого маленького милого городка, который чем-то неуловимо похож на наши провинции. Дорога была легкой и приятной, а пейзажи за окнами такими красочными, что слова вряд ли смогут это передать…»

Сергей Бецкой с улыбкой отложил позолоченное перо и откинулся на спинку маленького округлого кресла. Да, это путешествие в тесном грохочущем вагоне он еще не скоро забудет. Унылое однообразие берез и сосен за окном купе первого класса сменялось лишь таким же однообразием бескрайних полей. Стук колес, тряска, дневная духота, сквозняки, одуревшие от нескончаемой дороги попутчики… Сергей пытался скрасить путь с помощью коньяка, но, как назло, с ним случилось что-то вроде морской болезни. Его организм в какой-то момент просто отказался принимать алкоголь. А затем и пищу!

К концу путешествия от еды пришлось полностью отказаться – она все равно, мягко говоря, не шла впрок. Часами он лежал на измятом белье, сотрясаемый железными перекатами, измученный и раздавленный, потерявший счет часам и дням. Поэтому до Франции представитель русской школы классического фехтования добрался окончательно ослабленным и отощавшим, а его первый день в стране знаменитых мушкетеров стал днем беспробудного сна. Или, выражаясь поэтическим языком, днем Морфея.

Затем, правда, последовал вечер Бахуса, плавно перетекающий в ночь Венуса… Но не писать же об этом матушке!

За окном его маленькой съемной квартиры совсем стемнело. Сергей вновь склонился над бюро и продолжил:

«…Городок, изволю вам доложить, просто сказочный! Я поселился в очень приличном районе, недалеко от маленькой красивой церкви. Каждое утро я хожу завтракать в местную кондитерскую, где делают восхитительные хрустящие булочки, называемые здесь croissant. Их подают с кофе…»

Сергей вновь прервался и задумался. Булочки-круассаны здесь и в самом деле замечательные. Но для хорошего гусарского завтрака они совершенно не подходят. Что же касается церкви, то она действительно есть. Как раз на площади, где расположена кондитерская Рагно. Только поселился Сергей не там, а немного южнее. Поближе к порту. В первую очередь, потому, что здешние квартиры оказались заметно дешевле. Говорят – из-за близости порта. Якобы слишком неспокойный район. Однако сам Сергей ни с каким беспокойством пока еще не сталкивался. Напротив, ему показалось, что люди здесь вполне спокойные и доброжелательные. Да вот взять хотя бы вчерашний вечер!

«…Вчера вечером, прогуливаясь по красивым улочкам Керкиньяна, я немного проголодался и заглянул в небольшое уютное заведение. Там мне встретились люди весьма начитанные и образованные. Мы часа два беседовали о французской куртуазной поэзии времен короля Артура. Я узнал много нового и, в свою очередь, поделился собственными скромными познаниями о произведениях наших великих литераторов – Пушкина, Гоголя…»

На самом деле весь вечер накануне Сергей провел на окраине города, в темном кабаке с крайне сомнительной репутацией. Его случайными знакомцами оказались двое местных завсегдатаев, с которыми состоялась многочасовая битва в бридж, вист и квинтич, закончившаяся безоговорочной победой русского гостя. Это было интересно, это было захватывающе! Фортуна вертела свое колесо как безумная, в какой-то момент положение Сергея стало катастрофическим, затем он еще два раза отыгрывался и дважды снова терял все преимущества. Новые знакомые вели себя достойно, но сражались явно в сговоре. Очевидно, что планируемый выигрыш они собирались разделить между собой. Однако русский соперник оказался слишком удачливым, слишком умным. И слишком настойчивым! Ах, матушка, рассказать бы вам… Но – нельзя!

Кстати, без Пушкина действительно не обошлось. Русский гость рассказал новым друзьям анекдот из коллекции Александра Сергеевича:

«В спальне работает артель обойщиков. Главный артельщик спрашивает у хозяина квартиры: какой тканью оббивать потолок?

– Не знаю, – отвечает хозяин, – спросите у хозяйки.

– Почему у хозяйки? – удивляется артельщик.

– Потому что ей чаще приходится смотреть в потолок!»

Сергей встал из-за стола и прошелся по своей маленькой комнатке, усердно дергая себя за усы. Он всегда делал так, когда приходилось что-то выдумывать. Еще со студенческих времен, когда и усов-то практически не было, он щипал нежный пух над губой, и это вроде бы помогало фантазировать.

Письмо было еще не закончено. Матушке наверняка будет интересно узнать что-нибудь про школу, в которую он поступил учиться. Впрочем, теперь можно было и не фантазировать, а писать чистую правду. Поняв это, Сергей оставил усы в покое и решительно вернулся к столу.

«…Школа фехтовальных искусств, в которой я обучаюсь, принадлежит одному пожилому французу, маэстро Филиппу Дижону. Впрочем, пожилой он лишь по годам. Таких энергических, мощных движений не у каждого молодого увидишь! Дело свое маэстро знает, а вот характер у него довольно тяжелый. Чуть что не по нему, начинает волноваться, краснеть, кричать… Водить с ним дружбу, должно быть, очень непросто!

Впрочем, по-настоящему с ним дружит, пожалуй, только его родной брат. Я не писал еще? У маэстро Дижона есть брат-близнец. Только он на нашего учителя совершенно не похож. Мягкие, неспешные движения, но быстрый ум, обходительные манеры, но настойчивость, добродушная улыбка, но острый, проницательный взгляд…

Нет, я не говорю, что маэстро Дижону недостает ума, настойчивости и проницательности. Но у него все эти качества как бы на поверхности, они у него очевидны. А вот у брата… Не простой это человек, его брат! Даром что священник! Служит в той самой маленькой церкви, о которой я вам писал.

У этих почтенных мужей есть племянница, в которой оба они души не чают. Особенно маэстро.

Девушка подвижная, своевольная и такая веселая! Фигура у нее почти мальчишеская, но несмотря на это…»

Тут Сергей поспешно оторвал перо от бумаги, перечитал написанное, затем решительно и густо зачеркнул последнее предложение и продолжил с новой строки:

«И, представьте себе, она тоже фехтует. Причем очень прилично!

О, знаю, знаю, матушка, о чем вы сейчас начнете меня спрашивать! Ну не готов я еще жениться, не готов! Даже на этой милой Жанне! Тем более что маэстро наверняка уже сосватал ее.

Ведь у него, у нашего маэстро Дижона, есть любимый ученик… Нет, мама, извините, но это не я. Один парень из местных. Он, насколько я понимаю, с детства состоит при этой школе и практически верховодит над всеми. Марк (так его зовут) и в самом деле – прирожденный вожак. Пожалуй, он даже похож на русского. Я очень хорошо представляю его, скажем, в форме русского гвардейского офицера.

Знаю, вам интересно, подружились ли мы. Ну, наверное, можно и так сказать. Хотя для настоящей русской дружбы этот парень явно не дозрел еще. Вообще же здесь все ребята хорошие. Честные, сильные, добрые. И каждый – фигура с большой буквы! Про каждого я мог бы целый рассказ написать. Ну вот некто Ромэн, к примеру. Знаете, он макушкой едва до груди мне достает! И лысый при этом, что особенно забавно. Но, верите ли, не хотел бы я стать его врагом! Когда он берет шпагу или вообще любое другое оружие, он превращается в смертоносную молнию! Клянусь, он атакует с такой скоростью, что на мгновение исчезает из поля зрения! Глаз не успевает зацепиться за его движения! Ну а в перерывах между боями он… мастерит! Мастерит все что угодно! Может кожаный колет сшить, может вырезать из твердого дерева новую рукоятку для рапиры, а может саблю заточить так, что хоть брейся!

Или вот Хельг. У него забавный такой акцент. Поскольку Хельг не француз и не русский, а норвежец. И вообще, сам он очень забавный. Самый веселый парень из здешних. Скажешь ему чего-нибудь, а он тебе в ответ шутку. И ведь в самую цель! К примеру, сегодня днем мы с ним немного фехтовали, и я нанес ему укол прямо в грудь. Он при этом тоже делал выпад, и поэтому мой укол получился очень глубокий, так что клинок согнулся буквально в колесо! И я Хельгу говорю: „Осторожнее! Мой клинок гнется!“ А он мне в ответ…»

Сергей вновь торопливо оторвал перо от бумаги и вновь густо зачеркнул последнее предложение. Да, не так уж просто писать письма матушке! Впрочем, все главное было уже рассказано, и можно было заканчивать:

«А недавно у нас появился новенький. Вот не могу понять: зачем он вообще занимается фехтованием? У него, верите ли, вообще ничего не получается! Я иногда смотрю и недоумеваю: ну как можно быть таким непутевым? А ведь приехал он издалека, специально чтобы именно у маэстро Дижона учиться…

Как видите, матушка, не я один отправился в дальние края за ученичеством! Многие молодые люди из разных мест приезжают в Керкиньян в поисках высшего фехтовального мастерства. Таково, как видно, наше предназначение, такова наша миссия!»

Сергей в последний раз прервался и задумался. Задумался о своей настоящей, главной миссии, ради которой вышестоящие мастера и направили его в этот маленький французский городок. Рука вновь непроизвольно потянулась к закрученным гусарским усам. Об этой миссии матушка, конечно, не знала.

Да, искусство фехтования ему, русскому офицеру, забияке и дуэлянту, несомненно, интересно. Уроки маэстро Дижона – бесценны. Однако ради одних этих уроков он сюда ни за что не отправился бы. Другое дело – тайное поручение. Оно, впрочем, уже исполнено. Всего и делов было – съездить за город да встретиться с важным пожилым господином, который в последнее время принялся настойчиво запрашивать связь с Россией, и обменяться с ним шифрованными письмами и тайными знаками, смысл которых самому Сергею, в большинстве случаев, был непонятен. Теперь можно и домой. Ну разве что еще немного потренироваться у маэстро. Ах да, и обязательно еще раз сразиться в бридж или вист с давешними проигравшимися приятелями!

А сегодня пора спать.

Сергей улыбнулся и вывел последнее предложение:

«А впрочем, как написано на кольце царя Соломона, „И это пройдет!“ Мое обучение рано или поздно завершится, и вернусь я домой. Должно быть, к снегу.

С тем крепко обнимаю вас, дорогая матушка, не печальтесь, скоро увидимся!

Ваш любящий сын,

Сергей Бецкой».

* * *

…Альберт отбил атаку незнакомца и молниеносно нанес ответный удар. Рипост прошел прямо по голове, но вот странность: противник лишь вскрикнул, схватился свободной рукой за рассеченный лоб, но не упал. Более того, с гневным ревом он бросился на Альберта снова! Альберт успел уклониться в сторону и одновременно изо всех сил ударил незнакомца по ногам. Раздался хруст, и на этот раз враг рухнул сначала на колени, а затем плашмя, лицом вниз. Альберт поднес свою шпагу к глазам, так и есть: ее тяжелый клинок был целиком изготовлен из дерева, оклеен пергаментом и покрашен дешевой серебряной краской. Ни лезвия, ни острия.

Но размышлять об этом было некогда. На Альберта со всех сторон бежали новые враги, вооруженные настоящими боевыми шпагами, саблями, ножами. Он принялся отчаянно отбивать их беспорядочные удары, время от времени нанося ответные, которые, впрочем, не давали заметного результата. Тыкая тупым клинком в надвигающиеся тела, Альберт пятился к какому-то занавесу, тщетно пытаясь найти выход из этой буффонной ситуации. В этот момент левое плечо обожгла не слишком сильная, но внезапная и горячая боль. Чужое лезвие аккуратно прорезало бархат разноцветного костюма вместе с кожей около среднего пучка дельтовидной мышцы. От неожиданности Альберт резко повернулся и выбросил вооруженную руку наугад вперед и вверх. Тактильное ощущение удара и чей-то захлебывающийся крик подсказали ему, что атака оказалась результативной. Действительно, один из нападавших буквально проглотил несколько дюймов его деревянного клинка и теперь сползал с него вниз, теряя кровь и слизь вперемешку с осколками зубов.

Неравный бой продолжался. Со всех сторон на Альберта наседали все новые враги: лысый, одноглазый со шрамом, неестественно высокий, толстый, огненнорыжий, с платком на голове… Альберт уже давно не фехтовал, а просто отбивал удары, беспорядочно вращая своим деревянным клинком и стараясь рубить и тыкать в гущу разнообразных тел как можно сильнее. Такая тактика приносила свои плоды. Альберт иногда слышал, иногда видел, а иногда просто чувствовал это. В основном помогали рубящие удары по конечностям и тычки в перекошенные лица. Один раз Альберт сумел схватить свободной рукой за горло лысого и с силой рвануть его на себя. Наверное, это тоже оказалось эффективно, так как, хотя лысый даже не вскрикнул, Альберт после этого не видел его среди остальных нападавших.

В какой-то момент ему удалось сделать выпад такой силы, что тупой клинок проткнул одному из нападавших грудь. С неприятным скрежетом раздвинув ребра, клинок вышел сзади, забавно оттопырив красной пирамидкой куртку на спине.

Сам клинок, кстати, тоже уже не был серебряным. Иссеченный лезвиями врагов, он ощетинился обрывками пергамента, густо напитался огненно-красным и теперь дымился невидимым паром, брызгал каплями, угрожающе гудел на низких нотах, пытаясь смахнуть чьи-то налипшие волосы.

Он уже давно не требовал ни искусства, ни хитрости. Для продолжения жизни этому тупому, злому, деревянному негнущемуся змею требовалось только одно – нечеловеческая, звериная сила…

Альберт внезапно открыл глаза. В голове еще раздавались крики врагов, как будто этот бой на самом деле только что завершился. Или не завершился? Нет, конечно, никакого боя не было. Оторвав голову от подушки, он, казалось, несколько секунд пытался понять, где он. Его глаза блуждали среди непонятного лабиринта каких-то реек, тросов и пружин. Все вместе это напоминало одновременно почерневший от времени скелет доисторического животного и машину, созданную по чертежам Леонардо да Винчи. Как ни странно, вид этой конструкции, стоявшей посреди комнаты, подействовал на Альберта успокаивающе. Он встал и потянулся. Вокруг громоздились сундуки, дорожные сумки разных размеров и связки с книгами. Было видно, что в эту квартиру он въехал только что и еще не успел обжиться. Отодвинув ногой стоявший на дороге ящик с посудой, Альберт подошел к зеркалу, прислоненному к стене, и внимательно посмотрел на себя.

Помятое лицо казалось довольно брутальным. Но Альберт знал – это ненадолго. Утренний душ, гимнастика – и складки разгладятся, и он снова будет выглядеть как студент-семинарист: голубые, наивные, выпуклые глаза, приподнятые брови (будто бы он постоянно чем-то удивлен) и подвижный рот, всегда готовый растянуться в робкой, оправдывающейся улыбке. Он взъерошил темные волосы и попробовал нахмуриться. Так, конечно, лучше. Живописнее. Но, ясно дело, тоже ненадолго. Не будешь же ходить все время нахмуренным и лохматым. Тем более что он не знает точно, понравится ли это ей…

* * *

В это утро маэстро Дижон пришел в фехтовальный зал раньше обычного. Впрочем, и это было обычно в те дни, когда ему предстояло давать урок своей племяннице Жанне Моранди. Этому было несколько причин. Во-первых, Жанна была одной из лучших фехтовальщиц школы. Во-вторых, она была единственной в школе девушкой. В-третьих, в последнее время у нее появилось слишком много собственного мнения относительно боевых искусств вообще и фехтования в частности, и это мнение, как правило, не совпадало с дядиным. Все это побуждало маэстро Дижона как можно тщательнее готовиться к урокам с племянницей, заранее приводя в порядок свои мысли, свою физическую форму, а заодно и свой внешний вид.

Фехтовальный зал школы Дижона представлял собой довольно просторное прямоугольное помещение, в котором одновременно могли заниматься около десяти человек. При этом для индивидуальных уроков была оборудована специальная галерея в виде большого внутреннего балкона, расположенного вдоль длинной стены. На стенах зала красивыми веерами было развешено фехтовальное оружие разных времен и народов, фехтовальные маски и старинные гравюры, иллюстрирующие все базовые позиции фехтовальной классики.

Маэстро Дижон в черном колете из буйволовой кожи поднялся на галерею и выбрал наиболее мягкую из своих рапир. Эта рапира, на его взгляд, лучше всего подходила для работы с Жанной – такая же гибкая и быстрая. Он подошел к балюстраде и посмотрел вниз. В этот момент в зал вбежала Жанна. Точный расчет! Именно так учитель и предпочитал встречать свою племянницу: во всеоружии и взирая сверху вниз!

– Привет, дядя! – Жанна весело посмотрела на маэстро снизу вверх и сделала немного комичный реверанс. – Я приобрела новую перчатку, а ты опять слишком серьезен!

– Так ведь и дело у нас серьезное, племянница. Мы собираемся совершать движения, отнимающие жизнь!

– Да бросьте вы, дядя, не все так мрачно! Вот вы, к примеру, практикуете фехтование лет сто. И сколько лет назад в последний раз вы отняли у кого-нибудь жизнь одним из своих движений?

– Дело вовсе не в том, сколько лет назад твой учитель кого-нибудь убил. И убил ли вообще. А в том дело, что эти движения были специально созданы для отнятия жизни. Причем для отнятия именно человеческой жизни, и именно в равном, честном бою. И мало того что созданы, но еще и тысячекратно опробованы! Поэтому каждый раз, совершая или выполняя перевод, захват или оппозицию, ты приводишь в движение силы, многократно превосходящие твои собственные. И мои тоже. И вообще – силы любого отдельно взятого человека. Совершая наши движения, ты волнуешь духов, ты бросаешь вызов Творцу, посягая на его суверенное право казнить или миловать! Хотя нет – что это я говорю? Ты не бросаешь вызов Творцу. Ты превосходишь его! Поскольку победа в равном смертельном поединке этически многократно превосходит банальную казнь!

Жанна надела новенькую блестящую перчатку, взяла свою рапиру, поднялась на галерею и принялась отрабатывать атаки на фехтовальной мишени по дядиной методике: сто выпадов на правую ногу и сто выпадов на левую перед началом каждого урока. При каждом выпаде наконечник ее рапиры смачно утыкался в самую середину мишени, точно совпадая с постановкой правой стопы на пол. Ей явно нравилось демонстрировать собственное мастерство.

– Но, дядя, все, что вы говорите, по большому счету, имеет отношение ко вчерашнему дню. Ваши тезисы напоминают мифы про олимпийских богов. Величественно, но неактуально.

– Именно так! Актуальность убивает любое искусство, и боевое – в первую очередь! Противоположность же актуальности…

– Архаизм!

– Нет, противоположность актуальности – вечность. И только вечность может интересовать настоящего мастера, ибо только в вечности рождаются секреты подлинного мастерства.

– А зачем эти секреты? Что дают знания, которых никто не знает?

– Эти знания, племянница, информируют нас о том, что происходит на самом деле.

– Ну вот, к примеру, я атакую, – Жанна отошла от мишени чуть дальше и выполнила очень длинный и красивый выпад, увенчав его безупречным попаданием в самую середину потертой кожаной подушки. – И что же произошло на самом деле? Я поразила цель?

– Верно, но это поверхностная информация. Так сказать, информация первого уровня понимания, то есть доступная дилетантам. Любой портовый грузчик посмотрит и скажет: «О-ля-ля! Красивая девушка поразила цель!» Так и назовем это: уровень понимания портовых грузчиков.

– А каков же второй уровень?

– Второй уровень понимания связан с набором специальных знаний. В нашей области такими знаниями обладают все более-менее образованные фехтовальщики. Так вот, фехтовальщик, глядя на то, что произошло, отметит, что ты не просто поразила цель, а сделала это с помощью безупречного фехтовального выпада, то есть фехтовальщик безошибочно определит тебя как свою. Еще более грамотные специалисты, посмотрев на подобную атаку, с легкостью отметят все ее технические детали, мгновенно разложив выпад на его мельчайшие частицы: показ укола, мах и реверс, отмашку, работу левого колена, пальцевой импульс… Эти специалисты прочитают всю череду последовательностей, убедятся в ее правильности и в заключение насладятся синхронностью момента укола и постановки передней стопы на пол. И это будет уровень понимания исполнителя, или, можно сказать, уровень специалиста. Это, к слову говоря, и твой уровень, племянница. А также уровень Марка и других сильных учеников моей школы.

– Дядя, но если это, по-вашему, мой уровень и уровень Марка, то что же вы думаете о себе? На каком уровне находитесь вы? Что вы и такие, как вы, увидите в моем выпаде?

– А я, племянница, увижу в этом выпаде колебания энергии!

– Конечно же, энергии огня! – Жанна весело сверкнула глазами и взмахнула рапирой, от чего воздух прорезал внезапный тонкий свист стали.

– Нет, – маэстро Дижон, казалось, не заметил воодушевления ученицы, – в хорошем выпаде я увижу энергию земли.

– Земли? – Жанна слегка поморщилась. – А какая связь между атакой и землей?

– Видишь ли, Жанна, выбрав огонь, ты проявила поэтическое воодушевление, свойственное богатым романтичным натурам. Я же опираюсь исключительно на науку. И наука ясно указывает мне на присутствие энергии земли в каждом хорошем фехтовальном выпаде. Здесь ведь все просто: выполняя правильный выпад, ты перестаешь быть человеком и становишься конструкцией, причем довольно незатейливой. Несколько палочек и несколько шарниров. Эта конструкция в момент атаки может делать только одно – раскладываться. При этом один конец конструкции – острие твоей рапиры – упирается в сердце противника, а другой – твоя левая стопа – в землю. Ты ведь прекрасно знаешь, что укол мы наносим не правой рукой, а левой ногой, так загляни еще глубже и пойми, что и левая нога твоя в общем-то ни при чем, она просто выпрямляется, создавая мощный упор в землю. Так что колем мы землей. А еще точнее – не мы колем, а сам земной шар в момент грамотной атаки оказывается на острие твоей рапиры, прижатой к чьему-то сердцу, и сама земля это сердце колет! Ты лишь посредник между землей и врагом, ты лишь распорка, переходник, домкрат между многомиллионной массой грунта и точкой укола! Так что я увидел в твоем выпаде колебания энергии земли, проявляющиеся только при сочетании высочайшей техники, неизменных правильных последовательностей движений, предельной своевременности… И в моем понимании это высший критерий качества атаки. Такой уровень понимания я оцениваю как уровень мастера, или уровень посвященного.

К этому моменту Жанна завершила свои подготовительные упражнения и вышла на середину дорожки. Маэстро Дижон встал напротив. Учитель и ученица отсалютовали друг другу и приступили к уроку.

– И все таки, дядя, еще один вопрос: мы вот разобрали уровни понимания от портового грузчика до посвященного. А можно ли предположить существование уровня еще более высокого? Более высокого, чем даже ваш?

– Кому-нибудь другому я бы не открыл этого, но тебе скажу. Представь себе, можно!

– Ничего себе! Не ожидала! И что же это за уровень? И кто им обладает?

– Четвертым уровнем пока не обладает никто. И, следовательно, я не могу о нем ничего знать. Его существование я вычислил теоретически. Это открытие ждет нас впереди. Надеюсь, что когда-нибудь я выйду на четвертый уровень, назову его – уровень просвещенного и смогу рассказать тебе об этом побольше. Возможно, тогда мои уроки фехтования изменятся до неузнаваемости или, к примеру, необходимость в них вообще отпадет. А пока что нам придется ограничиться нашими упражнениями!

…Маэстро Дижон делил всех учеников на «легких» и «тяжелых». Последние, по его мнению, обладали способностью удлинять время, превращая один сорокаминутный урок в затяжной, нудный процесс, во время которого маэстро ужасно уставал. Жанну он относил к «легким» ученицам. С ней время пробегало незаметно и иногда даже весело. Жанна обладала редкой способностью: все новые действия она выполняла либо очень хорошо, либо откровенно плохо. В последнем случае крупные технические браки легко можно было выявить, наглядно продемонстрировать и исправить. В настоящий момент все шло очень хорошо, и маэстро Дижон с явным удовольствием ставил Жанне сложные компактные уколы в вооруженную руку, предназначенные для ближнего боя. Девушка совершенно четко, по-мужски, выкладывалась в каждой атаке и неизменно аккуратно, по-женски, расслабляла мышцы руки в момент возвращения в боевую стойку.

Но через несколько минут Жанна остановилась и попросила разрешения поменять перчатку, так как новая стала натирать пальцы. Свои вещи Жанна оставила при входе, поэтому, стянув перчатку, она направилась было к лесенке, как вдруг внизу послышался шорох. Из-под балкона вышел Альберт.

Первым пришел в себя от удивления учитель:

– Какого черта, молодой человек, вы здесь делаете? Мы совершенно не ждали и не слышали вас.

– Простите, маэстро. Я пришел встретить Жанну несколько раньше, чем мы с ней договорились, а когда увидел, что вы работаете, не стал мешать, а тихо сел здесь вот, под галереей.

– Вы договорились? Племянница, я не знал, что ты… Что? Ты встречаешься с Альбертом?!

– Дядя, не будь таким суровым, ведь мы с Альбертом нашли общий язык как раз на почве фехтования. Он очень много знает о современных боевых искусствах, и мы хотели вместе пойти в оружейный магазин посмотреть новые рапирные клинки, привезенные из Вероны. Только, Альберт, ты действительно слишком рано! И не стой как столб, кинь мне мою старую перчатку, раз уж пришел!

Получив задание, Альберт, который действительно чувствовал себя крайне неловко, облегченно засуетился, достал из специальной сумки перчатку Жанны и поспешил подняться на галерею.

– Я на самом деле пришел только что, буквально минуту назад, и очень надеялся, что не помешаю вам!

– И совершенно напрасно вы на это надеялись, молодой человек! Некоторые уроки представляют собой процесс в высшей степени интимный и по своей святости превосходят таинство исповеди!

– Дядя!

Альберт казался совсем раздавленным. Он неловко передал перчатку Жанне и виновато склонил голову перед учителем.

– Маэстро, я немедленно уйду и, с вашего позволения, подожду Жанну на улице.

– Сделайте одолжение! И впредь знайте: вход в мою школу открыт для тех, кто, входя, прежде всего громко здоровается, а не крадется тихо, как злоумышленник!

Совершенно убитый, Альберт, бормоча извинения, поспешил к выходу. Жанна с жалостью посмотрела на его удаляющуюся мускулистую спину:

– Дядя, нельзя же быть таким строгим к такому беззащитному, робкому человеку! Тем более что этот бедняга – твой ученик!

– Не такой уж и бедняга, этот твой Альберт! Не знаю, откуда что, только оружие у него самое лучшее и дорогое, и уроки он берет чаще всех, даром что не в коня корм!

– Ага, значит, и у него достоинства есть!

– Ну в смысле платежеспособности, несомненно, есть. Только вот…

– Что?

– Да так, ничего особенного. Ладно, давай продолжим. Мы остановились на компактных уколах в шестой оппозиции. Одевай уже свою перчатку!

Маэстро Дижон опустил маску и атаковал племянницу с быстрым, практически незаметным переводом. Она мгновенно перехватила атаку и включилась в процесс, с ходу восстановив ритм урока. И потому не заметила, как долго еще маэстро хмурил брови под своей стальной решеткой, пытаясь понять что-то, не относящееся ни к компактному уколу, ни к шестой оппозиции.

Но понял он только одно: Альберт сказал неправду. Он оказался в зале не за минуту до того, как его обнаружили, а гораздо раньше…

* * *

Окно личного кабинета отца Лукаса выходило на южную сторону, прямо на маленькую городскую площадь, носящую гордое название площадь Республики. Приблизительно к полудню вся комната наполнялась солнечным светом. При этом отец Лукас научился определять время более точно, соотнося движение небесного светила с календарем и городскими крышами, которые попадали в поле зрения сидящего на рабочем месте. В настоящий момент солнце зависло на полпути от кондитерской Рагно к шпилю городской ратуши, что в это время года означало равно час дня. Впрочем, это время можно было вычислить еще и по запаху круассанов, которые Рагно начинал готовить сразу после полудня, готовясь к дневному наплыву посетителей. Отец Лукас помнил, что сегодня после двух он встречается со своим братом в их любимом итальянском ресторанчике на пяти углах, и, хотя пешком туда было не более четверти часа, решил выйти пораньше и немного размяться прогулкой.

Как уже было сказано, ресторанчик находился ближе к северной окраине города. От городской площади до него можно было дойти, никуда не сворачивая, по довольно ухоженной прямой улице. Но у отца Лукаса был свой любимый обходной маршрут, мимо школы фехтования. Ему нравилось, пройдясь под окнами зала, послушать звон оружия и резкий голос брата, командующего учениками. В такие моменты он особенно остро чувствовал, какие же они с Филиппом разные.

Филипп, родившийся на два часа раньше, с самого детства был бесстрашным воином, отчего в первые годы жизни младшему из близнецов изрядно доставалось.

В конце концов младший научился избегать неравных битв с отчаянным братом и, более того, сумел найти общий язык с ним. Именно на этом общем языке братья и общались до сих пор; младший – тихий, спокойный и рассудительный, старший – резкий в суждениях, горячий и цепкий. Филипп привык обрушивать на священника все свои претензии к миру, а тот, в свою очередь, любовался и одновременно заряжался неукротимой энергией своего такого непохожего близнеца.

Оба брата обладали хорошим ростом и от природы атлетическим телосложением. Правда, с годами Филипп несколько похудел, а отец Лукас, который всегда тщательно избегал физических нагрузок, напротив, набрал несколько лишних килограммов. Еще одной отличительной чертой была небольшая горбинка на носу, которая почему-то появилась у Филиппа лет в двадцать. Обнаружив ее, Филипп чрезвычайно обрадовался, так как, во-первых, эта деталь делала его меньше похожим на брата, а во-вторых, добавляла грозы во взоре. Чтобы усилить такое впечатление, Филипп научился особым образом пучить глаза, и этот мимический жест стал для него совершенно привычным. Со временем к выпученным глазам и орлиному профилю добавились черные завитые усики. Они требовали ежедневного ухода, но, по мнению Филиппа, игра стоила свеч, поскольку именно с этими усиками его лицо достигло совершенства, а их непохожесть с братом – апогея.

К настоящему времени усики Филиппа были изрядно тронуты сединой, с которой он перестал бороться лишь пару лет назад, а лицо отца Лукаса так и осталось гладко выбритым, спокойным и довольно округленным. Только глаза священника, хотя и не усиленные специальным грозным взором, остались такими же, как у брата. И лишь самый внимательный наблюдатель смог бы заметить, что блеск в глазах Филиппа, скорее всего, являлся следствием агрессивной решительности, а точно такой же блеск глаз отца Лукаса порождался въедливой внимательностью, хитростью, а возможно даже, и мудростью.

Следуя заведенной привычке, отец Лукас свернул с прямого пути на небольшую улицу, ведущую в направлении школы фехтовальных искусств. Пройдя три квартала, священник оказался на улице Святого Антония, на которой и располагалось заведение Филиппа Дижона. Вскоре послышался голос самого маэстро. Только вместо привычного командного тона, который можно было ожидать услышать из окон фехтовального зала, до прохожих доносились совершенно другие интонации. Похоже, учитель сердился. И, если прислушаться, явно кого-то выгонял.

Немного заинтригованный, отец Лукас замедлил шаг, и в этот момент из дверей школы выбежал крайне смущенный молодой человек, с лицом, буквально залитым краской стыда. Священник улыбнулся. Он знал, что с братом шутки плохи, и только что в этом лишний раз убедился. Он узнал молодого человека. Это был Альберт, тот самый недоучка, который «пил кровь» маэстро Дижона уже несколько месяцев. Должно быть, Альберт окончательно довел учителя, и тот выгнал своего непутевого подопечного, прервав урок прямо на середине. Значит, и сам Филипп сейчас соберется и выйдет пораньше. Но вдруг сверху, из окон зала, вновь послышался звон оружия и уже почти спокойный голос маэстро: «Компактный укол, шестая оппозиция…» Урок продолжался! Значит, это был не урок Альберта, и молодой человек находился в зале просто так? За что же Филипп его выгнал?

Отец Лукас поискал глазами стройную фигуру Альберта, который не должен был далеко уйти. И правда: тот остановился возле соседнего магазина. Только он был уже не один. Рядом с Альбертом стоял священник, вооруженный портфелем и потертой Библией, и что-то вещал своему собеседнику, причем с довольно-таки командной интонацией. Но не это удивило отца Лукаса. В конце концов, почему у Альберта не может быть знакомых священников? Странным было то, что этот священник был из Ватикана.

И это был тот самый священник из Ватикана, с которым братья столкнулись в своем любимом ресторанчике несколько месяцев назад.

Отец Лукас не верил в заговоры, которые так нравились его брату. Тем не менее он отошел за угол дома, пользуясь тем, что его до сих пор не заметили, и стал следить за этой парой.

Немного пообщавшись, собеседники распрощались. Альберт отошел на пару шагов и присел на ближайшую скамеечку, а ватиканский гость направился прямо к перекрестку, за которым скрылся отец Лукас. Тот мгновенно принял самый непринужденный вид и, при приближении коллеги, смиренно раскланялся с ним. И в этот момент отец Лукас вновь испытал удивление. На этот раз еще более сильное. Книга, которую держал итальянец, оказалась вовсе не Библией, как можно было бы предположить, а учебником фехтования…

* * *

Спустя три четверти часа Филипп Дижон шумно вошел в «Пятый угол» и с размаху рухнул в свое старинное коричневое кресло рядом с братом, который уже расположился на их излюбленном месте возле окна.

– Устал?

– Да нет, не особо. У меня сегодня всего один урок был, да и тот с Жанной. Ты знаешь, я от нее не устаю.

– Однако я сказал бы, что выглядишь ты довольно потрепанным, – отец Лукас не спешил рассказать о своих наблюдениях возле фехтовального зала, намереваясь сперва выслушать брата.

– Потрепанным? Да, пожалуй, так. А вот ты скажи мне, случалось ли у тебя в жизни такое: ты занимаешься каким-либо своим, сугубо личным делом, ну, например… какие там у тебя могут быть личные дела?

– Молитва подходит?

– О! Да! Так вот, значит, ты погружен в молитву. Один на один со Всевышним, свечи горят, кругом эти ваши запахи – в общем, полная идиллия. Представил?

– С легкостью!

– Вот. И тут вдруг ты обнаруживаешь, что все не так уж и гладко! Прямо перед собой ты замечаешь… Ну кого там?

– Посланника диавола?

– Нет-нет, помельче! Скажем, какого-нибудь еретика, от которого тебе житья никакого нету! И вот стоит этот еретик и на тебя смотрит. И главное, все, что ты говоришь, внимательно слушает. А глаза у него при этом не как обычно, а довольно умные…

– Какую интересную историю ты только что рассказал! Значит, сегодня утром ты уединился для молитвы…

– Да нет же, черт бы меня побрал! – Филипп наконец отбросил деланую сдержанность и стукнул кулаком по столу. – Я не уединялся для молитвы по крайней мере последние пять лет! У меня для этого брат есть. Но зато я сегодня давал индивидуальный урок нашей племяннице Жанне!

– Да что ты говоришь!

– Да! И вот, когда мы разобрали с ней все святые истины, касающиеся моей классики, когда я произнес вслух то, что предназначалось только для ее ушей и ни для кого более, тогда нашим удивленным взорам предстал…

– Неужели еретик?!

– Да нет! То есть да! Самый злостный и тупой еретик, посланный мне во испытание! Этот Альберт пробрался тихонько в зал, спрятался под балконом и просидел добрую половину тренировки, пока мы с Жанной его случайно не обнаружили! Я чувствовал себя обокраденным, проворовавшимся и голым одновременно!

– А Жанна?

– А что Жанна? – Маэстро откинулся в кресле с напускным безразличием. – Ты же знаешь, ей нравится всякая гадость. Сначала лягушки и змеи, затем журналы с картинками, а теперь вот – беспомощные мужчины. Кажется, она благоволит к этому Альберту. Во всяком случае, ее приказы он уже выполняет, и в магазин к Леону они сейчас пошли вместе. Только бы на них не напали уличные хулиганы! Потому что, если Жанне придется защищать этого Альберта в уличной драке, любовь гарантирована!

Половина того, с чем сегодня столкнулся отец Лукас, получила более-менее внятное объяснение. Влекомый каким-то своим интересом, Альберт тихонько прокрался в фехтовальный зал в то время, когда Филипп давал урок, и спрятался под галереей. Интерес Альберта, похоже, очевиден – красавица Жанна. Ну и, как только Альберт был обнаружен, последовала суровая расправа – отповедь и позорное удаление из зала. Благо что не навсегда. А вот что общего у Альберта с посланцем из Ватикана, и с какой стати у этого посланца учебник фехтования под мышкой? Отец Лукас решил начать с последнего вопроса:

– Смени гнев на милость, брат. Любовь – прекрасное чувство во всех своих проявлениях. Лучше помоги мне уяснить вот что: о чем таком интересном пишут в учебниках фехтования?

– Весьма странный для священника вопрос. Ничего интересного в них не пишут.

– Вот как? А мне казалось, что это священные скрижали вашего цеха!

– Вот еще! Если это и скрижали, то только для дураков. Хотя таких в нашем цехе, конечно, хватает.

– А разве эти учебники не содержат незыблемые истины, равные и необходимые всем фехтовальщикам?

– Ну, парочка прописных истин в любом приличном фехтбухе, конечно, содержится. Только эти истины так затерты, что уже давно превратились в банальность. Что же касается подлинных истин, глубоких истин о фехтовании, то их там нет и быть не может.

– Даже если авторы этих учебников достойные и признанные мастера?

– Тем более если авторы этих учебников достойные и признанные мастера! Ну, к примеру, посуди сам: не существует в мире ни одного учебника, который расшифровывал бы смысл и значение концепции противоестественности. А ведь это краеугольный камень всей фехтовальной классики в любом виде оружия.

– Не существует?

– Нет, уж поверь мне! Если ее там и можно разглядеть, то только на картинках. И то это, скорее, заслуга художника, а не автора. Далее, про элементарную последовательность «рука – ноги» в этих учебниках, конечно, написано. Но, для чего именно эта последовательность нужна и как она работает, ты тоже не прочитаешь. Оно и понятно: чтобы раскрыть суть, смысл техники показа укола, начинать надо, опять же, с противоестественности, а о ней молчок, как бы табу. Теперь – позиции. Каждый автор считает своим долгом перечислить все известные позиции, от примы до октавы. Причем заметь, эти самые позиции известны не только самим авторам, но и самым последним ученикам самой ничтожной школы. Эти позиции известны буквально всем! Так вот, перечислив всем известные позиции с пунктуальностью маньяка, наш автор, как по волшебству, замолкает. И действительно ценная информация о том, что для постановки каждой позиции существуют специальные способы, и этих способов ровно восемнадцать, утаивается.

– Но почему?

– Видишь ли, дорогой брат, учителя фехтования всего мира проживают свой век между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, каждому из нас необходима реклама. Мы постоянно нуждаемся в учениках, желательно богатых, многие из нас мечтают о престижной должности у кормила власти. Для всего этого необходима широкая известность и положительная репутация. Издание собственного учебника – один из самых весомых козырей в нашей конкурентной борьбе. С другой стороны, все мы имеем свои секреты. Эти секреты касаются и техники, и педагогики, и даже нашей собственной философии. И никто, ни один уважающий себя мастер не станет выкладывать на всеобщее и при этом бесплатное обозрение плод своих многолетних трудов, равно как и наследие своего собственного учителя. Потому что иначе мы же, коллеги и конкуренты такого мастера, мгновенно растащим всю его школу по кусочкам. И не останется у него козырей в борьбе с нами. Вот и сложилась добрая мировая традиция, по которой любой учитель, создающий учебник фехтования, опирается не на подлинные секреты своих знаний, не на тайные достижения своей школы, а на банальные истины, повторяющиеся картинки и незамысловатые подписи. Таковы все без исключения – великий Анджело, Данет, Лаба, Лианкур… Таковы же и древние, такие как Мароццо, Агриппа, Нарваес, Лихтенауэр. А самые счастливые те, кому удалось обойтись без написания учебника, кто смог построить и содержать свою школу, не прибегая к подобным византийским уловкам!

– Ну а если учитель отбросит конкурентную борьбу и ступит на путь чистого служения истине, разве не было бы для него правильным увековечить свои знания, хотя бы ради учеников?

– Вот по отношению к его ученикам изложение подлинных истин в учебнике и было бы самым настоящим предательством.

– А это-то почему?!

– А о чем еще будет думать добросовестный ученик, который положил годы ученичества и приличную сумму денег на алтарь фехтовальной науки, когда любой бездельник сможет теперь прийти в общественную библиотеку и присвоить эти самые истины себе? Нет, хороший ученик, поняв, что все, чему учит учитель, изложено в его же учебнике, непременно перейдет к другому мастеру. К тому, кто способен будет передать ему сакральные знания, а не бульварное чтиво. И будет прав!

– Но ведь и ты сам – обладатель бесценной библиотеки фехтовальных трактатов, как старинных, так и современных! Зачем же ты извел уйму денег на такую, как ты уверяешь, бессмыслицу?

– Во-первых, я профессионал. И пользуюсь имеющимися учебниками не как ученик, а как ученый. А во-вторых, и это главное, как ты сам заметил, я обладаю не учебником, и даже не учебниками, а целой библиотекой. А это не одно и то же. В каждом учебнике, так или иначе, отпечатана личность автора, и сабля Радаэлли отличается от сабли, скажем, Паризе. Количество учебников имеет определенную сравнительную ценность. Чем больше учебников, тем больше материала для сравнения.

– Но кому-то ведь все-таки отдельно взятый учебник фехтования какого-нибудь добросовестного автора может быть полезен или хотя бы интересен?

– Пожалуй, да. Первоклассникам, в качестве подсказки.

– Первоклассникам, в качестве подсказки, – тихо повторил отец Лукас и задумался…

Коллега из Ватикана запросто мог прежде и не сталкиваться с фехтованием. Можно предположить также, что он внезапно проникся интересом к этому искусству и, став таким образом первоклассником, приобрел даже учебник. Ну а его контакт с Альбертом? Не решаясь обратиться в школу лично, он выбрал ученика поталантливее и консультируется у него? Очень маловероятно. Не говоря уже о том, что назвать Альберта талантливым нельзя даже с натяжкой. Да и на клиента этот итальянец совсем не тянул. Скорее уж на куратора!

– А что это, собственно, тебя так заинтересовали учебники фехтования? Кажется, раньше твоим самым легкомысленным чтивом были апокрифы.

– Да у меня и сейчас апокрифы на первом месте. Просто я вдруг подумал, может, и ты иногда что-нибудь читаешь?

– Но только не учебники фехтования! – засмеялся Филипп.

Развеселившись, маэстро, по-видимому, забыл про неприятное происшествие в фехтовальном зале. Он заказал себе отменный обед с куриными бедрышками и белым вином и преисполнился твердого намерения провести остаток дня в самом положительном расположении духа.

* * *

Сидя на резной уличной скамеечке, Жанна строго распекала Альберта, который стоял тут же, с поникшей головой, красный от стыда. Она никак не могла понять, с какой стати Альберт тайком залез под балкон во время их с дядей урока? Ведь проще простого было зайти в зал и громко сказать: «Здравствуйте, маэстро Дижон! Я имел смелость пригласить Жанну в оружейный магазин Леона, и она приняла мое приглашение! Разрешите, я подожду ее здесь, в зале, а то на улице холодно и дождик идет!»

– Но, Жанна, на улице совсем не холодно, – неуклюже пытался оправдываться Альберт.

– Да, да, я все понимаю, на улице тепло и дождя нет. Так ведь это и не ты пригласил меня к Леону, а я тебя! Теленок!

В свои двадцать четыре года Жанна все еще сохраняла какую-то детскую непосредственность, что отражалось и в ее внешнем облике. Ее фигура была довольно угловатой и плохо подходила к большинству женских платьев, а мимика казалась слишком оживленной и откровенной. Это странное впечатление усиливали большие, выразительные чайные глаза. Несомненно, в городе нетрудно было найти и более красивых девушек. Но настолько очаровательных – вряд ли. И уж конечно, не было здесь ни одной особы, превосходящей Жанну в фехтовании.

Альберт являл собой полную противоположность Жанне.

Как уже было сказано, он отличался идеальным телосложением. Никакой подростковой угловатости. Идеально проработанная, сугубо функциональная мускулатура наводила на мысль о регулярных многолетних тренировках. Но боевые качества Альберта, как все уже знали, неизменно балансировали на нулевой отметке. Оставалось предположить, что прекрасное тело являлось не плодом усиленных занятий, а банальным подарком небес. Причем, как это часто бывает, подарком совершенно бесполезным. Точно так же и в общении Альберт, видимо, чувствуя свою несостоятельность, не блистал ни смелостью, ни красноречием, ни остроумием. Наоборот! Чаще всего говорил он откровенные нелепости, да к тому же невпопад. Правда, в глазах у него можно было заметить и ум, и глубину, но для этого пришлось бы слишком пристально в них заглядывать. А этим себя, конечно, никто не утруждал.

Завершив воспитательную процедуру, Жанна встала и решительно взяла Альберта за руку:

– Пойдем уже. Посмотрим, наконец, что за клинки появились у Леона!

Путь к оружейному магазину Жанна знала наизусть с самого раннего детства. Да, впрочем, и все ученики маэстро Дижона рано или поздно становились постоянными клиентами Леона – старого военного в отставке. Каждый постепенно приобретал себе всю фехтовальную экипировку, затем клинки ломались, перчатки снашивались до дыр, и их приходилось покупать снова, затем Леон привозил небольшие партии новых немецких или итальянских клинков, и ученики фехтовальной школы бросались скупать их в поиске самого оптимального. Иногда и сам маэстро заходил в магазин, и тогда Леон выкладывал на витрину штучные, специально припасенные дорогие вещи – венгерскую перчатку, клинок ручной работы, редкой конструкции фехтовальную маску…

В этот раз среди учеников школы прошел слух, что старик Леон привез небольшое количество новых тренировочных клинков из Вероны[3]. Это была важная новость, заинтересовавшая всю фехтовальную общественность города. А уж школу фехтовальных искусств – в первую очередь.

Как правило, в школе использовали наиболее доступные французские клинки Клингенталь. Также довольно часто встречались немецкие, произведенные в Золингене. А вот клинки из Вероны были редкостью. Они стоили довольно дорого, да и появлялись в магазине крайне редко. Поэтому, как только Жанна узнала об этой партии, она решила непременно первой осмотреть ее. И конечно, взять с собой Альберта. Хотя как боец он был ни на что не годен, но как теоретик мог оказаться полезным. Жанна уже давно обратила внимание на то, что на тренировках Альберт использует только самое лучшее снаряжение. И, по-видимому, не испытывает в нем ни малейшего недостатка.

По пути к магазину Жанна заметила, что ее спутник двигается как-то странно – то немного отстает, то куда-то оглядывается, то пытается прочитать вывески магазинов где-то далеко впереди. Сначала ее это раздражало, но вдруг она догадалась, в чем причина, и развеселилась:

– Альберт, что я вижу? Ты не знаешь дорогу?

– Да, я ведь ни разу не был в магазине этого уважаемого мсье Леона.

– Как? Ты хочешь сказать, что живешь здесь уже полгода и тренируешься у моего дяди, ни разу при этом не побывав в оружейном магазине?

– А что же в этом странного, Жанна?

– Ну как тебе сказать. Посуди сам: месяц назад, во время тренировочного боя, ты сломал клинок. Причем это был очень дорогой клиночек! И вот что меня тогда удивило: вместо того чтобы хоть как-нибудь выразить сожаление об этой утрате, ты преспокойно вынул из своего чехла новый флорет и продолжил бой. Хотя, конечно, какой это бой?.. Так, избиение!

– Жанна!

– Ну, извини, я немного отвлеклась. Совсем чуть-чуть! Так вот, с тех пор я стала обращать внимание на то, чем ты работаешь. И знаешь что?

– Что?

– А то, что я насчитала у тебя с десяток флоретов! И каких флоретов! Похоже, что ты собрал клинки всех выдающихся мастерских! Причем ты еще и рукоятки разных типов используешь. Один раз ты даже попытался взять урок клинком с бельгийской[4] рукояткой, но напоролся на жестокий выговор от дяди! Мы все тогда – все, кто при этом присутствовал, – потом очень долго смеялись!

– Ну да, я тогда еще не знал, что маэстро не приветствует бельгийские рукоятки. Но теперь знаю, честное слово! А к чему вы клоните, Жанна?

– Да я просто удивляюсь, что ты не знаешь дорогу в оружейный магазин! Я-то думала, что ты туда каждую неделю бегаешь закупаться, а ты, оказывается, заранее заготовил небольшой арсенал и с ним уже приехал к нам! Это странно, обычно так никто не делает! Нет, ладно бы ты был фехтовальщиком со стажем, но ведь ты не такой, ты, мягко говоря, начинающий. А уже оброс железом посерьезнее, чем любой из нас! Ну-ка, давай скажи мне честно, как так получилось?

Альберт немного растерялся. Он никак не предполагал, что Жанна окажется такой наблюдательной. Но, главное, ему и в голову не приходило, что у него слишком много оружия.

– Понимаете, Жанна, – начал он, тщательно подбирая слова, – когда я принял решение заниматься фехтованием у вашего дяди, маэстро Дижона, я приобрел заранее все, что, как мне казалось, для этого необходимо. Я купил несколько перчаток, маску, стеганый жилет и… ну… примерно полтора десятка клинков…

– Полтора десятка! Хотела бы я иметь полтора десятка клинков! Да у нас в школе лучшие фехтовальщики обходятся тремя или четырьмя клинками!

– Но ведь я думал, – совсем смутился Альберт, – я думал, а как же иначе? Я рассуждал так: клинки Клингенталь – мягкие и очень послушные. Такой клинок хорошо использовать при первом знакомстве с новыми приемами, поскольку он как бы сам выполняет часть движений. Поэтому именно Клингенталь я чаще всего беру для уроков с маэстро. Золингеновские клинки немного тверже, имеют более сильный характер, и управлять таким оружием сложнее. Зато они лучше всего подходят для монотонной силовой отработки, для закрепления техники. Особенно хорошо ими тренировать купированные уколы. Я предпочитаю Золинген, когда тренируюсь на мишени. Веронские клинки, которые мы сейчас увидим, имеют несколько специфическую развеску, и их гибкость больше всего выражена в слабой трети. Это влияет на деталировку тонких техник и может стимулировать чувствительность пальцев. Кроме того, такой клинок меньше деформируется при уколе, и можно не слишком бояться согнуть его не в ту сторону. Допустим, при прямом уколе из примы. Веронский клинок, например, хорошо использовать как переходный между французским и немецким в упражнениях. Ну и фехтовать им довольно приятно. Затем более тяжелые клинки полезны для силовой тренировки, облегченные – для занятий на выносливость и скорость, укороченные – для развития особо длинного выпада… Так же и с рукоятками: французский тип хорош для изолированной проработки пальцев, итальянский, конечно, жестче, но зато он придает уверенность удержанию и предпочтительнее, когда рука устала. Особенно в сочетании с Клингенталем… Жанна, а почему мы остановились?

Жанна поймала себя на том, что действительно стоит как вкопанная и с полуоткрытым ртом слушает своего спутника. Она никак, никак не могла ожидать такой длинной и умной речи от Альберта. Пожалуй, даже слишком умной.

– Ты знаешь, Альберт, а ты не так уж прост. Жаль только, что весь потенциал у тебя в теорию ушел. Правильно дядя говорит: не в коня корм. Но, может, когда-нибудь учебники писать начнешь?

– Вообще-то учебники – это не моя страсть. В них ведь не найдешь и десятой доли того, что рассказывает, к примеру, маэстро Дижон.

– Ну и ладно. Что-то подобное я уже слышала от дяди! Однако, когда в девять лет я раскрасила красками один учебник из его библиотеки, я получила приличный нагоняй!

– Так, значит, не я один получаю нагоняи от вашего дяди, – обрадовался Альберт.

– Пожалуй, хватит об этом! – отрезала Жанна. – А впрочем, вот мы и пришли!

Вход в магазин Леона венчала большая цветная вывеска, на которой неизвестный художник когда-то постарался изобразить все известные ему виды холодного оружия. Для усиления впечатления прямо возле дверей стоял старый рейтарский доспех, пробитый двумя пулями. Этот доспех хозяин магазина в позапрошлом году выгодно приобрел на небольшом загородном рынке и теперь каждое утро выносил его за порог для привлечения покупателей. Внутри посетители обнаруживали маленькое помещение, разделенное высокими шкафами на две половины. В первой половине хозяин развесил на стенах самое презентабельное холодное оружие, скрестив на свой далеко не идеальный вкус старинные европейские рапиры с кривыми азиатскими саблями. Зато вторая половина целиком была посвящена фехтовальному снаряжению. Здесь без труда можно было найти все необходимое, чтобы тут же приступить к занятиям. В этом же отделе, в самом углу, громоздилась короткая винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Впрочем, на втором этаже никто из посетителей магазина никогда не бывал, что давало повод жителям города предполагать, будто бы Леон устроил там себе гнездышко для приема легкомысленных девушек.

Жанна вошла первой. И первое, что она тут же увидела, – широкая спортивная спина, внимательно согнувшаяся над прилавком с тренировочными клинками.

– Марк!

Высокий молодой мужчина обернулся и, увидев Жанну, широко улыбнулся. Впрочем, улыбка тут же сошла на нет, как только вслед за Жанной в магазине показался Альберт. Жанна с ходу бросилась в наступление:

– Марк, я рассчитывала прийти сюда первой!

– Здравствуй, Жанна. Если ты хотела прийти сюда первой, тебе стоило взять более расторопного спутника. Привет, Альберт!

– Привет, Марк, – Альберт легко пропустил мимо ушей колкое замечание явного конкурента. – Ты тоже интересуешься веронскими клинками?

– Тоже? Когда посвящаешь свою жизнь боевому искусству, рано или поздно начинаешь интересоваться инструментарием. Я, кажется, вполне дорос до такого интереса. А вот тебя мне здесь странно видеть. Или ты не за клинками?

– Да, я не за клинками. Я по просьбе Жанны сопровождаю ее. Дело в том, что Жанна брала урок у маэстро Дижона, а я…

– По просьбе Жанны, – перебил его Марк, – да я уж понял, что не сам. Жанна, ну как тебе это железо?

Во время короткого разговора мужчин Жанна успела извлечь клинок из витрины и теперь усердно гнула его об стенку, которую Леон в свое время предусмотрительно обил толстой кожей. По-видимому, она испытывала некоторую неуверенность.

– А ты сам как считаешь?

Марк бросил в сторону Альберта снисходительный взгляд доминантного самца и, подобрав наиболее авторитетную интонацию, начал объяснять:

– Веронские клинки, дорогая Жанна, несомненно, хороши и долговечны. Но работать таким клинком непросто – у них какая-то своя специфика с изгибом. Это слишком молодые клинки: мастерская в Вероне начала производить их только лет десять назад. А цена уже высокая. Так что для самолюбования они хороши (еще один снисходительный взгляд в сторону Альберта), а для настоящей работы – необязательны.

– Наверное, в чем-то ты прав… Но в целом у меня другое мнение!

– Какое же?

– Веронские клинки, действительно, немного своеобразно сбалансированы. А гибкость у них больше, чем у других, перемещена на слабую треть, вот и вся специфика. Это, конечно, немного влияет на детали техники, зато здорово развивает пальцы! Ну и устойчивость этого клинка позволяет без опасений отрабатывать сложные уколы, например такие…

На этих словах Жанна взяла выразительную высокую приму, выдержала небольшую паузу, чтобы все присутствующие успели по достоинству оценить ее энергичную позу, и с коротким выпадом нанесла прямой укол в стену.

– Думаю, фехтовать таким клинком будет довольно приятно!

– Вот это мнение настоящего специалиста, – на вершине винтовой лестницы показался сам мсье Леон, одетый в костюм пирата, – приятно слышать такую компетентную оценку от племянницы маэстро! Кланяйтесь дядюшке!

Марк молча покосился на Альберта, который, казалось, сохранял спокойствие и полный нейтралитет.

Хотя нет! Едва заметно, одним краешком губ, он улыбнулся.

* * *

Вечерние уроки маэстро Дижон давал прямо во время общего занятия. В то время как остальные ученики собирались внизу и тренировались самостоятельно – растягивали мышцы, шлифовали технику перед зеркалами или скрещивали клинки в учебных боях, – маэстро поднимался на галерею и занимался с кем-нибудь индивидуально. Марк предпочитал именно это время.

Марк Леро пришел в фехтование довольно поздно. Детство он провел не в самых безопасных кварталах и потому первые боевые навыки получил на улице. Освоив жесткую технику марсельского шоссона, Марк попал в обучение к довольно известному учителю савата, который сумел воспитать из сильного, но неотесанного мальчика настоящего молодого мастера. Наконец, Марк принял решение овладеть и искусством фехтования, для чего попросил своего наставника дать ему несколько уроков владения шпагой. Каково же было его удивление, когда учитель заявил, что в области шпажного фехтования он и сам является учеником маэстро Филиппа Дижона, и предложил Марку составить протекцию. И Марк стал младшим учеником школы фехтовальных искусств. С тем чтобы спустя несколько лет превзойти в этом искусстве большинство других учеников маэстро.

Эти, другие ученики, в большинстве случаев не были слабыми. Некоторые из них имели за спиной огромный фехтовальный опыт, заметно превосходивший личный опыт Марка, некоторые запросто могли заткнуть его за пояс по части теории боя. Но, пожалуй, никто не имел такого мощного фундамента детских уличных драк, и, вероятно, лишь немногие были так близко знакомы с настоящей болью.

Вряд ли, впрочем, такой фундамент и такое знакомство можно считать достоинствами для фехтовальщика. Наоборот, подобные качества чаще оказываются недостатками. Но, видимо, маэстро Дижон действительно оказался исключительно сильным специалистом, сумевшим выстроить на этом грубом основании исключительно тонкую архитектуру колющей классики.

– Марк, о чем ты там задумался? – Голос маэстро Дижона вырвал Марка из странного рассеянного состояния. – Поднимайся, пора приступать к работе!

– Простите, маэстро, – Марк заспешил наверх, – видимо, приближающиеся соревнования заставляют меня думать больше, чем обычно!

– Это не плохо, это хорошо, только бы мысли в правильном направлении работали! Ты вот о чем сейчас думаешь?

– Я думаю, что у меня есть шанс завоевать первое место!

– Правильно думаешь. Только подумай еще и о том, что такой шанс у тебя был и в прошлом, и в позапрошлом году. Но тогда ты им не воспользовался.

– Я был гораздо слабее, чем сейчас!

– Тоже верно! Сейчас ты на пике формы. Но и это не гарантирует твоей победы. Да и вообще, что такое победа в фехтовальном поединке? Ты отдаешь себе отчет в том, что победа на соревнованиях, так сказать, в виртуальном поединке и победа в дуэли на остром оружии, то есть в реальности, это разные вещи?

– Ну, в общих чертах, я это осознаю.

– И что важнее?

– Реальная победа, конечно, важнее!

– Правильно! А скажи-ка тогда, – голос учителя вдруг стал тихим и вкрадчивым, – ты помнишь свой прошлогодний бой с Александэром?

– Конечно, помню, – Марк гордо улыбнулся, – я тогда победил со счетом 15: 3!

– А вот ни черта ты не победил, – воскликнул маэстро, торжествуя по поводу удачной логической ловушки, – ты проиграл, проиграл этот бой всухую!

– Это как это? – растерялся Марк.

– Я вижу этот бой как сейчас. Ты с ходу бросился в атаку, Александэр испугался и инстинктивно выставил вперед флорет. Ты тут же тупо наткнулся на его клинок грудью. То есть пропустил трехочковый укол[5]. Счет стал 3: 0. Далее ты взял себя в руки и, как по нотам, расстрелял бедного Александэра, что называется, в одну калитку. И счет стал 15: 3 в твою пользу. Да только все это «далее» не считается и не имеет значения с точки зрения реального поединка. Так как в реальности ты еще тогда, в своей первой атаке, лег бы к ногам противника смертельно раненный. И никаких «взял себя в руки» и «как по нотам расстрелял» уже бы не было. А было бы вот что: Александэр вытирает клинок о твои кружева, идет домой и по дороге всем рассказывает, как он лихо, на первых же секундах заколол известного бойца Марка!

На несколько секунд на галерее воцарилась полная тишина. Марку даже показалась, что эта тишина заполнила весь фехтовальный зал, и каждый присутствующий, несомненно, услышал последние слова учителя. Во всяком случае, сам Марк слышал их до сих пор: «Александэр вытирает клинок о твои кружева, идет домой и по дороге всем рассказывает, как он лихо, на первых же секундах заколол известного бойца Марка!»

Странная правда маэстро Дижона в миг до основания потрясла здание побед, которое Марк возводил в течение многих лет. Он тут же попытался вспомнить все остальные свои бои, приложив к ним этот новый критерий оценки, но не смог. Слишком много боев. Слишком много побед. Или поражений?

Тем временем учитель преспокойно взял маску и флорет и вышел на дорожку, всем своим видом показывая, что готов приступить к уроку. Только как же его теперь брать, этот урок?! Марк хотел бы еще о чем-то спросить учителя, но, поняв что не в состоянии свой вопрос сформулировать, просто встал в боевую стойку. Урок начался.

Накануне соревнований маэстро Дижон прорабатывал со своими учениками все их самые слабые места. В случае с Марком таким слабым местом было фразовое фехтование. Он легко мог выполнить атаку любой сложности или блестяще отреагировать парад-рипостом. Но стоило противнику втянуть Марка в длительный защитно-ответный обмен, как ситуация начинала меняться. От темпа к темпу[6] качество действий Марка стремительно ухудшалось. Хорошо зная теорию, он старался не снижать скорость, но точность начинала неизбежно страдать. Опытный противник в таких случаях после четвертого или пятого темпа переставал защищаться и выполнял повторную атаку. Марк при этом часто промахивался и запросто пропускал укол. Пожалуй, это было единственное его слабое место. Знали о нем немногие, а из тех, кто знал, немногие могли использовать – не так-то это просто втянуть такого бойца во фразу, но проблема оставалась. Поэтому сегодня учитель тренировал своего подопечного, делая упор именно на длинные фразы.

…Захват в кварту, укол прямо, парад сикст, ответ, обобщение в секунду со сближением, двойной укол… Привычные, совсем уже механические движения довольно быстро успокоили смятенный дух Марка. Привычная, понятная работа быстро принесла свои плоды – включение, концентрация и небольшая усталость в руке, которая, разрастаясь, так же привычно снижала точность. Неожиданно учитель остановился.

– Твоя большая заслуга, Марк, в том, что ты научился начинать атаку с нуля. И этот ноль, это исходное состояние является идеальным состоянием для такого важного дела. До начала атаки ты расслаблен и потому быстр, точен и силен. Ты атакуешь, создавая напряжение как физическое, так и эмоциональное, чтобы придать твоей атаке твердость. Но вот твой противник сумел взять парад и теперь отвечает. Что ты делаешь?

– Ничего страшного, я реагирую парадом и рипостом.

– Конечно, ничего страшного, ты преспокойно реагируешь контрпарадом и собираешься дать контрри-пост. Но в этот момент твое состояние уже изменилось. То напряжение, которое было так важно в предыдущей атаке, оставляет некоторый физический и эмоциональный след в твоей руке. И твоя ответная атака начинается уже не с нуля! А дальше – хуже! С каждым темпом физическое и эмоциональное накопление в руке растет, рука устает, скорость снижается, точность теряется, и ты проигрываешь.

– Я понимаю это, я стараюсь тренировать руку каждый день!

– Правильно, руку надо тренировать! Но это не даст тебе ничего, если ты не сможешь ее дисциплинировать. А дисциплина руки состоит в том, чтобы научиться возвращать ее в исходное состояние во время каждого твоего ухода назад, к моменту каждой твоей готовности к новой атаке, возвращаться к исходному состоянию как физически, так и эмоционально. И только тогда, только при этом условии каждая твоя атака станет быстрой, точной и сильной. И усталость руки, которая, разумеется, неизбежна, перестанет влиять на твои атакующие качества.

Учитель атаковал Марка быстро и неожиданно, не предупреждая. Тот машинально шагнул назад, взял безупречный парад и моментально ответил, попав в контрпарад противника. Завязалась фехтовальная фраза. Уже на втором темпе Марк соотнес наставления учителя со своими движениями, а во время третьего постарался применить их на практике. Он сделал парад и – неожиданно для самого себя – расслабил плечи. Оказывается, там было что расслаблять! Удивленный этим открытием, Марк на долю секунды прервал защитно-ответный обмен, а затем, внезапно спохватившись, резко выбросил прямую ответную атаку. Укол, который он нанес маэстро Дижону, отличался от всех предыдущих даже по звуку. Это был четкий, сухой щелчок, не оставляющий сомнений в качестве. Учитель остановился и снял маску:

– Вот оно! Вот это, Марк, и была дисциплина руки! Это было именно такое управление оружием, которое происходит как бы само по себе, без участия мыслительного процесса. Работая таким способом, ты сможешь добиться того, что без всякого мыслительного напряжения твоей техникой будут руководить рефлексы. А освободившуюся мысль ты сможешь направить на другие важные вещи. Например, на тактику. По сути, мы сейчас создали условия для такого управления оружием, которое ты не столько контролируешь, сколько созерцаешь. Теперь собственно о тактике. Что мы называем тактикой?

– Искусство выбора техники! – Марк ответил сразу, так как в свое время слышал это определение, и еще тогда оно впечатлило его своей емкостью и точностью.

– Все так, искусство выбора техники. Выбор между атакующей или оборонительной доктриной, между простыми или сложными действиями, между силовой или скоростной манерой. Только вот, что является адекватным, оптимальным, с точки зрения фехтования?

– Как это? – не понял Марк. – Тот, что рационален, тот, что ведет к победе?

– Минут пятнадцать назад мы с тобой, кажется, выяснили, что не любой победный счет является победой. Вспомни свое поражение в бою с Александэром! Подожди, не перебивай! Классическая тактика возводит в догму защиту собственного тела. На этом построена сама идея фехтования. Для поражения противника мы прибегаем, в той или иной мере, к риску. Меру этого риска оценивает разум. То есть речь идет о разумном риске. Однако уж не знаю почему и не знаю, кто первый возвел некую современную догму, согласно которой риск может выходить за пределы разумного. Более того, эта самая современная догма предполагает возможность намеренно пропустить укол!

– Намеренно пропустить укол? Но зачем?!

– А затем, чтобы увидеть, как, за счет чего колет противник, а после, опираясь на эти сведения, выстроить дальнейшую тактику и победить по счету, по очкам – примерно так, как ты победил Александэра! Стоит ли говорить, что такой способ мог зародиться только в современном обществе, зараженном извращенными идеалами спорта? Конечно, я готов согласиться, что это тоже своего рода победа. Назовем ее победой первого уровня. Или победа через поражение. Так вот, для меня, для моей школы, более важны другие победы.

– Победы второго уровня?

– Понимаешь, о чем я говорю?

– То есть мне нужно одерживать победы с обязательным условием: первый укол я должен обязательно выиграть!

– Ты ведь можешь это?

Марк на несколько секунд задумался. Пожалуй, да. Обычно перед ним просто не стояло такой задачи. И в начале боя он не чувствовал ни угрозы, ни сомнений. Потому-то и пропускал довольно часто первый укол! А ведь если отнестись к началу боя со всей серьезностью, если за первый же укол бороться так, как это случается в финале боя при равном счете…

– Да! Думаю, я смогу открывать счет в каждом своем бою!

– Отлично! Такую победу я называю сомнительной!

– Сомнительной?!

– Конечно, сомнительной! Но не огорчайся. Если ты способен открывать счет, то тебе рукой подать и до победы следующего, третьего уровня. Подумай еще раз сам, какая победа может быть еще более убедительной?

Кажется, нить размышлений учителя прояснилась. Наверное, если бы маэстро не заговорил о третьем уровне, Марк сам бы уже догадался. Почти что шепотом, чтобы не спугнуть ритм открывающихся истин, он произнес:

– Победа всухую?

– Конечно, только разгромный, сухой счет обеспечивает тебе полный комфорт и удовлетворение!

– Но как же этого добиться?

– Марк, не разочаровывай меня! Чем мы с тобой занимались на сегодняшнем уроке?

– Длинными фразами…

– Нет, это лишь форма! Содержание нашего урока в другом!

– А, конечно! Исходное состояние!

– Конечно, исходное состояние! Полное возвращение к исходному состоянию внутри фехтовальной фразы гарантирует оптимальное состояние для проведения очередного действия! Ну а теперь посмотри на все происходящее шире: вот ты сражаешься со своим противником. В течение какого-то времени ты обмениваешься с ним любезностями в виде атак, парадов, рипостов, контратак, финтов и прочего своего арсенала. Зная о важности исходного состояния, ты тщательно следишь за поведением своих мышц и эмоций внутри фехтовальных фраз и, наконец, открываешь счет, нанося противнику убедительный укол! Молодец, конечно. А дальше… А дальше ты сражаешься с ним за второй укол. И этим самым лишаешь себя эмоционального превосходства первичной концентрации!

– То есть…

– То есть дальше тебе следовало бы сражаться не за второй укол, а снова за первый! И снова его нанести. А затем – снова за первый. И снова. И запомни главный секрет побед третьего уровня: в истинном фехтовании не существует вторых уколов. Все уколы только первые! Они же и последние! Каждый истинный укол соединяет в себе альфу и омегу! И метод здесь может быть только один – восстановление исходного состояния после каждого нанесенного укола. Исходное состояние как физическое, так и эмоциональное!

– Такое же исходное состояние, как внутри фраз между приемами?

– Похоже, но еще более глубокое и более мистическое! Это как бы высшее исходное состояние! И каждый раз, начиная каждый прием, каждый боевой эпизод, каждый бой с нуля, с чистого листа, с незамутненного восприятия и с расслабленных мышц, ты обеспечишь себе победы, которые действительно можно назвать чистыми! Вставай на дорожку!

Остаток урока Марк воспринял совершенно иначе. Ему казалось, что только сейчас он уловил истинную суть фехтования. Все, что бы они сейчас ни делали – длинные фразы, перехваты контратак или выборы момента действия – теперь воспринималось через призму нового, странного ощущения. Эффект исходного состояния коснулся всего происходящего вокруг и зарядил Марка такой энергией, что даже к концу урока, несмотря на приличную усталость, он продолжал действовать быстро и точно. В конце концов, выдержав напряженную фехтовальную фразу, состоящую минимум из двенадцати темпов, Марк исполнил длинный резкий выпад и зафиксировал идеальный укол на кожаном колете маэстро Дижона.

В этот момент ему снова показалось, что весь фехтовальный зал внизу затих и устремил свои взоры на галерею, наслаждаясь видом его совершенного выпада. Так это было на самом деле или нет, неизвестно. Но, когда Марк уже пожимал учителю левую руку, один взгляд он, по крайней мере, заметил. Это был внимательный взгляд Альберта.

Спускаясь с галереи, Марк вдруг что-то вспомнил и обернулся:

– Маэстро, простите, что не поинтересовался сразу! Но мне только что пришла в голову мысль: а существуют ли победы четвертого уровня?

Маэстро Дижон улыбнулся. Что-то похожее он уже слышал и от Жанны. Только там речь шла о других четырех уровнях.

– Конечно, Марк, существуют! А ты сам как думаешь?

– Признаться, мне ничего не приходит в голову. Что может быть весомее чистой победы всухую? Победа за пять секунд? За одну секунду?

– Да нет, Марк, время в таких вопросах не имеет значения! В нашем искусстве важна только жизнь! Поэтому победой четвертого уровня, или абсолютной победой, я называю победу в смертельном поединке!

* * *

Накануне каждого турнира маэстро Дижон устраивал в зале генеральную уборку, в которой были задействованы почти все ученики школы. Несмотря на то что зал и так содержался в чистоте и порядке, работы перед турниром находилось довольно много. Кроме тщательного мытья всех уголков, маэстро требовал производить также мелкий текущий ремонт всего, что могло износиться за год: разболтанное тренировочное оружие, скрипящие перила балюстрады, пробитая бесчисленными уколами подушка мишени… Также в эти дни полагалось снять со стен и заново отполировать все старинное оружие, которое маэстро в свое время лично развешивал живописными веерами, а наиболее трудной работой было натирание паркета, которому полагалось блестеть как зеркало.

Марк пришел в зал с небольшим опозданием, когда работа уже началась. Здоровяк Пьер приступил к починке скрипящих перил балюстрады, Ромэн Флори, который умел хорошо мастерить, разобрал пробитую мишень и готовился обтянуть ее новой кожей, левша Даниэль ухаживал за гимнастическим конем, а Альберт тщательно размешивал в старом ведре ингредиенты (секретные, по уверению маэстро Дижона) для изготовления особой мастики: при ее использовании пол становился блестящим, но совершенно не скользким. Остальные ученики, вооружившись тряпками, швабрами, скребками и щетками, наподобие муравьев распределились по всему залу, занимаясь своей незаметной, но важной работой.

– Марк, ты опять опоздал!

Жанна стояла на самом верху балюстрады с тряпкой в руке. Она как раз протирала старую застекленную гравюру, которую Филипп приобрел много лет назад у одного антиквара. На гравюре были изображены два сражающихся рыцаря, облаченные в полудоспехи.

Один из рыцарей, тот, что слева, наносил удар другому под левое колено, как раз туда, где доспех заканчивался и нога оставалась незащищенной.[7]

– Привет, Жанна! – Марк нисколько не смутился. – Ничего страшного, что я немного опоздал, я легко наверстаю упущенное время! Например, помогая тебе протереть гравюры!

– Ну уж нет! Я всегда это делала сама и сейчас справлюсь! Иди лучше помоги Альберту, вон он как старается!

В этот момент раздался деревянный хруст: здоровяку Пьеру удалось, наконец, отодрать расшатавшиеся перила.

– Марк, помоги лучше мне, – крикнул он через весь зал, – я один тут точно не справлюсь.

– Или мне, – раздался еще чей-то голос с высокой приставной лестницы, – ведь в прошлом году как раз ты менял шторы!

– В прошлом году, Андре, – назидательно заметил Марк, – я еще не был без пяти минут чемпионом школы, вот и занимался самой трудной работой. Теперь же маэстро велел мне беречь силы, чтобы мои идеальные руки не потеряли тонкость и быстроту.

– Вот уж не ври, – крикнула Жанна сверху, – ничего такого дядя тебе не велел! Наоборот, он сказал: Марк, завтра во время уборки тебе предстоит самая почетная работа – натирание пола секретной мастикой!

– Натирание пола?! Не мог он такое сказать! Все знают, что натирание пола – это общая работа!

Однако на всякий случай Марк все же поспешил на помощь к Пьеру, который уже начал выдергивать наиболее сомнительные балясины из ступенек. По дороге он повернулся к Альберту, который тщательно ковырял обломком старого клинка красно-коричневую смесь, и небрежно обронил:

– Альберт, разве тебя не предупредили, что секретную мастику надо размешивать по часовой стрелке, иначе молекулы сойдутся под неправильным углом и пол будет скользким!

Рука Альберта дрогнула, и он в нерешительности замер. Со всех сторон послышался смех.

– Марк, ну что ты его задираешь? – Ромэн отложил в сторону кусок кожи, который примерял на подушку мишени. – Разве ты забыл, как сам пришел в эту школу и тоже ничего не умел?

– Разве? – Марк даже не остановился. – Насколько я помню, я не умел фехтовать, но умел по крайней мере драться.

– И вообще, – Ромэн встал, и весь зал как-то неожиданно затих, – почему это ты решил, что ты без пяти минут чемпион школы? Возможно, Альберт для тебя и не противник, но есть и другие бойцы. Есть те, кто сильнее. Те, кто умнее. Те, кто быстрее…

На этот раз Марк остановился и повернулся к Ромэну лицом:

– Я тебя понимаю. Ты хочешь сказать, что ты тоже достойный претендент. Согласен. Но не собираешься ли ты доказать это прямо сейчас?

– Эй, господа, – поспешила вмешаться Жанна со своего балкона, – что это вы там задумали? Неужели беспощадную битву чемпионов?

Не меняя холодного выражения лица, Марк поднял руку, как бы призывая к тишине, а Ромэн незаметно подмигнул Жанне, и та почему-то сразу улыбнулась.

Противники сделали по шагу навстречу друг другу, и эти шаги явно не предвещали ничего хорошего.

– Сегодня нам не понадобятся судьи, – глухо произнес Ромэн. – Пусть сам Бог решит, кто из нас действительно лучший!

– Мой клинок давно пересох, – отозвался Марк, – и жаждет свежей человеческой крови!

– Хорошо, – кивнул Ромэн, – я погружу его в твое тело, когда ты упадешь к моим ногам!

– Ты ведь приготовился к смерти?

– Ты ведь исповедовался сегодня утром?

– Ты ведь составил завещание?

– Ты ведь написал прощальные письма близким?

– Ты ведь привел в порядок свои дела?

– Ты ведь сжег компрометирующие бумаги?

Бледный как полотно Альберт, который вдруг почувствовал себя главной причиной этой неожиданной стычки, поднялся и хотел что-то сказать, но от ужаса его язык буквально прилип к гортани, и он смог лишь издать невнятный хрип. Он отбросил обломок клинка, которым перемешивал ингредиенты, сделал шаг вперед, споткнулся, опрокинул ведро с недоделанной секретной мастикой, как вдруг из дальнего угла зала, того, что напротив лестницы, ведущей на балюстраду, раздался еще один голос:

– Эй, Марк! Если ты так хорош, попробуй-ка отразить атаку моей тупоносой алебарды-убийцы!

Это был давний ученик маэстро Дижона, норвежец Хельг Борзонсон. С громким боевым кличем он метнул в Марка мокрую швабру, и тот только благодаря невероятно быстрой реакции успел уклониться от неминуемого удара!

Сразу вслед за этой атакой из-под самого потолка раздался грозный голос Андре Леви:

– А вот и покрывало смерти! – И на Марка рухнула пыльная штора, которую Андре как раз отвязал от карниза.

– Кругом враги, – воскликнул Марк, освобождаясь от шторы, – ну держитесь же!

И с этими словами, вооружившись шваброй Хельга, он с хищным ревом бросился в отчаянную атаку один против всех, а на него, под предводительством Ромэна, устремились остальные ученики, вооруженные тряпками, совками и щетками.

– О нет, – кричала, смеялась и хлопала в ладоши Жанна, – вы опять за свое! Опять беспощадная битва чемпионов! Беспощадная битва чемпионов!

Забыв об уборке, воспитанники маэстро Дижона смешались в бессмысленном бою, скрещивая все, что попадалось им в руки, кроме оружия. Швабры становились алебардами, тряпки – сетями, крышки ведер – щитами, балясины – булавами, а гимнастический конь, которого оседлал Даниэль, – конем, слоном, башней, бруствером, тараном и еще всем чем попало одновременно! Среди всеобщего боевого хаоса то и дело возникали невиданные прежде виды оружия, и отчаянные бойцы, прежде чем пустить их в дело, ни секунды не задумываясь, выкрикивали их новые ужасные названия:

– Совок могильщика!

– Гибельное ведро!

– Метла-убийца!

– Греческая губка-душитель!

Лишь спустя какое-то время до Альберта стал доходить смысл происходящего. Беспощадная битва чемпионов оказалась какой-то странной фехтовальной игрой, своеобразной традицией, которой следовали учащиеся школы, по всей видимости, ежегодно, во время общей генеральной уборки. Он посмотрел наверх. Жанна хохотала во все горло и размахивала своей тряпкой, поощряя самых ловких бойцов и подбадривая недостаточно решительных.

Впрочем, самым нерешительным был как раз Альберт. Он был не решителен настолько, что его даже перестали замечать. Беспощадная битва чемпионов разрасталась, грозя уничтожить весь зал со всем его оснащением, а он так и стоял одной ногой в луже секретной мастики.

И неожиданно сражение завершилось. Непримиримые противники, покрытые пылью, перемешанной с потоками пота и даже кое-где каплями крови, принялись поздравлять друг друга с победой, а Марк подошел к Альберту и, тяжело дыша, сказал:

– Ну, Альберт, ты сам все видел. Беспощадная битва чемпионов – наш собственный статусный турнир. Здесь каждый сам за себя. Тебе, конечно, еще рано. Но на будущий год готовься: я лично собираюсь размозжить тебе череп каким-нибудь валиком адской боли.

Подбежала Жанна:

– Альберт, тебе понравилось? В этот раз получилось особенно здорово! Это, кстати, благодаря тебе! Ты так поверил в эту битву, прямо как какой-нибудь первобытный человек! Как будто бы ни разу в театре не был! Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь!

Альберт сглотнул, поспешно вздохнул и произнес:

– Это вы для меня устроили?

Жанна снова засмеялась:

– Да нет, ну как же ты не понимаешь! Это и без тебя бы случилось, но, раз уж ты здесь, получилось как бы посвящение в школу!

– Ну уж нет, Жанна, – вмешался Марк, – мне это даже и в голову не приходило! Какое еще посвящение? Нет у нас такой традиции!

– Я племянница хозяина школы и я устанавливаю здесь традиции!

– Да не ругайтесь вы, – подошел Ромэн, – хорошо же все прошло! Что скажешь, Альберт, есть у Марка шанс завоевать первое место на школьном турнире или нет?

– Да, правда, – присоединился Хельг, вытирая мокрой половой тряпкой разбитую скулу, – Альберт, ты ведь у нас вроде как блаженный! Скажи, как чувствуешь, Марк победит в этот раз или Ромэн, а может, Жанна, Андрэ или я? Или вообще кто-то другой?

– Откуда же я могу это знать, – пробормотал Альберт, – не такой уж я, наверное, блаженный… Ну я думаю, что Марк, конечно, очень хорош. Марк, скажи, ты ведь наверняка очень красивые стихи пишешь?

– Да при чем же здесь стихи? – Марк пожал плечами. – Мы ведь тебя не об этом спрашиваем!

– А что, Марк, – подхватила Жанна, – ты правда пишешь стихи?

– Да с чего вы это взяли? Я не пишу стихи и не люблю их! Этим поэты должны заниматься, а не бойцы!

– А вот и нет, – неожиданно поддержал тему стихов Ромэн. – Был ведь такой фехтовальщик-дуэлянт Сирано де Бержерак, так вот он писал прекрасные стихи. Причем иногда прямо во время своих поединков!

– Точно! Я даже целый спектакль в театре Порт-Сен-Мартен[8] смотрела, когда ездила с дядей в Париж! Я тогда совсем маленькая была! И стихотворение это он правда прямо во время боя написал, я помню его! «Я попаду в конце посылки!» – вот как он повторял все время!

– Да что же вы все пристали ко мне! Ну понимаю я, поэзия – высокое искусство, и все такое! Но не мое это! Ну совсем не мое! Вот! Вот Альберт наверняка стихи пишет, а я даже и не пробовал ни разу! Альберт, скажи: ты же пишешь стихи?

– Да, Альберт, – Жанна тоже заинтересовалась, – ты сам пишешь, потому и спросил Марка?

Не привыкший к такому вниманию Альберт чувствовал себя необычайно неловко. Он потупил глаза, увидел, что стоит прямо в луже секретной мастики, смутился еще больше и честно ответил:

– Я бы очень хотел писать стихи. И я много раз пробовал это делать. И даже сейчас продолжаю пробовать… Но все, что я пишу, выходит настолько безобразно, что мне приходится немедленно уничтожать написанное. У меня не получается. Я не поэт. А вот Марк…

– Да что Марк! – вскричал Марк.

– Ну-ка, не перебивай, – резко прервала его Жанна. – Альберт, договори то, что ты хотел сказать!

– Я только хотел сказать, – совсем тихо произнес Альберт, – что, когда я смотрел на бой Марка, мне показалось, что он мог бы очень красивые стихи писать. Настолько поэтичны его движения… Ты, Марк, не пробовал, а зря. Я вот знаю, что я не поэт, потому что пробовал много раз, и все безуспешно. А ты… В смысле, если ты когда-нибудь попробуешь, у тебя может получиться…

– Ладно, Альберт, – Марк снисходительно похлопал Альберта по плечу, – я понял тебя. Ветер у тебя в голове накануне соревнований. И странно мне, что ты не поэт. Я себе поэтов представлял как раз такими, как ты. Беспомощными. Нелепыми. А насчет меня ты ошибаешься. Не пробовал я стихи писать никогда и пробовать не собираюсь.

– Даже если я тебя об этом попрошу? – Жанна как-то по-особенному посмотрела на Марка.

Тот на секунду задумался, отвечая на ее странный взгляд, и серьезно сказал:

– Даже если ты попросишь.

И, широко улыбнувшись, добавил:

– Я не собираюсь портить свою репутацию собственными глупыми и нескладными сочинениями.

* * *

Турнир по фехтованию на флоретах проводился в школе Дижона один раз в год. Многие считали, что для такой авторитетной школы, как эта, одного соревнования в год явно недостаточно. Но маэстро Дижон твердо придерживался другой, более старомодной точки зрения. По его мнению, чрезмерное увлечение соревновательным направлением в фехтовании вело к обесцениванию некоторых качеств, присущих подлинному боевому искусству. Он бы предпочел вообще отказаться от подобных турниров, заменив их дуэлями во имя чести с применением боевого оружия. Но подобная практика грозила непоправимыми последствиями для всей школы, и маэстро нехотя отказался от этой идеи, казавшейся ему единственно правильной.

В этот раз, как, впрочем, и всегда, традиционный осенний турнир проходил при большом стечении народа и при полном параде. На зрительских местах можно было видеть не только многих именитых бойцов (некоторые из которых специально приехали даже из других провинций), но и представителей городских властей, которые по мере сил покровительствовали школе. Здесь же присутствовали ученики маэстро, как бывшие, так и нынешние, их родственники, делегаты других школ – словом, весь спектр фехтовальной публики. В качестве представителя духовенства турнир неизменно посещал и отец Лукас. Он восседал на особом месте и, по-видимому, даже гордился косвенной причастностью к происходящему действу.

На центральной площадке фехтовального зала постепенно собирались участники турнира. Сам маэстро приходил раньше всех и занимал свое, особо почетное, место. Ему нравилось наблюдать за своими учениками, которые один раз в год оказывались в чем-то предоставленными сами себе. Учитель отмечал про себя, кто приходит раньше всех, тщательно разминается и не менее тщательно волнуется перед поединками, кто рассчитывает время прибытия с идеальной пунктуальностью, избегая риска перегореть, кто вбегает в последний момент, уже размятый, и затем долго облегченно вздыхает, что не опоздал. Впрочем, откровенно опаздывавших в этой школе не бывало.

В этот раз маэстро с особым интересом ждал совершенно конкретного ученика – Альберта. Несмотря на большой опыт и наблюдательность, он не мог с уверенностью определить, в какую из трех групп вольется уже не совсем новенький, но все еще чужой молодой человек.

Альберт пришел примерно в составе «средней» группы. То есть – и не слишком рано, и не в последний момент. Ни то ни се. Учитель даже несколько огорчился. Вероятно, ему хотелось, чтобы его нелюбимый подопечный проявил себя более определенно.

За последние полгода Альберт успел «выпить всю кровь» маэстро Дижона, по его собственному выражению. Он исправно брал три урока в неделю и так же исправно топтался на месте. То есть не то чтобы совсем топтался, но развивался недопустимо, небывало медленно. То, что другие ученики впитывали за пару уроков, Альберт, с грехом пополам, усваивал за один-два месяца. Несомненно, раньше он занимался фехтованием и, как минимум, знал местонахождение позиций (низший ранг бойца, по мнению учителя), но выполнять приемы без ужасного технического брака так и не научился. Периодически маэстро Дижон испытывал тяжелейшие угрызения совести. Более того, ему казалось, что он на грани полного педагогического бессилия. А это уже ударяло по самолюбию. В такие часы он с особой тщательностью проводил уроки Альберта, вкладывая в них всю свою душу и все свои знания. Альберт внимательно слушал, задавал серьезные вопросы, очень старался, но чаще всего в какой-то момент все портил.

Особых причин не допустить Альберта до турнира у учителя не было. Хотя он и понимал, что такой фехтовальщик испортит всю картину. А ведь посмотреть на соревнования приезжали и конкуренты маэстро. Давать им повод для злословий и зубоскальства – было бы очень опрометчиво. Впрочем, внешне мсье Дижон был вполне спокоен. Соревнования, по традиции, проводились в два этапа. Поединки проходили на втором. А первый представлял собой одиночную демонстрацию канонической техники в виде салюта. Выучить набор из шестнадцати движений было несложно, но вот правильно исполнить, наполнив безупречным внутренним действием и не исказив ни одной линии, удавалось не всем. Те, кто не справлялся с задачей, однозначно не допускались и до боев. Именно на этом, первом, этапе Альберт должен был покинуть турнир. В этом маэстро почти не сомневался.

…Альберт прямо с порога поприветствовал маэстро вежливым поклоном, огляделся по сторонам и нашел взглядом Жанну, которая, заняв лучшее место, уже отрабатывала уколы на мишени своим новым веронским клинком. Рядом с Жанной пристроился и Марк. Чередуя отработку уколов с раздачей ценных советов, он, по-видимому, великолепно себя чувствовал и был в оптимальной спортивной форме. Встретившись глазами с Альбертом, он слегка кивнул головой и, как бы невзначай, исполнил великолепный могучий выпад.

Жанна, наконец, оторвалась от мишени и тоже заметила Альберта:

– Привет, Альберт! Волнуешься? Хотя да, чего тебе волноваться? А вот Марк волнуется!

– Жанна, ну с чего ты это взяла? – откликнулся Марк, красиво растянувшись в шпагат. – Я спокоен так же, как и Альберт, хотя и по совершенно другой причине.

– Да? Пожалуй, ты прав, волноваться тебе не о чем, твоему второму месту никто реально не угрожает.

– Никто, кроме тебя, Жанна!

– Вот уж нет! Я совершенно уверена, сегодня я буду первой! А ты вторым. А Альберт… Эх, Альберт, мне было бы приятно, если бы ты стал третьим, но… Нужно быть реалистами!

– Да уж, будем реалистами, пусть Альберт сражается за второе место с конца, а ты займешь второе с начала, вот и будет у вас полная гармония!

– Марк, а ты не боишься, что сейчас я подскажу Альберту пару способов, направленных персонально против тебя?

– Ты лучше подскажи ему, как пройти первый этап. А то у меня стойкое ощущение, что он вообще до боев не доберется. Полагаю, что и маэстро Дижон так считает!

– А я считаю иначе! Альберт, ты непременно пройдешь первый этап и выйдешь на бои! А когда встретишься с Марком, обязательно нанесешь ему хотя бы один укол! А иначе, запомни, иначе – никаких больше прогулок со мной! Ну скажи наконец хоть что-нибудь!

– Жанна, вы слишком жестоки! Как, по-вашему, я смогу нанести укол Марку?

До этого момента Альберт совершенно игнорировал эту небольшую перепалку, но, услышав угрозу девушки, поспешил включиться в разговор. Зато Марку идея Жанны явно понравилась:

– А что, Альберт, по-моему, это хорошая игра! Жанна здорово придумала! Выйдешь на бои и сумеешь нанести мне один укол – получай заслуженную награду. Ну а если не сможешь меня достать ни одного раза и тем более если не пройдешь этап салюта, то и прогулок никаких! А Жанна – она такая, как сказала, так и будет! Тут тебе и стимул, и дисциплина!

– Как ты сможешь нанести укол Марку? – задумчиво повторила Жанна. – Ну попробуй переиграть его на маневре… Хотя нет, этого ты не сможешь! Лучше тебе контратаковать его в руку снизу. Да нет, тоже не стоит… А впрочем – не знаю я! Думай сам, у меня сейчас своих забот хватает! Сколько уже времени?!

И в этот момент часы пробили полдень.

Маэстро Дижон встал со своего места и объявил о начале турнира. Бойцы, участвующие в соревновании, поспешили на построение, зрители на трибунах затихли.

Отец Лукас со своего почетного места с интересом следил за фехтовальщиками. Фигура Альберта привлекала его особенно. Он почти физически ощущал какую-то загадку, исходящую от этого странного человека. Особенно сейчас, когда расстояние между ними было таким же, как тогда, на улице Святого Антония. Отец Лукас снова вспомнил ту картину: Альберт, изгоняемый из школы, голос брата: шестая оппозиция, компактный укол – и строгий римский священник с учебником фехтования под мышкой. Интересно, где он сейчас, этот коллега из Ватикана? Отец Лукас чисто машинально обвел взглядом зрительские трибуны. Нет, конечно. Священника среди гостей школы не было. Пестрая публика в радостном предвкушении азартного зрелища, все на своих местах, никаких метаморфоз.

Жанна вышла для демонстрации салюта первой. С некоторых пор на этот счет было дано особое распоряжение маэстро Дижона. Ему нравилось открывать турнир выступлением девушки, к тому же Жанна задавала очень высокую планку исполнительского мастерства, что положительно стимулировало остальных исполнителей.

Действительно, это был безупречный салют, с гарантированным зачетом. Каждое движение Жанна делала легко и размашисто, по-настоящему наполняя позиции и дыханием, и смыслом. Шестнадцать канонических элементов, собранные в одну цепочку, в ее исполнении превратились в особый, сакральный танец, вызывающий ассоциации с пиррическими плясками древних греков или еще более древними ритуалами первобытных охотников. Шестнадцатое движение – приход в боевую стойку – Жанна сделала немного по-своему, сначала чуть-чуть зависнув на пятнадцатом темпе, а затем резко увеличив скорость. Такой способ при хорошем исполнении обеспечивал специфический зрительный эффект, как будто бы из кинопленки с записью салюта вырезали несколько кадров, и девушка не сама села в стойку, а странным образом оказалась в ней. Спустя несколько секунд полнейшей тишины зрители наградили исполнительницу самыми горячими аплодисментами.

После ее выступления выполнять салют плохо никому не хотелось.

Тем не менее среди следующих участников нашлись два молодых человека, которые были отстранены от соревнований: один от волнения спутал последовательность движений, а другой, вероятно по той же причине, гнал так быстро, что совершенно опустошил смысловую часть салюта.

Зато ближе к концу программы на фехтовальную дорожку вышел Марк, с тем чтобы полностью восстановить положительное впечатление от школы мсье Дижона.

Марк был любимцем публики. Он уже несколько лет подряд принимал участие в турнирах, неизменно показывая очень красивое фехтование и высокие результаты. В этом году он, по-видимому, находился на пике физической формы. И он явно рассчитывал на абсолютную победу.

Именно это настроение Марк постарался отразить в своем салюте. С первого же движения он взял высокий темп, соединенный с красивой, доминирующей манерой исполнения. Сегодня он являл собой идеал бойца – безупречно четкий, лишенный ненужных эмоций механизм, собранный из самых отборных деталей. Он не стал экспериментировать с темпоритмом, исполнив все шестнадцать движений ровно, твердо и уверенно, обозначив таким образом свой настрой на предстоящие поединки: никаких игр и уловок – только чистое техническое превосходство.

Аплодисменты, которыми зрители наградили Марка, еще не утихли окончательно, когда секретарь соревнований вызвал следующего участника.

Альберта.

Маэстро Дижон поймал себя на том, что с особым интересом наблюдает за тем, как Альберт выходит на дорожку. Неуверенности в его движениях не было – и то хорошо. Но почему же маэстро все время ждет какого-нибудь подвоха со стороны именно этого ученика?

Жанна оторвалась от своего флорета, на котором как раз меняла рукоятку, и тоже сосредоточила внимание на Альберте. Нельзя сказать, что она испытывала к этому молодому мужчине особый интерес. Но интерес спортивный теперь был очевиден. В самом деле, прогулки с Жанной – очень высокая цена, за которую можно бы побороться за них как следует даже такому теленку, как этот Альберт!

Рядом с Жанной пристроился Марк. Не меняя надменной полуулыбки, он продолжал тщательно разминать кисть правой руки, но при этом взгляд его со вниманием остановился на поле боя, где сейчас стоял соперник. Соперник? Да нет, говорить о соперничестве здесь вряд ли было уместным. И тем не менее результат выступления Альберта казался для Марка важным.

Отец Лукас улыбнулся. Со своего места ему было хорошо видно, как сфокусировались все эти взгляды на фехтовальщике, который никак не мог претендовать на какие бы то ни было лавры. И тем не менее именно сейчас он стал центром внимания довольно важных людей.

Лукас снова обвел взглядом все зрительские места. И вдруг что-то слегка зацепило его внимание. Что-то совсем непонятное, едва уловимое! Он снова, теперь уже со всей тщательностью, вгляделся в трибуны. Да, вот она, эта странность. Такой же взгляд, такой же интерес! Так же точно, как брат, так же пристально, как Жанна и Марк, на Альберта смотрел еще один человек. Лицо, может, и знакомое, но не более того! Кто это? Родственник Альберта? Возможно…

…Альберт встал на середину фехтовальной дорожки и принял исходное положение. Глазами он отыскал среди зрителей Жанну. Она улыбнулась и сделала ободряющий жест рукой. В конце концов, какого черта!

По сигналу секретаря Альберт слегка подтянулся и не слишком быстро, зато предельно точно и довольно красиво отработал все шестнадцать движений малого салюта, не допустив при этом ни единой ошибки. На бурные аплодисменты ему рассчитывать не приходилось, но любой специалист понимал – это зачет. Все элементы выполнены с должным качеством и хотя и без блеска, но с добросовестным внутренним действием.

Альберт снова бросил взгляд в сторону Жанны. Там все в порядке: с широкой, немного даже неприличной улыбкой Жанна кивнула головой и многозначительно показала глазами на Марка. Ах да, Марк. Марк стоял рядом с Жанной и всем своим видом давал понять, что не пропустит теперь ни одного укола. Не то что от этого недоучки, но и от самого черта! И даже от самой Жанны!

* * *

– Слушай, я понимаю, что тебе сейчас не до меня, но все же помоги мне разрешить небольшой вопрос. А то от одной навязчивой мысли я уже голову сломал!

– Весьма странное эмоциональное состояние для священника, тебе не кажется?

В перерывах между этапами турнира маэстро Дижон всегда удалялся в свой личный кабинет, чтобы перевести дух и настроиться на дальнейшую работу. Однако в этот раз отец Лукас воспользовался своим привилегированным положением и бесцеремонно навестил брата для выяснения какого-то своего вопроса.

– Да я тебя надолго не отвлеку! Ты мне скажи только, не заметил ли ты в третьем ряду, поближе к выходу, такого тучного, довольно крепкого господина с роскошными усами, в дорогом коричневом костюме, с тяжелой ирландской тростью?

– А, ты тоже обратил на него внимание?

– Да! Меня не отпускает ощущение, что я его где-то видел, вот только не помню где!

– Ну, где ты его видел, не знаю, но удивительного в этом ничего нет. Подумаешь, богатый господин из пригорода. Я лично видел его не раз и даже когда-то общался с ним. Правда, общего языка мы так и не нашли.

– Ты с ним общался? И кто же это?

– Да это же мсье Перигор! Он до сих пор считает себя загадочной личностью, но люди, обладающие хотя бы зачатками интеллекта, прекрасно знают, что он масон. И не просто масон, а вроде бы какой-то масонский авторитет! «Почти что внук Вольтера» – вот как он сам о себе говорит, видимо надеясь таким образом облагородить свою неясную родословную.

– Хм… Значит, я не обладаю зачатками интеллекта! И что у тебя с ним могло быть общего?

– Да ничего, как выяснилось! Однако много лет назад, ну помнишь… мы с тобой как-то раз вспоминали и Руссо, и масонский заговор вокруг секретных знаний в фехтовании…

– А, так ты хотел, чтобы этот мсье Перигор принял тебя в масоны, – отец Лукас вдруг развеселился. – Конечно, ты же раскрыл масонский заговор!

– Да, черт побери, я раскрыл масонский заговор! И если бы этот Перигор посетил мои соревнования тогда, я был бы очень рад! Я бы просто-таки надулся от счастья и важности! Признаюсь, его визит и сейчас мне интересен. Но оценивать его важность я буду завтра. Может быть. Сейчас же мне важно выступление моих бойцов.

– Кстати, как тебе Альберт? – самым будничным тоном осведомился отец Лукас. – Кажется, он очень неплохо себя показал?

– Да, довольно прилично. Надеюсь, он не испортит общее впечатление от турнира и сумеет проиграть достойно.

– Кажется, Жанна его поддерживает.

– Это потому, что он ей не соперник. Но лучше бы она сосредоточилась на реальных противниках. Сегодня многие будут драться на совесть – Ромэн, Андре, Марк, наконец!

– Думаешь, Жанна недотянет до первого места?

– Марк сейчас очень силен. И он очень решительно настроен. Скажу больше – он собирается вообще выигрывать всухую!

– По твоему личному методу исходного состояния? А Жанну ты этому не учил?

– Нет. Жанна, как ни странно, не доросла. Поэтому теперь ей придется самой разбираться во всем происходящем. Если она сумеет правильно сориентироваться во время боя, то сможет победить даже Марка. А если нет – проиграет ему с нулем очков.

– Неужели с нулем?

– Ну, может, и не с нулем, но мне хотелось бы думать именно так! Во всяком случае, ей пора узнать силу настоящей боевой науки в действии. Положа руку на сердце, мне кажется, что я теряю ее как ученицу. Она в последнее время стала очень падкой на разные модные новшества вроде английского бартитсу…

Отец Лукас заметил, с какой грустью произнес брат эти слова. Действительно, Жанна стала совсем самостоятельной и теперь сама определяла свои приоритеты. Значит, Филипп специально готовил Марка на первое место. Ради Жанны. Что ж, сегодняшний турнир, похоже, будет особенно интересным.

* * *

… Альберт безбожно проигрывал уже пятый бой подряд. Нет, не всухую, но неизменно с разгромным счетом. Вот и сейчас, стоя на дорожке с Ромэном, одним из сильнейших, наряду с Марком и Жанной, бойцом школы, он пропускал укол за уколом.

Ромэн отличался исключительной быстротой и чрезвычайно богатой, выразительной техникой.

Маленького роста, совершенно лысый, он перемещался по дорожке со скоростью метеора, выстраивая целые каскады сложнейших фехтовальных комбинаций. В этом, кстати, таилось и его слабое место. Если Роману попадался боец, игнорирующий его навязчивую агрессию и действовавший в противоположной манере, метеор начинал быстро терять преимущество. Именно так, используя тактику игнорирования, с Романом только что разделался Марк. И именно сейчас Роман был особенно зол и быстр. Уже в начале боя он нанес Альберту два болезненных укола в грудь, вырвавшись вперед со счетом 6: 0. Во время его третьей атаки Альберт поспешил выстроить сложную комбинацию переменных парадов в верхнем секторе, но тут же пропустил укол в колено. Счет стал 7: 0. Затем Роман нанес быстрый укол в вооруженную руку, завоевав еще два очка и окончательно утратив бдительность. Этим и воспользовался Альберт, весьма своевременно, хотя и немного нелепо, выбросив руку вперед, как раз в самом начале очередной атаки противника.

Наткнувшись маской на наконечник флорета, Роман мгновенно рассвирепел. Еле дождавшись очередной команды судьи, он ринулся в жесткую, инициативную атаку и разве что не растоптал бедного Альберта. Еще несколько секунд, и – полная победа Романа с разгромным счетом 15: 3!

…Марк сегодня не был похож на самого себя. Он не спешил. Он был почти что медленным. Зато его результативность превосходила все возможные прогнозы. Специалисты, наполнявшие зрительный зал, быстро разобрались с техническим секретом Марка. Его сила таилась в этом самом «почти что». Вся внешняя медлительность его тела оказывалась лишь камуфляжем, маскировкой невероятной скорости, с которой работал клинок Марка. В большинстве случаев эта скорость была такова, что клинок просто исчезал из вида, чтобы появиться вновь лишь в конечном положении укола.

Но те же самые специалисты могли бы признать, что игра с разнообразием скоростей – это далеко не все, чем овладел Марк за год, прошедший с предыдущих соревнований. Его стратегия оставалась непонятной. Но крайне эффективной! Несколько побед он уже одержал с сухим счетом, остальные – с разгромным.

Поединок Марка с Андре Леви, бывшим чемпионом школы, оказался самым длительным. Андре никак не соглашался проигрывать. Полагаясь на свою выносливость, он пытался затянуть бой, вымотать противника или эмоционально вывести его из себя, а уже потом захватить инициативу и исполнить несколько своих любимых пассато ди сотто. Но бой затягивался, а Марк все не выматывался и был крайне далек от каких бы то ни было эмоциональных потрясений. А счет тем временем угрожающе рос не в пользу Андре. Спохватившись, Андре принялся захватывать инициативу, не дожидаясь результатов своей безуспешной стратегии, но – поздно. Марк безжалостно довершил разгром бывшего чемпиона, пропустив всего один укол в самом конце боя. Андре снял маску и добродушно усмехнулся в свою черную бороду. Похоже, его время прошло.

…Жанна дралась как обычно. То есть – сосредоточенно, целеустремленно, с умом. Ее сильной стороной был искусный маневр при безупречном чувстве дистанции. Слабым местом оставалась довольно низкая выносливость. Зная за собой это качество, Жанна старалась уместить каждый свой поединок в пять, максимум – шесть минут. Затем ее ноги теряли пружинистость, а пальцы – бодрость. Многие бойцы знали, что Жанну можно победить, выдержав первую пятиминутку. Но сегодня еще никто не сумел это сделать. Жанна продолжала выигрывать бой за боем.

Поединок Альберта и Марка вряд ли мог заинтересовать специалистов. Когда эти двое вышли на дорожку и встали друг напротив друга, многие гости турнира заметно расслабились, а некоторые даже вышли на улицу подышать свежим воздухом. Особый интерес к этой встрече проявляли разве что Жанна, маэстро Дижон и отец Лукас. Последний, впрочем, больше интересовался мсье Перигором, но, поскольку тот почему-то сосредоточил свое внимание на Альберте, священнику пришлось также перевести взгляд на фехтовальную дорожку.

Марк хранил совершенную невозмутимость. Победив с сухим счетом нескольких серьезных противников, он не сомневался в результате предстоящей встречи. Впрочем, и расслабляться полностью он не собирался, точно зная, что неумелые бойцы могут представлять неожиданную, непредсказуемую опасность.

В отличии от Марка, Альберт не выглядел сосредоточенным. Скорее, его лицо выражало некоторую растерянность, если не сказать – расстройство. Вероятно, он мучительно искал способ уколоть своего грозного соперника. Искал и наверняка не мог найти. Альберт бросил взгляд в сторону Жанны. Ее лицо выражало непреклонность.

– Etes-vous pret? – Голос старшего судьи прозвучал почти скучающе. Его явно не интересовал предстоящий бой.

– Pret! – твердо отозвался Марк.

– Alle!

Услышав команду, Альберт посмотрел на Марка. Тот уже шел в атаку. Не слишком быстро, не слишком медленно, без эмоций и сомнений. В три секунды разрушив защитное реагирование Альберта, он нанес первый, точный укол в грудь, решительно открыв счет. В зале раздались вялые хлопки оставшихся зрителей. Жанна поджала губы. Пожалуй, зря она поставила такие жесткие условия бедному Альберту. Ну как ей вообще могло прийти в голову, что Альберт сумеет уколоть одного из лучших бойцов школы?!

Второй укол Марк нанес ровно в ту же точку, с тем же длинным выпадом и красивой шестой оппозицией. Счет стал 6: 0.

Еще через несколько секунд судья зафиксировал 9: 0.

Жанна продолжала смотреть на дорожку с неясной надеждой. Когда счет стал 12: 0, она вдруг поймала себя на мысли, что все это время следила за поединком с довольно корыстным интересом. Кажется, ее самое глубокое, скрытое в глубине подсознания Я загадало, что если Альберт нанесет укол, то и она сама сумеет победить Марка. А если нет… Еще через несколько секунд это ее желание получило вполне практичное объяснение. Этот самый укол, которого она так ждала, должен был приоткрыть самую слабую сторону Марка, он должен был помочь сформировать неожиданную, оригинальную стратегию предстоящего ей самой боя! А это значит, что сейчас у Жанны нет такой стратегии против Марка. Нет и, похоже, уже не будет!

Она попыталась разглядеть глаза Альберта, скрытые стальной решеткой фехтовальной маски. Она захотела прочесть его собственные мысли, но увидела только пристальный ответный взгляд, обращенный в самую глубину ее души. От этого взгляда ей самой вдруг захотелось закрыться маской, спрятать свою загадку, скрыть свой рациональный замысел. Ей вдруг стало невыносимо стыдно то ли за свои нелепые надежды, то ли за Альберта, который не смог эти надежды осуществить.

– Alle!

При счете 12: 0 Марк снова пошел в спокойную, рассчитанную атаку, не оставляя возможности противнику подумать или проявить инициативу. Альберт, как обычно, попятился назад, пытаясь хоть как-то защититься, но вдруг в последний момент быстро выбросил руку вперед. Для Марка, уже летящего в длинном выпаде, это было неожиданностью. Однако он недаром был одним из лучших бойцов школы. Даже не пытаясь затормозить свой выпад, он резко подтянул руку к себе, легко отбив контратаку противника батманообразным кварт-парадом и вновь бросил оружие вперед. Но в этот момент его флорет споткнулся о невесть откуда взявшийся флорет Альберта, и клинок, как мячик от стены, изменив траекторию, смачно уткнулся в его собственную стопу!

Марк уколол сам себя.

Маэстро Дижон вздрогнул и наклонился вперед, пытаясь ухватить и как следует запомнить совершенно уникальную фехтовальную ситуацию укола в самого себя.

Жанна растерянно замерла, словно испугавшись, что ее заподозрят в причастности к этой нелепой, неловкой ситуации.

Альберт казался напуганным и удивленным одновременно. Он отступил на пару шагов, виновато глядя на Марка.

Марк посмотрел на свой флорет так, как будто бы он был живой, а затем быстро поднял глаза на старшего судью.

Старший судья, опытный фехтовальщик, повидавший всякие уколы, принялся лихорадочно перебирать в памяти весь свой опыт, пытаясь понять, засчитывать ли этот укол как победу Альберта.

Отец Лукас не был фехтовальщиком, но и его поразил этот странный укол. Впрочем, еще больше его интересовала реакция присутствующих. Быстро пробежавшись взглядом по фехтовальной дорожке, он внимательно посмотрел на трибуны. В нависшей тишине раздалось несколько неуверенных хлопков вперемешку с приглушенным хихиканьем. Зрители тоже не очень хорошо понимали, как им следует реагировать. Только один зритель повел себя довольно странно. Мсье Перигор, удовлетворенно улыбаясь в усы, принялся что-то записывать в свою коричневую тетрадь.

«Точно родственник, – промелькнуло в голове у отца Лукаса, – странно только, что Альберт этого родственника совсем не знает!»

Между тем старший судья принял решение, засчитав этот укол ценностью в одно очко как победу Альберта. Марк, стараясь сохранять спокойствие, всего лишь попросил поменять флорет. Вернувшись на дорожку, он вновь встал в боевую стойку и произнес:

– Pret!

В этот раз зрители, те, что оставались в зале, следили за происходящим с удвоенным вниманием. При счете 12: 1 Марк резко атаковал противника, нанеся ему уверенный укол в грудь. Он так и не понял, что случилось в предыдущей ситуации.

Впрочем, этого до конца не понял никто.

* * *

Мсье Перигор оторвался, наконец, от своей тетради, достал платок и вытер вспотевший лоб. В помещении школы становилось все жарче. Тучным господам это было особенно заметно. Он еще раз бросил взгляд в сторону Альберта и, как следует опершись на трость, поднялся. Протискиваясь между рядами зрителей, ему пришлось отдавить пару ног и выслушать пару приглушенных проклятий. В самом деле, время для ухода мсье Перигор выбрал не самое подходящее – как раз в эту минуту десяток человек из тех, что выходили подышать свежим воздухом на время «неинтересного» боя Альберта с Марком, возвращались на свои места, и продвижение в обратном направлении, организованное масонским авторитетом, вызывало всеобщее негодование. Наконец, он пробрался к выходу, обернулся, машинально поклонившись, еще раз отер лоб и вышел на улицу.

После жаркого зала воздух улицы показался особенно свежим, а атмосфера – особенно тихой. Мсье Перигор поплотнее завернулся в плащ и двинулся в направлении железнодорожной станции. Путь к станции пролегал через весь город, поэтому Перигор намеревался взять экипаж при первой же возможности. Такая возможность должна была представиться на центральной городской площади, где регулярно дежурили извозчики. Шагая вдоль темных домов, мсье Перигор вдруг как-то особенно остро почувствовал вечернее безлюдье, охватившее этот маленький городок. На фоне вечерней тишины звук собственных шагов казался особенно громким и почему-то зловещим. Свернув с улицы Святого Антония, на которой располагалась школа фехтования, он оказался в совершенно пустынном переулке без признаков освещения. Мсье Перигор слегка ускорил шаг и заодно постарался идти тише. Напрасный труд! Тяжелые каблуки не хотели слушаться, продолжая беспечно отсчитывать каждый шаг.

Тук, тук, тук, тук…

Половина переулка тем временем осталась за спиной, но странное волнение не уходило. Внезапно мсье Перигор понял, что именно его беспокоит. Эти самые его каблуки… Они стучали все громче и громче!

Он резко остановился. Так и есть! Каблуки продолжали стучать. Чужие каблуки. И уже совсем близко. Кто-то шел за масоном след в след, шаг в шаг, темп в темп – так ходят охотники, так ходят наемные убийцы – и этот кто-то был уже рядом.

Бежать было бесполезно. Мсье Перигор не испытывал иллюзий по поводу своей физической формы. Оставался еще один шанс.

– Вам нужны деньги? Возьмите мой кошелек, он довольно увесистый!

Говоря это, мсье Перигор обернулся и увидел рядом с собой высокую спортивную фигуру в монашеской рясе. Значит, деньгами тут не отделаешься. Монахи не просят милостыню таким способом. Перигор покрепче сжал в руке тяжелую трость.

– Нам не нужны ваши деньги, мсье. Просто отдайте мне свою папку.

– А, мою папку! Ну, конечно же, забирайте! – Он протянул монаху папку с тетрадью и в этот же момент с силой обрушил трость на голову собеседника. Масонский авторитет не отличался особой выносливостью, но зато был сильным как бык и вполне мог постоять за себя, если противник не изготовился к бою. Как сейчас. Только в этот раз случилось нечто совсем другое: монах неожиданно дернулся в сторону, и тяжелая трость из ирландского терновника, просвистев возле черного капюшона, ударилась о мостовую. В то же мгновение в руке монаха оказалась короткая палка, которая до того скрывалась в широком рукаве рясы. Палка совершила пару молниеносных мулинетов, жестко приложившись к пухлым щекам противника. Уже ничего не видя, мсье Перигор почувствовал еще один удар, на этот раз в солнечное сплетение, и, кажется, локтем. Последним осознанным ощущением стал удар по ногам, который, впрочем, был совершенно лишним, так как масон уже и сам падал на холодные камни мостовой…

* * *

Жанна вышла на фехтовальную дорожку чуть позже Марка. До последнего момента ее одолевали смешанные чувства. Поиски подходящей тактики вперемешку с мыслями о том странном уколе, который Марк нанес сам себе, она смогла отбросить только тогда, когда судья произнес ее имя. Теперь Жанна была полностью сосредоточенна и настроена на предстоящий поединок с Марком.

– Alle!

По команде старшего судьи ни один из бойцов не сдвинулся с места. Стоя на дальней дистанции в своих обычных, идеальных боевых стойках, Марк и Жанна внутренне уже начали этот бой.

Первым двинулся в атаку Марк. Как бы спохватившись, Жанна бросилась навстречу, не желая отдавать инициативу противнику, и ввязалась в быструю жесткую фехтовальную фразу. Слишком быструю. И слишком жесткую. С трудом отбив серию молниеносных уколов, Жанна немного отступила, но Марк и не думал останавливаться. По-видимому, этот защитно-ответный обмен дался ему легко. Гораздо легче, чем Жанне. Это было странно. Жанна хорошо знала, что длинные фразы – слабое место Марка. Однако на сей раз он как будто бы сам провоцировал ее на фразовую борьбу и, что самое странное, явно лидировал в ней! Не давая Жанне лишнего времени на размышления, Марк загнал ее к задней границе дорожки и, преодолев яростное сопротивление, нанес первый укол.

Возвращаясь на линию начала боя, Жанна уже разработала новую тактику. По команде судьи она первая бросилась в атаку, стремясь нанести прямой укол в самом простом и стремительном действии. Это почти привело к успеху. Но «почти» на соревнованиях по фехтованию не считается. Марк все-таки успел отступить, что позволило ему вновь захватить инициативу, разыграть несколько темпов и снова нанести укол, использовав преимущество в длине руки.

Счет 6: 0 Жанна уже считала разгромным поражением. Однако она не собиралась сдаваться и нашла в себе силы придумать новое тактическое решение. По команде судьи она слегка открылась и подалась вперед, ярко провоцируя противника на прямую атаку. Марк, конечно, прочитал этот нехитрый трюк, но, надеясь на свое физическое превосходство, все-таки резко бросил руку вперед. Не защищаясь, Жанна уколола навстречу, попытавшись одновременно уклониться. Уклониться не получилось. Уже пропустив укол, Жанна со всей злостью довершила свой выпад, засадив в грудь противника отчаянный и довольно болезненный укол. Флорет Жанны согнулся в колесо и с треском сломался.

Судья трактовал результат этой фразы как укол с опережением, и счет стал 9: 0 в пользу Марка. Стоя с обломком флорета в руке, Жанна беспомощно огляделась. Поддержки ждать было неоткуда, а ее собственный тактический арсенал на этот раз был полностью исчерпан. Правда, благодаря сломанному клинку, у нее появилась небольшая передышка. Но удастся ли ее использовать? Она отбросила обломок и направилась за запасным флоретом. Возле ее чехла с оружием пристроился Альберт. Его, пожалуй, сейчас хотелось видеть меньше всего. Жанна приготовилась огрызнуться в ответ на какие-нибудь жалкие слова поддержки, которые Альберт наверняка приготовил, однако тот заговорил неожиданно твердо и быстро:

– Жанна, он обыгрывает вас в ритме. Сейчас уже недостаточно просто ускоряться. Ритм боя должен стать рваным! Попробуйте фехтовать с ним как бы под музыку, используйте, скажем, «Gaudeamus»!

Разговаривать времени не было, но в том, что успел произнести Альберт, явно было рациональное зерно. Жанна, правда, никогда раньше не фехтовала «как бы под музыку», тем более под «Gaudeamus»… Но ведь и Марк никогда этого не делал!

Вернувшись на линию начала боя, Жанна решила все-таки последовать странному совету Альберта. В конце концов, никаких собственных идей у нее не было.

– Etes-vous pret? – поинтересовался судья и, получив положительный ответ, резко обрубил: – Pret!

Жанна запела про себя слова латинского гимна одновременно с атакой противника. «Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus!..» Ритм, с которым столкнулся Марк, был не очень быстрым, но вписаться в него оказалось совершенно непросто. И опасно! Марк резко шагнул назад, прервав собственную инициативу, и на секунду замер. Но в этот раз уже Жанна проявила настойчивость и, руководствуясь каким-то внутренним позывом, атаковала сама. «Vivant omnes virgines Faciles, formosae!» – дирижировала она рукой в особом темпе старинного гимна. Марк поспешил выстроить сложную защитно-ответную комбинацию, но его парады вдруг стали отставать, затем опережать, а затем Жанна нанесла очень простой укол прямо в грудь противнику.

9: 3! Жанна заметила, как Марк досадливо поморщился. Неужели он собирался победить ее всухую? Ну уж нет! На всякий случай Жанна бросила взгляд на Альберта. Тот слегка кивнул головой и очень выразительно показал глазами в сторону выхода, чуть выше дверей. Там, прямо над дверным проемом, красовался герб Франции. Внезапная догадка осенила Жанну! Она вышла на линию начала боя и по команде судьи принялась мысленно напевать «Марсельезу». Наверное, Марк успел подстроиться к ритму предыдущей фразы. Но ритм государственного гимна вновь вызвал у него растерянность. В попытке навязать свою манеру боя Марк погнался за клинком противника и – снова неожиданно и нелепо, пропустил совершенно простой укол! «Ровно в конце припева», – с удовольствием подумала Жанна. Возвращаясь на линию начала боя, она вопросительно посмотрела на Альберта.

Она даже не сразу его заметила. Тот, отойдя немного в сторону, оживленно беседовал с каким-то пожилым господином, по всей видимости восхищаясь его красивой резной тростью. Но не успела Жанна сурово сдвинуть брови, как Альберт многозначительно посмотрел ей прямо в глаза и довольно ловко крутанул трость в пальцах. Канэ! Ну, конечно! Жанна прекрасно знала энергичную мелодию, написанную каким-то малоизвестным композитором специально для тренировок с тростью! Решительно развернувшись в сторону противника, она вновь встала в боевую позицию. Еще через несколько секунд счет боя сравнялся.

9:9. На этот раз Марк растерянно огляделся по сторонам, пытаясь найти подсказку или совет. Он совершенно не понимал, почему вдруг стал терять контроль над клинком противника. Лицо маэстро Дижона не выражало ничего, кроме напряженного удивления. В любом случае, это означало, что он не намеревался встревать в бой лучшего ученика и любимой племянницы. Отец Лукас наблюдал за поединком с нескрываемым интересом. Впрочем, интересно было всем. Кроме, похоже, бездельника Альберта. Тот стоял совсем близко и, как ни в чем не бывало, что-то тихонько насвистывал, дирижируя рукой в такт музыки.

– Etes-vous pret?.. Alle!

Марк сразу понял, что снова теряет контроль над ситуацией. Он ушел в глухую оборону, отступил к самому краю дорожки, попытался контратаковать и, попав в парад-перехват, пропустил четвертый укол. Счет изменился в пользу Жанны. И теперь до полной победы ей оставалось нанести еще всего один укол.

Она снова вопросительно и требовательно посмотрела на Альберта. Но Альберт только улыбнулся и пожал плечами. Жанна растерялась лишь на секунду. В конце концов, разве это важно, какая именно музыка звучит в ее голове? Лишь бы каждый раз новая! Она сняла маску и подняла глаза к потолку… Песенка портовых грузчиков? Нет, слишком неприлично… Церковный гимн? Нет, слишком мрачно… И тут Жанна вспомнила песенку студентов, которую часто слышала и даже знала слова.

«Во французской стороне, на чужой планете…» Марк прекрасно видел, что его техника не уступает технике противника. И тактические ходы он использует не менее интересные и грамотные. Объективно он действительно фехтует лучше, чем Жанна! Но что-то новое, что-то непонятное в ее манере ведения боя никак не дает ему использовать свои преимущества. За этот последний укол Марк бился как за собственную жизнь. Наверное, он еще никогда не выстраивал таких длинных фраз. Но с каждым темпом он понимал все отчетливее: это не его фразы. Это фразы Жанны. А та продолжала диктовать всем вокруг свой внутренний ритм, повторяя ставший сакральным текст: «Если насмерть не упьюсь на хмельной пирушке, обязательно вернусь…»

И в этот момент счет стал 15: 9 в пользу Жанны.

* * *

Альбер бежал по остывающей мостовой безлюдного городка. Надо было успеть. Это решение он принял уже давно и сейчас со всех ног мчался на городскую площадь, чтобы осуществить свой замысел. На темных вечерних улицах стук его каблуков раздавался особенно дерзко и, несмотря на мрачноватый пейзаж, весело.

Тук, тук, тук, тук…

Не снижая скорости (времени было очень мало), он свернул на самую маленькую улочку, ведущую кратчайшим путем к площади, пулей преодолел ее, рискуя напугать редких прохожих, и выбежал на площадь. Здесь народу и света было гораздо больше. Центральные магазины еще не закрылись, призывно манили яркими витринами и вывесками. Но, похоже, Альберт точно знал, куда ему надо. Миновав два больших дома, он притормозил у цветочного киоска и приветливо кивнул продавщице…

Бежать обратно так же быстро не получалось, так как теперь в руках у Альберта красовался роскошный букет свежих цветов. Его следовало транспортировать со всей возможной аккуратностью, чтобы не потерять ни единого цветка из особенного букета. Цветочница по просьбе заказчика изготовила его еще утром и сохраняла в вазе с водой до нужного момента.

Тук, тук, тук, тук…

На этот раз звук быстрых шагов на мостовой безлюдной улицы отличался торжественностью и некоторым волнением, которое часто сопровождает неожиданные романтические поступки.

Покинув маленькую темную улочку, Альберт вышел на улицу Святого Антония и оказался рядом со школой маэстро Дижона. Возле входа никого не было, значит, церемония награждения победителей уже началась. Альберт зашел в зал и, старательно оберегая букет, протиснулся к фехтовальной дорожке, где уже возвышался пьедестал для победителей. Все как он и думал: третье место завоевал Ромэн Флори, вполне довольный собой, на втором пристроился Марк Леро, явно изводимый какими-то внутренними терзаниями, а на первом красовалась победительница Жанна. Как ни в чем не бывало, она весело улыбалась и махала рукой фотографу, который специально по случаю соревнований прибыл делать снимки для местной газеты.

Преодолев последнюю линию теснящихся любителей фехтования, Альберт подошел прямо к пьедесталу, и в этот момент Жанна, наконец, увидела его:

– Альберт, какие цветы! А я думала, куда это ты пропал? Неужели бегал за цветами?! Для меня?

– Жанна, я так обрадовался сегодня, что вы сломали клинок, потому что еще раньше, как будто специально, решил подарить вам новый…

– Обрадовался, что я сломала?.. – Жанна приняла букет и только тут увидела великолепный клинок, по-видимому ручной работы и невероятно дорогой, искусно втиснутый между роз и лилий. – Вот так букет… Это… это чудесно! Спасибо, Альберт! Только, знаешь что, сейчас нам с тобой все равно не пообщаться. В смысле – многие будут поздравлять меня и все такое… А мы с тобой встретимся завтра утром в кафе у Рагно.

– Спасибо, Жанна!.. И, Ромэн, – Альберт повернулся к бронзовому призеру, – я тебя тоже поздравляю… и тебя, Марк.

Но Марк почему-то оказался настроен не так приветливо. Вместо того чтобы пожать протянутую руку, он наклонился к самому уху противника и тихо произнес:

– Имей в виду: завтра утром я тоже заскочу к Рагно…

* * *

А сейчас эти события казались чрезвычайно богатыми. При всей внешней обыденности прошедших соревнований, отец Лукас чувствовал какую-то скрытую интригу, которую плел неизвестно кто. Была ли это интрига любовная, политическая или профессиональная? Политический интерес мог быть у мсье Перигора. Профессиональная борьба всегда сопровождает соревнования, а тут еще и священник с учебником фехтования под мышкой. Ну а любовь… Без любви сегодня не обошлось, это уж точно. Жанна невольно спровоцировала совсем не спортивную борьбу вокруг себя. С одной стороны – прирожденный бретер, покоритель сердец Марк, а с другой… А с другой – неизвестно кто. Предельно отстающий ученик, подслушивающий чужие уроки. Неловкий молодой человек, контактирующий со священником из Ватикана. Мечтатель с глазами художника…

* * *

На улице было еще темно, когда Филипп Дижон вышел из дома и двинулся в сторону своего фехтовального зала. Он никогда не страдал бессонницей, особенно после соревнований. Чувство усталости от напряженного долгого труда, удовлетворенность от проделанной работы, легкое ощущение привычной гордости за учеников действовали лучше любого снотворного. Но в этот раз ко вполне понятным чувствам и ощущениям примешивалось что-то еще. Что-то трудно объяснимое, что-то непонятное, что-то, выходящее за пределы законов фехтования. Что-то, бесцеремонно и настойчиво выходившее из-под его, маэстро Дижона, власти. В завершенном несколько часов назад турнире была одна деталь, которая не давала покоя Филиппу. И маэстро очень хорошо знал, что это за деталь.

Улица Святого Антония встретила учителя одиноким бледным фонарем, который освещал небольшое пустынное пространство перед дверью школы. Небо со стороны собора посерело, обозначив начинающийся рассвет. Филипп Дижон повернул ключ в замке и вошел в темный зал.

Казалось, помещение еще хранило запах пота, а стены все еще отражали эхо голосов и звон оружия. Маэстро взял флорет и – в полной темноте – медленно подошел к фехтовальной дорожке. Сначала он долго стоял рядом, словно бы наблюдая невидимый бой. Снова и снова невидимые бойцы повторяли для него один и тот же эпизод – то быстро, то медленно, то осознанно, то спонтанно… Наконец, Филипп решительно поднялся на подиум и встал в боевую стойку.

Стойка маэстро являлась эталоном классической техники еще в годы его молодости. Теперь же, когда из его позы исчезла свойственная юности чрезмерная горячность, он вообще больше напоминал иллюстрацию из учебника, а не человека.

Шаг вперед, шаг назад, два вперед, выпад, перехват контратаки… Нет, он не импровизировал – он точно знал каждое движение заранее, точно помнил всю цепочку, ведущую к странной, нелепой ситуации. Ситуации, которой не должно было быть.

Снова и снова маэстро повторял одни и те же движения, и сторонний наблюдатель, если бы такой оказался в зале, несомненно, заметил бы, что фигура учителя как бы изменилась, а движения стали более твердыми и эмоциональными. Он больше не напоминал картинку из учебника. Он напоминал Марка!

Выпад, перехват контратаки, рипост… Укол в собственную стопу.

Маэстро резко остановился, выпрямился и, спустя несколько секунд, медленно двинулся на противоположную сторону фехтовальной дорожки. Он, правда, собирался это сделать в обычной своей манере, решительно, быстро. Но что-то заставило его сменить привычный темп. Филипп шел, не спуская глаз с пустоты, шел так, словно боялся спугнуть воздух, оставшийся здесь после того, другого, бойца. Как будто тот, другой, все еще присутствовал здесь. Как тогда, когда он подслушивал урок Жанны под балюстрадой…

Филипп перешагнул середину дорожки и, развернувшись, снова встал в боевую стойку. На этот раз в боевой стойке можно было узнать Альберта. Робость и… маэстро вдруг почувствовал это, почувствовал всем своим телом, занимавшим сейчас чужое место, почувствовал всеми своими мускулами, напрягающимися вместо его мускулов… робость и невероятная, спокойная уверенность!

Шаг назад, шаг вперед, два шага назад, контратака… Окна, расположенные напротив балюстрады для индивидуальных уроков, впустили в зал первые признаки рассвета. Два шага назад, контратака… Но мутный первый свет, пробивающийся через стекла, не мог помочь маэстро разобраться в нелепой игре клинков, которую он снова и снова пытался воспроизвести. Более того, увидев прояснившиеся очертания стен, тренажеров и старинных гравюр, он невольно прикрыл глаза, не прерывая, впрочем, свой странный боевой танец.

Два шага назад, контратака… Где-то здесь, между контратакой Альберта, защитой Марка и еще чем-то, скрывалась правда, какая-то элементарная ясность, которая могла бы запросто объяснить, почему Марк нанес укол самому себе. Где-то здесь же, среди наборов атак, защит и ответов, таилась разгадка успеха Жанны, которая начала свой решающий поединок без всяких видимых шансов на победу. Где-то здесь, освященное звоном тренировочных рапир, пряталось все то, чего Филипп еще не смог узнать о своих учениках и о своей профессии. Где-то здесь, маэстро был уверен, находились все секреты его древнего цеха.

Утренний свет вместе с пеним птиц бился в окна маленького особняка на улице Святого Антония, играя на лакированных перилах внутренней балюстрады, наполняя объемом старинные рисунки в тонких деревянных рамах, очерчивая строгие контуры тренажеров, рапир, масок. Свет заявлял о своих правах все решительнее, громче, сгоняя сумеречные наваждения, сомнения и домыслы, и, наконец, сумел пробудить и старого учителя фехтования. Маэстро остановился, опустил флорет и открыл глаза. Обыденная, самая обычная жизнь напомнила о себе утренними уличными звуками, начиная с боя башенных часов, которые отмерили ровно восемь ударов.

* * *

Марк почти не спал этой ночью, окончательно расставшись с Морфеем еще затемно. Поэтому, услышав, как часы отбивают семь раз, он с некоторым даже облегчением открыл глаза и поднялся с постели. Комната, которую он снимал, не отличалась ни большими размерами, ни убранством. Строго говоря, в ней вообще ничего, кроме самого необходимого, не было. И помимо кровати, стола, пары стульев и шкафа для одежды, к числу самого необходимого относилось и оружие Марка. Два флорета и два эспадрона Марк всегда носил с собой на занятия, поэтому они покоились в специальном кожаном чехле возле входа. Но еще два клинка неизменно украшали стену над кроватью. Собственно, они и были единственным украшением комнаты. И как раз сейчас первый утренний свет, проникая в окно его жилища, позволял рассмотреть их во всех деталях.

Это был гарнитур – пара дуэльных рапир, соединенных между собой длинной позолоченной цепочкой с небольшим резным замочком. Клинки этих рапир практически не отличались от тренировочных, за одним исключением: их острия не были защищены бутонами. Острейшие, тонкие иглы из дамасской стали, скрещенные на стене, красноречиво говорили о своем истинном предназначении, а заодно снимали все вопросы о практической значимости классического фехтования.

Этой паре было около пятидесяти лет, и стоила она довольно дорого. По крайней мере для Марка. Но тогда, лет пять назад, он сумел все-таки частично накопить, частично занять приличную сумму денег и, договорившись со стариком Леоном о внушительной скидке и не менее внушительной рассрочке, приобрести вожделенный дуэльный набор. С тех пор ключ от замочка, который соединял рапиры позолоченной цепочкой, Марк носил на груди.

Он открыл окно и впустил в комнату еще довольно прохладный утренний воздух. Тепло придет чуть позже, вместе с уличным шумом и новым боем башенных часов, вместе с новыми, хотя и повседневными заботами. Повседневными? Нет, теперь уже не совсем так. Марк улыбнулся и снял с груди маленький позолоченный ключ.

* * *

Утро выдалось солнечным и теплым. Однако Филипп Дижон, похоже, был далеко не в радужном настроении. Не то чтобы он не любил тепло и солнце, нет. Просто, маэстро предпочитал ясность. А в последнее время ясности явно поубавилось. И его предрассветный визит в школу этой самой ясности никак не добавил. Скорее уж ситуация ухудшилась! Поэтому, расположившись на своем привычном месте в ресторанчике «Пятый угол», Филипп Дижон излучал недовольство, напряжение, а заодно – в ожидании брата – и нетерпение.

Сразу уловив настроение постоянного клиента, официант поспешил распорядиться насчет жульена из белых грибов и белого вина. Однако время шло, а Филипп не притронулся ни к еде, ни к питью. Более того, погруженный в какие-то свои мысли, маэстро не поинтересовался даже свежим выпуском газеты, который, как обычно, ждал его на столике. А ведь официант специально заботливо сложил ее так, чтобы наверху оказалась фотография, сделанная корреспондентом на вчерашнем турнире.

Наконец появился и отец Лукас. Еще издалека он приветливо улыбнулся и помахал рукой восседающему у окна Филиппу. Тот еще суровее сдвинул брови и сделал ответный жест рукой, слегка смахивающий на фехтовальный салют. Едва священник переступил порог ресторана, маэстро набросился на него:

– Посмотрите-ка на нашего святого: я здесь уже полчаса сижу, а он, как ни в чем не бывало, едва плетется и счастливо улыбается!

– Так ведь утро-то какое замечательное! Разве может добрый христианин сегодня не улыбаться?

– В таком случае я, наверное, злой христианин, потому что мое настроение с погодой никак не связано. И улыбаюсь я, когда ясность царит в моей голове, в моих мыслях, а не на улице! Мне все равно, что происходит за окном, да и тебе должно быть безразлично, ведь мы же в ресторане!

– Твое беспокойство не дает тебе наслаждаться духовными озарениями, – отец Лукас нравоучительно поднял указательный палец, – и, кроме того, что же тебе не ясно? Турнир завершен, племянница на первом месте, с ней на пьедестале – сильнейшие. Остальные, – священник как бы невзначай выделил именно это слово, – остальные на заслуженных, предсказуемых местах.

– Я встал сегодня рано…

– А, понимаю, как обычно…

– Да нет же, черт побери! Я встал гораздо раньше, чем обычно! Я, можно сказать, вообще почти не спал! Я думал… Нет, не то… Да, я встал рано и как есть, не спавши, не жравши, пошел прямо в фехтовальный зал. Я был там, когда на улице еще не рассвело. И я… Да я даже не могу точно сказать, что именно я там делал!

– Тренировался? – Это был обычный вопрос, но нельзя было понять, подшучивал ли отец Лукас над своим братом или пытался внести ясность в ход его мыслей.

– Да нет же! Хотя, в каком-то смысле, что и говорить, похоже на то. В общем, я изучал этот укол, который я не могу понять. Ты знаешь, о чем я говорю.

– Знаменитый укол Марка?

– Да, укол Марка! На этом турнире он нанес в общей сложности, наверное, полсотни уколов! Но только этот, единственный, удостоился всеобщего внимания. И моего, черт бы меня побрал, внимания тоже!

Филипп замолчал, словно бы не знал, что еще можно добавить к сказанному. Однако спустя минуту продолжил уже более спокойным и даже вдумчивым голосом:

– Знаешь, нанести самому себе укол в стопу, в принципе, можно. Но для этого надо быть совершенно необученным, нетренированным человеком, который и без оружия-то неважно двигается. Марк, как мы знаем, не такой. Далеко не такой. Его техника, может быть, и не совершенна, но ее явно достаточно, чтобы избегать подобных нелепостей. И знаешь, что это должно означать?

– То, что это не был укол сам себе? – Теперь слова отца Лукаса казались слегка странными, но на этот раз в них не было и тени иронии.

– Да нет же! – Филипп вновь мгновенно взбесился, стукнул кулаком по столу, но вдруг так же мгновенно затих. – То есть… да. По всему должно быть, что Марк не наносил себе этот укол. А это противник уколол его его собственным флоретом. Это значит, что Марк сражался с противником, который на десять, на сто голов выше его самого. А это, как мы знаем, совсем не так. Его противником был совершенно беспомощный теленок, лишенный талантов. Абсурд!

– Абсурд ли? Может, это и есть ключ к твоим исканиям?

Филипп на секунду замялся. Ключ к исканиям… Еще в ранней юности, побеждая своих первых противников, будущий фехтмейстер сумел понять: фехтование для него не просто боевое искусство. Или даже вообще не боевое искусство. Очень рано, делая лишь самые первые шаги в мире парадов и рипостов, он узнал, что фехтование – это загадка, секрет, который надо долго, из года в год, разгадывать. Разгадывать снова и снова, каждый раз заново, чтобы в самом конце… А вот, что будет в самом конце, маэстро не знал. Ни тогда, много лет назад, в первые годы ученичества, ни сейчас. Да и что такое конец? Конец жизни? Или конец искусства, которое от слишком усердных занятий рано или поздно исчерпает себя, не оставив ни загадок, ни смысла? Ключ к исканиям…

Отец Лукас первым прервал молчание:

– Скажи мне честно, что именно тебя тяготит?

– Непонятность. Я не понимаю одной вещи: в том, что все мы наблюдали в этом уколе Марка, есть хоть какой-нибудь смысл, хоть какая-нибудь подоплека? Был ли этот укол результатом чьих-то – моих, Марка, Альберта – усилий? Было ли в этом собственно фехтование? Стоит ли над этим думать, стоит ли это изучать, записывать, пытаться использовать? Или это крайне редкая, но совершенно бессмысленная ситуация, не имеющая отношения к сути моей профессии? В последнем случае надо бы просто выбросить все это из головы и просто заказать хороший завтрак!

И, словно приняв твердое решение, Филипп Дижон подозвал официанта и принялся формировать свой насыщенный заказ.

Однако отец Лукас был крайне далек от подобных сомнений. Он, конечно, не так хорошо разбирался в тонкостях и перипетиях боевого искусства. Но он видел священника из Ватикана с учебником фехтования под мышкой, который разговаривал с тем, кто подслушивает чужие уроки и за поединками которого следит масонский авторитет. И нашему священнику этого было вполне достаточно, чтобы понять: какой-то смысл во всем происходящем имеется. И если брат хочет копаться в некой всепоглощающей таинственности, то нынешняя ситуация и есть самая подходящая для этого почва. Тем более что самому отцу Лукасу собственных знаний для полного понимания происходящего явно недоставало – требовались знания специальные, основанные на практическом опыте. Поэтому, вместо того чтобы присоединиться к пиршеству Филиппа, символизирующему победу плоти над духом, он негромко сказал:

– Давай поговорим о твоем искусстве.

Филипп все понял. Отмахнуться от непонятного события не получится. Брат что-то чувствует, или знает, или пытается узнать. Брат не отстанет от него, а это значит, что странная история, которую, в принципе, можно было бы списать на случайность, стечение обстоятельств или вообще на звезды, действительно существует, и ее значение будет только расти, влияя на Филиппа, отца Лукаса, школу, фехтование… На все их привычное и надежное мировоззрение.

Маэстро медленно отложил вилку и недовольно кашлянул:

– Всякий раз, когда ты предлагаешь поговорить мне о чем-то конкретном, я теряю нить беседы. Ты как будто бы принуждаешь меня!

– Да ведь ты же сам втянул меня во все это! Я-то ведь шел в ресторан с надеждой поговорить о погоде или в крайнем случае обсудить вчерашний турнир!

– Ладно, ладно, предположим, я не против такого разговора! Только вот скажи, как мне разговаривать с тобой о моем искусстве? Что я сейчас должен говорить? С чего такие беседы начинаются? Да ведь ты ничего не знаешь о фехтовании!

– Вот и хорошо. Значит, ты мне все и расскажешь. А начинаются такие разговоры, как и в любой хорошей научной книге, с истории. Я помню, ты всегда уверял меня, что самым первым фехтовальщиком был Каин, убивший своего брата Авеля с помощью секретного удара, которому научил его змей. Пусть так. Но тогда кто был вторым? Как все продолжилось? Как все это дошло до нас?..

* * *

С некоторых пор кофейное заведение толстяка Рагно пользовалось особой любовью у учеников школы маэстро Дижона. Во-первых, цены там были заметно ниже, чем в «Пятом угле». А во-вторых (и это главное), несколько лет назад Рагно, твердо вознамерившись изменить пропорции своей пышной фигуры в лучшую сторону, тоже занялся фехтованием. Правда, эти занятия продлились совсем недолго. Но зато у Рагно сразу появилось три десятка друзей, которые принялись усердно посещать его маленькое кафе, угощаясь, по большей части, бесплатно. Почувствовав подвох, Рагно поспешил оставить занятия, но было уже слишком поздно. Новые друзья успели стать постоянными посетителями, практически вытеснив привычную клиентуру, состоявшую в основном из случайных прохожих.

Спустя некоторое время Рагно заметил, что, хотя молодые фехтовальщики платят не всегда, не за все и часто угощаются в долг, дела кафетерия идут в гору благодаря массовости и регулярности их посещений. Осознав это, Рагно успокоился и даже повеселел. Однако к фехтованию возвращаться не стал, довольствуясь уже имеющимися достижениями: новой клиентурой и возможностью при случае небрежно, но веско обронить: «Когда я тренировался у маэстро Дижона…»

Альберт пришел в кафе первым. Поискав глазами Жанну, без особой, впрочем, надежды, он направился к ближайшему свободному столику. При этом он с сожалением отметил, что романтического свидания не получится – несколько фехтовальщиков из школы маэстро Дижона уже расположились на своих привычных местах и, по всей видимости, не собирались в ближайшее время уходить.

Помахав для приличия рукой всем присутствующим, Альберт пристроился возле окна и принялся бесцельно рассматривать помещение.

Кафе Рагно занимало первый этаж маленького дома и представляло собой небольшую комнату с пятью столиками, камином и барной стойкой. Стремясь обеспечить своему заведению имидж старого ресторана, а заодно как следует сэкономить на интерьере, Рагно собрал всю самую старую мебель, а потолок увенчал люстрой, которую собственноручно изготовил из настоящего каретного колеса. Стены украшали такие же старые (но не старинные) картины, художественную ценность которых хозяин определил сам, сообразно своему вкусу и финансовым возможностям. Так, на самом почетном месте, над камином, пристроилась пышнотелая Даная неизвестного автора. Это полотно Рагно ценил более всего из-за его выдающихся параметров. По краям пристроились холсты меньшего размера, изображающие сцены охоты, противоположная стена приобрела украшение между двумя окнами в виде яркого псевдофламандского натюрморта с неестественно красным рыбным филе в центре. Над входом же Рагно прикрепил найденные в лесу развесистые лосиные рога, в несбыточной надежде, что они будут навевать посетителям мысли о его охотничьих подвигах.

Альберт устроился сбоку от входа таким образом, чтобы увидеть Жанну сразу, как только она войдет. Одновременно в поле его зрения попали и все остальные посетители, разместившиеся за другими столиками. Казалось, что при появлении Альберта все они прервали или по крайней мере приглушили разговоры и переключили внимание на него. Впрочем, очень быстро беседы посетителей вернулись в обычное русло, хотя Альберт продолжал чувствовать косые взгляды, направленные в его сторону. Еще через пару минут причина такого внимания стала очевидной. Разговоры окружающих, так или иначе, вращались вокруг одной и той же темы – укола Марка. А поскольку Марк умудрился уколоть себя сам именно в поединке с Альбертом, то и последнему невольно досталась часть этой непредвиденной славы. Сделав вид, что он не понимает и не интересуется разговорами окружающих, Альберт еще пристальнее уставился на дверь, и в этот момент в кафе впорхнула Жанна.

Посетители весело встретили ее громкими возгласами, среди которых одинокое приветствие Альберта совсем затерялось. Однако Жанна, помахав рукой остальным, решительно направилась к его столику, по дороге отдавая распоряжение подоспевшему Рагно относительно кофе и горячего круассана.

– Привет, Альберт! – Жанна, как обычно, захватила инициативу беседы в свои руки, избавив Альберта от проблемы выбора темы для разговора. – Как ты понимаешь, теперь нас связывает страшная тайна!

– Мне очень приятно это слышать, – Альберт смущенно вспыхнул, – но я не совсем понимаю, Жанна, о чем вы говорите.

– Как же это – не понимаешь? Должен понимать! Ведь мы с тобой вдвоем одержали грандиозную победу над Марком! Я бы, правда, и сама с ним справилась, я ведь как раз придумала новую тактику, когда ты влез со своей музыкой…

– Жанна!

– Ладно. Речь не об этом! Но мне просто интересно, мне вот прямо никак не понять самой, как это ты догадался про музыку? Или это дядя тебе сказал? Тебе, значит, сказал, а мне нет?

В кафе стало заметно тише. Жанна резко обернулась и сдвинула брови, заставив некоторых посетителей поспешно отвести любопытные взгляды.

– Отвечай давай, – Жанна перешла на громкий шепот, – при чем тут музыка?

– Да в том-то и дело, что ни при чем, – Альберта явно беспокоила эта тема, однако он был рад, что разговор пока не касается более серьезных вещей, таких как цветы, – это ведь можно было бы и без музыки… Просто я заметил, что Марк подавил вас своим ритмом и начал управлять боем. Вы же сами знаете, что в этом случае надо сбивать ритм боя, но у вас это почему-то не получалось…

– Почему-то?! И ты еще спрашиваешь! Да ты бы сам попробовал!.. Ах да, ты же пробовал… Ну вот, значит, сам знаешь почему! Ты-то 15: 1 проиграл, причем это Марк для тебя постарался, сам себя уколол! Так что еще вопрос, разрешить ли тебе со мной гулять или все-таки нет!

– Жанна!

– Ладно, что там еще ты хотел сказать?

– Да вот, собственно, и все. Ритм надо было разбить, а Марк так силен, что обычным способом, вроде как заставить себя, это было уже трудно… Ну, в общем… ну… Музыка, она имеет свой ритм, всегда очень жесткий, но никогда – монотонный. Я и подумал, что, если фехтовать как бы под музыку, это точно испортит ритм Марка. А чтобы он не успевал подстраиваться, надо было для каждой фразы применять новую мелодию. Могло получиться…

– Могло? Альберт, ты что-то недоговариваешь. Что значит «могло»? Получилось ведь! И, если честно, блестяще получилось! Я даже тебе так скажу, мне было легко!

Альберт едва заметно улыбнулся. Как раз в это время подоспел Рагно с кофе и круассаном, прервав разговор на несколько секунд и дав возможность Альберту сосредоточиться для самых главных слов.

– Ну вот, я так на это и рассчитывал. Чтобы вам было легко. Когда я посоветовал вам «Gaudeamus», вы оказались под влиянием двух ритмов: с одной стороны, ритм, который навязывал Марк, а с другой, ритм музыки. И поскольку, Жанна, вы все-таки в большей степени девушка, чем боец, вы легко подчинились ритму музыки. И тем самым спутали карты Марку.

Чашечка кофе застыла в воздухе на полпути к губам Жанны. Она медленно опустила руку:

– Что ты сказал? Я не боец?

– Жанна, – перепугался Альберт, – я совсем не это хотел сказать…

– Нет, ты как раз сказал самое главное! Я вот, кроме музыки, еще на одну тему хотела с тобой поговорить. На тему цветов, которые ты мне подарил!

Жанна снова резко обернулась. И на этот раз посетители кафе, учащиеся школы маэстро Дижона, которых, кстати, стало еще больше, вновь поспешно перенаправили взгляды внутрь своих тарелок.

Жанна уже хотела высказать вслух несколько соображений по поводу привычки посторонних подслушивать чужие разговоры, но в этот момент в кафе вошел Марк.

Окинув помещение быстрым взглядом, лишь едва задержавшись глазами на Жанне, он посмотрел прямо на Альберта и сделал два шага в его направлении. Два шага, не больше. Альберт, не совсем понимая, что сейчас будет происходить, на всякий случай встал из-за стола.

Посетители кафе во главе с Рагно тут же перестали делать вид, будто они заняты своими делами, и неприкрыто наблюдали за происходящим.

Еще даже не успев почувствовать неладное, Жанна на всякий случай бросилась в бой:

– Привет, Марк! Пришел отпраздновать свое второе место? Молодец, поздравляю, кстати, еще раз! Только, знаешь, мы с Альбертом заняты очень важной беседой и не сможем к тебе присоединиться. Так что извини. Ну, чего ты стоишь, как столб?

Марк, казалось, пропустил слова Жанны мимо ушей. Однако почти сразу он ответил:

– Я замер как столб не потому, что вы с Альбертом заняты важной беседой, а потому, что, имея намерение поговорить с Альбертом с глазу на глаз, я вдруг увидел многих своих друзей и решил сказать при всех то, что приготовил для него одного…

– Марк, может быть, ты не выспался после турнира? – Жанна предприняла еще одну попытку остановить надвигающуюся бурю. Она уже понимала, к чему ведет ее старый друг. – Или, может быть, – она пустила в ход самый главный козырь, – ты просто решил со мной поссориться?

Но Марк даже не дрогнул:

– Да, Жанна, я решил поссориться. Только не с тобой. Слушайте все! Этот человек, – Марк указал на Альберта, – приехал к нам из других краев. Ему следовало бы достойным поведением расположить к себе тех, в чье окружение он попал. Ему следовало бы завести друзей. Ему следовало бы найти покровителей. Но вместо этого он живет уединенно, кичится своим достатком, презирает наши обычаи. И… и он ухаживает за нашими девушками!

С этими словами Марк достал из кармана свежую газету, которую, по-видимому, купил по дороге, и бросил ее в сторону Альберта, который все еще стоял, молча выслушивая обвинения. Упав на пол, газета изящно развернулась, обнажив большой снимок, сделанный фотографом во время вчерашней церемонии награждения. Можно было не глядя догадаться, что в кадр попал самый красивый момент церемонии: Жанна, стоя на первой ступеньке пьедестала, принимает букет от Альберта.

При других обстоятельствах Жанна обязательно схватила бы газету, насладилась собственным изображением и поспешила продемонстрировать его всем своим друзьям. Но сейчас она даже не опустила глаза:

– Марк, ты ничего не перепутал? Почему ты решил, что я «ваша» девушка? И почему ты уверен, что Альберт ухаживает за мной? Чтоб ты знал, Альберт всего лишь помогает мне в фехтовании! И, кстати, это именно он своим советом помог мне справиться с тобой!

– А, вот как? Я очень рад, ты меня успокоила. Значит, теперь Альберт точно знает, как надо со мной справляться. И ему это очень скоро пригодится. Все меня слышат?!

Вопрос был риторический. Все, кто находился в этот момент в кафе, включая Рагно, уже давно отбросили свои журналы, напитки, закуски и разговоры и сосредоточенно внимали происходящему. Неожиданная буря, разразившаяся в этом маленьком заведении, привлекла всеобщее внимание и явно обещала драматическую и, вероятно, кровавую развязку.

– Альберт! – Марк, наконец, обратился непосредственно к виновнику торжества. – Хватит лишних слов. Скажу прямо. Я считаю, что ты не достоин учиться в нашей школе и… и этого достаточно! Я вызываю тебя на поединок. Я рад, что я сделал это в присутствии многих людей, которые знают нас обоих. Это не даст тебе возможности избежать дуэли. Что же касается деталей…

Жанна не очень хорошо понимала, как ей вести себя в подобной ситуации, и совершенно не знала, что ей нужно (и нужно ли) говорить. Но, несмотря на это, она набрала в легкие побольше воздуха и уже открыла было рот для произнесения какой-нибудь резкой импровизации, как вдруг заговорил Альберт. Заговорил в первый раз с момента появления Марка:

– Ты ошибаешься, Марк.

– Что?.. Ошибаюсь в чем?

– Ты ошибаешься, утверждая, будто бы присутствие твоих… наших друзей помешает мне избежать поединка. Я не буду драться с тобой.

– То есть как? – Марк не был готов к такому развитию событий. Он вообще не очень был готов к церемониальной части дуэльного процесса. – То есть ты готов признать себя трусом?! При всех? При Жанне?

Альберт пожал плечами:

– Не уверен, что мой отказ сделает меня трусом. Ты явно намного сильнее меня, и все об этом знают. Все знают, кто будет победителем в случае, если этот поединок состоится. При нашей разнице в силе, опыте, мастерстве и даже росте, с таким же успехом ты можешь нанести мне укол, дождавшись, пока я лягу спать. Или просто уколоть меня в спину. Так что кто из нас трус – еще вопрос.

Марка и Альберта разделяло около четырех метров и еще стол. Жанна отреагировала первой. Она вскочила с места и оттолкнула Альберта как раз в тот момент, когда глаза Марка налились кровью. Остальные фехтовальщики бросились к Марку как раз тогда, когда он сжал кулаки. Ближе всех к эпицентру взрыва оказался здоровяк Пьер. Он успел ухватить Марка за край одежды, когда тот с глухим ревом рванулся вперед в попытке просто сбить с ног и затоптать своего врага. Пожалуй, это было бы разрушительнее укола шпагой. Напряженная обстановка мгновенно разрядилась грохотом молниеносных событий. Падая в сторону Альберта, Марк задел кулаком стол, который с треском разлетелся на две половины. Несколько человек одновременно схватили Марка, кто-то прикрыл Жанну, отовсюду неслись обрывки проклятий вперемешку с криками, поспешными советами и призывами к спокойствию. Придавленный на секунду к полу, Марк сумел встать и на какой-то миг разорвать объятия друзей. Но вдруг сам же и остановился, замерев посередине зала с разведенными в стороны могучими руками.

– Этого достаточно, – сдерживая гнев, сказал он. – Я все равно не собирался убивать тебя на нашем поединке. Мне бы вполне хватило весело погонять тебя по поляне, обнажив все твое ничтожество: трусость, жалкую доморощенную хитрость, бездарность… Ну а в конце я всего лишь проткнул бы тебе, допустим, ногу. Так, просто на память. А сейчас все само собой получилось. Только ногу я тебе не проткнул. Зато свое ничтожество ты продемонстрировал сам и, что очень важно, прилюдно. Надеюсь, теперь у нас никто не подаст тебе руки. Кроме, конечно, Жанны, – Марк бросил на нее выразительный взгляд, попытавшись изобразить сожаление.

– Марк, теперь просто уходи, – откликнулась Жанна.

– Сейчас. Рагно, за стол я заплатить не смогу, ты знаешь, но зато я починю его тебе. Будет даже лучше прежнего. Только завтра. Завтра…

Марк направился к выходу. Казалось, к концу своего монолога он уже вполне овладел собой и теперь, как ни в чем не бывало, махнув всем рукой, удалился, даже не хлопнув дверью. Жанна в первый раз посмотрела на Альберта:

– Пойдем и мы, Альберт. Тем более что стол наш сломан, а круассаны с пола я не ем.

Уже выйдя на улицу и оставив далеко позади кафе Рагно, Жанна неожиданно весело улыбнулась:

– А знаешь, это было забавно! Я в первый раз видела, чтобы кто-то так бравировал своей слабостью! Жаль, конечно, что ты не боец: мог бы получиться прекрасный поединок – с криками, кровью и настоящим фехтованием. Двое мужчин, покрытые потом и пылью, а я подглядываю из кустов, затем один из них (все равно кто) падает, пронзенный насквозь, и я зажимаю его раны батистовым платком… Это было бы то самое фехтование, о котором рассказывает дядя. Ах, Альберт, и это была бы первая дуэль из-за меня!

* * *

Завтрак плавно перерос в ланч, затем в обед, а Филипп Дижон все так же сидел со своим братом в ресторане «Пятый угол» и говорил. Несмотря на профессию, он не так уж часто говорил об истории своего искусства. Брату, по большей части, это было не интересно, ученики приходили к нему, чтобы заниматься практикой, а с лекциями Филипп никогда не выступал.

А между тем история фехтования представлялась ему самому интереснейшим, бурным романом, который он продолжал читать вот уже лет тридцать, а то и все сорок. Он читал этот роман урывками, отыскивая интересующие его фрагменты в старинных трактатах, учебниках истории, сборниках древнего эпоса. Иногда, одолев несколько книг, он получал в награду всего пару небольших абзацев, имеющих отношение к его роману, иногда в него попадали целые страницы, иногда – вообще ничего.

Спустя лет десять после начала этой работы отрывочные сведения по истории фехтования, наполнившие тетради Филиппа, начали складываться в общую картину, начали приобретать долгожданные взаимосвязи, образуя, наконец, вполне связную историю. Историю, которую до этого не писал еще никто.

Маэстро Дижон продолжал заносить свои находки – упоминания, строки, абзацы, цитаты, собственные мысли – в особые тетради. Как правило, это происходило в тиши кабинета или прямо здесь, за столиком в «Пятом угле». Работу свою он никому не показывал, завершать ее не спешил, но за тридцать или более того лет его роман разросся до размеров весьма объемного тома и нескольких сотен карточек, исписанных убористым почерком, которые в относительном беспорядке хранились в специальной коробочке. Ходили слухи, что он пишет учебник фехтования. Маэстро об этих слухах знал и не опровергал их. В конце концов, описание истории битв, оружия, биографии мастеров – чем не учебник?

Сегодня он рассказывал свою историю в первый раз. По крайне мере так подробно и последовательно – точно в первый.

– Знаешь, брат, мой труд не завершен…

– Конечно! Он и не может быть завершен при таком легкомысленном подходе к работе. Все эти обрывки рукописей, разрозненные тетради, карточки какие-то, бессистемно сваленные в кучу в твоем кабинете, страницы, варварски выдранные из книжек, твои ужасные рисунки…

– Да, да, я все знаю. Я бы и сам порой хотел быть аккуратным щелкопером вроде тебя, но не могу. Не получается. Но зато в голове у меня полный порядок! Ты просишь рассказать тебе все… Ты знаешь, я даже рад этому. Это ведь у нас первый раз так. Хотя будет непросто! И не быстро… Андре! – крикнул Филипп командным голосом, как бы пришпоривая самого себя, – принеси-ка нам «Шатонёф-дю-Пап» [9], того самого, что пили кардиналы во время избрания этого папы, как черт его… Ну ты знаешь!

– Иоанна XXII, – весело отозвался официант. – Это вино подавали кардиналам, запертым в Лионском соборе, до тех пор, пока они не избрали его!

– Да, так вот… Как ты знаешь, первым учителем фехтования был сам дьявол. Это он научил Каина той имброкатте, от которой и погиб фехтовальщик Авель.

– Да, это, наверное, единственное, что ты мне рассказывал из истории фехтования, – отозвался отец Лукас.

– Но, к сожалению, это не моя мысль. Некто Деккер еще в 1607 году написал свои «Фокусы рыцаря» и именно там выдвинул такую версию. Впрочем, это всего лишь одна из теорий – религиозная. Есть и другая – научная. Скажи мне, читал ли ты все эти рассуждения относительно того, что человек произошел от обезьяны?

Отец Лукас улыбнулся:

– Конечно! Это же посягательство на главные постулаты моего цеха!

– Да, конечно… Так вот я склонен с теорией насчет обезьяны согласиться! Но с небольшой поправкой: некий герр Энгельс, немец, написал, что примат начал очеловечиваться, взяв в руки палку-копалку. Ну, типа палки для труда, понимаешь? Вот он с дерева слез, палку взял, пришлось встать на задние ноги – и пошло-поехало, до полного очеловечивания рукой подать! Труд, мол, сделал из обезьяны человека!

– И в чем ты бы хотел поправить этого Энгельса? Вроде бы все у него и так складно.

– Ну уж нет, не все. Есть в его теории досадный промах. Согласно моим исследованиям…

– Исследованиям? – Отец Лукас удивленно поднял бровь.

– Ну ладно, не исследованиям, а наблюдениям, или, скажем, убеждениям… Да, именно так! Я убежден, что обезьяна эта взяла палку не для того, чтобы землю рыхлить и сажать рассаду, а чтобы защитить себя от врагов – крокодилов там или тигров! В общем, не палку-копалку она взяла, а палку-фехтовалку! То есть не труд сделал из обезьяны человека, а фехтование! Что скажешь?

– Скажу, что ты, брат, не только боец, но и мыслитель! В твоей теории все действительно гораздо естественнее, чем у Энгельса! Хотя я, на правах священника, все-таки останусь приверженцем религиозной гипотезы. Той, что про Каина и его учителя Люцифера.

– Да, конечно. Главное, что как ты ни рассуждай, а началась эта история практически вместе с историей человечества.

– И что было дальше? Древний Египет?

– Нет, что ты! Между обезьяной и Египтом было еще много истории! Правда, нормального оружия в те допотопные времена еще не было. Поэтому первые мастера вынуждены были биться палками, копьями, каменными топорами, кремневыми кинжалами, какими-то скребками…

– Ты думаешь, это уже можно называть искусством?

– По крайней мере именно тогда были заложены его основы! Я лично не раз видел древнейшие изображения в разных археологических журналах, на которых эти доисторические господа стоят в каких-то стойках, исполняют сложные приемы… То есть основные идеи боевого искусства существовали и до Египта.

– А что ты называешь основными идеями?

– Идея придумывания и отбора наиболее эффективных боевых приемов, идея их систематизации в определенный комплекс, идея отработки, выучивания, тренированности, идея сохранения, приумножения, а главное – передачи мастерства… Все то, что так или иначе не изменилось до сегодняшнего дня! И вообще, конечно, мы понимаем, что шпага – царица всего оружия. Но дай мне простую деревянную трость, и ты увидишь: я отделаю тебя по всем законам настоящего фехтования! А трости, я думаю, и в доисторические времена были!

– Тут я с тобой спорить не буду, конечно, ты меня отделаешь, – добродушно засмеялся отец Лукас. – Но ты сам сказал, что все-таки шпага – царица оружия!

– Да. Поэтому ключевым моментом истории фехтования я считаю третье тысячелетие до Рождества Христова.

– Тогда появились первые шпаги?

– Да нет, черт побери! Хотя да, что-то вроде того… Тогда кто-то смешал медь с оловом и изобрел металл, достаточно прочный для изготовления первого длинного оружия. Бронза появилась и первые бронзовые мечи. С помощью этих мечей человечество приблизилось к Богу.

– Это как же? То есть я вообще не понимаю, ты же вроде бы за обезьян был?!

– Одно другого не исключает, – отмахнулся Филипп. – Я ведь не просто так говорю, а с фактами. Знаешь ли ты, что именно этим временем, началом бронзовой эры, историки датируют гибель титанов? Титаны, как известно, были посредниками между богами и людьми. Ну а как появились мечи, так титаны и исчезли. Соображаешь, что к чему?

– Удивительно, как искусно ты переплетаешь Ветхий Завет, античную мифологию и новейшие теории атеистов!

Маэстро Дижон улыбнулся:

– Техника фехтования ограничена рамками рациональности, зато его идейный арсенал неисчерпаем!

– Да, понимаю. Таким ты и был всегда, брат.

– Ну, значит, с момента появления бронзового оружия мы можем начинать отсчет конкретной фехтовальной истории. И эту, первую, часть я называю египетским периодом! Или, если говорить красиво, – эпохой пирамид!

– Пирамиды как-то отразились на древнеегипетском фехтовании?

– Нет, сами пирамиды вряд ли. Они ведь не для фехтования, а для богов строились. А вот боги наверняка отразились!

– О боги! – в античном стиле воскликнул отец Лукас. – Опять боги?!

– Конечно! Власть зверобогов, брат мой! Тебе, как священнику, этого, конечно, не понять… Да и я, признаться, не до конца этот вопрос изучил… Но, думаю, дело обстояло так: древние египтяне подражали своим богам. Знаешь, как эти современные китайцы дерутся точь-в-точь как тигры, обезьяны или драконы. Судя по всему, именно такие подражательные школы были и в Древнем Египте. Школа Себека практиковала движения как у крокодила, школа Анубиса подражала шакалу, школа Гора имитировала повадки сокола… В любом случае, вклад в историю фехтования египтяне внесли значительный! Они ведь первыми стали международные турниры проводить, разработали правила судейства, ввели специальное тренировочное снаряжение и оружие. Знаешь, эспадроны для соревнований, которые они разработали, имели такие гарды, которые в следующий раз только в XVII веке изобретут!

– Странно, что их пришлось заново изобретать.

– Ничего странного! Эпохи сменяли друг друга, зачастую сметая практически все ценности и достижения прошлого! Это нужно было для того, чтобы создавать новые ценности, достигать новых вершин, обеспечивать достижения настоящего!

– И какая эпоха смела такую мощную египетскую традицию?

– Крито-микенская. Так я ее называю. Строго говоря, тогда появились первые ростки именно европейского фехтования. В смысле – на европейской почве.

– Здесь тоже боги?

– В широком смысле – да. А если в более узком – у них там культ быка был. И главное развлечение – тавромахия, игра с быком. Я видел картинки с этой тавромахией. И скажу тебе, такую акробатику даже у наших циркачей не всегда увидишь! И еще боевые танцы – вот их особенность. Танцы и акробатика – это главные слагаемые критского боевого искусства. Не уверен, что это особенно эффективно. Но красиво, гармонично и – при условии длительного, систематического обучения – весьма перспективно!

– Как же они выживали в мире древних жестоких войн?

– А они и не выживали! В период своего расцвета критяне очень мало воевали на суше. Как правило, они устраивали успешные морские сражения. А для внутреннего пользования их цветастое акробатическое фехтование вполне подходило. Конкурентов-то не было!

– Вообще не было?

– До поры до времени, конечно! Ну а когда они, конкуренты, все-таки появились, тут Крит и рухнул, со всей своей тавромахией и боевыми танцами. Это было нашествие дорийцев. Они, в своих шкурах, простыми, но действенными приемами разрушили всю микенскую цивилизацию. Вплоть до потери письменности! А ты спрашиваешь – почему гарды пришлось заново изобретать…

– И тогда настала дорическая эпоха? Я вот знаю дорическую архитектуру.

– Нет. То есть архитектура такая наверняка есть, тебе, как святоше, виднее. Но в истории во всем, что касается фехтования, дорийцы проявили себя только как разрушители. А следующей эпохой в развитии фехтования стала эпоха героев!

– А, Гомер!

– Да, Гомер. Это было идеальное время, когда войны велись посредством множества поединков, и оснований для оттачивания индивидуального мастерства у бойцов того времени было более чем достаточно! И оснований, и времени, и возможностей… Это была эпоха, когда зародились основы античной гимнастики, когда племенное несистематическое военное обучение сменилось профессиональной подготовкой, а искусство боя наконец-то получило собственную иерархию, разделившись на две составляющие: техне и арете.

– Техника и дух…

– Именно так! И каждая ипостась получила своего божественного покровителя. Епархией техне занималась Афина. Богиня мудрости и справедливых войн – вот как ее называли. А управление арете досталось крикливому драчуну Аресу. Именно так в те времена мыслили боевой дух. Интересно, что греки предпочитали склоняться под покровительство Афины и культивировали идеологию техне. А патронат арете обычно преписывали врагам. К примеру, троянцам. Как следствие, у Гомера как раз Арес и покровительствует Трое.

– Значит, следующей вехой в истории фехтования должна стать римская эпоха? Ведь древние римляне считаются потомками бежавших троянцев?

– Почти. Но не совсем. Туда еще одна эпоха втиснулась, – Филипп слегка поморщился, – эпоха фаланг.

– Тебе, кажется, эта эпоха не очень близка?

– Это был короткий период, когда в сражениях использовались плотные боевые построения. Фаланга существенно снизила индивидуальное значение бойца на поле боя. А мне это, конечно, не очень близко. Я предпочитаю героев! Кстати, римская военная история тоже начнется с фаланг. И ты абсолютно прав: римляне являются прямыми потомками троянцев.

– Объективности ради, – поспешил уточнить отец Лукас, – это лишь красивая литературная теория.

– Плевать мне на эту объективность! Эней, то есть тьфу, конечно, Вергилий, черным по белому написал об этом в «Энеиде»! Да и других доказательств достаточно!

– Это каких же?

– Да твоих собственных! Божественных!

– Не путай, языческие боги – это не моя епархия. Я ведь не по языческим богам специализируюсь.

– Тогда просто проанализируй то, что я тебе только что говорил. Афина была покровительницей идеи техне. Афину греки особенно почитали и именно эту грань искусства боя считали важнейшей. А троянцы, образно говоря, пользовались услугами Ареса и его арете. Ну вот, а перевалив через океан, остатки троянцев с Энеем во главе обосновались на Апеннинах и принялись создавать новую империю, положив начало новой эпохе. При этом главной в их боевом искусстве осталась идея арете как воинской доблести. Ну и ее главный куратор Арес, который позднее был отождествлен с римским Марсом, богом войны!

Маэстро Дижон торжественно откинулся на спинку кресла, явно довольный собой.

Его витиеватая логика, основанная на смеси верований, мифов, литературных преданий и собственных умозаключений, действительно произвела впечатление на отца Лукаса, который никак не ожидал от своего брата таких глубоких и, главное, оригинальных исследований.

– Похоже, брат, это тебе надо было становиться служителем культа. Ведь ты сейчас, прямо у меня на глазах, излагаешь основы собственной религии! А я бы, наверное, мог стать неплохим воином, хоть я и младше тебя…

– На два часа! – удовлетворенно засмеялся Филипп. Ему, конечно, польстило впечатление, произведенное на брата. И, вдохновленный этим, он продолжил:

– Римляне и дальше развивали тему боевого духа. В дальнейшем этот дух приобрел у них латинское название. Как, впрочем, и все остальное. Троянцы стали римлянами, Арес – Марсом, а арете трансформировалось в виртус…

– Виртус? Я знаю это слово по средневековым манускриптам.

– Конечно! Это словечко пережило не один век! Оно, кстати, и в современных языках хорошо известно. Только с немного другими значениями…

– Какими же?

– Ты мне лучше сначала скажи, что оно в твоих средневековых манускриптах означало?

Отец Лукас на минуту задумался. Почему-то в этот момент ему вспомнился священник из Ватикана с учебником фехтования… Возможно, потому, что сейчас его брат выглядел так же нелепо: фехтмейстер высокого класса, интересующийся терминологией религиозных трактатов.

– Если я не ошибаюсь, в эпоху Средневековья слово «виртус» имело четыре значения: «сила», «красота», «добродетель» и «виртуозность».

– Ну вот, – обрадовался Филипп, – так я и предполагал! Хотя кое-что изменилось… Красота! Красота в фехтовании – это техника. А ты, заметь, только что ответил на собственный вопрос о современном значении. Одно из них – виртуозность. И, кстати, применяется часто именно к нашему искусству.

– Да, я заметил, – улыбнулся отец Лукас.

– Ну вот, а в римской Античности арете именовался на латинский лад виртусом и означал, если быть точным, – доблесть и добродетель. Как хочешь, так и понимай, но античные авторитеты ставили виртус на первое место в деле воспитания настоящего бойца.

Филипп Дижон так воодушевился собственным рассказом, что, наверное, мог бы еще очень долго излагать свои теории отцу Лукасу. Тем более что тот слушал чрезвычайно внимательно и даже что-то пытался записывать в небольшой блокнот. Но в этот момент в ресторан вбежал один из младших учеников школы с известием, что маэстро Дижона дожидается в школе какой-то итальянский сеньор.

Филипп с размаху хлопнул себя ладонью по лбу:

– Мой итальянский коллега Антонио! Ну конечно, он ведь сегодня собирался посетить нас! Прости, святой отец, мне надо поспешить к моему гостю: он наверняка привез мне в подарок коробочку сигар, итальянское вино и свежие новости!

С этими словами маэстро Филипп бросил на стол салфетку и заторопился к выходу, с привычной бесцеремонностью оставив отца Лукаса в одиночестве.

Тот проводил брата глазами, помахал рукой в окно, хотя не был уверен, что Филипп обернется, и тут заметил газету, которая так и лежала с самого утра на краешке стола. Статью о вчерашнем турнире открывала красивая фотография: Жанна на пьедестале почета с улыбкой принимает букет от поклонника…

* * *

В любом городе, наверное, есть такие места. В солнечный день они выглядят просто брошенными или какими-то недоделанными. Как будто бы строители приступили к возведению большого здания, но потом забросили работу примерно на середине второй половины. И вот прошло несколько лет, недоделанная стройка завершилась сама собой и даже, можно сказать, обжилась. Только жильцов не видно. И, когда темнеет, это место становится страшным.

Иногда такими местами действительно становятся незавершенные по каким-то причинам стройки. Иногда – некогда жилые и цветущие, но ныне оставленные людьми кварталы. Но чаще всего причина кроется в изначальном предназначении подобных мест. Склады на окраинах или слишком просторные производственные здания сами по себе вполне способны навевать мрачное настроение, особенно в сумерках.

В городке Керкиньяне таким местом был порт.

Точнее, конечно, не сам порт, а прилегающий к нему квартал, состоящий из лодочных боксов, столярных мастерских и маленьких частных, частично пустующих складов с неизвестными владельцами. Культурными центрами этого района были два наиболее оживленных заведения: бордель и кабак, которые вели древнюю и ожесточенную конкурентную борьбу за клиентов.

В сезон здесь бывало и шумно, и оживленно, однако ближе к зиме боксы и склады закрывались, а моряки и грузчики – главные посетители борделя и кабака – расставались до весны, оставляя и порт, и прилегающий к нему квартал.

Несмотря на отчужденность и плохую репутацию, припортовый квартал вполне мог привлекать романтичные натуры, склонные к любованию, размышлениям или просто тихим прогулкам по страшноватым, почти безлюдным, но явно одушевленным улицам.

Маэстро Дижон строго-настрого запрещал Жанне гулять здесь. Стоит ли говорить, что Жанна частенько пренебрегала этим запретом, особенно в сезон, когда порт наполнялся людьми и драками. А поскольку участниками этих драк чаще всего становились чужеземцы, любопытный зритель мог подглядеть интересные приемы самообороны, которые имелись в арсенале матросов, особенно английских.

Сейчас, впрочем, сезон уже завершился, да и вечернее время не располагало к променадам по сомнительным улицам, однако Жанна, увлекая за собой Альберта, пришла именно сюда. Не имеющая цели прогулка, случившаяся после происшествия в кондитерской Рагно, незаметно переросла в экскурсию по городу, который Альберт знал довольно плохо. Зато, как выяснилось, он довольно прилично знал остальной мир, то ли благодаря большому количеству прочитанных книг, то ли оттого, что действительно много путешествовал. Жанна же, наоборот, почти не выезжала из Керкиньяна, зато знала его вдоль и поперек.

Это была необычная экскурсия. Жанна не заостряла внимания на красотах местной архитектуры или городской истории. Зато многие уголки города оказались связаны в ее памяти с приключениями, случившимися как с ней самой, так и с ее дядей, с ее друзьями или с легендарными местными героями, многие из которых уже достигли преклонного возраста, многие уже не жили на этом свете, а некоторые даже и вовсе никогда не существовали. Или, точнее, существовали лишь в местном фольклоре.

Оказывается, ресторан «Пятый угол» в свое время испытывал большие трудности, связанные с деятельностью одной заезжей разбойничьей шайки. Тогда владелец заведения обратился именно к маэстро Дижону, и тот вместе со своими сильнейшими учениками организовали достойный отпор этим приезжим. Жанна тогда была еще совсем маленькая. И с тех пор «Пятый угол» является, можно сказать, рабочим кабинетом Филиппа Дижона и отца Лукаса, и именно здесь дядя написал большую часть своего то ли неизданного, то ли недописанного учебника.

Возле бывшей сторожевой башни, которая сейчас находится почти за городом, лет двадцать назад маэстро часов пять прождал какого-то своего противника, который в результате так и не явился. И дуэль не состоялась.

Рядом с площадью Республики, как раз за собором, в котором служит отец Лукас, десять лет назад состоялась отчаянная драка совсем молодого Марка с несколькими такими же молодыми бандитами. Именно после этого случая Марк, сильно потрепанный, но не побежденный, обратился к известному учителю савата с просьбой обучить его фехтованию, а тот направил его прямо к маэстро Дижону.

На маленькой Каретной улице, как говорят, лет сто назад состоялась дуэль французского и итальянского мастеров фехтования. Дуэль окончилась легким ранением француза, поэтому бой остановили, а затем, по обоюдному согласию, назначили продолжение, которое состоялось спустя ровно один год. Тогда легкую рану получил уже итальянец и, в свою очередь, потребовал нового продолжения, тоже через год. Так, усиленно тренируясь в течение года, мастера встречались на этой улице раз в год, в один и тот же день, в первое воскресенье весны, обменивались легкими ранами и расходились, назначая новую встречу. Традиция прервалась спустя 13 лет, когда итальянец нанес своему врагу смертельную рану. После этого, обезумев от горя, будто бы он потерял брата, мастер бросился в собор Святого Антония и молился несколько суток подряд, пока не пал замертво.

– Ну а здесь, – Жанна и Альберт как раз подошли к припортовому кварталу, – здесь каждое лето можно встретить мастеров современных боевых школ, последователей Шарлемана или Бартона-Райта.

– Жанна, вы интересуетесь самообороной? – Альберт казался удивленным. – Разве вам недостаточно той науки, которую преподает вам дядя?

– Ну конечно, недостаточно! Мой дядя – как древний ящер, он обладает огромной мощью, которая в современном мире совершенно неуместна, неприменима. Мой дядя – великий фехтовальщик и учитель фехтования. Но сегодня честной девушке гораздо важнее знать, например, приемы бартитсу[10] – современного и крайне эффективного искусства!

– А мне казалось, что бартитсу не искусство…

– Ну а что же тогда?

– Ну… Я думаю, что это такой образ жизни, довольно интересный, но небезопасный.

– Как же это, небезопасный? – фыркнула Жанна. – Как раз наоборот, знание приемов бартитсу позволяет находиться в полной безопасности в самых мрачных местах! И все-таки почему не искусство?

– Как говорит ваш дядя, маэстро Дижон, искусство подразумевает возможность бесконечного развития. Искусство тесно связано с мировоззрением, философией и психологией, богатой многовековой традицией ритуалов… В то время как бартитсу явно ограничено лишь набором приемов да способом мышления, который я и назвал образом жизни. И, кстати, Жанна, возможно, вы заметили, что как раз сейчас мы нарушаем одно из главных правил бартитсу?

– Это какое же?

– Мы направляемся в довольно мрачное, безлюдное место с плохой репутацией. Здесь на нас могут напасть с большей вероятностью, чем в городе. Бартон-Райт советует избегать подобных мест, а также держаться как можно дальше от углов, из-за которых может быть совершено внезапное нападение, и носить плащ на плечах, не вдевая руки в рукава, чтобы можно было сразу использовать его в качестве оружия. Вот это и есть образ жизни бартитсу. По-моему, он немного скучный и явно не тянет на ранг искусства. Извините…

– Вот странно, Альберт, ты ведь человек нерешительный, мягко говоря, боязливый. И в драку лишний раз сам не полезешь. Но я иду с тобой рядом и совершенно не чувствую твоего страха. Как если бы я шла с Марком. Ему-то, допустим, бояться нечего, а вот тебе стоило бы! Может, ты просто немного того? В смысле немного не от мира сего?

Альберт незаметно улыбнулся. С тем, что он немного не от мира сего, он готов был согласиться. Но вслух он согласился с другим, пытаясь направить разговор в другое русло:

– Жанна, вы совершенно точно заметили, что ваш дядя, маэстро Дижон – выдающийся фехтовальщик и учитель. Наверное, в нем и правда есть что-то от древнего ящера. Не могли бы вы рассказать мне поподробнее о нем? О его детстве, юности, о том, как он начал свой фехтовальный путь…

– Нет, ну действительно, Альберт, ты совершенно ничего не боишься! Ты сегодня чудом избежал поединка с Марком, здесь темно и страшно, а ты, как ни в чем не бывало, расспрашиваешь про детство дяди!.. Ну ничего особенного в этом детстве не было. Семья у нас хорошая, даже немного родовитая, дядя, брат моей мамы, сам всю эту историю любит, а я ее почти не знаю…

Неожиданно Жанна замолчала и остановилась. Ей на секунду стало страшно. Но по истечении этой секунды она взяла себя в руки и негромко, но твердо сказала:

– А знаешь, ты прав насчет бартитсу. Нечего нам здесь разгуливать. Я ведь привела тебя сюда, чтобы до конца весь город показать. Вот наш город и закончился. Так что пойдем домой.

Но уйти домой им не дали. Как только Жанна и Альберт повернулись в сторону города, на другом конце улицы, как раз там, где виднелись жилые дома и свет, показались несколько силуэтов. Они были не очень далеко – метров сто, не больше. Силуэты быстро двигались в направлении Жанны и Альберта, и их движение не предвещало ничего хорошего. Альберт быстро взял Жанну под локоть, чтобы попытаться провести ее мимо незнакомцев, в надежде, что те пройдут своей дорогой, в надежде, что это всего лишь мирные грузчики, которым срочно понадобилось что-то очень важное в самом глухом уголке припортового квартала…

Но, когда силуэты оказались совсем близко, эти надежды окончательно развеялись. Один из встречных угрожающе поднял трость…

* * *

В школе фехтования Филиппа Дижона довольно редко бывали гости. Отчасти потому, что городок Керкиньян располагался довольно далеко от главных городов; отчасти потому, что и школа была не самая крупная и известная; отчасти же потому, что и сам маэстро не слишком жаловал большинство своих коллег по цеху и держался по отношению к остальному фехтовальному миру несколько отчужденно. Но среди этих коллег, конечно, было несколько мастеров, которые заслужили дружеское расположение Филиппа и даже иногда наведывались к нему в гости.

Одним из таких друзей маэстро был его итальянский коллега, синьор Антонио Кайцо, успешно преподававший фехтование у себя на родине, в составе крупной корпорации. Синьор Кайцо был немного моложе Филиппа, а потому, следуя корпоративной этике, выказывал особое почтение к маэстро, позволяя тому в ответ проявлять несколько снисходительный и менторский тон. А учитывая, что Антонио действительно был одним из лучших фехтовальщиков и учителей своего поколения, а также отличался пытливым умом, наблюдательностью и веселым нравом, вход в когорту избранных Филиппа Дижона открылся ему достаточно легко.

Синьор Антонио Кайцо посетил городок Керкиньян проездом, спустя всего день после турнира. Следуя своему обычаю, он поспешил нанести визит Филиппу Дижону, чтобы вручить ему небольшой сувенир из Италии и в густом сигарном дыму побеседовать о судьбах фехтования в личном кабинете маэстро.

Антонио умел поддержать беседу. Тем более если речь касалась его профессии. Поэтому вечер удался на славу. Потакая любимым темам Филиппа, гость долго сетовал на утрату прикладной значимости фехтования, вспоминал о величии легендарных мастеров прошлого, весело смеялся над идеями современного фехтовального спорта и, как бы невзначай, рассказывал свежие итальянские сплетни.

Филипп Дижон аккуратно срезал кончик внушительной сигары, откинулся в своем старинном кресле и с удовольствием выпустил облако ароматного испанского дыма.

– Так вы говорите, коллега, что в Италии наследие великого Джузеппе[11] окончательно утрачено?

– Именно так, маэстро, – немедленно отозвался Антонио, – именно так! И, скажу вам больше, самые преданные последователи Джузеппе Радаэлли, например синьоры Барбазетти, Сантелли и Киавери, уже давно уехали из Италии и успешно преподают наши знаменитые мулинеты в Венгрии, России, Америке… А итальянское военное ведомство продолжает развивать и поощрять южную школу семьи Паризе, тоже, несомненно, достойную, но явно менее прикладную!

– Какая нелепость, – маэстро Дижон рассмеялся, – хотел бы я видеть, как поведет себя последователь Паризе против ученика Радаэлли в реальном поединке! А еще лучше – сам Масаниэлло Паризе против самого Джузеппе Радаэлли! А, кстати, они при жизни Радаэлли не встречались ли с оружием в руках?

– Мне, к сожалению, об этом не известно. Но, скорее всего, нет.

– Да уж, наверное, не встречались. Иначе не пришлось бы вашему военному ведомству закрывать миланскую школу…

– Хотя надо признать, маэстро, что и синьор Паризе является выдающимся учителем и теоретиком нашего искусства. Во всяком случае, его рассуждения о природе скорости в бою выглядят очень убедительными.

– «Будь своевременным, соблюдай дистанцию, и ты получишь скорость», – с видимым удовольствием изрек Филипп Дижон, весьма довольный тем, что ему так кстати удалось привести точную цитату из программного трактата Паризе. – Старик Масаниэлло действительно умеет сформулировать свою мысль таким образом, чтобы она напоминала высказывания великих мастеров прошлого и одновременно была предельно авангардной. Радаэлли, конечно, не был так красноречив. Что поделать, Джузеппе – старый служака, практик!

Антонио с понимающей улыбкой развел руками, ловко стряхнул с сигары столбик пепла и привстал, чтобы подлить маэстро Дижону вина.

– Что же касается поединка школ Радаэлли и Паризе, – продолжил он, – то хотя встречи гранд мастеров и не было, но нам известно, что, получив назначение в Рим, синьор Паризе, дабы доказать преимущества своей школы, вызвал на поединок учеников великого Джузеппе. А именно синьоров Пессина и Пекораре. – И…

– И убедительно победил их на саблях!

Маэстро снисходительно пожал плечами и откинулся в кресле.

– Однако, – с напускным равнодушием заметил он, – победа мастера над учениками ничего не говорит о достоинствах или недостатках той или иной школы. А поскольку Джузеппе уже больше 15 лет нет с нами, и он никак не может принять вызов Паризе, нам остается только один интерес: следить за их учениками! Может, кто на честной дуэли сойдется или хотя бы на соревнованиях. Хотя…

Антонио внимательно посмотрел на маэстро Дижона, который неожиданно замолчал, и, стараясь отгадать ход его мыслей, продолжил:

– Хотя, конечно, далеко не каждый ученик может достойно представить школу своего учителя?

– Именно! Именно это я и хочу сказать, дорогой коллега! – Маэстро Дижон даже слегка привстал в кресле. – И ни таланты педагога, ни количество лет, которое мы посвящаем нашим ученикам, не гарантируют достойного результата!

– Да какие уж тут гарантии, – Антонио был очень рад, что сумел угадать мысли собеседника, – я вам сейчас вот какой случай расскажу. Год с небольшим тому назад появился у меня ученик. На первый взгляд, настоящая находка для учителя. Ростом хоть и невелик, но прекрасно сложен, мускулы явно тренированные. Ну и, приятная подробность, далеко не бедный. Я даже скажу – богатый. Снаряжение для тренировок только самое лучшее, и уроки он начал брать у меня без ограничения. Прямо по пять-шесть уроков в неделю иной раз! И вижу по нему – дар в нем природный! Гибкий, сильный, в движениях скорость огромная. А умный какой! И все, знаете ли, выспрашивает, и всем интересуется, и старается как никто другой в моей школе! Да только вот, верите ли… Боже мой, маэстро, вы в порядке?!

Филипп Дижон сидел выпрямившись в кресле и смотрел на Антонио, выпучив глаза. В первый момент могло показаться, что его хватил удар. Однако, услышав возглас собеседника, он тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, и проговорил:

– Извините, дорогой друг, извините, что напугал вас. Меня просто очень удивил ваш рассказ. Удивил тем, что вы пересказали практически мой собственный случай. Ну прямо точь-в-точь такой ученик появился и у меня несколько месяцев назад… Да и сейчас он есть.

– А, правда, забавное совпадение. Только я еще самого главного не сказал. А самое главное во всей этой истории то… – маэстро Дижон почувствовал внутреннее напряжение, – что, несмотря на прекрасные природные данные, этот ученик оказался совершенно необучаемым! Ну совершенно! Уж я прямо все средства испробовал! Все ему по двадцать раз разжевывал – даже то, что сам позабыл когда-то, пришлось припомнить, а он – ну ни в какую! Аномально тупой, как пробка!

Филипп поймал себя на том, что именно такого окончания рассказа он и ждал. Однако в этот раз он постарался не проявлять такого явного интереса и на всякий случай сохранил беспристрастно-заинтересованное выражение лица.

– И чем же закончилась ваша с ним борьба? Вы выставили его на соревнования?

– Нет, до соревнований дело не дошло. Около года он у меня учился, измотал мне все нервы, а потом исчез. Исчез, как не было. Записку только передали от него, мол, дорогой маэстро, спасибо за уроки… Ну и награда дополнительно, о которой даже не договаривались, пачка денег в этом же конверте. И все.

– И когда, вы говорите, он у вас пропал?

– С месяц назад или чуть больше того.

Филипп мысленно сопоставил услышанное с известными событиями в своей школе. Нет, это, конечно, не мог быть Альберт. К тому моменту, как удивительно бездарный и богатый ученик Антонио Кайцо внезапно исчез, Альберт уже несколько месяцев тренировался у Дижона.

Тренировался по пять, иногда по шесть уроков в неделю, выспрашивая о всех нюансах даже самой элементарной техники, регулярно платя большие деньги, и все это совершенно безрезультатно.

– Маэстро Дижон, – Антонио показалось, что маэстро наскучила их беседа, и он поспешил подытожить вечер: – А как ваш ученик? Ну тот, о котором вы только что вспомнили? Он тоже оказался таким бездарным?

– Нет, пожалуй, нет. Мой, наверное, если присмотреться, не такой уж тупой… И мой еще не исчез…

* * *

Жанна никогда не дралась на улице. Да и вообще-то не планировала. Не думала всерьез, что ей это может когда-нибудь пригодиться. Не так уж часто она бывала в опасных местах, да еще и вечером. А если и бывала, то с Марком, и в этих случаях о безопасности можно было не беспокоиться. А вот теперь… Бежать точно бесполезно: если повернуть назад, то улица приведет к морю, а надеяться спрятаться в этом квартале от тех, кто, по-видимому, здесь живет… Хотя можно попробовать. Незнакомцев, которые уже подошли совсем близко, было пятеро. Трое из них держали в руках трости, еще один достал длинный индийский нож, на пятого смотреть было некогда. Да и незачем. И когда Жанна приняла решение рвануть к ближайшей заброшенной постройке и попытаться там спрятаться, она услышала спокойный голос Альберта:

– Господа, я вижу, вы решительно настроены сегодня вечером немного разбогатеть. Я рад, что могу помочь вам: вот возьмите мой бумажник, денег там не очень много, но на достойный ужин в приличном ресторане для всех пятерых хватит.

С этими словами Альберт протянул ближайшему бандиту довольно пухлый бумажник. Жанна успела мельком пожалеть о деньгах, но отметила, что идея решить проблему дипломатическим путем, наверное, удачнее, чем несостоявшаяся попытка спрятаться. Однако и она не сработала. Бандит молча выхватил бумажник из руки Альберта и выразительно посмотрел на девушку. Кто-то глухо усмехнулся. Жанна все поняла.

И хотя она никогда не планировала драться на улице, и знала, что сил у нее не так уж много, она приняла решение атаковать.

Жанна ударила первой. Она целилась пальцами в глаза самому ближнему агрессору, хлестким броском, вперед-вверх – так, как ее учил Марк. Удар получился действительно резкий и красивый. К тому же, если кто-то из бандитов и ожидал атаки, то, скорее, от Альберта, а не от нее. Поэтому эффект неожиданности усилил результат. Первый из пятерых, выронив трость, схватился руками за лицо и с воплем отшатнулся.

Жанна отскочила назад, как в фехтовальном поединке, собираясь вытянуть следующего противника вперед. Она слишком поздно поняла, что здесь сейчас будут работать другие правила. Да, ей надо было тут же атаковать второго, одновременно с этим попытаться поднять трость, которую уронил первый, можно было толкнуть бесполезного Альберта в сторону третьего, чтобы хоть как-то разделить нападавших… Все эти мысли пронеслись в голове у Жанны, когда было уже слишком поздно, когда ее тренированное тело уже отскочило назад, как в фехтовальном поединке, готовясь разделаться со следующим нападающим по всем правилам искусства…

Момент был упущен, и бандиты одновременно бросились на Жанну и Альберта. В последний момент она все-таки успела заметить, чем вооружен пятый. Он достал из-под плаща самое смертоносное оружие: настоящую боевую шпагу.

На секунду Жанна зажмурилась. Она услышала звук удара и хруст чего-то сломанного. Бедный Альберт! Хруст перерос в дикий крик, оборванный новым, еще более сильным ударом. Затем еще. Еще.

Внезапно она поняла, что ее до сих пор никто даже пальцем не тронул. Открыв глаза, Жанна увидела картину, которая в первый момент показалась ей фантастической игрой перепуганного воображения. Двое бандитов лежали на земле, причем один из них – молча и совершенно неподвижно. Альберт стоял посередине с тростью в руке и как-то неестественно легко парировал одновременно шпагу, нож и трость (значит, первый бандит, отправленный в нокдаун Жанной, успел подняться). Еще через секунду тот, что был с ножом, упал без признаков боеспособности. Затем за ним последовал тот, что орудовал тростью. Кажется, Альберт сломал ему ногу.

Оставшийся со шпагой отскочил назад. Точь-в-точь как Жанна за несколько секунд до того. Было видно, что он собирался продолжить бой по всем правилам искусства, которое, по-видимому, знал довольно неплохо. Жанна легко определила это по его мастерской боевой стойке и молниеносному выпаду, который нападавший тут же исполнил. «Энергия земли», – промелькнули где-то в глубинах памяти слова дяди. Однако Альберт даже не изменился в лице. И не остановился. Еще через секунду последний бандит, хрустнув разбитым лбом, мягко упал на землю.

И так же быстро и решительно, не думая, как будто бы одним движением, Альберт отбросил трость, твердо взял Жанну под локоть и быстро повел ее в сторону освещенных улиц города.

За несколько минут, прошедшие с момента встречи с бандитами, у Жанны разом возникла тысяча вопросов. Вопросы мелькали в ее сознании калейдоскопом, гудели пчелиным роем, теснились, сменяя друг друга, забывались и вновь возникали ниоткуда. Вопросов было так много, что Жанна буквально не знала, о чем спросить, не понимала, что именно она хочет знать. Наконец, когда они вышли на освещенную улицу и попали в окружение мирных жилых домов, когда сердцебиение пришло в норму, она решилась заговорить. И, как это часто бывает в серьезных, ответственных случаях, из тысяч имеющихся у нее вопросов она, неожиданно для себя, задала самый нелепый:

– Альберт, а почему ты не забрал обратно у разбойников свои деньги?

Вместо ответа Альберт неожиданно тихонько засмеялся. И, словно сломав какой-то негласный запрет, словно сбросив груз неясности и сомнений, вслед за ним засмеялась Жанна.

Она смеялась громко. Она смеялась надрывно. Она смеялась над собой, над Альбертом, над теми бандитами, оставшимися там, в далекой, но теперь уже совсем не страшной темноте. Она смеялась и плакала одновременно, она торжествовала, она праздновала такую неожиданную и такую важную победу. А он, он успокаивал ее, аккуратно поддерживая под локоть, и беспомощно оглядывался, опасаясь, что такой громкий и неуместный смех вечером может привлечь внимание мирных горожан.

Когда от смеха ни осталось ничего, кроме всхлипываний вперемешку с хриплым дыханием, она почувствовала нестерпимое желание упасть к нему на грудь и расплакаться. Однако, вовремя сообразив, насколько это будет напоминать сцену из бульварного романа, сдержалась. Успокоилась. И, наконец, стала серьезной. О чем и поспешила сообщить своему спутнику:

– А теперь серьезно, Альберт. Скажи мне, как я должна понимать то, что только что произошло?

Альберт ответил почти сразу, но не слишком уверенно:

– Понимаете, Жанна, бывают такие моменты, когда, воодушевленный желанием… нет, не то… когда в едином порыве… в смысле… силы удесятеряются… и праведный гнев… окрыляет…

– Альберт! – Жанна почти крикнула. – Прекрати нести эту ересь! В бою ты использовал профессиональные приемы, то есть делал то, на что, по определению, не способен! Ты делал это так, как не могу я, не может Марк, не может дядя, не может никто из тех, кого я знаю! Это не воодушевление и не гнев, это хладнокровная работа мастера, это… Да это же было просто избиение младенцев! Отвечай, отвечай мне немедленно, как я должна это понимать?

На этот раз в голосе Альберта не было сомнений. Он ответил очень тихо, даже почти грустно, но уверенно:

– Извините, что пытался обмануть вас, Жанна. Я надеялся сохранить наши отношения в том виде, в котором они так естественно появились и так мило развивались. Конечно, теперь ясно, что вы будете считать меня лжецом и, вероятно, будете правы. А самое ужасное, я все равно не могу открыть вам всю правду. Скажу только, что я действительно неплохой боец. И, поверьте, если бы не некоторые обязательства, я был бы совсем другим и для вас, и для вашего дяди…

– То есть как? Нет, нет, подожди, я же все равно все видела! Да нет, ты просто обязан теперь мне рассказать! Что это еще за обязательства? Что еще за «действительно неплохой боец»? Как мне теперь себя вести с тобой? Как мне теперь тебя понимать?

– А вы действительно хотите понимать меня, Жанна?

Она не ответила.

– Жанна…

– Я хочу знать, кто ты. Ведь теперь оказывается, что ты не тот человек, с которым я дружила, которого защищала от своих друзей и даже от дяди… Да ведь тебе, оказывается, вообще не нужна была моя защита! Ну а раз так, то нужна ли тебе наша дружба? Нужна ли тебе теперь я?!

– Жанна! Жанна… Наверное, это будет очень трудно, но вы попробуйте, вы постарайтесь поверить мне. Именно сейчас вы нужны мне особенно сильно. Я понял это в ту секунду, когда эти бандиты попытались схватить вас. Я осознал это до конца, когда дрался с ними за вас и… и, конечно, когда вы минуту назад так смеялись над этим своим вопросом про деньги…

Жанна улыбнулась, и в ее глазах мелькнули обычные озорные искорки:

– Ладно, Альберт, вижу, что из тебя сейчас действительно ничего не вытянуть. Но ты мне хотя бы пообещай рассказать все-все во всех подробностях, когда твои обязательства закончатся!

– О, это конечно!

– А сейчас скорее проводи меня домой, мне срочно нужно все рассказать дяде!

При этих словах Альберт остановился как вкопанный и даже, кажется, побледнел:

– Жанна, я знаю, что и так испытываю ваше доверие, терпение и понимание…

– Что, что еще?

– Но прошу, ни за что не рассказывайте об этом происшествии маэстро Дижону! Пожалуйста, дайте мне слово, что не скажете ему, иначе…

– Иначе – что?

– Иначе мне придется немедленно уехать из Керкиньяна.

– Господи, Альберт, ты хоть понимаешь, в какое трудное положение ты ставишь меня? В смысле, как мне будет трудно, невыносимо трудно держать это все в себе?!

– Понимаю, Жанна…

– Нет, не понимаешь! Я скажу дяде!

– Воля ваша. Тогда сегодня вечером я уеду…

– Нет, это невыносимо! Ты всегда делал только то, что я хочу, а весь сегодняшний вечер ты делаешь исключительно то, что хочешь сам, и вообще ни во что не ставишь меня и мои желания!

– Простите меня, Жанна.

– Ладно, Альберт, раз уж ты такой упертый, раз уж сегодня командуешь ты, так и быть, дяде ничего не скажу. Но имей в виду: теперь я тебя не оставлю. Я не спущу с тебя глаз, я буду следить за каждым твоим движением, я буду… Я даже не знаю, что я еще буду делать, но такой наивной, как раньше, ты никогда, никогда меня больше не увидишь!

* * *

– Марк, я бы и сама не поверила, если бы не видела своими глазами! Говорю тебе, он разделался с пятью бандитами за несколько секунд, использовав в качестве оружия трость одного из них. И, кстати, я еще не сказала? Это я первого нападавшего обезоружила!

Жанна нашла Марка в кондитерской Рагно на другой день после происшествия в припортовом квартале. Марк как раз занимался ремонтом стола, сломанного им накануне. Ремонт, таким образом, длился уже второй день, и все это время Рагно приходилось бесплатно кормить своего неожиданного работника. Возможно, именно поэтому Марк не торопился с починкой, уверяя, что хотя работает он и долго, зато на века. Теперь, заказав у Рагно две чашечки кофе за счет заведения, он растерянно слушал рассказ Жанны, не веря ей, но в то же время понимая, что она сейчас говорит правду.

– Марк, это совершенно другой человек. То есть это, конечно, все тот же наш Альберт, странный, такой нелепый, стеснительный, милый… Да, тот же, но другой. Он одной тростью разделался со всеми. А у последнего была шпага. Шпага, кстати, так себе, такая, знаешь, старая, с кольцами… Но настоящая, боевая!

– Жанна, я не понимаю, о чем ты говоришь. Разве ты забыла, что он трус? Он же отказался от поединка со мной! При всех отказался!

– Да, я помню, но я же своими глазами видела! Или ты не веришь мне? Ты думаешь, я эту историю просто так, от скуки придумала?

Марк еще раз попытался осознать услышанное, сделал большой глоток кофе и честно ответил:

– Я тебе верю. В смысле я знаю, что ты не обманываешь. Но я не понимаю. А соревнования? Он же проигрывал буквально всем!

– Я не знаю, как и зачем он это делал, говорю же тебе, он ничего мне сам не объяснил, но мне теперь ясно, что на соревнованиях он дрался не по-настоящему. Он поддавался!

– Это обычно заметно. А мы знаем его не первый день, видели и на соревнованиях, и на тренировочных боях, и на уроках… Ну ладно, мы бы не заметили, но маэстро Дижон! Твой дядя – профессионал высокого класса, его так просто не провести!

– Ах, да! Чуть не забыла самое главное сказать! Когда мы расставались, Альберт строго-настрого запретил мне что-либо рассказывать дяде! Категорически запретил! Поэтому я и пошла к тебе – мне же надо с кем-то поделиться. Я думаю, что он запретил бы и тебе рассказывать, но насчет тебя я просто не спросила, а он сам не догадался. Ну, то есть я же тебе говорю, по большому счету, это все тот же наш Альберт, странный немного… Но теперь уже совсем другой!

– Значит, ты думаешь, что маэстро за столько месяцев просто не заметил его мастерства?

– Ну, может, дядя что-то там себе и замечает. Но, скорее всего, нет! Он бы поделился со мной или с дядей Лукасом, а тот мне бы как-нибудь рассказал…

– А наша с ним несостоявшаяся дуэль? Он же сказал…

– Да перестань ты с этой дуэлью! – Жанна даже немного разозлилась. – Разве ты не понял еще, что все, что он тогда сказал, – неправда! Он не стал драться не потому, что ты сильнее его, а по какой-то своей, неизвестной нам, причине!

Марк хотел еще что-то сказать, но вдруг осекся и замолчал, словно его посетила какая-то важная мысль. Он поспешно посмотрел на собеседницу, чтобы убедиться, что она не заметила этой его мысли, но та как раз отвернулась, чтобы позвать Рагно и заказать чаю с пирожным. Когда же Жанна захотела вернуться к разговору, который казался ей таким важным, Марк уже почти не реагировал на ее слова, отвечая односложно и невпопад. Такая беседа быстро наскучила Жанне, и она, сожалея, что так и не нашла ни ответов на свои вопросы, ни благодарного слушателя, доела пирожное и попрощалась с Марком.

* * *

Марк очень редко пропускал тренировки. Он занимался у маэстро Дижона на правах монитора – старшего ученика, а потому давно уже не платил за занятия, а наоборот, занимаясь с группами или проводя индивидуальные уроки для начинающих, сам зарабатывал небольшие деньги. Собственно, школа практически стала частью его жизни, им самим. Он приходил раньше всех и уходил последним, он следил за порядком в зале, составлял расписание, ухаживал за оружием. И он точно знал, когда и кому дает свои уроки сам маэстро.

В этот день он пришел на занятия как обычно, вскоре после маэстро Дижона, который готовился к первому уроку. Уроку, на который был записан Альберт.

Проверив состояние оружия и масок, Марк попросил маэстро отпустить его, сказав, что именно сегодня Рагно требует завершить ремонт стола, который он, Марк, по нечаянности сломал несколько дней назад. Это была неправда. Марк доделал стол еще вчера, сразу после ухода Жанны. Но маэстро, не вдаваясь в детали, легко отпустил любимого ученика, не забыв назидательно заметить, чтобы тот впредь аккуратнее обращался с мебелью в общественных местах. Как раз в этот момент в зале появился Альберт. Как обычно: не слишком рано и не слишком поздно.

Сухо поздоровавшись, Марк вышел на улицу и направился к рыночной площади. Именно на ней, в самом центре города, возле красивой старинной башни, сдавались в аренду наиболее дорогие квартиры. Марк никогда не был у Альберта. Но на правах старшего ученика маэстро Дижона имел доступ ко всем необходимым школьным документам. И, в частности, в его прямом ведении находился журнал учета, где были записаны личные данные и адреса всех учащихся школы. Это было необходимо на случай важных сообщений (вроде срочной отмены занятий), которые нужно передать студентам. Тогда Марк – лично или через посыльного – отправлял сообщения прямо по списку адресов.

Теперь же он направлялся к Альберту лично, точно зная, что того нет дома и не будет в ближайшие полтора часа.

Без труда отыскав фешенебельное здание, Марк поднялся на второй этаж, где располагалась всего одна квартира. Его квартира.

Красивая дубовая дверь, как и следовало ожидать, была заперта. Подойдя вплотную, Марк достал из кармана связку отмычек…

Тяжелая юность иногда имеет свои преимущества. Минут пять Марк, сидя на корточках, ковырял отмычками в скважине. Наконец замок поддался.

Наверное, если бы Альберт мог предположить, что его квартира будет взломана, он бы позаботился о более надежном замке. Наверное, если бы он знал, что незваным гостем будет именно Марк, он бы позаботился о том, чтобы убрать из квартиры или хотя бы спрятать то, что могло бы привлечь ненужное внимание. Но Альберт ничего этого не мог знать. Как раз в это время он в который уже раз выслушивал наставления Филиппа Дижона, касающиеся изменения длины выпада при помощи перемещения центра тяжести.

Поэтому глазам Марка предстала картина, которую еще вчера он никак не рассчитывал увидеть в квартире у недоучки.

…Оружия было не слишком много. Стены украшало несколько очень дорогих дуэльных рапир и несколько фехтовальных масок. Причем среди них были такие, которые Марк видел впервые, – с усиленными решетками и дополнительной защитой от рубящих ударов.[12]

Основным же украшением стен были гравюры разной степени старины, изображающие всевозможные фехтовальные приемы. Посередине комнаты стоял большой странный механизм, состоящий из блоков, веревок, пружин и угрожающе торчащих клинков. Деревянный каркас механизма, скрепленный латунными скобами, напоминал одновременно почерневший от времени скелет доисторического животного и аппарат, созданный по чертежам Леонардо да Винчи. Лишь спустя несколько секунд Марк понял, что перед ним тренажер фехтовальщика. В глубине между клинками помещалась кожаная подушка для отработки уколов. Судя по ее истертости, тренажер в течение длительного времени нещадно эксплуатировали.

Эта комната оказалась проходной, в боковой стене виднелась небольшая дверь, ведущая в библиотеку, совмещенную с кабинетом. Библиотека же была буквально завалена книгами, папками, тетрадями, листами и свитками. Корешки книг пестрели разноцветными заголовками, пожелтевшие страницы торчали из распухших фолиантов, отдельные многотомные издания пылились в углах гордыми пирамидами. Некоторые из новых изданий сияли золотыми обрезами, ясно указывая на свою высокую стоимость, другие были совсем незаметными и серыми, третьи представляли собой рукописи более или менее известных фехтмейстеров, четвертые были настолько ветхими, что, казалось, к ним лучше не прикасаться, во избежание окончательного уничтожения… Однако хозяин квартиры, по-видимому, не церемонился с бесценными фолиантами. Книги лежали открытыми прямо на полках, стульях и даже на полу, а иллюстрации на их хрупких страницах были испещрены рукописными пометками и исправлениями.

Марк взял наугад тяжелый толстый том. Это оказался антикварный оригинал итальянского рыцаря Фьоре дей Либерии[13]. Рассеянно полистав страницы, он отложил Либери и подошел к массивному бюро, на котором горой лежали бумаги, папки и трактаты. Одна из книг оказалась открыта. Взгляд Марка упал на абзац, выделенный карандашом: «…по-латыни доблесть и добродетель обозначаются одним словом – virtus». На соседней странице ему на глаза попалось еще одно обведенное высказывание: «Быть доблестным, – писал Фукидид, – это значит познать добро и зло и уже не бояться смерти»[14].

Пожав плечами, Марк отбросил книгу и увидел под ней еще одну. Это было издание небольшого размера, вполне современное и, по-видимому, недорогое. На обложке блестели тисненые буквы: «Ромео и Джульетта». Марк вспомнил, что когда-то Жанна потребовала, чтобы он прочитал эту английскую пьесу. Тогда он ее требование проигнорировал. Может быть, сейчас самое подходящее время? Полистав книгу, Марк снова наткнулся на строки, обведенные красным карандашом: «Подлец бессовестный, выучился драться по книжкам!» Рядом на полях было приписано от руки: «Книжки, по которым мог учиться Тибальт», – и далее следовал небольшой список итальянских имен, названий и дат. Неинтересно.

Закрыв «Ромео и Джульетту», Марк огляделся и только тогда обратил внимание на небольшой рабочий столик в стиле позднего ампира. На столике лежали три распухшие тетради с закладками. Одна из них также была открыта и до середины исписана крупным размашистым почерком.

Проникая в квартиру, Марк не знал точно, что именно он хочет найти. И хочет ли вообще. Но, начав читать записи в этих тетрадях, он сразу понял, что это именно то, что ему нужно, чтобы до конца разобраться, что именно Альберт делает в их школе. То, что ему нужно, чтобы еще больше приоткрыть завесу тайны над личностью и непонятными тайнами этого странного человека.

В тетрадях были записаны уроки маэстро Дижона. И не просто записаны. Каждый урок, с указанием даты и времени проведения, снабженный заголовком, был самым подробным образом законспектирован и даже проиллюстрирован. Заинтересованный и заинтригованный одновременно, Марк с ходу прочитал несколько страниц. Нет, это были не просто конспекты. Альберт излагал буквально все, что происходило на уроке, описывая даже интонации, которые использовал учитель, упоминая даже выражение его лица!

Это был не единственный секрет, который хранили тетради. Перелистывая страницы назад, Марк нашел описания уроков других учеников. Здесь были уроки Жанны, Ромэна, Андре, русского гостя Сержа, уехавшего домой накануне турнира, его, Марка, собственные уроки, поединки учеников, которые маэстро Дижон разбирал на групповых занятиях, здесь были даже тактические схемы, таблицы с результатами учебных боев, рисунки, загадочные графики с датами, событиями, именами, терминами, символами…

Марк прервал чтение на полуслове.

Он уже точно знал, что будет делать дальше. Перевернув страницу недописанной тетради, он взял карандаш и твердо вывел на чистом развороте два слова: «Кондитерская Рагно». Затем, взяв остальные две рукописи под мышку, он покинул квартиру. Он шел туда, где состоялся его первый вызов на поединок. Туда, куда – Марк знал это точно – Альберт обязательно вернется.

Вернется за своими тетрадями.

* * *

Альберт появился в кондитерской Рагно ближе к вечеру. Молча зайдя в заведение, он сразу, почти не глядя, подошел к кое-как отремонтированному столу, за которым сидел Марк. Тот как раз допивал вторую чашку кофе, используя в качестве подставки тетради. На этот раз они разговаривали тихо – так, что никто из посетителей не мог даже догадаться о смысле их беседы.

– Отдай мне мои тетради, – попросил Альберт.

– Хорошо. Но тебе придется сделать для меня кое-что.

– Чего ты хочешь?

– В прошлый раз ты обманул меня. Ты сказал, что не можешь драться со мной, потому что немощный. Но теперь я знаю, что это не так. Теперь ты должен выйти на поединок. Ты будешь драться со мной на дуэльных рапирах завтра, рано утром, за городом, возле бывшей сторожевой башни. Будешь драться так, как ты умеешь. В полную силу. И вот тогда, если сможешь, ты и заберешь свои тетради.

– Ты уверен? – В голосе Альберта не было сомнения, страха, жалости. Не было заметно вообще никаких эмоций. Кроме, разве что, едва уловимого любопытства. Хотя, возможно, это был лишь отголосок вежливой заинтересованности.

– Уверен ли я? – Марк улыбнулся, пытаясь изобразить веселое превосходство. – Да я ни в чем не был так уверен, как в том, что тебя пора поставить на место.

Думаешь, разбросав пятерых голодных чернорабочих, ты стал мастером? Нет! Но ты по крайней мере убедил меня или убедился сам в том, что ты не так слаб! Ты можешь драться! И уж точно ты можешь и должен ответить за свой обман и за то поведение в нашей школе, которое я не знаю как назвать, но самым подходящим словом считаю слово «воровство»!

– Воля твоя, Марк. Я, правда, привык называть воровством взлом замка, проникновение в чужой дом и хищение имущества, – Альберт вскользь посмотрел на тетради, – но, если ты настаиваешь именно на таком понимании…

– Я думаю, этот разговор уже завершен, – перебил Марк, – нам пора встретиться как настоящим рыцарям. Жду тебя завтра, в шесть часов утра, без свидетелей, возле бывшей сторожевой башни. Мы будем фехтовать на рапирах… На моих рапирах. Твои – те, что я видел у тебя дома – на мой взгляд, слишком красивые для смертельного поединка.

– Смертельного?

– Идея проколоть тебе ногу устарела. Ты должен был воспользоваться этим шансом тогда, когда я предлагал тебе сразиться сразу после соревнований. А теперь – ставки выросли.

– Ставки выросли, – тихо и грустно повторил Альберт, – ставки выросли… Знаешь, ты хороший человек, настоящий мужчина, боец и рыцарь. Поверь, я говорю без издевки, это просто слова такие… Ну, раз так, нам надо выспаться сегодня как следует, утром сделать хорошую гимнастику…

– Хватит, – резко перебил Марк, – я сделаю гимнастику, а ты сходи в церковь! А выспаться мы оба сможем и после нашего поединка! Каждый по-своему!

* * *

Осеннее утро не было хмурым. Солнце уже поднималось над горизонтом, освещая опушку леса и большую поляну возле полуразрушенной башни, которая лет триста назад была важной частью оборонительных сооружений города, а теперь осталась лишь напоминанием о былом величии и местных претензиях на политическую значимость.

Теперь эта часть города превратилась в глухую окраину. Основная масса населения переместилась на противоположную сторону, ближе к порту, к главной торговой артерии региона, наглядно демонстрируя превосходство современных буржуазных тенденций.

Оставшись в одиночестве, башня почти лишилась стен (по большей части, их разобрали для строительства новых домов), треснула и превратилась в универсальное строение, одинаково пригодное для ночного пристанища пастуха, романтического свидания влюбленной пары, детских игр или конфиденциальной встречи заклятых врагов. Последние, правда, появлялись здесь не слишком часто. Несмотря на наличие известной в округе фехтовальной школы, дуэли были довольно редким явлением в жизни Керкиньяна. Из достоверно известных случаев Марк мог бы вспомнить лишь одну историю, случившуюся здесь около двадцати лет назад. Тогда его учитель, маэстро Дижон, послав вызов какому-то своему сопернику, простоял у подножия башни с обнаженной шпагой около пяти часов. Простоял не то под проливным дождем, не то под палящим солнцем – разные версии этой легенды описывали это событие по-разному. Однако финал истории всегда был одинаковым: соперник Филиппа Дижона так и не явился, признав тем самым свое поражение и полную несостоятельность. Марк не знал, кого именно ждал маэстро, однако, по слухам, этот человек и сейчас еще жил где-то недалеко от Керкиньяна.

Но сегодня соперник явится, Марк был в этом совершенно уверен. Выказывая едва заметное нетерпение, он извлек рапиру и принялся срубать разноцветные головки полевых цветов. Волнения он не чувствовал, хотя прежде на дуэлях не дрался. Несмотря на рассказ Жанны он никак, никак не мог представить себе Альберта в качестве достойного противника. Он хорошо помнил Альберта на соревнованиях. Эти бессмысленные движения невпопад, этот рассеянный взгляд… Он ведь не смог нанести Марку ни одного укола! Разве что…

В этот момент размышления Марка прервал звук шагов. К башне подошел Альберт.

– Здравствуй, Марк, – Альберт выглядел как обычно, не было заметно ни волнения, ни злости, не выглядел он и особенно собранным. Ничего, что могло бы выдать в нем человека, готовящегося к смертельному поединку.

– Здравствуй, Альберт, – Марк также постарался держать себя естественно и непринужденно, – надеюсь, мы не будем утруждать друг друга лишними церемониями и разговорами? Мириться нам ни к чему, да и во всех этих ритуалах я не силен, уж извини.

– Нет-нет, как тебе будет удобно. Я только хотел уточнить, принес ли ты мои тетради?

– Да, вот они. Как и договаривались. Заберешь их после поединка, если сможешь. Даже если проиграешь, но будешь еще жив, я их тебе отдам. Мне ведь они только для одного нужны были. Чтобы ты все-таки пришел сюда.

– Да, конечно, я понимаю. Спасибо, Марк. Если ты не против, я готов начать. Где тебе нравится?

– Нравится… – поморщился Марк. – Слово-то какое неподходящее… Да везде!

С этими словами он неожиданно пнул ногой вторую рапиру, которая лежала на земле, в сторону Альберта. Даже не изменившись в лице, Альберт резко схватил летящую рапиру за рукоятку, замер на несколько секунд, глядя прямо в глаза противнику, а затем медленно встал в исходное положение для исполнения салюта.

Марк отметил про себя, что сам он чуть не забыл про салют. Мысленно чертыхнувшись, он также встал в исходное положение и исполнил шестнадцать канонических движений. Странно – в этот раз, в отличие от соревнований, движения Альберта были совершенно точными и уверенными. Он исполнил салют без лишних украшательств, быстро и, можно даже сказать, мастерски. Спеша обогнать нехорошее предчувствие, которое вдруг начало закрадываться в сознание, Марк сделал шаг вперед и резко атаковал.

Атака уколом прямо. Атака с переводом. Атака с действием на оружие. Атака с обманом. Атака комбинированным способом, с перерывом темпа, с провокацией, с финтом, с повтором… Ни один из известных Марку способов не принес ни малейшего результата. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять: сейчас он фехтует с мастером самого высокого класса. Как это случилось, он не понимал. Но такой быстрой и точной руки, такой парадоксальной своевременности он, пожалуй, еще никогда не видел. Альберт обыгрывал его легко, даже не прикладывая к этому усилий, даже, казалось, не глядя. При этом сам он за первую минуту боя не пытался колоть ни разу. Все его атакующие движения, на которые Марк бурно реагировал целыми каскадами добросовестных защит, оказывались ложными и не имели цели поразить противника.

Наконец, к исходу первой минуты боя, Альберт сделал непредсказуемое движение кистью, и рапира Марка, весело взвизгнув, отлетела метров на пять.

Оба бойца неподвижно замерли. Марк – сжавшись, как кошка, готовая к прыжку. Альберт – мягко, спокойно, с опущенными вдоль тела руками. Первым заговорил Альберт:

– Это прекрасный поединок, но он еще не завершен. Возьми свою рапиру, и, если не устал, продолжим.

Не отвечая, Марк демонстративно отвернулся, подошел к своей рапире, поднял ее и развернулся лицом к противнику. И чуть не вскрикнул. Альберт стоял совсем рядом, успев бесшумно подойти практически вплотную. Марк резко атаковал. И в ту же секунду его рапира, попав в хлесткое фруассе, вновь отлетела не несколько метров.

Не дожидаясь разрешения противника, Марк бегом бросился за оружием, схватил его и побежал на Альберта. Но еще через секунду его рапира снова лежала на земле.

Марк был совершенно не готов к такому развитию событий. Усталости он не чувствовал – Марк был тренированным бойцом и не успел утомиться. Но зато он успел исчерпать весь свой боевой арсенал. Не зная, что делать, он вспомнил фразу из романа, который когда-то частично прочитал по требованию Жанны. Сейчас это фраза показалась подходящей:

– Почему бы тебе просто не убить меня?

– О нет! – отозвался Альберт. – Мы здесь не для этого! Разве ты не помнишь? Я ведь всего лишь пришел за тетрадями. И если ты уже готов мне их отдать, давай остановимся. А если нет, то иди, возьми свою рапиру. И, если тебя это обижает, обещаю: больше никаких обезоруживаний!

Опустив голову и не теряя Альберта из виду, Марк в третий раз подошел к рапире, поднял ее и замер в нерешительности.

На этот раз Альберт атаковал сам. Завязалась длинная фехтовальная фраза, опасная и прекрасная одновременно. Если бы Марк видел этот бой со стороны, он несомненно отнес бы его к числу шедевров боевого мастерства. Вместе с тем он понимал, что Альберт по-прежнему не атакует его по-настоящему. Но, следуя своему обещанию, и не пытается обезоружить. Стараясь подавить растущее раздражение (то ли на себя, то ли на противника), Марк, сжав зубы, продолжал вести этот странный бой, надеясь, что рано или поздно все-таки сумеет достать врага, который оказался слишком быстрым, слишком умным…

Но бой не заканчивался.

Неожиданно, прямо во время очередной фехтовальной фразы, Альберт заговорил:

– Марк, я думаю, что нам надо объясниться. К сожалению, я не могу рассказать тебе о причинах моего появления здесь и о моей миссии. Но если ты станешь немного помягче – я имею в виду не будешь так предвзят, – то ты поймешь, что это не так уж и важно. Просто поверь, что я делаю то, к чему от рождения приспособлен лучше всего, и это мое деяние хоть и кажется странным, но не несет в себе никакого злого умысла. По крайней мере, я так считаю…

В этот момент Марку показалось, что Альберт немного потерял бдительность, поэтому он, следуя советам маэстро Дижона, слегка снизил темп, как бы поддаваясь эмоциям противника, а затем внезапно исполнил особенно резкую и длинную атаку.

Безрезультатно. Хотя Альберт, кажется, на долю секунды успел слегка удивиться и даже одобрительно поднял одну бровь.

– Да, это было хорошо, – подтвердил он вслух, – однако я не закончил. Я хочу сказать о главном. А главное, как мне кажется, это наше соперничество из-за Жанны.

Альберт произнес эти слова так, будто такое соперничество было совершенно очевидно. Он сказал это так просто и ясно, что внезапно все обстоятельства, казавшиеся такими сложными, смутными, бессмысленными, стали элементарными и прозрачными. В эту секунду, отбивая очередную атаку с переводом, Марк отчетливо осознал всю банальность и классичность ситуации. Они сражаются на дуэли по самой традиционной, самой важной и, одновременно, самой бессмысленной причине. Они сражаются из-за девушки. Сражаются из-за любви!

Марк резко ушел с выпада и сделал шаг назад. Альберт охотно остановился и опустил рапиру. Несмотря на отличную подготовку, оба начали уставать от плотного, насыщенного боя. Тяжело дыша, Марк смотрел прямо в глаза своего соперника, пытаясь до конца осознать открывшуюся ему истину. Альберт, казалось, догадался, о чем он думает:

– Мы оба хорошие бойцы. Думаю, что я сильнее тебя. Но в смертельном поединке, который ты затеял, это не самое главное. Потому что главное в смертельном поединке – дух. Да, да, в теории ты это знаешь. Но на практике… Пойми, дух не так уж бесплотен.

А плоть нуждается в пище. Пища духа – наши эмоции. Ты напитал свой дух ненавистью ко мне. А я свой – любовью к Жанне. А любовь всегда сильнее ненависти. Поэтому я безоговорочно побеждаю тебя.

С этими словами Альберт быстро поднял рапиру и пошел вперед.

Марк никогда не был трусом. Не испугался он и в этот раз. Поняв, что противник больше не собирается играть, он тоже поднял клинок и решительно сделал шаг навстречу. Атака Альберта была быстрой, настоящей, но вполне отразимой. Марк без особого труда перехватил укол сикст-парадом и сразу ответил. Но вместо очевидного в таких случаях контрпарада Альберт использовал более рискованное действие: он сделал перевод и направил свою рапиру прямо в грудь Марка, который уже летел в ответную атаку в прекрасном длинном выпаде. Казалось, обоюдный укол неминуем. Однако Марк недаром был одним из лучших бойцов школы. Даже не пытаясь затормозить свой выпад, он резко подтянул руку к себе, легко отбив контратаку противника батманообразным кварт-парадом и вновь выбросил оружие вперед. Но в этот момент его рапира споткнулась о невесть откуда взявшуюся рапиру Альберта, и…

Марк слишком поздно узнал эту комбинацию. Точь-в-точь, движение в движение, он уже фехтовал именно так, и именно с этим противником. Совсем недавно, несколько дней назад, на том самом турнире. Только в этот раз у них в руках были не флореты, а остро отточенные рапиры. Знаменитый укол Марка…

…и его клинок, как мячик от стены, изменив траекторию, смачно уткнулся в выставленную вперед стопу Марка.

Клинок пробил стопу насквозь, поэтому Марк не смог опереться на ногу. Неловко повернувшись в воздухе, он с размаха ударился об землю, успев, правда, порадоваться, что смог сделать это, не издав ни одного звука. Уже лежа, он сумел вытащить клинок из раны и удержать рапиру в руке, хотя понимал, что дуэль завершена, и в этот раз относительно победителя двух мнений быть не может. Также не могло быть разногласий и в том, что этот укол не нелепая случайность, не глупая перипетия путаных комбинаций, а намеренное действие его противника. Противника страшного и невероятно сильного.

Альберт отступил на пару шагов и молча отсалютовал поверженному. Оба еще не знали, что именно и как надо делать и что говорить в таких случаях. На пару секунд в воздухе повисла неловкая пауза. И в этот момент, почти одновременно, Марк и Альберт услышали стук копыт. Звук быстро приближался. Стало ясно, что этот стук намеренно направляется именно сюда. А еще через несколько секунд из-за деревьев, со стороны дороги, ведущей к элитным загородным поместьям, показалась карета, запряженная парой.

На всякий случай, чтобы не встречать незваного гостя лежа, Марк попытался встать. Альберт поспешил помочь ему, и к тому моменту, как карета остановилась прямо возле башни, оба бойца уже стояли во весь рост и при оружии, правда, один из них вынужден был опираться на плечо другого.

Из кареты вышел, почти что вывалился, тучный пожилой мужчина, увенчанный роскошной седой шевелюрой, в беспорядке выбивающейся из-под цилиндра. Прибывший поспешно, можно сказать бегом, двинулся в сторону Марка и Альберта, тяжеловато опираясь на массивную ирландскую трость и еще по пути весело приветствуя их:

– Марк, Альберт! Мое почтение! Вижу, я немного опоздал к вашей кровавой развязке! Господи, ну ни дать ни взять роман! Ей-богу, роман! Марк, извините меня: был бы мой кучер порасторопнее, а дорога поровнее, да если бы еще мое тело весило поменьше, кровопролитие можно было бы предотвратить! Позвольте же представиться: меня зовут Эжен Перигор.

С этими словами прибывший остановился прямо возле бойцов и, тяжело дыша, приподнял цилиндр.

– Мсье Перигор, – отозвался Альберт, – я заметил, что ваше лицо мне знакомо! Я видел вас на турнире.

– Ну не обессудьте еще раз, чуть запоздал!

– Чуть запоздали, мсье Перигор? А мне кажется, что вы опоздали лет на двадцать. Учитывая, что Филипп Дижон прождал вас здесь всего пять часов, сегодня у вас не было никаких шансов его здесь застать.

Марк вопросительно посмотрел на Альберта. Этот день, похоже, готовил не одно неожиданное открытие.

Мсье Перигор одобрительно усмехнулся:

– Вижу, вы немного осведомлены о некоторых деталях нашей старинной истории! Ну да, конечно, когда один из сильнейших бойцов своего поколения посылает вызов веселому толстяку за то, что тот не оказал достаточного внимания его сомнительным теориям, это забавно. Но неужели мсье Дижон всерьез рассчитывал, что бык добровольно явится на бойню? И действительно прождал пять часов? Да, право, действительно забавно!

– Сомнительные теории маэстро Дижона, – резко вставил Марк, – воспитали десятки бойцов.

– Да, да, конечно, мсье Леро…

– Я вижу, вы знаете гораздо больше, чем я, – боль в ноге заставляла Марка быть особенно агрессивным, – и вообще несколько больше, чем надо знать порядочному человеку. Может быть, раз уж учитель не дождался вас, я смогу заменить его теперь, двадцать лет спустя?!

– Нет, нет, Марк, увольте… У вас сегодня странное влечение к поединкам с предсказуемым финалом!

Пару секунд Марк стоял молча, пытаясь понять, что имел в виду мсье Перигор, а затем с глухим рычанием потянулся в его сторону, угрожающе поднимая рапиру. Альберт поспешил вмешаться:

– Марк, пожалуйста, остынь. Чего вы хотите, мсье Перигор?

– Было бы правильнее спросить, чего вы хотите, Альберт. Я ведь ждал не этой дуэли как таковой. Я ждал, когда вы задумаетесь, усомнитесь… И теперь, когда это случилось, я готов рассказать вам о том, чего вы действительно хотите. И что вы на самом деле действительно ищете… Да, а для этой беседы неплохо бы уединиться в моем особняке, где есть все необходимое: нужные книги, секретные документы, ореховый кабинет, старое вино… Да и нашему другу Марку пора поскорее обратиться к моему лекарю! У него практика совсем недалеко отсюда. Мой молодой слуга Антуан останется и позаботится о вас, мсье Леро, и простите мне старческий сарказм! А нам с вами, Альберт, действительно пора!

* * *

Особняк Эжена Перигора вполне соответствовал характеру своего владельца. Это было старое мрачноватое здание, которое, впрочем, вполне крепко стояло на естественном скалистом фундаменте. Малоизвестный архитектор, видимо, вдохновлялся средневековыми рыцарскими замками, отчего дом приобрел готические мотивы, оброс башенками и узкими окнами. Прилегающую территорию вместе с приусадебными строениями окружала внушительная ограда, и, хотя охраны не было заметно (мсье Перигор, видимо, был сейчас не так богат, как ему хотелось бы), вся усадьба производила впечатление добротной, можно сказать неприступной, крепости.

Внутреннее убранство отличалось большим красноречием. В холле посетителя встречали узнаваемые масонские символы, создающие специфический декор на стенах и ясно указывающие на род деятельности владельца. Мсье Перигор действительно был масоном довольно высокого градуса посвящения. Не настолько высокого, чтобы полностью уйти в высшие сферы тайного руководства, но достаточного, чтобы осуществлять деятельность в интересах своего ордена, соотносясь только с собственными замыслами.

На регулярных масонских съездах мсье Перигор исправно отчитывался о проделанной работе, всякий раз заслуживая похвалу непосредственного начальства и награду. Когда-то он полагал, что его усилия всегда будут венчаться существенными ранговыми повышениями. И такие повышения действительно происходили. До поры до времени. Однако в последние десять лет мсье Перигор получал лишь награды, а его карьерный рост остановился. У него хватило связей и влияния выяснить причину этого. Все оказалось до банальности просто: мсье Перигор слишком хорошо выполнял свою работу. Соединяя свободу инициативы, определенную власть и готовность, даже странную тягу к грязной работе, он настолько хорошо осуществлял всю ту деятельность, которая находилась в его ведении, что стал просто незаменим именно в этом промежуточном состоянии. А потому высший совет вольных каменщиков постановил заморозить карьеру мсье Перигора именно в таком ранговом состоянии, поощряя его в дальнейшем лишь орденами, лентами, кубками и денежными премиями.

Узнав о таком решении, мсье Перигор немного потосковал, вспомнив свои несбыточные амбиции, но вскоре смирился и даже стал получать определенное удовольствие от своей уникальности. Он действительно не боялся работы. И вообще мало чего боялся. И даже тот случай на вечерней улице возле фехтовального зала, когда неизвестный представитель конкурирующего цеха избил его и отнял папку с записями, не сломил его энтузиазма, а, скорее, заставил действовать еще хитрее, еще тоньше, еще изворотливее. И еще быстрее.

Пройдя через холл, украшенный масонской символикой, Альберт, увлекаемый гостеприимным хозяином, свернул на боковую лестницу, которая вела на второй этаж, к большому круглому залу. При ближайшем рассмотрении это оказалась библиотека, совмещенная, по всей видимости, с небольшим залом для заседаний. Посередине возвышался длинный овальный стол, заложенный раскрытыми книгами, папками и свитками разных степеней давности. Масон явно заранее подготовился к приходу Альберта.

Радушно засуетившись, мсье Перигор предложил Альберту удобное кресло, украшенное изображением циркуля на спинке, а сам встал возле противоположного конца стола, приняв позу оратора, набрал в легкие побольше воздуха и сделал вид, что собирается произнести самую торжественную речь. Однако, застыв на секунду, мсье Перигор осекся и начал разговор менее пафосно:

– Они отняли у меня мою папку, – веселым заговорщицким шепотом произнес он, но, не дождавшись никакой реакции Альберта, продолжил:

– Идиоты! О чем они думали? Что узнают много нового о нашей работе? Что сумеют остановить нас? Как ты считаешь?

– Не знаю, – спокойно ответил Альберт, – не знаю и не уверен, что мне это интересно.

– А вот и напрасно, мальчик, – мсье Перигор искренне обрадовался, что сумел заманить собеседника в незатейливую логическую ловушку, – напрасно, потому что они, твои работодатели, думали, что таким образом сумеют предотвратить нашу встречу! Они догадались, а точнее увидели, что в этой папке я храню записи своих наблюдений. И информацию они собирали, таким образом, не обо мне, а о тебе! Им нужно было знать, продолжаешь ли ты все еще находиться под их влиянием. Или готов к встрече с нами! Готов узнать правду!

– Значит, они все-таки узнали то, что хотели? Значит, не такие уж они идиоты, как вам хочется думать.

– Нет! Все-таки идиоты! Когда ты приехал в Керкиньян для осуществления своей миссии, мы сразу стали следить за тобой. Ну и они, конечно, тоже. И оба цеха интересовали две вещи: как продвигается твое обучение и насколько ты сохраняешь преданность своим работодателям. За первым пунктом программы удобнее было следить им – ведь ты сам готовил для них подробные отчеты. А за вторым – мне, поскольку ты меня не видел. Не знал. И я долгие месяцы внимательно изучал… нет, не твою миссию, а твою жизнь. Как ты проникаешься уважением к своему новому учителю. Как ты заводишь друзей. Как развиваются твои отношения с племянницей маэстро… Как ты обретаешь самостоятельность! Как ты начинаешь думать! Еще месяц назад наша встреча была бы бесполезна. И даже вредна. А сейчас… сейчас самое время! В этой папке хранились все сведения о твоем развитии. И Ватикану было необходимо понять, не стоишь ли ты на грани срыва, не пора ли сворачивать твою миссию, отзывать тебя из Керкиньяна. Как они отозвали уже всех остальных миссионеров!

– Но тогда почему же я все еще в Керкиньяне? Да еще и в вашем доме? Как мои наставники, изучив ваши записи, допустили это?

– Жак! – громко крикнул мсье Перигор. – Вина! Неси нам того самого бургундского Романе-Конти, мы будем пить за человеческую тупость!

Подоспел слуга с темной пыльной бутылкой и двумя бокалами. Пока он расставлял бокалы и разливал темно-бордовый напиток, мсье Перигор молчал, наслаждаясь неведением собеседника. Наконец, когда слуга вышел, он не торопясь понюхал содержимое бокала, сделал глоток, отпил еще, подержал вино во рту, проглотил и только после этого продолжил:

– Альберт, я на службе больше тридцати лет. И мне ничего не нужно записывать. Все, что я знаю, я храню только здесь, – масон выразительно постучал указательным пальцем по лбу, – а все, что я записывал, все до единого слова не соответствовало действительности. Это был просто роман, моя вольная фантазия, в которой я красочно расписал, как ты еще не готов, как тебе нужно больше времени, как нам придется отложить планируемый контакт минимум на месяц… И они успокоились! Они просто продлили твою миссию, в надежде вытянуть еще больше из этой несчастной школы Дижона! А ты, ты оказался совершенно готов! И несколько последующих событий – драка в порту и дуэль с Марком – окончательно подтвердили это!

– Вы направили их по ложному пути?

– Неплохо, правда? К несчастью, пришлось немного пожертвовать здоровьем. Я надеялся, что папку у меня украдут. Но твое местное управление решило, что можно уже сорвать маски – не фехтовальные, а театральные, разумеется, – и подослало ко мне ряженного в монаха бандита, который отделал меня так, что я бог весть сколько провалялся на мостовой без сознания. Да у меня до сих пор все тело ноет!

– Вы уже несколько раз повторили, что я готов. А, собственно, к чему?

Мсье Перигор вздохнул, допил оставшееся в бокале вино и налил себе еще:

– Это довольно долгая история, мальчик. Но в ближайшее время нас точно никто не потревожит, а потому мы можем и не торопиться… Это началось лет за двадцать до Рождества Христова. А скорее всего, намного раньше. Но именно тогда, лет за двадцать до прихода Спасителя, римский историк Тит Ливий впервые письменно зафиксировал истину, которая при ближайшем рассмотрении оказывается достаточно очевидной. А именно он заявил, что хитрость всегда побеждает грубую физическую силу. Символом такой победы стала победа хитроумного Одиссея над сильным, но глупым Циклопом. Так возникли первые два уровня, первые два кирпичика первой, еще совсем маленькой, Пирамиды Мастерства. Дальнейшее письменное развитие эта идея получила на рубеже I и II веков, когда превосходством нематериального над материальным заинтересовался Плутарх из Херонеи. Он-то и продолжил строительство пирамиды, воздвигнув еще две ступени, каждая из которых более труднодостижима, но зато более эффективна. Так вот, согласно его наблюдениям, третьим уровнем, превосходящим хитрость, стал уровень искусства. В античной традиции классическим адептом этого уровня являлся гомеровский Гектор, бесхитростный и искусный. Но и Гектора, как известно, победил Ахиллес! Хочешь знать почему?

– Это все знают, – пожав плечами, отозвался Альберт, – Ахиллес превзошел Гектора духом.

– Да! Но не просто духом, а духом, для названия которого Плутарх использовал латинское слово «virtus»! И именно он, виртус, является четвертым уровнем пирамиды Ливия – Плутарха. Самым труднодостижимым состоянием для человека, и самым эффективным!

– Да, все это я знаю. Это, в общих чертах, знает даже маэстро Дижон. Но этих знаний недостаточно. Феномен виртус не раскрыт до конца. Он нуждается в дальнейшем исследовании, изучении. Именно поэтому Ватикан и разослал своих миссионеров по фехтовальным школам всей Европы для извлечения и сохранения всего того, что осталось от этого наследия…

– Черта с два! – с торжеством в голосе воскликнул Перигор. – Виртус давно уже изучен, исследован, обмерен! Это ведь еще Платон начал делать, и он первым отождествил виртус с искусством управления государством. [15] Не для исследования он нужен Ватикану, а для захвата! Захват духа – вот чем всегда занималась церковь, разве не так? И уж, конечно, высшее проявление этого духа – виртус – не должно выйти из-под контроля духовных пастырей, по их собственному глубокому убеждению!

– Разве можно захватить дух? Как такое возможно?

– Если бы твои заказчики знали это точно, мой мальчик, то и не было бы никаких миссий вроде твоей. Они не знают… пока. Они ищут. Они собирают. Им нужен способ, технология! И именно сейчас, на границе новой эпохи!

– Какой эпохи? О чем вы говорите?

Мсье Перигор с едва заметным облегчением выдохнул и откинулся на спинку кресла:

– Как я и предполагал, Альберт, тебе рассказали не все. И уважаемый маэстро Дижон тоже знает не все. А поэтому, позволь, я сам завершу твое образование. Слушай внимательно. Да, Плутарх создал пирамиду. Точнее, достроил начатое Ливием. Но сделал он это не слишком осознанно, лишь перечислив, зафиксировав письменно, расставив по порядку некие общеизвестные идеалы: сила, хитрость, искусство, виртус. И он так и не понял, что эта его пирамида на самом деле не только модель, на которую настоящий воин должен ориентироваться в своих стремлениях. Не только! Пирамида Ливия – Плутарха оказалась моделью завершенного цикла, спирали, которая разворачивается в истории мира в неизменной последовательности, раз за разом, цикл за циклом, виток за витком. Четыре ступени развития воина оказались четырьмя эпохами, а сам Плутарх, не зная об этом, стал пророком. Эпоха силы, эпоха хитрости, эпоха искусства… И эпоха виртус! Кто первый обратил внимание на эту последовательность? Кто сопоставил ее с пророчеством Плутарха? Не знаю. Да и никто, наверное, не знает. Но теперь каждый посвященный – я, к примеру, – легко соотносит каждый исторический виток с той или иной ступенью пирамиды.

– И в какую же эпоху жил сам автор?

– Это первый вопрос, которым задается каждый умный неофит. А ответ таков: Плутарх жил в эпоху искусства. Римский легионер того периода свысока смотрел на хитрость, бесконечно совершенствовался в искусстве, но был крайне далек от виртуса. Правда, этот дух был интересен римлянам, они знали о нем и, как бы поточнее выразиться… им нравились его проявления. Да! Можно сказать, что они любили на него смотреть! Поэтому Виртус культивировали в особых инкубаторах, известных нам под названием лудусы.

– Гладиаторские школы…

– Точно!

– И когда завершилась эпоха искусства времен Плутарха?

– Известно когда! 4 сентября 476 года, когда войска Одоакра вступили в Равенну и низложили малолетнего Ромула Августа. В этот момент эпоха искусства, за которое так ратовал его последний певец, Флавий Вегеций Ренат, завершилась.

– И наступила царство чистого духа?

– Сложный вопрос…

– Сложный? Если мы говорим о пророчестве и неизменно сменяемых циклах, значит, иначе и быть не может! Или… или все, о чем мы сейчас беседуем, это обычные кабинетные рассуждения в духе масонских проповедей.

– Отчасти это верно. И виртус действительно воцарился на большей части рухнувшей империи. Он, можно сказать, вышел на свободу из инкубаторов-лудусов, которые распустили еще в 404 году. Но только в тех регионах, где возобладала пришедшая культура варварских королевств. Культ поединка, уникальные традиции и технологии передачи мастерства, отчетливая духовная составляющая боевых школ – все это было. Но не слишком долго. Растущая, развивающаяся государственность раздавила хаос чистого духа, основав на его обломках фундамент следующей эпохи. Долгой, многовековой эпохи силы. Так, кстати, и должно быть. Модель Ливия – Плутарха недаром имеет вид пирамиды, и верхний ее кирпичик самый маленький. Подлинных адептов духа не может быть слишком много, а в истории он не может длиться слишком долго. Да… Так вот, это на большей части… Но была еще и меньшая! Меньшая, но самая наглядная часть – Восточная Римская империя. Византия…

– Древняя Византия и виртус? То есть, – Альберт казался искренне удивленным, – там преподавали боевые искусства высшего уровня? То, что недостижимо сегодня?

Мсье Перигор негромко и добродушно рассмеялся:

– Не ревнуй! Византийские политики всячески препятствовали внедрению понятия «виртус» в умы византийцев. Воинская и духовная элита продлила, насколько это возможно, историческую фазу искусства, которая затем очень быстро сменилась эпохой силы. Виртус, который должен был расцвести, соединившись с гармонией поздней античной цивилизации, оказался искусственно устранен. Или, называя вещи своими именами, продан.

– Продан? Вы имеете в виду какую-то метафору?

– Нет, нет, в прямом смысле слова продан и куплен!

– Но как? И главное, кто и у кого мог купить то, что не имеет веса, очертаний и даже описаний?

– Ну, мы считаем, что описания и даже обучающие методики, системы, свидетельства и прочие материальные слагаемые все-таки были. И именно их можно было продать! Вместе, конечно, с целым рядом обещаний и вассальных клятв.

– Но кому…

– Да ведь ясно кому! Ранняя, но уже окрепшая, уже умная и уже достаточно богатая христианская церковь охотилась за духом уже тогда! И именно тогда, на рубеже эпох, посвященные духовные лидеры заключили наступательно-оборонительный союз с лидерами светского мира, купив дух, купив технологии, клятвы о неразглашении, купив целую эпоху! Эру в развитии человечества!..

Сколько это стоило, не знаю. Наверное, никто не знает. Рискну, впрочем, предположить: что-то около тридцати сребреников, – мсье Перигор саркастически усмехнулся и неожиданно замолчал, словно задумавшись.

Тишина, повисшая в комнате, казалась особенно выразительной после горячих обвинений, которые только что прогремели. Мсье Перигор казался выдохшимся. В этот момент Альберт заметил, какой он все-таки уже пожилой человек. Тяжело дыша, масон извлек из кармана большой платок, вытер шею, налил себе еще вина, откинулся на спинку кресла, сделал большой глоток и глубоко вздохнул.

«Как давно, наверное, он ведет эту странную войну», – подумал Альберт, но вслух сказал:

– Красиво. Я люблю красивые и складные истории. И историю я тоже люблю, и священную древность… Но больше всего я люблю старинные документы. Они позволяют мне идти по правильному пути.

Вместо ответа мсье Перигор залез рукой в свой обширный карман, покопался там немного, извлек на свет что-то маленькое и бросил это в сторону собеседника. «Что-то» покатилось по столу, ударилось о руку Альберта, отскочило, сделало небольшой круг и с тихим бронзовым дребезжанием легло на поверхность.

– Вот самый главный, самый честный и бесспорный документ. Это старинная византийская монета. Это, разумеется, не единичный экземпляр, таких сохранилось довольно много. Посмотри на нее внимательно.

Альберт взял маленький потемневший кружок и пригляделся. Сомнений быть не могло: на реверсе монеты отчетливо красовалась четырехступенчатая пирамида, увенчанная крестом.

Помолчав еще несколько секунд, мсье Перигор продолжил свой рассказ:

– Символика совершенно очевидна. Четырехступенчатая пирамида означает этапы и эпохи, открытые Титом Ливием и Плутархом. Ступень силы, ступень хитрости, ступень искусства и ступень виртус. А крест наверху, над виртус, над тем, выше чего, в принципе, ничего быть не может, символизирует полную победу христианской церкви над ним. Ну а, поскольку эта красноречивая символика запечатлена не в книге, не на медали, не на каком-нибудь архитектурном сооружении, а на монете, это прозрачно намекает, что победа эта куплена. Куплена банально, за деньги. Точнее, за злато и серебро, из которого в дальнейшем эти самые говорящие монеты и были изготовлены. Молчишь? Размышляешь? Правильно! Дальше ты действительно можешь многое понять сам. После продажи новой философии, нового мировоззрения, новых методик Византией вся Европа на несколько веков погрузилась в эпоху силы, которая сопровождалась развитием и расцветом цельнометаллических, не проминающихся доспехов, культом одного удара, концентрацией боевого мастерства в братствах, построенных по типу ремесленных цехов.

Следующая смена эпох происходила постепенно, подталкиваемая развитием боевого искусства, с одной стороны, и распространением огнестрельного оружия – с другой, а перелом произошел 10 июня 1547 года. Именно тогда состоялась знаменательная дуэль малоизвестного дворянина Ги Шабо де Жарнака с авторитетным бойцом, сильным воином по имени Франсуа де Вивон ла Шатеньере. Поединок заведомо не был равным. Ни у кого из зрителей этой битвы, включая короля, не возникало сомнений относительно предстоящей победы. Шатеньере даже особенно не готовился к дуэли. В отличие от Жарнака. Последний стал усердно ходить в церковь, а заодно нанял себе итальянского учителя фехтования, синьора Кайцо. Он-то и научил Жарнака обманному удару под колено, открывшему новую эпоху. Эпоху хитрости. Так Одиссей победил Циклопа во второй раз.

– Я слышал такое выражение – «удар Жарнака», – отозвался Альберт. – Кажется, оно означает любой обманный удар.

– Оно означает, в широком смысле, любую нечестность.

Мсье Перигор встал из-за стола и подошел к книжным полкам:

– У меня есть одна гравюра, довольно свежая. Я купил ее недавно в Париже… Вот она! Здесь, как видишь, два благородных дворянина закалывают шпагой бедного гуся. Хотя художественные достоинства рисунка высоки, но я купил его не из-за этого. А из-за подписи.

С этими словами мсье Перигор положил гравюру перед Альбертом. Подпись действительно оказалась забавной: «Удар Жарнака».

– Да, – продолжил Перигор, тяжело возвращаясь на свое место, – для людей эти слова стали символом обмана вообще. А для нас – символом смены эпох.

– И когда же случится очередной удар Жарнака?

– О, по меркам истории совсем скоро! Я же говорил, это пирамида, а значит, каждый следующий ее кирпичик меньше предыдущего. Искусство начало одолевать хитрость постепенно, примерно с середины XVII века. Именно тогда идея искусства, искусственности, стала проникать во все области жизни. И в фехтовальные школы в первую очередь. Это явление получило название барокко.

– Еще одна эпоха?

– Нет, барокко стало лишь толчком, силой, изменившей все. Само слово означает, в разных контекстах, деформацию, искажение, вычурность, преувеличенную эмоциональность, элитарность… Человек системы барокко отвергает естественность как дикость, самодурство, бесцеремонность, невежество. Понимаешь, к чему я веду?

– Концепция противоестественности?.. Да, кажется, все так и было.

– Да, да, именно так. Ну и новый принцип боя, это ваше due-tempo, кажется, как раз в это время сменяло ренессансную идею одного движения. В общем, к концу XVII века ренессансная эпоха хитрости, со всеми ее секретными ударами, благополучно канула в Лету. И возобладала новая фехтовальная эпоха – эпоха искусства.

– Более двухсот лет назад… – задумался Альберт.

– Да, ты мыслишь в правильном направлении! Более двухсот лет! А кирпичики маленькие, и эпохи все короче!

– Это означает…

– Именно! Это означает, что как раз сейчас мы стоим на границе двух эпох! На самой решающей границе! И миссионеры Ватикана, такие как ты, не просто ищут, собирают все, что осталось от виртус, как ты сам выразился… Они высматривают свежие ростки виртус, они ищут, где он начинает проявляться, они хотят знать, как, в каких формах это произойдет! Ты не спрашиваешь зачем? Ты ведь уже сам понял, что…

– Чтобы снова купить его? Но это абсурд!

– Конечно, абсурд! Не те времена, чтобы трясти мошной! Это тогда, полтора тысячелетия назад, несколько десятков влиятельных людей могли собраться, обсудить все по-рыцарски, перевезти несколько сундуков с золотом из одного конца мира в другой, и все, проблема решена, эпоха выкуплена! Теперь это придется решать иначе – информация, идеология, политика, мода – все, все пойдет в ход. И стоить это будет намного больше, чем 30 сребреников, и дороже, вероятно, тех сундуков, но награда – духовная власть над миром – для твоих нанимателей многократно дороже! А ты и такие, как ты… Вы тщательно соберете все молодые побеги неокрепшего виртус и передадите его своим наставникам, а уж они сумеют вырвать их с корнем, каковым является каноническая фехтовальная техника, чтобы затем взрастить в своих оранжереях и законсервировать, замуровать в стенах своей главной сокровищницы – библиотеки… Или, пожалуй, еще хуже – не просто замуруют, а начнут использовать для собственных нужд. И тогда мои идеалы… Нет, не мои! Общечеловеческие, современные идеалы свободы, равенства и братства будут растоптаны навсегда!

– Я понимаю. Вы хотите, чтобы я передал вам результаты своей работы, обманув своих наставников. Но… есть одно обстоятельство. Я не верю вам. Да, вы сказали много правды. Точнее, привели много исторических фактов, не известных большинству. Но я просто не верю в то, о чем вы говорите. Когда-то, полторы тысячи лет назад, наверное, да. Но сейчас, в век доступной информации – независимых газет и журналов, в век высоких скоростей – поездов, автомобилей… Невозможно что-то взять и остановить, украсть, утаить… Цель моих наставников проще и очевиднее – сохранить.

– Ага, значит, поезда, газеты… Ты прав в одном: просто взять и украсть невозможно. Но процессы, о которых я говорю, не являются банальной кражей. Ты завершишь свою работу, а затем подлинное искусство фехтования, которое как раз сейчас так тесно соприкоснулось с духом, с виртус, просто немного отодвинут. Вот здесь как раз пригодятся газеты и поезда. А также аэропланы, беспроволочный телеграф, автомобили, электричество… Современное искусство фехтования лишь совсем немного, совсем чуть-чуть изменит свое генеральное, самой природой заложенное направление развития. И начнет незаметно, но верно отклоняться от первородного предназначения. И наши дети не получат не только новой фехтовальной эпохи, но даже того они не получат, что имеем мы, – классического фехтования в высших степенях проявления искусства!

– Да как же такое возможно-то? – вскричал, наконец, Альберт. Он чувствовал, что слова масона – такого старого, такого умного и такого убежденного – начинают проникать в его сознание, сеять сомнения, волновать.

– Да так! – хрипло закричал в ответ мсье Перигор. – Неужели сам ты не видишь?! Это ведь уже происходит! Смотри!

Он наугад схватил со стола пачку свежих газет и бросил ее в сторону Альберта. Несколько листов соскользнуло на пол, а остальные легли неровным веером прямо перед его глазами. Как тогда, в кондитерской у Рагно…

Альбер увидел тексты и картинки, некоторые из которых были обведены красным карандашом. Он пробежал глазами подчеркнутые заголовки. Ничего особенного, он и раньше много раз видел подобные тексты. Но теперь, в свете новой информации, собранные вместе, они вдруг приобрели особое, самостоятельное значение.

«Школа самообороны мсье Пежо – только самые эффективные уличные приемы боя тростью!»

«Клуб спортивного фехтования мсье Кандата объявляет набор учеников».

«Академия бокса и фехтования Шарлемона – стиль старой аристократии на службе у уличной драки!»

«В первый понедельник следующего месяца все желающие приглашаются участниками и зрителями соревнований по фехтованию, проводимых по новым спортивным правилам мсье Кузе!»

«Ученый изобретатель из Италии синьор Гонсалес трудится над созданием прибора, заменяющего фехтовальных судей. Синьор намерен использовать электричество и фонари Эдиссона!»

«Английское искусство самозащиты тростью, зонтом, ножом и велосипедом сэра Бартон-Райта: последние достижения и радужные перспективы!»

Между тем мсье Перигор успел плеснуть себе вина, сделал быстрый глоток и, преодолевая одышку, продолжил:

– Спорт и уличная самооборона – вот что ждет ваше классическое фехтование, а не духовные идеалы виртус. Спорт покоряет своей доступностью, безопасностью и безболезненностью. Самооборона привлекает обещаниями практичности и, опять же, доступностью. Вон, вон, – масон затряс толстым пальцем, указывая на газету, которая выглядела немного старше остальных, – этот Бартон-Райт обещает, что самый слабый из его учеников с помощью одной трости запросто одолеет любого матерого бандита. И это, скорее всего, правда. А поезда, которые ты так кстати упомянул, свою службу уже сослужили. Этот господин родился в семье железнодорожника и изрядно поездил по миру, прежде чем объединить собранные знания в систему под названием «бартитсу»! Спорт и уличная самооборона… Да ведь то же самое говорит тебе и маэстро Дижон, не так ли? Последний представитель вымирающего племени! Ведь именно поэтому тебя послали к нему. Он ближе всех подобрался к разгадке сменяющихся эпох! И, кстати, раз уж мы мсье Дижона вспомнили… Ты вот тут об обмане своих работодателей говорил. А скажи-ка, долго ли ты собираешься обманывать своего учителя? И разве ты не видишь, что сам искусно обманут? Туше! Вот ты и пропустил самый настоящий удар Жарнака!

* * *

Католические прелаты в красных, черных и белых мантиях восседали за длинным столом в особом малом зале Апостольского дворца. Это собрание не отличалось размахом – дело, по которому собрались отцы церкви, было довольно конфиденциальным даже для правящей верхушки. Конфиденциальным и в высшей степени особенным.

Собрание Великой Миссии было назначено внезапно, сразу после того, как утренним поездом из французского городка Керкиньяна в Рим прибыл куратор последнего специального агента, отец Григорио.

Внезапно – но, впрочем, вполне ожидаемо. Последний миссионер, работающий в Керкиньяне под именем Альберт, мягко говоря, заметно задерживался. Все остальные агенты уже давно завершили свои миссии, представив собранию подробные отчеты. Оставался лишь Керкиньян – маленький портовый городок на юге Франции, фехтовальная школа которого действительно представляла особый интерес. Еще двадцать лет назад специальный отдел Ватикана, создавший чуть позже временный орган «Великая Миссия», обратил внимание на энергичного молодого фехтмейстера Филиппа Дижона, который слишком близко подобрался к духовным истокам своего искусства и даже пытался (правда, безуспешно) обратить на себя внимание местной масонской ложи.

Поэтому, когда ранним утром посланцы специального отдела разбудили посвященных прелатов и передали им распоряжение срочно явиться на экстренное заседание верховной миссии, почтенные отцы не стали привычно ворчать, а довольно охотно засобирались на службу.

И вот теперь, освещенные блеском электрических люстр и подрумяненные отблесками старинных цветных витражей, они слушали выступления своих коллег по самому актуальному на данный момент вопросу.

Первым взял слово отец Франческо – непосредственный руководитель куратора из Керкиньяна. Он поприветствовал собравшихся, поблагодарил всех за утреннее рвение, вознес краткую молитву и произнес:

– Братья мои, как вы уже знаете, сегодня утром вернулся куратор нашего последнего миссионера, отец Григорио. Скажу прямо: новости, которые он принес, противоречивы. И волнительны! Наша сегодняшняя цель – принять окончательное решение относительно судьбы этой миссии: продолжим ли мы ее работу еще на несколько дней, недель или месяцев или немедленно отзовем миссионера Альберта.

При упоминании недель, а тем более месяцев среди собравшихся послышался неодобрительный ропот. Стало ясно – абсолютное большинство Великой Миссии не намерено затягивать работу всего отдела из-за одного, пусть даже и самого важного, агента.

Поднявшись со своего места, отец Григорио жестом призвал прелатов к тишине, раскрыл толстый кожаный портфель с изображениями скрещенных ключей святого Петра на лицевой стороне и приступил к чтению отчета.

– Братья, – начал он, извлекая из папки несколько исписанных листов и уже ненужный учебник фехтования, – как вы знаете, миссию Альберта мы изначально считали важнейшей в нашем деле. Школа в Керкиньяне, по нашему общему мнению, является последним и наиболее важным хранилищем самых глубоких знаний об искусстве классического фехтования. Потому мы и послали в эту школу самого сильного миссионера…

– И самого неблагонадежного! – воскликнул один из слушателей.

– Да, – охотно согласился отец Григорий, – и самого неблагонадежного! Мне самому стоило больших трудов контролировать этого специалиста, который, несмотря на свои таланты – исключительные боевые качества, наблюдательность, способность анализировать, – проявляет недостаточную сознательность и не отличается безупречным послушанием. Однако, должен сказать, Провидение было на нашей стороне. По крайней мере мне так казалось…

– Справедливое уточнение! – подчеркнул еще чей-то голос.

– А что вы, отец Григорио, имеете в виду? – вежливо уточнил еще один.

– Я имею в виду деятельность Эжена Перигора.

На этот раз ропот в зале выражал скорее не недовольство, а удивление. Отец Григорио поспешил продолжить:

– Посвященный масон Эжен Перигор по заданию своей ложи осуществлял, как вы знаете, собственный контроль над Альбертом и готовился выйти с ним на связь. Я следил за обоими действующими лицами и был готов в нужный, то есть самый последний, момент, отозвать Альберта.

– А каким образом, уважаемый брат, – поинтересовался голос справа, – вы собирались вычислить этот момент?

– Это, конечно, было непросто. Для начала я пытался ставить себя на его место. Я следил за Альбертом его глазами. И его головой. Головой мэтра Перигора я понимал, что Альберт – все-таки агент Ватикана, имеющий собственные убеждения, собственных покровителей и собственные планы, связанные с планами Великой Миссии. Само собой, такого неточного инструментария в какой-то момент оказалось недостаточно. И – вот оно, Провидение! – я заметил, что масон ведет дневник! Он, контролируя Альберта, вел собственные записи, которые мне оставалось лишь прочитать!

– Вы выкрали его дневник? – Голос слева выражал одновременно заинтересованность и сомнение в приемлемости такого поступка.

– Это было очень затруднительно. Мой помощник просто отнял папку у Перигора, когда тот возвращался домой после посещения соревнований.

На этот раз ропот в зале нарушил все границы приличия. Несколько человек вскочили со своих мест, и со всех сторон отца Григорио атаковали не то вопросы, не то обвинения:

– Да как вы посмели?!

– Кто вас уполномочил?!

– Почему не посоветовались?!

– Вы же раскрыли перед масонами все карты!

– Да кто вы, собственно, такой, чтобы принимать такие решения?!

– Тише, тише, братья, – повысил голос отец Франческо, – давайте же дослушаем доклад брата Григорио!

– Спасибо, брат Франческо, – отозвался отец Григорио, – я, конечно, отвечу на все вопросы уважаемого собрания. Кто я, собственно, такой… Я – куратор младшего миссионера Великой Миссии в Керкиньяне и лицо процессуально свободное. Я сам принял это решение, вполне сообразуясь с обстоятельствами и сложностью дела. И если вы как следует подумаете, уважаемые братья, то убедитесь, что особого риска в моих действиях не было и никаких карт я не раскрывал. Да поймите же, что масоны и так все знают о нашей деятельности, особенно этот старый лис Эжен Перигор! Ничем я не рисковал, когда принимал решение захватить его записи! А захватив, понял, что не ошибся!

С этими словами отец Григорио порывисто извлек из своего портфеля коричневую папку и, сдержавшись, аккуратно положил ее на середину стола.

– Вот, – произнес он уже спокойно, – записи Перигора. По ним я убедился в правильности нашего выбора и наших действий. Перигор подробно описывает все свои наблюдения за Альбертом и действительно намеревается выйти с ним на контакт. Однако – и это ясно прослеживается во всех его заметках, вплоть до последней, – он отдает себе отчет в том, что такой контакт будет преждевременным, и ему требуется еще время. А поскольку, как мы знаем, Альберт не завершил еще свою работу, это время работает на нас! Чтобы успокоить уважаемое собрание окончательно, я лишь добавлю, что мой помощник сначала смиренно попросил масона отдать ему записи и лишь после, получив отказ, применил небольшую силу.

– Но если, как вы, уважаемый брат, уверяете, – спросил отец Франческо, – нам нужно еще время и время работает на нас, то почему вы здесь? И почему сами поднимаете вопрос об отзыве Альберта?

– Потому что…

Отец Григорио на несколько секунд замялся. Он привык действовать самостоятельно и решительно, он умел захватить лидерство, умел довести дело до конца, умел настоять на своем и, если надо, применить силу. Он умел многое. Но сейчас он понимал, что этих его умений недостаточно. Именно сейчас ему требовалась новая инструкция, новое, совместное решение Великой Миссии, взвешенное, продуманное, безошибочное.

– Потому что мне кажется, братья, что мы теряем Альберта. И без всякого масонского влияния! Я приехал утренним поездом, оставив Альберта на попечении своего помощника, чтобы поделиться своими опасениями. Альберт, как вы знаете, с самого начала был слишком… слишком своеобразным агентом. Свободомыслие сочетается в нем с ярко выраженным индивидуализмом, а способность принимать нелогичные решения затрудняет контроль над ним. Однако мы избрали его для работы в самой серьезной и самой последней школе классического фехтования благодаря другим его исключительным качествам. Эти качества работали во имя нашей идеи достаточно хорошо. Однако сейчас, похоже, другие силы берут верх над его смятенным разумом. Во-первых, он не смог сохранить нейтралитет в отношениях с учителем. А вы знаете, что означает духовная связь учитель – ученик в мире фехтования.

– Вы хотите сказать, – уточнил кто-то, – что Альберт принял Филиппа Дижона как учителя?

– Именно так. Но это не все. Я ясно вижу, что у Альберта завязываются романтические отношения с племянницей Дижона, дочерью его умершей сестры, Жанной.

– Это действительно очень тревожно, – вставил слово отец Франческо. – Как далеко зашел их роман?

– Надеюсь, что еще не слишком далеко. Но и это еще не все…

Несколько секунд тишины подсказали собранию, что третья новость будет совсем нехорошая. Однако братья на этот раз сохранили напряженное молчание, давая своему коллеге возможность подобрать правильные слова.

– Вчера утром он дрался на дуэли с одним из учеников школы. Сильным учеником.

На этот раз тишина в малом зале заседаний продержалась не более пары секунд. Отец Франческо, для которого это заявление тоже оказалось полной неожиданностью, нетерпеливо поднялся с места:

– И?!

– И он победил.

Очевидно, именно эта новость оказалась самой неприятной. Собрание загудело растревоженным ульем. Перекрывая гул голосов, отец Григорио продолжил свою речь:

– Именно поэтому, уважаемые братья, я решил вынести на общее обсуждение вопрос о дальнейшей работе миссии в Керкиньяне! Хотя масоны, по всей видимости, далеки от перехвата нашего специалиста, сам он, образно говоря, висит на волоске от полного провала. Я могу попытаться контролировать его еще некоторое время, но с каждым днем ситуация для нас будет только ухудшаться.

…Обсуждение длилось не более часа. По итогам экстренного собрания, согласно мнению большинства, было принято решение закрыть миссию в Керкиньяне и немедленно отозвать Альберта в Ватикан.

Сразу после этого отец Григорио поспешил обратно на вокзал, чтобы как можно скорее вернуться в маленький портовый городок на юге Франции, вернуться к этой странной частной школе фехтования, вернуться к этим обычным, но таким непростым людям…

* * *

Филипп Дижон был недоволен. Ему не нравилось, когда ученики пропускают занятия. Особенно когда это делают ближайшие ученики.

А Марк вчера вечером на тренировку не пришел. И даже не прислал никакой весточки с извинениями.

Зато сегодня утром, без малейшего опоздания, на урок заявился этот недоучка Альберт. Вежливо (даже, кажется, гораздо вежливее, чем обычно) поздоровавшись с учителем, он поспешил переодеться и, вооружившись флоретом, быстро поднялся на балюстраду.

Учитель и ученик встали на фехтовальную дорожку и, поприветствовав друг друга оружием, приступили к уроку.

Уже через пять секунд маэстро Филипп Дижон ясно понял, что он дает урок совершенно другому человеку.

В движениях Альберта больше не было ни тени брака. Он перемещался по дорожке предельно точно, совершенно бесшумно, не теряя ни сантиметра своей дистанции. На всякий случай Филипп несколько раз незаметно открылся. И на каждое открывание он получил великолепный точный укол, исполненный с безупречным молниеносным выпадом. Затем, уже из чистого любопытства, он атаковал сам и попал в парад такого качества, который мог бы украсить любой учебник фехтования. Маэстро ввязался в защитно-ответный обмен, одновременно наблюдая и невольно наслаждаясь высочайшей техникой нового (именно нового!) ученика. В этой фразе было безупречно все: скорость, красота позиций, амплитуда, ритм, внутренняя музыкальность, гармония, реакция, предвосхищение, мощь… Отсчитав про себя ровно двадцать темпов, Филипп Дижон резко остановился и снял маску. Поджав губы, он устремил на ученика свой самый холодный и самый острый взгляд и тоном, не допускающим возражений, произнес:

– А теперь, молодой человек, потрудитесь объяснить мне все. Абсолютно все!

– Абсолютно все, – тихо повторил Альберт, опустив голову, – абсолютно все… Это будет очень долгий рассказ, маэстро. Или… или очень короткий. И, если быть кратким, я скажу лишь, что обманывал вас.

– Я это вижу, – закипая, произнес Филипп. Он начинал чувствовать, что задета не только его личная гордость, но и профессиональное достоинство. Без малого за полгода не суметь разглядеть настоящего бойца! – А теперь я жду от вас всех подробностей!

– Меня действительно зовут Альберт. Я занимаюсь фехтованием с детства и, видимо, всегда делал большие успехи. Я тренировался у разных учителей и в разных странах. Однако мои успехи не приносили мне дохода – несмотря на победы на турнирах, я жил очень небогато и за уроки расплачивался, чаще всего, работой по залу. Наконец, я смог устроиться на работу. В Италии меня приняли в труппу комедии дель арте. Я играл Скарамуша. Знаете, такая веселая маска со шпагой…

– Мне совершенно неинтересна твоя личная жизнь, – воскликнул маэстро Дижон, – мне интересно только одно – зачем, во имя чего ты обманывал меня?!

– Простите, маэстро, я как раз подхожу к самому главному… Именно там, в театре, случилось одно неприятное происшествие. На наш театр напали какие-то несчастные разбойники. Они, насколько я понимаю, хотели завладеть кассой…

– Дальше!

– Да… И вот мне пришлось защищать себя, театр, наших актеров… В общем, я убил пятерых. А поскольку шпага у меня была театральная, то есть совсем тупая, сделанная из дерева и оклеенная пергаментом, выглядело это ужасно…

– Да ты издеваешься?! – Голос маэстро сорвался на крик.

– Нет, нет, я уже к самой сути подошел… Я бежал. И меня нашли какие-то люди, очень почтенные, как я думаю… думал… И предложили мне работу. Работу как раз по мне! Я должен был тренироваться в вашей школе и подробно записывать все наши уроки. Чтобы впоследствии выступить с отчетом, ответить на все вопросы и сдать свои записи моим наставникам.

– И все?!

– И все. Хотя нет: еще я получал полное, безграничное финансирование!

– Но тогда какого дьявола ты прикидывался таким тупым?!

– Ах да, это же самое интересное! Мои наставники – а надо сказать, что это оказались очень высокопоставленные служители церкви, – научили меня этому. Они сказали, что настоящий, посвященный во все тонкости искусства учитель отдает лишь малую часть своих знаний сильным, талантливым ученикам. Тут дело в том, что сильные развиваются очень быстро и, можно сказать, схватывают на лету то, чему следовало бы уделить больше времени. Ну а слабые, лишенные талантов ученики получают от таких учителей все по максимуму. Работая со слабыми, честный учитель прилагает все усилия, использует все свои знания, пробует все методики, открывает абсолютно все, пока, наконец, не добивается хотя бы малейшего результата! Согласитесь, это ведь действительно так. Ну вот мои наставники и предположили, что если бы случилось чудо, и такой учитель так подробно, так глубоко работал бы с бездарными учениками, а не с сильными, умными, наблюдательными, то именно такие ученики получили всю школу, со всеми методиками, знаниями и секретами мастера…

– И этим чудом стал ты?

– Да… Я и еще, наверное, около десяти человек. В разных школах классического фехтования во всем мире.

– Ну а теперь, – Филипп из последних сил сдерживал гнев, чтобы успеть более-менее холодной головой понять, что же все это значит, – теперь-то ты зачем мне все это рассказываешь?!

– А теперь я узнал слишком много. И случайно я узнал, что мои наставники сами обманывали меня, уверяя, будто бы они хотят сохранить классическое фехтование во всей его полноте и совершенстве. Хотят сохранить для потомков. Для открытия новых всемирных школ, для дальнейшего развития и распространения этого искусства, объединенного новыми идеалами совместного знания, гармонии, духовных поисков… Как оказалось, они собирают полную информацию о школах для того, чтобы, наоборот, постепенно уничтожить фехтовальную классику в мире, заменив ее фехтовальноподобными суррогатами, а все достижения нашего искусства, прежде всего – духовные, захватить для собственного использования.

– Подлец! – почти прошипел маэстро Дижон. – Вор и подлец! Ты проник в мою школу, в эти священные стены, создаваемые веками и обагренные кровью мастеров, ты планомерно, изо дня в день, воровал мое искусство по заказу каких-то бездушных толстосумов, а теперь решил предать и их самих! Ты, скрывающий свое истинное лицо, злой молодой мастер, как же хорошо, что ты пришел именно ко мне! Наверное, ради тебя я жил и работал все эти годы, ради того, чтобы искоренить, вырвать эту заразу из сердца моего искусства и тем самым до конца постичь его!

С этими словами маэстро стянул перчатку с руки и с размаха бросил ее прямо в Альберта. Перчатка ударилась о грудь молодого человека и упала с балюстрады вниз, прямо в пустой фехтовальный зал.

И в этот момент учитель и Альберт одновременно услышали звук шагов. Кто-то вышел из-под балкона и бережно поднял старую перчатку Филиппа. Это была Жанна.

– Жанна?! – воскликнул маэстро Дижон. – Как давно ты здесь?

Улыбнувшись какой-то собственной мысли, Жанна пару секунд помолчала и, тщательно подбирая слова, ответила:

– Я здесь практически с самого начала вашего урока, дядя. А про то, что Альберт не тот, каким все мы его считали, я знаю уже два дня…

– Два дня? – Маэстро Дижон не поверил своим ушам: – Уже два дня?!

– Дядя, я не закончила, – в голосе Жанны послышались привычные для нее требовательные нотки, – я еще хотела сказать, что никакой дуэли между вами и Альбертом не будет!

– О чем ты говоришь, Жанна? Что здесь происходит? Почему я узнаю последним о том, чего вообще не должно было быть? И, – тут маэстро внезапно посетила весьма неприятная мысль, – и где Марк?!

– Маэстро, простите, – отозвался Альберт, – Марк…

– Марк?! – перебила Альберта Жанна. – Что ты с ним сделал? Говори!

– Да нет же, ничего страшного. Ну так получилось… Жанна, вы сами знаете, он уже вызывал меня на бой, и во второй раз мне не удалось избежать…

– Что ты с ним сделал?! – в один голос закричали Жанна и маэстро Дижон.

– Мы фехтовали совсем недолго, – быстро заговорил Альберт, – и Марк пропустил небольшой укол…

– Какой укол?! – Филипп Дижон машинально совместил естественное беспокойство за своего лучшего ученика с невольным профессиональным интересом.

– Ну, знаете… как бы это сказать… ну, укол Марка…

Несмотря на общую взвинченную атмосферу и серьезность происходящего, а может, даже благодаря этим слагаемым, сообщение про укол Марка вызвало довольно неожиданный эффект. Жанна секунд пять молча смотрела прямо на Альберта, а затем совершенно не к месту засмеялась коротким, нервным, но довольно искренним смехом:

– Дядя, вы же видите, несмотря ни на что, это все тот же наш Альберт!

– Наш? – Маэстро не понравилось это слово. – Скажи еще – мой!

На несколько секунд в зале снова стало совсем тихо. Только на этот раз про Марка никто не думал. Филипп Дижон, сам удивленный своими словами, напряженно ждал ответа. Но еще более напряженно этого ответа ждал герой дня, Альберт. А также сама Жанна.

– Может быть, и скажу, – медленно произнесла она и тут же, не давая дяде вставить хоть слово, быстро добавила: – Может быть, только сначала я еще скажу, что вы, дядя, поспешив применить свое искусство по назначению, а заодно задеть меня, совершенно не интересуетесь остальными обстоятельствами этой истории!

– Чем же еще мне надо интересоваться?! – взревел маэстро. – Чего же еще я не знаю?

– А того вы не знаете, дядя, что Альберт два дня тому назад сражался за меня и одной тростью отбил нападение пятерых вооруженных бандитов! Он мою честь, он жизнь мою спас!

– Благодаря вашим урокам… – попытался не к месту вставить Альберт.

– Да замолчишь ты?! – крикнули одновременно Жанна и маэстро Дижон.

– И вот еще что, – продолжила Жанна, – хватит уже смотреть на меня сверху вниз, спускайтесь оба со своего балкона! Дуэли между вами не будет!

* * *

Филипп и отец Лукас бывали в «Пятом угле» регулярно. Жанну в ресторан приводили лишь изредка, в основном по праздникам. А вот Альберт заходил сюда лишь единожды. В тот раз, месяцев пять назад, едва войдя в обеденный зал, он наткнулся на такой холодный взгляд маэстро Дижона, который как раз собирался дегустировать двухлетнее Монтепульчано д’Абруццо, что тут же виновато удалился. Как он думал – навсегда.

Оказалось, не навсегда.

Филипп Дижон, Жанна и Альберт пришли одновременно. Отец Лукас, увлекаемый официантом, которого Филипп специально отрядил, подоспел чуть позже. И когда, наконец, вся компания собралась, Альберт заговорил.

Да, как заметила Жанна, это был «все тот же наш Альберт». Задумчивый, застенчивый… Он рассказывал все, что знал, начиная практически со своего детства. Он сидел напротив священника, фехтмейстера и девушки и исповедовался, извинялся и признавался в своих чувствах одновременно. Он говорил…

И когда вернувшийся из Рима и направленный отец Григорио вбежал в ресторан, он понял, что опоздал.

– Здравствуйте, отец Григорио, – повернулся к нему Альберт.

– Здравствуй, Альберт, – отец Григорио попытался направить ситуацию в правильное, контролируемое русло: – Великая Миссия отзывает тебя. Ты должен, забрав вещи, немедленно последовать за мной.

– Черт побери! – вскричал Филипп Дижон. – Как я понимаю, святой отец, вы имеете в виду последовать, забрав все секреты моей школы? Моей школы фехтовальных искусств?

– Не богохульствуйте, сын мой, – назидательно ответил отец Григорио, – тем более что вы даже отдаленно не представляете себе, что происходит на самом деле. Никто не собирается трогать вашу школу.

– А школе Джузеппе Радаэлли в Милане вы тоже давали такое обещание? – маэстро угрожающе выпрямился.

– И напрасно вы думаете, – поспешила включиться в беседу Жанна, – что мы чего-то там не представляем себе. Альберт рассказал…

– Не имеет значения, – довольно грубо перебил ее отец Григорио, – что вам рассказал этот бедный молодой человек. Как вы, вероятно, догадываетесь, в нашем мире информированность служителей прямо пропорциональна их рангу. А ранг Альберта невысок.

– Зато ранг моего старого приятеля, мсье Перигора, вполне достаточен! – загремел Филипп.

К этой новости отец Григорио был совершенно не готов. Он сделал быстрый шаг вперед и замер в нерешительности, пытаясь понять, каким образом масон вошел в контакт с Альбертом. Но понял он в этот момент только одно: миссия в Керкиньяне, самая важная и самая сложная, – провалена.

Не привыкший сдаваться, он попытался кардинально изменить условия игры, атаковав всю компанию одновременно:

– А раз так, – медленно начал он, – то вы все должны понимать, что цель, с которой наша церковь организовала это исследование, священна и преследует исключительно благие цели. Дух виртус, это высочайшее достижение человеческих устремлений к Богу, исчезает из мира. Не ваша заслуга в том, что его последние проблески сконцентрировались в школах классического фехтования. Зато, несомненно, вашим достижением является то, что именно в вашей школе, уважаемый маэстро Дижон, эти проблески представлены наиболее полно!

– Мое достижение лишь в том, – возразил Филипп, – что, по-своему развивая фехтование, я строго сохранял классический фехтовальный канон! Вот какой он – мой виртус!

– Все верно! Вот и весь секрет! Издревле известно, что некоторые движения и позы вызывают отклик в духовной сфере человека! «Когда подражают движениям хороших тел и душ, – учит нас Платон, – правильным будет прямое и напряженное положение тела, с устремлением всех членов тела, главным образом, прямо вперед!» Лучшие упражнения классического фехтования работают таким образом, чтобы создавать этот самый невидимый мост, ведущий к духовному просветлению! Вот и все, что нам нужно! С этой же высокой духовной целью традиционные упражнения практикуют даосские монахи, те же методы у индийских служителей культа…

И у нас… Вы ведь не забыли, что первый фехтовальный манускрипт вышел из стен северогерманского монастыря?

– Это правда, – отец Лукас впервые подключился к общему разговору, – однако это не означает, брат Григорио, что дух, рождающийся в древнем обряде смертельного поединка, создан представителями нашего цеха и принадлежит нам.

– Может быть, брат Лукас, – с заметной иронией отозвался отец Григорио, – вы скажете нам, что это означает?

– Охотно. К концу XIII века христианская церковь, смиренным служителем которой я являюсь, начала утрачивать свое влияние на умы и души наиболее воинствующих представителей паствы – рыцарей. Зато это влияние стали приобретать фехтовальные братства, со своей философией, моралью и правом… Ну вот, и тогда епископ Вурсбурга, умнейший человек, я полагаю, и добрый христианин, заказал своему секретарю учебник фехтования. Таким образом, сей достойный муж поспешил напомнить мирским воинам на их языке, что именно церковь приходится им матерью, учителем, наставником и партнером.

Филипп Дижон хлопнул себя по лбу:

– А я-то думал, отчего это эти мастера на рисунках все в рясах!

– Будьте осторожны, брат Лукас, – не обращая внимания на восклицание Филиппа, понизил голос отец Григорио, – в былые времена…

– В былые времена, – довольно бесцеремонно перебила священника Жанна, – вы бы с радостью сожгли моего дядю на костре!

– Я не это имел в виду… В те тяжелые времена, мисс, о которых вы говорите, вас бы всех сожгли за посягательство на духовные прерогативы церкви. Вас всех, а заодно и еще нескольких учеников школы уважаемого маэстро.

Отец Григорио выдержал небольшую паузу и обвел взглядом своих оппонентов. Нет, никакого впечатления. Никто из присутствующих даже не переменился в лице. Да, времена действительно совсем изменились. Он поспешил закончить свою мысль:

– Так вот, я хотел сказать, что в былые времена устремления духовенства и светской власти сливались в единый поток! Древние печати рыцарских орденов хранят символику такого союза, неся сквозь века великий завет! Miles и miles!

Жанна растерянно посмотрела на Филиппа Дижона, но не увидела в его глазах ничего, кроме полного непонимания. Альберт поспешил прийти на помощь:

– На старинных печатях тамплиеров, – тихой скороговоркой пояснил он, – изображены два всадника, сидящие на одной лошади. Поверхностное прочтение символа говорит о бедности ордена. Мол, два рыцаря с трудом наскребли денег на одного коня. Но посвященные знают, что речь здесь идет о тандеме светских и духовных властей: miles и miles…

– А словом miles, – так же негромко добавил отец Лукас, – раньше называли как мирского воина, так и монаха. Это был омоним.

Отец Григорио смотрел на всю компанию с плохо скрываемым презрением:

– Господи, ну о чем мы тут говорим! Вы все владеете лишь обрывками начальных знаний! Просто отдайте мне то, что вы сами не способны понять!

– Я не способен понять свою собственную школу? – повысил голос Филипп Дижон. – Да вы сами-то, отец Григорио, понимаете, что несете?! Моя церковь – это мой фехтовальный зал, мой крест – это моя шпага! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Мой отец – это мой учитель, маэстро Камилло Прево, мои сыновья – это мои ученики, а мой святой дух…

Тут маэстро на секунду замялся.

– Вот именно! Пытаясь создать из своего искусства свою собственную религию, вы, маэстро, даже сами не знаете, что является для вас святым духом! Но мы, мы это знаем!

– Да мы ведь тоже знаем! – крикнула Жанна, толкнув маэстро Дижона правым локтем. – Дядя, что это вы замялись?! Вы же сами уже давно рассказывали мне об этом самом виртус!

– Глупая девчонка! Твой дядя замялся, потому что вы знаете одно только название, лишенное в вашем маленьком мире всякого смысла!

Вместо ответа Жанна почти незаметно, но довольно сильно толкнула левым локтем отца Лукаса. Тот моментально бросился на помощь:

– Мы, скромные провинциалы, знаем, разумеется, меньше, чем непосредственные служители Священного престола. Однако насчет отсутствия смысла… Может быть, наше эмпирическое понимание духа не менее угодно Богу, чем ученое исследование Ватикана. Ведь первоначально именно так и было.

– О чем это вы? Когда это наша мать, церковь, была отделена от исследований духа?

– Отец Григорио, не обобщайте, я ведь не о духе вообще говорю, я имею в виду дух виртус, который открывается людям, практикующим искусство боя. Вы же сами знаете – первые христианские общины настойчиво изолировали себя от любой боевой практики… Сами понимаете: prohibitio ut effundant sanguinem…

– Запрет на пролитие крови, – отозвался отец Григорио, – имеет лишь косвенное отношение к практике ранних христиан! Ибо еще прежде сказано у Иова: «Продай одежду свою и купи меч!»

– Да, это так. Но, чтобы первые христиане последовали завету Иова, им потребовалась разрешительная концепция святого Августина. А это, ни много ни мало, 400 лет. Четыре века, во время которых дух виртус благополучно соседствовал с нашей матерью церковью и, находясь вне ее интересов, развивался за счет эмпирического участия своих скромных адептов. Ну прямо как сейчас у нас, в нашей маленькой провинции! И ведь именно тогда зарождалось новое средневековое понимание виртус: сила, красота, добродетель, виртуозность…

Пока отец Григорио, закипая от гнева, подыскивал достойный ответ, Альберт поспешил расшифровать смысл сказанного для Жанны и Филиппа Дижона:

– Отец Лукас имеет в виду концепцию справедливой войны Аврелия Августина, согласно которой христианин может, имеет право проливать кровь, но только если это кровь неверных. Эту идею Августин позаимствовал у Афины, богини мудрости и справедливых войн!

Между тем посол Ватикана сверкнул глазами в сторону Альберта и продолжил:

– Зарождалось! Но зародилось, воплотилось, раскрылось окончательно, лишь попав на благодатную почву христианства! На чем и настаивал сам Августин: «Ведь если добродетель – сила, то виртус, прилепившийся к Богу, возвышеннее, чем весь мир!»

– Однако, брат Григорио, вы же не будете отрицать, что постулаты Августина пользовались авторитетом лишь до XIII века, а с той поры наша церковь склонна руководствоваться более современной мудростью Фомы Аквинского…

– Который считает дух несотворенным даром!

– Но признает самостоятельность естественного бытия и человеческого разума!

– Который находит свое завершение в вере!

– Но дух не есть разум! Он, увы, не удерживается верой! Именно поэтому, как только священные рассуждения Фомы Аквинского были приняты главенствующими в католической теологии, епископ вюрцбургский поспешил заказать учебник фехтования, чтобы не верой, но печатным словом, вещевой субстанцией привлечь фактических носителей духа виртус!

– Да! И не сомневаюсь, что этот верный служитель церкви хорошо помнил высказывание Матфея: «Не ваша идет война, а Господня!» Когда Иосиф услышал эти слова, он пал ниц!

При этом восклицании отец Григорио патетически выбросил руку, направив указующий перст вниз, словно бы ожидая, что присутствующие и в самом деле упадут на пол. Однако вместо этого он неожиданно услышал звук, напоминающий приглушенный стон раненого животного. Это был Филипп Дижон. С риском вывихнуть челюсти, тот отчаянно зевал, тщетно пытаясь прикрыть распахнутый рот кулаком.

Жанна хихикнула, Альберт деловито кашлянул. А отец Лукас лишь поднял брови и пожал плечами.

– Извините, – неловко проговорил Филипп, – так о чем мы тут спорим?

Отец Григорио понял, что спорить дальше совершенно бесполезно. На всякий случай он еще раз долго и пристально посмотрел прямо в глаза Альберту. Но тот лишь отрицательно покачал головой.

Прошептав что-то, напоминающее проклятие, отец Григорио резко развернулся и направился к выходу. И тут, прямо в дверях, он столкнулся с молодым человеком, который как раз пытался войти. От неожиданности отец Григорио нечаянно наступил ему на ногу. Реакция вошедшего оказалась совершенно неадекватной. Издав крик боли, он невольно и с большой силой оттолкнул священника, от чего тот упал на пол не хуже, чем Иосиф от слов Матфея.

– Да что же это за место такое! – воскликнул отец Григорио, вскакивая. – Сборище безумных паяцев! Анафема на всех вас! Анафема!

С этими словами посланец Ватикана бегом выбежал из ресторана, громко хлопнув дверью. А Марк, ибо это был он, так и остался стоять, неуклюже поджав раненую ногу, которую только что отдавил священник, и глядя на всю компанию с выражением боли и одновременно полнейшего непонимания…

* * *

– Шаг! Выпад! Закройся! Шаг! Выпад!

…Урок фехтования продолжался уже третий час, но никто из участников этого действа, или, правильнее сказать, ритуала, и не думал смотреть на часы. С того момента, как все карты были раскрыты, прошла уже неделя, и, таким образом, это был уже далеко не первый урок, который маэстро Дижон давал Альберту в его новом качестве. В качестве самого сильного ученика школы.

– Атака с действием на оружие! Парад! Фруассе! Рипост!

В принципе, все догадывались, что Великая Миссия вряд ли просто так отпустит Альберта, и, рано или поздно, ему придется уехать. Филипп Дижон, не слишком хорошо понимая, что будет дальше, скорее почувствовал, чем осознал необходимость передачи всего своего мастерства Альберту и принялся старательно, щедро обучать его, давая по два, а иногда и по три урока в день.

Почувствовал не сразу, поверил не до конца. Но понял, что если кто-то и способен подхватить и продолжить, довести до конца (если этот конец вообще существует) его собственное, почти мистическое служение клинку, то это только он, Альберт. Этот странный человек с умными, проницательными глазами, тренированным телом взрослого мужчины и совершенно неуместным детским мировосприятием.

– Вапад! Пассато ди сотто! Повтор! Парад! Флан-конада!

В зале присутствовали только учитель, ученик, Жанна и отец Лукас. То есть почти все посвященные этого нового, неожиданного сообщества. Почти, потому что Марк в этот час был на очередной перевязке у лекаря мсье Перигора.

Филипп Дижон остановился и снял маску:

– Так вот, запомни, Альберт… И ты, Жанна, слушай как следует и мотай на ус! Да, значит, моя школа считается… нет, не считается, а является эталоном преподавания классической техники фехтования. Ты мог заметить, что мое отношение к канонической технике сродни поклонению. Ибо то, что создано кровью мастеров, не может не быть совершенным. Однако многолетнее оттачивание этого канона – не самоцель нашего фехтования! Здесь важно то, что, возводя высокую технику в культ, мы одновременно избавляемся от нее!

Адепты подлинной классики не думают о технике, техника присутствует в их движениях как бы сама по себе, она сама является их неотъемлемой частью! И тогда наши мысли, наши чувства обретают свободу и устремляются к духовной составляющей поединка. А вот каким будет этот дух – сильным или слабым, темным или светлым, разрушающим или созидающим – зависит от уровня нашей техники, ее отточенности и близости к эталону. И вот в этом и состоит весь наш секрет. Как там сказал твой наставник? «Когда подражают движениям хороших тел и душ, правильным будет прямое и напряженное положение тела, с устремлением всех членов тела, главным образом, прямо вперед…»

– Это не отец Григорио сказал, а Платон, – поправил брата отец Лукас, – Платон, ученик Сократа и учитель Аристотеля.

– Да знаем мы, – отозвался Филипп, – прямое и напряженное положение тела – это идеальная боевая стойка, устремление прямо вперед – это атака выпадом… Помнишь, когда-то давно, в самом начале нашего знакомства, ты спрашивал о смысле показа укола. Да, есть много технических, прикладных смыслов этого противоестественного элемента. Однако куда важнее его сакральный смысл. Это платоновское устремление вперед… Это прокалывание пустоты… Движения, пробуждающие древний дух… Как выясняется, наиболее правильные движения знаю только я!

Филипп опустил на лицо решетку маски и продолжил урок. Солнце за окном клонилось к закату. Урок заканчивался. Оставалось дождаться Марка, чтобы всем вместе выпить по чашке кофе, обсудить пройденный материал и разойтись по домам. И когда дверь в зал без предупреждения открылась, в первый момент никто не удивился.

Но в следующую секунду в зал быстро и молча зашли шесть человек. Это были довольно молодые люди, разного роста, но почти одинакового идеального телосложения. Когда последний из них плотно закрыл за собой дверь, они обнажили дорогие боевые шпаги.

– Тысяча чертей! – воскликнул Филипп. – Что это за клоунада?!

– Это миссионеры, – тихо проговорил Альберт, – и они чего-то хотят.

Один из пришедших сделал шаг вперед и с заметным немецким акцентом произнес:

– У нас есть совершенно четкие указания относительно этой миссии. Вы можете отдать нам все, что сумел записать наш брат Альберт, добровольно, и тогда мы избежим кровопролития.

Жанна находилась совсем рядом с говорившим. Ну, конечно, ее опять не приняли в расчет. Она же девушка. Всего лишь девушка.

И, прежде чем Филипп Дижон, мгновенно побагровевший от гнева, успел что-либо сказать, она неожиданно легко подпрыгнула, развернулась в воздухе и хлестко ударила парламентера ногой в лицо! Удар, сопровождаемый хрустом сломанного носа, отбросил мужчину на руки товарищей, ноги его обмякли, шпага выпала из рук. Жанна хотела было ударить второй раз, но предпочла подхватить выпавшую шпагу. На всех троих (отец Лукас, конечно, не в счет) эта шпага оказалась единственным боевым оружием.

Быть может, отец Лукас и не прочь был вступить в переговоры, но поступок Жанны сразу перечеркнул такую возможность. Жанна, Филипп Дижон и Альберт сомкнулись в маленькое боевое построение, а пятеро гостей (шестому понадобилось время, чтобы прийти в себя) двинулись в атаку.

– Маэстро, опустите, пожалуйста, маску на лицо, – произнес Альберт, одновременно срывая кожаный бутон со своей тренировочной рапиры.

– Ну уж нет, черт побери, я собираюсь встретить врага лицом к лицу, так, как этому меня учил мой учитель, а уж он знал толк во врагах!

С этими словами Филипп сорвал маску и неожиданно надел ее на голову Жанны, успев как-то особенно нежно добавить:

– Береги свою красоту! Тебе еще замуж выходить!

А Альберт вдруг повернулся к Жанне, улыбнулся и совершенно не к месту произнес:

– Я помню, как это у вас называется. Беспощадная битва чемпионов!

…Школа фехтовальных искусств Филиппа Дижона еще не видела такого фехтования. Миссионеры явно оправдали свои миссии. Быстрота, мастерство, разнообразие – вот с чем одновременно столкнулись Филипп, Альберт и Жанна. Под давлением невероятного напора искусства они почти сразу начали отступать к противоположной стене, туда, где располагалась дверь в личный кабинет маэстро, в который только что забежал отец Лукас. Положение Жанны было наиболее выигрышным: она единственная имела маску и боевую шпагу. Однако она никак не могла достать своего противника, а тренировочные рапиры Филиппа и Альберта, хотя и без кожаных наконечников, имели очень мало смысла.

Тем временем шестой, шатаясь, поднялся с пола и огляделся. Его шпага была уже далеко, в руках Жанны, которая отступала к кабинету вместе со своими товарищами. Зато на стене, как раз у входа в зал, красовался букет из нескольких старинных рапир не то XVII, не то XVIII века. Миссионер аккуратно пощупал сломанный нос и, не сводя глаз с Жанны, решительно выдернул из композиции самую длинную рапиру.

Но, как только он сделал первый шаг, кто-то резко и сильно схватил его за шиворот. В следующую секунду невероятная сила оторвала его от земли, а затем он успел увидеть кулак, который без всякого духа виртус грубо обрушился на его челюсть. В этот раз с незадачливым миссионером случилось то, что англичане называют «knockout». Или, судя по треску костей черепа, что-то похуже.

Вооружившись старинной боевой рапирой, Марк атаковал гостей сзади. Руководствуясь собственным кодексом чести, он не стал ударять врагов в спину, но предварительно окликнул одного из них. И, лишь когда тот повернулся, Марк несколько неуклюже (стопа еще болела) сделал длинный выпад, искусно обведя поспешную защиту противника кругом-квартой. Пораженный противник схватился за грудь и рухнул на колени. Первая кровь сегодняшнего вечера на секунду заставила остановиться всех участников сражения. Теперь соотношение сил было равным. Защитников школы оказалось четверо, а из шести гостей один лежал у входа без признаков жизни, а второй – корчился под ногами бойцов, не отпуская руки от груди, из которой вырывалось свистящее и пузырящееся кровью дыхание. То есть – тоже четверо. Вдобавок ко всему, именно в этот момент из кабинета выбежал отец Лукас, держа в обеих руках дуэльные рапиры маэстро Дижона, которые он поспешно сунул брату и Альберту взамен их тренировочных клинков.

Четыре на четыре, да еще и в окружении. Миссионеры переглянулись, один из них едва заметно кивнул, и бой возобновился с новой силой.

Однако теперь это уже не напоминало боевой порядок. Почувствовав равенство сил и оружия, защитники школы начали распределяться по всему залу, задействовав фехтовальную дорожку, лестницу и даже балюстраду для индивидуальных уроков. Последнее особенно пригодилось Марку. Поскольку он не мог полноценно передвигаться, место на лестнице показалось ему самым подходящим. Он отступил туда, делая вид, что поддается напору своего противника – высокого мулата с длинными руками. Но, когда Марк попытался обосноваться на лестнице, он понял, что делать вид было необязательно. Противник Марка на самом деле непрерывно и чрезвычайно искусно атаковал, буквально не давая возможности перехватить инициативу и навязать свою манеру ведения боя. Его напор был так силен, что Марк вынужден был продолжить отступление. А когда оба бойца оказались на самом верху, на балюстраде, то небольшое преимущество, которое давала лестница, исчезло, и Марк со своей хромотой понял, что проигрывает этот бой.

Он успел кинуть взгляд вниз, туда, где его друзья продолжали отбиваться от оставшихся гостей. Альберт, судя по всему, доминировал. Он заставил противника отступить в угол и, если бы не гимнастический конь, за которым тот удачно укрылся, наверняка смог бы уже нанести пару серьезных уколов. Жанна казалась очень озлобленной, но не слишком эффективной. Похоже, она начинала выдыхаться. Марк хорошо помнил это ее слабое место. Маэстро Дижон держался неплохо. Но было видно, что он сильно отвлекается на Жанну и этим заметно ослабляет себя. Все это промелькнуло у него перед глазами как серия фотографических картинок. Картинок не слишком радостных…

А следующей картинкой, представшей перед его взором, стал длиннорукий мулат, выполняющий выпад. Марк в последний момент с большим трудом успел отбить смертельный укол и при этом все-таки оцарапал себе плечо. Не останавливаясь ни на секунду, мулат хладнокровно ушел с выпада, страхуясь от возможных ответов Марка, и тут же вновь выбросил вооруженную руку вперед, одновременно с помощью искусных переводов обходя безуспешные защиты Марка.

И в этот, последний, момент Марк вспомнил один прием, о котором ему рассказывал маэстро Дижон.

– Так вот, Марк, – сказал тогда учитель, – раньше, когда фехтование еще было настоящим, слабейший мог победить сильнейшего, прибегнув к самопожертвованию. Подобно тому, как древние окропляли алтарь языческого божества собственной кровью. Хитрость заключается в том, что когда слабейший проигрывал бой, он должен был перестать защищаться, а вместо этого, подставив тело под удар, начать бешено вертеться, подобно волчку! Поразить уколом вращающееся тело чрезвычайно трудно. Как правило, победитель успевал лишь проткнуть кожу побежденного. А затем сила вращения смещала его укол в сторону. В результате оружие лишь на секунду застревало в теле бойца, не причинив вреда его жизненным органам. Этим и пользовался побежденный…

…Длиннорукий мулат, завершив последний перевод, уже летел вперед с неотвратимостью ястреба, падающего на добычу. Не успев до конца осмыслить свое мимолетное воспоминание, почти инстинктивно, лишь за счет многолетней привычки полностью доверять учителю, Марк поднял руки и резко крутанулся на месте. Боль оказалась не такой уж острой. Клинок противника действительно проткнул кожу и, скользнув по ребрам, вышел наружу. Марк не знал, удалось ли ему сберечь жизненно важные органы, но он отчетливо почувствовал, как клинок противника зацепился, завяз в его плоти. Еще через пару секунд мулат, несомненно, сможет вырвать свой клинок из тела Марка, разрывая рану, чтобы довершить разгром, да только кто ему даст эти пару секунд?

Марк схватил свободной левой рукой клинок противника и, прикусив губы от боли, еще плотнее прижал его к себе. А правой рукой он медленно, нарочито медленно, чтобы успеть увидеть расширяющиеся глаза врага, замахнулся и спустя миг с огромной силой ударил гардой его по голове.

Голова мулата безвольно мотнулась, и он всем телом отлетел на перила балюстрады, которые, не выдержав, с треском сломались. Тело пролетело три метра и с неприятным стуком упало на пол зала.

Все, кто сражался внизу, на мгновение отстранились друг от друга, чтобы увидеть, кто именно рухнул вниз.

Стремясь подчеркнуть эффект образовавшегося численного превосходства, Марк сумел устоять на ногах и даже победно вскинул руку. Однако шпага противника, все еще торчавшая в его боку, подпортила общее впечатление.

Жанна негромко вскрикнула и невольно шагнула в сторону лестницы. Однако ее противник, по виду испанец, тут же воспользовался ее нечаянным движением и атаковал уколом в верхнюю часть груди. Успев заметить эту атаку, Жанна вскинула руку вверх, пытаясь отбить укол модной защитой, которую лишь совсем недавно начали обозначать цифрой девять. Изменив угол атаки, шпага зацепила фехтовальную маску и сорвала ее. В этот же момент с гневным криком маэстро Дижон, отвернувшись от своего противника, бросился на испанца. Вытянувшись в великолепной флеш-атаке, он пролетел три метра и мощно приколол ему правую руку к груди. Испанец вскрикнул и упал на колени.

Одновременно с этим Альберт сумел, наконец, обойти гимнастического коня и нанес стремительный распарывающий удар прямо по бровям своего противника. Кровь мгновенно залила тому глаза и, несмотря в остальном на совершенно здоровое тело, он уже не представлял никакой опасности. Для большей надежности Альберт свалил его на пол и придавил тем самым гимнастическим конем.

Остался лишь один действующий противник, который неожиданно для самого себя оказался в боевой стойке лицом к спине маэстро Дижона. Это был тот самый, которого Филипп внезапно бросил, чтобы спасти племянницу. Спина маэстро, совершенно незащищенная, оказалась прямо перед острием его шпаги.

Он потянул вперед руку и сделал выпад.

У Филиппа не было шансов успеть даже повернуться.

Альберт находился слишком далеко от них.

Жанна не могла его защитить, поскольку маэстро находился как раз между ней и атакующим противником. Был, правда, еще отец Лукас. И он действительно уже бежал вперед, неуклюже подобрав полы рясы, но…

И в самый последний момент Марк, истекая кровью, стараясь не опираться на больную ногу, обессиленный, раненый, не успев даже освободиться от шпаги мулата, которая так и осталась торчать у него в боку, Марк сделал шаг вперед и бросил свое тело с трехметровой высоты прямо на голову этого последнего из нападавших. Звон падающего оружия, крик и ужасный треск костей, наконец, завершили эту битву…

* * *

Маэстро Дижон, отец Лукас, Альберт и Жанна сидели за большим овальным столом в гостиной замка мсье Перигора. Марк остался внизу, на попечении врача, который был срочно вызван по такому случаю. Впрочем, его положение было не так плохо, как можно было ожидать: укол мулата действительно прошел вскользь, не нанеся большого вреда, а наибольшее повреждение – три сломанных ребра – причинило падение с высоты.

Эжен Перигор восседал во главе стола, в своем кресле, украшенном изображениями крестов и циркулей, и лицо его отражало крайне напряженный мыслительный процесс. Ему предстояла очень серьезная работа. Два неопознанных трупа оставались в закрытой школе фехтования. Остальных незваных гостей, израненных и кое-как забинтованных, отпустили, и, по глубокому убеждению Филиппа Дижона, именно он, масонский авторитет мсье Перигор, должен был решить все образовавшиеся проблемы.

Но не менее важной оставалась и личная проблема Альберта. А если смотреть глубже – проблема всего проекта его, мсье Перигора, ложи.

Понятно, что нападение на школу не было банальной местью. Это была последняя попытка Ватикана захватить секреты классического фехтования. Своеобразный последний Крестовый поход, подготовленный так же поспешно и завершившийся так же бесславно, как и самый первый. Это хорошие сведения. Это значит, что Великая Миссия не будет преследовать школу маэстро Дижона.

То же касается и отца Лукаса. На карьерное продвижение ему можно теперь не рассчитывать, но и беспокоиться о своей жизни и безопасности тоже нет причин.

Другое дело – Альберт. Он владелец информации, которая была заказана и оплачена. Причем, с недавнего момента, оплачена не только деньгами, но и кровью. Он агент, с которым еще стоит работать. А это значит, что Альберту нужно скрыться из поля зрения Ватикана.

Но не стоит забывать, что ложа, уполномочившая мсье Перигора провести эту работу, тоже имеет свой интерес. А это значит, что спрятать Альберта нужно там, где масоны обладают значительными возможностями, а католическая церковь не имеет ни доступа, ни влияния. Задача не из простых…

Мсье Перигор вздохнул, пожевал воздух губами и открыл это своеобразное заседание:

– Да, господа, наворотили вы… Ну да ладно, события развивались таким образом, что у вас и выбора-то особого не было. Однако теперь нам нужно вместе выработать план действий, который устраивал бы всех. Но для начала я должен ввести вас всех в курс дела. И начать мне придется с очень давних времен.

– Неужели опять со Средневековья? – недовольно поинтересовалась Жанна. Ее лицо теперь украшал небольшой изящный шрам, оставленный шпагой испанца. – Может, нам пора решать сегодняшние вопросы?

– Нет, нет, дорогая Жанна, не беспокойтесь, – охотно успокоил ее Перигор, – мы будем говорить исключительно о нашем времени! Так вот, эта история началась довольно давно, хотя и не в Средние века: я уже успел родиться. Считается, что точкой отсчета стал 1848 год. Именно в этом году ряд событий обозначил начало конца эпохи искусства, на смену которой, согласно пророчеству Плутарха, должна была прийти эпоха виртус. Это был високосный год, начавшийся в субботу. Уже через 12 дней после его наступления произошло восстание в Палермо, разросшееся затем до масштабов революции, охватившей всю Италию. Спустя еще 12 дней на реке Сакраменто было обнаружено золото, что ознаменовало начало золотой лихорадки в США. Затем Карл Маркс и Фридрих Энгельс (при упоминании имени Энгельса маэстро Дижон почему-то поднял бровь и многозначительно кивнул отцу Лукасу) опубликовали документ, известный под названием «Манифест коммунистической партии». Через девять дней после этого с французского престола был свергнут последний Бурбон. Еще через три дня революция начинается в Германии. Затем, 13 и 15 марта, разгораются революции в Австрии и Венгрии. Еще через три дня произошло вооруженное восстание в Милане и Венеции. Через неделю началась австро-итальянская война. Затем – восстания в Вене, Праге, Париже, снова в Вене, Пернамбуку… Всего просто не перечислить! Кроме этих социальных и политических явлений, свидетельствующих о необъяснимом росте беспокойства простых людей, на 1848 год приходятся и некоторые природные катаклизмы. Например, 29 марта Ниагарский водопад остановился на 30 часов…

– Мсье Перигор, – прервал масона Филипп Дижон, – к чему вы все это рассказываете? Какой еще водопад? При чем здесь моя школа?

– Да, конечно, мсье Дижон, простите, я, как обычно, увлекаюсь.

На самом деле Перигор не увлекался. Рассказывая обо всех этих событиях, он снова, сам для себя, восстанавливал всю цепочку событий в поисках наилучшего разрешения сложившейся ситуации. А заодно уже присматривал страну, в которую было бы правильнее всего эвакуировать Альберта. Конечно, насчет одной такой страны у него уже давно были свои планы, но их предстояло еще как следует обдумать. Поэтому, помолчав с минуту, он продолжил свой рассказ немного с другой стороны:

– Дух виртус, о котором теперь все мы знаем так много, является высочайшим достижением человека. Но не человечества! Для человечества, или по крайней мере для человеческой цивилизации, виртус является смертельным состоянием. В принципе, это не секретная информация. Рано или поздно до понимания этого доходит любой мыслитель. Что уж говорить о таких крупных конгломератах, как церковь или масонские ложи. Тем более что оба наши цеха прекрасно знали пророчество Плутарха и, в принципе, были готовы к борьбе.

– К борьбе за что? – поинтересовалась Жанна.

– К борьбе за сохранение порядка, спокойствия, мира, гармонии. К борьбе за все достижения цивилизованного общества. Разве вы не поняли, Жанна, что массовое проявление духа виртус просто уничтожает все вокруг себя? Вспомните IV–V века!

– Те времена, когда, согласно вашему утверждению, церковь купила власть над духом, – уточнил Альберт.

– Да, да, именно тогда. А хитрые византийцы сохранили эту информацию в веках, закодировав ее в виде изображения четырехступенчатой пирамиды на своих монетах. Одним словом, после 1848 года все посвященные поняли, что третья ступень пирамиды, искусство, подходит к концу, и пробуждается самая долгожданная и опасная – четвертая ступень, виртус. И вот на наших закрытых собраниях было принято решение об изменении хода истории. Виртус, который уже подготовил себе благодатную почву с помощью революций и природных катаклизмов, должен быть остановлен.

– Черт побери! – не выдержал маэстро Дижон. – Я ничего не понимаю! При чем здесь фехтование вообще и моя школа в частности?!

– Терпение, терпение, маэстро, еще пару минут. Я как раз приближаюсь к самому главному. Так случилось, что к этому времени классическое фехтование достигло абсолютного совершенства…

– Ну еще бы! – снова воскликнул Филипп – И не вам, уважаемый, нам об этом рассказывать! Уж мы-то…

– Дядя, – сердито вмешалась Жанна, – мне кажется, мсье Перигор как раз сейчас подошел к самому интересному!

– Да, да, мадемуазель, спасибо, – откликнулся масон, в то время как маэстро осекся и замолчал, – так вот, пройдя многовековой путь поисков, исследований, экспериментов, открытий и озарений, техника фехтования вышла за очевидные пределы элементарной эффективности. Движения фехтовальщика все больше стали напоминать… как бы это сказать… особую, странную гимнастику. Да, пожалуй, так. Гимнастику духа. Первым это подметил в XVII веке Мишель Монтень, написавший, что фехтование – это единственный вид физических упражнений, упражняющий дух. Но с тех пор прошло больше двухсот лет, и то, что Монтень видел лишь как прозрачный намек, стало совершенно конкретным, исправно работающим механизмом, технологией.

– То есть вы хотите сказать, – начал понимать Филипп, – что адепт фехтования в процессе более-менее продолжительных занятий автоматически достигает уровня четвертой ступени?

– Только адепт классического фехтования, и только в самых точных, канонических школах.

– И моя школа…

– Одна из самых точных, поздравляю вас! Это означает, что школы классического фехтования грозили превратиться в эпицентр событий, в главный рассадник духа виртус, который, как я уже сказал, является высшим достижением для человека, но губителен для общества. Учитывая сегодняшнюю политическую и социальную ситуацию, начало которой было положено, как я уже сказал, в 1848 году, такое распространение классического фехтования в обществе совершенно недопустимо.

– Тогда почему бы, – заговорил отец Лукас, – просто не прикрыть все школы фехтования? Найти альтернативу, создать конкуренцию, как-нибудь опорочить, придушить налогами… Какие еще есть способы?

– Ну, во-первых, такая работа ведется, и Альберт об этом хорошо знает, – Альберт вспомнил ворох газет на этом же столе еще пару недель назад и утвердительно кивнул, – а во-вторых… А вот во-вторых, к политическому и социальному кризису в современном европейском обществе все настойчивее прибавляется еще один – кризис веры. Той самой, старинной, традиционной католической веры, которой вы, уважаемый отец Лукас, так ревностно служите. Вы же не будете отрицать, что современное общество скорее поверит в сеансы спиритизма или психоанализ доктора Фрейда, чем в воскрешение Лазаря!

Внизу послышался шум, и спустя некоторое время на пороге гостиной появился Марк, весь в свежих бинтах и с роскошной резной тростью в руках.

– Моя коллекционная трость! – в отчаянии воскликнул масон.

– Вы же не думаете, мсье Перигор, – довольно ответил Марк, – что я вам ее верну?

– Вот он, дух виртус, – добродушно засмеялся Перигор, – вот он в своем чистом, захватническом проявлении! Садитесь, мсье Леро, присоединяйтесь к нашей не слишком ученой беседе!

Марк, с помощью подоспевшего Альберта, поковылял к столу и с удовольствием опустился на мягкий стул. Жанна улыбнулась и опустила глаза. Эта мимолетная сцена показалась ей забавной и трогательной одновременно. Марк, такой необычный в этих бинтах и с тростью… Странно, но теперь они с Альбертом стали чем-то похожи.

– Да, так я продолжу! Кризис веры – большая проблема для духовного лидера такого масштаба, как католическая церковь! И вот в недрах Ватикана созрел проект, в целом не слишком отличающийся от проекта полуторатысячелетней давности. Тогда, я напоминаю, церковь купила дух виртус, остановив его хаотичное распространение в сохранившихся цивилизованных регионах и затем распространив свое влияние до небывалых прежде масштабов. То же самое, по замыслу отцов церкви, должно было произойти и сейчас. Только о покупке уже не может быть и речи – не те времена. Я уже объяснял это Альберту. И вот в секретных отделах Ватикана создают особый орган, Великую Миссию, который разрабатывает в высшей степени хитроумный план. План по тотальному извлечению всех технологических достижений классического фехтования из их очагов и перенесению этих достижений в Ватикан! Прямо под секретный гриф Index Librorum Prohibitorum! Далее все просто: в европейскую фехтовальную школу вживляется ложная идейная установка (фехтовальный спорт, разного рода самооборона), и отклоненные от генерального курса школы классического фехтования стремительно теряют свою причастность к сакральной гимнастике духа и становятся безобидными гимнастическими классами. Мир спасен, а церковь получает технологии достижения высшего состояния духа!

– Но в таком случае, мсье Перигор, – спросил отец Лукас, – какова миссия именно вашей ложи?

На какой-то момент над столом повисло неловкое молчание. Перигор явно подбирал слова:

– Ну, во-первых, масонские ложи также заинтересованы в сохранении мира и гармонии в цивилизованном обществе. Мы не хуже Ватикана понимаем, что дух виртус в массовых проявлениях губителен…

– Тогда почему же вы не сотрудничаете с Ватиканом, а как будто бы даже противостоите ему?

Но вместо мсье Перигора неожиданно ответил Альберт:

– Я думаю, это потому, что масонским ложам самим интересен дух виртус, для собственного внутреннего использования. Поэтому вы, мсье Перигор, так тщательно обхаживали меня все это время, так ловко водили за нос моего куратора отца Григорио, посещали наш фехтовальный турнир, приглашали на беседу в свой дом и приоткрыли часть правды. Часть, но не всю. Это ведь так?

Мсье Перигор неловко покряхтел и произнес:

– Ну, всю правду не знаю даже я… Сразу после создания Великой Миссии, то есть лет тридцать назад, в наших кругах было принято решение о формировании специальной ложи, которую назвали V-2. Это название подразумевало второе из известных нам пришествие духа виртус. Поскольку Великая Миссия была образована раньше, ложа V-2 сразу заняла положение догоняющей. Но в этом было и ее преимущество. Получилось так, что Ватикан сам взял на себя всю работу по сбору и фиксации всех высших достижений искусства классического фехтования. Нам оставалось лишь следить за деятельностью Великой Миссии, стараясь, по возможности, как можно дольше оставаться в тени. Этим, кстати, и объясняется тот холодный прием, который я оказал вам, маэстро, лет двадцать назад, когда вы пришли ко мне рассказать о своем открытии. Контакт вашей школы с посвященным масоном моего масштаба в глазах наблюдателей из Ватикана был бы слишком неуместным! Да и открытие ваше, если честно, на тот момент было уже таким архаичным…

Филипп гневно нахмурился, собираясь что-то ответить, но, заметив строгий взгляд племянницы, промолчал. Мсье Перигор между тем продолжал:

– Сначала обе наши организации просто собирали сведения. Засылали агентов, изучали документы. Но эффективность этих действий была весьма лимитированная. Пока, наконец, какой-то гений в недрах Великой Миссии не создал стратегический проект «Недоучка». Это сразу же изменило все! Учителя фехтования, сами того не подозревая, стали открывать настоящие глубины своих школ. Самые сакральные, самые герметичные глубины! Вот тут-то и началась настоящая работа! Собранные по всему миру миссионеры (самые умные, цепкие, искусные фехтовальщики) были особым образом обучены и внедрены во все ведущие школы классического фехтования, к каждому был приставлен куратор со стороны Великой Миссии и офицер высокого градуса посвящения со стороны ложи V-2. В случае с вашей школой, маэстро, Провидение свело в такую триаду Альберта, отца Григорио и меня. Что же касается твоего вопроса, Альберт, относительно причин конкуренции между нашими цехами… Конечно, мы так же, как и Ватикан, понимаем разрушительную силу виртус в случае его массового распространения. Но мы понимаем и то, что передача всех рычагов управления этим духом в руки церкви равносильна идеологическому возвращению в Средневековье. А наше учение, как вы знаете, проповедует идеалы нового времени: свобода, равенство, братство! Современные идеалы, современные ценности! Сражаясь с Великой Миссией, следя за ее работой, перевербовывая их миссионеров или направляя их деятельность по ложным путям, мы рассчитываем перехватить главные секреты ведущих школ классического фехтования и сохранить их для человечества.

– Но виртус, который открывается посредством этих главных секретов, как вы сами, мсье Перигор, заметили, губителен для человечества, – возразил отец Лукас.

– Для человечества – да, в массовом проявлении. Но именно поэтому он должен принадлежать немногочисленной элите!

– Черт побери, – встрепенулся Филипп Дижон, – а ведь он прав!

– Да, брат, возможно, мсье Перигор и прав в этом, но вот вопрос: кто будет определять принадлежность к этой самой элите?

– Действительно, кто? – спросили одновременно Жанна и Марк.

Мсье Перигор нервно вздохнул. Вот он – самый важный момент этих странных переговоров.

– Определять это будут лидеры масонских лож. Мы планируем создавать частные школы классического фехтования, структурированные по типу наших закрытых организаций. Там будут работать лучшие учителя, такие как вы, уважаемый маэстро, а отбор в них будет производиться специалистами своего дела, которые сумеют отличить достойного учащегося от люмпена, наемного убийцы, праздного богача, агента конкурирующей фирмы и тому подобной публики.

– Теперь понятно, – заговорил Альберт, – теперь понятно… Это значит, мсье Перигор, что ложи просто готовят себе небольшое предприятие…

– Небольшое предприятие? – перебил его маэстро Дижон. – Да это будет гигантский, фантастический бизнес, который неизбежно будет процветать ввиду полного отсутствия конкуренции! Ведь деятельность Ватикана по уничтожению фехтовальной классики ведет именно к уничтожению конкуренции?

– Да и Ватикан ли это делает, если вдуматься… – тихо подметил отец Лукас. – Положа руку на сердце, ответьте, мсье Перигор, а ваши начальники не сотрудничают ли с начальниками Великой Миссии в деле уничтожения фехтовальной классики?

– Или в деле уничтожения будущих конкурентов? – все громче гремел голос Филиппа Дижона.

– Но, господа, – воскликнул мсье Перигор, – что плохого в том, что подлинное классическое фехтование, ведущее к духовному обогащению, будет приносить некоторый доход своим хранителям?..

– Да то, что я сам, и только я, скромный учитель с тридцатилетним стажем, собираюсь определять, кто достоин учиться в моей школе, а кто нет!

– Ну как раз этот вопрос решается очень просто, – Перигор выбросил последний козырь, – значит, вы пройдете посвящение в нашу ложу, маэстро, и станете тем самым специалистом, который отделяет зерна от плевел…

Над столом на несколько секунд повисло молчание. Наконец, Филипп Дижон ответил:

– Двадцать лет назад, мсье, я уже предлагал вашему обществу свою кандидатуру. Да, тогда я хотел стать масоном! Мне казалось, что именно в ваших секретных лабораториях скрыты все первопричины вещей, все тайны любого мастерства! А вы тогда надменно меня отвергли. И вот оказывается, что за последние двадцать лет я сам, пусть и не слишком осознанно, дошел до всех тайн. Сам! Своим трудом! Своим умом, опытом, деятельностью, ошибками, победами, страданиями и торжеством! Я сам! Один! А теперь выясняется и еще одно. Оказывается, вся эта история с фехтованием нужна была вашим ложам лишь для создания своего собственного бизнеса, ради которого вы просто устраняете конкурентов… Так вот, у меня для вас две новости, мсье Перигор. Во-первых, у меня уже есть такой бизнес. Так что ваше предложение мне не интересно. А во-вторых, у вас есть конкурент. Это я! Я и моя школа фехтовальных искусств! И вы никогда, никогда не устраните всех конкурентов, пока живы еще истинные мастера фехтовальной классики и, быть может, истинные обладатели духа виртус!

Выслушав эту тираду, мсье Перигор вздохнул, откинулся на спинку своего роскошного кресла и улыбнулся:

– Ну что же, маэстро Дижон, вероятно, на данном этапе наших отношений сотрудничество невозможно. Но я не оставляю надежды когда-нибудь вернуться к этому вопросу! Ну а ты? – Мсье Перигор неожиданно обратился к Альберту. – Ты, молодой мастер, хотел бы пройти посвящение и получить хорошую работу в нашей ложе? Мы могли бы перевести тебя туда, где Великая Миссия тебя никогда не сможет достать.

Альберт улыбнулся:

– Ваше предложение лестно и понятно мне… Но я все-таки не учитель. А где мне укрыться от моих бывших работодателей, я и сам найду.

Масон кивнул головой и посмотрел на Марка:

– Марк, а ты что думаешь о своей дальнейшей судьбе? Не хотел бы ты в будущем, как твой учитель, преподавать великое искусство классического фехтования?

Марк покрутил в руках резную трость и ответил:

– Хотел бы. Но я планирую делать это в нашей школе фехтовальных искусств. Если, конечно, маэстро сочтет меня достойным…

Мсье Перигор развел руками и перевел взгляд на Жанну:

– Вам, милая Жанна, я бы тоже с радостью сделал такое предложение. Тем более что женщина-фехтмейстер была бы идеальным учителем для девушек. Но, похоже, вас сейчас интересуют совершенно другие перспективы.

С этими словами масон широко улыбнулся и перевел взгляд на Альберта.

– Черт побери! – снова повысил голос Филипп Дижон. – На что это вы тут, уважаемый, намекаете?!

– Нет-нет, – поспешно откликнулся масон, – извините, если я позволил себе нечто неуместное! Мне вполне хватило одного вашего вызова на дуэль!

– Дуэли, конечно, не будет, мсье Перигор!

С этими словами Филипп вытащил из кармана внушительную связку ключей и бросил ее на стол:

– Вы же помните, что у вас еще есть недоделанная работа? Нет, не связанная с виртус, а имеющая отношение к моему фехтовальному залу! Там сейчас два трупа и вообще черт знает что! Я закрываю школу на неделю, а ключи передаю вам, чтобы в течение этого времени вы, используя все свои связи, возможности, влияние, деньги и что там еще у вас есть, уладили абсолютно все проблемы! Ровно через одну неделю моя школа возобновит работу, и все мы будем очень рады видеть вас среди гостей на следующем нашем турнире!

* * *

Жанна с удивлением смотрела на странный механизм, состоящий из деревянных стоек, блоков, веревок, пружин, клинков и потертой кожаной подушки посередине. Она впервые видела такой сложный и интересный тренажер.

Как зачарованная, она вошла внутрь этого сооружения и огляделась:

– Альберт, дай-ка мне какой-нибудь клинок, я хочу попробовать пофехтовать с этим чудовищем!

Альберт поспешно снял со стены и передал Жанне один из своих лучших флоретов и предупредил:

– Только будьте осторожны, Жанна, это чудовище царапается!

Снисходительно хмыкнув, Жанна взяла оружие и встала в боевую стойку. Аккуратно попробовав подушку бутоном своего клинка, она отступила на шаг и сделала выпад. Затем более решительно захватила шестой позицией один из клинков, который располагался прямо перед ней. И тут все пришло в движение: тренажер зашевелился и начал попеременно тыкать в Жанну своими клинками. Жанна отскочила назад и взяла резкую батманообразную защиту от самого наглого клинка, который почти достал ее. Но коварная машина, получившая новый импульс, начала двигаться еще быстрее и разнообразнее, нанося уколы сверху и снизу, справа и слева и подманивая девушку в самую глубину своего нутра своей подвижной кожаной подушкой.

Жанна принялась отбивать учащающиеся атаки, и вдруг клинок, которого она не заметила, резко обрушился на нее сверху хлестким рубящим ударом!

В последний момент, перед тем как зажмуриться, она успела заметить, как рука Альберта ловко перехватывает этот клинок у самого ее лица. Машина остановилась так же внезапно, как и завелась.

Но она почему-то не торопилась открыть глаза.

– Берегите себя, Жанна, – услышала она совсем рядом голос Альберта, – у вас уже есть один шрам. И если вы получите еще один, вы станете слишком, слишком красивы.

Вот оно, начинается. Жанна не один десяток раз представляла себе, как именно это случится. Первое признание… Правда, пассаж про шрам был несколько странным, но… это же Альберт! Ах, Альберт!

Не открывая глаз, она слегка развернулась на голос и немного подняла лицо. Сердце учащенно забилось. Она была уверена, что все делает правильно. Описание похожей ситуации – закрытые глаза, поворот, лицо – она уже читала в каком-то романе. Правда, там еще героиня слегка приоткрыла рот, но на это у Жанны почему-то не хватило решимости… Интересно, успела подумать она, а читал ли Альберт этот роман?

И в следующую секунду поняла.

Альберт читал.

Ее пальцы разжались, и дорогой флорет со звоном упал на пол.

* * *

– Марк, пойми, ты сейчас пытаешься навязать мне разговор, в котором сам ничего не понимаешь, и еще меня в затруднительное положение ставишь!

Жанна сидела вместе с Марком в кондитерской Рагно и от волнения даже забыла про свой кофе, который уже совсем остыл.

– Я не собираюсь обсуждать наши с Альбертом отношения! Я не для этого тебя сюда вызвала!

– Но тогда для чего же?

Марк действительно был расстроен: школа закрыта, сам весь в бинтах, а тут еще новость – Жанна собирается уезжать вместе с Альбертом! Нет, он все понимает, Альберт оказался вроде как героем, но и он, Марк, ему совсем, ну ничуть ни в чем не уступает!

Ему и самому уже давно нравилась Жанна, но… так чтобы сразу взять и… Что там у них? Он ее замуж, что ли, зовет? И спросить-то как-то неловко!

– А для того, Марк, что ты мой друг, и я тебя тысячу лет знаю, и мне отношение твое очень дорого и важно! Заметь, отношение, а не мнение! Ты сам знаешь, Альберт мне сразу понравился! И вся школа это знает! Мы ведь и гуляли с ним столько раз, и в кафе, и в магазин, да и грузчики эти… Ну что я тебе должна все рассказывать?! И он меня любит, ты же сам видишь!

– Но он же беглец, изгой! А как же ты без школы, как дядя твой без тебя, и один, и второй? И мы все? Жанна, а ты разве не думала, – Марк, наконец, набрался смелости, – что и мы с тобой могли бы… Ты же мне тоже очень нравишься!

Жанна открыла было рот, чтобы снова сказать что-то резкое и решительное, но вдруг осеклась и произнесла уже совсем другим, непривычным для нее, совсем взрослым тоном:

– Я думала об этом, Марк. Давно уже думала. Когда ты только появился в нашей школе – такой смелый и сильный, а я была ну совсем еще маленькая. Когда ты давал мне трогать свои бицепсы. Когда я болела за тебя во время твоих поединков, а ты сначала проигрывал, затем сражался на равных и, наконец, начал побеждать… Я думала об этом! И когда я подросла, и ты сам стал учить меня приемам уличной самообороны, и когда дядя Филипп застал нас за этим занятием и отругал, а мне было так неловко и одновременно приятно, как будто бы мы с тобой не самообороной занимались, а… любовью. Я думала об этом и тогда, когда пришла вечером в зал, а ты за какую-то свою провинность намывал там полы по приказанию дяди… Я сказала тогда, что пришла, потому что забыла свою сумочку, но я не забыла ее. Я ее там специально оставила, как только услышала, что дядя собирается тебя наказать. И потом мы мыли полы вместе… И уж конечно, я думала об этом, когда мы с тобой поцеловались, тогда, в прошлом году, на празднике у Рагно… Думала? Да я ведь почти уверена была в этом! Но на другой день ничего не изменилось. Ты был прежним Марком. Моим другом Марком. Только, может быть, немного более фамильярным, чем прежде. Но я все равно думала об этом, до тех пор пока в нашей школе не появился Альберт. Тогда, в первый же день, когда он зашел в зал со своим чехлом, набитым оружием, и долго не знал, куда его поставить. Так и ходил с чехлом на плече, как теленок. И тогда я взяла его под свое покровительство. И вот с этого дня я и перестала думать о тебе. А потом оказалось, что он и не теленок вовсе. И дело здесь не в его фехтовальном мастерстве. Он, как бы тебе это объяснить… Он ведь сразу, я этого сначала не заметила, но он действительно сразу стал ухаживать за мной! И обращаться со мной не как с другом, а как с девушкой. И он точно знал, чего хочет, и не боялся этого, и меня научил не бояться… И… Я люблю его. Да, я правда люблю его!

Посмотрев на свой остывший кофе, Жанна отодвинула чашечку. Затем она решительно встала из-за стола и приостановилась, как бы раздумывая. Она долго смотрела Марку прямо в глаза и, наконец, быстро наклонилась, поцеловала его в губы и вышла из кондитерской.

* * *

Филипп Дижон встретил сообщение о том, что Жанна уедет вместе с Альбертом, на удивление сдержанно. Он долго молчал и наконец, когда Жанна уже готова была взорваться от нетерпения, произнес:

– Ты совершенно не похожа на мою сестру, твою маму. Марго была робкая, нерешительная девочка. Она никогда бы не совершила ничего подобного. Так, по крайней мере, мы с братом думали, пока она не встретила твоего отца. И когда это случилось, и она сорвалась вместе с ним в Испанию, я израсходовал все свое красноречие, чтобы ее отговорить. Но она ответила мне очень странно. Она сказала: мужчина выбирает женщину, а женщина выбирает судьбу. И вот сейчас я думаю, что если я не смог остановить свою собственную младшую сестру, свою робкую и послушную Марго, то разве можно рассчитывать на успех в переговорах с тобой? Нет! Но, по крайней мере, я хочу, я настаиваю, чтобы ты выслушала мои советы!

Жанна даже немного удивилась. Она никак не ожидала от дяди такой быстрой капитуляции. Разговор происходил вечером в библиотеке маэстро, которая была расположена на втором этаже его небольшого, но довольно ухоженного и не самого бедного дома. Поняв, что битва не состоится, Жанна расслабилась и откинулась на спинку стула:

– Конечно, дядя! Я хоть и спорю часто, и слушаюсь плохо, но ваши наставления для меня всегда были священны!

Маэстро встал и прошелся вдоль книжных полок. Пробежав глазами по затертым коричневым корешкам, он извлек довольно толстый том и положил его на стол:

– Узнаешь ты эту книгу?

Жанне достаточно было лишь мельком взглянуть на обложку. Ну конечно, она узнает! Это была первая книжка, которую она прочитала, как только переехала сюда лет в десять. Сразу после смерти мамы. Все вокруг тогда считали, что ей еще рано читать такую взрослую книгу, но дядя Филипп настоял. Ей и правда было трудно, особенно вначале. Первую страницу она атаковала, наверное, раз двадцать, пока, наконец, не смогла преодолеть эти скучные, как ей тогда казалось, первые строки. Зато теперь Жанна помнила их наизусть: «В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор „Романа о розе“, казалось взволнованным так, словно гугеноты собирались превратить его во вторую Ла-Рошель». При чем тут Ла-Рошель? Что это за городок Менг? Кто такой автор «Романа о розе»? Она улыбнулась своим воспоминаниям:

– Конечно! Это же «Три мушкетера» господина Дюма!

– Да, я заставил тебя прочитать ее, когда ты сюда переехала. Наука давалась тебе с трудом, но потом, в разные годы, ты сама, по своей инициативе перечитывала эту книгу. И я помню, что, читая, ты все время задавала мне разные вопросы, каждый раз новые. «Что это за любимый прием д’Артаньяна – терц?», «Разве можно нападать впятером на четверых?», и даже «А жив ли еще желтый конь д’Артаньяна?»

Жанна засмеялась:

– В самом деле, если бы этот конь был жив, я бы сейчас его нашла и забрала себе!

– Не сомневаюсь в этом, – Маэстро задумчиво полистал страницы. – На все эти вопросы я, как правило, отвечал с легкостью. Да мне даже не приходилось задумываться! Но вот один твой вопрос поставил меня в тупик. И, скажу тебе больше, он до сих пор меня интересует. Хотя сейчас, кажется, я нашел на него ответ. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Почему роман называется «Три мушкетера»? – произнесла Жанна, и глаза ее загорелись так же, как в детстве, когда она подходила к дяде со своим очередным вопросом и точно знала, что сейчас она получит самый точный и исчерпывающий ответ.

– Да! – Маэстро Дижон громко захлопнул книгу. – Почему именно так? Ведь главных героев четверо! Почему было не назвать «Четыре мушкетера»? Или, если так важно было указать на то, что самый главный герой стал мушкетером чуть позже остальных, «Д’Артаньян и три мушкетера»? Или просто: «Приключения д’Артаньяна»! Почему, тысяча чертей, этого самого главного героя нет в названии?!

– Да, дядя, почему? – подхватила Жанна.

– Должен признаться, что и я, читая «Трех мушкетеров», сам с детства задавался тем же самым вопросом. Но это вопрос, племянница, не простой! Это вопрос с двойным дном! Философский вопрос! И потому в детстве на него нет ответа! А теперь я, кажется, нашел его…

Жанна нетерпеливо заерзала на стуле.

– Ну так вот, – продолжал маэстро Дижон, – в книге рассказывается о приключениях четырех человек, из которых самый смелый и всеми любимый – д’Артаньян. Благодаря тому, что он стал мушкетером позже остальных – Атоса, Портоса и Арамиса, мы ясно понимаем, что в заголовке не хватает именно его. А это значит…

– Ну что, что же это значит?! – не выдержала Жанна.

– Не догадываешься? Впрочем, ничего удивительного. Я сам разгадал эту загадку лишь на своем шестом десятке… И все же подумай еще раз сама: вот ты, одна, в своей комнате, читаешь роман о приключениях четырех мушкетеров, а называется этот роман «Три мушкетера». Вопрос: где четвертый?

– Где? – почти шепотом спросила Жанна.

– Ответ прост, – так же тихо ответил маэстро Дижон, – четвертый в твоей комнате!

Жанна почувствовала нелепое детское желание оглядеться по сторонам и воскликнула:

– Господи, дядя, как хорошо, что вы не сказали мне об этом тогда, в детстве! Я бы больше читать не смогла!

– Да почему же?

– Да потому, что это же страшно! Ты сидишь и читаешь, а главный герой в твоей комнате, где-то у тебя за спиной!

– Да не за спиной он у тебя! Подвох в том, что формулировка вопроса изначально неверна! Надо выяснять не где главный герой, а кто главный герой! И тогда все встает на свои места! Потому что главный герой – ты! Вот что имел в виду гений Дюма, создавая заголовок, противоречащий всем законам формальной логики!

– Ты?! В смысле – я?

– Ты, Жанна, ты, и никто другой! Нет, ну конечно, когда я читаю эту книгу, тогда я – д’Артаньян. Когда Марк, тогда он. И даже когда отец Лукас берет на себя труд перечитать «Трех мушкетеров», даже в этом случае он превращается в д’Артаньяна! Вот в чем магия этого произведения! Все, все там сделано таким образом, что читатель невольно, неосознанно, или, как сейчас принято говорить, подсознательно, отождествляет себя с д’Артаньяном, с самым смелым и всеми любимом красавчиком! Не мог Дюма назвать свой роман «Д’Артаньян и три мушкетера», потому что в этом случае исчезла бы очаровательная загадка, исчезла бы та тревога непонимания, которая будоражит наше воображение и где-то глубоко внутри пробуждает то, что, разрастаясь, занимает странно пустующее место нелогичного заглавия. И вот это самое «то» и становится д’Артаньяном в тебе!

Филипп Дижон с торжественным видом замолк и принял позу гордого победителя. Жанна с искренним восхищением смотрела на него:

– Дядя, а это и правда вы додумались? Или вам чуть-чуть дядя Лукас подсказал?

– Мой брат не так часто читал «Трех мушкетеров», чтобы суметь раскрыть такую глубокую тайну, – самодовольно ответил он, – это исключительно моя собственная догадка, которой я с ним еще не делился. Ты первая узнала этот секрет! Так вот! Я обещал дать тебе советы. Но, поскольку всего, что может случиться в жизни, все равно не предусмотришь, я дам всего один совет, который укажет тебе, как действовать правильно в любых ситуациях: оставайся д’Артаньяном!

– Это и есть ваш совет?

– А мне больше нечего сказать тебе, племянница. Все, что я мог, я тебе уже рассказал и, надеюсь, показал своим примером. Ты теперь и сама все знаешь. Поэтому не знания нужны тебе в дорогу, а ощущения. И эти ощущения здесь, – Филипп пододвинул к Жанне толстый том, – возьми эту книгу с собой. И если что-то будет тебя тревожить или ты не будешь знать, как поступить, открой ее и читай. Читай до тех пор, пока не почувствуешь, как по твоим жилам побежала особая, гасконская кровь. И как только это случится, откладывай книгу и бери шпагу. И всегда помни, что бы ты там ни натворила, твой дом здесь. И рано или поздно ты сюда вернешься.

С этими словами Филипп встал, давая понять, что разговор закончен. Он очень не хотел бы, чтобы Жанна услышала, если голос его вдруг дрогнет.

* * *

На следующий день Филипп Дижон получил небольшую бандероль от мсье Перигора. В прилагающейся записке масон сообщал, что проблемы школы практически решены, осталась генеральная уборка и мелкий ремонт зала, который он, мсье Перигор, тоже с радостью возьмет на себя. А в знак уважения и с надеждой на дальнейшую дружбу он посылает маэстро Дижону книгу, букинистическое издание полувековой давности. Этот роман о приключениях одного учителя фехтования, возможно, знаком маэстро, но такое ценное издание вряд ли есть в его библиотеке.

Филипп развернул сверток и достал старый том, переплетенный в черную кожу с тисненными на ней золотыми буквами. «Memoires d’un maitre d’armes, 1840» – прочитал он. Воспоминания учителя фехтования. Да, конечно, он знал это произведение. Не так хорошо, как «Три мушкетера», но тоже вполне прилично. С чего это Перигор такой любезный? Книга действительно драгоценная – первое издание, прекрасная сохранность. Да и роман интересный. Филипп пролистнул несколько страниц, и взгляд его упал на начало первой главы: «Я переживал еще пору иллюзий и владел капиталом в четыре тысячи франков, который казался мне неисчерпаемым богатством, когда услышал о России как о настоящем Эльдорадо для всякого мастера своего дела. Я верил в свой талант и потому решил отправиться в Санкт-Петербург… »

Маэстро оторвал взгляд от текста и задумался…

Спустя еще несколько дней Альберт и Жанна ехали в купе первого класса в направлении восточной границы Франции. Страну, которую они выбрали, им неожиданно подсказал сам Филипп Дижон. На закрытом собрании, посвященном этому отъезду, он заявил, что на днях пересматривал коллекцию книг Александра Дюма и нашел то, что подсказало ему нужное направление. Это были записки очень известного учителя фехтования, который примерно в 1819 году уехал из Франции и вернулся лишь спустя десять лет. Все это время он довольно благополучно жил в самой далекой стране Европы – России. И хотя удаленность России от Франции огорчила и отца Лукаса, и саму Жанну, но все вынуждены были признать, что это, вероятно, лучший выбор. Ведь Россия оказалась единственной европейской страной, где католическая церковь вообще не имела никакого влияния и, следовательно, Великая Миссия, скорее всего, не сможет дотянуться до Альберта.

Поезд мчался вдоль юго-восточного побережья Франции, а Жанна все смотрела в окно, как будто еще надеялась увидеть вдалеке привокзальные башенки Керкиньяна. Нет, их уже не было. Скрылись за длинным поворотом дороги, растворились в листве, исчезли. Вместо них вдоль полотна железной дороги пролетали другие станции, другие башенки, дома, церкви, замки, поместья… Такие же точно, какие можно было увидеть в любом другом уголке Франции – Лангедоке, Провансе, Аквитании… Такие же точно, какими они были сто, двести, триста лет назад. И, вероятно, такие же, какими они еще долго будут оставаться, игнорируя прогресс, революции и войны. «Точно как дядя Филипп», – почему-то подумала Жанна. И тут же вспомнила про его странное наставление. Быть д’Артаньяном.

– Альберт, – неожиданно спросила она, – а ты никогда не задавался вопросом, почему роман называется «Три мушкетера», а не четыре?

Все это время Альберт мучительно искал какой-нибудь способ развлечь Жанну, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей о разлуке, а потому, услышав странный вопрос, не удивился, а лишь обрадовался:

– О, конечно, задавался! Еще давно, когда только прочитал этот роман! Но сейчас все мы знаем ответ на этот вопрос.

– То есть как это? – не поняла Жанна. – Как это «все мы знаем»? И кто это – мы?

– Ну как же, Жанна… Сейчас, когда мы знаем так много интересного… Я имею в виду, что д’Артаньян в романе мсье Дюма не совсем мушкетер. Даже когда он получил этот самый плащ мушкетера. Они ведь, все четверо, и есть пирамида…

– Какая еще пирамида? – не поняла Жанна.

– Ну пирамида Плутарха. В том смысле, что Портос – это нижняя ступень пирамиды, то есть сила; Арамис – вторая ступень – хитрость; Атос – третья, искусство; ну а д’Артаньян, понятно, виртус. И вот, поскольку виртус – это субстанция не материальная, а духовная, то и д’Артаньяна, в материальном смысле, как бы нет. То есть в романе он, конечно, есть, это же все-таки роман, но, чтобы аллегория была еще более очевидной, мсье Дюма и использовал такой ход – исключил д’Артаньяна из названия. Оставил только обладателей тех свойств, которым можно научить. Тех, кто из плоти и крови. Получилось, что это Портос, Арамис и Атос. Сила, хитрость и искусство. Три мушкетера.

– Но откуда Дюма мог знать про эту пирамиду? Он что, по-твоему, был знаком с этим твоим мсье Перигором?!

– Ну, конечно, нет, Жанна, – улыбнулся Альберт, – он ведь умер, когда мсье Перигор только родился!

Жанна раздраженно тряхнула головой:

– Альберт, ты должен научиться отличать обычные вопросы от сарказма! Я примерно представляю, когда умер Дюма! Но откуда же он, по-твоему, мог знать про эту пирамиду?

– Так ведь, хотя с мсье Перигором Дюма знаком не был, зато с другими масонами не только был знаком, но и близко дружил. С Лафайетом, например, Нодье, Гюго… Да ведь он сам, насколько известно, был масоном!

– Альберт, – Жанна вздохнула, – а ты не думаешь, что тебе теперь эта самая пирамида просто везде мерещится? Даже там, где ее на самом деле нет.

– Ну как же, – Альберт немного растерялся, – как же ее может не быть, когда Дюма так ясно воплотил ее главные характеристики в своих героях? Разве Портос не олицетворение чистой силы? А Арамис – хитрости? И так далее… Они же точь-в-точь как те самые античные воины, о которых пишет Плутарх! Они и есть пирамида!

– Ну ладно, тебе, наверное, виднее. Хотя я бы предпочла думать… Сама теперь уже не знаю, как…

И Жанна снова повернулась к окну.

Но, видя что она опять собирается загрустить, Альберт поспешил возобновить беседу:

– Я могу рассказать тебе об Огюстене Франсуа Гризье!

– Это по его запискам Дюма написал роман, из-за которого мы сейчас едем в Россию? Если он тоже был масоном, то лучше не надо, – улыбнулась Жанна, – а если нет, то, пожалуй, давай рассказывай!

Однако на этот раз Альберт, как ни старался, так и не смог рассказать ничего особенно интересного (кроме того, что Гризье все-таки не был масоном). Но этого все равно оказалось достаточно: Жанна наконец отвлеклась от грустных мыслей и снова заулыбалась.

Успокоившись, Альберт махнул рукой на Гризье и, откинувшись на спинку дивана, произнес:

– А знаешь, я никак не предполагал, что моя миссия завершится вот так вот.

– Да, такого конца никто не ждал. Такой уж он непредсказуемый, этот твой дух виртус.

Альберт неожиданно снова наклонился вперед и громко прошептал:

– Ты тоже так подумала?

– Господи, Альберт, о чем ты? О чем я тоже подумала?

– Ну о том, что наша любовь – это и есть виртус?

– Нет, Альберт, я так не думала и думать не собираюсь. И ты, ну с чего вот ты это взял?

– А я проанализировал всю свою жизнь и понял: наша любовь, твоя любовь, это и есть самое высшее достижение моего мастерства. То есть – мой виртус.

– Альберт, если ты и дальше будешь говорить слишком странные вещи, я прямо сейчас остановлю поезд и поеду обратно!

– Да нет же, ничего странного, – поспешно сказал Альберт, словно и в самом деле не понял, что она шутит, – ну посуди сама: я сначала был просто сильным. Но зато очень сильным! Это когда еще служил в театре и когда бутафорской шпагой победил разбойников. Это ведь совсем непросто: проткнуть человека тупым деревянным клинком. Ну вот, а потом, когда меня наняла Великая Миссия, я, согласно моему договору, стал хитрым! Я обманывал всех в Керкиньяне, начиная с твоего дяди, маэстро Дижона. Однако, набираясь у него мастерства, я начал становиться искусным! И именно искусство отвернуло меня от хитрости, и я в конце концов всем во всем признался. Ну а потом – виртус… Наша любовь!

Жанна невольно задумалась. Да, при таком подходе все выходило очень логично. Все-таки Альберт удивительный человек. Ну кто еще мог взять и вот провести такие буквальные параллели между пирамидой Плутарха и романом «Три мушкетера», а затем и собственной жизнью. И ведь действительно все, все до последней буковки совпало! Если, конечно, виртус и в самом деле способен превращаться в любовь…

– Ну что же, – тихо сказала она, – это означает только одно: твоя миссия продолжается.

* * *

А поезд продолжал мчать вдоль восточного побережья Франции…

Вскоре после отъезда Альберта и Жанны Филипп Дижон получил через посыльного небольшой сверток. В нем лежали ключи, свежая газета и записка от мсье Перигора с пожеланиями успеха, крепкого здоровья и надеждой на дальнейшую дружбу.

Филипп тут же послал за отцом Лукасом и направился в школу. Да, старый масон хорошо знал свое дело. Все проблемы были улажены, все последствия идеально устранены. В зале не осталось ни одного пятнышка крови и никаких признаков прошедшей битвы. Перигор произвел и небольшой ремонт за свой счет, починив перила балюстрады, пострадавшего гимнастического коня, а заодно оконную задвижку, которая вот уже год барахлила и изрядно раздражала маэстро.

Филипп внимательно изучил приложенную к ключам и записке газету. Как ни в чем не бывало, еженедельное издание напоминало о скором праздновании Рождества, сообщало о какой-то автомобильной гонке, предлагало несколько частных объявлений: хозяйка музыкального салона выставляла на продажу мебельный гарнитур в стиле бидермайер, местная знаменитость, поэт Жак Куле, приглашал на свой поэтический вечер; особняком разместилось несколько брачных объявлений: «Одинокий господин, умеющий играть на лютне…», «Юный романтик 44-х лет с разбитым сердцем…» и т. п.

Наибольшего же внимания издания удостоились некие свинцовые капсулы времени, которые должны были сохранить для потомков лучшие голоса эпохи, записанные на 24 граммофонные пластинки. Автор восторженной статьи приводил слова главы правительства Франции Аристида Бриана: «Это покажет тем, кто будет жить через сто лет после нас, каковы были наши достижения в области звуковых машин, а также голоса ведущих певцов нашего времени». К числу ведущих голосов были отнесены Франческо Таманьо, Энрико Карузо, Эмма Кальве, ряд других выдающихся европейских исполнителей да еще какой-то русский певец Теодор Шаляпин со странной песней «Как король шел на войну». Две капсулы, напоминающие большие кастрюли, надлежало хранить в подвале парижской Грандопера ровно сто лет.

Одним словом, никакого упоминания о происшествии в школе.

На следующий день после открытия зала младшие ученики по приказу Филиппа разобрали и перетащили из бывшей квартиры Альберта его фехтовальный тренажер и теперь пытались заново смонтировать его в зале. Сам Филипп Дижон вместе с отцом Лукасом уселся за маленький круглый столик в надежде попить кофе, однако вынужден был то и дело подскакивать, чтобы помочь ученикам начальственным окриком:

– Ну куда же вы его тащите! Вы что, собрались мне весь проход на галерею перегородить? Сказал же, вот здесь, в этом углу, устанавливаем! Да смотрите не поцарапайте паркет!

Сгибаясь под весом железно-деревянного скелета, ученики поволокли тренажер в противоположный угол, а маэстро с патетическим вздохом опустился на стул:

– И кто же изобрел такую машину?

Отец Лукас отхлебнул кофе из своей чашечки и с улыбкой ответил:

– Какой-нибудь инквизитор, я полагаю. Мне лично это сооружение напоминает орудие для пытки еретика.

– Еретик, – откликнулся Филипп, – ну да, конечно, еретик… Однако вот что меня сейчас еще больше заботит. Паркет, паркет не царапайте, бездельники! Ну вот, я все об этом виртус. Если мы сейчас повторяем историю четвертого-пятого веков, ну когда Византия там что-то продала… То что, что именно, в материальном смысле? Какие-то книги? Рисунки? Технологии? Тренажеры, наконец? В чем эти практики воплощались? Насколько тот древний виртус отличался от современного? Или вообще не отличался, а отличались только упражнения? И наконец, куда все подевалось? Ну ладно, в архивах Ватикана все действительно исчезает навеки. Но ведь хитрая византийская верхушка сделала себе копии, это же очевидно! И Перигор в этом также уверен! Где сейчас эти копии? А может, как раз копии в Ватикане, а подлинники в Византии? Где все? Брат, сходи-ка, найди в моем кабинете энциклопедию, посмотрим, что осталось от этой Византии, а я пока займусь иезуитской машиной, пока мне тут окончательно все не разнесли!

С этими словами маэстро Дижон бросился к своим ученикам, которые безуспешно пытались распутать клубок тонких веревочек, предназначенных для приведения в движение клинков посредством специальных блоков.

Отец Лукас прошел в кабинет и, пробежав глазами по коричневым корешкам, без труда отыскал том с буквой «В». Византия… Он открыл книгу на нужной странице и принялся читать. Но не прошло и минуты, как священник сначала удивленно поднял брови, затем на несколько секунд задумался и, наконец, отложив том, снова повернулся к книжному шкафу. На этот раз его глаза остановились на букве «Р». Россия…

Когда отец Лукас вышел из кабинета, не без труда удерживая в руках два толстых тома, работа над установкой тренажера уже вышла из кризисной фазы, и Филипп радостно приветствовал брата:

– Ну что ты так долго? Нашел?

– Нашел и даже успел немного прочитать.

– Вот и хорошо, мне меньше работы, – Филипп снова опустился на свой стул, возвращаясь к кофе, – есть там что-нибудь интересное?

– Чтобы понять, интересно это или нет, мне нужно кое-что выяснить. У тебя.

– У меня? – Филипп искренне удивился. – Ну так выясняй!

– Скажи, пожалуйста, только не как на исповеди, а честно, как брат брату. Эта идея, с Россией, она от кого исходит? Это ведь не ты сам придумал?

Филипп замер, а затем медленно повернул голову и посмотрел отцу Лукасу прямо в глаза:

– Что у тебя в голове, брат?

– Сначала ответь.

– Я же говорил, что выбрал Россию из-за того, что наш соотечественник и друг учителя моего учителя, мсье Гризье…

– Да, все это я помню. Но кто, во имя всего святого, вложил в твою голову эту идею про Гризье, кто указал тебе на эту книгу, «Учитель фехтования», кто тебя надоумил?

Отец Лукас очень редко повышал голос. Тем более на Филиппа. Поэтому тот от неожиданности отставил чашечку кофе, который все равно уже остыл, и поспешил подобрать наиболее правильный ответ:

– Ну я же и сам знаю этот роман…

Но отец Лукас даже не дослушал его:

– Это ведь мсье Перигор?!

– Черт побери, да что же там пишут в этих энциклопедиях?!

– А то, что Византийская империя имела официального преемника. Преемника, который воспринял значительную часть византийской культуры, религии, права. Преемника, который послужил площадкой для своеобразной культурной эвакуации главных духовных и интеллектуальных достижений Второго Рима…

– Ну и что?! Что это за преемник?

– А то, что преемником Византийской империи стал Третий Рим. Понимаешь, о чем я? Третий Рим! Москва! Российская империя!

Маэстро Дижон побледнел. Он медленно встал, словно хотел уйти, но вместо этого схватил книгу и начал беспорядочно листать ее, безуспешно пытаясь отыскать букву «В».

– Старый, хитрый лис, – пробормотал он, – значит, он использовал меня для продолжения своей игры. Значит, он все еще надеется что-то откопать с помощью этого блаженного Альберта, а теперь еще и моей Жанны…

Внезапно отбросив энциклопедию, он снова упал на стул и попытался сосредоточиться. Однако, поняв что это у него не получается, повернулся к отцу Лукасу и произнес только одно слово:

– Говори!

– Я этого, конечно, не знал, – начал отец Лукас, как обычно излагая свою мысль и размышляя одновременно, – но Перигор – другое дело. Вся эта история с Византией, несомненно, его конек, его специализация, его, можно сказать, детище. Возможно, не добившись большого успеха здесь, он решил обратиться к самым глубоким корням. Выражаясь их терминами, он запустил собственный проект. Проект V-1. Наверное, так бы они его назвали. Первое пришествие виртус… Вероятно, он уже обсудил со своими коллегами возможные перспективы такой работы и, скорее всего, получил необходимые полномочия. Ему оставалось только найти подходящего агента. И вот – случай подвернулся. Ватиканский миссионер-ренегат, сильный, обученный, в меру посвященный. Только как его убедить поехать в Россию? И как следить за ним там, как извлекать информацию? Как видим, с первым вопросом он справился прямо-таки гениально, подкинув тебе правильную идею, да еще и подкрепив ее сочинением господина Дюма. А как он собирается справляться со вторым вопросом – нам неведомо. Но если так же умно, находчиво, дерзко…

Филипп гневно сдвинул брови:

– Да тебя, кажется, просто восхищает этот масон!

– Подожди, Филипп, это еще не все. Видишь, я еще один том достал. Здесь у нас – Россия.

– Ну и что там?

– Я подробно еще не читал, просмотрел бегло. Пытался понять, насколько эта византийская идея действительно сильна в России.

– Ну? И что оказалось?

– Похоже, что очень даже сильна. Сильнее, чем в самой Византийской империи!

– Это как же?

– Смотри, – отец Лукас указал на открытую страницу, – «Греческий проект»!

Филипп Дижон нервно посмотрел на текст, пробежал по нему глазами и, видимо ничего как следует не поняв, снова обратился к брату:

– Да расскажи ты толком, что там такое! Что ты мне свою книжку суешь!

– «Греческий проект» – это название русского плана по восстановлению Византийской империи. План предусматривал войну с турками, захват Стамбула, переименование его в Константинополь и даже выдвижение нового императора, Константина Первого. Им должен был стать русский принц Константин Павлович.

– Ну и что? Почти полтысячи лет назад чего только не было!

– В том-то и дело, что не полтысячи лет назад. Этот проект был задуман во второй половине XVIII века, то есть более чем через 300 лет после падения Византийской империи. Но самое интересное не это. Знаешь, кто на самом деле инициировал «Греческий проект», воздействуя непосредственно на русскую императрицу?

– Ну? Скажи еще, мсье Перигор!

– Ты почти угадал! Не Перигор, конечно, ведь он тогда еще не родился. Это сделал другой французский масон высокого градуса посвящения. Его звали Вольтер. Забавная подробность: для поднятия боевого духа русских войск Вольтер рекомендовал использовать боевые колесницы, как у героев Античности! Намек на античный виртус, описанный Плутархом? Но суть не в этом. А в том, стало быть, что еще в XVIII веке масоны пытались восстановить Византийскую империю силой русского оружия! Кстати, безуспешно.

Услышав имя Вольтера, Филипп наморщился, словно пытаясь что-то вспомнить, и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Почти что внук Вольтера! Вот как он себя называл! Я-то думал, он намекает на свое темное происхождение, а он имел в виду всю эту историю с Россией, Византией и виртус! Значит, речь идет о создании целого масонского государства! А я, дурак, ему о бизнесе рассказываю! Хитрый, хитрый лис! Ну, подожди же!

С этими словами Филипп вскочил со своего места и, даже не глядя на тренажер, решительными шагами направился к выходу.

* * *

Эжен Перигор уже давно не чувствовал такого воодушевления. Все, ведь уже буквально все висело на волоске и вдруг ожило, завертелось самым неожиданным образом.

В Россию!

Прямо туда, где, согласно всем расчетам, скрывается самый древний из известных дух виртус. Виртус Первого пришествия… Да, как он выглядит, где и в чем скрыт, как его извлечь, как использовать – это еще не известно, это еще предстоит узнать. Но он, Эжен Перигор, непременно узнает.

Как же все совпало! Альберт отступил от Великой Миссии. Ему удалось отбить их ответную атаку. Он отправился в Россию. Туда, где позиции масонства настолько же сильны, насколько немощны возможности Ватикана!

Разве это не чудо?

Чудо, которому он, Эжен Перигор, так искусно поспособствовал!

Надо написать еще несколько писем секретарям северных лож. Надо, кстати, обеспечить более быструю связь с братьями в Санкт-Петербурге. И на всякий случай в Москве. Здесь можно будет активнее задействовать Сергея Бецкого. Смышленый молодой человек – после маленькой миссии в качестве связного во Франции его градус посвящения повысили. Надо еще узнать, как там, в России, обстоят дела с беспроволочным телеграфом. Если плохо, придется заняться и этим, причем – срочно.

Интересно, поймет ли маэстро Дижон когда-нибудь, что происходит на самом деле? То есть не он сам, конечно, а отец Лукас. Ну да ладно, это неважно. Уважаемый маэстро теперь совершенно не опасен. С тех пор как предоставил Перигору решить свои проблемы с двумя неизвестными трупами в его фехтовальном зале. Папка с уголовным делом, которая уже находится в секретном хранилище ближайшего представительства ложи, – хороший аргумент против необдуманных поступков.

Да и когда они теперь увидятся? Пора и Перигору срываться с насиженного места: никто, кроме него, не сможет довести работу с Альбертом до конца, тем более в России. Так что – в Россию. А придется ли вернуться в этот старый особняк, кто знает… Возможно, после России его переведут в Париж, поближе к штаб-квартире ложи. Или в Рим, чтобы лично наблюдать за дальнейшей деятельностью Святого престола. Или, кто знает, если все, наконец, свершится…

Если все свершится, не отправится ли он прямо из России в Константинополь – новую столицу первого масонского государства на территории бывшей Византийской империи, в качестве генерального секретаря или какого-нибудь советника?

Бизнес… Ах, маэстро Дижон! Да разве имеет значение бизнес, когда на кону стоит образование собственного суверенного государства! Именно сейчас, на стыке эпох, когда границы меняются, древние династии рушатся, а какой-нибудь лакей может запросто оказаться на троне, именно сейчас решаются главные вопросы духовного лидерства нового человечества. А лидировать из частных поместий, хаотично разбросанных по миру, как-то несовременно.

Святой престол тоже это понимает и тоже ведет свою борьбу во имя самых высоких целей. Вернуть утраченное Папское государство [16] так же трудно, как и создать новое масонское. А победит в этой борьбе только один!

На пороге кабинета показался старый слуга Жак:

– Мсье Перигор, – сообщил он, – автомобиль за вами прибыл, все готово к отъезду.

Тяжело встав, масон в последний раз прошелся по своему кабинету, провел ладонью по корешкам книг, поправил письменный прибор на старинном бюро. Затем он вынул из кармана маленький металлический кружок и поднес его к глазам. Пирамида Плутарха на старинной византийской монете… Когда-то христианская церковь купила у хитрых византийцев дух виртус. Теперь все будет иначе.

И Перигор с энтузиазмом направился к выходу. Лишь на секунду задержавшись в дверях, он едва заметно улыбнулся и бросил монету на середину комнаты.

– Туше, маэстро Дижон, – прошептал он, – вот наша дуэль и завершилась!

Эпилог

…Накануне очередного турнира в школе фехтовальных искусств Филиппа Дижона, по традиции, предстояло провести большую генеральную уборку. Все необходимые указания маэстро дал заранее, и Марк, находящийся теперь в статусе младшего преподавателя, тщательно все записал и повесил список на видное место в зале. В день уборки он пришел в школу первым и начал подготавливать помещение. Но буквально сразу за ним в зал вошли друзья Ромэн и Хельг, вооруженные ведрами и тряпками.

– Что это ты здесь делаешь, Марк? – спросил Ромэн. – Сегодня же выходной!

– Как это – выходной? – не понял Марк. – Сегодня же генеральная уборка.

– Все правильно, – подхватил Хельг, – сегодня генеральная уборка: мы работаем, а преподаватели отдыхают. Ты не забыл, Марк? Ты теперь младший преподаватель!

– Но я же тоже ученик школы, – попытался возразить Марк.

– Не совсем. Ты, можно сказать, уже выпускник. И на генеральных уборках тебе делать нечего. Не по статусу!

– Это точно, – в зал вошел Пьер, – иди лучше домой, Марк. А завтра сам увидишь – все будет просто блестеть!

– Но как же беспощадная битва чемпионов?!

– Ты имеешь в виду, как же мы справимся без тебя? – на пороге появился левша Даниэль. – Не волнуйся, мы справимся. А свою беспощадную битву чемпионов ты уже выиграл. Ты теперь и есть чемпион. Иди домой, друг.

Ничего больше не говоря, Марк отставил в сторону швабру, которой даже не успел начать подметать, и направился к выходу. В дверях он столкнулся с Александэром:

– А, Марк! – обрадовался Александэр. – Зашел проверить нас? Уже убегаешь? Ну давай, до завтра.

Александэр весело направился в кладовку, на ходу подвязывая волосы грязной половой тряпкой, а Марк молча вышел из школы.

Не спеша пройдя по улице Святого Антония, он свернул на улицу Марата, ведущую в направлении его дома. Обычно он проходил эту улицу быстро, почти не глядя по сторонам. Однако в этот раз все было иначе. У него вдруг появилась масса свободного времени. Он остановился и огляделся. Ну да, это все та же маленькая старая улица. Его улица, его территория.

Со стороны школы фехтовальных искусств раздался какой-то грохот и крик. Марк понял – началась беспощадная битва чемпионов…

Еще через несколько шагов ветер, подувший со стороны площади Республики, донес до Марка запах свежих круассанов. Толстяк Рагно готовился к дневному наплыву посетителей. Круассаны. Жанна…

Да, ведь именно у Рагно он вызывал на дуэль Альберта. На дуэль из-за Жанны. Дуэль, которую он умудрился проиграть.

А ветер сегодня разыгрался не на шутку. И, кроме запаха круассанов, нес с собой опавшие листья, мусор и какое-то беспокойство. Мятая газета подлетела к самым ногам Альберта.

Неожиданно он остановился, и на лице его отразилось необычайное беспокойство. Марк рассеянно огляделся по сторонам, словно бы решал, куда именно теперь ему направиться, сделал пару шагов на запах в направлении запаха круассанов, снова остановился… Наконец, словно отбросив все сомнения, он быстрым шагом, почти бегом двинулся к своему дому.

Забежав в квартиру и даже не закрыв за собой дверь, он бросился к небольшому самодельному столу, заменявшему ему бюро, выдвинул нижний ящик и выхватил оттуда несколько листов бумаги.

Квитанции о квартирной оплате, пара газетных вырезок про маэстро Дижона и школьные соревнования, какие-то старые письма… Да, вот и он – чистый лист.

Схватив со стола карандаш, Марк смахнул на пол все остальное – какие-то журналы, несколько мелких монет, старую пуговицу, красивое пресс-папье, нож для резки бумаги, чернильницу – и положил лист на середину.

После секундных раздумий он коснулся карандашом бумаги и больше уже не отрывал его, пока не исписал страницу до конца…

На старых шпагах позолота с пылью Смешались. Испарились крови пятна, Фантазии и ложь соединились с былью, Как это все случилось? Непонятно… Когда-то, выучив прием по книжкам, Пренебрегая резким криком «Альт!», Бросался на врага, совсем еще мальчишка, В своем прекрасном саване Тибальт! И, разрывая тень от Нельской башни, Ботфортом спихивал врагов в овраг, В роскошных ранах голода и жажды, Счастливейший поэт де Бержерак! Сжимая шесть экю в ладони левой, А в правой – меч, южанин и смутьян, Единожды влюблен, обласкан королевой, Безумный и бессмертный д’Артаньян! Так и сейчас… Пусть порастет ковылью Моя любовь! Я свой оставлю след! И пусть фантазии и ложь сольются с былью, Как позолота с пылью прошлых лет!

Двадцать лет спустя…

11 февраля 1929 года государственный секретарь Святого престола кардинал Пьетро Гаспарри и премьер-министр Италии, большой любитель фехтовального искусства Бенито Муссолини подписали так называемые Латеранские соглашения, согласно которым за Ватиканом признавался статус суверенного государства с выделенной территорией в 100 акров римской земли. В мае этого же года соглашения были ратифицированы нижней палатой.

Альберт и Жанна могли возвращаться домой.

Фехтовальные истории

Вначале было слово…

Интересно, что для обозначения этого вида боевого искусства в большинстве европейских языков использовались лишь производные от двух корней – латинского «skrim» (corium кора скора скорняк) или немецкого «Fecht».

Латинский корень использовался в словах со значением «защита». Немецкий первоначально также обозначал понятие «защита», а кроме того, «борьба», «сражение».

Именно корень «skrim» попал в скандинавское понятие «skirmen» и германское «skermen». Глагол «skirmjan» – «защищать» вошел в старый французский язык как «escremie» и «eskermie» для обозначения фехтования. В романах о рыцарях круглого стола слова «eskri-misseur» или «eskermisor» относятся к «играющих мечом».

В современном французском фехтование обозначают словом «escrime», в испанском, португальском, каталонском– «esgrima».

Германский корень «Fecht» образовал слово «фехтование» в немецком языке – «Fechten» или «Fechtkunst», в английском «fence» и «fencing», а также современным русским языком.

Интересно, что в немецком языке слово «Schirm», которое сейчас переводится как «зонтик», «козырек», «защита», когда-то тоже использовалось для обозначения фехтования.

В Петровскую эпоху, до появления немецкого термина, в России фехтование именовали шпажной битвой, шпажным искусством, рапирной наукой и т. п. А в допетровскую эпоху всеобъемлющее значение имело слово «битва» (на поле битися).

Корень «skrim», кстати, так же попал в современный русский язык, и обозначает он тоже нечто защищающее – ширму.

Очень интересную гипотезу о происхождении термина высказал один из выдающихся современных исследователей истории фехтования Пьер Лаказ. Он предположил, что корень «skrim» восходит к санскритскому «сапна». В современном понимании слово «карма», став интернациональным, имеет очень широкий смысл: судьба, воздаяние, высшее предначертание и порядок, причинно-следственный мировой закон. Буквальный перевод с санскрита, кстати, и означает «закон».

Каким образом «закон» трансформируется в «защиту», понять не так уж трудно. Закон защищает, беззаконие губит. Техника фехтовальных движений в любой школе подчинена определенным правилам, законам оружия. Римский военный историк Публий Флавий Вегеций Ренат (кон. IV – нач. V в.) в трактате «Краткое изложение военного дела» для обозначения понятия «фехтование» пользуется словосочетанием «законы оружия». Что очень напоминает первоначальное значение санскритского сапна.

* * *

Любопытно проследить, насколько тесно жизнь и судьба людей в древности были связаны с оружием. Даже названия многих народов были произведены от наименования того или иного вида оружия.

Так, например, скот (шотландец) на древнескандинавском означает «лучник»; сакс – «меч»; германец – «копьеносец» (на древневерхненемецком «ger» – «копье», «man» – «человек»); кельт – «топор» (характерный заступообразный боевой топор). А один из главных богов кельтского пантеона, Луг, получил свое имя от слова «slga» – «копье». Возможно, от этого же корня происходит и название немецкого дуэльного оружия «шлегер».

На протяжении тысячелетий значение оружия в жизни людей, как и искусства владения им, не уменьшалось. И в формуле церковного отлучения XVI–XVII веков, среди длинного перечня проклятий, на первом месте – проклятие в сражении.

* * *

Как-то раз афинский полководец Мелант получил вызов на поединок от царя Ксанфа Беотийского. Согласно заранее оговоренным условиям, бойцы во всеоружии вышли в поле и стали друг перед другом на виду у своих войск. И тут Мелант с горечью в голосе заявляет царю: «Несправедливо и против договора поступаешь ты, Ксанф: против меня одного ты вышел в сопровождении еще одного!»

Ксанф, недоумевая, кто же из телохранителей осмелился увязаться за ним вопреки приказу, обернулся… и тут же получил жестокий удар в спину, которым Мелант сразил его наповал!

С точки зрения современной этики, Мелант, несомненно, навсегда запятнал свою честь. Однако античный кодекс чести существенно отличался от того, который сформировался в Западной Европе во времена Средневековья. Секст Юлий Фронтин, описывая это событие, приводит его как достойный образец военной хитрости. А с честью все в порядке. Ведь воины вышли, согласно договору, один на один. Просто Ксанф оказался худшим бойцом.

* * *

Исполнители боевых танцев в Древней Греции были достаточно востребованы. И не только на многочисленных праздниках и в сфере зарождающегося театрального искусства. Таких танцоров привлекали для участия в боевых сценах, которых было достаточно много в античном репертуаре.

Известен интересный эпизод, когда один из исполнителей так вошел в роль, что по-настоящему атаковал группу своих сценических партнеров. Публика, наблюдавшая это происшествие, была весьма раздосадованна. Но не тем, что заигравшийся танцор нарушил сценарий, а тем, что его противники не смогли дать достойный отпор герою.

* * *

Далекий прообраз театрального бинокля появился еще во времена гладиаторских игр. Император Нерон, страдавший близорукостью, смотрел на поединки гладиаторов через специально отполированный кусок изумруда.

* * *

Римский историк Тит Ливий в своей «Истории Рима от основания города» описывает поединок римского юноши и великана галла:

«…сверстники вооружают юношу: берет он большой пехотный щит, препоясывается испанским мечом, годным для ближнего боя; и в таком вооружении и снаряжении выводят его против галла, глупо ухмылявшегося и даже казавшего в насмешку свой язык. (6) Провожатые возвратились в строй, и посредине остались стоять двое, вооруженные скорее как для зрелища, чем по-военному: заведомые неровни на вид и на взгляд. (7) Один – громадного роста, в пестром наряде, сверкая изукрашенными доспехами с золотой насечкою; другой – среднего воинского роста и вооружен скромно, скорее удобно, чем красиво; (8) ни песенок, ни прыжков, ни пустого бряцанья оружием: затаив в груди свое негодование и безмолвный гнев, он берег ярость для решительного мига. (9) Когда бойцы стали друг против друга между рядами противников и столько народу взирало на них со страхом и надеждою, галл, возвышаясь как гора над соперником, выставил против его нападения левую руку со щитом и обрушил свой меч с оглушительным звоном, но безуспешно; (10) тогда римлянин, держа клинок острием вверх, с силою поддел снизу вражий щит своим щитом и, обезопасив так всего себя от удара, протиснулся между телом врага и его щитом; двумя ударами подряд он поразил его в живот и пах и поверг врага, рухнувшего во весь свой огромный рост».

* * *

Коренное население Шотландии, пикты, по одной из версий, получили свое название от латинского слова picti – «раскрашенные». Это объяснялось обилием татуировок, которыми украшали себя воины этого народа. Латинский корень pict сохранился в английском языке – например, в слове picture – картина.

* * *

Средневековые предания сохранили довольно много «рецептов», применявшихся при изготовлении оружия. Норвежская «Сага о Тидреке» (вторая половина XIII века) рассказывает о технологии, которую использовал мифический кузнец Вёлунд.

Вёлунд, обучавшийся кузнечному ремеслу у гномов, как-то раз отковал меч по заказу короля. Увидев оружие, король пришел в восторг, но Вёлунд был недоволен своей работой и не отдавал оружие. «Меч еще недостаточно хорош, – сказал он, – нужно, чтобы он стал еще лучше, и я не успокоюсь, пока не добьюсь этого».

Вёлунд взял напильник, сточил меч в стружку, смешал эту стружку с мукой и скормил полученную смесь птицам, которых три дня держал без пищи. Собрав затем птичий помет, Вёлунд сжег его в горне, получил железо, очистил его от окалины и снова выковал меч чуть меньше первого.

Вместе с заказчиком Вёлунд спустился к реке. Там он взял клок шерсти толщиной три пяди и такой же длинны и бросил его в воду. Затем он погрузил в реку меч, и «лезвие рассекло шерсть так же легко, как оно рассекает само течение…»

Используя в своей работе птиц, Вёлунд был настоящим гуманистом, по сравнению с другими мастерами кузнечного дела. Согласно рекомендациям старых мастеров, клинок лучше закаливать в моче рыжего мальчика или в крови черного козла. Но еще лучше медленно погрузить его в тело мускулистого раба! Впрочем, стоит заметить, что этот способ описывался только в мифах и едва ли использовался в реальности.

* * *

Главный инструмент кузнеца – молот. А происходит это слово от хеттского «malatt», что означает – «оружие».

* * *

В эпоху раннего Средневековья лучшими в мире считались франкские мечи. Готовое изделие тестировали оригинальным способом «от уха до уха». Нужно было согнуть клинок так, чтобы острие касалась одного уха, а противовес – другого. Если после этого меч пружинисто выпрямлялся без следов остаточной деформации, его признавали годным к работе.

* * *

Легендарный король Артур поражал ударом своего волшебного копья Роль сразу 24 врага. Его меч Экс-калибур скашивал единым взмахом 840 человек, то есть в 35 раз больше. Общее же количество повергаемых недругов – 864 – представляет собой магическое число 108, взятое 8 раз.

* * *

Средний рост мужчины в средневековой Европе колебался в пределах от 165 до 170 см. К такому выводу пришел немецкий ученый Гельмут Вурм, проанализировав данные, полученные при исследовании рыцарских доспехов в музеях Германии, Франции, Австрии. Самые низкорослые жили в Мюнхене и его окрестностях, их рост составлял в среднем 158 см. А герцог Иоганн Казимир, живший в Кобурге, был не выше 155 см.

* * *

Интересно вспомнить последнюю попытку боевого применения полных рыцарских доспехов. Было это во времена Северной войны, когда о рыцарстве все уже забыли, а доспехи украшали залы старинных замков.

Во время штурма крепости Нотебург русскими войсками в 1702 году остатки шведского гарнизона предприняли отчаянную вылазку против неприятеля. Среди них находились и несколько воинов в полном рыцарском облачении, вооруженных двуручными мечами. Но такая находчивость не помогла шведам переломить ход сражения, так как доспех требует специальной подготовки, а без нее лишь стесняет движения. Рыцари учились преодолевать эту скованность путем специальных тренировок (известны полные рыцарские доспехи для детей шести-семи лет), а шведы, надевшие их впервые, все до единого полегли под Нотебургом.

Правда, существует и другая (на мой взгляд, более сомнительная) версия этого события: вражеские пули стали отскакивать от доспехов, а шпаги и сабли тем более оказались бессильны. Положение спасли гренадеры, которые забросали противника гранатами…

* * *

Немецкий фехтмейстер Ганс Тальхоффер при написании своих «Готских кодексов» пользовался помощью группы танцоров-маринесок (исполнителей морских танцев). Они служили в качестве моделей для художника-иллюстратора. Поэтому большинство бойцов, изображенных на иллюстрациях в трактатах Тальхоффера, имеют ярко выраженные портретные черты. Среди фехтующих можно видеть мавра, лысого бойца с татуировкой на голове, длинноносого, обладателя оригинальной высокой шляпы и т. п.

Эта группа танцоров была широко известна во времена Тальхоффера. Их популярность была настолько велика, что бюстовые изображения танцоров украшают здание мюнхенской ратуши!

Это открытие сделал словацкий историк и учитель фехтования Петер Коза. Он не исключает, что танцоры были учениками Тальхоффера.

* * *

К середине XVI века немецкая школа фехтования уже утрачивала лидирующие позиции в Европе. Как своеобразную попытку зафиксировать национальное боевое наследие, можно расценить книгу немецкого хроникера Пауля Гектора Майра. Ценой невероятных усилий и огромных затрат он к 1544 году закончил многолетнюю работу над большим трактатом, названым «Opus Amplissimum de Arte Athletica» («Полное описание искусства атлетики»). Трактат был снабжен роскошными цветными иллюстрациями Иёрга Броя-младшего и суммировал традиции немецкой школы фехтования на разных видах оружия.

* * *

Своей титанической работой Пауль Гектор оказал неоценимую услугу потомкам, но вызвал гнев местных властей. Дело в том, что, будучи провиантмейстером Аугсбурга и казначеем магистрата, Майер использовал для издания средства городской казны и впоследствии не смог по ним отчитаться.

Судьба Майра трагична: в 1579 году его судили за хищения и приговорили к смертной казни…

* * *

Как своеобразную попытку сохранить за турнирами их боевую значимость, можно трактовать поведение шута Людовика XI. Во время турнира, устроенного Филиппом Бургундским по случаю коронации Людовика в 1461 году, шут выехал на арену и с помощью одной дубины разогнал всех сражающихся в групповом бою рыцарей. Обычно скупой король в порыве восторга подарил шуту 50 экю.

* * *

В 1429 году, под натиском армии Жанны д’Арк, английский полководец Суффолк вынужден был снять осаду Орлеана и укрыться в городе Жаржо. Но удача была явно не на стороне англичан. Отряды Жанны осадили город, а затем взяли стены штурмом. Начались уличные бои. Последней надеждой Суффолка оставался хорошо укрепленный форт, построенный на мосту, соединяющем город Жаржо с противоположным берегом Луары. Надо было всего лишь пробиться к этому мосту. А между тем силы англичан таяли. В битве погиб брат Суффолка, а сам он сражался наравне со своими солдатами как рядовой рыцарь.

* * *

Собрав вокруг себя наиболее храбрых бойцов, полководец устремился на мост. Но этот маневр заметил овернский дворянин, оруженосец Вильгельм Рено. В окружении товарищей он бросился наперерез Суффолку. Возле моста завязалась ожесточенная битва. С обеих сторон росло число погибших. Наконец Суффолк остался один на один с Рено, который, будучи более молодым и менее измотанным, имел явное преимущество. Силы оставляли Суффолка, а наносимые французом удары становились все яростнее. Тогда полководец отступил на шаг, поднял руку и воскликнул:

– Ты дворянин?

– Да, – отвечал Рено.

– Ты рыцарь?

– Нет, только оруженосец!

Суффолк на секунду задумался. Не пристало рыцарю сдаваться в плен простому оруженосцу. И тогда его посетила гениальная идея. Он подозвал Рено, попросил его встать на одно колено и своей властью посвятил его в рыцари. После чего благополучно сдался в плен, избежав, таким образом, позора потерпеть поражение от нижестоящего по званию.

* * *

Немецкая школа средневекового фехтования преобладала в Европе до конца XV века. Однако покинула историческую арену она далеко не сразу. А последний случай применения немецкой средневековой школы вообще относится к середине XX века. В 1943 году в Германии были созданы части особого назначения СС для проведения разведывательно-диверсионных операций в тылу противника. Эти спецподразделения возглавил гауптштурмфюрер СС Отто Скорцени, который, кстати, был известным фехтовальщиком (в молодости он провел 15 дуэлей на холодном оружии). Так вот, рукопашному бою, в том числе с использованием кинжала, бойцов этих подразделений обучали по средневековым немецким трактатам. По утверждению Петера Козы, приказ использовать трактаты отдал лично Адольф Гитлер.

Спустя некоторое время эту же идею переняли британские диверсионные спецподразделения.

* * *

В первой половине XVI века среди итальянских школ фехтования особенно сильные позиции занимала так называемая Болонская школа. В разные периоды этот регион был представлен такими мастерами, как Филиппо ди Бартоломео Дарди, Гвидо Антонио ди Лука, Антонио Манчиолино, Ахилле Мароццо.

При этом другие регионы Италии могли похвастаться, как правило, лишь одним выдающимся мастером. Сиена гордилась Ридольфо Каппо Феро, Падова – Сальватором Фабрисом.

Интересно понять, почему именно Болонья стала таким плодовитым центром итальянского фехтования эпохи Ренессанса.

Разгадка этого феномена кроется в стенах Болонского университета. В конце Средних веков это учебное заведение специализировалось на изучении римского права. А дворянам в те времена было позволено заниматься для заработка только юриспруденцией. Именно по этой причине в университет Болоньи стекались со всей Италии активные молодые дворяне, готовые учиться и работать, не обремененные излишним достатком и формировавшие в Болонье своеобразное сословное большинство. Молодые дворяне активно интересовались фехтованием, и Болонья предоставляла все возможности для реализации этого интереса.

При этом Болонья имела собственных спонсоров – богатый род воинов и фехтовальщиков Бентеволио. Под их эгидой процветали многие болонские мастера и, в частности, Ахилле Мароццо, автор трактата «Новый труд» («Opera Nuova»), лучшего учебника по одному из болонских стилей фехтования.

К слову, сам вышеупомянутый Филиппо Бартоломео Дарди, считающийся основателем болонской школы фехтования, служил в Болонском университете профессором математики и астрономии и в 1415 году открыл собственный фехтовальный зал.

* * *

Интересная связь прослеживается между Тридентским собором (1545–1563), Микеланджело Буонаротти и известной работой итальянского мастера фехтования Камилло Агриппы «Трактат о науке оружия с философским диалогом» 1553 года.

Первоначально Тридентский собор был собран для диспута между католиками и лютеранами. Однако, когда накануне собора несколько сильных немецких курфюрств перешли в лютеранство, протекторат папы оказался лютеранам уже не так уж и нужен. В результате, представители лютеранской церкви попросту не явились на собрание.

Тогда собор избрал новую цель – улучшение веры. Одним из решений в этой области стали ограничения на изображения обнаженной натуры…

Тем временем миланец Камилло Агриппа работал над своим трактатом. Для создания иллюстраций он привлек художника Якопо де Страда.

А незадолго (в масштабах истории) до этого великий Микеланджело в очередной раз затеял спор со своим вечным противником Леонардо да Винчи, и оба титана принялись создавать два грандиозных батальных полотна, которые должны были поставить точку в их творческом противостоянии. Леонардо избрал для своего сюжета битву при Ангиари, Микеланджело – битву при Кашине. На полотне Леонардо несколько всадников схватились в яростной битве за знамя. Микеланджело же выбрал более приземленный сюжет: купающиеся воины, подвергшиеся внезапному нападению врага, в спешке выбираются на берег и облачаются в боевые доспехи. Эта находка позволила Микеланджело изобразить сразу около двадцати прекрасных мокрых мускулистых тел в момент их наибольшего физического напряжения. Почитатели таланта величайшего скульптора и живописца пришли в восторг! В таком же восторге пребывал и Якопо де Страда, когда приступал к работе над трактатом Агриппы. Именно поэтому в качестве источника вдохновения он избрал эскизы к «Битве при Кашине» Микеланджело. Таким образом, его иллюстрации стали подражанием великому художнику.

Микеланджело начал работу над «Битвой при Кашине» за сорок лет до начала Тридентского собора. А вот де Страда работал уже в разгар Собора, когда он начал выносить свои постановления, одним из которых и было ограничение на изображение обнаженной натуры. И вот по мере расширения влияния этой довольно странной для эпохи Ренессанса нормы рисунки на гравюрах де Страда меняются. В начале трактата мы видим полностью обнаженных людей. Затем в самых опасных местах появляются аккуратные тени. И наконец, на последних страницах бойцы изображены полностью облаченными в стилизованные античные одеяния…

Якопо де Страда не зря поспешил принять меры предосторожности. В эти же годы другой художник, по неосторожности проиллюстрировавший нравоучительную книгу «Как нечестные мужчины с нечистыми женщинами любовь делают», был посажен в тюрьму.

Судьба же Якопо сложилась значительно лучше. Германский король, впоследствии император Священной Римской империи Рудольф II, взял его на службу в качестве библиотекаря. Его дочь стала графиней и фавориткой Рудольфа, от которого у нее было семь или восемь детей.

Кстати, интересно, что автор «Трактата о науке оружия» Камилло Агриппа по роду основной деятельности был не учителем фехтования, а архитектором. Одна из его работ сохранилась до сих пор – Агриппа занимался установкой статуи святого Петра в Ватикане. Совсем недалеко от «Пьеты» Микеланджело…

* * *

Один из районов Лондона носит название Блэкфраерс – Черные братья, полученное благодаря доминиканскому монастырю, который располагался там еще с XIII века. Однако в первой половине XVI века монастырь был упразднен Генрихом VIII, создавшим в Англии новую, англиканскую, церковь. Вскоре после этого в главном здании монастыря обосновались два заведения: театр Шекспира и фехтовальный зал Винченцо Савиоло, автора первого английского трактата по фехтованию.

В фехтовальном зале имелся совершенно уникальный по тем временам предмет интерьера – большие напольные часы. По этим часам Савиоло читал лекции. Таких часов не было даже у королевы.

В те годы кто-то написал картину «Королева направляется в Блэкфраерс». Так вот, куда именно направляется королева на этом полотне, неизвестно. Возможно, в театр. Но вполне вероятно, в фехтовальный зал Савиоло, чтобы посмотреть роскошные часы!

* * *

В Лувре хранится не самая известная картина Рафаэля «Автопортрет с другом, учителем фехтования» (1518). Кто именно изображен рядом с художником, не совсем понятно. Однако известно, что Рафаэль любил фехтовать и ходил упражняться в семью Марчеллино, которая держала свою школу в секрете.

Возможно, мужчина рядом с Рафаэлем является одним из представителей этой семьи.

* * *

Около 1811 года на одном из курортов на границе Франции и Италии состоялась так называемая дуэль тридцати, проходившая между представителями французских и итальянских школ фехтования. Цель этой встречи была вполне хрестоматийной: выяснить, «чье кунг-фу лучше».

Первый же представитель французской школы одержал три победы подряд, нанеся своим соперникам смертельные уколы. Тогда было принято решение прервать состязание, которое неожиданно из дуэли превратилось в убийство.

Представители французской партии торжествовали! Однако их противники обратили внимание на то, что победитель, хотя и фехтовал во французской манере, по национальности был итальянцем. И итальянская партия объявила, что, чтобы победить, французам понадобился итальянец.

* * *

Около 80 % итальянских книг по фехтованию эпохи Ренессанса изданы в Венеции. Причина этого в том, что Венеция не подчинялась Риму. А Рим, точнее Ватикан, не одобрял фехтовальные трактаты. Возможно, именно поэтому некоторые авторы делали приписку к своим рукописям: «Издать только после моей смерти». Именно таким образом, только через 15 лет после смерти автора, был издан новаторский трактат Анджело Виджани «Lo Scremo» («Фехтование»). А вот граждане Венецианской республики, например Ридольфо Капо Ферро, автор «Великого симулякра фехтования», в котором он систематизировал приемы фехтования эпохи Ренессанса, преследований могли не опасаться. Более того, Каппо Ферро просил своего покровителя герцога, чтобы его трактат попал в библиотеки и был доступен широкому кругу читателей.

Кстати, изображение нагих тел в трактатах эпохи Ренессанса – это не только мода или тем более протест против решений Тридентского собора. На обнаженных фигурах хорошо видна работа мышц, что было очень актуально для итальянских школ того времени. Для сравнения, школа Ахилло Мароццо, господствовавшая в Италии в первой половине XVI века, была по духу и по технике еще слишком средневековой, поэтому пышные одежды на фигурах, демонстрирующих технику в его трактатах, совершенно не мешают видеть правильные движения.

Однако обнаженная натура не единственная причина, по которой католическая церковь преследовала учебники фехтования. Так, известный трактат «Academie de l’Espée» представителя испанской школы Жерара Тибо также был запрещен Ватиканом, хотя фигуры на страницах книги полностью одеты. Трактат Тибо находился под таким жестким запретом, что получить на руки библиотечный экземпляр в католических странах можно было только по личному разрешению папы римского вплоть до 80-х годов XX века.

Причина такого сурового запрета неизвестна…

* * *

Один из столпов итальянской школы эпохи Ренессанса, Ридольфо Капо Ферро, отчасти наследует немецкую традицию. Во всяком случае, сам он был немцем. Об этом писали его современники: «Отличный представитель итальянской школы народа немецкого». Капо Ферро – вероятно, прозвище, которое можно перевести как «Хозяин стали» (в смысле «Мастер меча»). Интересно, что, помимо самой Италии, итальянская школа фехтования сохранила свое влияние в Германии. Это связано с деятельностью династии Крейслеров, которые определили развитие колющего фехтования в этой стране.

Основатель этого известного рода фехтмейстеров, Вильгельм Крейслер, в начале XVII века учился у итальянского фехтмейстера Сальватора Фабриса. Все девять сыновей Крейслера стали преподавателями фехтования в Северной Германии. С одним из них – Иоганном Вильгельмом – связана интересная история.

Еще будучи молодым и никому не известным мастером, Иоганн Вильгельм отправился в Дрезден на турнир фехтовальщиков. Перед началом боев никто не воспринял новичка всерьез, но по ходу турнира отношение к юноше кардинально изменилось. И, после того как он победил в поединках со всеми авторитетами, в том числе с учителями фехтования, против него вышел сам курфюрст Саксонии Август Сильный. Во время этого поединка курфюрст шесть раз терял шпагу и наконец произнес: «Малый, если ты не сам черт, то ты Крейслер!» И молодой мастер с поклоном ответил: «Ваше величество, Крейслер Второй к вашим услугам!»

У последнего представителя династии Крейслеров была дочь, которую он собирался отдать в жены тому, кто наследует его школу. Его предложение принял французский фехтовальщик по фамилии Ру (Roux). Сын этой пары издал учебник фехтования. Но это была уже классическая школа XIX века, крайне далекая от немецкого Средневековья…

* * *

Многие поклонники Артура Конан Дойла и его «Записок о Шерлоке Холмсе» помнят упоминание таинственной японской борьбы баритсу, которой в совершенстве владел знаменитый лондонский сыщик.

Но мало кто знает, что борьбы именно с таким названием на самом деле не существовало.

Зато на рубеже XIX–XX веков в Англии неожиданно обрело популярность новое боевое искусство под названием бартитсу.

Автором нововведения был некто Эдвард Уильям Бартон-Райт. Собственно, само название этой борьбы составлено из первого слога его фамилии Бартон и окончания модного в то время джиу-джитсу.

«Академия бартитсу воинской и физической культуры», открытая в 1900 году в престижном квартале Сохо, просуществовала недолго, всего три года. Однако за это время Эдвард Уильям успел выпустить книгу и серию статей о своем детище, а также провести несколько крупных показательных выступлений, на которых лично демонстрировал приемы эффективной самообороны.

По всей видимости, Артур Конан Дойл побывал на одном из таких шоу. Это было точно не позднее 1903 года. И именно в 1903 году, под давлением общественности и спустя 10 лет после «гибели» Шерлока Холмса, писатель выпускает один из самых нелепых рассказов о знаменитом сыщике – «Пустой дом». Речь в нем идет о чудесном воскрешении Шерлока Холмса, которому помогла выжить в тяжелом бою японская борьба баритсу.

Намеренно ли автор исказил название боевого искусства? У современных поклонников бартитсу на этот счет нет единого мнения. Возможно, Конан Дойл просто забыл точное название. А может быть, счел такое небольшое искажение корректным приемом по отношению к авторским правам Бартона-Райта.

Но, возможно, причина в другом. Несколько лет назад в лондонских архивах удалось обнаружить газету начала XX века, в которой была опубликована статья о новом боевом искусстве. И именно в этом выпуске, по невнимательности наборщика, была допущена опечатка: в слове «бартитсу» исчезла первая буква «т». Так что, возможно, Артур Конан Дойл, размышляя о том, что бы могло спасти его знаменитого литературного героя, порылся в старых газетах и случайно извлек тот самый номер, обессмертив боевое искусство, которого никогда не было…

Кстати, настоящее бартитсу базировалось на «четырех китах»: английский и французский бокс, джиу-джитсу и фехтование тростью. Последнее в «Академии бартитсу» преподавал швейцарский фехтмейстер Пьер Виньи.

Кроме того, академия открыла классы для изучения старинного фехтования. Такие архаичные виды боя, как ренессансная рапира, рапира и кинжал, двуручный меч, преподавал английский историк фехтования и коллекционер оружия, автор книг капитан Альфред Хаттон.

Пожалуй, это была последняя попытка сохранить искусство фехтования европейского Ренессанса…

* * *

А вот последняя попытка массового использования сабель в уличном бою была предпринята совсем недавно, в начале июня 2014 года, в индийском городе Амритсар, прямо на территории священного Золотого храма. В этот день в храме проходила церемония, посвященная 30-летию операции «Голубая звезда», во время которой по личному приказу Индиры Ганди Золотой храм был подвергнут атаке правительственных сил для зачистки от сикхских сепаратистов.

Инцидент начался, когда активисту партии Широмани Акали не дали выступить перед собранием. Сразу после этого вспыхнула массовая драка, во время которой были пущены в ход талвары – традиционные индийские сабли. Пострадали, по меньшей мере, 12 человек. Однако в этом последнем сабельном бою, к счастью, уже никто не погиб…

Примечания

1

В фехтовании принято пожимать левые руки, так как правая занята оружием. При этом первым подает руку учитель, ладонью кверху.

(обратно)

2

Маэстро Дижон намекает, по всей видимости, на энциклопедию Дидро и д’Аламбера, в которой, в разделе «Фехтование» был перепечатан учебник Доменика Андж: ело Малевольти Тремамондо.

(обратно)

3

Речь идет об итальянской фирме Negrini.

(обратно)

4

Рукоять пистолетного типа.

(обратно)

5

Речь идет о системе подсчета, при которой за укол в корпус или маску начисляется сразу три очка, в вооруженную руку – два, в невооруженную руку или ноги – один.

(обратно)

6

Темп – в фехтовании – время выполнения одного приема.

(обратно)

7

Речь идет о гравюре Вюльсона де ла Коломбьера «Удар Жарнака».

(обратно)

8

По всей видимости, Жанне удалось посмотреть премьеру. Она действительно состоялась в театре Порт-Сен-Мартен 27 декабря 1897 года. Роль Сирано тогда исполнил Бенуа-Констан Коклен (Коклен-старший).

(обратно)

9

«Chateauneuf-du-Pape», фр. – «Новый замок Папы». Свое название это вино получило благодаря историческому событию – переезду Святого престола из Рима в Авиньон.

(обратно)

10

Бартитсу – синтетическое боевое искусство, созданное на рубеже XIX–XX веков английским бойцом и авантюристом Эдвардом Уильямом Бартоном-Райтом. Упоминается в рассказе Артура Конан Дойла в рассказе «Пустой дом» в несколько искаженном виде – «баритсу».

(обратно)

11

Маэстро Дижон имеет в виду руководителя Миланской школы фехтования Джузеппе Радаэлли (ум. в 1882 году).

(обратно)

12

Речь идет о тренировочных немецких масках для мензурного фехтования.

(обратно)

13

Речь идет о трактате 1410 года «Flos Duellatorum» («Цветок битвы»).

(обратно)

14

По всей видимости, Марк рассматривает «Сравнительные жизнеописания» Плутарха.

(обратно)

15

На самом деле в своем диалоге «Протагор» Платон исследовал арете. Но формально мсье Перигор прав, поскольку в римской философии понятие «виртус» сформировалось именно на базе греческого арете.

(обратно)

16

Папское государство было основано в середине VIII века, охватило значительную часть Апеннинского полуострова, но в 1870 году было ликвидировано Итальянским королевством.

(обратно)

Оглавление

Шпага мастера

Фехтовальные истории Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg