«Цветок камалейника»

Ольга ГРОМЫКО ЦВЕТОК КАМАЛЕЙНИКА

Честный Автор обязан помянуть тихим незлым словом:

— Яну Бойченко, Марину Гилёву, Владимира Кнари и Юлию Морозову — за самоотверженную ловлю блох,

— Ярославу Кузнецову — за оживших героев,

— Анну Полянскую — за совместные ночные бдения в Царствии Иггровом и философские беседы об овцах.

Пролог

…скатились с Ее запястий две капли крови, пали на землю и обернулись семенами. И сказала Она: да станете вы началом начал!

Летопись Предвечная. Предание о камалеях

…они напали, как только стемнело. Не стали дожидаться ни полуночной мглы, ни предрассветной сонливости караульных.

Словно хотели не просто уничтожить, но и унизить.

Дозоры, выставленные на подступах к дому, застать врасплох не удалось, но это мало что меняло. Засевшие в рассекреченном убежище были настороже всегда. Идущие к нему в этом не сомневались. Потому и не пытались ни таиться, ни вести переговоры.

К тому же их было больше. Гораздо больше.

Часть пришельцев, пригибаясь к земле, обежала и оцепила здание. Остальные в открытую выстроились треугольником напротив крыльца. Сразу видно — профессионалы: ничего лишнего ни в одежде, ни в слаженных, отточенных движениях. Из доспехов — только легкие кольчуги, оружие — две фьеты в заспинных ножнах черного цвета, означающего, что кромки волнистых клинков смазаны парализующим ядом.

— По велению Иггра Двуединого, откройте! — стукнув по двери кулаком, зычно выкрикнул командир. Стоявший рядом, однако державшийся отчужденнее горного пика мужчина (единственный, кто пренебрег броней и оружием) брезгливо поморщился. Разумеется, обережникам положено придерживаться устава, но смысла в нем он не видел — проклятые сектанты заслуживали не больше почтения, чем расплодившиеся в амбаре крысы. Вслух же сказал:

— Будьте бдительны, среди них трое «шипов».

— Благодарю за предупреждение, йер Архайн, — почтительно откликнулся командир, хотя по властному тону мужчины было ясно, что участь спутников его ничуть не интересует. Только результат.

— Входим, — скомандовал он, вытаскивая из-за пояса саму собой развернувшуюся плеть. Взмах, синяя трескучая молния — и дверь раскололась надвое. Правая половина выпала наружу, левая, перекосившись, осталась висеть на нижней петле. Командир пнул ее сапогом, с ругательством увернувшись от рухнувшей под ноги доски.

Жала сорока фьет подозрительно уставились в слепящий проем. В пустом просторном зале горели свечи — несколько тысяч длинных и тонких восковых побегов, увенчанных лепестками пламени. На полу и стенах мерцало, переливалось кружево светотени, потолок тонул во тьме — неестественно-белые огоньки не разгоняли ее, а как будто оттесняли вверх.

— Я сказал: входим, — с нажимом повторил йер, и обвившаяся вокруг его запястья плеть начала со зловещим шелестом расправлять кольца.

Командир взглядом велел ближайшему обережнику переступить порог. Ослушаться тот не посмел: боязливо сделал первый шаг, чуть увереннее — второй, а на третьем кружево у него под ногами колыхнулось, и человек, бестолково взмахнув руками, упал на спину.

Удар о каменный пол — штука неприятная, но он бы не заставил бывалого воина захлебнуться криком. И уж точно не поползли бы сквозь кольчугу, смешиваясь с тенями, черные вязкие ручейки.

Свечи как ни в чем не бывало продолжали гореть, чуть подергиваясь от корчей насаженного на них тела.

— Проклятье! — Архайн выждал, пока вопли умирающего стихнут, чтобы не пришлось повышать голос. — Эти ублюдки успели провести вторую инициацию.

По светлому и одновременно непроглядному залу сквозняком пронесся издевательский смех, свечи слаженно вильнули язычками, но ни одна не потухла.

Командир поежился. Нет, бояться он не боялся, но задача оказалась сложнее, чем он думал, и требовалось какое-то время, чтобы смириться с ее новым условием.

— Где они ее прячут? В подвале?

— Нет, на чердаке, — так раздраженно откликнулся мужчина, что обережник подумал было: над ним снова издеваются. — Вы что, забыли, как выглядит эта хибара? Четыре глухие пристройки и два ряда окон, а сейчас мы видим только один.

— Но здесь нет ни дверей, ни лестниц…

— Если вы не способны их увидеть, это еще ничего не значит, — перебил йер. — Убейте «шипов», и мороки развеются.

— Я полагал, что убивать невидимое — забота Взывающих… господин, — без особой охоты добавил командир, про себя на чем свет стоит костеря вздорного спутника. Если бы приказ о временном зачислении йера в карательный отряд не исходил от самого Приближенного, он бы всеми правдами и неправдами попытался отвертеться от такого «пополнения». Взывающему-то бояться нечего, а каково простым фьетчикам на жрецов врукопашную идти?! К тому же этот стервец не упустит случая выслужиться перед дхэрами, настрочив на обережь пространный хулительный донос — по поводу и без оного.

Архайн презрительно фыркнул:

— Я не собираюсь разбрасываться вверенной мне силой по мелочам.

— А я не собираюсь разбрасываться людьми, — огрызнулся начавший терять терпение обережник. — Почему бы просто не облить дом смолой и поджечь? Этот метод еще ни разу нас не подвел.

Его подчиненные продолжали топтаться у порога, слабо представляя, что они должны делать. Рубить воздух, надеясь случайно задеть врага? Ворваться в дом всей толпой, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть? А дальше?

— Чтобы через год опять рыскать по всей стране с высунутыми языками? Нет уж. Пырей надо не скашивать, а выпалывать.

— То есть?

Взывающий не удостоил его ответа — пренебрежительно оттолкнул локтем и вошел в дом, без колебаний направившись к центру комнаты. Обережники вынужденно потянулись за йером, стараясь попадать след в след. Замыкающему приходилось хуже всех: он прикрывал тылы, ступая задом наперед и не имея возможности оглядываться на товарищей. Хотя на самом деле он мало что терял: ловушки жрецов — не слепые зубья капканов, которые поджидают жертв на одном и том же месте.

— Ага! — Архайн с довольной усмешкой положил руку на воздух, и под ней медленно проявился кусок перил с обрывками ступеней. Стоило ладони соскользнуть, как видение подернулось дымкой и снова исчезло. — Вот и лестница. А вот и…

Резкий полуоборот, змеиный выпад плети — и возникший из ниоткуда человек сначала со стоном рухнул на колени, а затем завалился на бок, тщетно пытаясь зажать вспоротый от паха до подреберья живот. В воздухе разлился тяжелый запах крови и требухи, крутящий желудки новичкам и опьяняющий ветеранов. Ближайшему обережнику хватило беглого взгляда, чтобы заключить — одним врагом меньше. Более пристального не последовало и по другой причине: он ошибся. Уже вроде бы обмякший «шип» внезапно взвился на ноги, всплеснул стальными крыльями клинков и снова — на сей раз окончательно — осел на пол в компании еще двух трупов. В зале стало на порядок темнее: часть свечей потухла, остальные беспокойно затрепыхались, приугаснув.

Йер брезгливо посторонился, пропуская прокатившуюся мимо сапога голову, в то время как оправившиеся от шока обережники яростно набросились на мертвого жреца, полосуя его фьетами. Дураки. Переоценить опасность порой хуже, чем недооценить.

Словно овеществляя его мысли, из теней вынырнули еще два «шипа», без всякого почтения ударив увлекшихся обережников в спины.

Свистнула плеть, но враги тоже умели учиться на ошибках — цель прянула назад, растворяясь в дымном воздухе, а второй жрец махнул в сторону Взывающего рукой, от которой веером разошлось марево. Свечные огоньки жадно потянулись к нему, истончившись до нитей, а коснувшись, растеклись по изнанке, образовав пласт клубящегося огня.

В каком-то шаге от Взывающего пламя словно укололось о его взгляд, пергаментно завернулось вверх и хлынуло в обратную сторону. Жалобно тренькнуло лопнувшее от жара стекло, полыхнула рама, занавеси, со двора донеслись крики карауливших окно бойцов, попавших под дождь из раскаленных осколков и горящих щепок.

Когда огонь слизал ткань и сыто отполз к карнизу, на полу возле подоконника обнаружился обугленный труп — но не «шипа», а обережника, случайно оказавшегося между жрецом и Взывающим.

Йер наугад перекрестил воздух плетью, покрутил головой, часто смаргивая зудящими от дыма глазами, но время было упущено — второй «шип» тоже исчез. В зале снова воцарилась тишина, прерываемая тяжелым дыханием уцелевших, сбившихся спинами людей.

— Кажется, одного мы зацепили, — неуверенно пробормотал командир, разглядывая свой клинок. Увы, после подобной неразберихи кровь на нем вряд ли могла служить убедительным доказательством. Скорее, утешением, и то слабым.

— Кажется, чудится, мерещится! — презрительно фыркнул Взывающий, концом рукояти обводя пять распластанных среди свечей тел. — Это тоже?

Обережник стиснул зубы и отвернулся. Если дхэрам так уж приспичило взять эту Тварь живьем, почему они не отправили сюда десяток Взывающих? Пусть бы швырялись ирнами на равных со жрецами, а не разменивали пятерых за одного.

Хотя чего тут размышлять — и так все ясно. Пополнить ряды обережи — да что там, полностью ее заменить! — можно хоть завтра: любой наемник спит и видит, как бы добавить к татуировке ободок, а вместе с ним славу, власть, верное (и немалое!) жалованье плюс премиальные и грабежные. А нового Взывающего надо еще найти, обучить, проверить на надежность…

Унизительно чувствовать себя разменной бусиной, но всяко лучше, чем от темна до темна горбатиться в поле или мотаться по селищам в поисках случайного заработка.

Командир расправил плечи, подавая пример бойцам. Да те и сами уже поняли, что их единственное спасение — в сплоченности и выдержке. Рано или поздно жрецам снова придется высунуться из теней, а плеть йера, как люди уже убедились, била куда дальше реальной длины.

Наступило то мерзкое затишье перед боем, которое изматывает куда сильнее самой схватки. Йер со скучающим видом пощелкивал плетью, сбивая уцелевшие огоньки, как головки одуванчиков. Временами он промахивался, брал слишком низко, и по полу стучали кусочки свечей. Один из них подкатился к ноге командира, и тот не удержался, наступил. Воск как воск, сплющился и прилип к подошве, отскабливай теперь…

Кто сломается первым?

Жрецы не могут взывать непрерывно, даже если их возможности после инициации сравнимы с йеровыми. На деле же едва оперившийся слеток сокола не способен тягаться с матерым коршуном, хотя воздушная стихия равно покорна обоим. «Шипы» еще не успели поднабраться опыта ни в Обращении, ни в отнятии жизни — хотя решимости им было не занимать.

А на счету Архайна числилось уже семнадцать таких домов.

Если бы кто-нибудь из бойцов отважился внимательно посмотреть ему в глаза, то не увидел бы там и капли скуки. Страха, впрочем, тоже. Только жуткую, затягивающую в глубь зрачков пустоту, словно душа йера отправилась на поиски сектантов отдельно от тела — если вообще когда-либо в нем обитала.

Из вершинной тьмы донесся приглушенный крик новорожденного — еще даже не плач, а тонкий прерывистый писк.

Он-то и стал сигналом.

«Шипы» атаковали по-волчьи — один словно с потолка свалился в середину отряда, заставив его рассыпаться, а там обережников уже поджидал второй хищник. Комната снова превратилась в бойню, ругательства переплелись с воплями, вторя сталкивающимся и вгрызающимся в плоть клинкам, кто-то поскользнулся на крови и упал, крича и отчаянно барахтаясь, как перевернутый на спину жук. Жрецы метались между людьми, нападая и тут же отступая, так что ответный взмах клинка частенько ловил соратник, в свою очередь машинально возвращавший удар.

На сей раз йер почему-то не спешил обережи на помощь. То ли опасался задеть своих (что весьма сомнительно), то ли боялся, что заденут его, то ли…

— Где ты… — едва шевельнул он губами, неспешно, с закрытыми глазами поворачиваясь на месте. По расправленной и опущенной плети время от времени пробегали волны, как по загривку гончей, принюхивающейся к мешанине заячьих следов. — Где же ты, мерзавец?

Обережь нетрудно заставить играть в салочки с тенями. Но не йера.

Рука Архайна взвилась вверх, на полувзмахе останавливая рвущийся к его шее клинок.

— А как насчет честного боя? — через плечо прошипел он жрецу в лицо.

— Не с вами, — с неподдельной и совершенно неуместной в подобный момент грустью покачал головой тот, так легко выворачиваясь и исчезая, что пальцы Взывающего, еще мгновение назад сжимавшие запястье сектанта, глубоко впились ногтями в собственную ладонь.

В комнате скачком стало на порядок темнее. Обережники медленно, недоверчиво расступились, таращась на тело второго «шипа» — вернее, жуткую мешанину истекающих кровью кусков и лохмотьев.

— А еще один где? — тупо поинтересовался кто-то из обережников. — Вот токо что ж двое было…

«Нет, вы видели двоих, а это опять-таки далеко не то же самое», — мог бы ответить Архайн, раздраженно промакивающий платком полукруглые ранки на ладони. Но не стал. Жрец уже был у него в прямом смысле слова в руках, а он так глупо его упустил!

— Эй! — Изумленный возглас командира обратил всеобщее внимание на полупрозрачный, мерцающий призрак лестницы, безо всякой опоры висящей между полом и потолком.

— Туда. — Архайн первым, на одном вздохе взбежал по ступеням. От его ног волнами расходилась реальность, возвращая лестнице деревянную плоть.

Вдвое поредевшая, но столь же приободрившаяся обережь без заминки последовала за ним. Командир еле успел затормозить, чтобы не врезаться йеру в спину, и был вознагражден чередой тычков в свою собственную — подчиненные оказались не столь расторопны.

— Что-то здесь не так, — вполголоса заметил Архайн, обращаясь к единственному достойному собеседнику — себе самому. — Ну-ка…

Обережники послушно попятились. Самые предусмотрительные — до конца лестницы.

Эту дверь йер хлестать не стал. Напротив: очень вежливо, одними костяшками, постучался, вслушался — и внезапно отшатнулся влево, вжавшись спиной в перила.

Предусмотрительность окупилась сполна. Сквозь дверь (вернее, прикидывающуюся ею тень) со скрипом цепей пролетело подвешенное на них бревно, размозжив голову одному из бойцов и сметя еще троих. Качнуться обратно Архайн ему не дал — будто играючи шлепнул по мелькнувшему перед лицом торцу, и тяжелая чурка, порвав звенья, с такой силой врезалась в стену и загрохотала по полу, что дом содрогнулся до самой трубы.

Других ловушек при входе не было. По крайней мере, искать их йер предоставил обережи, сделав приглашающий жест, но сам не двинувшись с места.

Что ж, этот враг оказался ей вполне по зубам.

Старика в скромном сером одеянии, с посохом на изготовку стоящего на пороге, бойцы просто затоптали, первым же ударом сбив с ног.

Следующими сложили головы трое вооруженных фьетами мужчин — хорошей, но безнадежно проигрывающей профессионалам выучки. Впрочем, одного обережника они с собой прихватили, еще пятерым оставив метины на всю жизнь.

Больше всего хлопот доставили две девушки, атаковавшие пришельцев с яростью защищающих логово корлиссов. Жрицы сражались в паре, как единое двуглавое, четверорукое, убийственно проворное существо, и отправились к Темному Иггру с разницей в один вздох, в обмен выторговав у обережи пять жизней.

Йер не вмешивался. Прислонился боком к косяку, откровенно любуясь резней. Свечи горели и здесь, тени и силуэты сплетались, перетекали друг в друга в завораживающем танце под пение стали и аккомпанемент смерти.

А затем снова появился «шип». Луч мглы в царстве сумрака, устремленный к главному врагу и словно бы походя прорубающий кровавую просеку в остальных.

Архайн ухмыльнулся и выпрямился. Они никогда не убегали. Даже оставаясь в одиночестве против десятерых. Даже десятерых йеров. Дурацкая вера, дурацкие принципы… дурацкая смерть.

Глаза в глаза. Клинок против плети. Крик ломающейся стали, безмолвное падение тела, собачья свора обережников, кидающаяся на подстреленного охотником зверя… и самым громким звуком в комнате стал доносящийся из колыбели плач.

В иное время сектанты не пожалели бы золота и драгоценностей на ее отделку, но сейчас проклятому отродью пришлось довольствоваться простой деревянной зыбкой, растрескавшейся и обшарпанной. Возле нее застыл высокий нескладный юноша, почти мальчишка — только-только усы проклюнулись. Жреца била крупная дрожь, бисеринки пота на лбу быстро разрастались до капель и стекали по щекам, мешаясь со слезами. Занесенный над кисейным пологом стилет казался еще одной свечой, вопреки природе тянущейся язычком к полу.

— Бросай оружие! — повелительно крикнул командир, фьетой указывая на пол в центре чердака. Мельком подумалось: «А ведь мой средний не намного старше этого дурня. Самый ершистый возраст, такому сектантам голову задурить — раз плюнуть». — И, возможно, Приближенный проявит милость и сохранит тебе жизнь!

Парень всхлипнул, зажмурился и ударил.

Стилет вскользь царапнул боковину, раскачав колыбель. Жрец медленно завалился на спину, почти молитвенно прижав руки к груди, а на деле вцепившись окровавленными пальцами в пенек стальной стрелки.

— Ну хоть какая-то от вас польза, — ворчливо бросил йер, покосившись на опускающего мыслестрел обережника. — Синей бил?

— Да, господин, как вы и…

Архайн, не дослушав, подошел к колыбели. Оценивающе склонил голову к плечу.

— Надо же. Даже не верится, что такое ничтожное существо может доставить столько хлопот…

— Это она? — Командир повернулся к нему, но с места не тронулся, левой рукой сжимая правое предплечье над глубокой раной, в ожидании, пока один из бойцов наскоро ее перевяжет.

Йер, сунув плеть за пояс, бесцеремонно поворошил рукой пеленки. Плач сменился негодующим вяканьем.

— Без сомнений. И сегодня я припас для нее кое-что новенькое…

Архайн нагнулся за стилетом, повертел в руках, хмыкнул и сунул за пояс. Выходит, у сектантов еще кое-что сохранилось от былых богатств… будет чем щегольнуть на ближайшем приеме.

Взамен йер вытащил из сапога черные ножны и, держа их перед глазами, так осторожно потянул за короткую яшмовую рукоять, словно опасался, что клинка за ней нет, а из открывшейся щели ему под ноги посыплются взбешенные скорпионы.

Но золотистое, словно вырезанное из янтаря лезвие было на месте. Хотя, строго говоря, не имело ничего общего ни с «морским медом»[1], ни со сталью. С тем же успехом оно могло принять вид флакона с опалесцирующей жидкостью, шершня в миниатюрной клетке или вообще остаться незримым. Однако дхэрам почему-то показалось забавным придать ему именно эту форму. Важно другое — с момента его освобождения у Взывающего было всего пять ударов сердца, чтобы указать «клинку» цель. Иначе тот выбрал бы ее сам… и вероятнее всего — ближайшую.

Плач оборвался. Йер еще с минуту постоял у колыбели, видимо, ожидая какого-то подвоха, потом с заметным разочарованием выдернул и спрятал побуревший клинок обратно в ножны. Для верности не помешало бы…

— Фьету, — скомандовал он, не глядя протягивая назад ладонь, в которую тотчас вложили теплую и липкую рукоять.

Один уверенный удар — и Взывающий брезгливо отбросил оружие (вряд ли кто-нибудь осмелится его, оскверненное, подобрать) и отвернулся от колыбели.

— Все, — холодно сообщил он. — Эта была последней.

Йер неожиданно пошатнулся, вскидывая руку к виску, но когда сразу двое обережников бросились ему на помощь, выровнялся и с руганью отмахнулся плетью.

— Пошли прочь, недоноски! Я вам не барская дочка, чтобы падать в обморок от вида крови!

«Да кому ты нужен, Иггрова отрыжка, — ясно читалось в глазах попятившихся бойцов. — Но кабы вовремя не подхватили — еще громче орал бы».

К огромному сожалению Архайна, на боевую обережь, элитный храмовый отряд, его власть не распространялась. Взывающие занимали более высокое положение в обществе и связываться с ними в открытую побаивались, но и они и обережь подчинялись одним хозяевам, формально считаясь равными. Разве что и в самом деле донос какой настрочить…

Впрочем, у йера было на ком отыграться — последний «шип» еще с трудом хватал ртом воздух, пытаясь протолкнуть его в костенеющую грудь. Удар плети превратил лицо в кровавую одноглазую маску, яд медленно и неумолимо завершал проделанную фьетами работу. Жрец вряд ли уже что-то чувствовал, но победитель все-таки не утерпел и пнул его в развороченный клинком бок.

— Ну и чего вы добились на этот раз? — доверительно, чуть ли не сочувственно прошептал он, склоняясь к умирающему. — Восемь дней! В прошлый раз было всего шесть, в позапрошлый — десять! Когда ж вы, наконец, поймете, что ваши жалкие старания изначально обречены на провал?!

Ответа он не ожидал. Тем более таким спокойным, словно бы даже насмешливым тоном:

— Если не стараться, то незачем и жить — но тебе этого тоже не понять, клещ. Она все равно придет. Вам ее не остановить.

— Мы уже ее оста… — Йер осекся и выругался: последнее слово, призванное окончательно втоптать врага в грязь, осталось не за ним. Жрец не дышал, жилка на шее вздрагивала все реже и слабее.

После секундного колебания Взывающий присел на корточки и нетерпеливо тряхнул светлой гривой волос, через голову стягивая с шеи тонкую серебряную цепочку.

— Нет, дорогой мой, — гадостно ухмыльнулся он, и над грудью «шипа» маятником закачался хрустальный кулон. — Так просто ты от меня не уйдешь!

Воздух в комнате ощутимо сгустился, заскребся в ушах испуганными тараканами. Обережники неуклюже застыли кто где стоял, шел или даже отхлебывал из фляги (так двумя струйками по бороде и потекло), дружно уставившись в пол-потолок и про себя взывая к светлому лику Иггра, дабы не попасться на глаза Темному.

Тело жреца изогнулось высокой и неестественной, до хруста костей, дугой. Затрепетало, забилось в тщетном усилии не то оттолкнуть, не то коснуться кристалла, а когда йер, выждав положенное время, резко отдернул руку, — мешком упало на пол.

— Прекрасно, — прошептал Архайн, завороженно разглядывая поселившееся в глубине хрусталя марево. — День прожит не зря… а сколько их еще впереди!

Последняя свеча растворила огонек в сизой нитке дымка, потянувшегося к дверному проему. Йер с довольным смешком подбросил кристалл на ладони, круто развернулся и вышел из комнаты, не обходя ни лужи крови, ни распластанные, еще шевелящиеся и стонущие тела. Своих или чужих — его совершенно не волновало. Задание выполнено, и награда не заставит долго себя ждать.

После его ухода обережники, не сговариваясь, шумно выдохнули и расползлись по дому, роясь в вещах и обыскивая трупы. За браслет одного из теней тут же началась потасовка — бурная, но беззвучная, дабы вмешавшийся командир вообще не отобрал побрякушку.

А тот, закончив с перевязкой, все-таки приблизился к колыбели, заглянул и тут же изумленно отшатнулся.

Под серебристым пологом на испятнанной кровью перине лежал малиновый, рассеченный надвое бутон.

Глава 1

…с сего дня повелеваем всячески поощрять развитие гильдии охотников: товары в оружейных лавках продавать им со скидкой, в города пускать беспошлинно, налоги брать только с глав, а те уж пусть сами за порядком присматривают…

Иггрова воля от седьмого дня второго месяца Увядания 303 года

На людей даже Двуединому не угодить. Всю весну ныли, что на улицу без плаща не выйти, а стоило солнышку припечь по-летнему, как уже через неделю начали ставить ему в пример давешнюю промозглую хмарь с непрерывной моросью.

ЭрТар из-под козырька ладони прикинул расстояние до города и, со вздохом развязав рукава обернутой вокруг бедер айсты[2], натянул ее на потное тело. Смуглую кожу горца не страшил даже полуденный зной, да и на правила приличия ему было глубоко плевать, но в одних штанах (и уж тем более без них) его могли принять за раба или нищего, коих в Орите было великое множество, и забавы ради вытянуть плетью вдоль хребта. Так что, увы, придется потерпеть.

Тишш уныло плелся следом, по-собачьи высунув язык. Пружинящая походка кошака стала до того угловатой, что больше напоминала хромающую, кончик хвоста клонился к земле, как чахнущий пшеничный колосок, но, коснувшись ее, неизменно отдергивался. И коротко остриженную шерсть, и свисавшие по обе стороны хребта сумки густо покрывала дорожная пыль, еще позавчера бывшая грязью.

Не жаловалась только природа: желтый крап одуванчиков жадно впитывал солнечные лучи, становясь гуще с каждым часом. Черноволосая смуглянка в платье из некрашеного полотна собирала пахучие солнышки в корзинку, аккуратно обрывая стебли у самой земли — чем длиннее они, тем дороже. ЭрТар белозубо улыбнулся, девушка, смутившись, хихикнула в узкую, перепачканную пыльцой ладошку, но заводить знакомство не пожелала, отвернулась. В траве мельтешили скворцы, выклевывая из дерна жирных белых личинок. На полого уходящем вверх холме по другую сторону дороги привольно раскинулось лоскутное одеяло возделанной земли: сугробы цветущих садов, бисер картофельных всходов, частоколы обвитых хмелем и виноградом опор, щетина злаков и редкие дыры непаханых наделов с тусклой порослью сорняков — видать, хозяин съехал или не сумел оплатить ирну.

Тишш ткнулся в хозяйскую ладонь сухим и шершавым, как хлебная корочка, носом. Парню лень было даже пальцами в ответ пошевелить, и кошак принялся разочарованно прихватывать их кончиками клыков.

— Другие, между прочим, — язвительно напомнил ЭрТар, отмахиваясь, — на вас еще и ездят, а не только поклажу возят.

Дымчатый кис обиженно муркнул и отстал. Вообще-то корлиссы не годились для верховых прогулок — слишком быстро выдыхались. Оседлывали их больше ради развлечения и разминки, да еще на скачках по праздникам.

Впрочем, путь мог стать еще дольше, если бы какой-то добросердечный селянин на телеге — он не назвался, а парень не стал расспрашивать — не подвез горца до пригорода, заставив расплатиться выслушиванием нудных разглагольствований о будущем урожае и еще более пустопорожних жалоб на дороговизну полевых и скотных ирн. Поскольку масленая ряха мужика расползалась едва ли не шире плеч, за время разговора успев сжевать целое кольцо сушеной колбасы, прибеднялся он неубедительно.

К сожалению, на развилке телега свернула с тракта, и остаток пути, примерно шесть выстрелов[3], пришлось молотить пыль на своих шестерых с половиной — если считать Тишшев хвост.

Других дураков путешествовать в такое пекло не было, как и очереди на вход в город. Прекрасно.

ЭрТар подозвал корлисса, поймал волочащийся за ним повод и намотал на руку. Намордник надевать не стал — правилами дозволялось подвесить его к ошейнику и самому решать, склонен ли кошак цапать прохожих (а хозяин соответственно оплачивать цапнутое). Горец крепко сомневался, что Тишш вообще умеет кусаться, но совсем без намордника в равнинные поселения не пускали, а у входа в общественные заведения его требовали застегнуть.

Ориту, как и все древние города, окружала диковинная стена из многослойно переплетшихся и слившихся прутьев толщиной с хороший тополь. Снаружи и поверху она щетинилась шипами длиной с руку (на которые в воспитательных целях насаживали преступников), а изнутри поражала зеркальной гладью шлифовки. Дхэры то ли утратили секрет создания подобных оград, то ли это было чересчур трудоемко, но возникающие в них дыры латались обычными камнями и цементом, из-за чего издали стена выглядела как сорочье гнездо, обмазанное глиной поверх прутьев.

Створки ворот, хоть и пристегнутые к стенам двусторонними крюками, все равно умудрялись уныло поскрипывать на ветру. Проем перегораживала жердь на рогатинах, возле которой несли караул два обережника: бывалый вояка со щетинистой разбойничьей рожей и молоденький, еще безусый парнишка, державший высокое копье-двойчатку как святыню. Последний, выпятив тощий кадык, напряженно следил, как путник приближается к заветной жерди-границе.

— А ну, становись для досмотра! — с положенных семи[4] шагов гаркнул юнец, безуспешно пытаясь придать ломкому голосу надлежащую строгость. Его напарник только лениво поскреб голову под шлемом и, надвинув его обратно, вразвалочку поплелся к горцу.

— Ну куда идешь, чаво везешь? — заученно пошутил-осведомился он.

ЭрТар молча сунул подошедшему обережнику загодя приготовленную и развязанную грамоту, лишая надежд на торговую пошлину. Парнишка разочарованно отхаркался и сплюнул — видимо, полагая, что это выглядит невероятно мужественно, — и отвернулся в сторону города.

— Ага… эге… хм… — Обережник с таким умным видом изучал бумагу, словно умел читать. Подлинная, но из-за рассеянности чиновника поставленная вверх ногами печать ввела в заблуждение уже не одного проверяльщика: лицензию они держали соответственно ей, а не буквам. — Головокрут, значит…

— Охотник.

— Ну-ну… у самого еще хвост не отвалился, а туда же!

Молодой гнусаво загоготал. На и без того худом лице ЭрТара резко обозначились скулы, но отвечать на бородатую в три оборота и такую же дурацкую шутку он посчитал ниже своего достоинства. Только тряхнул головой, отбрасывая за спину вычурно заплетенную — две пряди белые, три черные — косицу. Короткая, до лопаток — значит, кто-то из родичей горца не так давно умер. Узкая ярко-алая лента означала главу рода, выкрашенный рыжим кончик — холостяцкое положение, вплетенная в черную прядь нитка — возраст между двадцатью одним и двадцатью восемью годами. Знающий человек еще много бы чего по ней определил, но, как ЭрТар уже убедился, знания предпочитали обходить стража ворот стороной и на цыпочках.

— А чего, в горах козлы кончились? — откровенно придирался он, решив если не нажиться, так развлечься.

— Здесь их всяко больше, — огрызнулся охотник, потянувшись за бумагой, но мужик, продолжая разыгрывать из себя грамотного, глумливо ее отдернул.

— Я спрашиваю, какого… ты, скотник, в головокруты подался?

— В обережь не взяли — сказали, слишком умный, — огорченно развел руками горец, на сей раз изловчившись схватить и выдернуть лицензию.

Обережник старательно, за недостатком извилин, морща лоб, подумал и, судя по багровеющему лицу, пришел к правильному выводу. Увы, слишком поздно: мимо ворот проходил дхэр. Поднимать при нем шум из-за ерунды стражи не осмелились, вытянулись в подобострастные струнки. ЭрТар, напротив, потупился и скрючился — не то полупоклон, не то в поясницу кольнуло.

Дхэр привычно не обратил на людей ни малейшего внимания, неспешно проскользив-прошуршав мимо. Из-под темно-бордовой, ниспадающей до самой земли мантии с капюшоном виднелся кончик чешуйчатого, непрерывно шевелящегося хвоста, оставлявшего извилистую полосу в пыли.

ЭрТар, выдержав положенную дистанцию, пристроился ему в тыл. Обережнику только и осталось скрипеть зубами от злости, а там и ругаться в голос — когда обнаружилось, что, пока он препирался с горцем, корлисс тишком задрал хвост у его новехоньких сапог, так что ходить в них теперь можно только по свинарнику. Да и то хрюшки будут подозрительно принюхиваться.

Пройдя квартал, горец с кошаком отстали от дхэра и свернули на параллельную улочку — ЭрТар, как любой нормальный человек, не любил Божьих Глашатаев и тащиться за ним до самой площади не собирался. Конечно, можно его и обогнать, но Иггр знает, как дхэр на это посмотрит: даже не заметит или нашлет какую-нибудь заразу, потом год будешь лечиться. Смолчит-то в любом случае: осаживать нахальных бродяг ниже его достоинства, к тому же подобная неопределенность — пронесло или нет?! — обеспечит наглецу нервотрепку на несколько недель, что куда действеннее простой ругани.

Город ЭрТару понравился: чистенький, зеленый, булыжная мостовая горочками виляет вверх-вниз. На карнизах ворковали горлицы, пахло свежим хлебом и водой — Ориту пересекала речка в пять Тишшевых скоков шириной, выныривая из-под земли в южном конце города и снова уходя в ее недра перед западными воротами. Ни водорослей, ни рыбы в ней, разумеется, не водилось — вода была ледяная, кристально прозрачная, с гудящим от усердия течением. Судя по отвесным рифленым берегам, раньше она стояла куда выше, с каждым годом спадая примерно на палец. По обеим сторонам русла через каждые семь шагов поскрипывали журавли наподобие колодезных, с каменными противовесами, чтобы даже ребенок без труда мог наполнить ведерко. Вот только не проще ли поднять уровень реки? Не поймешь этих дхэров — такое ощущение, что им легче творить, чем чинить. Впрочем, до полного обмеления еще далеко — дна, как ни щурься, не видать.

А еще ЭрТар слыхал, что в Орите самые высокие ставки за отстрел. Что ж, проверим!

После довольно долгого, частично бесцельного и ознакомительного блуждания по улицам горец забрел в квадратный проходной дворик, из арки которого просматривалась главная площадь с неизменным храмом Иггру, где молился простой люд, и святилищем за высокой оградой — обителью дхэров, общавшихся с божеством куда теснее. Полуденная проповедь как раз подошла к концу, и из главных дверей храма валом валил народ. Кое-кто отделялся от толпы и пристраивался в хвост немалой очереди у черного входа, где двое парнишек в серо-зеленых мантиях Внимающих[5] записывали молитвы верующих и взимали плату за ирны.

В холодке арки четверо оборванцев (такие маленькие, а уже такие смышленые! — умилился ЭрТар) целеустремленно «раздевали» в «кукушкины гнездышки»[6] богатенького папиного сынка годом-двумя старше. Все карманные деньги он уже продул и теперь ставил на кон расшитые бисером сандалеты. Поочередно, что означало лишь минуту отсрочки печального финала. При виде охотника с корлиссом компания бросила игру и застыла с восхищенно приоткрытыми ртами.

— Эй, мелюзга! — ЭрТар заговорщически подмигнул ребятне. — Где глава здешней гильдии живет, знаете, ннэ?

— Вон, за храмом! В том доме с желтой крышей! У которого большая собака под воротами спит! — после благоговейного замешательства наперебой загалдели мальчишки. — Только его там уже нет!

— А где есть?

— А-а-а-а… н-на коте прокатишь? — запинаясь от собственной наглости, пискнул самый младший, лет шести. — Тогда покажу!

— Влезай! — рассмеялся горец. — Хотя тебя и обычная кошка должна свезти.

Старшие ребята загоготали и заулюлюкали, перебрасываясь более чем взрослыми шуточками, но смутить уличного босяка не так-то просто. Мальчуган торопливо, пока горец не передумал, подскочил к корлиссу, схватился одной рукой за ошейник, второй за навьюченные на кошака сумки и, подпрыгнув, навалился животом на мохнатую спину. Барахтающиеся в воздухе ноги вызвали новый всплеск уличного остроумия. Богатейчик под шумок цапнул свои сандалеты и был таков. Увлеченная редкостным зрелищем шпана даже не стала его окликать.

Тишш мученически — детей он терпеть не мог — уставился на хозяина двухцветными глазищами, но покорно позволил себя оседлать. Только хвост из стороны в сторону хлестал.

— Ну показывай, — с усмешкой напомнил ЭрТар, когда пацан прочно угнездился на кошаке.

— Туда! — ткнув пальцем, звонко велел мальчишка, что почему-то вызвало издевательский хохот остальных ребят, тем не менее проводивших корлисса завистливыми взглядами и заливистым свистом.

Малец, быстро освоившись, вертелся во все стороны, подпрыгивал, колотил кошака по бокам босыми пятками, махал руками и показывал нос встречной шантрапе; короче, всячески наслаждался жизнью. Они прошли-проехали центральной аллеей тенистого каштанового парка, свернули в узкий и грязный переулок, снова выбрались на широкий «приличный» бульвар, по которому под ручку прохаживались парочки, шарахающиеся от кошака (мальчишке это доставляло огромное удовольствие), пересекли рынок и помойку, полюбовались городской достопримечательностью — улицей Высокородных, где каждый дом, сверху донизу изукрашенный росписью и лепниной, представлял собой произведение искусства. Подходить к ним ближе двадцати шагов или тем паче останавливаться не разрешалось, да ЭрТар и не собирался.

Горцу уже начало казаться, что сейчас они упрутся в противоположные ворота Ориты, когда мальчишка наконец ткнул пальцем в стиснутую двумя домами едальню, спрыгнул с Тишша и дал деру.

ЭрТар удивленно проводил мальчишку взглядом… и обнаружил, что находится с другой стороны давешней площади. Рассмеявшись, парень беззлобно покачал головой. Сам таким был.

Тишш встряхнулся. «От этих детей одни неприятности», — выразительно говорила медленно приглаживающаяся шерсть.

— Да ладно тебе, кис. Не надорвался же.

Кошак фыркнул и двинулся вперед, мазнув боком по хозяйской ноге — не то потерся, не то пихнул.

— Эй, эй, а намордник?! Вот так-то лучше.

Над входом в едальню висела жестяная вывеска в форме рыбы, по боку которой шла надпись: «Упрямая вобла». Вид у покровительницы заведения был соответственный — унылый и мятый, как будто ею долго колотили о стол, а потом с досадой бросили на пол и истоптали ногами. Из приоткрытой двери тянуло холодом и чем-то на редкость неаппетитным. Заходить туда совершенно не хотелось, и, как вскоре выяснилось, не одному горцу — едальня была практически пуста.

Главу оритской гильдии охотников ЭрТар обнаружил за самым дальним столиком: влиятельное лицо двухдневной небритости печально утопало в глубокой миске, окруженной десятком пустых кружек и одной на четверть заполненной мутным, давно выдохшимся сквашем. Горец потоптался рядом, прикидывая, потрясти его за плечо или достаточно будет кашлянуть, но тут глава тяжело приподнял голову, наполовину разлепил опухшие веки и прямолинейно поинтересовался:

— Выпьешь?

ЭрТар замялся — равнинную брагу он не любил, однако другой здесь все равно не подадут. Горец кивнул и сел напротив.

— На! — Глава щедрым жестом придвинул к нему кружку с опивками и снова рухнул в тарелку. Жареные орешки с шуршанием сыпанули через край и раскатились по столу.

— Потрясающе, — мрачно сказал горец, подбирая одно ядрышко и кидая в рот. Тьфу, гадость, наперчены до самовозгорания!

ЭрТар раскашлялся, хлопая себя по груди. К столу немедленно порхнул хозяин едальни, белым передником, колпаком и нарукавниками напоминавший раскормленную моль, и с надеждой осведомился:

— Это ваш друг, господин?

— Нет, — отрезал парень, не желая рассчитываться за чужие возлияния. — Я вообще впервые его вижу!

Чистая правда, между прочим.

Хозяин помрачнел и кисло поинтересовался, чего гость изволит. Просить чистой холодной воды было неловко, и охотник молча кивнул на кружку со сквашем. Наученный горьким опытом мужик не двинулся с места, пока не получил бусину вперед и не попробовал ее на зуб — под безмолвное пожелание оный сломать.

Еще чуток полюбовавшись на главу, горец протянул руку и осторожно приподнял ему веко. Безнадежно. Кто же теперь подпишет лицензию? Денег у охотника осталось или на ночлег, или на хороший ужин, а хотелось, разумеется, и того и другого.

ЭрТар уныло подпер щеку ладонью и побарабанил пальцами по столу. Тишш тут же насторожил уши и заинтересованно царапнул доску с другой стороны.

— Тебя только не хватало, — проворчал горец, легонько пихая корлисса носком сапога. Кошак немедленно прихватил лапой его ногу, еще и цапнуть через намордник попытался. — Шесть лет, а ума как у котенка! Эге, спасибо…

Принесенный горцу скваш отличался от предложенного главой только количеством, на вид и запах такой же мерзкий. Такое впечатление, что он не перебродил, а протух. ЭрТар все-таки сделал несколько глотков, и жажда перешла в тошноту. Парень нерешительно поглядел на своего несостоявшегося знакомого, начавшего протяжно похрапывать. Похоже, до вечера тормошить его бесполезно.

— Знаешь, кис…

Тишш любопытно потянулся к опущенной под стол кружке, сморщил нос и расчихался.

— …на твоем месте я бы не стал требовать свой паек в этом заведении. Если они даже людям такое подают…

Кошак разочарованно шикнул, задом выбрался из-под стола и с оскорбленным видом направился к выходу. Горец поставил почти полную кружку возле руки главы — во радости будет, когда проснется! — и поднялся. Хозяин, не сводящий с них подозрительного взгляда, раздраженно наяривал полотенцем по засиженной мухами стойке. Потревоженные насекомые с сердитым жужжанием кружились под потолком, не обращая внимания на грязные, почти не пропускающие света оконные стекла.

Тишш, съежившись, проскользнул у ноги так кстати открывшего дверь посетителя и под его испуганную брань был таков. ЭрТар тщательно задвинул стул (горцы считали, что на освободившееся место может усесться шмар, мятежный дух убитого тобой врага, который только и ждет очередного седока, дабы завладеть его телом и снова строить против тебя козни) и улыбнулся, представив толпу разочарованно взвывших шмаров. Не то чтобы он действительно в это верил, но рисковать не хотелось.

Новый посетитель осмотрелся и правильно оценил (по крайней мере, так ему показалось) ситуацию: заезжий охотник щедро проставился главе гильдии и теперь с чистой совестью отправляется на поиски работы. А она уже сама его нашла!

— Эй, «сорока»!

ЭрТар поморщился. Мужик окликнул его добродушно, с ухмылкой, но равнинное прозвище горцев коробило слух само по себе.

— Ты как, не прочь поразмяться?

Горец неопределенно хмыкнул. Покаяться и предложить заглянуть завтра? Для рачительного хозяина каждый день дорог, он лучше другого охотника поищет. Да и кушать уже сегодня хочется.

Далеко не все земледельцы соглашались нанимать «крыс»[7], хоть это и обходилось дешевле. Но если гильдия прознает, то в следующий раз взвинтит цену на отстрел вдвое, на все возражения холодно отвечая: «ну так вы же в прошлый раз сэкономили!».

Самому ЭрТару ссориться с коллегами тоже было не с руки — он собирался задержаться в Орите на несколько недель, а то и на весь сезон. Подумаешь, поговорит с главой завтра утром…

— По две серебряных за голову и одну сверх за каждую седьмую. — Наниматель, похоже, решил, что дело уже сладилось, осталось только обговорить детали. — Идет?

— За каждую третью, — машинально поправил все еще колеблющийся горец.

— Уговорил, — осклабился мужик. — Да ты, гляжу, парень не промах! Промышлял уже в наших краях?

— Друзья подсказали, — сознался ЭрТар. И не прогадал: мужик басисто расхохотался, хлопнул охотника по плечу и услужливо распахнул перед ним дверь.

Тишш, успевший лапами сковырнуть намордник, поджидал у порога. При виде чужака кис настороженно попятился, пропустил людей далеко вперед и, вприпрыжку нагнав хозяина, пристроился у его ноги.

— Картинку-то покажешь? — уже за воротами спохватился мужик.

Что ж, святое право нанимателя. ЭрТар оттянул широкий ворот, обнажая плечо с татуировкой — кошка, подбивающая лапой мотылька. Рисунок чистый, застарелый, внушающий доверие.

Мужик удовлетворенно кивнул и потащил горца дальше, к запряженной сивым ящерком двуколке.

ЭрТар на ходу поправил айсту. А его знакомец не так-то прост. Тварюшка в оглоблях жилистая, породистая, на таких картошку не окучивают. Вот поля от рассвета до заката объезжать — самое то. Ладони же у мужика широкие, загребущие, но без мозолей. Глянуть бы, что у него самого на плече. Горец почти не сомневался, что татуировка там не одна. Скорее всего, зеленые вилы[8], а пониже — такие же бусы[9]. Если бы в богатой семье родился, так запросто с простым охотником не болтал бы. Выходит, сам недавно из пахарей в землевладельцы выбился.

— Большой надел осеняешь?

— Э? — Мужик так смачно плюхнулся на сиденье, что двуколка завихлялась из стороны в сторону. Ящерок фыркнул и поднялся на задние лапы, изготовившись к бегу. — Да нет, мил-человек, земли-то и впрямь много, да моей там от силы пять шагов на погосте. Управляющий я. За батраками и рабами приглядываю, ну и распоряжаюсь по мелочи. Что, разочарован?

ЭрТар отрицательно помотал головой, усаживаясь рядом. Чужих денег не так жалко, поэтому приказчики обычно куда щедрее хозяев. Бывает, сами подбивают смету завысить, а разницу поделить.

Ящерок с места взял в галоп, размеренно балансируя длинным острым хвостом. Горец стукнулся лопатками о жесткую спинку и запоздало вцепился в резной бортик.

— И много их там, ннэ?

— Кишмя кишат. — Мужик натянул вожжи, придерживая скотинку. Ездить по городу быстрее бегущего человека разрешалось только пожарникам, обережи да йерам. — И когда только расплодиться успели! На поле уже ступить боязно, все в лежках.

— Хэй-най, больше целей — легче попасть! — ободрил его ЭрТар, поглядывая, где там Тишш. Кошак, снова высунув кончик языка, трусил слева от повозки, стараясь держаться в ее тени. Число лежек еще ни о чем не говорит, их может быть много вдоль дороги и ни одной — в глубине поля.

К огромному удовольствию горца, дальше его наниматель осторожными намеками, а там и прямым текстом завел речь о вышеупомянутых приписках. Грех не пойти навстречу хорошему человеку!

Глава 2

Поле-полюшко раздольное,

Я ль тебя зерном не потчевал?

Не поило ль небо дождиком?

Не светило ль солнце жаркое?

Йер ли ирной не задабривал?

Одари ж и ты нас хлебушком!

Песня жнеца

В господский дом охотника, разумеется, не пустили — невелика птица, посидит до темноты и в халупке[10]. Оно даже лучше вышло: домик был просторным и чистым, хозяева прислугу не обижали, и некоторые рабы вели себя даже вольнее наемных работников, отличаясь от них только грубо заклепанными браслетами. Самодельный скваш, которым радушно попотчевали гостя, оказался на порядок вкуснее трактирного, и то разливавший его по кружкам старик сокрушался, что сусло в этом году отчего-то еле бродит, так и норовя заплесневеть.

Вечером в халупке стало еще веселее — вернулись полевые рабочие. По их словам, чуть живые, но уже через полчаса, после ужина, кто-то вытащил из сундука жайру-трехструнку; сначала просто тренькал, негромко подпевая, потом к нему присоединились девчонка с бубном и хмельной дедок, отбивавший ритм ложкой по ведру. Дом наполнился плясовым топотом и визгливым хихиканьем женщин. Одна рыжуха так и норовила присесть к горцу на колени, но тот предпочитал отшучиваться и ссаживать назойливую красотку. Перед охотой ЭрТар старался не злоупотреблять ни выпивкой, ни иными развлечениями. К тому же распущенность равнинных девок коробила горца, хотя и не настолько, чтобы совсем ими пренебрегать.

Вскоре стремительные летние сумерки заставили горца поблагодарить за гостеприимство и распрощаться. Скваш — коварная штука: голова остается ясной, а тело хмелеет, и пока не встанешь, не поймешь, насколько сильно. На сей раз ЭрТару удалось остановиться вовремя… ну, почти. По крайней мере, пока он дошел до третьего по счету поля, от постыдной вялости в ногах не осталось и следа.

Пестрые закатные разводы постепенно стекали за дальний лес, с запада наползала и густела ночная синева. Жара сменилась прохладой, а там и сырым холодом. ЭрТар разгрузил корлисса, набросил на плечи темно-серую куртку с высоким облегающим воротником, больше напоминающую доспехи, — из пропитанной блестящим составом кожи с нашитыми поверх кольцами, широкими и тонкими, как браслетки на девичью руку. Некоторые охотники носили настоящие кольчуги, но те, по мнению горца, слишком сковывали движения.

Оглядевшись и убедившись, что если за ним и наблюдают, то из деликатной дали, ЭрТар, скрестив ноги, уселся прямо посреди дороги и вытащил из внутреннего кармана куртки небольшую, с ладонь, деревянную коробку брусочком. Внутри плотненько, бок к боку, лежали стрелки — черные вперемешку с красными, отравленными. Охотиться можно с любыми, но для вторых меткость не столь важна, лишь бы зацепить, зато первые втрое дешевле. Приказчик сказал, что дичи тут много? Значит, красные. Окупятся.

Тишш потоптался рядом, но ложиться не стал. Косился на поле, смаковал ноздрями воздух и возбужденно пофыркивал. ЭрТар и сам трепетал от предвкушения, но тщательная подготовка — прежде всего. Горец ногтем подковырнул тупой конец стрелки, выуживая ее из коробки. Дальше пошло легче. Тринадцать штук охотник сразу зарядил в мыслестрел, бдительно прислушиваясь к щелчкам пружин, еще два семерика переложил в кожаный кармашек при поясе, дважды проверив, чтобы все лежали остриями вниз. Конечно, помереть от укола не помрешь, но палец опухнет, а то и нарвет. Приятного мало.

Парень захлопнул коробку, перевернул и, вставив кончик ножа в еле заметную щелку, сдвинул панель потайного отделения. Там, обернутые вощеной бумагой, чтобы не бренчали при встряхивании, лежали синие стрелки, купленные у знакомого обережника. Разрешения на них у горца, разумеется, не было, да охотникам его и не выписывали. Тем не менее подобные штучки «на всякий случай» имелись у всех мыслестрельщиков (как витиевато выражался наставник ЭрТара, «даже сестре милосердия не стоит ходить по темным улицам без дубинки»), от ночных сторожей до наемных убийц.

Синенькая отправилась в последнее гнездо мыслестрела. Мало ли кто ночами по дорогам шастает, можно и на беглого каторжника нарваться.

Тем временем небо догорело, и самым ярким пятном в нем стала ущербная луна с тусклым отблеском подлунка справа. Черный силуэт Ориты горной грядой раскинулся на северо-востоке; у ее подножия величаво прогуливались желтоглазые хищники — двойки обережников с факелами.

— Тишш! — ЭрТар за хвост вытянул недовольно взмяукнувшего киса из посевов. — Погоди, я ж еще не закончил.

Охотник натянул защитные перчатки, поверх застегнул на правом предплечье браслет мыслестрела. По руке пробежала сладкая дрожь, требовательно ткнулась в плечо, сообщая о готовности оружия. Если у него и впрямь имелась душа, как уверяло большинство мастеров, то эта с тем же успехом могла принадлежать стройной, холодной и надменной брюнетке с повадками дикого корлисса, способного часами лежать в засаде, чтобы потом одним прыжком сломать жертве хребет. Штучная игрушка, из-за которой, собственно, охотник и оказался на мели. Но она того стоила: из легчайшего юлландского сплава, полностью сливающаяся с рукой, повинующаяся даже не мысли — ее преддверию.

Горец, наконец, поднялся (кошак тут же радостно юркнул в голенастые стебли) и неспешно побрел по направлению к центру поля, сдержанно поругивая Темного Иггра, научившего людей бражничать. Остец — высокий и густой злак, хотя менее урожайный, чем та же рожь, а требует двукратной ирны. Но именно из остеца делают сусло для скваша, поэтому выращивать его все равно выгодно.

ЭрТар не сделал и семерика шагов, когда наткнулся на пятно более низких и светлых стеблей, заставившее охотника одобрительно покачать головой. У хозяина поля оно наверняка вызывало противоположные и куда более красочные чувства, ибо означало, что здесь завелись крагги. И, если как можно скорее от них не избавиться, с обильным урожаем можно распрощаться.

А вот тут его добыча сидела долго, возможно, несколько ночей подряд. Остец не только резко замедлил рост, но и пожух, скрючил листья и полег, словно ему под корень плеснули кипятком.

Как раз в этот момент одна из крагг, словно решив, что коль их уже вычислили, то можно не таиться, подала голос:

— Пррр… ста, ста! Пррррр… сссхакт! Ссса…

Стрекочущие звуки раскатились над полем, как горсть брошенного на лед пшена. Совсем рядом с охотником, у кромки поля, отозвалась другая, на противоположном краю, хором, еще три или четыре.

— Работаем, Тишш! — ЭрТар набросил кожаный капюшон и туго стянул завязки под подбородком. Людей крагги не едят, но, как и осы, злобно атакуют незваных гостей. Кто-то может выдержать три-четыре укуса, кто-то отдает концы от одного — но такие обычно в охотники не идут. В любом случае, удовольствие маленькое — жвала у крагг хоть и слабые, зато преострые, незащищенное тело способны располосовать до костей, вокруг раны быстро возникает отек, в глазах мутнеет, а сердце начинает колотиться как бешеное.

Шорох стеблей стих. Горец по-прежнему не двигался с места, даже не пытаясь определить, в какую сторону сейчас крадется взявший след кис. Все равно почти никогда не угадывал, только головой крутить и оставалось.

Ага!

Невидимый Тишш сделал охотничью стойку: передняя половина тела припала к земле, кисточка высоко задранного хвоста ярко белеет над зеленями, в темноте кажущимися черной глубокой водой. Охотник в сотый и последний раз провел рукой по застежкам куртки, проверил, свободно ли вращается запястье и не топорщится ли перчатка перед дулами. Вроде порядок.

— Киса, взять!

Кисточка исчезла. Сочно всхлипнули мнущиеся стебли, корлисс визгливо мявкнул, и из «воды» вырвалась первая крагга. Три пары жестких крыльев затрещали флюгерами, поднимая в воздух жирное тельце с растопыренными лапами. Вслед за краггой, не удержавшись, прыгнул кис, пытаясь сбить тварь когтистой пятерней.

— Тишш!!!

Кошак на лету виновато съежился и шумно шлепнулся в остец. Невредимая крагга скрылась в темноте и, судя по звукам, вскоре снова села.

Стрекот оборвался.

Горец не страдал излишней суеверностью, поэтому неудачное начало охоты подпортило ему настроение, но отозвать корлисса не заставило. Пусть другую вынюхивает, засранец хвостатый! Схлопотал бы стрелку в бок, надолго бы отучился под стволы прыгать.

Вторую краггу выслуживающийся кошак нашел и поднял на крыло вдвое быстрее. Охотник вскинул руку с мыслестрелом — пальцы сжаты в кулак, слегка отклоненный вниз, чтобы не заслонял дула на тыльной стороне предплечья, — и стрелка с тихим свистом ушла вдогонку дичи. Настигла или нет — станет ясно через пару минут.

ЭрТар опустил руку и перевел дыхание, бдительно прислушиваясь, не выбивается ли что из общего ветряного шелеста.

Белый «флажок» снова взвился над зеленью, теперь открыто и уверенно двигаясь к горцу. Стебли раздвинулись, и показалась умильная морда корлисса, сжимающего в зубах членистую лапу волочащейся за ним крагги. Тишш аккуратно положил добычу у хозяйских ног и громко заурчал, требуя похвалы.

— Глупая ты скотина, — ласково сказал горец, нагибаясь за добычей. Ишь, отъелась, зараза, одной рукой еле удержать!

ЭрТар вытащил из-за пояса кинжал и, ловко поворочав его кончиком в сочленениях панциря, отделил голову твари — гладкую, холодную и увесистую, как камень. Кинул в болтающийся на другом боку мешок и равнодушно отбросил тушку — только на удобрение и годится. Ну еще корлиссу в кошки-мышки подурачиться.

— Тишш!

Кошак небрежным взмахом лапы задвинул дохлую краггу себе за бок и обратил на хозяина кристально честные глазищи. Нижние, голубые половины радужек отражали лунный свет, черные верхние словно впитывали. В центре пронзительной желтизной фосфоресцировали зрачки.

— Иди лучше с живыми поиграй.

Кис понятливо муркнул и длинным прыжком скрылся в остеце.

ЭрТар прикинул, не подзарядить ли мыслестрел, решил, что ради одной стрелки лезть в карман не стоит, еще успеется. Благосклонно покосился на старательно светившую луну, и вот тут-то началась самая потеха.

Обычно охотнику удавалось поодиночке вспугнуть и застрелить семь — восемь крагг, прежде чем тупые твари соображали, что происходит. Но то ли чем больше стая, тем легче ее переполошить, то ли Тишш нарвался на гнездо, однако на сей раз не было ни кисточки, ни команды — крагги вспорхнули сами, разом, кучной стайкой в полтора-два семерика: три родителя и только что выбравшееся из-под земли потомство. По размеру молодые крагги почти не отличались от старых, даже казались чуть больше из-за покрывающей их щетины.

Пока ЭрТар ошеломленно пытался сосчитать тварей, на трескучий, лавинообразно усиливающийся шум крыльев поднимались остальные гнезда — словно ветер на одуванчиковую полянку дунул, сорвав в полет семенные пушинки.

Остец торопливой змейкой прошуршал обратно к охотнику. Заметно струхнувший кошак спиной прижался к хозяйским ногам, вопросительно глянул ЭрТару в лицо: «Ну я тебе больше не нужен? Теперь ты их и сам видишь?»

Лучше б не видел!

Горец плашмя рухнул в остец, тут же перекатившись на спину. До сих пор он про такие стаи только байки слышал, причем не геройскую похвальбу, а ночные страшилки. Три, ну четыре семерика на такое поле, и то если его с осени не досматривать! А тут вторую ирну всего месяц назад призывали — чистенькое было, словно храм перед праздничным молебном! Как они умудрились так быстро расплодиться?!

Впрочем, сейчас ЭрТару меньше всего хотелось размышлять о превратностях сельского хозяйства. Из его нынешней позиции раздраженно кружащие над полем крагги казались обычными жуками, затеявшими весенний танец. Пропитка куртки пока скрывала охотника от нюха рассерженных тварей, а цвет — от куда более слабого зрения, но когда они снизятся (а летать крагги не сильно любят), долго разлеживаться не придется.

Тишш до хруста вжался горцу в бок. Шерсть корлисса идеально сливалась с землей и зеленью, у кошака-то как раз больше шансов переждать налет.

ЭрТар машинально прикинул, сколько удалось бы заработать на таком изобилии. Не меньше десяти полновесных браслетов, а то и целые бусы. Корову купить можно.

Кто-то и купит, а на сдачу, из охотничьей солидарности, его захоронит.

Гнезда рассыпались и перемешались, от краев стаи оторвалось несколько клоков, с концами улетев на освоение новых полей. Но патриотично настроенное большинство не прекращало выискивать злоумышленника. На ЭрТара пару раз пахнуло взбитым крыльями ветром, однако твари так стремительно промчались над макушками злаков, что разглядеть горе-охотничков просто не успели.

А вот коршуном упавшая сверху — успела.

Стрелка с хрустом проломила панцирь между растопыренными лапами, на куртку брызнуло крупитчатой жижей, и крагга, закувыркавшись, упала в остец десятью шагами левее горца. Туда же горохом ссыпалась добрая половина стаи, а остальные подтянулись поближе.

Горец до крови закусил губу, почти не ощутив боли. Самообладания у него хватало, но ручаться, что на месте его держало именно оно, а не сковавший тело ужас, он бы не стал. В темноте клубок крагг казался единым многолапым чудищем, от которого до человека было если не рукой, то ногой уж точно подать. ЭрТар слышал, как они там копошатся, шуршат остецом и скрежещут зубами от злости (ну, зубов у крагг, положим, не было, но скрежет получался весьма характерный и выразительный). В таком шуме затерялась бы даже скрипящая на все четыре колеса телега, и горец начал потихоньку отползать в стороночку, взяв курс на, как он надеялся, обочину поля. Только бы не вскочить раньше времени или, того хуже, завопить!

Обследовав труп собрата, крагги расходящимся кольцом продолжили поиски, ненадолго задержавшись на месте, где только что лежал охотник. Куртка курткой, но здесь он дышал, касался земли ладонями и примял стебли, теперь источающие острый аромат сока. Оставленную им дорожку твари тоже заметили, но, в отличие от куда более умных собак, которые кинулись бы в погоню всей развернувшейся веером стаей, по следу крагги поползли цепочкой. Причем каждая принюхивалась самостоятельно, не соображая, что можно просто следовать за вожаком, значительно упрощая и ускоряя дело.

На это ЭрТар и рассчитывал. Если рвануть по дороге с горочки, шагов через четыреста будет старый, давно никем не осеняемый сад. Крагги не любят далеко улетать от гнездового поля, а от дикоцветных земель почему-то и вовсе шарахаются. К лесу, например, даже на полвыстрела не подойдут. Вот только правильно ли они с Тишшем ползут? Ладно еще пересечь поле поперек, но вдоль или наискосок… На мысли о блуждании в остеце по кругу горца прошиб холодный пот, а мышцы предательски заныли. Охотник на миг остановился, переводя дыхание и прикидывая, стоит ли рискнуть и высунуться разведать, что там и где.

Это его и спасло. Еще шаг — и ЭрТар уткнулся бы в неподвижно сидящую на земле краггу. Четыре растопыренные, вывернутые коленями наружу лапы подпирали огурцевидное тело, покрытое ломким тараканьим панцирем с наметками чешуй. Тяжелое, мерно пульсирующее брюхо лежало на земле, высасывая из нее животворную силу. Жвала шевелились в такт, как хвост у жующей коровы.

Горец так и застыл с приподнятой ногой, как пес у кустика. Крагга таращилась, казалось, прямо на охотника. ЭрТар знал, что пока эта тварь жрет, согнать ее с места можно только пинком под зад, однако пустой и одновременно пронизывающий взгляд удовольствия все равно не доставлял. Хоть бы Тишш не вздумал с ней сцепиться! На скрежет и мяуканье сюда вся стая сбежится…

Но дурашливый кошак дураком тем не менее не был, дав задний ход еще раньше хозяина. ЭрТар начал осторожно обползать краггу слева, с тоской осознавая, что окончательно потерял направление. Та же словно издевалась над человеком — то переступала лапами, заставляя сердце охотника заполошно екать, то расправляла и складывала крылья.

Наконец черный раскоряченный силуэт затерялся в остеце. Над головой тоже вроде бы никто не кружил. Охотник привстал на колени, боязливо потянулся вверх… и тут ему в бок с разгону врезался Тишш, с мявом шарахнулся, блеснул дурными глазами и, уже не таясь, почесал куда-то в сторону. За ним, задевая брюхами еще бесколосые макушки стеблей, неслись сразу три крагги.

Горец мрачно подумал, что дешевле и быстрее один раз пристрелить паскудного кошака, а рука с оружием уже сама взвилась вверх. Одна крагга сразу выбыла из строя, вторая еще какое-то время трепыхала крыльями, все сильнее вихляясь в стороны, но потом рухнула и она. Пальнуть в третью ЭрТар не успел — четвертая налетела на него самого. Выстрел в упор ее не остановил, пришлось добавить кулаком. На перчатке остались светлые капельки яда, вокруг снова начал нарастать шелестящий гул.

Понимая, что терять уже нечего, охотник вскочил на ноги. Темный Иггр на сей раз пакостил спустя рукава, но и Светлый благодарности не заслуживал: до кромки поля оставалось всего пятнадцать — двадцать шагов, однако сад оказался дальше, чем ЭрТару казалось — выстрелах в двух. Прикидывать, успеет ли он туда добежать, времени не было — горец пригнулся, пропуская над головой разъяренный шестикрылый ветряк, послал ему вслед стрелку и, даже не поглядев, догнала ли, что есть мочи рванул к саду. Остец остервенело лупил охотника по животу и бедрам, путаясь в ногах, и когда наконец закончился, ЭрТару показалось, будто сам Двуединый отвесил ему напутственный пинок под зад. Божественная помощь пришлась весьма кстати: горец споткнулся, сделал несколько огромных прыжков, но убежать от земли все равно не сумел и, едва успев сгруппироваться, кубарем покатился с горки.

Крагги приотстали, сбитые с толку человеческим коварством. Самая азартная все-таки вцепилась охотнику в плечо и попыталась прокусить куртку, но была тут же подмята и раздавлена если не в блин, то в лепешку. Только голова щелкать жвалами осталась.

У подножия горки, почувствовав, что качение замедляется, горец вскочил, снова обратив на себя внимание кружащей в небе заразы, и, не отвлекаясь на подсчет синяков, нырнул в холодное дыхание сада.

Добежав до первой грушки, ЭрТар хлопнул по ней ладонью («осалил!»), поймал ствол в крюк локтя и круто развернулся вокруг дерева. Трех крагг снял в упор, еле успевая переводить руку, еще одну — на подлете, парочку — на поспешном улете, а оставшиеся стрелки выпустил уже со злорадным смаком, выбирая цель покрупнее и помедлительнее. Забывшись, даже синенькую услал; интересно, сдохнет ли от нее крагга хотя бы к утру?

Пять-шесть минут, и небо снова уснуло, оставив неугомонный ветер приглядывать за полями. После такой встряски крагг не скоро потянет стрекотать… вот жрать — да, к утру в остеце заметно прибавится мертвых пятен.

Горец опустил руку и позволил дрожащим ногам подогнуться, усадив зад в некошеную, холодную и росистую траву. Расползшийся по земле куст красной смороды приподнял ветку и моргнул ЭрТару двуцветными глазами.

— Брысь, — пробормотал горец, но так устало и обреченно, что кошак с мурканьем выкарабкался из тайника и подбежал к хозяину, ткнувшись мордой в колени. ЭрТар словно бы нехотя положил руку ему на загривок, зарыл кончики пальцев в мягкую шерсть, успокаивая корлисса и успокаиваясь сам. Что ж, теперь и ему будет что рассказать впечатлительным молокососам, причем не с чужих слов! Вот только захочется ли?..

Глава 3

…прислуживали ему звери, птицы, гады и древа, имея за то власть над родом человеческим. И было так много-много лет, пока не пробудили людские плач и стенания Иггра Двуединого. Сжалился он, свил плеть из тьмы и света и вызвал Тваребога на бой…

…прикончив же чудище, взял людей под свою опеку, а у прочих тварей отобрал разум, ввергнув жизни их и потомство воле людской…

Отрывки из храмовой проповеди

Подлунок налился красноватым сиянием и перебрался влево от луны — выходит, дело шло к рассвету. ЭрТар потянулся и поменял скрещенные ноги местами. Служивший ему подушкой кошак тоже поднял голову и начал вылизывать бок, а заодно и хозяйское ухо. Урывками дремать на жидкой охапке веток — не шибко приятное занятие, но для привычного к вольным ночевкам горца не смертельное и даже не простудное. Возвращаться в халупку по темноте да мимо поля охотник не решился — от него слишком пахло кражжьей кровью, чтобы не опасаться мести родичей и друзей покойных. Так неаккуратно охотник еще никогда не работал; теперь куртку придется сутки вымачивать в бадье с душистым щелоком и пропитывать заново.

Перезаряженный мыслестрел кандальным браслетом намозолил руку, но снимать его ЭрТар не торопился. Селища жались к городу, как кусты к лесу, что позволяло обережи и йерам быстро до них добраться, но от самих нападений не уберегало. Напротив — хищники, падальщики и моруны кружили вокруг человеческого улья, как ночные бабочки у лампы, не в силах оторваться от такого яркого, многообещающего огня. Гильдия охотников порой устраивала на них «бесплатные» (платил город) облавы, которые скорее развлекали и успокаивали народ, чем приносили реальную пользу: матерые людоеды хребтом чуяли беду и временно откочевывали, оставляя на заклание молодняк и задохликов, с которыми и так управится любой мужик с вилами, а то и баба посмелее. К тому же одно дело улюлюкающая толпа с сетями, трещотками и всевозможным оружием, выбравшаяся в солнечное поле, как на гулянье, и совсем другое — одинокий охотник, спящий за околицей. Вдруг крадущемуся за курочкой клыкачу[11] он покажется аппетитнее?!

Впрочем, клыкача Тишш за полвыстрела обнаружит. Нюхом, слухом или пресловутым кошачьим чутьем — Иггр его знает, но не подведет.

Корлисс согласно мурлыкнул, продолжая старательно работать языком. Горец заложил руки за голову, разглядывая поле, издалека кажущееся обманчиво-тихим. Внезапно подумалось: а ведь охотиться с каждым годом становится все сложнее. Еще десять лет назад это было скорее забавой, а сегодня, вон, еле ноги унес. Или мальчишкам все кажется забавой? Да нет, иначе им бы не позволяли глазеть с заборов, как охотники будут отстреливать крагг — то ли более пугливых, то ли менее ядовитых. И таких огромных стай тогда уж точно не было.

Проблемы обычно начинались через неделю-другую после призвания ирны, когда посевы буйно пускались в рост, сочной молодой зеленью привлекая алчные взгляды вредителей. Селищане, поругиваясь, «принимали гостей»: женщины с подвернутыми подолами обходили грядки, собирая в них жуков и гусениц, дети ветками сбивали хищно кружащих над рассадой бабочек. Но с этой напастью удавалось покончить за одну-две недели, а у ленивых хозяев она чуть позже исчезала сама, оставив на память кружево дырок в ботве.

С краггами также «полюбовно» договориться не удавалось. Они не унимались, пока на поле оставался хотя бы один росток, а вырытые ими норы превращали осеннюю пахоту в тяжелое и опасное, вплоть до сломанных ног, занятие. Нет, сами всходы крагги не ели, как, впрочем, и что-либо другое. Их интересовала только ирна, в которой они, как моли, прогрызали быстро расползающиеся дырки. Мало того, «заштопать» оные выходило дороже, чем осенить поле. Крагги не просто выпивали Иггрову силу — они отбирали у земли способность ее принимать.

Неудивительно, что ремесло охотника числилось в семерике самых уважаемых и хлебных.

На макушку яблони опустилась сорока, покосилась на своего «тезку», нашла его возмутительно живым для столь многообещающей позы и с горя начала поклевывать листочки. «Что это она среди ночи разлеталась?» — лениво удивился горец и тут же спохватился, что различает каждую веточку в кронах, а небо между ними уже не черное, а грязно-серое.

ЭрТар дунул в нос сердито расчихавшемуся кошаку и легко вскочил на ноги. Тишш перевернулся на живот, вопросительно уставился на хозяина.

— Выпускай царапки, кис. Сливок не досталось, так хоть блюдце вылижем. — Охотник попытался наступить на околачивающий росистую траву хвост, но, как всегда, промазал. Тишш умудрялся виртуозно отдергивать его даже во сне.

Корлисс с достоинством поднялся, потянулся и потрусил к полю. Днем по нему можно было ходить без опаски: перед рассветом крагги убирались в норы, раскапывать которые пришлось бы до вечера — но таких идиотов не находилось.

За полчаса Тишш отыскал и приволок хозяину оброненный мешок и девять дохлых крагг. Три куда-то пропали, а может, ЭрТар преувеличил свою меткость. К радости горца, выпущенная в запале синяя стрелка тоже вернулась в коробочку. Ладно, если подранок унесет ее с собой в нору, а вдруг бы пахарь наступил?! Зато теперь горец точно знал, что смертельный для человека яд крагг не берет. Даже наоборот — как будто придает сил: пробитая синенькой тварь издохла совсем недавно, еще окоченеть не успела.

Возле халупки ЭрТара уже ждали, причем не только приказчик, но и добрая половина батраков с рабами, выгнать которых на поля голой, хоть и весьма заковыристой руганью не удавалось. Вхолостую пощелкивающий кнут никто всерьез не принимал, кое-кто понахальней еще и огрызался: мол, тебе надо, ты и паши, а нам тоже посмотреть охота. При виде горца перебранка мигом угасла, народ столпился вокруг охотника, поочередно заглядывая в раскрытый мешок и сдавленно охая. Приказчика немилосердно оттерли в задний ряд, где он, неубедительно покрикивая, топтался на цыпочках и тянул шею.

Горец, рисуясь, тряхнул мешок за углы. Трофеи раскатились по утоптанной плешинке перед крыльцом, и толпа живо поредела. Заказчик наконец пробился вперед, что почему-то не вызвало у него бурной радости.

— Всех порешил? — уточнил он, боязливо косясь на кражжью голову, топырящую жвалы в пальце от его сапога.

— Хэй, где там — это я так, на разведку сходил, — небрежно бросил охотник.

Восторженные взгляды сменились благоговейными. Приказчик все-таки не выдержал и отступил на полшага. ЭрТар, напротив, подбоченился, изобразив гордого и слегка оскорбленного героя, платить которому всего две бусины с головы — стыд и позор.

— Вы их там чего — нарочно прикармливаете, э? Я даже мыслестрел перезарядить не успел! — Охотник оттянул полевые работы еще на полчаса (возражающих не нашлось), в лицах, руках и ногах изображая ночное побоище, а закончил емким: — Вчетвером бы туда — самое то.

Приказчик недоверчиво поохал, потеребил ни в чем не повинный кнут, но был вынужден согласиться с ЭрТаром. Договорились, что вечером парень вернется сюда с подкреплением, а сейчас получит в качестве аванса двадцать… ну, тридцать, чтоб те лопнуть!.. бусин. И завтраком его бесплатно накормят, и спать уложат, и обед…

На этом месте уболтанный горцем приказчик спохватился и поддакивать ему прекратил. Работников, наконец, удалось разогнать по полям (некоторых откровенными пинками под зад, но это уже мелочи), ЭрТар нанизал полученные бусины на почти пустую браслетину и в распрекрасном настроении отправился в халупку отъедаться и отсыпаться.

***

У горцев есть присловье: «Хороший день должен быть длинным, плохой — коротким». То есть если что-то не ладится, то надо пораньше лечь спать, а если дело само горит в руках, то не грех заработаться и до рассвета.

Беда в том, что иногда плохие дни ходят парами, а впадать в спячку люди еще не научились.

Во-первых, стряпухин кот, зараза, расковырял стынущую возле окна кашу, выцарапав оттуда все шкварки. Мерзавца за шкирку послали в воспитательный полет, но кушанье от этого аппетитнее не стало, отправившись в помои. Так что завтракать горцу пришлось хлебом с водой — все остальное успели слопать поднявшиеся еще до рассвета работники.

Во-вторых, в углах двора стояло по будке с цепной псиной; проходивший в любой стороне человек и даже пролетавшая ворона незамедлительно замечалась и хором облаивалась. Уши местных привычно пропускали этот концерт насквозь, а вот пытающемуся уснуть охотнику пришлось туго. К тому же в горах собаки без нужды не лаяли, и будил его не сам брех, а непроизвольно вздрагивающее тело: «Опасность!»

В-третьих, когда ЭрТару все-таки удалось отвоевать у собак огрызок сна, ему привиделась такая дрянь, что лучше бы не засыпал. Какая-то битва на забрызганном кровью чердаке, сгорающий заживо человек, мертвый младенец в колыбели… Охотник выдрал на всякий случай не один волос, а целых три, и все равно гадкий осадок остался[12].

Вдобавок оказалось, что горец проспал обед (который ему и так не обещали, но можно было попробовать примазаться к раздаче).

После этого ЭрТар смирился с судьбой и подсчитывать нанесенные ею убытки прекратил.

Та же, уверившись в собственной безнаказанности, удвоила усилия.

Главу гильдии охотников будто к Иггру в гости зазвали. Дома сказали, что он уже ушел в «Упрямую воблу», а едальня оказалась закрыта и опечатана обережью за драку, о которой ЭрТару с превеликой охотой поведал местный пьянчуга, принимавший в ночном побоище самое непосредственное (судя по синяку в форме днища кружки на лбу) участие. Нарушение городского спокойствия обычно каралось штрафом с самих драчунов, однако хозяин едальни имел глупость обругать запоздавших обережников (махающая кулаками компания успела разнести пять столов и бочку со сквашем, не считая более легковесных предметов), за что и поплатился. Но глава гильдии, увы, ночевал дома (тем самым избежав похмельного пробуждения в застенках), поэтому где искать его теперь, горец понятия не имел.

На главных улицах началось вечернее гулянье по случаю Вознесения Невесты — с традиционными дудочниками и лютнистами, гадательными палатками, печеными яблоками на палочках, нищими и ворьем. Живот и Тишш все громче урчали дуэтом, и ЭрТар, сдавшись, отправился искать главу к ближайшей жаровне под броской надписью «Горскый лепешка с начынка — два купыш, трэтый дарым!». Судя по дорогой лаковой краске и обилию завитушек, явно намалеванных в мастерской, ошибки были сделаны нарочно, дабы покупатель не усомнился в истинно горском происхождении яства. На деле же вместо козлятины над огнем томилась говядина, а под лепешки на ячменной браге неубедительно маскировались постные, слегка подгорелые блины, так что горского от них осталась только физиономия продавца.

Соскучившийся за день земляк попытался втянуть ЭрТара в разговор, но тот вежливо согласился, что жителям равнин не понять величия гор, расплатился и отступил, давая место следующему покупателю. Разговоров о родне, которые неумолимо пойдут следующий темой, он старался избегать.

Свернув за угол, ЭрТар с любопытством надкусил «национальное блюдо». Ну если равнинники такое едят, авось и он не отравится. Горячая, по крайней мере.

Кошак тем более не стал привередничать, слопав свою долю вместе с салатными листьями, в которых подали лепешки. Среди корлиссов, как и их родичей-котов, частенько попадались привередливые твари, снисходящие только до отборного мяса, но с ЭрТаром у Тишша не было шансов избаловаться. Иногда им даже последнюю картофелину приходилось пополам делить.

Попеременно жуя лепешку и выуживая из зубов сопротивляющиеся трапезе волокна, горец переулочками побрел к площади. Не то чтобы он успел так хорошо изучить город, но, поймав направление, не сомневался, что рано или поздно выйдет к храму.

Порядочные горожане, похоже, выбирали другие места для прогулок, и здешние обитатели сплошь подозрительного вида косились на ЭрТара с удивлением. Однако дорогу не заступали. Светло еще, да и вышагивающий у ноги горца кошак отбивал охоту знакомиться ближе. Один нищий, правда, рискнул попытать успеха, заведя жалостливую песню про Светлого Иггра, который, несомненно, запишет кинутую убогому бусину во главу списка благих дел охотника…

ЭрТар бессовестно воспользовался грозной репутацией горцев, соорудив для попрошайки такой блестящий и кривой оскал, что фьета сломалась бы от зависти. Светлый Иггр разочарованно скомкал свиток и закинул на верхнюю полку хранилища судеб. Темный, напротив, упоенно строчил уже на обратной стороне меленько исписанного пергамента.

Нищий с разочарованным шипением попятился, а горец, приметив впереди полукруг знакомой арки, ускорил шаг.

— Господин, подождите!

Тонкий просительный голосок заставил ЭрТара раздраженно скрипнуть зубами. Теперь они уже детей к нему подсылают!

— Чего тебе?! — рявкнул он на подбежавшего ребенка. Девочка испуганно сжалась в комочек и, чуть слышно пролепетав: «Вот, вы уронили…», протянула горцу намордник, который Тишш каким-то образом умудрился сорвать с ошейника, а судя по неприглядному виду «потери», еще и попытался зарыть в мусоре.

— Спасибо… — Смущенный ЭрТар потянулся за браслетом, но не успел расстегнуть, как рядом хлопнула дверь, и на улицу выскочила простоволосая женщина в сером обтрепанном платье, одной рукой прижимая к себе грудного ребенка, а в другой держа обугленный снизу кол, которым, видимо, прочищали дымоход.

— Сайя!

Девочка обеими руками вцепилась в мать, уткнулась лицом ей в живот и начала тоненько всхлипывать.

— Да я вовсе не хотел ее испугать… — растерянно начал ЭрТар, наткнувшись на взгляд женщины, как морун на рогатину. — Думал, она тоже клянчить примется…

— Клянчить?! — вспыхнула женщина, оперлась на кол, поудобнее перехватила ребенка и запальчиво бросила горцу в лицо: — Если нам с мужем приходится жить в трущобах, это еще не значит, что какой-то пестрокосый проходимец смеет оскорблять моего ребенка! Мы честные люди! Как только заработаем на долговую ирну, немедленно отсюда уберемся и забудем этот Иггром проклятый город и твою наглую рожу, как страшный сон!

— Много вам надо скопить? — мирно поинтересовался горец.

— Не твое дело! — Впрочем, женщина уже начала остывать, а видя на лице случайного собеседника неподдельное участие, нехотя проворчала: — Тридцать две серебряные…

ЭрТар переливчато присвистнул, восхитив оторвавшуюся от маминой юбки девочку.

— Ну значит, еще три осталось.

Расстегнутый браслет закачался у младенца перед носом, и тот немедленно вцепился в него обеими ручонками.

— Но… господин… я не могу… Это же такие деньги… — потрясенно забормотала женщина, пытаясь отобрать у ребенка блестящую низку, однако тот проявил удивительную для столь юного возраста практичность и расставаться с браслетом не пожелал, подняв возмущенный рев.

— Хэй, это всего лишь деньги, — отмахнулся горец, мысленно добавив: «И я смогу заработать еще, а вы — вряд ли». Не оплаченная до лета ирна была практически гиблым делом. Йеры охотно взывали к Иггру в долг, отмеряли три месяца сроку, а потом приходили и хладнокровно отбирали ирну обратно, обрекая селищан на голод и продажу земли за полцены (храмы же ее и скупали, немедленно пуская в оборот). — Во славу Светлого!

— Да услышит он тебя, — слезно прошептала женщина ему вслед — спорить после посвящения какого-либо поступка Иггру считалось кощунством. Самому ЭрТару чхать было на Двуединого, чужие обычаи он не столько уважал, сколько использовал в своих интересах; горские же традиции не позволяли принимать благодарность за добрый поступок, дабы не умалять его, потому ЭрТар и поспешил улизнуть. Пусть считает богатым чудаком, плевать. Слишком долго объяснять, почему он не мог поступить иначе.

У самой арки охотника снова задержали, с ненавистью просипев за спиной:

— Лучше бы в канаву кинул!

ЭрТар круто обернулся. В глубине переулка, привалившись к стене, стоял давешний нищий. Тишш, отбежав на несколько шагов, сердито шикал и топырил усы.

— Оттуда добрые люди еще достали бы, не погнушались… — продолжал побирушка, видать, до глубины души уязвленный, что такой жирный кус обломился не ему. — Хорошему человеку бусины пожалел, а перед лживой бабой киселем растекся! Тьфу…

Расстроить горца ему не удалось. ЭрТар слишком хорошо помнил затравленное, обреченное лицо женщины — и озарившую его радость, которая не имела ничего общего с предвкушением кутежа за счет доверчивого простака. Такое невозможно подделать.

…Такое невозможно забыть…

— Кис, — ласково обратился охотник к дымчатому, подчеркнуто игнорируя нищего. — Помоги этому человеку обрести внутреннюю гармонию, э? Съешь его!!!

К сожалению, людоедство, как и храбрость, не входили в число достоинств Тишша. И если «обед» при виде мчащегося на него корлисса не кидался наутек, то вскоре догонять приходилось самого кошака.

Но на этот раз все прошло гладко. ЭрТар демонстративно отряхнул ладони друг о дружку, свистнул увлекшемуся кису и прицепил намордник на место. Кошак не сопротивлялся, но благодарности в сузившихся глазах не было ни на бусинку. Похоже, теперь у него действительно появился повод ненавидеть детей.

Народу на площади заметно прибавилось, причем гуще всего люди толпились в левой ее части, напротив храмовых, уже запертых до утра дверей. Судя по всплескам хохота и аплодисментов, там происходило что-то намного интереснее (по крайней мере, веселее) публичной казни.

Горец протолкался поближе, присмотрелся и места уже не уступил. На низких дощатых подмостках с лоскутами кулис шла скабрезная комедия о знаменитой битве богов. Расписанные шаловливой рукой маски сами по себе вызывали дурацкий смех, изображавший же Иггра паяц напялил сразу две, на лицо и затылок, по ходу действия бегая по сцене то белым передом, то черным задом. Отпускаемые героями шуточки подчас оказывались такими солеными, что зрители потрясенно стонали и тут же сгибались пополам от хохота, женщины аж слезы утирали.

Краем площади прохаживались обережники, недовольно косились на сборище, но не вмешивались. Представление давалось с соизволения храма, о чем владелец балагана имел надлежащую грамоту. Сколь бы глупо ни выглядела Иггрова задница, его противника Тваребога лицедеям удалось выставить в еще более дурацком свете, поручив эту роль черному лохматому козлу, порывавшемуся бодать всех подряд, включая собственных «жрецов». Но, разумеется, особенно его привлекал темный, кхм, «лик» Двуединого, на который «враг сущего» бросался с удвоенной яростью.

Два йера приостановились напротив сцены, поглядели, сдерживая усмешки, сколько позволяло достоинство, и пошли дальше. До ЭрТара долетел обрывок разговора:

— …а как еще донести до отребья мысли о божественном?

— Да, но козел… не перебор ли это?

— Зато в козла они верят. Вот он — живой, вонючий и привычный. А значит, и Двуединый где-то рядом…

ЭрТар машинально покрутил головой, но Иггра у себя под боком не обнаружил. Зато вдалеке убедительным свидетельством его существования алела приметная рубаха главы гильдии охотников. Горец поглядел на его красное от смеха лицо и рассудил, что до конца представления мужик никуда не денется, а значит, и ему не стоит суетиться. Хотя подстраховаться не мешает.

— Тишш!

Сидящий у ЭрТара в ногах кошак с готовностью завилял хвостом.

— Хэй, да подними ты свою мохнатую задницу! — Горец чуть пошатнулся под весом вставшего на задние лапы, а передними упершегося ему в грудь корлисса. Руками повернул усатую морду в нужную сторону. — Вон там, видишь? Друг!

Кошак согласно фыркнул. Других знакомых ему лиц в том направлении не было.

— Паси его!

Тишш опустился на все лапы и, привычно задрав хвост, нырнул в частокол ног, как в остец. Пастух из него был неважный — кусать коз он не отваживался, и те, быстро это просекая, измывались над кошаком как могли. Но у людей ни рогов, ни копыт нет, да и смекалка не та. Как загородит тебе дорогу такая «киса», пинком под зад прогнать не посмеешь.

Успокоившись, ЭрТар целиком отдался зрелищу. Под громовой хохот публики отступники-жрецы были повержены, а козел оттаскан за бороду и под душераздирающее блеяние поставлен на колени. На нем «Иггр» триумфально и уехал со сцены, раздавая шутовские благословения и воздушные поцелуи.

Народ свистел и улюлюкал, по сцене градом стучали бусины, ударялись о декорации и скатывались на землю. Мальчишка-зазывала расторопно ползал на четвереньках перед помостом, собирая беглый гонорар в шапку. Когда восторг чуть поутих, лицедеи, включая козла, вышли на край сцены и, держась за руки («Тваребог» недовольно тряс башкой, пытаясь выдернуть стиснутые с двух сторон рога), поклонились.

Аплодисменты и денежный ливень возобновились. К ним примешивались горестные вопли ротозеев, так увлекшихся спектаклем, что на собственные браслеты внимания не хватило, и те, воспользовавшись случаем, сгинули в неизвестном направлении. Обережники уже кого-то ловили, но, похоже, безуспешно — молодой оборванец драпал чуть ли не вдвое быстрее.

ЭрТар поискал глазами алую рубаху, с ходу не нашел, зато заметил, что сквозь толпу, распихивая ее локтями и приподнимаясь на цыпочки, дабы уточнить курс, пробираются трое мужиков. Мрачно сосредоточенные физиономии, а пуще того — поблескивающие на предплечьях мыслестрелы отбивали у народа всякое желание возмущаться, и дорогу охотникам пусть с легким ворчанием, но уступали.

Деятельные мужички ЭрТару совершенно не понравились. Особенную неприязнь вызывал тот факт, что двигались они в его сторону, а когда сталкивались с горцем взглядами, их рожи становились особенно зверскими.

— Эй, ты! Да-да, ты, — завопил один из них в ответ на фальшиво-недоуменную улыбочку горца. — А ну подь сюда, лицензию твою глянуть охота!

Мало ли чего им охота!

Глава гильдии как сквозь землю провалился, да и поздно уже что-то доказывать — решат, что струхнул, вот на поклон и кинулся. Так что горец приветливо сделал коллегам ручкой, присел, прячась в толпе и рванул в противоположную сторону.

Мужички тоже прибавили ходу, теперь откровенно распихивая людей, по гневным воплям которых ЭрТар и ориентировался. К сожалению, так же бурно оритцы реагировали и на него самого, так что оторваться не удалось — преследователи успели заметить, между какими домами он шмыгнул.

Догнать мчащегося по пустой улочке горца сумел бы разве что корлисс, но на стороне преследователей был их родной город. Охотники разделились: один погнал ЭрТара вперед, а двое, срезав путь двориками, внезапно выскочили ему наперерез. Жаль, поторопились: горец успел затормозить и свернуть в первую попавшуюся арку.

Не успел парень порадоваться затухающему топоту конкурентов, как ему самому пришлось остановиться и крепко выругаться, глядя на журчащий поток под ногами. Отрезок канала, к которому он выскочил, с обеих сторон запирали впритык стоящие дома.

Видя, что «крыса» загнана в угол, мужички перешли на зловеще-размеренный шаг, наперебой излагая, что и в какой последовательности они с ЭрТаром проделают. Убедительности и изобретательности им было не занимать.

Но горец вскочил на парапет отнюдь не от безнадеги. Раскинув руки в стороны, он отступил к самому краю, рискованно качнулся и патетично объявил:

— Хэй-най, лучше умереть с отвагой, чем уйти с позором!

Как ЭрТар и ожидал, садиться в тюрьму, а то и на стенные шипы из-за полоумного горца коллеги не пожелали. Они остановились, наскоро посовещались и снова заголосили:

— Слезай, Иггров прыщ! Никто тебя, придурка, не тронет! Отдай деньги — и проваливай!

Условия были более чем приемлемые: чужака, рискнувшего тайно подхалтурить на чужой территории, обычно не только лупили, но и обирали до нитки, вышвыривая из города в одном исподнем. Честное слово, будь у горца деньги — отдал бы без раздумий, еще и спасибо бы сказал!

— Извините, мужики! — ЭрТар с искренним сожалением развел руками. — Но я их уже того, выкин… Двуединому посвятил! Хотите, долговую расписку черкану, э?

Охотники забранились пуще прежнего. Полное право обидеться имел не только горец, но и Темный Иггр, которого ради появления ЭрТара обвенчали с кучей навоза, крысой и собакой женского пола, страдающей заразным кожным заболеванием.

Ситуация снова зашла в тупик. Взять с наглеца нечего, дать уйти — несолидно, свои же засмеют, а уж как потом будет пыжиться горская сорока…

Скорее всего, в конце концов охотники исчерпали бы запас ругани и отступили, пообещав достать ЭрТара хоть из-под земли. А может, горцу даже удалось бы уболтать их на совместное дельце… но каналом действительно слишком давно никто не занимался. Каменный парапет потрескался и выщербился, ямки заполнились прогреваемой солнцем водой, которую быстро сменила плотная скользкая тина.

Конкуренты слитно ахнули и подались вперед прежде, чем сам ЭрТар понял, что на этот раз выровняться не сумеет.

О нет, вода оказалась не ледяной! Лед не бывает настолько холодным, чтобы обжигать подобно лаве пограничных разломов!

…Когда охотники подбежали к каналу, на воде даже кругов не осталось…

Глава 4

…Если в дом проник вор, душегуб или иной лихой человек, а хозяева его убили, то должны сей же час кликнуть обережь и покаяться. Коль убитый и впрямь окажется злодеем, то виру за него считать как за раба, а буде за его голову награда, то сей штраф из нее вычесть.

Если же посмеют они утаить тело, а кто-нибудь увидит и донесет, то спрашивать с них по всей строгости, как за безвинного, а доносчику пожаловать серебряный браслет из городской казны.

Оритский Судебник

Привычка обережного главы раскачиваться во время разговора на пятках раздражала всех его собеседников. Особенно жену, постоянно бранившуюся, что половина его зарплаты уходит на подметки (впрочем, даже на остаток она ни в чем себе не отказывала).

Подчиненным, увы, приходилось терпеть и молчать. Например, Джай уже пять минут изображал верноподданнический взгляд, навытяжку стоя перед то клонящимся на него, то отшатывающимся назад командиром. Страшно подумать, если однажды ему под сапог подвернется яблочный огрызок или шкурка от сала — молодого обережника нельзя было назвать замухрышкой, однако под начальственными телесами он скрылся бы с головой и, пожалуй, раскинутыми в стороны руками. За спиной же господина Хорва стоял хлипкий столик для курьерских бумаг, чьи перспективы от столкновения выглядели еще плачевнее.

Мощное телосложение главы имело как плюсы, так и минусы — при задержании преступников методом внезапного броска об «оказании сопротивления» не шло и речи, однако, если те не цепенели от страха, догнать их не представлялось возможным.

— Недавно ко мне приходил Опарыш… — многозначительно начал Хорв, поглядывая, проникся ли парень громадной ценностью этого сообщения.

— О! — как можно выразительнее поддакнул Джай, словно главу обережи почтил своим визитом сам Иггр, а не профессиональный нищий, чье меткое прозвище напрочь вытеснило настоящее имя из памяти даже самого Опарыша. — И?..

Довольный начальник качнулся особенно виртуозно и продолжил:

— Он сообщил мне, что видел, как трое местных охотников загнали четвертого — горца… Ну знаешь, такого, с косой, в бабской рубашке…

— Да, господин Хорв, — устало подтвердил Джай. Денек в его клине[13] выдался хлопотный: целый семерик уличных краж, два убийства и покушение, причем на самого обережника, от загнанного в угол вора. А тут еще этот праздник Вознесения Невесты, чтоб ее Иггр побрал (причем самым развратным способом!), в который город и так напоминает бурлящий котел. — Я прекрасно знаю, как выглядят «сороки».

— Жители гор, — с нажимом поправил глава. — «Двуединый равно взирает на всех своих чад…»

Хорв сделал паузу, и Джай со вздохом продолжил цитату из Божественного Устава:

— «…и посему негоже им взирать друг на друга иначе». — Только «сорока», она «сорока» и есть. Пестрая, вертлявая, крикливая и вороватая. — Так что там с этим… горным жителем?

Глава обережи наконец сел и начал копаться в бумагах. Как вскоре выяснилось, целью его поисков был вовсе не донос Опарыша, а собранный любимой супругой мешочек, из которого Хорв добыл сморщенное яблоко и черствый даже на вид бутерброд.

— Похоже, те трое ему угрожали, и этот кретин прыгнул в воду. — Начальник взирал на иноземцев, как заповедано, но с тем же усердием претворял в жизнь следующую строку Устава: «А единственным мерилом людей служат их деяния».

Джай присвистнул. Обычно горожане кидали в канал то, что выплывшим видеть не желали.

— Вот именно. — Хорв скрипнул зубами о бутерброд, поморщился, отложил его на край стола и занялся яблоком. — Обережник у ворот вспомнил горца с корлиссом и его грамоту, вроде бы настоящую, но без оритской печати. А глава гильдии охотников утверждает, что на этом семерике никому ее не ставил. Улавливаешь?

— А то, — вздохнул парень. — «Соро»… Чужак решил уклониться от налога, а местные его выследили и такого наобещали, что он предпочел утопиться. Или принял Дах’Тоор за обычную реку и понадеялся его переплыть.

— Верно. Вот и действуй.

— Вообще-то моя смена уже… — рискнул напомнить Джай, но начальник откровенно проигнорировал позорное малодушие подчиненного. Какие могут быть смены, если город тонет в пучине преступности, и доблестная обережь должна не покладая рук тащить его обратно?! Тем более что среди «дневных» Джай оказался единственным неженатым, бездетным и не обремененным чахлой матерью-старушкой, которая выплакала все глаза, ожидая единственного сына с тяжелой и опасной работы (когда напарник Джая рассказывал Хорву эту душещипательную историю, удержаться от слез не смогли даже видевшие означенную старушку — причем отнюдь не на смертном ложе, а в рыночных рядах, где она исключительно для развлечения, чтобы было с кем поточить лясы и полаяться, торговала карамельными орехами).

— Так мне организовать поиски горца, его трупа или предполагаемых убийц? — упавшим голосом уточнил парень.

— Предполагаемого трупа… — Успевший задуматься о чем-то другом начальник тряхнул головой и поправился: — То есть кого-нибудь из трех, а уж в застенках разберутся. Кстати, корлисса утопшего, то есть без вести пропавшего в канале горца, твой напарник уже нашел и привел, можешь забрать.

— Зачем?

— Затем, что перед нашей дверью он уж точно ни к чему, — резонно заметил Хорв, выкидывая огрызок в окно. Под ним кто-то сдавленно ругнулся, но заявить более решительный протест не посмел.

— А мне что с ним делать?

— Подшей к делу, — ехидно фыркнул глава. — Ну подари кому-нибудь или продай. Будет тебе вместо сверхурочных.

— Вместо?! — попытался возмутиться обережник, но начальник уже махнул ему на дверь и подчеркнуто углубился в первую попавшуюся бумагу. На премиальные Хорв был скуп, как йер в едальне, зато позволял и даже поощрял полулегальные заработки вроде наследства покойного «сороки». Денег на содержание городской обережи власти выделяли мало, и глава предпочитал тратить их на хорошее оружие и осведомителей, справедливо полагая, что если бандиты будут бояться обережников, а не наоборот, то с голоду те не помрут.

По пути через участок и двор Джай перебрал в уме друзей, мечтающих получить в подарок взрослого самца-корлисса (точнее, констатировал отсутствие таковых), затем врагов (но настолько жгучей ненависти он ни к кому не питал) и, наконец, вспомнил о скупщике краденого, чью лавку обережь не прикрывала из корыстных соображений: там можно было продать и купить абсолютно все. Даже если вам понадобился ночной горшок Приближенного, а от тестя, напротив, хотите избавиться. Другое дело, сколько ее владелец брал за посредничество… Может, удастся сплавить туда и корлисса? В последнее время у богачей пошла мода на цепных кошек, Хромой Крыс наверняка найдет кому его предложить…

Напарника, разумеется, уже и след простыл. Выслужился с поимкой корлисса, сдал дела и поскорее смылся, пока его не успели припрячь по новой. Джай занимал должность семерного и мог не только упрашивать соратников, но и приказывать им (что, правда, делал редко и с большой неохотой, обычно они работали одной дружной командой). Увы, для этого их сначала надо было отловить, а уже заступившая на посты ночная смена для подсобных работ не годилась — у них был свой старшой.

Охотничий кошак смирно сидел на привязи у каменного столбика, с надеждой вглядываясь в проходящих мимо людей. Здоровенная, мордатая зверюга, в холке чуть ли не по пояс человеку. Крысу небось одним взмахом хвоста прихлопнет!

С домашними усатыми-полосатыми Джай не шибко ладил, а посему приблизился к кошаку с немалой опаской, на всякий случай наметив пути к быстрому отступлению. Однако корлисс почти не обратил на человека внимания, а когда тот отвязал поводок, кротко встал и поплелся за новым хозяином.

Первую сотню шагов обережник не спускал со зверя глаз, вздрагивая от каждого шевеления усов, потом только изредка посматривал, а там и вовсе забыл, погрузившись в раздумья.

Конечно, для очистки совести можно нанять ребят и пошуровать в канале баграми, но шансы что-либо выловить нулевые. Хотя однажды таким способом труп все-таки нашли — пусть не тот, зато совершенно свежий, буквально пять минут назад брошенный в воду выше по течению; схваченные уже к вечеру преступники были так изумлены, что даже не стали отпираться.

Пожалуй, проще разыскать тех трех охотников. Хорошенько припугнуть, намекнуть, что у него имеется свидетель их Иггронеугодного деяния (хотя затащить Опарыша в здание суда удастся разве что на веревке, и то он вовсю будет изображать глухонемого и припадочного) — признаются, как миленькие, и без трупа. Вряд ли судья будет к ним слишком суров: чужак, горец, да еще и жулик (впрочем, это равнозначные понятия). Может, даже штрафом отделаются.

Наметив план действий, Джай почувствовал себя куда увереннее и, расправив плечи, вразвалочку — для солидности — двинулся к дому знакомого охотника.

***

Канальный журавль протестующе заскрипел и выгнулся коромыслом, как его болотный собрат, принявший за лягушку кончик хвоста дремлющей в тине крары[14]. Натянувшаяся цепь зазвенела от отчаянных рывков, ЭрТар перевалился через низкий парапет и плюхнулся в невысыхающую лужу под журавлем — грязную, зато упоительно теплую. Горца так колотило, что он даже не пытался встать, изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание, упустить которое нельзя было ни в коем случае. Выбраться из бездонного потока и захлебнуться в луже — такой дурацкой смерти врагу не пожелаешь!

Немного отпустило. Парень перевернулся на спину, хватая ртом воздух и только что не помогая себе горстями. Ни рук, ни ног он не чувствовал, но хотя бы их видел, как и чудом уцелевший на предплечье мыслестрел. Благословен будь неизвестный вредитель, отломавший у журавля противовес, из-за чего тот свесил крюк с ведром до самой воды!

Из соседнего дома вышла тощая тетка с двумя бадейками, брезгливо покосилась на отмокающего в луже «пьянчугу» и, обойдя его по широкой дуге, направилась к соседнему журавлю. ЭрТару объятия лужи уже тоже не казались столь нежными — солнце окончательно скрылось за горизонтом, и холод подземной реки начал потихоньку просачиваться наружу.

Грязь разочарованно чмокнула на прощание. Горец поскорее ухватился за стояк журавля, сдуру глянул вниз, на разочарованно ревущий поток, и чуть было снова туда не ухнул. Зато давешняя лепешка на месте не усидела — вместе с добрым жбаном воды. Нет, так дело не пойдет! Надо срочно плестись к какой-нибудь знающей бабке с припарками-растираниями или в храм к йерам. Те, конечно, помогут ему быстрее и качественнее, к тому же без лишних вопросов (Иггр и так все знает, а его слуги якобы отринули суетное любопытство), но потребуют отплатить добром за добро, и желательно вперед — или хотя бы показать, что твой браслет полон. Оритских же знахарок ЭрТар, разумеется, не знал, да и вряд ли те окажутся более милосердны — особенно учитывая, как он сейчас выглядит.

Но подыхать от холода под чьим-нибудь забором горец тоже не собирался, как и полагаться на внезапную щедрость Светлого. Оставалось только одно, проверенное веками средство.

Первый семерик шагов дался через скрежет зубовный, второй — просто с трудом, зато примерно на третьей сотне с парня капала уже не только вода, но и пот. Что думают о носящемся туда-сюда вдоль канала человеке жители окрестных домов, охотника мало волновало. Жизнь важнее репутации. Остановился он, лишь когда разгорячившееся сердце изъявило желание выскочить из груди и побегать с ним наперегонки.

Умирать расхотелось совершенно, парня охватило лихорадочное возбуждение, которое, как он знал по опыту, через пару часов сменится полным упадком сил. А посему к этому времени необходимо отыскать местечко, куда падать, и желательно помягче.

Во-первых, надо найти Тишша. Кошак у него покладистый, пойдет за кем угодно и будет добросовестно выполнять любые команды — пока не увидит настоящего хозяина. Раз ЭрТар поручил ему пасти главу гильдии, то кис, скорее всего, за ним и увязался. Во-вторых, — горец плутовато ухмыльнулся — можно заодно попробовать разыграть краснорубашечника, прикинувшись моруном. Правда, те обычно деньгами не берут, но если глава снова успел насквашиться, то дело должно выгореть.

Горец критически оглядел себя с ног до груди. Для моруна видок в самый раз, но в том-то и беда — по городу он так далеко не уйдет. Народ нынче пуганый пошел, сначала камнями швыряется, а потом уж присматривается, живой был или нет…

Вернувшись к журавлю, ЭрТар заставил его клюнуть воду и подтянул к себе наполненное до краев ведро. Тоскливо в него поглядел, занес над головой, зажмурился и подумал, что если не умрет сейчас, то будет жить вечно.

Большая часть грязи вернулась в лужу, меньшая осталась хлюпать в сапогах. Горец трясущимися руками выжал айсту со штанами и надел обратно, с трудом разобравшись, что из этих серых половых тряпок что. Второй пробежки было не миновать, но оно даже к лучшему — и одежда быстрее высохнет, и до площади скорее доберешься.

Кстати, а где она? То уйти от нее не мог, все дороги туда выводили, а когда действительно понадобилась, даже спросить не у кого, Иггр их всех побери…

Двуединый, похоже, сегодня только тем и занимался, что пытался обратить ЭрТара в свою веру. Над городом поплыл тягучий звон медного гонга[15], и над каменными столбиками вдоль домов заплескались огни Иггра (в просторечье «божьи рожки») — два языка пламени, синий и красный, сквозь которые можно было безбоязненно пронести руку, попеременно ощутив жар и холод. Тьму они разгоняли неважно, но, по крайней мере, намечали контуры улиц, а Двуединому в такие вот безоблачные ночи открывался чудный вид на рассыпанные во мраке огненные снежинки городов — чтобы знал, куда ниспосылать свою благодать.

Увы, горец в который раз счел усилия божества простым совпадением и уверенно почесал на звук гонга.

Иггр не на шутку обиделся и сменил нахально обглоданный пряник на свой пресловутый кнут.

Конечно, бегать по городу не запрещено, но и одобрения властей это невинное занятие почему-то не вызывает. Именно поэтому, услышав впереди самоуверенный, громкий и размеренный топот подкованных сапог, горец на всякий случай свернул за угол, пропуская ненужного свидетеля.

Действительно, обережник. Мостовую, беззаботно посвистывая, пересекал белобрысый увалистый парень примерно одного возраста и роста с ЭрТаром. На правой руке обережника посверкивал идеально начищенный мыслестрел, к услугам левой из-за пояса торчала рукоять плети. Скрещенные за спиной фьеты рожками выступали над плечами, придавая тени гротескный вид.

На поводке оритский страж вел покорно переставляющего лапы Тишша.

ЭрТар поднял глаза к кусочку звездного неба в просвете между крышами, поделившись с ним красочным предположением об интимных взаимоотношениях Темного и Светлого Иггра. Горцы вообще не шибко уважали Двуединого, предпочитая ему древних радков[16] и гадков[17]. Да и к тем относились скорее по-дружески.

Попадаться в лапы обережникам нельзя ни в коем случае, они слупят с незадачливого охотника вдвойне — чтобы хватило и гильдии и им за усердие. ЭрТар, нервно покусывая губу, огляделся в поисках озарения, и оное милостиво явилось своему верному почитателю: между домами, на протянутой из окна в окно веревке шевелила рукавами на ветру белоснежная стая рубашек, возглавляемая ярким женским халатом.

Взобраться к ним по водосточной трубе для горца было минутным делом.

***

— О, великомудрый сын итыллы[18]!

— Чего? — Джай растерянно уставился на выскочившего, казалось, из-под земли и тут же павшего ниц человека в белом тюрбане. Полы длинного широкого одеяния павлиньим хвостом расцветили мостовую.

— Это ест’ такой священный жывотный, — пояснило дивное существо, так истово отбивая поклоны, словно на сапогах обережника было намалевано по Иггрову лику. — Вэс’ наш плэмя каждый день поминат’ его в беседа и приносыт’ дары пища. Но да пребудет с ним миласт’ Иггр, а я быть смиренно малит’ тебя ответ на вопрос: где ты взят’ этот кошка, э?

— Ну вообще-то… да кто ты такой? — спохватился обережник, наконец вспомнив о своей суровой должности. Корлисс, ошарашенный не меньше него, одновременно шипел и тянулся к незнакомцу, жадно поводя носом. Джай на всякий случай покрепче перехватил поводок.

— Э-э-э! — просиял челобитец, в знак дружбы по обычаю «сорок» прижимая правую руку к груди. — Слюшай сюда, дарагой, сейчас я все тэбэ сказат’!!!

…Уже на пятом предложении Джай напрочь потерялся в потоке изливаемых на него стенаний, подробных биографий, кажется, всех жителей Хэллийских гор и жалоб на непутевого родственника, сквозь которые с трудом пробивалась суть рассказа: два брата-горца договорились встретиться вечером «на балшой-балшой каменный место» (обережник снисходительно ухмыльнулся, прощая диким людям незнание равнинного наречия и, похоже, самого понятия «площадь»), однако один из них туда почему-то не явился (Джай сочувственно покачал головой, но ничего говорить пока не стал — а вдруг и впрямь всплывет, то есть найдется!), и второй, охваченный «балшой-балшой тревога», отправился искать его по «балшой-балшой шиул[19]», пока не «увидэт’ в рука балшой-балшой воин кошка брат и узнат’ его».

Кошак, кстати, вроде бы определился и, радостно урча, рвался к горцу, который от рассказа уже перешел к цветастым благодарностями за «находка глюпый животный» и обещаниям «отдат’ брат, как тол’ка встрэтыт».

Джай, в последнюю секунду опомнившись, отдернул машинально протянутую руку с поводком.

— Ну… вообще-то… понимаете, это вещественное доказательство… — Сердце у парня было доброе, но уже через месяц службы в обережи покрылось кольчугой здорового скептицизма, а спустя год к ней добавилось профессиональное чутье на ложь, которое в данный момент подавало явственные, хоть и маловразумительные знаки.

— Хэй-най, я заплатыт’ тэбэ за стараный! — оскорбленно вскинулся горец, схватился за широкий рукав и горестно охнул: — Пазор на мой голова, забыт’ браслет дома! Но ты ведь знат’ лавка мой дядя, «Тры горскый лэпешка», да? Хады утрам к нэму, я там жыть! Ты нэ думай, я нэ обманывай — сначала дэнга, потом кошка! Можэт, сам брат прийти, он тэбэ и платы…

Пожилого ловкача ВадНэса, стараниями которого у оритских живодеров не было проблем со сбытом падали, Джай действительно знал, и родни у оного водилось больше, чем он сам мог упомнить (а у какого горца ее нет)?! Тащить кошака через полгорода к Хромому Крысу или вести к себе домой обережнику совершенно не хотелось — лучше сбагрить его с рук сейчас, а за бусами зайти утром… и порадоваться такому раскладу, если бы не гаденькое ощущение, что собеседник на это и рассчитывает.

— Не придет, — решившись, брякнул парень. — Утоп ваш брат в канале, только кошка… (Джай для верности наклонился и заглянул корлиссу под хвост), то есть кошак, и остался.

— О горэ, горэ! — пуще прежнего возопил странный проситель, для вящего эффекта сгребая с мостовой горсть пыли и тонкой струйкой высыпая себе на макушку. — Что я сказат’ наш бедный мат’?! Как показаться на могила отэц?! Добрый чэловэк!!!

Горец подполз поближе и, вцепившись в широкую обережную штанину, начал не то целовать ее край, не то зычно в него сморкаться.

— Нэт брат, нэт и кошка, беры его сэбэ! А за это давай поехат с мой малэнки-малэнки сэмья — жэна, мать жэна, три сэстра и семеро детей — в наш шиул и рассказать всем о последний час бэдный ЭрТар?! Слюшай, дарагой гост будэш — в любом дом плакай гор’ка, скваш тэбэ наливай, булка с маком корми!

— Балшой-балшой? — скептически уточнил Джай, наконец сообразив, что его смущает в горце.

— Самый-самый! — заверил тот. — Э-э-э-э… что ты так на мэна смотри?

— От тебя тиной пахнет, — ледяным тоном отчеканил обережник. — Ку-у-уда?! А ну, стоять! Стой, «сорока» паршивая, не то стрелять буду!

Слова у Джая обычно не расходились с делом, тем более что обычно после них преступники решали, что терять уже нечего, и начинали сами палить почем зря. Поэтому так и не поднятый мыслестрел целиком лег на совесть Тишша, который, увидев, что обожаемый хозяин снова куда-то драпает, с душераздирающим мявом кинулся вдогонку.

Обережника сдернуло с места, как двуколку за подхлестнутым ящерком. Поводок врезался в запястье, затянувшись на нем мертвым узлом и окончательно лишив возможности воспользоваться висящим на той же руке мыслестрелом.

Честно говоря, у Джая не было ни малейшего желания преследовать дурноватого горца: тот мчался, как ошпаренный козел, только что не отталкиваясь ногами от стен в особо узких проулках, а самое большее, что ему грозило, — штраф в два серебряных браслета или месяц исправительных работ по очистке сточных канав. Убедившись, что поводок ему не распутать, парень попытался затормозить пятками, опрокинулся на бок и позорно поволокся за кошаком. Тот убавил прыти, но остановиться и не подумал. Обережник браво пробороздил лужу, честно поделил между двумя крысами кучку картофельных очистков, скользнул по чему-то мягкому и охотно размазавшемуся, после чего, окончательно озверев, подтянулся на поводке и наконец содрал его с руки.

Кошак радостно поддал жару. Обережник неуклюже вскочил, тряся ноющей рукой и озираясь. Мягкое и липкое оказалось всего лишь гнилым овощем, в такой тьме малопригодным для опознания: на площади в ночь Вознесения Невесты «божьи рожки» не горели. Это отпугивало любопытных лучше приказов, угроз и обережи, ибо означало, что на брачное ложе будет восходить не только Светлый (которому и так свечку держать не надо), но и Темный (предпочитающий вершить свои дела во мраке), связываться с которым не хотелось никому. Вдобавок горца угораздило выскочить на площадь как раз возле стены святилища, где народ и в ясный-то день не шибко толпился.

Джай уже навострился дать задний, и весьма быстрый ход, но напоследок глянул на свою несостоявшуюся добычу и окончательно убедился, что горцы безнадежно больные на голову, зато очень даже здоровые на все остальное. Потому что этот засранец на бегу выхватил кинжал, подпрыгнул, глубоко вонзил лезвие в забор, подтянулся, одновременно изворачиваясь всем телом, что тот корлисс, забросил ноги на край стены, потом навалился на него животом, выдернул клинок, нагло подмигнул обережнику и соскользнул во двор святилища. Только ветки по ту сторону забора затрещали. Кошак сиганул следом, без труда взяв высоту в два человеческих роста.

У парня потемнело в глазах от такого святотатства. Не то чтобы он был особо ревностным иггрианцем — ну, жертвовал на храм положенный семерик заработка, честно выстаивал на выходных и праздничных службах, несколько раз покупал ирны, но на этом его общение с Двуединым и заканчивалось. Чем таким таинственным и запретным занимаются дхэры в своем обиталище (в народе, кстати, метко именуемом гадюшником), его совершенно не волновало.

Зато однажды ему с напарником поручили унести от этих ворот труп вора, сдуру сунувшегося в святилище. Напились потом оба вдрызг, и все равно еще неделю кошмары снились…

Лучше бы этот кретин утонул в канале.

А если дхэры узнают, что в храм его загнал он, Джай…

Обережнику стало совсем «весело».

— Эй, ты! — без особой надежды на ответ прохрипел он, так и не определившись между криком и шепотом — менее эффективным, зато куда более безопасным. — Выходи оттуда немедленно!

«Трижды ха и кабаний хвост!» — как говаривало оритское жулье, символично оттопыривая мизинцы на обеих руках (хотя два у Иггра было вроде бы только лика).

Джай тоскливо сглотнул заготовленную для плевка слюну, вытер потные ладони о штаны и, подойдя к растущему у самой стены дереву, врастопырку полез вверх между стволом и каменной кладкой.

Глава 5

…с той поры и до скончания веков Он один ниспосылает нам жизненный свет и могильную тьму, добро и зло, удачу и скорбь, награждает, искушает и карает. И нет ему равных ни в ночи, ни под солнцем, ибо сотворены они Им и Ему повинуются…

Божественный Устав

Как известно, все плохое в человеке от Темного Иггра, а хорошее — от Светлого и равно угодно Двуединому. Формально не различались и Его служители: носили одинаковые одеяния и знаки, обладали изначально равной силой Взывания (с годами и опытом она крепла) и читали одни и те же проповеди. Однако все прихожане знали, к кому лучше обратиться за ирной плодородия, а кто быстрее изведет мышей или усмирит взбунтовавшихся рабов. Но, по большому счету, все это было по плечу любому йеру.

При таком раскладе твори, казалось бы, что угодно — какой-нибудь из божьих ликов да улыбнется, да вот беда: понятия о награде у них были разные. Если последователей Светлого Иггра ждали семь лет пиров и увеселений с последующим возрождением в человеческом облике, то Темный и сам был не прочь поразвлечься с уподобившимися ему людишками, причем весьма своеобразно, а очередную жизнь им предстояло провести в виде дикой твари вроде крысы или, того хуже, растения.

К «темным» йерам это не относилось: они и на том свете оставались верными слугами божества — кол там заточить, крючок подать, дыбу смазать, чтобы не скрипела…

Вот Приближенный Архайн и тренировался — между потолком и полом неподвижно, будто распятое на невидимой паутине, висело обнаженное мужское тело. Голова с сосульками седых волос бессильно свешивалась на грудь, живот и ноги обвивали потеки крови, медленно капавшей в лужицу на полу.

Йер бросил остывший прут поперек жаровни, отошел к столу, черканул пару строк и плеснул в стакан вина. Небольшая передышка только обостряет ощущения — как жертвы, так и экзекутора. Разумеется, трактат «О пределах выносливости тела и рассудка человеческого» вряд ли выйдет за пределы храма, однако и здесь принесет немалую пользу — на некоторых людей увещевания Светлого Иггра о праведной жизни почему-то не действовали, приходилось вразумлять их с помощью Темного.

К тому же творческий процесс всегда интереснее результата.

Посещать святилище дозволялось только Приближенным, йерам высшего храмового чина. Но если остальная шестерка заглядывала сюда только во время обрядов или по зову дхэров, то Архайн высоко ценил здешнюю тишину и уединение, обустроив себе уютную рабочую комнату, даже с диванчиком. Хозяева не возражали. Кажется, их это даже забавляло — как ужимки домашней кошки, играющей в своей корзинке с пойманной мышью.

О нет, Архайн не страдал от излишнего честолюбия. Умный кот не станет бунтовать против человеческой власти, а заодно опеки и кормежки, даже если это всего лишь огрызки с хозяйского стола.

Ему вполне достаточно быть первым среди котов.

В спину дохнуло ветром, словно незапертая дверь распахнулась от гуляющего по коридорам сквозняка. Но в святилище, казалось, даже пылинки со времен божественной битвы парили на одних и тех же местах, а нижняя петля имела обыкновение негромко поскрипывать, предупреждая йера о незваных гостях.

Зато хозяева в дверях не нуждались. В неярком свете единственной свечи, оттеняемой алым маревом жаровни, мантия дхэра казалась абсолютно черной. Морда терялась в складках капюшона — словно ее там не было вовсе, а бархатная материя облегала сгусток тьмы.

— Архайн-н-н… — свистяще дохнула она.

— Да, господин? — Йер обернулся и с тщательно отмеренным почтением склонил голову: чуть выше — оскорбить хозяина, чуть ниже — унизиться самому.

— Покой святилища оберегается твоими заботами?

— Да, господин. — Поклон поглубже, так ведь и тон опаснее.

— Почему же тогда он оказался нарушен двумя чужаками?

Архайну страшно захотелось выругаться, причем Иггровым именем; Темный бы не обиделся, но за дхэра Приближенный не ручался. Опять это семижды проклятое ворье ищет легкой поживы, позабыв о тяжкой смерти! Причем как раз когда он настроился на любимую работу, и она так хорошо пошла!

— Госп… — Йер все-таки выругался. Хозяин исчез так же бесшумно и молниеносно, как и явился, дабы ткнуть обленившегося «кота» в погрызенный мышами сыр. А, пропади оно пропадом! Все равно ночь безнадежно испорчена.

По раздраженному взмаху руки «паутина» исчезла, пытаемый кулем рухнул на камни.

— Сегодня тебе везет, раб, — отрывисто бросил Архайн, залпом допивая вино и ставя кубок на стол. Человек на полу медленно подтянул под себя колени, напряг дрожащие руки и кое-как поднялся. — Иди в святилище и отыщи проникших туда идиотов. Убей обоих. Хотя… Нет. Одного приведи живьем. Любого. Я хочу узнать, что им здесь понадобилось, кто они и как проникли в храм.

— Да, повелитель, — безжизненно подтвердил мужчина, переводя стеклянный взгляд на дверь. — Я выполню все, что вы желаете.

— Так пошел вон! — Вдогонку свистнула плеть, оставив на спине раба кровавый прочерк. Человек пошатнулся, на мгновение сбившись с шага, однако в его лице по-прежнему не дрогнуло ни жилки.

Архайн снова наполнил бокал, отсалютовал им висящему на стене диптиху с ликами Иггра и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги к оставшейся не у дел жаровне. Тратить на незваных гостей больше одного взмаха плети йер счел непозволительной роскошью.

Все равно перелезть через стену святилища в обратную сторону невозможно.

***

Темнота внутри не шла ни в какое сравнение с темнотой снаружи. Если ночная Орита напоминала амбар с расхрабрившимися мышами, то сейчас Джай словно провалился в могильный склеп. Все городские звуки остались за стеной, обережнику удалось прихватить с собой только шарканье подошв по гравию. Как ни пытался он ступать осторожнее, камушки продолжали скрежетать друг о друга, словно ябедничая рыщущим во мраке стражам. Что они из себя представляют, Джай старался не думать — порождения Темного были многочисленны и разнообразны, а уж для своего-то святилища он не поскупится.

Горца с его кошаком они, похоже, уже сожрали.

Обережник заставил себя сосредоточиться и оценить обстановку с точки зрения стража закона, а не объятого ужасом воришки. С площади казалось, будто между святилищем и оградой от силы четыре семерика шагов, но на деле было раза в полтора больше. Ни собак, ни прочих сторожевых тварей, включая двуногих, двор просматривается от стены до стены. У Джая слегка отлегло от сердца, на разбитые повсюду клумбы он поглядел уже с оттенком пренебрежения: это сколько же ирн на такую ерунду ухлопали! Вместо вон того колючего куста с бледными пахучими цветами целый сад можно было осенить, не всякий богач себе такую роскошь позволит.

А еще за этой дурацкой ботвой очень удобно прятаться.

Обежать святилище и удрать через забор с другой стороны «сорока» не успевал, хоть какой шорох Джай да услышал бы. Значит, горец где-то поблизости: спрыгнул со стены, шмыгнул в ближайший куст и затаился, выжидая, что будет делать обережник.

Возле места приземления беглеца росло аж три куста, заставивших парня мрачно вспомнить игру в «кукушкины гнездышки». Ну и в какое из них сподобилась подкинуть яйцо мифическая птичка? Джаю с детства не везло в угадайку, и соответственно он терпеть ее не мог. А ведь этот гад наверняка его видит и злорадно хихикает, наблюдая за муками выбора!

Ничего не попишешь, придется обшаривать все по очереди…

***

ЭрТар злобно мерз за кустом (тонкий шелковый халат оказался никудышным довеском к мокрой одежде), в то же время искренне восхищаясь упорством противника. Оказывается, среди равнинников тоже встречаются достойные воины, любящие сдобрить жизнь глоточком риска! И это при их-то фанатичном преклонении перед Двуединым!

Кошак следил за опасливо приближающимся обережником, как за снующей в траве крысой. Даже хвост так же азартно извивался. Горец предусмотрительно прижал его ладонью, чтобы, не дай Темному повода, не высунулся из-за куста. А учитывая, что равнинник пер прямо на их убежище, не помешало бы предпринять что-нибудь еще.

Охотник нашарил у себя под ногами плоский камушек и, примерившись, легким движением кисти отправил его в полет.

Ушибленная веточка обиженно тряхнула листвой. Белобрысый остановился и призадумался, косясь то на облюбованный куст, то на его оклеветанного соседа. ЭрТар с трудом сдерживал смех: уж больно глупо выглядел обережник — испуганный и растерянный, но по-прежнему горящий желанием исполнить служебный долг.

Горец подобрал второй камушек, но бросать пока не стал. Эх, недооценил он равнинника — тот рассудил, что в эту игру вполне можно играть вдвоем, и, попятившись, скрылся за третьим кустом. Гадай теперь, как он будет его обходить! Если высунется слева, то окажется на одной линии с ЭрТаром, а если выждет, пока занервничавший охотник переберется на другую сторону, и выглянет справа, то опять-таки его застукает. Горцу оставалось только занять нейтральную позицию позади куста, откуда самому ЭрТару было ни Иггра не видать. К тому же теперь прямо на него пялились черные дыры окон, переплетами рам непривычно разбитых на треугольники.

Охотнику на мгновение показалось, что он снова сидит на кишащем краггами поле, только уже изъеденном ими до редких островков зелени. Ну подумаешь, святилище! Делать Иггру больше нечего, только лично спускаться к дхэрам ради бесед о вечном, когда рядом стоит храм с куда более интересной приманкой! Напустили туману, запугали народ, чтоб никто не подсматривал, как они там скваш распивают да приходские деньги делят…

И тут Тишш вздрогнул, молниеносно развернулся к стене, прижал уши и, сгорбившись, злобно и испуганно зашипел.

***

Если храм напоминал сдвоенную луковицу — одна макушка выкрашена в белый цвет, вторая в черный, — то семигранное святилище здорово смахивало на приземистого клопа, затаившегося в ее тени. Здания не сообщались, хотя всегда строились в паре, а соединяла их высыпанная дробленым известняком дорожка (которую, кстати, очень любили оритские коты, за что были люто ненавидимы Внимающими).

Бегать за горцем вокруг клумбы Джай не собирался, избрав более трудоемкое, но и более перспективное решение «сорочьей» проблемы — под прикрытием кустов обойти святилище и схватить мерзавца за задницу. Глаза попривыкли к темноте, и дело вместе с обережником успешно двигалось вперед, быстро перевалив за середину. Так, еще несколько шагов — и должен открыться вид на те два куста. Джай приподнял и выставил вперед руку с мыслестрелом. Интересно, ни в одном окне ни огонечка. Что, дхэрам свет вообще не нужен, как кошкам? (Или, скорее, змеям?) Но зачем им тогда окна?

Парня снова окатило холодной, липкой волной страха. А может, ну его, этого горца, к Темному в собутыльники? Увидит, что обережник убрался, и тоже вылезет…

Джай в раздумье покосился на ограду и понял, что его предыдущие страхи были всего лишь легкой щекоткой нервов.

А «ужас» — это когда немеют ноги, останавливается сердце и прерывается дыхание, зато оживают волосы. То есть как сейчас.

С ограды беззвучно, маслянисто стекала тень, как будто сам Иггр потянул луну за веревочку, сдергивая с небес. Только происходило это вдоль всей ограды, сужающимся кольцом затопляя двор и с задержкой сглатывая островки клумб. Запах цветов усилился, как перед грозой, а потом сменился тленом. Под кустами пошел снег из лепестков, бутоны скукоживались и отваливались целиком, листья никли, засыхая прямо на стеблях.

Ни никнуть, ни засыхать Джаю совершенно не хотелось. Как, впрочем, и вышибать локтем окно — но что поделать, если прочие части святилища, к которому он прижался спиной, оказались менее податливы, а тень уже подбиралась к носкам сапог?!

***

ЭрТар по-кошачьи приземлился на все четыре конечности и замер, прислушиваясь и осматриваясь. Впрочем, в зрении он быстро разочаровался — тень плотной шторой задернула за ним окно, отрезав от и без того скудного лунного света. В самом же святилище не горело ни лучинки, даже Тишшевым глазам нечего было отражать.

Кошак пощекотал хозяйское лицо усами, облизнулся и беззвучно скользнул вперед. Что ж, торчать возле разбитого окна нет смысла, да и опасно. Не говоря уж о том, что холодно.

Пол под ногами оказался неровный, как будто даже земляной, усыпанный не то опилками, не то соломенной сечкой. Прям пещера какая-то! И плесенью со страшной силой воняет… Лично он, ЭрТар, постеснялся бы сюда гостей приглашать, тем более бога!

Интересно, а где сами хозяева? Звон стекла в такой тиши трудно не услышать, да и кромешная тьма, судя по всему, им не помеха. Может, стоят вокруг, от смеха давятся…

Парню почудились такие же крадущиеся шаги в противоположной стороне зала… а может, в соседней комнате или коридоре — сейчас он не мог поручиться даже за существование собственного носа, не говоря уж о пальцах слепо вытянутой вперед руки. Куда его занесло и, главное, вынесет ли?!

ЭрТар вздрогнул и споткнулся — по святилищу гулко разнесся характерный и совершенно неуместный звук, с которым очень большая кошка увлеченно загребает опилки.

— Тишш! — шепотом цыкнул горец. — Мне тоже страшно, но я же терплю!

— У-фрр? — обиженно отозвался кошак, продолжая пакостничество. Опилки кончились, когти начали царапать обо что-то железное, лязгающее.

— Ну что там у тебя? — заинтересовался охотник, на ощупь находя сначала корлисса, а потом предмет его раскопок. — Ого…

***

Когда Джаю надоело дергать за кольцо в полу, из-за которого он чуть не сломал ногу, и обережник с досадой пришлепнул его обратно к плите, что-то хрустнуло, и она сама отъехала в сторону. Сноп шибанувшего из-под нее света показался парню до того ослепительным, словно его угораздило наткнуться на скважину Иггровой шкатулки, в которой по ночам хранится солнце. Впрочем, глаза быстро опомнились и развенчали «божественный светоч» до обычного огня, а там и довольно тусклого свечения.

Устав гадать, обережник наклонился и заглянул в проем. Внизу оказался довольно широкий, шагов пять, коридор, в который стекала странного вида лестница: прямоугольный, отполированный до блеска желоб с «елочкой» набитых на дно планок. В выемках стен на разной высоте коптили обыкновенные плошки-горелки с зеленоватым маслом. Запах от него исходил скорее неприятный, но притягивающий и въедливый — им были насквозь пропитаны и храмы, и одежды йеров. Так вот где настоящий дом Иггровых Глашатаев, верхнее здание только для отвода глаз! Теперь понятно, почему никто не спешит навстречу святотатцам — отсюда их мышиная возня просто не слышна.

Обережник задумчиво почесал висок краешком мыслестрела. Сидеть на оцепленном тенью «чердаке» до утра или появления хозяев — значит сдаться и признать свою вину. А Джай, хоть заочно и записал себя в покойники, вовсе не отказывался еще немножко пожить. В конце концов, он обережник, а не грабитель! Вдруг у дхэров тоже бывает хорошее настроение, и он отделается каким-нибудь заиканием или чирьями? А может, Иггра встретит и сам все ему объяснит… Джай невесело усмехнулся. Как же. Светлый еще до его рождения дал понять, что не желает иметь с ним никаких дел, — а Темный, напротив, не устраивал Джая. Так что выгоднее всего найти запасной выход и тактично через него смыться.

Попытавшись и так и эдак, обережник по-простому сел на задницу и заскользил вниз, придерживаясь за края желоба и часто перебирая ногами. Интересно, йеры тоже так корячатся? Или какими-нибудь посохами вместо хвостов упираются?

Дверей и ответвлений в стенах коридора не было, так что выбор обережнику предстоял невеликий: вперед или назад. Назад почему-то не хотелось, и Джай обреченно, как на заклание, двинулся в путь. Под ногами мягко пружинили все те же опилки; хорошо хоть утоптанные, не шуршат.

Шагов через сорок коридор резко свернул влево, потом вправо, и так несколько раз, безо всякого, с точки зрения Джая, смысла. Лично ему это только добавило хлопот — приходилось на цыпочках подкрадываться к каждому углу, осторожно выглядывать, восстанавливать напрасно затаенное дыхание… и в конце концов это окупилось сполна.

За очередным поворотом обережнику открылся зал — небольшой, освещенный чуть поярче и, главное, обитаемый. Пол в центре вздувался высоким, в человеческий рост, конусом со срезанной макушкой, где смоляной статуей застыл дхэр. Джай даже не сразу его разглядел, приняв за одну из причудливо переплетшихся теней. И лишь когда тот повернул морду на шум шагов — к счастью, не Джаевых — обережник чуть не ойкнул от неожиданности.

Из соседнего коридора (а их сюда стекалось семь штук, Иггрово число) медленно и торжественно выступили два йера в темно-синих одеяниях Приближенных. Между ними, деревянно, словно во сне, переставляя ноги, шла обнаженная девушка. Золотые кудри водопадом струились по спине, плечам и высокой груди, кончиками щекоча талию.

У возвышения йеры остановились. Девушка начала подниматься, развернувшись к Джаю лицом. Темная повязка скрывала глаза — но не маленький тонкий носик, упрямый и одновременно изящный подбородок, милые ямочки на щеках, приоткрытые в предвкушении губы…

Обережник прикусил край рукава, сдерживая крик.

Уланна. Драчливая девчонка из соседского дома, конопатый подросток с вечно исцарапанными локтями, неприступная красавица-мечта, любовница какого-то знатного богача — сначала тайная, а потом брошенная…

Иггрова Невеста.

Что она делает в святилище, когда ей полагается молиться в храме в ожидании супруга?!

…Зимой в центральном оритском храме, как и по всему Царствию Иггрову, проводились Смотрины — главный ежегодный праздник, на котором дхэры отбирали восемь женщин, дабы потом в начале каждого месяца по одной сочетать их узами брака с самым завидным женихом Царствия — самим Двуединым.

На руку божества могла претендовать любая незамужняя женщина, включая вдов, старух, нищенок и блудниц. Порой Двуединый (видимо, для разнообразия) снисходил до таких уродин, что их пугались даже собаки, не говоря уж о прочих женихах. Единственным условием было согласие невесты, что она подтверждала дважды — во время Смотрин и самой свадьбы. Если божья избранница в последний момент трусила и требовала разрыва помолвки, ее не неволили, да и другие желающие тут же находились, однако «изменница» покрывала себя несмываемым позором: семьи женщин получали хорошее приданое, к тому же числиться в свояках у бога было очень почетно.

После торжественного шествия по городу и венчания со статуей Иггра новобрачную оставляли одну в пустом храме, поутру находя там только сброшенные ею одеяния. Подсматривать за интимной жизнью бога считалось кощунством, поэтому двери на ночь опечатывали, а утром торжественно взламывали, предъявляя толпе кружевные свидетельства божественного вмешательства (которые чуть попозже можно было купить на талисманы незамужним девицам)…

…Как она сюда попала?! И зачем?!! И…

Из рукава вынырнула когтистая семипалая лапа, привлекая невесту к Глашатаю. Да девушка и сама с готовностью приникла к нему всем телом…

…не подозревая, что в следующий миг капюшон склонится к ложбинке меж ее ключиц, стройные ноги подломятся, а спустя несколько минут на землю сухо упадет обтянутый кожей костяк, как оболочка высосанной пауком мухи.

На вознесение в Иггровы чертоги это походило меньше всего. Разве что в переносном смысле.

И уж тем более ясно, что ни Уланна, ни Джай, три месяца назад мрачно отметивший с друзьями ее «удачу», согласия на такое не давали.

Говорят, что дхэры неуязвимы для оружия — тем более мыслестрелов, работающих только благодаря ирнам. К тому же Джай своими глазами видел, как пальнувший в Глашатая безумец (дело было пару лет назад, в этом же храме, во время ежемесячного объявления Иггровой воли), не успев даже опустить руку, почернел и захлебнулся хлынувшей горлом кровью. Дхэр же едва пошатнулся, довел речь до конца и без спешки удалился обратно в святилище.

Но, увы, это было единственное, что Джай мог сделать для своей первой юношеской любви. И цена его не остановила.

Вот только стрелок на сей раз было две.

И вторая — красная.

***

Вот гадство, так они еще и людей жрут?! На тебе на закуску!

Вылетевшая из коридора с другой стороны зала стрелка попала дхэру в голову. ЭрТар по охотничьей привычке бил ниже, в грудь. Сочно, двукратно хрупнуло, дхэр, сначала издавший что-то вроде издевательского смешка, попятился, споткнулся, скатился по ступеням и в корчах забился у ног служителей. Капюшон свалился за плечи, открывая клином вытянутую вперед башку, лупатую, гладкую и блестящую, как у крагги-переростка. Под задранной мантией мелькало светлое брюхо с недоразвитыми, прижатыми к нему лапками, хвост извивался перерубленным лопатой червяком.

Йеры оцепенели, не в силах отвести глаз от издыхающего Глашатая. Охотник позволить себе такую роскошь не мог и, развернувшись, на цыпочках посеменил обратно, ибо ничто так не располагает к погоне, как удаляющийся топот ног.

Шагов тридцать он выиграл, поддав жару только после исступленного, сотрясшего святилище вопля — причем накатившего как будто не сзади, а сверху.

У ЭрТара мелькнуло нехорошее подозрение, что Иггру, наверное, просто нравится смотреть на бегающих горцев, вот он и гоняет их туда-сюда!

Кишкообразный коридор, по которому он крался минут пять, на сей раз отнял считаные секунды. Охотник промчался мимо лестничного желоба и с досадой понял, что, не промахнись он тогда с выбором направления, уже давно был бы если не на воле, то в более подходящем для человека месте: дальнейший тоннель хоть и растраивался, зато правый отвилок вел вверх, а на опилках виднелись многочисленные отпечатки йеровых сапог. Опередивший хозяина корлисс топтался там же, пока не убедился, что ЭрТар следует за ним, после чего снова рванул вперед.

***

Обережник без колебаний свернул влево — из двух других, уходящих во тьму коридоров, хищно разило тем же плесневым смрадом, что и в наземном святилище. Либо йеры заготовили какую-нибудь пакость впереди, либо слухи о их всемогуществе были сильно преувеличены, но шагов за спиной Джай до сих пор не слышал, и эта издевательская тишина гнала его вперед успешнее бешеной собаки. Он даже не успел затормозить перед замыкающей коридор дверью — только развернулся, врезавшись в нее не носом, а боком. Трясущимися руками отодвинул засов, распахнул — и увидел гробоподобный, смутно знакомый закуток три на три шага, сплошь обшитый досками.

Взвыть от разочарования Джай не успел, разглядев, что часть противоположной стены — раздвигающиеся гармошками двери. Обережник нащупал выемки для пальцев, рванул в стороны и очутился… в храме.

Все тут же стало на свои места. «Гроб» — ирница для знатных горожан, их в храме несколько штук, раскиданных по разным углам, чтобы из соседних клетушек нельзя было подслушать, о чем молящий уговаривается с божьим посредником. Джаю пару раз доводилось сопровождать к ней Хорва, но с этой стороны он в нее никогда не попадал, да и понятия не имел, что там есть вторая дверь.

С потолка ласково улыбался и злорадно ухмылялся Иггр, намалеванный в виде двух стоящих спиной к спине человек, отбрасывающих одну тень. С рук Светлого взлетала стая белых птиц, на серповидные когти Темного было нанизано по корчащемуся злодею. На стенах висели иконы поменьше, перед которыми мирно бодали воздух «божьи рожки». В центре зала, как и положено, лежала одежда злосчастной Уланны. Завтра глупенькие девчонки будут толпиться вокруг, благоговейно скрещивать руки и исподтишка пихать соперниц локтями, пытаясь хоть кончиком пальца дотронуться до «счастливого» платья невесты, не догадываясь, что ей уготовано не вечное блаженство, а свалка скопившихся за века костей, как в дальнем углу лисьей норы…

Из соседней ирницы бочком выбрался горец, заметил обережника, широко ухмыльнулся и взмахнул рукой, но Джай лишь скользнул по нему взглядом и отвернулся. Он уже не испытывал почти никаких чувств: устал как злиться, так и бояться. Привычный мир рухнул — еще в святилище, при виде умирающей в дхэровых лапах подруги, и сейчас парню больше всего хотелось даже не спасти свою шкуру, а глотнуть свежего, не отравленного дымом и плесенью воздуха.

Двери-то опечатаны, а вот окна — парень глянул вверх — заперты изнутри на простые щеколды. Обережник деловито, как при штурме дома, ухватил ближайшую скамью (освященную! резную! из мореного дуба!) за край и поволок к окну, как простую едальную лавку. Примерился — нет, еще штуки три надо. Развернулся — и нос к носу столкнулся с горцем, тоже не сидевшим сложа руки.

После туповатой паузы Джай молча выдернул у него вторую скамью, кивком отправив за следующей. Дымчатый кошак с ходу вспрыгнул на подоконник, робко поскреб лапой витражное матовое стекло и с надеждой оглянулся на людей. Вот бы цопнуть тебя за хвост и подтянуться, как по веревке…

По шее мазнуло легоньким сквознячком, но бывалому обережнику хватило даже такой малости, чтобы поспешно обернуться.

Дверцы третьей ирницы были распахнуты, и от них, по спинкам скамей как по ровной тропке, беззвучно мчался к Джаю совершенно голый мужчина.

Сбитый с толку парень так и застыл в обнимку с поднятой на дыбы скамьей. Это еще что за Иггров недоделок?! Седые, лохмами развевающиеся волосы, бледное лицо с черными провалами глаз, неплотно стиснутые кулаки чуть отведены в стороны и назад, словно в них зажаты рукояти фьет…

— На пол, дурак!!! — Вопль горца полоснул обережника почище Иггровой плети. Кошак шипел с подоконника, как лепешка в кипящем жиру. Джай непонимающе глянул под ноги и завязавшейся в узел селезенкой понял, что сам готов взбежать по отвесной стене не то что до окна — до потолка!

Потому что у струящихся за безумцем теней клинки были.

Мужчина молниеносно обернулся на голос, едва различимый блик скользнул через весь зал, на какой-то шаг разминувшись с горцем, успевшим кувыркнуться и залечь за скамьей. Один из Иггровых светильников разлетелся вдребезги, сдвоенный огонек остался висеть на прежнем месте, медленно тускнея и уменьшаясь.

Джай крутанулся вокруг скамьи, толкнул ее на убийцу, отскочил назад и вскинул руку с мыслестрелом. Вот зараза, нарвались-таки на йера! Хотя… обережнику по должности положено знать всех Взывающих в лицо, и этого среди них не было. Может, из новеньких, только после Приобщения[20]? По возрасту не тянет, перестарок…

Половинки скамьи грохнули об пол, тоненько зазвенела упавшая рядом стрелка — седой поймал ее даже не глядя, тут же выронив. От второй, третьей и четвертой он попросту уклонился — едва ли не раньше, чем Джай их выпустил.

Обережь заряжала оружие перед заступлением на дежурство, под расписку получая стрелки у Хорва, а поскольку за день парень успел поистратиться, пятой не последовало. Пятиться обережнику было уже некуда, а судя по нечеловеческой реакции противника, из угла тот его не выпустит.

— Хэй-най, а со мной так играй, э? — перебил предсмертные мысли Джая звонкий, задорный горский говорок.

От обережника йера отделяло каких-то три шага. Правильнее было покончить сначала с ним, но аргумент на четырнадцать дул оказался весомее.

Все повторилось заново: первая на пол, вторая-третья мимо, замах тенью…

Горец виновато ухмыльнулся, пожал плечами и почти в упор разрядил в противника… все дула одновременно.

Ничего себе, горский бродяга! Джай о таком оружии знал только понаслышке, причем был уверен, что это пустой треп: в обережных, лучших в Орите мыслестрелах, пружины и то спускались поочередно, с секундными промежутками.

Охотничьими стрелками человека убить сложно — разве что попадешь в глаз или точно в сердце. Йер — или кем бы он ни был — прянул влево, одновременно разворачиваясь боком, чтобы пропустить мимо если не весь рой, то хотя бы половину. Так оно и вышло: в нарочно подставленное плечо кучно воткнулись всего четыре стрелки.

Три красных и одна синяя.

«Четыре семерика плетей и два года каторги за нелегальное хранение», — машинально отметил Джай. Перевел глаза на лицо убитого, но еще не знающего об этом человека и отчетливо понял: тот успеет его прикончить. А потом с разворота располовинит, как скамейку, зарвавшегося, слишком близко подскочившего «сороку»…

Кошак неистово заскребся в окно обеими лапами, и старая щеколда не откинулась — вылетела вместе с гвоздями. Створки тут же распахнулись внутрь, сбросив корлисса, и бешено, как крылья попавшей в силок птицы, заколотили по стенам, роняя разноцветные перья осколков. Запах грозы мокрым душистым веником размел по углам дым курительниц, на пол сыпанули дождевые капли, и Иггровы огни потускнели рядом с красноватым, робко вползшим в окно свечением.

Удара Джай так и не дождался.

Мужчина поднял лицо к свету, упал на колени и, бессильно царапая воздух скрюченными пальцами, зашелся в надрывном, не то отчаянном, не то ликующем крике, переходящем в звериный вой.

Из хода в подземелье потянуло уже не сквозняком — ураганом. Воздушный поток ударил безумца в грудь и… развеял в мелкую серую пыль, заволокшую храм под самые маковки.

Три минуты Джай был близок к тому, чтобы самому завыть и свихнуться, а потом о него споткнулся горец, нечаянно треснув обережника мыслестрелом по уху. Ничто так не поднимает боевой дух, как взаимная ругань, и две последние скамейки будто сами собой вспорхнули к окну, а по ним, подсаживая и подтягивая друг друга, вскарабкались парни.

Снаружи неистовствовала буря. Косой дождь ломился в крыши, из желобов хлестало через край, водосточные трубы гудели, подобно храмовому органу. Вышли из берегов даже сточные канавы. Одуревшие от страха крысы с писком пересекали пенящиеся лужи, карабкались по стволам и стенам, а поток уже нес темные всклокоченные трупики. Ветер яростно трепал деревья за гривы, швыряя в небо горсти мокрой листвы. Землю устилали отломанные ветки, а уцелевшие испуганно гнулись к земле, словно умоляя Иггра сменить гнев на милость.

С ураганом и ливнем средь ясного седьмушку часа назад неба еще можно было примириться, но Темный ими не ограничился: над городом как будто растянули меховой плащ, по изнанке которого плясали отблески чудовищного пожара — алые, желтые, малиновые, оранжевые и пронзительно-золотые. Сливаясь, они порождали багровое сияние, превратившее ночь в гнетущее подобие заката, а капли дождя — в капающую с небес кровь.

Как ни странно, кошака сбрендившая стихия ничуть не смутила. Призывно мявкнув, он выпрыгнул из окна и с задранным хвостом понесся к ближайшему переулку. Вдохновленные его примером парни решили поберечь ноги, для начала повиснув на руках. Пяткам все равно пришлось несладко, но, по крайней мере, они не помешали беглецам без оглядки рвануть в разные стороны.

А небо в последний раз полыхнуло пурпуром и начало потихоньку угасать.

Знак был подан.

И понят.

***

Архайн вернулся в свою комнату только перед рассветом, накомандовавшись и наспорившись до хрипоты. Панику среди йеров, особенно младших, кое-как уняли, указания раздали, разбитые окна временно забили досками, в храме прибрались и шпионов озадачили. То бишь, сделали все, что могли, и Архайн пребывал в состоянии холодного бешенства, ибо надо было сделать куда больше.

Верно говорят: три мыши больше двух, но меньше одной — когда бегут в разные стороны, а бедному коту хоть ты разорвись.

Зато игрушечная мышка всегда в его распоряжении.

Йер снял с шеи кристалл на серебряной цепочке, в который раз глянул на свет. Никакой ошибки, внутри вихрилась слабо опалесцирующая дымка. Вот везучие мерзавцы! Спасибо, что вообще храм не развалили…

Архайн подошел к диптиху, но вместо молитвы непочтительно нажал Темному на нос. Крашеное полотно вдавилось, и, едва Приближенный отдернул руку, сдвоенная рамка распахнулась на манер ставен, открывая квадратное углубление, где впритык помещались шкатулка с торчащим сбоку ключом, пачка перевязанных лентой бумаг и небольшой кожаный мешочек. К нему-то йер и потянулся. Распустил стягивающий горловину шнурок, пропустил сквозь пальцы горсть каплевидных, иссиня-черных семян. Последнее задержал в щепоти и вытащил. Задумчиво подбросил на ладони, стиснул кулак и, закрыв тайник, вернулся в центр комнаты.

Опилки хороши для змей и крадущихся котов, но в своем жилище Архайн предпочитал чувствовать под ногами твердый пол. Древесные разводы на светлых, некрашеных досках придают дому уют, теплоту, особый запах… а свежая кровь на них вообще смотрится бесподобно.

Йер присел на корточки возле квадратной дыры в полу, поворошил пальцами влажную, комковатую землю, почти до верха заполнявшую каменную яму. Пора бы уже ее сменить, принести ведро лесного перегноя, куда более восприимчивого к ирне, чем огородный, даже самый лучший чернозем. Но на один раз хватит и этой.

Архайн машинально, почти не отвлекаясь от совсем иных дум, воззвал к Светлому Иггру, прося его благословить сию ниву. Потом к Темному, ибо урожай, который он собирался пожать, находится в его ведении. Пропустил кристалл через кулак с семенем и быстро, словно оно превратилось в живую муху, воткнул его в почву.

Не успел йер отряхнуть ладони, как земляные крошки зашевелились, раздвигаясь перед бирюзовым жальцем ростка. Мотыльковыми крылышками распахнулись два изначальных, еще круглых листочка, выпустив на волю два вертлявых усика и основной стебель. Бесплодно пощупав воздух, он начал быстро расползаться по земле, спиралью завиваясь вокруг основания. Гибкие хлыстики побегов безостановочно трепетали, извивались и раздваивались, цеплялись друг за друга в тщетной попытке хоть немного приподняться к небу, а чуть пониже, на быстро одревесневающих стеблях, разворачивались темно-синие листья, напоминающие клеверные трилистники — только с шипами в пазухах.

Через несколько минут (Архайн давно утратил интерес к происходящему, наполнил бокал подвыдохшимся вином из забытой на столе бутылки и уселся в кресло) посреди комнаты лежала на полу сплетенная из ветвей кукла размером с человека. Лоза больше не росла, одревеснев до самых кончиков, но продолжала изменяться: листья заворачивались внутрь, колючки втягивались, ветки все теснее прижимались друг к другу, в конце концов слившись. Кора разглаживалась и светлела, по ней пробегали волны, все четче обозначавшие рельеф мышц и костей.

Судорога.

Кашель.

Обреченный стон.

— Ты не выполнил мой приказ, раб, — скучным голосом констатировал йер, отставляя бокал.

— Простите, господин! — Седовласый мужчина ткнулся лбом в пол. — Я запомнил их и найду где угодно, только прикажите!

— Это само собой. Но… — Архайн оперся на подлокотники и поднялся. Висящий на шее кристалл был прозрачен, как слеза, — в следующий раз. Когда рассчитаешься со мной за этот.

Глава 6

…было у одного хозяина стадо овец. Днем он вверял их пастухам, а на ночь запирал в овчарне. Толсты были ее стены, крепка крыша, и никакой хищник не мог туда проникнуть.

Но однажды вечером прибилась к отаре шелудивая собака, а нерадивые пастухи поленились ее прогонять и заперли вместе с овцами.

Поутру открыл хозяин дверь и увидел, что все его овцы покусаны и взбесились, а шелудивая собака хозяйкой возлежит у порога и на него скалится.

Убил хозяин собаку, но и овцы такие стали ему не нужны. Изгнаны они были из овчарни и вскоре пожраны хищниками…

…Так и я, Иггр Двуединый, заповедаю слугам Своим: Мое дело — крепить и расширять Царствие, а ваше — не пускать в него Тварь бешеную…

Притча о Твари

— Ну наконец-то! — мрачно приветствовал Джая глава обережи.

Парень почтительно преклонил колено, но Хорв только досадливо махнул на него стопкой зажатых в руке бумаг.

— Ты бы еще сплясал, подхалим! Где тебя дикие кабаны носили?! Я уж и гонца к тебе домой два раза посылал, и ночную смену озадачил…

— Горца искал, — буркнул Джай, не уточняя, нашел ли.

— Знаю я, как ты его искал! По едальням да девкам, от гульбы по свежему воздуху таких красных глаз не бывает!

— Так там горцы чаще всего и встречаются, — резонно заметил парень. Хорв как в Иггрово зеркало глядел: голова у Джая трещала так, что лучше бы его запоздало настиг гнев Темного, а не похмелье от дешевого ягодного вина, крепленного не иначе как собачьей мочой. Остаток ночи он просидел в какой-то едальне, безоглядно надираясь этим пойлом, пока его оттуда не то выкинули, не то он сам каким-то чудом вышел, на рассвете обнаружив себя под забором, с зажатым в кулаке кружевным лоскутом. Обращаться в храм за отрезвляющей ирной парень не посмел, хотя обережников йеры обслуживали за полцены (за год теряя на этом немалые деньги, но трезвая обережь городу была важнее), и попытался заменить ее холодной водой внутрь и снаружи. По пути к участку волосы успели высохнуть, но раскаленные иглы в висках никуда не делись, да и поклонился Джай, скорее, чтобы унять бунт в желудке.

В другое время шуточки с главой вышли бы обережнику боком, но по сравнению с нынешними проблемами дело о пропавшем охотнике казалось такой ерундой, что Хорв даже соизволил усмехнуться:

— Ладно, Иггр с вами обоими. Видал, что творится?

Обережник потупился и неопределенно мыкнул. Народ действительно вел себя как-то странно: уборщики с вечера на улицы как будто вообще не выходили, повсюду валялись кучи разбросанного ногами и повозками мусора, храм был открыт; и к нему тянулась длинная, завитком вокруг площади, очередь. Половина лавок была заперта, а в остальных не столько торговались, сколько взахлеб обменивались новостями. Джай подошел и попытался прислушаться, но люди сразу замолчали и враждебно уставились на обережника. Пришлось, смущенно кашлянув, отступить.

— Так вот слушай, — ворчливо начал Хорв, на самом деле довольный, что после такого грандиозного переполоха все-таки нашелся кто-то несведущий, и можно поглядеть на его вытягивающееся по мере рассказа лицо. — Посреди ночи — это ты хоть не проморгал?! — на востоке стеной встало зарево, будто там костер из цельных деревьев разложили, а потом ни с того ни с сего началась такая буря, что в селищах аж соломенные крыши разметало, да и в Орите кой-кому придется черепицу перекладывать.

— Нет, — обреченно поддакнул парень, — зарево я видел. И бурю.

— Ну вот, а на утренней проповеди в битком набитом храме йеры оповестили прихожан, что на земле опять родилась Тварь, порождение убитого Иггром Тваребога.

У Джая чуток отлегло от сердца. Выходит, это просто совпадение, с убийством дхэра переполох не связан!

— Но если Тваребог мертв уже триста лет, как от него может кто-то родиться? — резонно возразил он.

Хорв сердито фыркнул:

— Это ты у дхэров спроси. Хотя и так понятно, что ничего хорошего из мертвеца не выйдет — либо морун, либо рой мух. Храмовники всего лишь советовали людям укрепиться в вере, но кое-кто истолковал их слова самым диким образом, и на данный момент… — глава пошуршал уголками бумаг, — мы имеем уже четырнадцать дел об убийствах новорожденных детей, совершенных фанатиками, причем в трех случаях младенцев умерщвляли сами родители…

Джая передернуло от омерзения.

— …И семь последующих самоубийств, — неумолимо продолжал Хорв. — Добавь к этому полторы сотни краж и вооруженных грабежей…

— Сколько?!

— Ты не ослышался, месячная норма. Видать, воры решили, что до конца света осталось всего ничего, и остается только хорошенько поразвлечься напоследок. Точно так же рассудили насильники, жулики и шлюхи, причем половина последних устроила день открытых… кхм… дверей, а другая обивает пороги святилищ в надежде на искупление. Короче, — спохватился заболтавшийся Хорв, — берешь свой семерик — и на обход, остальное ребята по дороге расскажут. С жульем и незаконными торговцами не заморочивайтесь, главное — не допустить погромов. Самозваных проповедников вязать и благословлять на религиозную войну с клопами в застенках, в мародеров стрелять после первого предупреждения. Ясно?

Джай хмуро кивнул. Как говорится, «испуганное стадо побежит за тем бараном, который громче блеет». Проще выкурить из логова разбойничью шайку, чем стянуть с телеги или бочки вещающего какой-нибудь бред «пророка», потому что в первом случае на твоей стороне народ, а во втором — только закон, который не делает камни легче, а палки мягче.

Вообще-то яростным гонениям со стороны храмов подвергались только сектанты, поклонники Тваребога, о которых, впрочем, уже давно ничего не было слышно. Остальные могли верить во что угодно, лишь бы соблюдали законы Царствия Иггрова — все равно истинные чудеса могли творить только Взывающие К Двуединому и Глашатаи Его, то бишь старшие йеры и дхэры. А посему попытки создания иных религий увядали на корню.

Тем не менее где-то раз в год обязательно находилась кучка идиотов, считавших, что они лучше храмовников разбираются в Иггровых заветах, и спешивших поведать об этом миру. Отлавливать и вразумлять их приходилось обережникам, ибо речь шла прежде всего о нарушении городского порядка, а уж потом — о богохульстве. Но, посидев денек-другой в застенках, «еретики» обычно каялись, и их с миром выгоняли пинками под зад.

Короче, денек обещал утереть нос ночи.

— А… йеры? — уже с порога рискнул поинтересоваться парень.

— Что — йеры? — удивленно сдвинул брови Хорв. — Сказали — сами будут Тварь искать, а мы чтоб содействие оказывали, если попросят.

— Ну… а… так у них все нормально? Больше никого искать не просили? В смысле, — торопливо поправился Джай, — сектантов всяких? Может, это они нам так подгадили?

— Да пошли они… — Хорв заковыристо выругался. — Сами пусть разбираются, наше дело маленькое. Иди на обход, работничек! И похмелись наконец, а то у меня уже вся одежда твоим перегаром провоняла!!

***

Если бы к сорочьему любопытству не прилагалось вдвое против того хитрости, наглости и проворства, ей вряд ли удалось бы занять центральное место как на городских помойках, так и в народных сказках: и бродячий кулич она склевала, и ящерка на гнутый гвоздь выменяла, и кабана-дурака подучила хвост в кражжью нору сунуть… Правда, и влетало ей частенько — но только в тех же сказках. На деле ухватить пакостницу за переливчатые перья не под силам ни кошке, ни собаке.

Йерам и тем придется попотеть.

Утром, уже после восхода солнца, Ориту заволокло туманом — не плотным, но всепроникающим, зримо клубящимся даже в подворотнях. Бродить по нему не хотелось ни растревоженным горожанам, ни бандитам — равнинники считали туман дыханием Темного Иггра, приносящим болезни людям, скоту и посевам. Поначалу шумные улицы почти обезлюдели, большинство ставен захлопнулось.

Зато ЭрТар туман любил — особенно осенью, когда взгляд невольно цепляется за одинокое опавшее дерево на ковре золотой листвы, а за ним мир кончается, тонет в белом бесплотном океане, и уходящая в него тропка кажется дорогой в легенду… Вот и сейчас неугомонный горец преспокойно топал к площади, даже не думая от кого-то таиться: во-первых, он успел выслушать утреннюю Иггрову волю, посвященную исключительно новорожденной Твари, во-вторых, помнил басню о сороке-воровке, которая свила гнездо на шапке у мужика, а тот из сил выбивался, разыскивая ее по всему селищу.

Что их с белобрысым все-таки ищут, ЭрТар не сомневался. Как и в том, что сейчас у обережи и йеров есть дела поважнее, а дхэры не желают публично признаваться в своей уязвимости. Тайный же поиск начнется с едален и ночлежек, где горца с корлиссом засекут еще с порога (в «гадюшнике» их вряд ли кто-то разглядел, но следы они оставили весьма красноречивые: остроносых горских сапог, подкованных обережных и крупных звериных лап). Значит, туда ЭрТару путь заказан. Удирать из города тоже неразумно, йеры наверняка перекрыли все дороги и только и ждут, когда сорока вылетит из курятника. Нет уж, поскачем еще среди несушек, поищем не замеченную хозяевами щелку… В Орите у ЭрТара жила дальняя родственница, в крайнем случае можно податься к ней — горцы своих не выдают, тем более какому-то Иггру.

С другой стороны, они и не прячутся за спинами женщин и детей.

Пришлось как-то крутиться самому. Обережники, разумеется, успели порыться в навьюченных на Тишша вещах, «выронив» при обыске коробку со стрелками и несколько безделушек. К счастью, воняющая краггами куртка их не прельстила, как и грязная (зато сухая!) смена белья. Сами же вьюки пошли на сносную подстилку из двух кусков дерюги, на которой горец с кошаком скоротали ночь в подвале полуразрушенного дома, до середины заваленном обломками кирпича. Обитающие там крысы то и дело пытались восстать против захватчиков, и к утру Тишша от них уже тошнило.

Оставив кошака караулить мыслестрел и разложенные на дерюжках вещи (в разведенной дождем сырости они за ночь так и не высохли), горец отправился на разведку. Грязный, босой, небритый, в мятых полотняных штанах и вылинявшей, драной на локтях рубашке, он мало чем отличался от местных побирушек, которым и туман не был помехой. Правда, сегодня они ни к кому не приставали, а целеустремленно брели к площади, лениво переругиваясь между собой.

Заинтригованный ЭрТар увязался с ними. «Новенького» вначале встретили подозрительно, но, скушав байку о сгоревшем шиуле и «лучше голод умирай, чем денга улица проси» (значит, не конкурент!), подобрели и стали наперебой советовать горскому простачку, куда лучше податься. На расспросы, почему сами не подаются, доброхоты ухмылялись и отводили хитрые глаза. Сидеть в тенечке перед драными шапками им определенно нравилось больше. Шли же они, как выяснилось, к «часу милосердия», когда отчитавшие проповеди и разобравшиеся с ирнами йеры от имени Иггра подкармливали «сирых и убогих» (судя по топавшим рядом с ЭрТаром бугаям, сирыми они стали по собственному почину, а за «убогих» могли и в глаз дать).

Горец облизнулся и решил, что позавтракать за счет Двуединого будет самое то. Где-где, а в храме его йеры точно не будут искать!

Туман потихоньку сгущался, ужав мир до десяти шагов окрест. Нищие тоже посбивались в кучки, не желая терять собратьев по лохмотьям из виду. Слева кто-то упоенно вопил про «осень нашего мира», потом осекся на полуслове и завизжал, как схваченный за хвост поросенок — видать, обережь нашла его по слуху.

— Во, ишшо одного споймали, — злорадно шамкнул идущий рядом с ЭрТаром старик. — Труженики, дери их Темный… Нет бы Тварь искали — к блаженным цепляются!

— Да как ее искать-то, если йеры и те с ходу ничего поделать не смогли? — возразил бодро перебиравший костылями мужичок лет сорока.

— Приметы есть нужные, — многозначительно сообщил нищий. — Из того дома, где Тварь рождается, все крысы наперегонки бегут, место ей уступают! Первый крик у ней — вой звериный, из титьки она заместо молока кровь сосет, а кто в глаза ей посмотрит — тот свою смерть увидит и всю оставшуюся жизнь сам не свой ходить будет…

Оборванцы сбились еще теснее. Опознавать Тварь последним способом не хотелось никому.

— И рождается она вовсе даже не от бабы, а от мужика, слуги Тваребожьего! — попытался еще больше запугать слушателей старик, но тут уж вышел перебор.

— Это из какого же места?! — загоготали нищие.

— А не из какого! — нашелся брехун. — Тваребожец сам себе брюхо ножом вспарывает и дитя достает!

— А потом сам зашивает? — сострил одноногий, снова развеселив дружков.

— Смейтесь, смейтесь, — обиженно проворчал старик. — Смотрите только, чтоб после не заплакалось! Вот войдет Тварь в силу, воззовет к папаше — тот из небытия и явится, никакой Иггр не поможет…

Как раз с этим никто не спорил, и разговор заглох.

Нищие стекались к храму по всем дорогам, успев выстроить две очереди, каждая из которых почти не уступала утренней, на проповедь. У одной двери раздавали хлеб с благословения Светлого, у второй угощали во здравие Темного. Убогие на глаз прикидывали, какая дойдет быстрее, и пристраивались туда.

ЭрТару такой сложный моральный выбор оказался не по зубам, и он на всякий случай занял обе.

В очереди болтали все о том же. Словесная шелуха сыпалась мешками, но иногда попадались и зерна: люди постарше еще помнили, как Тварь рождалась ежегодно, поэтому относились к знамению скептически, увещевая молодежь — мол, в наше время худо-бедно с этой напастью справлялись, и сейчас пронесет. Другие, напротив, напропалую врали и запугивали, как давешний нищий; их слушали куда охотнее, с болезненной жадностью.

Время пролетело незаметно. Откровенно скучающий йер еле глянул на горца, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться. ЭрТар живописно изобразил трясунец и косоглазие, с блаженным придыханием проблеял молитву Светлому и был вознагражден за усердие пресным хлебцем с малюсеньким кусочком сала, пришпиленным щепкой (видать, чтобы дыханием не сдуло).

Сунув его за пазуху, горец обежал храм и как раз успел втиснуться на застолбленное место во второй очереди. Молитва Темному была вдвое короче (там не требовалось каяться, чем и объяснялась его несколько большая популярность), а хлебец такой же.

— Жаль, что ты не Триединый, — пробормотал ЭрТар, однако еще раз подходить к кому-либо из йеров не рискнул. Отказать убогому они не откажут, но обратят на наглеца более пристальное внимание, а это ему совсем ни к чему.

Хлебцы, несмотря на неприглядный вид, оказались свежими и хрустящими. Горец сам не заметил, как проглотил оба. Голод они не утолили, но сил прибавили, и ЭрТар бодро зашагал к рыночной площади, возле которой городские власти возводили новое здание суда. Как подсказали ему нищие, там всегда требовалась дешевая — за еду и пару бусин — рабочая сила: камни дробить, бревна обтесывать, известь мешать. Кто ты и откуда, подрядчиков не интересовало, лишь бы руки из нужного места росли.

Вербовщик и впрямь обрадовался ЭрТару, как родному: скидок на знамения, Тварей и сопутствующие погодные условия начальство ему не делало, а по строительной площадке лениво бродили всего трое совсем уж никчемных забулдыг, больше озабоченных, как бы похмелиться, чем процветанием Ориты. С утра они успели прибить всего три доски, перенести с места на место балку и сломать казенную пилу. Горцы тоже слыли не шибко работящим народом, зато умели так припрячь других, что их собственная леность становилась практически незаметна.

До заката удалось выполнить всего половину нормы, но вербовщик был рад-радехонек и этому. Он даже выдал ЭрТару двойную плату, умоляя прийти и завтра. Горец сделал вид, что думает, выдурил еще несколько бусин и величественно согласился. Почему бы и нет? Лучше и безопаснее он вряд ли что-то найдет.

Туман снабдил Иггровы огни красно-синими ореолами, неприятно напоминавшими о вчерашнем небопреставлении. Возвращаться в холодный и сырой подвал не хотелось, у горца и так все кости ломило, как у радикулитного деда. Может, все-таки к тетке? Соврать что-нибудь, переночевать в нормальной постели, а утром потихоньку смыться…

Тишш радостно выскочил навстречу хозяину и с ворчанием начал тереться о него по кругу, не давая сделать ни шагу. Судя по округлившимся бокам кошака, оритские крысы объявили всегородской траур.

Потискавшись с кисом, ЭрТар собрал вещи и переоделся (ну, прихватил кое-что по дороге, с кем не бывает… может, оно и не нужно никому было!), сам себя в луже не узнав. Условным свистом велев Тишшу следовать на некотором отдалении, охотник не спеша двинулся вдоль улицы и почти сразу же разминулся с семериком обережников. Двое или трое проводили горца пытливыми взглядами, но цепляться не стали — порядок не нарушает, и ладно. Был ли среди них его «соучастник», ЭрТар в тумане не разглядел. Интересно, что сейчас поделывает белобрысый? Э, Тишш? Фьиу!

***

Встать.

Еще вчера он бы неподвижно лежал на полу, тупо наслаждаясь темнотой и покоем.

Вчера, когда они составляли смысл его существования.

Когда ему еще не напомнили, чем оно отличается от жизни.

Если бы тот об этом знал…

Или знает. Но уверен, что ему не встать.

И это…

Встать.

…правда. Казалось, от тела остался только голый костяк в паутине нервов, с которых искусно срезали плоть и кожу.

…свернуться клубком, подтянуть ноги к подбородку, остановить мысли и чувства…

Только казалось. Тот старался не калечить жертву до последнего — даже вымещая на ней злость за собственное унижение.

Надо просто пересилить себя, подняться на ноги…

Нет.

Он не сможет…

…он должен…

…сосредоточиться…

…и встать.

Стена — такая же холодная и чуть влажная, как пол, только держаться за нее намного, намного сложнее…

Зато за ней есть Она.

Туда.

Упреждающее лязганье звеньев, рывок, кашель. Полоса железа на шее обжигает истерзанные, предельно чуткие кончики пальцев.

Он помнит это…

…он вспомнит…

…он обязан.

Она откликнулась так стремительно и щедро, словно все эти годы только и ждала его зова. Но штормовая волна для молящего о глотке воды — это слишком много, особенно когда ты можешь подставить ей лишь пригоршни…

…провал, вспышка, темнота, ноющая боль в боку….

Встать.

Цепь дохлой змеей соскользнула по спине, съежилась горкой звеньев.

Три шага… два… привалиться, перевести дыхание…

Протянув руку к двери, он обнаружил, что продолжает машинально сжимать в ней половинку ошейника. Железка сухо зазвенела об пол, запоздалое «услышат» мелькнуло и затерялось в обрывках мыслей.

Он все равно отсюда не выберется.

Слишком много преград.

Слишком много врагов.

Слишком мало сил.

Он все равно не…

…он попытается.

***

— А ну, стоять!

Дверь распахнулась как раз когда Джай на цыпочках крался мимо, так ласково касаясь носками особо скрипучих половиц, что те лишь сладострастно постанывали.

Грозный глас, а пуще того — один взгляд на его обладательницу обратил бы в бегство любого вора, даже знаменитого Ржавого Лома, с равной сноровкой вскрывающего как сейфы, так и черепа их некстати проснувшихся владельцев. Увы, обережнику деваться было некуда — он здесь жил. Точнее, изредка ночевал, умудряясь навлекать на себя хозяйский гнев даже столь кратким пребыванием в чердачной каморке. К сожалению, должность семерного приносила больше славы, чем денег, поэтому позволить себе что-нибудь более роскошное обережник не мог. То есть мог бы, интересуйся он в едальне только кашей, а в постели — подушкой. Но Джай, как и любой нормальный парень, любил скоротать вечерок в приятной компании, а ночь — в прелестной, что требовало определенных вложений.

Домовладелица не относилась ни к той, ни к другой, поэтому плату за жилье Джай частенько задерживал.

Обережник начал лихорадочно сочинять отговорку поубедительнее (в последний раз он сдуру ляпнул, что по дороге домой его ограбили, в результате был не только обруган, но и поднят на смех), как вдруг вспомнил, что на той неделе, находясь в состоянии легкого подпития и сопутствующей широты души, не только вернул хозяйке долг за два месяца, но и внес аванс за следующий (в чем, проспавшись, горько раскаялся).

Что ж ей теперь-то надо?

— Там, у тебя, — не такая уж и старая, но обрюзгшая, похоже, еще в колыбели тетка обличающе ткнула в потолок корявым пальцем, — женщина!

Тон и вид у нее при этом были такие, словно Джай открыл нелегальный бордель, причем на чердаке сиротского приюта.

— Э-э-э… — попытался протянуть время парень. Нет, выдавать незваную гостью за сестру, а себя за монаха, давшего обет целомудрия, он не собирался — все равно не поверит. Проблема (точнее, предмет гордости) заключалась совсем в ином: подружек у него было много, а спрашивать у домохозяйки, как она выглядит, — заклеймить себя гнусным растлителем.

Жинна, конопатая хохотушка? Милая, но глупенькая девушка, уже не раз ставившая его в дурацкое положение. Небось у напарника адрес узнала…

— Ишь, нашел вертихвостку себе под стать! — презрительно оттопырила губу хозяйка. — Приперлась среди ночи, весь дом перебудила, песка на ковры нанесла…

Учитывая, что Джай был ее единственным жильцом, а поименованные коврами половики не рассыпались только благодаря скреплявшей их грязи, особых угрызений совести парень не испытал. Зато в Жинне разуверился. Может, рыжая-бесстыжая Найка, которую он старательно избегал, ибо она вбила себе в голову, что после такого порядочный человек обязан жениться? «Такое» заключалось в двух совместных прогулках по вечерней Орите, на которые парня обрекла собственная тетка (чтоб ей ночью Темного Иггра под кроватью обнаружить!), решившая во что бы то ни стало женить родственничка на «хорошей девушке». Поскольку тетка обещала оставить Джаю небольшое наследство, открыто ей перечить парень не смел, но Найкиного трещащего по швам лифа, томных вздохов и поглаживаний по колену за столом упорно не замечал.

— А еще она, — домовладелица выплевывала слова, как вишневые косточки, без промаха бившие Джая по темечку, — потребовала у меня бадью с горячей водой и два полотенца. Потребовала. У меня!

Нет, Найка вполне могла полаяться с хозяйкой, но мыться в чужом доме ей бы и в голову не пришло. Да и не шибко она это дело уважала, что стало дополнительным поводом для расставания.

Рьеса, дочка управляющего? Надменная брюнетка с барскими замашками, привыкшая к беспрекословному повиновению черни и расценивающая Джая как одну из своих многочисленных игрушек? Она иногда даже забывала, как его зовут, зато молча вытворяла такое…

— Простите, госпожа Индора, этого больше не повт…

— И я, — словно не расслышав, таким ледяным тоном продолжала домовладелица, что Джаю померещилось, будто стены вокруг нее медленно покрываются инеем, — все ей принесла.

— Что? — Споткнувшийся Джай схватился за перила, чтобы не скатиться с лестницы к ногам торжествующей карги.

— Она пообещала, — хозяйка сделала мстительную паузу, — что ты дашь мне шесть медяков!

Нет, Рьеса расплатилась бы сама. И серебром, презрительно кинув его под ноги алчной тетке.

Обережник уже перестал гадать, которая из подружек почтила его своим визитом. Осталось только желание шумно выставить ее вон, а еще лучше — выкинуть из окна. И почему эти девки считают, что «неожиданный» — синоним «приятного»?! Попробуй-ка сам вломись к ним, когда они валяются на постели в драном халате, выщипывают брови или вообще сидят в уборной, обкушавшись слив!

Дрожащими от ярости пальцами расстегнув браслет, Джай стряхнул в горсть остатки бусин, отсчитал хозяйке пять медяков, остальное не глядя сунул в карман и зачастил по лестнице с таким видом, что госпожа Индора предпочла вхолостую захлопнуть рот, а заодно и дверь своей комнаты.

Первое, что увидел переступивший порог обережник, — валяющийся на полу халат, от которого тянулась цепочка из шляпы с черной вуалькой, веера, сапог, потрепанной кожаной торбы и кучи не поддающихся опознанию тряпок.

Из незнакомок женского пола в комнате была только бадья, куда один гнусный тип высыпал всю ароматическую соль, разболтал в воде полфлакона дорогущего пенящегося мыла, приберегаемого для визитов Рьесы, и разлегся во всем этом великолепии.

— Ах ты… т-ты…

— Я видет’, что твой радост’ не имет’ слов, о неподкупный бдун оритский улица! — с блаженно прикрытыми глазами промурлыкал горец, по подбородок сползая в воду. Лежащий рядом кошак приветственно вильнул Джаю хвостом.

— А ну пошел вон, гаденыш!!! — окончательно взбеленился обережник и, подскочив к бадье, попытался выдернуть оттуда «даму» за косу.

Дохлый номер! Причем горец ухитрялся не только незаметно, однако весьма успешно упираться всеми конечностями, но и «отечески» увещевать, нещадно коверкая слова:

— Слюшай, дарагой, зачэм сэрдишься?! Вода теплый, бадья балшой, мэста всэм хватыт! Кстаты, мэня ЭрТар завут, а ты?…

Джай сменил тактику и пихнул его в противоположную сторону. Не ожидавший подобного коварства горец так легко и глубоко ушел под воду, что с противоположной стороны бадьи по колено высунулись брыкающиеся ноги, которые в считаные мгновения заляпали водой и пеной все стены, половину потолка и морду Тишша, с фырканьем закрутившегося на месте.

О хозяине комнаты даже упоминать не стоит. И так все ясно.

Побарахтавшись, ЭрТар сел в бадье и, плюясь и откашливаясь, укоризненно уставился на обтекающего обережника:

— Э-э-э, мушшына нэкарашо быть такой жадный!

— Что?!

В следующий миг в нос горцу уставились все четырнадцать дул мыслестрела.

Охотник задумчиво заглянул в одно, другое, что-то прикинул и аккуратно, указательным пальцем, отвел руку обережника в сторону.

— У мэна тожэ такой ест, — доверительно сообщил он, взглядом указывая Джаю на что-то ниже его пояса, а именно в упор нацеленный туда мыслестрел. Оказывается, проклятый «сорока» не расставался с ним даже в бадье. Из дул капала вода, но обережник слишком хорошо знал, что на работу пружин это не влияет, а яд со стрелок растворяется только в крови.

Джай медленно опустил руку, с облегчением наблюдая, как оружие противника с той же скоростью убирается под воду.

— Зачем ты сюда приперся?! — прошипел обережник, посрамив разъяренную ухтайстую гадюку.

— Спать, — честно признался ЭрТар. — Дом нет, дэнга нет, местный жытэл’ злой как собака, у-у-у! И патом, — горец вытянул облепленную пеной руку и ласково провел пальцем по щеке обережника, — ты мнэ нравыш’ся, харошый…

Джай шарахнулся от бадьи, как ошпаренный, споткнулся о табуретку и с грохотом рухнул на пол. О нравах горцев бродила уйма скабрезных анекдотов, судя по которым в опасности находились даже дуплистые деревья.

ЭрТар так хохотал, что пена взбилась выше краев и величаво поползла по ним на пол.

— Шютка, дарагой! — наконец признался он. — Хот’ ты и правда милый, м-м-ма! — причмокнул «сорока». — Дэвка нэбос’ стая бегать, э?!

Горец положил ногу на край бадьи и выразительно пошевелил гибкими смуглыми пальцами. Обережник, все еще красный, как бурак, зло сплюнул на пол. Снизу, будто в ответ, донесся яростный стук палки в потолок и визгливое: «Немедленно прекратите шуметь, развратники!»

— Какой мэрзкий, завысливый баб! — глубокомысленно заметил ЭрТар, возвращаясь к омовению. — Патры мнэ спина, э? Заодно рука помоэш’…

Учитывая, что рукава обережника промокли до самых подмышек, предложение было весьма своевременным.

— Ты сам отсюда выметешься, или мне тебя прямо в бадье с лестницы спустить?!

— Нэ даташшыш’, — скептически возразил горец и, сощурившись, насмешливо предложил: — Иды храм жалоба, им балшой-балшой радаст’ будэт твоя помач’!

Обережник в этом не сомневался, так же прекрасно понимая, что даже если выдаст горца дхэрам, то переживет его в лучшем случае на день. А поскольку и сам валился с ног от усталости, то временно махнул на горца рукой и, стянув мокрую рубашку, плюхнул зад на кровать. Нашарил под подушкой плоскую медную баклажку, взболтнул и отпил несколько глотков, подолгу задерживая каждый во рту. Жизнь стала чуть приятнее.

Одновременно Джай исподлобья присмотрелся к незваному гостю. Вот уж действительно сорока — сухощавого, птичьего телосложения, раза в полтора легче Джая, но навряд ли слабее. Коса эта… нитки в ней какие-то, лоскутки, словно наспех, чем под руку подвернулось, переплеталась. Когда же это чучело перестает кривляться и корчить из себя грозного горского парня, то выглядит куда моложе — сперва-то обережник решил что ему за тридцать.

— Нравлюс’, да? — кокетливо поинтересовался ЭрТар, дунув на лезущий в нос клок пены.

— Нет, пытаюсь угадать, давно ли ты из пеленок вылез, — огрызнулся Джай, пряча флягу на место.

— У нас в гора нэт пеленка! — гордо заявил охотник. — Настоящий мужчына с рождений козлиный шкура лежи, череп враг погремушка играй!

— Лет тебе сколько, спрашиваю? — снова начал терять терпение обережник.

— Двадцать два, — рассеянно признался ЭрТар, поглощенный поисками утонувшей мочалки.

Обережник презрительно фыркнул — ему в прошлом месяце исполнилось двадцать четыре.

— Как ты меня нашел? — уже спокойнее поинтересовался он.

— Зачэм искат’? Кошка скажи, тот след нюхай!

— А его как мимо хозяйки протащил?

— Он сам по стэна влэз, — расплылся в улыбке горец. — Я тол’ко окно открой и свистни.

Кошак, словно догадавшись, что речь зашла о нем, перестал вылизываться и благосклонно замурлыкал.

— И почему, скажи на милость, ты решил, что я вам обрадуюсь?!

Горец недоуменно сдвинул брови:

— Ну я жэ тэбэ вся ноч’ помогай-спасай!

— Я тебе тоже!

— Вот! — торжественно поднял палец ЭрТар. — Тэпэр мы с тобой дрюг навэк! Мой стрэла — твой стрэла, мой дом — твой дом! Давай ышшо кров’ в знак вернаст’ смешаэм, э?

— Да иди ты со своей верностью! — затравленно взвыл Джай, у которого от сорочьего треска уже голова кругом шла. — Кровь ему… клещ ненасытный, Иггр твою мать! Навязался на мою голову! Чтобы утром духу твоего здесь не было… и кошачьего тем более!

Струхнувший Тишш раздумал метить угол, вспрыгнул на стол и свернулся калачиком, свесив хвост до самого пола.

— Хэй-най, утром мы быстро-быстро уходи, ты дажэ жалей, слезы платок сморкай! — Горец, ничуть не стесняясь обережника, вальяжно вылез из бадьи, одним полотенцем обернул бедра, а вторым начал промокать косу.

Если внезапно вскочить, двинуть ему под дых и сцепленными кулаками добавить по пегой башке… Джай нога об ногу содрал разношенные сапоги и вытянулся поверх одеяла, мысленно смакуя упущенную возможность.

— Эй, — возмутилась несостоявшаяся жертва, — у нас в горах прынят уступать гост’ свой пастэл’, еда и жэншына!

— Ну и катись в свои горы! — огрызнулся парень, отворачиваясь к стене. Полежал, фыркнул и, не удержавшись от соблазна поделиться представившейся ему картинкой, добавил: — Впрочем… женщину можешь забирать!

ЭрТар заразительно расхохотался. Вопреки расхожему мнению, по-настоящему разозлить или обидеть горцев было сложно — если и прирежут сгоряча, то потом искренне оплачут.

— Ладна, я на пол лэч’, — примирительно предложил он. — У тэба запасной кошма ест’?

— Возьми в рундуке, — предпочел откупиться малым Джай. Заикнись горец еще и о подушке, обережник голыми руками оторвал бы ему косу вместе с головой. Но тот, похоже, сообразил, что дальше искушать судьбу не стоит, и заткнулся.

Обережник закрыл глаза, однако от радужных кругов перед ними это не избавило. Иггр с горцем, пусть ночует. Оно даже спокойнее: не надо гадать — а вдруг дхэры уже изловили «сороку» и ощипывают по перышку, расспрашивая о «соучастнике»? Конечно, откровенничать перед ним не стоит, но мстить еще глупее. Оба хороши: никто Джая силком в святилище не тянул, стрелять не заставлял… а утром…

Парень споткнулся и ухнул в черный колодец сна, предоставив будущему полную свободу действий.

Глава 7

Спи, дитя мое родное,

Светлый Иггр тя береги

От ненастья, горя, хвори,

Тваребожьего слуги.

Колыбельная

— Похоже, твоя игрушка сбежала, Архайн? — Сомнения в тоне дхэра не было ни на песчинку, зато издевки — на целый могильный курган.

Йер с досадой выронил обломок ошейника и выпрямился.

— Да, господин.

Лгать бессмысленно, рассыпаться в извинениях глупо. К тому же в вызванной знамением сумятице из святилища могли без труда и спешки выбраться не только убийцы и полудохлый раб, но и все обитавшие в туннелях улитки.

Да и не было змеехвостому дела до чужих цацек — сейчас он играл с самим Архайном.

— Надеюсь, ты помнишь, как стал Приближенным?

Еще бы. Ведь его предшественника в этот день не стало, причем самым незабываемым образом.

Иггров Глашатай не требовал ответа. Просто стоял на пороге, пряча кисти в противоположных рукавах и как будто даже сочувственно осматривая опустевшую клеть вместе с вошедшим минутой раньше йером. Но Архайн не обольщался: он был лучшим Взывающим К Темному и только благодаря этому — до сих пор живым. Еще одна оплошность, и его без колебаний заменят лучшим из худших.

Капюшон приподнялся, тускло блеснула не то гадючья чешуя, не то тараканий панцирь.

— Что ты намерен делать?

Йер замешкался с ответом. Щенячье рвение больше пристало юнцам, у которых нет четкого плана, только желание выслужиться. Или трусам — теми движет страх перед наказанием, а он еще худший помощник. У Архайна планов было несколько и, на его взгляд, одинаково дельных. Но зачем торопить события?

— Что вы прикажете, господин.

— Ищи Тварь. Случайные свидетели обряда — ничтожества, им все равно никто не поверит. Пусть ими займутся другие йеры.

— Да, господин. — Иного Архайн и не ожидал, но начальство должно чувствовать себя мудрым и грозным. И тем, кто отказывает ему в этом невинном удовольствии, не позавидуешь. — Я уже готовлюсь к «манку».

— Хорошо. — Тень от капюшона вернулась на законное место, Глашатай развернулся и дегтярной каплей просочился сквозь полотно двери. Ни слова о гибели друга (или подруги? Дхэры крайне скупо отмеряли людям знания, о себе не рассказывая ничего вообще), ни следа скорби. Архайн и раньше-то не замечал между дхэрами особой приязни, вместе они жили только ради безопасности. Такое ощущение, что Глашатай даже рад потере — но не желает стать следующим.

Архайн поднял с кресла мантию Взывающего и набросил ее поверх одежды. Поправил длинную, змейкой, серьгу Приближенного. Первые пару лет после ее получения — окровавленной и еще теплой, вдетой по-живому — он стригся коротко, чтобы знак сразу бросался в глаза, но потом отпустил волосы до плеч, дабы иметь возможность в конце разговора с каким-нибудь наглецом эдак небрежно откинуть прядь за ухо, повергнув того в прах или нечто еще мельче.

Но сейчас Архайн собирался в храм, где на него и так никто глаз поднять не смел, даже остальные Приближенные. Йер мельком глянул в зеркало, поморщился — усталость серым налетом легла на гладко выбритое лицо, возраст которого выдавали только глаза. Смерть от старости Приближенным не грозила — однако мало кто проживал столько, чтобы в этом убедиться. Из семи нынешних — один Архайн.

О подземелье простые Взывающие и тем паче Внимающие не знали, поэтому пришлось идти поверху. Йер Илланд уже ждал возле ирницы — молодой, худощавый, со светло-рыжими волосами и бледным, слегка фанатичным лицом. Безупречно одетый и вооруженный, безумно гордый, что Приближенный выбрал именно его. Болван. Знал бы ты… Но для предстоящего задания он самое то: старательный, умелый, безжалостный и в то же время — заменимый.

— Брат мой. — Приближенный «дружески» опустил руку на плечо Взывающего, с удовольствием отметив, что оно слегка вздрогнуло. Старшим йерам полагалось обращаться друг к другу на «ты», но Архайн как никто другой заставлял собеседников сожалеть о невозможности отгородиться безликим «вы». — Тебе предстоит нелегкая задача…

Рыжий слушал, затаив дыхание. Убить двух спящих легко. Куда сложнее объяснить, зачем тебе, то есть Иггру, это так позарез необходимо. Но выдумки и красноречия Архайну было не занимать — хотя сам он на такой бред нипочем бы не купился. Лаконичное «надо» ценилось им куда выше.

— …и если ты проявишь должное старание, Глашатаи Его щедро вознаградят тебя, — закончил Приближенный.

Илланд не проронил ни слова, но в блекло-голубых глазах блеснул честолюбивый огонек. Э-э-э, да ты никак уже губу, то бишь ухо, на серьгу-змейку раскатал?! Хо-хо…

Архайн сладко улыбнулся и убрал руку.

— Отправляйся прямо сейчас, брат мой. Темный Иггр желает лично поговорить с этими людьми, не стоит заставлять его ждать.

— Я отошлю их к нему еще до конца верхолуния[21]! — ретиво вскинулся рыжий.

— Прекрасно. Да будет зов твой услышан, — промурлыкал дхэров кот, благочестиво скрещивая руки на груди и склоняя голову.

Илланд ответил тем же, резко развернулся и вышел из храма. У дверей к нему присоединились трое обережников из боевых. Архайн их и раньше недолюбливал, а последние двадцать лет и вовсе презирал. Разжирели, обленились без настоящего дела… торчат только истуканами на храмовых праздниках, якобы мощь Царствия олицетворяют. Городские их нынче без труда за пояс заткнут, вон даже дхэра сподобились убить. Архайн поймал себя на мысли, что тайно злорадствует по этому поводу. Интересно, как им это удалось? Глашатаи, разумеется, не признаются, а тех двоих Приближенных, что сопровождали Иггрову Невесту, больше никто не видел. Архайн тоже первым делом прирезал бы дураков, но — как раз ему бы это и поручили. А тут сами не побрезговали хвостики запачкать… ясно, почему. И убийц велели прикончить на месте, не вступая в переговоры. А для надежности…

Так что рыжего и его свиту Архайн тоже видел в последний раз.

Йер поддался сентиментальному порыву и щепотью помахал закрывшейся за ними двери.

Что ж, сосредоточимся на Тваребожьем выродке. После такого долгого перерыва это даже занятно.

И вдвойне интересно — кто будет первым?

Даже жаль, что игрушки имеют обыкновение быстро ломаться…

***

Когда ЭрТар наконец завернулся в одеяло (без зазрения совести прихватив из указанного рундука доху на подстилку и меховую шапку под голову) и с блаженным вздохом закрыл глаза, ему казалось, что разбудить его раньше завтрашнего полудня не смогут и храмовые гонги — даже если в них ударят одновременно, над обоими его ушами.

Он и подумать не мог, что через каких-то три часа с этим справится крадущийся по половику корлисс.

— Тишш? — сонно окликнул горец, сам не понимая, на кой он цепляется к кису — в случае опасности тот бы зашипел или вообще завыл, перебудив весь дом. А если кошаку приспичило уделать какой-нибудь угол, так не свое — не жалко…

Вместо ответа корлисс прыгнул, передними лапами так крепко припечатав хозяина к полу, что горцу послышался скрип складывающихся ребер. Ни заорать, ни хотя бы захрипеть не удалось — воздух с хлопком вылетел из легких, и хорошо, что только через рот.

Так вот что не понравилось недреманному подсознанию!

Кошак впервые охотился на своего хозяина. Причем не в шутку, а по всем правилам.

У ЭрТара мелькнула страшная мысль, что это другой корлисс, а Тишша успели пристрелить или отравить, но свесившийся перед носом намордник, знакомо воняющий очистками, быстро его разубедил. Горец попытался согнуть колено и пнуть сдуревшего кошака в живот, но тот непривычно злобно заворчал и выпустил когти.

Надежда, что это всего лишь страшный сон, таяла с каждой секундой. Боль от впившихся в грудь когтей была самой что ни есть реальной. К тому же окно, тщательно закрытое ЭрТаром перед омовением, сейчас снова трепетало занавесями, между которыми возник и спрыгнул на пол черный силуэт в мантии йера. Створки тут же сами захлопнулись, ставни тоже, а когда тьму проколол коготок свечи, ночной гость уже нависал над изголовьем обережника, одной рукой вцепившись парню в волосы, а второй подпирая ему кадык острием ножа.

Похоже, у белобрысого пробуждение тоже вышло не из веселеньких.

— Не дергайся. — Голос был хрипловатый и бесцветный, вроде и не запинающийся, но производящий впечатление, будто пришелец не то подбирает, не то вспоминает нужные слова. — И ты тоже.

Корлисс усилил нажим. ЭрТар частенько дурачился с Тишшем, валяяся по земле, борясь и перетягивая палку, но, оказывается, понятия не имел об истинной силе корлисса. На горца словно поставили чугунную скамью с обтянутыми мехом ножками. А еще он внезапно заметил, какие у кошака длинные, острые клыки…

***

— Как вы попали в святилище?

Из-под капюшона Джаю были видны только губы и подбородок. Для опознания маловато — хотя какая разница, кто проводит тебя к Темному? Если среди Внимающих еще попадались вменяемые парнишки, то все йеры одинаковы: коль Иггр им что-то приказал, только он отменить и может.

— А почему я должен тебе отвечать? — не слишком убедительно возмутился обережник.

Острие ножа лаконично пробило кожу, и Джай ощутил, как по шее медленно заскользила капля крови.

— Молчи, он все равно тебя потом прирежет! — встрял мерзкий горец. Ему-то что, его-то ножом в шею не тычут! — Хоть умрешь мужчиной!

— А ты умрешь кошачьим обедом! — не выдержав, огрызнулся Джай. Мужества, как ни странно, действительно прибавилось. — Не буду я тебе ничего говорить, йер драный!

Нож дрогнул, царапнув кожу.

— Я не йер.

— А кто?

— Жрец.

Горец протяжно свистнул, обережнику же захотелось взвыть. Думал, хуже быть не может? Нате вам — угодил в лапы к фанатику-сектанту, сдвинутому на возвращении поганого тварьего бога!

— Ну от этого пощады точно не жди! — уверенно подтвердил «сорока». — Сейчас он тебя еще и в жертву принесет…

— А может, тебя для начала?! Я за ноги придержу, если надо!

— Не принесу, — неожиданно возразил тваребожец. На сей раз голос звучал устало и чуть более человечно. Нож перестал колоться, но далеко не отодвинулся.

— Но убить-то убьешь? — слегка разочарованно уточнил горец. — Его хотя бы?

— Не знаю.

По крайней мере, честно. Если бы сектант начал убеждать Джая, что погладит его по голове за честность и отпустит на все четыре стороны, обережник насмерть бы сцепил зубы назло врагу. Но если есть надежда договориться миром…

— Убери нож, — как можно спокойнее попросил он, вспоминая, каким тоном его напарник уговаривал самоубийцу, вскарабкавшегося на городскую стену. Поскольку тот все-таки прыгнул, Джай изо всех сил старался не повторять чужих ошибок. — Давай сядем и все спокойно обсудим, я самойлики заварю…

Лезвие наискось чиркнуло обережника по шее, затем на Джая рухнуло что-то черное и тяжелое, и свет померк.

Несколько секунд парень пытался сообразить, долетел он уже до Иггра или еще в дороге, потом осторожно спихнул с себя обмякшее тело и сел. Тваребожец остался навзничь лежать на кровати верхней половиной туловища и свисать с нее нижней. Из-под мантии диковато выглядывали босые пятки, дочерна выпачканные грязью.

Корлисс виновато мявкнул, убрал лапы и как ни в чем не бывало потерся носом о щеку ЭрТара. Сочная горская ругань и пинок в бок изрядно его озадачили и даже напугали. Кис шарахнулся в сторону, вскочил на стол, а увидев злобную рожу надвигающегося на него хозяина, попытался найти спасение на посудной полке. Крепостью горного уступа та не обладала, хорошо хоть стояло на ней всего пару тарелок да сковородка.

— Тихо ты! — рявкнул Джай, когда оглушительный в ночи грохот ужался до звона раскатывающихся по комнате черепков. — Помог бы лучше!

ЭрТар показал вероломному кису кулак, намекая, что разговор еще не закончен, и подошел к кровати.

— Как это ты умудрился, э?

— Да он сам, — растерянно отозвался обережник, полностью втягивая тваребожца на кровать и переворачивая на спину. — Сидел-сидел, и вдруг…

— Уснул под твои сказочки?

— Придурок! — разозлился Джай. — Скорей уж под твои шуточки идиотские!

— У нас в горах принято умирать со смехом! — подбоченившись, нахально заявил «сорока».

— Я слышал — но считал, что с презрительным, а не дурацким! — Обережник раздраженным рывком откинул капюшон и охнул. Горец тоже ошеломленно заткнулся.

Перед ними, закатив глаза до белых полосок между веками, лежал седовласый мужчина, прошлой ночью убитый и развеянный по святилищу.

— Может, это морун? — Джай отпрянул от кровати, но потом сообразил, что беречься уже поздно, и с обреченным вздохом вернулся на прежнее место. В последнее время моруны стали настоящим бедствием, месяцами вызревая в безвестных степных могилах, чтобы одной прекрасной ночкой отправиться в посмертное странствие. На людей они нападали редко, но разносили заразу, против которой были бессильны даже ирны, а посему кара за оставшийся без огненного погребения труп перевешивала таковую за собственно убийство. Одно хорошо — смертность среди одиноких путников резко пошла на убыль. Грабители предпочитали оставить свидетеля в живых, чем возиться с отдачей последнего долга, выдавая себя столбом черного вонючего дыма, — попросту оттащить покойника с дороги и забросать хворостом уже не получалось. Мертвецы соглашались спокойно лежать только в кладбищенской земле, регулярно осеняемой ирной, но большинство людей все равно предпочитало огненное погребение, ибо откопавшийся морун чаще всего плелся домой к себе или обидчику.

Более рисковый ЭрТар тут же прижался ухом к груди тваребожца.

— Сердце бьется, — ободряюще сообщил он.

— А у моруна ты его слушал?

— Нет, я в него только стрелял, — пожал плечами горец.

— Ну и как?

— Еле пошатнулся. Но кровь из него уж точно не текла. — ЭрТар кивнул на где-то оцарапанный и еще кровящий висок жреца.

Обережник немного успокоился. Тем не менее предстояло решать, что делать с неожиданной добычей, причем как можно быстрее.

Зато горец уже придумал. И подобрал выроненный жрецом нож.

— Стой! — в последний момент спохватился Джай. — Пленных нельзя убивать!

— Предлагаешь побрызгать на него водичкой, предъявить свою наколку и отвести в застенок, э? — ехидно поинтересовался горец. — А не боишься снова шейку поцарапать?

— Эй, — опомнился обережник, — да ты отлично по-нашему говоришь!

— Конечно, — невозмутимо подтвердил ЭрТар. — Я ж до семи лет на равнине жил.

— Так какого Иггра ты мне мозги пудрил?!

— Двуединого. А у вас их много? — заинтересовался горец. — Ты б на себя со стороны посмотрел, еще бы не так кривлялся!

— И что же со мной не так?! — возмутился Джай.

— Все так, не переживай! — снисходительно утешил его ЭрТар. — У вас, равнинников, при виде горцев такое лицо делается, что грех лишний раз не полюбоваться!

— То есть поиздеваться?!

Горец белозубо улыбнулся:

— Какого барана к овце подпустишь, такого ягненка и получишь!

— Паршивый «сорока»! — не оценил горскую присказку Джай. — Тебе только овец и пасти, ни на что другое мозгов не хватает!

— Ага, — с притворным смирением согласился ЭрТар, — после овец с вами, равнинниками, до того тяжело — никак поверить не могу, что такие дураки разговаривают, а не блеют! Этот тип тебя убить хотел, а ты его, как дорогого гостя, на свою кровать уложил. Еще одеялом бы накрыл — вдруг ему холодно!

— Убивать так не приходят, — рассудительно заметил обережник. — Разумнее перерезать одному спящему горло, а потом уж допрашивать второго. К тому же мы с ним почти договорились…

— Почти! — скривился горец, снова нацеливая нож. — Вот сейчас — наверняка будет!

— А вдруг он опять рассыплется в труху, чтобы явиться за нами завтрашней ночью?

Тут ЭрТар призадумался, «песьим хвостом» крутя нож между пальцами. Кошак на полусогнутых подкрался к кровати и, вытянув шею, обнюхивал свесившуюся с нее руку, боязливо косясь на хозяина.

— По крайней мере, так он лежит и не рыпается, — торопливо продолжил Джай. — Надо только побыстрее его связать.

— И что? Затолкать под кровать, авось никто не хватится?

Как раз на этом месте мысли обережника и спотыкались.

— Ты ж у нас умный, вот ты и думай, — ловко перекинул он хомут на ЭрТара, и начал обыскивать по-прежнему неподвижное тело — вдруг где-нибудь затаился еще один ножик?

Ткань мантии оказалась плотной и складчатой, очень затрудняющей дело, а когда Джай ее содрал, оказалось, что обыскивать-то и нечего — больше на тваребожце ничего не было, даже нижнего белья. Зато вместо него…

Читать в Орите умел хорошо если каждый десятый, зато в татуировках не путались даже пятилетние малыши. Красный цвет — профессии, связанные с кровью: охотники, лекари, обережники; голубой — с искусством: художники, барды, скульпторы; черный — со смертью: гробовщики, могильщики, мусорщики, зеленый — с землей: пахари и скотоводы, коричневый — с ремеслами: кузнецы, гончары, портные. Желтые рисунки делали купцы и владельцы едален, золотыми с рождения щеголяла знать. Без татуировок обходились только йеры. Их и так за три полета видно.

Простому же смертному без цехового знака никуда: а вдруг ты какой-нибудь жулик или лентяй, так и не выбившийся из подмастерьев? Конечно, любую наколку можно подделать, но если обман откроется, то поверх нее ляпнут клеймо, с которым тебя уже никто не возьмет ни на службу, ни в ученики.

Но такой татуировки ни Джай, ни ЭрТар никогда не видели. Даже не слышали ни о чем подобном. Левую руку тваребожца от запястья до плеча, заползая на бок и шею, обвивала тщательно прорисованная, темно-синяя с металлическим отливом лоза, словно сама по себе проступившая сквозь кожу. Казалось, пятипалые листочки вот-вот шевельнутся на ветру.

Следующей в глаза бросалась россыпь свежих синяков, слагающихся в жутковатый, хорошо знакомый обережнику узор — словно кто-то задался целью пометить ими все болевые точки человека. Под ногтями тоже было черным-черно от втыкаемых туда иголок, а запястья сожжены до голого мяса, словно на них надевали раскаленные кандалы. К этому кошмару страшно было даже прикасаться, не то что связывать. Удивительно, как он вообще смог нож держать.

— Знаешь, — задумчиво сказал ЭрТар, — я бы на его месте тоже озверел.

— Иди воды лучше из ведра принеси, — рыкнул на него Джай, — а то как бы он у нас сам концы не отдал!

Горец не стал мелочиться, приволок все ведро. Нож он благоразумно воткнул в стол.

Обережник зачерпнул с полкружки, набрал в рот и фукнул седому в лицо. Хоть бы веки вздрогнули.

— Ты белье гладить собираешься или этого шмара будить? — ЭрТар отобрал у Джая кружку и, присев с другой стороны кровати, веером выплеснул на грудь и голову жреца остаток воды. Звучно похлопал мужчину по мокрым щекам. — Хэй, просыпайся! Теперь уже мы хотим с тобой поболтать.

— А он вообще дышит? — Обережник наклонился к лицу тваребожца, пытаясь услышать или губами уловить колебание воздуха возле его ноздрей, но все перебивало приглушенное урчание и сопение кошака, тоже беспокойно тычущегося в доходягу мордой.

Вместо ответа горец вздрогнул, выпрямился и расплылся в фальшивой улыбке:

— Здра-а-а-аствуй, красавыца!

Обычно Джай прислонял к двери наклоненный стул, ножками упирая его в щель между половыми досками; от наглых гостей не защищало, зато предупреждало хозяина. Но вчера парень так устал и заморочился с «сорокой», что забыл это сделать. Откинуть же крюк, просунув в щель между косяком и створкой прутик от метлы, было плевым делом.

Чем и обожала грешить госпожа Индора, утверждая, что «дверь сама приоткрылась, и я решила проверить, все ли в порядке».

Судя по лицу домовладелицы, порядок подразумевал нечто совсем иное, чем трое мужиков и корлисс в одной постели, на которых в складчину имелись одни штаны с расстегнутым ремнем (которым Джай собирался, да так и не сподобился, связать полудохлого убийцу), одна набедренная повязка (с изящной черной вышивкой, обычно нравящейся женщинам) и один ошейник.

Как раз в этот момент тваребожец соизволил дернуться и приглушенно застонать.

Прежде чем Джай успел раскрыть рот, «красавица» потрясенно взвизгнула: «Какая мерзость!» и захлопнула дверь.

— Извращенцы! — донеслось уже с лестницы, по которой Индора как будто не сбежала, а скатилась.

Кошак озадаченно поскреб за ухом задней лапой.

— Странная тетка, — поддержал его горец. — Такой случай упустила… А ведь, судя по ней, он в ее жизни был первым и последним!

— О, Иггр, за что ты повернулся ко мне Темным ликом?! — только и сумел простонать Джай. Если домовладелица, оправившись от потрясения, не укажет ему на дверь, жилье все равно придется менять — жизнь в нем под «понимающими» взглядами и намеками Индоры станет совсем невыносимой. Еще ведь и растреплет всем знакомым «на ушко»! Зато как ему начнет улыбаться младший помощник судьи…

— Не преувеличивай — всего лишь задницей, — утешил обережника ЭрТар. — Глянь-ка, наш морун наконец очнулся! Эй, ты! Как ты нас нашел, э?

Мужчина не ответил, продолжая слепо пялиться в потолок. Горец потыкал его пальцем в плечо, одновременно пытаясь привлечь внимание и убеждаясь, что на коже нет даже шрамов от стрелок.

— Я ж тебя вроде убил?

Седовласый молчал. Причем, кажется, не столько из упрямства, сколько не видя смысла разговаривать с одолевшими его чужаками, и что-то подсказывало Джаю: самого жреца пугать ножом бесполезно.

— Ладно, тваребожец, спрашивай сам, — к возмущению горца предложил обережник. — Ответ за ответ. Идет?

Мужчина тут же повернул к нему голову:

— Как вы попали в святилище?

— Перелезли через забор. Имя-то у тебя есть?

— Есть. Зачем?

— Чтобы попасть в святилище, — злорадно отплатил той же бусиной Джай.

— Ты нарушаешь уговор. — По пустым глазам жреца было видно, что он действительно не понимает, что парня не устроило.

— Ладно, — смирился обережник. — Я гнался вот за этим типом, хотел выкинуть его из сада прежде, чем он наделает глупостей.

— И наделал их сам, — ехидно уточнил горец. — Как тебя зовут, малахольный?

— Не по… н-н-не…

Тваребожец неожиданно уткнулся лицом в ладони, перекатился на бок, подтянул колени к животу и протяжно, безнадежно заскулил, как умирающий зверь. Тишш взволнованно затоптался на месте и начал подвывать. Джаю тоже стало жутковато. Он поискал глазами кружку, снова окунул ее в ведро и сунул жрецу под нос, с немалым трудом отодрав от лица одну руку. Вторая опустилась сама, когда мужчина вцепился в кружку и начал жадно, давясь и кашляя, хлебать воду.

— Сейчас он снова сдохнет, — мрачно предположил ЭрТар, — и ты его до утра будешь из всех углов выметать.

— Н-нет… — Жрец потряс головой и попытался сесть. Парни настороженно присматривались, не спеша помогать. — Не сейчас… я должен…

Входная дверь загудела и затрещала — не то от души постучались, не то попытались выбить, — и чей-то властный голос громко, заученно прокричал:

— По велению Иггра Двуединого, откройте!

Глава 8

…Ради тех, кто породил меня, и тех, кто останется после, я отрекаюсь от своей судьбы и клянусь следовать за Ней и оберегать Ее до последнего вздоха…

Обет Лозы

— Иду-иду! — торопливо залебезил внизу скрипучий голос «жэншыны» белобрысого. Тетка слишком хорошо знала, как нетерпеливы подобные гости, и дверь была ей дорога. — Бегу! Вот…

Звякнул крюк, скрипнули петли, и обережники ворвались в дом, не поздоровавшись и уж тем более не подумав вытереть ноги у порога. Тут же обшарили углы, с треском отдернули свисающие до пола занавеси, похлопали дверцами шкафов и, убедившись, что нижний этаж находится в их власти, подступили к лестнице.

Госпожа Индора увивалась рядом, как муха над головой идущего к хлеву мясника.

— Ох, как же вы вовремя! У него там… — Домовладелица до упора задержала воздух в груди и с придыханием его вытолкнула, — …оргия! Да не простая, а… с горцами!

— Хэй-най, так мне все-таки удалось произвести на нее впечатление! — с ухмылкой прошептал ЭрТар. Не то чтобы ему было так уж весело, но, если перед боем сам себе настроение не поднимешь, враг об этом тем более не позаботится.

— …и животными!

— И тебе тоже, предатель.

Кошак на всякий случай отодвинулся от обережника, а хвост вообще обвил вокруг лап.

— Разберемся, — неприязненно оборвал теткины излияния тот же бас, что гудел под дверью.

— Не волнуйся, добрая женщина! — Второй голос был певучим и благостным, но почему-то куда более пугающим. — Я попрошу Иггра вразумить твоего жильца и его друзей, и они больше никогда не нарушат покой этого жилища…

— Заприте дверь. — Голос жреца окреп и обесцветился, заставив ЭрТара усомниться, что моруны не умеют подделывать стук сердца. Мужчина снова стоял на ногах, как будто не он минуту назад трясся в непонятном припадке.

— Там же йер! — Белобрысый торопливо натягивал рубашку, не замечая, что надевает ее шиворот-навыворот.

— Да. И вы умрете, как только он войдет в комнату.

Горец в чужих приказах не нуждался, кинувшись к двери еще до слов тваребожца. Придвигать к ней мебель было поздно, к тому же шум подстегнет атакующих, но накинуть крюк и подпереть ручку стулом не помешает.

— Это я и без тебя знаю! — огрызнулся обережник, разобравшись с рубашкой и нагибаясь за успевшими сползти штанами. — Но разве дверь его остановит?!

— Зато задержит.

— Надолго ли? — ЭрТар глянул в ромбовидную прорезь в центре ставня. Посреди улицы маячил черный силуэт, казавшийся еще более коренастым из-за клубящегося ему по колено тумана, который не то сходил на нет со вчерашнего дня, не то заново поднимался к завтрашнему. Обложили со всех сторон, гады!

— Нам хватит, — лаконично отозвался жрец, протягивая руку к испуганно трепыхнувшей язычком свече.

— Для чего?

Вместо ответа тваребожец швырнул свечу в стену. Вопреки здравому смыслу, в полете она не потухла, а врезавшись в доски, полыхнула, словно начиненная трутом. Огонь разбежался по бревнам быстрее, чем если бы они лоснились от масла, в считаные мгновения охватив комнату.

***

— Т-т-ты что наде… — Джай присмотрелся и окончательно потерял дар речи. Полыхало все: обугливались балки, съеживался обгрызаемый пламенем коврик у двери, обрастали огненной шерстью ножки стола и стульев, жалобно трещал мох в щелях. Черные, серые, белые и рыжеватые пряди дыма сплетались в сизую пелену, сначала повисшую под потолком, а потом начавшую быстро разрастаться книзу. И лишь возле кровати, где стояли люди, образовалось запретное для огня место, куда даже запах гари не смел сунуться — только все ближе подкрадывался жар да более спертым становился воздух.

— Уходим, — бесстрастно велел жрец.

— Куда?!

Тваребожец поднял лицо вверх — и в тот же миг дальняя часть крыши провалилась, погребя под собой бадью. Зашипело, пар смешался с радостно рванувшимся наружу дымом. Высунувшееся за ними пламя заскакало по черепице, треща и плюясь ею, как зевака семечками.

«Пожа-а-ар!» — заорал кто-то на улице. Крик подхватили и живо разнесли во все стороны, разбудив колокол на ближайшей каланче. Тягучему, заунывному звону зааплодировали ставни, подпели женские причитания и плач испуганного шумом младенца.

Низкий, въедливый свист сменился хлестким ударом. Крюк вылетел с мясом, но обломки полыхающих возле двери стропил не дали ей открыться и на четверть. Огонь цепным псом рыкнул на ломящегося в дом разбойника, однако тут же получил Иггровой плетью вдоль хребта, упал на брюхо и с ворчанием попятился.

— За мной.

Жрец вскочил на стол (пляшущие там языки услужливо расступились, давая ему дорогу), а оттуда, подпрыгнув и подтянувшись на зубчатых краях досок, — в дыру и на крышу.

Возражений — за неимением вариантов — не последовало. Горец сгреб в охапку свое тряпье, сунул корлиссу в пасть соединяющий вьюки ремень и шлепнул кошака по заду, заставив взвиться вверх, минуя стол. Для самого «сороки» это тоже труда не составило (после дхэровой-то ограды!), только коса мотнулась.

Один сапог Джай успел натянуть, второй пришлось брать в зубы — с уходом тваребожца безопасный островок таял на глазах, зато от двери полукругом расходился новый, а сама она с каждым ударом отодвигалась еще на кулак. Ох… давненько он не подтягивался, а тут еще и доски оказались раскаленными добела, если не на вид, то на ощупь! Впрочем, последнее как раз сыграло парню на руку, так нещадно эти самые руки обстрекав, что пусть не блоху, но пнутую под хвост курицу изобразить удалось.

Огонь-соучастник немедленно обнес крышу рыжим плетнем, прикрывая беглецов от глаз суетящихся внизу людей и при этом умудряясь не мешать им самим.

Соседи выскакивали на улицу кто в чем — что успели спросонья накинуть (при этом даже усатый здоровяк в женской мантильке до колен смешным не казался), — привычно выстраивая к каналу цепочку с ведрами. Нет, на горящий дом не плескали — куда там, если стены уже от жара полупрозрачными сделались! — люди окатывали водой свои жилища, чтобы к тому моменту, когда рухнувший остов брызнет во все стороны искрами и углями, поживы им не нашлось.

Госпожа Индора старательно выла и причитала о своей горемычной доле, дабы никто не заподозрил ее в поджоге. Зеваки одобрительно внимали, но кидаться в раскаленное горнило за «кровью и потом нажитым» не торопились.

Крыша жгла ноги даже сквозь подошвы. Непонятно, как жрец умудрялся стоять на ней босиком — впрочем, он и не стоял, почти сразу разбежавшись и перепрыгнув на соседний дом. Кошке и той не удалось бы проделать это ловчее. Когда Джай, обманутый внешней простотой трюка, рискнул его повторить, дома оказались куда дальше друг от друга, чем это казалось в начале разбега, скат круче, а черепица глаже. Оскальзываясь и помогая себе руками, парень вскарабкался до трубы и вцепился в нее, как нищий в колбасу.

— Э-э-э, да у тебя там гость! — Щуплый «сорока» и тут обскакал обережника, на пару с кошаком прикрышившись рядом с тваребожцем. — Извыны, дарагой, хазаин па дэлам ушол! Ты завтра прыхады — будэт тебе и плов, и пэсня!

Если плечистые мужики в одеждах боевой обережи при первых же клубах дыма не только выскочили из дома, но и перебежали на другую сторону улицы, то йера какой-то там пожар не остановил. Сейчас он, озираясь, стоял на объятой пламенем крыше, отмахиваясь от его языков, как от назойливой мошкары.

— Я его знаю… Взывающий Илланд, редкая скотина. — Джаю не раз доводилось видеть, как рыжий хам походя сшибает плетью крыс, а то и дремлющих на подоконниках кошек. Жаловаться на него в храм было бесполезно, возмущаться — чревато, поэтому осиротевшим владельцам только и оставалось втихомолку кидать в Иггрову копилку бусины за упокой мурлыкиной души, а заодно и самого Илланда. Но, видимо, Темному он зачем-то пока нужен был здесь…

Тем временем Взывающий тоже их заметил. Хищно осклабился, завел локоть назад, и обережник наконец понял, для чего йер так усердно тренировался. Плеть, в скрученном виде казавшаяся не длиннее возничьего кнута, потрескивающей от сполохов молнией вспорола воздух от крыши до крыши, к шее напрасно отшатнувшегося Джая, и… обмоталась вокруг трубы. Которая, не выдержав ее страстных объятий, переломилась пополам и загрохотала по скату, пропахав дорожку в черепице.

Остолбенел и Взывающий. Кажется, против трубы он ничего не имел, и ее гибель его искренне опечалила. Таким он Джаю и запомнился: вытаращенные глаза, раздуваемая восходящим жаром мантия, обвисшая плеть — и все это красиво проваливается сквозь крышу вместе с прогоревшими насквозь досками. К радости соседей и уже искреннему горю Индоры (пусть бы всем плохо было!), дом аккуратно сложился вовнутрь, напоследок стрельнув в луну ревущим столбом пламени.

— Надо бежать, — неумолимо напомнил жрец. Сбившиеся в кучку обережники стояли с другой стороны дома и побега не заметили, но вокруг было полно зевак. Падение трубы и причина оного еще больше подстегнули их интерес. Успокоившись насчет своего имущества, люди дружно переключились на прыгучую троицу с кошаком.

— Вон, вон они!

— Гля! На серую перескочили!

— А ща на красную! Ишь порхают!

Кто-то засвистел в два пальца, кто-то завопил «Поджигатели!». Идея народу понравилась, и симпатии переметнулись на сторону обережи:

— Лови!

— Туда, туда!

— Да стреляй, боров рогатый, уйдут же!

Стрелять было уже поздно, а за «борова», судя по захлебнувшемуся крику, пришлось ответить.

К счастью, в этой части города дома наособицу стояли редко, по большей части слепившись друг с другом или разделенные тесными, шага на три-четыре, переулочками. Джай даже изловчился на бегу затянуть пряжки сапог, горец — накинуть рубаху. Из горожан за ними мало кто погнался, да и те быстро отстали: если уж разбойники йера одолели, то ну их к Иггру! Нужны, так пусть сам ловит.

Обережь рассудила примерно так же. Для виду пробежала пару улиц, выпустила несколько стрелок, бесплодно срикошетивших от стен, и повернула обратно.

Убедившись, что внизу пустынно, жрец локтем высадил чердачное окошко и первым нырнул внутрь. Помещение оказалось нежилым, заваленным рухлядью, пробраться мимо которой к двери удалось с немалым трудом. Наружного запора хватило на один удар плечом. Пока Джай пытался припомнить, кто здесь живет, жрец успел спуститься до второго этажа, и ответ пришел сам собой: на поднятый беглецами шум из комнаты выглянула девушка в зеленой ночной рубашке, с лампой в руках. Знакомое лицо… Точно! Дочь мелкого чиновника, засидевшаяся в девицах из-за невзрачного наследства и аналогичной внешности. Такое количество вломившихся в дом голых и полуголых мужчин ей определенно польстило: она даже не стала визжать, чтобы их не спугнуть и не разбудить родителей. Показанный тваребожцем кулак закрепил успех, хоть и несколько разочаровал хозяйку.

— Нэ плач’, дарагая, мы ешшо к тэбэ вернемся! — игриво пообещал горец. Девица благовоспитанно изобразила праведный гнев, продолжая с интересом изучать кончик набедренной повязки, выглядывающий из прорези айсты. Орнамент и впрямь был хорош — Джай только сейчас сообразил, что тот представляет из себя стилизованную подсказку для неопытной парочки… ого, да и опытной тоже! — Хэй, а ты куда уставился?!

Обережник поспешно отвел глаза, благо седой уже скрылся из виду и надо было его догонять. Подняла девица шум или нет, они так и не узнали, без помех выскочив из дома и помчавшись дальше. Колокол больше не звонил, хотя над пожарищем еще поднимался плотный, издалека видимый дым с вкраплением искр.

— А сейчас куда?

Жрец ответил.

Но лучше бы промолчал.

***

— Господин Архайн! — Паренек рьяно ткнулся лбом в пол, отозвавшийся одобрительным гулом. — Там… у ворот… Взывающего Илланда принесли! И… это…

Внимающих в храм набирали смышленых и расторопных: йера он понял с первого, оно же единственное, слова:

— Вон.

Служка подавился второй частью сообщения, сгинув быстрее, чем если бы под ногами у него разверзся пол.

Архайн поднял глаза к потолочным Игграм. Темный лик взирал на него сумрачно и отрешенно, Светлый — злорадно, предлагая поискать сочувствия в другом месте. Если они и слышали, что процедил сквозь зубы их верный слуга, то сделали вид, будто это не имеет к ним никакого отношения.

Почерпнув в «молитве» толику необходимого смирения, Приближенный подошел к дверям и сердитым толчком распахнул створки. Двое потупившихся обережников втащили в храм носилки, на которых проникновенно стенал йер Илланд. Выглядел он — краше на погребальный костер кладут. Пожалуй, краше даже снимают: одежда в дырках и копоти, обожженные руки обмотаны тряпками, лицо перемазано сажей, от жалких, встопорщенных остатков волос воняет паленым.

— Сюда, — брезгливо ткнул пальцем Архайн. Обережники опешили, но спорить, разумеется, не стали, скоренько сгрузив свою ношу на пол, прямо под ноги Приближенному. А по нехорошей тишине угадав, что в их обществе больше не нуждаются, дали деру чуть ли не резвее Внимающего.

Вообще-то пострадавший вполне мог стоять и сам, что быстро выяснилось под взглядом Архайна, безо всякой ирны поднявшим бы на ноги даже разбитого параличом деда.

Вместе с прической Илланд растерял и всю спесь.

— Господин Приближенный… — униженно проскулил он, и Архайн, скривившись, не стал его поправлять.

«И это копченое ничтожество смело мечтать о высшей награде?!»

Интересоваться, как дела, смысла не было: Илланд представлял из себя сплошной ответ, поэтому Приближенный начал сразу со второго вопроса:

— Почему ты их упустил?

Взывающий затрясся еще сильнее. Будь он яблоней, с него осыпались бы не только плоды, но и все до единого листья.

— Н-но… т-т-там был т-т-тваребожец! Н-н-настоящий!

— Как он выглядел?! — резко придвинулся Архайн, увы, заранее зная ответ.

— Седой, но еще не старый. Лицо… — Йер с готовностью и весьма подробно описал своего обидчика, надеясь прикрыться им от гнева Приближенного. Увы, получилось как раз наоборот: взбунтовавшегося раба еще надо было поймать, а уже сидящему в мышеловке Илланду теперь предстояло отдуваться за двоих. Даже за троих — не наказывать же Архайну самого себя. А ведь он был уверен, что навсегда отучил «шипа» не только колоть хозяйскую руку, но и помышлять об этом! И нате вам, стоило Твари поманить цветочком…

— Он взывал к ней, и… — Похоже, это стало для Илланда самым большим потрясением, — она ему отвечала! Он отвел мою плеть!

— Так это же полностью меняет дело! — Архайн расплылся в хищной улыбке кота, которого пойманная им птичка на свою беду смогла убедить, что жареное мясо вкуснее сырого. — Тваребожец! Один. Полоумный. Полумертвый. Невооруженный. Обремененный двумя простолюдинами. Способный взывать только на уровне первой инициации, да и тому толком не обученный. О, это страшный противник! Ты правильно сделал, что кинулся от него без оглядки.

Йер подобострастно кивал, не понимая, что разъяренный Приближенный над ним издевается, пока тот, пресытившись затянувшейся шуткой, не рявкнул:

— Ты идиот, Илланд! В твои годы я не нуждался в серьге, чтобы в одиночку уничтожить троих жрецов, причем успевших шагнуть на вторую ступень! И дело тут вовсе не в расположении Иггра, а в решимости носящего Его плеть. Тебе достаточно было одного удара, чтобы прикончить это убожество!

— Я пробовал, — проблеял сжавшийся в комок (вернее, в уголек) йер. — Но откуда мне было знать, что это не обычный пожар, и дом так быстро рухнет?! Я усмирил огонь у входа и думал, что успею выполнить повеление Глашатаев и вернуться прежде, чем…

Архайн безмолвствовал — путаные оправдания неудачников его не занимали. Лучше послушать умного человека, то бишь себя. Значит, мышки сбились в стайку? Весьма неожиданный, но скорее проигрышный ход. За семерик «шип» не успеет ввести новичков в Лозу, а без ее даров они будут его только сковывать. Видимо, он взял их просто для размена и сдаст в первой же стычке, как желтые квадратики[22]. Скорее всего, это произойдет на выходе из города, когда жрец поймет, что Твари в Орите нет — если уж йеры, не прилегшие со вчерашней ночи, ее не нашли… К тому же в трех из четырех случаев она предпочитала появляться на свет в одиноких селищах, поближе к дикоцветным землям.

Что ж, пусть попробует! Нырять в тени «шип» пока не способен, а к обеим городским воротам еще с прошлой ночи приставлено по три йера (на горе обережи, временно лишившейся возможности брать взятки и распивать скваш на посту). Один, как Илланд, еще может струсить, двое — растеряться, зато от троих жрецу никуда не уйти.

— Полагаю, тебя интересует, откуда взялся этот тваребожец? — Голос Архайна стал почти нормальным, вкрадчиво-деловым. Разницу заметили бы разве что Глашатаи, да и то не на слух.

Илланд судорожно сглотнул и закивал вдвое чаще, не веря своему счастью.

— Тогда пойдем со мной, брат мой. — Приближенный приобнял дрожащего йера за плечи, мягко, но настойчиво увлекая к ирнице. — И я все тебе покажу…

Работа над философским трактатом — лучший способ успокоить нервы. Смотря кому, конечно.

***

— Если они нас здесь поймают, — тоскливо изрек Джай, след в след плетясь за тваребожцем, — то решат, что мы над ними издеваемся!

— Ннэ, — подумав, возразил ЭрТар, — они нас просто убьют и будут очень довольны. Так что кончай терзаться угрызениями совести!

— Если бы совести… — буркнул тот, покосившись на низкий каменный потолок. Плесенью воняло нестерпимо, сводя спазмами и без того малодушно ноющий живот. Зато она слегка светилась, как и здоровенные, с кулак, раковины пасущихся на ней улиток.

— Тихо, — одернул парней жрец. — У дхэров очень тонкий слух.

Отыскать менее подходящее для перебранок место и впрямь было сложно. Для прогулок — тоже. Нет, ЭрТара объяснения тваребожца вполне устроили, хоть их и пришлось цедить из него буквально по словам: Приближенные заняты досмотром у городских ворот; Взывающие и боевая обережь обшаривают Ориту (уже по второму кругу, исключительно для очистки совести); дхэры не любят ночной холод и до утра не высунутся из своих логовищ; жрец знает, как обойти их стороной; подземные туннели — единственный способ выбраться из города. Все вроде бы логично, но следующий из этого вывод: надо снова лезть в святилище, — восторга почему-то не вызвал.

Вдруг тваребожец просто решил заманить парней в хвосты к дхэрам? Пытался же он убить их в храме. С чего вдруг передумал? Пожертвовать одним Взывающим — вполне в духе йеров, наемный дом для них вообще мелочь. Куда важнее выведать у стрелков, кто подучил их убить Глашатая, а лучший способ войти к ним в доверие — подстроить побег…

Неизвестно, до чего бы еще додумался горец, но тут казавшийся бесконечным тоннель оборвался тупиком. Жрец уткнулся в стену лбом и ладонями, дыхание стало прерывистым и стонущим, словно он вопреки рассудку пытался пройти сквозь преграду. Вкрадчиво зашелестела песчаная осыпь, щекоча недовольно заерзавший пол. Земля с чавканьем раздалась в стороны, и стало видно, что тянут ее вовсе не человеческие руки, а неводы поджимающихся корней.

— Выходите, — прохрипел тваребожец. Опущенное лицо закрывали седые патлы, напряженные руки крупно дрожали. ЭрТар поднырнул под левую, белобрысый под правую, кошак ползком протиснулся между ногами.

Свежий воздух заставил горца раскашляться, как будто легкие торопились избавиться от спертой вони лабиринта. Разлитая по холмам тьма почти не уступала подземной, зато была теплой, живой, напитанной травяными и цветочными запахами. Туман полностью развеялся, уступив место лениво накрапывающему дождю. ЭрТар покрутил головой, ища город, и изумленно хохотнул — беглецы прошли туннелями больше десяти выстрелов, выбравшись наружу аж за селищами.

Тваребожец последним отчаянным усилием пихнул «створки» в стороны, рванулся вперед и вывалился из дыры горцу под ноги. Росший на пригорке дуб тут же сомкнул корни и землю, словно наседка, из-под которой выбрались четыре цыпленка, — взъерошенные перья. Разорванный в нескольких местах дерн тоже начал потихоньку сползаться и сливаться.

Жрец, не обратив внимания на протянутую ЭрТаром руку (как будто даже не поняв, к чему этот жест), медленно поднялся и, пройдя несколько шагов, оперся о ствол старой, почти засохшей березы. Обережник сделал то же самое, только выбрал сторону, где было побольше живых веток, и, чуть отдышавшись, повернулся к тваребожцу — по-прежнему совершенно голому, но как будто не замечавшему ни усиливающегося дождя, ни порывистого ветра.

***

— Почему ты нам помогаешь?! — Джай так устал теряться в догадках, что был согласен на самую страшную правду.

Тваребожец повернул к нему будто вылепленное из снега и покрытое льдом, бледное до жути лицо.

— Мы не закончили разговор.

— И ради этого ты спалил целый дом вместе с йером?! — опешил парень.

— Да.

— Иггров бред! — покрутил головой обережник. — Страшно представить, на что ты тогда способен ради Твари…

В следующее мгновение Джай оказался пришпилен к стволу — к счастью, не призрачными фьетами, а стиснувшими воротник руками.

— Она не Тварь, — раздельно проговорил жрец, с расстояния в два носа сверкая на парня безумными глазами. — Понял?

— Д-да… — Джай действительно понял, что связываться с фанатиком ему совершенно не хочется.

Тваребожец на мгновение прикрыл глаза, сражаясь теперь с самим собой, и разжал пальцы.

— Расскажи мне, что произошло в святилище, — хрипло попросил он. — И ты больше никогда меня не увидишь.

Обещание прозвучало двусмысленно, причем скорее зловеще, чем ободряюще.

— А я? — мигом заинтересовался горец.

Джаю показалось, что в глазах жреца мелькнуло неподдельное сочувствие к Темному — это ж достанется ему такой подарочек! Небось и семи часов в обществе «сороки» не выдержит, не то что положенных семи лет!

— И ты. Я оставлю вас в покое и уйду, — пообещал тваребожец и взмахнул рукой. — Вон туда.

— А вдруг мы тоже туда захотим пойти, э? — прищурился «сорока».

— Не захотите.

— Почему?

— Потому что там вы умрете.

Для Джая это было вполне убедительным аргументом. Для горца — наоборот, у пестрокосого аж глаза просияли:

— Хэй-най, а давай мы сами там всех убьем?!

— Смотри, как бы тебя прямо здесь не убили! — не выдержал обережник. — В общем, дело было так…

Жрец внимательно слушал. Дождь лил и лил, вода ручейками стекала по обнаженному телу, волосы плотно облепили голову и шею. Перебил он Джая только дважды: уточнил, как выглядел дхэр и чем в него стреляли, оба раза кивнув, словно так и думал.

Закончив рассказ, обережник выжидательно уставился на тваребожца, но тот ограничился бесцветным: «ясно», и прошел между парнями, оставив их и кошака непонимающе таращиться ему вслед.

— И все?! — не поверил обережник. — Эй, погоди! Чего ясно-то? А нам объяснить?!

— Я вас спас, — не оборачиваясь, холодно напомнил мужчина. — Хватит с вас и этого.

Джай с трудом удержался от искушения всадить ему в спину стрелку. Все равно ведь, гад, отобьет, а их и так мало. Или вообще передумает, вернется и додушит. Сейчас жрец был особенно похож на моруна: шатающийся, мокрый, чавкающий босыми ногами по грязи, в глазах ни единой мысли — только тупое стремление к цели. Ну и проваливай, без тебя спокойнее! Обережник поправил смятый воротник и, не глядя «сороке» в лицо, грубовато поинтересовался:

— Ты куда пойдешь?

— Э? — ЭрТар почесал затылок. Сгорбившийся у его ног кошак неотрывно пялился в голую удаляющуюся спину, словно надеясь на оклик. — Наверное, в горы. Там найдется, где годик-другой отсидеться.

— А потом? — Парень сомневался, что храмовники оставят их в покое. Теперь им до конца жизни ни в один город не сунуться, да и в селища йеры регулярно наезжают. Горца хоть родичи приютят, не выдадут, а единственная тетка Джая, ревностная иггрианка, убийцу Глашатая даже на порог не пустит…

ЭрТар столь же уныло пожал плечами. По несчастному лицу «сороки» было видно: лучше умереть в загадочном «там», чем провести остаток жизни в потайном погребе.

— Ну бывай, — неловко попрощался обережник, безуспешно пытаясь отделаться от ощущения, будто они расходятся с кладбища после панихиды, причем завидуя покойнику.

— Эге. — Горец прощально шевельнул рукой, но с места не тронулся. Джай тоже. Оба прекрасно понимали, что поодиночке у них больше шансов затеряться в Царствии. К тому же, если одного поймают, другому лучше не знать о нем ничего. Но сделать первый шаг в никуда было страшнее, чем в настоящую пропасть.

Корлисс встал и встряхнулся, обдав брызгами обоих парней. Хвост беспокойно подрагивал, двуцветные глаза были по-прежнему прикованы к уходящему жрецу, как раз в этот момент взмахнувшему руками… и с треском провалившемуся сквозь землю.

Священное замешательство длилось недолго — пока горец не пихнул обережника локтем, указывая на покосившуюся хворостину с привязанной вверху тряпкой. Парни переглянулись, чуть ли не облегченно вздохнули и что есть ног кинулись туда, почти сразу же безнадежно отстав от кошака.

Глава 9

Боги дали нам время убивать врагов и время заводить друзей, время пить молодое вино и время любить прекрасных женщин, время совершать глупости и время их исправлять…

А еще они дали нам время остановиться и подумать — зачем мы все это делаем?.. Так выпьем же за то, чтобы они забрали его обратно!!!

Горский тост

— Да уж, лучшего места для ловушки на морунов местные придумать просто не могли! — выругался Джай, после получасовой возни отчаявшись привести в чувство вытащенного совместными усилиями тваребожца. То ли он хряснулся головой о кол (к счастью, подмытый и перекошенный), то ли приутоп в скопившейся на дне воде (она до сих пор грязными каплями сочилась у него из носа, хотя парни основательно потрясли невезучего жреца за ноги над краем ямы), но обережник уже начал подумывать, что гуманнее всего будет сбросить его обратно.

— Ну она же пригодилась, — справедливо заметил ЭрТар. Усталые, измазанные грязью, горец и равнинник отличались друг от друга только силуэтами. — Ннэ, а местечко-то и в самом деле удачное — между двумя холмами, моруну никуда не свернуть. Нам повезло, что в яме не сидела уже парочка-другая.

— Да откуда они здесь возьмутся? — поежился белобрысый, боязливо покосившись на ближний лес. — Город же рядом. Йеры с боевой обережью небось на тридцать выстрелов окрест всех переловили…

— Одних переловили, другие приплелись. — Горец подышал на озябшие пальцы и потрогал жреца за шею. Жилка мерно вздрагивала, но было ясно, что если мужчина в ближайшее время не очнется, то помрет уже от холода. — Давай костер разведем, э?

— Развели уже один… — проворчал обережник и тут же понял, что и сам не отказался бы от ма-а-аленького жаркого огонька. — Прямо здесь? Из селища увидят.

— Да кто там ночью смотреть будет? — пренебрежительно чихнул (собирался фыркнуть, но уж что получилось) ЭрТар. — Сейчас около праволуния, еще пару часов темно будет, а с таким небом — и все три.

Джай машинально поднял лицо вверх, и дождь тут же наплевал ему в оба глаза.

— Послал же Иггр геморрой… — выругался обережник, возвращаясь к неблагодарному делу, то бишь телу. — И что теперь прикажешь делать?

— Закидывай его на плечи и тащи к лесу, там хоть посуше будет.

— Ну ты вообще обнаглел!

— Хэй, ты же сам велел приказывать!

— Я тебя сейчас убью, — загробным голосом даже не пообещал — поставил в известность Джай, поднимаясь с корточек и со скрюченными пальцами надвигаясь на горца. Выглядело это так убедительно, что ЭрТар предпочел не рисковать, с оглядкой попятившись.

— Уй, дарагой, зачэм такой страшный глаз? Иди бык им пугай, ребенок от икота лечи!

Но Джай был не в том состоянии, чтобы оценить горский юмор.

— Тут не знаешь, какому Иггру молиться, а тебе все шуточки, козлу безрогому! Что языком ляпать, что в святилище лезть!

— А что, тэбэ там нэ понравилас’? — невинно уточнил ЭрТар. — Голый жэншын посмотрэл, гадкий змэя пострэлял, побэгал…

Обережник еще и попрыгал, внезапным броском свалив «сороку» с ног.

Несколько минут парни барахтались в грязи, осыпая друг друга тумаками, — пока не выдохлись.

— Хэй, — еле отдышавшись, прохрипел подмятый Джаем горец, — ты или слезай, или пользуйся случаем, а то у меня спина мерзнет!

Обережник напоследок ткнул его в грудь и неуклюже поднялся. ЭрТар сел, ощупал подбитую скулу и заключил:

— Хорошо повеселились, ннэ?!

Джай, который уж было устыдился свой дурацкой вспышки, мигом исцелился от чувства вины.

— Помогай давай, — буркнул он, нагибаясь.

Потащили вдвоем, горец за щиколотки, обережник под мышки. Корлисс, все это время внимательно наблюдавший за ними с высокой кочки, радостно встряхнулся и длинным прыжками поскакал впереди.

Лесов Джай не любил. Одно дело городской сад, где можно попить в теньке скваша, любуясь яркой, буйной листвой и чистой зеленой травкой, и совсем другое — как попало натыканные деревья, с которых в любой момент может упасть сухая ветка или клещ, ноги вязнут в буреломе, а к лицу липнет паутина. Дикоцветные земли, одним словом. Иггр о них не заботится, вот там всякая дрянь и растет. Брр, а при Тваребоге, говорят, наоборот было — деревья под самые облака вымахивали, зверье стаями по равнине бродило, а на лес люди даже смотреть боялись. Чтобы от тварей откупиться, приходилось половину урожая и приплода отдавать, причем не только скота…

Загнав людей под деревья, дождь разочарованно утих. Сырая иглица неприятно пружинила под ногами, как будто обережник шел по чему-то большому и живому, готовому вот-вот проснуться.

— Вот хорошее местечко, — невесть с чего решил ЭрТар — с точки зрения обережника все они выглядели одинаково отвратно. Но спорить Джай не стал, охотно воспользовавшись поводом сгрузить свою ношу на землю. Кто бы не избивал жреца, голодом он его не морил… а зря!

Кошак тут же улегся рядом и начал старательно вылизывать тваребожцу лицо, начав с расшибленного виска. ЭрТара это почему-то дико злило, хотя в ином случае он сам бы заставил корлисса улечься под бок раненому, согревая. Друг, называется! Переметнулся к первому встречному и даже хвостом на прощание не вильнул…

Тишш, загривком почуяв «ласковый» хозяйский взгляд, встрепенулся и вопросительно муркнул, но горец уже отвернулся и сделал вид, что ничего не слышал.

Джай с благоговением горожанина наблюдал, как «сорока» развязывает два вложенных друг в друга мешочка, сохранивших трут и огниво в должной сухости. Сам он уж и не помнил, когда в последний раз высекал огонь: столовался парень по едальням и подружкам, к тому же всего за несколько бусин у йеров можно было купить «вечный уголек», который не гас по году, и хозяйки хранили его в маленьких горшочках на припеке.

Кропотливо собранный из травинок и веточек костерок сначала сердито шипел на сыплющиеся в него искры, потом ради интереса попробовал одну, облизнулся узеньким дымным язычком и постепенно занялся целиком. Теперь в него без опаски можно было подбрасывать даже мокрые сучья, пламя разгрызало их с треском, как пес — мозговые кости.

Вокруг кострища постепенно расширялось кольцо сухой и теплой земли. От развешанной на рогатинах одежды валил пар. Укрытый ЭрТаровой курткой жрец лежал на подстилке из лапника и дерюжек, по-прежнему не подавая признаков жизни, как, впрочем, и смерти. Жмущиеся к огню парни мрачно ему завидовали. Если в Царствие и пришло лето, то ночам об этом сообщить забыли. Ползущий из чащи холод казался прямо-таки осязаемым, без помощи ветра щекоча голые спины. С веток срывались крупные капли, наполняя лес вкрадчивым шелестом и сдавленной руганью.

Разговаривать не хотелось. Пригревшись, оба беглеца начали клевать носом, сначала вздрагивая на каждый посторонний звук, а потом бессовестно свалили охрану на кошака (понятия не имеющего об оказанной ему чести) и уснули окончательно.

***

К утру погода сняла, наконец, траур по рождению Твари, протерла небо до хрустальной голубизны и подкинула в него золотую бусину солнца.

Но разбудило парней не оно.

Такого оглушительного, ликующего щебета ЭрТар даже по весне не слышал. Птицы как будто решили, что не все в этой жизни меряется червяками, и устроили себе разудалую гулянку, причем начали с той ее части, когда одна половина стола пытается перепеть другую, упирая на количество, а не качество. Петухи в селище за холмом — и те поддались общему безумию, вопя то по очереди, то, не в силах удержаться, хором.

Джай в диких тварях не разбирался, поэтому птичья побудка вызвала у него лишь законное раздражение. Утренний лес понравился ему немногим больше вечернего — не такой зловещий, но по-прежнему сырой и унылый. И обсохшее после дождя комарье налетело. Не досаждало оно только жрецу, ночью свернувшемуся таким плотным клубком, что из-под куртки виднелась только макушка. Корлисс, решивший, что беспокоиться уже нечего, рыскал между деревьями, то и дело поднимая морду и облизываясь на голосистых пичуг.

Обережник выпрямился и потянулся, горько об этом пожалев: спина, за ночь привыкнув к скрюченному положению, раскрючиванию гневно воспротивилась. Горец же как ни в чем не бывало вскочил, встряхнулся, подражая кошаку; внезапно подпрыгнул и перекувырнулся в воздухе, приземлившись на полусогнутые ноги, с уже отведенной для замаха правой рукой и защитно выставленной вперед левой.

— Разомнемся, э? — предложил он, широко улыбаясь.

— Иди ты, — буркнул Джай, потянувшись к рогатинам с одеждой. Сам он вчера наскакался на год вперед, а этому горному козлу все мало! И, зараза, завидно-то как такой форме…

— Хорошая юбка, — иронично заметил ЭрТар.

Джай мрачно встряхнул темно-синие, просторные штаны обережника, которых и впрямь хватило бы на выкройку юбки, а то и двух. Действительно, какой идиот их придумал?! Нет, ходить в них было удобно, а во время рукопашно-ногомашных схваток развевающиеся штанины сбивали противника с толку, зато именно они служили основной темой пошлых шуточек про обережь.

— Хорошее платьице, — отплатил «любезностью» Джай.

Горец критически изучил айсту на вытянутых руках, но, поскольку вариантов не было, со вздохом натянул. Штаны он то ли выронил во время бегства, то ли оставил в сгоревшем доме, однако среди уцелевших пожитков их не оказалось.

За неимением зеркал парни глянули друг на друга и покатились со смеху, хотя уместней было бы расплакаться. Пожар, дождь и драка не пошли на пользу ни одежкам, ни их хозяевам. В таком виде их задержал бы первый же обережник — по подозрению в ограблении огородных пугал (причем, судя по синякам — у Джая под глазом, у ЭрТара на скуле, — те яростно сопротивлялись).

— Тут какая-нибудь речка поблизости есть? — Горец поскреб ногтем краешек айсты, словно проверяя, сохранилась ли под грязью вышивка.

— Разве что колодец в селище. — Пригород Джай знал неважно, но рек с этой стороны Ориты точно не было. — Или пруд в низинке поис…

Горец резко поднял указательный палец, и обережник умолк. Увы, птицы свистеть хотели на человеческие просьбы, что и делали, не пропуская к ушам иные звуки.

— Кто-то по дороге едет, — пояснил ЭрТар, и Джай, поняв, на что надо обратить внимание, различил, наконец, среди трелей и чириканья далекий, натужный скрип. — Глянем?

«И чего спрашивал?» — с досадой подумал обережник, ибо горец сорвался с места, не только не дождавшись ответа, но даже раньше самого вопроса.

Бегать по лесу оказалось еще противнее, чем идти: те же самые ямы, пни и ветки, только на большей скорости. У Джая в голове не укладывалось, как ЭрТару удается ориентироваться в этом безобразии — один раз увидев лес со стороны, ночью, он безошибочно вывел обережника к восточной опушке, где деревья ближе всего подходили к дороге. По которой, спускаясь с соседнего холма, медленно полз запряженный двумя волами воз.

Про горцев недаром ходили слухи, будто они с вершины одной горы могут заметить и даже узнать стоящего на другой человека.

— Смотри, — шепнул ЭрТар, — у них там сзади стопка шерстяных отрезов лежит! Плотные, некрашеные, как раз на земле ночевать!

Джай сощурился, но груз на возу все равно остался для него серой однородной кучей. В любом случае, ни денег, ни товаров на обмен у них не было, а значит…

— Отвлечем возниц и стащим парочку? — неуверенно предположил он. Честная душа обережника вопияла против злодейского умысла, но греховная плоть поддерживала его обеими руками, ногами и прочими озябшими частями.

— Что ты, — оскорбился горец. — Мы же отважные воины, а не какие-нибудь итыллы! Нападем на них и отберем всю телегу.

— Да ты совсем сбрендил! — разозлился Джай, смутно припоминая, что про итыллу он где-то уже слышал. — А вдруг они…

Но ЭрТара рядом уже не было — «сорока» перепорхнул за куст шиповника у самой дороги. Обережник остался сидеть в орешнике, на все лады изобретая позу, в которую Темный поставил бы горца, загляни тот к нему на огонек.

Воз тем временем приближался. Джай наконец разглядел и отрезы, и возниц — двоих крупных, плечистых мужиков в одинаковой дорожной одежде: башмаки, потрепанные штаны, теплые рубахи без узора и овечьи безрукавки. У правого, бородатого, была еще и войлочная шапка, лихо заломленная набок. Левому вполне хватало густых черных кудрей.

Волы, дремлющие на ходу, философски восприняли выскочившего перед ними человека, сразу остановившись.

— Чего тебе, «сорока»? — дружелюбно окликнул парня бородач. — Подвезти, что ль? Извиняй — воз под завязку набит, волы и так еле ноги переставляют.

— Эта харашо, что под завязка! — благосклонно кивнул горец, хватая ближайшего вола за продетое в нос кольцо. — Пустой телега мы бы грабить не стал!

Мужики переглянулись и захохотали.

ЭрТар белозубо поддержал веселье и предъявил мыслестрел. Насколько Джай помнил — незаряженный.

«Идиот!!!» — мысленно простонал обережник.

На четырнадцать стволов у возниц чувства юмора не хватило. Кудрявый с потрясенным видом развернулся к горцу, будто бы невзначай загораживая бородача, а тот начал потихоньку нашаривать что-то под холстиной позади себя.

Вонзившаяся в борт стрелка мигом заставила его отдернуть руку.

— А ну, становись для досмо… для ограбления! — в последний момент поправился Джай.

Бородач обмяк на сиденье и, выронив вожжи, медленно поднял руки. Сосед последовал его примеру.

Горец порылся в плодах преступной деятельности и нашел их весьма приятными. В тюках лежала готовая одежда, недорогие ткани и меха, в ящиках под ними — различная мелкая утварь и побрякушки. Все новое, аккуратно сложенное.

— Купцы? — хмуро поинтересовался обережник, сам не заметив, как в голосе прорезались привычные начальственные нотки. Мужиков это тоже впечатлило, и они слаженно кивнули.

— А ну-ка покажите… тьфу, то есть сидите на месте и не дергайтесь! — Разбойник, проверяющий печати на грамоте, — во был бы номер!

— Слушайте, парни, — неожиданно предложил один из купцов, чуть опуская руки. — А давайте вы не будете нас грабить, а мы никому не скажем, что вас видели?

— Поздно, мы уже начали, — с искренним сожалением вздохнул Джай.

— Ну ладно товар, но на кой вам телега? — осмелел и второй. — Все равно ведь далеко не уедете, посреди дороги бросить придется.

— А мы ее где-нибудь спрячем! — нашелся обережник, с ужасом обнаруживая в себе недурные задатки разбойника.

— Где? — ехидно поинтересовался кудрявый. — Вон как землю размыло, в колеи от колес кулак засунуть можно. До стражи у ворот нам полчаса бегу, пока туда-обратно — волы и семерика выстрелов не пройдут!

— А мы вас свяжем, чтоб не бегали, — зловеще пообещал Джай, стараясь не обращать внимания на сдавленное хихиканье горца.

— А вдруг нас никто не найдет, и мы от голода помрем?

— Нам будэт очен’ стыдна, — потупился ЭрТар, примерявший вытащенные из тюка штаны. Заодно посмотрел, не коротки ли.

— Слушайте, парни, кончайте дурака валять! — взмолился второй купец. — Ну какие из вас грабители? Те сразу деньги лезут искать…

— А у вас ест’? — тут же заинтересовался горец.

— Нету! — развел руками бородач. — Иггр свидетель: взяли только на дорогу и на последнем привале все до бусины развели.

— Что ж вы так, э? А вдруг бы встрэтыл хароший чэловэк и одолжыт’ ему нэту? — отечески попенял мужикам ЭрТар. Те неубедительно сделали вид, что устыдились. — Хм… вот эти я, пожалуй, и взят’.

— Три серебряные! — быстро сообщил купец.

— Хэй, тры бусина за облезлый тряпка?! Я тэбэ что — глаз нэт, вмэстэ с галава дома забыл?! Да такой штаны даже галодный моль не кюшай!.. А за двэ отдаш’?

— Ох, извините… я машинально, — опомнился мужик.

— Я тоже, — смутился горец. — Вот чэсный слов: мог бы купи — не граб’! Но жызн’ такой тяжелый…

— Так и я о том же! — оживился кудрявый. — Если вам для счастья только одежки не хватает, так мы с радостью поделимся! Зачем хорошим людям из-за такой малости преступниками становиться?

— Надеешься, что Светлый вам это зачтет? — ехидно поинтересовался Джай, веривший в щедрость торгашей немногим больше, чем в честность горцев.

— До небесного Царствия нам еще далеко, — рассудительно возразил купец, — а в земном свои свитки! Это нам, значит, — мужик окончательно опустил руки и начал обстоятельно загибать толстые короткие пальцы, — по грязи в город мчаться — раз, обережь улещивать — два, половину торгового дня на погоню и разбирательство потерять — три, обережникам да судье платить — четыре, нет, целых пять! — Бородач возмущенно уставился на стиснутый кулак. — Невыгодно! Лучше мы вам без шума часть товара отдадим — и идите себе с Темным.

— А дно-то у телеги, кажись, двойное, — наметанным глазом оценил Джай. — Шесть?

— А даже если и так? — с вызовом поинтересовался купец. — Тебе-то какая разница — ты обережник, что ли?

— Нет, — торопливо отперся Джай и мстительно добавил: — Но тогда я еще пару фляг возьму!

— Так что, договорились? — просияли мужики.

— Посмотрим, — туманно обнадежил обережник, про себя рад-радехонек, что все так обернулось.

***

Расстались жертвы и грабители вполне мирно: горец, сжимая в охапке ворох вещей, отступал первым, а Джай, не сводя с купцов мыслестрела, пятился за ним. Хотя мужикам и так было не до них — телега во время ограбления, то бишь дележа, успела увязнуть в грязи, и купцы, спешившись, усердно пихали ее в задок. Бородач заикнулся было: мол, это по вашей вине, могли бы и подтолкнуть, но когда обережник предложил в качестве помощи облегчить воз еще на тючок, от их услуг вежливо отказались.

Едва за «разбойниками» сомкнулись кусты, Джай схватился за голову и простонал:

— Это было самое дурацкое ограбление в моей жизни!

— Э, так оно для тебя не первое? — с интересом обернулся горец.

— Я их расследовал, балда! Мне теперь лица этих купцов в кошмарах мерещиться будут — они ж на нас как на законченных идиотов смотрели!

— А ты на другой бок перевернись и дрыхни дальше, — с ухмылкой посоветовал ЭрТар. — Думаешь, если бы мы вежливо попросили, они бы нам хоть платок дали?! Хо! А так и нам хорошо, и они довольны, что дешево отделались. И языками трепать не будут, потому как у самих губы лоснятся, ннэ?

Джая это убедило, но не утешило. Не сказать, чтобы он так уж ревностно чтил охраняемый им закон, но крупных взяток не брал и тем более не вымогал. За пару-тройку бусин можно закрыть глаза на ерунду вроде просроченной на день лицензии (ну, забегался торговец, не успел продлить!) или драку по пьяни (не зарекайся!), но в отношении настоящих преступлений парень был неподкупен. А тут мало того, что сам совершил, так еще и допустил! В двойном дне купцы могли везти все, что угодно — вплоть до запрещенного, отравленного оружия, которое, скорее всего, окажется в руках уже настоящих разбойников… Позорище.

У костра парней ожидал сюрприз — пока непонятно, приятный или нет. Очнувшийся тваребожец неестественно прямо сидел на лапнике, поджав под себя ноги, и диковато озирался по сторонам, похоже, как раз пытаясь сообразить, где он, а заодно и кто. Загадочная татуировка казалась перекинутой через плечо лозой; Джай мог поклясться, что она развернула листики к солнцу, как настоящее растение. За ночь жрец сильно осунулся, синяки почернели, а обожженные запястья опухли и покрылись мокнущей коркой. Высохшие, но не расчесанные волосы довершали плачевную картину.

— Выспался? — насмешливо поинтересовался горец, отделяя от стопки и бросая мужчине одно из одеял. Оно мягко шлепнуло жреца по груди и сползло на колени, тот даже не попытался его подхватить. — Накинь вот.

Тваребожец перевел взгляд на одеяло и обратно, так и не шелохнувшись.

— Хэй! — ЭрТар прищелкнул пальцами. — Ты нас понимаешь?

— Нет.

— Но ты же должен был понять вопрос, чтобы ответить, — вкрадчиво намекнул обережник.

— Я понял вопрос. Я не понимаю вас, — уточнил жрец. — Вы что, сумасшедшие?

— Чего?! — оторопел Джай. — На себя посмотри!

Тот послушно опустил глаза. Зрелище, видимо, оказалось интересным, потому что вдумчивое изучение затянулось надолго.

— Ладно, мужик, хорош придуриваться! — вынужден был напомнить о себе обережник. — Давай выкладывай нам все, что знаешь, а не то…

Тваребожец затравленно сощурился и начал приподниматься, но оба парня мгновенно вскинули на него мыслестрелы.

— Но-но, не так быстро! Один раз попали — и второй не промахнемся! — Джай отчаянно жалел, что не поделился с «сорокой» тремя оставшимися у него стрелками.

— Или это твой брат был? — уточнил ЭрТар. Стрелять в безоружного он все равно бы не стал, так что ничуть по вышеозначенному поводу не переживал.

Жрец осел обратно на дерюгу и зябко ссутулился.

— Я.

— Так ты все-таки морун?! — Рука у Джая дрогнула.

— Нет. Я живой. Отпустите меня.

ЭрТару подумалось, что сейчас тваребожец здорово напоминает одичавшую собаку, которая лютой зимней стужей вышла к костру погреться, но не ждет от людей ничего хорошего и почти разучилась вилять хвостом.

— Чтобы ты опять куда-нибудь провалился?

— Я слишком устал. Отвык рассчитывать силы. — Жрец начал потихоньку втягиваться в разговор и заодно реальный мир, в глазах мелькнул слабый проблеск интереса: — Это вы меня вытащили?

— Нет, Двуединый лично за тобой лазил! — ругнулся белобрысый. — Не хочешь нам что-нибудь за это сказать?

— Я уже сказал.

— Что?

— Что вы сумасшедшие, — с убийственной уверенностью повторил тваребожец.

— Ну спасибо!

— Да, и спасибо вам. — Жрец недоуменно посмотрел на тихо звереющего обережника, потом на ухмыляющегося горца. — Но зачем вы это сделали? Если вас поймают рядом со мной, то не просто убьют, а отдадут дхэрам для «вразумления».

— Мы этого не знали, — честно сказал Джай.

— Пусть сначала поймают! — презрительно бросил ЭрТар.

— Еще не поздно разойтись. — Мужчина снова попытался встать, но горец на сей раз по-простому схватил его за лодыжку и дернул, заставив плюхнуться назад.

— Верно, даже слишком рано. В какую крапиву тебя гадки тащат?

Седой тоскливо уставился мимо его плеча на восток. Как бы впечатляюще жрец не размахивал тенями в храме, сейчас он то ли не мог, то ли не хотел применять силу. Чем осмелевшие парни беззастенчиво и пользовались.

— Я должен найти Госпожу и укрыть ее от дхэров.

— Чтобы она выросла и уничтожила наш мир? — скептически уточнил Джай.

— Чтобы она его спасла.

— Храмовники считают по-другому.

— Ты им веришь? — устало, не надеясь и уже даже не желая кого-либо переубедить, поинтересовался жрец.

Услышь Джай этот вопрос позавчера, он бы без колебаний скрестил руки на груди в знак нерушимой преданности Иггру. Но за последние два дня Двуединый крепко подмочил свою репутацию.

— Ну тогда и мы ее, того… тоже поищем!

Тваребожец вздрогнул и так резко повернулся к обережнику, словно тот ткнул в него колючкой. Причем отравленной: зрачки мужчины тут же расползлись во всю радужку.

— Зачем?

— Хотим поглядеть, что ж это за не-Тварь такая.

— Зачем?!

— Интересно, — честно сказал горец.

— Я — представитель закона и обязан не просто карать за преступления, но пресекать их в зародыше! — пафосно процитировал Джай Хорва. — В данном случае истцы утверждают одно, ответчик — другое, а поскольку обе стороны не представляются мне внушающими доверия, я должен провести тщательное расследование. И если я увижу, что действия твоей секты могут нанести вред невинным людям…

— То ты думаешь, что сможешь мне помешать?!!

— Постараюсь, — важно подтвердил обережник.

— И что я тебя вот так просто с собой возьму?!!!

— Ну да. Тебе ведь тоже выгодно, чтобы истина восторжествовала, верно?

— А я буду третьей независимой стороной! — со смешком предложил горец. — Которая все видит и дает умные советы, а в случае нужды — и по шее.

Джаю показалось, что жрец и сам вполне может надавать по шеям, причем сразу двоим и немедленно.

ЭрТару — что сейчас он снова развеется по ветру.

Мужчина поднял руки… уткнулся в них лицом и истерически захохотал, раскачиваясь взад-вперед.

— Э-э-э, дарагой, — горец наклонился и соболезнующе похлопал его по плечу, — не нада такой радость, нам самим приятна с тобой гуляй! Пагода хароший, дэла важный нэту…

Жрец издал протяжный стон, который если и сошел бы за одобрение, то только от смертельно раненного человека, которого из милосердия добили.

Глава 10

…Дала тогда старая вещунья братьям по клубочку и говорит:

— Идите, куда они покатятся, и будет вам счастье!

Поблагодарили ее братья и отправились в путь, но уже через полчаса младший утонул в болоте, а старший наткнулся на дикого кабана. Ибо только Иггр способен творить истинные чудеса, а прочие «чароплеты» — лгуны и проходимцы.

Народная сказка. Сочинена по заказу храма в 16 году от Воцарения Двуединого

По лицу Архайна можно было подумать, что стоящий рядом дхэр заставил его залпом выпить стакан уксуса и закусить недозрелой хурмой.

Ясно, что Глашатаи предпочли подстраховаться и запрячь в одну двуколку кота и собак, чтобы те от взаимной «любви» помчали ее быстрее скаковых ящерков, не отвлекаясь ни на что другое.

Ясно, что невозможно предугадать, с чем и кем им придется столкнуться, поэтому отправлять на поиски Твари одного йера рискованно. Как и одних обережников.

Ясно, что в пути кто-то должен выполнять черную работу, вроде разведения костров и приготовления пищи, ведь поиски могут затянуться на несколько дней, а то и месяцев.

Но разум разумом, а три семерика навытяжку стоящих обережников, из которых Архайну предстояло набрать себе «дружную боевую команду», вызывали у йера лишь жгучее желание посвятить каждому из них по главе своего трактата. Морды сытые, надменные, рукояти фьет хвастливо позолочены…

— Кто командир? — хмуро поинтересовался Приближенный, делая вид, будто не разбирается в воинских знаках отличия, а по выправке (читай — особо наглой роже) догадаться не может.

— Я, господин! — гаркнул стоящий слева усатый здоровяк, демонстративно глядя мимо йера на Глашатая.

Увы, перед смотром Архайну недвусмысленно намекнули, что этого хама он должен взять обязательно. Видать, самый доверенный шпион.

— Печально. — Йер повернулся к нему спиной и наугад ткнул рукоятью плети: — Значит, еще ты, ты и ты, и двое с конца. Ну и вот ты, рыжий. Как тебя зовут?

— Хруск, господин Приближенный!

Уже лучше. Этот, по крайней мере, понимает, что дхэр не вечно будет рядом торчать.

— Будешь за старшого.

Усач выпучил глаза и приоткрыл рот, став похожим на жареного карпа. А что ж ты хотел, голубчик? Командир должен быть один, и сам Архайн никому подчиняться не желал, поставив это встречным условием. Внезапно же возвеличенный старшой будет ходить перед йером на цыпочках, чтобы это звание сохранили за ним и после похода.

Из-под капюшона послышалось хриплое покашливание. Кошачья шалость пришлась дхэру по вкусу. Для него не имело значения, кого выберет Приближенный — неугодных Глашатаю сюда бы просто не позвали. Ленивый взмах рукава, и обережники, разделившись на избранных и отвергнутых (еще неизвестно, кому больше повезло!), поспешили убраться с храмового двора. Первые отправились запрягать ящерков, чтобы уже через час ожидать Приближенного возле восточных ворот, вторые в казарму, а усач, судя по лицу, к реке топиться.

— Привези ее сюда, Архайн. Живую.

— Да, господин. — Йер мастерски упрятал изумление в секундной заминке. Раньше дхэры не приближались к Твари даже на четверть выстрела. Не хотели или не могли? Выходит, дело настолько смердит болотным газом, что Глашатаи готовы рискнуть, лишь бы узнать, с чем они столкнулись. Рождение Твари само по себе бросило им вызов, а манок добавил жару. Нет, дело было не в Архайне, обряд он провел безукоризненно. И Тварь откликнулась… но не зачарованно летящей к птицелову синицей, а ехидно каркающей с еловой макушки вороной, которая прекрасно видит разложенную под зерном сеть. Направление и то удалось определить с трудом, а о расстоянии оставалось лишь гадать. Раскусила она его? Или просто осторожничала? И отзовется ли в следующий раз?

Значит, сутки езды на северо-восток и новый манок. Если они уже минуют ее логово, то вернутся к середине пути и повторят все сначала. Хлопотно, муторно, малоэффективно, но выхода нет. Одно утешает — на все про все у Архайна два семерика лет, к тому же каждый йер Царствия Иггрова будет высматривать Тварь среди своей паствы, и в конце концов храмовники обшарят даже самые отдаленные и мелкие селища.

Но, разумеется, хотелось бы управиться побыстрее. Лозу надо выпалывать ростком, пока она не отрастила колючки… шипы.

Бездействие сбежавшего раба начинало беспокоить Архайна. Йер в который раз вытащил кристалл. Поглядел на свет, хотя все и так было видно. Ответ, почему жрец не пытается прорваться за кольцо стен, напрашивался только один, и очень неприятный: ему это уже удалось. Стрелков-придурков тоже никто после пожара не видел, как будто их с крыш сам Иггр забрал… Иггр… Да нет, бред, они бы не посмели!

Архайн спохватился, что дхэра рядом уже нет. А значит, и ему медлить не стоило.

***

— Нет. Это невозможно. — Истерика прекратилась так же неожиданно, как и началась, и жрец оказался на ногах быстрее, чем парни успели ему помешать. — Мне некогда с вами возиться. Я должен идти.

Джай понял, что угрозы тут уже бессильны, и вкрадчиво поинтересовался, кивнув на нечестно нажитое:

— Может, ты сначала оденешься?

— Зачем?

— Во-первых, народ от тебя будет шарахаться, во-вторых, замерзнешь, простудишься и умрешь, придурок!

— Нет, мне это не подходит, — после сосредоточенного обдумывания заявил тот. — Я оденусь.

— Ну спасибо, уважил!

Жрец не обратил внимания на издевательский тон, сосредоточенно разбираясь с длинной серой рубахой с вкраплением ярко-алых нитей, которую полагалось носить навыпуск (сразу видно, кто выбирал — на себя горец вообще напялил нечто мешкообразное, густо расшитое бисером и с бахромой понизу). Затянул шнуровку, неловко сплел узел, пошевелил плечами и заключил:

— Да, так лучше. Теплее.

— Волосы из-за ворота вытяни, — критически посоветовал Джай. — А чего ты сивый такой? Вроде ж не старый.

— Что? — Мужчина озадаченно подцепил одну из прядок, поднес к глазам. — Они все такие?!

— На голове — да, — охотно сообщил паскудник горец.

Тваребожец вздохнул и откинул волосы за плечи, так и не ответив на вопрос.

— Ты, наверное, хочешь узнать, как нас зовут, э? — оптимистично предположил «сорока». — Я ЭрТар, а вон то белобрысое — хоть под грязью и не видно — Джай.

— Эй, я не немой! — возмутился обережник. — И разве я тебе свое имя говорил?

— Та скандальная тетка сказала. — Горец хмыкнул и добавил: — Она вообще много чего сказала. И о тебе, и о моих предшественницах.

Парень побагровел, и ЭрТар узнал о госпоже Индоре тоже уйму интересного.

— Да ладно тебе, — попытался урезонить его горец, — у бедной женщины как-никак дом сгорел…

— Бедной?! Да ее развалюха была застрахована дороже, чем храм! — в сердцах бросил Джай. — Жалеть ее… Небось скачет сейчас от радости по пепелищу, коза драная! А у меня все пропало: вещи, оружие, заначка на черный день… ожерелье мамино, из янтаря… сгорело, наверное.

— Все, что я хочу, — чтобы вы от меня отцепились, — холодно перебил жрец. — Вы для меня только обуза.

— Еще неизвестно, кто для кого, — проворчал Джай. — Если на нас нападут, я не стану вас защищать.

— Ты, главное, их не защищай! — осклабился горец.

— И доверять вам не собираюсь.

— Мы тебе тоже, не переживай. А добрый совет хочешь, э?

Жрец умолк и недоуменно уставился на ЭрТара.

— Надень заодно и штаны. Простуда — она штука коварная!

***

Волы размеренно чавкали по грязи клешнятыми копытами, тихо радуясь, что груз на телеге стал хоть чуточку да меньше.

Купцы их восторга не разделяли. Бородатый, не выпуская вожжей, вполоборота наблюдал, как кучерявый складывает разбросанные разбойниками вещи.

— Мерзавцы, — в очередной раз пробормотал тот, убедившись, что торбы с остатками дорожных припасов на возу нет. — И когда только успели?!

— Совсем распоясались, сволочи! — поддакнул бородач. — Средь бела дня! На шумном тракте! Чуть ли не под городской стеной! Куда только обережь смотрит…

В данный момент на тракте шумели только вспугнутые волами галки, но остальное вполне соответствовало истине.

— Штаны серые полотняные, — горестно бубнил напарник, — две бусины с четвертью, носки кроличьи, с двойной пяткой — бусина за пару, отрезы шерстяные…

— Ничего, — проворчал бородач, возвращаясь к вожжам. — Нам же обещали возместить все издержки, верно? Ну так больших издержков, мать их, я в жизни своей не видывал!

— Вот гады, — гулко, с непередаваемым чувством сказало тележное дно. — Вы их запомнили?

— Угу, — сплюнул купец.

— Захочешь — не забудешь, — уныло поддакнул второй.

Дно закряхтело и веско пообещало:

— Поймаю — по косточкам разберу.

Купцы уважительно примолкли. Верный ученик Темного, глава Оритской гильдии преступников (неофициальной, разумеется!), известный на все Царствие злодей и убийца по кличке Репа не бросал на ветер слов — только пепел добросовестно упокоенных жертв. Ходили слухи, что на его счету есть даже парочка йеров; в это верилось с трудом, однако совсем выбросить из головы не удавалось. И поскольку портреты оной знаменитости (вид спереди, сбоку и даже сзади) примелькались обережникам почище образов, переезды из города в город вызывали у нее некоторые сложности.

Тем временем тракт решил восстановить репутацию людного — восточные ворота Ориты распахнулись и из них цепочкой вылетели пять двуколок. Уже в чистом поле перестроились: одна впереди, одна чуть поодаль и за ней рядком остальные, во всю ширь дороги.

Бородач сразу понял, что эти типы объезжать воз по грязи не станут, а не уступишь сам — схлопочешь плетью, и хорошо, если обычной. Мужик поскорее дернул за левую вожжу, одновременно лупя волов по спинам обвисшей правой. Телега начала разворачиваться, но внезапно содрогнулась и просела: невинная на первый взгляд лужица оказалась заполненной водой ямой, куда по самую ось ввалилось левое переднее колесо. Двуколки приближались наперегонки с ветром, заставив перепуганного купца схватиться за кнут. Бедные животные заревели и что есть мочи заскребли копытами. Дышло предостерегающе затрещало, под днищем что-то хрупнуло, и воз с ужасающим скрипом завалился на бок.

Наездники с гоготом промчались мимо, забрызгав грязью все, что над ней возвышалось.

— Ненавижу разбойников! — простонал бородач, поднимаясь и потирая поясницу.

— Так то ж йер с обережью были, — сдавленно возразил кучерявый откуда-то из-под тюков.

— Да заметил я, заметил… но лучше бы этот проклятый воз таки сперли!

***

— О, тут еще и полкурицы жареной! — восхитился ЭрТар, тут же отрывая от птицы ножку и впиваясь в нее зубами. — Жешкая, шобака…

Джай мрачно взял протянутый «сорокой» остов. Равнинный обычай, велящий отдать другу лучший кусок, нравился ему куда больше горского, где оный полагался добытчику.

Жевать приходилось на ходу — жрец быстро и уверенно шел сквозь довольно частый ельник, словно не раздвигая ветки, а легкими касаниями прося их подвинуться. В семи шагах позади него, будто бы сами по себе, «прогуливались» парни. Первое время мужчина оглядывался (горец неизменно жизнерадостно махал ему рукой), но, видя, что эти чирьи на заднице так просто рассасываться не желают, перестал обращать на них внимание.

ЭрТар продолжал потрошить купеческую торбу, до куры достав оттуда хлебную краюху, полторы чесночных головки и пучок привядшего лукового пера.

— Ну и ломоть сыра. — Горец понюхал влажный ноздреватый кусок, украдкой скривился и целиком перебросил Джаю. — Чудненько! До селища дотянем, а там в едальне перекусим.

— На какие шиши? — ехидно поинтересовался обережник, изучая подозрительно щедрый дар. Сыр как сыр. Ну не горский, разумеется — тот так козлятиной воняет, что нос не приближать, а зажимать надо. От этого же нормальной плесенью пахнет, да и рисинок-куколок сырной мухи хватает — дрянь она небось жрать не станет. — Едальню тоже грабить будем? Или жечь?

— Что-нибудь придумаем, — оптимистично пообещал ЭрТар, привычно высматривая Тишша и тут же отводя взгляд. Горец все еще дулся на корлисса, а тот на него и, независимо задрав хвост, трусил поодаль. Впрочем, когда хозяин отбрасывал обглоданную косточку, кошак бросался на нее, как ласточка на муху, делая крутой вираж и снова отбегая.

Джай споткнулся о корень и зашипел от боли и злости на всех сразу. Если к тваребожцу лес относился дружелюбно, к горцу — равнодушно, то обережника он взаимно возненавидел с первого взгляда. Так что, когда, наконец, наступил момент расставания, один шумно вздохнул, а второй зашелестел от облегчения.

Местность вокруг Ориты напоминала прилавок гончара, сплошняком уставленный перевернутыми мисками. Днища некоторых пересекали серые полосы, но большинство дорог предпочитали змеиться в обход. Выглядело это довольно уныло, а, учитывая, что идти предстояло пешком, и вовсе неприглядно. Если окружавшие селища выпасы и луга под косьбу еще оживляли одуванчики и сочная, высокая трава, то ближе к дикоцветью первые редели до единичных точек, а вторая меняла цвет на сероватый.

— Ложитесь! — Жрец так резко остановился и раскинул руки, что если бы парни его не послушались, то врезались бы в них и упали в любом случае. Сам мужчина распластался по земле лишь секундой позже.

По уже знакомой парням дороге мчалась вереница двуколок, при виде которых на всякий случай залег бы и самый добропорядочный обыватель. Черноспинные, рыжебокие ящерки багайской породы бежали так слаженно, что под них можно было запевать, а серо-стальные повозки на массивных колесах даже издалека резко отличались от прогулочных и почтовых.

Боевая обережь.

— Кто там впереди? — Джай приподнял голову и тут же получил от жреца ладонью по затылку.

— Баба какая-то… — Горец, как охотящийся кот, высунулся из травы ровнехонько по глаза. Двуколки приблизились еще на четверть полета. — Нет, мужик, просто волосы длинные, развеваются. Не то светлые, не то русые с проседью. Без бороды, без усов. Э, да это йер! Кольчуги[24] нет, и куртка простая, кожаная, без колец. Вышивка только на груди какая-то, желтым.

— Архайн. — Тваребожец снова покрылся трупной бледностью. Джаю тоже стало не по себе.

— Светлый[25] его побери! Это же самый паскудный йер в Орите, а то и всем Царствии!

— Я заметил, — замогильно подтвердил жрец. — Он мой владелец.

Парни, не сговариваясь, отодвинулись от жреца в противоположные стороны.

— Так это он послал тебя убить нас в храме?!

— Да.

— А потом воскресил?

— Да.

Джай сглотнул резко прогоркшую слюну:

— Так ты и сейчас…

— Нет, — отрезал жрец. — Я же сказал: он мой владелец, а не господин. Госпожа у меня только одна.

— Еще позавчера ты считал по-другому. — ЭрТар зябко передернул плечами, вспомнив вихрящуюся тень, чуть было не оставившую его без верхней половины тела (или нижней — это уж как посмотреть).

— Тогда мне было все равно.

— Но нам-то нет! — Джай подумал, что в качестве моруна жрец нравился ему и то больше.

— Я вас с собой не звал, — огрызнулся седой. Двуколки скрылись за очередным холмом, и мужчина, тряхнув головой, оторвал взгляд от дороги. Шум колес еще не утих, так что вставать беглецы не торопились.

— Ему-то чего здесь надо? — шепотом, как будто йер мог его услышать, поинтересовался ЭрТар. — Неужели за нами охотится? Или за тобой, э?

— Нет. Мы для него слишком мелкая добыча. — Жрец скользнул взглядом вдоль дороги, и проступившее на его лице изумление затмило все прочие эмоции. — Дхэры должны были отправить Ар… (имя «владельца» далось седому с запинкой) Архайна на Ее поиски.

— Так, может, и отправили?

— Он едет не в ту сторону.

— Ты уверен?

Тваребожец не ответил.

ЭрТар, еще немножко выждав, сел и начал придирчиво отряхивать новую рубаху.

— Ну нас-то йеры вчера быстро отыскали. Интересно как? У Иггра, хе, спросили?

— Я рассказал Архайну, как вы выглядите, — невозмутимо сообщил жрец. — А белобрысых обережников в Орите не так уж много.

— Зачем ты это сделал?! — аж застонал от такой подлости горец.

— Он спросил.

— И ты так просто взял и все ему выложил, да?!

— Он умеет спрашивать. А у меня не было причин защищать храмовых воров.

— Но мы же не воры!!! Мы… мы… — ЭрТар беспомощно оглянулся на Джая, но тот лишь развел руками. Действительно, почему жрец должен навлекать на себя гнев йера из-за двух незнакомцев, которые вдобавок его убили?! — Выходит, ты уже давно этому Архайну служишь? И как же он вознаграждает тебя за усердие?

Тваребожец встал, игнорируя разъяренного горца, и вгляделся в даль, окончательно убеждаясь, что двуколки не вернутся.

— Я умираю.

— А если не справляешься?

— Я умираю не сразу, — так буднично ответил жрец, что Джая мороз продрал по коже. Замолчал и ЭрТар.

Выбранная тваребожцем дорога только для тварей и годилась: узкая, прерывистая тропка, по которой от силы раз в день проезжала селищанская телега с сеном или дровами. А вскоре пришлось сойти и с нее.

— Ты знаешь, куда он нас ведет? — шепотом поинтересовался обережник у ЭрТара.

Горец отрицательно мотнул косой.

— Я по эту сторону Ориты никогда не бывал. И отсюда вроде бы уже до границы рукой подать.

— Ну не рукой — сутки езды, и то если по прямой. Но, кажется, он немного к северу забирает. — Джай обнаружил, что до сих пор сжимает в одной руке хлеб с луком, а во второй кусок курицы. Сыр куда-то исчез, и парень не сразу, по навязчивому вкусу во рту, догадался, что нервно сжевал его во время лежки.

Обережник подумал и догнал жреца.

— Эй, ты! Есть хочешь?

Раздражение в глазах обернувшегося к парню тваребожца сменилось легкой растерянностью.

— Не знаю, — признался он, приостанавливаясь. — Наверное.

Обережник безнадежно покачал головой и изменил вопрос:

— Когда ты в последний раз ел?

Тот честно попытался вспомнить.

— Давно… а какой сейчас год?

— Триста одиннадцатый от Воцарения Двуединого.

Мужчина беззвучно пошевелил губами, одновременно сгибая и разгибая пальцы.

— Двадцать шесть лет назад.

— Ты хотел сказать — часов? — после неловкой паузы уточнил поравнявшийся с ними ЭрТар.

Жрец молчал, продолжая так таращиться на ладони, словно там выросло по семерику лишних пальцев.

— Я слышал, что человек может прожить без пищи не больше месяца, — как бы между прочим заметил обережник. С одеждой эта уловка сработала, вдруг здравый смысл снова на минутку проснется?

— Мне столько и не надо.

Парень понял, что с этим ненормальным быстрее сам рехнется.

— В любом случае ты должен был успеть проголодаться, — заключил он, чуть ли не насильно всовывая ему в руки хлеб и мясо — жрец не то чтобы отказывался, скорее не мог понять, чего от него хотят.

Мужчина неуверенно откусил кусочек хлеба, тщательно прожевал и судорожно, как что-то невкусное, но полезное, проглотил. Так же осторожно попробовал курицу.

— Что, не нравится? — досадливо поинтересовался Джай. Сыр бурчал в животе от одиночества.

— Нравится, — подумав, решил тваребожец и, снова ускорив шаг, с проснувшейся жадностью вгрызся в кусок. Куриные ребрышки хрустели на зубах, как каленые горошины. Тишш косился на жреца с нескрываемым неодобрением.

Джай, конечно, знал, что сказочники склонны преувеличивать выносливость героев — «шли они день, шли ночь, сапоги до носков стоптали» — но чтобы настолько! Солнце жарило за два дня сразу, и вытопленная из земли влага удушливым маревом колыхалась над травой. Новые рубахи промокли от пота — у ЭрТара на загривке, а у Джая и спереди и по бокам. Особую «прелесть» странствию придавали холмы, на которые жрец упрямо карабкался, хотя обойти их было бы немногим медленнее.

— Далеко еще?! — не выдержал Джай примерно на девятом.

— Не знаю. — Тваребожец тоже запыхался, но сигналом к привалу, похоже, должно было стать его очередное падение.

— Ну хоть в этой части Царствия?

— Сказал же — не знаю, — огрызнулся жрец. Усталость еще больше настропалила его против незваных спутников, зато и язык развязала. — У меня есть только направление. Расстояние Госпожа почему-то не пожелала мне указать.

— Но так ведь можно до старости невесть где блуждать! — охнул обережник, споткнувшись и чуть не покатившись вниз.

— Не нравится — проваливайте. — Мужчина прибавил шагу, что при подъеме в гору было не самым разумным решением — к макушке он так выдохся, что парни догнали его, даже не прилагая лишних усилий. Противоположный склон оказался еще более крутым, и спускаться по нему стоя отважился только ЭрТар — по-козлиному скача боком и ловко балансируя руками.

— Хэй, очень даже нравится! Я все равно раньше чем через три года домой не собирался.

— У нас… — Жрец перевел дыхание и поправился: — У меня есть всего неделя на Ее поиски.

— А если не найдем?

— Должн… Должен.

Обережник с омерзением воззрился на очередную, глинистую и поросшую очитком кручу.

— А может, она просто не хочет, чтобы ты ее искал?

— Может. — Жрец снова замкнулся и уставился в одну точку, давая понять: трогать его сейчас — все равно что жареное сало в мышеловке. Парни тоже пригорюнились, хоть ЭрТар и пытался беззаботно насвистывать сквозь зубы. Дело, в которое они ввязались, оказалось не только опасным, но и почти безнадежным.

Но другого все равно не было.

Глава 11

Говорит тогда сорока: «Зачем тебе, кабан, перьями давиться — давай я сама ощиплюсь и к тебе в желудок прыгну! Только глаза закрой, а то я девица застенчивая». Поверил глупый свин, открыл пошире пасть и зажмурился, а сорока ка-а-ак клюнет его в…

…тут кабану и конец пришел.

Горская байка

Джай еще никогда в жизни так не уставал. Конечно, в обережь слабаков не брали, но там требовалась быстрота, а не выносливость: погоня за воришкой длится от силы пять минут, и выигрывает тот, кто лучше петляет в толпе и знает больше укромных подворотен.

За целый день жрец дал им отдохнуть всего дважды: в березовой рощице, чья благодатная прохлада так разнилась от полуденного солнцепека, что мужчина без предупреждения сел на землю, а там и прилег на полчасика (Джай рухнул сразу), и возле водного потока, слишком узкого, чтобы именоваться рекой, но уже переросшего ручеек. Перейти его, не раздевшись догола, не получалось, и парни воспользовались случаем, чтобы искупаться и простирнуть старую одежду. Тваребожец, остановившийся только напиться, сначала удивленно наблюдал за плещущимися и фыркающими спутниками, но потом решил последовать их примеру и, кажется, не разочаровался. Так что Тишш остался в меньшинстве — на противоположный берег выбралось нечто тощее, кривоногое и обтекающее, с непропорционально большой головой и мрачно надутой мордой.

Холмы перекинули бороды теней с запада на восток, а там и сплели из них сплошной ковер, оставив солнцу золотить только макушки. В компанию снова напросилась дорога, на сей раз вполне утоптанная и — после сплошного дикоцветья — невероятно милая человеческому сердцу. Когда же впереди показались неказистые домики, Джай готов был расцеловать ее за сводничество.

ЭрТару к подобным «прогулкам» было не привыкать. Взбодрившись после купания, он обогнал жреца и, с той же легкостью ступая задом наперед, уточнил:

— В селище заходить будем, э?

Тот поморщился, но, понимая, что горец не отстанет, неохотно ответил:

— Да. Она может быть там.

— Эге. Значит, стучимся в первую попавшуюся дверь и спрашиваем — а где тут у вас Тв… твоя Госпожа родилась?

— Ну… — Тваребожец чуть сбавил ход. Похоже, именно это он и собирался сделать, но в устах горца оно звучало как-то неправильно. — Я спрошу, родилась ли у кого-нибудь той ночью девочка. А она или нет, сам определю.

— Как?

— Не твое дело.

— Не мое, — легко согласился горец. — Мне просто интересно, будешь ты с тетками драться или дашь себя коромыслами отлупцевать.

— Чего?!

— Точно, — поддержал «сороку» Джай, из последних сил поравнявшись с жрецом. В левом боку уже не просто покалывала, а намертво засела стрелка одышки. — Ни одна нормальная баба тебя к своему ребенку на длину кочерги не подпустит. Пока йер над младенцем Иггровы Слова[26] не произнес, его вообще никому показывать нельзя!

— Я ей все объясню, — уже не так уверенно пообещал мужчина. — Она должна понять, как это важно.

— Ага. Что ты тваребожец и хочешь спасти мир. Она будет просто в восторге!

Жрец заколебался. С мозгами у него оказалось не так уж безнадежно.

— И что вы предлагаете? — неуверенно спросил он.

— Ага!!! — восторжествовал ЭрТар, только того и ждавший. — Значит, так. С нахрапу мы ничего не добьемся, только людей против себя настропалим. Новости лучше всего узнавать в едальне, причем с таким видом, будто они нам на мизинец не нужны. Поэтому переговоры я беру на себя, белобрысый пусть поддакивает, а ты вообще делай вид, будто глухонемой, понял?

Жрец ошалело потряс головой и, ничего не ответив, пошел дальше.

— Во-во, именно так, молодец! — одобрил ЭрТар.

***

При взгляде на селище Пригорки живо представлялось, как первые поселенцы до упаду бродили по дикоцветью, ища ровное местечко под застройку, а потом плюнули и срыли один из холмов. Лощина была маленькая и уютная, домиков в ней стояло всего семерика четыре, тесной кучкой за обмазанным глиной частоколом, а уже вокруг нее — лепестки полей.

На чужаков здесь смотрели спокойно — проходящей через селище дорогой часто пользовались как объездной в замену тракту к Мирянской части Царствия, — но совсем без внимания, конечно, не оставляли. Чинивший крыльцо мужик на полминутки разогнулся, проводил неурочных путников настороженным взглядом, и «сдал» их бабе, развешивающей белье в соседнем дворике, а та — девушкам на лавочке за забором. Никто не произносил ни слова, однако пришельцы прекрасно понимали, что незаметно им даже почесаться не удастся.

Парни держались рядом с жрецом, готовые чуть что предостерегающе пихнуть его в бок или с виноватым видом объяснить встречному селищанину, что их друг болен и заговаривается, однако тот — какое счастье! — держал язык за зубами и без возражений свернул за ними к едальне.

ЭрТар осмотрелся и увлек компанию за стол в углу возле входа. Оттуда и всех входящих замечаешь раньше, чем они тебя, и свежим воздухом приятно обдувает, и кошаку можно вдоль стеночки вытянуться и подремать, не опасаясь, что кто-нибудь на лапу наступит.

Сейчас комната пустовала, даже хозяин где-то шлялся, однако на кухне погромыхивала посуда, а в щель под дверью тянуло щемящим духом сырной похлебки. Вероятно, завсегдатаи подтягивались сюда к определенному времени, и оно уже близилось.

Джай шлепнулся на лавку и с ненавистью подумал: даже если сюда сейчас вломится давешний отряд обережи с йером… да чего уж там — самим Иггром во главе! — шиш он им встанет!

— Я сейчас! — Горец, едва коснувшись лавки задом, как будто вспомнил о торчащем там шиле и снова вскочил.

Обережник, верный своему обещанию, только вяло проводил его взглядом. Жрец, напротив, привстал и подобрался, как изготовившийся к броску пес:

— Ты куда?

— Пойду договорюсь насчет ужина. На тебя брать? Или еще двадцать шесть лет потерпишь?

— Бери. — Мужчина нехотя уселся обратно. Парням он откровенно не доверял, но и придраться пока было не к чему. Похоже, это его больше всего и настораживало.

ЭрТар неразборчиво побалаболил с кем-то на кухне и, оставив дверь открытой, вернулся, довольный, как червяк в надкусанном яблоке.

— Хэй, я все уладил! — гордо сообщил он. — Сейчас нам принесут и супа, и картошки со сквашем.

— Что, забесплатно? — подозрительно спросил Джай.

— Почти. Видишь вон ту бабку? — заговорщически прошептал горец, скосив глаза в сторону кухни, где мирно подремывала в кресле у очага древняя старуха, время от времени наклоняясь и помешивая клокочущее в котле варево. — Это хозяйка едальни. Бедная женщина уже лет двадцать как овдовела и страстно тоскует по сильным мужским рукам. Вот я и продал ей тебя на пару часов — за ужин на троих.

Бабка заметила вытаращившегося на нее Джая и, редкозубо ухмыльнувшись, погрозила ему пальцем.

— Ты что, сдурел?! — Обережник размахнулся было дать горцу в морду, но ее там уже не было: горец так проворно соскользнул под стол, словно у него разом растворились все кости.

— Вообще-то я пообещал бабке, что ты вычистишь ее свинарник, — задумчиво признался ЭрТар. — Но идея хороша! Нам же наверняка еще и позавтракать захочется…

— Нет уж, завтрак за твой счет! — рявкнул Джай, попытавшись пнуть горца ногой, но тот, мерзко хохоча, пробкой вылетел обратно. — И хлев чистить вместе будем!

— Ну конечно! — заверил его ЭрТар. — Я буду принимать самое горячее участие, ты за мной не угонишься!

За время перебранки жрец не проронил ни звука. Фанатизм фанатизмом, но вымотался он не меньше, а то и больше парней — те хотя бы были здоровы.

— Может, знахаря какого поискать, э? — сочувственно поинтересовался горец, глядя на его обожженные запястья.

— А? — Тваребожец, словно проснувшись, проморгался и натянул рукава до пальцев. — Не надо. Мне нужен только камалейник.

— А он разве целебный? — удивился Джай. Одна из его подружек была помешана на траволечении, заставляя расплачиваться за доставленное удовольствие выслушиванием длинных и нудных лекций о свойствах всевозможных корешков и вершков. Расстались они как раз из-за того, что он захрапел посередине оды подорожнику…

— Нет.

— Тогда зачем он тебе?!

Похлебка наконец доварилась, и из кухни вышел немолодой, сутулый холоп-разносчик. Привычно уклонившись от низко висящего колокола с надписью «Гулять так гулять!», он расставил по столу три дымящиеся миски, хлеб и глиняные кружки, заполненные едва наполовину, после чего сунул поднос под мышку и остался стоять за спиной у горца.

— А картошка где?!

— В супе, — буркнул разносчик. Обслуживать трех бродяг ему совершенно не хотелось, но старуха держала холопа в ежовых рукавицах: любой посетитель — дорогой гость, а чем он с ней расплатился, слуги не касается.

ЭрТар нетерпеливо зачерпнул похлебку ложкой, пригубил, обжегся и досадливо обернулся к мужику.

— Спасибо, дарагой, все очень вкусно! — с неизменной горской улыбкой, под которую как братались, так и убивали, сообщил он. — Нам пока ничего не надо, иди себе!

— Не дождешься, — сумрачно пробубнил тот. — Я вас, «сорок», знаю — завсегда не солонку, так ложку со стола сопрете, только отвернись…

Солонки, кстати, на столе так и так не было, соль и перец неубедительными крошками лежали на обрывках холстины.

— Ложку? — задумчиво уточнил ЭрТар, вертя в руке оную — почерневшую, обгрызенную чересчур голодными едоками и вдобавок с треснувшим черенком. — А почему уж сразу не кружку, э?

— Хе, такую дуру даже тебе не спереть! — глумливо фыркнул разносчик.

— Уверен?

— А то!

— Спорим?

— Хорош шутить!

— Если заметишь — я тебе свою рубашку отдам, а если нет… — ЭрТар разлил свой скваш по кружкам спутников, а опустевшую поставил на середину стола и ткнул в нее пальцем, — наполнишь мне ее вином!

Холоп нагло пощупал ткань залога, потом оттянул ворот и рассмотрел изнанку. Джай, уже немножко изучивший горца, понял, что его слегка изменившаяся ухмылка не сулит дотошному хаму ничего хорошего.

— Идет! — решился тот и, уже предвкушая, как пройдется по улице в обновке, снизошел до почти дружеского вопроса: — А вы кто будете?

— Разбойники, — охотно признался ЭрТар, отламывая кусок хлеба и запихивая в рот. — Г’хабим, р’хэжэм, в глаж даем. Надо? Недорого.

С полминуты разносчик недоуменно таращился на горца, потом презрительно рассмеялся:

— Как же, как же! Небось голодранцы оритские.

— Угу.

— На лето по селищам на заработки подались.

— Угу.

— Развелось вас, как крыс нетравленых. Тут местные-то еле с хлеба на воду перебиваются.

— Угу. Кстати, кружку я уже спер, — любезно сообщил горец, взглядом указывая на оставшийся от нее мокрый кружок.

Мужик аж подскочил, и не он один: Джай тоже постыдно проворонил момент кражи. ЭрТар торжественно вытащил кружку из-под стола (она как будто провалилась сквозь доску к охотнику на колени!) и поставил обратно. Разносчик грязно выругался и, с таким видом схватив ее за ручку, словно блудная посудина была его дочерью, застигнутой с горцем на сеновале, потащил прочь.

— Ну ты, мужик, и дура-а-ак… — проворчал ЭрТар ему в спину, снова принимаясь за как раз остывшую похлебку.

— Почему? — Джай поболтал в тарелке ложкой, и со дна действительно поднялось несколько картофельных очистков.

— Таким ложкам красная цена пять медяков за семерик. А кружка вина три стоит. Сам себя обокрал…

Похлебка оказалась неожиданно сытной и вкусной — если не разглядывать, что там плавает. Впрочем, все так проголодались, что просто не успели это сделать.

— А кота чем кормить будем? — вспомнил Джай, уже отставляя миску.

Корлисс не сводил с едоков глаз, тихонько бурча себе в усы, но открыто клянчить не пытался. Разве что одобрительно подмявкнул обережнику.

— Он сам себя накормит, еще лучше нас, — отмахнулся горец.

Едальня наконец заполнилась народом, причем вся сразу, как будто селищане собрались у входа, а потом уж вошли. Холоп притащил пару лавок с кухни, и все равно некоторым пришлось усесться на полу. Сомнительно, чтобы здесь всегда было так людно — видимо, местные явились поглазеть на пришлых, авось что интересное расскажут. Или напьются и драку затеют, тоже развлечение. На крайняк самим можно затеять, праздников-то давно не было.

Джай остро пожалел, что не может приподняться и привычно рявкнуть: «А ну, чего уставились? Хотите поглядеть, на что ваши налоги идут?!», после чего в помещении резко прибавлялось свежего воздуха.

Пока что селищане только присматривались к чужакам, маленькими глоточками потягивая скваш и болтая между собой. Холоп шмыгал между ними, как переносящая пыльцу сплетен пчелка.

— Какого… ты ему про разбойников ляпнул?! — сердито шепнул обережник. — Я чуть с лавки не упал!

— Не люблю врать, — ухмыльнулся горец, которого настроение толпы только радовало.

— Ври больше!

— Слушай, я ж не виноват, что у вас на равнине небритая, побитая и вооруженная до зубов компания вызывает какие-то странные подозрения! Зачем мне мучиться-доказывать, что мы честные люди, э? Это еще больше настораживает. А так он сам превосходно себя убедил. Ну и от кружечки отвлекся…

Принесенное ЭрТару вино на три бусины не тянуло — домашнее, смородиновое, — но все равно лучше скваша, особенно здешнего. Больше всего он смахивал на воду, которой сполоснули опустевшую бочку.

— Равнина… — проворчал обережник. — Это шутка такая, да?! По-моему, за весь день и трех выстрелов ровной земли не набралось.

— Хэй, скажешь тоже — пара кочек! Гуляй себе вверх-вниз, вверх-вниз… Настоящие горы — это когда вверх, вверх, вверх, а потом думаешь: ну и как я теперь спущусь?! — ЭрТар провел пальцем по дну миски, облизал его и задумчиво предложил: — Может, пойти еще что-нибудь попросить, э?

— Знаешь, куда твоя старуха нас пошлет?!

— Тогда мы действительно уйдем, и она лишится немалого барыша.

— Да Иггр с ней, мы уже перекусили. Погляди, сколько тут людей и как они на нас пялятся! Вдруг за наши головы объявили награду, и весть уже сюда дошла?!

— Йеры уверены, что мы до сих пор в Орите, — хрипловато подал голос жрец. Выпитый на пустой желудок скваш, сколь бы разведенным он ни был, ударил ему в голову. — И они не станут объявлять нас в общий розыск, это не та проблема, которой стоит делиться с чернью. Нам стоит опасаться только храмовников.

В едальне с каждой минутой становилось шумнее — народ выпил, закусил и возжаждал праздника с удвоенной силой. С подносами теперь шустрили две девчонки, намного приветливее и уж точно симпатичнее давешнего холопа.

— За счет заведения! — прощебетала одна из них, ставя перед горцем запотевший кувшин и миску с тонко наструганной и обжаренной в свином жиру картошкой.

— Видали? — ухмыльнулся ЭрТар. — Бабка сама знает свою выгоду!

— Однако мне кажется, — хмель обострил не то подозрительность, не то проницательность тваребожца, непрерывно обшаривающего едальню взглядом, — что нас приняли за других. И вот их-то как раз ищут.

Горец поперхнулся сквашем и собрался было возразить, но тут к столу как-то скованно, бочком приблизился дедок, преувеличенно налегающий на клюку (дабы совесть не позволила трем здоровым молодым лбам обидеть убогого).

— Темный в помощь, Светлый в кукиш, — вежливо прошепелявил он.

Парни удивленно переглянулись. Жрец продолжал в упор смотреть на дедка, не опуская кружку, но и не отхлебывая. Душевного равновесия это селищанину не прибавляло. Клюка мелко дрожала, словно пытаясь вырваться из рук и удрать куда подальше.

— А почему не наоборот? — осторожно спросил Джай.

— Так вы же эти… убивцы наемные, да?

Пауза затянулась. В ушах тоненько зазудела тишина: вся едальня, затаив дыхание, ждала ответа. Старуха и та приставила к уху воронку для переливания вина.

— Хэй, дарагой, зачэм так обижаеш’? — возмутился горец. — Кто тебе такой глюпост’ сказал, э?

По едальне прокатился слаженный вздох разочарования и одновременно облегчения. Дедок расправил плечи и перехватил клюку уже как прогулочную тросточку.

— Почему сразу «наемные»?! — продолжал разоряться «сорока». — Только ради удовольствия!

Из едальни снова выдуло весь шум.

— А скока вы берете? — Дедок попался боевитый, не зря именно его для переговоров отрядили. — На удовольствия-то?

— Да шутит он, дедушка, — мирно сказал Джай, поняв, что их действительно с кем-то спутали и как беглецам им ничего не грозит. — Мы людей не убиваем. Незнакомых, по крайней мере. — Обережник выразительно глянул на ЭрТара. Тот не шибко виновато ухмыльнулся и развел руками.

— Оба вы шутники хорошие! — собрал морщины в улыбку окончательно осмелевший дедок. Едальня тоже потихоньку зашуршала. — Это надо ж такое удумать — людей! Не… У нас тут ребята моруна за северным лесом видали, рыскал чегой-то по округе. Боимся, как бы не из наших!

— А-а-а-а… — ЭрТар наконец понял, чего хотят от них селищане и почему так жмутся. Не разглядеть кошака и мыслестрелов под рукавами мог только вставший не с той ноги холоп, а Темный заведовал всеми убийствами, даже кур и крагг. Охотников иногда просили помочь избавить селище от моруна, хотя считалось, что уничтожать ходячих покойников способны только йеры. На деле же селищане предпочитали закидать попавшегося в яму моруна хворостом, залить смолой и устроить ему запоздалое огненное, а потом и обычное погребение. Это было куда выгоднее, чем платить храмовникам за самого моруна, уничтожение его заразной туши, освящение земли и, в довесок, штраф за недогляд (даже если человек помер вдали от жилья и об этом прознали только когда он заявился домой). Штраф взимался с управника[27], но, по неписаному обычаю, скидывались на него всем селищем.

Охотника, рискнувшего согласиться, ожидало лишение лицензии, а то и перечеркнутая татуировка: йеры тоже любили мазать хлебушек сливовым повидлом. Но стрелки, даже самые простые, на морунов почему-то действовали. Не смертельно, конечно, — ЭрТар вообще не представлял, как можно убить эту пакость без Взывания, — но лишали ее проворства. Чем грех было не воспользоваться, заманивая моруна в яму.

Честно признаться, опыт у горца был немалый.

— Извини, дарагой, — с почти искренним огорчением сказал ЭрТар, потянувшись за картошинкой. — Вот веришь — очень хочу тебе помочь, но закон, сам понимаешь… Садись лучше выпей с нами!

Джай рано обрадовался — фраза была ключевой и открывала торги. Лавки дружно заскрипели: посетители, убедившись, что охотники не станут ябедничать на них храмовникам (что грозило селищу еще большими карами), желали лично поучаствовать в переговорах. Обережник не успел опомниться, как «охотникам» наобещали два его месячных заработка, пачку стрелок (которые местный кузнец «случайно» захватил с собой в едальню) и ночлег в теплом сарае, лишь бы завтра с утречка они «немножко прогулялись по лесу в хорошей компании». Украдкой корчить горцу грозные рожи и пинать его под столом было одинаково бесполезно. Жрец, давно уже отчаявшийся понять идиотские поступки спутников, отстраненно прихлебывал скваш.

— А новорожденные дети в селище есть? — как бы между прочим поинтересовался ЭрТар. — Надо бы на время облав… прогулки спрятать их хорошенько, а то мору… всякие хищники первым делом на их плач бегут, а в Пригорках-то почти никого не останется!

— Да не, — отмахнулся дедок, — тут у всех детишки подрощенные, по два-три годка. Моруном припугнем — до вечера нишкнут!

Тваребожец окончательно потерял интерес к разговору и, скрестив руки на груди, откинулся на стену за лавкой, углубившись в свои невеселые мысли. Кошак бродил между столами, изображая большую голодную кису с огромными умоляющими глазами. Голодной подавали жалостливые, большой — все остальные.

— Хорошо, мы подумаем, — наконец сказал ЭрТар и начал вылезать из-за стола. Рукобития, скрепляющего уговор, от него никто и не ожидал — как-никак дельце не шибко честное.

— Вот, теперь у нас есть и постель и стрелки, — гордо объявил горец, когда компания вышла за порог. — Жаль, бусин вперед не отсыпали… Кому спасибо сказать надо, э?

— Ага, а еще у нас есть морун, — ядовито поддакнул Джай.

— Хэй, тебя же никто не заставляет за ним бегать! Вэчэр скваш выпил — глупый стал, утром голова ясный, зачэм с йер ссориться, э?! А стрэлка на хороший память взял, чтобы обида ни на кого нэ был!

— Хорош кривляться, — устало отмахнулся обережник. — Ты понял, где тот сарай?

— В конце улицы направо, за воротами с намалеванными петушками. Э, шмар меня разыщи, забыл! — ЭрТар резко остановился, с досадой хлопнул себя по лбу и кинулся обратно. Ждать он не просил, и обережник со жрецом медленно поплелись в указанном направлении.

— Ну мы ведь и не думали, что в первом же селении повезет, — неловко попытался утешить седого Джай.

Тваребожец не ответил.

— Ты хоть поспать нам дашь?

— Спите, — огрызнулся жрец, — приставать не буду.

— Да иди ты! — обиделся обережник. — Нас только разбуди, когда пойдешь, понял?

Ждать ответа, тем более положительного, было бесполезно.

…Когда горец догнал спутников, лицо у него было счастливое донельзя, а из едальни доносился шум драки.

***

— Не-а, г-г-господин Приближенный. — Управник Горшечной Полянки часто кланялся, заикался и нещадно потел. Теща и жена столбами застыли в углах тесной комнатки, двое сопляков крысятами зыркали на Архайна с печки. — Никого у нас за последний семерик не рождалось… Прошлый-то год не шибко урожайный выдался, мало кто сумел на дитенковую ирну отжалеть… вот Куметы разве что, но у них пацан, еще в конце весны… а так никого.

Йер уже готов был плюнуть на управника (прямо на лысоватое темечко) и выйти из вонючей избы, однако заметил красноречивый взгляд его тещи: ну, признавайся же, дурак!

— Точно никого?

— Ну… — Мужик не сводил глаз с плети, которой Архайн легонько похлопывал себя по бедру. — Этта… говорят тут люди…

Йер сцепил зубы. Таких идиотов даже бить бесполезно — вообще дар речи отшибет. Придется ждать, пока сам промекается.

— Того… дурочка у нас за запрудой живет. Ну полная дурочка… бывает, напротив дерева встанет и битый час ему чего-то талдычит, а с людьми двух слов связать не может. Дурочка, короче.

— Сестра твоя, что ли?

— Э? — не понял управник. Теща злорадно поджала губы. — Да не… так… свояченица. Дальняя. Так вот! Она тоже с весны брюхатая ходит. Не то уговорила кого, не то снасильничали ее, а эта дура на радостях сразу к йеру побежала…

— И? — Архайн заинтригованно подался вперед. Мужик, наконец, разговорился, аж глаза заблестели — сплетничать всегда приятно, даже перед жутковатым Приближенным.

— В селище-то она редко показывается, больше по лесу шастает, но бабы говорят, — мужик опасливо покосился на тещу, — будто видели ее на днях — уже без пуза. Вот я и думаю…

— Где эта запруда? — резко перебил йер, вставая. Управник и его домочадцы с благоговейным ужасом глазели, как плеть оживает и сама собой обвивается вокруг руки высокого гостя.

— Проводи! — Мужик суетливо махнул рукой старшему ребенку, оказавшемуся девочкой. Она задом сползла с печи и, вжав голову в плечи, засеменила рядом с йером. Оставшийся малыш испуганно захныкал, на него тут же зашикали в три голоса.

Ожидавшие за порогом обережники поспешно расступились. Сметливый Хруск молча махнул подчиненным рукой, приказывая перестроиться в боевой порядок и следовать за Приближенным.

Похоже, сегодня удача была на их стороне.

Глава 12

…Оскудеет земля и умолкнут птицы, уйдет свое и придет чужое, станет мертвое живым, а живое мертвым, и прервется род всяческий.

Фрагмент винтийского пророчества, 112 года от В. Д. Осмеяно и осуждено храмами. Автор неизвестен.

Если горец выпил за ужином только выспоренное вино, а жрец ограничился двумя кружками скваша, то Джай, стыдно признаться, на халяву выдул целый кувшин. Бегло осмотрев сарай (к нему прилагалась злая собака, на лай которой из дома вышла заспанная женщина с фонарем, вручила его гостям и удалилась обратно, ничего не сказав, не спросив и, похоже, вообще не проснувшись), обережник нетерпеливо выскочил во двор, завернул за угол и занялся тем, за что сам в Орите штрафовал на пять бусин.

Особой разницы между сквашем на входе и на выходе Джай не заметил. Пожалуй, проводы были даже приятнее встречи.

— Эй, ты!

Обережник вздрогнул. Для разворота момент был не самый удачный, а просто оглянуться через плечо стоило застигнутому врасплох парню немалых усилий.

За спиной стоял холоп из едальни. Взятые наперевес вилы скалились тремя стальными зубцами.

— Что, ворюги, решили улизнуть под шумок? — самодовольно ухмыльнулся он. — А ужин кто отрабатывать будет?!

Затягивая пояс, Джай быстренько прикинул варианты. Проще всего было послать холопа куда подальше и завалиться спать. Если бы парни действительно согласились участвовать в облаве, это сошло бы им с рук: выспаться перед охотой куда важнее какого-то навоза, который и завтра можно выгрести. Но ссориться с и без того разочарованными селищанами не хотелось.

Обережник неохотно протянул руку за вилами.

— И чтобы все до последней соломинки выскреб! — пригрозил холоп, не выпуская черенок.

— Языком вылижу, — мрачно пообещал Джай и, метко пнув мужика в щиколотку, выдернул у него вилы. Оритское отребье тоже любило угрожать обережи дубинками, не догадываясь, что в руках дураков это оружие против них самих. — Твоим. Вали отсюда, раб!

Невольничьих браслетов на холопе не было, но обережник угадал: мужик злобно сплюнул и похромал прочь. Вольный бы такого оскорбления не стерпел, полез в драку. Но вольный и не хамил бы — когда знаешь, что ябедничать на обидчика некому, язык чешется гораздо меньше.

Джай спохватился, что понятия не имеет, где тот хлев находится, но окликать паскудника не стал. Может, «сорока» знает, он же договаривался.

Хитрый горец успел задуть фонарь, и тьму в сарае можно было не только потрогать, но и отковырнуть кусок на память. На окрики никто не отзывался, а в каком углу ЭрТар бросил одеяло, обережник припомнить не смог.

— Убью гада, — громко сказал Джай и пошел искать горца на ощупь. Это оказалось нелегкой задачей — хозяин использовал сарай как свалку почти нужных вещей, то бишь они вполне могли когда-нибудь пригодиться, если не сгниют раньше. Были тут и набитые не то картошкой, не то углем мешки, и плетеные корзины, и приставленная к стенке борона, и какие-то сморщенные плоды, рассыпанные на охапке сена, и толстый мохнатый канат, на конце которого обнаружился корлисс. Тишш сонно муркнул обережнику в лицо, и тот, совершенно забывший о кисе, чуть не заорал в ответ.

Рядом нашарился и горец, чья совесть спала вместе с ним — крепким здоровым сном. Обережник с трудом удержался от искушения потыкать в него вилами и просто потряс за плечо.

— Э? Что? Уже утро? — неубедительно поинтересовался тот.

— Если сию же минуту не встанешь, то для тебя оно не наступит никогда! — зловеще пообещал Джай. — Пошли хлев чистить!

— Пошли, — зевнув, неожиданно легко согласился ЭрТар. — А где он?

Обережник скрипнул зубами:

— Я думал, ты знаешь!

— Давай первый попавшийся почистим, — беззаботно предложил горец. — А его хозяин пусть уже со старухой разбирается!

Джай помимо воли представил, что будет, если настороженный странными звуками сосед выйдет из дома и обнаружит у себя в хлеву двух незнакомых типов — судя по всему, ворующих навоз.

— Вернемся к едальне и спросим у хозяйки, — твердо сказал парень. — Заодно вторые вилы попросим.

— Зачем?

— Можем и не просить. Но учти: эти — твои.

— Тсэй[29], — усмехнулся ЭрТар.

— Чего?

— «Уговорил». Это на горском. Пошли!

***

На улице уже царили глубокие потемки, но падающие на заборы отблески заставили обережников пожалеть о зажженных факелах. Вокруг селища пятнами залегала жирная белая глина, и гончаров, как гласила старинная шутка, в Горшечной Полянке было больше, чем людей. Купцы съезжались за здешней посудой чуть ли не со всего Царствия, «наваривая» на перепродаже две, а то и три цены. На месте же горшки стоили считаные бусины, при обжиге некоторые трескались, некоторые чуть приминались, да и хозяйки, зная, что слепить новую посудину — дело пары минут, обходились с ними не шибко бережно. Но и выбрасывать вроде как жалко, поэтому все частоколы в Горшечной Полянке были плотно унизаны негодными горшками, на которых для отпугивания зла малевали страшные рожи.

Средство оказалось до того действенным, что даже обережники жались друг к другу, а Архайн с трудом удерживался от искушения пройтись по забору плетью.

Домик дурочки стоял на отшибе, возле самой речки. Ограда в виде кучи плавникового мусора скорее служила рассадником всякой дряни, чем защищала от нее. Два маленьких, низких окошка недружелюбно светились багровым.

Один из обережников подкрался к стене, заглянул в окно, поднял руку над головой и показал сначала указательный палец, потом ладонь: «Один человек, опасности не представляет».

Архайн задумчиво шевельнул плетью. Тридцать лет назад это была бы верная ловушка, но сейчас ее просто некому подстраивать. И все равно — слишком легко.

Дочка управника, по-прежнему не осмеливаясь поднять на йера глаз, начала жалобно шмыгать носом. Хруск ободряюще улыбнулся девчонке, махнул рукой в обратную сторону. Дважды повторять не пришлось.

— Входим, — наконец решил йер.

— Именем Иг…

— Я сказал — входим, а не орем!

— Да, господин Приближенный, — смущенно согласился обережник и, торопясь загладить промах, что есть силы пнул дверь. Нога прошла насквозь, почти не встретив сопротивления. Хруск, изумленно ругнувшись, выдернул облепленный трухой сапог, и дверь со скрипом открылась сама — запоров на ней не было.

«Дурочка» оказалась низколобой и лупоглазой девахой лет двадцати, в коротком мешковатом платье. Она сидела на лавке, поджав голые грязные ноги, и со слюнявой улыбкой баюкала многослойный сверток, в котором что-то тихонько попискивало.

При виде обережников мамаша с истошными воплями: «Уу-у-у-у! Мое!! Не отдам!!!» прижала дитя к груди и заметалась по избе, как залетевшая в нее ворона, слепо тычась в стены. Бывший командир, усатый грубиян, изловил ее за волосы, вырвал сверток и пинком отбросил визжащую дурочку в угол. Торжествующе повернулся к йеру, одновременно наклоняя голову, чтобы получше разглядеть свою добычу… и тут сверток заверещал по-звериному, из засаленного одеяльца высунулись две полосатые лапы с крючковатыми когтями и впились обережнику в щеки. Тот дико взвыл и отшатнулся, роняя ворох тряпья, из которого порхнуло что-то рыже-белое, мохнатое и желтоглазое.

— А-а-а-а!!! Тварь! Кошкой обернулась!

В доме началось светопреставление, причем отлично обходящееся без участия Тваребога. Поймать «дитятко» оказалось не в пример труднее родительницы, к тому же оно без колебаний запускало в ловцов как когти, так и зубы, взбегая по стенам до самого потолка и прыгая через всю комнатушку. Через пять минут в доме не осталось ни одного целого обережника, в воздухе клочьями плавала шерсть, а в ушах непрерывно звенело. В конце концов гнусное существо признало свое поражение и кинулось в устье печи — на его счастье, нетопленой. Хруск отважно сунулся за ним, но ухватить не успел: тварь, вильнув хвостом, исчезла в трубе и стала по ней взбираться. Когти мерзко скрипели по кирпичной кладке, вниз комочками сыпалась сажа.

Обережник, выругавшись, попытался сдать назад, но крестовины фьет зацепились за свод печи и не пустили. Пока он пыхтел, барахтался и чихал, а остальные растерянно топтались рядом, Архайн, всю «священную битву» неподвижно простоявший в центре комнаты, запоздало, но все равно убийственно изрек:

— Это и есть кошка.

Хруск оцепенел. «Тварь» тоже. Труба оказалась то ли слишком узкой, то ли слишком скользкой, но бедное животное устало бороться за свободу и с обреченным мявом шмякнулось обережнику на голову.

Шестнадцать когтей оказались намного убедительнее двух рукоятей. Со светом в печи изначально было неважно, но Хруск и того невзвидел.

Опомнился он, уже сидя на полу. Рядом валялись кусочки кирпича и разбросанные дрова. Кошка, теперь черно-рыжая, взъерошенным комком сжалась на коленях у «мамочки», и та, обхватив ее руками, выла и раскачивалась взад-вперед.

— И точно — откуда у нее, придурошной, деньги на ирну возьмутся, — проворчал один из бойцов постарше и догадливо добавил: — Небось подушку под платьем таскала… дитёв-то всем бабам хочется, даже блаженным.

— Заткни пасть, умник! — по привычке рыкнул усач, но обережники так нехорошо на него уставились, что Хруску даже рта не пришлось раскрывать. Раньше обережник любил помечтать, как возвысится над ненавистным командиром и сполна взыщет с него за все измывательства, но в жизни куда приятнее оказалось просто наблюдать, как тот сам давится от злости.

Архайн брезгливо стряхнул с рукава крупинку сажи, свернул плеть и вышел из избы.

Усач, решив сорвать досаду на дурочке, замахнулся отвесить ей оплеуху.

— Не трожь ее, — одернул старшой. Ему и самому хотелось кого-нибудь придушить, но полоумная грязнуха вызывала лишь гадливую жалость. Обережник расстегнул казенный браслет. — Иггр всеведущ, но слуги Его порой ошибаются!

Хруск бросил женщине на колени несколько бусин, обычную виру за незаконное вторжение обережи в дом. Та глянула на них и заревела еще горше, словно у нее действительно отобрали дитя.

Да так оно и было.

***

Ночное трудолюбие парней растрогало старуху, и она охотно выдала им не только вилы, но и хорошую масляную лампу.

ЭрТар, как и обещал, развил кипучую деятельность: услужливо распахнул перед Джаем дверь хлева, загнал несчастных хрюшек в дальний угол, кругами побегал за удравшим оттуда поросенком, указал обережнику на самую высокую кучу навоза, посоветовал, куда лучше всего оттащить корыто, три раза переставил лампу на более удобное место, сходил за поленом — подпереть дверь и, отдельно, за хворостиной — отлупить самую наглую свинью, чтобы она не вздумала еще раз укусить его «лучший дрюг» за сапог, рассказал байку о жадном старике и квашеной капусте…

Короче, Джай только через час спохватился, что у него зверски ломит поясницу, половина хлева уже вычищена, а вторые вилы так и стоят прислоненными к стеночке.

— Ну ты же сказал, что это мои, — невинно заметил ЭрТар, кивая на вилы в руках обережника. — Вот я и жду, пока они освободятся!

— Лови! — Джай с размаху метнул их в горца, не сомневаясь, что тот отпрыгнет. Но хотя бы миг-другой помечтал, как приятно было бы попасть. — Я свою часть работы сделал, а ты можешь это удовольствие хоть до утра растянуть.

— Хэй, так нечестно! — возмутился ЭрТар. — Я-то тебе помогал! Постой хотя бы за компанию, э?

— Нет уж, я тебя знаю — сначала постой, потом вилы подержи, потом помаши ими, раз уж все равно держишь… Фигушки! — Джай перелез через высокий порог и с наслаждением глотнул чистого воздуха. С этого горца станется свиней уболтать, чтобы они ему рылами весь навоз из хлева повыбрасывали! Кстати, жрец тоже мог бы помочь, а то поел, как одолжение сделал, Темный его побе…

Обережник с изумлением обнаружил, что тваребожцу тоже не спится. Вот только к хрюшкам он не спешил, а крался вдоль стены соседнего дома, как-то странно, словно слепой, ощупывая ее руками. Неужели не поверил, что Твари в Пригорках нет, решил сам поискать? Но на кой селищанам врать? Они, в отличие от жрецов, не самоубийцы.

В руке тваребожца что-то блеснуло. У парня екнуло сердце и согласно подкосились ноги: он вспомнил, что в байках о Твари частенько упоминались жертвоприношения в ее славу. Причем отнюдь не куриц.

Седовласый добрался уже до угла и, наполовину из-за него высунувшись, глядел на яркий контур двери едальни. Видимо, выжидал, пока оттуда выйдет какой-нибудь пьянчуга, которого легко будет оглушить и затащить в сарай.

Если жрец собирался спасать мир такой ценой, то с Джаем ему было не по пути.

Обережник сдвинул брови и, пригнувшись, решительно двинулся вперед: сначала вдоль забора, а потом, улучив момент, перемахнул через него. До злодея осталось шагов двадцать по открытому месту, но тот так увлекся, что за все время ни разу не оглянулся. Собаки, в отличие от корлисса, оставались верны хозяевам и заходились яростным лаем, что тоже играло обережнику на руку. Вскоре он уже мог похлопать тваребожца по плечу.

В едальне зазвонил колокол, заглушенный ликующими воплями: ударивший в него проставлял выпивку всем посетителям. Жрец чуть подался назад, и Джай счел, что более удобного момента не представится. Он коротко, почти без замаха саданул тваребожца в висок, припечатывая его головой к углу, и заломил руку с ножом за спину.

Точнее, попытался.

В руке у жреца был не нож.

Да и не у жреца.

И даже не в руке.

Тут-то Джай и понял, что перепутать тваребожца с моруном можно лишь ночью и со спины. Общего у них были только длинные седые космы.

Удар о стену вышел какой-то мягкий, вязкий, словно тряпичным мячом. Мертвяк тут же повернул голову и плавно, в обход телесных законов, изогнув спину и шею, впился зубами парню в локоть. Заломленная лапа моруну ничуть не мешала, более того — он все с той же неспешной грацией начал выворачиваться из захвата.

Боль пришла намного позже укуса, однако вывела Джая из ступора раньше, чем морун хлестнул его по лицу свободной лапой, «вооруженной» не то длинными полупрозрачными ногтями, не то настоящими когтями. Парень отшатнулся, разжал пальцы и ударил мертвяка по лбу (тот разжал зубы, но не от боли, а попытавшись цапнуть Джая уже за кулак), пнул в живот (нога, почти не встретив сопротивления, глубоко провалилась в растянувшуюся плоть), отскочил и только потом позволил себе заорать.

Догадаться, кем был морун при жизни, удалось бы разве что близкой родне, да и то по наполовину истлевшей рубахе. Черты лица сгладились, словно его намазали толстым слоем сметаны, в прорезях век опалесцировали вогнутые бельма, челюсти клином вытянулись вперед — еще не звериные, но уже не человеческие, с подросшими зубками. Подвижность мертвяка ограничивали только негнущиеся кости, суставы же как будто растворились. При этом ни расползающейся плоти, ни запаха тухлятины не было в помине, ходячий труп оставался крепок и свеж, как малосольный огурчик.

Мыслестрел парень снял перед чисткой хлева и положил на его крышу, да так там и забыл, разругавшись с горцем. Удирать от моруна было бессмысленно: он догнал бы человека в считаные секунды. Оставалось лишь пятиться, причем без возможности оглянуться — мертвяк только того и ждал. Хотя с терпением у него оказалось негусто: убедившись, что человек не потерял голову от страха, морун попытался оторвать ее силой. Обережник увернулся раз, другой, а на третий оступился и позорно шлепнулся на задницу. Поскорее подтянул колени к животу, одновременно защищая его и готовясь пнуть мертвяка, но это не понадобилось: что-то свистнуло, чвякнуло, нависший над парнем морун взвыл и прогнулся назад. Потом медленно развернулся, и Джай увидел торчащие у него в спине вилы.

— Эх, копьем лучше было бы, — досадливо заметил ЭрТар. Пришла его очередь пятиться, ибо моруну вилы тоже не понравились. К тому же они постепенно накренились и выпали, оставив три бескровные дырки. Мертвяк рванулся вперед и подмял «сороку» под себя. Ни ногти, ни зубы моруна не годились для нанесения серьезных ран, однако придушить человека или свернуть ему шею он вполне мог. Чем и занялся.

Теперь уже Джай без колебаний бросился горцу на помощь. Эта хорошая идея пришла в голову не ему одному: с крыши хлева взвилась дымчатая тень, просидевшая там всю уборку. Тишш, хоть и не помирившийся с хозяином, продолжал не только спать у горца под боком, но и повсюду за ним таскаться — правда, тайком. ЭрТар делал вид, что этого не замечает; оба ждали, кто сдастся первым. Но когда на глазах у корлисса какое-то порождение Темного попыталось сделать его сиротинушкой, спешно раскаявшийся кошак с непривычной ему храбростью атаковал врага в области зада, и вся компания клубком покатилась по земле. Хвататься за вилы, когда уже вовсю идет рукопашная, было бессмысленно, поэтому Джай вцепился мертвяку в волосы, пытаясь отодрать его от жертвы.

Куча распалась, но заслуги парней и кошака в том не было: мертвяк просто-напросто разметал их по сторонам, как дикий кабан — облепивших его собак, разворачиваясь к настоящему противнику.

Жрец стоял возле плетня, уже по эту сторону. Так неподвижно, словно наблюдал за схваткой с самого начала, а не появился мгновение назад. Светящая в спину луна обвела его силуэт лучистым контуром, раскатала под ногами ковровую дорожку тени.

Морун приоткрыл пасть, и Джай впервые услышал его голос — низкий, въедливый, ни на что не похожий рык, заставивший парня порадоваться, что он так вовремя простился со сквашем. Собаки ошарашенно притихли, чтобы тут же разразиться совсем уж остервенелым лаем.

Мужчина, не отрывая глаз от приближающегося моруна, поднял руку и провел ею по верхушкам кольев, словно по рукоятям клинков, на ощупь выбирая нужную. Этот — тонкий, этот — кривой, этот — полусгнивший, этот… Пальцы уверенно сомкнулись на свежеочиненном, еще не успевшем побуреть дрыне толщиной с кнутовище. Рывок — и он легко, как смазанный маслом, выскользнул из прутяного переплета. Удар — и ивовая палка, небрежно заточенная четырьмя ударами топора, насквозь пробила то, перед чем оплошали железные вилы. Более того: жрец, скрипнув зубами от натуги, опрокинул моруна на спину и пригвоздил к земле, так низко над ним склонившись, что рисковал не подняться вовсе.

Но мертвяк почему-то даже не попытался его схватить, извиваясь на коле, бестолково суча лапами и хрипя, словно от дикой боли. Тваребожец, не выпуская конца палки, начал… сгибать ее, как железный прутик, пока не получилась сначала «кочерга», а потом крюк. Тогда мужчина наконец отпрянул от поверженной твари, сделал несколько заплетающихся шагов и сел на траву.

— Эй, ты цел?!

— Что ты с ним сделал?!

Жрец поднял лицо, поглядел на две исцарапанные, участливо-встревоженные физиономии и с чувством сказал:

— Как же вы меня …!

Последнее употребленное им слово редко использовалось в описании крепкой мужской дружбы, однако идеально подходило к ситуации.

Морун очухался и теперь яростно крутился вокруг своей оси, как таракан на булавке, выгибаясь всем телом и упираясь конечностями в землю. Кол ходил ходуном, но держался. Когда мертвяк рванулся особенно бешено, ЭрТару показалось, что из основания палки растет пучок корней.

Спросить у жреца, так ли это, горец не успел. Глухих в селище не было. А если и были, то не могли не обратить внимание на дрожащие от криков и лая стены. Вокруг двора постепенно сжималось огненное кольцо из фонарей и факелов; державшие их люди сохраняли жутковатое молчание, мигом отрезвившее упоенных победой парней.

Если морун успевал коснуться человека, тот был обречен. Болезнь проявлялась по-разному, через день или седмицу, лихорадкой, сыпью или рвотой, но в любом случае выживали считаные единицы, навсегда оставаясь калеками — слепыми, с отнявшимися ногами, текущими слюнями, струпьями по всему телу… Хорошо хоть от человека к человеку эта зараза не передавалась, а то Царствие давным-давно бы вымерло. Ирны от нее не помогали.

По шее ЭрТара тянулось пять темных полос, рукав Джая набряк от крови. Зацепить жреца моруну вроде бы не удалось, но он и до схватки выглядел изрядно помятым.

— Возьми пару мужиков покрепче да притащите от кузни котел со смолой, — шепнул управник кому-то из подручных. — Сожжем на месте подлюку…

— А с этими что? — тоже в треть голоса поинтересовался тот. Как при покойниках.

— Ну… — Управник помялся на месте и, натоптав себе немного решимости, обратился к стоящему ближе всех Джаю: — Мы, конечно, очень благодарны и все такое… Только помочь вам мы все равно ничем не можем, а йеры, если вдруг заявятся, расспрашивать начнут, откуда в селище тру… охотники больные. Так что шли бы вы отсюда, люди добрые, да подальше! И нам и вам спокойнее.

— Хорошо хоть сжечь за компанию не пытаются, — проворчал горец и, повернувшись к управнику, крикнул: — Вещи-то наши отдайте! И бусы заработанные!

— Да зачем они вам уже нужны? — ляпнул мужик.

— Не отдадите сейчас — зайдем через месяц-другой!

— Отдадим, отдадим, кто ж спорит! Нам чужого не надо! — испугался управник. — Эй, малый, слетай-ка…

Пока какой-то подросток бегал за одеялами и сумками, парни забрали с крыши мыслестрелы. ЭрТар взял жавшегося к ногам Тишша за ошейник, ободряюще потрепал по загривку. Кошак чувствовал разлитое в воздухе напряжение, и оно ему решительно не нравилось. Зато жрецу, похоже, было все равно. Он так и сидел на земле, полуприкрыв глаза и, кажется, даже слегка улыбаясь. Ну да, ему-то есть чем гордиться! И не один-два дня…

— Нате! — Кое-как увязанные в узел пожитки перелетели через плетень и упали к ногам Джая. Управник снял с руки браслет и отправил туда же. Обережник, не пересчитывая бусин, молча сунул его в карман. Какая, действительно, разница?!

Люди расступились, как перед похоронной процессией. Селищанские ворота уже были услужливо распахнуты, а дорога только что не усыпана еловыми веточками.

В ее конце Джай увидел лес и чуть не завыл по-моруновьи.

Глава 13

Стань пред Ней наг душой, открыт сердцем, чист помыслами, и если узрит Она в тебе достойного, то взиидет семя камалейное.

Напутствие «корня» «побегу» перед обрядом Первого Зова

«Это просто сон. Кошмарный сон, — твердил про себя Джай, тупо уставившись на огненную кочку костра. — Это не может быть правдой. И вообще быть. И уж точно не со мной. Неужели во всем Царствии не нашлось сильнее прогневившего Иггра человека?! Хотя такого бреда даже Темному не придумать. Сейчас я проснусь в своей постели, оденусь и пойду ловить родимых, славных воров и убийц…»

Локоть налился колючим жаром. Обережнику казалось, что он чувствует, как оттуда разрастаются, жадно вгрызаясь в тело, ядовитые щупальца. Сидящий рядом горец с беспечным видом ломал и подкладывал в огонь ветки, но Джай заметил, что он старается лишний раз не поворачивать голову, щадя опухшую шею.

Жрец уже давно спал, крепко и беззвучно. Снова свернувшись клубком, хотя под шерстяным отрезом он не должен бы мерзнуть. Странная привычка, особенно для опытного воина — а после схватки с моруном ЭрТар в этом не сомневался. Седовласый не просто умел драться — он словно родился с татуировкой фьеты[30] на плече. Среди йеров немало хороших бойцов, но для них это вторично, они больше полагаются на плеть Двуединого и его поддержку. Жрец же сам был оружием, сила Твари стала для него всего лишь ядом на кромке. Эх, хорошо бы у такого поучиться…

Умирать горцу было не то чтобы страшно, но очень обидно.

В неглубоком овражке мирно журчал ручеек, с обступивших поляну осинок перекликивались серые лесные цикады. Ловчий Двуединого[31] выехал на середину небесного озера и забросил в него прозрачный невод с узелками-звездами. Одни светились ярко и ровно, другие подмигивали, будто в сеть и впрямь что-то попало. Хлопья пепла ночными мотыльками танцевали вокруг огня.

Тишш растянулся между парнями, положив голову горцу на колени. ЭрТар машинально чесал его под подбородком, Джай гладил по боку. Кошак блаженствовал, не догадываясь, какие черные мысли обуревают людей.

— Давай самойлики, что ли, заварим, — предложил горец. — Чем так сидеть-то.

— В сапоге? — вяло пошутил обережник.

— Хе! В сапоге у меня только вот это. — ЭрТар вытащил из-за голенища и гордо предъявил спутнику черную обгрызенную ложку из едальни. — А кружка, — нахально подмигнул он оторопевшему Джаю, — во вьюке у тебя за спиной. Подай-ка!

— Так ты ее все-таки украл?!

— Ну селищане с нами тоже не шибко честно поступили.

— Ты еще скажи, что если бы они нас не выгнали, то ты бы утром все им вернул!

— Конечно! — и глазом не моргнула «сорока». — Как чуял! Сходи за водой, э?

Сам горец вытащил из костра горящую ветку и, нагнувшись, прошелся по поляне, внимательно осматривая землю. Долго искать не пришлось. Самойлика, как и положено уважающему себя сорняку, без ирн росла на любых свалках — чахленькая, но вполне годная в дело. Приторный, чуть горьковатый отвар, отгоняющий сон и придающий мыслям ясность, пили как на улице Высокородных (перед завтраком, еще в постели), так и в самых грязных притонах (после ужина, ибо у тамошних завсегдатаев как раз тогда рабочий день и начинался). Подавать ее в приличном обществе было дурным тоном, однако к сидящей у костра компании это никоим образом не относилось.

ЭрТар запихнул в кружку пару стебельков и пристроил ее в развале углей. Задумчиво поглядел на оставшийся пучок.

— В костер, что ли, подбросить?

— Не надо, — поколебавшись, решил Джай. Прощаться с жизнью лучше на трезвую голову. — Да и сырая она, вонять будет.

Горящая самойлика оказывала противоположное отвару действие, опьяняя и поднимая настроение. Йеры по чуть-чуть добавляли ее в храмовые курительницы, дабы проповеди были успешнее, а исповеди искреннее. Увы, некоторые прихожане старались держаться поближе к дымящимся чашечкам, выходя из храма по стеночке и с такими блаженными улыбками, будто их наставлял сам Дву-, а то и Четырехединый с потолка. Законом вдыхание самойлики не запрещалось, а общественное порицание потерпело такое же сокрушительное поражение, как и со сквашем. Впрочем, травяной дурман выветривался за какой-то час, а похмелье ограничивалось плохим настроением.

Молчание длилось еще минут двадцать, пока вода не закипела. Настаивать самойлику не рекомендовалось, ценилась именно первая, всего несколько секунд побурлившая вытяжка. ЭрТар палочкой выкинул траву вон, втянул кисть в рукав, вытащил кружку из костра, обернул тряпкой и тут же попробовал.

— Э-э-э, хороша! Лесная, душистая. На, хлебни.

— Угольком закусить не хочешь? — мрачно предложил Джай. У него бы все небо от такого глоточка облезло.

— Надо просто уметь пить — по чуть-чуть и не касаясь края кружки. Попробуй, тебе понравится!

Джай с сомнением заглянул в кружку. На поверхности еще крутились сбившиеся в стайку листики, со дна поднимались редкие пузырьки. Говорят, винтийцы котелок вообще с огня не снимают, так кипяток через трубочку из коры и тянут. И ничего, живы.

Парень вытянул губы и осторожно глотнул. Глаза полезли на лоб, видимо, пытаясь отодвинуться подальше от рта. Желудку деваться было некуда.

Внимательно наблюдавший за Джаем ЭрТар прикусил нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.

— Вкусно?

— …! — выдохнул парень, бывший еще не в состоянии говорить, но уже желающий ругаться.

— Да, с одного раза сложно распробовать.

Обережник поставил кружку у ног, потрогал обожженный язык кончиком пальца.

— Если мне захочется покончить с жизнью, я просто повешусь на суку.

Из леса донесся надрывный, тоскливый крик, словно кто-то одобрил эту идею. Джай встрепенулся, потревожив киса и чуть не опрокинув отвар.

— Птица, — равнодушно сказал горец, даже не повернув головы.

Обережник смущенно сел на место. Тишш охотно придвинулся обратно.

— Откуда ты так хорошо разбираешься в лесе? — с прорезавшимся уважением спросил Джай. — В горах же его вроде негусто.

— В самих — да, но предгорья почти сплошь в борах. К тому же я много путешествовал, а ночевать в лесу спокойнее всего. Порождения Темного дальше опушки не забредают, из зверей же стоит опасаться только дикого кабана. Но его, главное, самому не злить, и к костру он не подойдет.

— А змеи?

— Мы же в сапогах. К тому же я за эту весну только одну видел, и то ужа. То ли передохли зимой, то ли попрятались куда.

— Надеюсь, мы их не найдем, — проворчал Джай, развязывая мешочек со стрелками. Конечно, самые простые, грубой ковки — откуда в селище другим взяться? Но хоть что-то, а то надоело мыслестрел для красоты таскать. — И тебе это нравится?

— Что?

— Ну, такая жизнь. Шляться от селища к городу, от города к селищу, авось где бусина перепадет. — Обережнику, ни разу в жизни не отходившему от Ориты и на три выстрела, это трудно было даже представить. Тягой к странствиям он никогда не страдал, риска и приключений хватало на работе, а девки и едальни, по большому счету, везде одинаковы.

— Другой нету, — опрометчиво пожал плечами горец, тут же скривившись от боли в шее.

— А была?

— Тебе действительно хочется это знать? — ЭрТар, задумчиво прищурившись, поглядел на белобрысого.

Тот хмыкнул, не отрываясь от зарядки оружия, и честно ответил:

— Да какая разница, о чем ты трепаться будешь? Можешь байку рассказать, у тебя ж их прорва. Только не о Твари, меня от нее уже тошнит.

Горец кивнул, принимая ответ.

— Байку так байку. — ЭрТар скрестил ноги, уперся руками в колени и нараспев затянул: — Высоко-высоко в горах…

Джай поперхнулся смешком.

— …жил-был старый горец, и было у него два сына. Старший был умный, нашел сэбэ в соседний шиул богатый жэна, старый и страшный, как ты.

— Как я?!

— Ты мужик, тебе можно, а ты представь тетку с такой небритой опухшей рожей! — на миг выйдя из образа, пояснил ЭрТар. — А сердце младшего похитила прекрасная девушка с равнины. И старый горец сказал по этому поводу много-много слов, и закатные горы до сих пор краснеют при воспоминании о них… И младший сын тоже сказал много-много слов, но горы уже успели заткнуть уши и потому стоят до сих пор. А потом он собрал вещи, сколько мог унести, и ушел к своей любимой на равнину. Они построили дом, родили сына, и старый горец даже втайне гордился ими, потому что никакие деньги не заменят людям счастья. Умирая, он завещал поровну разделить свое имущество между сыновьями. Но смерть завистлива не меньше людей, и через несколько дней младший сын ушел вслед за ним, не успев забрать свою долю. Они с женой не бедствовали, но почти ничего не скопили, и для вдовы настали черные времена. Похоронив мужа, она взяла сына и отправилась в горы за наследством тестя, чтобы продержаться хотя бы несколько лет, пока мальчик не подрастет…

— А ему было семь лет? — догадливо уточнил Джай.

— Чуть меньше. Семь исполнилось уже в горах, когда выпал снег. А тогда он только стаял, и надо было оплачивать посевные ирны. Но старший брат не дал золовке денег. Он заявил, что равнинная шлюха не может наследовать за горцем, даже если сподобилась прижить от него ребенка — а то и не от него. — Голос рассказчика изменился, и обережник понял, что он дословно повторяет врезавшуюся в память фразу. — Впрочем, он предложил ей поработать у него служанкой, потому что старая и страшная жена с годами стала еще более старой и страшной, и он втайне завидовал покойному брату… Гордая женщина отказалась и ушла из дома жадного развратника, плюнув на порог[32].

Горец поднял палку и затолкал выкатившийся из костра уголек обратно.

— Она пережила мужа только на четыре месяца. Поле не засеяли, и вскоре оно за долги отошло храму. Ребенка приютили дальние родственники из другого шиула. Они были хорошими людьми и ничем не выделяли его среди своих детей, научив всему, что знали. А спустя десять лет он заплел взрослую косу и отправился в гости к дяде.

— Представляю, как тот обрадовался, — проворчал Джай. В оритском судебнике эта статья называлась «убийство из мести», причем нынешние мысли обережника проходили по пункту о пособничестве.

— Хэй-най, он был в диком восторге! — заверил его ЭрТар. — Особенно когда обнаружил, что мы одни в его спальне, а дверь он сам запер на засов. Он даже не попытался вытащить кинжал — сразу упал на колени и начал униженно скулить, каяться, уверять, что злые языки оговорили его золовку и он искренне скорбел, что брат умер бездетным… что он готов немедленно отдать мне все причитающееся и даже половину своей доли…

— И ты его убил?

— Нет, — спокойно ответил горец. — Мне стало противно. Пнул ногой, как падаль, развернулся и ушел. А когда уже выходил из дома, на меня набросились его сыновья. Со спины. А за ними, осмелев, и он сам.

ЭрТар помолчал, глядя в костер, и веско добавил:

— Вот тогда я их всех и убил.

В тишине мурлыканье кошака стало особенно басистым — а может, он нарочно старался ее заполнить. Джай неловко кашлянул и уточнил:

— И тебя изгнали?

Горец посмотрел на него, как на ненормального:

— За что?! Это же семейное дело, тем более я был в своем праве. Ну отругали старцы на общем вече, что не бросил дяде вызов, как положено. Мертвецов тоже отругали…

— Чего?!

— Конечно, пусть им стыдно будет — втроем на одного нападать, да еще так подло! Так прямо все им и высказали перед сожжением. Это только вы, равнинники, над покойником слезы льете, хотя отправь Иггр его обратно — небось снова бы пристукнули! Зачем тогда притворяться, э?

Джай окончательно отчаялся понять горцев. А ЭрТар вполне себе бодренько закончил:

— Тетка давно умерла, внуков у дяди не было, а невестки, по-моему, только обрадовались. Тем более что я от наследства отказался, на кой мне это итыллье гнездо. Но дома у меня с тех пор нет. И заводить не тянет.

Самойлика поостыла, и Джаю наконец удалось сделать несколько нормальных глотков.

— Дай-ка и я попробую. — Горец протянул руку за кружкой.

— Так ты ж уже пил!

— Не-а, только вид сделал.

ЭрТару повезло, что кружка была уже у него — иначе Джай выплеснул бы отвар в довольно скалящуюся рожу.

***

С моруном управились только к началу праволуния: тварь дергалась, пока не обгорела догола. Для надежности костер жгли еще пару часов, чтобы наверняка вытравить заразу из костей. Большинство селищан, успокоившись, разошлись по домам, а управник с кузнецом и парой добровольцев выкопали яму на краю пепелища и лопатой сгребли в нее моруновьи останки вместе с углями. Двор после их трудов выглядел так, словно здесь сгорел целый хлев.

— Узнали его, мужики? — шепотом спросил управник, когда с праведными трудами было покончено.

— Вроде как Ирутов брат, — неуверенно сказал один из подручных. — Ну младший, который весной в город подался, лучшей доли искать…

— Угу. Видать, не нашел. Быстро он…

Мужики постояли, посопели. Еще месяц назад здоровались с человеком — и нате вам. А ведь считалось, что моруны по полугоду в земле сидят!

— Убили небось его, — боязливо предположил управник. — Кто-то ж труп закопал.

— Если б убили — сожгли б. — Кузнец смачно плюнул на свежий холмик. — Да и не поперся бы он сюда, пошел злодеев искать.

— А может, из наших кто… — Селищанин поежился. — Может, и не уезжал он никуда…

— Темного тебе в задницу, что ты каркаешь, как старая баба! — не выдержал кузнец. — Сами же провожали, аж на три полета провели, покуда он к купеческому обозу не подсел! А вот охотников жалко, — подумав, добавил он. — Молодые еще ребята, веселые… были. Помянуть бы…

— Так помянем! — встрепенулся управник. — У меня непочатый бочонок припрятан, не та кислятина, что в едальне подают. Жена по такому случаю жмотиться не станет…

Мужики оживились, повеселели и, потирая руки в предвкушении, дружной гурьбой пошли к его дому. Лопату кузнец унес с собой — хорошенько прокалить в горне, а то и перековать, от греха.

На другом конце селища Ирут трясущимися руками запрягал ящерков. Хотел с утра выехать, чтобы забрать гостившую у родителей жену, но понял, что за ночь в пустой избе рехнется. Перед глазами чередовались прощальная улыбка брата — и та жуткая, воющая, корчащаяся в огне гадина, в которую он превратился… а если бы ее не успели пришпилить к земле…

— Эй, браток!

Ирут сцепил зубы. Разносчик из едальни был последним человеком, кого ему сейчас хотелось бы видеть. В селище холопа недолюбливали, но старались не связываться. Мужик, даром что раб, был гадостный и злопамятный хуже некуда. Такой год будет тебе украдкой в скваш плевать, хоть ты в едальню не ходи.

— Чего тебе?

— Ты в Ориту едешь? — продолжал тот, как будто ни о чем не догадываясь. А ведь в толпе шептались и довольно громко…

— Ну — буркнул мужик, поправляя ремешки на упряжи, чтобы те не терлись о пластины гребня. Ящерок, изогнув шею, задумчиво обнюхивал хозяйское плечо. Длинные узкие ноздри то округлялись, то сжимались в линию.

— Передай записочку, а?

— Кому?

— Иггру, — ухмыльнулся тот, протягивая сложенный вчетверо клочок бумаги, залепленный воском. — Кинь вместе с бусиной любому нищему в шапку, пусть помолится за мое здоровье.

— Чего у тебя болит-то?

— Да вот, охромел чуток. — Раб скривился в злобной ухмылке. В первой, куда более бурной половине своей жизни он немало насмотрелся на обережников и готов был зуб заложить, что один из «охотников», а то и двое, не те, за кого себя выдают. Кого-то ищут? Чего-то вынюхивают? Если Репа сейчас в городе, он получит записку к вечеру, а если этот лапоть так и будет гнать ящерков, то даже к обеду. Условные наколки на воске не дадут бумажке потеряться, и обратно она вернется в виде семерика-другого бусин, в зависимости от важности сведений.

— Ладно, кину, — смягчился Ирут, опуская записку в карман и вскакивая на сиденье. — Ай-е, пошли!

***

Летний рассвет наступал медленно и обстоятельно: причаливший к противоположному берегу Ловчий вытянул невод, встряхнул, обдав траву каплями росы, и ушел жарить улов. Холодный дым от его костра затопил лощины. До восхода солнца оставалось не меньше двух часов, но Иггр уже приоткрыл шкатулку, и оно сонно выглядывало в щелочку горизонта. Птицы помаленьку пробовали голоса, дабы и сегодня не ударить в грязь клювом. Денек обещал быть жарким.

Горец бросил в кружку последнюю веточку. Бессонная ночь и самойлика просветлили голову до состояния хрусталя, чего нельзя было сказать о теле. Оно зверски хотело спать и понятия не имело, за что над ним так измываются. Пожалуй, сейчас сумел бы заснуть даже Джай — мысли о скорой смерти просто не успели бы вклиниться в промежуток между явью и долгожданным сном.

Но жрец уже заворочался, просыпаясь.

— Доброе утро, — похоронно сказал обережник.

— Угу, — почти приветливо отозвался тот, садясь и осматриваясь. — А вы давно встали?

— Мы не ложились. — ЭрТар потер зудящие от дыма и недосыпа глаза.

— Так боялись меня упустить? — Оказывается, тваребожец тоже умел ехидничать. Или успел научиться, в такой-то компании недолго.

— Да нет, за жизнь беседовали. Как раз вот гадали, чем морун мог нас заразить, — с кривой усмешкой признался Джай.

— А-а-а… — мужчина зевнул и потянулся, — мне тоже интересно. Очень тяжело было исцелять, словно паутину счищать — рвется, к рукам липнет…

— Исцелять? — тупо переспросил обережник.

— Ну да. Еще во дворе, пока вы вещи собирали. Никто, кажется, не заметил, как я взывал…

ЭрТар с опаской потрогал шею. Царапины как царапины, уже корочкой затянулись. Джай с тем же результатом закатал рукав и осмотрел локоть, но вместо благодарности вызверился на жреца, выплескивая сдерживаемые всю ночь чувства:

— Так ведь и мы не заметили, придурок ты этакий! Мы всю ночь, можно сказать, помирали, друг с другом прощались, а он исцелил и даже сказать не удосужился!

— Забыл, — смущенно признался мужчина. — Я думал, вы сами догадаетесь.

— Как?! Против моруньи[33] даже йеры бессильны!

— Ну так радуйтесь, что я не йер. — Жрец встал и начал складывать одеяло — неумело, но аккуратно, помаленьку втягиваясь в нормальную жизнь.

— Зато как мы хорошо стоянку караулили! — внезапно фыркнул ЭрТар. — Ни одна мышь мимо не пробежала!

Джай собрался сказать что-нибудь душевное и ему, но тоже рассмеялся. Весть о чудесном — иначе и не назовешь! — спасении наконец достигла сознания и полностью его затопила, попутно смыв усталость. Захотелось вопить от радости, бегать по поляне кругами, то и дело подпрыгивая, и обниматься со всеми подряд, даже c деревьями.

— Слушай, — уже несколько смущенно обратился он к жрецу, — ты ж вроде грозился, что не станешь нам помогать?

— Я помог себе. Не хватало еще, чтобы вы тягались за мной уже в виде морунов.

— Брось, моруны так быстро не вылупляются. — Горец высоко подкинул в воздух кружку и поймал, не расплескав ни капли. — На, выпей. И признайся наконец: в таком важном деле отказываться от компании глупо!

— Да лучше б я моруна в нее взял, — искренне сказал тваребожец. Коротко дунул на дымящийся отвар и, к изумлению ЭрТара, сделал несколько длинных глотков. Возвращенная горцу кружка оказалась чуть теплой, хотя в ней осталось больше половины напитка. — Зачем вы вообще к нему полезли?

— Я думал, это ты, — смущенно признался Джай. — И хотел тебя удержать.

— От чего?

— Ну… — Парень замялся. В утреннем свете дня ночная «догадка» выглядела на редкость глупо. — Жертвоприношения.

— Какого еще жертвоприношения?!

— Кровавого, — убитым голосом пояснил обережник.

Мужчина уставился на него, как на ненормального, а потом неожиданно, от души расхохотался.

— И ты решил, что я?..

— А откуда мне знать, как вы там своей Твари поклоняетесь? — огрызнулся Джай. — Ты ж ничего нам не рассказываешь.

— Расскажу, — оборвав смех, пообещал тваребожец таким тоном, что парню мигом расхотелось что-либо узнавать. — А ты запомни. Единственная кровавая жертва, которую может принести жрец, это он сам. Смертью поклоняются только смерти, вроде вашего Иггра.

— А Тваребог, скажешь, лучше? — обиделся за Двуединого Джай. Пусть тот был и не шибко сговорчивым божеством, но за три с половиной семерика лет парень успел к нему привыкнуть.

— Понятия не имею, кто это, — огорошил седовласый обоих парней.

— Ты же его жрец!

— Нет.

— Ну не Иггров же!

— А с чего вы взяли, что жрецы бывают только у богов? Орден Лозы был создан для обучения и защиты Госпожи, и лишь ей я клялся в верности.

— То есть кого она за собой приведет, тебе безразлично?

— Она всего лишь откроет врата, — серьезно поправил мужчина. — А они тоже бывают не только у овчарен.

***

Архайн проснулся первым, еще затемно. Обычно он в это время только ложился, и на кой Темному понадобилось будить его в такую рань, было непонятно. Не находилось объяснения и смутному беспокойству, словно вчера произошло что-то паршивое, и йер вот-вот вспомнит, что именно. Но вспоминать-то нечего! Не считать же таковым идиотскую ловлю кошки. Архайна она задним числом даже позабавила.

Пока йер лежал в постели, раздумывая, сможет ли он снова заснуть или пора вставать, окна посерели, и строевой храп за стенкой сменился скрипом кроватей и отрывистыми командами Хруска. Спать расхотелось окончательно. Архайн выбрался из-под слишком теплой для лета перины — управник расстарался, не приведи Иггр, высокий гость замерзнет, тем более что тот запретил закрывать на ночь окна, — бесшумно оделся и вышел через заднюю дверь, прихватив с собой только маленький кожаный мешочек.

На улице было свежо и пустынно. Выставленный Хруском караульный стоял у парадного крыльца и лузгал семечки, бездумно таращась на скачущую по дороге сороку. Птица, и та оказалась умнее, Архайна она сразу заметила и поспешила взлететь на трубу. Обережника даже это не насторожило. Подкрасться к нему со спины и придушить петелькой было проще простого. Плети он бы точно отведал, кабы нерадивость стража не играла йеру на руку. К тому же пройти мимо него по возвращении будет не менее забавно.

В конце селища Архайн заметил колодец и приостановился. Навес над срубом увивала лоза с листьями всех оттенков красного, от кричаще-алого до теплого рыжего. За десятки, а то и сотни лет камалея образовала такую толстую и прочную оплетку, что уже не нуждалась в частично сгнивших и выпавших жердях.

На краю сруба стояло наполненное ведро. Дураки селищане верили, что если Темному ночью захочется промочить горло, но для этого ему придется самому сдвигать крышку и крутить ворот, то он рассердится и испортит всю воду в колодце. Как будто он ничего получше себе выпить не найдет. И интересно было бы поглядеть, как именно Иггр станет эту самую воду портить?!

Архайн наклонился над ведром, зачерпнул кусочек отражения в ладони. Осыпь капель разбила оставшееся, зубы пронзило холодом. Беспокойство не проходило, напротив: йер словно приблизился к его источнику на расстояние шага… но в какую сторону?

Поверхность воды успокоилась, разгладилась. В полутьме навеса она казалась черной, как и отражающиеся в ней листья, словно туда смотрелось ночное небо с бессчетными звездочками.

Звездочками.

Так быстро?!

Неужели они истребили не всех жрецов?!

Неужели те рискнули провести вторую инициацию?!

Неужели она ее выдержала?!

Этого не может быть. Ему просто померещилось.

Ведро, опрокинутое ударом кулака, закрутилось на крышке колодца. Йер медленно поднял голову, уже зная, что там увидит.

Изнанка камалейного шатра была усеяна нежно-салатовыми, еще совсем мелкими, но, бесспорно, цветочными почками.

***

Джай потуже затянул пояс и вздохнул. Недавние переживания обернулись зверским голодом, уже не заглушаемым мыслями о смерти.

— Эх, придется завтракать этой дрянью. — ЭрТар уныло поглядел на вытащенный из торбы хлебец к сквашу, щедро посоленный и наперченный.

— Слушай, в едальне после тебя хоть что-нибудь осталось?! — Джай жадно выхватил его у горца.

— Конечно. — Охотник, не расстроившись, достал еще парочку. — Стол!

— Потому что в карман не влез?

— Потому что к полу прибит. Ты разве не заметил?

— Нет, я же не пытался его спереть!

— Я хотел его просто подвинуть. Ну ты и невнимательный, равнинник.

— Чего?! Да я один из лучших оритских обережников, тебя вон мигом на чистую воду вывел!

ЭрТар зажмурился:

— Ну скажи тогда, какого цвета у меня глаза?

— Что ты — баба, в глаза тебе пялиться? — смутился застигнутый врасплох Джай. — Ну черные.

— Сходи в лес за малиной[34]! — Горец торжествующе моргнул. Глаза у него оказались темно-синие, действительно смахивающие на черные из-за густых угольных ресниц и бровей. — А у тебя серо-зеленые.

— Конечно, ты же сначала посмотрел, а потом сказал! А у него? — кивнул Джай на жреца, надеясь отыграться.

— Темно-зеленые, — уверенно сказал ЭрТар. — А волосы, наверное, каштановые были. Обережничек, хе! Еле взглядом скользнул, пару примет запомнил и доволен. Если горец — значит, черноглазый, если с палкой — значит, хромой. Разбойники тебе небось свечки в храмах ставят!

Джай оглянулся на жреца, надеясь уличить горца в ошибке, но тот успел отойти на край поляны и, присев на корточки, пересыпал из горсти в горсть что-то мелкое, черное, приятно шуршащее.

— Что там у тебя? — Любопытный ЭрТар вскочил и подошел поближе.

— Семена камалеи. — Жрец распределил их по всей ладони и теперь сосредоточенно передвигал кончиком пальца. Блестящие, пузатенькие, они напоминали яблочные, только раза в два крупнее.

— А разве она цветет? Я думал, только побеги из корней пускает, как шиповник.

— До Воцарения Двуединого — цвела.

— Ты хочешь сказать, что этим семенам больше тысячи лет?! — Изумленный Джай тоже захотел полюбоваться на такое чудо. — А где ты их взял?

— Украл у Архайна.

— Наш человек! — восхитился ЭрТар. — А как ты их спрятать ухитрился? Так в кулаке все время и держал?

— Нет. — Делиться секретом жрец не стал, видимо, опасаясь, что тогда горцу в едальнях вообще удержу не будет.

— А зачем ты их перебираешь?

— Мне нужно то, из которого вырастет камалея. — Мужчина забраковал еще пару семян.

— А разве из ее семян может вырасти что-нибудь другое?

— Да. Камалейник.

— Но это же разные лозы! — не поверил горец. — У камалеи красные листья, и она целый дом может оплести, а камалейник синий, мелкий и ползучий, как ежевика.

Джай в разговор не вмешивался. Он и яблоню-то от груши только по осени отличал.

— Мужчина и женщина тоже не слишком похожи друг на друга. — Жрец, наконец, остановился на одном из семян, с виду точной копии остальных. Куда делись остальные, горец, к своей крайней досаде, заметить не успел — тваребожец сжал ладонь, а когда разжал, их там уже не было.

— А у камалейника семена бывают?

— Нет. Отстань. Мне надо сосредоточиться.

ЭрТар поскреб в затылке. Вопросов в конце разговора стало больше, чем в начале. Но, по крайней мере, наблюдать за своими действиями жрец не запретил. Он опустился на колени и аккуратно раздвинул траву, обнажив кусочек почвы. Пощекотал ее двумя пальцами, и та, распахнув неглубокую ямку, сглотнула камалейное семя. Мужчина вытянул ладони, словно греясь над невидимыми угольями, закрыл глаза — и земля почти сразу же заворошилась…

***

Архайн, не размыкая век, тряхнул головой, сбрасывая упавшую на затылок сосновую иголку. В лес его занес вовсе не коварный умысел, а необходимая для обряда почва и неприязнь к тупой обережи. Он терпеть не мог, когда кто-то пялится ему под руку во время Взывания. К тому же «манок» давался Архайну нелегко — приходилось не только сосредотачиваться, выходя на иной слой сознания, но и притворяться воплощением верности, самоотверженности и беззаветного обожания. Короче, таким же идиотом, как жрец. Тварь, в отличие от Иггра, не ограничивалась равнодушно брошенным комком силы. Архайну никак не удавалось отделаться от ощущения, что это взрослая, мудрая как мир и такая же прозорливая женщина, которая снисходительно выслушивает твой заплетающийся голос и, даже зная, что ты лжешь, выполняет твою просьбу, а потом с интересом наблюдает: ну?.. и что ты будешь делать?.. раскаешься или обнаглеешь еще больше?

Стерва. На сеновал тебя, как обычную девку, чтобы знала свое место. На цепь, как строптивую суку.

Архайн стиснул зубы и бедра, обуздывая мужское естество. Это всего лишь навязанное зельем желание, побочный эффект «манка», излишнее вхождение в образ…

Обмануть Тварь трудно, но себя — невозможно.

Ей всего три дня.

Ей тысячи лет.

Она воплощение смерти.

Она прекрасна.

Йер открыл глаза.

Изогнутый побег издевательски покачивался над травой. Опять безлистный и совсем короткий. Только направление.

С-с-стерва.

Так и знал! Тварь они проехали. Кончик-почка указывала в обратную сторону, разве что чуть-чуть отклонившись от предыдущей линии. Вероятно, мерзавец жрец (жрецы?) тоже не сидел на месте.

Архайн с ненавистью выдернул побег, скомкал, испачкав ладони похожим на кровь соком, и припечатал сапогом.

***

Отразившееся на лице жреца разочарование совершенно не вязалось с произошедшим на глазах у парней чудом.

— Что-то не так? — осторожно спросил Джай.

— Я думал, после второй инициации Госпожа станет ко мне благосклоннее, — со вздохом признался мужчина. — Но она снова не пожелала открыть свое местонахождение…

— Все они, женщины, такие, — философски заметил горец. — А что такое инициация?

— Обряд обретения силы. Всего их пять, первая происходит одновременно с рождением, остальные проводят жрецы. Вторая была этой ночью, я ощутил ее, когда искал вас.

— Беспокоился, э? — заулыбался горец.

— Хотел убедиться, что вы не собираетесь выдать меня селищанам, — холодно осадил его жрец.

— Значит, ребенка кто-то уже нашел? — сообразил Джай.

— Угу. — Мужчина рассеянно коснулся вытянувшегося над землей побега — блекло-розового и полупрозрачного, словно у проросшего в подвале картофеля.

— Тебя что-то смущает?

— Проводить инициацию на третий день очень опасно, ребенок может лишиться рассудка. Полагается выждать хотя бы семерик, а лучше месяц. Жрец, который заставил ее пойти на такой риск, сам вызывает у меня подозрения.

Учитывая, что седовласого тоже сложно было назвать нормальным, Джай искренне посочувствовал Твари.

— Но она не свихнулась?

— Нет. Это было бы равносильно смерти, а ее я почувствую сразу. Обряд прошел успешно.

— Ладно. — Обережник вернулся к костру за кружкой. После перечного хлебца щипало не только в горле, но и в носу. — И что нам теперь делать?

— Искать. Она где-то там. — Жрец поднял голову и ткнул пальцем — прямо в Тишша, любопытно прислушивающегося к разговору.

— Мяу, — глубокомысленно сказал кошак.

— Тишш! — возмутился ЭрТар. — Когда ты успел ее сожрать?!

— Мя-а-ау?!!

Мужчина легонько хлопнул корлисса по боку, заставив посторониться. Судя по солнцу, идти на сей раз предстояло на юг.

— Направление изменилось. Видимо, ее куда-то везут и не очень далеко от нас, иначе это не было бы так заметно.

— Слушай, — вспомнил ЭрТар. — А как йеры ищут Тварь? Тоже садовничеством занимаются?

— Да. — Жрец бережно развернул побег, чтобы тот рос в сторону березки, по которой потом сможет взобраться. — Они нашли какой-то способ притворяться нами. Вроде бы на это способны только Приближенные, посвятившие себя Темному, и то не все… но хватает и этого. Мы все уже перепробовали, чтобы закрыть ее от лживого зова, но бесполезно.

— А что, если нынешним жрецам это удалось? — осенило Джая. — Потому-то ты и не можешь до нее достучаться, тваребожец?

— Хотелось бы верить. — Седовласый немного повеселел и взял у ЭрТара хлебец. — И не называйте меня тваребожцем. Меня зовут Брент.

— Вспомнил?

— Напомнила. Собирайте вещи и пошли, если идете.

***

На крыльце торчал уже другой обережник, так же размеренно двигающий челюстями и плюющийся шелухой. Этот хотя бы заметил йера и, поперхнувшись, вытянулся в струнку, рассыпав семечки. У его ног тут же с кудахтаньем засуетился петух управника, подзывая ринувшихся со всех сторон кур.

Архайн брезгливо дернул уголком губ, проходя мимо, к двуколке. Легонько постучал пальцем по прутьям стоящей в ней клетки, и голубь ответил ему взглядом, более приставшим разбуженной цепной собаке.

Даже голуби у обережи были толстые и наглые, мерзкого сизого цвета. При храме тоже разводили почтовых птиц, черных и белых — для разных вестей. Но, как ни досадно, быстрее и лучше всего послания доставляли такие вот беспородные твари, возвращавшиеся в родную голубятню через все Царствие. Их даже порождения приграничных лесов почему-то не жрали. Видать, боялись отравиться.

Йер открыл клетку и, загнав голубя в угол, сгреб в горсть. Символ супружеской любви злобно клюнул его в палец. Он не ел с вечера, и ему чхать было на Архайнову серьгу.

Приближенный, беззвучно скривившись, поскорее вытащил сизаря из клетки и переложил в другую руку, лапками кверху. Он мог заставить проклятую птицу издохнуть на лету, но не послушно сесть к нему на палец. Интересно, как это удается жрецам? Перед ними любая тварь хвостом виляет, причем безо всяких ирн.

Пришлось ограничиться вырванным из хвоста пером. Когда Архайн вернется в храм, он прикажет, чтобы ему подали этого гада на завтрак, тушенного в белом вине. Будем надеяться, к этому времени перо не отрастет.

Перевернутый голубь слегка одурел и безропотно позволил привязать к красной лапке свернутую в трубочку записку. Новости, конечно, не ахти, но, по крайней мере, удалось отсечь кусок Царствия, где Твари точно не было. Теперь главное туда ее не пустить, чем и должны заняться получатели.

— Лети, паршивец. — Йер высоко подбросил птицу, хотя куда охотнее наподдал бы ей ногой.

Голубь, очнувшись, суматошно затрепыхал крыльями, описал круг над двором, и на плечо Архайну прощально шлепнулось черно-белое напутствие. Среди простого народа оно считалось знаком благоволения самого Двуединого, но йер его не оценил — в отличие от сдавленно хрюкающего обережника. Не удержалась от улыбки и проходящая мимо забора девушка с корзинкой.

Архайн улыбнулся в ответ и поманил ее пальцем. Девичье личико выбелило тихой паникой, но селищанка покорно открыла калитку и подошла к йеру. Тот оценивающе провел ладонью по нежной щечке, а от нее вниз по горлу, к острому уголку выреза. Отвар ринны, «мужского корешка», который Архайн выпил перед «манком» — желание вместо любви, ненависть вместо страсти, холодный расчет вместо преданности, — все еще давал о себе знать.

Девушка задрожала, в уголках глаз набухли слезинки, но она так и не произнесла ни слова — даже когда руки йера безжалостно рванули с ее плеч праздничное, вышитое и надетое для жениха платье.

Отказать Приближенному не смеет никто. А пребывает ли с ним в этот момент Двуединый — узнать невозможно…

Глава 14

…Денно и нощно служат они Господу нашему Двуединому, не щадя ни сил, ни живота своего ради процветания Царствия Иггрового, являя прочим людям образец благочестия, мудрости и бескорыстия.

Трактат «О сословиях имущественных и духовных», раздел «Йеры», вводная часть. 217 год от В. Д.

В жизни Джая наступила если не белая полоса, то серая — дорога, совпавшая с указанным лозой направлением. Идти по ней было куда легче, чем по кочковатому дикоцветью, да и холмы сгладились. А когда странников нагнал обоз с пшеницей, парень решил, что Двуединый наконец-то раскаялся и жаждет загладить вину. За несколько бусин ЭрТар выторговал у возниц разрешение прилечь на мешках, а там и вздремнуть. Жрец заявил, что выспался, на многократные просьбы-угрозы «ты ж гляди не улизни без нас!» только пожимая плечами: мол, как получится. Горец, не полагаясь на сии сомнительные телодвижения, что-то нашептал вознице и сунул ему еще одну бусину. Брента это не шибко обрадовало. Он взобрался на верхний мешок и нахохлился там, как издыхающая курица. Связать патлы в хвостик ему никто не посоветовал, а сам он до этого не додумался.

Долго глядеть на «жертву птичьего мора» парням не пришлось — сон сморил их сразу и накрепко.

***

Совершенно прямых дорог не бывает, им мешают то лески, то болотца в низинах, а иногда они извиваются словно бы просто для красоты (на самом же деле у поворота когда-то стояла едальня или колодец). Но возы двигались быстрее пешего человека, наверстывая потраченное на выбрыки дороги время, и Брента это вполне устраивало. Если йеры планомерно обшаривали Царствие от края до края, все туже затягивая удавку, то жрец сделал ставку на удачу. У него осталось всего четыре дня. Может, пять.

Мысли о шестом он старательно отгонял.

Мужчина перевел глаза на спящую парочку. Забавно. Такие разные ребята — и одинаково сильное, аж искрящееся для посвященного взгляда, жреческое начало. Один — явный «шип», второй, несмотря на внешнюю браваду, «корень», а то и «цветок». Месяц-другой подготовки, и они отлично влились бы в Лозу.

Но времени нет — а значит, и нечего парить им мозги.

***

ЭрТар проснулся от жары: стоящее в зените солнце как будто уставилось прямо на воз, проверяя, сколько людишки продержатся. Силуэт злосчастной «куры» исчез с мешков. Теперь там величественно, как гривастый кот на старинной фреске, возлежал Тишш.

Горец поспешно ткнул обережника локтем и привстал, но тревога оказалась зряшной: пересевший на облучок Брент мирно беседовал с возницей. Причем не о каких-то там Тварях, а о земледелии. Говорил в основном возница, жрец только подкидывал вопросы — совершенно, с точки зрения парней, пустые: почем нынче пшеница, хорошо ли взялись весенние ирны, какой обмолот ожидается. Самое удивительное, что Брент, похоже, действительно в этом разбирался. Даже посоветовал какую-то ерунду, всерьез заинтересовавшую селищанина.

Встревать в разговор парни не стали. За полдня они прекрасно выспались и теперь с любопытством озирались по сторонам. Здесь холмов не было вообще, ровная как ладошка местность просматривалась от горизонта до горизонта. Вдоль обоих тянулся лес — справа отдельными кусками, слева сплошняком, размытый сизой дымкой. Впереди поблескивало озеро, тоже наполовину отороченное деревьями, а рядом с ним раскинулось не то крупное селище, не то маленький городок.

— А вот и Иггросельц, — равнодушно бросил возница. — Эх, выходит, к вечеру только-только к Приграничью подъедем, а там по потемкам делать нечего. Придется в Маковиках заночевать.

— В город заезжать будете? — Брент разглядел сдвоенную макушку храма и поморщился.

— На кой он нам, и так в срок не укладываемся. Обогнем с запада. Вас где высадить?

— Не йеры, спрыгнем, — сухо улыбнулся жрец и, дождавшись развилки, соскочил на землю. — Спасибо!

— Иггр в помощь! — благодушно пожелал возница, передвигаясь на середину облучка.

Парни похватали пожитки и последовали за жрецом.

— Тишш!

Корлисс лениво дернул ухом и отвернулся. Горец, зная шкодливую натуру кошака, настаивать не стал. Сладко потянулся, поскреб подбородок, заросший чисто-черной, без белых полосок, щетиной.

— А волосы у тебя настоящие или крашеные? — заинтересовался обережник.

— Почаще куриным пометом смазывай — и у тебя такие будут, — огрызнулся ЭрТар. Каждый равнинник как будто полагал святым долгом задать горцу этот дурацкий вопрос; даже удивительно, что белобрысый так долго держался.

— Язык себе им намажь! — проникновенно посоветовал Джай. — А серьезно? Дети же у вас черноголовые, как и женщины.

Горцу в такой прекрасный день тоже не хотелось ссориться, и он ворчливо, но признался:

— Конечно, настоящие. Они сами лет в шестнадцать седеют, такими вот полосами. Когда в них исчезает последний черный волос, юноша считается взрослым мужчиной.

ЭрТар с усмешкой вспомнил свой детский потаенный страх, что этого не произойдет — он же наполовину равнинник! — но отцовская кровь оказалась сильнее. Иначе и быть не могло: дети от смешанных семей неизменно наследовали как горскую внешность, так и характер. В языке горцев не было даже слова «полукровка». Они умыкали равнинных красавиц еще до Воцарения Двуединого, ничуть с тех пор не изменившись.

— А нам-то зачем в город, э? — обратился он к Бренту. — Там же йеров полно, вон даже храм свой есть. Они небось давно уже все дома прочесали!

— Но там могут быть и жрецы, способные укрывать Госпожу от чужих глаз. Кто-то же провел вторую инициацию.

— Слушай, а эта твоя… ну… — ЭрТар сделал вопросительную паузу, на всякий случай отдалившись от жреца на пару шагов. Тот, догадавшись, в чем дело, устало покачал головой: мол, не стану я тебя, тварехульника, бить — бесполезно.

— Мы называем ее Привратницей.

— Эге, Привратница. Как она выглядит?

— Это ребенок. — Жрец зачем-то наклонился и подобрал с земли невзрачный камушек, начал крутить его в пальцах. — Пока что — обычный новорожденный ребенок. Девочка. Без клыков, когтей, жала и прочей надуманной ерунды… а жаль. Так она хотя бы могла защищаться.

Джай подозрительно вслушивался, но, к растущему изумлению, фанатичных ноток в голосе тваребожца не находил. Немного благоговения, немного грусти и неподдельная теплота, с которой Брент мог бы рассказывать о младшей сестре.

— А потом? — Горец, тоже успокоившись, придвинулся обратно. — После всех инициаций?

— Обычная женщина. Почти.

— И в чем отличие?

— Во мне. И в нашем мире.

— Слушай, а ты не мог бы нормально все объяснить, с самого начала? — не выдержал любопытный «сорока».

«Ишь, как ловко интерес разжег, гад», — досадливо подумал обережник. Сейчас начнется: так уж и быть, я поведаю вам о самой лучшей и единственно истинной религии, то бишь нашей… Сект уйма, а методы вербовки у них одни и те же.

— Вы все равно не поймете.

— А ты хотя бы попробуй рассказать, — вкрадчиво предложил Джай. Сектантов он терпеть не мог, даже самых безобидных, вроде Поклонников Иггровой Сестры, изредка бродящих по Орите под звуки флейт и хоровых гимнов; пели они неважно, играли еще хуже, поэтому хлопот обережи не доставляли — горожане сами их освистывали и закидывали огрызками.

— Или не поверите, — сказал, как отрезал Брент, при этом так глянув на обережника, что тот одновременно смутился и обозлился на себя за это: ну да, жрец не дурак, но и до нормального ему, как Темному до Светлого! Хотя, надо признать, с моруном он здорово управился…

— И как мы собираемся искать то, на чем порвали плети храмовники? — ЭрТара больше интересовала практическая сторона дела, тем более что до города оставалось меньше получаса ходьбы и хотелось бы войти туда с готовым планом.

— У ордена были особые метки и условные знаки, по которым мы могли найти и узнать друг друга.

— А если они изменились? Или нынешние жрецы вообще перестали их оставлять — из боязни, что те наведут йеров на след?

— Вот и проверим. — Брент продолжал уверенно шагать вперед.

— Погоди, — спохватился Джай, — а как ты пройдешь мимо обережи у ворот? Они же попросят предъявить лицензию или наколку, а у тебя на плече Темный знает что творится!

— Это символ нашего ордена, Лоза Животворящая, — сдержанно возмутился Брент. — Им отметила меня сама Госпожа.

— Она б тебе еще на лбу «тваребожец» написала!

— Я же просил вас… — устало начал мужчина.

— Ты и обережи это скажешь?

Жрец сердито сдвинул брови и отвернулся от парней, но, похоже, Джаю удалось-таки заразить его беспокойством.

— Можно прикинуться паломниками, — предложил ЭрТар. — До их наколок обережи дела нет, вдруг без смотра пропустят?

— И куда мы паломничаем? Ближайшая реликвия осталась в Орите, а впереди пустынное Приграничье! К тому же, извини, с твоей «благочестивой» рожей только храм грабить. Ты бы еще йерами предложил, ха-ха!

— А что, — задумчиво сказал горец, — у них-то татуировки никто и спрашивать не станет. Э?

— Бред! — Джай даже головой помотал, чтобы вытрясти из нее эту крамольную мысль. — Настоящие йеры нас с первого взгляда раскусят!

— Нет, — неожиданно возразил жрец. — Вы переоцениваете их способности. Они не умеют ни читать мысли, ни глядеть в души. Дхэр или Приближенный еще смогли бы отличить нас от йеров, но святилища здесь нет. К тому же им и в голову не придет, что кто-то осмелится ими притвориться.

— И каким образом мы это проделаем? Повесим на груди таблички с надписью «йеры»?! Их мантии шьются при храме, а плети Взывающим сам Двуединый вручает! — Джай предпринял последнюю отчаянную попытку отвертеться от коллективного самоубийства.

— А вот это, — ЭрТар ухмыльнулся даже не от уха до уха, а почти вкруговую, — как раз не проблема!

***

Взывающий Фимий уныло переставлял ноги по дороге вдоль озерного берега. Лысоватую макушку жарило солнце, но в капюшоне было еще жарче. Он с удовольствием снял бы и саму мантию, но поступаться ее благами вроде почтительно кланяющихся, услужливых селищан не хотелось. Вдруг какая телега мимо проедет, подвезет на халяву.

С другой стороны дороги начались лесок и даримая им прохлада. Йер замедлил шаг, чтобы растянуть удовольствие. По такой жаре даже есть не хотелось, что обиднее всего: по указу Глашатаев ищущих Тварь Взывающих бесплатно кормили в любом храме и давали несколько бусин на дальнейшую дорогу. Не сказать чтобы Фимий был преисполнен охотничьего рвения, но не всем же удается устроиться на хлебное местечко в городском храме, кому-то приходится и по селищам ноги оббивать. Всех младенцев, к которым его звали для прочтения Иггровых Слов, он честно проверил, а раз подвернулась возможность получить кое-что сверх, грех ею не воспользоваться.

— Аа-а-а, лю-уди-и-и!!!

Встрепенувшись и покрутив головой, Взывающий обнаружил нарушителя спокойствия, который, выплыв на середину озера, учился не то нырять, не то выныривать.

— Спасите-помогите, тону! — обретя благодарного слушателя, удвоил усилия тот. Одежда незадачливого купальщика лежала на прибрежном песочке — новая, добротная и довольно дорогая. А самое главное: кучу венчал почти полный, без какой-то пары бусин, браслет.

Взывающий мысленно обратился к Темному, пеняя ему за сию каверзу: выйди йер на берег парой минут позже, и муки выбора обошли бы его стороной. Но благоволивший Фимию Светлый заповедал помогать ближнему своему — особенно когда у того было чем отблагодарить. Чем Иггр не шутит, вдруг он решил испытать своего преданного слугу, и спасенный сам отдаст ему браслет? И совесть будет чиста, и мошна не пуста.

Йер вытащил ногу из стоптанного сандалета и потрогал воду. А может, ну его? Вдруг у человека судьба такая — утопнуть? Кто он, Фимий, такой, чтобы ей мешать? Прости, Светлый, за грешные мысли! Со второй попытки вода показалась Взывающему терпимой. Он снял другой сандалет и начал неторопливо раздеваться, втайне надеясь, что проблема разрешится сама собой.

Увы, утопающий продолжал упрямо барахтаться. Не иначе как назло спасателю.

Фимий зашел по пояс и, покряхтев, пару раз окунулся, привыкая к водичке. Двуединый не шибко жаловал его вниманием, отмеряя ровно столько силы, чтобы хватало на повседневные нужды прихожан. Ходить по воде, как Приближенные, или хотя бы раздвигать пламя он не умел и учиться не желал, справедливо полагая, что это сопряжено с большими усилиями, чем накалывание ветчины на вилку и донесение до рта кружки со сквашем. Неудивительно, что за время служения божеству у Фимия выросло только пузо — которое, впрочем, помогало ему держаться на воде не хуже ирны.

Йер, по-бабьи неуклюже загребая руками и ногами, поплыл к утопающему. Тот уже совсем выдохся и покорно повис на спасателе тяжелым, но вполне плавучим грузом.

На мелководье Фимий стряхнул свою ношу и, отдуваясь, поднялся на ноги, полагая свой долг исполненным.

— Ой, спасибо, господин, спасибо! — кашляя, приговаривал спасенный, молодой белобрысый парень, на четвереньках выползая на песочек вслед за йером. — Без вас утоп бы я ни за медную бусину! Как же мне вас отблагодарить-то, а? Деньги предлагать как-то неловко, что они в сравнении с жизнью…

— Иггр заповедал нам не гнушаться любыми дарами, идущими от чистого сердца, — нравоучительно заметил Фимий. — Возможно, твое щедрое пожертвование поможет мне спасти кого-то еще, тем самым обратившись из земного блага в духовное.

— О, ну тогда конечно! С превеликой радостью! Тут где-то одежка моя лежала… или вон там? Вы не видали? А?

Самодовольная улыбка сползла с лица йера, как с морды кота, с огромным трудом отковырявшего крышку сметанной кринки и обнаружившего внутри только горсть мышиных какашек.

На берегу не было ничего. Ни браслета, ни одежды — как спасенного, так и спасателя. Исчезли даже сандалеты, чья земная благость была весьма сомнительной.

То, что Фимий не произнес ни слова, вряд ли пошло ему в заслугу — просто настолько грязного ругательства человечество еще не придумало, а прочие были слишком невинными для обуревающих йера чувств.

Но какая скотина посмела ограбить Взывающего?!

Фимий описал круг по бережку, в надежде, что плеть и мантия, которые невозможно ни носить, ни продать, валяются где-нибудь поблизости, но увы. Видимо, вор сгреб все в охапку и, не разбираясь, кинулся наутек. Йер подозрительно оглянулся на белобрысого, но тот так правдоподобно причитал и хлюпал носом, по пятам следуя за собратом по несчастью, что обвинять его в краже было нелепо.

— Что будем делать, господин? — подобострастно спросил парень. — В город пойдем, обережи жаловаться?

Фимию меньше всего хотелось объясняться с гнусно хихикающими мужланами у ворот, да еще вместе с этим… придурком, который даже утонуть толком не смог! Если уж кому жаловаться, то храмовым братьям. Пусть они ему и новое облачение подберут, раз не сумели достойно воспитать своих прихожан.

Йер снова спустился к воде и воззвал к Светлому, в ту же секунду окутавшись плотным паром, из которого торчали только голова, ступни ног и руки до локтей. Фимий удовлетворенно оглядел себя со всех сторон и вернулся на дорогу. Пар послушно следовал за ним.

— Господин Взывающий, а как же я? — робко заикнулся белобрысый. — Может, вы и за меня Двуединого попросите? Мне бы хоть клочок, срам прикрыть!

— Сам проси, Иггрово чадо, — елейным голосом отозвался йер, еле сдерживаясь, чтобы не воззвать к божеству совсем по другому поводу. — Двуединый равно слышит всех своих детей.

— Да, но вам-то он еще и отвечает! — жалобно возразил парень, не отставая.

Фимий представил лица обережников, когда те увидят йера в туманной мантии (это еще ладно, мало ли что ему Иггр нашептал!), за которым семенит голый мужик в облипающих подштанниках, ладонями прикрывая то, что сквозь них просвечивает, и содрогнулся.

— Слушай, парень, — уже с откровенной досадой сказал он. — Я тебя спас?

Тот истово закивал.

— Ну так возрадуйся и вали отсюда, покуда Иггр не покарал тебя за жадность.

— Меня?!

— А то! Пока тонул, все готов был отдать, а теперь уже божьи чудеса клянчишь. И вообще, мне, смиренному слуге Двуединого, негоже хвалиться добрым деяниям. Так что нечего тебе тащиться за мной, прославляя оное.

— Я могу и не прославлять, — с готовностью пообещал тот.

— Да ты одним своим видом намекаешь на… — Йер запнулся. — В общем, вид твой весьма красноречив! Так что держись от меня на расстоянии выстрела, понял?

— Но…

Терпение Фимия лопнуло:

— А не то Иггр с моей помощью сделает так, что прикрывать тебе будет нечего!

Парень открыл рот, снова закрыл и замер столбом.

Фимий, кипя от праведного гнева, ускорил шаг. Нет, с этим тупым мужичьем по-другому нельзя! Доброго отношения они не понимают! Эх, зря он не послушал Темного…

Йер несколько раз оглянулся, дабы убедиться, что белобрысый не увязался за ним. Но парень потоптался на месте, зябко охлопывая себя руками, поглядел на город, на лес и решил в пользу последнего. Видно, решил обождать до ночи.

***

— Хэй, наконец-то! Мы уж думали, с тобой случилось что-нибудь ужасное! — делано округлил глаза ЭрТар, завидев продирающегося сквозь ельник исцарапанного, облепленного сухими иголками и злого как гадок обережника. Так и не поладивший с лесом парень умудрился заблудиться в паре шагов от опушки и минут двадцать искал условленное место.

— После того как со мной случился ты, что-либо более ужасное я даже вообразить не в силах! Где моя одежда?! — Джай, стуча зубами от холода, торопливо содрал мокрые подштанники и начал натягивать сухие, путаясь в отверстиях.

— Как там наш йер, не сильно расстроился?

— Да пошел он к Темному на …! — со злостью выдал парень. — Я, пока его ждал, чуть взаправду не утонул, воды по самые уши нахлебался! И видел бы ты, как его перекосило, когда он понял, что ничего ему не обломится!

— Ну спас же он тебя все-таки, — гнусно хихикая, напомнил горец. — А вода себе дырочку найдет, не переживай.

— Слушай, умник, вот шел бы сам с ним и бултыхался!

— А кто сказал, что я лицом не вышел, сразу в сговоре с ворами заподозрят, э? — напомнил ЭрТар, как раз занимавшийся сведением щетины при помощи кинжала. Отсутствие мыла и зеркала его ничуть не смущало, на уже оголенной левой щеке не было ни царапины. — Зато ты у нас плюха добродушная, деревенская…

— Что?!

— Ладно-ладно, городская!

Ругаться с горцем Джай не стал. Он просто кинул в него мокрыми скомканными подштанниками и попал в ухо. Тот издал негодующий вопль, а когда увидел, чем именно его оприходовали, замахнулся кинжалом и с боевым кличем кинулся на оскорбителя. Обережник ловко провел подсечку, пустив горца кувырком по земле, что навредило тому не больше, чем кошке. Через пару секунд он снова был на ногах, но Джай уже успел подобрать увесистый сук, и противники закружили по поляне, делая короткие выпады. Бедный Тишш, не понимая, дерутся они или дурачатся, с жалобным мявом скакал рядом, с надеждой заглядывая в глаза.

Жрец, словно не замечая царившей вокруг него суматохи, подпоясывал мантию. Рукавов у нее не было, поэтому рубашку Фимия пришлось бросить: она была из слишком приметной, клетчатой ткани. Толстячок-йер был чуть ли не на голову ниже Брента, но высокие сапоги жреца сглаживали разницу, штанов из-под подола не торчало.

Брент наклонился за лежащей на траве плетью. Этот момент он оттягивал до последнего. Конечно, можно просто засунуть ее за пояс, но тогда йеры сразу опознают в нем самозванца.

Жрец вздохнул, покрепче сжал кулак, вытянул руку вперед и воззвал.

Парни все-таки дурачились. Иначе не остановились бы как вкопанные, когда ожившая плеть отчаянно заплескалась перед лицом Брента, лупя по невидимому щиту. Длилось это недолго, какую-то минуту, потом она то ли выдохлась, то ли сменила тактику и обвисла.

Мужчина не шелохнулся. Даже когда в повисшей над поляной тишине раздалось мерзкое, влажное чмоканье.

— Э-э-э-э… тебе не больно? — осторожно поинтересовался ЭрТар, так и не дождавшись дикого, приходящего вместе с осознанием, вопля.

Жрец задумчиво поглядел на торчащие сквозь руку шипы. Кулак щетинился ими, как разбойничий кистень, темные капли крови собирались в дорожки и стекали по рукояти.

— Больно, — согласился он. — Но не настолько.

Парни переглянулись, взглядами вопрошая друг друга: что надо сделать с человеком, чтобы ТАКОЕ показалось ему мелочью?!

Брент снова сосредоточился на плети. Ременная вязь пошла волнами, иглы начали втягиваться обратно. Кровотечение резко усилилось. Невозможно плеснуть в костер водой — и не обжечься паром. Но если терпеливо лить ее и лить, то пламя в конце концов отступит, угли почернеют, размоются, и на выжженной земле вырастет трава…

Когда плеть снова зашевелилась — на сей раз спокойно, сыто, покладисто, — жрец перевел дыхание и опустил руку. Сила Привратницы вытеснила Иггрову. Сам хлыст, бывший лишь оболочкой, ничуть не изменился.

Победителем Брент себя не чувствовал. Скорее мародером, который поставил себе цель выжить любой ценой.

Текущая по пальцам кровь раздражала, мешала держать осклизлую рукоять, пачкала мантию. Боль… о ней жрец вспомнил только после вопроса горца. Она давно уже стала такой же частью его существа, как стук сердца или дыхание — не замечаешь, пока не прервутся. Он отвык заботиться о теле, забыл, что оно существует не только ради чужой забавы или выполнения приказа без оглядки на раны и смерть.

А ведь действительно больно, чтоб вас всех!

Брент «поблагодарил» растерянных парней сердитым, не понятым ими взглядом и, отложив плеть, шагнул к путанице кустов на краю поляны.

Джаю показалось, что среди листвы затаилась змея, высунувшаяся навстречу протянутым рукам жреца. Тоненькая, гибкая, бирюзовая, возбужденно трепещущая синими плавничками… то есть листиками. Обережник сообразил, что это всего лишь побег камалейника. Он потыкался Бренту в ладони, словно обнюхивая, нашарил одну из ран и, к вящему ужасу парней, начал в нее вбуравливаться.

Несмотря на жуткое со стороны зрелище, жрец расслабил плечи и полуприкрыл глаза, словно ему делали легкий приятный массаж. Побег вышел с другой стороны и тут же деловито нырнул в соседнюю дырку. Кровь капала все реже и реже, пока совсем не остановилась. Когда раненая кисть оказалась полностью оплетена и прошита лозой, побег пополз дальше, к обожженным запястьям. Что происходило там, парни уже не видели — все затянуло колышущейся листвой.

Спустя несколько минут Брент осторожно вытянул руки из камалейниковой муфты. Вместе с ними оттуда высыпалась пригоршня сухих ошметков листьев и пыли.

— Сойдет, — как ни в чем ни бывало заключил жрец, одергивая рукава. От сквозных ран и начавших гноиться ожогов остались только синеватые пятна на коже. Более того, ее не коснулся ни один из усеивающих стебли шипов.

— Не то слово, — ошеломленно пробормотал ЭрТар. — Да йеры тебе в подметки не годятся!

— Смотря в чем. — Мужчина не разделял его энтузиазма. — Они уже три столетия совершенствуют использование Потока в боевых целях…

— Чего?

— Ну Иггровой силы, по-вашему. — Брент с отвращением поглядел на укрощенную плеть. — Жрецам же вообще запрещено это делать. К тому же в отсутствие Привратницы у нас не было доступа к Потоку, приходилось обучать «побеги» на словах. Новых членов Ордена, — пояснил жрец, предваряя очередной вопрос. — Что из них выйдет, становится ясно только после церемонии Слияния: «листья» и «стебли» — рядовые жрецы двух рангов, «корни» — хранители знания.

— А ты кто?

— «Шип». Защитник.

— Кто б сомневался, — пробормотал Джай. — И много вас было? Ну раньше, при Тваребо… то есть без Иггра?

— Судя по летописям, не больше сотни на все нынешнее Царствие. Лоза всегда была малоизвестным, закрытым орденом, который существовал независимо от властей и очередной религии. Мы не проповедовали и не вмешивались в людские дела. Мне все равно, во что вы верите и кому молитесь, лишь бы…

— Очередной?! — изумленно перебил обережник.

— Конечно. Пятьсот лет назад люди верили в сотворившую мир богиню, тысячу — в Трех Братьев. — Брент повернулся к ЭрТару. — А горцы вон и при Иггре умудряются почитать своих мелких божков.

— И тем не менее покупают ирны, как миленькие, — ехидно добавил обережник.

Охотник, не смутившись, пренебрежительно двинул плечами.

— Купцы тоже привозят нам цветастые ковры и прозрачные чаши, но это же не означает, что они умеют их делать!

— А ваши липовые радки? гадки? умеют, да?!

— Зато они и денег не требуют! — парировал ЭрТар. — Верь себе в них на здоровье, не отвлекаясь на мирское.

— На шипы тебя за такие разговорчики, «сорока» драный, — с досадой бросил Джай, мысленно добавив: «И меня тоже — за то, что уже пятый день их слушаю и ничего не делаю». Помолиться, что ли, для очистки совести? Но заниматься этим при жреце и горце — якобы не имеющим ничего против — было неудобно. Один втихомолку ржать начнет, у второго такое лицо сделается, что лучше бы ржал.

— Зачэм абижаэш’?! — в отместку перешел на лжеакцент ЭрТар. — Гони купец — сиди без ковер, гони бог — сиди без ирна! Горэц умный, он со всеми торгуй! А кто там тки-пряди, глина меси — не его забота!

— Слушай, ты вообще хоть в кого-нибудь веришь?

— Канэчна, — гордо подтвердил тот. — В сэбя! Ну и в тэбя мала-мала… Эй!!!

Жрец, видя, что парни прекрасно беседуют и без него, подобрал вещи и был таков, даже не потрудившись окликнуть спутников. Так что добриваться горцу пришлось на ходу, и одной царапиной он все-таки обзавелся.

— А давай пройдем Иггросельц насквозь, и ты позовешь свою Госпожу с другой стороны? Тогда мы точно будем знать, в городе она или нет! — запоздало осенило его.

Брент покачал головой:

— Каждый жрец может вопросить лозу только раз в сутки. Придется ждать до следующего утра.

— Но йеров-то много! Что им стоит воззвать из разных частей Царствия и…

— Нет. Все их «манки» воспринимаются Привратницей как один. Видимо, из-за того, что звучат одинаково лживо. Пока лоза показывала расстояние, йерам хватало и этого. Но сейчас они в равных условиях с нами.

— Ага, в равных, — скептически буркнул Джай. — Если не считать ту кучу народа, которую они могут привлечь на поиски, чтобы растрясти любой стог на соломинки, а нас на кусочки…

Обережник загородился ладонью от солнца и оценивающе поглядел на город, до которого осталось меньше выстрела. Ворота были закрыты, не иначе как в связи с поисками Твари. Вдоль дороги тянулась какая-то ботва — слева высокая, густая, справа низкая и пучковая. Посредине неподвижно лежала крагга, при виде которой у парня зачесалась нога.

— Стой! — возопил ЭрТар, да так дико, что Джай промахнулся по тушке и чуть не упал.

— Ты чего, рехнулся?!

— А вдруг она живая? Сейчас как вскочит и вцепится тебе между ног, будешь знать!

— По-моему, дохлее не бывает.

— Но она целая, а крагга бывает либо целая, либо дохлая, — продолжал упорствовать охотник. — Ее только стрелкой прибить и можно!

— Может, она от старости померла?

— Да у нее еще пух до конца не сошел!

— Ну заболела… — Джай, впрочем, не собирался рисковать своим драгоценным междуножием ради победы в глупом споре. Обережник выдернул из полевой ограды надломленный прут и потыкал им тварь.

Крагга легко перевернулась, оказавшись не только дохлой, но и окоченевшей.

— Что это с ней? — Крепко озадаченный охотник присел на корточки и осторожно потрогал гадину пальцем. Любопытный кис тут же «помог», хлопнув по ней лапой. Панцирь проломился, из трещин хлынула белая вонючая пена. Корлисс чихнул, отпрыгнул и принялся брезгливо скрести землю когтями.

— Пришлые твари слабеют с каждой инициацией Привратницы. — Жрец прошел мимо, едва удостоив краггу взглядом. — А когда она полностью обретет силу, будут вынуждены либо покинуть наш мир, либо издохнуть.

— Кого ты называешь пришлыми? — подозрительно уточнил Джай. — Мы-то сами уцелеем? Или… вон там подальше еще и песик лежит!

В другое время обережник его бы даже не заметил — вокруг людских поселений всегда полно дохлятины, от не доживших до осени цыплят до коровьих черепов (не внутри же им вонять!) — но после слов жреца каждая муха казалась зловещим предзнаменованием.

— За нас не ручаюсь, — без тени шутки сказал Брент. — Но людям и животным она принесет жизнь, а не смерть. Пришлые же… Например, вот это. — Жрец кивнул на злополучный собачий труп у обочины, почти скрывавшийся под студенистой листвой плесниды. Из кокона торчали только лапы и оскаленная морда с высохшим языком. Алые зонтики соцветий легонько покачивались на ветру. Рядом валялось несколько вороньих тушек — плеснида ни с кем не собиралась делиться своей добычей. Еще до утра она зацветет и на них.

— Ну и что? Обычное растение-падальщик.

— Но плеснида настолько ядовита, что саму ее никто не ест. Даже трава на этом месте лет пять не будет расти, да и потом оно будет выделяться из луговины. Она чужая нашему миру. Он не принимает ее даже мертвой.

— Эй, — спохватился охотник, — выходит, если мы добьемся успеха, то я останусь без работы?!

— Если мы его не добьемся, — сверкнул на него глазами Брент, — то это будет волновать тебя меньше всего. И я сомневаюсь, что об утрате крагг, морунов, плеснид, дхэров и прочей дряни всплакнет кто-нибудь еще.

— Дхэров?!

Но жрец, подойдя к воротам, уже решительно стучал в них рукоятью плети.

Глава 15

…Возрадовался он, но и усомнился:

— Господь мой Двуединый, счастлив и горд я быть Твоим гласом, но вдруг люди не пожелают меня слушать? Успели они сотворить себе множество ложных богов для поклонения, как же я сумею убедить их, что только Ты истина?

Ответил ему тогда Иггр:

— Когда потребуют они доказательств, воззови ко Мне, и отвечу Я силой Своей.

…Так стал святой Ирн первым Взывающим, а чудеса, чрез него Иггром творимые, по сей день ирнами именуются.

Из наставлений для Внимающих

Оконный наличник был слишком узок для вороны, поэтому птица просто уцепилась за него когтями и, хлопая крыльями, пронзительно заорала.

— Заткни эту мозгоедку, ась?! — простонал лежащий на кровати человек, отворачиваясь к стене и накрывая голову подушкой.

Смиренный торговец и честный налогоплательщик Шелух по кличке Кость отнесся к крикливой гостье куда благосклонней. Он уже давно проснулся, опохмелился после ночной гулянки и даже успел пересчитать предшествующие ей барыши, чем остался весьма доволен.

Ворона отлепилась от наличника, давая распахнуть окно, и влетела в комнату. Уселась на спинке кресла и начала прихорашиваться, делая вид, что не замечает, как человек отвязывает от ее лапы мешочек с запиской.

Дом торговца обычно делился на лавку и собственно жилье, но Шелуху этого показалось мало. Он жил на втором этаже, а случайным посетителям его лавчонки частенько становилось дурно от тесноты, ибо там с трудом умещались прилавок и три полки: с рухлядью, упоенно поедаемой молью, с ржавой (или грязной, смотря из чего она была сделана) утварью и с низкопробными книгами, такими захватанными, что их противно было взять в руки (знакомые ехидствовали, что их сам Шелух и писал, на что тот очень обижался, утверждая, что вышедшие из-под его пера шедевры здесь бы не пылились). Основная же часть первого этажа вкупе с подвалом (которого в плане здания не значилось) отводилась под загадочную «подсобку», куда хозяин отправлялся «поглядеть, авось завалялось в уголке», если посетитель непременно желал кое-что купить, ссылаясь на общих знакомых, которые якобы видели нужную вещь именно в этой лавчонке.

Некогда Шелух работал в обережи, до сих пор поддерживая дружеские отношения с ее главой. За что и прозывался почтенным лавочником, а не «бандитской сводней» и «укрывателем краденого». Впрочем, порой Кость и сам был не прочь размяться. Успешнее всего он «торговал» ножом по горлу, за что и получил свое прозвище.

Ворона перепорхнула на стол и нахально прошлась между сваленной на него посудой и объедками. Сунула клюв в кружку с остатками скваша на донце, прижала лапкой обрезок ветчины и начала увлеченно долбить.

— Кыш!!!

Птица вздрогнула и припала к столу. Пролетевшая мимо подушка ударилась в стену и нелепо повисла на кресте прибитых там фьет.

— Отцепись от нее, — велел Шелух, не отрываясь от бумажки. — Пить меньше надо, а не тараканов потом в тапочки обувать.

— У тебя на донышке ничего не осталось, ась?! — страдальчески прохрипел собутыльник, спуская ноги с кровати.

— Там. — Судя по отрешенности, с которой скуповатый «лавочник» ткнул в сторону шкафчика с бутылками, принесенные вороной новости затмевали несколько глотков браги.

Допив прямо из горлышка какое-то мутное, приторное вино, Дюжий Ась, верзила-вышибала из едальни «Дохлая корова»[35] снова обрел интерес к жизни.

— А чё случилось, ась?

Кость прочитал записку в третий раз и сунул обратно в мешочек.

— Репа ищет трупы двоих парней. Кто-то сообщил ему, будто их видели идущими в сторону Иггросельца.

— Морунов, что ль?

Шелух поморщился. Весь ум Ася находился в кулаках и из-за постоянного сотрясения никак не мог себя проявить.

— А как еще назвать людей, которых «заказал» сам Репа? Да еще пообещал по золотому браслету за каждого.

— И чего он взамен хочет, ась? — Громила зевнул, запустил лапу в прорезь рубахи и смачно поскреб волосатую грудь. — Их головы?

— Головы и… противоположные концы, — с присущей ему вежливостью сообщил Кость.

— Похоже, разозлился не на шутку, — присвистнув, заключил Дюжий Ась. — Как будто они его, хе-хе, ограбили!

Шелух соизволил хмыкнуть. За погляд на подобных недоумков впору брать деньги.

— Здорово, Кость! — У наемного убийцы Жота, лучшего дружка Шелуха, клички не было. Зато был мыслестрел, который отбивал у людей желание ее придумывать. А еще Жот так умело открывал запертые и скрипучие двери, что его замечали, лишь когда он здоровался (если, конечно, оное здоровье могло пригодиться собеседнику дольше чем на секунду). — Знакомая птичка. Есть новости?

Ворона, каркнув, взлетела гостю на плечо. К убийце, как и к живодеру с Булыжной улицы, она питала неосознанную приязнь — словно чуяла, от кого зависит ее благоденствие.

— Вот, глянь. — Шелух бросил Жоту мешочек.

— Так я ж их видел! — оживился тот, прочитав описание. — Ну точно, белобрысый парень и горец с кошаком.

— Уверен?!

— Ну…. — Убийца еще раз посмотрел записку. — Вроде и одежда такая, и мыслестрелов даже не прятали. Только с ними йер был, пришлый. Я еще подумал — во, компашка подобралась!

— Йер? — Это слегка охладило пыл Шелуха. Связываться с Взывающим слишком опасно, но… он-то Репе и не нужен. Не приклеилась же эта троица друг к другу, когда-нибудь да разойдутся. — А где ты их видел?

— У ворот. Они как раз в город входили.

— Пойдем посмотрим, — решился Кость. — А там по обстановке.

***

Святые братья обошлись с Фимием так изысканно вежливо, что он вышел из храма, будто оплеванный.

— Конечно, брат мой, мы непременно изловим воров и примерно их накажем, — благочестиво скрестив руки на груди, вещал Взывающий Цвирт, глава городских храмовников. — Они до конца жизни запомнят, что грабить убогих грешно…

За дверью аж стонали от смеха прильнувшие к ней Внимающие. Цвирт слышал это не хуже Фимия, но даже не подумал их шугануть.

— После обеда вся наша братия дружно помолится за возвращение твоей мантии, кнута, рубашки, штанов и сандалет, каждого по отдельности. Иггр не сможет устоять перед столь горячей просьбой и ниспошлет ворам совесть…

«Или хотя бы похохочет с нами за компанию», — говорили прищуренные глаза главы, в то время как лицо сохраняло одухотворенно-сочувственное выражение.

Придраться было не к чему, Фимию только и оставалось сквозь зубы поблагодарить «отзывчивого» брата. От бесплатного обеда тоже пришлось отказаться, несмотря на аппетит, подло прорезавшийся после купания. Но за общий стол Фимия не позвали, а жидкая, сваренная для нищих гороховая похлебка с неизменным хлебцем не стоила того унижения.

Украдкой показав храму два мизинца, йер побрел по городу, опираясь на подобранную по дороге палку. Новая мантия висела на нем мешком, собственно, им и являясь. Ткань из грубого, плохо вычесанного льна кололась даже сквозь рубашку, столь ветхую, что только появление Фимия спасло ее от участи половой тряпки. Плети ему вообще не дали — мол, запасной нету — зато предложили «на первое время» пастуший кнут, прозрачно намекая, что для незадачливого йера он самое то будет. Сандалеты, правда, ничем от прежних не отличались. Точно так же разваливались на ходу.

В отличие от членов прочих гильдий, любой йер мог взывать в любом городе — если, конечно, его не смущали неодобрительные взгляды местных храмовников. Но Фимий жаждал мести, а жалкий вид играл ему на руку: по разумению наивных жителей, молитвы столь самоотреченного храмовника были более угодны Иггру, чем чванливых обладателей мантий с серебряным шитьем. Да и подходить к нему с просьбами не так стеснялись. Ирн, правда, призывать не доверяли, но через какой-то час у Фимия и без того собралось достаточно бусин, чтобы занять лавочку в одной из уличных едален под тряпичным навесом.

Заказав обед и две кружки скваша, йер занялся обдумыванием своего невеселого положения. Жальче всего было плети. Свитая из особым образом выдубленной кожи двух цветов, она стоила половину серебряного браслета. По селищам такую сумму быстро не соберешь, тамошние жители еле-еле наскребали на необходимые в хозяйстве ирны, а молиться предпочитали сами. К тому же для ирн сейчас не сезон: сеять уже поздно, а коров покрывать рано. Разве что исцелить кого, но летом и болеют редко. Разумеется, дома под полом у Фимия хранился без малого полный сундучок, однако до родного селища пять дней ходьбы, и выставлять себя на посмешище возвращением в таком виде йер, конечно, не желал.

Значит, придется зарабатывать на плеть в Иггросельце. А Цвирт пусть хоть удавится.

Довольный собой Фимий поднес кружку к губам и чуть не выронил.

Мимо едальни, оживленно беседуя с каким-то горцем, шел спасенный им парень.

***

— Слушай, мы так не договаривались!

— Мы вообще ни о чем не договаривались, — огрызнулся Брент.

— Но дхэры же Глашатаи самого Иггра!

— Ха-ха.

— Если они перемрут, кто будет сообщать нам его волю?! Ведь Двуединый снисходит до бесед только с ними!

— Значит, придется ему снизойти до кого-нибудь еще. Или заткнуться.

— Это богохульство!

— Кто бы говорил. — Встречная телега вильнула влево, пропуская «йера», но жрец предпочел прижаться к стенке, отгораживаясь от докучливого парня пегим широколобым волом и тремя рядами клеток с галдящими курами.

Джай растерянно поглядел на горца.

— Он что — серьезно?

Тот наклонился и потрепал кошака по загривку.

— До сих пор шутник из него был неважный.

— Да, но это зашло слишком далеко! Все, хватит, я с места не тронусь, пока он все нам не объяснит! — Парень демонстративно остановился и скрестил руки на груди.

— По-моему, он только этого и ждет. — Телега проехала, и ЭрТар поспешил найти жреца взглядом. К счастью, тот не попытался шмыгнуть в какой-нибудь переулочек, зато успел обогнать парней на несколько шагов.

— И сам не тронусь, и его не пущу! — воинственно уточнил белобрысый.

Горец возвел глаза к небу — не столько ожидая увидеть там согласного с ним радка или на худой конец Иггра, сколько привлеченный стуком ставен.

— Хэй-най, посреди улицы такие разговоры не ведут! — ЭрТар схватил Джая за локоть и сдернул с места прежде, чем над ним перевернули помойное ведро. — Давай сперва из города выйдем.

— А вдруг он найдет здесь других жрецов? — Знак свыше несколько остудил пыл белобрысого.

— Так мы же их и ищем, ннэ? — не понял горец.

— Это он их ищет! И лишние свидетели им не нужны! — Джай выразительно чиркнул ладонью по горлу.

— На твоем месте меня беспокоило бы другое.

— А?

— Например, вон тот лысый толстяк в мешке, который так на нас пялится, словно мы у него что-то стащили. Он тебе никого не напоминает, э?

Вопрос был риторическим, однако Джай все равно оглянулся и понял, что обокраденный йер напоминает ему племенного быка, мимо которого ведут корову в охоте.

***

— Стойте, мерзавцы!!! — У Фимия наконец прорезался голос, хриплый и одновременно писклявый от возмущения.

Ворюги вздрогнули и заозирались по сторонам, но несколько разлетевшихся в щебень булыжников отбили у них охоту к пробежкам. Собственная могучесть приободрила Фимия, и голос обрел надлежащую крепость и свирепость. Йер вскочил с лавки и в охотничьем азарте полез через низенький островерхий заборчик, огораживающий едальню.

— Ну я вам сейчас по…

— В чем дело, брат? — Голос был вежливым и холодным, как если бы Фимия окликнула сосулька с крыши, интересуясь, желает ли он, чтобы она воткнулась ему в голову, или поспешит проскочить мимо.

У йера нехорошо кольнуло в боку, а потом и между ног — заборчик оказался малопригоден для оседлывания. Возле парней, невесть откуда и когда появившись, стоял человек в его мантии… то есть в похожей на его мантию. Заткнутая за пояс плеть недвусмысленно выскалилась на Фимия, когда тот, забывшись, протянул к ней руку. Нет, он явно обознался! Ни один йер не станет унижаться до кражи поношенного одеяния, в то время как может с легкостью заработать на новое за пару дней.

— Эти люди с тобой, брат мой? — заискивающе поинтересовался Фимий, пытаясь слезть со злополучной оградки хоть в какую-нибудь сторону. Высота штакетника была как раз такова, что толстый йер касался земли носками обеих ног, но перебросить одну из них через край никак не мог.

— Да. — Из-под капюшона виднелись только тонкий нос, бледные губы да пряди седых волос. У ног незнакомца злобно шипел здоровенный дымчатый кошак. — Это моя обережь.

Фимию смутно припомнилось, что татуировка на плече белобрысого действительно была красного цвета, но тогда он не стал вглядываться, почему-то решив, что имеет дело с мясником.

— Ну… тогда… э-э-э…

— Ой! — Обережник округлил глаза и расплылся в широкой счастливой улыбке. — Да это же тот святой человек, что не дал мне утонуть! Простите, господин Взывающий, я вас в этом тря… одежде не узнал, думал, полоумный какой орет!

Незнакомый йер поднял голову, и глаза его Фимию тоже не понравились. Служитель Темного, как пить дать!

— Спасибо, что спас моего слугу, брат. Он рассказал, как доблестно ты ринулся за ним в пучину.

Обережники одновременно раскашлялись. Горцу вообще стало так худо, что он отвернулся от Фимия и согнулся пополам.

— Чем я могу отблагодарить тебя за это беспримерное деяние? — Судя по интонации седого, этим вопросом его благодарность и ограничивалась. К тому же у йеров было не принято брать друг с друга деньги: либо не оказывай услуг, либо расплачивайся ими же[36].

Фимий задумался. Досада и подозрения, оставшиеся насчет чахоточных обережников, уравновешивались природной осторожностью. То бишь йеру безумно хотелось что-нибудь урвать, но он не знал, с какой стороны к этому пирогу подступиться.

И тут его осенило.

***

Просиявшая рожа толстяка ЭрТару не понравилась, и не напрасно.

— Брат мой! — с чувством сказал йер и попытался скрестить руки на груди, но тут бедный заборчик сдался и рухнул. Разумнее всего, тоскливо подумалось Джаю, дать деру, пока Взывающий оттуда выкарабкивается, однако подозрительнее убегающей боевой обережи был только убегающий йер. Парень пересилил себя и протянул Взывающему руку, за которую тот охотно уцепился, словно бы невзначай заглянув обережнику в рукав. Какое счастье, что горец догадался отдать браслет Бренту! Если про одежду еще можно соврать: дескать, запасная нашлась, то запасным деньгам у йерового слуги взяться неоткуда.

Толстяк с достоинством облезлого петуха отряхнулся и, нимало не смутившись, начал заново:

— Брат мой! По твоему одеянию я вижу, что ты пришел издалека, как и я. Вероятно, ты тоже ищешь Иггропротивную Тварь?

— Ищу, — коротко подтвердил жрец. Хорошо хоть радость от встречи с «коллегой» изображать не требуется: для служителей Темного заповедь «возлюби ближнего своего» относилась по большей части к стоящему рядом зеркалу. На приверженца Светлого Брент, по мнению парней, не тянул, а по своему собственному разницы между ликами бога и их служителями вообще не видел.

— И откуда ты начал свой путь?

— Орита.

— Славный город, — с умным видом покивал йер. Орита его действительно впечатлила — количеством едален и ценами в оных.

— Извини, брат… э-э-э…

— Фимий!

— …брат Фимий, но мы спешим. — Со стороны беседе йеров полагалось выглядеть степенной и благочестивой, что давалось Бренту все тяжелее. — Я безмерно рад нашему знакомству, однако я должен продолжать поиски…

— О да, — охотно подхватил йер. — Я тоже! Забота о стаде Иггровом превыше всего, а посему я от чистого сердца предлагаю тебе свою скромную помощь в обмен на опеку и науку!

Джай мысленно выругался. Если один Взывающий публично признавал старшинство другого, то последний был обязан стать его наставником хотя бы на день. Довольно распространенный среди йеров обычай. На деле же он означал, что противный толстяк бессовестно примазался к более удачливому коллеге, получив право на треть его доходов как «помощник».

— Брат мой, — тон жреца недвусмысленно давал понять, как страстно он желает стать сиротинушкой, — похоже, ты переоцениваешь мои способности…

— Это ты их умаляешь, брат! — Зато его браслет Фимий оценил совершенно точно. Йер, открыто носящий с собой такую сумму, способен не только ее заработать, но и отстоять. Обережь у него только для солидности, щенки какие-то, даже по сторонам не смотрят. Таких не то что тваребожцы — обычные разбойники вмиг положат. — Кстати, ты уже заходил в храм?

— Нет. — Плеть, почуяв настроение владельца, начала распускать кольца и сердито трепетать утяжеленным кончиком.

— Я могу проводить! — со злорадной готовностью вызвался Фимий. Так он и знал, «братишка» тоже решил подкопать морковки на чужой грядке!

— Хэй, давай зайдем с ним в темный переулочек, а выйдем одни? — шепнул ЭрТар на ухо Джаю.

— А вдруг он один выйдет?

— Этот боров?!

— Он же йер! Вон как мостовую разнес, даже без плети.

— Ну и что? Тюкнем по затылку и положим вздремнуть в канавке…

Фимий, заметив, что уставившиеся на него обережники о чем-то шепчутся, подозрительно покосился на них и получил в ответ две лучезарные улыбки.

— Господин йер! — Судьба в лице небогатой, но опрятной молодой женщины поставила на землю корзину и робко тронула Брента за рукав.

— Да? — недоуменно откликнулся тот.

— Не могли бы вы призвать ирну на огород? — мило покраснев, попросила она. — Тут недалеко, даже за стену выходить не надо…

— Прости, Иггрово чадо, но я очень занят. — Жрец поспешно воспользовался случаем одним махом избавиться и от «коллеги» и от «паствы». — Не могла бы ты обратиться к другому Взывающему?

Алчный огонь в глазах Фимия сделал бы честь бродячему псу в колбасной лавке. Вот уж действительно, нашла кого просить! Нет, конечно, ирна она ирна и есть, все это пустые суеверия, но до сих пор они исправно кормили странствующего йера: народ предпочитал осенять пажити благодатью Светлого, а не сомнительными щедротами Темного.

— А еще надо Иггровы Слова над племянницей моей произнести. — Женщина долго набиралась решимости, чтобы заговорить с йером, и теперь спешила выплеснуть заготовленные слова, сама ничего не слыша. — Ей три дня уже, сестра переживает, чтоб не сглазили… Что вы сказали?

Спорить с судьбой, на волю которой он отдался, Брент не посмел.

— Я сказал: хорошо, Иггрово чадо. Веди нас.

Лицо Фимия разочарованно вытянулось. Намазанный маслом ломоть выдернули из уже открытого рта, заставив больно лязгнуть челюстями. А ведь стоило обережным недоумкам свернуть на другую улицу, и эта девка наверняка подошла бы к нему! Йер воззрился на парней с еще большим отвращением, понятия не имея, насколько оно взаимное. Впрочем, треть браслета всяко лучше его дырки, и Фимий, как само собой разумеющееся, пристроился в хвост компании.

Быстро оправившаяся от смущения женщина оказалась бойкой и острой на язычок, но при этом такой обаятельной, что в чем-либо отказать ей было сложно. Одно то, что ей удалось впихнуть свою корзину ЭрТару (правда, через пару улочек та каким-то таинственным образом перекочевала к Джаю), говорило о многом. Отец Фимий, охочий до женского пола, увивался вокруг оного, как жирная моль вокруг бабочки. Молодка охотно кокетничала, но от потных лап искусно увиливала. Не Приближенный, перебьется!

— Надеюсь, ты умеешь призывать ирны? — улучив момент, поинтересовался Джай.

— Нет. Жрецам это запрещено. — Брент на ходу присматривался к углам домов, но нужных меток и зазубрин ему пока не встретилось. Хотя прочих было полным полно: тайной стенописью занимался не только орден, но и нищие, воры и бродяги, для которых разнообразные крестики и загогулины были понятнее лавочных вывесок.

— То есть ты хочешь просто обмануть хозяев? — профессионально оживился ЭрТар и деловито уточнил: — А мы далеко успеем отбежать, прежде чем они спохватятся, что никакая ирна на огород не снизошла?

— Снизойдет.

— Ты же только что…

— Ради спасения Привратницы я вправе делать все, что в моих силах… и сверх них — тоже. Я попробую.

— А этот клятый Фимий?! Если что-то пойдет наперекосяк, он тут же забьет тревогу!

— Ну отвлеките его как-нибудь.

— Слушай, это тебе надо или нам?! — возмутился Джай. — А если бы я не спросил, ты бы так напролом и поперся?

— Да, — честно сказал Брент, заработав два уничижительных взгляда. Зато цепляться к нему спутники перестали, зашушукавшись между собой.

***

Окраина Иггросельца ничем не отличалась от простого селища, разве что народ тут был менее любопытным, а собаки более трусливыми.

— Эй, Льяля! — окликнул женщину дедок-сосед, вразвалочку сидящий на солнечном крылечке. — Это ты чего, к Оланке взывать ведешь?

— Ага! — Молодка блеснула улыбкой и лукаво добавила: — Ну и мамочкин огородик заодно осенить.

Дедок пригляделся к компании, неожиданно гнусно расхохотался и, не в силах совладать с весельем, скрылся с йеровых глаз в сени.

— Чего это он? — подозрительно спросил Фимий. В животе у него бурчало все отчетливее: в едальне йер только и успел разок ковырнуться в тарелке да пригубить скваш.

— Да Иггр его знает, — потупилась женщина, открывая соседнюю калиточку. — Перегрелся, видать…

В дом Льяля заходить не стала, велела поставить корзинку у крылечка и зачем-то постучала в дверь. Внутри завозились, забурчали, и в проеме возникла — точнее, заполнила его — тетка в линялом платье с цветочками. Обвислые щеки, мясистый нос, маленькие глазки и тройной подбородок, складывающиеся в вечно недовольную гримасу, придавали ей удивительное, прямо-таки пугающее сходство с одной из обитательниц хлева. Джай не мог отделаться от ощущения, что когда она обернется, то посреди пышного зада обнаружится завитой колечком хвостик. В руке тетка держала ухват и, кажется, только и ждала повода пустить его в дело.

— Вот, мамочка, — елейным голоском пропела Льяля, — я Взывающих привела, как вы и просили.

Судя по теткиному лицу, мамочкой она доводилась Льялиному мужу и просила невестку вовсе не о наместнике Темного и оборванце с кнутом. Но йер — не потрошеный цыпленок на рынке, которого можно перебросить с руки на руку, понюхать и вернуть на прилавок. Какого взял, тем и пользуйся!

— Здравствуйте, господа йеры. — Тетка приправила слова кислой улыбкой, словно кашу крысиным ядом. — Тут вот огородик у нас… зачах чего-то… Льялечка, покажешь?

— Конечно, мама! — Невестка была сама отзывчивость, вот только глядела почему-то упорно себе под ноги. Джай и сам с трудом сдерживал ухмылку.

Взывающий Фимий толкаться у крыльца не пожелал и по-свойски прошелся по двору. Хорошее хозяйство, богатое. Куры и те ихтымские, породистые, с кудлатыми ногами. Яйца от таких, ярко-рыжие с черным крапом, по пять бусин семерик идут. Одно из них (Взывающий хорьком зыркнул в приоткрытый курятник) как раз лежало в выстланном соломой ящике у самой двери. Экая нерасторопная у него хозяйка…

Йер воровато огляделся, тюкнул яичком о край ящика и быстренько его выхлебнул.

— Господин Взывающий! — Не то чтобы ЭрТар по нему соскучился, но горец предпочитал держать врагов в поле зрения, и йеров нырок в курятник не прошел для него незамеченным.

— Ымгым?! — Фимий поспешно скомкал скорлупу в кулаке, повернулся к идущему навстречу парню и понял, что был несправедлив к тетке. Она давно уже выбрала сегодняшние яйца, оставив в ящике только подклад-болтун.

— Ой-ё, — уважительно сказал горец, ознакомившись с богатым внутренним миром йера, бурно хлынувшим наружу.

— Что с вами, господин Взывающий? — испугалась подбежавшая Льяля.

Фимий злобно сверкнул на нее глазами, но отвечать не пожелал, воспользовавшись уважительным поводом: занятым ртом.

— Ничего страшного, — бодро ответил за него ЭрТар. — Наверное, съел на обед что-то тух… не очень свежее.

Йер красочно подтвердил его слова.

— Вы идите, идите, — продолжал горец. — Мы вас догоним!

ЭрТар послал Бренту выразительный взгляд: мол, задержу насколько смогу, а ты не теряй времени!

Жрец еле заметно кивнул и отвернулся. Джай, напротив, уставился на горца со смесью ужаса и восхищения: как это он умудрился отравить йера?! ЭрТар насмешливо ему подмигнул, только усилив замешательство парня.

«Огородик» оказался здоровенным, скроенным из трех-четырех участков полем. На одиноко торчащем в центре пугале сидело несколько ворон, с любопытством разглядывая гостей. Соскучившийся по охоте корлисс понесся к ним напролом по грядкам, с хрустом обламывая свекольную ботву. Когда он подскочил к пугалу, птицы давно уже кружили в небе, ехидно покаркивая. Тишш разочарованно покрутился вокруг кола, облизнулся и, задрав хвост, выразил свое возмущение любимым кошаковым способом.

По Льялиному лицу разлилось неземное блаженство.

Брент присел на корточки и коснулся пары-тройки вялых, подсохших по краям листиков.

— Давно ирну призывали?

— По весне, как положено. Наверное, день неудачный выбрали, Двуединому не до нас было…

Жрец промолчал. Сожженные свитки не унесут с собой начертанное на них предсказание. Год за годом, капля за каплей… никто не слушает брюзжание стариков, которым и кусты были гуще, и трава зеленее, и птицы громче. Никто не замечает наползающей, все ускоряющейся лавины…

Никто — кроме прожившего двадцать шесть лет за несколько месяцев.

— Отойдите и внемлите, Иггровы чада, — устало произнес он ритуальную фразу. — Сейчас Двуединый явит вам свою силу…

***

Взывающий Фимий сидел на кухне, нежно обняв ушат. Ни гость, ни причина его визита не приводили Льялину свекровь в восторг, но она вымученно изображала приветливую хозяйку.

ЭрТар старательно обмахивал йера полотенцем, забегая то слева, то справа, отчего кружение в глазах страдальца только усиливалось.

— Хэй-най, однажды мой троюродный дядя тоже очень сильно отравился и три дня лежал пластом, не в силах даже почесаться! Тогда его жена собрала в горах семь целебных трав, настояла на козлином молоке и начала давать ему каждый час по двадцать одной капле в кружке ячменной браги…

— И что, это помогло? — слабым голосом поинтересовался Фимий.

— Не совсем, — признался горец. — Зато перед смертью ему стало намного легче! Он даже спел нам свою любимую песню. Хотите послушать, э? «О, там на крутых-крутых склонах, с которых падают даже козлы с большими кривыми… рогами!..»

Обычно горцы поют превосходно. Но ЭрТар очень старался.

Куплете на десятом Фимий понял, что ему хочется на свежий воздух. Причем любой ценой, вплоть до убийства.

— Пожалуй, мне получше, — сообщил он, начиная вставать.

— О-о-о, хвала Двуединому! Может, вы уже и покушать сумеете? — участливо поинтересовался горец. — Хотите, попрошу хозяйку что-нибудь сготовить по-быстренькому? Яичницу там поджарить, э?

Йер снова согнулся над ушатом.

***

Брент размотал плеть — вернее, взялся за рукоять и позволил ей самой сползти на землю. Что от него требуется, он знал. Как это сделать — догадывался. Как оно должно выглядеть со стороны — видел.

Но что в итоге получится, понятия не имел.

Йеры использовали дарованную им силу как оружие, бездушное и покорное.

А жрецы были ее оружием. Или, скорее, частью, которая сама по себе ничто, но и без нее никак.

Что ж, раздумья с обращенным к небу лицом вполне могли сойти за вступительную молитву. Пора переходить к основной части представления.

Брент тряхнул рукой, оживляя плеть, и, широко размахнувшись, полукругом стегнул воздух над головой.

Плеть вытянулась струной и загудела, завыла, замерцала пронзительной зеленью и, невзирая на настоящую длину, пробежалась кончиком по контуру поля, подвесив над ним его сияющую копию. Мгновение — и та искрами осыпалась на гряды. Плеть тоже угасла, зябко вползла к жрецу на предплечье.

— Ого, да вы даже лучше нашего Цвирта… то есть господина Цвирта, взываете, — с досадой, но в то же время уважительно заметила Льяля, — и, гляньте, уже помогает!

Листочки действительно оживали на глазах, поднимаясь и разглаживая морщинки.

— Вот и хорошо, — облегченно сказал Брент, стряхивая и сматывая плеть. — Полагаю, теперь мы можем идти к ребенку?

— Или все-таки Цвирта своего позовете? — не удержался Джай. Темный с полем, но честного обережника коробило от мысли, что невинный младенец, окажись он не-Тварью, вместо Иггровых Слов получит хорошо если слова приличные. А то ведь жрец от разочарования так его обложить может, что лучше бы с печки уронил!

— Нет. — Женщина честно взглянула Бренту в глаза. — Вы мне понравились. Ну как йер, конечно! — торопливо поправилась она. — Вы только не обижайтесь, пожалуйста, но у нас есть… ну, примета такая глупая, что Взывающий, который напутствие читать будет, вместе с Иггровой печатью и свою ставит. Вот я к вам и подошла. Вы какой-то… настоящий. А огород — это так, свекровь чуток позлить.

— Сомневаюсь, что от моей «печати» будет какой-нибудь прок, — невесело улыбнулся Брент.

— Будет, — твердо сказала Льяля. — Другой йер с меня бы за такие слова уже семь бусин взыскал, что Темному на свечки, что Светлому. А обережника своего вообще плетью приложил.

Жрец выразительно поглядел на насупившегося Джая: мол, еще не поздно!

***

Взывающий Фимий дважды пересчитал полученные от Льяли бусины, что исцелило его от дурноты успешнее горских травок. Намеки ЭрТара, у кого деньги будут в большей сохранности, он презрительно проигнорировал, а брат Брент о них не спрашивал. Авось к вечеру и вовсе забудет!

Иггровы Слова полагалось произносить наедине с ребенком, чтобы даже родители не слышали. Поэтому и они, и созванные на смотрины родичи топтались у крыльца, а приблудные зеваки — у забора.

Наконец дверь распахнулась, и Брент вышел на порог, бережно держа завернутую в кусок полотна малышку.

— Хорошее дитя, — во всеуслышание объявил он. — Пусть живет оно долго и счастливо!

Жрец передал девочку в руки матери и спустился с крыльца, прямиком направившись к воротам. Фимий, рассчитывавший хорошенько подкормиться с праздничного стола, угрюмо сглотнул слюну. Вот уж угораздило нарваться на фанатика, у него небось еще и власяница под рубашкой!

— Ну как?! — поинтересовался ЭрТар, еле дождавшись, пока толстяк приотстанет и начнет пересыпать бусы в третий раз.

— Будем искать дальше. — Разочарованным Брент не выглядел, скорее, слегка усталым.

— Может, тебе и впрямь в йеры податься? — хмуро предложил Джай, все еще переживавший из-за ребенка. — Вон как хорошо дело пошло.

Жрец остановился, и парень живо вспомнил угрозу насчет плети. Он тоже набычился, готовый как ругаться, так и дать сдачи, но быстро обнаружил, что Брент смотрит вовсе не на него.

Навстречу им шли йеры. Много йеров. Впереди и позади них на улице осталось только зловеще плещущееся эхо, народ разбежался кто куда. Не по себе стало даже Фимию, поспешившему сунуть бусы поглубже в карман и прижать его ладонью.

— Ага, — очень нехорошим тоном сказал Взывающий Цвирт, выдвигаясь вперед и цапая Брента за рукав. — Вот ты мне и попался, брат мой!

***

— Видали? — поинтересовался Шелух.

— Угу, — немногословно сплюнул Дюжий Ась, не столько прятавшийся за кустом у забора, сколько сам служивший прикрытием для подельников.

— Хорошо машет, — поддакнул Жот. — А движется, зараза, будто «пляшущая гадюка»[37]. Я бы с ним даже без йеровой мантии трижды подумал, прежде чем связываться.

— А про остальных что скажешь? — Кость и сам неплохо разбирался в людях, но Жотову мнению доверял безоговорочно.

Убийца поморщился:

— Драться умеют и будут, но бойцы средние, вроде настоящей обережи.

— Кошак?

— Охотничий. Людям хребты ломать его не натаскивали.

Шелух удовлетворенно кивнул. На йера он и не замахивался, а парни оказались даже более легкой добычей, чем он ожидал.

— Что ты там уже жрешь?

— Гэпку, — прочавкал верзила. — Пофыффыть тебе, афь? Фладкая.

— Нет. — Кость брезгливо поглядел на выпачканный землей и соком нож. Откуда тут в начале лета репка? Не иначе как вышибала принял за нее сахарный бурак, высаженный на семена. — Идем отсюда.

— Ффас. — Дюжий Ась перегнулся через забор и выдернул еще одну «репку». Как ни странно, репкой и оказавшуюся, да такой здоровенной, что к ней впору было выстраивать вереницу из внучек-Жучек.

Шелух удивленно хмыкнул, бросил прощальный взгляд на огород… и понял, что ничего они еще не видали.

Все только начиналось.

Глава 16

На чужую мельницу со своими жерновами не ходят.

Пословица

Спас их, причем совершенно случайно, ЭрТар. Точнее, горский обычай сообщать врагу перед боем все, что о нем думают. Плеть Брента уже расправлялась для первого (скорее всего, и последнего) удара, а Джай лихорадочно сосредотачивался на мыслестреле, когда горец уткнул руки в бока, выступил вперед и бесцеремонно пихнул йера выпяченной грудью.

— Слюшай, дарагой, чего тебе нада, э?! Иды своя дорога, а не знаешь, гдэ он, так я тэбэ паказат’!

И показал — двумя мизинцами.

— Ну и наглая же у тебя обережь, брат! — удивленно заметил Цвирт, убирая руку и делая шаг назад. До парней и жреца запоздало дошло, что у йера просто такая манера общения: огорошить человека первой же фразой и с интересом понаблюдать за реакцией бедолаги. Но тут ЭрТар его переиграл!

— Прости его, брат. — Внешне Брент оставался само спокойствие, а о скользящей меж лопатками капле было известно только ему. — Он еще молод, глуп и горяч. Зато готов сражаться с кем угодно.

— Это хорошо, — благосклонно покивал Цвирт. — Сегодня нам понадобятся все си…

Стрелка клацнула о мостовую и срикошетила к стене, выбив искры и там и там. Йеры помоложе вздрогнули, остальные неодобрительно уставились на Джая. Парень залился краской, но, поскольку, в отличие от горца, знал, как положено вести себя обережи, не проронил ни слова. Все оправдания и взыскания должны быть потом, с глазу на глаз с «господином».

— …лы, которые мы сумеем собрать, — невозмутимо окончил йер. — Надо же, как удачно мы на вас наткнулись! Я слышал, что в наш город прибыл Взывающий, щедро одаренный Темным, но боялся, что не успею вас разыскать. Ты ведь не откажешься нам помочь, верно, брат? — Цвирт с намеком уставился жрецу в глаза: «Раз ты здесь сливочки снимаешь, так будь добр и в коровнике поработать!»

— А что стряслось, брат? — Брент мрачно подумал, что слова Джая оказались пророческими. Такое ощущение, что он единственная опора Двуединого в этом городишке!

— Мы обнаружили гнездо тваребожцев! — торжественно сообщил Цвирт. — И теперь идем испепелять его, аки осиное. Двое братьев сторожат выходы, а третий принес нам сию благую весть. Увы, вся наша обережь отправилась в дикоцветье на облаву, так что придется справляться самим. Но с Иггровой помощью мы, несомненно, одолеем мерзких жрецов!

Джай повнимательнее пригляделся к йерам. Четверо Взывающих, семеро Внимающих с фьетами вместо плетей. Странно тут что-то. Собрались всем скопом, прут по главной улице… еще бы молитву хором затянули, чтобы весь город знал: отважные йеры спешат на борьбу со злом!

Но случая пошептаться со спутниками Джаю больше не представилось. Если в едальне или на прогулке панибратство йера и обережи еще допускалось, то на службе — никоим образом. Пришлось чинно вышагивать слева от Брента, напустив на себя как можно более свирепый вид. Кошаку компания храмовников решительно не нравилась, и он трусил в отдалении, боязливо останавливаясь, когда кто-нибудь из йеров бросал на него взгляд, а потом короткими перебежками догоняя.

На здании, к которому привел их Цвирт, не хватало только таблички: «Прибежище тваребожцев». Высокая дряхлая мельница с облысевшими крыльями угрюмо пялилась на гостей рядком окошек без стекол и ставен. Ветер исторгал из нее заунывные звуки, зловещие даже при дневном свете. По холму, на котором она стояла, вилось несколько тропок, проходимых ровно настолько, чтобы по ним мог взобраться-спуститься человек с мешком на плечах. Но, похоже, здесь уже давным-давно ничего не мололи и даже чихать вблизи боялись, чтобы эта гора гнилья не рухнула горожанам на головы.

Только полные кретины могли выбрать ее для тайных сборищ.

— Они внутри! — гордо сообщил Цвирту подбежавший Взывающий, долговязый и длинноволосый парень с развернутой плетью. — Затаились, как крысы под корытом!

— Так давайте же перевернем его, братья! — высокопарно объявил глава храмовников. Остальные одобрительно загудели. За действом напряженно наблюдали несколько сотен глаз: кто из-за углов домов, кто сквозь щелки ставен. Подойти к холму ближе, чем на полвыстрела, никто из горожан не осмелился.

Джай беспомощно глянул на жреца, но тот бесстрастно рассматривал мельницу, не то не замечая, не то не желая замечать обережника.

— А сколько их там?

— Отродий девять-десять, — уверенно заявил Цвирт. — Окружайте холм, братья!

Обережник окончательно растерялся. Какой в этом смысл? Ладно еще разделиться на две группы и залечь напротив выходов, хотя с мельничной высоты просматривались и простреливались все возможные укрытия. Но рассредоточиваться-то зачем?!

— Хм. — Брент не двинулся с места, изучая теперь самую маковку мельницы. Цвирт, справедливо полагающий, что единственной неподвижной точкой в замыкающемся кольце должен быть командир, бросил на жреца выразительный взгляд, однако преуспел не больше Джая. Седой брат начинал раздражать йера. Если бы Цвирт не нуждался в лишней плети, пришелец уже давно поплатился бы за свою наглость.

Поступаться гордостью глава не пожелал, остался рядом с Брентом. Джай и ЭрТар — тоже, сделав вид, что чужие приказы для них пустое сотрясение воздуха.

Убедившись, что йеры заняли надлежащие места, Цвирт поднял руки ладонями кверху и проникновенно обратился к мельнице, все это время сохранявшей скептическое выражение крыльев:

— Эй, Иггромерзкие прислужники Тваребога! Мы знаем, что вы там!

ЭрТар скептически хмыкнул и одними губами шепнул: «И тут тоже!»

Убедившись, что голос звучит хорошо и разносится как должно, йер с удвоенным рвением загремел дальше:

— Если вы немедленно покаетесь и выйдете на Иггров свет, смиренно скрестив руки на груди, то мы проявим снисхождение и всего лишь прилюдно казним вас через отсекание всех членов!

Джай с изумлением обнаружил, что Брент улыбается. Причем очень по-йеровски: непонятно чему, но на редкость гадостно. Вот дрянь, неужели не жрец подчинил эту проклятую плеть, а она его?!

— Они не сдадутся, брат мой. — Брент как будто сообщил маленькому ребенку, что собака не станет есть протянутую ей луковицу.

— Знаю, — кивнул Цвирт, не показывая, что насмешливое замечание седого изрядно его задело, выставив дураком. — Но я должен был дать этим заблудшим душам возможность спастись от гнева Иггрова!

Мельница захохотала так, что внутри ходуном заходили жернова, породив новую волну душераздирающих скрипов.

— Кажется, это означает «спасибо, как-нибудь обойдемся», — задумчиво сказал ЭрТар, и тут из окошек посыпались горящие стрелы. Внимающие шарахнулись, Взывающие слаженно очертили круги-щиты плетьми, эффектно искрошив или отбросив тваребожий ответ. Зрители благоговейно охнули.

— Думаю, — похоже, Цвирт сделал это еще утром и сейчас заученно излагал результат; потому и йеров так расставил, — правильнее всего будет дружно воззвать к Двуединому и обрушить сие логово на головы тваребожцам.

— Но тогда вместе с ними погибнет и ребенок, — как-то уж слишком спокойно заметил Брент. А ведь поджилки тряслись даже у некоторых йеров, чьему богу ничего не угрожало!

— Полагаю, Глашатаям будет приятнее получить мертвую Тварь, чем никакую, — и бровью не повел Цвирт.

Но коса нашла на камень.

— А почему бы не попробовать взять их штурмом? Не думаю, что потери среди братьев будут очень велики. В конце концов, с нами сам Иггр!

Брент умудрился сделать издевку настолько тонкой, что она сошла за дружескую шутку. Со стороны казалось, будто йеры беседуют о погоде (на которую им, по большому счету, плевать), а мельница выступает в роли подозрительно черной тучки.

— Брат мой, — выразительно сказал Цвирт, которому надоело дурацкое упрямство чужака, — я полагаю, что смерть даже одного йера станет для нас невосполнимой утратой. А я тут главный. Если тебе так хочется рисковать своей головой…

— Хочется, — нахально подтвердил жрец и, отвернувшись от йера, начал взбираться по одной из тропок.

Парни увязались было за Брентом, но из окошек снова полетели стрелки, заставив их поспешно отскочить назад. А эта жреческая зараза даже не удосужилась оглянуться, все ли целы!

От самого Брента стрелы разлетались безо всяких щитов. Перевешиваться через подоконники, чтобы достать подобравшегося к подножию мельницы «йера», тваребожцы не стали. Они и в проемах-то ни разу не показались, били из глубины чердака, словно просто для острастки.

Жрец уверенно взялся за ручку, нажал посильнее, и дверь поддалась. Не шибко охотно, шаркая по полу, как будто открывалась впервые за многие годы, но, похоже, ее даже не потрудились запереть.

На середине дверь заклинило, и Брент не стал настаивать, проскользнул внутрь боком.

— … — сквозь зубы процедил Цвирт. Точнее разобрать Джаю не удалось, но в смысле высказывания он не усомнился. И был полностью согласен с йером.

К главе храмовников подбежал растерянный Внимающий:

— Что будем делать, наставник?!

— Подождем, — нехотя распорядился Цвирт, покосившись на зевак. Вот уж кто однозначно одобрил подвиг чужака! — Но совсем недолго…

***

Брент попытался закрыть за собой дверь, но та угрожающе накренилась, и пришлось бросить ее приотворенной. На пол ковриком легла солнечная полоса. Внутри и без нее хватало света, который сочился из многочисленных щелей и сверху, обтекая путаницу из подпорок, веревок, цепей, крючьев, рычагов, мешков и каких-то сеток. Повсюду валялись голубиные перья, помет и обломки скорлупы. Сами птицы басовито ворковали высоко под крышей, изредка слышалось хлопанье крыльев.

Жрец наклонился и заглянул под настил, под которым вполне мог пройти согнувшийся человек. Одинокая крыса приветственно шевельнула усами и продолжила рыться в трухе. Брент осторожно поставил ногу на первую ступень лесенки, проверяя, выдержит ли она вес его тела. Нет, вряд ли. Да и следов на ней не видно. Но если вспрыгнуть на помост, он наверняка заскрипит, если вообще не провалится, а лишний шум жрецу был без нужды.

Воззвав, мужчина на одном дыхании взбежал по ступенькам, едва касаясь их носками, пока трухлявое дерево не опомнилось. Чтобы укрепить их по-настоящему, требовалось куда больше силы и меньше мастерства, но Брент даже в йеровой мантии оставался жрецом. Он «взял» лишь возможность успешного подъема.

Сам помост вроде был покрепче. И по нему ходили. К задней двери и обратно тянулись перекрывающиеся цепочки следов. Жернова в дощатом коробе совсем недавно служили подставкой для чего-то длинного и грязного, оставившего несколько бурых полос и пятен.

А еще наверху мерно поскрипывали доски.

Брент послушал, посмотрел. Длинная приставная лестница уходила в светлый квадрат высоко над головой: мельничный чердак был вровень с храмовыми шпилями. Лезть, конечно, опасно — дрожь лесин выдаст поднимающегося человека, а двинуть ему по голове, как только макушка появится из дыры, проще простого. Но, судя по звукам, сейчас обитатели мельницы заняты совсем другим.

Ни макушка, ни весь Брент сектантов действительно не заинтересовали. Как Цвирт и предрекал, на чердаке их оказалось «девять-десять». Девять кружком лежали на полу, ногами к центру и могильной плите со стесанным именем, играющей роль алтаря. Козленок на нем был еще теплым. «Тваребожцы» — давно уже нет. Десятый, йер в мирской одежде, но с засунутой за пояс плетью, деловито плескал на них кровью из маленького бочонка: своя-то из окоченевших трупов не потечет. Шагов Брента он не услышал, но чужое присутствие ощутил сразу.

— Фу, брат, как ты меня напугал! — Йер дрожащей рукой вытер лоб и поспешил за бочонком, укатившимся к стене. — Брат Цвирт послал тебя что-то передать?

— Нет. — Брента давно уже не мутило при виде мертвецов. Живые действовали ему на нервы куда больше.

— Тогда в чем дело?

В том, что Иггросельц — маленький городишко. В нем даже серьезных преступников не водится — по крайней мере, тех, кто заслуживает смерти под публичными пытками. И если Архайн мог выслуживаться перед Темным вполне законно, то Цвирту и его приспешникам приходилось туго.

А потому некоторые из их прихожан из ирниц не выходили.

— Красивая. — Жрец кивнул на молодую девушку с широко распахнутыми ярко-синими глазами. Точнее, на ее лицо — единственное, что осталось нетронутым.

Но вытащенному из-под мельничных обломков телу и не полагается быть целым.

— Помощница булочника, — рассеянно сообщил йер, вытряхивая из бочонка последние капли. — Чего тебе надо-то? Никогда так не убивал, что ли?

Все верно. Одинокая девушка, одинокий мужчина, одинокий старик… Ловить по улицам бродяг куда рискованнее, тем более что у них вполне мог оказаться покровитель из бандитского мира. Но хватятся-то любого человека, пойдут ненужные пересуды, догадки…

— Нет. — Жрец покачал головой. — Я так умирал. И вот так — тоже. Как кстати родилась Привратница, верно? На нее можно списать что угодно, еще и выставить себя героями…

— Что… — Йер, наконец почуяв неладное, зашарил по поясу в поисках хлыста, второй рукой продолжая нелепо прижимать к себе бочонок.

Но «шипы» не затевают душеспасительных разговоров с врагами.

Они просто отвлекают внимание, чтобы подобраться поближе и первыми нанести удар.

***

Напряженное, стучащее в висках ожидание оборвалось диким воплем и последующим грохотом, словно кто-то сверзился с высокой лестницы, проламывая ступеньки. Из окошек горохом сыпанули голуби.

— С Двуединым, братья! — решительно велел Цвирт, отводя руку для замаха.

— Погодите!!! — Крик Джая потонул в громоподобном ударе. Шесть плетей, вытянувшись до самой макушки мельницы, смяли ее, как соломенный домик. Крылья скомкались, бревенчатые стены раскололись вдоль и поперек и начали величаво оседать. Обе двери распахнулись, дохнув облаками пыли, и здание в считаные секунды превратилось в бесформенную кучу обломков, усыпавших холм до основания.

— Ты что-то сказал, Иггрово чадо? — как ни в чем не бывало обратился Цвирт к обережнику.

— А вдруг это кричал тваребожец? — уже впустую пробормотал тот, не отрывая взгляда от развалин. Голуби, ошеломленные йеровым беспределом, очумело метались над останками своего жилья.

Храмовник ободряюще похлопал парня по плечу:

— Не распаляй свою совесть бесплодными гаданиями, Иггрово чадо. Мы сделали все как должно.

Цвирту и в самом деле было без разницы, чей крик они слышали. Оный в любом случае означал, что пришлый йер не оценил их маленький розыгрыш. Если ему удалось одолеть брата Грола, то приказ даже запоздал. Если орал чужак, то в запасе у победителя оставался потайной ход. Впрочем, если он не успел до него добежать, не сильно и жалко. Правда, придется как-то объяснять пастве находку его тела среди развалин, но можно солгать, что он украдкой проник в здание еще до прихода подмоги.

Зеваки начали подтягиваться поближе, кто-то крикнул: «Хвала Двуединому и слугам Его!», и вскоре это радостно вопили все вокруг.

— Но, может, если господа Взывающие быстро разгребут завал…

— Он погиб во славу Иггрову, — с нажимом сказал Цвирт, вперив в обережника немигающий взгляд. — Его беспримерное деяние навсегда останется в нашей памяти. Вы можете присоединиться к нашей поминальной и благодарственной трапезе…

— Нет, спасибо, — быстро отказался горец, украдкой наступая Джаю на ногу. — Мы лучше где-нибудь в едальне… поскорбим.

Взывающий и не рассчитывал на иной ответ. Обережников с собой за стол сажать, вот еще! Разве что отравить их понадобится, этот вариант Цвирт тоже обдумал. Однако живыми они устраивали его больше. Пусть вернутся домой, расскажут начальству о геройской смерти седовласого. Это будет прекрасным дополнением к отчету иггроселецких храмовников.

— Что ж, воля ваша. Утром мы освятим сие оскверненное Тваребогом место, дабы горожане могли без страха приступить к его расчистке[38], а пока пусть оно послужит назиданием для грешников и маловеров. Если вы хотите забрать с собой тело, то лучше заказать гроб сейчас, завтра все лавки будут закрыты.

Пришлось долго и нудно выспрашивать, кто из гробовщиков сумеет изготовить для покойного «йера» наилучшее вместилище, дабы Взывающий не заподозрил, что труп жреца нужен «обережи» исключительно для того, чтобы на него плюнуть. Ну не идиот ли?! Так глупо погибнуть, да еще и бросить их перед этим! И это после всего, что Джай с ЭрТаром для него сделали! Да и они дураки — нашли с кем связаться…

Наконец парням и Цвирту удалось отделаться друг от друга. Кошак, все это время державшийся на почтительном расстоянии, тут же подбежал к охотнику и начал с урчанием тереться о его ноги.

— Эй, а где Фимий?! — спохватился горец, заозиравшись по сторонам. — Слушай, да этот мерзавец никак смылся еще по дороге! У мельницы я его точно не видел.

— А ты по нему уже соскучился?

— По нему?! Этот гад так и не отдал наши деньги!

Несколько минут парни бурно осуждали недостойное поведение йера, мешая равнинные ругательства с горскими. Потом Джай вспомнил, что второй браслет лежит где-то под развалинами, и в память о Бренте было выдумано еще несколько слов.

— Едальня отменяется, — уныло подытожил ЭрТар. — Тишш, да хватит уже лизаться! Отцепись!

— Значит, останется непомянутым, — со злостью бросил белобрысый. — Так ему и надо!

— Эге, — неубедительно вздохнул горец. — Как ты думаешь, он действительно погиб?

— Похоже на то, — сник и Джай. Несмотря на все заскоки жреца, парни успели к нему привязаться и теперь чувствовали себя маленьким отрядом в тылу врага, потерявшим сварливого, придирчивого, но авторитетного командира. — Когда разгребут завал, будем знать точно. Если раньше сами от голода не помрем…

— Давай попробуем найти Фимия, — предложил горец. — Отберем у него деньги и…

— Думаешь, он отдаст?

ЭрТар подумал и добавил к и без того нелестному мнению о толстяке еще пару эпитетов. Прав на имущество «йера» обережники, конечно, не имели. А Фимий не из тех доброхотов, чтобы отжалеть парням хоть семерик бусин на дорогу. Пугать же Взывающего мыслестрелами — все равно что ежа известной частью тела.

— Эй, ребята! — окликнул парней какой-то мужик в мятой рубахе, но вполне приличных штанах. — Это вы там рядом с йерами караул несли, да?

— Ну мы, — нехотя признался Джай, — а что?

— Может, расскажете, как оно было? — заискивающе попросил тот.

— А ты сам слепой, что ли? — невежливо возразил белобрысый, не понимая, с чего горец опять оттаптывает ему ноги.

— Так я ж далеко стоял, — смутился тот. — И не слышал, о чем они тут трепались! Кто там сидел-то, а? Неужто и впрямь тваребожцы? А много их было? И чего он туда полез в одиночку?

— Слушай, дорогой, — ЭрТар оттеснил бестолкового обережника, — разве такие речи посреди улицы ведут, э?

— Тут хорошая едальня рядом есть, — с готовностью предложил мужик. — Пошли, я угощаю!

***

Фимий сыто рыгнул и откинулся на спинку скамьи, любуясь закатом над крышами. Кошмарный денек окончился весьма приятственным вечерком. Проследив из безопасного места за падением мельницы, йер развернулся и потопал обратно, не оглядываясь. Никаких угрызений совести он не испытывал: его-то Цвирт ни о чем не просил! А браслет — законное наследство, не обережным же недоделкам его отдавать. Перед ужином Фимий честно прочитал молитву за упокой души брата Брента и счел свой долг перед ним выполненным.

Надо будет заказать новую мантию. На аванс хватит, а пока сошьют, он еще заработает.

— Вот он!!! — Приятные думы Фимия оказались нарушены толпой человек в тридцать, которая окружила едальню со сноровкой боевой обережи. В роли командира выступала знакомая свиноподобная тетка. За ней скромненько притулилась Льяля, во взгляде которой, привычно обращенном к земле, светилось мстительное торжество.

— Господин йер! Что же это вы наделали, а?! — Судя по виду и тону тетки, от немедленной расправы Фимия спасала только его мантия.

— В чем дело, Иггрово чадо? — высокомерно осведомился йер, но женщина так кипела от ярости, что номер не прошел.

— А вот пошли — покажу!!!

Отказаться было неудобно. Точнее, невозможно. Толпа уже готова была разделиться: одна половина побежала бы жаловаться Цвирту, другая — караулить чем-то прогневившего ее йера.

Приливная волна народного гнева пронесла Фимия через полгорода и выплеснула на скалу забора.

Огород был прекрасен, как весенний луг.

По крайней мере, цвел он даже пышнее.

Цвели, не дожидаясь середины лета, подсолнухи. Стена из цветущих бобов вымахала выше пояса, фасоль ненамного отставала. Цвели огуречные плети, унизанные гроздьями желтых пахучих колокольцев. Погребенный под ними лук отстреливался высокими цветоносами с лиловыми шариками соцветий. Цвело увитое горохом пугало. Цвела картошка — не обычной реденькой россыпью, а на манер яблоневого сада. Капуста и репа отличались только цветом лепестков, в остальном смахивая на жилистую лебеду. Лебеда, кстати, тоже была и тоже цвела.

И все — сплошным пустоцветом, выгонкой. Поле годилось только под перепашку, причем вначале пришлось бы рубить серпом стебли, а потом корчевать глубоко ушедшие в землю корни.

Тетка причитала, как по покойнику. Льяля с отстраненным видом нюхала укропный зонтик. Прочие родственники и примкнувшие пялились на йера, как стая моли на меховую шапку.

— Но… я…. — хрипло выдавил Фимий, а чьи-то проворные руки уже тянули с него браслет, явно не собираясь этим ограничиваться…

Глава 17

Населяющий горы народ дик, грязен и волосат. Мужчины там носят косы и готовят еду, а женщины строптивы и почитают себя чуть ли не равными им. Они разводят овец и коз, к коим питают великую приязнь, до непотребства доходящую, а также сеют ячмень, из которого пекут лепешки и делают хмельное пойло. Все горцы на одно лицо и так тупы, что не боятся смерти, с радостью предаваясь всяким опасным забавам, отчего во множестве гибнут во цвете лет.

К. Рускоп, историк и путешественник. Трактат «Большие и малые народы Царствия Иггрова», глава 17

Когда парни, покачиваясь и придерживаясь друг за друга, выползли из едальни, вокруг лампы над ее входом уже вились ночные мотыльки.

— С-с-слушай, откуда ты такой ерунды набрался?! «Нарочно из Ориты приехали, с-с-сам Глашатай в дорогу напутствовал, по пути семерик морунов ногами затоптали!» — Джай икнул и покрепче впился горцу в плечо. Его развезло на порядок сильнее.

— Э-э-э, ты просто в горских ноченицах не участвовал. Это когда мальчишки собираются в кружок у костра и по очереди байки травят. Если ничего не вспомнишь или повторишься, от каждого из приятелей — щелбан. Бывало, до утра сидели, и никого пощелкать не удавалось!

— А обет безбрачия зачем приплел?! Там та-а-акие девчонки на нас таращились!

— Обычные шлюхи, — поморщился ЭрТар. — Причем потасканные.

— А ты гордый, да? Гордый? Прям как… горец?

— Нет, просто брезгливый.

— А как же козы?

— С козами спят козлы, — внушительно сказал ЭрТар. — Как и со шлюхами.

— Ты как меня назвал, «сар-рока»?! — попытался возмущенно отстраниться обережник, но тут же рухнул на четвереньки.

— Никак. Ты же спишь только с приличными девушками. — Охотник наклонился и, ухватив белобрысого за шиворот, с большим усилием вздернул на ноги.

— Это точно! — с пьяной покладистостью согласился Джай, снова обнимая горца за шею. — Мы молодцы! Давай песенку споем, а?

— Попозже. — ЭрТар посвистел кошаку, но тому было не до хозяина: напротив Тишша сидел обычный дворовый кот — рыжий, тощий, с донельзя бандитской мордой, которая едва достигала корлиссьего брюха. Соперники усиленно пялились друг на друга и выли, раздраженно подергивая хвостами.

— Пошли, кис! — окликнул горец, хлопнув ладонью по бедру.

Тишш напоследок шикнул на соперника, поднялся и потрусил к горцу. Рыжий выгнул спину и торжествующе подточил когти о мостовую, мявкнув что-то уничижительное. Корлиссья морда скривилась, словно в нее брызнули водой, но послушный кошак даже не обернулся.

ЭрТар, почувствовав себя предателем, подобрал с земли гнилую картофелину и запустил ею в наглую тварь. Джай опять начал красиво падать, горец еле успел его подхватить. Котяра метнулся к углу дома, вскарабкался по перекрестью бревен до самой крыши, залег в водостоке и завыл уже на парня.

— А к-куда мы идем?

— Спать.

— А почему мы тут не остались? Я уже почти заснул…

— Потому что под столом в едальне спать нельзя, — терпеливо объяснил ЭрТар, направляя белобрысого в нужную сторону. В горах считали, что пьяных надо жалеть и опекать — ведь никогда не знаешь, кто уквасится до синих козочек завтра. Пьяных драк среди горцев почти не случалось[40]; впрочем, им более чем хватало трезвых.

— О! А где тогда можно?

— В лесу.

— Не, в лес я не хочу! — возмутился Джай, пытаясь развернуться, но горец так ловко «придержал» его за плечи, что обережник сделал круг на месте. — Там деревья!

— Ну и что?

— Они, это… — Белобрысый неопределенно помахал рукой. — Шумят!

— А мы их попросим, чтобы не шумели, э? — Разговор уходил во все большее дикоцветье, но поскольку парни продолжали шагать в нужном направлении, ЭрТар покорно его поддерживал.

— И иголки с них с-с-сы… сыплются!

— Найдем без иголок. — А вот бесплатный ночлег найти куда сложнее. К тому же шестое чувство подсказывало многоопытному охотнику, что оставаться в Иггросельце на ночь не стоит. Уж больно неприятно глядел на них Цвирт, да и пропавший Фимий вряд ли парням за сквашем побежал…

Белобрысый угомонился. Ночной сквозняк постепенно выдувал хмель, а запах из сточных канав действовал не хуже нашатыря. На подходе к воротам Джай уже почти не шатался и даже сумел более-менее связно потолковать с обережниками (правда, почему-то упрашивая впустить его в город, а не выпустить; но те тоже были неестественно веселы и оговорки не заметили).

Стоило отойти от ворот на несколько шагов, как стало намного холоднее и ветренее. Шелест травы напоминал прибой: волна выше, волна мельче, но непрестанно. Лунный свет стекал с горбины луга, собираясь в лужицы на дороге. С валуна у дороги вспорхнула какая-то мелкая тварь, не то птица, не то летучая мышь, молча умчавшаяся в поля. Кошак едва удостоил ее взглядом — он и так топал враскорячку, чтобы туго набитое брюхо помещалось между лапами.

До леса оставалось не больше выстрела, когда ЭрТар, хмурившийся все сильнее, наконец решил поделиться с Джаем своими подозрениями:

— Кажется, за нами кто-то идет.

Будь обережник чуточку трезвее, он шепотом уточнил бы, с чего горец это взял, а не обернулся с громким: «Где?!»

С другой стороны, тогда у застигнутых врасплох преследователей было бы время прицелиться точнее.

Стрелка вжикнула возле Джаева бока. Метили низко, под ребра, а значит, отравленной. Без предупреждения, чего обережь себе никогда не позволяла. Иногда, правда, сначала стреляла, а потом сообщала, что это и был предупредительный, но с матюками кидаться врассыпную и залегать меж кочек она бы точно не стала, это привилегия разбойничьих шаек.

Джай с возгласом негодования пальнул в ответ — раз, другой, прежде чем ЭрТару удалось уволочь его под прикрытие валуна. В который тут же тюкнулась еще одна стрелка.

— Ты что, сдурел?

— А чего?! Щас я им…

— Щас они тебе! — Горец без церемоний треснул его по макушке, отваживая высовывать ее из укрытия.

Наступило временное затишье. Стороны оценивали свое положение и шансы. ЭрТару не нравилось ни то ни другое. В лесу он оторвался бы от кого угодно (а потом и бесшумно вернулся с тыла), но туда еще надо добежать, а на подлунном лугу они идеальные мишени.

— А стрелки-то у них пустые, самоковка… — задумчиво протянул чей-то бархатистый, прям купеческий баритон. — Несерьезно, ребятушки. Какая ж вы после этого обережь, а?

Джай опомнился. Сама по себе убойная сила стрелок невелика, а у человека шкура покрепче кражжьей, с такого расстояния разве что глаз выбьешь. Легкая рана только разозлит врага — что она с успехом и сделала.

— У тебя отравленные остались? — с легким упреком поинтересовался горец.

— Три, только не помню, в каких стволах.

— Глянь, пока время есть.

— Ага. — Обережник направил мыслестрел к земле и отщелкнул заряды. Синеньких оказалось всего две, и те с черными насечками — паралитические, действующие лишь через пару минут. Третья, по закону подлости, только что ушла к Темному.

— Ну хоть что-то. — ЭрТар забрал одну себе. — Успел разглядеть, сколько их?

— Кажется, четверо.

— А не трое?

— Может быть, они слишком шустро разбежались. Что делать будем?

Горец повертел в руке кинжал, как будто закаляя его в лунном свете.

— Смотря что они будут делать. Э-эй, мужики! Чего хароший чэлавэк стрэла стрэляй, э? Бусина нет, тавар нэт — савсэм бэдный, савсэм нищасный!

— Да нам ничего и не надо, — охотно откликнулся тот же голос. — Прихлопнем вас быстренько — и по домам.

— За что?! — возмутился Джай, торопливо заталкивая стрелки обратно.

— Работа такая, — почти сочувственно вздохнул разбойник. — Может, войдете в положение, а?

— Смотри, как бы мы тебя самого в положение не поставили! — огрызнулся обережник.

— Это он чего имеет в виду, ась? — угрожающе проворчал второй голос. — Ну погоди, засранец, я до тебя ща доберусь и в такой узел завяжу, что сам Иггр не развяжет!

«Купец» цинично напомнил:

— Только бошки не попорть, чтоб Репа узнать мог.

От этого имени Джая прошиб жгучий пот, унесший остатки хмеля.

— Ась? Ага, — согласился второй. — А промеж ног бить можно? Или тоже, того, узнавать будет?

— Нужно! — нравоучительно поправил первый.

— Как-то уж больно охотно они с нами болтают, — обеспокоенно заметил ЭрТар.

— Угу. И только двое. — Обережник развернулся и прислонился спиной к камню, вглядываясь в обманчиво-светлую ночь. Лунные лучи не пробивали траву, переливаясь на ее макушках, и разобрать, где их колышет ветер, а где — осторожно раздвигающий стебли человек, было невозможно. — Кстати, куда твой кошак запропастился?!

***

Убивать людей Тишша действительно не учили — ни сами люди, ни родичи, от которых его забрали двухмесячным котенком. Но равнодушно пройти мимо ползущего человека корлисс не мог! Бесшумно подобравшись к нему на расстояние прыжка, кис некоторое время играючи крался следом, а потом скакнул вперед и цапнул Жота за сапог.

При виде обращенного к нему мыслестрела и весьма неприветливого лица по соседству Тишш смущенно мявкнул и, разжав зубы, метнулся в сторону. ЭрТар все-таки не зря потратил уйму времени, обучая кошака не соваться под выстрелы. Нескольких ударов тупыми стрелками по лбу ему вполне хватило, и если в пылу охоты кис порой забывал о полученном уроке, то на тренировках — никогда.

Корлисс-убийца тут же атаковал бы снова, но осторожный и воспитанный Тишш рассудил, что с такой большой и агрессивной зверюгой ему не справиться. Он залег в траве, выставив маячок-хвост, и гнусаво завыл на одной ноте, привлекая внимание хозяина.

Жот, уже заготовивший тяжелый широкий нож (доводилось убивать и корлиссов, ничего особенного: главное, первым пырнуть), тихо выругался и, мысленно дорисовав к хвосту остального кошака, метнул в него оружие.

Но это Тишш тоже проходил — на поленьях, гнилых яблоках, задушенных цыплятах, камнях и кинжалах владельцев цыплят.

По сноровке, с которой кошак перекатился по земле, убийца понял, что тратить на него ножи бесполезно. От дружков он отполз уже довольно далеко, однако камень, за которым засели жертвы, пока не обогнул. Еще бы шагов двадцать… Жот с ненавистью поглядел на корлиссий хвост. Попасть-то он в него, может, и попадет, но там же одни кости да шкура, а для отравленной стрелки надо хотя бы на ноготь плоти.

Придется отступать, наконец, с досадой решил Жот. Уж Кость придумает, как подманить эту глупую скотину. А там ее Ась, хе-хе, голыми руками придушит!

Убийца осторожно, широким полукругом, развернулся и пополз назад. Кошак заткнулся и тоже зашуршал травой. Похоже, он снова нацелился на Жотов сапог. Вот тупая тварь! Мужчина нащупал рукоять запасного ножа. Поуже, покороче, зато двусторонний и наточен как бритва. До времени спрятав его в рукаве, Жот продолжил путь. Надо на этот раз подыграть кошаку, подрыгать ногой, чтобы он втянулся в «игру», а потом резко изогнуться и…

Сталь скрипнула о сталь. Убийца упражнялся с ножом по три часа в день (не считая собственно работы), у горцев же кинжал был любимой игрушкой еще с колыбели. Оба одинаково охнули от неожиданности и досады, однако хватки не ослабили, упрямо пытаясь дотянуться до противника острием, а свободной рукой — отпихнуть от себя вражеский клинок.

Тишш ободряюще орал с безопасного расстояния. За вмешательство в «поединок чести» в горах можно было схлопотать пинок не только от врага, но и от хозяина. Увы, честью тут и не пахло: удайся кому-нибудь из них наклонить мыслестрел к лицу врага, и оно немедленно обросло бы стрелками. Зато прочие наблюдатели быстро смекнули, что к чему и, позабыв об осторожности, кинулись на выручку к своим.

***

Если Шелуха с подельником такой поворот дела только обрадовал, то Джаю расклад два к одному показался несколько несправедлив. К тому же он не обсчитался: Дюжий Ась вполне мог сойти за двоих, причем бешеных быков.

Быстро оценив противников, парень выпустил заветную стрелку громиле в брюхо, благо промахнуться было сложно. Тот взревел от боли и злости, распахнул руки двумя насаженными на бревна граблями и кинулся на обидчика.

В иной ситуации Джай драпанул бы без оглядки: проводить на подобных Асях умные приемы-подсечки было немногим успешнее, чем на гранитной глыбе, грубо обтесанной под человека. Плевать на гордость, лучше попозже вернуться за бесчувственной тушей, чем самому стать ею!

Но городская обережь своих не бросала — Хорв вколачивал это в новобранцев в первую очередь.

Пришлось уворачиваться и метаться вокруг верзилы, как шавке, сдуру прыгнувшей в яму для собачьих боев, где сидит чемпион семи последних лет. С другой стороны Ася точно так же скакал Кость, пытаясь достать парня ножом. Но Джай тоже прекрасно видел горлореза и облегчать его труд не собирался.

— Отойди, дубина! — не выдержав, рявкнул Шелух. — Мешаешь только!

Ась и сам внезапно ощутил предательскую дрожь в коленках. Спохватившись, выдернул стрелку, поднес к осовело моргающим глазам.

— Кость!!! Этот сучонок меня траванул!

Джай, воспользовавшись замешательством бандитов, пальнул Шелуху в лицо, но тот успел пригнуться. Промах обернулся проигрышем: мыслестрел совершенно не годился для ближнего боя, да еще с двумя противниками. Чтобы сосредоточиться на стрельбе, пришлось на миг выбросить из головы прочие мысли, в том числе и об увертках. Ась, из последних сил рванувшись вперед, поймал обережника за выставленную руку и притянул к себе. Вышибить парню мозги первым же ударом слабеющему верзиле не удалось, но у Джая и так появилось ощущение, что они потекли у него из ушей. Некстати вспомнился морун с гнущимися во все стороны ногами: у парня с ними творилась та же ерунда. Полуоглушенный, он вихлялся у Ася в руке, как тряпичная кукла, понимая, что должен хотя бы попытаться вырваться, но не зная, как донести эту идею до тела. Второй разбойник наплывал на Джая с доброй-предоброй улыбочкой торговца ножами, показывающего свой товар в деле.

ЭрТару удалось двинуть противника в пах и, пока тот наслаждался последствиями, коротко глянуть в сторону остальной компании. Жот продолжал упрямо цепляться за нож, а пары секунд, чтобы окончательно сломить сопротивление врага, у горца не было. Отпихнув его от себя, он приподнялся на локте и метнул кинжал.

Все трое рухнули: Ася наконец разобрало, Джай, лишившись нежеланной, но все-таки поддержки, свалился следом, а Шелух, по иронии судьбы, подавился любимой им «костью», вонзившейся глубоко под подбородок. Подскочив к трупу, горец выдернул кинжал, сверкнул улыбкой в лунном свете:

— Хэй, ты как?!

— Сза… — Теперь уже Джай с ужасом понял, что не успевает.

И не успел.

Нож беззвучно, по самую рукоять, вошел горцу под ребра. ЭрТар всхрипнул, скрючился и осел на колени. Пошатывающийся, тяжело дышащий Жот хладнокровно направил мыслестрел ему в спину и победно дернул краем рта.

Горец медленно повалился лицом в землю.

Джай отчаянно пытался подняться хотя бы на четвереньки. Убийца, не обращая внимания на его жалкое копошение, изумленно встряхнул рукой и попробовал снова, но стрелки словно прилипли к пружинам, не желая покидать уютные дула.

А потом за спиной Жота, от земли к небу, черканула зеленая молния, Иггровым клинком вонзившись убийце в макушку.

Пахнуло грозой, палеными волосами и — почему-то — свежескошенной травой.

Половинки тела отпихнулись друг от друга струями крови и повалились на траву.

До Джая дошла новая волна запахов. На сей раз — вполне обычных, но оттого не менее рвотных. От спазмов его удержало только новое потрясение: силуэт человека в мантии с наброшенным капюшоном, которого — он мог поклясться! — мгновение назад здесь не было.

— Ты живой?!

— Какая разница? — огрызнулся Брент. Жрец был непривычно взволнован, аж руки тряслись. — Дружка своего лучше проверь.

Джай охнул и бросился к ЭрТару. Перевернутый горец безжизненно обвис в его руках, весь перед рубашки успел пропитаться кровью.

— Дышит! — Парень подобрал вывалившийся у горца из руки кинжал, отхватил у себя кусок подола и, скомкав, прижал к ране. — Ты можешь ему помочь?!

— Понятия не имею. Неси к лесу, там разведем костер и посмотрим. — Жрец свернул плеть и быстро пошел вперед.

Если бы Брент спросил Джая: «Ты сам-то идти можешь?», жрецу, возможно, пришлось бы тащить двоих. Но прямой приказ не оставил парню времени на раздумья. Поднатужившись, обережник поднял товарища и поволок вперед, сосредоточившись на единственной, совершенно дурацкой мысли: пока он хоть что-то делает, этот проклятый горец не помрет. А значит, пусть лучше он, Джай, сдохнет, но не остановится…

***

Впервые в жизни Джай обрадовался лесу. Старый ельник со шпильками лунных лучей в кронах гостеприимно сомкнул ветви за беглецами, вымостил дорогу пышным мхом, глушащим шаги. А чтобы обережник не слишком расслаблялся, сунул ему под ноги корягу.

Парень споткнулся и чуть не выронил свою ношу. От толчка горец очнулся, вздрогнул, напрягся, не давая боли прорваться криком, и сквозь зубы простонал:

— Какое счастье, что он пырнул именно меня…

— В смысле, что ты самый легкий? — перехватив его поудобнее, дрожащим от жалости голосом попытался поддержать разговор Джай.

— Нет… просто я бы тебя никуда не попер, пристрелил на месте и вся недолга…

— Ах ты, говнюк! — вспылил обережник, разом выплескивая скопившиеся за время драки и бегства эмоции. — Нашел время шутить, Темный… твоего дедушку! Да я тебя сейчас в ближайший овраг…

— Давай его сюда, — перебил Брент, расчистив полянку от бурелома и расстелив на ней одеяло. — Посмотрим, что можно сделать.

Когда с шипящего, скулящего и ругающегося ЭрТара стянули вспоротую ножом рубашку, у Джая снова подкатил комок к горлу. Убийца знал, куда бить. Судя по темной, толчками выплескивающейся из раны крови, жить горцу осталось несколько минут. Смуглое лицо не то что побледнело, а словно обесцветилось; все краски стекли к мешкам под глазами и неестественно расширенным зрачкам.

Жрец спокойно, будто простую царапину, осмотрел рану, легонько надавил в двух-трех местах, и ЭрТар опять потерял сознание. С таким вздохом, что Джаю показалось — навсегда.

— Только бабки-плакальщицы мне под ухом не хватало, — не выдержал Брент. — Иди лучше погуляй, воды поищи. И этого с собой забери!

Парень послушно схватил Тишша за ошейник и поволок за собой. Пару раз оглянулся, но жрец по-прежнему сидел и смотрел на раненого, одной рукой держа его за запястье, а вторую положив на рану. Похоже, он просто спровадил Джая, чтобы избавить его от еще более печального зрелища…

Вскоре под ногами захлюпало, мох стал еще выше и гуще, почти как трава. Кошак высоко поднимал лапы, брезгливо отряхивая их после каждого шага. Парень уже хотел повернуть назад, но это оказалось не болото, а сильно заиленное русло ручья. Пока обережник добрался до черной полосы воды, сапоги промокли насквозь. Отставший кошак завистливо глядел, как Джай наполняет фляги, но сам предпочел облизать влажные лапы и дальше не ходить.

Запекшуюся на руках корку пришлось стирать пучками мха. Дотронувшись до ноющего виска, парень обнаружил кровяной колтун — видать, на безразмерном кулачище бандита был еще и кастет. Обережник вспомнил, как ЭрТар дурачился, предлагая ему смешать кровь. Смешали, чтоб вас всех… В горце хоть что-нибудь осталось, а?!

Джай заторопился назад. Вдруг там позарез нужна вода? Стоять на месте, остро чувствуя свою беспомощность, было невыносимо.

Парень выбрался на сухую землю, подозвал непривычно смирного кошака, и только тут спохватился, что понятия не имеет, где находится поляна. По лесу он брел в легком умопомрачении, не слишком заботясь, как огибать выворотни и в какую сторону идти вдоль оврага.

— Тишш, — с горя обратился он к кису. — Ты-то хоть обратную дорогу помнишь? Ищи хозяина! ЭрТар! Ну?!

Корлисс понятливо мяукнул и скрылся в лесу прежде, чем парень успел уточнить, что был бы не прочь составить ему компанию.

После нескольких минут бесплодной погони обережник заблудился окончательно, то есть потерял из виду и родник. По два раза наткнувшись на три приметных корча (или по три на два, Иггр их разберет) и отчаявшись выбраться из леса без бороды до пояса, Джай заметил впереди рыжее пятнышко и, со всех заплетающихся ног кинувшись туда, выбежал к разведенному Брентом костру. Ссутулившийся возле огня жрец казался случайным скопищем теней, порожденных ветвями, луной и пламенем. Укутанный в два одеяла ЭрТар лежал чуть поодаль. Оставленное открытым, хоть и безжизненное лицо вселяло некоторую надежду. Тишш давно уже дрых у хозяина в ногах, для верности положив на них вытянутую лапу.

— Как он? — шепотом поинтересовался Джай, подсаживаясь к костру.

Брент не глядя протянул руку за флягой. Отпил пару глотков и поставил рядом с собой, не поблагодарив.

— Все в Ее воле. Или Его — кто тебе ближе. К утру будет ясно, зря я старался или нет.

— Но…

— Не сейчас. Дай мне подумать, ладно?

— Что-то случилось? Где ты шлялся все это время?

— Помолчи. Пожалуйста.

Честно признаться, Джай не испытывал никакого любопытства — только дикую головную боль и усталость. Спрашивал он скорее по инерции. Забрав оставшееся одеяло, парень пристроился рядом с горцем и, наконец, позволил себе послать этот проклятый мир к Темному.

***

Дюжий Ась уже выучил все звезды на небе, а оно никак не светлело. Обездвиженное тело замерзло и зверски затекло. Яды, которыми пользовалась обережь, действовали до полусуток, но вышибалу, с учетом его размеров, должно было отпустить пораньше. Репа, сволочь, выдал осу за муху — конечно, не ему ж ее прихлопывать! Ну ничего, он всем расскажет! И об этом гадстве, и о сбежавших недоносках, им теперь ни в одном селище покоя не будет! Сегодня же голубки во все стороны разле…

Ась почувствовал, как что-то маленькое, бархатистое и прохладное ощупывает его ногу сквозь прореху в штанине. Прикосновение было таким ласковым, обманчиво-безобидным, что спящий человек просто брыкнулся бы, хихикнул и перевернулся на другой бок, поутру ничего не вспомнив.

Но даже мышек надо шугать вовремя. А тем более — падальщиков.

Еще один щупик пощекотал ему висок, сунулся в ухо и потыкался в перепонку.

Вышибала попытался шевельнуться, хотя бы замычать, но тщетно.

Рядом что-то закопошилось, словно Шелух ожил и возится в траве, укладываясь поудобнее. Как Ась ни пытался скосить туда глаза, ничего не вышло. Подали о себе весть и останки убийцы, окончательно убедив верзилу, что происходит нечто странное и от того еще более жуткое.

Щупик исчез. Несколько минут ничего не происходило (если не считать шорохов по соседству). Затем земля под спиной бандита пришла в меленькое волнообразное движение, словно кто-то ритмично потряхивал стакан с песком, сыпучим и зыбучим; человек же был маленьким камушком на его поверхности.

Ася обуял такой ужас, что, казалось, он одной силой мысли мог воздвигнуть себя на ноги и погнать наутек. Вот еще чуть-чуть, секундочку…

А потом земля навсегда сомкнулась над его лицом с неистово вращающимися глазами.

Глава 18

…«летопись» сия есть тваребожьих слуг измышление, недалекие умы смущающее. Нет в ней ни слова истины, только хула Господу Двуединому да подстрекательство на деяния непотребные. И у кого найдут оную крамолу, того надлежит в пыточных застенках расспросить с пристрастием, где, от кого и когда ее получил и кому о ней поведать успел. После чего передать отступника йерам для очищения телесного и духовного, а имущество его отписать храму…

Свод законов Царствия Иггрова

Джай проснулся первым, хотя делать это ему совершенно не хотелось: голова притворялась чугунной гирей, в глаза словно насыпали песку, на спине лежал мешок с опилками, а ноги, похоже, валялись отдельно от тела. Парень с кряхтеньем перевернулся на бок, и «мешок» с недовольным урчанием соскользнул вниз: когда костер угас, озябший кис нашел себе другой источник тепла.

Утро не просто показалось паршивым, но и было таковым — горец неподвижно лежал в той же позе, жалкий и, кажется, еще больше осунувшийся.

— Эй, ты как? — не выдержав, тронул его за плечо Джай.

Сорочьи ресницы дрогнули, ЭрТар с трудом облизнул губы и чуть слышно прошептал:

— Я умираю…

Фальшивые слова ободрения застряли у обережника в горле и правильно сделали:

— …хочу отлить, — уже более нормальным тоном закончил горец и полностью открыл глаза. — Поможешь встать?

— Подожди. — Джай растерянно оглянулся на спящего по другую сторону кострища Брента, сомневаясь, можно ли раненому вообще шевелиться, не то что куда-то идти. Но неугомонный горец уже приподнялся на локтях, пришлось скорее подхватывать его под мышки.

— Ну уж нет, больше ждать я не могу! И здоровы ж вы дрыхнуть… — ЭрТар еле держался на ногах, и Джаю проще было отнести его в кусты, но обережник, щадя самолюбие друга, позволил ему проковылять эти восемь шагов почти самостоятельно. Что там у него с боком, разобрать не удалось — жрец обмотал его разорванной на полосы рубашкой, сквозь которую еще вчера проступило здоровенное пятно, успевшее побуреть и засохнуть. Но горячки у «сороки» не было, да и шатался он больше от слабости, чем от боли.

Когда парни вернулись назад, Брент уже раздувал угли. Точнее, абы как бросал сучья на пепелище, а те так резво обрастали рыжими лепестками, словно им помогали кузнечные мехи. На ЭрТара жрец еле глянул, обережнику и того не досталось.

Напоенный и уложенный на прежнее место горец тут же перевернулся на бок и с мальчишечьим азартом поинтересовался:

— Ну что, ты ее нашел?!

Брент посмотрел на ЭрТара подольше, с намеком. Увы, даже если бы жрец сплясал по поляне с фьетой в зубах, на нахальное дитя гор это не произвело бы ни малейшего впечатления.

— Рассказывай давай! — поторопил «сорока».

— Нет, — нехотя признался Брент. — Это была грубая подделка. Цвирт хотел замести следы своих злодеяний и заодно опорочить наш орден. Плохо…

— Как точно подмечено! — скривился обережник. Сейчас, когда все неприятности остались позади, злость на жреца нахлынула с новой силой. «Злодеяний», ишь ты! Сектант недобитый, во всем у него йеры виноваты. Благодарить Брента за спасение Джай тем более не собирался: если бы тот не бросил их возле мельницы, драки с разбойниками вообще бы не было. — Вздохни еще эдак укоризненно и головой покачай: ах, нехорошие мальчики, позорят светлое имя тваребожцев…

Мужчина действительно вздохнул — в сторону Джая.

— Я имел в виду, плохо, что настоящих жрецов в Иггросельце и Орите не осталось. Боюсь, в других городах тоже.

— Ну и хвала Иггру, — буркнул парень. — Тут от тебя одного куча неприятностей. Причем навозная!

— А как ты выбрался из мельницы? — не отставал горец.

— Через дверь. — За ночь настроение жреца ничуть не улучшилось, разве что тщательно скрываемая паника сменилась хладнокровием удавленника.

— Потайную?

— Заднюю. С той стороны лежала тень, а в нее смотрели только Внимающие. — Брент отряхнул ладони от коры и уставился в огонь, не собираясь вдаваться в пояснения.

Но горец рассудил, что о жреческих уловках можно выспросить и потом, сейчас более интересные вопросы подпирают.

— И нас пошел искать, да?

— Вас?! Да на кой Иггр вы мне сдались?

— Ты же не веришь в Двуединого, — ехидно напомнил Джай.

— Да, не верю. Я им ругаюсь! — Брент с чувством помянул Иггра еще раз, куда непотребнее. — Я просто побродил по городу до верхолуния, убедился, что тайных знаков там давно уже никто не оставлял, и двинулся дальше.

— Чего ты сегодня злой такой, э? — пристыдил его ЭрТар. — «Просто» ты бы нас сторонкой обошел, а не плетью махать кинулся!

Жрец мрачно фыркнул. Как ни унизительно, но горец был прав. Брент понятия не имел, что за сила заставляет его раз за разом не только вытаскивать парней из переделок, но и отчитываться перед ними, словно они были побегами одной лозы! Да и тогда у жреца на первом месте должна стоять Привратница, а не сотоварищи по ордену. Это ими жертвуют ради общей цели, а не наоборот!

Неудивительно, что ему так хотелось ругаться.

ЭрТар, с восторгом убедившись, что ему не больно ни лежать, ни сидеть, задрал рубашку и размотал повязку. Брент глянул на едва заметный белый шрам и подумал, что эти горцы живучие, как кошки. Сам жрец вчера был уверен, что такую рану ему не залечить, хоть с виду она и закрылась. Он даже украдкой подходил пару раз послушать, дышит ли раненый. Но Привратница почему-то тоже прониклась к ЭрТару расположением.

— Чтоб мне сдохнуть! — восхитился горец и попытался встать, но почти сразу же брякнулся на колени и так побледнел, словно собирался выполнить это опрометчивое обещание. Переведя дыхание, он снова, уже куда осторожнее, вытянулся на постели. — Ты меня тоже лозой лечил, да?

— Нет, она исцеляет только жрецов. Способность залечивать чужие раны мы получаем от Привратницы, и то лишь после ее третьей инициации.

Джай непонимающе моргнул:

— Погоди, так ведь их было только две!

— Уже три, — обреченно сообщил Брент.

***

— …Я, конечно, тут же вбежал и спрашиваю: «Что стряслось, господин Взывающий?» — Хруск неспешно, обстоятельно намазал верхний блин медом, сложил вчетверо и аккуратно, стараясь не капать даже на тарелку, укусил.

— А он чего?! — Второй обережник, не чинясь, разорвал блин на куски, макая их прямо в плошку с медом. Вот так всегда, самое интересное приходится на чужой караул! Посплетничать же удалось только поутру, когда Архайн отправился на беседу с главой добрельского храма, оставив обережь у ворот. Та ничуть не огорчилась и с пользой употребила свободное время на завтрак в храмовой трапезной.

— Стоит посреди комнаты, так согнувшись, будто вот-вот вывернет его. Поднял на меня глаза — я аж отшатнулся — и говорит… — Хруск отхлебнул самойлики, выдерживая драматическую паузу. — «Пошел вон».

— И все? — разочарованно протянул собеседник и, спохватившись, начал подбирать пальцем просыпавшиеся на кольчугу капли.

— А ты чего хотел? — Хруск, посмеиваясь, снова взялся за блин. — Чтоб я там Темного голышом застал?

— На кого ж он тогда так ругался, что с улицы слышно было?

— Может, плеть на ногу уронил, — с ухмылкой предположил старшой. Архайна ему было почти жаль. Как они вчера днем в Добрель приехали, так йер до ночи и не присел. Тут же местных храмовников припряг, чтобы те ему всех баб с дитями, той ночью рожденными, на площадь согнали, и самолично каждое проверил. Потом по пригороду колесил, покуда не стемнело. Ночью ему тоже что-то спать помешало, выскочил в храмовый сад и бродил там до праволуния. Траву зачем-то рвал, разбирал на волоконца. На собачью свадьбу минут пять глазел, потом пришиб бедную сучку плетью, остальные с визгом разбежались…

Девушка в длинном сером платье с белым накрахмаленным передником убрала со стола опустевшее блюдо и плошку, поставив взамен миску для бусин: платы за еду с гостей не требовали, но пожертвовать «на нужды храма» следовало обязательно.

Хруск одобрительно проводил ее взглядом. Ладная, крутобедрая. Из тех, что живут при храмах, смиренно именуя себя помощницами братьев. Не, помогать-то они помогают, только все больше по ночам. Иггр-то и сам мужик хоть куда, и от слуг своих воздержания не требует. Почетная работа, богоугодная, каждая уличная девка о ней мечтает. Своя комнатка, браслетик за усердие, еда, ирны, опять же, бесплатные. А синяк под глазом и мукой присыпать можно, не обеднеет квашня-то.

Обережники закончили с едой как раз вовремя: в трапезную заглянул Архайн. Осунувшийся, с беспорядочно рассыпанными по плечам волосами и застрявшим в них голубиным пером, но по-прежнему подтянутый и миролюбивый, как шершень.

— Запрягайте ящерков, — сухо велел он. — Едем в Иггросельц.

— А взывать господин йер не будет? — вытянувшись по струнке, почтительно осведомился Хруск.

Архайн, против обыкновения, скривил губы в усмешке, и обережник понял, что его переполняет не ночная ярость, а мрачное торжество.

— Нет. Сегодня нас поведет к Твари другой «брат».

***

— Хэй-най, так тебя можно поздравить?!

Но Брент куда больше нуждался в соболезнованиях.

— Привратница не способна пройти третью инициацию раньше года. — Жрец запустил пальцы в волосы, выдавая, как он встревожен и сбит с толку. — Это все равно что требовать от четырехдневного ребенка встать на ноги или заговорить.

— А ты не ошибся? — недоверчиво уточнил Джай. — Как ты об этом узнал?

Брент молча указал на горца.

— Во время Взывания. Но есть много внешних признаков, если внимательно присмотреться.

— Например?

— Птицы. Животные, насекомые. Растения, в первую очередь камалея и камалейник. Они сразу же замечают перемену.

— Ну первую инициацию сложно было проглядеть, — съязвил Джай.

— Гроза знаменует рождение девочки, а не ее становление как Привратницы. — За разговором Брент снова начал перебирать черные семена. Откуда он их достал, ЭрТар опять не уследил. Жрец просто сжал руку в кулак, а когда развернул ладонь, камалейки были уже там. — В прежние времена после такой бури народ высыпал на улицы, ликовал и праздновал. На площади выкатывали бочки с вином, двери и окна украшали гирляндами цветов…

— Угу, — угрюмо подтвердил обережник. — Видел я, как он ликовал… и обережь украшал — тухлыми яйцами и синяками!

ЭрТар, напротив, сорвал травинку и задумчиво повертел в пальцах, словно пытаясь найти отличие от обычной.

— «Родился под счастливым небом» — оттуда?

— Да. Поговорка пережила свой смысл. — Брент бережно уложил семя в ямку.

— Хэй, а почему мы ищем именно ребенка? — осенило горца. — Ведь Привратница покровительствует всем тварям, верно? Что, если на этот раз она выбрала для своего воплощения какую-нибудь мышку, э?! У них же это быстро, через месяц еще и сама размножится…

— И почему ты действительно не сдох?!

ЭрТар не обиделся. В горах ценили поступки, а не слова.

— Или вообще муху? — невозмутимо продолжил он.

— Инициации, начиная с третьей, основаны на человеческом разуме, — неприязненно, просто чтобы покончить с дурацким предположением горца, объяснил Брент. — Ни мышь, ни муха не поймут, что от них требуется.

— Так это какое-то испытание?

— Скорее, обучение боем. Проверка на умение делать правильный выбор.

— А если она ее не пройдет?

— Значит, это не Привратница.

Видя, что жрец готовится взывать, горец на минутку замолчал — за что Брент, к своему ужасу, почувствовал к нему горячую благодарность. Вот уж правду говорят: если кажется, что хуже не бывает, купи козла! С некоторых пор жреца не покидало ощущение, словно он приобрел целое стадо. И избавиться от него не удастся даже за доплату. В такой обстановке не то что взывать — думать о Привратнице стыдно!

Но ее происходящее как будто забавляло — росток исправно вытянулся в сторону ЭрТара.

— Хм. Направление опять немного изменилось. Они продолжают двигаться, — теперь уже с уверенностью заключил Брент.

— И с какой скоростью? — Джай понимал, что на этот вопрос жрец ему не ответит, но уж больно хотелось позлорадствовать. — Уж не гонимся ли мы на своих двоих за двуколками?!

— Мчащаяся по дороге колесница привлечет уйму ненужного внимания, ее где-нибудь да остановят для проверки. К тому же отсюда и до границы сплошные леса, по ним не разгонишься. Нет, они идут пешком, как и мы, постоянно петляя, чтобы запутать йеров.

— И не только их! — Обережник откровенно нарывался на ссору, с которой начинается либо драка, либо серьезный разговор, но Бренту не хотелось ни того ни другого. Жрец отряхнул ладони, перебросил через локоть скатанное трубкой покрывало и встал.

— Не засиживайтесь в лесу до ночи, — посоветовал он. — Приграничье уже дает о себе знать.

— А ты куда?

Брент посмотрел на Джая, как на идиота:

— Куда и раньше.

— А мы?!

По лицу жреца скользнула тень от качнувшейся ветки, скрыв исказившее его на миг выражение. Да что же это за наказание такое: никому ничего не обещать — и все равно чувствовать себя предателем?!

— А его ты на руках потащишь? (ЭрТар побледнел от унижения, хотя дальше, казалось бы, уже некуда). Или бросишь тут одного?

Брент потрепал кошака по холке, прощаясь и заодно избегая глядеть на парней, и быстро пошел прочь, надеясь, что никогда их больше не увидит.

Размечтался.

Обернуться пришлось через считаные секунды, на звук глухого удара о землю.

На сей раз горцу удалось не только встать, но и пройти несколько шагов — прежде чем свалиться на колени, жадно хватая ртом воздух.

— Иди-иди, — нахально «успокоил» жреца ЭрТар, справившись с приступом слабости. — Мы тебя догоним!

И Брент отчетливо понял, что это мерзопакостное порождение горских гадков действительно за ним потащится. Хоть ползком, хоть волоком, как в той сказке, где бесхвостая сорока обманом оседлала хромую кошку. Правда, Джай больше походил на добродушного золотистого пса — но у таких на горбу ездить еще удобнее.

Жрец медленно выдохнул через рот и заставил правую руку отодвинуться от плети. Что ж, если тебе так не терпится к Темному — на здоровье! Мешать не буду.

Как только Брент скрылся из виду, горец тут же прекратил изображать верную собаку, брошенную жестоким хозяином, сел и удобно скрестил ноги.

— Давай позавтракаем, пока он не вернулся, э? Я там вчера напихал в котомку, чего не сильно мнется.

— Уверен?!

— Честно говоря, под конец я слегка захмелел, а в едальне было темновато, — сознался горец. — Но сверху лежала твоя рубашка, так что ничего страшного.

— Я насчет жреца!

— Вернется как миленький, — усмехнулся «сорока». — Я бы и то вернулся.

— А если все-таки нет?

— Значит, пойдем за ним, как и обещали, — совершенно серьезно ответил ЭрТар. — Но вначале все равно надо поесть. Тащи сюда котомку!

Джай точно помнил, что вещи они бросили за камнем в поле, но раз и одежда и фляги были здесь, выходит, жрец тоже шел к лесу не порожняком. Осмотревшись, парень обнаружил сваленные в кучу вьюки под одним из деревьев. Сверху лежал браслет. Вот упрямый придурок, ни одной бусины не взял!

Обережник защелкнул низку на запястье. Как однажды заявила ему одна из «приличных девок», «и видеть твою рожу уже не могу, и скучно без нее как-то». Тогда он выставил ее за порог с пожеланием самой поглядеться в зеркало, а сейчас проникся искренним сочувствием. Незримая нить, натянувшаяся между ними и жрецом, тревожно вздрагивала, и оборвать ее безуспешно раздуваемой злостью не удавалось.

Парни уже допивали самойлику (спертая кружечка оказалась воистину бесценной), когда ЭрТар поперхнулся и мерзко захихикал, уставившись на что-то за спиной Джая.

Радостный возглас застрял у обережника в горле — за Брентом, угрожающе наклонив к земле рыло со здоровенными клыками, брел матерый вепрь. Бурая всклокоченная шерсть до того сливалась с еловыми стволами и опавшими иглами, что зверя выдавало только движение.

Жрец посторонился, и стало ясно, что он прекрасно осведомлен о своем «попутчике». Кабан, свирепо похрюкивая и блестя маленькими злыми глазками, вышел вперед и остановился в трех шагах от оцепеневшего Джая. От вепря разило мокрой шерстью, зверем, лесом, и совсем чуть-чуть — свиньей. Грязь и древесная смола образовали на его боках литую корку, защищающую даже от копья. Парень и не подозревал, что эти твари такие огромные! Зверь был выше его, сидящего, на стоящие торчком уши, а из-за непропорционально большой морды казался еще крупнее. Подвижный пятачок со свистом втягивал воздух, рыло брезгливо морщилось: настроение у кабана было препаршивое, хуже только у Брента.

Седовласый с отвращением глянул на сияющего ЭрТара и велел:

— Влезай!

Тишш, до сих пор медленно выгибающийся дугой и раздувающийся от злости, наконец набрал достаточно воздуха и зашипел.

Кабан тут же развернулся к нему и, встопорщив щетинистый гребень, рявкнул погромче, приклацывая клыками.

— Тихо.

Под взглядом Брента оба зверя умолкли, но «сдуваться» не спешили.

— Хэй-най, какая славная хрюша! — ЭрТар без колебаний, как тот оритский мальчишка, ухватил кабана за жирную холку. Залихватски на него вскочить ослабевшему горцу не удалось, но Джай вовремя подпихнул друга в спину.

Морда у вепря стала совсем унылая. Грустнее он был бы только с яблочком во рту. Тишш ревниво крутился рядом, призывно мяукая и выгибая спину, как весенняя кошка. Брент угрюмо подождал, пока обережник соберет и неумело навьючит на кошака вещи, и, не произнеся ни слова, развернулся к уже проторенной тропке. Вепрь потопал за ним, сопя и фыркая. ЭрТар покрепче вцепился в пучки щетины, приноравливаясь к тряске. Живо вспомнилась любимая забава горских подростков: спуск по реке на бочках. Удержаться на крутом дощатом боку хотя бы половину выстрела не удавалось никому. Вепрь, правда, был куда устойчивее (его, пожалуй, и волом не опрокинешь!), но ощущение, что седок в любой момент может очутиться внизу, никуда не делось.

Идущий рядом с «наездником» Джай напоминал себе, что он взрослый серьезный мужчина, что он терпеть не может дикоцветье вообще и его тварей в частности, что это жизненная необходимость, а не забава…

Увы, завидно было все равно.

***

Цвирту новый гость не понравился. Он вообще не любил людей, над которыми не чувствовал своего превосходства, на худой конец — власти. Этот же тип с первого взгляда дал понять: глава храма в мелком городишке даже не пыль под его ногами, а кусок пустой породы на глубине выстрела.

Впрочем, Цвирт был слишком умен, чтобы задираться с Приближенным. Напустив на лицо вежливую, но без излишнего подобострастия улыбочку, глава провел брата Архайна по Иггросельцу, с готовностью отвечая на его отрывистые вопросы. Историю про выслеженных и уничтоженных «тваребожцев», за которую Цвирт больше всего опасался, Приближенный выслушал вполуха. Куда больше его интересовал седой йер, чье тело под обломками мельницы так и не обнаружили. Потайным ходом, о котором Цвирт скромно умолчал, он уйти не мог: тоннель кончался в пересохшем колодце с запертой крышкой, вылезти из которого без посторонней помощи не удалось бы и крысе. Главу храма это сильно нервировало, Приближенного же как будто позабавило. «Нет, ну каков наглец!» — почти восхищенно прошептал он, обойдя развалины и зачем-то уточнив, кто где стоял. Не будь сам Цвирт Взывающим к Темному, он решил бы, что эти типы друзья. Кстати, они чем-то неуловимо походили друг на друга; только у того были старыми волосы, а у этого — глаза.

Зато смерть из последних глядела совершенно одинаково, сообразил наконец йер. А друзей у служителей Темного не бывает.

Потом Архайн пожелал осмотреть испоганенное поле, которое батраки уже начали расчищать под перепашку, но при виде йеров бросили работу и почтительно отступили в сторону, точнее, попрятались за сараями.

— Как он это сделал — ума не приложу! — напоказ возмущался глава храма, собственноручно вырвав одну лебедину и обвинительно ею потрясая. — И, главное, зачем?! Его же так хорошо приняли, заплатили…

— Он не умеет по-другому. — Архайн с непонятным Цвирту выражением следил за кружением двух бабочек: редкостных, уже несколько лет не виданных в этих краях рыжекрылов. — Сила, к которой он взывает, идет на потребу растений и тварей, а не человека.

— Так это был тваребожец? — охнул пораженный глава. — Настоящий?!

— А прежде тебе доводилось иметь дело только с поддельными, брат?

Знает, с противным холодком в груди понял Цвирт. Знает и издевается.

— Да кто их, сектантов, разберет, — уклончиво ответил он и попытался сменить тему: — Какая ж это потреба? Пустоцвет один, а то и вовсе гнилье вместо середки, даже семян не собрать.

— Пока — да. Но если дело пойдет с той же скоростью… — Архайн отвернулся от забора. — Пожалуй, я увидел все, что хотел.

Цвирт украдкой перевел дух.

— Только вот еще…

— Да, брат? — снова насторожился глава храма.

— Если пастух прирежет больную овцу, сие не грех. Но если он украдет ее себе на обед, то уподобится тварям дикоцветья. — Архайн говорил негромко, доверительно. Старший брат, беззлобно пеняющий младшему за мелкий проступок. — А это уже нехорошо. Другие слуги не станут его судить, но сможет ли он оправдаться перед господином?

— Не беспокойся, брат, — расслабившись, заулыбался Цвирт. — Я найду, что ему сказать.

— Что ж… — Замах был так быстр и короток, что не вспугнул даже купающихся в пыли воробьев. Они разлетелись секундой позже. Архайн пропустил плеть сквозь кулак, стирая кровь, и уже в пустоту закончил: — Тогда иди и скажи.

***

К полудню лес прогрелся, как лежащая на печи губка. Солнечные пятна полян казались раскаленными угольями, разбросанными по горячему пепелищу чащи. Воздух загустел и лип к гортани, иссушая ее за несколько вдохов. Джай устал сглатывать — бесполезно. Хотелось завалиться под какую-нибудь березку, задрать ноги на пенек и медленно таять, словно кусок вынесенного из подвала льда.

Роща в пойме реки подарила странникам небольшое облегчение — здесь разгуливал свежий, вволю напившийся ветерок. Вода бежала в ту же сторону, так что пересекать ее не пришлось, пошли краем берега.

— Как же мне надоело это дикоцветье! — пропыхтел Джай. Запах его пота нравился слепням больше всего, и они охотно перелетали к обережнику от отмахивающихся Брента и ЭрТара. Пока несколько насекомых провокационно кружили перед лицом Джая, одно подкрадывалось сзади, с налету пробивало жалом рубашку, делало несколько жадных глотков и торопливо драпало. Самым разумным было бы сдаться и минутку постоять спокойно, пока все твари не насытятся и отстанут, но обережник не привык сдаваться без боя. — Одно и то же: за елкой береза, за березой елка…

— Хотите, спою вам горскую дорожную песню? — ЭрТар с плотоядной нежностью потрепал вепря по заду. Тот сердито взвизгнул и мотнул хвостом.

— Тебе уже лучше? — не оборачиваясь, холодно осведомился жрец. — Может, отпустим «хрюшу»?

— Нет, мне все еще очень плохо! — нахально заявил горец, лаская взглядом уже кабаньи уши, приобретающие в его воображении милый копченый облик.

— Надеюсь, не хуже?

— Нет.

Вот тут ЭрТар соврал. Ему, потерявшему уйму крови, приходилось прилагать все усилия, чтобы хотя бы удержаться на кабане, не говоря уж о том, чтобы слезть и пойти рядом. Но горец скорее бы хлопнулся в обморок, чем в этом признался.

Брент, уловив что-то в его голосе, все-таки оглянулся, скривился и постановил:

— Привал.

Джай, не выбирая места, со стоном облегчения растянулся на земле. Вепрь остервенело встряхнулся, и ЭрТар очутился там же. Подскочивший Тишш испуганно потыкался в хозяина носом. Горец минутку полежал неподвижно, с раскинутыми руками и закрытыми глазами, усиливая беспокойство кошака, а потом с боевым кличем обхватил киса за шею и повалил рядом.

Брент бросил свое одеяло и, спустившись к воде, начал горстями плескать ее в лицо, давая надежду, что блаженство передышки продлится хотя бы четверть часа.

— Хорош валяться, идите хворост собирайте, — неприязненно буркнул он.

— А что у нас на обед? — живо заинтересовался горец.

— Кота твоего зажарим…

— Э? — ЭрТар оценивающе потеребил Тишша за пушистые щеки. — Чур, мне ляжку!

Кошак, не догадываясь о своей печальной участи, замурлыкал.

— А я бы кабанчика предпо… — Обережник осекся и уставился в реку. Из-под коряги выскользнула длинная тень и двинулась к отмели, неуверенно трогая поверхность воды колючками плавника. Подплыла к ладоням Брента — и замерла, как выезженный ящерок, сам покладисто вставший промеж оглобель.

Жрец медленно выпрямился и развернулся. На вытянутых руках мужчины неподвижно, как палка, — или, судя по выражению его лица, отлитая из золота святыня, — лежала узкая темно-зеленая рыба в черных пятнах и разводах. Брент минутку постоял с ней, как будто выжидая, пока все налюбуются, и подбросил добычу вверх. Рыба упала на землю между парнями и, словно проснувшись, начала отчаянно трепыхаться. ЭрТар поскорее прижал ее коленом и подцепил за жабры.

— Ух ты-ы! — восхищенно завопил он, разглядывая длинное зубастое рыло, распахнувшееся чуть ли не до размеров кружки. — Это что же за зверь такой?

— Щука. — Жрец поболтал руками в воде, смывая слизь. Встряхнул, вытер о траву, потом о мантию.

— А она съедобная? — До сих пор горец видел только прудовых карпов да форель в храмовом фонтане, и если первыми пару раз, когда было настроение и возможность покутить, лакомился, то вторая оставалась недоступной мечтой.

— Конечно. Может, не слишком вкусная…

— Зато большая, — оптимистично закончил ЭрТар. — Э?

Брент отрицательно выставил вперед ладонь, отвергая протянутый горцем кинжал.

— Лучше ты.

— Но это же твоя добыча! — изумился охотник.

— Нет. Она пришла по доброй воле — а я ее предал… Не заставляй еще и убивать.

— И как же вы, такие чувствительные, без помощи йеров не перемерли? — фыркнул горец, одним точным ударом на весу отсекая рыбине голову. — Травой и корешками, что ли, питались? Или у них тоже прощения просить положено?

— Одно дело — охотиться или рыбачить, и совсем другое — обманывать чужое доверие, — пояснил Брент. — Это просто по-человечески противно.

— Но не запрещено?

— Нет. Каждый решает за себя. — Жрец тем не менее помрачнел еще больше и, отвернувшись от спутников, сам пошел за хворостом. Вепрь забрался в камыши и чем-то там хрустел и чавкал.

— Да он никак обиделся? — шепотом поинтересовался ЭрТар у столь же озадаченного Джая.

— Угу. Непонятно только, на кого. Куда нанизываешь, выпотроши сперва!

— Не учи ученого…

Запеченная на палке щука получилась суховатой и пресной, но голод и мысль о Иггровой дороговизне подобной трапезы успешно заменили жир и приправы. Кошак с хрустом грыз щучью голову, хотя мог бы покончить с ней одним глотком. Уж он-то знал толк в рыбе!

Брент оставался мрачен, как родственник усопшего богача, не упомянутый в завещании.

— Покажи свою башку, — велел он Джаю, заметив, как тот, кривясь, ощупывает оставленную кастетом ранку и обрамляющую ее шишку.

— Эй, ты что делаешь?! — спустя минуту взвыл парень, отшатываясь. — Больно же!

— Конечно, больно. Но пусть лучше минутку поболит, чем месяц ныть будет.

Джай отпустил еще несколько крепких словечек, но все-таки придвинулся обратно. Боль вернулась, однако терпеть ее, зная о скором избавлении, было гораздо легче.

— Хэй, — заинтересовался ЭрТар, любуясь страдальческими гримасами белобрысого, — а воскрешать ты умеешь? Как Архайн тебя?

Руки жреца дрогнули, и обережник, не сдержавшись, тихонько заскулил.

— Извини. — Сосредоточиться заново стоило Бренту немалых усилий. — Нет. Этого никто не умеет.

— А как же…

— Все. — Жрец напутственно шлепнул Джая по макушке. Тот с бурчанием втянул голову в плечи и подозрительно ее потрогал. Шишка была на месте, рана превратилась в зудящий рубчик. — С йеровым «воскрешением» жить тебе вряд ли захочется.

— Почему?

Брент решил, что проще будет показать. На сей раз жрец копался в семенах недолго, а проклюнувшийся росток был бирюзового цвета. Вверх он не потянулся, сразу начал сплетать причудливый, одетый синей листвой кокон размером с пол-ладони. Когда его оболочка разгладилась и затвердела, Брент осторожно надорвал ее посередине.

— Иггр тебя раздери, что это?! — Джай шарахнулся назад, как увидевшая мышь девица. Он и так терпеть не мог змей, а у выползшей из камалейной шелухи гадины вдобавок были лапки! Небось чтобы догонять удобнее было!

— Ящерица. — Жрец протянул тварюшке палец, и та с достоинством на него взобралась. Длинный хвост изящно свесился вниз, перед остренькой мордочкой часто мелькал раздвоенный язычок. — Не бойся, она совершенно безобидная. Лет сто назад их было видимо-невидимо, да и в мое время еще иногда встречались. А вы ее впервые видите?

Обережник изумленно кивнул.

— Мне пару раз попадались похожие рисунки на скалах, — припомнил ЭрТар. — Но я думал, что это ребенок пытался изобразить ящерка.

— Ящерицы любили греться на камнях, — задумчиво сообщил жрец. — Увековечить их там было вполне логично.

Джай, набравшись смелости, потрогал узорную спинку твари, одновременно гладкую и шершавую.

— Ты ее создал?!

— Только тело. — Брент медленно повернул кисть, любуясь переползающей на ладонь ящеркой. — Душа пришла сама.

— От Темного удрала, или Светлый отпустил? — не понял обережник.

— Просто пришла. В Летописи Предвечной нет ни слова о божественных чертогах и темницах. Возможно, где-то рядом засох цветок или съеденная нами щука решила пожить на суше. — Брент опустил руку к земле, и ящерица кинулась наутек, забавно извиваясь всем телом. — Я не знаю, чья именно душа заполнила эту оболочку. Я даже не могу предсказать, что у меня получится, если я воззову еще раз, — птица, рыба, зверь? Бабочка или росток дуба? Привратница сама решает, кому дать шанс на возвращение. Потому-то целенаправленное воскрешение и невозможно.

— А как же это удается Архайну? — ЭрТар с надеждой пошевелил травяной пук, в котором скрылась тварюшка, но та как сквозь землю провалилась.

— Он убил меня. — Брент подбросил семена на ладони, и горец, наконец, увидел, куда жрец их прячет: камалейки просто всосались в кожу, растворились под ней. — И привязал отлетающую душу к кристаллу, поделке дхэров. Когда я умираю, то снова возвращаюсь в него, и только от йеровой прихоти зависит, оставить меня в небытии на год или тут же возродить снова.

— И ты ничего не можешь сделать?

— Нет. Я принадлежу Архайну больше, чем раб. Того хотя бы смерть освобождает. — Мужчина сосредоточенно, словно надеясь отвлечься от воспоминаний, сгреб тлеющие угли в кучку и опрокинул над ней флягу.

Слушателям его откровение тоже не доставило удовольствия.

— И что, все жрецы вот так, с семенами, умеют? — дрогнувшим голосом уточнил Джай.

— Все, отмеченные Привратницей. И она сама.

— И Приближенные, да?

— Частично. Йеры не ладят с «тварями», и истинное перерождение камалейника им недоступно. Они могут создавать лишь подобия тел, которые существуют несколько дней, от силы полтора семерика, а затем рассыпаются прахом.

Когда парни осознали, что он имеет в виду, им стало совсем нехорошо.

— Но сейчас… ты в порядке, э? — осторожно поинтересовался горец.

Брент неопределенно пожал плечами:

— Трудно сказать. Я помню все, что происходило со мной до первой смерти — и между последующими, чувствую голод, боль и усталость. Вроде бы ничем не отличаюсь от обыкновенного человека.

— И сколько тебе… еще…

— Дня три. Поэтому не стоит тратить время на пустую болтовню.

Жрец встал, и кабан послушно похлюпал к нему по мелководью. Зловредная скотина успела вываляться в тине по самые уши, но ЭрТар этого даже не заметил.

Точнее, не сразу заметил. А уж тогда его заковыристые ругательства изрядно разрядили обстановку.

***

Яшерки беспокоились, посвистывали и топтались в оглоблях, не желая опускаться на передние лапы, хотя раньше вовсю пользовались остановками, чтобы пощипать дикоцветной травки.

— Ну чего ты, серый? — Хруск гладил бегуна по крутой шее, безуспешно пытаясь успокоить. — Что тебе не нравится?

— Моруны. — Йер брезгливо пнул землю носком сапога. — Двое… нет, трое.

У Архайна не было сомнений, откуда взялся этот «клад». Чуть подальше он нашел валяющуюся в траве стрелку, а там, где сейчас стоял йер, смятую траву покрывала бурая кровяная корка. Обережники у иггроселецких ворот, при виде Приближенного затрясшиеся наподобие осиновой рощи (слухи разбежались по городишку бойчее крыс), живо припомнили двух парней, горца и белобрысого, прошедших мимо них примерно в середине леволуния. От страха мужики даже проговорились о трех местных головорезах, сунувших обережи мзду за молчание и погнавшихся за теми двумя. В город никто из них не вернулся…

— Раскопаем? — воодушевился обережник. Найти моруний схрон до вылупления — небывалая удача, а тут сразу три! Заразы на них еще нет, только белая плесень по коже, которой лучше не касаться: жжется крапивой. Работы же всего ничего: они обычно под самым дерном лежат, фьетами сковырнуть можно. Отволочь в город, стребовать с храмовников положенную мзду…

— Вот еще, — отрезал Архайн. — Пусть иггроселецкие йеры сами своих морунов ловят, а то совсем от безделья одурели, хрен знает чем занимаются.

— Как скажете, господин Приближенный, — покорно согласился старшой. Остальные обережники почтили йеровы слова насупленным молчанием по сгинувшим бусинам. Вот скотина, не дал добрым людям чуток подзаработать!

«Вот скоты», — подумал Архайн, усмиряя своего ящерка грубым тычком под челюсть. «Им лишь бы набить брюхо сегодня, а что завтра по их вине может не быть, их не волнует».

Вернулся отправленный к лесу разведчик.

— Хороших троп нет, даже к опушке не подъехать, — доложил он. — А на ближней полянке кострище, свежее, утреннее, и следы в чащобу ведут.

— Разобрать кладь, — без колебаний распорядился йер. — Старшой, отряди пару человек — пусть отгонят ящерков в Иггросельц и поставят в храмовые стойла. Дальше мы пойдем пешком.

— Но, господин, стоит ли ослаблять отряд… — заикнулся было Хруск.

— Главное их догнать. — Архайн первым начал отбирать необходимые для похода вещи. Не то чтобы он собирался их нести, но ведь есть на кого навьючить. — А работы там будет, хорошо если для меня одного.

— Вы уверены, господин? — опешил обережник. — Почему?

— В «летописи» тваребожцев есть одно дурацкое пророчество. — К исполнительному старшому Архайн уже притерпелся, и тот его почти не раздражал. Можно даже снизойти до более подробного ответа. — Дескать, Тварь непобедима, потому что на ее стороне играет судьба. А значит, надо всецело на оную положиться, и все будет прекрасно.

— Но ведь это не так, господин? — осторожно уточнил Хруск.

— Так. До сих пор пророчество еще ни разу нас не подводило, — ухмыльнулся йер. — Ведь за ним эти одержимые сектанты забывают, что существует еще и здравый смысл.

***

Вопреки расхожему выражению, сумерки не опустились на лес, а, напротив, поднялись из оврагов, сначала разлившись под ногами, потом затопив путников по колено, по пояс… За день парням и жрецу не встретилось ни жилья, ни дорог — только едва заметные, нечеловечески узкие стежки, обрывающиеся возле стены кустов или бочажного окна. ЭрТар все ниже сгибался над кабаньей холкой. Джай слышал его хриплое, болезненное дыхание, но понимал, что предложение помощи только оскорбит горца. Тот, видать, почуял, что у обережника на уме, и, встрепенувшись, преувеличенно бодро обратился к Бренту:

— Расскажи о своем ордене, э?

— Вам это не нужно, — привычно отрезал жрец.

— Считай, что это моя последняя воля!

— Твоя последняя воля была вчера, — возмутился мужчина.

— Так я же ее не использовал!

Брент устало махнул рукой. Он уже убедился, что единственный способ заткнуть горца — говорить самому. К тому же дело зашло слишком далеко, чтобы продолжать тупо отмалчиваться. Да и косые взгляды Джая порядком его достали. Пусть или прекращает подозревать жреца невесть в чем, или проваливает к Темному!

— Обычно мы даем новичкам прочесть книгу, — сделав глубокий вдох, начал он. — Так называемую Летопись Изначальную. Считается, что она написана задолго до прихода йеров, в качестве наставления жрецам…

— А, знаю! — оживился обережник. — При обысках домов нам велят просматривать все книги, и если найдем эту — чтобы тащили хозяина не в застенки, а сразу в храм. Я, правда, никогда не находил, и хвала Иггру. Говорят, в ней такого понаписано, что от одного взгляда ум за разум заходит!

Брент отогнал кощунственную мысль, что, будь книга у него под рукой, он с удовольствием треснул бы ею парня по бестолковой башке.

— Там действительно полно легенд и туманных предсказаний, добавленных позже. Каждый «корень» был обязан переписать книгу хотя бы раз и, конечно, не мог удержаться от собственных замечаний. Но суть такова: наш мир представляет собой всего лишь одну из заводей на вселенской реке, по которой струится Великий Поток, жизненная сила, что заставляет семена пробиваться всходами, рыб — стремиться к истокам ручьев, птиц — вить гнезда, зверей — сражаться меж собой за право продолжения рода, а младую жену улыбаться шевелению во чреве… — Брент спохватился, что дословно цитирует Летопись и выглядит это довольно глупо.

Джай негодующе косился на ЭрТара. Слушает, как ребенок! Глупая сорока, ей яркую бусину показали, а она и клюв раззявила!

— Поток бывает то слабее, то сильнее, и может «подтопить» заводь, взбаламутить «воду», вызвав бурный рост, например, травы, которая за считаные дни вымахает человеку по пояс. Потом она высохнет, начнутся пожары, перекинутся на лес… Разумеется, в конце концов все придет в норму, но хотелось бы избежать подобных проблем. — Брент с легким уколом совести подумал об «осененном» им огородике. — Поэтому в протоке стоит эдакий шлюз, которым управляет смотритель, не понаслышке знающий, как обстоят дела в заводи.

— Привратница? — Ради такого случая горец даже забыл о дурноте.

— Да. Человеческая девочка. Как я уже говорил — самая обычная. Она и не подозревает о своих способностях, ибо залогом исправной работы «шлюза» является само ее существование. В межвременье, между смертью предыдущей Привратницы и рождением следующей, он наглухо закрыт.

— А как же инициации?

— Они играют роль только для жрецов, давая нам силы находить и защищать Привратницу. И мы не имеем права тратить их на разную ерунду вроде так называемых «ирн».

— А йеры имеют?

— Угу. Как распродающие краденое воры. Они взывают к тому же Потоку, искажая его до неузнаваемости. — Брент гадливо сплюнул. — Моют в драгоценной воде сапоги вместо того, чтобы пить ее…

— Тогда зачем они с таким упорством уничтожают Привратницу? — Джай вел разговор по всем правилам допроса, пытаясь уличить жреца на какой-нибудь запинке или нестыковке. Вот только преступников с таким воображением ему еще ни разу не попадалось! — Ведь без нее они тоже окажутся на мели.

— Нет. У них другие «посредники» — дхэры.

— Выходит, храмовники просто пытаются избавиться от конкурентки? — сообразил обережник.

Брент остановился — для разговора на ходу это оказалась слишком серьезная тема.

— Не равняй дверь и прогрызенные червями ходы. Дхэры наделяют силой только своих слуг, открыть шлюз они не могут — или не хотят, ведь это позволяет им жировать в святилищах, под видом богов собирая с людей мзду как деньгами, так и жизнями.

— Ну и какая нам разница, кто у власти — вы со своей Привратницей, или йеры с дхэрами? — дерзко возразил Джай. — Собачитесь друг с другом, а народу отдувайся…

— Большая. Сначала ирны налагали ради обильного урожая, потом хорошего, теперь — ради хоть какого-нибудь. Еще через двадцать — тридцать лет они перестанут действовать вообще. То же самое со скотом, домашней птицей…

— И нами, — задумчиво закончил ЭрТар. — В горах уже несколько лет не рождалось ни одного дареного ребенка. По-моему, я вообще был последним…

— Ты тоже?! — вытаращился на него обережник.

«Без ирны только крысы плодятся», — любили приговаривать в рабочем квартале, где появился на свет Джай. На самом деле в участии Взывающих не нуждались еще и мыши, тараканы, клопы, крагги и прочая вредная живность, а также растения и твари дикоцветных земель. Никакого удовольствия от нахождения в подобной компании будущий обережник не испытывал… а уж соседи изо всех сил заботились, дабы он об этом не забывал. «Что с паршивца взять — бог и тот на него взглянуть не пожелал!» — со смесью жалости и отвращения изрекали взрослые, когда Джай попадался на какой-нибудь шалости вроде стрельбы из рогатки по чужому коту. Ровесники же лупили его при каждом удобном случае, не принимая в свою ватагу. Со временем, конечно, все сгладилось: Джай подрос, узнал, что не один он такой убогий (да и не убогий вовсе — «клеймо» отщепенца оказалось дурацким, осуждаемым храмами суеверием), поступил в обережь, завел уйму друзей и подруг… но глухая обида на испорченное Иггром детство осталась.

— Ну да, — спокойно подтвердил горец. — А что?

— У нас говорят, что если Светлый Иггр не принимал участия в зачатии ребенка, то это дело рук Темного.

— Рук? — скабрезно фыркнул ЭрТар. — Ну-ну. А у нас — что это божественный дар за достойную жизнь. Какая разница, в каком настроении Иггр его послал? Бог-то у вас один, хоть и с двумя рожами. Я вон даже горжусь, что подаренный, а не купленный!

— Неудивительно — вы, «сороки», известные любители халявы, — съязвил Джай, на самом деле проникаясь к горцу все большей симпатией, но отнюдь не собираясь в этом признаваться.

ЭрТар с наглой ухмылкой показал ему два мизинца и возвратился к основному разговору:

— Но почему слабеют именно ирны плодородия? Ведь в остальном сила йеров вроде бы не убывает — и лечат, и крыс морят…

— Потому что в затяжную засуху бесполезно поливать огород из ведра: рассаде нужен дождь, который пропитает всю почву, а не жалкая чашка, вылитая под корень. Да, на месяц-другой это поможет, но когда земля до самой руды превратится в растрескавшуюся корку, носить воду станет бесполезно… Безвременье слишком затянулось, заводь заилилась и обмелела. Вы родились уже при дхэрах и не догадываетесь, что наш мир умирает. С каждым годом трава на лугах редеет, в ней распускается все меньше цветов, жужжит и стрекочет меньше насекомых. В лесу по весне можно услышать хорошо если двух-трех птиц разом, в то время как еще двадцать лет назад ты не смог бы выделить отдельную трель из сотрясающего воздух хора. Вы вон даже ящериц никогда не видели…

— Тоже мне, горе! — упрямо хорохорился Джай, хотя внутренний голос давно уже предательски поддакивал жрецу. — Да какой от них прок?

— А от тебя? Ты уверен, что у тебя будут внуки? Или хотя бы сыновья? И что они не умрут от голода, когда на их полях, несмотря на все ирны, ничего не взойдет?! — распалился Брент, нарушив свой зарок никому ничего не навязывать.

Положенный на обе лопатки обережник тщетно подыскивал еще какое-нибудь возражение, когда ЭрТар подался вперед и радостно воскликнул:

— Хэй, там что-то светится!

После чего свалился-таки с кабана, и тот, воспользовавшись замешательством Брента, поскорее дал деру.

Глава 19

Высоко-высоко в горах жил очень бедный горец, у которого была всего одна коза и такой ветхий шалаш, что даже усатая одноногая вдова не хотела идти за него замуж.

И вот однажды он не выдержал и отправился за советом к знаменитому мудрецу, который жил еще выше.

— Скажи, великий человек, — вопросил он у мудреца, почтительно склонив голову, — знаешь ли ты, как мне стать богатым и уважаемым?

— Отдай мне свою лучшую козу, и я отвечу тебе, — пообещал тот.

Горец отдал мудрецу свою лучшую козу (благо долго выбирать не пришлось), и тот, погладив длинную седую бороду, изрек:

— Понятия не имею!

И горец, просветленный, удалился на верхушку соседней горы.

И вскоре у него было много-много коз, красавица жена и новый большой дом.

Горская притча

— Думаешь, это она? — шепотом поинтересовался Джай. За раздвинутыми кустами открылась прогалина, заполненная тьмой до макушек деревьев. Не то луг, не то большая поляна, Иггр поймешь. Выходить туда, как завороженным факельным светом мотылькам, было боязно, тьфу, неразумно.

Жрец не ответил. Он не видел смысла гадать, а узнать наверняка можно было, только подкравшись поближе.

Огненный мазок двигался. Очень неспешно и, похоже, по кругу, как будто держащий его человек что-то потерял и теперь пытается отыскать, склонившись над густой травой.

— Ну что там у вас, э? — Горец не пожелал отлеживаться, присоединившись к компании верхом на кошаке.

— Ты зачем поклажу бросил?! — напустился на охотника Джай. Человеку-то хоть «Ау!» можно покричать.

— Тишш найдет, — нетерпеливо отмахнулся ЭрТар. — А вы чего тут мнетесь, э?

— Мы не мнемся, — обиделся обережник, — а изучаем обстановку. — И язвительно добавил: — У вас в горах о таком, поди, и не слыхали?

Охотник пригляделся к блуждающему светляку и от души расхохотался. Неизбалованные городскими огнями горцы видели в темноте едва ли не лучше кошаков.

— А у вас — вот об этом! — И, хлопнув Тишша по загривку, открыто поехал вперед.

Джай и Брент с оглядкой последовали за ним, но предосторожности действительно оказались излишними: на поляне пасся баран салойской, исключительно злонравной породы, легко отличаемой по черным ногам и хвосту. К курчавому загривку животного был привязан светильник, полощущий маленьким, но очень ярким язычком пламени.

Баран тоже заметил незваных гостей, наклонил башку с толстыми витыми рогами и с нарочитым топотом понесся на горца.

— Ннэ, шайе! — строго прикрикнул на него ЭрТар, поднимая руку с воображаемой пастушьей рогулиной. Баран резко сбавил ход, а там и вовсе остановился, исподлобья поглядывая на горца. Горец наклонился и снисходительно почесал его между рогами. — Не ищи приключений на свой шашлык, бяша!

— Ловите его, люди добрые! — донеслось из кустов на противоположном краю поляны, и из них с треском, делающим честь сказочному зверю медведу[41], вывалился человек, отчаянно вопиющий на бегу: — Именем Иггра Двуединого и всеблагого, хватайте это порождение его минутной слабости!

Баран фыркнул и навострился драпать, но горец успел сцапать его за ухо, одним поворотом кисти превратив свирепого зверя в жалобно блеющего агнца.

— Ох! — Добежавший человек так и рухнул на барана, обхватив его поперек спины. Пока чужак пытался отдышаться, вперемешку стеная, ругаясь и вознося хвалу, путники успели хорошенько его рассмотреть. Мужчина средних лет, полноватый, вооруженный легким копьецом на ремне через плечо, но, кажется, вполне безобидный. На нем, как и на Бренте, была мантия, только без капюшона и из простой некрашеной холстины. На лысеющей, коротко остриженной голове выделялась тщательно выбритая полоса от лба к затылку.

Монах, понял Джай. Еще одна дурацкая и бесполезная, но одобренная йерами секта. В нее, как правило, уходили Внимающие, не прошедшие церемонию Приобщения, однако смирившие гордыню и удалившиеся от мира в поисках самосовершенствования. Монастыри исправно платили храмам налоги, за что йеры милостиво признавали монахов своими наместниками, позволяя взимать с селищан деньги за молитвы и проповеди во славу Иггрову. Только проку с них! Вот ирна — это да, сила.

Монах очухался, отвязал светильник и, подняв его, в свою очередь оглядел странную компанию.

— Господин йер! — охнул он, чуть не выпустив барана. — Что вы тут делаете?! Ой, простите, я хотел смиренно поинтересоваться…

— Мы ищем Тварь, брат мой, — устало перебил его Брент, ловя себя на мысли, что не ощущает ни малейшей вины за кощунственное слово. Оно было куда емче, к тому же короче «Привратницы» в два раза.

— О! — Польщенный монах просиял. Обычно йеры относились к неудавшимся коллегам куда высокомернее, не снисходя до братания. — Да пребудет с вами Двуединый в этом священном походе! Но время уже позднее, вы, должно быть, устали и проголодались. Не будет ли назойливостью с моей стороны предложить вам ужин и ночлег в нашей обители?

Парни с надеждой уставились на жреца.

— А где она? — нехотя спросил тот.

— Да вон, за деревьями. — Монах обвязал баранью шею веревкой и наконец смог выпрямиться. — Видите, Иггров знак[42] над макушками виднеется?

Судьба, обреченно подумал Брент. Через пару минут они уткнулись бы в монастырь и так.

— Спасибо, брат, твое гостеприимство пришлось весьма кстати. Мы с удовольствием им воспользуемся.

Монах напыжился еще больше.

— Я — брат Марахан, — представился он. — Старший по монастырскому хозяйству.

Брент назвал себя и повеселевшую «обережь».

— А барана как зовут? — машинально поинтересовался ЭрТар: в горах вожака стада было принято представлять наравне с его хозяином.

— Поганая Скотина! — с чувством сообщил монах, дергая за веревку. — Давай, пошел! Иггр свидетель, когда Тваребог раздавал тварям коварство, предок этого мерзавца подходил дважды! Сегодня он отбился от стада, и без него нам еле удалось собрать овец и загнать их в хлев. Хорошо, что я успел поджечь вечернюю веху, она помогла мне отыскать мерзавца во мраке дикоцветья…

ЭрТар понимающе кивнул. Горцы, пасущие скот до сумерек, а то и ночующие с отарой в поле, тоже пользовались подобными светильниками — издалека видно, где вожак, а слабо видящие в темноте овцы послушно бегут за огоньком. Правда, обычно в вожаки выбирали более умных козлов.

Указанная монахом тропа вскорости уткнулась в высокие ворота, замкнутые на огромный ржавый замок. Брат Марахан отцепил от пояса ключ, в темноте принятый Джаем за длинный нож, и начал со скрежетом ковыряться в скважине.

— А если кому-нибудь из братьев понадобится выйти из обители в ваше отсутствие? — удивился обережник.

— Перебьются! — равнодушно махнул рукой монах и, глянув на «йера», поправился: — Да куда им идти-то? Ночь, лес кругом…

— А мирского жилья рядом нет? — поинтересовался жрец.

— В двух часах пути на запад есть большое селище, откуда мы привозим еду и все необходимое для жизни и служения Двуединому. К тому же к нам постоянно тянутся паломники, дабы помолиться в благословенных стенах монастыря…

Брент разочарованно спрятался в капюшоне. Нет, слишком далеко. Разве что Привратница в очередной раз сменила направление — а с нее станется.

— Так ведь Иггр «равно слышит всех своих чад и отовсюду»? — не выдержав, съехидничал Джай.

— Э-э-э, не скажи! — «укоризненно» одернул его ЭрТар. — Одно дело просто так крикнуть, а вот если в бочку…

Монастырь и впрямь здорово смахивал на эту засолочно-бродильную утварь под соломенной шляпкой крыши. Марахан скривился, но, обманутый серьезными лицами парней, принял от «дурачков» не слишком лестную метафору.

— Наш настоятель сейчас в отъезде, — извиняющимся тоном пояснил он, распахивая ворота. — Поэтому общие вечерние моления отменены, каждый брат славит Двуединого в своей келье. Но если вы желаете, я могу созва…

— Нет, спасибо! — хором откликнулись гости. За сегодняшний день Иггру и так изрядно от них досталось, не стоит лишний раз его тревожить.

Уставший кис лег у крыльца, намекая хозяину, что пора бы и честь знать. Джай помог ЭрТару подняться и сделал вид, будто не замечает, как горец нависает на его плече.

— Хэй, а вещи-то мы так в лесу и забыли! — спохватился тот уже за порогом.

— Мы?! — возмутился обережник. — Это ты их отвязал!

— Но ты же это видел, ннэ?

— Я за тобой следить не нанимался!

— Завтра заберем, — одернул их жрец. — Никто их там не сворует.

Брат Марахан заглянул за дверь, вытащил из угла длинный посох и несколько раз стукнул им в потолок. Вверху кто-то завозился, охнул и затопотал по дощатому полу.

ЭрТар любопытно осмотрелся (Джай живо представил, как эта неугомонная зараза приподнимается из гроба на погребальном костре, дабы ревниво убедиться, что его поминки почтила вся родня, близкие друзья и лучшие враги). В прихожей, из которой вели три коридора, слабо коптил единственный факел. На полу лежал сплетенный из тростника коврик, на стене напротив входа висела доска с размашистой надписью углем: «Скваш не пить, самойлику не воскурять, песен похабных после леволуния не петь! Настоятель Бльк».

— Это для паломников! — поспешил уточнить монах. — Увы, не все из них проявляют должное благочестие, к тому же иногда у нас ночуют проезжие купцы…

Брат Марахан смутился еще больше. Лицензии на содержание постоялого двора у монастыря не было.

Неловкую паузу прервал заспанный прыщавый парень в мятой рясе, вывалившийся из левого коридора. Его тут же озадачили кучей поручений, включая брошенного во дворе барана, и монах повел гостей дальше, мимо длинного ряда келейных дверей. Монастырские тишина и темнота, пахнущие благовониями, действовали угнетающе, напоминая о храме и святилище.

Брат Марахан снова полез за ключом — дверь, перед которой он остановился, отличалась от прочих братом-близнецом замка на воротах.

— Здесь у нас трапезная, а вон за той занавесью — кухня, — пояснил монах, входя и зажигая стоящие на столе свечи от своей лампадки. — Присаживайтесь, гости дорогие!

Судя по размеру помещения, в обители жило не больше трех семериков человек. Иконы на стенах чередовались с расписными досками и травяными венками, вкусно пахнущими укропом.

Брат Марахан начал таскать из кухни объемистые судки, в скором времени уставив ими полстола.

— Разве сегодня какой-то праздник? — изумился Джай, приподнимая ближайшую крышку и обнаруживая под ней тушеного в моркови кролика.

— Ну… не сказать чтобы… это Двуединый ниспослал нам озарение в преддверие вашего визита! — нашелся монах.

Тут как раз подоспел служка — уже вполне бодрый, с приглаженными водой волосами. Брат Марахан немедленно спихнул на него хозяйственные хлопоты и уселся за стол напротив Брента.

— Благослови, Господи, сию скромную трапезу! — с чувством изрек он в потолок и поспешил вернуться взглядом к куда более интересной тарелке.

Потчевать гостей не пришлось — даже жрец набросился на еду, как будто решил отыграться за все двадцать шесть лет рабства. Кошак урчал под столом, комьями заглатывая холодную кашу с мясом, оставшуюся от монастырского обеда. Тишшу заискивающе вторил брат Марахан:

— …а фот иффо такая у нас, бфат Бфент, беда…

Жрец машинально кивал, не вслушиваясь, пока не спохватился, что у него выдурили согласие благотворительно осенить с утречка ирнами все монастырские поля, сарай с курами, яловую корову и самого брата Марахана «для всяческого здоровья и общей пользы». Впрочем, угрызения совести по этому поводу терзали Брента недолго: покинуть обитель он решил еще до рассвета и, разумеется, без ведома хозяев.

Убедившись, что дело сладилось и скормленные гостю яства не пропали зря, монах отбросил остатки смущения и начал упоенно расхваливать жизнь на свежем монастырском воздухе:

— Днем мы молимся, возделываем огородик, ухаживаем за скотиной, а по ночам, — Марахан надулся от гордости, — я пишу философский трактат…

Брент побледнел и раскашлялся.

— …о несомненной пользе и богоугодности плодовых наливок, — растерянно закончил монах. — Что с тобой, брат?

Жрец отрицательно мотнул головой и легонько похлопал себя по груди.

— Ничего, брат. Я просто пожадничал — все настолько вкусно, что немудрено откусить шире рта. Запить бы чем-нибудь…

Брат Марахан плутовато заулыбался и, подозвав служку, зашептал ему на ухо, горячо жестикулируя. Тот понимающе кивнул и вышел, спустя несколько минут вернувшись с большой корзиной и девушкой, которая помогала тащить оную за вторую ручку. Поставив корзину на стул, служка начал сноровисто извлекать оттуда бутылки всевозможных форм, цветов и размеров. Похоже, брат Марахан решил подробно ознакомить гостей с основными положениями своего трактата.

Откупорив одну из бутылей, монах помахал над горлышком ладонью, гоня запах к носу, прищурился и одобрительно кивнул.

Служка споро наполнил рюмки чуть ли не с верхом. Отказываться было неудобно, тем более что Марахан торжественно посвятил первый тост Двуединому, «кормильцу нашему и поильцу», особо выделив последнее слово.

Наливка оказалась ядреная до горючести, все поскорее кинулись ее заедать. Воодушевленный монах выбил пробку из следующей бутылки, прислужница обнесла гостей ломтиками сладкого сыра. Раскрасневшийся Джай потянулся хлопнуть ее по заду, но девица одарила его таким взглядом, что рука у обережника онемела до самого плеча. Приглядевшись внимательнее, парень понял, что на храмовую «помощницу» эта особа не похожа: высокая, худая, с неприязненно поджатыми губами и бледным лицом. Голова повязана кисейным платком, платье до самого пола, с длинными рукавами и глухим воротом, на шее крученая нитка с Иггровым знаком.

— Раддочка, солнышко, посиди с нами! — Монах тоже истосковался по женскому обществу, да и гостям хотелось угодить.

— Спасибо, брат Марахан, — холодно отозвалась девица, не меняя неприступной позы со скрещенными на груди руками. — Но мне надо еще помолиться перед сном. Можно, я удалюсь в свою келью?

— Кисонька, ты ж сегодня уже пять раз молилась! — разочарованно застонал монах, пытаясь впихнуть ей рюмку с наливкой.

— Шесть, — отодвинувшись, неприязненно поправила девица. «Крысонька» подошло бы ей куда больше. — Двуединому же наиболее угоден семерик.

И вышла, не дожидаясь позволения. ЭрТар восхищенно цокнул языком — спину девушки полностью закрывали распущенные волосы иссиня-черного цвета.

— Иггрова Невеста, — со вздохом пояснил Марахан, — блюдет себя для жениха, ее черед в этом месяце. Решила вот прожить оставшийся срок в монастыре, набраться должной святости. Хорошая девушка…

Из кислого тона монаха явствовало, что он предпочел бы плохую.

Застолье пошло своим чередом. После девятой главы «трактата» Брент действительно почувствовал, как на него нисходит божественная благодать, а если продолжать в том же духе, то скоро спустится и сам Иггр, с которым можно будет побеседовать и даже чокнуться. Поблагодарив хозяина, жрец вылез из-за стола и за шкирки вытащил «обережь»: ЭрТар успел наесться, пригреться и задремать, а Джай был не прочь покутить еще часок-другой, тем более что разговор давно скатился с возвышенного на земное, пышногрудое и крутобедрое.

Монаха их уход не слишком огорчил, скорее наоборот. Он с плохо скрываемым нетерпением осведомился, будут ли гости спать или желают осмотреть обитель, получил ответ, что до утра их лучше не тревожить, обрадовался еще больше и от души пожелал всем спокойной ночи.

***

Дерн лопнул, как кожа над созревшем нарывом, и из раны в земле натужно выползла огромная белая личинка. Полежала, обсыхая и привыкая к холодному ночному воздуху.

Два других силуэта безмолвно стояли поодаль, ожидая, пока она поднимется на ноги. Приятели при жизни, в посмертии они и вовсе стали неразлучны, управляемые одной волей.

Вопреки ожиданиям Архайна, воспитывать иггросельских йеров моруны не пожелали, устремившись в обход города. Не погнались они и за своими убийцами — мертвяки не псы, чтобы бежать по вчерашнему следу, не подкрепленному тропой.

А вот где живет подставивший их Репа, они знали совершенно точно…

…Подземная тварь устало, удовлетворенно вытянула щупальца. Продолжение рода — нелегкая работа. Зато есть чем гордиться: бездумные, пронизанные плесневыми нитями личинки поползли в свои логова, понесли туда материнские споры, обильно рассеивая их по дороге.

Хоть одна да прорастет.

***

Архайн поднял голову, задумчиво щекоча подбородок кончиком пера.

— Вот скажи мне, Брент… зачем тебе это понадобилось, а? Ведь ты не похож на прочих жрецов. И честолюбия у тебя хватало, и здравого смысла, и чувства самосохранения. На кой ты пошел в эту секту? Чего тебе недоставало? Острых ощущений? Чувства избранности? Причастности к спасению мира? Но зачем его спасать? Может, твоей обожаемой судьбе того и надо, чтобы он погиб и возродился обновленным, как бабочка из сплетенного гусеницей кокона? Чем тебя не устроила наша вера?

Вкрадчивый голос тек в уши, как незадолго до этого — расплавленный свинец в горло, и защиты от него тоже не было.

— Зачем поклоняться божеству, которому нет до тебя дела? Тварь не даст тебе ни бессмертия, ни власти, ни любви. Она использует вас, как матка — рабочих пчел. До чего ж завидная доля: собирать мед, растить новых слуг, жалить врагов — и издыхать в крапиве под летком с чувством выполненного долга! Допустим, ты найдешь ее — а дальше? Ты не годишься ей ни в защитники, ни в наставники, и уж тем более в трутни. Она прекрасно обойдется без тебя. Уже обходится.

Холод и боль, ужас и отчаяние. Лучше сойти с ума, чем впустить в него эту ложь…

А ложь ли?

— Так зачем тебе это, Брент? — Архайн встал и подошел вплотную, словно надеясь на ответ из уже посиневших губ. — Особенно сейчас, когда ты давно мертв?

Щеку обожгло болью, и сознание разделилось. Одна половина медленно угасала на невидимой дыбе, вторая же с безумным рыком рванулась вперед, к горлу своего мучителя.

Раздвоился и Архайн, понеся какую-то чушь на разные голоса:

— Прижми его коленом!

— Уй, гадштво, он мне жуб выбил!

— Потом найдешь, дай мне одеяло!

Вторая пощечина довершила дело, взламывая тьму перед глазами.

Комната.

Запах мокрых носков, которые чья-то заботливая рука развесила на спинке его кровати.

Два встревоженных лица, при виде которых Бренту впервые захотелось возрыдать от радости.

Жрец сразу же заткнулся и обмяк, даже не требуя, чтобы его отпустили.

— Брент? — Джай подозрительно всмотрелся в медленно сужающиеся зрачки. — Ты в порядке?

— Не знаю, — с большой задержкой отозвался тот. В горле першило от крика.

— Ну когда узнаешь, скажешь, — попытался пошутить ЭрТар, локтем отпихивая нервно урчащего кошака, лезущего поглядеть, что там и как. — Кис, ну тебя тут только не хватало! На вон лучше руку мне залижи.

Тишш сосредоточенно обнюхал длинные царапины от ногтей и начал старательно скрести их языком. Охотник морщился, но терпел — слюна корлиссов выжигала заразу из ран лучше любого снадобья.

Жрец серьезно кивнул.

— Что это с тобой? — Обережник осторожно потрогал десну. Левый нижний клык оказался на месте, но обрел несвойственную подвижность.

— Не знаю, — устало повторил Брент, глядя в бревенчатый потолок. — Или обычный кошмар. Или Архайн нашел способ о себе напомнить.

— Кстати, что там за шум? — насторожился горец, вытягивая шею и прислушиваясь.

Сквозь стену доносилась песня исключительно похабного содержания, исполняемая такими чистыми и мелодичными голосами, что тугоухий Светлый обрыдался бы от умиления.

Джай распахнул дверь, и звук чуть не сшиб его с ног. Пели совсем рядом, в трапезной, а еще плясали, хохотали и кругами бегали по потолку (иного объяснения этим звукам парень не нашел). В коридоре плавали разводы странного сизо-зеленого дыма с едким запахом, от которого сначала защипало в носу, в потом приятно зашумело в висках.

— Хэй-най, вот это монастырь! — восхитился ЭрТар, подпрыгивая и подтягиваясь на краю отдушины под потолком, заменяющей келье окно. Подлунок только-только обозначил середину праволуния, а праздник Отъезда Настоятеля был в самом разгаре. — Еще бы женский рядом пристроить — и паломники за месяц тракт на три оси[43] протопчут! Пошли тоже повеселимся, э?

Джай уставился на него, не веря своим ушам.

— Тебе что, иггроселецкого «веселья» мало было?! Ты же вчера еле на ногах стоял!

— Э-э-э, дарагой, ты бы еще прошлую осень вспомнил! — пренебрежительно отмахнулся горец.

— Не нравится мне это. — Брент выпутался из одеяла, нашарил под кроватью сапоги.

— Ты ж сам меня исцелял, ннэ?! — удивился ЭрТар.

— Я не о том. Одевайтесь. Надо скорее отсюда убираться.

Джай с тоской покосился на еще теплую постель.

— Боишься, что «братцы» все-таки припрягут тебя махать хлыстом над полями?

— Не мели ерунды. — Жрец натянул мантию поверх незашнурованного ворота рубахи. — На нас надвигается что-то нехорошее.

В данный момент на Джая надвигался вывернувший из-за угла брат Марахан, и был он, вопреки черным предчувствиям Брента, весьма хорош. В одной руке монах сжимал мятый лист бумаги, в другой — облезлое гусиное перо, которым размахивал не то в такт песне, не то помогая себе сохранять не шибко устойчивое равновесие.

При виде выходящих из кельи гостей Марахан расплылся в широкой улыбке, и Джай понял, что неусыпными трудами и молитвами монахов самойлика в их саду росла высокая и кустистая.

— Д-друзья мои! Возлюбленные братья!

Растерявшийся обережник дал себя обнять, похлопать по спине и громко чмокнуть в щеку.

— Д-д-да чего же я рад, что Иггр подарил мне эту упиват… упоительную встречу!

— Прости, брат мой. — Брент вытянул руку вперед, удерживая монаха на недосягаемом для лобзания расстоянии. — Но не переусердствовал ли ты с благовониями, воскурив то, что следует заваривать?

— Увы мне! — охотно покаялся монах. — Зато к-к-как дивно пишется под этот сладостный аромат! — Брат Марахан гордо потряс усеянным кляксами (как чернильными, так и винными) листом.

— Меня куда больше интересует, как оно потом читается, — прошептал ЭрТар Джаю на ухо.

— П-п-пойдемте же продолжим пиршество духа и тела! — Монах вцепился парням в плечи, увлекая за собой к трапезной, но внезапно спохватился и повернул назад. — Ах да! Я же шел открывать врата, дабы те славные люди тоже могли присоединиться к празднеству!

— Какие люди? — мигом подобрался жрец.

— Которые давно уже в них стучатся! — счастливо сообщил отец Марахан. — Вот, слышите?

Хористы как раз промачивали горло перед очередным «псалмом», и Бренту удалось разобрать, что шумят не только в трапезной. Во дворе действительно что-то происходило.

— Не стоит себя утруждать. — «Йер», которого монах уже миновал, каким-то чудом опять оказался перед ним, загораживая дорогу. — Мы сами откроем им дверь и придем к вам все вместе.

— Брат мой!!! — Растроганный монах снова полез обниматься, но гости были уже начеку и в руки не дались.

Спровадив Марахана вдохновляться дальше, жрец почти бегом покинул обитель, но вместо того чтобы идти к воротам, завернул за угол здания.

— Эй, ты куда? — изумился недогадливый Джай.

— Да уж не впускать невесть кого. Перелезем через забор с другой стороны.

— Я все-таки сбегаю погляжу, кто там. — Горец свистнул Тишшу и умчался прежде, чем жрец успел возразить.

***

Славные люди уже не стучались в ворота, а готовились брать их штурмом.

— А хто тама? — Наконец снизошел на них не то бабий, не то искаженный мужской, как у великовозрастного дурачка, голос.

— Иггровы слуги, болван, разве не видишь?!

— А зачем? — продолжало подозрительно допытываться Нечто.

— Не твоего ума дело! Живо открывай!

— Щас настоятелю докладу, — пообещало оно и, не обращая внимания на ругань и угрозы, шаркающе уползло к обители.

Прошло две минуты.

Четыре.

Семь.

— Самойликой пахнет, — потянув носом, со знанием дела сообщил Хруск.

Архайн окончательно пришел в ярость. Он, Приближенный К Двуединому, вынужден торчать под монастырскими воротами, как последний нищий?! После ночи в пути, в мокрых сапогах, искусанный комарами?!!

— Но это же обитель, господин, — робко напомнил старшой, заметив, что йер тянется к кнуту. — Мы не можем просто так в нее вломи…

— Заткнись, — огрызнулся Приближенный. Он прекрасно знал пределы своих полномочий и собирался пройтись по самому краешку.

***

— Там этот, как его… Архайн с обережью! — с азартным блеском в глазах доложил горец.

— Ну мы и вляпались! — схватился за голову Джай.

— Нечего было ходить там, где Иггр гадит, — огрызнулся Брент. — Сами за мной увязались, так теперь не жалуйтесь.

— Кто здесь жалуется, э?! Наоборот — такой жызн’ вэселый пашел, что умират’ не хочется!

— Угу, — мрачно поддакнул Джай. — Архайн небось уже живот от смеха надорвал!

— Ладно тебе, я его чуток задержал, пара минут у нас есть. Бегите, я скоро догоню.

— А ты куда?!

— Э-э-э, забыл из-за этого «философа» мыслестрел в келье!

— Идите оба, — велел Брент. — Если они успели окружить монастырь, вы только помешаете мне прорываться.

— Возьми тогда Тишша. — ЭрТар дернул кошака за ошейник, посылая к жрецу. — Встретимся возле вещей, кис тебя к ним выведет.

— А мы сами не заблудимся? — встревожился обережник.

— Ты что, — искренне удивился горец. — Как можно заблудиться в лесу? Там же все деревья разные!

Оспаривать это гениальное наблюдение было некогда: на черной палитре неба уже появились первые мазки, но жрец умудрился найти достаточно тьмы, чтобы в ней раствориться.

Парни бок о бок бросились назад по коридору.

— Деревья! — презрительно прошипел обережник, притормаживая у нужной двери. — Даже нашу келью запомнить не смог! Иди, ищи свой мыслестрел!

— А он у меня на руке, — нахально сообщил горец, поднимая ее и встряхивая, чтобы просторный рукав сполз к локтю. — И нам не сюда.

Иногда Джаю хотелось просто убить «сороку». А иногда не просто — а с особой жестокостью.

— Ты что, решил чего-то спереть на память?!

— Не чего. Кого. — Горец начал дергать все двери по очереди. В большинстве келий было пусто или храпели так, что Иггры на диптихах морщились. — Кажется, она пошла в эту сторону от трапезной… Ага!!!

Обережник потрясенно уставился на черное озеро волос с водопадом у края кровати.

— На кой она тебе сдалась?!

— Хочешь оставить ее на растерзание дхэрам, ннэ?

— Она сама этого хочет!

— Как та красотка из Ориты?

Джай сглотнул подступивший к горлу комок.

— Да что мы с ней делать будем?!

За время спора предмет оного проснулся, рывком сел, натянул покрывало по самый нос и включился в дискуссию возмущенным визгом.

— Ну вот, — философски заключил горец, — теперь у нас просто нет выбора!

— Да вы хоть знаете, кто я?! — заверещала девица таким тоном, что ее захотелось немедленно пристукнуть, а потом уж опознавать. — Я — Иггрова Невеста!!

— А мы — друз’я жэниха! — жизнерадостно сообщил ЭрТар, подскакивая к монашке и затыкая ей рот ладонью. — И па абычай тэбя крадем!!

Джай, с трудом сдерживая нервный смех, помог горцу скрутить отчаянно отбивающуюся жертву и закатать в покрывало. После чего этот дрыгающийся сверток как-то незаметно оказался у обережника на плече.

— Смотри, тут еще одна дверь! — обрадовался горец, первым выскочив в коридор. Судя по ее расположению, это был запасной выход. Замка на ней не висело, просто давно не открывали, и когда ЭрТар хорошенько дернул за ручку, дверь раздраженно проскрежетала по полу, обновив полукруглые царапины. В разгоряченные лица пахнуло ветром.

А через полминуты щель между створками ворот пробороздила раскаленная добела нить. Рассеченный засов упал на землю, и Иггровы слуги ворвались во двор.

Глава 20

Понять женщину — все равно что выпить бочонок скваша. Примерно на середине понимаешь, что скорее лопнешь.

Прописная истина

— Идиоты, — радушно приветствовал их Брент.

Джай пристыженно засопел, ЭрТар гордо выпятил грудь. Ругаться не было времени, горец торопливо навьючил кошака и вскинул на плечо котомку.

Пошли абы куда, лишь бы подальше.

Каждые четверть выстрела жрец разворачивался и взмахивал плетью, кляня себя за то, что не додумался до этого вчера. Примятая трава выпрямлялась, земля выравнивалась, ветви смыкались, пауки начинали торопливо сращивать паутину.

— Думаешь, они за нами гонятся? — пропыхтел обережник, щурясь от жгущего глаза пота.

— Не за нами. Архайн решил облегчить себе жизнь, используя меня как ищейку.

— А вдруг он нас просто догнал, э? — предположил горец. — Цель-то одна.

— Но она тоже движется. Если бы йер самостоятельно определял направление, то проскочил бы мимо монастыря. Нет, Архайн пришел по нашим следам, — со злостью заключил жрец. — Ему опасно слишком часто ставить манок, Привратница может его раскусить.

— А предупредить ее о ложном зове никак нельзя? — ЭрТар, раскинув руки, перескочил с кочки на кочку. Джай, проклиная все на свете, напрямки хлюпал по заболоченной полянке. — Чтобы не отвечала кому попало?

— Нет. Я же говорил — Привратница даже не догадывается о своих способностях. С Потоком и жрецами она общается на уровне подсознания. Иначе сошла бы с ума: человек не способен помнить и думать о стольких вещах одновременно.

— Эх, плохи дела…

— Скоро станут еще хуже, — мрачно поделился Брент своим самым мерзостным кошмаром, преследующим жреца с первого дня поисков. — Когда Архайн заполучит меня и заставит воззвать одновременно с ним, он узнает точное местонахождение ребенка.

— Почему сразу «когда», э? — укоризненно прищелкнул языком горец. — Если!

Мужчина покосился на него со смешанным чувством вины и досады.

— В двадцать лет я тоже был уверен, что умру под пытками, но не скажу врагу ни слова.

— И?

— И умер. Раз десять. — Брент повернулся к безнадежно отстававшему обережнику. — Давай сюда эту дрянь, пока не надорвался!

Джай с неописуемой благодарностью перевалил свою ношу на жреца. Хорошо еще, что «сороке» не взбрело в голову украсть заодно и брата Марахана, на которого наверняка падет праведный йеров гнев! Монах-то уж точно не утруждал себя постом во благо несущего.

Помаленьку светало. Погони слышно не было, и беглецы сбавили шаг, осматриваясь, куда их занесло. От вчерашнего направления они отклонились больше чем на четверть оборота, двигаясь теперь к югу. Приграничное дикоцветье осталось справа, и здешний лес выглядел вполне пристойно: светлый дубняк с вкраплением орешников. По нему даже струилась тропка, указывая на близкое жилье.

Пленница упрямо мычала и извивалась.

— Чего там? — попытался вслушаться Джай.

— По-моему, она чем-то недовольна, — глубокомысленно заметил горец.

Обережник на минутку остановился, согнувшись и опершись руками о колени, чтобы отдышаться.

— Вот неблагодарная, кто бы меня поднес!

Теперь звуки больше смахивали на рычание, причем такое яростное, что Тишш взъерошился и оббежал хозяина, дабы тот отделял его от страшного зверя.

— Зачем вы ее вообще с собой поволокли?! — Брент перекинул добычу на другое плечо — слева она уже отпинала ему все, до чего доставала. Хорошо хоть ногами назад нес.

— Жалко стало дурочку, убьют же. — ЭрТар ободряюще похлопал сверток по оттопыренной части. — Ничего, она нам еще спасибо скажет!

Девица имела на этот счет иное мнение — увы, так и оставшееся нечленораздельным.

— Дальше сам потащишь, — устало пригрозил Брент, сгружая поклажу-покражу на землю. Полюбовался пригорюнившимся горцем и скомандовал: — Все, привал.

***

Место жрец выбрал удачное: в просветы между деревьями виднелся луг с селищем на противоположном конце — достаточно далеком, чтобы оттуда не заметили путников. В то же время им самим наблюдать за округой было очень удобно.

Не всем, конечно.

Девица с таким гордым и презрительным видом восседала на сложенном вчетверо одеяле, что, не будь за ее спиной привязанного к ней дуба, можно было бы подумать — это она всех похитила.

— Эй, дыкий свабодалюбывый жэнщын, есть хочешь? — мирно поинтересовался горец, выгружая из торбы остатки позавчерашней дармовой трапезы, а из карманов — вчерашней.

Монашка только и ждала повода начать скандал:

— Чтобы я вкусила Тваребожий хлеб?! Ни за что!

— Ладно, вкушай тогда Иггров воздух, — не стал уговаривать ЭрТар. — Кстати, хлеба у нас и нет… есть булочки… копченая баранина… груша…

Девица сглотнула слюну и с удвоенной яростью обрушилась на приступивших к завтраку похитителей:

— Не торжествуйте, святотатцы, ибо недолго вам осталось предаваться злу и порокам! Скоро вы узнаете всю тяжесть гнева Двуединого, и возмездие за грехи ваши будет воистину ужасно! Тела ваши сгниют в страшных муках, черви будут заживо пожирать их, а мухи виться над гноем…

— Джай, ты ближе сидишь — дай ей затрещину, э?! — взмолился ЭрТар. — А то портит апэтыт, панымаэш’…

— Не могу, — сумрачно отозвался тот. — У меня на женщину рука не поднимется…

Монашка победоносно задрала подбородок.

— …разве что ногой пнуть.

— Йеры отомстят вам за мою мученическую смерть! — уже более реалистично пригрозила девица, с опаской косясь на запыленные сапоги Джая.

— Хэй, дарагая, думаеш’, аны за нами с пачетный грамата бегай?! Адын мертвый тетка болшэ, адын мэнше… — ЭрТар подкинул грушу и взмахнул кинжалом. Одну половинку поймал в ладонь и перебросил Джаю, другую — на кончик лезвия и начал со смаком ее обгрызать.

Брент наскоро проглотил несколько кусков и, отвернувшись от компании, выбрал очередное семя.

Ну вот, опять.

Лучше бы вообще не отвечала, чем так издеваться. Интересно, а другому жрецу, нормальному, она бы больше сказала? Как-то же этот другой ее нашел? Или он вообще не жрец, и у него иные причины для бегства? Вдруг он даже не подозревает, какой ценностью обладает?

Выпущенный из пальцев росток упрямо развернулся в прежнюю сторону. Мужчина тяжело вздохнул. Может, парней попросить?

Нет.

Мы сами должны отвечать за свои поступки. Прятаться от совести за спинами исполнителей бессмысленно: вина не разделится на двоих, а удвоится.

Брент сжал росток у основания и выдернул с корнем.

Священное, божественное растение.

Предательскую веху для погони.

Парни ничего не заметили, продолжая подтрунивать над затравленно огрызающейся монашкой. Нашли игрушку!

— Джай… нет, лучше ЭрТар — будь добр, расскажи ей о первой и последней брачной ночи. Да поподробнее.

Обидевшийся было обережник быстро понял, почему Брент выбрал горца. Когда тот закончил рассказ, украшенный как вымыслом, так и сочным горским говором, жутковато стало даже Джаю.

— Все, — обратился жрец к парням, — можете ее отпускать. Она уже не годится в Иггровы Невесты.

— Я вам не верю! — взвизгнула побледневшая от страха и злости девица. — Вы полоумные тваребожцы, богохульники и лжецы!

— Это неважно. Зато и йерам она теперь не верит. — Брент подчеркнуто игнорировал украденную. — Смысл пышных церемоний выбора и бракосочетания — заставить жертву добровольно, более того, с радостью возлечь на «супружеское ложе». Для дхэров, питающихся жизненной силой, это невероятно лакомый кусочек. А перепуганных, сопротивляющихся людей им и так каждый семерик поставляют.

— Почему же они не пьют силу прямо из Потока? — удивился Джай.

— Там она в ином виде. Ты ведь тоже предпочитаешь жареного барашка, а не траву, на которой он вырос.

ЭрТар распутал узел, хозяйственно смотал веревку и вернулся на свое место. Вся компания, включая Тишша, с интересом уставилась на освобожденную скандалистку.

Та потопталась на месте с видом вытряхнутой из мешка гадюки: не то искусать всех как следует, не то плюнуть на оскорбленное достоинство и поскорее уползти в болото.

— Кыш’, кыш’! — помахал на нее грушевым огрызком горец. — Чэго стал?

Девушка зябко обхватила руками полуголые, с лямочками ночнушки, плечи и ненавидяще зыркнула на Брента сквозь рваную шаль волос, почему-то сочтя его главным виновником своих бед.

— Ага, а вдруг вы мне в спину выстрелите?! — нашла она новый повод придраться к «злодеям».

— Ну жди тогда, пока мы уйдем, — разрешил жрец. — Все, парни, собираемся. Нам вон туда.

— Приграничье… — разочарованно простонал Джай. Что ж, к этому шло (и шли) еще вчера, но вдруг бы Привратница одумалась?!

— Хочешь остаться с ней?

— Да я лучше вплавь через Границу! — возмутился обережник. — Слушай, а она не наведет Архайна на наш след?!

— Не волнуйся. Дороги сюда она не видела, а когда отойдет на четверть выстрела, тут же забудет и это место, и куда мы пошли. — Брент пристально глянул на монашку, закрепляя приказ силой Потока.

— Размечтались! — неуверенно вякнула девица.

— Можэм для вэрнаст’ глаз выкалат’! — с готовностью предложил ЭрТар, блеснув кинжалом.

Жрец, воспользовавшись замешательством монашки, поймал ее за плечо и развернул лицом к лугу.

— Видишь, там мужик корову пасет? Вот и чеши к нему со всех ног, вопи, что тебя похитили, изнасиловали, убили, не знаю уж еще чего Иггровы Невесты в таких случаях кричат.

Девица сощурилась на черную точку мужика с рыжим пятнышком коровы и злобно шмыгнула носом.

— Он далеко.

— Еще провожать тебя прикажешь?! — возмутился Джай.

— Могли бы и проводить. И извиниться.

— Пэрэд тот бэдный мужик? — уточнил ЭрТар.

— Передо мной!!!

— Слюшай, глюпый баб, не сэрды злой нас, а то точна насилуй и убивай!

У девицы чуток поубавилось спеси, но не упрямства.

— Вы же тваребожцы!

— Ну и что?

— Женщины вас не интересуют!

— Это кто тэбэ сказат’?!

— Йеры!

— Завыдуют, сабаки!

— Убить-то мы в любом случае сумеем, — холодно добавил жрец.

— А правда, как у вас в ордене с этим? — заинтересовался Джай.

— Никак.

— Что, совсем? — ужаснулся горец.

— В смысле, никаких ограничений. Если сам не пожелаешь.

— И что, находятся такие дураки?!

— Представь себе, находятся, — уязвленно проворчал Брент. — Некоторые «шипы», «корни», и почти все «цветы». Из последних Привратница обычно выбирает себе мужа, и пока этого не произошло, часть жрецов считают себя ее женихами и хранят ей верность.

— А вот Иггр не гнушается потертым товаром. — ЭрТар насмешливо глянул на девушку, тут же запальчиво огрызнувшуюся:

— Золотой бусине и поцарапанной рады, а за новехонькой медной даже нагибаться не станут!

— Тебя не спросили! — рыкнул вконец обозленный жрец. — А ну пошла отсюда!

Шуганутая плетью девица отскочила на несколько шагов. Гнев был ей очень к лицу: из тощей монастырской крысы она разом превратилась в гибкую дикую кошку, черногривую и медноглазую.

— Ах так?! — прошипела она. — Ну погодите, вы меня еще вспомните!

— Ты забыть-то сначала дай, — отбрил Брент, поворачиваясь к ней спиной.

Будь мыслестрел у самой монашки, она бы точно из него пальнула.

***

«…законов мирских не блюл, молитв в положенное время не читал, а в селище Горшечная Полянка самым бессовестным образом овладел девицей…»

— И ни с кем оной не поделился, — ехидно добавили из-за плеча.

Усач вздрогнул, посадил кляксу и выронил перо. Машинально потянулся поднять, а в следующее мгновение исписанный до середины лист уже выскользнул из его пальцев в более цепкие.

— Та-а-ак, что тут еще интересного? — Архайн с любопытством ознакомился с писулькой с самого начала, зачитывая избранные перлы вслух: — «В место отхожее вошел и не вышел, а будто провалился куда-то, от следствия улизнув»… «а монаху, саном облеченному и ничего худого не творившему, без дознания дал в глаз, да так, что тот к стене отлетел и диптихом Иггровым сверху накрылся»… «за преступниками беглыми по горячим следам гнаться не пожелал, два часа времени бесценного на сон потратив и остальных к тому принудив»…

Прочие обережники покатывались со смеху. Принудив, как же! Да они с ног падали, этот доносчик потом еще и громче всех храпел. Покуда йер монаха, дважды Темным пришибленного — сейчас и в детстве, — отрезвлял, покуда все у него выпытывал, тваребожцы с девкой уже на семь выстрелов удрать успели, следы попрятав.

— Чего гогочете, гуси недощипанные?! Меня сами Глашатаи за розыском надзирать поставили! — набрался наглости усач. — Скажете, неправду написал?!

Архайн перевел взгляд с листа на автора, и смех мигом утих.

— Правду, — мягко подтвердил он. — Писать, значит, любишь? Эй, Марахан!

Монах робко, по свежий синяк, выглянул из-за дверного косяка.

— Иди, иди сюда, не бойся. Определяю к тебе на постой вот этого Иггрового слугу: пусть посидит в засаде семерик-другой, дабы бродящие по округе тваребожцы не вернулись и еще чего не сперли. А заодно, чтобы не скучал без дела, пусть трактат твой набело перепишет. Для истории.

Обережь снова расхихикалась.

— Не имеете права! — резко осип усач.

— Зато я имею, — неожиданно поддержал йера Хруск. — Тебе дали боевое задание, вот и выполняй. Покуда я тоже кой-кому кой об чем не написал.

Воспрявший духом Марахан начал лепетать благодарности и заверения, но йер уже не обращал на него внимания.

— А голубочка, — Архайн поднял со стола котомку с трепыхнувшейся внутри птицей, — отдай. Он мне самому пригодится.

***

Лес снова сгустился и помрачнел, сменив дубовую листву на сосновые иглы. Одно хорошо: вместе с травой исчезла и роса, едва не пропитавшая сапоги насквозь.

Девица плелась в седьмушке выстрела позади парней, делая вид, что она не с ними. Брент зря надеялся, что она устанет или поколет ноги: похоже, подолгу ходить босиком ей было не впервой.

Ситуация казалась до боли знакомой.

Вот только способы ее разрешения у парней и у девушки оказались разные.

Спустя час монашка начала громко вздыхать.

Потом всхлипывать.

Затем откровенно рыдать.

ЭрТар остановился первым.

— Чего ты, э? — уже нормальным, сочувственным голосом поинтересовался он. — Никто ж тебя ни бил, не обижал… ну, украли чуть-чуть, ерунда какая! У нас в горах постоянно девушек крадут, один раз даже парня сперли, но он и то не жаловался!

— Да-а-а-а… — Девица безуспешно пыталась унять слезы, но только размазывала их по лицу. — Но не тваребожцы же! Лучше бы вы меня уби-и-и-или…

— Это с какого перепугу? — опешил присоединившийся к горцу Джай.

— А кому я теперь нужна-а-а-а?!

— Найдешь нового жениха, всего-то горя!

— Всего-то?! — Девушка резким движением сунула Джаю под нос свои запястья, на которых он только теперь заметил следы от рабских браслетов. — Вот с этим?! Да вы вообще понимаете, что наделали? Я хотела умереть! Хотела!!! Я надеялась, что хотя бы Иггр… что хоть он… У-у-уы-ы…

Женщины, как хорошо знал обережник, умели и любили плакать, полагая это чудесным, дарованным им Двуединым способом вить из мужчин веревки, тянуть жилы и заниматься прочими живодерскими изысками. Но в голосе несостоявшейся невесты звенели такие неподдельные горе и отчаяние, что Джаю действительно стало ее жалко.

— Пойдем. — Обережник сцапал монашку за руку и потянул вперед, ибо жрец, разумеется, и не подумал их ждать. Что ж, свадьба с Иггром — не худший способ вырваться из неволи. Поскольку Двуединому не пристало брать в жены рабыню, храм дает ее хозяину откупные[44] и женщина обретает свободу. Но увильнуть от венца она уже не может: за порогом храма ее поджидает обозленный владелец, жаждущий поквитаться с ней за ущерб[45] и «предательство». От хорошей же жизни к Иггру, как правило, не бегут… — Не реви, сейчас что-нибудь придумаем.

— Что??! Я уже почти настроилась! — всхлипывая, причитала на ходу девушка. — Почти просветлилась! Несмотря на этот проклятущий монастырь! И монахов, которые, между прочим, иногда заходили к моему хозяину! И развлекались вместе с ним! А тут вы!!! Ну почему я не умерла-а-а-а….

— Хэй-най, и ты из-за этого так рыдаешь?! — искренне удивился ЭрТар. — Подумаешь, умрешь немного попозже! Подождет тебя твой Иггр, перебьется. Заодно чувства на взаимность испытаете…

— Вы же сказали, что его не-е-е-ет…

— Это в святилище его нет! А где-нибудь в кустах, может, и есть[46]! И вообще — молодая красивая женщина, а ведет себя как старуха, у-у-у! Гроб она, видите ли, уже обжила, теперь можно и сжигать!

— Непра-а-авда! Я не в гроб, я в Иггровы ку-у-ущи-и-и! Там хорошо-о-о-о!

— Тут кущи тоже вродь ничего, — нарочито оглядевшись, сообщил Джай. — Густые!

— Придурки, — девушка покорно высморкалась в подсунутый лоскут, — а еще тваребожцы…

— Мы не тваребожцы! — возмутился обережник. — Кстати, как там тебя зовут?

— Радда… Ага, вы просто так по дикоцветью гуляете!

— О-о-о, — многообещающе протянул горец, — это длинная и интересная история! Тебе понравится!

«А мне даже повеситься, как нормальному человеку, нельзя», — тоскливо подумал Брент.

Глава 21

…когда понял поверженный Тваребог, что пришел конец его власти, то в ярости ударил кулаком по земле, дабы никому она не досталась. Пошла земная скорлупа трещинами, проступила из них горючая кровь, омывая края. Вскипели реки, запылали дома, закричали люди смертным криком «…» еле-еле удалось Двуединому удержать осколки на месте, скрепить скобами мостов, унять жар. Но даже богу не под силу сделать разбитое целым. Так и остались те трещины нам в назидание, постоянного присмотра требуя.…

Предисловие к закону «О Границах»

Скорость продвижения неуклонно падала: тринадцать выстрелов в час… десять… шесть…

С настроением происходило то же самое.

Присмирел даже ЭрТар — ему еще никогда не доводилось ходить к Границе лесом. Для того существуют мощеные, надежные дороги, солнечными лучами пронзающие тьму дикоцветья. Иггрово благословение не дает им зарасти, а налоги на содержание — покрыться выбоинами. И ни один разбойник не посмеет засесть в кустах у тех дорог, облизываясь на купеческие караваны — ибо кое для кого дорогой являются как раз кусты, куда, увы, не проникает очистительный взгляд Двуединого.

Деревья становились ниже, но вместе с тем крючковатее, толще и уродливее. Определить их породу было все сложнее — переплетшиеся ветви как будто срослись, породив смешанные побеги: колючки и листья всех форм и размеров, поодиночке и пучками. Кое-где торчали и вовсе лысые, бескорые прутья, похожие на ловчие щупальца каких-то тварей. А может, так оно и было?!

Корни, завидуя кронам, выпирали из земли, окружая стволы узловатой сетью. Казалось: вот-вот, и деревья поднимутся на них, как на ноги. Поменял цвет мох — с зеленого на черный, с бурого на ядовито-синий. Лишайники смахивали на настоящие лишаи, разъедающие кору. Умолкли и исчезли птицы. Дольше всех продержались вороны, достаточно зоркие и умные, чтобы не клевать отличающихся лишней крапинкой гусениц и не садиться на подозрительные ветки. Но в чащобах Приграничья стало слишком неуютно даже для них.

Мысль о том, что путники будут делать, когда упрутся в саму Границу, они старательно отгоняли.

Радда так дивно вписалась в компанию, словно была в ней с самого начала — просто куда-то отлучилась на денек, а теперь вернулась. Вид у бывшей монашки был насупленный и решительный, как будто она шла лично разбираться с подведшим ее Иггром. Обряженная в рубашку ЭрТара и штаны Джая, с обмотанными тряпьем ступнями, девушка без труда шагала наравне с парнями, даже немного опережая обережника. Не шумела, не ныла, не отвлекала вопросами, больше не плакала и, что самое удивительное, совершенно не раздражала Брента. Как он ни пытался себя растравить.

Судьба ехидно хихикала над плечом.

— Слушай, откуда ты все знаешь? — поразился Джай, когда жрец безбоязненно переступил через один камень и по большой дуге обошел другой, точно такой же с виду. — Бывал здесь, что ли?

— Нет. Я просто чувствую, что настоящее, а что — пришлое.

— Этот булыжник? — Обережник оглянулся. — Как он мог откуда-то прийти?

Жрец потянулся отвести ветку, но передумал и поднырнул под нее.

— Возможно, на нем растет ядовитая плесень, или что-то сидит под ним. Терпеливо ожидая, когда ты перевернешь его в поисках ножек.

— Нет уж, спасибо! Я не настолько любопытен. — Джай поскорее отвел взгляд, как будто камень мог его почуять и побежать следом.

— Научи нас так чувствовать, э? — Горец безотчетно уклонился от натянутой между деревьями паутинки. Солнечный луч, прокатившийся по ней мгновением позже, печатнул землю пузатой шестиногой тенью.

— Ты бы еще кошака попросил. — Брент понятия не имел, с чего в нем вдруг прорезался этот дар. — Он вон тоже неплохо справляется.

Тишш действительно рыскал по Приграничью, как по обычному лесу. Разве что постоянно «дурачился», перескакивая невидимые нити или невесть на что шикая.

— Но откуда они пришли, эти твари?

— Из другой «заводи», вместе с дхэрами. — Насчет этого знания жрец тоже пребывал в большом сомнении. Оно словно бы само собой появилось в его голове после второй инициации, вместе с именем и прочей памятью — своей и чужой, кусками всплывавшей при надобности. Но, может, так оно и должно быть? Дар Привратницы? Знак ее доверия? По прошлому разу он ничего подобного не помнил. Хотя было-то его, того раза, считаные часы… — Как улитки или водоросли, присосавшиеся к днищу лодки. Там, дома, на них находились свои хищники, здесь же — только еда. Возле созданных дхэрами Границ им уютнее всего, но некоторые, вроде крагг, сумели расползтись по всему миру…

— А разве их создал не Тваребог?! — перебил Джай.

Брент поморщился:

— Да нет никакого Тваребога, сколько раз можно повторять! И Границы, и стены вокруг городов, и Иггровы огни сотворили дхэры — сразу после вторжения, когда они еще не знали, чего ожидать от этого мира, и были переполнены сил.

— Но зачем им Границы и стены? Царствие же все равно единое!

— Кто их знает. То ли боялись, что придется воевать друг с другом. То ли решили держать «домашний скот» по разным клеткам — так он и дерется меньше, и присматривать за ним легче, — желчно предположил жрец. — И не спутаешь, где чей.

— Вы же сказали, что как только вернется Привратница, дхэры исчезнут, — робко подала голос Радда. — Как же они тогда вообще сумели прийти?

«А, — подумал Брент, — чего уж там…»

— Улучили момент, когда старая Привратница умерла, а новая еще не родилась, и, одновременно напав на храмы ордена по всему миру, перерезали жрецов. Триста лет мы еще боролись — уцелевшие пытались собрать и обучить новых, найти ребенка раньше йеров, спрятать его, инициировать… пытались, даже когда поняли, что это бесполезно. Храмовникам требовались считаные дни, чтобы обнаружить и убить ребенка, а молодые жрецы, внезапно обретшие непривычную, пусть и долгожданную силу Потока, не могли им противостоять.

А потом дхэры придумали, как уничтожить Привратницу навсегда. Я сам видел, как Архайн вонзил в ребенка свитый из ирн клинок, который должен был разрушить ее сущность, отрезать ей путь к человеческому воплощению… И ему это удалось. Я показал вам, как создать из лозы плоть, — и точно так же могу вернуть ее к камалейному истоку. Йер проделал с Привратницей то же самое. — Брент перевел взгляд на Джая. — Потому я и допытывался у вас, что произошло в святилище. Пытался понять, кто или что открыло ей дорогу к возвращению.

— И как, понял?

— Полагаю, вы убили создателя клинка, и это каким-то образом повлияло на события. — Но голос у жреца был неуверенный. Дхэры не могли не предусмотреть такой возможности, ведь даже они не вечны. Брент пару раз видел, как Приближенные с величайшими почестями хоронили Глашатая, но весть об этом не выходила за пределы святилища, а вскоре невесть откуда появлялся новый дхэр.

Нет, тогда бы Глашатаи не казались такими растерянными. Скорее всего, убийство дхэра — простое совпадение. Одновременно с ним произошло что-то еще, возможно, вовсе не в святилище, и даже не в Орите…

Однако его спутников эта версия вполне устроила.

— А что было дальше?

— Гибель ордена прошла почти незамеченной, как и его существование. Дхэров было слишком мало, чтобы силой поработить весь мир, и они решили действовать хитростью, обратившись к процветающему в то время культу Двуединого. Когда храмы обрели поддержку со стороны «бога», их влияние начало быстро расти. Вскоре оно превысило мирское, и когда правители попытались осадить зарвавшихся храмовников, было поздно: армия перешла на сторону дхэров, а народ, который во время междоусобиц владык еще худо-бедно удавалось вдохновлять на «защиту родной земли», восставать против бога отказался наотрез. А потом историю немножко переписали, добавили Тваребога, немножко страшных баек… — Брент споткнулся, чуть не упал в охотно растопыривший листья куст, обругал себя за беспечность и закончил с трепом. Пусть сами Летопись Изначальную читают, если так интересно.

***

Хруск, многозначительно хмыкая и покашливая, изучал карту, хотя все и так было ясно: идти придется дикоцветьем. До одного моста сорок выстрелов на юг, до другого — тридцать на запад.

— Твари-то тоже без моста не обойтись, — наконец рискнул заметить он. — Двинется берегом либо к северу, либо к югу. Может, поехать к ближнему мосту, а дальний голубем известить?

— Нет. — Архайн с мрачным вызовом глядел на лес. — Вдруг это всего лишь уловка, чтобы оторваться от погони? Сделает кружок по дикоцветью, хитрая сучка, и выйдет обратно, отгородившись от нас Границей.

Старшой разочарованно свернул карту:

— М-да, тяжелый у нас денек будет…

— У тваребожцев не легче, — огрызнулся йер. К Твари он не испытывал ни малейшего сочувствия, желая ей скорейшей и по возможности ужасной кончины, но боязливые переглядывания обережи ему надоели. — За этими землями надзирает Темный, и стражи Его грозны и неподкупны.

Восторга во взорах бойцов не прибавилось. Они что-то не припоминали, чтобы Двуединый выписывал им разрешительные квитки на проход по Приграничью.

— Вы что, думаете, Тварь обладает какими-то сверхсилами? — начал злиться Архайн. — Да без своих жрецов она ничто, даже взрослая и обученная: все ее умения ограничены властью над лозами и тварями. Сама она даже слепня убить не способна. Там, где прошли тваребожцы, пройдем и мы!

Обережь поспешила исправиться и забубнила что-то вроде: «конечно, господин Приближенный», «было бы чего бояться», «вам виднее», непостижимым образом сложившееся в «так мы тебе и поверили».

***

Если быть совсем уж честным, приграничным тварям жизнь тоже паровой котлеткой не казалась. Об охранной миссии, возложенной на них Иггром, они понятия не имели, а при случае с удовольствием сожрали бы и его самого. Ближайшие к Границе земли они уже опустошили, а двигаться дальше мешала слабнущая с каждым днем, но пока что действенная защита — сила Потока, накопленная дикоцветьем еще при открытом шлюзе. Казалось бы, она-то тварям и нужна, однако всему должна быть мера: сластены осы тоже предпочитают бродить по краешку горшка с медом, а не нырять в него с головой.

Но даже в обжитых местах хлопот не оберешься: поди еще поймай эту сочную, вкусную, но возмутительно верткую добычу! Вот и приходилось бедным хищникам стараться изо всех сил: маскироваться под безобидные пни и кочки, подкрадываться, рыть норы и раскидывать ловушки, а потом спешить к ним со всех лап-щупалец, чтобы жертва не успела вырваться…

***

Радда приглушенно вскрикнула и взмахнула руками, по щиколотку провалившись правой ногой не то в ямку, не то просто в рыхлую землю.

Дернулась раз, другой.

— Я застряла, — пожаловалась она, виновато глядя на остановившегося и повернувшегося к ней Брента.

Жрец выразительно вздохнул. Ну во что она там умудрилась вляпаться?!

— Давай руку.

Пальцы у девушки оказались тоненькие, хрупкие и холодные. Такие хочется спрятать в горстях, как озябшего птенца, и дыхнуть теплом в щель… «Да что это со мной?!» — мысленно выругался Брент, отталкивая Раддину ладонь и крепко обхватывая запястье. Не назло, просто так тянуть удобнее.

— Ой!

На чем тут кандалы держались, непонятно. Веточка, двумя пальцами раздавить можно.

— Без «ой». Вылезай.

Парни остановились, поджидая. Девушка закусила губу и честно напрягла мышцы, но быстро выяснилось, что либо у Брента останется ее рука, либо у ямы — нога.

Пришлось прибегнуть к крайним мерам.

— Замри. И лучше зажмурься.

Радда послушно закрыла глаза. Под пальцами жреца часто трепетала жилка.

— Тишш, сгинь. — Брент шуганул кошака, с тревожным фырканьем царапающего коварную землю, и уже привычно потянулся к плети. Какая все-таки удобная штука, впитывает призванную силу как губка, чтобы так же легко отдать в нужный момент… Темный его побери, осталось только какой-нибудь трактат замутить!

Плеть с легкостью пронзила землю, завилась кольцами впритык к коже, выжигая все лишнее. Пропала и тряпичная обмотка, зато когда жрец обхватил девушку за талию и дернул вверх, нога свободно выскользнула из ловушки.

Раздался громкий щелчок, похожий на звук ломающейся кости. Радда вздрогнула, открыла глаза и глянула вниз — а в следующее мгновение уже с визгом висела на Бренте, обхватив его руками и ногами. Жрец пошатнулся, попятился, чуть не рухнув на спину. Выругался, попытался стряхнуть ополоумевшую девку, потом тоже увидел и сам в нее вцепился.

Из развороченной дыры, точнее, норы торчала здоровенная, с бычью башку, харя. Слегка вытянутая вперед, обтекаемой формы, она напоминала половинку разрезанного поперек яйца, покрытого короткой сизой шерстью. Бисерные, беспорядочно натыканные глазки вряд ли хорошо видели — зато всех сразу. «Яичко» опоясывали две плотно, но, увы, безрезультатно сомкнутые роговые пластины. Не обнаружив за ними ничего вкусненького, тварь разочарованно раззявила пасть, и люди увидели отточенные как бритвы кромки. Языка не было, только волнообразно шевелящиеся стенки глотки, начинающейся от самых пластин.

Бесшабашный горец присел на корточки, слепил рыхлый ком из сора и радушно попотчевал им дивную зверушку.

Кромки лязгнули еще раз. Отплеваться подобной пастью было невозможно: что туда попало, тому выход только с другого конца. Оскорбленная тварь подалась вперед, но угодила в солнечную полосу и, словно ожегшись, рывком втянулась обратно в нору. Чего-то там проскрежетала, выбросила фонтан комьев, настучавших горцу по дурной голове, и яма сменилась пятном более темной, влажной земли.

— Ты бы еще по носу ее щелкнул, — проворчал Брент, ссаживая смущенную Радду.

— Не успел, — с сожалением признался ЭрТар. — Может, если палкой туда потыкать, она снова вылезет?

Жрец едва не предложил потыкать туда горцем, но вовремя сообразил, что тот его просто поддразнивает. Состязаться в острословии с «сорокой», чьи предки оттачивали это искусство на протяжении веков, Брент не пожелал. Молча отвернулся и, не сматывая плети, двинулся дальше.

Ощущение дрожащего птенца в горсти проходить не желало.

***

— Они здесь были! — торжествующе объявил один из бойцов, лучший следопыт в отряде, присаживаясь на корточки и указывая на торчащий из земли кончик тряпки. — А вон и корлиссьи лапы. — Обережник на всякий случай измерил их пятерней, хитро растопыривая и подгибая пальцы. — Точно, они!

Послышались облегченные вздохи и смешки. Выходит, погоня на верном пути, да и не так уж он и страшен. Идущего впереди йера оказалось вполне достаточно, чтобы на людей никто не покушался. Приближенный изредка взмахивал плетью, и, хотя внешне ничего не происходило, дышать становилось свободнее.

— Но почему тваребожцы перестали заметать следы? — Хруск не давал себе расслабляться раньше времени. — Не ловушка ли это?

— Нет. — Архайн, не останавливаясь, прошел мимо. Указанное ростком направление намертво впечатывалось в подсознание, и свернуть с него даже по нужде казалось кощунством. Интересно, что должен испытывать жрец, если даже йера так пробрало? — Они боятся использовать силу Твари, чтобы Иггровы стражи их не учуяли.

— Мы опять пойдем за ними, господин Приближенный? — уточнил следопыт.

— Пока что нам и так в одну сторону. Но ты поглядывай, не свернут ли они где.

Боец сосредоточенно кивнул.

— А тряпку зачем закопали? — не унимался старшой, по-прежнему чуя какой-то подвох.

— Может, завернули в нее что-то ценное, — предположил кто-то из обережников. — Тащить устали, а просто выкинуть пожалели.

— И думали за ним вернуться? — скептически возразил Хруск. — Сюда?!

Следопыт пожал плечами и, вытащив из-за пояса нож, осторожно подцепил улику кончиком лезвия.

***

К вечеру твари захотелось есть еще сильнее. Для существа, на шесть седьмых состоящего из желудка, это было нешуточное горе. С голодухи она даже попыталась отодрать от дерева корешок, но тот дал сдачи, оставив на морде безволосую полосу.

Вконец опечаленная тварь вернулась к испорченной ловушке, хотя бы понюхать сброшенную добычей шкурку, а та вдруг шевельнулась и выскользнула у нее из-под носа…

***

Те, кому доводилось дразнить сидящего под печкой кота привязанным к нитке лоскутком, знают, как внезапно может выскочить оттуда мурлыка, безошибочно закогтив приманку.

Испугаться следопыт не успел. Безголовое тело перекувырнулось в воздухе, засеяв землю кровью, и шлепнулось в кусты. Опьяненная успехом тварь потеряла всякую осторожность и, хотя в лесу для нее еще было светловато, целиком выбралась на поверхность, надеясь воспользоваться оказией и запастись едой впрок.

Обережники бросились врассыпную, обнажая фьеты. Вырвавшееся из-под земли чудище напоминало мохнатую пиявку, то сжимающуюся в веретено, то червеобразно вытягивающуюся. Хруск с обеих рук рубанул нацелившуюся на него морду, но даже не оцарапал — та отдернулась, вспугнутая бегущим впереди лезвий ветерком. Боец по инерции качнулся вперед, но каким-то чудом умудрился отмахнуться от «выстрелившей» ему в бок гадины.

Раздосадованная тварь решила попытать счастья с другой жертвой, неподвижной и без острых жвал. Примерилась — и замешкалась, беспокойно раскачивая приподнятой головой. С виду это существо ничем не отличалось от прочих, но к манящему запаху пищи примешивалась крепнущая нотка яда. Потом тварь заметила разворачивающееся жало и решила, что жить ей хочется больше, чем жировать.

Архайн все-таки стегнул ей вслед плетью, отполосовав кончик хвоста. Чудище утробно булькнуло, но возвращаться и мстить не пожелало. Трофейный кусок остался извиваться возле норы, желая врагу им подавиться.

— Еще вопросы есть? — холодно осведомился йер, глядя на стоящего на четвереньках Хруска — тот все-таки не сумел удержать равновесие после удара.

Обережник безмолвно помотал головой и поднялся. Насчет достойных похорон товарища тоже никто не заикнулся, на примятый куст старались даже не смотреть. Темный знал свое дело.

***

Обладай тварь разумом, она подумала бы, что день не задался с самого утра.

Впрочем, ночью она вернулась и с аппетитом скушала труп обережника. А хвост — дело наживное.

***

Даже закат здесь был чуждым, зловещим: багрово-красный, без единой желтой крапинки. Обмакнутые в него деревья казались ветвистыми трещинами в небосклоне. Ветер стих, подозрительные шорохи — тоже, но путников это не обрадовало. Если уж этих мест даже пришлые твари избегают…

ЭрТар, заметив, как быстро и брезгливо переставляет лапы Тишш, наклонился и потрогал землю ладонью. От почвы исходил горячечный жар, словно под слоем трухлявой иглицы тлел торфяник. Но рановато что-то для лесных пожаров, только месяц как весенний паводок сошел.

А для заката поздновато, понял Джай, увидев прикипевшую к небесной макушке, отсвечивающую розовым луну.

Не такая уж и широкая она оказалась, Граница. Шагов двадцать — да только поди прошагай! Между Оритской и Хайанской частью Царствия ползла бесконечная змея с оранжевым брюхом лавы и алой спиной стоящего над разломом зарева. Клокочущий, в хлопьях серой пленки расплав тек не вровень с краями, а ладони на три ниже, изредка выплескиваясь и застывая гладкими, стеклянно блестящими кляксами. Берега обрамлял широкий «пляж» из золы, девственно хрустящей под ногами.

Естественно, никаких жрецов с младенцем по нему не прохаживалось.

Сосредоточенный взгляд Брента, устремленный на противоположный берег и дальше, Джаю очень не понравился.

— Брось, здесь невозможно перебраться!

— Вижу, — подтвердил жрец. — Значит, надо поработать головами и понять, как это удалось Привратнице.

— А ты уверен, что она не покрутила пальцем у виска и не утопала обратно в лес?

— Покрутить мы всегда успеем.

Работа головами пока что заключалась в их поворачивании по сторонам. ЭрТар тоже видел Границу впервые: возле переправ ее заслоняли каменные стены, и о пересечении разлома путникам сообщал лишь выжаренный до привкуса пепла воздух.

— А если бревно перекинуть, э?

— Не дотащим, — возразил жрец, прикинув необходимую, чтобы не сильно прогибался, толщину мостика. — Да и не попадалось мне за последние два часа нормальных деревьев — все скрюченные, покореженные…

— Так вырасти его сам, прямо на берегу!

— Не выйдет. Тут земля мертвая, я не смогу влить в нее столько силы.

— Ну — ЭрТар с подозрительно серьезным видом начал излагать следующую версию, — ребенка могли раскрутить за ноги, а на том берегу поймать. Но, боюсь, нам этот способ не подходит…

— Попробовать-то можно, — хмуро буркнул Брент, в то время как Радда с Джаем давились дурацким хихиканьем, вообразив обе сцены. Кошак с наслаждением валялся в пепле, перепачкавшись им от носа до кончика хвоста.

Более умных мыслей после такого изматывающего пути в голову не лезло. Обережник утер лоб и вспомнил детство: ничто так не скрашивало душные летние вечера, как плевки в забор. Сначала просто так, а потом на скорость, дальность и меткость.

Мастерство не пропьешь. Лава зашипела не хуже соседки-владелицы забора, выстуженное слюной пятнышко мгновенно съежилось и исчезло.

Радда бестрепетно стояла у края разлома, скрестив руки на груди. По лицу девушки плясали алые отблески, исходящий от Границы жар шевелил выбивающиеся из прядей волоски. Темный лишился знатной Невесты, даже Брент невольно залюбовался.

Удивленная внезапной тишиной девушка обернулась и, убедившись, что все в порядке, задумчиво спросила:

— Интересно, а что происходит с Границей во время дождя?

— Отличная идея! — воспрял духом Брент.

Джай уселся на снятый с кошака узел и с наслаждением вытянул натруженные ноги.

— Дождаться ливня?

— Нет, их здесь не бывает, дхэры об этом позаботились, — отмахнулся жрец. — Но я могу вызвать его сам!

— Хэй-най, я об этом внукам буду рассказывать! — восхитился ЭрТар. — Давай, вызывай!

Мужчина замялся.

— Все не так просто. Даже чудеса подчиняются определенным условиям.

— Каким?

— Чтобы спрятаться в тенях, нужны тени. Чтобы заставить птицу запеть, нужна птица. Лоза не вырастет без семени, а огонь не загорится без дров.

— То есть тебе нужна туча? — деловито уточнила Радда, оказавшись, к досаде парней, смышленее их обоих.

— И желательно грозовая. — Жрец с надеждой вгляделся в небо. Как назло, туч там и близко не было. Далеко тоже.

— Вы как хотите, а я буду спать, — объявил Джай, раскатывая одеяло и малодушно надеясь, что до утра погода не испортится. ЭрТар присоединился к нему. На раскаленную как печка землю пришлось стопкой уложить оба отреза, а из Тишша вышла роскошная подушка. Польщенный кошак вытянулся во всю длину и громко заурчал.

Радда потопталась рядом, с сомнением поглядывая то на них, то на сидящего поодаль Брента, но потом все-таки осторожно пристроилась с краешку. Парни благородно подвинулись, уступив ей почти половину постели и весь корлиссий окорок.

***

Жрец разбудил их перед самым рассветом. Точнее, он резко встал, Тишш тоже подорвался, и три головы с размаху брякнулись о землю.

Растрепанная Радда сонно потерла глаза. Под луной неспешно проплывал светлый облачный ошметок, в который даже сморкаться было совестно.

— А нам его хватит?

— Понятия не имею. Но выбора нет.

Джай поглядел на небо, на Границу и взмолился:

— Слушай, до рассвета всего ничего осталось! Давай ты сначала уточнишь направление, а? Обидно ж будет изжариться понапрасну!

Брент задумался. Как бы ни изводило его вынужденное бездействие, опрометчивый поступок обойдется еще дороже.

— Ну положим, не понапрасну. — ЭрТар обеими руками поскреб кошаку подбородок. — Хотя бы от Архайна оторвемся.

— А разве еще не оторвались? — удивился Джай.

— Ннэ, вон он из леса выходит. — Горец небрежно кивнул на отделяющиеся от деревьев тени.

— ??!!! — Раздумья значительно оживились. Беглецы заметались по пляжу, хватая и роняя вещи. — Какого Иггра ты раньше молчал?!

— Да я сам только что заметил!

Меж тем обережь тоже проявила интерес к теплой компании на берегу, перейдя на хищную трусцу. На пляж погоня вывалилась в двух выстрелах левее «тваребожцев», можно было бы побегать с ней наперегонки, тем более что путники успели отдохнуть. Но уставившийся на небо Брент не трогался с места, заставив остальных поневоле сгрудиться возле него.

Облако, смущенное таким вниманием, еле-еле ползло, цепляясь за луну всеми клочьями. Будь его воля, оно вообще бы развернулось и удрало, но ветер потихоньку делал свое подлое дело.

Если бы Джай не видел, как Брент занес руку с хлыстом, он мог бы поклясться, что в жреца ударила молния. Снизу вверх она прошла или наоборот, было не разобрать. Неубедительно громыхнуло, тучка съежилась, почернела, а затем и вовсе исчезла.

Дождь не пошел.

Он просвистел и рухнул на Границу цельным комом.

Огонь и вода сцепились подобно псу и брошенной ему в морду кошке. Парни ослепли и оглохли — облако возникло снова. Раскаленный, клубящийся пар с оскорбленным ревом шибанул вверх и в стороны, не докатившись до людей какой-то семерик шагов, — еще один взмах, и ураганный порыв ветра скомкал его и унес в сторону.

Радда убрала руку от лица и ахнула. Кусок Границы как раз напротив беглецов стянуло бурым струпом, края которого тут же начали светлеть и оплавляться.

— Ну чего ждете?! — рявкнул жрец, как будто только сейчас обнаружив стоящих рядом друзей.

— А выдержит?

У ног Джая ободряюще вонзилась синяя стрелка. Горец и обережник схватили девушку за руки и с дружным воплем помчались по бугристой, шершавой корке, под которой плененным зверем ворочалась лава. Тишш с задранным хвостом припустил за ними, догнал и обогнал, первым выскочив на землю. Брякнулся на спину и начал суетливо вылизывать ошпаренные лапы.

Все закончилось так быстро, что за себя Радда даже не успела испугаться.

— Брент!!!

Но жрец и сам уже спрыгнул с берега. За минувшие секунды переправа успела истончиться вдвое, подошвы вминали ее, как болотину, оставляя позади заполненные жидким огнем ямки с разбегающимися от них трещинами. На последнем шаге корка с хрустом проломилась, обтекающий лавой кусок встал торчмя. Брент споткнулся, девушка вскрикнула, но последний рывок жреца, хоть и кособокий, выбросил его на пляж, окутав вихрем пепла.

Когда погоня наконец добежала до разлома, от переправы осталось колышущееся, зыбкое кружево, распадающееся на глазах.

Ожидаемых проклятий и стрельбы не последовало. Обережники терпеливым вороньем выстроились в рядочек на краю.

— Темный в помощь, брат, — моровым ветерком прошуршал над Границей негромкий голос. — Тебе еще не надоело бегать за судьбой, как псу за собственным хвостом? Может, стоит поискать ее позади, а не впереди себя?

Брент оцепенел. Ему не надо было оборачиваться, чтобы знать, с каким выражением смотрит на него Архайн. Мышка думает, что ей удалось вырваться из когтей? Ну-ну…

— Тварь все равно не сможет тебе помочь, — продолжал йер. — Пока кристалл у меня, это не под силу даже Иггру. Лучше вернись по доброй воле, нам есть о чем побеседовать…

— Хэй, чего ты застрял?! — возмутился ЭрТар, дергая жреца за рукав. — Нашел кого слушать! Да и говорить с ним — только язык пачкать, тьфу!

И, верный своему слову, сделал в сторону того берега несколько жестов (которыми издревле общались разделенные ущельями горские пастухи), по отдельности означающих «овца», «посох», «кривой» и «свадьба». Архайн, разумеется, ни одного не понял, но по рвению показчика догадался, что вряд ли они складываются во что-то лестное.

— Что ж, — прошипел он, — если вы не желаете слушать Светлого, пусть вас вразумляет Темный!

Йер с оттяжкой хлестнул по лаве. Это наконец вывело Брента из ступора. Жрец ответно взмахнул плетью, отметая огненный град, и попятился, переходя на бег.

Заговорить с Архайном он и так бы не смог.

***

— Не стреляйте. — Йер пригладил волосы, пропустил челку сквозь растопыренные пальцы, как умывающийся возле очага кот. — Тваребожца этим не взять.

— Но уйдет ведь, господин! — с профессиональной обидой возразил старшой. — К Твари своей помчится…

— Пускай. — Приближенный повернулся спиной к разлому, и Хруск увидел, что Архайн самодовольно улыбается. — На это я и рассчитываю. Зато когда он ко мне вернется, мы будем точно знать, где она и что из себя представляет.

***

«Тваребожцы» далеко убегать не стали, спрятались в кустах и часок пошпионили за врагами. Ничего интересного не увидели: йер и обережники с удобством устроились посреди пляжа, выставили караул и завалились спать. За что были завистливо обруганы с пожеланием не проснуться.

Подошло время очередного Взывания. Брент уже смирился, что главный ритуал ордена превратился из великого таинства в публичное зрелище, и гнать рассевшихся кружочком друзей не стал. Мешать они ему не мешали, даже слегка добавляли решимости.

Пробудить семя удалось не сразу, но это была вина исключительно земли, иссушенной пришлыми тварями. Бледный росток вытянулся на несколько пальцев, застыл, словно принюхиваясь… и медленно, неуверенно изогнулся, указывая в просвет между Брентом и ЭрТаром.

На оставшуюся позади Границу.

Глава 22

Что есть случайное везение против гениального полководца, безупречной стратегии, солидного опыта, многократного перевеса в силе, подготовке, вооружении и деньгах?

Положите на одну чашу весов семь пушинок, а на вторую — железный лом, и узнаете!

Пановад, оритский философ 3-го века до В. Д.

Минувшая весна казалась блеклой тенью этого летнего вечера. Уже потемневшие кроны снова забрызгало нежной зеленью, заштопавшей прорехи в листве. Ожили даже сухие с виду ветви, а поваленные стволы скрылись в траве и вьюнках. Меж деревьев распустились мелкие белые цветочки, которые Радда старательно переступала. На ее глазах происходило чудо, тем более поразительное, что снизошло на мир само по себе, а не повинуясь воле равнодушного йера. Оно было настоящим, живым… действительно божественным.

А еще в воздухе кружились бабочки. И белые капустоеды, и желтые леснички, похожие на осиновые листья, и вообще незнакомые — яркие, пестрые, суматошные. Одна упрямо увивалась возле ЭрТара, видимо, приняв его черно-белую макушку за диковинный цветок. Увы, горец не отвечал ей взаимностью: он слушал выразительный монолог Джая, посвященный Бренту, жрецам, Привратнице и Темному Иггру, который, по словам парня, ожидал вышеупомянутых с жадным нетерпением.

Седовласый дождался, пока обережник выдохнется, и бесстрастно заключил:

— Ты сердишься не на меня.

— А на кого же, по-твоему?! — Джай с трудом удерживался от соблазна схватить жреца за грудки и хорошенько встряхнуть. Брент с ночи был какой-то странный, отчужденный, словно йеровы слова откинули его к началу их знакомства. Но это вряд ли помешает жрецу дать хорошего тумака сдачи.

— На обстоятельства, к которым я не имею ни малейшего отношения. И если тебе так уж приспичило спустить пар, иди во-он к тому пню, он выслушает тебя куда сочувственнее.

— И по шее не треснет, когда совсем уж достанешь, — безжалостно добавил ЭрТар. Сказать по правде, пять минут назад горец тоже готов был сорваться, но, поглядев, как глупо это выглядит со стороны, передумал.

С повторной переправой через Границу проблем не возникло, хотя без наступающих на пятки обережников удовольствие было не то. Пришлось пройти десяток выстрелов на север вдоль разлома, чтобы погоня не увидела и не услышала порчи второго облака. Крутиться по мертвому дикоцветью в поисках Привратницы было опасно и глупо. Вряд ли она станет долго в нем прятаться — уж лучше йер с обережью, чем ежесекундный риск. Жрец пришел к тому же выводу, что и Архайн: Привратница специально сделала петлю, заводя погоню в смертельную ловушку. И ее план частично удался — вражеские ряды поредели.

Но дружеские тоже были от него не в восторге. Джай одумался и повел разговор спокойнее:

— Зато ты имеешь отношение к выбору пути и тащишь нас самыми колдобинами!

— Советуешь мне сдаться Архайну и вообще ничего не делать?

— Да нет же, — возмутился обережник, — ни в коем случае! Но, может, стоит делать что-то другое? Мне надоело ежедневно разминаться с Привратницей на каких-то полвыстрела!

— И что ты предлагаешь?

— Ну не знаю… надо хорошенько подумать!

— Думай, — разрешил Брент, не глядя на Джая, чтобы тот не догадался, как ему самому хочется повалиться лицом в землю и, глубоко запустив в нее пальцы, завыть от безысходности. — Да снизойдет на тебя Иггрово озарение со всех Его ликов…

— Ты бы меня еще знаком Двуединого осенил, — обиделся парень. — Откуда ты вообще такие выражения знаешь? Шпаришь, как по Уставу, про плеть я вообще молчу… мне иногда кажется, что рядом настоящий йер идет!

«Темный в помощь, брат». Когда-нибудь они все равно бы это узнали.

— Я три года был Внимающим.

— Чего?!

Этим неожиданным признанием Бренту удалось выторговать у ошарашенных спутников несколько минут тишины, чтобы собраться с мыслями.

— Жрецами не рождаются, иначе йеры уничтожали бы нас еще в колыбелях, как Привратниц. Более того: до обряда посвящения Внимающие ничем не отличаются от «побегов» — это люди, способные взывать и использовать полученную силу. Дхэры и Привратница подбирают из них служителей на свой вкус, по рождению мы равны. Я стал «шипом» в двадцать семь лет… за месяц до первой смерти.

— Так ты, что ли, «провалил» Приобщение и решил назло Иггру пойти в жрецы? — предположил Джай, снова подозрительно набычившись.

— Я от него отказался, — огорошил его Брент. — В мантии меня принимают за служителя Темного — к тому и шло. Никто из наставников не сомневался, что меня ждет успешная карьера, вплоть до Приближенного. Но чем больше «Иггровых таинств» мне открывалось, тем противнее становилось. Йеры оказались не самоотверженными, безгрешными божьими слугами, а обычными людьми, выдающими свои слабости за волю Светлого, пороки — Темного…. А потом я узнал об ордене.

«— Я ему не доверяю.

— Я тоже. Я видел его в деле, на последней облаве.

Собрание шумит, волнуется.

— Не стоит даже допускать его до обряда. Старший?

— Пусть Госпожа решает.

Худая старческая рука невесомо ложится на плечо.

— Давай, мальчик, — ободряюще говорит „корень“. — Ты сделал свой выбор. Теперь дело за ней.

…Потом они будут сражаться бок о бок, вычеркнув из памяти прошлые обиды…

Но сейчас он чувствует себя стоящим на краю пропасти птенцом, не знающим, ожидают ли его распахнувшиеся за спиной крылья — или каменная плаха».

— Вы не представляете, как изумлен был орден, да и я сам, когда Она отметила меня лозой… — Брент остановился у подножия дуба, поглядел вверх, словно надеясь что-то рассмотреть среди ветвей, потом уткнулся в него лбом и с глухим стоном саданул кулаком по стволу. — Архайн прав. Дерьмо я, а не жрец. Тваребожец. За этот семерик я нарушил все писаные и неписаные законы ордена, расшвыривался силой Потока направо и налево, как последний йер! А ведь каждая ее крупица — это невзошедшее семя, непроклюнувшееся яйцо, нерожденный ребенок… а вдруг именно ему было предначертано изменить будущее мира?!

Друзья сочувственно сгрудились возле него. Утешитель из Джая был аховый, парень умоляюще уставился на ЭрТара, и тот не подкачал:

— Но ты же говорил, что твоя первоочередная цель — спасение Привратницы, ннэ? Разве она не важнее каких-то дурацких предначертаний?! Ведь без нее вообще никто не родится!

— Я мог выкрутиться и так! Начать с того, что от вас надо было сразу же избавиться! Тогда бы ни плеть не понадобилась, ни щука, ни кабан… — Брент оторвался от дуба, глянул на Радду, осекся и безнадежно махнул рукой: — Я не понимаю, почему Привратница до сих пор отвечает на мой зов. Она давно уже должна была от меня отречься. — Мужчина сел, привалившись спиной к шершавой, нагретой солнцем коре. Тишш влез к нему на колени (сколько поместилось) и начал с урчанием тереться башкой о грудь жреца.

— Значит, йером ты ей нравишься больше, — фыркнул ЭрТар, опускаясь на корточки рядом. — Как и нам. А Архайн пусть коз… пасет, ему только того и надо — до ручки тебя довести, чтобы ты скорее к нему вернулся!

— Ему и так недолго ждать осталось, — горько возразил жрец, машинально почесывая киса между ушами.

— А если кристалл попадет в руки к Привратнице? — Радда собралась с духом и тоже вступила в разговор. — Она сумеет воскресить тебя по-настоящему?

Брент недоуменно поглядел на девушку, потом его лицо чуть прояснилось:

— Возможно… Да, пожалуй, и обычный жрец сумеет. «Корень» так точно. Надо просто прижать кристалл к пробужденному семени, и оно перетянет душу в себя…

— Ну вот видишь! — восхитился ЭрТар. — Значит, не все так безнадежно! Маладэц, жэнщын, и от тебя мала-мала палэзный ест’!

Радда возвела глаза вверх и саркастически покачала головой: мол, чем ты думал, Двуединый или кто там еси на небеси, создавая этих бестолковых мужиков? Одна морока с ними.

— Но Архайн вряд ли согласится добровольно расстаться с кристаллом, — скептически заметил Джай.

— Значит, расстанется недобровольно, — пожал плечами горец. — Надо только подкрасться к нему поближе…

— … с камнем потяжелее? — ехидно продолжил обережник.

— Ты можешь попробовать с камнем, — не смутился ЭрТар. — Но лучше подловить его среди толпы, когда он чем-нибудь увлечен…

— Например, горца какого-то убивает, — мрачно поддакнул жрец. — Ничего у вас не выйдет. Проще самого Иггра ограбить, чем Архайна.

— А мне кажется, выйдет, — тихо, но твердо сказала девушка. — Должно выйти.

— Знаешь, — ЭрТар положил руку на плечо Бренту, — я, пожалуй, тоже буду в это верить. Даже если ты против. Двое против одного — это уже хорошие шансы, можно играть, э?

— Трое, — поддержал его Джай. — Ты в явном меньшинстве, так что кончай хандрить!

— Ну а раз вы все равно уже сидите, давайте сделаем привал и хорошенько все продумаем, — решительно объявила Радда. — Что там у вас из еды было? — Девушка порылась в беспрекословно отданной ЭрТаром сумке. — И это все?! Придется похлебку варить. Значит, ты — за водой, ты — за дровами…

— С каких это пор ты нами командуешь?! — опомнился Джай.

— С тех самых, как вы меня украли, — с готовностью сообщила нахалка. — Это Иггрово возмездие за ваше злодеяние!

— Ты клевещешь на Темного, он не настолько жесток!

— Тьфу на вас, — устало сказал Брент, отпихивая кошака и поднимаясь. — Пойду птицу какую-нибудь для супа поймаю, что ли…

***

На сытый желудок думалось легче и веселее. Парни и девушка быстро сошлись на мнении, что вначале надо все-таки попытаться найти Привратницу, ибо без Брента это будет, как деликатно выразилась Радда, «немножко труднее». А потом уж можно бежать и брать Архайна за, кхм, кристалл. Пару дней в плену жрец как-нибудь продержится, тем более зная, что помощь близка…

Брент был настроен куда менее оптимистично, особенно насчет последнего пункта, но возражать не пытался. Пусть лучше будет идиотский план, чем вообще никакого.

Довольные собой парни отправились к ручью ополоснуться и наполнить фляги, а по возвращении их глазам открылось душераздирающее зрелище: Радда упоенно расчесывала Бренту волосы, не особо заморачиваясь, легко идет гребень или нет. Жрец так же старательно изображал, будто понятия не имеет, что творится за его спиной. Особенно потешно это выглядело, когда девушка дергала посильнее, заставляя Брента втягивать голову в плечи и шипеть от боли.

Парни переглянулись и заржали. Жрец, и без того не слишком радостный, насупился еще сильнее. Увлекшаяся девушка ничего не заметила.

— Тебе просто хвост сделать или косу заплести?

— А разве там что-то осталось? — хмуро осведомился Брент.

— Осталось, смотри, какой ты пушистый! — Радда собрала волосы в пук и сунула Бренту через плечо.

— Пуши-и-истый, — задумчиво повторил Джай, смакуя слово.

— Лапочка, — тоненьким голоском поддержал его горец, жеманно трепыхнув жрецу ресницами.

— Ну все, хватит! — Брент сердито тряхнул головой и поднялся, игнорируя возмущенный вопль Радды, предвкушавшей еще полчаса забавы.

— Хэй, а где ты гребень взяла? — присмотревшись, насторожился ЭрТар.

— Из сумки с едой, а что?

— Вообще-то я им кошака вычесываю.

Брент и Тишш одарили девушку одинаково неласковыми взглядами. Радда смущенно хихикнула и поскорее сунула гребень обратно в сумку.

Косу жрец заплел сам, абы как, оскорбив в лучших чувствах не только девушку, но и горца. По его словам, именно так выглядело самое гнусное надругательство над трупом врага.

— Дай кинжал, — надоело слушать их скулеж Бренту. Прежде чем спутники успели что-то понять, жрец одним движением отчикнул косу под корень и вручил остолбеневшей девушке: — Теперь делай с ней что хочешь. Можешь с этим поделиться…

Радда брезгливо сунула ее ЭрТару целиком, но охотник обзаводиться запасной косой тоже не пожелал и, трескуче выругавшись по-горски, зашвырнул ее подальше в кусты.

Идти по обычному дикоцветью было не в пример легче и приятнее, чем по приграничному. Даже Джай взирал на него с новоприобретенным умилением. Жрец, как обычно, шел впереди, за ним Радда, чем-то полюбившаяся трусившему рядом кошаку, а болтающие между собой парни поотстали на несколько шагов.

— Хэй, она на него смотрит! — толкнув Джая в бок, с усмешкой наябедничал ЭрТар.

— Кто? — думавший совсем о другом обережник покрутил головой. — А, Радда на Брента? Ну и что, я тоже на него смотрю… и на тебя тоже…

— Слюшай, дарагой! — возмутился недогадливостью друга горец. — Если ты на меня так сматрэт’, я в твой наглый глаз кулак дать!

— А! — дошло наконец до Джая. — Точно! Вот дурная девка…

— Э-э-э-э, не скажи… — многозначительно прищелкнул языком ЭрТар.

— Почему?

— Он тоже на нее смотрит. Кыш’, кыш’, гадкый мух! — Горец тряхнул головой, сбрасывая севшую на макушку бабочку.

Обиженный «мух» полетел вперед, обогнав Брента.

— Уже летают, — задумчиво прошептал жрец. — Как я когда-то мечтал их увидеть…

— А что в ней такого особенного? — не поняла Радда.

Жрец грустно усмехнулся. Бабочка вернулась и села ему на плечо, позволив накрыть себя горстью.

— Смотри. — Брент медленно раскрыл ладонь, на которой озадаченно шевелил мохнатыми усиками… цветок. Четыре одинаковых лепестка пронзительно-синего цвета, серебряная кайма, белые прожилки, завитые усы тычинок, лиловый воротничок из чашелистиков и короткий, с ноготь, обрывок стебелька.

Девушка завороженно потянулась к нему пальцем, но дотронуться не успела: цветок неожиданно трепыхнул лепестками и зигзагообразно взвился вверх, оставив на ладони два черных прочерка пыльцы.

— Что это было? — почему-то шепотом спросила Радда.

— Камалек. Цветок камалейника.

— Но он же… летает!

— Ну да. Иначе как бы он добрался до камалеи? Ведь их зачастую разделяет не только расстояние, но и высота — одна лоза стелется по земле, вторая может обвить дуб до самой макушки. — Брент проводил цветок взглядом, пока тот не затерялся в листве. — Так и мы… ищем, ищем… а найдем ли? В летописи сказано, что на одной камалее распускается несколько сот бутонов, в то время как камальки с окрестных лоз слетаются к ней десятками тысяч, а еще мириады гибнут по дороге.

— Найдем, — уверенно возразила Радда. — Будет тебе твоя камалея! — И ехидно добавила: — Накормит, напоит и спать уложит, всем остальным жрецам на зависть.

Брент покачал головой:

— Не издевайся. Она меня не выберет.

— Почему? Я бы выбрала, — неловко пошутила девушка.

— Во-первых, к совершеннолетию Привратницы я буду в полтора раза старше ее. — Жрец мрачно подумал, что его и сейчас-то вряд ли можно счесть завидным женихом.

— Ну некоторых женщин это только привлекает.

— Во-вторых, я «шип».

— И что?

— Убийца, — пояснил Брент, останавливаясь, чтобы подтянуть шнуровку на сапоге. Тишш сел рядом и начал старательно умываться. — На мне слишком много крови, Радда.

— Но ты же делал это ради нее! — возмутилась девушка.

— И что с того? Нож не станет чище от того, в чьей руке он зажат — врага или защитника. Да, лозе не обойтись без шипов, но кто их любит?

— Дура она, твоя Привратница! — искренне сказала Радда. — Тут народ из сил выбивается, шкуру ее спасая, а ей цветочки подавай — чистенькие, смазливенькие! Попрыгала бы по лаве, поспала на земле…

— Надеюсь, она никогда даже не услышит о подобном, — холодно осадил ее Брент. — Радда, какое тебе дело до ее выбора? Она не мужчина, а ты не жрец. И вообще — можешь отстать от нас в любом селище, тебя никто не держит.

— Ты тоже дурак! — в сердцах бросила девушка и так резко двинулась прочь от Брента, что оттоптала неуловимый Тишшев хвост, и ответ жреца — если тот вообще был — утонул в диком мяве.

***

Деревья раздались, выпуская дорогу в поле — чистое, размеченное колышками, по весне хорошенько осененное и уже первый раз скошенное, в полосах подвяленной травы. Из-за уступа леса застенчиво выглядывал первый дом селища, по-петушиному раскрашенный заходящим солнцем.

Путники остановились, прикидывая, заночевать на опушке или идти дальше. Уставшая Радда попыталась присесть на Тишша, но тот с жалобным мявканьем бухнулся на бок, вытянув лапы.

ЭрТар предупреждающе присвистнул: навстречу им, похлопывая по льняной штанине прутиком и как-то воровато озираясь, брел высокий, широкоплечий детина. Такой же белобрысый, как Джай, только выгоревший добела, вихрастый и сплошь в конопушках. При виде незнакомцев с кошаком он вздрогнул и попятился, но, приглядевшись, просиял и бросился к ним.

— Ой, господин йер! Вы-то мне и нужны! — Детина с ходу бухнулся на колени и с надеждой обратил взгляд на Брента: — Благословите на злое дело!

— Какое? — растерялся жрец.

— Корову хочу скрасть, — с готовностью повинился конопатый. — Рыжую, с белым пятном на лбу, во-о-он там за селищем пасется… хотите — подойдем поближе, покажу!

— Может, господину йеру еще тебе на стреме постоять?! — возмутился Джай. Ворье проклятое! Безо всякого стеснения с Иггром договаривается, а обережи потом хоть расшибись!

— Не-е-е, — серьезно помотал головой детина. — Я и сам справлюсь, место глухое… только благословите!

Мужчина тяжко, как раз по роли, вздохнул:

— Иггрово чадо, а ты знаешь, что сие грех?

— Знаю, знаю, господин йер! Семь бусин он стоит, во… — Горсточка медяшек проворно перекочевала к Бренту в ладонь.

— Что ж, благословляю тебя, Иггрово чадо. — Жрец с отвращением осенил торжественно замершего детину знаком Двуединого. — Иди с Темным и греши!

— Погоди, — ЭрТар поймал за рукав ретиво подорвавшегося с колен ворюгу — ему явно не терпелось проверить благословение в деле, — ты местный, э?

— Не-а, — помотал тот вихрастой головой. — Чё я — дурак, в родном селище скотину сводить? Узнают же сразу!

— А как оно хоть называется, знаешь?

— Ну так! — обиделся детина. — Большие Ячмени! У меня тут свояк живет.

— Ой! — всполошилась Радда. — Сюда брат Марахан на закупки ездит!

— Угу, — не вдумываясь, подтвердил парень, — там нынче ярмарка собирается, купцов понаехало, бродяг притащилось — жуть! Я в воротах с целой толпой столкнулся — мужики заросшие, бабы в рванье, дитенки орут… — И с хищным блеском в глазах добавил: — Самое время злому человеку поживиться — все селищане на торговом выгоне околачиваются, заранее прицениваются… а коровка-то без присмотра осталась!

— Вали-ка ты отсюда, злой человек! — не выдержал Джай. — Покуда кости це… (ЭрТар больно пнул его в лодыжку) всех коров не разобрали!

Детина изумленно на него вылупился, но спорить с «йеровой обережью» не стал, развернулся и трусцой почесал обратно к селищу. Джай мрачно буравил взглядом его могутную спинушку.

— Если Марахан успел сюда наведаться, то наверняка растрепал о тваребожцах и сбежавшей Иггровой Невесте по всем едальням.

— И меня тут многие знают, — уныло поддакнула Радда. — Я с ним постоянно ездила, помогала сыры выбирать…

— Значит, я пойду в селище один, — решительно объявил Брент и, стянув мантию, бросил ее в руки Джаю.

— Думаешь, без нее тебя не узнают? — скептически заметил ЭрТар.

— Ничего, я всегда смогу отвести селищанам глаза тенями или огнем и удрать, как из той мельницы. А вы идите обратно в лес и ждите меня на опушке.

— А тебе обязательно туда ходить? — Радда поежилась, словно бы невзначай коснувшись Брента локтем.

— Обязательно. — Мужчина вздрогнул, как от ожога, и поспешно отстранился. Да что с ним происходит, в конце-то концов?! — До следующего Взывания нам все равно делать нечего, так что надо проверить тех бродяг с детьми — вдруг это они водят нас за собой, сами о том не подозревая?

— Поспал бы лучше. — Джаю идея разделиться тоже не понравилась. Будь он какой-нибудь шарлатанкой-гадалкой, непременно загнул бы что-нибудь про терзающее его недоброе предчувствие, но здоровому мужику признаваться в таком было стыдно.

Брент только отмахнулся.

***

Оставшись одни, ребята развели костер и хотели за неимением ужина хотя бы хлебнуть самойлики, но обнаружили, что Брент случайно прихватил с собой их заветную кружечку. Так бы и пришлось пить холодную воду из фляг, кабы ЭрТар не отлучился «прогуляться» и, когда за него уже начали всерьез беспокоиться, вернулся с полным подолом земляной груши. Уверяя, что нашел ее прямо посреди дороги, — но руки у горца почему-то были по локоть в грязи.

Ужин вышел не шибко роскошный — к лету груша стала волокнистой и пресной — зато сытный. Возле селища тоже пылали костры, разведенные приезжими, ветер доносил обрывки музыки. Радда мечтательно к ним прислушивалась, пытаясь мурлыкать что-то себе под нос. Лежащий рядом Тишш тут же присоединялся, и девушка со смехом щелкала его по носу, вынуждая умолкать и облизываться.

— Хотите, я вам тоже спою, э? — предложил ЭрТар.

— Опять горскую, про козлов? — съехидничал Джай. Его собственные музыкальные способности ограничивались непристойными частушками по пьяни, причем, по словам слушателей, самым непристойным в них был голос исполнителя.

— Могу и равнинную, — согласился охотник. — Хоть покажу вам, как надо их правильно петь!

— А ты «Танец на углях» знаешь? — оживилась Радда.

— Спрашиваешь! — ЭрТар тут же отщелкал пальцами ритм и начал:

Поменяй пустой очаг на шелест пламени, Скуку полдня на веселье верхолуния, Клетку стылых стен на небеса бескрайние, Окунувшись в танца на углях безумие! Эй! Давай, пляши! Пока горит огонь, Пока душа горит! Эй! И — от души, Ладонь в ладонь, До утренней зари!

На припеве голос горца развернулся во всей красе, с птичьей легкостью гоняя переливы вверх и вниз, как на дудочке. Песня была быстрая и зажигательная, ладони сами тянулись исполнять приказ.

Поменяй тревогу на надежду светлую, Вьюги кружево на ручейков журчание Лямку будней на свою мечту заветную, И скорей вливайся в танец наш отчаянный! —

продолжила девушка высоким и чистым голосом, от которого у Джая слегка зазвенело в ушах. У Радды эта песня была одной из любимых — ее часто пели по вечерам в рабских халупках. ЭрТар одобрительно кивнул, подхватывая припев.

Поменяй разлуку на объятья нежные, —

вступил третий голос — не очень сильный, но приятный баритон.

Козни недругов на дружеские возгласы, Сердца грусть-тоску на счастье безмятежное, Вместе с нами не щадя ни ног, ни голоса!

Куплет он закончил в одиночестве. Припев петь не стал, кашлянул и, не дожидаясь аплодисментов, скомандовал Хруску:

— Взять их!

Глава 23

Добро просто не может не одержать победу.

Ибо никто и никогда не идет в бой во имя зла, а кто-нибудь да победит.

Голбер, хайанский меценат и мыслитель начала 2-го века от В. Д.

Едальня работала до последнего клиента, и только потому в ее окнах еще светились огоньки. И то лишь с одного края: бережливый хозяин задул лампы на пустующей части залы.

— Не пускаем уже-е-е, — зевнул сидящий на крыльце вышибала, напоследок лязгнув челюстями, как цепной пес. — Завтра приходи.

Брент на ощупь стянул с браслета одну бусину, за что перед ним не только распахнули дверь, но и услужливо ее придержали. Кажется, деньга была серебряной, но для жреца это не имело значения. Он и есть-то не хотел, просто в какой-то момент осознал, что у него подгибаются ноги от голода и усталости.

Поиски оказались безуспешными. Жрец обшарил все селище (а оно было мало того что большим, так еще и раскиданным по долинке, от двора до двора порой по пять минут ходьбы) и торговую стоянку, но ничего не выходил. В преддверии ярмарки народу на улицах, несмотря на глухую ночь, поубавилось только недавно. Да, бродяг видели многие. Да, у них был грудной ребенок. Или даже два, Темный их, вшивых, знает. Куда пошли? Куда-то туда… или вон туда…

Хозяин позднему посетителю не обрадовался, но и гнать не стал: засидевшаяся компания все равно не спешила освобождать стол.

— Только щи и пшеничная каша остались, холодные, — скучающе сообщил он. — Греть не буду, угли уже прогорели.

— Мне все равно. — Брент положил в расплатную чашечку пару бусин. — И попить чего-нибудь.

— Вы уж извините, господин хороший, — хозяин метко плюнул на пятно на стойке и стал с нажимом тереть его тряпкой, — но у нас с утра свадьбу гуляли, почти все кружки на счастье переколотили. Только шесть штук и осталось, вон у той оравы в углу по кругу ходят. Если выпросите одну…

Брент неловко повернулся, задев котомкой стул, и в ней что-то глухо звякнуло. Жрец сунул руку, пощупал.

— У меня своя.

Хозяин ревниво пригляделся — не больше ли положенной? — сгреб кружку за ручку и нырнул под стойку, к стоящей на полу бочке.

— Нынче у нас не скваш, а загляденье, — не утерпев, похвастался он. — Давно уже такого не удавалось. Будто сам Темный туда плюнул[47].

Брент никак не отреагировал на этот сомнительный комплимент, хотя жрец-то как раз мог порассказать, с чего вдруг сусло так пышно забродило.

Слегка обиженный хозяин тоскливо покосился на бессовестную компанию, заказавшую сразу бочонок скваша и теперь неспешно его цедившую, и, принеся жрецу тарелки, занялся заточкой ножей, полукругом разложив их перед собой на стойке.

Быстро поев, Брент безо всякой надежды на успех поинтересовался:

— Скажите, к вам недавно бродяги не заходили? Несколько человек, с младенцем.

— А что, знакомые ваши? — насторожился хозяин.

— Нет.

— Ну-ну. А то тут у нас какая-то сволочь, — мужик выразительно провел ножом по оселку, — корову у кузнеца свела. Ух, он и злой…

Жрец отмолчался.

— Может, они и у вас чего сперли? — глянув на его мрачное лицо, предположил хозяин.

— Может.

— Видел я их, еще до заката, — смягчился мужик. — Насчет работы спрашивали, только на кой мне в заведении их грязные лапы? Отправил к брату пни корчевать, он как раз поле расширяет. Это до конца улицы и по тропе налево, под самым бором. Да там издалека видно, бревна кучами лежат и пахота свежая…

Неужели наконец повезло?! Брент, позабыв про недопитый скваш, начал вставать из-за стола, но тут за дверью послышался оживленный гомон и в едальню ворвался чернявый мужичок, уже слегка пьяненький и с порванным воротом.

— Слыхали? — с порога выпалил он. — Приезжий йер тваребожцев изловил!

***

Отобранный у доносчика голубок пришелся весьма кстати: Архайн отправил Глашатаям последние известия и провел на карте очередную линию, отсекая еще один кусок Царствия, где Твари точно не было.

Кольцо замкнулась. Осталось только подождать, пока оно не стянется до удавки на шее беглянки. Прорваться за тайное оцепление из созванных со всего Царствия йеров у нее шансов не было.

Если весь предыдущий день Приближенный и обережь гнали без передыху, спеша выбраться из Приграничья, то после поимки тваребожцев сделали привал на часок-другой и дальше пошли спокойным шагом. Останавливаться в Больших Ячменях на ночлег Архайн не пожелал — ему до смерти надоели как вонючие селищанские избы, так и дикоцветье, а в Лесье был храм, по благовонной тишине которого йер неожиданно для себя успел соскучиться. К тому же у него была еще одна зацепка, подкинутая случайно подслушанным на улице разговором, и интуитивная уверенность, что в этом селище им уже искать нечего…

— А красивая девка, — заметил Хруск, идущий позади Радды. Тени от факела соблазнительно подчеркивали девичьи округлости.

— Как жаль, что тваребожцы заморочили ей голову своими бреднями, — с отеческим сожалением поддакнул Архайн, что разозлило девушку больше всего.

— Бреднями?! — возмутилась она. — Это вы скрывали от меня правду!

— А что есть правда? — Йер снисходительно подцепил прядь Раддиных волос, повертел в пальцах. — Всего лишь ложь, в которую мы верим: я — в одну, ты — в другую. Глупая девчонка, тебя испугала внешняя сторона обряда? Таинства на то и таинства, чтобы такие вот дураки не истолковали их превратно, позабыв, что у Двуединого есть и Темный лик! Глашатай забрал бы твою душу и передал ее Иггру, а тело испытало божественные наслаждения, о которых ты грезила…

— Неправда, ни о чем я не грезила!

— Лжешь, — уверенно отрезал Архайн, разжимая пальцы. — Иначе тебя бы не выбрали. Тебе оказали великую честь, рабыня! Но ты изменила Двуединому с первыми встречными и поплатишься за свое малодушие, целиком доставшись Темному.

— А что вы с ними сделаете, господин? — поинтересовался Хруск, видя, что девушка временно лишилась дара речи. У остальных пленников рты и так были заткнуты кляпами, ибо их изощренное сквернословие надоело йеру уже через седьмушку часа.

Приближенный равнодушно пожал плечами:

— Я? Слишком много чести. Доведем их до храма и препоручим братьям. Девку, скорее всего, там же публично и сожгут, а тваребожцев под охраной отправят в Ориту — у них должок перед Глашатаями («за выбивание которого, глядишь, и нам чего перепадет» — говорил довольный вид йера). Мы же продолжим поиски Твари, а вскоре к нам присоединится и главарь этих мерзавцев.

— Да, — запальчиво подтвердила Радда, — Брент найдет нас и освободит!

— Если он за вами вернется, — Архайн паскудно ухмыльнулся, — то я прилюдно извинюсь, что был о нем лучшего мнения. Нет, я имел в виду, что рабу уже пришла пора издохнуть. Дольше семи дней ему не удавалось продержаться ни разу.

***

— …Сидели, подлюки, в Бараньем леске, наши огороды обчищали! — петухом разливался возле стойки чернявый, достигнув своей цели: бесплатной кружки скваша. — Два парня и девка, как монахи и рассказывали. Небось они кузнецову корову и того, сожрали или в жертву Твари принесли!

— Ну наконец-то! — облегченно выдохнул хозяин. — А то я уж извелся весь, на каждого чужака с подозрением гляжу! А Тварь?

— Во! — показал руками рассказчик. — Два обережника на растянутых ремнях вели. Здоровенная, сивая, с виду — вылитый корлисс! Говорят же, что она во всякое зверье перекидываться умеет… Да можете сами сходить поглядеть, еще успеете догнать — их по дороге на Лесье потащили!

У Брента зазвенело в ушах, отрезая его от дальнейшего разговора, да и от мира вообще. Остался только он — и лихорадочно скачущие в голове мысли.

Бродяги и йер двигались в противоположные стороны.

До чего же все-таки полезная вещь — клятва. Дал ее — и навеки избавился от мук выбора, точно зная, как тебе надлежит поступать.

Вот судьба все за него и решила.

Если он отправится спасать — ха-ха! как он себе это представляет?! — непрошеных спутников, то почти наверняка упустит Привратницу, и второго шанса догнать ее не представится.

Как и времени. Сколько ему еще осталось — день, час? Или счет уже пошел на секунды?!

Брент залпом допил скваш, словно испугавшись не успеть. Уставился на кружку. Глиняная, щербатая, с надколотой ручкой, которую один придурок шутки ради спер из едальни, второй невесть зачем тащил в котомке даже через Границу, а третья старательно оттерла песком у ручья, обнаружив под налетом вековой грязи грубо выжженный рисунок: две чокающиеся кружками же руки.

«Шип» Лозы не может размениваться на подобную ерунду.

Умный человек не станет так глупо подставляться под удар.

Не вошедший в полную силу жрец все равно не сумеет одолеть Приближенного.

Седой мужчина по имени Брент с ненавистью швырнул кружку в стену и поднялся, оставив недоумевающего хозяина подметать с пола осколки глины, обетов и благоразумия.

***

В лес скорняка загнала естественная нужда — жена. Хворост у нее, видите ли, кончился, утром печь нечем будет растопить! В лес так в лес, философски подумал мужик, вместе с веревкой пряча за пазуху закупоренную бутылку. На свежем воздухе оно даже лучше идет.

Да только до воздуха встретился скорняку на улице старинный приятель, на ярмарку приехавший; ну как тут не выпить по маленькой? Хворост-то никуда не убежит…

В итоге убежало солнышко. Да и вообще дело успело перевалить за верхолуние… но без хвороста ведь в дом не пустит, гадюка!

Выпитое придало мужику решимости. Э-э-эх, ночь ясная, светлая, лес знакомый, никаких тварей там не водится, рядом костры горят. Да и собаку можно с собой свистнуть: фьють, Рыжик! А жене соврать, что далеко зашел, ну и заплутал чуток… или от стада кабанов на дереве битый час прятался, во!

Без остановки миновав подчищенную до последней веточки опушку, скорняк нырнул в овражек и вскарабкался по другому склону, цепляясь за корни. Там у него уже давно было присмотрено местечко, где и бурелома полно, и удобный пенек найдется.

Мужик растолкал локтями необычайно разросшуюся крапиву и остановился в нерешительности. Под разрывом крон купался в потоке лунного света огромный выворотень, запеленатый в темно-синюю лозу. Ветерок пускал волны по ковру остроконечных листьев, прихотливо шевелил лепестки многочисленных цветов, каждый по отдельности. Эк дикоцветье чудит…

А чего, красиво, решил скорняк, расстелил на земле сложенную вдвое веревку и нагнулся за первой веткой.

Вскоре вязанка была готова. Теперь можно и вознаградить себя за труды. Мужик откупорил бутылку, поболтал оставшимся на донышке. Сделал маленький глоток, растягивая удовольствие, и размяк. Хорошо-то как! Кузнечики трещат, цветочки пахнут… аж самому игривые мысли в голову лезут. Нарвать, что ль, жене этой дряни? Пусть порадуется. Хоть и дура дурой, зато своя, родная, сам выбирал…

Скорняк приподнялся, упиваясь своей добротой… и тут словно громовой раскат прокатился над поляной, беззвучный, но ощутимый всем телом.

Рыжик вскочил и насторожил уши. Одобрительно тявкнул, потом протяжно завыл.

Цветы вздрогнули — и, сухо трепеща лепестками, наперебой взвились вверх, на мгновение заслонив звездное небо.

«Скорее, скорее, скорее…» — теребил глубинный зов.

Надо спешить.

Они вот-вот раскроются.

Осталось совсем немного.

Всего одна инициация.

Мужик медленно, не отрывая глаз от опустевшего корча, закупорил бутылку.

Перебьется жена как-нибудь.

***

Гроза собралась уже перед самым рассветом. Небо долго ворчало и противилось наползающим тучам (ну и где они были, когда путники торчали у Границы?!), но потом все-таки позволило себя укутать.

Какое-то время древесные ветви держали оборону, и до идущих по лесной тропе людей доносились лишь шелест капель да запах мокрой листвы. Затем ливень бросил на прорыв отборные войска, и Архайну на макушку закапало.

Йер выругался и поднял капюшон. Обзор сузился, в лицо продолжали лететь брызги.

Вместо Лесья впереди показалась река. Дальняя половина моста терялась за пеленой дождя, а что находилось на том берегу, вообще было не разобрать. Подойдя поближе, неурочные ходоки обнаружили, что погода тут ни при чем: части моста, причем большей, попросту не существовало. Возле берега покачивались на волнах обломки досок и большое тележное колесо.

Выманив противника на открытое место, тучи начали обстреливать его с удвоенной силой. Промокла даже плотная мантия йера, причем быстрее, чем он взялся за хлыст, дабы «укрепить ее в вере».

— Глядите, господин йер, там жилье! — перегнувшись через перила, ткнул пальцем Хруск. С дороги одинокий дом было не разглядеть: он стоял на самом берегу, в выемке леса.

— Пошли, — коротко велел Архайн. Разогнать такую грозу не под силу даже Приближенному, а у приречного жителя наверняка есть лодка.

Вид у дома был забавный — как будто хозяин начал строить его с крыши, а когда занялся срубом, спохватился, что у него остались только короткие, в половину крыши, бревна. Но переделывать ее поленился, так и водрузил на дом, подперев выпирающий кусок четырьмя столбами. Из чердачного окошка торчали махры сена.

При виде йера, обережи и связанных, шатающихся от усталости пленников, хозяин мигом не только лишился сна на эту ночь, но и испортил его кошмарами на ближайший семерик.

«Дорогие гости», не спросив разрешения, вломились в дом, вытолкали жену и бабку хозяина ночевать в камору, а самого «вежливо» расспросили, вогнав в пот, дрожь и почесун.

Лесье оказалось совсем рядышком, за рекой, но мост через нее, как на грех, позавчера рухнул, не выдержав двух груженных камнями возов разом. Лодка у хозяина была, трехместная, но в такую погоду, такую рань… впрочем, если господин йер прикажет…

Архайн приказал сменить белье на постели и принести горячего вина, а также пустую кадушку. Хруск сорвал разгораживающую комнату занавесь и устроился на бабкином топчане, а остальные раскатали походные одеяла по скрипучим половицам. Пленников загнали в закуток возле печи, связали им еще и ноги, зато вынули кляпы и дали напиться, пообещав отрезать по куску языка за каждое ругательство. «Вэселый пэсня» и «дрэвный лэгэнда» обережники тоже слушать почему-то не пожелали.

— Э-э-э, дарагие, скучна с вами, — укоризненно заметил ЭрТар и, привалившись к стене, закрыл глаза. Радда забилась между парнями. Все трое промокли насквозь и дрожали от холода, Джай с ненавистью наблюдал за раздевающимися и заворачивающимися в одеяла обережниками.

Йер задержался за столом. Сначала просто сидел в молитвенной позе, чуть заметно шевеля губами, потом нагнулся и протянул руку к кадушке, принесенной недоумевающим хозяином. С обшлага рубахи сперва закапало, затем струйкой зажурчало. Вода сползала с волос и одежды Взывающего, как с песчаного, быстро светлеющего пляжа. Когда капель иссякла, Архайн опустил руку еще ниже, коснулся воды костяшками пальцев, и через несколько секунд от нее пошел парок.

Йер стянул сапоги и с блаженным вздохом поставил ноги в кадушку.

Если бы в этот момент в дверь постучалась сама Тварь, Архайн послал бы ее еще где-нибудь побродить с полчасика.

Увы, внезапный гость обошелся без стука. Дверь распахнулась и словно прилипла к стене, шум дождя усилился.

Обережники поспешно вскочили на ноги. В трусах (а кое-кто и без), зато с фьетами наголо они смотрелись бесподобно.

— Двуединый повелел нам радоваться заблудшей овце, сколь бы поздно она ни вышла из чащи, — уныло процитировал йер Божественный Устав, вытаскивая ноги из кадушки. — Заходи, Брент. И подай-ка мне заодно полотенце, вон оно на гвоздике у косяка висит.

Черный силуэт в сером проеме не шелохнулся.

— Отпусти их, Архайн.

— Наглеешь, тваребожец. — Йер откинулся на спинку стула и брезгливо понюхал вино в кружке. Разумеется, домашнее, ягодное — откуда в этой лачуге другому взяться. — Овечка из тебя никудышная, хамишь уже с порога. С чего бы это? Не сегодня-завтра ты и так окажешься в моей власти. Девчонка… (Хруск, поймав взгляд йера, намотал на кулак Раддины волосы, задрал ей голову и подпер подбородок фьетой) умрет, едва ты прикоснешься к плети, да и остальные проживут немногим дольше. Так что, увы, не тебе выдвигать требования.

Увещевания йера не произвели на жреца никакого впечатления. Да, честно говоря, он в них и не вслушивался. Просто дожидался паузы, чтобы произнести заготовленные и затверженные по дороге слова.

— Ты хочешь, чтобы я воззвал к Привратнице, Архайн? Хорошо, я это сделаю. Прямо сейчас, одновременно с тобой.

Йер выпрямился и поставил кружку на стол. Это предложение уже заслуживало внимания. Тваребожец упрям и норовист, понадобится не один день, чтобы его укротить. К тому же в этой глуши даже крючьев нормальных не достать, не говоря уж о витых иглах или «бараньем копыте». А учитывая идущие друг за другом инициации…

— Хм. С какой это стати ты решил отдать мне Тварь? Впрочем, тебе не впервой менять свои убеждения.

Голос Архайна щелоком разъедал решимость. Брент изо всей силы впился ногтями в ладонь. Боль вышла тупая и неубедительная, но слегка отвлекла.

— Не отдать. Ты отпустишь моих… друзей (Радда победоносно сверкнула глазами), я воззову, а потом мы сразимся.

— Слушай, Брент, мне некогда играть в эти дурацкие игры, — поморщился йер. — Мало я тебя убивал, что ли? Пора бы уже понять, что шансов на победу у тебя нет. Укажи мне на Привратницу, и пусть эти недоноски проваливают. Правда, не обещаю, что Глашатаи прекратят их поиски, но я за ними не погонюсь.

— Я не торгуюсь, Архайн. — Силуэт исчез и снова медленно проявился, как тень, спугнутая проплывшим под солнцем облаком. — Либо ты принимаешь мои условия, либо мы сразимся без них, прямо сейчас. Ты не оставляешь мне выбора.

— Позер, — прошипел йер. — Что ж, Темный с тобой! Надеюсь, это не займет много времени…

Жрец наконец переступил порог. За эту ночь он осунулся сильнее, чем за все время поисков. Мокрые волосы и запавшие глаза его не то чтобы состарили — сделали вообще вне возраста: то ли тридцать, то ли шестьдесят.

— Брент! — Девушка опасно мотнула головой и ткнула Хруска локтем. Обережник вопросительно покосился на Приближенного, тот махнул рукой:

— Отпускай.

— И мыслестрэл атдавай, э! — возмутился ЭрТар, как только с него сняли путы и пинком отправили к двери.

— Ща, в задницу засуну! — огрызнулся старшой.

Горец благоразумно не стал настаивать. Парни хоть и пошатывались, но, похоже, серьезно не пострадали. Только лица в синяках и кровоподтеках, а у Джая нижняя губа распухла. Брент не сомневался, что они сопротивлялись изо всех сил, просто схватка с боевой обережью вряд ли длилась больше трех секунд. А тумаков им навешали уже потом, за несговорчивость.

Радда кинулась было Бренту на шею, но жрец грубо ее отпихнул:

— Уходите.

— А ты?!

— Я сказал: пошли вон отсюда! — прошипел мужчина таким жутким голосом, что шарахнулись даже парни. Привязанного у крыльца Тишша Брент успел спустить сам, и кошак радостно встретил ЭрТара за порогом.

Жрец убедился, что они благополучно скрылись в лесу, и захлопнул дверь. Как решетку крысоловки.

— Хорошо же ты обращаешься со своими «друзьями», — саркастически заметил Архайн. — Эй, хозяин!

Мужик, затюканно вжимая голову в плечи, сбегал к двери за полотенцем. Обережники торопливо одевались, мешая мокрые вещи с запасными сухими.

— Вина хочешь? — Йер гостеприимно показал рукой на стол. — Не бойся, не отравленное. У меня еще полчаса до Взывания, можем скрасить их приятной беседой.

Брент молча прислонился к стене и уставился на паучье гнездо под потолком. Он предпочел бы провести эти полчаса на улице. Но, разумеется, отсюда его уже не выпустят…

— Что, так и будешь у порога стоять, как неродной? — продолжал издеваться Архайн. Успокоившаяся обережь охотно ему подхохатывала.

— Может, под ручку его привести? — предложил Хруск, убирая фьету в заспинные ножны и делая шаг к жрецу.

Тот напрягся, вызвав у врагов новый всплеск веселья. Старшой, немного не дойдя до Брента, свернул к ведру с водой, зачерпнул ковшиком и сделал пару глотков, выразительно глядя на жреца поверх края.

Архайн не торопил события, не отдавая никаких приказов и откровенно наслаждаясь ситуацией.

— Знаешь, Брент, я тут подумал…

Дверь снова приоткрылась, и в щель просунулась мокрая голова ЭрТара.

— Слюшай, ты куда нас паслат’, э?! — заявил он с видом жестоко обманутого человека. — Там же дождь!!! Харошый хазяин такой пагода даже кошка на улица не гнать!

Тишш подтвердил его слова оскорбленным мявканьем и, протиснувшись в дом, вскочил на только что перестеленную для йера постель. Покрутился, критически принюхиваясь, и начал упоенно кататься по хрустящим простыням.

— Вы зачем вернулись?! — По уму Бренту полагалось бы окончательно пасть духом, но на деле у него словно гора с плеч свалилась.

— Как эта зачэм?! — искренне удивился горец. — Ты ж тут драться хатэл — так мы за тэба нагами топай, крики разный кричи! Я, пока плен сидэл, многа всякий придумал!

Архайн от души рассмеялся:

— Учти, Брент, я обещал отпустить их только один раз! И когда на этом полу будет лежать труп — как ты думаешь, что станет с его дружками?

— Да ничего, — спокойно заверил его Джай, заходя вслед за горцем. — Мы ж не звери какие, отпустим твою обережь.

Жрец и йер с одинаковым священным ужасом глядели, как неустрашимая троица нахально рассаживается вдоль стеночки.

— Так у нас ест’ цэлый полчаса, э? — азартно уточнил ЭрТар. Эти гады еще и под окном подслушивали! — Тагда я все-таки спеть вам мой любимый горскый пэсня!

***

Полчаса пролетели незаметно. Для ЭрТара.

Заткнуть горца силой обережь уже не могла, переговорить — тем более. Архайн хранил страдальческое молчание, про себя молясь Темному, дабы тот ниспослал ему озарение, как успешнее всего употребить этих грешников во благо трактата. Радда и Джай давились слегка истерическим смехом. Брент стоял все в той же отрешенной позе; но, надо признать, теперь это давалось гораздо легче. Забившийся в угол хозяин очумело водил по «гостям» взглядом.

Так что когда йер наконец поднялся и направился к двери, почти все вздохнули с облегчением.

На улице по-прежнему лил дождь, ровный и частый. Такой может и час идти и три. Тучи размазались по небу однородным серым слоем.

Архайн ткнул носком землю. Она успела промокнуть даже под длинным выступом чердачного этажа — вода брызгала и затекала с боков. Но хотя бы сверху не капало.

— Прямо здесь и воззовем, — решил он. Хорошо бы, конечно, для большей точности разойтись на полполета, но так далеко отпускать тваребожца нельзя, он может сжульничать. Или вообще не станет взывать, как рванет наутек вместе со своей недоделанной «лозой»… Ничего, Приближенный сумеет определить расстояние до Твари даже по ничтожному расхождению в направлениях.

Брент молча отошел к крайнему столбу и уселся там спиной к йеру. Друзья стеной встали за ним, одним глазом кося на врагов, другим на появившиеся в ладонях жреца семена.

Архайн презрительно фыркнул и тоже отвернулся. На сей раз он выбирал семя вдвое дольше обычного, чтобы наверняка взошло; как-никак им уже больше трехсот лет, от самого Воцарения Двуединого. Дхэры хранили их с великим тщанием, выдавая только Приближенным. Как хорошо, что Архайн держал свой запас по двум тайникам…

— Слушай, — прошептал ЭрТар на ухо Бренту, — а давай мы его обманем, э?! Заставь семечко взойти просто так, без указания на Привратницу!

— Они все равно ее найдут. — Жрец медленно засыпал ямку, огладил землю ладонями, словно прося прощения. — Архайн или другой йер, сегодня или через месяц, со мной или без меня…

— Это что еще за настроение?! — досадливо перебил его Джай.

— …поэтому найти ее должны вы, — не обращая на парня внимания, продолжил Брент. — Если мне удастся победить Архайна, то у вас будут и кристалл и расстояние…

— А если нет?! — вырвалось у Радды.

— Слушай, ты нам друг или тому йеру?! — возмутился горец. — Конечно, победит!

— …а если нет, то мое предательство лишь ускорит неизбежное. Я понимаю, что это меня не оправдывает. Но другого шанса у нас не будет.

— Эй, — насмешливо окликнул их Архайн. — Вы там хором взывать собрались, что ли?

— Нэт, эта мы обсуждай, кто твоя сапоги на память о такой харошый мертвый чэлавек бери!

Брент тронул горца за плечо и отрицательно покачал головой.

Больше тянуть было нельзя. Да он и не хотел.

Семена взошли одновременно. Вспороли землю, вытянулись, изогнулись обличающими перстами…

Жрец и йер медленно поднялись.

Развернулись.

И оцепенели.

Ростки указывали… друг на друга.

Несколько секунд все, включая стоящего на крыльце хозяина дома, потрясенно на них таращились.

Потом, не сговариваясь, подняли глаза вверх, к центру потолка.

Томительная тишина — и слабый шелест.

— Что там, на чердаке?! — Хруск сгреб мужика за шиворот.

— Эта… — прохрипел тот, скребя подкосившимися ногами, — бродяги какие-то попросились переночевать! Но они клялись, что на рассвете уйдут, должны были уйти…

— С ребенком?!

— Не знаю! — взвыл насмерть перепуганный хозяин. — Не видел! Старик за всех просил, они за порогом стояли, человек пять… бабы тоже вроде были… тащили чего-то…

— Отлично, — в голосе Архайна сквозили мурлычущие нотки, — нам не придется далеко идти за нашим призом.

Обережник брезгливо отшвырнул мужика, и тот, всхлипывая, отполз к двери.

Брент поглядел на неумолимое небо, тронул осыпь капель за краем крыши и — шагнул в дождь.

— Доставай плеть, йер.

— Ты удивил меня, Брент. — Приближенный, склонив голову к плечу, оценивающе рассматривал жреца. — Такое мужество, честность, глупость… Я не стану с тобой сражаться.

Йер медленно, не то убеждая противника в мирных намерениях, не то рисуясь, сунул руку за шиворот и вытащил прозрачный кристалл на тонкой серебряной цепочке. По тому, как впился в него взглядом Брент, друзья поняли — тот самый.

Архайн задумчиво раскачал цепочку на кончике пальца.

— Я не стану сражаться с рабом, — продолжил он. — Ты заслужил право издохнуть свободным.

Цепочка соскользнула с пальца и, увлекаемая кристаллом, полетела к земле. Пытаться ее поймать, подставляя врагу шею и спину, было полным безрассудством. Брент и не стал. Даже не проводил взглядом. Как и Архайн.

Они оба знали, чем завершится ее полет.

С такой высоты кристалл не разбился бы, даже будь стеклянным.

Он и не разбился. Рассыпался в белую искрящуюся пыль, и ветер тут же исчертил ее узорами.

— Ах ты скотина храмовная! — вырвалось у Радды.

Йер иронично поклонился, принимая комплимент.

— У меня не так уж много времени, Архайн, — спокойно произнес жрец. Казалось, «благородный» поступок врага только добавил ему уверенности в своих силах. — Может, мы все-таки начнем поединок?

— К твоим услугам… брат. — Приближенный выступил из-под навеса. Критически оглядел засаженный яблонями двор, поморщился и пошел к речному берегу, ровному и широкому.

Намокшая и отяжелевшая мантия полетела на траву. Архайн неспешно закатал рукава, проверил завязки сапог и рубахи.

Оставшиеся под навесом люди напряженно вглядывались в две смазанные дождем фигуры, разделенные четырьмя семериками шагов. Река клокотала и пенилась, холодный сырой воздух щипал ноздри.

Оба бойца взялись за плети и замерли.

Радда судорожно стиснула руку Джая.

— Не бойся, — шепнул парень, уже видевший подобное. — Пока они только взывают.

На один жуткий миг Бренту показалось, что Привратница, потрясенная изменой жреца, окончательно от него отвернулась. Но уже через секунду внутри разлилось знакомое тепло, и плеть начала наполняться силой. Медленно, обстоятельно, тяжелея даже на вес.

Как и положено после четвертой инициации.

— Так вот какая у тебя глина[48], — с оттенком презрения заметил Архайн. По сравнению с прошлым поединком враг стал сильнее — но и он тоже. Приближенный К Двуединому мог потягаться даже с прислужником Твари, прошедшей все пять инициаций. Теоретически, разумеется. Место в этом мире было только для одного бога.

Брент промолчал. Сейчас он был уже не человеком — обнаженным оружием, зажатым в руке судьбы. Неспособным ни удивляться, ни радоваться.

Только сражаться.

— Что ж ты, тваребожец, плетью пользуешься? — Йер укоризненно покачал головой — и внезапно, почти без замаха, ударил. Кожаное витье продлилось в туманное, осенив добрую половину лужайки.

Брент пригнулся. Прикосновение плети означало мгновенную смерть, но суть поединка была не в этом. Архайн и не надеялся задеть жреца, хотя, разумеется, попытался.

Шелест сменился въедливым свистом. Капли вытянулись в тончайшие ледяные стрелки и густо утыкали землю, придав траве серебристый оттенок.

Порыв теплого ветра — и лужайка снова зазеленела. Брент опустил руку со щитом-петлей из плети, позволив ей свободно обвиснуть.

— Ну а ты мне что покажешь? — Архайн стоял в прежней расслабленной позе, чуть двигая кистью. Кончик плети плясал по земле, словно подманивая шаловливую кошку.

Лужайку заволокло туманом. Брент беззвучно шагнул влево на случай, если йер ударит вслепую, и тут же снова взмахнул плетью. В белом мареве что-то затрещало, но коротко и неубедительно.

— В прятки хочешь поиграть? — донесся из него насмешливый голос Архайна, и туман сдернули, как простыню с веревки. Удар — на сей раз по земле — и на жреца понесся невидимый плуг с отвалом в человеческий рост. Комья подлетали на высоту крыши, некоторые докатились аж до порога дома.

Брент вздрогнул, но остался стоять. Когда «плуг» уже должен был развалить его вместе с дерном, борозда внезапно оборвалась, потускнела и растаяла. Зато с обеих сторон от жреца проявились торчащие из земли колышки из туго свитых корней.

Архайн поморщился. Купить тваребожца на иллюзию, заставив отпрыгнуть, а то и повалиться на землю, не удалось. Да и вообще йеру уже надоело скакать по лужайке, как пацану с пастушьим кнутом. Ничего нового он не увидел, только промок до нитки.

Выждав, пока Брент снова взмахнет плетью, Архайн, не пытаясь разгадать его замысел, без затей нанес встречный удар.

Плети сплелись концами, свились в мертвый узел. Жрец оторопело дернул рукоять к себе, йер уперся, покрепче стиснул ладонь — и погнал воззванную силу сквозь вервие.

Брент был вынужден сделать то же самое. Узел окутался дрожащим воздухом, как раскаленный уголь. С одной стороны в него вливались огонь Границ, гул подземного потока, капающий со жвал яд …

С другой — беззаботно щебечущие птицы, распускающиеся на рассвете цветы, тычущиеся в материнское брюхо щенки, танцующие над лугом бабочки, играющие в одуванчиках дети…

Вливались — и умирали в агонии, заставляя пославшего их на смерть переживать ее вместе с ними.

Опомнился жрец уже лежа на земле. Вместо прикрепленной к рукояти петли запястье косо опоясывал ожог. От плети не осталось даже угольков. Брент попытался перевернуться хотя бы на бок — и не смог. Глаза с трудом сфокусировались на стоящем в ногах йере.

— Ты получил, что хотел? — участливо поинтересовался он. — Прекрасно. Значит, теперь моя очередь.

— Нет! — Радда внезапно оттолкнула парней и кинулась под дождь. — Не смей! Не трогай его, ты, мразь!

Хруск догнал ее уже в начале лужайки, с силой пихнул в спину. Девушка зарылась лицом в землю, крик оборвался. В следующий момент старшой сам получил в ухо от Джая и растянулся рядом с Раддой, а Тишш для надежности впился ему в щиколотку. Обережь с возмущенным ревом рванула фьеты из ножен, ЭрТар засадил ногой в пах ближайшему бойцу и отпрыгнул назад…

Архайн мельком глянул на образовавшуюся свалку, усмехнулся и в последний раз взмахнул плетью.

Брент машинально вскинул руку к лицу, заслоняясь от рассеченного плетью неба, и…

Время застыло, словно гребень готовой обрушиться на людей, но внезапно оледеневшей волны. Пространство расслоилось, позволив заглянуть во все пласты разом, увидеть, как…

…сталкиваются пепельные берега, а выплеснувшаяся лава запекается на земле уродливыми шрамами…

…мечутся, корчатся или бесследно растворяются пришлые твари — что крылатые и шипастые, что закутанные в бордовые мантии…

…размыкаются малиновые купола бутонов, вокруг которых нетерпеливыми бабочками увиваются камальки.

Привратница выдержала последнее испытание.

И все вспомнила.

Точнее, вспомнили.

Тщетно просить побег камалейника указать на то, чего нет. Что только начинает быть, причудливой мозаикой рассыпавшись вокруг ростка.

Ведь дхэры не убили Привратницу. Это так же невозможно, как уничтожить землю, ветер, воду…

Их можно только разделить.

Но и тогда они никуда не исчезнут.

Части, безудержно стремящиеся к объединению. Чувствующие и неумолчно зовущие друг друга сквозь время и расстояние.

«На ее стороне играет судьба», — сказал безумный пророк, оказавшийся умнее их всех вместе взятых.

Она родилась через год, как и положено. И еще через два. И через пять. И через двадцать…

А потом пришло время инициаций — иных по форме, но неизменных по сути.

…Джай, опускающий трясущуюся руку с мыслестрелом, из которого только что вылетела поразившая дхэра стрелка…

Рождение истины.

Рождение ребенка.

…Тишш, без колебаний кидающийся на защиту хозяина-друга…

Слепая преданность кошака хозяину.

Слепая любовь ребенка к матери.

…ЭрТар, ценой своей жизни всаживающий нож в напавшего на друга разбойника…

Осознанная жертвенность.

Готовность оплатить успех потерей — первый шаг вопреки страху падения.

…разлетающиеся по полу черепки…

Выбор между чувством долга и зовом сердца.

Брент был последним из тех, кто принял смерть у колыбели Привратницы.

И унес с собой в кристалл часть ее души.

…любовь…

Радда, смешная отважная девочка, женское начало, цветок камалеи, раскрывшийся навстречу избранному камальку.

Дхэры хотели уничтожить Привратницу — но вместо этого сделали ее впятеро сильнее.

Ледяная волна взорвалась роем осколков.

Плеть рассекла кожу, вгрызлась в плоть, подбираясь к кости… и опала.

Просто плеть.

Самая обычная.

Йер не пытался нанести следующий удар. Даже не двигался с места.

Он тоже понял.

И по-прежнему улыбался.

Мертвым богам ни к чему служители. Они должны уйти вслед за кумирами — или стать никем.

Архайн сделал свой выбор.

Дождь кончился, и в проталинах туч проклюнулись первоцветы солнечных лучей. Река, еще взмученная и темная, улеглась в бережном логове, тяжело поводя пенными боками.

Бренту больше не нужна была плеть. Он просто протянул руку — и тело йера одеревенело, пошло бескровными трещинами, разделяясь на быстро синеющие стебли и листву.

Охапка лозы с мягким шелестом осела на землю. Зашевелилась, по-новому сплетая ветви, сама выбрав наилучшую форму…

Кокон распался. На земле, приспустив крылья и словно от возмущения приоткрыв крючковатый клюв с трепещущим языком, сидела невиданная птица — рыже-бурая, желтоглазая, с мощными когтистыми лапами. Вспугнутая общим вздохом, она расправила крапчатые крылья, издала пронзительный, щемящий крик, неуклюже проскакала по траве и взлетела, сразу же обретя уверенность и грациозность. Закружила над лужайкой, взбираясь по воздушным потокам, как по ступенькам.

Брент поднялся на ноги одновременно с Хруском. Несколько секунд старшой буравил его ненавидящим взглядом, держа на прицеле фьеты. Потом вкинул ее в ножны, плюнул жрецу под ноги, выругался и развернулся к лесу, уводя за собой обережь.

— Хэй-най, — первым заорал ЭрТар, — мы победили!!!

Тройные дружеские объятия распахнулись навстречу устало улыбнувшемуся Бренту, грозя удушить его вернее плети, и… сомкнулись на пустоте.

Серая пыль перемешалась со стеклянной.

Эпилог

…породили ее семена гадов ползучих и птиц летучих, водных рыб и земное зверье, деревья, травы, цветы и мхи всяческие, и заселили они землю и стали плодиться и множиться.

Было так, есть и будет.

Летопись Предвечная. Предание о камалеях.

— Пусто! — доложил ЭрТар, спрыгивая с трех последних ступенек лестницы. Честно ушедшие до рассвета бродяги и представить не могли, в чем их подозревали. Архайнов росток действительно указал на Привратницу — но не затаившуюся на чердаке, а столпившуюся в углу. Брентов же — на самого жреца, как ближайшую частицу ее сути. — Там кошка на сеннике дрыхнет, наверное, она и шуршала. А гдэ тот хыщный птыц делся?

— Улетел куда-то. — Вот уж чья судьба тревожила Джая меньше всего. — На кой он тебе?

— У моей бабки была подвеска в виде такой твари, — пояснил горец. — Значит, когда-то они тоже существовали, э? А может, до сих пор где-то остались?

— Вот уж чего не хватало! — возмутился обережник. — Чтоб он нам еще гнездо свил, яиц нанес?! Ты видел, какие у него когтищи были? Очень надеюсь, что второй такой твари я не увижу до конца жизни!

— Увидишь, — неожиданно сказала Радда. Глаза у девушки были пустые, голос надтреснутый. Она так и осталась стоять на коленях, бездумно просеивая сквозь пальцы камалейниковый прах. — Как только на лозе созреют первые семена, ушедшее вернется и равновесие восстановится, а для него важны как хищники, так и жертвы…

— Чего?!

— А? — Радда подняла голову. — Что?

— Ничего, это мы между собой, — с запинкой соврал ЭрТар. — Интересно, что сейчас в храмах творится?

— О да-а-а… — Джай почти посочувствовал бедным йерам, которые в одно ужасное утро обнаружили, что Иггру надоело доказывать свою божественную суть чудесами. Изрядно перетрухнут и селищане — пока не поймут, что все и так прекрасно всходит и плодоносит. — Зато брат Марахан развернется! Молитвы-то, в отличие от ирн, никуда не делись. Разве что мы ему, ха-ха, конкуренцию составим!

— Эге, — подхватил горец, — оснуем свой орден, построим храм, наберем жрецов, они нам поклоняться будут, мух лопухами отгонять…

— Да как вы… — Радду наконец прорвало, из глаз брызнули слезы. — Да как вы можете… о такой ерунде… когда Брента больше нет!

Джай подумал и честно ответил:

— Потому что я в это не верю. Он уже столько воскресал, что разом больше, разом меньше…

— Но тогда он был привязан к кристаллу!

— А теперь он привязан к нам, — нахально заявил горец. — Камальки-то по-прежнему летают. И погода не портится, как будто ничего не произошло… Эй, что там у тебя в кулаке?

Девушка нехотя разжала ладонь. В центре лежала одинокая крупинка семени.

— Отлично! — восхитился ЭрТар. — Сейчас мы его посадим…

— Да ты взывать-то хоть умеешь?! — возмутилась Радда, отдергивая руку.

— Скоро узнаем!

— И вообще, ты уверен, что это камалейник, а не камалея?

Троица сосредоточенно изучила семя со всех сторон. Даже Тишш сунулся понюхать.

— Ну как? — поинтересовался у него горец. — Чуешь в себе пробуждение великой Привратничьей силы?

Кошак смутился и попятился.

— По-моему, вид у него вполне мужественный, — заключил Джай, пошевелив семя пальцем.

— При чем тут вид?! — всхлипнула вконец замороченная девушка.

— А Брент, думаешь, как их выбирал? Какое больше приглянется! — ЭрТар выхватил семечко у замешкавшейся Радды. — И лично мне оно очень даже нравится!

— Но Брент говорил, что результат непредсказуем! — продолжала слабо сопротивляться та. — Вдруг у нас получится еще одна птица?

— Судя по его характеру — скорее баран, — оптимистично заявил горец, ногтями отковыривая кусочек дерна. — Эй, кис, ты с нами?

— Мррряф! — с обидой откликнулся Тишш, подбегая и садясь рядом.

Привратница закусила тонкую губу.

Ухмыльнулась.

Сосредоточенно нахмурила светлые брови.

Сладко почесалась за ухом.

— Давай!

И — полетело, завертелось, блеснуло на солнце, упало в мокрую землю черное блестящее семечко.

Чтобы в следующий миг проклюнуться ростком.

Примечания

1

Янтарь.

(обратно)

2

Длинная льняная рубашка с разрезами до пояса по бокам, спереди и сзади, и черным орнаментом по подолу и краю ворота; горская национальная одежда.

(обратно)

3

Расстояние, на которое бьет боевой лук. Примерно 400 шагов.

(обратно)

4

В Царствии Иггровом принята десятеричная система счисления, однако семерка считается божьим числом и соответственно «круглым», часто используясь в подсчетах.

(обратно)

5

младший храмовый служка.

(обратно)

6

Аналог наперстков, используются маленькие плетеные чашечки.

(обратно)

7

Штрейкбрехеров.

(обратно)

8

Знак землепашца.

(обратно)

9

Знак богатого землевладельца, на которого работают батраки или рабы.

(обратно)

10

Длинный дом для слуг и рабов, обычно разделен на две части с отдельными входами. Зачастую к нему по сторонам пристраивают овин и хлев.

(обратно)

11

Наземный хищник размером с кабана, на него же и похож.

(обратно)

12

По горскому поверью, чтобы приснившийся кошмар не стал пророческим, надо вырвать у себя волосок и сжечь его.

(обратно)

13

В каждом городе Царствия Иггрова имеется семь главных прямых улиц, сходящихся к площади, как ступицы в колесе. В Орите за каждым клином закреплено два семерика обережи — ночной и дневной; соответственно чем ближе к окраинам, тем реже их там можно встретить. Да и в центре частенько не дозовешься.

(обратно)

14

Крупная хищная рептилия.

(обратно)

15

На восточной стене Иггровых храмов висит бронзовый гонг, на западной — медный. Удар в первый знаменует приход дня, во второй — ночи.

(обратно)

16

Благожелательно настроенные духи (гор.).

(обратно)

17

Духи-пакостники (гор.).

(обратно)

18

Помойная крыса (гор.). Также широко используется как ругательство.

(обратно)

19

Селище горцев.

(обратно)

20

Пройдя церемонию Приобщения, Внимающий становится Взывающим и получает право носить символ Иггра — освященный им хлыст.

(обратно)

21

Вторая треть ночи, когда подлунок находится сверху по отношению к луне.

(обратно)

22

Самые мелкие фишки в квайре, распространенной настольной игре.

(обратно)

23

С другой стороны, у людей бывают весьма странные представления о счастье.

24

У йеров и боевой обережи общая ящерня, но первые не носят доспехов.

(обратно)

25

К Темному-то он и сам с радостью пойдет.

(обратно)

26

Иггровы Слова — жизненное напутствие и наречение именем. Негласно полагается, что оно защищает от сглаза.

(обратно)

27

главный в селище.

(обратно)

28

Конечно, кто ж признается?!

29

пожелание запаршиветь (гор.).

(обратно)

30

знак обережника, наемника.

(обратно)

31

луна (метафор.).

(обратно)

32

Горское проклятие.

(обратно)

33

общее название болезней, разносимых морунами.

(обратно)

34

Как известно всем жителям Царствия Иггрова, дикая малина не плодоносит.

(обратно)

35

Разумеется, ни один нормальный человек не зайдет в заведение с таким названием — что и требуется владельцу приличного разбойничьего притона.

(обратно)

36

Большинство, разумеется, предпочитает первый вариант.

(обратно)

37

школа боевых искусств. Практикует бои на отравленном оружии, требующие высшей степени собранности и точности движений.

(обратно)

38

И пусть только посмеют отказаться!

(обратно)

39

После написания этого фундаментального труда К.Рускоп почил на лаврах и перестал путешествовать. А жаль — по словам дикого и грязного народа, любой из них был бы счастлив повстречать сего достойного мужа на узкой горной тропинке.

40

Если пьяны были оба забияки, то оба же благородно прощали поддатого друга.

(обратно)

41

отрицательный персонаж, один из любимцев Тваребога, покровительствующий блуду.

(обратно)

42

Шпиль в форме петли.

(обратно)

43

Дорога, по которой могут ехать в ряд три телеги.

(обратно)

44

Разумеется, не настоящую цену, а символическую, причем хозяину полагается отказаться от денег, бурно радуясь и славя Двуединого за его выбор.

(обратно)

45

Хозяину приходится возвращать храму неполученную сумму плюс штраф за продажу негодного товара.

(обратно)

46

Горские гадки живут именно в кустах.

(обратно)

47

Считается, что честь создания этого напитка принадлежит именно Темному, с досады плюнувшему в затопленную яму с зерном (злые горские языки болтают, что яма была выгребной.

(обратно)

48

Белая фишка в квайре, которая раз за игру, на один ход, может стать любой фишкой из уже сброшенных с доски.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?