«Медный король»

Марина и Сергей Дяченко Медный король

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Ранним вечером парусное судно «Крылама» вошло в прибрежные воды порта Мирте и встало на рейд в ожидании таможенного досмотра. Команда и пассажиры, сколько их было, выбрались на палубу – не только потому, что этого требовали таможенные правила Мирте, но и затем, чтобы посмотреть на Летающий Город.

«Крылама» накренилась, и вода с палубы ручейками потекла в море. Столпившиеся у левого борта пассажиры готовы были устремиться за водой – они ахали и охали, налегали животами на ограждение, тыкали пальцами, показывая друг другу диковины; две полные дамы, всю дорогу не выходившие из каюты, с жадностью вглядывались в открывшееся им чудо. Семья среднего достатка (мать, отец, четверо сыновей), купец с парой помощников, искусные ремесленники, решившие попытать счастья на службе у Золотых, прочие люди разных сословий, путешествовавшие в каютах и в трюме, много ночей спавшие в гамаках или маявшиеся от бессонницы на слежавшихся перинах, смотрели на город своей мечты, цель путешествия, и у многих захватывало дух.

Летающий Город парил, не касаясь земли. Тончайшая дымка окутала порт и припортовые районы, а над ними раскинулись бирюзовые и розовые арки мостов, замерли, изящно выгнувшись на взлете, тонкие стены. Ажурные строения венчались ослепительно-белыми башнями, и тончайшие шпили вели, будто пальцами, по тонкому слою облаков над городом. Тысячи судов стояли на рейде, словно очарованные зрелищем, словно засомневавшиеся в последний момент: а достойны ли они, обросшие ракушками, войти в золотой порт Мирте?

Матросы забирались повыше, желая больше увидеть. Почти все они бывали здесь раньше, но только нескольким, самым старым, удалось сохранить подчеркнуто-равнодушную мину: видали, мол, кое-что почище. Воздух чуть дрожал над морем, и оттого казалось, что золотой город вот-вот растает в дымке – но он не таял, наоборот, становился ярче по мере того, как солнце опускалось и удлинялись тени.

Подошла большая лодка со стражниками и проверяющими. Первым на борт поднялся человек в кожаном шлеме, в легких доспехах с гербом Мирте, с огромной бумажной книгой под мышкой.

– Таможенная служба Мирте приветствует вас, морские путники, – проговорил снисходительно, переводя цепкий взгляд с лица на лицо. – Капитан!

Капитан вышел вперед, держась почтительно – и одновременно с достоинством. По случаю прибытия он сменил засаленную, прожженную во многих местах кожаную рубаху на синий мундир с пуговицами из полированной кости.

– Предъявите к досмотру пассажиров, команду, груз. Все ли новоприбывшие ознакомлены с условиями пребывания в Мирте?

Ремесленники переминались с ноги на ногу. Они собирались нарушить законы Мирте – немножко, совсем чуть-чуть. Потом, когда наладится с работой, они заплатят полновесный налог и станут добрыми гражданами золотого города, но вот на первых порах…

– У вас есть документы на детей? – человек в шлеме остановился перед сбившейся в кружок семейкой. – Предъявляйте, пожалуйста. Так… Хорошо. Что везете?

Тем временем стражники и проверяющие, всего восемь человек, споро рассыпались по кораблю: кто-то спустился в трюм, кто-то заглядывал в бочки и тормошил тюки на палубе, кто-то пропал невесть куда и тут же появился невесть откуда. Пассажиры глядели на них с опасливым восторгом: таможенники были граждане Мирте, бронзово-смуглые, скуластые, с коротко стрижеными золотыми волосами.

– Двадцать семь, двадцать восемь, – таможенник считал пассажиров. – А это что? Капитан!

Капитан подскочил и остановился рядом. Таможенник обернулся к нему, на лице были удивление и брезгливость:

– Вы не знаете законов Мирте? Что это, я вас спрашиваю?

Перед ним, в стороне от прочих пассажиров, стоял мальчик лет четырнадцати, тощий, черноволосый, с большими ушами. Растерянно поглядывал то на таможенника, то на чудесный город за его плечом. Полудетское и простое лицо его отличала едва уловимая странность: слишком темные глаза и выдающиеся надбровные дуги, слишком острый подбородок, очень белая кожа и впалые щеки – хотя голодным или изможденным мальчишка не казался.

– Это… – выдавил капитан. – Это… где твой хозяин?

Подбежал хорошо одетый, высокий господин с белым пером за ухом – знаком профессии переписчика.

– Прошу прощения, я показывал… предъявлял в каюте имущество, там книги, бумага, писчие принадлежности…

Таможенник жестом велел ему замолчать.

– Что это? – его длинный палец почти коснулся белого лба мальчишки.

– Это мой раб, – переписчик сглотнул. – А… что?

– Вам известно, что гекса и их отродья не могут ступить на землю Мирте? А вам, – таможенник резко обернулся к капитану, – уж вам-то должно быть это известно!

Капитан побледнел:

– Гекса? Я не знал, что он гекса. Он…

– Нет-нет, – залепетал переписчик. – Он в рабстве у моей семьи почти восемь лет… С детства… Он не может быть гекса, у меня есть купчая, там сказано – «происходит из лесного удела»!

Пассажиры и команда, навострив уши, подбирались все ближе. Назревал скандал; ремесленники переглядывались, матросы хмурились, прочие откровенно любопытствовали, соскучившись по развлечениям за долгое время пути.

Не слушая переписчика, таможенник обратился к капитану:

– Ваш корабль не войдет в гавань, пока на борту находится гекса.

Пассажиры зароптали. Слова таможенника передавали дальше, тем, кто не расслышал. Развлечение грозило обернуться бедой.

– Прошу прощения… – капитан теперь покраснел; он вовсе не был столь опытным морским пластуном, каким хотел казаться. И если с бурей в открытом море ему случалось меряться силами, то недоразумение с таможней Мирте было стократ опаснее.

– Либо вы разворачиваетесь и уходите, – повысил голос таможенник. – Либо оплачиваете стоянку на рейде – четыре тысячи монет в час. Эй, вы закончили?

Его помощники снова показались на палубе и по очереди записали что-то в принесенную на борт книгу. Получив утвердительный ответ, таможенник взглянул на солнце:

– Время досмотра истекло, теперь начинается время задержки. Расплатитесь вы, капитан, потом сможете подать в суд на пассажира, протащившего на борт полукровку… Если вам удастся, конечно, вышибить из него хоть копейку, – таможенник ухмыльнулся. – Итак, вы разворачиваетесь?

– Мы не можем! – крикнул кто-то из толпы пассажиров. – Это… это неслыханно! Я заплатил за билет!

– Мы все заплатили, – плачущим голосом подхватила полная дама. – Нас с сестрой встречают… сегодня в порту… Во имя Императора, мы не можем уйти!

Таможенник глянул на нее, но ничего не сказал. Купец, стоявший рядом, сообщил даме вполголоса:

– Императором здесь не клянутся.

– Мы не можем уйти, – капитан говорил отрывисто и глухо, так поразила его нежданная, случившаяся в самом конце пути беда. – У нас на исходе… запасы пресной воды.

– Я не собираюсь заботиться о вашей воде, – таможенник направился к лестнице, по которой уже спускались его подчиненные. – Мой вам простой совет: сбросьте гекса за борт и входите в порт.

Мальчишка стоял по-прежнему в стороне от всех. Неясно было, понимает он или нет, из-за чего такая суматоха. Не похоже, чтобы его смущали взгляды – злые, откровенно неприязненные, иногда брезгливые.

– Сколько можно ждать! – закричала полная дама. – Сбросьте его за борт, в самом деле! Вы же видите – другого выхода нет, иначе нас не пустят!

Переписчик выступил вперед. Губы у него тряслись.

– Господа, я понимаю ваше возмущение… Я сам, я не знал… но, господа, это ведь моя собственность… Он орудие моего труда, очень ценное, важное… Он источник моих доходов! Он очень дорого стоит, кто мне возместит?!

– А кто мне возместит простой на рейде?! – рявкнул капитан.

– Вы поставили нас всех в ужасное положение, – заметил купец. – Кто виноват, как не ваша небрежность? Всем известно, что гекса и их полукровок не пускают в Мирте!

– Погодите, – переписчик кинулся за таможенником, готов был схватить его за рукав, но в последний момент удержался. – Погодите… Я могу заплатить штраф. Мы же люди, давайте договоримся… Я уплыву с ним сегодня же, я только пересяду на другой корабль!

– Ни ногой, – таможенник взялся за скобу, к которой крепилась лестница. – Гекса не осквернит Мирте ни дыханием, ни прикосновением, ни мерзким выделением своим. Выкидывайте за борт – или корабль не пройдет.

Пассажиры говорили уже в полный голос, и, казалось, ни один не слышит другого.

– Но что же мне делать, – переписчик кусал губы. – Это… главное мое достояние, этот раб! Он… у него небывалая память на буквы и знаки, он переписывает книги с небывалой скоростью, без него я впаду в нищету!

– Ваше дело, – таможенник поставил ногу на ступеньку лестницы. – Эй, капитан, минута на размышление.

– Да чего думать-то! – закричал старший из ремесленников, бородатый ювелир. – У меня контракт в Мирте, кто за меня заплатит неустойку?!

– Может быть, лодка, – бормотал бледный, как лед, переписчик. – Может быть, спустить лодку… Он переписывает по целой книге за три ночи!

– Придется тебе самому потрудиться, – сказал ювелир и сплюнул за борт. – Руки не отвалятся!

Капитан, стиснув зубы, шел по палубе, перешагивая через канаты, брошенные кем-то узлы, – шагал к мальчишке.

Тот попятился.

– Хорошо плаваешь? – угрюмо спросил капитан.

Мальчишка молчал, продолжая отступать. Капитан схватил его за шиворот. Мальчишка вывернулся с неожиданной ловкостью и бросился бежать – вдоль правого борта.

Подоспели матросы и пассажиры. Десять рук одновременно вцепились в куртку и штаны из застиранного полотна, но мальчишка, юркий, как уховертка, вырвался снова. Его опять догнали и сбили с ног.

– Не оглушайте! – голосил переписчик. – Так он, может, выплывет! Книги мои, еще и до половины… А задаток-то…

Он сел на свернутый канат и, сокрушенно раскачиваясь, взялся за голову. Перо за ухом, знак профессии, поникло.

Извивающееся тело мальчишки общими усилиями перебросили через борт. Мальчик полетел вниз, молотя в воздухе руками и ногами, и плюхнулся в воду, и брызги ударили в борт парусного судна «Крылама».

Таможенник, наблюдавший с палубы, кивнул:

– Входите в гавань. Можете швартоваться.

* * *

Он погрузился с головой. Вода ударила по ушам, на миг сделалось больно, но Развияр тут же выплыл, схватил воздуха в легкие и затряс головой. Боль прошла моментально, как и появилась. Рядом, совсем рядом был мокрый борт «Крыламы» – блестящий и черный над водой, а под водой – бурый, волосатый, кое-где поросший ракушками. Вода оказалась почти такой же прозрачной, как воздух: Развияр мог видеть всю тушу «Крыламы» до самого киля.

Распустились и набрали ветер паруса – зеленые с красным, цвета Фер, порта приписки. Запенилась вода у борта, и сам борт медленно двинулся, проплывая мимо. Развияр подался в сторону: за кормой «Крыламы» бурлил высокий белый вал, угодить туда – мигом затянет и завертит, оставит под водой навсегда.

«Крылама» уходила медленно. Вот она закрывает весь мир, вот она отодвинулась, вот она – силуэт, все еще огромный, но уменьшающийся с каждой минутой. Развияру снова открылся город: высокий, парящий в облаках, Мирте позволял смотреть на себя и капитану на мостике, и утопающему гекса посреди моря. Хотя прежде Развияру никто не говорил, что он – гекса.

Солнце садилось. Говорили, что смотреть на Мирте можно в полдень, на рассвете, на закате, ночью, – с каждым взглядом это будет новый город. Вот и теперь: бирюзовые арки сделались синими, а розовые – опалово-желтыми. Белые башни окрасились золотом. Шпили держали на остриях облако, будто пригвоздив его к небу.

Море не волновалось. Небольшая волна то поднимала Развияра, то опускала. Там, где прошла «Крылама», оставался на воде след. Растопырившись на поверхности, болтая в воде ногами, Развияр видел, как далеко-далеко скользит таможенная лодка, и еще одна, и еще. Как вслед за «Крыламой» направляется в гавань другое судно – под желтыми и белыми парусами.

Он глотнул соленой воды и закашлялся. На его памяти никто не учил его плавать. Тем не менее, держаться на воде он всегда умел. Не стоит плыть к берегу, на берег не пустят. Тогда куда?

Развияр отдышался, огляделся и поплыл, нацелившись на небольшой корабль, стоявший дальше всех от берега. Почему-то ему казалось, что если корабль небольшой и если стоит так далеко – его обязательно возьмут на борт. Почему нет? Он хорошо умеет работать.

Склонялось солнце, золотой город снова менял свой облик. Развияр плыл; вода оказалась такой обманчивой – и твердой, и мягкой одновременно. С борта «Крыламы» поверхность моря казалась устойчивой, но ходить по воде нельзя. Корабли и лодки двигались быстро, Развияр думал, что и сам сумеет так плыть – но ошибся; барахтаясь, он старался изо всех сил, однако город по-прежнему парил над водой, отражаясь в ней вместе со шпилями и облаками, и корабль на рейде оставался столь же далеким.

Что-то странное делалось с руками и ногами. Они будто одеревенели. И дышать становилось все труднее. Развияр отдохнул, полежав на спине, но плеснула волна – и он опять захлебнулся. Откашлялся и снова поплыл; теперь ему казалось, что корабль приближается. Развияр греб, облизывая пересохшие губы. Ему все сильнее хотелось пить. Морская вода обжигала горло.

Он не жалел ни о хозяине, ни о «Крыламе», ни об узелке с вещами, оставшемся в трюме под его гамаком. Он жалел о «Путешествии на Осий Нос». Вчера ночью он переписал полкнижки, а закончить до утра не получилось – капитан запретил жечь огонь в трюме. Развияр переворачивал страницу, смотрел на нее, потом склонялся над чистым листом и аккуратно переносил на бумагу то, что запомнил, что висело, будто в воздухе, у него перед глазами. И пока он писал – он понемногу понимал слова и видел то, что они означали. Видел далекий пролив, зубчатый гребень между двух скал: с одной стороны полуостров Осий Нос, с другой – Кремышек. Дважды в год у гребня бурлит вода, страшно бурлит и срываются камни. Вода то опускается, обнажая норы глубинных гадов, то поднимается опять, зубчатый гребень скрывается под водой, и тогда через Осий Нос может пройти судно, пусть даже самое большое, вот как «Крылама». Путешественник, написавший когда-то книгу, преодолевал пролив в опасное время – когда вода вот-вот готова была опуститься; доплыл он или погиб в волнах?

Развияр подумал и решил, что, наверное, спасся. Потому что написал ведь кто-то книгу о Путешествии. О том, что книгу может написать мертвый дух, хозяин Агль ничего не говорил…

Хозяин Агль горюет, наверное. Он столько раз говорил Развияру «Ты – мое богатство», что и змея бы запомнила. Правда, таскать за уши, стукать лбом об стол и ругать последними словами хозяин Агль тоже был не дурак… Особенно спьяну…

У Развияра свело вдруг ногу. Растерявшись, он забился, схватился за щиколотку, погрузился с головой… Судорога отпустила, но остался страх. Развияр огляделся.

Небо разделилось на две половины. С востока наступала темнота, и Летающий Город в который раз поменял свои краски. Из цветного он сделался чеканно-серым, висячие арки налились собственным светом, и мосты украсились цепью огней. С запада еще светились вода и небо, но солнца не было. Оно утонуло. Так всегда.

Развияр посмотрел на маленький корабль, к которому столько времени упрямо плыл. Корабль медленно двигался, на его мачтах разворачивались паруса – синие. Зажегся сигнальный огонь на верхушке мачты; корабль ушел на запад, туда, где горело небо и блестела вода, ушел вдогонку солнцу и дню.

Наступала ночь, но темноты не было. С каждым мгновением зажигались все новые огни. Желтые, белые, оранжевые цепи протягивались от моста к мосту, от башни к башне, и скоро над Мирте повисло зарево, только чуть-чуть уступающее по силе закату. Далеко в море – там, куда ушел корабль – зажегся маяк. На мачтах загорались сигнальные фонари, и несколько крупных огней вспыхнуло один за другим прямо посреди моря. Развияр был окружен огнями, будто на празднике.

Если здесь пройдет корабль, они же увидят меня на воде, подумал Развияр не столько с отчаянием, сколько с удивлением. Когда таможенник назвал его «гекса», когда его решили вышвырнуть за борт, когда он летел уже в воду, брошенный десятком рук – ни на мгновение, ни на единый миг он не верил в свою смерть и не собирался умирать. Не собирался и теперь. Тем удивительнее было, что руки отказываются служить, ноги сделались тяжелыми и тянут на дно, а зубы так стучат от холода, что этот стук, наверное, слышен в городе.

В небе выступили тусклые звезды. Тусклые – потому что их забивало сияние Мирте. Развияр плыл, пытаясь теперь согреться и не ставя другой цели. Море тоже светилось; глубоко под водой – Развияр испугался, как глубоко, – зажглись зеленоватые огоньки. В книге про путешествие на Осий Нос были страницы о морских гадах – хапуне, всееде, морском крючнике, о донном драконе, в просторечии называемом Утробой. Развияр ослабел, представив, как в глубине моря под ним открываются горящие глаза и разворачиваются крючья, хоботы и щупальца.

Поверхность воды, сперва державшаяся под подбородком, достигла губ. Потом ноздрей. Потом Развияр нырнул и вынырнул, и опять ушел под воду с головой. Забарахтался, не желая сдаваться, но почти сразу же выбился из сил.

Налетел ветер с моря. На краю зрения качнулось что-то, на миг закрыв тусклые звезды. Развияр рванулся: ему померещилась лодка, совсем близко, рядом!

Огромное и темное, пустое раскачивалось на волнах. Не лодка; нечто вроде круглого плота с палкой посередине. Развияр кинулся к нему, зашлепал по воде руками, разбивая отражение далеких огней и звезд. Хотел ухватиться за край, но пальцы соскользнули. В отчаянии, что умирает так близко от спасения, Развияр закричал и двумя руками ухватился за деревянный край плавучего сооружения.

Навалился локтем. Отдышался. Теперь, по крайней мере, его не утянет так просто вглубь, море не сглотнет его, не переварит; сопя и кашляя, Развияр выполз на край плота, как студенистая улитка.

Плот качнулся. Противоположный край поднялся над водой, а тот, на который вскарабкался мальчик, ушел под воду. Развияр перебрался ближе к центру. Палка, торчавшая посередине деревянного круга, венчалась, оказывается, круглой плошкой с фитилем и остатками жира.

Развияр привалился к этой палке спиной.

Он не утонет. Он дождется на этой штуке утра, и тогда его подберет корабль… Волны мягко покачивали деревянный круг, и казалось, что он плывет куда-то. А может, меня вынесет к берегу, подумал Развияр и лизнул мокрую ладонь.

Соленая вода не утоляла жажду. Наоборот, стало хуже. Развияр обхватил себя за плечи, пытаясь согреться. Теперь, в темноте, Мирте сиял во всем своем великолепии – Развияру казалось, что до него долетает музыка, такая тонкая и нежная, как бывает только от струн под смычком.

И в эту музыку вплелся другой звук – мерное шлепанье. Через несколько мгновений Развияр понял, откуда оно доносится: черный силуэт лодки скользил по залитой светом воде. Лодка была не гребная и не парусная – колесная. Громче всего были удары лопастей по воде, потом Развияр услышал поскрипывание вала и неразборчивую песенку. Человек, сидевший на корме, держал поперек колен длинную палку, и на конце ее то вспыхивал, то угасал лепесток огня.

– Не пойму я, красавица, – мурлыкал человек, – не пойму я, красавица, где туда, где сюда, о-о-о… Разве ласки горячие… никогда, никогда… разве ласки, туда, никогда не сюда… Стой! Фру!

Он фыркнул, шлепанье стихло, поскрипывание, наоборот, стало громче. Лодка подошла вплотную к плоту, на котором сидел Развияр; человек поднял свой шест, встал на ноги – и вдруг замер. За его спиной переливался огнями Мирте, лица Развияр не мог рассмотреть.

– Эй! Ты кто? – спросил человек со страхом. – Живой или мертвец?

Развияр хотел ответить, но вместо этого громко стукнул зубами. Человек в лодке, волнуясь, достал откуда-то тусклый фонарь, подкрутил колесико, и стало светлее.

– Ты кто? – человек в лодке поднял фонарь. – Вроде, человек… Вроде, мальчишка… Ты что, с корабля упал?

Развияр кивнул.

– Вот же ж… – пробормотал человек. – А ну, иди сюда… тут нельзя сидеть, это бакен, понял? Сигнальный огонь… я и так припозднился…

Развияр хотел перебраться на лодку, но вместо этого свалился опять в воду. Бакен сильно качнулся. Человек протянул Развияру руку и вытащил на корму.

– Холодный какой… Иди на нос, а то я и сам промокну… Иди на нос, говорят тебе!

Почти всю лодку занимало колесо, откуда смотрели на Развияра две пары желтых глаз. Содрогаясь, он перебрался через него по изогнутому трапу, сел на носу и снова обхватил себя за плечи. Бакенщик тем временем прикрутил опять фонарь, поднял шест и, потянувшись к бакену, ткнул языком пламени в плошку.

Загорелось сразу, и так мощно, что Развияр прищурился. Бакен, спасший его от смерти, был маленьким и круглым, и глядя на него со стороны, Развияр удивился: как можно было сидеть на такой утлой деревяшке?

– Мне еще три огня, – пробормотал бакенщик. – Припозднился сегодня, ой… Пошли! Ну!

Завертелся барабан, сперва медленно, потом все скорее. Внутри бежали бок о бок темные звери, Развияр не мог их как следует рассмотреть. По сторонам лодки зашлепали лопасти.

– Вот же ж, – бормотал бакенщик. – А я все выпил почти… Ну вот на дне осталось. На!

Он бросил фляжку, Развияр не поймал ее, и фляжка упала на дно лодки.

– Руки дырявые, – сказал бакенщик. – Пей давай… А то.

Развияр с третьей попытки отвинтил крышку. Жидкости во фляге было и правда на дне, а пахла она резко и едко. У Развияра слезы навернулись на глаза.

– Пей, ну! – торопил бакенщик.

Развияр выпил. Сразу ничего не почувствовал, но уже через мгновение ему сделалось лучше; он увидел, как победно сверкают огни Мирте, как отражаются в каждой капле, срывающейся с гребной лопасти, и как отдаляется, покачиваясь на воде, зажженный бакен.

– Кто ты такой, а?

– Разви…яр.

– Юнга? Матрос?

– Не. Нет.

– А кто?

Развияр закашлялся.

* * *

Огни зажигались один за другим. Огромные ездовые крысы, запертые в колесе, знали и выполняли команды «Фру» и «Ну». Развияр заснул.

Он спал, скорчившись на носовой скамейке, не замечая ни холода, ни света. Море убаюкивало его. Он спал, будто предчувствуя: жизнь будет долгой и надо набраться сил.

Его разбудил чужой голос. Из полумрака (возле Мирте ночи не бывают темными) выплыла другая лодка, и молодой сварливый голос окликнул бакенщика:

– Эй! Ты бы еще под утро выехал!

– Припозднился, бывает…

– Бывает… Вот сядет кто-то на мель, тогда тебя и подвесят за это самое «бывает»… Кто это у тебя?

Развияр загородил лицо локтем – слишком ярким показался свет разгоревшегося фонаря.

– На бакене сидел. Я уж думал, утопленник.

– «На бакене»… зачем подобрал его, тебя спрашиваю? Мало бед? Мало тебе второго предупреждения?

– Ну, помирал ведь, на бакене-то… Мальчишка совсем.

Обладатель молодого сварливого голоса подогнал свою лодку поближе.

– Эй, ну-ка отвечай, кто такой!

– Развияр.

– Откуда взялся?

– За борт… упал.

– С какого корабля, а ну, не врать!

– С «Крыламы».

– «Крылама» проходила сегодня, – сварливый человек хмыкнул. – Юнга?

– Нет.

– Что-то мне не нравится этот малый, – пробормотал сварливый человек. – А ну-ка… посмотри на меня, сопля!

Развияр поднял голову. Сварливый человек смотрел на него из полумрака, высоко подняв фонарь.

– Старый, – сказал изменившимся голосом. – А ну, глянь на него, тебе там ближе. Сдается мне, что у него гексавая рожа.

Бакенщик, подобравший Развияра, посветил ему в лицо фонарем. Развияр зажмурился.

Тихонько плескалась волна, трогая лопасти гребных колес.

– Что, – сказал бакенщик изменившимся голосом. – Выкинули с корабля, так?

Развияр снова начал дрожать. Сварливый ругнулся длинно и непонятно.

– Не любят они, – пробормотал бакенщик. – Да. У них с этим… строго.

Сварливый снова разразился руганью. Обложил Развияра, потом перекинулся на Золотых и дальше ругался не переставая – монотонно. Глаза его, обращенные к сияющему городу, блестели, как у крысы в барабане.

– Что делать-то? – спросил бакенщик в пространство. – Я и сам-то… У самого временное право на жительство, два предупреждения, а с третьим дадут мне пинка под зад… Что с тобой делать, парень? Куда девать? В город нельзя… Да и здесь тоже неподходящее место для гекса, ох, Шуу тебя раздери…

Он завертел головой, будто ожидая, что из волн поднимется вдруг подходящее место для Развияра.

– Выкинь его, – сказал сварливый.

– Так, это…

– Или отвези к маяку.

Бакенщик поперхнулся:

– Да он же полоумный! Мало ли что… Гоняться начнет, или убьет, и ничего ему за это не будет… Как тогда, когда он рыбака зарезал…

– Ну, тогда выкинь.

– Я же не Золотой – человека в море выкидывать, – тихо сказал бакенщик.

– Ну, вези.

– Далеко, это же крыс гонять, а они и так заморенные.

– Ну, выкинь, чего ты мне голову морочишь? Раньше думать было надо, прежде чем гексаненка подбирать, старый дурак, утробья отрыжка…

И снова полился однообразный поток ругательств.

* * *

Одинокая скала поднималась над водой каменным островом. Лодка Развиярова спасителя подошла к нему перед рассветом, когда небо серело, теряя звезды. Вблизи слышно было, как трещит и воет пламя в прозрачной чаше маяка.

– Ну вот, – сказал бакенщик. – Судьба у тебя, парень, конечно… эх. Знавал я одного гекса… Зверь зверем, конечно, но мне здорово помог… Ты иди. Мне возвращаться надо.

Развияр перелез с кормы на камень. Бакенщик ударил шестом по борту:

– Ну! Пошли, хорошие, давай!

Завертелось колесо. Зашлепали лопасти. Развияр постоял, глядя вслед лодке; островок был крошечный, пламя маяка выло, казалось, над самой головой.

В камнях бегали мокрицы, здоровенные, возможно, съедобные. Развияр посидел на камне, отдыхая. Он очень устал и ослабел. Мимо, совсем близко, прошел нарядный корабль на светлых парусах – скоро он будет в Мирте… Если не задержат на таможне…

Развияр догадался, что на него смотрят. Повернул голову. На скале позади него стоял полуголый старик в рваной кожаной юбке. Тело его, высохшее и жилистое, в свете маяка казалось красным, борода и седые волосы торчали во все стороны, как венчик, а нос, выдающийся далеко вперед, был темного лилового цвета.

Полоумный голый старик. Убил какого-то рыбака, и убийство сошло с рук. Что говорить о Развияре, которого уже один раз приговорили?

Он сидел на камне и смотрел на старика снизу вверх. Даже не поднялся навстречу – не было сил.

Старик махнул рукой, властно приказывая убираться. Его нос налился кровью, сделавшись почти черным. Развияр сполз с уступа, попятился в воду, нащупывая ступнями скользкие камни. Дальше уходить было некуда.

– Умные они, – со злобой сказал старик. – Уроды!

Он повернулся и зашагал вверх по камням. Затылок у него был голый – казалось, лысина невзначай сползла с обычного места, как сползают неудобные шляпы.

У самого подножия маяка старик обернулся. Окинул Развияра бешеным взглядом, уперся руками в бока, всем видом изображая возмущение:

– Ну что? Чего тебе?

– Дайте… попить, – прошептал Развияр. – Пожалуйста.

* * *

Маяк был костяной. Не то иголка исполинского морского ежа, не то прямой бивень, а может, зуб. Высокий, изнутри полый. Деревянная лестница, устроенная в полости, вела наверх – к баку, заполненному маслом, к фитилям и винтам, к запальному отверстию.

Старик звал себя Маяк. Не то забыл свое настоящее имя, не то отказался от него за ненадобностью. Он жил здесь много лет совсем один, питался рыбой и птицей – на то и другое у него стояли хитрые ловушки. Водоросли, которыми поросла подводная часть острова, старик ел с особенным аппетитом. Пил дождевую воду. Только масло для маяка – жирное, густое, необыкновенно горючее – привозили из Мирте.

Жилищем служила пустая раковина огромного моллюска, закинутая на остров давно забытым штормом. Раковина стояла, как раскрытая книга переплетом вверх. Ее темные створки, поросшие мхом и засыпанные пеплом, служили скатами крыши. Внутри было темновато, но старик не нуждался в свете. Над его головой ночи напролет горел маяк.

Развияр напился воды, которую старик плеснул ему в железную кружку, съел белую, с мягкими костями рыбу, вареную, давно остывшую. После этого лег, и уснул, и проспал, наверное, почти сутки. Когда он разлепил веки, опять был рассвет, старик бродил в камнях у берега, вытягивая из воды гирлянды водорослей, нюхал их, рассеянно надкусывал – и продолжал выбирать дальше. На спине у него можно было сосчитать каждый позвонок. Рваная кожаная юбка хлопала на ветру. Морская гладь казалась розовой, а дальше, над горизонтом, парил великий город, роняя, как звезды, один огонек за другим.

– Задуть-то свечку, – пробормотал старик себе под нос, но Развияр услышал. Аккуратно сложив на мокром камне добытые водоросли, старик поднялся к маяку, кряхтя, пробрался в низкую дверь и исчез. Прошла минута, другая, потом высокое пламя маяка зашипело. Дождем посыпались искры, Развияр испугался – но почти все они гасли, не долетев до земли, и на голову незваному гостю упала только пригоршня пепла.

Погас и маяк. Это было, как закат, случившийся за одно мгновение. Мир вокруг изменился так внезапно, что Развияру пришлось сесть на камень, спасаясь от головокружения.

Раздвинулся горизонт. Открылись корабли, стоящие на рейде, и другие, подходящие из открытого моря. Пропали резкие тени, мир сделался мягким, как вода, а Мирте на горизонте будто вырос, воспарил выше и в утреннем свете показался добрым.

Из низкой двери в основании маяка выбрался старик.

– На маяк чур не ссать, – сказал торжественно, глядя мимо Развияра. – Вон море есть, туда и отливай!

* * *

Они почти не разговаривали. Маяка будто не интересовало, откуда взялся Развияр и что собирается делать дальше. Каждый вечер старик поднимался по лестнице, чтобы зажечь маяк, и каждое утро гасил его, втягивая фитиль с помощью особого механизма. Развияр не мог понять, когда старик спит – казалось, он не ложился никогда, все бродил по камням, вытаскивал рыбу, однажды поймал мясистого красного осьминога и приготовил на жаровне; ни дров, ни хвороста на острове не было, но старик ничего, кроме водорослей, не ел сырьем. Для стряпни он использовал фонарное масло, а посуды у него было на удивление много.

Каждый день мимо маяка проходили корабли. Старик смотрел на них оценивающе, иногда плевал вслед, иногда махал рукой, но ничего не говорил вслух. Развияр видел, как ушла «Крылама». Ему странно было вспомнить, как сам он стоял на ее палубе, и страшно – как мимо двигался поросший ракушками борт.

Он не знал, кто там сейчас, на «Крыламе». Пассажиры давно растворились в городе, остались на цветных мостах под золотыми куполами. А капитан на судне наверняка прежний, и команда тоже… Они уйдут и вернутся. И снова уйдут. Они могут плыть и бродить по всему миру, а он, Развияр, не умеет ходить по воде!

Он провожал каждый корабль с жадностью и надеждой. Он мог бы уплыть, он мог бы вернуться на материк; если бы хозяин Агль знал, что Развияр выжил! Уж он бы точно раскошелился на лодку, чтобы забрать с маяка «свое богатство». Но хозяин, конечно, не знал; может быть, он и сам давно уехал из Мирте, может, уходящая «Крылама» уносила и его…

Далекий город каждое утро вставал на горизонте, парил над водой, переливался радужно, поблескивал золотом, менял цвета и зажигался огнями, и так светился до утра. Развияр не раз и не два пытался представить, что там живут за люди. Высокие, поджарые, со смуглой кожей и золотыми волосами; вот бы посмотреть на их женщин.

Странно, что сидя на камне посреди моря, обветренный, измученный, полуголодный Развияр впервые, может быть, в жизни так много думал о женщинах. Может, так действовал на него прекрасный и недоступный город. А может быть, никогда раньше у Развияра не было столько свободного времени.

Добывать еду и есть. Больше ничего. Развияр бродил по острову, собирая обломки раковин, но их было мало, тусклых, некрасивых. Он помогал старику разделывать рыбу и – иногда, если повезет – ощипывать пойманных птиц. Старик молчал. Развияр смотрел на рыбью чешую, сложенную в узоры, и у него перед глазами возникали страницы переписанных книг – он помнил их почти все.

Однажды днем, спрятавшись в тени маяка, Развияр стал читать вслух – не последнюю книгу о «Путешествии на Осий Нос», а ту, что переписывал раньше, когда «Крылама» только вышла из порта Фер. Это была история о фаворитке самого Императора, очень редкая в Фер и запрещенная в Империи. Хозяин Агль собирался продать переписанный экземпляр в Мирте – за большие деньги. Развияра вовсе не интересовали похождения фаворитки: она одинаково обходилась со всеми мужчинами. Его интересовали картины чужой жизни, приукрашенные, но все-таки похожие на правду.

Развияр читал, полузакрыв глаза, мысленно переворачивал страницу и читал дальше: город у подножия вулкана… Темные лабиринты со слепыми стражниками… опочивальня императора, белые и синие огни… Длинный зал, бассейны, подсвеченные сверху и снизу, толпы придворных, музыканты с морскими раковинами…

Тень маяка переместилась. Развияр перебрался, догоняя ее, на другой камень. Тень раздвоилась и слилась снова; подняв голову, Развияр увидел старика – тот сидел на камне, глядя на далекий город Мирте.

Развияр смутился. Он долго молчал, прежде чем снова начал читать вслух. То ли от жары, то ли от монотонного плеска волн память у него помутилась – он бросил книгу о фаворитке и мысленно открыл другую. Это были «Поучительные сказания о людях, животных и прочих тварях» – разные истории, записанные одна за другой, и невозможно было отличить вымысел от правды. О том, как верные жены летают на праздник к королеве цветов, но палуба воздушного корабля проламывается под ногами неверных жен. О том, как сытуха пожелала стать крыламой. Как дочка дровосека решила выйти замуж. Об огненных личинках, живущих в черном яйце: «Когда треснет скорлупа – выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям. Ей не страшны ни стрела, ни клинок…»

Развияр водил пальцем по ладони, выписывая невидимые знаки; книги рассказывали обо всем, но ни в одной из них не было слова «гекса».

Тень опять переползла. Развияр сидел на солнцепеке, а рядом, тоже на солнцепеке, сидел старик и смотрел на горизонт.

* * *

Старик по-прежнему ничего не говорил. Каждый день, погасив маяк и закончив заботы о пище, он садился в тени, и чуть поодаль садился Развияр. Внимательно смотрел на свою левую ладонь – рано или поздно на ней появлялись воображаемые знаки, тогда Развияр водил по ним пальцем и читал вслух.

Иногда старик сидел долго. Иногда скоро поднимался и уходил. Развияр читал сам себе, потом, когда жара становилась невыносимой, окунался в море. Его одежда заскорузла от соли, он ходил голышом, как старик. Белая кожа шелушилась на плечах и руках, облезала клочьями, но Развияр уже не чувствовал боли.

– А что такое «гекса»? – спросил он однажды у старика.

Надежда на ответ была слабенькой. Тем не менее Маяк отозвался почти сразу:

– Это племя.

– Где они живут? – спросил Развияр, обрадованный успехом.

Но на этот раз старик не ответил.

* * *

Прошло много дней. Развияра тошнило от вареной рыбы, он смотреть не мог на водоросли. Кусочек хлеба снился ему днем, когда он засыпал под створками огромной раковины, и ночью, когда пламя в маяке выло и билось на ветру.

Он рассказал все переписанные им книги, некоторые по два и по три раза. От скуки он вспомнил книги на чужих языках; их было немного, всего-то три или четыре, зато они были толстые. Знаки на желтых страницах ничего не значили, они чередовались безо всякого смысла, и только некоторые походили на буквы. Развияр придумывал звучание каждой букве и проговаривал их вслух. Получалось очень смешно, какое-то рыбье бульканье пополам с птичьим свистом; иногда, проговорив фразу-другую, Развияр валился на спину и начинал хохотать, и старик смотрел на него, как на полоумного.

Однообразие жизни на острове, ревущее пламя маяка, книги, прочитанные вслух и перелившиеся в сны, сны, ставшие бредом в жаркий полдень – все это могло свести с ума. Но страшнее всего для Развияра была догадка, ставшая подозрением, ставшая кошмаром и переросшая в уверенность: вся его жизнь пройдет здесь, на острове у подножия маяка. Из года в год он будет, как старик, бродить голышом, варить рыбу на масляной горелке, зажигать и гасить маяк. Имени у него не останется; он станет Маяком, а потом умрет, и его тело сбросят в воду – наконец-то море получит его, как и было велено. Это приговор, а остров – отсрочка, длинная и скучная. И, поверив в это, Развияр решил подняться на вершину маяка и броситься оттуда вниз головой.

Неизвестно, исполнил бы он свое решение или нет, но два события случились одно за другим, и все изменилось.

* * *

– Фру!

Крысы в колесе замедлили ход. Знакомая лодка развернулась кормой к берегу, знакомый бакенщик поднялся, удерживая равновесие, и сложил ладони рупором.

– Эй! Маяк! Забирай горючку!

Развияр лежал в укрытии, в хижине под крышей из раковины. Старик велел ему убраться с глаз, как только стало ясно, что какая-то лодка идет прямиком к острову.

Старик, кряхтя, спустил в воду широкую темную доску – единственную доску на острове, служившую и столом, и ложем. По этой доске предстояло вкатить наверх бочку с фонарным маслом для маяка.

– А где малой? – крикнул бакенщик. – Зови, пусть помогает!

Развияру было видно из своего укрытия, как старик повернул голову, испытующе глядя на бакенщика.

– А что? – удивился тот. – Утопил ты мальчишку, что ли?

– Иди! – крикнул старик.

Тогда Развияр вышел. Вдвоем со стариком они вкатили бочку по доске и оставили в выемке среди камней. Бакенщик, не скрывая любопытства, разглядывал голого загорелого Развияра; старик тем временем сходил за пустой бочкой, скинул в воду, она закачалась на волнах, и бакенщик ловко подцепил ее багром.

– Эй, гекса, – крикнул бакенщик, – да ты отъелся на свободной жратве!

– Иди, иди, – проворчал старик.

Бакенщик весело крикнул своим крысам:

– Ну! Пошли, милые, пошли, к обеду успеем!

И ушлепал по направлению к городу.

* * *

На солнце железная бочка разогрелась так, что обжигала ладони. Развияр и старик вкатили ее наверх. Это была непростая работа: Развияр не понимал, как прежде старик мог один с ней справляться. Прокатить по доске, оставить в выемке, перенести доску выше, подсунуть под бочку. Снова перекатить, оставить на уступе, перенести доску выше… Наконец, бочка встала на свое место у основания маяка, старик вытащил затычку и просунул в отверстие жирный, промасленный конец фитиля.

– Пожарим рыбу сегодня, – сказал, обращаясь к бочке. – Ты трубочку-то возьми и горючки отцеди… Покажу, как.

Впервые старик заговорил сам. Впервые предложил заняться хозяйством; раньше он все делал один, а Развияр помогал как мог, по собственному разумению. Развияр и удивился, и увидел в этом добрый знак.

Старик научил его отцеживать масло из бочки (с непривычки несколько капель попало Развияру в рот, он с отвращением сплюнул). Потом Маяк велел наскрести соли с камней, а сам поджарил рыбу на железном листе, щедро сдабривая маслом и посыпая солью. Когда солнце склонилось и с моря подул прохладный ветер, Развияр и старик, устроившись у берега, ели вкусную, в нежной корочке рыбу и запивали ее дождевой водой, и смотрели на Летающий Город Мирте.

– Может, ты маг? – спросил старик.

– Я? – Развияр удивился. – Да был бы я маг, ходил бы по воде!

Далекие бирюзовые мосты меняли цвет, становясь изумрудными.

– И ушел бы отсюда?

– Да.

– Если ты не маг, откуда все это знаешь? Ты бредишь чужими словами. Может быть, ты заколдован?

– Нет. Я переписчик книг.

– Одно другому не мешает, – заметил старик.

– Хозяин Агль, – сказал Развияр, – чуть все волосы у себя не вырвал, когда меня велели выбросить. Я могу за три ночи переписать книгу, которая стоит сто императорских реалов! А ведь он купил меня за жалких несколько монет, сам рассказывал!

– Значит, ты раб?

Развияр задумался.

– Не знаю. Теперь хозяин Агль думает, что я умер, а значит, я свободен…

– Только мертвые свободны, – старик растянул в усмешке черные запекшиеся губы. – Мы оба мертвецы, сынок. Радуйся.

Развияр откинулся на плоский теплый камень и закрыл глаза. Вкусный ужин удобно лежал в животе. Старик назвал его «сынок», Развияр помнил, что и раньше его так называли… Очень давно…

Может быть, мне понравится быть мертвецом, подумал Развияр и задремал ненадолго – всего лишь на несколько минут.

А когда он открыл глаза, старик уже стоял, опершись босой ногой о камень, и смотрел на горизонт из-под ладони. Напряжение было в его позе, в натяжении мышц, даже в редких волосах и вздыбленной бороде: прежде старик никогда так не смотрел.

– Что там? – спросил Развияр.

* * *

Небольшое судно, гребное, черное, подошло очень близко. Никогда большой корабль не оказывался так близко от острова – наверное, галера была плоскодонной и не боялась подводных камней.

Развияр по приказу старика спрятался в хижине и лежал, не шевелясь. Он почти ничего не видел, зато слышал каждое слово.

– Эй! – крикнул с воды молодой хрипловатый голос. – Маяк!

– Чего тебе? – сварливо отозвался старик.

– Отдай гексаненка. Очень нужно.

Развияр обмер под сводом из раковины.

– Какого? – рявкнул старик с ненавистью. – Греби отсюда к Шуу в задницу!

Человек на корабле рассмеялся:

– Маяк, ты дурак. Баки-Баки проговорился в таверне, не сегодня-завтра тут будет патруль. А Золотым не нравится, когда их посылают к Шуу! Давай, мне гребец нужен, у меня Толстого подрезали в плавучей таверне.

Стало тихо. Солнце садилось в море, Развияр не мог его видеть, но по бликам на воде, по цвету воздуха чувствовал: солнце утонуло ровно наполовину.

Старик молчал. Плескались волны у берега.

– Эй, Маяк, ты заснул?

Путаясь в просоленных тряпках, Развияр выбрался из-под раковины. Он не до конца понимал, происходит с ним счастье или беда, но не мог оставаться на месте. Почти у самого берега покачивался темный корабль, он стоял к маяку кормой, растопырив весла, и показался Развияру похожим на черную птицу – пластуна.

На корме, упершись ногой в бочонок, возвышался молодой чернобородый мужчина в белой рубашке, запятнанной, кажется, кровью. Его левая рука покоилась на перевязи. Он первым увидел Развияра.

– Тощий, – дал свое заключение. – Но гекса все выносливые, даже полукровки. Парень, давай на борт!

На ходу, спотыкаясь в камнях, Развияр натянул рубашку и штаны, заскорузлые, колючие, но еще не очень рваные. Старик не обернулся. Развияр остановился рядом, вопросительно заглянул в лицо, обрамленное, как венчик, белыми волосами.

Старик посмотрел ему прямо в глаза – впервые за все время, что Развияр прожил на острове.

– Слушай, – сказал старик еле слышно. – Кладешь на камень, рукой рисуешь вот так, – он чиркнул по воздуху правой рукой, сложив пальцы щепоткой, – и говоришь…

Его голос из шепота превратился в еле слышный шелест, но Развияр услышал.

– Говоришь: «Медный король, Медный король. Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно». Запомнил?

– Медный король…

– При людях не повторяй!

– А что кладешь? – Развияр нахмурился, он хотел попрощаться и ждал от старика других слов. Но тот, похоже, никогда не делал того, что от него ждали.

– А что тебе дорого, то и кладешь, – резко сказал старик и отвернулся.

– Эй, парень! – торопил чернобородый в белой рубашке. – Долго тебя ждать?

– И что будет? – Развияр ближе наклонился к старику.

– Ничего не будет! – выкрикнул тот с непонятной злостью – Иди!

Больше из него нельзя было вытянуть и слова. Решившись наконец, Развияр вошел в воду, вплавь добрался до галеры, и его подняли на борт.

* * *

Галера называлась «Чешуя».

Всю ночь Развияр греб, сидя на скамейке между лысым, голым до пояса человеком и другим, совсем молодым, болтливым и липучим. Развияру трудно было разговаривать на веслах – он не умел, не привык грести и быстро устал, а молодой сосед все расспрашивал его, кто он и откуда, и требовал новых подробностей, пока, в свою очередь, не выдохся и не замолчал.

Мерная работа, раскачивание, поскрипывание вогнали Развияра в транс. То ему казалось, что он снова на борту «Крыламы», надо заканчивать книгу, а пальцы не держат перо. То виделся Мирте, маячивший на горизонте столько долгих дней, а теперь сгинувший в тумане. То вспоминался старик по имени Маяк, и Развияр заново удивлялся и обижался его прощальным словам. «Медный король…» Старика считали полоумным, да так оно, наверное, и было.

Утром поднялся попутный ветер, и гребцы сложили весла. Развияр не сразу смог подняться со скамейки: спина болела, ноги затекли, а ладони оказались стертыми до крови. На палубе разливали суп и раздавали хлеб; увидев, как длинный нож кромсает румяные ломти, Развияр забыл об усталости и боли.

Он сел у борта, положив миску на колени. Ложки не было – каждый из гребцов откуда-то достал свою; Развияр растерялся, но тут рядом уселся чернобородый в белой рубашке. Молча протянул Развияру деревянную ложку с резными узорами.

– Спасибо!

Суп заструился, кажется, по жилам вместо крови. Запах наполнил глотку и нос – похлебка оказалась такой вкусной, какой Развияр не пробовал даже в доме хозяина Агля, даже на борту «Крыламы». Но главное – хлеб – Развияр приберегал на потом.

– Устал? – спросил чернобородый. – Это с непривычки. Не бойся: гекса крепкие, с них можно шкуру драть, потом новая отрастает.

Развияр перестал хлебать. Глянул с подозрением.

– Ты не больно-то похож на гекса, – чернобородый ободряюще подмигнул. – Только Золотые видят, у них глаз на такие дела пристрелянный… да подзолотки, которые с правом на жительство, тоже замечают, им положено. Ты был раб, так? Слуга?

– Переписчик.

– Грамотный? – человек нахмурился. – Это забудь, нам оно без надобности. Нам идти против ветра двадцать дней… Если повезет. Так что старайся, парень, выгребай, как положено, и будет тебе награда… Внизу гамаки висят, поешь – и на боковую. А ложку себе оставь, потом отдашь… Кстати, зовут меня Арви.

И он ушел, оставив новичка с пустой миской на коленях.

* * *

Похлебка, согрев изнутри, раззадорила Развияров голод. Ни странные речи чернобородого Арви, ни нарастающая качка, ни усталость не могли этот голод притупить.

Второй миски не полагалось. Развияр устроился на корме среди свернутых канатов и взял обеими руками хлебный ломоть.

Этот хлеб вышел из пекарни совсем недавно. Он не походил на сухари, которыми довольствуются матросы в море. Он был подарком из Митре, парящего города, который навсегда исчез за кормой. Развияр, закрыв глаза, вдохнул хлебный запах.

Снова вспомнился старик. Никто не привезет ему хлеба, старый Маяк давно забыл, что это такое. «Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно». У старика дико горели глаза, когда он произносил эти слова. Его обычно тусклые, равнодушные глаза…

Что нужно Развияру?

Не много. Пусть перестанут гореть ладони, пусть не ноет спина. Хорошо бы еще одну краюшку хлеба, и миску супа тоже неплохо. Хорошо бы сбежать с этой галеры, Развияру здесь не нравится, хотя чернобородый Арви кажется добрым. Хорошо бы найти нового хозяина, чтобы не таскал за уши, как мастер Агль…

Он мечтал – и уже не мог остановиться. Никогда в жизни он так не мечтал; начав с малого, он все желал и желал, и уже видел себя посреди Императорской библиотеки, где собраны все книги мира, и он, Развияр, их хранитель и переписчик…

Мог ли старик сам оказаться магом? Мог ли он научить Развияра волшебному заклинанию?!

Хлебный ломоть был дороже всего на свете. Так казалось Развияру; он выбрал на палубе чистое место и положил перед собой хлеб.

Оглянулся. Никто не смотрел: люди отдыхали после тяжелой работы, кто-то спустился в трюм, кто-то устраивался на палубе. Арви стоял рядом с рулевым; над головами у них надувался косой парус, когда-то черный, а теперь выгоревший и покрывшийся соляными разводами. Никому не было дела до новичка: наверное, гребцы на «Чешуе» часто меняются…

Развияр поднял руку – и в точности повторил то движение, которому научил его старик.

– Медный король, Медный король… Возьми, что мне дорого! Подай, что мне нужно! Я хочу…

Но прочие слова застряли у него в глотке, потому что хлеб вдруг дрогнул, будто окутанный дымкой, и пропал. «Чешую» сильно качнуло; покатился незакрепленный бочонок, выругался рулевой, завыл ветер в снастях. Галера шла по неспокойному морю, за кормой вставало солнце, и все было, как прежде, но хлеб исчез, не осталось ни крошки, и Развияр напрасно водил рукой по тому месту, где лежал драгоценный ломоть.

– Как это может быть?!

Он ни разу в жизни не видел магию в действии. Но то, что случилось, было именно волшебством, непостижимым и злым. Как старик, которому он помогал собирать водоросли, ловить рыбу, выкатывать наверх бочку, – как старик, к которому Развияр почти привязался, мог сыграть с ним такую жестокую шутку?!

Он не удержался и заплакал – впервые с того дня, как хозяин Агль ни за что ни про что оттаскал его за уши.

* * *

Гамаки висели в три яруса вдоль бортов. Развияр нашел себе место в самом низу. Свет пробивался сквозь щели палубы. Развияр лег и, провиснув в гамаке, спиной коснулся холодного дерева.

Над ним покачивалось в сетке грузное тело гребца – сосед Развияра спал в своем гамаке, как в коконе, и казался личинкой огромного насекомого. Храп, сопение, сонное бормотание усталых людей вплетались в шум волн и скрип мачты. Развияр закрыл глаза, но не уснул.

Ему увиделось поле, поросшее зелеными колосками, окруженное лесом. Огромные деревья, много выше маяка, стояли плотно, ствол к стволу, сцепившись ветками. Светило солнце. Колоски шевелились под ветром, и вдоль межи – а тропинка вдоль поля называлась «межа» – бежал человек на ходулях.

Это было очень давно. А может быть, и не очень.

Его отец служил обходчиком на поле, бегал на ходулях, отгоняя в лес паразитов. Ходули его были выше человеческого роста, сверху ухватки для рук, а внизу – вытесанные из дерева два огромных копыта. Земля дрожала, когда отец бежал на этих ходулях, и каждый шаг его был – как десять обыкновенных шагов; отец громко говорил, громко смеялся, много ел, а когда был в духе, подбрасывал Развияра к потолку их деревянного дома… Значит, у них был дом. Точно, был: порог в две каменных ступеньки, сени без потолка – из них видна двускатная соломенная крыша, темная, очень высоко над головой. Направо и налево двери, направо в дядькину половину, налево в отцову, и вот там уже был потолок. Развияр, взлетая, хохотал, а женщина с волосами до пола кричала, что он убьется…

Женщина?

Воспоминание оказалось не просто приятным – завораживающим. Развияр испугался, что вот сейчас оно уйдет. Может, это сон? Но почему глаза открыты?

В трюме храпели. По палубе кто-то прошел, солнечные полоски в щелях погасли и снова загорелись. Развияр крепко зажмурился. Снова, будто не веря себе, вызвал в памяти лицо отца… И разглядел – под закрытыми веками! – его колючую щеку, железную серьгу в маленьком темном ухе, веселый зеленый глаз…

Женщина! Рядом с ним женщина с черными волосами до пола. Мать: белые щеки, высокие скулы и темные глаза, на шее ожерелье из змеиной кожи. Отец говорил, ее укусила белка. И мать сама превратилась в белку и убежала в лес. С тех пор, когда отец обегал поля на своих ходулях, за ним иногда увязывались белки. Стелились по земле, одна за другой, и не хватит пальцев, чтобы их сосчитать. Так рассказывал отец, сам Развияр никогда не видел…

Картинки появлялись перед глазами, как раньше появлялись буквы в книгах. Стоило только о чем-то подумать. Вот и сейчас: бьют в землю деревянные копыта. Бежит человек на ходулях, а за ним, распушив хвосты, шлейфом струятся белки… Ярко-рыжие, темно-рыжие, и цвета песка, и цвета огня, они похожи на волны. На бегущие, озаренные солнцем волны.

Развияр облизнул пересохшие губы. Бочка с водой там, на палубе… Он выбрался из гамака, встал, пошатываясь, двинулся к лестнице, спотыкаясь о чьи-то руки, мимо сопящих и бредящих во сне, туда, где был люк в щелястом потолке.

На четвереньках выбрался на палубу. Здесь было лучше: свежий ветер, соленые брызги, солнце на воде. Зачерпнул воду из бочки, загремел цепью, захлебываясь, выпил – одну кружку и сразу вторую.

Не хотелось обратно в трюм. Развияр устроился у борта, свернулся калачиком, положив под голову кулак. Закрыл глаза – и снова увидел, как бегут по полю сотни белок.

Его дом сгорел. Чужие крики лопались в ушах, как пузыри в лужах. Почти человеческим голосом ревело пламя. Это было много после того, как мать стала белкой. А что случилось с отцом? Может быть, он спасся из пламени? Может, он до сих пор жив?

Развияр с силой потер лицо. Что с ним происходит? Почему он раньше ничего этого не помнил, и вспоминать не пытался?!

У него были дом и родня. Старая бабка, мать отца, рассказывала о том, что случалось раньше. О каменном великане, прозванном «мертвой статуей»… Давным-давно, еще когда Развияров дед не родился, кто-то подбил на распутье каменного великана. Говорят, великий волшебник подбил. Великан упал на колени, повалился на бок, но не умер до конца: еще Развиярова мать, когда была маленькая, своими глазами видела, как статуя поднимает каменные веки и глядит…

Развияр попробовал представить бабкин рассказ строчками в книге – и не смог. Она рассказывала, как выкорчевывали леса, как жгли их, отвоевывая землю для колосков, а горелые пни приходили по ночам в деревню и вытаскивали из постелей спящих людей. Маленький Развияр пугался таких рассказов, отец ругался и говорил, что теперь-то, когда людей стало много, ни один пень на такое не отважится…

И еще бабка рассказывала, как в лесу появилась мать Развияра. Она ходить не умела, а ехала на двуногой ящерке верхом. Ящерка потом сдохла, хотели чучело сделать, да чучельник все испортил по пьяни. А девочка здоровая оказалась, ходить научилась и бегать, выросла красавицей, ну, Развияров отец и взял ее за себя…

– Только не в Мирте, где каждый раб сосчитан, – сказал знакомый голос. Развияр разлепил веки.

У противоположного борта стояли Арви и его подельщик, широкоплечий белобрысый человек по имени Лу. Они разговаривали, то ли не замечая Развияра, то ли не обращая на него внимания.

– Ты же знаешь, беглых у них нет, – продолжал Арви. – Сами рабами не торгуют, а наши, из Фер, по лицензии. На рынке за одного гребца заплатишь, как за полгалеры, а наемному тоже плати… Да чего там – удачно получилось, оно на пользу все равно.

Развияр снова закрыл глаза. Увидел ящерицу размером с человека, стоящую на двух ногах, и на спине у нее в крохотном седле – ребенок…

– Слушай, – сказал глухой голос, наверное, говорил Лу. – Мы хорошо сходили в этот раз. Больше такого везения не будет.

– Хочешь спрыгнуть? – голос Арви неприятно истончился, стал колючим.

– Мы богатые. Хватит, Арви.

Долго длилось молчание. Развияр почти заснул.

– В последний раз, – сказал Арви. В полусне Развияра его слова раскатились эхом: «В последний раз… раз…»

– Все так говорят. А потом их сжирает эта тварь. Или берет патруль. Или они умирают уже в Мирте от неизвестной причины. Не знаю, что хуже.

– Одна шкура – это дом на побережье, Лу.

– Мы уже продали полторы шкуры. Нам хватит.

– Если ты боишься, – уходи, – голос Арви опасно понизился. – Только доли твоей в новой ходке – не будет.

– Моя доля в галере. Две десятины отдай.

– Ни десятины, Лу. Ведь это меня сожрет тварь или расстреляет патруль, или убьют в Мирте. Я выкуплю у тебя галеру, и беги.

И опять сделалось тихо, только шумело море.

– В последний раз, – со злобой сказал Лу. – Шуу с тобой, капитан.

* * *

«Чешуя» шла на запад. Ветер редко бывал попутным, работать приходилось день и ночь, гребцы сменялись каждые несколько часов. Развияр окреп; правда, вместо хлеба теперь раздавали сухари, но зато крепкие и вкусные, да и суп варили жирный. Развияр наедался не всегда – он стал прожорлив от тяжелой работы, а может быть, оттого, что пустился в рост. А в том, что он рос, не было сомнений – вытягивался, раздавался в плечах и будто расширялся изнутри. Работал ли он на веслах или лежал в гамаке, или сидел у борта, подставив лицо ветру – он постоянно видел картинки, четкие, яркие.

Он видел лес, похожий на лабиринт из многих комнат. Ветки образовывали свод, а стволы и лианы, кустарники с мясистыми листьями были непроходимы, как стены. Человек, не зная леса, терялся в нем за минуту, но Развияр в своих воспоминаниях был жителем этого дома и знал его, как ладонь.

Вечером под сводами загорались светляки: бледно-голубые, зеленоватые, матово-белые. Каждый листок отбрасывал тени по числу огней. В мыслях своих Развияр лежал на берегу крохотного озерца и смотрел на светлячка, зависшего на паутинке. Светлячок был самкой, готовился отложить яйца и потому медленно менял цвет – от зеленого к розовому, через многие опаловые оттенки.

Море говорило водой и ветром, скрипом снастей, ударами весел. Развияр, бывало, так погружался в мечты, что только грубый тычок мог вернуть его к реальности. Он греб и ел, лежал в вонючем трюме, покачиваясь в гамаке и слушая храп; он мысленно поднимался по двум каменным ступенькам, проходил через прохладные сени, открывал дверь. Бывало, что дом пустовал, только завернутый в тряпочку чугунок стоял на столе, приглашая пообедать. А случалось, что его встречали отец, или мать, или бабка, или все сразу; а еще бывало, приходила с дядькиной половины двоюродная сестра – рыжая, как белка…

Иногда Развияру становилось нехорошо, его знобило, и ворочался ужин в животе. Тогда ему виделись языки пламени и черный дым: горел дом и горела вся деревня, а кто их поджег, Развияр не мог вспомнить. От страха он бросился в лес, и там бродил много дней, питаясь улитками, грибами и ягодами, пока его не подобрали проезжие чужие люди и не продали, через несколько месяцев, хозяину Аглю…

Где это было? Что за лес? Где искать отца, если он уцелел, и дядьку, если его не убили?

Тем временем «Чешуя», быстрая и легкая галера, бежала все дальше и дальше на запад. Все чаще набегали тучи, ночи делались прохладнее. Развияр понемногу излечивался от задумчивости: теперь он больше размышлял, чем грезил.

Его ладони покрылись жесткими, как дерево, мозолями. Он понемногу стал водиться с остальными гребцами – не дружил, конечно, но и не дичился, как поначалу. Оказалось, что сидеть в кружке с другими, слушать разговоры, иногда вставлять слово и смеяться вместе со всеми – не только весело, но и очень полезно. Эти люди знали больше, чем обычно говорили, но Развияр научился по крошечным оговоркам достраивать невысказанное.

Половина гребцов давно плавала с Арви и Лу. Другая пришла на галеру только на этот рейс. Все были вольные, на уговоре. Все остались довольны оплатой рейса, и только двое собирались сойти с «Чешуи» в порте Фер. Галера побывала в «опасном деле» – о нем вспоминали с гордостью, но вслух не говорили, а спрашивать напрямую Развияр не решался. Его почему-то считали рабом. Развияр не спешил никого разубеждать.

Он смотрел на себя со стороны и видел ушастого, с растрескавшимися губами, большеротого подростка. Ясно, зачем его подобрали Арви и Лу – гребца-новичка не пришлось покупать на рынке Мирте, и ему не надо платить по уговору. Но что с ним будут делать дальше? Что делал бы Развияр, будь он Арви и рассуждай, как он?

Продать дармового раба на рынке в большом городе. Вот что первым делом должно прийти капитану в голову. Гребец из подростка плохой, даром что окреп по дороге. Но молодой, здоровый, грамотный – за вырученные деньги можно нанять по уговору троих взрослых мужчин… Так, наверное, рассуждали прочие гребцы – они давно решили судьбу Развияра. Его продадут в Фер, и на вырученные деньги наймут людей вместо тех, кто пожелал уйти с галеры.

Совсем недавно Развияр готов был попросить предательского «Медного короля» о новом добром хозяине. Теперь ему неприятно было об этом думать – во-первых, потому, что шутка старика не забылась и не простилась. Во-вторых, Развияр теперь вспомнил, что не всегда был в рабстве, и то, что прежде казалось естественным, теперь пугало и возмущало.

Хорошо бы сбежать, как только они прибудут в Фер. Правда, Развияр, будь он на месте Арви, предвидел бы такой поворот и присмотрел бы за мальчишкой. Капитан не дурак; среди моря деваться некуда. Развияр уже тонул однажды – хватит, наплавались, уж лучше в рабство.

На горизонте показалась земля. Развияр обрадовался, но оказалось, что это всего лишь остров Тыр, безлюдный и безводный. Можно было обойти его с юга, так Арви и Лу обычно и делали. Но при юго-западном ветре – а он держался уже несколько дней – удобно было обойти Тыр с севера, и именно этого очень хотелось команде.

– Пойдем через воды Империи? – скептически спросил Лу.

– Мы пустые, – возразил Арви. – Что нам?

И галера повернула на северо-восток.

* * *

Близился конец плавания. Попутный ветер гнал «Чешую» в порт. Гребцы отдыхали больше обычного, играли, отсыпались. Так прошло два дня, и Лу заметно повеселел, и остров Тыр, полоска на горизонте, все дальше утягивался за корму…

На третий день дико закричал вахтенный, показывая на небо.

С севера приближались три точки. Сперва Развияру показалось, что это птицы, потом он понял свою ошибку – птицы не могут быть такими огромными и летать так быстро. Через минуту, когда три крылатые тени закружили прямо над кораблем, Развияр уверился, что это все-таки птицы. Это крыламы, которых он не видел никогда в жизни, но много раз читал их имя на борту корабля.

На спине у каждой птицы сидели три человека. В борт вонзилась короткая толстая стрела.

– Гребцы – в трюм! – рявкнул Арви. – Матросы – спускать парус! Ложиться в дрейф!

Через мгновение Развияр, затиснутый в потной толпе, оказался уже внизу, под палубой. Он слышал, как спускали парус, как нервно командовал капитан; видел, как расхаживают по палубе тяжелые сапоги Лу.

В трюме молчали. В тишине прозвучал скрежет – это опустились на палубу огромные птичьи ноги. «Чешуя» качнулась под новым немаленьким весом.

– Капитан? – окрикнул чужой голос, привыкший командовать.

– Здесь, – отозвался Арви с подчеркнутым спокойствием.

– Вы в водах Империи. Кто хозяин?

– Тоже я. С подельщиком.

– Я подельщик, – глухо признался Лу.

– Что везете?

– Пустые возвращаемся из рейса. Возили в Мирте кожи, перья…

– Зубы не заговаривай! Знаю, какие вы кожи возили! А ну, показывай все, да смотри без глупостей! Перестреляем, как сытух!

Даже в трюме был слышен свист крыльев. Две другие крыламы кружили над «Чешуей», держа ее на прицеле.

– Смотрите, – сказал Арви, и в голосе больше не было спокойствия – только злоба и страх. – Наизнанку выворачивайте. Нет ничего!

Заскрипела палуба. Загрохотали сапоги по лестнице. В вонючий трюм спустился имперский стражник, офицер в серебристо-черной броне. На загорелом лице у него толстым слоем лежала брезгливость.

– Шуу, – не то сказал, не то сплюнул он.

Гребцы стояли, согнувшись – высокий человек не мог выпрямиться в трюме, особенно возле борта. Стражник прошел, вглядываясь в лица, и выдержать его взгляд могли не все.

Остановился перед Развияром. Жесткими пальцами взял за плечо, отодвинул; пошевелил ногой кучу тряпья на полу. Арви стоял на лестнице и исподтишка, за спиной офицера, ободряюще подмигивал гребцам.

– Показывай каюту, – велел стражник.

Каюта помещалась на корме и больше была похожа на двухместный гроб. Там жили Арви и Лу, там же хранились их вещи. Стражник вышел из трюма вслед за капитаном; Развияр почувствовал, что умрет, если не увидит крыламу вблизи.

Он прокрался по лестнице. Люк остался открыт, Развияру только и оставалось, что высунуть голову, встать на цыпочки…

Сперва он увидел ноги – темно-желтые, перепончатые, с когтями. Потом – всю птицу, белую, даже синеватую, невозможно огромную; она стояла боком, Развияр увидел сложенное крыло, седло на спине и крутой изгиб шеи. Птица повернула голову, посмотрела на Развияра желтыми злыми глазами.

– Вниз! – рявкнул незнакомый голос, и Развияр только сейчас увидел, что по бортам стоят двое в кольчугах, со взведенными арбалетами в руках. Налетел ветер, над головой захлопали крылья. Развияра схватили за ноги и стянули в трюм, больно приложив подбородком о ступеньку.

– Сдурел?! – лысый гребец тряхнул его, как тряпку. – Не лезь! Неповиновение нам запишут!

Развияр, оглушенный, сел у борта. Через несколько минут Арви, Лу и офицер снова вышли на палубу, и голоса их звучали по-деловому и почти спокойно.

– Не попадайтесь, – сказал офицер. – Застану с товаром – живыми не уйдете. Есть приказ топить браконьеров с кораблем и командой.

– Мы честные торговцы, – сказал Лу.

Арви что-то пробормотал.

– Пошли! – крикнул офицер своим.

Звонко захлопали крылья о палубу. «Чешуя» качнулась, теперь уже освобождаясь от лишнего груза. Минута прошла в молчании, потом Лу громко и замысловато выругался.

* * *

После отлета крылам на «Чешуе» случился буйный праздник. Похоже, галере вместе с командой удалось избегнуть большой опасности. Кислыми оставались только Арви и Лу: Развияр понял по обрывкам разговоров, что им пришлось заплатить стражникам большой штраф, а может быть, и взятку.

На палубу выкатили припасенный бочонок «жгучки». На радостях развязались языки; сидя в кружке вместе со всеми, Развияр узнал то, что прежде хранилось в тайне.

Охота на донного дракона запрещена в Империи: шкурами этих ужасных тварей, драгоценными шкурами, украшались жилища высших сановников и самого Императора. Тем не менее находились смельчаки, выслеживавшие в подводных пещерах молодых, не вошедших в полную силу драконов и убивали. Либо гибли: донный дракон – страшен, даже юный, и не было случая, чтобы отряд охотников вернулся с добычей и в полном составе.

«Чешуя» была контрабандистским судном. Арви и Лу приводили галеру в условленное место, покупали шкуры у браконьеров и везли на продажу в Мирте; это был далекий и опасный путь. В Мирте шкуры дракона ценились баснословно, но имперские шпионы выслеживали браконьеров на обратном пути. Не раз бывало, что удачливый торговец, уже выручив деньги за товар, получал «доплату» в виде удара стилетом или отравленной иголки, влетевшей в окно.

Поэтому недостаточно было купить шкуру, довести ее и продать по частям. Только тот, кто вернулся живым из рейса, с чистой совестью мог сказать: повезло.

Команда веселилась всю ночь. Наутро выяснилось, что планы многих гребцов вдруг поменялись: вместо того, чтобы идти с Арви и Лу в следующий рейс, уже девятеро, а не двое, хотели сойти в порту Фер и получить расчет.

Арви и Лу заперлись в каюте и долго совещались – шепотом. Когда они оттуда вышли, Арви был очень зол, а Лу – мрачен.

– Мы идем в следующий рейс, и возьмем команду в долю, – сказал Арви, упершись, по своему обыкновению, ногой в бочку. – Кто не хочет – скатертью дорога, уговаривать не станем!

Через два дня на горизонте показались горы. В долине между двумя хребтами лежал порт Фер – транспортный узел, торговый котел и бандитское гнездо в стороне от границ Империи.

* * *

Развияру снилось, что он охотится на донного дракона.

Была ночь. Галера стояла в бухте, больше похожей на грот. Серая скала нависала прямо над мачтой. Здесь было так тихо, что поверхность моря казалась залитой слоем масла.

Развияр спал на палубе. Никогда в жизни ему не доводилось видеть донного дракона. Теперь, во сне, тварь представлялась ему на тысячи ладов.

На «Чешуе» было непривычно пусто. Большая часть гребцов решила провести ночь на берегу, только некоторые, семейные и бережливые, остались на галере. Развияр попытался уйти с остальными – якобы затем, чтобы отдохнуть по-мужски, но Арви шевельнул бровями:

– У тебя ведь нет денег, дурачок. Да и мал еще. Сиди.

И Развияр ушел в трюм, но там было так душно, что он опять поднялся на палубу и лег на голых досках.

Он долго не засыпал. Придумывал – и не мог найти причину, по которой капитану следует взять его в поход за шкурами. А Развияру хотелось быть убедительным; ладно – пусть он молод, но зато ничего не боится. Ему можно платить меньше, чем прочим. В первый поход вообще можно не платить! Уже потом, когда Развияр себя покажет – тогда он войдет в долю, как остальные. Он слабый гребец – но в пути станет сильнее…

Он задремывал, и во сне Арви соглашался с ним. Кивал, хлопал по плечу, говорил: ладно. Пойдешь с нами.

Свистнули в воздухе крылья. Развияр открыл глаза, резко сел: во сне ему привиделась патрульная птица. Слабо светилось море, в бухту заглядывала далекая половинчатая луна. На рее, покачиваясь, висел кожистый мешок с двумя горящими глазами.

Развияр закричал. Заворочались в трюме, кто-то ругнулся. Из каюты на корме вышел Лу – бодрый, будто и не спал вовсе.

– Ага, – сказал сам себе, увидев мешок на рее. – Славно.

Через несколько мгновений Развияр понял, что чудовище – вовсе не чудовище, а почтовый нетопырь, повисший на рее вниз головой. На «Крыламе» было несколько таких – в клетках; Лу зажег фонарик, снял конверт с ошейника почтаря, распечатал и тут же, подсвечивая себе, прочитал.

Вышел Арви – хмурый, помятый, в бывшей белой, а теперь грязно-серой рубахе.

– Вот гады, – сказал Лу, сворачивая письмо.

– А я говорил, – Арви судорожно зевнул. – Всех денег не заграбастать, да. Но чтобы получить свое, надо хотеть получить все. Пожелаешь немножко – останешься общипанной сытухой… Вот как мы.

Лу оглядел палубу. Приметил в темноте Развияра.

– Не спишь? – спросил со странным выражением.

Развияру вдруг стало страшно.

– Есть купец на тебя, – Арви сплюнул за борт. – Только дешево дает, сволочь… Ну да не при наших делах привередничать.

* * *

На рассвете к «Чешуе» подошла колесная лодка. Гребные винты у нее помещались не по бортам, как в гавани Мирте, а за кормой.

В лодке Развияру связали руки. Он так удивился, что даже не пытался вырваться. Борт «Чешуи» проплыл мимо, как когда-то проплыл борт «Крыламы»; лодка была широкая, почти квадратная, барабан вертели не ездовые крысы, а грузные пятнистые существа со складчатой шкурой – шлепуны.

– И-и-и! – кричал им лодочник.

У него был тонкий, как скрежет по стеклу, голос, бритая розовая голова и белый шрам на лбу. Развияру этот человек внушал непонятный ужас. Еще на борту галеры, когда бритый взялся щупать новому рабу мускулы, когда сунул ему в рот заскорузлый палец, пробуя зубы, – Развияра скрутило от отвращения и безысходного страха.

«Страх Шуу». Вот как это чувство называется. Теперь Развияр сидел в лодке, связанный, и ни разу не оглянулся в сторону «Чешуи».

Лодка вышла на открытую воду.

– И-и-и! – взвизгнул бритый, и рептилии в колесе забегали быстрее. Развияр поднял голову.

Ему приходилось бывать в порту Фер: отсюда они отправлялись с хозяином Аглем в Мирте. Хозяин Агль, предусмотрительный, как запечная мышь, рассчитал и предвидел все: и сколько денег уйдет на поездку, и как скоро окупятся затраты, и какие подарки привезти родным из Летающего Города – чтобы и всем хватило, и не разориться. Одного не предусмотрел хитрый переписчик: что Мирте не позволяет ступить на свою землю человеку с кровью гекса в жилах…

Не доезжая до порта, лодка свернула в скалы и оказалась во фьорде с отвесными стенами. Смотреть на лодочника со шрамом было неприятно, на скалы – страшно, поэтому Развияр опустил глаза и уставился на собственные колени.

Грязные, затасканные штаны светились прорехами. Сквозь истертую ткань проглядывала загорелая исцарапанная кожа. Почему Развияр «гекса»? В его детских воспоминаниях не было этого слова. Люди, которых он помнит, звали себя иначе: «Пригорки». Так называлось селение, и люди говорили о себе – мы пригорки…

Он поймал себя на том, что впервые слышит голоса в своих воспоминаниях. Раньше чередовались картинки, но голосов не было. А теперь под хлюпанье воды и осторожный шум ветра в ушах ясно прозвучало: мы пригорки. «Ну, пригорки, кто косить?»

Мать его была из чужих земель. Совсем маленькой ее привезли в Пригорки – верхом на двуногой ящерице. Она не умела ходить…

Развияр вспомнил лицо матери, как если бы она, а не человек со шрамом, сидела напротив на лодочной скамейке. Глаза странной формы, каплеобразные. Выдающиеся надбровные дуги. Значит, его мать была гекса… А теперь она стала белкой и до сих пор бегает где-то в лесах.

– Цо-ок!

Рептилии остановились в крохотной бухте. Там ждали двое, с капюшонами, надвинутыми на лица; Развияра вытащили из лодки и, подталкивая в спину, повели по каменной лестнице, ведущей вверх через пролом в скале.

Через час он был уже на рабском рынке в пригороде Фер. Еще через час, снова поменяв хозяина, шел в общей веренице рабов, уводимых от побережья все дальше в горы.

Арви и Лу продешевили. Надо было продавать меня, как грамотного, думал Развияр на ходу, глядя в спину идущего впереди парня. За грамотного дали бы больше – конечно, если найти разборчивого и богатого покупателя.

Дураки, думал Развияр. Бывший хозяин Агль до сих пор, наверное, грызет локти и проклинает свое разорение. Проклятые контрабандисты могли бы подзаработать на труде искусного переписчика…

И тут же с ожесточением подумал: шиш вам. Не стал бы я работать на них. Я свободный человек, у меня есть память, и я еще увижу когда-нибудь леса своей родины.

Цепочка рабов медленно тянулась в гору. Надсмотрщики пощелкивали бичами – без излишней жестокости. Так, для порядка.

Глава вторая

Замок целиком был высечен в скале. Непонятно, кто и когда проделал этот титанический труд; кое-где на стенах сохранились отпечатки огромных зубов. Надзиратель Роджи говорил, что это скальные черви; только великий маг может подчинить себе скального червяка и заставить его грызть камень по приказу.

Здесь все было каменное: мебель. Посуда. Сердца людей, служащих здешнему властелину, были, похоже, тоже из камня. Днем солнце нагревало замок так, что на перилах внешних галерей вольнонаемные жарили себе яичницу. В глубине замка, в дальних комнатах, освещенных факелами, было стыло и холодно, и с потолка капала вода.

Развияру повезло: его запирали на ночь в Восточной темнице. Это было большое помещение с единственной узкой и низкой дверью, с огромным проломом в стене напротив – вроде окна, выходящего на восток. Под проломом открывалась бездна, далеко внизу журчал ручеек. Скала поросла мхом, стены и пол Восточной темницы больше чем наполовину были затянуты глубоким и мягким зеленым ковром. Ручеек, бравший начало где-то наверху, снабжал рабов свежей водой и позволял умываться.

Здесь не бывало душных ночей. Развияр лежал на мшистом покрове и сколько угодно мог думать о своем; за день до его появления в замке – вместе с пятью другими рабами – в Восточной темнице случилась драка. Кого-то сбросили вниз.

В первую свою ночь в замке Развияр оказался среди молчаливых, подавленных, очень скрытных людей. Позже он узнал, что, недосчитавшись накануне раба, старший надсмотрщик пришел в ярость, велел сурово наказать правых и виноватых, а двое зачинщиков драки были наказаны до полусмерти. С тех пор обитателям темницы запрещено было разговаривать друг с другом от заката и до рассвета. Впрочем, Развияра вполне устраивал такой порядок.

Он лежал в тишине, слушая шорох ручейка. Если зажмуриться – можно вообразить, что валяешься на поляне среди леса. Бежать из Восточной темницы невозможно, но Развияр убегал каждый вечер, просто закрыв глаза.

Утром, перед рассветом, и вечером, в сумерках, на стенах кое-где можно было различить буквы. Когда-то здесь сидел грамотный человек; звали его Уки-Поводырь, он выцарапал на камне свое имя и десяток неприличных слов – наверное, все, что знал. Он же – а может быть, другой раб – нарисовал, как умел, голую женщину с маленькой головой и широченными, как корма у галеры, бедрами. Кроме этих надписей и рисунка, в темнице была еще одна, очень странная, отметина на стене. Развияр долго к ней присматривался, прежде чем понял: это тоже слово. Когда-то, переписывая книги на чужом языке, он научился понимать иную речь, хоть и не знал, как она звучит.

Слово, выцарапанное на замшелой стене, означало «память».

* * *

– Эй, книжник!

Повелительный голос из-за приоткрытой дверцы. Развияр поднялся, чувствуя, как ноют мышцы. Это еще что: после первого дня работы он вообще пошевелиться не мог…

Сразу за дверью был коридор для стражи – темный и куда более душный, чем сама темница. Здесь горела свечка. Развияр зажмурился.

– Садись, – сказал надзиратель Роджи.

– Спать хочу…

– Ну-ну, покочевряжься мне! Ну-ка, давай про корабль женщин.

– В третий раз?

– А хоть бы и в шестой! – в голосе надзирателя прорезалось раздражение, и Развияр не рискнул больше препираться.

Он сел на холодный пол (мох здесь бы вытоптан множеством ног) и мысленно открыл книгу поучительных историй.

– Жили две женщины, первая была жена сапожника, другая – жена купца, торговавшего пухом. Жена сапожника была верна своему мужу, и даже в мыслях не прелюбодействовала ни с кем. Жена торговца пухом любила спать на мягких перинах, сладко есть и тешить свою похоть; однажды…

Буквы всплывали из памяти без принуждения. Развияр читал книгу, его правая рука сжимала воображаемое перо, будто перенося знаки на чистый лист. Надзиратель Роджи слушал, подперши щеку кулаком. За дверью слушали тоже – те из рабов, кто еще не спал.

Способности Развияра выявились случайно. В одну из первых ночей, напуганный и потерянный, он начал шептать книгу вслух – ту, недочитанную и недописанную, про Осий Нос. Роджи, дежуривший за дверью, сперва решил, что новичок нарушает приказ главного надзирателя, переговариваясь с другими рабами; впрочем, Роджи был умен и почти сразу понял, что ошибся. Известию, что новый раб грамотен, никто из надзирателей не обрадовался. Судьба Развияра не изменилась никак, если не считать того, что теперь Роджи по много раз заставлял его пересказывать книги – по ночам или днем, во время передышек.

Развияр позволял себе ворчать, но ему нравилось, что у него есть слушатель. Вспоминались долгие часы, проведенные на острове у Маяка, когда, сидя в отползающей тени, он вот так же читал стоящие перед глазами буквы, а старик, не то безумный, не то премудрый, слушал его. В Восточной темнице Развияр вспоминал старика чаще, чем на борту «Чешуи»; горечь от потерянной краюшки забылась – Развияр почти простил старому Маяку его трюк с «Медным королем».

– …И тогда жена купца омыла разомлевшее тело розовой водой, и умастила свои тайные локоны душистым маслом, и покрыла постель шелком и бархатом…

Роджи судорожно сглотнул. Развияр улыбнулся, закрыл глаза, прислонился затылком к мягкой замшелой стене; так буквы виделись даже четче.

– …и встретив его, она задернула полог, но зеркала и гобелены слышали стоны, и видели, как колебался огонек ночника…

Развияр перевел дыхание. На этом сцена прелюбодеяния целомудренно заканчивалась, дальше шла речь о расплате – когда явился корабль королевы цветов, чтобы везти всех честных жен на праздник, жена торговца собралась туда тоже, но палуба…

– Погоди, – хрипло сказал надсмотрщик. – Дальше я знаю… Давай еще раз с того места, где она любила спать на перинах.

– Хочешь, я запишу тебе? – неожиданно предложил Развияр.

Роджи мигнул короткими ресницами:

– Как это?

– Принеси мне чистый лист бумаги. Я запишу тебе эти слова, и ты сможешь читать в любое время. Днем, ночью, вечером…

– Поговори мне! – глаза у Роджи сузились. – Я, чтобы читать… да разве это воинское дело?

– Ты неграмотный? – после паузы удивился Развияр.

Роджи хотел отвесить ему затрещину, но Развияр увернулся.

* * *

Утром шли на работу. Завтракали на ходу – каждому по лепешке, да по сладкому корню, да по вареному яйцу черкуна (эти черные пичуги колониями селились и в скалах и в замке, не делая разницы между расщелинами – и потолками пиршественных зал). Вода струилась вдоль каждой ложбины в скале, лентами водопадов срывалась с балконов – от чего-чего, а от жажды рабы не страдали.

Работы в замке хватало. Таскали камни в каменоломне, вертели ворот, брели в колесе, как ездовые крысы, приводя в движение подъемный механизм. Замок продолжал строиться: все глубже в скалу зарывались ходы. Все выше поднимались новые башни. Часть рабов обучали вольнонаемные – мешать раствор и класть камни в кладку. Развияр хотел бы научиться тоже – но тут надсмотрщиков взволновала новость, что «огневуха понеслась», и Развияра определили в носильщики.

Яйцекладущая тварь огневуха обитала в скалах над замком. Дорожка шла зигзагом – десять поворотов наверх, десять поворотов вниз. Шестеро самых молодых рабов, в том числе Развияр, таскали в замок яйца огневухи.

Наверх полагалось бежать, что есть силы. Десять поворотов с пустым коромыслом, одиннадцать тысяч шагов. Там, наверху, передышка рядом с гнездом; жилище огневухи обнесено было каменным валом, над ним нависали железные перекладины, похожие на реи. Из-за вала поднимался черный дым – то гуще, то реже. Грузчики – вольнонаемные в кожаных шлемах – с помощью блоков, рычагов и ухваток вытаскивали из ямы лоснящиеся от сажи, раскаленные яйца. Обвязывали их веревками, вымоченными в желчи двухголовой болотной змеи, и вешали на палки-коромысла. Развияр, подхватив на плечи коромысло, шел теперь вниз – одиннадцать тысяч шагов. Десять поворотов. Узкая тропинка, сплошной камень, солнце палит, и на каждом повороте надсмотрщик.

Идти вниз полагалось медленно и очень осторожно, чтобы ни в коем случае не оступиться, не упасть, не повредить ношу. За надколотую скорлупу носильщикам обещали мучительную казнь – это само по себе было странно, потому что рабы ведь денег стоят. Но еще какая-то мрачная тайна была связана с яйцами – Развияр страшно уставал на спуске, хотя наверх взбираться вроде бы тяжелее. Выматывал страх оступиться, повредить ношу, но не только это; яйца очертаниями напоминали уродливые черные головы, и нелегко было видеть, как они раскачиваются справа и слева, на концах коромысла.

Сгибаясь под тяжестью ноши, шлепая по камню огрубевшими пятками, он думал о другом, забывал о работе, «освобождался». Тогда глаза его вместо каменной тропки видели своды колоссального леса, глухие уголки, где натянута паутина с застрявшими в ней птичьими скелетиками. Многоярусные дебри, где под корнями и над корнями, в траве и в кустарниках, в переплетениях лиан, в кронах и под кронами, как под сводами дворца, кипит днем и ночью жизнь…

На третьем повороте тропинки – если считать сверху – открывалась картина ущелья. Развияр всякий раз задерживал дыхание, увидев черный провал с белой пеной потока на дне и противоположную скальную стену, где развевались ленты водопадов.

– Эй! Не зевай по сторонам!

Развияр шагал дальше, опустив голову.

На пятом повороте открывался замок. Тоже скала, но с выдолбленными ходами и галереями, балконами, башнями, сторожевыми постами; в нижних ярусах размещался «город», где жили вольнонаемные с семьями, в основном ремесленники. В средних ярусах обитала стража, и где-то наверху, среди множества каменных башен, под сводами дворца, гнездился властелин, которого Развияр никогда не видел. Над замком поднимались дымы, толстые и тонкие, черные и белые.

Развияр спросил как-то у Роджи, зачем нужны яйца огневухи. Тот велел заткнуться и никогда об этом не говорить. Потом, оглядевшись, сообщил сквозь зубы: если Развияр случайно поцарапает скорлупу – он, Роджи, будет огорчен. Ему, конечно, плевать, скинут Развияра в яму с гниющим мясом или просто подвесят на крюк, но истории про женщин Роджи нравятся, поэтому Развияр должен быть осторожен – и нем, как морская змея.

Развияр был осторожен и нем, но мысли его оставались свободны от надзора. За работой, на привале, в темнице он воображал себе огневуху так и эдак. Он мысленно готовил яичницу из ее яиц, и обогревал ими дома зимой, швырялся яйцами во врага и придумывал еще тысячи способов, как ими воспользоваться.

Он не знал, где и при каких обстоятельствах узнает ответы на свои вопросы. И понятия не имел, как скоро это случится.

* * *

Уставая днем, он не сразу засыпал ночью. Рабы, притаившись в темноте, украдкой нарушали запрет на разговоры; иногда болтунов уличали надсмотрщики, пороли кнутами, но разговоры возвращались опять. Развияр узнал многое о товарищах по несчастью: кого-то продали в рабство за долги. Какого-то матроса подобрали ночью пьяным на улицах порта Фер, и утром он протрезвел уже в рабском караване. Половина рабов не помнила, кто они и откуда: их опоили «сладким молоком». Кто предложил им напиток, где это было – они понятия не имели, как не знали собственных имен и историй. Слушать их было особенно жутко.

«Память», было нацарапано на стене среди ругательств и рисунков.

Ближе к полуночи разговоры затихали. Развияр, смертельно уставший, засыпал позже всех. Чтобы отвлечься, он принимался мысленно читать воображаемые книги – они помогали заснуть.

Все истории про женщин он пропускал – надоело пересказывать их Роджи. Зато отлично действовали подробные описания чужих земель, обрядов, животных и растений, рассказы о неведомых существах; Развияр читал о крылатых повозках, каждую из которых несут четыре крыламы, о повадках донных драконов, о личинках огненных тварей, которые живут внутри черного яйца: «Если вынешь его из огня, не держи долго на воздухе, потому что остынет, и не будет толку; а если обступят враги – вытащи яйцо из огня и разбей скорлупу. Расколоть ее случайно нельзя – скорлупа прочна, надо захотеть. Когда треснет скорлупа – выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям. Ей не страшны ни стрела, ни клинок, по твоей воле убьет и одного врага, и сотню. А за миг перед тем, как истекут три дня и три ночи, вели ей броситься в воду – тогда она издохнет. Опоздаешь – беда тебе. Берегись и помни: только три ночи и три дня…»

Развияр сел на подстилке из мха. Спали его товарищи, светили звезды сквозь пролом в стене. Журчала вода; Развияр что есть силы треснул себя по лбу. В двери, в окошечке для стражи, показалось бледное сонное лицо.

– Кнута захотел? Спать!

Развияр лег. Его колотил озноб. Как он раньше не догадался, как?!

Огневуха живет в горячем гнезде. Ее яйца носят в замок, хранят в огненной печи… Про печь рассказывал, кажется, Роджи… Все знают, что яйца очень ценны, но подозревает ли кто-то – чем? «Выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям».

Не бывало такого, чтобы кто-то из носильщиков случайно разбил яйцо. «Расколоть ее случайно нельзя – скорлупа прочна, надо захотеть». А никто не хочет – боятся наказания. И никто не знает, какую власть каждый день носят рабы на плечах! «Ей не страшны ни стрела, ни клинок, по твоей воле убьет и одного врага, и сотню».

Между тем огневуха с каждым днем все меньше откладывает яиц. И когда ей снова взбредет в голову нестись – Развияру неведомо.

Цена свободы. Власть. Пусть на три дня и три ночи; Развияру только бы вырваться. Он уйдет в горы, и там затаится, а позже выследит караван на Фер и пристроится потихоньку, а там уйдет в море, хоть юнгой, хоть матросом. Надо только правильно выбрать время…

Он лежал на спине, улыбаясь в темноту, и видел, как несутся по полю рыжие и легкие, как искры, белки.

* * *

На рассвете, когда рабы по очереди умывались из ручья, Развияр, не сомкнувший глаз за всю ночь, твердо знал: этот день изменит его судьбу. Цепочкой вышли из Восточной темницы, получили завтрак в руки, и тут Роджи сказал, что носильщиков сегодня нужно только трое.

– Ты, – он тыкал шишковатым пальцем в грудь очередному рабу, – ты…

Развияр обомлел.

– И ты, – последним Роджи выбрал высокого парня по кличке Нос, – вы, трое, берите коромысла. А ты, книжник, пойдешь разгружать телеги с крупой, вчера пришел караван.

Развияр стоял, потрясенный. Свобода была на расстоянии вытянутой руки – и ускользнула. К своему стыду, он чувствовал трусливое облегчение: не придется драться и убивать. Все останется по-прежнему.

– Роджи, – сказал Нос очень тихо. – Я вчера ногу подвернул…

И поддернул штанину, показывая опухшую лодыжку.

– Шуу, – выплюнул надзиратель. – Больше ничего не подвернул? Иди на подъемнике ворот крутить, а то я тебе подверну, не встанешь! Ты, Жирный, с ворота переходишь на разгрузку…

Взгляд надзирателя, привычно угрюмый, переметнулся на Развияра.

– Бери коромысло, книжник. Поцарапаешь скорлупу – шкуру спущу.

Носильщики разобрали коромысла. Развияру досталась очень удобная палка, чуть изогнутая, отшлифованная сотнями рук. Двинулись по тропинке вверх – десять поворотов, одиннадцать тысяч шагов.

Он обогнал двух других. Потом отстал и поплелся в хвосте. Не надо торопиться; пусть они возьмут груз и уйдут вперед.

Выровняв дыхание, усилием воли перестал считать шаги. Надо собраться. Надо решить, как и когда разбивать яйцо. Знают ли надзиратели тайну личинок? Что, если взбунтовавшегося раба сразу же пристрелят – издалека? Сможет ли защитить его личинка огневухи?

Грузчики осторожно выкатывали яйца из гнезда, вязали веревками, навешивали на коромысла. В дыму, в треске искр, они сами казались чудовищами – от копоти их кожа сделалась черно-серой. «Устала, старушка, это последние яйца, завтра уже не будет», – Развияр сам слышал, как один грузчик сказал это другому. Счетовод с табличкой делал пометки, бормоча под нос, проверяя цифры – внизу, где приемка, стоит другой счетовод, и каждый день по окончании работ они сверяются, чтобы убедиться: не пропало ни одного яйца.

Скрипели блоки, звенели цепи, шипели носильщики, когда искра попадала в прореху на перчатке. Развияр ждал, глядя на далекие вершины гор: в утреннем солнце они казались нарядными и даже гостеприимными. На мгновение вспомнился – и погас в памяти – летающий город Мирте.

Как наяву, Развияр увидел таможенника, как он произносит, будто выплевывает, слово «гекса». И велит выбросить Развияра за борт, будто паршивую тряпку. А Развияр в ответ разбивает черную скорлупу, и огневуха заступается за него.

Ему увиделся черный дым над мостами Мирте. Крики, страх, огонь и пепел. Три дня и три ночи – чудовище покорно каждому его слову, а что будет потом, не имеет значения…

– Эй! Заснул?

Развияр встряхнулся, принял на плечи коромысло с грузом и, осторожно придерживая шаг, преодолел самый крутой участок спуска. Снова выровнял дыхание, настроился на привычный ритм; одиннадцать тысяч шагов.

Сейчас?

Некуда торопиться. Впереди, у поворота, стоит Роджи. Если разбить яйцо – придется личинке его убить…

А почему нет? Разве Роджи не такой, как все надсмотрщики?!

Развияр споткнулся. Мгновенно вспотели ладони. Роджи крикнул, когда Развияр добежал до поворота:

– Ты чего запинаешься, а? Жить надоело? Под ноги смотри!

Развияр промычал что-то в ответ.

Дорожка сухая, не скользкая, еще не горячая. Идем осторожно, смотрим под ноги. Не надо спешить; есть еще время, и там, наверху, ждут своего часа чудовища, до времени запертые в скорлупу.

А если книга врет, и они не будут повиноваться?!

Приемщик уложил яйца, вместе с веревками, в железную вагонетку на колесах и увез к специальной печи, которая не угасает ни днем, ни ночью. «Если вынешь его из огня, не держи долго на воздухе, потому что остынет, и не будет толку…»

Вверх – бегом. Одиннадцать тысяч шагов.

Грузчики откровенно радовались близкому окончанию работ. Они, хоть и были вольнонаемными, хоть получали немалые деньги за свой труд – боялись огневухи и ее жгучих яиц, и были счастливы, что без происшествий закончена смена.

– Сегодня раньше пойдем отдыхать, парень!

Обычно грузчики не разговаривают с рабами. Но теперь – подобрели; Развияр, пристроив на плечах коромысло с новым грузом, двинулся вниз.

Сейчас?

Размахнуться, хватить коромыслом о камень… Об этот? Или тот, следующий? Тропинка – слишком открытое место, всем все видно, и легко достать стрелой…

На высоком камне маячила фигура надсмотрщика Роджи. Тот наблюдал за ним, за Развияром, будто что-то почувствовав. Надо было решаться, и Развияр, сжав зубы, боролся с нарастающим страхом.

Он закончил вторую ходку, сдал груз приемщику, и счетовод записал. Подошел Роджи – он был непривычно деятелен сегодня.

– Парень… Ты какой-то странный. Еще раз засеменишь по дороге… Остановишься… Так и знай: вечером тебя ждет порка. Только засемени еще раз!

Развияр с тяжелым сердцем двинулся вверх. Под солнцем, под взглядом надсмотрщика он не мог поверить, что так смел был сегодня утром. Что с ним сделают, если личинка почему-то умрет? Или не будет слушаться? Или… если его поймают спустя трое суток?

Шло время. Развияру все труднее было переставлять ноги. Страх и отчаяние, с которыми он боролся – и побеждал – с первых дней своего нового рабства, теперь завладели им полностью. Он мог освободиться, мог получить власть над жизнями других, но не смел; это за несколько часов превратило Развияра в большего раба, чем он был, связанный и голый, на невольничьем рынке.

Он шел вниз, с грузом, и два яйца огневухи покачивались на коромысле в такт шагам. Близился третий поворот…

Что-то изменилось. Будто тень пронеслась в воздухе. Развияр поднял голову.

За каменной грядой послышался странный звук – не то шипение, не то скрежет. И глухо вскрикнул человек.

Ноги сами вынесли Развияра на поворот, и он увидел, как надзиратель Роджи, только что сидевший на высоком камне, теперь летит вниз, прижимая руки к горлу. Тело его скатилось, дернулось, замерло посреди тропинки, а камни еще катились, большие и маленькие, один ударил Развияра по ноге…

На тропинке, шагах в двадцати, стояло существо, каких он прежде не видел. У твари было четыре широких лапы с когтями и длинный упругий хвост. Туловище, покрытое полосатой шерстью, широкая человеческая – мужская – грудь, поросшая рыжими волосами. Мускулистые руки, в каждой по короткому клинку. На голове железный шлем, полностью скрывающий лицо, а на спине – в седле со стременами – помещался еще и всадник, потому что хвостатое существо было верховым.

Развияр увидел все в подробностях – как, бывало, успевал прочитать едва раскрытую книжную страницу. Он увидел лицо всадника, высокомерное, смуглое, чем-то похожее на надменные лица Золотых. Увидел в его руках светлые изогнутые мечи. Увидел ноги, обутые в черные сапоги из тонкой кожи, упершиеся в стремена – носками наверх и в сторону. Увидел чуть заметное движение этих стремян – четвероногая тварь с человеческим торсом присела на задние лапы, собираясь прыгнуть на Развияра и покончить с ним – втоптать в тропинку. Превратить в лепешку.

Жить!

Развияр не стал бежать, не стал уклоняться – ни то, ни другое не могло его спасти на узкой дорожке над пропастью. Вместо этого крутнулся на месте и ударил своей ношей о скалу, изо всех сил пожелав свободы неведомому чудовищу. Одно яйцо разбилось с влажным чмокающим звуком.

Вспыхнули веревки. Посыпалась скорлупа, повалил черный дым. Четвероногое существо на тропинке застыло за мгновение до прыжка, а Развияр, бросив коромысло, отпрыгнул к самому краю тропы и чуть не сорвался.

Из осколков скорлупы, из сажи и обгорелых волокон выбралась личинка огневухи. Если бы Развияр раньше знал, что носит на плечах, – не спал бы так спокойно на мшистом полу в Восточной темнице. Маялся бы кошмарами. И тем более странным и диким казалось, что это – вот это – может кому-нибудь подчиняться.

Четвероногое существо на тропинке подалось назад; дико и страшно вскрикнул всадник, вспыхнуло солнце на его клинках…

– Убей! – Развияр ни на что не рассчитывал. Он просто хотел жить и боролся за жизнь, как мог.

Личинка огневухи взвилась, раскинув острые крылья, покрытые сажей, будто пыльцой. В лицо пахнуло жаром, Развияр упал на колени, прикрывая лицо локтями, чувствуя, как трещат на голове волосы.

Он не хотел смотреть, и все-таки видел. Четвероногое существо взмахнуло клинками, и всадник повторил его движение, но ни один из четырех клинков не достиг цели. Личинка пронеслась над ними, послышался треск, всадник вывалился из седла и упал на дорогу. Четвероногое существо в последнем порыве судорожно попыталось снять с себя шлем – и тоже рухнуло, придавив тело всадника тяжелой, непомерной тушей. Личинка поднялась выше, Развияр изо всех сил надеялся, что теперь она улетит, скроется – но чудовищная тварь опустилась на большой камень над тропинкой. Сложила на спине крылья, будто ладони и, кажется, уставилась на Развияра – хотя у нее не было головы и не было глаз.

Ему захотелось стать частью этой каменной гряды. Стать неподвижным. Стать камнем.

– Эй!

Сверху выбежал еще один надсмотрщик – видно, услышал шум и поспешил разбираться. Чуть не столкнул с тропинки Развияра; постоял, выпучив глаза, глядя то на личинку, то на труп Роджи посреди дороги, то на два страшных тела – четвероногого и его всадника. Развернулся и, вопя, кинулся обратно, и через минуту его крик подхватили другие голоса…

Личинка не двинулась с места. Продолжала сидеть, молитвенно сложа крылья на спине.

Зато когда снизу, из-за четвертого поворота тропинки, бесшумно вынырнули еще две четвероногие твари с всадниками, и Развияр, завидев их, в ужасе припал к дороге – вот тогда личинка развернулась, как свиток, и атаковала снова.

* * *

Казалось, прошло несколько часов, а между тем солнце только чуть-чуть ниже опустилось над горами. Он стоял на тропинке, на третьем повороте, откуда отлично просматривалось ущелье. Он видел, как по противоположному склону уходит, легко преодолевая неприступные провалы, отряд всадников на четвероногих тварях. Троим из них уже никогда не скакать по горам, не нападать на рабов и надсмотрщиков; тела двуногих и четвероногих мертвецов лежали поодаль, Развияр боялся на них смотреть.

Уцелевшее яйцо огневухи застряло в расщелине у дороги. Личинка по-прежнему сидела на камне, и больше не оставалось сомнений, что она покорна Развияру. А он стоял перед ней, парализованный осознанием своей внезапной власти.

Добраться до Фер… За три дня – разве это возможно? Найти Арви и Лу, наказать их… Пусть контрабандистов давно нет в порту – перед глазами у Развияра они кричали в смертельном ужасе и падали, пораженные личинкой, и снова кричали и падали. Он и не подозревал, как глубоко в нем засело их предательство и как хочется отомстить.

Бежать… куда? У него всего лишь три дня. А до Мирте за три дня можно добраться разве что силой мысли…

Бежать! Не стоять!

Он сделал несколько шагов. Огляделся; карабкаться по склону, без тропинки, означало рано или поздно скатиться вниз и убиться на острых камнях… Дорога, по которой ходит караван с продовольствием – ниже… Как туда добираться – по трупам?!

Солнце, будто приклеенное, висело на том же месте небосклона. Над личинкой огневухи дрожал горячий воздух. Спотыкаясь, Развияр побежал вниз, надеясь выбраться к проезжей дороге…

Из-за четвертого поворота тропинки ему навстречу выбежали стражники. Не надзиратели – замковые воины, вооруженные мечами и пиками. Они выкатились волной; передние резко замедлили ход. Встали. Строй нарушился.

– Шуу, – выдохнул краснолицый человек в блестящем стальном нагруднике и с перьями на шлеме. – Ах, Шуу… Стоя-ать!

Развияр попятился. Личинка не шевельнулась.

Взгляд краснолицего быстро окинул поле боя, остановился на огневухе, метнулся к Развияру. Стоявший во главе отряда был воином и умел владеть собой, тем не менее, Развияр успел прочитать в его глазах ужас. Тот самый безысходный страх, который называют «страхом Шуу».

Краснолицый все знал о личинках и все быстро понял. Его жизнь оказалась в руках Развияра; между стражником и лютой смертью стояло мгновение – и капризная воля подростка-раба.

Те, что замерли за спиной человека в стальном нагруднике, тоже поняли это – спустя долгий миг.

– Охранять! – крикнул Развияр.

Одновременно взвились две или три стрелы. Личинка оказалась между стражниками – и своим новым хозяином. Стрелы канули в горячее марево над развернутыми крыльями и пропали без следа, только пепел просыпался.

– Назад! – крикнул краснолицый. – Отходи!

Это был момент для прорыва. Развияр ощутил его, услышал, как слышат удар колокола. Науськать огневуху на этих людей и по дорожке из пепла прорваться к свободе. Ну?!

Тропинка пустела. Стражники отходили вниз, за четвертый поворот, за каменную гряду. Удачный момент накатил и прошел. Развияр понял, что опоздал: краснолицый снова был хозяином положения.

– Значит, это ты разбил скорлупу, парень?

Спокойный, даже скучающий голос. Стражник давно знает ответ на свой вопрос. Тянет время, понял Развияр.

– Ты их видел? Зверуинов? Полулюдей?

Развияр молчал.

– Это зверуины, – повторил стражник настойчиво, будто Развияр сомневался. – Ты велел убить их? Молодец. Ты сообразительный, хорошо сделал. Мы тоже подстрелили двоих… Их было много, очень много. Хорошо, что ты велел личинке их убить.

Он говорил, не сводя с Развияра глаз, и отчетливо ждал чего-то. Чего?

Свистнула стрела. Развияр упал; стрела ударила в камень, чуть не поцарапав ухо. Наверное, стрелок торопился. Снова свист, тюкает в камень стальной наконечник…

Личинка огневухи взвилась, прикрывая Развияра. Ее прошили две или три стрелы, не причинив вреда. Развияр скатился с тропинки в щель между камнями – туда, где лежало второе яйцо. Оно совсем остыло; Развияр вжался в расщелину, пытаясь понять, откуда стреляют. Похоже, били отовсюду: стрелки окружили тропинку, пока стражник в стальном нагруднике хвалил Развияра за сообразительность.

Жить!

Подхватив каменный обломок, он что есть силы ударил по второму яйцу. Скорлупа треснула – глухо, безжизненно, и раскололась. В трещине, шириной в два пальца, показалась вторая личинка – остывшая, дохлая.

Яйца огневухи надо хранить в огне… На воздухе они остывают.

– Охраня-ать! – взвизгнул Развияр, когда еще две или три стрелы ударили в камень рядом с головой. Стражники били навесом, не видя цели.

Личинка повисла над ним, развернув крылья. Выстрелы прекратились. Развияр сидел, забившись в щель, как насекомое.

Впереди три дня и три ночи.

* * *

Солнце опустилось за горы, когда явился гонец из замка:

– Велено взять живым.

– Живым сам бери, – ответил незнакомый сварливый голос.

– Иди, повтори это властелину! Велено живым, в замок, сейчас!

– Мне самому жизнь дорога!

– Погоди, – вмешался начальник стражи. – Эй, парень, подай голос. Слышишь?

– Слы… шу, – хрипло выговорил Развияр.

Очень хотелось пить. Неподалеку шумел ручеек. Личинка сидела на камне над его головой – отвратительная, горячая, пахнущая дымом. На Развияра летели искры, прожигали старую рубаху, жалили кожу.

– Выйдешь – не тронем.

Развияр молчал.

– Эй, дурачина. Что делать-то будешь? Три дня и три ночи пройдут… Что с тобой станет, ты подумал?

– Не грози, – сказал Развияр. – Натравлю.

– Ах, ты так…

Сделалось тихо.

– Приказ слышали? – скучающим голосом спросил гонец.

Начальник стражи выругался.

– Слушай, парень. Нам жизнь дорога. И тебе дорога. Слышишь – властелин тебя зачем-то видеть хочет… живым. Лови свою удачу, малой. Ты не будешь науськивать – мы не будем стрелять.

– Выстрелите.

– Да ты глухой, что ли! Велено тебя не убивать!

– Погоди, – сказал Развияр. На миг задумался. Прокашлялся.

– Ты, тварь. Кто меня убьет – того убей сразу. Ясно?

Ожидать ответа от личинки не приходилось. Тем не менее Развияр был уверен, что приказ ей понятен и вполне выполним; все, кто его слышал, разделяли эту уверенность.

Помедлив еще, Развияр выпрямился. В ущелье лежали сумерки, а вершины гор еще ловили солнечные лучи. На тропинке, знакомой до каждого камушка, тесно было от стражников, стрелков и мечников.

– Рядом, – сказал Развияр личинке.

Личинка подобралась поближе; по ее крыльям бегали сполохи и тени, как по углям в костре. Он ненавидел ее и боялся, отвратительную, смертельно опасную тварь. И только благодаря ей был еще жив – пусть ненадолго.

– Ладно, ведите.

И, уходя, успел в последний раз посмотреть на ущелье с его зубцами и провалами, с развевающимися лентами водопадов.

* * *

Впервые в жизни Развияр оказался в верхних ярусах дворца. Здесь горели факелы, шелестел ветер в ажурных балконных решетках, струились ручейки, падая в чистые каменные чаши. Развияр шел мимо них, слушая плеск воды, умирая от жажды – и не решаясь остановиться, потому что рядом, обдавая жаром, двигалась личинка.

Стражники со взведенными арбалетами шагали сзади. Кожей в прорехах рубахи Развияр чувствовал все стрелы, направленные в спину. Неведомо, чей приказ удерживал стрелков надежнее – властелина, велевшего брать живым взбунтовавшегося раба, или самого Развияра: «Кто меня убьет – того убей сразу».

– Стой.

Развияр остановился.

Низкая дверь освещалась единственным факелом.

– Велели впустить. Одного. С тварью.

– Как?! Да быть такого…

– Приказ! – рявкнул человек, загородивший собой двери. – Приказ властелина!

И обернулся к Развияру:

– Ты подумай, щенок… Есть разница, как умирать. Иди!

Развияр вошел, и вместе с ним вошла личинка огневухи.

* * *

Здесь было прохладно. Комната, высеченная в скале, располагалась высоко над ущельем. Вторая дверь, много больше той, в которую вошел Развияр, вела на балкон, увитый зеленью. В центре комнаты помещался водоем, на поверхности неподвижной воды отражались свечи.

Развияр увидел воду и чуть не заплакал. Хотел потянуться рукой, зачерпнуть, – но поднял глаза и обмер. Напротив, в деревянном кресле с подлокотниками, сидел тот, кому принадлежал замок, люди и сам Развияр.

Властелин был очень не молод, но еще не стар. Черные с проседью волосы обрамляли лицо, касаясь плеч. Тонкий нос был когда-то сломан. Губы рассекал давний шрам. Глаза смотрели безо всякого выражения; никогда в жизни Развияр не видел такого неопределенного – и такого цепенящего взгляда.

Он стоял неподвижно минуту и две. Огневуха сидела слишком близко, на Развияре начала тлеть штанина; он не выдержал и отступил, нарушив неподвижность и тишину.

– Ты хочешь пить?

Развияр не ждал этого вопроса. Кивнул – вернее, дернул головой.

– Пей, – рука с перстнем указала на воду.

Развияр подошел. Упал на колени, зачерпнул воду горстями. Долго пил, вздрагивая от холода, переводя дыхание, слизывая каждую каплю.

– Зачем ты разбил скорлупу?

Развияр поднял голову. Бледное лицо властелина озарено было огнями свечей – и мерцающим, неровным светом тлеющей огневухи.

– Они бы меня убили.

– А теперь – ты думаешь выжить?

Развияр скосил глаза на огневуху. Та сидела, сложив на спине крылья, усыпанные сажей, будто пыльцой.

Он может убить властелина. Сейчас. Властелин знает это; он позволил Развияру войти одному, с огневухой. Нет: он приказал ему войти одному. В комнату, где кроме властелина никого нет.

– Хочешь убить меня?

Развияр поднялся с колен. Долго смотрел в глаза властелину; этот человек привык командовать смертью, как ездовой крысой в колесе. Она много раз была рядом – и всегда подчинялась.

– Я только хочу жить, – медленно сказал Развияр.

– Ты, раб, разбил скорлупу яйца… Присвоил кроху моей власти. Ты думаешь, я прощу?

Казалось, властелину нравилось забавляться со смертью. Казалось, провоцируя мальчишку, он испытывал наслаждение.

– Мне не нужна власть… никакая. Я только хочу жить, – проговорил Развияр, не опуская глаз. – Я… обменяю эту личинку на мою жизнь. Пусть даже не свободу.

– Ты торгуешься, – губы властелина впервые дрогнули, обозначив усмешку. – Со мной.

– Да, властелин. Потому что… я ведь могу приказать ей.

– Прикажи.

Развияр сглотнул. Глаза без всякого выражения смотрели сквозь него. Властелин ждал, он был безумен, сумасшедший самоубийца; Развияр вдруг отчетливо понял, ему не выжить, и лучшее, что можно сделать – это приказать огневухе убить себя сразу после смерти властелина.

Он понял это и разлепил губы. Моментально в глазах властелина что-то изменилось. Он выбросил перед собой руку:

– Стой!

В приказе была такая сила, что Развияр перестал дышать.

– Ты в самом деле опасен, – сказал властелин, и его глаза смотрели теперь не сквозь Развияра, а прямо ему в лицо. – Хорошо… Я пойду на торговлю. Прикажи твари кинуться в бассейн. Я прикажу оставить тебе жизнь.

Несколько мгновений Развияр напряженно думал. Потом перевел дыхание.

– В воду, – сказал он личинке.

И та, лишенная страха смерти, повиновалась моментально. Зашипела вода, поднялся пар, тело огневухи почернело – и всплыло, безжизненное, склизкое. Вода в бассейне замутилась.

– Стража, – не повышая голоса, сказал властелин.

Развияр, не оглядываясь, услышал топот и дыхание за спиной.

– В яму, – сказал властелин.

* * *

Он думал, что его тащат прямиком в могилу, хоронить заживо. Но его сбросили в просторный каменный мешок, накрыли сверху решеткой, и наступила темнота; Развияр, измотанный и растерянный, взялся исследовать узилище на ощупь.

Не то чтобы он надеялся убежать. Он просто не мог сидеть без дела; никакого второго выхода, конечно, не нашлось, зато обнаружилась каменная плита – не то ложе, не то стол, не то надгробье – и прилепившаяся к ее краю маленькая свечка.

Свечка! Настоящий восковой огарок! Развияр сперва впал в тоску оттого, что нету огня, а потом, удвоив усилия, принялся шарить по камере – и нашел стенную нишу, а в ней – деревянную миску, ложку и старое огниво.

Он долго возился, высекая огонь. Он отчаялся, но не сдался, и в конце концов свечка загорелась. Развияр сперва зажмурился, а потом, когда привыкли глаза – увидел пол, кое-где присыпанный соломой, каменную плиту, стенную нишу и сами стены с отпечатками огромных зубов – темницу прогрызали в камне скальные черви.

Ему сделалось страшно – не от того, что он увидел. Он испугался, что свеча догорит, и снова придется остаться в темноте.

Он вспомнил о Восточной темнице, как о покинутом доме – там просторно и видно звезды, там вода и мягкий мох. И там есть «завтра», и «послезавтра», и «через неделю»; здесь, в яме, вечно тянется ночь.

Огонек свечи состоял, оказывается, из нескольких частей: темный в центре, яркий на верхушке и по краям. Он был главным богатством, оставшимся у Развияра. Его единственным богатством и надеждой. Хороший воск оплывал медленно; Развияр вспомнил маяк, где было светло днем и ночью. Вспомнил ревущее пламя, указующее путь морским судам. Вспомнил пенный след за кормой «Крыламы». Вспомнил старика, который не хотел отпускать его на «Чешуе» и все-таки отпустил.

Лицо, обрамленное седыми волосами, как венчиком. «Медный король, Медный король. Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно. Медный король, Медный король…»

Развиярова тень лежала на стене – черная, страшная. А если на этот раз сработает?! Ведь нет другой надежды, только на Медного короля. Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно. Свободу! Жизнь и свободу!

Трясущейся рукой Развияр повторил движение, которому научил его когда-то старик.

– Медный король… Медный король!

Он запнулся, совладел с собой и продолжал:

– Возьми, что мне дорого! Подай, что мне нужно!

Свечка исчезла без звука. Без следа.

Снова сделалось темно.

* * *

Утром его привели к властелину. Тот сидел в кресле на широком полукруглом балконе, а рядом стояла на трехногой подставке большая подзорная труба. Развияр когда-то видел похожую в руках капитана «Крыламы». Правда, капитанская была поменьше.

Стража удалилась. Небо, подернутое мраморной сеточкой облаков, было похоже на морскую воду – такое же сине-зеленое, неспокойное. С балкона на три стороны открывались окрестные скалы: из-за резкого контраста света и тени в их очертаниях мерещились искаженные яростью лица. Профиль властелина с его сломанным носом казался частью этих гор.

Снизу, из ущелья, еле слышно доносился шум воды. Этот шум сопровождал Развияра всю ночь. Слушая приглушенный стенами рокот, потрескивание остывающих камней, шелест ветра в отдушинах, он то метался по каменному мешку, то валился без сил на солому.

Ему казалось, что стены в темноте сжимаются и потолок становится ниже. Он усилием воли подавлял панику, и тогда стены, невидимые, исчезали вовсе, и Развияр оказывался один посреди огромного темного мира. Еще вчера он был животным, ручным, вьючным, тягловым, как крыса в барабане. Он был животным, мир перед его глазами плыл, невнятный и мутный, а сегодня, сейчас, будто прорвалась пелена. Будто отчистили от тины и грязи желтый костяной клинок.

Подумать только – он сам отправил личинку в воду! А ведь мог захватить властелина и, угрожая его жизни, диктовать свои условия! Как же можно было проиграть, имея в руках могучее оружие?!

В темноте он налетел на каменную плиту и ушиб большой палец на правой ноге. Боль неожиданно помогла успокоиться. Развияр решил, что ничего еще не кончено, завтра его поведут на казнь, или еще куда-нибудь поведут, и тогда он успеет сделать хоть что-нибудь: вырваться, или захватить заложника, или, на худой конец, спрыгнуть со скалы, прихватив с собой палачей. Его приводила в ужас единственная мысль: никуда не поведут, бросят тут без еды и воды, в тишине, темноте – умирать.

Медный король, Медный король… Он снова обманул Развияра, не подал того, что нужно – хоть Развияр и отдал ему самую дорогую вещь. Вместо свободы пришли разочарование и злость, и бешеная жажда действовать – чем это поможет пленнику в каменном мешке?!

Под утро он почти успокоился. Лежал тихо, глядя в темноту, и думал о зверуинах – кто они, откуда они явились и зачем. Думал о властелине – сколько воли и времени, сколько денег и власти понадобилось, чтобы выдолбить – выгрызть – в скале его замок. О следах зубов скальных червей. О магии; был ли магом старый Маяк? Вряд ли. Может ли сам властелин оказаться магом? Вполне возможно, это многое бы объяснило. Чем он платит своим людям? Откуда приходят продуктовые караваны? Как далеко отсюда до границ Империи, и выстоит ли замок против атаки с воздуха? И можно ли его одолеть, а если можно, то как?

Он даже уснул – за несколько минут до того, как за ним пришли. И вот теперь стоял на полукруглом балконе, боясь поверить удаче. Властелин отослал стражу, они остались вдвоем, и руки у Развияра свободны, а властелин не смотрит на него. Сидит, уставившись на горы, будто забыв о пленнике…

– Не вздумай прыгать на меня. Умрешь тяжело.

Развияр чуть вздрогнул. Чтобы превзойти этого человека, чтобы застать врасплох, понадобится вся Развиярова воля и хитрость.

И он заставил себя расслабить дрожащие от напряжения мышцы.

– Вчера ты не был таким свирепым, – сказал властелин. – Тебя устраивала только жизнь, даже не свобода. Теперь ты передумал?

– Нет.

– Очень хорошо. Скажи: откуда ты знаешь о личинках огневухи? Откуда ты знаешь, если даже среди моих людей в эту тайну посвящены только самые надежные?

Развияр прерывисто вздохнул.

– Не вздумай врать, – отрывисто бросил властелин. – Рабы шептались в темнице? Иди надсмотрщики?

– «Когда треснет скорлупа – выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям, – выговорил Развияр. – Ей не страшны ни стрела, ни клинок, по твоей воле убьет и одного врага, и сотню. А за миг перед тем, как истекут три дня и три ночи, вели ей броситься в воду – тогда она издохнет…»

Рассеянный взгляд властелина собрался в точку, как свет в стеклянной линзе. Развияр смотрел ему в глаза, стараясь не мигать.

– «Поучительные истории о людях, животных и прочих тварях», – сказал властелин со странным выражением. – Ты умеешь читать?

– Я переписчик книг… был.

– Интересно, – властелин сел ровнее, сплел на колене длинные желтоватые пальцы. – Вот польза образования… Как случилось, что ты перестал быть переписчиком?

– Я с детства был рабом у одного грамотного человека по имени Агль. Он решил заработать перепиской в Мирте…

Развияр говорил, преодолевая хрипоту. Мучительно откашливался и продолжал рассказ. Властелин слушал, глаза его горели все ярче, шрам поперек губ становился темнее и заметнее.

– Ты гекса?

– Наполовину… Так говорят.

– Дурак же был твой прежний хозяин… Говори дальше.

Развияр рассказал все без утайки. Не упомянул только о заклинании, которому научил его старик на острове под маяком.

Властелин долго молчал. Тень, прикрывавшая балкон, отодвинулась, на перила упало солнце, и они загорелись – медные, до блеска отполированные, круглые перила.

– Тебе когда-нибудь давали «сладкое молоко»?

Развияр содрогнулся. Вопрос был задан небрежно, будто вскользь, но мысль о «сладком молоке» была куда отвратительнее, чем самый жестокий смертный приговор.

– Это выход для тебя, – сказал властелин с неожиданной мягкостью. – После того, что ты сделал… Ведь в замке не слепые. Поползут слухи. У многих возникнет страшный соблазн. Как мне быть с моими людьми, которые видели, как ты командовал личинкой?

– Нет. Я не хотел. Я…

– Придется утроить охрану большой печи, – будто раздумывая, продолжал властелин. – У меня много их, этих личинок в яйцах. Когда слишком досаждают зверуины, или другие враги, я просто разбиваю скорлупу. Но как теперь доверить эти яйца рабам-носильщикам? Или стражникам, поступившим на службу за деньги?

– У меня не было другого выхода!

– Был. Молча умереть, как поступил бы на твоем месте любой другой раб, не такой образованный… не такой сметливый. Правильно было бы устроить публичную казнь… в назидание. Но я обещал тебе жизнь, и я сдержу слово. Ты выпьешь «сладкого молока» и поедешь в Фер, где тебя заново продадут.

Развияр кинулся, не раздумывая.

Между ним и властелином было пять шагов. Развияр прыгнул и промахнулся, споткнулся о выставленную ногу, потерял равновесие, его отшвырнули к перилам. Медь впилась в ребра, страшная сила навалилась сверху, холодные пальцы сдавили горло. Дергаясь и хрипя, Развияр успел увидеть, как властелин придерживает свободной рукой пошатнувшуюся треногу с подзорной трубой.

– Я говорил тебе, что умрешь тяжело?

Развияр попытался перевалиться через перила. Он задумал это с самого начала и хотел увлечь с собой властелина; не вышло. Хватка на горле сжалась крепче.

Топот стражи, тревожный, старательный, ворвался на балкон и умолк. Наверное, властелин жестом велел телохранителям выйти, потому что шаги сейчас же зазвучали вновь, удаляясь.

– Согласен, – сквозь зубы выдохнул Развияр.

Властелин отшвырнул его от ограды – в глубь балкона, в тень. Задыхаясь, Развияр отполз к стене, увитой плющом.

– Тебе дорога твоя память? Ты ценишь воспоминания дороже, чем жизнь?

В голосе властелина был интерес.

– Тебе хочется вечно помнить, как тебя выбросили за борт, словно тряпку? А может быть, ты умрешь ради воспоминаний о рабском рынке?

– И это тоже, – сказал Развияр.

И вспомнил – на мгновение – далекий, парящий над морем город Мирте.

Глава третья

Он вспоминал его не раз, когда нужно было собраться, забыть о боли и усталости, повторить еще раз, без остановок, сложную серию ударов, блоков, переворотов. Когда мышцы деревенели, а связки готовы были разорваться, и от жажды вываливался язык, а сотник Бран, краснолицая скотина, не позволял пить, «пока не сделаешь еще три круга».

Развияр давно не был мальчиком-переписчиком; на коротком веку ему приходилось работать веслами на «Чешуе», таскать мешки и камни, бегать вверх-вниз по крутым склонам, вертеть ворот и ходить в колесе – но сотник Бран считал его «соплей» и гонял, как ездовую крысу. Развияр уставал мучительно; падая на тюфяк, засыпал еще в воздухе и почти не вспоминал ни дом, ни лес, ни бегущих по меже белок.

Нос ему сломали в учебном бою, через месяц после зачисления в младшую десятку. Он долго ходил в синяках, с подбитыми по очереди глазами, а потом – поздней осенью – в схватке без оружия уложил Кривулю, самого сильного и опытного среди вновь поступивших. Тогда сотник Бран, не говоря ни слова, перевел Развияра из младшей десятки в действительную стражу.

Все знали, что Развияр бывший раб, но упоминать об этом было не принято. Считалось, что новому стражнику покровительствует властелин; сам Развияр боялся в это верить. Чудо, что властелин велел принять его в младшую десятку вместо того, чтобы отдать палачу… Но покровительство?!

С тех пор Развияр видел властелина только один раз. Прямо с вечернего построения его, уже действительного стражника, вызвали наверх; властелин сидел в кабинете, той самой комнате, где утонула когда-то личинка огневухи. Все так же отражались свечи на поверхности водоема в центре комнаты. Все так же неподвижно сидел в кресле человек со шрамом поперек губ.

– Перепиши мне книгу, – сказал властелин.

Развияру принесли переплет с чистыми страницами, две больших свечи, чернильницу и набор сытушьих перьев. Он неловко уселся за письменный стол, взял перо – и вдруг испугался, что разучился писать, что рука, натруженная и твердая, как дерево, не сможет вывести ни знака.

Властелин наблюдал за ним. Преодолевая страх, Развияр открыл книгу, которую предстояло переписать.

С первых же строчек у него захватило дух. Это был трактат ученого, живущего в Империи – о магах, их могуществе и откуда они берутся. Наверняка очень ценная, редкая, а может быть, и запрещенная для чтения всеми, кроме императорских мудрецов. Может быть, выкраденная из хранилища. Так или иначе – такая книга стоит дороже, чем десяток молодых рабов…

Развияр зажмурился. Знаки складывались в слова, стояли перед внутренним взором так же ясно, как если бы он видел их глазами. Его способность не оставила его, не забылась, и Развияр испытал в этот момент радость, как от встречи с давним другом.

Он начал переносить увиденное на бумагу – сперва осторожно, дрожащей от непривычки рукой, а потом все смелее. «Во дворце и в хижине, и в треногом жилище мастерового на Безземелье – всюду, где есть камин или печь, может явиться на свет маг. Он может летать без крыльев и приказывать камню, может убивать огнем или исцелять смертельно больных, но главное его призвание – вести в этот мир то, чего прежде не было…»

– Любопытно, – сказал властелин, невесть как оказавшийся у Развияра за спиной. – Если бы не другая бумага, не свежие чернила… Твою копию можно выдать за оригинал, маленький гекса.

Развияр не ответил, занятый работой. Властелин скоро ушел; Развияр сидел один в большом кабинете и при свете двух свечей переписывал книгу о магах, их привычках и званиях. Как они ставят радужную печать на императорские деньги, и как они выслеживают бунтовщиков по одним только замыслам, и о перстнях с цветными камнями, которые они носят на руке, и о том, как им повинуются громы, и о многом другом.

К утру он закончил. Передал книгу личному слуге властелина, вышел, пошатываясь, спустился в казарму и попал прямо на утреннее построение, а сотнику Брану плевать было, кто спал ночью и кто не спал. Упражняясь с клинком, со щитом, с дубиной, с цепью, Развияр думал о магах, которым не нужна воинская премудрость, которые и без оружия непобедимы…

Бран не хвалил его. Но поглядывал серьезно, с одобрением.

* * *

Миновала осень, потом зима. Вершины гор побелели. Молодые стражники катались по ледяным желобам на щитах – с риском убиться насмерть. Сотник Бран поощрял эти забавы, потому что «без опасности не бывает отваги».

Развияр поднимался выше всех – так, что сжимало грудь – и летел, чуть не опрокидываясь на поворотах, перепрыгивая через провалы, через бесснежные камни. Ветер хлестал в лицо, будто хотел сорвать его и унести, как шапку. Глаза горели, слезы срывались со щек и улетали назад, превращаясь в снежинки, и на вечернем построении сотник Бран недовольно спрашивал:

– Опять заплаканный, как баба?

Он учил Развияра стрелять из лука и арбалета, хотя тому больше нравилась рукопашная.

– Ты стрелок, а не мечник, – назидательно говорил Бран. – Руки твердые, хороший глаз. – Учись, скотина, шкуру спущу и на бубен натяну!

Но почти никогда не бил.

Зимой закрылись перевалы, меньше работы сделалось дозорам. Проходимой осталась единственная дорога, тянущаяся вдоль ущелья, по ней в замок доставляли продовольствие и топливо из соседних деревень. Во всем замке топились печи, горячий воздух поднимался сквозь круглые отверстия в полу и дрожал, смешиваясь с холодными струями. Самая большая печь горела, не затухая, во втором ярусе замка, согревая покои властелина, и топили ее не рабы и не слуги, а стражники из проверенных в деле.

Развияр знал об этой печи, наверное, больше других в казарме. Там, в ячейках железной сети, грелись яйца огневухи – их было не меньше тысячи. О том, что за сила окажется в руках того, кто разобьет их, Развияр старался не думать.

Зато другие мысли занимали его без остатка. Другая забота, поначалу задев только краешком, вдруг накинулась и заслонила свет, и, поднимаясь выше всех, скатываясь на щите по ледяным и снежным языкам, Развияр бравировал, бросая вызов судьбе.

Судьбу звали Джаль.

* * *

Их привозили из окрестных деревень, иногда из порта Фер. Некоторые были рабынями, другие – нет. Они прислуживали, убирали, рукодельничали в замке, – все молодые и крепкие, с белыми зубами, с волосами, сплетенными в косы. По ночам в обязанность им вменялось ублажать стражников, потому что у женатых семьи были далеко, а все прочие страдали от одиночества.

Джаль попала в замок осенью, когда Развияр был еще в младшей десятке и думать не смел о том, чтобы отправиться после смены «к птичкам». Впрочем, под началом у сотника Брана, с его решимостью превратить «соплю» в человека, у Развияра и мыслей о женщинах не возникало. Джаль тем временем прижилась в замке, начала улыбаться, и однажды Развияр увидел, как она зажигает светильники, идя вдоль галереи.

Она поднималась на цыпочки, доливала масло в плошку, подносила свечу. Ее лицо освещалось, широкие рукава откатывались к плечам, обнажая руки. Джаль кивала, будто довольная сделанным делом, и шла к следующему светильнику, и на ходу – так показалось Развияру – танцевала.

С тех пор он искал ее всюду. Он выслеживал ее в замке, когда она мела полы, или носила дрова, или выгребала золу из печей. Поначалу наблюдал издали, потом перестал прятаться, потом подошел. Хотел заговорить: спросить, кто и откуда, есть ли родные, и видела ли она море. Вместо этого взял за плечи, развернул к себе и поцеловал; Джаль не смела вырываться, но застыла, как деревяшка, прижав к груди метлу из жестких птичьих перьев.

С этого дня Развияр заболел. Мысль о том, что каждую ночь – или почти каждую – кто-то из его же товарищей, стражников, присваивает себе ее губы, руки, покорное тело, била ему в лицо, как холодный ветер, и слезы текли невесть от чего – от ветра или от боли. Над ним посмеивались, звали с собой в «птичник» – так называлась женская половина, где в маленьких клетушках без окон ютились служанки и рукодельницы, причем двери всех комнат выходили на один длинный балкон, где во множестве гнездились черкуны. Он отказывался, вспоминая все ругательства, которые знал, и еще те, что прочитал когда-то на стенах Восточной темницы. Он обливался ледяной водой, забираясь под струи наполовину замерзшего водопада. Его особенно раздражала стрельба из лука и арбалета – хотелось двигаться, а не целиться, разрубать, а не ждать своего часа.

В один из дней на исходе зимы, когда над горами набухло небо и откуда-то с юга потянуло сырым ветром, Развияр явился к сотнику Брану и сказал, что хочет себе Джаль в единоличное пользование.

– Ты ее покупаешь? – удивился Бран. – У властелина? Да захочет ли продать? И чем заплатишь? Да и не странно ли, ведь ты сам, кажется, все еще раб?

Он потешался, но без злобы. Развияр был одним из его любимцев.

– Слушай мудрого человека, грамотей. Баба – не алмаз, в оправу не вправишь и на руку не наденешь. Я женился по молодости лет, вот как ты, мед с нее слизывал, молоком умывал. И что? Стоило в поход уйти, как пошла моя глазена по рукам, и я не удивлялся-то. У них, видишь, в поселке так принято, там в горах на пять мужиков одна баба родится…

Развияр, сжав зубы, ушел на верхние галереи, где пустовали по зиме гнезда черкунов. Снял пояс, замечательный кожаный пояс со стальными бляхами, который он выиграл «в тычки» у длинного Кривули. Бросил на камень.

– Медный король…

Он еще не понимал связи между заклинанием и своей жизнью, но уже не сомневался, что такая связь существует. Он не получил хлеба на галере – зато получил память. В каменном мешке он просил жизни и свободы – и получил по крайней мере первое.

А теперь он хотел себе Джаль. Он так ее хотел, хоть вой, хоть по полу катайся.

– Медный король! Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно!

Он сделал все, как велел старый Маяк, но пояс не исчез. По-прежнему лежал на камне, широкий, тяжелый. Почему, что Развияр сделал не так?!

– Медный король, Медный король…

Ничего не изменилось. Развияр медленно поднял пояс, надел, затянул. Привередливый Медный король не посчитал жертву достойной; Развияр вполне мог обойтись и без пояса – а значит, Король не нуждался в таком подношении.

А что у Развияра есть дорогого?

С тех пор, как он стал есть досыта, ни один кусок хлеба не имел такой ценности, как тот, на галере. У него было не так много свечей, но и в темноте не приходилось пропадать. И не нашлось ничего достойного, чтобы предложить Медному королю в обмен на призрачную услугу.

В ту ночь наступила весна.

* * *

Поток, бегущий по дну ущелья, ревел так, что в нижних ярусах замка трудно было разговаривать. Водопады на противоположной стороне ущелья из ленточек превратились в полноводные белые полотнища. Джаль стирала белье в корыте с теплой водой, на ней было желтое полотняное платье до щиколоток.

Развияр подошел и остановился за ее спиной. Она почувствовала взгляд, оглянулась, вздрогнула и заискивающе, виновато улыбнулась.

Он знал – так она улыбалась всем стражникам. Слуги и надсмотрщики не имели на нее права. Только стражники и только после вечернего колокола – один удар меди о медь означал окончание дневных забот и наступление ночи.

До вечернего колокола оставалось еще больше часа. Гора выстиранного и выкрученного белья лежала в пустом корыте, и несколько грязных рубах – на плоском камне у ног Джаль.

– Хочешь – убежим? – спросил Развияр.

Она отступила, споткнулась о корыто и чуть не упала.

– Я такой же раб, как ты. Ночью уйдем через горы. Хочешь?

Джаль оглянулась – никто ли не слышит. Снова посмотрела на Развияра; у нее задрожали губы.

– Ты… не говорит так. Не ври.

– Я не вру.

– Нельзя уйти через горы! Только по дороге, а там патрули…

– Я бегаю быстрее. Даже с человеком на плечах. С тобой. Придем в Фер, у меня есть, что продать. Сядем на корабль, я наймусь гребцом или матросом. Уйдем на любой имперский остров. Я там стану переписчиком книг, и мы заживем, как богачи.

Джаль снова оглянулась:

– Если кто-то услышит, что ты говоришь…

– Никто не слышит. Шумит вода.

– А если поймают?!

– Не поймают. Говори: согласна?

Она прижала к груди невыжатую рубаху. Крупные капли мыльной воды покатились по платью.

– Нет… я боюсь. Я боюсь, я не могу.

* * *

Вечером Развияра вызвал сотник Бран.

– Беру людей, иду на перевал. Патруль в ложбине видел этих тварей, зверуинов, и их бабы с ними. Если бабы – значит, клан снялся с места, тут бы их и накрыть, когда через перевал пойдут. Тебя ставлю в ночную смену, после полуночи заступишь на среднюю галерею, там старый Тис разводящий. Смотреть мне в оба, понял?

– После полуночи, – послушно повторил Развияр.

С ударом вечернего колокола он переступил порог «птичника», куда так долго не смел показать носа. Старшая служанка уперла руки в бока:

– Ты к кому?

– К Джаль.

– Что-то молод с виду, не из младшей ли десятки?

– Действительный стражник.

– Стало быть, ранний, – сказала служанка задумчиво. – Ладно, ступай, я Джаль зарубку поставлю на сегодня… Считать умеешь? Направо, третья дверь после десятой.

Развияр вышел на балкон, белый и чистый, отгороженный от пропасти невысоким каменным барьером. Остановился, огляделся, посмотрел вниз. Хмыкнул, неторопливо двинулся вдоль стены; к двери Джаль был приколочен пучок высохшей травы. Оберег? Знак?

Он вошел, не постучав.

Окон не было. Горела свечка в углу, отражалась в маленьком железном зеркале. На низенькой табуретке спиной к двери сидела Джаль, распущенные волосы лежали у нее на спине.

Она не обернулась. Наверное, не разглядела его сначала – стражник вошел, обычное дело. Развияр прикрыл дверь (в комнате стало темно), подошел и остановился у девушки за спиной, и увидел в зеркале два лица – свое и Джаль.

Она его узнала. Он себя – нет.

Он давно уже не смотрел в зеркало. Как многие стражники, не тратил время на бритье, а натирал подбородок и щеки шляпкой «безбородого гриба», без усилий изводящего щетину. Теперь перед ним был незнакомый человек, с вытянутым бледным лицом, острым подбородком, очень темными глазами странной формы. Переломанный нос выдавался вперед белым хрящиком, лицо было взрослое и хищное, совершенно бесстрастное. Рядом отражалась Джаль, от ее дыхания подрагивало пламя свечки. Чего она испугалась?

– Чего ты испугалась?

Она потупилась, опустив ресницы, как шторку:

– Здравствуй… ты пришел на всю ночь?

– Я пришел тебя забрать.

– Нет, – она помотала головой. – Нельзя…

– Можно. Стражи нету в замке, только ночная смена. Я стою после полуночи на средней галерее, туда спуститься с вашего балкона – даже мышь сумеет. Пойдешь со мной?

Она смотрела умоляюще:

– Зачем… Я уж привыкла… Поймают – убьют… Я боюсь!

Он уселся на тюфяк. Она сочла это концом разговора и привычно потянулась к завязкам платья на горловине. Распустила их, повела плечами; платье соскользнуло, обнажая плечи и грудь.

Развияр сидел, набычившись, держась за тюфяк с такой силой, будто это была щепка в бушующем море. Он имеет право на Джаль, здесь, сейчас, до самой полуночи. Равно как и Кривуля, как старый Тис, как любой стражник или телохранитель этого замка. Стоит ли упрекать девушку, если она не согласна менять устоявшийся, привычный порядок на смертельную опасность, на страх, на тяготы побега?

Джаль встала, уронив платье на пол. Она была тонкая, смуглокожая, совсем как женщины Золотых, которых представлял себе Развияр, сидя на острове с маяком и глядя на далекий Мирте. Но те женщины были неприступны, их надо было покупать за большие деньги либо захватывать силой, либо брать за себя, будучи небедным, знатным, чистокровным Золотым. А Джаль, которую Развияр желал давно и безоглядно, стояла перед ним нагая и совершенно покорная.

Он опрокинул ее на тюфяк – торопливо и грубо. Она была очень послушна и даже старательна, ее губы растягивались в улыбку. И Развияр целовал эти напряженные губы, а потом, отдышавшись, повторял, глядя в глаза:

– Я уведу тебя, ясно? Сегодня уведу отсюда… ты меня слышишь?!

Она страдальчески улыбалась.

Развияр вышел от Джаль за час до полуночи, растерянный и злой. На балконе никого не было – служанки отдыхали сегодня, тем больше работы им будет завтра, когда сотник приведет ребят с перевала…

Он встал у ограды, но увидел не звезды над зубчатыми стенами черных гор. Ему привиделся лес вокруг родного дома, поляна, отвоеванная для злаков, и стая белок, волной катящаяся по меже.

Когда-нибудь он увидит их. И, может быть, узнает среди них свою мать.

* * *

– У меня есть для тебя работа, грамотей.

– Книга? – вырвалось в Развияра. – Но ведь сейчас…

– Заткнись!

Властелин стоял на полукруглом балконе, глядя на горы. Внизу, в ущелье, ревел поток, напитанный тающими снегами. Развияр только что прибежал из казармы; минутой раньше вернулся малый патруль, вернее, те, кто от него остался – Кривуля, раненный в руку, и Тари-Колесо. Валясь с ног, дозорные сообщили, что на поселок Нижние Пещеры напали зверуины, частью перебили, частью разогнали пастухов и взялись уводить стада. Пока сотник Бран был на перевале, пока караулил коварных тварей наверху – они напали снизу, и оказалось, что в замке не хватает людей.

– У меня есть для тебя работа, грамотей. Сейчас мы вместе пойдем к печке… ты знаешь, какой. Ты возьмешь яйцо и разобьешь скорлупу. Потом отправишься в Нижние Пещеры, прихватив с собой… нескольких человек, сам решишь, кого. Я приказываю тебе: убить все, что на четырех ногах и что на двух. Вернуть стадо. Отыскать уцелевших горцев и внушить им, что они не беззащитны, что дань, которую они платят, означает скорую смерть всем их врагам. Все понятно?

– Да, властелин, – сказал Развияр после крохотной паузы.

– Хорошо. Идем.

Несколько минут до полуночи. Развияру так и не довелось занять свой пост на средней галерее. И теперь, шагая вслед за властелином но длинному коридору, он не мог отделаться от мысли: что, если Джаль его ждет?

Она поверила ему. Справилась со страхом. Она, в конце концов, полюбила его и готова рискнуть. Она стоит у дверей своей комнаты и ждет условного сигнала, а сигнала нет.

Путь освещал один из телохранителей властелина. Огонь факела высвечивал гладкую стену справа и каменное кружево слева, причудливое, отшлифованное до блеска, со звездами в прорехах. Такое кружево, подумал Развияр, могут вырезать из камня только человеческие руки, вряд ли скальным червям под силу столь тонкая работа…

Кочегары работали днем и ночью, вертелись блоки, поднимая снизу бочки с углем. Просторный зал с низким потолком был залит красным светом печи.

– Кочегары – прочь. Стража – остаться, – властелин подошел к печи, вытянул шею, вглядываясь внутрь, будто не замечая страшного жара. – Бери багор, гекса.

Развияр выбрал багор у стойки, где, как копья в оружейной, ждали своего часа лопаты, огнеупорные щиты и орудия, похожие на обыкновенную кочергу. Устье печи было крохотным в сравнении с ее колоссальным чревом; Развияр остановился рядом с властелином, глянул в огонь, и у него закружилась голова. Он увидел равнину, засаженную черными горящими головами, увидел лес из огненных стволов, увидел бушующее море горячего пепла.

Властелин вытащил ключ. Провернул в скважине; пришел в движение механизм, натужно заскрежетали цепи, подтягивая к устью печи сетку с уложенными в ячейки черными яйцами огневухи.

– Что ты ей прикажешь?

Развияр щурился от жара. Казалось, горят брови.

– Следовать за мной. Убивать зверуинов.

– Неверно. Убивать зверуинов и до, и после твоей смерти – на случай, если тебя застрелят. Кого ты возьмешь с собой?

Развияр назвал имена. Властелин выкрикнул их, повторили стражники у дверей, послышался топот ног – приказ спешили донести до казарм.

– Вели им прикрывать тебя щитами, – сказал властелин. – Я не хочу, чтобы тебя убили, гекса, это будет большая неприятность для всех нас… Ты готов взять эту власть?

– Да, властелин.

– Бей!

Сетка с яйцами покачивалась не близко, но и не далеко. Развияр на полшага приблизился к печи, взял багор наизготовку, как копье, и точно, как на учениях, ударил багром в открытую пасть печи, и расколол скорлупу яйца, лежащего с краю.

Тут же отскочил – так пахнуло жаром. Даже властелин отступил; скинув остатки скорлупы вниз, на пепел, личинка огневухи вырвалась из огненной пасти очага и, рассыпая искры, уселась перед печью на каменный пол. В жаркой комнате оказались лицом к лицу властелин, молодой стражник и чудовищная личинка огневухи, покорная «маленькому гекса».

Развияр несколько мгновений молчал, не решаясь заговорить.

– Что?

– Можно спросить… властелин?

– Только быстро.

– Почему…

Он хотел спросить, чем заслужил такое доверие. Сейчас он может приказать личинке убить властелина и стражу, а потом разбить все остальные яйца и сам стать властелином – не только замка, но всего мира, до которого можно дотянуться за три дня. Он явится к Джаль – с огневухой у ноги, и больше никто, ни один мужчина не посмеет не только к ней прикоснуться – взглянуть на нее! Обладание, свобода, власть, – это было, как пропасть, как огненная яма печи, жгучая и притягательная до головокружения.

Властелин понял его без слов. Не испугался, не растерялся ни на миг. Растянул в ухмылке губы со шрамом:

– Я объясню… когда ты вернешься. А теперь иди, маленький гекса… И покажи, на что ты способен.

* * *

Тысячи и тысячи шагов. Развияр умел бегать: самый шаткий камень не вздрагивал у него под ногами, так легко и ровно он несся по широкой дороге-карнизу. Впереди скользила огневуха – летела низко и освещала путь.

Из темноты вырывались скалы и провалы. Дорога опоясывала горную цепь, то прижимаясь к ее боку, то опасно отстраняясь, зависая над пропастью. За спиной грохотали сапоги стражников, недавних наставников, теперь подчиненных, но только на Развияре лежало доверие властелина, и только на нем – ответственность за судьбу многих людей, живых, мертвых и обреченных.

Нижние Пещеры – скальный поселок, Развияр бывал там раз или два. Имя поселку дали пещеры, просторные, длинные, со многими выходами на поверхность, с подземными ручьями и озерами, со стенами, поросшими сытным мхом. Горцы разводили печорок и тем кормились.

Под горами зимой и летом бродили огромные стада. Когда печорки объедали мхи в одной галерее, их перегоняли в другую. Слепые, не жалующие солнце, эти твари доились и плодились в полной темноте, и горцы тоже редко видели свет, пропадая в пещерах. Их жены и дети жили в каменных домиках, прилепившихся к скале; из молока печорок делали сыры и квас, а шкуры шли на одежду и на обувь. Атакуя пещеры, зверуины рассчитывали подорвать снабжение замка, заполучить стада и перебить, а если повезет, взбунтовать местных жителей.

Дорога снова повернула, огибая гору. В рев потока на дне ущелья вплелись далекие крики, тонкий визг печорок и грохот камней. В темноте горели факелы, метались черные фигуры всадников, белесым киселем плыли стада – слепые, они катились вниз, к потоку, и Развияр вдруг понял, что зверуины вовсе не собираются угонять стада под покровом темноты. Они хотят утопить печорок, жестоко и просто.

Он почувствовал, как спирает дыхание – не от бега, от свирепой боевой ярости. Зверуины творили разбой, уверенные в своей безнаказанности, но во власти Развияра было восстановить пошатнувшийся порядок.

– Убивай поганых тварей!

Личинка не знала, кто такие «поганые твари». Знал Развияр, для приказа этого было достаточно. Неуловимые чудища, когда-то убившие надзирателя Роджи, четвероногие полулюди и их всадники, разбойники, обитающие в горах, нападающие на караваны, мечтающие об одном: срыть замок и сравнять с землей.

– Убивай!

Личинка взвилась и кинулась вперед. Для нее не существовало темноты, страха смерти, скальных выступов и ям. Она обрушилась, как проклятие, на головы разбойникам, и печорки, без того напуганные, стали в панике разбегаться по горам.

– Искать пастухов, – велел Развияр своим людям. – Пусть собирают скот, заворачивают обратно в пещеры. Скажите, соберут – будет награда, упустят – размажу!

Ему повиновались беспрекословно и молча. Пятеро стражников, подсвечивая себе фонарями, бросились в поселок – разыскивать выживших, вытаскивать из щелей, куда они забились, грозить и приказывать. Их фонари качались уже далеко, выше по склону, когда Развияр вспомнил слова властелина: прикажи им прикрывать тебя щитами…

И тут же он вспомнил, покрываясь холодным потом, что неправильно отдал приказ личинке. Теперь, если Развияра убьют, она улетит прочь либо накинется на своих.

Мерцая, как прогоревшая головня, огневуха тем временем настигла врага. Хрипло закричали полулюди, полетели на землю тела всадников. Двое или трое зверуинов кинулись в поток, предпочитая смерть в бурлящей воде. Прочие ринулись вверх – прочь от дороги и от поселка.

Огни рассыпались по склону. Четвероногие легко одолевали кручи, неприступные для человека, из-под их широких лап летели камни. Развияр видел, как поднимается пыль, освещенная факелами, как личинка огневухи преследует уходящих, а они рассыпаются веером, расходятся в стороны, а личинка только одна и раздвоиться не может.

Ополоумевшие печорки, разбегаясь, достигли места, где остановился Развияр. Тыкались в колени, не то сослепу, не то в поисках сочувствия. Их белая складчатая шкура, покрытая короткой шерстью, была прохладной и жесткой на ощупь.

Всадники побросали факелы и сделались невидимыми в темноте – Развияр знал, что они видят ночью так же хорошо, как днем, в то время как он был почти слеп. Огневуха металась, ее очертания размазывались, оставляя светящуюся дорожку, и Развияр, даже зажмурившись, продолжал видеть эти зигзаги.

– Давай! – шептал он, подбираясь все ближе. – Давай, скорее! Дави их!

Всадники валились на землю один за другим, но уцелевшие не впадали в панику и не спешили бежать. В поселке, где мерцали фонари стражников, заголосили, зазвенели железом о железо. Взвизгнула стрела; Развияр понял, что его заметили, что всадники ищут человека, которому подчиняется огневуха, и, скорее всего, успеют убить и его и товарищей прежде, чем личинка закончит свое дело.

Он выхватил оба клинка.

– Ко мне! Убивай всех, пока я жив, и вдвойне, когда я умер!

Он не заботился о том, чтобы правильно строить фразу. Все повторялось; в полутьме, слегка разбавленной близостью рассвета, перед ним вырос всадник на четвероногой твари, и лица обоих были закрыты шлемами. В жизни Развияра это был второй настоящий бой.

Получеловек скользнул, обходя Развияра слева, будто играя с ним. В красном свете отдаленного огня блеснул клинок – молниеносный, мгновенный удар сверху наискосок. Удар был тяжел, как сотня мешков с камнями, Развияр удержал его своим клинком всего на миг, но этого было достаточно, чтобы оставаться в живых еще некоторое время.

Получеловек пронесся мимо и развернулся у него за спиной, а навстречу выскочили еще двое, и повелительный голос закричал из темноты:

– Стреляй!

Развияр бросился на дорогу, пропуская над головой летящие стрелы. Сотник Бран учил его уклоняться, выдергиваясь, будто нитка из ткани боя, чтобы каждое следующее движение не могло быть известно противнику заранее.

«Я отдал правильный приказ, и что бы там ни было – я уже победил».

Вскакивая, он уловил движение за спиной и успел подставить короткий клинок. Ударил длинным, попал, услышал сдавленный крик. Трое всадников кружились каруселью, а Развияр раскачивался вперед-назад, чувствуя летящие из темноты стрелы, выдергиваясь, как нитка, из ткани предсказуемого, и стрелы пролетали там, где он был только что. Это длилось очень долго – несколько мгновений, несколько быстрых тактов.

Потом явилась огневуха, обдав жаром, ослепив. Всадники бросились врассыпную, и Развияр обнаружил, что ранен – легко, в правое предплечье, вскользь. Кожаный рукав сделался теплым и липким. Небо светлело, ломаной линией обозначились горы на востоке. Я отдал правильный приказ, подумал Развияр с удовлетворением. Если бы она не пришла – я уже валялся бы трупом.

Он обернулся к поселку, понемногу выступавшему из темноты. Десяток домиков, шалаши над входами в пещеру, источник в круге камней, и над источником – святым местом для всех здесь живущих – грубая каменная статуя. Надо было искать своих людей, надо было поднимать пастухов и собирать стада, потому что скоро выйдет солнце и многие печорки погибнут…

На плечи ему обрушилась страшная тяжесть. Когти впились в правое плечо и в левый бок. Развияр упал лицом вниз, придавленный телом врага, безвольный, как мешок с шерстью, оглушенный, и позволил тяжелым лапам трепать и трясти его, так что голова моталась, будто пуговица на нитке.

И только через несколько страшных мгновений, когда противник уже уверился в победе, Развияр что есть силы рванулся, в повороте стряхнул с себя когтистую лапу – вместе с лоскутами прочнейшей куртки – и чиркнул большим клинком, попав точно по голой шее зверуина, ниже застежки шлема. Пролилась капля крови, Развияра схватили за горло две человеческие руки – и обмякли; второй клинок, малый, прижимался к незащищенному горлу твари, чуть выше неглубокой кровавой зарубки.

Два глаза смотрели на Развияра сквозь прорези шлема. Человеческие глаза.

* * *

Вставало солнце. Пастухи, бледные и запуганные, похожие на своих печорок, собирали стада, попискивая в глиняные свистульки, покрикивая дрожащими голосами:

– А – мну! Иди! А – мну!

Стада разбрелись по всему склону, несколько десятков утонуло в бурной реке. Люди, пришедшие с Развияром, были все живы, двое ранены, один – тяжело. Его унесли в замок на носилках два местных подростка. Сам Развияр, с лицом, исцарапанным и разбитым о камни, в рваной куртке, с раненой рукой, стоял посреди селения, у источника. У ног его сидела огневуха, а чуть поодаль лежал, свернувшись калачом, единственный оставшийся в живых зверуин.

Получеловек. Четвероногий. Тот самый, что напал на Развияра и чуть не убил его. Тот самый, которого Развияр невесть зачем пощадил – может быть, из любопытства.

Это был первый пленный, которого он захватил сам, даже без помощи огневухи. Личинка появилась потом, но Развияр приказал: «Этого – не трогать, пока я не скажу». Когда с пленника сняли шлем, обнаружилось, что он очень молод, пожалуй, моложе Развияра. У него были светлые вьющиеся волосы и тонкие усы над верхней губой. Смуглая кожа казалась желтой, на лбу и на висках выступил пот. Он то и дело облизывал губы – совершенно человеческое движение; Развияр молча поражался, как может существо на четырех лапах, покрытое шерстью, быть столь похожим на человека.

На спине у пленника было высокое седло со стременами. Бока с выступающими ребрами хранили следы шпор, давние и свежие. Получеловек лежал, подобрав лапы, стараясь казаться равнодушным, и только кончик хвоста выдавал его – то подрагивал, то начинал метаться и бить по земле.

Тела убитых зверуинов по приказу Развияра оттащили к реке и бросили в воду. Когда последние печорки скрылись в подземных коридорах, Развияр собрал вокруг себя всех жителей поселка, кто мог ходить и не был занят на пастбище.

– Вы не беззащитны, – сказал он, слово в слово повторяя напутствие властелина. – Дань, которую вы платите, означает скорую смерть всем вашим врагам. Эти твари сунутся не скоро, – добавил он от себя и посмотрел на лежащего на земле зверуина. – Вставай.

Тот дернул ноздрями, но поднялся. Огневуха сидела, по обыкновению, на камне, и вид ее пугал горцев куда больше, чем целое полчище четвероногих разбойников.

Развияр подошел к получеловеку. На глазах всего поселка и четверых стражников встал на камень, закинул ногу на спину четвероногому; у того задергалась полосатая шкура на боках. Развияр сел в седло, чувствуя, как играют напряженные мышцы зверуина. Нащупал стремена. Продел в них ноги так же, как это делали всадники – пятками внутрь, носками наружу и вверх. Перед ним оказался затылок зверуина – человеческий склоненный затылок. Получеловек низко опустил голову.

– Иди за мной, – сказал Развияр огневухе. – И не убивай его, пока не скажу!

Горцы, выпучив глаза, смотрели ему вслед. Но не менее потрясенно глядели его собственные товарищи, стражники.

* * *

Развияр ехал верхом впервые в жизни. Ярость битвы высыхала на нем, как вода: саднил бок, пораненный когтями. Все сильнее становилась боль в правой руке, опухла кисть, пальцы сделались чужими. Левой рукой он удерживал веревку, накинутую на шею зверуину вместо узды. Рядом шла огневуха.

Поднималось солнце. Поток на дне ущелья рокотал и плевался пеной. Пленник, медленно переступающий лапами, время от времени поворачивал голову, будто мельком, к нависшему над пропастью краю тропинки.

– А вот не кинешься, – сказал Развияр почти весело.

Напряглась голая загорелая спина с белым шрамом на левой лопатке.

– Любишь жизнь, правда? – Развияр сдавил бока зверуина сапогами. Его все сильнее мучила боль, хотелось говорить, он не мог удержаться. – Ну прыгни, попробуй.

Он дернул на себя веревку. Пленник захрипел и закашлялся.

– Пошел быстрее! – крикнул Развияр. – Пошел!

Четвероногий ускорил шаг. Потом пустился галопом, нарочно жестким и неровным, так что Развияра стало подкидывать в седле и от боли помутилось перед глазами.

– Стой!

Пленник остановился, и одновременно остановилась огневуха. Развияр перевел дыхание. Проще всего было выбраться из седла и пойти пешком, но он хотел появиться в замке именно так – верхом, с огневухой у сапога.

– Пошел, – скомандовал Развияр глухо. – Помалу.

Его товарищи отстали. В замке уже знали, чем закончилось ночное сражение – мальчишки-носильщики принесли тяжелораненого. Дозорный на башне увидел Развияра первым; навстречу вышел наставник Бран, только что вернувшийся с перевала, с ним стражники и младшая десятка. Рабы оставили работу, надсмотрщики явились поглядеть на невиданное зрелище, из окон, с галерей, с балюстрад смотрели слуги и женщины.

Развияр выпрямился в седле, стараясь забыть о боли. Его пленник ниже опустил голову. Огневуха смирно сложила на спине серые крылья, усыпанные пеплом, будто пыльцой.

Он проехал вдоль неровного строя любопытствующих. Он слышал потрясенный шепот за спиной. Люди глазели на четвероногого и шарахались от огневухи.

Властелин вышел на балкон. Развияр натянул веревку, приказывая зверуину остановиться. Перед замком не было площади, куда уместился бы народ, высыпавший из каменных нор, поэтому толпа волновалась, теснилась, выплескиваясь на галереи, на стены, взбиралась на перекладины лебедок и насосов. Вокруг всадника-Развияра оставалось свободное пространство, и утренний воздух дрожал, нагреваясь, над крыльями черной личинки.

Наступила тишина; все смотрели на Развияра, а он впервые растерялся.

– Зачем ты притащил это? – спросил властелин, и в его голосе была брезгливость.

– Это пленник…

Властелин мельком глянул на толпу.

– Работать, – сказал коротко, бросив взгляд поверх голов. Стражники опомнились, надзиратели засуетились, через несколько минут галереи и окна опустели.

Властелин медленно спустился навстречу Развияру. Тот, скрипнув зубами от боли, выбрался из седла. Властелин долго рассматривал зверуина, а четвероногий молчал и глядел в землю.

– Напрасно, – сказал властелин. – Отведи к потоку, прикажи личинке убить его, тело сбрось.

Развияр скорее почувствовал, чем увидел, как замерли покрытые шерстью бока. Получеловек перестал дышать.

– Прикажи личинке прыгнуть в поток. Потом поднимись ко мне, – не дожидаясь ответа, властелин повернулся и двинулся обратно в замок. Развияр дернул за веревку; четвероногий пошел за ним неожиданно покорно. От его лап оставались в пыли круглые, невиданные следы.

Они миновали склады, каменные постройки, где обычно разгружались караваны. Никто не смел идти следом. Спустились по узкой тропе – вернее, Развияр спустился, огневуха просто слетела, а зверуин сошел рядом с тропой, и поразительно было, как легко он ступает по крутому сыпучему склону.

Остановились над потоком. Торчали из воды черные скалы, как неровные зубы, вода бурлила между ними и падала в глубокий котел, поверхность которого была покрыта клочьями пены. Четвероногий смотрел на эту пену, будто надеясь прочитать в ее кружевном рисунке нечто очень важное. Личинка, безучастная, уселась на камень в нескольких шагах.

Развияр оглянулся на замок. Отсюда, снизу, были видны только верхушки башен.

Ревела вода. Расслышит ли огневуха приказ? Ей все равно, у нее нет ушей, она исполняет волю, а не слова…

Четвероногий чуть повернул голову. Развияр увидел его ухо, прикрытое слипшимися сосульками волос, впалую щеку и кончик острого носа. Он молчал и не отдавал приказа; шло время, властелин ждал. Белые клочья пены кружились над камнями в потоке.

Развияр молчал. Огневуха сидела, сложив крылья.

Четвероногий резко обернулся – будто решившись. Посмотрел Развияру в глаза и сразу же потупился, будто обжегшись.

Посмотрел еще раз – в страхе, не веря. Покосился на огневуху – и снова на Развияра.

Ревела вода.

Зверуин открыл рот, схватил воздуха, так что прыгнули голые плечи. Сорвавшись с места, получеловек одним прыжком перескочил на ближайший черный камень; Развияр видел, как разъезжаются на мокром его лапы. Зверуин прыгнул еще, и еще, сорвался, и Развияр решил было, что это конец, но четвероногий выбрался на скалу, размахивая мокрым хвостом, ловя равновесие. Еще прыжок; зверуин перебрался через поток по верхушкам мокрых камней, совершив то, чего не мог бы сделать ни один человек, да, наверное, и не всякий четвероногий.

Он выскочил на противоположный берег потока – туда, где круто заламывалась вверх стена ущелья. И рванул вверх по нехоженым тропам, и обернулся только один раз – через плечо.

Огневуха сидела, равнодушная. Развияр сглотнул; власти его оставалось три дня и две ночи, а рана вдруг открылась, и по рукаву на землю снова полилась кровь.

– Иди в воду, – приказал Развияр огневухе.

И, уже на обратном пути в гору, потерял сознание.

* * *

– Ты справился, маленький гекса, – сказал властелин.

Развияр стоял перед ним, пошатываясь. Он провалялся неделю; несколько раз его навещал сотник Бран, выспрашивал подробности ночного боя, держался отстраненно и холодно. Потом, лежа ночью без сна, Развияр сообразил: сотнику Брану, служившему в замке много лет, воспитывавшему телохранителей и воинов, никогда не доверяли разбить скорлупу огневушьего яйца. Кроме того, уничтожение врага с помощью послушного чудовища казалось сотнику издевательством над воинским искусством.

– Ты справился, хотя и не безукоризненно, – сказал властелин. – Можешь сесть.

Развияр опустился на деревянный табурет. Его не держали ноги: объявляя себя здоровым, он переоценил собственные силы.

– Ты вправе ждать награды, – сообщил властелин. – Говори, чего ты хочешь.

– Мне ничего не надо, – сказал Развияр. – У меня все есть.

Властелин скептически поджал отмеченные шрамом губы. Развияр не отводил взгляд – смотрел прямо.

– Что, – негромко начал властелин, – она не захотела с тобой бежать?

Развияр вздрогнул. Властелин ухмыльнулся:

– И ты решил, что, раз она такая же, как все, – почему бы не пользоваться ею, как все стражники пользуются всеми женщинами от вечернего колокола до утреннего. Разумеется, ведь она не оставалась в одиночестве ни в одну из ночей, пока ты валялся раненый.

Развияр нервно сглотнул.

– Ты спрашивал, почему я доверяю тебе… Потому что я вижу тебя насквозь, маленький гекса.

– Вы маг? – вырвалось у Развияра.

– Нет. К сожалению. Но этот замок построен магом, и маг хранит его.

– Кто это? – Развияр не мог удержаться. – Где он?

– Пошли, – властелин поднялся. – Если ты в состоянии перебирать ногами – я покажу тебе. Здесь недалеко.

* * *

Деревянная платформа, подвешенная на четырех тросах, опускалась все глубже в колодец. Властелин держал фонарь, вверх ползли каменные стены со следами зубов скальных червей.

– Червей было много… Сначала семь, потом он призвал еще одного, их стало восемь. Скальные черви всегда голодны, и высшее искусство мага – заставить их выгрызать стены, окна, дверные проемы, а не поглощать весь камень, до которого смогут дотянуться. Но кроме червей, здесь работали люди – каменщики, резчики, ваятели. Ты еще не видел и трети всех помещений замка… А сейчас мы спускаемся к корню. Так он называл эту шахту. Если начнешь задыхаться – скажи.

Платформа покачнулась. Развияр едва устоял на ногах; властелин подхватил его под локоть.

Повеяло затхлым ветром. Платформа замедлила ход. Прямо перед Развияром выполз откуда-то снизу и остановился черный проем в стене.

– Мы пойдем туда? – Развияр с трудом сглотнул.

Властелин повернул покрытое шрамами лицо:

– Ты боишься?

– Да, – сказал Развияр.

Властелин помолчал.

– Тогда мы вернемся. Я хотел, чтобы ты его увидел… Но если тебе тяжело – вернемся.

Развияр дышал ртом. Громада замка, громада скалы давили ему на уши. Колодец висел над головой, подземные ветры гудели в нем запредельным, нечеловеческим басом.

– Я пойду.

– Хорошо. Держись за меня, если тебе трудно идти… маленький гекса.

В коридоре, прямом и узком, странно вел себя звук – слышался отовсюду. Камни над головой дышали загнанно и хрипло – дыханием Развияра. Огонь фонаря освещал стены, по которым скатывались капли испарины, и пол, иногда отражаясь в лужах, но впереди по-прежнему была чернота – как будто фонарь боялся опередить идущих хотя бы на несколько шагов. Страх замкнутого пространства, прежде непонятный Развияру, теперь сводил с ума – только гордость помогала удержаться, не закричать и не броситься прочь, разбиваясь о стены вслед за собственным криком.

Он стал думать о море, какое оно широкое. О горах, какие у них далекие вершины. О лесе, где можно ходить, куда вздумается; он представил, как поднимается, ступень за ступенью, по высокой лестнице, и ему стало немного легче.

Неизвестно, сколько прошло времени, когда рука властелина плотнее сжала его локоть:

– Смотри.

Звуки рассыпались, утонули в пустоте. Резко отступили стены. Развияр и его могущественный проводник оказались в подземном зале, пустом, круглом. В центре, на квадратной каменной тумбе, лежали останки человека… Нет. Останки зверуина.

Властелин поставил фонарь у его изголовья.

Мертвец лежал здесь давно. Наполовину истлела одежда – шитый золотыми нитками мундир на человеческих плечах. Но сам труп сохранился, почти не подвластный разложению: смуглое лицо, обтянутое тонкой кожей. Глубоко запавшие, плотно закрытые глаза. Мертвый покоился на боку, в позе спящего, подобрав широкие когтистые лапы, сложив руки на груди. На правой руке, на указательном пальце, сияло при свете фонаря кольцо с крупным бирюзовым камнем.

Развияр и властелин стояли молча. Пламя фонаря не дрожало – здесь не было ветра, и Развияр скоро понял, что задыхается.

– Выйдем, – сказал властелин.

И почти на руках вытащил Развияра из зала – в тесный коридор, где, на удивление, воздух был свежее и можно было дышать.

– Кто это? – Развияр привалился к стене.

– Это тот, кто построил замок.

– Он маг?

– Да. Маги родятся всюду, где в доме есть очаг.

– Но он же…

– Да. Если бы ты знал, как он ненавидел своих соплеменников. Они его убили… Я не хочу говорить о них сейчас. Он был моим другом. Пока его тело покоится здесь, в основании замка, замок неуязвим.

– Они убили мага? Как можно убить мага, ведь… «Он может летать без крыльев и приказывать камню, может убивать огнем или исцелять смертельно больных, но главное его призвание…»

Развияр прикусил язык.

– Пойдем, – властелин помог ему отлепиться от холодной стены. – Пойдем… Ты помнишь каждую строчку из всего, что когда-либо переписывал?

– Да.

– Любопытно… Я подозревал что-то в этом роде… Мага можно убить, конечно. Если ты выстрелишь из дальнобойного лука, а маг в это время будет занят другим, и стрела вонзится ему в спину, проткнет сердце… Тогда маг умрет, скорее всего. В императорском дворце, в усыпальнице, десятками и сотнями лежат мертвые маги, мальчик, и лишь немногие из них умерли своей смертью. Но говорят, что пока они там покоятся – Империя неуязвима.

Они вышли из коридора на платформу. Властелин с усилием потянул за веревку. Несколько жутких мгновений они ждали, а потом платформа дернулась и пошла вверх.

Развияр упал на колени. Властелин помог ему подняться.

– Что ты переписывал для прежнего хозяина? Небось, всякую ерунду?

– «Приключения фаворитки». «Поучительные сказания о людях, животных и прочих тварях». «Путешествие на Осий Нос», но не до конца, и еще много книг…

– Вспомни их все и запиши названия, – сказал властелин. – Сделай это сегодня, потому что завтра ты заступаешь на службу, и сотник Бран, я думаю, много раз заставит тебя расплатиться за твою первую победу.

* * *

Властелин оказался прав. Сотнику Брану плевать было на то, что Развияр болен и слаб. Сотник Бран не испытывал почтения перед воинской доблестью молодого стражника. Положение Развияра резко ухудшилось: Бран отправлял его на самые скучные, тяжелые и бесславные работы, в одночасье разжаловав из любимца едва ли не в слугу.

Развияр не роптал. По вечерам он падал на тюфяк и засыпал, в то время как прочие, посмеиваясь, шли «в птичник», и где-то там ждала гостей Джаль с вечной своей виноватой улыбкой. Старшая служанка ставила зарубку против ее имени на деревянной табличке. Полагалось не больше одной зарубки за ночь и не меньше одной за три ночи – так объяснял Развияру Тари-Колесо, болтун, ставший еще более словоохотливым после того случая в патруле: троих убили, уцелели только Тари и Кривуля.

Стражники, в отличие от сотника, прониклись к Развияру почтением. Кривуля, прежде не упускавший случая подставить ножку, теперь приносил молоко из кухни, наливал Развияру кружку и просил рассказать, «как все было»; Развияр рассказывал, не приукрашивая ни на полслова.

– С какого он с первого бока ударил?

– С правого. Обошел меня слева.

– Ты держал?

– Только чуть выдержал, чтобы уйти из-под клинка. А так – кто же его удержит, проще замок на руках поднять…

– Да, – глаза Кривули затуманивались. – Они… Я вот думаю, если бы мы с Тари не дернули бежать со всех ног, – может, они наших бы парней не порубили? Может, мы их… зря так, а, малой?

– Порубили бы всех, – чистосердечно отвечал Развияр. – И меня бы порубили, если бы не огневуха. Это же нечестно – эти твари нападают двое на одного, четверо, шестеро на одного.

– Нечестно, – говорил Кривуля, и лицо его прояснялось.

Кривулю, в отличие от болтуна Тари, грызла совесть. Развияр облегчал ее груз, как умел, и говорил от чистого сердца. Кривуля чувствовал это – и даже стал заступаться за «малого» перед Браном.

Неделю за неделей Развияр стоял в ночной страже, чистил отхожие места, бегал по пустяковым поручениям – все молча, не выказывая недовольства. Когда выпадала свободная минута, брал арбалет и шел на стрельбище тренироваться. Ежедневная «механическая» жизнь потеряла значение; Развияр будто вернулся в те времена, когда он с утра до ночи грузил камни, возил тачки или вертел свой ворот. Тогда его сознание отлетало прочь, не заботясь о заключенном в рабстве теле, и бродило по лесу из детских воспоминаний.

Теперь у Развияра появилось много новых тем для размышления. Под замком, в глубокой шахте, лежало тело зверуина, бывшего при жизни магом, и, мертвое, охраняло замок.

Развияру виделись скальные черви, запряженные магической волей четвероногого существа в золотом мундире. Как они грызут камень, выстраивая в глубине горы залы и коридоры, комнаты, лестницы, колодцы для платформ-подъемников. Как маг-зверуин воздевает руки, и на указательном пальце блестит бирюзовый камень; как вылетает стрела из дальнобойного лука и пробивает волшебнику сердце.

Где был властелин, когда мага убили? Отомстил ли он за друга, и если отомстил, то как? И, главное, – зачем он показал Развияру мертвеца под горой? Он, который видит насквозь не только «маленького гекса», но и сотника Брана, и, вероятно, каждого человека в замке?

Усталые руки дрожали, удерживая взведенный арбалет. Развияр целился и стрелял, и снова стрелял, и снова. Потом брал лук – самый тугой, какой только находился в оружейной, и, отойдя в дальний конец коридора, стрелял с полутьме в едва различимую мишень.

Однажды стрела чиркнула по потолку, и Развияр вдруг ощутил свою беспомощность: запертый в коридоре с дальнобойным луком, как личинка огневухи – в яйце. В каменной щели «поправка на ветер» – бессмысленные слова; здесь нет места, чтобы протянуть красивую, плавно изогнутую дугу, частью которой должна стать летящая стрела. Мешали стены, давил потолок, мучила темнота. Развияру захотелось свободы – но не такой, когда можно идти на все четыре стороны.

Свободы думать. Связывать целое из частей. Видеть людей насквозь, предугадывать чужие поступки, понимать магов во всей их непостижимости. Он хотел этого гораздо сильнее, чем совсем еще недавно желал девушку Джаль.

И, погибая от собственного несовершенства, Развияр бросил лук и заплакал – благо, никто его не видел.

А потом – через несколько минут – чувство сдавленности прошло. Развияр удивился: что с ним было, откуда накатила тоска? Может быть, это воспоминание о давящих стенах там, внизу, где лежит мертвый маг-зверуин?

Он поднял лук и продолжал упражнения. Еще через час его застал за этим занятием сотник Бран; постоял за спиной, посопел, потом решительно подошел и, ругаясь, стал выправлять хватку на тетиве, постановку ног, поворот головы, и Развияр понял, что прощен.

* * *

Джаль отделилась от стены и встала перед ним, когда он, едва живой, волочил ноги с вечерней пробежки.

На ней было все то же желтое полотняное платье с завязками у горла. Она ничего не говорила, просто стояла, перегораживая коридор, и больше не улыбалась.

– Зачем ты здесь? – спросил Развияр. – Ведь был уже колокол?

Она прижала к впалым щеками стиснутые кулаки. Смотрела на него и молчала.

– Ты чего? – тихо спросил Развияр.

– Я тебя ждала, – сказала Джаль. – Думала, ты придешь. Спрашивала… Думала, тебя убили…

– Вот еще, – он чувствовал все возрастающую неловкость. – Не убили. Поцарапали.

– Как тебя зовут? – спросила Джаль.

– Что?!

– Как тебя зовут? Тебя все кличут по-разному, то «малой», то «гекса», то «любимчик»… Ты даже не сказал мне… имени.

– Зачем тебе? – спросил Развияр после очень длинной паузы.

Она опустила руки:

– Просто, чтобы знать.

– Развияр. Так меня зовут, – сказал он медленно.

Она улыбнулась – но не привычной напряженной, виноватой улыбкой. Открыто, почти радостно:

– Красивое имя. Теперь я буду так называть тебя. Когда я стану о тебе думать.

– А зачем обо мне думать?

Он понимал, что говорит глупости, но ничего не мог с собой поделать.

– Ты больше не придешь? – тихо спросила Джаль.

– Не знаю.

– Развияр… Давай убежим?

– Прости. Сейчас не время.

Она хотела сказать многое, но молчала и смотрела на него. Под этим взглядом он вспомнил обреченного зверуина. Тот тоже хотел говорить, и понимал, что это бесполезно, и чувствовал, как истекают последние мгновения.

– Что, Джаль?

Она все еще улыбалась.

* * *

Ночью он не спал, несмотря на усталость. Ворочался, ходил пить воду, долго стоял в коридоре, потом сидел, привалившись спиной к стене. Порывался идти «в птичник». Возвращался. Слушал храп отдыхающих стражников. Задремывал и просыпался: ему мерещилось тонкая фигурка в желтом платье, летящая со стены.

На другой день он увидел ее: Джаль мела коридоры жесткой метелкой из перьев и не заметила Развияра.

* * *

– У меня есть для тебя работа, маленький гекса.

Властелин принимал Развияра в помещении, где тот прежде никогда не бывал. В башне, на страшной высоте над ущельем, рос обильный сад, и вьющиеся растения оплетали своими побегами стены, решетки на окнах и ажурную куполообразную крышу. Вдыхая запах листьев и цветов, влажной земли, зелени, Развияр вспомнил лес своего детства.

– Опять кого-нибудь убить?

Властелин расхохотался. Даже глаза его, прежде глядевшие сквозь Развияра, изменили выражение и, кажется, повеселели.

– На этот раз – нет. Ты знаешь, что в Фер есть ворованная библиотека?

– Ворованная?

– Да. Ноготь, хозяин городского рабского рынка, обожает редкости и книги. Для него их везут из Империи, рискуя шкурой, и он покупает за большие деньги – не только «Фавориток» и «Путешествия», хотя и их тоже. Несколько дней назад ему привезли «Хронику зверуинов», написанную одним имперским землемером двадцать лет назад. Я отдал Ногтю корабль за право переписать ее.

– Корабль?!

– Один из моих парусников в порте Фер.

– Что же в ней такое, в этой книге? – растерянно спросил Развияр. Ему представилась «Крылама» с тремя ее мачтами, с каютами и трюмом, с резными деревянными столбиками, поддерживающими навес, с командой и капитаном. Обладать таким чудом – и отдать его за книгу?!

– Многое, – властелин остановился у окна, увитого ярко-зеленой, с белыми цветами, лианой. – Мне нужна эта книга как можно быстрее. Хроники, пояснения, словари; родословные, имена богов, традиции кланов, жизнеописания вождей и героев. Все перепишешь в точности, каждая черточка может иметь значение.

– Ее привезут сюда?

– Нет. Ноготь не выпускает из рук ничего, что однажды удалось сграбастать. Ты поедешь в Фер, сегодня, сейчас. С тобой поедет телохранитель-спутник. Тебя пропустят в хранилище, перепишешь книгу и вернешься с копией назад. Два дня на дорогу в один конец… Три дня на работу. Через семь дней ты положишь копию мне на стол, маленький гекса, и тогда я награжу тебя по-настоящему.

– Властелин, – сказал Развияр, вспомнив, как долго тянулся по горам рабский караван. – Два дня на дорогу в один конец… невозможно мало.

– Ты не пойдешь пешком через перевалы. Ты отправишься от Кипучки через тоннель, потому что мне нужна быстрота, а не дешевизна! Чистый переплет купишь в Фер, там есть отличная лавка на базаре. Еду и воду купи заранее и возьми с собой в хранилище, потому что три дня тебя оттуда не выпустят. Держи.

На резной столик упал мешок из кожи печорки, объемный, тяжелый. Развияр покосился на него со страхом.

– Что такое? – властелин покривил перечеркнутые шрамом губы.

– Властелин… мне не нужен телохранитель, я сам за себя постою. Мне нужен человек, который… знает, где сесть на подземную телегу, и где купить бумагу в Фер, и как найти библиотеку этого Ногтя. Потому что я…

Развияр запнулся. Я беспомощный раб, следовало сказать. Никогда в жизни ему не приходилось путешествовать самостоятельно, да еще при деньгах. Он мог бы напасть на Кипучку, поселок у теплого озера, с оружием в руках – но не явиться, как путешественник, и спросить у трактирщика, где тут дорога к тоннелю.

– Не прикидывайся, – сухо проговорил властелин. – Я дам тебе охранную грамоту, с ней тебя будут принимать, как любимого родича. Человек с тобой поедет… кого сам выберешь, из стражников или из слуг. А в библиотеку явишься без оружия – что это за переписчик такой, при клинках.

Развияр взял в руки мешочек с деньгами. Тяжело перекатились монеты под мягкой, отлично выделанной шкурой.

– Властелин… вы отправляете меня в Фер с деньгами? Меня?

Властелин сорвал с лианы белый цветок. Приложил к ноздрям, усмехнулся:

– Шуу, не чую запахов, давно… Да, маленький гекса, я знаю, что делаю. Собирайся, живее. Я хочу, чтобы через полчаса ты был в дороге.

Глава четвертая

Развияру приходилось бывать на перевале с патрулем. Шагая по знакомой дороге, он не верил, что уходит из замка.

Поднялись на перевал. Миновали башню – пост. На высоком шесте висел хвост зверуина – высохший, облезлый, вывешенный в насмешку и ради устрашения, а вокруг, сколько хватало взгляда, лежали горные хребты, зеленые, синие, желтые, в траве и в тумане, с белыми каменистыми гребнями, в нитках водопадов.

– Спускайтесь, – сказал Тари-Колесо, стоявший во главе патруля. – Дорога отсюда чистая аж до Кипучки, а мы проследим.

Развияр пожал ему руку и, не оглядываясь, двинулся по дороге вниз. Горизонт дрогнул и начал суживаться; рядом, не поспевая, почти бежал старый Шлоп – младший замковый интендант, которого Развияр силой выдернул из привычной и удобной рутины.

Младший интендант много раз бывал и в Фер, и в окрестных селениях. Он умел торговаться на базаре и знал все постоялые дворы. Накануне он вернулся из торгового рейса, привел в замок караван с хорошим деревом и стальными болванками, и на этом думал успокоиться – занять место интенданта, проводить дни под крышей и ночи на перине с ласковой служанкой, но его чаяниям не суждено было сбыться. Развияр сказал, что не желает в спутники никого, кроме Шлопа, и тот был вынужден подчиниться приказу властелина.

– Ну, жди, – Шлоп бормотал, не переставая, от самых ворот замка. – В выгребной яме будешь жить, там же и кормиться. Паукам-кровососам тебя скормлю, чесаться будешь, язвами весь пойдешь. Быстрый какой, погоди. Нянька тебе нужна в дороге? Будет тебе.

Развияр не слушал. Во внутреннем кармане куртки лежала охранная грамота, пояс оттягивал кошелек с деньгами, Развияр шагал, сам себе господин, по той самой дороге, где он прошел совсем недавно в числе десятка рабов, закупленных вот этим самым Шлопом, младшим интендантом, для хозяйственной надобности.

Девять остальных до сих пор вертят свой ворот. Кто-то остался в Восточной темнице, а кому-то не повезло, и он ночует в Западной. Там душно летом и холодно зимой. Так рассказывают.

Справа от дороги шевельнулись кусты. Развияр взялся за рукоятки мечей. Затряслись ветки, из колючих зарослей вылетел черкун и, посвистывая крыльями, взмыл в небо. Развияр только сейчас заметил, что Шлоп не бормочет, угрожая и жалуясь, а идет молча, настороженно оглядываясь по сторонам.

– Тари сказал, дорога чистая, – напомнил Развияр.

– Много он понимает, Колесо языкатое, – Шлоп озабоченно посмотрел назад. – Год назад на этом самом месте караван расстреляли, место паршивое. Они тут шастают, как у себя дома.

Развияр улыбнулся. Свобода вступала в него, как армия в побежденный город, как теплый воздух в оболочку летучего шара. Казалось, еще чуть-чуть – он поднимается, переполненный этой свободой, и взлетит над зубчатыми верхушками скал.

На закате они были в Кипучке – маленьком поселке на берегу теплого озера. Над водой поднимался пар, гостиницы лепились вдоль берега, на террасах сидели постояльцы, в основном старики, обернутые белыми полотенцами, пили из высоких стаканов и парили ноги.

– Заночуем, – сказал Шлоп. – Кости погреть – мне оно полезно, а тебе без надобности, а потому ты селись в «Кочке», а я…

– Шлоп, – сказал Развияр, с удовольствием чувствуя, что свобода, наполняющая его тело, добралась уже до языка. – Не заночуем ведь. Пошли прямиком к тоннелю.

– Ты мне приказывать будешь? – младший интендант поперхнулся.

– Буду, – Развияр улыбался, но говорил без насмешки. – А ты будешь слушать, старый пень.

* * *

Шлоп молчал, будто его тонкие губы склеились. Он молчал, когда Развияр спрашивал у прохожих, как пройти к тоннелю, а люди шарахались, пугаясь его клинков и сурового лица с переломанным носом. Шлоп молчал, когда Развияр сам, без посредников, отыскал хозяина подземной упряжки, и потребовал отправляться на Фер немедленно. И только когда речь зашла о цене, младший интендант не удержался, покраснел и закричал:

– Тридцать монет?! А чтобы тебе застрять у Шуу в заднице! Язык свой бесстыдный спрячь, никому не показывай! Тридцать монет, когда двадцать всегда стоит перевозка!

Возчик надулся:

– А вечернее время?! А ночь на носу?

Развияр улыбнулся краешками губ:

– Хозяин, мы ведь без денег поедем. Сейчас меч вытащу – и повезешь бесплатно.

После этого говорили мало.

Прилипалы шли сначала медленно, и повозка на трех железных колесах тяжело катилась по гладкому, отшлифованному присосками полу. На вздернутом носу триколки горел фонарь, освещая круглый тоннель из серого блестящего камня. Развияру снова сделалось нехорошо: стены давили. Крепла тяжесть невидимой громады, нависшей над головой.

Возчик крикнул, подгоняя. Плоские, с треугольными головами, с круглыми присосками на пальцах, прилипалы ускорили ход. Те, что были впряжены по бокам, вскочили на стены и побежали по ним, с чмоканьем переставляя лапы. Нос триколки приподнялся, фонарь выхватил тоннель впереди – черную, блестящую кишку, то ныряющую вниз, то взмывающую довольно круто вверх.

– Пошли! Пошли!

Голос возчика прыгал, отражаясь от стен. Тоннель вильнул, обходя плотную горную породу, на стене справа выступили красные жилы, похожие на тела замурованных людей. Триколку кинуло на левую стену, пассажиров вдавило в скамейки, а прилипала, идущая слева, вырвалась на потолок и продолжала так бежать кверху ногами, пока поворот не остался далеко позади.

Развияр сжимал зубы, чтобы они не стучали. Шлоп сидел рядом, закутавшись в полог, молчаливый и злой. Младший интендант был бы счастлив увидеть Развияра испуганным, как мальчишка. Нельзя было доставлять ему этой радости.

– А если нам навстречу вот так кто-то гонит? – спросил Развияр, когда молчать стало невмоготу.

– Столкнемся, – мрачно пообещал возчик. Потом искоса посмотрел на Развияра:

– А не бойтесь. В Фер сейчас мой брат, кроме него, навстречу ехать некому, а он по вечерам в трактире сидит… Разве что заплатит кто втрое выше обычного. Тогда – конечно… Да кто же ему заплатит? Йо-о! Гони, липучки сонные!

* * *

Они переночевали в дорожном трактире, подстерегающем путников на той стороне туннеля. Там же возчик нашел своего брата – мертвецки пьяного, спящего в обнимку с прилипалой. В порт Фер до наступления утра нельзя было показывать носа – об этом в один голос твердили и Шлоп, и трактирщик, да Развияр и сам понимал, что его свобода и два клинка мало что стоят против веками установленных традиций разбойничьего порта. У Фер было два лица, ночное и дневное, и у каждого его жителя было два лица; по вечерам стражники, служившие градоначальнику, уходили из города, и по утрам возвращались, чтобы, обходя улицы, подобрать три-четыре трупа – иногда со следами пыток.

Запах в городе Фер напомнил Развияру один из самых печальных дней его жизни – день, когда его продали на здешнем базаре. Его внутренняя свобода затаилась, будто замороженная, зато младший интендант ожил, как рыба в свежей воде. Скованность Развияра забавляла его; не доходя до порта, Шлоп свернул в узкую, но чистую улочку и через несколько минут вывел спутника к «лучшей харчевне города» – месту и в самом деле примечательному.

– А вот брошу тебя, дурака, посреди улицы – и дня ведь не проживешь, – Шлоп обгладывал птичью косточку, сидя на террасе с видом на далекие паруса.

– Пожалуй, – соглашался Развияр. Море притягивало его; где-то там, в порту, могла стоять «Крылама». А может быть, «Чешуя».

– Так зачем ты со мной ссорился? – Шлоп сдвигал брови. – Подумай, а?

– Я не ссорился, – Развияр ковырял ложкой в тарелке с похлебкой. – А что без вашего опыта мне тяжеловато будет… Так я затем вас с собой и позвал.

– Щенок, – сказал Шлоп с непонятным выражением. – Вот уж не знаю, за что властелин тебя приблизил, мясо ты базарное.

– За «мясо» горло перережу, – скучно пообещал Развияр. Шлоп встретился с ним взглядом – и нервно улыбнулся.

– Ладно… До библиотеки я тебя доведу, а обратно сам дорогу запоминай. Здесь, утром, на третий день, буду ждать тебя. Подожду до вечера, а потом…

– Вернетесь в замок без меня? – спросил Развияр.

Шлоп в раздражении отодвинул пустую тарелку.

Библиотека помещалась в порту, в одном квартале со складами древесины, спиртного, кож, продовольствия, тканей; Шлоп шагал по набережной горделиво и неспешно, как старый горожанин. Развияр шел следом, держа одну руку на эфесе, а другую на кошельке.

– Подай калеке!

Голос был нечеловеческий. Развияр, вздрогнув, повернул голову и увидел нищего с говорящей птицей на плече. Птица, равнодушная ко всему, повторяла заученные слова; крылья у нее был подрезаны, на ноге – цепочка. Нищий сидел, глядя вниз, почти такой же равнодушный, как птица, но Развияр его узнал: это был гребец с «Чешуи», еще недавно молодой и болтливый, а теперь морщинистый, серый лицом, с гниющей раной на лбу.

– Эй… Крючок?

Шлоп, обернувшись, заругался. Не обращая на него внимания, Развияр шагнул вперед, наклонился к сидящему; тот поднял глаза – и не узнал подростка-гребца, с которым когда-то сидел рядом на лавке.

– Крючок! – Развияр все больше пугался, глядя в его мутные глаза. – Это я, Развияр… гекса, помнишь?

Нищий молчал.

– Где Арви и Лу? Где «Чешуя»?

– Взял патруль, – сказал нищий с видимым усилием. – С поличным. Всех потопили. Мое счастье, что меня раньше донный дракон помял, – и, ссутулившись, он снова уставился на обрубки своих ног, торчащие из-под рогожки.

* * *

Вход в библиотеку напоминал ворота тюрьмы – столько же запоров, замков, железных цепей и заклепок. Развияр с сожалением отдал оба клинка Шлопу, взвалил на плечо сумку с письменными принадлежностями и запасом еды на три дня.

Его впустили. Двое охранников перерыли сумку, перенюхали колбасу и сыр, разломали краюшку хлеба, попробовали воду из баклажки. Потом повели его по новому узкому и темному коридору; у Развияра похолодело в животе. Неужели он всю жизнь будет мучиться, очутившись в тесных стенах?

В квадратной комнатушке, сухой и чисто выметенной, его встретил человек в черном одеянии до пят – высокий, смуглый, скуластый. Его продолговатый череп был выбрит, и над темной кожей едва-едва, короткой щетиной, поднималась золотая поросль.

У Развияра упало сердце. Библиотекарь был уроженцем Мирте, Золотым, и перед его лицом Развияр ощутил себя ничтожеством – как тогда на корабле, за миг до падения в воду.

Скептически поджав губы, Золотой изучал его верительную грамоту; Развияр вспомнил властелина. Сделка заключена, право Развияра находиться здесь подтверждено, и Золотой мешок, надутый осознанием собственной важности, не может прогнать его только потому, что Развияр – гекса.

Библиотекарь отложил бумагу. Его светло-карие, очень пристальные глаза уставились на посетителя свирепо и весело.

– Стало быть, некто Разви-яр, – нараспев протянул Золотой, не скрывая насмешки. – Запрещенных предметов нет?

– Жратва не запрещена? – Развияр бухнул свою сумку на стол перед библиотекарем. – Чернила? Перья?

– Отвечаем вопросом на вопрос, – Золотой прищурился, его карие глаза налились медом. – Чернила и перья я тебе дам свои, это оставь. А жратву показывай.

Содержимое сумки снова было извлечено и пересмотрено. Библиотекарь напевал под нос, внимательно рассматривая головку сыра, которую младший интендант Шлоп купил на базаре по очень выгодной цене.

– Сыр съешь первым, он протухнет через пару часов. В комнате для переписчиков есть отхожее место, точнее говоря, ведро, так что…

Он издевался. Развияр судорожно провел ладонью по тому месту на поясе, где раньше были ножны.

– Из комнаты не выходить, что бы там ни было, – продолжал библиотекарь, будто не заметив этого жеста. – Убью. Ясно?

– А если пожар?

– Тогда гори, – библиотекарь безмятежно улыбался. – Здесь, милый, суровые правила. «Они стоят молча, и не заставляй их говорить, потому что посреди трескотни и патоки они уронят слово, от которого ты потеряешь покой…»

– «И умрешь, когда увидишь себя запертым в мирке своей косности, безвольным, упустившим жизнь», – продолжил Развияр, еще не вспомнив, из какой это книги, но уже видя продолжение на странице. – «Поэтому пускай стоят на полках, сжав страницы, как челюсти».

Библиотекарь прищурился. Окинул Развияра внимательным взглядом с головы до пят.

– А знаешь, – сказал, подумав, – твое имя должно звучать как «Рэзви-арр». Если учитывать особенности произношения гекса.

* * *

Развияр ожидал увидеть полки, стеллажи, запертые дверцы шкафов, да что угодно – кроме того, что открылось перед ним, когда библиотекарь пропустил его в хранилище. Полотнища, тугие и плотные, напоминали паруса, будучи всего лишь паутиной. Они тянулись от пола до потолка, словно занавеси, они чехлом окутывали каждый шкаф, и смотреть на это было страшновато – будто мертвецы в серых саванах стояли рядами, и сквознячок теребил их лохмотья.

– Влажность, – сказал библиотекарь озабоченно. – Рядом море, рядом порт, подступают грунтовые воды… Влажность, плесень, и вот уже то, что нам дорого, обращается в прах… Это степные пауки Ча, я привез их с Каменной Стрелки, тамошние жители носят одежду из этих ниток. Паутина Ча хорошо вбирает влагу, Рэзви. Когда у тебя будет своя библиотека – вспомни об этом.

– У меня?! – Развияр споткнулся.

– Осторожно! Пауки не любят, когда дергают паутину. Я приношу им живую рыбу, потом долго выметаю чешую… Рыба в книгохранилище, что за нелепость. Пауки хотят живого, но у меня предубеждение, Рэзви, я не могу скармливать им собак или бродяжек, это дурно повлияло бы на книги… И на меня, если честно. Я вырос в Мирте, там у нас не принято убивать даже крыс.

Развияр остановился. Поднял глаза. Из высоких окон, забранных решетками, лился приглушенный дневной свет.

– Даже крыс?

– Да. Что с тобой?

– А гекса?

Библиотекарь подрезал край паутины ножницами, похожими на оружие пытки. Подошел поближе. Золотой был на полголовы выше своего гостя, хотя среди замковой стражи Развияр считался «долговязым».

– А что ты знаешь о гекса, Рэзви-арр?

– Зови меня моим именем, – ответил обозленный Развияр. – А не кличкой, которую сам придумал.

– Понятно, – Золотой кивнул. – Ты ничего не знаешь о гекса. Ты вообще ничего не знаешь о мире, только помнишь наизусть записанные кем-то строки.

И, повернувшись, он пошел вперед, подныривая под серые полотнища, иногда подрезая натянутые нити, лавируя среди обернутых сетью стеллажей. Развияр, сжав зубы, последовал за ним. Внутри не осталось ни свободы, ни даже спокойствия: ему следовало знать заранее, что библиотекарь в Фер – Золотой, тогда он подготовился бы и не потерял самообладания.

Чтобы вернуть душевное равновесие, Развияр вспомнил свой лес. Вместо седых полотнищ паутины – зеленые лианы и коричневые стволы, мох, трава, озера и светлячки…

– Подойди сюда, – позвал его библиотекарь. Развияр глубоко вздохнул; этот Золотой не имеет над ним власти, Развияр не раб его и не подчиненный, пусть говорит, что хочет.

– Посмотри, – библиотекарь провел ножницами по толстому слою паутины. Расползлись рваные края, открылась ячеистая полка, в каждой ячейке лежал свиток, похожий на толстую кожаную трубку. – Это свитки из человеческой кожи. Ценнейшие, каждый в единственном экземпляре…

– Из кожи людей?!

– Да, – глаза Золотого снова поменяли цвет, из медовых сделавшись шоколадными. – Гекса пишут свои книги на коже врагов. Это своеобразная, очень развитая литература – они не только увековечивают победы, но, скажем, складывают стихи. Они очень чувствительны, иногда сентиментальны, и не стыдятся проливать слезы над увядшим цветком.

Развияр подошел поближе. Свитки были большие и маленькие, светлее и темнее, каждый перевязан лентой из потускневшего шелка.

– Позволь мне…

Слова вырвались сами. Развияр представил, как будет разворачивать свиток «из кожи врага», и осекся.

– У меня есть работа, – сказал он глухо. – Я пришел сюда по делу.

– Да, – библиотекарь кивнул. – Кстати… В следующий раз, когда ты не будешь занят, когда тебе понадобятся деньги – приходи опять. Хозяин этого богатства, славный человек по имени Ноготь, не будет протестовать, если кто-нибудь перепишет книги гекса на более привычную нам бумагу. Их можно будет продать знатокам, эти книги: кроме стихов, там есть рецепты блюд из человечины.

– Я понял, – сказал Развияр. – Но я больше не переписчик. Я стражник в замке моего властелина, и тебе придется искать кого-нибудь другого… чтобы заслужить похвалу работорговца Ногтя, которому ты служишь, Золотой!

И, выкрикнув последние слова, он отвернулся от полки со свитками. Над головой зашуршало; огромная тень на мгновение затмила свет, заколыхались полотнища паутины.

* * *

Комната переписчиков оказалась, как и опасался Развияр, маленькой и с низким потолком. Вместо окон – отдушины, затянутые паутиной. Толстая свеча в высоком подсвечнике. Полный набор письменных принадлежностей, чистый переплет, баночка чернил.

– Испортишь бумагу – новой не дам.

– Не испорчу.

– Хоть капля попадет на страницу книги – чихнешь, плюнешь, – ответишь головой. Да не передо мной – перед Ногтем, он человек простой, но изобретательный в деле смертоубийства.

Развияр поудобнее уселся на скрипучем стуле. Поднял глаза на Золотого:

– Ты мне позволишь работать, наконец?

– Работай, – библиотекарь благожелательно кивнул. – Одна свеча горит четыре часа. Шесть свечей – сутки. Следи за временем, переписчик.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Развияр остался один. Несколько минут потребовалось, чтобы преодолеть уже привычный страх – страх тесного помещения.

Откуда страх? Ведь неделями он жил в трюме, случалось, сидел в темнице, и боялся чего угодно – но только не замкнутого пространства!

Книга «Хроники зверуинов» лежала перед ним, «сжав страницы, как челюсти». Развияр глубоко вздохнул – и открыл ее.

Карта! Подробнейшая карта со множеством линий, значков, надписей. Ее рисовали самое малое десятком перьев разной толщины, выправляли, используя лекала, штриховали, дорисовывали. В тусклом свете единственной свечки Развияр рассматривал эту карту, занявшую целый книжный разворот, и у него шевелились волосы на голове.

В замке, когда властелин отправлял его переписывать книгу, задание казалось простым и привычным: «Мне нужна эта книга как можно быстрее… Все перепишешь в точности, каждая черточка может иметь значение…»

Каждая черточка имеет значение. Развияр вспомнил молодого зверуина, которого отпустил, хотя должен был убить.

За право скопировать эту книгу властелин отдал парусник. Она украдена из имперского хранилища и принадлежит работорговцу Ногтю, – но ведь это просто книга, одна из многих, и если в ней есть карта – Развияр перерисует карту!

Он взялся перебирать инструменты. Долго вертел в руках самое тонкое перо, пока оно не переломилось, и Развияр вздрогнул от щелчка. Он слишком долго упражнялся с клинками и луком, пальцы обрели силу, утратив часть привычной ловкости, – но сноровка вернется. Стоит только начать.

Он приготовил инструменты, уселся поудобнее, открыл чистый переплет – и погрузился в работу, забыв о страхе замкнутого пространства.

* * *

Они называли себя нагорами. «Зверуины» – имя, данное врагами; название книги на обложке было изменено, вписано поверх другого, почти полностью стертого. Нагоры тысячелетиями обитали среди хребтов, покрытых зеленью, и на безводных плато, и на берегах горных озер.

«Мать рождает, по традиции, четырех детей: двух будущих матерей, одного всадника и одного раба. Каждый всадник имеет две жены, и они принадлежат также рабу, его брату. Если умирает всадник в бою, или на охоте, вслед за ним должен умереть его брат. Если умирает жена, то всадник может взять за себя другую жену. Если женщина не может родить четырех, ее приносят в жертву озеру Плодородия».

У человека, писавшего книгу, был твердый, крупный, но очень своеобразный почерк. Развияр скоро к нему привык и перестал замечать странности каллиграфии. Перечислялись кланы, тянулись и перекрещивались генеалогические ветви, Развияр местами не понимал, о чем пишет – просто зачерпывал строчки глазами и онемевшей рукой переносил на чистый лист. Он торопился: на месте карты, открывающей книгу, все еще было пустое место. Беспокоясь, что не хватит времени, Развияр пропустил ее, решил оставить напоследок.

Он записал предание о богине Воф, которая стала матерью первого нагора, забеременев от большого водопада в горах. Богиня была четвероногая, с гибким хвостом и большими грудями, и Развияр решил было, что вот она, разгадка, почему у одних и тех же матерей рождаются и двуногие младенцы, и полулюди на четырех лапах. Но через страницу ему встретилось предание о другой богине, телом похожей на человеческую женщину, но с головой змеи, и она тоже родила первого нагора, забеременев от шагающей скалы. Этих богов и богинь было несколько сотен, от них вели свою родословную разные кланы, и Развияр работал, не поднимая головы, пока свечка не зашипела, догорая. Тогда он торопливо зажег от огарка новую свечу и, не замечая боли в спине, продолжал зачерпывать строчки глазами – и изливать их с кончика пера.

Он переписывал длинные списки имен и думал об авторе этой книги. Тот не был зверуином, поминал Императора и Шуу, а значит, происходил из Империи. Властелин сказал – «имперский землемер»; карта, помещенная в начале книги, была гордостью автора, он то и дело ссылался на нее, называя «новейшая и точная карта». Догорела третья свеча, а Развияр не переписал еще и четверти.

Ему не хотелось есть. Он пил из баклажки мелкими глотками, стараясь растянуть удовольствие. Во времена, когда он был рабом у Агля, ему случалось переписывать по двое суток напролет – а ведь тогда он был мальчишкой; вот и сейчас он непременно справится. И карту перерисует точь-в-точь.

Нагоры считали годы по зимам и веснам вождей. Каждый клан имел свое летосчисление. Дважды в истории – как она записана была в «Хрониках» – предпринимались попытки объединить кланы единой властью. Первый раз это попытался сделать всадник по имени Белый Ручей – на короткое время объединил три самых могучих клана, но потом его зарезали, союз распался, и дело закончилось братоубийственной войной. Второй раз во главе кланов пожелал стать раб, получеловек, который был магом; Развияр потер воспаленные глаза. «За несколько лет до его рождения селение клана Росы посетил человек, именуемый Бродячей Искрой… Клан Росы, в отличие от многих соседей, не убивал чужаков и временами давал приют заблудившимся в горах путникам. В благодарность бродяга сложил каменную печь в доме вождя. Вскоре старшая жена вождя родила мальчика-раба, который обладал магическим даром. Всем известно, что маги рождаются в домах, где Бродячая Искра сложит очаг».

Развияр приблизительно подсчитал годы, и у него не осталось сомнений: тот, о ком он сейчас читает, покоится в шахте под каменным замком властелина. Это он приручил скальных червей, он нашел гнездо огневухи, он построил замок. Это он пожелал стать единственным вождем всех нагорских кланов.

«Война длилась двадцать лет. Имя вождя было Утро-Без-Промаха. Во многих непокорных кланах люди перестали называть утро утром, чтобы не поминать имя страшного волшебника-раба».

Развияр почувствовал, что голова его клонится к столу. На миг провалился. Очнулся, лежа щекой на листе бумаги. Свечка догорала, он едва успел зажечь от нее следующую. Которая это свеча? Он стал подсчитывать и сбился со счета. Хотелось погасить проклятый огонь, лечь на каменном полу, вытянуться, и пусть случится что угодно.

«Он прекратил войну, но проклял всех, кто не желал ему покориться. Отныне матери не рожали, как прежде, двух будущих матерей, всадника и раба; они рожали четырех матерей, или трех рабов и всадника, или одну мать и трех всадников. Говорят, в своей ярости он готов был истребить все племя нагоров; говорят, он создал и проклял некую вещь, и если освободить проклятие – все нагоры умрут. Но правда ли это, и хватит ли силы одного мага, чтобы уничтожить огромное племя, и хватит ли ненависти – об этом не знаю и не могу сказать точно. Именем Утра-Без-Промаха пугают в кланах детей – и сейчас, после его смерти».

* * *

Огонек свечи заколебался. До этого он стоял ровно, как столбик, и тени не шевелились. А теперь они дрогнули, и Развияр поднял голову.

В проеме двери стоял библиотекарь.

– Уже?! – Развияр поперхнулся. – Только десять свечей! Еще не вышло время!

– Просто зашел поглядеть, – сказал Золотой, будто извиняясь. – Выглядишь ты… ужасно.

Развияр вздохнул. Наверное, у него были красные глаза; веки распухли и горели огнем, но работа шла хорошо и приближалась уже к концу. Если бы только не карта…

– Я не собирался украшать вашу жизнь, – сказал он сварливо. – Поэтому неважно, как я выгляжу.

– Почему бы тебе не поспать пару часов? Разбужу, когда скажешь.

– Нет, – Развияр помотал головой. – Закончу – тогда.

– Хочешь воды?

– Нет. Спасибо. У меня еще есть.

– Ты прав, я служу Ногтю, грязному работорговцу, – не меняя интонации, сказал Золотой. – Но меня не это печалит… Я никогда не смогу вернуться в Мирте, летающий город.

– Я видел его, – сказал Развияр. – Издали. Меня скинули в море с корабля, потому что ни один гекса не может ступить на землю Мирте.

– А, – помолчав, сказал Золотой. – Послушай, Рэзви… То есть Развияр. Рано или поздно ты захочешь найти своих родичей. Не делай этого.

– Потому, что они пишут стихи на человеческой коже?

– И поэтому. Тебе много осталось?

– Нет. То есть… Карта, на это нужно время.

– Возьми воду, – Золотой поставил на пол у двери кувшин с длинным горлышком. – Не бойся, она не отравленная.

* * *

Он проснулся от глухого вскрика. Был этот звук во сне или наяву – поначалу не смог понять.

В комнате для переписчиков было темно. Развияр сам затушил последнюю свечу, чтобы поспать хоть немного. Копия книги, точная и полная, с картой, лежала поверх подлинника, украденного из Императорской библиотеки, и Развияр спал, сидя за столом, положив голову на мягкий кожаный переплет.

В комнате ходил сквозняк, которого не было раньше. Приоткрытая дверь покачивалась, будто манящая ладонь. В глубине хранилища кто-то ходил, стараясь ступать потише, и это не были шаги Золотого.

Развияр прижал к груди книгу и в темноте выбрался из комнаты. Снаружи стояла ночь, высокие окна едва-едва освещались светом не то луны, не то далеких фонарей. Полотнища паутины, хранящей книги от влаги, казались черными, и только у потолка в самом углу отсвечивали зеленым фосфоресцирующие гроздья – глаза пауков Ча.

Развияр попятился. В этот момент впереди за стеллажами, где-то у входа в хранилище, мелькнул огонек. Развияр задержал дыхание. Он не мог бы объяснить, почему таится, почему волосы у него на голове стоят дыбом. Может быть, ему приснился кошмар, в котором кого-то убили. Может быть, кошмар еще длится. А может быть, убийство случилось наяву.

Снова послышались тяжелые шаги. Затрещала паутина. Кто-то негромко выругался – резким, высоким голосом. Не библиотекарь.

– Тут должны быть еще комнаты, – сказал другой голос, сорванный.

– Шуу! Паутина…

– Вчера утром сюда вошел человек, переписчик, и он не вышел. Ищи его, Кру.

Загорелся яркий свет – две или три больших свечи, связанные вместе. Сквозь полупрозрачные сети Развияр увидел две тени – силуэты с мечами в руках. Наточенная сталь рассекла паутину, Развияр едва успел отступить за стеллаж.

Он был безоружен. Оба клинка остались у Шлопа.

– Ищи его, Кру. Скорее.

Ругаясь и обрывая серые полотнища, тонкоголосый Кру прошел в нескольких шагах от Развияра. Обнаружил дверь в комнату переписчиков.

– Гляди-ка! Здесь сумка, вещи… Он не ушел!

– Не ушел, – с глубоким удовлетворением произнес сорванный голос. – Он здесь, да. Никуда не денется.

В этот момент Развияр успокоился. Двое искали его, чтобы убить, как только что убили – теперь он не сомневался – библиотекаря. Жизнь Развияра висела на волоске, но этот волосок держал он сам; в его власти было выжить – или погибнуть.

Он взвесил книгу в руках, примериваясь, как будет бить – и вдруг понял, что это не копия, над которой он трудился двое суток. В темноте, со сна, он схватил подлинник «Хроник зверуинов», и это было удачно, потому что подлинник тяжелее.

Мир сделался очень четким. Развияр видел каждую паутинку, каждую щербинку на деревянном полу, знал, где стоит фонарь и где притаился убийца. Он не стал ждать, пока его найдут, но прыгнул вперед и вложил в этот прыжок всю свою жажду жизни.

Сиплый человек выставил меч, прянул, как змея, метя Развияру в живот. Развияр отбил клинок тяжелой книгой, обернулся вокруг себя и кулаком почти попал сиплому в челюсть, но тот увернулся, и Развияр увидел кинжал. Слишком поздно увидел; он понял, что не успевает отбить удар. Он смотрел, как продвигается рука с зажатым в ней лезвием, как скользит к его горлу – и не успевал увернуться, потому что движение имеет свои законы. Развияр давно усвоил из уроков сотника Брана: ты можешь смотреть, как тебя убивают, и не отвести удар, потому что не вовремя замахнулся.

Лезвие пронеслось мимо, почти коснувшись горла. Обладатель сорванного голоса засипел, выпучил глаза и выронил кинжал. За его спиной в луже крови стоял на коленях библиотекарь.

Сиплоголосый дернулся и повалился, между его лопатками торчала стрела – будто писчее перо, испачканное красными чернилами. Почти сразу упал Золотой, уронив маленький, как игрушка, арбалет.

Тонкоголосый Кру выскочил из коридора между стеллажами, с разгону влип в серое полотнище, зарычал, вспарывая паутину клинком. Сверху грохнулся паук и сразу же взлетел обратно к потолку – добыча оказалась не по зубам. Кру вырывался, раскидывая ошметки сети; Развияр подхватил клинок, выпавший из руки мертвеца, и в первый раз убил – не волей огневухи, а собственной рукой.

Золотой лежал на боку, и его глаза из медовых становились бледно-желтыми, почти прозрачными.

* * *

– Что там было? Почему ты молчишь?

Шлоп волновался. Развияр пришел в гостиницу на рассвете, раньше оговоренного часа, и его поначалу не хотели пускать, потому что ночь в Фер – время беззакония. Развияр пришел с двумя чужими клинками, плохо оттертыми от крови, и книгой, завернутой в чей-то плащ. Он выдернул Шлопа из теплой постели и приказал трогаться – немедленно, сразу, как только откроют ворота.

Вглядевшись в его лицо, младший интендант оставил расспросы. Они вышли из города первыми, еще до того, как вернулись стражники градоначальника; Развияр так часто оглядывался, что Шлоп ударился в панику и пустился почти бегом. Они добрались до входа в тоннель, когда возница, хмурый и синий с перепоя, трогал с места сонных прилипал, а в триколке сидели, завернувшись в одеяла, тощий купец из Кипучки и его полная жена.

Увидев, как уходит триколка, Развияр переменился в лице и кинулся на перехват. Он выскочил на дорогу, ведущую в тоннель, прямо перед носом запряженных липучек, те остановились, влипнув лапами в камень, триколка наскочила на них сзади и чуть не перевернулась. Развияр, бледный, с красными глазами и пятнами крови на куртке, вытащил кошелек – все деньги, что выдал с собой властелин, все, что не успел растратить в кабаке младший интендант Шлоп – и кинул вознице.

Скандала не случилось. Купец и его жена послушно вылезли из триколки – они часто бывали в Фер и уважали право сильного, а возчик был, к тому же, доволен оплатой. Развияр, прижимая к груди сверток с книгой, сел в триколку, возчик крикнул на прилипал, а о младшем интенданте чуть не позабыли.

Повозка тронулась. Прилипалы набрали скорость, вскочили на стены, а запряженная справа – на потолок.

– Что там было? Почему ты молчишь, Шуу тебя раздери?!

– Я не знаю, – Развияр едва разлепил губы. – Я не понял.

– Ты поручение выполнил? Книгу переписал?

Развияр кивнул. Чем дальше позади оставалась библиотека с провисшими полотнищами паутины, с трупами в лужах крови – тем страшнее ему становилось.

Его копия, мастерская, точная, стоившая огромных усилий, осталась там. И Золотой, невесть почему изгнанный из Мирте, остался там – навсегда. Уходя из библиотеки, Развияр видел на пороге трупы громил-охранников, неприступная дверь была взломана; Развияр поразился, что уходит живым.

– Ты можешь сказать, что там было?

– Заткнись! – закричал Развияр, и возчик вздрогнул. – Не могу! Тебе я ничего не скажу, и радуйся!

Триколка неслась ровно, грохот колес метался в замкнутом пространстве, как пенная брага в тесной бутылке. Развияр, скорчившись, подтянул к себе колени и опустил голову на сверток с книгой.

Он взял плащ у Золотого. Ни капельки крови не попало на плотную теплую ткань – плащ висел на стене у входа. Развияр верил, что Золотой не возражал бы, ведь Развияр взял плащ не для себя, а для «Хроник зверуинов».

Он задремал под грохот триколки. Ему снилась богиня Воф, с гладкой шерстью на боках, с могучими когтистыми лапами и огромной голой грудью. У богини было лицо Джаль, она улыбалась и говорила на чужом языке. Развияр не мог понять ее, но знал точно: можно записать эти слова на чистый лист, прочитать сто раз и постичь смысл. А богиня Воф тем временем поворачивалась и уходила, горделиво вскинув гибкий хвост. Она ушла, а в следующее мгновение Развияр увидел хвост зверуина, висевший на шесте, облезлый и окоченевший, и закричал.

– …Сдурел?! Чего орешь?

По-прежнему ровно неслась триколка. По прежнему грохотали колеса. Развияр сидел, вцепившись в книгу.

– Развияр, – Шлоп впервые обратился к молодому стражнику по имени. – Парень… Да что с тобой?

* * *

В Кипучке они остановились на полчаса – поесть. Развияр по-прежнему не чувствовал голода, но от слабости подгибались колени. Денег не осталось, но в любом трактире здесь кормили в долг – это были земли властелина.

Шлоп страшно не хотел трогаться в путь немедленно. Младшему интенданту хотелось посидеть на берегу, опустив ноги в теплую воду, подремать в гамаке, забыть тревоги сегодняшнего утра – но Развияр не дал старику ни минуты передышки.

Они выступили. Книга помещалась за спиной Развияра, в сооруженном из плаща заплечном мешке. Он шел, держа в руке обнаженный клинок, удивляя и пугая обывателей, вызывая восторг немногочисленных местных детишек. На крутых участках пути Развияр опирался на меч, как на палку.

Селение осталось позади и скоро исчезло из виду, окутанное паром теплого озера. Дорога поднималась вверх. Развияр шел быстро, так что Шлоп едва за ним поспевал. Втыкаясь в дорогу, меч скрипел о песок и камни, Развияр выдергивал его и шел дальше, не отряхивая приставших к лезвию комьев глины.

Громче сделался шум воды. Близился мост над потоком, половина пути к перевалу. Солнце стояло высоко, тени сжались, забились под камни. Развияр воткнул меч в землю и вытер пот со лба.

– Шуу… – бормотал Шлоп. – Зачем я с тобой… а, пропади оно все… Дай отдохнуть, я ведь старик! Сдохну тут, на дороге! Дух испущу!

Развияр огляделся. Высоко в небе кружили черкуны. На фоне зеленоватого неба уже виднелся перевал.

– Шлоп, – сказал Развияр. – Иди обратно.

– Чего? – младший интендант поперхнулся.

– Да, – Развияр кивнул. – Переночуй. Попарь ноги. Я скажу на перевале, чтобы за тобой кого-нибудь прислали.

Шлоп, прищурившись, посмотрел вверх, на перевал, куда вела каменистая, залитая солнцем, петляющая дорога. И вниз, куда вела дорога относительно ровная, идущая под уклон.

– Я скажу властелину, что ты выбился из сил, – сказал Развияр. – Он поймет. Дело-то сделано.

– Дело сделано, – повторил Шлоп, и сквозь жалобные нотки в его голосе пробилась обычная сварливость. – Дело сделано… Что же ты, один?

Развияр улыбнулся запекшимися губами:

– Один. Привычно.

– Ну, иди, – сказал Шлоп совсем уже сварливо. – Ишь, ты… Главное, что дело сделано, а как бы ты справился без меня!

И он пошел вниз, все быстрее, и сутулая его спина распрямлялась, и, отойдя на пару сотен шагов, он даже стал мурлыкать под нос песенку – наверное, предвкушал теплую ванну и стакан хмельного на террасе…

Развияр вздохнул, выдернул меч из земли и пошел вверх. Чем выше поднималась дорога, тем ему становилось легче; вокруг были открытые места, много неба, ни потолков, ни стен. Каменные глыбы, поднимавшиеся то справа, то слева от дороги, напоминали головы с задумчивыми суровыми лицами, в их глазницах рос колючий кустарник. За поворотом показался мост. Развияр огляделся – никого; тогда он ступил на мост, и его тень ступила на тень моста, и прилетела тень стрелы и вонзилась тени человека в спину.

Толчком его швырнуло на веревочные перила. Он удержался и понял, что книга пробита, что острие царапает кожу и кровь течет по спине. Он упал на играющий мост, и рядом с его головой воткнулась новая стрела. Тогда он перекатился под перилами и полетел вниз.

Он ударился о воду, как тогда, в падении с «Крыламы». Увидел дно и тени серебряных рыбешек, и собственную тень, раскорячившуюся на цветных камнях. По его щекам катились воздушные пузырьки, щекотали кожу. Развияр ухватился за камень на дне и замер, а сверху летели стрелы, уходили на дно, оставляя белый пенный след. И промелькнула тень всадника – двуногий верхом на четвероногом. Покатились комья глины, закачался мост…

Плывя по течению, Развияр ушел под прикрытие большого камня и несколько часов просидел в склизкой расщелине, сжимая меч, ожидая новой атаки. Так его застал дозор под предводительством Кривули, спустившийся с перевала.

* * *

– Это подлинник, – сказал властелин. Развияр впервые увидел, как он теряет самообладание: облизывает губы, перечеркнутые шрамом. Проводит ладонями по длинным, с проседью, черным волосам, старается выровнять сбивчивое дыхание. – Это подлинник… Что ты наделал?!

Книга лежала перед властелином на резном столе. Пробитая стрелой, вымокшая так, что потекли чернила. Только в самой середке, где страницы были плотно сжаты, осталось несколько нетронутых фрагментов.

– Шуу, – властелин сел, будто его не держали ноги. – Шуу…

– Есть копия, – сказал Развияр.

– В библиотеке Ногтя?!

– Здесь, – Развияр коснулся виска. – Дайте мне чистый переплет, я восстановлю.

Несколько мгновений властелин смотрел на него с ужасом. Потом взял стакан с водой, стоявший на маленьком столике под окном. Выпил, закашлялся.

– Шуу, – выдохнул опять. – Никогда в жизни… – он оборвал себя, сжал изуродованные шрамом губы. – Карта погибла, его карта…

– Я восстановлю, – повторил Развияр.

– Где твоя верительная грамота? – резко спросил властелин.

– Он, – Развияр вздохнул, вспомнив Золотого. – Библиотекарь… взял ее, когда меня впускал, и положил среди бумаг…

– И она осталась там?

– Нет. Я взял ее перед тем, как уходить. Наткнулся на улице на… мертвое тело, у них там ночью… резня. Я сунул грамоту за пазуху этому… человеку. Он был хорошо одет и даже, кажется, не ограблен…

– Шуу, – в четвертый раз повторил властелин. – Ты… Умен, маленький гекса. Мне страшно, до чего ты умен… Сегодня я очень хотел тебя убить.

– Я заметил, – сказал Развияр.

Властелин рассмеялся:

– Я тоже умен… Может быть, не так, как ты, щенок, но я опытнее. Кто были убийцы в библиотеке?

– Я не знаю.

– Но догадываешься?

– Нет. Не догадываюсь.

Властелин расхохотался так, что на глазах у него выступили слезы:

– Ты умен настолько, что прикидываешься дурачком… Чего ты хочешь, говори? Женщину? Денег?

– Спать, – сказал Развияр. – Я очень устал, властелин.

* * *

«Говорят, в своей ярости он готов был истребить все племя нагоров; говорят, он создал и проклял некую вещь, и если освободить проклятие – все нагоры умрут. Но правда ли это, и хватит ли силы одного мага, чтобы уничтожить огромное племя, и хватит ли ненависти – об этом не знаю и не могу сказать точно. Именем Утра-Без-Промаха пугают в кланах детей – и сейчас, после его смерти».

Развияр сидел на полукруглом балконе, слушал рокот воды в ущелье и неторопливо переливал буквы из памяти – на бумагу.

Он помнил все. Примятые страницы. Запах горящей свечки. Шорох паутины в углу. Останавливался, чтобы передохнуть, смотрел на горы, на летящие нитки водопадов, и снова принимался за работу.

Властелин приходил и уходил. Иногда сидел рядом, читая новую копию через плечо Развияра. Временами расхаживал по балкону, о чем-то думая, потирая переносицу. Развияр работал четыре дня, от рассвета до заката, а по ночам спал. Младший интендант Шлоп собственноручно приносил ему рагу из черкунов с грибами, простоквашу из молока печорки, настоящие лепешки из зерновой муки и отрубей.

К вечеру четвертого дня Развияр закончил карту. Властелин долго разглядывал ее, потом листал страницы; его губы шевелились.

– Что в этой книге? – спросил Развияр.

– Смерть, – властелин посмотрел на горы. – Смерть тем, кто не покорится. Как всегда.

– Утро-Без-Промаха, – выговорил Развияр, – тоже нес смерть тем, кто не покорится. Но умер сам.

– Бессмертных не бывает, – беспечно отозвался властелин. – Эти твари не могли признать власть четвероногого. Даже мага. У них в крови: получеловек – значит раб.

– Он был вашим другом?

– Утро? Он был, – властелин улыбнулся, разговаривая уже не с Развияром, а с воображаемым, вызванным в памяти собеседником. – Он был… пожалуй.

Развияр задал вопрос, который давно его мучил:

– Кто написал «Хроники»? Вы знали автора?

– Нет, – подумав, ответил властелин. – Мы виделись один раз, мельком. Его звали Варан.

* * *

С этого дня замок начал готовиться к войне. День и ночь работала кузница в нижнем ярусе, сотник Бран заставлял свободных от вахты стражников упражняться с мечами. Говорили о карательном походе против зверуинов; Развияр встал в строй вместе со всеми. Его встретили как героя – наверное, благодаря Шлопу, который, не выбалтывая подробностей, умел делать значительное лицо. Он делал такое лицо всякий раз, когда речь заходила о Развияре, и скоро весь замок знал, что молодой стражник укрепил и преумножил благосклонность властелина.

Развияр плохо спал в эти дни. Ему снилось, что он переписывает бесконечную книгу о магах, чудовищах и женщинах, способных забеременеть от горного водопада.

Несколько раз ему попадалась Джаль. Она будто специально его выслеживала – то мела пол в казармах, то несла белье в корзине по той галерее, где дежурил Развияр. Он кивал ей. Она виновато улыбалась.

В день похода, на рассвете, властелин в одиночестве спустился к большой печи, и вышел на дорогу перед замком в сопровождении десятка огневух. Стражники, ожидавшие его, попятились; огневухи уселись бок о бок, ровно, будто по линейке, и сложили на спинах черные крылья.

– Мы идем приводить к покорности, – коротко сказал властелин. – Не проливайте ненужной крови. Личинки все сделают сами.

Он отдал приказ огневухам, те выстроились цепочкой и потянулись по дороге вверх, к перевалу. В утреннем солнце они были похожи на шагающие жаровни, на тлеющее ожерелье из красно-черных, бесформенных сгустков.

– Вперед, – сказал властелин. – Обычным порядком.

Сотник Бран повел стражников по дороге, только что пройденной огневухами – черной от пепла и сажи; Развияр шагал в общем строю. Властелин протянул руку, преграждая ему путь.

Развияр остановился, удивленный.

– Ты остаешься, – сказал властелин.

– Я?!

Властелин посмотрел ему в глаза длинным цепенящим взглядом. Сказал раздельно:

– Ты. Слишком. Ценен. Для меня. Я не собираюсь подставлять тебя под случайные стрелы.

И ушел вместе с войском, отлично понимая, что Развияр не осмелиться нарушить приказа. А тот стоял на дороге, потрясенный, униженный, и смотрел вслед, пока последний стражник не скрылся за перевалом.

* * *

Три дня и три ночи огневухи были покорны властелину. На рассвете четвертого дня он велел им броситься в горную реку, и они в последний раз исполнили его приказ.

К тому времени земли двух больших кланов, примыкающие к замку, были опустошены. Один был клан Росы, другой – Зеленого Рога; входя в обреченные селенья, властелин произносил вслух:

– Доброе утро. Утро Без Промаха.

И это слышали зверуины, и приходили в ужас.

Стражники вернулись в замок вечером четвертого дня похода. Многие были подавлены. Другие упивались победой, хвастливо кричали, что проклятые твари из тех, что уцелели, никогда не осмелятся посмотреть на замок даже издали. Сотник Бран рассказывал Развияру, как они установили новую границу, воткнув в землю пики и на каждую насадив по зверуинской голове; напившись браги и окончательно впав в уныние, Бран признался:

– Это была не битва, малой. Это мясорубка; мы пробились к их священному месту, озеру Плодородия, и там властелин что-то такое сделал… бросил в воду… отчего эти твари страшно пали духом, расклеились. И еще огневухи… Я рад, что тебя там не было, малой.

Глава пятая

Наступила осень. Хищные птицы расклевали головы на пиках, оставив черепа, похожие на человеческие.

Зима сменилась весной. Открылись перевалы, но ни один патруль не видел ни одного зверуина вблизи новой границы. Развияр не любил ходить в дозоры и всякий раз старался отвертеться – благо, работы хватало и в замке.

Из Фер приходили все новые караваны – рабы, топливо, стальные заготовки, древесина. Прибывали вольнонаемные, селились не в замке, а в новом поселке под его стенами. Замок достраивался, сотни ломов вгрызались в скалу, сотни рук вытаскивали на поверхность корзины с битым камнем. Снова неслась огневуха, и рабы сновали вверх и вниз по тропинке со своей ношей. Между гнездом и замком выстроили вышку, на ней сидели два лучника, готовые пристрелить всякого, кто вздумает разбить яйцо.

Развияр сидел над чертежами. Это были старые наброски, по которым строился замок, и новые, дополненные и исправленные рукой властелина. Строительство должно было вестись строго по чертежам; Развияр копировал планы и надзирал за строительством, сам ходил в тоннелях, согнувшись в три погибели, и никому – и себе – не признавался, что испытывает страх перед замкнутым пространством.

Признался однажды – властелину, когда тот повел его зачем-то в дальний недостроенный коридор. Тот не стал смеяться и сразу же вывел Развияра под небо, а потом, помолчав, сказал:

– Это Утро. Ты должен еще раз его навестить, тогда отпустит.

– Я не хотел бы, – сказал Развияр.

– Он взял часть твоего мужества. Будто в залог. Я спущусь к нему вместе с тобой, когда ты будешь готов. Скажешь сам.

Каждый день Развияр упражнялся в стрельбе и фехтовании. Никогда не ходил в «птичник» – властелин позволил ему выбирать себе женщину среди новых молодых рабынь, и Развияр выбрал юную, светловолосую, ничего не помнящую из прошлой жизни девушку – на рынке ее опоили «сладким молоком». Он звал ее Крылама, и она приходила к нему в комнату по первому зову, хоть ночью, хоть днем.

Джаль пропала из птичника. Развияр никогда не спрашивал, куда она делась, но узнал случайно: Джаль не выпила вовремя нерожалой травы, забеременела, и ее отправили в поселок горцев вынашивать ребенка.

* * *

– Ногтя убили, – сказал властелин.

Был поздний вечер. Властелин разглядывал в подзорную трубу далекие звезды. Развияр сидел в кресле, чувствуя, как гудят спина и руки. Два часа без передышки он рубился то с одним стражником, то с другим. Сотник Бран выставлял против него свежих бойцов, но ни один затупленный клинок не коснулся железной рубашки, которую Развияр надевал для тяжести на учебный бой.

– Люди Императора? – спросил Развияр, справившись с потрясением, которое вызвала у него эта новость.

– Да. Империя все сильнее давит на Фер, истребление Ногтя – серьезная победа. Вопрос времени, Развияр, вопрос времени, когда Фер будет объявлен имперским городом, когда вода вокруг порта покраснеет от крови всех этих ночных баронов… Градоначальник готов присягнуть Императору хоть завтра. Но ты понимаешь, что градоначальник ничего не решает.

– Я понимаю, – сказал Развияр, – что зверуины были живой стеной между…

Властелин кивнул:

– Да. Между мной и Империей. Между нами и Императором. Но Император не заявит свои права на замок, пока не подчинит порт Фер.

– Вопрос времени, – напомнил Развияр.

Властелин улыбнулся, прищурив цепенящие глаза:

– Время работает на нас. В тех кланах, что уцелели, не родятся больше дети, Развияр. Эти твари придут, желая сбросить проклятье. Вот увидишь: они приползут на коленях.

– Но ведь вы не маг, – сказал Развияр недоверчиво.

– Нет, к сожалению. Или к счастью. Ты спрашивал, что в той книге?

– Власть над чревами зверуинских женщин?

Властелин рассмеялся:

– Люблю с тобой разговаривать… Проклятие, сотворенное Утром. Я не мог довершить его, не зная некоторых подробностей. А теперь проклятие довершено.

– А снять его вам по силам?

Властелин помолчал.

– Я не знаю. Я ведь не маг, ты правильно сказал. Все сделал Утро, еще тогда. Он пустил в полет стрелу, стрела летит до сих пор, а мы только подставляем под нее нужные нам мишени…

– Можно спросить?

– Да.

– Это вы его убили?

Властелин откашлялся. Покосился на Развияра; помотал головой:

– Утро застрелил его отец. Это чистая правда. Я не смог бы его убить, да и…

Он замолчал, сморщил лоб, будто прислушиваясь к чем-то внутри себя. Развияр сидел, глядя на звездное небо. Приглушенно шумел поток.

– Зверуины по-прежнему будут стеной между нами и Императором. О да, они встанут стеной, Императору их не купить и не запугать, потому что мне принадлежит власть над чревами зверуинских женщин. Вот какое наследство оставил мне Утро-Без-Промаха.

Огоньки звезд подрагивали, небо казалось перевернутой водной гладью.

– Властелин, вы никогда не слышали о племени, которое называет себе «пригорки»?

– Нет, – темная фигура отделилась от ограды балкона, властелин опустился в кресло напротив, взял бокал с пенистым, темным питьем. – Похоже на самоназвание какого-нибудь маленького народца, живущего в глуши, вдали от Империи…

– В лесах.

– Откуда ты знаешь?

– Я помню, – Развияр улыбнулся. – Это моя родина. Отец был из пригорков, а мать…

– Гекса.

– Да. Ее привезли в селение, когда она была маленьким ребенком. Верхом на двуногой ящерице.

– Ребенок гекса? Верхом? Один? Ты ничего не путаешь?

– Нет.

– Странно, – властелин помолчал. – А кто продал тебя в рабство?

– Я не помню. Помню огонь: селение сгорело.

– Хочешь отыскать пепелище? – властелин обнажил в ухмылке зубы.

– Я не знаю, что искать. Он сказал мне, чтобы я не пытался найти гекса…

– Он?

– Библиотекарь. Которого убили.

– Золотые умеют ненавидеть, как ни ты, ни я не умеем, – властелин покачал наполовину пустым бокалом. – Гекса для них – не люди и даже не звери.

– Он меня спас. Перед смертью.

– Темная история… Ты знаешь, что библиотеку сожгли?

– Что?!

Несколько минут Развияр сидел неподвижно. Слезы текли по его щекам, по губам, капали с подбородка.

– Дело рук Нови, соперника Ногтя. Власть над Фер возьмет тот, кто стравит ночных баронов не на жизнь, а на смерть… Это отлично понимает Император.

Развияр закрыл лицо руками.

– Рабский рынок теперь перешел к Нови, – ровным голосом продолжал властелин. – Посмотрим, сколько он продержится… Я не хотел тебе говорить. Но ты все равно узнал бы.

* * *

Мертвый зверуин покоился на квадратном камне. Как и в прошлый раз, властелин поставил фонарь у его изголовья. Утро-Без-Промаха, маг, проклявший соплеменников, по-прежнему лежал на боку, подобрав когтистые лапы и сложив руки на груди. Развияр вспомнил: «Во многих непокорных кланах люди перестали называть утро утром, чтобы не поминать имя страшного волшебника-раба».

Дрогнуло пламя светильника.

– Что-то изменилось, – вслух сказал Развияр.

Его страх перед замкнутым пространством не то чтобы пропал – вылинял, как тряпка на солнце. Мертвый зверуин в наполовину истлевшем мундире, его закрытые глаза, предания о богах, породивших кланы, богиня Воф, вступившая в связь с горным водопадом, головы на пиках, озеро Плодородия – все это было много больше и Развияра, и его страха. Рядом с кровавой историей, которую олицетворял лежащий на камне, стыдно было помнить о собственной мелкой боязни.

В подземелье в самом деле что-то изменилось. Мертвец осунулся, и кожа его съежилась, потемнела. В неподвижном прежде воздухе теперь чувствовались дуновения – случайные, непостоянные. На камне выступила влага.

Властелин огляделся, подняв фонарь. На гладком полу лежали отколовшиеся с потолка каменные осколки, которых прежде не было.

– Что это? – спросил Развияр.

– Я не знаю, – властелин потянул носом воздух.

– Может быть, новые постройки… может быть, оседает гора?!

– Нет, – сказал властелин, и от звука его голоса у Развияр мурашки пробежали по спине.

Он поставил фонарь у изголовья мертвеца и вынул что-то из кармана. Развияр увидел кольцо с крупным бирюзовым камнем – кольцо, прежде бывшее на пальце зверуина.

– Мне не нужно чужого, Утро, – с этими словами властелин вернул кольцо на мертвый палец. – Я сделал то, что собирался сделать ты. Будь доволен.

Пламя в фонаре встрепенулось – и замерло, неподвижное.

* * *

– Уже утро, – сказала Крылама.

Развияр подскочил на кровати:

– Что?!

Крылама, девушка без памяти, стояла у окна:

– Утро. Чего ты испугался?

– Ничего, – он протер глаза. – Ступай.

Она ушла, как всегда, без лишнего слова. Развияр вышел на длинный балкон, увитый зеленью, и умылся прямо из водопада.

«И умрешь, когда увидишь себя запертым в мирке своей косности, безвольным, упустившим жизнь». Он чувствовал себя запертым, даже стоя на вершине горы, под открытым небом. Скорченной личинкой в яйце огневухи.

– Медный король, – сказал Развияр вслух. – Медный король… что бы такого предложить тебе в обмен на то, что мне нужно?

Он мысленно перебирал свои вещи, самые дорогие, и не находил ничего хоть сколько-нибудь достойного жертвы. Даже книга «Хроники зверуинов», пробитая стрелой и побывавшая в ручье, была уже прочитана; если бы Развияр догадался отдать ее Медному королю в библиотеке, едва развернув первую страницу. О да, это была бы славная жертва.

Развияр подставил голову ледяным струям, катящимся с высоких ледников. Эдак он всю жизнь проживет, больше никогда не получив, «что нужно»; а ведь ему позарез необходимо это неведомое, что может дать только Медный король…

Солнце светило сквозь падающую воду. Развияр посмотрел на горы – и увидел движение на дальних дорогах.

* * *

– Началось, – сказал властелин. – Они идут. Хочешь посмотреть?

И он уступил место возле подзорной трубы. Развияр прижался лицом к еще теплому окуляру и увидел межевой знак на новой границе – пику с белым черепом на острие. Уже давно ни один зверуин не решался приблизиться к этой вехе.

Он чуть повернул трубу. Мелькнула дорога и пропала, Развияр увидел размытое небо и тень от скалы, и такие же размытые, мерно движущиеся фигуры. Закусив губу, он медленно и аккуратно повернул окуляр.

Плотным строем шли полулюди черной масти, и другие, полосатые, серые и желтые. Лица четвероногих были закрыты шлемами. На их спинах восседали всадники, тоже в шлемах, в нагрудниках, с луками за плечами. Они катились, будто поток, и на глазах Развияра миновали пограничную веху, даже не взглянув на нее.

– Не похоже, чтобы они ползли на коленях, – сказал Развияр.

– Тем хуже, – властелин был мрачен. – Они глупее, чем я думал. Ты видишь – я не хотел их убивать, теперь придется.

Развияр еще подкрутил окуляр. Всадники спустились с каменистой дороги на грунтовую, и строй их окутался желтой пылью.

– Я уничтожу цвет их войска, – сказал властелин горько. – И кто тогда будет служить стеной между моими владениями – и Императором?

– Их очень много, властелин, – сказал Развияр.

– Тем хуже. Я не хотел таких жертв.

– Они будут перед замком сегодня. Через несколько часов.

Властелин оскалил желтоватые зубы:

– Я хотел бы, чтобы ты разделил со мной эту ношу. Полсотни личинок я возьму на себя, а ты… сколько сможешь.

* * *

Войско зверуинов рассыпалось по склону ущелья. Полулюди прикрывали щитами себя и всадников; там были красные, черные, белые и многоцветные щиты со знаками кланов. Там были длинные пики с летящими по ветру лентами. Развияр невольно залюбовался.

Стрелки ждали у бойниц нижней и средней галереи. Зверуины, балансируя на крутой скале, порой оказывались на расстоянии выстрела – но приказано было не стрелять, и стражники ждали, ругаясь, сплевывая на каменный пол.

– Ишь, расстарались.

– До чего дошло: замок они хотят!

– Сами виноваты. Никто их сюда не гнал.

Многие молчали – из тех, кто побывал в рейде за перевалом и помнил резню возле озера Плодородия.

Портилась погода. Налетал ветер, собирались тучи.

– Чего мы ждем? – спросил Развияр.

– Пусть скажут первое слово, – отвечал властелин, потирая переносицу. – Я хочу понять, на что они надеются.

Развияр потрогал обожженную щеку. Поморщился; они разбивали скорлупу, личинки вырывались на свободу вместе с потоками жара. Не спасали ни перчатки, ни шлемы. Теперь в подземной галерее, где не было бойниц, ждали своего часа ровно сто огневух. Половина из них была покорна властелину, половина – Развияру.

– Что им приказать… на случай, если меня застрелят?

– Убивать, – глухо отозвался властелин. – Убить всех зверуинов и прыгнуть в воду.

– Может, вывести их на поверхность, пусть зверуины посмотрят?

– Они знают о них, Развияр. Они не уйдут. Здесь что-то другое, – властелин не отрывался от подзорной трубы. – Здесь что-то другое, Развияр… Смотри!

Из-за строя всадников вышел человек. Видно было, как он боится оступиться на крутом склоне. Выйдя на камень, нависающий над пропастью, будто большая ступенька, человек остановился и поднял лицо, и посмотрел, кажется, в глаза каждому из защитников замка.

– Убей его, Развияр, – резко сказал властелин.

Развияр вскинул лук, зная его силу и чувствуя направление ветра, видя полет стрелы, как длинную строку, и последнюю точку в груди человека на камне. Но за мгновение до выстрела человек вскинул руки, и облачное небо над замком сделалось почти черным.

Развияр выстрелил. Налетевший ветер подхватил стрелу, и строчка ее полета порвалась. Развияр выстрелил еще раз – мимо.

– Убивать! – крикнул властелин, и в первый момент было непонятно, к кому обращен приказ – но уже через мгновение поток тлеющих, горячих существ распахнул деревянные ворота нижней галереи и вылился на дорогу перед замком. Это были пять десятков огневух, покорных властелину – Развияр, поглощенный своей стрельбой, опоздал с командой. В темноте, сгустившейся внезапно, крылья личинок горели пламенем. Багровые отблески упали на цветные щиты напротив, и не нужно было подзорной трубы, чтобы разглядеть ужас, захлестнувший вражескую армию.

В этот момент человек на камне что-то крикнул, и с черного неба обрушился дождь, да не просто дождь – ливень.

Огневухи успели докатиться до передовых отрядов нагоров. Послышался крик, одновременный вопль из многих глоток. Армия зверуинов дрогнула, но не отступила, а личинки шипели под потоками воды, теряли огонь и гасли, и через несколько минут их остывшие тела, пробитые копьями и стрелами, скатились по склону в реку.

– Шуу, – выдохнул властелин.

Дождь хлестал по камню и по металлу. Склон, на котором стояла армия зверуинов, сделался скользким, по нему сплошным потоком струилась вода. Вода лилась по щитам, ленты на пиках обвисли мертвыми хвостами. Пятьдесят личинок, покорных Развияру, ждали своего часа в подземной галерее.

– Ты хозяин замка, – отрывисто сказал властелин.

– Что?

– Ты умен, маленький гекса, до чего ты умен… Ты знал? Ты с ними в сговоре?

Развияр повернул голову; властелин казался безумным. Его цепенящие глаза смотрели на Развияра – и одновременно сквозь него, и одновременно внутрь его головы.

У Развияра судорогой сдавило горло:

– Как вы могли подумать?!

Властелин расхохотался. Провел ладонями по мокрым волосам; вода затекала под крышу балкона, капала сверху. Река в ущелье становилась полноводнее с каждым мгновением. Она ревела, ворочая камни, и заливала дорогу. Водопады, недавно бывшие изящными лентами, теперь завывали, как донные драконы, и грызли скалу.

– Их смоет, – шепотом сказал властелин. – Их тоже смоет.

Будто услышав его слова, человек на камне – он был мокрый до нитки, тонкая рубашка облепила тело – повел рукой, и стена дождя передвинулась ближе к замку. Река теперь была границей, по одну ее сторону сплошным потоком лился ливень, по другую – светило солнце, и мокрые щиты зверуинов горели, как драгоценные камни.

– Шуу, – простонал властелин. – Они сговорились с Императором. Они отдали свою свободу, жизнь своих детей… за месть!

– Это маг? – медленно спросил Развияр.

– Да. Да. Это имперский маг.

– У нас есть еще огневухи в печи. Им не взять замок.

– Замок, – властелин покачал головой. – Ты слышишь? Уже дрожит. Уже падают камни. Им не надо брать замок, нас просто смоет, будто кучу дерьма в сточную канаву.

На галереях закричали люди. Замок шатался; вода схлестнулась с камнем и захлестнула камень. Развияр увидел, будто наяву, как заполняются бурлящими реками нижние ярусы, как вода заливает печь, полную огневушьих яиц, убивая нерожденных личинок. Как поднимается грязная жижа над самим гнездом огневухи, и яйцекладущая тварь, которую Развияр не видел никогда, издыхает, вскипятив своим телом воду в яме.

Он увидел, как поток, заливший шахту, грязной пеной подступает к телу лежащего на камне зверуина. Как окутывает его, поднимает и, проломив стену, выносит прочь, в реку. Развияр не мог видеть – но отлично представлял, как мертвец плывет, скрестив на груди руки, и на указательном пальце посверкивает крупный бирюзовый камень.

– Что делать? Приказывайте?

Властелин улыбался.

– Приказывайте! – рявкнул Развияр. – Что делать? На вылазку?

Ему казалось, что он кричит – на самом деле его голос едва был слышен за грохотом ливня.

По лицу властелина текли струи дождя. Он вдруг протянул руку – и погладил Развияра по голове.

– Людям не перейти эту реку, мальчик. Надо убить мага. Я не знаю, как. Придумай.

Поток уже заливал дорогу, вырывая и волоча по дну большие и малые камни. Развияр кинулся по лестнице вниз; по ступенькам струился ручеек, вода проникла во внутренние коридоры, а на нижней галерее стояла по пояс. Здесь плавали, покачиваясь, тела огневух.

– Шуу, – сказал Развияр, неосознанно подражая властелину.

На средней галерее толпились растерянные стражники. Развияр услышал голос сотника Брана:

– К бойницам! Все! Целься в мага, в человека на камне! Стреляй!

Тучей вылетели стрелы, забились о щиты, заклевали в камни. Многие, не долетев, попадали в реку – сверху хлестал такой мощный поток воды, что стрела тонула в нем, не пролетев и половины дороги.

Развияр привалился к бойнице плечом. Медленно-медленно натянул тетиву. Отдалились крики и ругань, только дождь хлестал по камню и поток ревел, разливаясь все шире.

Подумав, он выше поднял стрелу. Еще выше; острие теперь смотрело в небо, в узкую голубую полоску над верхушкой горы.

Он спустил тетиву.

Стрела взвилась, прошивая водную пелену, но не сумела подняться высоко. Полет переломился; гонимая дождем, стрела полетела вниз, будто сделавшись одной из капель, и ударила человека на камне не в лоб и не в грудь.

Она клюнула в темя.

* * *

К вечеру все было кончено.

Поток разделял врагов, никто не мог перейти его, но дождь прекратился, и тучи разошлись. Стражники, скрываясь за уцелевшими стенами, расстреливали зверуинов, удержавшихся на скользком склоне ущелья. Катились в реку камни и комья глины, катились мертвецы и раненые, и вода несла их, ударяя о разрытые берега. Труп мага унесло первым.

Часть вражеского войска ушла на самую верхушку горы и посылала стрелы оттуда, но стражников защищали укрепления. Все, что стреляло, метало камни, все, что поражало на расстоянии, было выдвинуто на среднюю галерею и на верхнюю, и катапульты кидались обломками башен, понемногу разрушая склон.

Потом на противоположном склоне случился оползень. Уцелевшие в нем зверуины вырвались и ушли за хребет, прочие скатились в воду вместе с валунами, пластами глины, вместе с лавиной щебня. Течение реки перегородилось, жижа цвета глины заметалась, ища себе новое русло, но вода в потоке уже иссякала и скоро иссякла совсем.

Замолчали водопады.

Ущелье стояло, изменившееся, изуродованное, и стоячие озера окружали полуразрушенный замок.

Властелин сообщил стражникам о победе. Потом сам прошел по замку, ведя подсчет разрушениям, успокаивая напуганных ремесленников, давая строгие указания надсмотрщикам. Люди уцелели почти все: двое стражников были ранены стрелами и двое рабов утонули. Заработали насосы, откачивая воду из нижних ярусов; печь была потушена, и яйца огневух – мертвы.

– Значит, так, – сказал властелин и сузил глаза. – Значит, так.

Наступила ночь, но в замке никто не спал. Рабы, надсмотрщики, стражники, женщины – каждый был занят делом, и в суете восстановительных работ не так заметно было зловещее молчание водопадов. Властелин позвал к себе Развияра и плотно запер дверь.

– Я принимал много разных вызовов, – сказал мрачно. – Принимаю и этот. Самое плохое – не будет воды…

– Воды? – Развияр нервно хихикнул.

– Он вылил всю воду, он собрал ее отовсюду. У нас будут смрадные застоявшиеся лужи – и ни капли дождя, ни глотка из чистого водопада. А потом и лужи высохнут, и мы останемся без воды на много дней. Пока успокоятся горы, пока оживут реки… Шуу. Рабы в Фер подешевеют. Я собью им цены, я продам почти задаром полсотни человек.

Развияр молчал. С момента, когда стрела вонзилась в темя волшебнику и тот упал, и последние капли дождя упали вместе с ним, – Развияр жил, будто личинка огневухи, повинуясь приказам. Он сам был хозяином и сам рабом, он велел себе стрелять и бегать, но хотел только лечь и закрыть глаза. Перестать думать. Перестать быть.

– Не знаю, – властелин расхаживал по комнате, потирая переносицу, покачивая черной седеющей головой. – Может быть… Да. Людей станет меньше. Мы будем возить воду из Кипучки. А ведь мы даже не знаем, что там, и не обмелело ли озеро. Мы не знаем, живы ли горцы и целы ли стада. У нас есть запас продовольствия на несколько дней. Огневуха мертва, печь погасла… Шуу. Они заплатят мне.

– Они теперь заодно с Империей, – напомнил Развияр.

– Заодно? Они рабы Империи. Месть их не состоялась… или состоялась не полностью. Маг убит. Император не похвалит их вождей. Впрочем… теперь Император пройдет через их земли, как скальный червь сквозь гору, и возьмет замок голыми руками… То, что осталось от замка.

Властелин сел в кресло. Положил руки на подлокотники:

– Сядь.

Развияр уселся напротив. Властелин вглядывался в его лицо так пристально, что тот заерзал на деревянном сидении. Ножны стукнули о ножки кресла.

– Спасибо тебе, – медленно проговорил властелин. – Это ты его убил. Прочим было не под силу.

– Это случайность, – пробормотал Развияр, чувствуя, как встает поперек горла твердый комок.

– Нет. Это не случайность, – руки с тонкими пальцами стиснулись на подлокотниках. – Прости, что так вышло.

– Я служил вам, – сказал Развияр. – И буду служить

– Спасибо. Ты привез мне книгу.

– Она упала в ручей…

– Но ты восстановил ее. И благодаря тебе правосудие свершилось.

Развияр подумал, что ни к чему хорошему это правосудие не привело, но решил промолчать.

– Жаль, что ты не мой сын, Развияр, – тихо сказал властелин. – Ты страшно похож на меня в юности. Я бы хотел, очень хотел иметь такого сына.

У Развияра перехватило дыхание. Он многое мог бы сказать, но слова застряли в горле.

Властелин улыбнулся – грустно и очень мягко:

– Но даже это не имеет значения. Ты не был бы мне дороже, если бы в твоих жилах текла моя кровь. Веришь?

– Я…

Он хотел сказать, что в жизни успел побывать ненужной вещью и ничтожнейшим из рабов, и что стал человеком и воином только по милости властелина. Язык не повиновался; Развияр молчал, преданно глядя властелину в глаза.

– Да, – властелин странно улыбнулся. – Это… все, что я могу. Пожалуй.

Властелин поднялся, все еще улыбаясь.

– Не вставай, сиди…

Его левая рука легла Развияру на макушку.

– Сиди, – в голосе этого человека появились нотки, от которых у Развияра мороз прошел по коже. – Медный король, Медный король, возьми, что мне дорого…

Клинок Развияра рубанул по руке в тот момент, когда она поднялась в знакомом жесте. Властелин отшатнулся. Его правая кисть взлетела и, разбрызгивая кровь, шлепнулась в бассейн посреди комнаты.

Развияр вскочил. Он стоял, сжимая окровавленный клинок, и смотрел на властелина с таким ужасом, что тот нашел в себе силы ухмыльнуться:

– А… Вот так. Я должен был… догадаться.

Кровь толчками вырывалась из его перерубленных артерий.

– Я не хотел, – беззвучно сказал Развияр.

– Никто не хотел, – властелин улыбался, бледнея на глазах.

– Надо перетянуть… – Развияр растерянно опустил клинок, и тогда властелин выхватил меч левой рукой. Развияр успел подставить свой клинок, но остановить удара не сумел. Отлетел, ударившись спиной о стену, и упал, и кровь властелина упала ему на лицо.

– Медный король, – послышался прерывающийся шепот. – Возьми, что мне дорого…

Тогда Развияр ткнул острием, из последних сил, наудачу.

И проткнул властелину грудь.

Глава шестая

Дороги, по которой ходили продовольственные караваны, больше не было. Развияр пробирался в темноте, ежеминутно рискуя попасть под оползень или скатиться в яму. Иногда полз на четвереньках, нащупывая впереди шатающиеся, скользкие камни. Надо было остановиться и дождаться утра, но Развияра гнал страх.

Он не боялся, что его догонят и обвинят в убийстве. Он вообще об этом не думал. Ужас, охвативший его, имел другую природу. Больше всего на свете Развияр хотел бы забыть, что случилось в замке: «Жаль, что ты не мой сын». Отрубленную кисть, упавшую в бассейн. Вкрадчивый шепот: «Медный король, Медный король».

И Развияр пробирался по колено в воде, оступаясь и падая, увязая в размытой глине. Ему ли не знать, что в жертву Медному королю приносят только самое дорогое, что есть у человека?!

Он вспоминал подробности, на которые прежде не обращал внимания. В замке шептались, что Развияр околдовал властелина; что «маленький гекса» на самом деле родной его сын. Были и другие слухи – Развияр оказался слишком глуп и неопытен, чтобы понимать многозначительные взгляды, случайные слова некоторых завистливых стражников. Он был слишком занят собой, своими воспоминаниями о лесе, мечами и стрелами, книгами, победами, убийствами, первым опытом власти. Его устраивало, что властелин «видит его насквозь» – ему нечего было скрывать от властелина…

Развияр представил, как по воле Медного короля тает в воздухе его тело – так исчезли из мира краюшка хлеба на галере и огарок свечи в темнице. Где они сейчас? На каком алтаре?!

Развияр бежал, спотыкаясь, переплывая стоячие не то озера, не то гигантские лужи. Несколько раз натыкался на трупы, лежащие на камнях, грудами тряпья мокнущие на мелководье. В ушах бормотал голос старого Маяка: что тебе дорого, то и кладешь. Что тебе дорого. Вещь. Человека; Развияр тряс головой. Он хотел забыть, он не желал верить, что такое возможно на свете. Если бы ему предложили сейчас «сладкого молока» – выпил бы, не поперхнулся.

Пласт глины и мелких камней сполз на дно ущелья, увлекая бегущего за собой. Развияр выбрался из-под завала, помогая себе коротким клинком, и пополз вверх, как слепая улитка. Серело небо, гасли звезды, уже можно было различить очертания гор; Развияр пошел быстрее, ему подвернулось под ноги нечто вроде тропы. На востоке совсем просветлело, и он увидел изрытое водой ущелье, неподвижные глубокие лужи на месте бегущей воды, трупы двуногих, четвероногих, многие изуродованные, избитые о камни.

Развияр отвернулся. Если бы его убили вчера, он умер бы, как воин, и не знал бы того, что знает сейчас. И не помнил бы прерывающегося шепота – «Медный король»…

У него ослабели колени, и он сел на камень. Переждал головокружение, поднялся. Пошел, с трудом переставляя ноги, иногда опираясь на длинный клинок, и так шел долго. Когда солнце поднялось совсем высоко и стало припекать, Развияр нашел темное место под желто-серой угловатой скалой, упал и заснул.

* * *

После полудня он проснулся и долго не мог понять, где находится. Вокруг щетинились скалы, их тени медленно росли, накрывая редкие пятачки выгоревшей травы, кусты с дрожащими белыми цветами, каменистые щиты в зеленых узорах мха. Было очень тихо. Развияр нашел ручеек, беззвучный, иссякающий, и несколько минут слизывал влагу с мокрого камня.

Потом огляделся.

Совсем недалеко торчала покосившаяся пика. Новая граница, проложенная властелином. Ошибка, стоившая ему и власти, и жизни; на острие пики больше не было черепа. Неподалеку Развияр увидел кучу камней, сложенных конусом.

Он был на землях зверуинов.

* * *

В камнях водились шлепуны – толстые, но ловкие твари с басовитыми голосами. По ночам они не то пели, не то мелодично охали, выбравшись из нор. Поймать шлепуна Развияр так ни разу и не сумел, но зато на второй день пути нашел в расщелине гнездо с крупными, круглыми, золотисто-коричневыми яйцами.

В полдень солнце раскалило камни. Развияр нашел черный плоский камень-стол и поджарил себе яичницу. Яйцами шлепунов в замке брезговали, но пастухи и караванщики из тех, что победнее, ели их, не болея и не жалуясь. Развияр был страшно голоден, поэтому проглотил все без соли и специй и почти не заметил легкого привкуса плесени. Именно из-за этого дрянного привкуса яйца шлепунов считались отрадой нищих.

Сытый, он заполз в тень и закрыл глаза. Сразу же увидел карту: жирные линии, обозначающие хребты, и двойные черточки перевалов. Штриховку, обозначающую разный состав земли, потоки и озера, границы клановых территорий. Двуглавую скалу, под которой он провел нынешнюю ночь. И поток, полноводный на карте, а теперь наполовину высохший: следуя вдоль русла, Развияр надеялся через несколько дней выйти к границе Империи.

Зачем ему Империя? Он не знал. Поначалу он просто шел, гонимый страхом, не думая, куда направляется. Горы высыхали, обезвоженные, зеленый мох становился бурым, увядали цветы. В первый раз Развияр вспомнил карту, чтобы не умереть от жажды: маг, как бы силен он ни был, не мог высосать из этой земли всю воду, а значит, крупные потоки и озера должны были сохраниться. И карта помогла Развияру: он вышел к потоку, обмелевшему, но еще живому, напился и мысленно поблагодарил человека, так точно измерившего и так подробно описавшего эту землю.

А потом он проследил за этим потоком на карте и увидел, что тот впадает в большую реку у самой границы Империи. И решил идти вдоль русла, а там будь что будет.

Несколько раз ему встречались на пути свежие могилы зверуинов, но живых он не видел ни разу. О том, что случится, если на этих землях его застанут четвероногие со своими всадниками, думать не хотелось. Развияр сторонился открытых мест, прятался в скалах, шел в сумерках и по ночам, если были звезды. Днем искал себе пропитание и отдыхал. В длинных лужах, придатках обмелевшего русла, попадалась рыба, и ее можно было ловить руками. Тишина, пустота, солнце днем и звезды ночью, полностью открытое пространство над головой понемногу вылечили Развияра: мутный страх отступил, прорываясь теперь только в снах.

Во сне он пытался вырваться из паутины Ча, а властелин шел к нему, улыбаясь, и произносил слова заклинания. Развияр рвался, проклинал, умолял, часто просыпался в слезах и с огромным облегчением понимал, что кошмар закончился. Садилось солнце, дрожал воздух над разогретыми камнями, еле слышно бормотал поток; Развияр умывался, доедал остатки дневной трапезы и шел вдоль русла, не опасаясь сбиться с пути.

До границы с Империей оставалось, по его расчетам, день-два пути. Поток сделался глубже, ожили горы: вокруг снова цвели цветы, летали бабочки, попадались даже птицы – черкуны и другие, серые, которым Развияр не знал названия. Утомленный походом, он лег спать на зеленой подстилке из мха, долго мучился в кошмаре с пауком, паутиной и Медным королем. Ему снилось, что у него связаны руки и ноги. Проснувшись, он понял, что связан уже не во сне, а наяву.

Он лежал на спине. Его собственный клинок смотрел сверху, острием почти касаясь горла. Был закатный час, тени вытянулись. Тот, кто взял его в плен, стоял лицом на восток, за его плечом висело оранжевое солнце, и Развияр видел только силуэт врага – силуэт четвероногий. Передние лапы зверуина нервно переступали, солнце то выстреливало из-за его плеча, то пряталось за спину, и тогда казалось, что фигура получеловека источает сияние.

Зверуин не убил спящего – это внушало надежду. Правда, Развияр не особенно обольщался – в некоторых случаях нагоры умерщвляли врагов торжественно, публично и очень долго.

– Чего… – начал Развияр и понял, что во рту пересохло, а голос звучит жалобно.

Острие клинка прижалось к ложбинке под левой ключицей. Похоже, зверуин разбудил его затем, чтобы насладиться страхом и отчаянием жертвы.

– Любишь жизнь, правда? – послышался хрипловатый молодой голос. – А ну дернись, попробуй!

– Иди ты к Шуу, – выдавил Развияр.

Четвероногий снова переступил с лапы на лапу. В этом движении Развияру померещилась растерянность.

– Я тебя узнал, – сказал зверуин. – А ты меня узнаешь?

– Нет, – признался Развияр и прищурился. – Я тебя не вижу.

Четвероногий помедлил, потом боком отступил в сторону, выпуская солнце из-за спины, но не отрывая острия от шеи пленника. Развияр моргнул; зверуин был смугл, его рыжеватые вьющиеся волосы слиплись сосульками, над верхней губой темнела узкая полоска. Это было измученное человеческое лицо, Развияр был уверен, что видел его раньше, но только через несколько длинных мгновений вспомнил, где они встречались. К горлу этого молодого зверуина он сам прижимал клинок, сам захватил его – а потом отпустил.

– Ты выжил, – сказал Развияр. – И, подумав, добавил: – Жаль.

Зверуин сжал и без того тонкие губы:

– Конечно, для тебя – очень жаль. Надо было добивать, неудачник.

– «Они не мстят смертью за смерть и не награждают за спасение жизни, – сказал Развияр, с трудом ворочая сухими губами. – Считается, что жизнь вообще не может принадлежать человеческому существу – ее берут взаймы у богов и потом возвращают…»

Перевернулась страница воображаемой книги – и пропала. Запястья, стянутые веревкой, саднили. Зверуин молчал, озадаченный.

– Чего ты мнешься? – резко спросил Развияр. – Может быть, тебе не хочется убивать того, кто тебя пощадил? Или… ты не один здесь?

Этого он боялся больше всего – зверуин со всадником, или отряд зверуинов. Тогда надежды нет совсем.

– Не надейся, – отозвался получеловек. – Я брошу тебя здесь связанного, и ты сам подохнешь.

Он один, подумал Развияр. Язык сделался легким, излишне гибким, и Развияр сказал, не подумав:

– А вот этого не делай. Иначе богиня Воф, или кому ты там посвящен, подвесит тебя в посмертном царстве за твой тонкий хвост.

Зверуин ударил его тяжелой лапой по лицу. В последний момент, по-видимому, втянул когти – голова Развияра мотнулась, но кожа осталась цела.

– Ух ты, – Развияр облизнул сухие губы. – Обиделся. Ладно. Давай договоримся. Я отпустил тебя, ты отпусти меня. Здесь рядом граница Империи. Я уйду и никогда не вернусь.

Зверуин молчал. Его когти нервно скребли по камню.

– Послушай, не ври себе. Ты уже меня пощадил. Мог бы зарезать сонного.

Зверуин дышал – странно, будто на два голоса. У него вздымались покрытые шерстью бока – но ребра, обтянутые выцветшей полотняной рубашкой, тоже поднимались и опадали в такт дыханию.

– Забирай себе мои клинки. Я обойдусь. Я безоружный. Просто перережь веревки, и иди себе, – Развияр чувствовал, как все больше волнуется, и ничего не мог поделать.

– Кто ты такой? – спросил зверуин.

– Гекса-полукровка. Бывший раб. Бывший стражник.

– Раб?!

– Да. Раньше я переписывал книги для господина, потом стал дробить камни, носить мешки, вертеть ворот для господина… Потом меня взяли в стражу.

– Раба? Не ври!

– Я не вру! – Развияр говорил все громче по мере того, как лезвие плотнее прижималось к коже. По шее тонкой струйкой потекла кровь – сейчас она хлынет фонтаном.

– Хозяин замка доверял тебе своих огненных тварей. Рабу?

– Ты мне надоел, – Развияр заставил себя расслабить напряженные мышцы шеи. – Не веришь – зачем расспрашивать? Добивай уже, и будем считать, что ты меня отблагодарил.

У зверуина дрогнули губы. Свирепый, с яростными глазами, он занес меч над лежащим Развияром, опустил, полоснул по веревке на запястьях – и исчез, только камни дрогнули под широкими лапами. Через минуту Развияр увидел его силуэт на фоне заката – зверуин в полном одиночестве уходил на запад, вглубь горной страны.

Развияр посмотрел на свои руки. Запястья не успели опухнуть, остался только след от веревок и царапина от торопливого клинка. Неглубокая царапина; Развияр задумчиво слизнул каплю крови. Жизнь упоительна. Раб ты или господин – жизнь прекрасна. Все будет хорошо, до Империи – несколько шагов, Развияр молодой и сильный, он выживет…

В этот момент зверуин снова выскочил на гребень холма, фигура его четко вырисовывалась на фоне закатного неба. Получеловек бежал так быстро, как только мог. Это было удивительное по красоте зрелище – гибкое четвероногое тело, стелящееся в длинных прыжках, будто летящее над землей. Человеческий торс, чуть откинутый назад, похожий на носовую фигуру корабля. В руке поблескивал клинок – Развияров длинный меч…

Через мгновение на тот же холм вырвался отряд зверуинов – четыре всадника на полулюдях. Они тоже неслись во весь опор, плавно и грациозно, и мощно. Всадник, скачущий впереди, поднял лук. Зверуин с мечом исчез из поля зрения, опустился за гребень, всадники выстрелили – трое вместе, четвертый чуть погодя. И, не сбавляя хода, проскакали в погоню – за гребень…

Развияр спрятался среди камней. Ноги его все еще были связаны, в укрытии он мочалил веревку острыми краями расколотых камней и в конце концов освободился. Сидел в норе, как шлепун, такой же безоружный, и ждал, прислушиваясь к шуму потока.

И он дождался. Отряд зверуинов проехал обратно по гребню скалы – в сумерках нелегко было сосчитать далекие силуэты, но Развияр был уверен, что их по-прежнему восемь: на каждом получеловеке-рабе восседал его брат, всадник.

* * *

Пока еще светился западный край неба, Развияр шел быстро. Потом пришлось сбавить скорость: склон, по которому он карабкался, грозил оползнями, а у Развияра не было четырех широких лап, чтобы небрежно перескакивать с камня на камень. Когда он вышел на гребень холма, была уже ночь, звездная и прохладная.

Зверуины не оставили следа на каменистой тропе. Облизывая губы, Развияр пошел по гребню, повторяя закатный путь своего знакомца. Он шел и ругал себя: продолжая идти вдоль русла, он достиг бы границе Империи уже завтра утром. Что заставляет его рисковать, бродить по землям, где рыщут зверуины? Что он надеется найти?

Он был почти уверен, что его четвероногий знакомец мертв. Почему его убили соплеменники, за что – труп не расскажет. И тем не менее Развияр шел, спускаясь теперь с гребня, и при свете звезд увидел кровавую дорожку на камнях.

Здесь получеловека ранили. Не очень тяжело, судя по тому, как далеко он успел после этого пробежать; а здесь его кажется, настигли.

Развияр остановился.

Над горами царило безветрие. Ниже, у воды, басовито пели и охали шлепуны. Шелестели колючие ветки кустарника. Открывались ночные цветы, красные, будто горящие изнутри, и к ним прилетали бабочки-кровники – грузные, черные, с фиолетовым узором на крыльях.

На дороге, круто уходившей вниз, валялись лохмотья окровавленной полотняной рубахи. И больше не было ничего.

– Эй, – позвал Развияр и испугался звука собственного голоса.

Тишина. Басовитое гудение; кровников было очень много. Они слетались, кажется, со всех гор – к густым зарослям кустарника ниже по склону, под дорогой.

– Съели они его, что ли? – шепотом спросил себя Развияр. – Или он ушел?

Пошевелились кусты. До Развияра долетел еле слышный звук – не то сдавленное дыхание, не то сдерживаемый стон.

Он спустился ниже. Небо, матовое от звезд, светилось ровно и тускло.

– Эй? – снова позвал Развияр.

Тяжелое дыхание.

Осторожно ступая, Развияр сошел вниз еще на несколько шагов. Кустарник, сухой и колючий, был усыпан цветами, а в самой глубине его, привязанный за руки, был растянут зверуин. Человеческая кожа блестела от крови, топорщилась заскорузлая шерсть, а на груди и лице – Развияра передернуло от ужаса и отвращения – роились, ползали, подрагивая крыльями, жадные кровники.

– Эй! – закричал Развияр в полный голос.

Туча бабочек взлетела – впрочем, невысоко. На Развияра глянули круглые, мутные, сумасшедшие глаза; зверуин был жив.

«…Если умирает всадник в бою, или на охоте, вслед за ним должен умереть его брат… Предательством и страшным преступлением нагоры считают отказ четвероногого раба от добровольной смерти. Дух его брата не имеет покоя в загробной стране трав, он остается пешим и униженным, и, чтобы помочь ему снова стать всадником, строптивого раба казнят особым образом: так или иначе выливая из него кровь, медленно, по капле…»

Развияр провел руками по поясу, где должны были висеть клинки. Ничего не нашел. Завертелся, высматривая камни на земле. При мутном свете звезд с трудом нашел осколок с острым зазубренным краем. Сунулся в кусты; бабочки-кровники презирали, оказывается, красные цветы, если рядом была хоть капля свежей крови. Все царапины Развияра, старые и новые, порез на шее, ранки от впившихся шипов – все разом закровоточило, и бабочки, развернув хоботки, собрались на пиршество.

Они щекотали и пощипывали кожу, иногда кусали довольно болезненно. Развияр, не обращая внимания на кровников, перерезал – точнее, перетирал – веревки, растягивающие в стороны руки зверуина, удерживающие его на колючих ветках, как птицу на сковородке. Потом перерезал путы на лапах, скрученных попарно: правая передняя с левой задней и наоборот. Бабочки тучей поднялись над кустарником, когда тело зверуина грузно осело на землю. Он еще шел, когда Развияр тащил его из кустарника, но через десять шагов упал и больше не смог подняться.

При звездном свете смуглое лицо получеловека казалось серым, а губы – почти черными. Он был обескровлен, и кровь из раны на плече продолжала струиться.

Развияр отыскал и поднял остатки полотняной рубахи. Порвал на бинты, затянул рану.

– Вставай. Легкая дорога – вниз. Идем.

– Я хочу пить, – еле слышно попросил зверуин.

– Внизу вода. А у меня нет с собой.

Зверуин покачал головой. Бабочки все еще кружились над ним, Развияр отгонял их рукой.

– Я не дойду.

– Тогда подыхай, – сказал Развияр, обозлившись. – Прощай, я пошел.

Он бросил зверуина и прошел несколько шагов по склону вниз. Когда вернулся – тот пытался подняться, упираясь лапами в камень, выпустив когти. Лапы видимо дрожали.

Развияр молча подставил плечо. Зверуин был тяжелый, как два человека вместе. Полпути он держался, перебирал лапами, то и дело оступаясь. Затем потерял сознание, и Развияр напрасно кричал на него и ругался – получеловек не слышал. Сквозь приоткрытый рот блестели зубы, закатились глаза, по звериному телу, покрытому шерстью, пробегали судороги.

Развияр подлез под его передние лапы, встал на четвереньки и взвалил тяжеленное тело себе на плечи. Был день, когда он ездил на зверуине верхом – теперь тащил на себе. Голова зверуина беспомощно свесилась, задние лапы тянулись по земле, по склону, грозящему оползнями. Скатывались мелкие камушки и камни покрупнее, но уже слышался, все громче, шум воды. От зверуина пахло кровью; черные бабочки долго кружили над ним, потом отстали.

Развияр вышел на ровное место и понял, что силы его исчерпаны. Он оставил зверуина, сходил к потоку и набрал воды в половинки яичной скорлупы (со дня, когда он жарил яйца шлепуна, сохранились эти две «чашки», тонкие и прочные). Вернулся с водой, поднял зверуина за плечи, поднес скорлупу к губам. Вода поначалу пролилась, но потом получеловек начал пить, захлебываясь, и пришел в себя.

– В двух шагах, – сказал ему Развияр. – Водичка.

Зверуин пополз на животе, скрежеща когтями по камням. Он полз, неловко загребая лапами, помогая себе руками. Это было жуткое зрелище. Развияр сглотнул.

Зверуин добрался до воды и упал в нее лицом. Долго пил, вода стекала по его желто-серому лицу, рыжеватые волосы потемнели и прилипли к щекам. Повязка на плече намокла.

Над восточными горами поднималось солнце.

* * *

«Лекарством, останавливающим кровь, служит желтый трилистник – растение не особенно редкое, но и не так уж часто встречающееся в горах, на солнечных склонах, где почти не бывает тени. Листья трилистников похожи на птичьи лапы с когтями на скрюченных пальцах. Цветы, как следует из названия, желтые, мелкие, растут метелочками. Нагоры врачуют раны отваром из этих цветов, и преуспевают в лекарстве: мало кто из двуногих и четвероногих умирает от ран, чаще – в бою…»

* * *

Вечером Развияр потушил костер. Сухие ветки кустарника почти не дымили, и днем можно было рискнуть, но свет ночью в горах будет виден далеко. А Развияр не хотел, чтобы на этот огонек заглянули всадники.

Зверуин лежал на замшелом полу маленькой, с широким входом пещеры. Повязка, пропитанная отваром, стягивала его плечо. Он проспал весь день и только на закате открыл глаза.

– Будешь рыбу? – спросил его Развияр. – Печеную?

Зверуин опустил веки, будто кивнул. Приподнялся на локте, привалился плечом к стене, стал есть, сперва через силу, потом все более жадно. Развияр вышел из пещеры и уселся на камень на вершине горы.

Прошло чуть больше суток с того момента, как зверуин его отпустил. Чуть меньше суток назад Развияр нашел своего врага в кустарнике, облепленного кровниками. Имперская граница не приблизилась ни на шаг, а Развияр почему-то был уверен, что зверуины вернутся – забрать мертвое тело. А что они сделают, когда найдут перерезанные веревки? Пойдут по следу; след четкий, он ведет к потоку, и отыскать на берегу пещеру – дело нескольких минут…

Он спустился к воде и наполнил яичную скорлупу. Принес в пещеру. Зверуин выпил все до капли и поблагодарил кивком.

– Вот что, – сказал Развияр. – Надо уходить.

Зверуин сидел, сложив лапы, прислонившись плечом к скале. Все его лицо было в засохших царапинах, и все плечи в ранках и порезах от колючих кустов. Свалявшаяся шерсть стояла дыбом.

– Можешь идти? Тогда идем. Если нет, я оставлю тебе воды. Может быть, не найдут.

Зверуин молчал.

– Они будут искать, – сказал Развияр. – Наверное, у тебя убили брата, а ты не захотел разделить с ним могилу. Наверное, они очень злы на тебя…

Зверуин поднял голову. Сосульки волос падали на лоб, почти закрывая глаза.

– Это ты… убил моего брата, – сказал он очень тихо. – Твоя огненная… тварь. Тогда. А меня отпустил.

– Но ведь… это было давно, – беспомощно сказал Развияр и опустился на камень.

– Да. Больше года. Я ушел… стал жить в клане Зимы, у них… они меня приняли. Женщины не рожали детей… В клане было мало молодых… А во время штурма меня увидели… что брат мой ходит пешком на посмертной равнине… а они ведь думали, что я давно умер вместе с ним. Они прокляли меня… Клан Зимы отрекся от меня. А они выследили.

Совсем стемнело. Свет звезд едва просачивался в пещеру.

– Надо идти, – сказал Развияр.

Зверуин тяжело задышал. Рывком поднялся. Встал на лапы. Зашатался.

– Идем, – прошептал еле слышно.

* * *

Дорога теперь ощутимо шла под уклон, но путники брели очень медленно. Непростительно медленно; Развияр, зажмурившись, видел карту, видел крошечную точку – себя, и черточку – зверуина. Они почти не двигались. Влипли.

– Слушай. Мы далеко ушли от того места. Давай спрячем тебя где-то, и ты отдохнешь еще день. Тебя не найдут. Я оставлю воды.

Зверуин так обессилел, что не стал возражать. Рана его кровоточила. Когда Развияр нашел лужайку, прикрытую с трех сторон двумя камнями и кустарником, он лег на траву и сразу же задремал.

Развияр принес воды и поставил рядом. Зверуин спал, лежа на боку. Шкура его подсохла, и среди свежих царапин белел старый шрам. Развияр и раньше замечал его; на другом боку был такой же. Всадники носили на сапогах шпоры.

Он вышел на берег и быстрым шагом пустился вдоль потока. Приближался рассвет, и приближалась граница. Вдоль берега не то пели, не то охали шлепуны.

Больше года у зверуинов не родятся дети. На что рассчитывали нагоры, когда вели мага разрушать замок? Что с гибелью властелина действие проклятья прекратится? Но ведь проклятье наложил Утро-Без-Промаха, и труп его унесло водой вместе с бирюзовым кольцом на пальце…

Что за ненависть надо было питать к соплеменникам, чтобы мстить им так чудовищно? Племя, лишенное детей, умирало бы долго, старело, сходило с ума… Так оно и будет, если проклятие осталось в силе.

Развияр вспомнил ливень, обрушившийся с черного неба, и мага, воздевшего вверх ладони. «Они приползут на коленях», – говорил властелин и ошибался. Где теперь девушка, которую Развияр звал Крыламой? Что стало с сотником Браном, с интендантом Шлопом? С Кривулей и другими стражниками, со всеми обитателями замка? И что они говорят о Развияре?

Он шел, спотыкаясь, и всюду ему мерещились бабочки-кровники. Зверуин, у которого он убил брата, все равно был обречен – еще тогда. Он прожил дольше отпущенного срока. Что с того, что он младше Развияра; на этой земле такие законы. На этой проклятой земле.

Погасли звезды, и небо на востоке сделалось серым. Развияр шел все медленнее; Утро-Без-Промаха был жестокий человек, вернее, жестокий получеловек. Но разве он был хоть на волосок злее, чем племя зверуинов со своими обычаями?

Если бы тогда, давным-давно, Развияр исполнил приказ властелина и велел огневухе убить пленника, а тело сбросил в бурлящую воду… что было бы? Наверное, вспоминал бы ночами, как летит в поток изувеченное тело… А теперь будет вспоминать этих проклятых кровников, пьющих красную влагу из открытых ран.

Или не будет? Разве мало он видел на своем веку, чтобы просыпаться ночами из-за одного-единственного зверуина?

Из-за горизонта взмыли три точки – слишком большие для птиц, слишком быстрые для звезд. Он упал на землю и забрался в щель между камнями; три верховые крыламы прошли на большой высоте. К счастью, они не высматривали ничего и не искали. Они шли в глубину страны зверуинов – вероятно, затем, чтобы узнать о судьбе имперского мага.

* * *

Получеловек лежал, опираясь на левую руку, занеся в правой камень для удара. Развияр скользнул в сторону, спрятался за кустом.

– А, – сказал зверуин.

Выронил камень. Тяжело дыша, оперся на ладони. Трава на лужайке привяла, смятая тяжелым телом. Скорлупа из-под воды была пуста.

Развияр, помедлив, вышел на открытое место.

– Я думал, это они, – сказал зверуин шепотом. – Думал, ты не вернешься.

Он выглядел чуть лучше, чем вчера – по крайней мере, порезы и царапины затянулись, повязка прилипла к ране, и свежей крови на ней не было видно.

– Видел? – Развияр показал пальцем в небо.

– Видел, – зверуин облизнул пересохшие губы. – Я могу идти. Пойдем.

– Среди бела дня?

Зверуин замотал лохматой головой, сцепил ладони, весь подобрался от желания убедить:

– Надо идти. Я чувствую, они совсем близко. Они не станут ждать вечера… Почему ты вернулся?

Развияр уселся на камне, подальше от зверуина. Теперь, когда тот немного отлежался, в нем чувствовалась оживающая мощь. Такой протянет лапу, играючи – и собирай потом кости.

Почему вернулся… Да сдуру, если честно. Напуганный всадниками на крыламах, он долго прятался в щели между камнями, напряженно смотрел на восток и на запад, раздумывал. Дальше, в нижнем течении реки, берега лежат гладкие, как яичная скорлупа, и только кое-где из каменистой земли пробиваются редкие кустики. Человек, нарисовавший карту, отлично умел передавать характер местности; Развияр научился различать на карте горы, холмы, заросли, каменистые плато, и все это было на прежних местах, никуда не делось за прошедшие годы.

Может быть, он побоялся продолжать путь среди бела дня, по открытой местности. А может быть, подвело воображение – надоело видеть за каждым камнем обескровленное желтое тело, сухие глаза, вцепившиеся в землю руки… Он однажды пощадил этого зверуина и однажды спас. Достаточно, чтобы чувствовать беднягу почти что своей собственностью.

– Мне тоже надо отдохнуть, – сказал медленно. – Там дальше негде укрыться. Пойдем по ровному.

– Пойдем, – четвероногий кивнул. – По ровному легче идти. А эти, на птицах, не вернутся. Теперь им будет не до нас.

* * *

Его двуногого брата звали Короткий-Танцор, потому что он сражался, как танцевал, и танец был всегда коротким. А четвероногого раба звали Лунный-Кстати. И никакого особого смысла это имя не имело – просто старейшина, выдававший юношам имена в день посвящения, не любил Лукса за рассеянность, лень и строптивость. А может быть, даже подозревал в юноше склонность к предательству; как бы то ни было, старейшина оказался совершенно прав: Лунный-Кстати блестяще запятнал свое смешное имя трусостью и изменой.

– В чем трусость? – спросил Развияр. – Я поглядел бы на вашего старейшину, если напустить на него огневуху!

– Мои предки шли в огонь с веселой песней. А я не сумел даже достойно умереть.

– Я собираюсь выжить, – сухо заметил Развияр. – Если ты очень будешь жалеть, что не умер – лучше иди своей дорогой. Мне твои погребальные песни ни к чему!

Они шли бок о бок по едва заметной тропинке вдоль реки. Вернее, Развияр шел по тропинке, а четвероногий не разбирал дороги. Его широкие лапы со втяжными когтями ступали по камням, как по ровному месту. Он был очень бледен и часто пил, припадая к воде, но держался хорошо. Развияр, помнится, после легкой раны провалялся в постели несколько дней… С другой стороны, перед лицом смерти поднялся бы, наверное, и пошел. Даже полудохлый шлепун уползает в щель – надеется выжить.

– Выжить, – повторил вслух четвероногий Лукс, то ли повторяя последние слова Развияра, то ли читая его мысли. – А что ты будешь делать? Там, на границе?

– Расскажи, что там впереди.

– Широкая река… ее нельзя переплыть или перейти вброд. Мост. Посреди реки остров, там разбивается вода… И там имперская застава.

– Они нас пропустят?

– Я не знаю. После того, что случилось…

– А что же, Шуу тебя раздери, случилось? Откуда взялся этот треклятый маг, кто привел его в замок?

– Ты видел головы на пиках? – тихо спросил Лукс. – Или… ты сам их туда нанизывал?

– Нет, – сказал Развияр очень быстро. И, помолчав, прибавил: – Меня не было в том походе. В том, ну…

– Я понял, – сказал четвероногий. – Я… в общем, меня тоже не было. Я хотел, чтобы меня как можно дольше считали мертвецом.

Развияр подумал, что, может быть, Лукс не так уж напрасно себя казнит и обзывает трусом. Есть сражения, на которые мужчина просто обязан выйти – независимо от того, мертвый он или живой.

Лукс тем временем думал о своем. Камни тяжело покачивались под его широкими лапами.

– Я родился позже, – сказал он наконец. – Я не помню, как Утро-Без-Промаха проклял свой род. Матери стали рожать детей, как придется, нарушился вековой порядок…

– Порядок – это когда каждая мать рожает по две девочки, воина и… раба?

Лукс услышал, как изменился голос Развияра на последнем слове. Покосился на него через голое, загорелое, перемазанное высохшей кровью плечо:

– Да. Но это было еще не все…

– «Говорят, в своей ярости он готов был истребить все племя нагоров; говорят, он создал и проклял некую вещь, и если освободить проклятие – все нагоры умрут. Но правда ли это… об этом не знаю и не могу сказать точно. Именем Утра-Без-Промаха пугают в кланах детей – и сейчас, после его смерти».

Лукс остановился. Посмотрел на Развияра со страхом:

– Откуда ты… откуда ты все это знаешь?!

Развияр улыбнулся:

– Я говорил тебе… я переписчик книг. Последняя книга, которую я переписал, называлась «Хроники зверуинов». Там была и карта, которая вывела меня к реке…

– И которая вывела нашего врага к озеру Плодородия, – тоскливо сказал четвероногий. – Матерь Воф, зачем я тебя не убил.

– «Убил, убил», – сварливо передразнил Развияр. – Ну, валялись бы сейчас оба дохлые, и мокрицы ползали бы в наших разинутых ртах. Что с того?

Лукс ничего не ответил. Укорачивались тени, припекало солнце; у Развияра подводило живот – время было подумать о привале.

– Жрать хочется, – сказал он вслух. – Я тут шлепунов ловил, не поймал ни разу… Яйца только нашел, они плесенью воняют…

Лукс, тяжело дыша, поднялся чуть выше по склону. Несколько минут рыскал, оглядываясь, отваливая камни. Развияр наблюдал с недоверием – и потому успел заметить, как мелькнула, вырвавшись откуда-то из щели, неуловимая тень. Послышался влажный удар, Лукс вскинулся на задние лапы, и шлепун, сбитый в прыжке, кувыркнулся и грянулся на дорогу.

– Они вкусные, – сказал Лукс, вытирая ладонью пот со лба. – Только надо поджарить на камне.

Черный камень-стол нашелся ниже по течению. Лукс разделал шлепуна когтем, как ножом. Развияр, подняв брови, смотрел, как ловко он управляется.

И поймал себя на том, что повторяет повадки властелина. Вот эти поднятые брови, манера смотреть на собеседника, легкая улыбка – они стали частью Развияра, он скопировал их, сам того не желая, и повторяет теперь, когда властелин мертв. Когда прозвучал уже этот шепот: «Медный король, Медный король…»

Тушка шлепуна распласталась на камне. Черная поверхность нагревалась под солнцем, как печь. Развияр и Лукс убрались в тень, а шлепун медленно жарился, подрагивая, будто живой.

– Наш враг начал войну первым.

– Вранье. Ваши отряды нападали на замок все время. Обстреливали караваны. Убивали стражников и рабов, угоняли стада…

– Это все Утро-Без-Промаха, – Лукс вздохнул, нашел палочку, перевернул мясо на столе-сковородке. – Он построил замок и обещал, что пока замок стоит – нагорам не будет покоя. Так и случилось.

– Я видел его, – сказал Развияр, судорожно сглатывая от запаха жареного мяса. – Он лежал в шахте у основания замка. Мертвый и с кольцом на пальце.

– Он был маг, – Лукс задумчиво посмотрел на свою ладонь, потом похожим жестом развернул лапу подушечкой вверх и рассмотрел ее тоже. – Старейшины сказали, против заклятья, наведенного магом, поможет только другой маг. Они сказали – пусть мы будем считаться частью Империи, все равно не отдадим свободы. Они так сказали людям. Клан Росы погиб почти весь… А ведь это был самый сильный клан… И головы на пиках. И проклятие Утра, чтобы не рождались дети. Гонцы ушли в Империю, вот этой самой дорогой, что мы сейчас идем. И принесли условие: нагоры должны построить башню для имперского мага и дворец для наместника, кормить их, содержать и отдавать им почести. А за это имперский маг убьет нашего врага. Все собрались на последнюю битву, даже клан Зимы, и я уже не смог отвертеться…

– Боец, – вырвалось у Развияра.

Лукс замолчал – и молча, задумчиво жарил мясо, пока оно не начало подгорать.

– Да ладно, – пробормотал наконец Развияр. – Ты же сам говорил…

Лукс поддел жареного шлепуна когтем и перебросил на белый камень – похолоднее.

– И все было хорошо, – ровным голосом сказал Лукс. – Пока маг не умер. А вот когда он умер, всем стало ясно, что не будет ни башни, ни наместника, что маги вовсе не всесильны, что Империя не сможет защитить нас от проклятия… А моему клану, клану Равноденствия, стало ясно, что брат мой, Короткий-Танцор, ходит пешком на посмертной равнине, униженный, как вот этот шлепун. Я ушел из клана Зимы и стал прятаться в горах, как этот шлепун, когда он был жив. Но мои родичи нашли меня и поймали, как опять-таки этого шлепуна… Ешь. Он же остывает.

– Если ваши старейшины пообещали Императору построить башню, значит, он пришлет другого мага, – предположил Развияр.

– По-твоему, магов у Императора – как мокриц возле речки? И он станет присылать их одного за другим, чтобы они здесь пропадали?

Лукс пожал плечами, чуть улыбнувшись, и Развияр вдруг увидел, каким он был в мирной жизни – до того, как его брата убила огневуха возле пастушьих пещер. Подчеркнуто рассеянным, небрежным и острым на язык; именно такому озлившийся старейшина мог в сердцах дать имечко: Лунный-Кстати…

– Ты любил своего брата? – пробормотал Развияр, отводя взгляд.

– Ненавидел, – ясным голосом отозвался Лукс. – А он ненавидел меня. Наша мать родила трех рабов и одного всадника. Двух рабов пришлось в раннем детстве обменять на девочек – лучших рабов, моих старших братьев, потому что девочек в те годы рождалось мало. А Танцор считал себя слишком хорошим, чтобы ездить на мне. Я никогда не выигрывал Долгий Поход, никогда не приходил первым. Один только раз пришел вторым… Мы с братом не расставались, были, как одно целое. Я видел, как он умер… – Лукс двумя передними лапами разорвал жареного шлепуна на две части. – Выбирай, какую тебе. По-моему, они одинаковые.

Развияр был слишком голоден, чтобы хоть мгновением печали почтить гибель Короткого-Танцора. Урча и чавкая, они сожрали шлепуна, обглодали кости и привалили остатки трапезы камнями.

Развияр подошел к воде, чтобы напиться и умыться. Кожаные сапоги выдержали путь и не собирались рваться – это была добротная обувь, сшитая ремесленниками в замке. Без сапог на этих камнях Развияр мигом бы обезножел; куртка из кожи печорки нагревалась на солнце, как черный стол-сковородка.

Он вошел в воду, не снимая одежды. Замер, чувствуя, как ледяные струйки пробираются между курткой, рубашкой и, чуть согревшись, касаются кожи. Он так делал однажды – правда, потом долго пришлось сушиться, разложив пожитки на камнях…

– Смотри! – тонко крикнул Лукс.

Над горизонтом поднимались три крыламы. На этот раз они летели низко, неспешно, кругами – кого-то высматривая на земле.

Развияр выскочил из реки, разбрызгивая и разливая по камням потоки воды, поскальзываясь и чуть не падая. Бежать было поздно – крыламы, даже неторопливо парящие, приближались с каждым мгновением. Убегать от них по земле не имело смысла.

Лунный-Кстати замер, опустив руки, низко присев на растопыренных лапах. Желтые когти вцепились в землю. В глазах было выражение, какое Развияр уже видел однажды: похожий взгляд был у Лукса, когда туча бабочек-кровников высасывала его живьем в зарослях колючих кустов.

– Не стой! – рявкнул Развияр. – Ищи, где спрятаться!

От берега поднимались невысокие гладкие скалы – шлепунам было вольготно прятаться в трещинах, но человек, а тем более зверуин в них укрыться не могли. Кое-где росли кусты, но редкие, низкие. Развияр оглянулся на реку. У него мелькнула сумасшедшая мысль: что, если нырнуть и пересидеть пока на дне?!

– Зачем они? – тихо спросил Лукс. – Не понимаю.

– Ложись!

Четвероногий послушно лег под раскидистым, но почти прозрачным кружевным кустом. Рядом упал Развияр. Мокрая рубашка прилипла к телу.

– Их не должно тут быть, – с тупым отчаянием повторил Лукс. – Имперские стражники? За мной? Не может быть…

Развияр смотрел, как приближаются крыламы. Они то снижались, то снова набирали высоту. То уклонялись, и тогда Развияр начинал умолять, чтобы маршрут их пролег в стороне – но небесный патруль шел точно над речкой, и Развияру с Луксом суждено было попасть ему на глаза через минуту, не более.

Но случилось иначе. Птица, летящая впереди, вдруг упала – Развияр подумал уже, что она разобьется о камни, но птица развернулась в падении – стали четко видны три человеческих фигуры на ее спине. Всадники одновременно, будто тени друг друга, сделали какое-то движение – такое привычное и знакомое Развияру, но он не сразу понял, что происходит. Маневр первой птицы повторили две другие, так же развернулись, но сидящих людей Развияр не разглядел. Птицы пропали из поля зрения – снизились и почти сразу взлетели высоко в небо. Развернулись и ушли назад – в глубь земли зверуинов.

По-прежнему шумела, катилась в камнях река. Совсем неподалеку охнул в камнях шлепун. Осмелел – и заохал басовито, раскатисто, призывая подругу.

* * *

Ни Развияр, ни Лукс не могли знать, что происходило в совете старейшин. Что говорили императорские посланцы, сошедшие со своих крылам? Что отвечали им зверуины? Торговались ли, оправдывались, обвиняли? Отказывались от договоренностей, искали, на кого свалить вину за гибель мага?

Перебравшись через невысокую гряду камней, Развияр и Лунный-Кстати увидели их; Лукс остановился, припал животом к земле, прижал ладони к груди:

– Это они. Это мои…

– Родственники? – в ужасе спросил Развияр.

– Из моего клана, – еле слышно сказал Лукс. – Посмотри… Эти… они не забрали стрелы.

Стрел было девять – по числу всадников на крыламах. Оперение белое и ярко-желтое. Жертв было всего восемь, и только один, старый получеловек с седой головой и редкой щетинистой бородой, был убит двумя стрелами.

– Посмотри, как они стреляют! – с болью сказал Лукс. – С лету… по бегущим…

Развияр и сам все прекрасно видел. Каждая стрела была всажена, как иголка в подушечку, с расчетом убить сразу. И они умирали на бегу – лапы рабов продолжали нести уже мертвые тела, а всадники валились из седел и катились кубарем по земле, разбиваясь о камни, уже мертвые.

– И они не забрали стрелы. У нас так делается в знак того, что это не убийство и не бой, а казнь. Это мой клан, Равноденствия… Старейшины, вожди… Что это?

Лукс обернулся к Развияру, как будто тот мог знать ответ.

– Они чем-то прогневили Императора? – спросил тот, не раздумывая, наобум.

Лукс сглотнул.

– Не знаю. Я слышал только пересказы, сплетни… Равноденствие всегда было против союза с Империей. С самого начала. Потом говорили, что маг не выполнил обещания, не снял проклятия… Не сумел разрушить замок… И, значит, нет власти Императора над нами, нет обязательств… Мне было не до того, честно. Меня тогда искали, чтобы вернуть в могилу брата… Что это, как ты думаешь? Месть за этого проклятого мага?

– Это передел власти, – сказал Развияр и снова, со страхом и отвращением, услышал нотки властелина в своем голосе. – Начало новой войны. Наверное.

Лукс отошел в сторону. Обхватил себя за плечи. На коже его предплечий выступили мурашки.

– У них оружие, – сказал Развияр. И тут же сам себе ответил: – Но мы не такие дураки, чтобы их грабить. Их найдут. Пусть лучше все будет при них, до последнего ножика.

Он с трудом оторвал взгляд от тела старика, убитого двумя стрелами. Старейшины клана Равноденствия были против союза с Империей; их строптивость пришлась очень кстати, когда понадобилось срочно найти виноватого в гибели мага и неудаче похода.

– Проклятая земля, – сказал он вслух. – И проклятие не снято.

Лукс повернулся и побрел прочь, припадая на все четыре лапы.

* * *

Они переночевали на голой земле. Под утро Развияр, не выдержав холода, привалился к теплому, мягкому, шерстистому боку Лукса. Тот не возражал; Развияр согрелся и перестал трястись.

Утром они снова тронулись в путь и шли молча, пока не увидели место слияния двух рек. Поток, много дней ведший Развияра к цели, казался ручейком в сравнении с ползучей массой воды, с рекой, похожей на текущее море. Лукс, кажется, тоже поразился: он никогда не бывал здесь и не предполагал, что пограничная река такая огромная.

Развияр, прикрыв глаза, вспомнил карту: здесь проходила граница зверуинских земель. Совсем рядом был верхний край страницы – там, в библиотеке, и позже, в замке, когда Развияр восстанавливал карту по памяти.

– Пришли, – сказал он вслух.

Они прошли еще чуть-чуть вдоль пограничной реки, противоположный берег которой терялся в дымке, и увидели каменный мост, кое-где обвалившийся, но с виду еще проходимый. Вода под ним закручивалась темными воронками; колоссальная река текла беззвучно, но в ее маслянистом движении чувствовалась скрытая опасность. В мареве жаркого дня остров казался низким облаком посреди воды.

Лукс сел. Сидя, он был ростом со стоящего человека. Его смуглый живот, покрытый поджившими ранками, безволосая грудь и плечи вырастали из звериного тела так же естественно, как замшелый камень вырастает из высокой травы. Он сидел и глядел на Развияра, будто чего-то от него ожидая.

Развияр уселся рядом. Они сидели в скудной тени, глядя, как дрожит воздух над берегом и как беззвучно бурлит река. Лукс задумчиво приводил себя в порядок – когтями вычесывал шерсть, пальцами распутывал колтуны, выбирал репьи. К Развияру вернулись мысли, занимавшие его все время последнего перехода – они не имели ничего общего ни с выживанием, ни с планами на ближайшее будущее.

Он думал о людях, собиравшихся жить долго и наделенных властью. О властелине. О зверуинах. О маге. О том, что могучие умерли, а обреченный выжил. Лукс грациозно изгибался, вычесывая шкуру на бедрах; шерсть его вздыбилась, и отметины от шпор стали почти незаметны. Всадник, носивший эти шпоры, тоже умер.

Развияр перевел взгляд на реку. Ему были знакомы голод и жажда; чувство, теперь владевшее им, было сродни и тому и другому. Раньше, в замке, это чувство уже навещало его. Тогда его бесили собственные глупость и слабость, он желал стать умнее и сильнее, внимательно слушал сотника Брана, тренировался с клинками, бегал по горам с мешком камней за плечами, но это было не то, вопреки всем стараниям он оставался таким же слабым и глупым…

– Что же мне нужно? – спросил он шепотом.

Лукс услышал. Оставил в покое свой хвост, который минуту назад любовно чистил от приставших репьев.

– Что нужно? – переспросил удивленно. – Я думаю, перейти эту реку и остаться в живых.

Развияр повернул голову:

– А что тебе нужно?

– Я думаю, того же самого, – Лукс улыбнулся. Это была вторая или третья его улыбка на памяти Развияра. – Нам нужно выжить.

– А потом?

– Какой ты скучный. Потом будет видно.

– Лукс, – спросил Развияр медленно. – У тебя есть что-то, что тебе дорого? Кроме жизни?

Лукс выпустил свой хвост. Тот аккуратно лег на камень, белый кончик его дрогнул.

– Ничего, – сказал, подумав. – Все, что было, я уже потерял – свой клан, брата, семью. Честь, в конце концов. У меня нет ничего, кроме жизни, но как по мне – этого уже очень много. Только мертвецам нечего терять.

– Жаль, – сказал Развияр, глядя на остров в клубящемся мареве. – У меня тоже ничего такого нет.

– Ты мастер задавать глупые вопросы, – с уважением сказал Лукс. – А вот что ты скажешь дозорным на мосту, когда они спросят, кто ты такой?

– Просто человек.

– Человек, который пришел с земли нагоров. В одежде воина, – Лукс окинул Развияра оценивающим взглядом. – Ладно, в остатках одежды воина.

– Что же мне, раздеться и идти голым?!

Лукс помотал головой:

– Голый человек еще подозрительнее… А если я спрошу тебя, кто ты такой? Пока мы еще не перешли границу?

– Ты уже спрашивал. И я ответил.

Лукс вздохнул:

– Ты не объяснил главного. Почему ты ушел? Почему захотел бежать, если властелин замка так ценит тебя, что доверяет огненных тварей? Ведь замок выстоял, маг ничего не смог с ним сделать. Он не смог даже убить каменного властелина, тот остался жив, и теперь…

– Он умер, – вырвалось в Развияра. Его передернуло: он вспомнил прерывающийся, жадный шепот: «Медный король, Медный король»…

Лукс отшатнулся. Смуглые его щеки снова пожелтели – кровь отхлынула от лица.

– Я тебе не верю, – сказал он с благоговейным ужасом. – Ты видел его мертвым?

– Да, – Развияр отвернулся. – Потому и ушел.

– А…

Лукс запнулся. Тень от камня, под которым они сидели, медленно переползала, укорачивалась.

– Значит, маг его все-таки убил, – скорее себе, чем Развияру, сказал Лукс. – Значит, он все-таки смог…

Развияр подумал с облегчением: вот и не надо ничего объяснять. Картинка мира достраивается, как домик по известным чертежам; может быть, в замке тоже поверят, что властелин умер по воле мага? И волею мага в его грудь помещен был клинок?

– Что теперь будет? – снова спросил Лукс.

– Император захочет взять эти земли себе. Но проклятье Утра-Без-Промаха осталось в силе. Будет война. И нагоры проиграют.

Лукс лег на живот, вытянул лапы, ладонями уперся в землю. Очень низко опустил голову, Развияр увидел его шею под спутанными волосами.

– Знаешь, – сказал, не глядя. – Ты… иди, наверное, сам.

– Что?

– Сам переходи границу… Я останусь. Все-таки…

Сделалось тихо.

– Старейшин Равноденствия убили, – снова заговорил Лукс, будто пытаясь убедить себя. – Без них… может быть… свои меня не тронут. Раз уж такая судьба… Лучше умереть в бою, тогда на зеленой равнине после смерти можно будет все объяснить Танцору. Сказать, что я не струсил, а опоздал ради великой миссии.

С каждым словом его голос делался все увереннее.

– Да. Я пойду в клан Зимы. Узнаю новости. Понадобятся бойцы. Я хороший боец, а не то, что ты подумал. Надо брать с собой щиты, чтобы заслоняться от стрел с воздуха. Мы с Танцором здорово отработали парный бой со щитами… Жаль, что его нет. Но ничего: наверняка найдутся пешие всадники… Ты, может быть, со мной пойдешь?

Он поднял голову. В его глазах была настоящая надежда – требовательная. Страстная.

– Нет, – с усилием сказал Развияр. – Послушай, ты ведь собирался выжить.

– Разве я бессмертный? – голос Лукса снова дрогнул. – Рано или поздно… придется объяснять Танцору, как это вышло. А ты… не пойдешь со мной, нет?

– Нет, – повторил Развияр и поднялся. – Знаешь… неплохо, что мы повстречались. Но вот…

Он запнулся и развел руками. Потом повернулся и пошел к мосту.

* * *

Поначалу он просто шел, как ходят по мостам, осторожно, но почти без труда. Потом стало хуже: чем дальше, тем непроходимее делался мост. Может быть, его когда-то размыло половодьем, или в него стреляли из катапульты, или просто время на середине реки шло быстрее: Развияр пробирался теперь, цепляясь за остатки перил, прыгая с камня на камень, ощупывая кладку перед собой, сбивая в воду непрочно сидящие кирпичи. От воды несло холодом, неожиданным среди жаркого дня.

Остров сделался ближе, выступил из облака. И почти сразу обнаружилось, что дальше хода нет. Целый пролет между двумя опорами обрушился, и от одного обломка до другого было пять или шесть широких шагов – если бы Развияр умел шагать по воздуху. Но он не умел.

Тяжело дыша, он сел на край моста, свесив ноги. Отдохнуть, думал он. Время есть, думал он. Добыть веревку? Добыть длинную палку? Нет, здесь нет деревьев… Идти вдоль берега? Искать другой мост или, может быть, брод?

Река лилась под его ногами, маслянисто-черная. Не хотелось касаться этой воды. Развияр, пожалуй, не стал бы ее пить.

Вцепившись в искрошившиеся камни, он подумал в каком-то оцепенении: вот если бы здесь была длинная жердь, срубленное у корня молодое дерево. Ценная вещь, необходимая, без которой нельзя. Тогда можно было бы провести над ней рукой и сказать: «Медный король…»

Он вздрогнул и чуть не свалился вниз. Наваждение проняло его, как глоток морской воды. Он даже закашлялся, таким зримым, плотным, ощутимым был соблазн.

Он затряс головой и поднялся на дрожащие ноги. Противоположный край разлома не сделался ближе, но солнце миновало полдень и начало склоняться. Никогда в жизни, сказал себе Развияр, больше никогда в жизни я не стану этого делать; не знаю, откуда эта магия, и кто научил этому обряду старого Маяка, и кто научил властелина, и сколько в мире есть людей, знающих эту тайну. Но я больше – никогда, лучше пусть я сдохну, свалюсь сейчас в эту черную реку, захлебнусь…

Из-под подошвы у него вырвался камень и полетел, поворачиваясь, вниз, и беззвучно достиг воды.

– А теперь я найду что-нибудь, чтобы переправиться, – сказал Развияр вслух – не то себе, не то мосту. И, оступаясь, повисая над черной водой, побрел обратно.

Лукс стоял на берегу, у самого моста, переступая с лапы на лапу, будто танцуя. Грыз ногти, глядя, как возвращается Развияр, и кинулся к нему, едва тот сошел с моста:

– Ты передумал?!

По мере того, как Развияр объяснял ему суть дела, нервное лицо зверуина становилось все бледнее и отрешеннее.

– Я найду палку, – завершил Развияр. – Или веревку. А лучше и то, и другое.

– Какая, говоришь, там дыра? – бесцветным голосом спросил Лукс.

– Шагов пять или шесть.

Лукс сжал губы. Обернувшись, посмотрел на небо над далекими горами. Развияр проследил за его взглядом, но ничего особенного не увидел; зверуин обхватил себя за плечи и покачнулся – вперед-назад.

– Идем, – все так же тихо и бесцветно сказал Лукс. – Попробую помочь.

* * *

Вдвоем они добрались до пролома быстрее – Развияр приобрел некоторую сноровку, а зверуин от природы умел ходить по горам и развалинам. Добравшись до пролома, они некоторое время стояли молча. Развияр боялся, что Лукс скажет: нет, это слишком далеко. А Лукс смотрел то на воду, то на противоположный край провала, шевелил губами и думал неизвестно о чем.

– Ну? – не выдержав, спросил Развияр.

Лукс потер ладонями лицо:

– Садись ко мне на спину.

Развияр снова смерил взглядом расстояние. Он видел, как прыгают зверуины. Как они поднимаются вверх по почти отвесной скале, как перемахивают с камня на камень. Но он прекрасно помнил, как раненный Лукс еще два дня назад еле ноги волочил.

Он хотел спросить: «Ты уверен, что сможешь?». И еще хотел спросить: «Разве мне можно садиться на место твоего брата, которого я убил?». Уже открыл было рот – но вспомнил, как Лукс назвал его мастером задавать глупые вопросы. И был ведь прав.

Балансируя на камнях, он вплотную подошел к зверуину. Закинул ногу на его теплую мягкую спину, подтянулся. В прошлый раз он сидел верхом на Лунном-Кстати, когда тот еще носил седло и стремена. Развияр ощущал тогда, что, садясь верхом, унижает пленника. А теперь этого чувства не было.

Лукс повернул голову, Развияр увидел его профиль:

– Держись за плечи. И колени сожми.

– Тебе разве не надо разгоняться? – пролепетал Развияр.

– Тихо, – сказал Лукс. – Смотри вперед, а не вниз.

Он присел, напружинив лапы. Развияр чувствовал, как напряглись его мышцы – не каменно, как у раба, вертящего тяжелый ворот. Мышцы зверуина перетекали под шкурой, будто вода под мостом – неуловимо, пружинисто и опасно. Руки согнулись в локтях, голова наклонилась вперед. Развияр набрал полную грудь воздуха, и в этот момент Лукс прыгнул.

Он все-таки был ослаблен. Прыжок получился короткий и судорожный. Но даже такой прыжок был маленьким полетом.

Вцепившись в плечи Лукса, сжав колени, Развияр взмыл вместе с ним. Увидел реку и черные глаза водоворотов. Увидел небо в струящейся полуденной дымке. Увидел летящую тень четвероногого со всадником на спине. И в следующий миг с разгона ткнулся лицом в мокрую спину зверуина. Тот приземлился на передние лапы, пошатнулся, задняя сорвалась – и снова нашла опору. Лукс стоял на четырех лапах, расставив согнутые локти, наклонив голову – а проем остался позади.

Развияр сполз с его спины. Вытер лицо рукавом, прокашлялся:

– Спасибо. Здорово это… у вас.

Лукс не глядел на него. Он смотрел на реку, на пролом, на оставленный берег.

– По-моему, – осторожно сказал Развияр, – тебе не надо возвращаться.

Зверуин резко обернулся. Развияр подался назад, оступился и чуть не упал: зверуин вовремя перехватил его за руку.

– Повтори, что ты сказал, – выдохнул Лукс.

– По-моему, тебе не надо возвращаться. Тебя там наверняка убьют.

– Это не оправдание! – выкрикнул Лукс. – Мои предки шли в огонь, смеясь…

– Конечно, – Развияр осторожно высвободился. – Но… мне кажется, что ты уже мертвец. Для своих. Мертвые не сражаются.

* * *

Молча, бок о бок, они прошли путь по мосту до острова. У Развияра дрожали колени, Лукс то и дело поджимал ушибленную переднюю лапу. Так, ковыляя и перебираясь с камня на камень, они вышли на плоскую каменистую площадку. Остров был перегорожен высоким забором, и в центре его стояла каменная арка, до половины прикрытая решеткой.

– Кто такие? – с интересом спросил имперский стражник, когда-то бравый, а теперь располневший и обрюзгший. За его спиной стояли двое молодых, со взведенными арбалетами.

– Нагоры, – за двоих ответил Развияр. – Я всадник. А это мой брат.

* * *

Дорога оказалась заброшенной, пыльной. В опасных местах над обрывом были вкопаны каменные столбики. Сойдя с моста, Развияр и Лукс шли молча. Лукс беззвучно шевелил губами, мотал головой, будто от чего-то отказываясь, и то и дело ловил кисточку бьющего по бокам хвоста. Развияр знал, что Лукс скоро заговорит, и не ошибся.

– Знаешь, что я только что сделал?

– Перешел границу. Как и собирался.

– Предал… покинул землю предков.

– Где тебя хотели убить. Без вины, между прочим.

Лукс вздохнул сквозь сомкнутые зубы:

– Есть еще одна… вещь. Я раб.

– Чей? – Развияр усмехнулся.

– Твой.

Развияр сделал несколько шагов, потом остановился. Лукс смотрел исподлобья, без улыбки.

– Объясни, – мягко попросил Развияр. – Или признайся, что ляпнул глупость.

Лукс помотал головой:

– Каждому, кто родился на четырех лапах, нужен всадник.

– Ты вышел за границы своей страны и своих законов. Значит…

– Нагор, рожденный, чтобы ходить под седлом, не может перестать быть рабом. Это сама природа.

– Да? – Развияр начал волноваться непонятно почему. – А Утро-Без-Промаха?

Лукс отпечатал когтистую лапу в коричневой придорожной пыли. Поднял. Посмотрел на лапу, потом на отпечаток.

– Утро-Без-Промаха был маг. Да, он восстал против законов и убил всадника, своего брата. Но это ничего не изменило в его судьбе. Он нашел себе нового господина. Другого всадника.

Развияр вспомнил властелина. Черные волосы с ниточками седины. Рассеянный, цепенящий взгляд. «Медный король, Медный король…»

Он глубоко вздохнул, унимая внезапную дрожь.

– Мы ищем себе всадников… даже когда мы вне закона, – тихо сказал Лукс. – Мы хотим, чтобы они за нас решали, совершали наш выбор. Ты решил за меня… мне легче. Спасибо тебе. Очень трудно жить без всадника.

– Лукс, – Развияр охрип. – Ты сам решил. Это был твой выбор!

Зверуин посмотрел укоризненно:

– Нет.

И пошел вперед, а Развияр, помедлив, за ним. Лукс опустил хвост, и светлая кисточка чертила прерывистый след в дорожной пыли.

Дорога плавно поднималась вверх. На склоне горы показались темные створы пещер, перед самым большим торчала жердь с развевающимся на ней лоскутом ткани.

– Пастбища, – сказал Развияр, думая о другом. – Здесь тоже печорок пасут.

Садилось солнце. Облака на западе складывались янтарно-розовым, зыбким дворцом.

– Как Мирте, – сказал Развияр. – Очень похоже.

– Как что?

– Мирте, летающий город. Там живут люди с золотыми волосами. Они очень мудрые и добрые, не убивают даже крыс.

– Вот бы попасть туда, – сказал Лукс неуверенно.

Развияр сдавленно засмеялся:

– Я тоже иногда думаю: вот бы попасть туда.

– Есть хочу, – Лукс поежился. – Здесь водятся шлепуны, как ты думаешь?

* * *

После захода солнца черные камни перестали греться. Лукс развел костер из сушняка и поджарил добычу на вертеле. Получилось вкусно. Развияр обгладывал кости, смотрел в затухающий костер и искоса поглядывал на Лукса.

– С голоду не умрем, – сказал зверуин почему-то извиняющимся голосом.

– Уже неплохо, – Развияр кивнул. – Что еще мы можем делать?

– Что угодно. Можем наняться охранять что-нибудь или кого-нибудь. Я хороший боец, а ты… Ты хороший стрелок?

– Порядочный, – сказал Развияр. – Только стражником я уже был. Надоело.

– Тогда чего ты хочешь?

Развияр помолчал. Если бы он мог сказать словами, чего хочет.

– Большую библиотеку, – сказал, потягиваясь. – Чтобы стены ее были увешены сетями пауков Ча – от сырости. И чтобы располагалась эта библиотека в самом высоком доме города Мирте, и чтобы пели струны, и на крыше стояла день и ночь оседланная крылама – для меня… Или даже крылатая повозка. Вот чего я хочу.

Лукс некоторое время озадаченно молчал.

– Да, выдумывать ты мастер, – сказал наконец. – Тебя послушаешь – так и не знаешь потом, что с ушами-то делать.

* * *

В селении, куда привела их дорога, жили не обыкновенные дикие пастухи вроде тех, что поставляли молоко и мясо печорок в замок властелина. Здесь обитали граждане Империи, переселенные на каменистую окраину, к самой границе, частью по собственной воле, частью приказом Императора. Жили они не в пещерах и не в жалких хижинах, а в добротных домах, сложенных из камня, с большими печами. Гостей, вопреки опасениям Развияра, встретили приветливо. Хозяин дома, в который они постучались, сложил перед печкой горку сушняка и с поклоном попросил Развияра развести в печи огонь.

– А… зачем? – Развияр растерялся. Ночь обещала быть не холодной, в каменном доме так и вовсе было тепло, а топлива в здешних краях вечно недоставало.

– Ну как же, – удивился хозяин. – Традиция!

И рассказал, что там, откуда он родом, каждого путника просят развести в печи огонь. Говорят, где-то по дорогам ходит человек по имени Бродячая Искра, или Печник. В доме, где он растопит очаг, всегда будет мир и счастье. А там, где он сложит печь, родится маг; слушая его, Развияр вспомнил строки в «Хрониках», объясняющие происхождение Утра-Без-Промаха: «…селение клана Росы посетил человек, именуемый Бродячей Искрой… сложил каменную печь в доме вождя. Вскоре старшая жена вождя родила мальчика-раба…»

Лукс заснул на матрасе, набитом сухими листьями. А Развияр допоздна расспрашивал доброго хозяина о землях, где тот жил раньше, и все пытался узнать что-нибудь о лесах, где на выжженных делянках крестьяне выращивают злаки, где в изобилии водятся белки с огненно-рыжими хвостами, где в гуще леса колышется паутина с застрявшими в ней птичьими скелетиками.

Хозяин слушал, полуоткрыв рот, высоко подняв кустистые брови. Леса, сказал он, в Империи обычное дело: в Лесном уделе, и на живых землях, и даже в Безземелье кое-где растут. Но о таких, как Развияр рассказывает, он, хозяин, прежде не слышал. Может быть, это не в Империи вовсе, а где-то на окраине?

Может быть, согласился Развияр.

Тогда хозяин рассказал ему ответную историю: все землеграфические карты всего света собраны в Столице, во дворце Императора. Только Император, пожелав узнать неведомое, щелкает пальцами с перламутровыми ногтями, – вот так, – и ему тут же подносят карту, где качаются под ветром леса, пылят дороги, поют бродячие музыканты, потому что эта карта живая и в точности показывает, что и как делается в мире. Император может знать, что мы сейчас с тобой разговариваем – для этого ему достаточно наклониться и приблизить к карте свой всевидящий глаз. А если он разгневается на какую-нибудь провинцию, то просто посыплет это место на карте солью. И там случатся неурожай и бедствия, и так будет, пока Император не смилостивится.

Развияр ушел спать, пораженный величием Империи. Но снились ему не Император в высоких покоях и не карты, посыпанные солью. Он видел светлячков в высоких кронах и белок, несущиеся по земле рыжей волной.

Глава седьмая

Они шли от селения к селению, промышляя охотой. Людей на дорогах становилось все больше, все чаще попадались столбы с развешенными на них указами и законами. Развияр всегда останавливался, чтобы подробно рассмотреть такую бумагу: документы были радужные, чуть заметно переливающиеся перламутром. Настоящие имперские грамоты.

Местные жители в основном не умели читать, но бумагам кланялись. Иногда сыпали крошки на землю перед столбами – это-де приносит удачу и защиту. В указах обещалась лютая смерть ворам, браконьерам, убийцам и фальшивомонетчикам, а люди улыбались, глядя на радужное сияние, и подолгу стояли, любуясь красками. Развияр удивлялся.

У окрестностях городишки под названием Ливень зверуина взяли за браконьерство. Лукс шастал в кустах, а Развияр шел по дороге, думая о своем, присматриваясь к городу, лежащему впереди, в низине. Задумавшись, присел отдохнуть на камень, услышал топот и возню, поспешил на помощь; оказалось, что четверо стражников (в полном составе вся городская стража) накинули на Лукса арканы и скрутили, хотя тот и не думал сопротивляться. На земле валялась, раскинув короткие крылья, убитая кормуха: толстая, вкусная птица.

– Далеко забрался, зверуин, – сказал начальник стражи. И, не ожидая ответа, обернулся к своим. – Выбирайте сук повыше, эти твари живучие… Вон та ветка вроде годится.

Один стражник бережно подобрал с земли кормуху, другой достал веревку, третий полез на дерево. Развияр с удивлением понял, что Лукса собираются повесить прямо здесь – без вопросов и без суда.

– Эй, – сказал он начальнику стражи.

Оружия по-прежнему не было. Бродя по дорогам и бездорожью, Развияр пообносился, пропылился, оброс жидкой юношеской бородой и вид имел жалкий. Но когда он сказал – «эй», – начальник стражи повернул голову.

Они встретились глазами. Много позже Развияр понял: в те дни он копировал повадки властелина, как переписчики копируют буквы и строчки. Встретившись с ним взглядом, стражник не стал отмахиваться от придорожного бродяги с нагловатыми замашками. Он выслушал Развияра, и эти несколько слов спасли Луксу жизнь.

Зверуина забрали в Ливень и заперли в тамошней тюрьме – железной бочке без окон, наполовину врытой в землю. Развияр нашел самую большую таверну, заказал кружку бульона и взялся рассказывать «Поучительные сказания о людях, животных и прочих тварях». Вокруг понемногу собралась толпа; Развияр рассказал, как сытуха пожелала стать крыламой, и потребовал от слушателей платы. Ему собрали в чью-то шапку пригоршню монеток. Развияр рассказал, как дочка дровосека решила выйти замуж. Толпа сделалась гуще, Развияр пообещал, что больше не скажет ни слова, пока не получит пять императорских реалов.

Над ним смеялись, его ругали. Забрав заработанное, он вышел из таверны и отправился в другую, напротив. Там взял себе кружку кипятка и взялся рассказывать «Историю зверуинов».

Ливень был маленьким, захолустным, сонным городишкой. Собрать за ночь пять реалов оказалось делом невозможным. Близился рассвет, и Развияр уже строил заведомо проигрышные планы освобождения Лукса силой, когда один лавочник, молодой, но очень толстый, застенчиво попросил его рассказать еще раз про корабль женщин. Развияр вспомнил Восточную темницу, каменные стены, пол, покрытый мхом, ручеек, выбивающийся из стены, и сопение надсмотрщика Роджи.

– Жили две женщины, первая была жена сапожника, другая – жена купца, торговавшего пухом. Жена сапожника была верна своему мужу, и даже в мыслях не прелюбодействовала ни с кем. Жена торговца пухом любила спать на мягких перинах, сладко есть и тешить свою похоть; однажды…

Лавочнику жалко было денег. Но Развияр пообещал рассказать что-то особенное; три оставшихся реала, три желтых кругляшка, упали ему в ладонь один за другим, в то время как Развияр пересказывал одно за другим приключения фаворитки.

Лавочник не знал, что эта книга запрещена в Империи. Понятия не имел, из какого текста рассказчик вырывает, как лоскуты, описания плотских утех.

– «Выбравшись из бассейна, она обтерла бедра душистым маслом, накинула на плечи шелковую сеть и так, под звуки струн, встретила возлюбленного…»

Когда Развияр был младше, его совсем не занимали затяжные сцены обольщения. Теперь он читал их заново, отстраненно понимая, почему сопел Роджи и за что платит лавочник, но сам оставаясь равнодушным. Его не волновали ни «шелковая кожа на внутренней поверхности бедер», ни «тайные локоны», зачем-то «умащенные маслом». Когда он думал о женщинах, ему представлялись не голые груди, не Джаль и не Крылама: ему виделся парящий город Мирте на горизонте, золотые шпили и бирюзовые арки, белые мосты и далекая музыка.

– «И он вступил в нее властно, так что она застонала и откинула голову, и волосы ее погрузились в бассейн…»

Утром Развияр явился к начальнику городской стражи и заплатил пять реалов за освобождение Лукса. Стражник долго считал деньги, смотрел то на монеты, то на пришельца, тупо хмурился, не понимая, как можно за ночь собрать такую сумму. Хотел предположить какую-то гадость, уже в готовности ухмыльнулся, но, встретившись с Развияром взглядом, удержался и тем сохранил себе жизнь.

– Ну и воняет в этой их тюрьме, – сказал Лукс вместо приветствия. – У меня даже аппетит пропал.

Они молча вышли за город – за так называемую стену, хлипкую, кое-где кирпичную, а местами плетеную из лозы.

– Садись, – сказал Лукс.

Развияр взобрался ему на спину, ухватился за плечи, и Лукс рванул по пыльной дороге, в дикой скачке закидывая вбок задние лапы, оставляя смазанные, широко разбросанные следы. Он гнал по равнине так, что у обоих свистел в ушах ветер, и кричал на бегу, и Развияр вторил ему охрипшим за ночь голосом:

– А-а-а-а-а!

Они неслись, слившись в единое четвероногое существо, празднующее новый день жизни.

* * *

– У твоего брата были жены?

Они все-таки убили кормуху, убедившись, что вокруг нет стражи, зажарили птицу костре и съели вместе с мягкими костями.

– Нет, – Лукс встопорщил растопыренными пальцами шерсть на боку. – У него была одна невеста. Она мне совсем не нравилась. Я думал, может быть, он хоть вторую возьмет, какую я захочу.

Развияр потер кончик носа:

– Я не понимаю, как это. Две жены на двоих.

– Это только так говорится, что на двоих, – Лукс вздохнул. – С моим-то братцем, с Танцором, мне не досталось бы ничего. У всадника право первой ночи.

Развияр лег на спину. Ему ни с того ни с сего вспомнилась Джаль: что было бы, согласись она бежать с ним из замка? А ничего хорошего. Поймали бы обоих.

– А что стало с его невестой, когда его… когда он погиб?

– Вышла за другого, – равнодушно ответил Лукс.

– Она его любила?

– Откуда я знаю? – Лукс, кажется, немного обиделся.

Заканчивался день. Вечер был прохладнее вчерашнего, а тот был холоднее позавчерашнего: близилась осень, а за ней зима.

– Я знал одну девчонку, – помолчав, начал Лукс. – Из нашего клана. По-моему, она любила меня.

Развияр приподнялся на локте:

– Слушай, Лукс… А как у вас? У тебя? С женщинами? У тебя кто-то был?

Лукс принялся чистить когти на передних лапах – он всегда так делал, когда смущался. Странно было смотреть, как он ковыряет острой палочкой, добывая песчинки из-под загнутых костяных лезвий.

– У меня могло быть, только когда брат мой женится. И уступит мне вторую ночь.

– Странно. Я вот ни на ком не женился, а…

– Так ты же дикий! – вырвалось у Лукса. – То есть, я хотел сказать, что ваши обычаи дикие. Ну… не такие, как наши.

Развияр не обиделся. Он делил своих женщин с толпой стражников, и всем это казалось простым и естественным. А кому-то могло показаться диким. Мир широк.

– Как же ты теперь? – спросил он у Лукса.

Тот покраснел – смуглая кожа сделалась еще темнее.

– Если я женюсь, – вслух подумал Развияр, – получается, я должен отдать свою жену тебе?

– Ничего ты не должен.

– Нет, ну почему, – Развияр улыбнулся от осознания собственной щедрости. – Пожалуйста… Если увидишь девушку, которая тебе понравится, – скажи мне.

Лукс засмеялся. Развияр не понял, чего было больше в его смехе – смущения или благодарности.

* * *

Изголодавшись, зато насмотревшись вдоволь на повседневную жизнь имперских дорог и селений, они прибыли в первый по-настоящему значительный город на их пути. У городских ворот стояла не просто застава – каменное строение, не то казарма, не то тюрьма, не то контора. Выстояв длинную очередь, Лукс с Развияром вошли в прохладное сыроватое помещение и предстали перед старым, морщинистым, одноруким чиновником.

– Кто такие?

– Нагоры, – привычно сообщил Развияр. – Я всадник. А это мой брат. Идем из наших земель, смотрим Империю, набираемся ума…

Чиновник коротко взглянул на него из-под лысых надбровных дуг:

– Набираться ума – это правильно, это хорошо, маленький гекса… Ты правду говоришь, эта зверушка – твой родной брат?

– Я не зве… – начал Лукс и замолчал. В каменном помещении сделалось тихо, только слышно было, как гудит ожидающая допуска очередь.

– Документов у вас нет, конечно, – сказал чиновник. Его единственная рука перебирала бумаги на столе.

– Мы идем с земель нагоров, – сказал Развияр, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно. – Там ни у кого нет…

– Патруль, – негромко сказал стражник.

Появилась троица молодцов при оружии. Развияр вспомнил, как переходили мост на границе: так легко перешли, что совсем потеряли бдительность…

– Отведите этих двоих для разбирательства, – велел однорукий стражникам. – Только в разные камеры. В разные.

* * *

Ночью ворота не закрылись, как можно было ожидать. В настоящем имперском городе жизнь кипела при свете солнца и при свете звезд. Сидя в вонючей клетушке, наполовину под землей, Развияр слышал, как гудит очередь, резко трубят сигнальные трубы, грохочут колеса и кричат вьючные животные. От скуки – и чтобы успокоиться – он стал вспоминать всех ездовых тварей, каких увидел за последние дни на дороге. Рогачи с горбами – это раз, их запрягают в повозки. Ракушники – животные с роговым панцирем на спине, вроде неровной чаши, куда так удобно грузить тюки – это два. Ездовые саможорки… На них ездят, кажется, только старшие чиновники, и только те, кому спешить некуда. Под днищем такой повозки прячутся черные панцирные гусеницы, втягиваются сами в себя и сами из себя выходят, вот гадость-то. Потому и называются саможорки. А со стороны кажется, что повозка едет сама…

Он лежал на каменном полу, забросив руки за голову. Страха почти не было. Он видывал в жизни многое, и скрипучий трюм «Чешуи», и рабский караван, и Восточную темницу в замке. И яму, куда его бросили после разбитого яйца огневухи, после первых смертей зверуинов. Там, в темноте, он отдал единственную свечку в жертву Медному королю и получил взамен… что он получил?

Развияр сел. Помотал головой, будто вытряхивая лишнюю мысль. Опять это смутное чувство; ему что-то очень нужно, и только Медный король может подать необходимое. Только нет под рукой ничего ценного, чтобы принести в жертву. И главное – не он ли, Развияр, обещал себе, что больше никогда не скажет эти слова – «Медный король, Медный король»?

Без скрипа открылась дверь. Вошел однорукий чиновник, следом двое стражников внесли стол и высокий бочонок. Однорукий уселся на бочонок, положил локоть на изрезанный, залитый чернилами стол. Прошмыгнув в закрывающуюся дверь, устроился на полу в уголке писарь – болезненно-тощий, блестяще-лысый, то и дело громко вздыхающий. Развернул свиток белой древесной коры и взял наизготовку перо.

Развияр, подумав, встал.

– Гекса? – негромко спросил чиновник.

– Наполовину. По матери.

Писарь вздохнул. Допросчик ухмыльнулся:

– Где же такие водятся?

– Селение в лесу. Народ называется «пригорки», – сказал Развияр, и перед глазами у него встала стена леса с мерцающими в кронах огоньками. – Выжигают в лесу поляны… сеют, жнут. Там я вырос.

Писарь снова вздохнул. Его перо было самопишущим – с чернильным жучком, насаженным на железный стержень. Развияр уже видел такие перья, но не держал в руках; жучок вяло шевелил лапами. Скоро засохнет.

– А настоящих гекса я никогда не видел, – Развияр глядел на жучка. – Даже не знаю, где они живут.

– Интересно, – сказал допросчик. – Дружок твой хвостатый рассказывает совсем другое.

У Развияра заныло сердце. Что успел выболтать Лукс? Мог ли он солгать «для пользы дела»?

– Он не может рассказывать другое, – сообщил Развияр медленно. – Он не знает… мы с ним познакомились совсем недавно.

Допросчик удовлетворенно кивнул:

– Значит, ты признаешь, что предоставил ложные сведения на заставе при въезде в город?

Развияр молчал. Писарь поднял голову и снова вздохнул – длинно, душераздирающе, так что ветер прошелся по камере.

– Если ты солгал тогда, как я могу знать, что сейчас ты говоришь правду? – допросчик прищурился. – Может, ты шпион гекса в Империи? Они специально отыскали полукровку? Специально нос тебе сломали, морду на солнышке поджарили, чтобы чернее был? И зверуина приставили, чтобы ты и сам сошел за нагорского всадника… Ловко, да. И ведь сколько застав ты прошел – никто не пригляделся. Забывать стали гекса в Империи, а есть такие, что и вовсе о вас не слышали.

– Да кто такие эти гекса, – спросил Развияр, вдруг разозлившись, – что могут в Империю засылать шпиона? Чем они могут грозить Императору?

Писарь кивнул, потормошил жучка, чтобы лучше шли чернила, и застрочил дальше. Перо еле слышно царапало писчую древесную кору.

Допросчик странно улыбнулся:

– Ишь ты, как заговорил… Императору никто из живущих грозить не может. Но Шуу, проклятая тварь, не упускает случая подзадорить мятеж на границе, волнение в провинции, злой замысел против добрых граждан. И не зря в нашем спокойном городе появляются с ложью на устах гекса-полукровка и зверуин без всадника, а ведь известно, что нагоры своих четвероногих в могилу к братьям кладут. Или тебе неизвестно?

Развияр хотел ответить выдержкой из «Хроник зверуинов», но вовремя придержал язык.

– Известно, – сказал он через силу. – Но мы ведь на землях Империи, что нам законы диких окраинных племен?

Писарь еще раз потормошил жучка. Допросчик кинул на него мимолетный взгляд.

– А я, – у Развияра вдруг сел голос, – почти никогда не вру. Я в самом деле его брат… Названный. Я его от смерти спас. Он меня. Вот и все наши злые замыслы.

* * *

На другое утро городской суд вынес приговор – пять дней каторги за ложь на заставе при въезде в город. «Каторгой» называлась любая работа на пользу городскому хозяйству. Лукса увели крутить какой-то ворот, Развияра посадили в душной комнатенке переписывать протоколы допросов.

Через несколько часов однорукий, которого звали начальник Шито, зашел удостовериться в его прилежании и увидел, что каракули лысого писаря с точностью до кляксы и помарочки перенесены с белого свитка коры на листы бумаги. Более того – переписчик скопировал даже темные отметины на коре и следы жучков-древоточцев.

– Да ты…

Однорукий захлебнулся от ярости. Скомкал начатый Развияром лист, швырнул ему в лицо:

– Издеваешься?!

Развияр оторопел. Он привык, что сделанная им работа вызывает у всякого новичка изумление и восторг.

– Ты переписчик? – сквозь зубы спросил Шито, чуть успокоившись. – Почему не сделал красиво? Почему не написал разборчиво, я тебя зачем здесь посадил?!

– Я умею только копировать, – с удивлением признался Развияр. – Я… так вижу. Что вижу – переношу на бумагу.

Вечером того же дня он уже крутил ворот на пару с Луксом – механический подъемник доставлял на высоченную городскую стену камни и раствор для нового строительства, воду для дозорных и стальные части каких-то оборонительных механизмов.

Еще через четыре дня их выпустили из тюрьмы, и они оказались на улицах города, шумных, грязных, суматошных. Вышли за тюремные ворота и остановились – без монеты денег, без кусочка хлеба, зато с подорожными документами «младших граждан Империи, лишенных средств к существованию», серыми квадратными бумажками, в самом центре которых едва заметно переливался радужный штамп.

– Здорово, – сказал Лукс, с восторгом разглядывая свою бумажку. – За такое дело я бы им, пожалуй, еще чего-нибудь покрутил бы.

– Пошли, – Развияр повернул к городским воротам.

– Куда?! Мы ведь и городе еще не видели, ты хотел гильдию переписчиков…

– Пошли, – Развияр поймал его хвост и накрутил на руку. – Нечего нам здесь делать. Идем, по дороге расскажу.

Вчерашней ночью у него состоялся длинный разговор с начальником Шито. Тот снова выспрашивал подробности Развияровой жизни, все пытался поймать на лжи, но Развияр, в меру откровенничая, все-таки ухитрился многое утаить. В заключение Шито предупредил: убираться из города немедленно после освобождения и не показывать носа.

– Мне бы проще удавить вас обоих. Да только, если всякого подозрительного давить, никакая удавка не выдержит… Слышал я о таких лесах, как ты рассказываешь. Говорят, места там гиблые, дорога плохая, браконьеры ходят и разная сволочь вне закона. Ходят, кормят своим преступным мясом тамошних проглотов и хапунов… Мой тебе совет: присмотри себе девку где-то в поселке и землю паши, на твоем-то братце пахать – самое оно. А в город не показывайся. И еще одно: вздумаешь подписи подделывать – руки отрубят, потом голову. Я предупредил.

И вот теперь Развияр шел прочь от города, а Лукс шагал рядом, понурив голову, обхватив руками плечи, прикрытые старой, купленной по случаю рубахой.

– Пахать на мне нельзя, – отозвался мрачно, когда Развияр закончил свой рассказ. – Ворот крутить – еще куда ни шло. А пахать – я тебе не рогач и не ездовая саможорка.

– Жрать что будем?

– Ты хотел переписчиком наняться. А я могу охотиться.

– Браконьерствовать.

– Можно лицензию выправить.

– За какие деньги? Дешевле купить хлеба на базаре.

Лукс выругался по-зверуински. Они сели при дороге, в тени, и смотрели голодными глазами на проплывающие мимо караваны, на ракушников, едва высовывающих ноги из-под тяжело груженных панцирей, на рогачей, запряженных в повозки, на погонщиков, восседавших на их волосатых черных горбах.

Хотелось есть. Ныли натруженные на «каторге» руки. Странное желание, одолевавшее Развияра на границе Нагорья и Империи, спряталось куда-то вглубь.

– Надо бы озаботиться оружием, – деловито сказал Лукс. – И научиться с тобой парному бою. Ты ведь не умеешь. Ты мне в бою уши отрубишь, и хорошо, если уши, а то ведь и голову снесешь.

– Мы «младшие граждане Империи, лишенные средства у существованию», – Развияр ухмыльнулся. – На штампе написано: «Без права ношения оружия».

Лукс вытащил из кармана рубахи свою бумажку. Развернул, долго вглядывался в радужную печать. Потом свернул колпаком и смачно плюнул внутрь.

– Осторожно, – сказал Развияр. – Мы под самым городом сидим.

– Видал я их «права» знаешь где? – ершисто спросил Лукс. – У шлепуна в клоаке!

И швырнул бумажку в придорожные кусты.

* * *

Лукс не любил и не умел носить тяжести, складывать камни, колоть и пилить дрова, валить деревья, словом, он почти непригоден был к той работе, которая может прокормить бродягу в пути. Катать на спине детей Лукс не соглашался из гордости, да и вряд ли кто-то из родителей доверил бы ребенка такому «ярмарочному чуду».

Развияр, привыкший к тяжелой работе, не гнушался никаким заработком. В мелких поселениях, через которые лежал их путь, негде было достать чистый переплет и некому продать готовую книгу, здесь даже истории в трактире слушали неохотно, без любопытства, поэтому Развияр грузил и разгружал подводы с бревнами, пилил, таскал, надрывался за две миски каши. Луксу это казалось унизительным, он уходил в лес на запрещенный охотничий промысел, и Развияр всякий раз ждал от этих походов беды.

С каждым днем становилось холоднее. Развияр и Лукс шли по равнине, где очень много было рек, речушек, озер, все широкие, округлые, спокойные. С наступлением зимы тихая вода сразу же взялась льдом, и местные жители, только того и ждавшие, проторили новые переправы – по льду, на деревянных полозьях, они возили товары на ярмарку. Полыньи – темные проемы для ловли рыбы – ограждались плетнями с развешанными на них красными и желтыми лентами.

Развияр и Лукс голодали и мерзли. Дело оборачивалось совсем плохо, но тут подвернулся удачный случай: в придорожном трактире требовался работник.

* * *

– Почему ты терпишь все эти унижения?!

Они сидели в каморке под самой крышей, куда едва добиралось тепло с нижних этажей. Снаружи мела метель.

– Почему ты, всадник, моешь им котлы и пилишь дрова?

– Потому что нам надо что-то есть, – ровно отозвался Развияр. – И где-то жить. А своего замка мы пока еще не построили.

– Мы могли бы найти заработок, достойный воинов!

– Никто тебя не держит. Иди, ищи.

– Ты говорил – в твоей голове много книг на сотни реалов!

– Много ли от них пользы, пока они в голове. А достать их оттуда – без денег, без гильдии, в этой глуши – нельзя.

– Я думал, ты боец, – сказал Лукс и отвернулся. – Я помню тебя с оружием в руках… Когда ты смотрел в лицо смерти…

– Я тоже многое помню, – сказал Развияр. – Как выворачивался, будто саможорка, чтобы выкупить тебя у стражников. Как таскал мешки за нас двоих, а ты стоял и смотрел. Как приносил тебе пожрать, а ты говорил – спасибо, только почему так мало?

Лукс плотно сжал губы. Его хвост нервно ударил по дощатому полу.

– Я тебя за собой не тянул! – продолжал Развияр, уже почти не сдерживаясь. – Седла на тебя не надевал и стремян не подтягивал. Один не пропаду, прокормлю себя и дорогу найду, а ты можешь убираться прямо сейчас. Убирайся!

Лукс обхватил себя за плечи. Его шерсть стояла дыбом, как щетка.

– Я просто думал, что эта работа достойна раба, – сказал тоном ниже, будто пытаясь объясниться.

– Найди другую.

– Я не крестьянин, чтобы все это делать.

– Придет весна – узнаешь, что такое настоящая крестьянская работа.

– Не узнаю. И знать не хочу.

– А мои предки, – неожиданно для себя сказал Развияр, – выжигали лес большими делянками. Растаскивали горелые пни. Сеяли. Жали. Мой отец был обходчиком, он бегал вдоль межи на ходулях и отгонял в лес вредителей… Иногда они грызли ему ходули… Но он насаживал их на копье…

– Значит, он был тот же воин, – Лукс поднял голову. – Он рисковал, обращался с оружием, прогонял врага. А не гнул спину, отдраивая вонючее корыто.

Развияр не слышал его. Картины далекого прошлого никогда не посещали его с такой яркостью и полнотой, как это случилось впервые на борту «Чешуи». Но сейчас, когда он заговорил об отце, все вернулось до мельчайшей подробности: дом. Порог в две каменных ступеньки, сени без потолка – из них видна двускатная соломенная крыша высоко над головой. Две незапертые двери – в отцову половину и в дядькину. В доме все деревянное, светлое и желтоватое, бежевое, темное, светлое, отшлифованное тканью и прикосновениями, как теплая рама колыбели: спи…

– Подожди, – сказал, преодолевая наваждение. – Еще немного. Дождемся весны в тепле.

* * *

Дождаться весны в тепле им не удалось. Был ясный зимний день, Лукс, в одной легкой куртке, несся по полю, мелкий снег разлетался из-под широких лап и сверкал на солнце. На спине у зверуина, ухватившись за его широкие плечи, сидела белокурая Эль, и от восторга хохотала и визжала так, что услышал отец-трактирщик.

Через полчаса трактирщик, красный и задыхающийся, ввалился в кухню, где Развияр скоблил скребком чугунные котлы.

– Убирайтесь. Оба! Сию минуту, вон!

Развияр успокаивал его, как мог. Снова визжала Эль – на этот раз оттого, что отец таскал ее за косы. Вмешался Лукс, одного небрежного взмаха лапы хватило, чтобы трактирщик отлетел к стене, ударился затылком и захрипел. Эль кинулась к отцу, в голос проклиная зверуина; Развияр понял, что среди зимы приходится уходить куда глаза глядят, а семейного счастья у Лукса как не было, так и не предвидится.

И они ушли – заканчивался короткий день, налетал ветер, Лукс брел, низко опустив голову. Развияр молча вскарабкался ему на спину и изо всех сил саданул ногами под бока. Лукс резко вздохнул, подпрыгнул так, что Развияр чуть не свалился, и кинулся бежать по дороге, а потом и по полю, не разбирая колдобин и ям. Он несся широченными прыжками, всаднику рвал лицо ветер, через две минуты Развияр уже ничего не видел от слез. Лукс гнал, вымещая в этой скачке весь свой счет к несправедливому миру, и Развияр всерьез начал опасаться, что он сломает ногу, споткнувшись о прикрытую снегом ветку, или просто налетит на дерево, размозжив разом две головы, свою и наездника.

Резко стемнело – надвинулась черная туча. Бока Лукса вспотели, Развияр замерз. Мы окоченеем насмерть в это глуши, подумал Развияр с брезгливым удивлением, и в этот момент увидел свет впереди, огонек, пробивавшийся сквозь снежное марево и древесные стволы.

– Раз…бойники, – с трудом выговорил Лукс и чуть сбавил скорость. – Наконец-то!

* * *

Ночевавшие зимой в лесу оказались не разбойниками, а бродячими охотниками за Смертью. Развияр обомлел, услыхав ответ низкорослого веснушчатого мужичка, предводителя артели. Но оказалось, что Смертью в этих краях называют речного хапуна.

– Она ведь на одном месте не стоит, всеед ее кишку. Перебирается хоть по течению, хоть против, хоть через плотину перескакивает. А бывает, в подземные воды просочится и сидит там, мяса наращивает. А Смертью ее называют потому, что человечину очень любит. Чует издалека. Сидишь, примером, в лодке с удочкой, или перемет свой понемногу выбираешь. А тут – тресь, лодочка в щепы, и только шапка на воде плавает. Не одного вот так забрало.

Артельщиков было десять человек. Они путешествовали пешком, ночевали в палатке из теплой шкуры неведомого Развияру зверя, брезгуя постоялыми дворами и, как выразился предводитель, «уважая трудовую копеечку». У них были с собой имперские лицензии на вырубку леса, на охоту и на убийство собственно Смерти; одного взгляда на лицо Лукса хватило Развияру, чтобы понять: четвероногий никуда от этих людей не уйдет.

Появление Лукса не все приняли спокойно. Один, самый молодой, даже испугался, другие больше удивлялись, подходили посмотреть, потрогать. Зверуин, которого человеческое любопытство обычно раздражало, на этот раз не выказывал недовольства – наоборот, поднимал лапы, показывая втяжные когти, рассказывал о нагорах-зверуинах и вообще вел себя, как доброжелательный чужестранец, осознающий свое отличие от местных жителей. Развияр не был уверен, что артельщики приняли бы к своему костру обыкновенного двуногого бродягу, явись тот из ночного леса без зова и приглашения. Но Лукс был диковиной, и странников пустили в свой круг.

Горел большой костер. Выступала из темноты стена черных, поросших мхом стволов.

– Как пойдет косяк желтохвостой – знать, и Смерть за ней. Желтохвостую-то скупают купцы, дают имперский реал за каждую жабру! Чудо-рыба, не портится и не воняет, и мужская сила от нее прибывает, и все болезни проходят, так говорят. Потому желтохвостая в цене.

Зимой Смерть, оголодав, начинала метаться по рекам и озерам, охотясь из-подо льда. Артельщики срочно шли на вызов: неподалеку отсюда – может, полдня пути осталось – какую-то бабу утащило под лед, и ночью видели серебристый свет в речке.

– Она светится, когда темно. Так от нее и спасаются те, кто поумнее: спускают под воду весло, а к веслу зеркало приспосабливают, да не ленятся поглядывать. Как пойдут блики из-под воды – все, сматывай удочки. Говорят, она в темноте не видит, потому светится, всеед ее кишку!

– Вам за нее платят? – спросил Развияр. – За то, что вы ее убиваете?

Артельщик посмотрел непонимающе:

– За что платить? Наш ведь промысел. Что добыли, то имеем.

– Вы ведь людей от беды избавляете, – сказал Развияр.

– Ну да, – отозвался другой артельщик, давно не мытый, поросший дикой бородой. – Только что нам до их беды? Мы из Смерти светила выкачиваем.

– Чего? – удивился Лукс.

– А светится она, потому что внутри у нее светила, – пояснил предводитель. – А светила, это вроде чернил, только наоборот. За них, братцы, такую цену дают, что и рискнуть можно.

* * *

На другой день, еще до обеда, артель добралась до места. Лукс, никогда не позволявший себя вьючить, на этот раз взял на спину такую гору снаряжения, что интерес охотников превратился в стойкую симпатию. Развияр помалкивал; на этих землях за все счастливые совпадения принято было благодарить Императора, а за несчастья и невзгоды – проклинать Шуу. Будь Развияр с малых лет жителем Империи – благодарил бы теперь Императора, не переставая.

Широкая равнинная река, делавшая изгиб близ селения Журки, давно спрямила путь, пробив себе новое русло, а отделившееся в результате озеро местные прозвали Стариком. Снега почти не было – его сдул ветер, и поверхность Старика белела матовым, кое-где пузырчатым льдом. У деревянных мостков под правым, высоким берегом темнела заброшенная полынья – ее тоже затянуло, но лед был намного тоньше и зеленоватый. Края проруби дыбились иззубренными льдинами, и лежало на боку мятое, до половины вмерзшее ведро.

– Туда утащило, – сказал свекор погибшей женщины и ткнул пальцем, указывая под лед. – Говорил я ей воду отсюда не брать. Здесь мутно, и песок попадается.

– Ага, – предводитель артельщиков тоже не думал ужасаться или горевать. – По разлому видать – из старых… Лет десять ей, а может, и все пятнадцать. Они у себя в подземных реках такого мяса нагуливают…

– И светил в ней три мерки, – мечтательно предположил волосатый. – Или четыре.

– От берега отойди, – резко сказал предводитель Луксу, склонившемуся надо полыньей. – Сейчас посмотрим, здесь она или ушла. Может, нажралась да пошла к себе в нору – греться…

Предводитель вынул деревянную трубку, полую изнутри, засыпал в нее пригоршню круглых семян, блестящих и гладких, и, надув щеки, натужившись, выдул на лед, будто выстрелил. Шарики раскатились и замерли. Артельщики тоже замерли, застыв кто где, глазея на лед; лед дрогнул, шарики снова покатились – и замерли опять.

– Зде-есь, – протянул предводитель со свирепым удовольствием. – Сидит, милуха, всеед ее кишку.

Артельщики засуетились. Кто-то ставил палатку на почтительном расстоянии от берега, кто-то распаковывал поклажу. Развияр стал помогать, чтобы не замерзнуть. Лукс застыл над охотничьим арсеналом: неказистые с виду мужички подходили к делу серьезно. Здесь были арбалеты разных систем и размеров, набор болтов, окованных железом, гарпуны и пики, сеть из стальных колечек (такая тяжелая, что приходилось нести ее, разобрав на две части). Предводитель, забравшись на самую верхушку единственного в округе холма, осматривал оттуда реку и Старика. Вернулся озабоченный, сдвинув шапку на одно ухо.

– Большая, видно, тварь. И разгон у нее есть, если что, и дырка уже пробита, лед тоненький… Давайте-ка, хлопцы, дальше по берегу попробуем. Где лед покрепче. Тяните деревяхи, приманку… А ты, – он обернулся к Развияру, – что умеешь? Дружок твой тюки хорошо носит, это нам надо, а ты вот сам – поглядеть пришел?

– Он умеет стрелять, – поторопился с ответом Лукс.

Предводитель прищурился:

– Стрелять? Откуда?

Развияр длинно и выразительно посмотрел на зверуина. Пожал плечами:

– Было… Служил в страже.

– Покажи, – потребовал артельщик.

Развияр выбрал самый маленький арбалет, наложил легкий болт, поскрипел колесиком. Прицелился в помятое ведро, все так же лежавшее на краю замерзшей полыньи. Спустил тетиву. Арбалет был плохо пристрелян: стрела прошла на ладонь правее ведра и упала на лед.

– Мазила, – сказал Лукс.

– Да ничего, – предводитель покровительственно усмехнулся. – Научится.

Тем временем артельщики выдолбили яму в земле поодаль от проруби, вкопали в нее большую рогатку и привязали к ее «рогам» высушенную кишку всееда. Набили тряпьем старые рубашку и штаны, перетянули веревками, «зарядили» в рогатку. Предводитель ходил вокруг, проверял крепления, озабоченно качал головой:

– Ох, не близко ли стали, голубчики… Вон я сейчас уголок-то помечу, чтобы не дальше… Она ж разгонится, сволочь, а берег покатый…

Он снова зарядил свою трубку круглыми семенами и «выплюнул» их на лед. Окрашенные красным, кругляшки виднелись на льду, как капельки крови.

– Вот даже ближе… Вот так. И погодите, пусть только Ушан будет у рогатки, а прочие давайте на заграду – она ж старая, может ломануться. Лукс, – он чуть ли не просительно обратился к зверуину, – ты с копьишком-то ходил когда-нибудь?

– Еще как, – сказал гордый Лукс. – Давай свое копьишко. Только объясни, куда бить.

Развияру работу на этот раз не предложили. Он отошел в сторону и стал смотреть. Удивительно, что его так расстроил неудачный выстрел по ведру; Лукс, поигрывая копьем, выслушивал наставления артельщиков, а Развияр смотрел на него и думал: это я убил властелина в каменном замке. Это я застрелил мага. Я ни разу не говорил тебе об этом, потому что… этим глупо хвастаться. Настоящим подвигом хвастаться недостойно… А может, это был вовсе не подвиг. Я сделал то, чего никто не сумел, а ты зовешь меня мазилой из-за того, что я промахнулся из чужого плохого арбалета по старому ведру!

И, снова поглядев на ведро, он подумал о женщине, которая здесь погибла. Наклонилась, чтобы набрать воды – торопилась, наверное, домой, к семье…

Односельчане погибшей толпились на изрядном расстоянии. Любопытствовали и боялись.

– Готовы? Закидывай! – тонким от напряжения голосом крикнул предводитель. Артельщики – восемь человек – стояли полукругом, со взведенными арбалетами и пиками наперевес. Волосатый Ушан натягивал рогатку – отходил все дальше, тянул конец веревки. Предводитель, сощурив глаза, проверял прицел.

– Все! Стоп! Здесь… Ну, Император в помощь, братцы. Раз, два, три!

Ушан выстрелил из рогатки. Взмахнув рукавами, безголовое чучело из тряпья взлетело на воздух, описало дугу и шлепнулось на лед. За ним тянулась, как хвост, веревка.

Все замерли. Развияр задержал дыхание.

– Выбирай, – шепотом скомандовал предводитель, и Ушан медленно потянул веревку на себя. Он тянул, перебирая руками, изо рта его вырывалось облачко пара, а опоясанное веревкой чучело ползло по льду, разбросав «руки» и «ноги». Стрелки подняли арбалеты, копейщики напряглись за миг до броска, а чучело ползло, ползло, добралось до берега и выбралось на сушу. Ушан все так же перебирал руками, чучело доползло сперва до рогатки, а потом до самых его ног.

Была длинная пауза. Потом предводитель, кряхтя, поднялся – он сидел на корточках.

– Не взяла, – сказал сквозь зубы. – А ведь уйти не могла, мы бы заметили… Вот дрянь.

– Может, чует? – предположил самый молодой артельщик, тот, что поначалу испугался Лукса.

– Ничего она не чует! – рявкнул предводитель. – Это все чушь, всеед ее кишку, что Смерти умные бывают. Нет у нее мозгов, в ней только кости, шкура, жир да светило! Сытая, видно, или ленивая, или подмерзла. Давай чучелко подгрузим да попробуем еще раз!

Все повторилось. Ушан выстрелил, чучело, отягощенное набитыми в чрево камнями, полетело и упало на лед. Арбалетчики напряглись, замерли копейщики, а чучело ползло по льду, то подбираясь к берегу, то останавливаясь, и предводитель шепотом командовал:

– Придержи… Пошел. Придержи… Пошел. Придержи!

И опять ничего не случилось. Чучело выбралось на береговую кромку и зацепилось за камень. Ушан все дергал и дергал веревку, но чучело застряло, и камень не желал отпускать. Предводитель заругался.

– Всеед ее кишку! Ах ты… Да что же ты за сопля, вытащить не можешь!

Арбалетчики переглядывались, кто-то нервно посмеивался. Лукс, стоявший ближе всех к берегу, небрежно поднял свое копье и двинулся к чучелу, явно намереваясь сдвинуть его с мертвой точки.

– А может, она сдо… – начал молодой артельщик.

В этот момент лед взорвался, разлетаясь белыми осколками. В нескольких шагах от Лукса, у самого берега взвилось из воды белое, с огромной головой, с разинутой пастью чудовище.

Развияр будто вмерз в холодный воздух. В мыслях десять раз рванулся, преодолел разделявшее их расстояние, подскочил к этому дураку с небрежно вскинутым копьем…

Закричали люди далеко позади – зрители. Тонкими голосами завопили женщины. Предводитель не то завыл, не то заругался, молодой артельщик завизжал, а Лукс, не размахиваясь, всадил свое копье в глубину разверзнутой пасти над своей головой, и тут же скользнул в сторону, а там, где он только что стоял, вонзились в ледяную корку зубы…

И только тогда полетели стрелы, копья и один иззубренный гарпун, кинутый предводителем.

* * *

Когда Смерть вытащили на берег, любопытных пришлось отгонять чуть ли не палками. Развияр не стал смотреть – отошел подальше, сел прямо на промерзшую землю и обнял плечи руками, невольно подражая Луксу.

Зверуин подошел не сразу. Он переживал миг славы – предводитель, поначалу отвесив Луксу затрещину, сразу же после этого торжественно сообщил, что такой умелый и удачливый охотник должен, конечно, остаться в его артели. Прочие, пережив неприятную минуту, шумно радовались, хлопали Лукса по шерстистым бокам и предлагали сегодня же выпить.

Но, когда с радостью было покончено и артельщики занялись разделкой туши, Лукс все-таки подошел к одиноко сидящему Развияру.

– Ну, ты чего?

– Ничего, – Развияр закинул руки за голову.

– Вот это, по крайней мере, похоже на мужскую работу, – Лукс потянулся. – Вьюки таскать я им больше не буду.

– Не таскай.

– Ну, что ты такой кислый? Ревнуешь?

Освободившаяся вода в Старике темнела, покачивались плавучие белые островки.

– Ты видел, какая тварь? – тоном ниже спросил Лукс.

– Видел.

Смерть еще подрагивала на мерзлой земле – угловатая туша была опутана, как венами, пульсирующими трубками. Артельщики, вооруженные ножами, выдаивали в приготовленные фляги густую светящуюся жидкость. Тяжелый едкий запах поднимался над берегом, а ветер, как назло, стих. Развияр часто сглатывал.

– Наши-то перекупщикам светила продают, а те везут прямо в Столицу, – сказал Лукс, и Развияр отметил, как тот назвал артельщиков: «наши». – Вот если бы самим до Столицы добраться и продать какому-нибудь магу…

– Было бы неплохо, – Развияр поднялся. – Отличный удар, в самом деле. Молодец.

* * *

Он ушел на рассвете – зимой светало поздно. Переночевал на постоялом дворе, выложил за ночлег едва ли не последние деньги, и ушел. Ночной ветер сдул снег с дороги, идти по твердой глине было легко, а дорожный указатель не давал ошибиться: Развияр по-прежнему шел на юго-запад, к побережью.

Зачем он туда шел?

Ему хотелось сесть на обочину, но было холодно, и он продолжал шагать. Никогда в сознательной жизни Развияр не стремился к чему-либо – он либо убегал от чего-то, либо просто жил, как дерево, радуясь дождю, а в солнечную погоду отбрасывая тень. И вот теперь он осознал, как никогда, бесполезность любых усилий; надо бы повернуться и пойти назад. Надо добраться до центра Империи, а если повезет – до Столицы, и найти себе наконец-то место переписчика. Вступить в гильдию, носить перо за ухом, как когда-то хозяин Агль. А может быть, удастся разыскать самого Агля – почему нет? Переписчик – фигура приметная. Пусть имущественное право хозяин потерял, сбросив раба за борт «Крыламы» – он будет счастлив заполучить Развияра в подмастерья. А Развияру все равно придется с кем-то делиться прибылью от новых копий, так почему не со старым хозяином, когда-то который был к нему добр?!

Он тонул в этих мыслях, как в дурном сне.

Иначе – что? Всю жизнь драить котлы в харчевнях? Ему приходилось командовать людьми и огневухами, убивать, щадить, спасать. Может быть, властелин сделал бы его своим наследником, и Развияр состарился бы в каменном замке с мертвецом в подземелье, ни в чем не нуждаясь, посылая стражников охотиться и убивать, вызывая к себе в покои женщин – всякий раз новых… А теперь он бродяга, оборванец, «младший гражданин» без права носить на поясе даже перочинный ножик. Лукс прав: теперешняя жизнь Развияра достойна раба, он снова возвратился в рабское состояние, но рабов хотя бы кормят…

Развияр подумал о Луксе, и ему стало еще хуже. Что понимает зверуин – молокосос, чужак, – в законах незнакомого ему мира? Это не «матушке Воф» поклоняться, которая забеременела от водопада. Он думает, артельщики ему будут шкуру вычесывать серебряными гребешками. «Не буду больше вьюки таскать»… Куда он денется, дуралей, навьючат его, уговорят или заставят. И будет он бродить с артелью и ночевать в вонючей палатке, и таскать ее на спине, пока однажды какая-нибудь Смерть не откусит его лохматую голову…

Развияр остановился. Выходя из селения, он твердо знал, что Лукс просто нашел себе новых, лучших всадников. Теперь у него заболело сердце: он представил, как безголовый Лукс лежит на берегу, а рядом артельщики преспокойно выкачивают светила из туши дохлой Смерти. Несчастный сын проклятых нагоров; может быть, Утро-Без-Промаха знал и его судьбу тоже. Он знал судьбу всех своих соплеменников, вернее, он строил эту судьбу, когда готовил свое проклятье. Может быть, он знал, что Развияр бросит Лукса, когда тот сделается обузой.

Он обернулся через плечо. Поднималось солнце, на дорогу падала изломанная тень снежной насыпи у обочины. Селения уже не было видно, зато впереди, в ста шагах, темнел указатель на развилке.

А что Развияр может дать Луксу, гордому нагору Лунному-Кстати? Другой конец бревна, которое нужно перегрузить с подводы в поленницу? Или перемазанное чернилами перо? Зверуин даже читать не умеет…

Медленно, шаг за шагом, Развияр снова двинулся вперед. Ярмарочный балаган – вот где зверуин встретит свою старость. Развияр увидел, будто воочию: толстая женщина с бородой балансирует на шаре, и выходит из-за рваной занавески седой, сутулый, усталый Лукс со следами кнута на полосатой шкуре. И глупые дети аплодируют…

Он долго стоял на перекрестке. Одна дорога вела прямо на юго-запад, другая заворачивала к северу. Не зная зачем, Развияр повернул и скоро добрался до человеческого жилья – маленького поселка на берегу озера, где у пристани одиноко стояло, вмерзнув в лед, рыбацкое суденышко.

Работников в трактире не требовалось. Россказни слушать тоже никто не желал – ни про дальние страны, ни про корабль женщин, ни даже про сытуху, пожелавшую стать крыламой. Трактирщица, молодая и очень грубая женщина, сперва выругала Развияра грязно и звонко, а потом сказала сквозь зубы:

– Впрочем, огонь-то разведи. Мало ли… Разведи огонь в очаге, погрейся и вали на все четыре стороны.

Развияр, не споря, вошел в дом, просторный, с едва уловимым запахом кислятины, въевшимся в деревянные стены и столы. Мальчишка-работник по указанию хозяйки пригасил уже разведенный огонь – всем своим видом показывая, что не понимает, для чего эти глупости. Развияру только и оставалось, что сунуть в дымящиеся угли пару сухих щепок да придавить сверху уже обгорелым полешком. Огонь снова загорелся; Развияр стоял на коленях, протянув к нему замерзшие руки. Возвращаться обратно, думал он. Искать охотников за Смертью. Просить прощения у Лукса, что ушел. Уховертке головы не надо, ей ног хватает – так говорили пригорки про неразумного, но деятельного человека. Так говорили пригорки, столпившись в доме, рассевшись по лавкам, а отец смеялся, сидя за тяжелым деревянным столом: уховертке головы не надо…

Развияр разглядел в печке, среди золы, кусок бумаги с затейливыми буквами. Думал, померещилось: кто же будет топить бумагой?!

Обрывок вспыхнул и обернулся пеплом. Развияр перевел взгляд: рядом с печкой, в рассохшемся бочонке, хранились щепки, лучинки и древесный мусор для растопки. Наполовину засыпанная витыми стружками, лежала книга без переплета – просто пачка растрепавшихся рваных страниц.

– Как?!

Развияр выдернул книгу из бочонка. Рассыпались стружки, мальчишка-работник уперся руками в бока, будто у него от возмущения даже слов не нашлось. Развияр стряхнул мусор, развернул страницу: «…цы, парившие над водой, бывали захвачены ею и тонули. Страшный ветер дует в это время на берегу. В один день пропадают бездны, исчезают зубчатые скалы – все скрывается под водой, и пролив Осий Нос становится судохо…»

Развияр глубоко вздохнул. Он помнил, что было дальше: «Осий нос становится судоходен. Наступает сезон, и корабли со всей Империи и ее пределов направляются во внутреннее море. Случилось и мне путешествовать между Осьим Носом и Кремышком, но не в сезон, когда такое путешествие безопасно и приятно. Судно задержалось из-за поломки, и…»

И капитан запретил жечь огонь в трюме «Крыламы». Хозяин Агль сказал: «Хорошо, перепишешь завтра». Назавтра был порт Мирте, парящий город, таможня, соленая вода, и Развияр, идя ко дну, успевал еще жалеть о так и не законченном «Путешествии».

Он лихорадочно листал страницы. Сто пятнадцать, сто шестнадцать. Вот она, вторая часть «Путешествия на Осий Нос», книга оборвана точно посередине, почти на том же месте, где Развияр бросил переписывать ее.

– Это что еще?

Явилась трактирщица. В печи горел огонь, Развияр стоял на коленях, в свете пламени листая обрывок книги.

– Зачем взял? Положи!

– Это дорогая вещь, – сказал Развияр с сожалением. – Была дорогая, пока не порвали, но и сейчас чего-то стоит.

– Да? – трактирщица ухмыльнулась. – А ты спереть решил?

Развияр поднялся. На стене напротив висело мутное зеркало, невесть откуда взявшееся в обеденном зале деревенского трактира. Развияр увидел себя: тощий, бледный человек со сломанным носом, с очень темными глазами и странно изогнутыми бровями. Рядом стояла трактирщица; на ее белом, со впалыми щеками лице будто навечно застыло подозрительное, сварливое выражение. Развияр присмотрелся.

– А ведь вы тоже наполовину гекса, – сказал он вслух, неожиданно для себя.

Он видел в зеркале, как изменилось ее лицо – белая кожа налилась краской, нос побагровел, оттопырилась нижняя губа. Трактирщица размахнулась, чтобы отвесить Развияру оплеуху, но он перехватил ее руку. Потянул на себя и неожиданно крепко обнял.

Возмущенно завопил мальчишка.

– Пусти, – трактирщица рывком высвободилась. Посмотрела на Развияра, будто собираясь сожрать его глазами. Обернулась к работнику:

– Что стал! Марш на кухню, марш-марш! Жрать ему принеси, чего не жалко… Каши вчерашней принеси!

* * *

– Да ты ведь совсем щенок. Ты мне в сыновья годишься.

Резкая, сильная, она держала в подчинении дом и, кажется, весь поселок. У нее было трое сыновей от разных отцов: все работали в трактире, старший в самом деле был ровесником Развияра. Эта женщина всю жизнь делала, что хотела.

Они провели ночь на широком тюфяке, набитом птичьими перьями. Перья пробивались сквозь холстину и кололись, как иголки, но трактирщице было все равно – ее тело не чувствовало боли.

– Вот только язык если прикусить – больно. А так – уж сколько раз я и жгла себя случайно, и палец чуть не отпилила. Нет боли… Только мужчину чувствую. Не всякого. Тебя… да. А ну, не спи, мальчишка!

Она не была похожа ни на одну женщину из тех, что Развияр знал прежде. Те были рабыни, эта – сама себе хозяйка. Тяжелая, горячая, она поначалу смутила Развияра бесцеремонностью и напором – но очень скоро он опомнился, и началась война.

Перья из тюфяка втыкались в колени, в бедра, в спину как маленькие копья. Развязалась веревочка, стягивавшая ее волосы, и они упали Развияру на лицо – с запахом трав и древесного дыма. Он намотал их на кулак; жилистый и сильный, и очень молодой, он провел в воздержании много дней, и теперь, в этой игре-войне, из рядового бойца понемногу становился вождем.

Они задремывали и снова просыпались. Под утро трактирщица, белая и осунувшаяся, лежала головой на его плече, а перья из тюфяка кружились по комнате, несомые сквозняком.

– Да ты совсем щенок, – повторила насмешливо. – Ну-ка, ущипни меня. Ого… Чувствую.

Просыпался дом. Внизу топилась печка. По крыше гулял ветер, и в комнате было так холодно, что летающие перья казались снегом.

* * *

Разорванная пополам книга лежала все там же, в бочонке для щепок, и нескольких страниц недоставало. Мальчишка-работник – средний сын трактирщицы – угрюмо возился с котлами и ведрами, грел воду.

– Слить тебе? В бадейке?

Развияр не стал отказываться. Трактирщица долго мыла его, поливая из ковшика, и комнатушка наполнилась паром. Потом ему принесли новую чистую одежду – рукава оказались коротковаты, но самую малость. Развияр сел за стол. Младший сын трактирщицы, лет десяти, принес из кухни миску только что сваренной каши. Он был смуглый, с голубыми глазами, с жесткими, будто просоленными, вихрами.

– Тоже любила, – сказала трактирщица, заметив взгляд Развияра. – Многих, да. Не от всех дети получились. От тебя получится?

Развияр смутился.

– Ешь… Я вот не от любви получилась. Шли они валом, разбитые, от Золотых бежали. Вот скажи: еле от смерти утекли, и смерть на плечах сидит, погоняет, а все туда же. Похотливые-то, гекса, почище печорок. Маменьку мою и подловили где-то. Не ее одну… У нас тут по избенкам полукровок наплодилось штук двадцать, потом кто помер, кто ушел, кого продали. А ты откуда?

– Из пригорков.

– Пригорки? – она помрачнела. – Те, что на берегу? Что ураганом снесло в том году?

– Нет. Я из других пригорков. Такое племя.

– Да неужто, – трактирщица недоверчиво улыбнулась. Развияр не помнил, чтобы она улыбалась, белое лицо со с впалыми щеками изменилось до неузнаваемости. – Дурила тебе голову твоя мамка, чтобы правды не сказать.

– У меня мамка была гекса.

– Да-а? – женщина уперлась кулаками в стол, широко расставила локти, будто ворота. – Не врешь?

– Нет.

– Чего только Император не сотворит, – она вдруг потянулась вперед и рассеянно провела ладонью по его щеке. – Пригорки, слышала я когда-то от постояльца… Точно. А жили они в Черной Буче. Далеко отсюда, за Каменной Стрелкой, за Пузатым Бором… Край света, дальше ничего нет. Дальше только болота, да на болотах – гекса голодные…

– За Каменной Стрелкой, за Пузатым Бором, – пробормотал Развияр.

Слова ничего не значили. За ними не стояла карта, не маячили дорожные указатели – но трактирщица оказалась первым человеком на пути Развияра, который твердо знал, что земли его предков – не выдумка.

– Да, это мне постоялец рассказывал, – трактирщица довольно улыбалась. – Много чего знал, бедняга. А все равно помер, и всего-то оставил, что книжку. Хлам это, ничего не стоит, я у знающих людей спрашивала… Вот только горит хорошо.

– Горит?! – не выдержал Развияр. – Одна только бумага стоит реал за десять листов, а слова…

– Рассуждает, купец! – трактирщица вдруг разозлилась. – Это за чистую бумагу столько платят, а не исписанную, рваную да заплесневелую! Думаешь, я совсем дура? Чего-то стоит твоя книжка, только если знающему человеку в большом городе продать. А до города добраться? А вернуться назад? А жрать-пить по дороге, дома дела бросить? Дороже выходит, уж лучше на растопку!

Она замолчала. Проверила впечатление, произведенное этой речью на Развияра; тот сидел над остывающей кашей, глядя в стол.

– Да бери ее себе, если хочешь, – сказала тоном ниже. – Бери, дарю. А истории… Послушаем истории твои, вечерком, когда гости разойдутся. В постельке устроимся, там и расскажешь.

– Я…

– Да ты, а кто же. Давай подумаем, что делать-то умеешь, кроме как на тюфяке кувыркаться, – она довольно улыбнулась. – А то смотри, если ленивый, выгоню!

* * *

«Судно задержалось из-за поломки, и капитан решил, вопреки советам бывалых людей, пересечь пролив Осий Нос перед самым окончанием сезона. Промедление сказалось бы губительно на его кошельке – корабль на целое межсезонье оказался бы запертым во внутреннем море. Но спешка и отчаянная решимость могли стоить жизни и капитану, а команде, и пассажирам…»

Строчки проступали на мятой и рваной бумаге, выбирались из пятен, как прохожие из луж, навсегда оставались в памяти. У Развияра чесались пальцы правой руки – кажется, там зажато перо, кажется, на столе раскрыт чистый переплет, только и осталось, что перенести буквы, стоящие перед внутренним взором, на белое.

«…попутный ветер, но не принес радости. Капитан велел убрать все паруса, но было поздно; со страшной силой корабль тянуло в пролив, туда, где…»

Развияр стоял на коленях у очага, держа книжку двумя руками. Его знобило. Женщина – он слышал – вышла в кухню, и оттуда доносился ее низкий, властный голос.

«…как в кипящем котле. Вдруг закричал матрос, стоявший у борта – черная многопалая рука, похожая на комок змей, вырвалась из воды, схватила несчастного, и матрос навсегда…»

Что случилось дальше? Кто, кроме автора, выжил? И как ему, написавшему эту книгу, удалось спастись? Казалось, буквы танцуют, взявшись за руки.

«…что все кончено, и отчаялись, но вдруг…»

Развияр зажмурился. Строчка оборвалась: он видел все, что успел прочитать. Чего не успел – не видел. «Вдруг…»

Это как жизнь, подумалось ему. Вижу – до этого момента, до «вдруг», знаю, что со мной было. А что будет потом? Завтра? Через минуту? Поселюсь в трактире, стану хозяйке и мужем, и сыном, и слугой. Она будет покрикивать на меня, как сейчас кричит на работников, и мыть теплой водой из ковша. Не этого ли я хотел? Чего я вообще хотел с тех пор, как перестал быть рабом?

А Лукс ведь так и не появился. Развияр, оказывается, в глубине души ждал, что зверуин его догонит. С какой стати?

«…что все кончено, и отчаялись, но вдруг…»

Тогда он сказал как можно быстрее – чтобы не передумать:

– Медный король, Медный король! Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно.

* * *

– Дурачина! Ты ее всю спалил, что ли?

Развияр по-прежнему стоял на коленях перед очагом. Пламя возводило к черному печному зеву города и замки, своды, мосты, и все это исчезало через долю мгновения, рассыпалось и таяло.

Он видел все так четко и ясно. Он понимал так много. Невнятное желание, так долго мучившее его, наконец-то осуществилось, и наступил хрупкий покой; Медный король принял его жертву. Она была недостаточна; обрывок книги, сколь угодно любимой, малая ценность в сравнении с куском хлеба для голодающего, с огарком свечки для обреченного на тьму.

И все-таки Медный король принял жертву.

– Что с тобой? – трактирщица подошла и ласково положила руки ему на плечи. – Притомился? А некогда отдыхать – сейчас за водой пойдете со средним моим…

– Спасибо, – он поднялся. – Я пойду.

Она попятилась, заглянув ему в лицо. Он покачал головой, заранее отсекая вопросы, и оглядел комнату в поисках своей заплечной сумки.

– Сволочь ты, – непривычно тихо сказала трактирщица.

– Нет, – он посмотрел ей прямо в глаза. – Я твой должник. Когда-нибудь отблагодарю.

Она тяжело задышала, но не сказала больше ни слова. Развияр нашел свою сумку, и через несколько минут, одетый в свою старую одежду, вышел на продуваемую ветром улицу.

Поднималось солнце. Развияру казалось, что и он поднимается над землей, что на эти бледные зимние лучи можно опереться. От суденышка, застрявшего у пристани во льду, падала резкая тень. Развияр шел из поселка обратно к развилке.

Впереди послышался топот – вернее, шорох земли под бегущими лапами. Развияр прищурился; навстречу вылетел Лукс, горячий, потный. Пар вился над его спиной.

Увидев Развияра, зверуин припал к земле на всех четырех лапах. Дышал тяжело, ресницы побелели от инея. Встретив взгляд Развияра, сузил глаза. Хотел что-то сказать, но только выругался по-зверуински.

– Я не туда свернул, – сказал хрипло, безнадежно. – Всю ночь… Эх.

Развияр подошел. Положил ему руку на плечо, рывком притянул к себе. Лбом уперся в мокрый, прохладный лоб:

– Сглупил я. Прости.

И вскочил Луксу на спину.

Глава восьмая

Не Развияр ли обещал себе никогда больше, никогда-никогда не приносить жертв Медному королю?

Через несколько дней, когда ослабело чувство обновления, свободы, необыкновенной ясности, он почувствовал нечто вроде вины. Как будто в самом деле нарушил присягу. И еще: ночами вспоминался вкрадчивый голос властелина, и была в этих воспоминаниях такая нестерпимая жуть, что Развияр просыпался и не мог уснуть до утра.

Иногда снилась трактирщица. Это были сны, мучительные по-своему, но Развияр не боялся их. Иногда эти сны врывались в видения о детстве и доме: Развияр скрипел зубами, когда во сне удавалось войти в родной дом, а вместо матери за столом сидела, упершись в столешницу широко расставленными руками, голая трактирщица. Он пытался проснуться и не мог, колол трактирщицу пером, извлеченным из-за уха, а она смеялась, не чувствуя боли.

В середине лета маленькая галера без названия высадила их с Луксом на Каменной Стрелке – косе, отгораживающей море от залива. По Стрелке предстояло добраться до берега, а уж на берегу, выше по течению двух маленьких рек, отыскать Черную Бучу.

* * *

Каменная Стрелка, говорят, когда-то была сложена руками миллионов рабов. В незапамятные времена здесь стоял город, и Стрелка обороняла его, не пуская в залив вражеские флоты. С тех пор прошли века, от города остались поросшие лесом развалины, а Стрелка, хоть и просевшая, до сих пор возвышалась над водой, и среди камней гнездились черкуны.

Колоссальные глыбы, большие и малые камни, расщелины и скаты, где негде поставить ногу, напоминали Луксу родное Нагорье. Он продвигался, небрежно перескакивая с одной ненадежной опоры на другую, а Развияр сидел у него на спине, крепко ухватившись за голые загорелые плечи зверуина.

Примерно на середине Стрелки торчал из камней столб с прибитой к нему имперской радужной грамотой. Документ извещал, что эти земли «от горизонта до горизонта» присоединены к Империи и пользуются всеми императорскими милостями, неся при этом все надлежащие повинности. Бумага, не защищенная от солнца и непогоды ничем, кроме магии, выглядела новой и очень яркой.

Лукс и Развияр переглянулись.

– Может, и Буча теперь пользуется милостями? – предположил зверуин. – Нам же легче – дороги, постоялые дворы…

– Патрули, – сказал Развияр.

Лукс поднял голову: высоко в небе шла одинокая белая крылама. Размах ее крыльев заслонил от путников солнце. Лукс припал к земле.

– Чего нам теперь-то бояться, – Развияр проводил крыламу глазами. – Наоборот… Эти, которые летают, должны много знать. Тебе не интересно, что сейчас в Нагорье? В чьих руках замок, кто заправляет в порте Фер?

– Так они тебе и сказали, – Лукс сплюнул. Из трещины поднялась змеиная голова, сразу за ней другая, и оказалось, что обе принадлежат одной толстой змее с узором-сеточкой на зеленоватой коже. Зверуин, почти не глядя, взмахнул тяжелой лапой, змея лишилась одной головы и быстро спряталась между камнями.

– Жрать хочется, – сказал Лукс.

– Мы завтракали.

– А я хочу обедать! Давай поищем гнезда, соберем яйца…

– Идем, – Развияр тронул пятками его бока. – Кто же в такую пору яйца черкунов собирает? Они все вылупились давно и оперились, только стрелой можно сбить!

Волны набегали на Стрелку со стороны открытого моря. Галера уже ушла далеко и казалась насекомым, уползающим по воде: как лапки, взлетали и опускались тонкие весла. Со стороны залива вода была спокойна, сквозь нее виднелись водоросли на дне и кое-где – ржавое железо.

– Давай посмотрим, – сказал Развияр.

Лукс осторожно спустился к воде. На дне, в нескольких шагах от берега, валялся ржавый шлем, из тех, что наскоро куют ополченцы. Даже сквозь водоросли, опутавшие его, была видна глубокая вмятина.

– Вот еще, – сказал Лукс.

Вдоль Стрелки со стороны залива валялись ржавые наконечники копий, погнутые вилы, обломки плохих, наспех изготовленных доспехов. Перебираясь с камня на камень вдоль гряды, Лукс и Развияр добрались, наконец, до берега. Там, под старыми деревьями, камни лежали пирамидой: кто-то сносил их со Стрелки и складывал один на другой. На верхушке пирамиды был установлен еще один столб, и к нему приколочена была грамота.

Развияр слез со спины зверуина и, хоть и не очень хотелось, подошел прочитать. Это не была ни надгробная надпись, ни, как он боялся, смертный приговор. «Император скорбит о каждом своем подданном»: всего шесть слов и яркая, переливающаяся на солнце печать.

– Лицемеры, – сказа Лукс.

– Мы не знаем, что здесь было.

– Конечно, откуда нам знать? Мы ведь никогда не бывали в Нагорье, никого не убивали на наших глазах, никаких старейшин…

Лукс говорил будто невзначай, глядел поверх головы Развияра и рассеянно улыбался. На боках у него висели, притороченные мягким ремнем, дорожные сумки с водой и одеждой. В одной, тщательно спрятанные, лежали два неплохих кинжала: удалось купить по случаю. Черное насекомое уселось Луксу на спину; зверуин, не оборачиваясь, ударил хвостом, и летун замертво упал на траву.

– Как бы там ни было, нам туда, – Развияр указал на тропинку, уводящую от берега. Чем дальше, тем плотнее смыкались деревья, приземистые, с широкими кронами.

– Это уже твой лес?

– Нет, – Развияр прислушался к своим воспоминаниям. – Я не помню этих мест.

* * *

– Никто его не обидит, дура! Он будет жить во дворце, учиться у настоящего мастера, и станет великим магом! Пусти руку, а то сделаю больно!

На месте развалин старого города выросло селение, где каждый дом был сложен из древних обломков. В стену маленького, неказистого строения на окраине было вмуровано каменное лицо – голову статуи положили в кладку, будто обыкновенный кирпич, но, даже свергнутый и униженный, неведомый герой продолжал смотреть на мир светло и с достоинством. А перед домом, в чаше сухого фонтана, рыдала женщина, пытаясь вырвать из рук седого мужчины мальчишку лет пяти. Мальчишка ревел так, что слезы разлетались веером, и рвался к матери.

– Уймись! – мужчина повысил голос, и от этого властного окрика и женщина, и ребенок примолкли. – Говорят тебе – не на смерть забираем и не в рабство, а для службы Императору! Для могущества! Дикари… – он обернулся к паре стражников в серебристой броне. – Разгоните их, чего смотрите! Устроили здесь балаган…

В этот момент мальчишка укусил его за палец, украшенный золотым кольцом с ярко-желтым сверкающим камнем. Седой мужчина выругался, встряхнул мальчишку, легко закинул себе на плечо:

– Все, представление окончено. Расходитесь!

Стражники с подчеркнуто-равнодушными лицами надвинулись на редкую толпу – кольцом вокруг высохшего фонтана стояли в основном старики и подростки, и интересовали их не столько орущий ребенок и его мать, сколько огромная крылама, переступавшая с одной перепончатой лапы на другую. Птица смотрела с презрением. На спине у нее были три седла – два простых и одно мягкое, с подлокотниками и высокой спинкой.

Седой мужчина нес ребенка к крыламе, на растрескавшийся мрамор падали капли крови из прокушенного пальца, будто темные монетки. Женщина-мать кинулась следом, стражник преградил ей дорогу копьем. Подбежал молодой мужчина, почти подросток, схватил женщину за плечи. Они были похожи: наверное, брат и сестра.

– Погоди, – бормотал брат. – Погоди… Все уже… Это такое дело… Они говорят…

Лукс с Развияром на спине подошли незаметно. Появление зверуина само по себе новость, но жители поселка были слишком увлечены – и поражены – сценой, разыгравшейся в чаше древнего фонтана.

Развияр сразу понял, что происходит, и сжал плечи Лукса. Тот нервно оглянулся:

– Слушай… Может, нам…

– Это имперский маг, – еле слышно шепнул ему Развияр. – И мальчишка – тоже маг. Они их забирают маленькими… в Столицу… Учат… Отбирают у родителей…

Лукс закусил губу:

– А мы…

– Это имперский маг, – повторил Развияр, вглядываясь в седого человека с перстнем на окровавленном пальце. – Он маг… Как Утро-Без-Промаха.

Лукс попятился.

– Полетаем на крыламе, – седой говорил с мальчишкой терпеливо и холодно. – Вот, смотри. Хорошее седло?

Мальчишка тонко вскрикнул. Откуда ни возьмись, на седого налетела туча мошкары, кинулась в лицо. Тот что-то быстро сказал, и мошки разлетелись, будто снесенные порывом ветра.

– Вот как… Поехали, – отрывисто бросил маг. – Эй, помогите мне взять его в седло!

Стражники, сдерживавшие толпу, отступили к крыламе. В этот момент девушка лет пятнадцати вынырнула из-за чужих спин и проскользнула под скрещенными копьями. Крылама зашипела, широко разевая клюв.

– Ротозеи, – устало сказал маг. – Простого дела сделать не дадут… Убирайся, – бросил он девушке.

– Оставь его, – та говорила тихо, но Развияр, стоявший поодаль, слышал каждое слово. – Или умрешь.

Седой поднял брови:

– Дура. Дикарка. Прощаю.

– Зато я тебя не прощаю!

Седой вгляделся ей в лицо и вдруг нахмурился:

– Да ты…

Девушка завизжала и вскинула руки. Маленькая белая молния сорвалась с кончиков ее пальцев и ударила седому в лоб.

Седой отшатнулся. Лицо у него перекосилось от ярости, казалось, сейчас он отбросит ребенка и одной пощечиной снесет мерзавке половину лица…

И он действительно выпустил мальчика – выронил. Потом закатил глаза, опустился на колени и упал на бок.

Толпа закричала не то от ужаса, не то от радости. Мать подхватила ребенка и бросилась бежать, расталкивая односельчан. Стражники, потрясенные, встали плечом к плечу и наставили на девушку копья.

Та, ошарашенная случившимся не меньше всех свидетелей, отступила на несколько шагов. Посмотрела на свои руки, потом на лежащего на мраморе мага. Подняла глаза на стражников:

– Уходите… А то…

По-прежнему плечом к плечу, они двинулись к ней, и она отступила. Приблизившись к упавшему магу, один из стражников перевернул его вверх лицом. Глаза мага закатились под верхние веки, рот полуоткрылся, из уголка тянулась струйка слюны. На переносице краснела вмятина, как от сильного удара.

Толпа стремительно редела. Кто-то убегал со всех ног. Кто-то, наоборот, придвигался ближе. Развияр сдавил плечи Лукса:

– Она…

Всадники отступили – медленно, очень осторожно. Отошли к крыламе; к седлам, Развияр увидел, были приторочены арбалеты…

– Уходите все! – закричал он, перекрывая вскрики и бормотание. – Бегите!

Люди кинулись врассыпную, только девушка стояла, не сводя глаз со стражников, готовая сражаться и с ними, и с крыламой, и с целым миром.

– Лукс!

Зверуин понял. Ни один человек не успел бы и не помог, но Лукс был получеловеком на четырех лапах. Он прянул с места, перелетел через обвалившийся бортик фонтана, ударил о мрамор передними лапами и сразу же задними, ушел в длинный полет и, распластавшись в воздухе, сбил девушку в то самое мгновение, как сорвались с тетивы стрелы.

И Развияр, и Лукс отлично знали, как стреляют стражники на крыламах. Стрелы проткнули воздух в двух местах на уровне взгляда – арбалетчики, не сговариваясь, целили в глаза. Но девушка мгновением раньше покатилась по мрамору, и Развияр, сжав коленями спину Лукса, схватил ее – за руку и за волосы, и бросил поперек Луксовой спины. Метнулись с дороги разбегающиеся люди. Развияр чувствовал, как струится под ним тело получеловека, как перекатываются мускулы под мягкой шкурой, слышал ветер, ревущий в ушах. Незащищенная спина казалась широкой, будто городские ворота.

Скрежеща когтями по камню, Лукс завернул за угол. Потом еще завернул. Селение строилось безо всякого плана, здесь не было улиц, только благородные развалины – и прилепившиеся к ним неуклюжие развалюхи, и совсем близко был лес, широкие кроны, надежно прикрывающие сверху…

Девушка обмякла в руках Развияра – потеряла сознание.

* * *

«Во дворце и в хижине, и в треногом жилище мастерового на Безземелье – всюду, где есть камин или печь, может явиться на свет маг. Он может летать без крыльев и приказывать камню, может убивать огнем или исцелять смертельно больных, но главное его призвание – вести в этот мир то, чего прежде не было…»

– Ничего такого я не умею!

Девушка сидела, трясясь, обхватив колени руками. На лбу у нее кровоточила ссадина, в голосе прорывались слезы.

– Я ничего такого… никогда… Отпустите меня! Я ничего не умею! Я не маг, это вышло случайно!

Лукс сидел в отдалении, жевал целебный лист желтого трилистника, чудом отыскавшегося на этой поляне. Готовить отвар было не на чем. Лукс жевал цветы и прикладывал к разбитым подушечкам лап. Это твое решение, говорил Лукс всем своим отстраненным видом. Решение всадника, исполненное его братом. Ты захотел – я сделал.

– Что ты ревешь, – сказал Развияр, удерживая раздражение. – Ты мага одолела! Имперского мага! Ты всемогущая, может быть, так чего ты ревешь?!

Он злился все больше и все сильнее нервничал. Спасая девчонку, он не подумал о том, что будет, если на него и на Лукса объявят охоту – в Империи и ее пределах. Выследить зверуина – проще простого!

Маг был оглушен. Стражники улетели, никого не убив, проявив железную выдержку; тем хуже. Они вернутся с подкреплением, может быть, с новым магом, и какой принесут приказ – Императору ведомо. А Развияр и Лукс нежданно-негаданно оказались укрывателями мятежной волшебницы, которая сидела теперь, обливаясь слезами и размазывая по лицу кровь из ссадины на лбу.

– Я… просто хотела… я…

Беглецы не ушли далеко. Широкие кроны прикрывали их от неба, но жители поселка без труда выследили чужаков, унесших девушку. Явились трое парней, грозили дубьем, выпытывали, кто такие пришельцы и что думают делать дальше. Старались быть грозными, но сами боялись и в душе недоумевали: что за день такой, все беды, как из мешка?!

По словам парней выходило, что стражники покинули землю через несколько минут после того, как Развияр и Лукс со своей ношей скрылись в лесу. Маг так и не пришел в себя, но был, по общему мнению, жив.

– Когда он очухается, как ты думаешь? – спросил Развияр у заплаканной девушки. Та помотала головой, в который раз отрекаясь от сделанного. Поздно, подумал Развияр. Слишком много свидетелей.

– Кто он тебе? Этот мальчишка?

– Племянник. Сын сестры, – девушка вытерла слезы рукавом и тут же, не удержавшись, опять заплакала. Лукс поморщился, выплюнул на ладонь целебную кашицу. Извернувшись, дотянулся ладонью до задней лапы. Развияр заметил, что Лукс деликатно поворачивается к девушке боком, будто чего-то стесняясь.

– Никогда не видел волшебников так близко, – признался Развияр, разглядывая ее. – Живых. И даже сопливых.

Девушка закусила губу, сдерживая слезы. Ее вздернутый нос сделался малиновым от рыданий, ссадина на лбу кровоточила. Она была жалкой, эта девушка; на том и погорел имперский маг, подумал Развияр.

* * *

Поселок собрался на сходку – не в чаше высохшего фонтана, где запеклась на мраморе кровь императорского мага. Местные жители разводили кричаек, дойных птиц, чьи перья и мясо ценились не меньше, чем молоко. В заливе, отгороженном Каменной Стрелкой, плавали целые стада, на берегу рядами стояли загоны, и вот перед ними, на песчаном пляжике, у здешних обитателей было что-то вроде рыночной площади.

Плечом к плечу стояли старики, женщины и подростки. В центре кольца слушателей старый мужчина и очень молодой кричали друг на друга. Первый был местный старейшина, второй – брат женщины, не захотевшей отдавать ребенка-мага. Сама она, бледная, но странно спокойная, стояла рядом; малыша нигде не было видно.

– И что теперь?! Всех порешат! Перебьют, как наших перебили на Косе! – кричал старик. – Что, другого не родит? Сказано: во дворце жить! А теперь из-за нее – как?!

– А никак! – орал молодой. – Она того мага не трогала и пальцем! А что ревела – так запретишь, что ли, бабе реветь?! Прилетят еще раз – отдадим малого, что делать-то… А чем она провинилась?

– Провинилась Яска, – сказал кто-то. – Вот она!

Все одновременно обернулись: на берег вышли Лукс с Развияром на спине и все такая же несчастная, дрожащая девушка.

Дети и подростки, да и женщины, уставились на получеловека, вдруг позабыв, зачем собрались и что им угрожает. Развияр сидел, очень прямой, сжав пятками бока зверуина. Девушка шла, глядя в землю.

В толпе все громче слышались голоса:

– Явилась… чародейка…

– А эти кто такие?

– Мама, зверуинец! С хвостом!

– Тихо, – сказал Развияр.

Вглядываясь в лица незнакомых, чужих людей, он видел рисунок морщин на лбах, черные точки пор на носах с раздувающимися ноздрями, капли пота над верхней губой. Соломенные шляпы и белые капюшоны, платки и ленты, блестящие глаза с узкими на солнце зрачками. Старшие волновались. Младшие радовались перемене в монотонной скучной жизни. Ни один из них не знал и не видел того, что было ясно Развияру, как это солнце.

– Тихо, – повторил он отрывисто. И под его взглядом вдруг смолкли разговоры и сделался различим шорох мельчайшей волны. Люди уставились на него почти так же удивленно, как только что смотрели на зверуина. Им не было ясно, почему этот молодой, оборванный, никому не знакомый чужак говорит с ними, как будто имеет власть – но они замолчали, удивленные, и тем самым признали его право распоряжаться.

– Хотите жить – слушайте меня, – сказал он отрывисто. – Там, у косы, стоит столб… «Император скорбит о каждом своем подданном». Кто из вас умеет читать?

Поднялось несколько неуверенных рук.

– Возьмите радужную бумагу. Держите в руках, когда они прилетят. Это единственное, что может вас защитить, они не стреляют, когда видят эту радугу. Они начнут вас обвинять, вы призывайте в свидетели Императора. А ребенок…

Он хотел сказать, что ребенка все равно придется отдать, но осекся. Посмотрел в лицо несчастной женщине и понял, что она уже сломлена, уже готова расстаться с малышом, который вдали от дома станет великим магом. Испытал мгновенное разочарование; что такое жизнь всего селения против жизни единственного – своего – ребенка?!

– Ребенка отдадим, – сказал старейшина, вслух высказывая общее решение. – Кто ты такой, не знаю и знать не желаю, может, тоже посланец от Императора, а может, сопля перелетная! Наши дела до тебя не касаются. Зачем девку забрал? Ее тоже отдать придется, пусть сами судят!

Загудела толпа. Теперь смотрели на девушку, и она прикрыла лицо от этих взглядов – стеснялась слез своих и крови.

Развияр сел прямее, хотя это, казалось, было невозможно. Люди кричали, шептали, сокрушались, злились, но больше боялись; люди, разумеется, легко готовы были отдать одного человека в обмен на благополучие – или хотя бы жизнь – многих. Только молодой мужчина, брат, опять выскочил на середину, сжав кулаки:

– Яску не отдам! Пусть бежит! Она же, она нас всех может… Как того мага! Вообще поселок спалить! Мы ее не удержим…

И он с мольбой посмотрел на сестру, будто ожидая, что она начнет жечь поселок прямо сейчас. Люди притихли и испуганно попятились.

– Ты ведь знал про меня? – тихо спросила девушка.

Брат отвернулся:

– Ну…

– И молчал, – рявкнул старик. – Накликали беду!

– Беда давно пришла, – сказал кто-то сквозь зубы. – Что уж теперь…

– Яска хоть утаилась, – заметил другой голос. – А эта, с дитем своим, разболталась на всю округу, что у нее малой-волшебник… Вот и получай!

– Погоди! – крикнули из толпы. – Если она волшебница, так пусть укроет поселок! Накинет на него такие чары, чтобы не найти!

Предложение было встречено с восторгом. Люди смотрели на девушку, не замечая распухшего носа и слез на ее лице:

– Давай!

– Яска, ну, постарайся!

– Сделай вихри над морем. Сделай шторм, пусть они не долетят!

– Сделаешь? – тихо спросила ее сестра.

Девушка молча сцепила пальцы. Сглотнула, обвела взглядом лица односельчан. Чуть заметно покачала головой:

– Я… не могу. Не умею. Меня никто не учил… Я сама не хотела! Я не могу!

Сделалось тихо.

– А не хотела, надо было тихо сидеть, – сказали в толпе.

– Чего ты вылезла, если не умеешь?

– Теперь всех убьют из-за тебя!

– «Волшебница», ага!

– Чего ты выперлась? Больше всех надо?!

Теперь они злились. Надежда растаяла, всему поселку оставалось ждать возмездия и смотреть в небо.

– Уходи и прячься, – быстро проговорил брат. – Уходи.

– Куда она уйдет? Выдадим ее! Что с нас взять еще?

– Или она не дастся – громами закидает?! – кто-то истерически засмеялся.

– Все равно ее найдут! А так хоть послабление будет и ей, и нам…

Среди этого волнения, крика, ругани, смеха Развияр сидел неподвижно, сдавив пятками бока Лукса, сжав пальцы на его плечах. Зверуин чуть повернул голову, покосился, будто чего-то ожидая.

Когда всадник в седле – его слово первое. Таков этикет, возведенный в ранг закона. Когда ты идешь пешком рядом с братом – вы беседуете, как равные. Но стоит всаднику вскочить верхом, как роли меняются: он всадник. Только он может начать разговор.

– Что? – шепотом спросил Развияр.

– Мы могли бы взять ее с собой. В Черную Бучу.

– «Маги могут по запаху чуять людей, – сказал Развияр сквозь зубы, – и знать их помыслы, и желания, и страхи. Искусный маг умеет идти по следу человека, выслеживать его на расстоянии, покорять его волю». Выслеживать на расстоянии, понял?

– А не все ли нам равно, – сказал простодушный Лукс. – После того, как ты отнял девчонку у стражников…

Развияр сжал зубы. Все правда: он принял решение, он, Развияр, встал между Императором и волшебницей-бунтовщицей. «Я», а не «мы».

– Нам бы уходить скорее, – прошептал Лукс, – а не слушать их блеяние. Нас запомнили. Мы тоже мятежники.

Развияр повел глазами по сторонам. Разговоры шли по кругу, все решилось: и ребенок, и девушка, посмевшая его защитить, были выставлены в уплату за безопасность поселка. Эти люди много пережили на своем веку, потеряли близких, отчаялись и снова обрели надежду; они не были бунтовщиками. Скорее всего, их пощадят: стоит только покаяться и смиренно выдать Императору пятилетнего мальчика и девочку пятнадцати лет…

– Мне решать? – шепотом спросил Развияр.

Лукс смиренно опустил глаза.

– Давай, – сказал Развияр.

* * *

Деревья росли густо, Лукс петлял, бросаясь из стороны в сторону, и терял преимущество в скорости. Вслед беглецам летели камни, один попал Развияру в плечо, другой угодил Луксу в заднюю лапу. Зверуин вскрикнул от боли, но продолжал лететь вперед, и погоня все отставала, отставала, треск веток за спиной и крики отдалялись, а впереди замаячил просвет, и Лукс пустился во всю прыть.

Развияр сидел, одной прижав к себе Яску, другой вцепившись в плечо зверуина. Девушка замерла, будто снова лишившись чувств. Поначалу, когда он неожиданно схватил ее, она сопротивлялась так отчаянно, что Развияр испугался: вдруг случится, как с магом. Вдруг страх и злость подскажут деревенской девчонке, как оглушать и убивать при помощи своей воли?

Потом она обмякла. Может быть, ощутила страх погони за спиной – скверный, липкий страх. А может быть, выбилась из сил.

– Оторвались, – сказал Лукс и сбавил ход. – А в горах – за миг бы… Эх.

– Погоди, – сказал Развияр.

Он спешился. Яска соскользнула со зверуинской спины, упала на четвереньки. Лукс нервно почесал бок правой задней лапой.

– Надо быстро идти, – сказал Развияр девушке. – Если хочешь жить, конечно.

Она затравленно посмотрела снизу вверх, но ничего не сказала.

– Если попадешь в руки стражникам – быстро не умрешь, – пообещал Лукс. – Долго будут мучить. Так и знай.

Девушка содрогнулась. Развияр рывком поставил ее на ноги.

– Вперед, – сказал холодно. – Переставляй ноги!

И она пошла.

* * *

Старая заброшенная дорога в лесу вела в нужном направлении, слегка отклоняясь на запад. Когда-то здесь грохотали колеса, ревели рогачи, ползли величественные экипажи на саможорках. Ехали в город у моря – торговать и глазеть на диковины. Ехали обратно – домой, в разные земли и в Черную Бучу, везли подарки, везли новости. Но уже в те дни, когда Развияр бродил в росе под сводами родного леса, – уже тогда город был разрушен. Неведомый герой, вытесанный из камня, уже потерял свою голову, и, может быть, голова его уже легла в кладку новой стены, но Развияр еще ничего не знал о своей судьбе – валялся в траве и считал светлячков, пока отец его бегал на ходулях, охраняя колосковое поле…

Путники шли до самой темноты, вымотались до полусмерти, но только поздно вечером, когда совсем стемнело, наконец-то сделали привал. Огня разводить не стали. Из старых запасов в багаже осталась только раскрошившаяся лепешка. Развияр предложил его Яске, но девушка отказалась.

– Будем спать, – сказал Развияр. – Завтра опять дорога.

– Откуда ты все знаешь? – меланхолично спросил Лукс.

– Что?

– Да печати. Что ты им рассказывал о печатях, что в них нельзя стрелять? В какой книге это написано?

– Ни в какой. Я просто… чувствую.

– Странно. Почему я не чувствую? И что за чувство такое – нельзя стрелять в печати?

Развияр устал так, что едва шевелились губы.

– Ты мне не веришь?

– Да нет, верю, – Лукс потянулся, Развияр услышал, как хрустнули ветки. – Верю, в том-то и дело… Послушай. Может, ты тоже маг?

– Давай спать. Сил нет.

– Так маг или нет?

– Нет!

– А откуда знаешь про печати?

Развияр засыпал. Перед глазами качались волны, взлетали и опускались весла.

– Дело в том, – пробормотал он, впадая в дрему, – что когда понемногу узнаешь… там слово, там два… Там книга, тень от летящей крыламы… Потом вдруг все это складывается… как блик на воде. Давай спать…

– Их убьют из-за меня или нет?

Развияр глубоко вздохнул; дрема улетучилась. Девушка заговорила впервые за все время пути; у нее был хриплый и ломкий, как у мальчишки, голос.

– Их убьют? Всех? Из-за меня?!

– Не думаю, – осторожно сказал Развияр. – Теперь у них есть оправдание – двое чужаков, которые тебя похитили. Те самые двое, что не позволили стражникам тебя убить. Скорее всего, их помилуют. Тем более, что мальчика они отдадут безропотно…

Он мгновение помолчал. Потом сказал изменившимся, шершавым голосом:

– Они оденут его в лучшую одежду. Может быть, повяжут ленточкой, дадут в руки хлеб… или чем там обычно встречают дорогих гостей? Они приготовят этого ребенка, как лучшую жертву, и отдадут – с любовью. Возьми, что мне дорого…

Он осекся.

– Что ты говоришь? – обеспокоенно спросил Лукс. – Спишь или бредишь?

– Сплю… Насчет печатей, Лукс. Понимаешь, я не могу дать руку на отсечение, что ни один стражник не станет стрелять в императорскую печать. Но я уверен, что печать может помочь.

– Тогда почему бы нам не обвешаться этими печатями с ног до головы?

– У тебя была одна, но ты плюнул на нее и выбросил.

– Мла-адший граждани-ин Империи? – с презрением протянул Лукс.

– Да. Это если ты хочешь, чтобы в тебя не стреляли сразу, а сперва хотя бы поговорили.

– Мне не о чем говорить с имперскими стражниками.

– Мне тоже. Потому у нас нет документов. И мы мятежники. И за нами погоня.

Лукс рассмеялся.

* * *

Развияр спал.

Люди живут, как во сне, сказал старый Маяк. Живут, не задумываясь ни о прошлом, ни о будущем, ни о себе. Сами-то они верят, что задумываются, но на самом деле их мысли – всего лишь смутные чувства. Они чувствуют о будущем и о себе, но не видят ни прожилок на траве под ногами, ни узора снежинки на рукаве. А ведь для того, чтобы думать, нужно замечать мелочи.

И еще – нужно каждый миг бодрствовать, сказал властелин. Даже когда ты спишь, ты должен знать, чего хочешь.

Развияр разлепил веки. Светало, Лукс спал, свернувшись клубком, на его шерсти блестела роса. Девушка Яска проснулась и готовилась бежать – медленно, на цыпочках, отходила все дальше в лес. Правая ее туфля разорвалась, и в прорехе был виден поцарапанный палец.

– Доброе утро, – сказал Развияр.

Она вздрогнула и остановилась.

– Лукс, – позвал Развияр. Зверуин проснулся мгновенно – просто открыл глаза.

– Будь добр, поищи поесть, – сказал Развияр. – Нам сегодня идти целый день.

Лукс поднялся, с удовольствием отряхнулся, так что в разные стороны полетели холодные капли росы. Девушка поежилась. Лукс посмотрел на нее, на Развияра, кивнул.

– Разложи огонь, – сказал хриплым со сна голосом. – Не сырьем ведь жрать.

И ушел, отряхивая на пути росу с низко нависших веток.

– Собирай хворост, – велел Развияр девушке. – Нет времени разлеживаться.

Она смотрела на него, не двигаясь с места. Ссадина на лбу запеклась, глаза ввалились, на щеке отпечатались жесткие травинки.

– Может быть, ты умеешь зажигать огонь глазами? А то все отсырело…

– Я ничего не умею, – сказала она все тем же хриплым, ломким голосом. – Зачем я тебе? Я ничего не могу.

– Только оглушать имперских магов?

– Это случайно. Я… разозлилась.

– Ты умеешь колдовать, только когда злишься?

– Я не умею колдовать… Зачем вы… Зачем ты это сделал?! Тебя просили? Жизнь… ну и что?!

– Тебе не жалко жизни?

Она всхлипнула:

– Жалко… Но ведь… я сама… они все… Зачем тебе? Отпусти…

Развияр поднялся и подошел к ней вплотную. Она попятилась.

– Видишь ли, я имею на тебя право, – мягко сказал Развияр. – Потому что я за тебя решил.

– Тебя не просили!

– Не просили. А я решил. Теперь мы с тобой связаны, как две башки двухголовой змеи. Из-за тебя и нас убьют, если поймают.

– Я не хотела…

– Я хотел. Теперь я хочу, чтобы ты нам помогла… Ты ведь маг.

– Я не могу, – повторила она в который раз. – Я не маг. Я не умею.

– Не умеешь?

Развияр ударил ее по щеке, вроде бы несильно, но Яскина голова мотнулась, и сама она чуть не упала.

– Не умеешь? А так?

Развияр снова ее ударил. Она вскинула руку, пытаясь отбить третью пощечину. С таким же успехом мог защищаться птенец сытухи.

– Завтра, самое позднее послезавтра здесь будут настоящие маги, – сказал Развияр. – Они станут искать по запаху – тебя. И нас. Если я еще раз услышу от тебя «не могу», мы привяжем тебя к дереву здесь, в лесу. И они найдут тебя по запаху, а от нас отстанут.

Она смотрела на него с таким ужасом, как будто он был личинкой огневухи.

– Боишься? Они почувствуют запах твоего страха. Можешь ты сбить их со следа?

– Не мо… – она закашлялась.

– Хорошо. Чему-то ты научилась. Теперь слушай: ты, никчемная тварь, накликала гнев Императора на целую деревню. Не спасла ребенка и никого не спасла, потому что ты, ничтожная дрянь, взялась решать за других, и ты их всех погубила!

Девчонка, оскалившись, вскинула руки. Развияр шарахнулся в сторону – тщетно. Мир перед глазами залился белым светом и пропал. Когда Развияр снова открыл глаза – над головой покачивались ветки, он лежал на спине, почти утонув в утреннем тумане, тело казалось ватным и руки плохо слушались. Развияр поднял ладонь к лицу; посреди лба, чуть выше переносицы, ощущалась горячая вмятина. Касаться ее было так больно, что Развияр зашипел сквозь зубы.

Сколько прошло времени? Шуу… Магу досталось больше. На Развияра у нее не хватило сил… Или пожалела?

Из леса вынырнул Лукс, волоча в опущенной руке толстую двухголовую змею. Непонимающе уставился на Развияра:

– Что… ты… Матерь Воф, да она тебя…

– Лови, – устало сказал Развияр. – Далеко уйти не могла.

* * *

Когда Лукс притащил вырывающуюся Яску, костер уже горел, шипели сырые ветки, а туман тем временем поднимался все выше. Стволы укутались белым; Яска визжала и царапалась, поперек щеки у Лукса тянулась длинная кровавая полоса.

– Разбирайся с ней сам, – сказал зверуин, сбрасывая Яску на траву. – Я уж не рад… что мы связались.

Яска тяжело дышала. Ее платье было разорвано на плече, висело лоскутом. Она посмотрела на Развияра, увидела отметину на его лбу и затряслась.

– Сядь, – сказал Развияр.

Она послушалась. Развияр глубоко вздохнул; девчонка признала его власть над собой. И она тоже.

– Значит, ты совсем беспомощная? И мухи не обидишь?

Она сглотнула.

– И ты не маг? В тебе нет магической силы?

Она хотела отвести взгляд, но он не позволил. Девчонка затряслась сильнее.

– Я сказал неправду, – проговорил он медленно. – Твои соседи выживут. Может быть, вообще ничего им не будет. Может, ты никого не погубила… кроме нас с Луксом. А мы ведь не в счет.

Она моргнула, сбитая с толку. Потом сказала шепотом:

– Пожалуйста… объясни, чего ты от меня хочешь.

– Другое дело, – он улыбнулся. – Я хочу, чтобы ты защитила нас троих от погони. От настоящей погони, с магами и крыламами. Когда нас будут искать с неба.

– Я не…

Она замолчала и заплакала без слез.

Развияр подошел и уселся рядом. Обнял ее за плечи:

– Послушай, ну что же делать. Я понимаю, это в первый раз. Но ведь все в первый раз. Никто не рождается дважды и не умирает.

– Я попро…бую, – сквозь слезы выдавила Яска.

– Ты сделаешь, – мягко поправил ее Развияр.

Туман сгущался, обступая маленький, шипящий в росе костерок.

– Слушай, я жрать хочу, – меланхолически заметил Лукс. – Собственный хвост готов проглотить, если честно.

* * *

На ходу она согласилась держаться за плечо Лукса. Развияр шел с другой стороны; в правой руке у него был кинжал.

– …Чтобы птицы летали хороводом. Чтобы сытухи не разбегались и слушались, когда доишь. Еще – чтобы у куклы открывались и закрывались глаза.

– Как это?

– Кукла деревянная. С деревянной головой. Глаза нарисованы краской. И вот они у меня открывались и закрывались.

– Потрясающе полезное умение, – пробормотал Лукс.

– Заткнись, – Развияр огляделся. Впереди у дороги темнели развалины – когда-то здесь была, наверное, придорожная гостиница. – Скажи, тебя кто-то учил открывать и закрывать глаза у куклы?

– Нет, – девчонка брела, подволакивая правую ногу. – Мне всегда казалось это… стыдно.

– Что?! – Лукс замедлил шаг.

– Это не как у всех, – отозвалась она замирающим голосом. – Вроде как… уродство. Шестой палец. Бабушка говорила…

Она замолчала.

– Бабушка?

– Да. Она знала про меня. И очень напугала, когда я была еще маленькая. Что это стыдно, и если узнают – будут водить меня голой по улицам, обваляют в кричайкиных перьях и посадят на цепь возле бочки…

– Возле бочки, – задумчиво повторил Лукс. – И ты поверила.

– Мне было пять лет! А потом… я сама привыкла, что это страшно и стыдно.

– Бабушка твоя была мудрейший человек, – сказал Развияр. – Что же она племянника твоего не научила?

– Она умерла давно, – Яска хромала все сильнее.

– Понятно, – сказал Развияр. – Но иногда, когда никто не видел, ты брала куклу и открывала ей глаза.

– Да.

Они поравнялись с развалинами. В колодце оказалась вода, мутноватая, но «съедобная», как определил ее Лукс. Заполнили фляги. Яска сидела на камне, сгорбившись, опустив плечи.

Развияр подошел к Луксу:

– Зверуин может нести кого-то, кроме своего всадника?

– Раненого товарища, если всадник прикажет, – отозвался Лукс. – Взять ее?

– Яска, – сказал Развияр. – Садись верхом на Лукса.

Она посмотрела с неожиданным страхом.

– Ты чего? – спросил зверуин. – Садись, я помогу.

– Я, – она сглотнула. – У меня кровь идет.

Развияр и Лукс переглянулись.

– Что я, крови не видел? – небрежно спросил Лукс. – Давай. А то так не дойдем никуда.

* * *

Вечером они остановились на берегу речушки, через которую был перекинут полуразрушенный мостик. Яска долго мылась, отойдя ниже по течению; Лукс принес из леса убитого паука и торжественно поклялся, что мясо его не просто съедобно, но целебно и вкусно. Развияру паук напомнил тех Ча, которых он видел когда-то в библиотеке; впрочем, ему приходилось в жизни есть всякое. Зато Яска так и не притронулась к еде. Ее тошнило.

– Нам очень повезло, – сказал Развияр. – Они запаздывают с погоней. Наверное, маг не сразу пришел в себя. А может быть, его потребовали на отчет к самому Императору.

– К Императору, – повторила Яска. – Я его видела… и того же человека будет видеть Император?

– Император его не похвалит, – сказал Развияр.

– А может, и не будет погони? – беспечно спросил Лукс, жуя кусок паука. – Мы пойдем дальше и дальше, и никто за нами…

– Размечтался, – сказал Развияр. – Завтра. Обязательно.

– Нет, – вырвалось у Яски. Развияр выразительно на нее покосился:

– Что?

– Ничего, – она глубоко вздохнула.

– Еще полно времени, – сказал Развияр. – Ты ведь каждую минуту думаешь, как защитить нас? Ты ведь чувствуешь себя магом? И ощущаешь, как растет твое могущество?

– Пожалуйста, не смейся надо мной, – сказала она тихо.

– Я не смеюсь. Завтра утром мы умрем или выживем – зависит от тебя.

* * *

«Соберу цветочки – выкрашу рубаху… Выкрашу рубаху – наплету веночков…»

Его двоюродная сестра помогала тетке красить полотно. Темно-синие, почти черные цветы обратки росли всегда на том месте, где родилась девочка. Поэтому, говорила бабка, матери ходят рожать в лес, где мягкая трава; если родится девочка, в траве много лет будет расти обратка…

Сестра собирала цветы на поляне, где родилась семь лет назад. Складывала в полотняный мешочек, перетягивала ниткой, опускала в кипящую воду; в котле потом выдерживали ткань – если держать сутки, она будет синей. Ночь – голубой. А если вынуть почти сразу, она будет красной, ярко-красной, издали приметной. Из такого полотна шьют детские рубашки…

– Соберу цветочки – выкрашу рубаху…

Девочка шла босиком по тропе, шагала перед Развияром, он видел ее рассыпавшиеся по плечам рыжие волосы. Поднялась по двум ступенькам на порог, толкнула тяжелую дверь, вошла в дом. Развияр поспешил следом, хотел позвать ее – и проснулся.

Начиналось утро. Яска сидела над костром в той же позе, глядя в погасшие угли. Губы ее шевелились, глаза посмотрели сквозь Развияра, когда он окликнул ее.

– Сегодня? – спросила она шепотом.

Развияр кивнул.

Двинулись дальше – Яска по левую руку от Лукса, Развияр по правую. Лес казался до странности пустым. Было очень тихо, шелестели деревья прямо над головами. Путники молчали, и напряженное это шествие напоминало не то шпионский рейд, не то похоронную процессию.

В полдень им попались развалины трактира. Развияр заглянул, пригнувшись, в дверной проем; внутри ничего не было, кроме плесени и битого камня. Мебель, вещи, даже внутренняя обшивка стен – все либо истлело, либо пропало.

– Мы могли бы здесь спрятаться, – подал голос Лукс.

– Бесполезно, – ответил Развияр. – Пойми, мы можем прятаться или нет – маг будет нюхать воздух и узнает, где мы.

– Какой ты образованный, – с отвращением сказал Лукс.

Шли часы, и с каждым шагом ожидание погони становилось мучительнее. Развияр удерживал себя, чтобы не смотреть поминутно в небо. Лукс, развлекаясь, хлопал лапами по стволам, сшибал хвостом насекомых и наконец принялся сбивать бело-синие грибы, вытянувшиеся вдоль дороги.

– Это злые желания, – сказала Яска, почти совсем охрипшая.

– Что?

– Не трогай грибы. Это злые желания. Если человек желает зла кому-то, он должен пойти в лес и сказать желание вслух. Тогда вырастет такой гриб, а зла не приключится, и совесть у человека будет спокойна, и на душе легко.

– Это сказки, – заявил Лукс.

– Интересные сказки, – пробормотал Развияр. – А почему вдоль старой дороги? Здесь уже вон сколько времени все пусто…

– Эти грибы растут по сто лет. А вдоль дороги когда-то много людей ходило. Толчея, поборы на заставах… Воры… Люди желали друг другу зла. Но чтобы не отягощать душу, выговаривали свое зло в лесу, и вырастали грибы.

– Понятно, – сказал Развияр.

– Ты что, во все это веришь? – удивился Лукс.

– Не верю, – Развияр не выдержал и все-таки оглянулся. Небо над кронами оставалось чистым.

Яска слабо удивилась:

– Почему?

– Потому что люди не понимают, когда их желания – злы. Желать зла негодяю, плохому человеку – это добро и справедливость. Так они думают.

Яска внимательно на него посмотрела. Пожала плечами:

– Ты говоришь, как моя бабушка. Как старая бабка, которая воспитывает внучат.

Развияр улыбнулся:

– У меня нет внучат. Пока воспитываю тебя.

– Здесь воняет, – Яска вздохнула. – Пойдем скорее, наверное, могильник поблизости.

– Я ничего не чувствую, – Лукс потянул воздух носом. – Никакой вони… Может, ветер переменился?

– Воняет уже давно, и все сильнее, – упрямо повторила Яска. – Может, просто затхлое болото…

Развияр огляделся. Лес вокруг не изменился, все так же стояли низкорослые деревья с густыми кронами, шелестели кусты на обочинах заброшенной дороги, пахло разогретой землей и травой…

– Яска, – сказал Развияр. – Ты их чуешь.

– Кого?

Она вдруг побледнела так, что Развияр испугался: сейчас снова грохнется в обморок. Он посмотрел на небо в разрывах ветвей. Небо было чистое, но только в зените. Что творится на горизонте – он видеть не мог.

– С дороги, быстро, – прошептал он, чувствуя, как холодеет спина.

– Арбалет бы, – тоскливо пробормотал зверуин.

Они пробрались глубже в лес, под самое густое дерево, и сели у ствола. Яска упала на кучу сухих листьев, зажимая нос. Щеки и лоб ее приобрели зеленоватый оттенок.

Развияр сел рядом, поднял, взял за руку:

– Укрой нас.

Она смотрела на него, как печорка, приведенная на убой.

– Укрой нас, – повторил он с нажимом. – Делай.

– Они… идут… прямо за нами, – замогильным голосом проговорила девушка. – Учуяли… след… где мы ночевали…

– Откуда ты знаешь? – вмешался Лукс.

– Она чует, – сказал Развияр. – Она маг. Она еще маленькой девочкой умела открывать кукле нарисованные глаза.

– Не смейся! – у Яски дрожали губы.

– Я не смеюсь. Укрой нас, пусть они не чувствуют нашего запаха.

Яска зажмурилась. На висках у нее очень быстро, почти мгновенно, выступили крупные капли пота и покатились вниз, заливая щеки и шею.

Несколько минут все трое сидели очень тихо. Развияр разглядывал свой кинжал, прекрасно понимая, что оружие не поможет. Пот струился по впалым щекам Яски, шея пульсировала, Развияр ощущал каждый толчок ее сердца.

– Обними меня, – сказала Яска хрипло, не раскрывая глаз.

Не переспрашивая, Развияр обхватил ее за плечи и притянул к себе. Очень маленькая, очень тощая, горячая, как уголь, мокрая, в насквозь промокшей одежде. Лукс привалился к Развияру с другой стороны; они сжались в единый комок, сердца их заторопились, ловя ритм Яскиного сердца и сливаясь с этим ритмом.

– О-о, – низко протянула Яска, и на губах у нее надулся пузырь. – О-у.

Послышался нарастающий свист крыльев. Ветер рванул кроны над головами притаившихся людей. Судя по звуку, птиц было не меньше пяти. Их крылья заслонили небо, заслонили солнечный свет; крыламы кружились, кружились над одним местом, плавно снижаясь.

– Б…бежим, – прохрипела Яска. – Потеряли след… спускаются.

Лукс вскочил. Развияр подсадил Яску ему на спину, и они кинулись бежать прочь от дороги, петляя между стволами и продираясь сквозь кусты. Перескочили ручей, не заметив. Они бежали, и Развияр не отставал от зверуина, а Яска сидела на спине Лукса, полуоткрыв рот, с широко открытыми, безумными глазами, и даже Развияр ощущал волны исходящей от нее силы.

Они бежали, пока не свалились от усталости на мох. Лежали, не шевелясь, хрипло дыша, в полной тишине – даже ветер стих.

– Яска, – с трудом выговорил Развияр. – Ты их чувствуешь? Запах?

Она помотала головой.

– Дай воды, – сказал Развияр зверуину. Тот полез в сумку; руки у него тряслись.

– Все хорошо, – сказал Развияр, обнимая Яску. – Все хорошо. Тихо, все.

– Приходи, сытушка, – проговорила девушка, слабо улыбаясь. – Молока полна кружка…

– Я не думаю, что так уж хорошо, – сказал Лукс, поднося кружку к Яскиным губам. – Как думаешь, они нас потеряли?

– Сейчас – да. Но теперь они будут искать внимательнее. И не отступятся. Мятежный маг – это не шутки.

– Допрыгались, – сказал Лукс и засопел.

– Твоя идея.

– Но решил-то – ты!

Развияр засмеялся. Осторожно вытер капли воды, стекающие во Яскиному подбородку:

– Она могущественный маг. Ты когда-нибудь мог представить, что у нас с тобой будет свой могущественный маг?

– Я не твой маг, – девушка открыла глаза. – Ты меня не… присваивай.

И потеряла сознание.

* * *

Они встречались с небесным патрулем еще два раза. И оба раза Яска чувствовала запах опасности, как резкую вонь, и вовремя прятала себя и спутников от чужого внимания.

– Это как будто накрываешься одеялом с головой, – призналась она Развияру.

– Так просто?

– Ну… Попробуй сам.

Он рассмеялся.

– А как ты думаешь, там все тот же маг, на крыламах, или другой?

– Я их не различаю. Я вообще не чувствую, что там люди. Просто воняет.

Через несколько тяжелых дней они вышли на берег речки, за которой лежал Пузатый Бор – лесная область, примыкавшая, по рассказам, к самой Черной Буче. Запах близкого жилья и дыма различала не только Яска, но и Лукс и, временами, Развияр.

Они остановились на берегу. Яска вымылась, спрятавшись за кустами, выстирала одежду и целый день просидела одна в прибрежных зарослях. Под вечер вышла, в сыром еще платье, и уселась у огня.

– Как себя чувствует ваше могущество? – спросил Развияр.

– Чего?

– Так в Империи обращаются к магам. Ваше могущество.

– Я не имперский маг! – ответила она резко. – Я… сама по себе.

Развияр улыбнулся.

В последний день они не встречали всадников на крыламах. Хотелось верить, что преследователи отстали. Неизвестно, что доложили стражники своим начальникам, и чем имперский маг объяснил свою неудачу.

– Может, они решили, что я умерла?

– Хорошо бы, – сказал Развияр. – Но они не такие дураки.

– Что там дома, – сказала она с горечью. – Узнать бы.

– Ты же маг. Что, не можешь узнать?

Она помотала головой:

– Далеко…

– Я тебе скажу, что там, – Развияр прямо взглянул ей в глаза. – Прилетели стражники. Твои соседи и родичи отдали им мальчишку. Пожаловались на нас, что мы, мол, украли преступницу, да и сами преступники. Начальник патруля выругал их и отпустил по домам.

– Правда?

– Конечно.

– А малыш… У них?

– Да.

Яска долго молчала.

– И теперь, – начала снова, – его везут во дворец… Или тот маг все врал насчет дворца?

– Не врал. Парень будет жить во дворце и учиться.

– И станет могущественным магом?

– Да.

Девушка помолчала.

– А я, – сказала осторожно, – тоже могла бы…

– Конечно. Если бы они узнали раньше, что ты маг – прислали бы крыламу и за тобой.

– Увезли бы меня во дворец, – протянула Яска. – Подарили бы платье… из бархата… с камнями, расшитое золотом…

– Да.

– И учили бы, как правильно колдовать…

– Да. И когда ты умерла бы, то попала бы в усыпальницу магов, в катакомбах под дворцом самого Императора. Они там лежат, каждый со своим перстнем на пальце, и мало кто из них умер своей смертью.

– Почему? – после паузы спросила Яска.

– Почему лежат?

– Почему «не своей смертью»?

– Не знаю, – признался Развияр. – Может, императорская служба такая опасная. Я видел трех магов, не считая тебя. Один погиб у меня на глазах, а другой был уже мертвый, когда я его… встретил. А третий… третьего ты оглушила.

– Не похоже, чтобы они были такие уж могущественные, – неожиданно язвительно сказала Яска. – Раз так быстро все перемерли. А этот третий, он ведь не учуял меня, не понял. Может, потому, что ему палец прокусили…

– Он понял в последнюю минуту, – вмешался Лукс. – У него было такое лицо!

– Обратная сторона могущества, – пробормотал Развияр. – Они так свыкаются со своей силой, что начинают недооценивать… простых людей. Нас. А ведь маги должны быть мудрыми.

– Я буду мудрой, – помолчав, сказала Яска.

– Смотри, – Развияр улыбнулся. – Ты обещала.

* * *

Они прошли через Пузатый Бор, прячась от человеческих глаз, ни с кем не встречаясь и никого не расспрашивая. Места были дикие, пустынные, каждое поселение ограждалось высоким частоколом. Здесь на узких и длинных, как ленты, полях выращивали колючие злаки, а в рощах разводили больших пауков – видимо, на мясо. Единственный город, попавшийся на пути, был просто большим поселком с покосившимися воротами, со сваленными у стены кучами мусора.

– Это все еще Империя? – удивился Лукс.

Развияр указал ему деревянную башню, возвышающуюся над городской стеной:

– Здесь живет местный маг. А в городе – наместник.

– В башне никого нет, – сказала Яска. – Я чувствую – там пусто.

– Значит, еще не успели прислать.

Они не стали приближаться к городу, обошли его под прикрытием холма и двинулись дальше. Лукс был задумчив.

– Вот значит как, – сказал он наконец. – В Нагорье… ты думаешь, тоже построили башню?

– Думаю, да.

Больше Лукс не заговаривал на эту тему, но Развияр видел по его склоненной голове и нахмуренному лбу, что тот продолжает думать о родине.

Зато заговорила Яска:

– А если у нас в поселке построят башню, если Камушек… Мой племянник… вырастет, и его пришлют к нам? Магом? Такое может быть, ведь правда?

– Правда, – сказал Развияр.

Яска внимательно посмотрела ему в лицо:

– Скажи еще раз.

– Правда, – он улыбнулся.

Девушка замотала головой. Ее тонкие ноздри задрожали:

– Неправда! Ты лжешь сейчас. Ты лжешь!

Развияр встал. Остановился и Лукс. Яска смутилась, чуть покраснела и отступила на шаг:

– Извини. Но ты говоришь неправду.

– Как ты это чувствуешь? – спросил Развияр после паузы.

Она коснулась пальцем носа:

– Я… наверное, чую. Это запах.

– Мы пропали, – пробормотал Лукс.

Она быстро перевела взгляд на Лукса. Потом снова на Развияра, нахмурилась:

– Почему его не могут к нам прислать?

– Пойдем, – сказал Развияр. – Время уходит.

И она послушалась, хотя ей очень не хотелось.

Они обогнули паучью плантацию. Впереди шел задумчивый Лукс, за ним – погруженная в свои мысли девушка; Развияр смотрел в ее тонкую спину, смотрел, как осторожно она пробирается вслед за зверуином, пригибаясь под ветками, отводя от лица обрывки старой паутины, легко ступая рваными башмаками по серой, будто покрытой пеплом земле.

– Значит, Камушка не могут прислать к нам в поселок? – упрямо спросила она, когда, оставив город далеко позади, они сели отдохнуть и перекусить.

– Не могут, – согласился Развияр.

– И в этом – твоя ложь?

Развияр искоса на нее взглянул:

– Да.

Она резко вдохнула:

– Нет. Ты опять врешь, я чувствую!

Лукс присвистнул.

– Очень хорошо, что ты наш друг, Яска, – доверительно сообщил Развияр. – Потому что быть твоим врагом – опасно.

Она покраснела, будто в нее плеснули краской:

– С-спасибо. Только скажи… В чем еще ты лгал?

– Вряд ли в вашем поселке построят башню.

– Это правда, – она потянула воздух носом. Это правда… У нас слишком маленький поселок, мало людей, не город…

Развияр молчал.

– Хорошо, – она улыбнулась, успокаиваясь. – То есть жалко. Но ничего… Послушай, а раньше ты мне лгал?

Он подобрался к ней ближе и обнял за плечи:

– Яска… Мужчина время от времени должен врать женщине. Это закон природы. Делай вид, что веришь, ладно?

Она прижалась к нему. Обхватила за шею. Прильнула.

* * *

– В чем ты ей врал? – шепотом спросил Лукс.

Яска спала. Костер догорел. Развияр лежал на спине и смотрел на звезды.

– В чем ты ей врал, ну мне-то можешь сказать?

Развияр склонился к самому его уху:

– Скорее всего, ее поселка больше не существует, и соседи мертвы.

Лукс задержал дыхание.

– Из-за нас? – спросил еле слышно.

– Какая разница?

– Ну… Если бы мы ее не украли…

– Она достойна жить и быть свободной.

– А те люди… Их же больше…

– Лукс, – Развияр приподнялся на локте. – Не бывает мерки, чтобы мерить жизни. Не может сто жизней быть важнее, чем одна.

– Почему? Ведь сто клинков лучше, чем один.

– Не лучше. У тебя что – сто рук?

Они помолчали.

– Развияр, – спросил Лукс все так же тихо. – Куда мы идем? Зачем?

– В Черную Бучу.

– А что там?

– Родичи. Отец.

– Ты же слышал, что говорят. Пропала Черная Буча. Может, там и люди больше не живут. Одни только чудовища. А отец… Если бы твой отец был жив, разве тебя продали бы в рабство?

– Он мертв. Но он все равно там.

– Но ведь мы живые. Зачем туда идти?

Развияр закрыл глаза.

Увидел жесткую щеку отца и железную серьгу в маленьком темном ухе. Щека заслоняла собой весь мир, потом отодвинулась, и Развияру открылся длинный стол на краю колоскового поля. За столом сидели односельчане, в цветных рубахах и платьях. Старшие – в темно-синем. Молодежь в светлых, сине-голубых одеждах; дети в алых, как капельки крови.

Жених в белом сидел во главе стола, а рядом с ним помещалась глиняная кукла в полном облачении невесты, в белом платке, вышитом золотыми нитками, с ожерельем из змеиных шкурок. Все делают вид, что кукла – это и есть невеста; отец шепчет Развияру на ухо: это уловка для Болотной Свекрови, чтобы ее обмануть…

Он задремал всего на минуту. Костер еще не успел догореть; он огляделся, не понимая, где находится. Давно уже сны-воспоминания о доме не были такими яркими и выпуклыми, такими ощутимыми. Он коснулся лица: кожа помнила прикосновение колючей щеки…

Его собственная щека поросла короткой жесткой бородой и уже почти не кололась.

– Глупо, – прошептал он.

– Глупо? – живо отозвался неспящий Лукс. – Так ведь и я говорю, что идти в эту Бучу…

– Глупо все свадебное застолье провести рядом с глиняной куклой, – Развияр улыбнулся. – Лукс… как у вас, у нагоров, женятся? Какой обряд?

– Идут к озеру Плодородия, – помолчав, сказал Лукс. – Входят в воду по шею. И… и все.

– Все вчетвером?

– Не обязательно. Сперва всадник, его брат и первая жена, потом всадник, его брат и вторая… Или сразу четверо, если невесты сговорены вместе…

– «Говоря о плодородии, нагоры имеют в виду деторождение. Они не возделывают поля и плантации, а промышляют охотой; плодородие для них – способность самки приносить детенышей…»

– Развияр… – Лукс сглотнул. – Она тебе нравится?

– Да.

– Ты мне отдашь ее… на вторую ночь?

Развияр молчал.

– Развияр?

– Потом поговорим, – сказал Развияр, повернулся на бок и сделал вид, что спит.

* * *

На другой день, ближе к вечеру, они вышли к границе – новой, едва обозначенной. Это был столб с радужной грамотой, извещавшей, что земли и люди к югу принадлежат Императору, а к северу будут принадлежать, и что на этом месте будет построена временная имперская застава.

– Когда-нибудь Империя захватит весь мир? – спросила Яска.

– «Мир так велик, как ты не можешь представить, дорогой читатель. Самая грозная империя на его карте – не более чем отпечаток детской ладошки на небе», – сказал Развияр.

– «Дорогой читатель»? – Яска опасливо на него покосилась. – С кем это ты разговариваешь?

– Я вслух читаю книгу.

– Какую?

– «Дороги и путешествия», – Развияр вздохнул. – Идем.

Они молча перешли границу и остановились у стены леса. Он был выше и гуще, чем все пройденные до сих пор леса, и ощутимо темнее.

– Это и есть Черная Буча? – мрачно спросил Лукс.

– Еще нет, – Развияр огляделся. – Но уже скоро. Идем.

* * *

Он дождался, пока Яска рано утром отправится к речке умываться. Пошел следом; речка была медленная и неглубокая, девушка подобралась к воде, по щиколотку увязая в иле. Вошла по колено, присела, принялась мыться, шипя сквозь зубы – вода была холодная.

Вымывшись, дрожа от холода, Яска повернула, чтобы идти обратно. Развияр стоял перед ней на берегу. Просто стоял и молчал.

Она попятилась.

– Х-холодно, – сказала, стуча зубами.

Насилу вытягивая ноги из ила, он пошел к ней. Вода поднялась до колен. Он остановился; ему казалось, что, соприкасаясь с его горячей кожей, река закипит, но она все так же текла, расчесывая длинные водоросли, унося вниз щепки и редкие сухие листья.

– Послушай, Разви…яр, – испуганно пробормотала Яска. – Может быть…

Он поднял ее на руки. Капли срывались с ее босых ступней, расходились по воде круги, перекрещивались, сливались.

Он вынес девушку на берег. Уложил на траву. Яска дрожала крупной дрожью. Он лег, навалившись на нее, зажав между землей и своим телом, согревая. Связывая.

– Не молчи, – прошептала она. – Скажи что-нибудь!

– Моя, – сказал Развияр.

И стало по слову всадника.

В его жизни было много женщин. Он мельком вспомнил, как впервые встретил девушку Джаль. Как целовал безымянную, покорную Крыламу. Сухие травинки врезались в колени и локти, будто острые перья из матраса трактирщицы; ни для кого он не был первым и ни для кого он не был повелителем, а девушка-маг никогда прежде не знала мужчины.

Поборов ее слабое сопротивление – сопротивление страха – он сделал ее женщиной и сделал своей. На минуту увидел парящий город Мирте на горизонте, золотые шпили и бирюзовые арки, белые мосты и малиновые облака, подсвеченные солнцем. Она жалобно вскрикнула – тихо, будто боясь его рассердить.

– Моя, – повторил Развияр, прижимая ее к земле. И добавил: – Жена.

* * *

Лес менялся с каждым часом пути. Идти по прямой давно уже нельзя было – приходилось лавировать между зарослями, а иногда прорезать себе путь в сплетении побегов. Кинжалы затупились, Развияр и Лукс выбились из сил. Потом стало легче – кажется, они набрели на заброшенную дорогу. То и дело попадались маленькие чистые озерца.

Корни и ветки менялись здесь местами, позабыв о собственном предназначении. Ветки врастали в землю, корни тянулись к небу. Открывались подземные норы – сперва узкие и маленькие, а потом больше, и все чаще встречались тоннели, куда человек мог войти, не наклоняясь. Лукс был страшно весел с утра, болтал, а временами даже пел, и часто поглядывал на Яску.

Девушка шла, опираясь на руку Развияра, задумчивая и бледная. Ноздри ее дрожали.

– Ты что-то чувствуешь? Патруль?!

– Нет. Другое. Воняет.

– Погоня?

– Нет.

– Далеко?

– Мы к этому идем… Приближаемся.

Лукс остановился:

– Развияр. Почему нам не выяснить сначала, что это за вонючка, к которой мы идем? И только потом…

– Как мы выясним? Стоя на месте?

– Как ты думаешь, это опасно? – спросил Лукс у девушки.

Она сглотнула. Подняла глаза на Развияра:

– Ты меня любишь?

– Да.

– Скажи еще.

– Да.

Она прижалась к нему. Ее ноздри расширились.

– Я себя чувствую магом, – сказала, крепко зажмурившись. – Только сейчас.

– Значит, он говорит правду, – Лукс нервно улыбнулся и снова покосился на Развияра.

– Яска, – Развияр погладил девушку по голове. – Веди нас по запаху. Ничего не бойся.

* * *

Они нашли тоннель под корнями, глубокий и гнилой. Зажгли сухую ветку; под сводами из переплетенных корней и мха много лет назад нашли свою гибель люди. Повозка на двух колесах лежала на боку, и вокруг валялись тела, не меньше десятка, и бледная трава прорастала сквозь обнажившиеся ребра.

– Смотри, – сказал Лукс.

Он выдернул из груди одного из трупов короткий широкий клинок. Ребра скрипнули.

– Хорошая вещь, – Лукс рассек клинком воздух. – Смотри, тут есть еще!

Яска стояла, вцепившись в руку Развияра. Другой рукой он держал перед собой горящую ветку.

– Ты можешь узнать, что тут было?

– И так все ясно, – проворчал Лукс. – Одни купцы. Другие разбойники. Одни дорого продали свою жизнь. Другие…

– Беженцы, – тихо сказала Яска. – Не купцы… Они бежали.

– От чего?

– Не знаю. Они бежали… их гнал страх. Они бежали, как звери от пожара.

– От пожара? – повторил Развияр.

Ему вспомнилось завывающее пламя над крышей отцовского дома. Горел дом и горела вся деревня, но кто их поджег?

– Развияр, – изменившимся голосом сказал Лукс.

Он стоял над одним из трупов. Тот лежал на боку, зажав в костлявой руке очень длинный, прямой меч. Черные волосы перепутались с травой. Лукс смотрел ему в лицо.

Ветка догорала. Развияр осторожно высвободил руку – Яска неохотно разжала пальцы. Поджег другую ветку – стало светлее. Сделались видны отдельные предметы в куче хлама из тележки: чугунок. Узел с прогнившим тряпьем. Яска была права: не купцы. Беженцы.

– Посмотри на него, – сказал Лукс.

Развияр подошел и посмотрел в лицо мертвому. Лица почти не осталось, скалился череп, но надбровные дуги были такими широкими, что Развияр не сомневался ни мгновения.

– Гекса.

– Ты их видел когда-нибудь?

– В зеркале.

– Ну, у тебя не так, – пробормотал Лукс. – Тебя… не все узнают, только те, кто знает…

– Что такое «гекса»? – спросила Яска.

– Вот еще один, – Развияр перевернул на спину мертвеца. – Лукс… собери оружие, какое найдешь. И пошли отсюда. Яска, пошли.

* * *

Они шагали до темноты, желая уйти подальше от тоннеля с мертвецами. И только когда Яска сказала, что почти не слышит того запаха – остановились на ночлег.

– Светлячки, – сказал Развияр.

Высоко на сводах леса горели две ярких точки, голубая и опаловая.

– Дальше их будет больше, – Развияр невольно улыбнулся. – Я помню.

Лукс очень нервничал. Сидел, обхватив руками плечи. Глядел на огонь.

Яска повела носом:

– Что с тобой?

– Ничего, ничего, – Лукс натянуто улыбнулся. – Развияр…

– Что?

Они некоторое время смотрели друг на друга. Потом Лукс отвел глаза:

– Ну, раз ничего… Ты решаешь. Ты всадник.

* * *

Длинный темный клинок, вынутый из руки мертвого гекса, оказался удобным, с идеальным распределением веса. Развияр, как мог, счистил грязь и ржавчину, но клинок не сделался светлее.

Широкий меч, извлеченный из груди мертвеца, Лукс взял себе. Молча шел впереди, вертел в руках клинок, срубал тонкие ветки. Проскальзывал в узкие лазы под корнями. Перебирался через огромные туши деревьев, повалившихся на бок, но продолжавших расти и давать побеги. Длинный тоннель, через который им пришлось пробраться ближе к обеду, оказался дуплом в теле невообразимо старого дерева. Развияр хотел крикнуть Луксу, чтобы тот подождал – но Лукс, не оглядываясь, нырнул в дупло. Посыпалась труха, задрожала паутина, натянутая в ветвях над головой. Развияр обмер: ему показалось, он слышит тяжелое дыхание, звуки борьбы, падение тела…

Лукс вышел с той стороны. Развияр увидел, как он поднимается, по-прежнему не оборачиваясь, по открытому склону, и хвост его сшибает метелочки травы.

– Что с ним? – тихо спросила Яска Развияра.

– А что?

– Он… будто у него что-то болит.

– Ты чувствуешь? По запаху?

– Нет, – ответила она, сдвинув брови. – Я просто вижу.

– Не очень легкая дорога, – Развияр, сжав зубы, шагнул в провонявшее сыростью дупло. – Но мы уже близко.

Он ждал момента, когда окружавший их лес сольется с лесом из снов и воспоминаний. Воспоминания – первое в жизни, что дал Развияру Медный король, и, может быть, самое ценное. Люди, которых он помнит, не могли исчезнуть совсем. Деревья и камни не могли пропасть. Даже книги, которые он записывал по памяти, делались реальностью – с переплетом, закладками, жесткими шелестящими страницами. А ведь его воспоминания не были книгой, это была жизнь с яркими цветами, с травой под подошвами ног, с прожилками дерева под кончиками пальцев, и он не верил, что эта жизнь могла исчезнуть безвозвратно.

Что-то осталось, говорил он себе. Еще немного – и я узнаю места.

Яска шла, раздувая ноздри.

– Что там впереди? Ты чувствуешь?

– Н-не знаю, – она делалась все менее и менее уверенной. – Там что-то есть.

– Люди?

– Не знаю. Н-не думаю. Понимаешь, меня ведь никто не учил…

– Ты опять за свое?

Они вышли на открытое место, и Развияр попробовал свой новый меч. На ходу рассек лиану, свисавшую с ветки, ловко сбрил со старого ствола кору и мох. Вообразил врагов, окружающих родной дом, и убил их много раз подряд.

– Ты боец, – сказала Яска, наблюдавшая за ним с радостным страхом.

Развияр хмыкнул. Ему были приятны ее слова, а особенно выражение лица. Никогда прежде на него так не смотрели.

Лукс по-прежнему шел впереди, не оборачиваясь. Мельком глянув ему в затылок, Развияр притянул девушку к себе и поцеловал. Она обмерла; Развияр резко отстранился и чуть подтолкнул ее – вперед, и она пошла, то и дело оглядываясь через плечо.

– Развияр…

– Да?

– Кто ты? Ты мне расскажешь, кто ты?

– Расскажу.

– Послушай, я тебя боялась… зря.

– Не зря, – он засмеялся.

– Если на нас нападут, ты их убьешь? Один – всех?

– Кто на нас нападет? – насторожился Развияр. – Ты что-то чувствуешь в лесу?

Она осторожно понюхала воздух:

– Мне кажется, поблизости никого нет. Только мелкие твари, птицы там, змеи…

– А сверху?

– Пусто, – ее голос сделался увереннее. – Они нас потеряли. Никогда не найдут.

– Тогда сделаем привал, – Развияр схватил ее за рваный капюшон и притянул к себе.

– Сейчас?

– Да, – Развияр счастливо рассмеялся. – Лукс! Привал! Время охоты!

Зверуин замер. Потом, все так же не поворачивая головы, скользнул в сторону и скрылся за стеной переплетенных лиан.

* * *

– Развияр?

Была ночь. Они лежали в темноте, и совсем рядом, под низкими ветками кустарника, горели россыпью светлячки. Лес был полон укромных уголков, альковов, беседок, закоулков; лес уважал чужие тайны. Он ценил право на частную жизнь.

– Да?

– Как там мои? Сестра? Брат? Что они делают?

– Не знаю, – ответил Развияр, и в его словах не было лжи.

Яска вздохнула.

– Эти люди с повозкой, которые бежали… Которые умерли много лет назад. Они бежали из Черной Бучи.

– Я догадался.

– Там случилось что-то плохое.

– Еще бы.

– Ты не боишься туда идти?

– Чего мне бояться?

– Призраков. Горелых пней. Гекса.

– Я сам гекса.

– Ты – нет, – в ее голосе проявился страх.

– Я не боюсь призраков. Мне плевать на горелые пни. Не бойся.

– Развияр…

– Да?

– Лукс очень… не понимаю. Может, он ревнует? Эти зверуины, они… люди? У них чувства как у людей?

– Да, – медленно сказал Развияр. – И чувства, и все остальное. Их рождают обычные женщины.

Яска удивленно помолчала.

– Он твой… друг?

– Он мой брат, – Развияр смотрел, как светлячок над головой меняет цвет с бирюзового на изумрудный.

– Развияр…

– Да?

– Мне просто нравится твое имя. Я могу его повторять и повторять. Я могу его петь. Я… если бы все повторилось сначала, я бы сделала, как сделала. Я побежала бы за тобой босиком. Поплыла бы… Я люблю тебя. Даже когда… мне больно.

У нее была очень тонкая кожа. Любое грубое прикосновение оставляло синяк. Развияр потянулся к ее губам:

– Так больно?

Она напряглась под ним и задрожала.

– А так?

Мерцали светлячки, их холодные оттенки делались теплыми и наоборот. Яска глубоко дышала, улыбалась, размазывала слезы.

– Давай спать… Спите, ваше могущество. Спи, моя девочка.

И они уснули, обнявшись.

* * *

На другой день шли медленно, хотя путь сделался много легче. Подлесок становился все реже, открывалось пространство между стволами. Путники шли вдоль нескончаемой колоннады, через огромный сумрачный зал с высоченными сводами.

Развияр шагал, не глядя под ноги, иногда спотыкаясь. Картинки из его прошлого, яркие и выпуклые, были реальнее этого леса. Лес казался призрачным, особенно утром, когда туман поднимался в рост человека, и Яска тонула в нем и шла, ухватившись за руку Развияра.

Туман разошелся. Там, наверху, вышло солнце. Яска, будто не заметив этого, не выпустила локоть Развияра. Ему приходилось тащить ее вперед: так часто она останавливалась и даже пятилась.

– Впереди что-то есть. Плохо… пахнет.

Они нашли перевернутую телегу. Кучу тряпья. Несколько стрел с темными зазубренными наконечниками.

– Гекса, – сказал Развияр.

Чуть позже они наткнулись на старую могилу. Холм провалился, зарос травой, из земли торчало ржавое острие косы.

– Там, впереди, есть живые?

– Смотря кто, – туманно ответила Яска. – Не знаю.

Стали попадаться горелые участки. Молодая зелень затянула пожарище, но не полностью. Путники встретили горелый пень, вывороченный из земли, опирающийся на корни, как на длинные узловатые ноги. Пень почему-то был истыкан стрелами.

– Обойдем, – шепотом попросила Яска.

Они обошли пень, не приближаясь к нему. Близился вечер.

– Страшновато тут ночевать, – начала Яска слабым, но нарочито бодрым голосом. – Может быть…

И встала как вкопанная. Впереди между стволами виднелись зеленые заросли – стена переплетенных листьев и стеблей.

– Там что-то есть, – глухо сказала Яска и потерла нос. – Пахнет… Отойдите! Не подходите туда!

Развияр и Лукс одновременно выхватили оружие.

– Враг? – отрывисто спросил Развияр.

Яска дернула ноздрями:

– Не знаю. Не шевелится.

– Труп? – Развияр опустил клинок.

– Очень большой. Не человек.

Развияр, сжав зубы, шагнул к стене из переплетенных листьев. Ударил и отскочил; за зеленым плотным пологом не было ничего, кроме камня. Он осмелел, ударил еще и еще, выбил искру и вдруг отшатнулся: в прорехе проглянуло темное лицо.

Вскрикнула Яска за его спиной. Развияр задрожал; ни мох, ни сырость не коснулись Мертвой Статуи: огромный человек лежал на боку, закрыв глаза.

– Это не опасно, – сказал Развияр, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Это Мертвая Статуя. Я помню.

– Он жив, – Яска сглотнула. – Не двигается… но жив. Кто это?

– Великан, – Развияр разрубал мечом ветки, листья падали на лицо статуи и скатывались по гладкой щеке. Открылся подбородок, на котором различимы были завитки короткой бороды. – Старая история. Его убил маг… оглушил. Великий маг. Больше ста лет назад. Моя мама в детстве видела, как он поднимает веки.

Яска отступила еще на несколько шагов.

– Маги могут… вот так?

– Еще и не так, – Развияр вгляделся в каменное лицо, пытаясь разглядеть ярость или отчаяние, или боль поверженного, но великан был безучастен. – Маги могут… Послушайте, это распутье. Теперь я должен узнавать места.

* * *

– Соберу цветочки – выкрашу рубаху…

Девочка шла босиком по тропе, шагала перед Развияром, он видел ее рассыпавшиеся по плечам рыжие волосы. Хотел окликнуть ее, но не смел. Между ним и девочкой стояли почти пятнадцать лет.

– Паутинки напряду, вывяжу платочек…

Девочка прошла мимо деревянной распялки, на которой была натянута толстая паутина; ее отмывают от липкой паучьей слюны и вывешивают сушиться. Из паутины плетут кружево, занавески на окна, вывязывают платья…

Развияр прошел мимо обгорелого дерева, поросшего мхом. Девочка потерялась из виду; он ускорил шаг, чувствуя, как дышат в спину Яска и Лукс.

Девочки на самом деле нет. Откуда ей взяться, это воспоминания… Тени.

Развияр быстро шел теперь по колено в ледяной росе, а сверху падали теплые капли. Блики, отсветы, светлячки; тропинка исчезла бы с лица земли, но давным-давно кто-то выложил ее плоскими камушками…

Шлепали по камушкам босые пятки. Девочка, его двоюродная сестра, на ходу сорвала метелочку травы.

– Дудочка, дудочка, дудочка-свистелка…

Мурлыча песенку, она откусила от стебля верхушку и корень. Повертела в пальцах, поднесла к губам: послышался тихий, прерывистый свист. В ответ защелкала над головой белка; девочка засмеялась. Развияр вспомнил: дудочка из травы может приманивать лесных тварей, которые добрые.

Он еще ускорил шаг, боясь потерять свою проводницу из виду. Девочка вышла из леса на поле, открылось настоящее небо с облаками, заиграли под солнцем колосья; Развияр шел сквозь молодой лес, где кое-где еще росли колоски, мелкие и одичавшие, тесно прижавшись друг к другу, будто остатки разбитой армии.

– Куда ты? – громко спросила Яска за спиной. Он не оглянулся.

По дальнему концу поля пробежала фигура на ходулях. Развияру показалось, что за бегущим человеком несется будто рыжая волна, стелятся по земле огненные спины, летят пушистые хвосты… Мгновение – пропал бегущий человек и пропали белки, но девочка по-прежнему шла впереди, и рыжие волосы подрагивали у нее на плечах.

– Развияр, послушай…

– Погоди, не мешай!

Тропинка снова углубилась в чащу.

Снаружи солнечный день. Над кронами, на недостижимой высоте, разливается слепящий свет. Здесь, внизу, зеленоватая полутьма, и редкие лучи, как спицы, мечутся в полумраке, водя по листве точками ярчайших бликов. Огненные точки вспыхивают на затылке идущей девочки – рыжие искры в волосах.

– Развияр, что с тобой?!

Яска забежала вперед и перегородила ему дорогу. Он всмотрелся в ее лицо, с трудом узнавая.

– Здесь… нет никакого волшебства? – спросил через силу.

– Где? Здесь просто очень старый лес, когда-то был пожар… Люди разбегались, им было страшно… Их страх запутался здесь, в ветках… Я чувствую, да, но это не волшебство. Это просто… Развияр, что с тобой? Неужели ты до сих пор верил, что твой поселок уцелел?!

Веришь же ты, что уцелел твой поселок, хотел сказать Развияр. Но удержался.

Лукс стоял в стороне, опустив голову, играя желваками. Развияр понял, что не слышал его голоса уже несколько дней. Посмотрел вперед; тропа вела сквозь полутьму между деревьями, а дальше виднелся просвет, и рыжая девочка успела уйти далеко…

Он побежал следом и почти догнал ее.

Девочка обернулась. Поманила рукой. Зашагала к дому. Поднялась по двум ступенькам на порог, толкнула тяжелую дверь, приоткрыла…

– Подожди!

Она вошла в дом.

* * *

Порог в две каменных ступеньки почернел от давнего пожара. Двери не было, как не было стен и крыши. Среди травы и кустарника темнел остов печки. Сквозь остатки домашней утвари рос лес.

Все, что делало его свободным в рабстве, что снилось ему, что радовало – в эту минуту исчезло навсегда. Он никогда в жизни больше не увидит, как бежит отец на ходулях вдоль межи, и как играют под солнцем колосья. Не вспомнит лица матери, рыжих волос сестры. Все, что скрашивало его память, исчезло в этот момент; вспоминая лес, он увидит обгорелые развалины. Родной дом приснится ему только в кошмарах.

Он воткнул меч глубоко в землю.

– Развияр!

Яска положила руки ему на плечи. Умоляюще смотрела снизу вверх. Что-то говорила; он видел, как двигаются ее губы. Подошел Лукс и прижался теплым боком; пряди волос прилипли ко лбу зверуина, глаза глядели умоляюще.

Яска звала его войти; он содрогнулся. Войти в этот дом сразу после того, как вошла, отворив несуществующую дверь, рыжая девочка… Войти, чтобы увидеть все, что осталось от человеческой жизни…

– Там тайник, – Яска заглядывала ему в глаза. – Спрятанное. Клад.

– Или могила, – сказал Развияр.

– Или… – она отступила. – Мы должны…

Он усмехнулся:

– Кому должны?

* * *

Стальное лезвие едва не сломалось, выворачивая из фундамента черный, замшелый камень.

Под камнем была пустота. Тайник, о котором Развияр не помнил и не мог знать, потому что маленьким детям таких вещей не показывают.

В яме, среди истлевшей ткани, лежали несколько золотых монет и деревянная фигурка. Развияр взял ее в руки; это была игрушка, вытесанная из твердого дерева, белка с глазами из зеленых стекляшек. Дерево потемнело и кое-где было тронуто жучком, но зеленые глаза смотрели ясно и даже весело.

В животе у белки отыскалась дверца. Развияр повернул крохотную железную защелку. Игрушка раскрылась, как сундучок. Внутри лежали две пряди волос, одна длинная, жесткая и очень черная. Другая детская, тоже черная, но мягкая, слипшаяся жгутом.

Развияр обернулся. Лукс и Яска стояли рядом. Лукс смотрел, плотно сжав губы. Яска удерживалась, чтобы не заплакать.

– Отойдите, – шепотом попросил Развияр.

Они ушли, спустились с крылечка в две ступеньки. Развияр осторожно закрыл игрушку-сундучок, снова взглянул в зеленые глаза деревянной белки. Много лет она пролежала под камнем, но ее мордочка до сих пор хранила выражение веселой безмятежности.

Он скорчился, прижав игрушку к груди, и просидел так почти час.

Потом выпрямился. Поставил белку перед собой и посмотрел в ее зеленые глаза.

– Медный король, – его голос не дрогнул. – Медный король. Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно.

* * *

Ему казалось, что сверху бьет столб света. Каждый лист, каждая травинка и каждый камень отбрасывает отдельную, четкую тень. А Развияр стоит в ослепительном столбе, не щурясь, и смотрит перед собой широко раскрытыми глазами.

Потом свет понемногу ушел, а тепло осталось. Слепые насекомые из леса прилетали на его тепло, бились в горячие щеки и падали на землю.

А может, это были не насекомые, а чьи-нибудь души. Или просто ночные страхи. Или случайные мысли. Развияр сидел над раскрытым тайником и думал, пока в лесу не стемнело.

Бабка рассказывала, что в старину лес восставал против захватчиков. Люди рубили и выжигали деревья, чтобы сеять свои колоски, а по ночам в селения приходили горелые пни и вытаскивали землепашцев из постелей. А потом, когда людей стало много, лес покорился и замолчал. Только иногда, когда станет совсем невмоготу, горелые пни подбирались близко к оградам поселков…

Это сказка, понял Развияр. Это такая же небылица, как Болотная Свекровь. Не было никаких горелых пней. Были зазубренные стрелы и темные мечи… Гекса ничего не сеют и не выращивают, не стригут и не доят; они промышляют охотой, как нагоры, и войной… Человеческое мясо дешево на войне… Они были здесь, оставили свои стрелы и свои трупы. Пригорки, племя землепашцев, воюющее только с лесом, не сдалось без боя…

Маму укусила белка много лет назад. Она сама стала белкой; где она?

Он поднял голову. В темных кронах понемногу разгорались светлячки.

* * *

Лукс развел большой костер в стороне от погибшего поселка. Зарево пробивалось между стволами. Он хочет, чтобы я увидел огонь издалека, подумал Развияр и улыбнулся.

Когда он вошел в круг света, девушка и зверуин о чем-то тихо говорили. Яска, хоть сидела спиной, почуяла Развияра первая и встревоженно обернулась.

Он подошел, улыбнулся, опустился на колени. Поцеловал ее перепачканную золой руку:

– Спасибо. Ты нашла для меня… очень ценное.

– Не за что, – Яска, удивленная, всматривалась в его лицо. – Я… а где она? Где эта белка?

– Не знаю, – сказал Развияр. – Если бы знать.

– Развияр?

– Не думай, что я сошел с ума от горя, – он сел рядом. – Все, что здесь случилось, закончилось много лет назад.

Яска и Лукс переглянулись.

– У тебя такие глаза, – тихо сказала девушка, – будто ты счастлив.

– Я счастлив, – он погладил ее по голове. – Я твердо знаю, чего хочу. Что могу. И что надо теперь делать.

Девушка и зверуин смотрели, не решаясь прервать его.

– Яска, – он нежно сжал ее ладонь. – Я хочу сказать тебе одну вещь. В клане нагоров, чьи обычаи мы с Луксом соблюдаем, жена всадника становится женой его брата. Ты стала моей женой, а значит, принадлежишь теперь и Луксу.

Зверуин выпрямился. Его смуглые щеки побледнели. Он нервно облизнул губы.

– Как? – тихо спросила Яска.

– По древнему закону, – мягко сказал Развияр. – Я люблю тебя и повелеваю тобой. Сегодня ты будешь принадлежать Луксу – это его ночь.

– Развияр, – сказала она еле слышным, дрожащим голосом.

Он кивнул, успокаивающе улыбнулся:

– Да. Все будет хорошо. Слово всадника.

Лукс подался вперед. Припал к земле у ног Яски, обнял ее колени. Посмотрел снизу вверх влажными, горящими глазами:

– Я люблю тебя. Не бойся меня. Я… умею быть таким нежным, что ты удивишься.

Развияр встал и отошел. Яска посмотрела на него поверх лохматой головы зверуина. Лукс смеялся, целовал ее ладони и что-то говорил, а она смотрела на Развияра остановившимся, лихорадочным взглядом.

Он проглотил комок. Страшно захотелось крикнуть: нет, я передумал! Моя!

– Верь мне, – сказал он шепотом, будто преодолевая внезапную боль. – Так надо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Имперский патруль, опустившийся на дальней границе неподалеку от города Пузатый Бор, попал в засаду.

Маг, арбалетчик и зверуин напали внезапно, когда стражники расположились у недостроенной заставы, чтобы отдохнуть и перекусить. Если бы костер разложили внутри заставы, как предлагал вначале щербатый Варник, – успели бы поджечь дымовуху, выпустить столб красного дыма, призывая на помощь. Под защитой стен, отстреливаясь из бойниц, дождались бы подмоги. Но внутри недостроенного здания было темно и сыро, воняло плесенью, в то время как на лужайке у реки так заманчиво зеленела травка; щербатого не послушали и поплатились за это сполна.

Варника нападавшие убили первым – стрелой в лоб. Предводителя, Кроху, оглушил из засады маг. Третий, прыщавый Замай, оказался один с мечом против зверуина и стрелка, в то время как его собственный арбалет лежал далеко на траве, под трупом щербатого. Атака была такой молниеносной и бесшумной, что дура-крылама, пившая воду ниже по ручью, даже не всполошилась.

– Клади меч на траву.

Толстый Кроха лежал на спине, выпучив глаза, не в силах пошевелиться. Замай чувствовал, как льется пот под рубашкой и кольчугой. Кольчуги они оставили на плечах, вот молодцы, а шлемы – сняли…

Меч выскользнул из пальцев. Подошел зверуин и связал Замаю руки за спиной. Велел сесть и связал ноги. Это был молодой еще, но очень рослый и мускулистый зверуин с полосатой шкурой, иссеченной тонкими шрамами, в добротной кожаной куртке с перевязью для двух коротких клинков. Его волосы, выгоревшие на солнце почти добела, были стянуты на затылке в короткую косу.

Поодаль стоял, ожидая, стрелок в тонком черном плаще до пят. Под плащом виднелась куртка, перетянутая ремнями, кожаные штаны и высокие сапоги. На боку у него был колчан, в правой руке – взведенный арбалет, за спиной – рукоятка длинного меча. Замай вгляделся в его лицо, и пот по спине под рубахой потек вдвое быстрее: стрелок был гекса-полукровка.

Тот самый, застучало в висках. Тот самый. А мы сели здесь есть и пить… Мы, имперские стражники, будь проклят Кроха, он начальник, он отвечает…

Из-за замшелого камня вышла и остановилась рядом с гекса высокая тощая девушка, коротко и неровно подстриженная, с непокрытой головой. На ней был такой же черный плащ поверх сиреневого крестьянского платья. На тонком пальце темнел перстень, целиком вырезанный из дерева. Волшебница, подумал Замай, теряя всякую надежду. Живым не оставят.

– Ты же понимаешь, живыми мы вас не выпустим, – мягко сказал гекса.

Замай коротко кивнул – дернул головой.

– Это не повод для грусти, – гекса улыбнулся. – Ведь можно умереть легко и даже приятно.

– Приятно – это ты… слишком, – сказал Замай, глядя, как парализованный Кроха пускает пузыри.

– Твой друг все слышит и понимает, только не может пошевелиться, – сказал гекса. – Не сговоримся с тобой – он будет в запасе.

Кроха захрипел. Замай отвел взгляд; к подолу волшебницы пристали сухие травинки, из-под платья виднелись мужские сапоги. Это за ней, соплячкой, гонялись патрули над Стрелкой, и над Бором, и над самой Черной Бучей. Ее якобы видели то там, то здесь, то вообще на Осьем Носу. Из-за нее были смещены, а то и казнены уважаемые, могущественные люди, приближенные самого Императора. Это ее давно мечтал захватить Замай: светлые перспективы тогда мерещилась ему. Карьера, служба в Столице, женитьба на Гвен…

Он еще молод, самый молодой в патруле. Он так молод, не успел ничего, и уже не успеет; Замай посмотрел прямо в глаза гекса, но не смог выдержать его взгляд и потупился.

– Все равно вас накроют, – сказал с тоской. – На службе у Императора десятки магов. Тысячи стрелков. Вы умрете.

– Все умрут, – сказала девушка-маг. У нее был хрипловатый, мальчишечий голос.

Но не сейчас, мысленно взмолился Замай.

Гекса подошел. Чуть коснулся сапогом щеки начальника. Кроха забулькал; гекса оставил его, сел напротив Замая на мягкую, упругую травку:

– Не вздумай врать, ладно? Мы узнаем, если ты соврешь.

Замай тяжело дышал. Приходилось завидовать Варнику: тот умер, не успев познать ни позора, ни страха, даже не поняв, от чего умирает.

– Куда летим? – небрежно спросил гекса.

Замай облизнул губы. Зверуин, улегшись на траву полосатым животом, помешивал варево в кипящем котле; пятью минутами раньше кашеварил Варник.

Гекса прикрыл глаза. Замай еще раз глянул на него – и потупился, будто обжегшись.

– Как обычно, – сказал, ненавидя себя за торопливость в голосе. – Патрулируем… дальние границы.

– Не самая почетная работа, правда?

– Лучше, чем… многие.

– Приказы?

Замай коротко глянул на волшебницу.

– Вас ищут. Особенно ее. А после того, как вы… нас… Здесь неба не станет видно от крыльев.

– Кстати, о крыльях. Как управлять птицей?

– Долго учиться, – Замай жалко улыбнулся. – Вы ее… не удержите. А зверуина она вообще на пять шагов не подпустит.

Гекса глянул на волшебницу. Та кивнула.

– Жаль, – гекса улыбнулся. – Эта палка, что торчит перед ней из земли… что означает?

– Это трость погонщика… Трость в земле – знак сидеть и ждать. Крылама слушает того, у кого в руках палка. Но вы все равно не удержите… Можете попробовать, но лучше не надо, – Замай шире растянул губы.

– Он верит в то, что говорит, – сквозь зубы пробормотала девушка.

– Хорошо, – гекса кивнул. – Что в Нагорье?

– Война.

– Император до сих пор не может усмирить новых граждан?

– Точно не знаю. Войска увязли…

– Что в Фер? Дотянулся Император или нет еще?

– Нет… Сперва надо устроить мир в Нагорье, – Замай закашлялся и вдруг, краснея, страстно попросил: – Вам нет нужды меня убивать. Все равно… Нас будут искать. Поднимут тревогу…

Он дрожал от желания быть убедительным. Гекса потрогал кончик белого сломанного носа:

– Возможно, ты прав.

Замай задышал чаще. Воздух был полон запахов, благоухали трава и вода, и белые облака то прикрывали солнце, то выпускали его на свободу.

– Я собираюсь жениться, – сказал он шепотом.

Гекса кивнул:

– Хорошо… Когда вы должны вернуться в птичник?

– Завтра на рассвете.

– Если вы не вернетесь… Бывает так, что патруль не возвращается в строк?

– Бывает.

– Что его может задержать?

– Ливень, гроза, сильный ветер… Они подождут до полудня. Потом вышлют людей на поиски.

– Сколько?

– Три птицы… Может быть, больше, потому что эти места считаются опасными. Здесь пропал мятежный маг.

– Понятно, – гекса кивнул. – Что еще ты хотел бы нам сообщить? Какие-нибудь интересные слухи, в обмен на которые можно подарить жизнь?

– Э-э, – Замай облизнул губы. – Видели гекса. Разведчиков. Убили.

– За что все так не любят гекса, – полукровка улыбнулся. – Ты не знаешь?

– Э-э-э, – Замай кашлянул. – Я не… не…

– Ты их любишь? – полукровка издевался.

– Э-э-э… Это не мы их убили, другой патруль из нашего звена.

– Где это было?

– На Желтой Проплешине. Они вышли на открытое, и…

Допросчик перестал улыбаться:

– Так близко? Почему, как ты думаешь?

– На болотах снова не хватает мяса, – Замай говорил быстро, доверительно, чуть подавшись вперед. – Их гонит голод. Разведчики вышли почти к самой границе. Очень тощие. Так уже бывало.

– Они в самом деле людоеды?

Теперь Замай не мог понять, издевается молодой гекса – или в самом деле ждет ответа.

– Э-э-э… Да.

Полукровка нахмурился:

– Спасибо… как тебя зовут?

– Замай.

– Спасибо, Замай. Где ваш птичник?

– Белая Гора, полдня лета строго на юг.

– Там есть башня?

– Нет. Там квартиры нашего звена. Наш командир разочаровался в магах после того, как этот… один из них так опозорился.

– Ваш командир?

– Корунх, – Замай сглотнул и неизвестно зачем добавил: – Он близкий друг Крохи. Пожалуйста…

– Да-да, – гекса рассеянно кивнул. – Он примет решение отправляться на поиски?

– Да. Ему дана власть решать… от Императора.

– Что с поселком на Каменной Стрелке? – вдруг спросила волшебница, и ее голос очистился, сделавшись звонким. – Там не построили башню?

– Какой… поселок? – переспросил Замай, сразу же догадавшись, о чем она спрашивает. И она почуяла неискренность; ее темные глаза сделались черными:

– Не ври. Мне.

– Яска, – тихо сказал гекса.

Замай сглотнул. Поселок, откуда родом была беглая девушка-маг, снесли с лица земли много месяцев назад. Император счел опасным оставлять в живых несколько сот людей, ставших свидетелями безнаказанного мятежа. Замай с мольбой посмотрел в глаза гекса.

– Говори, – тихо велел тот.

Замай снова сглотнул. Он не участвовал в той карательной экспедиции.

– Меня там не было, – сказал он шепотом. – Я… не вру. Меня там не было. Я их не… Я не виноват.

Девушка вскинула руку. Замай закричал; ему показалось, что его голову сунули в пылающую печь.

– Что?! Что с ними сде…

В этот момент Замай умер, легко и даже приятно, поскольку смерть была избавлением от мучений. Гекса опустил арбалет; тело стражника опрокинулось на спину. В переносице торчала стрела.

* * *

Предводителю Крохе повезло меньше. Он участвовал в карательной экспедиции на Каменную Стрелку. Его подробно допросили, и он, захлебываясь кровью, рассказал, как звено снизилось. Люди стояли тесной толпой, и один поднимал над головой радужную бумагу со словами Императора, который скорбит о каждом своем подданном. Стражники не стали стрелять в императорскую грамоту – жители поселка были гражданами, хоть и мятежными. Им зачитали приговор и только потом убили – всех, кто был выше стремена крыламы. Детей и подростков погрузили на галеру за каменной косой и вывезли в рабство. О мальчишке-маге Кроха не знал ничего: вероятно, за ним прилетали накануне из самой Столицы. Стражникам сообщили, что поселок повинен в мятеже. Предводитель исполняет приказы, он на службе, он всего лишь исполняет приказы, он делает, что велят…

Мясная каша, которой собирались пообедать патрульные, выкипела и пролилась в костер. Запахло горелым.

Наконец Кроха умер. Яска смотрела на него, пока не затихла последняя судорога, пока тело не вытянулось на размочаленной в кашу траве – во время допроса руки стражника рвали ее с корнями. Когда он затих, Яска поднялась и, пошатываясь, пошла к берегу.

Лукс догнал ее, обнял, что-то зашептал в ухо. Она сперва пыталась вырваться, резко, даже грубо, а потом припала к нему и разрыдалась. Лукс трясущейся рукой гладил ее по голове; Развияр был ему очень благодарен. Зверуин делал, что должно, и тем оставлял всаднику время для размышлений.

Он поднял голову. Облака растянулись по небу, поджарые, напряженно-изогнутые, будто паруса. Там, в вышине, их гнал сильный ветер. Солнце прорывалось и гасло. Поверхность воды в сотне шагов от кострища поблескивала острыми искрами.

Не верилось, что гекса так близко. Его племя; убийцы его семьи. Людоеды с бледными вытянутыми лицами, с высокими скулами, с выдающимися надбровными дугами. Одни против целого мира; их убивали все, кто был для этого достаточно силен. Золотые разгромили их флот на подступах к Мирте, и гнали по морю, и добили на берегу. Имперские войска методично истребляли их всюду на своей территории. Гекса огрызались, опустошали села и города, порой выигрывали сражения, но никогда – войны.

Они не были тупоголовыми дикарями. Даже в Империи знали, что гекса искусные ремесленники: в работе с кожей и металлом им нет равных. Они никогда не признавали над собой ничьей власти; побежденные и лишенные земель, загнанные на болота, они жрали змей и друг друга, а потом ворвались в Черную Бучу… Пятнадцать лет назад.

Развияр потер лицо. Огляделся. Тела в серебристо-черной броне валялись у догоревшего костра. Поодаль, рядом с раскрытыми седельными сумками, лежали шлемы с тонкими кольчужными сетками – прикрывать лицо. Крылама все еще топталась на противоположном берегу речушки. Рядом в илистый берег была воткнута палка с набалдашником.

Яска затихла. Лукс покачивал ее, как ребенка, и поверх ее черных спутанных волос отчаянно смотрел на Развияра.

Он подошел. Положил одну ладонь на макушку девушке, другую – на плечо зверуина:

– Мы отомстим.

– Она никогда никого не пытала, – будто извиняясь, сказал Лукс. – Она…

Развияр кивнул:

– Мы отомстим и за это тоже. Но больше плакать нельзя. Прятаться – нельзя. Мы начали войну. Яска… посмотри на эти облака.

Она послушно подняла к небу воспаленные глаза в окружении слипшихся длинных ресниц.

– Ты помнишь, что я обещал с тобой сделать, если ты еще раз мне скажешь «не могу»?

Она испуганно вгляделась ему в лицо:

– Развияр… Пожалей меня.

– Нет.

Лукс нахмурился.

– Чего ты хочешь? – прерывающимся голосом спросила Яска.

– Я видел мага, который страшным ливнем почти смыл со скалы огромный замок… Лукс тоже его видел.

Яска молчала.

– Маги умеют повелевать тучами. Я хочу, чтобы ты устроила грозу.

– Я не…

Она закусила губу.

– Подумай об этом, – мягко сказал Развияр.

* * *

Девчонка в одной короткой рубашке выбежала из дома по своим делам; охнула, отшатнулась, прижалась в земляной стенке. Хутор прятался от человеческих глаз, крыши стелились почти вровень с землей и были укрыты дерном. Хутор пережил много бед, но, видимо, еще не все на своем веку. Не все.

Развияр прошел мимо вжавшейся в стену девчонки вниз, в землянку. Без стука распахнул дверь. Женщина, склонившаяся над рукодельем, испуганно подняла голову. Вскочила:

– Господа… Мы ждали… Отец! Стража…

Развияр откинул металлическую сетку, прикрывающую лицо. Вошла Яска со шлемом под мышкой и Лукс в серебристо-черной кольчуге, по цвету очень подходящей к полосатой шерсти зверуиньей спины. Женщина потеряла дар речи и опустилась на стул, будто у нее подкосились ноги.

Скрипнула плетеная дверь, ведущая в соседнюю комнату. Торопливо вошел мужчина, еще совсем не старый, но приземистый и сгорбленный, как человек, проведший всю жизнь под низким потолком. Увидев незваных гостей, обмер.

– Так кого вы ждали? – Развияр смотрел на женщину.

– Патруль, – с трудом проговорил мужчина. – Мы видели… видели, как они пролетели к заставе.

– Обрадовались?

– Патрулю не радуются, – сказал мужчина, выталкивая каждое слово.

– Когда как, – Лукс ухмыльнулся. – Хотели отделаться? Ждали, что нас пришлепнут наконец-то?

Сидящая женщина боялась пошевелиться. На станке перед ней лежала тонкая ткань, вся в кружевных узорах; на подставках горели, освещая комнату и рукоделье, две прозрачные чашки со светлячками.

– Мы не звали стражников, – не обращая внимания на Лукса, мужчина смотрел Развияру в глаза. – Теперь вы уйдете, а нас убьют за пособничество, – его голос дрогнул, – сожгут хутор…

– Не вы первые, не вы последние, – Яска вдруг подняла голову. – Сожгли мой дом и дом Развияра. Почему ваш должен уцелеть?

Лукс положил ей руку на плечо. Яска откинулась назад, привалилась затылком к стене, зажмурилась.

У рукодельницы задрожали губы.

– Может быть, сожгут, – мягко сказал Развияр. – А может быть, и нет. Может быть, мы уйдем, а может быть, останемся. Одно могу сказать точно: мы наградим тех, кто к нам добр, и накажем всех остальных.

Он остановился возле рукодельницы. Та сгорбилась сильнее.

– Акка, ты славно поработала. Мне нравится этот узор.

– Спасибо, – в отчаянии прошептала женщина. – Послушай…

Он взял ее за подбородок. Запрокинул лицо, заставив смотреть себе в глаза. Она часто задышала:

– Ты… погубишь всех. За что? Разве мы не были… к тебе… гостеприимны?!

– Гостеприимны? Ты – нет. Пока еще нет. Но у тебя есть шанс.

Яска чуть повернула голову. Посмотрела на Развияра; перевела взгляд на Лукса. Ее плечи поднялись и опали.

– Мы пропали, – обреченно пробормотал мужчина.

– Какая ты красивая, Акка, – сказал Развияр, глядя в отчаянные глаза рукодельницы. – Я хочу, чтобы сегодня вечером ты надела вот это кружево.

Яска сузила глаза. Отвернулась.

– Ты можешь держать в страхе наш хутор, – сказал мужчина, глядя прямо перед собой. – Ты можешь однажды перебить патрульных. Но что… что ты сделаешь, если прилетит звено?

– Звено? – Развияр наконец-то выпустил подбородок рукодельницы. – Конечно, прилетит. Но я не сказал вам всего: в лесу появились гекса. На Желтой Проплешине, так сказали стражники.

Мужчина молча взялся за голову.

– Гекса съедят нас, а потом их перестреляют сверху, – трясущимся голосом проговорила женщина. – Со всех сторон смерть. А дети… Дома… Хутор…

– Смерть повсюду, – небрежно сказал Развияр. – Ты могла умереть уже сто раз: в младенчестве от простуды, в детстве от голода, утонуть, разбить голову, заболеть, повеситься. Но ты до сих пор жива. По-моему, это повод для радости.

В двери замерла девчонка в короткой рубашке. Смотрела на него круглыми голубыми глазами.

* * *

Хозяин был прав: они держали в страхе весь хутор. Уходили, возвращались, пережидая облавы с воздуха. Взимали дань в виде одежды, еды, оружия и припасов. Ночевали в доме Акки, вдовы, и ее отца: это был лучший дом во всем хуторе. Никто не смел перечить Развияру: он легко взял власть над этими людьми. Он мог бы стать бароном на этом маленьком хуторе, если бы захотел.

И если бы их не преследовали, не искали, не высматривали. Если бы не приходилось тратить время и силы на маскировку, прикрытие, маневр. Имперские патрули никак не желали упускать след мятежного мага; весь Пузатый Бор, все городишки и села были прочесаны будто частым гребнем, и только до зарывшегося в землю хутора под самым лесом до сих пор не дошла очередь.

Пока.

Нападение на патруль было невиданной дерзостью. Развияр знал: только в нападении можно уцелеть. Прячась, скрываясь, обороняясь – всего лишь оттянешь неминуемый конец.

В дерзости – спасение.

* * *

– Я сделал все точно. Все по чертежу. Но у меня ведь нет опыта, я никогда прежде за такое не брался…

– Спасибо, мастер, – сказал Развияр. – Давай-ка примерим.

Большое седло из кожи печорки легло на спину Лукса. Затянулись ремни под белым мягким брюхом. Развияр подтянул стремена, нарочно стараясь не спешить. Тугие полоски кожи, круглые железные пряжки не поддавались без усилия.

– Как? – спросил у зверуина.

– Пока не знаю, – тот повернулся направо и налево, будто желая внимательнее рассмотреть свой хвост. – Сядь, тогда будет ясно.

Они вышли из кожевенной мастерской; ремесленник поспешил за ними. На улочке хутора – тропинке среди поросших травой крыш – Развияр уселся в седло. Второй раз в жизни сел в настоящее седло на спине Лукса.

– Сюда можно привешивать багаж, – сказал кожевник. – Вот колечки. Если понадобится, оружие…

– Понадобится, – кивнул Развияр. – Лукс, как?

– Жестковато. Будет тереть. Во-первых, надо подседельник.

Развияр обернулся к кожевнику.

– Вы ничего не говорили о подседельнике, – пробормотал тот, бледнея.

– Во-вторых, – продолжал Лукс, – надо вот здесь изменить форму… Ну-ка, сними, я покажу.

– Много менять?

– Порядочно.

– Мастер, – улыбаясь, сказал Развияр кожевнику. – К завтрашнему утру вся работа должна быть закончена. Успеешь?

– Да, – тот мелко закивал головой. – Конечно.

* * *

Облака, угловатые, изломанные, все так же неслись по небу. Развияр чувствовал их, даже не видя.

– Ветер южный.

Яска прижалась к его плечу. Заглянула в глаза; вдруг лизнула его ухо, смешно, щекотно, теплым языком.

Он обнял ее одной рукой.

– Развияр, послушай, – зашептала она, все плотнее к нему прижимаясь. – Я… сегодня… это было…

Он понимал. Она страшно устала сегодня, она пережила гибель родных. Она была палачом. Она выплакалась, как могла, и теперь хотела просто согреться. Банка со светлячками освещала теплым светом комнату, где не было ничего, кроме колченогого стола и тюфяка, набитого сухими листьями. Пахло осенью; Яска не нуждалась в словах. Она была необычайно чутка к прикосновениям.

– Развияр…

Он задержал дыхание. Все сделал, что мог? Все. Иначе нельзя.

Нежно коснулся ладонью ее макушки:

– Сегодня я хочу, чтобы ты ушла.

Она чуть отстранилась. Жалобно полуоткрыла рот:

– Развияр!

– Уходи, Яска, – сказал он с тяжелым сердцем.

– Ты позовешь эту корову в кружевах!

Яска казалась сейчас даже моложе своих лет. Смертельно обиженная девчонка.

– Да. Она мне нравится.

Яска закусила губу и вдруг ударила его по щеке рукой с растопыренными пальцами. Острые ногти царапнули кожу.

– Научилась у Лукса?

Она отпрыгнула и вскинула руки. Напряглась; Развияру показалось, что он видит, как крохотные искры проскальзывают в ее поднявшихся дыбом волосах.

– Вот так, – сказал он, испытывая и горечь и радость одновременно. – Ты маг, грозный маг. Я хочу, чтобы ты злилась. Чтобы хотела убивать. Чтобы привела грозу.

– Я могу тебя убить, – прошептала она гораздо менее уверенно, чем ей хотелось бы.

– Конечно, – он кивнул, поощряя. – Убей.

Она медлила. Он лениво поднялся с тюфяка, пошел к ней, и она отступала, пока не уперлась спиной в деревянную стенку. Ее руки, вскинутые над головой, опускались все ниже.

– Убила?

Она задрожала.

Не прикасаясь не ней руками, он поцеловал ее в губы. Яска уронила руки и заплакала.

– Ступай.

Она пошла к двери. Обернулась через плечо.

– Ступай. Скажи ей – я жду.

– Я призову тебе грозу! – крикнула Яска. – И самая большая молния попадет в тебя!

– Замечательно, – он вытер со щеки капельку крови. – Теперь иди.

* * *

Он спал всего несколько часов, но отлично выспался. Женщина не задремала ни на миг. Он сразу понял это по ее напряженной позе: она как застыла вчера, так и лежала, не решаясь вздохнуть, с мурашками на голом смуглом плече.

– Тебе холодно?

Ее ресницы дрогнули. Она открыла глаза.

– «А есть края, где женщины плавны, как птичий полет, и бесшумны, как равнинные реки, – сказал Развияр. – Их мужья порывисты и отважны…» Что случилось с твоим мужем, Акка?

– Ходил рыбачить на большую воду. Кто видел – говорят, его утащила Смерть.

– А-а, – протянул Развияр.

Женщина снова устало опустила веки.

– Я похож на твоего мужа?

– Нет, – она отозвалась, не раздумывая. Потом глубоко вздохнула – и наконец-то переменила позу:

– Он был старше меня. Медлительный. Добрый.

– А я молодой и злой?

Она помолчала. Потом протянула руку и коснулась его расцарапанной щеки:

– Это она? Ты позволил?

– Конечно. Это ее право.

– Зачем ты так поступаешь с ней? Она тебя любит. Она провожает тебя глазами… Она тянется к тебе. Ведь ты это знаешь.

– Я тоже ее люблю. Поэтому не позволю, чтобы ее расстреляли с крыламы. Или зарезали гекса. Или измучил голод. Или утащила под воду Смерть. А я ведь не Император, чтобы по щелчку моих пальцев распускались цветы. Приходится изворачиваться.

Акка опустила глаза и долго молчала.

– Развияр, – она впервые назвала его по имени.

– Да?

– Зачем тебе? Я старею… и… много лет у меня никого не было.

Он коснулся губами ее ресниц. Она чуть заметно вздрогнула.

– Иногда я верю, что ты в самом деле можешь защитить нас, – прошептала с жалкой улыбкой.

– Разумеется, – он кивнул. – Верь. Так мне будет легче.

* * *

Облака сделались реже и неслись по небу еще быстрее, серые и сизые в утреннем свете. Низенькая роща, окруженная со всех сторон полями, казалась молочно-белой от паучьих сетей. Последнего паука здесь убили много недель назад.

Лукс сидел на расстеленном одеяле, натянув на плечи плащ. Поглядывал то на рощу, то на небо.

– Где она? – спросил Развияр.

Лукс медленно, будто нехотя, повернул голову:

– Там. Где деревья. Она не выходила, я бы заметил.

– Ветер по-прежнему южный.

– Что?

– Им пришлось возвращаться против ветра, – Развияр смотрел на небо, чуть улыбаясь. – Так думают в птичнике, и будут ждать их до полудня. А потом, когда они вылетят на поиски, ветер понесет крылам очень быстро. Доберутся к вечеру.

– Надо уходить, – нервно сказал Лукс. – Послушай… я тебя не понимаю.

Развияр улыбнулся шире.

– До сих пор все, что ты делал, оказывалось правильным, – помедлив, сказал зверуин. – Но однажды твоя удача… Она ведь может передумать, Развияр.

– Надеюсь, не сегодня, – Развияр потянулся всем телом, закинув руки за голову. – Потому что в такой переделке, господин Лунный-Кстати, мы до сих пор не бывали.

Зверуин потер шею – и нервно почесался правой задней лапой.

– Яска, – позвал Развияр. – Яска!

В паучьих сетях трепетали, как флажки, сухие листья и оброненные перья. Девушка вышла и остановилась в десяти шагах. На ней было ее старое платье, она куталась в плащ и все равно, кажется, мерзла: губы были синие, нос, наоборот, покраснел. Она выглядела жалко, но смотрела вызывающе: прямо в глаза Развияру.

– Доброе утро, ваше могущество, – мягко сказал он.

Она не выдержала его взгляда и потупилась.

* * *

Мастер-кожевник работал всю ночь и успел закончить в последний момент. Развияр видел панику в его глазах, когда оказалось, что седло кособоко сидит на Луксовой спине:

– Я сделал точно, как вы велели… Как нарисовал ваш… господин Лукс…

Развияр вытащил клинок. Мастер застыл на месте, не решаясь даже попятиться; в этот момент зверуин, вертящийся, будто в погоне за хвостом, подал голос:

– Ты неровно затянул! И подседельник съехал!

Развияр распустил все ремни и заново стянул их. Болели пальцы, зато седло теперь сидело, как влитое. Мастер перевел дух; на лбу его выступили мутные капельки. Развияр дал ему золотую монету, понятия не имея об ее истинной ценности, вскочил в седло, и через полчаса они уже миновали недостроенную заставу.

Над водой поднимался туман. На берегу валялись белые перья. Крылама, спутанная сеткой, прикованная цепью к древесному стволу, рвалась и металась всю ночь. В гневе она сломала и растоптала трость с набалдашником, но дело было сделано: она попалась. А выдернуть из земли столетнее дерево было не под силу даже гигантской птице.

Увидев всадника на зверуине, крылама встопорщила перья и закричала, широко разевая клюв.

– Погоди, – сказал ей Развияр. – Они придут сегодня вечером.

Лукс ничего не сказал. Правила этикета, возведенные в ранг закона, не позволяют четвероногому открыть рот прежде, чем к нему обратится всадник.

Тела стражников, усаженные вокруг кострища, были прикрыты темными плащами. Издали казалось – здесь продолжается отдых на привале. На треноге висел закопченный котелок в потеках каши. Над головами сидящих вились насекомые.

Там, на далеком птичнике, уже поднялась тревога. Стражники седлают своих крылам: трех, а может быть, четырех. Может быть, сам командир Корунх поведет отряд. Дело ответственное; Развияр вспомнил, что патрульный, которого они с Яской пытали, был близким другом командира. Прыщавый Замай не врал; Замай готов был что угодно выболтать в обмен на жизнь. Собирался жениться… Может быть, в самом деле любил невесту?

Лукс перескочил через речушку, почти не замочив лап; сжав пятки, Развияр велел ему углубиться в лес. Раньше, сидя у Лукса на спине, он всегда помнил, что их двое; теперь, в седле со стременами, он ощущал себя странно одиноким. Зверуин молчал, повинуясь движению руки, и не спрашивал, куда и зачем они идут. Его лапы ступали по лесным завалам, как по ровной дороге, и Развияр пригибался, пропуская над головой ветки.

Как выглядит командир Корунх? Наверняка он немолод. Какое было у него лицо, когда он увидел, что жители мятежного поселка пытаются защититься императорской грамотой?

– Я так решил, – сказал он вслух.

Лукс промолчал.

Ветер, по-прежнему южный, гудел там, наверху, над кронами. Здесь, в лесу, едва ощущалось его дуновение. Лукс беззвучно перемахивал через поваленные деревья, припав к земле, проползал под нависшими ветками. Он чувствовал направления, не глядя ни на солнце, ни на звезды, ни на моховые бороды.

Теперь они вылетели, думал Развияр. И южный ветер несет их сюда.

Путники пробирались на северо-восток. Лукс стал нервно оглядываться по сторонам. Прислушивался; шел медленнее, чем прежде. Выискивал петляющие дорожки. Развияр сжал пятки, веля двигаться быстрее. Зверуин мельком глянул на него через плечо, но ничего не сказал.

Развияр подумал о Яске… Нет, мысли о Яске делали его слабым. Нельзя думать о ней сейчас. Он стал думать об Акке, о том, как долго она сопротивлялась его власти и, наконец, поддалась. Он вспомнил, как смотрел наутро ее отец; он был немолод и всякое повидал, он боялся гекса больше, чем наездников на крыламах, он избегал называть их, чтобы не накликать беду. Впервые увидев Развияра, он побледнел, как мертвец: не потому что тот был вооружен, зол и готов убивать. А потому только, что Развияр был гекса, и оружие его принадлежало гекса – длинный меч с темным лезвием.

Лукс снова замедлил шаг. Его полосатая шкура подрагивала. Он вертел головой, его руки лежали на рукоятках мечей на поясе.

– Не вынимай оружия, пока я не скажу, – проговорил Развияр. Лукс воспользовался его словами, приняв их за приглашение к беседе:

– Ты хочешь их встретить?! Они убьют нас без разговоров!

– Сперва все-таки поговорят.

– Мне кажется, – Лукс перевел дыхание, – что за нами следят. Уже следят.

– Вот и отлично. Мы на верном пути. Вперед, Лукс.

И он снова сжал пятки.

Южный ветер шумел над деревьями и гнал облака, и нес отряд на крыламах. Три или все-таки четыре? Каждый попадает стрелой по бегущей цели. Одной стрелой. И стрелы навеки остаются в телах – знак того, что случилась казнь, а не расправа.

Он снова вспомнил поселок в развалинах древнего города. Будто воочию увидел старика, высоко над головой поднимающего радужную грамоту. Если бы Яску выдали, как преступницу, поселок был бы прощен; Развияр давно знал это. Осознание пришло к нему среди многих других, как блик на воде. Как пятнышко света на блестящих зеленых листьях.

Он поднял голову. Тучи наверху разорвались, вышло солнце, яркие лучи добрались до земли под кронами. Впереди было пространство, свободное от подлеска, поросшее сизой травой. И, когда Лукс ступил на эту траву, навстречу из зарослей плавно и вместе с тем внезапно вышли существа на двух ногах, с треугольными головами и треугольными копытами, с серо-зеленой чешуистой кожей. На спине у каждого лежало седло с высокими луками, в каждом седле сидел всадник, высокий и бледный, с копьем наперевес.

Развияр почувствовал, как всем телом вздрогнул Лукс. Натянул ремень на груди зверуина, приказывая остановиться, но Лукс и без того замер, как вкопанный.

Всадники на двуногих тварях остановились шеренгой. Их было, насколько мог судить Развияр, не меньше двух десятков. Он сидел, не шевелясь, выпрямив спину, с удивлением и страхом замечая в их лицах свои собственные черты.

Наперед вышла двуногая тварь, несущая в седле старика с седыми, бело-желтыми, заплетенными в косу волосами, с жидкой длинной бородой, разделенной на две части.

– Полукровка, – сказал старик, произнося слова странно, но вполне разборчиво. – Кто такой?

– Рэзви-арр, – отозвался Развияр, глядя в черные и острые глаза старика.

В глазах что-то изменилось. Расширились зрачки, едва заметные на фоне темной радужной оболочки.

– Как звали твою мать?

Мелькнул перед глазами беличий хвост. И пропал; не веря себе, чуть нахмурившись, Развияр выговорил:

– Рэзви-энна.

Всадники обменялись взглядами.

– Если ты врешь, – сказал старик, – твоя смерть будет очень длинной.

– Я не вру, – Развияр поднял подбородок. – И я не собираюсь умирать – во всяком случае, сегодня.

* * *

– Что такое под тобой?

– Зверуин.

– Кто тебя послал?

– Я пришел по своей воле.

Тонкие губы старика искривились:

– «Пришел» говорят о пеших. «Пришел» говорят о мясе, сопляк.

Лагерь гекса обходился без очагов и навесов. Это была стоянка, пастбище; двуногие твари, которых называли просто «голенастые», объедали с деревьев листья и кору. Гекса, мужчины и женщины, жили в седле – ели, справляли нужду, может быть, даже спали. Они и любовью занимаются, не сходя с седел, подумал Развияр. Его мать, прибыв в поселок, не умела ходить…

– Рэзви-энна, украденная жизнь. В тот год Тень указала на ее деда, ты знаешь, что такое Тень, сопляк?

– Не зови меня сопляком, – сказал Развияр. – У меня есть имя.

Старик сверкнул глазами. Развияр не смутился, зато Лукс под его седлом задрожал сильнее. Они были в лесу, среди молчаливых людоедов, среди чешуйчатых голенастых существ с желтыми глазами и тяжелыми копытами, оставляющими треугольные следы.

– Тень выбирает, кому служить мясом. Был страшный голод. Дичь ушла из лесов. Мы стали в круг и призвали Тень, она выбрала Гвера, который был тогда славен и силен, у него было пятеро детей и двенадцать внуков, он писал гимны на коже врагов. Но Тень указала на него, и он не стал спорить, и его дети не стали, кроме младшей дочери. Она выпустила в лес его внучку – безумная баба, отпустила ребенка верхом в ночь, голодного, без надежды, на долгую лютую смерть. Весь род Гвера умер легко, мы выжили и пели его гимны, прославляя его. Я обязан ему всем, что знаю, и всем, что могу, и тем, что до сих пор жив. Его пропавшую внучку звали Рэзви-энна, у нее был железный пояс с вычеканенным именем… У тебя нет этого пояса?

– Нет, – сказал Развияр. – Я никогда его не видел.

Старик некоторое время смотрел испытующе.

– Хитрый полукровка, – сказал наконец. – У нее не было пояса, я тебя испытывал. Что с ней стало? С девчонкой?

– Ее укусила белка, – медленно сказал Развияр. – И она сама стала белкой. И до сих пор бегает где-то в лесах.

Старик помолчал.

– Чего ты хочешь? – спросил наконец. – Мы снова голодаем. Сегодня съедим твою верховую тварь, а тебе дадим голенастого из молодых.

Лукс затрясся. Старик отдавал распоряжения, будто забыв о новоприбывшем, его слова повисли в воздухе, как топор, а Развияр молчал, глубоко задумавшись.

– У меня к тебе просьба, – сказал он наконец старику.

– Какая?

– Покажи мне книги. Я хочу видеть гимны, которые сложил Гвер, мой прадед.

Старик смотрел на него очень долго и пристально.

– Ты удивляешь меня, – сказал наконец. – Многие молодые теперь думают только о мясе. Особенно в голодные годы. Жрать и совокупляться – вот чего они хотят, молодые, рожденные в седле, с крепким задом и пустой головой. Никто из них не учится грамоте по своей воле. Ты умеешь читать?

Развияр вдруг испугался, что письменность гекса отличается, подобно произношению, от грамоты, которой его научили.

– Умею.

Старик достал из седельной сумки кожаную трубу. Извлек из нее тонкий свиток, желтовато-коричневый, мягкий на вид. Развияр сглотнул: «Гекса пишут свои книги на коже врагов. Это своеобразная, очень развитая литература – они не только увековечивают победы, но, скажем, складывают стихи. Они очень чувствительны, иногда сентиментальны…»

Так сказал библиотекарь из Фер за несколько часов до своей смерти. Библиотекарь был Золотой, за что-то изгнанный из Мирте. Это было страшно давно, много жизней назад.

Задержав дыхание, он развернул свиток. Впал в панику: написанное показалось ему белибердой. Слова не разделялись пробелами, буквы выписывались то в ряд, то столбиком, как будто писавший заботился прежде всего о том, чтобы плотнее заполнить лист. Только через минуту Развияр разобрал первое слово: «Рассвет…»

Щурясь, вглядываясь, угадывая, он прочитал:

– «Рассвет над погибшей рощей, Осень сжимает клещи, Но ты будь сильней. Будь сильней мороза, Будь сильней утраты…» 

– «И станешь сильнее смерти, – звучным голосом продолжил старик, – Всего лишь сильней». Я думал, ты врешь и не умеешь читать.

Он взял свиток из рук Развияра и осторожно вложил обратно в футляр.

– Он был великий человек, твой прадед. Мы не хотели его внучке такой участи… Но вышло лучше, чем мы думали. С возвращением, сынок.

* * *

«Они выжигали лес. Они выгоняли дичь. Проклятие висело над ними и над нами. Огонь очистил то место».

Вернулись охотники. Несколько змей, несколько тощих пауков, маленькая птица, похожая на черкуна-недоростка; гекса ели жадно, наскоро приготовив мясо на походной жаровне. Развияру очень хотелось сойти с седла – у него онемели ноги, но никто не спешивался. Тот, кто ходит на своих ногах – «мясо».

«…И было много мяса. Его приходилось очищать ритуалами, как очищают мясо слабых животных, едящих траву».

Развияр читал рукопись, записанную на коже врага. Видел, как в дымном полумраке в селение врываются всадники на двуногих тварях. В руках у них копья и факелы. Занимаются крыши, кричат женщины. Мужчины хватают топоры и луки…

«Пожиратели травы, они смели обнажить сталь против Племени. В те дни мы убили больше, чем нам было нужно, чем мы могли съесть».

Лукс едва справлялся с дрожью и из последних сил заставлял себя молчать. Развияр медленно свернул лоскут отлично выделанной человеческой кожи с угловатыми, лепящимися друг к другу письменами.

Мелькнуло в памяти лицо рыжеволосой девочки, двоюродной сестры. Расплылось и исчезло навсегда; он представил себе, как высоко в небе, выше облаков, несутся на север крыламы. Три, а может быть, четыре. «Император скорбит о каждом своем подданном».

– Чего ты ждешь?! – прохрипел Лукс. Отчаяние его достигло наивысшей точки: он заговорил со всадником первый. – Ради богини Воф… Ради всего на свете… Пожалуйста, бежим!

Гекса закончили быструю трапезу и собрались вокруг старика. Развияр поднял голову; вероятно, над лесом собирались тучи: солнце исчезло, хотя было еще далеко до заката.

– Эй, полукровка!

Развияр медленно подъехал и отдал старику свиток.

– Что там, за лесом? Что ты там видел?

– Люди, – коротко ответил Развияр. – Граница Империи.

– Открытое место?

– Поля. Рощи.

– После Желтой Проплешины я не выйду на открытое, – сказал один из мужчин, с надбровными дугами, похожими на вросшие витые рога.

– Я помню, хвала Гверу, где кончается лес, – сказал старик, наматывая на палец половину своей жидкой бороды. – В старые времена там не было никакой границы… Эр-ал, приведи полукровке детеныша Рейи, того, из первого помета. Он носит хорошее седло, – он подъехал к Луксу и вдруг пощупал его плечо жилистой белой рукой. Лукс шарахнулся, так что Развияр еле удержался в седле.

– Зверуин, – сказал старик со странным выражением. – В два раза больше мяса. Много ты успел прочитать, Рэзви-арр?

– Я читал летопись. О том, как Племя явилось в Черную Бучу за своими врагами.

Лукс стоял теперь, обмерев, будто лапы его приросли к траве. Развияр на мгновение зажмурился. Строчки, неровно выписанные на человеческой коже, уже никогда не сотрутся из его памяти.

– «Пожиратели травы, они смели обнажить сталь против Племени, – сказал он тихо. – В те дни мы убили больше, чем нам было нужно, чем мы могли съесть».

Молодой гекса подъехал к Развияру, ведя в поводу двуногую оседланную тварь.

– Сегодня ночуем здесь, – повелительно сказал старик. – Женщины, разведите большой огонь… Сынок, ты что же, заучил летопись, как дети учат гимны?

Развияр улыбнулся:

– «Рассвет над погибшей рощей, Осень сжимает клещи, Но ты будь сильней». 

Он приподнялся на стременах, будто собираясь перескочить из седла в седло, и в последний миг замешкался:

– Один вопрос, вождь. Ты был тогда в Черной Буче?

– Я вел Племя, – сухо сказал старик. – Об этом написано в летописи – дальше. Не будь торопливым в чтении, не будь медлительным в действии. Пересаживайся; сегодня за ужином у нас будет время поговорить обо…

Развияр покачал головой:

– Уже не будет.

Его меч свистнул, едва не отрубив Луксу ухо. Старик схватился за голову, будто пытаясь удержать рассеченный череп; Развияр ударил ногами Лукса, но тот был, казалось, парализован. Только спустя мгновение, когда взлетели в воздух мечи воинов-гекса, зверуин прянул с места, перелетел через густые заросли кустарника и ринулся в лес.

Лукс бежал и на ходу молился богине Воф. Он метался из стороны в сторону, обходя стволы; без седла и без стремян Развияр уже десять раз свалился бы с его спины. Ветки хлестали по лицу, Развияр пригибался к спине зверуина, защищая глаза. Лукса не надо было понукать; погоня слышалась явственно и совсем близко. Голенастые твари с чешуйчатой кожей почти не уступали Луксу в быстроте, но у них был большой опыт бега сквозь дебри, в то время как Лукс вырос на безлесных склонах гор.

Гекса рассыпались по лесу цепью, стараясь взять Лукса в кольцо. Справа из-за кустов вынырнул наездник на двуногом ящере, его копье было направлено Луксу в бок. Зверуин метнулся, Развияр, почти не глядя, взмахнул мечом. Копье воткнулось в пень под ногами зверуина, тот в последний момент успел перепрыгнуть, меч Развияра рассек пустоту, и сам он едва удержался в седле. Там, где только что был преследователь, вырвались из густого подлеска трое новых. Хрустели сучья под треугольными копытами. Лукс закричал в отчаянии и рванулся вперед, отталкиваясь могучими лапами от замшелых камней, покосившихся стволов, а иногда, казалось Развияру, взлетая и отталкиваясь от воздуха.

Гекса снова рассыпались цепью. Они не отстали, но расстояние, кажется, не сокращалось. Лукс несся, постанывая на ходу от ужаса – инстинкт вел его прочь из леса, на открытое место.

Развияр мягко натянул ремни на его спине, принуждая взять правее.

– Нет! – захрипел Лукс. – Не могу…

– Да! – Развияр сдавил пятками его бока. – Приказ! Пошел!

Он боялся, что страх зверуина возьмет верх над волей всадника, но Лукс повернул. Теперь он шел почти точно на запад, туда, где скоро сядет солнце. А солнца не было видно, небо поверх веток было затянуто тучами, и южный ветер над верхушками сменился на юго-восточный.

Лукс начал задыхаться. Гекса не отставали. Если в первые минуты Развияр боялся, что они бросят погоню – теперь стало ясно, что он недооценивал противника. Произошло убийство вождя, убийство соплеменником, которому было оказано доверие; Развияр ничего не знал о законах гекса, применимых в подобной ситуации, но чем дальше длилась погоня – тем яснее становилось, что такие законы существуют.

Его пробрал пот. Животный ужас Лукса, которого собирались съесть, передался и ему тоже. В свою очередь зверуин, почувствовав, как ослабел всадник, снова рванулся на юго-запад – кратчайший путь к кромке леса.

Более-менее свободное пространство среди стволов закончилось. Лукс запутался в кустах, насилу вырвался, оставляя на ветках клочья одежды и шерсти. Треск веток под копытами преследователей резко приблизился. Казалось, двуногие твари не уставали.

Развияр сжал зубы. Отряд опустится возле заставы. Это точка сбора, там стражники оставляют друг другу послания, там по-прежнему бьется привязанная к дереву крылама, там лежат трупы в белых перьях, как в цветах…

Он рванул ремешок, заставляя Лукса повернуть.

– Нет! – завизжал зверуин.

– Да-а! – Развияр изо всех сил ударил его по затылку.

Расстояние между преследователями и преследуемыми с каждым мгновением становилось меньше. Никто не стрелял Развияру в спину: видимо, законы гекса предписывали брать преступника живым.

Снаружи, за плотными облаками, солнце коснулось горизонта.

Едва увернувшись от брошенного копья, Лукс выскочил на опушку у самой заставы и пустился к реке. Гекса вылетели из леса – они по-прежнему держались цепью. Загудела земля под копытами; двуногие ящеры ринулись вниз по склону холма, и, к ужасу Развияра, ощутимо прибавили в скорости.

Лукс перескочил реку. Волосы его стояли дыбом, капли холодного пота срывались со лба, и ветер бросал их Развияру на лицо. Лукс перепрыгнул через труп стражника Замая и кинулся дальше в поля, по направлению к хутору. Гекса, к еще большему ужасу Развияра, не стали отвлекаться ни на спутанную крыламу, ни на мертвый патруль – они шли за убийцей вождя, и ничто не могло остановить их.

– Я больше не могу, – прохрипел Лукс и споткнулся.

Развияр пожалел, что на сапогах у него нет шпор. Он изо всех сил ударил зверуина каблуками:

– Пошел! Вперед!

Лукс еще бежал, с губ его срывалась пена. Копыта за спиной били слажено – бум-бум-бум – как будто наездники-гекса были одним чудовищным существом.

Развияр обернулся. Вытащил меч; преследователей было несколько десятков, и никто не отстал по дороге, никто не решил прекратить погоню. Их волосы развевались за плечами, в глазах было – Развияру показалось – любопытство. До конца погони оставалось несколько мгновений.

«Осень сжимает клещи, Но ты будь сильней…» 

Развияр понял, что умирает. Что Акка умрет вместе с другими, и еще один поселок будет опустошен и сожжен, а он, Развияр, ничего не может с этим поделать; в этот момент низкие облака вдруг расступились, показалась небесная синева, и в отсветах этой синевы с неба спустились крыламы.

Не три. Не четыре.

Двенадцать крылам со всадниками. Полное звено предводителя Корунха.

Стук копыт сбился с ритма. Гекса бросились в разные стороны. Развияр рванул ремни, Лукс споткнулся и покатился по земле, а за ним, кувыркаясь, покатился Развияр. Его много учили падать, но никогда – на скаку; кувыркаясь, он призывал все свое умение и все везение, чтобы не сломать шею.

Мягкое вспаханное поле показалось жестче камня. Ударившись головой, Развияр на какое-то время потерял сознание, а придя в себя, продолжал лежать неподвижно. Гекса рассыпались по полю, а крыламы по небу, и стрелы падали вниз и взлетали вверх; земля была засеяна трупами. Двое имперских стражников один за другим вывалились из седел и долго падали, беспомощно размахивая руками и ногами.

– Лукс?

Зверуин лежал, вытянув руки, запустив пальцы в траву.

– Лукс?!

Лукс застонал. Пошевелился. Поднял голову.

– Лежи, – прошептал Развияр. – Замри… Что бы там ни было, лежи, как мертвый!

Он поднялся на четвереньки. Казалось, кости были целы; впрочем, это не имело значения. Хоть со сломанным хребтом, хоть с пробитой головой Развияр должен был добраться до заставы.

Он пошел, хромая, потом побежал. Пронесся мимо обезумевший ящер без всадника. Засвистели крылья. Развияр упал, но крылама гналась не за ним: к лесу уходили разрозненные остатки отряда гекса.

Задыхаясь, он поднялся и побежал туда, где билась на земле крылама, услышав в небе родичей. Снова прошел мимо мертвых стражников. Ввалился в недостроенное здание, где росли вдоль стен бледные грибы, где лежало огниво возле дымовухи – тревожного сигнала. Стукнул раз и два, с трудом поймал искру, уронил в медную чашу с едко пахнущим порошком…

Порошок затрещал. Пополз первый дым. Развияр, постанывая от боли в избитом теле, поднялся по винтовой лестнице на башенку, выглянул и обмер.

Крыламы кружили над заставой. От взгляда предводителя Корунха не укрылась, конечно, ни спутанная птица внизу, ни брошенные на виду трупы патрульных. Но Развияра напугало не это: над полем, там, где остался Лукс, вились две птицы, явно высматривая что-то на земле.

Он сел на влажный деревянный пол. Он вспомнил, как бил Лукса, как мучил его, как пена слетала у зверуина с губ.

– Если тебя убьют, я… – начал он шепотом и захлебнулся. – Пожалуйста. Ну пожалуйста, богиня Воф… Кто угодно… Медный король, пусть Лукс будет жив!

Красный густой дым, знак тревоги, поднимался над заставой. Призыв на помощь запоздал: патрульные умерли более суток назад. Но знак был подан не предводителю Корунху, а Яске, укрывшейся в паучьей роще. «Я призову грозу! И самая большая молния попадет в тебя!»

– Пожалуйста, – Развияр сплел пальцы. – Пожалуйста… скорее, если он еще жив.

Длинную минуту ничего не происходило. Крыламы снизились почти к самой земле, и оставшиеся в живых гекса – их было немного – умирали один за другим.

Потом подул ветер, и заколыхались, как желе, низкие тучи.

Развияр услышал резкий приказ, отданный наездником на одной из крылам. Он не разобрал слов. Птицы, кружившие над полем, снова взлетели, будто подхваченные ураганом. Развияр понял, что Лукс мертв, что все кончено, и в этот момент ударила молния, и Развияр оглох от грома.

Камнем упала крылама. Казалось странным, что, столь легкая, она может падать так быстро. Всадники выпали из седел и летели рядом; птица и наездники грянулись о поле одновременно, и в тот же миг хлестнула другая молния, соединив небо и землю.

Хлынул дождь. Огромные белые птицы заметались, как несколькими минутами раньше метались гекса под градом стрел. Не было слышно ни команд, ни криков. Молнии били одна за другой, гром сливался в один раскат, от которого разрывались уши. Поле покрылось мокрыми перьями и мокрыми птицами.

Развияр потянулся за мечом, но оружия не было, не было даже ножен. Красный столб дыма подпирал тучи, призывая невесть кого на помощь неизвестно кому. Развияр выбрался из строения и пошел – побежал – под ливнем к тому месту, где оставил Лукса.

Зверуин лежал на боку, вода текла по его шерсти, слипшейся сосульками.

– Лукс!

В грохоте разрядов случился перерыв. Небо очистилось от крылам – те, что не были сбиты, смогли прорваться вверх, за облака.

– Лукс…

Он обнял зверуина, боясь нащупать торчащую из тела стрелу. Лукс был холодный и мокрый.

– Лукс! Пожалуйста! Ну пожалуйста!

Зверуин открыл глаза. Моргнул. Ресницы слиплись стрелками.

– Тебя ранили?! – прокричал Развияр, все еще глухой от грома.

– Не знаю, – шепотом сказал Лукс. – Скажи… Что случилось?

* * *

Он отыскал свой меч. Обнимая Лукса за плечи, почти волоча его на себе, обходя трупы людей, ящеров и птиц, Развияр добрался до рощи.

– Яска!

Девушки не было.

– Яска. Яска-а!

Он обшарил всю рощу и нашел ее – без сознания. Взял на руки, вынес в поле; в разрывах туч появилось вечернее небо. От здания заставы шел, покачиваясь, человек с мечом в опущенной руке; Развияр осторожно положил Яску на землю.

Человек остановился. Он был немолод. Его серебристо-серая кольчуга была украшена вязью символов, означавших, вероятно, воинский чин.

– Предводитель Корунх, – со счастливым смешком проговорил Развияр.

Мужчина перевел взгляд с его лица – на девушку у его ног. На Лукса. Снова взглянул в глаза Развияру:

– Ты кто? Гекса? Колдун?

– «Император скорбит о каждом своем подданном», – Развияр улыбнулся и поднял свой меч.

Они дрались молча, не тратя сил ни на красоту, ни на отточенность приемов. Они не брезговали грязными уловками. Оба стремились к цели кратчайшим путем, и цель была – смерть противника. Предводитель Корунх почувствовал слабину в защите Развияра и рванулся в атаку, тесня его, заставляя отступать по неровной мокрой земле, где так легко было оступиться. Развияр сделал вид, что потерял равновесие, в последний момент уклонился, проскользнув под визжащим в воздухе клинком, и предводитель получил удар в шею.

Корунх умер через несколько мгновений – на коленях, у ног своего противника. Развияр огляделся и увидел, что Яска пришла в себя; он воткнул в землю свой окровавленный меч, нагнулся над девушкой и поднял ее на руки.

Глава вторая

Огромный плот захлестывали волны. Торцы древесных стволов, крепко связанных и сбитых друг с другом, то вдруг взлетали над водой, то погружались в пену. В центре плота был заключен кораблик, больше похожий на два корыта, соединенных вместе. Над ним вместо мачты возвышалось гребное колесо. В большом решетчатом барабане угрюмо шагали люди, приводили в движение длинные узкие лопасти; такие плоты отлично ходят во внутренних морях, но сейчас, при сильном боковом ветре и неспокойной воде, гребцам-вертельщикам приходилось туго.

Близилась осень. Ремыш, торговец деревом, решил повторить авантюру, в прошлом году принесшую ему баснословный барыш: закупить товар на берегах Пузатого Бора, где отличный лес пропадает зазря, где голодный крестьянин готов валить его за кусок черствого хлеба, где древесина так соблазнительно дешева, что можно перетерпеть ради выгоды длинное путешествие по внешнему морю – до самого Осьего Носа. В прошлом году Ремыш рискнул, нанял команду и заработал так, что прочие торговцы древесиной чуть не сгрызли от зависти свои весла. Во второй раз и плотогоны подобрались отличные, и дерево попалось превосходное, но удача отвернулась от Ремыша, и теперь он опаздывал к окончанию навигации через Осий Нос.

То и дело ломалось гребное колесо. Ветра издевались, отгоняя плот назад – в открытых водах он был неуправляем. Ремыш начинал понимать, что в прошлом году ему просто неслыханно повезло, что это был единственный случай из тысячи, подарок судьбы, и что теперь, из-за собственной глупости, он потерял этот подарок и вообще разорен.

Во внутреннем море, на далеких каменистых островах, за дерево платили имперскими радужными реалами. Там плот таял, будто масло, а кошелек полнел, наливаясь деньгами. Но здесь, на безлюдных лесистых берегах, древесина была всего лишь плавучим мусором. Команда роптала; начались разговоры о том, что плату неплохо бы получить вперед.

Снова сломалось колесо. Починить его на волне не было шансов. Бранясь и работая веслами, плотогонам насилу удалось загнать плавучую кучу дерева в спокойную и глубокую гавань за Каменной Стрелкой, и тут Ремышу выпал случай подобрать пассажиров.

Их было трое. Зверуин, сразу привлекавший внимание, девица в черном плаще и третий, высокий, с бледным лицом и пристальными, цепенящими глазами. Что-то было неправильное в его чертах, Ремыш не понял, что именно. Плотогоны стучали молотками, меняя треснувшую лопасть, а этот, со странными глазами, улучил минуту и перепрыгнул с косы на плот.

Ремыш на всякий случай взялся за нож. Торговля – опасное ремесло, каждый из его плотогонов был еще и бойцом; внутреннее море кишит пиратами, которые желают продать за тебя твое дерево. Уверенно ступая по гладким стволам, незнакомец подошел ближе:

– Возьми пассажиров, торговец. Плачу золотом.

Он показал три монеты. Ремыш задумался; он редко брал на борт пассажиров. Монеты были в самом деле золотые, из тех старинных, которые чеканили в разрушенном городе задолго до Империи. Такие деньги до сих пор ценились.

– Ты везучий? – спросил Ремыш сквозь зубы.

– Очень, – без улыбки отозвался высокий человек.

– А куда вам надо?

– В порт. Любой.

Позже Ремыш удивлялся собственной уступчивости. Незнакомец говорил так спокойно и уверенно, держался так властно, будто это торговец упрашивал его занять место на плоту, а он, пассажир, решал, осчастливить плотогонов или нет.

– Ладно, садитесь, – сказал Ремыш.

Высокий человек кивнул и вернулся к своим спутникам. Наклонился к женщине, сидящей на камне, взял ее на руки и перепрыгнул через неспокойную полосу воды, разделявшую берег и край плота; Ремыш подумал, что он очень ловок, этот незнакомец, но почему это, Шуу отрыгни, он носит эту бабу на руках? Она калека?

Следом впрыгнул зверуин, оседланный, увешанный поклажей. Ремыш разглядел арбалет, притороченный к седлу, и ножны на боках получеловека. Он покачал головой, посмотрел на деньги в руке и вернулся к команде. Работа выпала кропотливая и утомительная, когда одну лопасть поменяли – оказалось, что треснула другая. Насилу справились; Ремыш скомандовал отплытие.

– Хозяин, кого это ты взял?! – мастер-плотогон, оторвавшись от работы, только теперь заметил пассажиров. – Это же, вроде, гекса!

Проклятье. Неудачи преследовали торговца, становясь все горше. И как только он не узнал характерные черты в наружности незнакомца? Сам-то Ремыш вырос на внутреннем море, на островах, где о гекса и слыхом не слыхивали, но, путешествуя по большому миру, непозволительно быть беспечным!

Пассажиры сидели на своих узлах ближе к центру плота. Зверуин лежал на брюхе, подстелив плащ. Его тонкий хвост подрагивал. Ремыш остановился в нескольких шагах; девушка прильнула к груди гекса и говорила хрипловатым, как у мальчишки, голосом:

– Не понятно, пока не испытаешь на себе. Если не знать, где верх, где низ – еще не беда. Вот если везде – низ, а верха нету вовсе…

Она осеклась. Гекса глядел поверх ее головы – на Ремыша.

– Что тебя тревожит, хозяин? – спросил очень спокойным, очень холодным голосом.

Ремыш прокашлялся.

– Его тревожит, что ты гекса, – тихонько сказал зверуин. – Отчасти я его понимаю…

Гекса повернул голову, зверуин смутился под его взглядом:

– Я сказал – «отчасти»…

– Господа, тут такое дело, – сказал Ремыш. – Плот не выдержит, колесо плохо починили, скверная погода… шторм надвигается… вот ваши деньги, – не глядя на гекса, он вытащил золотые монеты. – Прошу прощения, но… придется вам обратно на косу сойти.

Гекса осторожно отстранил девушку. Поднялся; Ремыш отступил. Пассажир был выше его на голову. Плащ раскрылся на его груди, стала видна серебристо-черная кольчуга и ножны на боку; темные глаза под широкими надбровными дугами поймали взгляд торговца, будто липучая лента – мошку.

– Я думал, мы заключили сделку, – тихо сказал гекса.

– Да, но…

– Однажды меня уже выбросили за борт. Если ты захочешь повторить этот подвиг, торговец, – ты сам со всей своей командой окажешься в море. С перерезанной глоткой.

Он говорил, едва шевеля губами. Даже его спутники, сидевшие очень близко, вряд ли могли расслышать его слова; Ремыш помертвел. Ему случалось противостоять портовым жуликам, морским разбойникам мелкого и среднего пошиба, но человек, стоящий перед ним, был неизмеримо страшнее целой шайки. Ремыш понял это, глядя в его цепенящие черные глаза.

– Я заплатил тебе и заплачу еще – за гостеприимство, – голос гекса чуть смягчился. – Все, что мне нужно – чтобы нас не трогали… И еще жаровня. У тебя есть переносная жаровня? Я доплачу.

– Да, – тихо сказал Ремыш.

– Что – «да»?

– Жаровня… сейчас.

* * *

Ветер стих, волны немного успокоились. Плот двигался вдоль берега, тяжело покачиваясь, и Каменная Стрелка медленно отползала назад. Развалины старого города на горизонте подернулись дымкой.

Развияр сидел, обнимая Яску, чувствуя под плащом ее тонкие ребра. Плот покачивался, напоминая ему бакен возле города Мирте, маленький бакен, спасший ему жизнь. Яска ниже надвинула на лицо капюшон: она боялась открытого неба.

– Все-таки паршиво на этом плоту, – сказал Лукс. – Как голышом на ярмарке… Яска, ты не бойся. Может, они еще не прилетят.

– Я не боюсь, – отозвалась она сквозь зубы.

Лукс вздохнул. Вздох означал: конечно, боишься, перед нами-то зачем притворяться?

– Она боится не патруля, – сказал Развияр.

Яска чуть вздрогнула на его руках.

– А чего? – спросил Лукс.

– Расскажет сама, если захочет.

Яска задрожала. Он прижал ее к себе, успокаивая.

Он носил ее на руках вот уже много дней, хотя она давно набралась сил и могла ходить сама. Он не доверял ее Луксу, и зверуин с каждым днем делался все скучнее. Но Развияр чувствовал, непонятно почему, что Яску нужно нести на руках.

– Это все магия, – сказала она тихим, дрожащим голосом. – Я сама не понимаю, как. Думала, ничего не выйдет… А потом увидела этих птиц, гекса, вас… И тогда земля и небо перевернулись, небо стало полем. Оттуда вырастали молнии, как деревья. Медленно и красиво… и больно, так они росли, и на каждой ветке сидела птица. А потом они улетели. Но на самом деле они падали. А я знала, что делаю что-то ужасное, и само небо разозлилось на меня… за то, что я посмела. Теперь все время кажется, что кто-то сверху смотрит, ищет меня… А спрятаться негде.

– Я понимаю, – сказал Развияр.

– Ты ведь не маг…

– Нет. Но когда я впервые увидел Утро-Без-Промаха в его склепе, в подземелье под замком, – стены будто сдвинулись. Я потом долго боялся низких потолков и узких коридоров.

Сделалось тихо. Ворочалось море, скрипело колесо, перекликались плотогоны.

– Я думал, ты никогда ничего не боишься, – сказал Лукс.

Послышались тяжелые шаги. Явился торговец, таща перед собой тяжелую жаровню на трех ногах – круглую чашу для огня из железа и глины.

– Спасибо, – сказал Развияр и протянул торговцу монету.

* * *

Соленые брызги падали на лицо. В полусне он видел Акку, женщину с лихорадочно блестящими глазами.

– Прощай, – сказал он ей. – Спасибо за гостеприимство.

Она стояла, перегородив дверной проем, не давая ему выйти.

– Что? – спросил он.

Она молчала. Кусала губы.

– Что ты хочешь мне сказать, Акка?

Она наконец отступила. Прижалась к стене:

– Прощай.

Он вышел в узкий земляной коридор с лестницей, ведущей наверх.

– Я буду о тебе помнить, – сказала Акка за его спиной.

Он обернулся:

– Я тоже.

…Сильно качнулся плот. Развияр приоткрыл глаза. Яска и Лукс, тихо переговариваясь, сидели у жаровни. Их лица подсвечивались снизу. Развияр понял, что уже наступили сумерки; он подумал, что надо встать, и снова закрыл глаза.

Страх, который он внушал всему хутору, переплавился в благоговейный ужас. Десятка три мужчин и женщин – маленькая плотная толпа – замолчали и обмерли, когда Развияр вышел из дома и остановился перед ними. Кожевник, стоящий ближе всех, нервно мял в руках край своей куртки:

– Мы сделали, как ты велел. Гекса скинули в яму, стражников уложили… рядами, и прикрыли ветками. Птиц и ящеров… пока просто бросили. Жалко птиц…

– Сколько их?

– Гекса мы не считали…

– Сколько птиц?

– Де… десять.

– Хорошо… Помните: на хутор напали гекса. Это главное, что вы должны помнить.

Шестеро молодых парней вызвались идти с ним в лес, несмотря на слезы и причитания матерей; трое из них оказались опытными охотниками – читали следы, ловили ветер и умело прятались среди листвы. К счастью, все их уловки оказались лишними: лес был пуст. Развияр остановил спутников, расхрабрившихся, желающих идти дальше в чащу по редким следам уцелевших гекса. Он искал другого, не находил и готов был отчаяться, когда один из охотников – плечистый сын кожевника – обнаружил тайник под корнями огромного дерева. Корни были подсечены, ствол накренился, поддаваясь усилиям семерых крепких мужчин, и под ним открылась могила: старик был погребен в седле и лежал на боку, касаясь лицом чешуистой шеи своего голенастого ящера.

Развияр несколько минут стоял над ними. Оставшиеся в живых гекса были голодны, тем не менее потратили силы и драгоценное время на то, чтобы похоронить вождя согласно традиции. Их представление о том, что «мясо», а что нет, даже в отчаянной ситуации оставалось нерушимым.

Лицо у старика было желтое и строгое, глаза приоткрыты. Сжав зубы, Развияр обшарил его седельную сумку и нашел кожаный футляр.

– Это деньги? – жадно спросил паренек с кудряшками, самый молодой среди добровольцев.

– Заткнись, – посоветовал сын кожевника…

– …Развияр!

Он сел. Под ним был плот, над ним – темное, затянутое тучами ночное небо.

– Иди есть, – сказал Лукс.

– Ага, – Развияр поднялся, чувствуя, как затекла каждая мышца. Он страшно вымотался за длинный переход от Пузатого Бора к Каменной Стрелке. Мертвый поселок, родина Яски, был пуст, и рядом с общей могилой на берегу высилась еще одна такая же, и радужная грамота гласила: «Император скорбит о каждом своем подданном».

Развияр сжег эту бумагу.

Над плотом разливался запах печеной рыбы. Жаровня была отличная, дрова горели медленно и ровно. Сегодня утром Лукс наловил рыбы в ручье голыми лапами, Яска сохранила ее, завернув в лопухи, и вот теперь испекла, посыпав крупной солью. Развияр ел, бросая кости в огонь.

Совсем стемнело.

– Придется спать по очереди, – сказал Лукс. – Не вижу, почему бы этим плотогонам не зарезать нас во сне, не ограбить и не скинуть в море?

– Они боятся, – сказала Яска.

– Чего?

– Не знаю. Просто чувствую. Может, сами думают, что мы перережем их и отнимем их плот?

– Великое сокровище, – пробормотал Лукс.

– Здесь – нет, – Развияр обгладывал рыбью голову. – А во внутренних морях нет своего дерева, совсем. Большая ценность.

– Во внутренних морях… – начал Лукс и вдруг вскинул голову: – Значит, они идут к Осьему Носу?!

– Да, – сказал Развияр.

– Пойдем с ними, – страстно попросил Лукс. – Как ты рассказывал про этот, Цветущий Рог?

Развияр улыбнулся:

– «Круглый Клык – не самый дальний, но один из самых прекрасных островов… На рассвете он поднялся на горизонте, зеленый, цветущий, окруженный спокойной водой. Мы вошли в порт, где уже стояло множество судов, где над верхними причалами покачивались летучие шары, и нарядная публика, гуляя по узким набережным, приветствовала каждый корабль, как будто встречая знакомых…»

– Что такое верхние причалы?

– Не знаю.

– Я хочу туда, – сказал Лукс. – Яска, а ты?

– Развияр решит, – с отчетливым холодком сказала девушка, и Лукс осекся.

…Всю ночь после побоища зверуина мучила жажда, Развияр каждые полчаса подносил кружку к его губам. Яска почти до рассвета пролежала тихо, не то во сне, не то в забытьи. Под утро пришла в себя и испугалась темноты. Развияр разбудил светлячков в банке, положил Яскину голову себе на колени и так сидел, пока не наступило утро.

Весь день он носил ее на руках, ни на минуту не оставляя одну. Она была сперва безучастна, потом обхватила его за шею, потом засмеялась:

– Знаешь… если я кому-нибудь расскажу, как великий воин всех времен и народов носил меня на горшок…

– Большая честь – носить на горшок могущественного мага, – ответил он без улыбки.

Тем временем зверуин оправился от ран и потрясения. Развияр в который раз удивился, как скоро возвращаются к нему силы. Утром Лукс едва ходил, вечером уже вернулся откуда-то, втянув голову в плечи, не то подавленный, не то виноватый.

– Развияр… Можно тебя на пару слов?

Впервые за весь день оставив Яску, он вышел вслед за Луксом в соседнюю комнату. На станке лежало неоконченное Аккино рукоделье.

– Я был у кузнеца сегодня… – начал Лукс, глядя в сторону. – Я спросил у него, может ли он сделать шпоры.

– Что?!

– Из-за меня… мы чуть было… – Лукс запнулся. – Ты все верно рассчитал, но… страх выше разума. У меня, во всяком случае. А лучшее лекарство от страха – это шпоры в бока. Короткий Танцор, мой брат, был прав…

Развияр коснулся его бока – там, где под шерстью еще чувствовался старый шрам.

– Я твой всадник – или Короткий Танцор?

– Ты, Развияр, – покорно ответил Лукс.

– Я не трону тебя шпорами. Буду ругать, бить кулаком по затылку, если надо, укушу за шею сзади. Но шпоры не надену. Зря ты потревожил кузнеца.

* * *

Плот опасно потрескивал. Волны накатывались на его края, будто пытаясь слизать кору с крепко связанных толстых стволов. Жаровня еще горела.

– Ляг и укройся с головой, – Развияр поцеловал Яску в ухо. – Лукс, вытаскивай одеяла.

Зверуин принялся разбирать поклажу.

– Если завтра прилетит патруль – я ничего не смогу сделать, – Яска нервно зевнула. – Очень страшно быть магом.

Лукс укрыл Яску одеялом. Укрывая, будто ненароком погладил ее по плечу. Она не ответила ни движением, ни словом.

– Мне покараулить? – помедлив, спросил зверуин.

– Спи, пока можно, – отозвался Развияр. – Я почитаю.

Лукс отошел от жаровни, в темноту, на край плота. Развияр вытащил из седельной сумки кожаный футляр. Свет упал на желтые свитки; Развияр опустил руки и некоторое время сидел, просто глядя на рукопись из человеческой кожи. Зачем он искал эти жуткие страницы? Пусть бы гнили в могиле вместе со стариком…

Лукс все не возвращался. Яска, с головой укрывшись одеялом, лежала неподвижно. Одна особенно высокая волна разбилась о край плота, подняв веер брызг, видимых даже в темноте. Развияр смахнул с лица соленые капли; ночью патруль не увидит ни плота, ни людей на нем. Сколько дней предстоит ползти по воде под открытым небом, не имея возможности спрятаться?

Он поднялся и, осторожно ступая по бревнам, пошел искать Лукса. Зверуин, мокрый от головы до хвоста, сидел на скользких бревнах в опасной близости от воды.

– Лукс!

Зверуин отряхнулся, разбрызгивая капли. Развияр не видел его лица.

– Решил искупаться? – сухо спросил Развияр.

– Волной накрыло, – Лукс уныло потер ухо. – Послушай… она меня… будто я пустое место.

– Она тебя любит и ценит.

– Ценит – да! Я много груза могу унести на спине.

– Лукс, – сказал Развияр. – Сейчас не время выяснять отношения. Ей очень трудно.

– Я знаю, – зверуин не смотрел ему в глаза.

Развияр коснулся его мокрого плеча:

– Переоденься. Возьми запасную рубашку.

– Мне не холодно.

– Переоденься, – повторил Развияр. В его голосе едва скользнула властная нотка.

Лукс понурился. Они вернулись к жаровне; Яска лежала, не шевелясь, но Развияр догадался, что она не спит. Лукс переоделся, разложив мокрую одежду на плоту, и сел ближе к жаровне, встопорщив полосатую шерсть на боках.

– Ты хотел бы пойти с плотом во внутреннее море? – спросил Развияр, глядя на свитки гекса в своих руках.

– Да, – Лукс накинул на плечи одеяло. – Ты уже что-то решил?

Развияр покачал головой.

– Тогда почему нем не поискать место, где мы могли бы спокойно жить? – Лукс протянул к жаровне руки. – Яске нужно… все это забыть, успокоиться, жить в своем доме…

– Заниматься рукодельем, – донеслось из-под одеяла. Голос Яски был хрипл и язвителен.

Лукс вздохнул. Печально покосился на Развияра, будто говоря: «Вот видишь».

– Почему ты не спишь? – спросил Развияр.

Яска выбралась из-под одеяла – всклокоченная, с лихорадочными бессонными глазами. Мельком глянула на небо, прикрыла глаза ладонью, будто на ярком свете:

– Ты будешь читать, Развияр? Почитай вслух.

– Гекса пишут свои тексты на коже врага, – сказал Развияр.

Яска долго молчала. Потом сказала изменившимся голосом:

– Все равно. Я хочу знать.

* * *

– «Он поет твои гимны, Ты живешь в его песнях. Ты поешь в его жилах, Он несет тебя дальше…» 

Он читал всю ночь, разбирая узловатые строчки, близко поднося свитки к глазам. Раскачивался плот, шумело море. Лукс лежал рядом, прижавшись к Развияру своим высыхающим боком.

– «Лепесток на воде, Седло моей памяти. В седле зачну новый день, И завтра поднимается солнце». 

Прочитав, Развияр комкал свиток и, протолкнув в щель под крышкой жаровни, бросал на тлеющие угли. Появлялись язычки пламени, делалось светлее, огонь отражался в открытых глазах зверуина и Яски.

Кожа трещала, сворачиваясь. Разливалась чернота, пропадали буквы.

– «Проведи врага через пытку так, чтобы он дожил до следующего рассвета. Он умрет по твоей воле, не по своей. Это его последнее прижизненное унижение»… Читать?

– Читай, – еле слышно отвечала Яска.

* * *

На рассвете облака встали над горизонтом, как призрак города Мирте. Трое сидели, прижавшись друг к другу, сохраняя тепло.

– Развияр… Я тут подумала одну вещь… Можно, я скажу?

– Скажи.

– Может быть, Золотые… как ты про них рассказывал… не так уж… неправы? Их можно понять… Они много раз встречались с гекса лицом к лицу… Если бы Золотые не разбили армию гекса в давние времена… Может быть, весь мир был теперь другим… и в Империи… и везде хозяйничали бы они?

– Чем гекса хуже Золотых? – резко спросил Развияр. – И чем они хуже предводителя Корунха и его стрелков?

– Может быть, тем, что Золотые не едят людей, – сумрачно отозвался Лукс. – А имперские стражники не пишут стихи на их коже.

– Почему ты заступаешься за гекса, Развияр? – удивилась Яска. – Это ведь они убили твоего отца и сожгли твой дом! Это их вождя ты убил, их воинов подставил под стрелы, их рукописи сжег! Ты – не гекса, Развияр!

– Ты не гекса, – эхом повторил Лукс. – Тебя воспитали другие люди, ты не гекса, почему ты их защищаешь?

Развияр не ответил.

Просыпались плотогоны. Ветер, на счастье, был попутный; распустили парус на короткой мачте, но плот все равно двигался медленно, грузно, увязая в волне. С каждой минутой делалось светлее – вот-вот должно было появиться солнце. Яска удерживала себя, чтобы не смотреть на небо – и то и дело взглядывала из-под руки.

– Если они прилетят, ты нас прикроешь? – тихо спросил Лукс.

Она не ответила.

* * *

Прошло еще несколько дней. Гекса-пассажир необъяснимым для Ремыша образом завел знакомство с командой; ни его бледное вытянутое лицо, ни кольчуга, ни цепенящие глаза больше никого не пугали. Настороженность и неприязнь плотогонов, людей битых жизнью и недоверчивых, сломались за один день: уже под вечер пассажир сидел в компании плотогонов, расположившихся вокруг костра, балагурил и отпускал сальные шуточки про императорских чиновников и про баб, и каждая шутка встречалась дружным хохотом.

– Вот ушлый парень, – говорили плотогоны с уважением. – Нам бы такого заводилой!

Спутники гекса никогда не приближались к общему костру. Девушка и зверуин разговаривали, ели, спали отдельно; несколько раз Ремыш, наблюдая за ними издалека, видел, как зверуин отчаянно старается подольститься, и как девушка отвергает его – не грубо, но совершенно недвусмысленно. Она казалась слабой, немного безумной, погруженной в себя; гекса и зверуин соорудили ей из одеял нечто вроде палатки, и в это жалкое укрытие она забивалась при первой возможности.

Наверное, больна, подумал Ремыш.

* * *

– Мы можем опоздать к окончанию навигации, так они говорят. Им не везет с погодой. Я вообще удивляюсь, как эта штука идет по морю и до сих пор не развалилась на части.

– Если мы опоздаем…

Развияр прикрыл глаза:

– «Судно задержалось из-за поломки, и капитан решил, вопреки советам бывалых людей, пересечь пролив Осий Нос перед самым окончанием сезона. Промедление сказалось бы губительно на его кошельке – корабль на целое межсезонье оказался бы запертым во внутреннем море. Но спешка и отчаянная решимость могли стоить жизни и капитану, и команде, и пассажирам… Капитан велел убрать все паруса, но было поздно; со страшной силой корабль тянуло в пролив… Вдруг закричал матрос, стоявший у борта – черная многопалая рука, похожая на комок змей, вырвалась из воды, схватила несчастного, и матрос навсегда…»

Яска содрогнулась.

– «Путешествие на Осий Нос», – закончил Развияр. – Я читал только половину и не знаю, кто с того корабля спасся и как ему это удалось.

– «Матрос навсегда…» Что навсегда? – шепотом спросила Яска.

– Не знаю. Исчез, наверное.

– Мне рассказывали сказки про морских чудовищ, – Яска посмотрела на воду вокруг плота, будто впервые ее увидев. – Черная рука, будто комок змей… Это тоже сказка?

– Нет, это правда. Книга о путешествии, где человек честно описал все, что видел.

– И что было потом? Что потом?!

– Я не знаю, – признался Развияр.

Он вспомнил трактир и очаг, вспомнил бочонок со щепой и вдову, не чувствовавшую боли. Он принес Медному королю в жертву книгу, которую страстно хотел прочитать. Взамен Медный король дал ему… что?

Он вспомнил необычайную легкость и ясность. И ощущение, что он стал больше самого себя – мудрее и сильнее. Светлее. Это было, как глоток воды: невнятное желание, так долго мучившее его, наконец-то осуществилось…

– Развияр, о чем ты думаешь?

Он чуть сдвинул брови. Впервые с того момента, как была принесена в жертву книга о путешествии на Осий Нос, это знакомое невнятное желание коснулось его – краешком.

Он принес Медному королю в жертву деревянную белку-сундучок с двумя черными прядями – Развияра-младенца и матери. Самую дорогую вещь для отца, единственную память о доме и семье. Тогда Развияру показалось, что сверху бьет столб света, он увидел четко каждый лист, каждую травинку и каждый камень. Что изменилось в нем внутри?

Всякой раз, принося жертву, он будто просыпался. Будто таяла льдинка, отгораживавшая свет, и то, что прежде было незаметно, непонятно, неопределенно, становилось ясным, как вот эти линии на ладонях.

– Развияр?

Голос Лукса напомнил ему о властелине. Чего он хотел? Чего ждал от Медного короля, когда замок заваливался, готовый рухнуть, половина защитников погибла и иссякли ручьи в горах?

– Развияр, – сказала Яска. – Я могла бы попытаться… С ветром.

– Попутный ветер? – он сразу понял. – Это тебе по силам?

– Лукс прав, – она покосилась на зверуина. – Там, во внутреннем море, хорошо… Красивые острова… И там нас наверняка не станут искать. Они думают, мы побоимся пробираться так глубоко в Империю.

Развияр не был так в этом уверен, но спорить пока не стал.

* * *

Ремыш прохаживался по плоту, уперши руки в бока.

Погода, слава Императору, наладилась: волны стихли, а ветер, хоть и не очень сильный, почти всегда держался попутным. Команда понемногу распускалась от безделья. Мимо тянулись все те же каменистые берега, плотогоны играли «в щелчки», и гекса то выигрывал все у всех, то спускал весь выигрыш за один круг. Эти игры с судьбой приводили плотогонов в восторг: у гекса хватало мужества пережить проигрыш без отчаяния, он снова садился играть и снова выигрывал, и снова спускал все.

Мастер-плотогон не разделял общего настроения команды: ему, как и Ремышу, не нравился пассажир. По мере возможности он нагружал своих людей работой, которая отвлекала их от игры и болтовни, но ветер держался попутный, ставить в таких условиях колесо было глупостью, а другого занятия для целой команды на плоту не находилось.

Пассажир особенно крепко сошелся с двумя плотогонами: молодым, впервые вышедшим в рейс, родом, кажется, из окрестностей порта Фер, и пожилым, бывалым моряком, прежде ходившим на парусном судне и за какие-то прегрешения списанным на берег. Ремыш часто видел, как они беседуют, отделившись от общего круга: молодой выглядел польщенным, что гекса так по-дружески с ним разговаривает. Пожилой часто задумывался, чесал редкую бороду, иногда видимо удивлялся – но слушал пассажира, как равного, порой даже как старшего – уважительно.

Они прошли больше половины пути до пролива, когда из-за тучи вынырнули три крыламы. Птицы описали круг, потом второй – ниже, потом третий. Их крылья подняли такой ураган, что редкие волосы Ремыша зашевелились, будто сухая трава, и торговец всей кожей ощутил множество направленных с неба стрел.

Ремыш огляделся. Команда была вся на ногах, плотогоны стояли, задрав головы – кто-то глазел, умирая от любопытства, кто-то явственно беспокоился. Что могло заинтересовать имперский патруль на обыкновенном плоту торговца древесиной, который виден сверху целиком, будто на ладони?

Ремыш вспомнил о пассажирах. Неуклюжая палатка, к которой любила прятаться женщина, трепетала на ветру, взмахивала краями одеял, будто тоже хотела взлететь. Где они? Где проклятый гекса, где зверуин, Шуу его раздери?!

Одна из крылам опустилась так низко, что крыло ее чиркнуло по воде. Ремыш видел ее перепончатые лапы, прижатые к животу, ее сложную сбрую; птица развернулась, Ремыш увидел трех стражников в серебристо-черной броне и вдруг вспомнил, где он видел такую же – на гекса!

Ремыш разинул рот, не то задыхаясь, не то пытаясь крикнуть. В этот момент крылама взмыла, присоединилась к двум другим, патруль описал последний круг и взял курс на восток.

* * *

– Они улетели. Ты слышишь?!

Развияр рывком откинул одеяло. Рядом, в трех шагах, стоял торговец Ремыш с глазами большими и круглыми, как яйца шлепунов. При виде Развияра он отшатнулся.

– Что случилось, хозяин? – спросил Развияр так мягко, как мог.

Ремыш сглотнул:

– Патруль…

– Да, мы видели. Им нет до вас дела.

– Но вы… Где вы были?!

– Где же нам быть, – Развияр улыбнулся. – Под этим одеялом… Нас разморило. Мы отдыхали.

Ремыш с огромным подозрением глянул на Лукса, потом на Яску, которая все так же лежала, скорчившись, вытирая капельки крови под носом.

– Глаза мои ослепли, что ли, – пробормотал торговец.

– Бывает, – посочувствовал Развияр.

Ремыш покосился на него и ушел на середину плота, к колесу. Развияр проводил его взглядом; Лукс сидел рядом с Яской, обнимая ее, гладя по волосам, и она не отстранялась.

– Молодец, – шептал Лукс. – Вовек не забуду… Уже который раз ты нас спасаешь… Ясочка моя светлая, спасение мое…

Развияр протянул ей флягу. Яска напилась, вздохнула, тыльной стороной ладони размазала воду и кровь на подбородке:

– Я больше не могу держать ветер. Устала.

* * *

Напрасно, ох напрасно Ремыш воспрял духом. В одну ночь погода вдруг поменялась: снова поднялись волны, и попутный ветер обернулся встречным. Плотогоны выбивались из сил в колесе, но все их труды шли на то, чтобы удержать плот на месте: его сносило назад. Ремыш уговаривал подналечь еще чуть-чуть, поработать колесом, пока ветер уляжется. Но силы кончились, а ветер окреп. Плот стало сносить назад.

Прошел еще день, и торговец Ремыш бесповоротно понял, что опоздал. Теперь не помог бы и попутный ветер: донести плот до Осьего Носа прежде, чем спадет вода и пролив станет непроходимым, можно было только на крыльях.

Нечего и думать оставить плот до следующего сезона – дерево потеряет в цене, подгниет, его источат жучки и растащат воры. Кроме того, он собирался рассчитаться с командой после того, как продаст дерево, и остаться с барышом. Чем платить теперь?

Встречный ветер, будто издеваясь, гнал плот обратно. Усталая команда не особенно старалась – гребное колесо двигалось еле-еле; наверное, плотогоны и сами все поняли и теперь сговаривались, как надежнее вытрясти из Ремыша деньги.

Заплатить бревнами? Не возьмут. Ни в одной таверне не примут бревно в уплату за ужин. У Ремыша был дом на одном из ближних островов, там ждали его жена и двое маленьких детей. Там же, в тайнике, у него была отложена определенная сумма на черный день… Он не захотел взять плотогонов в долю, обещал выплатить установленную сумму независимо от выторга. Но что делать, если выторга нет?!

Расхаживая по плоту, Ремыш смотрел на почти неподвижный берег. В какой-то момент ему захотелось прыгнуть в воду и уйти вплавь; пусть плотогоны делают, что хотят, с его имуществом.

– Мы плывем обратно?

Проклятый гекса подошел неслышно. Ремыш вздрогнул, услышав за спиной его вкрадчивый голос.

– Где твоя удачливость? – спросил горько.

– Нет попутного ветра?

– Мы опоздали к сезону, – сказал Ремыш неожиданно для себя. Он вовсе не желал делиться своими бедами с пассажиром.

– Есть способ продать дерево где-нибудь на внешних берегах? – гекса, оказывается, очень быстро соображал.

– Не вижу такого способа, – помолчав, признался Ремыш.

– Продай мне.

Торговец быстро обернулся. Гекса смотрел все так же спокойно и властно. В его манере держаться было бесстрастие огромного камня, нависшего над людной тропинкой.

– Не надо хвататься за нож, – сказал гекса. Ремыш понял, что держится за рукоятку, торчащую из-за широкого пояса.

– У тебя… есть деньги, чтобы купить плот?

– А сколько ты хочешь?

Ремыш подумал. В ловушке, куда его загнал собственный авантюризм, не приходилось рассчитывать на прибыль. Он сосчитал деньги, положенные команде, прибавил стоимость леса, прибавил еще совсем чуть-чуть… задержал дыхание и назвал сумму.

Гекса чуть улыбнулся:

– Это много или мало?

Такая откровенная наивность поразила Ремыша сильнее, чем само предложение гекса.

– Это… достаточно, – сказал он сухо. – У тебя, как я понимаю, таких денег нет?

– Будут, – гекса улыбнулся шире. – Только мы пойдем не к Осьему Носу, а прямиком в порт Фер.

Ремыш проклял себя за глупость. Только что он готов был поверить, что проходимец с двумя спутниками и пригоршней золотых монет действительно способен купить целый плот. Что он какой-нибудь потерянный князь, или внебрачный сын Императора, или могучий маг – да, Ремышу очень хотелось, чтобы судьба удержала его на краю пропасти, не дала скатиться и послала на выручку мага. Вместо этого судьба, ухмыльнувшись, подсунула пособника бандитов, гнездящихся в Фер; многое сделалось ясным для торговца – и кольчуга, и странные спутники гекса, и его манера держаться.

Наверное, Ремыш не смог скрыть ужасного разочарования, потому что гекса нахмурился:

– Ты мне не веришь?

– В Фер совершают другие сделки, – сказал Ремыш, ворочая слова, как тухлые сухари во рту. – Я честный торговец… и хочу жить.

– Ты принял меня за другого, – отозвался гекса, помолчав. – Я собираюсь заплатить тебе за дерево, и больше ни за что. Решай сам, только быстро. Команда потребует своего уже сегодня или завтра.

* * *

Проклятый гекса оказался прав. Утром следующего дня команда собралась посреди плота, и мастер-плотогон громко спросил Ремыша, когда, по его расчетам, торговец думает добраться до Осьего Носа.

– Я купил этот плот, но не я его веду, – хмуро отвечал Ремыш, вглядываясь в обветренные, настороженные лица. – Ты мастер, вот ты мне и скажи: когда мы будем в проливе?

– Не раньше, чем он закроется, – отрезал плотогон. – Нас унесло назад почти на три дня пути! О чем ты думал, когда собирал такую гору дерева на один катамаран со сломанным колесом? Где ты собрался плавать – в луже?!

Мастер-плотогон говорил нарочито громко и будто нараспев. Ремыш мог видеть его зубы и даже маленький язычок, подрагивающий глубоко в горле. Мастер без зазрения совести перекладывал на Ремыша вину за все неудачи похода. Ясно было, как Императорский свет: сейчас он обвинит торговца перед всеми и потребует денег.

– Ты видел этот плот, когда брался его гнать, – сказал Ремыш, не повышая голоса. – Ты видел и катамаран, и колесо. Ты взялся за работу. Делай ее, как следует.

– Ты обещал мне заплатить за работу! И мне, и команде!

Ага. Вот оно.

– Я обещал заплатить после рейса.

– Рейс закончен! Мы опоздали к концу высокого сезона!

– Мы еще не опоздали, – сквозь зубы сказал Ремыш. – Если бы ты вертел колесо, а не тратил время на крик…

– Поздно вертеть колесо! Все, мы свое отвертели и хотим расчета прямо сейчас!

Из толпы плотогонов раздалось два-три одобрительных возгласа. Люди стояли плечом к плечу, отводя глаза, чтобы не встречаться с Ремышем взглядом; большинство были отнюдь не бунтари. Любой из них – почти любой – был готов пойти на попятный.

– Расчет, – сказал Ремыш с громким смехом. – Конечно. Может быть, вы ждете, что я рассыплюсь пачкой реалов? Или превращусь в мешок с золотом? Где я возьму вам деньги, если дерево не продано?!

Это была его ошибка. Даже ленивые и добродушные плотогоны, даже те, кто симпатизировал торговцу и не желал ему зла, ясно ощутили в этот момент, что их обманули. Впустую ночи и дни на открытом ветрам и дождям плоте, впустую тяжелый труд в колесе: они возвратятся к своим семьям без гроша в кармане, а дома их ждут, и зима на носу.

Послышался ропот. Сжались кулаки. Ремыш с тоской понял, что выпустил ситуацию из-под контроля – бунт похож был на неуправляемый тяжелый плот, несомый волнами и ветром.

– Какое нам дело, где ты возьмешь деньги? – выкрикнул кто-то из задних рядов.

– Ты обещал нам плату!

– Сам-то попробуй колесо повертеть!

– А нашим детям – с голоду дохнуть?!

– Мы работали на тебя!

– Вы ничего не заработали.

Торговец подпрыгнул от неожиданности. Голос послышался из-за его спины. Ремыш оглянулся; гекса стоял, сложив руки на груди. Плаща на нем не было, серебристая кольчуга тускло поблескивала в лучах низкого солнца. За спиной торчала рукоятка длинного меча.

Появление друга-приятеля на стороне торговца смутило плотогонов:

– Тебе-то что?

– Ты чего, Развияр?

Замешательство сменилось раздражением:

– А ты кто такой? Чего тебе надо? Вали, пока цел!

– Гекса! – крикнул кто-то из задних рядов.

Пассажир улыбнулся. Плотогоны попятились от этой улыбки, и сам Ремыш ощутил, как что-то болезненно сжимается в животе.

– Да, гекса, – мягко сказал пассажир. – Но речь не об этом. Вы ничего не заработали, потому что здесь, посреди моря, ваш плот – куча мусора. А я знаю место, где за него заплатят.

– Только не порт Фер, – пробормотал Ремыш.

Плотогоны разом замолчали. Фер славился выгодной торговлей. Выгодной и опасной.

– Я куплю этот плот, – сказал гекса. – Я сойду на берег и возвращусь с деньгами. Может, кто-то захочет меня сопровождать?

Он окинул толпу небрежным взглядом, будто не обращаясь ни к кому персонально, однако торговец заметил, как переглянулись плотогоны Яшма и Картуз – молодой и пожилой.

– Я куплю плот по цене уважаемого Ремыша, – повторил гекса. – Если уважаемый Ремыш согласится мне его продать.

* * *

По ночам порт Фер обходился без света, только кое-где мелькали на улицах огоньки. На плоту торговца Ремыша зажгли сигнальный фонарь; такие же фонари, робкие и тусклые, рассыпались по гавани. Кое-где стояли на якоре крупные суда, но больше было лодок и маленьких домашних плотов: многие жители порта предпочитали ночевать на воде, и, говорят, градоначальник тоже. Ночью в опустевших лавках и конторах хозяйничали темные господа, ночные бароны, и стража пережидала «мертвый час» за городскими стенами.

Гавань мерцала огнями, но берег лежал в темноте. Невозможно было представить, что здесь раскинулся огромный город, где спят и бодрствуют тысячи людей. Яска сидела на краю плота, скрестив ноги под широкой крестьянской юбкой.

– Ты здесь был когда-нибудь?

– Бывал. Приходилось.

– Там опасно, – сказала Яска, и ноздри ее раздулись. – Много людей… Неспокойные. Злые. Неохота мне туда идти.

– Тебе и не надо. По крайней мере, до утра.

– Ты оставишь меня одну?

– С Луксом. Нечего бояться.

– Значит, ты один пойдешь на берег?!

– Не один. Картуз и Яшма пойдут со мной.

– Эти плотогоны? Послушай, Развияр…

Он поцеловал ее и поднялся:

– Увидимся утром.

Яска подхватилась следом:

– Послушай, я ведь маг! Я могу… Почему ты не берешь меня с собой?!

Он не мог бы ей объяснить, даже если захотел бы.

– Это дело не для мага, Яска. Это мое дело. Увидимся утром.

Он высвободился из ее рук. Лукс расхаживал по плоту, нахлестывая себя по бокам полосатым хвостом, то выпуская, то втягивая когти.

– До завтра, – сказал ему Развияр.

Несколько последних дней зверуин напряженно думал, соображал, искал аргументы; раз пятнадцать пытался вкрадчиво, или напористо, или нарочито бесстрастно убедить своего всадника, отговорить, заставить отказаться от затеи. В конце концов впал в отчаяние и заявил, что Развияр упрям, как старая печорка, и если ему охота идти на убой после всего, что им удалось пережить, – так ему и надо.

– До завтра, Лукс.

Он двинулся к краю плота. Лукс догнал его. Тяжелые лапы легли на плечи. Развияр едва устоял.

– Что мне делать? – Лукс скалил белые зубы. – Как тебя, дурака, удержать?!

– Выбор всадника, – с усмешкой отозвался Развияр. – К тому же, тебе останется Яска. Если меня убьют, она будет только твоя.

Развияр говорил, улыбаясь, глядя Луксу в глаза; лапы сорвались с его плеч. Лукс попятился, сжавшись, будто от боли:

– Зачем… так?!

– Не говори мне глупостей под руку, – жестко сказал Развияр. – Увидимся утром.

* * *

Картуз, старый пройдоха, подал сигнал фонарем. Подошла, шлепая лопастями, маленькая лодка; Развияр невольно вздрогнул. Лодка была точь-в-точь как та, в которой его увезли с «Чешуи» на рабский рынок.

Погонщик, обросший рыжим волосом чуть не по самые брови, без вопросов принял на борт Развияра, Картуза и молодого Яшму. Развияр привык относиться к младшему плотогону, как к мальчишке, хотя тот был, пожалуй, не младше его самого. Яшма был родом из окрестностей Фер, у него водились в городе друзья, и больше, чем плотогоном, он хотел бы стать ночным разбойником. Яшма много знал и еще больше говорил, и порой из его болтовни Развияр ухитрялся выхватить полезные сведения.

Картуз был неизмеримо ценнее. Собственно, весь расчет Развияра строился прежде всего на Картузе. Если тот не сможет или не захочет исполнить обещанное, поездка в Фер окажется как раз тем, чем представлялась Луксу: бессмысленным самоубийством.

Лодка, почти квадратная, сидела глубоко в воде. Шлепало гребное колесо за кормой. В барабане прыгали ездовые шлепуны, странно поджарые, почти без жира. Мимо проплывали огни плотов и лодок; ближе к городу их было очень много, они выстроились на воде, создавая подобие кварталов и улиц между ними.

Лодка не углубилась во фьорды, которыми был изрезан берег, а подошла к одному из боковых причалов. Это был длинный настил, не то мост, не то понтон на пустых бочках. Причальные тумбы пустовали. На краю настила, между морем и землей, возвышалась виселица, и на ней покачивалось мертвое тело.

– Ух ты, – сказал Яшма.

– Заткнись, – уронил Картуз.

Развияр очень ясно видел каждую мелкую звездочку, проглянувшую сквозь неплотные облака, каждый огонь, дробящийся на воде, каждую пуговицу на одежде висельника. Он молча расплатился; Картуз, прежде чем выбраться из лодки, перебросился с лодочником парой невнятных слов.

Они двинулись по настилу, который, хоть и подрагивал под ногами, больше принадлежал твердой земле, чем морю. Когда настил закончился, когда Картуз поднялся по деревянной лестнице и вывел спутников в узкий и темный припортовый переулок, Развияр даже споткнулся. Он так привык к раскачиванию плота под ногами, что ему казалось теперь: берег шатается.

Картуз зажег потайной фонарь. Они шли – пробирались – по ночным улицам Фер, с их плотно закрытыми ставнями домов, запертыми воротами и калитками, железными, будто в крепости, дверьми. Развияр пытался вспомнить, не проходил ли он по этим улицам раньше, в компании с интендантом Шлопом, но город ночью был разительно не похож на дневную свою ипостась. Из темных переулков их провожали глазами; Развияр шел, положив ладонь на рукоятку меча, прекрасно понимая, что от арбалетного выстрела в упор не защитит никакая кольчуга.

– Стой, – сказал Картуз. – Ждите.

И ушел куда-то в темноту. Развияр остался с Яшмой; парнишка нервничал, то и дело принимался насвистывать, потом обрывал свист и вертел головой, будто его позвали. Он был не рад, что ввязался в авантюру: опостылевший, сырой и шаткий плот сейчас казался уютным домом, покинутым в недобрый час.

Развияр подумал о Луксе и пожалел о своих последних словах. Он представил, как зверуин и Яска смотрят сейчас на темный город, невидимый, но хорошо ощутимый в темноте: ночной порт Фер, территория беззакония. Он сказал им «Встретимся утром». Возможно, он переоценил свои силы.

Он подумал о Яске, о ее нестойком могуществе, о ее страхе перед собственной магией. «Почему ты не берешь меня с собой?!» Он предъявил бы Яску, как оружие и как щит, она вызвала бы молнию с неба… И пошел бы гулять слух о могущественном и мятежном волшебнике, и Яску убили бы через несколько дней – стрелой в спину, отравленной иглой, чашей с отравленным питьем. Развияра передернуло; Яшма подумал, наверное, что он дрожит от страха.

Могущественный маг должен быть окружен стеной щитов и частоколом копий, думал Развияр. Сильная магия отступает перед могучей, могучая – перед великой. Но даже великая магия должна ходить с оглядкой, чтобы не поскользнуться и не раскроить голову о камень. Если я выживу в эту ночь – никогда больше не попрошу Яску о магической услуге. Никогда.

В темной щели переулка переговаривались свистящие голоса. Развияру казалось, что он различает бормотание Картуза – то примирительное, то раздраженное. Разговор сделался громче, в голосе старого плотогона ясно прорезался страх. Что-то пошло не так, то ли старых друзей Картуза не оказалось на месте… То ли они ему больше не друзья.

Яшма облизнул губы. Дернул тощим кадыком:

– Слышь… Чего-то… может, пойдем?

– Стой, – сквозь зубы велел Развияр.

Картуз вернулся. Он был зол, лысина покраснела, в свете тусклого фонаря блеснули зубы:

– Ну че? Пошли… Ты, это, если не дашь им, чего спросят, – он обернулся к Развияру, – нас обоих к утру на свалке подберут… И тебя! – Картуз подтянул за шиворот Яшму, с тоской озиравшему ближайшие темные подворотни. – Только дернись – пристрелят… Ну, пошли!

* * *

– Меч снимай.

В узком коридоре было светло, как днем. Развияр зажмурился; мужчина с рыжеватой редкой бородой, со светлыми волосами до плеч показался ему странно знакомым, и целое мгновение прошло, прежде чем Развияр понял: это всадник-зверуин. Человек из Нагорья.

Он отстегнул ножны.

– Еще есть оружие?

Развияр отдал ножи.

– Еще?

Развияр покачал головой. Нагор быстро, привычно ощупал его рукава и голенища, легко провел ладонями по Развияровым бокам. Звякнула кольчуга.

– Проходи, – сказал нагор.

Развияр вошел в совершенно темную комнату, которая днем служила, наверное, аптекой. Здесь пахло непривычно и резковато, но не противно. Развияр остановился в дверях, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Нагор стоял за его спиной.

– Иди сюда, – сказали из глубины комнаты.

Развияр прошел вперед, выставив руки. Нащупал край стола и обогнул его.

– Сядь.

Он начал различать силуэты. В комнате кроме него было двое, не считая нагора, неслышно дышащего в затылок.

Ему подсунули табуретку. Он сел.

– Ты гекса?

– Да.

– Если Картуз наврал, если ты явился, чтобы трепать языком… Чего тебе надо?

– Я хочу тебе кое-что предложить, Новь.

Человек, сидящий перед ним в темноте, не то зарычал, не то засмеялся:

– Кто ты такой, чтобы звать меня по имени? Может, тебе надоел язык у тебя во рту?

– Не надоел, – темнота мешала Развияру, он не видел глаз собеседника. – Мне очень повезло, что я тебя встретил сегодня. И тебе очень повезло. Не хочешь спросить меня о чем-нибудь?

– Если ты блефуешь, наглец, я буду шинковать тебя долго и со вкусом, – помолчав, сказал ночной барон. – О чем тебя спрашивать?

– Например, чья на мне кольчуга.

– Чья?

– Имперского стражника, наездника на крыламах, которого я убил недавно. А перед смертью допросил.

– Неплохо, – пробормотал Новь. – Ты принес мне ее в подарок?

– Нет, потому что она моя. Но если хочешь – у тебя будет таких сколько угодно, и у твоих бойцов – тоже.

– Ты сумасшедший, – сказал Новь с интересом.

– Теперь спроси, что мне сказал среди прочего этот бедняга-стражник.

– Что сказал бедняга?

– Что Фер еще не стал частью Империи. Войска покорят сначала Нагорье, и только потом придут в Фер. Вопрос времени… А теперь спроси, от кого я впервые узнал о тебе, Новь, после смерти Ногтя.

– От кого?

– От властелина каменного замка – незадолго перед тем, как он умер. Я его преемник. Меня зовут Развияр.

В темной комнате сделалось тихо.

– Просто на всякий случай – у него меч гекса, – тихо сказал нагор у Развияра за спиной. – А кольчуга действительно их. Я заметил.

– Я слышал такое имя, – задумчиво сказал Новь. – Люди из замка… разные люди, нашли разную судьбу… Они говорили, что человек по имени Развияр убил властелина.

– Они были правы.

– А ты не врешь? – спросил второй человек в полумраке. У него был высокий резкий голос.

– В чем? Что Император нацелился на Фер? Что у вас нет шансов удержать город, если покорятся нагоры и не будет восстановлен каменный замок? Что Фер необходим союз со зверуинами? Что вы сидите и ждете, как сытые печорки, чтобы вас перестреляли с крылам? Что Ногтя, вашего барона, убили имперские шпионы? Может быть, Картуз врал мне, когда рассказывал, что и на Новь покушались?

Развияр говорил, чувствуя, как горит лицо. Ему случалось устанавливать власть над людьми – над простыми, бесхитростными, растерянными людьми при свете дня. Теперь он пытался проделать то же самое с ночным бароном Фер в почти полной темноте. Он не видел лица Нови и потому не знал, рассмеется тот, разозлится или прикажет скормить Развияра саможоркам.

Тишина была ответом на его речь. Развияр перевел дыхание и подумал о Луксе с Яской.

– Я в самом деле убил властелина каменного замка, – сказал тише. – Но только потому что он… сошел с ума после штурма и пытался убить меня. Принести меня… в жертву своим воображаемым богам. Я убил его, спасая свою жизнь. Но перед этим… он открыл мне один секрет. Ключ к восстановлению замка. Только я, его преемник, могу это сделать.

Он напряг зрение, пытаясь разглядеть лица в темноте. Новь и его подельщик придвинулись друг к другу и тихо переговаривались; Развияр слышал шепот, но не мог разобрать слова.

– Что именно он тебе открыл? – сухо спросил Новь.

Развияр задержал дыхание. Он должен верить в то, что говорит, иначе его уличат во лжи безо всякого мага.

– Некий секрет. Которым я могу воспользоваться, чтобы восстановить замок. В союзе с тобой и с Фер.

Новь усмехнулся:

– А если я возьму щипчики и попрошу открыть секрет прямо сейчас?

– Тогда ты останешься без секрета, без меня и без замка, – твердо сказал Развияр.

– Ты уверен?

– Совершенно. «Проведи врага через пытку так, чтобы он дожил до следующего рассвета. Он умрет по твоей воле, не по своей. Это его последнее прижизненное унижение»… Недавно я навещал гекса, моих родичей. Они многому меня научили.

И снова наступила тишина. Развияр глубоко вздохнул. Заставил себя расслабиться. Медленно вытянул руки, положил их на колени; он сделал, что мог, теперь слово было за Новью. Или за судьбой.

Забормотал в темноте обладатель резкого голоса. Он шипел и шелестел, склонясь к уху Нови; до Развияр долетело раздраженное: «…таких, как эти!»

– Забавный мальчишка, – помолчав, сказал Новь. – Что же ты мне предлагаешь?

– Союз.

– Союз дракона и шлепуна? – ночной барон коротко рассмеялся.

– И драконы не бессмертны. Кто знает, когда понадобится шлепун?

Снова зашелестел чужой голос в темноте: «Верить… проходимцу…»

– Я знаю, что делать, и сделаю это, – сказал Развияр, прерывая его. – Если обману – можешь убить меня.

– Я и так в любую минуту могу убить тебя, – пробормотал Новь.

– Даже не попробовав – а вдруг я говорю правду? Даже не спросив у судьбы? Вдруг я в самом деле могу послужить тебе, как никто из твоих бойцов не послужит?

Новь молчал.

– Или у тебя есть свой план, как остановить Императора? Это ведь вопрос времени. Фер будет объявлен имперским городом, и вода вокруг порта покраснеет от крови – вашей крови!

Развияр осекся. На мгновение ему показалось, что он слышит в своих речах голос властелина. Темнота давила на него, это была темнота всех трюмов, подземелий и застенков, в которых ему пришлось побывать. Развияр почувствовал, что отчаивается; отчаяние перед лицом ночного барона означало смерть.

Он представил, как на краю плота посреди гавани сидят сейчас Яска и Лукс, сидят и смотрят на темный порт Фер.

– Огня, – велел Новь.

Нагор за спиной Развияра чиркнул чем-то, щелкнул. Загорелся сперва огонек на конце фитиля, а потом большой светильник на полке. Развияр прищурился; комната в самом деле походила на аптеку, на стеллажах стояли бутыли с зельями, в одной была заключена двухголовая змея. Новь был человеком лет сорока, коротко стриженым, с непримечательным квадратным лицом. Его напарник, с резким голосом, был очень смуглый, с обветренным морщинистым лицом – наверное, в прошлом моряк. Оба смотрели на Развияра: моряк угрюмо, Новь – пристально. У ночного барона были серые маленькие глаза, их взгляд прокалывал, будто иголка.

– Что же ты собираешься делать? – с расстановкой спросил Новь.

– Сперва строительство, – Развияр говорил спокойно и просто, не опуская глаз. – Нужно купить много крепких рабов. Нанять умелых зодчих. И еще – потребуется древесина, много хорошей древесины.

– Где же мы возьмем дерево в это время года?

– Я привел плот, – небрежно сказал Развияр. – Хорошее дерево по низкой цене. Остается его только выкупить.

Глава третья

Развияру уже случалось бывать на рабском рынке порта Фер.

Тогда его, подростка, привезли на лодке, выставили в торговом ряду вместе с молодыми, сильными, пригодными к тяжелой работе мужчинами. Его купили, не глядя в лицо, а только пощупав мускулы, в числе десятка рабов, и вместе с прочими покупками – углем, стальными болванками, посудой и утварью – отправили караваном в замок.

Теперь он шагал, плотно запахнувшись в плащ, рядом со смуглым Дол-Шертом – бывшим моряком, правой рукой ночного барона Нови, своим злейшим недоброжелателем. Новь поверил Развияру – «на время», и приставил к нему Дол-Шерта в качестве помощника и надзирателя.

Прошла неделя с того момента, как торговец Ремыш получил в трясущуюся руку мешочек с золотом. Яска и Лукс были заперты в лучшей городской гостинице: Развияр хотел, прежде всего, позаботиться об их безопасности.

Нагор-всадник, служащий Нови, узнал Лукса. Развияр не мог предсказать, как именно встретят соотечественники возвращение беглого зверуина. Но Яска волновала Развияра куда больше; улучив момент, он сказал ей на ухо так тихо, чтобы даже Лукс не мог слышать:

– Никто. Не должен. Знать. Про тебя.

Она кивнула: поняла.

Люди Нови были расторопны и сметливы. Деньгами и угрозами ночной барон добился своего: лучший зодчий, которого только можно было найти в Фер, согласился помочь с восстановлением замка. Плот Ремыша разобрали на части, специальные механизмы подняли бревна с воды на погрузочную дорогу; портовые рабы, покряхтывая, вертели ворот и ходили в барабанах, приводящих в движение блоки. Дерево погрузили на огромные телеги с мощными стальными колесами, запрягли рогачей, и караван двинулся к замку по объездной дороге: в пути ему предстояло быть почти десять дней.

Следом отправили другой караван: с рабочими, инструментами, с провизией. При этом втором караване ушли головорезы Нови: несколько десятков неприятных людей, которых Дол-Шерт называл «стражниками».

Теперь предстояло отправить рабов. Развияр был бы рад поручить это людям Нови и не появлялся бы на рынке вообще, однако Дол-Шерт старался не выпускать его из виду.

– Ты пойдешь, – сказал он холодно. – Новь приказал – ты пойдешь.

Дол-Шерт не доверял ему. Не верил ни в какой секрет, оставленный прежним властелином. И был совершенно прав, потому что Развияр блефовал.

Со слов плотогона Яшмы Развияр знал: в замке до сих пор живут люди. Яшма, по его словам, много дней провел в окрестностях замка – он был одним из дерзких подростков, явившихся к развалинам в поисках «разных штучек», которые можно выгодно продать. И они продавали – оружие, доспехи, кое-какую утварь, которую смыло водой; Яшме повезло – он нашел настоящую серебряную чашу, но весь выторг у него отобрали люди Хвата – второго по власти ночного барона, вечно соперничающего с Новью. Яшма и на плот-то нанялся, чтобы какое-то время «пересидеть»: он был слишком незначителен, чтобы пользоваться защитой Нови, и слишком насолил людям Хвата, расквасив одному из них нос.

По некоторым подробностям, которые упомянул в рассказе Яшма, Развияр понял, что парень не врет. Он в самом деле подходил близко к полуразрушенному замку, бродил по дну ущелья, рисковал оказаться под обвалом, находил трупы зверуинов и защитников замка, отыскал чашку, почти целую, видел черный дым, поднимающийся из расщелины высоко на склоне… Потом в него стреляли с верхних этажей замка: недвусмысленный приказ убираться вон.

Кто живет в замке? Остатки гарнизона? Зверуины? Их придется выкурить оттуда – или попытаться договориться. И сделать это еще до того, как прибудут караваны, как зодчий осмотрит замок, как вынесет свой приговор: пригодно к восстановлению? Не пригодно? И тогда Дол-Шерт потребует от Развияра немедленно воспользоваться секретом, полученным от властелина…

Это будет потом, сказал себе Развияр. У меня есть время, чтобы приготовиться. Еще несколько дней.

Дол-Шерт покупал рабов с видом человека, явившегося на рынок за овощами. Выбирал придирчиво, торговался без излишней скупости, отлично знал всех хозяев. С крупными работорговцами здоровался за руку, мелким слегка кивал. Ему стремились угодить; Развияр шел следом, низко опустив голову, чтобы не привлекать лишнего внимания, и старался не глядеть по сторонам.

– Нужны бабы, – задумчиво сказал Дол-Шерт. – Полдесятка, самое меньшее.

– Они у тебя работать будут – или с бабами обжиматься? – сквозь зубы спросил Развияр.

Дол-Шерт покосился на него:

– Что, в твоем секретном плане сказано – баб в замок не покупать?

Развияр не нашелся, что ответить. Дол-Шерт постоял, скалясь, глядя на него в упор, потом отошел к своим людям – распоряжался, куда уводить уже купленных рабов. Развияр стоял, съежившись, под молчаливыми взглядами выставленных на продажу людей, и лихорадочно придумывал объяснение для Дол-Шерта – почему он, Развияр, не пойдет в торговые ряды, где продают женщин и детей.

Рядом, под выцветшим от солнца навесом, мелкий работорговец пытался сбыть товар мелкому же судовладельцу.

– Дешево прошу! Гроши! А что рука у него, – так ноги-то целые! Тебе же в гребное колесо, а не на весла?

– «Ноги целые»! Ты посмотри на его ноги, он их еле волочит! Больше съест, чем заработает!

– А ест он мало…

– Не позорился бы – такое на рынке выставлять!

– Погоди, у меня есть еще помоложе…

Развияр, хоть не хотел смотреть, все-таки повернул голову. Совсем рядом, безучастный, как дерево, стоял в ряду живого товара сотник Бран.

Развияр узнал его, несмотря на седую бороду, почти полностью скрывшую покрытое шрамами красное лицо. Несмотря на новый шрам от удара мечом – на лбу. Несмотря на то, что правая рука сотника висела плетью. Несмотря на взгляд – мутный и отрешенный.

Он подошел. Молча взял торговца за горло. Тот оборвал речь на полуслове, забился; Развияр поднял его над землей, готовый задушить.

Закричал покупатель. Его крик подхватили несколько голосов; где-то свистнул бич, возвращая порядок. На рабском рынке не были новостью внезапные волнения, истерики, пробегающие по рядам, и здешние надсмотрщики знали, как с этим справляться.

Торговец хрипел, болтая в воздухе ногами, задыхаясь. Развияр швырнул его на землю и вытащил меч. Кто-то повис на его плечах; Развияр стряхнул чужие руки, не оглядываясь.

– Эй, стой! – повелительно крикнул Дол-Шерт.

Развияр остановился. Обернулся; люди ночного барона стояли полукругом, готовые и к бою, и к убийству. Развияр заставил себя убрать меч. Медленно поднял руки:

– Все хорошо. Делайте свое дело.

Дол-Шерт прищурился. Развияр выдержал его взгляд, потом посмотрел на мелкого торговца, который все еще корчился в пыли:

– Старик – мой, я его забираю. И будь ты проклят, сволочь.

* * *

Дневное убежище Нови было в самом центре города, в огромном особняке, обнесенном каменной стеной. По дорожкам сада ходили белые и алые птицы, в маленьком бассейне лежала рыба-солонуха, превращающая морскую воду в пресную. Вдоль стены тянулось строение, бывшее одновременно и казармой, и таверной, и домом развлечений. Развияр потребовал отдельную комнату и привел туда Брана; тот молчал.

Бывшему сотнику дали поесть и помыться, принесли чистую одежду. Развияр, занятый переговорами с зодчим под пристальным взглядом Нови, наведывался к Брану трижды за этот день. Старик молчал, хотя явно понимал обращенные к нему слова.

Рабы ушли по дороге к замку, однажды пройденной Развияром. Прилетел почтовый нетопырь с вестью, что второй караван – с ремесленниками и головорезами – догнал первый, с древесиной, за два дня пути до Кипучки. Это был знак, что Развияру с Дол-Шертом пора отправляться.

Сотник Бран лежал в своей клетушке, вытянувшись на тюфяке, глядя в потолок. Развияр зашел к нему, уже не надеясь на разговор.

– Я ухожу, – сказал от дверей. – Ты свободен, потому что я не выкупил тебя, а отбил. Можешь оставаться здесь, тебя не тронут… какое-то время. Лучше уйди, когда немного окрепнешь – уйди подальше от Фер. Я оставлю тебе денег…

Он снял с пояса кошелек. Тусклый свет из маленького окошка играл серебром и чернью его кольчуги.

– Ты его убил, – сказал вдруг сотник Бран. – Человека, который взял тебя из рабов… приблизил к себе.

– Да, – Развияр опустил руки. – А почему я это сделал – я тебе не скажу. Это будет между мной… и властелином.

Бран покачал головой:

– Он любил женщин. И никогда не был падок до мальчиков. Он любил тебя, как сына, а не как любовника, и…

Развияр расхохотался. Это было грубо и, пожалуй, обидно, но он ничего не успел сделать – даже закрыть рот ладонями. Наверное, во всем строении услышали его жутковатый, отрывистый смех, больше похожий на ночной крик какого-нибудь хищника.

Зрачки Брана расширились:

– Ты смеешься?!

– Какое забавное объяснение, – Развияр вытер слезы. – Какая трогательная причина для убийства. Сотник… Ты никогда не сможешь представить, что между нами произошло. И никогда не узнаешь. Извини.

Бран сел на тюфяке. Розовый шрам на его голове налился кровью, Бран неосознанно провел по нему здоровой рукой:

– Парень…

И закашлялся.

* * *

Времени было мало. Бран говорил торопливо, задыхаясь, то и дело потирая шрам. После гибели властелина он на короткое время принял командование на себя, но твердыня шаталась, дрожал пол, стены покрывались трещинами. Ручьи иссякли, началась жажда, а с ней болезни. Рабы и ремесленники, женщины, вольнонаемные бросились кто куда – многие уцелели, некоторых захватили зверуины. От беглецов зверуины узнали о гибели властелина и предприняли еще одну атаку. Они ворвались в замок, Бран сражался у самых ворот. Думал, что умер в бою – но, к несчастью, выжил; его приняли за мертвого. Он очнулся почти через месяц в хижине каких-то пастухов. Они долго жил с этими людьми, которых прежде презирал; силы постепенно возвращались к нему, но правая рука отказывалась повиноваться.

Потом явились охотники из Фер в поисках новых рабов. Он встал на защиту пастухов, которые в своей нужде делились с раненым последним куском сыра. Его опять оглушили и привезли на базар в общей связке, но никто не хотел покупать старого калеку.

– Это возмездие за тот поход… За новую границу, – шептал Бран. – Ты помнишь их головы на пиках? Все, что случилось с ним, и что случилось со мной, – это возмездие за тот поход…

В тесной клети неподвижно стоял спертый воздух. Квадратное окно вместо стекла было затянуто пузырем ракушника; сквозь него нельзя было смотреть на внешний мир, оно цедило свет, как скупую милостыню.

– Кто сейчас в замке? – спросил Развияр.

– Не знаю. Может, кто-то из наших, – Бран болезненно поморщился. – Там ведь ни еды, ни воды…

– Вода вернулась, – не очень твердо сказал Развияр. – Я говорил с одним мародером. Он видел, что водопады обновились.

– Может, в замке еще остался кто-то из наших, – повторил Бран, и его тусклые глаза заблестели. – Ты идешь… туда?

– Да. Я восстановлю замок.

– Возьми меня, – хрипло попросил Бран. – Я знаю… много. Скажу, что знаю.

– Спасибо, – сказал Развияр от души.

* * *

Незадолго до полуночи он стукнул в кованную дверь гостиницы «Синяя волна». Над дверным молотком имелась надпись: «Ночью не открываем», однако Дол-Шерт научил Развияра особой манере стучать.

– Кто там? – послышался испуганный шепот.

– Это я, твоя теща, – сказал Развияр сквозь зубы. – Привет от Нови.

Загрохотали замки и цепи. Дверь приоткрылась.

– Как они? – спросил Развияр у слуги, глядевшего на него с подобострастным ужасом.

– Спят…

По бесшумной каменной лестнице Развияр поднялся на второй этаж. Гостиница была хорошая, добротная, хозяин откупался от Нови регулярно и щедро. О «Синей волне» говорили, что она безопасна даже ночью, и от постояльцев не было отбою.

Для Развияра со спутниками был снят большой номер с камином, с тремя отлично обставленными комнатами. Здесь не было ни пыльных завитушек, ни чужих охотничьих трофеев, ни тяжелых пологов, ни выгоревших декоративных подушек. Гладкое дерево, простая удобная мебель, умывальники, куда по первому же требованию заливали теплую воду. Окна, довольно большие, выходили на улицу: из них отлично было видно, кто явился с парадного хода.

Развияр взял из рук слуги свечку под прозрачным абажуром:

– Спасибо. Спи.

Слуга взял протянутую монетку, поклонился и исчез. Развияр толкнул дверь и оказался в первой из трех комнат. Камин стоял пустой и холодный. Занавески на окне были широко раскрыты, снаружи, с улицы, не доносилось ни звука, не проникало ни лучика.

Развияр прислушался. Из комнаты справа едва слышалось спокойное дыхание.

Он приоткрыл дверь, потихоньку заглянул внутрь. На широкой низкой постели лежал зверуин, вытянувшись во весь огромный рост, свесив нижние лапы. У его мягкого светлого живота лежала, прильнув к нему, Яска; Лукс обнимал ее во сне и руками, и передними лапами. Тонкая простынка укрывала Яскино голое тело до пояса.

Развияр закрыл дверь. Несколько минут ни о чем не думал – только смотрел на комнату, выступавшую из темноты навстречу свечке. Надо задернуть шторы; нельзя, чтобы снаружи видели огонь, это не в обычаях Фер…

Все, что случилось с ним в последние дни, теперь вернулось и заколотилось под ребрами, будто камень в вертящейся бочке. Сотник Бран, великий воин, изувеченный и проданный в рабство, как кусок мяса. Развалины замка, который он обещал восстановить… да не рассядется ли камень от первого же прикосновения кирки?! Да не сбежит ли зодчий, когда поймет, чего хочет от него обезумевший Новь? Развияр приносил жертвы Медному королю, он видел каждую прожилку на траве под ногами, он отомстил убийцам своего отца, он носит меч гекса и кольчугу имперского стражника… Ну и что?!

Он опустился в кресло и поставил свечку на пол. Ну и что, ведь это его решение, решение всадника. Он отдал Яску своему брату на «вторую ночь», и тем самым согласился, что она и жена Лукса тоже. Жена Лукса, который дороже, чем просто брат; почему же так хочется пойти к кузнецу и заказать стремена?!

Завтра на рассвете они трогаются в путь. Дорога через тоннель, потом мимо Кипучки, потом через перевал. И почти не придется спать; надо отдохнуть сейчас, пока можно. Подремать хоть несколько часов. Он ведь и собирался, вернувшись в гостиницу, повалиться в постель почти замертво…

Он поднялся. Снял плащ. Расстегнул пояс, снял перевязь и ножны. Бездумно вытащил меч – темный, без единого блика на клинке. Почему он не убил работорговца?!

Он провел пальцем по острию. Боль была сильнее, чем он ожидал. Выступила кровь, быстро закапала на пол. Развияр смотрел на нее со странным удовольствием; ему хотелось взять меч и разорить комнату, разбить гостиницу, расколоть все эти кресла и столы на тысячи щепок. Ни с того ни сего он вспомнил молоденькую Джаль: милую, покорную, со старательной улыбкой на губах.

Он загасил свечку и подошел к окну. Улица молчала; что-то мелькнуло в переулке напротив, вроде как отблеск светильника, прикрытого полой. Город кипит ночной злой жизнью, на развалинах сгоревшей библиотеки поселились, по слухам, пауки Ча, и заплели обугленные балки своей паутиной…

Он стоял так минуту, и две. Воздух ночного Фер пахнул дымом, мочой и страхом.

– Развияр!

Он не обернулся.

Прошлепали босые ноги. Сзади на плечи легли дрожащие легкие ладони:

– Ты вернулся… Развияр, я так боялась… Развияр?

Он не обернулся. Руки Яски потихоньку сползли с его плеч.

– Послушай… Мы… просто уснули. Просто. Ничего не было. Сегодня – ничего! Мы не знали, где ты, когда тебя ждать. Лукс меня утешал. Если бы не Лукс, я бы с ума сошла! Тебя нет уже столько дней… Никто ничего не знает, только – «Ждите»… Развияр, Лукс меня не касался!

– Я видел.

– Ты ничего не видел! И не мог видеть… Ну почему ты не маг, почему не чувствуешь, что я не вру?!

Она говорила все громче. Развияр закрыл окно и наконец обернулся; в комнате было темно. Он чувствовал тепло Яскиного лица, слышал слезы, чуял запах кожи и волос.

– Развияр… – сказала она еле слышно, – что мне делать?! Если ты говоришь, что я должна быть его… мне быть все равно твоей? Даже если ты приказываешь? Ты приказываешь мне быть его, и нельзя не послушать? А потом ты оттолкнешь меня, потому что я его? За что ты так меня? И за что его, как же мы можем…

Она запнулась. Из комнаты, где остался Лукс, расползалась тишина; Развияр слизнул кровь с порезанного пальца. Яска стояла очень близко, она не всхлипывала и даже, кажется, не дышала.

Развияр взял ее за плечи. Сразу понял, что она не врет и никогда не врала ему: у ее губ был вкус правды. Он будто сорвался с вершины, и растекся рекой, и разлился по траве широчайшей равнины. И опять собрался потоком, рванулся вниз по руслу и не слышал ничего, кроме ее сбивчивого дыхания. Он жил и выжил ради сегодняшней ночи. Он взошел на гору и взорвался изнутри – молча, без единого стона, только стиснув зубы.

Теперь Яскино горячее тело превратилось в реку, и Развияр плыл по ней, счастливый, веселый и сильный. Его влекло, покачивало, река была щедрой и теплой, а в небе отражались мосты и купола далекого Мирте. Кажется, на несколько мгновений он заснул или потерял сознание, – и, уплывая все дальше по реке, услышал сдавленный крик внизу, у входа в гостиницу.

– Назад!

– Двери…

– На по…

Развияр вскочил. Не хватало воздуха – приходилось дышать ртом. Сердце колотилось, в спешке пропуская удары; сминая такт, затопали быстрые шаги по коридору. Загомонили испуганные голоса, их перервал повелительный рев снаружи:

– Открывайте! Гекса отдайте – остальных не тронем!

Развияр метнулся по темной комнате:

– Свечу! Яска, свечу, скорее!

Темнота залилась красным светом: снаружи, на улице, загорелись факелы, а занавеска была прикрыта неплотно. Развияр одевался, путаясь в одежде, ломая ногти; из маленькой комнаты выскочил Лукс, прикрикнул на испуганную, голую Яску:

– От окна! Уйди!

Он оттолкнул девушку в глубь комнаты и замер у окна, ткнувшись носом в щель между рамой и занавеской. Внизу шумели. Развияр различил голос хозяина; тот что-то канючил, упрашивая.

– Что нам Новь! – рявкнул грубый испитой голос. – В яму Новь! Мы от Хвата! Открывай!

Развияр нашел свой меч.

– Не могу, – причитал хозяин, – ключ отыскать не могу!

– Не можешь?! – что-то тяжелое грохнуло в дверь. – Не найдешь ключа – так мы снаружи отопрем. Жена с детишками дома?

– Я открываю! – закричал хозяин что есть силы, и в этот момент Лукс, с треском оборвав штору, прыгнул вниз.

Развияр бросился к окну и видел, как он мягко приземлился на четыре лапы за спинами людей, столпившихся у входа в гостиницу. Завертелись клинки. Повалился первый труп, первый раненый отскочил, прижимая руки к животу. Трое уцелевших головорезов напали на Лукса с трех сторон, и по их повадкам Развияр понял, что им уже приходилось сражаться со зверуинами.

– Шкуру над камином! – кричал предводитель. – Шкуру прибью гвоздями! Не попишите ему задницу, ребя!

Развияр вскочил на подоконник. В этот момент распахнулась незапертая дверь, и в комнату из коридора ворвались незваные гости – двое с мечами и третий со взведенным арбалетом. Яска попятилась, прикрываясь обрывком портьеры. Развияр успел увидеть, как Лукса прижимают к стене противоположного дома – и прыгнул обратно в комнату.

Меч гекса не был приспособлен для того, чтобы сражаться под крышей. Слишком длинный даже для боев в лесу, он был когда-то выкован для войны в чистом поле. Развияр швырнул креслом в невысокого костлявого мечника и пошел в атаку на второго, плечистого, стараясь держать противника между собой и арбалетчиком. Длинный клинок распорол обивку на стене, драпировка разинулась черным ртом. Развияр в последний момент отбил тяжелейший удар, так что посыпались искры из глаз – и из-под скрестившихся клинков. Плечистый получил преимущество, в это время Яска, вынырнув из темноты, хлестнула врага занавеской по глазам. Развияр воспользовался его мгновенной слепотой, проткнул, подхватил тело и успел прикрыться им, как щитом, от стрелы. Бросил свой меч, перехватил клинок мертвеца и убил арбалетчика прежде, чем тот догадался отступить.

Невысокий костлявый боец повернулся и кинулся бежать вниз по лестнице. Развияр не дал ему уйти – разрубил шею сзади. Бросив труп на нижней площадке, бегом пробежал через прихожую ко входной двери.

На улице продолжался бой – Лукс еще держался. Глубокий порез над бровью кровоточил, зверуин был очень бледен, но не падал; Развияр был готов запеть от благодарности: Лукс выстоял! Лукс еще жив!

– Ко мне!

Обернулись все трое. Развияр напал на предводителя, но тот оказался неожиданно вертким и сильным бойцом. Факелы кружились, описывая дуги, меняя свет и тьму так, как это было выгодно нападавшим. Обороняясь, Развияр повернулся лицом к гостинице и краем глаза увидел Яску в окне.

– Нет! Стой!

Яска вскинула руки. Ничего не произошло. Развияр слышал, как она захрипела от натуги, потом заплакала в голос, закричала – «Умрите! Падайте!» – но враги стояли, как ни в чем не бывало, и Развияру с Луксом приходилось все тяжелее. Уличные бойцы прошли не один десяток подобных битв и выжили – они сражались и клинками, и факелами. Лукс едва уклонился от пламени, которым ему ткнули в лицо; брови зверуина сгорели, волосы трещали, чужой клинок рассек ему предплечье…

– Н-на!!

Узкая улица озарилась вспышкой. Предводитель ночных разбойников замер, пропустил удар Развияра и начал падать, но не от раны. Во лбу его дымилась дыра. Двое других ослепли, замешкались на долю мгновения. Лукс из последних сил кинулся в бой и одолел второго, а Развияр свалил третьего. Через несколько минут все было кончено, только факелы и трупы валялись на земле.

– Яска, – прошептал Развияр.

У него все плыло перед глазами. Любовь, драка, непоправимая глупость Яски, которая себя выдала… И тем спасла, возможно, жизнь ему и Луксу.

Шуу знает, кто наблюдал за боем из темноты, и теперь бежал по узким улочкам, неся потрясающую весть ночному барону Нови. Или Хвату. Или обоим. Яска – маг, а значит, смертельно опасна, а значит, жизнь ее дешевеет с каждым мигом.

Он справился с паникой, как справляются с головокружением. Что видели хозяин гостиницы и его жена? Сколько еще постояльцев могут свидетельствовать против Яски? Кто еще заметил эту проклятую вспышку? Бежать сейчас – бесполезно, городские ворота закрыты, на улицах царствует ночной закон…

Один из лежащих на мостовой вдруг пошевелился и захрипел. Развияр склонился над ним:

– Кто вас прислал?

– Хват…

– Зачем я ему нужен?

– Он… не сказал.

– Почему ты служишь Хвату? – вырвалось у Развияра неожиданно для него самого. – Почему – не Нови?

Раненый хрюкнул – засмеялся:

– Новь… последние деньки. Служи Хвату. Будешь долго жить.

– Долго, как ты, – сказал Развияр.

– Пощади меня, – сказал раненый. – Я помогу тебе… Хват возвысит и тебя, и твою девчонку – мага… Будете ходить в золоте… Будете…

Через минуту он был уже мертв. Развияр не собирался оставлять свидетелей.

* * *

Новь появился собственнолично – спустя полчаса. Ему принес новость шпион, приставленный наблюдать за гостиницей, мальчишка лет тринадцати. Новь был встревожен и зол; трупы лежали рядком на улице. У одного, предводителя, было изуродовано огнем лицо – выжжено до неузнаваемости.

– Что это с ним?

– Упал на факел, – равнодушно сказал Развияр. Так равнодушно, как мог; любой ученый лекарь, осмотрев этого мертвеца, сделал бы вывод, что погиб он не от стали, а от магического вмешательства. Развияр надеялся только на то, что ночной барон не станет отдавать труп врага ученому лекарю.

– Люди Хвата, – сказал Новь с отвращением.

– Приходили за мной. Еще чуть-чуть – и получили бы.

Новь выругался.

– Они знают, что я принес тебе секрет, – сказал Развияр. – Кто хозяин города – ты или Хват?

– Хват получит свое, – угрюмо пообещал Новь. – Но откуда он знал?

– Спроси у своих людей, – со значением предложил Развияр. – Кому служит Дол-Шерт – все еще тебе?

– Заткнись!

По глазам Нови Развияр понял, что зашел слишком далеко. Ночной барон молча прошел в дом, поднялся по залитой кровью лестнице, подобрал с пола кресло, уселся; молчаливый нагор, уже знакомый Развияру, зажег свечи.

– Твоя девчонка… кто такая?

– Моя жена, – Развияр внутренне подобрался.

– Про нее рассказывают странные вещи, – сказал Новь, не сводя глаз с лица Развияра.

Тот выдержал взгляд:

– Кто рассказывает?

– Крутень! – позвал Новь.

Вошел подросток, косоглазый и веснушчатый, с соплями под носом и ножом у пояса. Обожающим взглядом уставился на Новь.

– Что ты видел?

Мальчишка покосился на Развияра:

– Видел девку в окне. Голую.

– Глазастый, – проронил Развияр сквозь зубы. – Знает, на что смотреть.

Новь нахмурился:

– Что ты говорил? Про молнию?

– Она вот так сделала руками, потом еще вот так, потом еще… Что-то кричала: «Падай! Умри!»

– И кто-то упал?

– Нет. Потом она сделала так, и как сверканет! Бах – в лоб. И он шлеп – на землю. Я видел.

Мальчишка замолчал, преданно глядя на ночного барона: угодил ли? Последовала коротенькая пауза.

– Что скажешь? – спросил Новь.

Он говорил небрежно, но Развияр расслышал в его голосе и напряжение, и даже страх. И жадность. Ночной барон никогда не видел магов – вблизи. Он слышал о них правду и байки, не мог отличить одного от другого, желал заполучить мага в свои руки – и боялся.

– Яска! – громко позвал Развияр.

Она вышла, полностью одетая, но непричесанная, с искусанными опухшими губами. Жалкая, испуганная, бледная; у Развияра заныло сердце, он мысленно попросил у девушки прощения.

– Эта? – спросил у Нови.

Новь жадно разглядывал Яску. Она смотрела в пол; Развияр успел заметить, как чуть расслабляется напряженное лицо барона. Маг в представлении Нови должен был выглядеть иначе.

– Твоя баба?

– Моя жена.

– Красивая, но худая, – с принужденной насмешкой сообщил Новь. – Ты в самом деле… ты маг, девочка?

Яска быстро взглянула на него и потупилась. Новь сдвинул брови; Развияр быстро подошел к Яске, взял за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза:

– Яска! Покажи, как ты делаешь молнии.

Он смотрела на него долгие несколько мгновений.

– Ты… шутишь?

– Не шучу. Давай, покажи, как ты вызываешь дождь и бурю!

Он говорил громко и, пожалуй, слишком напористо. Яска тяжело дышала. Развияр смотрел ей прямо в глаза; он страшно жалел, что у них украли целый час счастья. Или целую ночь счастья. Или вообще украли жизнь. Яскина тайна жгла, как яйцо огневухи в голых ладонях, но Развияр должен был удержать ее, не изменившись в лице – хотя бы сейчас, перед Новью. Хотя бы до завтрашнего утра.

– Покажи, как ты делаешь людей невидимыми, – продолжал Развияр, глядя Яске в глаза. – Нет? Почему же? Давай, ты ведь могучий маг. Вот, мальчик тебя видел за работой.

В голосе Развияра впервые проявилась ирония. Крутень шмыгнул носом, почуяв неладное. Быстро посмотрел на Новь, на Развияра – и опять на Новь. На всякий случай попятился ближе к двери.

– Мальчик видел, – со значением повторил Развияр. – Вот только скажи мне, Новь: почему, когда я пришел к тебе с предложением, могучий маг остался на плоту? При том, что я знал, что немножко рискую?

Лицо Нови становилось все мрачнее.

– Шуу, – сказал он наконец. – Я уж подумал… Пошел вон!

Мальчишка исчез, будто растворился в темноте.

* * *

Гостиницу вновь заперли. Трупы никто не прибрал и даже не прикрыл: мертвецы остались валяться на улице, дожидаясь утра. Постояльцы сидели в своих комнатах, не рискуя высунуть носа. Визиты в Фер, даже короткие, пагубно сказывались на любопытстве: слепые и глухие обыватели здесь жили значительно дольше.

Новь ушел. Приближалось утро. Лукс был ранен. Развияр вытащил из багажа сумку с засушенным трилистником. Листья, похожие на птичьи лапы, еще больше скрючились в кипящей воде. Отвар пожелтел от цветов, мелких, ярких, с резким запахом.

Яску трясло.

– Прости, – она сдерживала слезы.

– Ничего. Иначе они бы нас убили.

– Он не поверил тебе до конца. Новь. Приставит слежку. Вокруг дома полно его людей… Утром наверняка прикажет осмотреть трупы.

– Утром мы будем далеко отсюда, – сказал он, как мог, твердо. – Собирайся.

Он сам промыл рану Лукса отваром, наложил чистую тряпочку, перевязал. Зверуин молчал, иногда посапывая от боли.

– Нам надо отработать парный бой, – сказал Развияр.

– Не с твоим мечом, – вяло отозвался зверуин. – Эдак ты мне руки отрубишь. В парном бою у всадника два клинка в два локтя длиной.

– Мы вдвоем завалили восьмерых. Давай сделаем тебе татуировку в память об этой победе?

– В каком месте? – мрачно уточнил Лукс.

– На заду. Так виднее.

– На заду – это неуважение к победе.

– Тогда просто можно выстричь восьмерку. На боку.

– Или повязать хвост бантиком, – Лукс нервно зевнул.

– Болит? – после паузы спросил Развияр.

– Это хорошо, – невпопад отозвался Лукс. – Послушай, Яска ведь тебе соврала.

– Когда? – спросил Развияр, уже все прекрасно понимая.

– Сегодня. Она соврала. У нас с ней… сегодня я любил ее тоже. Она моя жена, всадник. Я тоже имею право.

– Конечно, – сказал Развияр, чувствуя, будто инеем берется лицо.

Ночь тянулась невыносимо долго. Люди Нови шастали по окрестным улицам, и некоторые из них наверняка служили Хвату. Развияр ждал нового нападения, но звезды начали бледнеть, а хрупкий покой гостиницы все еще не был нарушен.

Они вышли, едва начало сереть небо, и благополучно добрались до дневной резиденции Нови. Их поджидали Дол-Шерт и легкая повозка, запряженная молодым рогачом. Бывший моряк тоже не спал больше суток – Развияр подметил сероватый оттенок кожи и мутную жидкость, собирающуюся в уголках усталых глаз.

– Торопишься? – спросил Дол-Шерт.

– Упущенная минутка – упущенная монетка, – Развияр через силу усмехнулся.

Дол-Шерт подал знак. Десяток вооруженных людей вышли из казармы и окружили повозку.

– В чем дело? – ровно спросил Развияр.

Он готов был умереть прямо сейчас. Мир снова поплыл перед глазами, и остро вспомнился аромат – запах Яскиной кожи.

– Эти люди пойдут с нами, – сказал Дол-Шерт. – Нам не надо неожиданностей.

Повозка тронулась. Развияр шагал рядом, будто оглушенный, по пустынным улицам Фер, и каждый миг ждал стрелы из подворотни. Сотник Бран ехал на повозке – он был слишком слаб, чтобы идти пешком. Лукс молчал; рука зверуина висела на перевязи, порез на лбу запекся бурой линией. Он тоже лежал на повозке, свесив лапы, меланхолически поглядывая то на дорогу позади, то на светлеющее небо, то на горбатого, маленького рогача, еще несколько недель назад сосавшего материнское вымя, а теперь катившего без особых усилий повозку с поклажей, зверуином и человеком. Людей Нови, молча шагавших рядом, Лукс будто не замечал.

Яска шагала между Развияром и бортом повозки, ее ноздри дрожали.

– Не… выдавай… себя, – он старался не шевелить губами.

– За нами следят.

Развияр сдавил ее руку.

Замыкал шествие Дол-Шерт. Развияр вспомнил шепот раненого: «Новь… последние деньки». Возможно, в Фер близился новый кровавый переворот; Развияр вспомнил Яшму, молодого глупого плотогона. Что за судьба его ожидает? Уехал бы с Ремышем и со всей командой, шагал бы всю жизнь в колесе и кряхтел на веслах, но прожил бы долго и умер в своей постели!

Приближалась застава.

Они вышли к воротам как раз в тот момент, когда городская стража заступила на дневную службу. Стражники градоначальника вошли в ворота с гордо поднятыми головами; для начала им предстояло собрать на улицах тела всех, кто не пережил эту ночь в славном городе Фер. Среди них, подумал Развияр, будут те восемь, что валяются перед гостиницей. Восемь головорезов; он сглотнул, пытаясь увлажнить пересохший рот. Хоть бы стражникам не пришло в голову освидетельствовать изуродованные тела. Хоть бы скинули мертвецов в яму с известью, без почестей – и без дознания…

– Эй, ты заснул? – спросил Дол-Шерт.

Повозка с эскортом миновала ворота и выкатилась из Фер. И Развияр, сжимая Яскину руку, вышел из города.

* * *

Возчику на триколке пришлось сделать несколько ходок, чтобы перевезти на ту сторону горы немаленький отряд Дол-Шерта. Лукс плохо перенес путешествие на прилипалах по тоннелю.

– У меня было такое чувство, что меня сожрали, – признался от Развияру. – Что я – пища, лечу по кишкам куда глаза глядят… И вывалюсь на том конце комочком дерьма. Да так оно, в общем-то, и случилось.

– Не преувеличивай, – сказал Развияр.

Переночевали в Кипучке, на постоялом дворе. Все так же поднимался пар над водой теплого озера, все так же лепились к берегу гостиницы и лечебницы, но следы упадка были повсюду.

В полдень следующего дня вышли к перевалу. Двигались медленно: рогач с повозкой остались по ту сторону гор, Лукс был ранен, а сотник Бран – измучен. Развияр шел впереди, чувствуя взгляд Дол-Шерта между лопаток; приближался замок, которого Развияр не видел целую вечность.

Приходит ли призрак властелина в то место, где он встретил смерть?

Где теперь тело Утра-Без-Промаха? Что случилось с шахтой в основании замка? Кто сидит, запершись от всего мира, в развалинах, с кем придется встретиться через несколько часов?

На перевале он остановился всего на одну минуту – снял со столба старый и жалкий хвост зверуина, приколоченный туда невесть сколько лет назад. Снял и привалил камнями у дороги. Никто не сказал не слова, никто не остановился, кроме Лукса и Яски.

– Идем, – сказал им Развияр.

Он шагал теперь вниз, дорогой, исхоженной много раз. Он узнавал окрестности – и не узнавал их. Река, бегущая по дну ущелья, давно вернулась в прежнее русло, и все так же развевались ленты водопадов, но горы, когда-то потревоженные страшным ливнем, неуловимо изменили облик. Поросшие мхом скалы все так же походили на человеческие лица, но это были другие лица – не те, которые помнил Развияр.

Он шел все медленнее. Отстал от Дол-Шерта и его головорезов; двое из них, подчиняясь неслышному приказу, отстали вместе с Развияром и пошли за спиной. Еще двое шагали, дыша в затылок Яске. Лукс брел, мрачный, неся перед собой раненную руку. Во взглядах, которые он время от времени бросал на Развияра, были обида и упрек: зачем ты втравил нас в это безнадежное дело?!

Развияр поравнялся с сотником Браном. Тот шел, подняв лицо, жадно вглядываясь в дорогу впереди. Мутные слезы застревали в его бороде. У Развияра у самого слезились глаза – по ущелью носился резкий ветер.

– Сейчас покажется замок, – сказал Развияр.

Сотник посмотрел на него, будто не узнавая – с замешательством и страхом.

– Завтра придут караваны, – сказал Развияр, желая замолчать, но уже не в состоянии удержать язык. – Завтра. Кто там сейчас, как ты думаешь? Кто там сидит, в замке? Может быть…

Сотник тяжело покачал головой.

– Ты их видишь? – спросил, указывая глазами куда-то вперед и вверх, на скалы.

– Кого?

Сотник посмотрел недоверчиво:

– Не видишь?

– Скажи, кого, я присмотрюсь.

– Не-ет, – протянул сотник. – Не надо… присматриваться. Они здесь… Зверуины, из тех, что не родились. Дети проклятья.

Развияр еще раз внимательно оглядел склоны вокруг дороги.

– Ты бредишь, – сказал твердо. – Это видение.

– Нет, – повторил Бран. – Может, и бред… А может, и правда. Дети проклятья. Он вошел в озеро Плодородия, коснулся воды кольцом Утра-Без-Промаха. И довершил проклятье… Смотри!

Развияр пригнулся, хватаясь за меч. Бран глядел куда-то за его плечо: дрожащая рука указывала вперед и вниз, туда, где среди скал виднелся замок.

Издали казалось, что он невредим.

* * *

Чем ближе подходил к замку маленький отряд, тем страшнее становилось Развияру. Он боялся не Нови, не возможной неудачи, не Дол-Шерта и не кинжала под ребро. Его страх был из прошлого – цепенящий ужас, вкрадчивый голос в темноте: «Медный король, Медный король…»

Этот страх когда-то заставил его пересечь Нагорье, почти не останавливаясь в пути. Развияр думал, что давно избыл этот страх. Но теперь глубинная память шевельнулась снова; Развияр чувствовал, как замок смотрит на него – не то глазами одичавшего, отчаявшегося гарнизона. Не то мертвыми глазницами Утра-Без-Промаха, мага и мертвеца, вымытого водой из своего подземелья. А может быть, так смотрел на Развияра сам Медный король.

Замок был целиком высечен в скале: каменный город, где когда-то жили вольнонаемные ремесленники, четыре круглые башни-колонны, между которыми паутиной тянулись галереи, и высокие своды дворца, где когда-то жил властелин. Сокращалось расстояние; становились заметны проломы и трещины, разрушенные стены и башни, поросшие мхом бойницы – из одной Развияр когда-то пустил лучшую в жизни стрелу. Замок был искалечен и брошен, но не был пуст. Поднимался к небу едва заметный дымок; что-то скрывалось за стенами, что-то или кто-то.

Оставив Брана, Развияр подошел к Яске. Она смотрела на замок, в котором никогда не была. Ее ноздри раздувались.

– Что там?

– Люди, – просто ответила она.

– Много?

– Не знаю.

– Есть среди них маг?

– Откуда? – Яска вдруг рассмеялась. – Мертвец, что ли? Нет, не бойся, мертвецы не в замке, они лежат вокруг… Здесь, – она повела рукой. – Под камнями.

– Тут была большая битва, – сказал Развияр.

– Огонь и дождь, да? Ты рассказывал.

– Ты можешь защитить меня от стрелы?

– У тебя ведь есть кольчуга, – сказала Яска, подумав. – Кольчуга стражника – очень хорошая защита от стрелы. На излете.

Развияр улыбнулся:

– Спасибо.

– Я хотела бы защищать тебя… каждую минуту, – сказала она виновато. – Я попробую.

Он поцеловал ее и хотел отойти, но она удержала его, ухватившись за рукав:

– Послушай… Этот человек, которого ты привел с рабского рынка. Старик. Кто он?

– Мой учитель, сотник Бран. Учил меня владеть мечом, стрелять, гонял кругами, называл соплей…

– Значит, Лукс прав, – Яска не ответила на его улыбку.

– Лукс?

– Этот человек служил в замке, прежнему властелину. Он ходил в тот поход… В котором тебя не было.

«Он его вел», – чуть не сорвалось с губ Развияра.

Несколько голосов сложились в один.

«Один вопрос, вождь. Ты был тогда в Черной Буче?»

«Я вел Племя».

Он вспомнил, как старый гекса, проживший жизнь в седле голенастого ящера, ответил на вопрос Развияра и сразу после этого умер. Он вспомнил, как упал на колени предводитель Корунх, палач Каменной Стрелки. И как сотник Бран, искалеченный и проданный в рабство, сказал, щуря воспаленные глаза: «Это возмездие за тот поход… За новую границу… Ты помнишь их головы на пиках? Все, что случилось с ним, и что случилось со мной, – это возмездие за тот поход…»

– Лукс его узнал? – медленно спросил он у Яски.

– Нет. Он догадался.

Развияр покачал головой:

– Догадка… Это ведь не точно. Можно ошибиться.

* * *

Лукс приободрился в последние часы дороги – под действием трилистника его рана затягивалась быстро, как всегда. Развияр ничего не сказал ему, просто молча пошел рядом.

– Так близко, – пробормотал Лукс. – Мы идем… почти вдоль старой границы.

– Как думаешь, за нами следят?

Лукс помотал лохматой головой:

– Не знаю… Мне сегодня снился брат. Короткий Танцор.

Развияр не нашелся, что сказать.

– Мне снится уже который раз, что мы с ним дети… В первый раз ушли одни гулять… Купаемся в ручье. Лето, светит солнце. Поют шлепуны в камнях. Знаешь, когда их много, они поют складно, почти как люди. И все горы цветут желтым трилистником, мы в пыльце… Пыльца плывет на воде… Танцор садится ко мне на спину, я бегу вверх по склону… Он таскает меня за уши, не больно, а так… А я все понимаю. Что я не ребенок, что он – мертвый. Что склоны эти опустели давно, что шлепуны молчат. Что не рождаются дети, идет война, старейшины клана валяются со стрелами в шеях. А он смеется у меня на спине и пытается поймать хвост на бегу… Я ему говорил, чтобы он так не делал, а то свалится. И он падает, а я не могу его поймать…

Лукс говорил монотонно, глядя перед собой, твердо ставя на дорогу широкие лапы.

– Что там сейчас, Развияр? Я и носа не смогу показать. Не потому, что меня убьют. Мне просто стыдно, так стыдно, что я их бросил…

– Решение всадника, – тихо напомнил Развияр. – Я решил. И если решу, что нам туда надо – значит, пойдем вместе.

Лукс посмотрел на него. Неожиданно улыбнулся – грустно и весело одновременно.

– Знаешь, я хотел бы, чтобы ты увидел озеро Плодородия. Это… такая красота. И такое спокойствие. На рассвете туман поднимается струями, как… тысяча прекрасных девушек в белых одеждах. И кажется, что переговариваются детские голоса. А днем в воде отражается весь мир, Нагорье – и все, что за его пределами…

– «Нагоры верят, что озеро Плодородия вмещает души всех, нерожденных и уже умерших, – задумчиво проговорил Развияр, – и потому любой магический обряд связан всегда с этим озером… Каждый клан владеет своей частью берега, она называется Ворота Плодородия, это место почитается, как святыня…»

Он мысленно перевернул страницу.

«…И ревниво оберегается от посторонних глаз. Я был, возможно, единственным чужаком, которому…»

– Эй, секретчик!

Дол-Шерт подошел совсем близко. Развияр невольно отступил, глазами измеряя расстояние. Лукс потрогал рукоятки мечей, будто проверяя, не нагрелись ли они. Дол-Шерт ухмыльнулся:

– Сейчас мы встанем лагерем… Мой приказ: никому не ходить в одиночку. Здесь опасно, может камень на голову свалиться… Или нога подвернуться в трещине… А ты, секретчик, ценный человек для Нови, да и Хват тебя хочет заполучить. Не заставляй меня волноваться!

* * *

Нижняя галерея была устроена таким образом, чтобы с нее просматривалось и простреливалось все пространство перед замком – площадь у нижней стены и за стеной, дорога, склады, подъездные пути. Теперь площади не было, стена почти сравнялась с землей, склады упали в реку, дорога тоже наполовину обрушилась, будто съеденная жадными зубами. Пространство перед галереей было кем-то очищено от обломков: так, чтобы незваный гость непременно оказался бы на открытом месте, сделавшись легкой мишенью.

Полагаться на темноту Развияр не решился: зверуины, да и некоторые люди, видят в темноте. Он подобрался так близко, как это позволяла осторожность; поток на дне ущелья звучал глухо, будто стесняясь своего непропорционально огромного русла. Развияру показалось, что он различает дыхание людей, затаившихся в нижней галерее.

Он понюхал воздух, подражая Яске. Ничего особенного не учуял: только запах ночи в горах, свежей и влажной, и еще дым от костров – головорезы Дол-Шерта разбили лагерь, ни от кого не таясь. Тем не менее там, в закрытой галерее, за бойницами были вооруженные люди, они знали о пришельцах и готовы были встретить их градом стрел.

Дол-Шерт не отставал от Развияра. Странно, как бывший моряк, привыкший к тесной палубе, снастям и качке, ухитрился так скоро приноровиться к каменным тропкам, завалам, расщелинам. Дол-Шерт будто прилип к тому, за кем было поручено следить, и отделаться от соглядатая не представлялось возможным.

Развияр сел, укрывшись за большим обломком стены – это была часть балкона откуда-то сверху, слишком тяжелая, чтобы оставшиеся в замке люди могли убрать ее. Привалился к камню спиной, опасливо посмотрел вверх: вспомнил, как сотник Бран учил стражников бить навесом.

Там, внутри, не зверуины. Зверуины иначе дышат. Там не бродяги, не люди Императора; там те, с кем Развияр когда-то жил в одной казарме. Это и хорошо, и очень плохо: со зверуинами он знал бы, как обойтись, а бродяг вообще не принимал бы в расчет. Поискать обходные пути в замок? Долго придется искать. Головорезов Дол-Шерта слишком мало, чтобы взять галерею приступом. На затяжную осаду никто не согласится – ни Дол-Шерт, ни Новь, ни, тем более, Хват. Что за роль у Хвата в этом деле?

Все хотят получить замок, устало подумал Развияр. Но мне он нужнее всего.

Глава четвертая

На рассвете пришли первые два каравана, и в ущелье стало тесно. Понурив головы, стояли горбатые рогачи. Вольнонаемные рабочие сидели под повозками, угрюмо поглядывая на горы и на замок, хлебали похлебку, приготовленную на всю ораву тремя расторопными поварами, ждали распоряжений. Дол-Шерт не спешил: выслушал отчеты своих головорезов, узнал, что в пути ничего примечательного не произошло, что древесина и инструменты доставлены в целости, а караван с рабами отстал самое большее на сутки. Вероятно, надсмотрщики гнали рабов немилосердно, подумал Развияр. А ведь среди них были и женщины, которых Дол-Шерт все-таки купил «для общих нужд».

Утром, когда вошло солнце, прилетел почтовый нетопырь. Развияр знал, что эти твари слепы и не различают день и ночь. Он знал, что их содержат парами: самки всегда возвращаются к родному гнезду, самцы отыскивают своих самок, где бы те ни находились. Почтарь из города был самцом, истосковавшимся по любимой: парочка нежно любезничала в клетке, пока Дол-Шерт читал письмо от Нови.

Развияр, Яска и Лукс держались вместе.

– Тревожится, – Яска нюхала ветер, несущий запах Дол-Шерта. – Но пока… Нет. Ничего не случилось.

Сидя кружком, хлебая остывшую похлебку, они видели, как Дол-Шерт написал ответ ночному барону. Как взял из клетки самку и выпустил в утреннее небо – нетопыриха полетела к гнезду, в порт Фер, в имение Нови, а самец, только что проделавший долгий путь ради встречи, затосковал в одиночестве, повиснув в клетке вниз головой.

– Секретчик, – Дол-Шерт нашел глазами Развияра. – Что теперь?

– Теперь мы с сотником Браном прогуляемся к воротам.

Сотник ночевал в ложбине, укрытой от ветра, и до сих пор не поднимался. Отдернув плащ, служивший сотнику одеялом, Развияр увидел заботливо укутанный камень.

* * *

Через полчаса лихорадочных поисков сделалось ясно, что сотник Бран исчез из лагеря. Головорезы Дол-Шерта следили за ним вполглаза – не ждали такой прыти от старого, искалеченного раба. Дол-Шерт расхаживал по гребню, поглядывая на замок, и взгляд бывшего моряка заставил Развияра подобраться.

– Ловко, секретчик.

– Я тут ни при чем, – сказал Развияр сквозь зубы. – Он нужен был мне, чтобы войти в замок. Он меня предал.

– Почему я должен тебе верить? Слишком много вокруг тебя… темных мест, хранитель секрета. Слишком много странных людей.

– Как и вокруг тебя, – не удержался Развияр.

– Не думай. Выйти. Сухим. Из воды, – раздельно произнес Дол-Шерт. – Я убью твою девку на твоих глазах, а потом вспорю тебе брюхо, чтобы ты перед смертью полюбовался на грязные кишки гекса…

– Осторожнее, – сказал Развияр почти шепотом.

Дол-Шерт внимательно посмотрел ему в глаза. Выжженное солнцем, иссеченное морщинами лицо бывшего моряка вдруг застыло, будто он увидел в неглубокой воде свою Смерть.

– Осторожнее, – тихо и ровно повторил Развияр. – Если тебе дорога жизнь.

* * *

При свете дня ясно видны были копья, торчащие среди камней тут и там – на остриях, по давней привычке стражников, были насажены головы. Это были, скорее всего, давно убитые мародеры: ни одного уже нельзя было узнать, желтые черепа скалились, пугая непрошеных гостей.

У Развияра не было времени думать о Бране, о том, как он пробрался ночью к замку – может быть, сразу после того, как сам Развияр побывал там. Сотник выкрикнул старый пароль, а может быть, просто назвал свое имя. Сейчас он среди своих – в западне, но среди преданных солдат, они знают все, что Развияр хотел бы утаить от них, и они будут держать то, что осталось от замка, так крепко, как только смогут.

«Он был бы сейчас рабом на базаре! Он был бы трупом, если бы не я!» – хотелось кричать Развияру, но он молчал, прекрасно понимая и сотника, и всю сложность своего положения.

– Что мы будем теперь делать? – спросила Яска.

Она вертела на пальце деревянное кольцо, то, что Развияр ей вырезал еще в Пузатом Бору. Кольцо не имело никакой волшебной силы, но Яска все равно надевала его, когда, по ее мнению, появлялась необходимость в магии.

– Я могу пойти с тобой?

Он посмотрел на нее – тонкую, бледную, с неровно подрезанными волосами до плеч. В крестьянском платье, которое они когда-то одолжили у Акки. На девочку, вызвавшую грозу, выпускающую молнии с ладоней… непослушные молнии.

– Почему мы до сих пор не сшили тебе новое платье? – спросил он вслух. – Почему у тебя нет ожерелья? Браслетов? Сапожек на золотых каблуках?

– Я могу пойти с тобой? Развияр…

Он улыбнулся:

– Идем.

Подставил ей локоть. Яска ухватилась за него и счастливо улыбнулась.

– Куда это вы? – резко спроси Лукс.

– Прогуляемся по округе.

– Ты хочешь, чтобы ее убили?!

Развияр взглянул на него. Лукс потупился:

– Послушай, тут могут быть шпионы в скалах…

– Девушке нужен свежий воздух, – твердо сказала Яска.

Неторопливо, будто на прогулке, они двинулись в обход замка, держась на виду у Дол-Шерта: Яска опиралась на руку Развияра.

– Там люди, – Яска едва шевелила губами. – В галерее.

– Будут стрелять?

– Да.

– Хорошо. Не бойся.

Они прошли мимо копья с нанизанным на него черепом. Миновали груду хлама, оставшегося здесь со времен падения замка: перевернутая повозка, разбитые бочки, сгнившие тюки, черепки глиняной посуды. Среди камней ясно виднелись тропки, которыми пользовались, наверное, и мародеры, и жители замка. Хрустели под ногами мелкие камушки, осколки стекла, а может быть, и раздробленные кости.

Замок молчал. Бойницы, испещрявшие нижнюю галерею, казались затейливым украшением: кресты и косые линии, зигзаги и черные точки. За ними, Развияр знал, прятались чужие глаза – и острия стрел, уложенных на тетиву. Он кожей чувствовал опасность, опоясывающую замок: до того зубчатого камня, похожего на растрепанную голову, долетит из галереи стрела. А до этого серого, расколотого – нет.

– Куда мы идем? – спросила Яска.

– Мы гуляем.

Они прошли вдоль потока, держась от замка на почтительном расстоянии. За ними, на расстоянии не менее почтительном, следовала пара вооруженных головорезов.

– Здесь я отпустил Лукса, – сказал Развияр, глядя на пенящуюся воду.

– Здесь?

– Берег стал другим, его размыло. Лукс попал в плен – я взял его. Властелин велел его убить. Я привел… и отпустил.

– Он мне рассказывал, – сказала Яска.

Развияр обернулся:

– Правда? Что он еще обо мне рассказывал?

– Что он хотел бы умереть за тебя.

– Ч-что?!

– Что он хотел бы умереть за тебя, но… он сказал, что никогда тебе не признается. Это слишком… патетично, вот что он сказал.

Развияр сел на камень. Яска, подобрав платье, уселась рядом.

– Мы долго ждали тебя. Сперва на плоту, потом там, в городе. Мы много раз думали, что больше никогда тебя не увидим. Надо было как-то поддержать друг друга…

– Понимаю, – сказал Развияр.

– Куда течет эта река?

– Дальше вдоль границы Нагорья, земель зверуинов… Там были деревни, много деревень, жили пастухи, выпасали печорок… А дальше она впадает в другую реку, огромную, уже на границе Империи.

Яска прищурилась:

– Здесь летают патрули?

– Нет. То есть раньше не летали, а…

Крылатая тень мелькнула на горизонте – далеко. Может быть, над самым озером Плодородия.

– Теперь летают, – сказал Развияр упавшим голосом.

– Для патрулей замок опасен. Можно спрятаться и обстрелять из стенных орудий, – Яска, кажется, размышляла вслух. – Мне надо много думать. Очень много учиться. А я боюсь.

– Своей магии?

– Да.

– Знаешь, – сказал Развияр. – Я пообещал себе, что никогда не стану тебя заставлять. И даже просить. Наоборот. Сейчас, когда нашей жизни ничего не угрожает…

– Ничего не угрожает?! – Яска обернулась к нему, ее глаза округлились, как монеты. – Дол-Шерт собирается нас убить! Бран считает тебя предателем и тоже хочет тебя убить! А если ты не найдешь способ войти в замок до тех пор, как придет караван с рабами, Новь захочет тебя убить! Я ведь даже не знаю, что ты ему наобещал…

– Яска, – сказал Развияр. – Я всегда просил тебя о помощи, когда без этого нельзя было обойтись. А теперь…

Ее ноздри задрожали. Развияр умолк.

– Что случилось?

– Ветер поменялся. Просто поменялся ветер. И, кажется…

– Что?

Она порывисто поднялась:

– Давай пройдем дальше… Вниз по реке. Там никого нет.

– Тогда зачем туда идти?

– Мне кажется… там большое пространство под землей. Река промыла. Грот, или пещера. Не знаю точно. Но мне хочется на это посмотреть. Такое… чувство.

– Пойдем, – сказал Развияр после крохотной паузы. И добавил: – Ваше могущество.

Небо подернулось чешуйкой облаков. Яска шла, по-прежнему опираясь на его руку, высокая, гибкая, с гордо вскинутой головой.

– Мы восстановим большой зал с блестящим полом, ты будешь там танцевать, – сказал Развияр.

– Что?

– Когда я стану властелином замка. Большой зал, чтобы ты танцевала, и огонь горел в камине. Библиотека со множеством книг, которые я буду тебе читать. Я назову себя правителем… нет, королем. А ты будешь королевой.

– А Новь? А Хват?

– Они всего лишь разбойники. Их место на виселице.

– А… Лукс?

Яска остановилась, не оборачиваясь.

– Лукс, – сказал Развияр. – Может быть, отправить его моим наместником в Нагорье, правителем зверуинов?

– Ты только и хочешь, что от него избавиться, – сухо сказала Яска.

– Я?!

Яска зашагала дальше, балансируя на камнях, не ища руки Развияра, чтобы опереться.

– Послушай, он мой брат! – сказал он в ее тонкую спину. – И не смей никогда говорить, что я…

С ужасным треском земля провалилась под Яскиными ногами. Развияр еле успел подхватить ее за руку. Яска повисла, болтая ногами в пустоте, Развияр повалился на бок, вытаскивая ее и пытаясь сам удержаться. Перебросил легкое тело через себя, вскочил на ноги. Там, где только что была твердая земля, теперь просел в реку еще один кусок дороги – размером с обеденный стол на двадцать четыре персоны. И на противоположном краю оползня, в ровном скальном срезе, чернела полость.

* * *

– Там труп, – сказала Яска.

Головорезы Дол-Шерта здорово напугались, а, обнаружив Развияра и Яску живыми и на месте, принялись браниться. Развияр велел им замолчать таким тоном, что головорезы послушались; теперь один побежал к Дол-Шерту за подмогой, другой остался караулить Развияра.

– Там труп. Под землей.

– Могила? Склеп?

– Нет. Не пойму.

– Эй! Ты куда? – крикнул головорез, хватаясь за оружие.

– Не убегу, – сказал Развияр с отвращением. – У тебя веревка есть?

– Откуда?

– Ну хоть пояс мне кинь. Я хочу посмотреть, что там, а вдруг сокровища?

Головорез приободрился:

– Давай, я сам слазаю.

– Завалит, – предположил Развияр.

Головорез приуныл. Был он заурядным мужичком, чем-то похожим на постаревшего плотогона Яшму: тоже, видать, в юности с кем-то подрался, а потом, чтобы уцелеть, пришлось идти к Нови в подручные.

Развияр спустился в пролом. Темная полость в стене напротив притягивала и пугала одновременно.

– Фонаря нет?

– И веревку тебе, и фонарь, – пробормотал головорез. – Может, еще и мыло?

Развияр, больше не разговаривая с ним, подобрался к пролому и, стараясь не загораживать свет, заглянул внутрь.

* * *

Бирюзовый камень горел в темноте, и это было первое, что Развияр увидел. Бирюзовый камень в золотом перстне. Позже, когда глаза привыкли к полумраку, Развияр рассмотрел, что перстень надет на костяшку. И что рука, когда-то его носившая, почти рассыпалась в прах.

Утро-Без-Промаха, маг-зверуин, лежал на подушке из песка и хлама, принесенных водой. Его богатая одежда истлела. Его плоть съежилась, обнажая кости. Он был почти скелетом – четвероногий получеловек с огромными когтями, которые теперь некуда было втягивать, потому что не сохранились подушечки лап. Но лицо его удивительным образом уцелело: смуглое, хищное, с глубоко запавшими глазами.

Мертвый маг лежал, как и раньше, на боку, в позе спящего. Левая рука была прижата к груди, а правая вытянута далеко в сторону, будто мертвец указывал на что-то. Перстень светился.

– Мне не нужно твоего, Утро-Без-Промаха, – прошептал Развияр, невольно повторяя давние слова властелина.

Мертвец не ответил. Он лежал здесь, под землей, много месяцев, вольготно устроившись на подушке из подсыхающего песка. Он будто ждал чего-то – и теперь дождался. Своды пещеры, страшно низкие, легли Развияру на плечи, и пришел забытый страх – страх оказаться запертым в толще земли, без воздуха и света. Волосы встали дыбом.

– Мне не нужно твоего, – повторил Развияр и попятился.

Совсем рядом шумела река. Потрескивали камни – может быть, через несколько мгновений следовало ждать нового обвала. Развияра бросило в пот при мысли, что он может навсегда остаться под землей вместе с мертвецом, чье присутствие ощущалось, как холодные руки, сомкнувшиеся на шее.

– Развияр! – громко позвала Яска снаружи. Ее голос разбил наваждение. – Что там?

– Мне не нужно твоего! – в третий раз повторил Развияр. – Оставайся мертвым!

И выбрался из пещеры под небо.

* * *

Вернулась подмога из лагеря Дол-Шерта: сам бывший моряк, а с ним трое его людей с веревками и шестами. Головорезы не испытывали трепета перед мертвым магом, но Дол-Шерт знал больше, чем они, и долго молчал, когда Развияр рассказал о своей находке.

– Не надо его трогать, – заключил Развияр.

Дол-Шерт выругался.

– Время идет, секретчик. Когда мы войдем в замок?

– Завтра, – сказал Развияр.

Дол-Шерт долго его разглядывал. Ухмыльнулся:

– Ты очень уверен в себе, гекса. Если ты обманешь – я сварю тебя в котле. Мне уже приходилось такое проделывать.

– Не сомневаюсь, – сказал Развияр. – Не сомневаюсь, что приходилось.

Оползень прекратился. Река освоилась с новой линией берега, и вода пенилась вокруг камней, с виду суетливая и бессильная. На самом деле – Развияр знал – камни уже попали во власть постоянной, неутомимой, безжалостной силы, которая, слизывая в год по песчинке, прогрызает ходы в толще камня, закругляет острые углы, прячет явное и обнажает спрятанное. Вода похожа на время, подумал Развияр и улыбнулся: там, под землей, он пережил такое потрясение, что теперь его мысли были бесформенными и отвлеченными.

Он не соображал, сколько прошло времени. Люди Дол-Шерта проложили временную дорогу через провал, но вниз, в пещеру, не спускались. Яска какое-то время сидела рядом, потом исчезла. Он заметил это не сразу.

– Яска?

Двое головорезов, приставленных шпионить, поглядели на него с подозрением.

– Где девчонка?! – спросил он вне себя. – Куда вы смотрите, слепые прилипалы, глаза на заду?!

В этот момент Яска вылезла из пещеры на дне провала, остановилась и прищурилась от яркого дневного света.

Он на миг оцепенел. Потом спрыгнул вниз, почувствовал, как дрогнул камень под ногами. Снова затрещала земля; Развияр схватил Яску за плечи, готовый убить ее:

– Ты что?! Ты…

– Погоди, – она была очень бледная, нижняя губа прокушена до крови. – Помоги мне… выбраться.

С помощью головорезов он поднял ее наверх и выбрался сам. Шумела река, нежно подтачивая берег, вгрызаясь в скалу. Яска часто моргала, ежилась, прижимала к груди крепко сжатые кулаки.

– Зачем ты туда пошла? Зачем?!

– Идем, – чуть отдышавшись, она потащила его обратно вдоль берега. Головорезы отстали.

– Яска? – теперь, когда паника и ярость схлынули, Развияр ощутил новое нарастающее беспокойство. – Послушай… что?

Она кивнула – птичьим движением, будто клюнула. Разжала левую руку. Посмотрела на красную ладонь со следами впившихся ногтей. Левой ладонью разжала правую – с видимым усилием. Невыносимо сверкнул под небом бирюзовый камень.

Развияр зашатался.

– Он мне отдал, – прошептала Яска. – Я клянусь. Он мне отдал сам.

– Он мертвый.

– Да. Он страшно сильный, и мертвый…

Яска вдруг обняла его левой рукой. Крепко прижалась. Отпустила. Заговорила быстро, лихорадочно, глотая слова:

– Я только раз видела мага. Племянника не считаю, он совсем малыш. Только раз, того старика, что прилетел на крыламе за мальчиком, а я его оглушила… А теперь – я видела настоящего мага, Развияр. Мертвого… первый раз в жизни. Я поняла, что это.

Она снова разжала кулак. Перстень Утра-Без-Промаха лежал на ее ладони.

– Ты знаешь, кто он такой? – тихо спросил Развияр.

– Да. Предатель, убийца, палач своего народа. Страшный человек… то есть зверуин. Понимаешь, мне помогло, что он зверуин, я представила себе Лукса, мне стало не так страшно… Я просто вошла и смотрела на него, мне было жутко оттого, что я понимала, что он такое. И вдруг его рука – правая – рассыпалась совсем… В пыль… И перстень покатился. И вот, пока он катился по камню, я совсем поняла, ясно, как небо, что он мне отдает. Он знал, что я… маг, понимаешь.

Развияр резко оглянулся. Головорезы были совсем рядом, но шумела река, заглушая слова.

– Никто не должен знать, – проговорил он, чувствуя, как трескается высохшая кожа на губах.

Они остановились возле того самого места, где сидели еще час назад, глядя на горы и на реку. Здесь, в этом самом месте, Развияр когда-то отпустил Лукса, вместо того чтобы исполнить приказ властелина и убить пленного. Развияр был потрясен встречей с Утром-Без-Промаха, но то, что случилось с Яской, разбило его в лепешку.

– Никто не должен, – шепотом повторил он. – Давай его спрячем, это кольцо.

– Я его надену.

– Яска…

– Я надену и замотаю палец тряпкой. Никто не увидит.

– Яска, это его кольцо…

– У любого мага должен быть перстень. Ты говорил, – она посмотрела на свою левую руку с надетым на палец деревянным кольцом. – И еще – у любого мага должен быть учитель. Будем считать, что Утро – мой учитель. Он сам так захотел.

И, прежде чем Развияр успел удержать ее, она надела кольцо с бирюзовым камнем на указательный палец правой руки.

* * *

К вечеру прибыл гонец: караван с рабами остановился на ночь в Кипучке. Люди измучились быстрым переходом, караванщик испугался, как бы товар не пришел в негодность, и позволил рабам отдохнуть на берегу теплого озера.

– Ты сказал «завтра», секретчик, – напомнил Дол-Шерт.

– Сказал, – согласился Развияр. – Отойди и дай мне подумать.

Бывший моряк сдержался. Вероятно, представил, как будет варить Развияра в котле. Сверкнул глазами и отошел.

– Ты ничего не чувствуешь? – в пятый раз спросил Лукс у Яски. Та сидела, баюкая руку с перетянутым тряпкой пальцем. Палец был невредим – повязка скрывала перстень Утра-Без-Промаха.

– Ничего, – отозвалась она отрешенно. – Кроме того, что перстень мне впору… Я думала, что-то новое откроется, – призналась она с неожиданной обидой.

Развияр смотрел на замок.

Сегодня людей Дол-Шерта обстреляли – прячась среди камней, головорезы подошли слишком близко. Двоих легко ранили. Сделалось еще яснее, что приступом замок не взять: защитники, кажется, даже не экономили стрелы.

– Там оружейня в нижнем ярусе, – сказал Развияр. – Кузница, заготовки…

– Скажи, ты специально привел этого старика? Чтобы запустить его в замок? – неожиданно спросил Лукс.

– Нет. Честное слово. Наоборот – я думал, сотник Бран поможет договорится с ними.

Лукс щелчком взбил кисточку на кончике своего хвоста:

– Может Утро-Без-Промаха помочь нам войти в замок?

– Утро-Без-Промаха никогда никому не помогал, – ответила за Развияра Яска. – Только себе.

Ее ноздри раздувались. Развияр насторожился:

– Ты что-то чувствуешь?

Она помолчала.

– Да, – ответила без особой уверенности. – Воняет дымом.

– Это и я чувствую, – сказал Лукс. – Жгут первоклассную древесину! На дрова пускают! Наш приятель, торговец Ремыш, усы бы на себе повыщипал от обиды!

– Это другой дым, – Яска поежилась. – Развияр… пойдешь со мной?

– Почему ты предлагаешь только ему? – Лукс вскочил на все четыре лапы. – Вы сегодня уже ходили… Развияр, пожалуйста, ну подожди нас здесь!

– Ты ранен…

– Был! И не ищи отговорок, она и моя жена тоже! Почему нам не пройтись вдвоем – просто погулять? Просто?

Развияр видел, как Яска растерялась.

Он видел, как блестят глаза у Лукса, и как его смуглая кожа становится еще темнее от прилившего румянца.

Он огляделся. Головорезы прислушивались к их словам. Конечно, потянутся следом: будут надзирать, но и помогут в случае опасности. Лукс в чем-то прав; при мысли об их будущей прогулке у Развияра будто распрямилась в груди железная лента с заостренными краями.

– Идите, если хотите, – сказал он сухо.

Яска колебалась. Лукс подхватил ее под руку и буквально потащил вверх по горам; на боках у него покачивались клинки в ножнах. Мы так и не научились парному бою, подумал Развияр. Со щитами… Прикрываться от стрел… Из всадников на зверуинах получаются отличные охотники на крылам…

Вечерело. Замок стоял, величественный и жалкий в своей заброшенности. Развияр знал, что попытки отыскать подземные и скальные ходы ни к чему не привели: везде были только завалы, где природные, а где и рукотворные. Защитники развалин не желали удара в спину.

Где похоронили властелина, подумал Развияр с тоской. Что стало с его могилой? «Медный король, Медный король»…

Развияр двумя ладонями потер уши. Ему было холодно, с каждой минутой все холоднее. В такие минуты – бездеятельности, оцепенения – ему всегда приходила в голову одна и та же мысль. И сейчас, сидя на камне, он механически начал перебирать в уме все, что у него есть, пытаясь отыскать что-то по-настоящему дорогое.

Ох, как хорошо было бы ползти в пустыне, умирая от жажды, и найти родник. И принести его в жертву Медному королю, смеясь от счастья потрескавшимся ртом. Как дрожал голос у властелина, как тряслась его рука…

Солнце давно опустилось за горы. В сумерках окрестности замка на миг сделались знакомыми – такими, какими их помнил Развияр. Вот тропа, по которой гонял его сотник Бран с мешком камней за плечами. А там дальше стоял сарай, где хранились инструменты – кирки, лопаты, блоки и цепи, коромысла. А если задрать голову, можно разглядеть окно Восточной темницы, где он провел много ночей, вспоминая лес, дом, отца и мать.

Развияр зажмурил глаза, пытаясь хоть краешком, хоть обрывком вернуть эти воспоминания. Но не видел ни леса, ни белок, ни светлячков – только пепелище. Только развалины.

– Медный король! – прошептал он сквозь зубы.

Желание немедленно принести что-нибудь в жертву, измениться, осветиться изнутри было таким сильным, как голод и жажда. Он уставился на свои ладони: что? Что у него есть?!

– Посиживаешь, секретчик?

Он узнал голос Дол-Шерта и не стал оборачиваться. Бывший моряк подошел вразвалку – под сапогами поскрипывали камушки.

– Твоя-то баба целуется с получеловеком, – сказал Дол-Шерт с нескрываемым удовольствием. – То-то я смотрю…

Развияр молчал.

– У зверя причиндалы побольше твоих, – Дол-Шерт громко зевнул. – А у тяглового рогача, примером, еще больше. Что, она у тебя на четвероногих западает?

Развияр молчал.

– Придумал, как войти в замок? – мягко спросил Дол-Шерт.

Развияр молчал.

– Думай, – ласково предложил Дол-Шерт и отошел. Развияр слышал, как удаляется хруст камней под его ногами. Посмотрел на свою руку, сжатую в кулак: между пальцами выступила кровь. Острый камушек, стиснутый в ладони, глубоко поранил кожу.

Быстро смеркалось.

– Развияр!

Он обернулся.

Перелетая с камня на камень, сбегая по непроходимому склону легко, как могут только вода и зверуины, к нему мчался Лукс. Яска сидела верхом; щеки у нее были ярко-красными – не то от бешеной скачки по горам, не то еще от чего-то. Лукс подскочил к Развияру и встал как вкопанный – того обдало горячим ветром, смешанным запахом их тел. Хорошо, что в полумраке Яска не видела его лица. А Лукс…

– Пойдем с нами, – быстро сказала девушка. – Пожалуйста. Пойдем.

* * *

Небо, пригаснув до бледно-опалового цвета, будто передумало темнеть и затаилось, выпустив три-четыре ярких звезды. Зубчатые верхушки гор обрамляли его, как спокойное озеро.

Лукс шел впереди, по-прежнему неся на спине Яску. Развияр пробирался следом. Вслед что-то кричали головорезы Дол-Шерта: сперва угрожали и велели остановиться, потом кинулись нагонять, не упуская подопечных из виду. К ним подтягивалась подмога.

– Что там? – сварливо спросил Развияр.

– Дым! – выкрикнула Яска. – Нам туда, Лукс! Левее!

Развияр вдруг узнал это место. Вот вышка, на которой когда-то сидел лучник. Вот поворот дороги, за которым замок скрывается из виду.

– Дым? Где?!

– Там! Выше!

Теперь Развияр и сам чувствовал этот запах. Мельком вспомнил рассказ плотогона Яшмы: нашел в развалинах чашку, видел дым высоко по склону…

– Ты должен посмотреть, – сказала Яска, тяжело дыша. – Мы не подходили близко… Ты должен сам…

Лукс вдруг припал к земле всеми четырьмя лапами. Яску бросило ему на спину.

– Богиня Воф, – Лукс содрогнулся от головы до кончика хвоста. – Я не пойду туда. Это же…

Он смотрел вперед, туда, где в сумерках виднелся столб черного дыма.

– Да, – сказал Развияр, чувствуя, как к нему возвращаются силы. – Кто нашел? Ты, Яска?

Он сжал ее так, что она запищала:

– Пусти!

– Ваше могущество…

– Пусти, дурак!

Лукс сглотнул:

– Я… не пойду туда. Не люблю их.

– Подожди здесь. Яска, ты тоже.

– Я пойду с тобой! Я это нашла…

– Подожди здесь.

Новое гнездо обнаружилось рядом со старым – ниже на один поворот дороги. Не было ни камней, какими обычно обкладывают яму огневухи, ни блоков, ни цепей, ни охранников; Развияр задержал дыхание, прикрыл лицо рукой и заглянул вниз, в яму, в гнездо.

Глаза сразу же начали слезиться от дыма и жара. Моргая и смахивая слезы, Развияр увидел маленькую, тощую, с длинным хвостом птичку, похожую на большого черкуна. По ее перьям бегали искры. Она сидела, развернув огромные прозрачные крылья – прикрывала кладку из трех яиц, раскаленных докрасна, похожих на большие уродливые головы.

Развияр выпрямился, чувствуя, что не хватает воздуха. Отполз в сторону, отдышался. Ни одной мысли не было в голове, только стучала кровь.

Он оторвал лоскут от плаща и обвязал лицо. Задержал дыхание и снова склонился над гнездом. Длинный меч гекса доставал почти до самого дна.

Развияр навалился грудью на горячие, прокопченные камни. Острием меча выкатил яйцо из-под крыла раскаленной птицы; та сидела, не двигаясь, только следя за Развияром парой больших, огненно-красных, с виду влажных глаз.

– С-спасибо, – пробормотал Развияр в тряпку, закрывающую лицо. Закашлялся: ткань не защищала от дыма. Щурясь, несильно ударил мечом. Яйцо не поддалось; оно было, наверное, слишком маленькое, слишком недавно огневуха его снесла, и личинка не успела развиться…

Он задыхался. Дым выедал глаза. Черный меч гекса не был виден – сливался с тьмой. Почти не глядя, Развияр ударил еще раз и всей душой пожелал расколоть проклятое яйцо, разбить, уничтожить.

Полыхнуло жаром. Развияр отлетел от края гнезда – с обожженным лицом, без бровей и ресниц. Внизу закричала Яска. И сразу же, освещая собой склон, поднялась из гнезда личинка огневухи. Зависла в воздухе, развернув острые крылья. Посыпалась сажа, будто пыльца.

* * *

На другое утро, как только рассвело, к единственному входу в замок подошли Развияр под руку с Яской. Следом Дол-Шерт вел десятка три головорезов, самых отважных из имеющихся в наличии. Появление огневухи напугало «стражников» куда больше, чем перспектива попасть под обстрел; в ее присутствии люди Дол-Шерта, близкие к истерике, готовы были убивать направо и налево.

Развияр вышел на открытое пространство перед галереей. Подал руку Яске, помог спуститься с уступа. Бывший моряк, чуть замешкавшись, выбрался следом. Огненная личинка уселась перед ними на камень, сложив крылья на спине, будто огромные ладони.

Развияр почувствовал – услышал – как защитники замка увидели огневуху сквозь бойницы. Загрохотали сапоги по галерее, заметался ветер, кто-то сдавленно вскрикнул. Из замка вырвалась стрела – одинокая, пущенная от страха и отчаяния. Развияр сразу понял, что она ни в кого не попадет. Так и случилось; люди Дол-Шерта, вопреки приказу, ответили жидким нестройным залпом – десяток стрел ударились о стену, бесполезно, панически.

– Не стрелять, – выплюнул Развияр, повернув голову к бывшему моряку. – У тебя солдаты – или сброд?

– Не стрелять! – рявкнул Дол-Шерт.

Бледные Яскины щеки медленно краснели, наливаясь жаром изнутри.

– Что дальше? – сквозь зубы спросил Дол-Шерт.

– Ждем.

У Яски дрожали ноздри. Играли, будто дразнили ветер.

– Зачем ты взял девчонку?

– Чтобы продемонстрировать добрые намерения.

– Свою бабу? Или она уже не твоя?

– Если ты не заткнешься, предводитель…

Развияр осекся. Напряжение передавалось ему, язык делался до неприличия самостоятельным и гибким, хотелось говорить без остановки, угрожать, поносить, издеваться, но он заставил себя замолчать. Сколько времени прошло? Достаточно ли, чтобы паника в галерее улеглась, чтобы они всерьез задумались о путях спасения? Почему молчит Бран?

– Эй, люди в замке! – крикнул Развияр. – Вы знаете, что за тварь у меня, вы их видели! Она будет повиноваться мне еще три дня и три ночи, и по приказу выжжет все живое в замке!

Он замолчал. Бойницы смотрели на него – кресты, зигзаги, тонкие линии будто пытались сложиться в письмена и обрести смысл.

– Мне не надо вашей крови! – Развияр повысил голос. – Мы с вами были товарищами! Пусть выйдет Бран, я его не трону, просто хочу поговорить!

Яска вдруг схватила его за руку. В этом жесте был ужас.

– Что?

Она попятилась. Потянула его за собой:

– Там…

– Что?!

Заскрипела дверь галереи, когда-то высокая, а теперь наполовину скрытая под землей.

– Не стрелять, – прошипел Развияр.

Неуклюже, боком, держа на весу покалеченную руку, выбрался сотник Бран. У него было лицо человека, несущего на вытянутых руках тяжеленный чан с кипятком над головами играющих ребятишек. Развияр и не предполагал, что усталое, морщинистое, безучастное лицо старика может выражать такое напряжение, смятение и страх.

– Ты… это… сам, – сказал Бран, и Развияр не понял его, пока из двери вслед за ним не вырвался сноп искр и не вылетела огневуха – личинка огневухи, большая, больше Развияровой, чудовищная тварь.

– Ты сам этого хотел, – сказал Бран и облизнул губы. Вслед за первой личинкой из замка вышла вторая. Развияр в ужасе уставился на дверь: он ждал третью, четвертую, пятую…

– Не один ты такой умный, – прохрипел Бран. – Я умру – ценой твоя жизнь. Достойно.

Развияр стоял, окаменев. Вспомнились тонкие струи дыма, поднимавшиеся над замком день и ночь. Он и впрямь переоценил свое везение.

– В замке властелина никогда не сядет ночной барон, – сказал Бран, и его голос звучал теперь чище, мощнее, почти как в старые времена. – Ни его прихвостень.

– Старый дурак, – звонко проговорила Яска. – Ты знаешь, кто перед тобой? Как ты смел назвать его прихвостнем, балаболка!

Она стянула с руки тряпку, которую медленно разматывала всю последнюю минуту. Вскинула руку. Бирюзовый перстень Утра-Без-Промаха загорелся холодным огнем у нее на пальце.

У Развияра зачесались уши. Он услышал не то стон, не то вздох, донесшийся из галереи. Зрачки Брана, будто заколдованные, прикипели к перстню: Бран видел Утро-Без-Промаха, понял Развияр. Возможно, он видел его живым.

Дол-Шерт зашипел сквозь сомкнутые зубы. Его голова мотнулась назад, как от пощечины. Яска высокомерно улыбнулась.

Целую минуту никто не двигался. Огневуха Развияра сидела, безучастная ко всему, кроме приказа: охранять. Неизвестно, какой приказ получили две огневухи Брана, но и они не двигались с места. Люди Дол-Шерта частью разбежались, частью залегли в скалах. Сам бывший моряк вытащил меч, но не знал, что с ним делать.

– Это ничего не значит, – прохрипел Бран. – Даже маги бессильны против этого замка. У нас полная печь, мы выставим против вас…

Развияр понял, хоть и не был магом, что старый сотник лжет, может быть, впервые в жизни. В печи замка хранились на черный день только два яйца, и только сильный страх мог заставить защитников разбить их сегодня.

– Бран, – прошептал Развияр.

Старик смотрел на него – и не видел. Покорные ему огневухи приподнялись над землей, красные точки побежали по их крыльям, складываясь в узор. Дол-Шерт попятился от жара, Развияр почувствовал, как снова начинает печь обоженное вчера лицо.

– Бран! Смотри на меня!

Старик вздрогнул. Развияр захватил его внимание, зачерпнул, как последнюю ложку каши, пригоревшую на дне котла. Он подчинял своей власти многих людей с волей куда слабее, чем у сотника Брана. Но ему не нужна была власть над сотником – а только его трезвый, внимательный взгляд.

– Смотри.

Развияр повернул голову. Дол-Шерт попятился, встретившись с ним взглядом.

– Вот слуга ночного барона Нови, готовый переметнуться к Хвату. Вот человек, который собирается убить меня, как только я сделаю свою работу.

Дол-Шерт не выдержал – отшатнулся. Оскалился, как череп в гробнице.

– Но я не служу ночным баронам, – Развияр смотрел ему в глаза. – Этот замок не будет принадлежать ни Нови, ни Хвату, ни тебе, мерзавец. Место разбойникам – на виселице. Место работорговцам…

Меч Дол-Шерта взлетел, описав острием дугу. Через мгновение голова Развияра, отделенная от туловища, должна была покатиться по камням, но огневуха оказалась быстрее. Ей не было дела ни до замка, ни до Брана, ни до женщины-мага с перстнем на руке. Она не замечала двух других личинок. Для нее во всем мире существовал один приказ: охранять. И, выполняя его, она кинулась между своим господином и его врагом.

Дол-Шерт взвыл. Его желание выжить было так сильно, что он успел пробежать несколько шагов прежде, чем повалился на камни, почерневший, в обугленной одежде. Меч, раскаленный докрасна, воткнулся в щель между камнями и зашипел, выжигая мох.

Яска зажмурилась.

В развалинах стены послышались дикие вопли – люди Дол-Шерта, не сбежавшие раньше, кинулись наутек сейчас. Но огневуха вернулась, не преследуя никого. Развияр сказал ей вслух:

– В лагерь. Охранять Лукса.

Личинка взлетела неожиданно высоко, как птица, и грузно понеслась прочь от замка.

Сотник Бран открыл рот – и снова закрыл. Развияр посмотрел ему в глаза:

– Теперь здесь ты, я, твои огневухи и женщина, которую я люблю больше жизни. Там – караваны с рабочими, древесиной, зодчими. Провизией. Оружием. Там мой брат, которому угрожает опасность, и пять десятков вооруженных людей, которые служат ночному барону. Сколько людей в замке?

– Двадцать, – ответил Бран, хотя не собирался поначалу отвечать.

– Ты понимаешь, кто перед тобой?

Прошла длинная минута. В галерее молчали. Стена замка уходила ввысь – там, под самым небом, темнели арки и светлели резные, ажурные балконы с гнездами черкунов, лепящимися в трещинах.

Бран покачнулся. Медленно опустился на одно колено.

– Да, властелин.

* * *

– У меня семья в Фер, – сказал главный зодчий. – Господин… У меня семья в Фер. У меня семья.

Все было кончено. Из людей Дол-Шерта уцелела едва ли половина – заняв оборону в расщелине, они растратили почти все свои стрелы, но Бран велел огневухам не трогать их. Повелевать личинками оказалось для сотника тяжелой, почти невыносимой работой. Он предпочитал убивать врагов в бою, честной сталью.

Зато огневуха Развияра, маленькая и невзрачная, внушала головорезам ужас.

Победу трудно было назвать легкой – трое защитников замка погибли, многие были ранены. Растерявшись, метались вольнонаемные рабочие, ревели запряженные рогачи, впавшие в панику при виде огневух. Скот пытался разбежаться, правда, рогачи ушли недалеко: тяжелым неповоротливым тварям трудно было продвигаться по каменистым тропкам. Опрокинулось две подводы, рассыпалась древесина. Потери могли бы стать невосполнимыми, если бы Яска, повинуясь приказу Развияра, не взялась бы успокаивать скот и водворять на место людей.

Она стояла на коленях, раскачиваясь. Перстень горел у нее на пальце, и рогачи впадали в сон на ходу. Рабочие безвольно забирались обратно под телеги. Облака по всему небу стягивались к Яске, кое-где из-под камней выходили шлепуны и доверчиво шли к ней. Она мотала головой, смахивала со лба капельки пота и вытирала кровь под носом, и снова принималась покачиваться, будто глиняная кукла, а сражение шло своим чередом, и люди Дол-Шерта умирали вслед за начальником.

В разгар боя прибыл рабский караван. Первое, что приказал Развияр караванщику – расковать рабов и вывести на погребальные работы.

– Они сдаются, – сказал высокий одноглазый стражник, защитник замка, и махнул рукавицей в сторону расщелины, где засели уцелевшие люди Дол-Шерта. – Мы примем их сдачу?

– Кривуля? – спросил Развияр.

Стражник сглотнул:

– Да. Вот так…

Развияр обнял его. Раньше Кривуля, еще с двумя глазами, был выше его почти на голову. Теперь они сравнялись в росте, и прозвище стражника получило печальное подтверждение; Кривуля замешкался, потом неловко обнял Развияра в ответ:

– Так… что с ними делать?

– Вязать, – распорядился Развияр. – Нам понадобятся рабы в каменоломнях. Смотри, чтобы ни один не ушел!

Он оставил стражников и Брана заниматься своим делом и подошел к Яске. Рядом с ней уже стоял Лукс – хмурый, но невредимый.

– Спасибо, – Развияр положил руку Яске на голову.

– Я сделала, что ты велел. С перстнем легче.

– Лукс, присмотришь за ней?

Зверуин кивнул, и Развияр направился к зодчим. Это были не бедные, уважаемые в Фер люди; старшему было около сорока лет. Бледный, лысеющий, он стоял возле повозки, из последних сил пытаясь сохранять самообладание.

– Всего лишь перемена нанимателя, – сказал ему Развияр. – Вы будете делать ту работу, о которой договорено, и получите вознаграждение. Разумеется, в случае успеха.

– У меня семья в Фер, – сказал главный зодчий и сглотнул. – Как я могу служить вам… если вы восстали против ночного барона?!

– А как вы можете не служить мне? – тихо спросил Развияр.

Главный зодчий рванул воротник куртки, который и без того был расстегнут – зодчему не хватало воздуха.

– Постарайтесь утешиться, – сказал Развияр. – У Нови будет много других забот помимо того, чтобы мстить вашей семье.

* * *

– Прикажи им прыгнуть в реку, сотник.

Бран задыхался и часто подносил руку к губам. Казалось, его тошнит.

– Зачем? Еще два дня…

– Рогачи их боятся и переворачивают повозки. Люди боятся и теряют волю. А если за эти два дня ты поскользнешься и стукнешься головой о камень – твари вырвутся на свободу и не будут покоряться никому.

Огневуха Развияра первой полетела к реке – вниз по склону. Бран помедлил несколько мгновений. Потом личинки, покорные ему, сорвались с места и ринулись вдогонку.

– Что ты теперь будешь делать… властелин?

– Пошли людей на перевал, Бран. Маленький отряд из очень надежных людей. Пусть запрут долину: никто не должен идти к Кипучке.

– Будет сделано.

– У тебя есть шпионы в Фер?

Сотник сглотнул:

– Развияр… Откуда?!

– А дозорные на земле зверуинов? Кривуля мог бы послать дозорных…

– Послушай, они сидели здесь, как ездовые крысы в барабане, и все, чего хотели – удержать замок и остаться в живых! Они голодали и сражались… мои ребята, – у сотника изменился голос. – Я хорошо их воспитал… Рад был повидать… напоследок. Но их слишком мало, и троих похоронили сегодня…

Он пошатнулся. Развияр поддержал его под руку.

– Это возмездие, – тихо сказал Бран. – Я до сих пор их вижу. Они стоят на том склоне и смотрят на меня. Они…

У него вдруг исказилось лицо. Он глядел Развияру за плечо с таким ужасом, что тот резко обернулся, хватаясь за меч.

Это был всего лишь Лукс. Зверуин несся широкими прыжками, прижимая к груди странный предмет, в котором Развияр не сразу, но опознал клетку для почтовых нетопырей.

– Развияр! Письмо из Фер. Дол-Шерту!

Развияр подхватил сотника, готового упасть, бледного, как меловая стена:

– Это Лукс. Бран, это Лукс, это не видение!

Развияр сунул руку в клетку. Взял в горсть нового самца, проделавшего длинный путь ради встречи с подругой, отвязал от его лапы шелковую белую ленту с текстом письма, развернул и прочитал неожиданно красиво, по-книжному выписанные слова:

«Дружка Новь прикопали. Дело кучкой. Хват».

* * *

– Зверуин переступит порог замка?

– Переступит, – Развияр кивнул. – Это мой брат, его зовут Лунный-Кстати. Запомни это имя, Кривуля. О зверуинах мы поговорим потом.

Он вошел в замок, где не был так давно. Переступил порог, слушая внутреннюю музыку вроде той, что доносил когда-то ветер из парящего города Мирте. Огляделся вокруг, и музыка смолкла: почти невредимый снаружи, замок очень пострадал изнутри.

Перекосились, растрескались стены. Просели полы, в них зияли провалы. Лестницы осыпались. В помещениях, куда раньше свободно проникал дневной свет, теперь было почти темно: камнями были завалены галереи и окна.

– За эту груду развалин стоило сражаться, – пробормотал Лукс.

Яска взяла его за руку – не то утешая, не то сама ища поддержки.

– Где его похоронили? – подал голос Развияр.

Сотник Бран не спросил, кого.

– Наверху. В верхней галерее.

– Верхняя галерея держится?

– Кое-как.

– А шахта? Шахта цела?

Сотник устало покачал головой:

– Никто не спускался с тех пор. Думаю, там вода. Вода продолжает грызть – снизу…

Будто отвечая на его слова, послышался тяжелый звук: казалось, глубоко под землей разорвалась басовая струна. Струйка песка просыпалась из трещины в потолке Луксу на голову. Отряхиваясь, он непроизвольно выпустил когти – костяные иглы заскрежетали по каменному полу.

– Замок шатается, – сказал неслышно подошедший Кривуля. – Каждый день… новые трещины.

Развияр молчал. Бран глядел на него из-под тяжелых век. Напряженно, требовательно смотрел Кривуля. Подошли другие стражники – одних он узнавал, других, сильно постаревших, – нет.

– Тащите сюда зодчих, – Развияр прочистил пересохшее горло. – И работников. Пленных ставьте чистить отстойную яму, а то мы здесь все в дерьме захлебнемся. И мастеровых, пусть осмотрят блоки. Тащите смазочное масло, инструменты, цепи. Ищите факелы, какие есть… Нет, Лукс, не ты. Ты будь рядом со мной. И ты, Яска, тоже.

* * *

Зодчие осматривали замок несколько часов. За это время Развияр успел полностью подчинить себе лагерь – караванщиков, рабочих и даже рабов:

– Дам свободу тому, кто будет работать на совесть. Дам денег. Кто попытается сбежать – убью.

Яска стояла рядом, сложив руки на груди так, чтобы виден был перстень. Лукс держался за рукоятки своих мечей и то выпускал, то снова втягивал острые когти.

Развияр написал Хвату письмо: «Дело кучкой, жди вестей. Дол». Самка-нетопырь понесла в город шелковую ленточку на ноге. Важно было выиграть время; он очень рассчитывал, что Хват поверит письму и на время забудет о замке.

В гнезде огневухи осталось два яйца. Развияр подумывал разбить оба и сразу же утопить личинок, но не решился. И замок, и лагерь были слабы сейчас, разворошены, как вспоротая подушка, а у Хвата, только что получившего власть над портом Фер, было достаточно и людей, и снаряжения. Если явится большой вооруженный отряд – только огневухи помогут удержать завоеванное.

Но кого поставить в дозор у гнезда?

Развияр не доверял ни Кривуле, ни даже Брану. Он прекрасно понимал, что это за соблазн – держать у ноги почти всемогущее, чудовищное, полностью верное существо. Пусть три дня и три ночи – зато какая власть!

– В замке есть печь, – сказала Яска.

– И множество охотников попортить скорлупу.

– Нет. Они могут мечтать об этом. Но не решатся. Они боятся личинок больше, чем ты. Смотри, как долго они хранили те два яйца. А разбил только Бран. И то с трудом.

– У меня нет времени носиться с коромыслом, разводить огонь, кочегарить… У меня нет времени! – повторил он с прорвавшимся отчаянием. Все происходило страшно медленно: рабы медленно уносили и закапывали мертвые тела, вольнонаемные неторопливо собирали разбредшихся рогачей, ставили на колеса опрокинутые повозки, повара едва-едва ворочали ложками в чанах с обеденной кашей…

– Я могу покараулить, – тихо предложила Яска. – Я понимаю – это важно.

Он провел ладонью по ее волосам. Прижался лбом ко лбу:

– Устала? Испугалась?

– Ничего, – она нервно сглотнула. – Только хочется… помыться. Мне как-то не по себе. Все это… эти… Гарь.

– Потерпи. Скоро отдохнем.

– Да… Дол-Шерт был очень хитрый, сильный… Но он не знал, с кем связался. Он вообще ничего о тебе не знал.

– Мы не успели сойтись поближе.

– Ты шутишь, что ли?

– Непривычно?

Она через силу засмеялась.

– У гекса плохо с чувством юмора, – признался Развияр. – Поэтому их никто не любит.

– Я люблю тебя.

Он отстранился. Погладил ее по щеке. Остались черные полоски сажи.

– В твоей спальне устроим бассейн. Светлячки будут гореть под водой. Ты сможешь купаться, когда захочешь, ваше могущество.

Она закрыла глаза. Развияр поцеловал ее, повернулся и пошел к замку.

* * *

По лицу главного зодчего он понял все раньше, чем тот открыл рот. И зодчий, увидев взгляд Развияра, тоже все понял – и замер с опущенной челюстью.

– Ну?

– Мы внимательно осмотрели… Э-э-э… несущие конструкции…

– И что?

– Замок вырезан в скале таким образом, что скала же является, э-э-э, фундаментом…

– Я знаю! Дальше?

Зодчий в отчаянии покачал головой. Вытер со лба капли пота:

– Вы можете убить меня, господин, но я не понимаю… как это строение до сих пор стоит, – он развернул тугой свиток бумаги. – Смотрите, – палец с желтым ногтем уперся в переплетение линий на грубом чертеже. – Трещины в основании… уходят в глубину горы… пласты смещаются… Замок может обрушиться в любую минуту. А если мы начнем что-то делать, укреплять, достраивать… Вместе с замком, скорее всего, просядет целый пласт, гора осядет в реку, полностью изменится ландшафт… Лучшее, что можно сделать – бежать отсюда, бежать как можно скорее!

Зодчий понял, что говорит в мертвой тишине. Осекся. Оторвал глаза от плана, заглянул в лица Брану, Кривуле, стражникам, Луксу. В отчаянии обернулся к Развияру:

– Умоляю. Поверьте мне. Я много строил, в том числе в горах. Мы все сейчас подвешены над пропастью… Позвольте мне уйти!

Его голос сорвался.

Очень долго все молчали. Потом в недрах горы что-то гулко треснуло, и пол дрогнул под ногами. Зодчий втянул голову в плечи.

– Мне нужны деревянные носилки, – бесцветным голосом сказал Развияр. – Хорошие, прочные и легкие. Мне нужен бархат, самый дорогой, какой только остался, и подушка с золотым шитьем. Мне нужна кисея, парча, золотые и серебряные украшения…

– Ты что, хочешь устроить коронацию? – резко спросил Кривуля.

– Нет, – Развияр ухмыльнулся. – Лукс, помоги мне. Надо сделать важное дело. Один я не смогу… Боюсь.

* * *

Они укрыли носилки бархатом.

Медленно и осторожно переложили на бархат то, что осталось от Утра-Без-Промаха. Всех, кто спускался в его пещеру, потом долго бил озноб.

Вечерело. При зажженных факелах похоронная процессия двинулась к замку. Развияр шел впереди.

Платформа для спуска в шахту была кое-как сколочена и привешена к блокам. Лукс то и дело вытирал вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

– Дружище, – сказал ему Развияр. – Ты… если хочешь – оставайся.

Лукс помолчал.

– Прими за меня решение, всадник, – попросил еле слышно.

– Если оставляешь решать мне… Тогда пошли.

Лукс затрясся от носа до хвоста, но ничего не сказал. Вместе с Развияром они установили носилки на подвесной платформе. Утро-Без-Промаха был теперь очень легким. Бархат, парча, золотое шитье украшали его погребальное ложе. Два факела горели в изголовье.

– Опускайте медленно, – сказал Развияр. – Если дерну за веревку – стоп. Два раза – поднимайте.

Заработали заново смазанные блоки. Платформа качнулась и пошла вниз. Вверх поползли стены со следами зубов: когда-то здесь трудились скальные черви.

Трещины в стенах, поначалу тонкие, становились тем шире, чем ниже опускалась платформа. Разломы опутывали шахту, будто кровеносные сосуды. Все громче и явственнее слышался треск, будто от перемалываемых костей.

– Расскажи мне об озере Плодородия, – сказал Развияр.

– Не могу, – Лукс сглотнул. – Во рту сухо.

– Расскажи, как поднимается туман над водой.

В свете факелов коричневое лицо мертвеца казалось почти черным.

– Ну? Ты ведь говорил мне? Как будто тысяча прекрасных девушек в белых одеждах. Расскажи, как вы купались в ручье. Как пели шлепуны, складно, будто люди. И все горы цвели желтым трилистником, и пыльца плыла по воде…

– Ничего этого нет, – раздельно выговорил Лукс. – Из-за… из-за него.

Он смотрел на мертвеца, лишенного правой руки. На мага, прикрытого парчовым покрывалом.

– Предатель!

Затрещали стены.

– Убийца! – голос Лукса запрыгал от стены к стене. Платформа сильно ударилась о выступающий камень. Задергалось пламя факелов, шахта наполнилась грохотом.

– «Это место почитается, как святыня, – сказал Развияр, когда грохот утих, – и ревниво оберегается от посторонних глаз. Я был, возможно, единственным чужаком, которому посчастливилось увидеть озеро Плодородия. В этот час на берегах никого не было видно, только солнце…»

Платформа опускалась все медленнее. Снизу тянуло холодом, сыростью, гнилью.

– «Только солнце дробилось на спокойной воде, и в самом центре плыли, как единое существо, всадник и его брат – я видел шлейф на воде, который тянулся за ними, и два почти одинаковых лица, обращенных на восток…»

Развияр увидел, как появляется проем в стене – поднимается из-под идущей вниз платформы. Плеснула вода, платформа резко качнулась на плаву, цепи провисли. Развияр еле удержался на ногах и ухватился за Лукса.

– Мы внизу, – шепотом сказал Развияр. – Я все время боялся, что шахту завалило.

Он смотрел в проем, в темный коридор, ведущий в глубь скалы. Как и прежде, громада замка, громада скалы давили ему на уши. Колодец висел над головой, подземные ветры по-прежнему гудели в нем нечеловеческим басом, но теперь к этому звуку примешивался другой: треск оседающей породы. Шелест ползущих трещин.

– Развияр, – сказал Лукс и вдруг прижался к нему мохнатым боком. – Пожалуйста. Пожалуйста!

Развияр сжал его мокрую ладонь:

– Теперь немного. По коридору прямо.

– Там вода!

– По колено. Не страшно.

Развияр первый сошел с платформы. Вода была обжигающе холодной и поднималась выше колен, выше, чем Развияр рассчитывал. Он взял факел, посветил вперед, в какой-то момент обмер – ему показалось, что тоннель завален, но это была ошибка глаз, сбитых с толку отблесками на воде.

– Не страшно, – повторил он громче и тут же пожалел: звук в этом тоннеле шел отовсюду. «Страшно… страшно…» – зашептали камни над головой, и задрожала вода, и ее поверхности пошла мелкая зыбь.

Он вернул факел в крепление у изголовья мертвеца. Молча взялся за ручки носилок. Мертвое лицо качнулось. Развияр сообразил, что собирается идти спиной вперед. Снова поставил носилки, посмотрел на Лукса. Лицо зверуина блестело от пота, хотя в подземелье было холодно.

– Идем.

Он повернулся к Луксу спиной, взялся за носилки и потащил по платформе, и наполовину втянул их в коридор, прежде чем почувствовал, что Лукс взялся с другого конца. Тяжело дыша, зверуин спустился в воду и зашипел, будто от боли.

Размеренно плескала вода под ногами. Два факела горели на носилках. Тяжелая черная тень, ничего общего не имеющая с Развияром, вела его вперед, в полную черноту. Это моя тень, говорил он себе. Это тень человека, у которого факел горит за спиной. И все равно ему страшно было смотреть вперед.

Тоннель, кажется, стал ниже, в некоторых местах приходилось наклонять голову. Вода не теряла времени – грызла, подтачивала, расширяла трещины. В этом тоннеле Развияр осознал всю правоту зодчего: замок готов был обрушиться в любую минуту. Он медлил, цеплялся за жизнь, а разломы играли с ним, как смертельная болезнь – с очень сильным человеком. Вода… смещение пластов… напряжение камня, готовое разорвать самые прочные связи… оседающая громада над головой…

Развияр зажмурился и вспомнил, как скакал верхом на Луксе по зимнему лесу, какого цвета соски на Яскиной груди, как плывут листья по медленной реке. Он шел дальше с закрытыми глазами, не считая шаги, сбившись со счета. Пол вдруг стал повышаться, лица коснулся ветер. Вода опустилась ниже колен, и Развияр решился наконец посмотреть.

Впереди – рукой подать – была погребальная камера. Вернее, то, что от нее осталось. Остался цел только каменный постамент в центре: стены сморщились гармошкой, обвалились и растрескались. Открылись новые коридоры, широкие и узкие проломы, наполовину заваленные, наполовину залитые водой.

Все громче становился отдаленный басовитый треск. В глубине коридора, из которого они пришли, упал в воду камень.

– Здесь твое место, Утро-Без-Промаха, – сказал Развияр. – Оставайся под землей.

Треск перешел в нарастающий гул.

Развияр из последних сил подтащил носилки к постаменту. Ладони Лукса будто приросли к рукояткам, Развияру пришлось насильно разжимать их. Края парчового покрывала ниспадали с носилок, укрывая плиту, огонь факелов отражался на золотом шитье подушки. Мертвый маг лежал, плотно сомкнув высохшие веки.

Трещины над головой разверзались, как молнии, и нарастал гром. Кипела вода в тоннеле. Развияр бежал, протискиваясь мимо обрушившихся глыб, протаскивая за собой Лукса. Один факел погас.

Потом его что-то ударило по голове, он упал и захлебнулся. Пришел в себя через несколько минут: Лукс тащил его, коридор все не кончался, а скала гудела, в темноте летели камни, и все полости, все проемы, все щели, где только могли пробиться вода и воздух, стремительно схлопывались: как будто скале надоело терпеть проходимцев.

Поддерживая друг друга, они взобрались на платформу. Шахта танцевала, изгибаясь то в одну, то в другую сторону, как стебелек травы под ветром. Лукс дернул за сигнальную веревку дважды, трижды, четырежды, и веревка оборвалась. Но там, наверху, уже завертелись блоки. Цепи натянулись, платформу перекосило, она оторвалась от воды и начала движение вверх – ударяясь о стены, кренясь и роняя щепки. Развияр и Лукс, вцепившись друг в друга, катались по доскам, пытаясь удержаться.

Погас второй факел, и стал виден свет наверху.

Этот свет Развияр запомнил навсегда – как и сияние Мирте.

Глава пятая

– Свойства… породы… оказались… воистину… чудесными. Началось обрушение, но произошло, по-видимому, перераспределение пластов… крайне удачный случай. Разумеется, строение все еще… непрочно. Но это, по крайней мере, уже в человеческой власти.

– Что вам нужно?

– Время, прежде всего. У нас с собой все инструменты, потребуется от двух недель до…

– Две недели – крайний срок.

– Спешка может повредить…

– Постарайтесь все успеть без спешки.

Шахты больше не было. Громада замка стояла теперь на сплошном камне, и на раздробленных в пыль костях Утра-Без-Промаха. Нижние ярусы лежали в развалинах, но источники воды не иссякали. Треск, сотрясения и оползни прекратились.

Развияр обосновался в зале стражи – едва ли не единственном обжитом помещении замка. Здесь было полно хлама, валялись на полу шкуры печорок, стояло в стойках оружие, ржавое и смазанное, пригодное и сломанное. Здесь же лежал Бран, укрытый тремя плащами: сотника била лихорадка. Кривуля расхаживал по грязному полу, заложив ладони за пояс:

– Те, что не успели разбежаться, сидят теперь в норах со своими стадами, сами в темноте, как печорки.

– Это наши люди. Мы возьмем их под защиту и под свою власть.

– Они не пойдут…

– Значит, надо заставить. Вывести наружу. Пусть живут при солнечном свете, как люди, и поставляют нам мясо, шкуры, молоко. Рабочие руки. Нам надо много людей, очень много и очень быстро. Я хочу, чтобы отряд выступил сейчас.

– Какой отряд, Развияр? Где мы возьмем людей? Тари со своей пятеркой ушли на перевал…

– Бери тех, кто остался.

– А замок? А сторожить пленников? И как заставить работать весь этот сброд, что ты привел? Тут надо больше надсмотрщиков, чем работников!

– Кривуля, – сказал Развияр. – Сейчас ты в последний раз спросил меня, как я собираюсь исполнить то, что собираюсь. Это мои заботы. А ты сделаешь то, что велел я: покоришь пастухов. Без крови. Так, чтобы они считали себя освобожденными, а не завоеванными. Это непросто. Но я сказал, и ты это сделаешь.

Стражник прекратил расхаживать. Остановился перед Развияром. Хотел что-то сказать – но осекся.

Развияр ждал, глядя в его широкие, все более расширяющиеся зрачки.

– Хорошо, – угрюмо сказал Кривуля. – Я пошел.

Бран слушал их разговор, трясясь под тремя теплыми плащами. Развияр чувствовал его взгляд. Кривуля вышел.

– Что ты хочешь сказать мне, сотник?

– Зачем ты отрубил ему руку, прежде чем убить? Властелину?

Развияр подошел. Присел рядом на шкуру:

– Что ты знаешь о Медном короле?

– Ничего, – медленно проговорил старик.

– Вспомни. А вдруг что-то знаешь. Я вернусь не скоро. Постарайся уснуть.

* * *

Лагерь, разбитый на подходах к замку еще Дол-Шертом, бурлил: разные люди, сведенные судьбой в трех караванах, понемногу приходили в себя от испуга и смятения. Рабы держались несколькими группами, вольнонаемные собрались своим кругом, караванщики и редкие надсмотрщики прятались, не желая попадаться никому на глаза. Развияр пробрался между двумя подводами с древесиной и сразу понял, что происходит неладное: кого-то бьют и, возможно, собираются убивать.

– Не подходи! – кричал молодой срывающийся голос.

– Чего глазеешь? – ревел охрипший бас. – Камнями…

– Камнями забить, вон их сколько валяется!

– Не подходи! Зашибу!

– Оставьте его! Оста…

Завизжала девушка. Развияр совсем забыл, что Дол-Шерт привез для увеселения своих головорезов пять женщин, купленных на рынке в Фер.

– Все назад.

Его негромкий голос заставил толпу расплеснуться, как воду, упавшую на камень. В середине круга обнаружился парень лет шестнадцати, с окровавленным ртом и разбитым носом, с огромным камнем в руках.

– Брось, – сказал Развияр.

Камень упал. Развияр подошел ближе. У ног толпы, боязливо попятившейся от него, рыдала девушка – рабыня.

– В чем дело?

– Он убил, – сказали из толпы. – Раб убил плотника!

– Скверно, – Развияр посмотрел на парня, съежившегося под его взглядом. – За что?

– За насилие, – глухо сказал мальчишка. – Он насильник!

Толпа еще подалась назад. Развияр увидел труп, лежащий лицом вниз: затылок убитого был проломлен.

– За насилие и сам буду убивать, – сказал Развияр, медленно переводя взгляд с лица на лицо. – Где женщины?

Их вытолкали вперед – четырех несчастных, сбившихся кучкой, запуганных рабынь.

– Идите в замок, – сказал им Развияр. – Разыщите поваров, скажите – я прислал на помощь. Ступайте!

Толпа заволновалась, пропуская женщин. Та, что сидела на земле, не шелохнулась – только ниже опустила голову.

– Тебя это не касается? – сухо спросил Развияр. – Иди!

Окровавленный парень вздрогнул от его слов. Девушка поднялась и, неверно ступая, пошла за остальными рабынями.

– Слушайте все, – сказал Развияр, и снова сделалось тихо. – Слушайте внимательно – повторять не буду. Ущелье заперто. На сторожевой башне замка дежурит могучий маг. Она узнает, если кто-то из вас решит бежать.

Отчетливо сделался слышен плеск реки.

– Вы пришли сюда, как рабы и слуги разбойников. Служите мне, и я отплачу сторицей. Предадите – накажу очень жестоко. Будете верны – награжу и дам свободу. Видите этот замок? Он станет господствовать над Нагорьем и над Фер, над горами и побережьем. Хотите иметь частичку этого господства?

Люди молчали. Немногие выдерживали взгляд Развияра – отводили глаза, прятались за спины соседей. Это были разные, очень разные люди: упрямые и битые судьбой. Совсем молодые, впервые нанявшиеся на работу вдали от дома. Отчаявшиеся, проданные, купленные. Трусливые. Угрюмые. Злые. И все они были во власти Развияра – от высоченного кузнеца, ростом выделявшегося из толпы, до парня-убийцы с окровавленным ртом: тот, воспользовавшись переменой общего внимания, понемногу отступал к подводе с лесом. Его колени заметно тряслись.

Кузнец стоял, наклонив голову, глядя исподлобья. В его лице не было страха – только напряжение. Развияр кивнул:

– Подойди.

Кузнец повиновался после крохотной паузы.

– Как тебя зовут?

– Ломоть. Кузнец.

– Еще кузнецы есть?

– Да. Еще двое.

– Ты старший. Выберите подручных. Идите в замок. Найдите зверуина, его зовут Лукс, он покажет вам кузницу.

– Зверуин?!

– Да, – Развияр не позволил кузнецу отвести взгляд. – Он мой брат, ведает в замке оружием, механизмами, стенными машинами. Сделайте все, чтобы кузница заработала уже сегодня. Идите!

Мужчина стоял, все так же глядя исподлобья. Развияр подавил в себе порыв заговорить снова: ему показалось, что кузнец не послушается. Захотелось вытащить меч, даже рука дернулась. Захотелось что-то еще сказать: «Ну?», или «Чего ждешь?», захотелось яростно топнуть ногой, но Развияр стоял неподвижно. Его черный плащ, запыленный снизу, касался сапог.

Кузнец медленно кивнул. Махнул рукой кому-то в толпе, началось движение; Развияр выдохнул – так, чтобы никто не видел, и снова набрал в грудь воздуха:

– Эй! Среди рабов есть старший?

Он командовал и распоряжался так долго, что охрип. Выползли из тени забытые было караванщики, тоже взялись командовать. Развияр приметил, кого из них люди слушают, и незаметно передал им часть власти. Явились из замка стражники, всего человек пять, остановились на возвышении, ничего не делая, просто наблюдая за толпой; они пришли вовремя, и Развияр был им благодарен.

Как медленно, думал он, глядя на рабов, снова собравшихся в кучку и о чем-то вполголоса толкующих. Как медленно соображают эти люди. Живее!

– А с убийцей-то что делать? – спросил сутулый мастеровой со стесанными костяшками пальцев.

Парень, почти добравшийся до телеги, снова замер.

– Кто убьет без суда, будет висеть, – жестко сказал Развияр.

И повелительно обернулся к парню:

– Пошли.

* * *

Ночь стала продолжением дня, утро слилось с вечером. Рабы и вольнонаемные передавали по цепочке обломки камня, носили и распиливали бревна, вертели блоки. Заработала кузница. Перековывались щиты и клинки, водружались на стены орудия и стенные арбалеты. Сменялся дозор на перевале: на дороге к Кипучке ничего не происходило. Двое беглых рабов пали жертвой собственной трусости: их застрелили в сумерках, когда они пытались удрать через перевал.

Яска стояла на башне, запрокинув голову, раздувая ноздри.

– Патрули над горизонтом ходят днем и ночью. Пока не приближаются. Наземных шпионов нет. В Нагорье есть маг – он учует нас рано или поздно.

Развияр сидел в деревянном кресле, принесенном снизу, из покоев властелина. Ему было совершенно ясно, что встать уже не сможет: пятеро суток он не смыкал глаз.

– Откуда ты знаешь, что в Нагорье есть маг?

– Ты сам рассказывал. Всюду, где Император устанавливает власть, строят башню, и в ней поселяется императорский маг.

– В Нагорье пока нет власти Императора.

– Ветер с Нагорья – ее ноздри раздулись, – я чувствую. Он пахнет отчаянием. Проклятье в силе: не рождаются дети. А воины продолжают умирать – и те, кто против императорской власти, и те, кто за нее. И маг… я чую его. Когда ветер переменится, он учует меня!

Развияр поднялся. Это был, наверное, самый трудный подвиг, который он совершил в жизни – тем более трудный, что его никто не видел.

Он подошел к Яске и обнял ее:

– Ты не слабее своего врага.

– Он настоящий маг. Его забрали из дома, когда он был еще малышом, и учили, учили… Учили премудростям, вливали ему в голову знания, а в руки власть.

– Тебя, а не его, избрал Утро-Без-Промаха. Тебе, а не ему, достался перстень. Ты, а не он, владеешь этим замком. И я ведь на твоей стороне, Яска, а не на его стороне.

Она слабо улыбнулась, разглядывая перстень у себя на пальце.

– Я чувствую, как много в этом замке силы. Каменной. Как будто скальные черви до сих пор тут. И была битва, когда явилась другая сила… Развияр, скажи мне еще раз, что ты на моей стороне.

– Я на твоей стороне. Всегда.

– Это хорошо, – проговорила она серьезно. – Потому что я ни за что не хотела бы оказаться твоим врагом.

– Яска, что ты говоришь?!

Она не слушала, жадно нюхая воздух.

– Скажи, как погиб маг, которого привели с собой зверуины? В дни осады? Когда был жив прежний властелин?

Развияр посмотрел на далекие горы за ущельем. Мелькнула тень крыламы в разрыве туч.

– Его убил ты, – голос у Яски звучал торжеством. – Поэтому тебе покорился замок. Он простил тебе… то, что ты сделал потом.

Развияр устало закрыл глаза. Увидел темноту – и свет, пробивающийся сверху. Прекрасный, тусклый свет.

– Тебе не холодно, Яска? Может, принести еще воды? Или вина, или поесть?

– Не сейчас, – она отвела волосы со лба, ярко блеснул перстень. – Иди, у тебя много дел.

* * *

Он спустился в зал стражи. Сотник Бран спал или притворялся спящим. Развияр долго ходил из угла в угол, шевеля губами.

Ветер переменится, и в Империи узнают, куда девалась мятежная девушка-маг. Вспомнят грозу, погубившую звено предводителя Корунха. И не будут беспечны. Среди книг покойного властелина хранится трактат «О магах», переписанный когда-то Развияром; «Сила любого мага исчерпаема. Как богатырь, ворочающий горы, рано или поздно упадет от усталости – так могущество уступит место беспомощности, и виной будут старость, изнеможение либо удача соперника».

А тем временем Хват заподозрит неладное. У него наверняка есть шпионы в Кипучке. Хват моложе и решительнее Нови; в мире ночных баронов победа достается не даром, не случайно и не каждому.

Развияр сжал кулаки. Он чувствовал себя слепым; ему нужен соглядатай, способный рассказать, что происходит в Фер. Ему нужны вести, хоть какие-то, с Нагорья: что происходит? Какие кланы продолжают борьбу, какие покорились? Где построили башню? Кто в ней сидит? Сколько стражников служат наместнику Императора в Нагорье, сколько у них крылам?

Голыми руками не вычерпать колодец. Развияр может сколько угодно тасовать людей, но их слишком мало. Слишком мало, и кругом враги, и война может начаться сегодня, завтра… сейчас.

– Развияр.

Он остановился. Сотник Бран глядел на него снизу вверх – воспаленными глазами:

– Медный король… я слышал эти слова. Он… властелин… говорил, будто сам с собой… Я однажды спросил, что это значит. Он засмеялся и ответил… что это детская считалка. Я понял, что не следует больше спрашивать.

Развияр помолчал.

– Медный король – неведомое божество, которому приносят жертвы, – сказал он наконец. – Положив на алтарь что-то дорогое, человек получает подарок. Это нельзя пощупать, это не снаружи. Это внутри.

– Властелин…

– Я был ему по-настоящему дорог. Он решил принести в жертву – меня.

Сотник Бран пошевелился.

– Откуда ты знаешь? – прошелестел еле слышный голос. – Об… этом?

– Вычитал… в одной книге, – соврал Развияр.

– В книге, – сотник повторил слова, будто взвешивая их на языке. – А ты…

– Что?

Сотник тяжело дышал:

– Не надо… не надо этого делать. Это магия древняя, страшная… нечеловеческая. Это чужая магия…

– Я знаю.

– Этого нельзя делать, это губит…

– Я знаю.

– Это погубило… его тоже.

– Это его возвеличило.

– И погубило.

– А кто бессмертен?

После этого очень долго в зале стражи не было произнесено ни слова. Развияр ходил и ходил, и протоптал дорожку на пыльном полу. Завывал ветер в оконных проемах. В тишине замка, глубоко внизу, работала кузница.

– Развияр…

Он снова остановился.

– Я не хотел тебе говорить… В замке есть «сладкое молоко». В тайниках.

Развияра передернуло. Не отвечая, он снова начал расхаживать взад-вперед перед пустым погасшим камином.

– Это не отрава, – прошептал сотник. – Оно лечит души. Можно забыть свою жизнь, и начать новую… Я хотел бы забыть о том походе. Только о нем.

– Бран, – сказал Развияр. – Расскажи мне подробно, что там было. Минута за минутой. Я должен знать точно.

На высоком, с залысинами, лбу стражника выступила испарина.

* * *

На другой день вернулся отряд Кривули – привезли из крестьянских поселений молока и сыра, в сумерках пригнали небольшое стадо пугливых печорок. Пастухи, извлеченные из пещер, с перепугу пообещали быть верными замку, но Кривуля опасался, как бы они не откочевали подальше.

– Догоним, – сказал Развияр. – Во всяком случае, голод нам не грозит.

Кривуля заглянул в кузницу, прошелся по землям вокруг замка, застал за работой ремесленников, вольнонаемных и рабов. Хмурое лицо его немного разгладилось:

– Как тебе это удалось?

Развияр молча взглянул на него, и Кривуля, осекшись, низко поклонился.

* * *

Нагорье и зверуины. Порт Фер и Хват. Император и его маг в башне. Только с нагорами можно искать союза, но как его искать после всего, что рассказал сотник Бран?! Они оставляли после себя выжженную землю, удобренную костями. «Доброе утро, – говорил властелин, входя в поселок зверуинов, – Утро Без Промаха!» И отдавал приказ своим огневухам…

Книга «Хроники зверуинов», когда-то переписанная Развияром по памяти, лежала открытой на краю стола. Развияр ходил по залу стражи, слушая свои шаги, шевеля губами. Он вспоминал развалины своего дома и руины поселка, где когда-то жила Яска. Руины, пожарища, безысходность, развалины; странно, что нагоры до сих пор сопротивляются власти Императора. Очень мужественный народ. Другие давно бы сдались.

В полночь он взял факел и пошел вниз, в тюремные коридоры. Из ямы, где были заперты головорезы, доносилась нестерпимая вонь; заслышав шаги, увидев свет факела, пленники подали голоса:

– Эй, кто там!

– Дай пожрать!

– Дай воды!

– У нас тут трупы…

– Сволочи! Погодите, доберется до вас Хват…

– Доберется! Кишки выпустит!

– Тихо, – сказал Развияр.

И в яме воцарилась тишина.

Он прошел над ними, далеко обходя решетку в полу, задержав дыхание. Отодвинул засов, поднял люк над маленькой подземной камерой, где когда-то томился сам.

– Выходи.

Парень, проломивший голову насильнику, с трудом поднялся по сброшенной лестнице. Съежился, прикрывая глаза рукой – свет факела казался ему нестерпимо ярким. Развияр вывел его из тюремного коридора на одну из внешних галерей.

Были сумерки. Парень облокотился о парапет и тяжело задышал, хватая свежий воздух.

– Как тебя зовут?

– Глен… Гленир.

– Почему в рабстве?

– За долги, – голос у парня сорвался.

– Сам откуда?

– Из Фер.

– Семья осталась?

– Сестра и мать.

– Ремесло знаешь?

– Учился на лекаря, – сказал парень тихо. – Раньше.

– Долго?

– Не очень. Одну зиму.

– Кто тебе эта девка? За которую ты плотника убил?

– Никто, – по лицу парня пробежала судорога не то боли, не то ненависти.

– Хочешь сослужить мне службу?

– Я хочу жить.

– Мы хотим одного и того же. Идем, у меня есть к тебе разговор.

Комната, где Развияр впервые встретился с властелином и где убил его, была чисто прибрана. Бассейн до половины наполнился водой. Развияр сел в старое кресло, слишком просторное и мягкое для него.

– Хочешь вина, Глен?

– Нет. Воды, пожалуйста.

– Пей, – Развияр указал на бассейн.

Парень напился из горстей. Глядя, как он пьет, Развияр и сам ощутил жажду.

– Ты слышал, о чем они говорили, эти люди в большой яме?

– Они… сперва выясняли, кто служил Нови, кто Хвату и кто кого предал. Дрались. Кого-то убили. Но я слышал только самые громкие крики, я ведь сидел за стеной…

– Хочешь посидеть с ними?

– Нет. Пожалуйста!

– Послушай, что я тебе скажу, и реши, согласен ли ты. Если не согласен – ничего не будет, останешься работать при замке. А если согласен… и если сможешь мне помочь – тогда я дам тебе оружие, Гленир. Тогда я вызволю из Фер твоих мать и сестру, и они до конца дней своих будут в безопасности и довольстве.

Парень мигнул.

– Господин, вы так говорите… вы маг?

– Нет. Но я знаю, что делаю, не беспокойся.

* * *

Тари-Колесо, со своим отрядом патрулирующий перевал, был предупрежден заранее:

– Пропусти их. Так, чтобы было правдоподобно – они прорвались. Так, чтобы из твоих людей никто не погиб. И чтобы никто, ни одна душа, не догадался.

– Но как я смогу…

– Как хочешь.

Ночью из замка бежали пятеро головорезов и Глен, бывший раб. Трое из беглецов были в сговоре с Развияром, но никто не знал о других – каждый считал себя единственным шпионом. Развияр потратил длинный день на эту неприятную, грязную работу: извлечь из ямы при помощи стражников. Допросить. Понять. Принять решение: вербовка или «сладкое молоко».

Головорезы, которым Развияр не мог доверять, забыли обо всей своей прежней жизни и теперь таскали бревна вместе с рабами. Нельзя сказать, чтобы они выделялись из толпы: половина живого товара, проданного на рынке в Фер, была лишена памяти с помощью сладкого напитка рабовладельцев.

С перевала пришел Самар, молодой стражник, служивший под началом Тари-Колеса. Лицо у него было серое:

– Повелитель… Мы их упустили.

– Ты ранен?

У вестника было сильно порезано ухо. Развияр сидел с ним, отпаивая вином, расспрашивая, как было дело на перевале. Беглецы были вооружены только короткими ножами, но застали патрульных врасплох.

– Было очень темно… Сгустились тучи… Мы все очень устали… Тари разрешил отдохнуть, иначе мы не достояли бы до утра… Мы стреляли, но было темно… Хотели преследовать по дороге на Кипучку, но в такой темноте…

– Тари запретил, – вырвалось у Развияра.

Самар посмотрел страдальчески: Тари-Колесо был его другом и начальником.

– Повелитель, мы все виноваты…

– Когда вы будете виноваты, я скажу, – отозвался Развияр почти весело. – Спи.

Днем, когда отряд Тари сменился с перевала, Развияр громко и при всех выразил ему свое неудовольствие. Позже, наедине, обнял.

– Зачем тебе это надо? – шепотом спросил Колесо.

– Молчи. Я потом расскажу.

* * *

Он вернулся в зал стражи, упал на шкуру и проспал мертвым сном несколько часов. Во сне ему становилось все холоднее. Он скорчился, прижимая колени к животу. Вокруг была ледяная вода и огни города Мирте, далекие, равнодушные. Он снова был мальчишкой, которого выбросили за борт нарядного корабля. Руки и ноги сводило судорогой, Развияр бился, пытаясь согреться, пытаясь выжить.

Он проснулся от того, что стало тепло. Открыл глаза; рядом сидел Лукс, привалившись мягким шерстистым боком, и согревал.

– Холодно? Хочешь, разведем камин?

– Я велел топить только печь с огневухами, – Развияр сглотнул.

– У нас целый караван с древесиной.

– Нельзя жечь. Потом не хватит… одного уголька для горна, одного бревнышка для балки, и все завалится.

– Тебе снилось что-то страшное?

– Ерунда, – Развияр потянулся. – Что ты там прячешь, под плащом?

– Я принес тебе подарок.

Лукс развернул сверток и выложил на шкуру печорки два клинка – светлых, нешироких, плавно изогнутых. Их линии напомнили Развияру прихотливое написание заглавной буквы «Эшт». Вдоль клинков тянулась мелкая вязь, а в рукоятки были встроены драгоценные камни – это не была пошлая роскошь. Неведомые оружейники стремились достичь совершенства: по-настоящему смертоносное оружие должно быть красивым.

– Для парного боя, – Лукс щурился от удовольствия. Его лицо было перепачкано сажей, кожаная безрукавка раскрылась на груди, от зверуина пахло дымом и потом. – Лучшее, что мы нашли в здешней оружейной, и перековывать не пришлось, только заточили. Ты возьми их!

Развияр взялся за рукоятки. Шагнул по залу, взмахнул, примериваясь. Клинки казались продолжением рук.

– Спасибо… Я спал?

– Тебе надо было отдохнуть… Не беспокойся, новостей нет.

– Будут, – Развияр завертел клинки двумя руками, слушая, как они режут на лоскуты слежавшийся душный воздух. – Новости будут… На нас насядут и зверуины, и Император, и Хват, и они не станут ждать, когда мы восстановим замок, когда наберем людей в оборону… У нас полтора десятка бойцов, прочие – рабы да ремесленники, бабы, старики…

– У нас есть маг.

– У них тоже есть маг, Лукс.

– У нас есть ты!

Развияр опустил руки. Клинки коснулись пола, еще слышно звякнули о каменные плиты.

– Ты всегда побеждаешь, Развияр, – Лукс не то утверждал, не то спрашивал. – Ты добиваешься всего, чего бы ни захотел! Выйдет и на этот раз, ведь правда?

* * *

Было не утро, как думал Развияр, а полдень под низким, затянутым тучами небом. Когда они с Луксом – зверуин и всадник – поднялись в горы, тучи расступились, и вышло солнце.

Развияр выписывал клинками стальные буквы, повисавшие, казалось, в воздухе. Все их пробы парного боя, все уроки Лукса сложились, наконец, в единое целое, будто части механизма, и недостающим звеном были новые клинки. Всадник верхом на четвероногом брате неуязвим: так, во всяком случае, показалось Развияру. Вечное движение без единой паузы – проще прицелиться в порхающую бабочку. Стена вертящихся клинков – четыре руки, действующих согласованно, четыре могучих когтистых лапы. Развияр вспомнил, как боялись в замке зверуинов, и только огневухи могли с ними сладить – нечестный прием. Жуткая безмозглая тварь против непобедимых в открытом бою воинов.

И тут же он вспомнил, как имперские стражники расстреливали с воздуха вождей из клана Равноденствия. Одна стрела – одна смерть, и только старику-зверуину досталось две стрелы.

Он оглянулся на замок. Поднимались дымы, работала кузница, топилась печь с двумя последними яйцами огневухи; эта тварь еще молодая, сказал сотник Бран. Несется мало и редко. Надо ждать, когда заматереет…

Лукс скакал вниз по склону, перелетая с камня на камень. Развияр слился с седлом, ухватившись за кожаный ремень-портупею. Ему казалось, что это его лапы отталкиваются от земли, в его теле перекатываются упругие, текучие, как вода, мышцы Лукса, и его же глазами смотрит на мир зверуин. Всадник и его брат – единое существо; Развияр сполна ощутил это и, празднуя, закричал во всю силу легких.

Ветер переменился.

* * *

– Медный король, Медный король…

Клинки лежали на краю бассейна. Огонек свечи отражался в воде, играл на стали, преломлялся в драгоценных камнях. Развияр был один в комнате; дверь на балкон покосилась и висела на одной петле. Снаружи тянуло холодным ветром.

– Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно.

В его жизни не так много было оружия, особенно такого, к которому стоило привязываться. Свой темный меч гекса он ценил, но никогда не любил. А эти, почти живые, со своим норовом, будто переняли характер Лукса, который нашел их и выбрал для своего всадника…

Он невольно потянулся, желая схватить меч за теплую рукоятку, поймать и удержать. Рука наткнулась на камень.

Он мигнул. Глаза слезились от ветра и усталости. На краю бассейна ничего не было; Развияр провел по гладкому камню кончиками пальцев, будто не понимая, что произошло, не умея привыкнуть к этому, снова растерявшись…

А потом его захлестнуло светлой и теплой волной. Тяжесть последних дней обернулась белым пухом. Летящие хлопья застыли, сливаясь с бликами на воде; лопнули невидимые обручи, стягивавшие голову и грудь.

Он встал на колени. Лег щекой на холодный камень.

Засмеялся.

* * *

Он расхаживал из угла в угол, и Яска внимательно следила за ним глазами. Будто не могла понять: чему он так часто улыбается?!

– …Карта – всего лишь земля, – отрывисто говорил Лукс. – На ней засады не обозначены! Расстреляют из укрытия прежде, чем ты откроешь рот!

Лукс нервничал. Его полосатая шерсть стояла дыбом, он то и дело оглаживал ладонями бока и говорил без умолку, лил слова, как воду. Развияр слушал его – и не слушал.

– Никто не станет с тобой разговаривать. Нет такой силы, чтобы их заставить. Ты знаешь нагоров… нет, ты не знаешь нагоров! У нас… то есть у них, – совсем другая цена жизни. Если что-то предписано традицией – будет исполнено любой ценой, расплатятся кровью свои, чужие… Рабы, всадники, женщины, дети… Как вода, которая всегда течет вниз. Шпоры в бока… Я иногда понимаю Утро-Без-Промаха. Так ненавидеть можно только нагоров, и только тому, кто среди них вырос!

– Что же тогда делать? – спросил Развияр, дождавшись, пока Лукс на миг замолчит. Он не ждал ответа: внутри него происходила невидимая работа. Приходили мысли, на первый взгляд безумные. Ткались ниточки понимания, тонкие весы взвешивали «за» и «против». Слова Лукса и Яски ложились на эти весы – песчинками, пылинками или весомыми гирями.

– Надо идти, – сказала Яска. – Только взять с собой огневуху. Тогда им придется выслушать тебя.

Лукс выпустил когти на передних лапах:

– Огневуха покоряется три дня и три ночи. Нагорье – не тарелка… Если они не захотят с тобой встречаться – ты их не встретишь, будешь бродить и месяц, и год по пустой земле. Ничего не узнаешь. А личинка пропадет. У нас их всего две…

Яска сидела, кутаясь в плащ, и казалась очень бледной:

– Я смогу находить их по запаху. Я смогу понимать, врут они или не врут. Я запущу ветер, или смерч, чтобы они убедились. Магов боятся, Лукс.

– Хорошо! Замечательно! А если ты нарвешься на имперского мага?

– Я почую…

– Какая ты могучая! Может, вообще пойдешь одна? Голая и с кольцом на пальце?!

– Дурак, – сказала Яска. – Ты просто трусишь. Ты не хочешь туда идти, поэтому выдумываешь отговорки.

– Да, трушу! – шкура Лукса дернулась, будто от укуса жгучего насекомого. – Потому что я знаю нагоров и Нагорье, а вы – нет. Может быть…

Он запнулся. Вдруг покраснел. От прилива крови его смуглое лицо сделалось темно-бронзовым. Ярче выступили белые, выгоревшие волоски над верхней губой и на подбородке. Развияр мог только гадать, какие слова были готовы сорваться с Луксового языка; вспомнились колючие кусты, тучи бабочек-кровников, обреченное лицо умирающего зверуина. «Если умирает всадник в бою, или на охоте, вслед за ним должен умереть его брат. Если умирает жена, то всадник может взять за себя другую жену. Если женщина не может родить четырех, ее приносят в жертву озеру Плодородия»…

– Как такой народ мог признать власть Императора? – вслух спросил Развияр.

– Он и не принял, – напомнила Яска.

– Ради мести, – пробормотал Лукс. – Они ненавидят каждый камень в этом замке и каждую каплю воды в его родниках. Ты хочешь к ним идти? Иди! Хорошо, если тебя дотащат до озера Плодородия, чтобы как следует провести очищающий ритуал. А могут просто спалить возле дерева – в память о тех… которые встретились с огневухами.

– Ты их ненавидишь или больше все-таки жалеешь? – спросила Яска. – Свой народ?

Лукс встал. Отряхнулся:

– Я не хочу больше говорить о нагорах и не буду говорить. Развияр, решай, ты всадник. Я только прошу тебя, как брата: поверь тому, что я сказал.

И Лукс вышел. Развияр и Яска остались одни в комнате властелина, где полнился бассейн и горели свечи вдоль стен. Развияр смотрел на воду. Его губы шевелились.

«Нагоры верят, что озеро Плодородия вмещает души всех, нерожденных и уже умерших, и потому любой магический обряд связан всегда с этим озером».

«Наибольшая честь, которую нагоры могут оказать врагу, – принести его кровь в жертву озеру Плодородия. Считается, что такие жертвы способны отвести несчастье… Жертвоприношение свершается на глазах у народа».

– Давай оставим Лукса в замке, – тихо сказала Яска. – Ему в самом деле… нельзя туда. Его один раз уже приговорили.

– Два раза, – пробормотал Развияр.

– Тем более. Пойдем с тобой. Возьмем стражников, оружие, огневуху. Будут сопротивляться – тем хуже для них. Ты властелин замка, я твой маг. Ты хозяин этих земель, так покажи им!

– Ты права, – сказал Развияр.

– Ты сделаешь, как я говорю? – она просияла, мгновенно помолодев, – в такой восторг привела ее мысль, что Развияр ее слушается.

– Я подумаю, – пообещал он. – Здесь есть, о чем подумать.

* * *

Он уложил ее спать – измученная дежурством на башне, она уснула мгновенно. Прошелся по замку, проверил посты; спустился в зал стражи. У постели стражника Брана хлопотала девушка – та самая, что недавно рыдала у ног толпы на земле, рядом с мертвым насильником. При виде Развияра она уронила кружку – по полу рассыпались глиняные черепки.

Девушка пришла в ужас. Упав на колени, бросилась собирать осколки.

– Потом соберешь, – сказал ей Развияр. – Иди.

Она метнулась мимо него к двери, не смея поднять глаз. Развияр подошел к сотнику. Тот лежал на чистом, рядом стояла пустая миска из-под каши.

– Заботится, – сказал Развияр.

Он снял плащ. Через голову стянул кольчугу. Поддал черепок носком сапога – тот покатился, дребезжа на каменном полу.

– Послушай, сотник. Ты ведь был на озере Плодородия?

Развияр уселся на шкуру, скрестив ноги, и стал рассказывать. Бран слушал сперва недоверчиво, потом напряженно, потом глаза его заблестели, и он приподнялся на локте:

– Это безумие! Развияр… Властелин мой, это сумасшествие!

– Почему?

– А вдруг они убьют тебя сразу?

– Может быть. Но все, что я знаю о нагорах, мне говорит: не убьют. Они любят ритуалы. Особенно в беде, когда не на что больше надеяться.

– А если они отрежут тебе язык?

– Будет очень обидно, – подумав, сказал Развияр.

– Подумай, сколько ты значишь! Для замка, для… твоей женщины и твоего друга. Если ты умрешь…

– Бран, посмотри крыламе в глаза. Замок не выстоит без союзников. А Императору или даже Хвату мне нечего предложить. Нечем торговаться.

Бран сел на своем ложе:

– Послушай…

– У меня больше нет времени на разговоры. Все, что я сказал тебе, расскажешь им – но не раньше завтрашнего дня. Ближе к вечеру.

Не слушая больше старика, Развияр поднялся. Переоделся в простую одежду стражника: кожаные штаны, темная рубаха, теплая куртка из шкуры печорки. Оставил в комнате меч гекса вместе с перевязью. Захватил флягу, веревку с крюками, нож. Постоял, раздумывая.

– Я иду, Бран.

Старик смотрел на него со священным ужасом. Его губы беззвучно шевелились.

* * *

Была ночь. Развияр пробирался по Нагорью, пар вырывался изо рта, был слышен звук наименьшего камушка, сорвавшегося из-под ноги. В темноте, освещенной только звездами, он успел увидеть впереди холм с двумя головами, одной лесистой, одной голой, и вспомнил название на карте: Бритый Сверху.

Теперь он точно знал, где находится.

Он остановился, чтобы перевести дух, и краем глаза успел заметить движение. Руки потянулись к мечу, которого не было; в то же мгновение ему накинули на голову мешок. Все произошло так быстро, что он даже не разглядел нападавших.

Он предпочел бы, чтобы его не били, но захватчики были скоры на расправу. Чьи-то когти рванули рукав, чей-то сапог от души впечатался в ребра. Развияр испугался, что его забьют на месте. Это было бы чудовищно глупо и обидно, он попытался заговорить, но ему заткнули рот.

Прекратили бить. Взвалили поперек седла; зверуин припустил бегом, Развияр едва удерживался на его спине, каждый шаг отдавался болью в ребрах. Кроме того, он стал задыхаться: завязывая ему рот, враги перестарались.

Скачка продолжалась долго. Почти теряя сознание, он ухитрился ослабить узел, перетянувший лицо и загнавший вонючую ткань глубоко в рот. Наконец, впереди послышались голоса, сквозь мешковину мелькнул свет, и молодой, срывающийся голос проговорил, еле сдерживая гордость:

– Вождь, мы захватили его. Он из замка, заблудился на границе. Мы взяли его!

– Развяжи, – сказал тяжелый, угрюмый бас.

Развияр закашлялся, хватая воздух. С него сняли мешок, оставив руки стянутыми за спиной. Горел костер, у огня сидел старый человек в накидке, сплетенной из трав.

– Кто такой?

– Он из замковой стражи, – подал голос другой зверуин из поймавших Развияра. – По одежде видать: не работник и не раб… Точно, стражник. Перешел в темноте границу, выслеживал, а может…

– Помолчи, Свет.

Развияр глубоко вздохнул – и поморщился от боли. В ребра будто ткнули кочергой.

– Ты будешь говорить и умрешь быстро, – сказал вождь все тем же тяжелым голосом. Это был голос человека отчаявшегося, пережившего пытки и готового к смерти.

– Я буду говорить, но умру не скоро, – ответил Развияр, старательно выговаривая слова. Его губы раздулись и казались страшно большими – но зубы были целы, и язык повиновался.

Вождь оторвал глаза от огня и наконец-то посмотрел на него. Развияр стоял перед ним на коленях, со связанными за спиной руками. Волосы падали ему на лицо. Развияр тряхнул головой, чтобы лучше видеть собеседника.

– Кто ты такой? – резко спросил старый нагор.

– Сперва скажи, кто ты. Слуга Императора, младший гражданин Империи без права носить оружие? Или тебе позволят оставить твои мечи, если ты признаешь власть наместника?

Кто-то из молодых, стоявших сзади, ударил его ногой по затылку. Это был всадник, он носил тяжелые сапоги, Развияра швырнуло вперед, и перед глазами вспыхнули огни. Он чуть не упал лицом в костер, едва успел откатиться. Кожа, обожженная еще у гнезда огневухи, загорелась снова.

– Назад, Гонец, – прорычал вождь. – Тебя растили, как траву, ты не владеешь собой… Как все вы, последние, последыши… Он точно из замка?

– Точно. Мы следили за ним от самой границы, – сказал молодой зверуин, которого звали Свет.

Развияр, скрипнув зубами, поднялся опять на колени. Сел на пятки:

– Скажи, вождь. Ты служишь Императору?

– Надо было отрезать ему язык, – зло сказали за его спиной.

– Если отрезать язык, как его допрашивать? – возразил другой голос. – Пусть сказал бы, сколько людей в замке, ждут ли подмогу…

Развияр поморщился от боли в боку:

– В замке не так много людей, но в замке маг. Наследник Утра-Без-Промаха, с его перстнем. Он может погубить вас. А может снять проклятие.

Старый нагор резко поднялся. Развияр увидел, что у него нет руки – левой, по локоть.

– Ты будешь долго умирать за это святотатство. Ты поплатишься не только языком!

– Ты поплатишься большим, вождь. Своим народом и своей землей.

– Убейте его! – рявкнул старик.

Зашелестела сталь. Развияра схватили за волосы и запрокинули голову, он увидел звезды – и силуэт зверуина, страшно похожего на Лукса. И захотел жить, как не хотел никогда.

– Стой! – прохрипел старик.

Острие меча касалось шеи.

– Слишком легко? – предположили из темноты. – Он не заслужил легкой смерти, ведь он…

– Замолчи!

Старик подошел ближе. Заглянул Развияру в запрокинутое лицо:

– Он достоин того… Чтобы принести его в жертву Озеру. Это все, что мы можем… Его кровь. Надежды мало. Но мы должны попробовать.

* * *

«Наибольшая честь, которую нагоры могут оказать врагу, – принести его кровь в жертву озеру Плодородия. Считается, что такие жертвы способны отвести несчастье. Плот с телом жертвы выводят на воду и оставляют там, пока вся кровь не выльется из его перерезанных вен и не пополнит воды озера.

Жертвоприношение свершается на глазах у народа. Но если в жертву озеру приносится бесплодная женщина – это происходит посреди ночи, в тайне, и никто, кроме повитух, не смеет глядеть на это».

* * *

Вода в озере Плодородия оказалась молочно-белой. Подобного зрелища Развияр не видел никогда; черные и красные камни поднимались у берега из воды и песка, похожие на творения безумного скульптора. Фигуры сплетались, не то горюя, не то танцуя, не то предаваясь любви – и невозможно было понять, ветер ли выточил их, или это дело человеческих рук.

Мягкая белизна воды сливалась с острым светом усыпанного бликами песка. Каждый клан владел своей частью берега, озеро не принадлежало никому. По мере того, как расступалась темнота, Развияра все сильнее охватывала паника: ему казалось, что берега пусты.

Никто не говорил ни слова.

Плот-алтарь помнил, вероятно, многих жертв, но на черном полированном дереве не видно было старой крови. Развияра подвесили к перекладине, пропустив веревку под руками – он едва касался черного бруса пальцами босых ног. Полоснули острым ножом по запястьям; он не почувствовал боли, зато сразу почувствовал кровь. Плот покатился по круглым плашкам, соскользнул в воду, качнулся и поплыл, медленно поворачиваясь. И тогда, наконец-то обратившись лицом к берегу, Развияр их увидел.

Пришли не многие. Четвероногие и всадники, и даже несколько женщины в высоких головных уборах – черных, с мелкой сеткой, прикрывающей лицо, – явились, чтобы принести в жертву врага и попросить богов о милости. Развияр мимоходом подумал, что боги зверуинов ничтожны в сравнении с Медным королем, кто бы тот ни был. Этим богам приносят в жертву врагов и бесплодных женщин, желая получить удачу на охоте или на поле боя. Всего лишь удачу – маленькое чудо.

Он заставил себя молчать весь день и всю ночь накануне жертвоприношения. Если бы ему отрезали язык, вся затея обернулась бы кровавым балаганом – как и предполагал сотник Бран. Теперь его кровь текла, омывая руки и плечи, оставляя дорожки на животе и голых ногах, а черный жертвенный плот величественно плыл по белой глади. Зверуины молча глядели – каждый из них молился, не разжимая губ.

– Вы просили об этом много раз…

Его глотка пересохла. Вместо слов вырвался сип. Несколько сот зверуинов, четвероногих и всадников, смотрели на него. По мере того, как становилось светлее, все ярче делался прибрежный песок и все прозрачнее вода. Струи тумана, похожие на девушек в белых одеждах, поднимались над водой и медленно, меланхолически танцевали.

– Вы просили много раз, – звучно, с расстановкой повторил Развияр. – Теперь ваши молитвы близки, как никогда, к ушам ваших богов!

Поднялись опущенные лица. Загорелись глаза на берегу. Развияр почувствовал, как кровь из ран потекла сильнее. Он ощутил себя пьяным и легким, как туман над озером, и заговорил в полный голос, печатая каждое слово:

– Нагоры, вы обречены. Посмотрите на свою землю: здесь будут императорские войска и радужные грамоты на столбах. А после вашей смерти здесь будут жить не дети ваши и не внуки, а другие люди и существа, служить другим богам, поклоняться Императору. Они осквернят озеро Плодородия!

Его голос далеко разносился по воде, но его время истекало гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Прошла эйфория, подступала слабость. Скоро потемнеет перед глазами; голый и окровавленный, он висел на плоту недалеко от берега, и толпа врагов слушала его – вернее, не желала слушать.

Послышался ропот. Прозвучали проклятия. Жрецы поняли свою ошибку: жертве следовало вырезать язык, на плоту-алтаре надо умирать молча. Чтобы соблюсти приличия, оставалось одно: заглушить слова умирающего гулом возмущенных голосов.

– Боги, посмотрите на нас…

– Смилуйся, Воф…

– Святотатство…

– Что он говорит?!

– Слушайте меня! – теперь он кричал. – Вы смирились, но есть путь спасения! Есть путь, само Озеро обращается к вам моими устами! Есть путь спасения, есть путь, у вас родятся дети и внуки, а Император уйдет с ваших земель. Есть путь! Я его знаю!

Он искал глазами их глаза. Взять власть над толпой крестьян, сидя в седле, до смешного легко. Можно, стоя на высоком камне, взять власть над толпой бывших рабов. Можно уговорить горожан или стражников. Но как заставить себя слушать, если ты, голый и окровавленный, висишь на плавучем алтаре, а на берегу ревет толпа врагов – нелюдей, жестоких и обреченных?

– Посмотрите на мою кровь! Вы льете ее в Озеро, но эта жертва не спасет вас!

Он повысил голос и с ужасом почувствовал, что теряет силы.

– Не я разорял ваши селения и не я убивал ваших детей. Не я проклял вас. Я убил старого властелина, вашего палача! Я убил его, а не имперский маг! Выслушайте меня – я знаю путь спасения и расскажу вам!

В ропоте толпы его слышали только те, кто стоял у самой кромки воды.

– Он лжет!

– Заткните ему рот!

– Что он говорит?

Они подались вперед, задние напирали на передних, но никто не осмеливался коснуться воды священного озера.

– Вас не спасет моя смерть! Я смогу спасти вас – живой!

– Заткните ему…

– Пусть говорит!

Вдруг сделалось тихо. Развияр не понял, его ли слова заставили толпу замолчать, или кто-то из старейшин подал знак, или, может быть, он оглох.

– Император силен, но не всесилен, – заговорил он в этой новой тишине. – Представьте, к вам пришел бы новый властелин каменного замка. Представьте, он предложил бы вам военный союз. Вместе – против Императора. За вековой уклад, – Развияр почти шептал, и если бы не тишина, воцарившаяся на берегу, его никто не услышал бы. – Что бы вы ответили? Отказались бы и умерли в позоре? Или согласились – и вышли на битву?

– Кто он? – спросили в задних рядах. – Кто он такой?!

– Проклятье Утра-Без-Промаха может быть снято, – ему казалось, что кровь ушла в озеро вся, до капли. Он не чувствовал своих рук и едва мог шевелить губами. – В замке есть маг. Он снимет проклятие. Верьте мне.

– Ложь!

– Он лжет, не слушайте его!

– Чужак! Как можно верить чужаку!

– Утро-Без-Промаха не был чужаком – и что он сделал с вами? А я всадник, – у Развияра все плыло перед глазами, и берег, и белая вода, и лица. – Я не лгу. Мои слова может подтвердить мой названный брат, нагор, Лунный-Кстати.

– Лунный-Кстати мертв!

Женщина в черном головном уборе подалась вперед, сцепив перед грудью длинные, будто птичьи, пальцы:

– Он должен был умереть! Его место – в могиле всадника и брата!

– Он жив, – прошептал Развияр. – Я решил за него. Я его всадник. Он жив.

Снова загудела толпа. Вырвался молодой голос:

– Ложь! Я видел Лукса мертвым!

– Заткнись, Гонец-Под-Вечер! Засунь себе в ухо свой брехливый язык!

Ропот будто отрезало ножом.

Теряя сознание, обливаясь собственной кровью, Развияр успел увидеть, как сквозь толпу пробивается кто-то лохматый, четвероногий, с блестящими клинками наизготовку:

– Ты видел меня мертвым?! Так посмотри еще раз! И повтори, глядя в глаза!

– Не смей, – прошептал Развияр.

Он увидел, как со спины Лукса соскакивает женщина в черном плаще. Как воздевает руку с бирюзовым огнем на пальце, как в толпе ширится смятение. Как Лукс рвется к берегу, как отшатываются с его пути молодые и старейшины. Как он бросается в воду, которой никто из его соплеменников не смел коснуться, и рвется к жертвенному плоту – белая волна расходится перед его грудью.

И, не удержавшись на краю темной ямы, Развияр соскользнул-таки в беспамятство.

Глава шестая

Крыламы шли на большой высоте, недосягаемые для стрел. Скопление зверуинов на берегах озера Плодородия не прошло незамеченным. Птиц было три.

– На одной из них маг, – сказала Яска.

Нагоры то и дело хватались за оружие, но императорские стражники не нападали – просто кружили в вышине, держа зверуинов в напряжении. Лукс часто сглатывал и посматривал то на небо, то по сторонам, опасаясь нападения, ежеминутно ожидая стрелы. Развияр чувствовал, как поднимаются и опадают мохнатые бока, как бешено стучит сердце; Яска сидела на земле, сложив ладони, будто огневуха – крылья. На пальце у нее горел бирюзовый камень.

Развияр лежал, привалившись к спине зверуина, не чувствуя рук, перетянутых лентами ткани. Лукс держал перед его губами чашу с густым терпким напитком. Темнело перед глазами от каждого движения, Развияр не мог говорить, но отхлебывал от чаши и все-таки говорил. Вождям и старейшинам приходилось низко склоняться над ним, чтобы расслышать – а они ловили каждое слово.

Двое молодых, захвативших Развияра накануне, – всадник и его брат, – держались рядом, очень близко. Они не понимали, что происходит. Суета, случившаяся вокруг пленника, льстила им – и пугала. Четвероногого звали Далекий Свет, его всадника – Гонец-Под-Вечер. Они держали наготове свои клинки – не то опасаясь Развияра, не то надеясь, что вот-вот прозвучит приказ: «Убить».

Женщина в высоком головном уборе, с мелкой сеткой, закрывающей лицо, с длинными, будто птичьими пальцами, стояла поодаль. Улучив минуту, когда разговор прервался – вожди глубоко задумались, а Развияр замолчал, собираясь с силами, – она подошла к Луксу. Сетка на ее лице дрожала от дыхания.

– Когда ты был в царстве мертвых, ты видел Короткого Танцора? Что ты сказал ему?

– Я не был в царстве мертвых, мама, – Лукс чуть отстранился. – Но когда буду – найду, что сказать.

Женщина помедлила. Лица ее не было видно; она протянула сухую, тонкую руку и коснулась Луксового лба.

Лукс обмер.

– Теперь нет закона, Лунный-Кстати, – она провела ладонью по его волосам. – Теперь каждый умирает в одиночку…

– Это лучше, чем сдохнуть всем вместе, – мрачно сообщил Лукс. – Но мы будем жить долго.

И, прищурившись, посмотрел в небо, где все еще кружили крыламы.

– Вели своему магу показать перстень, – обратился к Развияру однорукий вождь.

Яска медленно, царственно подняла руку, поднеся камень почти к самому лицу нагора. Старейшины долго молчали. Бирюзовый ли отблеск делал их лица застывшими, восковыми, или узнавание перстня, когда-то принадлежавшего Утру-Без-Промаха, заставило помертветь – но молчание продолжалось долго, и никто из нагоров не сомневался в том, что видит.

– «Говорят, он создал и проклял некую вещь…» – начал Развияр и понял, что беззвучно разевает рот. Тогда он кивнул Яске. Та заговорила, будто читая книгу вслух:

– Утро-Без-Промаха создал и проклял этот перстень. Когда старый властелин коснулся перстнем воды, проклятье вошло в силу. Я маг, и я сниму проклятье.

– Сейчас?! – одновременно спросили несколько голосов.

Яска в замешательстве посмотрела на Развияра.

– А гарантии? – он попытался улыбнуться. – Кто даст мне слово, что нагоры, освободившись от проклятия, не отплатят мне злом?

– Совет вождей даст тебе слово, – начал однорукий, но Развияр уже смотрел вверх: птицы опускались.

– К бою! – каркнул кто-то из вождей.

– Они посмели, – пронеслось в толпе. – Священное озеро… Осквернить…

Берег ощетинился стрелами. Лукс осторожно уложил Развияра на песок и встал над ним, прикрывая сверху.

Яска сжала в кулак руку с перстнем. Стиснула губы; он глядел на нее снизу вверх, ее лицо казалось перевернутым и оттого немного страшным.

Яска резко, глубоко вздохнула. Зажмурилась. Из перстня вырвался тонкий, как нитка, бирюзовый свет и ушел в небо, воткнулся в облако рядом с крыламой, и птица, хлопнув крыльями, вдруг завалилась на бок. В тот же миг Яска вскрикнула и рванулась вверх, будто ее сильно дернули за руку. Небо загудело, как от далекого грома, падающая крылама выправилась над землей, и несколько стрел, пущенных нагорами, пролетели мимо. Крыламы тройкой ушли за горизонт, и только тогда земли достигли огромные, невесомо парящие белые перья. Одно упало совсем рядом с Развияром.

Нагоры ревели, потрясая оружием; в том, что случилось, они увидели победу и добрый знак. Яска стояла, гордо вскинув голову, как и подобает великому магу. Один только Развияр видел, что левая ее рука судорожно сжимает правую и что свет перстня потускнел.

* * *

Он возвращался в замок, почти лежа в седле, привалившись к плечу Лукса. Договор был заключен – до первого снега; Яска шагала рядом, а на расстоянии держались пятеро зверуинов со всадниками – наблюдатели и будущие заложники. Договор был заключен; властелин замка, добровольно отдавший себя в жертву Озеру, его могучий маг и его названный брат, вернувшийся из страны мертвых, стали героями песен еще до того, как союз Нагорья и Замка был скреплен водой на священном берегу.

Они возвращались, то и дело поглядывая на небо. Дважды был замечен крылатый патруль – на горизонте, над горами. Яска молча раздувала ноздри. До самого замка между ней, Луксом и Развияром не было сказано ни слова.

В компании зверуинов они спустились по склону ущелья. Развияр увидел, что работы ведутся по-прежнему, что каменные завалы поредели, а разрушенная стена, наоборот, подросла. Он увидел временные деревянные домишки на месте лагеря и дымы над нижними ярусами. У него сделалось легче на душе.

Дозорный заметил их и подал знак. Нагоры сгрудились, не обнажая клинков, но готовые сделать это в любую минуту. Стражники выстроились в боевом порядке: появление зверуинов означало для них немедленную схватку.

– Всем убрать оружие. Мы заключили союз с нагорами. Военный союз против Империи… – он говорил очень тихо. Стражники, стоявшие ближе всех, передавали его слова товарищам. Нарастал ропот, нерешительно опускались клинки.

– Мне нужно двое добровольцев – кто пойдет заложником в Нагорье. Двое оттуда останутся у нас. Кто хочет?

– К зверуинам?!

Развияр никого не мог обвинять – слишком быстро менялась участь, слишком кровавой была общая история нагоров и жителей каменного замка. Сам он не мог вселить в своих людей обычную уверенность – сидел в седле, почти теряя сознание. Стражники пребывали в замешательстве.

– Я пойду, – сказал сотник Бран. Развияр поначалу не разглядел его на площади перед замком.

– Не ты, – он качнул головой и еле справился с головокружением. – Не ты сотник, ты… – он замялся, придумывая причину. – Ты мне нужен здесь.

Всадники-зверуины, став кольцом – спина к спине – настороженно ожидали, пока закончится эта сцена.

Стражники опомнились от потрясения. Шагнули вперед сразу трое; Развияр глазами выбрал двоих, самых молодых.

– Малыш и Рыжий. Спасибо. Я… – он запнулся. Добровольцы глядели на него бесхитростно и прямо. – За мной не пропадет, – выговорил он, прочистив горло. – Я не собираюсь предавать союзников. Вы в безопасности.

Несколько минут ушло на сборы и прощание. Развияр держался за плечи Лукса. Тот, не глядя, накрыл его руку своей ладонью.

– В замке останутся Далекий Свет и Гонец-Под-Вечер, – сказал Развияр.

– Почему они? – тихо спросил предводитель отряда зверуинов, пожилой всадник с редкой седеющей бородой.

– Чем они хуже других? Старейшины согласились.

– Если ты будешь им мстить…

Развияр резко повернул голову. Снова потемнело перед глазами.

– Пока они заложники, не потеряют ни волосинки. А потом… посмотрим.

Уже входя в замок, он мимоходом сказал сотнику Брану:

– Прости. Они узнали бы тебя. И кто-нибудь, не удержавшись, пристрелил бы. А мне нужен мир.

* * *

Едва придя в себя, он вызвал Яску. Она явилась, очень прямая и сдержанная, полы ее черного плаща мели каменный пол. Кисти рук прятались в широких рукавах.

– Что ты хочешь мне сказать, повелитель?

– Ты злишься? – спросил он, помолчав.

– Нет, – она стала еще прямее, хоть это казалось невозможным. – Я пришла выслушать твои распоряжения.

– Сядь, пожалуйста.

Она опустилась на край деревянного кресла.

– Что с твоей рукой? Что с перстнем? Ты… тебя не ранило?

Она смотрела на него страдальческими и одновременно холодными глазами:

– Ничего. Я первый раз узнала… ощутила на миг, что такое сила враждебного мага. Он не стал нападать. Отбил мою атаку и увел звено.

– Он силен?

Уголок Яскиного рта дернулся.

– Хватит пока об этом, – ровно проговорил Развияр. – Ты представляешь себе, как снять проклятие?

– Нет. Меня никогда… Я должна подумать.

– Сколько времени тебе потребуется?

– Я не знаю, – ее голос изменился, из ледяного сделавшись просто нервным.

– У тебя ведь есть кольцо, – мягко напомнил Развияр.

Яска помолчала, закусив губу.

– Проклятие заключено не в кольце. Там другая вещь.

– Что?

– На дне озера находится… Лежит некая вещь. Она проклята. Она на дне.

– Ты можешь ее найти?

– Если надо, смогу, – Яска впервые отвела глаза. – Попытаюсь.

– Что это?

– Не знаю! – она непроизвольно передернула плечами. – Я никогда никого не проклинала.

– Давай подведем итог, – Развияр принялся загибать пальцы. – Имперский маг очень силен. Он безнаказанно может летать над Озером. На дне озера лежит некая вещь, которую следует найти, вытащить и снять проклятие… Все это нужно сделать до первого снега согласно нашему договору со старейшинами. Что еще?

– Это все, – Яскины глаза снова застыли, превратившись в две ледышки.

– Не все, – Развияр вздохнул. – Ты держишь зло на меня.

– Ты мой повелитель. Как я смею держать на тебя зло?

Он глубоко вздохнул. Комната закружилась перед глазами. Он должен был объяснить ей… Должен растолковать то простое, что и ребенку понятно: магия не всесильна. Угрозы – тоже. На могучего мага отыщется могущественный. Союз, заключенный под страхом огневухи, проживет три дня и три ночи. Она совсем не знает зверуинов… даром, что спит с Луксом.

Развияр мигнул. Лишние мысли; да, она не знает зверуинов. Даже Лукс не понимает зверуинов так, как понимает их Развияр.

– Не держишь зла, так и не держи, – выговорил он, борясь со слабостью. – Возьми книгу, «Хроники нагоров». Почитай. Ее читал властелин перед походом. Может быть, ты сможешь понять…

– Я не умею читать, мой повелитель.

– Тогда я тебе почитаю, – сказал он, помолчав.

– Как будет угодно повелителю. Я могу идти?

Она поднялась – черная и прямая, и невыносимо отчужденная.

– Иди.

За ней закрылась дверь.

* * *

Зодчие закончили план нового строительства.

Заработала лесопилка, превращая бывший плот торговца Ремыша в балки, доски, станки и козлы. Работа в кузнице шла день и ночь – ковались гвозди, инструменты, наконечники для стрел, звенья цепей, ножи и обручи для бочек. Ложились камни в кладку; укладывались бревна в приготовленные для них ложа. Каменный замок обрастал деревянными пристройками, и внутренняя отделка нижних ярусов складывалась почти полностью из дерева.

Стража опробовала новые стенные арбалеты и метательные машины. Развияр ждал вестей из Фер и опасался новой атаки головорезов. Ни ожидания его, ни опасения до поры до времени не подтверждались.

Из горных селений прибывали стада. Осторожно наведывались пастухи – иногда нанимались на работу, на день или неделю, и возвращались с вязанкой деревянных щепок за спиной – приближалась зима, а горы небогаты топливом. Желающих получить работу становилось все больше; рогачи, которых в замке нечем было кормить, расползлись по горам – их отдавали в пользование крестьянам почти задаром.

Вернулся интендант Шлоп. Он прятался в Кипучке все это время, исхудал, постарел, но куража не утратил. Развияр не ожидал от себя такой радости при виде старого желчного интенданта; Шлоп приступил к исполнению своих обязанностей, и скоро работники в замке научились вздрагивать при звуке его голоса.

Яска плохо себя чувствовала. Она еще больше похудела, побледнела, перестала улыбаться. По вечерам Развияр навещал ее в ее комнате, в башне. Яска лежала в постели, а он, расхаживая от окна к камину, наизусть читал ей «Хроники»; к сожалению, хватало его ненадолго – по паре страниц за вечер. Силы возвращались гораздо медленнее, чем он рассчитывал; ребра болели, он носил тугую повязку и еле мог двигаться. Порезы на руках затянулись, но головокружения и слабость никуда не делись.

Из Нагорья приходили вести: патрули на крыламах разгуливали, как у себя дома, над каждым лоскутом многострадальной земли Нагорья. Племена, покорные Империи, демонстративно нарушали вековые запреты: самоубийство, самый страшный грех перед лицом богов, стало для молодых зверуинов чем-то вроде забавы. Всадник и его брат из клана Грозы разбились, прыгнув вместе с высокой кручи. Десять молодых воинов играли, бросая жребий, насыпав яда в один стакан из десяти. На свободных территориях каждый день случались перестрелки. Надежда, внушенная Развияром, медленно гасла без подкрепления. Среди нагоров росли страх и отчаяние.

Развияр рассчитывал, что со временем Яска смягчится, но все происходило ровно наоборот: с каждым днем она становилась все немногословнее и суше. Она могла часами сидеть, глядя на перстень. Она могла бродить по замку, ничего не замечая, бормоча себе под нос; люди шарахались с ее пути. Девушка-рабыня, приставленная к Яске в качестве прислуги, боялась ее все сильнее.

До первого снега было уже рукой подать, из каждой щели несло сырым, промозглым холодом. Однажды вечером Развияр, как обычно, поднялся на башню и застал на лестнице девушку-рабыню – она тряслась всем телом, в ужасе глядя на закрытую дверь, ведущую в Яскину комнату.

– Что случилось? – он присел с ней рядом на ступеньку. Девушка вжалась в стену и умоляюще замотала головой.

Стукнув в тяжелую створку, Развияр вошел. Яска расхаживала из угла в угол, растрепанные волосы стояли дыбом на голове.

– Я велела тебе… – начала она шипящим, сдавленным голосом и тут увидела, кто пришел. Резко остановилась:

– Да, мой повелитель? Время читать о людоедских обычаях, глупых именах и свирепых бессильных богах?

– Поужинай со мной, – сказал он, подумав.

– Это приказ?

– Да.

Он вышел на лестницу и сказал дрожащей рабыне:

– Накрой нам стол. Внизу, где бассейн.

* * *

Они сидели друг напротив друга за обильно накрытым столом. Кроме похлебки, которую повара варили для всех, здесь оказалось мясо шлепуна, копченное на вертеле, сыр и поджарка из нежного сала печорки, кувшин с водой из родника и бутылка вина.

– Приближается срок, ваше могущество. Когда будем снимать проклятие?

Яска выпятила подбородок:

– Когда будет угодно властелину.

– Ты готова?

Она смотрела мимо, в стену за его плечом. Ее лицо, подсвеченное снизу, могло теперь напугать не только девушку-служанку.

– «Прикосновения к этой воде исполнены великого смысла, – он начал с того самого места, где они оставили чтение вчера, – обычаи строго предписывают, кому, когда и в каких обстоятельствах разрешено входить в Озеро или даже окунать в него пальцы. Вода Плодородия способна, согласно верованиям, усиливать желания и очищать мысли, придавать определенность стремлениям…»

– Я ничего не понимаю, – прервала его Яска, и в ее голосе было раздражение. – Я не понимаю, что значит «придавать определенность стремлениям». Чем это может мне помочь?

Развияр ее не слушал. Перед глазами у него теснились строчки; он увидел гладкую белую поверхность с расходящимися круглыми волнами. Как будто что-то бросили в спокойную воду…

– Их проклинали дважды, – пробормотал он, глядя сквозь Яску. – Властелин всего лишь коснулся воды кольцом. Проклятая вещь уже лежала на дне. Ее бросил Утро-Без-Промаха, и матери стали рожать детей, как придется, нарушился вековой порядок… Но даже Утро не посмел довести проклятие до конца. Побоялся… или пожалел. А властелин, желая повиновения, освободил проклятие… Яска, что лежит на дне?

– Я не знаю. Я не знаю, за что Утро проклял свой народ. Это чудовищное проклятие по силе и… вообще чудовищное. Вода в озере непрозрачная, дно глубокое. И оно лежит на дне. Я не всесильна. Я…

Она запнулась.

– Может быть, ты скажешь – «не могу»? – вкрадчиво предположил Развияр.

Она резко подняла голову и впервые посмотрела ему в глаза. Развияр улыбался. Его руки лежали по обе стороны тарелки; на запястьях краснели свежие шрамы.

– Я могу говорить что угодно, – тихо проговорила Яска. – Но что значат для повелителя мои слова? Повелитель скажет: «Я подумаю», и сделает так, как захочет сам. Ничем себя не выдав. Повелитель может даже солгать, и я, маг, не почувствую его лжи. Потому что нет разницы между его ложью и правдой.

– Ерунда, – сказал он ласково. – Ну ты же сама понимаешь, какая чушь.

– Повелитель вслух одобрит наш с Луксом план, а потом наплюет на него ради… идиотской авантюры!

– Важен результат, – он коснулся ее ладони. – Если авантюра принесла плоды – значит, это был подвиг. Если подвиг провалился – значит, это была авантюра… Слушай, я хотел попросить у вас с Луксом прощения. Честно.

Яска заплакала. Это случилось так неожиданно, что он растерялся.

– Яска…

– Ты не ставишь меня ни в грош!

– Неправда.

– Правда! Тебе все равно, ты видишь только цель! Ты умрешь из упрямства, потому что так решил!

До сих пор ему казалось, что он знает все и ко всему готов; он в самом деле умирал, возрождался, спасал и отправлял на смерть, а теперь великий маг рыдал перед ним, и Развияр боялся сказать слово: казалось, Яска сейчас вскочит и убежит, опрокинув стул.

– А я не могу тебя изменить, твое решение – камень… а мое – плевок… Да, я всего лишь баба! Я ничего не значу!

Он обошел вокруг стола и обнял ее. Она рыдала, как ребенок, обливаясь слезами и соплями.

– Иди к Шуу! Иди, куда хочешь, и делай, что хочешь… И пусти меня, отстань!

Она с опозданием стала вырываться. Теперь он держал ее и не собирался выпускать, хотя ее толчки были весьма чувствительны для ребер.

– У меня будет ребенок! – прокричала она, задыхаясь от слез. – Ребенок! Твой ребенок!

От неожиданности он сжал ее сильнее. Она вскрикнула, рванулась и, извернувшись, сильно ударила его по лицу.

Он разжал руки. Яска отшатнулась к двери. Посмотрела на свою руку, потом на Развияра; в ее глазах был ужас.

– Прости, – прошептала она. – Я не хотела… Прости!

Ее глаза лихорадочно блестели, слетали капли с мокрых ресниц:

– Ты слишком великий воин для простой бабы… Ты слишком большой, Развияр, я не вижу твоего лица… только если запрокинуть голову…

Он молча встал перед ней на колени. Сжал ее мокрые, холодные ладони, губами наткнулся на перстень, и в этот момент загрохотали в коридоре быстрые шаги:

– Развияр! Измена в замке! Бой…

* * *

Он взял с собой меч гекса. Оставаясь в одиночестве, без Лукса, он инстинктивно предпочитал «фамильное» оружие.

Сырость, холод, запах дыма и свежего строительного раствора; ударили по лицу зеленые ветки, затянувшие балкон над средней галереей, винтовая лестница оборвалась круто вниз. Он успел к развязке; на земле, под грудой нападавших, извивался Гонец-Под-Вечер, а Далекий Свет, его четвероногий брат, сошелся в близкой схватке с Луксом.

Развияр вылетел на широкую площадку перед отстроенной стеной, когда Лукс выбил оружие из руки сородича и когтистой лапой ударил его по лицу. Голова зверуина мотнулась, на щеке выступили кровавые полосы, он присел на задние лапы; второй меч Далекого Света уже валялся под ногами стражников среди каменной крошки, но, даже безоружный, получеловек не думал сдаваться – он кинулся на Лукса, выпустив когти.

Два зверуина сошлись, полосуя друг другу бока. Полетела клочьями шерсть. Лукс приставил свой клинок к горлу Света, и тот замер на земле, что есть силы молотя хвостом.

– Развияр, – задыхаясь, стал докладывать Тари-Колесо. – Они хотели бежать! Они ранили Храпуна… Малыш и Рыжий у тех в заложниках, а эти хотели бежать!

– Осторожнее, – заметил Развияр. – Если вы их придушите – Малышу и Рыжему не поздоровится.

Гонец-Под-Вечер смотрел на него снизу вверх безумными, налитыми кровью глазами.

– Это нарушение договора, – прорычал Лукс. – Я специально приглядывал за ними… И угадал!

Его полосатая шкура была окровавлена в нескольких местах.

* * *

Двое заложников-зверуинов, Гонец-Под-Вечер и Далекий Свет, держались в замке незаметно и тихо, стараясь не попадаться на глаза Развияру. Однажды он видел, как нагоры, укрывшись в боковой галерее, наблюдают за испытаниями стенного арбалета. У обоих были напряженные, угрюмые лица: возрождавшаяся мощь замка пугала их.

– Развяжите им руки.

Тари-Колесо замялся, но исполнил приказ. В комнате с бассейном убрали стол; заложники стояли у стены, неосознанно ища поддержки друг у друга. Гонец-Под-Вечер отделался в схватке синяками и царапинами, зато светлая шкура его брата висела клочьями: по ней жестоко прошлись когти Лукса.

– У нас остался еще трилистник? – спросил Развияр.

– Я распорядился, – сквозь зубы отозвался Лукс. – Уже варят.

Яска сидела в кресле, выпрямив спину. Невозможно было поверить, что совсем недавно в этой самой комнате она ревела, как ветер в трубе: могучий маг восседал, положив руки на подлокотники, и длинные рукава соскользнули к локтю, давая волю бирюзовому камню.

Гонец-Под-Вечер смотрел себе под ноги. Далекий Свет, наоборот, искал взгляда Развияра; его смуглое обветренное лицо кого-то страшно напоминало, кого-то из давних воспоминаний.

– Спасибо, Тари. Идите.

Стражники вышли. Развияр слышал, как Тари выставил караул в коридоре. Отличный служака, подумалось Развияру. Хоть и молод.

Он перевел взгляд на Лукса. Тот, отойдя к свету, осматривал оружие, отобранное у беглецов:

– Какой умник оставил им клинки? Какой идиот догадался?!

– Я, – сказал Развияр.

– Молодец, – бросил Лукс сквозь зубы.

– Лукс, вы не родственники с… – Развияр указал глазами на Далекого Света.

– Мы братья, – Лукс смотрел мимо. – Родные. В детстве его сменяли на девочку. Отдали в другую семью. Он второй по старшинству… Гордость клана, дважды победитель Долгого Похода, – голос Лукса звучал монотонно. – Короткий Танцор весь извелся оттого, что ему достался я, а не Свет…

– Развияр, я нужна тебе? Ты будешь их допрашивать? – холодно спросила Яска.

Он подал ей руку, помогая подняться:

– Ты всегда нужна мне, ваше могущество. Но сейчас отдохни.

Сжал ее ладонь. Обнял за талию, на миг задержав руку на ее плоском пока животе. Женщина обмерла; Лукс уловил искру, проскочившую между ними. На дне его глаз что-то изменилось.

Яска вышла, величественно ступая, подняв подбородок. Где она научилась так ходить, в который раз удивился Развияр. Откуда эта посадка головы? Откуда плавность в каждом движении? Он проводил ее взглядом, и Лукс проводил ее взглядом. И оба пленника проводили Яску взглядом – Гонец настороженно. Свет – с горечью.

Дверь закрылась.

– Далекий Свет, – сказал Развияр, – если я сейчас убью Гонца, твоего названного брата и всадника, – ты последуешь за ним в страну мертвых?

Гонец поднял голову. Свет сузил глаза, глянул исподлобья, и сделался так похож на Лукса, что Развияр испугался.

– Да, – сказал Далекий Свет.

Развияр вытащил из ножен меч гекса. Лукс заметно вздрогнул. Гонец-Под-Вечер заставил себя встать ровнее. Свет тяжело дышал, его бока поднимались и опадали.

– У вас есть жены? – спросил Развияр.

– Да.

– У вас есть дети?

– Нет, – с ненавистью выплюнул Гонец. – Ты знаешь, почему.

– Зачем вы решили сломать договор? Сломать мой успех, который я добыл ценой своей крови?

Развияр говорил, поглаживая темный, без проблесков клинок.

– Мы не будем отвечать тебе, – быстро сказал Гонец. И тут же слова полились из него, будто прорвавшись:

– Потому что ты враг! Ты… У тебя… Ты обманом выпросил себе передышку… чтобы отстроить, и наши старейшины поверили тебе! Они не знают, что ты такое, ты обманул их! Арбалеты… машины… огневухи! Они не видели этого, они не знают, что здесь происходит!

Далекий Свет молчал. Развияр чувствовал его взгляд; если глаза Гонца метались по комнате, не останавливаясь на лице Развияра, то Далекий Свет смотрел прямо, будто ожидая ответа.

Гонец наконец осознал, что говорит один в тишине, говорит без принуждения и не может остановиться. С видимым трудом он заставил себя замолчать. Закашлялся.

– О чем ты хотел меня спросить, Свет? – Развияр уселся в кресло, положив на колени меч гекса.

– Зачем ты это сделал? – просто спросил зверуин. – Почему не пришел с войском и с огневухами? Почему пришел… как пришел? Это ведь случайность, что тебя не убили. Я сам несколько раз держал тебя не стреле… держал наверняка.

Лукс затрясся. Закусил губу. Взглянул на Развияра с упреком. Отвел глаза.

– Все случайность, – сказал Развияр. – Случайность, что вас родилось трое четвероногих у одной матери. Случайность, что девочка-гекса не погибла в лесу. Случайность, что моя стрела убила мага. А может, не случайность?

Он смотрел в глаза Далекому Свету. Тот попятился под этим взглядом.

– Ты держал меня на стреле, но не выстрелил. Что удержало твою руку?

– Не знаю. Может… я подумал…

– Я знаю. Тебя удержала моя воля. Потому что это я хотел собрать всех воинов, чтящих древний закон, в одном месте. И говорить с ними так, чтобы они слушали. Я это сделал, Свет. А ты – что хотел сделать ты?

Зверуин обхватил себя за плечи тем жестом, который Развияр много раз видел у Лукса.

– Предать меня? Сломать договор? – мягко продолжал Развияр. – Без возврата погубить свой народ?

– Почему ты говоришь с ним, если я – всадник? – процедил Гонец-Под-Вечер.

– Потому что он меня слушает. А ты – нет.

– Ты колдун. Ты путаешь мозги. Ты сбиваешь с толку. Почему мы тебя не застрелили сразу!

– Заткнись, Гонец, – прорычал Лукс. – Еще хоть слово, и я твой брехливый язык на руку намотаю!

– Тихо, – уронил Развияр. – Далекий Свет, ты брат Лукса, а значит, мой брат. Гонец-Под-Вечер, ты брат Света, а значит, мой брат тоже. Кто из вас может ответить: за что Утро-Без-Промаха проклял свой народ?

Никто, даже Лукс, не ожидал такого вопроса. Далекий Свет нахмурился. Лукс, сузив глаза, глядел на Гонца-Под-Вечер, а Гонец – так увиделось Развияру – вздрогнул.

– Он был маг и восстал против законов, – после длинной паузы сказал Далекий Свет.

– Почему? – Развияр все еще смотрел на Гонца.

– А как может маг быть рабом? – с неожиданной злобой спросил Лукс. – Со следами от шпор на боках?

– Он убил своего брата, – сказал Далекий Свет, глядя в пол.

– А ты, Свет, никогда не хотел убить Гонца?

Молодой зверуин хотел ответить сразу, но запнулся. Несколько мгновений названные братья смотрели друг на друга.

– Ты ищешь объяснение, которого нет, – мрачно сказал Лукс. – Он был маг, вот и все. Нам никогда не понять магов.

– Ерунда. Яска маг, но я понимаю Яску… насколько вообще мужчина может понять женщину. А ты?

– У меня была сестра, – вдруг сказал Гонец-Под-Вечер, и Лукс, порывавшийся что-то ответить, осекся.

Гонец-Под-Вечер смотрел в пол.

– В детстве я слышал от нее… а она подслушала разговор матери с бабкой. Она…

– Что? – не выдержал Развияр.

– Об этом… нельзя говорить, – пробормотал Гонец. – Приносит несчастье. Нельзя говорить вслух.

Развияр прикрыл глаза. «Плодородие для них – способность самки приносить детенышей, а самым страшным злом, о котором нельзя говорить вслух, считается…»

– Бесплодие, – шепотом сказал Гонец.

Его карие глаза лихорадочно блестели на залитом потом лице. Дыбом стояла короткая темная борода.

– У него… Утра… и у его брата было две жены. Одна из них… не родила ни одного ребенка на протяжении пяти лет. Ее…

– Ее принесли в жертву Озеру, – Развияр, не удержавшись, взялся за голову. Ему привиделся черный плот с подвешенной к перекладине женской фигуркой; он увидел запрокинутое лицо Яски. – Шуу… Богиня Воф… Как я только…

– Почему никто не знает, а ты знаешь? – жестко спросил Лукс. – Почему никто не знает того, что ты рассказал? Ведь все помнят имя Утра-Без-Промаха?!

– Моя бабка повитуха, – Гонец потер ладонью лицо. – Тогда она была совсем молодая… Она видела жертвоприношение. С тех пор, как перестали рождаться дети, она поклялась Озеру, что будет молчать, пока не примет младенца… С тех пор не сказала ни слова.

– И это тоже случайность? – тихо спросил Развияр.

Никто ему не ответил. Несколько минут прошло в тишине. Потом Развияр поднялся. Вложил меч в ножны. Открыл тяжелую дверь, крикнул в темноту коридора:

– Пропустите их. Пусть идут.

* * *

На другой день вернулся из Гленир, бывший раб, засланный шпионить в порт Фер. Девушка, прислуживавшая в замке, увидела его первой – она стирала у реки; бросив белье, рабыня кинулась Глену навстречу и долго бежала, спотыкаясь, сбивая ноги.

Белье едва не унесло потоком. Интендант Шлоп был недоволен и простил рабыню только по личной просьбе Развияра.

Глен был тощ, бит жизнью, но очень бодр. Развияр разговаривал с ним на балконе властелина – где буйно разрослись вьющиеся растения, где открывался прекрасный вид на ущелье. Глен не знал о двух других шпионах, посланных Развияром, но из его рассказа сделалось ясно: оба погибли, неизвестно как и где. Хват не поверил им, подумал Развияр.

Глен рассказывал: беглецы добрались до Фер. К тому времени переворот свершился окончательно; все, кому Глен якобы «помог бежать», были людьми Хвата либо сразу переметнулись на его сторону.

Они рассказали новому ночному барону о том, что он и так знал: замок захвачен, Дол-Шерт мертв. Оказывается, у Хвата было сговорено с бывшим моряком о каком-то условном письме, Хват его не получил, а в письме Развияра сразу распознал фальшивку. Хват был страшно зол и публично пообещал сварить Развияра в котле; у него есть люди, целая армия. Частью переметнулись прежние головорезы Нови, частью пришли новые, из моряков.

Да, люди Нови не сдались сразу: Хват потратил время и деньги, чтобы выжить их из города либо убить. Да, Хват круто взялся за дело: каждую ночь с улиц собирают не три-четыре трупа, как прежде, а иногда по целому десятку. Хват немыслимо жесток, его боятся даже ближайшие подручные. У Глена поджилки тряслись, когда он разговаривал с Хватом; Глен рассказал о себе, что он бывший раб, опоенный «сладким молоком», что помог сбежать головорезам, рассчитывая на выгоду, и попросил у ночного барона хоть мелкой, да работенки. Хват поначалу не верил, задавал хитрые вопросы, Глен десять раз облился потом, пока его наконец поставили собирать мзду в бедном квартале угольщиков. Хвату служат люди из прибрежных поселков, называются рыбаками, но на самом деле они пираты. В гавани Фер никого не трогают, но на морских путях – только щепки летят.

– А главное? – жадно спросил Развияр. – Тебе удалось?

Глен нервно потер ладони:

– Их двое, они тоже из пиратов, одного прозвище Жнец, а другого Култых. С Хватом давно уже на ножах. Своих людей у них мало, но – звери отборные, они на донного дракона ходили три сезона… Я все боялся к ним подкатиться.

– Ну?

– Да плюнул, думаю, пропадать так пропадать… и пошел. Все рассказал, как ты велел. У них глаза зажглись вот так, – Глен сложил перед глазами большие и указательные пальцы. – Я теперь их человек считаюсь.

Развияр задумался.

– Чего ты хочешь за это, Гленир? – спросил, наконец.

– Ты обещал дать мне оружие. И еще…

– Женщину?

– Да.

Развияр мельком вспомнил Джаль и свое страстное желание увезти ее из замка, выкрасть.

– Она твоя.

У Глена расширились зрачки. Он молча опустился перед Развияром на одно колено.

* * *

Еще через несколько дней замок пережил налет стрелков на крыламах. Яска увидела их первая и подняла тревогу. Развияр велел ей не вмешиваться; работники разбежались, спасаясь кто куда от летящих с неба стрел.

Крылам было шесть. Они поднимались высоко, а потом падали одна за другой, и наездники обстреливали замок, легко отыскивая уязвимые места, засаживая стрелы в вентиляционные отдушины, в щели, в бойницы. Один ремесленник был убит наповал. Двое стражников ранены. На средней галерее засел отряд под командованием Брана, и стенные арбалеты впервые получили боевое применение; ни одной крыламы сбить не удалось, но обстрел прекратился. Птицы поднялись, описали круг над замком, будто обещая скоро вернуться, и ушли за горы.

С тех пор налеты повторялись несколько раз. Сотник Бран обучал молодых работников стрельбе из лука. Работа пошла медленнее, пастухи перестали показываться в замке, шпионы доносили Развияру, что настроение у людей подавленное и многие не прочь сбежать. Тем временем патруль на перевале тоже подвергся обстрелу, из пятерых патрульных погибли трое, их не спасли ни щиты, ни укрытия. Тари-Колесо был ранен.

Яска полулежала в кресле на башне. Ей было плохо; она теребила перстень на своей руке, будто желая его снять – и не решаясь.

* * *

Гонец-Под-Вечер не даром получил свое имя. Сумерки в горах наступали все раньше; Далекий Свет стелился над землей, его светлая шкура была видна издалека. Гонец стоял на стременах, в его руке был обрывок белой ткани, которым он размахивал над головой. Когда обоих привели к Развияру, этот лоскут все еще был зажат у нагора в кулаке.

– Война, – сказал он с порога. – Мы примем императорскую власть или нас перебьют.

– Получили радужную грамоту? – Развияр криво улыбнулся. – «Император скорбит о каждом своем подданном»?

– Я не умею читать, – сухо заметил Гонец. – Старейшинам принесли весть от наместника, все знали, что так будет. На тех землях собираются войска. Не патрули – войска… Много верховых птиц. Много чужаков. Много стали, кузницы, дым… Хотят нас прихлопнуть, – он прокашлялся, – одним ударом. Как шлепуна.

– Что решили старейшины?

– Послали нас к тебе. Если ты верен… если твои слова остаются в силе – готовься к бою. Ты, твои люди. Твой маг.

– Мои слова остаются в силе, – сказал Развияр.

* * *

Он проверил посты.

Он жестом остановил Лукса, который очень хотел поговорить:

– Потом.

Поднялся на башню. Яска лежала. Ей опять было нехорошо. Развияр присел на краешек кровати.

– Началось? – тихо спросила Яска.

– Да.

– Лукс хотел меня увезти.

– Как?! – Развияр растерялся.

– Спасти меня и ребенка… отправить в дальние пещеры. Сам хотел остаться с тобой.

Развияр долго молчал, сжимая и разжимая кулаки.

– Он думал о моей жизни, – тихо сказала Яска. – Он меня любит.

– А я тебя не люблю?!

– Ты думаешь только о победе.

– Да. Потому что эта победа будет и твоя тоже. И нашего ребенка. Мы не можем не победить.

Яскин взгляд просветлел:

– Ты бросаешь меня в бой, – сказала она с нежностью. – Меня, слабую беременную бабу.

– Неправда. Мы вместе идем в бой: я воин, ты маг.

– Вот за это я всегда буду тебя любить, – она прикрыла глаза. – Тебя, а не Лукса. Который отдаст за меня и жизнь, и честь, и победу… Выйди, мне надо одеться.

– Я собирался сшить тебе новое платье, – пробормотал он, поднимаясь.

– Мне сшили платье, – она слабо улыбнулась. – Пока ты собирался, Лукс обо всем позаботился, привел портного… И платье, и зимний плащ с оторочкой. Отправляясь на смерть, я хочу выглядеть, как благородная госпожа… Шучу, шучу. Мое новое платье достойно нашей будущей победы.

Она рассмеялась. Что-то в этом смехе не понравилось Развияру: горечь?

* * *

Над плоской равниной посреди Нагорья кружился первый снег. Всадники стояли бок о бок; у каждого на голове был шлем, на плечах – латы, за спиной – щит. Бойцы передового отряда сжимали по мечу в каждой руке: всадники верхом на своих братьях казались четверорукими. Вдоль флангов стояли арбалетчики. За подвижным укреплением из окованных железом бревен засели пешие лучники, среди которых было много женщин. Все нагоры, способные носить оружие и не желающие власти Императора над собой, выдыхали белый пар в морозный воздух этого утра.

Отдельным небольшим отрядом стояли стражники из замка. Мрачно смотрели перед собой. Сотник Бран смотрел на мир сквозь прорези в шлеме – старый калека, он был почти бесполезен в этом бою, но все-таки явился.

Земля подрагивала, и все сильнее становился встречный ветер. Противоположный конец поля был покрыт туманом, и он сгустился не сам по себе. Белую пелену держала умелая рука: маг до поры до времени скрывал свое войско, и нагоры не видели ничего, кроме белого марева.

Потом туман раздернулся, как шторы, одним порывом ветра. И те, кого он скрывал, одновременно тронулись с места. Задрожала земля.

* * *

Белая вода казалась плотной, как камень, а песок – зыбким, почти прозрачным. Яска шла вдоль берега, увязая на каждом шагу. Казалось, перстень на пальце причиняет ей нестерпимую боль.

– Здесь, – запнувшись, она остановилась. – Я не могу… этого коснуться. Кто из вас?..

Лукс вошел в ледяную воду, не снимая седла и стремян.

* * *

Многие когти вонзились в каменную крошку. Многие кулаки судорожно сжались. На строй зверуинов медленно, будто разгоняясь, надвигалась армия пеших, закованных в железо, с копьями такими длинными, что их невозможно было удержать одному человеку. Над головами у железной армии кружили, как смерч, десятки крылам.

Нагоры смотрели, приподнявшись на стременах. Смотрели, припав на задние лапы. Смотрели, желая вытереть пот с лица и натыкаясь ладонью на забрало шлема. В том, что наступил конец, ни у кого в этот час не было сомнения.

Их заманили в ловушку. Но, однажды выйдя на безнадежный бой, они будут драться, пока не умрут. Их тела удобрят землю для чужих народов. И не останется детей.

* * *

Лукс вынырнул в третий раз. Белая вода стекала по его слипшимся волосам.

– Я ничего не вижу, – он закашлялся. – Здесь глубоко…

Яска не открывала глаз:

– Ты близко. Попробуй дальше от берега. Это здесь.

Развияр вошел в воду по колено. Его трясло; он чувствовал, как содрогается земля, как подергивается воздух – будто шкура больного животного.

– Скорее, Лукс.

– Попробуй сам – скорее!

Зверуин нырнул. Берег был пуст – только группа старейшин, самых дряхлых и немощных, стояла поодаль, тесно прижавшись друг к другу.

– Жаль, что я дожил до этого дня, – шепотом сказал один.

Лукс долго не показывался. Волновалась белая вода. Стояли горы, встречая восходящее солнце. Мягкие линии ближних холмов подчеркивали острые вершины дальних скал. Цвета менялись непринужденно и естественно, перетекая из синего в фиолетовый, из желтого – в нежно-розовый. Развияру вспомнились мосты над городом Мирте.

Яска застонала, прижав ладонь к животу.

* * *

– Стоять, – прохрипел однорукий вождь в центре строя. К обрубку руки у него был привязан круглый щит. – Стоять, пока нет команды… Ни шагу назад! Стоять!

Железная армия приближалась. Частоколом щетинились копья. На каждое можно было нанизать по десятку вражеских тел.

– Ой, мама, – сказал под шлемом Далекий Свет.

Гонец-Под-Вечер сжал коленями его бока.

* * *

Лукс вынырнул, задыхаясь. У него в руках был обрывок материи – лента с пришитыми железными колечками.

– Да, – выдохнула Яска. – Сюда.

Лукс выскочил на берег. От его боков валил пар. Он бросил находку на песок перед Яской – как будто эта вещь жгла ему ладонь.

– Что это? – спросил Развияр.

– Женское украшение, – Лукс кашлял. – Всего лишь… Лента для волос.

Яска в ужасе пятилась от того, что лежало на песке.

– Шуу, – прошептала она. – Император… Это же…

– Что?! – выкрикнул Развияр.

Лента, много лет покоившаяся на дне озера, похожа была на полоску человеческой кожи со вшитыми стальными кольцами.

– Это украшение его жены, – прошептала Яска. – Той самой… Это ненависть и омерзение… проклятие бесплодия на всех, на всех… выросшее из его любви. Чудовище… чудовище…

– Делай что-то! – рявкнул Развияр, прерывая ее причитания. – Делай, не смотри!

Яска скорчилась, прижимая ладонь к животу, и протянула перед собой руку с перстнем.

* * *

– Вперед, – сказал однорукий вождь. – До встречи на зеленой равнине.

В воздух взвилась туча стрел. Крыламы перестали кружить; развернувшись к врагу, расправив крылья, они ринулись вниз.

* * *

Мокрая, тусклая лента со вшитыми в нее железными кольцами корчилась на песке. Рядом корчилась Яска, прижав левую руку к животу, правую протянув перед собой. Перстень то вспыхивал ярко, то тускнел, будто подернутый бельмом.

Развияр сходил с ума от бессилия. Мечи в его руках были бесполезны, и он был беспомощен, и Лукс метался по берегу, дрожа не то от холода, не то от гнева; Развияр поймал на себе его полный отчаяния взгляд. Лукс был прав: спасти самое дорогое, увезти Яску вместе с младенцем, чтобы никогда не было этого берега и этой старой ленты с железными кольцами. Лукс был прав, но выбор – за Развияром.

Перстень вспыхнул – и вдруг погас, камень из бирюзового сделался мутно-серым. Лукс вскрикнул. Яска зашипела, подавшись вперед:

– Не я. Убила. Твоих. Детей. Убирайся, откуда пришла!

Камень загорелся опять. Сперва тускло. Потом ярче. Залил светом песок и воду, шарахнулись в испуге старейшины; Развияр не выдержал и закрыл лицо ладонью.

Лента вспыхнула и распалась прахом. Железные кольца истаяли ржавчиной и запачкали белый песок. Яска на коленях поползла к озеру; Лукс и Развияр подхватили ее под руки. Яска погрузила в озеро ладонь, и перстень зашипел, как раскаленное железо в бочке с водой.

– Дрянь, – Яска жадно умывалась, пила из ладоней. – Какая… Вам не понять, вы мужчины…

Она вдруг обняла их обеими руками и прижала их головы к груди. Смеялась, обнимая сразу обоих, перебирая их волосы, целуя попеременно жесткую небритую щеку Лукса и гладкую, белую кожу Развияра:

– Это все… Это все. Теперь свободны.

На белом песке пятнами краснела кровь.

* * *

Стрелы сверху не знали промаха. Кого спасали щиты – того прошивали копья; четверорукие, четвероногие бойцы метались по полю, ища брешь в железном строю, но бреши не было.

Крыламы, снова выстроившись «смерчем», неторопливо кружили над полем, роняя стрелы. Вдруг налетел ветер; небо дернулось и пошло складками, как мокрая ткань, и заурчал гром, немыслимый в это время года.

Яска стояла на вершине холма на краю поля. Ее перстень был виден отовсюду; бой прервался, и на пространство, усыпанное брошенным оружием и мертвыми телами, вылетел всадник.

Его увидели одновременно зверуины и их враги. Его увидел, наверное, чужой маг; Лукс летел, почти не касаясь земли. Развияр стоял на стременах, вскинув к небу руки с мечами:

– Проклятие снято!

Ударила молния. Из строя выпала крылама и, теряя перья, полетела к земле.

– Проклятие снято!

Снова ударила молния. Железный строй покачнулся. Запрыгали искры по сомкнутой броне. Не в такт покачнулись копья. Полетели белые перья, упала на землю первая сбитая крылама. Другие птицы поторопились уйти вверх, выше облаков.

Лукс раскинул руки, и два его клинка сделались похожи на блестящие крылья. Развияр, оскалившись, направил оба своих меча остриями вперед, на врага. Многорукий боец, ощетинившийся сталью, несся прямиком на железную стену, и многие кинулись за ним, подхватив крик, как шлейф:

– Прокля-атие сня-ато!

Копья сомкнулись, целя в грудь Луксу. За мгновение до того, как острия пробили бы зверуина и всадника, насадив будто на вертел, Лукс оттолкнулся от каменистой земли Нагорья и взлетел. Это был самый длинный в его жизни прыжок; валясь на головы врагов, он выпустил когти, и за опущенным забралом послышался вопль: загнутые костяные лезвия вонзились глубоко в смотровые прорези шлема.

Четверорукий, четвероногий всадник обрушился с неба. За ним обрушились другие, круша, умирая и убивая. Копья рванулись вверх, целя в летящие в прыжке тела. Накатилась следующая волна зверуинов, стелясь к земле, поднырнула под острия, и копьеносцы начали валиться с перерубленными ногами.

Строй копейщиков распался: вместе с ним потерялось их главное преимущество. Тяжелая броня не была неуязвимой в ближнем бою. Короткие мечи стражников вышибали искры, скрещиваясь с клинками зверуинов. Подвижные, как вода, всадники разбивали забрала, оглушали и сбивали с ног, уворачиваясь из-под смертоносных для них ударов.

У Развияра ревела кровь в ушах. Зная наперед каждое движение Лукса, он атаковал под прикрытием зверуина и уходил в оборону, почти ложась в седле, прикрывая Лукса сзади. Промелькнуло и пропало в битве лицо Гонца-Под-Вечер, задрожала земля под телами падающих врагов.

Латники дрогнули. С криком о том, что проклятие снято, зверуины кинулись развивать мгновенный успех – но в этот момент вражеский маг опомнился.

Тучи, собранные Яской, застыли, ветер обмяк. Воздушный строй восстановился, и крыламы, одновременно развернувшись в поднебесье, ринулись вниз. Жизни Развияра, Лукса и всех, кто сражался с ними, оставалось на один залп.

Завизжал ветер. У многих помутилось перед глазами: масса воздуха, закрутившись столбом, подхватила крылам и разметала их вместе со стрелами. Яска стояла, вскинув руки, и смерч ел редкие снежинки у нее с ладоней.

Люди на поле повалились, как деревянные плашки. Зверуины устояли, широко расставив лапы, припав брюхом к земле. Вдруг от множества разлетевшихся крылам отделилась одна, неотличимая от прочих, и прямиком устремилась к Яске.

Развияр ударил Лукса пятками. Вырвавшись из схватки, они кинулись вслед за крыламой; птица снижалась. На спине у нее, между двух всадников, сидел мужчина в черном балахоне, без шапки, с развевающимися желтыми волосами.

Прорываясь сквозь сгустившийся воздух, Развияр, кажется, размазался в пространстве, оставив часть себя за спиной. Крылама медленно повернула, огибая одинокую Яскину фигурку. Одновременно вылетели две стрелы – и молния, направленная Яске в лоб.

Развияр закричал. Его крик слился с воплем Лукса. Яска продолжала стоять, вытянув перед собой ладони. Молния увязла между ее пальцами, как моток пряжи, стрелы пролетели мимо; крылама описала еще круг, снизилась. Перстень мага горел красным, и Яска вдруг без видимых причин упала на колени.

Снова выстрелили наездники и снова промахнулись. Птица развернулась, почти задевая крылом подножие холма, в этот момент Лукс прыгнул.

Его когти вонзились в крыло. Птица, закричав, рванулась, но не смогла подняться. Лукс не выпускал добычу, болтаясь на окровавленном крыле, не позволяя крыламе взлететь. Развияр, чудом удержавшись на его спине, видел, как оборачивается маг: красноватое лицо, нос с широкими порами, желтые волосы с седыми прядями, золотая серьга в большом коричневом ухе. Как маг раздраженно машет ладонью, будто стряхивая докучливое насекомое…

Даже самый великий, могущественный чародей – прежде всего человек. Вера в собственную неуязвимость стоила жизни не одному волшебнику. За миг до того, как Лукс, выпустив крыло, полетел вниз, – клинок Развияра дотянулся до загорелой жилистой шеи. Меч полоснул мага по горлу, брызнула кровь, и великий, повелевающий ветрами, выпал из седла. Перевернувшись в воздухе, неуклюже взмахнув руками, грянулся о землю рядом с распростертой на камнях девушкой…

С того дня в любом клане Нагорья, независимо от того, на чьей стороне был этот клан в битве После Проклятья, вместо приветствия принято было говорить: «Проклятие снято».

* * *

Яска рожала под присмотром старой повитухи из Нагорья, бабки Гонца-Под-Вечер. Гонец погиб в битве После Проклятья. Его брат, Далекий Свет, был ранен, но остался жить. В те дни слишком много умерло четвероногих и всадников: никто не остался пешим на зеленой равнине.

Яска молчала, рожая. Молчала и старая нагорка – повинуясь данному обету. Прошло много часов, прежде чем послышался, наконец, писк младенца; старуха вышла к Развияру. Он похолодел, увидев ее лицо.

– Что случилось?!

– Посмотри на ребенка, повелитель, – тихо сказала старуха.

Он впервые слышал ее голос.

Повитуха вышла – и вернулась с пищащим, крохотным, только что обмытым младенцем. Ребенок кричал, мутно глядя бессмысленными голубыми глазами, сучил кулачками и лапами с крохотными когтями. Его мокрый хвост был не тоньше бечевки.

– Что ты на это скажешь, повелитель?

Развияр взял ребенка на руки. Он пытался осмыслить – и не мог; младенец был такой хрупкий, что Развияру страшно было держать его. Малыш не умел прятать когти в подушечки лап, но когти, мягкие, не ранили, а только щекотали кожу.

– Проклятие снято, – сказал Развияр, преодолевая хрипоту. – Вот что я скажу.

Глаза у старухи загорелись. Лицо сделалось светлым и молодым:

– Это первый нагор, рожденный после бедствий. Он будет счастлив и принесет счастье всем. И тебе, великий повелитель, да продлятся твои дни.

И она низко поклонилась.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Женщина и мальчик пришли из далекого горного села. Одетые просто, но добротно, с заплечными сумками, полными дорожных припасов, они остановились на постоялом дворе «Под замком». Название почти не врало – из окон верхнего этажа замок был виден, как на ладони.

У мальчика разбегались глаза. Он вырос в пещере, где с малолетства пас печорок, не знал голода, но никогда не видел ни толпы, ни роскоши; здесь был огромный базар, широченная дорога с вечно идущими караванами, и людей столько, что кружится голова. Мальчик, разинув рот, смотрел на горбатых рогачей в упряжках, на тяжело груженных ракушников, на купцов в красивой яркой одежде, на стражников, стоящих у ворот замка – великанов в черном, с огромными мечами, с арбалетами за спиной. Мальчик в страхе цеплялся за руку матери, а она часто оглядывалась на замок: смотрела растерянно и удивленно, будто не веря своим глазам.

Замок подавлял. Он был целиком вырезан в скале, а потом достроен; четыре полукруглые башни выступали из камня, будто гигантские колонны. Внизу, в служебных ярусах, помещался целый город – над ним стояли дымы. В средних ярусах жила стража, а верхняя часть замка, недосягаемо высокая, парящая в небесах, была дворцом властелина.

– Мы что, туда пойдем? – со страхом и недоверием спросил мальчик.

Женщина, потоптавшись, подошла к деревянной будке, установленной у внешних ворот. В ворота, широко открытые, как раз входил ракушник. В его панцире, как в чаще, громоздились тюки.

– Господин, мне… властелина бы увидеть. Как?

Толстый стражник ухмыльнулся щербатым ртом:

– «Увидеть»? Ну-ну… На базаре жди, он после полудня вернется. Там вас толпа таких собирается – увидеть. У ворот не стоять – прогоню!

– Мне бы… поговорить с ним.

– Пошла отсюда, дура! «Поговорить»… С властелином? Ха!

Женщина отошла.

Несколько часов они с сыном провели на базаре – мальчик смертельно устал и потерял интерес даже к блестящим ножикам на прилавках, даже к кольчугам стражников, даже к сладким шарикам на деревянных кольцах. Женщина часто приценивалась, но ничего не покупала: в селении, откуда она пришла, деньги были не в ходу.

Потом загудела толпа. Послушались крики; дорогу, ведшую через рынок к замку, расчищали стражники с кнутами. Волоча ребенка за собой, женщина ринулась в давку. Ценой отчаянных усилий ей удалось протиснуться почти к самому ограждению: от стражников пахло железом, потом и дымом.

Она увидела сперва получеловека, наполовину зверя, четвероногого, выше пояса одетого в черную куртку с золотым шитьем. Она знала, кто такие зверуины, и сердце ее остановилось; этот зверуин был очень важный, с красиво подстриженной бородкой и усами, с пышными, небрежно приглаженными светлыми волосами. Засмотревшись, она не сразу догадалась поднять взгляд: на спине зверуина, в седле со стременами, сидел властелин.

Безбородый и безусый. С очень бледным, вытянутым лицом и выдающимися надбровными дугами, с высокими скулами и острым подбородком, с черными прямыми волосами до плеч, с глубоко посаженными, очень темными глазами. Она вспомнила забытое слово: «гекса».

Он проехал почти рядом. Она хотела рвануться к нему и выскочить на дорогу, но не решилась; мальчик вскрикнул – в толпе на него наступили.

Властелин проехал, и толпа разошлась по своим делам. Женщина постояла, глядя в пыль, потом подхватила на руки хнычущего ребенка и вернулась на постоялый двор.

* * *

– Наш-то, слышали, опять на войну собирается.

– А чего же… Коли силен, почему не повоевать?

– Слышали, в Фер новый флот собирают.

– Слышали. Я сам только из Фер.

– И что там?

– А что там! Налоги опять возвращают помалу. Взялся-таки за наши глотки.

– А вы уже привыкли, без налогов… жируете.

– Что ни говори, а это властелин умно сделал. Вот как бароны друг друга погрызли, разруха была, все мы у Шуу в заднице сидели. Купцы боялись, корабли многие пожгли, рабы, опять же, взбунтовались… Какая торговля, когда по всему городу виселицы… Хват, помню, на главном пирсе с полгода висел…

– Да уж. Помню, не верили, что можно совсем без налогов. А как поверили… ну, тут началось! Какой же дурак не захочет без пошлины продать, без пошлины купить?!

Купцы ели, пили и разминали языки после долгого трудного дня. На постоялом дворе «Под замком» не было свободных мест. Женщина с мальчиком ютились в каморке под самой крышей и в харчевне брали только воду – мясо и лепешки у них были припасены из дому.

Мальчик уснул за столом. Женщина напряженно прислушивалась к чужим грубым голосам; у окна играли в плашки. Рыжий, щекастый ремесленник выигрывал чаще других – обеденный зал то и дело оглашался его раскатистым смехом. Женщина уже знала, что он работает и живет в замке, а в харчевню приходит выпить и «постучать».

– Отвела бы ты дите наверх, – мимоходом сказала служанка. – Ишь, уходился.

– Пусть привыкает, – погонщик, отдуваясь, поставил на стол кружку. – В ремесло хочешь отдать его, баба?

– В ремесло, – отозвалась она еле слышно.

Игроки стали расходиться – здесь не принято было сидеть допоздна. Поднялся рыжий смешливый ремесленник, чуть пьяный, довольный выигрышем. Женщина догнала его уже в дверях.

– Ты чего, – пробормотал он, выслушав ее. – С какой это стати? Мне знаешь, что будет?

– Ничего не будет, – она умоляюще стиснула пальцы. – Никто не узнает… Мне бы только внутрь пройти, а там я сама…

– Да там стража на каждом углу.

– Ничего… Ну, вытолкают меня, ну и пусть… Чего с меня взять, я баба, он маленький… А шкуру я тебе цельную дам. Можно и куртку пошить, и штаны из одного куска. У нас печорки племенные, таких не на мясо, а на шкуру выращивают.

– Покажи, – недоверчиво предложил любитель посмеяться.

Женщина благодарно кивнула и кинулась наверх – к своим узлам.

* * *

Ремесленник получил дорогой подарок почти за ничего; проходя утром мимо стражника у входа в замок, он кивнул на женщину и мальчика:

– Это со мной. В подмогу.

И чуть позже снизошел до объяснения:

– Они внимательно смотрят, когда мешок несешь или там ящик. А когда сам по себе идешь – могут так пропустить.

За стеной было людно и шумно, как на базаре. Женщина растерялась; ремесленник молча указал ей маленькую дверь в стене. Сжимая руку мальчика, женщина вошла с яркого солнца – в тень.

На них никто не обращал внимания. В широких полутемных коридорах кипела обычная городская жизнь – висело мокрое белье, топились печи, сушились глиняные горшки на ножках перевернутых скамеек. Откуда-то пахло свежим хлебом. Втянув голову в плечи, ежеминутно ожидая грубого оклика, женщина упрямо пробиралась все выше, все глубже в замок; коридоры становились светлее и уже. В толчее кто-то распоряжался вздорным скрипучим голосом, кто-то немедленно требовал интенданта – в пекарню. Где-то звенели молоты – шла работа в огромной кузнице.

Стали попадаться стражники на площадках лестниц, в нишах стен. Женщина шла теперь уверенно, будто по срочному делу, и никто ее не окликнул.

Иногда она узнавала дорогу. Иногда не узнавала. Замок был тот же – но совершенно другой, прежде здесь не было деревянных пристроек, балок, перегородок, совсем по-другому лепились друг к другу коридоры. Она совсем приуныла и растерялась, потому что ее план весь был построен на том, что уж она-то этот замок знает.

К ее превеликому счастью, полная перестройка затронула только нижние ярусы. Чем выше она поднималась – тем легче становилось ориентироваться. Здесь сменились решетки на окнах, кое-где были надстроены балконы, но план коридоров не изменился, и женщина шла, высоко подняв голову.

Везенье закончилось, когда вместо неприметной железной дверки перед ней возникла высокая дверь с двумя деревянными створками. По бокам стояли стражники, не рассеянно-скучающие, как внизу, а настороженные и злые.

– Куда?

Женщина попятилась.

– Иди отсюда. Быстро-быстро.

Они отдышались двумя ярусами ниже. Здесь, на галерее, трепетали цветные флаги, свешиваясь вниз со стены. Если привстать на цыпочки, можно было разглядеть двор замка за стеной. Мальчик, забыв о пережитом страхе, с интересом заглянул в бойницу.

– Ого… Ракушник… А на спине у него…

Женщина грызла пальцы. Ее фантазия исчерпалась; в ее мыслях, в мечтах, в видениях, которые она много раз проживала перед сном, замок был прежним, и властелин появлялся сам – выходил из двери. Спускался сверху по лестнице. Наяву все случилось не так; она придумала, как войти в замок, но понятия не имела, что делать потом.

Мальчик глазел, прислонившись к бойнице щекой. Она лихорадочно пыталась вспомнить: есть еще ход наверх? Там, где раньше были портьеры… Может быть, и это перестроили, но попытаться…

– Что ты тут делаешь, баба?

Женщина содрогнулась. Пара стражников смотрели сверху вниз; сам вид вооруженного человека не мог напугать ее. Она знала по опыту, что среди свирепых на вид мужчин попадаются добросердечные.

– Добрые господа, я служу в замке… служила…

– Что ты делаешь на галерее? В яму охота?

Мальчик прижался к ней. Он был уже большой, чтобы цепляться за юбку, но слишком маленький, чтобы без страха смотреть на опоясанных мечами людей, грозящих его матери.

– Добрые господа, – ее голос сорвался, – мне нужно повидать властелина.

– Да ты сумасшедшая, что ли?!

– Послушайте… Я привела… Этот мальчик – его сын!

Она ждала чего угодно – побоев, насмешек, тюрьмы. Но стражники вдруг переглянулись и разом уставились на мальчишку. Тот готов был заплакать, но удержался.

– Передать Брану? – вполголоса спросил один стражник другого. – Мало ли…

– Ты не врешь? – спросил первый, нависая над женщиной. Та истово замотала головой:

– Нет… Клянусь…

– Глянь, он похож, – сказал второй, все еще разглядывая мальчишку. – Смотри.

Мальчик тяжело дышал под их пристальными взглядами. Он был бледный, узколицый и черноволосый.

– Пошли, – сказал первый.

Не помня себя, почти ничего не видя, она поднялась вслед за ним по бесконечной винтовой лестнице. Они оказались в круглом зале, пустом, с блестящим каменным полом, с темной пастью камина напротив высокого окна.

– Сидите здесь.

Сидеть было не на чем. Женщина и мальчик стояли, обнявшись, слушая далекие звуки замка – топор, стук, скрип подъемных механизмов, приглушенные голоса, команды…

Потом раскрылась дверь. Женщина рванулась навстречу – но вошел не властелин. Вошел старый человек с суровым, темно-красным лицом, с рукой на перевязи. Она смутно вспомнила его: давным-давно, в ее прошлой жизни, он звался сотником Браном.

Старик перевел взгляд с ее лица на лицо испуганного мальчика. Тот отвернулся, прячась. Женщина ласково, но твердо оторвала его от себя, заставив посмотреть на старика. Старик пригляделся, и брови его съехались на переносице.

По-прежнему не говоря ни слова, старик махнул рукой, приглашая идти за собой. Снова потянулись коридоры; старик ступил на платформу, дождался, пока на нее взойдут женщина с мальчиком, и дернул веревку. Ударил колокол. Платформа дрогнула и начала подниматься.

Мимо проплывали окна, из который открывался вид на площадь, потом на поселок, потом на ущелье. Мальчик ничего не видел, уткнувшись лицом в платье матери. Она щурилась, припоминая: подъемники были в замке и прежде… Но таких огромных, быстрых – никогда… Где-то работники крутят ворот или шагают в колесе, их должно быть много, работа слаженная…

Платформа остановилась. Женщина, смертельно уставшая от этого длинного пути, ослабевшая от волнения и страха, шла теперь, как в тумане. Мальчик брел, держась за ее руку; потянуло свежим воздухом, снова открылся день – они очутились будто в саду. Дрожали на ветру зеленые листья, увивающие решетку балкона, терпко пахли цветы, и журчала вода.

– Здравствуй, Джаль.

Она обернулась.

Тот, встречи с которым она ждала много лет, стоял с раскрытой книжкой в руках. Его черные, глубоко посаженные глаза глядели без удивления, без гнева, без радости. Рядом в кресле сидела женщина и, не обращая внимания на вошедших, перебирала острые осколки в глубокой вазе. На пальце у нее горел бирюзовый камень.

– Ты узнал меня, – пробормотала незваная гостья и низко поклонилась.

– Еще бы, – сказал властелин каменного замка. – Кто здесь у нас?

Он положил книжку на край стола. Подошел к мальчику, взял его за подбородок, развернул лицом к себе. Ребенок, и без того бледный, побледнел еще больше.

– Уже большой, – задумчиво сказал властелин. – Что умеешь делать?

– П-печорки… пасти…

– В ученье к поварам пойдешь?

И, не дожидаясь ответа, выпустив мальчика, обернулся к Брану:

– Сотник, скажи Шлопу… Пусть распорядится. На кухне просили мальчишек в поварята. Вот пусть и учат.

Женщина по имени Джаль стояла, ни жива, ни мертва.

– У тебя есть еще дети? – спросил властелин.

– Есть. Дочери. Две…

Она смотрела, подняв лицо. Стоящий перед ней человек казался страшно, недосягаемо высоким, и столь же далеким, хотя был рядом. Казалось, протяни она руку, чтобы коснуться края его плаща, – не дотянется. Рука пройдет сквозь пустоту.

– Джаль?

Она молчала, сдерживая слезы.

– У меня много детей, – сказал он мягко. – И все мальчики, и все похожи на меня. Скоро можно будет устраивать отряд из маленьких одинаковых гекса… Знаешь, я рад, что ты выжила. Я вспоминал тебя, честно.

Женщина, склонившаяся над осколками в чаше, кинула на пришелицу быстрый холодный взгляд. Камень у нее на пальце мягко мерцал.

– При кухне ему не дадут пропасть, – властелин усмехнулся. – Но если ты рассчитывала на большее, чем место поваренка, – тебе лучше забрать его. Решай сейчас… Или можешь решить позже, приехать и увезти его домой в любую минуту. Я пойму.

* * *

Женщина вышла, сопровождаемая сотником Браном. Мальчик плелся, опустив голову, и только в дверях обернулся на высокого страшного человека, который, по словам матери, приходился ему отцом.

Сомкнулись дверные створки.

– Он и впрямь на тебя очень похож, – сказала Яска. – А она кто такая?

– Первая, – сказал Развияр.

– Правда?

Он облокотился о решетку балкона, глубоко вздохнул:

– Шпионы доносят: в Империи опять мятежи на окраинах.

– Отлично. Чем больше земель они соберут вместе, тем труднее будет удержать их в узде.

Яска сложила вместе два осколка. Зубчатые края слились, так что не стало видно трещины.

– Ты даже не спросил, как его зовут.

– Кого?

– Твоего сына.

Он смотрел на противоположную сторону ущелья. Горбились мосты через поток, тянулись вверх извилистые дороги. Спешил, поднимая пыль, всадник с почтовой сумкой.

– Мне душно, – Развияр расстегнул воротник.

– Душно, потому что не воюешь? – Яска осторожно перекладывала осколки. – Потому что твои земли благоденствуют в мире, повелитель?

На ее лице не было ни морщинки, но в волосах светлели седые дорожки, и нервные руки казались очень худыми. Расслышать иронию в спокойном голосе могло только чуткое, натренированное ухо.

– Я добр, – сквозь зубы пробормотал Развияр. – Мне очень хочется осчастливить еще сотню-другую земель. Я даже знаю, кто следующий в очереди за счастьем. Когда ты закончишь?

– Не торопи.

Развияр проводил взглядом уходящего за гребень почтаря. Нагоры, ненавидящие любую зависимость, все теснее сливались с его новой страной: слишком много соблазнов. Открытые дороги, теплые дома и богатые рынки, дешевые продукты, школы, слава на службе властелина; дети, подраставшие в пещерах Нагорья, мечтали когда-нибудь надеть черную с серебром куртку стражника. Дороги, проложенные из Нагорья к замку, никогда не пустовали.

– Мне нужно оружие, Яска. Если окажется, что вся эта возня с огнем бесполезна…

Руки, перебирающие осколки, дрогнули. Острый край задел кожу. Из крохотного пореза выступила кровь. Яска слизнула темную капельку:

– Мне нужны еще кочегары. Люди быстро ломаются на этой работе.

– Сколько?

– Десяток.

– Хорошо. Когда ты покажешь мне хоть какой-нибудь результат?

Яска задумалась, глядя на осколки.

– Я делаю все, что в человеческих силах. Если прикажешь – сделаю все, что в нечеловеческих.

Она поднялась, прямая, надменная. Подол темного платья мягко коснулся пола.

– Ты любил ее? – спросила небрежно. – Джаль?

– Да, – ответил он, не задумываясь. – Очень.

* * *

Светловолосый мальчик сидел над листом бумаги, выводя буквы стиснутым в пальцах пером. Его губы были крепко сжаты. Слезы капали на лист, размывая написанное.

– Подарок, время ложиться спать…

– Развияр сказал, что мои буквы похожи на червяков под пыткой.

– Повелитель имел в виду, что тебе надо постараться. Но не сидеть за столом всю ночь!

– Развияр сказал… Не трогай меня! Червяки… под пыткой… он сказал, чтобы я не вставал, пока не напишу хорошо!

– Повелитель имел в виду…

– Я знаю, что он имел в виду! Отстань от меня, Нолла, я знаю, что делаю…

И, вытащив из кипы чистый лист, заново обмакнув перо, он снова принялся выводить цепочку затейливых букв; его маленький хвост бился, похлопывая по бокам, ударяясь о ножки стола.

– Нолла, что случилось? – тихо спросил Развияр.

Нянька вздрогнула и обернулась: она не слышала, как он вошел.

– Ничего, повелитель, вот только Подарок…

Мальчик не отрывался от работы. Развияр глянул ему через плечо: буквы змеились, выползая за строчки, и выглядели гораздо хуже, чем выписанные утром.

– Заканчивай, Дар. Ты устал.

– Я не устал. Я напишу.

– Напишешь.

Развияр выдернул из его пальцев перо. Наклонившись, подхватил под передние лапы. Мальчик-зверуин был тощий и легкий, но весил, как два человеческих ребенка.

– Не кричи на Ноллу. Хорошо? Разве я на нее кричу?

Мальчик смотрел на него сверху вниз. Губы его все еще были крепко сжаты:

– На червяков под пыткой…

– Я не хотел тебя обидеть.

Мальчик глубоко вздохнул. Развияр почувствовал, как поднялись и упали его ребра.

– Ты придешь сказать мне «проклятие снято»?

– Да.

* * *

Его звали Подарок-После-Бедствий. Вопреки традиции, ему дали имя сразу – не желая искушать богов ожиданием совершеннолетия. Собственно, имя – единственное, что было в этом мальчике истинно-нагорского: он рос в замке и традиции своего народа познавал только по рассказам. Но куда больше, чем «Хроники нагоров», ему нравилось слушать «Путешествие на Осий Нос».

– «…Он скользит под водной гладью, не поднимая волны, и легко плывет подо льдом, – Развияр произносил слова звучно, немного нараспев, как подобает чтецу. – В пасти большого хапуна помещается человек в полный рост, и не зря крестьяне, живущие у больших водоемов, зовут его Смертью».

– Отец ходил на Смерть, – обмирая от сладкого ужаса, прошептал Подарок.

– Да. Один на один.

– С копьем.

– Вот так – раз!

Подарок вскочил, смяв одеяло маленькими когтистыми лапами:

– И еще вот так: бамц!

– И вот так: швыр! – Развияр метнул воображаемое копье.

– А Смерть – хрюк! Шлеп! – Подарок повалился на кровать, раскинув руки и лапы.

– Он очень храбрый, – сказал Развияр. – Самый храбрый среди нагоров.

– Ага, – Подарок улегся животом на подушку. – А ты самый храбрый из людей. Он тебя слушается?

– Да, – Развияр улыбался. – Потому что я его всадник.

– А у меня не будет всадника, – помолчав, сказал Подарок.

– Почему?

– Потому что я не стану никого слушаться, кроме тебя. А ты не можешь на меня сесть – ты же меня раздавишь!

Развияр взял его за уши. Уперся горячим лбом в маленький холодный лоб:

– Никто тебя за язык не тянул. Раз ты меня слушаешься – ложись спать. Время.

Мальчишка насупился, хотел что-то сказать – но вдруг широко улыбнулся.

– Хорошо. Если это решение всадника.

– Это решение всадника. Проклятие снято, малыш.

– Проклятие снято, Развияр, – Подарок сжал двумя ладонями его руку. – До завтра.

– Спокойной ночи.

Он вышел, кивнув няньке.

* * *

В его библиотеке не было пауков Ча – воздух и без того был достаточно сух. Слуги каждый день сметали пыль со стеллажей, со многих томов и свитков. Сонный библиотекарь зажег свечи, как только Развияр переступил порог: десять огромных огней на высоких подсвечниках.

Ему привозили книги отовсюду, и он щедро платил. Отряды лазутчиков снаряжались на земли Империи не столько за сведениями, сколько за книгами, томящимися в хранилищах больших городов. Однажды книг стало больше, чем Развияр мог прочитать. Больше, чем он мог даже пролистать, не глядя. Поначалу это казалось удивительным, даже забавным. Но время шло, лазутчики и купцы делали свое дело, десятки и сотни нечитанных книг стояли на полках, ожидая своего часа.

– Есть новое, повелитель, – библиотекарь не мог скрыть гордости. Его круглые щеки лоснились: целый день он ждал Развияра, чтобы сообщить ему радостную весть. – Вернулся один живчик, которого я снарядил еще зимой. Ловкий парень, замотай его уховертка, имперскую библиотеку перетряс… Глядите!

Он сдернул тонкую ткань с кипы книг, по виду очень старых, в кожаных и железных переплетах. Еще десять лет назад за одну такую книгу Развияр отдал бы… правую руку? Может быть. Кинулся бы, схватил, стал жадно пролистывать, немедленно сел читать; еще восемь лет назад он принес бы книги в жертву Медному королю, и король принял бы подношение.

– Здесь несколько совсем новых, отличного исполнения. «Хозяйственные заметки», «Фортификация», «Познавательные рассказы»… А вот эти два тома – старые, из коллекции крупного имперского чиновника, может быть, самого Императорского Столпа, если я что-то понимаю в печатях. Мой агент сумел их подменить и выкрасть…

Развияр молчал.

– Но это еще не все, – библиотекарь зорко следил за выражением его лица. – Я просмотрел их, пока вас не было.

– И? – Развияр заинтересовался.

Библиотекарь сноровисто подхватил том, лежащий сверху. Осторожно отрыл в том месте, где между страниц свисала закладка. Развияр проследил за его длинным пальцем: книга была из новоделов, переписанная с оригинала хорошим, старательным переписчиком и помещенная в старинный переплет.

– «Он захватил копи, кузницы и цеха, и был настолько предприимчив, что даже имя его на местном наречии стало означать «медь»… Его звали за глаза медным королем, медным господином, а враги – медным болваном…», – прочитал библиотекарь.

Развияр глянул на заглавие книги: «Сто наиболее предприимчивых купцов Империи и за границами ее». Слабо улыбнулся:

– Спасибо. Запиши все в каталог и поставь на полку, я потом посмотрю.

– Да, повелитель, – библиотекарь казался разочарованным.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, повелитель.

* * *

Замок притаился, но не спал: работы продолжались днем и ночью. Замок был похож на личинку, вылупившуюся из яйца, требующую все больше еды и воды, тепла, живой крови, усилий, света. Оружие и украшения, одежда и обувь, колеса и сбруя, и снова оружие; военные походы шли один за другим, и каждый из них Развияр возглавлял сам, и в каждом походе надрывался и рисковал жизнью. Только новая победа и новая власть на короткое время заливали огонь, пожирающий его изнутри.

«Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно». Он страдал от этой неудовлетворенности, как страдают от голода, жажды или удушья. С каждой новой жертвой что-то менялось внутри, это было похоже на взрыв почки, выпускающей листок. С каждым новом шагом, прорывом, озарением ему казалось, что теперь-то он наполнен всклень, будто глиняная чаша, и больше ему ничего не нужно. Но удовлетворенная надобность открывала перед ним другие, о которых он прежде и помыслить не мог, которые не умел описать словами. А Медный король становился все требовательнее.

Развияр клал на алтарь дорогие подарки зверуинов, чудеса от заморских купцов, золото, оружие, картины, книги. Он голодал неделями, он заставлял себя мучаться от жажды, но Медный король больше не принимал от него ни хлеба, ни воды. Только редкие вещи, способные по-настоящему порадовать, напоминающие о лучших днях, связанные с родными людьми, – только эти вещи годились в жертву.

Во главе своих отрядов Развияр совершал налеты на имперские города и собирал богатую добычу. Однажды среди золотой и серебряной посуды, монет и гобеленов попалась музыкальная шкатулка, игравшая единственную, тихую мелодию. На задней крышке шкатулки был орнамент, составленный из беличьих силуэтов. Развияр слушал шкатулку раз, и другой, и третий, и перед его глазами возникали обрывки давно потерянных воспоминаний: лес… поле… Человек на ходулях, бегущий по меже, и рыжий поток бегущих за ним белок, взлетают спины, парят на ветру хвосты…

Он мучился много дней, потом не удержался и принес шкатулку в жертву, и Медный король принял ее. Нетерпение ослабело, но ненадолго.

Ко дню очередной победы Яска подарила Развияру серебряный медальон на цепи. Это было чудо ювелирного искусства, невозможное без помощи магии: медальон был всегда теплый. Внутри помещались портреты Лукса, Яски и Подарка, которые умели улыбаться в ответ на улыбку Развияра.

Он носил его, не снимая, почти полгода. Проходили дни и месяцы со времени последней жертвы. Хотелось внутренних перемен – как хочется дышать, с каждым днем все сильнее; однажды вечером, оставшись один, он снял с шеи теплый медальон и навсегда отдал Медному королю. Он знал, что избежать этого нельзя; он знал также, что Медный король расценит эту жертву как крохотную подачку.

Он назначил награду за историю, сказку, рассказ или даже слух, в котором упоминался бы Медный король, но что приносили ему болтуны, до сих пор оказывалось либо ерундой, либо подделкой. Лазутчики, которых он отправил в гавань Мирте под видом торговцев рыбой, наведались на островок с маяком, но старик, много лет гасивший и зажигавший пламя, был к тому времени мертв. Его работу делал молодой, тронутый умом горожанин, который, разумеется, никогда не слыхивал о Медном короле.

Развияр упражнялся с оружием без отдыха, часами напролет. Его противники сменялись, выбившись из сил, а иногда и получив легкую рану, а он не уставал – вернее, переплавлял усталость в оружие против Медного короля. Он истязал себя ледяными ваннами и пробежками босиком по горам. Облегчение было недолгим: желание совершить жертву снова овладевало им, как будто сам Король приходил к нему, требуя своего.

Развияр знал единственную вещь в мире, способную надолго – а может быть, и навсегда – унять Короля. Он поставил себе цель и шел к ней кратчайшим путем. Он собирался завоевать эту вещь во что бы то ни стало: ценой усилий, риска, чужих жизней. Завоевать и принести в жертву. И тогда снова прояснится мир, ограниченный ум просветлеет, Развияр заново увидит прожилки листьев и блики на воде, прорвет скорлупу косности и ограниченности, в которой мучается сознание, будто взрослая птица в яйце. Он станет большим… И будет, наконец, спокоен.

* * *

В его комнатах звучала музыка. Старик и подросток, учитель и ученик, играли на двух инструментах, выточенных из огромных морских раковин. В перламутр были встроены металлические пластинки, натянуты струны, звук каждого напоминал человеческий голос – тонкий, почти детский, или мягкий, вкрадчивый, или густой, торжественный. Музыканты проделали долгий путь, прежде чем попасть в замок: они были выходцами из Немого Народа, Развияр не понимал их речь и даже не всегда мог расслышать. Зато умел писать на языке Немых: давным-давно, в юности, ему случалось переписывать их книги. На стене восточной темницы когда-то было выцарапано слово «память» – кто-то из Немых был рабом в замке, а потом сгинул неизвестно куда. Скорее всего, погиб.

Развияр кивнул, приветствуя музыкантов. За белой ширмой его ждала теплая вода, чистые полотенца, благовония, масла, прозрачный бассейн для купания; служанка пустила по воде плавучие белые цветы.

Ее звали Сонна. Она была одной из тех девушек, что часами простаивали на дороге в ожидании, чтобы хоть издали, хоть на миг увидеть властелина. Хозяйственный Шлоп заметил ее в толпе, милую и свежую, и взял на работу – за одну только кашу, с испытательным сроком. И Сонна выдержала испытательный срок; Развияра трогала ее совершенная, самоотреченная преданность.

– Сегодня белые? Почему?

– Сегодня день Белого Солнца, повелитель, – она улыбалась, счастливая, что он, наконец, пришел. – У нас в поселке.

– Что же, у вас солнце каждый день меняет цвет?

– Не каждый день. Но ростолисты цветут каждый день по-новому. Мы красим платья их пыльцой.

Она происходила из странного, очень малочисленного народа, живущего на острове неподалеку от порта Фер. На острове не возделывали землю и не пасли животных: жители торговали ростолистом, удивительным растением, из которого умелый садовник мог вырастить и дерево, и кустарник, и травянистый ковер, и даже целый дом.

За ширмой вели разговор два голоса – тонкий, надрывный, и глубокий, спокойный. Музыкантов Немого Народа было так мало, что не всем удавалось услышать их игру хоть раз в жизни. Развияр прикрыл глаза; Сонна стянула с него сапоги и поднесла бокал со струящимся, прозрачным, терпко пахнущим напитком; это был знаменитый «арамер», который производился в Мирте и ценился на вес расплавленного золота. Развияр, неприхотливый в еде и питье, пристрастился к напитку Золотых и не мыслил без него своей вечерней трапезы.

Сонна приняла у него из рук опустевший бокал. В углу комнаты накрыт был стол, язычки пламени касались железных поддонов, под крышками из тончайшего стекла томились блюда из мяса, рыбы, топленых сыров и заморских овощей.

– Дай мне бумагу.

Он написал на листке на языке Немого Народа: «Сегодня я хочу не думать. Сыграйте мне солнце в ветках». Сонна отнесла записку; музыка стихла, последовала пауза, потом тонкий голос зазвучал опять. Развияру привиделись быстрые крылья в игре глянцевого света и зеленой тени; Сонна принялась осторожно его раздевать, потом принесла полотенце, полное пара, вытерла ему лицо, грудь, живот; он глубоко вздохнул и влез в горячую кадушку, погрузился с головой, чувствуя, как привычно ноют шрамы на запястьях…

В музыку вкралась фальшь – на миг. Ошибся младший музыкант; он никогда прежде не позволял себе ошибаться. Что-то случилось.

Развияр вынырнул. Музыка стихла.

– Властелин отдыхает! – прошептала кому-то Сонна, непостижимым образом ухитряясь выразить в двух почти беззвучных словах возмущение, потрясение и нежелание верить собственным глазам.

– Проклятие снято, Лукс, – громко сказал Развияр.

Отодвинув ширму плечом, вошел зверуин. От него пахло дымом, светлая борода стояла торчком:

– Извини. Мало времени.

Развияр подобрался:

– Что случилось?

Лукс покосился на Сонну.

– Ступай, – мягко сказал Развияр девушке. – Дай знать музыкантам, что они свободны до завтра.

Лукс дождался, пока стихнут шаги и плотно закроются двери:

– В замке взяли шпиона.

Развияр помолчал. За один только последний год в замке взяли полдесятка шпионов, а скольких упустили – счету не поддается. Люди приходили отовсюду, нанимались на работы, начинали выспрашивать да высматривать, – деревенским жителям и пришельцам из далеких мест все было внове, естественно, у них разыгрывалось любопытство…

Лукс опустил голову:

– У него была ручная змейка. По приказу укусила его и издохла.

Развияр нахмурился. Прежние шпионы не спешили умирать, торговались за свою жизнь и не отличались изобретательностью.

– Яска говорит – он не поддается магии. Гленир сумел задержать действие яда. Только задержать. Умрет через час, может быть, раньше.

– Да кто он?!

– Золотой, – выговорил Лукс. – Настоящий Золотой из Мирте.

* * *

Человек лежал на деревянных носилках – в комнате стражи, перед самым камином. Горело множество свечей. Яска сидела за столом, перебирая, по обыкновению, черепки в круглой чаше. Рядом стоял, опустив голову, Гленир, замковый лекарь. Камин оставался пустым и холодным; Развияр поежился, завернувшись в плащ до самого носа. После погружения в горячую воду воздух в замке казался особенно стылым и сырым.

Он подошел и склонился над лежащим. Вытянутый череп, совершенно голый – наверное, человек натирал его шляпкой «безбородого гриба». Лицо с крупными чертами испятнано было кожной болезнью – только присмотревшись внимательно, Развияр понял, что это хитрая маскировка, стойкая краска, умело скрывающая признаки расы; неудивительно, что ни ремесленники нижних ярусов, ни стражники на средних не признали Золотого. В этих краях уроженец Мирте – редкость.

Бронзово-смуглый, скуластый, он мелко подрагивал, лежа на своих носилках. Его бил озноб. Лоб и щеки покрыты были пленкой холодного пота. Вокруг шеи дряблым ожерельем обвивалась дохлая змея.

– Глен?

– Очень сильный яд, повелитель. У него не больше часа.

– Яска?

Женщина пожала плечами. Стражники, наполнявшие комнату, старались держаться подальше и от носилок, и от мага.

Развияр кивнул лекарю:

– Глен, спасибо. Иди.

Гленир поклонился и вышел. Он был в самом деле искусен, бывший раб, бывший шпион, наконец-то выучившийся любимому делу.

– Я прошу тебя тоже уйти, – мягко сказал Развияр, обращаясь к Яске. – Не надо, чтобы ты это видела.

Яска подняла подбородок:

– Когда тебе нужно было, я пытала людей. Теперь – мои нервы слишком деликатны?

Развияр перевел взгляд на Лукса.

– Пошли, – зверуин положил руку на Яскино плечо. Та сбросила его ладонь одним небрежным движением. Поднялась и вышла, не оглядываясь. Развияр глазами приказал Луксу следовать за ней и вернулся к умирающему. Тот пребывал в полном сознании, его большие, золотисто-карие глаза отражали огоньки свечей.

– Тебе придется умирать в обществе гекса, – сказал Развияр Золотому.

Тот вздрогнул. Сглотнул. Разлепил губы:

– Мне не хотелось бы.

– Ответишь на пару вопросов, и я уйду.

– Отвечу, – умирающий попытался улыбнуться. – Мне нечего от тебя скрывать. Не в твоей власти почтовый нетопырь, ты не властен над кораблями в море, над течениями, над ветрами…

– Вот этот нетопырь?

Развияр поднес к лицу Золотого тушку почтовика с дырой от стрелы, со вскрытым письмом, привязанным к лапе. Зрачки умирающего расширились: это был удар, и удар жестокий.

Развияр кивнул:

– Ты зря умираешь, шпион. В Мирте не получат твоего доноса.

Золотой рассмеялся через силу:

– Ублюдок-гекса, тебя рано или поздно превратят в лепешку, в кровавую лепешку вместе со всеми твоими планами… вместе с колдуньей… Золотые от рождения не подвластны магии. Поэтому твоя женщина ничего не смогла со мной сделать, хоть и пыталась.

– Но ты жив до сих пор.

– Я жив по своей воле.

– Так хотел меня увидеть?

Рот умирающего перекосился:

– Не видать бы тебя никогда, отродье.

– Зачем тогда звал меня?

– Чтобы сказать. Золотые – древнейшая раса… Нам перед смертью открывается будущее. Я видел…

Он часто задышал, выгнувшись на носилках, упираясь в дерево затылком и пятками.

– Что ты видел? – тихо спросил Развияр.

– …твою смерть. Они… твои… все станут умирать у тебя на глазах, поскальзываться в крови на палубах твоих кораблей… А ты будешь выть и скрежетать зубами, глядя, как твоя надежда идет ко дну… Но ты не умрешь. Море замутится и очистится, и Мирте будет парить над ним – вечно. Слушай… В моем видении ты сидел на островке, под маяком, голый, и умирал годы, десятилетия, пожираемый… червем изнутри… безумием. Корчился и выл, и грыз свои пальцы… очень долго. Дольше, чем обыкновенно живут люди.

У Развияра мороз продрал по коже. Он увидел остров Маяка и город на горизонте. Он услышал рев пламени над головой.

– Я знаю, что Золотые очень добрые, – сказал он, помолчав. – В своем городе они не убивают даже крыс.

Умирающий ухмыльнулся:

– Гекса хуже крыс.

– Да, я знаю.

Развияр уселся на пол рядом с носилками, будто сломленный внезапной усталостью. Было холодно; далеко, в чистом бассейне, плавали белые цветы.

– Разожгите огонь, – велел он, повысив голос. Через минуту в камине запрыгали первые огоньки пламени. Осветились черные, покрытые сажей кирпичи. Потянуло теплом; Развияр глубоко вздохнул. Умирающий смотрел на него снизу вверх, не сводя глаз.

– Ты получил ответ на свой вопрос, гекса?

– Да, но только на один.

– Тебе мало?

– Да. Ответь мне еще раз, и я уйду.

– Что… что ты хочешь знать, гекса?

– Кто такой Медный король?

У Золотого застыла на губах ухмылка.

– А-а-а, – прошептал он. – Да… вот что тянется за тобой… вот что пожирает тебя изнутри. Вспомни Гэйла…

– Кого?

– Ты не знаешь… дикарь. Гэйл играл на набережных Мирте. Он играл, как море, как ветер, облака… – глаза умирающего затуманились. – Он играл музыку, которая заставляла рыдать и смеяться всех, кто слышал ее. Я слышал…

Он замолчал. Развияр дожидался.

– Он приносил жертвы Медному королю, – другим, сухим и тяжелым голосом сказал Золотой. – Все, кто приносит такие жертвы… меняются изнутри, растут, становясь огромными.

– Их таких много? Нас?

– Мало. Я знал только Гэйла. Он был великим музыкантом. А ты достиг могущества, гекса.

– Что потом?

– Становится нечем жертвовать, – прошептал Золотой. – Тогда они сходят с ума, и в безумии им является Медный король. И они умирают, желая сами себя пожрать. Гэйл съел свои руки до локтей…

– Это неправда, – вырвалось у Развияра.

– Правда, – в глазах умирающего светилось теперь удовлетворение. – Я доволен, гекса, что перед смертью увидел твой страх. А теперь уходи. Я желаю умереть достойно.

* * *

Он поднялся наверх, к себе, где остыла уже вода в бадье. Белые цветы все так же плавали по поверхности бассейна, и Сонна сидела на краешке, по-детски подтянув колени к животу. При виде Развияра она вскочила, расцвела, но тут же съежилась: он не ответил на ее улыбку.

– Уходи, Сонна. И пусть унесут стол.

Она выскользнула прочь, не поднимая глаз от мозаичного пола. Двое бесшумных слуг вынесли стол вместе с нетронутыми яствами. Развияр сбросил полотенце с подлокотника кресла и уселся, сцепив ладони на животе.

Он больше не мог сдерживать воображения. Ему виделись волны, набегающие на прибрежные камни, и силуэт парящего города на горизонте. Он ощущал запах горящего масла, видел искры, кружащие в рассветном небе, как птицы. Медный король, Медный король…

Зачем, зачем проклятый старик научил его проклятому ритуалу? Кем он был, сумасшедший Маяк, до того, как стал сумасшедшим?!

Не прошло часа, как в дверь тихонько постучали: изобличенный шпион, Золотой, обманом пробравшийся в замок, умер.

* * *

Мальчик плакал, спрятавшись за грудой искореженного металла. Рядом работала кузница, и в грохоте никто не слышал всхлипываний. Он был уже большой – взрослее многих, служивших поварятами на кухне, ему не к лицу было лить слезы из-за тоски по дому.

Он просто не мог удержаться.

Среди толпы людей, среди суеты, шума, множества новых обязанностей он растерялся. Не понимал наставлений, неровно резал овощи, забывал скорлупу на орехах и не раз уже был бит, но плакал не из-за этого.

В закоулке за кузницей громоздились поломанные орудия, блоки, латы, покореженные конструкции непонятного назначения. Сюда нельзя было ходить, но мальчик все-таки пробирался: в полутьме, в грохоте кузницы его никто бы не нашел. Если бы он умер здесь, свернувшись калачиком на голом полу, на его труп наткнулись бы случайно – спустя многие месяцы. От этой мысли слезы лились еще обильнее.

Грохот первого молота прекратился. Почти сразу замолчал второй. О чем-то переговаривались кузнецы. Мальчик не разбирал их слов. Он сидел, подтянув колени к животу, растворившись в своем горе, как кусочек соли в кипятке.

– Эй! Ты чего?

Мальчик вскочил.

Сперва увидел смуглое лицо под шапкой растрепанных светлых волос. Незнакомец выглядывал из-за груды железного хлама, он был заметно младше поваренка и на голову ниже. Потом он вышел весь; поваренок разинул рот и попятился.

– Ты что, никогда не видел нагоров? – приветливо спросил незнакомец.

В далеком горном селе, где вырос мальчик, о нагорах, то есть зверуинах, рассказывали сказки.

– Видел, – прошептал он затем, чтобы окончательно не потерять достоинства.

– Что с тобой? – снова спросил четвероногий малыш. – Кто-то обидел?

– Нет, – мальчик насухо вытер слезы. – Просто пыль. Здесь пыльно. Глаза слезятся.

– Ты тоже любишь сюда ходить?

– Тоже? – мальчик растерялся.

– Я люблю перебирать здесь железки, – признался четвероногий. – Тут можно найти настоящий меч. Который был в битве, понимаешь? Мои клинки слишком… с ними хорошо тренироваться, но они простые.

– Твои клинки?

– Да… А еще тут есть такие штуки, которые вообще непонятно зачем. Вот эти зубчатые колеса, например, если их правильно подобрать – они вертятся. Можно сделать механического солдата, чтобы у него руки и ноги поднимались. Ты тоже?

– Нет, то есть да. Я…

В эту минуту снова загрохотали молоты, и разговаривать сделалось невозможно. Маленький нагор схватил мальчика за рукав белой поварской куртки и потащил за собой. Мальчик боялся, что их заметят, но четвероногий был везуч и отлично знал замок: по узенькой лестнице, о которой мальчик понятия не имел, они выбрались на следующий ярус и забрались в нишу, где журчал источник.

Теперь маленький нагор рассматривал нового знакомого – очень пристально и с любопытством:

– Как тебя зовут?

– Имиль.

– В замке живешь?

– На кухне работаю, – признался мальчик. – А ты…

Его вдруг осенило:

– Ты Подарок?

– Подарок-После-Бедствий, – важно поправил его зверуин.

Имиль попятился:

– Твоя мать… колдунья?!

Он тут же испугался собственных слов. Но зверуин не рассердился – он погрустнел.

– Моя мама волшебница, – сказал он, помолчав. – А мой отец – великий воин Нагорья, Лунный-Кстати. А его всадник, – голос мальчишки задрожал от гордости, – сам Развияр.

– Властелин?! – шепотом переспросил поваренок.

Нагор с важностью кивнул.

– Он мой отец, – прошептал мальчик.

Слова сорвались с губ раньше, чем он успел их удержать. Зеленые глаза зверуина расширились, он отступил, готовый взорваться:

– Врешь!

Имиль молчал, понимая, что сболтнул лишнего. Четвероногий Подарок засопел, заново разглядывая его бледное вытянутое лицо, обрамленное черными прямыми волосами.

– Честно? – голос зверуина упал. – А… кто твоя мать?

– Ее зовут Джаль. Она служила во дворце – давно.

– Сколько же тебе лет?

– Одиннадцать.

– Ого, – протянул Подарок с завистью.

Он глазел так открыто, с таким жадным любопытством, что Имиль отвернулся. На глаза опять чуть было не навернулись слезы.

– Я пойду, – сказал он, проталкивая через горло ком. – Меня… хватятся.

* * *

Он изводил себя четвертый час без перерыва. Звенели нагрудники, прогибаясь под ударами, лезла вата из вспоротых защитных костюмов. Молодые стражники выматывались раньше, чем он входил во вкус.

– Назад!

Его противник сидел на земле. Только что Развияр сбил его ударом в колено, и теперь в глазах парня стоял настоящий ужас: как будто он ошибся во время боя. Как будто его сейчас добьют.

– Вставай, – Развияр протянул руку.

Парень поднялся, бормоча извинения. Развияр оперся на мечи; мир медленно поворачивался вокруг оси, тихо звенел, будто раковина Немого Народа. По краям поля зрения его заволакивало красным.

– Развияр!

Он обернулся. Подарок нервно переступал лапами на краю каменистой площадки; его щеки горели, хвост нервно подрагивал.

Развияр улыбнулся. Маленький зверуин ухитрялся быть грациозным, утонченно-хищным, в самых обычных делах и движениях: он мог грациозно реветь, размазывая слезы, или хищно есть кашу; сейчас, чем-то взбудораженный, мальчишка был бы похож на статуэтку из текучей бронзы. Ноздри у него дрожали, как у Яски, но малыш не был магом – он просто принюхивался к настоящим мужским запахам железа и пота.

Развияр кивнул слуге, тот подоспел с кувшином для умывания. Подарок нетерпеливо подступил ближе. Развияр плеснул на него водой. Зверуин отскочил и фыркнул.

– Мама вернулась?

– Нет.

– Пошли, – отбросив полотенце, Развияр двинулся вниз, под гору, к боковым воротам стражи.

Подарок ступал по острым кромкам скал, перелетал с камня на камень, будто прогуливаясь по паркету. Ни один человеческий мальчишка не мог бы двигаться с такой грацией; дождавшись, пока слуги отстанут, маленький зверуин бросил кружить и пошел рядом. Его голова достигала Развиярова локтя.

– Я встретил твоего сына в замке.

– Какого?

– Его зовут Имиль. Он работает на кухне.

– А, – сказал Развияр. – И что?

Подарок замедлил шаг:

– Ты любишь маму?

Развияр поглядел удивленно:

– Конечно.

– И отец ее любит?

– Разумеется.

– А…

Некоторое время Подарок шел молча, глядя под лапы, подбирая слова.

– Знаешь, маму все боятся.

– И любят.

– Это тебя боятся и любят. А ее просто боятся.

– Ничего подобного. Я боюсь ее – и люблю.

– Ты?

Мальчишка улыбнулся, но тут же снова посерьезнел.

– Твой сын, он… на тебя похож.

– Я знаю.

– А я похож на отца, – пробормотал Подарок.

Развияр остановился. Положил ладонь на макушку зверуина, заставил поглядеть себе в глаза:

– Что случилось, Дар?

– Ничего… Развияр, я не твой сын, а ты меня любишь! А он твой – и ты его… тебе все равно. Почему?

Развияр задумался.

– Во-первых, ты сын достойнейшего, покрытого славой…

– Знаю! Конечно, знаю… Зато он – сын властелина! Сын властелина ревет в углу за складом…

– Он плакал?

– А что же ему, смеяться?! – Подарок дрожал от носа до хвоста.

– Его кто-то обидел?

– Нет. Не знаю. Но он поваренок на кухне, и…

– Когда мне было столько лет, сколько ему сейчас, я был рабом, малыш. И мой отец давно был мертв. Но я не плакал.

* * *

Они почти спустились к замку, когда по дороге, ведущей от дальнего котлована, на полной скорости пронесся зверуин со всадником на спине. Всадницей; Яска сидела, умостившись боком в седле, ухватившись за широкие плечи Лукса. Брызнули в разные стороны зеваки – женщина-маг из каменного замка пользовалась дурной славой и сама ее поддерживала. Лукс длинным прыжком нырнул в ворота и пропал из виду. Развияр ускорил шаг.

– Когда у тебя занятия, Дар?

– Сейчас, – мальчишка выглядел задумчивым и даже потерянным.

– Не надо опаздывать. Иди.

Расставшись с мальчиком, Развияр прошел насквозь один из средних ярусов, задержавшись на минуту, чтобы напиться воды из фонтана в неприметной нише. В чаше фонтана плавал крохотный кораблик, сделанный из ореховой скорлупы и цветочного лепестка. Развияр коснулся воды рукой, кораблик закачался на мелкой волне. «Его зовут Имиль». Тем лучше, теперь он знает имя своего старшего сына… Как он обожал Джаль, как сходил с ума и готов был рисковать жизнью, да что там – готов был присвоить ее и умереть.

Он вспомнил ее желтое платье и старательную улыбку. Шуу знает сколько лет прошло с тех пор… Не так уж много, если мерить человеческими жизнями… И вот она так далеко, что вспоминать неинтересно. Чужая, будто нарисованная на сукне дешевыми красками. Ее просто нет.

Он оставил кораблик мокнуть в фонтане и спустился вниз, чтобы встретить Яску и Лукса. Они поднимались по главной лестнице, причем Яска опиралась на руку зверуина, как будто у нее не хватало сил идти. Либо не хватало сил выпустить его локоть.

Они увидели его одновременно.

– Я сделала, – сказала Яска вместо приветствия, ее голос звучал еще ниже, чем обычно. – Я кое-что сумела, Развияр.

– Тебе надо отдохнуть, – быстро проговорил Лукс. – Развияр, ей надо поесть и отдохнуть, она торчала там сутки напролет, в этом вонючем дыму…

– Пойдем, – сказал Развияр. – Пообедаем, и ты все расскажешь.

* * *

Котлован был прикрыт сверху железным куполом. Из многих труб валил дым. Внутри, в красном раскаленном мареве, сновали люди в тяжелой многослойной одежде: кочегарили, перекладывали яйца, возились с механизмами.

Котлован был глубок и сужался книзу. На стенах его, ярус за ярусом, гнездились огневухи: старые, юные, способные и неспособные нестись. Здесь были личинки, очень опасные, заточенные в клетки из закаленной и заговоренной стали. Яйца горами лежали в решетчатых лотках. Надо всем этим возвышалась железная стрела, похожая на колодезный журавль, со стальной люлькой на цепи.

– Изготовились! – прокричала Яска повелительным, почти мужским голосом. – Пошел!

Дрогнула стрела. Звякнула, натягиваясь, цепь. Развияр невольно ухватился за край люльки. Работники, управлявшие «журавлем», кряхтели от натуги.

Люлька соскользнула с края помоста и закачалась. Развияр оказался зависшим будто над огромной печью; работники понемногу отпускали цепь, и люлька опускалась. Яска сжимала в руках приспособление, похожее на обыкновенный печной ухват.

– Ты храбрая женщина, – сказал Развияр.

Яскины глаза блеснули из-под шлема:

– Ты только теперь узнал?

Он улыбнулся под кожаным забралом. Люлька опускалась все ниже, все труднее становилось дышать.

– Развияр, – Яскина рука вдруг взяла его за локоть. – Откажись от похода на Мирте.

– Не слышу.

– Чего тебе не хватает? У тебя все есть! Ты великий властелин!

– Ничего не слышно в этом треске.

– Вокруг полно земли, которую ты можешь взять силой оружия! Земли и людей! Иди хоть на Каменную Стрелку, хоть в Пузатый Бор… Оттяпай кусок у Империи! Если совсем не можешь без этого… без войны.

– Ну и жарища тут… Губы трескаются.

– Золотые неподвластны магии, – Яска говорила очень быстро, их шлемы соприкасались. – Они не проиграли на море ни одного сражения. Маг может устроить шторм, вихрь, но море – это не суша, Развияр, море взбунтуется все, со дна до неба, и маг утонет, а их корабли – удержатся на плаву. Они великие кормчие… Великие воины. Я не знаю даже, когда они лгут, а когда говорят правду. Их невозможно запугать. Это страшные люди…

– Очень добрые, – вырвалось у Развияра.

– Они не любят гекса, но никто не любит гекса, Развияр. Золотые, по крайней мере, не людоеды.

Он вспомнил ночь на плоту и свитки из человеческой кожи, которые он жег, бросая в огонь жаровни.

– «Лепесток на воде, Седло моей памяти. В седле зачну новый день, И завтра поднимается солнце»… 

В яме, где трещал огонь, тихих слов невозможно было расслышать под шлемом, но Яска расслышала.

– Ты хочешь отомстить за себя? Или за свое племя? Что, кому ты хочешь доказать?!

Люлька опустилась почти до самого дна и остановилась, покачиваясь.

– Это здесь, – сказала Яска совершенно другим, деловитым голосом. – Смотри.

* * *

Они поднялись наверх через час. У Развияра раскалывалась голова от духоты и жара, он со вздохом облегчения стянул с себя кожаный шлем и жадно принялся умываться. Длинные Яскины волосы были туго заплетены на затылке; женщина сначала напилась и только потом смыла сажу с высоких белых скул. Жестом отослала слуг, и те удалились на почтительное расстояние.

– Ты доволен?

– Да, – он выпрямился, позволяя каплям свободно бежать по щекам. – Яска, с таким оружием мы непобедимы.

– Нет, – она выдвинула вперед нижнюю губу. – Никто не бывает непобедимым. Помнишь, что ты говорил о магах: «Это обратная сторона могущества. Они так свыкаются со своей силой, что начинают недооценивать простых людей».

– Ты запомнила? И помнишь до сих пор?

– Да. Я еще пообещала тебе быть мудрой.

– Сдержала обещание, – Развияр улыбнулся.

Яска не ответила на его улыбку:

– Мудрый удержал бы тебя, Развияр.

Он обнял ее, как обнимал в юности. Прижал к себе, погладил по голове. Коснулся губами лба. Она осторожно высвободилась:

– Ты знаешь, что Лукс мне верен? Что, кроме меня, у него нет женщин ни в замке, ни в Нагорье?

– Все мужчины так говорят, – Развияр поперхнулся фальшивой фразой.

Яска помотала головой, сразу напомнив себя-девчонку:

– Я маг, если ты заметил. Мне кое-что открыто… Лукс меня любит всю жизнь. А я люблю тебя, – Яска подняла голову, в небо, перепачканное дымами из труб над котлованом. – Который не пропускает ни одной хорошенькой юбки. Который никогда, ни разу в жизни не сделал так, как я просила. А всегда поступал по-своему… И когда же поход, Развияр?

* * *

Послы от Императора прибыли на огромной белой крыламе. Их встречали сдержанно, но учтиво.

Послов было двое – разодетый чиновник, несущий себя, как хрустальную вазу, и маг – относительно молодой, молчаливый мужчина. Чиновник не снизошел до приветствия. Маг обежал глазами зал приема, и взгляд его остановился на Яске.

Женщина чуть заметно ухмыльнулась.

В присутствии магов оба переговорщика – чиновник и Развияр – говорили только правду. Чиновник выразил скорбь, Развияр выразил сожаление; чиновник выразил озабоченность, Развияр выразил уверенность. Маги стояли лицом к лицу, сверля друг друга взглядами. Оба перстня – бирюзовый и ярко-желтый – горели в полную силу.

– Мирте? – переспросил чиновник. – Однако…

И подумал: проклятый гекса разобьется о мощь Золотых, как глиняная чашка о мраморную стену.

Глядя на него, Развияр подумал, в свою очередь: некоторое время можно не ждать неприятностей со стороны Империи.

Маги подтвердили искренность намерений обеих сторон. Был подписан договор, многословный, на атласной бумаге. После сокрушительного поражения в Нагорье, после гибели мага, армии и крылам Император вынужден был считаться с новым соседом – опасным, непредсказуемым, заполучившим в союзники несговорчивых нагоров, захвативший власть над Фер.

– Мирте, – сказал чиновник, будто раздумывая вслух. И подумал: после того, как тебя разобьют, Император унаследует все твои владения.

Глядя на него, Развияр подумал: жди, счастливец.

На другой день крылама улетела; кроме чиновника и мага, на ней убыл сотник Бран, отряженный послом в Империю. Сотника должны были принимать с роскошью и честью, как императорского родича; он же призван был служить заложником на случай, если Развияр нарушит данное слово и потревожит границы Империи.

Прощаясь, Бран долго не решался обнять Развияра, а потом все-таки обнял.

– Будь осторожен, повелитель.

– До свидания, Бран. Ты простил меня?

– Я не смею прощать тебя или не прощать… Но будь осторожен! Не приноси больше жертвы ему!

Развияр усмехнулся:

– Обещаю тебе… что буду осторожен.

Глава вторая

В день отъезда властелина в его великий поход Сонна, экономка, отпустила молоденьких горничных поглазеть на процессию.

Карьеру Сонны ставили в пример деревенским девушкам, только что взятым в замок: глянь-ка, еще вчера стояла в толпе у ворот, а сегодня уже и выслужилась. Двойню повелителю родила, но ее не отправили с детьми в деревню, как прочих: бывшая служанка показала себя женщиной работящей, хозяйственной и понятливой, поэтому интендант Шлоп оставил ее при себе.

Сонна была добра с горничными, но при ней все должно было сверкать: и посуда, и стекло, и полы. Лентяев на службе не терпели; малолетние дети Сонны, мальчики-близнецы, в свои четыре года уже были приставлены к делу: сметали пыль, смывали с оконных решеток помет черкунов, бегали с мелкими поручениями. Сейчас оба, встав на цыпочки, смотрели вниз с балкона на торжественный выезд властелина из замка.

Малышам казалось, что замок затопило. Человеческое море подступило к самым стенам, разноцветное, шумное, похожее на праздничный суп. Ленточками развевались флаги. Горели под солнцем железные шлемы, отполированные до блеска, и на шлемах играли перья. Кто-то в задних рядах стал подбрасывать шляпы, толпа визжала и кричала, но войска стояли неподвижно, и между стальными рядами тянулась дорожка пустого пространства: булыжник был чист и блестел, как тысяча лысин.

Что-то выкрикивали глашатаи. Кажется, они повторяли все время одно и то же; мальчишки-близнецы, белокожие и черноволосые, глазели, затаив дыхание. Вот-вот властелин выйдет из ворот и предстанет перед толпой. Сейчас.

* * *

Подарок-После-Бедствий, бледный после бессонной ночи, старался держаться очень прямо. Он был полностью снаряжен, опоясан своими подростковыми мечами, к седлу крепились сумки, колчан и арбалет. Оставаться спокойным было невозможно: прямо перед ним стояли, молча глядя друг на друга, его мать – и Развияр.

– Я хочу говорить с тобой, – пророкотала женщина, и звук ее голоса напугал Подарка до холодного пота. – Мальчик, выйди. Лукс! Сюда!

Подарок не тронулся с места. Вопросительно – и умоляюще – глянул на Развияра.

– Выйди и будь готов, – тихо сказал властелин.

Подарок попятился к выходу из комнаты; двери толчком распахнулись. Вошел его отец. Окинул Подарка удивленным взглядом:

– Куда ты собрался?

– Выйди! – рявкнула мать.

Подарок не успел опомниться, как оказался снаружи, и двери захлопнулись снова. У него подгибались лапы. Никогда прежде он не слышал и не видел, как мать ссорится с Развияром. Еще вчера он не поверил бы, что такое возможно.

Снаружи ревела толпа и кричали глашатаи. Выезд властелина задерживался; войска маршировали на месте, чтобы размять ноги, и скала под замком сотрясалась от мерного грохота.

Он поглядел на закрытые двери. Повернулся и пошел, куда глаза глядят, желая быть подальше от комнаты, где они спорят; впрочем, с Развияром нельзя спорить. Он всадник.

Слуги и работники либо выбрались наружу, поглядеть на шествие, либо высыпали на балконы и прилипли к окнам. Опустевший замок, который мальчик покидал, может быть, навсегда, казался чужим и неправильным: Подарка пугала разрушенная обыденность. Они идут на большую войну, в великий поход, не время думать о мелочах вроде рассыпавшихся по коридору орехов или брошенной на видном месте кочерги…

Подарок остановился у источника в нише стены. Там уже кто-то был; склонившись над водой, молча стоял Имиль.

За последние несколько лет он очень вырос. Он сделался почти настоящий мужчина, только узкоплечий и слишком тонкий. Белая куртка повара сидела на нем мешковато.

– Я иду в поход, – сказал Подарок вместо приветствия.

Имиль поглядел исподлобья:

– Тебя берут?

Подарок вдруг испугался, что мама победит. Она ведь маг; может быть, она околдует Развияра, сейчас они выйдут из закрытой комнаты, и Подарку велят оставаться?!

– Прощай, – сказал он, надменно вскинув подбородок. – Может быть, после похода свидимся.

* * *

– Пока я жива, он не поедет, – прорычала Яска. – Лукс! Почему ты молчишь?!

Лукс глядел за ее плечо, туда, где в стрельчатой арке окна зеленели и белели горы.

– Ах, он твой всадник, – Яска резко отбросила с лица волосы. – Поэтому ты молча смотришь, как твоего сына, ребенка, тащат в поход, который неизвестно чем закончится?!

– Почему это решилось только сегодня? – тихо спросил Лукс.

Яска отвернулась от него, кусая губы. Встав на цыпочки, приблизила свои глаза к глубоко запавшим глазам Развияра:

– Я не допущу. Он мой ребенок. Я не допущу!

Развияр молчал. Яска вглядывалась в его лицо, бесстрастное, бледное, и все больше бледнела сама. Развияр молчал; женщина могла бы обратить свою боль и ярость на каменную стену – стена бы проявила большее сочувствие.

Когда в ее лице не осталось ни кровинки, Развияр сказал размеренно и тихо:

– Я хочу, чтобы все, что мне дорого, и все, кто мне дорог, были рядом. Тот, в чьих руках Подарок, имеет надо мной власть. Я хочу, чтобы Подарок был в моих руках.

Яска молчала. Черное платье у нее на груди прыгало, будто вместо сердца у груди у женщины помещался маленький кузнечный молот.

– Ни единого волоса не упадет с головы твоего сына, – так же тихо добавил Развияр.

Повернулся и вышел. Минутой спустя загрохотали барабаны, взвыла охрипшая к тому времени толпа, и шествие – торжественный выезд из замка – началось.

* * *

Море у порта Фер грозило выплеснуться на берег: никогда еще здесь не появлялось разом столько кораблей. Цветные и белые паруса, флаги, вымпелы, дымы; грохот барабанов и визг морских раковин, которые Немой Народ использует вместо военных труб. Жители Фер частью разбежались по предместьям, частью, наоборот, подтянулись к порту, толпясь на узких улочках, грозя обвалить причалы: подобное зрелище выпадает раз в жизни, да и то не каждому поколению.

К прибытию властелина центральная улица опустела: по ней пролетел, расшвыривая зевак, отряд зверуинов-телохранителей. Властелин прокатил к порту не верхом, как обычно, а в повозке, запряженной молодым рогачом. Рядом с ним стояла женщина-маг, на пальце у нее сверкал бирюзовый перстень, и кое-кто в толпе на крышах здорово перепугался, встретившись с ней взглядом.

В полдень властелин ступил на палубу корабля под названием «Крылама». Корабль был не новый, но полностью перестроенный на верфях властелина: корпус глубоко сидел в воде, рядом с мачтой торчала толстая труба, из которой непрестанно валил дым. Паруса на «Крыламе» теперь были черные – чтобы не оставалось пятен сажи, решили в толпе.

К следующему утру Фер опустел. Валялся мусор на безлюдных улицах, болтались на волне мелкие рыбацкие суда; только градоначальник, у которого в тайнике хранилась сильная подзорная труба, утверждал, что видит паруса на горизонте.

* * *

Имиль вертел ручку мясорубки, добавлял в фарш размоченный хлеб, яйца шлепунов и перец, способный отбить их специфический вкус. Из троих младших поваров, взятых на борт «Пузана», морская болезнь пощадила его одного – двое товарищей проводили время у борта, зеленые лицами, измученные и не годные к работе. Поэтому Имилю приходилось работать за троих, а «Пузан» был огромным парусным судном, на котором помещалось три сотни голодных ртов: даже качка не отбивала у воинов аппетита, эти повидали всякое и были готовы на все, если хорошо кормят.

Дважды в день он разливал по мискам суп, в котором плавали шарики фарша, похожие на вареные глаза. Резал хлеб до кровавых мозолей между большим и указательным пальцем. Вечерами ему наливали браги вместе со всеми, он пил, пьянел с непривычки и, жадно развесив уши, слушал разговоры.

Эскадра шла на Мирте. Впервые после памятной атаки гекса кто-то решился бросить вызов золотому городу. Там день и ночь играют струны, в тихой воде отражаются бирюзовые, серебряные, персиковые арки и белоснежные мосты, и резные стены, и ажурные башни. Там живут Золотые, которые славятся своими дальнобойными луками и абсолютным бесстрашием в бою. Но нас ведет властелин мира, и в трюмах наших кораблей секретное оружие; Золотые сдадутся или умрут.

Так говорили эти люди и мечтали о драгоценных украшениях, которыми увешаны в Мирте женщины, и о самих женщинах, красавицах и гордячках, которых можно будет завоевать прямо на площади, знаменитой площади Мирте перед Дворцом Достойных. Имиль, младший повар, возведенный в звание младшего кока, засыпал посреди этих разговоров неглубоким беспокойным сном. Ему снились цветные мосты, которых он никогда не видел, и женщины с золотой кожей и золотыми, до колен, волосами.

На десятый день пути случился переполох: подошла шлюпка с флагманской «Крыламы». Имиль варил кашу в огромном котле, двое его товарищей ползали по камбузу, как дохлые прилипалы, а корабельный кок, Ногай, в спешном порядке готовил «закуску для повелителя».

– Неси! – крикнули сверху. Кок засуетился, пытаясь подхватить сразу блюдо, бачок, две бутылки и соусницу, чуть не разлил соус, завертел головой:

– Имиль! Возьми поднос, скотина ленивая!

Вообще-то Ногай старался не ругать младшего кока без нужды, но в минуты душевного напряжения срывался и забывал, что мальчишка удивительно похож на властелина.

Имиль подхватил на поднос все, чего не мог унести Ногай, и поспешил за ним вверх по трапу. Палуба качалась, «Пузан» грузно переваливался с боку на бок, огромный, как целый город; стараясь удержать поднос в равновесии, Имиль вслед за коком вошел в капитанскую каюту.

За столом под белой скатертью сидел властелин рядом с капитаном «Пузана», имени которого Имиль до сих пор не знал. Поверх скатерти лежали бумажные свитки, какие-то чертежи и планы, и властелин говорил, ведя вдоль линии кончиком карандаша. Ногай бесшумно выставил из стенного шкафчика тонкую, дорогую посуду и жестом велел Имилю накрыть на стол. Имиль замешкался, не зная, ставить соусницу справа или слева от бутылок, в этот момент корабль сильно качнуло. Имиль завалился на бок, в ужасе чувствуя, как уходит опора из-под ног, и рухнул, забрызгав красным соусом куртку, стену и лицо.

Ногай зашипел сквозь стиснутые зубы. Его взгляд обещал сотню плетей; Имиль поднялся и чуть снова не упал. Капли соуса стекали у него по щекам, по волосам, по подбородку.

Капитан набычился. Властелин впервые оторвался от бумаг. Его взгляд, равнодушный и пустой, нашел Имиля и на одно мгновение изменился.

– Что ты здесь делаешь?

Имиль пошатнулся. Надо было ответить, как полагается, что он служит на «Пузане» младшим коком, но мальчик, как в скверном сне, не мог сказать ни слова.

Властелин встал. Пересек каюту, будто не чувствуя качки, подошел вплотную к Имилю, взял его за перепачканный соусом подбородок:

– Почему ты не в замке? Почему ты здесь?

– Я младший кок…

Властелин обернулся к Ногаю:

– Кто приказал взять его в поход?

Кок растерялся:

– Я не… он сам напросился, властелин, мы просто кликнули клич по кухне… Кто хочет… Народу-то много требуется, а он толковый… Даром что руки дырявые…

– Ты сам напросился? Захотел идти в поход?

Имиль не выдержал его взгляда и зажмурился.

– Дай ему полотенце, – отрывисто приказал властелин. – И убери тут… потом поговорим.

* * *

Два унылых часа Имиль ждал этого «потом». Ногай пока не трогал его – может быть, жалел. Работы на камбузе было, как всегда, полно; еще и первого боя не случилось, еще противник вдали не показался, а жрать всем охота: кочегарам, пропахшим вонючим дымом, матросам, по паучьи снующим на страшной высоте в переплетенных снастях. А стрелки и абордажники, бездельники и сквернословы, – те целыми днями дрыхнут на палубе, чтобы проснуться к обеду и выбранить Имиля за нерасторопность.

Он старался отвлечь себя посторонними мыслями, но выходило плохо. Тогда он отставил жирный котел (все равно пропадать) и потихоньку выбрался на палубу, где светило солнце, дул свежий ветер и поперек синего неба лежал будто черный пушистый хвост: тянулся дым из толстенной трубы.

Вдоль борта, цепляясь за натянутые канаты, Имиль пробрался на носовую часть. Здесь возвышалась вторая труба, без дыма. Широкий раструб ее был обращен вперед и походил на разинутый рот. Имиль почему-то боялся этого раструба; в нем гудел ветер и слышалась глухая возня. Имиль старался не подходить к трубе без крайней надобности.

На досках палубы сидели солдаты, играли в «камушки» и не обращали на младшего кока никакого внимания. Имиль встал у борта, подставив ветру лицо. Ветер трепал его куртку, пропахшую топленым жиром и дымом. Впереди, и справа, и слева расстилалось море. Рядом, почти нос к носу, легко шла флагманская «Крылама», самый красивый корабль всей эскадры. Тесно, как печорки в стаде, следовали за ним другие суда: казалось, море кипело под ними. Попутный ветер, ровный, постоянный, наполнял цветные паруса: зеленые с красным из порта Фер, желтые с белым, синие, малиновые – неведомо каких портов, и дальше, дальше, всех цветов и оттенков. Казалось, идут не на войну, а на праздник; Имиль глубоко вздохнул. Для настоящего мужчины единственный праздник – война; так сказал какой-то стражник еще в замке, а Имиль запомнил его слова.

Ему пятнадцать. Пусть он тощий и узкоплечий для своих лет, но он – мужчина; если бы удалось уговорить властелина дать ему меч и позволить сражаться!

Имиль улыбнулся собственным мыслям. Кто же даст ему меч; корабль забит меченосцами, арбалетчиками, умудренными воинами, бывавшими во многих боях. Что против них Имиль, все детство пасший печорок, все отрочество просидевший на замковой кухне?

Он посмотрел на «Крыламу», рассекавшую воду острым носом. За ней тянулся хвост дыма, а на носу тоже возвышалась труба с черным раструбом, похожим на разинутый рот. Будто корабль требовал кормежки; Имиль вздрогнул – и рассмеялся: не ему кормить флагманский парусник. Не ему разливать суп и разносить кашу, резать хлеб и толочь зерно: «Крылама» возьмет свое в бою…

Он вдруг почувствовал, что устал. Сел на бухту свернутого каната, жесткого, с крупинками соли между волокнами. Закрыл глаза; ему представились пещеры у родного поселка. Он не вспоминал их несколько лет.

В пещерах прыгало эхо. Пугливые печорки шарахались от громких звуков, и потому Имиль вместе с другими ребятами-пастухами забирались глубоко под гору, подальше от жующего слепого стада. И там, в переплетениях подземных тоннелей, играли в эхо. Сперва просто кричали на разные голоса, завывали и щелкали, потом пели песни. Изловчившись, можно было устроить так, чтобы твой собственный голос подпевал тебе, надо было только найти правильное «ухо» в тоннеле; старшие парни заставляли эхо непристойно ругаться, девчонки – их было мало среди пастушков – смеялись… Никто не боялся ни темноты, ни путаницы подземных ходов: они так же свободно чувствовали себя под горой, как Ногай на собственном камбузе…

Ногай?!

Имиль разлепил глаза. Старший кок возвышался над ним, уперши руки в бока.

– Иди!

– Что?

– Иди, щенок… Да хранят тебя твои добрые боги.

* * *

«Пузан» замедлил ход, половину парусов убрали и на «Крыламе». Шлюпка висела над самой водой. Матросы ждали у лебедок. Властелин стоял у борта, глядя на идущий параллельным курсом корабль под черными парусами.

– Имиль, почему ты не остался в замке?

– «Для настоящего мужчины единственный праздник – война», – пробормотал мальчик, не успев подумать.

– Что? – властелин приблизил свое страшное, бледное, с очень черными глазами лицо к такому же бледному лицу подростка. – Что ты знаешь о войне?

Имиль сглотнул:

– Разве я нарушил приказ? Разве повелитель приказал мне остаться в замке?

Он заставил себя, не отводя глаза, выдержать цепенящий взгляд властелина. Казалось, прошли долгие минуты и даже часы.

– Хорошо, – проговорил властелин, разглядывая Имиля, будто впервые его увидел. – Тогда слушай мой приказ. Когда начнется… твое место в камбузе. В камбузе, Имиль. Если замечу тебя во время боя на палубе… Ты больше никогда не увидишь моря и никогда не прикоснешься к оружию. Обещаю.

И, не оглядываясь, он скользнул по веревочному трапу вниз; шлюпка встала на воду, почти сразу же взмыли весла, и через несколько минут маленькое суденышко полетело по волнам, торопливое, будто птица кричайка, и все равно медлительное рядом с большими кораблями. Шлюпка поравнялась с кормой «Крыламы», оттуда сбросили конец. Бездельники-солдаты столпились на борту, глазея. Старший кок Ногай взял Имиля за шиворот, крепко, но без злобы, и собирался вести на камбуз, когда с мачты донесся вдруг надсадный вопль впередсмотрящего:

– Паруса! Паруса на горизонте!

* * *

Флот Мирте шел под золотыми парусами. Они поднимались на горизонте, как солнечное марево. Развияр прищурился; сотни кораблей шли в едином строю, при том, что на стороне Золотых не было мага, управляющего ветром. Два воздушных потока – тот, что нес флот Мирте и тот, что по воле Яски наполнял черные паруса «Крыламы» – встречались над морем между двумя флотами и сплетались медленным вихрем.

– Красиво, – сказал Лукс.

Яска подалась вперед. Ее ноздри надувались вслед за парусами:

– Дальнобой. При таком ветре скоро войдем в зону обстрела.

– Снимай ветер, – Развияр наконец-то успокоился.

Он плохо начал этот поход. Его мучили кошмары, в которых трещал над головой маяк перед гаванью Мирте. В первоначальных планах отыскивались новые и новые бреши, их находила главным образом Яска; она ничего не простила и не забыла. Судьба сына волновала ее, но куда больше – пренебрежение ее собственной волей, волей могущественного мага. Пропасть между ее внутренней силой и упрямой волей Развияра становилась глубже с каждым днем, рискуя превратиться в бездну. Развияр ждал от нее взрыва – может быть, даже предательства. Может быть, удара в спину. И кто знает – может, дождался бы, если бы на горизонте не появились, горя под солнцем, золотые паруса.

Яска развела руки ладонями вверх. Ветер стих. На «Крыламе» вывесили сигнал: сворачивать паруса, ждать команды к бою. Глядя в подзорную трубу, Развияр различал теперь отдельные суда и людей на их палубах. Было слишком далеко, чтобы разобрать лица, но Развияр знал, что враги смуглы и подтянуты, что их золотые волосы коротко острижены, а в глазах нет страха. Столетиями жители Мирте усеивали морское дно трупами врагов и обломками их кораблей. Золотых атаковали огромные армии, налетали и наваливались, чтобы захлебнуться кровью, пойти на дно либо устлать своими костями неприветливые берега, в то время как парящий город Мирте по-прежнему смотрелся в воду тихой гавани.

– Кочегарам – полный.

– Кочегарам – полный! Сигнал на «Пузан» и на «Уховертку!»

– Есть сигнал.

Укрепленный корпус корабля содрогнулся. Дым из трубы повалил сильнее, расплылся тучей, путаясь в реях с подобранными черными парусами. Слева задымил «Пузан», справа «Уховертка».

– Далеко, Развияр, – одними губами сказала Яска. – Чтобы их достать, надо войти в зону обстрела.

– Щиты!

– Есть щиты!

Развияр поднял перед собой тяжелый щит в человеческий рост, очень тяжелый, окованный сталью, изогнутый так, чтобы прикрывать бойца спереди и сверху. Солнечный мир сузился до единственной узкой щели на уровне глаз. Лукс выставил щит, закрывая себя и Яску.

– Подарок в каюте? – некстати спросил Лукс.

Развияр не смотрел на него. Узенькая смотровая щель перед его глазами все ярче заливалась золотом: вражеский флот приближался. Солнечные искры прыгали в снастях, хотя паруса теперь были почти полностью свернуты. Горела бликами вода под мерно взлетающими веслами.

– Идут на веслах.

– Готовят залп, – равнодушно сказала Яска. – Три главных цели: «Крылама», «Пузан» и «Уховертка».

– Время?

– Нет.

– Как все-таки красиво, – пробормотал Лукс. – Сколько живу… не видел такой красоты.

– Все, что делают Золотые, красиво и долговечно, – Развияр усмехнулся. – Они даже крыс…

– Да замолчи, проклятый! – вдруг тонко выкрикнула женщина. – Почему ты не утонул тогда? Почему ты не утонул?!

Сделалось тихо. Ветер, нарастая, наполнял черные паруса «Крыламы» и уносил назад удушливый дым. Узкая труба, склонявшаяся над бушпритом, начала мелко трястись.

– Стрелы, – отрешенно сказала Яска.

– Укрытие! – рявкнул Развияр.

Прошло мгновение, другое полной тишины. Потом донесся с неба нарастающий свист; даже у Развияра от этого звука встали дыбом волосы. Он увидел стрелу в полете – точку, острие, летящее ему в глаза, он увидел блеск наконечника и трепетание золотых перьев; в следующий миг стрела ударила в щит, и Развияр еле устоял на ногах.

Туча тяжелых стрел упала на «Крыламу», врезаясь в щиты, втыкаясь в доски, пробивая паруса, нависая почти вертикально, как струи дождя. Грянулось о палубу тело матроса, сбитого с мачты. Развияр повернул голову; рядом шел «Пузан», окутанный летящими стрелами, как золотой сетью.

– Ветер, – сказал он сквозь зубы.

– Есть ветер, – ровно отозвалась Яска. – Прикажи поднять все паруса.

– Поднять паруса-а!

Развернулись черные полотнища. Матросы на мачтах задыхались и кашляли в дыму. И «Пузан», и «Уховертка» отстали и тут же снова нагнали «Крыламу». Яска замерла, подняв ладони к небу, и ветер повиновался ей; золотой флот выстроился перед ними подковой, будто приглашая в ловушку, и три корабля на полном ходу шли в эту западню, будто желая быть окруженными. Теперь безо всякой трубы видны были чистые светлые палубы, ряды стрелковых гнезд, весла, пенящие золотую воду под золотыми кораблями…

– Стрелы.

– Укрытие!

Снова послышался нарастающий свист. Ударил ливень стрел. Капитан выругался; разлетались в щепки деревянные стены кают. Палуба цвела, как поле, золотыми цветами: играло солнце на оперении стрел, глубоко вонзившихся в доски.

– Когда? – спросил Развияр.

– Скоро, – Яска глядела, чуть прищурившись.

– Ты не можешь прикрыть от стрел, хоть на время?

– Не могу… Кочегарам – боевая готовность.

– Кочегарам – боевая! – закричал капитан. – Поднимите сигнал, лентяи, живо!

Он нервничал, становясь многословным. Взлетели сигнальные флажки; на «Пузане» и на «Уховертке» повторили команды. Развияр еще раз покосился на «Пузан»; невозможно было разглядеть, есть ли кровь на его палубе. С каждым мгновением вражеские стрелки все ближе, залпы все смертоносней…

– Пять, – сказала Яска. – Четыре. Три…

Развияр зажмурился. Он много раз воображал себе эту минуту. Три корабля, оторвавшись от остальной эскадры, врезались глубоко в расположение врага, золотые паруса уже не только прямо по курсу, но и справа, и слева…

– Два, – ровным, бесцветным голосом считала Яска. – Один… Огонь!

– Огонь! – закричал Развияр.

Его крик подхватили ревом матросы. Слева взревели на «Пузане», справа на «Уховертке». Толстая труба за бушпритом «Крыламы» мелко задрожала, из ее раструба, похожего на разинутый рот, вылетело облако пламени. В тот же миг плюнули огнем «Пузан» и «Уховертка».

Огненные шары зависли над самой водой, отражаясь в волнах, притягивая взгляд, завораживая. В них бушевало пламя пожара и горели язычки свечей, трещал уютный комелек, занимался край бумажного листа, в них корчились, сгорая, рукописи гекса, догорал одинокий костер, метались огни факелов на сквозняке; Развияр усилием воли вырвал себя из транса. Яска глядела прямо перед собой, губы ее шевелились, а перстень на пальце разгорался сильнее. Развияр посмотрел вперед; там, под золотыми парусами, обмерли от неожиданности люди, но в глазах их по-прежнему не было страха.

Шары разбухали, струились, перетекая, складываясь в подобия огромных крылатых существ. Очертаниями они были похожи на огневух, но только отдаленно. Вот огненная тварь, рожденная в трюме «Крыламы» напряжением и волей Яски, скользнула над водой по направлению к флагманскому кораблю Золотых. Едва коснувшись бушприта, изменила форму, превратившись в спрута, обвила мачты гибкими щупальцами, и золотые паруса потеряли блеск, на глазах превращаясь в черные.

Запылали мокрые весла, как горят поленья в очаге. Огненная тварь, облепившая своим телом корабль, умирала вместе с ним. Две других, из «Пузана» и «Уховертки», выбрали себе жертвы и разошлись в разные стороны, и сразу же вспыхнули еще два корабля.

– Огонь!

Три стальных трубы снова извергли пламя. Яскин перстень горел, под ее правой ноздрей набухала капелька крови. Летучие сгустки пожара снова обрели форму крылатых тварей, и только тогда до ушей Развияра донесся крик ужаса с далеких кораблей.

* * *

Золотые не знают страха.

Так говорила легенда; под-адмирал Галагар дорого дал бы в этот день, чтобы в ней оказалась хоть капля истины. Увидев, как окутывается пламенем флагман, старый моряк все свои душевные силы употребил на то, чтобы не закричать от ужаса.

Если гибнет адмирал – командование флота переходит к первому под-адмиралу; на плечи Галагара упал сейчас этот бой и этот чудовищный враг, явившийся под черными парусами, вооруженный неслыханным магическим оружием. Люди с горящих кораблей прыгали за борт; Галагар сдавленным голосом велел спускать шлюпки. Может быть, кого-то удастся спасти.

Три черных корабля еще и еще извергали огонь. Нечеловеческая, отвратительная война – убивать огнем на расстоянии; в чьей темной душе могла зародиться подобная мысль, и какова должна быть эта душа?! Преодолевая орущий в ушах страх, Галагар лихорадочно соображал. Если три черных корабля не замолчат сейчас – сражение будет проиграно. Надо заставить их замолчать. Надо заткнуть им огненные пасти.

Над под-флагманом взвились флажки: Галагар отдал единственный возможный приказ и теперь мог только надеяться, что выполнить его – в человеческих силах.

* * *

В трюме «Крыламы» ревел огонь в печах. Люди, не выдерживая страшного жара, менялись каждую минуту возле топки, возле мехов, возле черного стального механизма, с хрустом перемалывающего дымящиеся яйца огневухи. Каждое яйцо было помечено красным росчерком – черная женщина-маг помечала их собственноручно.

Корпус был пропитан желчью двухголовой болотной змеи, предохраняющей от пожара. Кочегары горбились под тяжелыми доспехами, дочерна вылизанными пламенем. Приказы гремели в жестяной трубе, прорываясь сквозь рев печи, эхом отдавались от стен: «Огонь! О-онь!»; тогда шестеро кочегаров вместе налегали на рычаг, и печь испражнялась пламенем в широкую, раскаленную добела трубу.

Угасало пламя, и в трюме на мгновение делалось темно и обморочно тихо. Потом снова скрежетал механизм, перемалывая огневушьи яйца; печь, будто опомнившись, ревела с новой силой, и люди, сменяясь каждую минуту, не знали и не ведали, что происходит наверху.

* * *

Голубое небо затянулось дымом. Развияр стоял, раздувая ноздри, почти как Яска; женщина небрежным движением стерла кровь с губ. Природа огневухи была проста и бесхитростна, как ревущий океан или снежная лавина. Только великий маг мог обуздать ее, расчленить и собрать заново, превратив в безотказное оружие; каждая огненная тварь содержала полтора десятка огневух. Она не боялась воды, была неуязвима и была мертва – у нее не было воли, кроме Яскиной. Женщина стояла на носу «Крыламы», и по ее воле клубы огня обретали форму и убивали флот Золотых корабль за кораблем.

Поднимался ветер, но не попутный, а боковой.

– Зачем?

– Это не мой ветер, – проговорила Яска сквозь зубы. – Я не могу держать все сразу.

– Убрать паруса! – рявкнул Развияр.

– Сбоку, – пробормотал Лукс.

Золотые парусники-треуголки ловили ветер, прорываясь по флангу, приближаясь с невиданной скоростью. Развияр знал этот тип кораблей – на них обычно ходили пираты.

– Стой, – Развияр схватил Яску за холодное запястье. – Не жги. Ветер. Накроет нас.

– Шуу, – выругался Лукс.

– Арбалетчики – к борту! К бою готовьсь!

Яскины глаза сузились. Боковой ветер стал стихать, но «треуголки» лихорадочно ударили веслами и, разрывая волну, достигли «Крыламы». В истыканный стрелами борт вонзились абордажные крюки. Развияр вскочил на спину Лукса, чувствуя отрешенную радость: наконец-то честный бой.

– Жги тех, – велел он Яске. – Этих удержим.

Золотые посыпались на палубу с высокого борта «треуголки». Будто в насмешку над врагом, они были обнажены до пояса – демонстративно бесстрашные, нечувствительные к ранам и боли. Их короткие золотые волосы были похожи на оперение стрел.

У Развияра тонко, жалобно звенело в ушах. Он полагал, что смуглая кожа Золотых окажется такой же прочной, как стальные латы. Но это была человеческая плоть. Всего лишь.

Тем временем подошли корабли эскадры под синими, красно-зелеными, желто-голубыми парусами. Их команды в ужасе глядели на огненных тварей и на догорающие вражеские корабли, но времени на ужас в бою не отведено. Снова началась стрельба. Загрохотали катапульты, перебрасывая с борта на борт каменные шипастые ядра. Треща, валились мачты вместе с закрепленным на них такелажем.

* * *

Морской хапун смотрел вверх сквозь толщу воды. Обычный корабль был слишком крупной добычей – хапун не умел разинуть пасть так широко. Сегодня кораблей было много, невообразимо много, и у их бортов барахтались люди.

Хапун любил людей, по случайности или недомыслию свалившихся за борт. Такая удача выпадала нечасто, и, насытившись, он всякий раз засыпал на дне на месяц или два. Сегодня море подарило хапуну столько пищи, что хватило бы впрок – на всю жизнь, но хапун не спешил начинать трапезу.

Огонь прыгал по волнам. Море горело. Хапун инстинктивно боялся огня; три черных корабля, низко сидящих в воде, приводили его в ужас. Там, за сталью и досками, билось и росло чудовище невообразимой силы, чудище, рядом с которым хапун был слизкой улиткой без раковины. Люди ли сковали горячую тварь? Или, может быть, люди служили ей – в том числе пищей?

Утопающие так соблазнительно барахтались в черных волнах, но хапун уже уходил, струясь всем своим длинным щетинистым телом, в глубину, прочь от страшного места. Может быть, он вернется – потом. Когда три черных корабля уйдут из моря, и погаснет огонь, и воцарится наконец спокойствие.

* * *

У Развияра красно было перед глазами. Они с Луксом кружились, прикрывая своих, снося врагов, но Золотых не становилось меньше – наоборот, они прибывали. Все новые и новые абордажные крюки впивались в борт «Крыламы». Развияр видел смуглые лица, искаженные яростью и напряжением, и сталь, жадная до крови, носилась вокруг, иногда на волосок не дотягиваясь до лица. Крики, вонь, скрежет, хруст; Развияр жил до сих пор лишь потому, что умел убивать и ранить, и еще – у него было четыре руки.

Палуба трещала – по ней прокатилось, раскидывая людей, шипастое ядро. Волосы зверуина стояли торчком, Развияр чувствовал его тело, как свое собственное. В рукопашном бою один из нападающих обманул Лукса, заставил его ошибиться, клинок Золотого описал петлю… Развияр ударил сверху вниз, и свет померк перед глазами Золотого бойца.

Наступила короткая передышка. Развияр глянул на «Пузана». Судно кипело котлом, палубу захлестывали все новые волны атакующих, и даже на реях шел бой.

– Шлюпку!

Небо чернело от дыма. Краски померкли. Кровь на палубе казалась серой.

– Но, повелитель, они могут в любую минуту…

– Шлюпку! Лукс, прикрой!

Он кинулся в шлюпку, прихватив с собой полдесятка бойцов. Лебедка дернулась в чьих-то руках, шлюпка упала на воду, едва не перевернувшись. Развияр кинулся к веслам и увидел, как в детстве, медленно проходящий мимо борт «Крыламы».

Шлюпка рвалась от «Крыламы» к «Пузану», справа и слева падали в воду стрелы. Оба черных корабля гасили ход; корма «Пузана» приближалась, но очень медленно. На палубе шел бой. Веревочный трап свисал с борта и касался воды. Развияр убил Золотого за миг до того, как тот перерубил канаты.

– Ко мне! – клинки в его руках давно не блестели, покрытые кровью и гарью. – Ко мне!

Команда «Пузана», получив поддержку, воспряла духом; Развияр с двумя клинками прошел от кормы до носа, оставляя за собой неподвижные Золотые тела. Невидимое за дымом солнце садилось, а может быть, стояло в зените следующего дня; Развияр огляделся и увидел, что живых врагов поблизости нет.

Флот Золотых наполовину сгорел. Мотались на волнах горелые остовы кораблей, но почему-то не шли ко дну. Море почернело от сажи. Кое-где на жирной пленке покачивались обломки такелажа, шлюпки с живыми и мертвыми людьми, а дальше горели факелами новые корабли, там шел отдаленный бой. А сверху, надо всем этим, в тучах дыма кружили три белых птицы – три имперских крыламы; Император получит сегодня подробный отчет…

– Имиль, – хрипло сказал Развияр.

Ему никто не ответил. Кочегары «Пузана» заперлись в трюме и делали свое дело: Развияр увидел, как новый шар огня вырвался из докрасна раскаленной трубы. По палубе ходили уцелевшие и раненные, кто-то дико смеялся:

– Властелин! Мы уже победили?!

Он не ответил. Спустился в камбуз; здесь было пусто и чисто.

– Имиль!

Он снова вырвался наверх. Подошел капитан «Пузана». Молча отдал салют. Развияр сдавил его плечо:

– Где мальчишка?

Капитан мигнул:

– Жаркое было дело…

Развияр пошел вдоль борта, вглядываясь в лица уцелевших, и вдруг увидел на палубе, среди лежащих, знакомую тощую фигурку.

– Имиль!

Бледное лицо мальчишки было перемазано красным. Как недавно, когда он пролил соус. В руке он сжимал кухонный нож. Развияр взял его за плечи. Имиль открыл глаза.

– Скажи мне! – закричал Развияр, не помня себя. – Говори!

Имиль сдавленно вздохнул. По его телу прошла судорога.

Развияр подхватил его на руки. Не зная, что делает и зачем, вслепую метнулся по палубе; ворвался в каюту капитана, положил мальчишку на чистый белый стол, и только тогда Имиль выпустил свой нож, и тот воткнулся острием в пол.

Развияр осмотрел его рану. Зашатался и взялся за стену, чтобы не упасть. Старательно улыбнулась Джаль в желтом платьице; старый человек поднял над головой радужную грамоту, надеясь защитить от расправы свой поселок на Каменной Стрелке…

Имиль мелко задрожал. Началась агония. Не отдавая себе отчета, а просто желая прервать его мучения, Развияр протянул над ним руку и сказал вслух:

– Медный король…

Начав заклинание, он уже не мог остановиться.

– Медный король. Возьми, что мне дорого! Подай, что мне нужно!

И сделалось так.

* * *

К полудню следующего дня под-адмирал Галагар потерял свой флот до единого корабля.

Чудовище, управлявшее вражеской эскадрой, проявило в той битве чудеса коварства и проницательности. Когда иссяк, наконец, огонь трех черных кораблей, начались маневры, столь слаженные и тонко продуманные, что Галагар рвал на себе золотые волосы. У противника были в запасе корабли-тараны и корабли-приманки, флот Золотых обстреливали и забрасывали камнями из катапульт. Спустя сутки боя, который велся с перерывами, черные корабли снова ожили и снова извергли огонь, но на этот раз чудовища из пламени не кинулись на добычу сразу, а застыли перед лицами уцелевших, завораживая игрой огня, лишая воли даже Золотых, неподвластных страху.

Под-адмирал Галагар оглянулся и увидел, что его корабль, с поломанными мачтами и оборванными парусами, еще цел.

Он скрестил на груди руки.

Все, что он мог сделать для Мирте, было сделано. Мысль о городе, оставшемся беззащитным, заставила бы любого человека броситься вниз головой с капитанского мостика в волны – но Галагар был Золотой, и был под-адмирал. Он стоял, вселяя спокойствие в своих уцелевших бойцов, на палубе своего корабля, готовый умереть как угодно и когда угодно.

– Шлюпка, – хрипло сказали за его спиной.

С борта черного флагмана спустили шлюпку. Не веря своим глазам, Галагар смотрел, как она приближается, и как солнце, наконец-то проглянувшее из-за дыма, ловит капли на ее веслах, и те вспыхивают белыми искрами…

Мысль о Мирте, парящем городе под солнцем, сдавила под-адмиралу горло.

– Примите, – сказал он еле слышно и повторил, овладевая голосом: – Примите!

* * *

Этот поднялся на борт первым. При взгляде на него Галагар, человек железной выдержки, содрогнулся: явилось чудовище. Глядя в черные, глубоко запавшие глаза, Галагар понял, кому принадлежала идея с огненными тварями, и кто повелевал разномастным флотом в открытом море, и кто выдумывал западни, разгадать которые не под силу человеку. И уже не казалось удивительным, что этот гекса явился на борт к под-адмиралу лично, почти без охраны. От него исходила власть, как свет исходит от лампы, а холод – ото льда.

Галагар ждал его, стоя на капитанском мостике, скрестив руки. Он радовался, что гордая поза позволяет скрыть дрожь.

– Я понес потери в этом бою, – ровным голосом сказал гекса. – Я огорчен.

Галагар молчал. Он знал, что не заслужил издевательств перед смертью, но у гекса другие законы.

– Теперь я хочу навестить Мирте, – гекса повернул голову и посмотрел на огненные шары, по-прежнему висящие над водой.

Все силы и все свое мужество Галагар собрал в кулак, чтобы промолчать и на этот раз. Казалось, гекса видит его насквозь. Под-адмирал стоял перед ним голый, с обнаженными побуждениями, со всей своей болью.

– Я не хочу вреда Мирте, – мягко сказал гекса. – Я люблю этот город. Я хочу, чтобы играла музыка, когда я ступлю на набережную.

– Нет, – вырвалось у Галагара.

– Струнные. Я всю жизнь мечтал их услышать. Я хочу пройти по мостам, по бирюзовым и по розовым. Я хочу подняться на белый шпиль. Я наконец-то хочу увидеть площадь перед Дворцом Достойных, – он вдруг улыбнулся, и его улыбка была страшнее пылающего флота. – Я хочу, чтобы горожане приветствовали меня. Им будет нелегко. Но у всех ведь дети.

Под-адмирал зашипел. Его знаменитая выдержка, известная всему Мирте, подвела его, он выхватил церемониальный кинжал, висящий у пояса, и кинулся на гекса; тот поймал его клинок своим мечом, невесть когда оказавшимся в руке. Один поворот клинка – и под-адмирал выпустил оружие, едва сдержав крик боли.

Матросы-телохранители гекса подошли ближе, ухмыляясь, не выказывая беспокойства. Шар огня трещал почти перед самым бушпритом.

Под-адмирал молчал, скорчившись, зажав левой рукой правую кисть. Кажется, ему вывихнули запястье.

– Больно? – спросил гекса.

Под-адмирал молчал.

– Я говорю: пусть играют струнные. Пусть меня встречают люди на улицах… можно без улыбок. Впустите меня в порт – по добру, как хорошего друга. Я клянусь, что не трону ни воина, ни мирного жителя, пока на меня не нападут. Я клянусь, что не посягну ни вольности, ни на традиции. Мирте будет стоять долго, счастливо, и отражаться в водах залива, – гекса улыбался. – Но если нет… В водах залива отразится большой пожар, адмирал. Так и передайте Совету Достойных.

Он повернулся и пошел к трапу.

* * *

Переписчик второго разряда Агль решился бежать из Мирте одним из последних. Почти семнадцать лет тяжелого труда ушло на то, чтобы завоевать себе место в парящем городе; ему, уважаемому члену гильдии, приходилось переписывать счета и долговые расписки, унижаться, дожидаясь в приемных, да еще сдавать экзамены, подтверждающие мастерство, вместе с сопливыми юнцами. Он много лет жил впроголодь, все заработанные деньги тратил на то, чтобы выглядеть прилично и вызывать тем самым доверие у заказчиков. Теперь, имея вид на жительство с двумя печатями, собственный домик и маленькую книжную лавку, Агль должен был бежать из Мирте вместе с сотнями мастеровых, артистов, бедняков и купцов, приказчиков, женщин, подростков, детей – со всей этой перепуганной толпой, бросающей в Мирте дела и жилища. Когда стало известно, что флот Золотых потерпел сокрушительное поражение, ужас сковал город и улицы опустели. Торговые и пассажирские суда спешно поднимали якоря, желая убраться подальше из обреченного города. Но уже через час первая партия беглецов с узлами и младенцами высыпала на городской причал, и капитаны уходящих судов поняли, что им выпал шанс заработать.

Агль заплатил за билет половину всех денег, что были у него в запасе после семнадцати лет работы. На корабль «Сытая печорка», возивший в Мирте масло и мясо, набилось столько народу, что борта встали почти вровень с водой. Малейший шторм мог погубить суденышко; воняло топленым жиром. Агль сидел на палубе, на бочке из-под масла, и полными отчаяния глазами смотрел на Мирте.

Парящий город величественно молчал.

Среди беглецов не было ни одного Золотого. Только чужаки, когда-то прибившиеся к этому берегу в поисках счастья, чужаки, полжизни употребившие на то, чтобы стать своими в этом городе и теперь, в минуту смертельной опасности, бегущие прочь.

Матрос кое-как отвязал кораблик от причала. Впрыгнул на борт, наступил кому-то на руку, выругался. Опустились на воду весла; перегруженное суденышко еле ползло, пересекая гавань, где было суетно и людно. Уходили парусники, подняв цветные и белые паруса. Уходили галеры, уходили колесные лодчонки, забитые людьми. Лучше рискнуть, да что там, – лучше погибнуть в море, чем оставаться в Мирте сейчас.

Слева от Агля один мастеровой пересказывал другому ужасные слухи: он не знает жалости, он пожирает врагов и пишет на их коже историю своих подвигов. Он гекса, не человек и не зверь. Он испепеляет взглядом. Близок конец мира, никто не устоит перед ним, даже Империя. Надо бежать, искать тихий уголок, куда он еще не скоро доберется…

Агль прерывисто вздохнул. Его книги, его магазинчик! Его вид на жительство с двумя печатями! А ведь судьба предупреждала его: в первый раз явившись в Мирте, он из-за глупой случайности потерял мальчишку-переписчика, который один стоил десятка грамотных рабов. Мальчишка оказался гекса… Он тоже гекса. Трагическое совпадение; судьба дала Аглю время, чтобы опомниться, а потом прихлопнула окончательно.

На открытом месте капитан велел поставить парус. Кораблик тащился, отставая от других судов, но все-таки шел, и море было спокойно. Пассажиры начали громко разговаривать, начали даже смеяться, надрывно, нервно; они потеряли все, но они живы, они вырвались из Мирте в последний, может быть, момент, судьба подыграет им и поможет благополучно добраться до берега…

И вдруг, как по команде, все голоса смолкли. Агль оглянулся. Из утреннего тумана медленно проступали очертания черного корабля. На его носу темнел, как разинутая пасть, раструб широкой изогнутой трубы. Черное облако дыма путалось в черных снастях.

– Полный! – в отчаянии завопил капитан. – Весла на воду! Гребите все, если хотите жить!

Вспенивая море веслами, «Сытая печорка» рвалась вслед остальным беглецам. Пестрый поток уходящих из Мирте судов тек перед носом черного корабля, а тот стоял неподвижно, пятная дымом утреннее небо.

– Всемогущий Император, – сказал Агль вслух, позабыв приличия. – Всемилостивейшие боги, сколько вас есть! В чем я виноват, за что мне такая судьба?! Пусть он не убивает нас, мы ни в чем не виноваты! Пусть он не убивает!

* * *

Развияр опустил подзорную трубу. Корабли-беглецы протекали мимо. Все, кто годами выпрашивал право жить в благословенном Мирте, теперь отреклись от этого права – в одночасье.

– Подарок спрашивает, можно ли ему выйти, – сказал Лукс.

Развияр молча наклонил голову.

Со времени боя прошло трое суток. Мертвых предали морю, сожженные корабли оставили дрейфовать по воле ветра и течений, пугать путешественников и рыбаков, пока развалины не пойдут ко дну или не будут выброшены на берег. Раненых отправили в Фер на тех судах, что сохранили ход, но не годились для новой битвы. Глен, бывший раб, бывший шпион, а теперь всеми уважаемый лекарь, спасал теперь от смерти изрубленных мечами, исколотых стрелами, полузадохнувшихся в дыму людей.

Все это время Подарок сидел в каюте под строгим надзором. Сперва он злился, кричал и требовал его выпустить, в гневе кромсал своими мечами подушки и обивку стен. Позже, когда начался бой, когда завибрировал корпус «Крыламы» от огненной работы в трюме и донеслись снаружи первые вопли – Подарок присмирел.

Он сидел очень смирно, когда бой закончился. Он не видел ни горящих кораблей, ни летящих за борт тел. Вернувшись со встречи с под-адмиралом, Развияр спустился в каюту к мальчику, и, встретившись с ним глазами, Подарок отшатнулся.

На одежде Развияра не было ни капли крови. Он вымылся и переоделся, отправляясь на встречу с Галагаром. Его волосы, приглаженные гребнем, спокойно и ровно обрамляли лицо. Но Подарок смотрел с ужасом, и Развияру вспомнился затравленный взгляд под-адмирала.

Он обнял мальчишку почти насильно. Привлек к себе. Ему нужно было ощущать теплое и живое, способное пугаться и радоваться. Почти час он не выпускал Подарка из рук, держал его, гладя по мохнатой спине, по светлым волнистым волосам, слушая перепуганный стук сердца. Этот мальчик жив и цел, жив, цел и любим; обнимая Подарка, Развияр понемногу возвращался в себя, становясь почти таким, как раньше.

Каким он был до первой жертвы? Кем он был?

Он помнил каждую минуту своей жизни, и заново мог пережить ее, и по незаметным черточкам воссоздать мысли и чувства всех людей, с которыми его сталкивала судьба, и понять истинный смысл их слов и решений. «Хочешь – убежим? Я такой же раб, как ты. Ночью уйдем через горы. Хочешь?» «Ты… не говорит так. Не ври. Нельзя уйти через горы! Только по дороге, а там патрули…» «Я бегаю быстрее…»

Он видел белую скатерть в красных пятнах. Пустой обеденный стол, на котором мгновение назад лежал его умирающий сын. Последняя жертва Медному королю. И обрушившееся горе, и осознание, новое осознание себя и жизни вокруг. И море с кораблями, будто чаша фонтана с плывущими ореховыми скорлупками. И понимание, ясное, как чистый клинок: теперь он совсем большой.

Он ясно понимал, что собой представляет, и что сделал, и что сделает еще; он видел мир в красках, звуках, он ощущал чужие помыслы, как слепой ощущает неровность пола подошвами босых ног. Еще один шаг – и он поймет, узнает доподлинно, что такое Медный король, и в чем смысл каждого человеческого рождения, и каким богам следует молиться. Что находится там, за кругом человеческого зрения, и дальше – за кругом скудного воображения, и еще дальше, где хранится, покоится на Медном троне суть вещей.

Суть вещей.

Понимание жгло и делало счастливым. Развияр обнимал Подарка; ему казалось, что он обнимает Имиля, теплого и живого. «Для настоящего мужчины единственный праздник – война»…

Его сын оказался первым человеком, которого Развияр отдал Медному королю. Он знал, что такое возможно, он давно знал, еще с той ночи, когда над ним простерлась рука властелина, и дрожащий шепот – сколько в нем было алчности, неутоленный страсти, нетерпения! – прошелестел в темноте: «Медный король, Медный король…»

«Для настоящего мужчины единственный праздник – война». Да что он знал, несчастный мальчишка-пастух, что он видел, прежде чем вопреки приказу схватить нож и ринуться в битву?!

Никто из приносивших жертвы не прошел этот путь до конца. Развияр сознавал это так же четко, как видел когда-то прожилки травинок; в конце пути – совершенная свобода и совершенное понимание. Никому не удалось добраться до Медного трона – нечем становилось жертвовать. Они сходили с ума, потому что трон был рядом – руку протяни. Они умирали, потому что жертвовать было нечем. И Гэйл, великий музыкант, умер, так и не став совершенным.

Другое дело – Развияр.

Он содрогнулся от этой мысли. Ощущение свободы и могущества, принесенное жертвой, понемногу блекло. В душе шевельнулось первое смутное беспокойство.

– Нет-нет-нет, – пробормотал он вслух. Подарок давно уже спал на его руках – спал, содрогаясь и бормоча во сне.

Сколько жертв осталось до Медного трона? Одна? Две? Но если я достигну такого понимания… И такой власти – не над людьми, а над самой сутью вещей…

Самообман, сказал он себе. Чудовищный самообман.

Он сидел, обнимая спящего мальчика, будто желая найти в нем спасение, когда пришла Яска. Уселась напротив, гипнотизируя неподвижными сухими глазами:

– Ты доволен?

– Мы победили. Идем на Мирте.

– Ты доволен?

– Да. Спасибо, Ваше Могущество. Ты умеешь танцевать? Мы устроим бал во Дворце Достойных.

У Яски сильно раздулись ноздри:

– Мы с тобой станцуем, повелитель. Только не поскользнись.

* * *

«Сытая печорка» уходила все дальше. Переписчик второй категории Агль сидел на бочке из-под масла, глядя, как медленно скрываются в дымке страшные очертания черного корабля. Губы его тряслись, а на глаза навернулись слезы благодарности судьбе.

* * *

Маленькое судно, по виду сильно перегруженное, шло на веслах, каждую минуту грозя зачерпнуть воды и перевернуться. Развияр снова поднес трубу к глазам: да, точно, «Сытая печорка» забита, как бочка с сельдью…

– Крысы, – сказала Яска с омерзением. – Хочешь, утопим их?

Развияр смотрел, как бестолково, суетливо пенят воду короткие толстые весла.

– Только прикажи, – Яска странно усмехнулась. – Достаточно чуть толкнуть…

За ее спиной выбрался на палубу Подарок – неуверенно, на подгибающихся лапах. Взглянул на Развияра – вопросительно и со страхом. Отвел глаза.

– Сегодня к вечеру мы будем в Мирте, Дар. Это самый красивый город на земле.

– Ага, – промямлил Подарок, глядя вниз. Развияр порадовался, что палубу хорошо отдраили за эти три дня.

– Оставь их, – Развияр проводил взглядом «Сытую печорку». – Пусть идут.

Остров торчал из-под воды, будто спина дохлого чудовища, пронзенного костяным гарпуном – маяком. Грязновато-белой лентой вился прибой. На прежнем месте стояла «хижина» из большой двустворчатой раковины: слой сажи и пепла на ее «крыше» делал ее почти неразличимой на черных камнях. Нынешний хозяин острова, пришедший на смену безумцу Маяку, либо забился в единственное на острове укрытие, либо пропал, бежал, утонул. Остров казался пустынным. Развияр долго разглядывал его в подзорную трубу.

Его будущее бежало перед ним, как тень путника, с утра идущего на запад. Казалось, еще усилие – и ускользающую истину можно будет догнать. Перед глазами проворачивался будто гончарный круг: краюшка хлеба с коричневатой блестящей корочкой – он помнил ее запах. Огарок свечи – он помнил свой страх темноты. Разорванная книга – «Путешествие на Осий Нос». Деревянная белка-сундучок – две пряди волос, матери и младенца. Клинки для парного боя – подарок Лукса… Серебряный медальон… Умирающий мальчик…

И город вставал на горизонте. Прекраснейший в мире, парящий над морем город.

Глава третья

Ранним вечером парусное судно «Крылама» вошло в прибрежные воды порта Мирте. За флагманом, чуть отстав, следовал «Пузан»; «Уховертка» сгорела почти полностью: желчь двухголовой змеи подвела, в разгар боя на корабле случился пожар. «Уховертку» пришлось бросить, а уцелевших людей принять на борт «Пузана». Теперь все они, целые и раненные, высыпали на палубу; гавань была чиста, и на рейде не было видно ни единого корабля.

Летающий Город парил, не касаясь земли. Тончайшая дымка окутала порт и припортовые районы, а над ними раскинулись бирюзовые и розовые арки мостов. Замерли, выгнувшись, будто на взлете, тонкие стены. Ажурные строения венчались ослепительно-белыми башнями, и тончайшие шпили вели, будто пальцами, по тонкому слою облаков над городом. У центрального причала стоял под-адмиральский корабль с приспущенным золотым флагом.

Пахло гарью. Каждый лоскуток, каждая дощечка на «Крыламе» провоняли запахом едкого дыма и сожженных кораблей.

– Готовиться к бою? – тихо спросил Лукс.

– Не надо.

Не глядя, Развияр почувствовал, как передернулась шкура у Лукса на спине. Всадник сказал свое слово, и зверуин не смел тревожить его своими сомнениями; люди, подобные Луксу, всегда судят по себе. Скажи мне, чего ждешь от поверженного врага – и я скажу, кто ты…

– На их месте ты бы сопротивлялся, Лукс.

– Разумеется.

– А женщины? Дети? – Развияр будто невзначай взглянул на Подарка. Мальчик отошел в сторону, облокотился о борт и смотрел на парящий город, будто надеясь притянуть его взглядом.

– Да, – Лукс понизил голос. – Я… предпочел бы, чтобы мой сын умер, но не доставался врагу живым.

– Так воюют нагоры.

– Я ведь не отрекался от своего племени. Бывало, кланы вымирали до последнего человека, сражаясь. Это честь – в бою переселиться на зеленую равнину, где вечно светит солнце. Где ходит пешком мой брат, Короткий Танцор, – он не то усмехнулся, не то кашлянул.

– А если бы враг пообещал твоему сыну жизнь и свободу?

– Кто же верит врагу?

Они замолчали. Над городом висела тишина: кроме плеска весел и шума ветра, не было слышно ни звука. Медленно, величественно «Крылама» приближалась к городу, и он вырастал ввысь и вглубь, и отражение бушприта сплелось на воде с отражением самых высоких шпилей.

– Так близко к нему я никогда не подходил, – признался Развияр. – Он чудо, правда?

Лукс не отрывал от глаз подзорной трубы. Он высматривал укрепления в порту. Он искал притаившихся лучников, метальные машины, заграждения у входа в гавань.

– Позовите Подарка, – сказал Развияр. – Пусть посмотрит на эту красоту.

Яска молчала, запрокинув голову, глядя в закатное небо.

– Ты уверен, что это безопасно? – тихо спросил Лукс.

– Это совершенно безопасно, – глубоким голосом отозвалась Яска, по-прежнему глядя в небо. – Слушайте.

До «Крыламы», приближавшейся к городу, донеслись нежнейшие звуки струн.

* * *

Рассеялась дымка, обнажая береговую линию, и оказалось, что парящий город все-таки стоит на земле. Там, где в прибрежной полосе Фер жались друг к другу грязные склады, высились горы бочек и ящиков, воняли свалки и петляли припортовые улочки, жители Мирте обустроили бело-розовые мраморные набережные и зеленые парки, сбегающие прямо к воде.

Шлюпка, обогнув под-адмиральский корабль, приближалась к Причальной Лестнице – парадным воротам города. «Крылама» и «Пузан» остались в гавани, над их трубами потихоньку курился дым. Полоска воды между лестницей и шлюпкой становилась все уже, все тоньше. Море дышало, поднимая и опуская лодку, забираясь вверх на две ступени – и скатываясь ручьями. На воде и мраморе блестело закатное солнце.

Звук моря, легчайшее дуновение ветра и голос струн. Развияр смотрел, как приближается лестница, и беззвучно шевелил губами.

– Что ты говоришь? – резковато спросила Яска.

– «Ни ногой… Гекса не осквернит Мирте ни дыханием, ни прикосновением…» – он странно улыбнулся.

На ступенях лестницы стояли люди, одетые в черное. Всего человек десять или двенадцать. Матросы опустили весла, замедляя движение. Лодка остановилась у причального кольца, и на борт ее лег трап из светлого дерева. Встречающие не поднимали глаз.

– Ты пойдешь? – неуверенно спросил Лукс.

Развияр поднялся на трап. Пять шагов, шестой; он ступил на Причальную Лестницу.

Он стоял на берегу Мирте. Вот и все.

Музыка сделалась громче. Черные люди стояли тесной группой: убитые горем старики, из последних сил хранящие достоинство. Развияр не сразу узнал среди них под-адмирала: золотые волосы его теперь были совершенно белыми.

– Мы члены совета Достойных, – бесцветным голосом сказал высокий, ростом с Развияра, Золотой. – Твои требования выполнены. Хочешь чего-нибудь еще?

– Много лет назад мне отказали в праве посетить Мирте, – Развияр потянулся, с наслаждением чувствуя, как надежна земля под ногами. – Теперь я вправе рассчитывать на гостеприимство: стол, кров, радость, музыка. Я хочу, чтобы парящий город стал родным для бедного, рано осиротевшего гекса.

Ни один из Достойных не мог выдержать его взгляда. Развияр знал и видел, что творилось в их душах, даже когда они пытались скрыть от него лица.

– Возможно, я захочу побеседовать с каждым из вас по-дружески, доверительно, – потом, когда отдохну и развлекусь. Мои корабли останутся в гавани: постарайтесь, чтобы глупая выходка какого-нибудь изменника не испортила вам жизнь, Достойные. Стрелять в меня значит убивать Мирте. Пытаться меня отравить – значит губить парящий город… Теперь идемте. Я хочу посмотреть, как живут в Мирте почетные гости.

* * *

Белые улочки порта были украшены статуями, изображающими моряков, рыбаков и воинов, плечистых, обнаженных до пояса. Развияр шагал, дыша полной грудью и глядя по сторонам. Вдоль улиц стояли, укутавшись в черное, молчаливые люди – в основном женщины и подростки. То приближаясь, то удаляясь, звучали струны.

– Расскажите мне о порте, Галагар. Любой патриот столько знает историй о родном городе, что чужаку и во сне не приснится… Обидно идти по этим улицам и не слышать о них толкового рассказа.

– Я не рассказчик, – отрывисто сказал под-адмирал. – Я солдат.

– Жаль, – Развияр кротко усмехнулся. – Господа, кто расскажет любознательному гекса об устройстве порта Мирте?

Достойные молчали.

Развияр остановился. Рядом остановились Яска, Лукс, Тари-Колесо и полдесятка его доверенных бойцов.

– Никто не расскажет? Может быть, вы плохо знаете историю родного города?

Человек, державшийся в стороне от основной группы Достойных, был страшно напряжен. В рукаве у него прятался, наверное, стилет – Развияр определил это по его чуть скованной позе. Яскины ноздри дрогнули. Предупреждая ее слова, Развияр положил руку на ее плечо:

– «Порт был построен из мрамора, добытого на Золотой горе, единственного в мире месторождения, дающего столь прочный, столь красивый камень. Солнечные улицы его чередуются с затененными: от Причальной Лестницы к площади перед Дворцом Достойных можно пройти вдоль залитых светом балюстрад, а можно – прячась от зноя под арками из переплетенных цветов и лиан. Каждая из пяти тысяч статуй, установленных в порту, имеет свою легенду и назначение…»

Он огляделся, любуясь их вытянувшимися лицами.

– Я люблю Мирте, господа Достойные, и прочитал все книги о нем, какие только смог достать… Что же вы молчите, господа? Идемте дальше, я разочарован вашим гостеприимством. Кстати: как давно в последний раз на прекрасных площадях Мирте случались публичные казни?

* * *

Мужчины и женщины в черном смотрели на него из окон, с тротуаров, с мостов. Он шел неторопливо, часто останавливаясь, и Достойные вынуждены были останавливаться тоже. Он любовался игрой света на бирюзовых и серебряных мостах, задирал голову, чтобы рассмотреть в вышине золотые шпили. Мирте цвел, и садилось солнце, и зажигались первые фонари – вдоль мостов растягивались их жемчужно-белые, зеленовато-голубые, тепло-оранжевые цепи.

Развияр вышел на площадь перед Дворцом Достойных, когда осветился фонтан в центре ее. Фонтан изображал Мирте в миниатюре со всеми башнями и огнями. Мерцала изнутри вода, подсвеченная крупными светляками, и летящие струи воды перемигивались цветными искрами.

– Красиво, – сказал Лукс, с момента высадки не проронивший ни слова.

– Я устал, – сообщил Развияр. – Где мои апартаменты?

* * *

Прощаясь с Достойными, он неожиданно взял за локоть человека со стилетом. Ощутил каменные, сведенные судорогой мышцы под рукавом бархатной куртки.

– Дорогой друг, осиротевший в детстве гекса хочет с вами побеседовать прямо сейчас. Господа, члены Совета, вы не будете против, если я задержу ненадолго господина… как вас зовут?

– Достойный Илимар – член совета, – быстро сообщил высокий Золотой, первым заговоривший на Лестнице. Человек со стилетом не двигался, будто целиком превратившись в кость.

– Замечательно, – Развияр кивнул Яске. – Идем со мной.

Втроем они вошли в комнату Дворца, обставленную без показной роскоши, но с поразительным вкусом. Яска прикрыла высокую резную дверь. Посреди комнаты сверкал огнями накрытый стол – Мирте традиционно славился рыбными блюдами. На столе высился маленький замок, целиком отлитый из льда, подсвеченный изнутри огоньками свечей; его стены, скаты крыш и башни венчались моллюсками, большими и малыми, розовыми и белыми. На ледяной шпиль над главным строением был нанизан осьминог с аккуратно сложенными щупальцами. Вокруг замка тянулись семь рвов, где пузырились семь различных соусов.

Развияр скользнул по столу равнодушным взглядом, прошелся по комнате, изучая камин, кресла, пол из многих сортов дерева, вязь узоров на потолке. Яска остановилась перед столом, раздувая ноздри; Достойный Илимар стоял, не двигаясь, у дверей, и оружие жгло ему руку.

– Я вас глубоко уважаю, – Развияр потянул за шелковый шнур, и бархатные занавески разошлись, открывая витражное окно. – Потому что если бы вы поддались порыву и кинулись на меня на улице… Я ведь не зря спрашивал о публичных казнях. Вы знаете, что гекса делают с врагами?

Илимар растянул губы:

– Я готов умереть так, как подскажет тебе твоя фантазия, людоед. Вряд ли эта смерть доставит тебе удовольствие.

– Брось это на пол, – вдруг потребовала Яска. – Я все вижу!

Илимар помедлил. Подтянул рукав. Уронил на пол не стилет, как полагал Развияр, а метательный нож. Острие вонзилось в деревянную половицу. Одного верного броска хватило бы, подумал Развияр отрешенно. Там, в порту, или потом на улицах, или на площади.

– Славная игрушка, – он остановился перед ледяным столом. – Ну что же… Я предпочел бы что-то посытнее, но раз ничего больше нету… По крайней мере, я хочу выпить.

Он налил себе и Яске струящегося «арамера»; отсутствие слуг его не удивляло и не возмущало. Золотым нелегко прислуживать за столом гекса, и Развияр не желал испытывать их терпение по пустякам.

Подумав, он плеснул чудесного напитка в третий бокал – для Илимара. Тот не двинулся с места – стоял, опустив руки, глядя на Развияра из-под светлых, будто колосковое поле, бровей.

Развияр медленно сделал глоток. Терпкий запах согрел нёбо. Струящаяся жидкость вливалась, кажется, сразу в кровь.

– В Совете вы ратовали за сопротивление, Илимар, – Развияр смаковал напиток глоток за глотком.

– Да, – Золотой выпрямил спину.

– Но вы оказались в меньшинстве.

– Да.

– И подчинились решению Совета, но не приняли его.

– Да…

– И струсили в последний момент.

Илимар пошатнулся:

– Да.

Развияр склонился над столом, разглядывая морских жителей, умерщвленных и еще живых, украсивших собой ледяную скульптуру.

– А вот это что? Почтенный Илимар, это устрицы?

Золотой поперхнулся. Ему очень хотелось гордо смолчать.

– Это «слезы дракона». Обитают глубоко на дне, в трюмах затонувших кораблей. Пряный вкус, необыкновенно питательны…

– Очень опасны в добыче, – негромко добавила Яска. – Из десяти ловцов до старости доживают двое. Каждая «слеза» стоит, как небольшой корабль…

Развияр наколол безвольное тельце моллюска на двузубую вилку. Опустил в соус. Увидел, как передернулось лицо Илимара: «слезы дракона» полагалось есть не так.

– Странный вкус, – жуя, Развияр плеснул себе еще «арамера». – Мне не нравится, господа, я предпочел бы жаренного шлепуна… Достойный Илимар, вы знали от Галагара, что сопротивление бесполезно. И что единственный залп окончится для вас полным крахом, разгромом, смертью ваших детей. И все равно выступали за сопротивление?

Осьминог, возлежащий на вершине ледяного замка, смотрел мутными цепенящими глазами.

– Если нет возможности жить, надо умереть достойно, – прошептал Золотой. – Хоть в бою, хоть на эшафоте.

– Как эти морские твари?

Золотой закашлялся, пытаясь скрыть гримасу ненависти.

– Я пообещал быть милосердным, – сказал Развияр другим тоном, серьезно. – Вы мне не верите?

– Верить гекса? Я смеялся бы. Если бы не сорвал голос, доказывая этим трусам… – Илимар осекся.

Развияр кивнул:

– Вы слишком долго жили в золотом покое. Были добры и терпимы – друг к другу. Лучшие люди со всего обитаемого мира слетались к вам, готовые на любую работу – лишь бы им позволили жить здесь. Я прав?

Золотой поднял на него налитые кровью глаза:

– Да.

– Ели аппетитное мясо, которое убивал за вас кто-то другой… Кстати, мне подадут сегодня мясо? Не эти мертвые морские тела, а настоящее упругое мясо?

– Чье? – тихо спросил Илимар.

Долгую минуту они смотрели друг другу в глаза. Яска мелкими глотками пила «арамер». Наконец, Развияр усмехнулся:

– Вы представляетесь мне храбрым человеком, Илимар. Почему вы меня не убили, хотя имели такую возможность?

Достойный молчал.

– Ответьте на вопрос. Мне важно знать.

– Я не посмел.

– Испугались мести? Что-то еще?

– Не посмел.

– Понимаю.

Развияр снова подошел к окну. В витражи были встроены зеркала и линзы – даже сейчас, ночью, игра цвета и тени радовала глаз. Развияр распахнул створку и снова увидел Мирте внизу – цепи огней, бегущие по мостам, высокие звезды на шпилях, еле-еле светящееся море внизу. Он видел город, и одновременно комнату за спиной, и видел себя глазами Золотого и глазами Яски. Четкое осознание того, что происходит, и того, что непременно случится очень скоро, было похоже на бьющий в лицо резкий свет. Развияр прикрыл бы глаза рукой, если мог бы.

– Уходите, Достойный Илимар. Сроки и способ вашей казни мы обсудим позднее.

* * *

Его кровать была в меру мягкой и в меру жесткой. Из распахнутого окна веяло морским воздухом, чистым, без запаха гари. Поскрипывали ночные насекомые, дышали листья и плыл над садами аромат цветов. Казалось, обреченный Мирте хочет запомниться чужаку в самом ярком, праздничном своем облике.

Это не голод и не жажда. Это не боль и не удушье. Это все сразу и много хуже – потому что существует еще и осознание, блестящее понимание того, что с тобой творится.

Это начинается исподволь и нисколько не пугает. Шаг за шагом, от алтаря к алтарю; глупый мальчишка-раб, каким был Развияр когда-то, не соображал, как много дает ему Медный король. Он мог бы забыть о словах старика – но не забыл. Случайность? Темный инстинкт?

Яска тоже не спала. Она расхаживала по комнате, волоча за собой по ковру длинный цветастый плед; при виде ночного гостя вздернула подбородок:

– Зачем ты явился?

Он подошел к ней вплотную. От Яски пахло гарью – явственный запах, хотя она чисто вымылась и полностью переменила одежду.

– Чего тебе надо, Развияр?

– Ты по-прежнему думаешь, лучше бы мне утонуть? – спросил он неожиданно для себя. – Ты в самом деле так думаешь?

Он положил ладони на ее плечи. На ее острые, теплые, чуть подрагивающие…

Она оттолкнула его руки. Отошла в дальний угол:

– Я не могу с тобой разговаривать сейчас.

– Что изменится потом?

– Оставь меня в покое. Я хочу быть одна.

– Я хотел… Послушай, мне нужно рассказать кому-то.

– Уходи. Я не могу тебя видеть.

– Понимаю.

Он вышел, миновав стражу у дверей, и остановился посреди внутреннего дворика, украшенного, как это принято у Золотых, фонтаном. Легкий ночной воздух колом встал поперек горла. Еще усилие… Подтянуться, возрасти, поймать наконец то, что вечно ускользает. Краюшка хлеба с коричневатой блестящей корочкой… Огарок свечи… Книга… Белка… Клинки… И дальше, и дальше – умирающий Имиль, и дальше – Лукс, и дальше – Яска, и дальше – парящий город, и дальше, и дальше…

Темнота.

* * *

На другой день с «Крыламы» в город перевезли Подарка. Мальчишка ощущал напряжение, висящее в воздухе, но чудеса, представшие перед его глазами, заставляли его забыть о скованности и страхе. По распоряжению Развияра мальчика поселили в апартаментах по соседству с его собственными, и Подарок, широко распахнув окно, любовался видами площади, порта, шпилей с колокольчиками и вечно цветущих садов.

Лукс не отставал от сына ни на шаг, ходил по дворцу, не снимая ладоней с рукояток мечей, и заставил Подарка с утра до ночи носить кольчугу.

Тем временем город, переживший ужас поражения и прибытие Развияра, медленно приходил в себя. Понемногу открывались лавки. Появлялись на улицах люди, по-прежнему одетые в черное, но занятые мирными повседневными делами. Развияр выжидал; каждый день он вызывал для беседы кого-нибудь из Достойных, каждый день совершал небольшую вылазку – прогулку по старинным улицам, посещение рынка или мастерских. Мирте не хватало рабочих рук – те, кто обычно возил уголь и добывал камень, мыл посуду в харчевнях и мел улицы, бежали из города, и Золотые женщины, прикрыв платком сияющие волосы, со сдержанным достоинством брались за самую грязную работу. Развияр разглядывал их, не таясь.

Бойцы и моряки с его кораблей жаждали навестить Парящий Город. Он посылал им дорогие вина бочонками и тончайшие яства без счета, но на берег не отпускал. Мирте нужен был ему нетронутым, как невеста.

* * *

– Завтра я собираюсь совершить паломничество на Золотую гору. Мне не нужны проводники, только надежная карта. Сегодня я желаю развлекаться: хочу устроить небольшой бал для своих… Пришлите музыкантов.

Он сидел в Зале Совета на месте председательствующего. Достойные помещались перед ним – в высоких резных креслах. Он видел обращенные к нему лица, когда-то смуглые, а теперь застывшие, восковые.

– И еще – мне нужны женщины. Мне и моим людям. Я не настаиваю, чтобы это были ваши сестры и дочери, господа Достойные. Хотя, если другого выхода не будет – мы примем эту жертву.

Стены зала уходили вверх, и там, на головокружительной высоте, играли, переплетаясь, тонкие солнечные лучи. Зал мог вместить тысячи людей, его стены были украшены мозаиками, а окна – витражами. В каменных кадках росли деревья, превращая дальний конец зала в лес, и на их ветках чистили перья птицы, похожие на крылам в миниатюре.

Зал был пуст, если не считать двенадцати окаменевших от горя и унижения Достойных – и Развияра в высоком кресле перед ними.

* * *

Он застал Подарка в его комнате; маленький зверуин лежал на полу, а перед ним высилась игрушечная башня, и стояли рядами сотни человеческих фигурок из серого металла. Фигурки изображали солдат: мечников, копейщиков, стрелков.

– Привет, Дар.

Мальчишка вскочил на четыре лапы:

– Добрый день… Проклятие снято, Развияр.

– Проклятие снято, – он положил ладонь на макушку Подарка и почувствовал, как напрягся мальчик.

– Ты меня боишься?

– Нет… что ты, Развияр.

– Дружище, я не буду тебя ругать ни за что… Почему ты боишься меня?

Подарок не ответил на его улыбку. Смотрел вниз, на железных солдатиков.

– Где ты был сегодня? – спросил Развияр, меняя тему.

– Здесь, во дворце, в левом крыле, есть школа для мальчиков… Для Золотых.

– Правда?

– Сейчас у них нет занятий. Только несколько учителей, и один ученик, которому некуда уехать… Он сирота.

– Бывает.

– Он дал мне поиграть в солдатики… Он никогда не видел зверуинов, только читал о них.

– Кстати: библиотека там есть?

– Огромная. Развияр… мне очень нравится этот город.

– Мне тоже. Я говорил тебе: это самый красивый…

– Ты ведь ничего не будешь с ним делать? С ними?

* * *

– Библиотека состоит из двух отделений. Первое – книги, написанные Золотыми для Золотых… и для прочего мира. Второе – варварские книги, которые, случается, содержат в себе любопытные сведения, необычные образы…

– Вы даете ученикам читать варварские книги?

Золотой стоял перед Развияром прямой и надменный, и белый круглый воротничок подпирал его смуглый подбородок.

– Мы даем ученикам читать те книги, какие считаем нужным… Какие полезны им и приятны.

– Вы читаете на языке Немого Народа?

Золотой едва заметно запнулся.

– Нет. До сих пор не было надобности.

– А на языке гекса?

– Гекса пишут на всеобщем языке, отвратительно исковерканном.

– Согласен, – Развияр улыбнулся. – А еще они пишут свои гимны на коже врагов.

Золотой судорожно вздохнул. Он был бледен, странно бледен для своей расы – может быть, потому, что большую часть жизни провел под крышей, за письменным столом?

– Покажите мне варварские книги.

– Все?

– Все.

Библиотека была, как и все в Мирте, просторна, удобна, без привычной паутины и пауков Ча. Развияр следовал по проходу вслед за надменным Золотым; когда-то, страшно давно, он шел вот так же среди книг вслед за проводником, которому оставалось жить меньше трех суток. Он был тогда молод, и между жертвами Медному королю проходили века, тысячелетия, и не было ни нарастающего беспокойства, ни сводящей с ума уверенности: все тайны мира откроются сейчас, надо только переступить через себя и сделать последнее усилие…

– Здесь, – сказал библиотекарь.

* * *

Музыкантов было двое – оба очень молоды. Наверное, брат и сестра – девочка лет восемнадцати и мальчик, ее младший брат. Они играли слаженно, наверное, все детство провели за упражнениями; они играли скучно и без души: оба были поглощены ненавистью.

На инструменте девочки было восемь струн, четыре тонких и четыре басовых. Мальчик играл на двенадцати струнах. Его пальцы бегали по грифам, вышколенные годами упражнений, а в мыслях он убивал Развияра каждый миг – самыми изощренными способами.

Девочка переживала за брата – боялась, что он себя выдаст. Тем не менее руки ее не дрожали, и лицо – так она думала – оставалось спокойным.

Развияр танцевал с Яской.

В пустом зале со сверкающим черным полом, под аккомпанемент восьми и двенадцати струн они медленно кружили, обнявшись. Лукс сидел перед накрытым столом; на этот раз, угождая вкусам Развияра, повара не стали предлагать моллюсков. Лоснилась поджаристая корочка на огромном ломте жирного, сочащегося соком мяса, кружился пар над кольцами колбасы, но Лукс не прикасался к еде. Он наблюдал за танцующими, не выпуская из рук золотого бокала.

– Вино не отравлено?

– Нет. Зато у мальчика оружие спрятано в инструменте.

– Пускай.

– Почему они не решаются тебя убить? – вдруг спросила Яска.

– Боятся.

– Нет… среди них есть храбрецы… есть люди, похожие в своей дикости на Лукса… Хоть бы этот Илимар. Ты это знаешь не хуже меня…

Развияр промолчал. После последней принесенной жертвы он знал и понимал больше, чем Яска, великий маг.

– Ты стал совсем страшным, – проговорила Яска, будто сама себе. – Даже я не могу выдержать твоего взгляда. Так выглядела бы смерть, если приняла бы человеческое обличье.

– Крестьяне называют Смертью обыкновенного речного хапуна.

– Я помню. Ты рассказывал.

Они медленно описали еще один круг по залу. Развияр выпустил руку Яски и низко ей поклонился. Музыканты продолжали играть, не отрывая глаз от нот на высоких пюпитрах; Развияр прекрасно знал, что ноты им ни к чему. Они помнили мелодию наизусть.

– Спасибо. Хватит.

Мальчишка оборвал игру на полутакте. Девочка аккуратно закончила музыкальную фразу и только тогда опустила смычок.

– Вы хорошо играете. Я слушал музыкантов Немого Народа, а значит, не совсем невежда. А теперь скажите: что вы знаете о Гэйле, знаменитом музыканте?

Брат и сестра переглянулись.

– Ничего, – ответил мальчик.

– А если подумать?

– Ничего, – быстро проговорила девочка. – Кроме того, что он сошел с ума и умер.

– И это все?

– Все.

Развияр подошел к ним ближе. Остановился перед мальчиком:

– Хочешь убить меня?

Тот отшатнулся.

– Даю тебе шанс. Попробуй.

– Развияр, – тихо сказала Яска за его спиной. – Зачем ты это делаешь?

– Попробуй, – Развияр ободряюще кивнул. – Ведь тебя учили обращаться не только со смычком? Разве ты, чистокровный Золотой, не умеешь держать оружие?

Резким движением мальчишка отбросил назад длинные, волнистые золотые волосы. Из смычка в его руке выскочило узкое лезвие. По лицу его сестры Развияр понял, что она ничего не знала о приготовлениях брата.

– Умри, проклятый гекса! – выкрикнул музыкант.

Развияр не шевельнулся. Он стоял перед мальчиком в двух шагах и смотрел, как трясется в его руке стальное жало.

– Я должен умереть от твоих страшных глаз? Или околеть от смеха?

– Развияр, – громче повторила Яска. – Хватит!

Мальчишка в ужасе смотрел ему в глаза.

– Очень давно один человек дал мне в руки страшное оружие, – сказал Развияр. – Я тогда удивился, как он не боится. Я мог убить его гораздо быстрее и гораздо вернее, нежели ты своей иголкой. Он сказал – «Я вижу тебя насквозь»… Теперь я понимаю, что это значит. Ты не убьешь меня, храбрый мальчик, тебе это не под силу…

Он остановился посреди зала, заложив руки за спину, глядя в темные высокие своды.

– А кому под силу? – спросил вслух.

* * *

«Медный король – один из темных безымянных богов. Принимает жертвы не у всех и не всякие…»

Перебирая книги, Развияр наткнулся на знакомый почерк и чуть не закричал от радости, будто встретил давнего друга. «Страны, где я был, их боги и суеверия», – так называлась книга, написанная автором «Хроник зверуинов».

Книга содержалась в «варварском» отделении. С ней обращались плохо, или она побывала в катаклизме, а скорее всего, и то и другое: страницы покоробились от давней влаги, были подпорчены жучком, плесенью, местами тронуты огнем. Развияру захотелось переписать эту книгу – начисто, тщательно сохраняя почерк автора и его примечания, наброски землеграфических карт, которые он делал на полях. Развияр знал, что этого не случится никогда; все, что он мог сделать для автора замечательной книги – обновить на первой странице его почти стершееся имя: «Варан».

«…случайные, недостоверные сведения. Тот, кто в самом деле приносил жертву Медному королю, молчит об этом и никогда не расскажет. …внутренняя надобность, – строчка исчезала под пятном, – единственно возможно… остановить вместе с жизнью. Люди, много лет служившие Медному королю, становятся неуязвимы для врагов и друзей и не могут даже покончить с собой. Единственное нарушение этого правила возможно, если во время жер…».

Развияр перевернул страницу. Весь разворот был безнадежно испорчен плесенью.

* * *

Женщина стояла перед ним в праздничном, наверное, лучшем своем платье. Золотые волосы, прямые и тонкие, лежали на ее плечах, покрывали спину и падали почти до колен.

– Как тебя зовут?

– Зачем тебе мое имя? – она улыбнулась.

– Ты дерзкая, – сказал он, чувствуя странное удовольствие. – Это хорошо.

– Для меня хорошо? Для тебя?

– Для меня. Ты такая, как я хотел. В юности я мечтал… о Золотых женщинах.

– У тебя была жалкая юность, жалкий гекса? Ты развлекался мечтами?

– Я не смел даже мечтать, что однажды все женщины Мирте будут принадлежать мне.

– Все? Не смеши. Ни одна не твоя.

– А ты?

– А что – я? Я – это не кусок мяса, жалкий гекса. Ты можешь сделать с моим телом что угодно, но я – это не мое тело. Ты можешь выпотрошить меня, но я останусь свободной. Давай, начинай! Покажи, на что ты способен. Позволь смеяться, когда мне сделается смешно!

Он молчал и смотрел на нее.

Ей было лет двадцать. Она ничем не походила на Яску в юности, по-мальчишески резковатую и порывистую. Она не походила на покорную, старательную Джаль. Она была – теперь он знал это – похожа на Мирте, который вечно дразнит на горизонте. Золотой город, смеющийся в лицо… прекрасный, как все, чего касаются Золотые.

Под его взглядом улыбка женщины начала таять. Она все еще принуждала себя смеяться, но ее лицо, залитое румянцем куража, бледнело, выцветало, как старая картина под лучами солнца.

– Ну, что ты смотришь? – ее голос уже дрожал. – Что ты вылупился?

Она попыталась отвести взгляд и не смогла. Развияр подошел к ней вплотную:

– А если сегодня ночью тебе не будет смешно? Чем ты меня вознаградишь?

– Пусти, – прошептала она.

Но высвободиться не смогла.

* * *

Мирте цвел круглый год – на смену одним цветам приходили другие.

По улочкам города, широким и узким, крутым и пологим, носились дети всех сословий, Золотые дети, беспечные и незлые. Иногда приходил из портовых районов маленький чужак, просил взять его в игру – случалось, таких и брали, но потом раскаивались: чужие дети умели воровать и часто лезли в драку. Зато если водиться с таким же, как ты, Золотым, – игра не будет омрачена ничем, разве что дождь прольется вдруг с потемневшего неба.

По утрам открывались лавки на первых этажах причудливых, резных, деревянных и кирпичных зданий. Лавочницы, строгие, как королевы, давали в долг леденцы и фрукты. Над улицей, во вторых и третьих этажах, сушилось белье и пели птицы, играла музыка и целовались влюбленные. Лианы увивали стены и стволы; она выросла в золотом, благословенном Мирте и никогда не хотела покинуть его.

– А путешествовать? Увидеть дальние страны?

Да, случалось, в порт приходили красивые корабли из дальних стран. Но все чужаки с таким восхищением глазели по сторонам, что ей было ясно: лучше Мирте нет ничего во всем обитаемом мире.

– А леса? Ты ведь знаешь, что на материке растут дремучие леса, текут полноводные реки…

Они играли в рощах, воображая их лесами. Они пускали кораблики по воде ручьев. Они гадали на жениха, привязывая к мачтам корабликов цветные шелковые ленточки…

– Что ты делаешь со мной? – спрашивала она, глядя на него из темноты блестящими глазами цвета меди. – Почему я рассказываю? Зачем тебе все это?!

– Я хочу знать. Расскажи еще.

Она то плакала, то затихала, то снова начинала вырываться, но его воля была несоизмеримо сильнее. Он был осторожен – боялся причинить ей боль.

…А в порту петляли мраморные улочки, и для хорошего замужества надо было каждую весну подносить монетку статуе Морской Девы – красивой и голой, с ожерельем из ракушек – настоящих! – на тонкой мраморной шее. У Девы приоткрыт был рот, девчонки тайком друг от друга совали туда монеты из самых мелких… Говорят, рабочие из портовых чужаков потом вытаскивали монеты специальной петлей, но девочки верили, что Дева принимает их подношения, и жених будет что надо…

– Ты замужем?

– Нет! Морская Дева, почему я все тебе рассказываю… Я ненавижу тебя, я хочу, чтобы ты сдох, проклятый гекса…

– Твой жених…

– Он был на флагмане вторым помощником… Ты убил его, ты убийца! Зачем я рассказываю тебе, зачем… Ты околдовал меня? Ты маг?

– Нет. Я просто тебя люблю.

– Врешь!

– Я люблю Мирте – и тебя.

Он не врал. В эту ночь она была его прибежищем, единственным существом, способным защитить от подступающего кошмара. Он больше говорил с ней, чем ласкал, и золотой отблеск ее волос лежал на его бледном, белом лице.

– Морская Дева… Я начинаю видеть в тебе человека, – прошептала она под утро.

– Что в этом ужасного?

– Это… невозможно. Невозможно верить, что ты человек. Это рушит… мир. Все.

– Мир непрочен. Жизнь непрочна. Просто поверь, что я тебя люблю.

Она горько засмеялась – и вдруг впервые ответила на его ласки.

Тяжесть на его душе ослабела.

Ее волосы темным золотом заливали постель. Ее кожа была бронзовой, матовой, влажной от лихорадочного пота. С первыми лучами солнца она заснула – растерзанная и наконец-то умиротворенная, спокойная, почти счастливая. В ее снах Мирте цвел, и зажигались огни над розовыми и белыми мостами.

– Медный король, Медный король. Возьми, что мне дорого! Подай, что мне нужно!

Он так и не узнал, как ее зовут.

* * *

С этой новой жертвой он испытал короткое блаженство. Он был силен и велик, как никогда, он был мудр – но до Последнего Знания все равно осталось полшага. Здесь, рядом, руку протяни. Тень путника, шагающего на запад.

Он лежал один в разворошенной постели. Он видел длинные волоски, золотым шитьем поблескивающие на подушке. Он снова принес в жертву человека; навалился ужас, который испытывал, наверное, музыкант Гэйл, когда грыз свои руки.

– Император, – прошептал Развияр. – Богиня Воф… Кто-нибудь. Помогите мне!

Ответа не было.

Наступало утро. Развияр встал, оделся, еще не зная, куда собирается идти; так вышло, что через несколько минут он вошел в комнату Подарка. Мальчик спал, раскинувшись на перине, а у его постели сидела, будто дожидаясь чего-то, Яска.

– Стой там, Развияр, – ее голос был низким, как ворчание потревоженного дракона. – Стой там и не подходи.

– Яска?

– Я убью тебя, если ты сделаешь хоть шаг.

Заворочался, просыпаясь, ребенок. Яска не взглянула на него.

– Я знаю, зачем ты пришел. Я все про тебя знаю, Развияр, и уже давно. Мой сын не достанется Медному королю. Я и так ждала слишком долго… Мы уйдем сегодня. Ты не сможешь нас остановить.

– Ты слишком привыкла к своему могуществу, – медленно сказал Развияр. – И веришь в собственную неуязвимость.

На самом деле он пришел, чтобы, как тогда на корабле, обнять ребенка и ненадолго вернуть себе душевный покой. Он был уверен, что пришел за этим, но Яска – великий маг – знала больше, и Развияр осознал вдруг, что она права.

Бирюзовый перстень на пальце у Яски вспыхнул – и залил комнату дрожащим нервным светом:

– Уходи. Или умрешь прямо сейчас.

Проснулся Подарок. Подскочил на кровати:

– Мама! Что ты делаешь?!

Яска едва успела схватить его за воротник ночной рубашки:

– Лукс! Сюда!

Открылась дверь в глубине комнаты. Ворвался Лукс; Развияр поразился, как давно его не видел. Лукс постарел, короткая борода его кое-где поседела, широкие плечи сгорбились. Шерсть топорщилась, потеряв блеск. На спине, вытертой седлом, беспомощно розовела кожа.

Лукс замер между Яской и Развияром. Посмотрел на жену и на сына. Перевел взгляд на всадника и повелителя.

– Лукс, идем с нами, – пророкотала Яска. – Он продал себя и свою жизнь Медному королю. Он сам – Медный король. Он не жертвует – он забирает себе! Он не остановится.

– Мама! Это же…

– Он пришел, чтобы пожертвовать тобой, Дар.

– Нет! – Подарок рванулся так, что затрещало полотно. – Развияр…

– Лукс! – взревела Яска, оттаскивая назад, будто перышко, упирающегося маленького зверуина. – Ты с нами?!

– Яска, – проговорил Лукс почти беззвучно. – Он мой всадник.

– Он принесет тебя на алтарь!

– Он мой всадник.

– Идиот!

– Я нагор. А он мой всадник. Уводи ребенка… Я останусь.

Яска обернулась к нему, оскаленная, страшная в своем гневе. Лукс встретил ее взгляд угрюмым, но очень твердым взглядом.

– Что ты мне говорил?! – вскрикнула женщина. – Что ты мне обещал?

– Он мой всадник.

– Я твоя жена!

– По его воле. Он мой всадник.

– Погодите, – сказал Развияр и вернулся к двери. – Не надо душераздирающих сцен… Я ухожу.

– Далеко ли? – Яска вскинула подбородок.

– На Золотую гору, – Развияр был стеклянно-спокоен, его будущее лежало перед ним, как залитая лунным светом равнина. – Совершить паломничество. Лукс, идем со мной. Яска, можешь забрать мальчика на «Крыламу» хоть сейчас. Только оставь мне «Пузана».

Яскины ноздри привычно раздулись, будто желая втянуть в себя весь воздух в комнате.

– Ты за этим сюда пришел, – сказала она неожиданно спокойно. – С самого начала ты это собирался сделать, да?

– Да, – сказал Развияр.

– Жег их корабли? Я жгла – для тебя?

– Да.

– Смешал их всех с грязью, изнасиловал, унизил?

– Да.

– Проклятый гекса!

– Да. Лукс, идем.

– Нет! – Яска теперь почти визжала. – Лукс, муж мой… Отец моего сына… Пойдем с нами! Пожалуйста, пойдем!

Лукс долго смотрел на нее с Подарком. Развияр ждал.

– Он мой всадник.

В Яскиных глазах мелькнула тень – как будто упал топор.

* * *

Золотая гора возвышалась вдали от моря, позади Мирте. Большой уступ нависал над пропастью, и низкие кусты были увешаны крохотными бубенчиками. По традиции Мирте, на Золотую гору приходили молодожены, и оставить здесь бубенчик считалось добрым знаком.

Бубенчики звенели еле-еле, на грани слышимости.

Развияр смотрел на город. Лукс стоял рядом, оседланный, и его бока ходили ходуном – путь был нелегким. Поднималось солнце. Рассветный Мирте был свежее и легче, нежели Мирте закатный. Теперь, сверху, он не казался парящим: уютно разлегся в низине под горой, ловил солнце красными и золотыми крышами, касался неба золотыми иголками шпилей.

– Как это получилось? – шепотом спросил Лукс.

– Сам не знаю.

– Как это вышло? Я всегда был рядом… Мой брат. Мой всадник.

– Когда мы встретились, я был уже… уже принес первую жертву. Ты ничего не мог сделать. Никто не мог сделать ничего. Это как смертельная болезнь. Как жизнь, которая все равно заканчивается смертью.

Лукс смотрел спокойно и строго, как смотрел всегда. Развияру вдруг сделалось легче. Теперь он мог говорить.

– Я все понимаю. Я вижу каждую песчинку, знаю, где она была, чем она станет… Яска пытала для меня и убивала по моему приказу. Она не любит сына, потому что он встал между нами. Она не любит тебя, потому что ты был слишком мягким с ней и безотказным. А меня – меня она ненавидит. Лукс, ее душа сожжена, как те корабли, и это сделал я. Я знаю и не могу просить прощения. Нельзя просить прощения за то, что собираешься сделать снова.

Лукс подошел ближе. Положил руку на плечо Развияру. Тот смотрел на Мирте:

– Она права: я не остановлюсь.

– Почему? Что тебя заставляет? Это как голод, или как жажда…

– Это как лавина. Как пожар. Чего бы ты хотел больше всего, Лукс?

– Ну…

– Ты не хотел бы, чтобы душа твоя и разум осветились изнутри? Когда можешь все и все понимаешь. Это как любовь, но только ярче. Это как знание… как блестящий выход из гнилого тупика… Как совершенство, Лукс. И это – рядом, в двух шагах. Медный трон… Я ничего не могу сделать. Хотя… Разве что…

Развияр вдруг замер с широко открытыми глазами. Простая мысль, до которой он не мог додуматься все эти дни; ему было не до того, он был занят другим; повернувшись спиной к Мирте, Развияр улыбнулся во весь рот и занес руку над собой – над последней жертвой:

– Медный король, Медный король! Возьми, что мне дорого! Возьми! Подавись! Подай, что мне нужно!

Ничего не случилось.

– Медный король! Медный король! Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно!

Длинное напряженное мгновение – и опять ничего. Развияр обернулся; выше поднималось солнце, ярче блестели крыши, зеленее казались сады.

– Медный король, – начал он в третий раз, уже без надежды. – Медный король… Подай, что мне дорого…

– Ты себе не дорог, – шепотом сказал Лукс. – Или… он просто не хочет брать.

Развияр, не глядя на него, вытащил меч из ножен. Полоснул себя по руке. Кровь брызнула на камни:

– Медный король, Медный король, возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно!

Алые кляксы зашипели, испаряясь. Медный король взял всего несколько капель. Развияру сделалось легче, он засмеялся в голос; кровь из открытой раны продолжала бежать, он повторял и повторял заклинание, однако новая жертва не была принята.

– Хватит, – Лукс перетянул ему руку бинтом из седельной сумки. – Хватит, я насмотрелся в жизни на твою кровь, хватит.

– Лукс, я ведь не остановлюсь, – Развияр отрешенно смотрел, как Лукс бинтует ему руку. – Я принесу в жертву и тебя, и Яску, и Мирте… И… попробуй меня остановить, пожалуйста.

– Как?

– Убить.

Лукс отшатнулся:

– Я не могу убить всадника. Легче вырвать себе глаза.

– А Утро-Без-Промаха убил своего всадника.

– Он был маг… И он проклят навеки. Знаешь… зря мы позволили Яске взять его кольцо.

– Она сама решила.

Теперь они вместе смотрели на город. Стаи крохотных птиц носились над ним, как черно-белая сетка. Вились флажки на высоких ажурных башенках. Гирляндами тянулись вдоль оград желтые и красные цветы. В гавани темнели корабли; Развияр подумал, что Яска теперь на «Крыламе», и Подарок с ней. Тари-Колесо и его людей он отправил на борт еще вчера…

Этот город, как невеста на алтаре. Прекрасная жертва. Может быть, последняя?

– Стой!

Лукс метнулся к краю обрыва, встав между Развияром и Мирте:

– Погоди. Если выбирать между мной и Мирте… Пусть это буду я, Развияр. Я ведь тебе дорог?

– Лукс!

– Я не хочу видеть, как ты отдаешь ему этот город. Ты… ты спасал меня столько раз, что моя жизнь давно уже принадлежит тебе, давно и без остатка. А там… Короткий Танцор давно ждет меня. Заждался на зеленой равнине, забытый всеми. Ходит пешком… Хотя кто знает – попаду ли я на Зеленую равнину? Куда попадают его жертвы, ты не знаешь?

Облегчение, пришедшее к Развияру в тот момент, когда Король принял его кровь, истаяло. Наваливалась сила, превосходящая все силы этого мира, и завертелся невидимый гончарный круг: краюшка хлеба с коричневатой блестящей корочкой… Огарок свечи… Книга… Белка… Клинки… И дальше, и дальше – умирающий Имиль, и девушка с золотыми волосами, и дальше, и дальше…

– Я не знаю, – сказал он глухо. – Я не знаю, где они, живы ли… возможно ли, чтобы они остались в живых… и не лучше ли им умереть… Я узнаю, когда доберусь до Медного трона.

– Узнаешь, – мягко сказал Лукс. – Ты умный, ты очень умный. Может быть, осталось немного… Может быть, это последняя жертва.

И он улыбнулся.

Он стоял на уступе над Мирте, опустив руки, не касаясь мечей, по обычаю опоясывающих его торс. Лохматый, постаревший зверуин под седлом, с широкими лапами, с густой шерстью на боках. Развияр никогда, никогда в жизни не надевал шпоры, садясь на спину Лукса.

– Кто тебе дороже – я или Мирте?

– Ты.

Лукс улыбнулся:

– Я всегда мечтал умереть за тебя, друг. Только стеснялся сказать.

– Лукс…

– Делай. Если хочешь, я отвернусь.

– Лукс!

– Это… все, что я могу для тебя сделать.

Развияр вгляделся в его лицо.

«Это… все, что я могу. Пожалуй», – сказал другой человек, много лет назад. Развияр услышал его голос.

Перед глазами у него ярко и выпукло встала картина: властелин поднимается из кресла, идет к нему… «Не вставай, сиди…» Левая рука ложится ему на макушку, а правая поднимается в знакомом жесте… И тогда Развияр бьет мечом по руке, кисть отлетает и шлепается в бассейн… А через несколько мгновений клинок пробивает грудь властелина…

«Единственное нарушение этого правила возможно, если во время жертвоприношения жертва восстанет и убьет жреца». Эти слова, или похожие, пропали в книге Варана, съеденные плесенью. Великий человек… великий, Золотым следует получше обращаться с бесценными книгами…

– Лукс… Я знаю, кто меня остановит.

* * *

– Развияр?! Что с тобой? Где ты был?!

– Дар, – он остановился, непонимающе вглядываясь в лицо маленького зверуина. – Подарок… Разве вы не уехали?!

– Нет… Мама… она сказала, что остается в Мирте.

– Как?!

– Она сказала, что остается… А где отец?

– Погоди, – сказал Развияр. – Погоди. Мне срочно надо увидеть маму.

Он ворвался во дворец. Золотые шарахались с его дороги. Он взбежал по лестнице, покрытой черным с серебром ковром, и ударился плечом в резную дверь ее покоев:

– Яска!

Нет ответа. Подскочил сзади Золотой-камердинер, трясущейся рукой протянул ключи.

– Открой! – проревел Развияр.

Распахнулась дверь. Он увидел, что Яска жива, что она сидит спиной ко входу, у окна, и смотрит на море. Развияр перевел дыхание.

– Слава Императору, – пробормотал с нервным смешком. – Слава богине Воф… Яска!

Женщина не шелохнулась.

Развияр кинулся к ней, спотыкаясь о разбросанные по комнате книги, вещи, игрушки:

– Яска! Я нашел выход! Прошу тебя, сделай это для меня… Яска!

Женщина повернула голову, взглянула на него незнакомым, чуть удивленным взглядом. Локоть ее опирался на столик с писчими принадлежностями, почти касаясь исчерканного листа бумаги, перстня с бирюзовым камнем и опрокинутого каменного флакончика.

«Я остаюсь в Мирте, – было написано на листке среди многих зачеркнутых строк. – Пусть никто не прочтет… Я хочу сказать кому-нибудь, хоть бумаге: когда ты принесешь в жертву моего мужа и этот город, на алтаре будем мы с Даром. Я не хочу ничего помнить. Я не желаю это пережить».

Развияр схватил флакончик. На бумагу упала единственная капля – приторно пахнущая капля «сладкого молока», снадобья, отбирающего память.

– Яска!

Она смотрела на него, не понимая. Развияр отступил, столик пошатнулся, перстень Утра-Без-Промаха скатился на пол.

– Я ничего не помню, – сказала она удивленно, но голос был ее, низкий и хрипловатый, и интонации были знакомые. – Что случилось? Я не помню… Кто ты? – она перевела взгляд за плечо Развияра. – Кто это? Получеловек!

Она смотрела, не узнавая, на Лукса через плечо Развияра. Лукс метнулся через комнату, оставляя следы когтей в глубоком ковре. Увидел флакончик. Увидел письмо. Мельком взглянул на бирюзовое кольцо, закатившееся под стол. С ужасом уставился на Яску.

– Что с тобой? – она нахмурилась. – Ты… тебе больно?

Лукс упал перед ней и закрыл лицо руками, и Развияру показалось, что он кричит, хотя не было слышно ни звука.

Комната плыла перед глазами. Бумага, перстень на полу… Каменный флакончик… Зверуин у ног удивленной женщины… Развияр видел в своей жизни тысячи смертей. Потеря, теперь настигшая его, заставила на минуту оглохнуть, ослепнуть, потерять дар речи.

Лукс отнял ладони от лица. Посмотрел на Развияра; поднялся. Развияр поразился, каким спокойным, величественным может быть его брат. Царственным.

– Тебя зовут Яска, – тихо проговорил Лукс. – Ты моя жена. И ты не убежишь от меня. Я заново расскажу тебе каждый твой день, каждую минуту. Я расскажу тебе твою жизнь, и ты все вспомнишь. Все будет снова. Веришь мне?

Он говорил упрямо и просто. Развияр увидел, как погасшие глаза женщины оживают, в них появляется огонек, как нерешительная улыбка приходит на бледные губы:

– Верю… Как тебя зовут?

Тогда он вышел, оставив их вдвоем. Его шатало; в коридоре стояли молчаливой толпой Достойные – и угрюмый Илимар. Пол под их сапогами блестел, разные сорта дерева складывались в мозаику, и по мере того, как менялось освещение, на деревянном покрытии распускались и увядали цветы.

Медный король отсчитывал последние миги. Жажда обновления становилась нестерпимой; дорога к Медному трону казалась короткой и светлой – несколько легких шагов. «Может быть, это последняя жертва», – сказал тогда Лукс.

Развияр огляделся. Достойные стояли плечом к плечу, многие держались за оружие, но не угроза исходила от них – страх и растерянность. Некоторые перешептывались; Лукс успел рассказать им? Или это сделала Яска? Мальчика нигде не было видно…

– Подарок! – властно позвал Развияр.

Из-за широких спин вышел мальчик-зверуин, белый, как молоко. Его светлые волосы стояли дыбом, как венчик цветка. Бархатная куртка распахнулась, стоячий воротник рубашки упирался в тонкий, детский подбородок.

– Развияр, – прошептал Подарок, не решаясь подойти близко. – Что с мамой? А отец…

– Все хорошо, – Развияр присел перед ним на корточки. – Подарок, милый… Ты воин? Ты мужчина?

– Да, – мальчик сглотнул. Дернулась шея.

– Помоги мне.

– Как?!

– Я объясню… – Развияр огляделся, как слепой. – Дайте мне арбалет! Заряженный! Натянутый! Живо!

Толпа заволновалась. Угрюмый Илимар взял у кого-то и протянул Развияру оружие.

Развияр вложил арбалет в руки Подарка:

– Тебя учили стрелять?

– Да…

– Палец на крючок. А лучше два пальца, здесь тугой спуск. Теперь смотри…

– Ты хочешь, чтобы я в тебя стрелял?!

Истекало время. Сила Медного короля подминала остатки собственной воли Развияра: Король требовал жертвы.

– Мальчик… Дар, послушай…

Он мог бы признаться, что хочет погубить, принести в жертву чудовищу родителей Дара и его самого. Он не мог признаться. Да и не успевал.

– Баба! Трус! Это испытание, ясно? Если хочешь когда-нибудь быть бойцом – делай, как я сказал! Я приказываю! Ты готов?!

Он никогда в жизни не кричал на Подарка. Даже Золотые попятились, хотя его взгляд был обращен не на них; мальчик съежился:

– Да.

– Сделаешь?!

Мальчик всхлипнул.

– Илимар, считай до трех. Подарок, на счет «три» – нажимай. Никто не смейте помогать, иначе сорвется! Только мальчик… Илимар, считай!

– Раз, – хрипло проговорил Достойный Илимар.

– Медный король, – выговорил Развияр и поднял руку.

Внутри сорвалась пружина.

Подарок стоял перед ним, будто на алтаре, трясущийся, залитый слезами, со взведенным арбалетом в руках.

– Два!

– Медный король… Возьми…

Он желал бы обуздать, придержать свой язык, но слова не принадлежали ему. Они текли помимо его воли.

– Три!

Подарок мигнул. Арбалет в его руках дернулся. Ничего не произошло.

– …что мне дорого!

– Стреляй! – закричал Илимар. – Во имя Мирте, стреляй! Спаси нас! Спаси нас всех!

Подарок сидел, замерев, глядя на Развияра, единственный из всех выдерживая его взгляд. Маленький палец замер на спусковом крючке.

– Подай… – Развияра охватил ужас, равного которому он не знал никогда в жизни.

– Стреляй! Стреляй! – будто сквозь вату в ушах, доносились до него крики Золотых.

Подарок еле-еле покачал головой. Он смотрел на Развияра, в глазах были боль и обожание, слезы и решимость: выстрела не будет.

– Что… мне… нуж…

Он увидел – или ему показалось, что видит, – как огромная черная ладонь нависает над Подарком, собираясь накрыть его навеки. Дрожал воздух; до неотвратимого остался один звук.

Арбалет упадет на пол. Мальчик исчезнет. Откроется новое знание. Поднимается пыльная завеса, зальется светом самый дальний уголок сознания. Побегут белки по колосковому полю, рыжий поток, хвосты и круглые спины…

– Нет!

Он рванулся вперед, будто желая прикрыть Подарка собой.

Упал на пол арбалет.

– Не тронь, что мне дорого!

Ему показалось, что сверху навалился масличный пресс. Опрокинулся мир, и все изменилось. Голый и голодный, раб из рабов, он врос в землю вонючего подвала, где день и ночь скрипит ворот, и бич гуляет по тощим спинам. Ничтожество, тварь, потерявшая навык связной речи, забывшая свое имя – Развияр… «Что тебе нужно?»

– Не тронь, что мне дорого!

Единственное слово – «память» – нарисовано копотью на грязной сырой стене. И снова бич, и звенит цепь, и сгущается тьма.

«Что тебе нужно?»

– Ничего! У меня все есть!

«Свобода? Солнце?»

– Не тронь, что мне дорого! Не отдам!

Масличный пресс навалился, и затрещали кости. Развияр из последних сил вцепился в мальчика, чувствуя, как тот ускользает из рук.

Ускользает.

* * *

Член Совета Достойных Илимар писал в своих мемуарах: «Никто из нас не сознавал тогда, что происходит. Никто не понимал до конца, какая ужасная участь была нам всем уготована. Много позже мы узнали из рассказов и книг, чего удалось избежать в тот день, и кому мы обязаны своим избавлением… А тогда мы только видели, как гекса сжимает в объятьях мальчика-зверуина, будто собираясь переломать ему кости, и велит ему стрелять, но мальчик не подчиняется… К слову сказать, не подчиниться этому гекса ни у кого из нас не было возможности…

Ребенок рассказывал позже, что за ним якобы являлось чудовище, но гекса его прогнал… Сам гекса не приходил в себя несколько часов и метался так ужасно, что мы боялись к нему приблизиться… Во всем этом была замешана магия, но женщина-маг не показывалась из своей комнаты, а старший зверуин был сам потрясен случившимся. Учитывая ужасное моральное состояние, в котором мы все находились, это происшествие показалось нам предвестником нового зла. Однако не прошло и двух суток, как страшные люди ушли из нашей гавани, и дым их черных кораблей растаял на горизонте…»

* * *

Лодка ударилась днищем о выступающий камень. Развияр перебрался через борт, по пояс ушел в холодную воду, нащупал ногами опору и выбрался на берег:

– Возвращайтесь. Мне надо побыть одному.

Не оглядываясь, двинулся по склону вверх; маяк был костяной, не то иголка исполинского морского ежа, не то прямой бивень, полый изнутри. Гнилая деревянная лестница вела наверх, у входа стояла черная бочка под крышкой. Пахло маслом и водорослями.

Согнувшись, Развияр заглянул под раковину огромного моллюска, но там никого не было, только горкой лежала груда тряпья. Он выпрямился и огляделся. Мирте сиял на горизонте, далекий, недостижимый.

Развияр сел на холодный камень, привалился к скале спиной и закрыл глаза. На маяке нельзя пропасть с голоду – рыба, водоросли… На маяке никогда не бывает темно. Не иссякало бы масло в бочке, не забывать бы поправлять фитиль. Наверное, что-то подобное чувствовал старый Маяк, впервые ступая на этот остров. Надо побыть одному… Долго. Очень долго.

Лодка ушла за скалу, но он чувствовал – они рядом. Не возвращаются на корабль. Ждут, когда он позовет; не решаются ослушаться – и не могут выполнить приказ.

«Тебя зовут Яска, – сказал тогда Лукс. – Ты моя жена. И ты не сбежишь от меня. Я заново расскажу тебе каждый твой день… От того самого утра, как ты родилась в поселке на Каменной Стрелке. Как росла, как стала магом, как открывала и закрывала куклам глаза… Как ты сражалась и как сняла проклятье с целого народа, и как родила сына. Я расскажу тебе твою жизнь, и ты все вспомнишь. Все будет снова, Яска. Веришь мне?»

Развияр вспомнил, как Яска улыбнулась в ответ на эти слова. Открыто, удивленно, счастливо – как в юности.

Они живы и целы. Они и есть его жизнь. Его жизнь пусть уходит, свободная, а он останется здесь – искупать вину, которую искупить не в человеческих силах.

И Мирте не горизонте. И ревущее пламя над головой. Но они – они живы и целы, и город стоит, как прежде, смотрится в воды залива…

– Развияр?

Он открыл глаза.

Они все-таки ослушались; лодка покачивалась на воде неподалеку от берега. У воды на влажных камнях стоял Подарок, всклокоченный, странно взрослый, похожий на молодого Лукса.

– Я ведь просил меня оставить в покое.

– Прости, – Подарок двинулся к нему, легко ступая широкими лапами по острым камням. – Только… Посмотри, что я для тебя нашел.

На его протянутых ладонях лежала краюшка хлеба, светло-серая, с коричневатой блестящей корочкой.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

Реклама на сайте