«Изнаночные швы времени»

Изнаночные швы времени (fb2) - Изнаночные швы времени 2067K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Слепцов

Изнаночные швы времени Иван Слепцов

© Иван Слепцов, 2015

© Александр Касьяненко, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

I

Небольшой зал аукционного дома «Херршерр» постепенно заполнялся. Все чаще новый посетитель вынужден был недовольно морщиться, не обнаруживая свободных мест в первых рядах и тащиться в верхнюю часть амфитеатра по слишком крутой для пятничного утра лестнице. Седой аукционист, которого, судя по табличке на столике, звали Фридрих Майер, довольно улыбался, наблюдая за этим. Минут двадцать назад он заключил со своим новым помощником пари, что из шестидесяти пяти человек, известивших аукционный дом о своем желании принять участие в торгах, сорок или сорок пять придут между половиной десятого и без пятнадцати десять. И оказался прав.

– Это же Гетеборг, парень! Здесь невозможно уснуть в ночь с четверга на пятницу, – довольно бубнил он теперь себе под нос. – Все заявились в три или четыре ночи, а то и в пять, разбудить просили в девять, но сил вылезти из кровати не было, и в итоге на сборы осталось только пятнадцать минут. И теперь они будут делать вид, что отсутствие макияжа и небритость – это стиль.

Потом Майер оглядел зал и отметил про себя, что новичков в нем почти не было. По прошлым торгам он не знал только трех или четырех человек. Зато вся элита кладоискательского мира, как обычно, была на месте. Таша Габербург, совсем недавно обнаружившая клад Левассера1, сидела, например, в первом ряду и чему-то довольно улыбалась.

– Дамы и господа! – заговорил Майер, придвинув к себе древнего вида микрофон. – Аукционный дом «Херршерр» рад приветствовать вас в зале, где уже двести пятьдесят лет служат благородной цели: помогают человечеству обрести реликвии и ценности, которые веками считались утраченными.

Закончив фразу, аукционист ненадолго замолчал, чтобы почувствовать аудиторию: приняли ли собравшиеся его пафос? Это было новое начало вступительной речи, и Майер в нем не был уверен. Но ему постоянно приходилось искать что-то свежее: слова, кажущиеся проникновенными, и жесты, подчеркивающие их правдивость. Если их правильно подобрать, люди довольно легко отдают миллионы за вещицы вроде старого ржавого куска металла, который значительная часть экспертов по раннему Средневековью, – если не брать в расчет тех, кто придерживается прямо противоположного мнения, – считает мечом Вильгельма Завоевателя2. Тем самым мечом, который он не смог вытащить из тела старшего из сыновей Гарольда Годвинсона, предыдущего английского короля. А если таких слов у тебя нет, то ты и доллара не получишь, даже если продаешь права на вещицы из алтаря главного храма Атлантиды. Слишком длинна история человечества, и слишком много оно уже создало легенд и артефактов.

Зал реагировал вполне дружелюбно, два-три всплеска сдержанных аплодисментов, одобрительные кивки седой части аудитории и вежливые полуулыбки более молодых.

Майер поклонился в ответ и продолжил:

– Сегодня у нас есть шанс вернуть казну Андрея Ярославича, великого князя Владимирского3, жившего в тринадцатом веке, – продолжил он на прежней ноте, но решил, что это уже перебор, и моментально перешел к делу: – С аукционной документацией, как обычно, мы дали вам возможность ознакомиться заранее, поэтому долго распространяться о предмете торгов я не буду. Итак, Организация объединенных сообществ4 выставляет на аукцион право собственности на две тысячи золотых и серебряных предметов, которые датируются девятым – тринадцатым веками, монеты и оружие этой же эпохи.

– Все эти ценности, – продолжал он, – были собраны для отправки в виде дани Бату,5 правителю улуса Джучи, но туда не попали, поскольку князь Андрей предпринял попытку восстановить независимость русского государства.

Затем Майер сделал глоток воды, немного помолчал и заговорил о главном:

– Два ведущих исследовательских учреждения, занимающихся Восточной Европой: Стокгольмский институт средних веков и Национальный центр российской истории, – подтверждают, что казна находилась в войске Андрея Ярославича до сражения у Переславля-Залесского, но затем ее следы теряются. Известно только, где не надо искать эти ценности: их не получили ни Бату, ни Александр Ярославич Невский6, которого монголы поставили великим князем Владимирским вместо брата.

Тут помощник аукциониста поймал взгляд шефа и скривил губы – надеялся показать старику, что тот затянул вступление. Майер сделал вид, что ничего не заметил, но экскурс в историю все-таки свернул.

– Этим научным учреждениям приобретатель патента на клад должен будет выплатить сто шестьдесят восемь миллионов шведских крон и сто двадцать четыре миллиона рублей за проведенные работы. Риск их ошибки застрахован «Эй-Ай-Джи корпорейшн». С учетом стоимости страховки и затрат нашего аукционного дома стартовая цена составляет сто семьдесят восемь миллионов долларов США. Минимальный шаг торгов – два миллиона долларов. Прошу пройти процедуры. Следите за главным экраном и вашими дисплеями.

После этих слов зал перестал походить на старую университетскую аудиторию. Вокруг сидящих появилось что-то вроде разомкнутых цилиндров из серо-голубых лучей. Они полностью закрывали людей друг от друга, гарантируя тайну действий, но при этом не мешали смотреть на Майера и появившееся рядом с ним табло, на котором высветились цифры 24.04.2246 10:15 и пошли сменять друг друга слова «регистрация», «авторизация», «стартовая цена», «шаг аукциона»…

– Аукцион открыт, дамы и господа! – голос Майера вдруг прозвучал очень возбужденно. Это был почти крик: – Давайте вашу цену!

В следующие десять минут число в строке «лучшее предложение» быстро выросло до двухсот семидесяти миллионов, а потом зал успокоился, и новых шагов некоторое время не было. Майер посмотрел на кривую графика цены на экране и изменил настройки: теперь вертикальная ось начиналась не со стартовой цены, а с нуля. Подъем линии перестал быть устрашающе крутым, торгующиеся, видимо, купились на эту уловку, и посыпались новые предложения.

– Двести восемьдесят миллионов, дамы и господа, – наклонился к микрофону аукционист еще через пятнадцать минут. – Рекорд пятидесятилетней давности, когда продавали…

Но на этот раз в зале послышались смешки – вторую попытку Майера стимулировать ажиотаж собравшиеся учуяли. Тот улыбнулся и развел руками: у каждого своя работа…

Но, впрочем, он ничего не смог бы сделать, даже если и был бы аккуратнее. В зале осталось совсем немного активных участников, настроены они были серьезно и торговались расчетливо. А остальные превратились в болельщиков, и движение графика вверх сопровождалось все более громким «у-у-у».

Тишина наступила около одиннадцати, когда цена составляла триста шестьдесят два миллиона долларов. Майер почувствовал, что настал ключевой момент торгов и объявил, что теперь после каждого изменения цены «уважаемые участники аукциона» будут иметь минуту для обдумывания своих действий, и включил обратный отсчет времени. Кто-то в зале сразу же добавил к цене два миллиона. Затем произошло событие, заставившее всех ошеломленно вздохнуть: в строке «добавляю» появилась сначала привычная двойка, рядом возник ноль, и спустя мгновение раздался звучный, на весь зал щелчок: человек, повысивший цену сразу на двадцать миллионов, от всей души приложился к старомодной клавиатуре.

И снова начался обратный отсчет шестидесяти секунд, отведенных на раздумывание. В полной тишине. А когда секунд осталось десять, Майер встал. Десятилетиями выношенное чутье подсказало ему, что сегодня ничего интересного больше не будет. Пока еще неизвестный претендент на казну князя Андрея просто раздавил своего последнего конкурента – может быть, мощным броском цены, а может – всего лишь смачным ударом по кнопке.

С ударом гонга Майер оказался предельно точен. Гонг прозвучал именно тогда, когда на большом табло появились нули. Свечение в зале погасло, и Майер поднял руку, чтобы успокоить гомон собравшихся. Постепенно все стихли.

– Дамы и господа! – заговорил он. – Аукционный дом «Херршерр» свидетельствует, что право собственности на предмет сегодняшних торгов уступлено участнику под номером шестьдесят пять. По нашим правилам, этот участник должен назвать себя, назвать лицо, интересы которого он представляет, и своим честным словом, которое в этих стенах имеет силу подписи, гарантировать оплату.

В последнем ряду со скамьи поднялся молодой блондин, смуглый и длинноволосый. Майер припомнил, что именно он вошел в зал последним, волосы у него в тот момент были влажными, а потому красиво вьющимися.

– Александр Джозефович Крутюнов, – после этих слов блондин сорвался на хрип, откашлялся и продолжил: – Представляю компанию «Изыскания. АДК и партнеры». Кириши. Россия. Честным словом гарантирую выполнение обязательств.

В этот момент на часах было 11.25. В 11.28 информационное агентство «Рейтер» сообщило читателям: «Поисковый контракт суммой $384 млн на казну князя Андрея Ярославича Владимирского выкупила компания из России».

Некоторое время Крутюнов потратил на проверку личности. В специальной камере у него проверили отпечатки пальцев и рисунок роговицы глаза. Потом, извинившись, попросили разрешения на сверку кода ДНК. А когда удостоверились, что он Александр Джозефович Крутюнов, Великий Новгород, Российская Федерация, глобальный регистрационный номер 3—007—047—2428—11—04—000248, извинились перед ним еще раз, и Майер самолично проводил его до дверей.

Через группу журналистов, расположившихся у входа в аукционный зал, Крутюнов пробился довольно быстро. Накануне пятнадцать минут перелета из Новгорода в Гетеборг он только и репетировал эту сцену, предвкушая несколько минут своей славы. Набор ничего не говорящих, но кажущихся многозначительными фраз у него был наготове. И услышав «об источниках финансирования пока ничего сказать не могу», «через пару месяцев мы все расскажем», «нет, это бизнес, никакой политики» и «нет, партнерств не будет», заскучавшая пресса отпустила героя.

Крутюнов распрощался с Майером и шагнул за двери прохладного вестибюля красно-белого небоскреба «Гетеборг Уткикен», в котором находился зал «Херршерр». Вышел, оглянулся, удивился еще раз, как и при входе, до чего же архаично выглядит это здание на фоне расположенных рядом. И сразу почувствовал себя плохо: яркое полуденное апрельское солнце Балтики быстро возвратило его в похмелье. Да, это же Гетеборг, здесь не уснуть в ночь с четверга на пятницу. Пришлось ему купить в уличном баре бутылку «Карнеги постер» и вернуть себе хоть какую-то мобильность.

Пиво ему продала симпатичная скуластая брюнетка в костюме чертенка, с забавными рожками и хвостом, кончик которого настойчиво крутился вокруг бедер девушки и искал местечко, где можно было бы пролезть под ее тугие шортики.

– Какое старое здание! – сказал он ей по-русски, осекся и стал лихорадочно вспоминать, как эта чушь будет звучать по-шведски.

– Это ты про что? – округлил глаза «чертенок», оглядываясь по сторонам.

– Ты говоришь по-русски? – удивился Крутюнов.

– Да, я в прошлом году прожила несколько месяцев в Санкт-Петербурге. Университет. Практика. Да и просто интересно. Но что ты назвал старым?

– Вот это. – Крутюнов указал большим пальцем за своим плечом в направлении стены «Уткикена».

– Так это ж только двадцатый век. Давай, я тебе покажу нечто чуть более старое, – предложила девушка и, не дожидаясь согласия, отстегнула рожки с хвостом, закрыла их внутри бара и ткнула Крутюнова в бок кулачком. – Пойдем!

– Пешком? – ужаснулся он.

– Пешком! – отозвалась она, хохотнула и как-то по-особому взяла его за руку, запустив пальцы под манжету рубашки.

За полтора часа она провела его по набережной Гетаэльва от рыбных рядов и музея мореплавания до морского центра, заставила постоять около старейшего здания города – Крунхюсета, рассказав, как здесь короновали четырехлетнего мальчика, ставшего королем Карлом XI7, показала дом Ост-Индской компании8 и музей «Вольво», а потом предложила поехать на север, где есть чудесные парки с лужайками.

Оживляющее действие пива прошло. Девушка все говорила, а Крутюнов уже почти ничего не понимал и даже не помнил, как она представилась. Он вновь начал ощущать влажную слабость в ногах, желание лечь и не двигаться, у него в мозгу осталось только два желанных образа – новая бутылка пива и прохладная подушка. Он оглянулся по сторонам, увидел фонтан «Посейдон» и понял, что отель, в котором он остановился – «Скандик Густав-Адольф Торг», – был совсем рядом и что ему, Александру Крутюнову, место там и только там. Глянув на край короткого топа, который заманчиво скользил вверх по животу его спутницы, когда она показывала на шпиль городского собора, он на пару секунд засомневался, надо ли идти в номер одному. Но сверился со своими ощущениями и решил, что все-таки лучше не рисковать.

Они попрощались. Девушка тщательно выговорила по-русски «приезжайте еще», хлопнула Крутюнова по плечу и пошла через улицу к двери небольшого кафе. Но не дошла. Ее окликнули из притормозившего мобиля9, она обрадовалась водителю и быстро впрыгнула на сиденье рядом с ним, еще раз махнув прежнему спутнику на прощанье. Тот вздохнул, развернулся и вошел в подъезд «Скандика».

За дверями было прохладно, имелся и киоск с напитками. Крутюнов прихватил две бутылки пива, открыл обе и пошел к лифтовому отсеку, отхлебывая на ходу из каждой по очереди и пытаясь определить, способен ли он еще отличить на вкус «Балтику» от «Карнеги постер».

Вкус отличался. «Значит, я буду в норме часа через четыре, – решил он. – И чего я один пошел? Олух».

В своем номере он первым делом зашел в туалет, вылил «Балтику», потом заказал еще «Постера» и уселся за монитор архаичного гостиничного компьютера.

Он ожил секунд через десять – старье так старье. Крутюнов вызвал медийный агрегатор10 и начал набирать буквы в поисковой строке пальцами правой руки, свободной от бутылки: «к», «а»… Буквы путались, но через минуту на экране все-таки светились слова «казна князя Андрея аукцион».

Поиск выдал с полторы сотни сообщений. Вверху с пометкой «максимальная полнота на данный момент» стояло сообщение «Рейтера». Крутюнов заплатил десять центов и открыл материал.

«Традиционный аукцион в Гетеборге, на который четыре раза в год выставляются права на поиск и выемку древних кладов, закончился победой неизвестной российской компании, – писал корреспондент. – Она называется «Изыскания. АДК и партнеры». Зарегистрирована в небольшом городке Кириши в Северо-Западной области, который известен только своим музеем промышленных технологий, созданным на базе нефтеперерабатывающего завода конца XX – первой половины XXI века. Представитель фирмы назвался Александром Джозефовичем Крутюновым и был по всем процедурам идентифицирован с этой личностью.

Александр Крутюнов совершенно неизвестен в профессиональных кругах кладоискателей.

Победитель аукциона заплатил за контракт в два раза больше начальной цены. Это новый рекорд. Прежний, установленный в 2112 году, когда шотландская компания «Искатели сокровищ из Глазго» выиграла право на поиск и извлечение последних золотых слитков с британского крейсера «Эдинбург», затонувшего к северу от Мурманска в 1942 году11, превышен в два раза.

Итоги торгов удивляют специалистов. Представители пяти крупнейших поисковых компаний по рейтингу «Форбс Мэддли форшунгсгрупп» были едины во мнении, что исходных данных для гарантированного успеха ничтожно мало, поэтому они не были готовы давать более 15% премии к стартовой цене. Один из очевидцев сказал даже, что он не удивится, если окажется, что Крутюнов сделал свое победное предложение цены по ошибке. «Какая-нибудь ерунда с инструкциями вышла или что-то еще более анекдотичное», – считает Карл Стейерсон из «Шатцзухер-ферайн».

Сам Крутюнов на вопросы о сроках и способах поиска отвечать отказался, отделавшись обещаниями сделать это позднее, но не ранее чем через два месяца. Связаться с ним позднее, чтобы задать вопрос, а не допустил ли он ошибку, не удалось».

Дочитав, Крутюнов хмыкнул: «Хорошо получилось. Никто пока ничего не понял! Андрей будет доволен».

«Хорошо все-таки в гостинице, – думал он, расхаживая по номеру. – Вернулся, а у тебя убрано, постель застелена, в ванной свежий халат, пепельница пустая. Дома утром в начале уикенда так не бывает. Так, что у нас тут? Бутылка из-под виски? Нет, это бутылка, где еще есть виски. А вот теперь это уже бутылка из-под виски. А почему, кстати, им не удалось со мной связаться? Я же киктоп12 не отключал… А где он, кстати? Та-а-ак… Вот черт! Куда я его сунул? Или обслуга прибрала? Где, по их мнению, место у киктопа? Ящички… Ящички… Здесь пусто. Здесь тоже. Звонок! Ага, это в спальне».

– Хэлло! Да, Крутюнов. Нет, вы отлично говорите по-русски. Киктоп? Да, терял. Где? Спасибо. Я – ваш должник.

Киктоп – небольшую гибкую серебристую пластинку, с клейкой на ощупь поверхностью, которая позволяла прикрепить это устройство к любой поверхности, – принесли буквально через пять минут. Крутюнов сразу же подключился к его памяти.

Трек 1.«Шурик, позвони мне. Феликс».

Позвоним, конечно. Это у нас во сколько было? 23.15. Теперь уже не принципиально, когда мы поговорим. Так что Феликс подождет.

Трек 2. 00.25. «Шурик, не валяй дурака. Ответь. Есть новые вводные».

Опять Феликс.

Трек 3. 00.50. «Крутюнов! Если я прав и ты тусишь, а киктоп оставил в номере, то ты поедешь в поле, причем с грузом. С тяжелым объемным грузом. С острыми углами».

Это опять Феликс. Голос тяжелый. Надо позвонить. Какие еще новые вводные могут быть в полночь?

Трек 4. 01.52. «Саша. Это Олег. Феликс жалуется, что не может тебе дозвониться. Ты с ним не хочешь говорить? Набери меня. Есть важная информация насчет завтрашнего мероприятия».

Какая, к черту, информация ночью может быть.

Трек 5. 03.15. «Саша, я тебя удавлю на хер, если ты не позвонишь! Гостиница говорит, что ты пришел. Ответь!!»

Это Олег. Злой Олег. Очень злой.

Трек 6. 04.12. «Саша, ты поедешь в поле. В палеолит. Но без яиц. И если ты думаешь, что я тебе их отрежу, то глубоко ошибаешься. Я тебе их обмотаю колючей проволокой и буду оттягивать лебедкой, пока они не оторвутся».

Теперь Феликс. Тоже очень злой. Что у них там произошло?

Трек 7. 05.23. Ничего не говорят. Матерятся где-то далеко. Почему я не слышал? Я же уже пришел… Правильно, киктопа ведь у меня не было. Я же его потерял где-то.

Трек 8. 06.04. «Саша. Это Олег. Надеюсь, что ты слышишь. Тебя не могли найти всю ночь, и это очень плохо. Я не успеваю прилететь, а Андрей просил передать, что на торгах идти выше 320 миллионов мы не можем.

Триста двадцать! А ты дал триста восемьдесят четыре! Ы-ы-ы!

Каждому, наверное, знакомо, что происходит с организмом, когда ты сделал непоправимо плохую вещь: бил пешехода или отослал восторженное описание событий предыдущей ночи совсем не тому, кому следовало. Кровь останавливается и холодеет. Руки дрожат и становятся до омерзения влажными. Ты пытаешься вытереть их о брюки, но брюки, как оказывается, уже промокли насквозь. Тебя облило снаружи и пропитало внутри липкое чувство полного фиаско. Все внутри и снаружи у тебя гадкое и вонючее, а с действительностью тебя связывает только одна мысль: «Что же теперь будет?!!» Ты вообще не понимаешь, что может быть, и выключаешь киктоп. Тебе очень страшно.

Но через пятнадцать минут или через пару часов – в зависимости от твоей толстокожести – становится легче. Возникают более рациональные вопросы: «Что будет со мной?», «Можно ли что-нибудь сделать?», «А не удастся ли отмазаться?»

Еще спустя пару часов и четверть бутылки виски слова «Можно ли что-нибудь сделать?» звучат в твоей голове чуть иначе: «Надо все-таки что-то сделать!» От такой постановки вопроса до начала самоспасения остается совсем немного. Две рюмки виски и еще полчаса. В крайнем случае, три.

И вот первая спасительная мысль пришла в голову Крутюнову: «Квира! Она-то со мной всегда поговорит, а ее Андрей послушает».

Киктоп он включать не стал, воспользовался гостиничным телефоном.

– Квира? Извини! Не отключайся!..

Еще одна попытка.

– Квира! Подожди! Слушай, тут такая катавасия случилась… У меня что-то с киктопом было. А Олег с Феликсом меня всю ночь, оказывается, разыскивали. Страшно злые. Феликс про яйца и лебедку говорил. Пожалуйста, позвони Андрею, поговори с ним, узнай, что и как. Пожалуйста! Скажи, что я какой-то невменяемый, что ты понять ничего не можешь. Что я реву, как… как… Не надо как. Скажи так: «Мне кажется, он плачет!» Хорошо? А потом вызови меня. Только не через киктоп, а в гостиницу. Киктоп я выключил. Ага, мне его страшно включать.

II

– А это исключительно правильная мысль, Квира.

Хозяин большого светлого кабинета в небоскребе в Кречевицах – академическом пригороде Новгорода – резко отвернулся от панорамного окна и посмотрел на миниатюрную рыжеволосую девушку в голубом бове. Она стояла с фужером шампанского у бара и почесывала за ухом развалившегося на стойке котоида.

– Какая именно, Андрей?

Названный Андреем прошелся по ковру и остановился у широкого стеклянного стола. Постоял несколько секунд, а потом зло щелкнул пальцем по золоченой пластине, подвешенной в воздухе над его углом. Пластина махнула в сторону, но магнитный подвес немедленно вернул ее на место. «Музей древней истории – доктору Андрею Сазонову, директору Центра прикладной хрономенталистики (ЦПХ). В благодарность за сотрудничество», – было написано на ней каллиграфической чернью.

Еще на столе стоял графин с виски и полупустой стакан. Андрей на глаз оценил остатки, долил еще на пару пальцев и выпил до дна. И только после этого у него прошло настойчивое желание швырнуть чем-то тяжелым в статую Клио13, стоящую у противоположной стены.

– Яйца и лебедка, мисс Квира Эради. Исключительно правильная! И колючая проволока, поверь, – тоже.

– Ну хватит тебе уже, Андрей, – Квира нахмурилась и отставила свой фужер. – Ты мне объясни: где его прямая вина? Разве инструкции твои он не выполнил? Ты ему что говорил? Торговаться до упора, я сама слышала. И кстати, если уж поменялась ситуация с деньгами так быстро, то не надо было забрасывать нас всех сообщениями, а просто сесть на самолетик и прилететь самому в этот чертов Гетеборг. И потом, ты его сам послал, хотя все мы прекрасно знаем, какой он раздолбай. И ты сам знаешь это лучше всех. Про зловредного дедушкина прыща кто придумал? – она немного помолчала, а потом спросила: – Так, что мне передать Саше?

Андрей подошел к бару. Котоид встал, как настоящий кот потерся головой о его локоть, просканировал, понял, что нужно, и требовательно мяукнул. Внутри стойки что-то негромко звякнуло стеклом о стекло, а потом из круглого отверстия, стилизованного под нору, появился уверенно вышагивающий на задних лапах мышоид с нагруженным подносом. Андрей взял бокал и отхлебнул.

«Действительно, „Двойной александрийский“, – он хмыкнул. – Но было бы лучше…»

Мышоид нырнул обратно в свою нору, вернулся, волоча заиндевевшую стеклянную вазу со льдом.

– А кого надо было посылать? – спросил он, зацепившись за конец монолога Квиры. – Феликса? А что, бои без правил в Европе перестали смотреть? А теперь на арене великолепный Фил Чирадзе! Победитель последних четырех чемпионских поединков в самой сильной лиге Земли и ближайших окрестностей! «Не чувствующий боли и бесстрашный!!!» – Андрей передразнил легендарного Джесси Вентуру14. – Его же даже кошка узнает. Или этого нашего аристократа, за которым все папарацци гоняются? Или мне надо было ехать? Да как только любой из нас появился бы в зале, все сразу бы поняли, что хрономенталисты додумались, как искать клады!

Андрей закончил перекладывать лед в бокал с коктейлем.

– Я бы тебя, конечно, послал… Для тебя деньги – святое. Но тебя же вышлют из Гетеборга, как только ты там появишься! И вот мне очень интересно, что же ты там натворила? Ладно, если бы тебя выслали из Сергиева Посада. Но из Гетеборга! Молчишь?

– И почему не смешно? – продолжал он. – Не смешно то, что этот упырь напился… Не напился даже, черт с этим, я сам люблю напиться, но киктоп-то как можно было потерять?!!

Я – не теряю, – он похлопал себя по запястью. – Ты тоже. А этому… надо было потерять!

Ему очень захотелось придумать для Крутюнова еще какое-нибудь словечко помимо «упыря», чтобы тому обязательно икнулось, и не просто икнулось, а до судорог в легких, до искр в глазах, до…

Раздался вкрадчивый стук в дверь, потом дверь осторожно отодвинулась, и в образовавшуюся щель рядом с ручкой просунулась глумливо улыбающаяся, слегка раскосая физиономия.

– И чего ты, Феликс, стучишь? – спросил физиономию Андрей.

– Сюда без стука нельзя, – ответила физиономия. – Здесь диван и Квира.

Андрей с Квирой рефлекторно обернулись на диван. Это была замечательная вещь: на нем могла удобно устроиться целая футбольная команда вместе с подружками.

Физиономия хохотнула, довольная произведенным впечатлением.

– Давай-давай, заходи, – буркнул Андрей. – А где Олег?

Дверь открылась, и шутник оказался в кабинете. Феликс был длиннорук, большеголов и коротконог – этакая карикатура из-под карандаша мизантропа, особо ненавидящего сильных людей. Он пожал Андрею руку, неуловимым движением поймал ладошку Квиры, которую она попыталась от него спрятать за спиной, запрыгнул на стойку и, как будто бы не заметив вопроса про Олега, начал излагать теорию сезонной зависимости между средней длиной юбок сотрудниц Центра прикладной хрономенталистики и количеством аварий в ее окрестностях.

Этот треп неожиданно подействовал на Андрея умиротворяюще, и ему на память пришел случай с водителем длинновоза, зачем-то оказавшегося на Си-Ти рядом со зданием центра. Тот попытался получше рассмотреть одетую в лучших весенне-летних традициях Квиру, которая на придорожной парковке копалась в заднем багажнике своего мобиля.

И засмотрелся. Длинновоз соскользнул с трассы и был словлен в защитную сеть.

Квире до этого дела не было, она уехала, а несчастный водитель долго потом разбирался с дорожной полицией. По крайней мере в конце рабочего дня он еще стоял у того самого поворота к зданию центра и, красный от злобы, объяснял что-то небольшой толпе, собравшейся ради невиданного зрелища полицейских.

– …По статистике больше всего аварий случается рядом с нами в начале апреля. Что мы имеем в этом месяце? – разглагольствовал Феликс. – В этом месяце у нас не только всеми нами глубоко любимая Квира… Извини, солнце, что перехожу на личности. Ничего? А, тебя задело слово «глубоко»! Не задело? Просто именно я не имею оснований так говорить? Хорошо, не буду больше. Так вот! Не только почти всеми нами глубоко любимая Квира носит короткие юбки. В них переодевается половина конторы. Что из этого следует? А то, что…

Феликс говорил и говорил, котоид с мышоидом завороженно его слушали, Квира отстраненно копалась в своем киктопе – медальоне со сценой из Камасутры, а Андрей понял, что к нему наконец-то возвращается способность рассуждать. Да, мысли вели себя недисциплинированно, крутились в голове, наскакивали друг на друга, пружинили и разбегались, но все-таки они появились.

«От контракта не откажешься – позорище, – думал он. – То есть не в позорище дело, конечно. Черт с ним с позорищем, что оно нам, толстокожим. Но так можно только один раз поступить, и больше в поисковый бизнес не зайдешь – репутация не та. Но шестьдесят с лишним миллионов! Откуда?! А этот гаденыш! Гаденыш! Гаденыш! Гаденыш! Гаденыш! Гаденыш!»

– Андрей! Андрей?!

Сазонов встряхнулся и обнаружил себя сидящим за столом. Квира смотрела на него обеспокоенно. Феликс – иронично. Из простенка между окном и книжным шкафом его окликал бородач размером с греческого полубога. Вернее, его голографическое изображение.

– Андрей, черт тебя побери!

Ракурс изменился, и оказалось, что бородач стоит перед мангалом на широком газоне. Откуда-то из-за его спины неслись детские выкрики и удары по мячу.

– Олег, ты не приедешь что ли? – Андрей встал и помассировал виски.

– Не, Андрей. Сегодня выходной. По выходным я дома. Ты же прекрасно знаешь.

– Ну, ситуация-то… – Андрей пошевелил пальцами. Скорее всего, это должно было означать «хреновая» – уж очень движение напоминало откручивание головы. – Надо бы обсудить… А с тобой все-таки лучше говорить, когда ты рядом.

Бородач пожал плечами. По нему было видно, что сегодня нигде, кроме как на той лужайке, он быть не собирается. А если надо что-то обсудить, он готов – пока шашлык не пожарится.

Андрей вздохнул.

– А что с Шуриком делать будем? – встрял Феликс. – И почему мы просто не можем занять, если нам не хватает на контракт.

Андрей что-то буркнул себе под нос, а Квира – переводчик с нечленораздельного – объяснила, что платить нужно уже в понедельник, сегодня выходной, пятница, а потому времени искать деньги нет, и нужно что-то придумывать.

После этого минут с пятнадцать все собачились. Олег вспоминал, как сильно он был против того, чтобы посылать на аукцион Шурика. Андрей отвечал, что нужно было, конечно, послать туда его, князя Олега Владимировича Голицына, особенно после того, как он выиграл голубую ленту океанской регаты, и тогда контракт стоил бы миллионов шестьсот. Квира защищала Андрея, чтобы к нему не приставали с Шуриком – все знают почему. А Феликс время от времени врывался в перепалку с одной и той же фразой: «А вот ни хрена!»

Наконец, покрасневший от бешенства Андрей звонко – ребром – стукнул о стол своим стаканом.

– Говорили, что Шурика надо на полгода в поле отправить? В какое-нибудь неблагополучное место? Вот вы его с собой и возьмете, – сказал он, отдышавшись. – Квиру, Олег, благодари. Она у нас за него заступница.

Бородач хмыкнул: спасибо за подарочек – и отвернулся к своему мангалу. Ему очень хотелось спросить: «Разве у нас есть столько лишних миллионов и разве мы куда-то едем?» Но он смолчал. Молчали и остальные. Феликс теперь пытался заставить котоида прыгнуть через зажженную горелку фритюрницы, Квира явно собиралась уходить, поскольку вызвала из своего киктопа расписание авиарейсов и внимательно его изучала, а Андрей крутил перед собой пустой стакан и пытался, как это у него называлось, поймать за хвост спасительное озарение. Это было похоже на игру в детей индиго – когда нужно с завязанными глазами поймать ящерку в террариуме.

– Ну, так и будем молчать? Мне пора уже, – теперь Олег стоял с букетом шампуров в руке. – Давайте, что ли, билеты в нашу экспедицию продавать. Участие в боевых действиях, то да се… Кто там у нас против князя Андрея был послан? Неврюй15? Кинуть клич, что нужно разбить этого Неврюя. Тысяч тридцать желающих соберется, не меньше…

Он говорил очень едко, но Андрей не обратил на интонацию внимания, хотя в любом другом случае новая вспышка ругани была бы неизбежна. После того как Олег сказал «билеты продавать», броуновское движение Андреевых мыслей прекратилось, и все стало на свои места.

– Квира! – Андрей вскочил на ноги так резко, что кресло, на котором он сидел, откатилось к стене. – А ты помнишь, кто хотел заказать у нас экспедицию на нашествие Неврюя?

Квира не помнила, но знал ее киктоп. «Потенциальный заказ, – нашлась запись трехмесячной давности. – Национальный центр российской истории (НЦРИ). Контакт: Мария Джойс. Хотят Неврюево нашествие. Требуется полевая группа сопровождения для одного-двух исследователей». А спустя две недели была сделана еще одна: «В цене не сошлись».

– Маша небось обиделась. – Олег почесал свободной рукой затылок. – Хочешь, я с ней встречусь? Старое знакомство… В понедельник, конечно.

– Не надо, – Андрей уже был у двери. – Сам попробую. Я знаю, где она обедает по выходным.

– Эй, босс! А что ты ей хочешь предложить? К чему нам готовиться? – это уже Феликс оторвался от своих игрищ с котоидом. Но Андрей его не слышал – он уже был в лифте.

Пять минут спустя его мобиль уже выезжал из подземного гаража на асфальт подъездной дороги, а затем выбрался на Си-Ти, погрузившись по окна в ее зеленоватое свечение.

Пришлось, конечно, потерпеть, пока подействует детоксикатор, чтобы машина позволила ему нормально разогнаться. Но выпито в это нервное утро было немало, и около тридцати километров он тащился в правом ряду, нервно барабаня пальцами по рулю.

Только около «Белой горы» – нового новгородского аэропорта – красное свечение индикатора алкоголя в крови на панели приборов сменилось зеленым, и он смог заставить стрелку спидометра переместиться около отметки 300. Почтовые беспилотники, летевшие рядом с трассой, теперь перестали его дразнить и даже не пытались соревноваться в скорости. Минуту-другую ему даже удалось продержаться рядом с поднявшимся с взлетной полосы зеленым самолетом, но потом тот резко ускорился, качнул крыльями, и, развернувшись, быстро ушел в направлении эстонской границы.

«Старая Русса, 20» – напомнил киктоп через несколько минут. Андрей стал притормаживать, потом свернул на примыкавшую к трассе бетонку и, проехав пару километров под кронами росших по обочинам дубов, остановился у невысокого здания с вывеской «Сандрообеды и ужины».

Этот ресторан держал человек, гордившийся тем, что на протяжении десяти последних поколений род, к которому он принадлежал, неизменно пополнялся как минимум одной новой кровью. Собственно, за последние сто пятьдесят лет даже сам термин «этническая чистота» стал архаизмом, но случай Сандро Ржимаржевского был особенным. Еще его прабабушка по материнской линии была в изрядном затруднении, когда ей на восьмидесятом году жизни на таможенном посту близ белорусского Низкоборья предложили заполнить графу «национальность» в бумаге под страшным названием «въездная декларация». Она задумалась надолго, и пограничники даже попытались ее инструктировать. «Мадам, – сказали они, – вспомните, кто были ваши родители, кто гроссэльтерн. И все получится!»

Она напрасно пыталась объяснить двоим очнувшимся от скуки провинциальным балбесам трудность в выборе правильного слова, если у тебя в ближайших предках кубиноамериканка, канадка итальянского происхождения, классическая полька из-под Познани, иссиня-черный блондин, родившийся в прибрежной деревне в Сомали, до самой смерти считавший себя прямым потомком императора Абиссинии Йоханныса, арабская девушка, которая первые двадцать лет жизни провела в небольшом городке на одном из берегов Баб-эль-Мандебского пролива, а также три джентльмена, которые вообще не понимали значения слова «национальность». И в конце концов она решилась назвать себя белоруской.

Ее правнук Сандро был мулатом с густыми русыми волосами. У него были миндалевидные серые глаза и прекрасный горбатый нос. Он был до того хорош собой, что в «Сандрообедах и ужинах» всегда был открыт конкурс на замещение вакансий официанток, а по четвергам проводились открытые кастинги.

Андрей раскланялся с сидевшим у входа в заведение вальяжным медведем и открыл стеклянную дверь, на которой было не менее трех десятков наклеек со словом «вход» на разных языках. Внутри звук человеческих голосов заглушали звуки столовых приборов – клацанье металла о фарфор. Главным элементом атмосферы был запах по-настоящему вкусной еды. Сюда приезжали на обед даже из Нарвы.

– У тебя, Сандро, новое слово в коллекции на двери? – сказал он, подходя к стойке.

– Да, были туристы из Вануату, – ответил ему человек, которому полутораметровая стойка доходила только до живота.

– А тебя не обманули? Проверял?

– Вроде не обманули. Но я не проверяю. Есть наклейка – и хорошо. Зачем мне проверять? Я что, комитет государственной безопасности? Ты, кстати, не знаешь, его у соседей не отменили? Мне бы к родственникам съездить…

Сандро явно был не в настроении. Видимо, опять направлял в белорусское консульство заявление на выдачу визы и опять получил отказ. Так было уже раз пятнадцать, и каждый раз заявление возвращалось с лиловым штампом «Запрещено. Комитет государственной безопасности Республики Беларусь» – там до сих пор не могли забыть эпизод с прабабкой, который почему-то был истолкован властями как «оскорбление национальной государственности». Сандро, получая эти письма, всегда впадал в меланхолию, поскольку слова «государственная безопасность» были для него непостижимы в своей бессмысленности, причем в сочетании со словом «комитет» – особенно. Он знал только один «Комитет» – ресторан в Филатогорье, южном пригороде Пскова, откуда он время от времени переманивал официанток на обещание дать тридцатипроцентную прибавку к зарплате и познакомить с папой.

Андрей не стал надоедать Сандро и пошел вглубь зала, по дороге пожимая руки знакомым. Усевшись так, чтобы его было видно от входа, он вызвал из киктопа меню и нажал кнопку «2» напротив «Двойной александрийский». Бармен за стойкой кивнул понимающе, намешал в литровом бокале с крошеным перемороженным льдом виски, гранатовый сок и тоник «Граллз», подозвал официантку и кивнул в сторону Андреева столика. Девушка подняла бокал на поднос, продефилировала фирменной сандрообедовской походкой, способность к которой Сандро одному ему известным способом опознавал по глазам претендентки, и сгрузила коктейль на столик.

Андрей взял бокал, мысленно провозгласил тост: «Чтобы пронесло!» и выпил не отрываясь. Потом зажмурился, наслаждаясь накатившей истомой, а когда открыл глаза, увидел напротив себя высокую женщину в темно-сером брючном костюме из очень тонкой материи. Костюм ласково облегал ее тело, тем не менее, подходил под определение «строгий».

– Медитируете, Андрюша? Или фантазируете по обыкновению?

Они встречались не раз, ее манера говорить «Андрюша» сильно коробила Сазонова, но удачно ответить ей у него никогда не получалось. Даже самый простой вариант «Машенька» почему-то казался совершенно неуместным: было в ней что-то от английской королевы классических времен.

– Репетирую, Мария.

– И что же? – вскинула брови Мария.

– Наш с вами непростой разговор. – Андрей решил быть правдивым. – По обыкновению.

– Так вы меня, что ли, ждете? – теперь Мария совсем уж удивилась.

– Стечение обстоятельств, – ответил Андрей и, в общем-то, опять не соврал.

Мария оглянулась по сторонам. Андрей встал, обошел столик и, став за спинкой, отодвинул предназначенное для нее кресло.

– Не оставили мне вариантов. – Мария уселась. – А хорошо у вас получается. Вы, официантом, случайно не работали, Андрюша?

– Нет, – усмехнулся он, возвращаясь на место. – Я все больше по специальности… А что у вас нового? – дежурное начало разговора, но почему бы и нет.

Мария состроила ироничную гримаску. У нас все новое, работаем мы много, в отличие от некоторых, должна была означать она. По крайней мере, так показалось Андрею, и он решил, что напрасно рассчитывает на этот разговор.

– Что нового? – начала она, проглядывая список блюд. – Изучаем сравнительный урон Золотой Орде в результате поражения от Альгирдаса16 при Синих водах и от Дмитрия Донского17 на Куликовом поле. Пытаемся посчитать, сколько взяток в среднем брал приказной чиновник при Алексее Михайловиче18 до Соляного бунта19 и сколько после. Прикинули экономику Северной войны20. Ну и Новгород, конечно…

– А по Новгороду что? – заинтересовался Андрей. Действительно заинтересовался.

– По Новгороду? По Новгороду у нас на этот год главное – уровень образования и падение республики. Пытаемся понять широту кругозора представителей основных боярских родов. Тех, которые защищали традиционные новгородские порядки. Хотим выяснить, способны ли они были в принципе проводить разумную и эффективную политику, реально соизмерять свои возможности и амбиции, могли ли они оценить степень поддержки их действий в среде простонародья или действовали вслепую… Вырисовываются очень интересные выводы…

– Но, Андрюша, – она махнула рукой на киктоп, – я есть хочу!

Андрей опять открыл меню.

– Давайте для начала возьмем вот этот салат с утиной грудкой и морской капустой. Она у Сандро гидропонная, гораздо лучше натуральной. А вот лосося возьмем настоящего, морского. Он мускулистый…

– Какой? – улыбнулась Мария.

– Мускулистый. Плавал много. Тренировался. Те, которые с ферм, не такие.

Мария опять улыбнулась, и Андрей вздохнул с облегчением: вроде бы налаживается разговор.

Он остановил проходившую мимо официантку, и им быстро принесли местного вина.

– За нормальные выходные, – предложил Андрей.

Они чокнулись, а когда бокалы опустели, Мария спросила:

– Андрюша, а вы заметили, что почти все перестали пить за здоровье?

Андрей удивленно посмотрел на нее.

– Мне кажется, это важно, – сказала она, глядя в окно. – Меняется психология. Крепкое здоровье само по себе перестало быть ценностью.

– Может, мы стали слишком долго жить? – предположил Андрей. – Перестали бояться смерти? Разуверились в существовании чистилища?

– Перестали бояться смерти – это слишком поверхностное объяснение, Андрюша, – усмехнулась она. Потом движением бокала намекнула, что хорошо бы в него налить, и, сделав пару глотков, продолжила: – Так объясняют все, не объясняя ничего. А это большая тема – понять, почему так происходит. Возможно, этот страх купировался после того, как не осталось не заменяемых легко органов, и все привыкли дома ежедневно делать диагностику. Это, конечно, хорошо, но мы стали менее осмотрительными. Рискуем, потому что рассчитываем, что нас подлатают, заменят размозженную коленную чашечку или еще что-нибудь. А инфекций сколько таскаем?..

Андрей кивнул и внутренне весь передернулся, вспомнив, как слег с неимоверной температурой после возвращения из лихого отпуска в Варадеро. Он сдох бы наверняка, если бы девушка, с которой они расстались накануне этой поездки, не нашла бы его лежащим без сознания на кухне, когда приехала забирать свои вещи.

Его собеседница опять смотрела в окно.

– Хотите, перейдем на веранду? – спросил Андрей.

Мария согласилась, они нашли свободный столик у самого края деревянного настила и несколько минут молчали, разглядывая Ильмень: небольшой флот яхт в отдалении, мешанина виртуозно уклоняющихся от столкновения друг с другом виндсерферов на воде и парапланеристов в воздухе, несколько человек на ярко-белой полосе прибрежного песка. Те явно раздумывали: мобилизовать всю свою отчаянность и нырнуть или продолжать прогуливаться, делая вид, что им и солнечных ванн хватает.

– Мало пока народ выпил, – усмехнулся Андрей.

– Это вы про что? – не поняла Мария.

– Про этих, – кивнул Андрей на берег. – Холодно, боязно, не хочется.

– Так, правда ж, холодная вода еще, – возмутилась его собеседница. – Сами бы попробовали!

– Восемь градусов – нормально, – пожал плечами он. – Если тянет вода – нет никаких проблем поплавать.

– Есть в русском языке такое слово – «слабо», – помолчав немного, размеренно проговорила Мария. – Его очень сложно переводить на другие языки, но оно отлично помогает определить степень блефа.

Андрей снова дернул плечами, встал, сошел с веранды на эллинг и пошел к дальнему концу, на ходу расстегивая ковбойку.

У Сазонова была совсем нескладная фигура: одно плечо выше другого, сутулая спина, некрасивые мышцы, несоразмерно большие и разлаписто вывернутые ступни, длинные руки, одна из-за сутулости казалась чуть ли не на ладонь короче другой. Стоявший в конце эллинга мужчина откровенно иронически посматривал в его сторону. Андрей вдруг резко и упруго разбежался в десяток шагов, оттолкнулся от глухо гукнувших досок эллинга и по элегантной дуге влетел в воду.

– Ух ты! – восторженно вырвалось у девушки, которая сидела недалеко от Марии. И весьма громко вырвалось. Ее сосед даже нервно покраснел.

– Вы меня удивили, Андрей, – сказала Мария, протягивая ему бокал с вином, когда он вернулся к столику. – Не думала, что вы на такие очумелости способны.

Андрей усмехнулся.

– Если честно, то мне это совсем не сложно было: почти тридцать лет на полевой работе. Но я рад вас повеселить и удивить. Только давайте, в конце концов, поедим нормально.

Следующие полчаса они почти не говорили – еда была хороша. На веранде стало исключительно приятно. Воздух, до жары нагретый дообеденным солнцем, постепенно остывал. Ветер шарахался: то нагонял свежесть с озера, то пыль и прошлогодних мух из-под настила.

На песок у воды выбрались совсем еще крохотный йоркширский терьер и хорошо знакомая Андрею Чара – стройная дворняга Сандро. В прошлом у нее были тяжелая травма хребта от удара клюшкой для игры в гольф, к счастью не совсем умелого, три боя вничью с соседской сукой питбуля, а теперь она стоически терпела приставания гиперактивного по молодости щенка.

По дорожке зашелестел прошлогодний пересохший лист. Йорк бросил хвост дворняги, кинулся в погоню, настиг его, задушил. Но ветер напрягся сильнее и выдул из-под досок с полусотни таких же мертвых листьев и погнал их к берегу. Щенок скакнул в центр этой стаи, но ничего не поймал и, разозлившись, разлаялся – зло и звонко.

Андрей наблюдал за ним, развалившись в кресле, и маленькими глоточками пил вино. Мария доедала мороженое, смотрела на озеро и время от времени задавала Андрею вопросы по поводу его собственных экспедиций. И вдруг повернулась к нему и спросила:

– А зачем все-таки вы меня сторожили, доктор Сазонов?

«Ну, слава богу!» – отлегло у Андрея. Он пригнулся к столу и перешел на почти неслышный шепот…

III

– Значит, согласилась ваша Маша? – спросила Квира, глядя на сидящего в стороне от них с Андреем молодого человека. А тот прилип к виртуальному дисплею и поминутно теребил растущую на глазах бороду – она явно была ему непривычна.

– Это Норман Кирлин из НЦРИ. Он поедет вместе с нашими, – сказал ей десять минут назад Андрей. – Знакомьтесь.

Норман пожал Квире руку, слегка покраснел, когда она смерила его взглядом, и попросил, чтобы ему дали почитать некие «инструкции на первое время». Дескать, в отделе эмоционально-психологической подготовки говорили, что их лучше почитать перед самой переброской. Квира хмыкнула, помянула про себя «чертовых бездельников из ЭПП», усадила Нормана на диванчик поодаль и настроила свой киктоп на выдачу «Краткого курса прикладной хрономенталистики для стажеров».

Они втроем сидели в святая святых ЦПХ – в большом зале перебросок. Это было просторное треугольное помещение, одна из стен которого представляла собой громадный экран, вторая – прозрачную перегородку, отделявшую стерильную зону для участников экспедиции, а третья вполне могла бы быть уместной в каком-нибудь средневековом замке. Она была отделана дубовыми панелями, на ней висели несколько портретов мужчин при оружии и дам в платьях эпохи максимального облачения, а двухстворчатая дверь имела массивный запор, позволяющий выдержать небольшую осаду. Вдоль этой стены стояли несколько разномастных винтажных кресел и пара диванов, на одном сидел Норман, а в углу на стыке со стеной-экраном была оборудована небольшая кухонная зона. В центре зала располагался полукруглый блок рабочих мест, напоминающий штаб небольшого воинского соединения или фермерский офис крупного скотоводческого хозяйства.

Впрочем, сейчас зал освещала всего пара небольших плафонов, выхватывавших из сумрака только Нормана и Квиру. Она рассматривала его, а Андрей – ее. У Квиры была красивая привычка не одергивать короткое платье, если вдруг рука случайно упадет на подол, а наоборот чуть подтягивать его кверху. За шестьдесят четыре года своей сознательной жизни Андрей видел такое изумительное чудо только в исполнении двух женщин – Квиры и своей старшей дочери Лизы, когда та привезла к нему в парижскую квартиру будущего мужа. Его звали Петер Дюбуа, и был он наследником Луи-Филиппа Орлеанского, гражданина Эгалите21 и короля французов в 1830—1848 годах. Ради такого случая – не из-за аристократичности своего друга, конечно, а из-за замужества – она решила надеть платье, хотя обычной ее одеждой были майки, футболки и джинсы. Получилось очень мило.

– Согласилась, да, – наконец ответил он. – Пришлось, конечно, извиниться за тот случай. Свалил все на организационную неразбериху. Переходный период там, то да се. На будущее кое-чего пообещал.

– Поверила?

– Нет, конечно, – Андрей усмехнулся. – Она ж умная женщина. Но получить за семьдесят миллионов долларов экспедицию, которую в обычных условиях пришлось бы покупать за триста, – отличная сделка.

– Они же изначально хотели ведь из Неврюева войска за всем наблюдать, – вспомнила Квира. – Или это не принципиально?

– Нет, – Андрей покачал головой. – Это не важно. Безопаснее, конечно, с монголами идти, но Норман сказал, что ему в принципе все равно, но с ними было бы противно. Поэтому наш вариант всех устроил. Будем отправлять группу на базу в Мещере.

– А кто этот Норман?

Андрей почувствовал, что этот вопрос Квира хотела задать раньше.

– Родился у нас. Когда ему было пять лет, они с матерью переехали в Англию, к его отцу. В школу он ходил там, высшее образование получать вернулся в Москву. Три курса на истфаке МГУ, потом перешел в Сорбонну, там защищал кандидатскую по ранней истории Киевского княжества. Она оказалась весьма и весьма хороша, первая премия на каком-то конкурсе, и Мария пригласила его поработать в России, – Андрей коротко пересказал справку, которую ему переслали накануне вечером, и добавил от себя то, чего там не было: – И нашим обузой быть не должен. Мария мне сказала, что он очень хорошо подготовлен физически.

«Да уж, – подумала Квира, пытаясь представить, сколько ее ладошек нужно, чтобы обхватить бицепс Нормана. – Я бы даже сказала, отлично подготовлен».

Потом Андрей еще довольно долго, прохаживаясь туда-сюда, рассказывал, как они уточняли с Марией детали маршрута и как выдумали легенду для Олега и его группы, чтобы их дружелюбно встретили при дворе великого князя Владимирского Андрея Ярославича. Решено было, что они станут посланниками Даниила Романовича Галицкого22, которых тот отправил к своему зятю сообщить о планах собственных действий против монголов и о поиске новых союзников для борьбы с ними. Олег и Феликс будут знатными волынскими боярами, а Шурик с Норманом – персонами помельче. Норману при этом придется играть роль иностранца, потому что пройти даже сжатый курс адаптации своего лексического запаса к древнерусскому языку он никак не успевал.

Но Квира слушала его вполуха, она размышляла, что могут такие руки, как у Нормана, и стоит ли в них попасть, обратившись к их обладателю с прямым и нескромным предложением. Андрей заметил это, замолчал и, чтобы занять себя, стал прибирать в утилизатор распечатки карт, оставшихся после отправки вчерашней экспедиции. Часы показали 10.30, и автоматика стала готовить все к новой переброске. За стерильной зоной возник тихий гул. Это начали набирать мощность инверторы – странные машины, умеющие подменять значения в сетке координат пространственно-временного континуума. Стена-экран засветилась голубым, и в зале стало светло.

На одном из кресел из тех, что в старой литературе называли покойным, обнаружилась миниатюрная дымчато-серая кошечка. Она была точной копией той, что появилась в центре через пару недель после того, как ЦПХ заработал, и постепенно стала откликаться на имя Анно. Эта кошка прожила в центре четырнадцать лет, последние три – с дочерью, которую пытались назвать Рагира, но это имя не прижилось, и дочь переняла материнское имя.

Нынешняя Анно была уже восемнадцатой. В официальной «Описи оборудования и посетителей, имеющих право входить в залы перебросок» – документе, название которого Андрей хотел сменить каждый раз, когда он попадался ему на глаза, но потом всегда благополучно забывал, – она значилась аристократически: Анно XVIII. Ей было пять лет, она родилась спустя примерно два с половиной месяца после того, как Анно XVII переночевала в зале с незаблокированными инверторами.

Анно беременели раз в своей жизни. По крайней мере, об ином в ЦПХ известно не было. Обычно это случалось на пятом-шестом году жизни кошки и каждый раз тогда, когда ей удавалось всеми правдами и неправдами оказаться рядом с работающим оборудованием для перебросок в тот момент, когда за ним никто не присматривал.

Предшественник Андрея, Павел Петрович Несынов, руководивший центром до приватизации23, настаивал на гипотезе, что Анно отправляются в Египет Среднего царства, где каждый раз спариваются с одним и тем же котом фараона Ни-Маат-Ра, более известного потомкам в качестве первого Аменемхета III, а потом возвращаются в свое время. Большинство сотрудников центра в это не верили, но Квира думала, что это может быть правдой. Временами ей даже казалось, что, наглядевшись в совершенно равнодушные, необычно голубые кошачьи глаза, представив Анно на палубе египетского корабля посреди Черной земли, можно наполнить себя чем-то вязким, густым, одурманивающим, сильно мешающим ровно пройти до рабочего места в центре зала, но потом почувствовать себя необыкновенно свободным. И в конце концов справиться с инверторами.

В пользу версии Несынова говорил и факт нелюбви Анно к окрестным котам. Квира однажды сама видела, как жестоко пострадал красавец из расположенной по соседству усадьбы. Их встреча с Анно XVII длилась не более трех секунд, после чего котяра, который был чуть ли не в три раза больше объекта своих ухаживаний, дико взвыл и удирал восвояси через площадку перед ЦПХ.

Анно неизменно рожали трех почти невесомых котят, из них выживал всегда только один. Вернее, одна кошечка. Молодая кошечка проживала три-четыре года вместе с матерью, а потом оставалась сама себе хозяйкой. Анно-предшественница исчезала, и никто не знал куда.

– А, ты здесь… Подслушиваешь? – Андрей присел на подлокотник кресла и нагнулся к кошке. – Пойдем лучше Квиру отвлечем. Работать скоро, а она на мужиков таращится.

Анно потянулась, спрыгнула с кресла, обошла по кругу зал, подошла к Квире и требовательно мяукнула. Та вздрогнула, как будто ее выхватили из транса, подняла глаза и увидела перед собой Андрея, который держал в одной руке чашку кофе, а в другой – пахучую самокрутку.

– Очнулась…

По интонации это мог быть и вопрос и утверждение. Впервые Квира почувствовала эту двойственность Андреевой речи за полчаса до того, как они стали любовниками. «Пойдем в кроватку», – сказал Андрей, когда они доедали фруктовый коктейль в одном из ресторанчиков на набережной Волхова недалеко от его маленькой городской квартиры, хотя в их отношениях ничто не предвещало возможности такого вопроса. «И ведь не спрашивает, сволочь», – подумала тогда Квира.

Потом за восемь месяцев их близкой дружбы было еще много таких вопросов-невопросов. Большую часть она не запомнила, но три в памяти остались навсегда. Это самое первое про «кроватку», потом «в попку», на что она неожиданно для себя согласилась, а затем ужасно перепугала Андрея жутким конвульсивно-обморочным оргазмом, и, наконец, «на работу», когда почувствовала, что все поменялось и больше – рука в руку, возбуждаясь от одного только скольжения указательного пальца по ладони, – они уже не ходят. А вот нормального «расстанемся» она так и не дождалась, хотя накануне Нового года в 2240-м только и делала, что репетировала свой ответ.

Она забрала у Андрея кофе, Анно прыгнула ей на колени, а он, попыхивая самокруткой, снова стал расхаживать по залу.

– Волнуешься?

– Как кофе? – спросил Андрей невпопад. – Хорош? Дай-ка, я тоже выпью, а то не спал совсем сегодня. Крючит…

Он отошел в кухонный угол, выудил из ящика для посуды чистую турку, поколдовал у плиты, и они уселись за аппаратурной стойкой. Сначала молчали, поминутно поглядывая на часы, а потом Квира вспомнила, что давно хотела пересказать Андрею случайно подслушанный ею разговор об очередной жалобе на него в Академию наук.

И пересказала. Он немедленно ей ответил: пусть жалуются сколько угодно. Больше не будет ассигнований на бесконечные работы типа сотой попытки подтвердить потери японской эскадры во время боя с «Варягом»24 или определить с точностью до четвертого знака после запятой численное превосходство турецкой армии над русско-австрийской в Рымникской битве25. Будут только исследования, представляющие интерес для широкого круга специалистов, чтобы очередь за результатами выстраивалась, и только проекты, приносящие деньги. Если во всем мире индустрия так устроена, то почему в России должно быть иначе?

После этого разговор постепенно закрутился вокруг отношений Андрея с теми сотрудниками Центра прикладной хрономенталистики, которые эту концепцию не одобряли, сами себя называли «старой гвардией», а он их – лучшим доказательством того, что рост продолжительности жизни сослужил дурную службу науке.

Примеров его правоты было множество, а последним стало предложение провести несколько экспедиций, чтобы доказать гипотезу: запорожские казаки были аналогом европейского духовно-рыцарского ордена. Андрей рассказывал об этом Квире, как обычно негодуя, когда прошелестела входная дверь – пришел Олег.

Он поздоровался, хлопнув их по очереди по плечу, устроился справа в кресле и начал выводить из своего киктопа распечатки каких-то записок, рисунков и карт. Минут через пять под конвоем Феликса появился Крутюнов. Он был мрачен, опасливо поглядывал на Андрея.

«Ну, все, надо браться за работу», – подумала Квира. Она спустила Анно на пол и перевернула чашку на блюдце и глянула на получившийся узор. Он сулил ей легкую удачу.

«Ну и славно», – сказала она себе чуть слышно, встала и пошла к своему рабочему месту. Над ее креслом висела табличка: «Пост эпиго. Не подходить». Квира смахнула ее на пол, села и оглядела стол, в который была утоплена кювета с черной массой, до первого прикосновения напоминающая глину, а после – легкий слой пыли, рассыпанной по чему-то тонкому, но твердо-упругому, сверхрезиновому. Некоторые говорили, что так издали выглядит ребис средневековых алхимиков после стадии нигредо26.

Эта кювета и была главным элементом всей массы оборудования, смонтированного в зале – и главным исключением. Как работают и что делают многочисленные компьютеры, сканеры пространственно-временного континуума и инверторы полей его силового корсета, хотя бы в общих чертах понимали даже сотрудники отдела эмоционально-психологической подготовки, а вот как устроен пралш (та самая кювета вместе с ее содержимым) и что на самом деле происходит в минуты, когда руки Квиры или другого эпиго погружены внутрь, не представлял себе никто. Только он, эпиго, мог сделать что-то фантастическое, чтобы инверторы включились, забрали на себя то или иное количество энергии, иногда равное недельным потребностям десятитысячного городка, и то, что называлось переброской, удавалось… Или не мог. И она не удавалась…

Квира сняла перстни, опустила руки на черную пыль, испачкала в ней ладони, попробовала запустить пальцы вглубь. Ногти входили легко, подушечки пальцев проминали верхний слой, но вещество под руками пружинило, и все возвращалось в исходное состояние. «Врет кофе. Чудес не бывает», – сказала себе Квира, откинулась на спинку кресла и огляделась.

Собрались уже почти все, кому надо было присутствовать. Феликс и Олег настойчиво подталкивали покрасневшего Крутюнова к двери с надписью «Участники экспедиции». Андра Ушшос, руководитель отдела эмоционально-психологической подготовки, и несколько ее блондинистых помощниц с глазками хлоп-хлоп обступили Нормана. Саша Керцль, технический директор, полушепотом проверял, склонившись над своим киктопом, все ли техники за периметром зала на местах и вообще все ли нормально по его части. Андрей сидел на месте Олега и мечтательно смотрел на ноги Квиры. Мечты эти были, без сомнения, прекрасными.

– Готова? – отвлек Квиру Керцль.

– Думаю, да. – Квира снова опустила ладони в пыль пралша. – Да, готова!

Тогда Андрей щелкнул клавишей, включавшей громкую связь:

– Коллеги! Всем – внимание! Готовность через семь минут!

«Спокойно жить осталось семь минут», – подумала Квира, зал меж тем крутанулся по часовой стрелке и замер. Девушки Андры и Норман скрылись за дверью для участников экспедиции, а Керцль замолчал и перевел свой киктоп на режим «только прием».

– Начинаем! – негромко сказал Андрей и выставил небольшой рычажок справа от себя в положение, обозначенное иконкой со знаком бесконечности. На большом экране загорелась надпись «Экспедиция №2148. Точка отправки: 27.04.2246, Великий Новгород, Марфопосадская набережная, 248. Точка выброски: 15.05.1252, окрестности объекта „Бета“». Часы начали обратный отсчет, а на мониторах компьютеров на стойке засветились разнообразные графики и диаграммы.

Квира подняла руки к лицу, посмотрела, как сухая черная пыль стекает на запястья по линиям на ладонях, попыталась, как обычно делала, сосредоточиться на какой-нибудь картинке из того времени, куда ей надо было отослать коллег, опять положила руки на пралш и вдруг поняла, что ничего не получается. Да, у нее в голове было много образов из русской истории XIII века – страшного времени, когда из Великой степи чаще прежнего нужно было ждать разорения, пожаров, смерти и плена, а князь, которого, как рассказывали деды, когда-то давно позвали из-за моря именно для защиты страны от врагов, теперь даже и не постарается помочь. Это были картинки сожженных деревень, обугленных городских стен, детей, которых насилие раньше времени сделало взрослыми; картинки времени, когда население целого города легко превращалось в колонну рабов, бесчувственно бредущих за повозками победителей. И все это не было для нее почерпнутой из книг абстракцией: она очень хорошо знала, как это – идти в обозе монгольского карательного отряда из разоренной Твери27, наблюдая, как невдалеке едут бок о бок союзники – московский боярин и сотник-ордынец.

Но пралш не реагировал.

Прошло пять минут, десять, двенадцать… Никаких изменений.

Квира беспомощно повернулась к Андрею, попыталась улыбнуться ему, но получилось только какая-то печальная гримаска: ну вот, а ты на меня рассчитывал.

Да, Андрей любил, чтобы его проектами занималась Квира. В ней, по его словам, была мощь и что-то от ведьмы. Те несколько месяцев, когда они были вместе, заставили его поверить, что чудеса – это ее профессия.

Сейчас гримаски Квиры Андрей не увидел, он по-прежнему рассматривал ее ноги. Она тоже опустила взгляд, обнаружила, что ее платье превратилась в какую-то скомканную на бедрах чушь, невольно усмехнулась, вскинула снова глаза на Андрея и…

…теперь поймала его улыбку – нечто такое, что даже у Чеширского Кота не всегда встретишь.

А дальше пошла череда озарений. Квира поняла, что именно из-за похожего движения губ и сопровождавшей его искорки в глазах она и сказала Андрею «хорошо бы» в ответ на его «в кроватку». И сразу же пришло понимание, что же на самом деле помогает ей проводить переброску. Она поймала наконец-то внутри себя чувство, которое позволяет ей переломить сопротивление материи, пропустить пальцы вглубь пралша и запустить переброску. Это был тот самый переток эмоций, который до сих пор она лучше всего знала по моментам, когда после пятнадцатиминутного знакомства в баре дрейфовала от «да ну!» через барьер «ты уверена?» к «а почему бы и нет».

Она еще раз – на этот раз прямо и довольно долго – посмотрела на Андрея, подтянула коленку вверх к стойке, насладилась движением вверх бровей на лице Андрея и сказала себе: «А почему бы и нет!» И ее пальцы легко скользнули вниз, погрузившись во что-то теплое, покусывающее поры, напоминающее дорогущий крем. Графики на мониторах прыгнули вверх, на большом экране расплылась широкая панорама вневременного среднерусского мелколесья, Анно юркнула куда-то в самый дальний угол, а Андрей рявкнул:

– Техников!!!

– Техники! – как эхо повторил Керцль.

Техников не пускали в зал до установления контакта. Считалось, что их – точных людей с инженерным образованием – присутствие мешает эпиго сосредоточиться и «дать результат».

Теперь, когда они вошли, в зале сразу стало очень людно. Бригадир техников, усевшийся рядом с Квирой, недоверчиво посмотрел на показания индикаторов, перезапустил тестирование нескольких параметров, а затем обернулся к Андрею:

– Очень удачно. Устойчивость контакта восемьдесят процентов, вероятность временной точности попадания – девяносто два.

– Спасибо, Квира, – откликнулся Андрей. – Ищем вешку.

Квира пошевелила пальцами, зелень леса на большом экране на пару секунд превратилась в смазанную акварель, но четкость изображения быстро восстановилась, и собравшимся в зале теперь казалось, что они летят на небольшой скорости над бесконечным лесным массивом.

– Есть вешка! – подал голос другой техник. – Надо сдвигаться. На восток до меандра ближайшей реки, а потом строго на север.

– Квира, двигаемся, – подтвердил Андрей. – Но пойди, пожалуйста, пошире, давайте карту пятьсот на пятьсот сделаем, раз у нас сегодня все так хорошо.

– Смешанный лес, сосна, береза, осина. Кустарник определить не могу. Средняя высота деревьев шестьдесят метров. Деревня. Около двадцати дворов, – фиксировал голос из-за кадра. – Следы лесного пожара…

– Подсека, – поправил Андрей.

– Еще подсека. Озеро. Лес. Кусок пашни – примерно километр на три. Еще деревня. Двадцать дворов, не больше. Пустая. Часть горелая. Лес. Лес. Здесь больше березы и осины. Еще пустая деревня. Дворов пятьдесят… Было… Лес. Сосны почти нет.

Карта вокруг пульсирующей точки расширялась широкими мазками, на двух мониторах появилось конкретизация рельефа и описание биосферы.

– Озеро. Болота. Река. Пустая деревня. Еще. Еще деревня, но уже не пустая.

– Стоп, Квира, – это сказал уже Андрей. – Нормальная карта получилась. Давай теперь к вешке, и будем бросать ребят.

Изображение на большом экране снова на четыре-пять секунд стало неразличимым в деталях. Потом движение замерло, и все как будто бы оказались в кабине антиграта28 или вертолета, зависшего не высоте пятидесяти-шестидесяти метров перед лесной опушкой, почти вровень с верхушками самых высоких деревьев.

У бригадира техников замигала красная точка на мониторе.

– Устойчивость контакта снижается, – чувствовалось, что он изо всех сил удерживается, чтобы недовольно не покоситься на Квиру.

Андрей посмотрел и понял, что куража не хватает и что Квира очень устала. На платье сзади у нее проступили пятна пота, шея блестела, глаза явно слипались, она была очень бледна, а руки, погруженные в посветлевшее содержимое пралша, сильно дрожали.

– Пространственная точность попадания? – спросил Андрей.

– Пять-десять километров, но снижается по мере снижения устойчивости контакта, – недовольно ответил техник.

– Я знаю про снижение в этих условиях, – одернул его Андрей и посмотрел на подошедшего Олега. – Справитесь?

– Справимся, думаю. – Олег развернулся и пошел к двери в комнату для участников экспедиции. – Места, как вижу, малолюдные, пугать некого, а мы люди крепкие, доберемся. Пошли, Фил, раздеваться.

Они скрылись буквально на пару минут за дверью, появились уже вчетвером, вместе с Кирлиным и Круюновым, завернутые в простыни. Шурика, передвигающегося с трудом, вели под руки.

Керцль хохотнул вполголоса:

– Загрузили под завязку, видимо. Постарались наши девочки.

Четверка зашла в небольшой стеклянный отсек и начала устраиваться там в шезлонгах. Андрей сбегал к буфету, нацедил пятьдесят граммов виски, потом вернулся к Квире и с рук заставил ее выпить.

– Пять минут, – сказал он ей. – Пожалуйста.

Она оглянулась.

– Не беспокойся. Я смогу.

У Андрея на мониторе зажегся индикатор, показывающий, что за стеклянной стеной с ним могут говорить.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, готовы, – откликнулся Олег. – Саша, перестань крутиться!

Крутюнов замер на боку и зажмурился, а Андрей отключил связь и скомандовал:

– Переброску начать!

Пока техники давали друг другу команды, дублировали и выполняли их, Андрей наполнил еще стакан виски – теперь до краев, вернулся к Квире, поставил его перед ней, а сам встал напротив стеклянной стены, отделяющей от него людей в шезлонгах.

Этот отсек постепенно заполнялся светом. Казалось, что ярче и ярче гореть начала каждая молекула воздуха. Андрей зажмурился, достал из кармана затемненные очки, надел их и снова открыл глаза. Людей в световом мареве за стеклом уже не было видно.

– Есть переброска, – доложил Керцль.

Квира выпростала руки, схватила стакан, расплескала чуть ли не с четверть, пока несла к губам, залпом выпила и еле набрала сил, чтобы поставить, а не уронить его на стойку. Потом положила рядом свои руки и опустила на них голову. Темная пыль, смешавшаяся на кистях ее рук с потом и превратившаяся в грязь, быстро высыхала. Вокруг ногтей проступило что-то ярко-красное, вещество в пралше, наоборот, теперь сияло чистейшей белизной.

– Альбедо29, – пробормотал Андрей. – Альбедо на крови.

IV

Когда Феликс очнулся – первым из четверки, он увидел сидящую рядом лисицу. Правую ногу саднило, он попытался двинуть ей, чтобы пугануть рыжую, но не мог сдержаться от резкой боли – застонал.

Лиса отпрянула и в два прыжка скрылась в кустарнике. «Хорошо, что не волк. Или не медведь», – подумал Феликс и оглянулся по сторонам. Неподалеку лежали еще два голых мужских тела: Норман свернулся калачиком под большой березой, а Олег валялся, раскинувшись, чуть дальше, на солнцепеке, где начинался уклон к реке и лес становился совсем редким, распадался на отдельные деревья. Шурика видно не было.

Феликс дохромал до Олега, присел рядом и от души хлестнул его пару раз ладонью по щекам. Тот шевельнулся, но в себя не пришел. Метод возвращения сознания с помощью соломинки в носу тоже результата не дал. Тогда Феликс прошептал: «Извини меня, дружище» и начал дергать Олега за волосы на груди. Это уже сработало: Олег открыл глаза и резко сел.

– Почему тебя никогда никто не жрет? – с обидой сказал Феликс, показывая на муравьиную тропу, которая шла мимо ноги Олега, аккуратно ее огибая. – Вот, даже насекомые тебя сторонятся.

– Нельзя трогать бога, – ответил Олег и сразу же потянулся к Феликсовой ноге: – Покажи!

Феликс лег на бок, согнул в колене здоровую ногу, а поверх нее положил раненую.

– И кто ж это тебя так?

– Когда я очнулся, рядом лисица сидела. Или лис. Не разобрал.

– Лиса так разодрать не могла. Потом добычу нашего размера они в мертвом виде предпочитают, а ты все-таки еще не совсем падаль. – Олег поднялся на ноги. – Полежи пока. Пойду Шурика найду, надо тебя латать срочно.

Но Шурик нашелся сам. Весь поцарапанный, он вышел на голоса со стороны реки, из кустарника. Переступал тяжело, ноги расставлял почти на ширину плеч, при каждом шаге разворачивал корпус – влево-вправо, влево-вправо. Этими своими движениями и плаксивым лицом он очень напоминал андроидов первых моделей.

– А когда вы меня от этого избавите, – Шурик раздраженно махнул рукой на нижнюю часть своего тела. – Обещали же, что сразу после переброски.

– Это да, разгружаться надо. Фила нужно лечить, – кивнул головой Олег. – Ложись поудобнее.

– Ну, не здесь же! – Шурик прямо-таки зашелся от возмущения.

– А чего тебе здесь не нравится? – удивился Олег.

– Так народу-то сколько! – у Шурика даже задрожал подбородок. – Отойдем в сторону…

Он развернулся и заковылял обратно к кустам. Полусогнувшись, с одной рукой на пояснице – картинка для букваря как иллюстрация к слову «страдание». Олег пошел следом, и через пару минут сквозь листву раздался длинный громкий стон, перешедший в серию жалобных всхлипываний.

Стайка воробьев на кусте рябины озадаченно замолчала, а Норман очнулся и настороженно прислушался.

– Это что такое?

– Груз достают, – с трудом проговорил Феликс. Ему быстро становилось хуже: уже ощутимо знобило, а когда он поднял руку, чтобы вытереть выступивший на лбу холодный пот, почувствовал, что сил опустить ее уже нет.

Норман кивнул, не понимая, впрочем, о чем речь: что это за груз такой? И оглянулся на шум веток. Из кустов как раз показался Олег, на ходу вытирающий пучком травы серо-голубой эластичный цилиндр с закругленными концами.

Он услал Нормана за лопухами, а когда тот вернулся, в земле уже была вырыта яма величиной с небольшой казан для плова. Поблизости на широком пне лежали несколько десятков небольших, герметично запаянных пакетиков с чем-то разноцветным внутри. Феликса устроили рядом. Он был пугающе бледен, часто и неглубоко дышал, руки у него сильно дрожали, а лицо время от времени судорожно дергалось.

Олег забрал у Нормана листья¸ застелил ими в несколько слоев яму, потом вскрыл два пакетика. Красные и белые капсулы из одного оказались на дне, а рубиновая гелеобразная масса из другого легла поверх.

Капсулы парили, щелкали, лопались, потом получающееся вещество начало кристаллизоваться. Запахло растертыми между пальцев можжевеловыми листьями. Олег, пока происходили эти метаморфозы, рассказывал Норману, где в других пакетиках лежат антисептики, где стимуляторы, а где препарат на самый крайний случай.

– Если тебе отрубят голову, то, конечно же, ничего не поделаешь, а в остальных случаях должно помочь. Надо это проглотить, – он потряс в руках пакетик с ярко-оранжевыми шариками, – и заказывать срочную эвакуацию.

Норман кое-что уточнил, а потом вопросительно посмотрел в сторону ямы. Над ее краями горкой поднялось что-то вроде блестящих белых кораллов, а трава вокруг покрылась инеем.

– И что теперь?

– Надо подождать, пока это все растает. Пойду пока посмотрю, что там с Шуриком, а то он уже застрадался… А ты здесь побудь. Кричи, если что, не стесняйся.

В кустарнике Шурика не было. Олег покрутил головой, что-то смекнул и двинулся через заросли вниз по склону. Несколько десятков шагов, кусты закончились, а за ними оказалась неширокая луговина. И сразу стало понятно, куда делся Шурик – примятая трава показывала. След начинался прямо у Олега под ногами, а заканчивался у другой полосы кустарника, которая тянулась вдоль берега реки шагов на пятьсот вправо и влево.

Олег вздохнул и пошел туда. Шурик нашелся на невысокой кочке перед копной прошлогодних камышей – плел из них косички. Он исподлобья глянул на Олега, закончил плетение и потянулся за новой порцией камыша.

– Ты, Саш, один пока не ходил бы в стороны, – сказал Олег. – Хорошо?

– Хорошо, – проворчал Шурик, не поднимая головы.

– Так заканчивай здесь и подходи к нам. Я сейчас Феликса обработаю, и надо будет на базу двигать.

– Хорошо, – опять буркнул Шурик.

Олег повернулся и пошел обратно к опушке леса. Там Норман дисциплинированно сидел рядом с Феликсом и спасал его от жучков, которых почему-то чрезвычайно сильно тянуло поползать по лежащему человеческому телу.

Яму, где раньше были белые кристаллы, теперь заполняла кристально чистая жидкость, по консистенции похожая на глицерин или растопленный конфитюр. Олег сложил ладони чашечкой (у него скорее получился небольшой тазик), зачерпнул ею и начал аккуратно растирать ногу Феликса. Кровяная пленка смылась, и на ноге четко обозначились две глубокие борозды.

«Когти? – подумал Олег. – Почему только пара?»

– Когти? – спросил Норман. – Чьи? Почему два следа?

– Не знаю, – сквозь стиснутые зубы проговорил Олег, взялся большими пальцами за края одной раны и резко растянул их в стороны. Брызнула кровь. Нормана, внимательно наблюдавшего за руками Олега, передернуло, и он отшатнулся. Олег промыл раны жидкостью из ямы, дождался, пока кровь вновь остановится, потом взял пакетик с изумрудного цвета гелем, надорвал уголок и начал аккуратно выдавливать содержимое по всей длине разрывов.

– На зеленку похоже, – заметил Норман.

Олег удивленно обернулся на него.

– Ты откуда это слово знаешь?

– История медицины, – ответил тот. – Я могу чем-нибудь помочь?

Олег опять наклонился к ране.

– По сути, это зеленка и есть. Только в модифицированной форме. Не только обеззараживает, но и форсирует регенерацию. А помочь, конечно, можешь. Я сейчас закончу – и поможешь…

– За Сашей сходить не надо? – Норману, видимо, очень хотелось быть полезным.

– Придет, не беспокойся. Сейчас в нем мрак растворится – и придет. Отдохни пока.

Но времени на победу силы света в душе Шурика ушло больше, чем Олег рассчитывал. Раны на ноге Феликса уже выглядели всего лишь как образчик экстремального шрамирования, температура вернулась в норму, и он спокойно спал, а Шурик все не появлялся. У Олега к горлу подкатило раздражение. Обычно в экспедициях он был олимпийски спокоен, но не теперь нервы напряглись и из-за раны Феликса, и оттого, что неизвестно было, чего ждать от Шурика. Вполне возможно, Олег сорвался бы, если бы пришлось во второй раз отправиться на поиски навязанного Андреем вредного подопечного, но обошлось: Шурик появился на опушке.

На нем была великолепная набедренная повязка – те косички, что он плел на берегу, были пущены в два слоя крест-накрест и теперь напоминали юбку самурайского доспеха.

«А хорошо придумал, ничего не скажешь. Хотя, конечно, мог бы и на всех сделать», – подумал Олег и начал будить Феликса.

Феликс проснулся быстро, встал и сделал несколько шагов. Потом объявил:

– Меня, наверное, нести придется…

Прозвучали эти слова то ли мечтательно, то ли печально. Мечтательным тон Феликса показался Олегу, а печальным – Норману. И он сразу вызвался тащить раненого.

Олег быстро собрал разноцветные пакетики, заровнял несколькими движениями ноги опустевшую яму с лопухами и зашагал вглубь леса. Норман с Феликсом на спине пошел следом, а Шурик пристроился замыкающим.

Феликсу, по-видимому, было весьма комфортно, и к нему возвратилась способность говорить без остановки:

– Вы представляете себе картину со стороны? Четыре голых мужика катают друг друга верхом по лесу. А если девки по грибы? Представляете, сколько визгу будет? А какие легенды потом народ сложит? Про упыря-кардилаку! Точно!

Потом начал инструктировать Нормана:

– Ты под ноги внимательно смотри. Не наступай сразу всей тяжестью. Пробуй, а потом наступай. И не обращай внимания, если у меня эрекция появится…

Последнее слово Феликса перешло в вой, так как его резко стряхнули со спины. Приземлился он как раз на больную ногу, упал и теперь перекатывался с боку на бок.

Олег чертыхнулся, моментально оказался рядом и сквозь зубы процедил:

– Фил, перестань. Договаривались же: как прошли кротовину30, больше ты дурака не валяешь.

Феликс кивнул, получил обезболивающее, извинился и с помощью подошедшего Шурика снова был водружен на спину Нормана. Маленькая колонна опять пошла вперед.

Они слегка углубились в лес, потом Олег повернул, двигаясь так, чтобы промеж деревьев по правую руку были видны следы опушки – небольшие лоскуты неба. Так они дошли до небольшого ручья, а потом по его руслу опять свернули в чащу. Еще полтысячи шагов – и появились комары с мошками. Феликс начал подергиваться, пытаясь отбиться от присаживавшихся ему на спину насекомых, а Норман отчаянно крутил головой. И только Шурику было проще: он сорвал несколько папоротниковых ветвей и отмахивался ими в обе руки.

Олег остановился, открыл цилиндр с препаратами, выудил оттуда нетронутый еще пакетик, раздавил в пальцах капсулу, подошел к каждому и поставил отметины – на лоб, плечи и бедра, а Феликсу – еще и в нижней части спины.

Полегчало. Комары и мошки отстали. Но появилась другая напасть: с каждым шагом вглубь леса солнечных лучей оставалось все меньше, подлесок поднялся в полтора человеческих роста, стало так сыро, что ноги чуть ли не заледенели.

– Зябко, – передернул плечами Шурик.

Хотелось идти быстрее. Но Олег, наоборот, сбавил темп. Теперь он двигался осторожно, постоянно останавливался, давая следом идущим сигнал замереть, прислушивался. А когда осиновый лес и подлесок вдруг резко закончились, открыв впереди сосновый бор, и все обрадовались, что опять пойдут под приятным майским солнцем, что будет тепло, он повернул назад.

– Напрямую не пойдем. Кто-то непонятный справа и чуть впереди, – объяснил он коротко. – Скорее всего, лось, но, может быть, и медведь, – а потом буркнул себе под нос, вспомнив про раны Феликса: – Или еще кто-нибудь…

И они заложили большой круг. Норман наконец-то устал, и Феликса пересадили на Шурика. Понятно, сразу добавилось нытья: ну, что ты сидишь так неудобно; шею мне отпусти, задушил совсем; опять комары налетели, Олег, намажь меня; как не могут они меня кусать? Вижу, что полоска красная. Да какая мне, к черту, разница, что это значит? Как может репеллент работать, если они кусаются?

За недолгие пятнадцать минут Шурик настолько всем надоел, что после очередной его претензии («не болтай ногами, я тебе не лошадь») одновременно прозвучало и «Дайте я уже сам пойду», и «Норм, возьми, ради бога, его себе», и «Все, я уже отдохнул».

Впрочем, закончилось все смехом. Даже Шурик улыбнулся и еще с полчаса нес Феликса сам – молча.

Подлесок становился гуще, и временами Олегу приходилось расчищать тропу для их маленького отряда. Он обламывал ветки кустов, перекладывал упавшие деревья, что еще были крепкими, а трухлявые крошил небольшим бревнышком, как дубиной.

Так продолжалось, пока они не вышли на широкую каменную падь, уходящую на восток к междуречью Поли и Бужи. Ее Олег приметил еще тогда, когда Квира «делала карту»: эта падь вела как раз в ту сторону, где была база. Здесь Феликс, почувствовавший себя совсем хорошо, уже не сгоряча вызвался идти сам, и колонна стала двигаться заметно быстрее.

Завечерело, быстро стало темнеть, но теперь, когда они нашли твердый ориентир, Олег был уверен, что у них получится добраться до нормального ночлега, и не надо, будто лешак, спать в лесу на деревьях. Он перестал нервничать и даже устроил для Нормана и Шурика что-то вроде экскурсии. То показывал им большую рысь, которая, еле различимая в сумерках, лежала на толстой ветке здоровенной липы. То учил их различать в общем шуме леса отдельные звуки: это листья шелестят, а это – уж шуршит.

А потом россыпь вывела их на широкую пустошь с серебристой от лунного света травой. Они остановились. За спиной еле-еле слышными остались уже привычное поскрипывание осин и шорох листвы на ветру. Норман почувствовал, что его отпустило неопределенное, нудное беспокойство – неизменный до сих пор спутник ночных прогулок по незнакомым лесам.

– Нам сюда? – обескуражено огляделся по сторонам Шурик.

– Почти, – усмехнулся Олег. – Нам туда.

Он показал рукой вперед и вверх. Там, на другой стороне пустоши, поверх косогора стояла темная стена деревьев, почти черная, четко выделяющаяся на фоне неба, не потерявшего еще синевы. Эти деревья тоже шумели, и тоже еле слышно, но совсем по-другому. Это было звучание хорошего оркестра, в сравнении с которым шум леса, откуда они только что вышли, был слабенькой какофонией.

Перед ними была одна из довольно часто встречающихся в Мещере локальных возвышенностей, которые называют островами.

– Вы тут оставайтесь, я скоро вернусь, – сказал Олег и быстро скрылся в темноте.

Появился он примерно через полчаса, одетый во что-то домотканое, с ворохом такого же кустарного вида рубах и штанов. Феликс уже дремал, а Шурик испытующе смотрел на рискнувшего напиться из ручья Нормана.

– Безумно вкусно! – как о великом открытии сказал он Олегу.

Олег тоже зачерпнул пригоршней воду и вылил ее в рот, потом еще раз.

– Ага, вкусная! Давайте, облачайтесь. – Он двинул ногой одежду. – И полезем наверх. А то спать ужасно хочется.

Лес на «острове» оказался великолепной дубравой. Мощные деревья не жались друг к другу, росли широко, кустарника почти не было. Идти было приятно, не то что по мокрому осиннику. Толстый слой прошлогодней листвы под ногами приятно проминался и пружинил как толстый теплый ковер. Гудевшие от нескольких часов ходьбы по корням, кустам и камням ноги блаженствовали.

Минут через десять пути они остановились перед дубом монументальнейших размеров. Норман обошел его кругом и объявил:

– Пятнадцать шагов!

Потом прикинул что-то в уме и еще раз восхитился:

– Так у него же метра три в диаметре!

– Три с половиной, – уточнил Олег. – Он второй в Европе по размеру и по возрасту.

– А самый большой какой? – спросил Норман.

– Стелмужский в Литве. Но тому около двух тысяч лет, а этому не больше тысячи.

– А где база-то? – голос Шурика был очень недовольным. Возраст дубов и дубоведение его не интересовало. По крайней мере, сейчас.

– Там база, – Олег хлопнул ладонью по стволу. – Сейчас войдем.

Он пошарил в складках коры, выудил оттуда веревку и в несколько движений скрылся наверху. Потом позвал Нормана.

Но поднявшись на дуб, Норман Олега не увидел. Здесь, на высоте четырех или пяти метров от земли среди титанических ветвей, расходящихся в стороны, было только порядочных размеров дупло, пахнущее давно залубеневшей древесиной, и гора старой засохшей коры вперемешку с отвердевшей замазкой. Норман наклонился и позвал почему-то шепотом:

– Олег, ты здесь?

Ответа не было.

– Олег! – Норман крикнул.

– Здесь я, здесь, – послышался голос снизу, и в глубине мелькнул свет. – Лезь ко мне.

И Норман полез. Спускаться оказалось несложно: ноги сразу же нащупали вырубленные в стенке дупла ступеньки, и ушла полминуты, не больше, чтобы оказаться в небольшой землянке, освещенной двумя лампами из кованого железа. Олег стоял спиной и длинной палкой выковыривал мох из дырки в сводчатом потолке.

От основного помещения, обшитого хорошо оструганными и даже ошкуренными досками, в стороны отходило несколько ниш. В одной лежало оружие. Норман вытащил лук, потом подошел поближе к лампе, внимательно рассмотрел его плечи, пощупал тетиву…

– Интересная конструкция. Это что за композит31?

– Да, хорошая конструкция, – согласился Олег. – Внешне это обычный лук новгородского пешего воина, но здесь много роговых и мегапластовых вставок. Так что он намного лучше… Но ты, Норм, положи-ка пока его и займись вот этими дырками. А я пойду остальных запущу.

– А зачем эти дырки? – спросил Норман.

– Вентиляция, – ответил Олег и полез наверх.

Через несколько минут внутри появился постанывающий, скорее, правда, для проформы, Феликс. Он деловито покопался в одной из ниш, достал несколько меховых одеял, удобно устроился на лежанке в дальнем углу и начал развлекать Нормана небылицами о том, что местные жители должны думать про этот дуб. Он как раз закончил про традицию приводить сюда в середине февраля молодых девушек, чтобы демоны учили их правильно исполнять супружеский долг, и хотел начать про то, как надо вызывать богатыря Гаврилу для защиты от басурман, когда сверху один за другим спустились Шурик и Олег.

Шурик осмотрелся, понял, откуда Феликс взял одеяла, и тоже стал устраиваться на ночь на лежанке напротив Феликса.

– Видишь, Норман, хорошие места уже разобрали, – посмотрел на него Олег. – Нам с тобой придется в норы лезть.

Норами оказались две самые большие ниши. Норман взял себе одеяла и заполз в одну из них. Прямо за деревянной обшивкой угадывалась земля – оттуда тянуло холодком, и сначала ему показалось, что он здесь ни за что не уснет. Но потом тело под мехом согрелось, и он провалился в дремоту.

Шурик довольно долго ворочался. Ему хотелось встать, подойти к посапывающему Олегу и поменяться с ним местами. Но потом он вспомнил про груз. Не про груз даже, черт с ним, с грузом, всем время от времени приходится, а про то, как его собирались доставать. И передумал.

V

Проснулся он под негромкий разговор. Олега не было, Норман сидел по-турецки посреди землянки и чистил оклад средних размеров иконы, а Феликс на правах раненого бездельничал на лежанке, ловил уже отполированным мечом попадающие внутрь через лаз лучи, пускал по углам солнечных зайчиков и авторитетно излагал:

– Так! Про то, как грузы переправляются, я тебе рассказал. В принципе наркокурьерский, конечно, способ, но ничего лучше никто не изобрел: неживая субстанция должна быть укрыта внутри живой. Про то, почему нас без одежды перебрасывают, – та же история. Вся ткань выгорает напрочь за доли секунды. Ожоги – страшные. Что у нас осталось? А, про базы!

Базы бывали постоянно действующие и спящие. В постоянных всегда была группа дежурных, которая обслуживала трансвременной маячок. Эпиго, который вел переброску, в этом случае нужно было только настроиться на волну между инвертором в будущем и маячком в прошлом, расширить кротовину и держать ее открытой. Это умели делать все, кто хоть чуть-чуть учился. Усилий тоже больших не нужно – в таких случаях эпиго работал обычный шестичасовой рабочий день и не очень-то уставал. Так отправляли туристов и научные экспедиции по наиболее востребованным маршрутам.

– А есть базы спящие, типа этой, – Феликс очертил вокруг себя круг. – Здесь дежурных нет, маячки включенными никто не держит. Поэтому, чтобы отправить людей сюда, эпиго должен… – Феликс замолчал, сделал вид, будто прислушивается, но на самом деле ему нужна была пауза, чтобы подобрать подходящие слова для рассказа, что же именно делает эпиго. Но они не нашлись, и он продолжил: – Я тебе даже не могу сказать, что он должен сделать… Это шаманство какое-то! Но, как видишь, работающее шаманство.

Спящие базы годами стоят без присмотра, поэтому оборудовать их можно было только в очень уединенных местах, например в больших лесах или где-нибудь в горах. В пещерах, например. В Европе их устраивают еще в отдаленных замках: внушат какому-нибудь баронскому семейству, что в подвале одной из башен есть артефакты, которые должны лежать недвижимо до Страшного суда, например, или другой столь же нереальной напасти. А если какой-нибудь отпрыск решит по молодости проверить, какие такие реликвии-меликвии там все-таки есть, то к обратной стороне двери приделана банка с химикатом, который при соединении с воздухом производит… – тут Феликс неопределенно, но энергично помахал в воздухе руками. – Если дверь открыть, то, во-первых, дымовая завеса появляется, а во-вторых – голограмма коммандос небесного воинства. Молокососа так напугают, и больше он сам туда лазить не будет, и дети его, скорее всего, тоже.

– Это так разные легенды появляются? – поднял глаза от начинающего блестеть оклада Норман.

– Одной легендой больше, одной меньше – после потери девственности уже все равно, – Феликс гоготнул. – Но ты меня не сбивай! Про что я говорил? А, про замки! Так вот, в нашей средней полосе замков нет, каких-то других каменных строений, кроме нескольких монастырей, тоже. Города, сам знаешь, здесь не города, а так – княжеские резиденции с крепостцами, за исключением Новгорода с Псковом да Киева до поры до времени. Людей мало, горит все это очень часто… Население бежит… Какая тут тебе база…

Поэтому здесь для нас подходят только леса. Но нужны вневременные точки вроде этого дуба. Чтобы время шло, а он стоял себе и стоял. Беда только в том, что в чащу нас не закинешь – слишком много живой материи у поверхности земли, поэтому приходится мириться с прогулками вроде вчерашней. Идеальный вариант, конечно, на ближайшую лужайку нас высадить, но когда глубина переброски – тринадцатый век, то даже у таких эпиго, как Квира, на это сил не остается. Вот если бы наш начальник-перфе… Перци… Если бы Андрей не захотел карту окрестностей сделать, то, может быть, она нас на падь или на пустошь перед этим «островом» и отправила.

– А много баз вообще? – спросил Норман, воспользовавшись тем, что Феликс опять замолчал. На это раз он действительно прислушивался.

– На все русское Средневековье у нас их только четыре – в этой дубраве, похожее место в Карпатах и в Крыму, в горах. Ну и в Новгороде есть постоянная. Там базу создавать можно безопасно: большой город, много людей, к чужакам все нормально относятся, голову пытаться рубить по пустякам никто не будет. Понятно тебе про базы?

– Понятно, – кивнул Норман и показал Феликсу икону: – Нормально?

– Нормально! – оценил тот. – Все, давай наружу выберемся – тепло уже совсем, думаю, да и Олег с едой должен появиться.

Тут Шурик не смог больше притворяться спящим и громко сглотнул слюну.

– А! Не спишь! – повернулся к нему Феликс.

– Вы орете так, что анабиозного поднимете, – проворчал Шурик, усаживаясь на своей лежанке.

– Неча спать. Надо наверх выбираться, делом заниматься, моей раной заниматься. Вон, Норм уже поработал. Теперь тебе надо, – объявил Феликс и показал на стоящие посередине землянки туески с красным георгиевским крестом и изображением архангела Рафаила-целителя.

Между собой хрономенталисты, отправляющиеся в Средневековье, называли их «медтуесками». В них Олег переложил поутру все медикаменты. Всего их было восемь – для каждого участника экспедиции и еще запасные. Шурик взял один из них и пошел к лестнице. Норман отправился было следом, но вернулся к нише с оружием и стал по очереди рассматривать луки.

– Можно взять? – спросил он, выбрав наконец один – внушительных размеров экземпляр, доходивший ему до подбородка.

– Даже нужно, – ответил Феликс. Сам он в дополнение к мечу тоже прихватил лук, и они полезли наверх.

– А как дерево живет с такой дырой внутри? – спросил Норман, выбравшись из лаза.

– У дуба древесина в центре ствола мертвеет со временем, а потом начинает гнить, так что ему этот тоннель даже на пользу идет. Потом, каждые пять лет мы сюда биологов отправляем, они его чистят, инъекции в корни делают, чтобы дерево от землянки не страдало, еще какую-то хрень… – рассказал Феликс, а потом заорал: – Олег! Я есть хочу!

Этот вопль встревожил ворон, которые сидели ближе к верхушке и с интересом рассматривали людей. Они закаркали недовольно и перебрались на соседние дубы. Одна осталась, потом уронила плюху, обрызгав ногу Шурику, молча снялась с места и полетела по направлению к солнцу.

– Вот гадская птица, – брезгливо поморщился он, покрутил головой – нет ли чего-нибудь обтереть ступню, не нашел ничего подходящего и полез вниз, упираясь ногами в расщелины в коре дуба.

– А умный герой! – Феликс поднял палец. – Сначала осмотрится как следует и подумает о путях своих предшественников. Именно так отсеиваются бесталанные путеходцы и формируется когорта великих путешественников!

Они осмотрелись – вверху обнаружилась веревочная лестница. Ее нижний конец был заброшен вверх с земли на стреле.

– Это Олег ее туда?

– Ты абсолютно прав, друг мой, – сказано это было тоном учителя, который очень доволен успехами своего подопечного. – Не оставлять же ее внизу уходя. А вдруг крестьянская девушка ее увидит, проходя мимо? И полезет наверх… А групповой секс еще не в обычаях, запомни!

Норман усмехнулся.

Когда они спустились вниз, Шурик был примерно в двух метрах от земли. Шея у него была красная, на рубахе между лопаток темнело большое влажное пятно.

– Ну, ты крут! Я бы ни за что не смог так, – сказал Феликс.

Шурик с трудом повернул голову, покраснел еще больше, а когда оказался на земле, спросил недовольно:

– А мне нельзя было сказать, как быстрее спуститься, чтобы я не лазил?

– Так ты уже наполовину внизу был, когда мы лестницу нашли, – уберег Феликс Нормана от неправильного ответа. – И ты так лихо спускался. Я был уверен, что ты быстрее нас внизу будешь.

– Да я б и спустился быстрее, – оттаял Шурик. – Но, видишь, там… – он показал на массивный нарост на боку дуба. – Ногами встать было некуда. Пришлось на одних руках – вбок, вбок!

Потом он еще долго рассказывал, куда и когда он ставил ноги и за какие щелочки держался руками, причем с такой экспрессией, как будто этот спуск был главным делом в его жизни. Феликс терпеливо дослушал, а потом со словами «пойдемте, Шура, на процедуры» взял его под руку и повел на пустошь к ручью.

Норман дождался, пока они скроются из виду, и занялся луком. Сначала тетива не хотела натягиваться, и он уже собрался вернуться в землянку, чтобы выбрать экземпляр поменьше, но потом решил попробовать в последний раз, поднатужился так, что даже на шее мышцы заболели, и она все-таки легла на место.

Потом Норман попробовал ее на звук, и он ему понравился. Гудела эта тетива как-то особенно – в ее звучании было что-то от бас-гитары Стива Харриса и воя волка. И еще ее звук удивительно долго держался в воздухе.

Норман еще раз натянул и отпустил тетиву, потом оглянулся по сторонам в поисках мишени. На другой стороне лужайки стоял дуб, который выглядел как центиман, погруженный по пояс в землю – тонкая талия, великолепный бугорчато-мышечный торс и сотня мощных рук, поднятых вверх. Норман сорвал несколько папоротниковых листьев, приладил их на коре и начал перебирать стрелы в колчане.

Он успел выпустить их все по три раза, каждый раз увеличивая дистанцию на десять шагов, пока не вернулся Олег. Он остановился рядом с Норманом, опершись на свой лук, и удивленно спросил:

– Семьдесят?

– Да, – ответил Норман. – Стрелы все-таки специфические, привыкать надо.

Олег недоверчиво посмотрел на руки Нормана, а тот рассмеялся:

– Олег, тебе должны были сказать. Я олимпийский чемпион по современному пятиборью. А из лука я стреляю с пяти лет.

– Мне сказали только, что ты очень хорошо подготовлен для полевой работы. Это точная цитата. Больше ничего, – ответил Олег и после небольшой паузы добавил: – Но я рад…

Норман вынул из колчана три стрелы, подвесил их между пальцев, отвернулся от Олега и сказал:

– Скомандуй мне «Пли!». Неожиданно.

Олег помолчал, поковырял носком сапога остатки прошлогоднего листопада, нагнулся, поднял дубовый листочек, опавший еще полуростком, посмотрел на просвет, выронил, дал ему упасть на землю, а потом еле слышно сказал:

– Пли…

Что сделал Норман? Он повернул голову и посмотрел на мишень – сквозь прищур, как будто что-то просчитывая в уме. Олегу в этот момент в голову пришла мысль, что именно так должны были смотреть на цель Вильгельм Телль32, Ак Сирали Мустафа33 и Уот Карлайл34. Затем поднял лук, одновременно натягивая тетиву, потратил не больше секунды на то, чтобы прицелиться, и выстрелил. А потом удивил Олега еще больше, потому что, не опуская оружия, не меняя прицел, пустил одну за другой и две оставшиеся стрелы. Причем все было сделано так быстро, что первая стрела, вполне вероятно, еще не воткнулась в мишень, когда третья оторвалась от тетивы.

Олег дошел до дуба, покачал головой, оценив силу, с которой были пущены стрелы, и крикнул Норману:

– Зря я один пошел охотиться! Надо было тебя взять. Но немножко зайцев я все-таки настрелял.

Зайцев было девять. Теперь уже Норман уважительно посмотрел на Олега.

– Весна, – пожал плечами тот. – Заяц сейчас неосторожный после зимней голодухи. Сидели толпой на поляне и жрали траву.

Через несколько минут в сопровождении Шурика вернулся Феликс – как будто на запах добытой дичи. Он уже не хромал и сразу до отказа заполнил пространство своим голосом:

– Я в порядке! А Шура все очень хорошо делает! Я всегда говорил, что из парня хороший полевик получится! Зайчики? Зайчики – это хорошо! Опять только мужиков отстреливал?! Да-да, знаю я, окот у них в мае. В смысле, у зайцев, а не у мужиков. Самочек мы бережем! Мы правильные! Мы боимся найти в брюшке маленьких неродившихся зайчат! Ну да, ты же у нас почти гринпизд! Кушал бы травку! Кстати! А я читал, что у дубов листья не опадают, а разрушаются, когда еще висят на ветках. А здесь такая подушка толстая – сантиметров десять до земли. А вообще в мае рано переброски устраивать. Холодно! Мыться плохо…

– Кстати! – остановил Олег это словоизвержение. – Стоит искупаться. Фил, ты уже здоров, поэтому оставайся, свежуй и потроши зайцев и начинай готовить обед. А я мужиков отведу на озеро.

Под дружелюбным полуденным солнцем идти по дубраве было еще приятнее, чем накануне. Шурик снял сапоги и теперь шагал босиком.

– А ты почему оружие не взял? – спросил его Олег, когда они отошли подальше. – У Нормана – лук, у меня – целая оружейня, а ты идешь и голыми руками машешь.

– Я у тебя попрошу, – Шурик решил отшутиться.

– А если у меня не лишнее?

– Как не лишнее? – хорошее настроение не покидало Шурика. – У тебя лук – одна штука, меч – два штука, кинжал – четыре штука. Наверняка, что-то лишнее будет. Ты же не сможешь одновременно и целиться и мечом махать.

– А это всегда так. У английского лучника был короткий меч для самообороны, у мушкетеров – шпаги, у стрельцов – сабли, – гнул свое Олег. – И ты не строй из себя дурачка! Ты принимай к сведению и ошибок не повторяй. После переброски мы должны постоянно быть вооружены.

– А чего ты мне не напомнил?! – это уже было сказано ворчливо.

– И не ершись, – сказал Олег. – А самому подумать? Или даже курс для стажеров не читал?

Шурик молча сделал несколько шагов и остановился.

– Что-то я расхотел купаться. Рано это, наверное, для мая. Я пойду лучше Феликсу помогу.

Повернулся и пошел назад, вороша ногами листву. Олег скрипнул зубами и стал вспоминать Андрея. И если бы его пожелания сбылись, то директору Центра прикладной хрономенталистики предстояли бы несколько лет исключительно напряженной жизни с множеством проблем.

– Он обиделся. – У Нормана был обескураженный вид.

Олег пожал плечами.

– Я не думаю, что он обиделся. Он просто догадался, что ему сейчас придется топать за оружием в землянку, а потом возвращаться к нам. И придумал, как бы ему только в одну сторону сходить. Это каприз, а не обида.

– Ну, не знаю, – произнес Норман. – Мне кажется, что с ним как-то дружелюбнее надо обходиться.

– Ты еще и педагог? – усмехнулся Олег. – Поверь мне, Саша Крутюнов, или как его еще называют, Зловредный дедушкин прыщ, ЗПД – один из самых эгоистичных людей, каких только можно себе вообразить. А психика у него тверда, как лоб носорога. Я бы с ним возиться не стал бы вообще, да Андрей его деду пообещал приглядывать за мальчиком.

Норман спросил, что это за история, и Олег подобно рассказал, как Шуриков дед – тоже Александр Джозефович – взял с Андрея, тогда еще ходившего в дублерах старших проводников35, страшную клятву, что когда тот «станет главным», обязательно возьмет внука на работу. «Чувствую, что иначе не смогу вывести тебя, – говорил Крутюнов-дед. – Должен ты под чем-то кровью расписаться, чтобы все срослось». А дело было в Новгороде, который со всех сторон обложили опричники Ивана IV36, явно собиравшиеся устроить что-то чрезвычайно жестокое и мерзкое37. Поэтому рисковать Андрею не хотелось, и он согласился, усмехнувшись, впрочем, про себя насчет того, что когда-то станет «главным».

И они выбрались. Правда, для этого пришлось прибиться к опричникам и потом девять месяцев прожить среди них в Александровской слободе38. А когда они вернулись, то Крутюнов-дед привел Андрея к тогдашнему директору центра Виктору Бубнову и сказал: «Смотри, великий проводник будет!»

– А что это значит великий проводник? – спросил Норман.

– У Андрея развилась изумительная интуиция. Мы ведь, когда работаем в прошлом, просчитываем варианты: куда идти, чтобы риск для жизни был минимальным, во что можно ввязываться, чтобы быть, как говорится, в гуще событий и собрать максимум информации, а во что – ни в коем случае. Долго думаем, сомневаемся, подключаемся к компьютеру центра в некоторых случаях, когда вариантов слишком много, или эпиго просим помочь, чтобы он осмотрел окрестности. А у Андрея все не так. Он две минуты помолчит, а потом говорит: надо делать так и вот так. И ни разу не ошибся.

– Дед нашего Шурика считал, – продолжал Олег, – что при дворе Грозного Андрей научился, как никто другой, растворяться в обстоятельствах, мимикрировать, подстраиваться, и от этого у него и развилась такая способность. Ведь там пришлось участвовать в таких вещах, которые я, например, честно говорю, не перенес бы. А у него получилось.

– Например?

– Например, лишать девственности молодых послушниц из окрестных женских монастырей раскаленными угольками. Или…

– Не надо, – остановил его Норман.

– Да, лучше без подробностей. Захочешь если, посмотри мемограмму39 Андрея оттуда, – кивнул Олег. – К тому же мы пришли.

Они стояли на краю «острова», внизу было начало каменной пади, которая вывела их к базе вчера. Здесь камни завалили пятьсот или шестьсот лет назад, наверное, а может, и раньше, довольно мощный источник. Камней было много, но источник хотел жить, и им удалось научиться сосуществованию. И теперь на террасе получилось что-то вроде гигантской каменистой лохани, наполненной чистейшей водой.

– Айрунг! Настоящий бассейн! – восхитился Норман.

Олег спустился с откоса, осторожно переступая с камня на камень, уселся на берегу на большой, почти плоский сверху валун, стянул сапоги и погрузил ноги в воду. Потом обернулся на Нормана, стоящего наверху теперь в обнимку с дубом-подростком, и крикнул:

– Спускайся давай!

Тот кивнул и в несколько прыжков оказался рядом с Олегом. Следом за ним скатилась и пара небольших камней, которые он мимоходом сдернул с места. Один камень плюхнулся в воду, второй остановился на валуне около Олега. Норман взял камень в руки, метнул на манер ядра, довольно улыбнулся, оценив результат, снял сапоги, уселся рядом с Олегом, также опустив ноги в воду. На секунду. В следующее мгновение он уже сидел на корточках и изо всех сил растирал лодыжки.

– И ты полезешь в такую воду?

Олег не ответил. Он встал, потянулся, сложил рядком оружие, не торопясь стянул с себя рубаху и штаны, опять уселся на прежнее место и как-то в момент скользнул в воду – тихо, даже кругов вокруг себя почти не пустил. Норман не успел заметить, как это произошло. Вроде сидел человек на камне, а теперь раз – и нет его.

Вынырнул Олег почти на самой середине озерца. Потом ушел вертикально под воду, проверяя глубину, снова вынырнул и не спеша на спине поплыл обратно. Выбрался на камень и распластался, согреваясь. Затем прищурился на Нормана, у которого в глазах была смесь восхищения и страха:

– Я тебе тоже советую искупаться.

Норман замотал головой и опасливо отодвинулся.

– Давай-давай! Почувствуешь себя способным летать.

И добавил еще несколько фраз, состоящих в основном из междометий и идиом, но, может быть, оттого и особенно эффектных: описал, какое наслаждение дух и тело получат, если окунуться.

В конце концов Норман сдался, начал раздеваться. Медленно, оттягивая миг погружения в холоднющую воду, миг, предощущение которого уже рассыпалось по коже мурашками. Потом бросил на кучу одежды лук, зачем-то опять попавший ему в руки, и со всего маху нырнул. А когда вынырнул, дремотный мещерский лес услышал такой рев, которого в этих краях, наверняка, не слыхивали и, скорее всего, никогда и не услышат. Так должен бы завопить йети, когда впервые понял, что мир несовершенен.

VI

Когда они, наплававшись, вернулись в лагерь, был без пяти минут обед. Над россыпью из углей, лежавших в яме из-под дерна, на вертелах пускали жир заячьи тушки, в стороне Феликс возился с бочонком литров в тридцать, и его довольный вид говорил, что он содержимое бочонка пробовал и содержимое это вполне достойного качества.

– Готово? – подошел к нему Олег. – Дай! А Шурик где?

– Внутри он, – ответил Феликс. – Я ему сказал амуницию подбирать.

Феликс собрал из мегапластовых колец, штырьков и пружин, замаскированных под бронзу, да куска кожи, сшитого в виде наперстка великаньих размеров стакан, наполнил его и протянул Олегу. Тот выпил и выдохнул довольно.

– Хорошее пиво, – усмехнулся. – Очень хочу посмотреть, что ЗПД себе там сейчас подберет.

Ждать пришлось недолго. Скоро наверху между веток дуба показался Шурик с большим мешком. Затем опять скрылся внутри и появился вновь опять не с пустыми руками. Всего мешков оказалось пять. Олег хмыкнул, снова наполнил свой стакан и отошел, прихватив еще один для Нормана, который с видом знатока крутил вертела. Феликс пошел к дереву – помочь Шурику спустить мешки вниз.

– Вы только сейчас ничего не разбирайте, – крикнул Олег ему в спину. – Давайте сначала пообедаем! Есть хочется!

Обед проходил в молчании: если у зайцев и были какие-нибудь недостатки, то пиво заставило о них забыть. И только когда Олег с выражением крайней печали на лице повалил опустевший бочонок на бок и катнул его мыском сапога в сторону, Шурик подал голос:

– Суп еще, конечно, надо было сделать.

– Ну, други, – оставил это замечание без комментариев Олег, – раз пива нет больше, сейчас проведем сеанс связи с Андреем и обсудим наши планы.

Коммуникационным устройством оказалась та самая икона, оклад которой с утра чистил Норман. Теперь он посмотрел на нее совсем без удовольствия, подхватил лук и ушел подальше. Шурик при упоминании Андрея сделал вид, что у него есть какие-то срочные дела в землянке.

– Норман чистил?.. – спросил Олег, доставая из обшитого кожей деревянного короба, служившего для перевозки иконы-коммуникатора, куски янтаря.

Феликс кивнул.

– Отличный парень! Хорошо, что хоть иногда с сопровождением везет!

– Не перехвали ты его, – Феликс поморщился. – Может, он к тебе в доверие просто втирается?

– А чего ему ко мне втираться, – не согласился Олег. – Он представитель заказчика, я ему не начальник. К тому же…

Фраза требовала завершения, но Олег замолчал. Он злился. Один из кусочков янтаря, которые надо было закрепить в углублениях на бортике оклада, никак не хотел вставать на место.

– А в матснабжении Андрей еще порядок и не начал наводить, – Феликс взял другой камушек и брезгливо повертел его в руках. – Аккумуляторы – двадцатилетней давности.

Олег что-то буркнул и нажал посильнее на упрямый янтарь. Раздался звучный щелчок, и камушек наконец-то оказался в предназначенной для него нише. Сразу же загорелся один из двух красных самоцветов, которые были закреплены в верхних углах оклада.

– Ладно, не буду тебе мешать. Сам общайся. – Феликс встал и, прихватив меч, скрылся за дубом, откуда доносился сначала негромкий свист, а потом глухое «ф-фтук» наконечника стрелы, входящего в толстую кору.

Через несколько секунд эти звуки сменились ударами стали о сталь. И зазвучал говорок Феликса – в его менторской вариации. Олег пробовал прислушаться, но целиком фразы разобрать не удавалось, только отдельные «ты, вот»; «не, не так»; «я же тебе»; «ну что ты за»…

Он покачал головой и взял икону в руки. Второй самоцвет тоже загорелся красным, у Олега на виске сильно задергалась жилка, в тени под дубом появился Андрей, сидящий за столом в своем кабинете.

– Ну, наконец-то. Соизволили объявиться, – сказал он вместо приветствия.

– У меня еще часа три. Я мог бы даже поспать после обеда, – в тон ему ответил Олег.

– Где остальные?

– Шурик, скорее всего, дрыхнет. Феликс с Норманом фехтуют.

– Обросли? – Андрей показал, что он имеет в виду, потерев свой подбородок.

– Да, – кивнул Олег. – Все уже знатные бородачи. Хороший стимулятор. А аккумуляторы новые сюда так и не доставили.

– Да? – удивился Андрей и сделал пометку в киктопе. – Когда трогаться будете?

– Завтра с утра. Обсудили же мы с тобой уже все перед отправкой. Что занудствуешь?

– Насколько я понимаю… – Андрей не заметил последних слов Олега так же, как Олег несколько минут назад реплику Шурика про суп, – насколько я понимаю, ты собираешься встретить князя Андрея у Владимира. Так?

– Да, так. Если казна будет с ним, то мы с Норманом идем с его войском, а Феликс и Шурик страхуют нас со стороны. Если нет, то Феликс будет сопровождать Нормана, а мы с Шуриком займемся поисками. Я же тебе говорил!

– Это-то ты мне говорил. Но мне сон плохой приснился. Так вот…

Когда Феликс с Норманом вернулись к кострищу, разговор уже закончился, озабоченный Олег рассматривал импровизированную карту, на которой кожаные стаканы обозначали Коломну, Рязань, Муром и Владимир, а цепочки щепок – реки. На берегах Оки были во множестве раскиданы объеденные кости.

– Монголы, оказывается, близко очень, – Олег показал на кости. – Ни в Муром, ни в Рязань за хорошими лошадями нам уже не пройти. Так что придется их или в деревнях на Буже искать, или уже около Владимира. Но последний вариант мне совсем не нравится – донесут сразу князю про безлошадных чужаков с оружием.

– Стоп! – поднял ладонь Феликс. – Как эту карту мог получить Андрей? Всем нашим эпиго неделю надо, чтобы такую территорию отсканировать. Да и то, если только этим заниматься!

– Не, это, по его словам, одна Квира сделала.

– Как это? – Феликс даже сел.

– В ней развились способности иного порядка, – ответил Олег. – Андрей говорит, что теперь она может дотянуться до восьмого века, израильтяне предложили ей десятилетний контракт на какую-то адскую сумму, и у нее больше не идет кровь из-под ногтей после переброски.

– До восьмого… – Феликс был ошарашен.

– Да, до восьмого, – подтвердил Олег. – И кровь не идет. Но в любом случае давайте торопиться. Норм, позови Сашу, пожалуйста.

Но лезть за Шуриком не пришлось. Он сам спустился. На правой щеке у него был отпечаток широких, крест-накрест волокон.

«И правда, спал, скотинка», – подумал Олег. Потом закрыл глаза и заставил себя стать образцом толерантности. Феликс между тем вывалил на землю содержимое мешков с амуницией, и сразу стало понятно, почему они были такими тяжелыми.

– Саша, а восемь кольчуг-то зачем? – недоуменно спросил он. – И остального добра в стольких экземплярах?

Шурик покраснел, как будто его поймали на чем-то постыдном, но ответил с вызовом:

– Считай сам! Одна – повседневная, одна – парадная. Нас – четверо. Вот и получается восемь!

К трем кольчугам слово «парадная» действительно подходило как нельзя лучше. Поверх проволочного плетения на них были закреплены очень красивые бляхи – частью просто серебряные, частью с самоцветами. Олег собрал их в охапку и одной кучей откинул в сторону. Туда же полетела еще одна кольчужка – совсем плохонькая, с прорехами на спине, про которую Норман подумал, что она предназначалась ему.

Остальные Олег раздал: Феликсу отложил ту, у которой на груди была металлическая пластина с грифоном, себе выделил такую же, но со львом. Норману и Шурику достались обычные кольчужные рубашки без всяких украшений. Так же были распределены и плащи: шелковые с тонкой шерстяной подкладкой и попроще – из грубой шерстяной клетчатой материи.

Шурику такой дележ не понравился, и он уже откликнулся обиженным «а почему?», но Феликс его окоротил:

– Ты, Саша, легенду, что ли, забыл? Или не слушал ничего на инструктаже?! Знатные дружинники – мы с Олегом, а никак не ты. А при знати всегда должны быть люди пониже значением. Иначе какая же это знать? Вот на то есть ты с Норманом. Кметами40 будете.

Шурик сник, а Олег быстро покончил с распределением амуниции: раздал шлемы, поножи и наручи, наколенники приказал отнести назад.

– Толку от них, поверьте, никакого. Только мешаются!

Пока Норман их уносил, Феликс велел Шурику залить и заложить дерном угли, а сам лишний раз перепроверил заплечные мешки, которые собрал перед готовкой: все ли, что нужно, они с собой взяли. Большая часть содержимого, за исключением икон-коммуникаторов, медтусков и монет, золотых и серебряных, казалась ненужным хламом, но все это были очень полезные вещи, как, например, маскировочные костюмы, которые в активированном виде делают человека необъятным толстяком и скрывают оружие, и химикаты для наведения массовых галлюцинаций. Олег забрался на дуб, дождался, пока эта ревизия закончится, законопатил лаз в землянку и соскользнул на землю по переброшенной через сук веревке, которою не без труда удерживали Норман и Шурик.

– Без кольчуг теперь никогда и никуда, – напомнил он им. – Тяжесть это небольшая, так что привыкнете. Если почувствуете, что где-то что-то трет, жмет или болтается, – сразу говорите. Исправим. Все ясно?

– Ага, – ответил Шурик. Норман кивнул.

– Ну, тогда пошли! – скомандовал Олег, глянув на компас в виде средней величины медальона, и на ходу раздал всем репеллент.

Пройти предстояло около двадцати километров через самую глухую часть Мещерской низменности в общем направлении на юг, к реке Буже. Еще в центре, когда Квира показывала окрестности базы, Олег присмотрел на ее берегу пару неразоренных деревень. «Какие-никакие лошади там должны быть. Купим», – решил он.

Лес здесь был очень густой, настоящий кошмар лесника: на паре квадратных метров часто высилась и взрослая ель, и пара таких, что на дубины хороши. Но в кольчугах через заросли, как оказалось, можно было идти довольно быстро. «Проходишь и даже слово „продираться“ не вспоминаешь», – подумал Норман.

Они перешли вброд небольшую речушку Вьюницу, а через другую, Тасу, водоворотистую, с мутной бурой водой, перебрались, повалив клонившуюся к воде ель. За второй рекой местность стала повышаться, ельник начал уступать место соснам, солнечные лучи уже не пропадали в паутине переплетенных веток, соскальзывали к земле. А когда из-под ног совсем пропал влажный мох, Олег нашел место для привала – небольшую поляну на краю довольно глубокого, доверху заполненного кустами оврага.

– Сколько мы прошли? – спросил Шурик. – Километров пятнадцать?

– Около того, – ответил Олег и, сделав над собой небольшое усилие, спросил как можно участливее: – Ты как? Все нормально?

И тут же пожалел.

– Я устал! – заявил Шурик и стал говорить о непереносимой сложности пути через густой ельник, о поганых канавах, заросших мхом, в которых можно ногу сломать, и что «ни хрена репеллент не помогает». Заметив выражение лица Олега, он закончил спокойно: – Но в общем все терпимо. Мне просто надо немного отдохнуть.

– Всем надо немного отдохнуть, – кивнул Олег и провел вокруг себя рукой: располагайся, мол, все к твоим услугам.

Шурик улегся неподалеку прямо на траве на самом краю оврага. Ветки сосен там почти совсем не загораживали солнце, лежать было тепло.

Феликсу конец перехода тоже дался тяжело. Он был бледен и довольно сильно прихрамывал. Однако когда Олег взял его за плечо, усадил на землю и потянулся снимать сапог, Феликс остановил его раздраженным жестом, означавшим «да успокойся ты! отстань! все нормально».

Олег отстал. Феликс посидел минут пять молча, перестал хмуриться и сказал примирительно:

– Может, пришло уже время для постперебросочного допинга?

Олег покопался в своем мешке и раздал всем прозрачно-желтые капсулы, внутри которых можно было разглядеть взвесь из бледных ниточек.

– Это что? – спросил недоверчиво Шурик.

– Бери-бери! – откликнулся повеселевший Феликс. – Здесь рыбий жир и женьшень. Как роботы будем топать – непреклонно и необоримо.

Олег вдруг прислушался – как накануне, когда он выбрал кружной путь на «остров». Потом сработал как катапульта: сдернул с пояса небольшую палицу и, широко размахнувшись, бросил ее в заросли ивняка на краю оврага.

В кустах что-то коротко взвыло. Все вскочили на ноги.

– Фил, можешь сходить? Посмотри, что у нас за гость там!

Феликс вытащил меч и пошел в сторону затихших кустов. Олег вытащил из-за спины лук и положил на тетиву стрелу. Норман, посмотрев на него, сделал то же самое.

– Иди сюда, Олег! – прозвучало из ивняка спустя минуту.

Теперь голос у Феликса был совсем другой – от клоунады не осталось и следа. Были в нем беспокойство и печаль, которые Олег по прошлым экспедициям хорошо знал. Печаль, которая звучала так: ну вот, началось.

В кустах лежало существо, которое Квира, большая ценительница фэнтези, глянув издали, наверняка назвала бы неудачным опытом выведения орков. А Несынов, в орков не веривший, но являвшийся лучшим специалистом по голодомору на Украине41, сказал бы, наверняка болезненно морщась, что видел таких в лесах под Винницей. На третий год такие, мол, были. На второй еще не было, а на третий встречались.

Лежащий был худ и неимоверно грязен. Если бы у него были волосы, то они висели бы сплошным колтуном, а вши были бы самыми безобидными его обитателями. Но на черепе – местами чуть ли не насквозь изъязвленном – почти ничего не было. Несколько седых пучков разной длины – и все.

Но страшнее всего были руки, вернее то, что от них осталось. Кистей не было, а там, где у обычного человека бывают запястья, кости были расщеплены и сплющены, срослись оголенными, превратившись во что-то вроде двузубых грабель или каких-то чудовищных цапок.

– Это ведь специально сделано? – спросил Феликс.

– Думаю, да, – ответил Олег и начал пучком травы оттирать коросту у локтя несчастного. Потом помолчал несколько минут, вздохнул и заговорил так, как будто у него донельзя першило в горле:

– Давай глубокую мемограмму сделаем. Зови Нормана, пусть следит за мной, а Шурик пусть не валяет дурака и сторожит как следует. Стоит там, на лужайке, и сторожит. А ты вокруг полазай, посмотри, нет ли кого еще.

Глубокая мемограмма, в отличие от обычной, представляла собой не наблюдения хрономенталиста, остающегося самим собой, а попытка реконструировать то, что приходится хроноригену42 видеть, слышать и чувствовать в момент наблюдений. Чтобы овладеть этим ремеслом, требовалась индивидуальная предрасположенность и около трех лет интенсивного обучения, в основном индивидуального, наедине с преподавателем. Поэтому хороших специалистов было немного, а тех, кто был способен на документальную точность, – не более полутысячи на все шестимиллиардное человечество.

Хороший результат получался, если хрономенталисту удавалось специальным образом настроить свой организм, ввести его в состояние, когда мозг начинал впитывать как губка услышанное, увиденное и почувствованное – слова, картинки и впечатления. Надо было сделать с собой то, что на профессиональном сленге называлось «отключить рассудок», забыть, кто ты и откуда, и полностью раствориться в происходящем.

Девятого мая 1945 года43 нужно было стрелять в воздух и с радостным остервенением кричать «ура», задыхаться, надрывая пересохшее горло, заходиться в кашле, вытирать слезы и снова кричать. Нужно было плакать, не стесняясь, в Далласе, когда полоумный Освальд застрелил Джона Кеннеди44. Нужно было опасливо жаться по краю торжищной площади в день, когда московский князь Дмитрий Иванович, впоследствии Донской, объявил о неслыханном ранее – публичной казни, которой должен был быть предан Иван Вельяминов45. Восемнадцатого февраля 1943 года нужно было орать вместе со всем берлинским Шпортпаластом «да!» в ответ на безумные выкрики Йозефа Геббельса46, который хотел знать, готовы ли немцы и дальше слепо верить своему вождю Адольфу Гитлеру47, вести ради него тотальную войну, пожертвовав всем ради победы. Быть вне себя от страха в утро стрелецкой казни48. Ликовать 22 августа 1991 года в стотысячном потоке людей, идущих по Тверской улице в Москве под гигантской трехцветной лентой и смаковать ощущение свободы49.

А сейчас? Сейчас надо было просто ужаснуться.

Глубокие мемограммы делали в особо важных случаях. Нынешний был именно таким, скорее даже исключительным: ничего подобного раньше во время своих экспедиций сотрудникам Центра прикладной хрономенталистики встречать не приходилось.

Олег посторонился, и Норман увидел лежащее на земле тело. Побледнел, несколько раз быстро сглотнул, но самообладания не потерял. Потом глубоко вздохнул, окончательно избавляясь от тошноты, и спросил, показывая на руки бедняги:

– Не похоже на травму. Это специально?

– Да. Думаю, специально. Ты вот на эту тамгу обрати внимание, – Олег присел и показал пальцем на бедро. – Надо ее обязательно хорошенько запомнить.

– Кнут и колесо это.

– Монгольская? – уточнил Олег.

– Да, – кивнул Норман.

Олег встал на колени рядом с несчастным и начал аккуратно раздвигать лохмотья: нет ли еще отметин на теле? Ткань была полусгнившей, расползалась под пальцами, он хотел было уже бросить это занятие, но тут его рука наткнулась на пустоту в паху, и мозг прострелила мысль: «Да это женщина?»

Лоб залил холодный пот. Олег вытер его ладонью и нехотя потянул в сторону лоскут, зацепленный за поясной шнурок, – все, что осталось от портков. Потянул и вздрогнул.

Нет, перед ним лежала не женщина. Это был мужчина, которому варварски вырвали член и мошонку. Именно вырвали. Олег много видел скопцов, так как в одну из первых своих самостоятельных экспедиций прошел и проехал пол-Сибири, изучая русские скопческие общины50. Поэтому он отлично понимал, что ужасные рубцы и лохмотья омертвевшей плоти здесь были не от ножа. Скорее всего, несчастному привязали к мошонке веревку, а другой конец ее – к хвосту коня. А потом…

Потом Олега вмиг охватила ярость – исступленная и неуправляемая. Он рухнул на колени, стиснул челюсти и заколотил кулаками по земле. Она ответила: чуть наклонилась, покачнулась, как палуба корабля в сильный шторм, и вернулась на место.

Через пару минут Олегу стало легче. Захотелось пойти в церковь, обязательно деревянную, старую, где нет электричества, постоять перед деревянными досками икон, закопченными, на которых почти ничего не видно и можно представить себе все что угодно. Постоять там долго-долго, пока ноги не заноют от неподвижности, а голова не закружится от духоты. Потом выйти и вздохнуть полной грудью… А потом, потом…

Потом он обнаружил, что стоит, глядя вверх, в голубое майское небо, по которому не спеша скользили небольшие облака: чистые, белые, дождя не предвещающие. «Эка меня зацепило… – мелькнуло в голове. – Нервы вроде всегда в порядке были…»

Он открыл медтуесок, выудил оттуда оранжевый шарик, о котором накануне говорил Норману, положил его под язык калеке, потом, посомневавшись с секунду, добавил еще один. Затем резко встал, хлопнул Нормана по плечу, и они пошли обратно на лужайку.

Феликс встретил их, скрестив руки на груди и поджав губы.

– И что мы с ним делать будем?

– Как что? – пожал плечами Олег. – Ничего делать не будем. Я его полечил. Очнется скоро. Скорее всего, нас и не вспомнит.

– Нет! – Феликс хотел, чтобы это слово прозвучало весомо и безапелляционно, но получился всего лишь истеричный выкрик.

– Что «нет», Фил? – нахмурился Олег. – Ты о чем?

– О нем я, Олег. О том, кого ты чуть не угробил!

Олег чертыхнулся про себя. Раз в пять, наверное, лет Феликса поражал вирус всего-и-вся-спасения-и-сохранения. Он начинал жалеть всех без разбору, по поводу и без. Котенок, который не может спуститься с дерева, например, стоил тогда в его глазах вселенской катастрофы. Иногда дело доходило до того, что у Олега на даче в Карелии во время вечерних посиделок он запрещал травить комаров, а когда его после долгой перебранки наконец-то отказывались понимать, он обижался и уходил в лес.

– Его надо с собой взять! Хотя бы до первого селения!

– А что с ним, Фил, сделают в этом первом селении, когда мы уедем?

Феликс сделал вид, что не знает.

– А я, Фил, знаю, – продолжал Олег. – Его вышвырнут. И может быть, помня про нас, вышвырнут мягко, обходительно, только пару раз кнутом огреют. А могут ведь и собак спустить!

– Все равно мы должны попытаться его спасти! Он здесь не выживет! – Феликс повысил тон. – Давай до ближайшего монастыря его отвезем!..

– Его нигде поблизости не примут, – не уступал Олег. – Здесь сплошь разоренные деревни, а в тех, что уцелели, работники нужны, а не призреваемые. В Новгороде или Пскове подаянием он, может быть, и выжил. Подаянием! Но он про подаяние знать должен, помнить, что есть такая штука – подаяние. А что у него в голове осталось? Ты знаешь?! Нет! То-то же! А ведь он с самого начала вокруг нас крутился, и намерения у него не самые добрые были.

– А это почему ты так решил? – спросил Феликс.

Олег осекся. На секунду ему показалось, что он сказал лишнее, но промолчать уже не получилось бы.

– Не знаю, что у него там с остатками разума происходит, кем он нас считает, – сказал он. – Но везти его можно только связанным. Ведь это он тебе, Фил, ногу разодрал.

Феликс ошалело глянул на Олега, потом нырнул в ивняк. А когда спустя четверть часа снова появился на поляне, буркнул только «нет его уже, спрятался», подхватил свой мешок, вытащил из-под кольчуги компас-медальон и первым спустился в овраг.

VII

Через час пути, перед самым закатом, они увидели огромный луг. Его дальняя, южная граница скрывалась в тумане, поднимающемся от реки, он казался бесконечным. И только небольшая церковка, выглядывавшая поверх стелющейся по земле дымки, показывала, что до цели сегодняшнего перехода – первой деревушки на берегу Бужи – им осталось не более получаса.

Однако сначала нужно было осмотреться, и Шурик был послан оборудовать на ближайшем дереве наблюдательный пункт. Олег решил потратить несколько минут свободного времени на то, чтобы показать Норману, как собирать подзорные трубы. Принцип здесь был тот же самый, что и со стаканами, из которых они пили накануне: на каркасе зафиксировать двухслойную кожаную обтяжку, затем установить линзы. Сложность была только одна: чтобы все защелки каркаса сработали, нужно было одновременно надавить на него в восьми разных местах.

Олег взял все эти железки, стекляшки и лоскуты потрепанной кожи, выглядевшие как хлам, извлеченный из сумки старьевщика, сделал, казалось, только одно движение и протянул Норману элегантный цилиндр:

– На, любуйся!

Норман посмотрел на опушку соседнего леса, до которого было не меньше двух километров, и удивился качеству оптики: он разглядел даже красную макушку дятла, расширявшего дупло в сосне. А лису, с любопытством наблюдавшую за этим занятием с земли, не успел, потому что Феликс забрал подзорную трубу и полез на сосну к Шурику. И почти сразу же удачно передразнил майского тетерева. Три раза.

Это было знаком опасности, а потому Олег быстро собрал еще пару подзорных труб и забрался на соседнее дерево.

Теперь у реки, закрыв церквушку, поднимались дымы. И если бы они были белесыми, то Олег сразу же успокоился бы, решил, что на луговине начали жечь прошлогоднюю траву. Но дым был черным, горело что-то хорошо просмоленное.

Поднявшийся следом Норман притащил с собой оба лука – свой и Олегов, поднял на веревке остальное оружие и всю поклажу. Олег проверил, крепко ли все привязано к веткам, и снова поднес к глазам подзорную трубу. Теперь он увидел, что в их сторону бегут люди. Бегут изо всех сил, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь, задыхаясь и снова падая, – в изнеможении.

Причин паники он сразу понять не смог. И только когда догадался окинуть взглядом всю долину, южнее увидел конный отряд – полсотни смуглых людей в кожаных доспехах на низкорослых лошадях. Всадников этих Олег лучше всего знал под названиями «монголы», «монголо-татары» и «ордынцы». Они, судя по всему, только переправились через реку, потому что как раз с ног предводителя стаскивали сапоги, чтобы вылить из них воду. На месте отряд задержался совсем недолго: командир, сотник, судя по значку на длинной жерди, который возили рядом с ним, взмахнул рукой, и монголы рассыпались по приречной луговине – понеслись за бегущими людьми.

Два километра для ничего не опасающегося всадника – пара минут. Когда они прошли, с луга по все стороны понеслись крики. В основном женские – ужасные в своей непоправимой отчаянности крики женщин Средневековья, которые поняли, что спасения им уже нет – ни мужчина не избавит от приближающейся смерти, ни бог.

Олег прижал окуляр подзорной трубы к глазнице. Восприятие, настроившееся на мемографирование, фиксировало одну за другой страшные картинки: здесь зарубили женщину, пытающуюся прикрыть руками двоих маленьких мальчишек, потом затоптали их копытами; здесь свалили арканом безбородого парня, неумело отмахнувшегося рогатиной; здесь старушка, еле-еле передвигающаяся, вдруг упала в траву да так и не встала; здесь маленькая девочка, поднявшая отрубленную руку, плача, на коленях ждала, когда ей следующим ударом снесут голову…

Минут через десять подзорные трубы уже стали не нужны – монголы решили отсечь убегающих от леса и оказались у самой опушки.

В этот момент отдельные человеческие трагедии спаялись для Олега в одну большую, коллективную. Минуту назад он видел только кусочки – старушку, парня, девочку, а теперь перед глазами у него оказалось большое горе – три или четыре сотни людских судеб, которые перемалывали конские копыта и кривые сабли.

Олег работал в Центре прикладной хрономенталистики почти тридцать лет, был, наверное, одним из самых опытных проводников в мире и не раз попадал в опасные ситуации. Видел, как карательный отряд прожженных чекистов-большевиков на протяжении двух дней расстреливал в Богословке на Тамбовщине заложников из местных жителей51. Был в числе тех, кого спас от смерти уоррент-офицер ВВС США Хью Томпсон, посадивший свой вертолет посреди вьетнамской деревни Милай и остановивший бойню52, вошедшую в историю под названием Сонгми.

Он много чего видел. Ему приходилось делать даже такие мемограммы, которые потом он просил стереть из собственной памяти, оставить только копии в базе данных Центра. Но теперь у него почему-то свело легкие – несколько секунд он не мог выдохнуть. И только когда на глаза ему попался здоровенный мужик, который поймал за хвост лошадь всадника, чуть было не полоснувшего его саблей, и стряхнул его на землю, это оцепенение прошло.

Норман подал голос. Это был то ли всхлип, то ли стон, то ли «ебенамать», произнесенная сквозь сжатые челюсти. Олег посмотрел туда же, куда была направлена подзорная труба Нормана, и чертыхнулся. В полусотне метров от них один из всадников, наклонившись в седле, волок по земле вдоль опушки леса за косу молоденькую женщину. Она кричала и пыталась перевернуться на спину. Когда ей это удалось, то Олег увидел, что она беременна.

Ему даже показалось, что он встретился с ней взглядом. По крайней мере, мозг рассекло что-то вроде молнии – так на занятиях по мемографированию его мозг реагировал на ментальный призыв о помощи.

Олег зажмурился, чтобы не схватиться за лук. А когда открыл глаза, понял, что на земле случилось какое-то чудо: отрезанная коса осталась в руках у ордынца, а женщина поднялась на ноги и, прихрамывая, бежала к деревьям, казавшимися ей, наверное, спасительными.

Всадник взвыл и резко остановился. Потом развернулся и сдержанным галопом пустил своего коня следом за беглянкой. Приблизился, отпустил вожжи, вытащил правой рукой из ножен саблю, а левой из-за спины то ли недлинное копье, то ли удлиненный дротик. Догнал, нагнулся в седле, примерился и расчетливо взмахнул клинком. Беглянка рухнула. Вмиг, без крика. Монгол сделал небольшой круг и потянулся к ней копьем. В следующее мгновение поднял коня на дыбы с новым воплем – восторженно-победным.

На конце копья у него висело красное тельце ребенка. Такое маленькое, что наконечник еле-еле поместился у него в груди.

Олег потом не мог вспомнить, успел ли он еще раз взглянуть на убийцу в подзорную трубу или у него на несколько секунд значительно обострилось зрение… Но он был абсолютно уверен, что четко, будто с пары метров, видел дорожки от выпущенных слюней на запыленном лице, глаза как в поволоке от наркотика и подергивающийся в восторге кадык. А потом… Потом он так же ясно увидел, как этот кадык вырвала стрела, как мохнатые пальцы ордынца схватились за горло, как окрасились кровью и как все это провалилось вниз – в прошлогодний сухостой, на который прошедшим летом не нашлось косы, а зимой не хватило снега, чтобы примять его к земле.

Олег простонал «нет» и повернулся к Норману. Тот был неестественно бледен и медленно опускал лук, тетива которого еще дрожала.

Феликс, с соседнего дерева увидевший стрелу в горле ордынца и, конечно же, не слышавший, как Олег застонал, посчитал, что руководитель экспедиции решил вмешаться. И тоже прицелился в ордынца, который примеривался половчее рубануть старика, в ужасе замершего всего в двух десятках шагов от опушки. Первая стрела степняка напугала, свистнув рядом, и он озадаченно завертел головой, оставив в покое жертву. А вторая прошила доспех под левой ключицей, и всадник упал с коня.

– Не, лук все-таки не мое, – проворчал Феликс и соскользнул по веревке вниз.

– Ты зачем стрелял? – этими словами встретил его внизу весьма и весьма раздраженный Олег. Но ордынцы, разглядевшие их на опушке, не дали начаться перепалке. С предельной дистанции они выпустили десяток стрел, одна из которых стукнула Олега по шлему, а это уже означало, что действует четвертый пункт международной конвенции обладателей вормхоул-технологий о безопасности трансвременных экспедиций. Он устанавливал, что она, эта безопасность, – превыше всего.

– Справимся или в лес уходим? – спросил Олег, доставая из-за спины свой лук.

– Какой лес, если лошади сами к нам прискакали! – откликнулся Феликс. – Сэкономим. Вы только выведите меня на оперативный простор, и я покажу им еще раз Евпатия Коловрата53.

– Хорошо, – кивнул Олег. – Норман, отгони их подальше, пожалуйста.

Тот кивнул, но повторять великолепный выстрел, сделанный с сосны, не стал – несколько его стрел просто воткнулись в землю рядом с копытами монгольских лошадей, хотя и с завидной силой. Впрочем, ордынцам и того хватило: непонятный враг среди деревьев, видимо, показался им весьма опасным, они загорланили что-то недовольно и убрались на безопасное расстояние. И только лошади убитых монголов остались возле опушки, обнюхивая упавших седоков.

Олег уже собрался добежать до них и увести, но Феликсу вдруг вспомнились курсы имитации голосов животных, на которые его занесло, в общем-то от безделья, с год назад, и он решил попробовать себя в роли манка для Equus ferus caballus, то есть лошади одомашненной, и громко зафыркал.

Пегая лошадка заинтересованно наклонила вперед уши, а после того как Феликс продемонстрировал, что может быть совсем уж убедительным, легкой рысцой затрусила на опушку. Ее, как и товарку по создающейся конюшне, хорошо встретили, дали слизнуть несколько капсул пивного концентрата, и обе решили, что грешить на перемену судьбы им совершенно не стоит.

Пока остальные занимались лошадями, Олег наблюдал за тем, что происходило на лугу, благо сумерки сгущались не очень быстро. Оставшиеся в живых крестьяне воспользовались заминкой у ордынцев и сумели спрятаться в лесу, а те бестолково сновали туда-сюда вдалеке от опасной опушки и вообще казались очень растерянными.

Олег надеялся, что с темнотой они скроются за реку и стычки удастся избежать, но не тут-то было. Когда верхний край солнечного диска скрылся за лесом, к ордынцам на лугу присоединился предводитель с другой частью отряда. До этого, по-видимому, он руководил грабежом в деревне, а теперь принялся энергично наводить порядок среди своих солдат, и скоро они растянулись в линию перед лесом. Из того, что ему рассказали, сотник, видимо, сделал вывод, что врагов не может быть много, потому нужно попытаться их изловить, а как сказано еще великим ханом Тэмуджином54, ни один поднимающий оружие на воина степи жить не должен.

– Внимание! – скомандовал Олег. – Они решили прочесать опушку.

– Ну-ну, – откликнулся Феликс и немедленно оказался в седле.

Нормана и Шурика Олег послал на сосну и велел стрелять, даже если прицельно бить не получится. А когда приближающимся монголам до первых деревьев осталось шагов двадцать, они с Феликсом с места подняли своих лошадей в галоп и вылетели ордынцам навстречу.

Монгольский командир выбрал строй для своих воинов в расчете только на то, что им придется провести банальную операцию по зачистке местности от противника. В результате между каждым был интервал метров пять, а то и больше, и к первой сшибке с Олегом и Феликсом никто, кроме тех, кого они себе выбрали в качестве чучел для рубки, не успевал.

А один на один у монголов, конечно, никаких шансов не было. Точнее говоря, даже при соотношении один к пяти вероятность выйти целым из боя для них была практически нулевой, а уж тут…

Первым до своего противника дотянулся Феликс. Всего лишь кистевой удар мечом, и ордынец недоуменно рассматривает обрубок, из которого хлещет кровь – оттуда, что было лодыжкой. Он вываливается из седла, потеряв опору в стремени, и вопит.

Олег был гуманнее. Он просто вышиб своего противника на землю палицей – сыграл им в лапту.

Прорвав строй, Олег и Феликс немедленно повернули под прямым углом направо и понеслись за спинами ничего не понимающих монголов. Не просто, конечно, понеслись. Олег изображал трактор, который расчищает обочины дорог от лопухов, а Феликс, пропустивший товарища вперед, добивал тех, кто показывал хотя бы слабое намерение подняться на ноги.

Монголы не умели и даже после двух столетий борьбы с европейскими противниками не научились вести бой в непривычной для них тактической ситуации. Если им удавалось ошеломить врага первым натиском, засыпать стрелами, испугать, лишить воли к сопротивлению, у них все получалось. Но если враг хотя бы не паниковал или умело контратаковал, как при Айн-Джалуте55, у Синих вод или на Куликовом поле, то монгольский натиск быстро терял силу, и командирам как минимум приходилось выводить стушевавшийся отряд из боя, чтобы привести его в порядок.

Они дрогнули и теперь. Как не растеряться, если в сгущающейся темноте десяток глоток орали про «Ипати-батура»56, который, как известно по сказкам, не опускал копье, пока на нем оставалось место хоть для одного мертвого врага. Да еще откуда-то полетели стрелы, и были многие из них под стать той, что пускал великий Гурхан57.

Когда взошла луна, на левый берег Бужи выбрались на четвереньках не больше полусотни ордынцев. И также по-собачьи скрылись в траве – им казалось, что иначе их и здесь может догнать смерть.

Олег и Феликс, проследив за ними, съехались с Норманом и Шуриком у деревенской церкви, бревенчатые стены которой днем безрадостно серые – цвета жизни, размытой дождями, – теперь при свете нескольких костров казались медными.

Идея разжечь костры принадлежала Шурику. «Давайте сделаем маяк!» – предложил он, когда стало понятно, что монголы в панике бегут и надо придумывать, как вытащить из леса разбежавшихся крестьян, ведь иначе они там и сгинут. Это был уже неоднократно проверенный факт: паническое бегство от степняков в леса оборачивалось тем, что люди сутками бродили в чаще, потеряв ориентацию, кляли лешего, умирали от голода или, ослабев, становились добычей волков.

Олег сначала от него досадливо отмахнулся – в суете после стычки ему показалось, что Шурик предлагает поджечь церковь, которую монголы не тронули по заведенным у них правилам общения с присягнувшим на верность священноначалием в завоеванных странах. Но тот не уступал. «Я не говорю, что ее надо сжечь, – уточнил он. – Давайте подсветим. Ее же с опушки видно. Хоть кто-то должен там остаться! Не у всех же крышу снесло. Я вот уверен, что тот кузнец, который лошадь за хвост поймал, он никуда далеко не уйдет!»

И кузнец этот оправдал ожидания. Теперь он, осторожно оглядываясь, шел к церкви. В одной руке у него был круглый монгольский щит, довольно нелепо выглядевший на громадной ручище, а в другой – дубина из половины свежесрубленной елки.

– Я вот смотрю на русского мужика, – тихо заговорил Феликс, – он не меняется столетиями. В тринадцатом веке лапти, портки и рубахи, в двадцатом – то же самое.

– У Зощенко есть повесть. Называется «Мишель Синягин». Там есть про это… – тоже еле слышно ответил ему Олег и вышел навстречу кузнецу.

Тот запнулся на мгновение на месте, переложил дубину в руку, на которой был щит, огладил бороду и уважительно поклонился.

– Богатыри в земле у нас. Поп говорил нету, а я ж не в веру брал те слова. Боярин, ты отколь?

И в этот момент Олег придумал, что скажет Андрею, когда у них зайдет разговор об этой стычке.

VIII

Когда киктоп просигналил Андрею, что пообщаться с ним хотят откуда-то издалека, он только что свернул с Си-Ти Новгород – Санкт-Петербург на дорогу к своему дому, построенному в самой вершине треугольника между двух рек – Оредежа и Луги. По обычаю, который все больше распространялся на северо-запад России из Прибалтики, трасса тут была тесно обсажена деревьями, здесь ухоженными липами. Им было лет по восемьдесят, их кроны наверху слились в плотную арку, и Андрею казалось, что он неспешно едет по нескончаемому туннелю, стены и свод которого отделаны искусно выточенными изумрудами.

– Ты, светлейший? – откликнулся он на вызов. – Что-нибудь срочное? Можем через полчаса поговорить?

Олег вроде бы не возражал, но в его интонациях было что-то необычное, и Андрей заставил мобиль резко разогнаться. Впереди появилось серебристое свечение – автоматика почуяла приближение мобиля и включила подсветку вокруг дома.

Дом Андрея был весьма своеобразной архитектуры. Основное здание выглядело так, будто кому-то вздумалось здесь, среди вековых сосен, надувать на земле гигантские мыльные пузыри. Олег, иногда здесь гостивший, сказал однажды, глотнув ром из пивной кружки: «Знаешь, Андрей, на что похож твой дом? На гигантского белого слизняка. Нет! На гигантскую личинку он похож! На личинку дракона!»

Андрей подъехал к дому, остановил мобиль на стоянке, засыпанной мелким гранитным гравием, и пробежал через лужайку к дому. Из-за входной двери слышался целый концерт: лай, повизгивания и партия барабана – бешеный цокот когтями по шпону. Минуту-другую пришлось постоять, пока электронный сторож не проверил рисунок ладони и не разблокировал запоры. Андрей чертыхнулся и в тысяча сто второй раз наказал себе врезать в дверь старый добрый замок, который открывается старыми добрыми ключами.

Из открывшейся двери выскочила белая, под окраску дома, собака – самми. Выскочила, подпрыгнула, пихнула хозяина лапами в грудь и завертелась вокруг его ног.

– Никто к нам не приезжал, Роберт, – проговорил Андрей, поймав пса и почесывая его за ухом. – Никому мы с тобой не нужны. Ну, иди, побегай.

Он поставил на ошейнике регулятор электронного поводка на расстояние в два километра и похлопал собаку по боку: давай, давай, ищи. Роберт опустил морду к земле и побежал вокруг дома. Андрей посмотрел псу вслед, усмехнулся: какой переполох начнется среди окрестных кабанов – и вошел в прихожую.

За дверью его встретил кибер, особенно любивший образ девушки-эльфа. Андрей похвалил новый купальник в дырочку, от ужина отказался:

– Поработать надо. Через часок, хорошо?

В кабинете на втором этаже он не стал включать свет и перевел вызов Олега на домашний коммуникационный центр. Темнота в дальнем углу, где, сейчас невидимый, стоял книжный шкаф, стала еще гуще, хотя на уровне верхней полки и заполоскалось на сквозняке пламя факела. Впрочем, оно даже огнем не казалось, а выглядело как хаотично колеблющаяся из стороны в сторону жидкая амальгама золота. Света от нее хватало только на то, чтобы выхватить из мрака лицо Олега и левый наплечник его кольчуги.

Сумрак Андреева кабинета перемешался с темнотой, окружающей Олега, и, казалось, они сидят в одном большом мрачном помещении. Только один в удобном кресле, а другой – на грубой деревянной лавке.

С минуту они вглядывались в лица друг друга, вдруг Олег дернулся и досадливо хлопнул себя по ладонью по бедру. Сочно звякнуло металлом о металл.

– Клопы?

– И блохи.

Андрей нашел на столе невидимую бутылку виски, плеснул в невидимый стакан и отсалютовал им Олегу. Тот угадал движение и поднял с пола перед собой корчагу с медовухой, поднесенную деревенскими жителями.

– Чтоб вам удача помогала! – сказал Андрей. – Давай, светлейший, рассказывай, что у тебя там.

Олег рассказал. Андрей, выслушав, спросил:

– Почувствовал себя наконец-то всемогущим богом?

Олегу показалось, что это ирония, и ответил резковато:

– Я почувствовал себя на месте.

И посмотрел на Андрея не без вызова: если считаешь, что мы наделали ошибок сверх меры, то отзывай нас с Феликсом, присылай кого-нибудь другого, но зубоскалить нечего. Но Андрей молчал и вроде бы ждал продолжения рассказа.

Олег продолжил: заговорил не о том, что случилось, а о своих ощущениях и трактовке событий, которая внезапно сложилась в его голове. Думаю, что мы ничего сегодня не поменяли в прошлом, говорил он. Никогда не было 16 мая 1252 года так, что один из монгольских разведывательных отрядов, высланных вперед Неврюем, вырезал всех до одного жителей деревни, одной из немногих, что остались на мещерской реке Буже со времен Батыева нашествия. Всегда было так, продолжал Олег, что часть селян был спасен случайно оказавшимся рядом небольшим отрядом – посланцами галицкого князя Даниила к зятю, великому князю владимирскому Андрею, а одновременно – экспедиция ЦПХ и НЦРИ.

И вообще, слова «никогда» и «всегда», как, впрочем, «раньше» и «позже», в отношении к истории имеют условное значение, развивал свою мысль Олег. Любая дата – это не более чем координата в пространственно-временном континууме, обозначающая точку, положение вещей в которой определятся набором воздействий, когда-либо на нее оказанных. В нашем случае это и ордынец, вспоровший живот беременной женщине, и Норман, который этого не смог стерпеть, и, может быть, какой-нибудь куратор этой эпохи из далекого будущего, решивший, что монгол это заслужил, а потому каким-то неведомым пока способом придавший стрелам Нормана особенную точность.

Все это Олег говорил, глядя в сторону – на светлый из-за взошедшей луны прямоугольник открытой двери. Он боялся, что если посмотрит на Андрея, то увидит на его лице ехидную усмешку и собьется.

Но Андрей на него не смотрел. Он открыл окно и разглядывал луну. Она висела примерно на том же самом месте, что и у Олега. Только цвет у нее был красноватый.

«Сейчас скажет – красиво оправдываешься», – решил Олег.

– Апология предопределенности, – однако проговорил, не оборачиваясь, Андрей. – Имеет право быть. Но…

– Совсем нет! – Олег не дал ему договорить. – Я для себя это сформулировал как… Как содействие энтропии несчастья. Ускорение ее.

Андрей промолчал.

– Я правильно понимаю, что сворачиваться не будем? – Олег решил свести этот не совсем понятный разговор к каким-то практическим итогам. – А с Норманом что делать? Все-таки угрозы в тот момент, когда он выстрелил, нам никакой не было, как ни крути.

– Это ты сам решай, – голос Андрея почему-то был печальным. – Ты на месте распоряжаешься. Я бы отослал. Прямое нарушение ключевых инструкций. Вам проще будет. Займетесь только нашей задачей.

Феликс, сидевший под дверью, из всего разговора понял одну вещь: Нормана отправят домой.

– Континуум… Временные координаты… – ворчал он, укладывая Олега, который захрапел сразу, как только прервалась связь. – Пойдет лучше простой неученый проводник в караул. Хороший караул еще никогда не был лишним.

Он растолкал Шурика, оставил его на крыльце вместо себя, сочувственно глянул на спавшего поодаль у костра Нормана и пошел к околице. Заставы из деревенских мужиков были на местах. Хотя опасности от ордынцев и не предвиделось, решено было создать что-то вроде ополчения – чтобы сами селяне были при деле и чувствовали себя увереннее.

– Слушаешь? – Феликс, неслышно подобравшись, хлопнул одного из них по плечу.

Тот от неожиданности выронил рогатину и долго и бестолково хватал ртом воздух.

– Слушаю, – все-таки он выдавил из себя слово. – Аки заяць. Но боярин аки рысь. Не услыхать его.

– Лучше слушай и услышишь, – безапелляционно закончил разговор Феликс и отправился на берег. Сел в первую попавшуюся лодку-долбленку, переправился на восточный берег Бужи и потерялся в темноте.

Назад пришел уже ближе к полудню. Недалеко от деревенского пруда ему встретился крупный гусак, судя по всему, разведчик от деревенского стада, разлетевшегося по округе. Птица косилась на человека недоверчиво, но скрываться в кустах тоже не торопилась.

– Можно, можно возвращаться, – сказал ему Феликс. – Ненадолго, но можно.

Тот как будто бы понял: заголосил, захлопал крыльями, а откуда-то издали ему ответили сородичи. И почти одновременно – уже по-человечески – заголосили в деревне.

– Ага, собрались, – пробормотал себе под нос Феликс и перешел на быстрый шаг.

Около церкви на вытоптанном куске земли, который они с Олегом вчера в один голос назвали площадью, сошлось все выжившее местное население. Женщины стояли поодаль, а мужики кучковались в центре: решали, на все ли божья воля или что-то самим делать надо.

Феликс вышел к церкви одновременно с Олегом, и собравшиеся, человек пятьдесят, нагнулись в поклоне. Олег махнул рукой величественно: я удовлетворен, мол, а вторым жестом позвал с собой четверых стариков, отошел шагов на сто пятьдесят и начал им что-то обстоятельно втолковывать.

Старики снова поклонились и вернулись к своим. Послышался неразличимый для Феликса бубнеж, который время от времени перемежался то восторженными вскриками «уух!», то опасливым «ууу!», то мрачным «ыыммм!».

– Ты что им наговорил? – спросил Феликс.

– Как и решили, – ответил Олег. – Сказал, что нескольких лошадей мы забираем и что им нужно уходить. Рассказал про возможности – про Новгород, про Волынь, про вятские земли, про Смоленск и про Литву.

– А про то, что мы проводим, сказал?

– Нет, – помотал головой Олег. – Зачем? Мы же проводим, только если они на север пойдут, а если на Волынь или в Литву, то им самим пробираться нужно.

Обсуждение на площади между тем затягивалось. Мало того, завязался спор, который, судя по издаваемым выкрикам, становился все более ожесточенным. Быстрого решения ожидать не приходилось, и Феликс предложил пойти в избу, где накануне ночевал Олег, и отдохнуть. Но тот брезгливо поморщился, вспомнив клопов и блох, и они отправились к главному деревенскому колодцу, где велено быть Норману и Шурику. Крутюнов, успевший поспать, довольный и бодрый, с удовольствием разглядывал трофеи – монгольских лошадей, привязанных к плетню, доспехи, шлемы, луки, сабли и прочую боевую всячину. Норман с задумчивым видом сидел на бревне и крутил в руках небольшой кинжал.

На Феликса это упражнение подействовало как шарики в руках гипнотизера, да и бессонная ночь наконец-то дала о себе знать: он сел, прислонился к стенке колодезного сруба и задремал.

Проснулся он, когда солнце перевалило через зенит и раскалило металлические пластины на его кольчуге. Норман по-прежнему крутил кинжал, Шурик теперь уплетал громадный бутерброд в классическом составе: на кусок ржаного каравая был намазан слой масла чуть ли не с палец толщиной. Еще были квас, сало, соленые грибы и чеснок.

– Огурца бы еще, – сев, сказал Феликс и потянулся за салом.

– Конец шестнадцатого, – буркнул сидевший к ним спиной Олег. – Раньше не будет.

Он постукивал ножнами о сапог и поминутно поглядывал в сторону церкви. Оттуда по-прежнему доносились возбужденные голоса.

– Старики приходили? – спросил Феликс.

– Уже три раза, – Олег раздраженно передернул плечами. – В первый раз спрашивали, как они уйдут, если от князя дозволения нет. Второй раз – не нужно ли отослать лошадей в Орду. В третий раз я им объяснял, что к единому мнению приходить совершенно не обязательно. Кто хочет, может оставаться, а другие…

Он не договорил. За церковью на площади раздался страшный вопль и громко заголосили женщины.

Олег и Феликс кинулись туда.

Олег еще издали заорал, не заорал даже, а зарычал, и мужики, сбившиеся в ожесточенно машущую кулаками толпу, прыснули в разные стороны. Троих особенно рьяных бойцов Феликс успокоил плеткой.

Деревенские, оказывается, решили делить трофейных лошадей, и размолвка между теми, кто решил оставаться, и теми, кто собрался уходить в недоступные для ордынцев места, вспыхнула с большей силой. Феликс, устроивший небольшое следствие, узнал, что драка началась из-за того, что один из деревенских предложил уходящим ничего не давать, так как они все равно сгинут и все добро пропадет. Идею одобрили многие, видимо, были уверены, что бояре рассудят в их пользу, потому что главный придумщик – крепкий мужик, выделявшийся из толпы старым шрамом поперек лба, – прохаживался по площади гоголем.

Феликс погрозил ему плеткой. Мужик сначала сделал удивленные глаза, но, когда было объявлено, что лошадей будут делить в два круга: сначала по тяглу, то есть на семью, а тех, что останутся, – по едокам, понял, что спасители придерживаются других представлений о справедливости, и спрятался за спинами соседей.

В итоге двенадцати уходящим семьям досталось восемнадцать лошадей, а двадцати двум остающимся – тридцать одна. Еще дюжину Феликс отобрал для экспедиции и вместе с Шуриком увел на реку купать, взяв в помощники четверых мальчишек.

– Я сильно виноват? – спросил Норман потерянным голосом, когда они ушли.

– Ты о чем?

Олег прекрасно понимал, о чем спрашивает Норман, и даже уже имел твердо согласованный с самим собой ответ, но не оказалось у него готовности проговорить эти слова, и, задав встречный вопрос, он взял паузу – подумать еще немного. Еще ему вдруг понадобилось проверить, насколько хорошо меч скользит в ножнах. Что-то там оказалось не в порядке, и он снял с них наконечник – металлического двухголового тигра, распустил кожаную оплетку и, рассоединив деревянные половинки, довольно долго над ними колдовал. Потом, не собрав все вновь, обернулся к Норману и проговорил спокойно, но довольно жестко:

– Виноват!

– Чем?!

– Виноват, – повторил Олег. – Первое правило, которое в базовой инструкции записано, – какое?

Дословно Норман не помнил, но его ответ: «действовать надо так, чтобы все вернулись живыми и здоровыми» – Олега удовлетворил.

– Да, примерно так, – кивнул он головой и процитировал по памяти: – Главной целью участников экспедиции является обеспечение их собственной безопасности. Все их действия в первую очередь должны быть подчинены ее решению.

– Да, так, – кивнул головой Норман. – И что?

– А под номером два что идет? – гнул Олег к чему-то своему, пока еще для Нормана непонятному.

Номером два, по словам Нормана, который теперь почувствовал себя экзаменуемым, подозревающим преподавателя, что тот настроился его заваливать, шли рассуждения про здравый смысл, рациональность поступков и соотношение этих «абстракций» с научными задачами экспедиции. Спич был красивый, многословный, в нем было много «как мне кажется», «я считаю» и «по-моему». Олег дослушал до конца, не перебивая, а потом переспросил:

– Если я правильно тебя понял, ты знаешь, что вторая важная цель – решение научных задач экспедиции. И поэтому участники должны избегать любых действий, которые с точки зрения здравого смысла и рациональности тому не способствуют. Так?

Норман опять кивнул.

– Хорошо, – повторил его жест Олег. – Так напомни мне, мил человек Норман Кирлин, о задачах своих научных.

Норман покосился на Олега, не понимая, почему тот так сменил строй речи, и, аккуратно выбирая слова, начал рассказывать.

В НЦРИ уже несколько лет в плане работ стояла тема конфликта – мнимого или реального – между двумя братьями Ярославичами: Александром и Андреем. Даже не так – шире! Тема выбора: бороться ли с монголами, очередным нашествием из степи, пусть и наиболее страшным из виданных ранее, или склониться, стать вассалом, слать захватчикам вспомогательные войска и усмирять соотечественников, если у них кончается терпение сносить поборы, грабеж и убийства. Ну и, конечно, хотелось понять, чем руководствовались те, кто выбрал коллаборационизм. Но без полевого исследования расставить точки над «i» никак не получалось.

Тема была более чем актуальной, так как тесть князя Андрея – Даниил Галицкий – успешно противостоял ордынцам, активно строил у себя на Юго-Западе Руси города и укрепления вокруг них, ловко маневрировал между многочисленными друзьями и неприятелями: союзниками, которым никогда нельзя было до конца доверять, и врагами, которые, тем не менее, при определенных условиях готовы стать в один с тобой строй, – и в конце концов спас свои владения от трехсотлетнего ига, хотя временами и должен был подчиняться Орде.

Олег, внимательно слушая Нормана, подумал, что без их экспедиции в этой теме действительно не разобраться, так как письменных источников с гулькин нос, а тех, которым можно доверять безоговорочно, и того меньше. И, чего скрывать, ему самому было очень интересно довести такую работу до конца.

– И что ты должен был сделать?

– В смысле? – Норман теперь понял, куда клонит Олег. И тоже взял паузу. Пытался сообразить, что же лучше сказать.

– Не тупи!

– Я не туплю! – возмущенно запротестовал Норман. По его тону Олег понял, что он будет выкручиваться до конца. Сейчас он скажет «а что такое здравый смысл?!» и рациональность попросит в чем-то измерить.

– Я не туплю! – повторил Норман. – Просто здравый смысл и рациональность – очень субъективно трактуемые понятия, надо бы договориться, о чем…

– Тупишь! Тупишь и выкручиваешься! – повысил голос Олег. – Ты же тесты проходил! У тебя такие же представления о здравом смысле и рациональности, что и у нас! Как и у восьмидесяти пяти процентов людей. Иначе тебя просто не отправили бы сюда! Так объясни мне, что из твоих действий, если, конечно, смотреть на них с точки зрения здравого смысла и рациональности, послужило… – он загнул палец: – …во-первых, защите нашей безопасности, а во-вторых, выполнению твоих задач?!

Но Норман не зря взял паузу.

– Теперь у нас много лошадей, – ответил он. – И это идет нам на пользу.

Олег, сам того не желая, вдруг рассмеялся. Такого он не ожидал.

– Нет! Не отмажешься! – покачал он головой, закончив хохотать. – Если бы ты о лошадях думал, когда стрелял, был бы рационален. А ты – о девчонке той, которую за косу тащили. И если бы наши конторы размещались в каком-нибудь тридцать первом веке и у тебя на визитной карточке или на лбу было бы написано «ангел-хранитель», твое поведение было бы обоснованным. Но мы не оттуда, и ты отправлен всего лишь проверять научную гипотезу. Так что отвечай на мой вопрос! Почему ты стрелял?

У Нормана вдруг растворились все слова, которыми он хотел убедить Олега в том, что он прав и что ни один нормальный человек не мог поступить по-другому. Разложить их, как пасьянс, и увидеть в глазах спутника тот же уважительный отблеск, который там был, когда он, Норман, несколько минут назад рассказывал о своем задании. Они растворились, эти слова. Поэтому на Олегово «почему?» он ответил очень коротко:

– Хорошо… И что теперь?

– Отправлять тебя назад нужно, – ответил ему Олег. Теперь уже мрачно. Да, согласие заказчика на свертывание его части экспедиции было получено. Но никакой радости по этому поводу Олег Владимирович Голицын, потомок литовских князей Гедиминовичей58, больше всего мечтавший превратиться из проводника в нормального ученого-историка, не испытывал.

IX

Разделились они 20 мая 1252 года. Олег повел Нормана прямо к Владимиру-на-Клязьме, где он очень просился побывать перед отправкой назад, а Феликс с Шуриком отправились с деревенскими на север – решено было проводить их на всякий случай до Суздаля.

Олег, услышав от кузнеца Гордея, старшего из уходящих, что он с земляками решил переселиться в Устюжскую землю, подозрительно покосился на Феликса: не он ли подсказал этот выбор, чтобы им было по пути. Иначе откуда здесь, в мещерской глуши, знать про далекий город Устюг. Но Феликс только развел руками: ни при чем здесь я, брат боярин Олег Владимирович. Деланно, правда, развел, ну да ладно, что уж теперь о свершившемся говорить.

Спустя пять дней Феликс и Шурик сидели на высоком берегу Колокши, у ее слияния с Клязьмой, в восемнадцати примерно километрах к западу от Владимира. Тут они должны были встретиться с Олегом, который после возврата Нормана в 2246 год должен был явиться к великому князю Андрею Ярославичу и разведать, что и как с его казной. Было раннее утро, мир вокруг сузился до размеров небольшого круга – над обеими реками лежал густой туман.

Феликс против обыкновения почти не открывал рта, а Шурик, наоборот, говорил, не переставая. По пути он крепко подружился с сыном Гордея, Ефимом, а тот перезнакомил его со всеми деревенскими. И теперь Шурик был носителем массы разнообразных россказней и собственных впечатлений.

– А ты знаешь, что у них деревня никак не называется. Не называлась… Деревня – и все. Еще в округе были Выселки, Поселье, Поселки и Заводье. А там, ниже по реке…

– А почему называлась, а не называется? Случилось что?

– В смысле? – не понял Шурик. – Ушли же они… Значит, называлась. Не перебивай ты, Фил.

В следующие полчаса Феликс не перебивал и узнал, что леса, начинающиеся на правом берегу Бужи и тянущиеся на восток, к россыпи туголесских озер, и на северо-восток, к такой же группе – замошенской, называются у местных Дрежуть. И про несчастного, с которым экспедиция Олега встретилась после переброски, в деревне было известно.

– Они его злым лесовиком считают, – уточнил Шурик. – И зовут человечище.

Человечище, как считали местные, способно человека убить одним ударом, и даже медведи его сторонятся. Потом последовала небольшая пантомима: Шурик показывал, как именно оно убивает человека одним ударом и как именно медведи его сторонятся.

Это был грозный леший. С ним ни разу никому не удавалось сговориться, чтобы скотину, например, вернул. Ефим, вспоминал Шурик, рассказывал как-то у костра, шепотом, постоянно озираясь в темноту, что они против него и дорогу закрещивали, и лес грозили завязать, но ничего не помогало.

– Закрещивать – это, значит, взять дощечку или щепу, нарисовать на ней крестики, бросить на перекрестке дорог, на росстани, – пояснял Шурик. – И произнести вот такую примерно говорилку: «Царь лесной, царица лесная, маленькие детушки, нянюшки, служанушки! Отдайте мою милу божону скотинушку. А не отдадите, так я закрещу вам дорогу и не дам ходу по лесам, по водам и по всем сторонам». А завязать лес – это связать в трех местах верхушки деревьев и приговаривать: «Если ты корову, лесовой хозяин, не вернешь, не покажешь нам корову, мы весь лес завяжем твой».

– Да, жесткий лешак, – проворчал Феликс, почесывая правую ногу. Она совсем зажила, но иногда затекала, если долго оставишь ее в одном положении, и мучительно зудела.

– Ага, – подтвердил Шурик. В этот раз он решил, что Феликс его не перебивает, а только поддакивает. Поддакивание для любого рассказчика – лучше манны небесной. – Они считают, что появился лешак с юга, от Рязани. Гордей говорил, будто рязанских бог наказал, вот он и возник.

– За что наказал, не говорил?

– Грешники они большие. Там было несколько провалищ, некоторые совсем сгинули, а кто…

– Провалище – это что такое? – переспросил Феликс.

– Это города, деревни или отдельные дома, которые под землю уходят или под воду, – ответил Шурик. – Жители или совсем пропадают, или спасаются, но остаются полулюдьми. У них появляется что-то от зверей: рога, медвежья голова там, или копыта… Много вариантов есть. Это, вообще, очень интересная тема. Принято считать, что провалища бывают за грехи – это и Атлантида, и Содом с Гоморрой, и Свитязь, и Дураццо. Но я не совсем согласен! Как тогда с Китежем быть? Вроде чистой воды провалище, но там жители грешниками не были…

Шурик долго еще что-то говорил, но Феликс уже не слушал – так зацепило его слово «провалище».

«Провалище, – крутилось у него в голове. – Живешь-живешь – и на тебе: провалище… Или нашествие какое-нибудь. Грешил типа много. Или соседи твои. Хорошая отмазка… Враги пришли? Грабят, жгут, насилуют? Убивают и гонят в полон? Смиритесь, это – за грехи».

Он встал и начал прохаживаться вдоль обрыва. Солнце между тем поднималось, становилось теплее. Туман, окружавший их, зашевелился, начал отползать в тень, и внимание Феликса привлекло неопределенное движение на северном берегу Клязьмы, там, где шла дорога на Владимир. «Что это вообще может быть? – думал он. – Не разглядишь пока… Что за тени? Как будто толпа лосей…»

Тени были большие и бесформенные, а движения ритмично-покачивающиеся. Сначала Феликс просто лениво щурился, потом щуриться перестал, начал внимательно вглядываться. Через несколько минут благодушное выражение слетело с его лица, и он довольно нервно схватился за футляр с подзорной трубой, висевший на груди.

Но сразу успокоился – над головами конных дружинников слегка колыхался большой стяг, на котором был изображен седой старик с поднятой в левой руке книгой, которого Олег на прощание подробно описал. Звали старика Андрей Критский, жил он в VIII веке, был архиепископом Гортины59, а потом благодаря проповедям и стихам стал христианским святым. На Руси его изображение использовал только князь Андрей Ярославич, а потому сомнений быть не могло: именно его войско подходило сейчас со стороны Владимира к слиянию Клязьмы и Колокши.

Феликс очень любил все, что было связано с военным делом, и когда рассматривал воинский строй, внутри всегда поднимался замешанный на затершихся детских впечатлениях благоговейный тихий восторг, реальная жизнь растворялась в многочисленных «а если бы». Он представлял себя на патрульном космоджампере с обязывающим названием вроде «Бесстрашный», «Генерал Горбатов»60 или «Этони Маколифф»61. Или в засаде на пиратов, например около Новой Гвинеи: опустишься под воду, почти не двигаешься, еле шевелишь руками и ногами; выставишь перископ на пиратов и смотришь: клюнут ли они на яхту с девушками из спецбатальона, чтобы взять их с поличным? Или, на худой конец, где-нибудь на китайской границе в камуфляжном комбинезоне с ооновскими шевронами отбивающим у полицейских беженцев, для которых взятка за спокойный переход границы оказалась слишком высокой и которые теперь пытаются пересечь ее тайком.

Он смотрел за реку, не отводя глаз. Иногда опускал подзорную трубу, чтобы охватить всю панораму, а по большей части разглядывал лица воинов и их амуницию, то радуясь, то досадливо покряхтывая. Дружинная конница и по вооруженности, и по подбору воинов была на порядок выше даже тяжелой монгольской кавалерии, а любой из воинов княжеского двора62 легко мог противостоять пяти-шести противникам. Но мало было дружинников, мало, тысяча, не больше.

Пехотинцев тоже было немного, около трех тысяч. Колонна, появившаяся чуть позже из тумана, втянулась на песчаный треугольник между левыми берегами Клязьмы и Колокши и превратилась в толпу устраивающихся на отдых людей, понимающих, что он будет недолгим и старающихся использовать каждую минуту. Копья, рогатины и топоры длиной почти в человеческий рост ставились в вигвамообразные сооружения, которые в эпоху винтовок стали называть козлами; аккуратно, как младенцы в колыбель, укладывались на землю мечи, стягивались сапоги, открывались котомки.

– А у этого Неврюя, у него сколько солдат? – Феликс обернулся к Шурику, который стоял рядом.

Шурик чуть было не расплылся в улыбке, но изо всех сил сжал челюсти, чтобы не показать, как ему понравилось, что его расспрашивают о серьезных вещах. И не кто-нибудь, а знаменитый Феликс Чирадзе, у которого в экспедициях ни разу не погиб ни один сопровождаемый. И голосом справочного автомата начал рассказывать:

– Неврюй послан в 1252 году с большим войском, до шестидесяти тысяч воинов, против великого князя Владимирского Андрея Ярославича. Перед этим брат Андрея, Александр Невский, поехал в Орду, а там или хан Батый, или его сын-соправитель Сартак выдали ему ярлык на княжение во Владимире. Некоторые историки считают, что Александр навел Орду на брата, а другие утверждают, что это не так, а совпадение по времени похода Неврюя и поездки Невского на поклон к хану – случайность. Есть также мнение, что именно присутствие князя Александра в ставке ордынского хана позволило ограничить масштаб новой степной интервенции. Поэтому она была направлена только против князя Андрея и к повсеместному разгрому городов не привела.

Шурик замолчал, подняв к глазам подзорную трубу. Туман исчез совсем, и вдалеке, почти на пределе видимости, можно было разглядеть большой обоз и приближающуюся быстрой рысью группу из трех десятков всадников, над которой весело прыгали из стороны в сторону красное треугольное знамя и ослепительно белый бунчук.

«Чолка стяговая это! Чолка стяговая, Крутюнов! – вспомнились Шурику слова привставшего от негодования экзаменатора по древневнерусской вексиллологии с фамилией Вин. – И как же я его тогда назвал, бунчук-то?» Он попытался припомнить, но не вышло. А ведь ошибка была очень забавной, она стала главным анекдотом послесессионной вечеринки. Правда, самому Шурику было не очень весело. Ему пришлось первые три дня каникул сидеть в библиотеке и писать доклад «Сравнительный анализ изображений древнерусских знамен на миниатюрах Разивилловской летописи и Лицевого летописного свода». Только в обмен на него Вин согласился поставить ему приемлемую оценку.

Всадники обогнали обоз, быстро приближались, и Шурик уже мог разглядеть их лица. Он навел подзорную трубу на того, кто скакал первым и поразился: до чего же точным оказался составленный у них в ЦПХ по довольно скудным источникам портрет этого человека. Почти никогда не разглаживающаяся складка на переносице от озабоченно сдвинутых бровей, печальные и недоверчивые серые глаза, нижняя губа, которая постоянно прихватывает верхнюю, скрывая старый, еще детский наверное, разрыв, русая, с небольшой рыжинкой борода. Шурик начал вспоминать недавно прочитанное об этом человеке.

Карамзин. Князь Андрей Ярославич имел душу благородную, но ум ветреный, неспособный отличать истинное величие от ложного. Это значит, что он не мог отрешиться от обычных представлений о чести властителя, от обольщения славою мира, не понимал, как его старший брат Александр, что истинное величие состоит в отдаче всего себя труду, которого не могут понять и оценить современники, значение которого сделается ясным разве что для отдаленного потомства.

Хитров. Этот князь – из числа тех личностей, которые отличаются хорошими природными дарованиями, благородством характера, отвагой, энергией при достижении намеченных целей. Добродушие нрава соединяется у них с ласковым, любезным обращением с другими, они умеют снискать симпатии и поразить воображение современников. Они не прочь совершить громкий подвиг, в особенности при сочувствующих им зрителях. Но при всем том им часто не хватает глубины характера, стойкости и выдержанности воли, самоотвержения, вследствие чего они оказываются неспособными к непрерывному труду, к тяжелой, будничной, если можно так выразиться, черной работе, вызываемой глубоко сознаваемым чувством долга… Они самонадеянны и часто дерзки до отваги, когда им благоприятствуют обстоятельства и удача венчает их усилия, но при этом малодушны и готовы падать духом при первом серьезном испытании. Ум у них гибкий, находчивый, соображение быстрое, они способны создавать смелые планы, но им недостает вдумчивости, глубины, охоты к серьезному изучению всех обстоятельств дела, всей наличной действительности…

Борлов. На князя Андрея Ярославича, молодого еще человека, чрезвычайно глубокое влияние оказал тесть, князь Даниил Галицкий, для которого в политике на первом месте стояла независимость русских земель от Орды, независимость, которая означала сохранение сложившихся политических и общественных традиций, отличавшихся серьезным весом народного самоуправления, спасение национального характера, сохранение национального богатства и в конечном итоге положительной динамики развития страны. Главный поступок жизни князя Андрея – борьба с Ордой в статусе великого князя Владимирского – стала примером для тех представителей верхов, которые не хотели подчинения варварскому степному государству. Он решился на нравственно безупречный размен спокойной доли вассального монарха, за спиной у которого стоит недолговечная, но страшная держава, на борьбу с этой самой державой ради сохранения самобытности и самостоятельности собственной родины…

– А вон и цель наша! Трубку на два часа сдвинь, – это Феликс ткнул Шурика в плечо. Там, куда нужно было посмотреть, был обоз, который обогнал князь Андрей и его свита. Больше сотни лошадей с громадными вьюками под охраной пятидесяти конных воинов.

– Ты все о деньгах… – попробовал съязвить Шурик.

– Ну-ну, чья бы корова… – откликнулся Феликс. – Я не просто о деньгах, а о хороших деньгах! А теперь трубку на пять. И наш боярин здесь.

Олег стоял на южном, правом берегу Клязьмы, ровно напротив импровизированного лагеря войска князя Андрея, и наблюдал, как несколько спешившихся ратников привязывают к небольшим бревнам кого-то в разорванной рясе. Проверил веревки, удовлетворенно кивнул, показал спутникам в сторону брода, расположенного выше по течению, а сам, обняв за шею коня, столь безукоризненно белого, что иного имени, кроме как Сполох63, ему дать и нельзя, вошел в реку. Конь несколько раз фыркнул, повертел недовольно головой, но поплыл, буксируя за собой плот с пленником. Олег держался рядом, а на берег вышел как раз в тот момент, когда князь Андрей, проехав через лагерь, стал у воды.

– Еще изловили? Помню лик сей. Из владыкиных людей. Навстречу бичу божию ринулся? – князь пнул сапогом схваченного монаха и велел увести. А потом повернулся к Олегу:

– Здравствуй, боярин!

Олег молча поклонился и сделал вид, что для него нет ничего важнее, чем отскрести со своих доспехов прилипшие к ним водоросли и отжать одежду.

– Ладно-ть, боярин, не будь хмур, не вспоминай вчерашнее, – усмехнулся князь.

Вчерашний их разговор действительно не удался. Около полудня Андрею Ярославичу доложили, что отправленный к брату Александру в Орду гонец вернулся без языка, а в Переславле-Залесском, городе Невского, были пойманы присланные с Волги наушники, призывавшие затвориться от великого князя Владимирского, потому что недолго ему осталось властвовать. Потом еще явился епископ, который опять затеял разговор про то, что ордынцы кара божья за грехи, а каре божьей противиться нельзя, надо смириться и терпеть, как князь Александр Ярославич терпит. Поэтому к вечеру князь был крайне зол и разговаривал с Олегом не как с посланцем союзника тестя, а будто с соглядатаем от двора недружелюбного, если не враждебного государя.

– И тебе добрых долгих лет, княже, – Олег снова поклонился, скинул кольчугу и начал переодеваться в сухую одежду.

– Каждый раз новые слова находишь, боярин, – князь спрыгнул с коня. – Давай о делах поговорим.

И опять закрутился разговор – с того же, с чего начался вчера, но с поправкой на то, что Олег обвыкся в новой обстановке, наслушался разговоров и готов был говорить без экивоков. Князь спросил, придет ли помощь с Волыни, и вместо вчерашнего «вряд ли» в ответ услышал твердое «нет», потому как к галицким землям подошел Куремса, не менее опасный, чем Неврюй у границ Великого княжества владимирского.

Потом был вопрос, не стоит ли тогда пойти на выручку Даниилу Романовичу. Может, хоть в одном месте татаровье получится прогнать, интересовался князь. На это Олег ответил, что теоретически это было бы правильным решением, но вряд ли выполнимо – не пойдут городовые полки64 на юг.

Беседу прервал протяжный звук трубы. Олег обернулся. К лагерю приближался еще один конный отряд – довольно внушительный. Стяги были свернуты, поэтому нельзя было определить, кто это. Потом один из знаменосцев ловко, на ходу прикрепил к древку полотнище, по ветру заплескалось синее знамя с каким-то водным чудовищем, и Олег понял, что к войску великого князя присоединился его двоюродный брат Болеслав Святославич Юрьев-Польский. А вскоре стало понятно, что он не один: чуть сбоку от основной колонны всадников ехал молодой человек, удивительно похожий на князя Андрея – это был Ярослав Ярославич Тверской, его младший брат.

Тверского князя сопровождали слуги, двое трубачей, небольшой конвой вокруг вьючной лошади с красивым ларцом на спине и знаменосец, обративший на себя внимание Олега. В седле он держался неестественно ровно, смотрел прямо перед собой. Бесстрастно невозмутим, невозмутимо бесстрастен.

Князья встретились, поприветствовали друг друга, а Олег все пытался поймать взгляд знаменосца: ему казалось, что в его глазах должно быть что-то особенное. Но шлем у того был с большой маской, поэтому ничего разглядеть было нельзя.

– Он слеп, – проследил за его взглядом князь Андрей.

Олегу стало неудобно. По-особенному неудобно. Такой спазм душевный ему был знаком. То же он испытывал несколько раз, когда работал по теме «Необъяснимые социальные проблемы» и ездил по российским приютам в 2010-х годах, переполненным, несмотря на благоприятную в целом ситуацию в стране. Бывало, приходилось ему смотреть искоса на какую-нибудь девочку-подростка с неудобным протезом, особенно ужасным в сравнении с живой ногой – стройной, красивой… А девочка вдруг обернется, поймает взгляд и спросит глазами: ты за мной? нет? чего тогда, скотина, уставился?! Он и чувствовал себя бестактной скотиной, краснел, отводил глаза, неуклюже разворачивался и уходил – вроде бы и не спеша, а самом деле бежал сломя голову.

Олег отвел глаза и увидел, что Андрей Ярославич уже велел снять с вьюка ларец, привезенный тверским князем, открыть его и теперь стоял перед дружинниками с образом Андрея Первозванного в руках.

– Владыка благословения так и не дал, но икону мы все-таки увезли.

Послышалось несколько возбужденных голосов. Сначала Олег подумал, что сможет наконец-то задокументировать пример публичного несогласия светской элиты с духовной в землях под юрисдикцией митрополита Московского, но, приблизившись, понял, что о епископе не говорят. Прибывшие с тверским князем сообщали, что отсутствие благословения дало возможность князьям уклоняться и от личного участия в сражении с Неврюем, и от присылки войск, хотя великий князь Владимирский и объявил поход. Из Нижнего Новгорода, из Городца, из Костромы и Ростова ответили в том духе, что без благословения идти на рать – грех.

Андрей Ярославич, послушав стоящих вокруг, помрачнел, резким движением головы подозвал слугу, отдал ему икону, вскочил на коня, поднял его в галоп и поскакал в сторону от лагеря. Несколько седобородых дружинников, владимирские бояре, помнившие еще отца князя Андрея, Ярослава Всеволодовича65, иронично переглянулись. Олег знал, о чем они думают. «Плетью обуха не перешибешь» – что-то вроде этого говорил один из них, Путята, накануне на совете у князя.

«В данниках хочешь ходить!» – выкрикнул тогда в ответ Пимша, один из самых молодых в думе, сам княжеского рода, но из изгоев, потомок младшего из сыновей знаменитого Ивана Берладника66, на закате дней переселившегося в Залесье и отвоевавшего большую вотчину за Костромой, у Чухломы. Дело чуть не дошло до схватки, и только князь, неожиданно продемонстрировавший способность взреветь чуть ли не громче медведя, заставил всех усесться на места.

Вчера на этом совете Олег оставался спокойным, он мемографировал, пользуясь привилегией гостя тихо сидеть в углу, а сегодня рассвирепел от этих ухмылок. Неожиданно для него самого в руке вдруг оказался боевой топор, а в следующее мгновение ларь от иконы, только что стоявший на большой колоде, вдруг отлетел в сторону, а колода разлетелась на две части. Никто не успел заметить, как это случилось – все увидели только топор, по рукоять ушедший в землю. Все шарахнулись в стороны, а Олег взлетел на спину Сполоха и погнался за князем.

Чудесный конь выбрал его. Именно выбрал. После стычки у деревни делили лошадей, конь подошел к Олегу и ткнулся мордой в грудь: я с тобой, мол, буду.

Князя нагнали – не прошло и пяти минут, но тот свернул с дороги, уходящей к Владимиру, на небольшую тропку, что вела на возвышающийся над рекой косогор. «Не дай бог, прыгнет», – уколола Олега мысль, но, как ни просил Сполоха, на подъеме конь не мог соревноваться с шустрой лошадкой князя.

Конечно, Олег знал, что у Андрея Ярославича другая судьба, что ему не суждено умереть в минуту душевной слабости, сорвавшись с косогора над Колокшей, но в экспедициях сиюминутные ощущения часто доминировали над знаниями. «Ты представляешь, – говорил он Андрею каждый раз после возвращения, – мне опять казалось, что все может пойти по-другому».

Мысли броситься вниз, судя по всему, у князя не было. Оказавшись на верхотуре, Олег видел, что князь, спешившись, смотрит на лежащую внизу лесистую заречную долину, резко жестикулирует и что-то выкрикивает. Из-за ветра, сильного на высоте, невозможно было разобрать, к кому князь обращается и о чем говорит, и расслышал его Олег, только когда подошел вплотную.

– Что это, господи? Что это? – говорил князь. – Покуда нам между собою ссориться и наводить друг на друга татар, лучше мне бежать в чужую землю! Лучше, чем дружиться с татарами и служить им. Господи! Что это, господи?

Это подобие мантры прозвучало раз пять, пока Олег не решился ее прервать.

– В чужую землю, княже, не грех удалиться. Беды здесь нет, не один владетель так поступил. Но горько бывает, если такой владетель поймет, что не все для своей земли перед этим сделал.

Князь взглянул на него молча, как бы не узнавая. Постоял, ковыряя носком сапога землю:

– Поучать, пример не показывая, – невелико мудрство. А ты, боярин Олег Владимирович, с нами ли? – спросил колючим тоном.

К счастью, уместный ответ был и правильным, и правдивым. А если бы нет?

– С тобой, князь. Жалко только, что… – Олег повернулся в сторону хорошо видного отсюда холма за рекой, где должны были ждать его Феликс и Шурик, и зашевелил губами.

– Молишься? – спросил Андрей Ярославич и усмехнулся: – А сказать что хотел? Жалко, что воинов мало? Ничего! Немец твой – добрый воин. Один десятка стоит.

Князь отступил от обрыва, вынул из-за пояса рог и резко протрубил. Сразу откликнулись где-то рядом, и на косогор вылетели Ярослав Ярославич, Пимша и еще несколько дружинников. Тверской князь выглядел обеспокоенным, настороженно поглядывал на Олега и резко, без предисловий выкрикнул:

– Не собираешься ли, брате, на поклон в царскую псарню?

Глаза князя Андрея на секунду налились гневом, но ответил он совершенно спокойно:

– Нет, брате, другая дума была, но и ту отринул. Поднимаем войско.

И велел Пимше трубить конец привала.

В этот момент на другом берегу Колокши Феликс опустил подзорную трубу.

– Давай, Саша, собираться. Поедем к Переславлю. Олег говорит, что у него все в порядке. Он остается с князем, а нам с тобой со стороны за нашими сокровищами следить.

– Говорит? – непонимающе переспросил Шурик.

– Ну, не глупи, – Феликс уже бежал к лошадям. – По губам я прочитал.

X

Солнечный, но не очень жаркий полдень. Небольшая река Трубеж. Поле между ней и лесом. И лес – плотный строй сосен, похожий на миллионное войско сказочных витязей. Все равны, как на подбор. Стройные, крепкие, спокойные. Меж ними березки-оруженосцы. Молоденькие еще совсем, бестрепетные. А перед этим строем – еще одна сосна, выросшая без помех. Она раза в два толще, выше, ветвистее; кора, как латы, – богатырь-поединщик, уставший ждать равного себе.

Река от Феликса и Шурика справа – на востоке, опушка бора – слева, поле тянулось на север, где в Трубеж вливался ручей под названием Мурмаш, и дальше – до валов и стен Переславля-Залесского. Они сидели на мощной осине, одной из десятка выросших на берегу Трубежа, где река готовилась выбраться из леса, ограничивающего поле с юга.

Осины по размерам своим не уступали сосне-богатырю, на треть своей высоты возвышались над кронами остальных деревьев, поэтому видно отсюда все было очень хорошо. В подзорную трубу можно было разглядеть немногочисленных воинов на городских башнях, и русское войско на поле, вернее его пешая часть, было как на ладони. Оно потихоньку выстраивалось, стараясь упереться в овраг правым, южным флангом, а левый, северный, укрепляло засекой.

Феликс и Шурик не отрывались от подзорных труб и в два голоса бубнили себе под нос, мемографируя. Феликс проговаривал фразу, потом заставлял Шурика ее повторять, обращая особое внимание на подробности, которые лишними не бывают.

…12 июня 1252 года. 12.16. Диспозиция войска великого князя Владимирского Андрея Ярославича. Пешие полки располагаются в пятистах метрах от левого берега реки Трубеж, на поле к югу от Переславля, между двумя лесными массивами. С севера на юг расстановка следующая… В засеке с опорными пунктами, похожими на невысокие крепостные башни, пехота. Около четырех сотен, стягов нет, определить происхождение невозможно. Кажется, в основном лучники.

Засека вплотную примыкает к валу у Никольской башни, у юго-восточного угла городских укреплений, и тянется примерно на полтора километра. Затем – свободное пространство, потом пеший переславский городовой полк. Около тысячи человек. Потом – новый свободный интервал. Еще южнее стоит владимирский городовой полк численностью до трех тысяч пеших ратников. Строй растянут, боевая линия – почти триста метров. Между последними воинами на правом фланге и оврагом на южном краю поля, на самой опушке, еще около двухсот метров открытого поля…

– А хорошее, кстати, построение, – почесал бороду Феликс. – У монголов совсем нет пространства для фланговых атак легкой конницей. И перед фронтом не развернешься. Если тут рогом упереться, то вполне отбиться можно. Я вот только одного понять не могу… А где же крестоносцы?

Шурик, услышав это, пошатнулся на своем суку и обалдело посмотрел на напарника.

– Какие крестоносцы?!!

Выяснилось, что Феликс где-то читал, будто войско Андрея Ярославича, великого князя Владимирского было крестоносным, и Папа Римский Иннокентий IV67 прислал для него специальную хоругвь. И даже припомнил такую фразу из этого текста: «Брат князя Андрея, Александр Невский, оставив вместо себя в Новгороде сына Дмитрия68, поехал в Орду к Батыю. И не один, а с митрополитом Кириллом69. Батый дал Невскому Алексу70и Неврюя, и смешанная рать двинулась на крестоносцев Андрея Ярославича. В июне 1252 года войска братьев, над одним из которых реяло православное знамя, а над другим – папская хоругвь, сошлись…»

– Прямо так и было написано? – не поверил Шурик. – Что Невский не просто навел ордынцев на брата, а вместе с ними в битве участвовал?

Феликс кивнул. Тогда Шурик поднял брови и спросил, на какие источники ссылался автор. Феликс напряг память и ответил, что это был небольшой очерк и ссылок там не было совсем. Тогда Крутюнов потребовал «имени этого пийздятеля», но его Феликс вспомнить не мог:

– Что-то на «Ж» или на «З»…

– Может, Жопий? – предположил Шурик.

– Нет, не так, – помотал головой Феликс, а потом заподозрил, что Шурик шутит, и переспросил: – Почему Жопий?

Шурик объяснил. Оказалось, что когда он второй раз пытался учиться на истфаке МГУ, то попал на последний год преподавания академика Борлова, вселенского к тому времени гуру по средневековой истории. Тот терпеть не мог дефицита ссылок на источники даже в аннотациях, и если что-то подобное попадало к нему в руки, то следующая лекция начиналась с представления. «Такой должен идти в писатели! – кричал с кафедры академик со всей свой недюжинной экспрессивностью. – Книжки приключенческие писать! Хорошее, кстати, дело! Заработать можно неплохо! Но если ты назвался историком и пишешь без ссылок, тебе надо насильно привинчивать к фамилии вторую часть: Врако! Врако-Иванов, Врако-Борлов, Врако-Дунаевский!»

На одном курсе с Шуриком учился человек по фамилии Лупий. Вернее, не учился, а числился, так как на занятия он приходил редко, а на борловские лекции попасть, поскольку они начинались полвосьмого утра, для него было вещью совершенно невозможной. Но экзамен надо было сдавать, и этот Лупий принес Борлову положенный пятидесятистраничный текст, а ссылок в нем – всего три.

– И что было? – заинтересовался Феликс.

– В жопу Борлов его послал. Тихо встал, открыл дверь, швырнул туда доклад, а потом как заорет: «В жопу! Немедленно в жопу!» И звали мы потом Лупия Жопием.

Феликс долго смеялся, вытер слезы и заключил, что история бесподобная и он теперь будет всем ее рассказывать, но потехе час, а делу время, и надо следить за полем.

На поле между тем позади строя пеших ратников появился большой табун оседланных лошадей, за которым присматривали несколько пастухов. А из городских ворот выехали несколько десятков всадников.

Феликс присмотрелся, потом дернул за ногу Шурика, перелезшего к тому времени на сук ярусом выше, и показал ему, ради тренировки, одними губами:

– П-о-с-м-о-т-р-и. Т-а-м О-л-е-г.

Олег повернул к совсем уже готовой засеке и ехал вдоль нее. Накануне утром он именем великого князя велел в лесу валить деревья, их оттуда тащили волоком за лошадьми, а присланные из Переславля плотники вырубали в стволах замки и ставили деревья шалашами. Получалось что-то вроде противотанковых ежей Второй мировой войны. Позади этих «ежей» стояли пять бревенчатых сооружений, которые Олег про себя называл редутами. В них посадили лучников, имевшихся в войске.

Ехавший рядом с Олегом переславский воевода Жидислав, такого не видавший, переводил восторженный взгляд с засеки на «волынского боярина», а с того – на засеку, а Олег думал, правильно ли он поступает, окончательно превращаясь из наблюдателя в активного участника событий, причем не по воле обстоятельств, а по своему собственному желанию. Вернее, уже не в категориях «верно» или «неверно» думал, а выстраивал для принятого решения обоснование правильности.

«Засеки уже применяются? Применяются. Частоколы бревенчатые строят? Строят. Бревна в такие замки крепить умеют? Умеют, еще и не так умеют. Так что придумать из всего этого мои ежи мог здесь любой, приди ему в голову такое озарение», – говорило одно его «я», но второе, уже смирившееся с поражением, только из привычки спорить продолжало перечить: «А могло и не быть такого озарения. И скорее всего, заметь, не было!»

«А вот тут ты не прав, – не соглашалось первое. – Наверняка были такие мысли у многих. Просто тот, кому такие озарения являлись, не имел права приказывать, как я, и не в силах был донести до командующего свои мысли. Но бывало и по-другому, а вот тебе и доказательство: литовцы, например, в 1236 году в битве при Сауле71 встретили рыцарей-меченосцев и их союзников именно в засеке. И как встретили! Погиб магистр Винтерштайн и сорок восемь орденских рыцарей».

И пока Олег разговаривал сам с собой, почти полуторакилометровая засека кончилась; перед ним и Жидиславом оказались ратники городовых полков. Длинный ряд лиц. Олег проезжал здесь третий раз и уже не рассматривал кольчуги и оружие, ничего и ни у кого не поправлял, не прогонял вглубь строя тех, у кого совсем не было доспехов, не вытягивал вперед немногочисленных лучников. Теперь он ехал, бросив поводья, и только запоминал лица.

Вот рыжий бородач, почти такого же роста, как Олег, только поуже в плечах. Спокойный, уверенно, но без наглости смотрящий прямо в глаза. Вот старик, выбирающий, как бы половчее упереть в землю рогатину, чтобы она и прямее вперед смотрела, и не соскочила назад, когда придется надеть на нее басурманина. У старика на лице три шрама, еще один виден из-за ворота рубахи. Наверняка он устроит свою рогатину именно так, как нужно, и использовать ее по назначению ему удастся. Только бежать будет ему тяжело. Стар он уже. А может, и не побежит. Не захочет или не сможет – в том смысле не сможет, что «нельзя» – а «не могу». Просто упрет свою рогатину покрепче, вздохнет глубоко, пошевелит губами, скажет несколько начальных слов какой-нибудь молитвы для порядка и будет спокойно ждать, когда наскочат на него – в последний раз – пришлые вурдалаки из степи.

Лица. Люди. Горожане. Работящие, знающие себе цену, умеющие на вече переорать соседа и без особой робости выходящие на поле боя. Считающие свои города своими, еще не забывшие рассказы, как выходцы из Ростова основали Суздаль, а переселенцы из Суздаля – Владимир. Помнившие, как насыпались городские валы и ставились поверх бревенчатые частоколы. Не забывшие, что не было при этих событиях никаких князей. Вернее, были иногда, но не в положении господ, а в статусе нанятых полководцев, задача которых – войска, но не более.

– Надо бы нам сейчас, воевода… – обернулся Олег к Жидиславу и сразу же осекся.

«Сейчас… Какое „сейчас“ для меня настоящее „сейчас“? – подумал он. – „Сейчас“ человека из двадцать третьего века, по средам и воскресеньям играющего в крокш72, хорошо, кстати, играющего, считающего, что семь из десяти пойманных дротиков – это не тот результат, который ему нужен? Или „сейчас“ хрономенталиста, способного услышать стрелу на подлете, обернуться и, шаля, схватить ее не посередине, а за оперение. Или „сейчас“ волынского боярина, говорящего по-венгерски, по-польски и по-немецки, язык которого здесь, на северо-востоке, понимают, но удивляются тому, как он звучит? Опытнейшего воина, который, случайно оказавшись рядом, помогает зятю своего сюзерена в рискованном предприятии? Рискованном и, наверное, бесполезном. Почти наверняка бесполезном. Точно бесполезном. Совершенно бесполезном».

На Олега ненадолго накатило оцепенение, но, к счастью, ему вспомнились глаза Сребры – молодого дружинника князя Андрея, с которым позавчера они разведывали дорогу на Ростов. Взяв его, еще двоих воинов из княжеского двора и четверых горожан из ополчения, хорошо державшихся в седле, Олег решил проверить, откуда и куда перемещаются тумены Неврюя. И на закате им случилось наткнуться на таких же разведчиков, вражеских: отряд ордынцев из тридцати примерно человек двигался по правому берегу Нерли.

Сребра повернул коня – скакать назад, но был пойман Олегом за узду, развернут и брошен вперед, в неожиданную и яростную атаку. Ордынцы ее не выдержали, поскакали прочь, оставив четверых убитых и одного раненого, стонущего и плюющегося.

Связывал его Сребра, Олег присматривал издали и поймал его взгляд. Поймал и сразу узнал, понял, идентифицировал. Такой же взгляд был в октябре 1941 года на дороге за Мценском у лейтенанта-танкиста из 4-й танковой бригады, командир73 которой плюнул на указания атаковать авангард наступающих немцев сходу, устроил свои танки в засаде, а потом задал неплохую трепку наступающему противнику.

После боя лейтенант остановил свой БТ рядом с «тридцатьчетверкой» Олега, высунулся из люка и, оглядев шоссе и поле рядом, где дымилась техника с крестами, закричал: «Можно их бить! Можно этих сук бить!» Вражеских машин подбито было немного, да и отремонтируют почти все их потом, и через два дня немцы прорвутся в другом месте, и поле боя останется за ними, но пока их натиск был остановлен. Причем потерями не один к десяти, а по уму.

Взгляд у лейтенанта был веселый, смелый и хищный. Ничего в нем не осталось от мрачного меланхолика, который накануне вечером написал письмо жене и протянул его Олегу, часто помаргивая, чтобы скрыть слезы, со словами: «На, проверь… Хочу, чтоб без ошибок было. Пусть помнит про меня, что я грамотный теперь стал». Жена у него, понял Олег, была школьной учительницей и страшно стыдила его за «позно» и пропущенные запятые.

«Получил уже третий танк с начала войны. Чувствую, что убьют меня завтра. Не поминай лихом. Андрюшу поцелуй» – прочитал он в конце и дал себе слово, по возможности последить за БТ этого лейтенанта, если опять их пошлют лоб в лоб – на расстрел – против гораздо лучше обученных немцев.

Веселый, смелый и хищный – хороший взгляд для солдата. У старых бояр князя Ярослава Всеволодовича, которые правдами и неправдами отговаривались идти с его сыном, нынешним великим князем Владимирским, в поход против ордынцев, такого взгляда нет. Они ордынской стрелы боятся примерно так же, как немецкого танка окруженец 1941 или 1942 годов. И будут бояться, пока не победят – хотя бы в небольшом бою.

Но победить нельзя, не сражаясь, поэтому не бесполезна эта битва, вновь говорил себе Олег. Сребра вот победил, повез своему князю пленника и чувствует себя, наверное, настоящим витязем. И хорошо, что чувствует. Было б таких хоть полтысячи…

Сполох не спеша шел вперед, и опять перед Олегом менялись лица ополченцев. Здесь были те, кому случилось четырнадцать лет назад побывать на Сити, когда скомканное монголами русское войско, лишенное командования, частью полегло, частью растеклось по окрестным лесам. Но немного. Больше в строю было все-таки тех, кто вместе с князем Андреем ходил десять лет назад на помощь Новгороду74.

Позади кто-то кашлянул. Олег обернулся. Его догонял седой сухощавый старик в великолепной пластинчатой кольчуге. Урдин, один из немногих уцелевших в Ситской битве бояр князя Юрия Всеволодовича75. Он люто ненавидел Ярослава, брата своего князя, который из Киева не пришел на помощь, когда на Владимирское княжество напал Батый. Он перенес эту ненависть на Ярославовых сыновей, потому жил с 1239 года в Пскове. Но, тем не менее, явился с небольшим отрядом вооруженных на немецкий манер ратников и наемников-добровольцев из Дерпта76 к Переславлю, как только узнал, что князь Андрей собирает войско против ордынцев.

– За князем отправить надо, боярин Олег Владимирович, – проговорил Урдин. – Посланные вернулись. Татары на Тошме уже.

Олег кивнул и подозвал кудрявого паренька, который глядел на него из строя. Не смотрел даже, а умолял глазами: обрати на меня внимание! Ну, обрати! Указал Олег ему на коней, пасшихся в тылу, протянул костяной зажим для плаща и велел скакать быстро в Переславль, показать «эту вещицу» великому князю и передать, что «боярин волынский кланяется, просит к Трубежу ехать».

Парень убежал, Олег и Урдин посмотрели ему вслед, переглянулись, «шустрец!» – сказали одновременно и рассмеялись. Старик хохотал с удовольствием, откидывая голову назад и жмурясь, долго вытирал руками глаза, смех его – который до слез, настоящий, искренний. Вообще, это был замечательный дед. Он был богат, но не жаден. По-своему набожен, мог час простоять в церкви на коленях (Олег и увидел его впервые в Спасо-Преображенском храме Переславля за этим занятием), но терпеть не мог черное духовенство – монахов и епископат. Грамотный – кириллицей писал, говорил по-немецки и по-шведски. Смел и не жесток.

Олег вновь еще раз с удовольствием оглядел ратников: четырнадцать псковитян, восемь немцев и пятеро эстов – крепкие, сытые, добротно вооруженные, и опять повернулся к строю. На него смотрели. Все. Во все глаза. И это было не муштрованное подобострастно-восторженное внимание, которому позже придумают определение «есть глазами начальство», не сквозящая исподлобья мрачная покорность воле князя и его ближайших помощников и не бесшабашное озорство. Это была смесь уважения и успокоения. Так же смотрят на случайного прохожего, который дотянулся длинной палкой до тебя, уже готового плюнуть на долгую борьбу с засасывающей и пугающей пустотой омута. Так смотрят, уже нащупывая ногами твердое ровное песчаное дно и вздыхают с облегчением: ух, пронесло!

Олег знал, что в нем видят настоящего богатыря из былин и сказок – такого, что если камень в руку возьмет, то масло выжмет, если ногой в воду ступит – водяные под коряги попрячутся и мальками ершей начнут прикидываться. Соловей-разбойник, когда сильно пьян, пускает слюни, чтобы такого в долю позвать, но на трезвую голову даже мечтать об этом боится, так как мысль материальна, богатырь ее учует, приедет и оторвет что-нибудь за совсем уж дрянные думки. Селянам и горожанам он лучший друг, вороватая княжеско-боярская дворня его не любит и ябедничает хозяевам, а девушки мечтают, что уж в этом-то году он обязательно появится в городе на русальной неделе и можно будет утащить его в стог.

Ряд лиц… Вот еще один молодой парень… Да какой там парень! Мальчишка еще совсем. Он единственный, наверное, кто не смотрел на Олега, а щурился из-под ладони на зеленые холмы за Трубежем. Хотел, наверное, быть первым, кто увидит ордынскую конницу, и закричать что-нибудь, чтобы вмиг кончилось время напряженного, коробящего душу ожидания, чтобы все вздохнули и перекрестились. Чтобы перестали ждать врага и начали ждать боя.

– Дай меч, малец! – сказал Олег, остановившись. Меч у парня был тяжелый, двуручный, для пешего боя совсем не подходящий. Олег взвесил его на руке, удивился числу щербин на гарде, рассмотрел рукоять, которая была аккуратно и явно недавно оплетена тонкими полосками кожи, сложившимися в симпатичный орнамент, и снова посмотрел на парня.

– Как звать тебя?

– Робша я.

– Откуда меч такой?

Меч, оказалось, был трофеем времен Липицкой битвы, в которой войска старых вечевых городов – Новгорода, Смоленска и Ростова – вчистую разбили армию владимиро-суздальских князей, желавших владеть землей по-новому, без оглядки на горожан. Всеслав, отец Робши – совсем молодой тогда еще, «борода смешная», вернулся с позолоченным шлемом на голове и целым возком кольчуг, мечей и секир. Многое из того потом продали в Новгороде и завели крепкую торговлю. Но кое-что оставили, в том числе этот двуручник. Стариком Всеслав любил зимой разжечь в доме побольше лучин, собирал сыновей и племянников и устраивал спектакль: рассказывал и показывал, как он этим мечом «достал» одного из муромских князей, «наладившегося» было бежать.

Робша повторил этот спектакль. Все вокруг хохотали, Олег посмеялся тоже, покивал ободряюще, собрался ехать дальше, но проскочила мысль: где же должна была жить эта семья, если один из ее представителей был на Липице в армии-победительнице, а другой здесь, в войске сына и племянника побежденных князей? Только из Ростова. И следом мелькнула мысль другая: может, удастся узнать что-нибудь про отряд новгородцев, которым во время тогдашней битвы якобы было поручено поймать Ярослава Всеволодовича, князя переславского, и в отместку за голод, который он устроил в Новгороде, ослепить, оскопить, кормить сырой пшеницей, пока не сдох.

– Ты из Ростова? – осторожно спросил он. – А отец жив?

– Нету бати… – парень опустил глаза. – Медведь задрал по весне. Мы с дядьями тут. Вече полк решило не отправлять, но мы пошли.

Олег помолчал, потом отвязал свой второй меч, короткий, протянул его парню:

– На! В тесном строю этим бейся. И поглядывай вокруг, смотри, где я. Запомни стяг вот этот, – Олег махнул рукой назад, на всадника, который третий день возил за ним простое черное полотнище с лаконичным белым крестом, вышитым в правом верхнем углу. – Если увидишь, что поверх белый бунчук появился, – все бросай и пробивайся туда.

И поехал дальше вдоль строя. «Сволочье, – помянул он князей-коллаборационистов, одного за другим присягающих Орде. – Таких людей иметь – и сдаться? Сдать этих людей, двести пятьдесят лет потом вытаскивать у них последнюю копейку, чтобы ханов кормить и себе, что прилипло к рукам, оставлять?»

И вдруг опять накатило, вместе с образами Сребры и оставшегося в памяти Олега безымянным лейтенанта-танкиста, отступившее было оцепенение. В мозгу сложился кроссворд из одного-единственного слова – «бесполезно». Глаза закрылись, и на обратной стороне век темно-красными точками по синему выкладывалось то же слово. Даже пульс перестал быть беспристрастным и теперь выстукивал «бес-по-лез-но».

Олег бросил поводья, снял шлем и закрыл ладонями лицо. Кончики пальцев были холодными, стало чуть легче, но только чуть-чуть. Он застонал еле слышно и прикусил губу – до крови. Почувствовал солоноватость и вспомнил единственный секс с Квирой, случившийся после того, как ее отношения с Андреем расстроились. Воспоминание было целиком наполнено этим привкусом.

Это был хороший секс, хоть Квира и уехала с утра, не дождавшись, пока он проснется. Дурочка. Но какая все-таки замечательная дурочка!

Со вкусом крови он почувствовал, что опять отлегло, что слова «бесполезно» уже нет. Оно разложилось на забавного «бес’а», который «полз», на «нос», который «бел», на «сноб’а», который куда-то «полез», и на «Езно», который «беспол».

«Бедный-бедный Езно», – проговорил про себя Олег и улыбнулся.

Улыбнулся и Урдин, до того искоса, настороженно глядевший на Олега. Ему очень не нравилось, когда у странного волынского боярина был такой взгляд: смотрит куда-то и не видит ничего. В одержимость бесами Урдин не верил, но в такие моменты начинал сомневаться, в себе ли Олег Владимирович.

Только они тронулись дальше, за спиной послышался стук множества копыт. Галопом приближалась большая группа всадников, над которой метался великокняжеский стяг. Олег спешился и склонил голову.

– Зря ждем мы! – крикнул князь Андрей, резко остановив коня. – На татар идти надо, не ждать. Не соберем мы никого больше! Хватит бегать!

– Конницы мало у нас, великий князь, – возразил Олег. – Надо делать так, как вы с братом на Чудском озере делали: стоять в правильном месте и ждать.

– Ждать?! – князь затряс головой от негодования. – Стоять на месте и смотреть, как они города жгут?!

– Нет, великий князь, – вновь поклонившись, ответил Олег. – Не будут они пока на города время терять. Мимо Владимира прошли, гарнизон только оставили и на Суздаль не повернули. Ты царю нужен, ты, который поперек воли ходишь! Неврюя за тобой послали. Тебя они ищут, поэтому придут прямо сюда.

– А брате Ярослав говорит… – гневно расширив ноздри, продолжил князь, но договорить не успел.

– Татары!!! – закричал кто-то в строю пронзительно, надрывно, обреченно.

– Татары!!! – сотни голосов в следующую секунду.

Олег оглянулся. С востока через гребни холмов за Трубежем перекатывалась густая масса всадников – темно-коричневое месиво степных коней, кожаных доспехов, смуглых лиц и черных волос. Перекатывалась и валила вперед. Их было убийственно много: когда первые, добравшись до воды, остановились, из-за холмов появлялись все новые и новые.

Строй застонал. Многие опустились на колени и начали молиться. Некоторые заплакали. Князь Андрей, сильно побледневший, жестом велел Олегу сесть на коня и следовать за ним, потом развернулся и поскакал к засеке. Олег догнал его и снова бросил взгляд за реку. Природа будто поменяла окраску: зеленые холмы, по которым прошлось ордынское войско, от тысяч конских копыт стали бурыми – трава смешалась с землей. «Как саранча прошла», – подумал Олег.

– Куда они поскакали? – спросил Шурик Феликса. – Ну, куда? – повторил он через пару минут, не дождавшись ответа.

– Не знаю я, подожди, – отмахнулся Феликс, он теперь стал угрюмо сосредоточенным, мрачным даже, молчаливо, внимательно рассматривал заполняющуюся монголами долину на правом берегу Трубежа.

Шурик смотрел на него, надеясь на ответ, но понял, что ничего не дождется, и тоже начал разглядывать конную массу ордынцев. В подзорную трубу монгольских всадников было видно так же хорошо, как если бы они были в пятидесяти шагах, и Шурику в какое-то мгновение почудилось, что он стоит там, на поле, а не сидит в относительной безопасности здесь, среди густой листвы громадной осины. Он понял, что бледнеет, и второй раз в жизни почувствовал, какими становятся ноги, когда в мозгу включается сигнал «все пропало», пошатнулся на суку и лихорадочно схватился за него взмокшими руками. Подзорная труба звякнула о кольчугу на груди. «Хорошо, что не забыл про ремень», – проскочило в голове.

– Очень много монголов? – спросил, зная ответ, и не узнал свой голос: писк какой-то цыплячий, а не голос.

– Да, – односложно ответил Феликс, но уже не с такой безнадежной мрачностью, тоже опустил трубу, повернулся к Шурику и добавил: – Много, да. Очень. Их раз в двенадцать больше, чем наших. Когда мы с Олегом планировали экспедицию, то не думали, что будет столько…

– И что теперь делать? – растерянно спросил Шурик. Он так и сидел, ухватившись за сук под собой.

– Что-что? – передразнил его Феликс. – Мемографировать давай дальше. Сам теперь.

XI

12.25… Ордынцы стоят за рекой. Небольшие группы всадников приближаются к воде. Входят в воду и возвращаются на берег.

– За Трубежем, – Феликс дернул Шурика за ногу. – Не забывай привязываться к топонимам. А то тебя потом замучаешься интерпретировать…

А потом подумал: «Броды ищут… Найдут быстро. Речушка маленькая».

12.32… В боевом порядке русского войска занимает место конница. Между засекой и переславским городовым полком стали дружина юрьев-польского князя, местные бояре и, судя по флагу, тверской отряд. Их немного, в общем не более четырехсот. В центре размещаются две дружины – собственный двор князя, пока еще без него самого, и… Не могу определить… Отряд под черным стягом с белым крестом. Общая численность…

– Там Олег командует, – вставил Феликс. – Будем просто называть его «черный полк». Ясно?

Шурик кивнул и снова начал фиксировать происходящее:

Численность черного полка вместе с двором князя Андрея Ярославича – до семисот всадников. Старая владимирская дружина заняла позицию на правом фланге русского войска – между владимирским городовым полком и лесом на южной кромке поля. Это еще пятьсот воинов ровным счетом. Вдоль строя с севера, со стороны засеки, движется конная группа. Великокняжеский стяг. Везут связанного. Пленник…

Это был тот монгол, которого накануне ночью взяли на ростовской дороге. Теперь Сребра держал его на веревке привязанным задом наперед к седлу. Князь Андрей решил повеселить свое войско, нагнать боевого духу и оказался прав.

Русское войско свистит. Группа всадников с пленником проехала до правого фланга, развернулись. Пленника спешили. Двинулись обратно. Теперь он бежит на веревке. Войско кричит. Из строя выскакивают ратники, пугают ордынца копьями и рогатинами. У засеки его снова сажают на коня. Конь скачет в сторону реки. Идет вброд. Плывет. Ордынцы выпустили из-за реки стрелы… Из-за Трубежа…

Стрельба была напрасной, просто от ярости. Русское войско расположилось в отдалении от воды, и стрелы с правого берега реки до его строя долететь не могли. Олег сам накануне вместе с несколькими владимирскими дружинниками мерил место для полков: он ездил по берегу, где теперь стояли ордынцы, стрелял, а помощники гоняли по полю человек двадцать переславских мужиков, которые отсчитывали от места падения стрелы еще двадцать шагов и ставили шесты с разноцветными лентами. Вехи определили линию, по которой теперь выстроилось русское войско. Только князь Ярослав с основной частью дружины отправился к своей Твери, куда тоже подступил монгольский отряд, оставив около Переславля около сотни конников с воеводой Ратмиром и слепым знаменосцем.

12.50 … Ордынцы разметили броды. Два перехода в полутора километрах друг от друга. Один – напротив засеки, в километре примерно от места впадения Мурмаша в Трубеж, второй – выше по течению, чуть севернее устья Кипса, другого притока Трубежа. По северному броду начинает переходить реку отряд из четырехсот пятидесяти – пятисот всадников…

Над полем и окрестными лесами разнесся шум переправы: фырканье лошадей, плеск воды. Вот он сильнее и сильнее – все больше монгольских воинов входит в реку, а вот и стихать стал, значит, первые ордынцы уже выбрались на левый берег. Вдруг шум переправы перебили совсем другие звуки: дробный топот копыт и раскатистый крик множества человеческих голосов, кричащих по-русски: ях-ха!

Феликс, отвлекшийся, чтобы зафиксировать позицию великого князя и его телохранителей за владимирским городовым полком, посмотрел на северный брод как раз в тот момент, когда тяжеловооруженных дружинников юрьев-польского князя отделяло от сгрудившихся на берегу монголов шагов сто, не больше. Он успел разглядеть перекошенные от ужаса смуглые лица, а потом… Потом этих лиц просто не стало. Тех ордынцев, кого не проткнули копья первой волны атакующих, дорубили мечи второй. И вот на берегу видны только сбитые с ног, с трудом поднимающиеся кони, в реке отчаянно барахтаются, уходя на «свой» берег, несколько уцелевших монголов. А русские дружинники разворачивались и уходят галопом обратно к строю главных сил войска – ликующему, яростно орущему, бросающему вверх шлемы. Вслед князю Болеславу и его воинам летят стрелы, но запоздало – не догоняют.

Идею такой атаки подал накануне князь Андрей, когда ему еще нравилась мысль ждать Неврюя здесь, у Переславля, на прикрытой позиции. Командиры полков несколько раз потом прорепетировали ее с группами своих воинов и теперь точно знали, когда конным дружинникам нужно бросаться вперед, чтобы ударить по только-только выходящим из воды ордынцам. При этом каждый из конных полков разделили на две части: пока одни атаковала, другие уходили в тыл боевой линии, меняли коней и снова строились на исходной позиции. Это позволяло всегда идти в атаку на передохнувших лошадях и действовать с максимальной быстротой.

За час уничтожить монгольские отряды, переправляющиеся через реку, удалось в общей сложности девять раз: пять у северного брода и четыре – у южного. Потери ордынцев составили до пяти тысяч человек по большей части убитыми, а войско князя Андрея лишилось нескольких десятков воинов. Однако то ли сам Неврюй, то ли кто из его помощников сообразил, что нужно менять тактику, и к реке из его ставки – от стоявших в отдалении шатров – прилетел гонец с новыми командами. После этого на берегу Трубежа, посередине между двумя бродами, стали монгольские лучники. С этой позиции они могли обстреливать русских дружинников, когда они неслись атаковать очередной ордынский отряд, пытающийся выбраться из воды.

14.28 …Еще одно монгольское подразделение переходит реку. До семисот человек. По северному броду. Тверской отряд снимается с места, всадники набирают скорость. Попали под обстрел. Около десятка убитых и раненых. Разворачиваются. Уходят в тыл. Меняют коней, как и два конных полка в центре. Вместо тверичей по монголам у северного брода бьет юрьев-польская дружина. Ордынцы сброшены в реку.

На южном броде – новая попытка переправы. Максимальные с начала сражения силы. От тысячи двухсот до полутора тысяч всадников. Против них начинает атаку черный полк. Они ускоряются! Проскочили!!

Первый раз у Шурика среди монотонно проговариваемых слов мелькнула какая-то эмоция.

Не попали под стрелы! Удар копьями. Много ордынцев на земле, но части удалось удержаться у самого выхода из воды. В первый раз! Началась рубка. Вижу Олега!

Олег командовал конным отрядом из добровольцев вроде Урдина, бояр, отъехавших на запад из-за капитулянтской политики Ярослава Всеволодовича, и их людей, немногочисленных наемников, а также молодых владимирских отроков77. Сейчас он впервые с начала битвы принял участие в атаке и нацелился на знатного ордынца – темника в золоченом, скорее всего трофейном, китайском, шлеме. Лошадь монгольского командира стояла у кромки воды, а сам он размахивал саблей и гортанно покрикивал на выбиравшихся на берег всадников. «Быстрее! Быстрее! Вперед! Вперед! Давай место! Место давай!» – сложился у Олега в голове приблизительный, конечно, но внятный перевод.

Он слегка прикоснулся ногами к бокам Сполоха, и конь рванулся вперед.

Раз! Отбросить щитом короткое копье монгола, нацеленное ему, Олегу Голицыну, старшему проводнику из Центра прикладной хрономенталистики, в грудь. Прикрыться одновременно еще от двух ордынцев, ринувшихся ему навстречу. Два! Пнуть ногами, чтобы не мешали. Три! Пригнуться, уворачиваясь от летящего навстречу клинка. Четыре! Рассвирепеть наконец-то, почувствовать работу нейромашинки в левом плече – генератора рефлексов безопасности. Пять! Отбить палицу, метящую в голову ему, волынскому боярину Олегу Владимировичу, посланнику князя Даниила Галицкого. Шесть! Проткнуть хозяина этой булавы – точно под мышкой, в щель между двумя металлическими пластинами, пока он поднимает руку для нового замаха. Семь! Передохнуть пару секунд, обернуться назад: не далеко ли ты, боярин оторвался?

Нет, не далеко. Сзади, буквально в двух шагах, два воина Урдина в похожем как две капли воды снаряжении – тяжелых германских доспехах и шлемах русского образца. Один – молчаливый немец – накануне поразил Олега хитроумным приспособлением, крепившимся к коленям. С его помощью он мог управлять конем без рук, а потому с неимоверной легкостью орудовал тяжелым длинным мечом. Второй был псковитянин с рыжей бородой. Он отличался вспыльчивостью и был большим мастером сквернословить.

Немца звали Генрих Шраден, а псковятинина – Бурса Твердиславич. Шраден взял Бурсу в плен в неудачном для псковского отряда воеводы Гаврилы Гориславича бою под Изборском в 1240 году78, но тот сбежал, а в 1242-м случилось то же самое с немцем в Ледовом побоище. С тех пор они стали большими друзьями и вместе участвовали в больших и малых войнах, в стычках на небольшой территории между Балтийским морем и Мазурским поозерьем – на территории орденских, польских, новгородских и литовских владений.

Немец встретился глазами с Олегом, изобразил некое подобие улыбки и рубанул неаккуратно оказавшегося рядом ордынца. Левая рука ордынца вместе с нижней частью щита упала к копытам монгольского коня, а осколки верхней бумерангом полетели за спиной Шрадена. Ордынец успел удивленно посмотреть на это и умер. Двое его соплеменников, которым показалось, что страшный меч немца79 может дотянуться и до них, ломанулись, развернувшись, в сторону реки.

В целом ситуация ухудшалась. Олег не мог не признать, что темник в золоченом шлеме действовал удачнее всех своих предшественников, пытавшихся переправиться через Трубеж. Монголам удалось остаться на берегу, лишить русских воинов преимуществ удара на скорости и, пользуясь подавляющим превосходством в численности, постепенно оттеснять их. Плацдарм расширялся, все больше ордынцев закреплялось на берегу.

Несколько сотен коней, отчаянно хрипя, толкались в страшной тесноте. Всадники старались найти способ, чтобы в этой ситуации половчее отправить ближайшего врага к прадедушкам или к царю небесному – в зависимости от пожеланий. Плюнуть в глаза здесь было таким же действенным оружием, как и клинок: соперник мог потерять хладнокровие и подставиться. Тут уже было не до копий, секир и палиц, даже короткие мечи стали неудобны, в ход пошли засапожные ножи. Олег разглядел, как двое ордынцев разделались с Арграмом Ритщерем, одним из телохранителей жены князя Андрея, приехавших с ней с Волыни (говорили, что все четверо – сыновья ее отца, князя Даниила Галицкого, родившиеся в пору его венгерских скитаний). Раненый конь занес Ритщеря в гущу ордынцев, один из врагов схватил его сзади за локти, а второй несколько раз ткнул чем-то острым в живот. Несколько ударов добротная венгерская кольчуга выдержала, но затем острие все-таки нашло слабое кольцо, венгр обмяк и бессильно соскользнул вниз.

«Сейчас бы сотню ветеранов из пехоты с короткими копьями», – подумал Олег и рассердился на себя, что не продумал до конца возможные тактические ходы, не спрятал пехоту в лесу на южной границе поля. Затем крикнул Бурсе:

– Скачи к полкам, возьми сотню владимирцев. Тех, что в хороших кольчугах, с копьями и рогатинами, и веди их сюда!

Бурса дотронулся двумя пальцами до височной пластины шлема – очень понравился, видимо, жест Олега, которым тот неизменно прощался с князем Андреем, развернул коня и поскакал, оглядываясь поминутно: не готовится ли кто пустить следом стрелу. Шраден повернулся ему вслед, но это было лишь секундное движение – на него наскочили два ордынца, и ему пришлось рубить им головы. Олег внезапно тоже оказался в окружении нескольких врагов и теперь крутился волчком, уклоняясь от сабель. «Отойти? – подумал он, когда монгольский клинок в очередной раз пролетел рядом с ухом. – Или рано еще? Во! Урдин трубит „внимание“. Придумал что-то. Мощный дед!»

15.12… Три сигнала фанфар. Часть воинов черного полка поворачивает. Уходят с берега на рысях. Разворачиваются в поле. Скачут к северному броду. Нет, еще один разворот. Идут вдоль реки. Проскочили, под стрелы не попадают. Выстраиваются в клин. Ух! Красиво!..

– Молодец, Саша! – похвалил его Феликс. – Хорошо получаться у тебя стало. Вживаешься! Эмоция – это хорошо. И деталей больше! Детали очень нужны.

Монголы увидели опасность флангового удара в основание их плацдарма. Пытаются перестроиться. Несколько стрел – но так, наугад, без команды, с испуга, скорее. Нашим осталось шагов сорок. Тридцать. Перешли на галоп. Я, наверное, гравюру бы сделал. У них даже кони синхронно двигаются. Ага, врубились! Врубились!!! Феликс, ты когда-нибудь видел, как человека на копье поднимают?! Ордынцев много, сбитых на землю вместе с лошадьми. Всадники из задних рядов оттеснены обратно в реку, многие не выдержали удара и теперь уходят в сторону леса, в нашу сторону, Фил. Их преследуют. А какой старик там командовал! Не старик – памятник!

Олег на мгновение увидел Урдина, когда слева от него монголы вдруг шарахнулись в разные стороны с воплями, уместными на скотобойне. Еще через секунду их уже не было, как и старика: пространство заполнили русские дружинники, все пригнулись к седлу и деловито ворошили мечами у земли.

А у Олега тело опять – на автомате. Первый удар – со всей мощи – по нижней части щита монгола, уже, наверное, не считающего делом своей жизни расширять улус Джучи до большой воды, где каждый день утопает небесный свет. Да, щит ты не удержал. Да, ты умрешь именно здесь.

А теперь Шрадену помочь. Задушить – тоже способ, но куда он меч-то дел?

Олег впервые с начала боя вспомнил об оруженосце Василии, которого ему отрядил князь Андрей. Оказался отличным оруженосцем: шаг в шаг за тобой. Ты показал ему открытую ладонь – секунда, и вот уже в ней оружие. Спасибо, Василий. На, херр Генрих, тебе секиру. Да, непривычная штука, но подожди, подберем что-нибудь более подходящее. Ты, кстати, мой немецкий друг, не сможешь оценить игры слов, но именно подберем. Найди, Василий, ему подходящий меч. Вон там несколько наших лежат. Да и секирой у тебя, херр Генрих, тоже очень даже ничего получается. Не устал еще? Нет, вижу, не устал.

Шраден дотянулся секирой до ордынца, потом недоуменно повертел головной по сторонам – больше рядом никого не было. После атаки Урдина ордынцы перестали прессинговать, вырывая из русского строя, который Олег изо всех сил пытался сохранить, воинов по одному, а потом наваливаясь на них втроем или вчетвером. Прекратили и попытки вырваться на простор, чтобы потом ударить с тыла. Но все-таки монголов было слишком много. Место тех, кого погнал к лесу Урдин, заняли новые, дожидавшиеся в воде своей очереди вступить в бой.

«Отойти?» – опять подумал Олег, а следом в голове всплыла фраза из какого-то древнего тактического наставления: «Нужно всегда пользоваться возможностью выйти из боевого соприкосновения с противником, осуществить перегруппировку и повторить атаку, пользуясь преимуществом удара организованными силами по силам, утрачивающим организацию». Он нашел глазами своего оруженосца, тот как раз протягивал Шрадену два меча на выбор, и коротко протрубил. Василий оглянулся, увидел движение Олега и тоже начал протискиваться из первых рядов сражающихся в тыловую зону.

Своего знаменосца Олег увидел там, где тот и должен был быть – в двухстах шагах от берега. Место ему было обозначено еще до первой сшибки, Олег сам воткнул там запасное копье в землю. Рядом, спешившись, стояли два трубача и десяток дружинников из числа самых молодых, которых Олег отрядил к знаменосцу в непосредственное охранение.

Олег подскакал к ним и первым делом потянулся к седельным сумкам знаменосца. Там была припасены бурдючки с пивом, еще с Владимира – последние. Достал и начал глотать жадно. Все вокруг смотрели на него – с почтением, но и опасливо. С почтением, потому что боярин грамотный, от тестя к великому князю прислан, распоряжается его именем и умно, вон засеку какую устроили, да и встали на поле ладно, ничего проклятые пока сделать не могут.

А опасливо оттого, что какой-то он не свой все-таки. Нет в наших краях таких фляг, из которой он пьет. Отличный кожан, конечно, но не без чертовой помощи, видно, у них в Галиче такие делают. Еще и митрополит Кирилл великого князя Андрея венчал с галичанкой, но рождественский игумен Силантий говорит, что христопродавцы они там все на Волыни. Игумен, правда, тоже не без бревна в глазу – баскаков в прошлом году как дорогих гостей принимал, но митрополитов главный советчик, владыка, в приезд свой всегда у него ночует.

Олег убрал на место опустевший бурдючок и оглядел окруживших его дружинников. Мальчишки. Половине, наверное, еще и пятнадцати нет. Кому-то и не будет… Поймал взгляд одного из горнистов и показал ему три пальца. У того взгляд стал растерянным, и Олег вспомнил, что он неграмотен. Пришлось достать свой рог и негромко протрубить три раза. Тогда трубач понял, что от него требуется, и над полем трижды пронеслась великолепная, чуть дрожащая фа-мажорная волна.

На мгновение Олегу показалось, что никто из бьющихся на берегу дружинников и не думает выполнять команду. Двухдневные попытки рассказать, показать и, главное, убедить – совершенно напрасны. Так и останутся в арсенале этой армии только три вариации поведения в бою: атаковать, стоять насмерть и бежать со всех ног. Эти сорокалетние ворчуны-эмигранты, покинувшие родные места после прихода Орды, его переворчали, и все будет так, как им привычно, а не так, как нужно.

Но нет! Один разворачивается, другой, третий. Ага, их уже десяток, два, а вот и три. Навстречу Олегу движутся с полсотни всадников. Еще бы, конечно, темп выровнять, и была бы римская конница.

Олег взял стяг у знаменосца и заставил Сполоха сделать несколько шагов вперед: обозначил место для построения. Те, кого он отозвал с берега, останавливались рядом, снова разворачивались лицом к реке, выстраивались в линию. Кое-кто по-прежнему бубнил в бороду, но были и посматривающие одобрительно, с пониманием. Прав ты боярин, нового удара на копьях на скаку столпившиеся у воды ордынцы не вынесут.

– Архангелом Гавриилом божусь, трудно им будет удержаться! – это Василий голос подал.

Олег кивнул и подумал: «Да, только чуть-чуть поднажать, и эпизод – в нашу пользу. Битву, конечно, не выиграть, не пишут в летописях про проигранные сражения, что они победой закончились. Но людей спасем немало – и то результат. Вполне себе ничего результат. Да что там! Хороший результат это будет!»

15.55… У северного брода затишье. Подготовившийся к переправе новый монгольский отряд численностью около семисот всадников в воду так и не вошел. Стоит на правом берегу.

На южной переправе у выхода из воды осталось около трехсот монголов, а те две сотни, которые были оттеснены к лесу, почти полностью уничтожены подошедшими пехотинцами.

Воевода черного полка отвел часть своих сил от берега и, по-видимому, готовит новую атаку. Строй в два ряда. Меняют копья.

Олег посмотрел по сторонам: все ли построились. Да, готовы. Смотрят. Ждут. Даже старые ворчуны.

– Боярин… Боярин!

Олег обернулся на голос Василия. Тот держал в руке запасное копье, но не как обычно – вертикально, а чуть наклонив острие в сторону, направо от себя. И головой туда же показывал: прижал шлем к наплечнику и смотрел с максимально допустимой для оруженосца хитрецой.

А! Он же мне на мальцов показывает. Собрались. Глядят.

Мальцы смотрели на Олега во все глаза. «А мы?! – было написано у них на лицах. – Мы-то как же? На надо нас, Олег Владимирович, здесь оставлять. Мы, великий боярин волынский, тоже биться хотим».

Олег махнул им рукой: давайте, мол! Расскажете потом проклятому рождественскому игумену, советчику митрополита, что нет никакой божьей силы за ордынцами, что им можно задать трепку, и, уж наверняка, не будет вас в войсках Тудана80, которые Андрей, любимый сын Александра Невского, выпросит в Орде для войны против родного брата Дмитрия.

16.12… Ударный отряд черного полка пустил коней…

Олег не стал дожидаться, пока молодые дружинники сядут в седло и станут в строй. В последний момент мелькнула мысль: пусть опоздают к основной сшибке, может, все целы тогда останутся. «Очень важно выйти из первого серьезного боя без ранения. Плюс три звезды сразу к боевому духу, – он разрешил Сполоху пойти вперед. – А мне нужны четыре звезды ожесточения. А то я расслабленный какой-то стал!»

С Олега опять слетело состояние, которое возникло в момент, когда он оказался в гуще схватки. Не волынский боярин вел дружинников на врага, а хрономенталист Олег Голицын, и цель у него была не победить, а остаться живым и вынести из боя впечатления, которые впитывал его мозг. Кони шли коротким галопом, копья у дружинников опущены вниз, до монголов не более пятидесяти шагов, и продырявить какую-нибудь кожаную кирасу ему совсем не хотелось.

Он попробовал вспомнить какую-нибудь страшную картинку из пережитого. Но ни расстрелы красными гражданского населения в Крыму81 после эвакуации армии Врангеля82, ни резня вьетнамцев-католиков в Хюэ83, устроенная коммунистами-вьетконговцами, ни гора иссушенных голодом трупов около печей в Дахау84 ничего не изменили. И вот уже всего десяток шагов остается – четыре удара копыт Сполоха, но копье по-прежнему хочется отвести в сторону, сказаться раненым, припасть к шее коня и дать ему вынести себя на опушку, подальше от всего этого ужаса.

И вдруг – вот оно! – вспомнилось лицо женщины из Деревни, которая, отрезав косу, пыталась спасти себя и своего почти уже родившегося ребенка от убийц из степи. И его тельце в крови, поднятое на острие копья. И сразу что-то лопнуло внутри, что-то тренированное, вроде сердечного желудочка, обычно крепко держащее в себе чувство под названием ярость. Ярость эта, одновременно обжигающая и леденящая, мгновенно растеклась по телу. Зубы стиснулись, и пот на лбу сразу высох и на ладонях, и рука заныла в ожидании момента, когда надо будет бросить копье и взяться за меч.

«Ай-я!» – закричал Олег. «Ай-я!!!» – подхватили рядом. Он перехватил ставшее почти невесомым копье, выставив его подальше, и поплотнее прикрылся щитом. А через секунду оно уже оказалось ровно посередине груди не сподобившегося отвернуть в сторону монгола.

Атака удалась. Олег, оглянувшись наспех, увидел, что рядом с ним почти все, с кем он ее начинал, а про половину остававшихся на берегу ордынцев точно уже можно забыть. Впереди, где-то рядом с бунчуком монгольского командира, часто и сочно застучали бубны.

XII

– Саша, ты уснул что ли? – окликнул напарника Феликс.

– Что?! – обернулся тот.

– Как что? У монголов приказ появился отступать, а ты молчишь!

– Я вижу, просто не говорю, так запоминаю.

Феликс помотал головой: нет, ты говори, рано тебе еще молча мемографировать. Шурик снова начал бормотать:

16.35… Командир монгольского отряда у южного брода приказал отходить назад через реку. Сигнал бунчуком и бубнами. Легкая монгольская конница на правом берегу Трубежа открыла выход на берег, сама сгруппировалась севернее и южнее брода. Готовят луки.

В руку Олега легла рукоять секиры. Удобно и надежно. Он благодарно глянул на оруженосца, крутанул оружие пару раз над головой, разминая плечо, попросил Сполоха прыгнуть с места – высоко и вперед, смяв трех-четырех монголов.

Эти его не интересовали больше. Ему нужен был темник, который, не в пример другим монгольским военачальникам, обычно командовавшим с безопасного расстояния, рискнул-таки переправиться через реку с передовым отрядом. Где ж ты, милый? Ужель утек? Нет, здесь.

Конь стоял, по щиколотку погрузившись в песок на самом берегу, а всадник в золоченом шлеме, опустив саблю, оглядывался по сторонам – недовольно, но не растерянно. Заметив рвущегося на него Олега, что-то коротко приказал стоявшим рядом телохранителям.

Двое ордынцев бросились одновременно. Булава одного тяжело бухнула в щит, плечо у Олега противно, как зубная боль, заныло. Другой наметился проткнуть его копьем, но Олег успел перерубить древко и вместо удара заостренным наконечником получил в грудь только тупой и не очень сильный тычок. «Тоже, конечно, синяк будет, ну да ладно, – мелькнуло в голове. – Я-то опять размяк, оказывается».

Главная беда была в том, что теперь эта расслабленность, подкравшись, никак о себе не заявила. Хорошо подготовленный организм, обычно предупреждавший Олега, если необходимая в бою воинственность и агрессивность исчезали, теперь подвел, но настраиваться времени не было – отбивайся, да и только. Олег вышиб саблю у ордынца, который остался без копья, от булавы уклонился, хотя раньше мог бы легко отрубить противнику руку. И даже когда того по инерции от чересчур мощного замаха развернуло к Олегу боком и он остался совершенно беззащитным против секиры, она как будто сама собой развернулась в воздухе, ударила не острием, а плашмя. Вместо того чтобы быть разрубленным, ордынец просто вылетел из седла.

Бубны собрали сюда, на пятачок между Олегом и ордынским командиром, почти всех монгольских всадников, оставшихся на левом берегу Трубежа. «Черт, опасно!» – проскользнула мысль. Про золоченый шлем уже можно было забыть. Отбиться бы, да назад, да людей вывести. А многих уже и не выведешь. Олег краем глаза заметил, что у Василия, который сражался справа и чуть сзади, в уголке рта показалась струйка крови, он побледнел и сполз на землю. Незнакомого седого дружинника с трех сторон подняли на копья.

После нескольких новых ударов на щите Олега под умбоном образовалась трещина; левая рука онемела, по ногам разбежались мурашки беды, так же как когда-то его пятнадцатилетнего, пытавшегося плыть против течения на Волге, затянуло в водоворот. Дыхание сбилось, кровь в висках стучала громче монгольских бубнов, по-прежнему разрывавших воздух. Олег понял, что ему страшно. Очень страшно. Секира стала неимоверно тяжелой, пришлось бросить ее на землю и вытащить меч.

Тут что-то змееподобное развернулось в воздухе. Он успел понять: аркан, но реакции хватило, только чтобы отшатнуться. Веревка захлестнулась вокруг шеи Сполоха. Тот нервно всхрапнул и повернул испуганный глаз на Олега.

Олег потянулся мечом к веревке – перерубить, однако не мог: то ли аркан был натянут слабо, то ли удару не хватило хлесткости. Тогда меч полетел вслед за секирой, в руке оказался нож, и только им Олегу удалось освободить коня.

Монголы, на счастье, чуть промедлили, вместо того чтобы на него броситься вновь. Олег успел оглядеться, его взгляд выхватил из хаоса боя изумительнейшую картину: немолодой ордынец и один из Олеговых юнцов-дружинников, сцепившись друг с другом, дошли до ножей, и теперь каждый держал противника за кисть, не давая нанести последний удар. Они яростно дышали друг другу в лицо, думали, может, не пришли ли пора кусаться, а их лошади – красивый вороной жеребец и аккуратная пегая кобылка, притиснутые другу к другу, – напротив, приязненно обнюхивались и время от времени слегка прихватывали друг друга зубами.

Неожиданно эта картинка – ирреально мирная – прогнала приступ апатии. И когда со стороны реки донеслось противное «тын-н-н» отпущенной тетивы, нейромашинка опять сработала нормально. Он обернулся на звук и увидел стрелу: она летит, медленно поворачивается вокруг своей оси, вибрирует ее оперение. Но нагнуться к земле за мечом и отбить ее он уже не успевал, а ловить на глазах у всех не хотелось. Поэтому он всего лишь сбросил себя из седла на землю, а пущенная ему под нагрудную пластину стрела пролетела над спиной Сполоха.

17.20… Оставшимся на левом берегу Трубежа монголам удалось компактно собраться у самого брода… Олег упал! Феликс, Олег упал!!

Оказавшись на земле, Олег первым делом попробовал вытащить из-под конского трупа свою секиру, но не мог. Помочь ему было некому: вокруг уже не осталось своих. Двадцать минут он не командовал и не подавал пример, как надо действовать, – и бой превратился в свалку, и монголы сразу же воспользовались численным превосходством.

17.35… На плацдарме у южного брода монголы очень грамотно себя повели. Они закрыли его зонтиком из стрел с правого берега Трубежа и перебили всех русских дружинников, которые не сообразили выбраться за пределы обстреливаемой зоны. Теперь ордынцам никто не мешает, и они в полном порядке отходят через реку к основным силам.

Отходили не все. Двое телохранителей монгольского командира развернулись и направили своих коней в сторону Олега, одновременно опуская копья.

Олег вздохнул, отпустил рукоятку неподдавшейся секиры и хлопнул по шее Сполоха, чтоб тот убирался подальше. Потом опустился на колено, упер щит нижним углом в землю, устроил к нему из обломка копья упор, еще долгих три секунды размышлял, какое из нацеленных на него копий ударит первым. И даже успел решить, что все равно не проткнут, так затопчут.

Но тут где-то позади тренькнула тетива, затем, почти без перерыва – снова. И этот звук Олег узнал. Не мог не узнать. В нем действительно было что-то похожее на игру Стива Харриса и вой волка. Он помнил его с тех времен, когда вместе с Сигизмундом Орвицем, алхимиком Гуго фон Лихтенштейна85, впервые опробовал эту тетиву во дворе княжеского замка на краю Венского леса. Результат оказался бесподобным, и Орвиц, не переставая, хвалился перед Лихтенштейном. С его слов выходило, что он нашел-таки рецепт точности лука: трое суток вымачивать тетиву в слюне кабана, накануне покалечившего человека. Олегу эта легенда нравилась; он почтительно поддакивал, хотя пропустили тетиву через молекулярный модификатор, замаскированный под обычный для того времени кальцинатор алхимика, и она по своим качествам сравнялась с тетивой профессионального спортивного лука, изобретенного одиннадцатью веками позднее.

Разглядеть пущенные с этой тетивы стрелы Олег не мог, но увидел результат: один из пораженных ордынцев неестественно наклонился в сторону, потянул, умирая, всем своим весом повод, его конь отвернул и промчался мимо. Второго – уже мертвого – прямо на Олега несла лошадь, но копье погибшего опускалось все ниже, потом воткнулось в землю, и монгола выбросило из седла. Лошадь чуть не потеряла равновесие, но все-таки удержалась на ногах. Олег не успел увернуться – удар!

Его отбросило метра на три, и после падения поначалу ему показалось, что голова лежит отдельно – шеи как будто не было. Наконец ощущения стали возвращаться. В ушах гудело, под веками появились красно-оранжевые молнии, во рту – вкус земли. Он открыл глаза и увидел Нормана, стоявшего шагах в ста от него рядом со Сполохом. Он держал наготове лук и поминутно переводил взгляд с монгольских всадников, еще оставшихся на левом берегу Трубежа, на Олега. Рядом с ним стояли три воина, по виду из испытанных ветеранов, но на Нормана глядели с исключительным уважением.

17.48… Черт!!! Вижу Нормана. Олег, выходит, так и не отправил его назад. Он и небольшая группа дружинников стоят перед южным бродом на границе зоны обстрела с правого берега Трубежа. Норман положил двух монголов, которые хотели добраться до места, где упал Олег. Еще двух! Олег поднимается! Только бы ему теперь под стрелы не попасть…

– И хорошо, что не отправил, – Феликс, не менее напарника удивленный, повесил на сук веревку, конец которой только что собирался сбросить вниз. – А то пришлось бы сейчас мне туда лезть, Олега вытаскивать. И не факт, что успел бы я.

18.12… Все монголы ушли с левого берега Трубежа. Заградительный обстрел прекращен, но лучники остались у самой воды, и если шевельнется какой-нибудь раненый, сразу начинают стрелять снова. И по чужим, и по своим, кажется…

Олег попытался подняться на четвереньки, но воткнувшаяся невдалеке ордынская стрела заставила быть осторожнее. Он пополз.

Голова гудела страшно. Да если бы просто гудела… Контузий, что ли, не было? Не впервой. Но так она не только гудит – чуть повернешь неаккуратно, и как будто внутри что-то раскаленное на мозг проливается. Глаза закроешь – хоть чуть-чуть легче. Так, ползем, ползем, аккуратно… Кто это орет как сумасшедший… Какой я, к черту, великий князь… И не дергай ты меня, ради бога, убью! Не дергай!

– Великий князь! Великий князь! Велит! Велит тебе! Велит тебе, боярин, возвращаться к войску.

Олег поморщился и приоткрыл глаза. За плечо его держал мальчишка, одетый в роскошный лазоревый плащ-корзно – Владимир, сын великокняжеского постельничего Георгия Всеславича. Отец отрока – пожилой, долго болеющий владимирский боярин – остался в столице, и паренек почти постоянно был рядом с князем Андреем. Тот учил его играть в шахматы и грозил плеткой, если мальчишка не прочитывал положенные ему на день четыре страницы из сочинения Владимира Мономаха86 «О путях и ловах».

Мальчишка был умненький и не трус. Но сейчас он был бледен и испуганно поглядывал на реку. Олег потихоньку, всем телом, чтобы не разбудить боль в голове, повернулся и посмотрел туда же.

Через Трубеж, помутневший, буро-желтый, опять переправились монголы. Олег понял это по звяканью оружия, скрипу доспехов, глубокому дыханию коней; до него дошло, что теперь он не может рассмотреть лица врагов. Что-то случилось с его зрением: он видел все как будто бы сквозь оконное стекло, о которое разбиваются и скатываются капли частого дождя. Через реку будто двигались не люди и кони, а коричневые тени с нечеткими контурами.

Подвели Сполоха, и Олег полез в седельную суму. Нужно было срочно добраться до туеска с архангелом Рафаилом, а то толку, от него, боярина Олега Владимировича, никакого не будет.

Рядом с копытом коня в землю воткнулась стрела. Потом еще. Сполох нервно переступил и тряхнул хозяина. Голову Олега опять прошил разряд боли, подступила уничтожающая волю тошнота. Медтуесок, с трудом нащупанный, выскользнул из ставших ватными пальцев.

Дьявол! Ладно, вариантов, видимо, больше нет.

Олег нащупал языком на обратной стороне левого верхнего резца небольшую выпуклость и сильно нажал. На язык пролилась пряная горьковатая жидкость – мощный стимулятор адреналина.

Почти сразу стало легче дышать, головная боль отступила, через минуту Олегу не показалась такой уж безрассудной мысль вернуться на берег, где осталось все его оружие, кроме лука и ножей. Меча было особенно жалко, он был очень хорош – из кузниц, которые Орвиц, оказавшийся весьма предприимчивым, построил вокруг алхимической лаборатории.

– Быстрее, боярин, быстрее! – торопил сын постельничего, опасливо оглядываясь на брод, который уже почти перешли первые ряды монгольских всадников. Олег, чертыхнувшись, взобрался в седло. Сполох довольно заржал и в несколько шагов перешел на галоп.

У Нормана тоже был хороший конь и Сполоха догнал быстро.

– Ты как, Олег?

– Я тебе сказал вперед не соваться? Говорил, что теперь точно отправлю назад, если не будешь слушаться? Ночью же отправлю.

– Меня князь послал, – ответил Норман. – Он с тобой советоваться хочет.

– А, князь… Что он надумал?

– Болеслав надумал. Предлагает обойти Неврюя через лес справа, потому как ордынцы часть войска куда-то увели.

Олег резко остановил Сполоха и посмотрел за Трубеж. «Да, их меньше стало. Как это я сам не заметил? Хотя что я мог заметить?.. Что это со мной сегодня? Никогда такого не было, – подумал он и снова пустил коня вперед, уже неспешной рысью. – Зачем ушли ордынцы? Заманивают? Понимают, что половину войска потеряют, если будут стараться нас на этом поле достать. Или грабить ушли? Если заманивают, соваться на правый берег нельзя. Если грабить пошли – самое время. Черт! Что это?!»

18.24… Над стенами Переславля поднимаются клубы дыма. В городе начался пожар. А в тылу боевой линии русского войска появились монголы. До полутора тысяч. Ворота под Никольской башней открыты. Судя по всему, ордынская конница вышла оттуда. Да, точно оттуда. Как раз появился второй отряд. Всего теперь там более двух тысяч всадников. Кто-то открыл им ворота, видимо.

Монголов обстреливают из опорных пунктов засеки. Князь Болеслав разворачивает своих дружинников фронтом на север. Готовятся атаковать. Нет, не смогли организоваться. Переславские ополченцы рванули с позиции и смешали конницу юрьев-польского князя.

Да, именно рванули. Ратники переславского городового полка, увидев дым пожаров над своим городом, как по команде развернулись и бросились к городским воротам. В военном смысле слова это называется бегством, но в мемограмму Феликса это слово не попало. Он не цокнул языком и не покачал укоризненно головой – ему был хорошо понятен порыв этих людей.

В 1252 году они стали солдатами. Их волю еще не сломили двести лет настойчиво культивируемого страха перед степью, и они хорошо понимали свой интерес не платить Орде дань. Этот интерес и вывел их на поле боя вместе с дружинниками Андрея Ярославича владимирского, хотя их собственный князь Александр Невский и слал им гневные послания, требуя этого не делать.

Они были готовы сражаться, но тут что-то страшное случилось с их родным городом. И никакая сила не смогла бы удержать этих мужчин на месте в тот момент, когда за стенами Переславля, где в домах жены и дети, вспыхнуло пламя.

Действительно, это было бегство, бегство неуправляемое. Переславцы побежали в сторону неприятеля.

Монголам досталось солоно. Случилось примерно то же, что и в Липицкой битве, когда княжеская конница оказалась под яростным ударом новгородских и ростовских ополченцев. Но тогда князья во главе с Юрием Всеволодовичем, бесславно погибшим позже, в 1238 году, на Сити, сумели спастись бегством, а ордынцам бежать было некуда: они были стиснуты между засекой и городским валом. Поэтому гибли они десятками и сотнями. Впрочем, как и переславцы.

Строй русского войска разорвался, и монголов за Трубежем теперь было не удержать.

18.38… Через северный брод переходит ордынская кавалерия. Князь Андрей со своим двором пытается атаковать, но поздно – всадники сшибаются в тот момент, когда монголы построились в боевой порядок на левом берегу Трубежа. Тяжелые потери с обеих сторон.

Владимирский городовой полк после неудачи великокняжеской дружины начал быстро откатываться в лес на южной кромке поля. Это уже паника. Старшая дружина еле успела уйти с пути бегущих. Ага, разворачивается фронтом к северу. Наверное, собирается поддержать двор князя Андрея. Но нет… Эти старые… Эти старые говнюки поворачивают на кучковскую дорогу. Черт! Исчезли в лесу. Черт!!!

Фанфары. Два раза длинно и три коротко. Нет, минуточку… Сотрите меня! Похоже, это подготовленный маневр.

Все и вправду шло, как планировалось, – в пессимистичном варианте плана. После того как монголы показались на холмах на правобережье Трубежа, на скоротечном военном совете князья и воеводы решили придерживаться исходной задумки, несмотря на слишком большое превосходство Неврюя. То есть встретить его вне городских стен, как можно дольше удерживать за рекой, стараясь нанести врагу максимальный урон. Если же эта тактика не увенчается успехом, то переславцам по сигналу следовало отступать в город, владимирцам – в лес на южном краю поля, а коннице – на дорогу на юго-запад. Дорога на юго-запад вела к старому поселению, которое, несмотря на данное ему новое имя – Москва, все еще предпочитали называть в память о прежних владельцах – Кучков87.

– Все не так плохо, – Феликс ткнул Шурика в плечо. – Продолжай давай!

18.54… Двор великого князя пытается оторваться от противника. Дружинники маневрируют, стараются выйти из боевого соприкосновения с ордынцами, но их все время охватывают с флангов из-за превосходства в численности.

Вижу Олега. Он на опушке. Кажется, собирается вернуться. Фил, но у него же четыре десятка солдат. Это же уже чистое самоубийство!

– Нет, не успеет он, – буркнул Феликс. – Там другие самоубийцы, к счастью, есть. Поближе. Трубку на одиннадцать.

Там, куда должен был посмотреть Шурик, разворачивались в линию фронтом на юго-восток переславские бояре с Жидиславом и тверичи. Когда русское войско смешалось после появления ордынцев в тылу, они в очередной раз меняли лошадей и потому оказались в самом центре поля, вдалеке от опасности. Но уйти на кучковскую дорогу не успели или не захотели, и в результате теперь…

19.12… Эх, как сшиблись… Сколько продержатся вот только не понятно.

Продержались они не более четверти часа: на них навалились, наверное, чуть ли не все монголы, переправившиеся на левый берег Трубежа. Так получилось, что стяг Андрея Ярославича в этот момент упал, и ордынцы, наседавшие на великокняжеский двор, потеряли ориентир и стали смыкать кольцо вокруг его брата, под знаменем которого, похожего по цвету, по-прежнему сражались тверичи.

Знаменосец тверского князя, смутивший Олега на месте сбора войск у слияния Клязьмы и Колокши, и так высокий, теперь еще и приподнялся на стременах, на две головы возвышаясь над сражавшимися дружинниками. Он отпустил поводья, одной рукой держал древко, а другой беспрестанно крестил сражавшихся товарищей. Вокруг него осталось с дюжину воинов, вот уже погибла половина из них, вот…

19.21… Упал стяг тверского князя… Жидислав только-только был на коне, а теперь тоже его не вижу… По-моему, вообще никого больше не осталось. А двор князя Андрея успел уйти на кучковскую дорогу.

Фил, смотри, там деревья валить начали!

Это тоже было частью плана. Князь Андрей велел подрубить деревья на пути отхода конницы, при них поставили верных людей, которые ни при каких обстоятельствах не сбежали бы, а командовать нарядили Пимшу, хоть он и протестовал всячески. И не ошиблись: свое «вали!» он прокричал не раньше и не позже, а ровно в тот момент, когда следовало. Стволы пошатнулись, когда первым монгольским всадникам до опушки оставалось около двадцати метров, а упали точно им на голову. Дюжины три степняков погибли, а шесть или семь тысяч в беспорядке сгрудились перед перекрытой дорогой.

– Мне бы сейчас, как Боброку88, полк, и история бы повернулась, – проговорил Феликс, собираясь слезать на землю. – А ты знаешь, Саша, что самое плохое в нашей ситуации? Нет? Если наши деньги в Переславле, то Олегу туда придется лезть. А нам надо думать, как его вытащить, если что.

XIII

Треск падающих деревьев, которые спасли русскую конницу от преследования, Олег услышал возле сосны-поединщика. Он порывался броситься на помощь переславцам, которые вели бой у Никольской башни, хотелось и учинить следствие: кто же впустил монголов в город, и проверить, что с казной, накануне ночью в строжайшем секрете перевезенной в хлебные склады в юго-западной части города. Но Урдин его удержал, и Олег довольствовался тем, что увидел завершение битвы с самого лучшего наблюдательно поста, за исключением, конечно, осины, на которой сидели Феликс и Шурик. Потом, после возвращения, это дорогого будет стоить.

С невысокого холма, на котором стояла сосна, он видел и место, где монголы добивали раненых товарищей Жидислава, и то, как остатки переславского городового полка, пробившиеся к городским воротам, но так и не дождавшиеся, что их откроют, отходят в засеку. Виден был и сам город.

Переславль горел не везде, да и не то чтобы сильно. Стены над валами были нетронутыми, густой дым поднимался только над северной частью города. Этот пожар сначала можно было принять за обычный, что случаются от глупости или из-за неосторожности. Можно было представить себе, что за стенами переславцы, как муравьи, носятся с кадками между Трубежем и горящими домами, сопят, выбиваются из сил, падают, встают, ругают княжьего наместника за то, что весь камень для строительства во Владимир отправили, плачут о сгоревших крестах на деревянных церквях.

Но ничего такого, конечно же, в городе не было. Женщины и дети бегали между изб, шарахаясь от монголов, которые отошли в город после боя у Никольских ворот.

– Симбиоз… – вырвалось у Олега. Он вспомнил извечные споры со стариками из ЦПХ, которые с пеной у рта доказывали, что не нужно слишком горевать из-за трагедий русских городов, уничтоженных монголами, что это всего лишь своего рода историческая прививка, а дальше будет альянс с Великой степью, гармония, идиллия, путь к великорусскому этносу.

– О чем ты, боярин? – округлил глаза стоявший рядом Урдин. – Это ты по-каковски? Слово, конечно, приятное на слух, но ты мне суть-то растолкуй!

Олег истово перекрестился.

– Забудь, Урдин Акинфович. Страшное это злословие! Не повторяй никогда.

Тот ухмыльнулся:

– Запомню!

Дым от пожаров дотянулся до солнца, на сосну и холм легла тенью. Со стороны Клещина озера подул сильный, промозглый, совсем не летний ветер. Олег обернулся назад, на лес. Сосны, которые перед битвой казались войском, теперь выглядели как волшебники, творящие мощное заклинание. И у них получалось: озеро пригнало не только ветер! Над ним враз возникла тяжелая туча того цвета, что и стелющийся над Переславлем дым. И теперь эта серо-черная косматая, местами подранная клубящаяся масса скользила по небу с запада на восток. А над водой посверкивали косые линии дождя, чуть подсвеченные лучами солнца.

– Кто-то нам благоволит, Урдин Акинфович, – кивнул Олег на небо. И в этот момент на них и на весь город, и на поле перед воротами хлынул неимоверной силы ливень. В нескольких шагах теперь ничего не было видно. За этой пеленой невидимые теперь ордынцы, заполнившее поле и готовые засыпать стрелами засеку с укрепившимися на ней воинами, опустили луки. Стрелять было нельзя. Озеро спутало карты.

Клещеево… Плещеево… Олег сейчас думал только об озере.

О том, как его несколько раз предостерегали ходить по озеру на одноместной яхте. «Погода меняется резко, герр Голицын, – говорил ему не далее как пять месяцев назад хозяин лодочной станции в Веськово. – Не успеешь оглянуться – и все, потерял берег. А волны у нас и на два метра поднимаются. Возьми лучше пятерку. Тебе-то я компанию всегда найду!»

И о том, сколько раз озеро спасало жизнь переславцам, которые садились в лодки и на плоты, пережидая, пока опасность уйдет обратно в степь. Да не только горожан спасало озеро.

Спасло оно и жену Дмитрия Донского Евдокию, которую князь в 1382 году в момент нашествия хана Тохтамыша89 оставил в Москве, отправляясь на север «собирать войска». То ли надеялся, что каменные укрепления и сильный гарнизон ее уберегут, то ли рассчитывал, что столь большой приз соберет у стен столицы всю ордынскую армию и она уполовинится в штурм, то ли выбрал такой своеобразный способ для развода. Но княгиня Евдокия была женщиной не только красивой и деятельной, но и умной, а поэтому, проводив мужа в Кострому, сама уехала тоже в Переславль. Здесь ее настигла погоня, но она со свитой сумела спрятаться в тумане на плотах далеко от берегов Клещеева озера.

Олег обернулся, осмотрел всех, кто остался с ним. Уцелевших людей Урдина в том числе, и Шрадена, Бурсу. Двух дружинников, которых князь Андрей отрядил с Норманом. Чудом пробившегося Робшу. Нескольких местных ополченцев, которых Робша привел с собой. Олег посмотрел на них, подошел к самому рослому.

– Как звать?

– Сухля, – ответил тот.

– Есть ли еще где лодки, кроме городской пристани?

– Пристав князя Лександра велит все лодки в граде иметь, – ответил ополченец, отводя глаза.

Олег усмехнулся и объяснил, что он спрашивает не про то, как все должно быть устроено, а про то, как оно на самом деле есть. А когда Сухля сделал вид, что не понимает разницы, Олег достал из-за пояса серебряную монетку.

– Есть лодки, – буркнул тогда ополченец. – Покажу.

Лодки были спрятаны весьма искусно. Отряд прошел почти незаметной тропкой через лес и оказался на берегу озера. Олег обернулся недовольно на Сухлю, предположил, что тот продолжает темнить. Но ополченец зашел в воду, вытащил нож, чиркнул им под водой, как будто перерезал кому-то горло. И в этот же момент неожиданно разогнувшаяся ива вздернула в воздух сеть, в которой было с десяток крупных камней. Следом неспешно всплыла лодка.

– Вот, – развел руками Сухля и посмотрел на Олега исподлобья. Не надо только княжьему приставу про лодки рассказывать, боярин, было написано в его взгляде, а то промысел совсем пропадет, невмочь нам столько рыбы за тамгу отдавать. Пошлина вчетверо после царских баскаков выросла, а озеро-то больше не дает. Олег ответил ему понимающим кивком и улыбкой, помогавшей ему найти полное взаимопонимание с любым тяглым соотечественником, который свое тягло считал несправедливым и был в этом абсолютно прав – хоть с крепостным крестьянином екатерининских, например, времен или петровских, хоть с колхозником времен советских. Он сам не знал, что в этой его улыбке было, но Сухля повеселел и быстро стал освобождать от камней другие лодки. Их было около десяти.

Трем ополченцам поручили лошадей, велели вести их вокруг озера к Клещину90, и если через три дня за ними никто не придет, то продать, а деньги оставить себе. Олег потрепал Сполоха по морде, прощаясь, и принялся объяснять Урдину, Норману и остальным, что они должны делать: садиться в лодки, веслами работать как можно сильнее и, главное, не терять друг друга из виду.

До городской пристани на Трубеже добрались благополучно – потоки дождя скрыли Олега с его спутниками и погасили звуки весел. Устали все, правда, порядком: из-за сильных волн на озере грести было очень тяжело, постоянно приходилось вычерпывать воду, она хлестала через невысокие борта лодок, да и дождь добавлял немало.

Подняться на шестнадцатиметровый городской вал по скользкой от воды бревенчатой лестнице, которая вела от пристани к Тайницкой башне, тоже никто не помешал. Когда же они оказались на площадке перед воротами, Олег велел ополченцам расплетать прихваченные с пристани веревочные кранцы и вязать на веревке узлы через локоть. Задача была не из легких, льняные волокна промокли, веревка стала похожа на металлический трос. Пока ополченцы возились, стемнело.

Наконец закончили, и Олег приказал спуститься на несколько ступеней по лестнице – освободить площадку перед воротами, закрепил на конце веревки прихваченный с пристани камень и несколько подбросил его вверх. Пальцы должны были привыкнуть отмерять длину веревки по числу узлов, которые через них проскальзывали. Три метра… Четыре… Пять…

Высота Тайницкой башни – самой низкой в переславском детинце – не превышала шести метров, поэтому надо было забросить камень на метров восемь, потом подсечь веревку, и тогда камень окажется за парапетом и застрянет между бревен.

– Почто, боярин, хитришь? – не выдержал кто-то из ополченцев.

Восемь… Камень вверху негромко стукнул о что-то деревянное, а Олег повис на веревке, не давая ему ни отскочить, ни произвести лишнего шума. Все получилось как нельзя лучше, даже под стокилограммовым Олегом импровизированная лестница не вытравилась ни на дюйм.

Лезть наверх вызвался все смекнувший Робша. Олег с облегчением вздохнул: самому первым подниматься было нельзя. Ты триста раз можешь быть высококвалифицированным проводником из Центра прикладной хрономенталистики, но если кто-нибудь, притаившись, будет стоять на стене за парапетом, никто и ничто не помешает ему проломить тебе голову. В дневное время особо опасные операции проводили под полным контролем нескольких эпиго, которые готовы были предупредить о малейшей угрозе, но сейчас, в темноте, даже эта предосторожность не помогла бы: опыты с инфракрасным и рентгеновским видением только начинались.

Приказывать не хотелось. Доброволец всегда лучше. Добровольцам удача помогает.

Робша исчез в темноте, сверху один за другим упали три камушка – это был сигнал, что на стене никого нет. Тогда Олег отправил вверх двух людей Урдина, потом полез сам, велев Норману подниматься следом, если все будет по-прежнему тихо.

Со стены открывался впечатляющий вид на Переславль, инфернально подсвеченный сполохами нескольких пожаров, не поддавшихся дождю. Внизу, под башней, ничего не было видно из-за дыма и пара, поэтому спускаться по внутренней стороне городской стены не стоило, да и вряд ли нужно: Олег был уверен, что и внешние, и внутренние ворота, перекрывавшие проход из Переславля на пристань, были заперты из подбашенного прохода, иначе кто-нибудь выбрался бы из города этим путем, привычным для спасения. И он сам решил туда спуститься.

Попасть под башню можно было через люк боевой площадке, но когда Олег и Норман там оказались, обнаружилось, что крышка люка наглухо закрыта, а ручки отломаны.

Олег чертыхнулся и попробовал подцепить край мечом. Крышка чуть-чуть поддалась, но в образовавшуюся щель удалось просунуть только мизинец. Он поднатужился, но мизинец он и есть мизинец. Редко кому удается мизинцем поднять двухпудовую гирю, а здесь требовалось примерно такое же усилие.

У Нормана пальцы были тоньше. Обдирая кожу, он подсунул их под крышку люка и еще чуть-чуть ее приподнял. Совсем чуть-чуть, но и этого хватило, чтобы Олег взялся за нее как следует. Когда же они потянули вместе, доски не выдержали и треснули.

Пахнуло брагой и сыростью. Внизу кто-то быстро погасил факел.

Олег вытащил ножи – метательный и для ближнего боя и, осторожно балансируя на ступенях из цельных бревнышек, стал спускаться вниз.

После света пожаров, а может, и по какой другой причине его глаза с трудом привыкали к темноте, а потому на промежуточной площадке, куда его привела лестница, он зацепил ногой какую-то бадью. Та полетела вниз, добавив к висевшему в воздухе противному запаху вонь отстоявшейся мочи, потом шмякнулась о что-то мягкое, взвизгнувшее человеческим голосом.

Олег прыгнул вниз и очень удачно приземлился – под руку попалась чья-то борода. Ее обладатель коротко взвыл, потом забормотал нечленораздельно – то ли молился, то ли просто нес околесицу.

– Где огонь! – тряхнул его Олег.

Схваченный попросил отпустить бороду и отступил в дальний угол. Когда загорелся факел, на свету обнаружился донельзя испуганный персонаж в одежде то ли ключника, то ли средней руки челядина.

– Растворяй! – указал Олег на ворота.

– Митропо… Князь Лександр не велел!

– Кто ты есть? Как звать?

– Данилой будем. Пристав я княжий, монету собираю с рыбачьих.

– Кто велел под башней сидеть? Ворота кто говорил закрыть?

– Отец-настоятель соборный грамоту от князя Лександра и митрополита, как свет встал сегодня, читал, а потом ключарь из княжеского терема всех по местам расставил.

– А ополченцы со стен куда делись?

– Про всех не скажу, а те, что тут стояли, потом на поле ушли. Пришел какой-то монах и передал им повеление от великого князя.

Такого приказа быть не могло. «Обманули-таки нас капитулянты, – подумал Олег. – Надо было настоятеля под караул посадить. И тут я недодумал». А вслух повторил:

– Растворяй!

– Князь…

В этот момент в калитку внешних ворот что-то тяжело грохнуло, потом снаружи донеслась крутая брань по поводу «косоруких недоделанных чертей», которые не умеют даже размахнуться по-настоящему. Олег понял, что Урдин что-то приспособил под таран, и закричал:

– Урдин Акинфович! Не вели ломать! Сейчас откроют!

Потом коротко размахнувшись, метнул нож.

Лезвие пролетело недалеко от головы назвавшегося Данилой и вошло в бревно почти по рукоятку.

Данила побледнел, перепуганный силой броска, и когда Олег без видимых усилий извлек клинок из древесины, из-под одежды челядина как будто бы выпрыгнул громадный ключ, а сам он мигом оказался у внешних ворот.

Потом, правда, обернулся и напомнил, еле шевеля дрожащими губами:

– Князь не велел.

Олегу пришлось как можно выразительнее постучать ножом о наруч. Факел из рук Данилы послушно переместился в железное кольцо-держатель на стене, а сам он занялся замком.

Ушло на возню с замком у него не меньше пяти минут. Ворота распахнулись, и проход залил неожиданно яркий белый свет – дождь закончился, и через прорехи в распадающейся тучи ярко светила луна.

– Олег Владимирович! – Урдин шагнул внутрь, расставив вширь руки. – Барсук мне всю душу выел, пока я тебя не видел. Смотри, я плетку чуть не сгрыз!

Конец плетки из великолепной черной кожи, трижды проигранной в кости и каждый раз все-таки возвращавшейся к хозяину, когда тот ставил «в золотую», действительно был измочален.

– Больше как ставка не пойдет, – пошутил в ответ Олег. – Попортил.

Урдин от души, оглушительно рассмеялся, оглядел внутрь башни, покритиковал, как уложены бревна («ныне дурно строят») и напомнил Олегу, что тот обещался к нему, «во Псков», доехать («вот там у меня в остроге крепь – так крепь!»).

Данила тем временем возился с другим замком, которым были заперты внутренние ворота. Взялся за это сам, без понуканий, и Урдин одобрительно похлопал его по спине: «Верную думь тебе страх внушил».

Олег тем временем пытался представить, что же сейчас он увидит за стеной. И не мог отогнать воспоминания об экспедиции годичной давности, когда на исходе ночи святого Варфоломея91 ехал в свите Франсуа, герцога Алансонского, брата короля, с парижского Моста менял к Гран-Шатле. Тела мертвых протестантов, обобранные мародерами, на пути лежали так плотно, что иногда не было видно мостовой. Здесь могло получиться то же: оставшиеся в городе жители должны были искать спасения у реки, а поскольку выход на пристань был закрыт, скорее всего, их всех и перебили на площади у Спасо-Преображенского собора. Иначе почему за воротами так тихо?

Наконец ворота открылись, на площадке за ними и на широкой лестнице, ведущей вниз к основанию вала, Олег увидел стоявших и сидевших стариков, женщин и детей. Молча сидели. Ни вскрика, ни плача, ни даже тихого стона – все в тоскливом оцепенении. Не пытались докричаться до тех, кто закрыл выход на пристань, не пытались выломать калитку в воротах. Формула пассивного ожидания беды: «навсеволябожья» – затмевала все другие мысли.

Олег, протискиваясь сквозь сидящих, спускался по лестнице. Шестьдесят четыре ступеньки – и он на площади перед собором, еще утром белокаменным, теперь закопченным дымом пожаров. Людей на площади не было. Тем, кому не хватило места на лестнице, сгрудились на узком пятачке между валом и стеной собора. Площадь была занята собаками. Устав метаться между пожарами и бестолково лаять, они жадно лакали из луж.

Только у входа в храм стояла человеческая фигурка – маленькая девочка с деревянной резной фигуркой медведя в руках. По ее уставшему личику со следами копоти и слез было понятно, что она много плакала. Олег взял ее на руки. Ее головка упала на прохладный наплечник, и девочка моментально уснула.

Он побаюкал ее немного, передал на руки одному из ополченцев, бывших с ним. Сам отошел на середину площади, чтобы его было видно и с лестницы, и от собора, и крикнул:

– Мы – люди великого князя Владимирского Андрея Ярославича! Сейчас вас, переславцы, мы переправим через Трубеж…

И тут из-за собора вынырнул монах.

– Люди великого князя Владимирского! – передразнил он Олега и затряс угрожающе толстеньким пальцем. – Без благословения владыки в поход идти? Батог божий переломить дерзаете! Через вас города горят! Сироты появляются! Никто никуда не пойдет! Будем молиться у стены святого храма, отринем ваш грех…

Олег примирительно поднял руку и набрал в грудь воздуха, чтобы перекричать монаха, но рядом неожиданно оказался Урдин и хлестнул монаха плеткой. Тот упал на землю, заверещал и старался отползти.

– Город загорелся, потому что ворота ворогу отворили. И чую я тех, кто это сделал, – замахнулся на него снова Урдин. Но не ударил. Между ними встал другой человек в монашеском одеянии.

– Негоже служителя божьего бить, – сказал он и строго посмотрел на Урдина.

– Пусть служитель божий душами занимается, а в чужие дела не лезет, – проворчал старик, но плетку опустил.

Их полукругом обступили люди. Многие были обожжены, немало было раненых и покалеченных.

– Норман, вернись на пристань, осмотрись, определи, сколько лодок, – сказал по-французски Олег, и опять перешел на русский:

– Друже, Урдин Акинфович… В Никитский монастырь людей выводить нужно и в Клещин. Там все цело. Пока татары город не обошли со всех сторон, сделай это, будь добр.

Урдин нахмурился. Просьба Олега ему не понравилась. Но странный волынский боярин настойчиво доказывал, что проводить мирных горожан в относительно безопасное место не меньшая доблесть, нежели разлучать с жизнью посягающих на них врагов. Человечность, человеколюбие, гуманность – эти слова звучали в каждой фразе Олеговой речи, и Урдину вспомнилось, что не так давно такие же странности он слышал в библиотеке дерптского замка от Ульриха Гарзена, тамошнего книжника. Но от того можно было отмахнуться, назвать бледным червем и трусом, но теперь-то о том же говорил человек, которому подвиги богатырей былых времен – по силе и доблести. В конце концов Урдин лаконично кивнул и вопросительно посмотрел на вернувшегося Нормана.

– Восемь по десять лодки и четыре гроссе барка. Хорошие, – ответил тот, старательно ломая язык, и потряс тяжелой гирляндой: – Замки все есть снятые уже.

– Пойду я тогда, – сказал Урдин Олегу. – Увидимся еще?

– Подожди чуток. – Олег достал запасной медтуесок и выудил оттуда несколько красных и белых капсул. – Как дойдете к Синему камню92, всех, кто есть, отправь пастушью сумку по берегу собирать. Потом варите ее вместе с этими камушками да на раны и ожоги кладите. Знаешь пастушью сумку? У нее такие беленькие цветочки веничком…

Урдин знал. Тогда Олег обернулся к монахам и, обращаясь главным образом к тому, которого остановил Урдина, заговорил властно, надменно даже:

– Во врачевание не встревать! А тебе, монах, детей поручаю. Именем великого князя!

Тот буркнул что-то, только «навсеволябожья» понять можно было. Тогда Олег вынул меч и острием поднял монаший подбородок – посмотреть ему в глаза. Добавил коротко:

– Проверю завтра! Чтобы все живы были!

Монах сначала хотел что-то возразить, но увидел у Олега в глазах уверенность, что завтра этот странный боярин будет жив и все действительно сам проверит. И смолчал, может, испугался, может, проникся его уверенностью. И уж точно выбросил из головы мысль пустить все на самотек. Немедленно начал собирать детей, которые остались без родителей, велел им браться за руки и ни в коем случае не отпускать.

Над площадью повис шелестящий звук шарканья сотен ног, обутых в сапоги, в истлевшие от горячих углей лапти, просто босых. Толпа людей, направляемая ратниками Урдина, потихоньку втягивалась на лестницу. Собаки тоже отправились было следом, но остановились, ощерились и подняли яростный лай.

Олег тоже прислушался. Да, конский топот. Большой отряд всадников приближался к площади со стороны Никольской башни. Много железа. Тяжелая конница. Дьявол! Монголы…

Он обернулся в сторону лестницы: не успели подняться чуть ли не половина горожан.

Люди тоже слышали конский топот, чувствовали опасность, которую несет с собой это звук, и рванулись к лестнице. Порядок, к счастью, восстановили отлично дисциплинированные люди Урдина – обошлось без паники и увечий.

Олег тоскливо вздохнул, огляделся и понял: самое большее, что он мог сейчас сделать для своей безопасности, это спрятаться в тени собора. И тут он с удивлением обнаружил двух знакомых – челядина Данилу и толстенького монаха, говорившего про «отринуть грех». Приближение ордынского отряда, по-видимому, их нисколько не пугало.

Всадники должны были появиться на площади в хорошо освещенном луной месте – из-за угла княжеских палат, стоявших на другой стороне, наискосок от собора. Но именно в момент, когда отряд показался на площади, луну закрыл ошметок тучи, и разглядеть ничего не удалось. Олег мог только понять, что ордынцы остановились у входа в женский терем дворца, потому что его лестница будто специально была пристроена таким образом, что по ней нельзя было пройти неуслышанным: она и под одной парой ног верещала как поросенок, а теперь просто зашлась истошными воплями.

Луна снова выглянула, совсем ненадолго, и Олегу хватило этих нескольких секунд, чтобы разглядеть в руках знаменосца стяг. Он был изрядно порублен, но образ Андрея Критского на нем можно было разобрать. Правда, теперь он не держал в руках крест, а скорее опирался на него, чтобы не упасть. Монах и челядин тоже, по-видимому, его увидели. По крайней мере, они перестали шептаться: вот, мол, что бывает с князьями, которые рискуют идти в подход без владычьего благословения.

Олег вышел из-за храма и направился через площадь. А когда он был уже в центре нее, лестница женского терема заскрипела, а поскольку вновь выглянула луна, Олег увидел князя Андрея. Левая рука его была окровавлена и висела плетью, а правой он аккуратно поддерживал край ковра, в котором было завернуто что-то тяжелое, что следом несли дружинники.

Олег протолкнулся к крыльцу и увидел под наклоненными к земле факелами женщину и князя перед ней на коленях. У женщины были волосы цвета первого снега, выпавшего на мороз и искрящегося под солнцем. То ли поседевшие вмиг, то ли изначально такие, того свойства, что приобретают со временем медовый подкрас, остаются такими лет двадцать или тридцать, а потом уже благородно седеют.

Ничего больше разобрать было нельзя. Лицо и грудь были размозжены, так что серебряные украшения выглядели, как и осколки костей. «Сбросили из терема, потом били и топтали, – подумал Олег, чувствуя, как проступают слезы. – Симбиоз…»

Князь Андрей отодрал полузапекшуюся корку крови на правом виске погибшей женщины и, ни на кого не глядя, глухо проговорил:

– Князь Ярослав Ярославич тверской овдовел, дружина!

Потом краем ковра накрыл ту, что недавно была первой красавицей во владимиро-суздальских землях, и поднял глаза на Олега, не удивившись тому, что тот здесь:

– Спаси, боярин, мою жену. Половину выхода ордынского тебе сулю.

XIV

– Как же я устал от этой бороды!

Феликс ожесточенно чесал подбородок, шею и щеки, заросшие почти до самых глаз черным кудрявящимся волосом. За полтора месяца после переброски борода получилась широкая, торчащая в разные стороны, совершенно разбойничья.

– Брадобритие, как говорил святой Феодосий Печорский, есть блудодейная ересь на соблазн и растление добрых нравов, к искажению полов ведущее, к содомскому греху, – лениво ответил ему Норман. – А с бородой, если верить тому старцу, твой облик подобен облику бога.

– Еще аргумент в пользу атеизма, – усмехнулся Шурик. – Ибо если внешний вид Феликса подобен облику бога или хотя бы одному из его обличий, то и облик бога подобен облику Феликса. А в таком случае лик бога должен быть ужасен. Помните, как от него вчера ребятишки в Юрьеве шарахнулись?

Феликс засмеялся и кинул в Шурика шишку. Тот поймал ее, подобрал еще две, сел по-турецки и начал жонглировать.

Олег вздохнул, пододвинул к себе икону-коммуникатор и начал вставлять в его обод янтари. Из всей четверки он один был мрачен. Теперь, когда они добрались до Владимира, откуда нужно было вывести жену великого князя, волей-неволей приходилось обращаться за помощью в центр, а это означало разговор с Андреем. Между тем три дня назад они разругались вдрызг: тот страшно взбесился, узнав, что Олег оставил без присмотра караван с княжеской казной. «Ты зачем вообще в эту экспедицию отправился? – Сазонов нервно расхаживал по своему кабинету и забрасывал вопросами: – Князю твоему помогать? Принцесс спасать? Или мы дело какое серьезное затеяли?»

Олег, конечно, возражал. Говорил, что после переброски в прошлое нужно жить в логике событий, в которые ты вовлечен. Напоминал, что не придерживаться этого правила нельзя, это ведь азбука хрономенталистики, а если придерживаться, то он, Олег, должен был выполнить просьбу князя, ведь иначе не мог поступить настоящий волынский боярин, присланный Даниилом Романовичем Галицким к зятю.

Андрей фыркал и снова подбрасывал Олегу риторические вопросы. Их цепочка неизбежно приводила к тому, что светлейший князь Голицын – наивный идеалист, его нужно не в прошлое по делам отправлять, а далеко в будущее, не ранее того времени, когда сделки оскорбительно заключать в письменной форме. Почему? Потому что обвести его вокруг пальца – плевое дело. А когда Олег выложил свой последний аргумент, сказал, что доверяет князю, и раз тот обещал половину выхода отдать за жену, то отдаст, а значит, и цель экспедиции будет достигнута, Андрей заревел нечленораздельно, разбил что-то увесистое и прервал связь.

– Я ему верю, – проворчал Олег, поворачивая икону-коммуникатор, чтобы собеседник оказался в тени между двумя елками и яркое солнце, заливавшее часть поляны, где они сидели, не растворило изображение в своих лучах.

Щелк – последний из аккумуляторов стал на место, но Андрей на связь не вышел. Между стволами елей несколько раз мелькнула зеленая искра, появляющаяся в случае, если коммуницировать с вызванным объектом не получается. Через несколько секунд перед Олегом предстала Квира.

На ней была маленькая маечка с зеленым семилистником и полосатые шерстяные гольфы. Может, и еще что-то на ней имелось, но ракурс был таков, что Олегу ничего другого видно не было. Сидела она на диване, точной копии того предмета мебели, который имелся у Андрея в рабочем кабинете, с той разницей, что он был покрыт шкурами. Как и кабинетный диван, он был хорошо известным и в некотором роде даже знаменитым предметом. Стоял он в усадьбе Андрея, в зале между кабинетом и кухней.

– А ты что там делаешь? Опять… – ни «здравствуй» у Олега не вырвалось, ни «о! а это ты!», вполне себе приличествующие моменту. Только «а ты что там делаешь?», приправленное похожим на укол ревности.

Спустя мгновение он поправился:

– Привет, Квира! Извини, не ожидал. Андрей на тебя, что ли, свой канал перевел?

– Рада видеть, Олег, – ответила она и громче, чтобы остальные услышали, добавила: – Привет, коллеги!

Феликс, услышав ее голос, рванулся к Олегу. Но уже на бегу вспомнил, как выглядит, и притормозил на полдороге, упал в горячий песок. А Шурик и Норман подошли и раскланялись. Квира внимательно, оценивающе даже посмотрела на Нормана. Потом поднялась и сделала книксен. На ней действительно были только маечка и гетры. Шурик вытаращил глаза, Норман покраснел, а Олег покачал головой и переспросил:

– Где Андрей-то?

– Не знаю, – пожала плечами она. – Позавчера принесся как метеор, злой, попросил меня за Робертом присмотреть и исчез.

– И все? – вопрос у Олега против воли прозвучал растерянно.

– Нет, – Квира покачала головой. – Освободил от других работ, велел только сканировать все вокруг вашего маршрута. И вообще оказывать всяческое содействие. У вас проблемы, говорят?

Ну да, проблемы, согласился Олег, в двух словах рассказал, как он подрядился доставить к князю Андрею его супругу, что осталась во Владимире, открывшем свои ворота монголам. Отодвинулся в сторону, чтобы Квире была видна панорама города.

Печальная это была картинка. После монгольского погрома 1238 года он так и не вернул себе блеск резиденции сильных князей. Наступившая всеобщая бедность, бегство значительной и наиболее деятельной части населения на Север, в Смоленск или в литовские владения не в лучшую сторону изменили город. Каменный детинец выглядел обшарпанным, как и стены Успенского собора. Церковь святого Георгия опасно покосилась, и никто не брался ее разобрать или поправить. Рисковать жизнью и очищать от копоти стены храма, по-видимому, тоже никто не соглашался, потому он стоял почерневшим. Атмосферу упадка дополнял пролом в городской стене, через который четырнадцать лет назад ворвались в город монголы.

– А Дмитриевский собор хорош, – заметила Квира. – Даже очень хорош, если на общем фоне…

Да, он выделялся свежей побелкой. Князь Андрей, после того как получил ярлык на великое княжение, не торопился, в отличие от своего отца, отсылать имеющиеся деньги в Орду – ни подарками, ни данью. На эти деньги и обновили храм, который Андрей Ярославич очень высоко ценил за резной убор.

Олегу захотелось рассказать об этом Квире, рассказать, как князь гордился сделанным. Она опередила его и развернула разговор к делу:

– Чем могу вам помочь?

С того места, откуда Олег и его спутники наблюдали за Владимиром, ему были хорошо видны Золотые, Иринины и Медные ворота. Все охранялись многочисленной стражей – монголы и русские, причем первые вели себя по-хозяйски, вторые робко жались в сторонке. Лучше всего охранялись Золотые ворота, выходящие на старую киевскую дорогу. На верхней боевой площадке, вокруг Надвратной церкви, прохаживались лучники, все исключительно ордынцы, а на нижней стояли русские ратники. Хорошо патрулировались и окрестности – около полутора сотен монгольских всадников, время от времени меняясь, разъезжали по предполью, удаляясь от города на четыре-пять километров, а то и дальше.

– Как вывести княгиню из города, я представляю, но вот как в него войти, пока понять не могу. Охрана очень серьезная, ночью все стены в огнях – стражник на стражнике. Короче, просканировать бы все по месту и по времени, понять распорядок патрулей, понять…

– Поняла, поняла, – прервала Олега Квира и отключила связь.

Потянулось ожидание. Сначала экспедиция убивала время тем, что идентифицировала и систематизировала оружие монголов для каталога, который придумал издать Норман. Потом это занятие прервала начавшаяся у Ирининых ворот суматоха. Монголы остановили телегу, груженную какими-то мешками, и начали оттирать от нее возницу – крохотного седоватого мужичка. Мужичок пытался было уцепиться за деревянные жерди тележного кузова, но его в конце концов спихнули. Мужичок кувыркнулся пару раз, с трудом поднялся на колени и заплакал.

Олег скрипнул зубами, Феликс выругался, Норман предложил отомстить, Шурик с этим предложением согласился, но до обсуждения деталей дело не дошло: на прежнем месте между елками возникла Квира – уже из центра, сосредоточенная и безапелляционная, отирающая руки от порошка из пралша:

– С городом вариант только один: у Серебряных ворот.

Олег слушал ее очень внимательно, временами качал головой – то ли восхищаясь планом, то ли сомневаясь в нем, затем отправил Феликса и Нормана искать в окрестностях что-нибудь вроде крепкого баркаса с мачтой, а сам вместе с Шуриком исчез в лесу на дороге к Боголюбову93.

Под вечер к восточному въезду в город – каменной башне, представлявшей собой уменьшенную копию Золотых ворот, – приблизился небольшой караван, состоящий из трех телег и пяти вьючных лошадей. Впереди ехали два неимоверно толстых человека, одетые, несмотря на жару, в длинные, отороченные мехом охабни, один был в синем, другой – в красном.

– Что в возах, пузанье? – подошел к передней телеге стражник.

– Мед, рыба соленая, патока, да много чего, – ответил голосом Олега купец в синем охабне. – Царевы люди где?

– Татарове, что ль? – поморщился стражник. – Вертайте, пока не поздно. Все отберут.

– У нас грамотка есть от великого князя, – помахал в воздухе куском пергамена синий купец.

Стражника свиток не заинтересовал.

– Какого великого князя? – только и переспросил.

– Андрея Ярославича конечно! – купец, казалось, был крайне удивлен. – Он великий князь Владимирский! А каких ты еще великих князей знаешь?!

– Шибче отберут, – сплюнул стражник, потыкав древком сулицы в жирные животы и бока купцов. – Но как знаете. Воля ехать – езжайте. А про велицех князей разно говорят, но то не нам знать.

Он махнул рукой остальным, и они оттащили в сторону рогатки, которыми был перекрыт проезд.

От Серебряных ворот на запад шла главная улица Владимира-на-Клязьме – Большая. Она прорезала все три его части – Ветшаный город, куда они только что въехали, Печерний, центральную часть с детинцем, Новый – и заканчивалась у Золотых ворот. По ней и двинулись вперед.

– Пусто… Тихо… Мрачно… – пробормотал купец в красном охабне. – Квира что-нибудь говорила, как оно внутри?

– Говорила, Саш, что жутковато ей, – ответил другой.

Да, было жутковато: город казался совершенно пустым. На улице не было видно ни одного человека. Да что там не видно! Ни единого звука человеческого присутствия не было слышно, ни детских криков, ни старческого кашля. Ни-че-го. Собаки жались по подворотням. Им так не хотелось появляться на улице, что, когда рядом с осторожно высунутым из подзаборной щели песьим носом оказалась спрыгнувшая откуда-то кошка, не раздалось даже негромкого рыка.

Олег и Шурик проехали треть дороги до моста через ров перед Ивановскими воротами, отделявшим Ветшаный город от центральной части Владимира, как впереди, метрах в ста, из переулка вынырнул конный монгол. Посмотрел на них, развернулся и скрылся обратно.

– Сейчас приведет еще архаровцев, – сказал раздосадовано Олег. – Пора прятаться.

Они выпустили воздух из маскировочных костюмов, убрали их, сняли и спрятали под мешками на телегах охабни, кинулись в ближайший переулок и постарались скрыться в лабиринте ущелий между бревенчатыми оградами владимирских усадеб. Впрочем, монголы усердно их и не искали. Так, проскакали туда-сюда по Большой улице. Скорее всего, успокоились на том, что забрали обоз, решили, что купцы поняли новую правду времени и решили спасти хотя бы свои жизни. Это до поры до времени позволяется, пока не будет приказа сжечь город дотла, а детей и молодых женщин в степь увести.

Олег и Шурик решили дождаться темноты в мрачном сыром тупике между маленькой церковкой и массивными срубами хлебных складов. Здесь на всякий случай была активирована икона-коммуникатор, и ночной дежурный в центре, судя по голосу, явно скучающий, сообщил, что Квира пошла пару часов отдохнуть, но он готов «выдернуть, если что» экспедицию. Олег проинструктировал его, что эвакуацию можно начинать только после троекратного «спаси, господи», удостоверился, что собеседнику все понятно, и оборвал контакт.

Но помощи не потребовалось. По мере того как солнце опускалось к горизонту, жизнь во Владимире начала вылупляться из-за частоколов городских усадеб. Поскрипывали ворота, зашелестело сено, затопали копыта. Кто-то выплеснул помои. И вот разом на улице уже полно народу.

Олег растормошил задремавшего Шурика. Не спеша они снова направились в сторону Ивановских ворот, по пути прислушиваясь к городским разговорам. Выяснилось, что монголы на ночь собираются в детинце и только на стены назначают сильные дозоры, чтобы взбадривать русскую стражу. В самом городе после захода солнца монголы не появлялись, и горожане спешили заняться тем, что боялись делать в дневные часы.

Пока Олег и Шурик шли до Ивановских ворот, им предложили и яиц, и кур, и поросенка, даже пообещали «зелья заморского могутного». Но они только наняли с десяток провожатых с факелами и приблизились к страже у моста перед Ивановскими воротами с впечатляющим конвоем.

«Попробуем психическую атаку», – шепнул Олег Шурику. Он напыжился, как мог, высокомерно сказал страже, что прибыли к епископу с «наиважнейшем делом», назвал двух его тиунов, Афанасия и Егупа, описал для верности Егуповы бородавки. Пропустили одних, без факельщиков, вместо них старший караула определил провожатого из ратников, наказав спровадить гостей «до врат Ивакиной Анны».

«Ивакиной Анной» тут называли проездную башню детинца с надвратной церковью Иоакима и Анны. Она была ярко освещена двумя большими кострами, около которых обретались с десяток русских стражников. Одни спали, другие индифферентно разглядывали редких прохожих.

– К епископу! – объявил им Олег. – Бородавчатый Егуп нас с той стороны ждет. Окликните вратарей, пусть впустят нас.

Егуп был доверенным лицом князя, предательства от него ожидать не приходилось, но один из ратников покачал головой и подробно стал разъяснять, почему приказ Олега выполнить невозможно. В его речи было больше запинок и междометий, чем сути, однако было понятно: владимирская стража должна только следить, чтобы костры перед воротами не погасли. «Врата басурмане затворили изнутри и ночью ни за что не откроют», – резюмировал стражник.

Выслушав, Олег и Шурик отошли в сторону. С полчаса они негромко переговаривались, Шурик предлагал планы, как попасть за стену детинца, Олег методично опровергал эти предложения.

Их фигуры были хорошо видны в отблесках костров (они удалились ровно настолько, чтобы спрос не потерял контакт с предложением), и в конце концов к ним подошел разговорчивый ратник. Сказал, что в Рождественском монастыре, примыкающем к детинцу, татаровья нет, стена совсем обветшала и лазов там, что дыр в сети.

Про ветхую стену, отделявшую княжескую часть городской цитадели от придворного монастыря, Олег и сам знал. Князь Андрей показывал ему письма епископа, в которых тот жаловался на «запустение и оскудение владычной казны» и пенял князю: оружие покупает, а на ремонт «главной божией обители в стольном граде» денег не дает. Информация о том, что в монастыре нет монголов, была очень полезной, и стражнику достались две серебряные монеты.

На стук в монастырские ворота сначала никто не откликнулся, и Шурик даже сплюнул, решив, что их обманули. Но стоило им прибегнуть к тому же способу привлечения к себе внимания: постоять в пляшущем круге света от факела, закрепленного на входе, – как сбоку из темноты показалась сгорбленная фигура в монашеской рясе. Монашек вкрадчиво поинтересовался, не нужно ли чего. Выслушав просьбу, ответил, не удивившись желанию двух гостей повидать епископа среди ночи:

– Чужестранцы, конечно же, могут пройти к владыке.

Олег был уверен, что в этих словах обязательно должно быть какое-нибудь «однако», потому задал уточняющий вопрос:

– Что требуется, чтобы ворота обители божьей распахнулись для путников, прибывших издалека?

Монах наклонился еще ниже.

– Господь обязательно вложит в сердца чужестранцев нужную думу. Надо только прислушаться.

Олег издал неопределенный звук, который Шурику показался полувздохом, полусмешком, поискал за поясом и пересыпал в монашескую длань, высунувшуюся на звук серебра, горсть монет. Факел над воротами погас, в темноте негромко заскрипели дверные петли, и гостей гуськом провели внутрь.

– И сколько ты ему дал? – спросил Норман, когда они отошли подальше.

– Тридцать.

– Пошутить решил?

– Ну, вроде да.

– Думаешь, оценят.

– Не знаю, – ответил Олег. – Вряд ли. Думаю, не все тут этот сюжет знают.

Они не стали рисковать, пользуясь хорошо протоптанной дорожкой между монастырем и княжеской частью цитадели, а перебрались через стену в дальней стороне монастырского двора, где по обе стороны росли раскидистые ивы. Осторожно ступая, чтобы не побеспокоить монголов, сидевших около юрт, расставленных вокруг Успенского собора, добрались до княжеского дворца. Здесь, по информации Квиры, жила княгиня Анна Данииловна, супруга великого князя Владимирского Андрея Ярославича, дочь галицкого князя Даниила Романовича.

Выглянув из-за угла, Олег вздохнул с облегчением. Монголов среди стражи, охранявшей главный вход, не было. Он предъявил ратникам зажим для плаща, который Андрей Ярославич дал ему вместо пропуска, и их провели на верхний этаж здания.

Комната, в которую они попали, была ярко освещена – в подсвечниках по стенам и в небольших мисочках на полу горело множество свечей. В центре покоев в невысоком деревянном кресле, перед столом, на котором были расставлены шкатулки, инкрустированные чеканными пластинками – золотыми и серебряными, янтарными и стеклянными, сидела молодая темноволосая женщина в длинной, напоминающей тунику, шелковой рубахе, расшитой по ворота и подолу, на груди лаконично украшенной аппликацией из блистающей золотом ткани.

Олег и Шурик остановились в дверях. Начальник караула подошел к женщине, почтительно склонившись, что-то прошептал и вышел из комнаты. Женщина сидела неподвижно, будто не могла оторваться от содержимого шкатулок, потом обернулась.

У нее были темно-голубые, почти синие глаза, но при свете свечей они виделись совершенно черными. Взгляд казался спокойным, но все-таки княгиня нервничала, это было видно по тому, как она крутила перстни на пальцах, хватаясь то за один, то за другой.

Олег низко, в пояс, поклонился. Шурик повторил его движение.

– Говорят, вы от мужа моего прибыли?

– Да, госпожа великая княгиня.

– Как великий князь, в добром ли здравии? – она отвернула от них взор и снова начала без видимого смысла перебирать украшения в одной из шкатулок.

– Был таковым, когда мы расстались.

– Когда расстались и где? – княгиня говорила ровно, как будто расспрашивала управляющего о доходах фермы под Боголюбовом.

– У Переславля-Залесского, госпожа великая княгиня, не далее как пять дней назад.

Она резко встала, взяла в руки подсвечник, словно ей не хватало света рассмотреть лицо Олега, и подошла к нему вплотную.

– Не знаю тебя, боярин, – это было сказано сквозь зубы, от показного спокойствия княгини не осталось и следа. Она глубоко дышала, глаза гневно прищурились. – Ты кто таков?!

Олег молча протянул ей перстень – второй предмет, который ему дал князь Андрей.

– Сия вещица знакома мне, – вернула она перстень, внимательно его рассмотрев. – Есть ли еще что?

Олег наклонился, чтобы никто не мог его услышать, и проговорил несколько слов. Княгиня слегка покраснела.

– Да, было такое, – и усмехнулась. – Только, наверное, погибнуть ты должен, боярин, раз тебе такое ведомо.

– Я готов, госпожа великая княгиня Анна Данииловна, – опять поклонился Олег. – Однако спасти тебя не смогу. А мне великий князь именно это велел. Так что…

Договорить он не успел. Снаружи раздался сильный грохот, лязг оружия и стоны. Потом дверь резко распахнулась, как от сильного удара ноги, и на пороге показался богато одетый человек с окровавленным до рукояти мечом. Княгине он был хорошо знаком.

– Как ты смеешь входить без разрешения, Анисим Роща? – зло спросила она, опять усаживаясь за стол. – Или ты прискакал мне рассказать, что князь Александр пришел на помощь своему брату и в стольном граде богомерзких татар скоро не будет?!

– Монахиням пристало смирение, – бросил вошедший.

– Речь не о монахинях, я тебя об ином спросила, – повысила голос Анна, сильно, впрочем, побледнев.

– В монастырь ты отправляешься.

Тот, кого княгиня назвала Рощей, сделал несколько шагов вперед, давая возможность войти в комнату вооруженным людям, среди которых были монголы. Затем объявил: – Сейчас воплотят тебя в светлый ангельский образ.

– Мой муж меня отправляет монастырь? – подняла брови княгиня.

– Твой муж здесь не при чем, – теперь Роща рассмеялся. – Другие теперь приказывают.

– И кто же это?

– Все на нашей земле теперь делается по приказу царя земного. Великий князь Александр Ярославич был у царя Сартака, и ему отказана земля русская со всеми уделами. Твой муж больше не великий князь Владимирский, и лучше бы ему быть изгоем – эта судьба слаще, чем та, что у него теперь будет.

– А вы двое, – он глянул вскользь на Олега и Шурика. – Правильно делаете, что не вмешиваетесь. Будете послушны – спасете свои головы. Может быть. – И добавил громко: – Начинайте постриг!

По команде в комнату вошли мужчина в рясе, в котором Олег узнал игумена Рождественского монастыря Силантия, и две монахини. Они несли ворох черной одежды, предназначенной княгине, ужасного вида ножницы, какие-то книги и сосуды.

Дверь, чтобы впустить всех с поклажей, пришлось открыть настежь. Сильно потянуло сквозняком. Слышно было, как внизу заскрипели дверные петли – кому-то понадобилось выйти наружу, и под крышу княгининого терема ворвался настоящий вихрь, отчего все свечи разом мигнули. Стало совсем темно.

Олег пожалел, что даже у сотрудников Центра прикладной хрономенталистики перестройка зрения, позволяющая видеть в темноте, происходит не одномоментно. Он лишился одного из самых ярких впечатлений, какие только можно себе представить, на память ему остался только звук. Совершенно неповторимый. Возгласы Жанны д’Арк94 в бою у Жаржо, напоминали его, конечно, но отдаленно, примерно, как фырчание мотора вазовской «шестерки» из двадцатого века походит на рык двигателя «Мазерати Куаттропорте». Это был насыщенный, яростный женский вопль, за которым последовал звук падения тяжелого тела в доспехах и со стуком сыплющихся на пол стеклянных шариков.

Когда свечи снова разгорелись, хамоватый посланец Александра Невского уже лежал на полу с окровавленным лицом. Рядом с ним валялась самая большая из шкатулок княгини Анны, удачно попавшая Роще в голову.

Ратники, пришедшие с ним, рванулись к телу, но им никогда не приходилось бегать по полу, на котором рассыпаны бусины. Они поскользнулись, и если для одного все закончилось более или менее благополучно – он всего лишь сел на шпагат, выронил меч, схватился за пах и заскулил, то второму не повезло – его поймал на свой меч Шурик.

Но серьезной стычки не вышло. Остальные были деморализованы видом поверженного Анисима, наверное, нафантазировали себе вмешательство сверхъестественной силы, поскольку летящей шкатулку никто не видел, и драться не собирались. Монголы топали по лестнице где-то внизу, оставшиеся на ногах ратники Рощи усиленно делали вид, что зашли случайно, игумен же забился в угол и часто-часто крестился. И только одна из монахинь, неопрятного вида женщина с бледным лицом и злыми глазами, выставив перед собой ножницы, шла вперед.

Олег погрозил ей пальцем и отобрал режущий предмет. Она в ответ попыталась его укусить, но ей на зубы попал черевец95. Монахиня отскочила в сторону, и больше им никто не мешал.

Вчетвером – на лестнице их догнала молоденькая девушка, служанка княгини Гостислава, – они спустились этажом ниже, перешли в галерею, соединяющую княжеский дворец с Дмитриевским собором. Из окон галереи было видно, как во дворе собиралась вооруженная толпа, чтобы блокировать все выходы из дворца и примыкающих построек – монголы времени даром не теряли. У входа в собор тоже расположились человек десять ордынцев.

Княгиня вдруг остановилась и заплакала. Олег посмотрел на нее и понял, что адреналин в ее крови нормализовался и она ужасно боится – и монголов, и неуютного Владимира, сильно отличающегося от городов на ее родной Волыни, и ночи, и еще черт знает, чего еще. И ей всего-то восемнадцать лет, хоть она уже два года замужняя женщина, обладательница звучного титула «великая княгиня Владимирская».

Олегу пришлось несколько раз проговорить дежурное «все будет хорошо» и ласково погладить ее по голове. И только тогда рука княгини, намертво, казалось, вцепившаяся в металлическую скобу, непонятно для чего вделанную здесь в каменную кладку, разжалась. Он поднял княгиню на руки, и они уже не пошли, а побежали вперед.

Выход из галереи привел на хоры собора, оттуда они спустились вниз и бросились к алтарным вратам. Навстречу им выскочил полуодетый человек и истошно завопил, размахивая перед собой руками:

– Бабенкам нельзя в алтарь!

Шурик с ходу врезал ему плашмя ножнами по лоснящейся физиономии, и он отлетел в сторону с той же скоростью, с какой бросился им наперерез. Но все-таки навредил: его вопль услышали снаружи. Монголы смекнули, что в соборе происходит неладное, и двери зашатались под ударами.

Княгиня, которую Олег в алтаре посадил на край престола, опять заплакала. Но сейчас его это уже не беспокоило. Он велел Шурику забаррикадировать изнутри алтарные врата, а сам, схватив факел, стал осматривать плиты, лежащие на небольших возвышениях.

– Не то… Не то… Загадили черти, не разберешь… Опять не то. Ага! Вот он! – Олег воткнул факел в горлышко какого-то металлического сосуда, уперся руками в гранитную плиту с надписью «Илия епископ» и, поднатужившись, сдвинул ее в сторону. Пламя факела сильно качнулось – снизу пошел мощный приток воздуха.

Из склепа в алтаре Дмитриевского собора во Владимире-на-Клязьме пролегал подземный ход. По словам князя Андрея, рассказавшего о нем Олегу, он вел под обрыв, на самый берег реки.

XV

Туда и привел.

На берегу их встретили Феликс и Норман. Они перенесли в баркас едва сохраняющих последние силы княгиню и ее служанку и пошутили по поводу того, что Олег с Шуриком слишком уж запыхались. В ответ получили нечленораздельную, вялую даже ругань.

Вчетвером мужчины взялись за борта и сняли грубоватую, но крепкую посудину с прибрежной мели…

Грести, грести, грести. Грести… Грести… Меняться. Грести, грести опять, снова меняться, укладывать изможденного Шурика передохнуть, проверять, действительно ли Норман в состоянии столько работать веслами без риска для здоровья, спорить, настало ли время сделать остановку. Грести, грести… Грести, меняться и опять грести, выхватывать из рук Нормана весла, грести, грести, грести…

К рассвету им удалось пройти вниз по течению Клязьмы почти сорок километров. Они добрались до устья Судогды, и погони уже можно было не опасаться. Здесь оба берега реки затянуты болотами, конным преследователям к воде и на километр не подступиться.

То ли проснувшейся, то ли очнувшейся княгине был изложен план дальнейших действий. Был он довольно прост: идти кружным путем по рекам к Великому Новгороду, где ее дожидается супруг. И наконец, были представлены все участники операции по ее спасению от насильного пострига в монахини.

Шурик этой чести был удостоен первым, потому что на его пальце, как и на пальце Олега, был перстень князя Андрея. «Очень помог супругу твоему, госпожа великая княгиня, у Переславля кмет Лександр. Больше всех помог», – объяснил Олег этот подарок. И это была истинная правда, потому что именно благодаря Шурику князь прорвался в город.

Получилось вот что. На десятом километре кучковской дороги, где Феликс и Шурик, покинувшие свой наблюдательный пост, обнаружили в быстро сгущавшихся сумерках князя Андрея, который приводил в порядок ушедшую с поля боя конницу. Посовещавшись между собой, они поняли, что князь не собирается немедленно спасаться бегством, а потому может быть полезен. Они открылись, воспользовавшись знакомством с боярином Олегом Владимировичем Волынским. Легенда была такой: прислал тот за ними, боярином Филодором Лучанином и кметем Лександром Джофичем, гонцов, звал «разделить тяготы ратные с князем доблести беспримерной», они спешили, да не успели к бою.

Смысл слов «доблесть беспримерная» князю Андрею до конца ясен не был, но придыхание, с которым они были произнесены, ему польстило, а в правдивости остальной части рассказа из-за многочисленных подробностей сомнений не было. К тому же чутье воина, проведшего жизнь в походах, больших и малых стычках, подсказало князю, что Филодор – того же сорта человек, что и боярин Олег Владимирович, а потому на военном совете в ночи ему было предоставлено весьма почетное место.

На совете Андрей Ярославич говорил, что нужно отбивать Переславль – там была семья брата, Ярослава Ярославича, которую он обещал беречь. Большинство старых владимирских бояр были против, говорили, что надо уходить в Кучков, но сильно они не спорили: все-таки стыдно им было. Надеялись старцы, что план не сладится, потому как ни князь, ни молодые дружинники, ни пришелец с Волыни, со странным именем Филодор, дельного не предложат. Но на беду очередь говорить дошла до оруженосца того самого Филодора, и оруженосец этот уверенно изложил интересную придумку с факелами, которыми можно напугать монголов, да и не стушевался, когда придумку эту в поначалу объявили ересью. Почтительно, как подобает младшему на совете, но настойчиво он объяснил, что если зажигать факелы один от другого и крепить их на шестах высотой в человеческий рост, «окаянные» подумают, что из леса выходит тысячное войско. И добился в конце концов своего: князь Андрей, уважительно покачав головой, изрек: «Кмет Лександр – умно лукав. В думцы ему пора».

В итоге все сделали именно так, как придумал Шурик, и именно поэтому Феликс был представлен княгине в качестве единственного, «чудесных качеств» воина, который в ночной атаке «добыл басурманина». Больше никто князю Андрею кровь на клинке предъявить не мог, так как ордынцы то ли перепугались, то ли предпочли не ввязываться в непонятный ночной бой и через верховья речушки Ветлянки поторопились уйти к основным силам, что расположились на правом берегу Трубежа, на холмах.

Шурик и Феликс были удостоены целования руки княгини, а потом она обернулась к Норману. Совершенно не думая, какие последствия это произведет, о нем Олег отозвался: «И рыцарь добрый, и многих стадиумов уч».

Норман был схвачен за обе руки и со знанием дела спрошен:

– Саламанка? Болонья?

Княгиня дозволила Норману сесть рядом с нею, и Олег решил, что наконец-то имеет полное право отдохнуть.

Когда он проснулся, непонятно было, сколько прошло времени – четверть ли часа, сутки ли: солнце по-прежнему висело над мачтой баркаса, а княгиня и Норман все еще сидели рядом. Он ей что-то рассказывал по-венгерски. Феликс и Шурик лежали на песке у воды и разглядывали служанку Анны Данииловны, которая занималась стиркой.

– Пойду помолюсь в тишине, – сказал Олег, особо ни к кому не обращаясь. В эпоху Средневековья эти слова были понятным для всех трансвременных экспедиций сигналом. Их произносили при хроноригенах, означала эта словесная формула, что говорящий собирается связаться со своим временем.

Феликс кивнул: мол, все под контролем. Олег забрал икону-коммуникактор и ушел в заросли молодого березняка.

Квира откликнулась ему и выглядела чрезвычайно озабоченной.

– Ты знаешь, вас очень серьезно обложили, – это было первое, что она сказала. Затем описала диспозицию противника: к северу от Клязьмы до села Рождественского96 все охвачено сильными разъездами, гонцы добрались аж до самых развалин Гороховца. По реке тоже выслана погоня, несколько больших лодок с сотней ратников, поровну монголов и русских, спустились уже почти до Ущерки, реки, которая текла не более чем в десяти километрах западнее Судогды.

– Может, вам на базу лучше вернуться, там отсидеться?

– Не, – поморщился Олег. – Нам надо успевать на север, пока Невский из Орды не вернулся. Потом поздно будет, закроют все дороги, а я князю обещал поскорее вернуться.

– Удачи, – пожелала ему Квира.

– Не лишнее, да, – буркнул вместо прощания Олег.

Теперь стало понятно, что по Клязьме дальше на восток плыть нельзя. Поэтому они двинулись на юг. Сначала поднялись по Судогде на веслах, пока позволяли берега, потом немного тащили баркас по-бурлацки, затем по полузаросшему волоку на Колпь, которая текла на юг, этой речушкой попали на Гусь, а спустившись по нему, вышли на Оку.

Это был большой круг, но Олег на Оке немного ощутил облегчение. В экспедициях в русское Средневековье он спокойнее всего чувствовал себя на широких реках. Русские – сухопутный народ, и умельцев тихо подобраться к тебе где-нибудь в лесу всегда стоит опасаться, а по водной части таких специалистов нет. Главное, чтобы стрела с берега до лодки долететь не могла, и можно не думать об опасности.

Никаких беспокойств и не возникало, а на четвертый день пути по Оке, в Муроме, когда-то столице крупного княжества, а теперь практически незащищенном городе, им по-настоящему повезло. У пристани обнаружилась настоящая новгородская ладья, небольшая, одномачтовая, около двенадцати метров длиной, с двумя платформами – на носу и корме, под которыми можно было устроить лежанки.

Хозяином судна был старый купец, с удовольствием согласившийся на сделку, так как уже два года не удавалось найти людей, способных управляться с ладейным парусом – после Батыева нашествия новгородцы стали гораздо реже появляться в муромских краях, а уж оседать тут отказывались напрочь. Такелаж и парус сильно обветшали, их нужно было менять, Олегу повезло найти ремесленников, которые под его руководством взялись изготовить новые.

Парусов решили сделать два: один простой, неприметный, «маскировочный», а другой «парадный», с аппликацией из двух букв – «А» и «К», как на стяге князя Андрея. Его Олег собирался поднять после пересечения новгородских границ, рассчитывая, что князю донесут о ладье с его символикой и он вышлет навстречу воинов.

На работы ушло два дня, которые княгиня с Гостиславой провели под охраной Феликса и Нормана в доме настоятеля одной из церквей, а на третий, с утра, Олег отправился на городской рынок. Муром дважды был разграблен во время нашествия Батыя, но затем присутствие епископской кафедры, защищенной ордынским ярлыком, дало городу возможность ожить и сохранить какую-никакую торговлю.

На рынке нашлись сарафаны, подходящие княгине по размеру. Олег купил их, а затем Анна Данииловна сама в сопровождении Гостиславы и Нормана отправилась тратить деньги. Впрочем, на ее вкус подходящего не нашлось, за исключением пары ковров да нескольких бочонков яблочного вина, так что к спущенной на воду ладье она явилась не в особенно хорошем настроении. Зато Норман был доволен: в лавке возле епископского двора он с величайшим изумлением обнаружил пергамен и купил весь запас, что был у купца.

Время текло размеренно, пока на городскую пристань не прибыл большой хлебный караван из Рязани. Вернее, пока хозяин одной из пришвартовавшихся барок не пересказал Феликсу и Шурику весть, «всем честным людям благую»: возвращается «от царя» Олег Ингваревич Красный97.

Шурик насторожился: известна была версия, что этот князь, попавший в плен к монголам в 1237 году в коломенской битве в первое Батыево нашествие, выехал из Орды в 1252-м не один. Феликс собрался было спровадить говорливого купца подальше, но Шурик остановил товарища и получил новую порцию информации: вместе с рязанским князем шел из монгольских кочевий и владимирский, тоже с ярлыком на княжение. И что еще важнее было, решил владимирский князь, по словам рязанца, в пределы иных земель не заходить, а отправился прямо к Новгороду Низовской земли98.

Имени владимирского князя купец не знал, и неудивительно: что ему до соседских дел. Но Шурику даже два и два не нужно складывать, чтобы понять: возвращается из Орды Александр Невский. И конечно же, он понял, что именно в тот момент, когда они будут проплывать по Волге мимо Нижнего в сторону Городца и дальше, к Ярославлю и Твери, там и окажутся весьма недружелюбные люди. Шурик немедленно бросился к Олегу, который пытался вербовать гребцов в традиционном для этого месте – у ближайшей к пристани церкви.

Дело это было непростое, поскольку Олег честно говорил, что возвращаться нанятым из Новгорода придется самим, а такая перспектива пугала почти всех, хотя плата сулилась немалая. В конце концов согласились плыть только четверо, а это было то же, что и ничего.

Олег осознал грозящую опасность с полуслова, поэтому отплыли они немедленно, полагаясь только на ветер. И следующие четырнадцать часов ладья разве что не летела – яхтсмен в Олеге выложился полностью. И скорость эта дорогого, как выяснилось, стоила. Феликс в одиночестве сидел на носу под предлогом, что ему нужно не переставая молиться Николаю-угоднику ради свежего ветра, поддерживал связь с Квирой. Когда на горизонте показались валы и башни Нижнего Новгорода, он отложил икону-коммуникатор в сторону, подошел к Олегу и шепнул на ухо:

– Обогнали. Еле-еле обогнали. Трубачи Невского в ворота входят.

Олег молча взял его за руку. Феликс принявший этот жест за знак благодарности, отстранился и удивленно посмотрел на напарника: мне-то за что спасибо? Но в следующую секунду он был подтянут к рулю ладьи, его хлопнули по плечу: работай давай! Олег лег около мачты и мгновенно уснул, успев подумать: «А собаки-то как надрываются в Нижнем. Точно чужаки в городе».

Его не будили, поэтому он открыл глаза, чувствуя себя совершенно отдохнувшим и в хорошем настроении. Когда же Квира доложила, что по реке погони нет, хотя Невскому уже доложили и о бегстве княгини из Владимира, и о ладье, отплывшей из Мурома, то стал просто счастлив. То, что они удачно проскочили Нижний, показалось ему хорошим знаком. Единственной проблемой были аккумуляторы для иконы-коммуникатора – их заряд иссякал.

Он сказал об этом Квире, а она, подумав, ответила, что будет поддерживать вормхоул-канал открытым со своей стороны, а коммуникатор на ладье пусть работает в спящем режиме, тогда до Новгорода должно хватить энергии. Они условились, что в случае опасности Квира или другой дежурный эпиго в ЦПХ спроецирует в поле зрения участников экспедиции условный сигнал – молнию особой формы, в виде знака зорро. Вызов на прямой контакт должен идти только со стороны Олега или его спутников.

Режим постоянного слежения совсем успокоил Олега. Теперь он мог думать о чем-то еще, кроме безопасности, и решился на социологический эксперимент, о котором давно мечтал. Суть заключалась в том, чтобы лишить человека из высшего общественного слоя привычного стиля взаимоотношений с окружающими. Разрушить ситуацию, где разница статуса определяет модель поведения всех и каждого, и создать другую, где статус – ничто. Олегу хотелось узнать, каков будет результат. Рабочая гипотеза состояла в том, что подопытный аристократ, даже если это будет самый высокомерный придурок, постепенно превратится в нормального человека. В первый же вечер, как только княгиня и Гостислава уснули, он проинструктировал спутников, что теперь следует общаться со служанкой Анны Данииловны как с обычной компаньонкой по турпоходу.

Гостиславу Феликс взял на себя. Он подстилал ей ковры, усаживая у борта, за трапезой выдавал порцию одновременно с остальными. Сам стал набирать воду за бортом и контролировать очаг. Следил, чтобы Гостислава хорошо высыпалась и наравне с княгиней получала теплую воду, чтобы помыться.

Норман занимался княгиней – она по большей части проводила время именно с ним. Выспрашивала его, как устроена жизнь в других землях, сопоставляла, видимо, со своими воспоминаниями о жизни при дворе отца, иногда соглашалась, иногда удивлялась. С особенным удовольствием слушала рассказы про родственные связи русских князей и о том, у кого сколько было детей. Ей только нельзя было говорить про умерших во младенчестве или раннем детстве, тогда она начинала плакать и ее приходилось битый час коллективно успокаивать.

Олег, сидя поодаль, прислушивался к их беседам, время от времени подбрасывал полезные с точки зрения эксперимента темы, например:

– Норм, ты про Петра и Февронью расскажи.

– Ага, – кивал тот и начинал рассказ в обычной своей манере, привязывая его к известным княгине персонажам: – В тот год, когда князь Роман Мстиславич99, дед твой, Анна Данииловна, ходил в ляхи да и погиб там, в Муроме вокняжился Давыд Юрьевич100. Его отец, кстати, врагом князей из твоего рода был, Андрею Боголюбскому101 помогал постоянно, но сейчас речь не об этом…

Потом следовала придуманная по заказу митрополита Макария102 в XVI веке сказка про православных святых Петра и Февронью, чьим прообразом были князь Давыд и его супруга Евфросиния. История про князя, болевшего проказой, которого вылечила девушка из простонародья, дочь бортника-древолаза. Про то, как он разменял власть на женитьбу на ней. Про то, как супруги всю жизнь жили счастливо, умерли в один день и даже после смерти не захотели быть порознь – наутро оказались в одном гробу.

Княгиня, кстати, сильно нахмурилась, когда Норман, пересказывая эту историю, упомянул, что, вылечившись в первый раз, князь отказался выполнить обещание в благодарность жениться на Февронье. А когда он дошел в рассказе до того момента, что после этого болезнь вернулась к Давыду, она погрозила кому-то невидимому пальцем: нечего, мол, девушек обманывать, поделом. Ближе к концу рассказа захлопала в ладоши: очень понравилось ей, что князь не согласился с требованиями муромских бояр, желавших, чтобы он «отпустил» жену-простолюдинку и уплыл с ней из города, оставив на время престол вакантным.

– Вот, Фил, видишь, – Олег сразу же пошел делиться достигнутыми результатами с Феликсом, стоявшим у руля на корме ладьи. – Я прав совершенно. Женская солидарность пересилила классовую.

– Ты – маньяк, – откликнулся тот. – Отдыхал бы, раз возможность есть. Вон как тебе битва тяжело далась. Нет, понадобился тебе этот твой эксперимент. А ты знаешь, кстати, что Саша придумал ее «княгиней Аней» называть? И ей понравилось.

Олег не поверил, и как только Шурик вылез из-под носовой платформы, где он спал после ночной вахты, его вызвали на допрос на корму. Выяснилось, что во время последней остановки, когда Олег и Норман отправились на охоту, а Феликс патрулировал окрестности, он объяснял княгине разницу между полным именем и ласкательным его сокращением. Варианты «Олежа», «Филя», «Норми» и «Саша» ей не понравились, а вот «Аня» и «Слава» – понравились очень.

Олег все равно сомневался, и тогда Феликс отправил Шурика, чтобы тот представил доказательства. Княгиня, накануне узнавшая, что такое родословное древо, теперь рисовала на листе пергамена многочисленных драконов. Под руководством Нормана, конечно. Драконы держали друг друга зубами за хвосты, показывая, как выглядит происхождение ее отца Даниила Романовича от князя Рюрика103 и создателя Священной Римской империи Оттона Великого104.

– Княгиня Аня, – раздался из-за паруса голос Шурика, – боярин волынский собирается сегодня на берегу заночевать. Позволения… Повеления твоего просит.

– Как он тебя, Олег! – Феликс тихо хихикнул. – Ты, оказывается, собираешься на берегу заночевать? Один? Или нас с собой возьмешь?

А княгиня, по-видимому, была донельзя удивлена. Но не тем, что ее назвали Аней.

– Моего повеления? Зачем?

– Да, княгиня Аня, – повторил Шурик, чтобы у Олега не было повода подумать, будто Анна Данииловна не расслышала, как он ее назвал. – Не знаю, княгиня Аня.

Та немного помолчала, а потом нарочито громко произнесла.

– Передай, друг мой Лександр, боярину Олегу Владимировичу, что княгиня Аня ему себя вручила, и в его воле дорогу выбирать. Как надо, так и делает пусть.

Теперь уже Феликс не сдержался и захохотал. Олегу пришлось сходить «помолиться» в тесную каморку под кормовым настилом ладьи и узнать, есть ли поблизости на реке острова.

– Есть, – сообщила ему Квира. – Андрей, кстати…

Но Олег не дослушал, оборвал контакт. Самый большой самоцвет на ободе лежащей перед ним иконы-коммуникатора, изначально янтарный, только что ярко-красный, теперь стал фиолетовым. Это означало, что энергии осталось только на один, ну, может быть, на пару сеансов.

Остров, про который говорила Квира, находился у левого берега Волги напротив нынешней Кинешмы, у самой границы костромских земель. Олег, поразмыслив, решил, что выходка Шурика в конечном счете им пойдет на пользу: остановиться им здесь действительно стоило. Дело в том, что в Костроме княжил Василий105, младший из Ярославичей, который на предложение брата, князя Андрея, вместе выступить против Орды отреагировал крайне враждебно: велел похватать владимирских купцов, бывших в тот момент в городе. Возможно, это было всего лишь демонстрация для монголов, чтобы ожидавшаяся карательная экспедиция обошла костромское княжество, но могло быть и наоборот. И непонятно, как этот князь себя поведет, если узнает, что через его владения плывет жена восставшего против Орды брата, а охраны у нее – всего ничего.

Они завели ладью в протоку у восточной оконечности острова, Феликс с Норманом отправились за реку в лес поохотиться, а Олег с Шуриком и Гостиславой занялись лагерем для полноценной ночевки. Поставили каркасы трех больших шалашей, стали покрывать их еловым лапником. Олег рубил, девушка носила ветки Шурику, а тот укладывал их в несколько слоев поверх жердей.

Олег, впрочем, не только рубил, но и внимательно наблюдал за княгиней, которую усадили на постеленный в сторонке ковер. Он довольно улыбнулся, когда ей стало явно не по себе: она встала, потом села, опять поднялась, снова опустилась на ковер, сдернула платок, что был у нее на голове, и растрепала на нитки. Когда в руках ничего не осталось, опять вскочила, схватила выпавшую у Гостиславы еловую ветку и… И замерла. Покрутила ее в руках, будто бы не понимая, что это и зачем, потом отнесла ее Шурику и вернулась на место. Поддернула подол сарафана, вроде собираясь сесть, но не села, решительно развернулась и пошла к Олегу за очередной охапкой лапника.

Кожа у нее потом была страшно исколота, и Олегу пришлось воспользоваться медтуеском. Он приготовил варево по рецепту, что был подсказан Урдину, и наложил мазь на руки княгини.

– Боярин Олег Владимирович, ты еще и лекарь? – Она была ошеломлена.

– Нет, – честно ответил он. – Да и лекарь тебе, к счастью, не нужен. Хватит меня… – и добавил после небольшой паузы: – …княгиня Аня.

Она расхохоталась и часто смеялась, когда стемнело, и все сели вокруг костра ужинать перепелами под разговоры и вино. Олег пересказывал новеллы из «Декамерона»106, а Шурик – несколько афанасьевских107 сказок. Потом собрался вступить Норман, но Олег разглядел на лице у Гостиславы нетерпеливое желание тоже что-нибудь рассказать, прямо сейчас, и остановил его:

– Гостислава Никулишна сказку нам припасла. Давайте выслушаем.

– Ага, – кивнула Гостислава и начала, сначала запинаясь на каждом втором слове, опасливо поглядывая на княгиню, потом все смелее и смелее.

Выяснилось, Гостислава взрослела среди дворни ростовского архиепископа и насмотрелась всякого. И рассказчиком оказалась просто великолепным. К середине второй истории Олег понял, что они присутствуют при рождении фольклорной истории, и хотел сказать Шурику, чтобы тот начал мемографировать. Но, к удивлению своему и немалому удовольствию, обнаружил, что тот уже занялся этим сам.

На последнем кувшине разговорилась и княгиня. Ее история была похожа по сюжету на «Сказку о попе и работнике его Балде», только вместо парня там фигурировала дворовая девчонка. Олег, после того как она закончила, долго слова сказать не мог и только вытирал слезы. Феликс, сначала не понявший смысл рассказа, потом, когда до него все-таки дошло, повалился на землю, держась за живот, а отдышавшись, только и выговорил смеясь: «Ну, девушки, ну, вы даете!»

Анна Данииловна сначала нахмурилась: для нее, княгини по роду, и для служанки одно и то же слово нашлось, но быстро отошла. То ли ласкательный суффикс «ушк» примирил ее с «девушками», то ли ее натуре понравилось новое, не как во дворцах и на дворне, обращение. Так или иначе она снова рассмеялась. И потом часто говорила о себе и Гостиславе в третьем лице: «Теперь девушки пойдут слушать боярина Нормана…», «Девушки тоже хотят порулить…», «Девушки устали, будут спать…»

Олег этими результатами очень доволен: надо будет поставить еще два-три таких эксперимента, сказал он себе, и будет вполне себе добротная докторская работа. А там, глядишь, недалеко и до член-корра Академии педагогических наук, главы секции по перевоспитанию жлобов.

От острова отплыли перед самым рассветом, а через пару часов увидели на левом берегу Волги два десятка всадников со стягом костромского князя. «На бреже!» – закричал один из них, но, когда Олег демонстративно отвернул на середину реки, от отряда отделились двое с запасными лошадями и быстро поскакали прочь.

– По нашу душу? – предположил Феликс.

– Угу, – согласился Олег. – Попытаются перехватить, думаю.

Сделать это люди Василия Ярославича попытались у Костромы. Волга, как константинопольская бухта Золотой Рог, была перегорожена цепью, не железной конечно, а из бревенчатых связок. Вдоль преграды курсировали несколько лодок, набитых ратниками.

– Разворачиваемся? – спросил Феликс.

Если бы ветер не был так силен, Олег бы с ним согласился. Но их ладья даже против течения шла с хорошей скоростью, и, перекинувшись с Феликсом парой слов по поводу дальнейших действий, Олег решил прорываться.

Княгиню и Гостиславу спрятали под кормовую платформу, ладью повернули к костромской пристани, и когда до берега оставалось чуть больше полета стрелы, Олег переложил руль и кораблик послушно развернулся. Под острым углом теперь он приближался к вершине дуги, что под воздействием течения образовала бревенчатая преграда.

Феликс перегнулся через борт и Шурику велел держать себя за ноги. В этот момент люди костромского князя смекнули, что собираются предпринять «злые», как им сказали, «люди из немец», и в сторону ладьи полетели стрелы. Но далековато было, к тому же лодки с ратниками Василия Ярославича сильно качало, поэтому стрельба вреда никому на ладье причинить не могла. У Феликса была возможность действовать расчетливо, и он одним движением разрубил веревку между двумя связками бревен.

– Есть! – крикнул он, и Олег развернул ладью по течению, уводя из-под удара. Если бы звено костромской «цепи» попало в их борт, а в каждом звене было по пять-шесть бревен, обшивка вполне могла треснуть. Но ладья была вертким корабликом, и пенный бурун, под которым Волга скрыла бревна, прошел довольно далеко за ее кормой. А ближайшей лодке с ратниками костромского князя не посчастливилось: ее перевернуло до того, как сидящие в ней люди осознали опасность.

После этого над волжской водой прокатились крики «греби!», «шустрее!» и разноголосая ругань. На ладью уже никто не обращал внимания – путь был свободен. Олег еще раз поменял курс, довольно скоро стены Костромы остались далеко позади на востоке, и Анну Данииловну с Гостиславой выпустили из-под платформы.

Однако примерно через час по берегу их догнал сильный конный отряд. У командира, видно, была задача следить за ладьей и держать в курсе князя: как только они поравнялись, в Кострому сразу же отправили гонца. Еще группа всадников помчалась на запад.

– В Ярославль, – обеспокоенно проговорила княгиня, показывая на них. – Князь Константин108 тоже не пришел на помощь мужу моему. И там опасность нам грозит.

Олега Ярославль не беспокоил, но не будешь ведь рассказывать княгине, что Константин Всеволодович ни Орде не друг, ни союзникам ее, что через пять ближайших лет ему придется сразиться с монголами, защищая свой город от переписчиков, присланных ханом Мункэ109, и погибнуть. А Анну Данииловну просто-таки трясло, она впала в истерику и требовала разворачиваться, плыть в Галич или Вологду. Никакие слова на нее не успокаивали, и Олег даже растерялся. Они переглянулись с Феликсом: не дать ли ей снотворного ради пользы дела, но неожиданно вмешался Шурик.

– Знаю я верное пророчество, княгиня Аня, – сказал он. – Станет скоро князь Константин с дружиной своей и ярославцами на Туговой горе. Будет сеча великая, и славен станет сей князь среди людей на Руси. Не ворог он тебе, не будет беды, когда мимо поплывем.

На удивление княгиня мигом успокоилась и даже под вечер обсудила с Олегом, как вести разговор с ярославским князем, если доведется с ним встретиться. Решили говорить только правду, а буде зайдет речь о дальнейших планах князя Андрея, сказать, что все зависит от благополучного прибытия великой княгини в Новгород.

На следующий день ладья появилась в виду Ярославля. Олег велел сменить парус – вместо «маскировочного» на мачте появился второй, «парадный». Но все равно пару часов пришлось лавировать напротив города, пока с пристани не прибыл челн с боярином ярославского князя, который представился Ратибором-Михаилом и спросил, верна ли весть, что на корабле плывет супруга великого князя Владимирского. Когда ему это подтвердили, посланник немедленно объявил, что Константин Всеволодович даст пир в честь Анны Данииловны и просит ее сойти на берег.

Но княгиня отправиться в город категорически отказалась.

– Посмотрела на сарафан утром и подумала, что негоже супруге великого князя в таком виде к вассалу являться, – шепотом сказал Норман, когда они с Олегом вместе с ярославским боярином поплыли на берег. Олег согласно кивнул. Потом подумал и предложил:

– Может, купим ей что-нибудь?

– Нет, не надо, – помотал головой Норман. – Решит еще, что мы считаем, будто она сейчас плохо выглядит.

Когда их отвели к ярославскому князю, Олег сказал, что Анна Данииловна дала обет не показываться никому на глаза, пока не соединится с мужем. Константин Всеволодович поверил или сделал вид, что поверил, но был любезен, напоил вином и пересказал свежие новости. Главная была про Тверь. Князь Ярослав отбил от города передовой монгольский отряд, но, когда в пределы тверского княжества вошло все войско Неврюя, понял, что сил защищаться нет, и ушел на север. Куда именно, пока неизвестно. Тверь же разграблена, хотя и без особого остервенения, до сих пор монголы стоят в городе и его окрестностях.

– Теперь, если водой, то один путь – на Мологу, а потом волоками на Мсту, – сказал Норман, когда они, распрощавшись с князем, снова сели в челн.

– Да, – поморщился Олег. – И любому это понятно. И тому, что в Костроме сидит, и тому, мимо кого мы у Нижнего проплыли. И монголы поймут, как только какая-нибудь мразь им сообщит, что жена великого князя Владимирского с четырьмя всего-то охранниками в Ярославле была. А мразь эта, поверь мне, найдется завтра же.

Отплывали из Ярославля в темноте, чтобы у соглядатаев не было шанса понять, куда именно отправилась ладья – вверх по Волге или вниз, а может, вообще, на Которосль. Это ли помогло или что другое, только переход до новгородских волоков был совершенно спокойным. И быстрым. Здесь, в отличие от Оки и мест ниже по Волге, было много больших деревень, где почти всегда удавалось нанимать гребцов на один дневной переход и с их помощью проходить от заката до рассвета до полусотни километров.

Разговоры со здешними людьми тоже действовали расслабляюще. Они и слыхом не слыхивали ни о Неврюе, ни о том, что в низовских городах сменился великий князь. Здесь думали главным образом о том, где бы сделать такой волок на пути в Белоозеро, чтобы не надо было соваться на Волгу. Или о камне для храма в Устюге-Железной110. Или о сотских, которых пора уже и миром выбирать, а не получать от князя.

В последний раз помощью местных они воспользовались на волоках между озерами в верховьях Песи, когда перебирались на мстинский приток Уверь. Дальше идти предстояло по течению, поэтому в дополнительных гребцах нужды не было.

Места здесь начались сказочные. Река текла по великолепному сосновому бору, чистому, почти без подлеска. Воздух был сладковатый, пряный – вовсю цвел вереск, которого здесь было великое множество. Все дышали полной грудью, а Олег расслабился так, что спал шесть часов вместо обычных четырех.

На рассвете 25 июля 1252 года он проснулся под дробный рокот воды.

– Опеченки, что ли, уже? Мы на Мсте?

– Ага, – откликнулся Феликс, – ветер северный поднялся, да и течение здесь сейчас дай боже.

– Что за шум это? – княгиня выглянула из-за паруса. Выглядела она обеспокоенной.

– Ничего страшного, княгиня Аня, – ответил Феликс. – Там река подземная есть. От нее и шум. Вода падает.

– Подземная?! – удивилась княгиня. – Как?! Под землей течет? А как же вода сверху падает, если под землей течет?

Отвечать ей не пришлось. Из-за поворота реки показался участок высокого берега, где среди слегка расступившихся сосен и берез виднелась сказочного вида пещера. С высоты в несколько метров по тесаным каменным ступеням из нее стекала вниз вода. Брызгалась, икрилась, переливалась.

– Вот так, – Олег кивнул в сторону водопада головой. – Такая вот это река. Понеретка называется.

Норман, усадив княгиню на носу ладьи, рассказал легенду о том, как на берегах этой реки во времена, когда еще не была крещена Русь, жили вольные люди – смелые, добрые и честные. Река, как и все реки, текла по поверхности земли. Но потом люди решили, что в мире стало много зла, что их земля, их дома в большой опасности, нужно уходить. И ушли они не в другие края, а под землю да и реку с собой забрали. С тех пор их души обитают в пещерах, и река там течет.

– Мы пойдем смотреть? – заинтересовалась княгиня, просительно посмотрела на Олега и добавила: – Пожалуйста…

Олег нахмурился, но не возразил. Совершенно бесчеловечно было бы отказывать в просьбе великой княгине Владимирской, которая научилась говорить «пожалуйста». Он пожал плечами, и Феликс повернул ладью к берегу.

Скоро Анна Данииловна сидела на корточках среди брызг на одной из террас и ласково поглаживала небольшую березку, которая чудом там укоренилась. Потом крикнула Феликсу, который тоже сошел на берег и стоял внизу, у кромки воды:

– Как чудо такое зовется, боярин!

– Водопад.

– Во-до-пад, – произнесла она по слогам. Встала и повернулась: – Красивое слово.

Платье на ней намокло, и Олег отвернулся. Взгляд его упал на сидевшую у кормового настила Гостиславу, совершенно бледную. Она, не переставая, беспорядочно водила сложенными пальцами между лбом, грудью и плечами.

– Ты что?

– От духов открещиваюсь, боярин Олег Владимирович! Страшно мне! Что-то вот здесь, – она положила руку на левую грудь, – внутри прыгает, как будто вот-вот наружу выскочит.

Олег усмехнулся про себя: Феликс вот наверняка бы проверил, как прыгает это самое «что-то». А сам только успокаивающе погладил девушку по голове и подозвал Шурика – вместе они стали крепить поклажу к конструкциям ладьи.

– Впереди пороги, Слава, надо все привязать, чтобы не растерялось, – попутно объяснил он девушке это занятие. И отвлекая ее от страшных мыслей про духов, которые не иначе как прямо сейчас должны появиться из пещеры и высосать из всех жизнь, обстоятельно рассказывал ей, что такое пороги и какие бывают узлы, что вообще можно делать с веревками, сколько еще до Новгорода плыть и про сам город.

Он рассказывал про сторожевую башню Немецкого двора, сильно отличавшуюся от остальных новгородских построек, потому что сложена из розового ракушечника, когда грохнуло что-то страшное. Гостислава ойкнула и упала на дно ладьи, а Олег поднял голову и увидел молнию в виде буквы «Z», медленно, как в мультфильме, растворяющуюся в совершенно голубом небе. И одновременно – выбегающих из пещеры вооруженных людей.

В первую секунду Олег помянул Квиру недобрым словом, но сразу и понял: она не виновата, что они попали в засаду. Врагов видеть она не могла, потому что они прятались под землей. А тревогу подняла, только когда они вылезли из пещеры наружу.

Затем сильный удар – большим камнем, скорее всего сброшенным сверху, – и Олег упал на колени. Слух отключился, картинка происходящего вокруг стала немой.

Гостислава беззвучно визжала, закрыв ладонями глаза. Норман с неслышными ругательствами лихорадочно тянул из-под скамьи зацепившийся за что-то колчан. Шурик недоуменно разглядывал стрелу, которая попала ему в не защищенное кольчугой предплечье. Феликс на берегу взвешивал в руке метательный нож и широко раскрывал рот.

Скорее всего, он кричал княгине, чтобы она прыгала вниз, что он ее поймает. Но та как завороженная смотрела на ратника в добротной пластинчатой кольчуге, который с десятка шагов хладнокровно целился в нее из лука, и не двигалась.

Попасть, правда, он не смог. Брошенный Феликсом нож зацепил ему кисть, и стрела улетела в реку. Следом за ней отправился и сам лучник – второй бросок Феликса был удачнее. Норман стрелял, и такого Олег еще не видел. Обе половины его тела существовали будто бы отдельно. Приставными шагами он бросал себя вправо-влево, но при этом его торс держался, будто на олимпийском турнире. Стрелы его летели тоже как на соревновании. Олег удержал его в поле зрения не более двадцати секунд, и за это время увидел семь выстрелов. И только одна стрела ушла в «молоко».

Такой противник напугал нападавших, целились оно плохо, так как каждый своими глазами хотел видеть, не присматривается ли страшный стрелок именно к нему. Но засада – это засада, а десятикратный численный перевес – это десятикратный численный перевес, поэтому к пятнадцатой минуте боя Феликс был ранен, Шурик получил вторую стрелу, а Олега еще одна ударила точно в нагрудную пластину, отскочила и упала, упершись острием в борт, а оперением – в палубу. Он наступил на нее, и древко переломилось.

Пропавший после контузии слух к Олегу не возвращался, но треск тонкой деревянной палочки все же возник в мозгу. Там образовалось что-то вроде древнего магнитофонного воспроизведения другого звука – противного всхлипывания, с которым стрела входит в тело.

И оно, это всхлипывание, заставило Олега выпрыгнуть из ладьи и рвануться вверх к княгине, перепрыгивая с террасы на террасу. Сейчас он схватит ее и швырнет вниз Феликсу, а потом…

XVI

Когда Олег очнулся, небо над ним заслоняло полосатое красно-белое полотнище. «Парус… Плывем, значит… – подумал он. – Только… Не помню я такого паруса… Черт…» Потом попробовал привстать, но и полоски на парусине, и облака метнулись в сторону, а один из спаренных шпангоутов, державших мачту, выгнулся, как змея, подпрыгнул и ударил его в висок.

– Где я? – крикнул он, когда опять пришел в себя. Никто не ответил. Олег снова захотел приподняться, но на этот раз не смог даже пошевелиться. Голова, впрочем, была ясной… Но совершенно пустой… Примерно то же самое он ощущал после того, как в центре ему стирали какую-нибудь шокирующую мемограмму, которую совершенно не хотелось оставлять в памяти. В этих случаях в первую секунду тебе кажется, что ты не знаешь даже имя отца, потом в мозгу тихонько всплывает какой-то шальное воспоминание, затем сразу несколько. Они перемешиваются, путаются, превращаются в какой-то сказочный микс, в памяти шумит какой-то совершенно невообразимый водопад картинок из прошлого – лица, удары, книжные обложки, страхи. Потом все успокаивается, и то, что волновало в момент потери сознания.

Алгоритм отработал, и Олег вспомнил Анну Данииловну. Ратника, который замахивался на нее палицей. Образ княгини был нечетким, и только ее рука виделась ясно. Рука как будто шарила по несуществующему столу в поисках несуществующей шкатулки.

Сбоку заскрипело, на облака опять наполз парус. Олег закричал, изо всех сил напрягая связки. И услышал в отдалении голос Гостиславы:

– Лександр Джофич! Боярин Олег Владимирович глаза открыл! И шепчет что-то.

Над ним склонился Шурик, приподнял голову и приложил к губам ковш. В нем была терпкая сладковатая жидкость. Олег узнал ее вкус – неестественный, химический, но приятный. Это был раствор – на крайний случай – оранжевых шариков из медтуеска. Его называли живой водой.

Язык у Олега сразу перестал быть жестким и угловатым, ему удалось вздохнуть полной грудью, стало слышно, как ветер щелкает краями паруса, и как кричат чайки. «Что с княгиней?» – ему очень захотелось задать такой вопрос, он зашевелил губами даже, готовясь произнести эти слова, но Шурик его опередил:

– Ты меня слышишь, Олег?

Шурик выглядел сильно обеспокоенным. Так он хмурился на утро после ночного разгрома монгольских биваков к северу от Переславля, когда прошла эйфория после небольшой победы и стало понятно, что монголы перехватили относительно безопасную дорогу к Новгороду через Ростов и, следовательно, уходить на север князю Андрею и остаткам его войска следует через занятые врагом тверские земли.

– Слышу, Саша, – выдавил наконец из себя Олег. – Где мы? Что с княгиней?

Шурик отставил в сторону ковш, помог Олегу сесть, подложил ему под спину несколько мешков с чем-то мягким и теплым.

– Выходим из Мсты.

Берега реки разбегались в стороны, ладья выходила на широкую воду – приближался Ильмень.

С парусом, кстати, память не обманула Олега: очнулся он на другом судне. Это была не муромская находка, а большая набойная мореходная ладья с двумя мачтами и полноценной палубой. И кроме пары больших парусов, вперед ее заставляли идти двадцать гребцов.

«Откуда гребцы?» – пытался припомнить Олег, а потом у него засвербило под левой лопаткой. Олег дернулся, мешки выскользнули из-под спины, и он повалился на бок. И прямо перед собой увидел большой траурного вида красно-черный навес.

– Что с княгиней? Это для кого? – он вытянул вверх левую руку, и это движение вызвало новое воспоминание, в сознании всплыл фиолетово-бордово-синий шар вокруг его размозженного локтя, пульсирующий в такт ударам сердца, учащенным, аритмичным. Олег закусил губу, готовый перетерпеть боль, которая сейчас выстрелит в руке. Вспыхнули прежние бредовые видения: из разноцветного шара по руке расползается гангрена, как стая мелких черных уродцев – помеси паука с кротом.

Боли не было, в руке чувствовалась удивительная легкость. Вокруг локтя, вопреки опасениям, не было страшной опухоли. Зато кто-то наложил шину из легких деревяшек, обернутых чистой повязкой.

– Ничего не понимаю… – пробормотал он, хотел позвать Шурика, но того рядом уже не было, и Олег задремал.

Земля уже пропала за горизонтом, когда он проснулся. Ладья быстро скользила посреди серебристо-серой водной равнины под небом похожего оттенка. Ветер усилился, за ладьей летели чайки.

Олег пошевелил ногами – они слушались, приподнялся – и опять ничего страшного, даже голова не закружилась. Он встал, прихватил уполовиненный каравай, лежавший перед ним на колоде, скатал хлебный комочек и бросил за борт птице.

Она удивилась – у ильменской чайки XIII века еще не было в обычае крутиться около кораблей в надежде на поживу, – но быстро сориентировалась и выхватила подарок из воды. Молчать о своем счастье не стала, и через несколько минут ладью сопровождала целая стая.

От слабости Олег вскоре снова оказался на своих мешках. «Эй, люди!» – позвал он. Но никто не услышал, потому что чайки галдели, не переставая. Встать снова не получилось и пришлось дожидаться, пока кто-нибудь придет. Задремать Олег не успел – Шурик появился быстро, потому что живую воду людям, которым в бреду является помесь паука и крота, надо давать каждые три часа.

– Что с княгиней? – Олег отстранил протянутый ковш. – Где остальные?

– Пей, давай, – Шурик убрал руку Олега. – Феликс впереди на нашей ладье, стан князя ищет.

Олег опустошил ковш, а потом, как ему показалось, начальственно повысил голос:

– С княгиней что?!

Однако Шурик услышал из уст засыпающего человека лишь нечто нечленораздельное.

Олег спал долго и спокойно. Полусон-полубред про гангрену и кротопауков не возвращался, снились приятные вещи вроде рейдов Евпатия Коловрата, бекляри-бека Мамая, бегущего с Куликова поля, и сказочной сцены: Иван III наконец-то решается разорвать пергамен хана Ахмата111. Под такие сны Олег вполне мог проспать больше суток, если бы не разбудили.

– Вставай давай! – теперь над ним нависал Феликс. – Приплыли. Твое любимое место.

Олег подтянулся к борту и глянул на берег. Новгород. Великий Новгород. Господин Великий Новгород. Самый большой, самый богатый и самый свободный русский город. Разгружающий на пристанях заграничные товары, отправляющий свои, толпящийся на вечевых площадях, посылающий экспедиции далеко на север и северо-восток – «по новые земли». Пока еще деловитый и самодостаточный, не знающий нужды платить изнуряющую дань, оседающую в Орде или в Москве.

Солнце, проглядывавшее сквозь прорехи в облаках, осветило Никольский собор. Чисто выбеленный, на несколько секунд он ослепляюще засверкал, затмил Святую Софию, расположенную чуть дальше, на другом берегу разделяющего Новгород Волхова, в детинце. Олег зажмурился и отвернулся, а когда оранжевые пятнышки исчезли из-под век и он снова открыл глаза, перед ним предстала панорама лагеря из четырех десятков больших шатров и походных палаток поменьше. Они стояли между Волховом и впадающей в него небольшой речкой Жилотугом, недалеко от вала, опоясывающего часть города, которая называлась Славенский конец.

Княжеский шатер, над которым реял стяг с изображением Андрея Критского, по-прежнему разрубленный, стоял у самой воды. Лица стражников у входа были знакомые. Одного звали Константин Барма, он был из младшей владимирской дружины. Имени второго Олег не знал, но хорошо запомнил его самого, когда выстраивал войско на переславском поле: он был в числе пятнадцати или двадцати всадников из Юрьева-Польского, которые сначала не соглашались идти в поход со своим князем Болеславом, а потом передумали и перед самой битвой присоединились к войску Андрея Ярославича.

– Якорь готовим, – раздался с кормы голос Шурика, и гребцы подняли весла вверх.

Ладья, замедляя ход, скользила к берегу. Раздался сильный всплеск, большой камень с привязанной к нему веревкой пошел ко дну, и через секунду корабль, дернувшись, остановился. Гребцы разом загомонили, предвкушая обед и выпивку. Олег поднялся на ноги.

У шатра князя Андрея Олега узнали – Барма нырнул внутрь и появился обратно не один. Следом за ним из шатра вышел ссутулившийся… Не ссутулившийся, а скособочившийся человек. У этого человека были красные, воспаленные глаза, волосы на голове и борода безобразно спутались, на левой щеке алел впечатляющий шрам, еще совсем недавно сильно кровоточащий, рубаха на плече и груди вся была в красных пятнах. Это было какое-то привидение, случайно оказавшееся в чужом теле. Но сомнений не было – это был князь Андрей Ярославич.

«Как же так, боярин?» – прочитал Олег у него по губам, растерянно оглянулся по сторонам и только теперь вспомнил про траурный шатер. Рванулся было назад, но снова спросить, что случилось с княгиней, не успел. Передние пологи навеса раздвинулись, и четверо слуг, которыми распоряжался Норман, вынесли на палубу носилки.

Княгиня была до подбородка укрыта меховым покрывалом, лицо зеленоватое, под глазами тяжелые синяки. За носилками из шатра тянулся тяжелый мертвенный запах. Вороны, пролетавшие мимо, резко развернулись и поспешили убраться подальше.

Олега жестко ударила дрожь. Он должен был вернуть князю жену живой и здоровой… Из глубины души поднялось желание перекреститься, и он повернулся к Никольскому собору. Губы зашевелились, но это не было молитвой – это была страшная клятва, скрепленная самым большим залогом, который он сам себе мог позволить.

Олег перебрался на плот, который должен был доставить носилки с княгиней на берег, в княжеский лагерь, и остановил Нормана, который собрался следом:

– Я один, не ходи со мной.

Три толчка шестами. Всего три толчка шестами, и они на берегу. Олегу пришлось услышать то, от чего он так просил его избавить.

– Как же так, боярин?!

Олег не нашелся, что сказать. Но князь и не ждал ответа. Он опустился на колени, запустил руки под покрывало, выпростал оттуда руку Анны Данииловны, а потом… Потом вдруг резко бросил ее, как будто обжегся, и ошалевшими глазами уставился на Олега:

– Да она ж теплая!

Олег тоже схватил княгиню за руку, и развернулся к Феликсу, который вместе с Норманом и Шуриком как раз выбирался из похожей на ялик лодчонки, перевезшей их на берег.

– Она теплая!

– А с чего ей быть холодной? – не понял Феликс. – Она же живая!

Потом все одновременно что-то сообразили. Феликс и Норман засмеялись, Шурик иронично покачал головой. Олег бессильно опустился на влажный песок, а князь остервенело заорал:

– Владимирского гонца мне сюда!!!

Но того быстро найти не удалось. Палатка, где ему отвели место, была пуста, слуг на месте тоже не было. С поля за Жилотугом притащили конюхов, но те только разводили руками: буквально только что были там лошади низовских людей, а вот и нет их уже.

Князь Андрей выругался и велел разослать по окрестностям несколько отрядов на поиски исчезнувших владимирцев. И скрылся в своем шатре вслед за носилками с княгиней.

Олега с коллегами обступила все обитатели княжеского лагеря, потом откуда-то протолкнулся Урдин, обнялся со всеми и потребовал «сказу».

– Не против мы речь держать, бояре, дружина и немцы честные, – Феликс перевернул корыто, в котором держали воду для новгородских собак, переселившихся в лагерь, поближе к сытной еде, и поднялся на него. – Сказ наш всем полезно услышать, ибо, во-первых, великое дело мы сделали, а во-вторых, язык мой глаголом наделен отменным, никто сравниться не может.

Феликсов рассказ соответствовал действительности примерно на треть, а иногда он придумывал и совершенно фантастические вещи. Но никто из слушателей не засомневался в том, что по дороге из Переславля во Владимир пришлось перебить тьму крокодилов, каждый из которых был размером с небольшого дракона. Да и как не поверить, если эти странные люди с Волыни вернулись с княгиней, хотя почти все княжеское войско было уверено, что сгинут они. И даже втайне от князя бились на это об заклад с Урдином, Среброй и несколькими молодыми владимирскими дружинниками, твердо уверенными в обратном.

– А ведь это все пересказывать потом будут, – шепнул Олегу на ухо Норман. – Теперь точно не буду доверять никаким преданиям.

Олег согласно кивнул и почти уже собрался взять за локоть Нормана, отвести его в сторонку и узнать, что же случилось на Понеретке и позднее. Но тут Феликс перешел как раз к этому.

Теперь он был очень критичным. Признал, что «богатыри расслабились, потеряли бдительность» и если бы не новгородцы со «славным Милятой», то были бы все они уже «в славном месте с кущами и чудесными напитками».

– Милята – это ж наш резидент112, – удивился Олег. – Интересно… Так и было все?

– Да, – кивнул Норман. – Буквально через полчаса после нападения его люди подоспели. Около сотни. И тогда те, кто засаду устроил, быстро исчезли.

– Еще интереснее. Допросить никого не удалось?

– Нет. Только мертвые остались.

– Странная история… – Олег запустил руку в бороду. – Ты понимаешь, в чем суть? Нет? Наши преследователи могли на нас где угодно навалиться, но они выбрали единственно возможное в тех краях место, где их не могла засечь Квира. Это или какое-то совершенно чудовищное совпадение, или…

Конец фразы Норман не расслышал. Со стороны Новгорода раздался рев десятков труб. Все разом обернулись и увидели, как по городскому валу частой цепью рассыпаются пешие ратники, а из ворот выходит сильный конный отряд. Стяги были украшены благословляющей рукой – эмблемой новгородского архиепископа Далмата. К лагерю князя Андрея вышел его полк. В сопровождении сильного эскорта показались несколько мужчин, одетых в богатые опашни и монашеские рясы.

– Вчерашние возвращаются, – к Олегу протиснулся Урдин. – Князь Великий Новгород попросил об убежище. Ответ везут теперь.

Новгородские послы расположились на одном из холмов поодаль и, судя по всему, в княжеский лагерь ехать не собирались. Олег обернулся в сторону шатра Андрея Ярославича и увидел, что князь вышел наружу, смотрит в их сторону и раздраженно теребит край плаща. Потом он топнул ногой, будто прихлопнув каблуком гордость, велел привести коня, сел в седло и в сопровождении двух слуг поскакал к новгородцам.

Спасителям великой княгини Владимирской тоже подвели лошадей. Олег, оказавшись в седле, попытался пустить своего коня галопом, но Шурик его остановил, позволил только медленную рысь. Из-за этого к месту переговоров они добрались, пропустив большую часть речей от лица Новгорода, которые произносил человек в игуменском клобуке. Расслышать они могли только, как он объявил, что в новгородских владениях князю «быть невможно».

Урдин невоздержанно что-то рыкнул и схватился за меч, но Андрей Ярославич строго на него глянул, и оружие осталось в ножнах. Потом князь заговорил:

– Благие дела на Руси выкидывать из головы разве стали, игумен Арсений?! Господин Великий Новгород забыл разве, как я приводил из Суздаля полки с немцами биться113?! Да и дурного Святой Софии я не делал никогда, не в пример многим из рода моего. Объясни мне, игумен, почему город ворота передо мной закрыл – поперечь всему, что на людской памяти есть? И где гостеприимство новгородское?

– Господин Великий Новгород так решил, – лаконично ответил Арсений.

Князь пожал плечами, но продемонстрировал игумену, что у него есть кое-какая информация, как это решение принималось:

– Боярин Милята, с которым, как ты помнишь, отец Арсений, мы трех орденских рыцарей на Чудском озере взяли, гостил у меня с утра. Так он мне сказал, что ни Осподу, ни веча114 никто не собирал. Кто решал-то?

В игумене, казалось, не было ничего, кроме смирения. Он опустил глаза, потом снова посмотрел на князя с выражением мудреца, которому предстоит изложить невежде всю вселенскую мудрость, и вздохнул от тягот этого дела.

– Вечу решать, только когда князя защищать Святую Софию зовут. Но сейчас нужды в том нет у нас, бог миловал. А Оспода была, и все, кому дело было до того, туда сошлись…

– А! Кому дело было! – с откровенным негодованием всплеснул руками князь.

– Все, кому дело было, – повторил игумен. – Кто-то не смог, конечно. Дело срочное ведь. Князь то понимать должен, – продолжал, зачем-то перекрестившись, – а что до гостеприимства, то гость иногда сам должен видеть, что несет с собой беду хозяину, и не подходить к порогу. Ты, князь, встал поперек воли царя, но не тебе батог божий осилить, который за грехи наши на нас опустился… Молиться надо, а как отмолим грехи, то бог сам отведет беду.

– И куда же такому гостю идти! – Урдин все-таки не удержался и встрял в разговор. – А как же милосердие?! Или это уже не христианская добродетель?

– Главная добродетель сейчас, чужеземец, – игумен одним словом подчеркнул, что не считает соотечественником человека, якшающегося с немцами и чудью, – это смирение. И князю надо смириться, как его старший брат Александр Ярославич делает, покаяться перед митрополитом, отправиться на поклон к царю, вручить себя его воле. А оружие против татар поднимать – ересь великая богохульная, ибо, повторю, батог божий они.

Урдин не нашелся, что возразить, а князь, казалось, теперь потерял интерес к спору. Он разглядывал город: склады, соборы, расположенные на Михайловой улице постройки Готского торгового двора. Вновь позавидовал черепице на крышах, но и каменными стенами новгородского детинца остался доволен – содержали их в порядке. Князь заговорил, но уже спокойно и печально:

– Я знаю, что Оспода была. Знаю и то, что на Осподе архиепископ Далмат и духовник его Климент стояли на том, что Святой Софии будет разорение от татар, если город меня примет. Они надеются, что рабство татарово минует Новгород, раз Батый его не покорил. Но так дите неразумное думать может только. Я знаю царя и знаю своего брата, который идет великим князем Владимирским теперь. Немного времени пройдет, прежде чем они явятся сюда вместе, чтобы обложить город данью. И будет тяжесть ее такой, что каждый выдохнет и скажет: умереть легче! Но даже умереть с честью не получится, потому что войско не собрать, а татарове и прислужники их стоять будут на городище115. Так что Новгород не меня прочь гонит, он себя самого…

Князь неожиданно замолчал, не закончив фразы, и в наступившей тишине все услышали вопрос, который Урдин задал стоявшему рядом Олегу:

– Как мыслишь, боярин Олег Владимирович, может ли так быть?

Олег кивнул головой. И жест его был таким уверенным, что «может быть» он ни в коем случае не мог означать. Только «да, именно так оно и будет»116.

А князь, оказывается, замолчал потому, что отвлекся на суету вокруг своего шатра. В чем там было дело, объяснил прискакавший вскоре слуга:

– Княгиня Анна Данииловна проснулась! И владимирца споймали!

У новгородских посланников вмиг не осталось собеседников. Князь резким движением развернул коня и поскакал в лагерь, за ним полетели и все остальные, кроме хрономенталистов.

– Я вообще не понял, что это за хрень такая! – заявил Феликс, когда они остались вчетвером. – Всегда же Новгород давал изгнанным князьям убежище! Вот я, помню, читал, что даже Александра Тверского117 спасали от монголов. Хотя за это даже церковное проклятие было.

– Это ты немного… – Олег успел в последний момент поймать чуть не вырвавшееся слово «опять». – Немного перепутал. Александр Михайлович, после того как татары и москвичи подавили восстание в Твери, в Пскове жил и в Литве у Гедимина118. И проклятие митрополит по наущению Ивана Калиты119 на Псков наложил, а не на Новгород. Не могу вспомнить, кстати, как звали его… Норм, не помнишь?

Норман развел руками, но митрополичье имя вспомнил Шурик:

– Феогност120.

– Точно, – согласился Норман. – Его потом еще святым сделали.

– Ага, – и Шурик нараспев процитировал нечто, к чему, судя по всему, относился с непреходящей иронией: – «Нетленные мощи его были обретены в тысяча четыреста семьдесят первом году, но пребывают под спудом».

– Да, помню такое, – подхватил Олег. – Но про Новгород ты прав, Фил. В большинстве случаев князья всегда получали здесь убежище. Но не в этот раз. У Невского, как ни крути, сильная партия среди новгородских бояр. Да и архиепископ приказы митрополита выполняет, а у того позиция однозначная: раз дали ханы охранные грамоты на церкви, монастыри и монастырское имущество, то будем молить за них господа.

Он вытащил подзорную трубу и показал рукой на кучу мешков под дощатым навесом, около которого был выставлен сильный караул.

– Там, наверное, наше сокровище. Давайте, посмотрим, что ли.

Но не вышло. Они были на полпути между холмом, где стоять остался игумен Арсений со своими спутниками, и мешками, когда около княжеского шатра заголосил глашатай:

– Волынских бояр к князю!

Они подошли к шатру Андрея Ярославича. Возле стоял высокий, очень худой мужчина в столь запыленной одежде, что никто, наверное, не определил бы ее цвет. Его лицо, грязное, в потеках пота, словно в неприятной серо-коричневой маске, показалось Олегу знакомым.

– Почто, князь, вернули меня? – человек недовольно дернул плечом, обращаясь к князю Андрею. – Брат твой, великий князь Владимирский Александр Ярославич велел мне к нему скорее быть. А твои смерды мне руки крутят!

– А я запамятовал, что ты мне рассказал, Владислав Роща, – ответил князь. – Повтори еще.

И теперь Олег понял, почему черты лица этого человека показались ему знакомыми. Он был очень похож на своего старшего брата Анисима, пытавшегося отправить в монастырь великую княгиню Владимирскую.

– Говорил я, князь, что привез страшные вести. Беда с княгиней Анной Данииловной случилась. Виноваты враги твои и великого князя Александра Ярославича.

– В чем же беда? – голос князя Андрея звучал иронично, но Роща причины тому не знал и продолжал свой рассказ с трагическими интонациями.

– Похитили ее из Владимира разбойники, говорившие, что от твоего имени они посланные. Но великий князь тому не поверил, погоню снарядил, она настигла воров. Великий князь велел сулить ворам прощение, если не причинят княгине вреда, но перерезали ей горло, когда она убежать попыталась. Ушли они в болото, окаянные, да и сгинули там. Тело княгини с собой унесли. На ней богатый наряд был, чай, жалко бросить было. Три дня их искали, следов не нашлось. Воры…

– Знаешь ли княгиню в лицо?! – вдруг заорал князь.

– Как не знать, – растерялся Роща.

– А посмотри тогда, кто у меня в шатре лежит! Может, меня мои глаза обманывают?

Дружинники с удовольствием заломили Роще руки за спину и затащили в шатер. Выведя наружу, бросили его на колени. Роща был столь бледен, что грязь на лице казалась зеленой.

– Не сам ты солгать придумал, потому жизнь тебе оставят, – сказал, подойдя к нему вплотную, князь. – И вот что ты брату моему расскажешь – и про княгиню, и про то, что здесь написано, – он передал Роще свиток. – Пусть не думает он, что я без ума и что нельзя людей царских бить. Пусть прочитают ему про победы над басурманами на Волыни. А теперь убирайся! А вы, бояре волынские, входите к княгине. Видеть она всех вас хочет.

В шатре было светло, горело множество свечей. Анна Данииловна лежала на тех же носилках, на которых ее снесли на берег. И если бы не широко открытые глаза, то отличить ее от трупа Олег бы не взялся.

– Олег Владимирович, – еле-еле слышно проговорила она. – Жив… Славно… А я только и запомнила, как ты меня от палицы прикрыл рукой… Цела рука-то? Почти? Я молиться буду, чтобы совсем. Вы же на Волынь обратно? Дождитесь, пока я отцу письмо напишу. Я уже придумала, хочу, чтобы больше чу́дных слов было! Чу́дных… – она говорила тихо.

Олег поклонился и, проклиная себя, что не может соврать про Волынь, объявил, что дорога у них в другую сторону, придется найти гонца, но княгиня не должна беспокоиться – тот будет верным и все сделает, как нужно. А насчет чу́дных слов дал совет: пиши, княгиня, попроще, князь Даниил Романович стар уже, сам не читает, а дьяки не поймут, переврут еще. Анна Данииловна на секунду задумалась:

– Я два письма напишу! Одно обычными словами, а другое – чу́дными. Отец рад будет. Он чу́дные слова любит, и всегда хотел, чтобы я ученая была.

– Конечно, княгиня Аня, – встрял Феликс – Пиши чу́дными. А мы гонца иль до литовского рубежа проводим, иль до смоленского.

Но обещания княгиня не услышала – уснула. Гостислава, что тихо сидела рядом с носилками, встала и погасила большинство свечей. Князь же дал всем знак выйти, а когда за ними опустился полог шатра, недовольно буркнул:

– «Княгиня Аня»! Не малая девочка она уже – так ее называть.

– Прости великий князь, – Феликс скрыл улыбку за поклоном. – Не позволю себе больше.

– Княже! – Олег решил отвлечь Андрея Ярославича, да и вообще интересно было: – А что за победа, про которую ты Роще говорил?

– Из Галича вести пришли. Князь Лев Даниилович отнял у басурман Бакоту, куда они баскака посадили, а потом погнал их прочь от Кременца. А когда они еще раз появились со всеми силами, то около Луцка большая битва была. С самим Куремсой уже. Славная. И уже несколько месяцев про него нет вестей – ушел далеко в степь.121

– Откуда слух этот? – недоверчиво переспросил Олег. Он очень хорошо понимал, что никакой настоящий гонец не мог именно сейчас принести вести в княжеский лагерь под Новгородом.

– Милята-боярин пересказал, а он от свейского посла знает. Князь Даниил Романович, тесть мой, уже всех государей о том известил.

– Шведского посланника? – Олегу очень захотелось прямо сейчас разыскать Миляту и выяснить, что за мистификация тут происходит.

– Да, Биргер Магнуссон122 грамоту прислал. Ждут нас с княгиней в Бьяльбо, если Новгород не примет. Корабли уже стоят в Колывани, орден путь дает. Может, найдем союзников на татаровье. Но я тебе о другом все никак не решусь сказать… – князь помолчал. – Княгиня рассказала мне про путь ваш, боярин. Благодарствую. Век теперь я твой должник… – Потом раздался горький смешок. – Но обещание про казну выполнить не могу… Утопили мы выход ордынский в болотах между Кашином и Тверью. Басурмане обступили совсем, пришлось бечь быстрее ветра. К Новгороду голыми пришли, если бы не Милята-боярин, пришлось бы на земле спать.

Это слышали все. Олег побледнел, Феликс открыл рот, как будто собираясь что-то сказать, но захлопнул так, что зубы лязгнули. Норман удивленно посмотрел на обоих, перевел взгляд на Шурика: с чего это не известный доселе, конечно, но вполне себе рядовой исторический факт вызвал так много эмоций у видавших виды хрономенталистов? Но тот пожал плечами и отвернулся.

Повисло молчание.

– А вон и свейский посол с Милятой-боярином, – затянувшуюся паузу наконец прервал князь.

По Волхову поднималась большая шнека, украшенная флагами с геральдическими львами. Описав широкий полукруг, она ткнулась носом в песок, и по мосткам на берег сошли двое.

В одном Олег узнал Василия Зеленогорского, двадцать лет работающего в Новгороде под именем боярина Миляты, крупнейшего землевладельца в Заволочье, влиятельного члена Осподы. Второй, прятавший лицо за подобием шарфа, был одет в мантию, шитье на ней повторяло расцветку флагов на шнеке. Судя по всему, это был сам шведский посланник, которого упоминал князь Андрей.

Зеленогорский, видимо, было озабочен тем, чтобы дать возможность князю и шведскому послу переговорить наедине. Он бесцеремонно встал между волынскими боярами и Андреем Ярославичем и, поклонившись князю, сделал приглашающий жест в сторону шатра, около которого теперь стоял стяг с Андреем Критским (Урдин уступил его князю после появления в лагере Анны Данииловны). Однако Олег, наконец-то отбросив не дающий покоя вопрос «что же я теперь скажу Андрею?», их задержал.

– Государь, – окликнул он князя, – тебе не нужно про награду вспоминать. Ты оружие на самого страшного врага Руси поднял. И быть рядом с тобой при этом – великая честь. И ценность сама по себе.

Князь часто-часто заморгал. Похоже, эти слова его тронули. Он бросил коротко «должник, все одно», развернулся и вошел в шатер. Шведский посол, напротив, задержался.

– Честь ему, видите ли, – услышал Олег единственный в своем роде голос, сказано было по-французски.

– Андрей? Ты тут?

– Где ж мне еще быть, если вы операцию валите. Поубивали бы вас на этой Понеретке к чертям собачьим, если бы не я… Ну, может, не всех поубивали бы, конечно, но покалечили бы, – здесь шведский посланник кивнул на Олегову руку.

– Подожди, – у Олега в голове закрутилась масса мыслей. – Так это ты Миляте сказал, чтобы он своих людей к подземельям отправил? Ты откуда знал?

– С кудыкиных гор прокричали. А вот знаешь ли ты, волынский боярин, славный Олег Владимирович, великое дело для князя сделавший, что именно ты, получается, ордынское иго на Руси установил?

– Что? – от удивления Олег даже на шаг отступил.

– Когда я Зеленогорскому вбил в башку… Лично вбил – без меня он и поверить не мог, что вы намутили… Когда вбил, что вас спасать надо, разослал он своих людей везде, где засада быть может. И на Вышний волок, и на Понеретку, и даже на Заволоцкий путь. И воинов у него совсем не осталось, чтобы архиепископскому полку противопоставить. Вот и нет теперь князю Андрею пути в Новгород! – Шведский посланник встал на цыпочки, его глаза внезапно стали злыми, он приблизил свое лицо к лицу Олега. – И теперь, милый мой Голицын, этот русский князь, который мог Русь от дани избавить, вместо этого отправляется эмигрантом в Швецию.

– Все неизменимо в существующем виде, – пробормотал Олег. Он произносил эту формулу сотни раз, но теперь ему показалось, что, если эти слова чуть-чуть, совсем чуть-чуть развернуть, посмотреть на них под другим углом, каждое слово станет собственным антонимом.

– Неизменимо, да, – кивнул Андрей. – Но теперь я знаю, почему оно в таком виде неизменимо. Потому что летом тысяча двести пятьдесят второго года у патриотической партии в Новгороде не оказалось сил настоять на убежище для восставшего против Орды князя.

Шведский посланник снова принял бесстрастный вид, повернулся к Урдину и заговорил по-русски:

– Муж славный, боярина Олега Владимировича давно знаешь?

Тот кивнул.

– Он ведь все может?

Урдин часто-часто закивал головой, а Андрей снова перешел на французский:

– Тогда, славный боярин Олег Владимирович, нужно тебе идти к князю и просить проводников к болотам, где он обоз утопил.

Олег вздохнул и с сомнением посмотрел в сторону княжеского шатра.

– Да-да, именно сейчас, а то потом он забывать про свои обещания начнет, – чуть повысил голос посол.

– Андрей…

– Иди, проси проводников.

– Андрей, там монголы сейчас.

– Иди. Проси. Проводников.

Олег чертыхнулся и пошел к князю. Если бы кто слышал их разговор, решил бы, что сумасшедший пытается объяснить нечто нормальному, здравомыслящему человеку. А тот, здравомыслящий, ошеломлен идиотизмом услышанного и не может в ответ произнести ни слова.

Вдруг заорал глашатай:

– Сребра! Князь тебя кличет. По твоей смелости дело есть!

XVII

Двадцать первого сентября 2246 года около трех часов дня Андрей и Шурик стояли на широком тротуаре у подъезда «Гетеборг Уткикен» и обреченно смотрели, как Франц Майер из аукционного дома «Херршерр» перебирал предназначенную для них пачку документов. Каждую бумажку он сверял с виртуальной копией в киктопе. До этого за тем же самым занятием они провели еще минут сорок в его кабинете.

– Так… Протокол торгов есть. Карта денежных расчетов тоже. Свидетельство о праве собственности есть, – перечислял он. – Разрешение на археологические раскопки тут…

Документов было много, русские слова Майер выговаривал очень тщательно, почти по слогам, поэтому на один круг сверки уходило минут пятнадцать, а аукционист взялся за нее в третий раз. Андрей уже устал придумывать, как бы закончить это разговор вежливо.

– Вам точно не нужно будет содействие в переговорах с собственниками земли? – спросил аукционист. Тоже в третий раз. Если подписать договор на представительство прямо сейчас, это, по его словам, стоило бы недорого, и агенты «Херршерра» сделали бы все конфиденциально. «А если вы придете потом, когда все поймут, чем вы занимаетесь, – продолжал он, – то помочь вам будет… э-э… Как бы лучше выразиться… Ну, огласка все удорожает».

Потом Майер начал продавать опыт «Херршерра», как избежать роста расходов на примерах. Это была смесь банальной рекламы и аккуратного шантажа. Пока он рассказывал про «шутку» с победителем торгов, на которые были выставлены сокровища фрегата «Королевский купец»123, Андрей еще стерпел, а под конец даже заинтересовался. Он не знал, что нашествие касаток, появившихся к западу от Лендс-Энд124 одновременно с экспедицией Таши Габербург, было организовано «Херршерром». Нашествие оказалось роковым, так как вместе с касатками появились толпы людей из «Гринпис» и целая орда журналистов. В результате операция растянулась на несколько недель, и стоимость аренды поискового оборудования съела почти всю прибыль кладоискателей.

Потом Майер завел речь о части золотого запаса Российской империи, которую якобы умыкнули чехословаки125. «Я абсолютно уверен, – говорил Майер, – что капитал „Легио-банка“126 пополнялся из тайных хранилищ в Йиглавских горах, где лежало русское золото. И если бы наши советы не игнорировались…»

Тут терпение Андрея лопнуло. Он неотлучно провел в чехословацком корпусе все время с момента, когда в мае 1918 года он отказался выполнить приказы большевиков о разоружении127, до прибытия легионеров на родину в 1920-м. Он с несколькими помощниками только и делал, что наблюдал за ящиками с золотом, и был совершенно уверен в необоснованности обвинений в адрес чехословаков. Андрей сделал аккуратное движение – и стопка бумаг вместе с киктопом исчезла из рук аукциониста.

Тот замолчал, удивленно разглядывая свои пальцы.

– Спасибо за все, господин Майер. Не беспокойтесь. Мы с точностью до метра знаем, где все лежит. И у нас не будет проблем с собственниками. Там общественная территория, идеальная для раскопок, даже рекультивации не потребуется. Поэтому разрешения будет достаточно.

– Точно знаете? – Майер был настолько удивлен, что даже не обиделся.

Такой же вопрос возник и у Шурика:

– Как мы можем точно знать? – спросил он, как только они, попрощавшись с Майером, скрылись за углом «Уткикена». – Мы же только приблизительно понимаем, где все лежит. Черт знает, что могло произойти. Осушили эти болота, скорее всего. Вдруг прямо там какое-нибудь поместье?

– Хутор, – поправил его Андрей. – Не вздумай в тех местах сказать «поместье». Тебе тогда ни в одном баре не нальют, а то и подкараулят ночью да привяжут рядом с муравейником. Там же нормальные работящие люди живут, а не московские рантье. И нет там никого поместья. Лежит наш клад на дне Оршинского озера, а раньше тому месту название было Оршинский мох.

Андрей действительно точно знал, где казна князя Андрея Ярославича. Вернее, думал, что знает. А еще точнее: рассчитывал, что будет знать вскоре. И дело не в том, что Сребра показал место, где Андрей Ярославич бросил обоз со своей казной. Не только в этом. Через три дня после того, как Олег с коллегами отправились в 1252 год, Андрея осенила мысль: зачем полагаться на счисление места128 или на топографические ориентиры, которые за тысячу лет могли поменяться, если можно заложить там, где остались сокровища, небольшой трансвременной маячок с хорошей батареей и в своем времени добраться до него по пеленгу.

Возникла, правда, проблема. Андрей рассчитывал арендовать маячок дней на сорок, но упустил из виду, что в последнее время индустрия трансвременного туризма росла на десяток процентов каждый месяц, промышленность за ней не успевала, и цены на оборудование, необходимое для перебросок, увеличились. На деньги, которыми Андрей располагал, взять маячок можно было всего на несколько дней.

– Пришлось соглашаться, а потом отправляться к вам, чтобы вы делали, что положено и быстро. А вы только принцесс спасали да воевали. – Андрей вспомнил, как тогда нервничал, и зло глянул на Шурика.

Некоторое время они шли молча, но в Гетеборге прохожие на тебя начинают оборачиваться, если ты мрачен, поэтому Шурик решил разрядить атмосферу и спросил у Андрея, как ему удалось преобразиться в шведского посла. И попал в точку. Андрею очень нравилась провернутая им операция, он оттаял и начал рассказывать, сначала бурча, конечно.

Посол подвернулся случайно. В 1252 год Андрей отправился через операционное бюро Шведского института пространства-времени – это был самый близкий к Новгороду пункт перебросок c трафиком, интенсивность которого давала хорошие шансы остаться незамеченным. Он оказался в только-только начавшем строиться Стокгольме, назвался вологодским купцом Андреем Хилым, потерявшим ладью на скалах и теперь готовым хорошо заплатить, чтобы добраться до Новгорода. Собрался он в Сигтуну129. Там с большей вероятностью можно было найти попутный корабль, а заодно Андрей хотел пособирать какие-нибудь предания о нашествии 1187 года, когда карелы то ли вместе с новгородцами, то ли по их наущению напали на этот город, перебили жителей во главе с епископом и якобы забрали бронзовые ворота, впоследствии установленные в Софийском соборе Новгорода.

Попасть в Сигтуну ему было не суждено. Он уже торговался на пристани с лодочниками о переправе через озеро Меларен, когда со стороны городского замка глашатай через каждые полсотни шагов стал объявлять, что ярл Биргер ищет руса из-за моря. Андрей, может быть, и промолчал бы, но лодочник, с которым они не сошлись в цене, решил, наверное, что раз клиент ушел от него, пусть уже никому и не достается, и завопил: «Вон он, проклятый соглядатай, хватайте его!»

Хватать, впрочем, не стали. Напротив, глашатай был вежлив и с поклоном предложил следовать за ним. Андрея привели в замок, в главном зале которого, еще пахнущем стройкой, ярл Биргер в присутствии посланника папы Иннокентия130, монаха-францисканца, объявил, что Андрею предстоит быть переводчиком Кнута Стирлинга, который отправляется в Новгород на переговоры с Осподой. Сказано все было тоном, исключающим возражения. На ночь Андрея заперли, а утром к нему приставили сильную охрану. Избавиться от солдат, пусть это даже четверо крепышей, ему не составило бы труда, однако ночью он решил, что разговоры со шведским послом интереснее истории Сигтуны и следует воспользоваться подвернувшейся возможностью.

Стирлинг оказался большим любителем выпить, пьянел быстро, до того самого момента, когда его настигал сон, был уверен, что остается почти трезвым человеком. Это Андрей понял в первый день, который они провели вместе; сразу после отъезда Биргера посланник, чтобы снять стресс, первым делом добрался до бочонка с чем-то крепким да на месте и уснул. Утром на посольскую шнеку они явились в обнимку, даже капитан не понял, кто из двух богато одетых путешественников благородный Кнут Стирлинг, о котором говорится в переданной ему грамоте Биргера.

В первые два дня путешествия Андрей выведал у Стирлинга цель посольства. Швед был послан предварительно обсудить с новгородскими боярами союз против монголов, который составляет Папа. Если же те заинтересуются, то нужно будет слать корабль за францисканцем и заканчивать переговоры будет он. Биргер, конечно, хотел отправить в Новгород кого-нибудь породовитее, но монах из Рима был категорически против посла-военного, а потому выбор пал на Стирлинга – он был в Стокгольме главным гражданским чиновником, следил за соблюдением законодательных нововведений и за строительством замка.

Все время путешествия Андрей держал Стирлинга практически в бессознательном состоянии, благо вина на корабле было более в избытке. В конце концов швед поверил, что он купец из Вологды, и тогда Андрей появился на палубе в роли посла.

Это было за два дня до прибытия в Новгород, и капитан шнеки решился было взять собутыльников под караул и выяснить, кто есть кто. Но Андрей надменно остановил солдат, направлявшихся в каюту посла, и пристыдил старого моряка: как можно подумать, что потомок викингов не перепьет русского торгаша? Это простое объяснение полностью соответствовало той картине мира, которая сложилась в голове капитана, поэтому настоящий посол, бормотавший русские слова вперемешку со шведскими, чуть не полетел тем же вечером за ненадобностью в море. Хорошо, что Андрей поинтересовался, зачем его волокут на палубу, а когда узнал, то скомандовал «отставить», велел вернуть Стирлинга в каюту и не больше не беспокоить. Когда шнека прибыла в Новгород, настоящего посланника перевезли под присмотр на местную базу Центра прикладной хрономенталистики и оставили под замком в компании с бочонком вина.

В результате Новгород Стирлингу удалось увидеть только в последний день перед отправкой в Швецию. Когда его вывели из похмелья, он ничего не помнил и был в ужасе от того, что его ждет на родине. Но у переводчика неожиданно оказались хорошие новости. Стирлинг, выходило с его слов, вел переговоры с Осподой очень грамотно, а в том, что союз не сладился, его вины нет. Архиепископ в присутствии молчаливых членов совета твердо объявил примерно следующее: в союзе с неверными латинянами Новгород не нуждается, опасности от царя из степей сейчас нет, а если и придет беда, то по воле божьей и противиться ей человеку не следует.

Биргер будет более чем доволен, продолжал Хилый, так как потомок викинга Рюрика, князь Андрей Ярославич отправляется вместе с ним, Стирлингом, в Швецию.

Свой рассказ Андрей закончил в такси, которое везло их с Шуриком в Ландветтер, маленький гетеборгский аэропорт. Там их ждал зафрахтованный самолетик.

– А где ты его оставил? – поинтересовался Шурик.

– Посла?

– Маячок…

– Прямо в болоте.

– Не помню, чтобы ты туда заходил.

– А ты помнишь, как Норман ломанулся верхом вперед, когда Сребра показал, где они бросили обоз?

Шурик кивнул, а Андрей продолжил:

– У него в седельной сумке и был маячок. А когда лошадь сдохла, то маячок вместе с ней в болоте и остался.

– А если бы лошадь не сдохла? – спросил Шурик. И после небольшой паузы, задал еще один вопрос: – Она из-за тебя сдохла?

– Ага.

До аэропорта доехали молча. В начале полета тоже не произнесли ни слова. Но потом Андрей, попивающий виски и листающий какой-то бестолковый журнал, стал Шурику просто ненавистен.

– Мне кажется, что это было как-то неправильно… Очень рискованно. А если бы мы не вытащили Нормана? Мне как-то даже теперь с тобой сидеть… – Шурик хотел сказать «противно», но запнулся… – Неуютно.

Андрей поднял на него удивленные глаза. Закрыл журнал. Покрутил в руках почти пустой стакан, резко проглотил оставшийся виски вместе с кусочками льда. В этот момент Шурик подумал, что сейчас стеклянный снаряд пролетит над его головой, обдав ветерком, но Андрей тихо поставил стакан на столик, и заговорил совершенно спокойно:

– Саша, во-первых, мне совершенно наплевать, какие чувства ты испытываешь, сидя рядом со мной. Во-вторых, под категорию «неправильно» подходят совсем другие вещи. Неправильно было тебе в апреле напиваться в Гетеборге. Наверное, неправильно было Нормана домой не отправить. Уверен, можно было обойтись без участия в сражении у Переславля. Совершенно неправильно было за княгиней во Владимир переться. И потом… Что это значит: не вытащили бы?! Может, это был тест на твою профпригодность?! Не вытащил бы ты Нормана из болота, так я тебя бы уволил.

«Уволил бы, точно уволил, – подумал Шурик. – А деду бы сказал: я все, что мог, сделал, но внук твой – такое дерьмо, что… Короче, квиты мы с тобой. Ты счет на меня обнули, будь добр».

Теперь в голове Шурика крутились уже другие картинки. Будто зовет дед его в гости к себе, в Свияжск, сажает за стол, наливает, по обыкновению, чаю и смотрит. Смотрит и смотрит, старый дьявол. А потом говорит: «Был у меня доктор Сазонов, про тебя разговаривали. И вот есть у меня, внучек, для тебя интересное предложение. Одному моему приятелю человечек нужен, чтобы защиту от дурака тестировать на новых киктопах. Очень нужен, а он никак найти не может. Пойдешь?»

За иллюминатором мелькнула тень. Шурик глянул туда, и на секунду ему показалось, что в соседнее облако на контркурсе нырнул такой же, как у деда, черно-красный самолетик. Он прижал голову к стеклу, но, конечно, ничего не увидел, и счел за благо в такой позе остаться – с Андреем встречаться взглядами не хотелось.

Северо-западная Россия со стороны неба – скучное зрелище. Фермы, ветряки, неширокие дороги, обсаженные деревьями, однообразно изумрудные клеверные поля с черными точками коров, опять фермы, иногда перелески и опять коровы, коровы, коровы.

Шурик опять откинулся на спинку кресла. Но Андрей на него и не думал смотреть. Он снова листал журнал и пил виски.

– Почему ты никому не сказал про маячок? – буркнул Шурик.

Андрей пожал плечами:

– Потому что одному скажешь – все узнают, и кто-нибудь да разболтает. А огласка, как было правильно сказано господином Майером, все удорожает. И почему «никому»? Я Квире сказал. Она деньги любит, и на нее можно положиться.

Квира икнула. Она лежала на кровати в своей новгородской квартире и пересчитывала места, где у нее побаливает. «Хе, подруга, – сказала она себе. – Оказывается, и тебя можно загнать. Тренировки, тренировки и еще раз тренировки. Сколько раз я тебе говорила».

Она пошарила ногой под одеялом и попала во что-то твердое. На противоположном краю кровати возникло шевеление, и появилась голова Нормана.

– Кто мне обещал первым проснуться? – спросила Квира.

Рядом с головой возникла рука, пальцы сложились в пистолет, приставленный к виску, а глаза вопрошали: все, пора стреляться? Квира улыбнулась.

– Не сейчас. Ты вот мне сначала расскажи, чего ты испугался-то?

Норман покраснел. Вчера, когда они танцевали в «Резонах», модном клубе рядом с кремлем, Квира всего-то только запустила ему под брючный ремень пальцы, а он вдруг запаниковал, сбежал в туалет и просидел там почти двадцать минут.

– Ну?

Норман метнулся к Квире, пытаясь попасть губами в губы, но она встретила его локтем под кадык.

– Не-не, сначала признания!

Норман от неожиданного удара на некоторое время потерял способность говорить, но прохрипел:

– Я думал, что ты с Андреем…

– Ой, мамочки! – Квира откинулась на спину и от души рассмеялась. – Девушка готова ему чуть ли ни минет на танцполе сделать, а у него мужская солидарность на уме.

Норман запротестовал. Мужская солидарность, по его словам, была совсем не при чем.

– Так в чем дело? – спросила Квира.

– Я думал, что ты с Андреем, – повторил Норман.

– Ты это уже говорил, – сказала Квира. – Боишься его, что ли?

Норман ответил не сразу. Страха у него не было – ни вчера в «Резонах», ни сегодня, на трезвую голову, но односложно ответить «нет» казалось ему неправильным. Он встал, прошелся несколько раз по комнате, постоял у окна, разглядывая вереницы кораблей на Волхове, и загадал, что когда в сторону Ильменя пройдет десятый, надо будет обернуться и что-то сказать. Но Квире хотелось ответа быстрее:

– Испугался, да?

– Нет, не испугался, – он ответил, не поворачиваясь.

– А почто нем?

– Думаю, как правильно ответить.

Квира иронично хмыкнула, и Норман понял, что дольше молчать нельзя.

– Если ты думаешь, – начал он, – будто я боюсь, что он меня чем-нибудь треснет, то нет. Но мне, честно говоря, не хотелось бы, чтобы он держал на меня зло. Знаешь, когда мы ехали по краю болот, где князь Андрей бросил свой обоз с казной, он оказался рядом со мной. Глаза у него были… Думаю, что у лермонтовского Демона такие глаза должны быть. И теперь мне кажется, что это он меня заставил зачем-то повернуть в топь. А потом еще лошадь моя ни с того ни с сего сдохла… Спасибо Александру, вытащил, а то я запаниковал, – признался Норман. – Есть в Андрее какая-то мистика. И не хочется мне, чтобы он ко мне подошел, посмотрел в глаза, а я потом я спрыгнул с какого-нибудь моста.

Волхов опустел, на правобережных лугах тоже смотреть было не на что, и у Нормана кончились причины, которые он для самого себя придумывал, чтобы по-прежнему стоять у окна. А повернуться он очень боялся. Ему казалось, что Квира должна встретить его таким взглядом, после которого придется уходить или, по крайней мере, одеваться. Она уже сидит, наверное, опершись спиной на спинку кровати, а одеяло натянула до подбородка, подумал он. Но оттолкнулся от подоконника и скомандовал себе «кругом».

Одеяло сползло на пол, а Квира лежала поперек кровати и доедала оставшуюся с ночи клубнику.

– Вкусная, – сообщила она. – Горло вот только болит.

– Извини, – пробормотал Норман.

– Да что извини, я ж сама, – откликнулась она. – А про Андрея ты прав. Я иногда думаю, что он хроногрант131. Вот как для нас тринадцатый век: путешествие или экспедиция, – так и он в нашем времени не коренной житель. Родился небось на тысячу лет позже. Родителей его никто не знает, а в наши времена это большая редкость, если ты не из Китая, конечно. И вообще, он слишком рациональный и бесчувственный.

Квира встала, подошла к Норману, чмокнула в грудь и ушла в ванную. Довольно долго оттуда доносился звон склянок, потом все затихло, зажурчала вода, и Квира крикнула сквозь ее шум:

– А насчет меня ты можешь быть совершенно спокоен! Сазонов убежденный сторонник женской полигамии.

– Вы по-прежнему встречаетесь? – спросил Норман.

– Не слышу, – раздалось из ванной. – Подожди, сейчас выйду.

Вышла Квира одетой – на ней было что-то вроде хитона.

– Одевайся, сегодня продолжения не будет – я даже брюки надеть не смогла. О чем ты спрашивал?

– Вы c Андреем по-прежнему встречаетесь?

Квира фыркнула.

– Извини, – опять смутился Норман.

– Да нет, все нормально. Просто словечко «встречаетесь» забавно звучит. У нас сейчас так: когда мне хочется с ним переспать, я ему пишу «надо бы что-то вспомнить». Он отвечает «встречаемся там же?», ждет «да» от меня, и когда я приезжаю к Сандро, он уже сидит там. И ни разу не было случая, чтобы он увильнул, хотя иногда, я точно знаю, ему приходилось бросить очень важные дела.

Вот так-то! Женщина, которая требует секса, в Андреевой вселенной – это венец творения.

– Это он так говорит?

– Нет, это моя теория, – ответила Квира и еще раз поцеловала Нормана. – Но давай-ка будем собираться, пора уже нам.

Норман начал одеваться, а Квира поколдовала между лучиками своего киктопа, который вчера решил держаться от нее подальше и устроился в виде экзотического морского ежа на стене. Спустя пару минут на балконе приземлилась небольшая серебристая капсула лифта-сателлита, которая затем доставила их на пристань, где у Квиры стоял небольшой глиссер.

Через люк на крыше рубки Норман протиснулся не без труда, но внутри оказалось на удивление просторно – и ноги можно было вытянуть, и локтями подвигать, и голова в потолок не упиралась. А как только Норман понял, что ему удобно, и перестал ерзать, справа и слева вылезли несколько ремней и плотно прижали его к креслу, зафиксировали также и Квиру, и глиссер дернулся с места.

Квира чуть-чуть похулиганила: несколько раз прорезала кильватерную колонну круизных кораблей, заставляя глиссер попрыгать на волнах за кормой каждого. Но как только из диспетчерского центра пришло предупреждение, дисциплинированно выполнила команду снизить скорость и занять свой фарватер. Как только они вышли на широкую воду, где Волхов вобрал в себя и Холопье озеро, и пруды по реке Робейке, расширившись до полутора километров, Квира снова разогнала глиссер.

Здесь берега реки были стиснуты дамбами времен второго глобального потепления132. Теперь, после работ по углублению дна в Атлантике, уровень Мирового океана опять понизился, и дамбы понемногу разбирали, но сейчас серый бетон все еще был отличной основой для грандиозных граффити. Рассматривать их надо было на скорости: если идешь пятиузловым ходом, то видишь только мешанину линий, а если увеличишь скорость до двадцати, то видишь дракона и людей в латах, атакующих его верхом на ютиранах.

Бетонная стена оборвалась, и потянулись новые грузовые терминалы, около которых скопились десятки судов. Время от времени место у причала освобождалось, и тогда пятерка буксиров бралась за очередной корабль, подтягивала его к берегу, и на него набрасывалась стая докерных роботов. Они подхватывали контейнеры и быстро растаскивали их по складам, устроенным в полукилометре от береговой линии.

Норман, с интересом разглядывавший происходящее на берегу, попросил Квиру сбавить ход.

– Что тебя там заинтересовало? – удивилась она.

– Когда еще с интервалом в тысячу лет можешь увидеть одно и то же место, где люди занимаются одним и тем же, – ответил Норман.

– Это же просто порт! – Квира даже всплеснула руками, и вырвавшийся на секунду из-под ее контроля глиссер вильнул.

Нет, это был не просто порт, ответил Норман. Вернее, порт не был лишь только портом. В городе с долгой историей это не причальные стенки и техника переправки грузов с корабля на берег или обратно – руками людей, кранами или манипуляторами роботов. Это проекция городской жизни, позволяющая делать вывод о том, что ожидает его в обозримом будущем.

В 1252 году монгольские прихвостни еще не пришли в Новгород, но грозу многие чувствовали именно по состоянию порта. Сюда свозили оставшееся после грабежа и поджогов имущество жители Бежецкого Верха, Волока-на-Ламе и Торжка. Наблюдая переселенцев, новгородцы беспокоились. Прозорливые начинали учиться немецкому и думать, как переводить торговлю на Готланд. Дальновидные отправляли экспедиции в Заволочье – будущее Поморье – и создавали там свои фактории. А осторожные нанимали бедняков в ратники и строили частные крепости в окрестностях Ладоги на берегах рек и озера, чтобы укрывать добротный корабль, на котором в случае беды можно уйти водой от нашествия.

Все, кто осознавал, что грозит республике, поступали так или примерно так. Но их в Новгороде было не больше сотни, а уделом большинства становились лишь проповеди архиепископа: «Святая София убережет от безбожных…» И вряд ли в городе кто-то мог себе представить, что это не формула спасения, а всего лишь маскировка: церковь в лице митрополита Кирилла уже решила разменять сохранность своего имущества и освобождение от дани на обязанность молиться за благополучие ордынских ханов. Получить от нее благословение на борьбу против захватчиков надолго станет почти невозможно.

– Ну, а по нынешнему порту что ты видишь? – спросила Квира, положив глиссер в дрейф.

– Надо будет сходить, потереться среди роботов, тогда скажу, – ответил Норман.

Квира больно ткнула его локтем в ребро: нечего издеваться. Он запротестовал:

– Нет, я серьезно. Издали сложно судить. Но вот я могу точно сказать, что скоро тебе сложнее по реке гонять будет.

– Почему же?

– Видишь самый большой корабль? Это сорокатысячник. Он первый или один из первых, но раз пришел, то скоро таких много здесь будет.

Квира посмотрела не дальний конец причала, куда показывал Норман. Она действительно раньше не видела таких больших кораблей на Волхове.

– Почему ты решил, что он из первых?

– Роботы неуверенно его разгружают. На небольшие корабли они стаей налетают, а здесь один забрался наверх, а остальные стоят, наблюдают, учатся. Не привыкли еще.

Квира взяла бинокль. Да, все было именно так.

– Ладно, потом сходим, – согласилась она. – Может, еще что увидишь интересное. Ну а пока погоняем!

Квира резко довела мощность двигателя до максимума, глиссер выпрыгнул из воды и понесся вперед, ежесекундно подскакивая вверх. Волны стучали в днище в ритме скорострельной пушки, брызги поднялись выше антенн, а автопилот надрывно сигналил из-за превышения скорости.

– Долго нам еще? – крикнул через пару минут такой гонки Норман, изо всех сил стараясь не прикусить язык.

– Видишь здание, на котором фиолетовый ангел-попрыгун? Там пристань, от которой ближе всего к аэропорту.

Норман ангела рассмотреть не сумел. Дома на набережной появлялись в ветровом стекле рубки глиссера лишь на мгновение, потом как будто смывались каскадом брызг, и в следующую пару длинных секунд, пока суденышко летело над водой, видеть можно было только ярко-голубое небо с небольшими облаками.

Впрочем, скорость стала падать – это вмешался автопилот, отстранивший Квиру от управления. Двигатель перестал рычать, прыжки над водой постепенно прекратились, линия домов на набережной обрела присущее архитектурным сооружениям спокойствие.

– Где же попрыгун? – спросил Норман, покрутив головой, после того как автопилот пришвартовал глиссер к небольшой пристани и распрощался, не забыв напомнить про штраф за превышение скорости.

– Не видно его отсюда, – ответила Квира. – Пошли. Все потом.

Между набережной и аэропортом был большой парк, сплошь уставленный разными памятниками. Ни авторам, ни заказчикам не хватило поклонников, чтобы разместить эти монументы на каком-нибудь почетном месте вроде площади напротив Княжьей башни кремля, но искусство есть искусство, и потому муниципалитет разрешил свозить их сюда. Здесь можно было увидеть скульптурную композицию «На вражьих костях после Раковорской битвы133», друг против друга стояли Григорий Распутин134 и Феликс Юсупов135, пара дюжин Лениных, Сталиных и Троцких136, а также памятники «Столп империи» (здоровенный лавочник с кистенем), «Бдительность» (человек в полувоенной одежде, перезаряжающий револьвер) и «Правда – в силе» (три застреленных слона и оглушенная взрывом черепаха, тонущие под плоской землей).

Тут было чему удивляться. Норман остановился у чугунного триптиха «Космос убивает», чтобы разглядеть сцену охоты громадных инопланетян за человечками в скафандрах землян, но Квира продолжала быстро идти вперед, и он, пробормотав: «Дела, одни дела», бросился ее догонять.

В аэропорту у стойки под табло «Индивидуальные маршруты» их встретил Феликс.

– Вот вы все говорите, что у Феликса маленький мозг, – заявил он, едва поздоровавшись. – Феликс не будет спорить. Феликс скажет больше: это его конкурентное преимущество, потому что в маленький мозг не так легко попасть. Пулей, например. Потому-то Феликс непревзойденный проводник. Но, несмотря на маленький мозг, Феликс не дурак. Феликс дальновиден и заботлив. Никто не подумал, что Квире будет интересно пролететь нашим маршрутом от Новгорода до клада. А Феликс подумал.

Более того, Феликс еще и успел превратить свою мемограмму в небольшой документальный фильм об их путешествии. И пока девушка-андроид за стройкой оформляла билеты на самолет, он показал первую серию. Началась она с того, как на новгородской пристани, от которой совсем недавно отчалила посольская шнека, увозившая в Швецию великого князя Владимирского Андрея Ярославича, появился сильно изуродованный всадник в плаще крестоносца в сопровождении троих верховых слуг и двух вьючных лошадей. Это был новый образ Андрея. На базе Центра его превратили из купца Хилого в викинга: обрили наголо, убрали бороду, устроили на лбу шрам и спрятали веко над левым глазом.

Один из слуг, новгородец, приблизился к Олегу и объявил, что его господин – Эрик Брос, внук ярла из старшей ветви Фолькунгов137, – просит разрешения присоединиться к отряду, который идет «супротив царя». Удивленный Олег только и мог, что кивнуть, и тогда к нему подъехал сам Эрик. Перемежая шведские, польские и латинские слова, он рассказал, что дал обет войти в число воинов, сражающихся за христианскую веру против татар, был в Галиции у князя Даниила и по его совету хотел присоединиться к Андрею Ярославичу.

– Борьба князя Андрея окончена, – ответил ему Олег.

– Да, – кивнул Эрик, – но без битвы обет не снять, а Андрей Ярославич говорил, что боярин Олег Волынский, храбрейший муж, идет в опасный поход, где не избежать встречи с врагом христианским. Я хотел бы следовать с вами и готов подчиняться беспрекословно.

Тут Феликс остановил фильм и сказал, что, по его мнению, Олег был очень недоволен планами Андрея, но спорить не стал, да и слова «подчиняться беспрекословно» свою роль сыграли.

– Ну да, – согласилась Квира, – он при всех обещал, что в приказы Олега вмешиваться не будет.

Феликс кивнул, соглашаясь, и хотел было уже снова запустить воспроизведение, но стюардесса пригласила на посадку. Вторую серию смотрели уже в самолете, привыкнув к необычному салону: здесь нужно был не сидеть, а лежать в специальных коконах, разглядывая землю через нижнюю – стеклянную – часть фюзеляжа. А когда снова начался фильм, создалась полная иллюзия, что самолет исчез, а пассажиры просто-напросто парят, невидимые, над колонной из полусотни всадников, которых для сопровождения Олега и его спутников отобрал Сребра.

Самолет неспешно летел в общем направлении на восток, следуя поворотам Мсты, – тем же путем, что и шел от Новгорода в 1252 году отряд Олега. Маршрут выбрали, надеясь обнаружить следы отряда, что устроил засаду в Опеченках. Да и в целом он был безопаснее, так как гонцы из Торопца говорили, что в окрестностях города появлялись монголы, и, значит, с запада, через Тверь, к Оршинскому мху двигаться было не с руки.

Переход от Новгорода до Опеченок был спокойным. Первое время за ними пытались следовать ратники из архиепископского полка под началом племянника самого владыки, но Олег решил, что это слежка, и, недолго думая, вышиб командира из седла. После этого людей архиепископа они больше не видели.

В окрестностях Опеченок Олег продержал отряд три дня, беспрерывно рассылая в разные стороны сильные разъезды. Но тщетно: жители окрестных деревушек ничего не смогли рассказать, куда делись «пришлые разбойники с низу», как здесь называли теперь тех, кто устроил засаду на великую княгиню и ее эскорт.

Над местом, где произошла стычка, самолет на бреющем полете сделал несколько кругов.

– Толпа-то какая! – сказал Норман.

Людей внизу было действительно много.

– Куда ж теперь без них, – откликнулась Квира. – Мы же теперь туристическая держава.

Но настоящий размах турбизнеса в этих краях открылся, когда самолет повернул на юго-восток, и они пролетели над Новыми Боровичами. Целый квартал многоэтажных гостиниц, бунгало на трех десятках гектаров земли, колоссальный железнодорожный вокзал, Си-Ти со стороны Валдая и Устюжны, аэропорт с семью взлетно-посадочными полосами. А потом – раз, и все моментально оборвалось: под крыльями замелькал нетронутый хвойный лес.

Такой же лес был тут и тысячу лет назад. Смотреть стало скучно, и Феликс включил третью серию.

Внизу появилась колонна спешившихся и ведших лошадей под уздцы всадников, которая вслед за проводником медленно двигалась по едва заметной тропинке, петляющей среди толстенных елей.

– Это Андрей посоветовал попросить местных вывести нас напрямую на Бежецкий Верх, – прокомментировал изображение Феликс. – Олег собирался идти дорогами на Торжок, потом мимо Твери, чтобы быстрее. Он думал, что если монголы у Торопца, то у Торжка их не будет. И хорошо, что мы туда не пошли. Не было бы быстрее. Были там монголы.

– Про дело у Торжка тоже есть? – спросил Норман.

– Конечно есть.

– А давай покажем!

– Давай, – согласился Феликс.

«Дело у Торжка» приключилось уже на обратной дороге в Новгород. После того как отряд достиг Оршинского мха и все поняли, что до обоза Андрея Ярославича добраться невозможно, настроение у дружинников было хуже некуда. Олег обещал добровольцам Сребры награду из той половины казны, которую ему посулил князь, но, раз обоз утонул безвозвратно, получалось, что и делить нечего – все лицом-то и мрачнели.

Эрик, в последние дни пути перед самым Оршинским мхом нервный и напряженный, напротив, повеселел и, обходя людей Сребры, на ломаном русском спрашивал, когда же будет атака на царевых людей, а то ведь уйдут поганые с добычей. Дружинники его самого всерьез не воспринимали – мелкий, кособокий, такой-сякой рыцарь, но слова про добычу всех будоражили, заставляли собираться группками и сердиться на бездействие волынских бояр.

Олег, глядя на это, злился и в разговорах с Феликсом делился подозрениями, что Андрей его на что-то провоцирует. Последовала даже просьба прекратить эти разговоры, но Андрей только пожал плечами и ответил в том смысле, что роль у него такая в этой экспедиции и нельзя по-другому.

Однако слова его свою роль сыграли, и на обратной дороге от болот до Бежецкого Верха делегаты от дружинников трижды приходили к Олегу с разговорами о том, чтобы напасть на рассыпавшиеся по Тверскому княжеству и пограничным новгородским землям монгольские отряды. Сначала он отвечал категорическим «нет», но, поймав как-то особо ехидный взгляд Андрея, рассердился, сам подошел к Сребре и заявил следующее: «Решил я, что все ж негоже таиться нам. На своей земле мы». После этого отряд, которому оставалось всего ничего до Рыбаньска138, где планировалось отдохнуть, резко развернулся на юго-запад и двинулся прямо на Торжок.

Сотню километров прошли за два дня, остановились в лесу за Логовежью, а ночью провели разведку. Возле города стояло сотен шесть монголов. Разница в силах была значительная, но Олег велел готовиться к атаке.

Поутру, едва рассвело, собрались вокруг Эрика и его слуг, которые вытащили из вьюков тяжелые латы. Таких на Руси еще не видели, да и в Европе их начнут применять только лет через семьдесят-восемьдесят – это был один из прообразов так называемого «белого доспеха».

Дружинникам было смешно: это еще что – облачаться с помощью двух слуг? Слышны были перешептывания: да и сам Эрик умрет под этой массой железа, ему бы лучше трофейный монгольский доспех отдать, тогда он обузой в походе не будет. Улыбки вызывал и арсенал, который крестоносец навьючил на себя и на коня.

Но смешки скоро закончились. Монголы русский отряд уже обнаружили и быстро приближались. И как только они оказались примерно в двухстах метрах, Олег приказал атаковать. Андрей рванул вперед первым. С наскока, размахивая булавой, он вынес из седла пять или шесть человек и совершенно дезорганизовал левое крыло ордынского отряда. Вскоре побежали и остальные, а спустя минуту Квира поняла, почему Норман попросил показать «дело»: когда монголы столпились у брода через Тверцу и Андрей из лука с предельной дистанции уложил троих, с десяток ранил.

Но уйти не удалось и тем монголам, кто переправился через реку. С юга их атаковала дружина тверского князя Ярослава Ярославича и всех уничтожила. Встреча князя Ярослава с Олегом и стала последней сценой Феликсова фильма. Князь расспросил, чем закончилось сражение у Переславля и что стало с его жителями. Про супругу он знал, а судьбой казны он почему-то не заинтересовался. Когда же узнал, что князь Андрей отправился в Швецию, только пожал плечами. На этом и расстались.

– Дальше ничего интересного уже и не было, – подытожил Феликс. – Сейчас, кстати, будем пролетать над Торжком.

Но посмотреть на город им не дал Андрей. Вместо панорамы Борисоглебского монастыря перед глазами Феликса, Квиры и Нормана возникло его изображение.

– Здравствуйте, друзья! – он помахал стаканом с виски. – Привет, Квира! Что с маячком?

– Что за маячок еще? – подозрительно посмотрел на Квиру Феликс. – У меня отпуск, я деньги собрался тратить на Кубе. Меня никуда не отправлять!

– Это маячок, чтобы ты туда побыстрее уехал, – откликнулся Андрей.

Феликс этой туманной, хотя и многообещающей фразой не удовлетворился и потребовал объяснений. Андрей на удивление добродушно согласился и рассказал, что на том месте, где находится казна князя Андрея, лежит маячок, а Квире он поручил определить его местоположение в системе пространственно-временных координат, а затем и чисто географическую локацию в 2246 году. И теперь ждет от нее ответа, получилось ли это у нее.

– Ха! – голос Квиры звучал негодующе. – Ты мне не только это поручил! Ты мне, уважаемый начальник, сказал, чтобы я просканировала весь хроноскопический массив с тысяча двести пятьдесят второго года. Тебе ж надо было быть уверенным, что никто за тысячу лет случайно не наткнулся на эти сокровища!

Сканирование было в принципе стандартной задачей. Такие исследования проводились часто, когда нужно было пассивное наблюдение за определенным местом в длительном временном интервале, например сотня-две лет. В этом случае эпиго создавал кротовину, заставлял ее скользить по временной оси координат, и все, что происходило вокруг маячка, отслеживалось напарником-наблюдателем или записывалось в базы данных. Проблема была в том, что на это требовалось довольно много времени, а в случае с казной князя Андрея каждый час стоил дорого.

Поэтому перед самым отлетом в Стокгольм Андрей сказал Квире, что выйдет на связь, как только представится возможность более или менее обстоятельно описать место, где был брошен обоз с казной великого князя Владимирского, чтобы она могла начать работу. Когда же выяснилось, что клад утоплен в болоте и вокруг нет ни одного запоминающегося ориентира, Андрей понял, что Квире понадобится немало времени на поиски маячка, поэтому решил не терять ни минуты и поговорить с ней сразу после того, как Нормана вытащили на твердую землю.

Поскольку все происходило в присутствии хроноригенов, ему пришлось «помолиться».

– Ага, было такое, помню, – вставил Феликс. – Когда ты, Андрей, грохнулся на колени, я подумал, что ты с ума сошел.

– Фил… – покачал головой Андрей.

– А что Фил? – запротестовала Квира. – Я то же подумала. Представляете: еще сплю, и тут на стене появляется морда с ошалевшими глазами и обращается ко мне, как к святой, и начинает нести по-шведски какую-то муть…

Святой с именем Квира в числе христианских святых не было, поэтому в молитве Эрика звучало имя святой Киры Берийской139, что для шведского крестоносца было странновато, поскольку католической церкви она была почти неизвестна. Но Андрей счел это возможным допущением и первым делом возблагодарил святую Киру за чудесное спасение Нормана-рыцаря, а затем попросил и дальше оделять русскую землю, особенно болота ее, своим вниманием, а особенно те болота, что лежат в землях князя тверского Ярослава «между столом его и Кашиным-градом».

С этих слов Квира наконец-то поняла, чего от нее хотят, быстро собралась и отправилась на работу. И только потом поняла, что ей предстоит провести несколько дней, практически не выпуская руки из пралша. Во-первых, маячок предстояло искать на площади примерно в 140 квадратных километров. Во-вторых, Андрей категорически запретил кого бы то ни было привлекать к отсмотру сканированного материала. Накануне своего отъезда об этом сказал, и в «молитве» напомнил: а если тайны какие, преподобная Кира, ты узнаешь, пусть они при тебе останутся.

На поиск маячка ушло пять дней. В первые сутки Андрей вышел на связь четыре раза, во вторые – не беспокоил, так как на них пришелся бой у Торжка, но в третьи сутки так надоел, что Квира обругала его на чем свет стоит и категорически запретила себя дергать. Он протерпел ровно 54 часа, но во время дневки у Торопца понял, что больше не может, уединился на берегу озера, достал икону-коммуникатор и почти что уже решился на вызов, как Квира вышла на связь сама. «Есть. Работает, – сказала она, не поздоровавшись. – Не могу. Пойду спать».

– Это я тоже помню. Его как подменили, когда он в лагерь вернулся, – заметил Феликс и без всякого перехода объявил: – А какую нам торопчане медовуху выставили! Никогда еще такой не пил.

Торопчанам стоило быть благодарными. Появление отряда Олега избавило город от присутствия монголов. На приступ те не решались, но активно рыскали по окрестностям, не мешая сенокосу. И только со стороны Грядецкого озера появился разъезд, которым командовал Сребра, свернули лагерь, расположенный километрах в восьми к югу от города, на холмах между Соломенным и Заликовским озерами, и ушли в сторону Москвы.

Феликс еще собирался рассказать, как их «попугали для ускорения», Квира встрепенулась:

– Слушайте, а у меня тоже ведь есть, что показать!

Она покопалась в киктопе, и перед глазами ее спутников возник неподвижный болотистый пейзаж Оршинского мха: тонкие березки, скрюченные сосенки и багульниковый ковер до горизонта. Квира включила режим воспроизведения со скоростью месяц за пять секунд, и картинка стала динамичной: деревца росли, их заносило снегом, они поднимались чуть выше человеческого роста, погибали и падали, на их месте появлялись новые, такие же неказистые. На несколько секунд все затягивало дымом.

Пожары тут бывали частыми, но миновал малый климатический оптимум X—XIII веков140, и торфяники перестали даже в апогей лета терять влагу, огонь появлялся реже, только в самую большую засуху. Людей тут долго не бывало. Впервые их присутствие обнаружилось в 1918 году.

Квира остановила ускоренное воспроизведение, и все увидели несколько десятков человек, которые, шатаясь, шли по болоту, оступались, падали и уже не поднимались. Никто никому не помогал.

– Что это? – спросил Феликс.

– Думаю, что они сошли с ума от голода, – ответил Норман. – Это же заря коммунизма. Продразверстка и прочие прелести. В Кашине с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот двадцатый год население сократилось на треть, в Калязине – на двадцать процентов, в Лихославле…

Он не договорил, потому что Квира на чуть-чуть ускорила показ. А когда снова притормозила, счетчик времени на экране показывал 1942.08.12, к поверхности болота по глиссаде приближался небольшой самолет с красной звездой на фюзеляже. Шасси были выпущены: пилот, по-видимому, принял заросшую багульником поверхность болота за ровный луг и решил садиться.

– «Аэрокобра»141, – определил Норман, пока самолет неуклюже цеплялся передним колесом за поверхность болота.

– А почему «Кобра»? – спросила Квира после небольшой паузы. – У нас вроде самолеты так не называли… Только буквы и цифры.

– Это американский самолет. Штаты и британцы поставляли нам военную технику, материалы для оборонной промышленности, продовольствие. Много чего142.

Квира покраснела: для нее это была новость. Вторая мировая война в ее университетском курсе совпала с первой серьезной влюбленностью, а во время работы в ЦПХ ей ни разу не приходилось перебрасывать экспедиции в сороковые годы ХХ века, так что почитать о событиях того времени повода не было.

– Слушай, совсем ты не обязана это знать, – Норман поспешил справиться с ее смущением. – У нас ту войну миллион лет описывали только в категориях блистательных побед выдающихся полководцев, а про ленд-лиз достоверной информации даже в университетских учебниках почти не было. Мы можем, кстати, увидеть лицо летчика?

Квира приблизила кабину. Пилот не сразу подал признаки жизни, казалось, ему не удастся выбраться из погружающегося в болото самолета. Вдруг правая дверца кабины открылась, и летчик выбрался на крыло.

– Совсем мальчишка, – сказала Квира.

Норман согласился и пригляделся внимательнее к экрану:

– Повреждений, кстати, на самолете не вижу. Вполне возможно, пилот просто потерял ориентацию, кончилось горючее, он и сел, где придется.

«Аэрокобра» между тем погрузилась уже до половины фюзеляжа. Летчик решил спасаться. Идти не получилось – он сразу провалился по пояс в болотную трясину и с трудом поднялся обратно на крыло. Ползком оказалось сподручнее. По крайней мере, пределы зоны действия маячка он покинул живым.

– Как думаешь, выберется?

– Не знаю. Я бы без Саши не смог, – сказал Норман. – Квира, ты мне перешли в Париж эту запись. У меня там приятель, который занимается погибшими и пропавшими без вести в той войне. Полного списка по нашим до сих пор нет… Я ему передам, пусть посмотрит, есть ли что на этого парня.

Квира кивнула, хотя слова «мне в Париж» царапнули. Она снова запустила ускоренное воспроизведение, тормознув его ненадолго всего раз, когда понадобилось вспомнить, что такое «пропасть без вести». Это был 2034 год, когда экономическая автаркия, истощение материковых месторождений нефти и газа вкупе с неумением разрабатывать шельф заставили Кремль вспомнить о торфе и Оршинский мох подвергся массированному нашествию техники. Работать сюда направили, как выразился Норман, оказавшийся знатоком тех времен, «наследников первых пятилеток и студенческих стройотрядов», поэтому тракторы тонули, очень часто вместе с людьми, а гати, на которых должны были лежать узкоколейные железные дороги, разваливались, что увеличивало количество жертв. А когда дело дошло до осушения болот, то результат был прямо противоположным: несколько озер – Белое, Щучье, Глубокое, Песочное и Светлое – слились в одно, около тридцати километров в поперечнике.

– Все. Больше ничего, – подытожила Квира. – Потом только вода, вода и вода. Глобальное потепление добавило несколько метров глубины.

Она выключила свою запись. Ощущение левитации пропало. Сквозь стекло фюзеляжа видна была «сегодняшняя» вода и отражение в ней двух самолетов.

– Да-да, – раздался голос Андрея. – Да, это мы у вас на хвосте. Была бы у меня «Кобра», я бы вас – пух! И все – делиться не надо.

– Ты слишком высоко, – возразил Феликс, развернувшись к иллюминаторам в верхней части фюзеляжа. – Если бы у нас был Ю-88143, то мы бы тебя из пулеметика… И все – делиться не надо.

– Ладно-ладно, вы нас даже не заметили, – откликнулся Андрей. – Давайте приземляться, чего время терять. У меня уже жадность чешется. Олег с вами?

– Нет, – ответила Квира. – Он поехал в Москву.

XVIII

В прежнюю столицу Олег приезжал после каждой своей экспедиции. Собственно, не в даже Москву – ее он не любил, перенося на город свою ненависть к беспринципной династии местных князей. Приезжал он сюда ради небольшого памятника в центре города, поставленного в мае 2145 года.

Суперэкспресс «Рюрикова стрела» в 10:25, спустя полчаса после отбытия из Новгорода, вынырнул из тоннеля под своды вокзала, встроенного в здание Средних торговых рядов. Экипаж попрощался с пассажирами. Олег снял с глаз блайнфолд, надетый перед въездом в московские предместья ему было неприятно смотреть на нарочитую роскошь по соседству с огромными мусорными свалками.

Он представил себе, как окажется у Лобного места, дойдет до Спасской башни Кремля, повернет направо и зашагает вдоль стены между сдвоенными рядами кипарисов. Но когда поезд остановился, двери открылись, в вагон ворвался звук, изменивший его планы. Это был адский свист, который издает лазерная пила, когда наталкивается в бетоне на ржавую арматуру. «Неужели разбирают?» – подумал Олег и, пройдя через древнюю полукруглую арку вокзала, посмотрел налево.

Да, его разбирали. Разбирали чудовищный Дворец национальной славы, построенный напротив Кремля в середине XXI века. На время этот монстр стер с карты Москвы Болотную площадь и всю прилегающую к ней часть острова Балчуг, а также заключенный в трубу кусок Москвы-реки вместе с Большим Каменным и Большим Москворецким мостами. На сайте Дворца было сказано, что это «крупнейшее из существующих на земле зданий, соперничающее в веках с Олимпейоном»144.

Пила свистела, не переставая, а мощные дирижабли оттаскивали в сторону обломки. Мимо Олега проплыла связка из четырех мраморных колонн, неприлично густо, по-самоварному, усеянных двуглавыми орлами и изображениями Георгия Победоносца. Из-за Беклемишевской башни вывернула толпа крабообразных роботов-носильщиков, аккуратно, маленькими шажками, тащившая на громадной плите собор Василия Блаженного на его исконное место. До этого на протяжении двухсот лет он был украшением юго-западного вестибюля дворца.

Со стороны Алексеевской церкви145 это мегалитическое сооружение разобрали, и буксиры потихоньку утягивали прочь баржи со строительным мусором. Поглядывая на них да на дирижабли, Олег дошел по набережной до Водовзводной башни и в изумлении остановится: вскрыли Неглинку! Теперь вдоль северо-западной стены Кремля вновь текла речка. Дно ее выложили камнем, вода была чистой и прозрачной, на дне небольшие рыбки держались против течения.

– Даже купаться можно? – шутя спросил он проходящую мимо девушку с бейджем гида.

– Да, – серьезно ответила она. – Там, за Кутафьей, в пруду купаются.

Олег поблагодарил ее таким тоном, будто действительно хотел искупаться, и пошел вверх через Александровский сад. От прежней чинности здешних лужаек не осталось и следа. Теперь их облюбовала студенческая молодежь с факультетов, которые были расположены в университетских зданиях на Моховой. «Вот уж кто наверняка рад перемене климата, – думал Олег. – Плюс двадцать пять в сентябре в Москве, а солнце учебникам не помеха».

Пройдя под Троицким мостом, Олег остановился, увидев девушку в одних трусиках. Появление топлес тут не было исключением, но у этой девушки на трусиках была стрелочка от резинки строго вниз, и Олегу захотелось увидеть, есть ли такая же сзади.

Андрей в этой ситуации, скорее всего, просто подошел бы и спросил напрямик, но Олег на такое был не способен, а потому сел на газон, включил киктоп и пробежался по заголовкам утренних газет. Накануне в вечерних выпусках на первых страницах была миротворческая операция по выдворению вьетнамской армии из приграничных районов Китая, сейчас на первый план вышло банкротство государственной «Русшельфнефти». Программа сокращения затрат не сработала, рассказывали газеты. «И не сработает, – проворчал Олег себе под нос. – Мы вон тоже убыточные были, пока нас не приватизировали. Андрей за полгода все поправил».

Вообще интересных новостей сегодня было много, Олег погрузился в чтение, но вовремя опомнился и поднял глаза. Девушка, которую он караулил, уже собирала вещи и готовилась уходить. Вторую стрелочку Олег увидел за секунду до того, как она скрылась под шортами.

Он не понял, зачем идет за ней в сторону Публичной библиотеки, хмыкнул и повернул назад. У Манежа увидел колонну людей, одетых кто в казачью форму начала XX века, кто в рясу, во френчи и в кожанки. Многие несли портреты Николая II146 с надписью «Государь, прости нас» и черно-желто-белые имперские флаги.

Шествие остановилось у Романовского обелиска147 и началось что-то вроде митинга. «Избави, господи, Россию от мерзостных идей свободы и равенства!» – заголосил «казак» с генеральскими погонами. «Избави!» – откликнулась толпа. «Избави!» – слышал за спиной Олег, пока шел к ограде парка.

Он остановился около тележки одной из цветочниц, старушки узбечки. От памятника императорской династии слышались проклятия, поносили кого-то персонально: «Господи, не допусти еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до Рождества. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостью своею посмрадивший всю землю148».

– Десять гвоздик, – попросил он у цветочницы.

– А почему столько-то? – удивилась она. – Завянут до кладбища по такой жаре…

– Это вон для того старика, – махнул рукой Олег в сторону Исторического музея. Старушка оглянулась и добавила еще четыре цветка.

К «тому старику» Олег и приезжал в Москву. Это был небольшой частный памятник, стоящий метрах в пятидесяти от конной статуи маршала Жукова149. Пожилой сержант в форме времен Великой Отечественной войны, на груди медаль «За отвагу» и два ордена Славы, сидел на лавке из двух пеньков и пары досок и печально смотрел на маршальского коня. На постаменте была выбита надпись: «Только благодаря ему».

Олег подошел, поставил гвоздики в гранитную вазу, вмурованную в мостовую, по обыкновению сел на стоящую неподалеку скамеечку. Закрыл глаза.

Великая Отечественная, вернее Вторая мировая война, была самой длинной его экспедицией. Практически неотлучно он пробыл на разных фронтах шесть лет. Впервые он оказался под огнем как польский ополченец в Сарненском укрепрайоне, к которому подошли танки Красной армии150, вечером 18 сентября 1939 года. Страшнее всего ему было в январе 1942 года, когда 2-я ударная армия впервые пробовала форсировать Волхов151. Казалось, бессмысленнее тех потерь быть не может, но потом и более жуткое стало привычным. Последним боем, в котором он принял личное участие, стал рейд на Кабанатуан в январе 1945-го. Тогда американские рейнджеры и филиппинские партизаны совершили 50-километровый переход по тылам японцев до лагеря военнопленных, уничтожили охрану и вывели уже почти расставшихся с жизнью людей.

За эти шесть лет Олег двенадцать раз становился «пропавшим без вести», чтобы оказаться в другом месте, где его ждала очередная задача. Последний раз это случилось по дороге в Вашингтон, когда он вез письмо Роберта Оппенгеймера152 президенту США Гарри Трумэну. Это был документ с предложением сбросить первую атомную бомбу не на Киото или Хиросиму, а взорвать на приличной высоте на виду у всего Токио. Ну а уж если и после этой демонстрации японское правительство откажется капитулировать, то отправить вторую уже на один из городов-целей.

Добраться не удалось, и это была неспланированная катастрофа. Над Оклахомой у самолета, в котором Олег летел, остановились оба двигателя, и только благодаря мастерству пилота удалось кое-как приземлиться. Олег сильно пострадал, и врачи Боткинского госпиталя, куда его доставили после спешной эвакуации в 2228 год, думали, что правую ногу точно не удастся спасти. Но обошлось.

Размозженная нога давно о себе не напоминает, а локоть, поврежденный у Понеретки, лишь чуть-чуть скулил. Олег устроил руку удобнее и, как обычно, задал себе вопрос: пришлось ли ему в новой экспедиции увидеть нечто такое, что затмило бы подвиг такого вот сержанта и миллионов таких же солдат, вытянувших на своем горбу тяжелейшую войну, превозмогая трудности, созданные противником и собственными начальниками – от полковников до вождя?

Нет, не пришлось, был ответ. Но когда Олег попытался вспомнить лица «сержантов» переславской битвы, которым тоже было солоно, не получилось. Ни Робшу, ни Сребру не вышло у него оживить в памяти. Ни Бурсу, ни Шрадена. Урдин почему-то запомнился только головой черта на своей плетке, а вместо Жидислава было лишь кровавое месиво.

Не мог по одной причине: из головы не шел последний разговор с Андреем.

Случился он вечером того дня, когда Шурик вытащил Нормана из болота, куда князь Андрей Ярославич велел загнать обоз с казной. Только завечерело, невдалеке от лагеря, где Олег расположился на ночлег со своим отрядом, необычно, на манер легендарного Фенрира153, почуявшего острие меча на своем небе, завыл волк. Олег, который только-только убаюкал раненую руку и уже засыпал, чертыхнулся. Он знал, что теперь, несмотря ни на что, надо вставать и идти на запад, пока не остановит шум кошачьих шагов и запах рыбьего дыхания.

Встретились с Андреем они на берегу реки Медведицы. Ночь была безлунной, лиц друг друга они не видели. Разговор начался в тоне, который напомнил Олегу первые месяцы после того, как Андрей возглавил ЦПХ. Новый директор безжалостно резал программы перебросок, которые не были оплачены заказчиками, и секвестировал многие собственные исследования Центра.

Олег тогда работал по теме «Крепостное право в Российской империи и Русская православная церковь» и должен был отправиться в 1859 год, чтобы проверить на детекторе лжи митрополита Филарета154: действительно ли ему Сергий Радонежский говорил во сне, что не нужно освобождать крестьян. Эту экспедицию Андрей тоже заморозил, хотя научная ценность ее была более чем очевидной. Олег пришел к нему выяснять отношения, и дело закончилось перевернутым столом в директорском кабинете.

Теперь голос Андрея опять дребезжал. Он говорил сквозь зубы – значит, был взбешен до предела.

– Ты зачем велел крестьян собирать?

Олег действительно разослал дружинников по деревням к северу от болот. Они должны были велеть старостам выделить каждого третьего молодого работника и привести их в лагерь.

– Гать понадобится, – ответил Олег. – Постелим, потом попробуем нырять. Людям награду обещали…

В темноте раздались удары металла о дерево. Андрей, вероятно, врезал по стволу сосны кулаком в латной перчатке. Затем последовало короткое требование «больше не дурить», обещание принудительно эвакуировать «светлейшего», если у него «блажь не пройдет» и демонстрация реальности этой угрозы: Олег почувствовал, как погружается в транс, сопутствующий переброске.

– Не дури! – повторил Андрей. – У меня тут маяк. Не успеешь до меча дотянуться, как я тебя отправлю домой.

– Хорошо, завтра все отменю, – выдавил Олег.

Но на этом разговор не закончился.

– Решил дать мне возможность тряхнуть стариной? – последовал новый вопрос Андрея.

– Ну, не передергивай! – запротестовал Олег. – Мы бы добрались до Новгорода и связались бы с тобой. Никто не заставлял тебя здесь появляться.

– Может, и добрались бы. Может, и связались. Но я совершенно уверен, что расспрашивать князя про обоз ты бы не пошел. Сыграл бы в благородного рыцаря, спасшего прекрасную принцессу, и чинно удалился бы в дальний угол. Разве нет?

Олег не согласился. Да, сказал он, в первый день бы не пошел, так как это было бы совершенно неуместно, но потом обязательно завел бы разговор. «Нельзя выпадать из логики событий, в которые ты оказался вовлечен…» – повторил Олег свои слова, произнесенные после того, как его четверка покинула лагерь княжеского войска у Клещина и отправилась к Владимиру-на-Клязьме.

– Я помню, что ты тогда говорил, – прервал его Андрей. – И цену этим словам теперь очень хорошо знаю. Каждое стоит, считай, сотню тысяч. Ты вот просто посчитай, насколько раньше вы вернулись бы назад, если бы просто следили за перемещениями князя.

Андрей помолчал, вполне возможно, даже посчитал в уме, насколько действительно подорожала экспедиция, и совсем разбушевался.

– Но даже если придерживаться твоей логики, ты не прав, – скрежетал он. – Настоящий боярин счет бы князю сразу представил: нет денег – волостями расплачивайся. Без земли князя Рюриковой крови на Руси не оставят, пусть он хоть десять раз эмигрант, так что если даже ее сейчас нет, то будет. Вексель надо было требовать! А как обналичить, я бы придумал».

На это Олег не нашелся, что ответить. Слова про вексель относились к тем репликам Андрея, которыми он моментально обеспечивал себе превосходство в споре. После них оппонент оказывался в положении бакалавра, написавшего чудесную, на его взгляд, работу, на поверку оказавшуюся добротным сводом банальностей. Конечно, признал Олег, что-нибудь вроде «великий князь наверняка найдет способ вознаградить за службу» сказать надо было бы сразу.

Но на этом Андрей не остановился.

– Когда вернемся, – добавил он, – пересмотрим наше партнерство. Я не хочу, чтобы у тебя была возможность губить бизнес, в который я вложил двадцать собственных миллионов и в четыре раза больше предоставили инвесторы, которых я нашел.

Говорил это он уже совершенно спокойно, даже холодно, будто говорил с батлером в своем поместье времен шестилетнего воплощения в Джона Фредерика Сэквилла, третьего герцога Дорсета.

И вот тут Олег рассердился. Может, интонация эта ему показалась обидной, но скорее все-таки словечко «губить». Он уверен был, что все сделанное: и переславская битва, и наблюдения в окрестностях Владимира, а уж тем более случившееся ночью, и речное путешествие, и присутствие при разговоре князя Андрея с посланниками новгородской Осподы, и стычка под Торжком – все это ценный материал, который важен для осмысления отечественной истории XIII века.

Да, про должок нужно было заговорить с князем, но эта ошибка не уничтожала результаты экспедиции. Теперь, когда все завершилось, Олег ни за что не согласился бы непременно следовать первоначальному плану, то есть просто наведаться в войско Андрея Ярославича, убедиться, что казна при князе, наблюдать за его продвижением от Владимира к Переславлю и бегством в Новгород через болота Тверского княжества, где конце концов и пришлось утопить обоз с казной.

Киктоп сжал запястье Олега. Он открыл глаза, увидел, что тени сместились, и понял, что задремал причем давно. Киктоп дернулся еще раз – это был вызов от Квиры.

– Олег, привет!

На площади уже было людно, и Олег спроецировал сигналы прямо в сенсорную систему, чтобы не беспокоить окружающих. Квира стояла на краю небольшого аэродрома.

– Рад тебя видеть, солнышко! – откликнулся он. – Ты где?

– Мы с Норманом…

«С Норманом…» – в районе диафрагмы у Олега слегка закололо.

– …и со всеми нашими в аэропорту в Кашине. Берем мобили и едем в Горицы, – продолжала Квира. – Там катер наймем. Тебя подождать? Андрей говорит, что в три начнем выемку.

– Катер? А катер зачем?

– Наше все в Оршинском озере оказалось, – ответила она. – Подождать тебя?

В другой ситуации слова Квиры «подождать тебя» заставили бы Олега немедленно ответить «да». Но она еще сказала и «с Норманом», причем звучали эти слова так, будто накануне она получила Нобелевскую премию за прорыв в познании мироустройства. Нет, не готов он с сейчас ехать на заднем сиденье ее мобиля.

– Спасибо. Сам доберусь. Просто сбрось мне, как на месте будешь, координаты.

– Договорились, – ответила Квира и отключила связь.

Олег посидел еще на скамейке, гоня от себя… Обиду? Наверное, нет. Обида быстро не проходит.

Голову человека-памятника осветили первые лучи обошедшего Кремль солнца. Морщины на бронзовом лице стали четче, и Олег подумал, что хорошо, если бы рядом стояла на коленях фигура Сталина и у ног сержанта кучкой лежали ордена генералиссимуса.

Олег поднялся со скамейки, козырнул памятнику и пошел в сторону Лубянской площади. Между Рождественкой и Мясницкой155 располагался крупнейший в Европе паркинг для воздушных такси. Оттуда Олегу удобнее добраться до Оршинского озера и спешить не пришлось бы.

Он шагал, а в голове в такт звучали слова: «будем… пересматривать… партнерство…»

На него оглянулись парень с девушкой; Олег понял, что разговаривает сам с собой вслух. Он развел руками, мол, он не сумасшедший, но свернул в сторону от этой парочки в сквер на Театральной площади.

Здесь он не был лет пятнадцать. Теперь тут росли не только деревья, но и живые изгороди выше человеческого роста, поэтому фасад гостиницы «Метрополь» не был виден, пока Олег не подошел к нему. И очень удивился, когда увидел, что в цокольном этаже здания разместился книжный магазин: «Русские буквы» – горели слова над каждым окном.

Сколько Олег помнил, большая книготорговля и Москва были вещами несовместными. Здесь всегда был самый низкий метраж книжных магазинов на душу населения, ниже, чем в самой глухой провинции. А теперь на месте люксовых автосалонов – книги. Удивительно.

Он вошел внутрь. Это были классические «Русские буквы» с их довольно-таки навязчивой рекламой бестселлеров. Поэтому у входа Олег столкнулся с слегка одетыми персонажами нового детектива Егора Красавина-Большого «Не верь танцовщице». Он аккуратно просочился сквозь рой рекламных девиц, мимоходом похвалил платье из кожаных ремешков, но решительно отказался выслушать изложение сюжета в отдельном кабинете. Сориентировался по указателям и оказался в блоке «История».

– Добрый день, – приветствовал его андроид в русском кафтане XVIII века. Его лицо показалось Олегу знакомым, он напряг память и сообразил: «Молодой Сильвестр Медведев156! Точно! Вылитый!»

– У нас новый каталог книг для киктопов, – продолжал андроид. – Вот здесь, обратите внимание.

– Спасибо, – откликнулся Олег. – Я как-то больше бумажные книжки люблю.

Андроид-Медведев уважительно склонил голову и отошел.

Олег, стоя в центре зала, ждал, пока перед стеллажами будет свободнее. Но людей меньше не становилось, постоянно подходили новые, и он понял, что тишины и спокойствия его любимого книжного – смоленской «Кириллицы» – здесь не будет. Он решил только глянуть на новинки и, протиснувшись с извинениями к полкам, обнаружил, что наконец-то вышли «Великокняжеский коллаборационизм» Марии Джойс и «Ранняя история Российского государства. Опыт исследований жизни населения городов на Восточно-Европейской равнине» Ивана Крылова. Был тут и новый том «Истории России» академика Борлова.

Олег открыл книгу и понял, что Борлов, несмотря на свой 120-летний возраст, темпа не теряет и выполнит свое обещание к 2250 году довести повествование до современности. По крайней мере, всего за год Борлов справился с периодом от разложения советского режима до четвертой волны эмиграции.

Олег взял все три книги, оставил отпечаток пальца на сканирующей наклейке переплета («информация для службы доставки»), и книги уплыли в воронку под потолком. Продвигаясь к выходу мимо специальных секций «Психология», «Религия» и «Разведение бабочек», он едва не стал жертвой андроидов-смотрителей: покупателей здесь было мало, поэтому они ловили взглядом даже минимальный интерес в глазах посетителей. Олегу чуть было не продали самоучитель «Как решиться на исповедь и зачем она нужна».

Перед полками в разделе «Юриспруденция» он остановился сам. Над стеллажом с новинками висел портрет хорошего знакомого – адвоката Петра Ниссенбаума. Они сдружились в экспедиции во времена следствия по делу Дарьи Салтыковой, печально знаменитой Салтычихи, и священника Степана Петрова157. Ниссенбаум должен был оценить обоснованность обвинений против них для Верховного суда, куда обратилась с заявлением о реабилитации «оболганной» Салтыковой Российская аристократическая лига, и Олег вызвался его сопровождать. Особых рисков эта экспедиция не несла, платили немного, но Олегу эта тема была интересна, и он воспользовался возможностью посмотреть на все самому.

В итоге заявление аристократов отклонили, а Ниссенбаум заинтересовался юридическими аспектами трансвременных перебросок. И теперь вот написал монографию на эту тему. Книга называлась «Право, которое всегда с тобой».

Олег раскрыл книгу и прочитал предисловие. Ниссенбаум писал, что путешествия во времени подняли не исследованную юридическую проблему – чем должны определяться права и ответственность тех, кто телепортируется в прошлое: законами, что действуют в эпохе отправки или прибытия? Как считать срок давности – от момента наступления события в каком-то тысяча лохматом году или с момента переброски?

Олегу стало интересно, он и открыл оглавление. «Так… Постановка проблемы… – читал он. – Законодательный опыт Шотландии… Устоявшаяся судебная практика…» Вдруг бросил монографию и поспешил из магазина.

Книга растерялась – на полку ее не вернули, но и ментального отказа от покупки она не почувствовала. Чуть позже андроид-смотритель, заметил ее парящей над полом. Открыта она была на главе «Правомочность монарха».

Олег уже сидел в кабине воздушного такси и заканчивал беседу с вызванным из киктопа изображением бородатого типа с хитрыми глазами. Поперек изображения на затененное лобовое стило кабины проецировалась приписка, давно сделанная Олегом: «Ниссенбаум. Аблокат. Обещал вернуть должок».

– Точно? – спросил Олег, намереваясь завершить контакт.

– У нас будут очень хорошие шансы, – ответил хитрый бородач.

Они попрощались, и Олег, чертыхнувшись, вызвал Квиру. Координаты она не прислала.

– Ой! – услышал он. – Сейчас. Извини.

Через несколько секунд пришло сообщение. Олегу надо было лететь в точку с координатами 56°57"31' северной широты и 36°25"58' восточной долготы. К письму прилагалось несколько панорамных видеограмм, которые могли помочь навигации. На одной Квира держала за руку Нормана. Андрей, Феликс и Шурик также стояли на пристани, был виден катер, а за их спиной, над водой, висела платформа с ярко-желтой инженерной техникой.

С платформы, на борту которой было написано «Диггеры. Кладбища, раскопки, путешествия к центру земли», эффектно спланировал человек в белом комбинезоне в сопровождении двух андроидов. На бейдже у него значилась фамилия Куорти.

– Можем начинать? – спросил он, когда обменялся со всеми рукопожатиями. – Честно говоря, у меня впервые такой заказ. Вы уверены, что мы не должны оповестить местные власти?

– Нет, – ответил Андрей. – Мы собственники, а территория общественная. Мы просто должны после выемки вернуть все в исходное состояние.

– Хорошо, – кивнул Куорти. Квира развернула из киктопа трехмерную проекцию озера и выделила красным точку на дне примерно в километре от берега.

– Вот здесь лежит наш груз, – сказала она. Потом поправилась: – Вернее, маяк, который оставили на месте закладки груза. Но мы почти уверены, что больших смещений не произошло.

– Проверим, – хмыкнул Куорти, перенес проекцию в свой киктоп, расчертил ее сеткой координат и показал андроидам. Они ее рассмотрели, кивнули друг другу, вернулись на платформу, и она заскользила прочь от берега. Люди прыгнули в катер, и Феликс, оказавшийся первым у штурвала, отправил его следом за платформой.

Достигнув нужного места, платформа остановилась, задвигались шесть металлических конструкций, напоминавшие башенные краны, изготовленные по типу конструктора, древней детской игрушки, – и разнообразных реечек с дырочками. «Краны» распрямились, будто до сих пор сидели на корточках, секунду-другую постояли на краю платформы на манер живых пловцов, примеряющихся нырнуть, потом скользнули в воду. Через несколько минут на поверхности воды появились громадные буи.

Феликс подвел катер к одному из них, а Норман закрепил швартовы.

– Есть периметр, – раздался голос Куорти. – Насосы.

Минут сорок ничего не менялось, только негромкий гул с глубины подтверждал: что-то происходит, да чайки решили убраться подальше. Наконец уровень воды внутри шестиугольника, ограниченного буями, стал понижаться.

– Ого! – удивился Феликс. – Мы воду выкачиваем? А как вниз?

Ответить Куорти не успел. Над озером появился и стал резко снижаться антиграт военного образца. А когда под ним появилась десантная капсула, начальник «Диггеров» взял Андрея за плечо и развернул к себе.

– Вы говорили мне, что ничего незаконного нет!

– Говорил. И подтверждаю, – ответил тот.

– Зачем тогда такие гости у нас?

Капсула между тем распалась, и над озером возник парашютист. У него был только скай-серф и небольшой рулежник. Это явно была не полиция. Полицейские всегда пикировали чуть ли не до самой земли и тормозили реактивной струей сжатого воздуха

– Это Олег, – сообщила Квира, нашедшая в рубке катера бинокль.

Да, это был Олег. Десантный антиграт, в порядке конверсии переделанный в воздушное такси, доставил его из Москвы к Оршинскому озеру за четверть часа.

– Знакомьтесь, мистер Куорти, – не без иронии проговорил Андрей, после того как Олег эффектно приземлился на нос катера. – Знакомьтесь… Князь Голицын, Олег Владимирович. Настоящий аристократ, бессребреник и само воплощение правды. У него сегодня были более важные дела, но и к нам он не опоздал.

– Такие же важные, – поправил его Олег, поднявшись на мостик катера и пожимая руку Куорти и всем остальным. – Но их действительно надо было пропустить вперед. И да, я не опоздал.

– Олег, спроси их, зачем надо воду откачивать и почему нельзя было с аквалангами, например, спуститься. А то мне не отвечают, – пожаловался Феликс.

Куорти запротестовал:

– Я просто не успел ответить! Ваш коллега… э… Ошеломил меня своим появлением.

Куорти принялся за объяснения. Опускаться с аквалангами, конечно можно, говорил он, но это долго, так как ил заставит работать на ощупь, а «доктор Сазонов настаивал на скорости». Поэтому используется другой способ: генераторы силового поля по периметру зоны поиска меняют вектор действия земного тяготения и преобразуют его в силу поверхностного натяжения, которая препятствует обратному движению водяного потока. Энергозатратная, конечно, технология, но обеспечивает высокую скорость процесса.

Феликс перегнулся через фальшборт, вглядываясь вниз, будто хотел разглядеть, как проявляется это самое поверхностное натяжение, использовать которое теперь можно благодаря открытию Юрия Савченко158, научившегося управлять гравитацией. Но ничего особенного видно не было: вода как вода, лишь только как будто отделенная от человеческого глаза тончайшей стенкой аквариума. Такой тонкой, почти незаметной.

Куорти между тем продолжал:

– Как только мы дойдем до придонных отложений, запустим другие насосы. Они будут собирать ил в отдельное хранилище, чтобы потом можно было вернуть его назад с минимальным беспокойством для экосистемы.

На последнем этапе, по его словам, в зону поиска будет закачан неон, чтобы блокировать доступ разрушающих веществ из атмосферы, как он выразился, «к вашему интересу».

На этом месте Феликс заявил, что ему все понятно, неясно только лишь, где скафандры, которые позволяют работать в неоне.

– Мы не будем туда опускаться, – ответил Куорти, повернулся в сторону платформы с техникой и сделал повелевающий жест пальцем. Немедленно над катером повисли три робокоптера, а к борту причалила аэрошлюпка.

Все перебрались на нее, на свободном месте Куорти подвесил проекцию, и начался медленный спуск. Аэрошлюпка скользила вниз вдоль водной стены, и можно было представить себя в громадном океанариуме. Рыбы на людей не реагировали, но заинтересовалась крупная выдра. Она сначала сопровождала аэрошлюпку, однако желание перекусить пересилило любопытство – и хищница поспешила за оказавшимся рядом лещом.

На глубине примерно трех метров людей обогнали робокоптеры, у одного из них в передних манипуляторах было устройство с маркировкой в виде человеческого черепа в красном треугольнике и надписью «Не попадать под облучение». И как только они оказались ниже аэрошлюпки, дно озера на проекции в радиусе нескольких десятков метров от маячка раскрасилось во все цвета радуги.

– Спектрофон у вас какой?? – спросил Андрей у Куорти.

– «Херцер энд Бош», – ответил тот.

– Не поддерживаете отечественного производителя, – усмехнулся Олег.

– Пусть цены не заламывают, – сказал Куорти. – Псковские хороши, но нет у них такой репутации, чтобы столько стоить.

Карта становилась все более детальной, и спектрофон начал выделять участки, где могли быть скопления золота и серебра

– Не верите в наш маяк? – спросил Андрей.

– Подстраховаться никогда не вредно, – сказал Куорти. – Но, судя по всему, здесь точно что-то лежит.

Спектрофон перестал сомневаться и уверенно оставил на карте только один участок, достойный внимания. Малиновая точка мерцала ровно в центре. Аэрошлюпка остановилась.

– Что ж, доктор Сазонов, на поверку ваша методика весьма хороша, – похвалил Куорти. – Сорок минут с начала операции. Великолепно!

Андрей коротко ответил «спасибо» и вопросительно посмотрел на «диггера»: а дальше-то что?

– Три минуты, – сказал Куорти. – Я все-таки сомневался и не стал сразу поднимать дирижабль…

– Дирижабль? – удивился Феликс.

– Да, – ответил Андрей. – Он сразу потащит все к Маше Джойс на анализ. Я договорился, чтобы они быстро…

И не договорил. Сверху что-то большое закрыло солнечный свет. Все подняли головы и увидели, как в днище гондолы снижающегося дирижабля открылся четырехстворчатый люк. Из него на тросе стала спускаться большая прозрачная сфера.

Она приблизилась к аэрошлюпке и замерла. Один из робокоптеров по команде Куорти подлетел к ней и запустил внутрь манипулятор. Он свободно прошел сквозь оболочку, раздался лишь тихий, похожий на всхлип звук.

– Вот так будем грузить, – прокомментировал Куорти.

– Что за материал? – поинтересовался Андрей.

– В принципе это обычный полипропилен, просто молекулярная структура модифицирована, чтобы обтекать металл, когда от манипулятора робокоптера приходит импульс на открытие или закрытие. Идеальная герметичность, – ответил «диггер» и, заметив, что Феликс потянулся к сфере рукой, добавил: – Только металл. Ничто другое не пройдет.

Робокоптер между тем доложил, что стерильность внутри сферы абсолютная, после чего Куорти отправил ее вниз.

– Мы можем ниже спуститься? – спросил Андрей.

– Нет, – покачал головой Куорти, – еще метр, и резко понизится концентрация кислорода. Опасно.

– Жалко, – заметил Феликс, – не видно ничего отсюда.

Куорти промолчал, подождал, пока датчики не покажут, что на дне осталось минимум ила, и дал робокоптерам команду отправляться туда. На их мордах появилась страдальческое выражение, как будто им было противно нырять в неон или вообще не хотелось работать.

Пробыли они внизу минут семь. На карте исчезли цвета, говорящие, что на дне есть металлы, а столбик на диаграмме, показывавшей вес груза в сфере, остановился у отметки 2250 килограммов, недалеко от красной линии «Перегруз».

– Ну, вот и все, – с удовлетворением произнес Куорти и подал команду: – Подъем!

Заметно дрожащий от напряжения трос потянулся вверх, а робокоптеры, выскочившие за пределы неоновой блокады, как пробки из бутылки, принялись отряхиваться от ила.

Сфера, вернее уже не сфера, а нечто грушеобразное, поравнялась с аэрошлюпкой. Все, кроме Куорти, вытянули шеи, будто это помогло бы рассмотреть, что внутри. Однако поверхность была заляпана потеками илистой грязи, и ничего не было видно.

– Пусть хоть что-нибудь нам покажут, – подала голос Квира.

– Хорошо, – кивнул Куорти, и один из робокоптеров, покопавшись внутри сферы, вытащил наружу маленький грязный диск. Его обдали паром, и он блеснул золотом.

– Мануил Комнин159, – определил Норман.

Андрей и Олег на него недоверчиво посмотрели: как это ты так быстро сумел?

– Этот солид легко опознать, – объяснил он. – На нем отчеканено «порфирородный».

Монета, пошедшая по рукам, переменила всем настроение. Да, спектроскоп показывал, что на дне Оршинского озера есть золото и серебро, да, в брюхе дирижабля исчез солидный по весу груз, но напряженное ожидание давило на всех, и в аэрошлюпке царила тишина. Теперь же стало шумно. Шурик выдвигал версии, как солид Комнина мог оказаться во Владимире, Норман их отвергал, Квира и Феликс спорили, сколько может стоить найденное. И только Андрей и Олег по-прежнему молчали, а Куорти сосредоточенно колдовал над киктопом – отдавал команды на завершение работ.

Ил был возвращен на прежнее место. Аэрошлюпка поднялась к катеру, все перешли на его борт. Насосы стали перекачивать воду внутрь периметра. Дирижабль с грузом уже скрылся за горизонтом.

Куорти стал прощаться.

– Вы не подождете, пока нам не сообщат результаты? – спросила его Квира.

– Узнаю, наверное, из газет, – улыбнулся он в ответ. – Или вы расскажете. А ждать не могу – дела.

– Андроиды сами, без вас?..

– Да. Они умелые, – ответил «диггер», отвесил полупоклон и переправился на платформу. С катера было видно, как Куорти, ни на что не обращая внимания, влез в кабину антиграта и взлетел. Его курс лежал вслед за дирижаблем.

XIX

– Почему это он тоже туда полетел? – заворчал Феликс, запуская двигатель катера. – Еще перехватит наш груз. Вон у него робокоптеры какие хваткие. Надо было меня в охрану отрядить.

– Фил, хватит чушь нести, – поморщился Андрей. – Все под контролем, не беспокойся.

Феликс буркнул еще что-то и направил катер к берегу. Молчаливость не была свойством его натуры, и он, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

– Комнин! Да помню я, как мы этого Комнина прищучили!

И стал рассказывать о победе норманнского короля Сицилии Вильгельма Злого160 в битве при Бриндизи. Но одних слов Феликсу было недостаточно, и он вызвал из киктопа карту этого сражения, когда королевские войско и флот в конце мая 1156 года подходили к городу, цитадель которого осаждала армия, состоявшая из отрядов мятежных баронов Южной Италии, норманнов, как и Вильгельм, сторонников Папы Римского, и византийцев.

– Если бы мы их блокировали, никто бы не ушел, а так и наемники, и бароны убрались подобру-поздорову, – говорил Феликс. – А на оставшихся мы нажали, как следует, у главных ворот – все и разбежались. Только триста пехотинцев отошли к кораблям, но потом все равно сдались. Дрянной императоришка!

– А когда это ты там был? – спросил Андрей. – Я не помню, чтобы у нас туда были экспедиции…

Феликс смутился и нехотя признался, что до приватизации часто подрабатывал на стороне – и на европейцев, и на американцев, и на израильтян.

– Нельзя же было! – удивился Андрей.

– На это закрывали глаза, – ответил за Феликса Олег. – Негласный договор. Мол, вы, проводники, в общем-то безмозглые идиоты, поэтому мы будем платить вам смешные деньги. А чтобы вы не разбежались, дадим вам подхалтурить.

– Ага, – кивнул Феликс. – Я в Палермо-то, у Вильгельма, как оказался? Наш Центр отправлял экспедицию в Ватикан документировать факты морального разложения в окружении Папы. Я ее сопровождал. Моральное разложение документировать – занятие безопасное. Нанял местную охрану, оставил своего помощника за старшего, а сам поехал на Сицилию – там работала команда из Сорбонны – зарабатывать.

– О как! – покачал головой Андрей. – А я еще думал, почему у вас все экспедиции в четыре раза дольше работали, чем у европейцев. А какой разврат ваше старичье найти хотело при дворе Адриана IV161? Перепутали с кем-то, что ли?

На эти вопросы ни Олег, ни Феликс отвечать не стали. Первый – чтобы не давать Андрею возможность лишний раз потоптаться на старых порядках в ЦПХ, а второй – потому что в итоге Центр заставил его почувствовать себя редкостным дураком. Бухгалтерия уговорила Феликса задекларировать все полученные от французов деньги не как частный заработок, а как экспедиционные доходы, и в итоге он должен был заплатить налог в три раза больший, а на счет получил не франки, а рубли. Вспоминать ту историю Феликсу совсем не хотелось.

Молчанием воспользовался Норман:

– Феликс, пехотинцы, которые, как ты говоришь, отошли к кораблям, были в конических шлемах и с деревянными расписными щитами? Вооружение – пики длиной до трех метров и мечи около метра? Панцирь ламеллярный? – спросил он.

– Ламеллярный панцирь или нет, – ответил Феликс, – не скажу, но хороший. Да и вообще, действовали они очень слаженно. Мы за копья так прорубиться и не смогли. То есть я бы мог, но зачем мне это было.

– Тогда это были скутаты162, – заключил Норман. – Византийцев под Бриндизи было не больше двух тысяч. Если бы вся армия была имперской, то твоего Вильгельма просто разорвали бы. И кстати, хорошо, что он дал наемникам и баронам уйти. Если бы всех окружили, им так или иначе пришлось сражаться, и исход битвы мог быть совсем другим. Я думаю, это Майо163 присоветовал – Вильгельм бы не додумался.

Феликс промолчал, и Норман овладел всеобщим вниманием: Мануил Комнин был его любимым персонажем. Это был император с противоречивым наследием: горячо мечтал о восстановлении былого могущества Византии, добился впечатляющих успехов в Южной Италии, на Балканах и Ближнем Востоке, но не соизмерил широты своих замыслов с архаичными государственными и общественными институтами империи. Мануил, очарованный западноевропейскими порядками и обычаями, остановился только на их внешней оболочке и не способен был понять индивидуалистическую подоснову, порождающую инициативу во всех слоях общества. Его славили за многочисленные победы, уважали за умение стойко превозмогать неудачи, но не любили в Константинополе: он слишком часто упрекал поданных, что они напрасно цепляются за традиции и устарелые представления.

Пока добрались до пристани, Норман успел подробно рассказать, как Мануил приструнил крестоносцев, вел сложные политические игры с германскими императорами и римскими папами. А как только он приступил к отношениям Византии с галицким князем Ярославом Осмомыслом164, сначала противником, а потом союзником, его перебил Андрей:

– Оценили!

– Сколько?! – Квира уже держалась за поручни и поставила ногу на первую ступеньку трапа, чтобы перебраться на пристань, но теперь замерла в таком положении.

Андрей молчал. Он встал с кресла на корме катера, перешел на нос, зажмурился и потянулся так, будто раздвигал стиснувшие его стены.

– Не тяни! Говори давай! – потребовала Квира, но Андрей держал паузу. Эта театральность стала невыносимой, и Феликс выхватил у него киктоп. Только у Феликса мышцы были настолько быстры, чтобы выхватить что-то у Андрея.

– Почти семьсот триллионов! – объявил он, посмотрев на экран. – Мы разбогатели?!

Физиономия у него была счастливо-ошарашенная, и все, глядя на него, засмеялись. Андрей, отсмеявшись, вернул киктоп, сделал проекцию, видную для всех.

«Российская Академия наук, – значилось в шапке пришедшего документа. – Национальный центр российской истории». Далее на двух абзацах следовал старомодный стиль официального документа типа «в ответ на ваше обращение» и прочие канцелярские вежливости, затем сжато излагалась суть:

«Оценка экономической ценности актива на дату идентификации (реконструкция по образцам) в нынешнем масштабе цен: 686,21 трлн руб.

Определяемая стоимость сохранных вещей: 880—950 млн руб. (учтено 70% представленного; на основании сопоставимых каталожных цен).

Возможная стоимость сохранных вещей: 1,81—2,15 млрд руб. (учтено 100% представленного; вне каталожного сопоставления – оценки доктора Маркова)».

– Ну и чего вы ржете, – указал на проекцию Феликс. – Я же говорю: почти семьсот триллионов.

– Фил, – положил ему руку на плечо Олег. – Семьсот триллионов – это оценка того, что значила казна князя Андрея для тогдашней страны и государства в нынешних ценах. Много значила. Это примерно половина валового внутреннего продукта в последние годы перед монгольским нашествием. Норм, я правильно помню, что ВВП в 1235 году замеряли?

Норман кивнул. Феликс потребовал, чтобы ему перевели эту сумму в древнерусские гривны и в денарии165 по курсу, сложившемся в Польше и Венгрии. Андрей и Олег развели руками, но у Нормана появилась идея, как это можно сделать быстро. Он уселся на скамейке у ограды причала, залез в архив Сорбонны и взялся за какие-то выкладки.

В тишине Квира, облокотившись на плечи Нормана, следила, как его пальцы бегают по виртуальной клавиатуре киктопа. Шурик понял, как делаются расчеты, пристроился рядом и стал помогать, вытаскивая из баз данных по военной истории информацию о ценах, по каким вербовали солдат польские князья и Бела IV166. Феликс в ожидании информации расхаживал вдоль причальной стенки.

Андрей с безмятежным видом устроился на носовой площадке катера и наблюдал за Олегом. Тот, как ни странно, нервничал: то садился на скамейку у кассового терминала лодочной станции, то вставал, то нервно жевал сорванный лист дикого винограда, которым было оплетено ограждение причала, с остервенением отплевывался, очищая горечь с языка о рукав.

– Все! – вдруг провозгласил Норман, и Феликс опять продемонстрировал, что именно он самый быстрый проводник Центра прикладной хрономенталистики. Олег лишь успел, встав со скамейки, сделать несколько шагов, а Феликс уже протиснулся между Норманом и Шуриком и загомонил:

– Я же говорил! Я же говорил, что не надо останавливаться у Переславля! Надо было идти к Смоленску и нанимать войска в Польше, да и везде, где получится. С такими деньгами можно было выставить пятьдесят тысяч обученных солдат. Орде конец бы и пришел!

Норман охнул и стал спорить. После вторжения монголов невозможно рекрутировать столько войск в Восточной Европе, говорил он, местные монархи стали бы чинить препятствия, не желая обескровливать собственные силы.

– Объявили бы Крестовый поход, – настаивал Феликс.

– На это имеет право только Папа Римский, – напомнил Норман. – Потребовались бы переговоры, времени ушло бы много. Вспомни, сколько понадобилось Даниилу Галицкому, пока его не провозгласили королем.

– В Германию бы отправили вербовщиков, – продолжал гнуть свое Феликс.

Норман доказывал, что долгие сборы поглотили бы большую часть средств, собрать армию удалось бы только года через три, Александр Невский уже уверенно уселся бы во Владимире, и освободительный поход превратился бы в страшную междоусобную войну.

– Ты хочешь сказать, что триста лет рабства были неизбежны при любом раскладе?! – горячился Феликс.

Пока Норман обдумывал точный ответ, Андрей коротко бросил:

– Неизбежно все, что было. И будет.

Это «и будет» было произнесено с еще одной особой интонацией, свойственной Андрею. Она обещала скорые и радикальные перемены.

– Я светлейшего хочу спросить, – продолжил Андрей. – Ты, князь Голицын, на что свои богатства потратил бы, спасением молодой княгини честно заработанные?

Все обернулись к Олегу.

Феликс смотрел на него ободряюще: давай, дружище, отбрей его, покажи, что не напрасно мы рисковали, отправляясь во Владимир, что красивым был бы конец этой истории, не утопи князь казну. Норман, наклонившись к Шурику, предложил пари: Олег сейчас скажет, что основал бы университет в Новгороде и привлек лучших преподавателей из Болоньи, Парижа и Модены. Шурик ему ответил, что поставил бы один против ста: Олег начал бы мощную, настоящую колонизацию Русского Севера.

И только Квира почувствовала, что это не просто так задан вопрос – не об истории в сослагательном наклонении речь идет.

Олег, глядя прямо в глаза Андрею, объявил:

– Свою часть казны я забираю!

Квира впервые поняла, что такое ватные ноги, привалилась, чтобы не упасть, к ограждению пристани. Это конец, поссорятся, решила она. Теперь не будет знаменитых «бдений», когда Андрей и Олег, просиживая сутками в директорском кабинете ЦПХ, на ее глазах планировали экспедиции, которые помогали Центру поддерживать репутацию в профессиональном сообществе. А ведь именно там их, казалось, легкомысленный спор о своекорыстном русском дворянстве, которое не выдвинуло никого вроде Лайоша Баттьяни167 и не освободило крестьян без выкупа помещичьей земли, вырос в идею создания энциклопедии мировых аграрных реформ, за которую ЦПХ получил в 2238 году Геродотовскую премию.

– Что-то случилось? – шепнул Норман на ухо Квире. – Я ничего не понимаю… Ты побледнела.

Она не успела ответить, да и не слышно было бы – над пристанью на небольшой высоте, пронзительно вереща, пролетел ангиграт с надписью на борту «Рейтер». Все обернулись на звук: с запада летело еще несколько таких же аппаратов.

Андрей не стал дожидаться прессу. Прыгая через две ступеньки, он взлетел по лестнице с причала на берег, прыгнул в мобиль, развернул его, расстреливая придорожные кусты щебнем из-под колес, и понесся по дороге на Кашин. Феликс и Олегом сделали то же самое, а Шурик и Норман вопросительно смотрели на Квиру: нам не надо ли убираться? Но она чуть покачала головой.

Втроем они стояли на причале. Впрочем, журналисты их не побеспокоили. Рейтеровский антиграт со всей эскадрильей бросились вдогонку за мобилями. Стало тихо.

– Так что случилось-то? – спросил Норман.

– Не поняла я, – ответила Квира. – Из нашей прибыли Олегу причиталось пятнадцать процентов. Не знаю, о какой он половине говорил. Может, они с Андреем о чем-то потом договорились, я не в курсе.

Они посидели еще минут пятнадцать. Потом Квира встала.

– Поедемте все-таки. Очень хочется выпить.

Шурик покачал головой:

– Поезжайте. Я пройдусь.

Они пожали друг другу руки, мобиль Квиры укатил, а Шурик, дождавшись, пока у пристани уляжется пыль, перешел гравийную площадку и зашагал по пешеходной дорожке, проложенной вдоль шоссе.

Пока он проходил охранную зону озера, засаженную соснами, прогулка была очень приятной: прохладно, чистый воздух, вокруг тебя скачут любопытные белки. Однако потом дорога оголилась под солнцем и потянулась по насыпи между бесконечными полями. Справа за сетчатым забором росла кукуруза, слева за таким же ограждением – пшеница.

Шурик, весь мокрый от пота, шагал тем не менее бодро. На десятом километре он, правда, пожалел, что не поехал с Квирой и Норманом, а после дорожного указателя с отметкой «15» стал оглядываться в надежде на попутный мобиль.

Но шоссе было пустынным. Лишь раз ему попался трактор, буксирующий дождевальную установку. На поднятую руку трактор не реагировал. Андроид, управлявший им, видимо не был научен подвозить попутчиков.

Шурик уже подумывал, не включить ли ему киктоп и не вызвать ли воздушное такси, сколько бы это ни стоило, как прямо перед ним на насыпь с разгона въехал другой трактор. Въехал и остановился. Дверца кабины открылась, и показалась лицо паренька лет четырнадцати, а потом выглянула и девушка, чуть постарше.

Парню, судя по всему, хотелось узнать, произвел ли он впечатление своим трюком.

– Извините, если напугал, – пробасил он. – Я вас поздно заметил, не мог остановиться.

– Ничего, – откликнулся Шурик.

Парнишка кивнул, спустился с насыпи, закрыл ворота ограждения, за которыми начиналась проселочная дорога между двумя кукурузными делянками, и вернулся к трактору. Залезая в кабину, спросил:

– Может подбросить? Сейчас вечереть будет, волки вдоль дороги шарахаться начнут.

– Спасибо, – обрадовался Шурик.

Они устроились на сиденье в прохладной кабине трактора, и машина покатила по шоссе на север. Паренек оказался словоохотливым, и Шурик узнал, что его отец владеет тут тридцатью тысячами гектаров земли, элеватором и большой свинофермой, а он с братьями и подругами приехал на лето.

– Поужинать тут можно где-нибудь? – спросил Шурик.

– Да, в Блудьях есть бар, – откликнулся сын фермера. Девушка усмехнулась.

Местечко, куда отвезли Шурика, верно, называлось чуть иначе – Блуди, а бар – «Блудный сын». Он занимал половину цокольного этажа в здании безымянной гостиницы, и в тот момент, когда Шурик вошел внутрь, скорее всего, ее постояльцы и сидели за стойкой и в зале. Местные вряд ли бы с интересом рассматривали интерьер, вернее, чучела волков, которые были расставлены вдоль стен и выглядывали из-под каждого столика.

Шурик проглядел меню и в честь завершения своей первой экспедиции заказал зайчатину с пивом. В ожидании еды он собрался достать киктоп и ознакомиться с новостями, но обернулся на шум – по лестнице, ведущей с улицы, в зал буквально скатились трое мужчин, судя по одеже, дорожные рабочие. Они обменялись рукопожатиями с хозяином, что-то ему объяснили, и через мгновение на экране, висящем над барной стойкой, появилась симпатичная девушка в джинсах, майке и бейсболке с гербом города Кашина и надписью «Пресса».

«Появление десятка антигратов над лесами и полями нашего, обычно тихого уголка Среднерусской области, всполошило полицию, – рассказывала корреспондентка. – Но вызвано оно было не тем, что уровень мирового океана опять поднимается, и не появлением саранчи из-за лесного заслона168. И все же стражи порядка не напрасно заинтересовались ситуацией. Полицейский наряд, по тревоге поднятый в воздух, обнаружил два мобиля, которые на предельной скорости неслись по трассе Калязин – Лихославль в сторону Си-Ти Тверь-Санкт-Петербург и создавали опасность для других участников движения. Полицейским пришлось применить спецсредства, мобили были заблокированы у въезда на дамбу рядом с городом Рамешки. Водителями оказались доктор социологии Андрей Сазонов, директор Центра прикладной хрономенталистики, расположенного в Великом Новгороде, и сотрудник этого же учреждения Олег Голицын. С Голицыным в мобиле находился его коллега Феликс Чирадзе. Что касается антигратов, в них находились журналисты, которые получили информацию о том, что в Оршинском озере обнаружен крупнейший в российской истории клад. И после того как господа Сазонов и Голицын были оштрафованы, полиция приняла решение дать им, а также господину Чирадзе, возможность пообщаться с прессой, чтобы исключить повторение дорожных инцидентов».

Шурик не удержался и громко хохотнул. Люди за соседними столиками, кто удивленно, кто настороженно, на него оглянулись. Корреспондентку из Кашина между тем на экране сменили досадливо поджавший губы Андрей, покачивающийся вперед-назад Олег и бесхитростно улыбающийся Феликс, окруженные журналистами. Поодаль стояли двое полицейских. Шурик снова засмеялся. И теперь его многие поддержали – картинка выглядела весьма комично.

«В настоящий момент господа Сазонов, Голицын и Чирадзе отвечают на вопросы прессы, – продолжил голос за кадром. – Они рассказали, что на дне Оршинского озера обнаружены ценности, которые были собраны в 50-х годах XIII века с северо-восточных русских княжеств, включая Тверское, в качестве подношения царю, но отправлены ему не были…»

После «царя» Шурик понял, что точности от местного телеканала он не дождется. Андрей или Олег произнесли это слово, но не в привычном значении «монарх средневекового русского государства». Там, откуда они только что вернулись, так называли ордынского хана. Журналистка, видимо, этого не знала.

Подозвав официантку, Шурик спросил, можно ли перенаправить его заказ в гостиничный номер.

– Конечно, если есть свободные номера.

– А может не быть?

– Да, – кивнула она головой. – На Оршинском впервые будет проходить этап какого-то мирового чемпионата по рыбалке. Основные мероприятия тут, по соседству, в Горицах, но народ и у нас селится.

Шурик сходил к портье, и в мансарде нашелся свободный номер. Освободить его нужно было рано утром, но Шурика это не беспокоило. Зато там был древний стационарный компьютер и, значит, можно было почитать новости на удобном экране.

«А как, интересно, все сложилось, если бы я в отеле в Гетеборге сразу проверил, где киктоп? – думал Шурик, расхаживая по номеру. – Нормана не было бы, и скорее всего, мы осторожно прошли бы следом за княжеским войском. За княгиней бы похода не было…»

В дверь постучали. Это был коридорный. На подносе он держал блюдо с запеченной зайчатиной под горкой дымящейся моркови.

– Лучше б мне пиво сначала… – проворчал Шурик.

– Момент, – откликнулся коридорный. Пиво – пятилитровый бочонок – он принес в специальном рюкзаке, висевшем у него за спиной

– Ну и порции тут у вас! – сразу повеселел Шурик, расплачиваясь.

– Да, нестоличные. Нормальные, – в тон ему ответил коридорный, пожелал приятного аппетита и закрыл за собой дверь.

Зайчатина показалась Шурику очень похожей на то, что они ели рядом с базой на следующий день после переброски. И пиво тоже. «Ну, за неизменность прошлого, – провозгласил он сам для себя тост. – Даже если Сазонов и Голицыным и поссорятся. Что, впрочем, может быть, и не плохо», – добавил он, включая компьютер.

Если верить медийному агрегатору, в новостях не было ничего особенного. Во время принудительной пресс-конференции Андрей и Олег рассказали только о том, что поиски казны великого князя Владимирского увенчались успехом, все найденное находится в Национальном центре российской истории. Названы были имена участников экспедиции, то есть Нормана и его, Шурика, а также Квиры.

«Умных вопросов что-то нет, – продолжал разговаривать сам с собой Шурик. – Не отправляют на антигратах гоняться за добычей понимающих в истории журналистов. Но у Маши Джойс в институте уже человек тридцать знают о нашем улове, а значит, скоро почитаем что-нибудь поинтереснее». Он дал агрегатору подсказки, как лучше искать нужную ему информацию, и теперь основательно взялся за еду и пиво.

Следующая порция вестей пришла не по линии научной журналистики. На экране появился таблоид «Наблюдатель» с надписью «Прямая трансляция». Судя по картинке, несколько дронов с видеокамерами ночной фиксации, перемещаясь на манер аппаратов спецназа, окружали мобиль, стоящий на опушке березовой рощи.

«Дорогие зрители, – заговорил голос за кадром. – Наша съемочная группа только что нашла еще двух участников погружения на дно Оршинского озера. Это Норман Кирлин и Квира Эради. Кирлин является научным сотрудником Национального центра российской истории, а Эради работает в Центре прикладной хрономенталистики. Эта организация занимается перемещением людей в прошлое. Дорогие зрители, история, свидетелями которой вы стали благодаря нашему телеканалу, обещает быть еще более занимательной».

Один из дронов аккуратно заглянул в окна мобиля, но там никого не было. За машиной зрителям «Наблюдателя» тоже досталось только одеяло, расстеленное на траве. Как бы ни совершенен дрон, он все-таки гудит, и Норман, по-видимому, услышал его раньше, чем они с Квирой попали в объектив камеры.

На других дронах включились прожектора, но тоже поздно – мобиль сорвался с места, не дожидаясь, когда двери опустятся на место.

Сначала мобиль далеко оторвался от погони, но дроны, которым темнота и узкое шоссе не были преградой, настигали. «Пассажиры питают пустые надежды…» – комментировал сотрудник «Наблюдателя», но закончить фразу не успел. Последним изображением, которое поймала камера дрона, был вид стоящего возле откинутой дверцы Нормана. В руках у него был спортивный лук со спущенной тетивой.

Через секунду картинка с экрана пропала – стрела Нормана или сбила дрон, или вдребезги разнесла его камеру. Другие ждала та же судьба. В эфире послышалась ругань комментатора. Прямая трансляция прервалась.

Шурик зааплодировал с кружкой в руке, расплескал пиво, встал, чтобы взять в туалете полотенца, но на экране появилась новая информация, и он снова опустился на стул. Агрегатор обратил его внимание на агентство «Рейтер»: на первой позиции стоял заголовок «Успешный опыт трансвременного кладоискательства и перемены в российском Центре прикладной хрономенталистики». За эту эксклюзивность Шурик выложил аж тридцать центов.

«Сегодня, 21 сентября 2246 года, поиск клада, известного как «казна великого князя Владимирского Андрея Ярославича», закончился феноменальным успехом. Как сообщили агентству «Рейтер» в Национальном центре российской истории (НЦРИ), куда на экспертизу были направлены поднятые со дна Оршинского озера ценности, общая стоимость найденного составляет не менее $700 млн. Этой суммой оценены золотые и серебряные монеты, слитки, украшения и другие предметы из благородных металлов. Кроме того, обнаружено значительное количество артефактов и экофактов высокой степени сохранности, которые могут вызвать большой интерес у исследовательских центров и музеев.

Экспедиция, которую организовал Центр прикладной хрономенталистики, единственная в России организация, владеющая технологией трансвременных перебросок, проведена в крайне сжатые сроки. Торговый дом «Херршерр», с помощью которого Организация объединенных сообществ реализует права на исторические ценности, считающиеся утраченными, продал патент на казну князя Андрея 24 апреля, и таким образом, поиски продолжались всего пять месяцев. Эффективность объясняется ЦПХ принципиально новым подходом, применяемым в практике кладоискательства: сотрудники отправились в 1252 год. Это год, когда великий князь Владимирский отказался платить дань Золотой Орде, недолговечному монгольскому государственному образованию, и точно установили место нахождения ценностей, брошенных после сражения у Переславля-Залесского. После этого им оставалось только отправиться на это место и извлечь клад.

Поиск мог бы, вероятно, более интенсивным. Однако экспедиция Центра прикладной хрономенталистики одновременно проводила исследования в интересах НЦРИ, который, по словам директора Марии Джойс, выделил на эту экспедицию $70 млн и получил возможность отправить своего сотрудника Нормана Кирлина для наблюдения за действиями великого князя Андрея и золотоордынского полководца Неврюя, посланного на Русь для утверждения пошатнувшейся политической власти Чингизидов над княжествами Рюриковичей.

Далее, участники экспедиции «несколько отвлеклись», как выразился директор и владелец 20-процентного пакета акций ЦПХ Андрей Сазонов. Он не стал говорить, что имеет в виду. Руководитель экспедиции Олег Голицын также отказался от комментариев. Узнать подробности из других источников «Рейтеру» пока не удалось.

В НЦРИ не было известно, что экспедиция ЦПХ преследует несколько целей, но претензий у института нет. Джойс сказала «Рейтер», что довольна полученными результатами. «Сверх обещанного по контракту мы получили мемограммы всех участников экспедиции. Это бесценный материал, он будет досконально изучен, но уже сейчас можно делать вывод, что великий князь Андрей Ярославич пытался восстановить независимость средневекового русского государства, в отличие от своего старшего брата Александра Невского, сотрудничавшего с Ордой», – сказала она. Кроме того, по словам Джойс, комплексный характер экспедиции позволил сэкономить и провести на три года раньше запланированного полевое изучение вопроса об историческом выборе древнерусского государства в период монгольской экспансии. «Мы заплатили существенно меньше, чем если бы заказали такую экспедицию только для своих целей. Сроки соблюдены», – пояснила директор. Кирлин, с которым «Рейтер» удалось побеседовать, также доволен. По его словам, он получил богатейший материал не только в области политической истории Руси XIII века, но и для оценки состояния материальной культуры и социологические данные.

Обнаруженные ценности ЦПХ выставит на аукционах в течение года. «Мы не будем работать с казной князя Андрея самостоятельно. Работа Центра – это ремесло, позволяющее историкам делать свое дело. У нас в штате нет специалистов академического уровня, что бы ни говорили мои предшественники», – пояснил Сазонов, который руководит ЦПХ с момента его приватизации в 2240 году.

Дефицита покупателей наверняка не будет. Корреспондент «Рейтер» побеседовал с представителями нескольких исследовательских центров, крупнейших музеев и агентов частных коллекционеров. По их словам, они уже отправили запросы в НЦРИ и с разрешения ЦПХ начали получать информацию о найденных ценностях. «Это феноменальные находки, – сказал один из собеседников агентства. – До сих пор по русской истории того периода в научный оборот не вводилось ничего подобного».

Деньги, которые можно выручить за продажу клада, причитаются именно ЦПХ, так как формальный участник аукциона – компания «Изыскания. АДК и партнеры», учредителем которой являлся Александр Крутюнов, – в июне была присоединена к Центру, сам Крутюнов стал сотрудником, сообщил Сазонов. При этом, по его словам, согласно новой конституции Центра, которая была принята после приватизации, прибыль должна быть поделена пропорционально между ЦПХ как организацией и людьми, которые участвовали в проекте.

И тут следивших за историей с казной князя Андрея ожидает большой сюрприз, точнее значительные юридические последствия для индустрии трансвременных перебросок и кладоискательства. Сазонов сказал «Рейтер», что изначально его доля в прибыли должна была составлять 30%, Голицыну, его напарнику Феликсу Чирадзе, эпиго Квире Эради и Крутюнову причиталось по 15%, а остальное – другим сотрудникам центра, которые выполняли вспомогательные функции. Однако в итоге все будет иначе. В 1252 году князь Андрей при свидетелях дважды высказал свою волю относительно данного имущества: половина казны причитается Голицыну в обмен на определенные услуги. Впервые это обещание прозвучало, когда поверенный принял это поручение, а затем – когда было исполнено. В результате, по словам Сазонова, Голицын имеет право на получение около $180 млн.

По конституции ЦПХ бенефициар имеет право на получение своей доли в денежной форме или в обмен на акционерный опцион169. Голицын, по его словам, воспользуется вторым вариантом, компенсировав предварительно, также с помощью опционов, всем участникам проекта, кроме Сазонова, разницу в прибыли до и после вычета княжеского пожалования. В этом случае его доля в капитале Центра, по данным «Рейтер», вырастает с 2 до 33%; доля Сазонова уменьшается до 13%; доля фонда «Настоящая история», в том числе привлеченных частных инвесторов, в основном наследников пятой и шестой волны российской эмиграции, – до 20%. В итоге Сазонов и «Настоящая история» потеряют контрольный пакет акций и большинство в совете директоров ЦПХ.

Юристы, с которыми корреспонденту «Рейтер» удалось побеседовать до публикации этого материала, уверены, что Сазонову в судебном порядке удалось бы добиться изначального распределения прибыли. «Голицын мог бы, конечно, ссылаться на так называемое „право, которое всегда с тобой“, но российские суды его еще не применяли, в отличие от стран, где трансвременные путешествия стали вполне обыденным явлением», – сказал партнер юрфирмы «Пожарский и партнеры» Всеволод Гагарин.

Сазонов, однако, исключает возможность судебного процесса. «Я знаю господина Голицына много лет, и совершенно уверен, что он ни за что бы не совершил бесчестный поступок. Честный, хотя и невыгодный мне, поступок я оспаривать не буду, если даже юристы уверены в победе на 146%», – заявил директор ЦПХ. По его словам, не будет претензий и со стороны Центра. «Мы обсудили ситуацию с партнерами по „Настоящей истории“ и пришли к заключению, что раз Голицын не забирает княжеское пожалование из Центра, то действует в интересах организации. Вхождение Голицына в совет директоров можно только приветствовать», – сказал Сазонов.

Чирадзе также не подает иск. По его словам, он давно хотел стать акционером ЦПХ, но и никогда не купил бы его бумаги на открытом рынке. «Честно вам скажу: поменять деньги на виртуальную собственность – слишком непонятная для меня вещь, – заявил он. – Если благодаря Олегу акции появятся – я доволен».

Еще одна участница проекта, чьи интересы суды могли бы счесть «существенно нарушенными» в результате действий Голицына, – Квира Эради – определенно высказываться о возможном разбирательстве не стала. «Мне сделали предложение, и я выхожу замуж. Пока меня больше ничего не интересует», – сказала она и оборвала контакт через киптоп. Повторно поговорить с ней не удалось, как не вышло связаться с Крутюновым. Впрочем, его и Эради совокупная доля в прибыли не может повлиять на новый расклад сил, так что их действия в будущем принципиального значения не имеют».

– Да, дела… – произнес Шурик, дочитав статью до конца. – Но почему они со мной связаться не могли?

Он похлопал себя по карманам – киктопа не было. Шурик чертыхнулся, потом рассмеялся и пошел к двери.

Примечания

1

Оливье Левассер (ок. 1690—1730) – французский пират. Повешен. Долгое время считалось, что он владел тайной самого крупного пиратского клада в истории. В XX веке стоимость этого клада оценивалась более чем 200 млн фунтов стерлингов. Эти оценки оказались недалеки от истины.

(обратно)

2

Вильгельм I Завоеватель (ок. 1027/1029—1087) – норманнский герцог, который воспользовался тем, что умерший в 1066 году английский король Эдуард Исповедник якобы завещал трон ему. Высадился с сильной армией в Англии, и в битве при Гастингсе разбил войска Гарольда Годвинсона, которого англичане избрали королем. После этого был признан церковью в качестве монарха.

(обратно)

3

Андрей Ярославич (ок. 1222—1264), князь суздальский (1256—1264), великий князь Владимирский (1248—1252), участник Ледового побоища – битвы с силами Ливонского ордена (1242, командовал присланными из Владимира-на-Клязьме войсками), третий сын великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. Свергнут монголами с владимирского княжения из-за попытки сопротивления их власти.

(обратно)

4

Организация объединенных сообществ пришла в 2112 году на смену Организации объединенных наций. Причиной стал тот факт, что национальных государств на Земле стало меньше, нежели основанных на принципах общественного договора на той или иной территории, а иногда даже и без нее.

(обратно)

5

Бату или Батый (ок. 1209—1255/1256) – внук Чингисхана, с 1227 года правитель государственного образования, именующегося улус Джучи, по имени его отца, или, в русской традиции, Золотая Орда. Совершил два завоевательных похода на Русь, после чего большинство русских княжеств утратили политическую независимость. Пытался подчинить другие государства Восточной Европы, однако не смог этого сделать, так как, несмотря на ряд поражений, они не прекратили сопротивления.

(обратно)

6

Александр Ярославич Невский (1221—1263) – князь Переславльский, Новгородский, великий князь Киевский (1249—1263, реальной власти не имел), великий князь Владимирский (1252—1263), второй сын великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. Знаменитый полководец, победитель в Невской битве с шведским отрядом (1240) и в Ледовом побоище. По некоторым сведениям, побратим сына и соправителя Батыя Сартака. Будучи лояльным монголам, поставлен ими на владимирское княжение вместо свергнутого Андрея Ярославича.

(обратно)

7

Карл XI (1655—1697) – король Швеции (1660—1697, самостоятельно с 1672), эффективный реформатор. Обеспечил ослабление аристократии и духовенства, ликвидировал зависимость крестьянства от дворян, создал мощную армию.

(обратно)

8

Шведская Ост-Индская компания создана для ведения морской торговли с восточными странами в 1731 году. Пользовалась монопольным правом на эти операции до 1814 года, фактически прекратила свою деятельность в 1821 году.

(обратно)

9

Мобиль – наземное транспортное средство, способное передвигаться как по традиционным дорогам с тем или иным твердым покрытием, так и по Си-Ти; Си-Ти – Си-Ти – силовая трасса, элемент транспортной инфраструктуры, где поверхностью для движения служат не традиционные дорожные материалы, а «спрессованные» до возникновения плотности атомы атмосферного азота.

(обратно)

10

Медийные агрегаторы – виртуальные библиотеки, собирающие и каталогизирующие сообщения лицензированных средств массовой информации.

(обратно)

11

Крейсер «Эдинбург» в последнем своем походе во время Второй мировой войны выполнял сопровождение конвоя QP-11 из Мурманска в порты Великобритании. Транспортировал золото, необходимое в производстве радиооборудования для нужд СССР и погашения долга за поставки в «долендлизовский» период. Торпедирован германской подлодкой, выдержал бой с подошедшими кораблями Кригсмарине, но затем был затоплен британскими эсминцами из-за невозможности спасательной операции.

(обратно)

12

Киптоп в узком смысле является кибернетическим разумом, способным вживаться в любое из примерно трех миллионов устройств, выпускаемых земной промышленностью к середине XXIII века. Выполняет любые коммуникативные функции, а кроме того, помогает человеку помнить. Недостатками являются определенная свобода воли и зачатки совести, которые иногда заставляют киктоп стремиться к тому, чтобы выйти из-под контроля владельца. В широком смысле – собственно устройство.

(обратно)

13

Клио – муза истории в древнегреческой мифологии.

(обратно)

14

Джеймс Джордж Янош (1951—2048) – профессиональный американский рестлер, известный под именем Джесси «Тело» Вентура, актер, ведущий радио– и телешоу, политик, губернатор штата Миннесота.

(обратно)

15

Неврюй – монгольский полководец, командовавший войсками, посланными в 1252 году против великого князя Владимирского Андрея Ярославича.

(обратно)

16

Альгирдас (Ольгерд русских летописей; ок. 1296—1377) – великий князь литовский, сын Гедиминаса (Гедимина). Нанес серьезное поражение Золотой Орде при Синих водах (1362), после чего под его контролем оказалось левобережье Днестра до Черного моря, земли по Южному Бугу, днепровские лиманы и территория вверх по Днепру до впадения реки Роси, а в Киеве стал княжить его сын Владимир. В ходе борьбы за влияние на Тверское княжество нанес поражение войскам московского князя на Тросне, дважды осаждал Москву, однако решающего успеха не имел и отношения Москвы и Твери остались под юрисдикцией ханского суда.

(обратно)

17

Дмитрий Донской – Дмитрий I Иванович (1350—1389) – князь Московский (с 1359) и великий князь Владимирский (с 1363). Первым из московских князей начал борьбу за освобождение от власти Золотой Орды. За победу в 1380 году над войсками бекляри-бека Мамая получил прозвище Донской. Со времен его княжения Великое княжество Владимирское рассматривалось московскими князьями как наследственное владение.

(обратно)

18

Алексей Михайлович (1629—1676) – второй русский царь из династии Романовых (1645—1676). В его царствование Россия начала активно вмешиваться в украинские дела, провела успешную войну с Польшей, закончившуюся присоединением левобережной части украинской территории к российскому государству, воевала со Швецией, начала колонизацию на Востоке. При нем была проведена никоновская церковная реформа, вызвавшая раскол в Русской православной церкви; в целом внутренняя политика была не особенно удачной, что привело к нескольким крупным народным и казацким волнениям.

(обратно)

19

Соляной бунт – московское восстание 1648 года, вызванное введением косвенных налогов, бьющих прежде всего по бедной части населения, ростом коррупции и самоуправства чиновников. Властям удалось расколоть оппозиционные силы, задобрив присоединившихся к ним профессиональных военных – стрельцов и подавить восстание.

(обратно)

20

Северная война (1700—1721) – война коалиции, в разное время состоявшей из России, Дании, Саксонии, Великобритании, Ганновера, Голландии и Пруссии, со Швецией, на стороне которой также выступали Турция и Гольштейн. Война закончилась поражением Швеции. Россия, сыгравшая в победе коалиции ключевую роль, впервые приобрела серьезное влияние на европейские дела, однако мобилизация всех ресурсов на войну сильно отяготило положение низших слоев российского общества.

(обратно)

21

Фамилию Эгалите (франц. – равенство) после Великой французской революции (1789—1799) приняли два представителя правящего дома Бурбонов – герцог Орлеанский Луи-Филипп-Жозеф и его сын, герцог Шартрский Луи-Филипп. Так они, убежденные либералы, продемонстрировали свой разрыв с традициями феодальной аристократии.

(обратно)

22

Даниил Романович (1201/1204—1264) – князь Галицкий, Волынский, великий князь Киевский; в 1254 году принял от Папы Римского королевский титул. Участник первого сражения войск русских княжеств с монголами – битвы на Калке (1223). Выдающийся политический деятель своего времени, целенаправленно боролся против установления верховной власти монгольских ханов над галицко-волынскими землями, играл большую роль в межгосударственных отношениях в Восточной Европе. Способствовал строительству городов, привлечению в них населения, развитию ремесел. На дочери князя Даниила Анне (Устинье) с 1250 года был женат великий князь Владимирский Андрей Ярославич.

(обратно)

23

ЦПХ был приватизирован в 2240 году в рамках преобразования в частные или общественные ассоциации всех российских образовательных и научных учреждений. После серии приватизационных аукционов Андрей Сазонов, заработавший капитал на коммерческих трансвременных проектах в Европе, собрал 20% акций центра, а фонд «Настоящая история», куда он привлек группу инвесторов, в основном наследников пятой и шестой волн российской эмиграции, – 31%.

(обратно)

24

«Варяг» – построенный в США в 1900 году для российского императорского флота бронепалубный крейсер. В феврале 1904 года в бою у Чемульпо – первом морском сражении проигранной Россией войны с Японией – встретился с эскадрой противника, которая обеспечивала высадку сухопутных войск в Корее. Крейсер неудачно попытался прорваться к основной базе русского флота – арендованному у Китая Порт-Артуру. Находился около часа под огнем противника, в основном броненосного крейсера «Асама», получил ряд повреждений. Командир «Варяга» капитан I ранга Всеволод Руднев в рапорте после боя сообщил о многочисленных попаданиях в японские корабли, об уничтожении миноносца, о гибели одного крейсера после боя и о доковании двух других, однако впоследствии эта информация не подтвердилась. После войны, несмотря на героизацию «подвига „Варяга“» карьера Руднева быстро завершилась.

(обратно)

25

Рымникская битва – одно из важнейших сражений русско-турецкой войны 1787—1791 годов, в которой Россию после объявления ей войны поддержала Австрия. В сентябре 1789 года на реке Рымник встретились примерно 100-тысячная турецкая армия, 18-тысячный австрийский корпус и отряд будущего генералиссимуса Александра Суворова численностью около 7000 человек. Благодаря энергичным действиям Суворова турки были обращены в беспорядочное бегство, потеряв более 10 000 солдат. За эту блестящую малокровную победу Суворов получил титул графа Рымникского в России и графа Священной Римской империи в Австрии.

(обратно)

26

Нигредо (лат. nigredo) – букв. «чернота», алхимический термин, обозначающий полное разложение либо первый этап создания философского камня – некоего реактива, необходимого для успешной трансмутации металлов в золото, а также для создания эликсира жизни.

(обратно)

27

Квира, судя по всему, имеет в виду тверское восстание 1327 года, подавленное войсками Золотой Орды, которые призвал московский князь Иван Калита. От этого разгрома Тверь, до тех пор крупнейший город в землях, которые признавали верховную власть великого князя Владимирского, никогда не сумела оправиться.

(обратно)

28

Антиграт – летательный аппарат, использующий в качестве подъемной силы локально сконцентрированную гравитацию ближайших к Земле небесных тел.

(обратно)

29

Альбедо – второй этап создания философского камня алхимиком: исходное вещество приобретает сияющий белый цвет.

(обратно)

30

Кротовина, кротовая нора или червоточина (wormhole, англ.) – топологическая особенность пространства-времени, представляющая собой своеобразный туннель в пространстве. Проходимые (traversable) внутримировые кротовины (intra-universe) дают возможность путешествий во времени, если один из ее входов помещается с помощью подмены координат пространственно-временного континуума в точку, где сила гравитационного поля максимально близка к значениям бесконечности.

(обратно)

31

Композитный лук изготавливается не из цельного куска древесины, а из нескольких частей.

(обратно)

32

Вильгельм Телль – по легенде, швейцарский крестьянин, исключительно меткий лучник, которого имперский наместник, за невыполнение приказа, заставил стрелять в яблоко, лежащее на голове сына Телля. Жил в конце XIII – начале XIV века. Ученые спорят, был ли Вильгельм Телль реальным историческим персонажем или его история – героическая легенда периода борьбы швейцарских кантонов за независимость от австрийского герцога и Священной Римской империи.

(обратно)

33

Имя Ак Сирали Мустафы, согласно свидетельству британца Роберта Эйнсли (1797), было выбито на одной из мраморных колонн, стоящих на Ок Майдан, или Площади Стрел, в пригороде Стамбула. Судя по этой надписи, Ак Сирали Мустафа попал в цель на расстоянии 571,5 м. Это лучший из зафиксированных результатов.

(обратно)

34

Уот Карлайл – знаменитый лучник времен короля Англии Эдуардра III (1312—1370). Упоминается в романе Артура Конан Дойла «Сэр Найджел Лоринг».

(обратно)

35

Проводники – так в Центре прикладной хрономенталистики между своими называют сотрудников, которые в смешанных экспедициях обеспечивают безопасность научных работников. Проводники могут вести самостоятельные исследования.

(обратно)

36

Иван IV Васильевич Грозный (1530—1584) – великий князь Московский и всея Руси (с 1533), первый царь всея Руси (с 1547). Один из самых жестоких правителей Средневековья, проводил политику массового физического уничтожения представителей всех общественных сил, потенциально способных противостоять царской власти. Присоединил относительно слабые Казанское и Астраханское ханства, но не мог противостоять набегам татар из Крыма. Конец его жизни ознаменовался военными и дипломатическими поражениями от Польско-Литовского государства и Швеции. Внутренняя террористическая политика времен Грозного во многом предопределила быстроту разрушения общественных институтов в Смутное время (гражданская война в России, 1598—1613), которая поставила государство на грань краха.

(обратно)

37

Карательная экспедиция Ивана Грозного против Новгорода (1569—1579), вызванная ложным доносом о намерении города перейти под власть польского короля, закончилась массовыми казнями, погибло до 15 000 человек – половина населения города. В плане работ Центра прикладной хроменталистики стоит экспедиция с целью точных подсчетов, но она постоянно откладывается, так как ее потенциальные участники отказываются принимать роль опричников Грозного, для мирных жителей риск слишком высок, страховые компании отказываются его покрывать.

(обратно)

38

Царская резиденция в Александровской слободе стала фактической столицей государства в 1565 году после учреждения Иваном IV Грозным опричнины и начала массового террора.

(обратно)

39

Мемографирование – точная копирование в память хрономенталиста того, что ему приходится наблюдать в прошлом, и сопутствующей информации: чувств, эмоций, возникающих попутно мыслей. Мемограмма – запись всего этого в те или иные хранилища данных. Мемографирование появилось в арсенале хрономенталистики в 2187 году, на сорок лет позже трансвременных перебросок, и быстро стало одним из ключевых методов исторических исследований.

(обратно)

40

Кметы – один из разрядов средневековой русской дружины, профессиональные воины. Со временем за личные заслуги могли быть выдвинуты в состав бояр.

(обратно)

41

Голодомор – массовый голод 1932—1933 годов практически на всей территории Украины, в то время формально автономной части Советского Союза, приведший к гибели до 4 млн человек. Причиной голодомора стала государственная политика: повышенные хлебозаготовки после проведения так называемой «коллективизации сельского хозяйства», то есть ликвидации частых аграрных хозяйств, а затем и почти полное изъятие запасов у крестьян. Советский диктатор тех времен Иосиф Сталин и ряд его соратников были признаны судом виновными в голодоморе в 2010 году.

(обратно)

42

Хронориген (по аналогии с «абориген») – по определению хрономенталистов, люди, живущие в своем времени и никогда его не покидавшие.

(обратно)

43

Девятое мая 1945 года – день окончания Второй мировой войны в Европе. Нацистская Германия безоговорочно капитулировала.

(обратно)

44

Джон Фицджеральд Кеннеди (1917—1963) – 35-й президент США (1961—1963), демократ, проводил политику предоставления чернокожему населению равных прав. 22 ноября 1963 года ехал в Далласе в открытом лимузине и был смертельно ранен из снайперской винтовки Ли Харви Освальдом, перед убийством почти три года прожившем в конфликтовавшем с США Советском Союзе. Два дня спустя после убийства Кеннеди Освальд тоже был застрелен во время перевода из полицейского управления в окружную тюрьму. Согласно выводам комиссии Эрла Уоррена, председателя Верховного суда США, Освальд «действовал в одиночку и без чьего-либо совета или помощи».

(обратно)

45

Иван Вельяминов, сын последнего московского тысяцкого, независимого от княжеской власти главы городского ополчения Василия Вельяминова, рассчитывал на отцовскую должность, но великий князь Дмитрий I Иванович, впоследствии Донской, ее ликвидировал (1374). Иван Вельяминов отъехал в Тверь, а когда тверской князь Михаил Александрович после поражения в войне с Москвой (1375) обязался его выдать, бежал. Пойман был на территории Московского княжества в Серпухове, где оказался по непонятным причинам. Казнили его отсечением головы мечом (1379).

(обратно)

46

Йозеф Геббельс (1897—1945) – рейхсминистр народного просвещения и пропаганды нацистской Германии, гауляйтер Берлина. Покончил жизнь самоубийством в последние дни штурма Берлина советскими войсками. Считал, что, «сражаясь до конца», создает для своей личности героический облик, что с пользой смогут использовать новые поколения нацистов.

(обратно)

47

Адольф Гитлер (1889—1945) – основатель тоталитарной идеологии национал-социализма (нацизма), рейхсканцлер Германии (с 1933), неограниченный диктатор (с 1934). Главный виновник Второй мировой войны и массового уничтожения мирного еврейского населения в Европе. Покончил жизнь самоубийством в Берлине за несколько дней до безоговорочной капитуляции Германии.

(обратно)

48

10 октября 1698 года в Москве начались массовые казни участников неудачного стрелецкого восстания. По воле царя Петра I лишены жизни были около 2000 человек.

(обратно)

49

Массовая манифестация в Москве после неудачной попытки консервативного военно-политического путча, организованного членами так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению.

(обратно)

50

Скопцы – последователи секты «духовных христиан». Оскопление рассматривают как богоугодное дело и единственный способ спасения души. Секта возникла в XVIII веке; во второй половине XIX века общая численность скопческих общин в России составляла около 6000 человек. В царской России секта преследовалась в уголовном порядке, наказанием была ссылка. В СССР была запрещена.

(обратно)

51

Во время антибольшевистского крестьянского восстания в Тамбовской губернии (1920—1921).

(обратно)

52

Военное преступление, совершенное военнослужащими армии США в марте 1968 года по приказу лейтенанта Уильяма Келли (приговорен в 1971 году к пожизненному заключению, но помилован в 1974-м). Тогда погибли до 500 мирных жителей, еще несколько сотен благодаря вмешательству Хью Томпсона были спасены. Томпсона наградили за то, что он спас вьетнамского ребенка «попавшего в интенсивную перестрелку» и «его правильные решения существенно улучшили вьетнамско-американские отношения в оперативной зоне», но позднее консервативный конгрессмен Менель Риверс пытался привлечь Томпсона к суду, но сделать этого не смог. В 1998 году он получил высшую военную награду США за героизм, проявленный в небоевой обстановке.

(обратно)

53

Евпатий Коловрат – по преданию, рязанский боярин, который вел в Чернигове переговоры о союзе против монголов, в пределы Рязанского княжества вернулся после падения его столицы (декабрь 1237) и победы степняков в битве у Коломны (январь 1238). Внезапным ударом силами небольшой дружины разгромил арьергард монгольских войск. Позднее погиб в бою с превосходящими силами противника.

(обратно)

54

Чингисхан (Тэмуджин, Темучин, Темучжин; ок. 1155/1162—1227) – основатель и первый великий хан Монгольской империи (с 1206); полководец, организовавший завоевательные походы монголов в Китай, Среднюю Азию, на Кавказ и Восточную Европу. Был чрезвычайно жестоким.

(обратно)

55

.Блестящая победа над монголами небольшого профессионального отряда египетских мамлюков (1260).

(обратно)

56

Ипати-батур – Евпатий Коловрат в монгольских преданиях.

(обратно)

57

Гурхан – герой монгольского эпоса, великий воин, отличный стрелок из лука, возможно полубог.

(обратно)

58

Родоначальником князей Голицыных является Михаил Иванович Булгаков-Голица (1466—1558), внук литовского князя Патрикея, перебравшегося в Москву в 1408 году. Прозвище «Голица» происходит от перчатки, возможно латной. Боярин великого князя московского Василия III (1510) и царя Ивана IV Грозного. Попал в плен во время Оршинской битвы (1514), освобожден в 1551 году.

(обратно)

59

Гортина – город на Крите.

(обратно)

60

Александр Васильевич Горбатов (1891—1973) – советский военачальник, командующий 3-й армией в годы Великой Отечественной войны и воздушно-десантными войсками (1950—1954). Генерал армии (с 1955). Незаконно осужден на 15 лет лагерей по статье Уголовного кодекса за «контрреволюционные преступления» (1939), подвергался пыткам, отправлен на Колыму, освобожден накануне войны (март 1941). Мастерски использовал артиллерию (июле 1941), провел исключительно эффективную операцию по форсированию Днепра (1944). Во время обороны Сталинграда (1942) случайно встретился с членом Государственного комитета обороны Маленковым, имел с ним беседы, способствовал освобождению из лагерей нескольких командиров дивизий. Берег людей: 3-я армия входила в тройку соединений советской армии с наименьшими людскими потерями. Автор честных и нелицеприятных мемуаров «Годы и войны».

(обратно)

61

Энтони Маколифф (1898—1975) – американский военачальник, прославившийся круговой обороной бельгийского города Бастонь (20—29 декабря 1944) во время Арденнского наступления германских войск, которая сорвала планы гитлеровского командования нанести стратегическое поражение союзникам на Западном фронте. На предложение о капитуляции ответил одним «Nuts!». Инициатор отмены сегрегации в вооруженных силах США.

(обратно)

62

«Ближняя дружина», которая комплектовалась из мужей княжих (гриди) и отроков, – наиболее профессиональная часть средневекового русского войска.

(обратно)

63

Сполох – белый конь волшебника Гэндальфа, одного из главных героев книг Джона Толкина об эпическом противостоянии добра и зла («Хоббит, или Туда и обратно» и романа «Властелин колец»).

(обратно)

64

Городовые полки – ополчение городских жителей в Древней Руси; до XII—XIII веков собиралось и отправлялось в поход по решению веча, позднее – князя.

(обратно)

65

Ярослав Всеволодович (1191—1246) – великий князь Киевский (1236—1238, 1243—1246), великий князь Владимирский (1238—1246), сын Всеволода Большое Гнездо. В 2009—2016 годах боролся за новгородское княжение с Мстиславом Удатным, перекрыл поставки продовольствия в Новгород, чем спровоцировал в городе голод и массовую смертность, остановленную подвозом зерна из вольных северогерманских городов. Вместе со старшим братом Юрием разбит в Липицкой битве войсками вечевых русских городов – Новгорода, Ростова, Смоленска (1216). Впоследствии восстановил отношения с новгородской верхушкой, при ее поддержке завоевал Киев (1236). Не участвовал в попытках отразить монгольское вторжение в русские княжества (1238; 1240). Был вызван в Золотую Орду к Батыю, присягнул ему на верность и получил великокняжеский ярлык (1243). Скончался, судя по всему от отравления, в столице монгольской империи Карокаруме.

(обратно)

66

Иван Берладник – Иван Ростиславич, князь звенигородский. Прозвище Берладник получил по названию вольного города Берлада, расположенного на территории нынешней Молдавии, куда он прибыл после поражения от галицкого князя Владимира (1144). До конца жизни остался без удела, служил в качестве наемника нескольким русским князьям. Юрий Долгорукий, например, отправлял его в военные экспедиции в отдаленные новгородские провинции на севере. Умер в греческих Фесаллониках (1162). Мог быть отравлен вместе со старшим сыном.

(обратно)

67

Иннокентий IV (ок. 1195—1254) – Папа Римский (с 1243), один из последних убежденных сторонников доктрины о преобладании духовной власти над светской. Восстановил толерантное отношение католической церкви к иудаизму, отправил несколько посольств к монголам, оказывал поддержку восточноевропейским правителям, во владениях которых христианские иерархи не присягали на верность монгольским завоевателям.

(обратно)

68

Дмитрий Александрович (1250—1294) – князь переславский, великий князь Владимирский (1276—1281; 1283—1294). Трижды сражался с войсками Золотой Орды, которые выпрашивал для борьбы против него младший брат Андрей. В 1252 году новгородским князем не был, чтобы не утверждал автор, которого цитирует по памяти Феликс.

(обратно)

69

Кирилл III (ум. 1281) – митрополит Киевский и всея Руси (с 1243). Жил в Северо-Восточной Руси с 1251 года, после того как его покровитель, галицкий князь Даниил Романович, предпринял попытку сохранить независимость своих земель от Золотой Орды в союзе с Папой Римским и католическими государствами Восточной Европы. Предположительно получил от хана Батыя первый ярлык о неприкосновенности священнослужителей и церковной собственности, а также об освобождении от уплаты дани (1252). Тесные отношения поддерживал с ханом Менгу-Тимуром (ум. ок 1282). Суть сделки хана и русской церковной иерархии в ярлыке последнего была сформулирована так: «Вышняго Бога силою и Вышнея Троицы волею Менгу-Темирово слово людским баскаком, и князем, и полководным князем, и данщиком, и писцом, и мимоездящим послом, и соколником, и пардусником, и бураложником, и всем пошлинником. Чингиз-царь, потом кто ни будет, дали есмя грамоты Руским митрополитам и церковным людем, тако молвячи, чтоб есте и последнии цари по тому ж пути пожаловали попов и чернцов и всех богоделных людей, да правым сердцем молят за нас Бога и за наше племя без печали, и благословляют нас, а не надобе им дань и тамга, и поплужное, ни ям, ни подводы, ни воина, ни корм; и как первые цари их пожаловали, и мы Богу моляся и их грамот не изыначивая, по тому ж жалуем: во всех пошлинах не надобе им ни которая царева пошлина, ни царицина, ни князеи, ни рядцев, ни дороги, ни посла, ни которых пошлинников, ни которые доходы, или что церковные земли, воды, огороды, винограды, мельницы, зимовища, летовища, да не замают их; а что будет взяли, и они отдадут, безпосулно».

(обратно)

70

Монгольский полководец Алекса по письменным источникам неизвестен. Возможно, тут малограмотный автор, запомнившийся Феликсу, Алексой именует самого Александра Невского, будучи неспособен понять, как русского князя могли одновременно называть ханским военачальником. Однако если принять версию, что Неврюй и князь Александр действовали совместно, то противоречие исчезает.

(обратно)

71

В 1236 году литовцы нанесли тяжелое поражение главным силам ордена меченосцев, которые вместе с союзниками из датских владений, Пскова и Новгорода, возвращались после первого крестового похода из Литвы. После этой битвы в Прибалтике началось мощное восстание против крестоносцев, а для меченосцев оно стало роковым: им пришлось подчиниться тевтонскому ордену.

(обратно)

72

Спортивная игра: метающий те или иные предметы, в том числе диски, пытается поразить мишень, а противник или противники стараются их поймать или сбить в полете перед мишенью.

(обратно)

73

Михаил Катуков (1900—1976), тогда полковник, высшее воинское звание – маршал бронетанковых войск (1959). 4-я танковая бригада, впоследствии 1-я гвардейская, была одним из соединений, брошенных в бой с целью остановить наступление немецкой 2-й танковой армии к югу от Москвы.

(обратно)

74

Поход 1242 года, закончившийся Ледовым побоищем.

(обратно)

75

Юрий Всеволодович (1187/1189—1238) – сын Всеволода Большое Гнездо, внук Юрия Долгорукого, великий князь Владимирский (1212—1216, 1218—1238). В 1238 году, во время второго Батыева нашествия не стал защищать Владимир, оставил там семью и отправился на Волгу «собирать рать», по официальной версии. Здесь в ходе Ситской битвы не подготовившееся к сражению русское войско было уничтожено.

(обратно)

76

Древнерусский Юрьев, ныне – город Тарту в Эстонии. В описываемый период находился на территории, принадлежавшей Ливонскому ордену.

(обратно)

77

Отроки – один из разрядов младшей дружины в средневековых русских княжествах, состоявший из детей бояр и других старших дружинников.

(обратно)

78

Псковский отряд был выслан на помощь Изборску, осажденному войском Ливонского ордена, но не успел до падения крепости и был разбит в поле.

(обратно)

79

Судя по всему, это был прообраз двуручного фламберга – меча с волнистым лезвием, обладающего в силу этого страшной поражающей силой. В некоторых публикациях можно найти, что подобное оружие церковь пыталась запретить как негуманное.

(обратно)

80

Тудан – Дюдень русских летописей, золотоордынский полководец. «О, много бяше пакости крестияномъ безвинныя городы поимаша: Володимерь, Москву, Дмитровъ, Волокъ и иныи грады, положиша всю землю пусту», – рассказывал о его походе новгородский летописец под 1293 годом. Поход Дюденя нанес не меньший ущерб русским землям, нежели Батыево нашествие, а пример князя Андрея Ярославича, как минимум трижды науськивавших Орду на соотечественников, беспрецедентен.

(обратно)

81

Так, например, описывалась деятельность замначальника Особого отдела Южного и Юго-Западного фронтов Ефима Евдокимова: «Во время разгрома армии генерала Врангеля очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента».

(обратно)

82

Врангель Петр Николаевич (1878—1928) – русский военачальник, участник неудачных для России Русско-японской (1904—1905) и Первой мировой (1914—1918) войн, один из руководителей Белого движения, его глава на завершающем этапе Гражданской войны (1920). Пытался отказаться от реакционной политики предшественников, отказавшихся учитывать реалии произошедших в стране социальных перемен, проводил так называемую «левую политику правым руками». Умер в эмиграции.

(обратно)

83

Массовое убийство жителей города военнослужащими северовьетнамской армии и Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (1968) во время вьетнамской войны. После того как войска США отбили город, в коллективных захоронениях обнаружено около 2800 человек. Число утопленных неизвестно.

(обратно)

84

Дахау – нацистский концлагерь на территории Германии (1933—1945), предназначенный в основном для политических противников гитлеровского режима. Приобрел трагическую известность своими газовыми камерами, в которых эсэсовцы массово уничтожали людей. Американские солдаты, освободившие заключенных лагеря, были поражены увиденным и вместе с бывшими узниками приняли участие в расправе над охранниками.

(обратно)

85

Гуго фон Лихтенштейн (Гуго фон Вайкерсдорф) женился на дочери графа Гадериха фон Лихтенштейн унд Медлинг (1130) и взял себе имя по названию замка, принадлежащего жене к югу от Вены. Впоследствии его далекие потомки купили феодальные владения, в настоящее время являющиеся государством Лихтенштейн.

(обратно)

86

Владимир Всеволодович, великий князь киевский (1113—1125). Прозвище Мономах восходит к полулегендарному свидетельству, согласно которому его мать была дочерью византийского императора (с 1042) Константина XI Мономаха (ок. 1000—1055) из македонской династии. Княжение Владимира Мономаха – последний взлет Киевской Руси. При нем было нанесено решающее поражение половцам, которые удалились от русских границ; после мощного народного восстания в Киеве издан улучшивший положение низших слоев общества «Устав о резах», переписана «Повесть временных» лет – первый письменный источник по истории древнерусского государства. Автор двух дошедших до современности литературных произведений и одного эпистолярного.

(обратно)

87

По преданию, суздальский боярин Степан Иванович Кучко (Кучка), владевший «красными селами» на Москве-реке, был убит по приказу ростово-суздальского князя Юрия Всеволодовича Долгорукого (1090-е—1157). Детей пощадили, один из сыновей боярина Степана потом был казнен при Андрее Юрьевиче Боголюбском (ум. 1174), а второй по этой причине участвовал в убийстве Боголюбского.

(обратно)

88

Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский – боярин великого князя московского Дмитрия Донского. Командовал засадным полком, решившим исход сражения, в битве на Куликовом поле. Более поздних известий о его жизни практически нет, поэтому часть историков придерживаются того мнения, что он уехал в Литву, после как Москва вновь признала власть ханов Золотой Орды.

(обратно)

89

Тохтамыш (ум. 1406) – хан Золотой Орды (1380—1395). В 1382 году совершил успешный поход на Москву, захватил и разграбил город, добился подчинения от великого князя Дмитрия Донского и выплаты дани за предшествующие годы. По после поражений в войне со своим первоначальным покровителем Тамерланом (Тимуром; 1336 – 1405) создателем империи Тимуридов со столицей в Самарканде, потерял золотоордынский престол, стал союзником Великого княжества литовского. Погиб в одном из сражений с Едигеем, темником, который затем основал династию, возглавившую Ногайскую Орду.

(обратно)

90

Клещин – исчезнувший ныне город. В описываемое время располагался на берегу Клещеева (Плещеева) озера севернее Переславля-Залесского.

(обратно)

91

Массовое убийство гугенотов-кальвинистов католиками в Париже в ночь с 23 на 24 августа 1572 года. Заранее спланированная акция, в результате которой погибли тысячи человек, собравшихся в столицу на свадьбу протестанта Генриха Бурбона, короля Наваррского, будущего Генриха IV (1553—1610) и Маргариты Валуа (1553—1615), родной сестры короля Франции Карла IX (1550—1574).

(обратно)

92

Синий камень – часть языческого святилища, один из немногих подлинных ритуальных объектов, сохранившихся со времен языческой Руси.

(обратно)

93

Боголюбово – ныне село. Основано в 1158 году как резиденция (1157—1174) великого князя Владимирского Андрея Боголюбского, сына Юрия Долгорукого.

(обратно)

94

Жанна Девственница (1408/1409 или 1412 – 30 мая 1431) – национальная героиня Франции. Считала, что на нее возложена миссия освобождения страны от англичан в критический момент Столетней войны (1337—1453). Сумела убедить в этом наследника французского престола (будущего Карла VII Победителя, 1403—1461) и получила командование армией, которая сняла осаду Орлеана, выбила противника из центральной Франции и провела «бескровный поход» в Реймс, где состоялась коронация Карла VII. Была взята в плен бургундцами, союзниками англичан, и выдана им. Осуждена за ересь на руанском инквизиционном процессе под председательством епископа Пьера Кошона (1371—1442) и сожжена. Впоследствии, по итогам повторного разбирательства, была оправдана, а Кошона отлучили от церкви.

(обратно)

95

Нижний элемент наруча.

(обратно)

96

Современный город Ковров.

(обратно)

97

Олег Ингваревич Красный (ум. 1258) – великий князь рязанский, местночтимый святой.

(обратно)

98

Новгород Низовской земли – название Нижнего Новгорода на самом раннем периоде его истории.

(обратно)

99

Роман Мстиславич Великий (ок. 1150—1205) – княжил в Новгороде, на Волыни, в Галиче, первый галицко-волынский князь, дважды (1201 и 1204) занимал киевский великокняжеский стол. Галицко-волынский летописец называл его «всея Руси». В 1170 году новгородские войска под его командованием разбили армию владимиро-суздальского князя Андрея Боголюбского, стремившегося ликвидировать республиканские порядки в Новгороде и подчинить его своей власти. Многократно совершал успешные походы на половцев, что на время прекратило их набеги на Русь и Византию. В конце жизни по неизвестным причинам разорвал союз всей своей жизни с польским князем Лешеком Белым и погиб в стычке у города Завихвост.

(обратно)

100

Давыд Юрьевич (ум.1228) – по летописным данным, княжил в Муроме (с 1205). Верный союзник владимиро-суздальских князей, участник неудачной для них Липицкой битвы.

(обратно)

101

Андрей Юрьевич Боголюбский (ум. 1174) – великий князь Владимирский (1157—1174). Сын Юрия Долгорукого и дочери половецкого хана Аепы. Его прозвище не имеет отношения к религиозности и происходит от названия резиденции близ Владимира-на-Клязьме. Убежденный сторонник принципа самодержавной власти и отношения к княжеству как к собственности князя, постоянный противник южнорусских князей. Изгнал из владимиро-суздальских земель большинство родственников и многих местных бояр. В 1169 году совершил вместе с половцами и союзными северовосточными князьями поход на Киев, который подвергся небывалому до тех пор разграблению. Аналогичный поход на Новгород закончился для его войск катастрофой (1170), как и вторая большая южная экспедиция (1173). После длительного конфликта с боярами и нескольких казней был убит заговорщиками. Канонизирован Русской православной церковью в начале XVII века.

(обратно)

102

Макарий (ок. 1482—1563) – Михаил Леонтиевич, митрополит Московский и всея Руси (с 1542). Имел большое влияние на Ивана IV Грозного в первый период его царствования, входил в Избранную раду (неформальное правительство, 1549—1560), избежал опалы после ее ликвидации. На Стоглавом соборе Русской православной церкви эффективно противодействовал нестяжателям, выступавшим против церковно-монастырского землевладения и в целом «богатой церкви». До репрессий второго, опричного, периода правления Грозного не дожил.

(обратно)

103

Рюрик (ум. в 879) – герой летописного сказания о призвании варягов на Русь в 862 году («И пошли за море к варягам, к руси. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами»). От Рюрика вели свой род все русские князья.

(обратно)

104

Оттон I Великий (912—973) – герцог Саксонии (936—961), король Германии (с 936), император Священной Римской империи (с 962), король Италии (с 961).

(обратно)

105

Василий Ярославич (ок. 1241—1276) – младший сын Ярослава Всеволодовича, великого князя Киевского и Владимирского. Князь Костромской. Великий князь Владимирский (с 1272). Был лоялен Золотой Орде, при нем была проведена вторая перепись населения для уплаты дани. Способствовал покорению монголами до сохранявших ранее независимость смоленских и курских земель.

(обратно)

106

«Декамерон» – сборник новелл итальянского писателя Джованни Боккаччо (приблизительно 1352—1354). Тема любви занимает в этом произведении обширное место, сюжеты некоторых историй для своего времени чрезвычайно смелы. В «Декамероне» силен также антиклерикальный элемент.

(обратно)

107

Афанасьев Александр Николаевич (1826—1871) – выдающийся собиратель русского фольклора, литературовед. Сборник «Русские народные легенды» (1860) был изъят из продажи по цензурным соображениям из-за весьма ироничного отношения к православным святым. Впоследствии книга была запрещена по настоянию церкви, а Афанасьев разделил собранное: в России были изданы «Русские детские сказки», а за рубежом богоборческие и эротические «Заветные сказки».

(обратно)

108

Константин Всеволодович (ум. в 1255—1257) – младший из двух сыновей первого удельного ярославского князя Всеволода Константиновича (1218—1238), погибшего в битве на реке Сити с войсками Батыя. Канонизирован.

(обратно)

109

Мункэ (Мунке, Менгу; 1208—1259) – внук Чингисхана, глава (1251—1259) Монгольской империи.

(обратно)

110

Устюг-Железный – современный город Устюжна в Вологодской области.

(обратно)

111

Ахмат (Ахмед, ум. 1481) – хан Большой Орды (с 1460). Пытался одновременно действовать по нескольким внешнеполитическим направлениям: вернуть под контроль Хорезм, ликвидировать независимость Крыма, который поддерживала Турция, заключить союз против турецкого султана с Венецией, восстановить фактический сюзеренитет над Великим княжеством Московским. Ни одну из этих целей ему реализовать не удалось. Великий князь Московский Иван III освободился от вассальной зависимости от Орды, отказавшись платить дань. Военная кампания Ахмата против Москвы окончилась ничем: армии противников простояли месяц на реке Угре (1480), но в генеральное сражение не вступили. Хан рассчитывал на поддержку Казимира IV (1427—1492; король польский и великий князь литовский), у которого были другие проблемы: набеги татар из Крыма и Тевтонский орден.

(обратно)

112

Резидентами в хрономенталистике называют людей, отправляющихся в прошлое на десятилетия. Их присутствие становилось привычным для хроноригенов, что облегчало работу экспедиций – резиденты подтверждают легенды, под которыми прибывают исследователи.

(обратно)

113

Князь имеет в виду Ледовое побоище.

(обратно)

114

Вече – высший орган власти в средневековой Новгородской республике, собрание граждан. Оспода – правительственный совет, в который входили архиепископ, посадник (главный гражданский сановник, председательствующий на вече), тысяцкий (изначально выдвинутый вечем командующий городским ополчением; в XIII веке, по сути, просто представитель низших слоев новгородского общества в городских властных структурах), старосты городских районов (концов), сотские старосты, а также граждане, ранее занимавшие должности посадника и тысяцкого.

(обратно)

115

Городище, или Рюриково городище – резиденция новгородских князей, находящаяся у истока Волхова, на удалении от самого города

(обратно)

116

Так оно и будет. В 1257 году, спустя два года после введения ордынским ханом Берке новой системы обложения русских княжеств данью, в Новгороде появились монгольские переписчики для определения подушевого сбора. Это вызвало восстание, поддержанное даже старшим сыном Александра Невского Василием, княжившим в Новгороде. Был убит посадник Михалко Степанович, ставленник Невского, согласившийся на появление переписчиков. Восстание было жестоко («овому носа урезаша, а иному очи выимаша») подавлено после личного вмешательства Невского, явившегося в город вместе с монголами. Василий (ум. 1271), сосланный во владимирские земли, больше в летописях не упоминался. Новгородским князем был назначен второй сын Невского Дмитрий (1250—1294).

(обратно)

117

Александр Михайлович (1301—1339) – великий князь Тверской (1326—1327; 1338—1339), великий князь Владимирский (1326—1327). Поддержал тверское восстание (1327) против монголов, подавленное золотоордынскими и московскими войсками («Федорчукова рать»). По оговору московского князя Ивана Калиты казнен в Орде вместе с сыном Федором.

(обратно)

118

Гедиминас (Гедимин русских летописей, ок. 1275—1341) – основатель династии литовских князей Гедиминовичей. Великий князь Литовский (1316—1341). Успешно распространял свое влияние на западнорусские земли (ему присягнули Полоцк, Гродно, Витебск, Минск, Туров и Пинск), боролся с рыцарскими орденами в Прибалтике, нанес рыцарям ряд крупных поражений. Титуловал себя королем литовцев и русских. Убит при осаде немецкой крепости Байербург выстрелом из огнестрельного оружия.

(обратно)

119

Иван I Даниилович Калита (ок. 1283—1340/1341), князь Московский (с 1322), великий князь Владимирский (с 1331). Прозвище «Калита» (название поясной сумы) получил или за богатство, или за скопидомство. Один из самых отвратительных персонажей русской средневековой истории. Вызвал ордынские войска для подавления антимонгольского восстания в Твери, виновник убийства в Орде тверского князя Александра Михайловича, организовал поход против смоленского князя Ивана Александровича, отказавшегося платить дань хану (1340).

(обратно)

120

Митрополит Феогност (ум. 1353) – митрополит Киевский и всея Руси (с 1328). Жил в Москве. Провозгласил псковичам анафему (1329). Дважды ездил в Золотую Орду. Во второй поездке ему пришлось раздать много взяток, чтобы сохранить за церковью привилегию не участвовать в выплате дани и защитить имущество.

(обратно)

121

Описанные события имели место не позднее 1253—1254 годов. Это были первые поражения, которые русские князья нанесли Золотой Орде.

(обратно)

122

Биргер Магнуссон (1216—1266) – ярл Швеции (с 1248), регент королевства (с 1250), выдающийся государственный деятель своего времени, законодатель, запретивший пытки раскаленным железом, основатель Стокгольма, отец первого короля из династии Фолькунгов. Один сомнительный средневековый документ приписывает ему участие в Невской битве.

(обратно)

123

Английский фрегат «Королевский купец» вез из Кадиса (1641, по другим данным – 1637) деньги для действовавшей против Голландии испанской армии; также на борту находилось личное состояние капитана Джона Лимбри. Фрегат затонул во время шторма в семи или десяти милях от берега.

(обратно)

124

Лендс-Энд – мыс на крайней оконечности Корнуолла, самая западная точка Англии, если не брать во внимание нескольких мелких островов и скал.

(обратно)

125

Патриотически настроенные эмигранты из Чехии и Словакии с самого начала Первой мировой войны сражались на стороне Антанты, обещавшей восстановить независимость их родины. В России до свержения империи Романовых чехи и словаки воевали под командованием российских офицеров, затем началось формирование национальных частей, в том числе из военнопленных австро-венгерской армии. В летнем наступлении 1917 года в Галиции чехословацкая бригада продемонстрировала высокую боеспособность, добилась серьезных оперативных успехов, началось создание более крупных соединений, первым из которых была 1-я гуситская стрелковая дивизия. Затем был создан корпус общей численностью до 40 000 человек.

(обратно)

126

«Легио-банк» основан в Чехословакии после Первой мировой войны финансистами, лично воевавшими в чехословацких соединениях на стороне Антанты против Германии и ее союзников, а также теми, у кого там служили близкие. Благодаря связям основателей банк имел возможность привлекать финансовые ресурсы в Великобритании, Франции и США. Представители немецкой фракции в чехословацком парламенте неоднократно обвиняли банк в том, что он «создан на украденные в России деньги» и требовали провести расследование.

(обратно)

127

После выхода России из Первой мировой войны Чехословацкий корпус был направлен во Владивосток, чтобы принять участие в военных действиях против Германии и Австро-Венгрии. Когда большевики попробовали его разоружить, он решительно этому воспротивился. Захваченный белогвардейским отрядом полковника Каппеля в августе 1918 года в Казани, золотой запас России охранялся частями корпуса на протяжении нескольких месяцев: сначала пока ценности не были доставлены в Омск в распоряжение «верховного правителя России» адмирала Александра Колчака, а затем, в 1920 году, после свержения последнего, пока их не забрали большевики.

(обратно)

128

Счисление координат (или счисление места) – метод определения места (текущих координат) по известным исходным координатам и параметрам движения.

(обратно)

129

Сигтуна в 1252 году была столицей Швеции.

(обратно)

130

Иннокентий IV (около 1195—1254) – Папа Римский (с 1243), пытался организовать союз восточноевропейских государств для борьбы с монгольским нашествием.

(обратно)

131

Хроногрантами называют людей, родившихся в одном времени, но все или почти все время проводящих в другом. При образовании это термина использована аналогия со словом «эмигрант».

(обратно)

132

Второе глобальное потепление началось в 2156 году. По прогнозам ученых, из-за вызванного им таяния ледников площадь суши, пригодной для проживания людей, должна была сократиться примерно на 20%, но повсеместное строительство дамб позволило этого избежать.

(обратно)

133

Раковорская битва – крупнейшее поражение, нанесенное новгородцами и князьями Северо-Восточной Руси войскам соседних прибалтийских государств. Битва произошла 18 февраля 1268 года близ крепости Везенберг на территории датского герцогства Эстляндия (ныне в Эстонии). Русским противостояли датчане, местное ополчение и ливонские рыцари.

(обратно)

134

Распутин Григорий Ефимович (1869—1916) родился в крестьянской семье, фаворит последней российской императрицы Александры Федоровны, супруги Николая II. Приобрел огромное влияние на нее, продемонстрировав способность облегчать страдания наследника престола царевича Алексея, болевшего гемофилией. Оказывал большое влияние на кадровую политику императорского двора. Поскольку главным принципом при назначениях была лояльность, а не профессионализм, роль Распутина вызывала возмущение в самых широких слоях российского общества.

(обратно)

135

Князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон (1887—1967) – участник убийства Распутина.

(обратно)

136

Лидеры Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков), организовавшей свержение Временного правительства России в октябре 1917 года, а затем разогнавшей Учредительное собрание – первый российский парламент, избранный на основе всеобщего равного голосования. За этими событиями последовало установление жесткой диктатуры. Владимир Ульянов-Ленин, председатель Совета народных комиссаров, скончался в 1924 году. Лев Троцкий (Бронштейн), председатель Реввоенсовета, был изгнан из СССР в 1929 году, а в 1940-м убит в Мексике агентом Сталина. Иосиф Сталин, один из самых страшных диктаторов в современной истории, умер в 1953 году.

(обратно)

137

Фолькунги – знатный шведский род XIII – XVIвеков. Его представители неоднократно занимали должности ярла и королевский трон в Швеции.

(обратно)

138

Рыбаньск – небольшой новгородский городок на правом берегу реки Мологи, находился в 40 км к западу от современного Бежецка.

(обратно)

139

Кира Берийская (ум. ок. 450) – родилась в сирийском городе Берия, происходила из аристократической семьи. По наступлении совершеннолетия вместе с сестрой Мариной стала отшельницей: поселилась под открытым небом на огороженном участке земли за городом, голодала, носила железные вериги.

(обратно)

140

Малый климатический оптимум (Средневековый климатический оптимум, Средневековый теплый период) – эпоха относительно теплого климата в северном полушарии в X—XIII веках. Это время отличается мягкими зимами, сравнительно теплой и ровной погодой.

(обратно)

141

Белл P-39 «Аэрокобра» – американский истребитель периода Второй мировой войны. В СССР из США было поставлено около 5000 этих самолетов, примерно половина произведенных. На них, как и на модификации Р-86 «Кингкобра», устанавливалась 37-миллиметровая пушка, делавшая этот самолет самым мощным истребителем тех лет. Летчикам машина нравилась. Из десяти самых результативных советских пилотов четверо летали на P-39.

(обратно)

142

Ленд-лиз – программа поставок из США союзникам во Второй мировой войне, в том числе и СССР, боеприпасов, военной техники, промышленного оборудования, продовольствия и стратегического сырья. Общая стоимость поставок в ценах 1940-х годов составила 11,3 млрд долларов. В исторической науке нет единой оценки значения ленд-лиза для победы на советско-германском фронте, а крайними точками зрения является утверждение: поставки из США большого значения не имели, так как в ценовом выражении они составили только 4% от объема производства в Советском Союза; поражение Советской армии было бы без этих поставок неизбежным. Бесспорно, важное значение для СССР имели поставки пороха, взрывчатых веществ и алюминия.

(обратно)

143

Ю-88 – немецкий самолет времен Второй мировой войны, использовавшийся обычно как бомбардировщик.

(обратно)

144

Олимпейон – крупнейший храм древнегреческого бога Зевса, строившийся в Афинах на протяжении 650 лет. Началось его сооружение при афинском тиране Писистрате (ок. 602—527 до н. э.), закончилось в правление римского императора Адриана (76—138).

(обратно)

145

Алексеевская церковь – уникальный двухшатровый храм, шедевр архитектуры XVII века. Снесена. На ее месте построили храм Христа Спасителя в 1838 году. Отстроена заново в 2068-м, после того как самозапустившаяся противоракета системы ПВО Москвы разрушила ХХС.

(обратно)

146

Николай II (Романов Николай Александрович, 1868—1918) – последний российский император из династии Романовых. Правил с 1894 года, противился проведению реформ, направленных на демонтаж самодержавия – архаичного для рубежа XIX—XX веков политического строя. Эта политика вкупе с разрушительным влиянием Первой мировой войны на экономически слабую страну с неразвитыми общественными институтами привела к революции 1917 года. Отрекся от престола. Расстрелян вместе с семьей в Екатеринбурге по решению местных властей, в которых доминировали радикальные левые силы – большевики. Канонизирован Русской православной церковью как страстотерпец.

(обратно)

147

Романовский обелиск – стела, установленная в 1914 году в честь 300-летия воцарения Романовых. В 1918-м превращена в памятник теоретикам революционного движения, в 2013-м разобрана для реконструкции, после которой восстановлена приблизительно в том виде, в котором существовала изначально.

(обратно)

148

Слова из дневника влиятельного ультраконсервативного священника Иоанна Кронштадтского (Сергиев Иван Ильич; 1829—1908), посвященные великому писателю Льву Николаевичу Толстому (1828—1910).

(обратно)

149

Жуков Георгий Константинович (1896—1974) – маршал Советского Союза. Военачальник времен Второй мировой войны. Одни историки называют его выдающимся полководцем-самоучкой, другие – упорной посредственностью, идеально подходящим для высокого военного поста в период советской военной диктатуры.

(обратно)

150

Советская (Красная) армия вторглась в Польшу 17 сентября 1939 года, спустя две с половиной недели после начала германской агрессии и Второй мировой войны. Действия Германии и СССР определялись секретным протоколом к договору о ненападении, который был заключен 23 августа 1939 года. В этом документе содержалось разграничение сфер влияния нацистской Германии и коммунистического Советского Союза в Восточной Европе.

(обратно)

151

Любанская операция Красной армии, одно из нескольких локальных наступлений, которые, по мнению советского руководителя Иосифа Сталина и его военных советников, должны были привести к полному поражению германский войск на Восточном фронте. Проводилась без должного сосредоточения и обеспечения войск, поэтому, несмотря на превосходство в силах, закончилась катастрофой: 2-я ударная армия была окружена и практически полностью уничтожена.

(обратно)

152

Роберта Оппенгеймер (1904—1967) – научный руководитель «Манхэттенского проекта», занимавшегося в США во время Второй мировой войны созданием ядерного оружия. Оппенгеймера часто называют «отцом атомной бомбы».

(обратно)

153

Фенрир – в скандинавской мифологии чудовищный волк, сын первых обитателей Земли, етуна Локи и великанши Ангрбоды. Высшие боги, асы, хитростью сковали его волшебной цепью Глейпнир, а между челюстей вставили меч. Фенрир освободился от пут, в день последней битвы между богами и хтоническими существами убил главного аса Одина, но сам погиб от руки его сына Видара.

(обратно)

154

Филарет (Василий Михайлович Дроздов; 1782—1867) – митрополит Московский и Коломенский (с 1826). Противник отмены крепостного права. Канонизирован Русской православной церковью.

(обратно)

155

Подземная парковка и трамплин для воздушных такси построены в 2198—2199 годах на «проклятом месте», пустыре, образовавшемся после сноса в конце XXI века комплекса зданий Комитета государственной безопасности – символической акции расставания с всевластием спецслужб. Московская мэрия пыталась разбить тут парк, но деревья засыхали и газонная трава не росла. После десятка подобных попыток решено было отдать участок под какое-либо инфраструктурное сооружение, а объявленный конкурс выиграла компания «Сикорский с нами».

(обратно)

156

Медведев Симеон Агафонович (1641—1691) – прозаик, поэт, просветитель, автор проекта первого высшего учебного заведения в России. В неполные 30 лет входил в состав делегации, заключившей Андрусовское перемирие с Польско-Литовским государством, по которому Россия вернула территории, утраченные во время гражданской войны начала XVII века (Смутное время), и получила контроль над Левобережной Украиной. После опалы Афанасия Ордина-Нащокина, руководителя этой делегации, скрывался и постригся в монахи под именем Сильвестра. Находился в затяжном конфликте с ортодоксальным патриархом Иоакимом. В гражданском конфликте конца XVII века находился среди сторонников царевны Софьи. Под пытками признал себя виновным в том, что убеждал стрельцов сражаться против войск Петра I, наговаривал на патриарха и славил Софью. Казнен. Его книгу «Манна», как и некоторые другие сочинения, признали еретическими и сожгли принародно.

(обратно)

157

Салтыкова Дарья Николаевна (1730—1801) – русская помещица из богатого и влиятельного рода, осужденная за убийство 38 своих крепостных; множество других преступлений, документированных позднее хрономенталистами, осталось недоказанным. Обвинялась в смерти около 80 человек. Удавалось избежать ответственности благодаря взяткам, но двоим крестьянам удалось передать жалобу на Салтыкову вступившей на престол императрице Екатерине II, и следствие было назначено. Приговорена к пожизненному заключению в монастыре; Степан Петров, священник села Троицкое, прикрывавший убийства, осужден на каторгу.

(обратно)

158

Савченко, Юрий Леонидович (род. 2197) – украинский ученый, доктор физико-математических наук, лауреат Нобелевской премии (2236). Преподает в Сорбонне, Киевском и Московском университетах.

(обратно)

159

Мануил I Комнин (1119—1180) – византийский император (с 1143).

(обратно)

160

Вильгельм I Злой (1126—1166) – второй король Сицилийского королевства, объединявшего Сицилию и территории на юге Италии вплоть до Римской области. Правил с 1154 года. Четвертый сын Рожера II, завершившего ликвидацию арабских государств на христианской по преимуществу Сицилии.

(обратно)

161

Адриан IV (Николас Брейкспир; 1115—1159) – Папа Римский (с 1154), единственный англичанин, занимавший пост первосвященника. Отличался исключительной строгостью нравов.

(обратно)

162

Скутаты – тяжелая пехота в армии Византийской империи.

(обратно)

163

Майо из Бари (1115—1160) – первый министр сицилийского короля Вильгельма Злого. Сын лангобардского купца, позднее ставшего судьей. Получил хорошее образование. Старался ослабить влияние норманнской аристократии. Убит политическими противниками.

(обратно)

164

Ярослав Владимирович Осмомысл (ок. 1130—1187) – галицкий князь из первой династии (с 115). Несколько раз своими действиями обеспечивал переход власти в Киеве тому или иному претенденту. В отличие от других князей целенаправленно занимался развитием внешней торговли. Заключил союз с Византией против Венгрии (1167). Война закончилась поражением венгров, которые признали вассальную зависимость от византийского императора.

(обратно)

165

Общеевропейская серебряная торговая монета периода Высокого Средневековья, имевшая хождение в VIII – XIII веках.

(обратно)

166

Бела IV (1206 – 1270) – король Венгрии и Хорватии с 1235 года. Его войска потерпели тяжелое поражение от монголов в 1241 году при Шайо, ему пришлось на время бежать за рубеж, но по возвращении всего за четыре года ему удалось минимизировать последствия монгольского нашествия, и реорганизовать оборону страны. В результате в 1259—1260 годах войско Бурундая не рискнуло вторгаться в Венгрию.

(обратно)

167

Граф Лайош Баттьяни (1807—1849) – глава правительства Венгрии в период восстания 1848—1849 годов. При нем Государственное собрание Венгрии, почти на 80% состоявшее из дворян, провело ряд реформ, в том числе и аграрную. Земля, принадлежавшая помещикам, передавалась в собственность крестьян, которые ее обрабатывали, а выкупные платежи помещикам должно было провести государство. Баттьяни был казнен после подавления восстания австрийскими и русскими войсками, но крестьянская реформа позднее была узаконена.

(обратно)

168

Лесной массив площадью около 8000 кв. км, ограниченный Оршинским озером на западе, линиями Калязин – Ростов Великий и Кимры – Переславль-Залесский на юге и Си-Ти Москва – Вологда на востоке.

(обратно)

169

Опцион – право (но не обязанность) приобретения чего-либо на определенных, заранее согласованных условиях. В данном случае речь идет о праве участника проекта получить акции ЦПХ за счет доли в прибыли.

(обратно)

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg