«Гусар бессмертия»

Алексей Волков Гусар бессмертия

Кто не знал, не видал

Подвигов заветных?

Кто не знал, не слыхал

Про Гусар Бессмертных?

Песня 5-го АлександрийскогоИмператрицы Александры Феодоровныгусарского полка

Пролог. Год 1805

Удушающаяся липкая жара лишь под утро сменилась долгожданной прохладой. Можно было воспользоваться этим и поспать без помех, но жаль было терять время на ерунду. Да и с Карлушей договорились еще вчера.

Саша поднялся с влажных простыней. Не зажигая света, юноша напялил на себя штаны и застегнул белую кружевную рубашку. Большего по летнему времени не требовалось. Обуваться в сапожки он пока не стал. Взял их под мышку, прихватил заранее припасенную веревку и тихо вышел в коридор.

Никаких причин для осторожности не было. Кто из дворни посмеет задержать молодого барина? Однако юность не ищет легких путей. Чем труднее – тем интереснее.

От силы десяток шагов – и Саша скользнул к балконной двери. Она чуть скрипнула, пропуская юношу наружу, а затем закрылась.

Снаружи было хорошо. Саша полной грудью вдохнул насыщенный бодрящей прохладой воздух и посмотрел по сторонам.

Помещичий дом располагался на холме над скрытой утренним туманом рекой. На противоположном берегу, невидимое, спало принадлежащее Орловым с незапамятных времен село. Как бы рано ни вставали крестьяне, однако первые петухи еще не пропели, и нигде не было видно ни огонька.

Собственно, вообще ничего нельзя было увидеть. Разве что угадать, привычно помня знакомые с первых сознательных дней места. Даже стеклянная дверь за спиной и большие выходящие на балкон окна сливались со сплошной темнотой стены. Ни блика, ни отблеска.

Саша на ощупь привязал конец веревки к перилам хитрым морским узлом, который ему показывал покойный ныне сосед – отставной флота лейтенант Бегичев. Дернул, проверяя, и остался удовлетворенный своим опытом.

Теперь сбросить свободный конец наружу, засунуть ноги в сапоги, и можно приниматься за дело.

Вниз молодой Орлов скользнул осторожно. Помнил, как однажды поспешил и сжег себе кожу на ладонях. Теперь Саша спускался по свободно раскачивающейся веревке медленно, радуясь силе в мышцах и ощущению собственной ловкости.

Мимо должны были проплывать поддерживающие балкон колонны над парадным крыльцом, но, как и все прочее, они лишь угадывались во мраке.

Наконец ноги твердо встали на камень крыльца.

Саша дернул веревку. Узел наверху послушно распустился. Правда, ее падение было не столь удачным. Конец несильно ударил юного Орлова по плечу, однако барич даже не вздрогнул. Отец с первых лет приучал своего первенца терпеливо сносить боль и не бояться любых мыслимых и немыслимых опасностей, готовя из сына воина. Сам он немало повоевал в легендарные времена Екатерины, и только раны заставили его сменить легкоконный мундир на домашний халат.

Для проворного ловкого юноши свернуть веревку было делом минуты. Саша вскинул на плечо получившееся кольцо и осторожно шагнул в кромешную тьму.

Небо скрылось в дымке, и даже свет звезд не освещал продолжавшую спать землю. Лишь смутно белела одежда, да порою еще более густым мраком надвигались деревья и кусты.

– Барин? – когда Саша обогнул усадьбу, тихо спросила тьма голосом Аполинария.

Дворовый человек, лет на пять старше Александра, был с малолетства приставлен к баричу. Немного ленивый, себе на уме, он в общем-то добросовестно справлялся со своими обязанностями, правда, порой потакая капризам хозяйского сына.

– Привел? – так же тихо осведомился Саша.

Вместо ответа на него надвинулось что-то темное, уткнулось в плечо, требуя ласки и пытаясь легонько ухватить человека за ткань рубашки.

Аполинарий ощупью вложил в руку барича заготовленную круто посоленную горбушку. Саша протянул лакомство коню, другой ладонью ласково теребя конскую морду.

– Осман! Не балуй!

Конь немедленно ухватил горбушку мягкими губами и чуть подтолкнул хозяина.

Орлов нащупал седло, оперся рукой на переднюю луку и оттолкнулся от земли. Пользоваться при посадке стременами он считал ниже достоинства будущего кавалериста.

Осман двинулся вперед осторожно. Меж тем, утро уже предугадывалось вовсю. Небо потихоньку становилось серым, потом окрасилось во все оттенки голубого. На его фоне растительность казалась особенно черной, загадочной. Последнему способствовал низкий предутренний туман, рваными светлеющими клочьями скрывающий землю. Полное впечатление, что поездка происходит не по исхоженным вдоль и поперек местам, а по сказочному заколдованному миру, где любой поворот, любой застывший в безветрии силуэт дерева может принести чудесную или страшную встречу. Того и гляди – выйдет из тумана Баба-Яга Костяная Нога на пару с Кощеем, а то и появится леший вместе с водяным. Или же призраками явятся былинные богатыри, обходящие дозором Русскую землю и оберегающие ее от врагов. От подсознательного ожидания пейзаж вокруг терял привычную реальность, заставлял ожидать чуда, словно Александр все еще не вышел из возраста, в котором верят в чудеса.

Чтобы не тревожить зря брехливых псов, барич объехал село далеко стороной. Потихоньку светало. Вскоре Осман перешел на рысь, а там за спиной послышался далекий крик первого задиристого петуха. И пошло…

А вот и холм. Здесь была граница между владениями сразу трех соседей: Орловых, Бегичевых и баронов фон Штаденов. А также – место встреч с младшим баронским отпрыском и ровесником Карлом.

Саша поневоле вздохнул. Детство и юность заканчивались. Завтра поутру отец повезет пятнадцатилетнего отпрыска в свой бывший полк, а там – служба, бои, походы, и кто знает, удастся ли когда посетить родимые места? Вроде бы сердце рвалось туда, на службу государеву, о ней были все мечты, и вот, гляди, вдруг стало грустно и печально при мысли о покидаемом доме. В последний раз встретиться на привычном месте с Карлушей, потом посетить заутреню, посидеть вечером на прощальном обеде с отцом, младшим братом и соседями, а дальше ждут иные края и заботы.

Карл не подвел. Орлов не успел обосноваться на холме, как при свете набирающего силу утра увидел скачущего к нему всадника. Минута – и на вершину рослый конь занес не менее рослого юношу. Юный барон с детства тянулся вверх и теперь едва не на голову был выше своего друга.

Друзья спешились и обнялись.

– Вчера вечером отец письмо получил. Меня определили юнкером в Екатеринославский кирасирский, – похвастался Карл и весело рассмеялся.

От его громкого смеха невольно шарахнулись кони, и еще чудо, что они не бросились прочь. Попробуй потом поймай!

– Поздравляю, – искренне обрадовался за друга Александр. – Я так в кирасиры ростом не вышел. Да и раз отец служил в Александрийском легкоконном, пойду по его стопам. А Павлушу, я слышал, хотят в этом году определить в Корпус.

Павлом звали одиннадцатилетнего сына покойного Бегичева. По молодости лет он редко принимал участие в забавах более старших соседей, чаще составляя компанию младшему брату Орлова – Васятке, которого Александр частенько дразнил глупым дитятком.

– В Морской или Сухопутный? – уточнил еще не слышавший этой новости барон.

– В Сухопутный.

– Правильно! – В избытке чувств Карл хлопнул приятеля по плечу. – Нечего среди волн делать.

В юном бароне не было ни капли немецкой чопорности. Напротив, Карл любил посмеяться по любому поводу и даже без него. Смех же у него был такой, что в домах вздрагивали стекла, а в лесу шарахались в испуге птицы.

– Может, увидимся когда на поле боя, – добавил Александр.

И он, и Карлуша больше всего боялись не успеть к решительной схватке с Бонапартом, о которой вдруг пошли слухи. Поговаривали, будто молодой Император объявил поход в Австрию и скоро армия двинется за границу, на погибель узурпатору трона. Потому шансов встретиться с Бегичевым во Франции было немного.

– Мне сегодня предстоит разговор с отцом. Надо решить, когда выезжать в полк, – сообщил Штаден. О том, что Александр едет завтра, он уже знал.

Собственно, друзьям предстояло сегодня встретиться в официальной обстановке: сначала в орловской церкви, затем за обедом, куда бароны были по-соседски приглашены, – и холм был лишь данью того, что навеки уходит от них.

Но если что-то уходит, то что-то обязательно придет!

Скрывающая последние звезды дымка разошлась. Небо на востоке все больше розовело. А потом над далеким лесом появился краешек солнца, и разноголосое пение птиц и стрекот насекомых приветствовали наступление нового дня.

Друзья дождались, пока светило не явится миру целиком.

– Пора, – вздохнул Александр. – А то отец хватится…

На самом деле он догадывался, что старый гусар прекрасно осведомлен о тайных отлучках старшего сына, но одобряет их и потому предпочитает молчать.

– Пора, – поддержал его Карл. – Но ничего. Увидимся. И сегодня в храме, и потом – в Париже.

А солнце буквально на глазах становилось золотистым, суля очередной жаркий день. Едва оторвавшееся от горизонта, оно светило так, что смотреть на него было невозможно. Вокруг простирались поля и луга, зеленели леса, воздух был напоен ароматом цветов и трав, и было ясное понимание, что все это будет существовать целую вечность…

Год 201…

Луч солнца ворвался в кабину и озолотил лежащую на баранке руку. Светлые волоски на тыльной стороне кисти стали прозрачными от прикосновения посланца светила, а кромка ладони окрасилась в розоватый цвет.

Все длилось не больше минуты. Трейлер въехал в очередную тень, и наваждение исчезло.

Весна выдалась ранняя, снега не было и в помине. Похоже, ученые так долго твердили всем о грядущем потеплении, что даже природа поверила в это и теперь вовсю старалась подтвердить бесчисленные прогнозы.

Может, и нет. В том смысле, что прогнозы шли вдогон свершающемуся и являлись запоздалой констатацией фактов. Но в любом случае против тепла никто возражал. Зима была мягкой, большей частью – бесснежной даже посреди бескрайних просторов русских равнин, а уж в Европах вообще больше напоминала чересчур холодное лето, но только не саму себя.

Единственное – зеленеть еще не начинало. Кое-где набухали почки, пробивались первые робкие стебельки травы, и все это не решалось окончательно пойти в рост, колебалось, выжидало, боясь возможных ночных заморозков.

Дорога вилась, бесконечно текла куда-то, в полном соответствии с просторами страны. Большей частью не очень хорошая, состоящая из рытвин да колдобин, но попадались весьма неплохие участки, и уж по ним-то трейлер летел, будто дело происходило где-нибудь в Германии с ее знаменитыми автобанами.

По сторонам мелькали разнообразные леса да перелески. Порою тянулись поля, мелькали многочисленные крохотные речушки, больше смахивающие на ручьи-переростки, проносились деревеньки, заброшенные едва ли не с революционных времен, и небольшие городки, сонные, дышащие на ладан.

Складывалось впечатление, что жизнь кипела только на дороге. Тут все было в полном порядке. Одни машины мчались навстречу, другие катились с разной скоростью в том же направлении, что и тяжелая фура, и само разнообразие автомобилей, давно из разряда роскоши, в полном соответствии со словами классика, ставших средством передвижения, говорило просвещенному человеку о многом.

Всевозможные фуры, высокие междугородние автобусы, легковушки всех мастей, марок и стран несли людей мимо сонной природы и не менее сонных населенных пунктов. Если ради чего и жили домоседы – то ради того же бескрайнего пути. Бесчисленные заправки, мотели, ресторанчики, бары, магазинчики служили проезжавшим островками отдыха от бескрайнего пути. Все к услугам путешественников! Бензин, еда, койки, девочки – только пожелай и встретишь любое желание из списка за первым же поворотом, а поворотов тут – тьма.

Или все это только казалось паре водителей? Может, не окрестности жили ради дороги, а, напротив, дорога существовала ради них? Многое ли разглядишь из высокой кабины? Еще пейзажи – куда ни шло, но что-то главное – никогда. И не поймешь, мимо чего пронесла тебя судьба, ведь ради понимания требуется остановиться, подумать, да только когда думать, если от скорости доставки товара зависит получка, хотя, признаемся, большая ее часть попадает в сумочки жен и там исчезает куда-то, а оставшаяся часть тратится на дорожные мужские надобности и стандартные забавы.

Сквозь шум мотора, то нарастающий, то притихающий в соответствии с рельефом, доносилась музыка. Обычный фон, не для размышлений и восхищений, а в качестве средства избавиться от них. Мурлыкай вместе с неведомой звездой – безголосой, как положено звезде, ведь далекие светила не поют, – или вообще не слушай, раз ничего ценного звуки не несут.

– Дядя Вася, долго еще? – Второй водитель, молодой, не столь привычный к странствиям, высунулся в окошко с пассажирской стороны, силясь разглядеть какой-нибудь дорожный указатель.

– До вечера доберемся, – успокоил его сидевший за рулем Василий, в противоположность напарнику битый жизнью мужик лет сорока или несколько больше. – Утром сдадим груз, зато вся ночь в нашем полном распоряжении. Рад, Вовчик?

Вовчик был рад, что и подтвердил не слишком печатной фразой. По молодости его тянуло на однообразные подвиги в виде хмельных загульчиков, доступных женщин, танцулек, изредка – драк, если противников было числом не больше имевшихся в наличие друзей. Вася его развлечений не одобрял. Святым не являлся, однако вел себя не в пример спокойнее, зря деньгами не швырялся и частенько активному отдыху предпочитал пассивный – сон в полном одиночестве.

– Зато капусты за рейс срубим. – Василий вздохнул чуть устало, как хорошо потрудившийся человек.

Дорога взобралась на небольшую горку, а затем начала спуск. Ближе к его концу виднелся пост ГАИ с площадкой для машин, но мало ли подобных постов попадалось на долгом пути?

Вблизи все оказалось несколько покруче. Помимо гаишников, привычных, словно дорожные указатели, чуть в стороне стояла группа в универсальном камуфляже с надвинутыми на лица масками и висящими на груди автоматами. Не короткоствольными, милицейскими, а армейскими калашниковыми.

– Не иначе, ловят кого, – заметил Вовчик, привычно оценив «группу поддержки».

Его напарник поневоле напрягся. Кто ж любит иметь дело с представителями закона, даже если не чувствует за собой вины? Отсутствие последней отнюдь не освобождает от наказания.

Один из гаишников издалека поднял жезл и указал на площадку. Пришлось послушно выполнить распоряжение и приглушить мотор в ожидании приближения стража порядка.

– Документы, – не потрудившись представиться, обронил гаишник привычное до оскомины слово.

Камуфляжники освободились, отпустили стоявшую в стороне фуру и вразвалочку приблизились. Не то стараясь честно отработать свой хлеб, не то просто от безделья, не желая торчать указателями у дороги.

– Что везем? – гаишник как бы причислил себя к великому братству автоперевозчиков.

– Там все написано, товарищ старший лейтенант, – миролюбиво произнес Василий.

Пререкаться – себе дороже, но и чересчур лебезить тоже не стоит. Вдруг за показной любезностью заподозрят желание что-либо утаить и начнут раскручивать по полной? Документы в порядке, только прицепиться при желании можно и к столбу.

– Что там? – вопросил один из бойцов в камуфляже, поправляя мешающий автомат и заглядывая через плечо на экранчик переносного компа, куда уже были вставлены электронные путевые карты.

Василий подумал и спустился к постовым. Пусть хоть видят его готовность к сотрудничеству.

– Предъявите товар! – Все тот же боец в камуфляже, судя по четырем небольшим звездочкам – капитан, деловито направился в обход фуры.

– Там же все опечатано, – позволил себе небольшое возмущение Василий, указывая на пломбы на дверях.

– Сидоров, – коротко произнес капитан, и один из камуфляжников подскочил вплотную и, не мудрствуя лукаво, ударом приклада сбил пломбу.

– Не имеете права! – Если бы разговор шел тет-а-тет, весь инцидент можно было бы разрешить несколькими купюрами соответствующего достоинства, но народа вокруг хватало, и безотказный способ мог не подействовать.

– Имеем, – капитан предъявил какую-то корочку в сочетании с украшенной печатями и штемпелями бумагой. – Сами все покажете или будем разгружать?

Откуда-то возникла собака, и на душе у Василия заскребли кошки. Но еще все могло обойтись: фура внутри была набита весьма плотненько, и разгрузить ее требовало много времени, не говоря уже о труде.

Как ни странно, постовые явно решили не жалеть ни того, ни другого. Уже через полчаса капитан небрежно бросил к ногам водителей небольшой целлофановый мешок и небрежно осведомился:

– И что это такое, господа?

«Заложили, суки!» – промелькнуло в голове Василия. Он еле сдержался, чтобы не разродиться длинной непечатной тирадой, и изобразил на лице полнейшее недоумение:

– Понятия не имею, товарищ капитан. Я же только водитель и ничего не грузил…

– Ну-ну, – хмыкнул офицер. – Впрочем, все эти байки вы будете рассказывать суду…

– Подвел ты меня, Роман, ох как подвел, – Рустам покачал головой.

Внешне он совсем не походил на классического горца, как их привыкли изображать газеты времен кавказских войн. Выбритый, с ухоженной – волосы тронуты благородной сединой – прической, одетый в дорогой костюм. Разве что взгляд был предельно холоден и лишен малейшей жалости. Словно Рустам решал про себя, когда и как наказать сидевшего напротив человека.

– Кто ж знал, Рустам Ибрагимович? Такое впечатление, будто кто-то заложил. Очень уж целенаправленно искали груз. – Собеседник давно привык к новому имени. С тех пор, как заменил в паспорте неблагозвучное Фома, данное ему при рождении старомодными родителями. – Но ведь не выдали водилы, ушли в несознанку, и ничто доказать не удалось.

– Еще бы! – прокомментировал Рустам.

Расколись попавшиеся – и этим лишь усугубили бы вину, получив по заслугам не только от власти. В тюрьме, как известно, тоже случается всякое.

Козлов вздохнул. Ох, не хотелось ему идти на эту встречу, очень не хотелось! Но куда деваться? Это в позабытые почти всеми перестроечные времена можно было пуститься в бега, мгновенно продав то, что нельзя унести с собой, и затерявшись на просторах страны, а по возможности – в ближнем или дальнем зарубежье. Теперь путь человека нетрудно было проследить по оставляемым им электронным следам. Да и недвижимость за день никуда не денешь. Государство тщательно следит, дабы сделки не совершались в течение нескольких часов, наглядно доказывая необходимость содержания огромного аппарата всевозможных чиновников.

Имелось одно местечко, где еще могут принять блудного сына, но как до него добраться? Может, как-нибудь удастся договориться, ведь времена беспредела давно прошли?

– Я все отдам, Рустам, – хрипловато вымолвил Козлов.

– Да? – бесцветным голосом осведомился Рустам и повернулся к помощнику, присутствовавшему в кабинете. – Слышишь, Расиф? У нашего компаньона есть деньги. Да?

– Автотранспортное предприятие, – сообщил Расиф, такой же степенный, как его шеф, разве что чуть более молодой.

Словно никто из троих этого не знал.

– Четыре не слишком новых фуры, – продемонстрировал осведомленность Рустам. – Только… Ты ведь не меня подвел. Ты таких людей подвел, что стоимостью товара не отделаться. Я же за тебя расплачиваться не буду, Роман. А неустойка там… Сколько?

Расиф покопался в карманах и извлек на свет божий бумажку с написанным на ней числом.

– Вот.

Козлов посмотрел на сумму, потом вперил взгляд, не веря увиденному, и глаза его округлились от удивления.

– Откуда? Это ведь… – Больше слов у него не было.

– Я же объяснял, – грустно поведал Рустам. – Не мне ты должен. Людям, которых подвел. Но хочешь – не плати. Тебя никто не заставляет.

И вроде бы не было прямой угрозы, однако по спине Романа побежали мурашки. Не заплатишь, как же!

– Но у меня…

– Жена и ребенок, я знаю.

Вообще-то Козлов хотел сказать про отсутствие требуемой суммы, но после дополнения Рустама смолк, а мурашки сменились холодным потом.

– Квартиру продай, – посоветовал Расиф. – Жилье в цене. И ту, вторую, в глубинке. Где жить – найдешь. Голова на плечах по-любому дороже. Не будешь дураком, денег еще наживешь. А будешь – никакие миллионы не помогут.

Роману становилось все хуже. Его собеседники подготовились намного лучше, чем он ожидал. Даже про квартиру в родных краях сумели пронюхать. Да, скроешься от таких…

И все-таки то, второе жилье вдруг подарило некоторую надежду. Главное – попасть в почти родной город, а там уже и до заветного села недалеко. Как-нибудь сумеет добраться без электронных платежных карт, на попутках или пешком. Уж там точно не пропадешь и никто никогда не достанет!

– Я сам слетаю туда. Есть кое-какие знакомства, так что продам подороже, – предложил Козлов.

– Не делай этого, – предупредил Рустам. Он словно читал мысли своего бывшего компаньона. Или же они были настолько очевидными, что не нуждались в специальных умственных усилиях. – Через фирму действуй. Потеряешь немного, но так спокойнее будет. Не забывай – ты подписку о невыезде давал. Потом тебя еще от легавых откупать.

Оставалось только вздохнуть. На деле легавых Роман опасался куда меньше, чем вот этого неулыбчивого мужчину с холодными глазами.

– Всем скажешь, что к осени думаешь начать новое дело, допустим, в Питере, поэтому нуждаешься в деньгах. Расиф тебе даст счета, куда перевести долг. И не благодари меня. Любой настоящий мужчина поступил бы так же, – тем же грустным голосом довершил Рустам. – А теперь иди. Не надо, чтобы нас видели вместе.

– Ловко ты провернул это дело, – покачал головой Расиф, когда они наконец остались вдвоем.

– Разве это такой уж труд? – отмахнулся Рустам. Выражение грусти не покидало его лица.

– Стоило ли сдавать его легавым? Я понимаю, заработали мы хорошо, но все-таки отлаженный канал…

– Кое-где намекнули, что им иногда нужны видимые результаты, – чуть скривился Рустам. – Собакам надо хоть изредка бросать кость. Тогда они не будут гавкать при твоем появлении. У них тоже хозяин есть. Им службу отрабатывать надо.

Расиф кивнул. Лучше пусть на нужном месте продолжает сидеть свой человек. Пока нового прикормишь, время пройдет. А время – тоже деньги.

– Да, еще, – словно вспомнил Рустам. – Когда Козлов все сделает, его надо убрать. Мертвые никогда не говорят ничего лишнего. Только сделать все так, будто он сам ушел из жизни. Пусть предсмертную записку напишет.

– А семья? – деловито уточнил Расиф.

– Я добрый. Пускай живут. Они не опасны.

На деле трогать жену с ребенком означало привлечь к случившемуся лишнее внимание.

Рустам встал, не спеша прошелся по кабинету и остановился у окна. Он явно думал уже о другом.

– Где хоть этот город?

Его помощник сразу понял, о чем идет речь, бодро пощелкал по клавиатуре и кивнул на монитор:

– Вот. Глубинка.

– Глубинка, говоришь? – Рустам подошел, посмотрел, что-то прикидывая, и задумчиво молвил: – Знаешь, это даже неплохо. Если устроить там перевалочную базу, путь удлинится, зато никто не ждет транзита с этой стороны, да и искать в такой глухомани не будут. Никто не сумеет сообразить, что отныне товар идет по другим каналам. Наверно, так и сделаем. Кто контролирует город?

Вопрос был сложный. Карту в Сети найти не проблема, но попробуйте отыскать там тайных властителей территорий!

Пришлось перейти к ноутбуку, который никогда не подключался к Инету. Есть всякие хитрые программки, которые могут выкачать едва не любую информацию, потому лучше хранить ее в недоступном месте.

Поиск занял немало времени. Хитроумные защиты, шифровки, да и так – не по полочкам же все разложено! Кусочек – тут, кусочек – там, чтобы загляни в комп кто посторонний – и ничего не сумел бы понять.

– Похоже, никто, – с некоторым удивлением на маловыразительном, как у шефа, лице вымолвил Расиф, откидываясь к спинке кресла.

– Как – никто? Бесхозный город? Так не бывает! – не поверил услышанному Рустам.

– Никакой информации у нас нет. Даже странно. Я попробую проверить по другим каналам, но на это уйдет несколько дней. Тут только сказано, что вначале там был Удав, и все.

– Удав? Но он же давно исчез!

– Я знаю, но ничего больше нет.

– Странно… – Рустам вновь зашагал по кабинету. – Вот что, надо скорее послать туда людей. Пока ты будешь узнавать здесь, они пусть узнают на месте. И сразу переходят к делу.

– Кто поедет с ними? – деловито уточнил Расиф.

– Джавад. Он засиделся без настоящего дела. Вдобавок, такой никогда не подведет, с кем бы ни свела судьба. Укомплектуй их по высшему разряду. Нельзя недооценивать противника.

– А если противника нет? Может, город настолько гнилой, что там просто нечего взять?

– Может, и так. Но лучше готовиться к худшему.

Пока шел разговор с Козловым, совсем в ином месте шел разговор о Козлове. Собакам бросили кость, но не все и не всегда ценят щедрый жест. Хотя не всегда и имеют что-то от дарителей, этого тоже не надо забывать.

– Не понимаю тебя, майор. Чего ты еще хочешь добиться? Груз мы перехватили? Перехватили. Так что же еще?

– Хочу докопаться до верхушки, – Воронин не заметил некоторой абсурдности своей фразы. Что поделать, если сотрудники органов и служб не имеют никакого отношения к филологии…

– И как? – заинтересованно спросил Федянин.

– Пройтись по всей цепочке.

– Прошелся? – Полковник не сводил с подчиненного полного иронии взгляда.

– Пока нет. Водители упорно не сознаются. Говорят, что они приняли фуру уже груженной и внутрь не заглядывали.

– Дальше, – поощрил Федянин.

– Грузчики в один голос твердят, что загрузили машину согласно путевому листу, а в нем никаких наркотиков не значится.

– Еще что-нибудь?

– Директор автотранспортной фирмы Козлов, кстати, лично присутствовавший при погрузке, подтверждает слова рабочих. Но ясно же: кто-то из них врет. Или водители, или рабочие.

– И кто?

– Не знаю пока, товарищ полковник! – с некоторой мукой в голосе выдохнул Воронин. – Но не сам же груз там оказался!

– Конечно, не сам. – Федянин встал и прошелся по кабинету. Выглядел он почти как Рустам, с поправкой на дородность полковника и более выразительное лицо. – Только беда в том, майор, что доказать мы ничего не сможем. Вот если бы удалось перехватить наркоту на складе или в момент погрузки в каком-нибудь глухом уголке – тогда да. Поймите, несознанка для подозреваемых – единственный выход из положения. Или вы что, надеетесь, что виновники вдруг покаются и сами увеличат себе срок? Да и доживут ли они до конца этого срока? Судя по стоимости груза, там явно замешаны весьма серьезные люди, которые достанут и в тюрьме. Или вы сохраняете наивность и верите в людскую совесть и неизбежную кару всем преступникам? Нет, вести следствие, несомненно, надо, просто не стоит строить иллюзий по поводу его успешного окончания.

Воронин давно разучился верить. Однако знать, что некто, заслуживающий самой суровой кары, спокойно разгуливает на свободе, и ничего при этом не делать было выше его сил.

– Я все-таки поставил телефоны Козлова на прослушку. Пока ничего. – Последнее тоже было естественным. Кто после залета станет разговаривать по телефону о делах? – Проверяем весь список деловых партнеров Козлова, однако он настолько обширен, что зацепки так просто не найти. Да и рейсы фирмы весьма прихотливы. Несколько раз фуры даже заезжали в родной город Козлова, где он сам давно не живет, но квартиру по-прежнему держит.

– Где это? – без особого интереса осведомился Федянин.

Название заставило на некоторое время задуматься. Попробуй вспомнить все города и веси на огромных просторах! Но вспомнил, настоящий профессионал.

– Не порывает, значит, связи с малой родиной, – сделал вывод полковник.

– Собственно, родился он в деревне, – поправил его Воронин.

– Не столь важно. Город-то получше. Да и практически рядом. Кто сейчас в тех деревнях остался?

– Так это все равно ничего нам не дает.

– Кто знает? Во всяком случае, тоже вариант. Зачем-то он посылал туда машины! Вдруг именно там и есть некий пункт, где хранится товар?

– Далековато, – возразил майор. – Одна дорога сколько времени отнимет.

– Зато надежно. Никто о подобном ходе не подумает. Конечно, не факт, но почему бы не проверить? Все равно никаких зацепок на данный момент нет. Так что слетай, майор, на пару деньков. Проверь на месте, что там и как. Вдруг выгорит? Здесь за Козловым все равно присмотрят. Да и куда он с подводной лодки денется?

– Слушаюсь. – Идея начальства ни малейшего энтузиазма не вызвала, но деваться было некуда. Сам настаивал на дальнейшей раскрутке, а ничего другого придумать не мог.

– Вот и ладненько, – потер руки полковник.

Иногда стоит хоть на время отсылать подальше чересчур ретивых сотрудников, чтобы не путались под ногами. Но теория вероятностей настолько капризная штука, что порой поневоле посылаешь в правильном направлении…

Год 1807

– Позолоти ручку, барин! Все, что будет, скажу…

Женский голос, грудной, волнующий легкой хрипотцой, да еще произносивший слова пусть с акцентом, но по-русски, поневоле привлек внимание.

Хотя такой мог привлечь внимание и в России.

Инстербург же был городом прусским. Типичный европейский городок с неизменной ратушей на главной площади, с кирхой, булыжными мостовыми, тесными улочками, двухэтажными домами обывателей. Спокойное тихое место, в котором десятилетия ничего не происходит. Обычные житейские хлопоты, неизбежная кружка пива в трактире вечерком…

Как раз теперь никакого покоя не было и быть не могло. А русская речь звучала едва ли не чаще немецкой.

Городок был наводнен войсками. Не в том смысле, что тут стояло много частей, но почему бы куда-то не выбраться, раз появилось свободное время? Может, и не настолько много в Инстербурге было в данный момент военных, однако на узких улочках казалось – сотни и тысячи.

Весенняя распутица выступила в роли миротворца, разведя две враждующих армии и уже третий месяц не позволяя вести боевые действия. Она же сильно мешала подвозу, и потому на обеих половинах Пруссии – как той, что была захвачена французами, так и другой, удерживаемой русскими, – было голодновато и уныло.

Но день сегодня выдался солнечный, повеяло теплом, и этот в общем-то пустяк заставил забыть о бытовых неудобствах.

Как всегда бывает в такое время, кое-кто не спешил снять серые шинели. Зато другие уже щеголяли в одних мундирах, и среди темной зелени пехоты мелькали казачьи чекмени, белые кирасирские колеты и яркая цветная форма гусар. Разнообразные дела привели в небольшой тыловой городок представителей многих российских полков, словно судьба решила подразнить прусских обывательниц видом настоящих мужчин.

Но даже на этом фоне вид трех александрийских гусар поневоле притягивал взоры юных горожанок и их более зрелых мамаш. Черные с серебряными шнурами ментики и доломаны, белые чикчиры, черные ботики, разве что ташки отделаны красным, да такие же красные воротники и обшлага… Женские и девичьи сердца бились быстрее, а в душах рождались смутные грезы.

Ох уж эти военные!..

Взгляды порой бывали настолько красноречивы, что даже майор Кондзеровский, уже в летах, помнящий не только штурм Праги, но и турецкую войну, и основание полка два с лишним десятка лет назад, поневоле подкручивал ус, некогда черный, а ныне щедро побеленный сединой. А что уж говорить об его субалтернах! И двадцатилетний Шуханов, и восемнадцатилетний Орлов не шли – шествовали, гордо опираясь левой рукой на сабли. Кивера залихватски сдвинуты, шаг тверд. Показная разочарованность была еще не в моде. Поручик и корнет щедро отвечали улыбками на улыбки. Если же сквозила в них некоторая снисходительность, так не юноши же идут – боевые офицеры, участники знаменитых кавалерийских атак под Чарновым, Пултуском, авангардных сшибок, генеральной баталии на поле рядом с Прейсиш-Эйлау… Гусары – не кто-нибудь.

В молодости все женщины кажутся особенно прекрасными. Лишь бы призывно смотрели на вас. Даже если призыв мерещится.

А уж услышать голос…

– Позолоти ручку…

Какая разница, что именно говорят? И что речь обращена к какому-то пехотному офицеру с адъютантским аксельбантом?

Зато говорящая! Молодая, даже скорее – совсем юная, лет пятнадцати цыганочка, вся в ярком, цветастом, губки пухлые, свежие, созданные для поцелуев, а глаза даже не карие – черные, как беззвездная ночь. Или – как бездонный омут. Хоть утони без следа…

Адъютант улыбнулся, но золотить ручку не стал.

Оно к лучшему. Теперь цыганка перевела взгляд черных глаз на гусар в черном.

– Ой, какие красавцы! Позолотите ручку! Прошлое расскажу, грядущее приоткрою!

Оба субалтерна искоса взглянули на майора. Пусть они сейчас просто прогуливались, однако в присутствии своего непосредственного эскадронного командира лезть вперед было неудобно.

Обычно суровое, лицо старого майора заметно подобрело. Тем не менее он отрицательно качнул головой:

– Шалишь! Прошлое знаю. Грядущее – зачем? Судьбу не обманешь.

Но на своих спутников посмотрел разрешающе. Мол, я свое слово сказал, а вы как хотите.

Орлов не успел понять, как и почему, но рука сама, повинуясь взору цыганки, извлекла серебряный рубль и протянула девушке.

– Дай ручку, погадаю. – Монета мгновенно исчезла, зато Орлов получил возможность протянуть цыганке ладонь.

И ощутил божественное прикосновение нежных женских ручек.

В голове слегка зашумело. Уж непонятно – от этого прикосновения или небольшого количества вина, выпитого перед прогулкой. Но выпито было самую малость, так, по бутылке на брата…

Цыганка всмотрелась в линии, и вдруг что-то дрогнуло в ее лице. Она внимательно посмотрела на Орлова, словно надеялась найти на его лице подтверждение или опровержение тому, что говорила его рука.

И такое непонимание было написано в черноте глаз и в каждой черточке свежего девичьего лица, что юный корнет поневоле покосился на свою ладонь.

Ладонь как ладонь. Ничего в ней не было такого, что могло бы приковать внимание. Никакого тайного или явного знака.

«Не иначе, убьют», – промелькнула в голове шалая мысль.

Смерти Орлов не боялся. Он просто не верил в свою гибель. Да и к лицу ли офицеру бояться какой-то старухи?

Зато захотелось обхватить стройный девичий стан, впиться губами в пухленькие манящие девичьи губы. Ощутить то, что, возможно, уже не удастся отведать.

– Жить ты будешь, барин, долго, – севшим голосом произнесла цыганка. – Так долго, что линия жизни не кончается.

– Как у Жида? – глуповато уточнил Орлов.

Это была единственная история, которую он смутно помнил. Без каких-либо подробностей, больше на уровне сочетания.

Гадалка не поняла смысла.

– Долго жить будешь, барин, – повторила она. – Какая-то находка в один миг подарит тебе другую судьбу. И будет после этого в твоей жизни всякое, и плохое, и хорошее, но хорошего все-таки намного больше.

– А ты в той судьбе будешь, красавица? – Орлов уже пришел в себя.

Ах, какие губки! Так и хочется утолить жажду! А стан!

Он попытался обнять цыганку, но та ловко увернулась и ответила с легким смешком:

– А об этом твои линии ничего не говорят.

– Так, может, твои?

Орлов вновь попытался оказаться рядом, и снова гадалка ловко оказалась чуть в стороне.

И даже не подкрутишь ус. Светлую поросль над губой корнета можно было назвать усиками, но до знаменитой растительности гусаров ей было еще далеко. Да и само лицо было юным – даже покраснело слегка при виде хорошенькой девушки.

С другой стороны к ней шагнул Шуханов с целковым в руке. Глаза поручика были маслянистыми, как у мартовского кота. И непонятно, что хотелось ему больше – узнать про будущее или насладиться настоящим?

Впрочем, будущее темно, а настоящее – вот оно, протяни лишь руку да сумей обнять…

Девушка была явно другого мнения. Серебро ее интересовало гораздо больше гусарских объятий. Рубль, как и первый, протянутый Орловым, вновь незаметно исчез, словно его никогда не было в природе.

– Зачем балуешь, барин? У тебя любовь пылкая есть, – взглянув на руку, объявила гадалка.

Но по ее юному лицу скользнула тень. Скользнула – и исчезла, словно и не было ее никогда. Лишь Кондзеровский заметил это и сделал вывод, что судьба поручика не настолько благоприятна, как у Орлова. В противном случае разговор не касался бы одной любви.

Шуханов не обратил на мимолетную заминку никакого внимания. Он лишь расплылся в самодовольной улыбке. О своем романе с некой молодой помещицей поручик успел рассказать всем в полку. Но это отнюдь не означало, что молодой гусар был готов отказаться от приключения с другой хорошенькой женщиной.

– Ты мне тоже пон'авилась! – с аристократической томностью, привычно грассируя, объявил Шуханов, подобно Орлову (и с тем же успехом) пытаясь воспользоваться моментом.

Гадалка легко переместилась за спину Орлова, и последнему поневоле пришлось прикрыть девушку своим телом.

Поручик не огорчился. День был прекрасен, жизнь – тоже, так стоит ли расстраиваться по пустякам? Напротив, Шуханов только порадовался за товарища. Тут главное, чтобы хоть кому-то повезло.

– Как тебя зовут, красавица? – воспользовался моментом Орлов.

О гадании было забыто. Да и разве это главное? Молодые гусары не слишком верили в предсказания. В их возрасте будущее казалось прекрасным и безоблачным, а любая встреча с женщиной являлась вершиной счастья.

– Зачем тебе, барин? – Гадалка успела отдалиться от алчущих рук корнета.

Что непозволительно с барышней, то допустимо с простой девушкой. Будь то поселянка, мещанка или цыганка.

– Хочу знать, кого благодарить за предсказание и кому пожаловаться на неточность, – улыбнулся Орлов.

Улыбка у корнета была обаятельной. Чистая, лучезарная, искрящаяся добротой, она делала его не слишком красивое округлое лицо заметно привлекательнее. В такие минуты дамы и барышни смотрели на Орлова не отрываясь, а в их ответных взорах появлялся легкий намек на возможное продолжение обмена не только улыбками и взглядами.

Цыганка явно собиралась сказать что-то колкое, но, увидев улыбку, не выдержала:

– Радой зовут.

– Наверное, потому, что ты приносишь радость, – вновь улыбнулся Орлов.

Рук он больше не распускал. Напротив, просто стоял и с восхищением взирал на симпатичное личико. Легкий хмель от вина прошел, и теперь голову кружил вид юной прелестницы.

– Спасибо на добром слове, барин! – Лицо девушки украсила такая улыбка, что сердце корнета дрогнуло.

Орлов надеялся на продолжение беседы, но Рада вдруг легко порхнула в сторону, проскользнула между чинно вышагивающим немецким семейством, обогнула группку идущих солдат и скрылась за ближайшим изгибом улочки.

Гусар попытался было рвануть вслед, но семейство с кучей детей очутилось прямо на его пути, и пройти сквозь него оказалось задачей гораздо более трудной, чем прорвать вражеское каре. Там хоть можно действовать нахрапом, а здесь поневоле приходилось вспоминать правила культурного поведения. Чужая страна, черт ее дери!

И вроде прошло всего несколько мгновений, но время было упущено. Осталось лишь стоять, смотреть, куда скрылось прелестное создание, да вспоминать последний взгляд. Цыганка смотрела так, словно Орлов чем-то выделялся из всех людей. За такой взгляд и жизнь отдать не жалко…

– Позд'авляю, О'лов! Ты ей явно пон'авился! – Шуханов дружески хлопнул младшего товарища по плечу.

– Что с того? – в голосе корнета появилось плохо скрываемое огорчение.

– Ох, всему вас надо учить! – Шуханов посмотрел на майора так, словно был ему ровней не по чину, а по возрасту. Вот, мол, молодежь пошла, не понимает, как надо покорять женские сердца!

– Табор за окраиной, – пояснил Кондзеровский.

Развивать мысль он считал излишним. Основное сказано, зачем же тратить зря слова?

– Сегодня уже в'емени нет, – встрял за него Шуханов. – Ско'о ехать дальше. Зато потом… Не так далеко мы стоим. Несколько часов хо'ошей скачки – и ты здесь. Имя знаешь. Что еще надо? Только поспеши. Несколько дней такой погоды – и г'язь подсохнет.

Распутица не только прервала боевые действия. Она же не давала проводить занятия, и времени у офицеров хватало. В отличие от денег. Как всегда, маркитанты подняли цены, и по всей Пруссии стояла страшная дороговизна.

– Дня через два-три в поход, – вымолвил Кондзеровский. И уже в качестве вывода добавил: – Шалишь! Надо возвращаться. Пока доберемся…

Старый майор ошибся на день. В полученном поутру приказе сбор полка объявлялся уже на послезавтра. Подобно большинству частей, александрийцы стояли постоем на бесчисленных мызах, хуторах, фольварках, и перед выступлением их еще требовалось собрать в единое целое, и потому выдвижение требовалось начать раньше.

Немедленно начались хлопоты. Предстояло проверить кучу мелочей, без которых невозможен ни бой, ни обычное перемещение. Тут уж самому становится не до отдыха, не говоря уже о прогулках. Недоглядишь, позабудешь, а оно потом откликнется тебе же в решающую минуту.

Но сердце Орлова было не на месте. Он выполнял все положенное, однако душа при этом рвалась в не столь далекий прусский городок, на окраине которого раскинулся цыганский табор. Корнет как воочию видел перед собой смуглое юное личико, ослепительную улыбку, загадочный взгляд бездонных черных глаз, и не хватало сил бороться с этим наваждением. И вроде бы душа рвалась к подвигам, и в то же время – к молодой цыганке, говорившей что-то о грядущей вечности.

Или эти вещи все-таки совместимы?

Очевидно, как ни старался Орлов изображать из себя истинного рубаку, но испытываемые им чувства иногда можно было прочитать на его лице. Иначе почему Шуханов сам подошел к корнету и тихо предложил:

– Если выедешь сейчас, то к вече'у будешь в Инсте'бу'ге. А ут'ом ве'нешься. Я за твоим взводом п'ослежу.

От щедрости Шуханова перехватило дух. Вот только…

– А Кондзеровский?

– Да-а… – только и протянул поручик.

Майор был самой слабой частью плана. Друг может отпустить, а начальство?

Оба офицера уставились на Кондзеровского, как раз проезжающего вдалеке. Старый гусар, похоже, почувствовал направленные на него взгляды, а может, просто решил дать молодежи небольшой нагоняй, чтобы шевелились быстрее, а не стояли двумя столбами.

– Давай поп'обуем, – без особой уверенности предложил Шуханов, не отводя глаз от приближающегося командира.

– Давай, – с еще большим сомнением отозвался Орлов.

– Чего стоим? Хотите сказать, все готово? – еще не подъехав, рявкнул Кондзеровский.

– Никак нет, ваше высокоблаго'одие, – официально отрапортовал поручик на правах старшего по званию.

– Тогда?… – заканчивать майор не стал. Приличных слов у него сейчас не было, а ругаться матом на офицеров, да еще в опасной близости от рядовых, он считал бестактным.

Офицеры потупились. Одно дело предлагать, и совсем другое реально просить строгого в делах службы командира о несвоевременной отлучке.

Майор присмотрелся к гусарам внимательнее и вдруг совершенно неожиданно спросил:

– Цыганка?

Потупился Шуханов, а Орлов неожиданно для себя вымолвил:

– Она, – и со вздохом добавил: – Красивая ведь.

– Красивая, говоришь? – усмехнулся в седые усы Кондзеровский. И согласился. – Хотя… красивая. Шалишь, брат! Ладно. К утру обернешься?

Нашелся корнет не сразу. Он просто не ожидал, что все решается настолько просто.

– Обернусь, Киприан Тимофеевич, – наконец смог выдохнуть он. – Обязательно обернусь.

– Тогда скачи. А ты, Шуханов, чтобы доглядел тут за всем. Потом лично проверю. Ежели что…

– Спасибо, Киприан Тимофеевич, – еще раз сказал Орлов.

Кондзеровский лишь понимающе подмигнул. Мол, сам был помоложе и тоже пленялся смазливеньким личиком.

Сборы были недолгими. Не прошло и четверти часа, как корнет в сопровождении Аполинария выехал на ведущую к городу дорогу.

Чуть по сторонам уже начинало подсыхать, но сам путь был разбит копытами коней и колесами повозок так, что превратился в грязную полосу. Ни о какой быстрой скачке не могло быть речи. Кони бы просто выдохлись и превратились в усталых кляч задолго до Инстербурга. Потому ехать пришлось рысью и только по обочине. Неудобно объявиться перед красоткой в заляпанных грязью чикчирах.

– Вы бы поели хотя бы, Ляксандр Ляксандрович, – бубнил сзади Аполинарий, бывший дворовый человек, взятый Орловым в денщики.

От природы крупноватый, он раздался еще больше. Как только выдерживал бесконечные конные переходы – и не понять. Но роптал редко, разве что иногда пытался сделать барину замечание. То поздно ложится спать, то забывает вовремя поесть. А разве так можно? Что с того, что молод? Молодость когда-нибудь закончится. И к этому лучше привыкать заранее. Вот он, Аполинарий, привык, несмотря на то что старше барина всего-то на три года. Зато любой скажет – вот серьезный человек. Не вертопрах какой, прости Господи!

Но до еды ли, когда душа рвется к заветной встрече?

– Да сколько можно?! – не выдержал наконец Орлов. – В городе пообедаем.

– До города добраться надо, – резонно отозвался денщик. – А на полный желудок даже дорога веселее.

– Не веселее, а тяжелее, – огрызнулся Александр.

И в самом деле – верхом да после обеда… Тут поневоле захочется хоть немного отдохнуть перед скачкой. И это тогда, когда хочется пустить коня в галоп!

Но ехали сравнительно быстро. Не так, как хотелось бы Орлову, однако до Инстербурга добрались еще до темноты.

Вечер был в разгаре. Солнце уже коснулось горизонта, и розовая заря приятным контрастом легла на западную часть небосклона. Такое время буквально создано для неспешных прогулок с прекрасными девицами, для волнующих бесед, для взглядов, жадно пожирающих ставшее родным лицо.

Сердце Александра билось гораздо сильнее, чем в решающей атаке под Пултуском. Да и что грозит в атаке? Смерть? Здесь же могут отвергнуть, не признать, а это страшнее.

Случилось худшее, чем даже суровый отказ. На месте, где еще вчера располагался цыганский табор, сегодня царила полная пустота. Разве что конский навоз да следы телег напоминали о том, что здесь недавно была стоянка кочевого народа.

– Это как? – только и смог выдавить из себя Орлов.

Опрос местных жителей ничего не дал. Видели лишь, что табор снялся еще до полудня, а куда – кто его знает? Дорог много. Даже если проследить, по которой отъехали бродяги, кто поручится, что они не свернут в сторону на первой же развилке?

Но все равно Орлов был готов искать их следы, если бы не два «но».

Надвигающаяся тьма делала поиски предприятием довольно сомнительным. А сверх того, да и важнее, – в этом случае в срок уложиться он никак не успевал.

– Не мучьте себя, барин! – сочувственно вздохнул Аполинарий. – Они странствуют, и мы странствуем. Где-нибудь да пересечемся. Дайте только срок.

– Ты прав. – Орлов готов был упасть на землю и бить ее кулаками, однако прилично ли это гусару? Да и есть резон в словах денщика. Определенно есть.

Как там говорила Рада? Что жить ему очень долго. Значит, из сражений он выйдет невредимым. А там замолкнут пушки – и неужели нельзя будет отыскать стройную гадалку с черными глазами? Так даже будет эффектнее. Прямиком из захваченного Парижа, весь в орденах, на верном коне…

Есть у мечты такое свойство – она дает нам надежду. Тем более – в молодости, когда еще не довлеет груз разочарований. А разве восемнадцать – не молодость? Хотя скажи так Орлову, мог бы обидеться. Ему еще хотелось стать взрослее…

…А перед обратной дорогой они все-таки пообедали. Конечно, ел в основном Аполинарий, а Александр лишь немного поковырял, но все равно, кто же считает съеденные куски?

– Ваше благородие! Там усадьба за лесом! – тихо – лес не располагал к громким голосам – доложил Трофимов.

Бывалый гусар находился в головном дозоре разъезда и был обязан докладывать обо всем, что повстречалось на пути.

– Французы есть? – коротко осведомился Орлов.

– Не видать.

– Что ж, заглянем, посмотрим. Может, узнаем что от хозяев, – без колебаний решил Александр.

Словно пытаясь наверстать месяцы вынужденного безделья, две враждующие армии непрерывно маневрировали, подтягивали оказавшиеся в стороне корпуса, пытались сойтись друг с другом в наиболее выгодном для себя месте в выгодное время. Но если о положении своих войск командование еще имело относительно верное понятие, то сказать, где стоит или двигается противник, оно не могло. Вот и посылались с обеих сторон разъезды легкой кавалерии, а то и целые партии в надежде хоть немного осветить местность. Чаще всего подобные вояжи заканчивались ничем, порой удавалось обнаружить врага, а иногда не просто обнаружить, а наткнуться на него в меньших силах и тогда даже немного пощипать. Или быть пощипанными самим в том случае, когда чересчур зарывались и из охотников превращались в дичь.

В распоряжении Орлова был неполный взвод, и как проехать мимо и не узнать, не появлялись ли здесь французы.

Разъезд александрийцев шел лесом. Вошедшая в полную силу весна покрыла листвой кустарники и деревья, отчего рассмотреть что-либо по сторонам стало почти невозможно. Да и не только рассмотреть. Местами густой подлесок сделал невозможным проезд, и счастье, что попалась узенькая тропинка, ведущая с дороги как раз в сторону обнаруженной усадьбы. Вопреки всеобщим представлениям, встречались в Пруссии и такие дремучие места, словно дело происходило не в Европе, а где-нибудь среди бескрайних российских просторов.

В отличие от последних, ехать оказалось на удивление недалеко. Вроде только что была чаща, и вот уже взору Орлова открылось поместье.

Даже на вид усадьба была стара. Двухэтажный помещичий дом помнил совсем иные времена. Штукатурка в некоторых местах обвалилась, обнажая кладку красного кирпича. Хозяйственные постройки вокруг были ровесниками дома, хотя… Раньше умели строить, и все это было в состоянии простоять еще не одно десятилетие, а скорее и не один век.

С двух сторон поместье окружал лес. Зато с противоположной стороны простирался сад с покрытой ряской прудом, а дальше тянулись поля.

Во дворе было безлюдно. Лишь двое работников ковырялись, что-то делали, но чем именно они занимались, Орлов разбираться не стал.

От леса до усадьбы было полсотни саженей. Корнет махнул рукой гусарам и, не таясь – пруссаки являлись союзниками, – направил коня к дому.

Впрочем, осторожности гусары не теряли. Фортуна – вещь переменчивая, тем более на войне, а здешняя территория пролегала между двумя воюющими армиями.

Работники прекратили свои дела и застыли, поджидая гостей.

– Гутен таг, – поздоровался Орлов.

Хвала другу детства фон Штадену, немецкий язык он знал весьма неплохо. Да и как иначе? Распространенный язык, не чета какому-нибудь редкому английскому или итальянскому.

– Французы не появлялись? – после ответа спросил корнет.

– Не видели, – степенно покачал головой один из работников.

– Здравствуйте, господа, – с высокого крыльца помещичьего дома сказал появившийся там мужчина.

Одет он был по-домашнему, в легкую куртку, некогда, несомненно, богатую, а теперь выцветшую местами и порядком поношенную. Но рубашка под курткой сверкала белизной, мягкие домашние сапожки были тщательно вычищены, и не составляло труда признать в появившемся мужчине владельца здешних мест. Лицо хозяина было вытянутым, породистым, покрытым морщинами, словно знаком пролетевших лет. Светлые длинные волосы собраны сзади в косичку по моде прошедшего века. Но внимание Орлова привлекли глаза. Мужчина смотрел так, словно ему была известна некая мудрость, недоступная прочим.

– Гусары смерти? – спросил мужчина.

Так назывался прусский гусарский полк, имевший черную форму, весьма схожую с александрийской.

Орлов хотел ответить, однако мужчина уже сам заметил невольную ошибку.

– Русские?

– Корнет Орлов, – представился Александр. – Французов здесь не было?

– Нет. Могут быть? – спокойно уточнил хозяин.

Орлов сделал неопределенное движение, мол, на войне случается всякое, даже то, что совершенно невозможно в обыденной жизни.

Конь под ним упорно не хотел стоять спокойно, и приходилось прилагать усилия, сдерживая его на месте. Говорить, не покидая седла, было не совсем вежливо, но задерживаться Орлов не собирался.

Раз французов нет, то что здесь делать?

– Как говорят наши враги: «На войне как на войне», – прокомментировал движение корнета хозяин.

Его тонкие губы чуть сдвинулись в подобие улыбки.

– Примерно так, – согласился Александр.

Его улыбка была доброй и искренней.

Наверное, именно она расположила хозяина к Орлову.

– Герр офицер, не откажетесь позавтракать со стариком? Заодно просветите меня насчет последних событий. Новости не столь быстро доходят до этих затерянных земель.

На старика хозяин не тянул. Нет, лет ему было немало, однако никаких следов дряхлости не наблюдалось. Напротив, в движениях незнакомца чувствовалась сила, будто он был чуть ли не ровесником молодому корнету.

Почему-то очень захотелось побеседовать с этим человеком, именно – побеседовать, не спеша, ни о чем конкретно и в то же время – обо всем сразу.

В принципе, ничего это не меняло. Александр не был ограничен жесткими сроками и вполне мог позволить отряду небольшой отдых. Но корнет был молод и, борясь с собой, подбросил два пальца к киверу:

– В другой раз. Извините, служба.

– Понимаю, – кивнул хозяин. – Счастливого пути!

Повинуясь мановению руки командира, разъезд послушно тронулся с места. К той же тропинке, по которой приехал сюда.

Выстрел позади грянул внезапно. Гусары не успели отъехать далеко. Вряд ли они проехали больше версты, разве что с незначительным хвостиком. Все мгновенно насторожились. Росшие кругом деревья не давали никакого обзора, и после нескольких мгновений выглядывания взоры всех скрестились на Орлове. Он был офицером, ему и решать.

Но именно поэтому решать Орлову было, собственно, нечего. Он лишь скользнул взглядом по своим людям и тихо произнес:

– Кузнецов, Трофимов, Дягилев, – и махнул рукой назад.

Впрочем, выстрел оказался не один. Еще с полдюжины прогремели то вместе, то вразнобой и на некоторое время стихли.

Трое гусар послушно двинулись между деревьями, а корнет уже призывно указал туда же остальным, и сам первым тронул коня.

Пока достаточно быстро, хоть и осторожно возвращались назад, тишина нарушалась еще несколько раз. На бой это в любом случае не походило. Разве что на небольшую сшибку мелких групп.

– Французы там, ваше благородие! – тихонько доложил Трофимов. Он нравился Орлову своей расторопностью и находчивостью в делах. – Поместье штурмуют. Вернее, почти взяли уже.

– Много? – уточнил Орлов.

– Да человек тридцать, не больше. Драгуны.

Все становилось ясным. Война – не состязание во взаимном благородстве. Тут хватает всякого. В том числе – шаек мародеров, решивших под шумок хапануть какую-нибудь добычу. Война все равно спишет. Разница тут была лишь в том, что русские находились здесь по приглашению прусского короля и старались защитить эти земли от захватчиков, а французы теми самыми захватчиками и были. Со всеми вытекающими последствиями.

На душе корнета стало погано. Ну что стоило воспользоваться гостеприимным предложением хозяина и задержаться хотя бы на полчаса! И все пошло бы иначе.

Только что теперь жалеть?

Орлов лишь мельком взглянул на будущее место действия сам.

Судя по всему, в доме еще кто-то сопротивлялся. Но часть мародеров в знакомых синих мундирах уже устремилась в хозяйственные постройки, и оттуда доносился визг свиней и квохтанье кур.

Драгуны настолько увлеклись, что даже не выставили положенного охранения. Их лошади пребывали во дворе, а недавние всадники и не думали глядеть по сторонам.

Корнет лишь отрядил две крохотные группки для обхода с флангов и сразу скомандовал:

– В атаку марш-марш!

Одетые в черное гусары на черных лошадях выскочили так стремительно, что в первое мгновение их даже никто не заметил. Когда же заметили, то предпринимать что-либо было уже поздно. Гусары успели ворваться внутрь, и ни о каком организованном сопротивлении со стороны французов не могло быть речи.

Драгуны дрались, да и что оставалось делать? Но дрались не в надежде одержать победу. Кто по привычке, кто – чтобы продать жизнь подороже, а кто уже отбрасывал в сторону оружие и тянул вверх руки, мол, только не убивайте.

Орлов на скаку успел рубануть кого-то, соскочил с коня и бросился в дом. Навстречу ему по лестнице несся какой-то драгун. Ополоумевший, не до конца понимающий, что роли в разыгрываемом действе резко переменились.

Ох, не зря Кондзеровский все свободное время гонял полюбившегося ему Александра! Старый знакомец отца и старый холостяк, он отнесся к Орлову-младшему словно к сыну и потому гонял его без малейшей жалости. Начиная с юнкерских времен и по эту пору. В бою думать некогда. Какие приемы усвоил, такие и применишь в реальной схватке. Хорошо усвоил – победишь. Нет – сам виноват в случившемся.

Орлов усваивал хорошо. Он машинально парировал чужой клинок, крутанул саблю так, как учил майор, и изогнутое лезвие погрузилось под ребра драгуна. Корнет проскочил мимо падающего тела. Следующий противник появился перед ним почти сразу. Вновь блеск чужой стали, привычное парирование, поворот клинка вокруг воображаемой оси (слов «центр тяжести» Александр никогда не слыхал), удар, на этот раз в шею. Голова драгуна не отлетела, силы немного не хватило, но кровь брызнула фонтаном из перерубленной артерии, и еще одним врагом стало меньше.

Третий из противников покорно выронил оружие, но, пробегая мимо, Орлов в горячке толкнул сдающегося эфесом.

Наверху плавал пороховой дым. Часть его вытянуло в разбитые окна, однако сизая дымка еще висела под самым потолком, и пахло привычной кислинкой.

Сопротивляться гусарам здесь никто не думал. Хозяева перед тем дрались, спасая свои жизни, драгуны с той же целью предпочли сдаться. Так получалось вернее. Местного можно втихомолку зарубить, а вот пленного никто не тронет.

Судя по всему, бой тут недавно шел всерьез. То тут, то там валялись трупы, причем в синих мундирах было гораздо больше, чем кое-как одетых обитателей дома. Среди последних не было женщин и детей, и Орлов обрадовался было, что подоспел вовремя.

Напрасная радость. Живых на этаже не было. Если не считать израненного французского офицера и четырех драгун, двое из которых тоже были ранены. Хотя…

В самой дальней комнате, судя по всему служившей хозяйским кабинетом, рядом с двумя неподвижными телами в синем и одним – в штатском, лежал тот самый худой мужчина, который совсем недавно беседовал с Орловым. Домашней куртки на нем больше не было, а некогда белая рубашка густо окрасилась кровью. Но грудь мужчины еще вздымалась, а взгляд серых глаз был устремлен на вошедшего гусара. К правой руке владельца поместья словно прикипела шпага настолько древнего вида, что Орлов даже не помнил таких.

Корнет сразу склонился над лежащим хозяином.

– Это вы? – еле слышно спросил раненый.

– Я, – виновато вздохнул Александр. – К сожалению, мы немного опоздали. Услышали выстрелы – и сразу сюда. Но сейчас вас перевяжут…

Он чуть приподнял единственного в комнате живого и сумел прислонить его к спинке дивана. Да еще изловчился и засунул под голову какую-то подвернувшуюся подушку. Конечно, невесть что, но все же лучше полусидеть, чем бессильно лежать прямо на полу.

– Бросьте, – голос хозяина немного окреп. – Со мной все кончено.

Вбежавшие в кабинет Кузнецов и Трофимов оценили ситуацию и торопливо стали извлекать заготовленные для подобных случаев куски чистого холста.

– Не надо, – твердо произнес помещик и даже попытался предостерегающе приподнять руку. Из попытки ничего путного не вышло. Рука чуть приподнялась над полом и обессиленно упала на прежнее место. – Против пули и клинка ничего не поможет. Кто-нибудь из моих людей живой?

Корнет все же попытался распахнуть рубашку и по молодости едва сумел проглотить возникший в горле ком. Вся грудь мужчины была в крови, обильно лившейся сразу из нескольких ран. Как огнестрельных, так и сабельных. Еще странно было, что хозяин поместья до сих пор жив.

– Не знаю, – качнул головой Орлов. – Один лежит здесь… – Он перешел на русский. – Трофимов! Пробеги по дому. Посмотри, может, кто из хозяев или слуг уцелел. Заодно узнай: у нас потери есть?

– Слушаюсь, ваше благородие! – гусара как сдуло.

– Сколько вас тут было?

– Еще четверо слуг, – говорить хозяину становилось все тяжелее. На взгляд Орлова, четверо слуг на такое поместье было маловато, но владельцу видней. – Только тут лежит не мой. Посмотрите, корнет, у него какое-нибудь кольцо есть?

Орлов послушно склонился над покойником в штатском. На безымянном пальце правой руки обнаружилось серебряное кольцо в форме змеи, кусающей собственный хвост. Вопреки опасениям, снялось кольцо на удивление легко, словно покойник при жизни его надевал очень редко.

– Вот, – продемонстрировал Александр.

Помещик взглянул и устало прикрыл глаза. У Орлова сложилось впечатление, что вещь ему явно знакома. Не иначе, какой-то знак для узкого круга посвященных.

– Вот значит как, – неожиданно прокомментировал хозяин и пристально посмотрел на склонившегося над ним корнета.

Орлову показалось, что в глазах умирающего отражается мудрость веков. Во всяком случае, было в них некое запредельное знание и нечто такое, словно лежащему человеку было не пятьдесят лет, а по меньшей мере пятьсот. Взгляд словно проникал в душу, исследовал все ее уголки, и было очень трудно выдержать его, не отвести глаз.

Трудно сказать, сколько длилось подобное исследование. Вроде совсем недолго, и в то же время целую вечность.

– Никого нет, ваше благородие! Все мертвы. Четыре человека, – нарушил молчание вернувшийся Трофимов. – А у нас трое раненых, но все легко.

Орлов хотел перевести сказанное, но хозяин чуть опустил глаза и вымолвил:

– Я понял.

Глаза умирающего открылись вновь.

– Судьба… – прошептал он. Голос звучал с каждым мгновением тише. – Корнет, встаньте. Видите подсвечник рядом с картиной?

На дальней стене в самом деле висела картина, изображающая какой-то водопад, а рядом с ней к стене был прикреплен бронзовый подсвечник с тремя рожками.

– Поверните подсвечник против часовой стрелки три раза.

Воля умирающего священна. Тем более Орлов чувствовал к хозяину определенную симпатию. Не каждому человеку дано так спокойно уходить из жизни.

После третьего поворота что-то щелкнуло, и небольшая часть стены несколько в стороне отошла в сторону, демонстрируя небольшую нишу. Орлов поневоле подумал о сокровищах, но внутри оказалась только не то толстенная книга, не то тетрадь в массивном кожаном переплете с застежками.

Он извлек хранимое и вновь нагнулся над хозяином.

– Хорошо, – чуть кивнул тот. – Отныне это ваше. Только никому не показывайте. Опасайтесь людей с таким кольцом. Бумагам цены нет. Если же с камнем…

Договорить помещику было не суждено. Тело несколько раз выгнулось в агонии и застыло навсегда.

– Отмучился, – перекрестился Кузнецов.

Взгляд Орлова переходил от тетради к ушедшему и обратно. Ни о какой ценности не думалось. Да и что может быть ценного в книге или в каких-то записках? По мнению юного офицера – ничего. И в то же время это был дар умершего человека, и отказаться от него Александр посчитал себя не в праве.

А ведь он даже имя помещика не узнал…

– Кузнецов! Помещика и его слуг надо похоронить.

– Вестимо надо, ваше благородие, – согласился взводный унтер-офицер и, не дожидаясь дальнейшего, вышел из кабинета.

Но похоронить не удалось. Орлов не успел даже открыть тетрадь, как Кузнецов вернулся. На его молодом лице была написана тревога.

– Ваше благородие! Французы! Показались со стороны поля. Не меньше эскадрона.

– Далеко?

– Чуть не две версты.

Мелькнула мысль попытаться удержать поместье, но смысл? Хозяева все равно мертвы, никакой подмоги от своих не дождаться… Ради того, чтобы подраться?

Вспомнилось, как граф Ламберт, полковой шеф, перед отправлением специально подчеркнул, чтобы Орлов не ввязывался в напрасные стычки. Тут, если вдуматься, еще вопрос: сумеешь ли оторваться? До своих далеко…

– Простите, – не удержался Орлов от одного-единственного слова покойному помещику. Иногда обстоятельства бывают намного сильнее наших желаний.

Трофимов и Кузнецов застыли изваяниями, ожидая решения офицера. Они бы приняли любое, но ответственность за него лежала на Орлове.

– Берем пленных и уходим. Если среди французов есть тяжелые, то оставляем, – решил наконец корнет. – Хозяина тоже заберем. Хоть похороним по-человечески. Кузнецов, собирай людей!

Гусары молчаливо согласились с решением офицера. Как же оставить человека без христианского погребения? Французы же в глазах простых людей доверия с этой стороны не внушали.

По двору стлался дым. В пылу схватки сено в амбаре не то было подожжено кем-то – уж не понять, своим или чужим, – не то загорелось случайно. Мало ли? Тут и лампа может опрокинуться, и трубка изо рта выпасть. Стоит ли разбираться?

Пожар даже был на руку. Он привлекал внимание французов, но в то же время не давал последним рассмотреть то, что происходило в усадьбе.

Внезапно в амбаре рвануло, будто там среди сена был припрятан бочонок с порохом. Пламя сразу весело вырвалось наружу, грозя в ближайшие минуты перекинуться на дом.

Если бы не противник, Орлов непременно приказал бы своим людям погасить огонь, но теперь не было никакого смысла заботиться об оставшемся бесхозным имуществе.

– Огейчук! – строго окликнул он одного из своих гусар, тащившего тяжеленный мешок. – Ты что? Мародерствуешь?

– Ваше благородие! Який же я миродер? – возмутился Огейчук. – Трохи взял для себе и друзив. Не пропадать же добру! А то и клятым хранцузам достанется!

– Что там? – Раз хозяева были мертвы, то и воровство вроде уже не воровство, но все-таки…

– Сало, да окорок, и винца немного. Надо же помянуть хозяина со слугами.

– Черт с тобой! – препираться не было времени, а наказывать – желания.

Сборы не заняли и двух минут. Пленные, те, которые могли сидеть на конях, покорно взгромоздились в седла, тяжелораненых оттащили со двора прочь, чтобы они не стали жертвой пожара, после чего отряд покинул место схватки.

Вопреки опасениям Орлова, погони не было. Может, французы промедлили, подбирая оставленных раненых, может, пытались погасить пожар и тем самым спасти что-либо ценное для себя, может, не были уверены в силах противника, но обратный путь прошел без особых приключений.

Да Орлов и не возражал. Не хотят, и не надо. Ему же проблем меньше. А потом стало не до воспоминаний о мимолетной стычке. Нет, хозяин был предан земле, а Александр все рассказал Кондзеровскому. Они даже открыли футляр, но внутри была лишь толстая кипа листов, исписанных на непонятных языках. Во всяком случае, ни на русский, ни на французский, ни на немецкий похоже не было. Порою буквы были латинские, однако попадались какие-то вообще незнакомые, а порою шли цифры и маловразумительные рисунки. Тарабарщина, да и только.

– Да… – протянул майор. И заметил после некоторого молчания: – Однако воля покойного… Может, когда попадется грамотный…

А потом все это забылось.

Война…

Гутштадт, Гейльсберг, Фридланд.

Будь он неладен!

Труба играла аппель. Гусары привычно строились. Кто-то еще спешил к образующимся шеренгам, выискивал свой взвод.

Повинуясь зову, Орлов сразу занял место впереди. Было жарко. Начало лета, солнце, а тут еще ментик, надетый в рукава. Хотелось расстегнуть верхние пуговицы, но нельзя подавать гусарам дурной пример. Пот тек по лицу, ел глаза. Воздуха не хватало. Белье противно липло к телу. Хоть ветерок бы подул!

Руки сами привычно потащили из правой ольстры разряженный пистолет. Сигнал к атаке мог прозвучать в любое мгновение, и следовало спешить.

Зарядить пистолет оказалось трудно. Разгоряченный конь не желал стоять на одном месте, перебирал ногами, а тут еще пальцы чуть подрагивали от перенесенного напряжения, не открывалась серебряная крышка на лядунке, и в голове стоял легкий туман.

Наконец пистолет отправился на отведенное ему место, и Орлов смог осмотреться.

Далеко в стороне темнел Сортлакский лес. На широко раскинувшемся поле, словно созданном для кавалерийских боев, перемешались синие гродненские гусары полковника Шевелева с блестящими на солнце французскими кирасирами. Еще дальше должны были драться уланы Цесаревича Константина, но за кипящей схваткой их не было видно.

В другой стороне красные гвардейские казаки азартно наскакивали на колонну драгун. Еще дальше расстроенные лейб-гусары рассыпались по необозримому полю и неслись прочь от преследующей их вражеской кавалерии.

Второй батальон александрийцев шел на поддержку казакам, и не надо было гадать, куда отправится первый.

Орлов окинул взглядом шеренги взвода. Без пересчета было видно, что кое-кого уже недостает в них, и оставалось надеяться, что отсутствующие просто увлеклись, проворонили аппель и скоро займут положенные места в рядах.

Кто-то, подобно Орлову, торопливо перезаряжал пистолеты. Кто-то просто грыз кончик уса да пытливо смотрел на поле.

Бросилось в глаза раскрасневшееся лицо Трофимова. Впрочем, и у остальных лица были того же цвета, словно стремились сравниться с цветом петлиц и обшлагов.

– Как настрой, Трофимов? – собственный голос прозвучал хрипло. Говорить дольше не позволяла обстановка. Только так, коротко, невольно раскатывая звук «р».

– Отличный, ваше благородие! – Трофимов попытался произнести это бодро, но дыхание подвело.

Буквально накануне Орлова произвели в поручики за боевые отличия. Да и офицером он был чуть больше полугода. Однако главное он усвоить успел: офицер должен не только командовать, но и поднимать дух своих людей.

Кто-то сзади присоединился к шеренге. С некоторым удивлением Орлов увидел среди гусар Аполинария. Дворовый человек, выделенный отцом сыну и исполнявший обязанности денщика, он сейчас усердно изображал свое отсутствие в строю, в котором не должен был находиться.

– Аполинарий! Что ты тут делаешь? – Орлов постарался придать голосу строгость.

– На помощь пришел. – Крупное лицо денщика было покрыто каплями пота.

– Без тебя обойдемся.

– Ну уж нет, – решительно ответил денщик. – Вы лучше на себя посмотрите, Ляксандр Ляксандрович! Этишкета нет, ментик пробит. Что я старому барину скажу? Не зацепило хоть?

Гусары дружно заржали. Еще хорошо, что Аполинарий обратился по имени-отчеству. Он был несколько старше барина, рос едва ли не вместе с ним и порою позволял себе откровенные вольности. Как преданный слуга по отношению к любимому господину.

– Зацепило. Наповал, – препираться перед строем показалось унизительным. Зная характер денщика… Да и не было на это времени. Черт с ним, прости Господи!

Но словно ненароком коснулся кивера и удостоверился, что от правого этишкета остался лишь кончик шнура. И когда?…

– Вы бы покушали, Ляксандр Ляксандрович! – предложил Аполинарий. – Я курочки с собой прихватил. С самого утра не евши…

– Разговорчики в строю! – оборвал его Орлов.

Гусары заулыбались. Большинство из них было намного старше своего командира.

С правого фланга вдоль выстроившегося черного с серебром строя ехал полковой шеф граф де Ламберт в сопровождении Кондзеровского. Время от времени генерал бросал взгляды в сторону кипящего схватками поля, потом переводил взгляд на своих гусар. Словно определял меру их стойкости.

Взгляд графа встретился со взглядом Орлова.

– Как наст'ой, О'лов? – бодро спросил генерал, совсем как перед этим сам Орлов обращался к Трофимову.

Говорил он по-русски неплохо, но раскатистого «р» не получалось. Произношение у Ламберта было чисто французским, где подобные звуки не предусмотрены.

Зато вид! Эффектная гусарская форма, чистая и щегольская, словно и не был граф только что в самой гуще схватки, кресты Георгия и Владимира на шее, светлые усы на округлом лице, спокойный взгляд голубых глаз…

– Отличный, ваше сиятельство! – рявкнул в ответ Орлов.

Здесь, на поле боя с французами, пользоваться французским языком офицерам казалось кощунством.

Поручик почувствовал, как сзади подобрались шеренги. Каждому хотелось выглядеть браво при виде любимого генерала.

Александрийские гусары, от штаб-офицеров до последнего нестроевого, обожали своего шефа. За его неустрашимость и хладнокровие в бою, за приветливость в мирное время. Эмигрант, связавший свою судьбу с Россией, уже давно воспринимался всеми как истинно русский человек. С поправкой на врожденную учтивость французского аристократа старой школы.

Граф кивнул и ускакал к центру строя. Оттуда сразу призывно запела труба.

Сабли наголо! Рысью марш-марш!

Шеренги послушно пришли в движение. Стало чуть легче. Встречный ветерок обдувал разгоряченные лица, тщетно пытался проникнуть под застегнутые меховые ментики.

– Левое плечо!

Эскадроны послушно совершили поворот. Теперь отступающие гвардейские гусары должны были промчаться перед строем.

– В атаку марш-марш!

Момент был выбран идеально. Перед глазами несущихся александрийцев промелькнули красно-синие гвардейцы. А в следующий миг ровные шеренги батальона обрушились на мчащихся в погоню кирасир.

Последние так и не успели ничего предпринять. Часть из них попыталась проскочить, часть – повернуться навстречу новому противнику, часть – напротив, припустить бежать.

В мгновение ока французы были смяты. Началась яростная рубка. Перед взором мелькали свои и чужие мундиры, мелькали клинки, куда-то влек верный конь… Мыслей не было. Не до них в жаркой сабельной схватке. Как и не до фехтовальных изысков. Тут главное – отбить сыплющиеся на тебя удары да попытаться рубануть самому, пока конь не отнес в сторону от очередного противника. Потому количество раненых в кавалерийском бою намного превышает количество убитых. Тут главное – не разрубить врага, а хоть зацепить.

Вдруг Орлов заметил в стороне Трофимова. Гусар отбивался сразу от трех французов. Судьба его была предрешена, и пришлось броситься ему на помощь.

Поручик выпустил рукоять сабли и дернул из кобуры пистолет. Тяжелая пуля ударила прямо в лицо некстати обернувшемуся кирасиру. Орлов подхватил висящую на темляке саблю и сразу обрушился на его соседа.

Палаш встретился с саблей. Прямой клинок – с изогнутым. Но положение француза было похуже. Он сидел вполоборота по отношению к поручику, левой стороной к противнику и не мог сражаться в полной мере.

В бою нет места рыцарству. Сабля Орлова полоснула кирасира куда достала – по руке. Брызнула кровь, и кирасир стал падать с коня. Дальше офицер уже не смотрел. Последний из троицы куда-то делся, и пришлось искать себе нового противника.

Сквозь звуки боя откуда-то сзади раздался лязг и сразу – вопль боли. Повернувшийся Орлов успел заметить, как валится из седла пытавшийся обрушиться с тыла француз. За ним возвышался на своей лошади верный Аполинарий. Денщик как раз выдергивал прорубивший кирасу клинок из вражеского тела, и лицо дворового человека выражало досаду и злость. Мол, так и саблю потерять недолго.

А потом французы вдруг хлынули прочь. Они неслись, подстегивая лошадей, совсем так же, как перед этим гвардейские гусары, и александрийцы азартно устремились вслед.

Перед Орловым маячила спина француза. Поручик азартно рубанул ее раз, другой, но кираса хорошо держала удар. Попробовал обрушить саблю на голову врага, но только сбил с него каску.

Затем кирасир куда-то пропал, а в ушах зазвучал далекий призыв трубы.

Аппель!

Пришлось сдержать разогнавшегося коня.

Полк строился где-то далеко, а здесь по полю мелькали вперемежку родные гусары и чужие кирасиры. Еще дальше, но в стороне двигалась густая колонна французских драгун.

Откуда-то сзади появился разгоряченный Аполинарий.

– Ранены, барин?

– Где? – Орлов только сейчас почувствовал, что правую щеку немилосердно саднит.

Провел по ней рукой. Перчатка немедленно густо окрасилась кровью. И когда зацепило?

– Дайте перевяжу.

– Нет времени, – отрезал поручик.

С разных сторон к ним подскакали Кузнецов и Трофимов. Вид небольшой группки привлек внимание остальных гусар, рассеянных по полю, увлекшихся погоней, и группка стала быстро расти.

– Становись! – Орлов лишь мельком отметил, что правая ольстра пуста, и тут же занялся выстраиванием прибывших кавалеристов в две шеренги.

Люди оказались из разных эскадронов. Ментики на многих порублены, кивера помяты, однако на разгоряченных лицах никаких следов робости. Тринадцать рядов, четырнадцать, семнадцать…

Орлов строил гусар фронтом поперек первоначального расположения схватившихся сторон. С тем расчетом, чтобы при случае можно было повернуть в любую сторону. По возможности – туда, где кипела основная схватка.

Напротив гусар в какой-то сотне шагов так же торопливо стали расти шеренги кирасир.

Драгуны вдалеке четко развернулись в шеренги и помчались на несущихся навстречу александрийских гусар.

Орлов лихорадочно просчитывал варианты. Сейчас его небольшой отряд находился на французской половине поля, и уйти без боя было сложно. Хорошо хоть, основные силы противников должны были сойтись чуть в стороне. Однако любое отступление могло перейти в бегство, а уж преследователи всегда найдутся. Вон они стоят напротив. Значит…

Последний взгляд назад. Двадцать семь рядов, пятьдесят четыре человека.

– В атаку марш-марш!

Сзади раздался топот копыт.

Французы продолжали стоять, поджидая врага. Тот, кто командовал кирасирами, допустил ошибку. Нельзя коннице встречать атаку на месте. Гусары с разгона опрокинули вражеский строй. Понесшие лошади помчали кирасир в разные стороны, но на преследование не было времени.

– Правое плечо вперед!

Гусары выполнили команду четко, словно дело происходило на учениях. Даже равнение почти не потеряли.

Теперь никто не назвал бы стремительную скачку отступлением. Напротив. Получалось, что Орлов ведет сборный полуэскадрон в атаку. Туда, где шеренги черных русских гусар схватились с синими французскими драгунами.

Удар пришелся врагу на фланг и тыл. Французская линия была смята прежде в том месте, по которому пришелся удар, а затем дружным натиском эскадронов – по всему фронту.

Снова гусары устремились в погоню, однако им наперерез уже шли французские кирасиры. И на тех в свою очередь неслись перестроившиеся гвардейские гусары…

Перед глазами мелькали перекошенные лица, разнообразные мундиры, конские морды, сверкающие сабли и палаши. Потом вновь звучал аппель, и надо было спешно отыскивать свое место в образующемся строю. Затем подошла конная артиллерия, и грохот пушек послужил заключительным аккордом в кавалерийском бою.

– А ведь поле за нами, поручик! – выдохнул проезжавший мимо Кондзеровский, а затем со вздохом сообщил: – Шуханова ранили. Тяжело. В живот.

Орлов машинально кивнул. Сейчас, после схватки, сил на переживания просто не было. Как не было их на радость, хотя кирасиры и драгуны в самом деле отошли.

– Ура! – дружный крик гусар отпраздновал победу.

Увы, только здесь. В других местах сражение под Фридландом было безнадежно проиграно, и русская армия в беспорядке отступала за реку Алле…

Пламя костра было островком уюта в поздно подступающей по летней поре тьме. Вернее, одним из островков. Костры горели тут и там по всему полю, на котором расположился лагерем Александрийский полк. Отбой уже прозвучал, но сон привлекал немногих. Была ли причиной хорошая погода или общая расслабленность после завершившейся кампании, а то и досада на ее проигрыш… Наверно, все вперемешку, а тут еще недавние награды за последние бои…

Орлов, в дополнение к Золотому кресту за Прейсиш-Эйлау, получил Анну третьей степени на саблю. Но награда не очень радовала. Разве что первые дни. Нет, приятно, конечно, но в свете недавно заключенного мира даже не знаешь, пристойно ли торжествовать? Кампания проиграна. А тут еще пришла новость: в лазарете умер Шуханов. Орлов даже не смог увидеть его перед смертью, и в памяти поручик остался живым. Все казалось – вот сейчас подойдет к костру, присядет, нальет себе вина…

Как-то странно ушел добрый товарищ. Был – и вдруг нет.

– Судьба, – в своей односложной манере сказал Кондзеровский при этом известии. – Не зря гадалка решила промолчать.

– Откуда вы знаете? – несколько удивился Орлов.

Он тосковал о прелестной цыганке, но сейчас вдруг понял, что не может вспомнить ее лица. Только черные глаза с искринками, а все прочее расплывалось, словно виделось сквозь слой воды.

– Зачем знать? Видно было, – печально взглянул на поручика Кондзеровский.

Они ведь даже не успели на похороны. Новость пришла поздно. Лишь посетили могилу да заказали заупокойную службу.

Шумных всеобщих пирушек было мало. Отметили новые чины и награды, навестили друзей и родственников в соседних полках, а после этого все больше сидели небольшими группками и пили без особых затей, разве что тихонько разговаривали, как частенько разговаривают в доме, где совсем недавно стряслась серьезная беда.

– Не находите, господа, что это странно? Сидеть на русском лугу неподалеку от русской реки и знать: на том берегу вот так же сидят французы, – Орлов покосился на глубокое, усеянное звездами небо, словно ждал оттуда ответа.

– Так мир, Орлов! – отозвался штаб-ротмистр Трейнин. – Через полгодика можно будет выйти в отставку.

Прошение он подавал еще в начале осени. Встречи с хорошенькой барышней привели его к желанию жениться, а какая после свадьбы может быть служба? Тут одно из двух – или семейная жизнь, или пребывание в полку. Совместить две крайности дано лишь полковникам да генералам. А тут еще долгое пребывание в одном чине и задержка с производством…

Пока шла кампания, было не до семейных дел и служебных обид, но теперь…

– Мир не вечен, – изрек Кондзеровский. Он состарился в гусарах и жизни вне полка просто не мыслил.

В устах майора подобное заявление тянуло на целую философскую доктрину.

– Но он заключен, – возразил Трейнин.

– Надолго ли? Корсиканец вошел во вкус. Он рвется к единоличной власти над всеми и над всем. А я не потерплю над собой никого, кроме Бога, русского Императора и своей чести. Война неизбежна, Трейнин. Вопрос лишь в том, когда она разразится. Через три года? Через пять? – со свойственной молодости пылкостью проговорил Орлов.

Подобно остальным, он ничуть не осуждал стремившегося в отставку приятеля. Рано ли, поздно, но каждый отдаст долг Престолу и осядет в родных краях. Женится, детей заведет. Просто Орлову по молодости думать о подобном было еще рановато.

Кондзеровский одобрительно кивнул. Очередная бутылка оказалась пустой, и майор потянулся в поисках следующей.

Выпили молча, без тоста. Орлов принялся привычными движениями набивать короткую трубку. Костер почти прогорел, однако было тепло, а луна давала достаточно света. Зато поле вокруг напоминало небо разбросанными тут и там огоньками.

Его внимание привлек направляющийся к их костру всадник в белеющем кирасирском мундире. Он явно кого-то искал, то и дело чуть рыская по сторонам, словно уточнял у других костров нужное направление.

Всадник приблизился и легко соскочил с коня:

– Наконец-то я тебя нашел, мой дорогой друг!

И с громким смехом, при звуке которого в отдалении заржало несколько лошадей, спрыгнул с коня.

– Карл! – Орлов порывисто вскочил и обнял кирасира. – Господа, позвольте вам рекомендовать моего соседа и друга.

– Поручик барон фон Штаден, – отрекомендовался Карл.

Гусары представились в ответ.

– Прошу, – как итог изрек Кондзеровский, показывая рукой на кипы свежего сена, в беспорядке лежащие в некотором отдалении от костра.

Выпили за гостя, за хозяев, отдельно – за всех кирасир, за гусаров и за всю кавалерию. Орлов почувствовал, что мир стал расплываться, терять черты реальности, превращаться в нечто неопределенное. А ведь Александр столько собирался рассказать своему другу! Да и Карлу есть что сказать в ответ. Вон, уже поручик! И на груди Прейсиш-Эйлауский крест, такой же, как у Орлова, а в чашечке палаша, приглядевшись, можно было разглядеть Анненский крестик.

– Это я за Пултуск, – пояснил Штаден, заметив, куда обращен взор друга. И самодовольно рассмеялся.

Они не виделись с этого самого Пултуска, где русские войска под командованием Беннингсена смогли впервые остановить французов. На Прейсиш-Эйлауском поле приятели были не так далеко один от другого, но там было не до встреч.

– А я за Фридланд, – Орлов приподнял лежащую рядом саблю, где помещался аналогичный орденский знак. – А в поручики произведен еще за Чарново. Хотя приказ получен уже в мае.

Пока они шли, можно сказать, вровень. Пусть никакой зависти не было места и было приятно за друга.

Но голова была нетрезвой. Александр скинул давно расстегнутый доломан, словно это могло помочь в борьбе с хмелем. Сейчас бы облиться ледяной водой! Только где ж ее взять?

Орлов встал, и земля сделала попытку выскользнуть из-под ног. Пришлось собраться с волей, но ощущение неустойчивости земной тверди оставалось. Как будто пришлось очень долго мчаться в карете по колдобинам и организм никак не желал воспринять остановку.

Кондзеровский вздохнул. Нет, не умеет молодежь пить!

– Господа, если вы не возражаете, я покажу другу кое-что, – пробормотал Орлов.

Он поманил Штадена, и они вдвоем двинулись прочь от костра.

Александр изо всех сил старался идти прямо. Или он не гусар? И вроде бы действительно стал чувствовать себя несколько лучше. Во всяком случае, не падал, и даже язык не особо заплетался.

Рассказ был не очень долгий, но несколько путанный. Про незнакомого прусского помещика, про бой и странный подарок, который прочитать невозможно, а выкинуть вроде бы непорядочно.

В процессе рассказа Орлов взял не то направление, и друзьям пришлось изрядно проплутать, прежде чем обнаружилась небольшая походная палатка, в которой в настоящий момент обитал Орлов. Хорошо, Аполинарий неведомым чутьем понял затруднения барина, умудрился его найти и отвел к пристанищу.

– Вот, – Орлов извлек свои сокровища: заветные записки и серебряный перстень, который тогда впопыхах сунул в ташку и лишь потом обнаружил у себя.

При свете зажженных Аполинарием свечей офицеры полистали бумаги, словно они могли стать хоть немного понятнее.

– Может, какой эскулап разберется? Вдруг здесь латынь? – высказал предположение Штаден и хохотнул, довольный собственной проницательностью.

Впрочем, сам он латыни не знал совершенно и в правдивости догадки был отнюдь не уверен.

– Он говорил: никому ни слова, – Александр преподнес палец к губам. – Тсс.

Штаден был другом и уже потому являлся исключением. Кондзеровский же был Орлову как второй отец. Так что можно смело сказать – Александр свято блюл пожелание неизвестного.

– Ладно. Пошли. – Куда – объяснять не требовалось. Разумеется, обратно к костру.

– Остались бы, барин, – попытался возразить Аполинарий, но куда там!

Кто-то подбросил в костер немного дров, и было видно, что веселье в полном разгаре. Кондзеровский и Трейнин молча сидели на сене, дымили трубками, то и дело прикладываясь к стаканам с вином. Вокруг валялось множество пустых бутылок и прочие офицеры эскадрона. Последние мирно почивали на том же сене. Кто-то свернулся калачиком, накрывшись ментиком, кто-то белел рубашкой, от третьего наружу торчали лишь ботики со шпорами…

Нарушать подобное молчание, лишь немного тревожимое чьим-то легким похрапыванием, казалось кощунством. Орлов и Штаден взяли первые подвернувшиеся стаканы, раз уж все равно не разобраться, где чьи, сами плеснули себе вина. Прогулка немного протрезвила молодежь, позволила продолжить посиделки. Зато Трейнин внезапно сдал. Сразу после очередного глотка голова штаб-ротмистра стала клониться вниз. Трейнин дернулся, попытался выпрямиться, но это было его последним бессознательным усилием. В следующий миг голова коснулась колен, и гусар так и заснул сидя калачиком.

Летние ночи коротки. Небо стало заметно бледнеть. Но тем темнее казалась земля. Костер окончательно прогорел, лишь в паре мест еще чуть тлели самые упорные головешки. Кондзеровский устал и потихоньку повалился на спину. Под его молодецкий храп веселье затихло окончательно. Хмель из головы выветрился, оставив после себя лишь тяжесть да легкую угрозу головной боли.

– Мне цыганка нагадала долгую жизнь, – непонятно к чему произнес Орлов, затягиваясь трубкой. – Такую долгую, что конца ей не предвидится.

Штаден кивнул. Когда тебе восемнадцать, то предстоящая жизнь кажется долгой без всяких гаданий.

– А если бы ты видел саму цыганку! – уже с элементом мечтательности продолжил Орлов и по примеру Кондзеровского попытался было закрутить кончик уса. Но одно дело – ус, и совсем другое – усики. Потому попытка не удалась.

Впрочем, друг Карл не имел и таких. Мужская краса полагалась только офицерам легкой кавалерии. Всем прочим классным чинам растительность на лице предписывалось в обязательном порядке брить, и кирасиры не были исключением.

– Я по дороге сюда мимо табора проезжал, – встрепенулся Штаден и коротко хохотнул.

Сердце Александра предательски екнуло. Конечно, не факт, что Рада находилась именно в этом таборе, мало ли цыган слоняется по свету, но все-таки…

– Поехали? – Трубочная затяжка получилась чересчур нервной.

– Да? – Штаден несколько отяжелел от выпитого и сейчас сам не знал: продолжать гуляние или лучше немного поспать перед возвращением в полк?

– Съездим, посмотрим… Если не те, вернемся, – Орлов уговаривал своего друга без особого нажима.

Как дополнительный аргумент ему был протянут полный стакан вина. Да и сам Орлов явно нуждался в подкреплении сил. Не являться же перед прелестницей с больной головой!

– А если те? – спросил Штаден, когда вино было выпито, и поощрительно засмеялся.

– Тогда увидишь такую красавицу… – протянул Александр и прикоснулся к своим пальцам, словно целуя их.

Или это он целовал в воображении прекрасную цыганку?

– Едем! – решительно подвел итог Карл. – Посмотрим на гадалку. Может, погадать удастся, – с намеком добавил он.

Друзья весело рассмеялись, заранее радуясь приключению. Хотя в глубине души Орлов не был уверен, так ли он хочет некоего продолжения или ему достаточно увидеть девушку своих грез. Этакая раздвоенность, свойственная молодости и первым проблескам чувств…

Пока искали своих коней, пока среди множества бутылок выискали целые, пока Александр отговаривался от Аполинария и говорил ему, что сказать, если отсутствия вдруг кто-то хватится, почти рассвело. Да еще веселая дорога, как водится, петляющая, едва ли не ведущая по замкнутому кругу…

Табор увидели уже засветло. Кибитки вольготно раскинулись по косогору. Неподалеку паслись стреноженные кони. Кто-то из людей уже встал и теперь из-под ладони наблюдал за приближающимися всадниками.

Орлов и Штаден представляли заметную пару. Один в черном гусарском мундире, другой – в белом кирасирском, оба на породистых скакунах, хорошие наездники, оба молоды и привлекательны этой молодостью…

– Тот? – спросил Карл так, словно его друг мог различить таборы по кибиткам.

Орлов лишь пожал плечами.

По дороге офицеры то и дело прикладывались к бутылке для бодрости духа и большего куража. Однако по мере приближения к цели Александр почувствовал несвойственную гусарам робость. Весь его любовный опыт ограничивался посещением борделей, где главным была плата. Но не предлагать же Раде деньги! Да и не хотел поручик продажной любви. Он вообще окончательно запутался и понятия не имел, чего ему надо. Скорее всего – просто посмотреть на гадалку, перекинуться с ней парой слов…

Но слов никаких у Орлова не было. Лишь шумело в голове, непонятно – от выпитого или от чего другого. Ах, молодость, молодость…

Первый цыган попался им неподалеку от ближайшей кибитки. Пожилой, с сединой в густой бороде, он спокойно смотрел на офицеров, словно безмолвно спрашивал: «Что угодно господам?» Да как всегда и везде крутились вокруг беспокойные мальчишки.

Штаден покосился на Александра, мол, говори, чего уж там, однако как раз говорить Орлов сейчас был неспособен. Пришлось кирасиру выкручиваться самому.

– Скажи, э… – Карл замешкался, не зная, как лучше обратиться к цыгану, – …любезнейший. Есть у вас в таборе Рада?

– Какая Рада? – спокойно переспросил цыган.

Может, имя было не настолько редким, раз требовалось уточнение.

Штаден пощелкал пальцами в поисках подсказки. Орлов продолжал молчать, словно его не было.

– Гадалка Рада, – наконец вспомнил Карл.

– Молодая такая, – словно очнулся Александр.

А в следующий миг он уже увидел ее. Юная гадалка вышла откуда-то из кустов. Одета она была ярко, празднично, как любили одеваться все цыганки. И походка ее была походкой уверенной в себе женщины.

Рада остановилась неподалеку, вгляделась и улыбнулась. Словно второе солнце загорелось в мире. Но на этот раз не в небе, а на земле. От света двух светил Орлов едва не ослеп. Он едва не ощупью спрыгнул с коня и неестественной походкой, чуть косолапя, как истинный кавалерист, двинулся к девушке.

Штадену осталось только наблюдать за встречей. Как и тем из цыган, кто оказался снаружи кибиток.

Гадалка сделала несколько шагов навстречу гусару. Орлов взглянул в черные с искринками глаза и вновь утонул в их омуте.

– Здравствуй, барин, – низкий с легкой хрипотцой голос проник не столько в мозг, сколько в душу. – Нашел уже?

– Что? – не понял Орлов.

– То, что повлияет на твою судьбу, – серьезно поведала цыганка. И тут же вновь ослепительно улыбнулась. На щеках возникли пикантные ямочки.

Поручик отрицательно мотнул головой и неожиданно для себя вымолвил:

– Шуханов умер.

– Кто? – не сразу поняла Рада. Затем ее лицо омрачилось. – Тот второй офицер?

– Да. Еще за Неманом. От ран.

– Это судьба, – вздохнула девушка. – Ничего тут не поделаешь. Что на роду написано, того не исправить.

Каждый воевавший поневоле верит в нечто, находящееся вне нашего понимания. Иначе чем объяснить, что в одного попадает пуля, а другой из того же огня выходит без единой царапины? Но чувствовать себя обреченным… Человеку свойственно верить в вечность. Даже вопреки всему.

Почему-то вспомнились слова Кондзеровского, что цыганка все знала заранее.

– Тебе-то чего бояться? – вдруг улыбнулась Рада. – Смерть тебя не возьмет. Разве что ранят…

Она неожиданно коснулась пальцами шрама на щеке Орлова. Пальчики были холодными, будто девушка недавно имела дело с родниковой водой. Но Орлова прикосновение бросило в жар.

– Рада… – совсем тихо вымолвил поручик.

Его взгляд был намного красноречивей его языка.

Должно быть, офицер попытался шагнуть к девушке, и та торопливо произнесла:

– Люди же смотрят.

Они на самом деле стояли на виду. Благо почти все цыгане вылезли наружу и теперь, занимаясь собственными делами или просто набираясь сил перед новым днем, время от времени бросали в сторону пары любопытствующие взгляды. Это если не считать фон Штадена. Кирасир выдержанно ждал, чем завершится беседа. И даже смотрел исключительно по сторонам, старательно оценивая внешность женской половины табора.

– Можно пригласить тебя на прогулку? – Орлов не сводил с Рады глаз, словно от ответа зависела его жизнь.

Цыганка чуть пожала плечами и первой двинулась в сторону от кибиток и их обитателей.

Впрочем, прогулка оказалась короткой. Девушка обогнула ближайший кустарник, так что цыганский лагерь скрылся из поля зрения, и повернулась к сопровождающему.

– Меня Александром зовут, – выдавил из себя Орлов.

Показалось неловким оставаться для девушки всего лишь барином и офицером.

– Александр… Это Саша? – спросила гадалка.

– Можно и Саша, – кивнул Орлов.

Он бы и на нелюбимого Шуру согласился с той же покладистостью, лишь бы предложение исходило из прелестных уст.

Земля плыла под ногами, и все вокруг обволакивал никогда не виденный сияющий туман…

– Ох, барин… Знаю все, что у тебя на сердце… – Юное лицо стало грустным, в глазах засветилось понимание. Будто Раде было не шестнадцать лет, а вдвое больше.

Орлов напряженно ждал ответа. Пожалуй, стоять под выстрелами и ждать, попадут в тебя или нет, было легче.

Говорить сам он не мог. Да и не знал, что тут можно сказать. Стоял весь красный, как девица на выданье, и молчал.

– Я ведь видела твою линию жизни. Очень она долгая, и нет ей конца. Да только, барин, меня в ней нет, – грустно улыбнулась цыганка.

Орлов вскинулся было, хотел возразить, что все можно переиначить, изменить, и не стоит так доверять гаданиям… Но может ли цыганка, пусть самая прекрасная, быть парой офицеру? Вправе ли он что-либо обещать?

Но на душе было грустно, словно в этот миг он потерял нечто очень значимое, чему и цены нет.

Он так и не сказал ни слова. Лишь щелкнул шпорами, четко повернулся и направился обратно.

Штаден издалека заметил его возвращение. Как и то, что возвращается Александр один. Кирасир чуть тронул коня и, ведя скакуна Александра в поводу, направился навстречу.

– Едем, – коротко сообщил Александр, легко взлетая в седло.

Он ожидал короткого смешка по поводу собственной неудачи, однако Карл глядел на него с сочувствием.

– Куда, мой дорогой друг?

– В полк. Сейчас Кондзеровский очнется. Обмоем это дело.

Кони послушно тронулись в путь.

Барон протянул бутылку. Он молчал, и Орлов был благодарен другу за это молчание.

«Может, латынь выучить?» – мелькнула в голове шалая мысль. Чего порою не втемяшится в голову! Хорошо хоть, ненадолго.

Да и зачем офицеру латынь?

Год 201…

Кабинет редактора был похож на множество подобных же кабинетов. Стол с компьютером, еще один – с бумагами, кресла, стулья, шкафы, наполненные папками различной толщины и какими-то призами, несколько плакатов на стенах, рекламирующих газету и, в свете предстоящей предвыборной борьбы, тех кандидатов, которых было бы желательно поддержать. Даже сам владелец кабинета, низенький, полноватый, походил на других редакторов.

Демократично расстегнутая рубашка, небольшая лысина, обрамленная седоватыми волосами, очки – обычный человек, довольно приятный в общении и порой даже склонный к юмору.

– Как отдохнул, Михайлыч? – доброжелательно спросил редактор у гостя.

По внешнему виду одного из ведущих репортеров что-либо сказать было трудно. Двухнедельная рыжеватая щетина, этакий вариант укороченной бороды, вечно покрывающая щеки телезвезды, не позволяла с уверенностью сказать, гулял ли вчера Юрий Михайлович и потому не смог утром побриться или же, напротив, провел все время в работе. Да и начальство склонно смотреть сквозь пальцы на пьянство личностей творческих, если оно не мешает выполнять им обязанности.

– Так, слегка, – пожал худенькими плечами репортер.

Статью он был обделен, и в сорок с небольшим фигурой продолжал напоминать скорее юношу, чем зрелого мужчину.

– Слегка даже лучше. Иногда нужен отдых после отдыха, а так – в самый раз, – улыбнулся редактор. – Чем сейчас думаешь заняться?

С определенной степенью известности приходит право хоть изредка самому выбирать себе темы. Конечно, если позволяют уже запущенные в эфир проекты.

– Есть тут кое-что, – Юра был явно смущен, что само по себе было странно. Профессия требовала раскрепощенности во всем, и заставить Юрия потерять хоть чуть уверенности в себе было невероятно трудно.

– Если не секрет?

– Какие от вас могут быть секреты, Лев Григорьевич? – Репортер улыбнулся более привычной улыбкой не ведающего сомнений человека. – Вот посмотрите, что мне прислал один краевед. Я там его дополнил кое-какими материалами. Больше так, по мелочам.

Лев Григорьевич принял из рук своего любимца диск, вставил его в комп и погрузился в просмотр. Делал он это профессионально быстро, не столько изучая, сколько пробегая взглядом информацию, пропуская рассуждения и ссылки и обращая внимание лишь на суть.

Юра терпеливо ждал, иногда чуть прикладываясь губами к рюмочке выставленного начальником коньяка, да рассеянно скользил взглядом по привычному дизайну кабинета.

– Но это же обычная «утка», – сделал вывод Лев Григорьевич, не дочитав материалы. – Признаться, чуть удивлен, что ты решил взяться за подобную тему. Лет…цать назад подобное пошло бы за милую душу, но мы же стараемся не баловаться откровенными сплетнями.

– Если они не касаются попсы, – напомнил Михайлович.

Он сам уже не знал, какой бес побудил всерьез отнестись к присланному файлу. Какой-нибудь алкогольный, не иначе. Ибо в момент просмотра, а затем и анализа, был, что называется, изрядно навеселе. Но отступать так быстро репортер не привык и потому принялся добросовестно отстаивать собственную позицию.

– Я понимаю, материал весьма спорный, особенно в привязке к материалам НКВД. Как и то, что тема сталинизма давно вышла из моды. Меня несколько насторожило другое. Этакая доля мистики, когда сотрудники якобы побывали в деревне, которой попросту не существует в районе. Даже сквозь суховатые строчки рапортов чувствуется некоторая растерянность.

– Просто переименовали деревню в какую-нибудь Сталинку или Ленинские Холмы… – Редактор узрел, что рюмка подчиненного пуста, и заботливо предложил: – Еще налить, Юрик?

Вопреки привычкам и склонностям, репортер отмахнулся, встал и, обойдя стол, оказался рядом с редактором так, чтобы иметь доступ к компьютеру.

– Вот посмотрите подборку карт. Тридцатые годы. Современные. Карта Министерства обороны, не спрашивайте, где достал, все равно не скажу. А вот это – тот же район из космоса. Видите? Ни на одной карте этого нет, меж тем как в реале можно разглядеть дома, сады и прочие огороды. Причем даже не одной деревни, а целого анклава или… Как он там еще называется?

– Обычный наш бардак. Когда составляли карты, пропустили, а потом просто слепо копировали со старой, даже не удосуживаясь проверить. Конечно, можно сделать небольшой репортаж, показать некоторые особенности страны, в которой мы живем. Но много ли это даст?

– А история с этим? – Юрий пошевелил мышкой, пропуская перед глазами редактора картинки и колонки с текстом.

– А это как раз уже действительно невероятно. Скорее всего, просто накладка. Набор случайностей, заставивший насторожиться краеведа. Если он, разумеется, вообще не придумал всю эту историю. Или вообразил. Мало ли всякого рода сумасшедших?

Тут уж возразить было нечего. Люди не вполне нормальные, имеющие зачастую чересчур буйную фантазию, часто любят поделиться ею с окружающими, порой сами уже не понимая, где правда, а где вымысел. Сообщениями от подобных «корреспондентов» переполнены отделы писем всех редакций, но, на беду пишущей братии, нет такого закона, по которому авторы с мест вместе с материалом высылали бы справку о своей психической полноценности.

– Григорьевич, все может быть. Но моя интуиция не шепчет – кричит: что-то тут нечисто. – Юрий ударил себя по впалой груди. – Интуиции моей ты веришь?

– Верю, – искренне признался редактор.

Он вновь пробежал материалы, теперь более внимательно.

– Вообще-то поезжай. В крайнем случае, напишешь о пропавших деревнях. Но об этом, – кивок на монитор, – никому ни слова. Связь держи только со мной. Билет на какое число заказать?

– Уже заказан от вашего имени на послезавтра. Я же не маленький, Лев Григорьевич. Все понимаю.

Лев Григорьевич некоторое время после ухода репортера внимательно продолжал изучать материалы, а затем решительно набрал номер.

– Илья Яковлевич? Здравствуйте. Извините за беспокойство. – Лев Григорьевич был редактором, однако у каждой газеты и каждой передачи помимо редакторов существует еще и хозяин. – Тут проклюнулся один любопытный материальчик. Как раз то, о чем мы с вами разговаривали месяц назад. Нет, разговор не телефонный. Хорошо. Минут через сорок буду у вас.

Просьбы некоторых людей важнее приказов. И уже поэтому приятно, что не успел олигарх изъявить желание, как появился некоторый ответ на вопрос. А уж сколько в том ответе правды – какая разница? Главное – результат налицо.

Город не произвел на искушенного репортера особого впечатления. И какого-нибудь иного – тоже. Очень уж во многих местах доводилось бывать за свою жизнь, и требовалось нечто из ряда вон выходящее, чтобы вызвать отголосок в душе. Все было давным-давно видено-перевидено, и потому новые места напоминали старые, набившие оскомину.

Юрий Михайлович совершенно машинально оценил окрестный пейзаж, достаточно типичный для среднерусской полосы, относительную ухоженность городских улиц, следы строительства в центре. Ничего ни мрачного, ни, наоборот, праздничного не было. Не суматошная Москва, но и не совсем сонный мир. Так, нечто среднее, ни то ни се.

Даже название главной городской гостиницы, уже давно именовавшейся отелем, не претендовало на особую оригинальность. Ни много ни мало – «Россия». Четыре этажа, какой-то ресторан внизу, наверняка пара баров… Все как везде.

Известный как репортер, Михайлович считал себя поэтом, и сейчас в его голове рождались рифмованные строчки:

Мелькают страны, города, Но как бы далеко от дома Меня ни бросила судьба, Хоть что-то все равно знакомо. Как будто видел я тот дом, Забор, и сквер, и мостик пьяный, Окраинный микрорайон, Уже молчу о ресторанах. И отдаленные края Похожи меж собой, как песни. Куда-то снова еду я — И словно остаюсь на месте.

И, как везде, репортер был тотчас же узнан. Женщина за конторкой с надписью «Администратор», почему-то дополнительно продублированной еще и на английском языке, словно иностранцы давно и надолго облюбовали заштатный город для одних им известных надобностей, расплылась в улыбке:

– Юрий Михайлович! Неужели? Это вы?

– Я – это я, – пожал плечами репортер, протягивая паспорт.

– Вам какой номер? К сожалению, люкс забронировали из Думы, но есть весьма хорошие одноместные. С душем и всеми удобствами.

– Два одноместных. – С Юрием был только необходимый в подобных поездках оператор. Большего, по мнению репортера, а главное – Льва Григорьевича, тут не требовалось. Только узнать, если возможно – заснять, и все тайно, чему лишние люди являлись только помехой. А также, главное, – ненужными ушами.

– Надолго к нам? – За разговором женщина проворно барабанила по клавиатуре, оформляя новых постояльцев.

– На несколько дней, – улыбнулся Юрий.

Администраторша была откровенно не в его вкусе. Полноватая крашеная блондинка где-то его лет ничем не походила на молоденьких рыженьких женщин, к которым известный репортер, сам рыжеватый, испытывал определенную тягу. Но, неконфликтный по природе, Юрий старался нравиться всем собеседникам. Тогда и информацию добывать намного легче. Да и зачем понапрасну наживать врагов?

Оформление не заняло много времени. Спустя пару минут столичные гости уже шествовали к лифту, дабы подняться на отведенный им третий этаж.

– Так, Сеня, пока можешь приводить себя в порядок. С нужным человечком я связался, раньше вечера встретиться с ним не получится. Торопиться нам пока некуда. Встречаемся через час в баре. Или через полтора. Я, наверно, часок вздремну. Утомился после перелета.

– Можем и через полтора, – покладисто согласился Сеня, в противоположность шефу, крепкий мужчина, при случае вполне готовый не только снимать материал, но и защитить Юрия, когда последний во хмелю иногда попадал в какую-нибудь историю.

Но полтора часа для самого Юрия оказалось неожиданно много. После душа сонливость исчезла, уступив место жажде. Утолять же последнюю прямо в номере не хотелось. Для того существовали бары, и репортер без колебаний отправился на поиск материала. Так он называл походы по злачным местам. Если подумать, там тоже частенько можно узнать нечто новое, способное в умелых руках и при хорошей подаче стать основой очередного репортажа.

Обед давно прошел, время вечернего разгула, наоборот, не наступило, и народа в небольшом довольно уютном зальчике оказалось немного. Две парочки людей в летах, сидящих за одним столом, да компания совсем уж молодых людей в углу – прямо скажем, небогатый выбор возможных собеседников. Причем пожилые явно являлись постояльцами гостиницы и ничего поведать не могли, а с молодежи какой спрос?

Лицо молодого бармена выразило удивление. Он явно узнал репортера и теперь думал, не то сообщить об этом, не то тактично промолчать, словно знаменитости в заштатном городишке встречаются на каждом шагу и от них нет спасения.

– Соточку, – коротко распорядился Юрий.

Что ж, одиночество тоже может быть содержательным. Репортер сел за облюбованный столик, отхлебнул и почувствовал, что жить стало легче. Почти по бессмертной фразе одного из самых знаменитых людей прошлого века.

За окном открывался обычный городской пейзаж. Дома на противоположной стороне, пустой постамент, на котором когда-то стоял обязательный в любом местечке памятник вождю, уголок сквера, фактически пустого… И все это – под равнодушно-серым сводом небес, решившим сегодня не баловать людей появлением солнышка.

Зато свое персональное солнышко родилось в душе. Репортер отхлебнул вторично, дабы придать ему большую яркость.

Нехитрый прием привел к ожидаемому результату. Мир вокруг стал заметно ярче и добрее. Захотелось поделиться повторяющимся после каждого приема открытием с кем-то, кто в состоянии это оценить, но Саня на беду не появлялся, а лезть в карман за мобильником не хотелось.

Вошедший в бар новый посетитель сразу привлек наметанный глаз репортера. Сравнительно невысокий, но какой-то ладный, подтянутый, и в то же время – свободный в каждом движении. На первый взгляд – чуть постарше Юрия, где-то между неопределенными сорока и пятьюдесятью, морщины на лице, светлые усы, такие же светлые, не желающие седеть волосы, взгляд одновременно и рассеянный, и вроде бы замечающий все…

Но гораздо больше удивила реакция бармена. Сумевший сдержаться при виде несомненной знаменитости, деятель вилки и рюмки преобразился на глазах. Его лицо изобразило неподдельную радость, а фигура непроизвольно подтянулась, словно речь шла о встрече непосредственного начальства, причем – в немалых чинах.

Не иначе, какой-нибудь мафиози местного разлива или состоятельный для здешних мест человек, подумал Юрий. Пусть одет мужчина был просто: джинсы, куртка, все явно не от кутюр, – но так он почти у себя дома, может и не шиковать.

Фоновая музыка в баре сменилась. Теперь вместо попсы играло что-то классическое, инструментальное. Явно в угоду новому посетителю.

– Как всегда. – Незнакомец уселся за соседний от Юрия стол, извлек трубку и принялся ее неспешно набивать.

Первоначальная догадка сразу переросла в уверенность. Курение в баре было запрещено, следовательно, надо иметь немалый вес, чтобы не обращать внимания на всевозможные, связанные с европейскими веяниями постановления властей.

Мужчина скользнул взглядом по Юрию и вновь вернулся к трубке. Подобное невнимание неприятно кольнуло репортера. Он все-таки привык к определенной известности, а мужчина вел себя так, словно в жизни не смотрел телевизор. Иначе он должен был сразу узнать примелькавшееся лицо своего визави с характерной, известной всем и каждому рыжеватой щетиной.

Но не дикарь же он, в конце концов!

Меж тем принесли заказ – вопреки ожиданию, всего лишь чашку кофе. Мужчина, смакуя, отхлебнул глоток и кивнул бармену:

– Спасибо, Максим.

Юрий допил водку, встал к стойке за новой порцией, но вместо того, чтобы вернуться за прежний столик, шагнул к заинтересовавшему его посетителю:

– Можно к вам?

– Почему бы и нет? – Мужчина закончил раскуривать трубку и с видимым наслаждением выпустил клуб ароматного дыма.

– Не боитесь? – кивнул на трубку репортер.

– А в этом есть что-то страшное?

Только сейчас Юрий обратил внимание на едва заметный старый шрам на щеке курильщика. Однако гораздо больше потрясли глаза. Если прежде незнакомец показался Юрию практически ровесником, то, встретившись взглядом, репортер был вынужден прибавить тому десяток лет.

– Нет. Просто курение в общественных местах…

– Я не меняю привычек в угоду очередной моде. – Мужчина вновь отхлебнул кофе и неторопливо затянулся.

Тон его Юрий про себя охарактеризовал как нейтрально-доброжелательный. Вроде и придраться не к чему, и в то же время никакого узнавания и уж тем более – восторга по поводу знакомства с известным человеком.

– Выпьете? – предложил Юрий.

Алкоголь расслабляет, заставляет многих раскрыться, а совместное питие делает людей на некоторое время едва ли не братьями.

– Спасибо, но нет, – отклонил предложение мужчина. – Вот кофе тут изумительный. Лучший в городе. Рекомендую.

Кофе Юрий Михайлович практически не пил и потому в свою очередь отказался от предложения. Подумал и выложил перед мужчиной визитку.

Тот прочитал с полнейшим равнодушием, лишь вымолвил дежурное и ни к чему не обязывающее:

– Очень приятно.

– Вы не смотрите телевизор? – прямо спросил Юрий.

– Практически – нет. Что там смотреть? – Мужчина, похоже, хотел перечислить то, что не нравится на голубом экране, но список явно включал без малого все передачи, и потому проще оказалось промолчать.

Мало ли какие чудики встречаются в жизни! Хотя называть незнакомца чудиком почему-то не тянуло.

– Простите, вы – местный?

– Вроде бы.

– Не знаете Невструева? Журналист из местной газеты.

– Газет я тоже не читаю. И вообще, крайне редко бываю в городе. Предупреждаю следующий вопрос – по-моему, вы первый представитель данной профессии, с кем я имею честь общаться.

Понятно. Афишировать себя незнакомец явно не любит. Есть разные категории людей – одни из кожи вон лезут, лишь бы про них где-то что-то сказали, другие предпочитают держаться в тени и тихонько проворачивают свои делишки.

– Он еще и краевед, – вставил непонятно зачем Юрий.

– Краевед, говорите? Интересно. – В глазах мужчины промелькнули веселые искорки, а по губам скользнула легкая улыбка, сразу сделавшая его обаятельным.

– Конечно, – согласился Юрий. Вторая порция подходила к концу, и надо было решать, заказывать третью или остановиться, пока еще не поздно. – Всякие тайны, история края, интересные люди, жившие здесь. Ведь жили такие?

– Интересные люди жили везде, – не без нравоучительности заметил незнакомец.

– По части развлечений-то тут как?

– Наверное, как и везде. Видите, насколько неинтересный собеседник вам достался. На концерты не хожу, давным-давно не танцую. Даже не знаю, что можно посоветовать.

В бар меж тем вступил весьма колоритный персонаж. Здоровый, изрядно в летах, с крупным лицом и окладистой седой бородой, он живо напомнил Юрию священника или, скажем, старовера.

Вошедший оглядел зал из-под густых бровей и направился к столику, где Юрий беседовал с незнакомцем.

– Мир всем, – пробасил новый посетитель.

В ответ визави Юрия поднялся, сложил руки ладошками и чуть склонился для благословения.

– Знакомьтесь: журналист из Москвы – батюшка Феофан.

Приятно быть правым! Священник был одет цивильно, в обычные джинсы и куртку, и Юрию стало приятно от своей прозорливости.

– Опять табачищем балуешься! Пасхальная Седмица уже прошла. Сегодня – среда, постный день, – неодобрительно покосился на дымящуюся трубку Феофан.

– Вы мне покажите в Библии то место, где курение объявляется грехом! – возразил так и не представившийся незнакомец.

Судя по всему, спор этот был старым. Никакого запала не чувствовалось, скорее оба произносили свои реплики по привычке.

Юрий с удовольствием наблюдал за перепалкой. Люди явно симпатизировали друг другу, и в их обществе было легко, будто в компании хороших приятелей.

– Выпьете, святой отец? – предложил Юрий.

Крупный в прожилках нос Феофана хищно шевельнулся в предвкушении. Рука репортера уже стала приподниматься в готовности призвать бармена, однако священник тяжело вздохнул и с видом героя выдохнул:

– Грех в среду-то. Все бы об удовольствиях думать. Вот на прошлой неделе – дело другое. На Пасху оно дозволяется.

Разговор был прерван появлением еще одного человека. На этот раз, судя по одеянию, официанта, наверняка из ресторана на первом этаже, раз в баре он был не нужен.

– Слушаю, Паша. – Незнакомец лишь покосился на Юрия и переключил внимание на застывшего у столика гарсона.

– Сан Саныч, там какой-то кавказец подходил. Интересовался, кто у нас крыша, – поведал официант.

– А вы? Надеюсь, послали его к Михайле Семеновичу?

– Разумеется.

– И? – Сан Саныч – хвала официанту, незнакомец обрел имя – спрашивал спокойно, словно речь шла о заурядном событии.

– Он ушел, но обещал вернуться. Сказал, чтобы мы лучше подумали.

– Хорошо. Я сейчас докурю и спущусь, – торопиться Сан Саныч явно не любил. Да и куда, если рэкетир уже ушел?

– Донимают выходцы? – понимающе спросил Юрий, когда официант удалился.

– Нет. Давненько их не было. Как указали от ворот поворот. Я не против уроженцев гор, столько замечательных людей знал, но не люблю, когда кто-то хочет навести у нас свои порядки, – пояснил Сан Саныч.

Значит, все же местный авторитет. Юрий ничего не имел против людей подобного толка, если они не занимались откровенным беспределом.

– Кстати, местные тоже пытались создать некую параллельную власть, так что это явление – не более чем следствие определенного времени и всеобщего падения нравов, – справедливости ради заметил Сан Саныч.

– И что?

– Так времена меняются, – скупо улыбнулся собеседник Юрия, старательно выколачивая трубку.

Отец Феофан поднялся вместе с ним. Юрий подумал, не отправиться ли посмотреть на выяснения, но вряд ли при нем решат говорить о делах всерьез: все-таки человек посторонний, к тому же – представитель телевидения. Так стоит ли покидать бар, чтобы не услышать ничего существенного?

– Последний вопрос, – почти вдогонку бросил репортер.

– Слушаю. – Сан Саныч остановился, в то время как его спутник уже скрывался за дверью.

– Кто такой Михаил Семенович?

– Местный начальник милиции.

– Вот даже как, – пробормотал оставшийся в одиночестве репортер, машинально допивая водку.

Впрочем, в одиночестве он оставался недолго. В бар наконец-то заглянул Саня с привычной сумкой на плече.

– Сейчас идем, – помахал ему рукой Юрий и подозвал бармена. – Сколько с меня?

Максим протянул ему счет. В принципе, было не слишком дорого. По сравнению с покинутой Москвой – вообще почти бесплатно. Не совсем, но все-таки… Юрий щедро добавил на чай и как бы между прочим поинтересовался:

– Кто этот Сан Саныч?

– Человек, – не раздумывая, отозвался бармен.

– Я вижу, что не эльф или инопланетянин, – съязвил репортер. – Мне интересен его, так сказать, социальный статус.

Мелькнула еще одна догадка: может, Сан Саныч всего лишь владелец этого отеля? Тогда бы стала понятной и его забота об «отражении» кавказской агрессии, и внимание к его вкусам со стороны персонала.

– Состоятельный человек, – пожал плечами Максим.

– Я понимаю, что не бедный. – Юрий не стал уточнять, что понятие богатства варьируется весьма сильно. Как и уточнять предположительный капитал Сан Саныча. – Мне интересно, чем он занимается.

– Продукты поставляет. Весьма превосходные. – На тугодума Максим особо не походил, следовательно, попросту не желал сообщать всю подноготную о посетителе. Если вообще ее знал.

Нет, на уровне слухов знать был обязан. А вот делиться подобными знаниями – нет. Так и работы недолго лишиться. Хотелось бы сказать «головы», да уж что-то опасное ни один идиот репортеру не расскажет.

Ну и черт с ним! Найдутся другие источники информации. Как пока не встреченный краевед, который уж точно должен знать в городе все и всех.

Выйти из отеля оказалось не так просто, как незадолго перед тем – войти в него. Почти у двери лоб в лоб репортеры столкнулись с несколькими мордоворотами, которые не только оттеснили щупленького Юрия к стене, но и умудрились притиснуть туда же крепкого Сеню. Представители телевидения возмущаться не стали. Прежде надо понять, откуда взялись подобные орлы, а уж потом в зависимости от обстановки или качать права, или молчать в тряпочку. А то еще схлопочешь по шее, и потом выяснится, что обидчик был при исполнении и твои действия показались ему провокацией.

Все разъяснилось тут же. Вслед за охраной в холл вступил Криворуков собственной персоной, известный депутат, политический деятель и прочая, прочая, прочая, в сопровождении огромной свиты.

– Кого я вижу! – Депутат сумел углядеть за широченными спинами телохранителей тщедушного Юрия и демократично шагнул к нему. – А я-то думал: кого пошлют освещать мою предвыборную кампанию? Угодил Лев Григорьевич! Самого лучшего выделил!

Политическим обозревателем Юрий не был, больше специализировался на всевозможных тайнах, секретах да загадках, но несколько раз сидел с Криворуковым в одной студии, а пару раз приходилось брать интервью. Цепкая профессиональная память репортера немедленно подсказала, что кое-кто из депутатов собрался навестить выделенные им регионы и заранее начать марафон, призом в котором являлась думская кормушка вкупе с неприкосновенностью и прочими благами развитой демократии.

– Здравствуйте, Борис Сергеевич! – с деланной радостью воскликнул Юрий. – Меня тут ваши амбалы совсем к стенке прижали, словно захотели панно сделать – «Юрий Михайлович на задании».

Ни соглашаться с Криворуковым, ни опровергать его он не стал. Успеется, раз уж шеф вовремя не умел обеспечить депутата положенными по рангу представителями четвертой власти.

– Как вам не стыдно! – укорил охрану Борис Сергеевич. – Ну что, пройдем ко мне?

Вот для кого был забронирован единственный в отеле «люкс»! Что ж, хорошо хоть, свита не заняла все этажи.

– Я думаю, с этим мы успеем, – дипломатично отозвался Юрий. – Я как раз собрался пройтись по городу, посмотреть, разузнать…

– Понятно. Хотите знать, чем народ дышит до встречи со мной и как он будет отзываться после? – Подобно большинству народных избранников, Криворуков считал, что Вселенная вращается исключительно вокруг него. – Что ж, не могу не одобрить. Но вечерком прошу на пресс-конференцию, а потом – на скромный банкет. Там и обговорим нашу дальнейшую стратегию.

Словно уже зачислил Юрия в свою команду!

Уф! Оказавшись на свободе, репортер шумно перевел дух.

– Влипли, Михайлыч? – Подобно своему шефу, рутинную работу Саня не слишком жаловал. Куда интереснее раскручивать очередную сенсацию, чем снимать многократно снятое и заранее не интересное. Есть специальные политические обозреватели, вот пусть они и занимаются всей этой бесконечной текучкой.

– Это мы еще посмотрим! – Юрий потянул из кармана мобильник и стал искать номер Льва Григорьевича. – Сейчас я им задам!

– … … ! – Джавад опустил телефон и с чувством произнес парочку русских, далеко не лучших слов.

– Что случилось? – спросил Шамиль. Он редко видел непосредственного начальника в таком гневе.

– Звонил Сам. Приказал на время вести себя тихо, – с досадой обронил Джавад. – Шайтан!

– Как?! – Шамиль в свою очередь разразился русской бранью. – Все уже на месте.

– Так, чтоб… Говорит, в город сегодня приезжает какой-то депутат, и потому пока ничего не предпринимать. Мол, незачем привлекать к себе внимание. Вдруг стрельба и все такое… Какая стрельба, когда местные наверняка в штаны наложат, стоит на них надавить чуть посильнее!

– Сколько ждать?

– Откуда я знаю? Может, два дня, а может, и все пять.

Более рассудительный Шамиль некоторое время помолчал, а затем произнес примирительно:

– Не так и много. Как раз получше узнаем город.

– Что тут узнавать? Все как везде!

– Не скажи, Джавад. Мало ли что может случиться! Лучше заранее наметить маршруты на все случаи. Заодно прозондируем почву, кто из начальства сколько берет, а кого можно взять на испуг. Раз уж придется застрять здесь надолго.

Гнев Джавада потихоньку угасал. Спешить в самом деле было некуда. Хотелось бы обтяпать делишки побыстрее, но раз шеф сказал: подождать – то можно и подождать хоть неделю. Заодно устроиться получше.

Прибывшие поодиночке и крохотными группами бойцы в гостиницах предусмотрительно не селились, снимая первые попавшиеся квартиры и комнаты, однако теперь появилась возможность не спеша подобрать жилье так, чтобы быть не слишком далеко друг от друга. Да и тут Джавад не мог не признать правоту Шамиля: заранее выведать о позиции местной милиции тоже дело нелишнее. Как и прочих органов. Вдруг они на содержании какого-нибудь конкурирующего клана?

Хотя шеф вроде бы заверял, будто ни в чью сферу влияния город не входит, перестраховаться не помешает. Государство на многое смотрит сквозь пальцы, лишь бы вовремя дали на лапу кое-кому из ответственных чиновников, а ребята крутые до подобного не опускаются. Имеет город тайного властелина – деньгами не отделаешься.

Чертова дюжина бойцов, считая с Джавадом, должна была справиться с любым местным авторитетом и его людьми, но было бы неплохо вначале узнать, есть ли тут вообще таковые, а если есть, то кто, где и сколько.

– Как выглядел ваш уроженец гор?

– Лысый, и борода – во! – Виктор Степанович опустил руку пониже пояса, но спохватился и поднял ее намного выше середины груди. Где-то наподобие растительности отца Феофана. – Типичный кавказец.

Ясно, что птичка попалась залетная. Местные жители независимо от национальности до подобного примитива давно не опускались.

Нет, преступления, разумеется, были, как же без них, но в индивидуальном, если так можно выразиться, порядке. Никакой организованной преступности в городе давно не водилось. И уж вымогательства – тем более. Даже предприниматели грызли друг друга относительно цивилизованно, в рамках существующих законов.

– Не в гостинице остановился?

Ответ я предвидел и спрашивал на всякий случай.

– Нет. Все говорят, будто видели его впервые. – Виктор Степанович, хозяин всего гостиничного комплекса, включая ресторан и бары, явно сожалел об этом вместе со мной. Сколько проблем тогда бы решились сами собой!

Обратиться в милицию не хватало оснований. Кто же будет искать в городе неведомого человека, да еще не имея улик? От слов он отопрется, скажет, его просто поняли не так, и вообще, он плохо владеет русским, отсюда и беды, а в довершение позовет демократически настроенных репортеров, и те растрезвонят, будто еще в одном месте поднял голову русский фашизм. Как-то забывая, вернее, не зная, что явление это сугубо итальянское, а то, что под этим подразумевается, в Германии называлось национал-социализмом. И так не хотелось вновь повторять все, что творилось здесь при всеобщем развале!

– Сделать вид, будто согласен, а самому предупредить милицию, и пусть повяжут при передаче денег. – Мысли Виктора шли в том же направлении, что и мои.

– А остальные останутся на свободе. Не в одиночку же твой горец решил тут дань собирать! – возразил я владельцу. – Ладно. Михайлу я сам предупрежу, чтобы проследил. Заодно пусть проверит, кто приехал в город в последнее время. Может, удастся вычислить гастролеров и поговорить по душам.

Кажется, никогда не использовал столько чужеродных слов, как в перестроечные и последующие годы. Раньше их значения бы даже не понял, а сейчас поневоле ловлю себя на том, что подобные обороты даются мне с поразительной легкостью, будто знакомы с детства. Еще сделать пальцы растопыркой и разбавить речь неопределенными артиклями «типа» и «в натуре» – вполне сойду за нового русского.

– Если появится еще раз – звони. Я задержусь ради такого случая на пару дней.

– Спасибо, – Виктор поблагодарил так, словно я сделал для него нечто воистину невозможное. – Да, – спохватился он в последний момент. – Я слышал, что у Козлова большие неприятности. Будто задержали одну из его фур, а там оказалась наркота.

Я не сразу сообразил, о каком Козлове речь, и лишь потом до меня дошло.

– У Фомки? То есть у Романа?

Виктор кивнул.

– Что ж, сам виноват. – Жалко Фомкиных стариков, однако если их сынок в самом деле виноват, то пусть сам и расхлебывает. Человек должен отвечать за свои поступки.

– Конечно, – согласился со мной Виктор, видя, что я ничего не собираюсь делать для Козлика. – Но, думаю, выкрутится. Груз перехватили на трассе, а поди докажи, кто его прятал в фуре.

– Законы чтить надо, – весомо заявляет Феофан. – Опять же, раскаяние должно быть. Наркотики – не шутка. Столько невинных душ можно загубить.

– Идемте, батюшка, – прервал я поток его красноречия. Наверное, потому, что полностью согласен с батюшкой. Существуют вещи, которыми порядочный человек не имеет права заниматься. Содомией, педофилией, наркотой… Список получился длинным.

Мы вышли вместе с Феофаном и согласно решили немного пройтись пешком. Хотя город был мало приспособлен для пеших прогулок. На окраинах в хорошую погоду господствовала пыль. В плохую – грязь. Ничего удивительного, раз большинство улиц не ремонтировалось здесь с советских времен, а некоторые – еще с царских.

В центре была другая проблема. Одни старые дома реставрировались, некоторые были снесены, и на их месте срочно возводилось что-то новое. Не знаю, дома, магазины или всевозможные конторы. Огораживающие стройки заборы выдвигались до проезжей части, и для тротуаров просто не хватало места. Приходилось идти, вплотную прижимаясь к доскам, и смотреть, как бы не попасть под машину.

Машин стало гораздо больше. Они словно неудержимо плодились, заражая воздух своим чадным дыханием. А уж что творилось в небольших дворах! Автомобили занимали их так плотно, что стояли на газонах и тротуарах, и протиснуться между ними вечером, когда владельцы забирались в свои квартиры, было немалой проблемой.

Я и раньше не особо жаловал города. Теперь же меня неудержимо тянуло домой. Туда, где воздух чище, а людей меньше.

Наверно, дичаю. Шумные компании остались в прошлом. Как очень многое из того, что когда-то составляло жизнь.

Блажен, кто смолоду был молод…

Год 1809

Усадьба действительного камергера князя Лопухина больше напоминала дворец. Хотя это поместье было не самым главным, лишь одним из многих владений князя, но владелец был достаточно богат, чтобы обеспечивать себе комфорт в любом месте, где вдруг решит отдохнуть.

Были где-то у Лопухина имения и поплоше, как же не быть среди бесчисленных сел и деревень, разбросанных почти по всем губерниям, но это стояло в окружении значительного количества земель, принадлежало Лопухиным не одно поколение и было обустроено со всем возможным удобством и изяществом.

Большой парк, даже не парк, а целый ухоженный лес, пруды, даже парочка фонтанов у входа в главное здание, а рядом – многочисленные флигеля, флигельки, необходимые хозяйственные строения самого разного назначения…

Огромный двор был наполнен различными экипажами. Помимо всевозможных колясок, бричек, дрожек, наглядно показывающих благосостояние гостей, чуть в стороне выделялось несколько карет весьма приличного вида. Даже, кажется, с гербами на дверцах.

Гусары прибыли гораздо скромнее и проще – верхом. Хотя лошади под ними были видными. Не лошади – мечта конокрада. Великолепных статей, вороные, под цвет черной с серебром формы, так что и кони, и всадники смотрелись эффектно, привлекая внимание не только дам, но и кавалеров своим живописным видом.

Не зря, ох, не зря гусары не стали надевать положенную в подобных ситуациях бальную форму с ее обычным мундиром, белыми рейтузами и башмаками к ним! Ментики и доломаны смотрятся гораздо приятнее, а в оправдание всегда можно сказать о летних учениях, лагерях и прибытии на праздник верхом. Словно специально, белые чикчиры недавно были заменены черными, и теперь мундир приобрел еще более яркий вид.

Почему бы господам гусарам не посетить бал? Тем более хозяин усадьбы, узнав, что неподалеку летним лагерем встали два эскадрона, прислал господам офицерам любезное приглашение посетить устраиваемый им праздник.

Князь, худощавый, подтянутый мужчина чуть за пятьдесят с вытянутым породистым лицом истинного аристократа, украшенным гривой седеющих волос, сам встречал гостей у крыльца. В его повадках чувствовался человек, привыкший повелевать и в то же время глубоко светский, умеющий в ряде случаев не кичиться своей родословной и богатством, напротив, всячески оказывать знаки внимания самым простым людям. Лишь бы они тоже принадлежали к благородному сословию и были достойны уважения.

Поверх коричневого фрака лежала красная Анненская лента, свидетельствующая о немалом чине хозяина.

– При матушке Екатерине я служил в преображенцах, – поведал князь гусарам. – А в шведскую кампанию был капитаном. И уже потом пошел по статским делам.

Служить в гвардии было престижно, однако гусарам гораздо более почетным представлялся свой собственный полк. Гвардия что? Паркетные шаркуны. Они и в боях бывают редко.

Передняя и зала были уже полны гостей. Отпуска из армии не приветствовались, потому и мужчины были почти поголовно из местных помещиков, пусть и из числа отставных. И конечно, из чиновничьего люда, которому выбраться на лето в имения было значительно проще, чем обязанным находиться при полках офицерам.

Нет, несколько военных все же находились среди приглашенных, но разве может пехотный офицер сравниться по внешности с черным гусаром? И уж вконец поскучнели молодые помещики. Им-то теперь ничего не светило.

Сабли были отстегнуты и оставлены в передней в знак того, что господа гусары намереваются танцевать. Разумеется, не чопорный полонез, которым по традиции открывался бал. Пусть его танцуют люди солидные, достигшие определенного возраста. И даже Кондзеровский предпочел потихоньку улизнуть в буфет, подкрепиться вином перед приличными гусару танцами. А то и не танцевать вообще, засев в компании таких же пожилых мужчин за ломберным столом на все время бала.

Выбор напитков впечатлял. Количество тоже. Князь не поскупился на угощение, и одного «Аи» хватило бы на весь полк. Соответственно, желающих выпить было хоть отбавляй.

Люди постоянно перемещались, обменивались приличными в обществе фразами то с одним, то с другим. Темы для бесед были заданы задолго до рождения многих присутствующих. Разве что александрийцы порой позволяли себе некоторые вольности, слегка поминая бывшие пару лет назад походы да коротко обсуждая между собой полковые дела.

– Позвольте вас спросить, – к Орлову обратился молодой человек, хрупкий, ловкий, явно аристократического вида.

Было ему едва ли больше шестнадцати, и старший года на четыре поручик поневоле взглянул на обратившегося чуть сверху, как бывалый воин смотрит на неоперившегося и не нюхавшего пороху юнца.

– Слушаю вас.

– Лопухин Михаил Степанович, племянник хозяина дома, – представился юноша.

– Очень приятно, князь, – вежливо, но не подобострастно отозвался Александр и назвался в ответ.

Молодой князь помялся, а потом решительно выпалил:

– Я бы хотел поступить в ваш полк.

В кавалерии служило немало представителей знатных родов, и ничего удивительного в том не было. Пусть многих гораздо больше прельщает гвардия, близость ко двору, но и воинская слава в дворянской среде отнюдь не являлась пустым звуком.

– Обратитесь к нашему шефу. Граф де Ламберт милейший человек, – посоветовал Орлов.

Он был всего лишь поручиком и ничего решать не мог. Но юный князь ему понравился своей непосредственностью и тем восторгом, с которым взирал на александрийский мундир.

Да и на самого Орлова юноша глядел с пиететом. Усы, недостижимые даже для генералов; шрам – наглядное свидетельство участия в кровопролитных стычках; бравый вид. Сразу видно – не шалопай, не салонный франт, а воин. Что до молодости поручика, так на войне взрослеют рано.

Впрочем, любой эпохе свойственны свои представления о возрасте. С получением первого чина дворянин переставал нуждаться в опеке и считался зрелым мужчиной.

– Давайте я вас познакомлю с Кондзеровским. Это командир нашего батальона, – и Александр увлек Лопухина туда, где не спеша, со вкусом прихлебывал шампанское подполковник.

– Я поговорю с шефом. Думаю, препятствий не будет, – согласно кивнул Кондзеровский, узнав, в чем дело, и приглядевшись к юному претенденту на поступление в полк.

Лишних слов старый гусар не любил. Но тем больший вес имело любое его обещание.

– Господа! Вальс! – громко оповестил кто-то от входа в залу, и общество зашевелилось.

Все имели случай убедиться в привлекательности многих явившихся на бал девиц и дам. Так разве прилично оставлять прекрасную половину общества без заслуженного внимания? Да и самим потанцевать всласть.

И закружились в вальсе пары. Большей частью – молодые. И тут наиболее эффектно смотрелись гусары. Их ментики взлетали в вихре стремительного движения, черные, рядом с одетыми в белое барышнями и барынями.

Лишь Кондзеровский не танцевал, а лишь смотрел на подчиненных с некоторым оттенком гордости. Мол, каковы молодцы! Нигде своего не упустят и всегда поддержат славу полка. В бою ли, в гулянке, на балу…

Бились в волнении девичьи сердца, и перед прекрасными глазами кружился зал, и перехватывало дыхание от лежащих на их талиях крепких мужских рук…

– Как вас зовут, прелестница? – Александр не сводил взгляда с очаровательного личика своей партнерши.

А какие у нее глаза! Карие, светящиеся от счастья! И как колеблются в вихре танца темные локоны ее волос!

– Полина. – И голос – прелесть, а не голос!

– Чудесное имя. Вам никто сегодня не говорил, что вы – само воплощение богини Венеры?

– Нет. – Губы Полины расплылись в сияющей улыбке.

– Странно. Неужели в этом зале нет настоящих мужчин? – удивился поручик. – Если бы были, они все лежали бы у ваших ног.

– А вы? Вы же не лежите. Хотя и настоящий мужчина, – рассмеялась Полина.

– Это только потому, что я имею счастье танцевать с вами. Но закончится бал – и я паду к вашим ногам.

– Вас даже не волнует, что на это скажет мой муж?

– Почему меня это должно волновать? Разве что я могу позавидовать этому счастливцу. Иметь такую супругу…

– Он так не считает. Вот и сейчас уехал в город пристраивать к службе двоюродного братца.

Орлов воспринял это как намек.

– А братец сам устроиться не может?

– Мой муж – отставной статский советник. С его связями гораздо проще найти теплое местечко для родственника. – Губки дамы чуть скривились.

Похоже, она, как и Орлов, считала – быть поручиком гусарского полка гораздо почетнее, чем столоначальником, пусть даже и в чинах.

Подобный разговор явно нуждался в продолжении. Потому грянувшую вслед за вальсом мазурку Орлов танцевал с той же Полиной. А как иначе?

– Здесь мы лишь проводим лето, а остальное время живем в Первопрестольной, – сообщила Полина.

Мужчины лихо стучали о пол, да так, что едва не заглушали оркестр. И среди всех выделялся Александр. Он отплясывал танец с истинно гусарским шиком, вел даму через все помещение, легко совершал антраша. Ноги сами трижды отбивали такт, пока тело поручика находилось в очередном полете, и притом Орлов продолжал говорить, словно и не отделывал лихих фигур.

– Вам не страшно одной в деревне без мужского плеча?

– А прислуга?

Наверняка боится, что расскажут мужу, подумал Орлов.

– Разве что скучно, – дополнила Полина.

– Позволите развлечь вас в вашем одиночестве? И потом, одно дело – имение, а другое – дорога. По дороге всякое случается.

Дороги в империи всегда были безопасны, но надо же иметь предлог! Да и если Полина живет далеко…

Полина взглянула с интересом, мол, а что именно может быть по пути из одной деревни в другую?

Словно не знала. Впрочем, женское кокетство – оно вечно.

– Путь со мной покажется вам одним мигом, – нахраписто дополнил Александр.

– А если моя деревня рядом?

– Даже если так, за несколько дней доберемся.

– Вы говорили о миге, поручик.

– Пока будет длиться наш миг, в мире может пройти вечность.

– Вы меня заинтриговали, поручик. Прямо обещаете всякие чудеса. Даже время с вами в состоянии идти по-разному.

– А вы попробуйте и убедитесь сами, – убежденно произнес Орлов, на мгновение приблизился к Полине и добавил: – Но самое большое чудо в мире – вы…

– Дядюшка, я хотел бы с вами поговорить.

Отловить князя было не так просто. Как устроитель праздника, он постоянно был в движении. Следил, всего ли достаточно гостям, отдавал распоряжения прислуге, смотрел, все ли идет правильно.

– После бала, Миша.

– Я ненадолго, дядюшка, – проявил некоторую настырность молодой Лопухин.

– Хорошо. Пройдем в мой кабинет. Здесь несколько неудобно, – сдался князь.

Умение добиваться цели он считал фамильной чертой. Все равно Михаил не отстанет, так уж проще выслушать его сейчас. Тем более, по обстоятельствам разговор и в самом деле будет коротким, и ответ можно будет перенести на завтра.

Воспользовавшись паузой в непрерывной суете, старший Лопухин незамедлительно потребовал у слуг трубку. Михаил терпеливо ждал, пока старый камердинер князя принесет заказанный предмет, уже разожженный, распространяющий вокруг себя приятное благовоние дорогого ароматного табака.

– Дядюшка, я хотел бы пойти в александрийские гусары, – после первой же затяжки опекуна вымолвил Михаил.

– Как? – чуть удивился бывший преображенец.

– Вы же сами говорили, что пора мне поступать в службу, – напомнил Михаил.

– Но почему к александрийцам?

– Славный полк, – улыбнулся Михаил.

– Полк или форма? – проницательно улыбнулся опекун.

Его племянник сам толком не мог ответить на этот вопрос. Просто на него произвел впечатление бравый вид гостей, и он очень хотел принадлежать к их лихой компании.

– Пойми, Миша, Лопухины всегда служили в гвардии, – мягко сказал князь. – С нашей фамилией идти в армейский полк даже стыдно, право слово. Мы же с царями в родстве, и вдруг словно простые дворяне…

– Там много знатных людей, – напомнил Михаил.

– Все равно, – покачал головой дядя. – Ладно, не хочешь идти вслед за мной в преображенцы… Понимаю, кавалерия тебе нравится больше. В кавалергарды ты ростом не вышел, но есть и другие полки. Те же лейб-гусары. Красное с синим – тоже весьма неплохие цвета. Да и помимо них… Бывший Цесаревича Константина уланский полк недавно разделен на два полка, оба переведены в гвардию. Уланский и Драгунский. Можешь выбирать любой. Тебя примут в них без всяких проволочек и сомнений. Только скажи, в какой, и я все устрою. Лучше служить поближе ко двору, чем мыкаться с полком по необъятной России.

– Я не хочу при дворе, дядюшка. Я хочу послужить всерьез, – твердо ответил молодой Лопухин.

– А завтра к нам заглянут павлоградцы или ахтырцы, и ты с тем же убеждением захочешь к ним.

– Не захочу.

– Кто знает? – Старший Лопухин почти исчез в облаке табачного дыма. – Пойми, Миша, первое впечатление может оказаться обманчивым. Я ведь отговариваю тебя ради твоего же блага. Ты молод, горяч, а грядущую судьбу надо строить серьезно. Так, чтобы не было обидно за опрометчивые шаги.

Судя по Михаилу, жалеть он отнюдь не собирался. Но на то и молодость, чтобы предаваться минутным порывам, и на то старость, чтобы на все взирать холодным взглядом.

– Давай сделаем так. – Дядя отложил в сторону трубку и внимательно посмотрел на племянника. – Сейчас ты весь под властью впечатления и своих желаний. Но если немного подождать? Остынешь, хладнокровно все взвесишь, и тогда мы возобновим наш разговор. Я все-таки в ответе за тебя перед покойным братом. Передумаешь – и я помогу тебе устроиться в любой из гвардейских полков. Нет – иди в гусары. В крайнем случае, от них можно будет перевестись в гвардию, пусть с понижением в чине. Все равно сумеешь наверстать свое. Но прежде подумай, а не действуй под влиянием мгновения. Договорились?

Мягкая поначалу речь к концу звучала твердо, давая понять, что решения своего старый князь менять не станет.

Хотя отказа ведь тоже не было. Лишь совет подумать. И даже без какого-нибудь определенного срока. Так что мешает повторить просьбу, ладно, не завтра, но через день? А пока узнать у гусар, где находится в данный момент их знаменитый шеф, да и сборы тоже потребуют какого-то времени…

Зато в награду за все усилия можно будет надеть на себя эффектную форму, а потом ловить на себе жадные девичьи взгляды.

Почему-то о произведенном на прекрасный пол впечатлении думалось намного больше, чем о грядущих сражениях и славе.

Или это виноват бал?

Бал продолжался. Ни о каком разъезде по домам для большинства гостей не могло идти речи. Если еще самые ближайшие соседи имели подобную возможность, то для остальных это означало бы долгую и нудную ночную дорогу. Признаться, вещь несносную после праздничного веселья.

Поместье было весьма обширным, и комнат должно было хватить на всех приглашенных. Если уж звать гостей, так надо обеспечить им не только веселье, но и ночной покой по окончанию действа.

К покою пока никто не стремился. Часть стариков засела за карты. Пожилые и просто старые дамы судачили, обсуждая остальных участников бала или же делясь хозяйственными секретами. А молодежь… Молодежь танцевала.

От количества людей в зале, от стремительных движений мазурки было жарко. Да и лето все-таки. Хотя август ближе к его концу, чем к началу.

– Как тут душно, поручик! – Полина успела переодеться, но после первого же танца вновь раскраснелась и напрасно обмахивалась веером.

Говорят, еще в екатерининские годы им можно было не просто обмахиваться, но и безмолвно разговаривать. Однако молодежь уже не знала этого языка, и оставалось полагаться на собственную интуицию да желания.

– Давайте выйдем в сад, – предложил Орлов.

Ему тоже было жарко. Чуть ли не как под Фридландом. Наверное, есть смысл приезжать на подобные праздники, как и положено, в вицмундире. Но в сельской местности господствовала свобода нравов, и гусары перед поездкой дружно решили не изменять присвоенной полку форме.

– Вы предлагаете отсюда сбежать? – с улыбкой осведомилась Полина. – И это говорит гусар?

– Не сбежать, а совершить хитроумный маневр, – качнул головой Александр. – И потом, когда остальные обессилят, появиться здесь бодрыми и готовыми на новые подвиги.

– А вы коварный, поручик! – сообщила Полина, покорно следуя за своим кавалером.

– Не коварный, а опытный, – с намеком отозвался Орлов.

– Вы меня интригуете! – О, эта улыбка!

– А вы меня сводите с ума, – не остался в долгу гусар.

Воздух снаружи был теплым и напоенным кружащими голову ароматами позднего лета. Из дома доносились звуки музыки, свет из окон падал на дорожки и кусты, а дальше лежал полумрак, в котором полная луна боролась с густыми тенями княжеского сада.

Какая-то парочка виднелась чуть в стороне от крыльца. Падавшая тень не давала разглядеть дышавших воздухом людей, лишь было ясно, что мужчина – офицер в общеармейском мундире.

Да и зачем кого-то разглядывать? Самое лучшее – не видеть никого, при условии, что и сам остаешься невидимым.

– Давайте уйдем в плавание… – Орлов повлек спутницу в глубину играющего лунными бликами сада.

– Какое плавание?

– Здесь неподалеку большой пруд, – сообщил гусар. – Посередине его остров, а на острове – беседка.

– Откуда вы знаете? Вы же появились накануне бала. – Полина остановилась и посмотрела на Александра с удивлением.

– На военном языке подобное называется рекогносцировкой. Куда бы ни забросила прихотливая судьба, первым делом надо изучить лежащую в окрестностях местность, – охотно пояснил даме Орлов.

Мысленно он поблагодарил Кондзеровского за его уроки. Старый гусар заставлял не только ежедневно заниматься саблей или стрелять из пистолета. Ветеран учил офицеров постоянно быть готовыми ко всему. А для этого отнюдь не лишне всегда знать, где, что и как.

Вот и теперь. Несколько взглядов, брошенных по дороге и перед началом бала, и Орлов уже имел некоторое представление об имении князя. В том числе – о лежащем в конце сада не то озере, не то пруде и даже об островке на нем.

Он и по аллеям двигался с уверенностью, словно проходил по ним не раз и не два, и темнота не являлась ему помехой.

Пруд лежал там, где и предполагал Орлов.

Луна проложила дорожку по спокойной воде, и по какой-то неведомой, предопределенной свыше случайности ее конец упирался в небольшой островок.

– Добрый знак. Смотрите, нас словно приглашают совершить сей небольшой вояж, – заявил Александр.

– Красиво… – От Полины исходил жар. И странно: Александр держал ее за руку, но каким-то образом чувствовал все тело, каждый его изгиб, как будто держал женщину в объятиях.

– Где-то здесь должна быть лодка. – Поручик заозирался по сторонам.

Тут было несколько сложнее. Лодка, без сомнения, была, но как найти ее посреди прибрежной высокой травы и плакучих ив?

– Да вот она! – Орлов увидел какой-то темный силуэт.

Лодка лежала наполовину на берегу. Непривязанная, даже с веслами, лежащими вдоль бортов. Да и от кого привязывать? Лопухин слыл строгим человеком. При таком владельце ни одному крестьянину или дворовому в голову не придет воспользоваться хозяйским имуществом. Гостям же никакой лодки не жалко. Пусть катаются по пруду, если блажь сия втемяшится в их головы.

Александру и Полине втемяшилась.

– Может, вернемся? – предложила было молодая женщина, но уверенности в ее голосе не было. Лишь желание, чтобы кто-то взял ответственность за прогулку на себя.

– Преодолев такие дебри?! – деланно возмутился Орлов, кивая на пройденный сад. – Ни за что!

Он протянул руку, и Полина послушно оперлась на нее, ступила на борт лодки. Александр подождал, пока спутница устроится на корме поудобнее, столкнул лодку на воду и легко запрыгнул внутрь сам. Даже ботики намочил едва-едва.

Одна и та же работа может восприниматься как каторга, а может – приносить удовольствие. Рабы на галерах вряд ли испытывали хоть что-то приятное, когда были вынуждены налегать на весла. А вот Орлов греб – и был счастлив.

– Я слышала, раньше за преступление людей отправляли на галеры. – Мысли двух молодых людей странно совпали. – За что попали на каторгу вы, поручик?

– Каторгой галеры были по одной причине. На них не было вас. Иначе тысячи людей боролись бы за право занять места на галерных банках, – мгновенно и убежденно возразил Александр под счастливый женский смех.

Весла погружались почти без всплеска, выходили из воды без брызг. Еще не хватало намочить доверившееся тебе создание! Лодка плавно скользила по глади прямиком по лунной дорожке, словно ее притягивало ночное светило.

Путешествие оказалось на диво коротким. Покинутый берег сильно отдалился, словно между молодой парой и им лежал не сельский пруд, а целый океан, и нос лодки с разгона уперся в песок.

– Прошу, сударыня! – Орлов галантно соскочил и вновь протянул Полине руку.

– А я не испачкаюсь? – Полина с некоторым сомнением выставила из-под платья кончик изящной туфельки.

– Со мной – нет! – Орлов легко подхватил свою спутницу.

– Ой! – только и успела вскрикнуть та, прижимаясь к доломану.

Но руки Орлова были крепки. Гусар уверенно нес свою драгоценную ношу туда, где среди кустов виднелась увитая плющом беседка.

Внутри беседка напоминала небольшой дом. Во всяком случае, в ней зачем-то стояла пара кожаных диванчиков, словно обычные лавки казались князю признаком отсталости и нищеты.

– Что вы делаете со мной, поручик? – жарко прошептала Полина.

Он не делал пока ничего, лишь продолжал удерживать женщину на руках, но вот она соскользнула, оказалась в объятиях, а дальше губы встретились, и земля поплыла из-под ног…

Кондзеровский неторопливо сгреб небольшую кучку ассигнаций. Играли по маленькой, как полагается не азартным игрокам, готовым поставить на кон решительно все, а серьезным людям, которым просто нечем заняться, пока более молодые отбивают по паркету такт и кружат в танце девиц и замужних дам. Так, не игра, а больше пристойное возрасту провождение времени. Но свечи в очередной раз догорали, музыканты потихоньку начинали фальшивить от усталости, а число танцующих уменьшилось до нескольких наиболее выносливых пар.

Приближалось утро, а с ним привычные служебные заботы. Помещики вольны в своих действиях, офицеров же ждал полк, и подполковник первым, как полагается его чину, вспомнил об этом.

Что ж, не каждую неделю удается развлечься. Человеку военному надо использовать каждую возможность для отдыха, однако пренебрегать при этом царской службой не след.

– Благодарю за компанию, господа, – кивнул подполковник, поднимаясь со своего места.

Он заглянул в зал. Среди уцелевших пар выделялась знакомая черная форма. Остальные гусары обнаружились в буфете. Уже порядком утомленные вином и танцами, тем не менее мужественно продолжающие время от времени прикладываться к бокалам.

Появление Кондзеровского было встречено дружным приветственным ревом. Сразу несколько рук протянули подполковнику наполненные бокалы. Ветеран выбрал благородных размеров посудину, залпом осушил ее и молодцевато расправил седые усы.

– Хорошо!

Что было встречено новыми восторженными криками.

– Смотрю, господа, гости устали, – прокомментировал ситуацию Кондзеровский.

Большинство помещиков уже наверняка видели сны, причем даже не первые. Как и их дочери и жены. Это жители столичных городов привыкли вставать за полдень, а ложиться под утро. В деревнях поневоле просыпаешься с солнцем. И теперь привычка подниматься с рассветом заставляла хотя бы прилечь пораньше. Пусть это «раньше» сопровождается начинающимся посветлением небес.

– Пора нам собираться. Пока доедем…

Веселье явно угасало, и против возвращения никто особо не возражал. Если что, всегда можно догулять в эскадронах. Хотя куда тут догуливать? Хоть бы подремать немного по дороге…

– Где Орлов? – Наметанный глаз командира заметил отсутствие одного из подчиненных.

– Давно не видели.

– Вы куда-нибудь кроме рюмки вообще смотрели? – осведомился Кондзеровский под невольные смешки гусаров.

– Может, уснул? – предположил кто-то.

Предположение тут же опровергли. Сильно пьяным Орлов явно не был, с чего ему покидать благородное собрание?

– Тогда где же он?

– О чем спорите, господа? Я здесь, – у входа действительно стоял Александр собственной персоной.

Они с Полиной сумели вернуться только что, благодаря всеобщей усталости и разброду, совершенно незаметно. Полина светилась от счастья, да и гусар имел несколько рассеянный вид, но мало ли кто как выглядит в конце праздника?

– Мы думали, ты совсем пропал, Орлов!

– Так уж и пропал! На мгновение выйти нельзя! – Для поручика в самом деле промелькнуло мгновение.

Чем хороши большие праздники – проследить ни за кем нельзя. Разве что делать это специально. Но специально следить было некому. Полина в одном из коридоров последний раз благодарно припала к кавалеру и сразу направилась в свою комнату, а тот демонстративно появился на людях, дабы каждый мог потом сказать, мол, все гусары были постоянно, на виду то развлекая в танцах дам, то проводя время в буфете.

– Что-то в горле совсем пересохло, – перевел разговор на актуальную тему Орлов и в подтверждение своих слов залпом выпил здоровенный бокал шампанского. – Еще!

– Браво, Орлов! – Ему было тотчас же налито, и Александр вновь осушил бокал одним глотком.

– Что это я все пью один? – заметил поручик.

Музыка в зале окончательно стихла. Девицы и дамы отправились спать, и лишь немногие мужчины заглянули в буфет выпить перед сном последний стакан вина.

– На дорожку! – провозгласил Кондзеровский, обводя взглядом офицеров. – Надо ехать, господа.

Служба, что ж тут поделать?

Обратный путь не отличался весельем. Гусары, пользуясь случаем, дремали прямо в седлах. Подобному искусству учишься быстро, после первых же длительных маршей. Лишь Орлов мечтательно представлял, как побыстрее управится с делами и еще успеет перехватить Полину, которая после обеда собиралась возвращаться домой. Не так уж далеко от эскадронного лагеря проходит дорога. Пара часов скачки – и все.

На решение не сумел повлиять даже командир. Сразу после прибытия, пока офицеры не разошлись поспать хотя б оставшийся часок до подъема, он оповестил:

– Вечером гуляем! – И под дружные выкрики субалтернов потряс в воздухе ассигнациями.

Считавший своей семьею полк, Кондзеровский все выигранные деньги всегда назначал на пропой, какую-то часть из них выделяя на водку простым гусарам. Они – как младшие братья. Служба – святое, но во внеслужебное время почему бы не выпить и им? А уж офицерам – само собой.

Мелкие армейские радости… Но у Орлова появилось армейское счастье, и даже перспектива побыть среди товарищей на дружеской пирушке в свете этого отступила на второй план.

Чуток поспать, а там – уход за лошадьми, обычные утренние занятия, обед и в путь. Пока не объявлен поход, можно позволить себе мелкие поблажки. Или не гусары?

Гость прибыл к Лопухину на второй день после бала. Чуть полноватый, солидный, с крупным мясистым лицом и небольшими залысинами. Такие люди сначала кажутся природными добряками, однако высокомерный вид и холодный, пронзающий собеседника взгляд мгновенно меняют впечатление.

Впрочем, когда хотел, гость умел быть обворожительным и милым человеком. Даже к прислуге он обратился без строгости, и дворовые князя подумали: «Какой добрый барин! Даром что немец, но и по-нашему говорить худо-бедно умеет».

Немцем гость не был. Но так уж принято – если человек с Запада, простой народ не особо пытается разобраться, из какой он, собственно, страны. Немец – и все.

Судя по тому, как склонился в поклоне гордый хозяин, фигурой гость был немаловажной. Раз уж сам князь непритворно оказывает ему такие знаки внимания, то поневоле задумаешься, какое же положение занимает полноватый мужчина. Вроде ни мундира, ни орденов. Только одинокое серебряное кольцо в виде кусающей собственный хвост змеи на безымянном пальце правой руки – по этой части прислуга всегда отличается повышенной наблюдательностью. Они такое заметят – никакого полицмейстера не требуется.

– Васька! Немедленно подготовь комнаты для дорогого гостя! – распорядился Лопухин и перешел на французский: – Надолго ли к нам? Признаться, не ожидал, что навестите меня в здешней глуши…

– Дела, – коротко произнес гость. – Надеюсь, вы сможете уделить мне некоторое время?

– Я весь к вашим услугам, – вновь поклонился князь. – Прикажете обед?

– Прежде разговор. Только немного приведу себя в порядок после дороги, – отклонил предложение гость.

– Как изволите. – Вопреки обыкновению, настаивать хозяин не стал. – Я буду ждать вас в кабинете. Васька проводит. Вы ведь знаете местный язык?

– Я знаю много языков, – чуть улыбнулся гость.

Спустя четверть часа мужчины встретились в хозяйском кабинете. На столе стоял кофейник, необходимые приборы да чуть дымились заранее раскуренные длинные трубки.

Всегда гордый и независимый, Лопухин был воплощенным смирением. Он даже поцеловал гостю руку, будто тот по меньшей мере являлся императором или епископом.

Бывают в мире люди поважнее коронованных или духовных владык. Только не все об этом знают. Лопухин – знал.

– Для меня такая честь принимать в своем доме столь высокого гостя, – проникновенно произнес князь. – Прикажете подать вина?

– Зачем же? Разговор у нас будет серьезный. – Гость с видимым удовольствием чуть отхлебнул из своей чашки, затянулся трубкой. – Хорошо! Да вы садитесь, брат.

И замолчал. Так что осторожно присевший на краешек кресла Лопухин через некоторое время вынужден был начать первым.

– Как вы сумели меня найти? Достаточно было бы написать, и я бы приехал куда необходимо.

– Собственно говоря, это место и является сейчас самым необходимым, – изрек гость, окутываясь клубами ароматного дыма. – И то, что вы посетили именно это из своих поместий, можно рассматривать как знак небес.

На обычно бесстрастном лице Лопухина невольно промелькнуло удивление.

– Видите ли, нам удалось напасть на след… – Гость сделал паузу, давая хозяину время самому сообразить, о чем идет речь.

– Неужели записки? – невольно переходя на шепот, словно опасался возможного подслушивания, спросил Лопухин.

– Они, – важно кивнул гость.

– Но это же… – продолжать князь не смог.

Он даже изменил образу вальяжного вельможи, вскочил и в крайнем волнении прошелся несколько раз по кабинету.

– Где?

– Если бы я точно знал! – вздохнул гость. И пояснил: – Три года назад брат Жан сообщил, что совершенно случайно напал на их след. Он вел в Восточную Пруссию. Как раз началась война. С одной стороны, это казалось не настолько плохо. Трудно что-то предпринять в спокойные времена, не привлекая внимания властей, а тут подвернулся такой случай! В случае необходимости можно было бы воздействовать на своих людей в среде командования и использовать какие-то войска.

Лопухин понимающе кивнул. Случай подворачивается тому, кто сам причастен к его созданию.

– И что? Найти не удалось?

– Последнее сообщение брата Жана говорило, что он скоро сумеет найти необходимое место. Это было в начале весны седьмого года. А потом Жан бесследно исчез.

– Завладел и решил присвоить себе? – Князь глянул так, словно смотрел поверх пистолета.

В его голове сложилась логичная цепочка событий. Брат Жан, раз уж приходится называть его так, хотя настоящее имя было известно князю, воспользовался французами, сумел захватить записки, а сам потихоньку скрылся, а затем втихаря перебрался на русскую территорию. Во всяком случае, искать беглеца у недавнего противника никому в голову не придет. Хотя бы некоторое время. А там можно придумать что-нибудь еще. На Земле есть достаточно мест, где можно укрыться на довольно долгое время.

– Я, признаться, подумал то же самое, – признался гость, задумчиво потягивая трубку. – Хотя и привык доверять брату Жану. Но мало ли что? Пришлось заняться поисками его следов. На беду, пропавший не сообщил точно название мызы, где должно было храниться искомое, и потому поиски растянулись.

Он надолго замолчал, а потом, не вдаваясь в подробности самих розысков, сообщил результат:

– Оказалось, брат Жан взял с собой драгун и отправился в нужное место. Владелец оказал нешуточное сопротивление, а тут, как назло, нагрянул разъезд русских гусар. Подоспевшее к французам подкрепление нашло усадьбу разгромленной и горевшей. Брат Жан был убит, а сами бумаги бесследно исчезли. Взял ли их кто, нет ли, но в доме их не было – насколько удалось обыскать помещения прежде, чем они окончательно занялись пламенем. Во всяком случае, в доме успели обнаружить открытый тайник, а дальше пришлось срочно уходить, пока выходы не были отрезаны огнем. Сами понимаете, если бумаги были захвачены нападающими, вполне может быть, что позднее их просто выбросили, как не представляющие для профанов никакой ценности. Скажем, убедились – никаких военных секретов они не содержат, так зачем таскать их с собой? А может, напротив – сумели понять, что это не просто записки, и теперь появился новый владелец. Вполне вероятно, что бумаги погибли в огне, но мы просто обязаны исследовать любую возможность. И непременно – верить в лучшее.

Лопухин некоторое время сосредоточенно переваривал полученную информацию. Действительно, варианты могли быть самыми разными, и дальнейшие действия представлялись ему смутно.

– Чем я могу помочь в деле? Вы говорили, что появились здесь неспроста. – Князь вопросительно уставился на гостя.

– Напавшие на брата Жана кавалеристы были черными гусарами, – ответил тот.

– Александрийский полк? – понял Лопухин.

Гость кивнул. Теперь все стало на свои места. Имение князя действительно просто подвернулось случайно, а главным было то, что нужный полк стоял постоем в этом же уезде. Но дальше…

– Могу я чем-либо помочь?

– Разумеется. Иначе я не стал бы вас просвещать в случившемся раньше времени, – спокойно сообщил гость. Как нечто само собой разумеющееся, ведь ни один фельдмаршал не сообщает всего своим генералам. – Надо каким-то образом узнать, кто именно причастен к нападению, и уж затем любыми путями выведать судьбу украденных записок.

– Любыми не получится, – спокойно сообщил Лопухин.

Он уже окончательно успокоился после сногсшибательного известия и теперь хладнокровно перебирал варианты.

– Почему?

– Потому что в России есть законы, и, поверьте, они гораздо строже германских.

– Нет, что вы! – качнул головой гость. – Ни о каком нападении не может быть речи. Но что вы скажете, если обвинить виновника в хищении?

– В каком? – Князь посмотрел на собеседника, словно на младенца. – Что с бою взято, то свято. Я уже не говорю, что счастливец мог погибнуть, выйти в отставку, перевестись в другой полк. Если он понял, что сумел найти, то будет молчать, а не понял – скорее всего, просто выкинул, заложил, проиграл в карты. Как вы вообще хотите установить, чьих это рук дело? Начнете спрашивать – лишь привлечете к себе внимание. Даже я, не последний по знатности и богатству в этой стране человек, не могу прямо так, как здесь говорят, в лоб, узнавать какие-то подробности. Да и стоит начать выяснение, нынешний владелец записок может сделать с ними что угодно. В крайнем случае, элементарно осознает ценность своего трофея.

– Должен же быть в их полку кто-то из вольных каменщиков! – утверждающе произнес гость.

– Сомневаюсь, – возразил Лопухин. – Масонство в военной среде нынче не в моде. Они находятся в непрерывных походах, так разве им до отвлеченных рассуждений о смысле жизни? Хотя… – Князь задумался. – Есть некие предположения. Но они потребуют некоторого времени. Спешкой тут ничего не сделать.

– Подождать мы можем. Хоть несколько лет. Был бы результат. – Гость глядел так, словно в запасе у него был минимум век.

Но когда что-то ищешь если не всю жизнь, то весьма ощутимую ее часть – поневоле готов повременить еще немного. Особенно надеясь на ощутимую награду в случае удачи.

Но был в глазах гостя интерес, каким образом хозяин собирается добиться успеха, и Лопухин признался:

– У меня как раз племянник просился отпустить его в этот полк. Молодой еще, но я ему кое-что рассказывал о ложе и даже собирался принять в ближайшее время. Так что будет у нас свой человек в полку. Завтра же отправлюсь к их шефу со всеми необходимыми бумагами и прошениями. А сверх того, под это дело можно попробовать побеседовать с кем-либо из старших гусар. Может, случайно всплывут какие-нибудь факты. Хоть малюсенькая зацепка. А нет – придется полагаться на племянника. Малый он общительный. Надеюсь, сумеет себя хорошо зарекомендовать, а там, глядишь, и узнает что-нибудь интересное.

Гость кивнул. Да и что ему оставалось?

Хорошо, когда едешь по казенной надобности! Лошадей дают в первую очередь, прогоны оплачиваются государством, любой смотритель кланяется в соответствии с твоим чином да втягивает голову в плечи, получая разнос за нерасторопность. Бывает и застрянешь ненадолго, если лошади в разгоне и кроме курьерской тройки на станции ничего нет, но так и это время можно использовать с толком, откушав чем Бог послал.

Но если ты в отставке и путешествуешь по своим делам, то любой путь превращается в муку. Какой-то жалкий коллежский регистратор превращается в подлинного сатрапа и задерживает тебя под любым благовидным предлогом, пропуская вперед всех, снабженных потребными бумагами. Да и платить за каждую версту приходится из своего кармана. Между прочим, чуть не по гривеннику за каждую лошадь и каждую версту! Тут поневоле по возможности предпочтешь ехать на своих, чтобы не проматывать зря капиталы. Нет, конечно, есть люди, денег не считающие, однако как-то не по-хозяйски отдавать их там, где без этого можно обойтись.

Не то чтобы Нозиков был таким уж бедным. Дом в Москве – это не каждому по карману. Но, может, и имел отставной статский советник свое жилище в Первопрестольной во многом потому, что умел считать каждую копейку. Надо было – тратил, но когда мог избежать – предпочитал поберечь.

Сейчас он тоже ездил в губернский город на долгих, да вот беда, лошади притомились, и волей-неволей пришлось сделать остановку. Тем более, станция была последней, и дальше надо было сворачивать с почтового тракта к имению, а до него еще добрый десяток верст. Так лучше передохнуть здесь, чем в чистом поле или в лесу.

Против обыкновения станция пустовала. Перемены лошадей ждал лишь одинокий молодой офицер в темно-зеленом суконном общекавалерийском вицмундире. Лишь пшеничного цвета усы говорили, что офицер – или гусар, или улан. Но по молодости вряд ли чин армейца был велик. Вот был бы постарше…

– С кем имею честь? – осведомился кавалерист, привставая с насиженного места и отводя в сторону руку с зажатой дымящейся трубкой.

– Отставной статский советник Борис Николаевич Нозиков, – отрекомендовался путешествующий помещик.

Что-то мелькнуло в глазах кавалериста, нечто плутоватое, и по губам скользнула легкая улыбка.

– Александрийского гусарского полка поручик Орлов Александр Александрович, – представился в свою очередь офицер, щелкая каблуками и чуть склоняя голову. – Представляете, уже с четверть часа пребываю в полном одиночестве. Даже выпить не с кем. Аполинарий! Где ты там?

В дверях возник денщик с широким крупным лицом.

– Шампанского! – распорядился поручик и почему-то подмигнул.

Денщик исчез, словно ветром сдуло.

– Смотритель! Как там тебя? Два стакана! Живо!

Нозиков несколько ошалел от такого напора. Шампанское стоило полтора рубля бутылка, и распивать ее просто так с незнакомцем показалось ему мотовством.

Хотя… О гусарах порою шла такая слава…

– Мне бы обед… – начал бывший статский советник, но после офицерских приказов его голос прозвучал как-то неубедительно.

– Какой обед, когда мы еще не выпили? – возмутился Орлов.

– Но… – Несмотря на свой былой немалый чин, полноватый, разменявший пятый десяток Нозиков в присутствии напористого гусара почувствовал себя несколько неловко.

– Что значит – «но»? Вы что же, со мной выпить не желаете? – осведомился Орлов и посмотрел на собеседника так, словно собирался сию же секунду потребовать у него сатисфакции.

– Вы меня не так поняли, – быстро проговорил Нозиков.

Не надо считать его трусом. Шампанского, да еще бесплатного, ему тоже хотелось.

– А раз так, то… Аполинарий! Да где же ты?

– Сей момент, ваше благородие! – Широкомордый денщик в усердии принес не одну, а целых две бутылки «Аи».

Нозиков поневоле подумал о нагоняе, который сейчас устроит Аполинарию офицер, но тот, вопреки ожиданиям, не стал ругать денщика за мотовство, лишь подхватил шампанское, поставил одну бутылку на стол, а из второй одним привычным движением выстрелил пробкой в потолок.

Пенная струя рванула вверх, однако была тут же ловко направлена в уже принесенные смотрителем стаканы.

– За наше знакомство! – Гусар лихо выплеснул в себя свою долю и ревниво проследил, чтобы Нозиков тоже выпил все до капли. – Откуда путь держите, сударь?

– Понимаете, у меня кузен решил поступить в службу, вот и пришлось заняться его делом. – Шампанское приятно зашумело в голове, и бывший статский советник поневоле постарался придать себе важность. – Без должной протекции хорошее место получить невозможно даже в губернском городе. А уж о столице не говорю.

При упоминании о протекции гусар чуть скривился, но быстро справился с выражением своего лица.

– И как? Удалось пристроить?

– Разумеется. Кое-какие связи у меня есть, – Нозиков самодовольно улыбнулся. – Но, не скрою, борзых щенков тоже дать нужным людям пришлось.

– Это надо отметить, – немедленно заметил Орлов, вновь разливая дорогой напиток. – За будущую службу вашего кузена!

Как было не поддержать такой тост?

– И все-таки зря. Вступил бы в военную службу, обошлись бы без взяток, – резонно заметил гусар. – У нас карьеру можно сделать – представляете! – без малейшей протекции. Родине нужны храбрые воины.

И подумал про себя: «Но воины, а не будущие взяточники. Толку от таких, как вы, в полку!» Однако на губах Орлова при этом гуляла очаровательная улыбка, и ничто не выдавало подлинных мыслей поручика.

– У моего кузена здоровье не очень крепкое, – против воли стал оправдываться Нозиков. – Ему лучше служить поближе к дому.

– Тогда – да. Но все равно мы просто обязаны выпить за защитников Отечества, – непререкаемым тоном изрек Орлов.

Отказаться было невозможно. На душе Нозикова стало покойно и благостно. Чуть раздражавший поначалу новый знакомый показался милейшим человеком, даром что в небольших чинах. Но при его молодости чины еще придут. Сколько Орлову? Лет двадцать. В такие годы не стыдно быть поручиком.

Вторая бутылка быстро опустела. Гусар вновь крикнул денщика со странноватым именем, и тот приволок сразу полдюжины шампанского. Наверное, чтобы не ходить взад-вперед лишний раз.

– Позвольте узнать: куда теперь лежит ваш путь? – полюбопытствовал Александр, в очередной раз наполняя стаканы и застывая в некотором раздумье, за что провозгласить следующий тост.

– Домой. У меня имение неподалеку отсюда. Решили провести лето вдали от городской суеты. Опять же, за хозяйством присмотреть надо. Но к осени отправимся в Москву.

– С кузеном? Он же в службе! – удивился поручик.

– Кузен останется где ему положено. С супругой, – терпеливо пояснил Нозиков и похвастал: – Такая красавица! Очаровательная, на любом балу в центре внимания.

– Так выпьем же за нее! – провозгласил Орлов, поднялся и предупредил нового знакомого: – За прекрасных дам гусары всегда пьют стоя.

Выпили стоя. Про обед было благополучно забыто. Очень уж хорошо пился нездешний напиток, и приятным казалось общество.

– Но!.. – Нозиков поднял указательный палец, призывая собеседника к вниманию. – За женами постоянно нужен глаз да глаз. В жизни бывает всякое, и надо уметь вовремя предотвратить… Ну, вы меня понимаете.

– Конечно, – с готовностью согласился Орлов. – И думаю, нам обязательно надо выпить за то, чтобы наши головы не украсились ветвистыми рогами.

– Вот это тост! – весело рассмеялся Нозиков. – Воистину, вы – превосходный молодой человек! Не ветреник, как многие ныне! Такое чувство, будто мы с вами знакомы давным-давно. Может, даже в родстве состоим.

Старательно, прерываясь лишь на очередные возлияния, перебрали всю родню. Общих родственников, к сожалению, не оказалось. Да не беда! А вот то, что из полудюжины бутылок полными осталось лишь две, было намного хуже. Да и время…

Нозиков вдруг встрепенулся. Десять верст – порядочное расстояние. Особенно когда приближается вечер. Ехать в темноте неприятно, а ночевать на станции – вообще не лезет ни в какие ворота. Тем более в такой близости от усадьбы.

В общем, Нозиков сам запутался, близко или далеко он живет. Лишь понимал, что добираться домой вроде бы надо. Тем более, в сердце вдруг проснулась подозрительность. Пока они сидят здесь и пьют за женскую верность, вдруг Полина предается удовольствию с кем-либо посторонним?

Нет! Домой! Скорее домой!

– Мне пора, – довольно неожиданно заявил отставной чиновник и громко крикнул: – Прошка! Где ты там? Запрягай!

Никто не отозвался, разве что смотритель заглянул узнать, не нужно ли чего гуляющим благородным господам.

– Кучера моего! – потребовал Нозиков. – Немедленно!

– Зачем нам кучер? – осведомился гусар. Вроде бы пьяно, но глаза оставались трезвыми и холодными.

– Лошади уже отдохнули. Если сейчас не выехать, до темноты не доберусь, – пояснил Нозиков.

В дверях возник бородатый кучер, за которым маячил офицерский денщик со своей красной рожей. Денщик встретился взглядом с Орловым, широко улыбнулся и зачем-то кивнул:

– Прошка! Поехали!

– Поехали так поехали, – пожал плечами кучер.

– А это как же? – Орлов кивнул на оставшиеся бутылки.

Шампанского было жаль. Однако оставлять на долгое время в одиночестве супругу тоже не хотелось. Мало ли что случается в жизни? Без того поездка и устройство кузена заняли гораздо больше времени, чем думалось вначале. И потом, дома можно будет принять немного наливки. Конечно, не французское вино, но все-таки веселит душу и разгоняет мрачные мысли.

– Всенепременно в другой раз, – ответствовал чиновник, высматривая, куда делся цилиндр.

– Вы меня обидеть норовите?

– Полно. Да что вы? Знакомство с вами было приятнейшим событием последних лет моей жизни. – Самое любопытное – Нозиков не лгал. Шесть выпитых совместно бутылок шампанского стоили девять рублей. Чуть ли не месяц можно жить даже в столице, снимая более-менее благопристойную квартиру и неплохо питаясь. Разумеется, если не иметь при себе жены и не увлекаться кутежами. А ведь отставной чиновник не заплатил за выпитое ни копейки! Конечно же, гусар – милейший человек и общение с ним – одно удовольствие. – Но поймите… Мне не хотелось бы лишнюю ночь оставлять супругу в одиночестве. Бывают, знаете ли, варианты…

– Так вы ревнивец? – рассмеялся Орлов и шутливо погрозил пальцем. – У вас что, гости?

– Никого. Однако вдруг кого черт занесет, – невольно помянул нечистого Нозиков. – Понимаете ли, Полина молода, неопытна, а береженого и Бог бережет.

– Тогда поезжайте, – смилостивился гусар.

Поехать как раз не удалось. Едва бричка с усевшимся в нее отставным статским советником тронулась с места, как левое заднее колесо отделилось от нее и самостоятельно покатилось прочь. Экипаж немедленно завалился на сторону, и не ожидавший подобного афронта Нозиков вывалился в пыль.

– Прошка! – взревел он.

Кучер подскочил, поднял барина и стал заботливо отряхивать, как мамаша непутевого сыночка.

Вышедший проводить компаньона Орлов едва сдержал улыбку.

– Что с вами, Борис Николаевич? Не ушиблись часом?

Нозиков посмотрел на гусара с вполне понятным подозрением, однако на молодом лице поручика было написано только сочувствие.

– Кажется, нет. Прошка! Что с бричкой?

– Не ведаю, барин. Как распрягал, все было хорошо. – Кучер невольно вжимал голову в плечи в ожидании вполне возможных побоев.

– Это судьба, – изрек Орлов, попыхивая трубкой, и вдруг совершенно неожиданно предложил: – А хотите, я вас доставлю до места? В полк все равно рановато, а так хоть продолжим знакомство на время пути. Правда! Аполинарий домчит мигом…

Предложение было заманчивым. Действительно, не ночевать же на станции! Зная же неторопливость Прошки…

Ах, что за милейший человек этот гусар!

– С удовольствием, Александр Александрович! Приглашаю вас навестить мое скромное жилище. Заодно и с супругой познакомлю. Очаровательная женщина. Да и отведаете моих наливок и настоек. Ключница у меня в сем важном деле – талант.

Дорога пролетела незаметно. То ли Аполинарий действительно был мастером своего дела и гнал коней быстрой рысью, то ли причиной тому была дружеская беседа, перемежаемая возлияниями, но едва кончилось шампанское, как впереди вырос барский дом. На скромное жилище он не походил, но так даже и лучше.

– Прошу! – гостеприимно предложил Борис Николаевич.

Правда, еще вопрос, смог бы он сам зайти на высокое крыльцо, если бы не поддержка гусара. Но это уже дело житейское.

Вышедшая в гостиную Полина вздрогнула при виде приехавших, однако тут же сумела справиться с невольным замешательством.

– Моя супруга, – Борис Николаевич повел в сторону жены рукой, но пошатнулся и был подхвачен Орловым. – А это – мой друг Александр Александрович.

Гусар благоговейно припал к ручке Полины и успел тихо, так, чтобы кроме женщины никто не расслышал, шепнуть:

– Готов сойти с ума и пасть к вашим ногам…

Сзади раздался грохот. Лишенный поддержки Борис Николаевич попытался сесть на стул, но промахнулся.

Полина взглянула на Александра и осуждающе качнула головой. Только глаза ее говорили при этом совсем другое.

– Накрывайте стол. Надо отметить знакомство, – заплетающимся языком проговорил хозяин, общими усилиями водруженный на стул.

Его еще хватило на одну рюмку настойки, после чего отставной статский советник ударил стоявшую перед ним тарелку лбом и тихонько захрапел.

Дворня подхватила барина и унесла в его спальню.

– Много выпили? – поинтересовалась Полина.

В карих глазах играли бесенята.

– Ерунда. Я же не знал, что вашего мужа так разморит, – пожал плечами гусар.

Сам он выглядел фактически трезвым. Лишь чуточку выделялся шрам на щеке да взор был мутноватый. Но, может быть, не от хмеля, а от чего-нибудь иного?

– Вам сейчас покажут вашу комнату. Вы ведь желаете отдохнуть? – Полина сделала знак слуге.

– Помилуйте, в такой чудесный вечер – и спать? – возразил Орлов.

– Если хотите, спуститесь в гостиную. Я собралась немного помузицировать перед сном, – Полина со значением посмотрела на Александра.

– Услышать вас…

До музыки не дошло. Едва прислуга вышла, как Орлов припал к ногам Полины.

– Поручик, что вы? Вы же меня скомпрометируете! – пыталась возражать та, хотя ее руки с нежностью ласкали волосы офицера. – Разве так можно?

– А как, если я схожу без вас с ума и с вами тоже? – с напором спросил Орлов. – Вы самая… Я так хотел видеть вас…

А дальше слов не хватило. Да они и не слишком требуются, когда говорят губы и руки…

– Вы уж не давайте спуску моему племяннику. По себе знаю – поблажки в таком деле недопустимы. Пусть не опозорит фамилии в час испытаний. – Лопухин приподнял бокал с шампанским, предлагая Кондзеровскому последовать его примеру.

Необходимые бумаги были выправлены быстро. Граф де Ламберт с готовностью пошел князю навстречу, и зачисление состоялось без каких-либо проблем. А вот нужные сведения у шефа полка вытянуть не удалось. Вдобавок, Лопухину приходилось быть осторожным, пытаться выведать все окольными путями да случайными вопросами. Граф лишь пожимал плечами и уводил беседу прочь на сугубо отвлеченные темы или же говорил настолько в общих словах, что ничего полезного Лопухин почерпнуть не смог. Полезного – в части записок. Про саму службу Ламберт говорил подробно, не скрывая трудностей и всячески подчеркивая роль полка в прошедшей кампании.

Оставалось разговорить грядущего батальонного командира Миши. Да и, здраво рассуждая, тот мог знать гораздо больше своего шефа. Вряд ли неведомый взводный офицер из-за написанных на неведомых языках бумаг стал бы беспокоить графа. Это же не документы вражеской армии. Так, частные записки, о которых можно рассказать в своем кругу. Или не рассказывать, если хоть что-то в них стало понятно. Или прошлый хозяин сумел намекнуть несостоявшемуся спасителю, чему именно они посвящены.

Хотя в таком случае лучше вообще уйти в отставку. Нет ни малейшего смысла служить, обладая неслыханным сокровищем. Кто ж станет рисковать, имея в запасе вечность?

Подполковник лишь кивнул. Он бы не стал давать поблажки даже члену Императорской фамилии, случись тому оказаться в его команде. Служба есть служба.

– Скажите, насколько я понимаю, вы ведь, помимо генеральных баталий, участвуете в сторожевой службе, во всевозможных разведках, разъездах и прочем. По какому принципу подбираются в этом случае командиры? Это хоть обер-офицеры или штаб? Я просто хочу иметь представление, что предстоит племяннику.

– Конечно, обер. В разъезд посылается взвод со своим офицером. Тем более, у нас нет ни одного офицера, которому нельзя поручить любое дело, – пыхнул трубкой Кондзеровский.

Сказал просто, без всякой гордости, но сказанное прозвучало как лучшая ода полку.

– То есть все младшие офицеры попробовали себя в таком качестве? – уточнил Лопухин.

– Разумеется. Те, кто тогда имел честь служить в Александрийском полку.

Подразумевалось, что кое-кто вышел в отставку, кто-то был переведен в другие части, кто-то наоборот пришел, а кто-то был произведен в офицерское звание за два мирных для александрийцев года. Время не стоит на месте.

– Но зачем вам это, князь? – Кондзеровский спросил словно невзначай, но Лопухину послышался за его вопросом скрытый интерес.

– Так. Хотелось побеседовать с кем-нибудь, принимавшим участие в подобных вылазках. Вы-то человек заслуженный, бывалый. До вас моему племяннику еще расти и расти.

– Вырастет. Войн много, возможностей у молодых – тьма, – философски изрек подполковник.

– Я тоже надеюсь. Почему вы не пьете? – Лопухин потянулся за бутылкой.

– Пью, князь, – Кондзеровский показал пустой бокал. – Где вы видели непьющего офицера?

– В самом деле! – рассмеялся Лопухин. – Вот, помню, в мое время…

Основное ему было ясно. Сам по себе подполковник не скажет ничего из того, что интересует князя на самом деле, а задавать наводящие вопросы – можно легко попасть под подозрение. Если собеседник хоть что-то знает. Да и если не знает – тоже. Вдруг подумает, что Лопухин пытается выведать о каком-нибудь не вполне неблаговидном поступке? Мало ли чего может быть на войне!

Но что заподозрит сам – еще полбеды. Полк – одна семья, и не будет ничего удивительного, если Кондзеровский поделится темой разговора с кем-либо из сослуживцев. И тогда таинственный обладатель записок запрячет их так, что вовек не найдешь.

Нет. Уж лучше перевести беседу на другие темы. Племянник все равно в полку проведет несколько лет. Может, подвернется случай что-либо выведать. О подлинной причине дядюшкиного согласия говорить ему пока рано, тут главное – не спешить.

Очень уж велик выигрыш в случае успеха. И может стать окончательным проигрыш в случае неудачи.

Не спешить. Действовать надо наверняка. Как на рыбалке, когда одним торопливым движением можно испортить все…

Терпения князю было не занимать.

Трубы заиграли очередной сигнал. Шедшие в колонне по три гусары привычно стали разворачиваться фронтом в две шеренги. Заняли свои места впереди и позади строя офицеры и унтеры, одни – чтобы вести людей в предполагаемую атаку, другие – наблюдать за надлежащим порядком. Согласно уставу – командир эскадрона и командиры во главе впереди, и еще два офицера – в замке.

До самой атаки, даже достаточно условной, дело дойти не могло. Шло обычное эскадронное учение «пеший по-конному», и гусары проделывали эволюции без лошадей.

Человеку, от армии далекому, могло показаться смешным, как гусары серьезно и старательно вышагивают без барабанов, вынимают по команде сабли из ножен, поднимают их ввысь, сходятся во взводные колонны, вновь разворачиваются в шеренги, а потом еще четвертый взвод во главе с Орловым торопливо бежит вперед в рассыпном строю, имитируя атаку фланкеров и условно стреляя из мушкетонов и штуцеров…

Зато любой кавалерист подтвердит необходимость подобных эволюций. Прежде чем проделать что-то на лошадях, надо твердо усвоить, что именно надлежит выполнить в том или ином случае. И уж потом совершить то же, сидя на укрощенном скакуне. Пусть большая часть гусар служила не первый год и на поле было не так уж много новичков, но не зря народная мудрость гласит: «Повторение – мать учения». В бою и офицеру, и солдату думать поздно. Надо послушно выполнять команды да совершать многократно заученные движения. Лишь тогда можно рассчитывать на победу, и не просто победу – а на победу с минимальными потерями. Один в поле не воин. Зато все вместе – сила. И сила лишь тогда, когда все действуют как один человек, без лишних размышлений и колебаний.

Разумеется, на гусарах была обычная форма, не имеющая ничего общего с парадно-боевой. Никаких дорогостоящих ментиков и доломанов, обычные долгополые однобортные сюртуки из небеленой коломянки, рейтузы вместо быстро снашивающихся чикчир, на головах – фуражки, на ногах – сапоги второго срока. Офицеры – в вицмундирах. Никаких внешних эффектов, все сугубо простое и удобное.

В других местах вокруг лагеря занятия были иными. Где-то выезжали лошадей, где-то учились рубить, где-то подгоняли амуницию. Плюс – возвращались к полку фуражиры, работали кузни, трудились шорники и прочий необходимый в кавалерии люд…

Подъехавший Кондзеровский застыл на небольшом холме, машинально подмечая достоинства и недочеты эскадрона. Впрочем, последних было немного. Так, неизбежные огрехи, главным образом связанные с теми, кто недавно из мирных поселян превратился в гусаров. Стать воином очень трудно, но что поделать, если без воинов не в силах прожить ни одна страна?

Ничего, научатся. Тут главное – проявлять разумную строгость, ведь без дисциплины нет и не может быть армии.

Вмешиваться в учение подполковник не стал. Не любил докучать подчиненным мелочной опекой. Одно дело – указать, когда что-то делается неправильно, и другое – зря нервировать людей ничего не значащими придирками. Есть офицеры, унтеры, пусть они и занимаются своими непосредственными обязанностями.

Наконец труба сыграла отбой. Лишь тогда Кондзеровский тронул коня и легкой рысью направился к собравшимся в кружок офицерам.

Остальные гусары быстро стали образовывать строй при приближении начальства, однако батальонный командир еще издали махнул рукой. Мол, отдых и есть отдых, ни к чему людей томить в строю понапрасну.

– Ваше высокоблагородие! – начал было рапорт вытянувшийся ротмистр Сазонов, новый командир эскадрона, переведенный к александрийцам из гвардии за мелкие шалости.

– Отставить, – отмахнулся, спрыгивая с коня, Кондзеровский. – Все видел, ротмистр. Молодцы! Еще б немного рекрутов подтянуть.

Сказал больше для порядка. Сазонов, чья служба протекала вблизи зоркого царского ока, без того главное внимание уделял внешнему эффекту.

– На завтра намечено полковое учение. Смотрите, – напомнил подполковник. Хоть он уже стал командиром батальона, но своему бывшему эскадрону, как прежде, уделял самое пристальное внимание.

Офицеры заверили, что не подведут. Между гусарами велось негласное соревнование, кто лучший, и оказаться последним не хотелось никому.

– Орлов, на два слова, – поманил поручика Кондзеровский.

Когда Александр подошел, подполковник увлек его за собой, так, чтобы не слышали остальные, и коротко сказал:

– Я побеседовал со старым Лопухиным. Что-то он все пытался расспрашивать о мелких стычках в последнюю кампанию. Ты о своем наследстве никому не говорил?

– Никому, – пожал плечами Орлов.

Он действительно успел позабыть о непонятных записках. Благие намерения по изучению языков так намерениями и остались. Служба, гульба – до посторонних ли дел офицеру, будь то война или мир? Тут выспаться не всегда получается. Да и нужна ли гусару пыльная книжная премудрость?

Так и хранились бумаги где-то среди нехитрых офицерских пожитков. В чемодане ли, в мешке – про то было ведомо только Аполинарию. Если, конечно, последний тоже не запамятовал, куда засунул доставшуюся барину бесполезную вещицу.

– Может, показалось, но странно, почему об этом вообще зашла речь. Обычное же дело, – пояснил Кондзеровский. – Главное – все намеками, не называя прямо. Или в тех записках действительно что-то есть?

– Откуда я знаю? – отозвался Орлов.

В подобном случае существовало два пути – передать записки тому, кому они действительно нужны, или же постараться разобраться в таинственных записях самому. Но так и оставшийся неизвестным помещик из Пруссии отдал бумаги Орлову и просил никому другому их даже не показывать. Поступить иначе – означало нарушить волю покойного. Уже не говоря, с какой именно стати надо их отдать и почему старому князю? Какое отношение он имеет к хранимым много лет записям?

Лучше понять все самому. Вот только – когда?

Кондзеровский, очевидно, думал так же.

– Не ведаю, откуда князь мог узнать обо всем этом. Вдруг мне показалось? Но на всякий случай… Племянник его – неплохой малый. А про дядю мне доводилось слышать, будто он – масон, – последнее слово прозвучало в устах старого служаки как ругательство. – Запомни раз и навсегда, Орлов. Мы давали Императору присягу и должны хранить ей верность всю свою жизнь, сколько бы ее ни осталось. А масонам глубоко наплевать на Россию и все русское. Они прикрываются красивыми фразами, а сами хотят одного – переделать весь мир под себя. И потому они опаснее любого внешнего врага. Шалишь! Ничего у них не выйдет! Никогда не верь их разговорам. Слышишь, Орлов? Никогда!

Было странно выслушивать такой длинный монолог из уст старого гусара, который если и говорил, то коротко и только о службе. Но мало ли чего мы порою даже не подозреваем в своих близких? Может, в молодости Кондзеровский тоже отдал дань модным течениям? Или столкнулся с тайными обществами как-то иначе? И спросить неудобно.

– Не поверю, – как присягу произнес поручик.

Кондзеровский пристально посмотрел на своего любимца, явно остался довольным и уже иным тоном сказал:

– Племяннику подберешь дядьку поопытнее. Но и сам возьмешь шефство над молодым князем. Помни: из него должен выйти толк. А про записки молчи. Будем верить, что когда-нибудь поймем их тайну.

Хотя убежденности в последнем в голосе гусара не чувствовалось. Вот если бы речь шла о чем-то сугубо военном!

Лагерь доживал если не последние дни, то последние недели. Днем еще пригревало солнце, но по утрам проснувшихся гусар встречала прохлада. Среди выцветшей листвы на деревьях глаз иногда замечал первые желтые листья, свидетельства скорого очередного увядания природы.

Со дня на день все в полку ждали приказа о переходе на зимние квартиры. По вечерам, после очередных учений, офицеры вяло гадали, какой район будет отведен для постоя на этот раз. Вспоминали прошлые зимы, мечтали, чтобы к весне полк был отправлен в Молдавию, где уже четвертый год, то затихая, то разгораясь вновь, шла очередная война с турками.

Но все разговоры велись только по вечерам. Офицеры старались использовать оставшееся время для подготовки полка к грядущим схваткам и днем напролет занимались с гусарами. Самим же потом вести их в бой. Тут не свалишь недочеты на неведомого дядю. Да и служба – главное, что может быть в жизни мужчины.

– Как новый юнкер? – Орлов кивнул Тимофееву на юного князя, старательно седлающего коня.

– Понемногу привыкает, ваше благородие, – степенно отозвался гусар, назначенный в дядьки будущему офицеру. – Многим барчатам трудно попервоначалу без нянек.

Сказал без осуждения, просто констатируя факт. Сам Орлов перенес свое юнкерство сравнительно легко, но он с детства обучался у отца многим премудростям будущей службы. А отец ему спуску не давал, постоянно повторяя, что командовать людьми может только тот, кто сам в совершенстве знает все обязанности рядового кавалериста.

Не потому ли приглянулся в свое время Александр суровому Кондзеровскому, что не давал себе поблажек, многое умел еще до прихода на службу, а тому, что не постиг в тонкостях, стремился обучиться как можно быстрее?

– Ничего. Солдатская наука еще никому не повредила, – улыбнулся поручик и пошел проверять результаты юнкерских трудов.

Лопухин как раз последний раз проверил затянутые подпруги и теперь стоял рядом с красавцем-конем, довольный полученным результатом.

– Неплохо, князь, – заметил, подойдя, Орлов. – Только делать это надо намного быстрее. На войне бывает всякое. Представьте, внезапное нападение, а кони стоят расседланы. Не пешим же встречать врага!

– Я стараюсь, господин поручик, – вытянулся Лопухин. Права на фамильярное общение он пока не имел.

– Не спорю. Просто помните: совершенству нет предела, – заметил Орлов и спросил: – А вообще как вам здесь? Не тяжело? Из родной усадьбы и в полк некоторым по первому времени бывает трудновато.

– Я дворянин. Служить мой долг, – вспыхнул князь.

– Не кипятитесь. Долг тоже может быть тяжел. Пока не втянешься в службу. Вам еще хорошо, что дом рядом.

– Рядом, – согласился Лопухин. – Но разве туда выберешься?

– Можно. Только не раньше, чем освоишь хотя бы главное. Дядюшка хоть пишет? Видел я вчера вечером какого-то поселянина. Не ваш ли дворовый?

– Мой. – Лопухин еще гуще залился краской, как мальчишка, пойманный на чем-то нехорошем. – Дядя написал, что наши соседи отбывают в Москву, и предлагал заехать к ним проститься. Если, конечно, позволит служба.

– Какие соседи? – невольно насторожился Орлов.

– Нозиковы. Вы еще танцевали мазурку с мадам Полиной.

– Когда? – Пусть Орлов знал, что возлюбленной в ближайшее время предстоит путешествие в Первопрестольную, но все же не ожидал, что это случится так скоро.

– Сегодня, – ответил Лопухин. Он-то был равнодушен к чарам прелестной соседки.

– Так что же вы молчали? – Александру стоило труда удержаться от более резких слов. – Значит, так. Одного вас я отпустить пока не могу, но составлю на этот раз компанию. Заодно посмотрю, как у вас обстоят дела со скачкой. Лишь предупрежу начальство.

Втайне Орлов боялся, что его не отпустят, однако Кондзеровский лишь посмотрел на поручика, сделал какие-то выводы и кивнул:

– Поезжайте. Но чтобы вечером были в лагере.

До поместья Нозиковых было далековато. Гусарам пришлось большую часть пути проделать быстрой рысью. Временами Орлов, боявшийся не успеть, даже переводил коней в галоп. И все равно они заявились в последний момент.

Во дворе усадьбы уже стоял целый обоз из разномастных экипажей и простых телег. Судя по толпившейся рядом сравнительно праздной дворне, основные приготовления были уже позади. Никто не суетился, не укладывал припасы и вещи, не проверял сбрую и подковы у лошадей. Первое впечатление подтвердилось, когда на крыльцо вышли владельцы имения. Оба одетые в дорожную одежду, лишь бросившие взгляд на повозки и сразу направившиеся к дорожной карете.

Впрочем, еще на последних ступенях Нозиковы заметили двух скачущих всадников и остановились, поджидая нежданных гостей.

– Здравствуйте, поручик! Здравствуйте, князь! – Борис Николаевич расплылся в улыбке. – Какими судьбами?

Спешившийся первым Орлов щелкнул шпорами перед Полиной, припал к ее руке и затем раскланялся с отставным статским советником.

– Решил испытать нашего нового юнкера в дальнем походе. А тут как раз узнал, что вы уезжаете, вот и завернул проститься.

– Очень любезно с вашей стороны, – Нозиков поздоровался с Лопухиным. Если поручик был, с его точки зрения, хорошим собутыльником, то молодой князь – знатным человеком, который со временем может занять достойное происхождения место в обществе. – Жаль, не могу ничего вам предложить, ибо, сами понимаете, в дороге дорог каждый час. Промедлишь – и не успеешь доехать до намеченного на сегодня пункта.

– Бросьте, Борис Николаевич. Какие обиды между своими? Да и нам скоро надо быть в полку. – По-своему, Орлов даже был рад такому обороту дел. Сидеть за столом рядом с Полиной и знать, что спустя минуты судьба разлучит их, наверное, навсегда, – было бы свыше его сил.

– Вам привет от дядюшки, – влез в разговор Лопухин. – Он сожалеет, что неотложные дела не дали возможности лично засвидетельствовать вам почтение, и надеется в ближайшее время навестить вас в Москве.

– Передайте благодарность и наилучшие пожелания князю. – Бывший чиновник расплылся в такой угодливой улыбке, словно перед ним стоял сам сосед собственной персоной.

– Что ж, счастливого пути, Борис Николаевич, Полина Семеновна… – Орлов в последний раз коснулся губами руки возлюбленной. Показалось или нет, но рука чуть дрожала.

– Удачи вам в жизни и в бою, поручик. – Полина грустно улыбнулась. – Не забывайте нас. Случитесь в Москве или в здешних краях, обязательно заходите. Будем вам очень рады.

– Да-да. Всенепременно, – поддержал супругу Борис Николаевич. – Очень было приятно с вами познакомиться. Я распоряжусь, чтобы вас угостили, а нам, извините, пора.

– Благодарим, но мы тоже немедленно едем дальше. Служба. – Орлов чувствовал, что не выдержит краткого отдыха среди ставших родными, но опустевших стен.

Экипажи и повозки тронулись с места. На душе было пусто, как будто с отъездом Полины из жизни уходило нечто очень ценное и дорогое. Или так и было?

– Возвращаемся, князь. – Орлов привычно прыгнул в седло.

Если ему чего-то хотелось, так это движения. Бешеной скачки, чтобы свистел в ушах ветер, уносились прочь пейзажи и улетела из души грусть.

Если бы это могло помочь!

Впрочем, кто-то на небесах решил после плохой новости преподнести хорошую. В лагере подполковник Ефимович, еще в мае ставший командиром полка, собрал офицеров:

– Господа, пока это еще не решено окончательно, но граф просил передать, что нас решили включить в резерв Молдавской армии. Во всяком случае, полк переходит на зимние квартиры ближе к театру военных действий.

– Ура! – От дружного крика заколебалось пламя в свечах, а затем всех перекрыл голос Кондзеровского:

– Шампанского по такому поводу!

А Орлов не выдержал и продекламировал стихи Давыдова. Те, которые знал не только любой уважающий себя гусар, но и любой офицер:

Стукнем чашу с чашей дружно! Нынче пить еще досужно; Завтра трубы затрубят, Завтра громы загремят.

И призыв подхватил молоденький корнет Буксгевден, сын прославленного генерала:

Выпьем же и поклянемся, Что проклятью предаемся, Если мы когда-нибудь Шаг уступим, побледнеем, Пожалеем нашу грудь И в несчастье оробеем.

А завершил старый служака Кондзеровский:

Если мы когда дадим Левый бок на фланкировке, Или лошадь осадим, Или маленькой плутовке Даром сердце подарим!

После чего со значением посмотрел на Орлова.

Впрочем, теперь многое для поручика отходило на второй план…

Год 201…

С Невструевым, по предложению последнего, встретились у фонтана, расположенного в скверике неподалеку от отеля. Краевед подъехал к месту на старенькой «Ладе», наверняка – свидетельнице независимости России от своих прочих земель. Владелец машины выглядел ненамного лучше, но уже по человеческим меркам. Немолодой, с обильной плешью на голове, глаза прикрыты очками в немодной оправе, живот выпирает наружу… Не всем же быть писаными красавцами и покорителями девичьих сердец!

– Николай, – представился краевед.

– Саня, – кивнул на спутника Юрий.

Себя он называть не стал. Ладно, незнакомец в баре, но человек пишущий, можно сказать, провинциальный коллега просто обязан знать изрядно примелькавшихся на экране людей. Да и писал он не в редакцию, а непосредственно Юрию Михайловичу.

– Очень приятно. Не думал, что когда-нибудь увижу вживую… – Невструев долго тряс руку телезвезды и чуть меньше – его оператора.

– Я думаю, побеседовать лучше всего у меня, – заявил он затем. – К сожалению, сегодня я несколько ограничен во времени. В наш город прибыл сам Криворуков, и надо обязательно побывать на его пресс-конференции. Впрочем, вы же тоже там будете?

– Наверное, – пожал плечами репортер, забираясь на переднее сиденье.

Для него всякие депутаты приставки «сам» давно не имели.

Ехать пришлось сравнительно долго. Дом Невструева, старый, как хозяин, расположился на окраине, пусть и давно обжитой, и относительно ухоженной. Нет, до собственного дома Николаю было далеко, правильнее было говорить об однокомнатной квартирке в типовой пятиэтажке годов этак семидесятых. Двадцатого века, хотя Юрий не удивился бы, обитай местный краевед в какой-нибудь развалюхе времен Екатерины, а то и царя Иоанна Грозного. Так сказать, дабы подчеркнуть связь поколений и интересов.

В единственной комнате царил невообразимый бардак. Давно не крашенный потертый пол покрывала пыль. Она же лежала на подоконнике, секции, заваленном бумагами столе, телевизоре, если и избегая каких-то мест, то только компьютера да старого потертого дивана и пары таких же кресел.

– Вы присаживайтесь, – засуетился Невструев. – Кофе? Чай?

– Спасибо, – отказался Юрий.

Он бы выпил чего-нибудь покрепче, прочие же напитки употреблял лишь по необходимости, когда требовалось разговорить нужного человека. Однако Николай сам горел желанием говорить и уже копался среди бесчисленных бумаг в поисках необходимых.

Саня посмотрел на чашки, застывшие на обоих столах, компьютерном и обеденном. Внутренние стенки посуды приобрели грязновато-коричневый цвет, а на дне виднелись следы присохших чаинок и плохо растворившегося сахара.

– Мне тоже не хочется, – вымолвил оператор, прикинув, что посуду в этом доме не отмыть.

Да и дождался бы он порции, даже если бы согласился? Николай так увлекся, что напрочь позабыл о своем предложении. Для него существовало лишь собственное открытие и – насколько понимал Юрий – полагающаяся за него слава.

– В восьмидесятые я вел в здешней газете рубрику «История нашего города», – говорил краевед, подавая гостям то один, то другой скопированный в каком-то архиве лист. – Меня тогда очень возмущало отсутствие здесь революционных выступлений в девятьсот пятом году. Не могло такого быть, думал я, чтобы партия ничего не пыталась сделать для свержения царизма на местах. Понятно, не Москва и не Питер, однако в городе имелся рабочий класс, и непонятно, почему трудящиеся не захотели поддержать своих братьев в столицах. Я долго копался во всевозможных архивах, из тех, что были относительно доступны, пока не составил хронику событий. Оказывается, попытки выступления все-таки были. Но только попытки. Я хорошо запомнил – в город откуда-то из губернии вдруг явился человек, которого бывшие с ним называли полковником, и буквально за пару дней сумел подавить выступления. Нет, без расстрелов, со стороны рабочих вообще никто не погиб. Полковник больше действовал убеждением, правда, подкрепленным некоторой силой. Теми самыми людьми, которые прибыли вместе с ним. Эта же группа потом прошлась по деревням, в результате чего крестьянские выступления тоже стали неубедительными. Получался какой-то абсурд. Единственное верное учение, возмущение всех классов прогнившим царским режимом – и едва ли не одиночка, сумевший предотвратить законное народное выступление. Вроде бы не жандарм, не какой-нибудь командир во главе замордованной и готовой стрелять части, а частное лицо. В старой, изданной еще в тридцатые годы книге автор прямо называет его местным помещиком, а прозвище объясняет прошлой службой. Дворяне же часто выходили в отставку… В общем, – вздохнул Невструев, – пришлось мне описать не как все было, а как должно было быть.

Юрий терпеливо выслушивал краеведа, Саня – снимал речь на пленку, а дорвавшийся до слушателей Николай все говорил и говорил.

– Потом, в перестройку, когда я начал сотрудничать с местной демократической газетой, в число моих обязанностей входило ведение рубрики «Преступления сталинизма». Архивы тогда были практически недоступны. Приходилось больше руководствоваться здравым смыслом, чем точными цифрами. А попозже, когда стали открыты конкретные дела, всем уже было неинтересно. Но я иногда продолжал выкапывать то один фактик, то другой. Из той эпохи – тоже. Вот и наткнулся как-то на странную историю. Нет, другой бы ничего не понял, но я-то немало помотался по области, поэтому несуразица с несуществующей деревней сразу бросилась мне в глаза. И уже потом вспомнились материалы по Первой революции и обнаружилось сходство участников. Описания – прям одно к одному, хотя, конечно, времени прошло…

– Вы не пытались создать портрет, фоторобот, компьютерную зарисовку? – поинтересовался Юрий.

Пока ничего нового для себя он не услышал. Все было изложено в переданных ему материалах.

– К сожалению, талантом художника меня Бог обделил, – развел руками Николай. – А вы?

– Рисовальщик из меня никакой, – признался в ответ репортер. – Подумывал попросить кого-нибудь из приятелей, но захотелось удостовериться, что это не липа. Главный обещал отдать соответствующее распоряжение, так что, думаю, скоро перешлет. Но что вы сами думаете об этом?

– Даже не знаю. В голову лезет какая-то откровенная фантастика, – вздохнул Невструев. – Но в списке дворян нашей губернии за середину девятнадцатого века наличествует некий Орлов, владелец деревень Орловка и еще каких-то. Вот.

В руки Юрия перекочевала очередная распечатка.

– Так была Орловка?

– В двадцатом веке упоминаний о ней нет. Может, продали, а новый владелец переименовал. Хотя переименовывать тогда было не принято, но мало ли? – неуверенно отозвался Николай.

– А поездить, посмотреть на местности… Готовы даже составить вам компанию. – Про картинку из космоса Юрий пока решил не говорить. Пусть будет сюрпризом.

В целом же он был разочарован. Николай вертелся вокруг одного и того же, не желая и страшась сделать следующий закономерный шаг. А уж верный или нет…

Телефон пропел мелодию какой-то эстрадной песенки, слов которой Рустам все равно не знал.

– Слушаю, Расиф.

– Есть новости, – прозвучал голос доверенного помощника.

– Говори.

– Не по телефону.

– Тогда – приезжай.

Мог бы и сказать. Когда известно, что конкретно человек должен сделать сегодня, то нетрудно понять любую иносказательную фразу. Следовательно, разговор пойдет о другом.

Довольный логикой, Рустам задумываться дальше на эту тему не стал, а вернулся к более насущным делам.

Расиф приехал через час.

– На дорогах пробки. Застрял так, думал до вечера не выберусь, – вымолвил он с порога.

– Рассказывай, – хозяин кабинета указал гостю на кресло, сам же с наслаждением встал и потянулся.

От сидения за столом порою устаешь, но что поделать? А ведь были времена…

– Я Козла не тронул, – выпалил Расиф.

– Что? – А казалось, Рустам не умеет удивляться. Оказывается, вполне. Только новость должна быть невероятной.

– Понимаешь, мы взяли его в оборот. Веревку приготовили, я ему и говорю: не хочешь неприятностей с семьей, напиши, будто раскаиваешься и потому уходишь сам. Ребята помогут, если кишка тонка. Ты только напиши. Как Козел в штаны не наложил – до сих пор не понимаю. Но перетрусил он здорово, я уж думал, его инфаркт хватит без всяких повешений. И тут он мне от страха такое сказал, что не сразу ему и поверил.

Даже безопасный кабинет показался Расифу уязвимым для прослушки, и потому основной разговор он изложил хозяину шепотом на ухо.

– Чушь! – отмахнулся Рустам.

– Я тоже так решил. Но Козел сказал: у него есть доказательства. Тогда я предупредил, что в случае обмана лично на его глазах и бабу его, и ребенка на мелкие куски резать буду. Долго, чтобы осознать успел. А потом он сам месяц у меня умирать будет. Все равно стоит на своем. Даже семью вызвал. Так что все они теперь у нас. Что мы теряем? А приз такой – любой груз мелочевкой кажется. И еще кое-что он мне привел.

После пылкой речи Расиф умолк и застыл, ожидая решения.

– Не может такого быть! – С фантазией у хозяина было небогато. Если речь шла о чем-то конкретном, то он, как зверь, находил лучшее из решений, но абстрактные проблемы не помещались в его голове.

– Откуда мы знаем – может, не может. Тут такая тайна, никто ничего не знает. Потому и шансы есть. Вдобавок… – Окончание он вновь старательно прошептал.

Рустам тигром принялся ходить из одного угла в другой. В движении легче думается, просто существуют вещи, поверить в которые невозможно. Но если не поверишь, а в итоге все окажется правдой, то век будешь себе локти грызть.

Решение давалось трудно. Рустам не выдержал, извлек из сейфа сигарету, хотя на памяти всех его знавших ни разу не курил, сделал затяжку и нервно затушил окурок об дорогой стол.

– Хорошо, – Рустам взялся за мобильник. – Джавад? Слушай, все меняется. Нет, не из-за депутата. К тебе скоро приедет Расиф с ребятами, поступишь в его полное распоряжение. Пока обеспечь им жилье на пару дней. Сколько человек? Столько же, сколько у тебя. Понял? Да. Все. Может, я сам потом появлюсь. Отбой.

Он повернулся к помощнику и спросил:

– Я неясно выразился?

– Все понял, – вытянулся Расиф.

– Раз понял, почему ты еще здесь? Бери машины, и вперед. Разными дорогами, не привлекая внимания. Козла с семейкой тоже прихвати с собой. Если что – учить не надо. Но – тихо. Если кто пронюхает, ног не унесете.

– Понятно, – согласился Расиф. – Да не волнуйся. Все будет в лучшем виде.

– Посмотрим. – Подтверждая это, Рустам внимательно взглянул на своего помощника. – Возьмешь любое снаряжение, которое посчитаешь нужным. И поспеши. Не соврал Козел – сам прилечу. Первое дело – разведка. И держи со мной постоянную связь. Все. Перед отправлением еще зайди ко мне. Давай. Действуй.

– Люди забыли Бога, – басил рядом Феофан. – Раньше я, многогрешный, думал, будто проблема – в коммунистах. Не будет их – дальше справимся. В итоге стало только хуже. Раньше люди тоже грешили, но хоть раскаивались при этом. Сейчас – грех возведен в добродетель. Содомиты гордятся, проститутки гордятся, воры гордятся, все вокруг только и делают, что гордятся. И чем? Связью с дьяволом? Попробовал посмотреть телевизор – кошмар! Проповедь пустоты. Вместо человека труда преподносят каких-то… прости Господи, слова не подберу! Дошло до того, что жить по заповедям Божьим стало стыдно. Воистину, последние дни наступают!

– Есть и порядочные люди, – возразил я из чувства объективности.

Я и слушал батюшку, и не слушал. Все было обговорено нами сотни раз, но тема жгла, и я понимал Феофана, возвращавшегося к ней вновь и вновь при каждом посещении города.

– Есть. Но большинство уже смотрит на них, аки на юродивых. И если бы только у нас! В Европах еще хуже. Была в человецех искра Божья, да сменилась адским пламенем…

По другой стороне улицы навстречу шел человек, сразу привлекший мое внимание. Лысоватый лоб, длинные волосы, борода – я бы мог принять его за красочно расписанного мне Виктором жителя гор, спустившегося ради дани, однако борода имела каштановый цвет, и это наводило на мысли о принадлежности к другой, не менее популярной на Руси нации. Следовательно, человек был не тот. Я бы сразу забыл о нем, если бы не походка. Мужчина шел, держа правую руку почти неподвижной, будто придерживал несуществующий автомат. И сама походка была такой, словно при любом подозрительном шорохе или шевелении человек был готов броситься в сторону, уйти перекатом от опасности и в ту же секунду открыть огонь на поражение.

Я бы принял его за вернувшегося совсем недавно из горячей точки, только для солдата он был староват, а для офицера – бородат. Национальность же не позволяла предположить в нем наемника и уж тем паче какого-нибудь борца за очередную свободу.

Взгляды порою бывают вполне материальны. Или наоборот – воздействуют на нашу духовную сущность. Мужчина взглянул на меня вскользь, затем присмотрелся внимательнее. Знакомыми мы с ним быть не могли, уж подобную колоритную внешность я бы как-нибудь запомнил.

Мужчина отвел глаза первым, однако такие умеют следить и боковым зрением. Я тоже повернулся к отцу Феофану несколько демонстративно. Хотя… Какое мне должно быть дело до случайного прохожего? Такое же, как ему до меня, то есть никакого.

– Ты на себя посмотри, – переключился с общего на частное отец Феофан. С грешного человечества – на мою не менее грешную особу. – Зачем тебе надо вмешиваться в новые разборки? Хочется вспомнить молодость с ее опасностями? А потом и прежнюю разгульную жизнь?

– Что в Писании говорится о просящем и дарующем? – возразил я не задумываясь. – Батюшка, не собираюсь я вмешиваться. Разве что в крайнем случае. А вот шепнуть Михайле, чтобы привел в готовность свое воинство да проследил за гостями, – обязательно. Натворят бед – и кто будет в ответе? Не мы ли?

Феофан вздохнул. Непротивление злу было отнюдь не в его характере. Но сан требовал, и батюшка брюзжал:

– Михайле по должности положено. А вот тебе… Вспомни, что сам раньше говорил.

– Я и сейчас такого же мнения. Только если вынудят. Да успокойтесь, батюшка! У Михайлы людей с лихвой хватит. Просто очень не хочется, чтобы опять был бардак.

Похоже, Феофана несколько успокоили мои объяснения. Будто я рвался в бой! Давно прошли те времена…

Конференция напоминала Юрию все прочие конференции подобного рода, на которых ему довелось побывать. Куча разнообразных обещаний – если бы была выполнена хотя бы их часть, то на Земле давно воцарился бы рай, – несколько довольно плоских шуток, полагающиеся вопросы и неконкретные общие ответы…

В президиуме кроме Криворукова народу сидело едва ли не больше, чем было в зале. Сам депутат, губернатор, их помощники, какая-то весьма многочисленная американская миссия, жаждущая помочь региону деньгами при соблюдении некоторых условий… А против них – местная пресса и телевидение в полном составе, несколько гостей из столицы, посланных (или – высланных) сюда своим начальством. К радости Юрия, среди них оказались и коллеги с родного канала, призванные освещать исторический визит депутата к своим избирателям.

Освобожденный от обязанностей, Юрий не обращал внимания на льющиеся Ниагарой слова. Вертел по сторонам головой, высматривая или мужчин, с которыми можно выпить, или женщин, способных вызвать восхищение. Женщин, разумеется, больше. Пить Юрий прекрасно умел и один, хотя старался не слишком злоупотреблять таковым даром.

Рыженькая в зале оказалась одна, да и та сидела едва не в обнимку с таким бугаем, которого хватило бы на троих Юриков. Это только по массе, а на кулаках – и на пятерых. Пришлось решить – хоть рыженькая, да не хороша. Одно слово – рыжая. Без всяких уменьшительных суффиксов.

В этом городе не было рыженьких, Лишь блондинок с брюнетками много. И был город как будто обиженный, Серый, словно под ливнем дорога…

Но времени продолжать новый стих не было, и Михайлыч продолжал обозревать собравшихся.

В целом, большинство дам глаз не радовали. Сидела среди зарубежных гостей одна с каштановыми, явно крашенными волосами. Возраст Юрий точно определить затруднился. Явно за тридцать, но сорок – тоже вероятно. Кто знает? Иностранка словно застыла во времени, и при этом оставалась эффектной, невольно привлекающей внимание. В строгом деловом костюме, черты лица точеные, будто изваянные умелым скульптором, и в то же время чувствовалась в ней затаенная страстность. Уж в подобных вещах Юрий разбирался. Но страстность – страстностью, а общее впечатление было – аристократка. То, что часто называется породой и складывается из сотен мелочей. В умении держать себя в обществе, в мимике, жестах, манере говорить.

Иностранок Юрий недолюбливал. Свои его знали, примелькавшееся на экране лицо заранее делало репортера с первой встречи старым знакомым, но кто он по другую сторону границы? А уж с подобными холеными аристократками Юрий старался дел не иметь. С ними поневоле чувствуешь себя неотесанным мужланом, даже если привык повсюду вести себя свободно. Эта же была не только аристократкой. Юрий был обеспеченным человеком, она же – очень богатой.

Короче, полюбоваться женщиной Юрий мог, и на этом интерес исчерпался.

Было бы несправедливо считать, будто Юрий занимался исключительно разглядыванием женщин. Нет, он даже задал какой-то вопрос, не вникая в смысл ответа. Зачем, если Саня все равно снимет и можно будет потом посмотреть материал? От вопроса неожиданно получилась польза. Задавал его Юрий стоя и потому, привычно посматривая по сторонам, сумел заметить через несколько человек от себя такую женщину!

Блондинка лет двадцати пяти, стройная, чудная, подобно видению, смутно знакомая, вдобавок улыбнувшаяся Юре… А ведь не поднялся бы – сидя мог и не заметить!

К счастью, пресс-конференция носила предварительный характер и потому вышла сравнительно короткой. К несчастью, Юрий был популярным и не успел шагнуть наперехват блондинке, как его окликнул Криворуков:

– Юрий Михайлович, можно на два слова?

Отказать было невежливо, пришлось подойти.

– Вы еще не знакомы с губернатором? Степан Павлович.

– Очень приятно, – привычно пробормотал Юрий, пожимая несколько потную руку полноватого властителя здешнего края.

– Мне тоже. Доложили о вашем приезде в наши Палестины, но нет чтобы зайти к старику…

Губернатор кокетничал. Был он зрелым мужчиной, не мальчик, но отнюдь не старик.

– Неудобно отвлекать человека от дела.

– Полно. Для вас часок-другой я бы выкроил.

– Буду знать. – Юрий прикидывал: в какую сторону отправилась блондинка и успеет ли он ее догнать?

– Пока же приглашаю на небольшой обед в узком, так сказать, кругу, – любезно улыбнулся Степан Павлович. – Кухня в нашем ресторане – в столице не везде найдешь. Продукты свежие, без всяких нитратов и прочей гадости, экологически чистые…

– Привозные? – машинально спросил Юрий.

– Зачем же? Исключительно местные. Есть в губернии один человек, поставляет и в магазины, и в общепит. Так что от импорта мы почти не зависим. Разве что сникерсы и иной рекламируемый товар…

Юрию сразу вспомнились слова бармена о Сан Саныче. Не иначе он! Что ж, продуктовый бизнес – вечен. Сумел наладить – честь и хвала. А уж если еще все и впрямь натуральное…

– Не Сан Саныч часом? – продемонстрировал осведомленность репортер.

– От прессы ничего не скроешь! – Губернатор торжествующе обвел взглядом немногих оставшихся, будто сам относился к работникам пера, компьютера и телекамеры.

По лицу иностранной леди промелькнуло какое-то странное выражение. Насколько был наблюдателен Юрий, но понять смысл мимики он не смог. Тут леди заговорила на английском, и какой-то оказавшийся рядом широкоплечий молодой мужчина немедленно взялся переводить для тех, кто языка не знал.

– Миссис Долли просит губернатора помочь ей добраться до деревни Орловка. Дело в том, что по материнской линии леди является русской, и прабабушка когда-то была замужем за владельцем имения. Или прапрабабушка.

При упоминании названия Юрий чуть вздрогнул. Он не слишком верил в совпадения, и поиски деревни, о существовании которой недавно говорил ему Невструев, наводили на неопределенные мысли. Четко сформулировать их он пока не мог, но напрашивались подозрения не то о неведомом «кроте» в отделе, работающем на забугорного дядю, то ли о краеведе, пожелавшим черпнуть славы и денег сразу из двух источников.

– Орловка… – задумался губернатор. – Что-то не помню таковой. Надо будет посмотреть карту. Признаюсь, некоторые деревни умерли. Молодежь уехала, старики…

– Это будет одним из вопросов, которому я собираюсь уделить первостепенное внимание, – привычно встрял в разговор Криворуков. – Россия – это не только Москва и Питер, это – сотни и тысячи городов и городков, десятки тысяч деревень, и наша цель состоит в том, чтобы свести на нет разницу между столицами и так называемой провинцией, чтобы везде любой человек мог в том же объеме пользоваться теми же благами цивилизации, не ощущая никакой ущербности, напротив – гордость за свой край и желание оставаться и жить в родных местах…

Губернатор слушал его с привычным вниманием и внешней заинтересованностью. Юрий тоже постарался придать лицу подобное выражение. Словам депутата он не верил ни на грош, но на то и демократия, чтобы каждый мог обещать народу в меру своей фантазии, а уж народ выбирал себе сказочника поискуснее.

Миссис Долли посмотрела непонимающе и что-то уточнила у переводчика. Юрию показался в выражении ее лица какой-то легкий налет фальши, но, может, так просто принято в определенных кругах. Кто их знает?

Ответ переводчика леди явно не удовлетворил, и губернатор, предчувствуя повторный вопрос, повернул тему чуть иначе:

– Тут я видел нашего местного краеведа, он знает все об истории края в прошедшие века. Сейчас мы у него спросим.

Однако Невструева в зале не было. Николай понял, что в избранный круг ему не попасть, явно обиделся и ушел. Зря. Остался бы – и его мечта могла осуществиться.

– Как зовут вашего краеведа? – спросил переводчик после просьбы миссис Долли.

– Невструев. Он у нас журналист, а история – это его увлечение. Хобби. Я могу послать кого-нибудь за ним.

– Не надо. Лучше дайте адрес или краеведа, или газеты, и миссис завтра сама навестит его.

– Можно и так, – кивнул губернатор.

– А я попрошу нашу гостью разрешить сопровождать ее в поездке по родным местам. Заодно встречусь с деревенскими жителями, подробно расспрошу об их нуждах, расскажу о своей платформе и сущности демократии на новом этапе развития. – Молчать Криворуков, подобно многим людям его профессии, не любил.

Как же иначе, когда ни к какой иной работе, кроме разговоров, депутаты не способны по определению?

– Хорошо. А пока – прошу! Я специально зарезервировал здесь банкетный зал, – губернатор вежливо указал рукой на дверь.

Ох, тяжела работа демократа! И бедная у него печень! Но не отдаляться же ради сбережения здоровья от народа!

Народ дружно двинулся в ресторан. Богатые – тоже народ. Его лучшая, по жизненным условиям, часть…

Центр города был небольшим: площадь, парк, несколько улиц. За четверть часа пешком обойдешь без всякого труда. Каждое здание здесь было до боли знакомым, навевало воспоминания о былых днях. Светлые, подернутые дымкой пролетевших лет, навевающие грусть об иных временах и собственной молодости.

Человек стареет тогда, когда скудеют желания и на смену мечтам приходят воспоминания о прошлом. В последние годы я все чаще чувствую себя глубоким старцем…

Павлуша уже ждал нас в условленном месте.

– Могли бы позвонить, – заметил он, вылезая из машины.

Машина была вместительной, помесь легковушки с мини-автобусом. Не помню, как называются подобные, да и не слишком хочу знать.

– Зачем? Если бы опаздывали – другое дело. – Я продемонстрировал ему часы. До назначенного времени оставалось еще семь минут.

– Ох, не любишь ты техники, – качнул головой Павлуша.

– Не люблю, – согласился я с очевидным. – Скажем, конь – живое существо, с ним поговорить можно, а с машиной?

Павлуша качнул головой, мол, ты неисправим. А нужно ли мне исправляться?

– Ладно. Поехали. По дороге поговорим.

Раз сразу пригласил, значит, все заказанное получено и погружено. Поэтому спрашивать о делах я не стал.

– Знаешь, Павлуша, я задержусь на пару дней, – сообщил я, потом прикинул и уточнил: – Или на день. Сегодня среда, в пятницу к обеду буду.

– Зачем? – удивился мой старинный приятель.

Пришлось в нескольких словах объяснить возникшую проблему, а равно – помянуть свое обещание Виктору.

– Помочь? – с готовностью осведомился Павлуша.

Как водится, о прочих делах он немедленно позабыл.

– Смысл? Я же воевать не собираюсь. В крайнем случае поговорю с визитерами. Не девяностые годы на дворе.

Отец Феофан вздохнул:

– Хоть людей прислать? Завтра с утра они уже будут.

– Не стоит. Лучше машину к завтрашнему вечеру, чтобы с утра можно было выехать. – Отправляясь в город, я воспользовался оказией в лице Павлуши. Точнее – отправился в город потому, что Павлуше потребовалось забрать пришедший заказ на всякую мелочевку, а мне все равно в ближайшее время требовалось побывать в нашей губернской столице.

Приятель колебался. Он подозревал, будто я немедленно после его отбытия пущусь во все тяжкие, займусь стрельбой, мордобоем и прочими достойными мужчины увеселениями.

– Ни во что не полезу, – заверил я Павлушу. – Лучше поезжайте поскорее. Скоро дождь будет. Еще застрянете.

Я чуть нагнулся и коснулся голени левой ноги. Старая рана потихоньку начинала ныть, извещая о перемене погоды. Если учесть светившее солнце, меняться она могла лишь к осадкам. Что может идти с неба в самом начале мая? Правильно.

– Не застрянем. – Машина Павлуши была понадежнее любого вездехода. Корпус остался типовым, или почти типовым, но кто захотел бы покопаться во внутренностях, весьма удивился бы, обнаружив внутри нечто иное, не имеющее общего с привычной заводской продукцией. Один двигатель чего стоил!

Наверное, не только мне с Карлушей приходила в голову мысль: стоило ли нашему приятелю хоронить себя в деревенской глуши? Ладно мы, простые люди, а он? С его-то талантами вполне мог бы приносить Родине ощутимую пользу, занимаясь всевозможными изобретениями. Или это влияние его супруги и запоздалое осознание собственных наклонностей? С другой стороны, где то Отечество?

– Ладно, – после заметного колебания согласился Павлуша. – Я завтра же с утра пошлю к тебе кого-нибудь из твоих орлов. Или – сегодня?

– Лучше завтра. Сегодня я навещу Михайлу и больше никуда не пойду. – Я действительно не собирался куда-нибудь выходить из городской квартиры.

– Договорились.

Я посмотрел вслед отъезжающим друзьям и повернул обратно.

Нога заболела сильнее. Даже идти было трудно. Совсем как в первый год после злосчастного ранения. Вообще-то, былая рана могла не беспокоить меня по несколько лет кряду. Иногда же неожиданно напоминала о себе, и тогда я вспоминал юг и тех, кто был тогда рядом со мной…

Управление милиции оставалось позади, и пришлось возвращаться. Я несколько опасался, что подполковника уже не будет. Служебное время подходило к концу, да и прибытие в город какой-то шишки могло потребовать присутствия начальника в ином месте.

Опасения оказались напрасны. Михайло находился в своем кабинете и меланхолично взирал на монитор компьютера.

– Сколько лет, сколько зим! – Подполковник вроде и искренне обрадовался моему визиту, и в то же время выглядел чуточку смущенным, словно успел сделать мне какую-нибудь небольшую пакость и вот теперь пожалел об этом.

Интересно. Чем бы мог навредить мне Михайло? Перед законом я практически чист, дороги никому не перебегал. Правда, никаких налогов не плачу, но тут иная история.

Ладно. Ничего серьезного все равно быть не может. Стоит ли ломать голову, когда других проблем полно?

Я вкратце рассказал о визите уроженца гор. Михайло сразу встревожился. Как и в каждом российском городе, у нас жили люди самых разных национальностей, однако никаких особых конфликтов на данной почве давно не было. Вроде бы имелись скинхеды, да только их объединение было сугубо формальным и беспокойств не вызывало. Чего-то изредка покрикивали, к чему-то призывали, причем их крики и призывы повисали в воздухе и не влекли за собой дел.

– Спасибо за предупреждение. Сейчас же распоряжусь, чтобы дали полный список всех, кто зарегистрировался в последнее время. И нелегалов пусть тоже проверят. – Беспорядки подполковнику были не нужны. До пенсии ему оставалось несколько лет. Гораздо приятнее провести их в покое. Лучший способ навести порядок – принять меры заранее, а не запоздало искать следы преступников или причины того, почему вдруг стало опасно жить.

Я не обольщался. Подполковник вполне мог принять взятку, однако при этом основную свою задачу – обеспечение нормальных условий в городе – выполнял исправно. Что еще требовать от человека?

Мы попрощались, и я направился прочь – как и обещал Петруше, домой. Погода заметно портилась, небо затягивали тучи, а нога ныла все больше. Но я все же еще заглянул в книжный. Предстояло скоротать пару вечеров в городе, а имеющиеся в городской квартире книги были давно прочитаны. Да и не мешало бы пополнить основную библиотеку. Книг ведь много не бывает. Нет лучшего отдыха, чем прилечь на диван, предаваясь чтению.

Выбор, как всегда, несколько разочаровывал. Популярные ныне детективы я не читаю, большинство исторических трудов у меня или уже имелись, или даже при беглом просмотре грешили откровенными ляпами, однако кое-что как из серьезного, так и из художественного подобрать удалось.

– Сан Саныч, вот. Специально для вас нашел в Интернете. – Владелец магазина, как всегда, вышел ко мне сам и сейчас протягивал несколько листов с распечатками.

Я взглянул на лежащий сверху лист. Там были стихи.

Просыпается город с похмелья, Пронесясь через вихри балов, Кутежей, развлечений, веселья, Беспокойных, волнующих слов. Просыпаются провинциалки. Их заранее гложет тоска — В позумента сиянии жарком Поутру полк гусар ускакал…

Неведомый мне автор сумел передать самое главное – настроение. Была в стихах ностальгия, дух времени, словно поэт сам побывал в давней эпохе. Ходил в лихие атаки, сидел у бивуаков, волочился за попадающимися на пути красотками…

– Кто написал? – Самому взглянуть на фамилию мне почему-то не пришло в голову.

– Влад Русанов.

– Хорошо. Надо будет познакомиться при случае. – Вот только подвернется ли этот случай? – Спасибо, Андрей.

– Не за что. Просто вспомнил, что вы такое любите…

Я расплатился. С удовольствием поболтал бы с Андреем еще, однако дождь грозил начаться с минуты на минуту, и не хотелось идти с покупками под струями воды.

И гусар среди сумрачной ночи Погружается в сладкий дурман, Вспоминая бездонные очи, Вспоминая точеный ваш стан.

Какие славные были времена! В какие неведомые дали уходит прошлое? И почему нельзя в него вернуться?

Действительно – старею. А тут еще нога разнылась…

Год 1810

Тост в лагере звучал не зря. Чуть позже действительно последовал приказ о включении Александрийского гусарского полка в состав Молдавской армии. Очередная русско-турецкая война явно затянулась, и Император стремился как можно скорее покончить с ней. Помимо ряда полков, перебрасывавшихся на театр военных действий, этому же должен был способствовать новый главнокомандующий. Предыдущий, знаменитый Багратион, не сумел решить поставленных перед ним задач и поэтому был заменен одним из самых известных и лучших генералов того времени – Каменским-вторым, молодым, но уже прославившимся в целом ряде войн от Швейцарского похода до недавно закончившейся русско-шведской войны.

Решающие события переносились на грядущий год. Приближалась зима с ее невозможностью широкого маневра, и войска отводились на винтер-квартиры. Просто если уже участвовавшие в деле части перемещались к западу, на уже прочно отвоеванную территорию или окраины своих земель, то вновь назначенные шли на юго-восток, в те же края.

Армия занимала обширный край, располагаясь постоем по многочисленным деревням и хуторам. Глухое, тоскливое время. Редкие выезды лошадей, обычные хозяйственные хлопоты, одни и те же лица вокруг, а до другого эскадрона порой десяток верст. То ли дело война или летний лагерь!

Еще и край достался! Несколько помещиков побогаче на зиму убрались в города, а оставшиеся были настолько бедны, что никаких балов позволить себе не могли. Оставалось в усадьбах с пяток более-менее состоятельных стариков, но тем развлечения уже не требовались, да и молоденьких девиц при них не наблюдалось. Одно слово: тоска.

Орлов хоть нашел себе дело. Исподволь, словно от безделья, он попросил Лопухина научить его латыни и иногда штудировал склонения и спряжения. Никто, в том числе молодой князь, не удивился просьбе. Чем только не займешься долгой бездельной зимой! Конечно, гусару гораздо приличнее питие, но раз уж человеку втемяшилось в голову прочитать, как объявил во всеуслышанье Орлов, кого-то из великих римлян в подлиннике…

Дело здорово осложнилось отсутствием в полку хоть каких-то книг. Лопухин старательно вспоминал то, что когда-то пытались вдолбить в его княжескую голову, да при отсутствии четкой программы и хоть каких-то пособий преподавание выходило бессистемным, и толку от него было немного.

В свою очередь Орлов натаскивал юнкера в фехтовании на саблях и стрельбе, как его самого когда-то натаскивали отец и Кондзеровский. Но временами Александр просто тосковал. Иногда накатывала грусть по Полине, по ее страстным ласкам, и тогда хотелось забросить все дела, выпросить отпуск да махнуть в Москву, в которой и был-то пару раз в далеком детстве.

Поручик понимал всю бесперспективность романа. Объект страсти замужем, да хоть бы и не так. Жениться в малом чине, выходить в отставку, когда еще не успел толком послужить Государю, казалось делом бесчестным, невозможным. А уж накануне кампании – и подавно.

В конце зимы Сазонов был прощен за свои шалости и получил приказ вернуться в гвардию. Как-то нехорошо получалось – уходить из полка перед началом кампании. Ротмистр приложил все силы, чтобы остаться, однако сделать этого не удалось. Максимум, чего он достиг, – через каких-то высоких покровителей получить назначение в адъютанты к старшему брату главнокомандующего, который командовал корпусом здесь же, и хоть таким образом принять участие в войне. Но нового командира все еще не прислали, и пришлось гвардейцу задержаться на целый месяц, пока, уже в марте, в эскадрон не прибыли Ефимович, Кондзеровский, а с ними – какой-то молодой, статный, чернявый и носатый офицер, судя по виду – явный уроженец Кавказа.

– Майор князь Мадатов, Валериан Григорьевич. Ваш новый командир. Прошу любить и жаловать, – представил новоприбывшего Ефимович.

Офицеры с любопытством взирали на нового начальника. Владимир в петлице, Анна на шее, золотая шпага на боку говорили, что молодой майор уже успел немало и с успехом повоевать, а не успевшие отрасти усы – что в кавалерию князь был переведен недавно.

Так и оказалось. После процедуры знакомства с подчиненными Мадатов коротко рассказал о себе. Родом происходил из Армении, числился в Мингрельском пехотном полку, состоял в авангарде Платова. Звание майора и ордена получил за отличия в этой войне, а в гусары перешел по собственному желанию.

Новый командир пришелся всем по душе. Чувствовались в нем воля и бесстрашие, в сочетании с бесшабашностью, которая особо ценилась в легкой кавалерии. Ладно, молодым поручикам и корнетам! Кавказский князь явно нравился старому Кондзеровскому, а это уже был показатель.

И уж еще больше расположило к Мадатову то, что сначала он провел краткое эскадронное учение, и уж затем назначение было отмечено так, как положено…

В начале мая армия стала переправляться через Дунай. Начиналась пятая кампания затянувшейся войны, и каждому хотелось, чтобы она оказалась последней.

– Орлов! – Кондзеровский наехал на офицеров к полудню, когда эскадрон уже встал на привал. – Получено приказание – войти в связь с авангардом. Он должен быть где-то рядом с Силистрией. Возьмешь десяток гусаров и проводника. Отправляться надо немедленно. Там командует Кульнев. Помнишь его по Фридланду?

Как не помнить? Тогда Кульнев был подполковником Гродненского полка, того самого, с которым, поддерживая друг друга, рубились с тяжелой французской кавалерией. Теперь же – известным всей России генералом, покрывшим себя славой в снегах Финляндии.

– Слушаюсь, – Александр был доволен поручением. Подобно всем, он несколько устал от долгого марша и хотел отдохнуть, но душе польстило, что из всех едва не тридцати офицеров батальона для выполнения ответственного поручения выбран именно он.

– Передашь пакет, – подполковник протянул Орлову запечатанные бумаги. – Только будь осторожен. Мало ли что может быть? Ближе к Силистрии вполне могут оказаться турки. Обязательно проверь лошадей.

Поручик кивнул. Какой гусар без верного скакуна? Тут даже говорить нечего. Кондзеровский мог бы не напоминать. Хотя… На то и командир, чтобы следить, как подчиненные справляются со своими обязанностями.

Сборы были недолгими. Орлов быстро отобрал гусар, руководствуясь не столько качествами самих людей, в людях он как раз был уверен, сколько их лошадьми. Вернее – их свежестью, столь необходимой для похода. Еще успел подумать, как огорчится Лопухин, для которого поручение могло оказаться первым серьезным делом. Увы! Юнкер пару дней назад подвернул ногу и ездить верхом был не в силах.

Проводник был тут же. Пожилой флегматичный болгарин, довольно сносно говоривший по-русски и назвавшийся по имени – Стоян.

– Ружья и пистолеты зарядить. Впереди наших войск нет. Вещи сдать в обоз, – распорядился Орлов. И лишь убедившись, что приказание исполнено, махнул рукой. – По коням! Тронули!

На походе каждый гусар вез с собой свернутую шинель, чемодан с вещами, сакву с фуражом, ружье, но все ли, необходимое в обычной жизни, требуется для боя?

Крохотная партия рысью двинулась в неизвестность. Повинуясь знаку поручика, двое гусар, Трофимов и Огейчук, поскакали вперед, играя роль разъезда. Вместе с проводником, разумеется, так как подробной карты в распоряжении поручика не было. Орлов понятия не имел, какие тайны скрываются в пакете, лишь знал, что турки про них тоже ведать не должны.

Весна давала знать о себе в полной мере. Вокруг цвели сады, и нежные ароматы расплывались в теплом воздухе, пытаясь настроить души на мирный лад. Тщетно. Пейзаж вокруг не походил на привычный российский, и его некоторая чуждость поневоле заставляла гусар держаться настороже. Уже не говоря о том, что Орлов взял с собой лишь тех, кто прошел предыдущую кампанию, а кое-кто успел повоевать при матушке Екатерине и потому на своей шкуре знал, насколько обманчивы тишина и покой на войне.

Привычная настороженность помогла. Когда, по расчетам Орлова, была проделана большая часть пути, от разъезда прискакал Трофимов и тихо вымолвил:

– Турки, ваше благородие! По дороге идут. Похоже – обоз. Возов больших десяток да охрана.

– Большая? – уточнил поручик.

– Пеших – около полусотни да конных – полдюжины.

Это был искус. Случись охраны у обоза побольше, и Орлов не один раз подумал бы, стоит ли игра свеч. Есть конкретное поручение, которое надо обязательно выполнить, а приказа гоняться за турками никто не давал. Но при нынешнем раскладе почему бы не попробовать?

Орлов посмотрел на подтянувшихся к нему гусар. Ни на одном лице не было ни следа робости. Напротив, люди явно рвались в схватку, нимало не считаясь с тем, что кто-то из них вполне может погибнуть.

– Возьмем, ваше благородие? – за всех спросил Кузнецов.

Бывалый унтер вполне имел право спрашивать офицера.

– Посмотрим, – процедил Орлов.

Ответ был намечавшимся действием. В том смысле, что поручик действительно первым делом самолично взглянул на противника. Конечно, укрываясь за кустами, осторожно, дабы не быть обнаруженным раньше времени, чтобы уже затем принять окончательное решение.

Что поразило – это беспечность турок. Выдвижение русских авангардов было стремительным. До янычар и их начальников еще не успел до конца дойти этот факт. Иначе не объяснить, что обоз перемещался так, словно дело происходило где-то в тыловом районе. Флегматичные волы медленно тянули огромные местные повозки – куруцы. Охрана шла, не глядя по сторонам. Янычары явно устали в дороге, даже ружья не менее половины из них побросали на тяжелые, едва ползущие возы.

Несколько всадников не делали погоды. Они покачивались в седлах, столь же равнодушные ко всему, и явно думали только об одном – побыстрее добраться до недалекой крепости да сдать порученный им груз.

Не воспользоваться подобным случаем было грехом, а грешить Орлов не собирался. Кузнецов с тремя гусарами скрытно перебрался на другую сторону петляющей дороги. Стоян вызвался идти с ними и продемонстрировал поручику старую саблю и извлеченный откуда-то из складок одежды вполне новый пистолет.

– Ладно, – махнул рукой Александр. – Только будь осторожнее. Как я без тебя до Силистрии доберусь?

Обоз поравнялся с местом засады, после чего склонный к подражательству Трофимов проворковал голубем. В ответ раздалось такое же воркование.

– В атаку марш-марш!

Одновременно с короткой командой Орлова кто-то из гусар пронзительно, по-разбойничьи свистнул. Турки еще недоуменно вертели головами, когда сразу с двух сторон на них налетели всадники в черных мундирах на черных же лошадях. Не то мстители за все, что творили представители Порты на этих землях в течение веков, не то сама смерть.

Грохнули пистолетные выстрелы. Гусары стреляли практически в упор, и несколько турок упали в дорожную пыль. Сверкнули клинки.

В иной ситуации охрана играючи могла бы отбиться от десятка кавалеристов, однако сейчас турки были деморализованы, растеряны и серьезного сопротивления не оказали. Одни торопливо побросали длинные ружья, другие даже не успели схватиться за них.

Драться попытались немногие. Орлов заранее наметил себе главным противником всадника, чья нарядная одежда и статный конь указывали на определенное положение в небольшом отряде. Надо отдать турецкому начальнику должное. В отличие от большинства подчиненных, он успел выхватить из ножен клинок и встретил нападение как подобает воину.

Впрочем, на его обросшем бородой лице была написана растерянность, и серьезной схватки не получилось. Поручик отнюдь не хотел убивать турецкого офицера. После краткого обмена ударами Орлов просто воспользовался тем, что противник оказался рядом, и с силой ударил турка в лицо кулаком с зажатым в нем эфесом сабли.

От подобного неласкового обращения турок рухнул с коня. Какой-то янычар попытался прикрыть начальника, выставив увенчанное штыком ружье. Орлов отпустил саблю, оставив ее болтаться на темляке, дернул из правой ольстры пистолет и, не прекращая движения, выстрелил.

Уроки Кондзеровского не прошли даром. Янычар немедленно выпустил ружье, схватился обеими руками за грудь и застыл, словно не мог решить, он уже убит или всего лишь ранен.

Это был последний выстрел короткого боя. Поручик оглянулся вокруг и увидел, что все уже кончено. Вокруг куруц валялось несколько тел, гусары сгоняли янычар и возниц в одну небольшую толпу.

Потерь среди гусар не было. Одну лошадь чуть царапнуло штыком, но несильно. Даже поминать об этом всерьез не стоило.

– Что там? – Орлов кивнул на куруцы.

Спешившийся Трофимов заглянул, на несколько мгновений исчез под парусиновым пологом и вылез наружу.

– Похоже, порох, ваше благородие!

– Ни черта себе! – присвистнул поручик.

Он не задумывался о том, что могли везти в Силистрию. Наверное, потому, что список вероятного получился бы достаточно велик. Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы понять – в ближайшее время крепость может оказаться в осаде, и, соответственно, требовалось подготовиться к такому событию. В прошлом году у Багратиона не вышло взять укрепления, но крепость была достаточно важна, чтобы оставлять ее в тылу действующей армии.

Гарнизон нуждался в продовольствии, порохе, оружии, одежде, деньгах, в конце концов, дабы выплачивать воинам жалованье, – в общем, во многом, чья доставка в любой момент станет затруднена. Но порох… Что ни говори, приятно лишить врага возможности причинить тебе вред. Беда лишь в том, что все это теперь предстояло волочь не то назад, к своему полку, не то вперед, к пребывающему невесть где авангарду славного Кульнева. Обратный путь представлялся более безопасным, зато приказ звал вперед, пусть даже по дороге может попасться уже не столь безобидный отряд противника.

И ведь тогда придется бросать добычу, уходить прочь. Бросить же уже захваченное жалко. Даже хуже, чем отдать свое. А меж тем вечер близок, и есть риск продолжать движение во тьме. Есть у волов такая особенность – ни при каких обстоятельствах не убыстрять движения. Груза перевозят много, но скорость при этом…

Был бы с собой весь взвод, чтобы хоть обеспечить охрану! А то кого-то вышли в дозор, кого-то приставь к пленникам, и что остается?

Решение пришло само собой.

– Стоян! До авангарда далеко?

– Нет, – проводник утвердительно качнул головой.

– Так да или нет? – не понял Орлов.

– Верст пять, – что-то прикинул проводник.

– Трофимов! – позвал поручик.

– Здесь, ваше благородие!

– Отправишься с проводником. Передашь Кульневу пакет и скажешь, что мы здесь будем ждать помощи. И запомни – все зависит теперь только от тебя.

Всегда неприятно покидать товарищей в опасности, однако должен же кто-то доставить важные известия!

– Слушаюсь! – Трофимов бережно принял пакет.

– А ты, Стоян, сумеешь быстро провести к авангарду – получишь сверх всего империал.

Золотая десятирублевая монета была единственной у Александра, сверх нее набиралось рубля на три серебра, но до денег ли, когда речь идет о деле?

Два всадника сорвались с места и тронулись едва не галопом.

– Кузнецов! Все фуры составить в круг. Выставить охранение по сторонам. Подготовить фитили.

Унтер понял смысл последнего приказа, однако в его глазах не отразилось никакого страха.

Если первыми придут турки, то захваченный пороховой парк надлежало взорвать.

Угроза была реальной, и работали гусары быстро. На обнаруженную неподалеку площадку переволокли фуры, составили из них подобие круга. Даже волов выпрягать не стали. Кто же в таких обстоятельствах беспокоится о бессловесных тварях? Однако пленных все же поместили чуть в стороне. Сдавшиеся на милость победителей должны жить.

Трофейного оружия хватало, и потому отправившиеся в секреты гусары были вооружены основательно. Шесть человек – шесть секретов. Все равно нагрянут турки – не скроешься. Никаких посыльных, лишь сигналы в виде выстрелов. А дальше…

Трое оставшихся гусар во главе с унтером охраняли пленных. Сам же Орлов обосновался в центре круга у небольшого костерка. Прохаживался взад-вперед с трубкой в зубах и напряженно вслушивался: не раздастся ли подводящий итоги выстрел?

В принципе, по прикидкам, времени на горение фитиля было достаточно, чтобы вскочить на коня и попробовать затеряться среди окрестных холмов. Но про себя Орлов знал, что никуда не уйдет. И потому сейчас поручик испытывал нервный подъем.

Это был звездный час молодого поручика. В памяти промелькнули родные места. Дом на холме, село, деревеньки, окрестные поля и леса. Всплыло лицо старого отца, как он там? Сменилось на прекрасный образ Полины, та – на гадалку со странным именем Рада. Потом все заслонили родные гусары. Кондзеровский, Лопухин, новый командир эскадрона Мадатов и те, кого уже нет в полку, – Шуханов, Трейнин и многие другие.

Но все это исчезло, заслоненное досадливой мыслью: неужели так и не суждено узнать, что содержится в тех таинственных записях? Пару раз, оставаясь в одиночестве, тайком от всех, Орлов пытался прочитать написанное, но весьма поверхностных знаний латыни из общих правил и сотни-полутора слов для этого было недостаточно. Не говоря уже о том, что куски на древнем языке оказались не настолько велики, а в большей части даже алфавит был неведомым. Мелькнуло имя – Бен Бецаль, другое – Парацельс, но кто они такие, гусару было абсолютно неведомо. Вроде бы среди великих римлян подобных не было. Хотя Орлов так знал этих римлян…

Ясно было – бумаги представляют из себя набор многих трудов, возможно, тщательно отобранных и сложенных в каком-то порядке. Но зачем-то они были переданы Орлову! И зачем-то за ними гонялись. Во всяком случае, налет на усадьбу, похоже, был произведен из-за них.

Но что там могло быть? Какие тайны, из-за которых можно было уничтожить причастных к ним?

Убийство ради бумаг не укладывалось в голове Александра. Для него единственной ценностью были вражеские планы, но какие планы зашифровывались и хранились в сейфе возможно не один десяток лет? Абсурд…

Сколько ни раздумывал на эту тему Орлов, никаких мыслей не было. Хотя именно теперь он впервые заинтересовался чужой тайной всерьез. И знал при этом: выберется живым – для разгадки не будет времени. А нет… Останется лишь пожалеть об упущенном.

По-южному стремительно стемнело. Лишь половинка луны на небе изливала причудливый тревожный свет, да багровел прогоревший костер. Редкие ночные звуки добавляли беспокойства, а в игре теней чудились подступающие вплотную враги.

И вдруг издалека послышался голос:

– Ваше благородие! Свои пришли!

А затем к стоящим кольцом фурам выехали всадники. Орлов торопливо подбросил в костер хвороста и в его свете увидел заросшее усами и бакенбардами лицо Кульнева.

– Орлов? Ты? – узнал его в свою очередь генерал.

– Я, ваше превосходительство!

– Какое же я превосходительство для своих? – усмехнулся Кульнев.

– Виноват, Яков Петрович.

– Хороша вина – столько пороха у турок отхватил! – Из-за плеча Кульнева высунулся невысокий курносый гусар и представился: – Давыдов, Денис Васильевич.

– Тот самый? – не сдержался Орлов.

– Вроде бы тот, – пожал плечами новый знакомец.

Он уже успел привыкнуть к своей славе стихотворца, но, судя по всему, относился к ней как к чему-то не столь важному.

Но кто из офицеров не читал гусарских стихов Дениса?

Орлов еще хотел вернуться назад в полк, но Кульнев воспротивился этому. Он послал к александрийцам кого-то из своих офицеров, а Орлова удержал на некоторое время при себе.

Призовой парк под охраной казаков медленно тащился к авангарду. Кульнев ехал рядом с Орловым и Давыдовым, негромко спрашивал о знакомых-александрийцах, в свою очередь отвечал Александру о его знакомых, о которых тот давно не имел сведений. Писать письма среди находящихся на службе было немодно. Зато тем больше радости было при нечастых личных встречах!

Орлов ни словом не обмолвился о своем решении оставаться рядом с захваченным парком до конца, чтобы проследить, не угаснет ли какой из фитилей. Это было слишком личным, да и некрасиво выпячиваться перед другими людьми. Каждый из них не раз и не два рисковал жизнью. Да и не считал Орлов, будто сделал что-то выдающееся.

– Слушай, Александр, иди ко мне в адъютанты, – неожиданно предложил Кульнев.

Предложение было лестным, но искус поручик преодолел неожиданно легко.

– Извините, Яков Петрович, я бы хотел остаться в своем полку. Тем более, когда он воюет.

– Молодец! – Генерал ничуть не обиделся. – Настоящий гусар! Ничего, Россия настолько велика, что войн на всех нас хватит.

– Это точно, – поддержал его Давыдов. – Еще и с французами схлестнемся.

Отношения двух держав потихоньку ухудшались, и офицеры ждали, когда они перерастут в очередное военное столкновение. Хотя никто из них пока не думал, что схватка произойдет на родной территории.

– Я тебя представлю к Владимиру с бантом за захват парка, – порадовал Орлова Кульнев.

– Благодарю, Яков Петрович. – Орлов не думал о награде, однако теперь искренне обрадовался. Иметь в петлице орден – разве это не лестно для любого офицера? – Еще бы моим людям хоть по чарке водки.

– По две, – хмыкнул Кульнев. – Дал бы больше, да на войне много пить не след.

В самом деле, даже на неизбежном офицерском ужине выпито было по чарке – и все. Орлов свою порцию водки и не почувствовал. Впрочем, он бы, наверное, мог вообще выпить сегодня много. Нервное напряжение чуть отпустило, но до конца не исчезло. И даже хлебное вино не оставило никаких последствий. Словно вообще не пил. И еда не оставила ни вкуса, ни воспоминаний. Вроде бы что-то без аппетита жевал, а что – вспомнить не мог.

– Ночь коротка, – напомнил Кульнев. – Всем спать.

Орлову казалось, что после всего пережитого за день никакой сон его одолеть не может. Но тело немного устало, и, давая ему поблажку, гусар расположился прямо на земле, подложив седло не столько под голову, сколько под спину. Этакое полусидячее положение. Дым от трубки медленно полз к усыпанному звездами глубокому небу. И точно так же лениво текли мысли ни о чем определенном и сразу обо всем.

Несколько раз вдали слышался голос Кульнева. Знаменитый генерал, по своему обыкновению, привык проверять все сам, и для него не имело особого значения, день сейчас или ночь.

Орлов так и заснул в своей неудобной позе, вопреки всем нервам и ожиданиям. Даже сновидений не было. Но и проснулся гусар довольно быстро. Тело затекло, болело плечо, да еще какой-то сучок под ногой давил, будто янычарский штык. Большую часть ночи заняло перемещение захваченного порохового парка под защиту авангарда, и на востоке уже вовсю занималась заря.

Поручик поднялся и принялся кое-как разминаться. От вчерашнего нервного подъема не осталось и следа. Словно не было долгого напряженного ожидания у прогоревшего костра, подготовленных фитилей, мыслей о попавших в руки неразгаданных записях… Новый день – новые проблемы. Если можно назвать проблемой все, связанное с войной.

– Уже поднялся, Орлов? Молодец! – Откуда-то появился Кульнев. Или генерал еще не ложился?

За что хвалить, когда лагерь начинал потихоньку пробуждаться? Общего подъема еще не было, но тут и там уже копошились солдаты и казаки. Кто-то разводил костры, кто-то нес воду для грядущей каши, небольшой строй во главе с офицером шел менять караулы…

– Сейчас позавтракаем, и можете отправляться. Я такой шашлык приготовлю – пальчики оближете. – Несмотря на свой чин, Кульнев иногда сам готовил для своих офицеров. Если, конечно, позволяли обстоятельства и время.

– Я только людей проверю. – Отказаться от генеральского приглашения было немыслимо.

– Я же говорю – молодец! – поддержал его намерения Яков Петрович. – О людях надо думать в первую очередь. И лишь потом – о себе.

Александрийцы расположились неподалеку от импровизированного авангардного штаба.

– Как вы? – коротко осведомился Орлов.

– В порядке, ваше благородие, – вытянулся Кузнецов. – С вечера покормили. Кони за ночь отдохнули. Можно выступать.

– Сейчас позавтракаете, и в путь. Стоян где?

– Ушел. Еще под утро, – вставил Трофимов.

– Баял, счет у него к туркам, – добавил Огейчук. – Велел вам кланяться. А доволен був!..

Еще во время марша Орлов передал проводнику единственный империал и сейчас чувствовал себя свободным от обязательств и денег. Но друзья пропасть не дадут. Да и много ли надо гусару на войне? А вот для флегматичного болгарина золотая монета являлась целым состоянием.

– Ладно. Отдыхайте пока. Я к генералу.

Там уже прогорал костер, и Кульнев сам деловито нанизывал подготовленные куски мяса и лука на прутья. В отличие от генерала, готовить Орлов умел плохо, так, от беды мог сварганить какое блюдо попроще, и предлагать помощь ему было неловко.

Зато кое-что из вчерашних мыслей явилось на ум. Поручик помялся, не осмеливаясь завести соответствующий разговор, а потом решился и отозвал в сторону Давыдова. Все же человек пишущий, должен много знать.

– Денис Васильевич, можно вас спросить?

– Мы же договаривались вчера – на «ты». И без отчества. Или забыл? – Денис явно успел умыться, о чем свидетельствовали влажные пятна на нижней рубахе (он был без доломана, в форменных синих чикчирах), но даже не подумал привести в порядок прическу, и утренний ветерок играл его черными волосами с одинокой седой прядью.

Конечно, не забыл. Но неудобно фамильярно обращаться к одному из кумиров, как к обычному товарищу по эскадрону. Хотя… Такой же гусар, да и приятный в общении человек.

– Помню. Мне тут попались имена – то ли Бен Бецаль, то ли Бен Бекаль. И еще Парацельс или Паракельс. Случайно не знаешь, о ком шла речь?

– Откуда? – удивился Давыдов. – Кто они хоть такие?

– Если б я знал!

– Извини, брат! Тут помочь я тебе не могу. Зачем они хоть тебе сдались?

– И этого не знаю, – улыбнулся Орлов. – Просто запали имена, вот и захотелось проведать, чем этот Бен знаменит.

– Может, Якова Петровича спросим? – предложил Денис, косясь в сторону генерала. – Он всех знаменитых римлян знает. Если твои Бекали, конечно, римляне.

– По-моему, нет. Какие-то европейцы, а когда жили – не ведаю. И явно не вояки, – признался Александр.

– Тогда вряд ли. – Давыдов зачем-то еще больше взлохматил непослушную шевелюру.

– И ладно, – махнул рукой поручик. Он не очень рассчитывал на успех. Мало ли кем могли быть неведомые персонажи записок? И персонажи ли? Вдруг имена были помянуты вскользь, а Орлов воспринял их как некий ключ и принялся зря ломать себе голову?

– Господа, шашлык почти готов, – позвал всех священнодействующий Кульнев. – Прошу к столу!

Столом служила расстеленная попона, стульев не было, но в сервисе ли дело?

Кто-то из офицеров уже тащил штоф, кто-то принес стаканы. Утро вступало в полную силу. Небо было безоблачным, сулящим теплый день. Где-то пели птицы. Было полное впечатление, что никакой войны нет и дело происходит в обычном летнем лагере.

Наполненные стаканы сдвинулись, и собравшиеся дружно опустошили утренние чарки. Как положено – не поморщившись. Один лишь Давыдов, старательно изображая из себя «горького», крякнул, покачал головой и демонстративно провел рукой от груди, как бы провожая живительную влагу.

– Что, Денис, пошло по животу? – поддел его Кульнев.

– По какому уж тут животу идти? А по уголькам былого когда-то живота зашуршело порядочно, – под общий смех отвечал Давыдов.

Шашлык же оказался в самом деле превосходным. Пахнущий дымком, сочный, если же где в мясе и попадалась жила, то подумаешь, невидаль? Был бы аппетит, почти неизбежный на свежем воздухе, аромат пищи, а все прочее – мелочи.

И пошла зубам потеха. Ели стоя. То ли из-за какой-то прихоти, то ли потому, что генерал тоже не садился, а то и из-за чисто практических соображений. Еще капнешь жиром на панталоны или чикчиры! Денщики, конечно, застирают, но все же… Салфеток же не было. В авангарде Кульнева господствовал некоторый аскетизм. Для облегчения движения никаких офицерских бричек Яков Петрович не признавал. Соответственно, вещей у каждого из его сподвижников с собой было немного. Но любой дворянин прежде всего воин и лишь потом представитель привилегированного сословия. Принадлежность к последнему еще надо доказать на деле.

После завтрака офицеры все же присели выкурить по трубочке.

– Денис, а Силистрия далеко? – Орлову захотелось взглянуть на так и не покорившуюся прославленному Багратиону крепость.

– Отсюда – верст семь будет. Наши разъезды вчера уже имели парочку мелких стычек с турками. Так, ничего серьезного. Обменялись выстрелами.

Поэт был лет на пять старше Александра и ко многим вещам относился несколько спокойнее. Да и насмотрелся на грозную османскую твердыню в прошлую кампанию, когда состоял адъютантом при своем кумире.

– Хочешь посмотреть? – Денис понимающе подмигнул Александру. – Успеешь еще…

– Успею. Куда смотреть, когда в полк пора? – вздохнул Орлов.

– Век бы эти крепости не видеть! – с чувством произнес Давыдов. – Столько потерь…

Да и что делать под крепостью кавалеристу? Разве находиться в заслоне. Или вызываться на штурм охотником. Но лучше уж пара генеральных баталий, чем один приступ…

Орлову очень хотелось задержаться среди своих новых знакомых, однако служба… Тем более, от адъютантства он отказался сам, и жалеть было поздно.

– Разрешите отправляться, Яков Петрович? – Табак в трубке прогорел, и иных предлогов для задержки уже не было.

– Давай. – Кульнев тоже поднялся с места. – Даст Бог, еще увидимся.

– Надеюсь. – Орлов тепло простился с каждым и вскочил на подведенного коня. – Удачи всем!

– Привет Кондзеровскому и Ефимовичу! – отозвался в ответ генерал. – Жаль, Ламберта с вами не отпустили. Хороший у вас шеф. Настоящий гусар.

Но и сам был ничуть не хуже.

Под Силистрию александрийцы так и не попали. Прошли те времена, когда вся война сосредотачивалась в каком-либо одном пункте. Войска давно делились на всевозможные крупные и мелкие отряды, и события происходили на довольно широком фронте. А там – кому как повезет. Кто-то успеет к главному, а кто-то так и проторчит наблюдателем далеко в стороне. Но убери этих зрителей разыгрываемого кровавого спектакля, и противник сможет воспользоваться этим, нанести удар.

Хотя Александрийский гусарский полк к числу зрителей не относился и наряду с другими кавалерийскими частями действовал довольно активно. Молодой главнокомандующий стремился покончить с войной как можно скорее, потому отдыхать особо никому не давал. Но задерживали крепости. Сама Силистрия была взята быстро, однако кроме нее оставались и другие. Шумла, Рущук…

Стоял уже июнь, и было непонятно, насколько удачной будет кампания. Солнце днями жарило вовсю. Порой мысль о каких-то перемещениях уже бросала в пот, а тут все надо было проделывать наяву, иногда – при недостатке воды, да еще сталкиваясь то там, то здесь с неприятелем…

…Бивуак был как бивуак. Эскадрон встал, что называется, прямо в поле, чуть поодаль от остальных. Кашевары немедленно занялись делом. На походе некогда мечтать или хотя бы думать о постороннем. Выпал свободный час – отдыхай. Потом, может, будет некогда. Да и кто знает, в какое мгновение закончится отдых? Пусть существуют посты, разъезды, которые не проворонят врага, есть еще собственное начальство, всегда готовое услать и эскадрон, и полк, и дивизию куда подальше. А там – трясись в седле или перебирай ногами бесконечные версты.

– Поздравляю, Орлов! – Кондзеровский любил наезжать в «свой» эскадрон, а теперь для этого еще был удачный повод.

– С чем? – Поручик весьма устал за последние дни. Война прежде всего – это не грохот сражений, а тяжелый труд, которому подчас не видно ни конца, ни края.

– Только что адъютант получил рескрипт. За захват порохового парка Государь пожаловал тебя штаб-ротмистром.

– Ура! – дружно подхватили офицеры.

Они жили одной семьей, и удача товарища была общей удачей.

Вообще-то Кульнев представлял Орлова к Владимиру, но начальству виднее.

Александр уже настроился на получение заветного крестика, и потому известие о перемене награды в первый миг вызвало легкую досаду. Неизвестно, смог бы в данный момент по-настоящему обрадовать орден, все же для радости тоже нужны силы, а тут вместо ордена чин…

Однако быстро пришла мысль: новое звание – тоже весьма неплохо. Орлов не мечтал о генеральских эполетах, они казались слишком недостижимы, однако это отнюдь не означало, будто он всю службу хотел оставаться поручиком. Штаб-ротмистр на двадцать первом году – весьма неплохо. Еще один чин – и уже собственный эскадрон получить в командование можно.

– Жаль, шампанского не достать, – вздохнул успокоенный этой мыслью Александр. – Господа, кто-нибудь видел поблизости маркитантов?

Правда, денег с памятного захвата турецкого парка у него не прибавилось. По естественным законам, стало еще меньше, но на такое дело и занять не жалко.

– Ага. Такие уж они дураки, следовать всем нашим движениям! – пробурчал корнет Репнинский. По молодости и краткой службе ему все казалось, что большинство маршей совершаются полком зря.

– Ничего, мы казенной, – махнул рукой поручик Мезенцев, единственный, кроме Орлова, офицер эскадрона, участвовавший в сражении под Фридландом. Остальные поручики и корнеты пришли в полк позже.

– Или местным вином, – предложил альтернативу Мадатов.

В повседневной жизни князь предпочитал более слабые напитки, чем казенная водка. Вина же в этих краях было – хоть залейся. Да и стоило оно копейки. Христианские жители края пили его вместо воды. Разумеется, в отличие от мусульман.

Разгулом вечерние посиделки не пахли, хотя отмечание продолжалось до полуночи. Тот же Кондзеровский сообщил, что наряду с рескриптом получен приказ на новое перемещение. И судя по всему, на этот раз оно обещало долгожданную схватку с османами. А перед ней лучше уж быть отдохнувшим, чем засыпать прямо в седле.

Приказ на этот раз не обманул. Турки оказались настолько близко, что дойти до них не составило никакого труда. Егеря с ходу вступили в перестрелку с вражеским авангардом и застыли на месте, не в силах пройти дальше под вражеским огнем.

Следом в дело с обеих сторон вступила артиллерия. Под ее прикрытием два пехотных батальона попытались пойти в атаку, но наткнулись на картечь и отошли, оставив на поле несколько десятков тел.

Три эскадрона александрийцев, бывших с авангардом, подкрепляли мушкетеров и егерей. Свернутые в колонны гусары ждали приказа, а съехавшиеся вместе несколько офицеров во главе с Кондзеровским прикидывали свои шансы на успех.

– Смотрите, господа, резерв выдвигается, – сказал кто-то из гусар.

Из второй линии на поддержку отбитым мушкетерам под бодрящий перестук барабанов и взвизгивание флейт вышагивал еще один батальон. Авангард был численно невелик, но и турок ему противостояло немного. Просто последние заняли крепкую позицию, и выбить их оттуда было трудно.

– Без толку, – сказал как выругался Кондзеровский. – В лоб только людей зря положат. Надо выйти вон той балкой и уж тогда атаковать решительным броском.

Он покосился в сторону дальнего холма, на котором расположились авангардные начальники со свитой. Веры в начальственную мудрость у подполковника не было. Вот если бы авангардом командовал Ламберт или Кульнев…

Несколько пушек с той и другой стороны продолжали изредка и без особого толку посылать ядра. Как всегда, на поле маячила цепь казаков, бесполезная в таком деле.

Резервный батальон достиг основной линии и застыл на месте рядом с прочей пехотой. Видно, начальники сами понимали, чем чревато вышагивать по ровному в этом месте полю.

– Сейчас нас попробуют послать, – качнул головой Кондзеровский. – Шалишь!

Его лицо оставалось спокойным, и только близко знавший своего командира Орлов чувствовал, что такой поворот событий очень не нравится подполковнику.

– Вот что, князь, – наконец решился Кондзеровский и повернулся к Мадатову. – Выдвигайте эскадрон по балке. Сейчас тут такого намудрят! Как появится возможность – атакуйте.

Самодеятельность частных командиров в армии никогда не приветствовалась, но необходимость такого шага была настолько очевидна, что Мадатов лишь вскинул руку к киверу:

– Слушаюсь!

– С Богом, князь! А ты, Орлов, помни наш разговор.

Уточнять, какой именно, Кондзеровский не стал. Вдали показался несущийся к гусарам адъютант, и подполковник счел за благо как можно скорее спровадить хоть часть подчиненных. Сам он оставался ждать распоряжений, хотя заранее знал, какими они будут, и был не согласен с ними.

Но приказы, как известно, не обсуждаются…

Орлов в последний раз оглянулся. Кондзеровский в окружении двух эскадронных командиров спокойно попыхивал короткой трубкой да посматривал в сторону неумолимо приближающегося адъютанта.

– Справа по три! – громко скомандовал Мадатов.

Двинулись без сигналов трубы, молча. Лишь позвякивало снаряжение да всхрапывали застоявшиеся без дела кони.

Балка поглотила эскадрон. Теперь близкий бой напоминал о себе лишь громом орудийных выстрелов и ружейной трескотней. Весь путь Орлов проделал как положено, справа вровень с головой своего взвода, и лишь по окончанию вместе с другими офицерами был вызван к Мадатову.

Дальше расстилалось поле, а в паре сотен сажен виднелись турки. Их фланг, если уж быть более точным. И, как предполагал Кондзеровский, здесь было лучшее направление для удара. Даже пушка у турок с этой стороны была одна, да и та смотрела в сторону главных русских сил, откуда как раз в этот момент уступом стремительными ровными шеренгами неслись два гусарских эскадрона.

Турецкие орудия яростно полыхнули дымом. Спустя секунду до собравшихся рядом с Мадатовым офицеров долетел грохот. Но что такое звук по сравнению с дождем картечи, ударившей прямо по стройной линии мчащихся кавалеристов?

Строй сразу распался. Часть лошадей рухнула, еще несколько лишились всадников, а остальные испуганно рванули в разные стороны прочь от дыма и грома. Орлов видел, как несколько человек сумели справиться со своими скакунами, собрались в одном месте и, невзирая на ружейную стрельбу, подобрали чье-то тело.

Сердце дрогнуло в недобром предчувствии. Александр постарался отогнать прочь нарождавшуюся догадку. Благо, времени уже не было.

– Эскадрон! В атаку! Марш-марш!

Приказ немедленно подтвердил эскадронный трубач Фомин, и, повинуясь команде, гусары вынырнули из балки, привычно на ходу образуя развернутый фронт.

Несущийся впереди взвода Орлов видел, как турки лихорадочно разворачивают пушку.

Кони перешли на карьер, и позиции стремительно приближались.

Артиллеристы успели дать выстрел раньше, чем навели орудие на цель. Картечь просвистела над головами гусар, лишь придав им боевого пыла.

Нервы янычар прикрытия не выдержали. Им бы встретить атакующих частоколом штыков, но наиболее малодушные рванули прочь, другие попятились, и вместо ровной и опасной линии в конце пути гусар ожидали нестройные колеблющиеся островки небольших групп.

Память редко удерживает подобные моменты, их почти не воспринимает сознание. Здесь же Орлов прямо почувствовал, как острый клинок врубается в беззащитную плоть, выныривает наружу, окрасившись красным, потом – опять.

Какой-то турок подскочил, попытался достать штаб-ротмистра штыком. Дурак. Длинным ружьем надо орудовать, удерживая дистанцию. Здесь же достоинство оружия превратилось в недостаток. Янычару не хватило места. Орлов привстал на стременах и обрушил на храбреца рассекающий удар.

Он именно не зарубил, а разрубил противника. От правого плеча к левому боку. Впервые в жизни раздвоил податливое человеческое тело и радостно заорал, направляя коня вдогонку очередной убегающей фигуре.

Душа жаждала крови в отместку за екнувшее недавно сердце и старательно загнанное внутрь ощущение возможной утраты. Все прочие чувства были забыты. Александр здорово бы удивился, если бы сейчас кто-нибудь попытался завести с ним разговор, скажем, о любви. Он просто не помнил, что существует нечто подобное. Да и не стал бы никого слушать. Никакие слова не имели смысла. Лишь движение. Догнать, изловчиться, рубануть, радуясь очередному рухнувшему врагу.

Счета он не вел. Но когда сквозь кровавую пелену в мозг сумел прорваться зов играющих отбой труб, а противники перед Орловым исчезли, оказалось, что сабля покрыта кровью по самую рукоять.

Сознание возвращалось. Штаб-ротмистр принялся оглядываться в поисках своих гусар. В посетившей его первобытной ярости не было места даже для привычного чувства локтя. Словно кто-то на небесах выставил Орлова одного против многочисленного противника и приказал победить в одиночку.

Как ни странно, большинство гусар из взвода находились рядом. Судя же по дорожке из валяющихся тел – все это время они неслись за командиром, повинуясь примеру и кроша в капусту всех встречных-поперечных. Даже Лопухин, формально к взводу не принадлежащий, находился тут и с несказанным удивлением на бледном без единой кровинки лице разглядывал покрасневший клинок.

Вытирать саблю о конскую гриву Орлову не хотелось, потому он углядел валяющийся на земле кусок тряпки, скорее всего – обрывок чьей-то одежды, подцепил его с седла острием клинка и принялся тщательно чистить оружие.

– Что, Лопухин? Отведала твоя сабля кровушки? – спросил Александр между делом.

На душе вновь стало неспокойно, хотелось как можно скорее узнать, кого подбирали гусары, но в свое время Кондзеровский учил тогда совсем юного Орлова, что офицер ни при каких обстоятельствах не должен демонстрировать свою слабость перед подчиненными. Потому голос штаб-ротмистра звучал нарочито-бодро, с этакой бравадой.

Гусары заржали, словно услышали нечто очень смешное. Лишь юнкер чуть смутился, но справился с собой и отвечал даже весело, будто подобное доводилось ему делать не раз и не два:

– Отведала, господин штаб-ротмистр. Просила давать ей такое угощение почаще.

– Молодец! Будет из тебя толк! – под повторный смех гусар прокомментировал Орлов.

Вокруг становилось людно. Появились гусары из двух других эскадронов, казаки, даже егеря и мушкетеры. Бегом последние бежали, что ли?

Пленных турок собирали в стороне, кто-то из казаков уже привычно рыскал в поисках добычи, где-то звучали команды и грохотал барабан… словом, была типичная картина победы.

Аппель позвал гусар к эскадрону, и Орлов махнул рукой людям, призывая подчиниться властному зову.

Перед самым строем к штаб-ротмистру подскочил взбудораженный Репнинский и тихо шепнул:

– Орлов, слышал? Подполковника убило!

– Как?! – Втайне Александр был готов к этому, но так хотелось верить в собственную ошибку!

– Картечью прямо в сердце, – сообщил корнет, хотя вопрос был скорее риторическим.

Кавалеристы уже привычно строились в две шеренги, офицеры занимали положенные места, но продолжения боя не предвиделось за полным разгромом неприятеля, и Орлов позволил себе некоторую вольность.

– Ваше высокоблагородие! Разрешите к Кондзеровскому.

– Я с тобой, Орлов. – Мадатов сделал знак Мезенцеву принять командование и направил коня куда-то в сторону. Видно, майор уже успел узнать, где находится командир.

Его информация оказалась правильной. Среди поля рядком лежало человек семь или восемь гусар, а чуть отдельно – два офицера. Узнать одного из них так сразу спешившийся Орлов не смог. Все лицо убитого превратилось в кровавую маску, похоже, весь череп был расколот, а по мундиру поди так просто разбери…

Зато Кондзеровскому повезло намного больше. Если это можно считать везением. Доломан был разорван на груди, но голова не пострадала, лишь кивер подевался куда-то, и легкий ветерок чуть шевелил седеющие волосы. Смерть разгладила складки на лице, и старый вояка выглядел спокойным и умиротворенным, как будто до конца исполнил положенный долг и теперь прилег отдохнуть. Душа же пустилась в те края, где нет печали и воздыхания, но ждет встреча с ушедшими ранее друзьями.

– Сказали, до последнего пытался спорить с начальством, – с вдруг прорезавшимся акцентом взволнованно произнес Мадатов. – Только приказ…

«А ведь он знал», – почему-то решил Александр. Хотя дудки. Картечь – такая же дура, как и пуля, и никто не знает, мимо кого она пролетит, а кого решит сразить наповал.

Но вот это напоминание перед уходом эскадрона…

Лицо Кондзеровского стало вдруг расплываться, и склонившийся над ним Орлов не сразу понял, что виноваты в том выступившие на глазах слезы.

Он на мгновение припал к руке наставника и командира, нашел силы выпрямиться и зачем-то пояснил Мадатову:

– Как второй отец мне был…

Князь обнял штаб-ротмистра за плечи, и было в том объятии и сочувствие, и понимание.

– Надо похоронить его на том берегу, – вымолвил майор.

Мысль была понятной. Кто знает, чем закончится война и кому станет принадлежать эта земля с садами, полем и лежащей неподалеку деревней с неведомым перед тем названием – Чаушка?

– Разрешите? – с готовностью встал Орлов.

Почему-то показалось особенно важным самому проводить подполковника в последний путь.

– Я попробую убедить начальство. Вдруг разрешит всем эскадроном, – предложил иной вариант Мадатов.

До Дуная было не слишком далеко, отряд двигался почти параллельно невидимому отсюда берегу, да и начальство в чем-то послужило причиной смерти.

Самое же странное – Мадатов сумел добиться своего. Уже на следующий день эскадрон в полном составе застыл на другой стороне реки, и священник прочувственно выводил извечное:

– Упокой души усопших раб твоих…

Орлов почти забыл о старом Лопухине, разве что того иногда поминал Лопухин молодой. Не в характере гусара было долго размышлять о проблемах абстрактных, не требующих сиюминутного решения. Служба и повседневные заботы отнимали большую часть внимания. Зачем же зря голову ломать, тем более, никакой особой угрозы Александр не видел. Да и не боялся ничего. Откуда князь может узнать, кому именно достались записки? И это в случае, если они действительно представляют ценность. Как-нибудь надо разобраться с ними, вот только выучить латынь и прочие языки, на которых они написаны. Или найти грамотного надежного человека, который бы знал их и смог бы перевести на нечто более понятное и популярное.

А вот Лопухин об Орлове не забыл. Вернее – вспомнил о нем.

Узнать что-либо в полку, как убедился старый князь, было делом безнадежным. Он и не ждал иного. Зато прекрасно ведал о других путях. Есть же, например, военное министерство, куда стекаются все донесения. Оба военных министра, и старый, Аракчеев, и новый, Барклай, были людьми неподкупными, щепетильно честными, однако разве трудно найти какого-нибудь чиновника, который за соответствующую мзду снимет копии с интересующих бумаг? Не о секретах речь. Всего лишь реляции славного гусарского полка за вполне определенную неделю. Захваченные пленные, удачные дела… Интересно уважаемому человеку, куда именно определился дорогой племянник, так что тут такого?

Можно было бы прибегнуть к помощи кого-нибудь из ложи, но стоит ли вызывать ненужные догадки?

Времени на операцию ушло немало. Князь действовал крайне осторожно, так, чтобы никому из посторонних был неведом его интерес, зато результат оправдал себя вполне.

Точную дату стычки Лопухин знал, и ему не составило особого труда из полутора десятков бумаг извлечь ту, которая была необходима. Тем более, в указанное число лишь один из разъездов доставил пленных, и, как водится, там была помянута фамилия удачливого офицера.

Князь чуть скривил губы в улыбке, поняв, о ком идет речь. Тот самый поручик, который вовсю ухлестывал за женой Нозикова, кажется, не без определенного успеха, малый лихой, хоть и не хватающий с неба звезд.

Нынешний владелец ценных бумаг поминался в каждом из редких писем племянника. Судя по всему, Михайло смотрел на него как на своего наставника в бранной науке, да и тот относился к юнкеру весьма неплохо. В дела дядюшки племянник был посвящен лишь вскользь, о нынешних поисках бумаг ничего не знал, и даже о существовании чего-то подобного не догадывался. Есть тайны, известные лишь самому узкому кругу, для всех прочих существуют другие, гораздо более правдоподобные и всех устраивающие объяснения происходящему.

У каждого свой градус посвящения. Толпа же не более чем средство достижения цели. И лучше ей эту цель не знать. Как корове ни к чему знать, что ждет ее когда-нибудь обеденный стол, причем обедать при этом будет отнюдь не она.

Теперь князь сидел в кабинете своего петербургского особняка и без всякой спешки думал.

Невольный виновник случившегося известен, причем – не только по фамилии. Лопухин прекрасно помнил вынесенное от встречи со своим давним гостем впечатление, которое только подтверждали письма племянника. Бесшабашный гуляка и рубака, ничем кроме службы, вина и женщин не озабоченный, весьма опасный в открытом бою, но наверняка беспомощный в тайной войне. И уж тем более – человек, который ни при каких обстоятельствах не сможет догадаться, что за бесценное сокровище вдруг попало в его руки.

Хотя попало ли – еще вопрос. То, что поручик там был, – неопровержимо. Но зачем истинному гусару какие-то бумаги, да еще написанные на неизвестных языках? Поразгадывать на досуге? Даже не смешно. Прихватил в качестве трофея в придачу к остальным вещам? Угу. Но такие люди не опускаются до грабежа. Простые гусары еще могли бы взять из опустевшего дома что-нибудь ценное, не стоит приписывать солдатам излишнюю нравственность, хотя как раз бумаги в солдатские понятия ценностей не входят ни с какого боку, но офицер… Нет, Орлов достаточно щепетилен, чтобы воспользоваться чужим добром. Разве что оружием да лошадью. Про женщин говорить не будем. Как допустимый вариант – решил, что записки относятся к текущей войне, и взял для передачи в штаб. Достаточно предположить, что посланник Гроссмейстера успел выполнить поручение, завладел записками, и тогда в этой части все становится на свои места. Обыскать убитого врага – не бесчестье, а обычная мера. Это не ограбить поместье союзников. Равно как и найденное, не особо разбираясь, вполне разумно переправить к начальству.

Но тогда где рукописная добыча? Почему не дошла до штаба? Или дошла, была проверена и выброшена, как не представляющая ценности? А то и вульгарно сожжена в первом же камине?

Но факт доставки бумаг никем и ничем не подтвержден. Это единственное, в чем Лопухин был твердо уверен. Уж на подобное нехитрое дело его связей вполне хватало.

Тогда что остается? Орлов по дороге убедился, что бумаги очень старые, к планам французского командования не имеют ни малейшего отношения, да и выбросил их в кусты ли, в поле…

Вряд ли поручик до сих пор таскает с собой лишнюю ношу. И уж совершенно невероятно, что переправил их в свое поместье. И друзьям его они не нужны.

Если бы не ненароком оброненная в одном из старых писем племянника фраза! Зачем Орлов попросил научить его латыни?

Выходит…

Мысли Лопухина повторялись, и лишь решение так и не приходило. Хотя тут же, на столе, лежало полученное на днях с верным человеком письмо гроссмейстера. Для непосвященного текст был обычным, и лишь князь понимал его тайный смысл.

Далекий тайный владыка многих весьма известных людей настоятельно требовал ускорить поиски. И даже сообщал: как только хоть что-то станет известно более-менее определенно, он готов создать ситуацию, аналогичную той, что была создана в Пруссии, дабы в возникшем беспорядке добыть записки без какого-либо привлечения внимания. Первые шаги уже предприняты. Теперь дело за Лопухиным.

Князь предполагал, чем это пахнет, и нельзя сказать, что ему это хоть сколько-нибудь нравилось. Привыкнув не только повелевать, но и подчиняться, Лопухин впервые испытал нарастающее сомнение. Нет, не в цели. Цель была и будет благородной. Однако некоторые из путей ее достижения…

Кто решил, будто гроссмейстер не может ошибаться? Скажем иначе: нельзя ли заменить гроссмейстера на другого, весьма достойного человека? А уж тот человек сумеет выведать все тайны и поднять орден на небывалую высоту.

В крайнем случае, орден можно разделить. Кто хочет – пусть остается со старым гроссмейстером. Но умные обязательно поддержат того, кто реально даст им…

Даже про себя Лопухин не решался назвать, что именно станет достижимым по получении считавшихся исчезнувшими бумаг. Если они, конечно же, не пропали в очередной раз, не сгорели вместе с поместьем, а найдутся.

Но на кое-какие выводы из рассуждений он решился.

Руки словно бы сами извлекли чистый лист и принялись писать некие нейтральные фразы. Смысл их был прост. Лопухин извещал, что после тщательных завершений розысков установлено: никаких записок на территории России нет. Судя по рассказам и обмолвкам, гусары ничего подобного не находили. Скорее всего, бумаги не то остались в загоревшемся доме, не то были подобраны кем-то из французских драгун. Если они не найдутся ни у кого из пришедших на помощь, следовательно, они или, как это ни прискорбно, сгорели, или их успели перепрятать, а то и просто выбросить во время всеобщей катавасии. По любому поиски отныне должны вестись на территории Пруссии или… Или Франции.

Лопухин перечитал полученное. Вышло весьма убедительно, вот только поверит ли письму тот, кто должен поверить?

Будем надеяться.

Теперь многое зависит от племянника. Надо будет зимой любыми путями встретиться с ним и попросить кое-что узнать для некоего общества. Так, осторожненько, дабы Михайло ничего не заподозрил. У него прекрасные отношения с поручиком, вот пусть и действует потихоньку, чтобы ненароком не вспугнуть. Если записки уцелели, то наверняка переданы кому-то на хранение, и надо обязательно выйти на них.

А там…

Лопухину было неведомо, что Орлов уже больше месяца не является поручиком и повышен в чине. Как и того, что собственный племянник наконец-то вышел в офицеры, да еще с формулировкой «За боевые отличия».

Не стоит обвинять молодого Лопухина в черствости или сокрытии тайн. Михайло почти сразу же известил дядю об одном из важнейших событий в своей жизни. Как ни крути, разница между корнетом и генералом намного меньше, чем между солдатом и корнетом. Но пока письмо преодолеет расстояние от жаркой Болгарии до Петербурга… Частные письма фельдъегеря не берут, а обычная почта – штука медлительная.

Меж тем на театре войны многое изменилось. Вслед за первыми победами последовали неудачи. Штурм Шумлы, следующей турецкой твердыни, оказался чрезвычайно кровопролитным и неуспешным. Крепость устояла перед русской армией, что позволило полевым войскам османов перейти к активным действиям.

Характер молодого главнокомандующего испортился. Во многом этому способствовало известие о трагической смерти отца, старого фельдмаршала, зарубленного в собственном поместье крепостным из вульгарной ревности. Отставной вояка, как говорили, имел любовную связь с поселянкой, женой будущего убийцы. Бывает. А было графу и кавалеру от роду семьдесят один год…

Влияла на нервы и жара, и неудача, и начинающаяся болезнь Каменского-сына, или, проще говоря, Каменского-второго, ибо в армии был еще и его старший брат, Каменский-первый, командовавший одним из корпусов и не столь давно одержавший победу при Базарджике.

Но война в восприятии солдата и офицера выглядит иначе, чем та же война в восприятии генерала. Генерал видит всю картину, солдаты и офицеры – лишь фрагменты из нее. Общий ход им по положению неведом. Правда, именно из этих фрагментов складывается общая победа или поражение…

Орлов, подобно многим, не особо знал причины движения корпусов. Так, обсуждали, конечно, иногда между офицерами то или иное событие, но сколько в них было правды, а сколько слухов – из числа гусар не ведал никто.

Очередной слух сулил мало хорошего, но вызвал среди офицеров радость. Говорили, что сразу две турецкие армии с разных сторон надвигались на русскую. Положение становилось серьезным, но уж лучше полевое сражение, чем осада или штурм. Войска верили в неоднократно доказанный полководческий талант командующего и уж тем более – в собственные силы.

Сомневались в одном – насколько правдивы слухи? Однако когда войска начали перегруппировку и стали формироваться новые отряды, сомнениям пришел конец.

Пока же нет приказа на выдвижение, почему бы не посидеть у костра перед сном? Быть может, в последний раз…

– А когда-нибудь в мире не будет войн, – вдруг заявил Лопухин. – Вот разгромим турок, а там… Всеобщий мир, процветание и покой. Представляешь, Орлов?

Он наслаждался возможностью обращаться к остальным офицерам так, как было принято в армии – просто по фамилии, без всяких чинов и званий.

– А там придет черед Бонапарта, – напомнил Орлов.

Они сидели вдвоем. Прочие уже отправились спать, ночь все-таки, и лишь Орлову в последнее время упорно не спалось. Лопухин же, произведенный в офицеры, до сих пор переживал свое новое состояние и потому охотно составлял компанию штаб-ротмистру.

Со смертью Кондзеровского начались вполне закономерные перестановки. Мадатов принял командование над батальоном. Орлов, на правах старшего офицера, временно принял родной эскадрон.

– Может, и придет, – задумчиво вымолвил молодой князь. – А может – и нет.

– Как это – нет? Корсиканец вошел во вкус. Он рвется к единоличной власти над всеми и над всем. Война неизбежна, Лопухин. Вопрос лишь в том, когда она разразится. Через три года? Через пять?

Орлов принялся привычными движениями набивать короткую трубку. Костер почти прогорел, однако было тепло, а луна давала достаточно света.

– Может, чем-то было бы хорошо, если бы мир был под одной властью? – Лопухин почувствовал, что поручик собирается гневно вскинуться, и пояснил с некоторой торопливостью: – Я не имею в виду Наполеона. Ни в коем случае! Некоторое общество наиболее умных и достойных людей, которые руководствуются в своих действиях едино пользой человеческой. Предотвращают войны, повсюду несут просвещение, способствуют расцвету мысли. Сами же являются самыми просвещенными, ведающими тайнами природы и ставящие их на службу роду людскому…

– Ой ли? Откуда же взять таких бескорыстных благодетелей? – воспользовавшись краткой паузой, вставил Орлов. – Не слишком верится, будто может существовать общество альтруистов. Цели могут быть объявлены любые, но мало ли что говорят люди?

– Зачем так плохо думать о тех, кто хочет человечеству блага?

– Избавьте меня от благодетелей, а с прочими бедами я справлюсь сам! – заявил штаб-ротмистр и не удержался от вопроса: – Ты уверен, будто существует единый рецепт счастья? Я – нет.

– О чем спорим, господа? – из темноты к ним вышел какой-то офицер.

При свете костра стал виден расстегнутый синий доломан Белорусского полка. Ни ментика, ни кивера на офицере не было. Открытое приятное лицо гусара украшали светлые усы.

– Ни о чем, – пожал плечами Орлов.

Можно ли недавнюю беседу назвать спором?

– Разрешите к вашему костру? – спросил незнакомец и, не дожидаясь приглашения, присел рядом с Орловым. – Ротмистр Бурцов к вашим услугам. Можно звать просто Алешкой.

– Тот самый? – вскинулся Лопухин.

– Так точно. И ёра, и забияка, и собутыльник дорогой. – Улыбка Бурцова была приятной и доброй. – Кстати, выпить ничего не найдется? Голова болит, черт! Похмел на ногах, не иначе.

От ротмистра тянуло спиртным, хотя держался он молодцом.

Жалованья офицеры пока не получили, и Орлов жил на последние копейки. Однако при местных ценах – и не иметь бутылки? Осталось нашарить ее, поискать ощупью разбросанные стаканы и протянуть воспетому Давыдовым знаменитому гусару.

Бурцов жадно, одним глотком, опорожнил свой стакан и вновь улыбнулся:

– Благодарю. Спасен от верной смерти. Считайте меня вашим должником, господа! Черт! Жаль, вино слабовато!

Остатков хватило еще на одну порцию, которая была тут же выпита. Бурцов демонстрировал высший класс, и вино исчезало, словно его и не было.

– Ничего. Я в должниках ходить не привык, – заявил гость. – Завтра выступаем навстречу туркам. Наши полки сведены в одну бригаду. Там и сочтемся.

– Правда? – Фраза Орлова относилась не к мифическому долгу, было бы чем считаться, а к долгожданному выступлению. Но бутылка была пуста, и пришлось обратиться к Лопухину. – Князь, не в службу, а в дружбу. У тебя ничего не найдется? Надо отметить это дело.

– Сейчас. – Михайло проворно вскочил и бросился в сторону близкой палатки. Спустя полминуты он уже возвращался сразу с двумя пузатыми емкостями. Лопухин не так давно отмечал производство в первый чин и, видно, потому имел небольшой запас.

Александрийцам еще никто ничего не говорил, но Бурцов мог узнать все благодаря связям. Тому же Давыдову, например. Адъютанты узнают известия намного раньше строевых офицеров.

– Кто будет командиром? Кульнев? – спросил Александр, когда дружно выпили за боевое содружество.

– Нет. Яков Петрович получил под командование весь авангард. Командиром бригады будет Ланской.

Полковник Ланской был командиром Белорусского гусарского полка, а Кульнев – его же шефом. Каждый полк имел как бы двух начальников. Но если командир почти постоянно находился со своими людьми, то шеф обычно занимал еще одну должность и частенько находился совсем в иных местах. Например, тот же Кульнев сумел добраться до Молдавской армии недавно, хотя шефом стал год назад, и полк воевал без него, а шеф александрийцев Ламберт вообще не попал на эту войну, выполняя иные поручения.

Граф Ланской, несмотря на молодость, сумел заслужить репутацию боевого командира, и идти в бой под его командованием было лестно.

Хотелось бы, конечно, чтобы с ними был милейший Ламберт, но что поделаешь?

Выпили за Ланского, потом – за грядущую победу. Отдельно – за александрийских гусар и отдельно – за белорусских.

О численности турок ни Орлов, ни Лопухин спрашивать не стали. Зачем считать преждевременно врагов?

– Черт! Пора идти! Завтра в поход. Надо отдохнуть перед делом, – вспомнил Бурцов, когда бутылки опустели. – Еще раз повторяю – ваш должник.

Он встал и довольно твердой походкой, лишь пару раз покачнувшись, отправился куда-то во тьму.

Небо начинало медленно светлеть.

– Пора и нам, – поднялся Орлов. – Алешка прав – перед битвой лучше выспаться и быть свежим. Если она будет, битва…

– Думаешь…

– Нет. Но вдруг турки сбегут раньше? – Александр хлопнул юного корнета по плечу. – Все, князь. Спать! Подъем наверняка будет ранним.

Информация Бурцова оказалась верной. Ранним утром запели трубы кавалеристов, тревожно застучали пехотные барабаны, и часть армии выступила в поход.

Движение было стремительным. Требовалось не дать туркам соединиться, разбить их по частям, и промедление в буквальном смысле становилось подобно смерти.

Тут уж стало не до дружеских посиделок по вечерам. Сразу после ужина люди ложились спать, чтобы хоть немного набраться сил перед завтрашним маршем.

Баталия разыгралась возле Батина, не первого и не последнего болгарского местечка, навеки вошедшего в русскую военную историю. Девятнадцать тысяч русских, все, что смог собрать для битвы Каменский-второй, против тридцати тысяч турок под командованием сераскира Кушакчи.

Несмотря на неблагоприятное соотношение сил, Каменский без колебаний атаковал противника. Колонна его старшего брата с боем захватила турецкие редуты и уверенно продвигалась вперед.

На офицерском уровне невозможно представить во время боя всю непрерывно меняющуюся картину. Иногда доносятся какие-то слухи в виде наскоро брошенных фраз от адъютанта, галопом пролетающего мимо с донесением, но и тогда все основное внимание обращено на то, что ближе к тебе.

Александрийский и Белорусский полки находились в авангарде колонны главнокомандующего. Командовавший передовыми силами Кульнев умело сочетал артиллерийский огонь, неотразимый удар пехотных колонн и лихие наскоки кавалерии. В атаку устремлялись то белорусы в синих мундирах с красными ментиками, то черные александрийцы, то казаки. Люди и лошади устали, но последних никто не спрашивал, а первые не жалели усилий, чтобы обеспечить победу. Что значит усталость, когда и жизни отдать не жалко?

– Наша берет! – убежденно выкрикнул Мадатов.

После очередной атаки его батальон остановился в крохотной ложбинке. Воспользовавшись небольшой паузой, майор разрешил гусарам спешиться. Пусть хоть немного отдохнут кони, да и людям необходимо перевести дух. Сражение еще далеко не закончено, и неясно, что предстоит в самом ближайшем будущем.

Неподалеку остановился Ланской с крохотной свитой, и Мадатов, сделав Орлову знак, чтобы следовал за ним, поскакал за очередным приказанием.

С небольшого возвышения было видно, что ситуация на поле вновь изменилась. Огромная колонна турецкой кавалерии, не меньше четырех тысяч всадников, выдвинулась против наступающей русской пехоты, и мушкетеры торопливо перестраивали свои порядки в каре.

Ланской нервно теребил поводья породистого скакуна. Молодое красивое лицо полковника раскраснелось от битвы. У ворота синего доломана выделялись кресты Владимира и Анны, но конечно же гораздо весомее был Георгий на левой стороне груди.

Командир бригады колебался, не зная, как поступить. Сумеет пехота самостоятельно отбиться или же лучше ударить кавалерией? По идее, следует выбрать момент, чтобы не вести атаку прямо в лоб. Красавец-граф славился в армии своей безусловной храбростью, но в то же время обладал немалым благоразумием и очертя голову в бой людей не посылал.

– Силища! – протянул какой-то молодой адъютант из свиты.

Мадатов не обратил внимания на вырвавшееся слово. Кавказский князь думал сейчас о другом.

– Граф, что надо сделать, чтобы получить Георгий?

От волнения в голосе Мадатова прорезался обычно почти не слышный акцент.

Но так красив и почетен был эмалевый крестик, что поневоле рождалась светлая зависть.

– Разбить турецкую колонну, – улыбнулся Ланской.

Его сейчас занимали более насущные проблемы, однако почему бы не пошутить в преддверии кровавой кавалерийской стычки?

Граф еще не знал то, что успели усвоить александрийские офицеры: подробно многим выходцам с гор, шуток Мадатов не понимал. Бесстрашный, заботливый к людям, умный, благородный и потому успевший завоевать любовь в полку, порою он слишком всерьез воспринимал ненароком брошенную фразу. Свои успели привыкнуть к этому, но Ланской впервые получил под начало пылкого батальонного командира.

Глаза Мадатова сверкнули. Сейчас он чем-то походил на разбойника, узревшего долгожданную добычу.

Орлов понял, что сейчас произойдет. Где-то в самой глубине души промелькнула искорка страха, но сейчас же исчезла во внезапно нахлынувшем возбуждении.

Была не была!

Александр едва заметно кивнул взглянувшему на него командиру. Мадатов махнул рукой в ответ и без единого слова дал шпоры коню.

– По коням! – Кажется, Орлов успел выкрикнуть это раньше, чем Мадатов.

Его эскадрон первым выскочил на поле и торопливо построился в развернутые линии для атаки. Чуть правее разворачивался второй эскадрон. Два других замешкали, однако Мадатов не собирался кого-то ждать.

– В атаку марш-марш!

Трубы подхватили приказ князя, и почти три сотни всадников немедленно, соблюдая равнение в шеренгах, двинулись вперед.

Рысь сменилась галопом. Впереди плотной массой виднелась турецкая кавалерия. Орлов покосился назад. Эскадрон следовал за ним, и на лицах гусар была написана та же крайняя степень отчаянного возбуждения, которую испытывал штаб-ротмистр.

Это было против всех и всяческих правил. Только теперь сворачивать все равно было поздно. Попытайся уклониться – и турки немедленно атакуют в свою очередь, начнут рубить беглецов, если догонят, а так – хоть какой шанс.

Да и невозможно было остановить бешеную скачку.

– Ура!!! – дружно рявкнули гусары. Сабли взмыли вверх, готовясь к первым ударам, и солнце веселыми зайчиками заплясало на клинках.

Где-то позади на поле выбирались два припозднившихся эскадрона, чуть в стороне торопливо строились белорусские гусары, но до них было далеко. Чересчур далеко.

И вдруг вся масса турок, несмотря на свое подавляющее превосходство, не выдержала атаки горстки гусар, прыснула в стороны, из плотной колонны превратилась в скопище несущихся прочь всадников.

– Ура! – еще раз взревели гусары, и в криках их звучало торжество победы…

– Мы к вам, господа! – Несколько белорусских гусар вышли к костру, у которого александрийцы праздновали победу.

– Прошу прощения, штаб-ротмистр, но счесться на поле боя не получилось. Вы так стремительно атаковали, что угнаться за вами не было никакой возможности. – Вопреки обыкновению, Бурцов вырядился по всей форме.

Его слова были встречены дружным смехом. Смеялся даже Мадатов, чьего чувства юмора вполне хватало на подобную странную похвалу.

– Зато… – Алешка сделал картинный жест, и прибывшие с ним гусары выдвинули тяжелый бочонок вина. – Пусть никто не говорит, что Алешка Бурцов может быть неблагодарным!

Подобная мысль никому и в голову бы не пришла, однако речь гостя была встречена восторженным ревом.

Победу отмечали повсюду, где стали на отдых гусары, драгуны, казаки, мушкетеры, егеря. Войско сераскира было рассеяно, сам он убит. Русским достались знамена, пушки, тысячи пленных. Еще никто из победителей не знал, что минувшим днем наступательный порыв турок был сломлен, и скоро вторая их армия, узнав об участи товарищей, покатится прочь, даже не решаясь помериться силами с врагом. Но победа была настолько убедительна, что любой участник битвы был уверен – окончание долгой войны теперь не за горами. Если же за горами, то Балканскими, и мы в ближайшее время одолеем эту последнюю преграду на пути к Царьграду.

Но пока дорога победителей лежала не к столице Оттоманской Порты, а к придунайским крепостям, после бегства полевых армий уже обреченных, но продолжающих по инерции сопротивляться. Гарнизоны даже совершали вылазки. А может, просто пытались определить, нельзя ли вырваться из кольца блокады прочь?

– …Не кланяться ядрам!

Орлову самому было весьма неприятно стоять перед эскадроном, но что поделать, если батарее необходимо прикрытие? Турки вон повылазили из-за стен и даже выволокли с собой несколько пушек. А ну как попытаются напасть на артиллеристов! Вот и приходится стоять колонной чуть в стороне от своей артиллерийской роты в готовности закрыть ее от противника да успокаивать лошадей, нервно вздрагивающих после каждого залпа русских пушек и после каждого разрыва турецких бомб. Могли бы на такое дело хоть пехоту отрядить! Хотя вон идет и она. Прямиком на турок.

О чем ни думай, но помнить обязан об одном – раз ты офицер, то обязан быть примером своим подчиненным.

Где-то позади рвануло – Орлов обернулся посмотреть, не задело ли кого из гусар.

Вдруг что-то резко ударило по левой голени, и одновременно с этим прямо в голове прогремел гром.

Конь вдруг стал заваливаться набок, и Орлов едва успел покинуть седло прежде, чем благородное животное рухнуло и забилось в агонии.

Звуков не было. В ушах стоял звон, а все прочее было отрезано существующей вместе со звоном непроницаемой тишиной.

Орлов никак не мог понять, что случилось. Ничего кроме звона в голове не было. Штаб-ротмистр просто стоял, тупо тряся головой, словно надеялся вытрясти этот звон.

Кто-то тронул его сзади за плечо, и неожиданная реальность прикосновения заставила Александра оглянуться.

Какой-то гусар с нескрываемой тревогой смотрел на него, а губы находились в движении, будто кавалерист решил поиграть в некую разновидность игры в угадайку.

«Трофимов», – с некоторым усилием узнал гусара Орлов, и узнавание прорвало плотину.

– …благородие! Вы целы?! – вторгся в сознание взволнованный голос.

С другой стороны подскочил Лопухин и тоже собрался что-то спросить. Орлов машинально сделал шаг в сторону корнета. Ногу вдруг пронзила боль, настолько резкая, что Александр чуть не упал. К счастью, его подхватили сразу две пары рук.

– Штаб-ротмистр ранен! – громко крикнул Трофимов.

Орлов уже скосил взгляд в сторону ноги. Чуть повыше ботика штанина была разорвана и быстро пропитывалась кровью. Из-за нее было непонятно, насколько серьезна рана, но сердце неприятно вздрогнуло. Почему-то сразу подумалось, что нога потеряна, впереди ждет участь безногого инвалида, и Орлов едва сдержался, чтобы сохранить подобающий положению вид.

Кто-то из гусар уже сноровисто накладывал прямо поверх штанины чистое полотно.

– Бомба вон там разорвалась, – донеслось до Александра, и он машинально посмотрел в ту сторону.

Судя по воронке, взрыв произошел довольно близко. Хорошо, хоть не рядом, ибо тогда он мог вполне не слышать этих слов. Но коню хватило. Уже и биться перестал, бедняга. Хотя, если ноги не будет, еще вопрос – кому легче?

Откуда-то появилась шинель, и штаб-ротмистра попытались уложить на нее.

– Я сам, – попытался возразить Орлов, однако нога напомнила о себе такой болью, что сразу стало ясно: ни ходить, ни ездить верхом в ближайшее время ему не суждено.

– Ложитесь, ваше благородие, а мы уж вас донесем, – как маленького, принялся убеждать командира Трофимов.

– Доставим в гарном виде, – поддержал его Огейчук.

Орлов внутренне почти смирился с худшим, но оставалась пара дел, и пришлось вновь превратиться в начальника.

– Турки в атаку не идут?

– Турки уходят, – оповестил Лопухин, все время не отходивший от командира.

Хотя и видно было, что юному корнету по неопытности самому плохо при виде раны.

– Хорошо. – Орлов на мгновение прикрыл глаза и вновь посмотрел по сторонам. – Поручика Мезенцева ко мне.

– Я здесь, – старший из офицеров тоже был рядом, за гусарскими спинами.

– Примите эскадрон. И обязательно доложите Мадатову о моем ранении.

– Слушаюсь! – Мезенцев вскинул два пальца к козырьку кивера.

– И еще… – Ногу опять кольнуло болью. Орлов едва удержал стон, лицо на мгновение скривилось. – Еще потери есть?

– Нет, – уже не по-строевому произнес Мезенцев. – Разве что Семенчуку кончик уха зацепило.

Многие улыбнулись. Когда целый час торчишь под угрозой смерти, подобный пустяк воспринимается как повод для веселья.

Штаб-ротмистр тоже изобразил слабое подобие улыбки. Но это было его последнее усилие. Голова шла кругом, слегка подташнивало, а нога словно была объята пламенем. Сознание упорно уплывало, и хотелось одного – чтобы все поскорее кончилось. Но что и, тем более, как должно кончиться, Александр совершенно не думал.

Четверо гусар дружно взялись за края шинели и понесли раненого командира, стараясь по возможности не растрясти его.

Впрочем, Орлов этого уже не чувствовал. Дело были сделано, и наступало благодатное полузабытье…

В России уже должна была наступить осень с ее непрерывными дождями, листопадом и грязью, но тут, в краях более южных, солнце еще припекало вовсю. Правда, только днем. По ночам было холодно, и еще странно, что дело не дошло до заморозков и на воде не образовывался ледок. Да и не увидеть здесь было воды, кроме колодезной. Сушь в степи стояла страшная, и уже не понять было, высохла ли трава, или это уже влияние близящейся осени.

С другой стороны, при дожде перемещаться было бы вообще гиблым делом. Лучше уж потерпеть немного от пыли и жажды, чем мокнуть остаток пути, не имея возможности толком обсохнуть или хоть остановиться на несколько дней под крышей. По слухам, большая часть пути уже проделана, и скоро начнутся более населенные места.

Обоз с ранеными по военным меркам был небольшим. Это после крупных боев увечных, едва живых или же просто сильно порезанных да пострелянных не сотни – тысячи. Тут же были жертвы мелких стычек, орудийных перестрелок, тех самых военных будней, которые считаются почти бескровными. Не по черствости к пострадавшим, просто у генералов есть с чем сравнивать. Плюс – еще больные из числа тех, кто посерьезнее. Уж в легкой-то форме те же самые хвори живота перенес едва ли не каждый в армии, учитывая количество фруктов на том берегу. Да и небольшую простуду порою подхватишь.

Орлов ехал в чужой бричке. Ее хозяином был артиллерийский капитан Гурьялов, уже немолодой, темноволосый и чуть полноватый мужчина, раненный в том же деле, что и гусар. Экипаж самого Александра с денщиками обоих офицеров пылил сзади. В одиночку скучно, а так хоть можно словом перекинуться среди бескрайних, словно море-океан, просторов.

Еще дальше два десятка разнокалиберных возов медленно везли раненых и больных солдат прочь от Дуная. И разумеется, был лекарь, вопреки обыкновению, человек заботливый, обращающий внимание не только на господ, напротив, большую часть пути проведший среди простых солдат.

Офицеры пробовали в карты сыграть, но в повозке это оказалось трудно, тем более что Гурьялов лишился кисти левой руки, и держать карты оставшейся ему было нелегко.

Зато капитан мог свободно ходить, чего нельзя было сказать о его спутнике. Осколок турецкой бомбы перебил кость, и теперь нога Орлова была плотно упакована в лубки и несгибаемо торчала вперед, мешая и толком сидеть, и, тем более, нормально передвигаться.

– Ерунда это все, штаб-ротмистр, – привычно проговорил Гурьялов в ответ на столь же привычную ругань Александра на причиняемые раной неудобства. – Вот если бы попало в колено, тогда дело швах. Так бы и хромал всю жизнь, как этот, рогатый. Голень – подумаешь! Срастется, куда она денется? Ну, не попляшешь какое-то время мазурку. Велика ли потеря?

Потеря действительно казалась небольшой. Первоначальный шок от раны прошел быстро, чему немало способствовала уверенность эскулапа в благополучном исходе. Орлов даже попытался остаться при полку, однако довольно быстро почувствовал свою ненужность. Все же быть при деле и просто разъезжать в повозке следом за эскадроном – понятия весьма разные. Уж лучше перебраться в какой-нибудь городок да отдохнуть там в покое, не заботясь ни о чем. Не сегодня, так через месяц войска разойдутся на зимние квартиры, и торчать постоем в какой-нибудь позабытой Богом деревеньке – удовольствие не из лучших.

Если бы еще не эта выматывающая душу езда!

Орлов привычно набил трубку себе, потом посмотрел на спутника и принялся набивать трубку и тому.

– Благодарствую, – капитан с удовольствием закурил. – Что до меня, то выправлю все бумаги да отправлюсь в свою деревеньку. Послужил Государю, теперь самое время позаботиться о хозяйстве. Небось, без моего пригляда там все в запустение пришло. Поселяне – тоже люди и заслужили лучшей доли. Да и места у нас такие – залюбуешься! Был я с Суворовым в Италии, потом – с Кутузовым в Австрии, с Беннингсеном в Пруссии, теперь вот – третий год в Молдавии и Болгарии, и так скажу: красивше родных мест нигде не сыскать. Вот обустрою свой дом, женюсь и буду перемежать сельский труд с покойным отдохновением…

Ни о каком покое Александр никогда не думал. Он так сросся с полком, что вне его давно не представлял жизни, и хоть тянуло иногда навестить знакомые с детства места, тяга была не столь значительной, чтобы говорить о ней сколько-нибудь всерьез.

– Между прочим, – Гурьялов всмотрелся чуть в сторону. – Вон видите цыганский табор? Бьюсь об заклад, что там колодец. Иначе с чего они расположились на отдых аккурат посреди степи?

На поле действительно виднелись кибитки, рядышком бродили стреноженные кони, гуляли люди в яркой одежде. Может, не гуляли, занимались какими-то делами, но для проезжающих не все ли равно?

Коляска с лекарем обогнала медленно ползущий обоз и устремилась к цыганам. Эскулап был старшим, и ему предстояло договариваться с теми, кто прибыл сюда первым, насчет воды. Колодцы в степи были не столь часты, чтобы просто проехать мимо и даже не попытаться напоить людей живительной влагой. Солнце-то греет отнюдь не по-осеннему, и всем хочется пить. Кроме тех, кто сейчас метался в тревожном бреду или безмолвно лежал, пока душа боролась за право остаться вместе с телом.

Долгий привал устраивать никто не собирался. До Одессы, по словам проводника, было не столь далеко, и хотелось доползти до города если не сегодня вечером, то хотя бы к завтрашнему обеду.

Кучер выжидательно посмотрел на господ офицеров и, повинуясь кивку капитана, послушно повернул к кочевью. Лошади – не медлительные волы, которых хоть как подгоняй, а спешки не дождешься. Бредут себе размеренным шагом, и, кажется, пешком дойти гораздо быстрее.

Экипаж с денщиками повернул вслед за офицерами. Надо же при необходимости помочь раненым барам, да и сколько в дороге развлечений и перемен?

Лекарь уже стоял в окружении степенных цыган, на долю же припозднившихся главным образом достались вездесущие дети.

Какой-то совсем маленький мальчонка едва не попал под бричку с офицерами. Возница еле успел остановить экипаж. Какая-то молодая женщина, наверняка мать сорванца, подскочила к сыночку, рванула его в сторону и начала быстро и гневно покрикивать на него на своем наречии.

Орлов видел ее со спины. Цветастый платок и такие же яркие наряды, обычные для кочевого племени, выглядели в глазах гусара столь же обезличивающими, как военный мундир или серый крестьянский армяк. Но вот в процессе отчитывания ребенка цыганка повернулась, и Александр невольно вздрогнул.

Перед ним стояла она. Та самая гадалка, что предсказала Орлову бесконечную жизнь в далеком прусском городке. Чуть повзрослела, да и вместо лукавства в глазах читался гнев и переживание за расшалившегося сына.

Взгляды встретились. Орлова узнать было потруднее. За прошедшие годы Александр успел возмужать, вместо едва заметных усиков отрастил настоящие усы, рана и усталость от дороги наложили на лицо дополнительный отпечаток. Да и был штаб-ротмистр не в эффектной гусарской форме, а в общекавалерийском мундире, в глазах посторонних вряд ли особо отличавшемся от обычного армейского.

– Как живешь, Рада? – голос гусара прозвучал хрипло. Может, от вездесущей дорожной пыли?

В черных глазах цыганки промелькнуло узнавание, и от улыбки появились памятные ямочки на щеках.

– Барин! Не ожидала встретить!

– Конечно. Сама же гадала, что мы больше не встретимся! – Первая растерянность прошла, и теперь Орлов был самим собой.

– Не так, барин. Я гадала о жизни, а не о встречах. Увидеться мы еще должны. – Цыганка улыбалась так ослепительно, что сердце гусара поневоле билось быстрее.

Гурьялов молчал, только переводил взгляд с одного на другого, да конечно же пытался понять, что может связывать гусарского офицера и простую цыганку.

– А моих спутников больше нет, – само собой вырвалось у Орлова.

– И старого офицера? – чуть удивилась цыганка. – Такой был видный мужчина.

– Убило его под Чаушкой, – сказал Александр, словно название небольшой болгарской деревеньки могло что-то сказать постороннему.

– Жалко, – искренне произнесла Рада, но смотрела на вытянутую ногу Орлова.

– Ты говорила о моей долгой жизни… – Гусар коснулся лубка. Мол, как же так, долгая жизнь и ранение?

– Ты будешь жить очень долго, – серьезно произнесла цыганка. – Так долго, что представить нельзя. Но как и каждого, тебя можно и ранить, и убить. Хотя убить тебя не удастся.

Кто-то говорил нечто подобное. Но кто? И вдруг Орлов вспомнил так и оставшееся в его памяти безымянным поместье и умирающего от ран мужчину. Пусть тот не говорил конкретно об Орлове, но на гусара повеяло чем-то непознаваемым, стоящим над привычным миром.

– Это твой? – кивнул он на сорванца, чтобы как-то отвлечься от нового для себя чувства.

– Мой старший. Еще есть дочка, – улыбнулась молодая женщина.

– Купи им гостинцев.

Предлагать деньги самой Раде Орлову было как-то неловко, но дать детям – совсем другое. Он извлек кошелек и вытянул из него два золотых червонца, или, как их часто называли, лобанчика из – за изображенного на лицевой стороне воина в доспехах.

Деньги были большими, каждый червонец примерно равен трем рублям, простым людям таковые монеты даже сниться не могли, но Александр расстался с ними без сожаления. Лишь благодарил судьбу и казну, выплатившую наконец жалованье в треть.

Жеманиться цыганка не стала. Монеты исчезли где-то в складках одеяния, совсем как тогда, в Инстербурге.

По сторонам тащились возничие застывшего в отдалении обоза. Каждый из них нес самую разнообразную посуду. Туда – пустую, обратно – полную, и со стороны происходившее чем-то напоминало муравейник с его бесконечной суетой.

Аполинарий тоже набрал воды во все бывшие во второй бричке емкости, но к барину скромно не подступал. Раз уж Александр Александрович точит лясы с женщиной, то лучше к нему не подходить. Еще попадет за стремление сделать доброе дело!

Остановка была непродолжительной. Сзади раздались крики, щелчки кнутов, и под мычание волов и скрип колес обоз тронулся с места. Орлову тоже надо было ехать, хотя хотелось остаться еще ненадолго, поговорить, просто заглянуть в черные глаза…

Может быть, гусар так бы и сделал, но даже бричка была не его, а Аполинарий ждать не стал и отъехал в сторонку. Да и неудобно перед капитаном.

– Счастливо оставаться, Рада. Рад был встретиться, – чуть скаламбурил Орлов.

– Подожди, барин… – Гадалка куда-то исчезла.

– Мы встречались с ней в Восточной Пруссии. Она там предсказала мне долгую жизнь, – Александр пояснил Гурьялову ситуацию.

– Понятно, – кивнул артиллерист.

Орлов выжидательно посмотрел на товарища, мол, не хочет ли тот узнать свою судьбу. Капитан понял безмолвный вопрос и лишь отрицательно помотал головой.

– Держи, барин, – вернувшаяся цыганка протянула Орлову небольшой, чтобы не сказать, крохотный ковчег.

– Зачем он мне? – невольно спросил штаб-ротмистр.

– Пригодится. Не сейчас, потом.

Повинуясь притягательному взгляду, Орлов принял подарок и даже полюбопытствовал:

– Что там такое?

– Вот этого не знаю, – улыбнулась Рада. Затем добавила серьезнее: – Месяца три назад на той стороне мы нашли умирающего монаха. Пытались спасти, но он был весь изранен. Попался по дороге туркам, вот те его и… Перед смертью монах просил сберечь этот ларчик и обязательно передать его какому-нибудь русскому.

– Так, может, надо в храм? – Александр не отличался набожностью, но цепочка «монах – ковчег – храм» выстраивалась сама собой. Вдруг внутри скрывается какая-то святыня? Для чего-то и откуда-то нес же это священнослужитель! Не для того же, чтобы передать первому встречному офицеру!

– Нет, – в голосе цыганки прозвучало нечто, отвергающее любые предположения. Имелось в гадалке что-то… нет, не от ведьмы, ведьма подразумевает зло, а никакого зла в Раде не чувствовалось, но зато была непонятная сила, как будто цыганке действительно было известно неведомое. Даже немного жутковато становилось от подобного ощущения, как от некоторых няниных сказок по ночам. – О храме монах не говорил. И кому передать – тоже. Теперь это – твое. Наступит день, и сам поймешь, что с ним делать. Я чувствую – это то, что надо тебе.

Рада не уточнила, что смерть помешала монаху договорить. Но смерть – та же судьба. Раз послала сюда знакомого офицера со странной линией судьбы, еще и щедро одарившего, ничего не требуя взамен, то и быть посему. Стоит ли противиться явно выраженному знаку?

– Нет так нет, – согласился Орлов.

Он еще не вышел из возраста, когда хочется иметь вещественные воспоминания о приятных сердцу встречах. Пусть ничего между ним и Радой не было, но о самой цыганке Александр не забывал.

Бывает же такое!

– Спасибо! – искренне поблагодарил Орлов. – Не подскажешь, когда будет новая встреча?

– Она будет, а когда – решать судьбе, – серьезно ответила Рада.

Бричка тронулась. Орлов несколько раз оборачивался, хотя с раненой ногой вертеться было неудобно, но цыганка уже растворилась в толпе других женщин, словно встреча померещилась в дорожной полудреме.

Да и зачем ей, супруге и матери, стоять, глядя вслед чужому человеку?

– Что там? – не сдержал любопытства Гурьялов.

Гусар перестал оглядываться, повертел ковчег в руках, открыл плотно прижатую крышку и пожал плечами.

Внутри лежал малюсенький кусочек дерева, настолько старого даже по виду, что было непонятно, как он еще не превратился в труху. Трогать его было страшно, вдруг рассыплется, но от него веяло какой-то неведомой и, несомненно, благостной силой, заставившей офицеров снять фуражки и перекреститься.

Орлов аккуратно закрыл ковчежец, и наваждение схлынуло. Да и было ли оно?

– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал Гурьялов, а Орлов вздохнул.

Вокруг по-прежнему лежала степь, и никто не мог сказать точно, где же вожделенная Одесса.

– Ляксандр Ляксандрович, – просунулся в дверь Аполинарий. – Там к вам пришли.

На широченном лице денщика была написана радость. Хотя и некоторое смущение тоже имелось.

Барин велел никого не пускать без доклада. Тем более – в часы, когда он занят работой.

Нынешняя работа для Орлова была тяжкой. Он вновь пытался овладеть латынью, причем большей частью – самостоятельно, и постоянно путался во всевозможных основах глаголов, спряжениях и временах. Но кое-какие сдвиги уже имелись. Удалось даже прочитать первую страницу записок, а вот дальше начинался темный лес. Вроде слова понятны, а ожидаемого смысла, того, о чем повествовало предисловие, нет, как не было.

Сколько раз являлась мысль, что как раз-то предисловие было понято неправильно, а дальнейшее – обычный житейский бред, написанный с нарушением правил малограмотным человеком и потому заранее не слишком ясен и уж подавно неинтересен. Очень уж фантастично звучало предисловие, чтобы быть полновесной правдой. Гораздо проще предположить чью-то более позднюю шутку, тем более записки явно писались разными людьми, и тот, кто свел всю пачку бумаг воедино, вполне мог оказаться незаурядным шутником.

Но все равно Орлов старательно прятал книгу от всех и Аполинарию велел под страхом самых разных кар никогда и ни при ком не поминать о ее существовании.

Сейчас штаб-ротмистр тоже торопливо засунул листки под подушку и стал похож на школяра, застигнутого учителем врасплох.

Гость ждать не собирался. Обойти крупного Аполинария было делом почти неосуществимым, зато с некоторым трудом можно было хоть попытаться заглянуть ему через плечо, чтобы быть узнанным хозяином.

– Лопухин! – Орлов увидел маячившего за денщиком сослуживца и приятеля. – Ты?

Юный князь совершил невозможное. Воспользовавшись некоторым замешательством Аполинария, он сумел чуть отодвинуть денщика и, пользуясь своей небольшой комплекцией, протиснуться в кабинет и по совместительству – спальню.

Орлов подхватил стоявший рядом с застеленным диваном костыль и поднялся навстречу.

– Какими судьбами? – отпуская корнета из объятий, спросил хозяин трех снимаемых комнат.

– Отпросился на несколько дней у Ефимовича. Все равно кампания для нашего полка закончена. Со дня на день уходим на зимние квартиры, – сообщил Михайло, оглядывая жилище приятеля.

Комната как комната. Диван, несколько стульев, стол с чернильным прибором и парой исписанных бумаг, небольшой шкаф с посудой, на стене развешаны сабля и несколько пистолетов. Временное жилище, в котором человек коротает дни, даже пытается чем-то заняться, порою ночует, не желая идти в спальню, но не собирается устраиваться здесь капитально.

Хотя… Показалось или нет, но среди застарелого табачного дыма в комнате чувствовался какой-то легкий аромат, свойственный женским духам. Но что тут удивляться? Гусар и монах – две крайности образа жизни.

– Как ты? – спросил гость, усаживаясь на подвернувшийся стул.

– Скучновато, а так – ничего. Обещали не сегодня завтра снять. – Орлов чуть хлопнул по лубку на ноге и крикнул: – Аполинарий! Тащи вино и что-нибудь к нему!

Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы предугадать подобное приказание хозяина. Потому и вино появилось на столе раньше, чем Орлов успел договорить.

– Это не город, а сущий Вавилон, – сообщил Александр после первого опорожненного стакана. Он даже не стал переодеваться и так и оставался в домашнем халате. – Район греческий, район молдаванский, район жидовский, еще какие-то. Десятки языков в одном городе, да и городу два десятка лет. Но Ришелье, здешний губернатор, сил прикладывает немерено, и, чую, будет здесь со временем парадиз российский на юге. Только порт зачах, но здесь уж вины герцога нет.

Война прервала сообщение Одессы с остальным миром, и задуманный как порто-франко город в таком качестве не использовался вообще. Зато та же война превратила Одессу в одну из тыловых баз действующей армии, и многочисленным торговцам грех было жаловаться на застой в делах.

– Как в полку? Что у вас нового? – Дела армейские интересовали Орлова гораздо больше личных.

– Вот, – Лопухин извлек лист бумаги явно казенного вида и протянул приятелю. – Только получили. Из-за того и ехал.

Это был именной рескрипт на имя Орлова.

«Ротмистр Орлов! В воздаяние усердной службы Вашей в нынешнюю кампанию с турками, особенно под Батиным, где Вы во главе эскадрона атаковали сильную колонну турецкой кавалерии и совершенно рассеяли ее, жалуем Вас кавалером ордена Святого и Равноапостольного князя Владимира четвертой степени с бантом, знаки коего повелеваем носить в установленном порядке…»

Орлов перечитал рескрипт трижды и лишь потом с долей сомнения посмотрел на собеседника:

– Тут написано – ротмистр. Может, ошибка?

– А ты не знал? – несколько удивился князь. – Тебя же произвели в чин за отличие под Чаушкой. Мезенцеву дали Анну на саблю и штаб-ротмистра. Мадатов теперь подполковник и Георгиевский кавалер. Ефимович получил Золотую шпагу и Анну на шею, – с видимым удовольствием перечислил награды сослуживцев Лопухин.

Получалось, что штаб-ротмистром Орлов проходил меньше месяца, хотя узнал об этом только сейчас.

И сразу потянуло в родной полк так, что хоть срывайся немедленно с места да скачи очертя голову.

– Дядя письмо прислал, – продолжал сообщать новости Лопухин. – Узнал о твоей ране и звал тебя в гости до полного выздоровления. В любое из своих имений на твой выбор. Или в любую из столиц.

– Ты что? – Александр махнул рукой, едва не сбив со стола подвернувшийся стакан. – Мне в полк надо. Поблагодари, конечно, но не могу.

Мелькнул перед глазами образ Полины – вдруг опять с мужем приедут на зиму в Москву? – но сразу исчез перед прочими чувствами.

– Аполинарий! Шампанского тащи!

– Так ведь нету, барин, – степенно ответил появившийся денщик.

– Иди купи хоть бутылку. Нет, пару. А еще лучше – две пары. Только поторапливайся. Повод есть.

Время было даже не обеденное, но велика ли разница, когда начинать? Главное – чтобы рядом был хоть один достойный собутыльник.

Уйти Аполинарий не успел. Он только двинулся прочь, как тут же объявился опять.

– Лекарь пришел, Ляксандр Ляксандрович. Говорит, лубки снимать пора.

– Зови! – радостно провозгласил Орлов.

Ему почему-то показалось, что сразу после снятия гипса можно не то что ходить, но и плясать.

Действительность, как часто случается, разочаровала. Освобожденная из врачебных оков нога показалась Орлову неестественно бледной и до невообразимости худой. Стало не по себе от мысли, что она такой и останется и на всю оставшуюся жизнь он обречен иметь различающиеся по величине конечности. А уж согнуть ногу вообще показалось чем-то страшным, сродни подвигу, настолько Александр успел сродниться с ее выпрямленным положением.

Орлов малодушествовал, оттягивал момент, и только присутствие товарища заставило его взяться за голень обеими руками и при их помощи согнуть ногу. А уж о том, чтобы свободно двигаться, не шло и речи.

– Всему свое время, – философски изрек лекарь. – Потихоньку расходится, а пока – с палочкой…

Но колено уже работало, и с каждым сгибанием и выпрямлением Орлов чувствовал себя увереннее.

– Аполинарий! Шампанское где?

– Так еще не ходил, барин. Вдруг бы помощь понадобилась?

– Кому, дурак? Ты что – медикус? Кому говорят – ступай! И чтобы одна нога здесь – другая там. Ну!

Аполинария как ветром сдуло. Истинный слуга всегда разбирается в барине едва ли не лучше, чем тот сам, и порою может позволить себе почти любую вольность. Но только не тогда, когда слышит подобный тон.

Да и можно понять Александра. Столько поводов сразу – и как тут их не отметить! Или не гусар?…

Год 201…

– Ты еще не уехал? – Рустам с подчеркнутым удивлением посмотрел на ближайшего помощника.

– Группы уже в пути. Как велено – по разным дорогам. Но появилась новая информация, и не хотелось обсуждать ее по телефону, – попытался оправдаться Расиф.

– Она настолько важна?

– Да. Козел вспомнил, что искомый нами человек иногда появляется в городе. У него там даже имеется квартира. Вот адрес.

Рустам посмотрел на бумажку, будто название улицы и номер дома могли ему что-то сказать.

Размышления длились недолго.

– Я немедленно извещу Джавада. Пусть возьмет под наблюдение, но до твоего прибытия ничего не предпринимает. Действовать будете осторожно. Так, чтобы ничего никто не знал. И ни малейшего шума в городе. Застанете его на квартире – брать только живьем. Тот случай, когда толку от покойника для нас нет. Головой за его жизнь отвечаешь.

– Козел что-то говорил, будто в деревне может быть охрана, – сообщил Расиф.

– Тебе еще людей дать? – осведомился Рустам.

Он намеренно задел гордость помощника. Иметь под рукой проверенных бойцов и просить помощи – недостойно. Сколько может быть той охраны? Человек пять-шесть? Наверняка обленившиеся за долгие годы полного безделья, утратившие воинские навыки, несущие службу спустя рукава, а то и вообще махнувшие на нее рукой… И чтобы чуть не тридцать джигитов не сумели справиться? Быть того не может!

– Мне этих будет много. Разве что придется брать его в деревне, тогда выставлю по паре человек на каждую тропку, чтобы уж точно никто уйти не смог, – вскинулся Расиф. – Я лишь уточняю – прочих тоже живьем брать или можно по обстоятельствам?

– Живьем мне нужен один. Главный. Остальные – как получится. Решишь на месте. Но смотри – ни один не должен уйти.

– Не уйдет, – Расиф плотоядно усмехнулся.

Чужие жизни он не ставил в грош.

– Шеф прислал сообщение. – Джавад отодвинулся от ноутбука. – Сюда едет Расиф.

– Зачем? – Шамиль обиделся вместе с начальником и за начальника.

Что они, не мужчины? Не в состоянии сами разобраться с этим городишком?

– Цель меняется, – пояснил Джавад. – Никаких мероприятий в городе. Написал: основная задача – найти какого-то человечка, предположительно живущего в районе. Взять обязательно живьем. Расиф привезет подробные инструкции и карты.

Чем так насолил шефу неведомый человек, ни Джавада, ни Шамиля не взволновало. Надо захватить – захватим. Зато становилось понятным появление доверенного лица Рустама. Не все можно доверить даже Интернету. Кое-что лучше передать из рук в руки.

– Тут записан городской адрес с примечанием – по нему нужный человек бывает крайне редко. Шеф просит взять квартиру под наблюдение, но до прибытия Расифа ничего не предпринимать.

– Кто этот человек? – уточнил Шамиль. Деловито, прикидывая, насколько серьезно предстоящее.

– Ничего не знаю. Вроде какой-то предприниматель.

– Расиф когда прибудет?

– Завтра вечером, не раньше.

– И мы будем только следить?

– Почему же? – оскалился в улыбке Джавад. – Сегодня же ночью возьмешь Хасана с Салманом. Все понятно?

– А как же? – точно так же осклабился в ответ Шамиль.

Кодовый замок – не такая большая проблема для профессионала. Да и что за замок? Так, преграда для бомжей, но не для серьезного человека. Одно слово – провинция! Хасан, здоровый, широкоплечий, и не подумаешь, что у этакого бугая могут быть чувствительные пальцы, затратил на него от силы десяток секунд.

Трое ловких мужчин бесшумно скользнули в подъезд. Даже тут все им благоприятствовало. Свет на лестнице не горел. Очередное подорожание коммунальных услуг вынуждало жильцов экономить и вместо постоянного освещения довольствоваться временным – как раз, чтобы подняться на нужный этаж. Включать его пока не стали. Зачем привлекать к себе внимание?

В противовес месту общего пользования, свет в нужной квартире погас с полчаса назад. Знак был добрым. Вопреки предварительным данным, владелец квартиры находился дома, что сразу снимало кучу проблем. В противном случае занимайся поисками со всеми неизбежными последствиями и сложностями.

– Ну, Хасан, – прошептал Шамиль и на всякий случай коснулся скрытой под одеждой кобуры.

Нет, стрелять он не собирался. Однако вид направленного на тебя пистолета на абсолютное большинство людей действует отрезвляюще, лишая какой-нибудь воли к сопротивлению.

– Посвети, – пробурчал Хасан, и третий из троицы, Салман, направил на замок металлической двери узкий луч фонарика.

Преграда оказалась серьезной. Выбить подобного монстра было невозможно. Однако Хасан не зря когда-то вскрывал самые сложные сейфы. Тут главное – ловкие пальцы да опыт.

Хасан тихо, не звякнув, извлек заранее изготовленный по слепку ключ. Вставить его он не успел.

– А ведь это незаконно, господа, – сказано было едва не шепотом, но для троицы прозвучало громом.

Темнота сыграла с налетчиками злую шутку. Никто не заметил, как какой-то мужчина бесшумно спустился по лестнице сверху и теперь стоял вплотную к ним на лестничной площадке.

Салман сделал самое естественное в подобной ситуации. Он стал поворачиваться, направляя луч фонарика в сторону незнакомца.

Но лучше бы он этого не делал…

У знакомого и вчера пустынного подъезда сегодня было людно. Двое милиционеров с укороченными автоматами на ремнях стояли рядом с дверью. Чуть в сторонке от них мерно колыхалась толпа. Старики, старушки, традиционно жадные до новостей, перемежались с соседями и просто зеваками самых разных возрастов. Тут же находилось несколько знакомых по вчерашней пресс-конференции репортеров, явившихся сделать сенсацию на коллеге. В самом дворе повсюду застыли машины, частные и ведомственные.

Саня еле сумел впихнуть взятую с утра напрокат «Ниву», да и то помог многолетний опыт действий именно в таких ситуациях. Дальнейшее оказалось труднее.

– Куда? – Один из милиционеров сделал попытку остановить Юрия с его верным оператором.

А уж это дудки. Хороший журналист сумеет пройти везде без всякого мыла. Милиционер уже и сам узнал репортера, невольно улыбнулся, а где улыбки, там запреты ослабевают.

– Я его знал, – просто сказал репортер.

То же самое могли сказать едва ли не все собравшиеся, однако они оставались на месте, а милиционер чуть посторонился, и Юрий немедленно воспользовался этим.

Еще проходя толпу, он наслушался самых разных домыслов и страстей. Кто-то говорил, что покойника расчленили, кто-то – что ему всего лишь отрезали голову, кто-то – удавили, а кто – вонзили в сердце нож. Сколько людей – столько и мнений.

Местные представители прессы и телевидения с завистью посмотрели вслед Юрию, беспрепятственно преодолевшему заслон. Их туда не пускали, несмотря на опыт. Оставалась надежда, что рано или поздно представители органов будут вынуждены выйти, и тогда можно будет дружненько блокировать их дальнейший путь и атаковать вопросами до полной или частичной капитуляции.

Перед квартирой стоял еще один милиционер. Если двое внизу должны были пропускать в подъезд хотя бы тех, кто здесь живет, этот являлся преградой для прохода непосредственно к месту происшествия.

– Куда?

– Сюда, – пожал плечами Юрий, проходя в заветную дверь.

Следом, словно привязанный, внутрь просочился Саня.

Тело уже увезли. Только очерченный контур на полу указывал место, где был обнаружен труп. Бумаги и компьютерные диски, вчера валявшиеся в беспорядке на столах, сегодня частично переместились на пол, диван, кресла. В тесной комнатке находилось человек шесть, отчего она казалась еще меньше.

– Я же сказал – никого не пускать! – заявил тучноватый мужчина в штатском, в котором Юрий безошибочно опознал главного. Есть у начальства определенные замашки, сразу видимые любому опытному человеку.

К репортерам немедленно подскочил один из сотрудников помоложе. Нашли чем пугать!

– Прессе сюда нельзя. В настоящий момент проводятся оперативные действия, и никаких репортажей не будет.

– Я, собственно, и не собирался, – ответил Юрий. – Просто сегодня должен был встретиться с покойным, а оно вон как повернулось.

Мысль о трагедии не шла у него из головы.

– Вы знакомы? – Начальник, конечно же, давно узнавший Юрия, взглянул с интересом, прикидывая, что может быть общего у звезды телеэкрана с провинциальным журналистом и краеведом, не известным никому за пределами губернии.

– Я был здесь вчера, – Юрий помнил предупреждение Льва Григорьевича о тайне и не собирался посвящать в нее местных ментов. Но скрывать факт посещения квартиры было вопиющей глупостью. Все равно кто-нибудь видел, так лучше ответить на неизбежные вопросы сейчас как бы добровольно, чем потом – в качестве свидетеля.

– Так… – Милиционер оглядел квартирку в поисках укромного уголка. – Давайте-ка с вами побеседуем, Юрий Михайлович. А вы, – обратился он к сотрудникам, – пока поспрашивайте соседей. Может, кто видел здесь кого из посторонних?

Подобные расспросы дать ничего не могли, зато позволяли занять подчиненных и успокоить собственную совесть имитацией дела.

Деваться в комнате было некуда. Поневоле пришлось пройти на кухню. Там был всего лишь один мужчина в штатском, старательно осматривающий посуду.

– Ты скоро, Сережа?

– Уже все, товарищ подполковник.

– Тогда оставь нас наедине. Да вы присаживайтесь, Юрий Михайлович. В ногах правды нет.

– Простите, ваше имя? – поинтересовался репортер, занимая один из табуретов.

– Здешний начальник милиции Михаил Семенович.

– Очень приятно. Михаил Семенович, следует ли мне считать себя подозреваемым? Допрос это или беседа?

– Боже сохрани! – Подполковник даже приподнял руки, демонстрируя мирные намерения. – Конечно, только беседа. Но, согласитесь, раз вы, по вашим же словам, были одним из тех, кто видел покойного накануне гибели, мне просто необходимо знать о теме вашей беседы. Вдруг это прольет какой-то свет на причины случившегося? Вы же достаточно опытны, чтобы понимать: никакой рабочей версии у нас пока нет.

– Понимаю. И сразу могу сказать – после встречи мы вместе отправились на пресс-конференцию Криворукова. После чего я был приглашен на банкет по поводу встречи и из гостиницы больше не выходил. И этому масса свидетелей. – Нет, Юрий понимал, что на подозреваемого он в любом случае не тянет, однако предпочел расставить точки во избежание любых кривотолков.

– Ох, Юрий Михайлович! Мы же не клинические идиоты, чтобы думать, будто вы проделали такой путь, лишь бы устранить конкурента, – улыбнулся кончиками губ подполковник.

Существуют профессии, чьи представители относятся к смерти как к некой данности. Дело не в черствости, но когда приходится иметь дело с покойниками, уже не видишь в каждом отдельном случае трагедию. Таковы работники правоохранительных органов, врачи, военные, те же журналисты, в конце концов.

Юрий тоже обозначил некий намек на улыбку, давая понять, что шутка принята.

– Мне бы хотелось знать: о чем вы беседовали с покойным? Информация тоже бывает причиной смерти.

До слов подполковника Юрию как-то не приходило в голову связать смерть с подборкой переданных ему материалов. Ну, сенсация, как водится, наверняка липовая, так мало ли подобного порой приходит в самые разные редакции? Сам репортер, ведущий, а зачастую и автор всевозможных репортажей о кажущихся чудесах, Юрий не верил им ни на грош. Даже в том случае, когда получал подобие доказательств. Здесь же фактическим, и то косвенным, подтверждением служили спутниковые снимки, а прочее вполне вмещалось в теорию вероятности.

Или кто-то поверил в серьезность раскопанного старательным краеведом? Кто, если, кроме Юрия с Саней и Льва Григорьевича, посвященных в тайну не было? Разве что материалы были высланы многим в расчете, что хоть кто-то да отзовется.

Отозвались.

Вот как бы не оказаться следующим!

Да ну! Ерунда! Столько лет информация была никому не нужной и вдруг потребовалась всем настолько, что они готовы устлать весь путь трупами! Чушь! Пусть Невструев сумел приблизиться к истине, убивать-то его зачем? Не призраки же чекистов или этого… как его назвать… вдруг восстали из прошлого и решили сохранить тайну отдаленных дней!

Нет, дело явно в чем-то ином. Покойный был не только краеведом, но и репортером. Похоже, в каком-то ином деле вышел на след, вот и поплатился за это.

– Речь шла о давней истории еще сталинских времен, – собственные рассуждения несколько успокоили Юрия, и он без боязни сказал правду. Вернее – ее часть. – Что-то о погоне энкаведешников за бывшим первым секретарем области. Могу рассказать подробнее, но что это даст?

Подполковник взглянул на Юрия разочарованно. Подобная история не могла послужить причиной убийства даже в брежневские времена. Мало ли чего там было? Максимум – в коммунистические годы беспокойному краеведу порекомендовали бы обратить внимание на что-либо иное. А уж начиная с перестройки копание в сталинском прошлом ни у кого не вызывало ни малейших эмоций. Даже было одно время модным, теперь же вряд ли представляло хоть какой-то интерес для читателей. Об опасности разглашения или чем-то в том же духе не стоило говорить.

– Действительно, тут явное совпадение, – согласился милиционер. – За обличение сталинизма похвалить еще могут, а убить – никогда. А о других темах покойный с вами разговоров не вел? Что-нибудь более современное. В крайнем случае – история какого-нибудь клада.

– У вас есть легенды о кладах?

– Вроде бы нет, – подумав, признался Михаил Семенович. – Но мало ли? Вдруг какой-нибудь помещик, покидая родимые края, успел закопать фамильные ценности?

– Думаю, если бы Невструеву стало бы известно об этом, он просто откопал бы спрятанное без всякого излишнего афиширования.

– Конечно. – Других зацепок подполковник не видел и сейчас нервно выбивал пальцами дробь по столу.

– Разрешите? – В кухню просунулся милиционер в форме с погонами капитана.

– Что у вас?

– Мы опросили соседей. Посторонние мимо проходили, и немало. Но так, случайно. Никаких примет, все на уровне – да, шли куда-то, а кто и куда? Интерес представляет лишь описание мужчины, которого запомнили сразу трое. Бородат, с лысиной, среднего роста, чем-то похож на моджахеда.

Последнюю фразу капитан выдал с некоторой усмешкой. Ну, шел чернобородый по своим делам, и что? Какое дело моджахедам до репортера заштатного городишки? И откуда здесь боевики?

Михаил Семенович владеть собой умел. Лишь многолетняя привычка следить за реакцией собеседника вкупе с врожденной наблюдательностью позволила заметить Юрию, что подполковник едва заметно вздрогнул.

– Хорошо. – Михаил Семенович вытащил мобильник, посмотрел на Юрия и звонить не стал. – Значит, так, Юрий Михайлович. Подписку о невыезде я брать с вас, конечно же, не буду. Надеюсь, если следствию понадобятся какие-нибудь уточнения, вы не откажетесь ответить на пару вопросов. А сейчас – извините – служба.

Намек был понят. Да и делать здесь было нечего. Надежды на скорый результат не было, сенсации не предвиделось, а убийством в демократическом государстве никого не удивишь.

– Тогда я пойду. – Мысленно Юрий был уже далеко.

Теперь, после смерти Невструева, ему захотелось узнать, насколько краевед был прав в невероятном предположении. Благо, машина в распоряжении репортеров была, карта – тоже. Оставалось отправиться в путь и самолично убедиться в существовании официально отсутствующих деревень или же, напротив, в их небытии.

Юрий привычно проскользнул мимо продолжающих стоять у подъезда местных коллег, бормоча что-то о тайнах следствия, а в голове у него вертелось складывающееся само собой стихотворение:

Жил человек. Мечтал о славе, А мимо проносились годы. Копался в тайнах мирозданья, Искал ответы у природы. Разыскивал неутомимо, Что в бездне лет давно пропало… Жизнь быстро пролетела мимо, А пуля в голову попала.

Не мог известный репортер обойтись без стихов! Но репортажи пользовались устойчивым спросом, а стихи – увы!

Я лег поздно. Как-то незаметно для себя зачитался, да и не спешил я с утра никуда. Потом уже опомнился, закрыл книгу и разместился спать на диване. Квартира в городе у меня была трехкомнатной, однако бывал я здесь так редко, что дух в ней был нежилой.

Нет, стояла необходимая мебель, на кухне имелся небольшой продуктовый запас на случай моего внезапного появления. Консервы, кофе – то, что может храниться неопределенно долго. Разумеется, несколько бутылок, пусть я уже давно редко употребляю алкоголь. Всем со временем пресыщаешься. Пропал интерес к этому делу, только и всего. На празднике в компании друзей могу посидеть с рюмочкой, и не одной, да сколько тех праздников в году?

Старею…

Показалось сквозь сон или нет: посреди ночи за металлической дверью в коридоре вдруг вспыхнула какая-то возня. Я даже стал выныривать из дремы, когда же вынырнул и прислушался – оказалось, что в подъезде стоит привычная тишина.

Да и что можно услышать за металлической дверью, надежно отсекающей звуки? Разве что-то слишком громкое.

Некоторое время я еще полежал в ожидании, однако тишина продолжала властвовать над миром. Следовательно, приснилось. Хоть не кошмар – мало ли что приходит к нам посреди ночи?

И я уснул. На этот раз как положено – до утра.

Странно, столько доводилось слышать о выматывающей стариков бессоннице, а все ожидания этого недуга оказались напрасными. Напротив, спать я стал больше не только чем в молодости, когда времени на сон не было и жаль было тратить на него драгоценные мгновения, но и чем лет десять назад. Словно усталость решила взять свое за все бесконечные годы. Так и теперь. Пробуждение состоялось, когда солнце поднялось достаточно высоко и день был в полном разгаре. Срочных дел не намечалось, ничего страшного в подобном пробуждении не было, разве что грустью отозвалась мысль о далеких временах, когда хватало трех-четырех часов сна для активной, переполненной событиями жизни.

Я все проделал не спеша. Не спеша умылся, не спеша выпил кофе, не спеша выкурил утреннюю трубочку…

Телефон молчал, и это было хорошим знаком. Значит, никаких дополнительных проблем у Виктора не возникло, и я сегодня же вечером, в крайнем случае – завтра утром, смогу с чистой совестью отправиться домой. Давил на меня город с его суетой, народом, слоняющимся по тротуарам, бесконечной вереницей машин… Тянуло к привычному покою, размеренной жизни, к природе.

Вариантов, как провести оставшееся время, было много. Можно было пошляться по старым улицам, почитать книги, навестить кого из компаньонов. Благо, о вчерашнем дожде не напоминало ничего и погода была прекрасной. Наконец, можно было поспать еще хоть до обеда, время которого я мог назначить по собственному желанию.

Ничего из списка делать не хотелось. И не из списка – тоже. Однако просто так сидеть и глядеть в окно было глупо. А тут еще обнаружилось, что в доме нет хлеба. Не сейчас, так потом все равно предстояло идти до ближайшего магазина. Рестораны я давно не любил, предпочитал домашнюю кухню, даже когда готовить предстояло самому. Слово «готовить» для предстоящего открытия консервов было громким, однако все та же внезапно свалившаяся на меня лень бескомпромиссно требовала исключительно простейших вариантов.

Я почитал немного, выпил еще чашечку кофею, выкурил еще одну трубку и только тогда сумел заставить себя покинуть квартиру.

До магазина от моего дома было несколько минут ходу. Нога больше не беспокоила, солнце игриво взирало с высоты, легчайший ветерок чуть колебал самые верхушки деревьев, а распустившаяся сирень намекала на грядущее небольшое похолодание. Уж не знаю почему, но столько раз замечал – стоило начаться ее цветению, как температура воздуха падает на несколько градусов. Бывают и исключения, когда жара не обращает никакого внимания на мою персональную примету, но все же похолодание и сирень в моем понимании остаются связанными невидимой и необъяснимой нитью.

Тепло сейчас было, жарко – нет. Кое-кто из горожан, предвидя грядущее лето, гулял в рубашке, а то и майке, однако мне в легкой джинсовой куртке было в самый раз.

Когда я был уже недалеко от магазина, рядом притормозила иномарка. Я плохо разбираюсь в машинах, неинтересны они мне, лишь машинально отметил, что автомобиль не слишком большой и явно не особо шикарный. Хотя достаточно приличный, если смотреть с моей колокольни.

Дверца приоткрылась, и молодая блондинка перегнулась от водительского сиденья:

– Простите, вы не подскажете, как проехать до гостиницы «Россия»?

Вопрос был задан тем грудным голосом, который сразу проникает в душу, и не столь важно, какие слова произнесены.

Насколько я мог судить, фигурка у женщины была весьма неплохой. Небольшого роста, стройная, в джинсах и кофточке, она наверняка привлекла бы внимание любого ценителя красоты. Улыбка была несколько смущенной, а глаза смотрели так, что мужчины просто обязаны были немедленно сойти с ума и творить ради незнакомки всевозможные глупости.

Впрочем, глупости давно не в моде. Времена меняются, а с ними меняются отношения полов.

Ох, давненько меня не просили о помощи представительницы прекрасного пола. Да и не только меня. В нынешнее время помогать друг другу вообще не принято. Каждый сам по себе, словно не сотни людей вокруг, а полнейшее безлюдье. Но это – они, а я словно бы на миг окунулся в молодость. Хоть закручивай не желающий седеть ус да брякай отсутствующими на кроссовках шпорами.

– Проедете вдоль улицы два квартала, повернете налево, потом до светофора, там опять налево. Затем у парка – направо, и еще раз направо у большого магазина, – выпалить подобную фразу одним махом я бы не смог. Пришлось прикидывать оптимальный маршрут. Одно дело – идти или ехать самому, другое – объяснить тот же путь кому-то постороннему.

Девушка виновато взглянула на меня и спросила:

– Простите, вы очень заняты?

– Нет. – Спешить мне в самом деле было некуда.

– Я не очень хорошо ориентируюсь. Не могли бы вы проехать со мной? Обратно я вас довезу. У меня хорошая память, но вообразить все эти повороты…

Сколько лет живу на свете, подобное предложение в моей жизни было первым. А уж если учесть обещание доставить меня обратно…

– Назад я сам доберусь. – Как бы ни хотелось побыть с незнакомкой подольше, использовать женщин в качестве шофера я не привык.

– Нет, что вы…

– Ничего. Я все равно собирался немного прогуляться. Да и пообедать не мешает, а в гостинице неплохой ресторан.

Произнося это, я сел на переднее сиденье. Нет, правда странно – служить в качестве проводника.

– Вы местный? – тронув машину с места, спросила девушка.

Лицо у нее не было холодным кукольным ликом нынешней фотомодели и буквально дышало жизнью. А уж посматривала девушка на меня так, будто я внезапно помолодел. Даже, каюсь, захотелось произвести впечатление. Не в свете далеко идущих планов, а просто как дань ушедшим годам.

Но стоит ли?

– Можно сказать и так.

– Вы не обижайтесь, я никогда не могла понять, как можно всю жизнь прожить в небольшом городе.

– Я, признаться, тоже. Потому появляюсь здесь изредка, а живу довольно далеко на лоне природы.

Автомобилем незнакомка управляла легко и мои команды выполняла сразу же, без переспрашиваний и ошибок.

– Как? – удивилась девушка. – И вам не скучно?

– Разве может быть скучно среди красоты? Напротив, ни за что не стал бы жить в большом городе с его непрерывной суетой и серыми улицами. Вы ведь, конечно, из Первопрестольной?

– Да.

– Мне кажется, у вас живет особый народ. Этакий искусственный мирок, где давно отучились общаться и с природой, и друг с другом. Я бывал во многих странах и, признаться, нигде бы не хотел обосноваться надолго. Когда вы в последний раз катались на санках с горы? Или ездили верхом? Гуляли по лесу? Любовались закатом с балкона?

– Вы так аппетитно рассказываете это, что захотелось к вам в гости. Если в самом деле у вас есть верховой конь, – вновь улыбнулась девушка.

– И не один, – обнадежил ее я. – Хотите – поедемте со мной. Буду только рад.

– Вот так сразу?

– Почему же? Можете подумать.

– А как добраться – расскажете?

– Если дорога в городе для вас малопонятна, то загородная во много раз труднее. – Только чертежей от руки мне не хватало! Я ничего не имел против владетельницы автомобиля, однако сказанное одному сказано всем.

– Я как-нибудь… – Перед таким взглядом устоять бывает трудно. Меня спасал возраст и давным-давно принятое твердое решение никому не давать никаких планов.

– Со мной проще, – улыбнулся я.

Конечно, я не думал, будто незнакомка всерьез согласится погостить в моих владениях денек-другой. Городская жительница, из тех, кого явно не интересуют сельские пейзажи.

– Я подумаю. Может, тогда познакомимся? Даже не знаю, кто меня зовет в гости, – предложила девушка.

– Александр, – по нынешней моде, одним только именем представился я.

– Просто Александр? – переспросила девушка и в ответ на мой кивок назвала себя в моем же тоне. – Диана.

– Не секрет – что вас привело в небольшой и скучный город?

– Задание редакции. Я тележурналистка и должна осветить предвыборную кампанию Криворукова.

– Кого?

– Как? – Диана тоже удивилась в ответ. – Он же известный депутат. И баллотировался от вашей губернии.

– Я не интересуюсь выборами, – признался я и решил добить новую знакомую. – Более того, мне не нравится демократия как средство постоянного одурачивания людей.

– Но весь мир… – Диана на самом деле была удивлена.

Мы уже приехали, и под эту фразу она умело припарковала машину.

– Положим, лишь его часть, на мой взгляд – в данный момент далеко не лучшая. Один канцлер Германии чего стоит! Думали ли немцы, когда-то защищавшие свое государство от Наполеона, а потом создававшие Империю, что в итоге у власти будет какой-то Али, да еще выбранный большинством голосов! Нет, увольте. Я – монархист. В демократию пусть играют Иваны, родства не помнящие.

Журналистка уже полностью держала себя в руках. Она должна была наглядеться людей самых разных взглядов, и не думаю, будто среди них не было людей с похожими мыслями.

Я потянулся к дверце, и Диана с легчайшим возмущением произнесла:

– Я обещала доставить вас домой.

– Милейшая богиня охоты! – Нынешние нравы позволяют и не такие формы обращения без малейшего оскорбления с той стороны. – Я же сказал: мой дом далеко от города. А здесь у меня всего лишь квартира, в которой я останавливаюсь по приезде. И бывает это от силы несколько раз в году.

Прозвучало несколько двусмысленно, словно я подбиваю ее отправляться в сельские дали, и, сглаживая вырвавшую фразу, я произнес:

– Позвольте лучше пригласить вас в ресторан. Время обеденное, а заведение это в городе одно из лучших. Какая там чисто русская кухня! Вы ведь, надеюсь, не торопитесь к Кривомозгову?

Когда-то за подобное искажение фамилии вызвали бы к барьеру. Прекраснейшие времена! Учитывая фактуру нынешних депутатов, я один бы здорово проредил их ряды.

– Криворукову, – поправила Диана.

– Тоже неплохо. Значит, он не только не умеет мыслить, но и что-то делать руками не способен. Что решим насчет совместного обеда?

Диана пожала плечами в знак согласия. Вполне по-женски.

При моем появлении вместе с дамой среди официантов началась легкая суета. Через пару минут у облюбованного мной столика появился Виктор собственной полноватой персоной. Еще бы! За весь десяток лет его правления я едва ли не впервые появился здесь в таком приятном обществе.

– Больше никого не было? – тихонько спросил я, пока Диана просматривала меню.

– Нет.

Виктор самолично принял наш заказ и удалился гордой поступью немаловажного человека.

– Что-то не очень он походит на официанта, – наблюдательно заметила Диана.

– Он им и не является, – кивнул я. – Это владелец ресторана и гостиничного комплекса.

Без того большие глаза Дианы стали еще больше.

– Кто вы, Александр?

– Простой сельский житель. Я же уже говорил.

– Никогда не слышала, чтобы сельского жителя обслуживал сам хозяин, – серьезно произнесла женщина.

– Почему бы и нет? Виктор – хороший человек, гордящийся своей работой. Клиент для него – всегда важная персона.

– Я тут была вчера, но что-то не заметила ничего подобного.

– Может, он занимался какими-то иными делами? – как можно невиннее предположил я.

– Вы меня заинтриговали, – призналась Диана. – Хотите, я сделаю репортаж о буднях простого сельского жителя? Пригласим моего оператора…

– Вот это уже лишнее.

– Почему? Вы же сами звали меня в гости!

– Вас, – подчеркнул я. – Оператор меня, каюсь, не интересует. Про репортаж я молчу.

Женщина очаровательно улыбнулась:

– Вы не хотите стать известным?

– Не хочу. Известность ныне – удел политиков и кривляющихся эстрадных певцов. Я же просто живу, не претендуя ни на что большее.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Павлуша коротко осведомился, как дела, а затем сообщил, что Ваня только что выехал за мной. Ваня был одним из любимых учеников нашего механикуса и редко упускал случай прокатиться до города и обратно.

– Если я задержусь, пусть подождет. Ключи у него есть?

– Конечно. Я дал.

– Вот и ладно.

Диана вопросительно посмотрела на меня, будто уже приобрела право вникать во все мои разговоры.

– Так, мелочи. Сосед интересуется, скоро ли подъеду?

– У вас еще и соседи имеются?

– А як же? – отозвался я в стиле Огейчука. – Не все же перебрались в города! Как вам кухня?

– Великолепная, – призналась журналистка.

– Может, шампанского за знакомство? Признаться, не каждый год в наших краях появляются столь очаровательные прелестницы. Поневоле хочется оказаться помоложе.

– Зачем? – Женщины есть женщины. Несмотря на всю нынешнюю эмансипацию, на положение и прочее, практически любой приятно услышать комплимент по поводу своей внешности.

– Сгорел бы в объятиях вместе со шпорами, – как само собой разумеющееся, объявил я.

– Вы самонадеянны, поручик! – Никакого возмущения в голосе я не слышал. Напротив, призыв продолжать дальше. Раз уж вспомнили про персонажа анекдотов…

Знавал я одного Ржевского. Даже помню имя – Павел. Мариупольского полка, только был он не поручиком, а подполковником. Хотя каждый полковник когда-то начинал службу в мелких чинах.

– И поручиком я бы вновь стать хотел.

– Вновь? – Диана заметила мою случайную обмолвку.

– Что такое поручик? Всего лишь старший лейтенант, если перевести на современные звания.

– И кто вы по званию? Колитесь, в вас же чувствуется военное прошлое. – Почему все вечно принимают меня за отставного офицера? Я же очень давно снял мундир…

– Полковник, – честно признался я.

– Ого! – тихонько воскликнула Диана.

Странно. Престиж армии и военных упал еще в далекие годы перестройки, однако чин продолжает действовать на самых разных людей, даже далеких от трудных армейских буден.

– Настоящий?

– Отставной.

– Но вы же совсем не старый!

Я лишь развел руками. Не называть же свой возраст! Прямо как женщина, которой хочется быть вечно юной…

Столик неподалеку от нас заняла группа подтянутых мужчин. Все бы ничего – мало ли кто, когда и куда едет? – вот только говорили между собой прибывшие на английском.

– Кто это? – Я задал вопрос, не ожидая ответа, но Диана неожиданно отозвалась:

– Американская миссия. Экономисты, бизнесмены… Прилетели вместе с Криворуковым, будут решать вопрос выделения целевых грандов. Сколько можно выделить вашей области, на что конкретно.

– Какие-то они чересчур спортивные для экономистов, – невольно заметил я. – И почему-то сплошь мужчины призывного возраста.

Диана невольно всмотрелась в наших соседей и не слишком уверенно произнесла:

– Почему мужчины? Это только здесь. У них руководитель – миссис Долли. Весьма эффектная женщина. Жаль, ее нет, могли бы оценить…

Я махнул рукой. Какое мне дело до американской мультимиллионерши, равно как и до всех этих работничков? Я же не служба госбезопасности. Да и что им вынюхивать в российской глубинке? Если им что и понадобится, наши либерасты сами преподнесут им любые сведения на блюде да еще повиляют хвостиком, мол, вот мы какие послушные. Так что…

– Нам необходимо, чтобы прибывшие с вами антифашисты во всем выполняли приказы нашего человека. – Переводчик миссис Долли вроде бы просил, но просьбы в тоне не чувствовалось.

– Они не станут слушаться иностранцев. Поймите, антифашисты – прежде всего патриоты, – возразил Криворуков.

– По-вашему, среди нашей делегации один я свободно владею русским языком? Главное – отрекомендовать его как представителя высшего руководства движением.

Депутат явно колебался. Не очень ему нравился оборот, который принимала история.

– Не пойму – зачем вам они? Что вы затеваете?

– Всего лишь смотр сил. Сами же будете рады, если в тяжелый час на поддержку демократии сумеют выйти закаленные бойцы.

– Но все-таки…

– Вы же знаете: мы чтим законы. Да и к спецслужбам не имеем ни малейшего отношения. Что им делать в этой, как метко говорят русские, дыре? Сугубо частное предприятие, не представляющее ни для кого никакой опасности. Зато наш фонд сможет выделить дополнительные средства на избирательную кампанию. Перевыборы не за горами, хочется же, чтобы в парламенте было как можно больше достойных людей. А там, чем черт не шутит, можно будет подумать и о президентском кресле.

Спецслужбами здесь действительно не пахло. Иначе депутат еще бы подумал, стоит ли помогать спутникам. Так же никаких колебаний не было.

– Я немедленно распоряжусь, чтобы выполнили вашу просьбу.

– Вот и чудненько. И еще. Завтра нам будут нужны два вертолета. Поговорите с губернатором. Он вас послушает гораздо охотнее, чем меня.

– А если нет?

– В области, между прочим, беспорядок. На следующий день после приезда депутата по политическим мотивам убивают демократического журналиста. Власть же проявляет вопиющее равнодушие к данному факту. Или кое-кто наверху сам замешан в этом деле? Должен же быть заказчик…

Оставалось кивнуть и поразиться осведомленности гостей. Криворуков сам буквально полчаса назад узнал от губернатора о случившемся и сам же распорядился, чтобы никакой информации в эфир не давали хотя бы до вечерних новостей.

– Миссис Долли тоже полетит с вами?

– Наверное. Знаете, у очень богатых хватает причуд, и порой трудно сказать, в каком она завтра будет настроении.

Криворуков кивнул. Что в мире постоянней женской переменчивости?

– Надеюсь, вы покажете мне город? – Обед подошел к концу, и надо было превращать его или в посиделки, или во что-нибудь другое.

– Почту за счастье, – вырвалась у меня вроде бы забытая, но некогда привычная фраза.

Диана вскинулась. Сейчас в ходу была совсем иная манера разговора, и мои старые замашки выбивали девушку из колеи.

– Вы подождете, пока я переоденусь?

На мой взгляд, нынешний наряд Диане изумительно подходил, однако женщин надо воспринимать такими, какими их создала природа.

– Разумеется. Сколько вам надо?

– Полчаса, – выжидательно посмотрела на меня девушка. Вдруг скажу, что много?

– Хорошо. Через полчаса в фойе, – улыбаюсь я.

Как раз смогу спокойно перекурить. В ресторане делать это не совсем удобно, не стоит так выпячиваться перед прочими посетителями, а в баре – в самый раз. Выпью еще чашечку кофе, извлеку заветную трубочку…

Я проводил Диану по коридорам до самой двери номера и едва сдержался, чтобы щелкнуть каблуками. Все равно ничего бы не вышло. Звука кроссовки не издают, а шпоры к ним не положены.

Бар был практически рядом. Не совсем, но для того, кто привык и любит ходить…

Я еще успел позвонить Ване, однако он уже выехал. Тогда я на всякий случай предупредил, что могу задержаться. Пусть располагается поудобнее. Приду – так приду. Нет – встретимся утром.

Народу внутри было немного. Самая суета начнется позже, когда люди будут старательно убивать вечер. Пока же здесь не убивали, а коротали время с десяток человек.

Я сразу же заметил вчерашнего тележурналиста в компании вчерашнего же, привлекшего мое внимание прохожего. Того самого, большеголового и бородатого, которого я издалека мог бы принять за представителя частной антизаконной налоговой фирмы, а вблизи – за нормального мужчину, где-то успевшего побывать и поучаствовать.

Мужчина посмотрел на меня, встал, что-то сказал журналисту и пошел прочь из бара. Взгляд его был умным и несколько грустным.

Я присел за столик в сторонке и немедленно взялся за трубку. Курить хотелось сильно, я даже не стал дожидаться, пока принесут кофе.

– А, Сан Саныч! – Журналист увидел меня и со стаканом в руке направился к моему столику.

Судя по внешнему виду, принял он уже столько, что до ночи устоять на ногах ему было не суждено.

– А я остался один, – горестно сообщил Юрий. – Последний знакомый ушел.

– Этот бородатый? – уточнил я.

– Угу, – согласился Юрий, присаживаясь без разрешения.

– Кто он такой? Уж очень внешность колоритная, – словно бы невзначай поинтересовался я.

– Это? Фидель. Правая рука самого… – Журналист со значением закатил глаза куда-то вверх, но после раздумья добавил: – А может, левая.

– Кого – самого? Президента?

– Бери выше! Олигарха! Начальник какого-то там отдела и чего-то там еще. И плюс – советник. Вот!

Странно: судя по походке, я предположил, что он является специалистом совсем в другой области. Для некоторых людей прошлое оказывается живучим…

– Почему – Фидель? Он что, испанец?

– Фидель Кастро. Был такой кубинский диктатор. Чем-то, говорят, похож. Или – не похож. Просто фамилия у него не то Фидельзон, не то Фидельштейн. Вот и возникло прозвище. Но в глаза – ни-ни! – охотно поделился со мной Юрий. – Выпьешь со мной, Сан Саныч?

– Не хочу. – Не помню, чтобы мы переходили на «ты», но что спрашивать с пьяного?

– Что ты за мужик? А за упокой души хорошего человека? Представляешь? Вчера познакомился, а сегодня – его убили.

Я махнул бармену, и передо мной сразу возникла стопка водки.

– Что ж, царствие ему небесное! – Я встал, перекрестился и выпил.

Юрий, тоже стоя, отхлебнул из своего стакана и со значением приподнял палец:

– Вот! Теперь другое дело. А то убили ведь, суки!

– Кого?

– Да краеведа местного! Взяли и застрелили прямо дома.

Давненько у нас не баловались стрельбой!

– А соседи? Выстрел же слышно.

– Менты говорят – стреляли с глушителем. Прямо в голову. Раз – и готово. Представляешь?

– Не очень. Краевед им зачем? Он что, имел в квартире что-то ценное?

– Что он мог иметь? – Несмотря на опьянение, Юрий не утратил способности к мышлению. – Ничего такого, ради чего требовалось стрелять в одинокого человека.

Пусть у Михайлы голова пухнет! Криминалистика – не по моей части. Есть специалисты, их служба – пресекать преступления в зародыше или же находить преступника, коли пресечь не сумели.

– Почему люди убивают друг друга? – еще раз отхлебнув, вопросил Юрий. – Живет человек, а его – пиф-паф, и готово. Словно кто-то дал право распоряжаться чужими жизнями.

– Так ведь и Каин убил Авеля, – напомнил я. – Да и можно убить, защищая родину, родных, жизнь, свою честь, наконец. Не все столь однозначно.

– Но все равно – почему? Почему нельзя жить вечно, любить женщин, пить водку, писать стихи?

– Послушай, Юра. Шел бы ты спать. Многие вопросы для ответа сами требуют вечности.

– Не пойду. Лучше выпьем вдвоем. Эти, – он пьяно обвел рукой зал, – нас все равно не поймут.

– У меня сегодня дела, – я старался говорить доходчиво, чтобы зря не обижать потрясенного преступлением журналиста.

– Какие могут быть дела? – Голова Юрия заметно отяжелела и стала клониться вниз.

– Самые разные. Жизнь продолжается. Давай я лучше тебя провожу до номера.

Юрий отрицательно замотал рукой перед собой.

– Во… – произнес он, уставясь на дверь.

Там только что возник крепкий мужчина, который немедленно направился к журналисту.

– Все, Михайлыч, хватит. – Мужчина попытался отнять стакан, однако Юрий явно предвидел это действие и успел торопливо проглотить остатки спиртного.

Прибывший попытался что-то втолковать, Юрий – возражать, я же воспользовался случаем и покинул бар.

До встречи оставалось шесть минут. Я уже направлялся к фойе – всегда лучше прибыть заранее, – когда ожил мобильник.

– Да. – Судя по номеру, звонил Михайло.

– Помнишь, ты говорил о кавказцах? – после приветствия поинтересовался подполковник.

– Конечно.

– Так вот. Только что нашли троих из них. Мертвыми.

Я невольно присвистнул. Всякое бывает, но не слишком ли много трупов?

– Где?

– Неподалеку от Голубого озера, если тебя это интересует. Их даже не стали толком прятать. Бросили в кусты – и все.

– Дела…

– О чем я и говорю! И все как раз к прибытию депутата! – Михайло добавил эпитет, демонстрирующий его отношение к народному избраннику.

– Их застрелили? – Мне вспомнился злосчастный краевед.

– В том-то и дело, что нет. Просто убили, нанося удары по точкам. Не то профессионал, не то профессионалы. Вот такие дела! Кстати, эксперты нашли в крови погибшего журналиста какой-то наркотик, похожий на сыворотку правды. В общем, ничего не понимаю!

Михайло в сердцах прервал разговор.

Да… Похоже, город становится местом какой-то грандиозной разборки. Впрочем, мне не было до нее особенного дела. Меня ждала Диана, а прочее не имело никакого значения.

Год 1811

Планам Каменского о решительном походе к Стамбулу и окончании войны одним ударом сбыться было не суждено. Отношения между Парижем и Петербургом портились день ото дня. В воздухе запахло войной с французами. Если учесть, что континентальная Европа уже находилась под их властью – то практически со всем тогдашним миром.

Все усилия поневоле были брошены на подготовку к столкновению с Наполеоном. Под руководством нового военного министра Барклая-де-Толли совершенствовалась организация, впервые в русской армии появились постоянные дивизии и корпуса, была принята лучшая система подготовки войск, готовились резервы, приводились в порядок крепости на западной границе, устраивались магазины как при войсках, так и в далеком тылу, который тоже мог превратиться в арену боевых действий.

Пока было неясно, куда может последовать удар. Европа едва не целиком подчинялась неистовому корсиканцу. Приграничными были не только российские районы Польши, Литвы, но и часть Малороссии. Австрийская империя послушно шла за Наполеоном, следовательно, нападение могло произойти и оттуда.

На западе пока потихоньку, исподволь, разворачивались три группировки русских войск, будущие Западные армии. Намечались командующие. Одним из них должен был стать Каменский-второй.

Российская империя имела не столь большую армию по сравнению со своей гигантской территорией. В преддверии грядущей схватки с Наполеоном часть полков взяли даже из действующей Молдавской армии, и теперь сил в той осталось маловато. Ни о каком походе на Царьград теперь не могло быть речи.

Впрочем, Каменскому-второму не суждено было ни закончить нынешнюю войну, ни принять участие в следующей. Молодой генерал тяжело заболел и вскоре умер в Одессе. В городе, который перед тем покинул Орлов.

Новым командующим Молдавской армией был назначен Голенищев-Кутузов, а вторую Западную в итоге возглавил Багратион.

Александрийский гусарский полк оказался в числе войск, перебрасываемых на Запад. Правда, не во вторую армию к Багратиону, а в третью, к Тормасову. Армия называлась Обсервационной и предназначалась для прикрытия южного фланга огромной границы. Наполеон вполне мог решить пойти по стопам Карла Девятого и вторгнуться в богатые области Малороссии. Это сулило ему множество преимуществ по части снабжения, но обещало удлинить кампанию, которую французский император до сих пор предпочитал выигрывать одним решительным ударом. Но вдруг?

В том и заключается беда обороняющейся стороны, что она вынуждена учитывать любые возможные действия противника, вследствие этого поневоле распыляя свои силы. Барклай выдвинул и другой план: напасть на противника первым, перехватив тем самым стратегическую инициативу, однако Александр твердо объявил, что не обнажит оружия первым, хотя шансов разрешить дело миром становилось с каждым днем все меньше.

Может быть, зря…

– Что угодно ясновельможным панам?

Корчма была старой. Такое впечатление, что она простояла на перепутье не годы – как бы не века. Ее прокопченные стены явно помнили гонористую шляхту, пьяные разгулы, звон сабель по малейшему поводу…

Времена изменились. Дороги были включены в общую систему почтовых трактов Российской империи, и любой путешественник вполне мог отобедать на какой-нибудь станции в ожидании лошадей. Хотя кое-кого до сих пор привлекал старый трактир.

Корчмарь был, мягко говоря, не молод. Вполне под стать своему заведению. С характерным носом, согбенный не то годами, не то въевшейся в плоть угодливостью, он несомненно помнил, как пара подвыпивших панов с легкостью отметала не понравившиеся чем-то постановления Сейма, громогласно ссылаясь при этом на древние шляхетские права и незыблемые шляхетские вольности.

Где теперь те вольности и те права? И не лучше ли вместо непрекращающегося бардака обычный порядок?

– Обед, – коротко распорядился Орлов, устраиваясь поудобнее.

– И?… – вопросительно произнес корчмарь.

– И, разумеется, выпить, – уточнять ротмистр не стал.

– Какие-нибудь особенные пожелания? Только скажите, ясновельможные паны, и старый Гирша все сделает в лучшем виде. – Трактирщик вновь склонился в угодливом поклоне.

Орлов переглянулся с приятелями.

Воспользовавшись свободным днем, они втроем с Мезенцевым и Лопухиным выбрались на рекогносцировку окрестностей. Вдруг стоянка продлится не один месяц! Надо же иметь понятие, куда можно податься в свободную минуту. Равно как знать хоть что-то о местных помещиках. У кого есть дочка или смазливая жена, кто любит устраивать балы и пиры. Служба – службой, но иногда хочется хоть каких-то развлечений в размеренном течении дней.

Все трое были в сюртуках. Обычная гусарская форма слишком дорога, чтобы без толку трепать ее в дороге. Да и в случае каких-либо приключений никто не определит, к какому полку принадлежали проезжие.

– Свиные сосиски с капустой, милейший, – оценил нос корчмаря Мезенцев и широко улыбнулся.

– И обязательно – копченый окорок, – поддержал штаб-ротмистра Лопухин.

– Яичницу с салом, – внес свою лепту Орлов.

Офицеры веселились вовсю, однако корчмаря это ничуть не задело. Какая может быть кошерность, если речь идет о деньгах? Не самого же заставляют все это есть, следовательно, невелика разница, что приготовить благородным господам.

Помимо гусар в корчме находились лишь две крохотные компании, судя по одежде – мелких торговцев или наемных работников. Понятно, особой прибыли от них ожидать не приходилось. Уже не говоря о том, что свинину в том или ином виде заказывали многие.

Где ты, земля обетованная?

Первым на столе появился окорок. Конечно, не один, а в сочетании с толстым штофом казенной водки. Гусары сильно сомневались в наличии в корчме хорошего вина, пить же всякое пойло им отнюдь не хотелось.

– А ничего, господа, – сделал вывод Мезенцев, когда выпили по первой и не спеша закусили. – Эй, милейший! Как там тебя? Сам коптил?

Неудача с шуткой отнюдь не обескуражила гусара. Да и смешно было ждать от владельца корчмы обычного среди его народа предубеждения против некошерной пищи. Так и по миру пойти недолго, если не учитывать вкусы здешних посетителей.

– Как можно? – вопросом ответил Гирша. – Все продукты мы закупаем у хорошо известных нам людей, а сами только готовим.

Кроме самого Гирши в зале изредка появлялась какая-то женщина, явная ровесница владельца и, скорее всего, его жена, а также мужчина лет тридцати с небольшим, вполне возможно – сын. А может, и нет. Это не слишком интересовало посетителей. Вот если бы на месте мужчины была смазливая молоденькая красотка…

– Хоть пробуешь сам-то, милейший? – не отставал Мезенцев.

Его продолжала забавлять некоторая пикантность ситуации.

– Вы что? – возмутился корчмарь, хотя его возмущение показалось гусарам не очень искренним.

Но тут подоспела яичница, и праздное любопытство уступило место здоровому молодому аппетиту.

Потом исчезнувшую в момент ока яичницу сменили свиные колбаски. Первый голод был несколько утолен, выпитое настроило на благодушный лад, и Мезенцев вновь подозвал посматривающего в сторону гостей Гиршу.

– А что, милейший? Хоть поведай, какие люди здесь живут.

Лето подходило к концу. Лагеря постоянно чередовались с какими-то перемещениями, и никто не знал, где в этот раз полк встанет на зимние квартиры. Немного завидовали тем, кто остался в действующей армии, но военную судьбу не выбирают.

– Какие? Чудесные. Мойша-сапожник живет в местечке. Такие сапоги тачает – загляденье, а не сапоги. Впору при царском дворце носить такие – и сносу не будет, и вид такой – все барышни сами бросаются на владельца. Еще торговец Янкель…

– Подожди! – предостерегающе поднял руку штаб-ротмистр. – Не о твоих соплеменниках речь. Лучше расскажи о здешних помещиках. Скажем, кто живет ближе всех?

– Ближе? Ближе живет пан Вышневецкий. – Корчмарь втянул голову в плечи.

– Что так хмуро? – заинтересовался Орлов.

– Ох, не говорите, ясновельможные паны! – тихонько воскликнул Гирша. – Старый пан – такой человек! Страшно сказать – даже вас он не любит.

– Конкретно нас? – Орлову стало весело.

– Нет, что вы? Вас он не знает. Но русских вообще. Все говорит о Великой Польше. Даже оба сына его, старший и совсем молодой, подались к Наполеону, – последнее корчмарь добавил совсем тихо.

В рядах русской армии служило немало поляков, но для гусар не было секретом, что не меньшее их количество служило французам в корпусе маршала Понятовского. Ну и что с того?

Дверь в корчму отворилась, впуская немолодого человека в старомодном кунтуше, и Гирша вдруг стал еще меньше ростом.

– Пан Вышневецкий, – прошептал корчмарь.

Гусары не без интереса посмотрели на «такого» человека.

Помещик как помещик. Прямая спина; поступь важная, хотя чувствуется, что при случае пан может двигаться гораздо проворнее; изрезанное морщинами лицо в меру сурово.

Впрочем, увидев за столом господ офицеров, пан Вышневецкий вежливо склонил голову в поклоне, и на лице его проявилась доброжелательность.

Зато подскочивший к нему Гирша был самой угодливостью и каждым жестом излучал покорность и страх.

– Похоже, недолюбливает пан отнюдь не нас, – не удержавшись, шепнул приятелям Орлов.

Офицеры невольно улыбнулись.

Пан, разумеется, не стал тут же, на месте, хлестать корчмаря арапником или таскать за седые пейсы. Тон Вышневецкого был несколько высокомерен, ну, так следовало учесть разницу в положении. Не общаться же с трактирщиком запанибрата!

Покончив с заказом, Вышневецкий шагнул к столу, занятому гусарами.

– Прошу прощения, господа. Не позволите ли присоединиться к вашей компании? – на довольно неплохом французском осведомился помещик.

– Прошу вас, – вежливо пригласил его Орлов.

– Сельское бытие имеет отрицательную сторону. Поневоле радуешься встрече с любым образованным человеком. Честь имею представиться – Вышневецкий, здешний помещик.

Гусары в ответ назвали себя.

– Проездом в наших краях? – полюбопытствовал шляхтич.

Гирша едва не бегом приволок несколько бутылок вина и так же проворно побежал за закусками.

– Кто ж знает? Военная судьба прихотлива, – на правах старшего ответил Александр.

– Угощайтесь, господа, – пан кивнул на принесенное вино. – Чудесный напиток. Уверен, плутоватый Гирша вряд ли предложил вам такое. Есть у него черта – поить проезжих всякой гадостью. Если не прикрикнешь – ни за что не принесет.

Отказаться от приглашения было трудно. Вино в самом деле было превосходным. Никто из офицеров не ожидал отведать чего-нибудь такого в здешней глуши.

– Я тоже воевал. Был хорунжим во времена Костюшки. Сражался у Кобылки, Бреста, Праги, – поведал Вышневецкий без малейшего смущения.

Что тут смущаться? В войне не может быть бесчестия. Встреча на поле брани еще не предлог для взаимной вражды. Так думали все собравшиеся за одним столом.

– Мой отец тоже воевал в ту компанию в Александрийском легкоконном, – не без гордости сообщил Александр.

– Тогда, может, мы с ним встречались, – доброжелательно улыбнулся Вышневецкий.

Давняя война словно сплотила их. Оказывается, не совсем чужими были офицеры и пан, раз когда-то отец гусара мог рубиться в жаркой схватке с бывшим польским хорунжим.

– Господа, почему бы нам не продолжить знакомство в моем имении? – предложил в разгар пира Вышневецкий.

Увы! Пока гуляли, невидимое за облаками солнце проделало большую часть пути к горизонту.

– Мы обязаны к вечеру быть при эскадроне, – после понятных в таком случае извинений вздохнул Орлов.

– Жаль, – искренне огорчился пан. – Тогда, может быть, завтра? Я велю поварам такой обед приготовить…

– Только в воскресенье, через два дня. Раньше не получится. Служба. – Гусарам самим хотелось бы побывать в имении нового знакомого.

– Хорошо. Но в воскресенье буду ждать, – твердо объявил Вышневецкий и посмотрел так, что стало ясно: не явившийся превратится в его глазах в бесчестного человека и как таковой будет причислен к врагам.

Но какой офицер захочет быть обвиненным в бесчестии?

Погода не радовала. Солнце предпочитало вообще не появляться на небе. Накануне вообще весь день хлестал дождь, и без того неважные дороги превратились в сплошную полосу грязи, для разнообразия покрытую лужами. Хорошо хоть в воскресенье перестало лить, тучи сменились облаками, и один раз в просветах мелькнул яркий луч.

Но путь все равно был не из тех, которые радуют душу. Брички с офицерами еле ползли, ежеминутно угрожая застрять посреди особо большого скопления стылой на вид воды. Открывающиеся по сторонам картины тоже совсем не радовали глаз. В такую погоду только спать, изредка выглядывая из-под одеяла.

Рядом с усадьбой Вышневецкого стало веселее. Души предчувствовали спокойные посиделки, а то и небольшой разгул, и гусары потихоньку стали пробуждаться от дорожной дремы.

Хозяин сам встретил гостей у крыльца. Помимо него по сторонам выстроился добрый десяток слуг в поношенных ливреях, помнящих лучшие времена.

– Проходите. Давно вас поджидаю. А у меня радость – старший сын на несколько дней приехал, – сообщил помещик.

Даже морщины несколько разгладились на немолодом лице, и только воспитание мешало предаться в открытую рвущейся из души радости.

Молодой Вышневецкий мало чем походил на отца. Старый пан был видавшим виды человеком, уже в силу опыта уравновешенным в страстях, знающим цену всему на свете. Сын же, ровесник Орлова, пылал разнообразными страстями, которые частенько отражались на его выразительном лице. Да и одет был во фрак по европейской моде, а не в кунтуш, как хозяин усадьбы.

Визит гусарских офицеров Вышневецкому-младшему явно пришелся не по душе. Как ни старался Войцех придать лицу положенное по этикету добродушие, нет-нет да и проскальзывало то в глазах, то в краешках губ презрительное отношение к приехавшим не вовремя гостям.

Как-то захотелось пуститься в обратный путь, но старый Вышневецкий свято блюл старинные законы гостеприимства и ни в какую не согласился отпустить офицеров без положенного в таком случае обеда. На сына же взглянул так, что тот стал на какое-то время более покладистым и даже снизошел до общения с александрийцами.

– Войцех у меня горяч, – пояснил отец, но в его голосе сквозь осуждение пробились горделивые нотки. – Года четыре назад попросил отпустить его в путешествие за границу, а там, не спросив совета, вступил в войска французского императора. Даже сумел заслужить офицерский чин, а сейчас перешел в корпус самого Понятовского в кавалерийскую бригаду Турно. Вот, заехал к отцу на недельку.

– Почему же не в русскую армию? – спросил Орлов.

Его несколько покоробила речь хозяина, но тон ротмистра звучал ровно, и вопрос задан был как бы между прочим.

– Лучше вообще не служить, чем служить России, – высокомерно ответил молодой Вышневецкий.

– Вы так считаете? – теперь и в голосе Орлова прорезался лед.

Он с детства гордился тем, что является русским, и любое умаление чести своей страны воспринимал как личное оскорбление.

Мезенцев и Лопухин тоже поневоле подобрались. Сама эпоха призывала людей к служению Отечеству, и военная угроза его безопасности заставляла многих чиновных дворян переходить из гражданской службы в военную и считать величайшим счастьем пожертвовать своей жизнью на полях чести. Несколько выспренно, однако каждой эпохе для выражения дан свой язык.

Отец строго посмотрел на сына, но тот уже закусил удила. Вызов, явно прозвучавший в словах Орлова, заставил Войцеха вскинуться и пылко ответить:

– Да. И страна отвратительная, и армия.

Стерпеть подобное Александр не мог. Пусть он был гостем, однако существует грань, переступать которую нельзя.

Он не глядя почувствовал, как встрепенулись сослуживцы и приятели, но постарался опередить их.

– Я требую извинений, сударь. – Пришлось приложить усилия, дабы не влепить наглецу пощечину.

– За что? – При всей заносчивости молодой Вышневецкий еще не понял необратимости сказанного. Но потом осознал хотя бы часть и среди наступившей тишины словно бы снизошел: – Я готов дать вам сатисфакцию, сударь.

– Князь, – повернулся к Лопухину Александр. – Прошу вас быть моим секундантом.

Михайло важно кивнул, после чего гусары дружно поднялись и направились к выходу.

Старый Вышневецкий с тревогой смотрел им вслед, но что он мог поделать там, где уже никто из участников не принадлежал себе?

– Господа! В последний раз предлагаю вам помириться. – Даугович, ровесник молодого Вышневецкого, его сосед, а теперь еще и секундант, посмотрел на находящихся в разных сторонах поляны противников. – Вы продемонстрировали готовность встать к барьеру. Учитывая незначительность причины дуэли…

– Вы хотите, чтобы дуэль была четвертной? – тихо проговорил Лопухин.

Четвертной называлась дуэль, в которой после противников стрелялись секунданты.

Даугович замолчал на полуслове.

– Моему мундиру нанесено тягчайшее оскорбление, – заметил Александр.

Он с самого начала потребовал самых жестких условий для поединка. Секундант Вышневецкого приложил немало усилий, и в итоге дуэль обещала быть более мягкой. Хотя как знать…

– Нет, – качнул головой Войцех и несколько картинно обозрел окрестную природу.

Орлов ничем подобным заниматься не собирался. Он был убежден, что Бог – в правде, и потому не слишком переживал за исход поединка.

Да и старый Кондзеровский не зря заставлял бывшего воспитанника каждый день тренироваться в стрельбе и фехтовании.

– Повторяю условия. Дистанция – восемь шагов. Противники начинают сближение за четыре шага до барьера. Стрелять каждый может как в движении, так и стоя. Выстрелив, обязан оставаться на месте и ждать выстрела противника, – принялся монотонно бубнить Даугович.

Его не слушали. Условия были выработаны секундантами, как водится, заранее, с ними ознакомились и отнюдь не нуждались в напоминании. Но раз согласно обычаю их положено повторить, то куда денешься?

Полковой лекарь Невинский вздохнул. Он не любил, когда приходилось работать, а тут, судя по всему, работы было не избежать. Но в этот момент взоры всех были сосредоточены на воткнутых в землю саблях и шкатулке с пистолетами, и, воспользовавшись этим, доктор отхлебнул из предусмотрительно взятой с собой маленькой фляжки.

Чтение, на взгляд Александра, затянулось. Его сильно волновали две вещи, пришедшиеся весьма некстати, но менять что-либо было поздно.

Начальство наконец назначило полку зимние квартиры, оказавшиеся в доброй сотне верст отсюда. Как раз сейчас эскадрон должен был выступить в поход. Собственно, в расчете на подобный случай Орлов и выбрал в секунданты Лопухина, а не Мезенцева. Тому, как старшему офицеру, надлежало принять на время команду и возглавить несвоевременный марш.

Службой Орлов манкировать не любил, однако что делать, когда на карту поставлена честь? Но очень хотелось поскорее покончить с поединком и пуститься догонять уходящий эскадрон.

Вторая новость была еще более несвоевременной, если только вообще что-то могло быть «более».

Штаден – не любезный сердцу друг, а его оставшийся в имении отец – прислал письмо, которое заставляло задуматься.

Барон писал, что его сосед в последнее время совсем сдал. Постоянно болеет, даже имение запустил.

Первой мыслью Александра было попроситься на зиму в отпуск. Все равно никаких занятий в холодные месяцы не было, и его отсутствие в эскадроне ничего не решит. В редких письмах отец неизменно бодрился, но хорошо его знавший Орлов не ожидал ничего иного. Как и не сомневался в словах соседа. Старый гусар всегда старался выглядеть в глазах окружающих бодрым и никогда не вспоминал о болезнях и ранах.

Надо было обязательно навестить отца. Тем более что брат Васятка недавно поступил в лейб-гвардии Гусарский полк, в офицеры еще не вышел и выбраться в Орловку не мог. Но в свете поединка не только отпуск, вся судьба Александра находились под вопросом. Разжалование, крепость – мало ли наказаний существует для проштрафившихся офицеров?

Лопухин поднес пистолеты, и Орлов не глядя взял один из них.

Мысли никуда не делись. Голова была забита проблемами. Орлов машинально встал на отведенное место, взвел собачку курка и посмотрел на изготовившегося противника.

«Надо стрелять в правое плечо», – решил гусар. Решение показалось идеальным. Молодой пан будет надолго выведен из строя, возможно, вообще не сможет продолжать службу, а между тем саму дуэль даже, возможно, удастся скрыть. Начальство тоже не любит выставлять на всеобщее обозрение скопившийся сор, а раненый, как человек чести, не имеет права обратиться в соответствующие инстанции.

– Сходитесь, – выкрикнул Даугович.

Дуэлянты медленно двинулись навстречу друг другу. Теперь стало не до отвлеченных мыслей об отце, наказаниях и выступившем в поход эскадроне.

Орлов в движении стал целить в правое плечо противника, однако Войцех тоже поднял руку, и вместо плеча гусар увидел уставившееся дуло.

«Ах, так!» Орлов машинально сместил прицел, почувствовал, что барьер уже рядом, и палец сам начал медленное движение.

Два выстрела почти слились в один. Что-то просвистело почти по волосам Александра, и он машинально вскинул свободную руку. Но движение так и осталось незаконченным.

Его противник безвольной куклой завалился на спину, упал и неподвижно застыл.

Невинский и Даугович бросились к распростертому телу. Орлов тоже шагнул было туда, однако тут же опомнился и застыл у самого барьера.

– Наповал, – звучно оповестил лекарь. – Аккурат между глаз.

Присоединившийся к ним Лопухин мельком взглянул и восторженно воскликнул:

– Отличный выстрел, Орлов!

– Поупражняйтесь с мое. – Странно, вроде бы напряжение длилось всего несколько секунд, но вдруг Орлов почувствовал, что на него наваливается апатия, словно после долгого боя.

Князь едва не силой извлек из пальцев ротмистра пистолет.

Ротмистр чуть помотал головой, словно таким способом пытался прогнать апатию, и вполне нормальным тоном сказал:

– Побыстрее заканчивайте с формальностями, князь. Надо эскадрон догонять.

Никакого раскаяния он не чувствовал. Напротив, в голове промелькнуло, что теперь у Бонапарта одним солдатом станет меньше. Вот только и радости не было никакой.

Навестить бы отца…

– Сколько я вас просил, господа: никаких дуэлей! – Де Ламберт старательно старался придать голосу грозный тон.

Прирожденный французский аристократ, он очень щепетильно относился к делам чести, однако как генерал должен был пресекать любые нарушения установленных законов.

– Не желаете вести себя мирно – не покидайте расположения! Все эти трупы нам ни к чему. Я уже не говорю о вашей судьбе, – продолжал распекать подчиненных шеф.

Орлов и Лопухин вытянулись в струнку, выслушивая начальственный разнос с положенной в подобных случаях покорностью и без малейшего раскаяния.

Лучше быть наказанным, чем обесчещенным.

Сам Ламберт явно думал так же, но положение обязывает. Да и жаль ему было этих молодых офицеров, обреченных на кары за свой проступок.

– Я понимаю, гусарская лихость, молодая кровь, но все эти молодые дамы и барышни не доведут вас до добра. Делу дан законный ход, и понятия не имею, чем все закончится.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, однако дамы здесь ни при чем, – влез Орлов в возникшую в разносе паузу.

– Как – ни при чем? – Шеф несколько удивился.

– Вызванный весьма нелестно отозвался о России и ее армии, – пояснил Александр.

– Что? – Несмотря на происхождение, Ламберт давно ощущал себя русским человеком. Пусть даже отчитывал сейчас офицеров на французском языке. – Убить было надо наглеца!

– Я и убил, – сумрачно ответил Александр.

Шеф прошелся по кабинету и вновь повернулся к провинившимся. Продолжать разнос после невольно вырвавшейся фразы было нелепо. Отпустить их – невозможно.

– Господин полковник, – официально обратился генерал к находившемуся тут же Ефимовичу. – Обоих молодцев – под домашний арест. Приказ я подпишу сегодня же.

– Слушаюсь! – привычно вскинулся Ефимович и лишь уточнил: – Надолго?

– Месяца на два. На три. Пока не решат там, – Ламберт приподнял руку кверху, словно над домом как раз сейчас проплывал город, построенный первым русским императором.

Это было самое большее из того, что можно сделать для Орлова и Лопухина. В противном случае их требовалось отправить в крепость вплоть до решения суда. Сейчас же оставалась надежда, что арест посчитают за наказание и на этом закроют дело.

Другого способа спасти своих офицеров граф не видел.

– Стой! Кто идет?

Вольготно стоявший перед тем часовой услышал скрип открываемой двери, принял уставную стойку и изобразил готовность изо всех сил защищать вверенный ему пост.

Вошедший с клубами морозного воздуха человек застыл, пытаясь что-либо разобрать в тусклом освещении.

– Здесь находятся арестанты?

Часовой успел разобрать, что вошедший незнакомец – явный штатский, о чем красноречиво говорили его шуба и меховая шапка, и потому отвечал односложно:

– Не велено!

И в подтверждение вытянул из ножен саблю.

– Да пойми ты, братец, я – камергер Лопухин, родной дядя корнета князя Лопухина. Проделал большой путь, чтобы повидаться с племянником, а ты мне – «не велено».

– Токмо с разрешения командира полка его высокоблагородия полковника Ефимовича, – снизошел до более развернутого ответа часовой.

– Так его же нет.

– Так точно. Еще с утра уехавши, – охотно подтвердил гусар.

– Ну, видишь! Не могу же я ждать! А уж я отблагодарю. – Князь распахнул шубу и полез к карманам.

Вместо ответа гусар отскочил и приподнял саблю, словно намереваясь рубить того, кто посмел предложить ему взятку.

На счастье вельможи, дверь вновь отворилась и во флигель торопливо вошел молоденький офицер в накинутой на плечи шинели.

– Трофимов! Что здесь происходит?

– Вот, ваше благородие, хотел пройти до арестованных, – бодро доложил часовой.

Офицер явно еще не проснулся и лишь старался выглядеть бодрым.

– Действительный камергер и кавалер князь Лопухин, – отрекомендовался старый вельможа. – Дядя арестованного корнета. Да и с ротмистром Орловым мы хорошо знакомы.

– Корнет граф Буксгевден, – представился в ответ офицер. – Сожалею, князь, однако свидания без разрешения шефа или командира категорически запрещены.

– Но, граф! Шеф находится далеко, командир ваш, как мне успели сказать, тоже уехал, и что же теперь делать? Я специально проделал очень долгий путь…

Насчет долгого пути Лопухин несколько лукавил. На Волыни у него тоже были немалые имения, пожалованные после раздела Польши. Но ведь до имения тоже надо было добраться, да и оно находилось не сказать чтобы очень близко от усадьбы, выбранной под штаб полка.

Камергер прибыл к усадьбе поздним вечером, когда лишь четвертинка луны на небе да лежащий повсюду снег не позволял темноте всецело завладеть миром. От вахмистра в передней он сразу узнал, что полковник в отъезде, дежурный офицер будет с минуты на минуту (он явно спал, и старый служака покрывал начальство), а арестованные находятся в отдельном флигеле.

Дожидаться появления офицера Лопухин не стал. Как не стал слушать предостережений, что часовой все равно не допустит заезжего барина к арестованным. И похоже, зря…

– Сожалею, – повторил корнет, разводя руки в стороны. – К тому же заключенные давно спят. Стоит ли их будить?

– Стоит. Не каждый день приезжает родной дядя.

– Если бы день… С вечера Михайло чувствовал себя чуточку неважно, а сон – лучшее из лекарств. – Буксгевден смотрел на князя голубыми правдивыми глазами. – Правда, Трофимов?

– Истинная правда, ваше благородие, – с готовностью подтвердил слова офицера часовой.

– Вот видите. Лучше уж перенести встречу на утро. Сейчас я распоряжусь, чтобы вашему сиятельству приготовили гостевые комнаты.

– Хорошо. Но хоть Орлова видеть можно? Раз уж он невольный виновник случившегося.

– Увы, но ротмистр тоже был не очень здоров. Сами понимаете, раскаяние, долгий арест, все это отнюдь не способствует хорошему самочувствию, – вздохнул граф. – Впрочем… Трофимов, постучи к ротмистру. Если отзовется, то так и быть…

Гусар осторожно постучал в одну из дверей. Ответом была тишина, и Буксгевден вновь развел руками:

– А что я говорил?

Пришлось воспользоваться советом графа и отправиться в дом.

Владелец его находился в Москве. Большинство гостевых комнат были заняты находящимися на постое офицерами, но ради князя сумели найти пару свободных помещений.

Окна выходили как раз на флигель с заключенными. Хотя какой смысл его рассматривать? Уже не говоря о ночной поре, что можно увидеть сквозь стены? Двух спящих жертв чести?

Самому князю на новом месте не спалось. Была за ним в последние годы такая особенность. Это молодым – что?

Часть ночи Лопухин ворочался в постели, временами проваливался в сон, потом – просыпался опять.

В последнем письме ОТТУДА князю настоятельно предписывалось приложить усилия для создания общественного мнения в пользу французов и направить всю деятельность лож для помощи им во время грядущей кампании. Любой житель России от вельможи до последнего поселянина должен твердо знать: вторжение Наполеона произойдет для их же блага. Страна наконец перестанет быть наполовину азиатской и на равных войдет в европейскую семью, как вошли уже в состав новой империи все прочие страны. Некоторая утрата самостоятельности – не такая высокая цена за грядущие блага.

Лопухин привык следовать повелениям некоторых людей. История с пропажей бумаг – не в счет. Но то, что предлагалось сейчас, для князя было заведомо неприемлемо. Он вдруг ощутил себя русским, а не гражданином мира. Хорошо было рассуждать о грядущем счастье под тайной властью достойнейших людей, но вообразить это наяву Лопухин не сумел. Он вдруг почувствовал за собой ряд предков, каждого из которых он знал поименно, тех, кто из поколения в поколение служили этой земле, и понял, что не имеет права предать их под страхом самых страшных проклятий.

Лучше уж судьба Грейга, чем измена!

Кроме того, князь частенько думал на французском языке, однако он неплохо знал и дворянство, и народ и был уверен: никакие усилия в предписанном направлении не дадут результата, кроме одного – само имя Лопухиных станет символом предательства.

– Ты, Лопухин, кончай! – раздалось вдруг в тишине за окном.

Князь вздрогнул, а тот же голос, как понял камергер, не слишком трезвый и чем-то знакомый, продолжил:

– Не забывай, что мы эти… как его?… арестованные. Вот.

– Да? – спросил второй голос. – А ведь точно! Эх, если бы не арест, можно было задержаться у девочек подольше!

– Угу. А утром торопливо сбегать, пока мужья не проснулись! Слушай, хоть не шатайся так. Ты же русский офицер! Более того, александрийский гусар!

– Я не шатаюсь. Это земля колеблется, – со смешком ответил второй.

Неожиданно Лопухин признал последнего из говоривших. Открытие было настолько неожиданным, что князь вскочил с постели и, как был, в ночной рубашке, торопливо шагнул к окну.

Поскрипывая снегом, к флигелю брели две пошатывающиеся фигуры в шинелях. Чуть в стороне на подъездной дороге стояли сани, на которых они, очевидно, прибыли.

Фигуры подошли к флигелю, немного постояли у крыльца, а потом той же нетрезвой походкой двинулись вдоль стены.

Лопухин с интересом следил, как, подсаживая друг друга, двое арестантов не без труда скрылись в одном из окон. Через какое-то время там загорелся свет.

Можно было попробовать повторить визит, но стоило ли беседовать с племянником в его нынешнем состоянии?

Князь улыбнулся и покачал головой. Он-то надеялся, что наказание принесет пользу двум оболтусам, а оказалось…

Зато на этот раз сон навалился сразу. Лопухин спал с легким чувством, как будто все проблемы чудеснейшим образом разрешились сами собой.

Лицо Михайлы было слегка помятым после вчерашнего гулянья. Впрочем, Лопухин ни словом не обмолвился об увиденном ночью. Как и остальные – от арестантов до гусар и находящихся на постое офицеров. Часовые в положенные часы строго по уставу караулили коридор флигеля и могли с чистой совестью заявить, что мимо них никто не проходил. Про существование окон как бы забывалось, да и большая ли беда, если провинившиеся немного проветрятся за пределами своего узилища? Не все же им пить в одних и тех же комнатах. Надо иногда немного побыть на свежем воздухе.

– Я все понимаю, Михайло, но должны же быть границы! – Старый князь старался, чтобы голос звучал строже. – Мне сказали, что ты неважно себя чувствуешь, а дело, судя по твоему помятому виду, всего лишь в похмелье.

– Но, дядюшка! Скучно же лежать и созерцать потолок! – Племянник тоже ничего не говорил о ночных похождениях. Он бы не признался и в прочем, однако тут камергер сразу заявил, что видел ночью во флигеле свет, а остальное, мол, ему сказал вид юного офицера. – Проснулся посреди ночи, думал, хоть так сумею заснуть опять.

– И что? Заснул? – Дядя не скрывал иронии.

– Не сразу. – Михайло старался смотреть в сторону, словно нашкодивший кот.

– Один пил?

– Один, – мужественно сообщил младший Лопухин.

– Ладно. Хватит. Не к лицу врать родному человеку, – резко прервал его камергер. – Тебе что – отпуск предоставили или наказание дали, дабы ты хоть мог оценить совершенный проступок?

– Дядя, я не виноват! – на этот раз твердо заявил Михайло. – Речь шла о чести.

– Знаю. И потому не виню. Но надо же соблюдать какие-то приличия! Ты – князь Лопухин и обязан помнить, какую фамилию носишь. Кроме того, надеюсь, не забыл, что являешься членом ложи и как таковой обязан быть образцом добродетели? Человеком, с которого брали бы пример, а ты…

– Я помню. – Племянник опустил голову.

Он ждал вопроса: удалось ли завербовать кого-нибудь? Словно корнет мог иметь авторитет среди старых гусар!

Нет, в полку хватало молодежи, тот же Буксгевден, да и не он один, однако дядя когда-то четко просил вести разговоры лишь с более старшими, а молодые тогда уж подтянутся сами.

Откровенно говоря, о своем масонстве на деле корнет успел почти позабыть. Не до того было. Пока осваивал службу, потом – война, опять служба… А ведь были еще холостяцкие вечеринки, просто пирушки, поездки к дамам и просто к девкам… Теперь вот уже который месяц длилось заключение из-за дуэли…

Вопроса не последовало. Вместо этого дядя сказал совсем иное:

– Ты знаешь, что скоро возможна война с французами?

– Знаю.

О грядущем столкновении говорили не только при дворе, но и, пожалуй даже побольше, в армии. Еще не поздно было все переиграть, не одна, так другая сторона могла пойти на уступки, однако в воздухе веяло надвигающейся угрозой, и в то, что удастся разрешить все миром, уже не верилось.

– И как ты будешь встречать врага? Сидя под арестом?

– Выпустят к тому времени. – Наказание явно затянулось, потому ждать более суровых мер уже не следовало.

– Выпустят! Я бы тебе за все художества еще добавил! – в сердцах обронил старый князь.

Лопухину-старшему тут же стало неловко за вырвавшиеся сгоряча слова. Не для того он ехал сюда, чтобы читать племяннику нотации. Потому князь сбавил тон:

– Пойми, Михайло, я не осуждаю тебя. Дела чести – святое. Но вот все остальные шалости… Я сам был молодым, знаю, что это такое, просто пора бы взяться за ум и не переходить по возможности известные границы. Что скажет твоя мать, если до нее дойдут известия о проказах?

– Я постараюсь, дядюшка, – вздохнул несколько присмиревший при упоминании матери Михайло.

Но было неясно, сумеет ли молодой повеса сдержать обещание.

– Ладно. Будем считать, тут все в порядке, – махнул холеной рукой камергер. – У меня к тебе серьезный разговор, Михаил.

Корнет посмотрел на дядю с нескрываемым удивлением. Он думал, что пора серьезных разговоров и отеческих взбучек миновала. Вроде бы больше за ним ничего нет, за что стоило бы ругать, призывать же к добросовестной службе потомка старого рода бессмысленно. Он сам прекрасно понимает свой долг.

– Видишь ли, дело очень деликатное… – Старый князь помялся, не зная, как повести речь так, чтобы его юный племянник не закусил удила. – Во время последней войны с французами пропали чрезвычайно важные для лож бумаги. Ты же мне писал, будто твой друг Орлов взялся изучать латынь.

– При чем тут Орлов? – вскинулся корнет.

– Дело в том, что как раз Александр Александрович с небольшим разъездом из гусар находился в том месте и в то время, когда состоялась пропажа. Нет, я его ни в чем не обвиняю, – торопливо произнес камергер, видя, что его племянник готов наговорить резкостей, защищая своего командира. – Бумаги как раз тогда оказались бесхозными. Все владельцы погибли, как и те, кто прибыл, чтобы взять записи с собой. Потому здесь нет ни малейшего отступления от чести. Но мне необходимо знать – находятся ли бумаги в надежных руках или они были потеряны во время боя? Видишь ли, усадьба, где они хранились, сгорела.

Корнет молчал. Он молчал очень долго и лишь потом не без вызова спросил:

– Почему бы вам, дядюшка, самому не поинтересоваться этим у Орлова? Он содержится в соседней комнате, и навестить его не составит никакого труда.

– Потому что ты – его сослуживец и друг. И кроме того, член ложи, обязанный во всем повиноваться мастеру, – чуть резче, чем собирался, ответил камергер. – Надеюсь, клятву напоминать не надо?

Гусар покачал головой. В этот момент он впервые пожалел, что связался с организацией, про которую до сих пор слышал только хорошее. Но отступить было уже невозможно.

– Пойми, Михайло, во мне Орлов запросто заподозрит чужака, и далеко не факт, что ответит правду. Да и ответит ли вообще? Кто я ему? Существует многое, о чем с посторонними не говорят. А ты как-нибудь при случае сумеешь завести разговор о прошлых делах, а там, может, он обмолвится, подобрал ли в усадьбе какие бумаги или прошел мимо. Может, он вообще забыл о той стычке, как о пустяшном эпизоде. Я же ничего не говорю и ни на чем не настаиваю. Но вдруг… Даже торопить тебя не буду. Когда сможешь, тогда и… Мне только бы знать – пропали или нет. Пойми.

Справедливости ради, мысль тайно обыскать вещи Орлова Лопухину даже в голову не пришла.

– Даю тебе слово – все останется в тайне между нами. Никто об этом больше не узнает, – торжественно объявил князь.

– Хорошо, дядя, – после некоторого раздумья вздохнул корнет. – Но помните – вы дали слово.

– По-моему, я ни разу не дал тебе права сомневаться в нем. – Был бы князь помоложе, непременно бы вспылил. Но с возрастом многие чувства идут на убыль, и начинаешь спокойнее относиться к тому, что раньше вызывало гнев. – Тебе деньги нужны?

– У меня еще есть. Да и много ли я трачу, сидя под арестом? – улыбнулся Михайло.

– Не знаю, не знаю… – Камергер с трудом сдержал улыбку.

Деликатный стук в дверь прервал разговор.

– Да!

Внутрь просунулась голова часового.

– Барин! Его благородие ротмистр Орлов просили, чтобы вы зашли на минутку к нему.

– Хорошо, – кивнул Лопухин, поднимаясь.

Вид у Орлова был не таким помятым, как у племянника. Словно ротмистр и не гулял этой ночью с неизвестными паненками, сопровождая утехи обильными возлияниями. Так, имелись небольшие круги под глазами, но это – если внимательно приглядеться. Даже вицмундир надел для принятия гостя. Михайло-то был в халате.

– Ваше сиятельство, я бы хотел просить прощения за то, что втянул вашего племянника в историю, – официально обратился Александр.

– Полноте, Александр Александрович, – обаятельно улыбнулся князь. – Напротив. Тем самым вы подчеркнули, что мой Михайло достоин доверия в самых деликатных делах. Вот если бы речь шла о чем-то предосудительном… Признаюсь, при матушке Екатерине мне самому доводилось драться, но кто же меня за это упрекнет?

– Благодарю, – Орлов наклонил голову.

– Не за что. Разрешите хоть присесть?

– Разумеется, – Орлов кивнул на стоявшее в комнате кресло, а сам уселся на диван.

– Зря вы, Александр Александрович, не воспользовались моим приглашением и не приехали отдохнуть. Может, и истории этой бы не было.

– Ваше сиятельство, я дома уже больше шести лет не был, – вздохнул Орлов. – Хотя и надо бы. Отец, говорят, захворал, хотелось бы навестить. Теперь уж куда…

– Дома побывать, конечно, надо, – согласился князь. – Но и старых знакомых забывать не след. В тех краях вас вспоминали. Знаете, у Нозиковых родился сын. Совершенно очаровательный мальчик. Нозиков души в нем не чает. Как же – наследник! Первые два года был женат – детей не было, и вдруг…

Орлову послышался в речи князя какой-то намек.

– Что ж, ему можно позавидовать, – хотя как раз никакой зависти Александр не ощущал. Он был молод, чтобы всерьез думать о чем-то подобном. Разве что вспомнились нежные губки Полины. Но как-то неудобно спрашивать о знакомой, но в общем-то посторонней женщине.

– Да. Малышу в конце весны будет два года. Этакий юный гусар.

Неожиданная мысль пронзила мозг, пробилась сквозь тщательно скрываемое похмелье. Орлов попытался посчитать, но результат получался разным.

Да и кто, кроме Полины, может знать правду?

Однако вопреки всему захотелось сорваться с места и сломя голову нестись к знакомому имению. Вот только как это сделать, когда находишься под арестом? Одно дело – потихоньку смотаться на денек, и совсем другое – отсутствовать недели две. И это еще как минимум.

Но все равно в душе поселилось смятение, и Орлов едва дождался ухода гостя. Когда же тот ушел, Александр выглянул в коридор и обратился к часовому:

– Слышь, Иванов! Сбегай за бутылкой. Да не за одной. Притащи сразу штуки три. И закуски какой-нибудь. Потом корнета позови.

– Ваше благородие, командир может приехать. Влетит же вам, – напомнил гусар.

– Ничего. Может, еще и задержится. Когда Ефимович возвращался быстро? У него дел – целая куча, – отмахнулся Орлов.

– Я же на посту.

– Да… Ну, хоть Аполинария свистни. Пусть он принесет, – и Орлов скрылся за дверью.

Жаль, даже нельзя рассказать о великолепной новости. Но честь дамы…

Год 201…

– Вас же предупреждали: ни в коем случае ничего не предпринимать до моего прибытия! – Расиф был разгневан.

– Я только послал их проследить за квартирой, – пустился в объяснения Джавад. – Потом ночью Шамиль позвонил, сказал, что в окне горит свет. И все. Я ничего не знал. А вечером передают о трех найденных трупах.

Мертвецы удобны тем, что на них легко свалить все – они же не подумают возразить, что бы ни прозвучало.

– Мы искали их весь день. Кто этот человек, Расиф? – Джавад не был напуган, он лишь хотел знать, почему проверенные опытные люди были убиты с такой легкостью.

Расиф вздохнул. Его гнев никуда не делся, однако вопрос был закономерным и требовал хоть каких-то пояснений.

– Это очень нужный человек. И его обязательно надо взять. А теперь, после дурацкой выходки Шамиля, он предупрежден и наверняка лучше подготовится к встрече.

Оба одновременно подумали, что же значит – лучше, если неподготовленным объект сумел легко расправиться с нападающими? И что лучше в подобной ситуации – напасть сразу, не давая дополнительного времени, или, напротив, выждать, дать ему несколько успокоиться и тогда нанести решительный удар?

– Кого-нибудь послал наблюдать?

– Конечно. Мы успели сделать слепок с ключа, – похвастал Джавад. – Если надо…

– Подожди. Надо послать сообщение Рустаму. Как он скажет, так и будет.

Отправляясь сюда, Расиф считал предстоящее дело пустяком. Главное было застать нужного человека на месте, чтобы не пришлось отправляться в глухую деревню, а повернулось совсем иначе. Но приз был настолько велик, что о потерях не думалось. В отличие от утраченного фактора внезапности.

– Ты бы хоть людей тогда больше послал.

– Сказано же было – ничего не предпринимать. Я думал, Шамиль послушается приказа и не полезет в ловушку.

С каким бы удовольствием Расиф сейчас подскочил к Козлу и начал бы пинать ногами его вздрагивающее при каждом ударе униженно распростертое тело! Ведь кто-то предупредил нужного человека! Кто?

Но Козел вместе с семьей, на свое счастье, был запрятан на небольшом пустовавшем хуторке рядом с городом. Да и не мог бы он предупредить, так как все время с него не спускали глаз, телефон же был отнят еще в самом начале, когда вместо поездки предполагалась элементарная акция по устранению свидетеля.

– У тебя сколько людей? Девять? – словно вдруг разучился считать, спросил Расиф.

– Со мной – десять.

– Значит, всего нас двадцать три. Неужели не справимся с одним человеком?

– Шум бы не поднять. В городе мало ли что бывает? – решил проявить благоразумие Джавад. – Не хочется вырываться отсюда с боем.

– Никаких боев! – категорически заявил Расиф. – Человека взять, а потом, если потребуется, проводить его до деревни. Если он уже сам не сбежал туда.

И вновь оба подумали – или пусть сбегает? В деревне можно свободно позволить себе то, что опасно в городе. Что могут сделать какие-то крестьяне против автоматов? Даже помощи им ждать будет неоткуда.

Ожидание, вопреки обыкновению, не затянулось. Тихонько дзынькнул агент, и мелькающий в углу монитора конверт известил о приходе сообщения.

– Если ночью объект будет на месте, брать живьем. После чего отходить из города в укромное место. О результате сообщить немедленно, – прочитал вслух Расиф и повернулся к Джаваду: – Все понятно?

– Чего ж неясного? Все подготовлено. Осталось дождаться вашего человека, – его еще никто не ознакомил с причинами этой операции, и потому боевик говорил безо всякого воодушевления, однако спокойно и деловито. Приказано – значит, надо.

– Тогда будем готовиться. Я сам пойду вместе с вами. Передай всем – быть осторожными. Не хватало нам еще трупов!

Понятно, со своей стороны. Чужих-то не жалко.

К гостинице мы возвращались с последними проблесками солнца. Майские дни длинны. Вечер накатывается на мир медленно, словно раздумывая: уж не задержаться ли ему на грешной земле? И уж совсем не торопится ночь. Она явно желает взять хоть какой-то отпуск за долгую темную зиму, отдохнуть где-то в неведомых краях и уж осенью с новыми силами навалиться на всех непроглядной тревожной тьмой.

Прогулка, на мой взгляд, удалась. Мы слонялись по улицам, несколько раз заходили в бары выпить кофе и съесть что-нибудь вкусное. Не обошлось без спиртного, но ни Диана, ни тем более я не желали туманить головы изобретенными людьми напитками, когда нам без них хорошо. Мне – так уж точно, а моей спутнице – надеюсь. Смеялась она искренне, внимала моим рассказам о прошлом и пару раз невзначай спросила – уж не был ли я свидетелем того, о чем веду речь.

Первый случай касался времен Екатерины, и я со спокойной совестью, посмеиваясь, сказал, что тогда еще не жил, второй же знал со слов старых приятелей и, соответственно, очевидцем не являлся.

Между нами словно возникла незримая нить. Мы шли и чувствовали друг друга. Даже странно, в мои-то годы… Вот я подал Диане руку, помогая спуститься по ступеням, наши ладони встретились, а я внезапно почувствовал ее целиком, каждую клеточку, каждый изгиб ее тела.

– Где вы получили это? – Когда мы обосновались в очередном заведении, девичьи пальцы осторожно коснулись моей щеки. С той стороны, где вечной памятью о далекой кампании белела тоненькая полоска шрама.

– Войн всегда хватало. – Я невольно вздохнул, как-то не к месту вспомнив боевых друзей, которых уже давно нет в этом мире.

– Афган? Чечня?

Мой старый враг – застарелая боль по былому – накатила волной, пытаясь разрушить очарование вечера.

– Расскажите…

– Есть вещи, которые прелестным женщинам лучше не слушать.

– Я не только женщина, но и журналист. И иногда видела такое… Аварии, убийства, даже в горячей точке побывала… – Она почувствовала, как при напоминании о профессии я чуть отдалился, и поправилась: – А в этом случае просто хочу знать о вас все. Вы же не человек, а загадка. Сельский житель и в то же время – полковник. Почему вы ушли из армии? Вы же еще не стары.

– Разве загадка – плохо? Узнаете, а дальше станет просто неинтересно, и я лишусь приятного общества.

Собственно, лишиться я его был должен в любом случае, так или иначе. Истечет командировка – и моя нынешняя спутница отправится в Москву за новыми заданиями. Нынешняя проза жизни. Когда-то мужчины уходили на войну, сейчас для разлуки достаточно было мира.

– Вы так плохо думаете о женщинах?

– Я это говорил? – ушел я от ответа.

– Где вы получили шрам? Я жду.

– Далеко. Вам это место все равно вряд ли что скажет. – Прошлое забывается большинством людей быстро. Тем более – в эти дни, когда всем все равно, что и когда происходило на родной планете.

Некоторые хоть спрашивают о более практичных вещах – женат ли я? Дался ей этот шрам!

– Вы женаты? – подслушав мои мысли, спросила Елена.

– Когда-то был.

Ответ по нынешним временам был исчерпывающий. Задавать аналогичный я не стал. Вообще, разве дело в нашем положении и биографиях? Или нам хорошо гулять вдвоем по городу, или нет. Сухие факты только разрушат картину.

– Кто она? Как ее хоть звали?

– Дашей. А прочее – не все ли равно? Все это было так давно…

– Но хоть сколько вам лет?

– Люди столько не живут.

– Странно. А выглядите на сорок. Ну, может, чуть больше.

– Я вам скажу, а вы мне бросите: «Старик!» и гордой походкой уйдете прочь, – улыбнулся я.

– Вам хочется меня прогнать или задержать?

– Угадайте, – предложил я.

– Судя по тому, как вы стараетесь меня разозлить… – Правда, никакой злости в голосе не было.

– Я – вас? Да я, напротив, прилагаю все усилия, чтобы хоть на миг продлить мгновенья встречи!

Словно вернулся в бесшабашную гусарскую юность, и не хватало лишь ментика на плече да звона шпор.

Давненько я не испытывал удовольствия от простого общения с женщиной! Если подумать, порой человеку для счастья требуется так мало! И все закономерные продолжения ничего не смогут добавить к полету чувств.

– Еще я правдами и неправдами хочу заманить вас в свою сельскую глушь. Показать реку на закате, пройтись настоящим лесом, погулять в саду, попить с вами кофе на балконе…

– У вас там еще и сад с балконом есть?

– Нет. Балкон на доме, а сад – рядышком. Но реку, озеро, даже заросший пруд гарантирую.

– Не боитесь, что соглашусь?

– Напротив.

– А вдруг захочу остаться?

– В моем шалаше достаточно места.

– Никогда не видела шалаш с балконом. Когда мы поедем?

– Хоть сейчас, если не боитесь ночной дороги. Или с утра – если встаете рано.

О ее грядущем репортаже про судьбоносное посещение города народным депутатом Криворуковым мы не говорили.

– Завтра. Но управлять машиной будете вы. А я – смотреть в окошко и запоминать дорогу, чтобы потом неожиданно нагрянуть к вам в гости.

Показалось, будто Диана смотрит испытующе.

– Или неожиданно заблудиться, – не удержался я от шпильки.

Не так-то все и просто с путями в моих краях. Редкому гостю удается добраться до Орловки.

Наша прогулка закономерно завершилась у гостиницы. Я проводил Диану до двери ее номера, поцеловал ей руку. Расставаться не хотелось. Эх, где ты, моя молодость!

Девушка смотрела на меня с безмолвным призывом, и я не мог сделать вид, будто не понимаю значения взгляда.

Всего лишь один короткий шаг, а дальше Диана оказалась в моих объятиях, доверчиво прижалась ко мне, и во всем огромном мире мы остались вдвоем…

– С вертолетами я договорился. Местные антифашисты уже выехали, но никак не могут найти нужное место. Я приказал им пока встать на ночевку и возобновить поиски утром.

– Только не рассчитывайте на легкий успех. Все наверняка не так просто, – предупредила миссис Долли.

– Вы с нами?

– Я подожду результата, – отказалась леди.

Ее собеседник понимающе кивнул и уточнил:

– Что делать с репортером? Краевед признался, что успел поделиться с ним информацией.

– Ничего. Сами же сказали, что по новостям передали о находке каких-то новых трупов. Милиция должна быть настороже. Не стоит привлекать внимания. Он же вроде пьет?

– Да.

– Так приставьте к нему человека, который бы помогал в этом деле, и пусть пьет дальше.

– Понял. – «Экономист» посмотрел на собеседницу с нескрываемым уважением.

– И постарайтесь больше без жертв. Особенно в городе. Лишнее внимание нам ни к чему…

…Было уже два часа ночи, когда кто-то с другой стороны вставил в дверь ключ.

– Александр Александрович! – Ваня поднялся из кресла, в котором успел задремать под работающий телевизор.

Свою ошибку он понял уже в коридоре. Но что в таком случае можно сделать?…

Меня разбудил бодрящий запах кофе. Внутри господствовала счастливая опустошенность, сознание едва опять не соскользнуло в пучину сна, но глаза уже приоткрылись, и увиденная картина поневоле заставила очнуться.

– Не желает ли мой повелитель принять утреннюю чашечку бодрящего напитка? – шаловливо спросила Диана, склоняясь передо мной в шутливом поклоне.

В ее руках был небольшой поднос, который женщина протягивала мне. О своей одежде Диана не позаботилась и сейчас была в костюме Евы. Да и стоит ли прятать подобную красоту?

– Желаю. И не только кофе.

Правой рукой я принял чашку, а левой попытался дотянуться до влекущего женского тела. Диана с легким смешком отодвинулась, и я едва не пролил на себя ароматную горячую жидкость. Держал бы чашку левой рукой – наверняка был бы облит. Пальцы на ней не были столь хваткими и порой подводили даже два века спустя.

– Который час? – спросил я.

За окном светило солнце, но понять, утро или уже день, я не мог. Наверное, все-таки утро. Хотя я еще помню, как начинало светать, когда Диана умиротворенно засыпала у меня на плече.

– Половина десятого. Мой господин торопится? – продолжала дурачиться Диана.

– Господин желает разделить ложе со своей госпожой, – в тон женщине ответил я. – Или чтобы она хотя бы присела рядом.

На последний случай я предусмотрительно одним глотком почти опустошил чашку. Кофе оказался горячим, я едва не обжегся, но очень уж хотелось иметь руки свободными.

– Позволительно ли мне будет перед тем выпить свой напиток? – Диана упорно придерживалась взятой на себя роли.

Ее глаза лукаво посмеивались, на губах играла улыбка, и вся она была зовущей и родной.

– Разумеется. – Свой я уже допил и поставил чашку на тумбочку у кровати.

Диана присела на краешек у моих ног, так чтобы я не мог дотянуться, не вставая. Впрочем, кофе был быстро выпит, и уже через несколько мгновений женщина вытянулась рядом со мной, чуть опираясь на локоть, нависая надо мной.

– А это у нас – рыжие усы, – проворковала она, превращаясь в ласкающую кошку.

Ее пальчики осторожно коснулись растительности над моей губой, и я успел до них дотянуться легким поцелуем.

– Бороду мы не носим, – продолжала женщина, – и даже грудь у нас не волосатая. Зато сбоку…

На левом боку, как раз со стороны Дианы, у меня был шрам, память о Городечно.

– Осколок? – сочувствующим тоном спросила женщина, нежно дотрагиваясь до его краев.

– Штык.

– Ты же весь изранен, – вздохнула Диана. – Где же тебя так?

– Жизнь была долгой… – Я осторожно привлек женщину к себе. – Да и далеко не весь. Всего четыре раны, согласно послужному списку.

– Четыре?

– Еще в ногу, и тоже в левую, – пояснил я. – Но там как раз осколок. Ерунда, всего лишь перелом.

– Бедный…

– Напротив – богатый. Это было самое лучшее время в моей жизни. Прекрасные люди, любимый полк, воинский долг, наконец, молодость.

Диана посмотрела мне в глаза с долей удивления.

– И тебе никогда не снились кошмары? Мне рассказывали…

Она умолкла, сочтя продолжение понятным и ненужным. С моей точки зрения, все обстояло наоборот. Мы были иными в этом плане – более близкими к природе, иначе относящимися к смерти, не избалованные комфортом. И как следствие – не мучились комплексами по каждому поводу и без повода. От комплексов теперь тоже стали избавляться, однако на иной основе – на фоне любви к себе и только к себе.

– У меня здоровая психика.

Мы уже целовались, но пока легко, без всепоглощающей страсти. Нежность, игра, без безумств и искуплений.

Мобильник я отключил еще во время прогулки. Не стоит мешать общение и дела. Звонили мне крайне редко, но почему-то всегда в самое неподходящее время, вот я и решил обезопасить себя с этой стороны. Зачем выслушивать городские новости или вопросы о том, где я нахожусь в данный момент времени?

О нашем возможном будущем мы не говорили. Я был за это благодарен Диане. Мне было до безумия хорошо с ней, но я понятия не имел, чем может закончиться наш роман. Есть ли впереди хоть что-то хорошее? Очень уж мы были разные.

Зачем думать о грядущем, когда ты счастлив? Надо просто жить…

Юрий Михайлович считал себя на редкость счастливым человеком: с похмелья он практически не страдал. Так, легкая жажда и адреналиновая тоска по утрам, ни головных болей, ни вялости. Напротив, именно в эти часы к нему приходила ясность мысли. Порою – кажущаяся, порою же действительно сулящая откровение.

К какой из них отнести нынешние свои размышления, репортер пока не знал. Он проснулся в одежде, лежа поверх одеяла, выпил половину большой пластиковой бутылки минералки и стал вспоминать свой сон. Что-то приснилось такое, что позволяло связать воедино известные факты. Некий пунктик, вроде бы ускользающий среди бела дня и забываемый хмельным вечером, однако крайне важный, буквально необходимый для плодотворной работы.

– Бедный Николай, – пробурчал едва слышно репортер.

Вновь стало несколько не по себе. Если то, что раскопал Невструев, – правда, то найдется куча народу, способная положить хоть все население города за право присвоить тайну себе и только себе. И тогда Юрий неизбежно станет ненужным человеком, тем самым, который много знает, зато долго не живет.

Не то! Опасность – само собой, во сне был указатель пути. Или – намек на указатель.

Что же имелось такого в бумагах покойного? Воспоминания? Собственные размышления? Вернее – чего в них не хватало для полного завершения картины?

Перебирать варианты Юрий не стал. Его часто выручала интуиция, особенно в тех случаях, когда логика дает сбои из-за нехватки данных. Потому репортер просто сидел, изредка прихлебывал холодную минералку да ждал откровения.

Пятый год, НКВД, таинственный, якобы вечный полковник со шрамом на щеке…

Полковник?!

Вчера при Юрии именно так назвали местного знакомого, кстати, со шрамом на щеке.

Чушь!

Чушь?

На сто с лишним лет Сан Саныч явно не выглядит. Но и – не должен. Иначе игра не стоила бы свеч.

И все-таки…

Год 1812

– Господа, почему я вас не видела на службе?

Голос генеральши был строг. Орлов не раз бывал в больших сражениях и малых стычках, сражался на дуэли, но сейчас чувствовал себя много хуже, чем под вражескими выстрелами. Стоявший рядом Лопухин явно разделял мнение старшего приятеля – и побелел, словно вся кровь отлила от головы туда же, куда провалилась душа.

Ничего удивительного. Дородной супруги шефа побаивались даже видавшие виды старые гусары, не испугавшиеся бы самого черта, случись последнему выступить в роли их противника.

Граф де Ламберт тоже был строг, однако его строгость сочеталась с неповторимым обаянием. Да и как без строгости управлять одетыми в форму мужчинами, привыкшими к риску и бесшабашности? Но шеф отличался заботливостью к своим людям, умелой распорядительностью в бою, редким бесстрашием, – всеми теми качествами, которые делают генералов любимыми в войсках. А вот его жену, дочь суворовского генерала Деева, в боях никто по вполне понятным причинам не видел, да и то, что легко вынести от генерала, гораздо труднее от его жены.

– Так получилось, Ульяна Михайловна, – потупился Орлов.

Откровенно говоря, они с Лопухиным просто немного загуляли в доме одного из помещиков, вовсю ухлестывая за хорошенькими дочерьми хозяина, и, возвратившись в лагерь под утро, просто завалились спать. Благо, день был воскресный, выходной, и никаких особых служебных дел не намечалось.

– Что значит – получилось, Александр Александрович? – холодно уточнила генеральша. – Вы подвергнуты церковному покаянию, так какие в этом случае могут быть оправдания?

– Больше не повторится, Ульяна Михайловна, – виновато отозвался ротмистр.

Рядом вздохнул Лопухин.

– Смотрите, господа. Если вас еще раз там не будет, то я пожалуюсь супругу и попрошу его принять меры. – Генеральша повернулась и не спеша двинулась прочь.

Расчет Ламберта оказался верен. Приговором суда нахождение под домашним арестом было вменено в наказание. К этому добавилось обычное церковное покаяние, однако гусары были слишком молоды, чтобы отнестись к подобному всерьез.

Но если в период зимы, когда полк был разбросан по многочисленным деревням, хуторам и фольваркам, или в наступивших затем походах подобное вольнодумство было почти незаметно, то теперь, когда с первой весенней травой александрийцы собрались в лагере, оно стало бросаться в глаза. Не другим офицерам, разумеется, и не прямым начальникам, привыкшим смотреть сквозь пальцы на мелкие шалости господ офицеров и их отношения с религией, но мало ли существует людей, помимо прямого начальства?

– Да… – протянул князь. Что он еще мог сказать в этом случае?

– Не повезло, – согласился с ним Орлов.

Они договаривались с прелестницами наведаться к ним во второй половине дня, но теперь о планах приходилось забыть. Хотя бы – на время. К концу недели намечался смотр, потому все часы уйдут на подготовку, а в воскресенье… В воскресенье предстоит тщательно разыгрывать раскаяние.

У каждого свой крест…

К весне о войне стали говорить не таясь. После некоторых изменений были сформированы две основные армии, первую из которых принял Барклай-де-Толли, вторую – Багратион. Из трех намечавшихся резервных армий две превратили в корпуса. Третью же, первоначально названную третьей резервной, переименовали в Обсервационную и оставили прикрывать южные рубежи.

У Наполеона было три возможных направления движения. Обычно французский император предпочитал решительным сражением разбить главные силы противника, после чего один броском занять его столицу и подписать там желательный мир. Потому направление на Петербург выглядело более чем естественным.

Со стратегической точки зрения перспективным был удар по Малороссии. Богатый край, он дал бы сырьевую базу для гигантской армии вторжения. Тогда войну можно было бы продолжать довольно долго, даже если бы первоначальные планы почему-то не сбылись.

Однако разведка доносила иное. Скорее всего, удар должен был последовать в сторону Москвы. Отнюдь не столицы, всего лишь самого богатого города Империи. Или дело в том, что именно в Первопрестольной находилось много сокровищ?

Однако Малороссию тоже требовалось оборонять и удалять оттуда Обсервационную, она же – третья резервная, армию никто не собирался. Три пехотных корпуса и один кавалерийский – не столь малая сила.

Но… На практике лишь корпус Маркова имел положенные две пехотные дивизии. Корпус Каменского-первого – одну, плюс сводную гренадерскую бригаду. И наконец, корпус Остен-Сакена – три сводных бригады, сформированных из запасных батальонов.

С кавалерией дела обстояли гораздо лучше. Семьдесят эскадронов, большей частью объединенных в кавалерийский корпус, да сверх того казачьи полки – более чем достаточно для любых действий, которые могли бы разыграться в здешних краях.

Генерал-адъютант Ламберт, помимо того что был шефом Александрийского гусарского, одновременно командовал корпусом, а в придачу – входившей в него пятой кавалерийской дивизией. Что же касается александрийцев, то они входили в свою дивизию, составляя одну, семнадцатую, бригаду с Татарским уланским полком, но сверх того числились при пехотном корпусе Маркова, составляя его кавалерию. В общем, иерархия получалась достаточно сложной и в то же время типичной для своего времени.

Самой армией командовал генерал от кавалерии Тормасов. В прошлом – первый командир Александрийского полка, тогда еще не гусарского, а легкоконного, герой Мачинского сражения, соратник Суворова в Польской кампании, недавний главнокомандующий на Кавказе. Вот уж кто не подчинялся никому, кроме Императора!

Как известно, Александр не назначил единого командующего. Вроде бы Барклай был военным министром, но Багратион чуть раньше получил нынешний чин и считался старше по отвесу списочного состава. И подавно старше обоих был Тормасов.

Впрочем, так или иначе, распоряжался все равно сам Император. Плюс – неизбежные на любой войне случайности, необходимость адекватно отвечать на ходы противника да еще обычные для русской армии генеральские интриги и амбиции…

– Я, наверное, немного посплю. – Организм требовал своего, и Орлов решил пойти навстречу его желаниям.

Нотации госпожи Ламберт сделали невозможным намечающийся на вечер визит. Так почему тогда не использовать выходной день по его прямому назначению?

– И я, – вздохнул Лопухин.

Все же в палатках было еще холодновато, но никто в лагере не роптал. Понимали – на случай грозных событий гораздо лучше держать части в кулаке, чем собирать их по тревоге.

Говорили, что гвардия вышла в поход и уже обосновалась в окрестностях Вильны. Говорили, что туда же направляется Император. И даже на грядущий смотр, правда, не перед Императором, а перед командующим армией смотрели как на часть подготовки. Потом-то будет поздно.

У Орлова имелся свой повод для огорчения. Через неделю в бессрочный отпуск увольнялся Кузнецов. Старый унтер выслужил весь положенный срок, соответствующие люди уже выправили и подписали необходимые бумаги, и нынешний смотр был последним событием в долгой военной жизни гусара.

Расставаться с Кузнецовым было жаль. Хороший унтер – это опора армии. Но что поделать? От себя Орлов уже приготовил прощальный подарок соратнику – целых сто рублей ассигнациями. Пригодятся на обзаведение, чем бы ни решил заняться нынешний вольный человек. Пусть поминает свой полк только добром. Его тоже будут помнить оставшиеся.

Поспать Орлову не удалось. Он только стянул ботики и прилег, как снаружи раздался голос верного Аполинария:

– Ляксандр Ляксандрович! Тут к вам.

Ротмистр торопливо обулся, недоумевая, кому мог понадобиться, и громко оповестил:

– Да.

В палатку шагнул молоденький офицер в артиллерийском мундире с крестом за Базарджик, при эполетах без каких-либо шифровок. Горжета на шее офицера не было, что не позволяло определить чин, однако вряд ли он был велик.

– Чем могу служить? – спросил Орлов, пытаясь вспомнить, встречались ли они когда с гостем или нет.

Что-то в чертах визитера казалось знакомым, но настолько смутно, будто встреча та состоялась много лет назад или же была совсем уж мимолетной.

– Простите, вы будете Александром Александровичем Орловым? – осведомился артиллерист.

– Да.

– Тогда я – сосед ваш по имению, подпоручик Павел Бегичев.

– Павлуша?!

Имя сразу расставило все по местам, и Александр с удовольствием обнял гостя.

– Вот чего не ожидал! Когда мы последний раз виделись? Лет семь назад?

Он знал, что сосед еще года два назад закончил Корпус и был выпущен в артиллерию, но это были разрозненные знания, полученные из редко приходящих писем.

– Пожалуй. – Семь лет назад Павел был мальчишкой, и немудрено, что сейчас едва не остался неузнанным.

– Какими судьбами? – Встреча оказалась неожиданно приятной.

– Нарочно сделал небольшой крюк. Узнал, что здесь стоит ваш полк, и решил заглянуть, – признался Бегичев.

– Молодец! – хлопнул его по плечу ротмистр. – Да ты присаживайся. Сейчас я распоряжусь насчет вина. Сам-то ты как?

– Переведен в конную артиллерию, – не без хвастовства сообщил Павел. – В седьмую роту. Она в Первой армии.

– В первую? Барон наш во Второй. Недавно письмо от него пришло. Пишет, что произведен на Пасху в штаб-ротмистры. Пишет, им кирасы выдали.

В начале Наполеоновских войн русские кирасиры почему-то не имели защитных лат, давших им свое наименование, и кирасирами назывались условно. Хотя участвовали во всех боях с французами, начиная с недоброй памяти Аустерлица. Получение ими кирас могло означать лишь одно: ожидается нечто воистину грандиозное.

– Младший мой братец недавно вышел в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка, – продолжал перечислять известные ему новости Орлов. – Аполошка, где ты?

– Здесь. – Внутрь просунулось крупное лицо денщика.

– Вина тащи. Это же сын Бегичевых.

– Да ну! – Любое напоминание о родных местах заставляет вздрогнуть сердце военного, неважно, генерал ты или нестроевой чин. Там прошли детские годы, юность… Счастливые времена…

Конечно, от Ульяны Михайловны могло бы попасть, только часто ли случаются встречи? Вроде воевали против турок неподалеку друг от друга, а увидеться не смогли. И теперь неясно, сведет ли когда прихотливая военная судьба или кому-то из бывших соседей суждено отправиться совсем в иные края, где нет ни радостей, ни воздыхания?

– Я ненадолго, – предупредил Павел, пока Аполинарий заботливо открывал бутылки и бегал за простейшей закуской. – Приходится спешить, а тут еще свернул с почтового тракта…

– Ничего. Мы быстро. Я вообще нахожусь под церковным покаянием, – признался Александр.

– За что это тебя?

Они как-то незаметно перешли на «ты». Ближайшие соседи – почти те же родственники.

– Ерунда. Дуэль. Вот только за секунданта обидно. Его производством обошли. Почти два года ходит в корнетах. Одна надежда – война быстро исправляет подобные несправедливости.

Лопухин в самом деле был обойден. Начальственная рука небрежно вычеркнула его из списков. Хотя обиженным князь себя не чувствовал, но Орлов испытывал перед приятелем неловкость. Буксгевден уже поручик, да и другие…

– Из дома что-нибудь пишут?

– Редко, – вздохнул Бегичев. – Последний раз еще перед Пасхой. Но вроде бы все в порядке.

– А про моего отца? Штадены мне сообщили: плоховат он становится, болеет. А я даже в отпуск не смог вырваться.

– Мне тоже писали, будто он нездоров, – признался Павел. – Но старается держаться, тобой очень гордится, надеется, что будешь если не генералом, то хоть полковником.

Помянули еще нескольких знакомых, выпили по паре стаканов вина, и Бегичев откланялся. Он действительно очень спешил к новому месту службы.

Орлов остался сидеть в одиночестве. Встреча разбередила душу, заставила вспомнить о родных местах. Да еще разболелась голень левой ноги, предвещая скорую перемену погоды.

Очевидно, к дождю…

Оставаться в палатке не хотелось. Ротмистр взял трубку и выбрался наружу. Там, чуть в отдалении, стоял Кузнецов. Вид у старого унтера был несколько сконфуженный, будто он чего-то натворил или чего-то недоглядел.

При виде вышедшего офицера Кузнецов подобрался, шагнул навстречу.

– Ваше благородие, разрешите спросить?

– Спрашивай, Васильевич.

– Правда, что у нас будет война с французами?

– Наверное – да, – кивнул Орлов.

– Тогда дозвольте остаться, Александр Александрович.

– Зачем? – удивился ротмистр. – Ты свое уже отслужил.

– Так-то так. Но, баю, речь о судьбе нашей земли пойдет, – твердо ответил унтер. – Не хочу в энтом деле на печи отлеживаться. Столько вместях воевали…

– Старый ты конь! – Орлов порывисто обнял соратника. – Конечно, повоюем!

От былой ностальгии не осталось следа. Даже рана перестала болеть, словно погода решила обойтись без дождя, а, напротив, даровать людям теплое солнышко. Для многих – едва ли не в последний раз.

Война тяжела не столько сражениями, сколько бесконечными перемещениями. Днем и ночью, в любую погоду войска по необходимости совершают марши, перестраиваются, то собираются вместе, то рассредоточиваются в зависимости от непрерывно меняющейся обстановки. А тут еще отсутствие вестей, заменяемых слухами, тревоги, переживания…

Первая и Вторая армии отступали от границы в глубь России. Наполеон без малейшего сопротивления захватил Вильно, Ковно и целый ряд других городов. Теперь сообщение со столицей стало затруднено. Курьеры были вынуждены огибать захваченную врагом территорию, новости на юг приходили с опозданием, да и кто будет объяснять простым солдатам и офицерам все планы командования?

В войсках негодовали, возмущались, недоумевали. После войны многое становится понятнее, но в походах всякий видит лишь небольшой фрагмент целого, остальное – что слышит, что домысливает, верной же картины нет ни у кого.

Обсервационная армия нависала над правым флангом уходящих в глубь страны наполеоновских полчищ, и французскому императору приходилось выделять силы, чтобы блокировать ее. Помимо оставленных на месте войск, непосредственно прикрывающих Великую армию, с фронта на Волынь были направлены два корпуса: саксонский под командованием генерала французской службы Ренье и австрийский Шварценберга. Сорок три батальона и шестьдесят эскадронов при ста десяти орудиях являлись немалой силой. Кроме того, у них были все преимущества наступающей стороны. Обороняющиеся вынуждены растягивать свои линии, поджидать врага отовсюду, в то время как последний может сосредоточить в наиболее удобном для себя месте превосходящие силы, обеспечив тем самым перевес в грядущем сражении.

Для парирования возможных ударов Тормасов оставил в резерве весь корпус генерал-лейтенанта Остен-Сакена – восемнадцать батальонов, сам же маневрировал с остальными войсками в готовности принять решающую схватку.

Посреди этого пришла хорошая новость. Мир с Турцией был подписан и утвержден, и теперь на помощь Третьей армии шла Дунайская. Правда, путь ей предстоял неблизкий, раньше осени не стоило и надеяться на ее подход, а до этого надлежало держаться с помощью любых имеющихся средств.

Офицеров несколько смущал командующий Молдавской армией. Не то чтобы они имели что-то против Чичагова, но адмирал во главе сухопутных войск…

После сдачи адмиралом Сенявиным вверенных ему эскадр Англии доверие армейцев к флоту упало до нуля. Можно ли было в той путаной обстановке поступить иначе или нет, никто особо не задумывался. Важен был сам факт, и потому Чичагову загодя не верили, в то же время понимая, что до его прибытия еще надо дожить.

И что бы ни ждало, жизнь или смерть, вся армия хотела одного.

Хорошего боя.

Тормасов не ждал сосредоточения противника. Первыми границу в нескольких местах пересекли саксонцы – и Тормасов коротким ударом отбросил их от Брест-Литовска. Это было тринадцатого июля, а пятнадцатого авангард русской армии подошел к Кобрину.

Высшее умение полководца – оказаться сильнее противника. Город перед тем был занят пятитысячным отрядом саксонцев под командованием генерала Кленгеля.

У графа Ламберта имелась лишь кавалерия. Родной Александрийский полк, драгунские Стародубовский и Тверской да казаки. Выманить противника в поле не удалось, а в городе все преимущества были у саксонской пехоты. Кленгель рассыпал перед городом егерей, установил орудия и довольно легко отразил первые, прощупывающие оборону атаки.

Зато граф мог не дать врагу уйти, и Ламберт действовал спокойно и основательно, словно дело происходило на маневрах.

– Князь! Возьмите два эскадрона и перекройте дорогу на Пружаны! – коротко распорядился генерал.

– Слушаюсь! – Мадатов радостно вскинул руку к киверу.

Подполковник рвался в бой, словно он сулил несравненное счастье. Да и как иначе, когда враг стоит на твоей земле?

Дорога лежала по другую сторону Мухавца, неширокой и неглубокой реки. Гусары проскочили ее вброд, с ходу, не обращая внимания на ерундовое препятствие.

– В атаку!

Орлов мимоходом привычно отметил, как наклонились пики передней шеренги, а задняя вскинула руки с обнаженными клинками.

Два выставленных в заслон саксонских эскадрона были молниеносно порублены и смяты и в беспорядке помчались к недалекому городу.

Александрийцам ворваться в Кобрин на плечах противника не удалось. Ряды расстроились при атаке, к тому же дальше сильно мешали различные канавы, а тут еще путь преградили умело укрывающиеся за всевозможными препятствиями егеря…

– Валериан Григорьевич! Что делать будем? – Орлов подскакал к командиру, пристально всматривающемуся в сторону противника.

– Какой приказ был? Не выпустить. Значит, будем не выпускать! – темпераментно отозвался князь.

Однако на лице его была досада. Он был уверен, что, попробуй Кленгель двинуться здесь даже со всеми силами, сумеет задержать его на какое-то время. Вряд ли слишком большое, но даже небольшой выигрыш во времени позволит перебросить сюда хоть какие-то подкрепления. Но было обидно стоять в виду города – и не иметь возможности ворваться в него.

– Сюда бы хоть роту пехоты, – не выдержал Орлов.

Они с подполковником стояли ближе всего к противнику. Фланкеры помаячили немного перед самым носом саксонских егерей и были возвращены назад. Эскадроны стояли развернутым строем, демонстрируя готовность атаковать. Если бы последнее было реально на пересеченной местности!..

Откуда-то далеко слышались нечастые ружейные выстрелы и еще реже – пушечный гром.

– Не томи душу, а?

Оба офицера знали: никакой пехоты в распоряжении Ламберта в данный момент нет. Должна подойти, но вот когда это будет…

Кленгель тоже должен был понимать, что нынешняя ситуация не вечна. У него был простейший выбор: или обороняться до конца в расчете на подкрепление из Пружан, или попытаться самому вырваться из города, пока не подошла помощь к его врагам.

Цепь вражеских егерей осторожно тронулась с места.

– Фланкеры вперед! – махнул рукой Мадатов, и его голос был немедленно продублирован батальонным трубачом.

От эскадрона Орлова выскочил взвод Лопухина. Еще один взвод двинулся от другого эскадрона.

Три десятка стреляющих дробью мушкетонов – невелика сила, однако егеря сразу стали пятиться назад на прежние позиции.

Особо радоваться было нечему. Двух эскадронов все равно было маловато. Пока речь идет о пробе сил – еще куда ни шло, но если Кленгель решится на что-то большее, то придется до самоубийственности трудно.

Ламберт тоже это прекрасно понимал. Едва шеф александрийцев получил известие, что лесом к городу скрытно подходит отряд генерала Чаплица, как на помощь Мадатову немедленно выступили еще два эскадрона гусар, два эскадрона стародубовских драгун и эскадрон татарских улан. Вдогонку им двинулись два орудия конно-артиллерийской роты.

Кленгель тоже принимал меры. Он твердо решил обезопасить пути возможного отступления и выслал к дороге дополнительные силы пехоты и с ними две пушки с категоричным приказом: во что бы то ни стало сбить русскую кавалерию.

Свежие эскадроны во взводных колоннах еще не успели толком занять указанных Мадатовым мест, как первое ядро тяжело взрыло землю, лишь немного не долетев до гусар.

Князь не сдержал сорвавшегося с губ не слишком приличного слова. Элементарное благоразумие требовало немного отойти, но как раз этого делать и не хотелось.

Прочим кавалеристам выражать эмоции не позволял их ранг. Прикажут стоять и умирать – надо стоять. Прикажут идти вперед или назад – надо идти. Но назад не хотелось. Это же родная земля, та самая, которую они обязаны защищать, и вдруг уступать ее врагу?

Следующее ядро также легло с недолетом.

Затем на поле перед кавалеристами карьером вынеслись два орудия. Номера торопливо покинули седла, отцепили пушки и сноровисто взялись за дело.

Ни у кого из гусар хронометра не было, однако, судя по всему, артиллеристы уложились в те десять секунд, которые давало им наставление, выпущенное еще при покойном императоре Павле Петровиче.

Грянул первый слаженный залп, затем – второй, третий… Канониры работали со сноровкой автоматов. Дым не успевал расходиться, как новая порция ядер улетала к противнику.

Саксонцы пробовали отвечать, да куда там! Скоро их орудия смолкли, и лишь егеря пытались противодействовать обрушившемуся на них смертоносному ливню.

Мадатов оглядел собравшихся командиров эскадронов и остановил свой взгляд на пожилом драгунском офицере:

– Ваша очередь, господин майор. Спешивайте людей. Надо выбить стрелков с позиции.

– Слушаюсь!

Стародубовцы оставили лошадей коноводам и рассыпным строем двинулись вперед. Вот один из них упал, но остальные продолжали продвигаться, уходя все дальше от своих конных товарищей.

Саксонцы не выдержали, стали потихоньку отходить. А тут позади них стрельба стала гуще, давая понять любому сведущему – в дело вступили новые силы.

Это был подошедший в команде Чаплица Тринадцатый егерский полк. Егеря дружно двинулись на город с другой стороны, и скоро бой перекинулся на улицы Кобрина.

– Вперед!

Легкоконники прямо по дороге рысью двинулись к городу.

Надо отдать должное саксонцам – сопротивлялись они отчаянно и умело. Едва ли не каждый дом был превращен в очаг сопротивления, который приходилось брать, однако тут в городе грянул пожар.

Брандскугели подожгли несколько строений. Какие-то постройки наверняка загорелись от неосторожности, будь то случайное возгорание или оставленный без присмотра огонь. А дальше поспособствовал поднявшийся ветер. Большинство домов в Кобрине были деревянными, и скоро пылал уже весь город. Его никто не тушил. Обыватели пытались спасти свои жизни, а солдатам и с той, и с другой стороны в горячке боя не было ни малейшего дела до чужого имущества. Обычная ситуация на любой войне.

Посреди полыхающих костров носились удирающие прочь саксонские солдаты, азартно и мстительно рубящие их русские кавалеристы, перебегающие вдоль улиц русские егеря. И конечно же, обезумевшие обыватели. Последних никто не трогал, однако именно им было страшнее всех. Остальные занимались своим делом, горожане – просто попали между двумя враждующими сторонами.

Орлов вместе со всеми то гнался за врагом, то спешивался, когда гусары с карабинами в руках пытались достать противника за каким-либо укрытием. В памяти, как всегда после долгого боя, отложились какие-то фрагменты, упорно не желающие связываться в цельную картину.

Часть саксонцев успела отойти к развалинам старой крепости на окраине города. Тут-то и был выкинут белый флаг…

Эта была первая победа русской армии в Отечественной войне. Бригада Кленгеля просто перестала существовать. Перед городом и в нем самом нашли больше тысячи убитых саксонцев. Без малого две с половиной тысячи во главе со своим генералом сдались или попали в плен. В числе трофеев победителям досталось восемь пушек, четыре знамени – не так и плохо, если учесть, что собственные потери русских не достигли и четырех сотен человек убитыми и ранеными.

Для гусар бой отнюдь не закончился. Легкая кавалерия немедленно выступила против основных сил Ренье. Там уже узнали о поражении и начали спешное отступление. Как же не преследовать врага в этом случае?

Но любая война – это не череда сплошных убедительных побед…

Подход корпуса Шварценберга изменил ситуацию. Недавние союзники по Италии и Аустерлицу, австрийцы, вместе с остальной Европой с готовностью подчинились более сильному и теперь старательно выполняли все распоряжения Наполеона. Капризная военная фортуна некоторое время чисто по-женски кокетливо решала, кому из двух противников отдать предпочтение. Успех по всем канонам должен был принадлежать атакующей стороне. За ней было право выбора места и времени удара, равно как и заблаговременный подвод туда превосходящих сил.

Русская армия была вынуждена несколько отступить хотя бы для того, чтобы собрать вместе разбросанные отряды. Мелкие стычки вроде бы свидетельствовали, что успех стал потихоньку переходить к завоевателям. Ничего столь же внушительного, как победа под Кобриным, соединенные силы саксонцев и австрийцев добиться не сумели, однако они понемногу стали отвоевывать пространство. Части Чаплица, Мелиссино, Ламберта яростно огрызались контратаками, но тем не менее отходили к кор д'арму, как тогда называли основные силы.

Решающее сражение произошло у Городечно. Сорок тысяч саксонцев и австрияк сошлись с восемнадцатью тысячами русских. Тормасов достаточно умело компенсировал нехватку войск выбором сильной позиции. С фронта она была прикрыта заболоченной в этом месте речкой Мухавец, и саксонцам предстояло переправляться под огнем через четыре узких плотины. Правый фланг был также недоступен из-за болота. Поэтому основной удар был нанесен по левому. Если точнее – с попыткой обхода левого фланга.

Постепенно основные силы русских были переброшены сюда же.

Александрийцы вместе с другими кавалерийскими полками то стояли в прикрытии батарей, то яростно сшибались с вражеской конницей, то пытались атаковать выползающие из леса колонны австрийской пехоты.

– Атакуйте, князь! – Де Ламберт указал Мадатову на объявившиеся вновь стройные шеренги австрийских гусар.

Сам он не мог возглавить атаку, имея под своим командованием большой отряд из всех родов войск.

Австрийцы шли быстрой рысью, стараясь выдержать положенное равнение на не слишком благоприятствующем этому поле.

– В атаку! Марш-марш! – привычно прокричал вслед за батальонным командиром Орлов, и его голос заглушила вторящая приказу труба.

Развернутые линии четырех эскадронов послушно тронулись навстречу противнику. Рысь стала сменяться галопом. Скорость все возрастала, и первая шеренга привычно опустила пики, готовясь к встречному удару.

Никакого страха Орлов не испытывал. Он уже порядком устал за бесконечный день и мечтал только об одном: поскорее прогнать врага прочь и потом с чувством выполненного долга растянуться на земле и хоть немного отдохнуть от схваток.

Обычно в лобовых атаках дело редко доходит до столкновения. У одной из сторон не выдерживают нервы, и она сворачивает в сторону, уходя из-под удара. Здесь не свернула ни одна.

Скакавший впереди эскадрона Орлов видел, как на него налетает стена вражеской конницы. В последний момент всадники чуть раздались, и конь Александра проскочил в получившийся промежуток.

Ротмистр пригнулся, проскакивая под свистнувшей саблей, сам нанес удар и столкнулся с кем-то из второй линии.

Конь взвился на дыбы. Александр сумел удержаться в седле, а затем воспользовался движением и сверху вниз со всей силой опустил саблю на ближайшего австрийца. Последний на свою беду едва не вылетел перед тем из седла, пытался выпрямиться, занять положенное положение и теперь просто не успевал отбить удар.

Сабля врубилась в человеческую плоть, и Орлов почувствовал, как под клинком крушатся кости. Услышать он ничего не мог. Как раз в этот момент основные силы столкнулись, и по ушам ударил крик доброго десятка людей.

Очень помогли пики, которыми вооружались первые шеренги русских гусар. При таранном ударе они действовали не намного хуже старых рыцарских копий и уж по-всякому были предпочтительнее сабель.

Впрочем, саблями добивала противника вторая шеренга.

Австрийцы были сразу опрокинуты, смяты и обращены в бегство. Орлов еще успел разрядить в кого-то пистолет, мельком почувствовал, что попал, дотянулся до промелькнувшего рядом австрияка саблей и дал шпоры коню, стараясь догнать удирающих врагов.

Ни о каком управлении боем не могло быть и речи. Шеренги перемешались, и теперь австрийцы и русские вперемешку неслись в одну сторону. Одни стремились спасти жизнь или хотя бы справиться с лошадью и попытаться дать отпор, других охватил хмельной азарт погони и острое желание разрубить беглецов на куски, а нет – так хоть рубануть получше и посмертельнее.

Внезапно всадники перед Орловым куда-то пропали, и впереди показалось выстроенное каре одетых во все белое пехотинцев.

Ждать, пока сомнут и их, солдаты не стали. Фас украсился дымками ружейного залпа, однако звуков Орлов не услышал. Очень уж громко раздавался в ушах стук собственного сердца, и пробиться сквозь него сумел бы разве что орудийный гром. Или – зов трубы.

Кто-то рядом упал, и даже времени не было понять – свой или чужой? Раз русские и австрийские гусары неслись вперемешку, то пули с одинаковой вероятностью могли поразить и тех, и других. Куску свинца без разницы, кто станет его жертвой, лишь бы не совершить полет зря.

Часть коней шарахнулась от грохота, дыма и частокола штыков, но остальные продолжали по инерции мчаться вперед и обрушились на пехотный строй.

Перед Александром неожиданно появился конь без всадника, врезался в переднюю линию, с истошным ржанием наткнулся на штыки, зато ротмистр благодаря этому сумел неожиданно для себя прорваться через австрийцев и оказаться в середине каре.

Там, как водится, было почти пусто. Если не считать двух сидящих верхом пехотных офицеров, явно командовавших подразделением, да нескольких барабанщиков, сразу прекративших перестук при виде черного, резко контрастирующего с белыми австрийскими мундирами гусара.

Война – не дуэль и не состязание в утонченном благородстве. Орлов не стал дожидаться, пока противники обнажат свои шпаги. Вернее, у старшего из них она была уже обнажена, младший только тянул руку к левому бедру, судорожно лапая воздух в поисках эфеса. Дожидаться результатов поиска ротмистр не стал.

Первый удар обрушился на того из офицеров, который был постарше возрастом. Частью сознания, продолжавшей работать в сумятице боя, Александр рассудил, что чин его должен быть повыше, чем у молодого. Следовательно, и гибель будет для противников более чувствительной.

Офицер вскинул шпагу, пытаясь прикрыться от несущейся к нему полосы стали, однако Орлов крутанул свое оружие, и навершие клинка встретилось с офицерской шеей.

Удар получился несколько смазанным, хотя и простительным в спешке боя. Голова осталась на месте, не отделяясь от туловища. Зато кровь брызнула фонтаном, мгновенно перекрашивая мундир из белого в красный, присущий не австрийцам, а англичанам, цвет.

Молодой офицер, скорее всего, адъютант, так и не найдя шпаги, попытался рвануть прочь от ужасного зрелища, однако его лошадь не смогла проломиться с тыла через солдат.

Александр рубанул по пути одного из барабанщиков, оказался рядом с адъютантом и попытался дотянуться до очередного врага.

Успех был полным. Конь гусара, видно, разделял азарт хозяина и всем весом надавил на адъютантскую лошадь, так что та завалилась на пехотный строй с тыла, пробив в нем изрядную брешь. И хоть Орлов не был уверен, насколько серьезно сумел полоснуть врага, эффект был гораздо более впечатляющим.

Тыловой фас каре шарахнулся, рассыпался, создавая проход. Оставалось пожалеть, что некому было воспользоваться им с той стороны. Разве что выскочить самому наружу, пока солдаты не опомнились и не обрушились со своими длинными ружьями со всех сторон одновременно.

Орлов наскоро огляделся.

Часть австрийцев действительно повернулась к нему. Главное же, кроме ротмистра никто не сумел проскочить внутрь каре, а один, как известно, в поле не воин. Тем более – внутри вражеского строя. Тем не менее Орлов в горячке, вместо того чтобы воспользоваться моментом и бежать, повернул коня и напал с тыла на переднюю линию австрияк.

Уже не линию. Смерть командиров, нападение сзади превратило стройные перед тем шеренги в подобие толпы. Тут – кучка, тут – просвет, и этим немедленно воспользовались гусары снаружи.

Ротмистр вертелся в седле не хуже грешника на сковородке, отбивая упорно пытающие проткнуть его штыки, когда вдруг сразу стало легче. Толпа австрийцев лопнула, впуская внутрь всадников в черных мундирах на вороных конях, чем-то похожих на предвестников смерти и одновременно эту смерть несущих. А затем пехота сделала худшее из того, что только могла сделать в такой ситуации. Она пустилась в бегство, подставляя спины под удар, словно возможно состязаться в беге с лошадью.

Не все. Некоторая часть осталась на месте, сбившись в бесформенную кучу и выставив во все стороны штыки, но основное внимание было уделено не им.

На счастье беглецов, гусар здесь было немного. Хватило бы и этих, однако чуть в стороне запела играющая аппель труба, и кавалеристы были вынуждены повернуть коней на ее зов. Не сразу. Трудно отказать себе в злобном удовольствии обрушить на врага клинок или пырнуть убегающего пикой, но все же сигналы были вбиты в людей так, что только мертвые не повиновались их призывному пению.

Следом за батальонной трубой запели трубы эскадронные. Когда долго служишь, начинаешь разбираться в их индивидуальном звучании. Орлов как-то сразу вспомнил, что он не просто рубака, а командир эскадрона, и устремился туда, где старательно и чисто играл сигнал Фомин.

Отовсюду стремительно подскакивали гусары, занимали первые попавшиеся места, а ротмистр уже крутил головой, пытаясь определить сразу и понесенные потери, и причину, по которой Мадатов прервал кровавую забаву.

С причиной обстояло просто. На помощь избиваемой пехоте спешило два эскадрона австрийских улан. Еще два заходили по дуге во фланг, причем с последними неслось несколько запряжек конной артиллерии. С другого фланга непоколебимо стояли пехотные каре. Впрочем, как и с фронта, причем в промежутках тоже виднелись пушки. До своих же было далековато. С вражеской конницей – как с собакой. Стоит побежать – и она бросается в погоню. Лучшее, что можно сделать, – напасть первым. Или хоть сделать вид, что собираешься нападать.

Некоторые гусары оказались пешими и лихорадочно ловили беспризорных коней. Другие подбирали раненых, а то и убитых товарищей. Но в целом, насколько мог судить Орлов, потери были невелики.

– Ваше благородие! Князя зацепило! – выпалил Огейчук, подскочивший с переброшенным через седло раненым.

– Какого? – Орлов покосился на видневшегося в стороне Мадатова. Вроде бы цел и распоряжается с привычной энергией. И тут дошло. – Лопухина?

– Його.

– Сильно?

– Дюже изрядно, – вздохнул Огейчук. – Це ж он в карею врубился, а тут як стрельнули в упор… Насилу вывез.

Хотелось взглянуть, как там приятель, кроме затылка да спины ничего не видать, но времени не было даже на это.

– Огейчук! Живым или мертвым, но доставь его к нашим! Живым – креста не пожалею.

– Хиба я ради креста? – даже обиделся гусар.

– Давай! – Кавалерия приближалась, и Орлову было не до пререканий.

Огейчук тоже оценил ситуацию и резко повернул коня к русским позициям. Туда же поскакал еще с десяток всадников с аналогичным грузом.

Зато навстречу на рысях шел второй батальон полка, причем вел его сам командир александрийцев Ефимович.

Увидев спешащее к противнику подкрепление и взвесив имеющиеся силы, австрийцы предпочли приостановиться. Только конная артиллерия снялась с передков и приготовилась к стрельбе. Та же, что стояла между каре, попыталась угостить собирающиеся эскадроны ядрами.

Делать на таком расстоянии от основных сил было нечего. Проскакавший вдоль эскадронов Мадатов выдохнул Орлову:

– Отходим! Только не спеши!

– Эскадрон рысью! Фланкерам быть в готовности! – среагировал Александр.

Он лишь теперь почувствовал, как саднит левый бок, а нижняя рубашка почему-то липнет к телу. Весь ментик с этой стороны был разорван, очевидно – штыками, и было жаль этой принадлежности мундира. Что до остального – времени обращать внимание на раны все равно не было.

Частая стрельба чуть в стороне дала знать, что теперь австрийцы пытаются перенести центр усилий туда. Но вечерело, и уже было ясно, что сегодня добиться они ничего не сумеют.

Александрийцы с показной неспешностью возвращались к своим. Горячка боя отпускала, и гусары поневоле оглядывались: не попытается ли противник ударить в спину? Тем более, число эскадронов тут возрастало. Но вот на полпути встретили Ефимовича, и сразу стало как-то легче. Если уж одним батальоном сумели натворить делов, то всем полком – кого бояться?

Сражение окончилось к вечеру за полным изнеможением противников. Русские потеряли полторы тысячи убитыми и ранеными, но полностью удержали позиции. Потери врагов были в три с лишним раза больше. Однако Тормасов, посовещавшись со своим штабом, решил немного отступить. Он был в состоянии отбить нападение саксонцев и австрийцев, но сил победить их пока не было.

В свою очередь и Шварценберг, и Ренье убедились: победы им не одержать. У них не хватило духу дать еще одно генеральное сражение, и хотя мелкие стычки продолжались еще неделю, ничего серьезного союзники Наполеона уже не предпринимали.

Русским это было только на руку. Их главным козырем было время. Каждый день приближал прибытие из далекой Молдавии спешно идущих подкреплений, которые самым коренным образом должны были изменить всю обстановку театра военных действий.

Перед наступающими вечерними сумерками Орлов передал командование эскадроном Мезенцеву. Александрийцев уже некоторое время как отвели во вторую линию, бой окончательно затих, и кашевары вовсю колдовали над своими котлами.

Александр лишь убедился, что все в порядке, и направил коня туда, где, по расчетам, должны были находиться офицерские денщики.

Небольшая ложбинка была рядом. В ином случае Орлов предпочел бы дождаться Аполинария, не покидая расположения эскадрона, но теперь…

– Да где ж это вас, барин? – Денщик взял разорванный ментик и посмотрел так, словно Орлов весь день занимался какими-то проказами.

– Тут неподалеку, – хмыкнул Александр.

– И доломан тоже, – укоризненно покачал головой Аполинарий, но все же первым делом поспешил наполнить барину чарку.

Ротмистр выпил водку как воду, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Нагнулся к разложенной еде и ухватил гусиную ногу. Пальцы слегка дрожали.

Подобно всем, он не ел целый день, но сил не хватало даже чтобы как следует прожевать мясо. Вдобавок кружилась голова, а бок уже не просто саднил – горел, словно кто-то неведомый старательно прижигал его раскаленными углями.

– Совсем уморились. Дайте доломан снять помогу. – Аполинарий вел себя как заботливая мамаша рядом с непутевым дитем.

Весь левый бок рубашки был пропитан кровью. Кровь успела натечь в чикчиры, но это уже было мелочью по сравнению с видом прочей одежды.

Мех ментика в какой-то степени предохранил от штыковых уколов, но удар удару рознь, и кто-то особенно ловкий, или же – наиболее сильный, сумел-таки достать острием до человеческого тела.

К счастью, штык глубоко не пошел. Он лишь сделал на боку длинную царапину, и кровь медленно сочилась из разреза до сих пор. Синяки в расчет можно было пока не брать. Хотя чувствовались и они, да так, что Орлов не знал – вдруг сломано какое-нибудь ребро. Хотя вроде бы дышится. Тут уже не понять, где главная причина усиливающейся боли.

Укоризна на лице Аполинария немедленно сменилась тревогой.

– Вам к лекарю надо! – Он явно собрался кричать, призывая на помощь всех медиков в лагере, и Александру пришлось оборвать его:

– Да тише ты! Перевяжи-ка лучше. Хочешь, чтобы меня коновалы в гроб вогнали?

Доверия к эскулапам не было никакого и ни у кого. Аполинарий сразу притих и принялся за дело. Тем более, темнота наступала на глазах, грозя превратить процедуру в игру для слепых.

Для начала он щедро промыл бок, не жалея водки. Обожгло так, что предыдущая боль показалась цветочками. Орлов не выдержал, вскрикнул, однако тут же прикусил губу. Неудобно офицеру вести себя словно кисейная барышня. Раз сознание не покинуло, и ноги пусть плохо, да держат, негоже изображать из себя умирающего.

Только почему-то захотелось обессиленно опуститься на землю и застонать громко, на весь окружающий мир.

Аполинарий споро перевязал многострадальный бок. Повязка тут же стала пропитываться кровью, но поблажек себе давать ротмистр не собирался.

– Тащи мундир!

– Какой? – Понятно, что одевать лохмотья было невозможно.

– Любой, дурень! Хоть сюртук!

Александр все же сумел немного взять себя в руки и теперь торопился сделать еще одно дело. Он даже, вопреки всем распоряжениям и правилам, не стал переодевать чикчиры. Правда, те тоже немного намокли слева, однако на черном фоне да еще в темноте никакой крови не разглядеть.

Отдаленность начальства имеет неописуемый плюс. Можно не соблюдать Высочайше установленную форму одежды, и Александр, страшно сказать, в итоге оказался в сюртуке под чикчиры, да еще с саблей вместо полагающейся шпаги. Кошмар!

– Помоги забраться на коня. – Как ни хорохорился Орлов, однако понимал, что привычного прыжка в седло сейчас не получится.

– Да вы в своем уме, барин? Куда вам ехать? Отлежитесь хучь немного. Не ровен час…

– Помоги, кому сказал! Куда Лопухина отвезли? – Воспоминание о том, что он так и не увиделся с Шухановым тогда, после Фридланда, в мрачные минуты едва не сводило Орлова с ума. Можно сколько угодно оправдываться обстоятельствами, службой, невозможностью выбраться хоть на минуту в лазарет, чтобы навестить друга, наконец, надеждой, что все обойдется, – тем не менее факт оставался фактом. И ранение, и смерть друга прошли мимо Орлова, и повторять подобное ротмистр не хотел.

Действительно, не ровен час…

– Лазарет где?

– Там, – все же указал Аполинарий, подсаживая барина. – Вы бы прежде поели чего-нибудь.

Орлов требовательно протянул руку, и в ней оказалась та самая гусиная нога, которую он уже кусал перед этим.

И уж верхом умения было со стороны Аполинария умудриться вложить в ту же руку еще и краюху духовитого, видно, недавно кем-то испеченного хлеба.

– Может, налить? – Денщик услужливо приподнял бутылку и чарку.

Словно у всадника так много свободных рук!

– Дай, – Орлов изловчился, подхватил свободной рукой бутылку, на вес – полупустую, и сделал большой глоток прямо из горлышка. Он вновь не почувствовал ни вкуса, ни крепости напитка, и лишь желудок откликнулся на действо благодатным теплом.

Первый же шаг коня отозвался болью в раненом боку, и Александр вцепился зубами в гусиную ногу, чтобы сдержать стон.

– Вот и славненько. Эвон как проголодались… – Аполинарий посмотрел барину вслед и задумчиво приложился к возвращенной бутылке. – Однако рази можно бросаться в бой очертя голову? Что я старому барину-то скажу?

Он отхлебнул опять и почесал голову под фуражкой.

Пока денщик предавался раздумьям, подкрепляемым казенным напитком, его хозяин ходил по импровизированному лазарету.

Большая, освещенная кострами поляна была усеяна лежащими людьми. Терпко пахло кровью и всевозможными миазмами. Слышались стоны и крики. Редкие санитары и врачи сбивались с ног, пытаясь хоть что-то сделать для пострадавших. Здесь шла своя война – за жизни тех, кто эти жизни не щадил.

Кого-то уже грузили на всевозможные повозки и увозили прочь. Приказа об отходе еще не было, срабатывало старое правило – увезти пострадавших в места более спокойные и безопасные.

Найти кого-нибудь в царящем бедламе было трудно. Наконец Александр поймал какого-то врача.

– Где здесь Лопухин? – И, видя недоумение, уточнил: – Гусарский корнет. Как он?

– А, гусар, – что-то начал вспоминать лекарь. Большинство раненых офицеров принадлежали пехоте или артиллерии. – Где-то был. Но вот где…

– Хорошо, как он? – повторил вопрос Орлов. – Жить будет?

– Откуда я знаю? Все в руце Божьей. – Лекарь, не прощаясь, повернулся и усталой походкой направился к палатке, откуда были слышны душераздирающие крики неведомого страдальца.

Какое ему дело до отдельного раненого?

Орлов вряд ли сумел найти друга, если бы не заметил княжеского денщика. Тот заботливо бежал за водой, и именно от него Александр наконец сумел узнать основное.

Очередная повозка уже приближалась туда, где рядом с одним из костров лежали несколько офицеров. Лопухин сразу бросался в глаза благодаря мундиру. В остальном… В остальном трудно было признать в корнете веселого цветущего юношу, каким он был еще днем. Даже во тьме было видно, что лицо побелело, словно кровь давно покинула его, черты стали резче, и вряд ли кто-нибудь дал бы сейчас тихо лежащему гусару его девятнадцать лет.

Орлов присел рядом с корнетом, осторожно коснулся его руки. Пальцы князя чуть шевельнулись, отвечая на пожатие, и веки устало приоткрылись.

– Орлов… Как хорошо, что ты пришел.

Лопухин говорил настолько тихо, что ротмистру пришлось склониться почти к его губам, дабы не пропустить ни слова.

– Все хорошо, князь. Сейчас тебя вывезут отсюда, а там подлечат – и будешь будто новеньким, – с максимально возможной убежденностью проговорил Орлов.

Корнет словно не расслышал этих слов. Он горячечно, боясь не успеть, зашептал:

– Слышишь, Саша… Мой дядюшка очень просил меня выяснить… Зимой, когда навещал нас… В Пруссии пропали какие-то важные бумаги масонов, дядя подозревает в этом тебя. Говорит, ты по неведению мог их взять… Прости меня, Орлов…

– За что, Михайло? Какое нам дело до каких-то бумаг? Мало ли что просил твой дядя?

А ведь прав был Кондзеровский! Ох, прав! Но Лопухин – малый что надо и ко всей отдающей нехорошим душком истории не имеет отношения.

Неужели бумаги настолько важны, и краткое введение, собственно, все, что удалось разобрать Александру, – правда?

– Ты, главное, поправляйся. Австрияк отбили. Скоро погоним их отсюда поганой метлой. Каждый офицер будет дорог. – Говорить, что старый Лопухин не так уж неправ насчет записок, Орлов не стал. И вообще почти сразу вновь позабыл о них. Любая бумага казалась такой мелочью, когда речь шла о жизни и смерти каждого человека в отдельности и всей страны…

– Выздоравливай. Мы будем тебя ждать, – уже громче повторил ротмистр вслед медленно отъезжающей повозке.

Впрочем, Лопухин потерял сознание еще при погрузке и слышать ничего не мог…

Хоть бы выжил, хоть бы…

«С глубокой грустью довожу до Вас, любезный Александр Александрович, что брат Ваш, корнет лейб-гвардии Гусарского полка Василий Орлов, геройски пал в действительном сражении с французами при Островно…»

Дальше строки расплывались, и читать было трудно.

Долго же шло письмо от знакомого еще по Фридланду лейб-гусара Трощинского! Чуть ли не месяц. И весь месяц братец был как бы жив.

Эх, Васятка, глупое дитятко! Ведь даже не видел тебя в красном гвардейском доломане! Сейчас уже конец августа. И как перенесет новость отец?

Орлов сам терпеливо выдержал несколько дней после Городечно, но потом свалился в лихорадке. И хотя запретил вывозить себя дальше полкового обоза, почти неделю не мог сесть в седло.

Однако что значит рана по сравнению со случившимся? Кто будет следующим? Где сейчас любезный Карлуша? Паша Бегичев? Лопухин?

Орлов не мог знать – в минуты, когда он пытался одолеть несколько строк, рядом с неизвестной дотоле деревенькой Бородино сцепились две армии, чтобы навеки прославить эти места.

И как раз сейчас командир Екатеринославского кирасирского полка полковник Михаил Волков, уже раненный в руку, но еще держащийся в седле, выскочил перед значительно поредевшими рядами кирасир и скомандовал который раз за бесконечный день:

– В атаку!..

Когда же эскадроны тронулись, еще отдельно для Штадена:

– Карл Иванович, левое плечо!

Для верности Волков указал направление, откуда в очередной раз неслась наполеоновская кавалерия.

Штаден, буквально накануне принявший эскадрон после выбытия из строя старших офицеров, послушно стал забирать чуть в сторону, стремясь ударить по атакующим с фланга.

Усталость была такова, что даже могучему барону палаш казался неподъемным, чем-то сродни двуручному рыцарскому мечу. Кираса на Карле в нескольких местах была смята, плюмаж на каске наполовину снесен, но сам барон на удивление оставался целым.

Он всегда относился к везунчикам…

А чуть в стороне, поближе к уже захваченной Курганной батарее, застыл со своими пушками Бегичев. Ядра давно кончились, но каждая из двух пушек еще имела по шесть картечных зарядов, и Павел выглядывал достойную цель, к которой можно подскочить поближе и выпустить последние выстрелы…

Ничего этого Орлов не знал и знать не мог. Расстояния делали связь медленной, а военная судьба каждому сулила свое.

– Ляксандр Ляксандрович, что пишут? – полюбопытствовал Аполинарий.

– Васятку убили, – вздохнул Александр.

– Как?! – Верный денщик давно считал семью барина своей.

– Написано – положил живот свой за Царя и Отечество под Островно. – Будто Аполинарий настолько знал географию!

– А старому барину какой удар! – Не дожидаясь приказа, денщик вытащил бутылку и стакан.

– Себе тоже налей. – Орлов дождался, когда чарки наполнятся, и встал. – Помянем раба Божия Василия. И дай нам Бог такую же осмысленную смерть. Чтобы не в постели, а на поле брани за родную землю.

Эх, Васятка!

Лопухин объявился в полку спустя месяц после злополучного письма. Он был еще бледен, однако упорно пытался казаться молодцом.

– Как ты, князь? – Орлов обнял его радостно, но осторожно.

– Рад, что вернулся, – полной грудью вздохнул Лопухин и посмотрел на новенький, недавно сшитый доломан ротмистра. – Поздравляю!

На шее у Александра висел новенький орден Святой Анны.

– И тебя. – Орлов сообщал радостно, как сообщают новости приятным сердцу людям. – За Кобрин – поручиком, за Городечно – Золотой саблей.

Глаза Лопухина блеснули. Он еще не успел до конца усвоить радостную новость, а Орлов уже взахлеб сообщал:

– Наградили воистину по-царски! Тормасова – Георгием второй степени. Графу нашему дали шпагу с алмазами и генерал-лейтенанта. Ефимович получил Владимира третьей степени. Мадатов – полковника и алмазы к Анне. Я – Анну второй степени и Золотую саблю. Мезенцев – Владимира.

Лопухину оставалось кивать, радуясь за сослуживцев.

– А Огейчук? – Имя простого гусара естественно, будто так и надо, прозвучало среди имен офицеров.

– Знак Военного ордена, – понимающе отозвался Орлов.

Как не испытывать определенных чувств к тому, кто сумел вывезти из схватки твое беспомощное тело?

– А больше всех отличился Буксгевден, – продолжал сообщать накопившиеся новости Орлов. – Мы тут с Ламбертом немного пошалили у неприятеля, так наш молодой граф со своим взводом умудрился захватить все три знамени австрийского полка Орнелли. Начальство в полном шоке. Полк этот здорово помог нашей пехоте под Аустерлицем. Неудобно как-то. Да и наверху решили, что австрийцев вновь можно сделать из врагов союзниками. Теперь собираются передать знамена обратно Шварценбергу с заверениями в самых дружественных чувствах. Словно ничего и не было.

Лопухин невольно присвистнул. Воистину, прихотливы пути политической логики! Враг в Москве, а тут тем временем решают, как переманить часть его армии на свою сторону, словно изгнание Наполеона не за горами и наступило время думать о будущем.

Или действительно наступило? Кто не думает о будущем, рискует его не дождаться.

Тесная избушка, где квартировал Орлов, меж тем стала наполняться офицерами. Прослышав про возвращение князя, его соратники спешили увидеть поручика своими глазами. Да и не только увидеть. Возвращение в полк – разве не повод для небольших дружеских посиделок?

– Дядюшка умер, – вдруг вымолвил Лопухин, когда они вдвоем выползли из прокуренной избы немного глотнуть свежего воздуха.

Ротмистр выжидающе посмотрел на Михаила:

– Он занимался делами Московского ополчения, был бодр и здоров, и вдруг… Иван, его камердинер, утверждает, будто дядю отравил наш повар Жаннен. Во всяком случае, почти сразу после смерти Жаннена застали за копанием в дядюшкиных бумагах.

– Так надо было допросить мерзавца! – Мысль об отравлении не укладывалась у Орлова в голове. Добро бы речь шла о Европе, где случается любая гадость, но в России!..

– Его захватили, но ночью Жаннен умудрился улизнуть. С тех пор его никто не видел.

Офицеры помолчали. Потом Орлов вскинул голову и посмотрел поручику в глаза:

– Признайся, Лопухин, ты – масон?

– Да. – Князь понуро опустил голову. Его командир ничем при встрече не помянул вырвавшееся признание о поручении старшего Лопухина, и вот теперь…

– Послушайся моего совета – бросай ты это дело. Нельзя, оставаясь честным человеком, служить Государю, как велит присяга, и втайне бороться против него. Хорошие дела втайне вообще не делаются. Какими бы целями ни прикрывались главари, подлинные всегда будут отличаться от них, как небо отличается от земли. А остальное – не более чем слова, чтобы привлечь к себе людей, запутать их и использовать, да так, чтобы те понятия не имели, зачем и что они делают.

– Я давал при приеме слово, – без всякой уверенности попытался возразить Лопухин.

– Ты давал присягу, – напомнил Орлов. – Слово ты давал людям наверняка по какому-то языческому обряду, а присягал перед Богом. Короче, решай. И пойдем к остальным. Неудобно как-то. Люди пришли тебя поздравить с возвращением, а ты убежал.

В подтверждение его слов дверь отворилась и наружу высунулась голова Мезенцева.

– Господа, вы скоро?

– Уже идем. Просто наш князь несколько отвык от гусарской жизни…

Грохот был такой, что смиренно преклонивший колена отец Феофан впервые в жизни прервал молитву. Уж не грянул ли гром Отца Небесного, обрушившего кары на головы ворвавшихся в город безбожников?

Но нет. Повторившиеся удары явно говорили о том, что кто-то пытается вбить внутрь двери храма, всегда открывавшиеся наружу. Однако этот кто-то довольно быстро понял ошибку, и двери отворились, впуская внутрь толпу солдат.

Батюшка никогда особо не разбирался в мундирах – его ли это дело? – однако перепутать синий цвет с родным зеленым не мог. Да и кто еще мог сейчас находиться в опустевшей, захваченной врагом Москве?

Ворвавшиеся французы вели себя много хуже сказочных татар. Разгоряченные, с раскрасневшимися рожами (язык не повернулся бы сказать «лицами»), вопреки всему – с ружьями в руках, у каждого – тесак на ремне. Тьфу!

– Почто врываетесь в храм Божий? – громко осведомился отец Феофан.

Никакого страха он не испытывал. Напротив, в сердце вспыхнул гнев, и не было времени унять его покаянной молитвой.

Его голос легко перекрыл воцарившийся гвалт на бесовском наречии. Отец Феофан никогда не утруждал себя изучением варварских диалектов и не мог понять, что именно лопочут незваные пришельцы. Зато много красноречивее слов были дела. Кто-то с налета устремился к киоту, другой сорвал висевшую чуть в стороне икону, подаренную во времена оны князем Хованским, варварским образом обломал богатый оклад, а само изображение святого без всякой почтительности бросил под ноги.

Еще один попытался было проскочить мимо священника в алтарь, но отец Феофан не выдержал царившего вокруг святотатства.

Могучая длань батюшки схватила наглеца и легко, словно пушинку или перышко, швырнула его прочь, прямо в толпу остальных солдат. Сразу оказалось, что несостоявшийся воришка на самом деле что-то весит, и довольно немало. По крайней мере, падая, он сбил несколько своих товарищей.

Какой-то француз немедленно подскочил к отцу Феофану, вскинул руку, однако крупный, у другого лицо поменьше, кулак батюшки впечатался в образину святотатца, мгновенно вышибив из бедолаги дух.

Никаких сомнений священник не знал. Богу угодны не одни слова, но и дела, и защищать справедливость порою приходится не только молитвами, но и кулаками.

На беду французов, их было слишком много. В воцарившейся свалке они лишь мешали друг другу. Кто-то попытался достать противника штыком, однако длинное ружье абсолютно не было приспособлено для действий в тесном пространстве. Меж тем пудовые кулаки отца Феофана обрушивались то на одного, то на другого безбожника, и чаще всего итог оказывался для очередного воинствующего атеиста весьма плачевным.

Отец Феофан сам не заметил, как сорвал с себя цепь с тяжелым крестом и принялся работать ею, словно имел дело с подобием разбойничьего кистеня. Ряды его противников таяли на глазах. В голове священника промелькнула мысль ударить в набат, призвать немногих оставшихся в округе жителей на защиту святынь, лишь жаль, времени на подобное не было.

То, что творилось в храме, было неописуемо. Весь пол был усеян телами в синих мундирах. Кто-то пытался встать, кто-то лежал в беспамятстве, а оставшиеся на ногах наседали на разгневанного священника, как стая шавок на медведя.

Победа была близка. Однако один из солдат изловчился и изо всех сил обрушил на затылок батюшки приклад ружья.

Затылок оказался намного крепче оружия. Приклад отлетел, не выдержав встречи. Отец Феофан в праведном гневе еще обернулся, заехал обидчику кулаком в подбородок и лишь тогда как-то обмяк и неожиданно обрушился на пол.

Несколько последующих минут французы азартно пинали падшего богатыря ногами, кое-кто применил приклад, и лишь сознание того, что кто-то из товарищей воспользуется отвлечением внимания и успеет раньше прихватить добычу, заставило их прекратить занятие и торопливо броситься на поиски сокровищ.

Заглянувшая в опустевший храм спустя полчаса попадья Арина застыла в невольном ужасе. Все стены были ободраны, алтарь разломан, пол покрыт пятнами крови, а посреди этого немыслимого бардака возлежал ее супруг, избитый, растерзанный.

– Что с тобой сделали ироды! На кого ты меня оставил? – запричитала по извечной бабьей привычке Арина, падая перед батюшкой на колени, однако тот, к ее изумлению, вдруг застонал и чуть приоткрыл правый глаз.

Левый затек настолько сильно, что открыть его было не в человеческих силах. Лицо священника представляло сплошную окровавленную маску. Губы опухли, нос был разбит, кровь сочилась из рассеченного лба. Ряса была изорвана, костяшки пальцев все сбиты, однако грудь все же вздымалась, и воздух со свистом вырывался из легких.

– Батюшка! – Попадья осторожно приподняла супругу голову.

Тот насколько можно попытался оглядеться одним глазом и тихонько пробормотал:

– Мне отмщение, и аз воздам…

– Да что ж ты удумал? – Арина успела изучить своего мужа и мгновенно поняла ход его мысли. – Ты вспомни, кто ты есть! Хоть на себя посмотри, как дух только держится!

Посмотреть на себя отец Феофан не мог. Он и по сторонам-то взирал с огромным трудом. Даже непонятно было, каким чудом батюшка еще не лишился сознания, да и вообще, как он остался живым. Тем не менее священник явно успел все решить для себя, и временная немощь могла задержать выполнение замысла, а вот помешать ему – нет.

Он попробовал приподняться и не смог. Арина с готовностью попыталась помочь, однако где женщине, пусть далеко не худой, справиться с такой тушей?

Однако разбитые губы отца Феофана вновь шевельнулись, и Арина услышала ту же фразу:

– Мне отмщение, и аз…

А потом сознание милостиво покинуло страдающее тело…

Мадатов вихрем ворвался в избу с пирующими. Глаза свежеиспеченного полковника горели азартом, усы воинственно топорщились, сам он был настолько возбужден, что даже не обратил внимания на виновника торжества.

– Господа офицеры!

Гусары торопливо вскочили, приветствуя командира, но тот лишь махнул рукой:

– Господа! Братья! Только что узнал – корпус Воинова из Молдавской армии уже встал неподалеку. – Мадатов орлом оглядел подчиненных и только теперь заметил Лопухина. – Ты вовремя, князь. Скоро наступление, господа!

– Ура! – Офицеры рявкнули так, что ветхая избушка не рассыпалась только чудом.

– Ставлю дюжину шампанского за хорошую новость! – воскликнул Лопухин, и что за беда, что взять его было негде!

– Ура!

Голоса гремели, словно дело уже происходило на поле битвы.

– Ура!..

Год 201…

Оделись мы ближе к полудню. Причина облачения была банальнейшая – пробудившийся аппетит. Мелькнула мысль заказать обед прямо в номер, в гостинице и ресторане знали меня достаточно хорошо и выполнили бы заказ без лишних вопросов. Зато лишних ответов было бы слишком много. И ладно бы, если б речь касалась только меня. Я старомодный человек и при всем нынешнем феминизме компрометировать Диану не хотел. Даже при том, что скоро она покинет наш город и большинство прислуги привычно позабудет об ее существовании.

– После обеда отправимся ко мне в село. Увидишь, как я живу, покажу окрестности, дом, познакомлю с Мюратом и Петрушей… – Кажется, у меня в голосе появились командные нотки.

– Собственник ты мой! – Диана мимолетно прижалась ко мне, давая понять, что не возражает против подобного распределения, мазнула губами по щеке и, лишь отодвинувшись, поинтересовалась: – Хоть кто такие твои Мюрат с Петрушей?

– Конь и попугай.

– У тебя еще конь с попугаем есть? – удивилась женщина.

– Одно из преимуществ сельской жизни – иметь любых животных, каких только хочет душа.

– Хорошо. Но если ты здесь, то кто за ними смотрит там?

– Так я же помещик. Разве перед ними хоть раз стояла такая проблема? – Я ответил вроде бы в шутку, при сем не соврав ни в одном слове. Благо, поверить было мудрено.

– Я никогда не брала интервью у помещика, – сообщила Диана. – Не можешь поделиться реалиями помещичьей жизни?

– На данном этапе или вообще? Я никогда не слышал, чтобы у помещиков кто-нибудь когда-нибудь брал интервью. Жизнь их описывать любили, а вот спросить мнение по тому или иному поводу как-то забывали.

– Наверное, люди вы скромные, – начала потешаться Диана.

– Наверное. И такими же останемся впредь. Зачем нам слава средь полей? Зачем известность средь дубрав? Живем мы просто, без затей, и прост как жизнь у всех нас нрав. – Рифмованные строчки родились сами, и были они едва ли не первыми в жизни.

– Чье это?

– На этот раз – мое.

– Ты еще и поэт?

– Увы – нет! Сам не знаю, как получилось. Наверное, твое присутствие влияет благотворно, – признался я к немалому удовольствию Дианы. – Если читаю – то что-то чужое.

– Почитай, – неожиданно попросила она. А говорили, будто стихи уходят в прошлое!

– О, пощади! Зачем волшебства ласки слов? Зачем сей взгляд? Зачем сей вздох глубокой? Зачем скользит небережно покров С плеч белых и груди высокой?…

– Спасибо, – поблагодарила Диана, когда я закончил читать. – Очень хорошие стихи. Кто их написал?

– Один знакомый. Уже давно, еще в пору молодости.

Женщины позабыли о Денисе Давыдове, и я ничем не рисковал. Как-то сорвалось с языка хвастовство о приятельстве с автором, так если не называть имен, ничего страшного в том нет. Как и в том, чтобы пригласить к себе в гости. Мы так и не сумели понять механизма, однако каждый посторонний видит в Орловке лишь то, что хочет и ожидает увидеть. А так как никто не ожидает, да и не хочет правды, опасаться разоблачения не приходится.

И все-таки не слишком ли я пру на рожон? Простительно терять голову от хорошенькой женщины когда тебе двадцать с небольшим, но когда двести с лишним, это уже смешно.

Или мне просто давно не попадалась ни одна, кто вызвал бы вполне определенный отзвук в душе?

О, женщины!..

Стук в дверь несколько раз прерывал размышления Юрия. При этом он никого не ждал. Саня должен был уехать по делам и появиться лишь после обеда, прочие сейчас репортера не волновали, однако стук время от времени повторялся. Кто бы ни домогался общества телеведущего, он был излишне настырен и уже потому не мог пользоваться симпатиями.

Открывать Юрий не собирался. Он был занят и не желал тратить время на пустые разговоры. При этом, как каждый представитель его профессии, Михайлыч был в определенной степени любопытен. Если вначале он молчал, не отвечая на призыв, то затем, при очередном повторном стуке, тихонько, фактически бесшумно, подкрался к двери.

– Юри! Ты спишь? – почему-то по-английски спросили за дверью. Негромко, стараясь не привлекать внимания прочих жильцов. Слышать Юрия посетитель не мог, вероятно, просто позвал в расчете, будто репортер немедленно проснется от тихого голоса и впустит незнакомца в номер.

В коридоре послышались шаги, затихли рядом, и кто-то другой осведомился на том же языке:

– Что он?

– Не отзывается. Но из номера никуда не выходил, – тоном своим ответ больше напоминал доклад начальству.

– Наверное, никак не отойдет после вчерашней пьянки, – пренебрежительно заметил «начальник». – Но дождаться его ты обязан.

– Слушаюсь! А как там…

– Пока – никак. Местные не могут найти эту Орловку. Мы вылетаем. Может, хоть с воздуха удастся выйти на нее и уж тогда навести туда банду.

– А русские пилоты?

«Начальник» ответил так тихо, что разобрать Юрий ничего не смог. После чего кто-то пошел по коридору прочь, а оставшийся еще пару раз тихонько постучал в дверь.

«А делишки-то тут посерьезней, чем я думал», – мелькнуло в голове Юрия. Кое-что становилось понятным. Пусть не до конца, однако мозаика потихоньку начинала принимать вид чего-то цельного. Каких-то фрагментов не хватало, да только Юрий не был бы репортером, если бы не сумел осознать главного. И это главное ему отнюдь не понравилось.

Требовалось предупредить полковника. Не то чтобы Юрий был таким уж патриотом, но вряд ли пиндосы хотели прийти в чужой дом с добром. Услышанное лишь подтверждало правдивость полученной ранее информации, ибо иных причин поиска не обозначенного ни на одной карте села просто не было и не могло быть.

Сейчас Юрий был не уверен, будет ли он делать репортаж. Некоторые сенсации начинают пахнуть кровью. Объяви он публично о человеке, невесть как прожившем минимум лет этак сто тридцать – сто сорок и остающемся сравнительно молодым, сюда нахлынет столько желающих узнать рецепт молодости, что нетрудно предугадать, чем все закончится.

Да и дадут ли объявить? ТАКОЙ информацией не делятся. Шеф даже не станет ставить в известность государство и постарается завладеть всем сам. А тут еще пиндосы, невесть как пронюхавшие о феномене. Если частники, еще полбеды, а если за ними стоит вся мощь сильнейшего в мире государства?

Суперагентом Юрий себя никогда не ощущал. Никаких уходов через окно у него бы не получилось, да и непонятно было, где искать полковника, однако сидеть на одном месте репортер больше не мог.

Будь что будет! Юрий придал себе взъерошенный вид, будто в самом деле был с большого бодуна, а затем решительно открыл дверь. Почти сразу рядом обрисовался один из экономических миссионеров.

– Наконец-то! А я-то жду!

– Меня? – английским Юрий владел, как и все представители четвертой власти.

– Сами же вчера упорно зазывали с утра в гости, – улыбнулся белоснежной улыбкой гость.

Провалами в памяти Юрий иногда страдал. Может, он действительно в процессе вчерашнего встретился где с американцем и даже спьяну позвал его на утреннее продолжение банкета? Да только вчера и сегодня – понятия разные. С учетом понятого, а затем и подслушанного – в особенности.

– Зачем?

Гость вытащил из-под полы пиджака бутылку виски и подмигнул.

– Увы, – развел руками Юрий. – Мне сегодня еще придется брать интервью. Не могу же я при этом благоухать бурбоном.

– Какое интервью?

– Послушайте, я все-таки на работе. Вечером выпить я могу, однако за дневную пьянку начальство просто выкинет меня за ворота. Так что в другой раз. – Юрий был уже одет, и потому осталось лишь выйти из номера, запереть его на ключ под носом гостя да двинуться вдоль коридора, гадая, где найти полковника в не столь уж малом для поисков городе.

Вопреки ожиданиям, отставать вчерашний собутыльник не захотел. Он шел по пятам и упорно бубнил об одном-единственном глотке, жизненно необходимом после вчерашнего загула.

Полковник вышел навстречу из-за поворота, словно знак судьбы. С ним была замеченная на пресс-конференции хорошенькая блондинка с родного канала. Юрий неожиданно вспомнил имя – Диана, однако в данный момент женские красоты его не волновали.

– Сан Саныч! – Юрий заступил парочке дорогу и протянул полковнику руку.

– Здравствуйте, Юрий. – Рукопожатие полковника было крепким.

Репортер ожидал, что уж теперь надоедливый иностранец отвяжется, приняв встречу за объявленную рабочую беседу.

Не тут-то было! Преследователь остановился почти вплотную и вновь оскалился в сияющей, но бездушной улыбке.

– Сан Саныч, у меня к вам просьба, – неожиданно для себя заявил репортер. – Помогите избавиться от этого… Привязался, как… Простите, Дианочка, едва не ляпнул.

– И что ты пристал к человеку? – повернулся к иностранцу Сан Саныч. – Просят же тебя оставить в покое.

Юрий сам не ожидал, что его просьба будет исполнена. В глазах полковника прыгали веселые искорки, и вопрос был задан не без иронии.

– Ай донт спик рашен. – Весь вид Юриного конвоира изображал абсолютное непонимание.

Диана приоткрыла прелестные губки, явно готовясь перевести, однако полковник опередил ее заданным репортеру вопросом:

– Не знаете, Юрий, данный человек пользуется дипломатическим иммунитетом?

Глаза полковника уже не смеялись.

– Нет. Частное лицо.

– В таком случае не набить ли ему вульгарно морду? – Сан Саныч мельком взглянул на американца с тем выражением, с каким барин мог взирать бы на холопа.

– Будет скандал. Хулиганство же.

– Почему же? Это моя земля, так чего мне подстраиваться под заезжих гастролеров?

Оба репортера взирали на полковника, пытаясь понять, шутит ли он и насколько далеко может зайти шутка. Наверное, поэтому они не сразу заметили, как иностранец потихоньку повернулся да и двинулся прочь.

– А ведь говорил, будто не понимает, – удовлетворенно объявил Сан Саныч.

– Да… – только и сумел выдавить из себя Юрий.

Что до Дианы, она просто смотрела на спутника с невольным восхищением во взоре.

«Ах, какой был мужчина! – вспомнились Юрию строки из старой песни. – Настоящий полковник!»

– Конечно, мне неудобно, но не выпьете ли вы со мной по чашке кофе? – предложил Юрий.

– Мы идем обедать. Если хотите – присоединяйтесь, – Сан Саныч явно был настроен благодушно и был готов возлюбить весь мир.

– Пообедать? А почему бы нет? Если дама не возражает, – все же ввернул напоследок Юрий.

Кто из начинающих репортеров откажется отобедать в компании известного собрата по ремеслу?

Зал ресторана был полон больше чем наполовину. Неподалеку от нашего столика в компании двоих мужчин сидел Фидель. Он издалека поздоровался с Юрием и Дианой, причем, как мне показалось, на последнюю взглянул с одобрением. Да и она ему вроде бы чуть улыбнулась.

Какая-то чушь. Уж не ревную же я? Тем более Фидель почти сразу стал глядеть в сторону, и его большие выразительные глаза были полны грусти.

Пока нам несли заказ, сюда же приволокся прогнанный мной американец. Этот уселся через два столика от нашего, но не пил, а лишь упорно и явно недовольно жевал принесенные ему блюда.

– Что он к вам пристал? – спросил я у Юрия, покосившись на отдаленного соседа.

– Понятия не имею. Все упорно хотел со мной выпить. – Складывалось впечатление, будто репортер о чем-то хочет мне поведать, но не решается по каким-то причинам. Может, из-за Дианы. Конкуренция, так сказать. Каждому же из них наверняка хочется обставить коллег по всем параметрам.

– Пользуетесь известностью, Юрий Михайлович, – с долей скрываемого ехидца прокомментировала Диана.

– У тебя еще все впереди, красавица, – парировал репортер и повернулся ко мне. – С вами вчера был поп. Колоритная личность. Так и хочется с ним познакомиться.

– Отец Феофан? Наш сельский священник. Он крайне редко выезжает в город. Не столь давно совершил паломничество по Святым местам, а потом посыпал себе голову пеплом, что на такой срок оставил паству без должного окормления, – улыбнулся я, невольно вспоминая раскаяние батюшки. Зато и его рассказам после служб не было предела. Он так старательно и подробно описал каждому жителю достопримечательности Святой земли, что ехать кому-либо туда не было уже никакой надобности.

– У вас еще и священник имеется? – это уже Диана.

– А как же? Надеюсь, не стоит объяснять разницу между деревней и селом? У нас великолепный храм. Только немного тесноват. На Пасху народу набилось столько, перекреститься удавалось с трудом. – Я почему-то по неведомой аналогии вспомнил другую, уже безмерно далекую Пасху в покоренном Париже. Но не рассказывать же о ней журналистам!

– До сих пор ты говорил только о коне и попугае, – упрекнула меня Диана.

Гайтан с крестом у нее был, а вот набожности я никакой не заметил. Возможно, по причине возраста. Или – профессии. Нынешнее телевидение далеко от духовных ценностей, и не представляю, как там может работать по-настоящему православный человек. Во всяком случае, во всевозможных ток-шоу.

Но – свою жизнь каждый строит сам.

– Я тоже хочу в глушь. Чтобы церковь, избы, обязательно – усадьба где-нибудь на холме, верный конь, а вокруг – леса, поля и реки, – непонятно, в шутку или всерьез объявил Юрий. – Слушайте, Сан Саныч. Возьмите меня с собой. Вы же поедете обратно. Хоть на денек. Пожалуйста.

Просьба застала меня врасплох. Диану я пригласил сам под влиянием вполне понятного импульса. В конце концов, каждому порою хочется немного тепла. А вот Юрий… Не столь часто у нас бывали посторонние люди, репортеры же – никогда.

– А работа? – спросил я.

– Подождет, – небрежно отмахнулся Юрий.

Никакого спиртного он в обед не заказывал и сейчас сидел непривычно трезвый. Диана поглядывала на меня с любопытством – соглашусь ли я взять в дорогу кого-то третьего.

Хотя почему третьего? К своему стыду, я вспомнил о дожидающемся меня Иване. Я ведь так и не включал мобильник, упорно пропадая для всех.

– Извините, я только позвоню. – Я извлек аппарат.

Теперь уже не отвечал Ванин номер. Вернее, звонок шел, просто трубку на том конце никто не брал.

– Странно, – невольно прокомментировал я вслух.

Спрятать телефон я не успел. Он разродился серией призывных сигналов, и, взглянув на высветившийся номер, я вместо ожидаемого Ваниного увидел номер Михаила.

– Слушаю.

– Наконец-то! – раздался голос подполковника. – А мы тебя ищем, чуть с ног не сбились. Где ты пропадаешь? Я уже думал, будто уехал в свою глухомань.

– Что случилось? – Мы с Михаилом неплохо ладили между собой, но без причины он бы с подобным упорством разыскивать меня не стал.

– Ты что? С луны свалился? Квартира разгромлена, посредине – мертвое тело, а он – что случилось?

– Какое мертвое тело? – уже чувствуя нарождающийся в душе холод, осведомился я. – Где?

– В твоей квартире!

– Ваня?

– Не знаю. Документов нет.

– Подожди. Я сейчас же подъеду. – Я повернулся к Диане, но в трубке раздалось:

– Он уже в морге. Так что подъезжай прямо туда. Проведем опознание.

– Буду. Диана, не подбросишь?

– Что-то случилось? – Женщина не могла слышать сказанное мне подполковником.

– Случилось. Кажется, убили моего человека, который должен был отвезти меня в деревню.

Александр бросил на стол несколько купюр, вскочил и первым устремился на выход. Он даже не обратил внимания, что помимо Дианы за ним же рванул Юрий.

– Позволь мне, – возле машины не столько попросил, сколько приказал Александр.

Он прыгнул на водительское место и, едва женщина села рядом, рванул машину с места. Юрий, правда, успел плюхнуться на заднее сиденье и теперь мог как истинный русский наслаждаться быстрой ездой.

Никаких правил Александр сегодня явно не признавал. Автомобиль мчался, проскакивая на красный свет, обгонял торопящиеся или скромненько катящиеся машины, выскакивал на встречную полосу, каким-то образом уворачиваясь в последний момент от роковых столкновений…

Далеко ли больница, спутники Александра понять не сумели. Им показалось – дорога заняла мгновения, хотя комплекс зданий находился где-то на окраине города.

У входа в отдаленный небольшой домик приехавших уже ждали человек шесть, среди которых Юрий сразу узнал начальника местной милиции.

– А это… – протянул подполковник, окинув взглядом свиту Александра.

Тот словно впервые заметил за своей спиной репортера, но прогонять или что-то говорить ему не стал, лишь обронил:

– Они со мной. Диана, подожди, пожалуйста, здесь.

Он был человеком своего времени и считал: существуют вещи, которых женщинам лучше не видеть.

Подполковник пожал плечами и первым пошел в глубь морга.

В покрытом кафелем зале он подошел к ближайшему катафалку и молча приподнял укрывающую тело простыню.

Александр посмотрел на знакомое лицо, затем – на несколько пулевых отверстий, разбросанных по груди покойника.

– Иван Тимофеевич Степанов, – внешне безучастно заявил полковник.

Кто-то из милиционеров торопливо записал сказанное.

Последовало еще несколько стандартных вопросов о месте проживания и возрасте. Александр ответил на них тем же тоном и лишь потом повернулся к Михаилу.

– Соседи под утро услышали какой-то шум в вашей квартире, а потом кое-кто заметил убегающих прочь людей. Вызвали милицию, она обнаружила, что дверь в квартиру открыта и там вон…

– Шум – или выстрелы? – Юрий по репортерской привычке обратил внимание на то, чего не заметил Александр.

– Шум, – понял его вопрос Михаил. – Стреляли из пистолета с глушителем.

– Как в Невструева? – уточнил репортер.

– Почерк разный. – В присутствии Александра милиционер был довольно откровенен. – Там – один выстрел в голову, тут – сами видели. Баллистическая экспертиза еще проводится, но можно сразу сказать – оружие тоже разное. Краеведа убили из зарубежной «беретты», здесь же использовали стандартный ПМ. – И уже сам спросил: – Вы кого-нибудь подозреваете?

– Нет, – покачал головой Юрий.

Подозреваемых действительно не было. А вот причина напрашивалась. Невструев искал следы некоего человека, прожившего по меньшей мере век. Если догадки верны и этот человек стоит сейчас рядом, становилась понятна причина налета на квартиру. И почерк убийств не играл особой роли. Кто бы ни шел по следам, он наверняка действовал не один. Против было одно – если с Невструевым было более-менее ясно, от него требовались лишь факты, то почему стали стрелять в Ивана, волей судьбы оказавшегося в квартире полковника? Его же, наоборот, должны были беречь как зеницу ока. Вдруг именно он – искомый обладатель тайны? Или полковника знали в лицо?

И уж совсем не вписывались в картину три трупа кавказцев, найденных где-то за городом. Разве что Александр помимо прочего является главой местной мафии, и троицу удалила его охрана.

– Еще вопрос. Остальные кому-нибудь из вас известны?

Размышления оказались к месту. Подполковник провел Александра и Юрия к трем телам, которые оказались найденными накануне покойниками.

– Мне – нет, – пожал плечами Александр, едва взглянув на мертвых.

– Мне тоже, – поддержал его Юрий.

– Губернатор требует как можно скорее расследовать факт массового убийства. Либеральная пресса уже подняла гвалт о развившемся у нас в городе национализме, шовинизме, империализме и черт знает чем еще. – При этом начальник посмотрел на репортера, будто тот лично был ответственен за все средства массовой информации.

– Я тут ни при чем, – отрекся от коллег Юрий.

– Покричат – и перестанут, – отмахнулся Александр.

– Вам легко говорить, а с меня начальство спрашивает, – пожаловался Михаил. – Даже из Москвы уже звонили. Требовали форсировать это дело, чтобы успокоить общественность.

– Угу. Все только интересуются, что там происходит в далеком городке по части криминала, – скривился Александр и совсем иным тоном добавил: – Слушай, Михайло, я тебя никогда не просил. Найди убийц Вани. Даже не найди – просто укажи мне, кто мог бы это сделать.

Глаза полковника при этом были ледяными.

– Мало мне покойников, что ли? Нет, найти я найду, а дальше пусть решает суд.

– Самый гуманный суд в мире, – едва слышно прокомментировал Юрий.

Полковник все глядел на милиционера, и тот вздохнул, без слов давая понять, что постарается выполнить его просьбу.

– Ты не находишь, что приходили по твою душу? – перевел разговор на несколько иную тему милиционер. – Какие-нибудь предположения имеются?

– Нет. Никуда не лезу, никого не трогаю, да и вообще в городе бываю раз в полгода.

– Ладно. Давай съездим на место происшествия. Посмотришь – ничего не пропало? Может, решили, что квартира постоянно пустует, вот и захотели поживиться, – не очень уверенно предположил милиционер.

Пистолет с глушителем не слишком вязался с образом квартирных воришек, и подполковник знал это не хуже, чем кто-либо иной. Но надо же выдвинуть хоть какую-нибудь рабочую версию случившегося!

– Я здесь ничего не хранил, – просто сказал Александр. – Но раз надо… Только один вопрос – когда я могу забрать тело?

– Хоть сейчас. Экспертиза проведена, – пожал плечами подполковник.

– Хорошо. – Александр извлек телефон. – Петруша? Тут такое дело… Ваню убили… Нет. Ворвались в квартиру в мое отсутствие. Так что пришли кого-нибудь… Что? Огейчук здесь? Ладно. Тогда пусть он и заберет… Сам позвонишь?… Хорошо… Нет, я немного задержусь. Надо уладить кое-какие формальности. Вечером приеду. Все. До встречи! Карла не забудь предупредить.

Пока Александр подписывал бумаги, писал какие-то заявления, словом, занимался неизбежной волокитой, к моргу подъехала крытая грузовая машина. Из кабины торопливо вылезли двое: средних лет водитель с незапоминающимся лицом и его напарник – уже в летах, с вислыми седыми усами и крепкой, несколько полноватой фигурой.

– Где вин? – с украинским акцентом спросил вислоусый, перед тем едва не вытянувшись перед Александром.

– Там, – кивнул на дверь полковник. – В общем, забирайте. И двигайте без остановок. Эх, Ваня, Ваня…

– Да… Вот где не знаешь, – протянул Огейчук. – Вы с нами, Александр Александрович?

Полковник отрицательно покачал головой:

– Пока не могу. Как только закончу дела, так сразу…

– Мабуть, помощь треба, Александр Александрович?

– Зачем? Сам доберусь. Но наших на всякий случай предупреди. Мало ли…

К дому полковника поехали тем же составом, который был в морге. Город действительно был не очень велик, и времени это почти не заняло. Александр молча сидел за рулем, репортеры его тоже не беспокоили. Юрий хотел кое-что уточнить, но наедине. Диана вообще больше деликатно смотрела в окно, не унижая полковника излишним сочувствием.

Как убедился Юрий, в квартире действительно не было ничего ценного. Мебель сугубо функциональная, телевизор и тот какой-то допотопной модели. Зато все в комнатах несло следы борьбы и поспешного обыска. Кресло и столик были опрокинуты, все дверцы и ящики открыты, повсюду валялись книги, одежда, даже часть посуды была без малейшей жалости брошена на ковер. Тут явно не столько старались что-нибудь вынести, как найти. Деньги, драгоценности, какие-нибудь ценные бумаги…

– Не скажу, что все на месте, – через несколько минут изучения открывшейся квартиры сказал Александр, – но вроде бы ничего не пропало. Если уж совсем по мелочам…

Он явно не переживал по поводу разгрома, в отличие, скажем, от убийства, после которого даже на какое-то время переменился в лице. Сейчас-то он с виду был вполне обычным. Не то когда-то привык к смертям, не то просто умел владеть собой.

– Тогда вопросов больше не имею. Пока, – предупредил Михаил. – Если что – позвоню.

Уже в прихожей, когда их двоих никто слышать не мог, он тихонько добавил:

– Уехал бы ты на несколько дней. Мало ли что?

Милиционеры отбыли. Александр же как-то машинально стал наводить в квартире видимость порядка. Он просто брал валявшиеся вещи и пихал их в секции и шкафы без какой-либо системы, только для того, чтобы убрать с глаз долой.

Первой стала помогать ему Диана. Юрий чуть помешкал и тоже взялся за работу. Не уходить же в такую минуту!

– Я хоть пол в кухне и коридоре помою, – предложила журналистка. – Где у тебя ведро и тряпка?

– Где-то были.

Диана в ответ тяжело вздохнула, мол, вот они, мужчины, и пошла искать необходимое.

Александр поступил как истинный мужчина. Он кое-как запихал в шкаф последние из вещей и сразу громогласно объявил:

– Диана, если ты не против, я пока выйду на балкон покурить.

После чего счел долг вежливости исполненным и двинулся к балконной двери.

Конечно, упустить такой случай Юрий не мог. Он устремился следом, будто сам не мог прожить ни минуты без затяжки, хотя никогда в жизни не курил. А кто осудит, коли работа такая? Да и не о работе сейчас должна была пойти речь.

Вопреки ожиданиям репортера, Александр извлек из кармана вместо трубки сигарету. Балкон с одной стороны был крайним, с другой от соседского его отделяла стенка, и можно было считать условия достаточно уединенными.

– Я бы на вашем месте лучше ехал со своими людьми, – тихо сказал Юрий.

– Так сами видите – дела. – Пальцы полковника не дрожали. Никакого испуга он явно не испытывал.

– Но охота объявлена на вас.

– Почему именно на меня?

– Логика. Нападение на квартиру – раз. Убийство перед тем краеведа – два, – начал перечислять Юрий.

– При чем тут краевед? – перебил его Орлов.

– В общем-то – почти ни при чем. Не считая найденных им фактов о некоем полковнике, который в девятьсот пятом году предотвратил в городе выступление революционеров.

– Ну и что? – Александр посмотрел на репортера с отстраненным любопытством.

– Возможно, именно он принимал у себя сотрудников НКВД в тридцать восьмом, причем за пролетевшие годы ничуть не изменился. Да и не только это, Александр Александрович. Господин полковник, если вам угодно. Или ваше благородие?

– Высокоблагородие, – машинально поправил его Орлов.

– Ваше высокоблагородие, – повторил за ним репортер. – Дело в том, что покойный Невструев сумел связать воедино данные и написал о том в нашу редакцию. Скорее всего – не только в нее. Поэтому я здесь. Имейте в виду – на картах вашего района нет, это правда, но есть еще спутниковые фото, и на них видны деревни там, где их быть не должно. Просто люди никогда не анализируют таких изображений. Но это не все. Сегодня я случайно подслушал разговор американцев в гостинице. Они собирались лететь на поиски Орловки. Которую уже, кстати, ищут для них какие-то местные отморозки. Так что самое лучшее для вас – уехать на некоторое время подальше, лучше – в другую страну, пока вся суета хоть немного не стихнет. Я-то скажу в редакции, что факты не подтвердились, и все, а чего хотят они…

И Юрий Михайлович замолчал, ожидая ответа.

Года 1812-1814

Еще продолжалась осень, но все вокруг уже напоминало о неумолимо приближающейся зиме. По утрам на лужах виднелся тоненький ледок, который днем сходил на нет, ветви деревьев были голы, разве что кое-где одиноко и отчаянно мотался на стылом ветру невесть как задержавшийся пожухлый лист. Целый ковер точно таких же листьев, прежде хорошо высохших, а затем перепрелых от дождей, шуршал под ногами. В небесах, серых, порою – с переходом в черноту от набухших тяжелых туч, уже не было видно стай перелетных птиц.

Но что значит серое небо, когда на душе светит солнце?

Армия наступала. Прибывающие корпуса в нескольких переходах отсюда приводили себя в порядок после долгого форсированного марша, но авангарды Обсервационной, а ныне просто Третьей армии уже двинулись на неприятеля. И что с того, что французы еще гостили в Москве? Захотят задержаться – один хороший удар перережет все их коммуникации, а там посмотрим, как понравится уроженцам теплых краев жаркое здешнее гостеприимство!

Гостеприимство незваным гостям явно не нравилось. Они еще огрызались, пытались цепляться за чужую землю, однако каждый раз неизменно откатывались назад. Это было еще не бегство, всего лишь отступление, но и против них выдвинулись не главные силы, а лишь немногочисленные авангарды.

Александрийцы, драгуны, казаки и егеря шли знакомым путем. Кобрин, Пружаны, Брест-Литовск… Затем отступление саксонцев и австрийцев ускорилось. Соответственно, вырос и темп преследования. Длительные марши чередовались с короткими яростными схватками. Как всегда, обозы отставали, и все необходимое приходилось добывать у местных жителей.

Первый снег выпал неожиданно рано, словно сама природа решила помочь хозяевам поскорее избавиться от наглых визитеров. Десятки пленных превратились в сотни, а тут еще наконец до армии дошло запоздалое известие о выступлении Наполеона из Москвы. Великая армия возвращалась в свои пределы той же разоренной Смоленской дорогой, и армии Чичагова (Тормасов отбыл в распоряжение Главной квартиры) предстояло перерезать ей путь.

Отступающим приходилось несладко. Но и идущим вслед русским было нелегко. Полки потихоньку начали таять, не столько от боевых потерь, сколько от заболевших во время бесконечных переходов и ночевок под открытым небом. Оставшиеся не роптали, напротив, требовали, чтобы их быстрее вели вперед, туда, где предстояли новые, хотелось верить, последние сражения.

– Надо бы проверить поместье. – Мадатов склонился над скверной картой. – Вот это.

Полковник командовал одной из партий, что шли в составе авангарда. Назвать это отрядом было трудно. Пара эскадронов гусар да казачий полк – невелики силы, но и они при умелом руководстве могут творить чудеса.

Орлов посмотрел туда, куда указывал мундштук трубки, взглянул по сторонам и даже на мгновение зажмурился, узнавая знакомые места.

– Господин полковник, можно это сделать не мне?

Князь посмотрел на Александра с некоторым удивлением. Он давно убедился, что Орлов никогда не праздновал труса, и тут вдруг отказ…

Впрочем, до Мадатова тоже дошло, в чем суть дела.

– Хорошо. Я пошлю туда сотню казаков, а основные силы заночуют вот здесь, – и мундштук указал на другое место, лежащее в стороне от первого.

– Представляешь, нас едва не послали разведать знаешь что? – спросил Орлов Лопухина.

– Откуда? – Поручик, несмотря на легкий морозец, был бледен. Ему несколько нездоровилось, и сейчас он сильно нуждался в отдыхе и тепле. Но оставаться в стороне, когда другие воюют, молодой князь упорно не желал.

– Усадьбу Вышневецкого! – изрек Александр.

– Ну да!

– Именно!

Ни один, ни другой не считали себя виноватыми в прошлогодней истории, более того, успели забыть о ней среди забот войны, однако минувшее само напомнило о себе, и напоминание отнюдь не было приятным. Дело было не в покойном Войцехе. Дуэль состоялась по всем правилам, и тем не менее смотреть в глаза гостеприимному пану отнюдь не хотелось.

Напрасно. Поехали – нашли бы в поместье не только пана. Как раз сейчас там находился бывший повар покойного старого князя Жаннен, которого так хотел увидеть князь молодой, а в придачу к нему – некий господин с кольцом в виде кусающей свой хвост змеи. Этого господина ни Лопухин, ни Орлов никогда не видели, зато ротмистр когда-то лицезрел похожее украшение на пальце совсем другого человека и даже хранил его где-то в вещах на память о давней встрече.

Увы! Казаки добросовестно осмотрели усадьбу и не нашли в ней ничего предосудительного. И неведомый господин, и известный повар были одеты в штатское, следовательно, подозрений не вызывали. Раз не в форме, то и не враг. Мало ли на Руси всевозможных иностранцев, приехавших заработать денег, а то и связать свою судьбу с этой страной? Вот и поспешил командовавший сотней есаул счесть задачу выполненной и повел казаков на присоединение к основной партии. Если же прихватил у хозяина при этом немного фуража, а равно и съестного для людей, так ведь война! Есть расписка по всей форме, потом, когда-нибудь, правительство рассчитается за взятое.

– Пронесло. – Пан Вышневецкий провел рукой по седым усам и посмотрел на клочок бумаги с кое-как набросанными на нем неровными строчками.

– Но второй раз рассчитывать на это я бы не стал, – заявил господин с кольцом. – Даже если не заподозрят, то как отсюда выбраться, если вокруг расположатся русские войска? Да и предупредить надо. Они наверняка направляются к Березине. Велите закладывать.

– А если мы напоремся на этих скифов по дороге? – попытался возразить Жаннен.

Двигаться к Великой армии было опасно. Но и остаться не сулило ничего хорошего.

– Я дам вам проводника, – решил Вышневецкий. Он был бы рад немного задержать дорогих гостей, но рисковать их жизнями…

Всевозможных дорожек и тропинок вокруг было столько, что перекрыть их все партия Мадатова не могла бы при всем желании. Пусть даже карта оказалась бы получше или же кто-то из отряда знал бы по-настоящему здешние места.

Но на войне все решает целый набор случайностей. Беглецы были лишь одним из них. Другим, как ни странно, оказалось взвешенное и полностью оправданное политическое решение. Из квартиры самого Императора пришло повеление – саксонцев бить, но австрийцев стараться просто выпроваживать в расчете на перемену их курса от союза с Наполеоном к противостоянию с ним. Австрия столько воевала с корсиканцем, а еще раньше – со всеми сменяющими друг друга республиканскими французскими правительствами, что очень многие и в армии, и при дворе были не прочь повернуть штыки в другую сторону и отомстить выскочке за все поражения минувших лет.

Для выпроваживания был выделен целый корпус под командованием генерала Остен-Сакена, и ослабленной подобным выделением армии Чичагова буквально не хватило сил при встрече с остатками французского воинства…

Помимо этого подкачал Кутузов. В каждом письме адмиралу Светлейший писал, что преследует разбитую вражескую армию по пятам. Хотя сам отставал от нее под любым предлогом, поручая откусывать от нее кусочки многочисленным партизанам или авангарду Милорадовича, не желающего соглашаться с подобной тактикой.

Но стоит ли разбираться, кто виноват? Солдаты, офицеры и генералы честно исполняли воинский долг и ничего не ведали ни об ошибках вышестоящих, ни о закулисной борьбе, ни даже о соотношении сил. Последнее, кстати, интересовало постольку-поскольку. Сколько бы ни было врагов, их все равно требовалось разбить, не выпустить с территории России. Если сама Великая армия представляла уже не войско, а толпу, то в распоряжении маршалов имелся резервный корпус Виктора, не очень пострадавшие части Макдональда и Удино (за исключением вышедших из войны пруссаков), а также недавно набранные пополнения к польским войскам. А еще жгучее желание поскорее любыми путями сбежать отсюда прочь. Загнанный зверь зачастую еще более опасен…

Авангард де Ламберта с ходу овладел Минском с находившимися там французскими магазинами, и испытывающие немалые лишения преследователи получили возможность хоть немного привести себя в порядок. Ряды эскадронов и батальонов к этому времени значительно поредели, а на скорое пополнение в стремительном наступлении рассчитывать не приходилось. Вернее, пополнение было, оно готовилось все лето, просто теперь шло несколько позади и не могло догнать наступающую армию, влиться наконец в нее.

Еще в Минске Ламберт получил известие, что на помощь находящимся в Борисове саксонцам спешно выдвинута польская дивизия Домбровского. Граф стремительно двинулся на город, чтобы опередить противника, и лишь чуть не успел в своем начинании.

Русский авангард и польская дивизия подошли к Борисову практически одновременно. Ламберт отреагировал первым и атаковал неприятеля, не давая ему возможности перестроиться из походного порядка в боевой. Пока кавалерия обрушилась на Домбровского (впрочем, кони порядком устали, вдобавок вокруг был глубокий снег, и потому «обрушилась» – слово не совсем точное), пехота двинулась на штурм городских укреплений.

Шеф александрийцев сам возглавил атаку заколебавшихся было Тринадцатого и Тридцать восьмого егерских полков. Взбодренные присутствием любимого начальника егеря пошли в штыки лихо, не обращая внимания на огонь.

– Граф наш ранен! – Орлов со своим эскадроном как раз вышел из боя в резерв, и тут до него неведомыми путями долетела недобрая новость.

Гусары заволновались. И тут же передали еще одно известие о шефе. Ламберт категорически отказался покинуть поле боя и заявил, что либо умрет здесь, либо дождется, пока ему отведут квартиру в городе.

Фраза Карла Осиповича подействовала. Борисов был взят. Равно как и поляки отбиты и были вынуждены отступить прочь.

Следующим вечером Орлов сидел в кружке офицеров и слушал рассказ Мадатова о предупреждении графа. Когда раненого уже днем увозили наконец-то в тыл, он по дороге осматривал берега Березины и в итоге решил: грядущая переправа Наполеона будет у Студянки. Любое другое движение французов будет лишь маскировкой перед решительным прорывом.

Ответа Чичагова, равно как и решения на этот счет, простые гусарские офицеры знать не могли. Да и знали бы – что они бы изменили, учитывая малые чины и воинскую дисциплину?

Ранение одного из лучших русских генералов тоже сыграло свою роль в последовавшем затем сражении с французами на Березине.

Все вышло так, как предполагал Ламберт. Только русских войск у Студянки практически не было. И, в точности по прогнозу русского генерала с французской фамилией, перед этим было нанесено несколько отвлекающих ударов. Одним из них был разбит отряд генерала Палена. Перевес сил у французов был такой, что отряд начал отступление, едва не переросшее в паническое бегство. Обстоятельства препятствовали отходу. Дорога и узкий мост мгновенно оказались заставленными обозами и орудиями. До разгрома оставались мгновения, и тут перед Александрийцами появился князь Мадатов.

– Гусары! Я скачу на неприятеля! – патетично выкрикнул полковник. – Если отстанете – меня ждет гибель. Неужели вы хотите погубить всех своих начальников?

Мадатова знали. Если кто в сумятице боя не расслышал слов, то все равно сумел понять, о чем прокричал русский князь из далекого Карабаха. Стремительная самоотверженная атака черных гусар дала остальному отряду самое главное – время. Пехота успела организованно выйти из безнадежного боя, артиллерия – вывести свои пушки.

Вот только вернулись из атаки далеко не все…

Вечером у костра Орлов перебирал в памяти выбывших из строя гусар эскадрона. Был тяжело ранен Мезенцев, много простых гусар поплатились ранами или смертью, и на душе было опустошенно и грустно.

Сам ротмистр уцелел каким-то чудом. Он лишь потерял где-то свой кивер и теперь сидел в какой-то меховой шапке, которую сумел раздобыть для него заботливый Аполинарий.

Уцелевшие офицеры устало спали тут же, прямо на снегу. Лишь Лопухин сидел рядом и отрешенным взглядом смотрел на огонь. И прошло немало времени, прежде чем усталость сумела навеять на двух приятелей спасительный сон…

Часть наполеоновской армии прорвалась, однако это не означало для нее спасения. Ударили сильные морозы. Плохо одетые европейцы сотнями замерзали прямо по дороге. Многие тихонько засыпали на привалах – чтобы никогда больше не проснуться. Многоязыкая армия еще была способна на отчаянный прорыв, но ни для какого другого боя не годилась. Да и то не вся армия, а лишь отдельные ее части. Те, которые сумели сохранить некое подобие дисциплины в расчете, что вместе легче вырваться из ледяного ада.

Большинство же просто брели – кто – толпой, кто – небольшими группами, частью уже без оружия, всегда – без коней и пушек. Брели, надеясь неизвестно на что, просто по инерции беглецов.

Теперь ни о каком параллельном преследовании не было речи. Главные силы русской армии остались позади, преследуя уходящих, но, как и прежде, повсюду хищными волками рыскали летучие отряды. Нападали при каждом удобном случае, производили опустошение в рядах и спокойно отходили в сторону – передохнуть.

Создавалось впечатление, что некто на небесах решил примерно покарать богоотступников, раз и навсегда запретить даже смотреть в сторону востока.

В плен попасть – и то стало проблемой. Пленных надо как минимум кормить, стараться сохранить их жизни. Вырвавшиеся вперед партизаны зачастую сами испытывали лишения в бедном литовском краю. Так стоит ли обременять себя лишними проблемами? Гостей никто не звал, и нечего им пенять на суровый прием.

Часто казаки проезжали мимо безоружных, устало бредущих толп, если было что – отнимали, не было – спокойно ехали дальше по своим делам, предоставляя закутанных во всевозможное тряпье оборванцев собственной горемычной судьбе.

Эскадрон Орлова занял пустующую помещичью усадьбу в нескольких верстах от дороги. Судя по всему, ее владелец – польский шляхтич – решил не испытывать судьбу при возвращении русских. Многие паны приветствовали здесь Наполеона в надежде, что тот неизвестно почему вдруг захочет возродить Польское царство. Теперь надежды умерли, а их место занял страх. Измена присяге вполне могла повлечь за собой конфискацию земель, а то и что-нибудь более суровое. Большинство шляхтичей торопливо раскапывали на дне сундуков русские мундиры, некоторые же – предпочли сбежать, пока еще были свободны дороги.

Условия в усадьбе были отвратительные. Мебель или отсутствовала, или была переломана, амбары были пусты, и все преимущество остановки здесь заключалось в крыше над головой да, после того как гусары обнаружили небольшой запас дров, в тепле.

Все печи в доме были растоплены. Люди предавались краткому отдыху, памятуя, что завтра вновь предстоит продолжать путь. Разумеется, везде стояли часовые. Ружья у гусар, как и у всей кавалерии, пошли на вооружение ополчения, и вся формальная огневая мощь эскадрона заключалась в шестнадцати мушкетонах да в седельных пистолетах. Правда, кое-что удалось собрать по дороге, и на самом деле кавалеристы были вооружены сильнее, чем полагалось на бумаге, но это уже так, не для донесений начальству. Ситуации на войне бывают всякие, и кто может знать – вдруг по какому-нибудь капризу судьбы придется действовать в пешем строю. И что тогда делать с одними саблями!

– Ваше благородие! Французы! – торопливо вошел в комнату Трофимов. – Сюда движутся.

Сказано было без паники. Кавалерии у врага все равно не было. При необходимости всегда можно спокойно ускакать прочь. Вот только жаль терять теплое местечко да тревожить коней, лишь недавно расседланных, порядком настрадавшихся в походе.

– Далеко? – Орлов поднялся.

Оснований для тревоги было мало, однако он был командиром и чувствовал ответственность за людей.

– Версты полторы. Их там толпа порядочная, но большинство без оружия. Видно, углядели огонек.

– Седлать коней!

Гусар без коня – все равно что стакан без водки.

– Уходим? – удивленно спросил Лопухин.

Уступать перед толпой – потом свои же засмеют!

– Нет, – покачал головой ротмистр. – Но запомни, поручик, мелочей на войне не существует. Проявишь беспечность – потом можешь не расплатиться. Пошли, надо посмотреть, как и что.

Он убедился, что приказание выполнено, расставил часть вооруженных трофейным оружием гусар для обороны, а половину эскадрона посадил на коней.

Снаружи царила ночь, однако луна в сочетании со снегом давала достаточно света, чтобы не блуждать совсем уж на ощупь. Но и достаточно мало, чтобы разглядывать все, словно днем.

На подъездной дороге темнело, причем темнота потихоньку приближалась к усадьбе.

Орлов выдвинул конный полуэскадрон с таким расчетом, чтобы он мог атаковать, пользуясь изгибом дороги, во фланг.

– Поехали, князь. Глядишь, сумеем застращать супостата. Он нынче пуганый, куста боится. Тем более, наших действительных сил в темноте не разглядеть.

– Может, лучше атакуем? – предложил Лопухин.

– Зачем? Шли бы с оружием – другое дело, а эти сами по дороге передо2хнут. Охота клинки о них марать да людей утомлять понапрасну. Не душегубы же мы, право слово!

Беглецы, если можно назвать беглецами едва переставляющее ноги воинство, увидели приближающихся всадников и застыли на месте. Никаких приготовлений к бою не последовало. Действительно, нападать на таких было все равно, что избивать беззащитных младенцев.

– Господа! – провозгласил Орлов по-французски, останавливаясь в свою очередь в некотором отдалении. Не ровен час, еще набросятся на коня с голодухи! – Предлагаю вернуться на большую дорогу. Преследовать не буду. В противном случае довожу до вашего сведения, что буду вынужден атаковать.

Откровенно говоря, выполнить угрозу ротмистру было трудновато. Лошади сильно устали и просто не смогли бы перейти в галоп. Не говоря уже о том, что в эскадроне набиралось чуть более полусотни человек. Хорошо, ночь не давала противнику возможности определить, сколько врагов занимает усадьбу.

Орлов тоже не мог сказать из-за той же тьмы о количестве беглецов. Может, триста человек, а может – и все пятьсот. Толпа представлялась ему темной массой, дополненной редкими фигурками отставших и сейчас подтягивающихся к колонне солдат.

От толпы усталой походкой отделился человек. Он был так закутан в какие-то тряпки, что определить национальную принадлежность и чин не представлялось возможным, даже будь сейчас день.

– Месье офицер! Я – полковник итальянской корпуса. Со мной – остатки двух полков. Мы сдаемся, – хриплым голосом на не слишком хорошем французском объявил парламентер.

– Ишь, чего захотел! Самим жрать нечего! – по-русски обронил Орлов и вновь перешел на международный язык. – Идите на большую дорогу. Там вас кто-нибудь подберет!

– Мы сдаемся, – вновь повторил полковник.

– Вот же пристал, как банный лист к… Прости меня Господи! – досадливо выругался Александр.

Лопухин рассмеялся. Обычно покладистый начальник сегодня предпочитал выступать в ином качестве.

– С нами женщины, – добавил полковник.

– Еще и… с собой прихватили, – прокомментировал Орлов, благо европеец не мог оценить хлесткого русского слова, которым гусар охарактеризовал увязавшихся за Великой армией девиц. – Ладно, придется их брать. – И уже по-французски: – Хорошо. У входа в усадьбу складываете оружие. Знамена есть?

– Два, – итальянец выставил символ воинской гордости, как один из предметов торга. Еще бы – каждому хочется захватить неприятельское знамя!

– Сколько хоть вас?

– Человек шестьсот.

Точного счета никто не вел. Кто-то прибивался к колонне, кто-то отставал и умирал по дороге. Здесь всем правила смерть, и вид заледенелых трупов уже не вызывал в душах ни победителей, ни побежденных ни малейшего отклика.

Итальянцы оказались покладистым народом. Как было велено, они покорно сложили у входа остатки оружия, передали гусарам пару знамен и скоро заполонили всю усадьбу. Судя по поведению, недавний противник был полностью счастлив, попав в тепло. Когда же, по распоряжению Орлова, гусары приготовили из остатков крупы и мяса некое подобие кулеша, радости пленных не было предела.

– Вот так и происходят наяву самые громкие подвиги, князь, – хмыкнул Орлов, обходя с поручиком битком забитые комнаты. – А потом пораспишут, как мы в жесточайшем бою захватили вражеский полк со знаменами и командиром.

Очередная комната оказалась полна женщин. Маркитантки, а может – чьи-то жены, они явно никак не могли отогреться и плотно сидели на полу, укутанные невесть во что, перепуганные. Если прочие сдавшиеся в плен хотя бы не боялись, то к женщинам отношение могло быть несколько иное. После виденных картин французского солдатского веселья они бы ничуть не удивились, если бы нынешние победители повели себя точно так же.

Одна из итальянок, вроде бы молодая, судя по глазам, только и выделявшимся на исхудалом лице, угадала в пришедших офицеров, встала и довольно бойко затараторила, обращаясь к Орлову.

– Что она говорит? – не понял ротмистр.

Его познания в итальянском равнялись нулю.

– Молит не отдавать ее солдатам, – прислушавшись, перевел более образованный поручик. – Говорит, согласна на все, лишь бы только с нами. Или – с вами, я толком не понял.

– Что? – возмутился Александр.

Для него сказанное прозвучало оскорблением. Нет, он был бы в иных обстоятельствах совсем не прочь, но так, фактически силой…

Да какого черта!

Итальянка продолжала говорить, помогая себе оживленной жестикуляцией. Казалось, еще миг – и она упадет перед ротмистром на колени. Этого стерпеть было нельзя, и Орлов чуть отдалился на всякий случай, указал на свой грязный помятый мундир и гордо произнес:

– Как вы смеете, сеньорита? – Удачно вспомнившееся итальянское слово чуть взбодрило Орлова, и он добавил на некоем подобии того же языка: – Руссо гусаро. Облико морале!

После чего вышел прочь, с досады чуть не хлопнув дверью.

Лопухин весело скалил зубы, и ротмистр не сдержался:

– А ты чего смеешься? Вот как пошлю сопровождать пленных до Главной квартиры!

Чем сразу загасил улыбку на корню.

Вильно, старинный польский город, был переполнен войсками. Здесь наконец соединились полки всех четырех бывших армий, да еще и отдельного корпуса Витгенштейна. Плюс – собственные жители и беглецы из ближайших мест, плюс – множество пленных, которых давно затруднялись пересчитывать. Конец Великой армии был ужасен. Пусть какая-то ее незначительная часть сумела вырваться и сейчас уходила за Неман, большинство французов и их союзников щедро устлали своими телами сугробы вдоль дорог, сами дороги, а равно – всевозможные опустевшие здания, долженствующие хотя бы обогреть, но вместо этого ставшие последним пристанищем гордым завоевателям Вселенной.

Разыгравшаяся суровая зима и долгий тяжелый поход наложили отпечаток на внешний вид вернувшихся с победой русских воинов. Простреленные в боях, прожженные на бивуаках заношенные шинели, потрескавшиеся кивера, у многих офицеров – вообще неуставные вещи, в виде всевозможных полушубков и разнообразных шапок. Воистину, здесь не было столь любимого императорами лоска, зато каждое лицо, казалось, навеки приобретшее красноватый цвет от морозов, дышало такой уверенностью в себе, что вряд ли в тот год можно было бы найти более сильную духом армию.

Среди шинелей частенько попадались армяки ополченцев, а также – казачьи чекмени. Дон делом подтвердил верность Родине, выставив против Наполеона едва ли не всех способных держать оружие мужчин.

Наиболее предусмотрительные отсыпались по переполненным домам в предчувствии продолжения похода, однако основная масса предпочитала толпиться на узких улочках. Офицеры искали в толпе родственников и просто знакомых, с которыми были разлучены обстоятельствами, и то тут, то там происходили радостные встречи.

– Орлов! Ты?

Александр обернулся на голос.

Стоявший перед ним низкорослый усатый мужчина в полушубке с побитым кивером так живо напомнил первую в жизни кампанию, чье начало тоже прошло средь сплошных снегов, что слова сорвались с губ раньше, чем ротмистр умом осознал, с кем свела вдруг судьба.

– Трейнин! Откуда? Ты ж в отставке!

– В такую годину – и сидеть в поместье? Шалишь, брат! Я с самого Смоленска в партизанском отряде Винценгероде. Теперь вот – у Бенкендорфа. Числюсь, так сказать, по кавалерии. А ты как? Наслышан о ваших подвигах!

Недавно около небольшого местечка Плещеницы отряд Мадатова захватил в плен двух генералов и чуть не полтысячи солдат. Да и в Вильно александрийцы вошли одними из первых. Как, впрочем, и казаки Бенкендорфа, и партизаны Сеславина.

– Кто из наших здесь? – жадно спросил Трейнин.

Воспоминания о родном полку всегда одни из самых сладостных в жизни мужчины.

– Почитай, почти никого. Мезенцева недавно увезли. Тяжело ранило у Борисова. Лекари не знают, удастся ли спасти руку.

– Да ты что? – с искренней тревогой воскликнул Трейнин.

– Кстати, – вспомнил Орлов. – Это – мой поручик князь Лопухин. Отличный офицер, рекомендую.

Двое александрийцев, бывший и нынешний, обнялись с таким чувством, словно были братьями.

– А этого славного кирасира ты должен помнить по Пруссии. – Речь шла о Штадене, с которым Орлов встретился перед этим. Вместе сходили на Замковую гору, полюбовались городом с высоты, конечно же, немного выпили за встречу. Они не виделись более пяти лет и всю встречу рассказывали друг другу о жизни, службе, сражениях. Карл – о Шевардине, Бородине, Красном – местах, где покрыл себя славой Екатеринославский кирасирский полк.

Лопухин же с самого начала не отставал от старых приятелей и соседей по имению, потому прогуливались они втроем.

Конечно, были в тех воспоминаниях и любовные приключения. Как подобает дворянам – без конкретных имен. Тут обильную пищу давал отвоеванный город. Гордые полячки, в начале лета восторженно приветствовавшие вторгшихся в Российские пределы французов, теперь с гораздо большим пылом старались загладить вольные и невольные вины, как свои, так и родных. Как в таких случаях водится – сторицей.

– Разумеется, помню. Лето восемьсот седьмого. Неподалеку от Немана. – Трейнин обнялся с Карлом, как со старым знакомым, но чувствовалось, что само событие он помнит, а имя или фамилия напрочь улетучились из памяти. – Очень хорошо посидели, барон.

Чем удобен любой титул, всегда можно выкрутиться, называя собеседника графом или князем, намекая – все прочее тоже известно.

– Господа, может, зайдем ко мне и отметим встречу? Я квартирую буквально рядом, на соседней улице, – предложил Трейнин. – Там хоть тепло.

Когда же воин мог отказаться от подобного предложения? Тем более, у троицы кое-что было – может, и не слишком много для порядочного загула, но уж посидеть в приятной компании…

– Комнатка невелика, – разглагольствовал экс-гусар, указывая дорогу. – Да и живу я там не один, но зато познакомлю с таким человеком!

Поразить чем-то в новом Вавилоне было трудно, и три пары глаз заинтригованно уставились на партизана.

– И кто это? Генерал? Сенатор? Флигель-адъютант? Может, пленный маршал Наполеона? – предположил Александр.

– Мимо, Орлов! – торжествующе объявил Трейнин. – Московский священник!

– Священник?

– Ну да, поп. Когда французы вошли в Первопрестольную, они грабили все, до чего могли добраться их руки. Как ни прискорбно – в том числе храмы. И вот целая банда цивилизованных европейцев вторгается в обычную приходскую церковь, и что делает наш священник? Ни за что не угадаете, господа! Он дает им форменный бой. Один Бог ведает, каким образом выживает, но храм ограблен, и тогда поп набирает отряд сорвиголов и начинает мстить. Кого в этом отряде не было! И крестьяне, и мещане, и отставшие от полков и бежавшие из плена солдаты, и лихие люди. Причем поп оказывается прирожденным атаманом и свирепствует так, что французы назначают большую награду за его голову. Но в погоне за ней лишь теряют свои. – Трейнин, а за ним остальные рассмеялись над невольным каламбуром. – Мы встретились с этим отрядом накануне бегства Наполеона из Москвы, взаимодействовали с ним. Думали – наш герой останется в освобожденном городе, но церковь его была сожжена, и вот весь поход до Вильно в составе нашего отряда действовал поповский если не полк, то уж точно поповская сотня.

– И что теперь? – спросил Лопухин.

– Кто ж знает? Мы на границах нашей родины, отряды землепашцев и вольного люда расформировываются, а батюшка сидит здесь и ждет решения своей судьбы. Может – наградят, может – накажут. Негоже священнику воевать. Хотя все наши начальники решили дружно свидетельствовать в пользу его заслуг. Немало различного разноязыкого сброда благодаря нашему батюшке раскаялось в своем безбожии. Кстати, вот мы и пришли.

Комната Трейнина в самом деле была небольшой. Две кровати, стол да пара табуреток. Но с жильем в переполненном городе были такие проблемы, что даже подобная казалась чем-то наподобие царских апартаментов.

Нашлась и закуска. Здоровенный шмат сала, сухари – не бог весть что, но кто в походе думает о разносолах?

И только никакого обещанного священника в комнате не было.

– Где ж батюшка? – поинтересовался Орлов.

Рассказанная история увлекла его, и хотелось самому посмотреть на мстителя в рясе. Кроме того, полковой поп заболел, и никто не знал, сумеет ли он выкарабкаться.

– Кто ж знает? Может, в храм пошел грехи замаливать. А может – какие иные дела нашел. – Трейнин и сам был разочарован отсутствием священника.

Выпили с мороза и за встречу, а затем в комнате поплыли облака табачного дыма.

– Кстати, господа, вы знаете про обещание Платова?

– Это которое? Отдать дочь за того, кто захватит в плен Наполеона? – продемонстрировал осведомленность Лопухин.

Об этом обещании ходили легенды. Как и о дочери вихря-атамана, как с легкой руки Жуковского недавно стали называть донского генерала. Молва приписывала дочери несравненную красоту и все мыслимые и немыслимые добродетели, а уж о приданом не стоило говорить. Пожалуй, сотни партизан в мечтах видели себя зятем Матвея Ивановича, и не их вина, что Наполеон сумел ускользнуть из России.

– Оно самое. – Трейнин хмыкнул, предвкушая раскрытие тайны. – Как вы знаете, в нашем отряде было много казаков, вплоть до генералов. Так вот… – Бывший гусар сделал эффектную паузу и выдохнул: – Никакой дочери у Платова нет.

– Как – нет? – вырвалось почти одновременно у его собеседников.

– Так! – Трейнин торжествующе посмотрел на офицеров. – Дело в том, что у Матвея Ивановича сплошь сыновья. И кого он хотел выдать за счастливца, одному Богу ведомо.

– Не поминай имя Господа всуе. – Дверь отворилась, и в комнату шагнул крепкий высокий мужчина в дрянноватой распахнутой на груди шубе. Под шубой виднелась ряса, и даже большой медный крест висел на положенном ему месте.

– Благословите, отче! – Трейнин первым вскочил, склонил голову и сложил руки.

Вслед за ним поднялись остальные офицеры. Священник широким жестом благословил каждого в отдельности и покосился на стол. Но тут же спохватился и сурово посмотрел на собравшихся офицеров.

– Отец Феофан, мы как раз говорили о вас, – сообщил Трейнин, в то время как трое кавалеристов разглядывали вошедшего батюшку.

Лицо священнослужителя было крупным, раскрасневшимся с мороза. В дремучей нерасчесанной бороде виднелись сосульки. Выделялся большой ноздреватый нос, да из-под густых нависших бровей обжигающе смотрели темные глаза. Губы у попа тоже были полными, едва виднеющимися среди растительности.

Вся фигура отца Феофана лучилась такой силой, что офицерам охотно верилось – подобный богатырь запросто может раскидать десяток, а то и два французов. Не та у европейцев порода, чтобы выстоять против подлинной силы.

Орлов перехватил мимолетный взгляд батюшки, направленный на лежащую на столе снедь. Даже не столько на снедь, сколько на возвышающиеся над едой бутылки.

– Откушайте с нами, отче. – Ротмистр плеснул водки в стакан, встретился глазами с отцом Феофаном и долил стакан почти до краев.

– Это можно, – милостиво пробасил священник и пояснил: – Со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было.

После чего неторопливо опустошил стакан. Задумчиво пощелкал пальцами над столешницей, выбирая нечто более твердое, потом уцепил кусочек розоватого сала и бережно положил его в рот.

– Благодать, – констатировал отец Феофан и лишь потом снял с себя шубу.

Не сказать, что в комнате было тепло, однако офицеры тоже предпочитали сидеть в одних мундирах. После бесконечных ночевок на снегу любые четыре стены с крышей над головой воспринимаются как верх возможной роскоши. Да и есть у бесцветного русского напитка такое свойство – отогревать не только души, но и тела.

– У въезда в город видел торгующих казаков, – поведал Трейнин, жуя сухарь с салом.

– Чем же они торгуют? – Образ прирожденных воинов плохо вязался в голове Лопухина с торговцами.

– Серебром, – улыбнулся Трейнин. – Вернее, не торгуют, а меняют на ассигнации. Причем – по самому мелкому курсу. Поход же продолжается, господа, а лошади между тем не казенные, да и сколько они могут увезти?

Все рассмеялись. Лишь отец Феофан покачал головой:

– Негоже воину быть корыстолюбивым.

– Так они не только воины, отче. Они еще и добытчики. Надо же дома своих порадовать, опять же хозяйство укрепить. – Трейнин неплохо усвоил психологию сынов Дона.

– Слушай, Трейнин. Ты, помнится, жениться собирался. И как? – воспользовавшись паузой, спросил Орлов.

– Почему собирался? Женился. Двое детей. Дочурка и милый мальчонка. Вырастет – настоящим гусаром станет, – похвастался кавалерист. – Рано ли, поздно, но каждый должен подумать о продолжении рода.

Почему-то Орлову при этом вспомнился намек старшего Лопухина. Чтобы заглушить в себе сентиментальность, захотелось пошутить, мол, кто знает, сколько детей у истинного гусара, однако при суровом священнике говорить такое было не слишком удобно. Еще укорит, хотя как можно укорять тех, кто постоянно рискует жизнью и не знает, доживет ли до обретения семейного очага?

Тем временем Штаден явно позавидовал, что все внимание обращено не на него. Но у него тоже было о чем рассказать собравшимся. Барон извлек аккуратно свернутую ассигнацию и, посверкивая глазами, оглядел товарищей:

– Случайно, серебро отдают не за такие?

Никто не понял намека. Бумага пошла по кругу. Каждый из офицеров рассматривал ее, пожимал плечами, передавал другому. Ясно же, что барон решил показать ее неспроста. А вот зачем…

– Вы внимательнее читайте, – хохотнул фон Штаден. – Внизу.

– Казначейский билет. Государственный банк, – почти не глядя зачитал надпись Орлов.

– Уверен?

Александр всмотрелся и начал опять:

– Государственный… Что?

Барон рассмеялся так, как умел только он – жизнерадостно, громко, чтобы звякнула посуда и пошло гулять эхо. Но последнему просто не нашлось места в такой тесноте.

Тем не менее смех оценили по достоинству, и во взглядах тех, кто не знал Карла, как Орлов, промелькнуло уважение.

– Наполеон перед вторжением в Россию решил завалить ее фальшивыми ассигнациями. Европа всегда отличалась честностью и в дни войны, и в дни мира. Но, видно, шибко грамотных среди подданных корсиканца не нашлось. И хороших копировщиков – тоже. Кто-то допустил ошибку, и вот вся партия имеет такую надпись. – Кирасиры были много ближе к Главной квартире, чем прочие рода войск, разве что, за исключением гвардии, потому им дано было знать неведомое вечным странникам – гусарам. Тем более партизанам, оторванным от командования, его противоречивых распоряжений и циркуляров.

– Велики благодеяния, оказанные Отцом нашим Небесным нашей России, – перекрестился отец Феофан.

Трейнин протянул батюшке стакан, очевидно опасаясь, как бы священник не устроил молебна прямо в комнате.

– Выпьем, отче.

Похоже, от подобного предложения батюшка не отказывался никогда.

– Как решилось ваше дело? – спросил Трейнин, когда все выпили и занялись закуской.

– Пока никак, – признался Феофан. – Наверное, дело пойдет в Синод, и придется мне добираться до Петербурга в поисках правды. Но храма у меня все равно нет. Служить негде, так что… – священнослужитель махнул рукой.

– Отче, может, пока присоединитесь к нам? – робко предложил Орлов. – Наш батюшка слег, и теперь мы лишены духовного окормления.

Привлекал его отец Феофан. Именно такой и нужен был лихим гусарам, чтобы хоть несколько утихомирить их пыл и буйные забавы. Да и не годится без батюшки на войне.

Священник размышлял недолго. Как раз то время, которое потребовалось, чтобы был налит очередной стакан.

– Нельзя же так. Война – войной, а как без Бога? – И в знак согласия опрокинул водку в себя.

Первого января нового, тысяча восемьсот тринадцатого года русская армия пересекла границу. В Высочайшем Манифесте специально подчеркивалось, что ни о каких завоеваниях речь не идет, только об освобождении Европы и восстановлении законного порядка.

Великая армия сгинула в русских снегах. Немногим удалось прорваться назад. К небольшим сохранившимся частям можно было добавить еще не слишком великие толпы без оружия и дисциплины. Это прошли те, кто думал не о борьбе, а лишь о собственном спасении.

Практически вся артиллерия осталась в чужой стране. Но если по всей Европе по приказу Бонапарта спешно отливались новые пушки, то еще хуже у недавнего завоевателя обстояли дела с кавалерией.

Лихие гусары и уланы, конногренадеры и конноегеря, бесподобные в атаках драгуны, железные кирасиры – все они щедро покрыли своими костьми многочисленные поля сражений. Немало их лежало вдоль дорог или отдыхало под водами Березины. Те же, кто брел в плен или уже давно пребывал в нем, могли считать себя редкими счастливцами.

Массовая наполеоновская кавалерия, столь часто решавшая судьбу кампаний, исчезла как морок, оставив по себе одни воспоминания. Если пехоту еще можно было как-то набрать, пополнить за счет многочисленных наборов, то для формирования конных частей требовалось время. Да и кони, кстати, тоже. Отныне у французов не было возможности ни для стремительного наступления, ни для преследования противника, ни для разведки на поле боя, ни достойного противника русской конницы.

Русская армия тоже не отличалась многочисленностью. Стремительное преследование врага отдалило ее от резервов. Суровая погода и тяготы похода породили болезни, и полки стали меньше батальонов. Обычная беда любых безостановочных наступлений – отставание тылов. Надо было дать хоть краткий отдых, некоторое время, чтобы в свои части вернулись выздоровевшие, успели подтянуться маршевые роты и эскадроны, укомплектовать полки и дивизии. Однако недорубленный лес вырастает опять. Готовясь сам, одновременно позволяешь то же самое и противнику, и потому было решено насколько возможно упредить Наполеона, не дать узурпатору сформировать новые армии.

Войска двинулись в новый поход практически такими, какими подошли к границе. При этом русская конница прямо на ходу занималась переорганизацией. Успехи легкой кавалерии в прошедшую кампанию впечатляли, и теперь большинство драгунских полков превращались в конно-егерские и уланские. Вдобавок, вместо прежних четырехэскадронных кирасирских и драгунских и восьмиэскадронных гусарских и уланских все полки становились шестиэскадронными. В легкой коннице упразднялось деление на батальоны, и вместо них, как и в других, эскадроны отныне попарно объединялись в дивизионы.

Мера готовилась едва не с начала войны. Генерал Кологривов за несколько месяцев создал такой мощный резерв, что его вполне хватало для ее осуществления. Единственное – пополнение находилось в пути, никоим образом не успевая поступить в части до начала новых боев.

Помимо этого старые кавалерийские дивизии расформировывались, и вместо них создавались новые – уже чисто однотипные: гусарские, уланские, драгунские, конно-егерские… Разве что из двух кирасирских дивизий сделали три за счет добавления двух новых полков.

Александрийский полк при новом делении вошел в состав второй гусарской дивизии. Все ее полки прежде принадлежали к разным армиям – Мариупольский полковника князя Вадбольского – к Первой, Ахтырский генерала Васильчикова-второго – ко Второй, Александрийский – к Третьей и Белорусский князя Ланского – к Молдавской.

Но даже просто собрать их воедино получилось не сразу, и сначала вместо дивизии в сводном корпусе Винценгероде находилась лишь одна бригада из Александрийского и Белорусского полков.

Ровно месяц спустя под Калишем отряд Винценгероде настиг уходящий саксонский корпус Ренье, вернее – его остатки, и нанес ему сокрушительное поражение. В этом бою два эскадрона князя Мадатова лихой атакой опрокинули собранную вместе саксонскую конницу, после чего принудили к сдаче два вражеских батальона во главе с генералом Ностицем. Говоря по правде, саксонцы вполне могли отбиться, соотношение сил было в их пользу, да еще при батальонах имелась артиллерия, однако дух их был сломлен, и несущиеся на вороных конях черные гусары, видно, показались пехотинцам предвестниками неминуемой смерти…

В Калише был окончательно закреплен наметившийся чуть ранее союзный договор. Отныне Россию поддерживала Пруссия. Единственные союзники на протяжении ряда лет, пруссаки в далеком восемьсот седьмом подпали под власть Наполеона. Как истинные немцы, они дисциплинированно покорились силе, однако в глубине души упорно не желали смириться с поражением и при первом удобном случае с готовностью присоединили свою армию к русской. Благо, подготовленные в качестве ополчения резервы позволили достаточно быстро довести ее до солидной численности, и теперь русские и немцы привычно выступали в одном строю против недавних захватчиков. Военные действия теперь переместились на территорию германских княжеств. Отныне Отечественная война превращалась в войну за освобождение Европы…

– Надо признавать собственные ошибки. – Владелец перстня в виде кусающей свой хвост змеи говорил раздумчиво, тщательно взвешивая каждое слово. – Я написал всем братьям свое мнение – здесь надо действовать тоньше. Разрушить этот последний оплот можно только изнутри. Пусть работы хватит на десятилетия, если не на весь век. Спешить нельзя. Даже если они победят в открытом бою, то пусть унесут с собой и в себе зародыши тех идей, которые их погубят. Не при жизни нынешнего поколения, так в дальнейшем. Но это – в перспективе. Пока нам надо потихоньку убраться отсюда.

– Да кто нас тут знает? – возразил его собеседник.

– Мало ли?

Увы, обладатель перстня был прав. Внизу, в совсем недавно пустом трактирном зале, где перед этим сидели лишь трое шляхтичей, исполнявших роль охранников, произошли некоторые перемены. Четыре человека, двое из которых были офицерами, еще один – денщик, и четвертый – священник, вошли туда с морозца и немедленно потребовали чего-нибудь соответствующего и, разумеется, закусить. На беду тех, кто в это время предавался размышлениям в одном из номеров, офицеры были одеты в обычные шинели да общекавалерийские сюртуки под ними. Хотя и вместо положенных шпаг имели при себе сабли. Но кто придает значение мелочам во время похода?

Вошедшие лишь мельком скользнули взглядом по вооруженным шляхтичам. На территории России все подчинялись общему закону, и подобное было бы немыслимо, но здесь каждый творил, что хотел. Тем более во время войны.

– Как вы себя ведете? Вот скажите, когда вы в последний раз были в обычной церкви? – сурово выговаривал батюшка.

– Тут нет церквей. Одни костелы, – притворно вздохнул Орлов.

– Все равно. Вы же обязаны подавать пример пастве, а вы… Не успели захватить город, как какие-то шашни с дамами, прости меня Господи! И ни малейшего раскаяния за содеянное.

Сам отец Феофан был вынужден следовать епитимье. Церковное начальство покарало священника за нарушение заповедей. Кто-то даже предлагал лишить его сана за партизанство, однако светские власти поступили иначе. Сам Александр, узнав о подвигах батюшки, повелел считать их подвигом во имя веры, и в итоге Феофан был награжден наперстным крестом на Георгиевской ленте, но одновременно – подвергнут покаянию за душегубство. Батюшка каялся, подчеркивал свое смирение, но трудно было судить, насколько все это искренне. Во всяком случае, простые гусары души не чаяли в новом полковом священнике и сквозь пальцы смотрели на его некоторую склонность к питию. Которая, впрочем, в этой среде пороком отнюдь не считалась.

– У нас не паства, у нас – подчиненные, – с улыбкой напомнил Александр.

Отец Феофан сурово нахмурил густые брови и укоризненно покачал крупной головой.

Владелец заведения еще только нес выпивку снимавшим шинели гусарам, но последние были настолько увлечены беседой, что не обратили внимания на скрипнувшие ступени.

Офицеры тоже не привлекли внимания спускавшихся. Эка невидаль – офицер в кабаке! Причем принадлежность к той или иной армии не играет роли. Мужчина с кольцом только сделал знак шляхтичам, и те с некоторым сожалением стали подниматься.

Так хорошо сидели, и вот теперь опять скачи невесть куда и зачем!

Как раз в этот момент Лопухин оглянулся на звук отодвигаемой лавки. Михайло только что снял шинель и собирался сесть за стол, так что его жест был чисто машинальным.

В следующий момент лицо поручика оцепенело.

Орлов мгновенно уловил перемену и проследил за его взглядом. Мужчины как мужчины. Вот только один заметно вздрогнул и в свою очередь уставился на Лопухина.

– Это Жаннен, – шепнул Михайло. Хотел объявить погромче, но подвел голос.

Рука поручика потянулась к эфесу. Никакого другого оружия при гусарах не было.

Жест не остался незамеченным. Только прочие еще не понимали причины, и лишь Орлов судорожно вспоминал не столь давний рассказ о смерти старого князя.

– Жаннен, ты арестован! – Михайло как-то не задумывался, что он не полицейский чин. Перед ним стоял убийца дяди – и это являлось самым главным.

Бывший повар с неожиданным проворством выхватил откуда-то из-под сюртука пистолет и, взводя курок, наставил оружие на племянника.

Он не учел лишь одного – реакции Орлова. Ротмистр не думал – он действовал. Другу угрожала опасность, и Александр резко, пожалуй, еще проворнее, чем Жаннен, выдернул саблю и в непрекращающемся движении полоснул ею по горлу противника. Любой другой удар требовал больше времени, а палец беглого повара уже жал на спуск… Да и так длины руки с клинком едва хватило, чтобы дотянуться до Жаннена.

Надо сказать – шляхтичи не зря ели свой хлеб. Жаннен еще только начал падать, забрызгивая все кровью, как охрана уже держала оружие в руках. Не сплоховал и главный в этой компании. Правда, никакой сабли при нем не было, однако одним неуловимым движением он дернул трость, и из нее выскочил длинный узкий клинок шпаги.

Орлов машинально проследил за превращением обыденного предмета в смертоносное оружие и потому заметил сверкнувшее на пальце кольцо. Когда-то гусар под впечатлением слов умирающего незнакомца искал у кого-нибудь такое же, и теперь прошлое вспыхнуло в памяти яркой картиной.

Все совершалось без каких-либо обращенных друг к другу напыщенных фраз, обвинений или пояснений. Кровь пролилась – и никто не нуждался в выяснении причин случившегося.

Шляхтичи оценили ротмистра как более опасного врага и обрушились на него вдвоем. Лопухину достался третий, по виду – сущий увалень, однако на этот раз внешность оказалась обманчива. Увалень взорвался таким каскадом рубящих ударов, что просто чудо, как поручик сразу же не превратился в их жертву.

Загремела опрокинутая лавка, вскрикнул в дверях хозяин, однако начало схватки оказалось на редкость безрезультатным. Сталь натыкалась на сталь или без толку рубила воздух, проносясь в вершке от человеческой плоти. Жаннен еще бился в предсмертной агонии, а над его дергающимся телом пять человек дрались за свои жизни. Мужчина с кольцом стоял чуть в стороне, словно его пока ничего не касалось, а денщик и батюшка никак не могли должным образом отреагировать на ситуацию.

И что значит – должным?

Сбитая чьим-то неловким ударом здоровенная миска врезалась Аполинарию в ногу и словно пробудила денщика от спячки. Нет, он не стал хвататься за саблю, хотя она висела у левого бедра. Вместо этого Аполинарий с вполне понятной при его массе легкостью подхватил лавку и махнул ею, как какой-нибудь былинный богатырь.

Ближайший к денщику шляхтич совершил непростительную ошибку. Ему бы пригнуться или отскочить в сторону, но вместо этого пан выставил в защиту клинок, явно не понимая, какое оружие применено против него.

Дубовая лавка выдержала столкновение и с саблей, и с человеческим телом. А вот телу пришлось туговато. Шляхтич отлетел в сторону пушинкой, однако столкновение с некстати оказавшимся на пути столом продемонстрировало полную материальность человека. Грохот был такой, будто прямо в небольшом зальчике выстрелила пушка. В тот же миг без малейшей заявки на благородство Орлов воспользовался кратким замешательством последнего оставшегося перед ним противника. Острие клинка прошлось по животу, разрывая кожу и внутренности, а ротмистр уже прыгнул на того, кого машинально зачислил в главные враги.

Прыгнул – и еле успел отскочить. Узкое шпажное жало едва не кольнуло гусара прямо в глаз. Орлов не слишком ловко отмахнулся от следующего выпада, и тут нога наткнулась на чье-то валявшееся на полу тело.

Ротмистр неловко полетел на спину. Даже в этом, не самом лучшем в своей жизни положении Орлов успел отбить долженствующий стать последним удар, а вслед за тем в левой руке мужчины как-то сам собой возник небольшой двуствольный пистолет.

– Барин!!!

Верный Аполинарий никак не успевал на помощь и даже не мог использовать лавку в качестве метательного оружия. Неведомыми судьбами Провидения, а может, сложившимся перед боем раскладом аккурат на пути стоял отец Феофан.

Орлов уже чувствовал, как пули ворвутся в тело, пройдут насквозь или застрянут среди бесчисленных внутренних органов. И тут в дело вступил священник.

Отец Феофан молниеносным рывком схватил мужчину за плечо, развернул и тут же впечатал пудовый кулак в лицо.

Эффект оказался таким же, как встреча шляхтича с лавкой. Мужчина отлетел, неловко взмахнув руками, уронил оружие, после чего упал и застыл в неловкой позе.

Вскочить на ноги и очутиться рядом с поверженным для Орлова оказалось делом нескольких кратких мгновений.

– Сдавайтесь, сударь! – Теперь уже ротмистр направил острие сабли на лежащего противника. Однако тот безучастно смотрел куда-то в пространство остекленевшим взглядом и не боялся угроз, как не соблазнился бы и наградой.

Лопухин успел покончить со своим шляхтичем, и теперь в корчме помимо хозяина и гусар лежали лишь трупы: шляхтич, сбитый массивной лавкой, тоже не подавал никаких проблесков жизни.

– Аполинарий, обыщи их, – распорядился Орлов, вытирая клинок о выпавшую из рук хозяина тряпку. – А вам, батюшка, нижайший поклон. Кабы не вы – лежал бы я в общем с ними ряду.

– Но как же так? – сокрушенно покачал головой отец Феофан. – Я же его только отбросить хотел, не дать совершить грех, а оно эвон как повернулось! Прости меня, Господи, ибо воистину дорога в ад выстлана благими намерениями.

– Да, не переживайте вы, отец. – Ротмистр дружески положил руку на плечо священника. – Всякое бывает. Какой грех, если вы спасали жизнь?

Но священнослужитель уже бормотал молитву, не то заупокойную, не смущаясь, что убиенные не относятся к православной вере, не то – покаянную.

– Аполинарий! – Орлов решил оставить пока батюшку наедине с небом. – Я сказал – обыскать!

– Я, Ляксандр Ляксандрович, покойников ужасть как боюсь, – попытался увернуть от работы денщик.

– Не ври. Мало ли ты видел пострелянных да порубленных! Выполнять! – строго приказал ротмистр, но тут же склонился и тихо, чтобы никто не услышал, дополнил: – Кольцо с пальца сними, чтобы никто не видел.

Кольцо казалось чем-то личным, предметом, с которым обязательно требовалось разобраться самому. Тогда, когда судьба даст немного времени на размышления и разборки. Уже второе кольцо, попавшее к Орлову.

Сверху спустился мальчуган, чем-то похожий на хозяина, и Орлов немедленно послал его за помощью. Никакой вины за собой он не чувствовал. Жаннен первым обнажил оружие, пытаясь убить офицера и этим сразу зачислив себя во враги. Но все-таки во избежание неприятностей требовалось утрясти необходимые формальности, и сделать это было лучше по горячим следам.

Один Лопухин оставался безучастным. Он стоял, рассматривая бывшего повара, но так, словно никого перед собой не видел.

– Надеюсь, хоть тебя успокаивать не придется? – негромко произнес ротмистр.

– Нет, – встрепенулся князь. – Просто все так неожиданно… Спасибо за тот удар, Саша.

– Не за что. Сегодня – я, завтра – ты. Меня бы тоже не было, если бы не наш батюшка. Зато теперь ты точно знаешь, что дядю отравили. Иначе зачем Жаннену сразу хвататься за пистолет?

– Но почему? Дядя всегда его выделял, хорошо платил и вообще никогда не относился к Жаннену как к простому слуге. Как к мастеру своего дела, так вернее. И вдруг… Я бы еще понял – ограбить, а просто так…

– Понятия не имею, князь. И, боюсь, этого мы не узнаем.

Меж тем Аполинарий выложил на стол целую кучу вещей. Здесь были всевозможные бумаги, включая документы, и даже векселя, толстый кошелек, наполненный золотом (глаза хозяина поневоле блеснули, остальные же посмотрели с полным равнодушием), какие-то склянки с жидкостью, весьма хорошая карта…

На этом перечень был исчерпан. Не в том смысле, что извлечено было все. Просто в корчму вошли несколько офицеров, и обыск убитых плавно перешел в выяснение обстоятельств дела…

Фортуна переменчива. Наполеон сумел ценой невероятных усилий собрать новую армию. Встреча произошла у Лютцена неподалеку от Лейпцига. Французский император имел полуторное превосходство в силах, однако значительно, в два с половиной раза, уступал союзникам по кавалерии.

По выражению Наполеона, Бог всегда на стороне больших батальонов. Однако полководческий гений знаменитого корсиканца уже явно иссякал. В результате сражения союзники отступили. Вот только победа была какой-то неубедительной. Французы потеряли вдвое больше людей, потери же союзников заключались главным образом в территории. Причем – отнюдь не в своей.

Вместе с остальной русской конницей александрийцы ходили в атаки, прикрывали общее отступление, словом, выполняли свою обычную воинскую работу.

Гораздо более неудачным было сражение при Бауцене. Но и тут союзные войска отошли организованно, а у Наполеона не было конницы, чтобы преследовать их.

В отступлении Орлов участвовал уже весьма пассивно. В разгар одного из арьергардных боев недавно получивший за предыдущие отличия чин майора, Александр заметил идущую на рысях французскую батарею. Не составляло труда предугадать ее дальнейший путь. Вот скоро она выскочит перед русскими каре, а там несколько залпов хорошо проредят стоящую в плотных порядках пехоту.

Майор привык к войне. Уже вросло в плоть и кровь заранее определять все возможные пути для мыслимых и немыслимых передвижений. В генеральных баталиях это не помогало, там приходилось действовать в составе полка, а то и бригады, зачастую – совсем на ином участке, но в авангардных и арьергардных сшибках – дело другое.

Спасибо учителям – Кондзеровскому, упокой, Господи, его душу, Мадатову, Ламберту…

Примерно в ту сторону вела небольшая балка. Потом как раз справа будет небольшой лесок, который прикроет на некоторое время эскадрон. Должны успеть, вот только французской пехоты там…

Орлов выскочил перед строем и коротко известил:

– Братцы! Надо взять батарею. Иначе пехоте несдобровать. – С удовлетворением заметил на лицах понимание и готовность жертвовать собой. – За мной рысью!

Справа по три эскадрон быстро спустился в балку. Она была недлинной, а там – заветный лесок и…

– В атаку марш-марш!

Эскадрон на ходу перестроился в две шеренги и пустился галопом. До батареи было недалеко. Артиллеристы заметили несущуюся на них слитную массу кавалерии, и там сразу началась суматоха.

Номера торопливо отцепляли пушки, разворачивали их, доставали из передков заряды… Но расстояние стремительно сокращалось. Эскадрон шел почти карьером, стараясь успеть раньше, чем грянет убийственный залп.

Если бы артиллеристы были поопытнее и похладнокровнее, все могло обернуться иначе. Но после всех потерь французская армия была уже не та. Нервы у многих пушкарей не выдержали. Кто-то бросился от орудий прочь, словно надеялся убежать от лошадей, кто-то посообразительнее принялся рубить постромки в упряжках, норовя оседлать крупных артиллерийских коней, и только какая-то часть торопливо заряжала, словно играя в перегонки, ставкой в которых была жизнь…

Одна из пушек окуталась дымом. Орлов ощутил удар по левой руке, пальцы непроизвольно разжались, выпустили поводья. Однако позиция была настолько близка, что конь продолжал нестись вперед, а майор был опытным наездником, чтобы вывалиться из седла.

Гусар может упасть вместе с конем, но никогда – с коня!

Пролетая мимо артиллеристов, Александр еще махнул саблей, однако не достал никого.

Выстрел был первым и последним. Гусары с разгона растоптали храбрецов и понеслись в погоню за удирающими.

– Фомин! Аппель! – Майор еле остановил скакуна.

Только теперь, под звук трубы, он взглянул на руку. Ментик на рукаве был вспорот, плечо побаливало, но, похоже, зацепило вскользь. А может, и просто контузило. Зато кисть руки распухла, а кровь текла с нее так, будто в жилах ее было с явным избытком.

Почему-то вспомнился Мезенцев. Говорили, что у него оказались перебиты какие-то сухожилия и правая рука теперь не действует. Неужели и тут?…

А еще могут отрезать, и останешься на всю жизнь одноруким…

Но аппель созывал рассыпавшихся гусар, и привычный сигнал помог справиться с мгновенной слабостью, заставил думать о другом.

Шеренги нарастали. Орлов мельком взглянул на ряды.

– Первый полуэскадрон – цепляй орудия! Где Кузнецов?

– Убит, ваше благородие! – отозвался Трофимов. – Человек с десяток положили нехристи.

Эх, старый унтер! А ведь срок службы давно прошел! Но даже на сожаление времени не было. Ближайшая французская колонна повернула к захваченной батарее и бегом бросилась в атаку.

– Убитых и раненых забрать! Второй полуэскадрон – к атаке!

Колонна была батальонной. Многовато против одного эскадрона, тем более для его половины. Но другая должна была вывезти трофеи, а прочее – судьба.

Гусары возились с запряжками, делая то, что перед ними делали французы, но в обратном, если так можно выразиться, порядке. Благо, с лошадьми все привыкли иметь дело, и уж заставить их слушаться умели всегда.

Строй бегущих нарушился. Сейчас они неслись нестройной толпой, и появился небольшой шанс опрокинуть их, задержать на какое-то время.

Французский командир тоже осознал опасность, и барабаны тревожно затрещали. Солдаты стали останавливаться, собираться в колонну, которая вмиг ощетинилась штыками.

Орлов обернулся. Первый полуэскадрон уже тронулся с места. Некоторые из шести пушек тянуло только по паре лошадей, постромки остальных скакунов были перерублены удиравшими артиллеристами, а ловить сбежавших коней по всему полю явно не было времени.

Левая кисть ныла. Майор попытался пошевелить пальцами, что удалось с некоторым трудом.

– Вы ранены? – Трофимов обошелся без титулования. – Надо перевязать!

– Потом, – отмахнулся Орлов.

Батальон вновь двинулся вперед, хотя и гораздо медленнее. Стоять и смотреть, как на твоих глазах увозят твои же орудия, было невозможно. Но и решимость гусар, явно готовых броситься в отчаянную атаку, тоже вызывала определенное уважение.

Еще одна колонна повернула в их сторону. Но эта была достаточно далеко и могла успеть лишь к шапочному разбору.

– Орлов, уходи! Я прикрою! – подскочил Лопухин, до которого дошло известие о ранении командира.

– Князь, займи свое место, – отозвался майор.

– Но ты ранен…

– Ну и что?

Если бы хоть были ружья, чтобы попробовать сдержать неприятеля огнем! Но кроме все тех же шестнадцати мушкетонов ничего серьезного у гусар не имелось. Зато французы при попытке атаки запросто могли бы положить если не всех, то не меньше половины.

Меньше сотни саженей. Пора что-то решать. Стоя на месте, обрекаешь себя на уничтожение, атакуя – на разгром.

Взгляд назад. Гусары вовсю погоняли лошадей. Путь перед ними был свободен. Будь у французов конница, их легко бы перехватили, а так – уже по-любому не успевали.

– Отходим. – Майор еще заставил себя посмотреть на поле недавней атаки: не лежит ли где тело в знакомом черном мундире?

Есть бегство, а есть отступление. Полуэскадрон организованно отходил на рысях, дабы никто не мог упрекнуть в трусости.

– Какие потери? – спросил Орлов у Лопухина.

Он слышал, однако десяток человек – убиты или же, что называется, выбыли из строя?

– Четверых наповал и шестеро раненых. С тобой – семеро.

С другой стороны уже торопливо выдвигался еще один эскадрон черных гусар, чтобы прикрыть товарищей. Еще минута – и сам Мадатов налетел на Орлова почище любого француза.

– Молодец, майор! Как есть – молодец! Пехоту спас, пушки из-под носа уволок… – Князь обнял Александра, дружески стукнул его по плечу и вдруг посмотрел на руку Орлова. – Да ты ранен?

– Пустяки. – Рука ныла все сильнее, и приходилось прилагать усилия, чтобы не показать этого.

– Лопухин! Принимай команду! И никаких возражений!

Напряжение боя уже схлынуло, и возражать майор не собирался. Кровь продолжала течь, и даже странно, что еще не вытекла вся.

Кто-то бинтовал, кто-то поддерживал, а потом прямо под открытым небом какой-то врач дал стакан водки и долго ковырялся в руке, сшивая, накладывая лубки…

После Бауцена стороны заключили перемирие на три месяца. Возможно, Наполеон надеялся как-то упрочить свои позиции, получше подготовить армию, а то и – кто знает? – превратить перемирие в мир. Повторный поход на российские просторы был невозможен, но хоть свести результаты к ничьей, раз победа не удалась! Лютцен и Бауцен показали союзникам, что Франция еще сильна, так какой им смысл продолжать войну?

На деле результаты были прямо противоположны. Дипломаты провели неплохую работу, и объявившая не столь давно нейтралитет Австрия в очередной раз объявляла Наполеону войну. Теперь к окончанию перемирия союзники готовились выставить против Наполеона три армии, костяк каждой из которых составляли русские войска. Вторая гусарская дивизия вошла в Богемскую армию прусского фельдмаршала Блюхера. Александр с каким-то непонятным упорством всюду стремился выставить на главные роли всевозможных иноземцев, и в войсках распространялась горькая шутка Ермолова, которой тот якобы отозвался на фразу Императора о желательной награде: «Государь, произведите меня в немцы!»

Хотя как раз к пруссакам, которые наряду с русскими вошли в армию Блюхера, русские всегда относились хорошо, как к своим испытанным союзникам. Да и самого Блюхера, переименованного солдатами в Брюхова, искренне любили. Им импонировали не только его несомненная храбрость старого солдата, но даже показная грубость, достойная профессиональных вояк.

Орлов прибыл в полк, едва сняли лубки. Кисть действовала плохо, пальцы почти не слушались, так и норовили выпустить самый легкий предмет, который пробовал взять майор, однако сидеть в тылу из-за подобной ерунды было стыдно. За взятие орудий Александр получил самую почетную награду, на которую только мог претендовать офицер, – орден Святого Георгия, и теперь буквально не расставался с ним, цепляя на любую форму одежды.

Он уже твердо решил, что поселит в далекой Орловке тех из гусар, которые отслужат свое и выразят желание поселиться в имении бывшего командира. Да и не только гусар. В последнем письме говорилось, что Орловка осталась без священника, и теперь Александр исподволь обхаживал отца Феофана, уговаривая того после войны отправиться из Первопрестольной в сельскую глушь. Отец Феофан мялся, не давая согласия, но и не возражая.

– Ты так к себе весь полк перетащишь, – посмеиваясь, сообщил Лопухин.

Они по привычке занимали комнату на двоих. При вечной нехватке жилья позволить себе жить в одиночку могли лишь генералы, да и то далеко не всегда. Порою все офицеры эскадрона ютились вместе, но так на то и война. Когда полки и дивизия стоят лагерем, иное ожидать попросту глупо.

– Война не вечна, – философски заметил Орлов, окутываясь клубами дыма.

Его левая рука висела на перевязи такого же черного цвета, как и мундир. Можно было бы обойтись совсем без повязки, кисть – не предплечье, однако так было эффектнее в глазах дам, и Орлов старался вовсю.

– А мир?

– Тоже. Слушай, князь, помнится, ты обещал завязать с масонами, – вдруг ни с того ни с сего напомнил Орлов.

– Я завязал.

Кого-то умиляли давно позабытые на Руси виселицы, стоявшие здесь на площадях и на перекрестках дорог. Правда, повешенных на них преступников видно не было, и поклонники Европы видели в том врожденную сознательность германцев. Мол, боятся, вот и стараются вести себя законопослушно. Но Александр Александрович каждый раз напоминал, что, в отличие от цивилизованных земель, казней в России не было давно, как бы не сорок лет, а если не считать разбойника Пугачева со товарищи, то и все семьдесят. Так какое государство более справедливо?

– Поклянись, что ты никогда ни с кем без моего соизволения не заговоришь о том, что я расскажу. И никогда не примешь участия в делах ни одной ложи.

В глазах Лопухина мелькнуло удивление. Какие клятвы между сослуживцами? Но если надо…

– Слово чести.

Штаб-ротмистр, недавно Лопухин за отличие получил очередной чин, с интересом ожидал продолжения.

– Видишь ли, князь, война действительно продолжается. Одна гадалка предсказала мне очень долгую жизнь, однако сам знаешь, сколько случайностей ее могут укоротить. Не хочу, чтобы тогда все прервалось. В общем, помнишь наш разговор о просьбе твоего покойного дядюшки?

– Конечно. – Хотя, если бы не напоминание, вряд ли Михайло вспомнил бы о нем.

Орлов повертел трубку в руке, жадно затянулся и изрек:

– Дело в том, что это правда. Записки действительно существуют. И они у меня.

Лопухин не слишком понимал, о чем идет речь. Слова дяди в свое время тоже были достаточно расплывчаты, понять, какие бумаги могли попасть к Орлову, было трудновато, да и зачем гусару бумаги?

Майор не спеша, с остановками, рассказал о давней стычке в Пруссии. Об оставшемся для него безымянном помещике, его нежданном наследстве, даже о предупреждении опасаться людей с кольцом в виде кусающей хвост змеи.

Трубка прогорела. Выбить ее Орлов сумел, набить же вновь было трудно. Пришлось заняться этим Лопухину. Не звать же кого из денщиков во время такого разговора!

– Вот, – Орлов небрежно кинул на стол кольца в виде змеи. Аполинарий тогда не подвел, сумел каким-то образом оставить незамеченным снятие кольца с пальца трупа, хотя жаловался, что сделал это с немалым трудом. – Это было у напарника Жаннена. А это – то, которое я подобрал в Пруссии.

Князь лишь присвистнул. Сам он был настолько поглощен мыслями о поваре и судьбе дядюшки, что никаких мелочей не замечал. Да и не знал он ничего о подобных кольцах.

– Выходит, это правда? – лишь сумел выдавить из себя Лопухин. – С записками, таинственным орденом, или как назвать рыщущих убийц?

– Масонской ложей, – серьезно сказал Александр, принимая из рук подчиненного разожженную трубку. – Кстати, неведомый помещик что-то говорил о камне, который якобы должен сильно помочь в сочетании с записками. Уж не ведаю, тот ли… – Он выложил золотую цепочку, увенчанную довольно крупным полупрозрачным камнем, играющим всеми оттенками красного цвета. – Мой Аполинарий честно выложил бумаги, кошелек, однако не смог сдержаться и попытался прикарманить найденный у того же мужчины камень.

– Никогда не видел такого.

– Я тоже. Потому и подозреваю: разговор тогда шел о нем. А может, я ошибаюсь. Тут есть странность. Подозреваю – именно из-за нее Аполинарий и отдал камень мне. По его утверждению, первоначально он походил на обычный алмаз, бесцветный, играющий гранями, и вдруг обрел красноватый цвет. Ну, Аполинарий и испугался. По-любому, теперь-то его чего отдавать?

Лопухин несколько нервно набил трубку себе и все никак не мог ее раскурить. Когда же табак разгорелся, то после нескольких затяжек Михайло забыл о нем, и трубка потихоньку погасла.

– Записки, конечно, на латыни?

– Почему решил? – хмыкнул Орлов.

– Зачем-то ты просил научить языку. Кстати, это одна из причин, из-за которой дядюшка заподозрил твое вмешательство в ту историю. Вторая, – предупреждая естественный вопрос, упредил штаб-ротмистр, – он, похоже, смотрел копии донесений где-то там…

Почему штабы и министерства, судя по жестам, всегда обитают где-то наверху, будто являются филиалами небесных канцелярий?

– Вернее сказать – латынь там тоже присутствует. Большая часть написана на вообще неведомых мне языках. Да сам посмотри – Орлов хорошо подготовился к разговору, и потому бумаги все в том же переплете уже лежали наготове.

– Иудейский язык. Такое впечатление, что списано с какой-нибудь каббалы, – определил относительно более грамотный Лопухин, наугад пролистав несколько листков. – Этот, по-моему, арабский. А вот этого языка никогда не видел. И этого тоже.

Он показал на странные значки. Откуда было знать двадцатилетнему гусару о рунических письменах? Даже если некоторое время он обучался в иезуитском пансионе. Тамошние преподаватели тоже отнюдь не являлись знатоками наук, тем более – древних письменностей.

– Вот видишь. Основное даже прочитать нельзя, – прокомментировал Александр.

– Подожди… – Лопухин сморщил лоб. – Дядя в мое последнее пребывание у него настаивал, чтобы я научился читать по-иудейски. Не скажу, чтобы мои познания были значительны, но кое-что понимать я научился.

– Уже легче, – улыбнулся Орлов.

Его несколько мучило, что он должен что-то скрывать от друга. Теперь же появилась надежда – друг поможет разобраться с нежданным и не слишком нужным наследством.

– Угу. Особенно – учитывая мои знания. Что знал, и то давно позабыл. Ты хоть имеешь понятие, о чем тут вообще идет речь? – Князь до сих пор не прочитал ни одной строчки. – Может, какая-нибудь ерунда, не стоящая времени?

Майор пожал плечами. Все может быть. Да и не очень-то он верил всяким тайным знаниям.

– Что же еще? – И процитировал то немногое, что понял: – «Различные способы, ведущие к обретению бессмертия, собранные по крупицам из разных трудов знающих людей и заслуживающие несомненного доверия при соблюдении некоторых условий, изложенных в начале каждого способа».

Челюсть Лопухина отвисла, да так и осталась открытой. В отличие от более старшего друга, он воспитывался в системе Просвещения и потому был убежден в существовании многих чудес, в их познаваемости и возможности использования.

– Еще я попытался разобрать первый из рецептов. Как и что с ним делать – понятия не имею, зато в Варшаве в какой-то лавке купил у жида порошок парацельсиум, в сей рецепт входящий. А вот прочие мудреные названия на латыни оставил на потом.

Молодой князь никак не мог отойти от изумления.

– Это же вечная мечта людей о бессмертии, а ты так спокойно говоришь об этом! – наконец сумел он выдавить из себя.

– Все мы вечны во Христе, – перекрестился Орлов. – Хотя, если на это будет воля Его, то почему бы не попробовать? Возьми, почитай. Может, что-нибудь поймешь.

Лопухин взял записки благоговейно, однако напомнил:

– Я никому не скажу.

– Меньше пафоса, князь. Бумаги того не стоят.

Перемирие закончилось, и сразу в движение пришли тысячи людей, одетых в самую разнообразную форму. По всей линии соприкосновения разыгрались сражения, бои и просто мелкие стычки, в которых противники то робко прощупывали друг друга, а то старались уничтожить противостоящую армию.

– Я же говорил, князь, что будет дождь! – Орлов чуть коснулся левой голени. Рана частенько ныла, предвещая перемену погоды, и майор редко ошибался со своими прогнозами.

Даже дождь не был помехой. Только что войска Блюхера прижали французов к разбухшей от непогоды реке Кацбах, а решительная атака русских гусар буквально заставила значительную часть врагов броситься в мутные воды. Не меньше десяти тысяч утонули, вдвое больше врагов погибло на берегах, и победа была полной.

Александрийские гусары привычно выстраивались. От вездесущей грязи и без того черные мундиры и вороные кони стали еще чернее, если подобное вообще возможно в природе.

– Брюхов… – шелестнуло по рядам.

С левого фланга в окружении небольшой свиты подъезжал суровый прусский фельдмаршал, и Мадатов торопливо направился к нему с докладом.

– А, мои гусары Смерти! – приветствующе воскликнул Блюхер, не то перепутав полк с похожим прусским, не то польстив, сравнив александрийцев с теми, с кем прошла его собственная молодость. – Вы дрались лучше всех!

Значит, о путанице речь не шла. Александрийцы в жарком бою действовали словно на маневрах, и во многом их удар решил судьбу боя.

– Это не гусары Смерти, ваше высокопревосходительство, – поправил Мадатов. Ему не хотелось быть вторым, только первым. – Это – бессмертные гусары.

Князь еще не знал, что вырвавшаяся фраза войдет в историю и отныне александрийский гусарский полк даже в официальной переписке будет именоваться «бессмертным» до тех пор, пока будет существовать Русская Императорская армия.

И хоть в строю положено молчать, но гусары дружно рявкнули «Ура!», подтверждая слова командира.

– И после этого ты что-то говоришь о бессмертии? – торжествующе улыбнулся Орлов, обращаясь к Лопухину.

Лица обоих были перемазаны, долгий бой должен был лишить сил, однако не зря победу представляют в облике крылатой женщины. Души пели, и найдись противник – на него устремились бы с тем же азартом, с которым буквально полчаса назад лихо неслись в последнюю на сегодняшний день атаку. Да только от французов остались лишь во множестве валяющиеся среди грязи тела, сбитые в кучи пленные да воды Кацбаха, уносящие тех, кто напрасно пытался обрести в них спасение…

Тем же, кто успел убежать в сторону, предстояло вновь встретиться с русской кавалерией уже завтра. Беглецы этого боялись, преследователи на это надеялись. Страхи одних и надежды других сбудутся завтра, а сегодня уже вечерело, и войска получили краткую передышку. Ровно на одну ночь.

– Разобрался хоть с записями? – Невероятно, однако Орлов почти не вспоминал о бумагах и уж тем более не заговаривал о них. Вначале все время занимала подготовка к походу, потом – поход, сейчас – бои.

– Когда? Мне бы несколько свободных дней, – вздохнул Лопухин. – А лучше – месяц.

– Будут. Какие проблемы, когда у нас в запасе – вечность?

Огонек костра легонько трещал и трепыхался у самой земли. Даже небольшой, он создавал подобие уюта посреди осенней равнины. В России наверняка уже кружил снег, но тут – Европа, и даже приближение зимы было больше похоже на начало осени. Уж по погоде, во всяком случае.

Теплом и не пахло, однако памятных по прошлому году российских морозов не было и быть не могло. Даже вынужденные ночевки под открытым небом не несли в себе ничего страшного. Особенно для тех, кто не раз ночевал прямо в снегу, закутавшись в шинель и намотав на руку повод верного скакуна.

Вчера стояли в домах крохотного городка, сегодня – на открытом воздухе. Военная судьба. Главное, дождя не предвиделось, прочее – не особенно волновало.

Темнота еще не настала, лишь маячила в отдалении, проявляясь в противоположной закату стороне. Значит, времени для отдыха более чем достаточно. Над костром во второй уже раз закипает прокопченный и помятый чайник, во фляжке еще осталось универсальное средство от всех простуд, не родное, какой-то местный коньяк, добытый предприимчивым Аполинарием, но пивали и не такую гадость. Что еще надо для офицерского счастья? Даже до Парижа рукой подать. Сколько тут осталось до Рейна, а ведь за ним уже вожделенной Меккой лежала Франция.

– Не скажу, что день в день, но семь лет назад мы втроем, я, поручик Шуханов и Кондзеровский, сидели на бивуаке по дороге в Пруссию и мечтали, что скоро победителями вступим в французскую столицу, – вздохнул, вспомнив, Орлов. – Шуханов умер от ран, полученных в конце той злополучной кампании, Кондзеровский сложил свою голову за Дунаем. И получается, лишь я один осуществлю нашу общую мечту. Да и то, коли не убьют.

– Типун тебе на язык! – сердито отозвался Лопухин.

На этот раз они сидели вдвоем, и только Орлов вдруг вспомнил о давнишнем.

– Угу. – Помирать перед победой не хотелось. Дел впереди намечалось море. Одно лишь наследство обещало немало разборок с разнообразными текстами и неизвестными языками.

– Теперь я понял тебя, Орлов. – Лопухин кивнул на возвращенные записки. – Только попробуешь что-то разобрать, как уже труба зовет на коня. Нет, подобными делами надо заниматься в отставке в деревне, когда ничто не отвлекает от работы. Вот кончится война…

– Война пройдет, а полк останется. – Александр неторопливо разлил свежий чай по стаканам, добавил туда же коньяка и втянул носом аромат. – Не хочу никакой отставки. Полк мой дом, мой образ жизни. Я, когда лечился, каждый раз места себе не находил. Так хотелось поскорее вернуться! А нашему князю каково? Перед Францией, и вдруг…

Мадатов был тяжело ранен под Лейпцигом и, произведенный в генералы, теперь лечился в тылу.

– Но этим, – князь кивнул на записки, – тоже необходимо заняться.

– Возьму отпуск, – отмахнулся Орлов. – Да и не верю я во всякие чудеса. Хочешь сказать, там есть стоящее?

– Говорю – времени не было. Так, кое-что сумел понять. – Лопухин отхлебнул горячего чая и довольно почмокал губами.

– Например?…

– Все содержимое можно разбить на три группы. Первая – всевозможные рецепты эликсиров. Причем где достать большинство компонентов или хоть узнать о них что-либо – тяжело до чрезвычайности.

– Было бы легко, проходу от долгожителей не было бы. – Орлов набил трубку и теперь откровенно блаженствовал.

– Именно. Другие способы помимо зелий нуждаются в заклинаниях. Тоже, думается, не столь простых для произнесения. А третьи… – Михайло немного помялся. – Третьи нуждаются в призывании… сам понимаешь кого.

Орлов поневоле перекрестился. Дьявола он не боялся, о кознях его не думал, но с раннего детства твердо усвоил, что связываться с ним ни под каким соусом нельзя.

Потом Александр глянул по сторонам и улыбнулся.

– На этот раз вызвал не того. Сейчас Феофан тебе все объяснит.

Батюшка действительно углядел двух друзей и направился прямиком к ним.

Офицеры привычно встали, склоняя головы под благословение.

– Можно к вам? – осведомился отец Феофан, усаживаясь рядом с костром и потягивая крупным носом.

– Чаю, святой отец? – предложил на правах хозяина Орлов.

– Можно и чаю, подполковник, – грустно согласился Феофан.

– Или чего покрепче?

Грусть Феофана исчезла без следа.

– Другое дело. Толку в чае-то?

Он благодарно принял наполненный стакан, принюхался, оценивая крепость напитка, а затем залпом опрокинул в себя содержимое.

– Ну и гадость, прости меня Господи! – Батюшка занюхал грязным рукавом шинели, накинутой поверх рясы. Виднелись здоровенные сапоги – ботиков на ногу Феофана не нашлось, и пришлось одолжить обувь у драгун. Шпоры перекосились, однако куда без них? Как иначе окормлять конную паству? Не трусить же на обозной телеге вослед уходящим эскадронам!

– Закусите, батюшка! – Выбор закуски был крайне небогат, но чего желать в походе!

Отец Феофан помотал головой:

– Не стоит чрезмерно баловать плоть, ибо иных грехов достаточно на наших душах.

– Где ж тогда силы брать? – в тон ему вопросил Орлов.

Батюшка почесал мощный лоб.

– Вам же даровано освобождение от всех постов. Но речь я веду не о вкушении пищи, ибо грех не в том, что человек кушает, а в том, когда считает дело сие главным.

Гусары переглянулись. Порою создавалось впечатление, что духовному отцу все равно, на какую тему вести очередную беседу. Он или отмалчивался, или говорил. Подолгу и безостановочно.

– Батюшка, мы же предложили как гостю. Что касаемо главного, то для офицера питание солдата является одной из забот.

– Совсем о другом ведете речь, – отозвался священник, но перебитая мысль не желала возвращаться в его голову, и продолжения не последовало. Зато был красноречивый взгляд на заветную флягу, который Александр предпочел не заметить.

– Разрешите мои сомнения, батюшка, – смиренно попросил Орлов.

– Слушаю, сын мой, – привычно отозвался отец Феофан.

– Дозволительно ли с самыми благими намерениями хоть ненадолго прибегнуть к помощи врага рода человеческого? – Александр никак не мог забыть пояснений приятеля.

Не был Орлов чрезмерно набожным, но существование Творца не подвергал сомнению. Верить и следовать предписаниям веры – вещи несколько разные. Гораздо легче отдать жизнь за убеждения, чем следовать им в мирской жизни.

– Дозволительно ли прибегнуть к помощи дьявола даже для того, чтобы с успехом нести людям Слово Божье? – вопросил в ответ Феофан. – Нет, скажу, и еще раз нет. Ибо не выйдет в итоге никакого добра, а помощник обманет, ведь он мастер на всякие уловки и посулы. Раз поддайся – а там не выберешься, даже если запоздало поймешь и начнешь раскаиваться. Творец в великой милости даровал нам свободу воли, и только от нас зависит не натворить фатальных ошибок на собственном пути. За которые зачастую ждет нас кара не только в загробном мире, но и в этом.

Кара Орлова не напугала, трудно вызвать робость в человеке, едва не каждый день ходящем под огнем, но речь заставила задуматься. Он сам пытался рассуждать о том же, конечно, изредка, когда появлялось время и настроение, а последние предпочитали являться поодиночке.

– Господа, – отвлек от беседы невесть откуда взявшийся Крутовский, самый молодой из офицеров эскадрона, лишь за Лейпциг получивший вожделенный чин корнета. – У ахтырских гусар новый командир! Отгадайте, кто?

И сам же ответил:

– Давыдов!

– Который? – уточнил Орлов. В армии было несколько гусар с такой фамилией. Хотя, если учесть, кто из них носит коричневый доломан, ответ практически известен.

– Денис! Его отряд окончательно распустили, а самого поставили в строй. Признаться, не надеялся хоть раз увидеть сего милого моему сердцу стихотворца и гусара.

Увидеть Бурцова Крутовский уже опоздал. Герой гусарских баллад умер еще летом от ран.

– Хорошо, корнет. Велите седлать коней. Съездим, поздравим старого приятеля, – невольно щегольнул своим знакомством с известным партизаном Орлов. – Вы с нами, батюшка?

– Да, – сразу согласился отец Феофан, видно почуяв гусарскую попойку. – Только за конем схожу.

Лопухин тоже попытался подняться вместе со всеми, однако был остановлен командиром.

– Где, ты говоришь, тут рецепты с бесами?

– Вот. – Таковых оказалась едва не половина записок. А то и несколько больше.

Александр извлек указанные листы и без слов бросил их в огонь. Пламя внезапно полыхнуло, будто в бумагу некто по неосторожности добавил порох. Гусары невольно шарахнулись прочь. Почудилось, будто кто-то чрезвычайно могучий вдруг глубоко вздохнул, непонятно – с досадой или с облегчением. Вроде цвет огня и то изменился на несколько мгновений, а потом языки опали, и даже бумажной золы, вопреки всему, не осталось среди углей.

– Да ты что, Орлов? – изумленно спросил Лопухин. – Этому же цены нет!

– Цену имеет все. Отец Феофан ясно сказал, какую именно. Лучше уж не подвергать никого искушению.

– Но бессмертие…

– Оставшихся способов вполне хватит. – В этот момент Александр с удовольствием уничтожил бы все записки, но вспомнил о пожелании дарителя и удержался.

– Господа, что так у вас полыхнуло? – спросил объявившийся уже верхом Крутовский. Денщики следом вели коней Орлова и Лопухина.

– Дровишек подбросили, – улыбнулся Александр.

Ему показалось, будто с плеч свалилась целая гора. А раз так, то почему бы не выпить? К Давыдову, господа! К певцу вина и славы!

И вид у подполковника был настолько счастливый, что князь вдруг пожал плечами.

– Может, ты и прав, Орлов.

– Кто б сомневался?

Прилегающие к площади согласия парижские улицы были переполнены. День двадцать девятого марта пришелся в этом году на Светлое Воскресение Христово, и Государь Император пожелал провести публичную православную службу прямо посреди французской столицы.

Почти восемьдесят тысяч русских воинов, победителями вступившие на землю Франции, торжественно справляли главный праздник в освобожденном городе. И гораздо больше иностранцев, французов, немцев, австрийцев, внимало духовному торжеству детей Севера.

– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ… – красиво и мощно выводили солдаты и офицеры всех родов войск.

Пение взмывало ввысь, очищало недавнее кровавое прошлое, соединяло в единое целое души живых и мертвых.

Орлов почувствовал, что его впервые за последние месяцы покидает тяжкий груз недавних боев и боль понесенных утрат.

Под Краоном две русские пехотные дивизии из армии Блюхера полдня держались против всей армии Наполеона. Когда же стало ясным, что помощь подойти не успеет, то мушкетеры и егеря организованно отошли, согласно полученному приказу. Их прикрыла вторая гусарская дивизия, единственный резерв, который сумел добраться до поля боя.

Как это часто бывало, кавалерия жертвовала собой за други своя. Выбывали из строя гусары, офицеры и генералы. Был смертельно ранен командир дивизии генерал-лейтенант Ланской, и в командование вступил полковник Денис Давыдов.

Орлов, очумевший от долгого боя, увидел, как взметнулась от взрыва земля рядом с Лопухиным и князь вместе с конем повалился рядом с воронкой.

– Миша! – Орлов бросил поводья Аполинарию, а сам очутился рядом с другом.

Ментик на груди Лопухина был разорван, лицо стремительно белело, но губы чуть дрогнули в подобии улыбки.

– Орлов…

– Сейчас тебя перевяжут, и все будет хорошо, – бормотал подполковник. – Еще в Париж вместе войдем…

– Как иначе? Мы – бессмертны, – отчетливо произнес Лопухин.

В следующий миг его тело несколько раз дернулось в прощальной агонии, в уголке рта появилась струйка крови, а глаза безжизненно уставились в небо.

– Саша!..

Но заиграла полковая труба, и Орлову пришлось привычно забраться в седло…

Мы – бессмертны.

Теперь Орлов под стройное пение был уверен в этом. Те, кто ушел на этом долгом пути, сейчас с гордостью смотрят на оставшихся с небес и тоже внимают торжественной службе.

Бессмертны. Как бессмертен каждый солдат.

И в едином чувстве сливались вместе простой пехотный рядовой и сам Русский царь, согласно чину всенародно молившийся вместе со своим народом.

А потом была прогулка по Парижу, и трое встретившихся соседей вдруг столкнулись с пышной свитой.

Император остановился, взглянул на офицеров, и те вытянулись во фронт.

– Подполковник Орлов.

– Ротмистр Штаден.

– Штабс-капитан Бегичев.

– Наслышан. Христос воскресе, – улыбнулся Александр и, как к ровне, шагнул навстречу.

– Воистину воскресе, – после положенного троекратного поцелуя первым отозвался другой Александр, в гусарском мундире.

А вокруг раскинулся Париж, и бушевавшая весна была залогом обновления. Впереди же лежала целая вечность, которую надо было прожить. И откуда-то из немыслимой дали звали родные края, в которых прошло детство и где был знаком каждый куст… И ждали своего разбора записки, которые сулили бессмертие.

Год 201…

– Ну, ты, Козел! – Расиф презрительно посмотрел на сидящего сзади Романа. – Долго нам ехать?

Небольшая колонна из четырех легковушек и трех крытых фур растянулась вдоль дороги, чтобы со стороны казалось, будто каждая машина движется сама по себе и никак не связана с остальными.

– Порядочно. – Козлов был морально уничтожен.

Окончательно добили его снимки из квартиры Орлова, которые успел сделать кто-то из боевиков. Лицо убитого мужчины было знакомо, а его судьба намекала на то, что ждало самого Козлова, едва в нем отпадет надобность.

Вторгшиеся в квартиру боевики помнили о судьбе своих товарищей и теперь опасались всего. Поэтому едва завязалась схватка, как нервы не выдержали, и кто-то, наплевав на все приказы, открыл огонь на поражение.

Расиф рвал и метал, грозился расправиться с виновником случившегося, и лишь слова Козлова, что на снимках запечатлен обычный крестьянин, несколько умерили его праведный гнев.

Действовать после случившегося в городе было невозможно, и теперь колонна шла к таинственной Орловке.

Впрочем, таинственной она была отнюдь не для Козлова. Разве могут скрывать тайну места, где прошла весьма большая часть жизни?

– Смотри у меня, – процедил Расиф, усаживаясь поудобнее. Луч солнца пал на его хмурое лицо, однако горец даже не сощурился.

А вокруг лежали бескрайние просторы, в которых могло затеряться не одно село и даже не один город…

Действительно сказано – тайное всегда становится явным. После слов Юрия многое из событий последних двух дней стало понятным. Получившаяся в итоге ясность отнюдь не радовала. Кто-то начал погоню за моей тайной, даже не подозревая о том, что в случае получения знаний они окажутся просто бесполезными. Но попробуй их убеди!

Зато порадовало упоминание о революции Пятого года. Тогда мы чертовой дюжиной, наше офицерское трио и поселившиеся у меня гусары, достаточно быстро сумели убедить революционный сброд, что ответ будет адекватный и чисто русский. В том смысле, что справедливость выше любого закона, а что может быть главнее установления на родной земле нормального порядка?

Еще легче решилось дело с теми, кто старательно мутил воду, – с местными либералами. Я лично обошел их всех и предупредил, что любое оскорбление Императора является оскорблением меня, как его подданного. Поэтому им предоставлялся выбор – или замолчать, или стреляться со мной на шести шагах расстояния. Тогда в городе меня еще знали, многие видели мою стрельбу, и вопрос решился полюбовно. Встать за свои убеждения к барьеру ни один адвокат или преподаватель, к сожалению, не пожелал.

Если бы сейчас дело решалось так просто!

– Они – ладно. Разберемся. А вы? – спросил я репортера.

– Ничего. – Похоже, Юрий был искренен. – Нет, мне интересно знать, но только для себя. Я достаточно хорошо понимаю, что стоит объявить правду, как я сразу же стану следующем в списке жертв. Материал даже не дойдет до эфира. Возможно, меня уже давно вычеркнули из списка живущих и лишь ждут, пока в городе все хоть немного утихомирится. Уедет не вовремя приехавший сюда депутат, или же я покину город, короче, произойдет так, будто очередное убийство не имеет ничего общего с предыдущими. Хотите, мотанем куда-нибудь вместе? Отдохнем на курорте, а там про вас забудут, а мне все спишут на очередной запой.

– Бывает отступление, в котором нет ничего зазорного, а бывает бегство. Пусть приходят, если хотят.

Оставался вопрос: насколько я вправе рисковать жизнями поселян, но мое отсутствие отнюдь не избавит людей от неприятностей. Напротив – вполне возможно, привлечет к ним еще большее внимание. Да и выстояли мы целый век, почему же сейчас должны сами отказываться от самого главного? Еще посмотрим, чем это все закончится. В родных краях нас никто не возьмет.

А вот из города действительно пока лучше уехать. Те, кто совершил налет на квартиру, должны будут расплатиться по векселям со всеми полагающимися процентами. С прочими я драться не собираюсь. А здесь, чувствую, без драки не обойтись.

– Вам и вправду надо уезжать. Лучше всего – прямо сейчас и куда-нибудь подальше. А я отправляюсь к себе. – Я только сейчас заметил, что от сигареты остался один фильтр, и потянул из пачки следующую.

– Ну уж нет. Я с вами, – с какой-то бесшабашной решимостью провозгласил репортер. – У меня тут есть машина, на ней и доедем. Вы, я и мой напарник.

– Машина у меня тоже есть, – я кивнул на стоявший во дворе автомобиль Вани.

Стоит ли брать Юрия? Судя по всему, он собирается сдержать слово и не разглашать правды. Тем более – само ее существование несет угрозу для всех к ней причастных.

– Хорошо, – решился я. – Будь что будет. Но предупреждаю…

– Ничего я не боюсь, господин полковник. Но никогда в жизни не прощу себе, если пройду мимо.

Каждый сам выбирает судьбу. Или же она выбирает нас.

– Тогда звоните напарнику. Здесь нам больше делать нечего.

– А Диана? – Вопрос был резонным. Одно дело – съездить ко мне в гости в спокойные времена, и иное – сейчас. Рисковать обретенной было женщиной я права не имел. Она – не Юрий, в список опасных лиц не попадет.

– Подождите меня внизу, – велел я, отбрасывая очередной окурок.

В комнатах и кухне было уже чисто. Сама Диана по извечной женской привычке наводила марафет на лицо. На мой взгляд, ни в какой косметике она не нуждалась, да только разве докажешь?

Предстоящий отъезд обосновать было не менее трудно. Я мялся, не решаясь начать, пока Диана сама не подняла на меня взгляд голубых глаз.

– Когда мы едем к тебе?

– Я – сейчас. А потом приеду и заберу тебя сразу после заключительной пресс-конференции.

– Я с тобой, – как само собой разумеющееся, произнесла Диана.

– А работа?

– Выберусь на денек. Там всей конференции на два часа.

– Диана, видишь ли… – Мне было очень неловко говорить, будто я совершал предательство. – Этот налет… Вдруг целью нападавших был я?

– Есть за что? – Вопросы журналистки были коротки и точны.

– Нет. Но должна же быть причина!

– Скажи просто, что не желаешь меня брать. – Голубые глаза стали влажными.

– Напротив – желаю. Однако подвергать тебя опасности…

Попробуйте пообещать что-нибудь женщине, а потом отказаться от своих слов! Давненько я не видал подобной бури! Мои аргументы отметались, а чаще – использовались как подтверждение моего коварства. После того, что было накануне, ожидать иной реакции было трудно. Закончилось все, как водится, слезами, а я никогда не любил женских слез.

– Поехали, – вынужден был согласиться я.

– Никуда я с тобой не поеду! – с чисто женской последовательностью высказалась Диана. И добавила все, что думает о мужчинах.

Теперь пришлось ее уговаривать.

– Я же хотел как лучше, малышка. – Кажется, поцелуи в качестве аргументов перевесили слова. – Сейчас же поедем. А хочешь, останешься у меня насовсем. Зачем тебе эта работа?

Настроение женщины изменилось в третий раз. На мое предложение она не сказала ни да, ни нет, но теперь между нами снова был мир, и поездка была решена.

Мы спускались по лестнице в обнимку и лишь перед выходом разомкнули объятия. Хорошо сделали. Во дворе нас терпеливо ждал Юрий со своим плечистым напарником. Прибавилось у нас и машин – Сеня, как представился Юрин помощник, приехал на своей видавшей виды колымаге.

– Диана тоже едет с нами, – объявил я. – Только заедем в гостиницу и заберем ее вещи. Заодно оставим ее машину на стоянке.

– Но… – начала Диана.

– Поедем на моей, – я кивнул на ту, на которой приехал за мной Ваня.

– Хорошо, – кивнула женщина и лишь тут спохватилась: – Я сумочку забыла.

Среди ругани и примирений оно было немудрено.

– Я мигом.

Подняться на третий этаж было делом десятка секунд. Даже открыть дверь потребовало больше времени. Сумочка нашлась сразу. Она стояла на кухонном столе. Видно, хозяйка поставила ее, когда взялась мыть пол.

Я подхватил аксессуар не за ручки, а за бока, и пальцы вмиг ощутили нечто твердое, настолько привычное, что я не поверил своим ощущениям.

Никогда за всю очень долгую жизнь я не копался в дамских вещах, однако моя находка настолько не вязалась с обликом несколько напористой, но отнюдь не воинственной журналистки, что я не выдержал и открыл сумочку.

Ощущения не обманули. Среди всевозможных женских мелочей там валялся небольшой прекрасно скомпонованный пистолет с удобной рукоятью. Весил он совсем немного, но, когда я отыскал защелку и извлек магазин, в длинных прорезях на задней стороне последнего обнаружились патроны в два ряда. Пересчитывать их не хотелось, но в подобных случаях обычное число – восемнадцать.

Девятимиллиметровый калибр говорил о том, что оружие отнюдь не относится к предметам самообороны. Напротив, пистолет больше подходил бы к спецназу или какой иной полузакрытой структуре.

Интересно…

Нет, я не стал извлекать и прятать на всякий случай патроны и совершать прочие подобные же поступки. Я даже не собирался обвинять в чем-либо Диану, по крайней мере до тех пор, пока в более удобной обстановке не получу ответа на закономерный вопрос. Но все-таки…

Пистолет лег на прежнее место. При этом какой-то лежащий в сумочке листок согнулся, и я, чтобы скрыть следы своего неблаговидного поступка, извлек его, чтобы расправить и придать ему прежний вид.

Лучше бы я этого не делал! Совершенно машинально перед процедурой я развернул бумагу и бросил мимолетный взгляд на компьютерный портрет мужчины. И вот тут-то я понял, что чувствует тот, на кого неожиданно пришелся удар обуха по голове.

Я стоял, смотрел на листок, в голове не было ни единой мысли, и почему-то вдруг заныло сердце.

На портрете был изображен человек, в котором я сразу и без какого-то труда узнал самого себя.

Оглавление

Пролог. Год 1805

Год 201…

Год 1807

Год 201…

Год 1809

Год 201…

Год 1810

Год 201…

Год 1811

Год 201…

Год 1812

Год 201…

Года 1812-1814

Год 201…

Реклама на сайте