«Глаз павлина»

Уильям Гордон Глаз павлина (Сага о Конане — 54)

Пролог

Сидя за резным столиком у зеркала, принцесса Афризия расчесывала волосы, мягко струившиеся золотыми ручейками между частыми зубчиками костяного гребня, и тихонько напевала грустную песенку. Сейчас девушку ничего не радовало: ни окружавшая ее сказочная роскошь, ни пение птиц и благоухание цветов, ни даже предмет ее особой гордости — великолепные мягкие волосы теплого золотистого цвета, столь редко встречавшегося среди черноволосых шемитов.

Роскоши Афризия была обязана горячо любимому отцу — могучему и удачливому королю Кироса Фараху, который ничего не жалел для своих дочек. Одно только хрустальное зеркало в человеческий рост, некогда принадлежавшее великому волшебнику Андурану, стоило властительному Фараху годового урожая знаменитых на всю Хайборию дворцовых виноградников. Внешность же досталась ей от матери-немедийки — королевы Деметрии, на которую, по словам знавших ее людей, они с Ниенной были очень похожи.

При воспоминании о матери по нежной смуглой щечке принцессы скатилась слезинка: королева Деметрия погибла пятнадцать лет назад во время нападения своры колдунов Золотого Павлина, защищая своих детей от пробравшихся во дворец сабатейцев. Погибла, оставив безутешного Фараха и двух дочерей — четырехлетнюю Афризию и полуторагодовалую Ниенну.

Презрев шемитские традиции, король так больше и не женился, посвятив себя государственным делам и воспитанию дочек.

Надо сказать, что за прошедшие со дня смерти Деметрии годы Кирос стал одним из самых сильных и богатых королевств Шема и при желании мог бросить вызов Пелиштии, которая с каждым новым правителем теряла былые силу и славу. Из двух же маленьких хорошеньких девчушек выросли принцессы, красота которых сводила мужчин с ума.

Вот уже пять лет Фараха осаждали свадебные посольства шемитских королей. И если бы только шемитских! Взглянуть на принцесс, естественно, не открывая своей истинной цели, соизволил сам великий правитель Турана Джамаль, отец трех принцев-лоботрясов.

Именно предстоящая свадьба и была причиной горестей Афризии. Фарах, желавший упрочить свое королевство, решил породниться с правящим домом соседней Гхазы. Что ослепило мудрого правителя — оставалось загадкой, но Фарах был совершенно очарован сыном гхазского короля Арамаза принцем Зебубом.

Новые слезинки разбились мельчайшими брызгами о полированный хрусталь драгоценного зеркала, которое неожиданно замерцало, но ослепленная горем принцесса ничего не заметила. Афризия вспомнила состоявшийся двумя днями ранее разговор с отцом.

* * *

Прекрасное летнее утро было наполнено благоуханием цветов в королевском розарии и сладкозвучным пением соловьев в садах, окружавших дворец. Свободные от человеческих забот и печалей певцы приветствовали наступление нового дня.

— О свет очей моих, главная драгоценность моей короны, — начал Фарах, войдя в покои Афризии. — Пришло время поговорить с тобой не только как с моей любимой дочерью, но и как с наследной принцессой Кироса.

От этих слов у Афризии екнуло сердце.

— Моя златовласая красавица, ты должна понимать, что я уже далеко не молод и груз государственных забот, лежащих на моих согбенных плечах тяжким бременем, гнетет меня все больше и больше…

Принцесса хихикнула, услышав, как крепкий Фарах, которому еще не исполнилось и сорока пяти, говорит о своей немощи.

— А кто вчера первым нагнал оленя на охоте, а вечером победил в этой дурацкой игре «Тигр идет» начальника дворцовой стражи почтенного Рамазана? — засмеялась Афризия. — Из уважения к твоим сединам я уж не стану упоминать о том, что вы учинили после с моим учителем Аэцием на женской половине дворца!

— Хм… — Фарах погладил густую бороду и подмигнул принцессе. — Спору нет, твой отец еще полон жизни. Но вернемся к нашему разговору. — Он посерьезнел. — Дочь моя, ты прекрасно понимаешь, что королевства без короля не бывает. Я не устаю возносить хвалу Великой Иштар, пославшей мне красавиц дочерей. Но кто займет трон Кироса, случись что со мной? Когда ты отказалась выйти замуж за принца Мурада, младшего сына великого Джамаля, умолявшего тебя уехать с ним в Аграпур, разве я не поддержал твое решение? Когда ты отвергла сказочные предложения прыщавых принцев Нипра и Эрука, разве я не усмехался довольно в бороду? Когда ты разбила мою любимую немедийскую амфору о голову слизняка Акхирома, разве я сказал хоть одно слово в укор?

Он рассмеялся и крепко обнял дочку. Затем, не снимая рук с плеч Афризии, отстранился и продолжил:

— Не такой судьбы я желаю для тебя. Здесь твоя родина, здесь могила твоей матери и моей жены. — На скулах Фараха заиграли желваки, а глаза наполнились так и не рассеявшейся со временем тоской. Афризия ласково погладила его по руке. — Я знаю, твоя судьба связана с судьбой этой страны… Но тебе не хуже меня известен закон. Сидеть на троне Кироса должен только мужчина.

— Отец, но…

— Никаких «но», Афризия. Мне лучше, чем кому-либо другому, ведомы твои достоинства. Да, я согласен с пройдохой Аэцием, что у тебя потрясающая деловая хватка и государственный ум. Так же думает и Абдул аль Назиз, достопочтенный глава торгового дома Кироса, который прислушивается к твоим советам… Но даже ради тебя я не стану нарушать обычаи, рискуя ввергнуть страну в пучину междоусобицы! Посмотри, что творится у прогневавших небеса пелиштийцев. Я уверен, старый дурак Акхиром не продержится дольше одной луны, и помоги им Птеор, чтобы власть в стране наконец взял достойный и мудрый муж. Разве подобной судьбы я желаю Киросу, за который болею всем сердцем? И, хочешь ты или нет, править страной после меня будет твой муж. Да будет так!

— Отец, да разве я спорю с тобой? Ты, конечно же, прав. Но я не вижу себе достойной пары!

— Не преувеличивай, — подмигнул дочке Фарах. — Неужели я не замечаю, какие пылкие взоры кидает на тебя принц Зебуб? И дело не только в том, что он единственный наследник моего старого друга короля Гхазы. Принц вообще достойный во всех отношениях молодой человек. Многие ли из его сверстников могут похвастаться столь прекрасным образованием и манерами, не говоря уж о располагающей внешности? Кроме того, этот союз призван укрепить оба наших государства. Стоит нам заключить его, и даже наглые туранцы крепко подумают, кидать ли им свои алчные взоры в сторону шемитских границ.

— Да ты сам не понимаешь, о чем говоришь! Я терпеть не могу этого прохвоста с душой шакала. Неужели ты не видишь, что его манеры — всего лишь маска, за которой скрывается черная душа? Что с тобой происходит?

— Милая моя, не спорь, все уже решено. Лучше принца Зебуба тебе не найти. Через день-другой в Кирос прибывает свадебное посольство из Гхазы. После ритуального очищения, что продлится около двух седмиц, и необходимых приготовлений играем свадьбу.

— Но я его не люблю! — в отчаянии воскликнула Афризия. — Вспомни, ты же сам женился на маме по любви…

Фарах скрипнул зубами, лицо его потемнело, но он промолчал и, больше не обращая внимания на протесты принцессы, покинул ее покои. Афризия разрыдалась: с ее отцом происходило что-то странное, словно проклятый Зебуб его околдовал.

* * *

Как и говорил Фарах, в Киросе ожидали свадебное посольство из Гхазы. Его возглавлял сам король Арамаз. Этот убеленный сединами государственный муж чем-то походил на Фараха — такой же кряжистый и горбоносый. И хотя Гхаза была куда беднее Кироса, Арамаз правил своим государством намного лучше многих шемитских владык, а его армия по праву считалась не менее искусной, хотя и не такой мощной, как у его соседа.

В отличие от его сына Арамаз нравился Афризии с детства. Более того, грозный воин и суровый правитель тоже питал к сестрам очевидную слабость, и благодаря его щедрости Афризия с Ниенной владели одними из лучших скакунов по эту сторону Хорота.

Но на этот раз принцессы не радовались приезду Арамаза. Ниенна полностью разделяла мнение Афризии о Зебубе и от всей души сочувствовала ей — больше ничем сестре она помочь не могла.

После того как король Кироса официально принял свадебное предложение короля Гхазы и уведомил об этом дочь, принцесса удалилась в свои покои, где отныне ей предписывалось в течение двух седмиц заниматься ритуальным очищением: именно столько времени Иштар боролась с насылаемыми Сетом мороками перед свадьбой с Птеором. С этого дня с несчастной Афризией имели право общаться лишь родственники да жрецы Владыки Неба Птеора и Иштар Луноликой.

Под окнами и у дверей покоев принцессы поставили лучших воинов отряда Диких Барсов, мимо которых не проскочил бы и шмель. Пусть Рамазан, бывший, кстати, одним из посвященных высокого ранга Птеора, и любил на досуге выпить винца, но многие из королей Шема пытались переманить и его, и Барсов к себе на службу.

Впадавшая то в ярость, то в тоску Афризия с утра разогнала жриц Иштар. Ниенна же занималась с Аэцием немедийским языком, и теперь никто не мешал девушке, сидевшей в одиночестве перед зеркалом, предаваться мечтам, которым предаются все без исключения молодые красавицы, выдаваемые замуж насильно.

— О, если бы явился прекрасный принц и избавил меня от проклятого Зебуба! Я не хочу выходить замуж за эту мерзкую жабу! — в сердцах воскликнула Афризия.

Сейчас непокорной принцессе больше всего хотелось оказаться как можно дальше от дворца. Птеор Солнцеликий, вот бы сейчас плыть среди облаков в легендарном летающем замке Андурана Бенкизер! Но, увы, такие чудеса случаются лишь в детских сказках, а она уже слишком взрослая, чтобы верить в них…

Вдруг принцесса услышала хрустальный тоненький перезвон, наполнявший комнату. Вмиг, подобравшись, словно дикая кошка, такая же грациозная и такая же опасная, Афризия вскочила со стула. Подняв голову, девушка удивилась, что больше не видит в зеркале своего отражения, но не успела даже набрать в грудь воздуха, чтобы закричать, призывая на помощь стражу, как полированный хрусталь подернулся рябью, из зеркала появились две крепкие мужские руки, обхватили ее за плечи и рванули в пустоту. Афризия смогла только сдавленно вскрикнуть и вцепиться зубами в руку неведомого врага.

Но и этого слабого шума хватило знающим свое дело воинам, чтобы, отомкнув бронзовые створки дверей, ворваться в покои принцессы. Они были готовы в мгновение ока отразить любую опасность, грозившую обожаемой Афризии, но, к их непередаваемому удивлению, покои оказались совершенно пусты. Взорам доблестных Барсов предстали лишь опрокинутое кресло да перекатывавшийся по мраморному полу золотой кубок.

Глава первая

С того дня как Конан и составившая ему компанию Руфия, бывшая возлюбленная безумного Акхирома, покинули залитый кровью Асгалун, минула не одна седмица. За это время спутники покрыли не одну сотню лиг: Конан безжалостно погонял лошадей, торопясь как можно дальше убраться не только от столицы Пелиштии, но и вообще от побережья Западного моря. Киммериец прекрасно понимал, что его служба наемника в этих местах подошла к концу: слишком многие имели на него зуб. За возможность украсить стены своих дворцов головой Конана правители и Акхарии, и Анакии, не раздумывая, заплатили бы ее вес золотом любому, кто смог бы принести ее.

Несмотря на грозную славу варвара, нашлось бы немало головорезов, готовых рискнуть за такие деньги. Кроме шемитских владык то же совершенно непонятное Конану желание отделить его драгоценную голову от тела, причем как можно болезненнее, имели недобитые Маздаком остатки кушитских войск.

И наконец, оставшаяся в живых стигийская ведьма Зерити, питавшая лютую ненависть к рыжеволосой красавице, наверняка уже распустила слух, что вывезший из Асгалуна Руфию воин — не кто иной, как ужасный предводитель пиратов Амра. Пожалуй, единственное, что объединяло купцов и знать прибрежных районов Шема, Куша и Стигии, так это страх перед этим бесстрашным и удачливым корсаром. Конан довольно оскалился, вспоминая годы, проведенные им на борту «Тигрицы».

Понимая, что пришло время сменить обстановку, варвар решил перебраться на восток. Что же, пора приключений на Черном континенте миновала, горечь утраты прекрасной Белит сгладилась самым великим из всех утешителей — Временем, а впереди его ждали неизведанные страны и не пережитые еще приключения. Он был уверен в своей судьбе и с легким сердцем направлялся в Кот, уже предвкушая, как покорит его. Печали в жизнелюбивом киммерийце не было ни капельки.

То, что их с Руфией дороги совпадали, оказалось весьма кстати. У рыжеволосой красавицы в Коте жили не то богатые родственники, не то весьма состоятельный покровитель. Северянин отнюдь не собирался связываться с этой — да и любой другой — женщиной надолго. Но пока он ничего не имел против ее общества, которое обещало сделать путь весьма приятным.

Ехать прямо по торговому тракту Конан не собирался: его многочисленным недоброжелателям вполне по силам было устроить на нем засаду. Поэтому пришлось сделать солидный крюк, чтобы как можно дальше объехать Анакию. Не без приключений парочка обогнула безлюдные отроги Линбанских гор, а затем, выбравшись на Великий Торговый Путь, связывающий все крупные города Шема и ведущий из Аргоса в Туран, присоединилась к купеческому каравану.

* * *

За первые три дня пути через предгорья они лишь пару раз встречали пастухов, у которых разжились кое-какой провизией. И хотя они торопились, Конан не упускал случая насладиться прелестями своей спутницы. Надо сказать, что и Руфия проявляла к любовным утехам большой интерес, выказав, к огромному удовольствию киммерийца, немалые познания в искусстве ублажения мужчин. Кстати, одно из таких бурных «сражений», устроенных ими на очередном привале (а надо сказать, что таких привалов за день случалось не менее трех), завершилось весьма неожиданно.

— Ты просто ненасытный зверь, — нежно промурлыкала Руфия, покусывая за ухо любовника. — Не по этой ли причине тебя нарекли Амрой-Львом?

Варвар довольно ухмыльнулся:

— Клянусь Кромом, женщина, тебе наконец-то повезло с мужчиной! Маздак, конечно, крепкий малый, но он гирканец. А что же тогда говорить о шемитах? Нет, милая, даже самый слабый из нас, северян, стоит двух южан в постели и уж не меньше трех в бою…

— …Четырех за столом и пяти хвастунов! — игриво засмеялась Руфия.

Конан расхохотался и, сжав тяжелые груди Руфии, вновь повалил ее на траву.

— Ты только посмотри на этих голубков, Кривой! Клянусь правым зубом Сета, он сейчас размажет ее по земле, — неожиданно нарушил лесную тишину грубый голос.

— Не бойся, Репей. Всем хватит! Кобылка-то сильна! — ответил ему не менее гнусный голос.

Раздался неприятный смех еще нескольких мужчин.

— Похоже, это за них стигийская сука обещала отвалить целую меру золота. Я же тебе говорил, что сумею их выследить, — с гордостью заявил тот, кого называли Репьем.

— Но она вовсе не запрещала нам попользоваться этой овечкой. Вы гляньте, ребята, какая она ладная да крепенькая, — сказал кто-то еще. — С нее не убудет. Чего ж такой красоте попусту пропадать? Все равно ведьма ее кончит. Так что рыженькой все равно, а нам приятно!

— Ведьма ничего не говорила и о том, что этот верзила ей нужен в целости и сохранности, — бросил один из наемников, и его слова вызвали очередной взрыв бесстыдного хохота. — Только бы не попортить его основательно, если он сдуру сопротивляться начнет. Слышь, здоровый, — обратился он к Конану, — ты смотри не рыпайся, мы тогда тебя бить не очень сильно будем!

Конан, не отпуская Руфию, обернулся. Его лицо побагровело от ярости, но он ничего не ответил.

На лесной опушке, собравшись тесной группкой вокруг их расседланных лошадей, стояли семеро здоровенных, до зубов вооруженных мужчин. По их потрепанному виду, разномастному вооружению и шакальему блеску злобных глаз Конан догадался, с кем столкнула его судьба. Это были наемники-отщепенцы, которых за трусость и всевозможные провинности изгнали из регулярных отрядов.

Никогда не знавший, что такое страх, киммериец не боялся и сейчас, считая трусость чем-то вроде неприличной болезни. Его лишь удивило, что его верная боевая лошадь спокойно подпустила к себе чужаков, даже не предупредив хозяина ржанием.

Словно прочитав его мысли, самый здоровый из негодяев, явно их предводитель, услужливо пояснил:

— Наш Репей тот еще колдун, пират. Ты думаешь, почему его Репьем кличут? Потому что он с колючками, что ли? — Плоскую шутку одноглазого шайка встретила дружным хохотом. — Как бы не так! Впрочем, и колючка у него есть. — Кривой мерзко осклабился и подмигнул Руфии. — Потерпи, детка, скоро ты с ней познакомишься… Уж коли ему опишут человека, какого кому поймать надобно, так уж он вцепится в него не хуже настоящего репья, — отсмеявшись, продолжил Кривой. — Да и животных заговаривать у него ловко получается.

Это был один из тех отъявленных негодяев, которым доставляет удовольствие отчаянное положение их беззащитных жертв. Разбойник не стал нападать на любовников неожиданно, а решил сперва вволю поглумиться, устроив потеху себе и своим шакалам. Но, к его несчастью, злодей даже не подозревал, с кем имеет дело. Напугать Конана еще не удавалось никому, да и Руфия немало повидала в жизни.

— Дык их выслеживать, что милостыню у слепого отобрать, — расцвел от похвалы вожака Репей. — Можно было просто на звук идти, девка-то орет, что твоя свинья…

— Могу поспорить, братцы мои, — не унимался коренастый шемит, — что и здоровяк будет вопить, как…

Больше, чем необходимо, выслушивать их бредни Конан не собирался. Выяснив, что это за люди и сколько их, киммериец не стал тратить время на разговоры. Он никогда не отличался красноречием, а для таких случаев у него был припасен единственный и убедительный ответ — двуручный и обоюдоострый.

Со своим мечом Конан никогда не расставался и даже в самые интимные мгновения всегда готов был отразить любой выпад кого бы то ни было. Судьба, эта суровая воспитательница, накрепко вбила в его голову, что у человека жизнь одна, а способов с ней расстаться — бездна. Недаром одной из самых любимых поговорок северян была «Живи сегодня, потому что завтра ты можешь умереть». Ему уже доводилось видеть, как прошедшие огонь и воду пираты, не боявшиеся ни колдунов, ни демонов, ни морских чудовищ, гибли от рук беззащитных слабых пленниц, заколотые заостренным каблучком или зарезанные осколком зеркальца доведенной до отчаяния жертвы.

К слову сказать, не опереди его тогда женщины, он сам прибил бы мерзавцев без всякого сожаления. Несмотря на силу и врожденную воинственность киммерийских горцев, ни одному из них не пришло бы в голову обидеть женщину. Поэтому мужчин, привыкших брать женщин силой, Конан за мужчин не считал, и немало насильников пало от его руки.

С львиным рыком, который заставил смуглого бородача подавиться своими словами, а лошадей встать на дыбы, Конан одним плавным движением оказался на ногах. Его верный меч, доселе скрытый телом Руфии от нанятого Зерити отребья, словно по волшебству оказался у него в руках.

В три огромных прыжка могучий варвар преодолел отделявшее его от разбойников расстояние. Уверовавшие в свое превосходство злодеи не ожидали подобной прыти от застигнутого врасплох мужчины, к тому же забившиеся от испуга лошади заставили горе-вояк разбежаться в стороны. На несколько драгоценных мгновений разбойники растерялись, а именно эти мгновения, как правило, и решают исход большинства схваток.

Конан уже успел определить, что из этой компании более или менее серьезными противниками были лишь одноглазый предводитель, коренастый бородач с могучими руками да еще один молчаливый кушит с чудовищным шрамом через все лицо. Но тем не менее разбойников было все-таки много. Кроме того, Конан был совершенно наг, а тела наемников закрывали хоть и рваные, но все же прочные доспехи.

Первому противнику — низкорослому туранцу, который, выпучив глаза, в остолбенении уставился на обнаженного мускулистого гиганта с развевающимися черными волосами, — Конан круговым движением огромного меча смахнул голову с плеч. Из обрубка шеи ударил фонтан крови, залив лицо и грудь киммерийца. В глазах туранца еще не погасло удивление, а окровавленный варвар, словно Джил Беспощадный, явившийся на пир в Чертоги Смерти, обрушился на двух зуагиров.

Первого из них Конан опрокинул могучим пинком в пах, порезав, правда, себе ногу о стальные поножи, и тот так и не поднялся с земли, а второго буквально развалил пополам прямым вертикальным ударом. В этот миг киммериец походил на чудовищного демона-дровосека, заготавливающего дрова для огненной преисподней Эрлика.

На поляне творилось что-то невообразимое: дико ржали и метались перепуганные кони, бестолково суетившиеся люди истошно вопили. Гнусная ругань наемников, боевой клич киммерийца и яростный звон клинков взлетали к равнодушным небесам.

Того времени, за которое Конан расправился с неудачниками, с лихвой хватило более ловким и опытным разбойникам, чтобы опомниться, и они со всех сторон набросились на северянина.

— Заходи справа! — крикнул Кривой кушиту, который обрушил на Конана удары двух изогнутых сабель. — А ты, Можа, постарайся зайти сзади, — бросил он шемиту, — Не сбивайтесь в кучу, бараны, пока он не выпустил вам кишки!

Судя по тому, как ловко парочка убийц выполнила приказы своего командира, Зерити наняла не самых бестолковых наемников. Несмотря на то, что Конан вертелся, как пустынный смерч, припадал к земле, как атакующая гремучая змея, и подпрыгивал, как заяц, без доспехов варвару пришлось нелегко. Вскоре обильно покрывавшая его кровь убитых врагов смешалась с собственной кровью киммерийца, которая сочилась из многочисленных мелких ран, но опьяненный битвой северянин не обращал на это ни малейшего внимания. Наоборот, он становился все более и более подвижным, а его удары — все сильнее. Его противникам начало казаться, что этот увитый канатами мышц великан не чувствует ни боли, ни усталости.

Тяжелый меч Конана с такой скоростью выписывал в воздухе восьмерки, что со стороны могло почудиться, будто у бронзовокожего гиганта выросли стальные мерцающие крылья, окружившие его непреодолимым магическим барьером. И хотя противостоящие ему бойцы были намного сильнее и опытнее среднего воина, не этим жалким самоучкам было тягаться с могучим варваром, который в свои двадцать пять лет стал живой легендой!

Первым не выдержал чудовищного напряжения поединка кушит с двумя клинками. Конан, легко отведя в сторону его уже лишенный былой силы удар и отпрыгнув за спину бородатого шемита, вырвался из окружения. Пока здоровенный кушит разворачивался, пытаясь сменить стойку, киммериец присел, пропуская над головой секиру шемита, и нанес чернокожему страшный удар снизу, Стальной клинок вспорол кушита от паха до подбородка, точно кожевенный нож баранью шкуру. Кровь хлынула из кошмарной раны, и чернокожий разбойник рухнул на спину, судорожно суча ногами в предсмертной агонии. Вскоре он затих.

Перекатившись через плечо, Конан едва избежал удара Кривого. Острое, как бритва, лезвие лишь чиркнуло его по ребрам, а варвар только мотнул головой — царапиной больше, царапиной меньше! Главарь разбойников настолько сильно обрушил меч на то место, где еще мгновение назад был киммериец, что тяжелый длинный клинок глубоко увяз в дерне. Пока одноглазый негодяй пытался выдернуть оружие, Конан выбил из рук шемита секиру и расправился с ним.

Движения мускулистого тела варвара были настолько быстрыми, что за ними не поспевал человеческий глаз. Только что он был в нескольких шагах от бородатого шемита и вот уже оказался почти вплотную.

Пустив тяжелую секиру вдоль лезвия, Конан принял ее на стальную крестовину. Такой удар мог бы, наверное, свалить быка, но могучий северянин лишь покачнулся и присел, широко расставив ноги.

Когда Кривой вновь бросился вперед, варвар спокойно поджидал его, поигрывая мечом. За его спиной лежал труп шемита, лица и верхней части черепа у которого уже просто не было. В розово-серой мозговой массе еще лопались кровавые пузыри.

Нет, совершенно не такого развития событий ожидал Кривой. Только сейчас он догадался, какого пирата наняла его захватить проклятая стигийская колдунья. Но было уже слишком поздно.

— Амра!.. — выкрикнул побелевший от страха одноглазый, кидаясь в самоубийственную атаку. Последним, что он увидел в своей жизни, были холодные голубые глаза Конана.

На мгновение киммериец замер, приходя в себя после боя, полностью его захватившего. Затем, выдернув из седельной сумы какую-то тряпку, даже не посмотрев, что это такое, он отер с лица пот и кровь и огляделся: с нападавшими было покончено.

— Эй, Руфия! — хрипло выкрикнул северянин. — Ты как? С тобой все в порядке?

— А что со мной может случиться, когда ты рядом, мой бешеный лев? — ответила рыжеволосая офирка, подбегая к Конану и помогая ему опуститься на землю. — Присядь, мой повелитель, и я позабочусь о тебе.

Но Конан вновь вскочил на ноги;

— Погоди-ка! Клянусь бородой Крома, негодяев было семеро, а я уложил шестерых!

— Не беспокойся, мой герой. Если ты имеешь в виду проклятого колдуна, то он вон в тех кустах… — Руфия мотнула головой в сторону леса. — Когда ты, словно молния Птеора, обрушился на подонков, Репей захотел улизнуть под шумок. Но я оказалась проворнее.

— Он тебя не ранил, девочка? — поинтересовался Конан.

— Да где ему… — ухмыльнулась Руфия.

— Надо его допросить, как эта змеиная подстилка Зерити выяснила, куда мы поедем, — решил Конан.

Рыжеволосая красотка пожала плечами и состроила милую гримаску.

— Боюсь, теперь с ним разговаривать может лишь Сет. Знаешь ли, хвала Иштар, я могу постоять за себя. Так что ему пришлось распрощаться с его колючкой. — Руфия выразительно помахала окровавленным кинжалом. — Не думаю, что она потребуется ему в чертогах Сета. Там, говорят, одни змеи…

Конан сделал пару шагов в ту сторону, куда указала женщина. На обильно залитой кровью земле, скорчившись, валялся Репей, зажимая страшную рану внизу живота. Судя по его искаженному лицу, последние мгновения жизни колдуна никак нельзя было назвать приятными.

— Дай-ка я тебя поцелую, моя дева-воительница, — довольно оскалился киммериец. — Так на чем мы остановились?

* * *

Через несколько дней они вышли на Великий Торговый Путь и присоединились к торговому каравану купца Джилзана из Кироса, возвращавшегося в родной город с богатым грузом.

Руфия, прекрасно разбиравшаяся во всех хитросплетениях дворцовых интриг, привыкшая всегда добиваться желаемого и постоянно быть в курсе всех касающихся ее событий, взяла общение с караванщиком на себя. Она поведала Джилзану трогательную историю о том, как они вдвоем с ее спутником-северянином оказались в этих местах.

Девушка, назвавшаяся именем своей офирской знакомой Маралы, сказала, что она под охраной отряда своих воинов, которыми командовал Конан (северянин не стал скрывать своего настоящего имени, которое здесь вряд ли кто знал), ехала в Кот к своему дяде, занимавшему видное положение при дворе короля Эйлата. Едва они пересекли границу Пелиштии, на них из засады напали какие-то чернокожие разбойники, и спастись сумели лишь они вдвоем.

Пока девушка говорила, Джилзан как завороженный смотрел на вырез ее тесного платья и, судя по выражению его черных блестящих глазок, был готов поверить во что угодно, лишь бы как можно дольше смотреть на рыжеволосую красавицу. Так что от Конана не потребовалось ничего другого, как только поддакивать время от времени.

— Достопочтенный Джилзан, ты даже представить себе не можешь, как я перепугалась, когда эти чернокожие негодяи, размахивая своими страшными кривыми саблями, набросились на нас из-за деревьев! — всхлипнула хитрая офирка, склонившись к плечу караванщика. — Я даже думать не хочу о том, какая судьба ждала бы меня в руках этих страшных людей, если бы не невероятное мужество и сила моего верного воина!

— О, драгоценная Марала, вытри свои бриллиантовые слезки! Это были недобитые кушитские подонки, да грянут на их головы молнии Птеора и да откажет им в ласке Иштар. Смею тебя заверить, лишь жалкие остатки кровожадных дикарей доселе скрываются в лесах Либнанских гор. Пройдет еще немного времени, и их до последнего выловит ополчение нового владыки Асгалуна Маздака!

Руфия, умело направлявшая беседу, немедленно заговорила об Асгалуне, чтобы выведать последние новости.

— Король Маздак? Несчастной Пелиштией же правил безумец Акхиром. Он, говорят, еще объявил себя богом.

— О моя офирская газель! — всплеснул руками Джилзан. — Сейчас я, истинный очевидец необычайных событий, расскажу тебе невероятную историю о том, что произошло в столице Пелиштии Асгалуне! — Он дружески пихнул локтем Конана в бок и хитро ему подмигнул: — Кстати, северянин, я надеюсь прилично заработать на этих новостях! Так вот, красавица, ты уже слышала, что Акхиром объявил себя богом. Но мало было случиться такому несчастью с пелиштийцами, как на побережье высадилась целая армия Амры Беспощадного!

— Да что ты говоришь! — распахнула зеленые глаза Руфия-Марала. — Что же заставило его так поступить?

— В этом-то и заключается великий секрет! — понизил голос купец. — Из заслуживающих доверия источников я доподлинно знаю, что военачальник Отбаал, который родом из Акхарии, увел у злобного пирата некую драгоценную кушитскую реликвию. А именно за этим могущественнейшим магическим талисманом также охотился и командир кушитских наемников Имбалайо. Но коварному Акхирому удалось угробить и Отбаала, и Имбалайо и завладеть талисманом!

— И что же было дальше? — Руфия едва сдерживала смех, но увлеченный своим рассказом купец ничего не замечал.

— Потрясенные гибелью своего вождя кушиты кинулись резать мирное население. В городе начался бунт против кровавого деспота. А дальше… В это и поверить трудно. Акхиром считал, что, завладев чародейским камнем, станет неуязвимым и всемогущим. Он почти довел до конца колдовской обряд, но… Не пугайся, красавица! Посланница самого Сета явилась во дворец и покарала нечестивца, обрушив его с небес, которым глупец бросил вызов, на каменные плиты!

— А почему именно Маздак стал королем? — деланно удивился Конан.

— Так ведь именно ему и удалось изгнать проклятого демона! — в возбуждении подскочил Джилзан. — К тому же у него остался и сам Камень Неуязвимости, который кроме всего прочего предупреждает хозяина о задуманном против него зле. Почему же еще, ты думаешь, злобный нечестивец Акхиром, покарай его Птеор, так долго был у власти? Я своими глазами видел, как во время коронации Маздак показывал магический амулет народу. А потом жрецам Птеора было откровение, и сам Владыка Неба сказал, что благословляет на правление в Асгалуне могущественнейшего демоноборца, доблестного воина и мудрого владыку!

Далее Джилзан поведал, что Маздак как дальновидный государственный муж (уж кто-кто, а Конан прекрасно знал, насколько может быть красноречивым хитроумный Маздак) буквально за несколько дней убедил восставших против тирании безумца Акхирома горожан, что причина их бед — наемники-иноземцы. Обретя врага, на котором можно было сорвать годами копившуюся злость, пелиштийцы сплотились под знаменем Маздака и принялись истреблять анакийских приспешников Акхирома и чернокожих кушитов.

Справедливости ради надо сказать, что гирканец оказался мудрым правителем и занимался отнюдь не разграблением сокровищ, неправедно нажитых Акхиромом, а укреплением внутреннего положения Пелиштии. Поспешно короновавшись, он не только отменил бредовые законы Акхирома, чем вызвал ликование у простых пелиштийцев, но и существенно уменьшил налоги с ремесленников и купцов, добившись увеличения торгового оборота и производства товаров. Кроме того, вкусившие крови ополченцы, опьяненные победой над кушитами и анакийской родней Акхирома, души не чаяли в своем новом короле. А его провозглашение культа Птеора-Адониса государственной религией обеспечило ему поддержку жрецов.

— А что стало с Амрой? — полюбопытствовал Конан.

— Его пираты, узнав о том, что к власти пришел такой сильный правитель, бросили своего предводителя на произвол судьбы и уплыли восвояси. А сам Амра, говорят, со своей подружкой, бывшей любовницей Акхирома, бежал к берегам Стикса, — завершил свою историю купец.

Конан мог только диву даваться, как хитроумный Маздак умудрился обставить события, настоящей причиной которых был карточный проигрыш. Если бы киммериец, который с самого начала был рядом с Маздаком, лично не подал гирканцу идею примкнуть к бунту горожан, чтобы укрепить свое положение, то вполне мог бы и сам поверить в такую невероятную историю.

Северянин, больше всего ценивший в людях силу и присутствие духа, не испытывал к могучему гирканцу ни зла, ни зависти. Он понимал, что им вдвоем было бы тесно в крошечной Пелиштии. Убедившись, что Маздак не стал натравливать на них с Руфией своих цепных псов, Конан вздохнул с облегчением.

Хвала Вещему Ворону, Маздак питал благодарность к человеку, который помог ему взойти на трон. Гирканец полностью сохранил в тайне все то, что касалось Конана, хотя, безусловно, догадался, что его спаситель и пират Амра — один и тот же человек.

— Но я совершенно забыл про святой долг гостеприимства, — всполошился Джилзан. — Сейчас начнется пир по случаю вашего чудесного спасения!

* * *

Конан быстро сошелся с хитрым громогласным выпивохой, у которого сразу же вызвал невольное уважение своей физической силой, и теперь вовсю наслаждался жизнью. Непритязательный северянин проводил ночи в любовных утехах с Руфией, выпивке, игре в кости, до которой азартный Джилзан был великий охотник, да в дружеских потасовках с охранниками-зуагирами, а днем дремал в седле.

Поскольку в средствах Руфия с Конаном стеснены не были, киммериец тут же накупил у Джилзана на золото Зерити новой одежды и украшений для своей подружки. Теперь девушка красовалась то в полупрозрачных кордавских шелках, то в тесно обтягивающих ее соблазнительные бедра штанах для верховой езды из тончайшей кожи. На ее точеной шее тускло мерцали роскошные бусы из крупных жемчужин, а запястья и лодыжки украшали золотые браслеты с отборными самоцветами. К этому времени с прекрасного тела офирки полностью сошли следы побоев Зерити, и она как должное принимала восторги купцов, выраженные порой цветистыми и замысловатыми словесами.

После того как Конан голыми руками чуть не до смерти избил двух дюжих зуагирцев, попытавшихся по пьяному делу затащить Руфию в свой шатер, больше чем лестные слова никто себе ничего не позволял.

Так, совершенно беззаботно, тек день за днем, пока наконец на горизонте не показались высокие крепостные стены.

— Эй, Али, — крикнул Конан чернокожему погонщику, — как называется этот город?

— Это же Кирос, господин, — удивился паренек.

От переполнявшей его жизненной силы Конан крепко поддал пятками своему скакуну, послав лошадь галопом, и, запрокинув голову, рассмеялся во все горло.

— Хей-хо, клянусь Кромом, будущего не потеряешь, прошлого не вернешь! Меня ждут великие дела! — выкрикнул он.

Глава вторая

Конан и Руфия, по совету караванщика Джилзана, остановились на постоялом дворе «Золотая Лоза». — Поверь, мой друг, лишь вы, северяне, можете называть выпивкой ту кислую дрянь, которую принято пить у вас в горах, — сказал киммерийцу на прощание купец. — Что такое доброе вино, ты сможешь узнать только в Шеме. Говорят, сам Птеор не раз навещал наши винокурни, чтобы промочить божественное горло! И уж поверь старому пройдохе, лучшего вина, чем в «Золотой Лозе», не сыскать во всем Киросе.

Так и оказалось. Но кроме действительно замечательного вина хозяин «Золотой Лозы» смог предложить им и прекрасную комнату, несмотря на то, что постоялый двор был переполнен и люди спали даже в саду под открытым небом.

Дело в том, что весть о предстоящей свадьбе Афризии и Зебуба мгновенно облетела половину Шема и желающих поучаствовать в праздничных торжествах было предостаточно. Из близлежащих городов и селений стекался самый разнообразный люд: торговцы, ремесленники, любопытные да и просто бродяги.

Любезность хозяина во многом объяснялась улыбкой красавицы Руфии, но все же куда большее впечатление на пузатого кругленького шемита произвела горсть монет, щедро отсыпанных ему Конаном.

Киммериец уже отвык считать деньги и сыпал золотом направо и налево, благо кувшины Зерити были еще полнехоньки.

Помещение оказалось очень просторным и светлым, а из широких окон открывался прекрасный вид на сад, где прямо под деревьями стояли многочисленные столики. Руфия, жившая в Асгалуне роскошно, осталась вполне довольна.

* * *

В открытое окошко залетал легкий теплый ветерок, пропитанный пряным ароматом цветов, вина и острой шемитской кухни. Несмотря на то, что солнце стояло почти в зените, в комнате было прохладно. Руфия, только что принявшая ванну, сидела у зеркала, расчесывая волосы.

— Клянусь левым глазом Манаана, ты прекрасна, огненногривая, — обратился к девушке вошедший в комнату Конан.

Киммериец только что вернулся из города, куда с утра отправился, чтобы разузнать, что к чему, и был чрезвычайно весел и доволен. В славном Киросе жизнь била ключом: всех охватила праздничная лихорадка, перед которой не смог устоять и суровый северянин. Сурового воина, чья жизнь была лишь бесконечной чередой страданий, битв и опасных приключений, настолько очаровало буйство праздника, что он и думать забыл об опасности. В этом красивом нарядном городе совершенно не было места злу и горю, и обычно осторожный и подозрительный киммериец расслабился.

— Думаю, Коту придется поскучать без нас еще пару-тройку дней, — сказал он, взяв со столика кубок с вином, и повалился на широченную кровать под балдахином. — Я хочу погулять на свадебном карнавале, — продолжил Конан. — Говорят, король Фарах превзошел сам себя и для увеселения любимой дочери и своих гостей намерен устроить нечто невероятное. Представляешь, Руфия, он собрал фокусников, лицедеев и танцоров со всего Шема. Я слышал, он оставил без увеселений все соседние государства!

— Конечно, пропускать такое событие нельзя. — Руфия, как и все женщины, была чрезвычайно любопытна и тоже обожала всяческие развлечения. — Кроме того, Фарах мужчина представительный и, что удивительно, одинокий… — поддразнила она своего спутника.

К этому времени у Руфии с Конаном установились теплые и дружеские отношения, хотя оба не скрывали друг от друга, что вовсе не собираются прожить вместе до глубокой старости. Но сейчас они были вместе, и, главное, им было хорошо.

— Если ты хочешь окрутить старого лиса Фараха, то ничего у тебя не выйдет, — рассмеялся Конан, отсалютовав девушке кубком. — Джилзан говорил, что он чрезвычайно упрям, а кроме того, после смерти королевы дал зарок никогда не жениться. Я вроде так понял, что ее убили какие-то проклятые колдуны. — Голос варвара исказился от ненависти. Конан с детства не выносил колдовское племя. А после того как его мать погибла от рук исчадия зла Тулсы Дуума, он положил себе за труд избавить Хайборию от всех представителей этого племени. И надо сказать, изрядно в этом преуспел: честная сталь, крепкие мышцы и несгибаемая воля зачастую оказывались сильнее самых страшных заклинаний. Лишь то, что Фарах — совершенно не знакомый ему человек — пострадал от одного из этих демонов в человеческом обличье, исполнило киммерийца симпатией к королю Кироса.

— Я еще не встречала такого мужчины, которого не смогла бы приручить. — Офирка весело подмигнула Конану. — Даже Амра-Лев не устоял перед моими чарами! Но не волнуйся, мне здесь делать нечего. По законам Кироса править этим государством должен только мужчина, и мне почему-то кажется, что им будет принц Зебуб. Кстати, — она кокетливо изогнулась, — завтра начинается свадебный карнавал, а мне нечего надеть. — Руфия притворно надула губки. — Я хочу, чтобы ты купил мне какое-нибудь подходящее к случаю украшение, в котором не стыдно было бы появиться на церемонии бракосочетания в храме Птеора.

— Да кто же тебя туда пустит, женщина? — удивился Конан.

— Пока ты, как любопытный мальчишка, болтался по улицам, я познакомилась с очень симпатичным десятником городской стражи, который обещал мне достать пропуск в храм… — победоносно улыбнулась Руфия. И, глядя на сразу нахмурившегося Конана, милостиво добавила: — На двоих, мой герой!

— Да ты ловка, как горная кошка, — покачал головой киммериец, одним мягким, но мощным движением поднимаясь с кровати. — Ладно, будут тебе твои побрякушки. Никто не может обвинить меня в невнимательности к женщине! Я как раз собираюсь на рыночную площадь… Но чуть позже, моя красавица, — добавил он, прижимая затрепетавшую от страсти девушку к широкой груди.

* * *

Конан в свои двадцать пять лет успел объездить добрую треть Хайбории и поэтому считал себя весьма искушенным путешественником. Но к такому зрелищу он был совершенно не подготовлен — местный рынок поразил его до глубины души. Торговые ряды, палатки, шатры, да просто кучи товаров, наконец, уходили во все стороны, насколько хватало глаз. Киммерийцу доводилось видеть города, которые были меньше, чем рынок в Киросе. Видимо, только для того, чтобы обойти весь рынок, потребовалась бы пара дней!

В глазах рябило от обилия товаров со всех концов Хайбории. Чего здесь только не было: и гигантские двуручные мечи ванахеймской работы, и невероятные резные статуэтки из удивительного красного и черного дерева, сработанные чернокожими зембабвейцами, и переливающиеся на солнце всеми цветами радуги полотнища тончайшего кордавского шелка, которые легко можно было продеть в украшенные самоцветами из Меру изящные золотые кольца, что продавались тут же. От обилия цветов и фруктов всех форм и расцветок рябило в глазах, а выбор скакунов всех пород и мастей мог соперничать лишь с выбором рабов и рабынь, представляющих все хайборийские расы! Любой, даже самый взыскательный, покупатель не ушел бы отсюда с пустыми руками.

Конан буквально оторопел. Безусловно, он был грозным и отважным воином, но в глубине души оставался всего лишь молодым парнем, жадным до впечатлений. Поразительно, но вся жестокость мира до сих пор не разучила его удивляться!

Киммериец с трудом проталкивался сквозь толпу, отбиваясь от настырных торговцев, суливших молодому человеку за его золото все блага мира.

— Купи волшебный пояс, парень, который освящен в храме Иштар, — пристал к Конану кривобокий лысый торговец. — Всего две монеты, и все женщины Кироса — твои! Ни одна из этих кокеток не сможет устоять перед могучей любовной магией, заключенной в этом талисмане!

— Носи его лучше сам, старик! А еще лучше — помойся, а то и он тебе не поможет! — прикрикнул на мошенника Конан, вызвав взрыв смеха у находящихся поблизости горожан.

— Не слушай этого обманщика, красавчик, зачем тебе какие-то дурацкие талисманы? Уж я-то знаю, что ты в них совершенно не нуждаешься, сладкий мой, — закричала ему из палатки напротив местная гадалка — дородная и густо намазанная румянами шемитка. — Если чего тебе по-настоящему и надо, так это чтобы мудрый человек прозрел твое будущее. Иди, я тебе погадаю. Не упускай редкую возможность узнать судьбу всего за четверть золотого!

— А я ее и так знаю, бабушка, — отмахнулся киммериец, не слушая потока брани всего мгновение назад сладко улыбавшейся гадалки.

— Сюда, сюда! — раздавалось со всех сторон. Торговцы наперебой расхваливали свой товар, заодно стараясь принизить достоинства товара других купцов.

— Ты только посмотри на эти кинжалы, воин, — мертвой хваткой вцепился в него продавец оружия из Хорайи. — Где ты еще найдешь такие клинки? Не вздумай даже возражать, северянин — ты ведь с севера, правда? — пока не посмотришь, какая у них совершенная заточка! А рукоятка, рукоятка, а? Она в три слоя обтянута кожей ящерицы туфифы и никогда не выскользнет из руки.

Черные глаза оружейника дико блеснули, и он с протяжным боевым криком взмахнул кинжалом и со свистом распорол горячий плотный воздух.

— Да тебе просто необходимо купить этот кинжал! Ты еще меня не раз вспомнишь, когда он спасет тебе жизнь!

Клинок и вправду был хорош, и Конан без сожаления расстался с парой монет, заодно выспросив у торговца дорогу в ювелирные ряды.

Выбор украшений был поистине огромен, но Конан разбирался в них получше иного ювелира — недаром он столько лет был ловким вором и удачливым пиратом! И он сразу обратил внимание на тончайшей работы золотое колье с синими и бледно-розовыми гималейскими самоцветами в лавке одного вендийца.

Однако он потратил немало времени, чтобы ознакомиться с ювелирными рядами, прежде чем вернулся к вендийскому купцу. Потом они обстоятельно торговались со смуглым торговцем, заломившим за колье невероятную цену (похоже, вендиец решил, что глупый варвар вернулся из удачливого набега и на нем можно хорошо нажиться). Торг доставил обоим уйму удовольствия и вызвал в прожженном торговце искреннее уважение к Конану. Наконец собеседники ударили по рукам, и Конан уплатил вендийцу полновесным золотом половину от первоначально запрошенной цены.

— Северянин, тебе бы морским песком на пляже торговать! — отирая после жаркого спора со лба пот, бросил вендиец. — Еще пара таких сделок, и я вернусь домой нищим! И кто тогда будет кормить моих детей? Если ты мечом орудуешь хотя бы примерно так же, как торгуешься, я не завидую твоим врагам!

— А если ты так же делаешь детей, как торгуешься, то их прокормить не сможет целый отряд, почтенный, — не остался в долгу Конан, укладывавший драгоценную покупку в кожаный поясной кошель. — Я не завидую твоим покупателям!

Оба рассмеялись и вполне довольные друг другом распили кувшин охлажденного молодого вина, который, кстати, был далеко не первым выпитым Конаном за сегодняшний день.

Едва варвар покинул лавку хитрого вендийца, он испытал мгновенный укол тревоги, тоже не первый. Однако, внимательно посмотрев вокруг, киммериец, обычно угадывавший засады каким-то неведомым звериным чутьем, ничего не обнаружил. Он пожал плечами, решив, что причиной тому была жара и выпитое вино, и пошел прочь.

Киммериец так и не обратил внимания на ничем не примечательного низенького желтокожего человечка. Заметив, что Конан обернулся, соглядатай, одетый в черную хламиду, словно бы слился с тенями, и лишь два горящих глаза с ненавистью глядели на варвара из-под капюшона.

* * *

Проголодавшийся от бесконечных хождений Конан решил утолить голод. Оглядевшись, он направился к ближайшему мангалу, от которого исходили аппетитные запахи свежего жареного мяса. Поев, киммериец собрался уже было вернуться к Руфии в «Золотую Лозу», как его внимание привлекли удивленные возгласы, одобрительные крики и громкие аплодисменты. Раздвинув плотную толпу зевак, Конан остановился, завороженный необычным зрелищем.

На расчищенном от мусора пятачке давала представление труппа бродячих жонглеров. Троица, в состав которой входили мускулистый высокий чернокожий мужчина и две гибкие грациозные девушки, проделывала что-то невероятное. Их руки и ноги мелькали в воздухе с невообразимой быстротой, и над поляной летали ножи, палицы, метательные диски и боевые топоры. Одновременно над головами жонглеров находилось столько оружия, что им можно было бы вооружить небольшой отряд.

Кешанцы — Конан определил это по их своеобразной внешности: удивительному сочетанию черной кожи и тонких черт лица — заставляли острую сталь повиноваться любому своему капризу. Послушные их воле клинки то зависали в воздухе, то, наоборот, с ужасающей скоростью устремлялись к полуобнаженным телам. Уж на что отменной реакцией киммериец обладал сам, но пару раз он был уверен, что острые лезвия неминуемо вонзятся в податливую человеческую плоть. И то, что этого не произошло, Конан воспринял как чудо.

Это казалось невозможным, но кешанцы все увеличивали и увеличивали темп и количество подбрасываемых предметов. Пот хрустальной пленкой покрывал мускулистые тела с головы до ног, когда жонглеры опустили руки, заставив вонзиться в землю свои опасные игрушки.

Конан подумал, что представление окончено, но чернокожие красавицы, обнажив в улыбках белоснежные зубы, раскланялись и разошлись в разные концы пятачка. Там они уселись на корточки и, взяв маленькие деревянные барабанчики, стали отбивать на них мерный ритм. Кешанец поднял руку, привлекая внимание. Подхватив два длинных, чуть изогнутых обоюдоострых клинка, он начал фехтовать ими с воображаемым противником.

Киммериец, сам превосходно владевший мечом, был поражен до глубины души: ни разу в жизни он еще не видел такой виртуозной работы клинками. Кешанец превратился в настоящий вихрь. Со стороны казалось, что у него не две руки, а по крайней мере четыре. Он умудрялся быть одновременно в нескольких местах, наносил и отражал удары с самых неожиданных сторон. Киммериец мог точно сказать: такмечом мог владеть лишь настоящий воин, одной ловкости рук жонглера тут было недостаточно.

— Вот это воин, клянусь Вещим Вороном! — Он восхищенно толкнул локтем в бок соседа. — Кром Громовержец, да с отрядом таких бойцов я покорил бы и Аквилонию!

Бородатый шемит с ним охотно согласился, восхищенно поцокав языком:

— Что Аквилония, на плечах таких воинов я бы въехал прямо в небесные чертоги Птеора! Знай, чужестранец, что это сам Тумелар. Говорят, — он заговорщицки понизил голос, — что после карнавала у него будут брать уроки сам Фарах и его начальник стражи Рамазан… А уж они рубаки — будь здоров!

Наконец рослый кешанец высоко подпрыгнул в воздух, сделал последнее сальто и, встав на ноги, замер. Грудь его бурно вздымалась, но мокрое от пота круглое лицо расплылось в довольной ухмылке.

Зрители дружно разразились аплодисментами и восхищенным ревом.

Чернокожий мужчина что-то выкрикнул на своем гортанном наречии, а затем на ломаном шемитском языке предложил зрителям отблагодарить таких красивых девушек и его самого несколькими монетками. Скалясь в ослепительной улыбке, он корчил разбойничьи рожи, грозно размахивал в воздухе саблями и уговаривал славных жителей Кироса не скупиться, сопровождая свои слова двусмысленными шутками.

Зрители, знающие толк в грубых остротах, заливались смехом, одобрительно переговаривались и обменивались впечатлениями. Похоже, такое зрелище было в диковинку не только Конану, но и большинству из присутствующих здесь людей. К ногам искусных жонглеров щедро посыпались мелкие серебряные монетки, а несколько богато одетых горожан не пожалели и более крупных золотых.

Восхищенный Конан подошел к Тумелару и крепко сжал ему руку.

— Я Конан из Киммерии, — представился он. — Южанин, мы просто обязаны вместе выпить! Ты должен рассказать мне, где научился так владеть оружием, — добавил он, в восторге хлопнув себя по бедру.

Киммериец попытался было выудить золотую монету из кошеля, как вдруг — о ужас! — обнаружил, что кожаный кошель, в котором также лежало и драгоценное колье, исчез. Конан в бешенстве заревел, как раненый буйвол, заставив толпу расступиться от страха. Оглядевшись, он заметил, как, расталкивая людей, через площадь пробирается невысокий человек — видимо, это и был вор. Недаром он чувствовал на спине чей-то взгляд! Так вот кто следил за ним! Заметив, что северянин обнаружил пропажу, вор бросился наутек.

— Приходи вечером в «Золотую Лозу», — крикнул он кешанцу уже на бегу. — Такое мастерство достойно хорошего застолья!

Сбивая с ног не успевших освободить ему дорогу зевак, Конан ринулся вдогонку за грабителем.

* * *

Мальчишка бегал хорошо, но где избалованному горожанину было тягаться с Конаном, столь же стремительным и неутомимым, как горный тигр! Теперь их роли поменялись, и из охотника неудачливый воришка сам превратился в дичь. Однако он хорошо знал город, и, стоило пареньку юркнуть в какой-нибудь проход или затаиться в укромном местечке, найти его было бы невозможно. Но сегодня, похоже, был не его день…

Конан на бегу выхватил из-за пояса новый кинжал и замахнулся. Его рука подобно атакующей кобре рванулась вперед. Свист воздуха, отблеск солнца на смертоносной стали, короткий вскрик — и все…

Вор, раскинув руки, в одной из которых был зажат злополучный кошель, неподвижно лежал на земле. Его белоснежная чалма валялась в пыли, а на стриженом затылке, на глазах наливаясь фиолетовым цветом, вздувалась огромная шишка. Надо сказать, охотнику за чужим добром еще повезло: все-таки рукоятка кинжала была обтянута тремя слоями кожи. Будь она просто костяной или металлической, он бы уже не поднялся.

Ну, насчет жизни ничего сказать не могу, а кошелек этот кинжал мне спас, — заметил Конан, переходя на шаг. — Смотри-ка, оружейник точно в воду глядел, — подивился киммериец.

Он присел на корточки над воришкой, вытащил из его руки свой кошель и внимательно оглядел паренька: не старше пятнадцати-шестнадцати лет, тонкий, но жилистый, с симпатичным веснушчатым лицом. Такие нравятся женщинам. Одет он был на удивление хорошо и богато, длинные пальцы украшали перстни с самоцветами, да и по всему его облику нельзя было сказать, что мальчишка в чем-то нуждается.

Конан недоуменно покачал головой: больно не походил этот паренек на обычного воришку. Северянин слишком хорошо знал эту публику: лет десять назад ему самому пришлось промышлять воровством в Шадизаре, и отнюдь не от хорошей жизни. И тем не менее парень явно был опытным карманником. Уж больно ловко он спер кошель. Да так, что даже видавший виды Конан совершенно ничего не почувствовал!

Тем временем паренек застонал, начав приходить в себя. Киммериец обратил внимание, что служба охраны порядка в Киросе была на высоте, так как в их сторону уже спешил отряд городской стражи.

— Почтенный чужеземец, что здесь произошло? — обратился сотник стражников, седоусый ветеран, к Конану.

— Пока горец, разинув рот, глаза на жонглеров пялил, парень у него кошелек срезал! — рассмеялся кто-то из зевак, сбежавшихся поглазеть на происходящее.

— Только мальчишка не рассчитал, что они там у себя по горам не хуже коз скакать умеют, — ехидно добавил кто-то еще.

— Этот здоровяк, ну прям твой коршун, за воришкой помчался, а потом — р-раз! — рукояткой кинжала прямо ему по затылку, — объяснил кто-то еще. — Не попал, наверное, лезвием! А жалко… Развелось тут поганцев!

«В тюрьму мерзавца!.. Куда власти смотрят!.. Давить гадов!..» — раздавалось со всех сторон.

Законы Кироса были крайне суровы к преступникам, и Конан знал, что парню теперь отрубят левую руку, поставят клеймо на лоб и изгонят из Кироса. Зеваки, окружившие их, злорадствовали, плевались и кидали в мотавшего головой беднягу гнилыми овощами. Судя по всему, многие из них уже пострадали от воришек, и местные жители искренне радовались, что один из карманников попался.

Дело было совершенно ясным, и сотник велел своим солдатам связать вора. Однако Конан решил по-другому. Во-первых, его заинтересовало, почему богато одетый мальчишка избрал такое ремесло, во-вторых, он терпеть не мог публичных расправ, предпочитая выяснять отношения один на один, а в-третьих, киммериец прекрасно помнил те времена, когда сам промышлял кражами.

— Сотник, — обратился он к седоусому шемиту, — на самом деле все было вовсе не так. Этот маленький негодяй — мой слуга, который решил идиотским образом надо мной подшутить. Никакого уважения нет в балбесе! Сам понимаешь, молодость… Так он переоделся и надумал меня разыграть!

— То есть как это? — оторопел сотник. — Подшутить? Разыграть?

— О чем я и говорю, — с самым честным видом глядя стражнику в глаза, с готовностью продолжил Конан. — Я ведь буквально вчера ему и говорю: «Ты, Бонифас, когда-нибудь доиграешься! И не будь я Конан из Киммерии, если я тебя в следующий раз не вздую как следует!» — С этими словами он носком кожаного сапога пнул парня в бок.

Тому нельзя было отказать в сообразительности. Парнишка, размазывая слезы по испачканному пылью лицу, заныл:

— Господин Конан, клянусь Птеором, я никогда больше не буду над тобой шутить! Дяденька стражник, — подполз он на коленях к шемиту и жалостливо протянул к нему трясущиеся руки, — ну скажи господину, чтобы он больше меня не бил!

От такого поворота событий шемит совершенно потерял представление о том, что происходит, и лишь недоуменно переводил взгляд с паренька на северянина.

А парень тем временем устроил целое представление. Он плакал, посыпал голову пылью и, взывая ко всевозможным богам, слезно умолял столпившихся вокруг горожан заступиться за него перед дяденькой солдатом и дяденькой Конаном. Смысл его причитаний сводился к тому, чтобы его больше не били и не забирали в тюрьму.

Конан изо всех сил пытался сохранить грозный вид и не рассмеяться. В парне пропадал талантливый актер, так как только что кровожадно настроенные шемиты начали наперебой уговаривать грозных мужчин пожалеть сопляка.

— Мерзавец, чтоб это было в последний раз! Благодари судьбу, Бонифас, что почтенный сотник подоспел раньше, чем я выбил из тебя всю дурь! — грозно рявкнул на воришку киммериец и, повернувшись к сотнику, все еще стоявшему с открытым ртом, добавил: — Извини, почтенный, за беспокойство, которое тебе и твоим парням причинил этот песий выкормыш. — И вложил тому в руку золотую монету. — Не сочти за оскорбление, солдат, я понимаю, служба, но ведь надо и пыль в горле смыть! — Он подмигнул седоусому.

На золотой можно было смывать пыль в горле всем отрядом да еще привлечь к этому, несомненно, богоугодному делу помощниц-доброхоток. Поэтому сотник не стал дальше вдаваться в подробности происшедшего: объяснения киммерийца его вполне устроили. Извинения северянина были благосклонно приняты. Вояка махнул стражникам, чтобы те отпустили мальчишку, отсалютовал Конану и довольный повел своих людей прочь.

Поняв, что больше никого бить не будут, люди тоже потихоньку стали расходиться, и вскоре Конан остался с пареньком один на один.

Тот ловко поднялся с колен и принялся отряхиваться от пыли.

— Да что ж ты творишь, бугай здоровенный! — накинулся спасенный от рук правосудия воришка на Конана, потирая здоровенную шишку. — Бел-милостивец, хорошо, что у меня башка крепкая, а ну как я хрупкий бы здоровьем оказался? За пару презренных монет ты чуть меня не угробил!

Конан даже оторопел от такой наглости. Ухватив мальчишку за ухо", киммериец почти поднял его в воздух.

— Ну ты и нахал! Может, мне позвать стражников обратно?

— Нет, пожалуй, не надо, — сморщился воришка. — Ухо-то отпусти, больно ведь, — добавил он тихо.

— То-то же, — хмыкнул Конан. — Твое счастье, что я в твои годы промышлял тем же самым делом. Ладно, как тебя звать, сирота? — спросил он участливо. — Не Бонифас же в самом деле?

— Хвала Белу, нет. Вообще-то меня зовут Ишмаэль. Только с чего это ты решил, что я сирота? — удивился паренек, с сожалением глядя на измятую грязную чалму.

— А раз не сирота, то чего воруешь? — в свою очередь удивился Конан.

— Нельзя мне по-другому, — серьезно ответил парень. — Мне моя вера работать запрещает.

— Что это за вера такая? — Конан недоверчиво посмотрел на Ишмаэля.

— Мы поклоняемся Белу Ловкачу, — гордо выпятил грудь Ишмаэль. — Самому умному, ловкому и удачливому из всех богов!

Конан, естественно, слышал о Беле, которому молятся некоторые кочевники-зуагиры и воры на побережье Западного моря, но ему даже и в голову не могло прийти, что существует целая религия, живущая по его заветам и объявившая воровство богоугодным промыслом.

Ишмаэль объяснил Конану, что он происходит из благополучной во всех отношениях семьи. Вот только чтят в этой самой семье бога воров Бела.

— Нам, знаешь ли, тоже нелегко приходится, — продолжал Ишмаэль. — Не жизнь, а сплошная мука! Наша вера не только запрещает покупать любую вещь, но и предписывает нарушителю этой заповеди во искупление греха украсть нечто в десять раз превосходящее стоимостью купленное. А знаешь, сколько вокруг соблазнов! — тяжко вздохнул Ишмаэль.

— Мне сейчас тебя даже жалко станет, — хмыкнул северянин. — Не повезло тебе, парень, со мной. Но, однако, и ты ловок не по годам! Я сам знаток воровских приемов, и то ничего не почувствовал.

— Отец-настоятель всегда хвалил меня за ловкость рук. — Ишмаэль смущенно потупил взор, но не выдержал и рассмеялся. — Знаешь, Конан, я на самом деле тебе благодарен. Кроме того, получается, что я купил твою помощь за золотую монету, так что с меня причитается. Пойдем, тут недалеко хорошая таверна. Нам самим не мешает промочить горло.

* * *

Конану ничего не оставалось, как развести руками. Похоже, его нового знакомого нельзя было ничем смутить.

Когда они удобно расположились за столиком и послали хозяина таверны за вином, Ишмаэль объяснил Конану, почему он выбрал именно его.

— Ты не думай, что я решил, будто ты невнимательная деревенщина. Наоборот, по всему видно, ты ловкий малый. Но дело в том, что я тут познакомился с одной девушкой, дочерью самого Абдул аль Назиза — главы торгового дома Кироса… — Ишмаэль приложился к кувшину, как заправский выпивоха. — И я тебе скажу, эта такая красавица, какой…

— Я смотрю, парень, ты высоко метишь, — кивнул Конан. — Клянусь Вещим Вороном, Кром любит смельчаков! Но какое отношение имеет эта красавица к моему кошельку?

— Самое прямое. — Воришка прижал руки к сердцу. — Самое прямое! Сет меня попутал купить этой куколке дорогущее жемчужное ожерелье… Небось сам Бел нашептал об этом моему папаше, — тяжело вздохнул Ишмаэль. — Тот вздул меня по первое число, а потом и говорит: «Хочешь женщине подарки делать — делай! Но делай это, как положено настоящему мужчине, а не торгашу с базара. Настоящая любовь, сынок, заключается в преодолении трудностей. Вещь надо украсть, а за горсть монет ее любой купить может. Вот Бел Покровитель для красавицы Иштар у самого Сета Око Змея украл! Так что пока не принесешь должную искупительную жертву, домой не появляйся».

— Я смотрю, твой отец — серьезный мужчина, — пряча улыбку, сказал Конан.

— Что есть, то есть, — согласился Ишмаэль. — Кстати, он даже мою маму украл с невольничьего рынка… Ну так вот, Конан, я к тому клоню, что мне теперь чуть ли не половину ювелирной лавки украсть надо! И стоило мне только присмотреть наконец подходящую вещь, как появляется здоровенный варвар, и — раз! — все мои старания псу под хвост! Так что, хочешь не хочешь, мне пришлось рискнуть, но… Теперь вообще позору не оберешься. — Он горестно махнул рукой.

— Ладно, Ишмаэль, не горюй, придумаешь чего-нибудь, — постарался ободрить Конан самого необычного паренька из всех, кого он когда-либо встречал.

Народу в таверне все прибавлялось и прибавлялось. И совершенно никто не обратил внимания на невысокого желтолицего человека в черной хламиде, который расположился на высоком табурете у самой стойки и что-то обсуждал с дородным хозяином таверны. В этой картине не было совершенно ничего необычного, и никто не заметил, как в одно мгновение глаза желтолицего подозрительно заблестели. Он тихо прошептал несколько слов на неведомом языке и прищелкнул пальцами под носом у тавернщика. Тот на середине фразы замер с открытым ртом, глаза его оставил свет разума, а на безвольно отвисший подбородок изо рта потекла струйка слюны.

— Возьмешь этот мешочек и всыплешь его содержимое во все кувшины с вином, червь, — едва слышно раздалось из-под капюшона. Голос желтоликого был холоден и ядовит, как дыхание ледяного змея Рунгельда, которого, говорят, опасался даже Сет Змееголовый.

— Слушаюсь, господин… — Казалось, дыхание жизни уже покинуло дородного шемита.

— А потом, — продолжал демон в черной накидке, — ты выпьешь из этого кубка, — на мгновение из широкого рукава показалась тощая кисть, и длинные крючковатые пальцы бросили крупицу какого-то вещества в вино. Оно забурлило, но тут же успокоилось.

— Слушаюсь, господин, — равнодушно повторил тавернщик.

Между тем Конан и Ишмаэль, уже порядком захмелевшие, клялись друг другу в вечной дружбе.

— А теперь ты пойдешь со мной в «Золотую Лозу». — От дружеского удара по плечу Ишмаэль чуть не упал на пол. — Я тебя познакомлю со своей красавицей, а еще — с одним кешанским воином!

— Пойдем, друг! А я украду для твоей красавицы какой-нибудь подарок, как Бел для Иштар! — Ишмаэль встал, покачиваясь. — Вот прямо сейчас и пойду. К тому же мне все равно надо по одному делу, а то я просто лопну, — подмигнул он киммерийцу. — Ты закажи еще по кувшинчику, а я скоро вернусь! — Он, покачиваясь, вышел.

— Хозяин, вина! — крикнул Конан. Желтоликий сделал повелительный жест. Хозяин таверны развязал мешочек, и почти невесомый белый порошок тонкой струйкой потек в стоявшие перед ним кувшины.

Человек в черной хламиде подождал, пока порошок растворится в благородном напитке, и соскочил с табурета.

— Друзья! — громко крикнул он, привлекая всеобщее внимание. — Предлагаю выпить за здоровье милостивого короля Фараха и его прекрасных дочерей! Я угощаю!

Люди довольно загомонили. Простые горожане уважали строгого, но справедливого Фараха и просто боготворили красавиц Ниенну и Афризию. Кроме того, не каждый день удается получить дармовую выпивку.

Околдованный и обреченный на смерть хозяин таверны разнес вино по столикам. Люди поднимали кубки и хлопали друг друга по плечам. Когда желтолицый убедился, что Конан, пребывавший в благодушном настроении, выпил колдовское зелье, он тихонько рассмеялся омерзительным шипящим смехом. И доведись кому услышать это шипение, он поклялся бы, что такие звуки человеческое горло издавать просто не может. И был бы прав.

— Пей, грязный варвар. — Голос чернокнижника-отравителя сочился лютой злобой. — Больше ты никогда уже ничего не выпьешь, животное. Повелительница Зерити будет довольна моей шуткой. Порошок Раздора надежно сделает свое дело!

Между тем настроение всеобщей доброжелательности в таверне изменилось. Стихали шутки, смех и тосты. Послышалось угрюмое ворчание, люди с ненавистью начали поглядывать друг на друга. Раздались оскорбления, проклятия и черная брань. Еще миг — и обезумевшие люди схватились не на жизнь, а на смерть, осыпая друг друга ударами. Замелькали ножи, и пролилась первая кровь.

Конан почувствовал себя так, как будто его внезапно ударили чем-то тяжелым по голове. В ушах зазвенело, к горлу подкатилась тошнота. Яркий свет масляных светильников начал вокруг Него мерцать, и перед глазами киммерийца ожили жуткие бредовые видения.

То киммерийцу чудилось, будто он снова находится в застенках черного мага Тулсы Дуума, то перед ним возникала отвратительная кривляющаяся рожа Хиззар-Зула, вытягивающего из него душу, то на него, угрожая отравленным стилетом, надвигалась измазанная в крови кукла Нинги. Вокруг него с нечленораздельным завыванием прыгали демоны из всех девяти преисподних Нергала. Создания Тьмы тянули к нему свои алчные руки, с их когтей срывались капли крови и сгустки огня.

С ревом отбросив стол могучим пинком, одурманенный варвар бросился в атаку на воинство демонов. Отравленный колдовским зельем, киммериец видел вокруг себя всех своих врагов. Но какая разница в том, сколько их? Он, Конан, дорого продаст свою жизнь! Темным Владыкам придется заплатить за его душу страшную цену!

Отчаянно сражавшиеся люди сбивали друг друга с ног, рвали зубами глотки недавних собутыльников, обрушивали на головы соседей страшные удары. Лишь желтоликий, защищенный каким-то заклинанием, как ни в чем не бывало стоял у стойки, с наслаждением созерцая чудовищное побоище. Все меньше и меньше людей оставалось на ногах, все чаще они падали, сраженные ударами и зельем.

Тем временем на Конана набросились трое здоровенных шемитских воинов, которые мирно пили вино до тех пор, пока их головы не одурманила отрава. Лишь одному Нергалу известно, что привиделось беднягам в этот миг, когда, рыча от нечеловеческой злобы, они вцепились в киммерийца, намереваясь разорвать его на части. Стряхнув с себя солдат, Конан отпрыгнул в сторону и, развернувшись нападавшим навстречу, нанес одному из них ужасающей силы удар в голову. Под кулаком у него хрустнула височная кость, и череп несчастного раскололся, как орех. Кровавые ошметки разлетелись вокруг, покрывая дерущихся людей, стены и столы.

— Ну, давай-давай! — подбодрил колдун шемитских воинов. Он получал от бойни огромное удовольствие. Глаза его разгорелись, тонкие губы то и дело облизывал длинный раздвоенный язык. — Уделайте его, парни!

Вытащив из ножен кинжалы, оставшиеся в живых солдаты слаженно насели на Конана. Одному из них повезло попасть киммерийцу лезвием по предплечью, но не успел шемит издать победный крик, как уже и сам забился в могучих руках киммерийца. Конан, легко подняв противника над головой, обрушил завывающего от ярости человека на свое колено. Позвоночник шемита сухо треснул. Северянин швырнул осевшее, как выброшенная кукловодом марионетка, тело под ноги его приятеля, сбив того с ног.

На мгновение могучему организму северянина удалось побороть действие страшного яда, но лишь на мгновение. Однако и этого мига хватило для того, чтобы Конан удержал готовую было обрушиться на голову несчастного воина тяжелую дубовую табуретку. Как будто молния пронзила его: Конан понял, что он только что убил совершенно ни в чем не виноватых людей, таких же жертв демонических чар, как и он сам, а увидав шипящего и кривляющегося у стойки чернокнижника, киммериец нутром почуял, кто во всем виноват. Однако совладать с ядом было выше его сил, и Конан рухнул на грязный пол. Все, что он за сегодня съел и выпил, фонтаном хлынуло изо рта. Заметив, что варвар, державшийся на ногах дольше всех, уступил его чарам, колдун приблизился к поверженному противнику.

— Что, грязное животное, ты надеялся, что Зерити тебя не найдет? Как бы не так! Ты осмелился бросить ей вызов, и твоя наглость должна быть наказана… Ай-яй-яй, кто бы мог подумать, что прославленный пират, наводящий одним своим именем страх на целое побережье, сдохнет в луже собственной блевотины! — с издевкой покачал головой колдун и злобно ударил Конана ногой в лицо. — Нет, ты не Лев-Амра, ты паршивый пес! А если на тебя не подействует яд, в чем я очень сомневаюсь, то ты погибнешь на плахе как простой убийца, и совершенно справедливо. — Последовал новый жестокий удар.

Киммериец, не в силах произнести ни слова, с ненавистью глядел на желтокожего. Кровь заливала его разбитое лицо.

— Смотри, смотри, варвар. Ты видишь перед собой самого Юсифа бен Кемаля, придворного убийцу мудрой Зерити! Вот какой чести удостоила тебя моя госпожа!

— Убь… ю… — выдохнул Конан, неимоверным усилием воли удерживая себя в сознании.

— Смотри, чтобы у тебя глаза с натуги не выскочили, — рассмеялся Юсиф, добавив нарочито тоненьким голоском: — Мой герой!

Заметив, как расширились зрачки Конана, он довольно оскалился, обнажая тонкие, как иглы, зубы.

— Ты на редкость догадлив, мертвец. Но погоди еще немного, и ты встретишься со своей самкой у Отца Тьмы.

— Проклятое змеиное отродье! — Ненависть придала Конану сил. — Что ты сделал с Руфией?

Потомок древних змеелюдей запрокинул голову и захохотал.

— Лично я ничего, дубоголовый. Не было ничего легче, чем заманить твою дурочку в ловушку. Можешь порадоваться, я нашел ей достойное применение.

Глаза Юсифа встретились с глазами Конана. Киммериец внутренне содрогнулся: в этих мутных озерах тьмы с узкими вертикальными зрачками не было ничего человеческого — лишь древние ненависть и безумие.

— Так вот, мой мертвый друг, — продолжил змеечеловек. — Я не разделяю религиозных заблуждений адептов Золотого Павлина, но их способы поклонения этому кровожадному демону крайне забавны. Думаю, твоя подружка вскоре с ними познакомится.

Между тем послышались крики и топот бегущих к таверне стражников. Желтоликий издал торжествующий смешок и кивнул Конану:

— Пришла пора расстаться, пес. Жалко, что у меня нет времени, чтобы снять с тебя кожу. Из твоей дубленой шкуры вышел бы неплохой подарок для госпожи!

Юсиф, уверенный в своей безнаказанности, направился к черному ходу.

Конан, прикладывая невероятные усилия, чтобы преодолеть действие сковывавшего его мышцы и разум яда, сумел перевернуться на живот. В его мозгу пульсировал черный огонь ненависти и горя. Каким-то чудом он сумел подняться на колени — от напряжения, которое для этого потребовалось, у него из ушей и из носа хлынула кровь. Собрав всю свою волю в кулак, киммериец нащупал за поясом рукоять уже выручившего его сегодня кинжала. С именем Крома на устах он послал клинок в цель, вложив в бросок последние силы.

Будто что-то почувствовав, Юсиф обернулся, и взгляды двух непримиримых врагов встретились. Голубые, цвета льда и тумана, глаза сына человеческого вперились в желтые, с вертикальными зрачками глаза потомка древней расы змеелюдей. На протяжении мига, по сравнению с которым удар сердца кажется вечностью, они смотрели друг на друга. И пока в одних мерк свет, в других разгорались нечеловеческая злоба и отчаяние.

Сорванная с петель дверь рухнула, и ворвавшиеся в таверну стражники оказались свидетелями удивительной сцены. В одном конце зала, раскинув руки, падал бледный как смерть огромный северянин, а в другом на залитый вином и кровью пол валился желтоликий человек в черной хламиде. Его руки были протянуты вперед, будто он в последнее мгновение пытался остановить смерть. Сбившийся назад капюшон обнажил вызывающую дрожь ужаса чешуйчатую голову колдуна, а из одного из лишенных век змеиных глаз, войдя в него по самую рукоять, торчал тяжелый хорайский кинжал.

Глава третья

Конан открыл глаза и застонал. Голова киммерийца раскалывалась от боли, на него, сменяя друг друга, попеременно обрушивались волны ужасной слабости и тошноты. Ныло разбитое лицо. Северянин отчаянно пытался вспомнить, что с ним случилось, но ему это не удавалось. Кроме того, он никак не мог понять, где находится, и далеко не сразу сообразил, что лежит в постели в полутемной комнате. К счастью, на чертоги Крома, куда воины попадают после смерти, это место никак не походило. И вдруг в голове Конана все встало на свои места: его отравил проклятый Юсиф бен Кемаль — слуга Зерити! Следующая его мысль была о рыжеволосой красавице. Руфия!

Ледяное пламя ненависти к змееголовому колдуну и страх за судьбу девушки в мгновение ока прояснили его разум. Могучий организм горца наконец справился с остатками яда, кровь истово забурлила в жилах, недомогание отступило. Конан попробовал встать, но обнаружил, что привязан к кровати.

— Эй, есть здесь кто живой? — рявкнул киммериец.

За его спиной открылась невидимая с кровати дверь, и Конан услышал дробные шаги десятков людей. Вокруг засуетились слуги в богатых ливреях.

В одно мгновение загорелись десятки свеч в золотых канделябрах, заливая ровным ярким светом огромные богато убранные покои. Стены из красного дерева и кедра были украшены роскошными гобеленами и картинами. Где он? Что, во имя Крома, произошло?

В изукрашенное тонкой резьбой кресло, стоявшее перед постелью киммерийца, опустился высокий мускулистый шемит в просторном белом одеянии. За его спиной безмолвно замерли могучие стражники с обнаженными мечами.

— Приветствую тебя во дворце короля Фараха, Конан из Киммерии. — Голос мужчины был низок и звучен. — Чувствуй здесь себя как дома.

— Незнакомец, меня дома к кровати не привязывают! Пусть вороны расклюют твою печенку, кто ты такой и что ты себе позволяешь? Немедленно освободи меня, а то узнаешь на своей шкуре остроту моего меча! Проклятый колдун украл мою девушку, и ей грозит смерть! — выпалил Конан, стараясь разорвать удерживающие его веревки. — Что здесь вообще происходит?

— Успокойся, варвар, все в порядке. Ты в безопасности. Сейчас…

— В безопасности?! — перебив собеседника, взревел Конан. — Клянусь всеми девятью рогами Нергала, я такую безопасность…

— …Тебя развяжут, — несколько раздраженно закончил высокий незнакомец, теребя ухоженную бороду.

И действительно, не успел Конан договорить до конца длинное замысловатое ругательство, как слуги ловко распутали веревки. В этот же миг здоровенные наголо обритые стражники оказались между ним и бородатым шемитом. В их плавных движениях чувствовалась такая звериная грация и сила, что Конан, сперва намеревавшийся вцепиться в горло человеку в белых одеждах, отказался от этой мысли. Он не был уверен, что в таком состоянии справится с этой пятеркой волкодавов голыми руками. «Ладно, — решил киммериец, — подождем, что будет дальше!»

Вновь обретя свободу, Конан несколько успокоился. Откинув одеяло, он уселся на кровати и ощупал избитое лицо. Пока он был без сознания, неведомый лекарь обработал раны и ссадины, оставленные сапогом Юсифа, но, судя по ощущениям, шрамов у него прибавится. Ничего страшного, он не какой-нибудь модный хлыщ — следы битв лишь говорят о доблести мужчины!

— А что здесь происходит, я тебе сейчас расскажу по порядку. Итак, киммериец, ты, как уже было сказано, находишься во дворце короля Фараха, да прибавятся дни его жизни без счета! Я начальник королевской стражи Рамазан, а ты действительно наш гость. Мы сможем нормально поговорить, если ты будешь вести себя спокойно.

— Прости меня, Рамазан, если я был резок, — ответил Конан. — Видимо, в этом виноват яд гнусного чернокнижника. Но прошу тебя, немедленно верни мне одежду и оружие и покажи кратчайший путь к выходу. Ты просто не представляешь, в какой опасности находится Руфия, угодившая в руки палачей Золотого Павлина!

— Ты ошибаешься, как раз это я себе представляю, — покачал головой Рамазан. — Но об этом чуть попозже… Ты помнишь, что произошло? — неожиданно спросил он у Конана.

Киммериец задумался.

— Проклятый колдун, наверное, отравил наше вино, потому что внезапно все в таверне будто сошли с ума и накинулись друг на друга, — наконец сказал он. — А потом… Потом… — Конан решил не говорить о том, что Юсиф выполнял волю стигийки Зерити, возненавидевшей Руфию и ее спасителя. — Когда чернокнижник увидел, что его яд на меня уже подействовал, он подошел ко мне и сказал… Что похитил мою девушку, а затем передал ее слугам Золотого Павлина. Мне же доводилось слышать, что те отличаются поистине великой злобой и жестокостью… Потом все как в тумане… Помню лишь, что единственным моим желанием было метнуть в него кинжал… Что было дальше, я не помню, потому что вырубился, — с тяжелым вздохом закончил варвар.

— Пускай тебя утешит то, что ты все-таки бросил кинжал. Не иначе как твою руку направлял сам Птеор, — с уважением произнес Рамазан. — Кинжал угодил колдуну точнехонько в глаз. Кстати, прекрасное оружие. Даже та дрянь, что текла в жилах колдуна, не попортила добрую сталь.

— Похоже, сам Кром в образе хорайского торговца оружием снизошел ко мне! — с гордостью сказал Конан. — Смелому и боги помогают!

Рамазан, посвященный высокого ранга, улыбнулся:

— Наивное дитя гор, ты действительно полагаешь, что небожители до сих пор вмешиваются в судьбы смертных? Уверяю тебя, те времена давно миновали!

Конан из уважения к возрасту мужественного воина не стал с ним спорить, хотя многое мог бы рассказать из жизни богов и демонов.

— Позволь, я посвящу тебя в события, которые произошли, пока ты был без сознания, уважаемый. — Шемит вежливо кивнул киммерийцу. — На твое счастье, какой-то малец вызвал стражу. Видимо, мальчишка проходил мимо таверны и услышал, что там дерутся…

— А не был ли этот парень одет в белую накидку и белую чалму, изрядно перемазанные в грязи? — поинтересовался Конан.

— Истинно так, — слегка приподнял бровь Рамазан. — Ты его знаешь?

— Нет, просто я обратил внимание на этого паренька, когда заходил в таверну, — равнодушно покачал головой Конан, стараясь не выдать своей радости. Выходит, с Ишмаэлем все в порядке!

Не желая привлекать к новому приятелю внимание стражников, киммериец на всякий случай решил умолчать и о своем знакомстве с Ишмаэлем. По его мнению, парню было ни к чему лишний раз искушать судьбу.

— Впрочем, неважно, — продолжил Рамазан. — Так вот, воины высадили дверь и обнаружили в таверне уйму тел — кто был просто без памяти, а кто уже помер. Сотник послал за лекарем. Старик оказался достаточно сведущ, чтобы определить, что все люди были отравлены. Все, за исключением некоего создания, которое и человеком-то назвать нельзя. Того прикончил кинжал. — Рамазан вновь кивнул Конану. — Лекарь на месте оказал всем необходимую помощь, а потом тех, кто остался в живых, доставили в дворцовую лечебницу. Под усиленной охраной, естественно. Пойми, горец, в Киросе такие события не каждый день происходят. Выжидающе посмотрев на Конана, который предпочел промолчать, Рамазан продолжил:

— К утру придворный колдун разобрался, что змеечеловек отравил вас Порошком Раздора. Этот яд вызывает кошмарные видения, которые сводят человека с ума, потом несчастный становится невероятно агрессивным, а затем наступает смерть. Воистину жуткое зелье! Отравитель, наверное, был созданием Тьмы…

— Но я с ним справился! — хвастливо заявил Конан. — Не родился еще тот колдун, которому бы удалось меня победить. У меня свои счеты с этим племенем, но, могу тебе сказать, Рамазан, добрый меч в руках смелого человека значит больше, чем их непотребная ворожба и отвратительные зелья!

В голосе варвара слышалась такая убежденность, что Рамазан не стал с ним спорить, а лишь сказал:

— Благодари за это своих суровых богов, горец, отпустивших тебе силу и здоровье многих! Но тем не менее лекарь опасался, что ты можешь не прийти в себя или потерять память.

— Как видишь, его опасения были напрасны. — Конан вздрогнул при мысли о том, что с ним могло случиться. — Почтенный Рамазан, а что с остальными?

Бородатый шемит развел руками:

— Увы, ты пока единственный из всех, кто очнулся. Пятеро умерли от ран во время побоища, еще шесть человек скончались от яда. Лекарь уверяет, что из оставшихся выживут не более трех-четырех человек. Но нити их судьбы в руках Птеора. Впрочем, я убедился, что твоя память не пострадала. Хотя ты почему-то не упомянул о том, что проклятого бен Кемаля, да прорастут его волосы внутрь, послала Зерити Стигийская, страшная колдунья из Асгалуна. — Черные глаза Рамазана впились в лицо Конана.

— Откуда ты это знаешь? — удивился Конан.

— На твое счастье, варвар, вчера вечером в город прибыл военачальник Пуршат, личный посланец Маздака, нового правителя Пелиштии. Помимо того, что он уполномочен заключить военный и торговый договор с Фарахом Великим — да будет сиять это имя в веках! — он предупредил меня, что личный друг короля Маздака, — Рамазан выразительно посмотрел на Конана, — которому тот многим обязан, находится в смертельной опасности. И что король Маздак был бы весьма признателен, если бы я лично предупредил Конана из Киммерии, что на того обращено око Сета. Пуршат также сказал, что Маздаку удалось изгнать стигийскую колдунью Зерити из Асгалуна, но ведьма успела отрядить по пятам за этим Конаном своего доверенного убийцу Юсифа бен Кемаля.

— Успеть бы ему на день раньше! — гневно ударил кулаком о ладонь Конан.

— Не гневи небеса, горец. — В голосе Рамазана появились ледяные нотки. — Я, конечно, сожалею о твоей потере, но женщин у человека много, а жизнь — одна. Могло статься и так, что ты умер бы на загаженном полу таверны. Или колдуну удалось бы улизнуть безнаказанно. В этом случае тебя нашли бы слишком поздно, когда яд уже было бы невозможно обнаружить: хитроумный колдун повесил на дверях табличку, что таверна закрыта. А могло статься и так, что Пуршат явился бы не вчера, а завтра. Тогда тебе просто отрубили бы голову за убийство солдат!

Рамазан извлек из-за широкого кушака запечатанный свиток и протянул его Конану.

— Кроме того, ему было поручено передать тебе вот это послание от некоего Фарука.

Киммериец сорвал печать и развернул листок, вчитываясь в корявые буквы: «Помнишь, я говорил, что перед тобой в долгу? Теперь мы квиты. Желаю тебе удачи, северянин. Но знай: в Асгалуне нам вдвоем будет тесно. Фарук».

— Я так и думал, что он правильно поймет мой поспешный отъезд и не станет держать на меня зла! — кивнул Конан, который счел послание Фарука-Маздака отпущением грехов. — Слава Вещему Ворону, у меня стало одним врагом меньше и одним другом больше!

Рамазан продолжил:

— А теперь я объявлю волю короля. — Голос начальника стражи стал резким и серьезным. — Поскольку именно из-за тебя нечестивый чернокнижник прибыл в наш город, то косвенно на тебе лежит кровь его граждан. Не следует забывать и то, что ты лично убил двух воинов Кироса.

— Во всем виноват колдун Юсиф! — возразил Конан. — Я вместе с остальными был одурманен ядом! Мне действительно жаль этих воинов, но тебе ли не знать, почтенный Рамазан, что высшая доблесть для мужчины — погибнуть в бою?

На миг суровое лицо опытного воина озарила скупая улыбка.

— Конан, ты еще слишком молод. Я виделся со смертью тысячи раз. И поверь мне на слово, умереть в бою — самое легкое дело. А высшая доблесть для мужчины — выполнить свой долг, пускай и ценой чести. Я думаю, наступит время, когда ты сам это поймешь. Но не в этом дело. — Рамазан опять посерьезнел. — Как человек, ответственный за исполнение законов в Киросе, я объявляю тебе решение Фараха Мудрого, да не оскудеет сокровищница его души. — Рамазан поднялся, стражники замерли. — Учитывая необычные обстоятельства этого дела, ручательство короля Маздака и то, что Шем обязан Конану из Киммерии избавлением от опаснейшего врага рода человеческого, вышеупомянутый Конан не несет прямой ответственности за смерть законопослушных граждан славного Кироса и, стало быть, не может быть подвергнут наказанию. Сейчас тебе вернут оружие и одежду, и ты вправе воспользоваться гостеприимством Фараха или покинуть дворец, — улыбнулся он киммерийцу.

— При всем моем уважении к королю Фараху, — Конан прижал руки к груди, — я не стану задерживаться во дворце дольше, чем это необходимо. Вот когда я спасу Руфию…

В другое время он с удовольствием бы принял предложение шемита. Рамазан вызвал у Конана, больше всего ценившего в людях силу, искреннее уважение. Киммерийцу было бы интересно пообщаться с этим бывалым воином, но сейчас он действительно не мог медлить, понимая, что каждый миг приближает Руфию к ужасной смерти. Если девушка до сих пор еще жива…

— Не спеши, горец. Может быть, тебе поможет то, что я скажу, — проговорил Рамазан. — Презренный чернокнижник отдал твою спутницу в руки поклонников Золотого Павлина, да низвергнется огонь на их нечестивые головы! Дело в том, что принцессу Афризию, дочку Фараха Справедливого, да удлинит Птеор его тень, полторы седмицы назад похитили те же твари.

Конан замер от удивления:

— Как похитили?! Ведь на послезавтра назначена свадьба принцессы Афризии и принца Зебуба!

— Пока нам удается скрывать исчезновение принцессы. Благо по нашим традициям некоторое время перед свадьбой девушки обязаны проводить в одиночестве, предаваясь ритуальному очищению и укрепляющим дух молитвам. О том, что Афризия пропала, знают лишь Фарах, жрецы Птеора и мои Барсы. — Рамазан кивнул в сторону сопровождавших его воинов.

— Но почему же вы молчите? — непонимающе посмотрел на бородатого шемита Конан. — Надо же что-то делать! Я бы давно уже перевернул вверх дном половину Шема!

— Не все так просто, горец. В первую очередь приходится думать о политических последствиях: союз с Гхазой для нас крайне желателен. Кроме того, — Рамазан быстро огляделся, — исчезновение любимой дочери стало для Фараха, да будет к нему милостив Птеор, тяжелейшим ударом. За последнее время он сильно изменился, и я боюсь, как бы наш государь не повредился рассудком. Король Кироса ведет себя так, как будто не понимает, что Афризия исчезла. Быть может, дело в том, что Афризия как две капли воды похожа на свою мать Деметрию… Да ты сам посмотри. — Он указал на два больших портрета.

Конан давно уже пытался понять, что за красавица была на них изображена. Слова Рамазана расставили все по местам. Это была не одна женщина в разных нарядах, а мать и дочь. Суровому киммерийцу женщины пришлись по нраву. Художнику удалось запечатлеть то неукротимое пламя жизненной силы и врожденной доброты, что, несомненно, были присущи им обеим. И, несмотря на то что принцесса Афризия не походила на его Белит ни лицом, ни цветом волос, на мгновение у него защемило сердце от их внутреннего сходства.

Решение, Конан принял сразу же, и теперь с намеченного пути он не сошел бы ни за что в жизни.

— Клянусь снежной вершиной Бен Морга, Рамазан, я спасу обеих девушек: и Руфию, и Афризию! Будь я проклят, если не раздавлю этих любителей птичьей падали, чего бы мне это ни стоило!

Рамазан печально покачал головой:

— Я предпринял все надлежащие меры. Сразу же после похищения принцессы покинуть город без тщательнейшего досмотра стало невозможно. Не буду утомлять тебя ненужными подробностями, но, можешь мне поверить, дела обстоят так, как я говорю. Но принцесса как сквозь землю провалилась! Что может сделать один человек, когда армия целого государства оказалась бессильна?

— Много! Очень много! — рубанул ладонью воздух киммериец. — Если эти твари не могли покинуть Кирос с принцессой, значит, они затаились где-то здесь.

— Ты думаешь, мы этого не знаем? Да наш придворный колдун вот уже полторы седмицы не спит, вглядываясь в свой магический шар! Он проверил все подозрительные места в нашем городе. Ни-че-го!

— И все же я уверен, что удача нам улыбнется. — Вера Конана в торжество добра была нерушима.

И хотя Рамазан не разделял его убежденности, он сказал:

— Со своей стороны я окажу тебе любую помощь. Ты только скажи, что я могу для тебя сделать. Если тебе нужна поддержка, я прикажу своим воинам беспрекословно тебе подчиняться!

Конан был тронут до глубины души.

— Чтобы бороться с врагом, надо его знать. Я почти ничего не знаю об огненном демоне, которому поклоняются на востоке Шема. — Он покачал головой. — Расскажи мне, почтенный Рамазан, что тебе известно об этом Золотом Павлине? Ты знаешь имена тех, кто поклоняется ему?

— Если бы хоть один из низ попал ко мне в руки, принцесса Афризия давно была бы в своих покоях, а головы укравших ее сабатейцев, исповедующих эту отвратительную ересь, украшали бы дворцовые стены. — Рамазан жестко улыбнулся. На мгновение он замолчал, собираясь с мыслями, а затем начал свой рассказ: — Этому демоническому созданию в уборе из павлиньих перьев и ожерелье из человеческих черепов поклоняются жители проклятого Птеором и Иштар города Сабатеи. Кровожадный культ Золотого Павлина в Шеме повсеместно запрещен, но зло изворотливо и коварно. Так вот, горец, сабатейцам, поклоняющимся своему мерзкому божеству, постоянно нужны новые и новые девушки для их непотребных и жестоких жертвоприношений. Отвращение и горечь переполняют меня, когда я думаю о судьбе сотен несчастных жертв, и не проси меня, северянин, вдаваться в подробности! Птеор милостивый, горе разрывает мое сердце, когда я думаю, что наша Афризия находится в их руках!

Конан похлопал его по плечу:

— Клянусь Вещим Вороном, злодеи заплатят нам за каждый волосок, который упадет с ее головы! Но продолжай, почтенный Рамазан…

Немного успокоившись, бородатый шемит заговорил снова:

— Кровожадные сабатейцы считают, что если надлежащим образом выполнить некие отвратительные обряды, ужасающие своей бесчеловечностью, то их злобное божество возродится во чреве принесенной ему в жертву девушки. И тогда Золотой Павлин снизойдет к своим почитателям в облаке огня. Доподлинно известно, что Огненная Птица иногда является в наш мир. Каждое ее пришествие сопровождается невиданным разгулом насилия и жестокости. В обмен на кровь и души жертв демон делится со своими адептами силой, делая их на время практически неуязвимыми…

— Но почему и ты, и Фарах уверены, что Афризию украли сабатейцы? — поинтересовался Конан. — Как я понял, девушка она молодая, красивая. Не могло ли так статься, что она просто сбежала, чтобы свадьба не состоялась? Говорят, принц Зебуб тот еще фрукт.

— Это уж точно, — поморщился Рамазан. — Но заклинаю тебя твоими богами, не повтори это при короле Фарахе. Не знаю, чем пленил его этот косоглазый урод, но, скажу тебе по секрету. Фарах совершенно им очарован и считает, что лучшего мужа для нашей красавицы просто не найти. — Шемит выразительно вздохнул. — Однако это действительно было похищение. Принцесса Афризия исчезла из тщательно охраняемых покоев. Охрана из моих самых надежных людей услышала крик ужаса, но, когда ворвалась в покои, там уже никого не было. А из всех треклятых колдунов только у сабатейцев были причины похищать принцессу. Дело в том, — пояснил киммерийцу Рамазан, — что они лютой ненавистью ненавидят нашего короля.

И Рамазан поведал Конану удивительную и страшную историю. Когда молодой Фарах во главе преданных ему отрядов пришел к власти в Киросе, первым делом он решил навести в государстве порядок. Как человеку, истово чтившему Птеора, ему были отвратительны кровавые шабаши поклонников Золотого Павлина, которые при молчаливом попустительстве тогдашнего правителя нашли себе приют в Киросе и потихоньку стекались сюда со всех сторон Шема. Доведенные до отчаяния исчезновением сестер, жен и дочерей горожане примкнули к его освободительному походу. По Киросу прокатилась волна народного гнева, и в одну ночь поклонники Огненной Птицы отправились прямиком в ее объятия. И колдовские фокусы не помогли: всех буквально разорвали в клочья.

— Но, видимо, жрецам кровавого демона удалось уцелеть, так как в городе нет-нет, да и пропадают молодые девушки и происходят омерзительные человеческие жертвоприношения. К сожалению, мы, как правило, узнаем об этом уже слишком поздно. — Рамазан скрипнул зубами. — Кроме того, они уже несколько раз пытались выкрасть Афризию и ее младшую сестру Ниенну. Ты думаешь, почему Фарах Справедливый, да проживет он тысячу лет, так до сих пор и не женился? Можешь не верить, киммериец, но их с Деметрией любовь была предопределена высшими силами. Они и мгновения не могли прожить друг без друга. Ах, какая эта была пара!

— Я знаю, о чем ты говоришь, Рамазан. — Глаза Конана на мгновение вспыхнули, когда перед его мысленным взором предстал прекрасный лик Белит. Киммериец усилием воли подавил ставшую уже привычной боль. — Но такая любовь не может быть долгой. Я точно знаю, шемит, боги ревнивы к человеческому счастью… Именно поэтому я несу ответственность за судьбу той, что волей жестоких богов оказалась рядом со мной…

— Твоя правда, горец. — Взгляд Рамазана наполнился дружеским участием и теплотой. Шемит, несомненно, ощутил ту бурю чувств, что на мгновение разразилась в душе Конана. — Так вот, когда детям, в которых ни Фарах, ни Деметрия души не чаяли, исполнилось — четыре года Афризии и полтора — Ниенне, и произошла та страшная трагедия. Сабатейское отродье сговорилось с зуагирами, среди которых есть и такие племена, что поклоняются Золотому Павлину, пусть вся тяжесть Вечного Льда Имира падет на его голову! — тяжело вздохнул Рамазан. — И в одну ужасную ночь орда диких кочевников напала на дворец. Фарах, да снизойдет на него благодать небес, сам возглавил оборону дворца. Он проявил себя настоящим героем…

И столько было неподдельной страсти и напряжения в голосе Рамазана, описывающего битву, которая разразилась пятнадцать лет назад, что Конану казалось, будто он присутствует там лично. Это он, Конан из Киммерии, а не Фарах находился в гуще сражения, а завывающие дикари накатывали на него, словно вал прибоя…

* * *

Зуагиры бесшумно, словно призраки, перелезали через ограду, окружавшую дворцовые сады, и в такой же полной тишине убивали стражников, усыпленных чарами сабатейских колдунов. Освещенные лишь серебристым мерцанием холодных звезд, дикари черными тенями со всех сторон устремились ко входу во дворец.

Их гнала вперед исступленная ярость, подогретая свойственной этим обитателям пустынь алчностью. Казалось, ничто не в силах устоять перед натиском воинственной орды.

Зуагиры беспрепятственно заняли нижние помещения, где проживали слуги, и немедленно начали набивать добычей мешки. Опьяненные золотом и кровью кочевники с улюлюканьем гонялись за еще не проснувшимися людьми.

Участь тех, кто попадал им в руки, была страшна. Мужчинам распарывали животы и отрубали руки и ноги, с женщинами и детьми поступали так же, но перед этим насиловали. Обезумевшее эхо криков агонии и боли в ужасе металось от стены к стене.

Неровный свет чадящих смоляных факелов выхватывал из тьмы покрытые кровью оскаленные морды. Ничего не понимавшим шемитам казалось, что наступил конец света и, разбив каменные преграды, из чрева земли вырвались все демоны.

Но именно жадность и похоть обитателей пустыни спасли жизнь и власть Фараха.

Разбуженный жуткими криками и звоном оружия Фарах в мгновение ока оказался в коридоре. В одной ночной сорочке и в коническом стальном шлеме, с прямым обоюдоострым мечом он бросился к главной лестнице.

— Во имя Птеора, Рамазан, ко мне! — отчаянно крикнул Фарах и, не дожидаясь верного друга и соратника, в одиночку бросился в бой.

Молодой король, вращая меч над головой, неожиданно обрушился на ничего не подозревавших зуагиров, которые уже не сомневались в своей победе.

Уперевшись покрепче ногами в мраморный пол, Фарах бешено размахивал мечом. Вот перед ним уже рухнули, зажимая руками разрубленные животы, двое высоких кочевников. Стремясь удержать завоеванное преимущество, шемит прыгнул вперед, срубая голову могучему противнику. Вооруженные изогнутыми короткими саблями зуагиры попятились назад, уступая бешеному натиску этого человека.

Охваченный боевым безумием Фарах кусал себя за курчавую бороду, на его губах выступила пена, а острый меч безжалостно кромсал тела врагов. Казалось, само божество войны обрушилось на головы кочевников.

И хотя зуагиров были десятки и десятки, никто не хотел умирать первым. На мгновение эти потомки песчаных шакалов замерли в нерешительности, но и этого времени хватило на то, чтобы на зов своего господина подоспели десятки придворных.

Это были не обленившиеся царедворцы, все они еще хорошо помнили те времена, когда под водительством Фараха защищали восточные границы Шема, отражая набеги туранцев. Перекрывая дворцовую лестницу, ведущую в основные помещения дворца, шемиты выстроились в боевую шеренгу, словно косцы, и принялись собирать свою кровавую жатву. К ним присоединялись все новые и новые бойцы, выскакивавшие из своих покоев.

— Птеор! Птеор! Фарах! Кирос! — взлетали к мозаичному сводчатому потолку крики шемитов.

И хотя мужественных воинов все еще было намного меньше, чем зуагиров, дикари стали отступать, в панике бросая добычу. Они никак не могли взять в толк, что происходит. Их сабатейские союзники уверяли, что обитатели дворца околдованы и вырезать их будет не труднее, чем стадо овец. Однако действительность оказалась куда более жестокой. Против них билась не полусонная дворцовая челядь, а опытные воины, прошедшие огонь и воду.

Тем временем из храма Птеора подтянулись Барсы Рамазана, а к королевским садам начали стягиваться регулярные войска. Многие горожане, решив, что на город напал враг, вооружились чем попало и помчались ко дворцу, чтобы дать неведомому захватчику отпор. Участь зуагиров была решена.

— Пленных не брать! — отдал приказ потрясенный увиденным Фарах.

Зуагиры, понимая, что ждать пощады не приходится, бились как одержимые. На первом этаже дворца и в королевских садах кипела жесточайшая сеча. Кочевники гибли один за другим, но немало и доблестных шемитов сложили в эту ночь свои головы. Трупы громоздились друг на друга, плодородная земля настолько пропиталась кровью, что превратилась в хлюпавшую под ногами жижу.

Фарах, словно молния, возникал то там, то здесь, бросаясь в гущу сражения. Казалось, один только вид правителя придает гражданам Кироса новые силы и укрепляет их сердца.

— За короля Фараха! — неслось со всех сторон.

Врагов становилось все меньше и меньше, победа была уже совсем близка, когда в глубине дворца раздался страшный крик королевы:

— Фарах! На помощь! Дети!!!

— Я иду, Деметрия!

У Фараха словно выросли крылья, когда он бросился вверх по лестнице. За ним, едва поспевая, мчались Рамазан и его воины.

Король в считанные мгновения достиг покоев, где жили маленькие принцессы. Обычно с ними сидела нянька, но накануне Ниенна приболела, и в эту ночь с девочками осталась сама королева. Глазам Фараха предстала ужасная картина: створки тяжелых дубовых дверей были высажены, а у порога громоздились трупы стражников-шемитов и сабатейских колдунов, одетых в кроваво-алые цвета своего нечестивого божества. Двое воинов Кироса были изрублены на куски, но и они отправили на тот свет не менее полудюжины врагов.

В этот миг Фарах осознал всю хитрость замысла сабатейцев. Колдуны усыпили стражу лишь для отвода глаз, чтобы зуагиры не сомневались, что победа достанется им легко. На самом деле почитатели Золотого Павлина просто хотели связать силы Фараха жестоким боем. Именно так все и произошло. Главная же цель сабатейцев заключалась в том, чтобы похитить дочерей Фараха.

Но кровожадные демоны не учли одного — силы материнской любви. Стражники выполнили свой долг до конца, и того времени, пока они сдерживали противника, Деметрии хватило, чтобы спрятать малолетних сестер в потайную нишу. Словно фурия, набросилась Деметрия на сабатейцев, стараясь выгадать время и призывая Фараха на помощь. Королева дралась, как бешеная тигрица, но справиться с воинами-жрецами она не могла. И хотя ей удалось спасти детей, себя спасти она уже не сумела.

Фарах опоздал всего на миг. Когда он перепрыгивая через трупы, ворвался в покои, оставшиеся в живых колдуны затаскивали связанную по рукам и ногам королеву Деметрию на летающий ковер, с помощью которого им и удалось незаметно попасть во дворец.

Фарах прыгнул вперед. Но поздно! Ковер уже был в воздухе. Все, что он мог сделать, это швырнуть вдогонку хохочущим колдунам свой меч, который воткнулся прямо в спину дородному сабатейцу в алой мантии с золотой оторочкой. Нелепо всплеснув руками, тот забился в агонии и рухнул вниз. Слезы бессилия и бешенства текли по щекам Фараха, когда он протянул руки к потерянной любимой. И хотя их разделяла всего дюжина локтей, обмануть судьбу смертный был не в силах. Разлученная с детьми и мужем Деметрия крикнула: — Я люблю тебя, Фарах! Я умру с твоим именем в сердце!

И тогда Фарах принял решение, подобного которому не приходилось еще принимать никому. Словно молния, метнулся он к одному из воинов Рамазана, вырвал у него короткий лук и подскочил к окну.

— Я люблю тебя, Деметрия! — Слезы хлынули у Фараха из глаз, но он поднял лук и спустил тетиву.

Глаза Фараха и Деметрии встретились. Кто может сказать, о чем они думали в этот миг и что они поведали друг другу? Не было сейчас во всем мире людей, более счастливых и более несчастных, чем они. Сами звезды и небесные светила на этот миг остановили свой ход, отдавая дань уважения смертным, любовь которых заполнила ледяную бездну Вечности теплом.

Бесконечная любовь и признательность были во взгляде Деметрии, когда оперенная стрела, выпущенная Фарахом, нашла ее сердце. И когда глаза королевы умиротворенно закрылись, Фарах издал страшный стон, из его прокушенной насквозь губы потекла кровь, и он рухнул замертво.

— Он не приходил в себя целую луну, — закончил свой рассказ Рамазан. — А когда открыл глаза, то это уже были глаза не юноши, а умудренного жизнью мужа. Теперь ты понимаешь, что для Фараха значит потерять дочь! Все-таки проклятый Павлин добился своего, — горестно заключил старый воин.

— Мерзкая птица пока ничего не добилась. — Конан от ненависти заскрипел зубами. — Еще не все потеряно! Главное — не терять присутствия духа. Боги всегда на стороне правого! В любом случае, выбора нет ни у вас, ни у меня, ни у девушек. Испокон веку мужчины преодолевали все препятствия, чтобы спасти любимых!

— Ты прав, горец. Да пребудет с тобой милость Птеора!

Глава четвертая

Конан шел по погруженному в предрассветные сумерки городу. Солнце еще не встало, лишь на востоке редкие облака чуть заалели. Стены красивых белокаменных зданий были подернуты розовым флером. Легкий ветерок шелестел, играя сочной листвой деревьев и султанами пальм, нежно пробегал по головкам цветов. Приветствуя наступление нового дня, пели птицы, щебетанию которых мелодичным журчанием отвечали многочисленные фонтаны. Но теперь киммериец знал истинную цену внешней красоты и обманчивого покоя. Древнее зло черной язвой разъедало сердце Кироса. Так до поры до времени скрывается отвратительное насекомое под нарядной оболочкой кокона, чтобы в один миг осквернить мир своим появлением.

Всем своим сердцем Конан ощущал приближение грозных событий. Безошибочное чутье варвара уже уловило дыхание грядущих бедствий. И как ни странно, теперь он чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее, чем накануне. Какой бы сильный и хитрый враг ему ни противостоял, Конан не сомневался в своей победе. Каждая клеточка его тела была переполнена силой, льдистые глаза грозно сверкали. Что же, он сделал свой выбор!

Первым делом Конан направился в «Золотую Лозу», чтобы на месте выяснить, как исчезла Руфия. Кто знает, может быть, какая-нибудь мелочь и наведет его на след сабатейских колдунов.

У дверей таверны дремал на табурете пожилой кряжистый шемит в пестрой галабе. Услышав шаги, он открыл глаза, но, узнав постояльца, расслабился. Конан кивнул охраннику и вошел в пустую таверну. В это раннее время посетители еще спали. Хозяина тоже не было видно — должно быть, он разливал вино в погребе, готовясь к новому суматошному дню.

Конан, бормоча под нос проклятия Юсифу в отдельности и всем колдунам, вместе взятым, поднялся по скрипучей лестнице. Он сам толком не знал, с чего начать поиски. Эх, если бы враг оказался перед ним прямо сейчас! Северянин был не мастак разгадывать головоломки, но зато прекрасно знал, что делать, очутившись с врагом лицом к лицу. Крепкий кулак и острая сталь — вот оружие настоящего мужчины! Конан всегда считал, что все эти хилые колдуны, набравшиеся черных слов из проклятых книжек, мстят всему миру за свою неполноценность.

При мысли о беззащитных девушках, Афризии и Руфии, над которыми нависла смертельная опасность, Конан заскрипел зубами и так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели.

Киммериец подошел к дверям своей комнаты и замер как вкопанный. Из-за тяжелых дверных створок отчетливо доносились голоса. И хотя Конан не смог различить слов, было ясно, что говорили мужчины.

Двигаясь совершенно бесшумно, словно крадущийся горный лев, Конан приблизился к дверям, извлек из-за спины обоюдоострый двуручный меч кхитайской работы, выбранный им в оружейной палате дворца (Рамазан наотрез отказался выпускать горца безоружным), и перехватил клинок поудобнее. Отлично, на ловца и зверь бежит!

«Пожалуй, убивать сразу всех нет смысла, — подумал Конан. — Мертвого не допросишь. А вот уж разговорить живого особых трудностей для меня не составит!»

Киммериец сильным пинком распахнул дубовые створки и с громогласным криком, несомненно поднявшим на ноги сладко спавших обитателей других комнат, выпрыгнул на середину комнату, готовый к любым неожиданностям. По крайней мере, так ему казалось…

Конан замер в боевой стойке: меч занесен над головой, локти разведены в стороны, полусогнутые мускулистые ноги широко расставлены. В следующий миг северянин оглушительно расхохотался.

За туалетным столиком Руфии, с которого прямо на кровать были свалены всякие женские украшения, баночки с румянами и прочие тюбики и коробочки, содержимое которых для Конана всегда оставалось загадкой, сидели двое мужчин: черный и белый. Это были Тумелар и Ишмаэль.

И если кешанец успел привстать на стуле и протянуть руку к лежавшей рядом с ним сабле, то юный адепт Бела, выпучив глаза, просто замер с поднятым кубком. На его безукоризненно белую куртку текла струйка лучшего красного вина из запасов Конана.

— Конан! — выкрикнул пришедший в себя Ишмаэль, вскакивая на ноги. — Конан! — повторил он и бросился обнимать киммерийца.

— С возвращением тебя, — поклонился, по кешанским традициям прижимая руку к сердцу, более выдержанный Тумелар.

Конан даже сам удивился, какое облегчение и радость он испытал, увидев в своей комнате этих людей.

— Но почему вы здесь? И как получилось, что вы знакомы? — не стал скрывать он своего изумления. — Хотя, клянусь Вещим Вороном, вы-то мне и нужны!

— Когда я увидел, что творится в таверне, то тут же побежал за стражей, — начал рассказывать Ишмаэль. — Знаешь, я кое-что смыслю в таких вещах и сразу понял, что без колдовства тут не обошлось. А потом я шел за твоими носилками до самого дворца и из разговора дворцового лекаря с сотником стражников понял, что, по крайней мере, ты жив. Мне удалось пробраться в королевские сады, но в сам дворец я попасть не смог.

Повертевшись там до наступления темноты, я решил вернуться в «Золотую Лозу», чтобы рассказать твоей женщине, что случилось. Но, увы, я ее не застал. — Паренек развел руками. — Зато наткнулся на какого-то кешанца, который искал «такая большой-большой северянина, который зовет Конан». — Ишмаэль озорно подмигнул Тумелару, который лишь скалил белые зубы, слушая, как шемит передразнивает его. — Я разговорился с Тумеларом, и мы решили скоротать ночь за кувшинчиком вина, чтобы с утра отправляться тебя выручать.

— Один хороший человек позвал другого хорошего человека, — кивнул, соглашаясь с Ишмаэлем, кешанец. — Разве можно не прийти? Я узнаю, что этот хороший человек в беде. Разве можно не помочь? Но я вижу в твоих глазах тревогу, брат, что произошло? Это как-то связано с тем, что твоя женщина так и не появилась?

Конан кратко изложил друзьям события последней ночи.

— Слава Вещему Ворону, я спровадил колдуна на тот свет, — сплюнул под ноги киммериец, — но к тому времени он уже успел продать Руфию сабатейцам. А теперь еще выяснилось, что в грязных лапах колдунов Золотого Павлина находится и принцесса Афризия. Я поклялся спасти обеих девушек и извести колдовскую падаль, — закончил он.

— Я с тобой, Конан, — опять поклонился Тумелар. — Это обещает быть интересным приключением… Кроме того, — кешанец хитро улыбнулся, — король щедро отблагодарит спасителей Афризии!

— Можешь полностью рассчитывать на меня. — В противоположность чернокожему жонглеру Ишмаэль оставался совершенно серьезным. — Бросить все и отправиться на помощь принцессе Афризии — священный долг любого гражданина Кироса!

— Отлично сказано, юноша! — раздалось из все еще распахнутых настежь дверей.

Мужчины, как один, повернулись на голос. На пороге комнаты стоял дородный шемит в роскошной одежде.

— Джилзан! — воскликнул Конан.

— Истинно так, мой неукротимый друг. Позволь мне принести тебе свои искренние соболезнования в связи с исчезновением прекрасной Руфии… Да позволено мне будет называть офирское сокровище ее настоящим именем…

— Откуда тебе все это известно? — пораженный Конан схватился было за рукоятку меча. — Я готов был поклясться, что почтенный Рамазан будет хранить мою тайну.

На загорелом обветренном лице караванщика промелькнула улыбка.

— Ты ошибаешься, северянин! Что-либо выведать у начальника стражи Рамазана не смогла бы сама Иштар. Как я тебе уже говорил, настоящий торговец должен везде иметь свои источники сведений. — Хвала Птеору, случилось так, — купец скромно потупил глаза, — что мужем моей младшей дочери оказался дворцовый колдун…

— Ну, дед, ты даешь! — присвистнул Ишмаэль. — Если бы Бел Хитроумный не призывал избегать торговли, я бы точно подался в купцы!

— Кроме того, я знаю, что ты намерен спасти Афризию. Я тоже патриот Кироса, — Джилзан кивнул Ишмаэлю, — и поэтому пришел предложить тебе любую помощь, какую в силах оказать скромный караванщик.

— Спасибо, Джилзан! — От могучего хлопка по плечу старый шемит даже присел. — Но дело в том, что я пока не знаю, где проклятые сабатейцы прячут девушек. Если бы я смог выяснить, где находится их логово… — Киммериец по-волчьи оскалился.

Выражение его ледяных, бездонных, как озера Асгарда, глаз заставило поежиться всех присутствующих в комнате. На мгновение этим видавшим многое мужчинам показалось, что под личиной грубого варвара скрывается сама смерть.

— Увы! — Джилзан погрустнел. — Никому неведомо, в какой гнусной дыре скрываются кровожадные твари. С помощью своих заклятий колдуны надежно укрылись от посторонних глаз. Золото — самый благородный металл, но и оно бессильно против низменного колдовства… Но, быть может, ты все же в чем-то нуждаешься? Говори, не стесняйся, мой мужественный друг. Все мое — твое! — С этими словами Джилзан кинул на стол тяжелый кожаный мешок с золотом.

— Я беден, и мне нечего предложить тебе, кроме своих клинков, — гордо вскинул голову Тумелар. — Но знай, Конан, что они в твоем распоряжении!

— Я, конечно, не такой опытный воин, как Тумелар, и не так богат, как караванщик, — присоединился к остальным Ишмаэль, — но и я могу тебе кое-что предложить!

С этими словами Ишмаэль бережно извлек из-за пазухи шелковый сверток. Размотав тонкую ткань, паренек положил на стол огромный кроваво-красный самоцвет. Этот удивительно круглый камень был вделан в странную костяную оправу, украшенную непонятными резными символами, к которой крепилась тяжелая золотая цепь. Удивителен был и странный оттенок самого золота — болезненно алый, как будто его покрывала свежая кровь.

— Спасибо, друзья! — Конан был тронут до глубины души. — Это мой вызов, но я с благодарностью принимаю вашу помощь. И даже если нам всем суждено погибнуть в борьбе с проклятыми сабатейцами, я уверен, мы встретимся в туманных чертогах на Бен Морге. Кром знает, что такое настоящая храбрость!

Несколько смущенный проявлением своих чувств, киммериец перевел разговор на другую тему.

— Что это такое? — спросил он у Ишмаэля, ткнув пальцем в сторону лежавшего на столе самоцвета.

— Я говорил, что мне удалось пробраться в дворцовые сады, — сказал Ишмаэль, — но не в сам дворец. Когда я уже решился уходить, на главной аллее, ведущей к Западным воротам, показалась пышная процессия. Это был принц Зебуб со своей свитой. На правах жениха Афризии он каждый вечер наносит визит будущему тестю. Я решил, что грех не воспользоваться таким случаем, чтобы незаметно покинуть сады Фараха. Скорчив надменную морду, я присоединился к свите Зебуба.

Гхазцы решили, что я какой-то мелкий служащий Фараха, направляющийся по делам в город. Так мы и прошествовали к выходу. Ты же знаешь, — Ишмаэль заговорщицки подмигнул Конану, — какая передо мной стояла задача? Но, думаю, ты догадался, что она уже решена. — Взяв самоцвет со стола, он подкинул его на ладони. — А решить ее, хвала небесам, помог случай. Не иначе как сам Бел Изобретательный дернул ветер за хвост, потому что шквал налетел совершенно внезапно. Зебуб как раз в этот миг зачем-то наклонился, и порыв ветра распахнул его куртку. Ты представляешь, Конан, что я подумал, когда мне удалось разглядеть мерцание драгоценного камня во внутреннем кармане Зебуба?

— Я подозреваю, что ты решил немедленно облегчить карман от такой тяжелой ноши, — хмыкнул киммериец.

— Точно! — признал правоту Конана паренек. — Ну, дальше все было просто, — хвастливо заявил он. — Когда Зебуб подошел к воротам, я подпихнул очень вовремя проходившего мимо павлина прямо ему под ноги. Гхазец споткнулся о глупую птицу, и, если бы не моя помощь, — Ишмаэль рассмеялся, — Его высочество растянулся бы во весь рост. Я, можно сказать, подхватил его на лету. Ну а пока принц отряхивался и ругал стражников на чем свет стоит, я как ни в чем не бывало вышел на площадь. Свернув в ближайший переулок, я помчался во весь дух в «Золотую Лозу». Жалко только, что мне не довелось увидеть выражение лица гхазского хлыща, когда он обнаружил пропажу, — тяжело вздохнул Ишмаэль. — Но нельзя же сразу получить все!.. Э-э-э… Ты чего? — Приверженец бога воров обернулся к Тумелару.

Конан и Джилзан, с неподдельным интересом слушавшие рассказ Ишмаэля, тоже посмотрели на кешанца.

Тумелар сидел на стуле, уставившись, как загипнотизированный, на добычу Ишмаэля. Лицо его посерело, как будто он увидел оживший труп (кстати сказать, когда Конану довелось побывать в Кешане, он видел и не такое), и жонглер, не в силах вымолвить ни слова, лишь хрипел, тыча пальцем в сторону самоцвета.

— Да не расстраивайся ты так, — ободряюще заметил юный шемит. — Знаешь, сколько у него таких? Не обеднеет! Или ты хочешь сказать, это был свадебный подарок? — Ишмаэль задумался.

— Г… Г… — между тем хрипел Тумелар. Схватив со стола большой кувшин с вином, он жадно к нему приник, смачивая пересохшее горло.

— Дурак! — рявкнул он наконец, вскакивая. — Ты просто не понимаешь, что попало тебе в руки!

Конан и Джилзан смотрели на Тумелара в полном недоумении, не понимая, что могло заставить так разволноваться бесшабашного и веселого кешанца.

— Вы, необразованные задницы, это же Кровавый Глаз!!!

* * *

— Вышло так, — начал Тумелар свой рассказ, когда немного успокоился, — что много-много лет назад, когда я еще ходил в услужении у знаменитого воина-мага Ат-Хуана, мне довелось участвовать в одной необычной поездке в глубь Зембабве.

Ат-Хуан всю свою жизнь наращивал и тренировал личную Силу. Можете мне поверить, что если бы он решил следовать путем Меча или Скипетра, то мир с готовностью лег бы ему под ноги. Но он выбрал путь Силы. Так вот, — Тумелар прикрыл глаза, вспоминая дела давно минувших дней, — я тогда был наглым юнцом, усвоившим лишь пару заговоров и простых трюков с мечами, но мнил уже себя великим воином. При каждом удобном случае я старался показать учителю свои силу и ловкость.

Мы пробирались сквозь джунгли уже третью седмицу, идя к цели, известной лишь Ат-Хуану да Черным Богам, когда вышли к древним развалинам. Ни разу в жизни я до этого не видел ничего подобного. Джунгли внезапно закончились, и мы оказались на краю огромной каменной чаши. Не могу сказать вам, что это был за камень — черный и блестящий, чем-то похожий на обсидиан, но куда более прочный.

Необычные здания из этого же камня ровными рядами спускались по стенам чаши. А точно в ее середине возвышалась исполинская черная пирамида. Что за раса возвела эти строения в сердце джунглей? К мрачному городу не вело ни одной дороги, казалось, даже лесные звери и птицы старались избегать этого места.

Когда я увидел, как вспыхнули глаза Ат-Хуана, сразу понял, что именно сюда он и стремился. Я накинулся на учителя с расспросами, но он только сказал, что этот город был возведен на заре вечности народом хенаритов, не имеющим ничего общего с людьми. Помолчав, он добавил, что учителя учителей его учителей учились у последнего ученика учеников мудрецов хенаритов и что он, Ат-Хуан, потратил жизнь на то, чтобы выяснить, где находится их город.

Он наотрез отказался говорить дальше со мной на эту тему, но я так понял, что он надеялся отыскать здесь некий магический талисман, дающий возможность путешествовать между пластами бытия.

Солнце уже заходило, и Ат-Хуан велел мне разбивать лагерь на опушке джунглей. Пока я разводил костер и пытался подстрелить какую-нибудь живность на ужин, мой учитель занимался своими делами. Он приготовил отвар, который позволял его духу путешествовать вне тела. Перед тем как его выпить, Ат-Хуан строго-настрого велел мне не подходить к каменной чаше и дожидаться восхода солнца, когда его дух вернется в тело.

Я поужинал в одиночестве. Между тем солнце зашло, но я с удивлением обнаружил, что темнее не стало: все вокруг залило голубое сияние, исходящее от странного черного камня. От возбуждения я никак не мог уснуть, и вот, когда уже до рассвета оставалось совсем немного, я решился. Повторяю, что тогда я был молод и самонадеян. Убедившись, что учитель все еще пребывает в трансе, я задумал отправиться к пирамиде и попытаться самому отыскать нужный Ат-Хуану талисман. Не теряя времени, я подпоясался верными мечами и, насвистывая, пустился в путь, без малейших препятствий достиг пирамиды и прямиком направился к каменному порталу.

Но стоило мне переступить порог, как прозрачное голубоватое облачко обрушилось точно мне на голову. Я успел взмахнуть саблей, но железо прошло сквозь мерцающий туман, не причинив неведомому стражу ни малейшего вреда. В следующий миг мир в моей голове взорвался, и я потерял сознание.

Пришел я в себя на месте стоянки. Меня мучила жуткая головная боль, и я практически ничего не видел, однако ехидный смех Ат-Хуана быстро привел меня в чувство.

«Дуракам счастье, — весело сказал он. — Неужели ты думал, что это место никто не охраняет? Как ты думаешь, что происходит с незваными гостями, которые ищут здесь личную выгоду, силу или богатство? И кроме того, Страж признал мое право войти в пирамиду хенаритов. Что же, мой мальчик, поскольку ты остался жив, это для тебя будет полезным уроком».

«Учитель, — спросил я, — а ты нашел то, что искал?»

«Тумелар, — ответил Ат-Хуан, — любые поиски рано или поздно заканчиваются, хоть и не всегда так, как хотелось бы. Но да, я нашел».

Через пару дней я был уже в полном порядке. На последней ночевке, перед тем как отправиться обратно, Ат-Хуан показал мне Книгу Знаний хенаритов. Собственно, это была не совсем книга, а невероятно могучий магический талисман, принимающий вид книги. Причем то, что там было написано, мог прочитать любой человек на известном ему языке.

«Так получилось, что последний из моих учителей погиб, прежде чем смог забрать Книгу Знаний, — сказал Ат-Хуан. — И все эти годы она дожидалась меня. Множество магов, волшебников, колдунов, чернокнижников и волхвов продали бы души Сету за обладание ею. Но теперь я собираюсь покинуть этот мир вместе с книгой, где содержатся ответы на все вопросы, которые были, будут и могут быть заданы, ибо Книга Знаний может стать источником и невероятных благ, и вечного проклятия для людей».

Я листал эту книгу до тех пор, пока не взошло солнце и Ат-Хуан у меня ее не отобрал. Большую часть времени я потратил на то, чтобы усвоить уроки забытого воинского искусства хенаритов. Это, кстати, Конан, ответ на твой вопрос, где я научился фехтовать. А потом я развлекался тем, что задавал вопросы о предметах, которые могут представлять для меня опасность. И особо мне запомнилось описание некоего зловещего самоцвета, который называется Кровавым Глазом. Он, хочу вам сказать, и есть настоящий глаз. В незапамятные времена жестокий демон, Огненная Птица, отдал один из трех своих глаз древнему черному магу, сумевшему заключить с ним союз. Чтобы угодить своему божеству, адепты Огненной Птицы приносят человеческие жертвы. И чем больше мучений претерпевает жертва, тем больше силы получают Огненная Птица и ее жрецы. Хвала Черным Богам, она не может являться в наш мир по своему желанию, и именно для того, чтобы ее вызвать, служит Глаз. Эта вещь — главная святыня и главный талисман кровавых маньяков. В этой книге было сказано, что Кровавый Глаз сулит для меня величайшую опасность, — закончил Тумелар.

— Птеор великий! — воскликнул Джилзан, — Да он же говорит о Золотом Павлине!

— Точно! — согласился Ишмаэль.

— Но какое отношение к проклятому камню имеет Зебуб? — удивился Конан.

— Я думаю, самое непосредственное, — решил Джилзан. — Как же иначе у него мог оказаться Глаз Павлина? Кроме того, это прекрасно объясняет и его многочисленные странности, и то, что гхазское посольство так тщательно охраняют, и то, что Рамазан до сих пор не смог найти логова сабатейцев. Никому даже в голову не могло прийти искать колдунов Золотого Павлина там, где расположилось посольство Гхазы.

— Да, но зачем он похитил Афризию накануне свадьбы? — почесал голову Конан.

— Вероятно, для него не секрет, что он не пользуется любовью горожан, — высказал предположение Джилзан. — И наоборот, жители Кироса обожают Афризию. Более того, Афризия, по слухам, даже видеть не может Зебуба. Скорее всего, он задумал околдовать принцессу. А потом он ее якобы спасет и тем самым добьется уважения в Киросе. Кроме того, — продолжил хорошо разбирающийся в политике купец, — Зебуб намеревается принять от стареющего Фараха власть и потихоньку назначить на все посты своих единоверцев. Если адептам Золотого Павлина удастся без шума захватить власть в таком мощном государстве, как Кирос, то они на пиках нашей армии понесут свою кошмарную веру всем народам Шема, насаждая ее огнем и мечом…

— Этому не бывать! — рявкнул Конан. — Я этого урода разорву на мелкие части, и мне плевать на его замыслы!.. Отлично, теперь я знаю, где находятся девушки, — Киммериец уже обдумывал, как напасть на посольство Гхазы. — Джилзан, мне понадобится твоя помощь. Ты сможешь раздобыть нам торговые пропуска в посольство?

— Даже лучше, Конан! Как раз сегодня вечером я привожу груз зерна и редких вин на посольский склад. Так вот, среди прочих товаров будут три огромные емкости с оливковым маслом. Думаю, что даже ты, Конан, поместишься в такой бочке.

— Хорошо, Джилзан, с этим решено. Ты говорил, что готов помочь мне людьми?

— Да. Отряд моих личных воинов к твоим услугам, киммериец.

— Подведи их скрытно к стене сада, что окружает посольство, и пусть они ждут моего сигнала. Мы постараемся спасти девушек без шума, но может статься и так, что нам потребуется помощь. Дальше. Насколько надежно охраняется обитель колдунов? — обратился Конан к купцу.

— Я могу ответить на этот вопрос, — вмешался Тумелар. — Вполне надежно. Я как-то пытался туда пробраться, но меня чуть не разорвали на части зингарские псы-убийцы, которых после заката выпускают в сад. Кроме того, день и ночь и у наружных ворот, и у внутренних дверей здания несут стражу караулы зуагирских и кушитских наемников. Несмотря на все мои старания, мне не удалось миновать даже наружную стражу…

Конан вопросительно посмотрел на Джилзана, но купец только развел руками:

— Я не знаю тех, кому довелось побывать внутри. Зебуб объясняет такую скрытность особенностями национальных гхазских обычаев, которые запрещают пускать посторонних в жилые помещения. Даже посольские приемы Зебуб проводит в специально снятых залах в самом Киросе. А все торговые сделки заключают в здании торгового представительства, что стоит в сотне локтей от здания посольства. Кстати, там же находятся и склады.

— Что же, решено, — подвел итоги Конан. — Мы с Ишмаэлем и Тумеларом в бочках дожидаемся на складе ночи, а потом пробираемся в посольство и спасаем девушек. Джилзан в это время со своим отрядом стоит под стенами. Мы постараемся действовать по возможности тихо, но если будет нужда, то заодно перебьем и колдунов. Если ты, — киммериец повернулся к купцу, — услышишь крики и шум битвы, вели своим людям лезть через стены и пробиваться нам на помощь.

* * *

Конан вылез из бочки, когда, по его мнению, стояла уже глубокая ночь. Чуть позже к нему присоединились Ишмаэль с Тумеларом. В узкие зарешеченные оконца светила полная луна, бросая яркие белые полосы на мощенный керамической плиткой пол. Стараясь двигаться как можно тише, троица обследовала помещение склада.

— Здесь только одна дверь, и она заперта на замок снаружи, — доложил Конану Тумелар.

— Что же, придется ее ломать, — скривился киммериец. — Кром беспощадный, сюда сбежится вся стража! Ну, коли так, будем пробиваться с боем…

— Подожди, — остановил киммерийца Ишмаэль. — А ну, подсадите меня, — велел он спутникам.

Те, слегка озадаченные, выполнили просьбу парнишки. Он высоко подпрыгнул на могучих плечах киммерийца и, уцепившись за край вентиляционного отверстия, подтянулся. В эту дыру, казалось, могла пролезть лишь кошка, но Ишмаэль, извернувшись совершенно невероятным образом, на глазах у изумленных приятелей ввинтился в узкий лаз.

Из темноты над головой мужчин послышались сдавленные проклятия, сопение и шуршание, и вот уже они услышали, как Ишмаэль мягко приземлился на ноги снаружи. Потом послышались возня и позвякивание металла, и вскоре дверь приоткрылась.

— Фф-фу! — выдохнул Тумелар. — Я уж боялся, что нас здесь обложат, словно крыс в норе.

— Пустяки, — нахально заявил Ишмаэль. — С таким замком справился бы даже мой дед-паралитик.

__ За мной, — шепнул Конан. — Теперь нам нужно проникнуть в само здание.

Троица бесшумно, словно облачка тумана, побежала к входу в посольство. На их счастье, зингарских волкодавов не было видно: должно быть, собаки охраняли сад лишь возле ограды.

Рядом с масляными светильниками стояли два стражника. Великаны-зуагиры, вооруженные двусторонними секирами на длинных ручках, о чем-то негромко переговаривались, не забывая тем не менее внимательно смотреть по сторонам. Оба воина были одеты в алые накидки, сколотые на груди костяными фибулами в виде павлиньих перьев. Над их головами нависала раскидистая крона большого дерева.

Тумелар сделал знак друзьям остановиться и в одно мгновение взлетел по, казалось бы, совершенно гладкому стволу. Черный кешанец растворился в темноте. Сверху не раздавалось ни звука. Ишмаэль вопросительно посмотрел на киммерийца, но тот приложил палец к губам и, улыбнувшись, чиркнул ребром ладони по горлу.

Не прошло и сотни ударов сердца, как из густой листвы над головами охранников показалось лицо Тумелара. Кешанец внимательно огляделся. То, что произошло дальше, напоминало, скорее, фокус, чем реальные события. Даже Конан, которому довелось уже составить представление о смертельном искусстве черного воина, не был подготовлен к тому, что увидел своими глазами.

Кешанец неподвижно замер на длинной и не очень толстой ветке, держа в обеих руках по сабле.

Внезапно он повалился лицом вниз. Словно гигантская летучая мышь, Тумелар широко раскинул руки в стороны, зацепившись на лету за ветку носками кожаных сапог. Два неуловимых поворота кисти — так, что сабли превратились в прозрачный круг, и оба стража, не издав ни звука, начали оседать с перерезанными от уха до уха горлами. Но прежде чем их тела коснулись земли, Тумелар перекувырнулся в воздухе и, мягко приземлившись на ноги, подхватил мертвых зуагиров.

Конан и Ишмаэль, восхищенно глядевшие на приятеля, немедля присоединились к Тумелару. Конан прислушался, но ничто не нарушало тишину. Велев Ишмаэлю снять с убитых накидки, он сам с помощью Тумелара втащил трупы охранников на дерево, где их надежно скрыла листва. Вскоре, кроме двух лужиц крови, ничто уже не напоминало о том, что здесь произошло.

— Отлично, — заколов на груди накидку, бросил Конан кешанцу. — Теперь мы можем пробраться в дом, не поднимая тревоги. — Если что — мы стражники, поймавшие воришку. — Киммериец кивнул на Ишмаэля. — Вперед!

Бесшумно приоткрыв двери, друзья проскользнули внутрь и, перешагнув порог, оказались в просторном зале. Каменные стены были обиты толстыми деревянными панелями и украшены тяжелыми плюшевыми портьерами с кистями. Вдоль них шли ряды вешалок для одежды и удобные скамьи, тоже обитые плюшем. Прямо напротив входа, скрытая занавесью, находилась еще одна дверь.

Конан прижался к золотистому дереву ухом и прислушался. Ни малейшего звука. Он осторожно потянул дверь на себя, просунул в образовавшуюся щель голову и быстро огляделся.

Направо и налево от него тянулся длинный коридор, по обеим сторонам которого располагались двери. Коридор был ярко освещен масляными светильниками — настенными бронзовыми чашами в виде человеческих черепов, расположенными не далее полудюжины локтей друг от друга.

Убедившись, что коридор пуст, Конан махнул рукой Ишмаэлю и Тумелару.

— И куда теперь? — поинтересовался Тумелар.

Но не успел киммериец открыть рот, как за одной из дверей послышались шаги и звук голосов.

Не раздумывая ни мгновения, Конан вытолкнул шемита обратно, шепнув: «Прячься!», — а сам замер у входа. Тумелар, с полуслова понявший киммерийца, занял место с другой стороны двери.

Едва Ишмаэль успел юркнуть за ближайшую портьеру, как тяжелые створки одной из дверей распахнулись и коридор наполнился людьми.

Процессия примерно из двух дюжин адептов Золотого Павлина неспешно двинулась в сторону Конана и Тумелара. Здесь были люди чуть ли не всех рас Хайбории: и желтоликие стигийцы, и черные кушиты, и горбоносые шемиты, и раскосые кхитайцы, и узкоглазые зуагиры, и белокурые гиперборейцы. Но все они были облачены в такие же алые накидки, что и Конан с Тумеларом, правда с золотой оторочкой. Кроме костяных павлиньих перьев их украшали ожерелья из фаланг человеческих пальцев. А к поясам, судя по всему изготовленным из человеческой кожи, были подвешены различные мумифицированные человеческие органы. Равнодушно скользнув взглядом по лицам «стражников», возглавлявшие процессию два колдуна продолжили свою беседу.

— …Грядет время последнего жертвоприношения, — что-то настойчиво втолковывал один сабатеец другому. — Еще немного, и души избранных жертв проложат путь Повелителю Пламени! Никто тогда не сможет остановить нашу победную поступь! О, близок миг нашей мести! Трижды прав был мудрый Зебуб, собравший сотни уцелевших братьев со всех концов мира!

— Истинно так, Боршат. Сразу же после свадьбы Зебуба мы проведем должную подготовку армии Кироса. Никто не устоит перед силой Золотого Павлина. Все эти жалкие ничтожества, поклоняющиеся своему Птеору, десятилетиями притеснявшие наш орден, сполна испытают ярость гнева Огненной Птицы!

— Ненавистный Фарах, недолго тебе радоваться! — зашипел Боршат. — Наслаждайся своей никчемной жизнью, пока можешь. Скоро и ты, и твои проклятые девки укрепите своей плотью и душа ми мощь Золотого Павлина!

— Не шибко-то он может и радоваться, — злобно скривился его собеседник. — Душа пустоголового Фараха сейчас томится в глазе Огненной Птицы. Старый дурак даже не заметил, как его околдовали. Этот пес теперь — просто безмозглая марионетка в руках Зебуба, которого он боготворит!

— Торгон, я слышал, что принцесса Афризия — не такая легкая добыча, как ее отец.

— Ничего, и не таких обламывали. Погоди, пока не явится наш господин! Ты еще увидишь, насколько ему по вкусу придется это совершенное тело!

— Если от девки что-нибудь останется после того, как Зебуб возьмется за нее по-настоящему! — сладострастно облизнулся Боршат.

— Тут ты прав. — Торгон уважительно склонил голову. — Недаром он возглавляет нас уже пятнадцать лет! Мне остается лишь мечтать хоть когда-нибудь приблизиться к его мастерству Владыки Боли!

— Отменно сказано, брат! — всплеснул руками Боршат. — Но поспешим же, ибо сам принц будет проводить ритуал вызова Золотого Павлина. И кто знает, может быть, именно сегодня Огненная Птица соблаговолит отозваться на наш зов? Эта новая рыжая сучка — лакомый кусочек!

— Это точно! — Торгон подмигнул своему собеседнику и пихнул его в бок. — Не забудь, что Зебуб дает всем показать свое умение. Я ради такого случая разработал пару новых приемчиков! — Глазки колдуна маслянисто заблестели. — Не понимаю, как принцу удалось этого добиться, но агонию прошлой жертвы он растянул на целый день и половину ночи!

— Эта рыжая — тоже тварь здоровая. Могу поспорить, что из нее удастся вытянуть не менее дюжины локтей кишок!

В это время колдуны как раз поравнялись с Конаном. Кром всемогущий, что это?! На поясе у того, которого называли Боршатом, киммериец с ужасом разглядел сморщенное мумифицированное тельце ребенка. У Конана от ярости перехватило дыхание. Его глаза застилала кровавая пелена гнева. Никто даже представить себе не мог, какие душевные муки сейчас испытывал варвар, заставляя себя оставаться неподвижным. Больше всего ему хотелось обрушиться на это колдовское отребье и разорвать их зубами на мелкие части!

Ему помогла удержать себя в руках лишь мысль о том, что жизни даже пары дюжин колдунов вовсе не стоят жизни одной Руфии!

«Кром, прими мою клятву! — произнес про себя киммериец. — Я не допущу, чтобы хоть одна из этих бестий оскверняла своим дыханием чистые небеса! Это не люди, а демоны в человеческом обличье. Они даже хуже оборотней Ванахейма! Я не покину этот несчастный город до тех пор, пока в нем остается хотя бы один почитатель Огненной Птицы!»

Тем временем процессия удалялась. Слегка успокоившийся Конан с каменным лицом слушал описания пыток и мучений, которыми делились между собой жрецы. Эти твари не представляли для киммерийца ни малейшего интереса. Все они уже были мертвецами. Конан уже вынес им приговор и был полон решимости привести его в исполнение, чего бы это ему ни стоило.

Когда Боршат и Торгон поравнялись с седьмым от Конана светильником, они остановились. Боршат особым образом нажал на бронзовую челюсть черепа-чаши, и часть пола бесшумно ушла вниз, открывая широкую лестницу. Жрецы один за другим спустились вниз. Конан с Тумеларом опять остались одни.

— Ишмаэль! — позвал киммериец.

— Я здесь, Конан. — Паренек легко спрыгнул с какого-то выступа под потолком, где под защитой тяжелых штор нашел себе надежное убежище.

— Значит, так, ты должен выбраться наружу и найти людей Джилзана. Отправляйтесь с караванщиком во дворец и расскажите Рамазану, что мы нашли логово сабатейцев. Скажите ему, что этой ночью все почитатели Павлина собрались в одном месте. Я не знаю точно, сколько здесь этих мерзавцев, но уж явно не менее нескольких сотен. Объясните почтенному начальнику стражи, что именно Зебуб возглавляет орден Золотого Павлина и что проклятый гхазец готовится захватить власть в Киросе. Кроме того, ему нужно принять во внимание, что принц околдовал Фараха, поэтому королю ни в коем случае нельзя знать, что происходит на самом деле.

— И как я заставлю Рамазана поверить в эту историю? — Ишмаэль вопросительно посмотрел на Конана.

— Пусть это сделает Джилзан, — пожал плечами киммериец. — Думаю, он сумеет. Как бы там ни было, пускай Рамазан как можно быстрее стягивает своих Барсов вокруг посольства. Если потребуется, пусть возьмет на себя и управление войсками… — Конан кровожадно ухмыльнулся: — Нельзя допустить, чтобы хоть один из этих палачей дожил до утра. А мы с Тумеларом отправляемся спасать Руфию и Афризию. Кроме нас, им сейчас помочь некому. Мы постараемся продержаться до вашего прибытия, но, прошу тебя, поторопись!

— Я буду быстр, как Бел Легконогий! — ответил Ишмаэль и, пожав на прощание руки друзьям, выскочил из посольства.

Убедившись, что Ишмаэль растворился в темноте, киммериец и его чернокожий спутник, проверив вооружение, направились к нужному светильнику. Конан положил руку на бронзовую челюсть и повторил движение Боршата. Пол под ногами едва заметно задрожал, и часть его опустилась, превратившись в своеобразный лестничный пролет.

Едва Конан и Тумелар его миновали, за их спинами послышался легкий рокот и каменный блок беззвучно встал на место. Мужчины кивнули друг другу и начали спускаться в неизвестность.

Глава пятая

Конан с Тумеларом едва не заблудились в каменном лабиринте. Разветвленная сеть подземных переходов пронизывала землю под посольством Гхазы, как дырочки сыр. На счастье спутников, коридоры были освещены множеством светильников. Но несколько раз они натыкались на неосвещенные проходы.

Конан гадал, не по этим ли подземным ходам, которые могли тянуться на бесконечные лиги, в Кирос, как стервятники на запах мертвечины, со всей Хайбории стекались поклонники Золотого Павлина.

Нетерпеливый киммериец с трудом сдерживал ярость. Казалось бы, цель уже так близка, и вот теперь они с Тумеларом, словно слепые котята, без толку тыкались носом в каменные стены. Он понимал, что время сейчас на их стороне (Конан надеялся, что Ишмаэль и Джилзан справятся со своей задачей и Рамазан подоспеет вовремя), но и не переставал с ужасом думать о том, что, может быть, именно вот в этот миг живодер Зебуб терзает нежную плоть его возлюбленной.

И когда казалось, что отчаяние разорвет киммерийца изнутри, словно прокисшее вино — худой бурдюк, Тумелар крепко схватил его за руку и прошептал:

— Конан, я слышу голоса!

Друзья бесшумно устремились на звук. Хвала небесам, они не ошиблись в выборе направления и, миновав всего несколько поворотов, настигли группу людей в алых накидках, но решили следовать за ними на расстоянии. К сожалению, Конан не слышал, о чем переговаривались жрецы, но какое-то первобытное чувство заставляло его не подходить ближе.

Должно быть, сам Кром заставил киммерийца проявить подобную осторожность. Едва они прошли очередной поворот, как каменный коридор закончился довольно обширным залом, поперек которого замерла шеренга безмолвных стражников. В трех шагах за их спинами стояла вторая.

Одного взгляда на неподвижных воинов хватило Конану, чтобы понять, что это были за создания.

— Зомби! — прошептал Тумелар. У себя дома кешанец тоже встречался с лишенными душ несчастными, вынужденными выполнять любую прихоть хозяина-колдуна.

— Кром их разорви! — сплюнул на каменный пол киммериец. — Чтобы миновать эти ходячие деревяшки, придется разрубить их на мелкие кусочки! Они совершенно лишены чувства самосохранения и безразличны к боли!

Тем временем адепты Огненной Птицы достигли стражи. Идущий первым сабатеец прижал кулак к фибуле, служившей, судя по всему, и опознавательным знаком-пропуском, и громко произнес:

— Во имя Огненного Божества, Повелителя Боли, имя которому Золотой Павлин!

Стражники безмолвно расступились, освобождая проход.

Дождавшись, пока колдуны войдут в высокую каменную арку, Конан дернул Тумелара за рукав и решительно направился вперед. Кешанцу не оставалось ничего другого, как последовать за киммерийцем.

Остановившись за несколько шагов до ощетинившегося стальными лезвиями ряда сабатейских марионеток, Конан приложил свой огромный кулак к костяному перу и, недобро усмехаясь, повторил идиотскую фразу.

Воины-зомби послушно расступились, и Конан бесстрашно шагнул под арку. Тумелар, на лице которого от напряжения выступил пот, поспешил за ним.

— Разве нужно было так рисковать? — яростно зашептал он ему в спину.

Конан, не поворачиваясь, пожал плечами и так же тихо ответил:

— Теперь ты сам знаешь ответ.

Тумелар тихонечко засмеялся:

— Ну ты даешь, варвар! Таких трюков не выкидывал даже сам Ат-Хуан. А уж более непредсказуемого человека, чем он, мне встречать не доводилось! Не иначе как твой Кром лично тебя опекает.

— Да, — Конан был совершенно серьезен. — Повелитель Бен Морга любит храбрецов.

Еще пара шагов, и они оказались в огромном сводчатом зале.

Так много народа Конан увидеть не ожидал. Люди всех рас и возрастов, наряженные в одинаковые алые накидки заполняли исполинское помещение, как зернышки гранат. Коленопреклоненные жрецы, сомкнув ряды, несли какую-то тарабарщину, обратив лики к стоявшему на возвышении странному тройному алтарю. Конан немало повидал храмов и других диковинных мест, где люди всевозможных верований справляли свои обряды, но такое ему довелось лицезреть впервые.

От подножия тяжелого каменного столба высотой в человеческий рост отходили три изогнутые плиты, до блеска отполированные. В месте, где плиты соединялись со столбом, была выдолблена ниша. Пока она была пуста, но Конан живо представил, как текущая по страшному жертвеннику кровь капля за каплей заполняет это углубление. Прямо над колодцем, словно фаллос какого-нибудь отвратительного демона, из каменной тумбы выступал каменный стержень.

На блестящих плитах, что отходили от непристойного жертвенника, лежали три обнаженные девушки, прикованные за кисти рук и лодыжки железными цепями. Те, что находились на боковых лепестках этого цветка Ужаса, судорожно извивались, словно стараясь слиться с холодным камнем. Девушка же, что была прикована к средней плите, не шевелилась. Ничуть не смущенная своей наготой, белокожая красавица всей своей позой выражала презрение к пленившим ее кровавым палачам. Рыжие кудри рассыпались по ее прекрасным плечам. Это была Руфия.

Конан заскрипел зубами от бешеной злобы.

На краю каменного возвышения, повернувшись спиной к алтарю, стоял широкоплечий мужчина. В отличие от взывавших к своему нечестивому божеству жрецов он был обряжен не в алую, а в золотую накидку. Конан готов был поклясться, что время от времени по его одеянию пробегали языки пламени. Лицо жреца скрывала маска в виде черепа, изготовленная из уже знакомого киммерийцу алого золота. Это не мог быть никто иной, как Зебуб.

«Да, проклятый колдун, — подумал киммериец. — Ты поработал на славу. Но не учел лишь одного. Меня. И не будь я Конаном из Киммерии, если допущу, чтобы какой-то злобный жрец мерзкого демона пришел к власти за счет жизни женщины. Тем более моей!»

Чтобы не привлекать внимания соседей, Тумелар и Конан тоже начали бормотать под нос какую-то чушь, стараясь попадать в такт зловещему песнопению.

Зебуб воздел руки, и адепты Золотого Павлина мгновенно затихли.

— Братья, вы знаете, для чего мы здесь собрались, — Зебуб говорил вроде негромко, но его исполненный торжества и уверенности в себе голос отчетливо был слышен во всех концах зала. — Сегодня общими усилиями мы наконец откроем путь Золотому Павлину!

— Слава Огненной Птице! — взорвалась в приветственном реве толпа.

— Когда тысячи лет назад Повелитель Боли смог переправить свой третий глаз великому магу Улхашу, он предвидел, что наступит мгновение, когда он своим сиянием заставит содрогнуться этот мир. И вот близится миг нашего торжества! Завтра я вступлю в брак с отродьем Фараха, а через седмицу Шем падет к нашим ногам, словно перезрелая смоква! — Голос Зебуба зазвенел от напряжения. — А еще через одну луну легионы наших бойцов, которым Огненная Птица предаст демоническую силу и неуязвимость, прокатятся по всей Хайбории. И из пепла этого никчемного мирка, удобренного кровью поклоняющихся ничтожному Птеору людишек, родится истинно великая культура Золотого Павлина! И мы, его верные слуги, поведем избранных по пути высшей истины!

Колдуны, потрясая кулаками, разразились многоголосым воем, в котором уже не слышалось ничего человеческого.

Не успели друзья обсудить, что делать дальше, как события начали стремительно развиваться.

— Случилось так, — продолжил Зебуб, — что сегодня Глаз Павлина был похищен.

Внезапно наступила полная тишина.

— Но ничего страшного не произошло. — Голос гхазца источал ненависть и дикую злобу. — Более того, и этот поступок пока безвестного воришки послужит к вящей славе Грядущего! Почувствуйте силу Огненной Птицы, братья! Глаз Павлина сам найдет путь ко мне!

С этими словами Зебуб повернулся к алтарю.

— Внемли мне, Господин! Повелитель Огненной Боли, что в вечном сумраке изнанки мира озаряет мироздание, наполни мои слова силой, — нараспев произнес он. — Я чувствую, что Глаз Павлина где-то рядом! Повелитель, опусти край своей тени на богохульника, дерзнувшего бросить тебе вызов!

Словно по волшебству, в одной его руке появился пучок длинных тонких металлических клиньев, а в другой — изогнутый нож. Зал вновь наполнил гул тысяч голосов, и, прежде чем Конан успел что-либо предпринять, жрец темного божества, выкрикивая слова какого-то заклинания, с ужасающей силой стал вонзать острые металлические шипы в тело девушки, что находилась справа.

Черноволосая шемитка зашлась в страшном крике. Конан даже не думал, что живое существо может так кричать. Словно огненный шар взорвался в голове киммерийца. Он вскочил на ноги, желая лишь одного — убить этого демона. Но не успел Конан обнажить свой меч, как почувствовал, что его ноги наливаются непреодолимой тяжестью.

На груди киммерийца, где в кожаном мешочке висела добыча Ишмаэля, начало разгораться красное сияние. Будто алые волны, прокатывались по могучему телу северянина языки пламени. И странное это было пламя. Холодное, как поцелуй смерти, оно наполняло неописуемой болью каждую клеточку его тела.

Недюжинной силы северянина хватило лишь на то, чтобы выдохнуть в сторону Тумелара: — Время… Жди сколько можешь… Чужая враждебная воля сжимала мозг киммерийца раскаленными щипцами. Руки Конана бессильно опустились, из разжатых пальцев выпал тяжелый меч. В тишине, нарушаемой лишь выкриками Зебуба, стальной лязг прозвучал особенно громко. Жрецы, находившиеся между киммерийцем и алтарем, поднимались с колен, освобождая проход Конану.

На варвара обрушился град насмешек, ударов, плевков. Словно стая гиен, наткнувшихся на умирающего льва, сабатейские выкормыши глумились над околдованной жертвой.

Лишь Зебуб не разделял всеобщего ликования. Гхазец даже не замечал того, что происходило за его спиной. Он продолжал кромсать нежное девичье тело, заставляя несчастную корчиться в страшных судорогах. Вот уже первые ручейки потекли по алтарю. И с каждым криком боли истязаемой жертвы, с каждой новой каплей ее крови усиливалось злобное давление на разум киммерийца.

Конан вел страшный поединок с собственным телом, которое отказывалось ему повиноваться, отчаянно сопротивлялся враждебной воле, сражаясь за каждый шаг, но силы киммерийца убывали. Судорожно подергиваясь, шатаясь, то замирая на месте, то пригибаясь к земле, он неумолимо приближался к алтарю.

Он не мог сказать, сколько прошло времени, но настал миг, когда Конан обнаружил себя стоящим лицом к лицу с проклятым Зебубом. Колдун был ростом по грудь рослому киммерийцу. Гхазцу пришлось привстать на цыпочки, когда он рванул накидку с плеч Конана и, оставляя на груди северянина кровавые следы, сорвал с него мешочек с Глазом Павлина.

Как только варвар расстался со страшным украшением, к нему вернулась способность ясно мыслить. Но не двигаться. Киммериец не заметил, когда это произошло, но теперь он оказался крепко привязан к каменному столбу. Кроме того, каждый мускул его тела болел так, как будто по нему прокатилась горная лавина.

Вывернув до предела голову вправо или влево, он мог видеть распятых девушек, но Руфия находилась точно за его спиной. Не в состоянии ободрить ее взглядом, он смог лишь сказать:

— Держись, милая. Я с тобой, теперь все будет в порядке!

— Я так и знала, мой герой, что ты меня не оставишь, — слабо усмехнулась Руфия.

Конан позавидовал невероятным самообладанию и мужеству девушки.

— Братья, Огненная Птица скоро снизойдет к нам! — Потрясая камнем, кричал Зебуб.

— Кровь и души для нашего Господина! — ревела обезумевшая толпа. — Кровь и души!!!

Конан, едва сдерживая тошноту, отвернулся от Зебуба, но до его слуха доносились отвратительные хлюпающие звуки, страшные хрипы девушки, которая уже не могла кричать, и сладострастное сопение палача. Воздух был наполнен сладковатым запахом крови. И сейчас киммерийца совершенно не волновала его собственная судьба. Он был готов заложить душу, лишь бы избавить невинных девушек от запредельных страданий.

— Кровь и души!!! — Казалось, от дикого крика содрогались основы мироздания.

Конан услышал шаги и повернул голову. Прямо перед ним стоял Зебуб. Золотое одеяние жреца было заляпано кровью, кровавые потеки покрывали даже золотую маску. Варвар вздрогнул. Нет, стоявшее перед ним существо никак не могло быть рождено женщиной!

— Я вижу, хвастун Юсиф потерпел неудачу, — в притворном удивлении покачал головой Зебуб. — Поздравляю тебя! Буду с тобой откровенен. — Гхазец мерзко хихикнул. — Ты правильно сделал, что прихлопнул это змеиное отродье! Огненная Птица всегда не могла терпеть Змея.

Конан лишь с ненавистью смотрел в лицо Зебуба, не в силах даже плюнуть в это исчадие Тьмы: от неимоверного напряжения у него совершенно пересохло в горле.

— Какой взгляд! — вновь закудахтал Зебуб. — Представляю, как ты будешь пучить глазки, когда увидишь, что я буду проделывать с твоей рыжеволосой сукой!

— Я убью тебя, — просто сказал Конан.

И такая уверенность прозвучала в его голосе, что колдун отшатнулся. Впрочем, он мгновенно опомнился.

— Не думаю, — издевательски покачал он головой. — Но можешь быть уверен, когда я проведу твою душу через все закоулки преисподней и ты станешь моим цепным псом, я дам тебе кого-нибудь убить. Например, какого-нибудь пухленького и розового младенца. — Зебуб зашелся злобным смехом. — Более того, ты сможешь даже его съесть! Впрочем, — колдун перестал смеяться, — у тебя есть выбор. Испей жертвенной крови, принеси клятву верности Золотому Павлину и вырви сердце у этой рыжеволосой девки. — Он махнул рукой в сторону Руфии.

Конан рванулся, из его прокушенной губы потек ручеек крови.

— Ну что же, глупец, — пожал плечами Зебуб. — Ты сделал свой выбор.

Гхазец щелкнул пальцами, и к нему подошли два огромных шемита с мертвыми глазами.

— Поставьте его перед алтарем, — велел он своим зомби. — Ты все равно будешь смотреть, как твоя баба превращается в кровавое месиво под моим ножом, варвар, — бросил он киммерийцу. — И первым поприветствуешь Золотого Павлина.

Равнодушные зомби скрутили Конану руки за спиной и проволокли его вокруг алтаря. Теперь наконец он смог посмотреть на Руфию. Несмотря ни на что, его подруга была все так же прекрасна.

— Все будет в порядке, — повторил девушке Конан.

— Это точно, — кивнул Зебуб. — Однако пора начинать… — Гхазец повернулся к пастве и вскинул руки. — Кровь и души! — страшно выкрикнул он.

— Кровь и души!!! — взревели адепты Золотого Павлина в ответ.

Зебуб подошел к левой плите. Прикованная к жуткому алтарю девушка тихонько заскулила. Гхазец снял с шеи Глаз Павлина и положил его девушке на живот. Воздев руки к высокому сводчатому куполу, он начал на неведомом Конану языке выкрикивать странно звучавшие слова.

Не в силах даже пошевелиться, Конан с ужасом следил, как кровавый камень наливается багровым светом. И чем ярче становилось это зловещее сияние, тем больше сморщивалась плоть несчастной жертвы. До конца дней своих не забыть ему выражения глаз девушки, бессильно взиравшей, как ее упругая плоть превращается в серый пепел. Хвала Крому, ее агония продлилась недолго. Прошло лишь несколько мгновений, и на потерявшей было блеск каменной плите остался лишь страшный амулет Зебуба, лежавший на кучке серого праха.

Теперь это действительно был глаз, и, встретившись с ним взглядом, киммериец содрогнулся до глубины души: в нем не было ничего человеческого. Лишь запредельная злоба и жестокость, какой до этого мига не было места под Оком Митры.

С каждым новым словом Зебуба киммериец ощущал, как в воздухе нарастает присутствие некоего абсолютного Зла. Вскоре он смог уже разглядеть выросший над алтарем полупрозрачный силуэт демона. Золотой Павлин менял форму, словно был соткан из языков пламени, но можно было различить неописуемо уродливую голову, увенчанную короной из павлиньих перьев. Время от времени за спиной демона разворачивались отвратительные кожистые крылья, и тогда открывались спутанные клубки щупальцев, раскиданных по всему его телу. На отвратительное складчатое чешуйчатое брюхо свисало ожерелье из человеческих черепов всех размеров.

— Ну что, варвар, вот ты и встретился с моим Богом. Он — моя вера! Но где же твои хилые боги? — оскалился Зебуб. — Преклони, пока не поздно, колени пред истинным Повелителем!

— Клянусь Кромом, я еще увижу, как и тебя, и твою летающую собаку разорвет на мелкие кусочки! — плюнул в колдуна Конан. — И сколь бы много ни было этих кусочков, для каждого из них найдется во владениях Нергала достойное местечко!

Зебуб безумно расхохотался:

— Глупец! Я сам теперь буду хозяином Страны Мертвых, в которую превратится этот дурацкий мир! А потом, глядишь, доберусь и до жалких трусливых небожителей! Во вселенной будет лишь один бог — Золотой Павлин, и я — пророк его! Врата открыты, варвар! — Глаза Зебуба подернулись алой мутью. Речь его было все труднее различить, а золотая накидка неестественно раздувалась, словно тело колдуна под ней претерпевало жуткие изменения. — Последняя жертва, и установится царствие Огненной Птицы. Боль и ужас — вот та пища, в которой по-настоящему нуждается мой Господин! А теперь смотри, несчастный, и ужасайся! Никто уже не в силах остановить Золотого Павлина!!!

Зебуб, встав над Руфией, воздел к полупрозрачному силуэту обе руки. В правой был зажат кривой нож, а в левой — Глаз Павлина. С пальцев обеих рук гхазца слетали языки пламени. С места, на котором стоял Конан, можно было видеть, что ноги колдуна на ладонь оторвались от камня. Сила Зебуба прибывала с каждым ударом сердца. Золотой Павлин приближался, одну за другой разбивая преграды, отделявшие его мир от мира людей. Остальные жрецы впали в транс, совместными усилиями прокладывая путь своему нечестивому божеству.

Конан бессильно извивался в руках удерживавших его зомби. Он ничего не мог поделать. Руфия, закусив губу, глядела киммерийцу прямо в глаза. И вот, достигнув верхней точки, рука Зебуба с жертвенным ножом устремилась прямо к животу девушки.

Время остановилось для Конана. Киммериец не сводил безумного взгляда с черного острия, медленно, но неумолимо опускавшегося на его возлюбленную. И когда кривое лезвие отделяло от гладкой кожи девушки лишь пол-ладони, случилось чудо.

Тумелар, все это время незаметно пробиравшийся к алтарному возвышению, ринулся в бой. Черной молнией взметнулось в воздух мускулистое тело кешанца. Нет, ни один человек, кроме Тумелара, освоившего боевые приемы хенаритов, не смог бы сделать то, чего удалось добиться ему.

Конан не смог разглядеть движений друга, он лишь почувствовал дуновение ветерка, когда Тумелар еще на лету перерубил веревки, опутывавшие его кисти. Длинная сабля кешанца словно обрела свою жизнь, и острое лезвие, едва заметно качнувшись, легко перерубило шейные позвонки одного из зомби, который держал варвара.

В душе Конана вновь вспыхнула надежда. Он был готов к чуду, ждал его, чего нельзя было сказать о Зебубе и его присных. В следующее мгновение киммериец одним чудовищным ударом кулака размозжил череп великану-шемиту, затем сильнейшим пинком отправил тело зомби с каменного возвышения прямо на головы впавших в транс жрецов и тут же рванулся к алтарю.

С Руфией было все в порядке. Пронзивший Зебуба удар тяжелой кешанской сабли Тумелара оказался настолько силен, что откинул колдуна на полдюжины локтей в сторону. Не теряя времени на то, чтобы посмотреть, что стало с гхазским принцем, Конан подхватил с камня свой меч и двумя ударами сбил с рыжеволосой красавицы цепи. Лишь после того, как девушка была свободна, Конан подскочил к Тумелару и крепко обнял кешанца.

У подножия возвышения творилось что-то невообразимое. Колдуны с криками метались по залу, а большинство из них вообще не могли понять, что произошло.

— Ты сделал это, брат! — Киммериец в восторге хлопал чернокожего воина по спине.

Внезапно Руфия в ужасе закричала. Мужчины, вскинув клинки, обернулись.

— Кром великий! — слетело с губ Конана.

Оживший Зебуб висел в воздухе. С демоническим смехом колдун запустил руку, как будто в ней не было костей, себе за спину и медленно вытянул пронзивший его насквозь тяжелый клинок.

— Тупые животные! — взревел гхазец. — Смертные букашки! Вы решили испытать мою силу?!

Пальцы Зебуба сжались, сминая крепчайшую сталь, словно лист бумаги. Еще пара движений, и он небрежно стряхнул наземь горстку стального крошева.

— Я непобедим! — взревел колдун, запрокидывая голову. Он повернулся к кешанцу и уставился лишенными белков глазами на Тумелара. — Ты будешь первым, кого я ввергну в пучину страданий, червь! — С каждым словом из неестественно растянутого рта Зебуба вылетал сноп пламени.

Его рука удлинилась на десяток локтей, и Зебуб схватил чернокожего воина за горло. Легкое движение кисти — и рослый кешанец врезался в каменный алтарь. Глаза колдуна полыхнули красным, а из сложенных щепотью пальцев слетела молния.

Окровавленный Тумелар успел откатиться в сторону, и огонь лишь коснулся его бока, превратив пустую каменную плиту в груду щебня. Алтарь пошатнулся и медленно стал заваливаться набок. Каменная тумба наклонялась все больше и больше, и наконец с чудовищным грохотом все сооружение сверзилось с алтарного возвышения вниз, давя и калеча находившихся под ним почитателей Золотого Павлина.

Конан подхватил Руфию и отпрыгнул с девушкой за груду камней, ища хоть какое-нибудь укрытие. Через мгновение к нему присоединился Тумелар. Он держался за бок, из-под обугленной накидки сочилась кровь. С каждым вздохом на губах кешанца лопались розовые пузыри, но тем не менее он был жив.

Больше не обращая ни на кого внимания, Зебуб возносил свои богомерзкие молитвы. Тело Золотого Павлина становилось все осязаемее, наливаясь нестерпимым свечением. Между демоном и его жрецом все чаще проскакивали молнии.

Остальные жрецы все еще метались по залу, как безумные. Одни впали в транс, другие пытались пробиться к залитому огнем возвышению, чтобы уничтожить святотатцев. Если бы они не мешали друг другу, то этот людской вал захлестнул бы друзей в одно мгновение.

— Следи за Руфией, — приказал Конан раненому Тумелару, а сам, ухватив меч понадежнее, бросился к Зёбубу.

Варвар, пускай и ценой своей жизни, намеревался помешать колдуну осуществить его замысел — ввергнуть мир в узилище Зла.

— Кро-о-о-м!!! — перекрывая рев огня и крики колдунов, взлетел над помостом боевой клич Конана. Киммериец покрепче уперся ногами в помост и, вкладывая в удар все свои силу и ненависть к этому созданию, обрушил меч на колдуна.

Ах, как был он близок к заветной цели! Какой бы демонической силой ни обладал Зебуб, но, упав на колени, он издал жуткий крик боли, когда тяжелое лезвие опустилось на его плечо, сокрушая преобразившуюся плоть. Левая рука колдуна, в которой был зажат Глаз Павлина, отделилась от тела и упала на залитые кровью обугленные плиты.

Разжавшиеся пальцы выпустили страшный самоцвет, и глаз божества откатился далеко в сторону.

Рука колдуна, извиваясь, как болотная пиявка, поползла к своему хозяину. Длинные жуткие когти глубоко впивались в гранит, подтаскивая себя к скорчившемуся от нестерпимой боли Зебубу.

Конан вновь замахнулся мечом, но удара завершить не успел.

Зебуб, шатаясь, поднялся на ноги и повернулся к киммерийцу.

— Архан диблак ум вергац! — выкрикнул гхазец, и Конан, сбитый с ног ударом невероятной силы, покатился по камням прямо под ноги Руфии и Тумелару.

Ребра киммерийца затрещали, изо рта хлынула кровь. Вряд ли кто-либо другой, не обладающий крепостью костей и мышц горца, остался бы жив после такого потрясения.

Сил Конана хватило лишь на то, чтобы, встав на одно колено, отмахиваться от опомнившихся жрецов. В голове у него звенело, перед глазами плыли цветные пятна, но киммериец раз за разом отражал удары сабатейцев. Каждый его выпад находил свою жертву. И если сперва варвар убивал паству Золотого Павлина голыми руками — его меч валялся у ног Зебуба, — то потом северянину удалось завладеть коротким широким коринфским мечом.

Двое израненных мужчин и обнаженная девушка сдерживали напор десятков и десятков разъяренных колдунов.

Раз за разом находил цель меч Конана, со свистом рассекала вражескую плоть сабля Тумелара, словно стальной коготь, рвал тела кинжал Руфии, но натиск жрецов не ослабевал.

Вокруг них уже громоздились горы трупов. Они были покрыты с ног до головы кровью, как своей, так и чужой, а над ними парил полупрозрачный огненнокрылый силуэт Золотого Павлина. Глаза демона пылали злобным торжеством. Темного Бога не волновали судьбы людишек. Скоро в его власти окажутся миллионы подобных козявок!

И вдруг сквозь звон в ушах Конан услышал рев.

— Фарах! Фарах! Фарах! — Перепуганное эхо отскакивало от каменных стен.

Воспользовавшись тем, что натиск врагов на мгновение ослаб, Конан огляделся по сторонам.

Смяв цепочку зомби у входа, в арку вливался отряд Барсов Рамазана. Мгновенно оценив обстановку, они клином устремились в атаку, пробиваясь к алтарю на помощь Конану. За ними появились и бойцы регулярной армии Кироса. Закованные в броню ветераны, прошедшие горнило множества битв, рассыпались вдоль стен, окружая зал. Боевые клики шемитов смешались с ревом колдунов.

— Я же говорил, что все будет в порядке! — прохрипел Конан, обращаясь к Руфии. Подхватив железной рукой начавшего оседать на пол Тумелара, он приказал кешанцу: — Держись! Идет помощь!

Тумелар, изо рта которого текла струйка крови, благодарно кивнул.

— Позаботься о моих женщинах… — просипел он.

— Ты сможешь это сделать лучше меня. — Конан сжал плечо друга.

— Права была мудрая книга… — Чернокожий воин покачал головой. — Нужно мне было держаться подальше от этого камня…

Руфия поддержала кешанца с другой стороны и ободряюще улыбнулась ему. Грудь рыжеволосой красавицы бурно вздымалась.

— Будет здорово умереть вместе с такими героями, Амра, — выдохнула она. — Я ни о чем не жалею… Мне есть что вспомнить в жизни!

— Чушь! — рявкнул Конан в ответ. — Кто здесь говорит о смерти? Смерть!? Смерть придумали трусы! Есть только вечный бой! Пока ты сражаешься, ты жив! Что бы там ни говорил Рамазан насчет доблести и чести, доблесть — это убить как можно больше злобных тварей! Честь — войти в чертоги Крома с ног до головы покрытым кровью врагов!

И настолько сильна была его вера, что и Руфия, и Тумелар воспряли духом. Глаза их загорелись, руки крепче сжали оружие.

Тем временем воины Кироса, не дожидаясь подкрепления, обрушились на приверженцев Золотого Павлина. Сталь обагрилась кровью, колдуны гибли один за одним. Но и их сила была не маленькой. Слишком близко к миру людей подошел уже их зловещий повелитель.

Сыпались молнии, трещали огненные разряды, бойцы Фараха и Рамазана корчились, пожираемые жадными языками пламени. Противники, не ведающие жалости и сомнений, сошлись в последней битве. Как бы ни было то странным, но в этом месте и в это время решалась дальнейшая судьба всей Хайбории. И если на стороне Кироса была воинская выучка и численное превосходство, то на стороне адептов Золотого Павлина — мощь непотребного колдовства. И, судя по всему, колдовство начинало побеждать.

Зебуб, окончательно потерявший человеческий облик, на мгновение прервал свое бормотание. Отсеченная Конаном рука вновь приросла к плечу. Колдун выставил перед собой руки, больше напоминавшие щупальца Золотого Павлина, и целая река огня обрушилась в середину зала, где шла особо жестокая схватка.

Чуть ли не половина воинов Птеора в одно мгновение превратилась в пепел, но воины Кироса не дрогнули. Пусть их всех ждала смерть, но за их спинами была родная страна, а перед ними — гнусный враг.

Желание отомстить за павших друзей лишь придало им новых сил.

— Кирос! Фарах! — взревели шемиты, усиливая натиск.

Конан почувствовал усиливавшиеся волны уже знакомого ему ледяного пламени. Отерев кровь, заливавшую ему глаза, киммериец обернулся.

Буквально в двух дюжинах шагов от него каменный помост попирала гигантская фигура огненного демона. У ног ответившего на его молитвы бога распростерся ниц Зебуб.

Неописуемо зловещий, лишенный каких бы то ни было интонаций шелестящий голос поплыл над залом.

— Свобода. Огонь. Боль. Плоть, — вещал Золотой Павлин. — Мое.

— Вот уж нет, тварь! — Глубокий звучный баритон заставил рассеяться зловещее наваждение.

Птичьим движением Золотой Павлин повернул голову ко входу в зал. Прямо под каменной аркой стоял высокий плечистый мужчина. Неведомый смельчак, посмевший бросить вызов Владыке Огня, был одет в черные доспехи. И как бы, казалось, ни был слаб человек пред ликом могущественнейшего демона, Конан почувствовал, что Золотой Павлин встретился с равным противником.

— Кто ты, смертный?

— Не такой уж я и смертный. — Загадочный человек скрестил на груди руки. — А зовут меня Андуран!

На какой-то миг наступила полная тишина, и шепот удивления поплыл над залом.

Конану показалось, что в глазах демона промелькнул огонек неуверенности.

— Лжешь! — воскликнул Зебуб. — Андуран оставил наш мир сотни лет назад!

— Но, хвала Творцу всего сущего, вернулся вовремя, — пожал плечами могущественнейший в мире волшебник, истории о приключениях которого рассказывали детям даже в суровых горах Киммерии. — Вовремя, чтобы отправить тебя обратно, демон!

С безумным воплем Зебуб метнул в Андурана огненный шар. По залу, испепеляя все на своем пути, прокатилась волна огня. Чародей вскинул руки, и охватившие было его языки пламени осели.

Все стояли неподвижно, переводя взгляды с Огненного Павлина на Андурана. Конан решил, что настало самое подходящее время, чтобы расправиться с окружающими его врагами. Припадая на искалеченную ногу, киммериец бросился на жрецов и, прежде чем те успели опомниться, убил несколько человек. Тумелар и Руфия поспешили ему на помощь, собирая кровавую жатву.

Битва вновь разгорелась, но теперь положение дел изменилось. Андуран вступил в поединок с Золотым Павлином и его прихвостнем Зебубом, и солдаты Фараха медленно, но верно стали побеждать.

Вот уже к Конану пробились Барсы, окружив киммерийца и его друзей стальным кольцом. Волны приверженцев Огненной Птицы разбивались о мечи воинов-храмовников.

Ноги Конана подкосились, и он бессильно рухнул наземь рядом с Тумеларом.

Кровавая битва переместилась ближе к стенам, потому что середина зала превратилась в оплавленную воронку. Объединенная мощь Зебуба и Золотого Павлина оказалась слишком велика даже для такого могущественнейшего волшебника, каким был Андуран. Мужчина в черных доспехах упал на одно колено, то и дело по его рукам пробегали языки пламени. Но и его противникам приходилось несладко. Силуэт Золотого Павлина заметно поблек. Все более и более походивший на своего господина Зебуб скособочился, его золотая накидка пропиталась отвратительной на вид желтовато-зеленой слизью.

Мир в глазах Конана плыл, но киммериец не сводил глаз с Андурана. Закованный в черную броню маг выпрямился во весь рост, что-то выкрикнул и метнул в демона свой черный меч.

Оружие волшебника на лету преображалось. Наливаясь чернотой, для описания которой вряд ли нашлись бы подходящие слова, клинок изгибался, превращаясь в кольцо клубящегося небытия. Приближаясь к Золотому Павлину, кольцо все увеличивалось и увеличивалось. Киммериец видел, как глаза демона наполняются багровой мглой. Дух зла замер на месте, вытянув руки и запахнувшись в крылья, изо всех сил стараясь отразить кольцо мага. Но все его усилия были тщетны!

И вот кольцо мрака охватило огненного демона. Золотой Павлин издал жуткий вопль, заставивший попадать стоявших на ногах людей. На мгновение Повелитель Огненной Бездны ослепительно вспыхнул и растаял, точно его и не было. Но перед тем как могучие чары изгнали демона за грань бытия, Золотой Павлин успел метнуть в Андурана огненное копье. Невыносимо яркий луч света ударил волшебника прямо в грудь. Маг пошатнулся и рухнул как подкошенный.

На поле боя обрушилась тишина. Ее нарушали лишь треск горящей плоти и стоны умирающих. И тут, заполняя огромный зал безумным смехом, на ноги поднялся Зебуб.

Золотая накидка превратилась в клочья, маска в виде черепа свалилась с головы гхазского принца, обнажая вздувшееся перекошенное шишковатое лицо. Страшен был его вид. Должно быть, зло заставляет перерождаться человека. Но тем не менее пророк низложенного бога оставался цел и относительно невредим.

Понимая, что единственный его противник повержен и не осталось никого, кто может дать ему отпор, Зебуб злобно захохотал, глядя, как Андуран пытается встать на ноги.

— Куда подевалась твоя сила, маг? — ехидно поинтересовался у него Зебуб. — И это все, что могли противопоставить мне силы Света?! Твои боги бессильны, потому что Тьма внутри каждого из нас! И не надейся, что смерть избавит тебя от страданий, волшебник! Твою душу будут рвать на части ветра межмирья, пока я не призову ее, чтобы вволю позабавиться. — Зебуб не торопясь начал произносить заклинание.

Ив этот миг Конан понял, что имел в виду Рамазан, когда говорил о судьбе воина. Тысячу раз прав был старый воин! Доблесть и Честь значат очень много. Но куда выше ценится Долг, ибо плата за него — не людская слава, а собственная душа.

Шатаясь, как пьяный, Конан побрел к куче камней, оставшейся от треклятого алтаря. В горячке боя все как-то забыли о Глазе Павлина, но киммериец не сомневался, что именно в его кровавом оке заключено могущество Зебуба. Несмотря на то, что Андуран изгнал демона, часть силы Золотого Павлина все еще оставалась с гхазским колдуном.

Выпавший из отрубленной руки Зебуба самоцвет тускло светился в каменном крошеве. Конан потянулся к Глазу, но, стоило киммерийцу взять его в руки, как все его существо охватило уже знакомое ледяное онемение. Но в этот раз варвар уступать чарам не собирался. В душе киммерийца пылал неугасимый пламень ненависти и гнева. И черное колдовство не устояло перед этим чистым огнем.

Ухватившись за цепочку, киммериец изо всех сил взмахнул талисманом. На мгновение мир замер. Конан видел Зебуба с искаженным от ужаса лицом, вытягивавшего в его сторону руки-щупальца, видел он Тумелара, который замахнулся на колдуна саблей, видел Руфию, распахнувшую в беззвучном крике рот, видел он и Андурана, который сумел подняться на колени.

А в следующий миг Глаз Павлина обрушился на камни, разлетаясь на мириады осколков. Зебуб издал страшный вопль и метнул в Конана молнию. Не ударь Тумелар колдуна по руке саблей, киммерийцу пришел бы конец. А так молния угодила в кучу камней, сбив Конана с ног шквалом осколков.

Сквозь пелену полузабытья варвар увидел, как когти Зебуба вонзаются кешанцу в грудь. Тумелар охнул на колени, но, перехватив отчаянный взгляд киммерийца, чернокожий воин подмигнул другу. Из страшной раны хлынула кровь, и он умер…

Но не успел стихнуть безумный вой колдуна, как собравшийся с силами Андуран выкрикнул заклятие, и Зебуб повалился на залитые кровью камни. Колдун выглядел так, будто угодил на мельничные жернова, но тем не менее он все еще дышал.

Меркнувший взгляд киммерийца наткнулся на заостренный изогнутый штырь, некогда украшавший жертвенник поклонников Золотого Павлина. Ухватив этот обломок длиной с его руку, Конан пополз к Зебубу. Оставляя за собой кровавую полосу, варвар неумолимо приближался к своему врагу, и не было в мире той силы, что могла бы заставить киммерийца остановиться.

Две древние противоборствующие силы — Свет и Тьма — в который уже раз вели непримиримый бой. Варвар, рожденный в холодных горах Киммерии, был воплощением Жизни. Зебуб олицетворял собой Смерть. И именно по той причине, по какой Смерть не может одержать полную победу над. Жизнью, Конан был непобедим.

Варвар с неимоверным трудом подполз к колдуну, который пытался восстановить свое тело, ухватил оружие двумя руками и, из последних сил поднявшись на колени, воздел над головой тяжелый штырь.

— Нет, дрянь, тьма внутри не каждого из нас, — прохрипел варвар, с ненавистью глядя в алые бельма Зебуба. — И сил у света предостаточно! Так было раньше, так будет и всегда! Человечество никогда не станет поклоняться Злу!

— Та серая масса, которую ты называешь человечеством, признает лишь силу, — выдавил из себя гхазец. — А истинная несокрушимая сила — сила Тьмы!

— Врешь, недоносок, — кровью сплюнул Конан. — Нет силы превыше справедливости!

— Да сгустится Тьма! — прошипел колдун.

— Да сгинет Зло! — ответил Зебубу Конан и вонзил каменный обломок точно между глаз колдуна.

Конан пошатнулся, силы оставили его, и он без сознания рухнул на труп поверженного врага.

Глава шестая

Конан открыл глаза и потянулся. Чувствовал он себя превосходно. Несколько ударов сердца киммериец лежал, бездумно наслаждаясь пением птиц и шелестом листвы за распахнутыми окнами. Но вдруг на него обрушился шквал воспоминаний. Кровь! Крики! Боль! Хруст черепа ненавистного Зебуба под руками! Боль! Боль!!Боль!!! Темнота…

Киммериец рывком сел на кровати и огляделся по сторонам. Он находился в уже знакомых ему покоях во дворце Фараха. Но нынешнее пробуждение Конана совершенно не напоминало то, когда он мучительно приходил в себя после яда Юсифа бен Кемаля.

Северянин совершенно не представлял, как долго он был без сознания. Чутье подсказывало, что этот срок не мог быть большим. С другой стороны, ратный опыт киммерийца подсказывал, что человек, получивший такие раны и увечья, как он, настолько хорошо чувствовать себя вообще не может. Великие небеса, что тут все-таки происходит?

Увидав стоявший чуть поодаль накрытый стол, Конан решил отложить праздные философские изыски на потом. Какая, в конце концов, разница, почему у него ничего не болит? Хвала Крому, он жив и здоров, а что может быть важнее для воина?!

Даже не потрудившись облачиться в уложенную рядом с кроватью новую одежду, варвар нагишом плюхнулся в бархатное кресло. Желудок Конана сводило от голода, и он жадно набросился на еду, не замечая ее вкуса.

Едва он утолил первый голод, как резные двери распахнулись и в комнату вошли трое мужчин. К своей огромной радости, Конан узнал верных друзей: Рамазана, Ишмаэля и Джилзана.

— А вы еще боялись за него! — радостно завопил Ишмаэль, обращаясь к своим спутникам. — Его дубленую горскую шкуру ничем не пронять! Вы посмотрите только, как он жрет!

— Приветствую тебя, воин, — степенно поклонился Рамазан.

— Друг мой, да ниспошлет тебе Птеор еще дюжину дюжин лет жизни! Ты даже не представляешь, как я рад, что вижу тебя живым и здоровым! — со свойственной ему велеречивостью приветствовал киммерийца караванщик. — А я, грешным делом, испугался, что мне придется пьянствовать в одиночку! — Джилзан толкнул в бок Ишмаэля. — Куда этому малому до тебя, горец. Он не может выпить даже трех кувшинов!

Конан порывисто вскочил, отбросив полуобглоданную кость.

— Клянусь Вещим Вороном, разве я когда-нибудь мог предположить, что ваши наглые рожи так обрадуют меня! — Вытерев руки прямо о скатерть, он в восторге бросился к друзьям.

Пока Конан одевался, пришедшие как раз смогли восстановить дыхание после его медвежьих объятий.

Едва натянув кожаные штаны, киммериец набросился на них с расспросами:

— Чем все закончилось? Что с Руфией? Сколько я валялся без сознания? Откуда взялся волшебник? Удалось ли разыскать Афризию?

— Подожди, подожди, не все сразу, — улыбнулся Рамазан. — Давай по порядку…

Все уселись за стол, и начальник стражи на правах старшего наполнил стоявшие на столе серебряные кубки.

— Мы выиграли, Конан. После того как ты добил ублюдка Зебуба, жрецам надеяться уже было не на что. Пленных мы не брали… — На скулах старого воина заиграли желваки. — Ни один из проклятых еретиков не избежал справедливой расплаты. Но и цена, которую нам пришлось уплатить за уничтожение кровавого культа Золотого Павлина, поистине ужасает. От рук Зебуба, да будут вечно раздирать его черную душу сотни демонов, погибла едва ли не треть моих Барсов… Сотни и сотни солдат армии Кироса сложили голову в этом бою… Ты сам видел, что произошло с твоим другом… Да будет всем павшим уготовлено место по правую сторону Небесного Трона. — Рамазан плеснул немного вина себе под ноги.

Все последовали его примеру. Молча выпили, отдавая дань уважения погибшим.

— Хвала Птеору, что ты не видел того, чему я оказался свидетелем, когда мы прочесывали это змеиное гнездо. Страшные орудия пыток, тошнотворные собрания человеческих органов, жуткие кельи, где к скользким стенам были прикованы изуродованные люди, многие из которых еще дышали… — Рамазан помотал головой, отгоняя страшные воспоминания. — Ты не представляешь мое счастье, когда в одном из подвалов мы наткнулись на два десятка женщин, ожидавших мучительной смерти в руках этих тварей. Эти несчастные отделались лишь испугом. Их не успела еще коснуться рука палачей Золотого Павлина. Хвала Птеору, мы подоспели вовремя! Конан спросил:

— Почтенный Рамазан, но вы нашли Афризию? Со слов Зебуба я понял, что принцесса все еще жива и невредима. Рамазан улыбнулся:

— С принцессой все в порядке, но об этом чуть позже. Наполним кубки, друзья!

Мужчины вновь помянули погибших. В суровую хайборийскую эру для мужчины смерть в бою была совершенно естественна, а те, кто выжил, не предавались долго грусти, поэтому вновь зазвучал смех и послышались шутки.

— С твоей женщиной тоже все в порядке, горец. Кстати, своей жизнью ты в первую очередь обязан ей. Если бы твоя рыжая волчица не оказала тебе первую помощь, то нам бы достался свежий покойник.

— За здоровье прекрасной офирской розы, чья красота и храбрость поистине совершенны! — поддержал Рамазана караванщик. — Иштар Щедрая, откуда в этой обольстительной женщине столько мужества и силы? Ах, Конан, Конан, будь я помоложе… — Почтенный Джилзан умудрился скроить такую хитрую физиономию, что никто не смог удержаться от смеха.

— Что касается Андурана, — Рамазан покачал головой, — то потерпи немного и сам все от него услышишь. Скоро он нас примет…

— Андуран парень что надо, — кивнул слегка захмелевший Ишмаэль. — Если бы не он, нам с Джилзаном оттяпали бы головы за здорово живешь! Ты только послушай, что с нами произошло. Ну вот, вы с Тумеларом отправились внутрь, а я помчался к ограде. — Юный шемит выскочил из-за стола и разыграл целую пантомиму, изображая все, что с ним было. — Но только я добежал до забора, а ты уж поверь, Конан, что бежал я, будто мне в задницу стручок перца вставили, как прямо из кустов на меня бросаются два во-о-от таких зингарских волкодава!

Приверженец Бела, в ужасе схватившись за голову, замолчал, а потом так мастерски изобразил страшных собак, что Конан чуть от смеха со стула не свалился. Да, в этом парнишке пропадал великий лицедей!

— Ага, мне сейчас тоже смешно. — Ишмаэль почесал живот. — А тогда, поверь, было не до смеха. Ты когда-нибудь сталкивался, Конан, с этими людоедами?

Киммериец стал серьезным.

— Доводилось, — кивнул он. — Несколько раз…

— Ну так ты знаешь, что эти милые песики предпочитают охотиться парами. А еще они очень любят лакомиться потрохами своих жертв… Так вот, только я собирался влезть на ограду, как с двух сторон на меня набрасываются эти чудовища. Первый пес сбил меня с ног, а его товарищ сел рядом, дожидаясь своей очереди. Реши они сразу взяться за меня всерьез, то разорвали бы на части раньше, чем я успел бы сказать «ай-яй-яй». Бел Милосердный, на мое счастье, они сперва задумали поиграть со мной, как с мышкой. Да только вот мышка оказалась с острым хвостиком… — Ишмаэль перевел дух. — Проклятый зингарский кабысдох хватил меня за бок и отпрыгнул. Знал бы глупый зверь, с кем связался! Когда он решил повторить свой номер, его уже ждал подарочек. Когда зингарец прыгнул, я встретил его ударами обеих ног прямо в пузо. — Ишмаэль повалился на мягкий ковер и показал, как он это проделал. Вот так… Р-раз!

Конан одобрительно кивнул:

— Правильно, живот — это их слабое место.

— Эта злобная бестия откатилась в сторону, собирать с травы свои собственные потроха, потому что между ступнями я зажал свой верный кинжал! — продолжил Ишмаэль. — Увы, удар такой силы сам по себе чуть не выбил из меня дух, поэтому я не смог удержать клинок… Но делать было нечего, я перекатился в сторону. — Ишмаэль, ловко перекувырнувшись на ковре, оказался на ногах. — Вот так! Да ниспошлет Бел Щедрый богатую добычу моему старику, потому что он крепко вбил мне в голову свою науку. «Сынок, будь готов к тому, что непросвещенные миряне не разумеют высшей мудрости Бела. Но на то и трудности, чтобы наша вера была крепче. Замки, запоры, ловушки, стража и, наконец, собаки. Собаки, сынок, это уже испытание для праведников! И чтобы быть к нему готовым, Шмоли, надобно укрепить свой дух и свои руки следующим образом…»- говорил мне отец. — А уж рука у него, поверьте моему опыту, была укреплена что надо! — Ишмаэль поежился, вспоминая, видно, отцовское учение. — Второй пес разинул пасть, что твой камин (мне показалось, что я даже увидел землю под ним), и прыгнул прямо на меня. А норовят эти поганцы добраться до горла…

Юный шемит с такой скоростью запрыгал вокруг стола, что могло показаться, будто в комнате не один паренек, а целая их ватага.

— Я, значит, разворачиваюсь и со всего маху всаживаю в слюнявую зубатую пасть левый локоть. Тут, главное, выгадать правильный миг и засадить локоть поглубже в глотку. Если поспешить, можно остаться без руки, а если опоздать, то без головы. Дальше все пошло куда проще. Стоит, значит, пес на задних лапах, пыхтит, стараясь выплюнуть мою руку и рвет мне грудь когтями передних лап. А вот тут уж главное — устоять на ногах и чем-нибудь на несколько мгновений отвлечь внимание собаки. Так вот, делаю я правой рукой «козу» и изо всех сил втыкаю средний и указательный пальцы волкодаву в глаза. Ослепший пес от жуткой боли завизжал и еще больше пасть разинул. Я, значит, давай заталкивать полуобглоданный локоть левой ему в глотку и изо всех сил хватаю его за мошонку. Не иначе как сам Бел придал мне сил, хотите верьте, хотите нет, но она так и осталась у меня в руках. А серый убийца захрипел и издох. Я перемахнул через ограду и огляделся. Хвала Небесам, я правильно выбрал направление, потому что оказался не более чем в полусотне локтей от отряда Джилзана. Ну а что было потом, это пускай караванщик рассказывает. — Ишмаэль отер пот со лба и, схватив со стола полный кубок, припал к нему. — Видел бы ты этого мальчишку! — начал Джилзан. — Стоим мы под стенами. Ночь, звезды, луна светит, цикады стрекочут. И вдруг слышим, какая-то возня за стенами, рычание, скулеж, вой. Только мы решили лезть туда, как появляется наш юный герой. — Джилзан похлопал по плечу Ишмаэля. — Видел бы ты, Конан, в каком виде он появился. — Караванщик покачал головой. — Весь в окровавленных лохмотьях, в боку здоровенная дырища, из руки кровь хлещет. Я бросился ему навстречу, а он хрипит: «Во дворец! Во дворец!» Хватаю я мальца в охапку, прыгаю в повозку и кричу возничему: «Ходу!» Лошадьми же правил мой племянник Рафаил, вот уже три года бессменный чемпион Кироса в гонках на колесницах. Уж он ходу дал так дал. Я едва успел наложить Ишмаэлю повязки, чтобы парень не истек кровью.

Со слов Ишмаэля я уже более-менее представлял, что происходит, и понимал: сейчас каждое мгновение на вес золота. Подлетаем мы к посту стражи, лошади в мыле, повозка в крови. Стражники, ясное дело, а копья. Ну, вы сами понимаете, что купец без соответствующих связей и не купец вовсе. — Джилзан, посмотрев на Рамазана, прижал руки к сердцу. — Почтенный Рамазан, такая жизнь настала, каждый изо рта старого человека кусок вырвать норовит…

— Да уж, у тебя вырвешь, — хмыкнул начальник стражи. — Сам без рук останешься… Ладно, можешь не говорить, кто у тебя в дворцовой охране подкуплен.

— Почтенный Рамазан! — искренне возмутился Джилзан. — Что значит подкуплен? Как истинный патриот Кироса я возмущен твоими подозрениями… За золото верность не купишь… — Караванщик помолчал и, осклабившись до ушей, добавил: — Ну должен же я получить от Птеора какое-то возмещение за то, что небеса одарили меня лишь дочерями!

Конан громогласно рассмеялся, к нему присоединились Рамазан и Ишмаэль.

— Слушай, Джилзан, — в восторге хлопнул по бедру киммериец. — Ты что, умудрился выдать своих дочек за всех чиновников Кироса? Сколько же их у тебя?

Караванщик смущенно потупился:

— Двадцать три…

Ишмаэль сполз под стол:

— Ну, старик, ты даешь!

— Это не я даю, а мои жены, — степенно огладил седую бороду купец.

— Может, и мне сторгуешь какую посимпатичнее? — поинтересовался юный шемит.

— Только подойди к моему дому, поганец, — погрозил ему пальцем Джилзан. — Нечего мне девок сбивать с пути истинного.

— Небось они у тебя все на пять лет вперед расписаны, — не удержался от шутки Рамазан. — Ох, чувствую, придется мне выяснять родословные жен подчиненных.

— Ну, — Джилзан стал серьезным, — если бы не мои родственнички, попали бы мы к тебе среди ночи, а, почтенный Рамазан?

Начальник стражи развел руками:

— Твоя правда, Джилзан.

— Так вот, — продолжил Джилзан, обращаясь к Конану. — Как бы там ни было, а совсем скоро мне удалось поднять начальника стражи с постели.

Киммериец сказал:

— Мы с Тумеларом, — на лицо Конана набежала тень, — уже плутали по коридорам под зданием…

— Еще время потребовалось, чтобы рассказать Рамазану все, что тебе удалось выяснить.

— И будь я проклят, горец, — соглашаясь с Джилзаном, кивнул Рамазан, — если я ему сразу не поверил. Ты знаешь, я всегда чувствовал в Зебубе какую-то гниль. Но кому могло прийти в голову, что под личиной светского хлыща скрывается глава кровавого культа! Все-таки его сила была действительно велика! Знал бы ты, Конан, что я почувствовал, когда купец сказал мне, что Фарах околдован. — Рамазан скривился. — Я думал, король так сдал из-за исчезновения принцессы… Мне и в голову не пришло, что душу Фараха, да ниспошлет ему Птеор исцеление, поработил нечестивый жрец Золотого Павлина!

— Но едва мы покинули покои почтенного начальника стражи, — продолжил Джилзан свою историю, — как случилось вот что…

Кто знает, что привело Фараха с отрядом личных телохранителей к дверям начальника стражи? Страх одиночества тому виной, заклинание Зебуба или простая случайность? Но произошло так, что правитель Кироса стоял, на пороге покоев Рамазана, когда Джилзан, открывая дверь, обронил:

— Я не знаю, сколько там этих тварей, но гхазец собрал вместе всех поклонников Огненной Птицы. Главное — вовремя остановить Зебуба!

Наверное, рассудок короля Кироса совсем помутился. Услышав слова Джилзана, он завопил:

— Измена! Рамазан, проклятый заговорщик, ты предал меня! Ты предал Кирос! Так вот почему ты так ненавидишь моего драгоценнейшего Зебуба! Ты всегда хотел занять мой трон! Не бывать этому, мерзкий злодей! — в бешенстве затопал ногами Фарах. Глаза правителя Кироса налились кровью, изо рта летела слюна: — Отрубить изменникам головы! Немедленно! — отдал он приказ своим телохранителям.

Надо сказать, угрюмые гиганты-запорожцы повиновались лишь Фараху. Эти дикари признавали только одного-единственного хозяина, отказываясь подчиняться даже начальнику стражи.

— Ты знаешь, я не трус, — прижимая руку к сердцу сказал Конану Джилзан. — Но я подумал: «Джилзан, ну вот тебе и крышка!» Что могли противопоставить два старых безоружных человека, пускай и бывших воина, и полумертвый парень, полудюжине стражников, этих непревзойденных рубак?

Рамазан кивнул, признавая справедливость слов Джилзана:

— Я тоже растерялся. Погибнуть по приказу обезумевшего друга? Нет, не так я представлял свою смерть!

— А я этого ничего вообще не помню, — пожал плечами Ишмаэль. — Мне к тому времени уже было все равно…

— На меня надвигается огромный вислоусый стражник, я глаз не могу оторвать от его блестящей сабли, которая вот-вот обрушится на мою бедную голову, и вдруг… Бабах! Прямо из гигантского зеркала, стоявшего в коридоре, появляется, глазам своим не верю… — Голос Джилзана звенел от возбуждения. — Афризия!

— Как Афризия? — подскочил на стуле Конан, — Ее же украли!

— Ну! И я так подумал. — Джилзан быстро-быстро закивал. — Я, грешным делом, решил, что мне уже отрубили голову и то, что я вижу — предсмертные видения. Но ничего подобного! А за принцессой какой-то парень в черном…

— Андуран! — догадался Конан.

— Точно! — Джилзан подмигнул киммерийцу.

На мгновение он замолк, жадно приникнув к кубку. — Слушай, что дальше было. «Отец!» — это, значит, кричит Афризия. «Стоять!» — кричит мужчина в черном и щелкает пальцами. Я уже вообще перестаю что-либо понимать, потому что прямо на моих глазах казаки превращаются в статуи. Фарах — так тот вообще обезумел. Он побледнел, побагровел, попытался что-то сказать, но лишь прохрипел: «Афхр-рри…» — и рухнул замертво.

— Между тем во дворце поднялась страшная кутерьма. — Теперь говорил Рамазан. — Коридор наполнился людьми, разбуженными шумом и грохотом, все кричат, вопят, со всего дворца сбегается стража… Те, кто постарше, решили, что на дворец опять напали зуагиры… Афризия стоит на коленях рядом с отцом и зовет врача… В общем, лечебница для полоумных. Но тут незнакомец начинает отдавать распоряжения и мгновенно наводит полный порядок. Одно слово, волшебник. — Рамазан развел руками. — Значит, мужчина в черном подхватывает на руки Фараха, как будто тот ничего не весит, и решительно направляется в мои покои. «Мальчика — сюда же, — говорит он Джилзану. — Навести порядок, — это мне. — Все будет хорошо», — это Афризии. Я выставляю у дверей караул и строго-настрого велю им никого ко мне не пускать. Кроме того, я послал гонца в храмовые казармы поднимать по тревоге своих Барсов. Когда я вернулся в комнату, Фарах уже был нормального цвета и ровно дышал, а незнакомец стоял над Ишмаэлем, что-то бормоча под нос. Прежде чем я успел что-то сказать, прямо на моих глазах раны мальчишки начали затягиваться. «Познакомься, Рамазан, это Андуран, — сказала мне Афризия. — Тот самый знаменитый волшебник… Ц мой будущий муж», — добавила она. Андуран мне кивнул и сказал: «С этим мы разберемся попозже, а теперь у нас есть проблемы и посерьезнее. Можете мне поверить, но судьба мира сейчас зависит от того, поспеем ли мы на помощь одному безумному храбрецу».

— Это он тебя имел в виду, Конан! — подмигнул киммерийцу Ишмаэль.

— Андуран каким-то образом знал о происходящем, поэтому мы насколько могли быстро составили план атаки и, не теряя ни мгновения, с отрядом Барсов помчались к посольству Гхазы. Ну а что было дальше, ты и сам видел, — закончил свой рассказ Рамазан.

— Ничего не понимаю, — помотал головой Конан. — Андуран, конечно, и воин, и маг великий, спору нет. Я сам видел, как он демона куда подальше спровадил. Но Афризия-то как к нему от Зебуба попала?

— Так в том-то все и дело! — вскричал Джилзан. — Зебуб не имел ни малейшего отношения к исчезновению Афризии!

Конан в полном недоумении посмотрел на Рамазана. Тот кивнул киммерийцу:

— Так и есть. Но подожди немного, ты все сам узнаешь. Одевайся, нам уже пора.

* * *

Трудолюбивые и мужественные граждане Кироса уже справились с последствиями той страшной ночи, когда судьба и их города, и всего мира висела на волоске. Более того, весть о том, что зловещее божество окончательно повержено Андураном, наполнила сердца этих людей радостью, несмотря на то что многие семьи все еще носили траур.

Когда же в Кирос прибыл король Арамаз и узнал, что представлял собой принц Зебуб на самом деле, он отрекся от сына и публично принес извинения дружественному народу Кироса. Афризия с Ниенной старались помочь правителю Гхазы чем могли. Хвала Птеору, что у Арамаза были еще дети и заносчивый принц не был из них самым любимым. Второго по старшинству сына Арамаза, принца Хубата, гхазцы любили несравнимо больше, чем его брата.

Фарах еще окончательно не выздоровел, хотя быстро шел на поправку. Раны духовные поддаются лечению куда тяжелее, нежели раны телесные. Поэтому выступивший от его имени Рамазан, пользующийся всеобщим уважением, объявил, что помолвка Андурана и Афризии состоится через две седмицы. И то, что мужем их любимой принцессы станет знаменитый волшебник, а не отвратительное чудовище, вызвало у киросцев неподдельный восторг.

Андуран принял Конана, Руфию, Джилзана, Ишмаэля и Рамазана в семейной гостиной Фараха, а не в тронном зале. Поскольку свадьба волшебника и Афризии еще не состоялась, бразды правления официально принадлежали Фараху, хотя ни для кого не было секретом, кто правит Киросом на самом деле.

Андуран и Афризия сидели рядом в инкрустированных костью и золотом резных деревянных креслах с высокими спинками. Конан с удовольствием оглядел будущих правителей Кироса. За свои двадцать пять лет он успел пообщаться со многими королями и королевами десятков стран. Но в этой бесконечной череде владык киммерийцу нечасто попадались люди, которые заслуживали бы своего положения больше, чем эта пара.

Вряд ли кто мог бы назвать резкие черты лица Андурана красивыми, но глаза древнего волшебника светились невероятными умом, волей и внутренней силой. Этот человек отверг все искусы зла, и, несмотря на свою нелюбовь ко всякой власти, Конан готов был признать, что вряд ли где-либо еще сыщется король более мудрый, чем Андуран.

Под стать ему была и Афризия. Волей богов принцесса совмещала в себе редкостный даже для мужчины ум, унаследованный от отца, и красоту, доставшуюся ей от матери. А горячие взгляды, которыми они обменивались, были красноречивее любых слов.

— Приветствую вас, друзья мои! — поднялся с кресла Андуран. На этот раз он сменил черные доспехи на богатые пурпурные одеяния. На шее волшебника висел драгоценный кристалл в виде звезды. — То, что мы все совершили, можно назвать великим деянием. И я хочу отблагодарить вас по заслугам.

Вошедшие поклонились.

— Рамазан, что я тебе могу дать еще, кроме искренней своей признательности и расположения?

— Это самая большая награда, на которую может рассчитывать царедворец, — взволнованно ответил Рамазан.

— Мы решили, — улыбнулась старому воину Афризия, — что назовем нашего первенца в твою честь и поручим его твоему воспитанию.

— Ваше Высочество! — Рамазан даже потерял дар речи.

— Джилзан, тебе и твоим наследникам дается право беспошлинной торговли в Киросе.

— Благодарю, Ваше Высочество, — степенно поклонился караванщик. — Теперь я наконец с более вескими основаниями смогу надеяться на обеспеченную старость…

— А кроме того, — улыбнулся Андуран, — тебе дается право свободного доступа к подвалам королевской винокурни. Впрочем, я сам с удовольствием буду составлять тебе компанию.

— О-о-о… — Караванщик открывал и закрывал рот, не в силах выдавить из себя ни слова.

Конан впервые за время знакомства с Джилзаном увидел купца растерянным.

— Ишмаэль, тебе как ревностному почитателю бога воров я не могу вручить никакого дара…

Юный шемит скроил печальную физиономию и пожал плечами.

— Такова нелегкая стезя подвижника. Ваше Высочество!

— …За исключением той небольшой шкатулки, которую ты так ловко спрятал за пазуху пару мгновений назад, — рассмеялся Андуран. — Но можешь быть уверен, в ней всегда найдется вещица, которая сумеет тебе помочь. И пускай пребудет с тобой мое благословение, а это отнюдь не пустое слово!

Ишмаэль растерянно прижимал руки к сердцу;

— Я попрошу Бела, Ваше Высочество, чтобы он обходил стороной королевский дворец. — Голос юного шемита звучал торжественно. — И знай, стоит тебе только позвать, как я примчусь в мгновение ока!

— Ага, как будто тебе в задницу стручок перца вставили, — еле слышно прошептал за спиной Ишмаэля не удержавшийся от шутки Конан.

— Руфия, можешь быть уверена, что твои мечты сбудутся. Да-да, и эти тоже. — Андуран и Руфия обменялись улыбками. — Ты любишь власть, и твоя любовь будет взаимна. И помни, что бы тебе ни пришлось пережить, твоя красота не потеряет блеска, а ты — силы духа. А на память о нашей встрече прими вот это. — Андуран встал с кресла и, подойдя к девушке, повесил ей на шею свой амулет. — Пускай он скрасит все пережитые тобой ужасы.

Огромная бриллиантовая звезда светилась, точно живая. У Руфии вырвался возглас восхищения:

— Я не могу принять такой бесценный дар, Ваше Высочество. Кроме того, у меня ее вместе с головой снимут!

Андуран покачал головой:

— Чары, наложенные мной на эту безделушку, никому не позволят поднять на нее руку. А кроме того, у тебя надежная охрана! — Волшебник кивнул в сторону киммерийца.

Рыжеволосая офирка прильнула к плечу Конана и потупилась.

— Истинно так, Ваше Высочество!

— А теперь, Конан, — обратился к северянину Андуран. — Нужно решить, чем я действительно могу отблагодарить тебя по достоинству.

— А мне ничего не надо, — пожал плечами варвар. — Лучше позаботься о девушках Тумелара, который пожертвовал своей жизнью, чтобы все остальные смогли уцелеть.

— Об этом, горец, можешь не волноваться, — кивнул Андуран. — Кешанкам с их редким талантом нашлось соответствующее место в свите Афризии. Теперь они никогда ни в чем не будут нуждаться. И все же, Конан, один дар от меня ты уже получил, — после небольшой паузы продолжил волшебник. — Посмотри в зеркало, воин.

Киммериец, недоумевая про себя, подошел к зеркалу и всмотрелся в полированную поверхность. Сперва варвар не мог понять, что изменилось в его лице, а потом…

— Шрамы! У меня нет ни одного шрама! — Он кинул взгляд на радостно ухмылявшихся друзей, потом обернулся к Андурану.

— Да, я не только вылечил раны, нанесенные Зебубом, но и полностью обновил твое тело. — Волшебник кивнул Конану. — Я — постарался хоть в малой степени вознаградить тебя за пережитые зло и боль, горец. Твои кости и внутренние органы стали намного прочнее. Теперь тебя очень тяжело убить или вообще серьезно ранить. Ты сам удивишься, когда увидишь, как быстро будешь оправляться после ранений. Ибо немало ждет их тебя впереди. Я смог лишь краем глаза заглянуть в твое будущее, Конан. И будет одна битва сменять другую, ибо таково твое предназначение — бороться со злом и помогать людям. И какой бы грозный вызов тебе ни бросала судьба, знай, если ты отступишь, то принять его будет некому…

— А я, волшебник, никогда не отступаю, — пожал плечами Конан. — И никогда не перекладываю на плечи других людей то, что должен сделать сам.

— Знаю, — кивнул Андуран. — Поэтому и вмешался в твою судьбу. Но в твоих глазах, горец, я читаю вопрос. О чем ты хотел спросить?

— Я вижу, что с принцессой Афризией, — Конан вежливо склонил голову, — хвала Вещему Ворону, все в полном порядке. Но мне хотелось бы знать, что произошло на самом деле, раз уж выяснилось, что Зебуб к ее похищению не причастен.

Кто же ее украл?

— Я, — просто сказал Андуран.

Глядя на замершего от удивления Конана, Афризия тихонько рассмеялась:

— Я все объясню тебе, северянин. Дело было так…

…Две сотни лет назад Андурану, не уступавшему мудростью небожителям, смертельно надоели люди с их жадностью, глупостью и мелочностью. Устав от их бесконечных просьб и нытья, он воздвигнул себе небольшой замок на облаке. Волшебник покинул землю, решив отдохнуть от соплеменников.

Мудреца манили бескрайние просторы неба, холодные ветра, заснеженные вершины гор, чью девственную белизну не оскверняла нога человека. Андурану интереснее были тайны мироздания, нежели тайны политики. Его привлекали поиски истины, а не власти.

Волшебное облако среди тысяч и тысяч ему подобных плыло в небесах.

Многие годы лишь золотые драконы были собеседниками Андурана. Росли сила и мудрость мага.

В один прекрасный миг само время потеряло власть над этим воистину могучим чародеем. Десятилетия сменялись десятилетиями, и в конце концов Андурану захотелось узнать, как идут дела на грешной земле.

Издревле он практиковал магию зеркал, и любая полированная поверхность служила для Андурана дверью в мир. На первый взгляд, ничего внизу не изменилось. Те же три силы определяли ход человеческой истории: деньги, власть и личное могущество. Все так же люди плакали, смеялись, воевали и любили. Как же это все было скучно и однообразно!

Но лишь до той поры, пока случайно в одном из своих путешествий по зеркалам Андуран не увидел плачущую красавицу. Ее слезы, упавшие на поверхность волшебного зеркала, сработанного лично Андураном, связали их судьбы навеки.

Маг, чей возраст исчислялся веками, словно мальчишка, влюбился в юную принцессу, которой было девятнадцать лет от роду. Андуран, привыкший считать, что он навеки отринул земные страсти и привязанности, совершенно потерял голову Не желая медлить ни единого мига, волшебник погрузил руки в зеркало и перенес Афризию из дворца Фараха к себе на облако…

— Разве могла я когда-нибудь подумать, что свершится заветная мечта любой девчонки попасть в замок Бенкизер? — сказала Афризия. — Конечно, сперва я испугалась и совершенно не понимала, что происходит на самом деле. Я решила, что угодила в руки палачей Золотого Павлина…

— …И чуть не убила меня своим костяным гребнем! — рассмеялся Андуран. — Знали бы вы, чего мне стоило справиться с этой дикой кошкой. Я с ног до головы был покрыт синяками!

— Я хорошо усвоила твои уроки, дядя Рамазан, — кивнула, соглашаясь с волшебником, принцесса.

…Удивлению принцессы, уяснившей, кто ее похитил на самом деле, не было предела. А через несколько дней огромный интерес и уважение к кумиру ее детства сменила неподдельная страсть.

— Это действительно была любовь с первого взгляда! — воскликнула Афризия, беря в свои узкие ладошки мощную руку Андурана.

Влюбленные обменялись взглядами. У Конана даже екнуло в груди: он знал этот взгляд, именно так смотрела на него его прекрасная Белит…

Волна чувств, обрушившаяся на Андурана и Афризию, закружила их в вечном, как мир, водовороте, заставив забыть обо всем на свете. Свитки, содержавшие ответы на сокровенные вопросы человечества, пылились на столе; удивленные драконы улетали, не дождавшись хозяина; судьба далекого Кироса — все было забыто и принесено в жертву на алтаре Любви. Бенкизер бесцельно плыл по бескрайнему океану воздушных просторов, послушный воле ветров. Подлинная страсть сжигала время и расстояние.

Так, один за другим текли дни, открывая влюбленным сокровенные тайники души друг друга. И лишь накануне дня, на который была назначена свадьба с Зебубом (казалось, это было вечность назад!), Афризия стряхнула с себя сладкое наваждение. По просьбе принцессы Андуран показал ей Кирос и ее отца Фараха. Кто может описать ужас девушки, увидевшей, во что превратился могучий и крепкий мужчина за время ее отсутствия?

— Я решила, что всему виной мое исчезновение. — Голос Афризии дрогнул. — Я проклинала себя за то, что совершенно забыла про отца! Но Андуран, умевший видеть истинную суть вещей, сразу заметил, что с Фарахом было что-то не так.

— По облику человека всегда можно определить, что у него похищена душа, — кивнул волшебник.

Для столь опытного и мудрого чародея не составило труда докопаться до истины. Истина же оказалась страшна. Андуран прекрасно сознавал, какая опасность нависла над миром. Ему была ведома настоящая мощь Огненной Птицы. Но он до сих пор был уверен, что Золотой Павлин надежно заперт. Ни один маг на земле не имел понятия, что продавшийся силам Зла некромант Улхаш с помощью страшных чар сумел призвать Глаз Павлина на землю.

Удивительна воля Случая, этого настоящего господина всего сущего. Глаз Павлина питал силой Зебуба. Пока же кровавое око висело у гхазского колдуна на шее, оно было надежно укрыто сильнейшими чарами от взора любого мага. Но не от взгляда простого смертного! И надо же такому случиться, что Андуран начал свои поиски именно в тот миг, когда глаз демона оказался в руках Ишмаэля.

— На весы была брошена судьба рода людского. А благодаря Афризии я снова чувствовал себя одним из его представителей. Хвала Силам Света, мне вовремя удалось разгадать, с кем придется иметь дело, — проговорил Андуран, — и я сумел подготовиться к магическому поединку. Но до последнего мгновения я не был уверен, что моих сил хватит, чтобы справиться со страшным демоном. Чем все закончилось, вам самим ведомо, поскольку все вы в той или иной мере участвовали в этих событиях.

Но главный герой этого поединка — это ты, северянин, — обратился Андуран к Конану. — Если бы не твое вмешательство, не твои сила воли и беспримерное мужество, нам всем было суждено стать горстью праха под пятой Зебуба. Именно ты, Конан, окончательно избавил наш мир от Посланца Тьмы, когда уничтожил Глаз Павлина. Ибо до тех пор, пока кровавый камень оставался цел и невредим, в распоряжении Зебуба была вся страшная сила Огненной Птицы.

— Так что же это получается? — удивился Конан. — Если бы ты не украл Афризию, она вышла бы замуж за Зебуба. Тогда бы ничто ему не помешало стать королем Кироса, накопить сил и обрушить свою ересь на мир!

— Точно, — согласился Андуран. — Более того, зло само себя перехитрило! Если бы Юсиф не отдал Руфию в руки палачей Золотого Павлина или просто промолчал об этом, у тебя не было бы никаких причин лезть в их логово! И стало быть, ты не оказался бы в нужное время в нужном месте, не уничтожил бы Глаз Павлина и не избавил мир от Зебуба!

— Чудны дела ваши, боги! — покачал головой окончательно запутавшийся Конан.

— Не стоит над этим ломать голову, горец, — посочувствовал киммерийцу Андуран. — Добро всегда найдет тот или иной способ противостоять злу. А тебе, северянин, не впервой воздавать злодею по заслугам.

— Дело говоришь, — согласился Конан с Андураном.

— Ну вот и пришло время прощаться, друзья мои. Надо ли говорить, что все вы мои дорогие гости на нашей свадьбе? Перед тем же, как отправиться по своим делам, подумайте, нет ли у вас ко мне каких-нибудь просьб, — обратился к присутствующим волшебник.

Все были вознаграждены по заслугам, и никто не хотел искушать судьбу. Лишь Конан о чем-то глубоко задумался. Наконец совсем мальчишеская улыбка озарила лицо киммерийца.

— Знаешь, волшебник, я всегда завидовал птицам, которые смотрят на наш мир из поднебесья. Но как бы высоко я ни поднимался в горы, все равно мне не удавалось охватить взглядом весь мир. Сейчас же ни ты, ни Афризия, — рассудил Конан, — не можете покинуть Кирос. А сразу же после твоей свадьбы, волшебник, мы с Руфией, — Конан обнял девушку за плечи и крепко прижал ее к себе, — отправляемся в Кот. — Так вот, не одолжишь ли ты на эти две седмицы нам свой летающий замок?

Даже Ишмаэль присвистнул от такой наглости. Но, к удивлению друзей, Андуран не счел просьбу киммерийца чрезмерной.

— Да будет так. Я прекрасно тебя понимаю и сам с удовольствием составил бы тебе компанию, но увы… — Волшебник вздохнул и развел руками. — Ты совершенно прав. В ближайшее время вряд ли мне представится возможность покинуть землю. Как я ни старался убежать от дел людских, судьба распорядилась по-другому. Теперь, — Андуран с нежностью посмотрел на Афризию, — я в ответе не только за себя, но и за народ своих будущих детей. — Он посмотрел долгим взглядом на Конана: — И знаешь, мне это по душе, хотя не думаю, что ты сейчас со мной согласишься. Вспомни, горец, мои слова через тридцать лет.

* * *

Послушный воле киммерийца сказочный замок летел на восток. Далеко внизу проплывали каменные отроги Гамалейских хребтов.

Горы уходили во все стороны, насколько хватало глаз, и лишь на севере сменялись лесистыми равнинами.

На далеком-предалеком горизонте только начало всходить солнце, и первые лучи дневного светила окрасили вечные снега в розовый цвет. Ледяной воздух был удивительно прозрачен. Торжественную тишину вечных гор нарушала лишь бесконечная, как время, песня ветров.

Конан во весь рост выпрямился на невысоком каменном парапете. Подставив грудь холодному свежему ветру, киммериец не сводил прищуренных глаз с солнечного диска. Счастье переполняло его душу.

Он был молод, здоров и полон сил. Вот он, весь мир, — как на ладони лежит под его ногами! Что можно было желать еще? Золото? Тлен! Власть? Ловушка для сильных! Смысл имела лишь вечная борьба.

Может быть, дальновидный Андуран и знал, как сложится жизнь киммерийца, но сейчас Конану было наплевать на все откровения волшебника. Он сам без чьих-либо советов разберется, где зло, а где добро!

От распирающих его чувств киммериец запрокинул лицо к бело-голубому небу и во весь дух закричал:

— Эа-а-а!!!

Далеко внизу дрогнули потревоженные впервые с начала времен горные склоны, но вскоре последнее эхо крика киммерийца затерялось среди каменных пиков.

— Ты прямо как маленький. — Закутавшись в пушистую мягкую меховую накидку, Руфия стояла в дверях. — Иди лучше ко мне, мой герой!

— Иду, радость моя, иду! — отозвался Конан.

Киммериец довольно рассмеялся и направился к девушке.

Оглавление

.

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Реклама на сайте