«Книга 2. Тропа каравана»

Юлиана Суренова Тропа каравана

КНИГА 2

ТРОПА КАРАВАНА

Глава 1

Повозка качалась из стороны в сторону как колыбель. Она тихо, сладко поскрипывала, убаюкивая, стремясь усыпить на годы, на века, а навязавшийся ей в помощники ветер осторожно касался заиндевелого полога, словно струн магической арфы, и пел низким хрипловатым голосом одну из своих протяжных, бесконечных, словно дорога, песен.

Холодное царство метели застыло в своем немом величии. Но здесь, в повозке, под пушистыми меховыми одеялами было так спокойно и тепло, что хотелось, закрыв глаза и не думая ни о чем, лежать во власти последнего, не торопившегося уйти сна, целую вечность…

– Мати, пора вставать! – откуда-то издалека донесся до слуха девочки голос отца, но она в ответ лишь промурлыкала что-то себе под нос и, сжавшись в комочек, словно маленький котенок, снова задремала.

– Мати! – высокий мужчина с длинными густыми усами и бородой, белыми от покрывавшей их изморози, забрался в повозку, принося с собой поток холодного воздуха.

– Ну, еще минуточку! – донеслось до него. Затем последовал тяжелый вздох и из-под одеял осторожно высунулось румяное личико девочки лет десяти, которая слишком хорошо знала отца чтобы понимать: тот не отвяжется, пока не добьется своего. – Па, а метель закончилась?

– Еще ночью, – караванщик улыбнулся. – Выглянь-ка, – он приподнял полог.

Голая снежная пустыня с безжалостными ветрами и пробиравшими до костей морозами отступила. Караван торговцев вошел в лес. Покрытые снегом деревья казались лучистыми богинями в дорогих серебряных нарядах… Нет, даже красивее – царевен Мати видела лишь на потускневших картинках старых книг, то же, что предстало перед ее глазами сейчас, было живым, и солнце не давало удивительному наряду погаснуть ни на миг, а лишь зажигало каждый раз новым цветом.

– Лес…! – зачарованно прошептала девочка, но потом, оторвавшись от удивительного зрелища, резко повернулась к отцу. Ее маленький носик наморщился, губы дрогнули: – Почему ты раньше мне не сказал, что мы подходим к городу?! – казалось, она вот-вот расплачется от обиды.

Однако отец, вместо того, чтобы пожалеть ее, рассмеялся:

– Потому что только сейчас смог кое-кого разбудить, – он, стянув с руки большую меховую варежку, провел ладонью по взъерошенным волосам дочери. – Не волнуйся, у тебя будет достаточно времени прихорошиться,- он весело подмигнул Мати и в его глазах на мгновенье вспыхнули маленькие озорные огоньки, свидетельствовавшие о том, что хозяин каравана в прекраснейшем расположении духа. – Ладно, мне пора. А ты не вздумай снова уснуть!…Пожалуй, для верности я пришлю кого-нибудь…

– Только не рабыню…! – поспешно вскрикнула девочка.

Отец вздохнул, чуть заметно качнул головой, а затем, обронив:

– Жди, – ушел.

Девочка сладко потянулась. Она уже предвкушала… Вот они войдут в город, где так тепло, что можно ходить в одном платье, где все такое необычное, многоцветное, зеленое, столько вкусностей, и вообще… За ту неделю, что караван обычно проводил в городе, продавая и закупая товары, девочка успевала наесться и насмотреться на всякие чудеса на долгие месяцы пути по заснеженной пустыне, до следующего оазиса.

На мгновение полог приподнялся, и в повозку влезла невысокая сероглазая женщина.

Мати, едва увидев ее, радостно заулыбалась:

– Здравствуй, Лина!

– Здравствуй, здравствуй, дорогая. Ну, как тут моя красавица, проснулась? Великие боги! Что у тебя с волосами? Впору пичужке гнездо вить! Ничего, сейчас мы их расчешем, заплетем в косу, но сначала умываться, пока вода горяченькая!

– Ну, Лина! – надулась та капризным ребенком. Порою ей нравилось вести себя как едва научившаяся ходить кроха. Хотя, конечно, это была только игра и девочка всегда знала, когда нужно остановиться. – Я не хочу умываться! Вода такая противная, мокрая…!

– Как это "не хочу"? Кажется, тут кто-то забыл, что бывает с маленькими девочками-грязнулями? – женщина, которой боги дали лишь сыновей, в то время как она страстно мечтала о дочери, всегда была готова подыграть этой славной малышке. – Их забирает ветер в хрустальный замок матушки-Метелицы и злющие-презлющие тетки-морозихи…

– Щиплют их и щекочут! – взвизгнув, она запрыгала на месте, хохоча.

– Все, хватит! Угомонись же! Вот, чуть воду не расплескала, негодница! – она продолжала что-то говорить, умывая девочку, причесывая, одевая, а та, нахохлившись воробьем, лишь упрямо молчала.

Но это была игра, не более того. Мати любила Лину. И не только потому, что та была с ней особенно добра. Просто одно дело караванщица, жена одного из помощников отца, и совсем другое – служанка-рабыня, купленная в одном из городов по пути.

Вот уж кого девочка терпеть не могла, так это чужачек. Они вечно ныли, жаловались на свою судьбу, рассказывая лишь о том, как им хорошо жилось раньше в тепле города. Мати слышала, как торговцы порою называли их неблагодарными лентяйками, которые спят и видят, как бы сбежать из каравана. Правда, когда она сама сказала какой-то рабыне нечто подобное, отец, узнав, жутко отругал ее и даже наказал, заставив убираться в повозке и вытрясать одеяла.

– Вот и все, – справившись с петлями на шубке девочки, женщина подтолкнула ее в сторону полога. – Давай-ка, ступай, погуляй. А я пока тут приберусь.

Нахлобучив шапку и надев пушистые рукавички, Мати вылезла из неторопливо ехавшей повозке.

Снег лениво похрустывал под полозьями, шуршал под ногами. Сугробы стояли – ого-го! – впрочем, их нечего было бояться: девочка знала, что прикрепленные к валенкам снегоступы удержат ее на снегу, сколь бы глубок он ни был.

Мати огляделась, по лицам людей, по спокойно бредшим оленям, не понукаемым возницами, – всем тем мельчайшим деталям, которые знакомы любому караванщику с раннего детства, понимая, что все уже знают о близости города и не спешат к нему лишь потому, что стремятся растянуть столь сладостный и долгожданный миг встречи.

Она родилась в большом караване. И чем дальше он был от города, тем больше казался. Но все равно Мати чувствовала себя в нем немного одинокой. У отца все время были дела, как и у других взрослых: хлеб караванщика не легок. Детей шло не мало, но… В основном это были сопливые карапузы, редко высовывавшие носы из повозок. Они только спали, капризничали да сосали леденцы. И вообще, от малышей была одна морока – время от времени девочке приходилось сидеть с кем-нибудь из них, меняя пеленки и вытирая носы.

Еще были старшие…

"Фу, какие важные! – стоило кому-то из них попасться Мати на глаза, как она недовольно морщилась, спеша отвернуться. – Даже не смотрят в мою сторону! Ну и не больно-то вы мне нужны. Я и одна не пропаду… А ведь еще совсем недавно были вполне нормальными… Ну почему люди, взрослея, становятся противными зазнайками?

Нет, уж лучше я никогда не вырасту, чем превращаться в таких, как они!" Мати только успела, оторвавшись от тропы, подойти к ближайшему дереву, как ее окликнул худощавый паренек:

– Эй, ты куда собралась? Не вздумай уходить далеко от повозок!

Девочка фыркнула, упрямо продолжая шагать вперед: "Значит, сегодня за мной поручили следить Ри. То-то он такой кислый. Еще бы, вместо того, чтобы со своей Сати целоваться тайком в пустой складской повозке, он вынужден крутиться здесь, у всех на виду, показывая, как хорошо исполняет поручение…" – ее мысли прервали быстрые шаги за спиной, сильные руки схватили за плечи:

– Я же сказал: остановись!

– А я ничего не слышала, что ты там говорил!

– Мати, не будь врединой!

– Это я-то вредина? – ее просто распирало от смеха. – Какой же ты глупый, Ри!

Вот если бы я рассказала о вас с Сати…

– Ах ты, несносная девчонка! Да я тебя сейчас…

– Что? Отдашь матушке Метелице? Мне что, все лучше, чем рядом с тобой тащиться, словно олененок на поводке. А вот что ты потом скажешь моему отцу? – изловчившись, Мати вывернулась из рук паренька и побежала обратно к повозкам.

Посмеиваясь, Ри побрел следом. Здесь, в караване, все были на виду, и юноша отлично знал, что девчушка никогда не опустится до того, чтобы ябедничать. Нет, она скорее проглотит собственный язык, чем выдаст чужой секрет. Мати только пугала и подтрунивала – не более того. Вот если б она еще не пыталась убежать, не чувствуя никакого страха перед белой пустыней, тогда ей вообще б цены не было.

К полудню стало совсем тепло: снег растаял, и белая пуховая шаль земли сменилась салатовым покрывалом трав. Песни ветра и метели смолкли и на смену им пришли задорные птичьи трели, раскрасившие сладковатый, обретший тысячу запахов и оттенков, воздух. Пот начал заливать лица, вынуждая караванщиков расстаться с меховыми шапками и полушубками. Донеслись крики и смех малышей, которых матери поспешили вынуть из повозок, боясь лишить их хотя бы одного драгоценного луча солнца и вздоха тепла.

Мужчины, опытным взглядом оглядывая все вокруг, одобрительно кивали: впереди караван ждал сильный богатый город, уверенный в могуществе своего Хранителя. Это предвещало хорошую торговлю не только купцам, но и работорговцам: раз тепла огня хватает даже на зеленый лес, а не каждый клочок земли вспахан и засеян или покрыт постройками, значит, город не только способен принять и прокормить новых людей, но и нуждается в их силе и мастерстве.

Понимали это и рабы – гончары, ткачи, швеи, ювелиры и другие умельцы, – все те люди, рожденные в городах, которые волей случая оказались в караване. В их сердцах воскресали мечты о том, что им удастся найти богачей, которые согласились бы выкупить их у хозяина каравана. Произойдет чудо – и они смогут остаться в блаженной земле тепла и счастья… Слабая, еле теплившаяся надежда, которая не угасает никогда…

Конечно, был и другой путь: дождаться последнего дня пребывания торговцев в городе и попытаться сбежать, вверяя свою жизнь в руки богов. Но рабы понимали: жизнь в городе – дар Хранителя, которым наделяет лишь рождение и который нельзя самовольно присвоить. И чужака, заподозренного в преступлении против права свободного горожанина, ждала быстрая и неминуемая кара – смерть.

В полдень караван остановился у внешнего приграничья – небольшого, хорошо укрепленного поселения воинов-стражей. От дозорных здесь уже знали о приближении чужаков и были готовы на случай, если все видимое – лишь маска, под которой скрывается уродливое лицо снежных разбойников, – защищать город, пусть даже ценой собственных жизней.

Насторожились и караванщики, ибо здесь, у города, они подвергались куда большей опасности нападения разбойников, чем в открытой всем ветрам и взглядам снежной пустыне.

Тем временем старший из воинов-стражей взмахом жезла подозвал хозяина каравана к себе, для разговора. Его гладко выбритое, покрытое глубокими морщинами лицо выражало полное безразличие и лишь глаза смотрели внимательно и насторожено взглядом зверя, защищавшего свою территорию.

Атен понимал: судьба каравана и его людей сейчас во многом зависела от этого человека. Странникам было необходимо пополнить запасы, отдохнуть перед новым переходом до следующего города, который мог оказаться еще менее гостеприимным.

– Мати,- окликнул он стоявшую за первой повозкой девочку, которая, едва заслышав голос отца, быстро подбежала к нему. Караванщик взял дочь за руку: – Пойдем. И ничего не бойся: я с тобой.

Страж ждал хозяина каравана с улыбкой, которую не пытался спрятать:

– Ты доказал, что вы – мирные караванщики, – произнес он. Потом лицо его посерьезнело: – И, все же, я никогда бы не посмел так рисковать жизнью своего ребенка.

– Караван суровее к детям, чем город, – спокойно ответил Атен. – У нас они от рождения знают, что такое смерть.

Страж склонился к девочке, в глазах которой не было страха, лишь жгучее любопытство:

– Ты не боишься меня? – спросил он.

Та, удивленно заморгав, уставилась на него, и лишь немного придя в себя, качнула головой: она не могла понять, с чего этот немного странный, но, несомненно, добрый старик, живший в таком чудесном месте, решил, что может напугать ее, дочь каравана? С малых лет Мати твердили: враг не говорит, он убивает молча, боясь, что речь жертвы пробудит в груди жалость.

– Дядя, вы ведь пропустите нас? – не сводя взгляда с лица горожанина, спросила она. В конце концов, это единственное, что ее волновало.

– Что, хочешь посмотреть, как мы живем?

Мати с готовностью кивнула. Она была еще слишком мала, чтобы скрывать свои чувства и желания.

– А ты никогда не мечтала остаться в городе, жить в его тепле? – продолжал расспрашивать ее страж.

– Конечно, нет, – фыркнула та. – Разве можно всю жизнь прожить на одном месте?…Па, – девочка дернула отца за рукав: – Можно я вернусь к Лине?

– Беги, – проводив девочку взглядом, Атен вновь повернулся к стражу:

– Так нам будет позволено войти в город?

– Странный вы народ, караванщики, – думая о чем-то своем, произнес воин. – На своем веку я повидал многих из вашей породы и до сих пор не могу понять…

Впрочем, без вас мы бы, наверное, уже давно забыли, что не одиноки, что в снежной пустыне есть и иные остова жизни.

– В городе сейчас гостят другие торговцы?

– Нет, – вздохнул старый воин. – Вам не грозит конкуренция, ибо таких, как вы, становится все меньше и меньше. Предыдущий караван ушел больше месяца назад… А я ведь помню еще времена, когда не было ни дня без новых гостей…

– Все из-за того, что гибнут города, – мрачно молвил караванщик. – Без остановок никто не способен идти через пустыню… Мы, – он горько усмехнулся, – зависим от вас в большей степени, чем кажется и чем нам хотелось бы… Так что, берегите свое счастье, ибо в нем и наша жизнь.

– Нас незачем призывать к этому. Конечно, мы сделаем все, от нас зависящее… Мне о многом хотелось бы поговорить с тобой…

– Караван пробудит в городе неделю. Приходи. Я всегда рад хорошему собеседнику.

– Если смогу. А потом? Ждать вас снова в гости?

Атен качнул головой:

– Кто знает? На все воля богов. Однако эта часть пустыни стала слишком мертвой для караванной тропы, так что… – и он вновь качнул головой.

– Да… – воин тяжело вздохнул. – Я понимаю: не всем так повезло, как нам. Что ж, выходит, придется привыкать к одиночеству… Ладно, караванщик, продолжай свой путь. И удачи тебе, – он протянул торговцу скрученный в свиток пергамент – разрешение на посещение города и торговлю в нем, а потом вернулся к своим воинам.

Едва Атен подошел к каравану, повозки медленно тронулись в путь. Но еще долго торговец продолжал ощущать на себе взгляд стража и, поддавшись искушению, обернулся. Старый воин пристально смотрел на него, но как-то…вскользь, что ли, будто пытаясь различить в его тени отражение дальней дороги и стен чужих городов.

В глазах старика читалось…нет, не отчаяние – грусть, будто он, человек, которому повезло родиться и прожить долгую жизнь в тепле, скорбел о неведомых ему людях – женщинах, детях, коим было суждено умереть в холоде вечных снегов. И в груди караванщика всколыхнулось чувство, забытое когда-то неимоверно давно – сочувствие к чужим, незнакомым людям.

– Все в порядке? – спросил подошедший к хозяину каравана помощник правой руки – широкоплечий крепко сбитый мужчина с грубым обветренным лицом и холодными серыми глазами.

– Да, Лис, – он задумался на миг, а затем продолжал: – Нам нужно будет закупить побольше еды и приготовиться к долгому переходу.

Эти слова скорее насторожили, чем удивили его собеседника:

– Но по картам следующий город лишь в месяце пути.

– Я знаю. Однако что-то заставляет меня думать: о нем лучше забыть.

– Страж сказал, что соседний город погиб?

– Нет. Но стражи никогда и не говорят ни о чем подобном. Другое дело купцы…

Нужно будет попытаться порасспрашивать. Авось что-то и проскользнет. Предупреди всех, пусть будут внимательнее. Кто знает, возможно, нам даже придется сменить маршрут.

– Мы не сможем. Здесь нет развилок и обходов, – качнул головой Лис.

– Послушай меня, – Атен резко притянул помощника к себе и зашептал в ухо. – Послушай: если город погиб – ладно. А если он только угасает, переживая тот миг, когда конец неотвратим, когда смерть стоит за спиной и в глазах жителей надежда сменяется отчаянием? Нам повезло за все эти годы пути повстречать лишь один подобный город. Но я не хотел бы пережить весь этот кошмар вновь.

– Ты прав, Атен, – скулы мужчины дрогнули. – Мы не должны допустить, чтобы наши люди смирились с отчаянием, как смирились с близостью смерти. Я попытаюсь незаметно разузнать обо всем. Два оазиса так близко расположены друг от друга, что беда не могла остаться незамеченной… …Это был огромный, многолюдный город. Наверное, такими были легендарные столицы древних царств, о которых говорилось в легендах. Величественный священный холм с возвышавшимся над ним остроконечным, похожим на замок, храмом – жилищем Хранителя. Широкие, мощеные камнем улицы, высокие, в три-четыре этажа дома с ухоженными садиками. Веселые, улыбчивые лица…

Но каким бы ни был он большим, город оставался всего лишь маленьким камнем в ожерелье на шее Матушки Метелицы – богини холода и снегов госпожи Айи.

Время летело быстро, без оглядки уносились прочь часы и дни. И, все же, как здесь ни было хорошо, очень скоро Мати надоело безудержное веселье города, шум вечно толпившегося у торговых рядов народа, не прекращавшийся ни на мгновение праздник по вечерам. Сладости уже не казались такими притягательно-вкусными, а диковинные плоды – аппетитными. Ей захотелось скрыться от всего мира под теплыми одеялами и хоть немножко побыть одной. В глубине души она чувствовала какую-то странную, пока еще смутную тоску, словно ее угнетало расставание с чем-то очень близким и родным… Но она не могла объяснить своих переживаний и не понимала, что ей не хватает не тишины одиночества, а тихого голоса метели, убаюкивавшего дыхания, ее песен, которые составляли самую сущность, душу любимого девочкой от рождения мира.

Как бы там ни было, но последним вечером, когда возле повозок собрались приведшие с собой детей горожане, чтобы послушать рассказы караванщиков о дороге и других городах, Мати незаметно ускользнула от приглядывавших за ней подростков и, одна-одинешенька, отправилась гулять по городу.

Темные улицы были пустынны и несмелые шажки девочки гулким эхом разносились над мостовой. Неровные языки факелов отбрасывали длинные тени, похожие на загадочных существ, пришедших из сказок. И лишь храм, видный из любого закоулка, казался вечно светлым, словно темнота, не смея приблизиться, обходила его стороной. Этот храм манил, влек к себе… И Мати даже не заметила, как оказалась у подножия священного холма. Там девочка опасливо огляделась, но, не увидев никого, кто остановил бы ее, стала медленно осторожно карабкаться по крутой, извилистой дорожке наверх.

На вершине холма, прямо напротив входа в святилище, Мати забралась на большой ровный выступ и уселась, обхватив руками ноги и положив подбородок на коленки.

Отсюда был виден весь город, и поля, и лес, и даже – далеко-далеко, возле самого горизонта – сумрачное, ни с чем не сравнимое мерцание снегов. Покой и тишина, наконец, охватили душу девочки и она, облегченно вздохнув, замерла, погрузившись в мечты и воспоминания…

Но, вдруг, возникший у нее за спиной звук заставил ее встрепенуться. Вскочив, Мати застыла на мгновение, решая, что ей делать: поддавшись страху, броситься бежать, или остаться во власти любопытства. И тут дверь храма приоткрылась, из-за нее быстро, словно порыв ветерка, прямо к обрыву метнулось маленькое рыжее существо. В последний момент Мати сумела-таки разглядеть, что это едва научившийся ходить малыш и, не задумываясь над тем, что делает, поймала его, прежде чем он успел сорваться вниз.

– Великие боги, Кроха! – услышала она взволнованный голос, а затем пожилой, но еще крепкий мужчина, не весть как возникший на обрыве, осторожно забрал из рук девочки малыша: – Ты же мог пораниться! Что бы я тогда сказал твоим родителям?

Ребенок насупился, как воробей. Чуть отстранившись от горожанина, он раздосадовано глянул на девочку, потом посмотрел на мужчину и упрямо произнес:

– Хочу летать!

– Дома – пожалуйста, – серьезно, не сюсюкая, как это обычно делают взрослые, обращаясь к малышам, промолвил горожанин. – А здесь – нельзя. Если же ты будешь озорничать и не станешь слушаться деда, мама с папой никогда больше не оставят нас с тобой вдвоем. Ты понял? – мальчик сосредоточенно наморщил лобик, словно что-то обдумывая, и лишь затем кивнул. – И будешь слушаться? – снова кивок. – Вот и отлично, – мужчина опустился на выступ, посадив малыша себе на колени. Тот прижался к его груди и замер, полностью занятый своей новой игрушкой – большим, переливавшимся всеми цветами радуги камнем, висевшем на толстой цепи на шее деда.

Горожанин же повернулся к девочке.

– Спасибо, милая, – его голос был мягок, как меховое одеяло. – За Крохой нужен глаз да глаз, а я, старый дурак, отвлекся… Спасибо.

– Не за что, дедушка, – она доверчиво устроилась рядом с ним на камне, словно это был не чужак, а давно знакомый, даже близкий человек.

– Как тебя зовут?

– Мати.

– Смелая, – оторвавшись от своей игрушки, обронил малыш. – Не боится.

– Почему же я должна тебя бояться? – удивилась девочка. Вытянув руку, она осторожно коснулась ладошкой мягких, шелковистых волос мальчика, пахнувших травой и ночными цветами.

– Ты понравилась Крохе, – в голосе горожанина за теплотой и задором проскользнула тень удивления. – Странно: он у нас нелюдимый… Чья же ты такая, красавица? Мне почему-то кажется, что я не видел тебя раньше в нашем городе.

– А я не из города, – с готовностью пояснила девочка, а затем гордо добавила: – Мой отец – хозяин каравана!

– Торговцы! Ну конечно же! – улыбка на его лице стала шире. – Теперь все понятно…

И как тебе у нас? Нравится?

– Да, – она вздохнула. – Только город… – на мгновение она замешкалась, пытаясь найти слова, которые бы передали ее чувства, не обидев собеседника – такого милого и доброго человека: – Его слишком много. Я устала и соскучилась по дому.

– Ты называешь домом снежную пустыню? – вновь удивился горожанин.

– Да. Ведь я там родилась, – Мати гордилась этим. Отец рассказывал, что в тот день была страшная вьюга. Из-за летевшего со всех сторон снега в двух шагах ничего не было видно, и караван вынужден был остановиться. – В первую ночь меня укачивала сама Матушка Метель, а потом три дня шила для меня одеяла. Если б я умерла, то стала бы одной из ее ледяных служанок. Но я выжила и теперь Метель – моя покровительница в дороге.

– Вижу, наша гостья – не простая караванщица, – горожанин продолжал смотреть на девочку внимательным взглядом добрых лучистых глаз. – Расскажи мне о себе. Я давно хотел узнать, как детишки проводят в дороге время?

– Малыши играют. В повозках полно всякой всячины. Или спят.

– А ты? У тебя, наверное, есть любимая кукла…

– Нет, игрушки мне уже надоели. Я люблю слушать рассказы отца и читать. У нас в караване много разных свитков – ну, там сказок и легенд.

– А мы сами – легенда, – вновь заговорил мальчик. – Волшебники! – какое-то время он пристально смотрел на Мати, словно ждал, что, услышав его слова, она испугается и бросится бежать, но, видя, что гостья все так же сидит, лишь в ее глазах разгорелись с новой силой огоньки любопытства, вновь занялся камнем.

– Не пугайся, мы – добрые волшебники, – промолвил мужчина.

– Я и не боюсь. Я знаю много сказок о них. Они всегда помогают людям, не то что Ветер-стужедуй или Старик-мороз, – девочка была достаточно смышленой, чтобы сразу понять, что говорит с хозяином города. В первый миг она, конечно, заробела, но потом, подумав, решила: а что в этом такого? В конце концов, она ведь не горожанка, обязанная почитать Хранителя. Караванщица могла позволить себе вольность просто поговорить с ним.

– Жаль, что у нас в городе дети не читают. Может быть, тогда они были бы такими же смелыми, как и ты.

– Зачем им? – пожала плечами Мати.- Здесь ведь нет ни дороги, ни метели, ни холода. Им не о чем беспокоится: обо всем заботится Хранитель.

– А разве не придется им, когда вырастут, защищать свой дом от снежных разбойников?

– Да… – Мати погрустнела.

– Тебя что-то расстроило?

– Я не люблю вспоминать о них… Разбойники убили мою маму.

– Прости… – он поспешил перевести разговор на другую тропу. – Ты, я так понял, знаешь множество сказок. Наверное, мечтаешь встретить своего мага.

Это было так забавно, что она не смогла сдержать улыбки.

– Почему ты смеешься? – не понял ее веселья горожанин. – У нас, в городе, все девочки только об этом и думают.

– Так, дедушка, на то они и горожанки. А в караване все по-другому. И, потом, путь – он же только для людей.

– Неужели ты никогда не мечтала о чуде?

– Мечтала, конечно, но мечта ведь так и остается мечтою… – она какое-то время молчала, а потом осмелилась попросить: – Расскажи мне что-нибудь, дедушка, что-нибудь такое, что я могла бы вспоминать посреди снегов и от чего делалось бы тепло и радостно.

– Что ж… Устраивайся поудобнее… Ты готова? Так слушай. …Давно, очень давно, когда Бог Солнца был полон жизни и тепла хватало, чтобы согревать всю землю, когда не было холодной, вьюжной пустыни Метелицы, а снег лежал только на вершинах самых высоких и неприступных гор, повсюду царило тепло, даря жизнь всему сущему. Зеленые леса чередовались с золотыми полями, а посреди полей стояли прекрасные города, построенные искуснейшими из мастеров. И города эти не казались оторванными друг от друга, ибо в те времена было не только множество торговцев, путешествовавших по черным, бесснежным дорогам, но даже простые люди порой отваживались отправляться в путь – кто в гости к родственникам, кто – куда глаза глядят, в поисках счастья. В те стародавние времена не было закона, запрещающего чужакам оставаться в городе, а потому никто не боялся покинуть свой дом. А какие чудеса хранила в себе дорога, встречи с какими диковинными животными она дарила! Драконы, однороги, золотые волки…

Мати сама не заметила, как заснула. И, словно в продолжение рассказа горожанина, ей приснился чудесный сон, будто она жила в бескрайнем многоцветном мире, свободном от снежных оков, добром и заботливом, где теплые широкие крылья ветра подхватывали, поднимали высоко в небо и носили меж облаками, а потом бережно опускали в густую высокую траву, где язык земли был понятен с детства, словно речь матери… Да, и ей приснилось, что мама, умершая, когда девочке едва минул год, которую она совсем не помнила, но свято, бесконечно любила, была неотступно рядом с ней, окружая своей заботой, словно она и была тем прекрасным миром, каждым его вздохом, каждым цветком и травинкой.

Улыбнувшись, Хранитель вгляделся в лицо спавшей девочки, на котором светилось счастье.

– Какая она необыкновенная, славная…- прошептал он. – Мне бы очень хотелось, – он коснулся головы внука, – чтобы, повзрослев, ты нашел такую же светлую и чистую душу, не просто верящую в чудо, но живущую им.

– Подари, – малыш тронул камень. – Пусть она помнит… – он казался не по летам взрослым, задумчивым и немного грустным.

– Да, – Хранитель расстегнул цепочку. – Я не пророк, мне не дано заглядывать в будущее, но я знаю – ее ждет что-то удивительное, по-настоящему магическое.

Может быть, камень поможет ей разгадать это, прочувствовать и не пройти мимо.

Потом он взмахнул рукой, и в тот же миг Мати оказалась в своей повозке. Одеяло, приподнявшись, словно от прикосновения ветра, укрыло ее, делая сон более глубоким и крепким.

Проснувшись утром, она все еще чувствовала в груди то счастье, ту радость, что принес сон.

– Спасибо! – неслышно, одними губами прошептала она. – Это действительно была настоящая сказка, которую может рассказать лишь маг. Спасибо, – тут ее рука, скользнула вниз, коснулась висевшей у нее на шее цепочки с талисманом. И счастье, вобрав в себя множество оттенков, соединившись с пониманием, любовью, вспыхнуло у нее в глазах, когда, вглядевшись в туманный, мутный камень, она увидела мерцавшее очертание лица старика…его глаза…мудрые и немного печальные.

– Гостья, – говорили они. – Прощаясь навеки, я хочу пожелать тебе стать частью чуда. И всегда помни: на земле есть город, где всегда тебе рады, где тебя будут ждать и встретят как родную.

– Спасибо, дедушка, – прошептала девочка, когда лик исчез. – Я вас никогда не забуду,- последний раз взглянув на камень, она спрятала его под одеждой, подальше от чужих глаз. Сердце ее радостно билось, когда она думала о том, что теперь у нее есть настоящая тайна, которую она будет свято хранить всю жизнь.

Едва она вылезла из повозки, к ней подошел отец:

– Ты не заболела? – озабоченно глядя на дочку, спросил он.

– Не-а. А что?

– Это была последняя ночь каравана в городе. Мне показалось странным, что ты так рано ушла спать.

– Со мной все в порядке, па. Я просто…думала…

– О чем, если не секрет?

– Почему горожане так непохожи на нас? Наши души создали разные боги?

– Нет. Почти все караванщики родились в городе.

– И ты? – она подозрительно взглянула на отца. Ей совсем не нравилась эта мысль, она слишком привыкла считать, что караванщики и горожане – два совершенно разных народа.

Атен приобнял ее за плечи:

– Дочка, – осторожно начал он. – Ты ведь знаешь, я говорил тебе, что я родился в городе…

– Да, да, конечно, но однажды ты понял, что сужден для дороги.

– Я был довольно богат, смог снарядить свой караван, и отправился в путь… Со мной пошли мои друзья…

– Значит, ты родился караванщиком душой, разве нет? – упрямо продолжала она настаивать на своем.

– Да, – вынужден был признать отец. – Ты права, – он погрустнел. И Мати, заметив печаль в его глазах, поспешила прошептать:

– Прости, папочка, – она прижалась к его груди.- Я не хотела тебя огорчить. Так получилось.

– Все в порядке, дорогая. Ну, хватит об этом. Давай-ка лучше собираться в путь.

– Хо-ро-шо! – пропела девочка. Улыбнувшись, она чмокнула отца в щеку и побежала к женщинам – помогать.

Атен глядел ей вслед, качая головой: "Как же быстро летит время! Еще немного, и Мати станет совсем взрослой… А ведь, кажется, совсем недавно я впервые увидел ее мать", – глаза караванщика наполнились болью, которая холодным крылом ветра коснулась души. И, махнув рукой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, он вернулся к делам, чтобы, за ними, забыть о невосполнимой потере.

– Ты сказал ей? – спросил наблюдавший за ним со стороны помощник левой руки Евсей, который, будучи родным братом Атена, во многом на него походил – такой же высокий, крепкий, ладно сложенный бородач, разве что немного моложе – на лбу и вокруг глаз ни одной морщины, в глазах – оставшиеся от детства непоседливые огоньки любопытства.

Хозяин каравана, бросив на него недовольный взгляд, поморщился:

– Кое-что, – буркнул он.

– Правду? – продолжал настаивать тот.

– Ну что ты пристал ко мне! – вскипел караванщик.

– Я спрашиваю лишь потому, – на лице Евсея не дрогнул ни один мускул, голос звучал ровно, – что должен знать, стоит ли и дальше скрывать от нее правду, боясь, как бы кто случайно не проболтался.

Втянув в себя побольше воздуха, тот на мгновение замер, успокаиваясь, и лишь окончательно овладев своими чувствами, ответил:

– Я сказал ей только часть. Не мог же я объяснить дочери, что мы – изгнанники!

– Покидая дом, мы приняли решение никогда не забывать о нем, чтобы не порвались душевные нити, связывающие нас с прошлым. Мы решили, что наши дети должны знать все, – напомнил тот, в ком Атен за время дороги привык видеть скорее помощника, чем единокровного брата.

– Ты же видишь: Мати непохожа на других, она не сможет принять правду!

– Допустим, нам удастся оградить ее от нашего прошлого, позволить и дальше жить в мире надежд и фантазий. Но, Атен, придет время, и мы вернемся к стенам родного города. Не лучше ли ей будет услышать все от друзей, прежде чем об этом заговорят враги?

– Нет! – его лицо побледнело. – Мы никогда не вернемся туда!

– Минуло много времени…

– Какое это имеет значение! Подобное забыть нельзя! Кому, как не тебе, это знать! – бросив резкие слова в лицо брату, он замолчал на мгновение, словно переводя дыхание, а потом, опустив голову, тихо произнес: – Хватит. Ни к чему продолжать этот разговор. Кто знает, что нас ждет впереди. И вообще, к чему думать о прошлом и будущем, когда есть одно настоящее?

К полудню все закупленные припасы были проверены, пересчитаны, упакованы и распределены по повозкам. Перепроверив по несколько раз оси колес и снятые при въезде в город полозья, осмотрев животных и убедившись, что с ними все в порядке, караванщики вновь отправились в путь.

Шагая возле повозок, люди прощались с городом, с его теплом, множеством цветов и запахов. Впереди их ждали снежная пустыня да завывание ветров. В глазах многих была печаль: всегда трудно расставаться, уходить. Но такова судьба. И караванщики смирились с ней, ибо так легче жить. Скоро, очень скоро казавшийся в свой первый миг бесконечно долгим день прощания останется позади. Все забудется, лишь только краски растворятся в бескрайней и такой живой снежной белизне.

За чертой, которая отделяла край, согретый магией Хранителя, от белых владений повелительницы снегов, их ждал мрачный, обиженный на весь свет ветер. Его ярость то усиливалась, то утихала, засыпая под тяжелыми сугробами. Но сам он упрямо брел рядом с караваном день за днем, неделю за неделей, не отставая ни на шаг, привязавшись к странникам, словно бездомная собака. Пока еще его дыхание не было ледяным, а мысли не заполняла собой смерть, но люди не тешили себя наивными надеждами. Они знали: однажды ветру надоест дорога, он взметнется диким зверем, неудержимым вихрем закружится в ужасном танце, обращая в лед все, чего коснется его мертвящее дыханье.

Шло время. И вслед за ним шел караван. А, может быть, наоборот. Кто знает? Кто вообще замечает это движение до тех пор, пока не придет пора произойти чему-то: важному или не очень, хорошему или нет, – какая разница? главное – кладущему конец однообразию пустоты?

Вечером Атен, Лис и Евсей собрались в командной повозке. Из сундуков были извлечены священные карты, составленные когда-то давно еще поколением первых снежных караванщиков.

Эти карты путешествовали по отмеченным на них дорогам вместе со все новыми и новыми хозяевами не одну сотню кругов, каждый из которых оставлял на их полотнах свои следы-пометки. Они были нитями судьбы каравана, на которые полагались в пути, которым следовали неотступно, боясь заблудиться в бескрайних снегах. С них снимали копии, и те, блеклые и желтые, словно бестелесные призраки своих живых прообразов, хранились в каждой повозке. Так, для спокойствия. На всякий случай.

Мало ли что.

Хотя никто в караване и подумать не мог о том, что бы произошло, случись что-нибудь с оригиналами. Первые карты были своего рода святыней, фетишем каравана. Они не часто доставались. Их касались с трепетом и рассматривали с почтением. И вообще, они мало походили на своих собратов-трудяг. Многоцветные, украшенные золотом и серебром, они хранили в себе историю мира, сберегая память о тех городах, которые давно погибли и были погребены под столетними снегами. С каждым веком, с каждым годом пустыня наступала все дальше, отбирая у людей новые и новые островки жизни. И потому карты, полные когда-то света и радости бытия, имели так много грубых белых пятен – заплат на тех местах, где раньше стояли круги городов.

Казалось, они знали, что им суждено продолжать свой путь лишь до тех пор, пока идет караван и что однажды наступит день, когда, на многие века пережив своих создателей, они, все же, угаснут в холодных объятьях бескрайней снежной пустыни.

Какое-то время трое мужчин напряженно всматривались в слабое мерцание полотна. В повозке висела тяжелая, напряженная тишина, нарушаемая лишь дыханием ветра да скрипом полозьев.

– Измерения не лгут, – наконец, пробормотал Евсей. – Мы уже должны были подойти к границе оазиса.

– Что ж, – Атен провел рукой по бороде. Его лицо было хмурым, настороженным, брови напряженно сошлись на переносице. – Одно из двух: или мы из-за встречного ветра шли слишком медленно, или город погиб раньше, чем мы предполагали и в нем давно владычит Метель.

– Мы не могли сбиться с пути? – спросил Лис, пытаясь найти другое объяснение случившемуся.

– Нет, – поспешил ответить Евсей. – Было несколько ясных ночей и я сверялся по звездам.

– Лис, тебе удалось что-нибудь разузнать в последнем городе об их соседях?

– Почти ничего: они упрямо не хотели о них говорить. Обо всем остальном – пожалуйста, но стоило завести разговор о соседях, все замолкали, словно Метель забивала рты снегом.

– И все же?

– С год назад чужаки присылали к ним что-то вроде посольства и умоляли сына Хранителя вместе с женой и новорожденным ребенком – а малыш, несомненно, и это было ясно еще тогда, наделен магическим даром – перебраться к ним. С собой они привезли дары для Хранителя, его сыну обещали у себя золотые горы и всю полноту власти… Их высмеяли и прогнали ни с чем: кто же станет отдавать чужаку свое будущее? Тогда, спустя какое-то время, соседи попытались выкрасть ребенка…

– Шаг отчаяния, – пробормотал Атен.

– Конечно, у них ничего не вышло, – продолжал Лис. – Вы сами видели: нынешний Хранитель очень силен. В общем, похитителей поймали и казнили: отвели в снежный лес, связали и бросили умирать. А там, звери их разорвали или мороз убил, никто не интересовался… Горожане, конечно, усилили свои рубежи, стали подозрительными. Они ждали новых незваных гостей. Но больше с тех пор никто не приходил… В общем, все говорит за то, что города уже нет.

– Но метель не могла за столь короткий срок замести лес… – с сомнением качнул головой Евсей.

– Если их Хранитель был слаб и людям не хватало земли для полей, они давно вырубили деревья.

– Что уж теперь гадать, – вздохнул Атен. – Так или иначе, все приметы говорят за то, что впереди нас ждут лишь замерзшие развалины. Тепло давно покинуло этот край, – он приподнял полог, всматриваясь в царившую вокруг белизну. Несколько снежинок, подхваченных ветром, ворвались в повозку и затанцевали в коротком, трепетном танце, сгорая в тепле согревавшего ее чрево огня.

Ночь была ясной, звездной, снег искрился, озаряемый бледным светом тяжело нависшей над миром луны. Та казалась во много раз больше солнца, но и в ней, и в ее дыхании царил лишь холод. Мир казался пустым, и ничто в нем не удерживало взгляда.

Караванщик замер, прислушавшись. Внутренним, развившимся за годы дороги чутьем он ощутил высокий, похожий на далекий протяжный крик звук, который медленно тек, смешиваясь с плачем погребенных под снегом людей. Они еще не заснули вечным сном.

Их души еще не обрели покой в подземных владениях повелительницы смерти. Они еще помнили, чувствовали и рыдали над злой судьбой, оставившей им одно лишь прошлое.

Атен бережно сложил карты, убрал их в сундук, а потом, не произнеся ни слова, спрыгнул в снег. Беззвучно опустился полог.

Когда повозка вновь тронулась, Мати проснулась. Ей было неспокойно, сердце бешено стучало в груди. Быстро натянув одежду, она легла на живот у самого края и осторожно выглянула из-за полога.

Вокруг все укрывал снег. От горизонта до горизонта расстилались белые владения Метелицы – великая снежная пустыня. Но повозки стали перестраиваться так, словно подходили к городу, мужчины сняли цепи, связывавшие караван в единое существо, длинного червя, возницы занимали свои места и зорко следили за дорогой, воздух наполнили предостерегающие звуки рожков дозорных.

Сердце Мати на мгновение пронзил страх, рожденный непониманием происходившего.

Ей захотелось поскорее найти отца, броситься к нему, прижаться… Он успокоит, все объяснит, защитит.

Но стоило ей выбраться наружу, как ноги, словно заледенев, приросли к земле: она увидела, что караванщики зажгли поминальные факелы. Над горизонтом возник мутной бледной тенью ледяной дворец Метели – знак беды и смерти.

За спиной скрипнул снег, и тяжелая рука отца опустилась ей на плечо. Мати взглянула на него с немым вопросом, полным граничившего с отчаянием страхом.

– Мы подъезжаем к мертвому городу, дочка, – тихо проговорил тот.

К его удивлению, девочка облегченно вздохнула:

– А я увидела факелы и испугалась, что в караване кто-то умер, – ее губы тронула робкая улыбка: – Как хорошо, что это не так!

Страх исчез из ее глаз, зажегшихся синим пламенем, и она устремила взгляд туда, где сверкали под ледяной коркой в лучах луны развалины мертвого города. Сейчас она испытывала лишь восхищение могуществом Матушки Метели, способной создать холодный огонь из горячего камня.

Незаметно для самой себя, Мати двинулась вперед.

Атен шел рядом с дочерью. В который раз он удивлялся тому, как сильно отличалась она от всех, кто был рожден в городе. Ее миром была снежная пустыня, караван – ее оазисом. Сердце девочки не сжималось при виде погибших городов, не трепетало в окружении белого безмолвия. Она всякий раз с готовностью отправлялась в путь, покидая чуждые ей края тепла, и почти всегда в ее синих, как небесный свод, глазах горело любопытство. Казалось, ей было интересно в мире все.

– Мы зажгли факелы, чтобы почтить память людей, уснувших вечным сном вместе со своим городом, – медленно, следя за тем, как дочь будет реагировать на его слова, проговорил караванщик.

Та кивнула, затем, задумавшись, нахмурилась: – Па, а почему они умерли?

– Помнишь, я тебе рассказывал сказку о ледяном городе? Там со смертью Хранителя тепло покинуло землю и метель, более не встречая преград на своем пути, вошла в дома людей…

– Да, она замела все снегом и люди уснули вечным сном, до тех пор, пока силы не вернутся к Шамашу, богу солнца и повелителю небес. Когда Метель – богиня Айя – увидит своего супруга прежним, живым и здоровым, ее сердце преисполнится великой радостью, весь снег растает, талая вода разбудит людей и высохнет слезами у них на глазах. И весь мир станет зеленым, многоцветным, каким он был когда-то давно, – заученно затараторила она, а затем вдруг спросила: – Странные они, горожане, да, пап? Выбрали вечный сон, а ведь могли уйти из города, стать караванщиками, как мы?

– Милая, эта не так просто – путешествовать: нужны повозки, несущие внутри себя огонь, меховые одеяла, теплые одежды, припасы, снежные олени, а, главное, карты.

Мати пожала плечами, принимая объяснения отца, но не понимая, как отсутствие каких-то столь обычных вещей может помешать выбрать жизнь: – Если бы у них была душа караванщика, их бы ничто не остановило. А так, – девочка шмыгнула носом. – Жаль, что город умер. Наверно, здесь когда-то было красиво… И ничего не осталось.

Ничего не осталось… Нет, прошло еще слишком мало времени, чтобы стереть все следы с земли, разгладить морщины. Пусть знавшие лишь тепло стены домов не выдержали всей тяжести удара холода и, став хрупкими, рассыпались осколками прежней жизни. Но снег и ветер, словно смеясь над их памятью, то открывали побледневшие верхушки развалин, то вновь скрывали их под легким белым полотном.

Минует еще много времени – год, может быть, два – и единственным напоминанием о прошлом останется вознесенный снежным холмом над землей храм, превращенный госпожой Айей в один из своих бесчисленных дворцов, разбросанных в бесконечности пустыни.

Медленно, осторожно, караванщики приблизились к холму, остановились у подножия, обратив взгляды к звездам, и замерли. Они испрашивали у богини снегов разрешение войти в Ее дом и провести обряд, дарующий покой прошлому и освобождающий будущее от тяжких оков настоящего.

Таков был долг караванщика: оказавшись в умирающем городе, принять в караван хоть кого-нибудь из его жителей, чтобы сохранить род; вступив же первыми в ледяной дворец, совершить обряд упокоения, дабы души пересекли черту горизонта, и мертвые вместо ужасных кошмаров видели светлые добрые сны…

А затем караван вновь двинулся в путь. Люди не могли позволить себе задерживаться больше необходимого: промедление в снежной пустыне могло прогневать Метель и обрушить на головы провинившихся смерть.

Налетел ветер, застучался в пологи повозок, завыл, требуя впустить его, и, встретив отказ, разозлился, поднял с земли огромные охапки снега, закрутил их в диком танце – заклинании метели, чтобы бушевать, не останавливаясь ни на миг, не один день, не одну ночь.

Путь стал тяжел. Встречный ветер порой так усиливался, что животные не могли сдвинуться с места, а люди падали и, если бы не веревки, привязывавшие их к единой цепи каравана, вихрь унес бы их прочь, в пустыню, как хищный зверь утаскивает свою жертву, чтобы потом, в одиночестве, насладиться ее смертью.

Не дожидаясь, пока все в конец вымотаются, Атен остановил караван, приказал построить повозки плотным кругом – складские по краям, остальные, вместе с распряженными животными – внутри, под огромным, раскинутым в мгновение ока, куполом шатра, способным долгие дни защищать от снега и ветра.

Глава 2

Хозяин каравана выглянул наружу. Из-за метавшихся в разные стороны белых снежных птиц, заполнивших собой все вокруг, было не возможно ничего разглядеть и в двух шагах.

Недовольно поморщившись, Атен задернул полог, возвращаясь под купол.

Они дожидались благоприятной погоды уже две недели, а метель лишь только усиливалась.

Евсея и Лиса он нашел в одной из боковых повозок. Здесь было холодно и мужчины, склоняясь над свитками покрытой мелкими пометками бумаги, зябко кутаясь в меховые полушубки.

– Остановка обещает быть долгой, – хмуро бросил им Атен.

– Да, – те даже не подняли голов, не желая ни на миг отрываться от своего занятия.

– Мы подсчитали, – продолжал Лис, – что если метель не прекратиться в течение трех месяцев, нам будет лучше вернуться назад, в прошлый город, чтобы пополнить запасы. Если же мы сможем тронуться в путь раньше – караван одолеет переход.

– Мы всего лишь в паре месяцев пути от города, – поддержал друга Евсей. – Так что нам не приходится опасаться даже полугодовой стоянки.

– Госпожа Айя не любит, когда нарушаются ее законы, – качнул головой хозяин каравана. – Она не позволит нам повернуть назад.

– Атен, – две пары глаз пристально глядели на него, – всякий караванщик знает, что в снежной пустыне разрешено идти лишь вперед, вслед за солнцем. И только один раз в вечности повелительница снегов позволяет нарушить эту заповедь и пойти обратной дорогой. Мы еще не воспользовались своего права, и ради спасения каравана…

– Конечно, – тот опустил голову на грудь и, к удивлению спутников, умолк, не споря.

Лис придвинулся к нему, положил руку на плечо:

– Что с тобой, Атен?

– Не знаю! – тот отвернулся, но потом, словно решив, что лучше не оставлять недомолвок, продолжая смотреть в сторону, тихо произнес:

– Последнее время я все время ловлю себя на мысли, что наш путь не так долго, как мне представлялось раньше. Однажды пустыня попрощается с нами…

– Ты предчувствуешь гибель каравана? – насторожился Лис.

Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к чему-то внутри себя, а потом качнул головой:

– Нет. Нечто иное. Не белый траур, а полноцветие красок. Это время еще далеко, но метель уже грустит по нему, я слышу печаль в ее голосе… Только в ее грусти нет боли, скорее чужая, незнакомая ей пока радость… И, все же, это непонятное будущее беспокоит меня больше, чем холод смерти, как любая неподдающаяся объяснению загадка пугает сильнее понятной и предвиденной беды.

– Может быть, дело в том, что рано или поздно мы вернемся к Эшгару, – промолвил Лис.

– Не упоминай этого названия! – глаза Атена сверкнули гневом. – Только горожанин носит в сердце имя своего города! Для караванщика все они – чужие и безымянные!

– Ладно, пойду посмотрю, как там дела, – вздохнул огорченный странным поведением друга Лис и поспешно выбрался из повозки.

Евсей повернулся к брату:

– Ты хочешь остаться один? Мне уйти?

– Нет, – тяжело вздохнул Атен. – Ты прав, мне станет легче, если я выговорюсь.

– Что тебя беспокоит?

– Мати. Дети каравана. Те из них, которые родились не во время остановок в городах, а в пустыне… Евсей, мне кажется, что метель действительно коснулась их душ своим крылом. Иногда я вспоминаю, как в детстве, слушая истории караванщиков, или потом, уже в пути, читая их своды, меня поражал этот ужасный закон: убивать рожденных в снегах…

– Да, торговцы во все времена старались подгадать рождение ребенка к остановке в городе, женщины прибегали к различным уловкам, лишь бы родить не в снегах…

Настоящие караванщики, не мы, изгнанники, верили, что тот, кто пришел в снегах, выжил он или нет, принадлежит не людям, а госпоже Айе, и должен быть отдан Ей.

Но мы-то другие! Неужели ты жалеешь, что мы отказались от этого чуждого нашему сердцу закона? Неужели ты смог бы убить свою дочь только потому, что она родилась не в городе, а в повозке среди снегов?

– Конечно, нет. Но я говорю о другом… – он вздохнул, помолчал какое-то время, подбирая слова. – Если предчувствия не обманывают меня, если нам… Будет позволено остаться в родном городе, что станет с ней? Раньше я не задумывался над этим. Но… В последнем городе страж спросил мою девочку, не хочет ли она жить обычной жизнью, не скитаться по бесконечным дорогам среди ветров и стужи.

Любая бы на ее месте ответила, что только об этом и мечтает!

– В каком бы поколении ты ни был караванщиком, ты хочешь вернуться в город. Это удивительно…

– Вот мы в дороге тринадцать лет, кажется, уже начали к ней привыкать.

– И все равно что-то влечет нас в города…

– Мы смирились со своей судьбой, но все еще надеемся на чудо.

– Наверно, потому, что мы родились в городе, там наша родина…

– Может быть, именно из-за этого караванщики и убивали детей, которые пришли на свет в пустыне. Они казались им… не такими, как все, ибо в них не было этого чувства. Для них светит, их влечет к себе иная звезда, – задумчиво пробормотал Атен. – Я чувствую это, когда смотрю в глаза Мати… Евсей, я не знаю, что делать. Моя девочка не сможет жить в городе, она принадлежит иному миру!

– Не думай об этом. Как бы то ни было, минует еще не один год, прежде чем мы придем к Эшгару. К тому времени Мати вырастит. Возможно, она изменится, а нет, что ж, она сможет сама избрать свою судьбу и путь, по которому идти. Оставь грядущее завтрашнему дню, все равно настоящее не способно дать ответ на его вопросы. Кто знает, что ждет нас через миг? Если твоей дочери суждено что-то иное, нежели то, что ждет нас всех, путь покажет это. Верь: боги мудры, Они ничего не делают просто так.

– Есть способ повлиять на будущее. Но решение нужно будет принять заранее. В пяти годах пути дорога расходится. Одна возвращает к… нашему городу, вторая идет в неизвестность, в ту часть снежной пустыни, куда не заходил ни один караван. Я долго думал об этом… Может, ради наших детей нам не стоит завершать круг?

– Даже если там нас ждет смерти? Великие боги, Атен! – не выдержав, воскликнул Евсей. – Ты зовешь беду! Подумай о караване, о людях, которые доверили тебе свои жизни!…И, потом, все надежды на то, что нам разрешат остаться в Эшгаре – лишь мечты, не более того! Подобное не позволяется даже тому, кто добровольно ушел с караваном, а потом, передумав, решил вернуться. Мы же были изгнаны! Атен, нас обвинили в ужасном преступлении: заговоре против Хранителя!

– Ты был слишком юн, чтобы понять. Но я столько раз рассказывал тебе обо всем и надеялся, что ты… Мы не были ни в чем виноваты! Все знают, что те обвинения – ложь! Даже служители, как они того ни хотели, не смогли ничего доказать!

– Если б смогли – нас ждала бы казнь. А так – изгнание. Но, что бы там ни было, для всех в городе мы – святотатцы… – Евсей опустил голову на грудь. – За минувшие годы ты о многом забыл, стал по духу караванщиком, но в Эшгаре-то все по-прежнему. Жизнь в городе зависит от Хранителя и не важно, плох он или хорош.

Закон говорит: "Хранитель может делать все, что пожелает, и да никто даже в мыслях не осудит его".

– Но Лагар был безумен! Он не понимал, что творит! – вспыхнул караванщик.

– Был нарушен закон, – продолжал настаивать на своем Евсей.- Мы представляли опасность – и нас изгнали.

– Собаки! Нужно было…- на миг он умолк, с силой стиснув зубы, заставляя себя успокоиться и признать: – Ты прав, я стал смотреть на все произошедшее глазами караванщика.

– Так проще.

– Как же мы были молоды и наивны тогда! Еще немного, и ложь обернулась бы ужасной правдой, несущей смерть…

– Каким бы ни был Хранитель, лишь он один наделен магией, способной дарить жизнь городу. Если бы с ним случилось несчастье, всех бы ждал конец, ибо боги вряд ли обратили бы свой лик в великодушии на тех, кто уже раз отверг их милость.

Воистину, жрец и главный страж приняли мудрое решение: они смогли сохранить жизнь всем, позволив нам собрать караван и уйти.

– Да, – Атен тяжело вздохнул. – Знаешь, тогда, уходя, я верил: когда-нибудь мы вернемся. У города уже будет другой Хранитель… И мы сможем остаться.

– Многие в караване, пусть они понимают, что подобное вряд ли возможно, продолжают надеяться на чудо…

– Но сейчас, – он продолжал, не слушая брата, – когда я смотрю на Мати, на других малышей, мне становится страшно от того, что наши мечты могут исполнится.

Мы будем счастливы, но обречем детей на горе, кто знает, может быть, даже на смерть. Вот что тревожит меня.

– Вряд ли нам есть на что надеется: сколько бы Хранителей ни сменилось, законы, просуществовавшие долгие века, останутся незыблемыми. По ним мы – преступники. И стоит нам, подойдя к Эшгару, хотя бы напомнить о своем происхождении, каравану не позволят даже войти в город, чтобы пополнить запасы. Нас просто прогонят прочь, как стаю бездомных собак.

Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к своим чувствам. Беспокойство не покидало его душу, но, разделенное с родным человеком, оно перестало причинять невыносимую боль.

– Да… Нашему городу не повезло с Хранителем, но зато, словно восполняя недостатки, ему был дан самый мудрый жрец из всех существующих на земле. Он во всем был прав… Как бы мне ни хотелось верить в обратное, в душе я знаю, что – правда, а что – стремление спрятаться за успокаивающими душу объяснениями… Он был прав и в тот день, когда, к немалому моему удивлению, направил в свою школу тебя – наивного фантазера и шалопая. Мне казалось, что даже богам не удастся наделить тебя качествами, необходимыми для того, кто готовится стать Служителем.

Теперь же я вижу: у тебя есть все для этого – ты умеешь выслушать, пытаешься понять и утешить. Все, кроме самого главного – города, которого лишил тебя мой поступок… Прости, мне не следовало напоминать тебе о несбывшейся мечте…

– Все в порядке, – его голос был ровен и спокоен. – Я рад, что тебе стало легче.

Что же до моей мечты стать служителем… В караване он даже нужнее, чем в городе.

Там все зависит от Хранителя, здесь же – от воли богов и силы каждого караванщика. Мне всегда хотелось приносить утешение, возвращать спокойствие и уверенность в души тех, кто потерял веру. И пусть меня не называют служителем, порою я чувствую, что на деле являюсь им. Атен, в жизни нет ничего хуже, чем думать, что мечты не сбудутся никогда. Лучше уж обманывать себя. Надежда – все, что есть у многих из нас. Нельзя отнимать даже ее.

– Я понимаю…

Он умолк, но тишина была не долгой. Очень скоро полог взметнулся и в проеме показались чем-то очень обеспокоенный Лис и заплаканная Лина.

– Атен! – только и смогла вымолвить женщина.

– Что случилось? – сердце бешено забилось у него в груди. Чувствуя неладное, оно готово было кричать, стонать от внезапной боли.

– Мы не может найти Мати,- опустив глаза, словно чувствуя в этом свою вину, промолвил помощник правой руки.

Видя, что Атен готов, не дослушав до конца, броситься искать дочь, Евсей схватил его за плечи, удерживая: – Успокойся! Ты ничего не сможешь сделать в таком состоянии!

– Моя малышка…!

– Успокойся и выслушай! – он кивнул Лине, приказывая ей рассказать все.

– Одна из рабынь уложила ее, – заговорила та, всхлипывая, – потом пришла ко мне, сказала, что девочка уснула… Я укачала своих малышей и решила посмотреть, как она… мне было неспокойно… Ее не оказалось в повозке! Мы перевернули все, но так и не нашли. Я ума не приложу, куда она могла пойти…

Атен попытался взять себя в руки, успокаивая мыслями о том, что дочка просто захотела побродить по шатру.

– Нужно проверить в боковых повозках… Мати любит слушать песни ветров…

– Мы уже смотрели. Мы проверили все уголки, где она могла спрятаться…

Боль и страх вновь накатили на него ледяной волной:

– Значит, нужно искать за шатром, – он надвинул шапку, запахнул полушубок. – Она не могла уйти далеко.

– Снег стоит стеной, – Лис опустил голову, боясь встретиться с другом взглядом.

Он продолжал: – А мы даже не знаем, в какую сторону она пошла! Я прикажу еще раз осмотреть шатер, расспрошу всех. Может быть, кто-нибудь ее видел…

– Если она там, – Атен махнул рукой в сторону снежной пустыни, – дорога каждая минута!

– Мати достаточно взрослая, чтобы понимать: нельзя уходить из шатра.

– Я уже говорил, она не такая, как все! Она не чувствует страха перед пустыней!

– Если девочка попала в метель, она вряд ли выживет, – прошептал Лис. Все замолчали. Тишина стала тяжелой, гнетущей.

– На все воля богов, – с трудом, сквозь слезы, прошептала женщина.

– Нет! – резко мотнув головой, вскричал Атен. На его лице отразилась такая решительность, что караванщики поняли: сейчас его не остановят никакие слова, уговоры, убеждения. Это будет не под силу даже богам, не то что людям. Он ринется на поиски и упокоится, лишь найдя девочку. Или заснув вечным сном смерти.

И тут вдруг метель умолкла, словно пожалев людей и согласившись им помочь.

Лис и Евсей переглянулись, и последний проговорил:

– Коли сама госпожа Айя на нашей стороне, стоит попробовать… Лис, ты останешься с караваном. Если мы не вернемся, продолжай путь.

– Но… – попытался возразить тот.

– Я не отпущу его одного. Однако мы должны подумать и о других. И не спорь со мной: у тебя есть семья, дети. Ты должен остаться хотя бы ради них. И, наконец, он мой брат.

На миг их глаза встретились и Лис, кивнув, отступил. Евсей отобрал нескольких молодых мужчин, приказал им взять веревки и все вместе они вышли из шатра.

Атен успел обогнать их почти на сто шагов.

– Мати! Мати! – доносился до них его срывающийся голос.

Пока один из дозорных привязывал к ободу боковой повозки веревку, чтобы найти обратную дорогу и не заблудиться в пустыне в том случае, если вновь поднимется ветер, Евсей на мгновение замер в нерешительности: "Где же ее искать? Кругом одни снега и никаких следов, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд".

И вдруг… Он даже провел рукой по лицу, словно стряхивая наваждение. Но нет, оно не исчезло – странное свечение возле самого горизонта. Словно упавшая в снег звезда, белая на белом, звала их себе. В ее огне чувствовалась душа, мысль, зов.

– Это наш единственный шанс, – прошептал Евсей и бросился вперед, увлекая за собой остальных.

Бежать было трудно: лохматый снег комьями прилипал к снегоступам, не желая выпускать из своих объятий, испуганный, взмывал и, попадая в лицо, запорашивал глаза, набивался в нос, рот, мешая дышать.

Но люди не останавливались, не сбавляли шага. Забыв о себе, они думали лишь о девочке, оказавшейся одной среди снегов… …Этим вечером Мати долго не могла заснуть.

Она привыкла, что метель убаюкивала ее своими песнями, снег успокаивал скрипом и шепотом. Здесь же, в шатре, до девочки почти не долетал голос пустыни. И еще рабыня, которой было поручено о ней позаботиться, запела какую-то городскую песню, лишенную протяжности, задумчивости пути.

От досады Мати даже прикусила губу. Она натянула одеяло на голову, и, решив поскорее отделаться от чужачки, притворилась спящей.

Ей не пришлось долго ждать: рабыня ушла почти сразу и девочка, которая только этого и ждала, вскочила, торопливо оделась и осторожной тенью юркнула наружу, чтобы, забравшись в одну из боковых повозок, вновь почувствовать себя в снегах пустыни. Она сжалась в комочек и осторожно приподняла край полога, любуясь причудливым танцем снежинок.

Когда покой наполнил ее сердце, мерцание снега и звезд слилось в единый огненный поток, девочка устремила взгляд на магический, белоснежный круг луны, на печальном лике которой отражались очертания хрустального дворца.

Тоскуя по маме, из одиночества и боли, из страха и наивной детской любви Мати придумала этот дворец, величественный и прекрасный. И теперь она уже почти верила в то, что он на самом деле существует. И в этот дворец Матушка Метелица приносит тех умерших, кто не может уснуть спокойным сном, потому что на земле остался дорогой им человек, которому они так нужны…

Порой, когда в спокойную звездную ночь девочка глядела на круг луны, ей казалось, что она видела мать, стоявшую у окна в одной из башенок, наблюдая за своей дочкой, чтобы, едва заметив опасность, предупредить, защитить…

Напев ветра сливался в причудливую многоцветную мелодию, уносившую на своих крыльях далеко-далеко за горизонт, в неведомую сказочную страну, куда так стремилась ее душа.

Но, вдруг, в эту знакомую и в то же время каждый раз новую мелодию вплелся незнакомый звук… Сначала он не нарушал песни покоя, в нем слышались радость свободы, счастье полета, величие пути. Но затем, через мгновение, все неожиданно изменилось, погасло, оставив лишь страшную, вдруг прозревшую горечь потери и предчувствие смерти.

Когда Мати вновь открыла глаза, в них стояли слезы, сквозь которые девочка стала всматриваться в снежную гладь, пытаясь найти того, чье горе она ощутила всем своим сердцем. Ей показалось, что от луны отделилась серая тень неведомой огромной птицы, которая камнем упала вниз, в снежные просторы. А затем Мати почувствовала жжение. Ее рука сама собой скользнула к талисману. Подарок Хранителя горел, бился в ее пальцах, как живой огонь. Казалось, еще немного и он воспламенит ткань одежды костром, который сможет поглотить весь мир.

В ужасе девочка отпрянула от полога – и ей показалось, что жжение ослабло. Мати попятилась, вылезла из повозки. И камень на ее груди стал успокаиваться, затухать. Но все сильнее становились страх и боль в ее сердце. Ей чудилось, что кто-то там, в снегах пустыни, зовет ее. Девочка отвернулась, зашептала заклятие-молитву от обманов снегов, стремясь заглушить это чувство…

И тут она заметила, как из стоявшей чуть в стороне повозки вылез Лис. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы увидеть Мати, она же, вдруг решив, что ей надо обо всем рассказать отцу, бросилась вслед за ним, чтобы спросить, не знает ли он, где хозяин каравана… И тут из повозки до нее донесся родной голос.

Отец был не один, и Мати остановилась в нерешительности, не зная, войти ли ей, или лучше подождать, пока дядя Евсей уйдет. Она не хотела подслушивать, но взрослые говорили так громко! До нее долетело несколько фраз. Девочка не сразу поняла их смысл, а когда скорее почувствовала сердцем, чем осознала… Сердце, душа вспыхнули, словно огненная вода, в голове заметался, не находя ответа, вопрос:

"Как же так? Изгнанники? Такие же, как снежные разбойники? Мы?!" Слезы заволокли глаза и, не понимая, что делает, она бросилась прочь, в пустыню, спасаясь в ней от того, чего не могла понять и принять.

Порыв ветра подхватил ее, пронес несколько шагов, швырнул в снег. Он словно пытался вывести глупышку из забыться, заставить одуматься и вернуться. Но девочка, плача от боли и обиды, упрямо бежала вперед, пока повозки не исчезли из виду. Потом она упала, сжалась в комочек. Ей не хотелось вставать, идти куда-то, только уснуть и встретиться в этом сне с матерью, единственной, кто никогда ее не обманывал. Она утешит, успокоит…

Но талисман вновь воспламенился. И снова девочке показалось, что кто-то зовет ее сквозь ветер. "Метелица… Мама…" – подумать она и эта мысль заставила ее подняться. Камень согревал, так, что Мати почти не чувствовала холода, он влек за собой, и девочка не сопротивлялась его воле. Ветер дул в спину, помогая идти, торопя, временами подхватывая и перенося вперед, но не бросая потом вниз словно камень, а бережно опуская снежинкой наземь.

Она не думала ни о чем, не осознавала, что зашла слишком далеко в снежную пустыню и не сможет найти дорогу назад, к каравану. Она просто шла.

А камень пылал все ярче. Его свет уже был виден сквозь толстые слои одежды.

Вдруг он мигнул, заставив девочку вздрогнуть. Она огляделась, пытаясь найти то, что привело ее сюда. Но все вокруг казалось мертвым, пустым. На мгновение страх пронзил ее сердце холодом. Но он быстро растаял средь новой волны покоя, излучаемого талисманом.

И тут Мати показалось, что на ровной снежной поверхности пустыни появились неясные очертания, словно что-то большое, могучее было занесено снегом. Она приблизилась и…сугроб шевельнулся, сбрасывая часть снега. Обнажилась огромная клинообразная голова, увенчанная остророгой короной. Глаза – черные колодцы – дрогнули, их холодный пронзавший насквозь взгляд впился в девочку.

"Детеныш! – услышала она голос, рожденный прямо у нее в голове. В нем читалось страшное разочарование, в котором дрожала, почти теряясь, робкая надежда. – Почувствовав камень, я решил, что рядом наделенный даром…- боль сквозила, текла, как вода сквозь пальцы рук, омывая каждое слово. – Я ошибся. Значит, все напрасно…" -Пусть я – только караванщица, но я здесь, с тобой, – быстро заговорила Мати,- и очень хочу помочь!

Чудовище какое-то время смотрело на нее, словно раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор с песчинкой у его ног. – "Ты знаешь, кто я?" – вдруг спросило оно.

– Дракон из сказки, – ответила девочка, смело шагнув вперед. Ее глаза горели восхищением.

"Что ж, мне не приходится выбирать… Я умираю…" -Нет! – она даже упрямо топнула ногой. Только-только столь долгожданная сказка пришла к ней, как, оказывается, что это – уже конец.

"Не перебивай! – шипел шепот. – Я не один, – голова чуть отодвинулась в сторону и девочка увидела, что в маленькой пещерке, образованной полураскрытым кожистым крылом дракона, лежал человек. Черноволосый, он не походил ни на караванщика, ни на жителя города. В нем было что-то особенное, что притягивало к себе душу, но, не поддаваясь разуму, оставалось неразгаданной загадкой. – Он ранен… Тяжело…

Но нужно, чтобы он выжил… Я обещал высшим и не могу нарушить своего слова…" -Что я должна сделать? – Мати решительно вскинула голову, готовая на все.

"Люди заботятся о своих детенышах. Они придут за тобой. Ты уговоришь взять его с собой и вылечить. Он отблагодарит за добро…" -Но я не хочу возвращаться в караван! Я хочу остаться…!

"Здесь – только смерть".

– Никто не знает, что я ушла! Да и как меня найдут в такой метели? – она готова была расплакаться.

"Он сохранит тепло… Я успокою ветер… " – голова дракона повернулась, глаза устремились на оберегаемого им человека. Тот шевельнулся, тяжело приподнялся на локтях. Смоляные, длинные волосы скользнули в сторону, обнажая смуглое лицо с прямым носом, острыми бровями и тонкими бледными губами. А его глаза – черные, как ночное небо, с огоньками – мерцавшими искорками звезд… Они привязывали к себе крепче цепей…

Взгляды зверя и чужака встретились… Мати поняла: они о чем-то мысленно говорят друг с другом, прощаясь навсегда.

"И еще, – вновь зашептал дракон девочке. – Я знаю, ты умеешь хранить тайну. Не говори никому обо мне. Если люди узнают, поймут, кто он".

– Но…

"Так нужно… А теперь иди к нему. Чем ближе камень, тем теплее тебе будет".

Сколько Мати ни старалась понять, что происходит, явь все это, или сон, она не могла. Девочка только чувствовала, что сегодняшний день она запомнит на всю жизнь.

Подойдя к незнакомцу, она села на угол расстеленного на снегу плаща.

Дракон словно только этого и ждал. Он осторожно поднял крылья, боясь задеть людей, затем тяжело отполз в сторону, встряхнулся, освобождаясь от снега.

Лишь теперь Мати поняла, насколько огромно это удивительное существо. Его тень могла бы укрыть целый город…

Словно часть земли ожила, оторвалась от белого покрова, взлетела над пустыней и медленно в струившимся снежном потоке стала подниматься все выше и выше… И вот уже дракон скрылся из виду, растворившись в снегу и полутьме ночи.

И ветер утих. Снег, успокоившись, опустился на землю.

– Он исчез! – перешагивая через грусть и долю обиды, прошептала девочка, переведя взгляд с неба на землю.

Незнакомец лежал неподвижно, укрытый складками тяжелого черного плаща. Было незаметно, как вздымается его грудь. Казалось, что жили лишь глаза.

Девочка хотела заговорить с ним, но не решалась. Она знала, каково это – терять и уважала чужое горе.

Рядом с этим странным человеком, пришедшим из мира сказки, чуда и древних легенд, она чувствовала себя спокойно. И, все же, как-то не правильно, не так, как должна была бы.

Она поежилась… Не от холода, нет – ей было тепло, почти как в шатре. Дыхание паром не срывалось с губ… Но как это возможно: не замерзнуть в снежной пустыне вдали от повозок каравана…?

– Твои сородичи скоро будут здесь, – слова, которые Мати никак не ожидала услышать, заставили ее вздрогнут. – Тебе холодно?

Незнакомец говорил тихо, приглушенно, так, что его речь казалась немного шипящей, протяжной, словно песня ветра или шепот метели.

– Нет… Я… Я боюсь… Возвращаться… – она опустила голову, глотая бежавшие по щекам слезы.

– Почему? – в его глазах, голосе жило то тепло, к которому тянется все живое.

– Я… – она пожала плечами, не зная, что сказать. Как можно объяснить то, что не понимаешь сама?

– Кто ты? – он задал другой вопрос, такой простой, особенно в сравнении с предыдущим, что девочка поспешила доверчиво ответить:

– Караванщица… Меня зовут Мати… Альматейя… – начав, она уже не могла остановиться.

Если б ей кто-то сказал, что она, забыв все законы караванщиков, станет говорить в снежной пустыне с незнакомцем и даже назовет ему свое полное тайное имя, она бы не поверила. А ведь чужак не просил, не настаивал, не вынуждал ее к разговору, он просто позволял ей рассказать обо всей той боли и обиде, которые не давали успокоиться ее душе.

Он слушал ее молча, не перебивая, не переспрашивая. А потом, когда она умолкла, заглянув ей в глаза, промолвил:

– Нет ничего ужасного в том, что твой отец, твои друзья, все те, кого ты знаешь, изгнанники. Разве только плохих людей судьба выгоняет из дома? Боги хранили вас столько лет во имя добра, не зла. Вот ты сердишься на отца за то, что он не говорил правду… Тебя ведь именно это обижает более всего? Но почему? Разве ты не понимаешь, что он делал это лишь затем, чтоб уберечь тебя от боли, не хотел, чтобы ты разочаровалась в нем? Он очень любит тебя, девочка, неужели же ты будешь ненавидеть его за любовь?

– Нет!

Как могла она быть такой глупой! Как могла не подумать о том, что отец станет беспокоиться, переживать…

– Он ведь найдет меня? Я не хотела причинять ему боль! Я просто… я не знала, что дела…!

– Не волнуйся, все будет хорошо.

– Но как он сможет отыскать нас в пустыне?

– Он уже нашел. По отблеску пламени в твоем камне, – чужак вновь заглянул ей в глаза. – А теперь лучше спрячь его – это не тот талисман, который носят у всех на виду.

– Это моя тайна, – прошептала девочка, убирая подарок Хранителя за пазуху. Она тут же ощутила его теплое нежное дыхание у себя на груди, словно он был живой.

– Мати! Мати!- донеслись до нее взволнованные крики. Узнав голос отца, она вскочила, хотела рвануться ему навстречу, но, оглянувшись на все также неподвижно лежавшего незнакомца, передумала и застыла на месте, не зная, что делать.

– Ничего не бойся, – одними губами прошептал тот, а в следующий миг она почувствовала, как тепло начало покидать камень, соскальзывая с него словно покрывало тумана с задумчивого лика луны.

Холод приблизил к ней свои ледяные пальцы, но Мати не успела ощутить его дыхания: к ней подскочил отец, торопливо накрыл большим меховым одеялом, укутал, спеленал, словно младенца и, взяв на руки, понес скорее назад, к шатру.

Он успел сделать несколько шагов, прежде чем девочка пойманным зверем забилась в его объятьях:

– Нет! – вскрикнула она. – Там мой друг…!

– Тихо, тихо, – зашептал Атен, успокаивая дочь, однако, не задерживаясь на месте ни на миг. – Забудь. Это чужак, всего лишь чужак. Главное, ты жива.

– Нет! – закричала девочка. Слезы брызнули у нее из глаз. Ее душа стонала, словно предчувствуя потерю чего-то настолько важного, что без этого была немыслима сама жизнь. – Нет! Если б не он, я давно бы замерзла в снегах, Матушка Метель забрала бы меня в свой дворец! – еще немного, и она б вырвалась из рук отца. – Я не оставлю его!

– Ну, хорошо, хорошо, – бросив быстрый взгляд назад, на незнакомца, который даже не пытался заговорить с караванщиками, ни словом, ни взглядом не прося их о помощи, сдался Атен. – Мы заберем его с собой, раз ты так хочешь, – он подал знак дозорным и те, взявшись за края плаща, понесли чужака к шатру.

И лишь тогда девочка обмякла в руках у отца, словно весь груз пережитого ею в последнее время, вдруг навалившись на нее, увлек в мир сна, где ждало столь долгожданное и целебное забвение.

Атен ускорил шаг. Он почти бежал, стремясь поскорее донести дочь до тепла. Зная, как долго она пробыла в снежной пустыне, в ее ледяном холоде, он боялся, что малышка уснет тем сном, что продлится вечность.

Тревога не покинула его даже в шатре, где, возле полога своей повозки, он замер, следя за тем, как женщины поспешно раздевали девочку, осматривали, растирали настойками пахнущих горечью трав.

– Что с ней? – наконец, не выдержав, спросил он Лину.

Та была не в силах скрыть своей радости, за которой чувствовалось и удивление.

– Все в порядке. Конечно, устала, перенервничала… А так она совершенно здорова.

– Слава богам! – облегченно вздохнул хозяин каравана -Этого не может быть… Просто чудо…!

– Как и то, что метель прекратилась столь внезапно, и то, что мы нашли ее среди снегов, – прошептал за спиной у Атена Евсей. – Три чуда… Воистину, боги хранят эту девочку.

– А теперь идите все отсюда, – решительно сказала Лина. – Лишь госпожа Айя знает, что малышке пришлось пережить. Пусть спит. Незачем ее будить… А я посижу с ней.

На всякий случай.

– Но…- попытался возразить отец, которому больше всего на свете не хотелось покидать свою девочку.

– Идем, Атен. Нам нужно поговорить. И не беспокойся – теперь с Мати ничего не случится, – Евсей говорил так уверено и так настойчиво старался увести брата, что тот вынужден был подчиниться.

Караванщики, взволнованные известием о пропаже Мати, узнав, что крошка нашлась и с ней все в порядке, стали медленно расходиться по своим повозкам.

Лис с Евсеем тем временем отвели Атена в сторону.

– Что вы хотели мне сказать? – спросил хозяин каравана.

Его помощники переглянулись. Потом Лис, медленно, словно выверяя каждое слово, произнес:

– Я поговорил с людьми. Они видели Мати возле той повозки, в которой мы сидели.

А потом она исчезла.

– Девочка могла услышать, о чем мы говорили, – продолжал Евсей. – Это испугало ее…

Не знаю уж, что больше: правда о том, что мы – такие же изгнанники, как и снежные разбойники, убившие ее мать, или осознание, что ты все это время обманывал ее.

– Если б я знал, к чему приведет мое молчание…!- ужас отразился в его глазах.

– Клянусь, как только малышка проснется, я расскажу ей все, постараюсь объяснить, успокоить. И буду молить богов лишь о том, чтобы дочка простила меня.

– Не сомневайся: она простит. Мати любит тебя и знает, как сильно любишь ее ты… – помощники вновь переглянулись. – Но мы хотели поговорить с тобой не только об этом… Раз метель закончилась, будет лучше вновь отправиться в путь.

– Да.

– Хорошо, – казалось, караванщики испытали облегчение от того, что Атен согласился с ними. Однако они не уходили, словно оставался еще вопрос, который они хотели задать хозяину каравана.

– Ну? Что еще?

– Как быть с чужаком? Ты на самом деле решил взять его с собой или просто хотел успокоить дочь?

– Может быть, не следует искушать судьбу? – Лис выжидающе смотрел на друга. – К тому же, раб-лекарь, осмотрев его, сказал, что чужак вряд ли выживет. Да и кто он такой: или чудом выживший горожанин, или, не приведи боги, разбойник. В любом случае, он скорее навлечет на караван беду, чем поможет в пути.

– С другой стороны, – продолжал Евсей, – мы не можем прогнать того, кого уже приняли. Этим мы нарушим закон… – помощники не скрывали своих сомнений.

– Пусть остается, – вздохнув, решил он. – Так хотела Мати.

Караванщики кивнули, принимая его решение. Они уже собрались уходить, когда…

– Погодите, – остановил их Атен. – Куда его отнесли?

– В освободившуюся складскую повозку.

– Там холодно, – нахмурился караванщик.

– У нас нет свободных жилых, ты же знаешь, а селить его со своими, когда нам даже неизвестно, кто он такой… Хотя, конечно, можно потеснить рабов, если ты…

– Нет, – остановил Евсея Атен. – Он не просил, чтобы мы взяли его в караван, значит, он не раб. Ладно, пусть все остается, как есть… Во всяком случае, пока.

Хозяин отпустил, наконец, помощников, велев им собираться в дорогу, а сам пошел взглянуть на чужака.

Тот явно ждал его: стоило Атену отдернуть полог, как он встретился взглядом со спокойным взглядом мерцавших, словно звезды в ночи, глаз незнакомца.

– Я не знаю, – начал караванщик, – как отблагодарить тебя за то, что моя дочь не осталась наедине со снегами пустыни и их вечным сном…

– Лишнее, – тот шептал. Было видно, что каждое слово давалось ему с трудом. – На все воля богов. Им и слова признательности.

Атен кивнул. Караванщику начинал нравиться этот спокойный, разумный человек. – Я взял тебя не из милости, а по просьбе дочери… – продолжал он.

– Малышка многое успела мне рассказать. Поговори с ней. Так вам обоим станет легче.

Атен вскинул голову. На миг в его груди всколыхнулась злость, глаза вспыхнули яростью:

– Если ты настроил дочь против меня…! – прошипел он. – Ты об этом пожалеешь! – его ноздри напряженно раздулись. Но, видя, что раненый, не возражая и не пытаясь оправдываться, лишь смотрел на него с нескрываемой грустью, хозяин каравана взял себя в руки и уже спокойнее бросил: – Я сам решу, что мне делать. Ты здесь никто!

У тебя нет права давать советы!

– Мне известно мое место, торговец, – горько усмехнулся тот, и Атену показалось, что в голосе чужака промелькнула глубокая давняя боль. Караванщику даже стало немного стыдно за то, что он набросился на этого ни в чем не провинившегося перед ним едва живого человека.

– Кто ты? Горожанин? Разбойник?

– Никто… – тяжелый вздох, снова усмешка, слабое движение головой: – У меня нет ничего, что я мог бы назвать своим домом, никого, кто был бы моей семьей.

– Ты говоришь загадками. Но здесь, в дороге, мы не любопытны и готовы принять любой ответ… Как нам тебя называть?

Чужак на миг задумался.

– Тому, кто начинает новую жизнь, нужно новое имя, – наконец, проговорил он. – Я приму то, которое вы мне дадите.

– На это потребуется время – сперва мы должны узнать тебя, на что ты способен, чего достоин… Ладно, мне пора: караван скоро двинется вперед.

Атен вылез из повозки, получше прикрыл полог и улыбнулся, вновь поймав себя на мысли, что чужак действительно понравился ему.

"В наше время редко встретишь такого смелого человека, – думал он. – И столь сильного духом. Ясно, что ему пришлось пережить страшное горе, но это не сломило его, не согнуло… Но, все же, кто он?" Торговец подошел к одному из дозорных, находившихся поблизости.

– У него было с собой оружие?

– Нет, – качнул головой тот.

Получив ответ, который о многом говорил, когда ни один разбойник или караванщик ни на миг не оставался в пустыне без меча, и лишь горожанин, привыкший к жизни под защитой прочных стен и отрядов стражников, был способен на столь опрометчивый поступок, хозяин каравана повернулся к стоявшему возле повозки, терпеливо дожидаясь дальнейших распоряжений, лекарю-рабу:

– Что с ним?

Тот замешкался с ответом.

– Говори! – прикрикнул на него Атен.

– Хозяин, раны очень тяжелые. Я не уверен, что мне удастся…

– На все воля богов, – прервал его хозяин каравана. – Я спрашиваю тебя о другом: его раны от меча или клыков диких зверей? – оставалась вероятность того, что чужак был по какой-то причине изгнан, оставлен в пустыне умирать.

– Хозяин, его пытались убить не люди и не звери, а силы, неизвестные мне…

– Понятно, – кивнул он, хотя, на самом деле, это было совсем не так. – Мы отправляемся в путь. Ты поедешь с ним. Будешь лечить. Возьми все необходимое.

"Будь мы возле города, я был бы почти уверен, что он – преступник, наказанный Хранителем и приговоренный к медленной смерти среди снегов. Но здесь, посреди пустыни… Может быть, он чем-то прогневал самих богов… – ему стало не по себе от одной мысли об этом. – Ладно, нечего гадать, – он качнул головой. – Все равно поздно что-либо менять…" – и, отвернувшись от склонившегося в глубоком поклоне раба, он двинулся в сторону своих помощников, чтобы узнать, как проходят сборы и когда можно будет отправляться в путь. …Просыпаясь, Мати почувствовала покачивание повозки, услышала знакомые от рождения скрип снега и протяжную песню ветров. Все, как прежде. С добрым утром, родной мир – бескрайняя снежная пустыня! Потянувшись, она открыла глаза…и увидела сидевшего рядом отца.

Опершись спиной об упругий каркас повозки и вытянув ноги, он дремал. Девочка удивилась: он просиживал вот так рядом с ней долгие ночи лишь когда она тяжело болела. Но сейчас-то она чувствовала себя абсолютно здоровой! Встав на четвереньки, словно маленький ребенок, Мати подползла к отцу, прижалась к нему котенком…

Атен проснулся, улыбнулся ей, приобнял:

– Ну, как себя чувствует моя путешественница? – спросил он.

– Хорошо! Как же хорошо дома!

– Мати…- голос отца стал серьезным.

– Папочка, я понимаю, как виновата перед тобой, перед всем караваном, – быстро, не давая отцу вставить и слова, заговорила девочка. – Я не должна была так поступать. Не сердись на меня, пожалуйста!

– Разве я могу! – он провел ладонью по ее голове, приглаживая растрепавшиеся локоны. – Я просто хотел… Ты ведь убежала из-за меня, из-за того, что услышала?

– Атен внимательно всматривался в лицо девочки, но ее черты остались спокойны, лишь тихая грусть затеплилась в глазах.

– Да. Но только потому, что все случилось так неожиданно… Я не поняла, не смогла понять всего сама…

– Мне следовало рассказать тебе раньше…

– Ты боялся меня испугать… Все в порядке, па… Я тебя очень люблю и знаю, что ты любишь меня. Все остальное не важно. Мне просто нужно было сразу довериться сердцу…

– Спасибо, милая. Я и не знал, что ты у меня такая…

– Умная? Нет, я глупая. Мне нужно показать, чтобы я увидела…

– Ты просто чудо, – он улыбнулся, целую дочь в затылок. – Мати, я даю слово больше никогда ничего не скрывать от тебя. Но ты тоже должна кое-что пообещать.

Что бы ни случилось, не убегай. Пойми, жизнь бесценна…

– Да. Мне и самой не хочется больше теряться.

– Что же с тобой случилось, доченька?

– Не знаю… Ну… Я услышала, что мы изгнанники, расстроилась, обиделась… И захотела убежать. В пустыне плясали ветра. Они подхватили меня, закружили, понесли куда-то… Я и не заметала, как потерялась… А потом увидела его…- губ девочки коснулась улыбка. – Я рассказала ему все, и успокоилась… Поняла, какой была глупой… – Мати вдруг встрепенулась: – С ним все в порядке?

– Чужак здесь, рядом… – отец на миг задумался, но потом, вспомнив, к чему в прошлый раз привело то, что он скрывал от дочери правду, продолжал: – Он тяжело болен, Мати, и, может статься, боги захотят забрать его…

– Нет! – девочка вскочила. – Я не позволю им! Он нужен мне!

– Мати,- укоризненно качнул головой караванщик. – Воле богов нельзя противиться.

– А я буду! – упрямо вскрикнула она и, в спешке одевшись, бросилась к пологу.

– Постой! Погоди! Ты даже не позавтракала…

– Потом, па!

Атен, опустив голову на грудь, улыбнулся… Он боялся этого разговора, с содроганием ждал, когда дочь проснется, а вышло все так легко, так просто… И зря он набросился на чужака, тот вовсе не пытался очернить его в глазах дочери, скорее наоборот…

Потом он подумал: "Мати кажется, что Метель не случайно привела ее к незнакомцу…

С одной стороны, это хорошо: девочка привяжется к нему, станет спокойнее, не будет больше убегать… Но с другой… Он ведь чужой, совсем чужой… Ладно, ладно, – успокаивал он себя. – Дозорные присмотрят за ним, и если он осмелится хоть пальцем тронуть малышку, они не станут раздумывать…" Мати тем временем, запыхавшись, торопливо смахивая с лица снег, уже влезала в повозку, в которой везли незнакомца. Сидевший с ним рядом раб, увидев дочь хозяина, поспешил уйти.

– Здравствуй, – Мати старалась двигаться осторожно, говорить тихо, боясь потревожить раненого. Но ей с трудом удавалось сдерживаться: ее всю распирало от радости, сердце бешено билось в груди, ей хотелось броситься на грудь чужаку.

– Здравствуй, – он открыл глаза, улыбнулся девочке. – Как ты, малыш?

– У меня отличный отец, все понимает… А ты как? – ей было легко с ним, как с давно знакомым, родным человеком. – Наверно, замерз в пустыне без полушубка, без шапки…

– Ничего, – он снова улыбнулся.

– Только ты не вздумай умирать. Ладно? Посылай вестников смерти прочь. А если придет сама госпожа Кигаль, станет звать за собой, скажи, что ты не можешь, что дал мне слово остаться. Договорились?

– Договорились, – его улыбка стала шире, в глазах замерцали огоньки… …Первые несколько дней караванщики с опаской поглядывали на повозку чужака, настороженно переговаривались, повторяли: "Быть беде…", бросали недовольные взгляды на хозяина каравана, но никто так и не осмелился возразить против его решения.

– Они ждут повода, – под конец второго дня сказал Атену Лис. – Можешь не сомневаться: если что-то случится, первым, кого они станут винить, будет чужак.

Атен только пожал плечами. Сейчас у него не было времени разбираться с подобными пустяками: пока погода не переменилась и опять не набрали силу ветра, нужно было постараться пройти как можно большую часть пути.

Пустыня была преисполнена покоя и безмятежности. Крупные, похожие на пух белых птиц, снежинки сверкали в лучах солнца, переливаясь всеми цветами радуги и раскрашивая все вокруг удивительными оттенками, сплетенными в причудливый узор кружев. Ветер дремал, лишь лениво ворочаясь с бока на бок да протяжно зевая, отчего снег колыхался тихими, задумчивыми волнами. Легкий, преисполненный наивной радости воздух был мягок и нежен. Он не жег, не старался пронзить насквозь своим холодом, а касался щек прохладой утреннего луча или задорно щекотал нос запахом лаванды.

Опытные караванщики считали и два таких дня подряд подарком судьбы, а тут…

Минуло почти две недели, а вокруг царила все то же магия покоя и счастья.

Люди суеверны. Особенно в маленьком караване посреди бескрайних снегов. Они склонны во всем видеть знак: если беда – значит, боги чем-то недовольны, коли удача – наоборот. Так что, если первые дни чужак казался нарушителем спокойствия, и многие считали: Метели не понравится, что жертву вырвали из ее объятий, то теперь все не просто поверили, что совершили богоугодное дело, приняв незнакомца, раз небожители награждают их удачей, но и сочли гостя своего рода оберегом, чье присутствие способно защитить караван.

Раньше чужака сторонились, теперь же, наоборот, искали повода заглянуть к нему в повозку, заговорить. Но тот, казалось, сам стремился к одиночеству. Единственно кого раненый всегда был рад видеть, это Мати. Она прибегала к нему утром, с первыми лучами солнца, принося еду. Девочка привыкла завтракать с чужаком. Рядом с ним даже самая обычная пища – лепешки да каша – казались ей восхитительным лакомством.

Он смеялся: – Тому виной твоя фантазия, малыш.

Незнакомец упорно не называл ее Мати, но девочка не обижалась, когда обычные слова в его устах приобретали неповторимое звучание и имели, казалось, большую власть, чем священное имя.

Мати страшно хотелось расспросить его обо всем: о мире сказки, из которого он пришел, о драконе, принесшем его в снежную пустыню, о том, что случилось, что заставило их отправиться в путь. Однако время шло, а она так и не решилась задать ни одного вопроса, словно что-то непонятное, необъяснимое удерживало ее.

Может быть, это была грусть в глубоких, печальных глазах незнакомца или что-то еще. Сам же чужак не обмолвился ни словом, будто ничего и не было вовсе. Но в этом молчании была не скрытность, нет, нечто другое… Как если бы он опасался, что подобное знание может стать угрозой, не столько ему, сколько тем, кто был с ним рядом…

– Метель обращается с нами, как с лучшими друзьями и самыми желанными гостями, – пробормотал Атен, склонившись над картой.

– Успокойся, старина. И наслаждайся отличной погодой, пока вьюга снова не смешала небо с землей, – произнес Евсей.

– Ветер не заметает наших следов, – продолжал бурчать тот. – Они открыты взгляду любого…

Лис понял его опасения, но возразил:

– Здесь не может быть снежных разбойников. Мы уже слишком далеко ушли от города.

– От какого? – не унимался хозяин каравана. – Первого или второго? Разбойники могли кружить возле погибшего оазиса, а потом, когда того не стало, уйти вперед, в поисках другого пристанища.

– Они не дураки, Атен, и отлично понимали: долгий переход им не по силам.

Надежнее было пойти в другую сторону…

– Разбойники не выбирают дорог. Они идут туда, куда их гонит ветер.

– Падальщики, они нападают только на слабую, раненую добычу. Наш караван им не по зубам.

– Банда могла пополнить свои ряды за счет молодых, крепких горожан, готовых на все ради того, чтобы выжить. Если так, она сейчас столь огромна и голодна, что способна на все. А ее вожаки достаточно умны, чтобы понимать: захват каравана – их единственный шанс продлить свое существование…

– Мы…

– Хватит! – вдруг прервал их спор Евсей. Его лицо побледнело, щека нервно дернулась. – Вы что, хотите накликать беду? Или забыли, что нельзя поминать разбойников в пустыне, что это предвещает нападение? Они всегда появляются, когда о них говорят, словно слова притягивают их, как запах крови влечет хищников.

Мужчины замолчали. Опустив головы на грудь и стараясь не глядеть друг на друга, они сидели какое-то время в тишине.

– И все же, – вновь заговорил Атен. – На эту ночь мы разобьем лагерь и выставим усиленный дозор.

– Люди начнут волноваться…

– Ну и что? Или, по-твоему, лучше лицом опасности оказаться не способными защищаться?…

У хозяина каравана слова не расходились с делами, а дела вершились быстро, не откладываемые на потом. Отдав краткие, рубленные команды, он поспешил забрать дочь из повозки чужака, куда, как он видел, та побежала под вечер.

Незнакомец сидел, опершись спиной о набитые сухими травами подушки. Его раны стали заживать, и на исхудавшее лицо лег слабый румянец. В руках он держал свиток и что-то читал свернувшейся рядом в клубок девочке. Его нашептывавший, проникавший, как ветер, в сердце, душу голос оживлял слова, делая скрытые за ними образы яркими, осязаемыми, понятными.

Увидев Атена, он умолк и девочка, словно очнувшись ото сна, приподнялась, повернулась к отцу. К своему удивлению, караванщик заметил, что в повозке еще и группка ребятишек помладше. Притихшие и испуганно сжавшиеся под суровым взглядом хозяина каравана, словно считая себя в чем-то провинившимися перед ним, они сидели в сторонке, ближе к месту возницы – там, где было теплее и безопаснее.

– Папа? – удивленно мигая, Мати смотрела на него открыв рот. Девочка по-своему поняла его появление: – Ты пришел послушать сказку?

– Нет. Пойдем со мной, дочка. Ты не можешь здесь оставаться.

– Торговец, – заговорил чужак, прочитавший беспокойство в глазах Атена. – Неужели ты думаешь, что я способен причинить зло детям? – в его голосе не было вызова, лишь грусть и готовность услышать в ответ новые обвинения.

– Тебе, наверное, многое пришлось пережить… Я вовсе не хотел оскорбить тебя недоверием. Но я пришел за дочерью. Иди же ко мне, Мати.

– Почему?! – та была готова расплакаться от обиды. – Я хочу дослушать сказку!

– Мати! – он повысил голос, что делал крайне редко, но сейчас у него не было времени спорить с малышкой. И та вынуждена была подчиниться. Бросив грустный, извинявшийся взгляд на чужака, она скользнула к пологу.

После ухода девочки тот какое-то сидел молча, сосредоточенно что-то обдумывая.

Детишки, вздохнув, потянулись к выходу, но их остановило появление Лиса. Бросив на малышей быстрый, настороженный взгляд, караванщик произнес:

– Раз вы здесь – сидите тихо! Чтобы вас не было ни видно, ни слышно! – потом он повернулся к чужаку: – Я сам удивляюсь тому, что делаю, но я готов доверить тебе жизнь детей. Не подведи меня.

– Что происходит? – впервые за все время, проведенное в караване, незнакомец задавал вопрос. Он насторожился, глаза сощурились.

Лис недовольно поморщился – у него не было ни времени, ни желания что-либо объяснять – и, все же, вопрос чужака заставил его остановиться. Пристально взглянув на него, караванщик произнес: – Видать, мы накликали беду: на горизонте показались разбойники пустыни.

– Девочка…

– С Мати все будет в порядке – она с отцом… Береги детей, – В последнее мгновение, перед тем, как уйти, он вытащил из ножен меч, положил его рядом с раненым: – Вот… На всякий случай, – и исчез.

Малыши захныкали, кто-то уже звал маму, но мягкий шепот чужака успокоил их:

– Не бойтесь. Тихи. Тихо. Все будет в порядке. Я не дам вас в обиду… Двигайтесь ко мне поближе. Вот так… А теперь скажите, кто такие разбойники пустыни?

Дети, едва услышав его вопрос, забыли о своем страхе. Они были слишком удивлены тем, что взрослый не знает этого.

– Злые люди, – с готовностью ответил один из мальчиков. – Они грабят, убивают. И ничего не боятся.

– Так уж и ничего?

Ребятишки переглянулись, радостно закачали головами:

– Метель! Ее боятся все!

Улыбка скользнула по губам чужака:

– Что ж, тогда давайте попросим ее помочь нам.

– Но как?

– Так же, как вы просите у мам сладости, – улыбнулся тот.

– И она услышит нас? – малыши смотрели на него все еще с недоверием, но сквозь эти сомнения уже виднелось предвкушение чего-то особенного, необычного.

– Конечно. Только нужно очень-очень захотеть…

Разбойников было много, очень много, наверное, это была самая большая банда, с которой приходилось встречаться каравану на своем пути. Если бы они навалились всей своей мощью, торговцам пришел бы конец. Но, едва повозок достигла первая волна, как подул дикий, безжалостный ветер. Подхватив снег, он воздвиг из него стену, каждая крупинка которой была острым ледяным осколком стекла, ранившим лица, впивавшимся в глаза, хлеставшим руки.

Метель, восстав от долгого сна, выплеснула весь свой накопившийся гнев на разбойников, гоня их прочь от каравана, которому она открыто покровительствовала.

Тех же, кому удалось прорваться к повозкам, встречали караванщики, и в их груди было не меньше ярости и гнева…

Бой был недолог. Спустя какое-то время часть разбойников пала под мечами, другие же, видя, что преимущество на стороне противника, схватили первое, что им попалось под руки, и отпустили назад, в метель…

Едва с нападавшими было покончено, Лис бросился к повозке чужака, в которой оставил обоих своих сыновей. Его собственное жилище достаточно пострадало, чтобы он благодарил богов, надоумивших его оставить детей с незнакомцем.

Подбежав, он резко приподнял полог… И с облегчение вздохнул: малыши все так же сидели возле чужака и слушали сказку. В повозке, которой не коснулись ни враги, ни ветра, царил такой покой, что Лис сам чуть было не утонул в нем и очнулся лишь, увидев меч – напоминание об опасности, хотя оружие и лежало в стороне и было видно, что к нему не прикасались.

Тем временем рядом уже собрались другие родители, оставлявшие детей с чужаком. В первый миг их лица выглядели испуганными, но потом они расцветали в счастливых улыбках. Забирая своих чад, караванщики молча – взглядом, чуть заметным движением губ – благодарили раненого за то, что он позаботился об их детях, защитил от беды. Скоро в повозке остались лишь сыновья Лиса. Сзади незаметно подошла Лина. Волосы женщины были растрепаны, одежда испачкана. Увидев безмятежные детские личики, она улыбнулась, прижалась к мужу, а затем, спустя миг, обменявшись с супругом взглядами, проговорила, обращаясь к чужаку:

– Позволь малышам еще немного побыть у тебя. Нам потребуется некоторое время, чтобы привести свое жилище в порядок.

Незнакомец кивнул, потом промолвил:

– Караванщик, забери меч, он мне не понадобился.

– Пусть останется у тебя. Оружие – такая вещь, которая может пригодиться в любой момент… Спасибо за детей. Кажется, они даже не заметили того, как близко к нам подошла смерть.

– Все в порядке?

– Да… Сами боги встали на нашу защиту. Если бы не Метель… Так, конечно, еще предстоит подсчитать ущерб, но караван выстоял… Мы собираемся разбить шатер, – Лис решил, что чужак имеет право знать все, что происходит. – Нам с женой придется отлучиться. Ты уж прости, что бросаем на тебя сыновей…

– Ничего, мне не в тягость.

Когда родители ушли, малыши стали просить чужака рассказать им еще какую-нибудь сказку. Но тот отложил свиток в сторону и тихо, вполголоса, в такт ветру, запел, усыпляя детей… Его лицо оставалось спокойным, и только глаза выдавали волнение.

Он беспокоился за Мати, не чувствуя рядом тепла ее талисмана. Глядя на заснувших детишек, он пытался убедить себя, что с ней ничего не случилось – зачем разбойникам ребенок? Но они могли найти магический камень и забрать его…

Потом вернулась Лина. Она прятала глаза, не смея взглянуть ему в лицо, но он и так видел отражавшиеся в них страшную боль и скорбь. Он понял все без слов и решительно двинулся к пологу.

– Нет, не надо! – пыталась остановить его женщина. – Ты слишком слаб, раны еще не зажили… Ты не сможешь…

– Что с ней? Она жива? – голос был резок, слова- обрывки бумаги.

– Не знаю. Мати исчезла. Разбойники разграбили повозку, в которой она была.

Наверное, они унесли с собой и девочку…

Чужак уже сидел на краю повозки. Ветер трепал его черные волосы, серебря их снегом. Лина и заметить не успела, как он исчез. Ей показалось, что она лишь на мгновение закрыла глаза… А когда открыла, его уже не было рядом. Качая головой, она вздохнула, заглянула внутрь повозки, чтобы убедиться, что ее дети спят. А потом пришел Лис.

– Девочки нигде нет. Атен винит во всем себя… Но кто мог знать, что все так обернется? Евсей надеется, что она просто испугалась и спряталась где-нибудь.

– Молись, чтобы это было так: тогда еще есть шанс, что она жива… Бедная малышка: за что только на нее свалилось столько бед! Как подумаю, что могло произойти с нашими детьми, не оставь ты их здесь…- она беззвучно зарыдала, уткнувшись лицом в плечо мужа.

– Ты сказала ему?

– Да простят меня боги за то, что я так плачу ему за добро, но если кто и сможет найти Мати, то только он… …Атен любил свою дочь больше всего на свете. После смерти жены, Мати была всем, что у него осталось. В этой маленькой девочке он видел свое будущее, мечту о счастье…

Разбойники напали неожиданно, вернее, раньше, чем их ждали, и караван не успел перестроиться в круг, создавая линию защиты. Опасность была везде. И, все же, Атен был уверен, что привел дочь в самое защищенное место – командную повозку, вокруг которой, хранительницы святынь, встали дозорные, готовые биться насмерть…

– Сюда, – он втащил дочь внутрь, поспешно огляделся, оценивая, сколько осталось времени до начала штурма и, поняв, что совсем мало, поспешно добавил: – Спрячься под одеялом, замри. И, что бы ни случилось, не двигайся!

– Папа, мне страшно! – в ее глазах зажглись слезы. Они молили не бросать ее совсем одну перед лицом беды.

Атен быстро провел рукой по голове дочери, успокаивая:

– Ничего не бойся, милая. Я здесь, рядом, – ему так не хотелось уходить, но он не мог остаться: кому-то нужно было руководить обороной. Лишь одно его успокаивало: малышка в безопасности.

Он быстро огляделся вокруг, еще раз все проверяя. Его глаза сощурились, губы напряженно сжались. И, несмотря на то, что ему нужно было спешить, он на миг замер, снова глянул вокруг.

– Евсей, – подозвал он оказавшегося рядом брата. – Почему люди не принесли сюда малышей?

Желание укрыть детей в наиболее безопасном месте, каковой и казалась командная повозка, было понятным стремлением родителей. Так делали всегда, но в этот раз что-то изменилось.

Уже поднялся, зашипел, расправляя тяжелые крылья, ветер, затрубил, прочищая горло, пробуя силы и помощнику, склонившемуся почти к самому уху хозяина каравана, приходилось кричать, чтобы тот его услышал:

– Они решили оставить их с чужаком! Люди верят, что ему сопутствует удача, и надеются: он поделится ею с детьми.

– Нам всем везет! – перекрикивая ветер, бросил Атен.- Метель проснулась как раз вовремя! Она отсечет от нас основную волну разбойников! Если погода вновь не переменится, у нас есть шанс выстоять, – он выхватил из-за пазухи сигнальный рожок, задул в него, приказывая и предупреждая: – Всем привязаться! Будьте готовы! Впереди бой! – он бросил поспешный взгляд на командную повозку, затем, уже как-то полуосознанно – на плохо видную в поднявшемся снежном вихре, стоявшую поодаль, повозку чужака. Последняя казалась более уязвимой перед лицом опасности, но менять что-то, переводить детей было уже поздно.

– Будем надеяться на лучшее, – пробормотал он. – Боги, великие боги, помогите нам!

В первый миг, оставшись совсем одна в командной повозке, всего в шаге от ужасной беды, Мати испугалась. Она сжалась, прижалась к стенке, и, укрывшись с головой старой жесткой шкурой, замерла… Слезы, незаметно соскользнув с ее глаз, побежали по щекам, зубы застучали, пальцы нервно сжались, сердце же билось так сильно, что, казалось, готово выскочить из груди…

Разбойники… Они могли напасть в любой миг. Караван всегда шел в неотступном страхе перед ними. На памяти Мати было больше налетов, чем пальцев у нее на руках. Но это обычно оказывались небольшие банды. Иной раз их удавалось отогнать.

Бывало, разграбив две-три хозяйственные повозки, они уходили сами. Но это – не худшая из бед. Несколько раз пришлось выдержать довольно тяжелые бои, впрочем, только один из них был настолько опасен, что мог привести к гибели каравана. Это случилось много лет назад. Тогда и была убита мать Мати. Впрочем, девочка была слишком мала, чтобы помнить, что тогда произошло…

Но на этот раз… По чувству, охватившему вдруг ее, Мати поняла, что сейчас может случиться что-то настолько ужасное, что и представить страшно. И если боги не помогут, не заступятся, караван останется здесь, среди ветров снежной пустыни, навсегда, заснув вечным, одиноким сном…

Мати достала камень, сжала его плохо слушавшимися пальцами, замерла. Он казался теплым, нежным, живым, и дарил неровный свет, робкий, как пламя крохотной свечи…

А потом до нее донеслась песня просыпавшейся метели и в мелодии ветра Мати услышала приглушенный шепот незнакомца:

– Успокойся… Все будет хорошо… Я с тобой, и не позволю никому уничтожить караван…

Толи тепло камня, толи песня Метели разморили ее, глаза закрылись, и Мати незаметно для себя заснула.

Правда, сон этот, к несчастью, длился лишь несколько минут.

Ее разбудил страшный шум и присутствие совсем рядом чужих. Выглянув из своего укрытия, Мати увидела, как один из разбойников поспешно вытаскивал что-то из сундуков, ухмыляясь и причмокивая при виде своей добычи.

"Карты! – поняла Мати.- Без них караван погибнет!" – она готова была закричать, позвать на помощь, но тут другой разбойник, увидев девочку, грубо схватил ее, зажав жесткой, пропахшей дымом ладонью рот. Тяжелое дыхание обожгло затылок:

– Молчи, если не хочешь проститься с жизнью!

– Пора уходить, – упаковав добычу и бросив хищный взгляд вокруг, прорычал первый.

– Мы взяли то, что искали… Да прирежь ты ее! – он тоже заметил малышку и, казалось, был удивлен, что приятель так долго возится с какой-то девчонкой.

– Пусть поживет, – тот хищно оскалился. – Возможно, она – самое ценное, что есть в этом караване. Заберем ее с собой.

– Ты спятил, Шак!

– Нет, Бел: взгляни-ка на камень, висящий у нее на шее.

Разбойник приблизился, грубые пальцы тронули талисман:

– Он теплый… – было видно, что тот озабочен. – Такой же, как в городе, только совсем маленький… Но здесь, в караване? – он поморщился, недоверчиво взглянул на пленницу… – Ладно, – наконец, решил он. – Возьмем. Если что, убить всегда успеем.

Разбойник накрыл ее одеялом, крепко связал, а потом, словно тюк, перебросил через плечо. Было страшно, больно, противно висеть на остром костлявом плече, не имея возможности даже пошевелиться. Мати не могла ни вскрикнуть, зовя на помощь, ни дернуться, пытаясь вырваться…

А метель все усилилась, озверевший ветер выл, хлестал хвостом, будто плетью.

Словно пригоршни снега, он носил на своих крыльях крики, звон мечей и звучавший все тише и тише, затухая, зов рожка…

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем разбойники остановились.

– Хватит. Здесь уже безопасно. Они не станут преследовать нас в метели… – донесся до нее рык.

– Давай скорее доберемся до лагеря…

– Нет, подожди! Я не хочу выглядеть полным кретином на совете атаманов, притащив бесполезную девчонку.

– Она…

– Мы должны проверить. Брось ее и развяжи.

Снег смягчил удар, но боль и страх, как она ни крепилась, заставил Мати заплакать.

Потом разбойники раскатали одеяло.

Они стояли в пустыне, далеко от каравана, скрывшегося из виду. Взбесившийся ветер, сорвав шапку, подхватил ее, и, играя, словно мячом, погнал прочь. Ледяное мертвое дыхание Метели сжало хрупкое тельце в своих железных тисках, замораживая…

– Ну? – испытующе глядя на нее, заговорил разбойник. – Что же ты, носящая магический камень, не прибегаешь к помощи магии? Откуда он у тебя?

– Мне… его… подарили… – запинаясь, не в силах сдержать дрожь, испуганно прошептала девочка. – Я…-но разбойники уже потеряли к ней всякий интерес. Тот, которого звали Белом, криво усмехнулся и, повернувшись, зашагал прочь. Второй на миг задержался:

– Что мне с ней делать? прирезать? – окликнул он приятеля.

– Не трать времени зря, – донесся голос Бела. – Оставь ее. Мороз и снег сделают за тебя всю работу.

– И то верно… Как же я так опростоволосился? Эх, – он махнул рукой. – Вечно мне не везет, – он заспешил следом за приятелем.

Когда разбойники скрылись из виду, с ними ушел и страх. Даже холод больше не был безжалостно жестоким. Мати показалось, что стало теплее… Снег… Он виделся пухом, таким мягким, нежным… Хотелось лечь, закопаться в него и уснуть. Вот сейчас… Но камень, протестуя, вдруг больно ужалил ее, запылал… А потом сильные руки подняли ее с земли.

– Ты…- шепнула она.

– Тихо, малышка, молчи. Не трать силы… Сейчас, – чужак снял полушубок, укутал девочку.

Та вздрогнула от вдруг нахлынувшего пламени, попробовала вырваться:

– Мне больно!

– Потерпи, сейчас все пройдет, – камень пылал так, что снег стал таять, каплями воды сверкая на лице, пальцах.

Наконец, боль угасла. Мати смогла пошевелиться. Руки еще плохо слушались, но это вновь были ее руки, девочка уже чувствовала их.

– Как ты?

– Теперь хорошо, – она прижалась к нему, закрыла глаза. – Разбойники хотели меня убить, но почему-то не стали… Несли, несли… А потом бросили здесь. Но зачем? – она повернулась. – Ой, ты же замерзнешь! – она попыталась снять полушубок, вернуть его, но чужак остановил ее.

– Не надо. Мне тепло. Правда.

Девочка засомневалась, но потом поверила – снег, падая на него волосы, таят, едва касаясь их.

– Ты снова спасаешь меня… Но как? Ты ведь маг, да? Я никому – никому не скажу, даже отцу, только ответь!

– Да.

– Почему ты скрываешь это? Ведь все уважают и почитают магов. Они – Хранители!

– Я еще плохо знаю ваш мир. Там, откуда я пришел, все было по-другому… Мне не важно, что случится со мной, но я боюсь подвергнуть опасности тебя.

– Меня…? – удивилась она.

– В моем мире всех наделенных даром называли проклятыми, детьми мрака, слугами конца. Нас гнали ото всюду, когда видели, что мы используем дар – убивали. А тех немногих, кто помогал нам, бросали в тюрьмы, где они дожидались конца.

– Это ужасно! У нас все по-другому! И в сказках тоже!

– Наверное, я раньше жил в плохой сказке… Ладно, – он поставил ее на снежный наст. – Нам нужно возвращаться.

– Ты успокоишь ветер?

– Нет. Разбойники слишком близко. Я не хочу, чтобы они напали вновь.

– Разбойники! – вдруг вспомнив, воскликнула Мати.- У них карты! Их нужно вернуть!

Они – наши святыни…!- ее голос плакал, просил о помощи.

– Хорошо, – спустя мгновение, согласился чужак. – Укутайся получше и жди меня. Я быстро.

Он исчез за пологом снега. И вновь над миром воцарилась Метель, ее голос, ее дыхание, ее слуги – снежинки заполнили все вокруг, а ведь еще недавно она стояла послушной рабыней в стороне, не мешая разговору, ожидая, когда ей будет позволено вернуться…

Чужак не заставил девочку долго ждать. Мати не успела даже пожалеть о том, что осталась одна в пустыне, как он снова был рядом.

– Все, они у меня. Теперь – домой… Ты сможешь идти?

– Конечно! Я совсем отогрелась.

– Пошли?

– Да! – Мати взяла его за руку, крепко сжав ладонь маленькими, хрупкими пальцами, словно боясь, что ее спутник вдруг исчезнет.

Между тем ветер вновь притих, не смея мешать разговору людей.

– Странно, – прошептала девочка. – А почему метель всякий раз, когда ты рядом, умолкает? Обычно, если ветер поет, приходится кричать, иногда плохо слышен даже голос рожка, а тут…

– Помнишь, как говорил с тобой дракон?

– Мысленно…

– Для такой речи шум ветра не помеха… Вот так разговариваем и мы с тобой.

– Я и не знала… Здорово! Значит, я смогу делиться с тобой тайнами, не боясь, что кто-то подслушает? А с другими я смогу говорить мысленно?

– Только с теми, кто наделен даром.

– Магическим? Ясно… Скажи, а ты меня по мыслям находишь?

– Нет, – он рассмеялся. – Конечно, нет. Все куда проще. Твой камень помогает мне.

Он – словно маячок. Пока он с тобой, я найду тебя, где бы ты ни пряталась.

– Раз так, я буду беречь его, – она проверила, на месте ли талисман, пробежала по камню пальцами, поглаживая. – Я не хочу потерять тебя. Я хочу, чтобы мы всегда-всегда были вместе! …За то время, что их не было, караванщики успели поставить шатер. Да, было опасно оставаться на том самом месте, где на караван напали, но выхода не было: несколько повозок пострадали очень серьезно и нуждались в ремонте. Потом, люди надеялись, что Метель укроет их от чужаков, защитит, как делала это не раз: в такую погоду, когда было не видно даже собственных рук, вряд ли кто-то решится напасть вновь.

Кроме того… Кроме того, Атен лелеял робкую надежду, что Мати жива, что чужак отыщет ее, приведет… Для этого должно было произойти чудо, ибо даже все мужчины каравана были бы не в силах отбить девочку у разбойников живой, но хозяин верил в невозможное. Ему просто больше ничего не оставалось.

Боги, он готов был убить себя за то, что не оставил дочь там, где она была, что потащил ее навстречу беде. А ведь, доверься он чужаку, ничего бы не случилось.

Он сидел в повозке, перебирая дочкины книжки и игрушки, не спуская с них невидящего взгляда ослепленных слезами глаз…

– Атен, она здесь! – словно издалека долетел до него голос Евсея.

Но, не в силах сразу понять смысла вести, тот не сдвинулся с места.

– Идем, сам увидишь, – брат силой вытащил его из повозки.

Чужак, продолжая держать Мати за руку, стоял чуть в стороне.

Вокруг них уже собралась толпа. Караванщики улыбались, подбадривая девочку, кивали, благодаря, ее спасителю.

Увидев дочь, Атен словно очнулся ото сна. Он растолкал всех, пробился к Мати, упал перед ней на колени, прижал к груди.

– Доченька, родная, ты жива…!

– Что со мной может случиться, – устало улыбнулась та, – когда сама Матушка Метель покровительствует мне, а Шамаш хранит от бед?

– Торговец, – услышал он глуховатый голос чужака. – Ты бы поручил женщинам растереть малышку, напоить горячим. Ей несладко пришлось. Как бы не заболела…

Атен огляделся по сторонам. Он знал, что нужно поступить именно так, как советует незнакомец, и сделать как можно скорее, но… Его все еще не отпускало оцепенение, навалившееся на него после пропажи дочки. Руки, язык, сознание, – все было каким-то чужим, непослушным…

– Я все сделаю, – вперед вышла Лина, забрала девочку. – Пойдем, лапочка. Тебе уже давным-давно пора спать…

– Но папа…

– Он придет попозже, посидит с тобой, ведь так? – она взглянула на хозяина каравана и тот покорно выпустил дочь их объятий, встал и поспешно промолвил:

– Да, милая, ступай с Линой. А я скоро приду.

– Я не хочу пить лекарства, – скорчив мордашку, она повернулась к чужаку. – Скажи им, Шамаш!

Но тот качнул головой:

– Так надо, малыш.

И, тяжело вздохнув, вынужденная подчиниться, девочка пошла вслед за Линой.

– Спасибо, – Атен протянул чужаку руку. Тот принял ее с некоторым, едва заметным колебанием, крепко пожал, но не ладонь, выше, у локтя. – Ты снова спас Мати. Я в вечном долгу перед тобой.

– Ты ничего не должен мне, торговец. Если бы не девочка, меня бы не было среди живых. Моя жизнь принадлежит ей.

– Мати назвала тебя Шамашем… – к ним подошел Евсей.

– Я отказался от своего прежнего имени. Чем плохо то, что дала мне малышка? – он пристально смотрел на караванщика.

– Ты не знаешь, что оно обозначает? – Атен был не просто удивлен – озадачен.

– Нет, – спокойно ответил чужак.

Караванщики переглянулись.

– Откуда же ты пришел, из-за каких границ мироздания…

– Издалека.

– В наших легендах, нашей религии, – проговорил Евсей, – так зовут бога солнца, господина света и тепла, супруга госпожи Айи – матушки Метелицы. Когда-то давно, пока Он правил миром, повсюду на земле было тепло. Господин Шамаш возводил для людей города, дарил им силу и мудрость… Богиня снегов всем сердцем любила Своего мужа и во всем Ему подчинялась. Она почти никогда не покидала Своих лунных владений, где, в Ледяном дворце, ждала, когда, с закатом, супруг вернется к Ней… Но у господина Шамаша были враги. Самый жестокий и могущественный среди них, Губитель, однажды подкараулил Его у горизонта и ранил своим отравленным кинжалом. Яд не мог убить великого бога, но он поразил Его тяжелой болезнью, затуманил сознание, лишил сил… С тех пор богиня снегов неотступно следует за своим супругов во время Его странствий, боясь, что однажды Он не сможет вернуться назад, потерявшись в пути… Господин Шамаш – самый почитаемый бог, повелитель небес. Вряд ли в мире найдется второй человек, носящий имя, которое очень трудно заслужить. Однако раз Мати назвала тебя так, мы не станем возражать.

– Мы рады, что ты с нами, Шамаш,- улыбнулся Атен.

– Спасибо… А теперь извините, я устал, – он двинулся к своей повозке, но затем, словно забыв что-то, остановился, протянул хозяину каравана сумку. – Возьми.

Малышка сказала, это имеет для вас какое-то особое значение, – и, сильно хромая, он побрел прочь.

Глядя ему вослед, Атен не до конца еще сознавая, что он делает и зачем, раскрыл сумку. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть, застыть ледяным изваянием с расширенными от удивления глазами и приоткрытым ртом.

– Что там? – спросил Лис.

– Карты, – прошептал тот, с трудом шевеля не желавшими слушаться губами. – Похищенные разбойниками священные карты. Он вернул их!

– Вы ничего не говорили о пропаже…- начал было Евсей, холодея от ужаса. – Что бы случилось с караваном, если б они потерялись…- он нервно дернул плечами.

– Поэтому мы и молчали, – хмуро бросил Лис, забирая святыни из рук Атена. – Люди слишком верят в легенды, чтобы не впасть в отчаяние от подобного известия, раз уж даже ты, видя, что они вернулись, что с ними все в порядке, побелел как снег…

Нужно поскорее убрать их на место, – он заспешил к командной повозке.

– Шамаш, – тихо прошептал Евсей. – Да, надо признать, Мати нашла имя, достойное его… О чем ты задумался, Атен?

– Мы все равно стоим… Нужно будет приготовить все к обряду. Он окажет нам огромную честь, став одним из нас… Может быть, это что-то даст и ему… Во всяком случае, возможно, он почувствует, поймет, что больше не одинок… Мне бы хотелось так многое для него сделать, но, увы, я могу лишь это – принять его в караван, предложить свою дружбу… Если, конечно, он согласится…

– Не сомневайся, он с радостью примет твой дар. Я не в силах разобраться в душе этого странного человека, но кое-что сумел понять: семья, друзья для него значат больше, чем все города земли.

– Пойду, скажу ему, – Атен направился к повозке Шамаша.

Евсей какое-то время смотрел ему вослед, качая головой. На его памяти не было случая, чтобы хозяин каравана так спешил с приемом чужака. Обычно проходили годы, прежде чем пришелец добивался чести равноправия. Но прежде они не встречали никого подобного Шамашу. И караванщик не сомневался, что ни один человек не выступит против, наоборот, все будут только рады -Разреши? – Атен приподнял полог и, поймав молчаливый кивок неподвижно сидевшего в стороне Шамаша, поспешно забрался в повозку. – Я хочу поговорить с тобой… – хозяин каравана умолк, заметив матовую бледность, покрывавшую лицо чужака и вспомнив, что тот не успел еще оправиться от ран. – Мне позвать лекаря? – обеспокоено спросил он.

– Нет. Ты что-то хотел мне сказать?

– Я понимаю, ты идешь с караваном всего две недели и еще не успел как следует узнать нас, нашу жизнь, и, все же… Ты говорил, что отказался от прошлого. Ты не думал о том, чтобы принять наше будущее, стать одним из нас?

Чужак опустил голову. На лицо его набежала тень.

– Я не хотел обидеть тебя…- пробормотал хозяин каравана. Он выглядел взволнованным, боясь, что, не зная обычаев чужака, правил его края, судя по всему, совершенно не похожего на мир снежной пустыни, сделал, сказал что-то не так.

Шамаш поднял глаза. Они были печальны, но в них не было осуждения, скорее, сомнение. Слабая улыбка тронула обветренные губы, и чужак тихо произнес:

– Ты готов принять меня в свою семью, оказывая наивысшую честь и доверие, которые только возможны в мире. Но ведь ты совсем ничего обо мне не знаешь.

– Ты дважды спас мою дочь, а сегодня, вернув карты, спас весь караван. Разве этого мало, чтобы судить о человеке? Зачем знать прошлое, когда его уже нет? В нашем мире не существует никого ужаснее разбойников. Но после всего, что ты для нас сделал, люди простят тебя, даже если когда-то ты был один из наших злейших врагов.

– Семья, дружба… Они основаны на открытости и доверии… – он снова на миг замолчал, качнул головой. – Тебе следовало бы узнать все, прежде чем принимать решение.

– Ты разбойник? – прошептал Атен. Он не мог поверить в это. Такого просто не могло быть!

– Нет, – снова горькая улыбка. – Если бы все было так просто! Хотя, – задумчиво продолжал он, – возможно, так оно и есть и это я все усложняю… Торговец, я маг, но маг не вашего мира. Там, откуда я родом, подобных мне называли колдунами, – он умолк, ожидая, когда хозяин каравана поймет то, что было сказано.

Какое-то время его собеседник молчал: последнее слово, в которое чужак вкладывал особый смысл, было ему незнакомо.

– Ты хочешь сказать, – Атен говорил медленно, осторожно, словно крадучись, – что наделен магическим даром, но не являешься Хранителем?

Хозяин каравана замер, не зная, что ему делать, что говорить. Волна мыслей, чувств захлестнула его с головой…

Он не был готов поверить в подобное. Это казалось абсолютно невозможным! Маги были величайшим сокровищем мира и никогда, что бы там ни происходило, не покидали пределов города…! Однако у него не было причины сомневаться в правдивости слов чужака, которому не было никакого смысла лгать сейчас… К тому же, только что-то подобное могло объяснить все странности, что начали происходить с караваном с момента появления в нем незнакомца: и почему природа благоприятствовала странникам, и почему он спасал тогда, когда другим это было не под силу…

"С одной стороны, – успокаивал себя хозяин каравана, – слава богам, он не разбойник… Раз небожители не преследуют его в своем гневе, а, наоборот, помогают, значит, он ни в чем не провинился перед Ними… Но Хранитель, оказавшийся в снегах пустыни…" И еще… Да, для каравана было бы великой честью принять наделенного магическим даром, вот только… было ли у него на это право?

С каждым мигом у Атена появлялось все больше и больше вопросов, на которые он, сколько ни пытался, не мог найти ответ.

– Спрашивай. Я расскажу обо всем, что ты хочешь узнать, – видя это, проговорил Шамаш.

– Не надо, – с трудом сдерживая любопытство, качнул головой Атен. – Думаю, твоя жизнь была не сладкой, раз ты избегаешь вспоминать о прошлом. Пусть все минувшее остается позади, нечего возвращаться к тому, что способно лишь ранить… Может быть, потом, когда пройдет время, унося с собой боль… Сейчас же тебе нужно отдохнуть…И вот еще что: я все-таки позову лекаря. Тебе рано было вставать, раны могли открыться…- и он вылез из повозки, решив, что лишь время поможет ему во всем разобраться. А вот чего-чего, а времени у него будет достаточно…

Глава 3

Колдун сидел впереди повозки, на месте возницы, задумчиво глядя на заснеженную землю, в белизне которой, казалось, терялись не только все краски, но и слова, мысли, воспоминания, на скользивших над этим нескончаемым морем оленей, чем-то похожих на белые барашки волн, на людей – тех, которые, покинув свои повозки, брели с ними рядом. Глаза караванщиков внимательно, немного настороженно смотрели на окружающий мир, так, словно могли отыскать в этом бесконечном однообразии что-то особенное, будто пустыня была для них вовсе не неизменно безликой.

– Шамаш! – донесся до него звонкий детский голосок. Обернувшись, он увидел Мати.

Девочке пришлось приложить немало сил, чтобы забраться на облучок без посторонней помощи, но ей это удалось и ее разрумянившееся на холоде лицо сияло радостью. – Насилу отыскала! – дыхание паром срывалось с ее губ и казалось, что даже слова были готовы покрыться тонкой коркой льда, превратившись в снежинки.

– Возвращайся в повозку, малыш, здесь холодно.

– Не хочу! – она упрямо сжала губы, приготовившись выслушать все, что взрослый ей скажет, но все равно поступить по-своему. – И, потом, ты ведь не дашь мне замерзнуть, – в ее устремленных на мага глазах, играли, переливаясь, задорные огоньки.

Шамаш не оставалось ничего, как кивнуть. Он прекрасно понимал, что должен быть построже с девочкой, не позволять ей командовать собой, но разве он мог? Вот и сейчас улыбка коснулась его губ. И ведь маленькая проказница отлично понимала: что бы она ни сотворила, он не станет на нее сердиться, просто не сможет… Чем она и пользовалась всякий раз, несмотря на ворчание отца, недовольного, что Шамаш ее балует.

– Расскажи мне что-нибудь, – поерзав на жестком деревянном сидении, устраиваясь поудобнее, попросила она. – О другой земле, той, из которой пришел ты, – ее взгляд следил за снежинками, падавшими на меховые рукавички. Она рассматривала их, любовалась, словно в этих чудесных узорах-кружевах скрывались тайны далеких звезд.

– Боги создали бесконечное множество миров. Все они чем-то похожи друг на друга как дети одних родителей, и, все же, каждый – нечто особенное, неповторимое.

Представь себе землю, не разделенную на снежную пустыню и зеленые оазисы, где время каждым днем, каждым месяцем вносит изменения в ее лик. И еще недавно спавшие под белым одеялом снегов леса и поля пробуждаются ото сна, зеленеют, делясь с людьми своими цветами и плодами, а потом, с приходом поры холодов, вновь засыпают, но не навечно, а лишь на время…

– Как в мире легенд, где Метелица правит не одна, а делит свою власть с мужем, повелителем небес… – девочка подняла голову вверх, взглянув на большой красноватый шар, медленно, словно старик, ползший над землей. – И почему только другие боги позволили Губителю так тяжело Его ранить, лишая всех сил? А люди? В чем провинились перед Ними мы? Мы ведь ничего плохого не сделали…

– Я не знаю, малыш. Возможно, и люди, и боги тут ни при чем. Просто ваше солнце устало. И земля постепенно стала терять тепло.

– В легендах говорится, что однажды придет время, когда все города исчезнут, люди уснут и останется только Метель… – она зябко поежилась, словно от произнесенных ею слов вдруг повеяло таким холодом, что его не мог развеять даже наделенный магическим даром. Мати знала: есть вещи, которые не изменить. С ними нужно смириться как с тем, что она родилась в реальном мире, а не в сказочном.

Почему же ее душа всякий раз трепетала, упрямо не желая думать о том, что произойдет? А, может, все-таки нет? Ведь легенды, боги оставляли робкую, едва теплившуюся надежду. – Но потом вечность закончится. Бог солнце выздоровеет и согреет землю, пробуждая всех от вечного сна. И все будет хорошо… – но эта светлая мысль почему-то не принесла с собой радости. Прикусив на миг губу, девочка лишь вздохнула, а затем, сама не зная почему, пробормотала под нос: – Папа, наверно, уже бы раз десять перебил меня, словно я говорю какие-то глупости.

Он всегда так злится, когда я завожу подобные разговоры…

– Не обижайся на него. У хозяина каравана слишком много забот о нынешнем дне.

– Но сам-то он только и говорит, что о будущем! – обиженно насупилась она. – Па просто считает, что я не доросла до того, чтобы думать о таких вещах, что сейчас я должна просто верить… – она замолчала, с носом забравшись под воротник шубки, согреваясь от холода мыслей, не снежной пустыни.

– В вере нет ничего плохого. Она способна помочь в миг, когда больше не на что надеяться. Она – та веревка, за которую человек хватается в метель. И не важно, где мечется обезумевший ветер – в сердце, душе, или окружающем мире.

– Наверно, – сквозь одежду ее голос звучал глухо. – Может быть, все дело в том, что я еще маленькая и, поэтому, вера у мена тоже маленькая, не настоящая…

– И это говоришь мне ты, чье сердце живет сказкой больше, чем реальным миром!

Девочка удивленно взглянула на него… И тихо рассмеялась. Ей вдруг показались такими забавными все ее страхи. Ведь, что бы ни случилось, ей всегда было куда скрыться – на луну своей мечты.

– Шамаш, – выбравшись из воротника и поспешно смахнув капельки воды с подбородка, вновь заговорила она, и на этот раз в ее голосе не звучала грусть, лишь любопытство, – почему ты отвечаешь на все мои вопросы, даже те, которые потом мне самой кажутся такими глупыми?

– Потом, однако, не в тот миг, когда ты их задаешь.

– Да, но…

– Не спросив, ты будешь продолжать думать, что не знаешь чего-то важного, того, что может понадобиться тебе уже через миг.

– И все дело только в этом? – Мати глядела на него, сощурившись, с подозрением.

Сама не зная почему, она была уверена, что есть что-то еще… Что-то, от чего веяло необычностью сказки.

– Нет, – вынужден был признать Шамаш. – Еще в том, кто я. Колдун не может уклоняться от вопросов, кто бы их ни задавал: малый ребенок или седой старик. Он должен отвечать, говоря при этом только правду.

– Так было в твоем мире? У нас Хранитель делает все, что захочет. Почему ты не можешь забыть о прежних законах?

– Я привык к ним.

– Но ведь ты отказался от прежнего мира.

– Я пытался, думая, что так будет лучше. Однако… – он вздохнул, качнув головой.

– Но у тебя не получилось?

– Это оказалось сильнее меня.

– Значит, так нужно… Скажи лучше, – видя, что этот разговор стал причинять собеседнику боль, она поспешила перейти на другую сторону тропы: – И ты ни разу в жизни не говорил неправду?

– Ни разу.

– Такого не может быть! Нет, я не врунишка, но порой так хочется поддеть кого-нибудь, посмеяться… А когда ты был маленьким, ты поступал так же?

– Конечно. У меня был очень строгий наставник.

– А родители?

– Я их почти не помню. Они умерли, когда мне было года три.

– А что с ними случилось?

– Их убили…

– Убили? А кто? Почему?… Нет, нет, не отвечай, не надо! Тебе, должно быть, очень больно об этом вспоминать, как мне о смерти мамы… Я помню, ты говорил: в том, другом мире люди не любили магов… Значит, ты тоже сирота, как и я…?

Даже хуже. Ведь у меня есть па… Шамаш, вот ты маг… Ты когда-нибудь пробовал вернуть родителей? Можно было бы пойти за ними во владения Метелицы, в ее ледяной замок и попытаться разбудить…

– Нет. У нас не было снежной пустыни, и Метелицы не было.

– Но как же тогда? Что случалось с теми, кто умирал?

– Жизнь – это дорога. Рождение – начало пути, смерть – конец той его части, что идет по просторам земли, шаг через пропасть, на другом конце которой начинается вечная, звездная дорога, ведущая меж созвездий по пути мечты.

– Здорово! – она вздохнула. – Я бы тоже лучше ушла куда-нибудь, вместо того, чтобы спать вечным сном, ожидая, что, может быть, придет тот день, когда меня разбудят…

– Все будет так, как ты захочешь. Смерть – великий чудотворец. Она исполняет самые заветные желания, нужно только не бояться ее.

– Да, – она вздохнув.

– Ты загрустила.

– Я… Ну, я просто подумала… А как же моя мама? Я знаю, что увижу ее в последнем сне, а вот встречу ли на этой дороге?

– Все будет так, как ты захочешь, – повторил колдун. Он хотел сказать что-то еще, но…

– Вот ты где! – загромыхал совсем рядом голос Атена. Девочка не успела опомниться, как сильные руки отца подхватили ее и спустили вниз, на землю. – Ну-ка беги в тепло!

– Но папа!

– Марш, я сказал! – прикрикнул на нее караванщик, и девочке ничего не оставалось, как подчиниться. Скорчив недовольную рожицу и что-то бормоча себе под нос, она побрела к своей повозке.

Проводив ее взглядом, Атен повернулся к магу.

– Извини, что я прервал ваш разговор, – в какой уж раз, поддавшись первому чувству в своих поступках, а потом, ощутив запоздалую вину, хозяин каравана просил прощения у Шамаша, которого это удивляло нисколько не меньше, чем трепетное, благоговейное отношение к нему всех вокруг. – В ожидании ночи в пустыни становится особенно холодно… И, потом, уже поздно, Мати пора спать.

Прости…

– За что? Она твое дитя. Тебе ли не знать, что будет для нее наилучшим, – промолвил колдун. Он подвинулся, жестом предлагая караванщику подняться на облучок, но тот только отрицательно качнул головой.

– Здесь опасный участок, нужно внимательнее следить за дорогой, – он оправдывался за отказ.

Какое-то время колдун молча смотрел на него сверху вниз, а затем тихо промолвил:

– Если так, может быть, следует остановиться? Вы не разбивали шатер уже два месяца. И люди, и животные устали от долгой однообразной череды дней, похожих друг на друга как снежинки из шали Метелицы. Им нужно отдохнуть.

– До города еще далеко. Мы не можем тратить время, благоприятное для пути, на отдых. Погода может испортиться…

– Я позабочусь о том, чтобы этого не случилось. И мне ничего не стоит согреть воздух внутри шатра, так что вам не придется тратить на это огненную воду.

– Нам действительно будет лучше дать всем отдохнуть, – к хозяину каравана подошел Евсей. – Я не припомню, чтобы когда-нибудь мы шли без остановок столько времени…

Атен оглянулся на шагавших чуть позади караванщиков, старавшихся не упустить ни одного слова из разговора хозяев каравана. Увидев мольбу в их покрасневших от усталости глазах, он кивнул, соглашаясь. В конце концов, за последнее время они одолели куда больший отрезок пути, чем планировали. В запасе оставалось достаточно времени. И, потом, ведь у наделенного магическим даром могли быть и какие-то свои причины говорить об остановке.

Минуло всего ничего с тех пор, как они приняли мага в свою семью, но Атену казалось, что Шамаш шел с караваном целую вечность…

"Да, к хорошему быстро привыкаешь. А ведь если бы Мати тогда не убежала… – вздохнув, караванщик качнул головой. Воспоминание о случившемся несло в себе двойственные чувства. С одной стороны, он был благодарен богам за Их милость, за все, чем Они одарила его, но, с другой, всякий раз слишком ясно представлял себе, как все могло обернуться, если бы… Его сердце сжималось от резкой боли. – Если бы боги не помогли найти Мати в снегах, если бы она не упросила взять его… Кто же знал тогда, кто мог знать…" -он снова вздохнул.

Порой, в душе, он страшно корил себя за то, что был так жесток с чужаком в те, самые первые дни…

"Ничего, – ему приходилось успокаивать себя. – Хвала богам, у меня есть возможность исправить ошибки, сделать все, чтобы Шамаш понял и простил…" И хотя маг никогда ни о чем не просил, Атен считал, что обязан постоянно что-то делать для Хранителя. Караванщик впервые сталкивался с такой бескорыстностью и не мог не искать способ отблагодарить.

Когда шатер был установлен, и люди стали готовиться ко сну, Атен решил воспользоваться временем покоя и относительной безопасности и показать магу древние священные свитки. Он надеялся, что карты, составленные на заре времен и изображавшие мир таким, каким он был давным-давно, когда перемены только начали изменять лик земли, позволят Шамашу хотя бы в памяти вернуться назад, вспомнить то теплое, дорогое, что было у него в прошлом, найти тонкую нить, которая связывала бы его время с жизнью каравана.

Но взгляд наделенного магическим даром лишь скользнул по многоцветному полотну.

Да, в его глазах было сочувствие – но и только. Ни горечи потери, ни боли, ни скорби, ни тоски по тому, что потеряно безвозвратно.

И Атен, украдкой, поглядывая на него, терялся в догадках: как такое возможно?

Человек не способен столь надежно подчинять себе свои чувства. "Если бы он увидел на карте след того, что некогда было его домом, он не отвел бы взгляд с такой легкостью, – караванщик был убежден в этом. – Я не смог бы так… Никто бы не смог".

Нет, по-видимому, Шамаш не знал и ушедшего мира. Все: и древние города, и минувшие дороги, – было ему чужим. Но из каких же тогда глубин прошлого он пришел? Неужели земля много древнее, чем о ней говорят сказки и легенды? Или она действительно не одна и, как и у людей, у нее есть братья и сестры, наделенные собственной судьбой, идущие своей собственной дорогой?

– Тяжело жить на краю гибели, – вывел его из размышлений на грани между явью и дремой тихий голос мага. Шамаш, бережно сворачивая карты, пристально смотрел на караванщика.

– Что поделаешь… – качнув головой, тяжело вздохнул Атен. – Сколько я себя помню, мы постоянно живем одним днем, одним поколением, стараясь не думать о том, что случится с нашими детьми, что мы оставим им в наследство.

– Всегда есть в кого верить, на что надеяться и о чем мечтать, – Шамаш грустно улыбнулся, вспомнив недавний разговор с Мати. Возможно, этим двоим, – отцу и дочери, было так трудно найти общий язык именно потому, что они было очень похожи друг на друга, но, несмотря на это, упрямо видели лишь различия…

Какое-то время они сидели в тишине.

Атен думал о своих предчувствиях и опасениях. Ему давно хотелось поговорить с Хранителем о Мати. И вот сейчас, казалось, выдался случай как раз для такого разговора…

Но хозяин каравана так и не решился спросить, выбрав неведенье, пусть и томительное, однако, все же, не столь невыносимо жестокое, какой может быть только искренняя правда.

Колдун тоже молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Казалось, что его большие черные глаза пронзали огненным взглядом пространство и время, вспоминая что-то, отделенное от него навсегда непреодолимой гранью, установленной богами.

– Ты тоскуешь по семье? – караванщик и сам не заметил, как слова сорвались у него с губ. Он вовсе не хотел расспрашивать Хранителя о прошлом, зная по собственному опыту, сколь болезненными могут быть воспоминания о потерянном навеки. Но сказанного слова не заберешь назад. – Прости, – смутившись, пробормотал он.

– Все нормально, – Шамаш продолжал смотреть в пустоту, и хотя его лицо оставалось спокойным, караванщик заметил глубокую печаль у него в глазах. – Мне не больно вспоминать о том, что у меня было, ведь я отказался от этого по своей воле. Я знал, на что иду… И я благодарен богам за то, что они сохранили мне память, ибо это – все, что у меня осталось… Странно только, что она кажется такой чужой, бесчувственной, словно принадлежит кому-то другому… И в ней нет самого главного, что хотят знать разум, сердце, душа: не было ли все напрасно…

– Неужели ты сомневаешься?

– Да, ведь у меня нет возможности проверить, убедиться, что с теми, кого я должен был защитить, все в порядке, – опустив голову на грудь, он умолк.

– Странно, – в какой уж раз Шамаш удивлял караванщика. – У нас маг никогда не говорит о сомнениях, живущих в нем, он никогда не признается, что мог быть не прав, даже если это так…

– Возможно, в этом его сила, когда в ваших городах слишком многое зависит от Хранителя. Для вас он – полубог, которому и надлежит вести себя, словно так оно и есть. Я же – бродяга, странник, который никогда не сможет забыть об этом.

– Скажи… – Атен облизал вдруг пересохшие губы. "Если я не спрошу сейчас, то не сделаю этого никогда", – подумал он, заставляя себя успокоиться, собраться с силами… Сглотнув комок, подкативший к горлу, он продолжал: – Почему ты безропотно принимаешь то, что дала тебя судьба, идешь простым караванщиком, когда мог бы основать свой город, занять в нем положение, которого заслуживаешь по праву? Твоего дара недостаточно для этого или…

– Я знаю, каково отвечать за чужие жизни. Чем больше дар, тем больше власть, чем больше власть – тем больше ответственность.

– Но ты ведь не боишься ответственности?

– Нет. Страх тут ни при чем. Я просто не хочу.

– Никогда бы не поверил, если б мне сказали, что в мире есть человек, отказывающийся от трона Хранителя, – пораженный, прошептал Атен.

– Меня куда больше удивляет, что у вас находятся наделенные даром, готовые добровольно заточить себя в клетке, пусть даже золотой. Магический дар нуждается в испытании, в дороге. Только в пути он рождается, растет, крепнет… Без этого он угаснет, словно лишенный пищи огонь…

Шамаш умолк. Молчал и караванщик, не решаясь продолжать расспросы, которые вряд ли были способны приблизить его к исполнению надежд.

Атену показалось, что он начал понимать мага. И не только его. Богов тоже. А ведь до сих пор то, что Они бросили мага в снегах пустыни, казалось ему бессмысленно, даже безжалостно странным. Выходило же, что Они просто привели странника к подобным ему. Но если это так, караванщикам было не на что надеяться: стремление обрести свой город так и останется всего лишь мечтой…

"Что ж, – караванщик вздохнул. – На все воля богов. Мы должны благодарить их за то, что они дают, и не просить большего"…

Так он и сидел в тишине, глядя на свои шершавые, мозолистые ладони, словно пытаясь предсказать будущее по причудливо переплетавшимся линиям судьбу.

– Ладно, – когда молчание стало в тягость, Шамаш двинулся к пологу. – Уже поздно.

И тебе, и мне нужно отдохнуть, – и он ушел, оставив караванщика наедине со своими мыслями.

Тусклый свет практически выгоревшей лампы освещал похожее на пещеру чрево повозки – маленький мирок караванщика, то единственное, что в странствиях по бесконечным дорогам пустыни отделяло его от снежной пустыни, не позволяя упасть, утонуть в ее бесконечности, замерзнуть во власти холодного дурманящего дыхания.

В эту ночь вокруг царила тишина – редкая спутница каравана. Тяжелый купол шатра и прочные толстые шкуры повозок заглушали звуки. И казались такими далекими, словно пришедшими из иного мира, шелест снега, тяжелое, грустное дыхание одинокой пустыни да возгласы дозорных, похожие на обрывки слов, произнесенных на чужом, непонятном языке.

Поджав ноги и подперев рукой голову, на грани между явью и сном, Атен бездумно смотрел перед собой ничего не видевшим взглядом, не узнавая окружавшего его, словно он стал чужим.

Хозяин каравана был не в силах разобраться в своих чувствах. В этот миг более всего на свете ему хотелось покинуть повозку, стоявшую на грани, по одну из сторон которой царила снежная пустыня, по другую, в шатре, беззаботно спал караван. Вот только он никак не мог решить, куда ему идти…

– Атен! – вместе с порывом морозного, искрившегося осколками снега ветра, в повозку ворвался голос Евсея, приподнявшего внешний полог.

– Залезай скорее, не напускай холода, – недовольно проворчал хозяин каравана, не удостоив помощника даже взглядом.

– Почему не спишь? – тот снял посеребренную изморозью шапку, расстегнул полушубок и уже торопливо растирал шерстяным платком замерзшие щеки и нос. – Братишка, признаюсь, ты выглядишь неважно. Тебе стоит хоть немного отдохнуть, пока все спокойно.

– Появились предвестницы Метели? – голос караванщика звучал безразлично, как-то отрешенно, словно в этот миг он был слишком далек от мыслей о реальном мире и его обыденных забот. Да, он спрашивал. Но, при этом, не ждал ответа.

– Нет, ветер тих и робок, словно невеста накануне свадьбы, ночь ясна и пустыня от горизонта до горизонта лежит, как серебряная чеканная тарелка… – беззаботно ответил помощник.

– К чему было ставить шатер, когда погода позволяет каравану продолжать путь?

Люди забыли о том, что нужно экономить тепло… Маг совсем нас избаловал… – хмуро глядя куда-то в сторону, ворчал Атен. В его голосе не было ни осуждения, ни злости – лишь непонятная тоска, замешенная на глубокой, скрываемой вдали от чужих глаз, боли. – И зачем ты убедил меня согласиться…? – зевнув, Атен потер слипавшиеся глаза, тратя все силы на то, чтобы не позволить сознанию сбежать в представлявшийся таким сладостным и желанным мир сна.

Он недовольно поморщился, вынужденный признать, что действительно устал. И это несмотря на то, что последние месяцы были удивительно спокойными и безоблачными.

"Снежные боги!" – Атен затряс головой, стараясь сбросить наваждение и прервать казавшиеся бесполезными размышления. Наверно, ему действительно не следовало бороться с дремой. Он должен отдохнуть, пока опасности не приблизились к каравану. Ведь сколько их ждет в пути: снежные трещины, взбесившиеся ветра, тяжелые, слепящие снегопады, наконец, разбойники…

Хозяин каравана усмехнулся. Теперь он мог позволить себе это. С тех пор, как караванщики узнали, что пустыня привела к ним наделенного даром, многое изменилось. Люди и сами не заметили, как случилось, что страхи, которые совсем недавно заставляли замирать сердце, трепетать в постоянном напряжении, теперь казались какими-то призрачными, нереальными. Пусть они еще не успели совсем забыться, но их матовая дымка более не укрывала собой весь мир, затмевая свет солнца и очерняя костер луны. Пусть снежная пустыня, хотя она и стала добрее, не превратилась, будто в сказке, в зеленую равнину, и по-прежнему ночами случались трескучие морозы, от которых перехватывало дыхание и слезились глаза. Но в людях поселилась спокойная уверенность в том, что тепла всегда будет вдоволь. Не надо экономить огненную воду, боясь, что она закончится. Не надо дрожать от страха перед тем, что сломаются сложные, понятные лишь очень немногим механизмы, обогревавшие повозки, позволявшие возводить шатер. Ведь когда у каравана свой Хранитель, беды не посмеют приблизиться к нему.

– Что с тобой происходит? – от внимания Евсея не ускользнули все те чувства, которые промелькнули на лице брата.

– Ничего! – поспешно ответил Атен, достаточно резко, чтобы показать помощнику, что ему совсем не хочется говорить.

– Ты опять за свое? – тот осуждающе взглянул на брата. – Сколько раз повторять: не носи тяжкие мысли в груди, выпусти их на волю, и тебе станет легче. Расскажи.

Однажды ты признал, что я наделен некоторыми качествами служителя. Позволь же мне пусть ненадолго стать им теперь, когда в караване появился Хранитель.

Атен провел ладонью по лицу, словно сбрасывая паутину снежинок. Вздохнув, он спросил:

– Ты помнишь, что почувствовал, когда узнал, что Шамаш – маг, помнишь, каким воплем радости встретили люди известие о том, что с их караваном будет идти маг?

– Мне показалось, что сказка становится явью. Я долго не мог поверить, что такое возможно, что ты говоришь правду… В какой-то миг я даже испугался, что ты помешался, когда твое сознание не выдержало переживаний за дочь… А потом я уже с трудом убеждал себя, что мой разум не померк… Думаю, другие думали так же, просто одним удалось раньше справиться с сомнениями, другим – позже.

– Им кажется, что в тот день, перед лицом богов, маг принял на себя обет защищать караван от стихий, став его Хранителем, что теперь никакие беды не коснутся нас…

– Он и есть Хранитель. Не удивительно, что люди относятся к нему с таким благоговейным трепетом… – на миг ему показалось, что он понял, какие мысли, чувства мучают брата. – Тебе, должно быть, очень тяжело делить власть с чужаком, когда она столько лет принадлежала тебе одному…

– При чем здесь это? – караванщик поморщился. – Да пожелай он, я бы не раздумывал ни мгновения, я был бы только рад… Дело в ином… Шамаш не Хранитель… Он совсем другой. Неужели ты не видишь? В нем нет желания властвовать над телами и душами людей, стремления приказывать, решать за других… Он осознает, что ему дано куда больше, чем другим караванщикам, но старается скрыть свои способности…

– Показывая тем самым, что его дар не случаен, что он подчинен ему много лучше, чем большинству Хранителей, узнавших о нем лишь прикоснувшись к священному камню.

– Пусть всегда сохраняется грань, отделяющая Шамаша от остальных, но он не стремится устраниться, отдалиться от людей, от их повседневной жизни. Его умению понять других мог бы позавидовать умудренный опытом служитель, его искренность, чем-то сродни детской доверчивости, подкупает, как вера жреца. Хранитель считает любую физическую работу унизительной для себя. Шамаш же, наоборот, сам вызывается в дозор, ездит возницей, лечит животных, да что там, пару дней назад я вообще застал его за тем, что он ворочал тюки, перегружая продукты из складской повозки. И это едва оправившись от ран!…Я уже не говорю о том, сколько времени он проводит с малышами, рассказывая им сказки…

– Трудно передать словами, как родители благодарны ему… Дети прекратили болеть, стали много послушнее… Но я не понимаю, при чем здесь это? Хранитель всегда сам выбирает, какая работа ему ближе, какое дело ему по душе. Главное от этого не меняется.

– Боги ничего не делают просто так! Они не случайно привели Шамаша в пустыню, хоть знали, как нужен Хранитель в застывших на краю гибели городах! Должно быть, Они понимали, что Шамаш не смог бы стать Хранителем, что его магия иная… Евсей, ведь ему ничего не известно о наших городах…!

– Ты слышал, что говорят в караване? – несмотря на свою способность понимать других, на этот раз, когда чувства одерживали верх над разумом, Евсею хотелось лишь переубедить брата. При этом он даже не делал попытки задуматься над тем, что скрывалось за словами собеседника. – У меня в ушах до сих пор звучат слова одной рабыни, которая уверяла Лину, что если каравану на его пути попадется замерзший город, Шамашу будет достаточно войти в его храм, чтобы тепло вновь вернулось в сердце священного камня и мертвое ожило… Уверяла, хотя в этом и не было никакой нужды, когда Лина и сама думала об этом! Все так думают…И никто до сих пор не решается заговорить об этом с магов только потому, что караванщики считают себя не вправе просить или, тем более, требовать от Хранителя исполнения своей мечты, боясь злоупотребить его расположенностью к каравану… Помнишь, мы говорили о твоем предчувствии? Тогда ты был уверен, что нам разрешат остаться в Эшгаре. Но сейчас… Сейчас твое предвидение приобретает совсем другой смысл и…

– Нет! – резко прервал его хозяин каравана, который понимал, как тяжело и больно вырывать из сердца ростки надежды, но он должен был это сделать. – Это невозможно и поэтому никогда не свершится! Он сам этого не хочет! – нахмурившись, Атен умолк.

Какое-то время в повозке царила тишина. Когда же Евсей, наконец, понял последние слова старшего брата, он тихим, враз охрипшим голосом, спросил:

– Ты говорил с ним об этом?

– Я не решился спросить напрямую, но… да, – он кивнул.

– Что ж, – Евсей вздохнул. – Прости меня, брат, но я не могу, не хочу расставаться с надеждой. Возможно, ты не так понял его слова… – он качнул голову.

– Евсей, обещай мне… Обещай мне, что не станешь просить его основать город! – Атен и сам до конца не понимал, зачем делал это. Просто караванщик чувствовал, что должен. – И поговоришь с остальными о том, чтобы…

– Я ведь уже сказал: люди не смеют ни о чем его просить. Так и будет. Они не нарушат закон, даже несмотря на все мечты и надежды. Они будут ждать, когда он сам предложит. Но позволь им, нам всем надеяться…

– Это глупо…

– Ты… Я никак не могу понять, почему ты так ненавидишь даже само слово "мечта"!

Почему ты борешься с ней, будто она – самый злой враг?

– Может быть, так оно и есть, – караванщик двинулся к пологу. – Ты прав, пойду-ка я спать. Что сидеть, думая ни о чем…- и он направился к своей повозке.

Но как караванщик ни старался заснуть, у него ничего не получалось. Ему вспоминались слова Шамаша, заставляя вновь и вновь задумываться над ними, пытаясь понять, почему наделенный даром поступает именно так, что движет им? И чем дальше он думал, тем больше приходил к выводу, что стремление уклониться от ответственности тут совсем ни при чем. А, значит, зря он в сердцах ругал мага, мысленно обвиняя его в слабости… Видимо, дело было в чем-то совсем другом, недосказанном, недопонятым, столь же тонком и необъяснимым, как те предчувствия, которые порой посещали Атена.

"Что уж теперь", – вздохнув, караванщик взглянул на спавшую дочку. Видно, ночь послала ей один из своих сказочных, прекрасных снов. Его отблески лежали улыбкой на губах, румянили щеки.

Глядя на Мати, Атен вновь и вновь возвращался к мысли о том, что бы он делал, если бы госпожа Айя не была так милосердна к его девочке? Смог бы он пережить смерть малышки? Наверно, нет. Случись подобное, жизнь потеряла бы всякий смысл…

Ему было отчего прийти в отчаяние: уже дважды девочка стояла на грани, из-за которой нет возврата. Будут ли боги благосклонны к ней в третий раз? Конечно, маг не оставит ее в беде, но… Но хозяину каравана было невыносимо от одной мысли о собственной бессилии перед лицом судьбы. Ведь он ее отец и не может надеялся на других. В одно и то же время его охватывала ярость и беспомощно опускались руки.

"Нет, хватит", – он решительно двинулся к пологу, спеша скорее выбраться из повозки.

– Атен! – едва он ступил на землю, его окликнул Евсей. Помощник подбежал к хозяину каравана. Его движения были резкими, черты напряжены, а в глазах читалась озабоченность.

От былой дремы не осталось и следа. Караванщик огляделся вокруг, но не нашел ничего, что могло бы объяснить беспокойство Евсея. Маленький мирок под защитой шатра спал тихим, спокойным сном. Разве что в нем было куда теплее, чем обычно, хотя костров с огненной водой так никто и не разжег.

– Что случилось? – устремив взгляд на друга, спросил он.

– У нас гости, – тихо ответил тот. В его голосе слышалось волнение, но не паника.

– Разбойники? – караванщик не мог не задать свой главный вопрос, хотя уже знал, каким будет ответ.

– Нет, – поспешил качнуть головой помощник.

– Кто же тогда? – Атен подозрительно прищурился. – Попавший в беду караван, решившийся повернуть против солнца, или призраки пустыни, тени уснувших вечным сном?

– Скорее, караван. Но я не уверен: они стоят на месте, не приближаясь.

– Ну-ну… – недовольно проворчал караванщик. – Пойдем, я хочу взглянуть сам, – он зашагал к пологу шатра, за которым расстилалась снежная бесконечность.

Пустыня оставалась все такой же спокойной, какой была вечером: снега сверкали в лучах луны, окружая мир матовым серебристым мерцанием, скрывавшим из виду то, что милосердно пощадила темнота.

– Где они? – спросил хозяин каравана дозорного, который напряженно всматривался вдаль, сжимая в руке длинное копье.

Тот беззвучно указал рукой на серые тени, замершие возле самого горизонта.

– Да, это не разбойники. Но я скорее готов поверить, что нас встречают призраки, чем живые люди. По всему они стоят на месте уже давно. Ты заметил, как замело их повозки? Но если так, почему они не поставили шатер? – говоря это, он перебирал в памяти легенды. – Если нужно обойти облюбованное ими место. Еще можно нарисовать на повозках знаки-обереги… Если поискать в старых книгах…

– От теней не сложно уберечься. Люди обычно куда опаснее, – помощник, прищурившись, безрезультатно пытался разглядеть чужой караван среди моря снегов.

Атену было нечем возразить на это. А тут ему еще на память жуткие истории о безумном караване, люди которого в слепой жажде убийства были готовы уничтожать все живое на своем пути…

Хозяин каравана прислушался к голосу своей души. Предчувствие никогда не обманывало его. Но на этот раз оно безмолвствовало. Сердце оставалось безучастным, не сжимаясь в ожидании близкой беды.

Конечно, сейчас было не лучшее время для раздумий. Сначала нужно принять меры, необходимые для защиты каравана, и, в первую очередь, оповестить всех об опасности, вооружить, послать дозорных вперед, чтобы они попытались разузнать, чего ожидать от чужаков… Но что-то заставляло его не спешить предпринимать эти сами собой разумевшиеся шаги.

– Почему они не подходят к нам? – спросил он, задавая этот вопрос скорее богам, чем стоявшим рядом с ним людям.

Но небожители продолжали молчать, показывая, что Их не беспокоит судьба каравана, и вместо Них ответил Евсей:

– Может быть, боятся…

– В пустыне нет ничего, что можно было бы спутать с шатром каравана. А раз так, они точно знают, с кем их свела дорога. В отличие от нас.

– Да. Но какой караванщик в здравом уме станет ставить шатер в ясную погоду, безрассудно тратя драгоценное тепло? Наша расточительность свидетельствует о явном безумии. Им же не известно, что в нашем караване идет маг.

– Еще не хватало, чтобы они узнали об этом! – пробурчал Атен. – Пусть лучше считают нас сумасшедшими… Однако, – подумав, продолжал он. – Даже если это простой караван, остановленный в снегах судьбой, мы не можем себе позволить просто о нем забыть. Всегда есть вероятность ошибки, которая может стоить нам жизни, если чужаки нападут в то время, когда мы будем снимать шатер…

– Я надеюсь, они все-таки решатся послать гонца…

– А если они считают, что это должны сделать мы?

"Да уж, положение – хуже не придумаешь, – Атен вздохнул. – Если бы на нас напали разбойники – и то было бы проще – все какая-то определенность. Простые, четкие команды… Мы взялись бы за оружие, не тратя времени на раздумья и сомнения, уверенные, что боги будут за нас. Но на чью сторону встанет госпожа Айя, если братья по пути пойдут друг против друга?" Атен вздохнул. Он просто не знал, что делать: и так выходило плохо, и эдак…

– Вечно в этой пустыне возникают какие-то новые сложности!

– Что верно, то верно, – Евсей взглянул на него с грустью. – Два единокровных брата, случайно встретившись в сердце пустыни, не смогут договориться, ибо не поверят друг другу и когда каждый будет бояться, что другой – разбойник… К тому же, то, что произошло с нами, слишком невероятно… – он нахмурился. – Они вряд ли оценят нашу искренность, даже если мы скажем им всю правду.

– Чего мы никогда не сделаем! – Атен скользнул холодным взглядом по лицу помощника. – Нам не следует никому говорить о Шамаше! Этим мы можем подвергнуть его жизнь опасности!

– Никто не посмеет причинить зло магу! – Евсей не верил, что караванщик говорит серьезно. – Ты можешь опасаться, что он покинет караван, но чтобы…

– Мы считаем, что возможно, а что нет, лишь исходя из собственного опыта! Не ты ли совсем недавно напоминал мне об этом? Мы – бывшие горожане, впитавшие с молоком матери понимание того, что значит Хранитель. А какое дело до него снежным странникам, верящим, что им суждено обрести покой только после смерти?

– Да успокойся ты, никто не скажет и слова о Шамаше! Все слишком боятся, что необдуманное слово лишит караван его защиты!… И не кажется ли тебе, что пора, наконец, перестать заглядывать так далеко вперед и задуматься над тем, что нам следует делать прямо сейчас?

– Снежные боги, – процедил Атен сквозь сжатые зубы. – Пошли.

– Куда? – удивился помощник. В первый миг он испугался, что Атен решил сам пойти к чужакам, и успокоился лишь когда тот повернулся назад, возвращаясь к повозкам каравана.

– Что ты собираешься делать? – всматриваясь в напряженное, хмурое лицо брата и не в силах понять его мыслей, озабоченно спросил Евсей.

– Спросить Шамаша, – мрачно ответил Атен.

Услышав это, помощник замедлил шаг:

– Ты уверен, что мы должны тревожить мага?… – начал было он.

Но хозяин каравана прервал его:

– Я ни в чем не уверен, – буркнул он, – но твердо знаю, что должен заботиться о караване, делая все, что в моих силах, чтобы беда на коснулась тех, кто доверился мне, – и, все же, сколь бы ни был тверд и решителен голос Атена, в глубине его глаз Евсей прочел боль…

Мысленно он молил богов, чтобы те остановили его. И на этот раз небожители вняли его мольбам.

– Гонец! Они послали гонца! – голос дозорного заставил его застыть на месте.

– Что мы будем делать? – Евсей по-прежнему настороженно смотрел на хозяина каравана.

– Ты знаешь не хуже меня: по закону каравана, мы должны выслушать вестника.

– Но что мы ему скажем?

– Ничего, – Атен устремил взгляд на снежный покров пустыни, где уже была видна маленькая точка приближавшегося человека.

У гонца не было оленя и ему требовалось немало времени, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее два каравана.

– Ты собираешься говорить с ним сам?

– Нет, – хмуро процедил сквозь сжатые зубы торговец. – Это дело дозорных. Но я хочу взглянуть на него.

– Странно, что они не дали вестнику оленя, – не спуская взгляда с карабкавшегося по снежным барханам человека, чья фигура медленно увеличивалась, а очертания становились четче и яснее, пробормотал Евсей.

– Может быть, у них не осталось животных. Кто знает, сколько они стоят здесь…

Если это тот караван, что шел впереди, между нами должен был быть месяц пути, никак не меньше.

– Им, наверно, страшно не повезло: пришлось пройти умирающий город, потом еще встреча с разбойниками… А теперь это… Кто знает, что заставило их остановиться: болезнь, трещина…

Качая головой, караванщики замерли, не спуская взгляда с гонца.

– Все выглядит так, словно они обречены… – прошептал помощник. – И мы для них – последняя надежда… Нет, нельзя просто взять и пройти мимо! Атен, мы не имеем права им отказать, после всего, что боги сделали для нас! Сведя наши пути, Они показали, чего от нас ждут, и не простят, если…

– Законы не говорят, что мы обязаны помогать чужакам! Это только наш выбор! – мрачно возразил хозяин каравана. Глаза его блестели, как в лихорадке. Было видно, что его совсем не радует необходимость делиться с кем-то своей удачей. И, все же, он понимал, что бывают случаи… Если бы не Мати, они точно так же прошли бы мимо наделенного даром… От одной мысли об этом его прошибала дрожь. Наверно, поэтому он продолжал: – И, все же, мы поможем им…

Они умолкли, заметив, что гонец, наконец, добрался до шатра и замер перед дозорными, показывая тем, что у него нет с собой оружия.

Это был невысокий человек с изможденным, испещренным морщинами лицом, уставшими глазами, в которых последней искрой, удерживавшей жизнь, горела робкая надежда.

Полушубок прекрасной выделки висел на плечах, не в силах скрыть худобы, из под шапки выбивались пряди совершенно седых волос.

Какое-то время чужак молчал, с нескрываемым удивлением и завистью глядя на возвышавшийся над пустыней шатер, на сильных, мускулистых мужчин, которые не казались потрепанными дорогой и угнетенными скрытыми в ней лишениями.

Когда он обратил глаза к стоявшему чуть в стороне высокому бородатому крепышу, в котором без труда признал хозяина каравана, в них читалось непонимание и нескрываемый вопрос: "Почему вы остановились?" Он пришел просить о помощи… В сущности, ему предстояло выторговать у этих странных людей немного жизни для своего каравана. Он бы стал говорить об этом с чужаками, даже если бы те оказались холодными призраками. Но перед гонцом явно были люди, и они совсем не выглядели безумными. Поэтому он замешкался, теряясь в догадках и надеясь, что те хоть что-то расскажут о себе, снизойдя до объяснений…

Караванщики молчали, выжидающе глядя на пришельца. Никто из них не проронил даже звука, и чужак вынужден был заговорить первым:

– Вижу, боги благосклонны к вам, – сиплым и, все же, таким твердым и решительным голосом, что можно было не сомневаться: его обладатель привык отдавать приказы, проговорил он. -Они уберегли вас и от гнева метели, и от ярости разбойников.

– На все воля богов, – дозорный сделал все, чтобы его ответ не выражал ровным счетом ничего. Он глубоко запрятал свои чувства, скрыв лицо под маской безразличия.

– Воистину, – пришелец на миг поднял глаза к небу, словно вознося немую хвалу. – Снизойдите в своем счастье к менее удачливым братьям по дороге, и, я уверен, боги воздадут вам должное за милосердие.

– Что вам надо? – в глазах дозорного зажглось сочувствие. Он понимал, что только большая беда была способна заставить гордого караванщика пойти на поклон к чужаку.

К тому же, кто знает, как могла сложиться судьба. Возможно, сделай они что-нибудь иначе, и их караван оказался бы на месте тех, кто сейчас замерзал в снегах.

– Многое, – вздохнув, вынужден был признать гонец. – Я хочу купить жизнь… И понимаю, что в мире нет сокровищ, которые были бы равноценны ей.

– Ты откровенен, – понимая, что не может более оставаться в стороне от разговора, Атен подошел к гонцу.

– Да, – тот развел руками. – Это единственное, что мне остается… Ты, должно быть, заметил, что я не простой странник пустыни, а хозяин каравана. Как и ты.

– Видимо, у тебя были причины для того, чтобы отправиться гонцом.

– О да, – гость склонил голову. Вздохнув, он продолжал: – Еще совсем недавно у меня был большой караван, который считался одним из самых удачливых.

– Я слышал кое-то… – кивнул Атен. Напряжение начало постепенно спадать. – Не мудрено, ведь мы все время шли за вами… Правда, сперва между нами было еще два каравана…

– И столько же погибло перед нами менее чем за половину круга, – кивнул, подтверждая мрачные предчувствия собрата, чужак. – Дорога становится все труднее.

Скоро караваны будут столь же редкими, как и города… А потом исчезнут и они. И тогда пустыня победит.

– Что с вами произошло?

– Всего понемногу… Поверь, это невеселая история, хотя и обычная для нашего времени… Лишь каких-то полгода назад жизнь казалась удачной, все шло замечательно, каравану хватало тепла даже в самую морозную ночь… А потом на нас, словно снежный ком, накатили беды. Мы слишком поздно узнали, что последний из лежавших позади городов умирает… В сущности, когда мы входили в него, он уже был мертв… Так что нам не удалось пополнить припасы… Они и так были скудными, а тут еще нападение разбойников… – он умолк, давая понять, что ему больно вспоминать о случившемся, и справедливо полагая, что собеседникам и так все понятно.

– Почему ты не повернул? Путь назад был много короче.

– Мой караван – один из самых древних на земле. Его история простилается в прошлое на двести сорок кругов… Наши предки давным-давно воспользовались своим Правом. Только совсем юные едва сформировавшиеся караваны помнят об этой безделице… – проговорил он, а затем, словно спохватившись, добавил: – Я вовсе не хочу тебя обидеть…

– Что же здесь обидного? Это правда – только и всего, – пожал плечами Атен, на лице которого не дрогнул ни один мускул и ничто не говорило о страшном внутреннем напряжении: за долгие годы пути ему ни разу не приходилось встретиться с настоящим караванщиком и он успел забыть, как тому просто разгадать изгнанника. – Однако, – он нахмурился. – Если ты не поворачивал, я не совсем понимаю, как случилось, что наши пути пересеклись?

– О, это очень просто, – гость улыбнулся – болезненно-печально. Улыбка смотрелась на его лице как нечто чужое, неестественное… Как кожаная маска уродца на городском скоморохе. – Дело в том, что вот уже более месяца мы стоим на месте.

– Не думаю, что такое объяснение кажется мне простым, – хозяин каравана нахмурился. – Я не вижу шатра над твоим караваном.

– У нас было недостаточно огненной воды, чтобы установить его. И, потом, готовясь к долгому ожиданию, мы должны были заботиться о том, чтобы экономить тепло.

– Но зачем? Почему вы остановились, полагаясь на чудо, когда в снежной пустыне, какая бы беда ни обрушилась на караван, у него одна возможность выжить – добраться до ближайшего города…

– Воистину, я следовал этому правилу до самого конца, – усмешка искривила его губы, уродуя лицо, – я упрямо вел караван, несмотря на усталость людей, которые уже успели забыть, когда последний раз ели досыта. Но потом пища закончилась. И нам пришлось забить оленей… Мы были вынуждены сделать это, когда больше ничего не оставалось.

– Вы предпочли медленное умирание быстрой смерти? – сам Атен никогда бы так не поступил, полагая, что нет ничего ужаснее, чем наблюдать за мучениями ближних, слышать плач детей, ничем не в силах им помочь… В таких условиях конец представлялся скорее избавлением, чем карой.

– Пока жив хотя бы один караванщик, жив караван. Таков закон. Окажись в такой ситуации, ты поступил бы так же, что бы ты ни думал об этом сейчас, каким бы невозможным тебе это ни казалось.

– И вы бы исполнили его до конца? – спросил чужака подошедший к ним Евсей, у которого внутри все похолодело при одном воспоминании о законе, который он считал ни чем иным как дикостью. Ведь когда оленина заканчивалась, несчастные начинали есть друг друга…- Покончив с животными, принялись бы за людей?

– Не знаю. Совсем недавно я думал, что именно так мы и будем вынуждены поступить спустя несколько дней. Сейчас же, когда появилась надежда, мне кажется, что я не решился бы на такое… Ведь это – последний вопль отчаяния, за которым всегда следует неминуемый конец… Я благодарен богам за то, что нам не пришлось перешагнуть через грань крайней нужды, – он умолк. Тусклый взгляд его серых глаз был обращен к хозяину каравана. В нем было покорное ожидание решения своей судьбы, ни мольбы, ни боли, ни страха.

– Мне надо подумать, – караванщик провел рукой по бороде.

– Конечно, я понимаю: подобные решения не принимаются на ходу. И, каким бы оно ни было, я благодарен тебе уже за то, что ты выслушал меня. Очень немногим под силу остановиться, чтобы взглянуть в глаза чужому горю, – сказав это, он низко поклонился и замер, показывая, что он готов ждать столько, сколько потребуется.

Увлекая за собой помощника, хозяин каравана вернулся к шатру.

– Что скажешь?

– Это настоящий караванщик, сильный, гордый… Он стоит на краю гибели, отлично понимает это, но все равно не просит о помощи… – Евсей качнул головой. – Подобные ему люди достойны того, чтобы жить. Атен, ты не поставишь под угрозу наш караван, если продашь им оленей.

Хозяин каравана нахмурился. С одной стороны, он понимал, что, поздно говорить "нет", но, с другой, ему совсем не хотелось отдавать оленей. Конечно, у него были свободные животные, и даже больше, чем было нужно каравану. Но кто знает, что ждет впереди? Они могут понадобиться им самим…

Атен качнул головой. Он хотел сказать, что даже если они продадут чужакам животных и немного припасов, те вряд ли доберутся до следующего города. Эти люди должны быть страшно утомлены, измучены и ослаблены голодом.

Но он промолчал, лишь повторяя про себя: "На все воля богов. Мы сделаем то, что зависит от нас, а там – на все воля богов…" -Ладно, – он вернулся к пришельцу.

Когда гонец узнал решение хозяина каравана, он смог лишь вымолвить:

– Твое милосердие воистину безгранично… – в глазах чужака читалась благодарность. И, все же, в них было что-то еще… Сомнение? Недоверие?

Удивление? Да. И неспособность понять, с чем же связана такая вера караванщика в свою удачу. Он вновь украдкой взглянул на шатер. Ведь было же что-то в этом караване особенное!

– Распорядись обо всем, – приказал Атен помощнику.

– Какой будет твоя цена? Золото, драгоценные камни, может быть, ткани? Мы не хотим прослыть неблагодарными и готовы отдать все, что у нас есть.

– Нет, – караванщик впервые думал о том, что будет с чужаками, но это не казалось ему чем-то отличным от забот о своем караване. – Они понадобятся вам самим. В городе придется многое покупать… За продукты и оленей дадите обычную плату.

– Спасибо! – но он не уходил, ибо было еще кое-что, о чем он не решался и заикнуться.

– Огненная вода… – караванщик понял его без слов. На мгновение холодок пробежал у него по спине… – Мы продадим вам… немного… Но за особую плату.

Гонец не мигая смотрел на него и, затаив дыхание, ждал.

– Ты говорил, что твой караван один из самых древних? – спустя какое-то время тягостного молчания спросил Атен.

– Это истинная правда.

– Возможно, у вас найдутся старые свитки? Легенды. Сказки…

– Свитки? – караванщик задумался, но только на миг. – Они идут с караваном так давно… Тяжело будет с ними расставаться… Впрочем, главное – жизнь. Я согласен… Ты, наверно, захочешь, чтобы мои люди сперва принесли плату…

– Я понимаю, что им будет не просто преодолеть это расстояние пешком и готов довериться и послать дозорных с животными и грузом к тебе. Там ты и расплатишься.

– Спасибо! Да будут боги вечно благосклонны к твоему каравану! Я и мои караванщики – в вечном долгу перед тобой. И если вам понадобиться… что-нибудь, что угодно… Ты только скажи…

– Я запомню твои слова.

– И еще… В древности были времена, когда караваны, встретившись в пути, видя в этом знак богов, шли до ближайшего города вместе, защищая друг друга. Если ты захочешь, мы пойдем впереди, выбирая дорогу…

– Хорошо, – караванщик улыбнулся. Ему было понятно стремление чужака отблагодарить за добро, и он не видел причины, почему бы не позволить ему сделать то, что было в его силах.

Небо на горизонте только-только тронули своими багряными всполохами вестники приближавшегося солнца, когда дозорные, исполнив поручение, вернулись. Евсей, сам вызвавшийся съездить во главе небольшого отряда к соседям, сразу же направился к командной повозке. Следом двое мужчин принесли тяжелый сундук.

Прохаживавшийся возле повозки Атен окликнул его:

– Что с золотом?

– Мы отнесли его казначею… Ты хочешь, чтобы с ним поступили как обычно?

– Да. Разделим поровну, и каждый спрячет свою долю у себя. Так меньше шансов потерять все… – произнося эти слова, он не спускал взгляда с сундука. – Что в нем?

– Свитки, – ответил Евсей. Его глаза горели. – Когда я увидел их у чужаков…

Великие боги, Атен, я сразу же понял, что это настоящее сокровище! Они столь же древние, как наши священные карты, и… Тебе надо поскорее взглянуть на них…

– Позже, – он отпустил дозорных, помощнику же жестом велел забраться в повозку. – Сперва расскажи мне об их караване. Что ты видел?

– Люди так утомлены, что были даже не в силах радоваться спасению. Они экономили на всем… Атен, у них много больных, особенно среди детей… Нет, нет, не беспокойся: это не зараза. Я слишком ясно видел знаки холода и голода на их лицах, чтобы понять причину.

– Пошли к ним лекаря… Раз уж мы собираемся идти рядом, лучше поскорее избавиться от хворей.

Евсей одобрительно кивнул.

– Что еще? Сколько у них повозок, сколько людей? – продолжал расспрашивать Атен.

– Семей пятьдесят, может, больше… Действительно большой караван. И по всему с ними шло немало рабов…

– Последние мертвы?

– Скорее всего. Когда голодают жены и дети, не думаешь о том, чем кормить рабов…

Видимо, когда они поняли, что всем не спастись, то бросили их.

– Пора поднимать караван, – Атен резко сменил тему разговора, давая понять брату, что все, довольно говорить и думать о чужаках, пора побеспокоиться о своих. – Нужно отправляться в путь. Теперь у нас не будет лишних продуктов, а, значит, и времени для остановок.

– До ближайшего города не так уж далеко. Мы осилим переход…

– Да, еще… Не будем пока собирать сход и тратить драгоценные часы на разговоры…

Если кто-то станет расспрашивать о том, что произошло – скажи правду. Нам нечего скрывать от своих.

– Надеюсь, мы все делаем правильно, – однако, его вид – резкие, взволнованные движения, неряшливо выбивавшиеся из-под шапки волосы, мерцавшие глаза, выдавали сомнение.

– Что тебя тревожит? – Атен слишком устал, чтобы зажечься беспокойством брата.

Его сознание заволокла липкая дымка полусна. И, все же, он спросил. Возможно, просто ради того, чтобы при помощи разговора отогнать дремоту, опять начавшую накатывать на него своими тяжелыми, сладкими волнами.

– Да нет, конечно, все верно, – помощнику не хотелось не то что говорить, думать об этом… И, все же, сказав первое слово, он уже не мог остановиться. – Мы – караванщики… Мы должны действовать по законам каравана… – он словно пытался убедить себя в этом, но почему-то не мог. – И, все же… Атен, может быть, нам стоило посоветоваться с Хранителем, прежде чем принимать решение?

– Что уж теперь, – караванщик поморщился. Он слишком привык пользоваться властью, дарованной хозяину законами пустыни, чтобы задумываться, принимая решение, вправе ли он это делать.

"Но с появлением мага, хотят люди того или нет, законы должны стать другими", – его глаза сощурились, зубы, сжимаясь, скрипнули, словно сдерживая болезненный стон.

– Поздно что либо менять… Надеюсь, Шамаш поймет… Конечно, он поймет… – Почему же он чувствовал себя так мерзко? – Ведь мы по-прежнему в караване, а не в городе, где все решения принимает Хранитель…

Однако сколько он себя ни успокаивал, мысли не давали ему покоя, внутренний голос постоянно твердил: "Откуда ты знаешь, правильно поступаешь или нет, ведь в караванах раньше никогда не было Хранителей"?

– Иди. Пора собираться в дорогу…-не глядя на брата, приказал он.

Когда солнце взошло, шатер уже был разобран, его покровы и каркас уложены в повозки, а караван выстроен в цепь, готовый двигаться дальше, меряя бесконечность пустыни днями пути.

А затем минул и первый, самый трудный час дороги. И лишь тогда, возвращаясь от дозорных к себе, намереваясь поспать хоть несколько часов, и увидев шедшего возле своей повозки мага, Атен вновь почувствовал, как холод пронзил сердце. Не в силах справиться с сомнениями, вдруг охватившими его, караванщик двинулся к наделенному даром.

Шамаш давно сменил одежду своего мира на стеганные брюки и шерстяной свитер, унты с прикрепленными к ним снегоступами и полушубок, который, впрочем, был постоянно расстегнут, ведь магу было незнакомо чувство холода. Ну и, конечно, как обычно, его голова оставалась непокрытой – за все время, проведенное в караване, он ни разу не надел шапку, толи следуя какому-то своему обряду, толи просто не видя в ней смысла.

Он шел медленно, сильно хромая, время от времени бросая взгляд вперед, туда, где, на отдалении, двигался чужой караван.

Атен остановился, дождался, когда маг поравняется с ним, пошел рядом…

– Нога все еще болит? – спустя какое-то время спросил он.

– Не так сильно, как раньше. Спасибо лекарю. Тогда, в первые дни, я и не надеялся, что смогу ходить.

"Лекарь не верил даже, что ты выживешь", – мелькнуло в голове у Атена, но произнести это вслух он был не в силах.

– На все воля богов, – он вздохнул. – Но хромота…

– Она останется навсегда, – голос колдуна был все так же спокоен, словно это не имело для него никакого значения. – Ничего. Я воспитывался с мыслью, что главное сохранить душу. Шрамы же не уродуют, лишь напоминают об испытаниях, через которые пришлось пройти. И, поверь мне, эти воспоминания не всегда мрачны и болезненны, – он перевел взгляд на хозяина каравана. – Тебе так и не удалось поспать?

– Нет… Не беспокойся за меня. Я сумею выкроить немного времени потом… Шамаш, я хотел поговорить с тобой… – наконец решившись, начал он.

– О том караване? Евсей рассказал мне.

– Мы поступили правильно?

– Почему ты спрашиваешь об этом у меня? – на лице мага отразилось удивление. -Пустыня – твой дом, ее законы – твоя жизнь. Мне же слишком многое здесь кажется странным.

– Что? За все время, что ты идешь с нами, ты почти ни о чем не спрашивал…

– Я не привык задавать вопросы… Однако, ты прав: я не смогу понять этот мир лишь при помощи сказок и того, что вижу вокруг… Почему они стремились купить помощь, вместо того, чтобы просто попросить?

– Нельзя просить чужого.

– Разве все караванщики не братья по пути?

– Да, как все горожане – братья по храму… Но это ничего не меняет. Видишь ли, – караванщику и в голову не могло прийти, что кому-то надо разъяснять эти несомненные истины. "Однако, Шамаш ведь из другого мира, – напомнил себе Атен. – Нет ничего странного в том, что он не понимает…" – Каждый караван-это живое существо, у которого много голов, рук и ног… Прости, я не знаю иного способа объяснить это, только тот, каким мы рассказываем детям…

– Всякий, вступивший в новый мир – в чем-то ребенок. Продолжай.

– Так вот, караван – это гусеница… По пустыне путешествует много караванов, как много гусениц в городском саду. Одни меньше, другие больше… Но они – не единое целое. Чтобы выжить, гусеница должна заботиться лишь о себе и не думать о других…

Таков закон.

– Почему же вы помогли мне?

– Этого хотела Мати. Я не мог отказать дочери, – караванщику меньше всего хотелось вновь вспоминать, тем более говорить об этом с магом, но он не мог скрывать от него правду. – Мы очень рисковали, пустыня могла прогневаться на нас, решив, что мы отнимаем у нее принадлежащее ей… Поэтому люди первое время держались от тебя в стороне. Так было до тех пор, пока они не поняли, что, приняв тебя, не нарушили воли богов… Шамаш, мы идем по грани, всегда боясь оступиться, ошибиться… Не осуждай нас за сомнения.

– Кто я такой, чтобы судить? – маг качнул головой. – Но мне не совсем понятно…

Эти люди стояли на краю гибели, их… предводитель говорил, что ценит жизнь превыше всего… Неужели если бы ты отказался продать ему помощь, он и тогда не стал бы просить?

– Не стал, – уверенно ответил Атен. – Он настоящий караванщик. Для него жизнь – существование каравана, а для каравана главное – свобода.

– Выходит, всякий свободный, попросив о помощи, становится рабом?

– Это так. Прося, человек признает, что не может более жить собственными силами.

Он полагается на волю другого, всецело подчиняясь ему. Таков закон. Разве в вашем мире все было иначе? Мне казалось, что тебе известно это правило. Ведь ты не просил нас тогда ни о чем, хоть и был всего в шаге от смерти. Я думал, ты тоже считаешь, что свобода стоит того, чтобы за нее умереть… Шамаш, – он бросил быстрый взгляд на мага, – ведь ты бы тогда не стал ни о чем просить нас… если бы Мати не…? – караванщик должен был получить ответ. Ему казалось, что вот-вот привычный мир рухнет в бездну.

Какое-то время колдун молчал, словно прислушиваясь к своим чувствам.

– Нет, – наконец, ответил он, и караванщик уже вздохнул с облегчением, но маг продолжал: – Ради себя – нет… Но я бы не раздумывая сделал это, если бы был не один. Что значит свобода, если ее ценой можно спасти хотя бы одну жизнь?

– Если ты хочешь, мы изменимся…

– Нет, – маг качнул головой. – Я понимаю жизнь иначе, но это сознание другого мира. Оно может оказаться неправильным здесь, в снежной пустыне… Торговец, я готов делать для каравана все, что в моих силах, но не проси меня давать советы, решать что-то… Я еще слишком плохо знаю ваш мир. Но главное даже не это. Как бы я ни старался измениться, моя душа все еще живет тем, покинутым ею, краем. Он слишком отличается от всего, что я вижу вокруг… И я не хочу ошибиться, ибо это может очень дорого стоить.

– Мне понятны твои опасения, – вздохнув, кивнул Атен. – Давно, в самый первый год пути, когда мы только-только покинули город и были вынуждены изменять нашу жизнь, подчиняя ее совсем иным законам, я чувствовал что-то подобное. Боги уберегли меня от смертельных ошибок… Но я помню, как тогда мы шарахались от всего и всех… С годами это прошло, сомнения забылись… Шамаш, спасибо тебе за то, что ты принимаешь нас такими, какие мы есть, за то, что уважаешь наши законы, за то, что стремишься понять… И прости, если порой наши слова, действия…-он так и не смог договорить, умолкнув на половине фразы.

– Тебе не за что просить прощение, – глаза мага залучились теплом. – На своем пути я встречал много добрых людей, но никто из них никогда не предлагал мне того, что так щедро даете вы. Да славятся боги, соединившие наши дороги.

– Хвала богам… Я хотел еще спросить… Мне показалось, что тебя по какой-то причине обеспокоила встреча с чужим караваном. От них исходит опасность?

На этот раз Шамаш молчал куда дольше.

– Когда-то, – наконец, заговорил он. – Стремясь достичь наивысшей справедливости, боги сковали цепью Счастье и Беду. Поэтому с чем бы ни сталкивался человек на своем пути, каждая встреча несет ему и радость, и горе…

– Ты видишь будущее? – Атен знал, что очень немногие Хранители наделены даром предвидения. Но, возможно, Шамаш был как раз из таких магов-пророков…

– Да, – спокойно, и, в то же время с нескрываемой тоской, подтвердил тот. – Пути вашего мира слишком коротки, чтобы не знать, куда они ведут… Наверно, поэтому здесь лишенные дара понимают грядущее лучше, чем на это были способны самые сильные колдуны моей страны, – он пристально посмотрел на Атена.

– Я…-тот опустил голову. – Я лишь чувствую…

– И стремишься избежать предчувствий, – прервал его маг. Голос Шамаша стал резким, острым, словно лезвие меча. – Но почему ты так уверен, что всякий раз боги предупреждают тебя о беде, не о счастье? Или радость не нуждается в том, чтобы к ее приходу готовились?

Атен с удивлением смотрел на мага. "Как? – билось у него в висках. – Как за столь краткое время ему удалось понять меня лучше, чем я сам себя знаю?"

Глава 4

Дни тянулись медленно, не торопясь. Величественно вскинув голову и расправив плечи, время смотрело свысока на окружающий мир, его бескрайнюю белизну и зевало от тоски. Лишь изредка яркие огоньки любопытства вспыхивали в его глазах, заставляя шагать быстрее во власти какого-то порой совсем необъяснимым задором.

Однако потом, стоило этому огню угаснуть, движения вновь становились плавно сонливы, а мысли длинны и неповоротливы.

И, все же, незаметно мгновения сливались в дни, а те неуклонно перерастали в неделю, делая то, что еще совсем недавно казалось непривычным и даже пугающим, блеклой обыденностью.

Люди восприняли произошедшие перемены, живым олицетворением которых был чужой караван, на удивление спокойно. Атен опасался, что караванщики выкажут свое недовольство, возможно, даже соберутся на сход, надеясь, что их единая воля заставит хозяина каравана изменить решение. Но этого не произошло. Более того, сколько он ни вглядывался в лица своих спутников, он не видел ни укора, ни сожаления о случившемся.

Впрочем, Атен сознавал, что в сохранении спокойствия была и заслуга чужаков. Они правильно себя повели: старались быть полезными, но не досаждали вниманием, были приветливы и разговорчивы, но не лезли с ненужными расспросами и не вмешивались не в свои дела.

Собственно, между караванами уже давно не было черты: и дозорные действовали сообща, и люди шагали друг рядом с другом, и подростки передружились… Все шло к тому, что караваны вот-вот сольются воедино, объединяя свои знания и силу. И, все же, что-то удерживало Атена от этого шага, который, в сущности, лишь подтвердил бы то, что произошло на деле. Он чувствовал в людях другого каравана нечто… чужое, что ли. Он просто не мог подобрать другого слова.

Оглядываясь вокруг, хозяин каравана читал то же чувство в глазах спутников. И самым ярким проявлением его было недоверие. Даже дети, вряд ли до конца понимая, что заставляло их родителей скрывать правду, упрямо молчали, не пытаясь похвастаться тем, что в их караване идет маг. Сам же Шамаш держался в стороне от чужаков. Он скорее избегал их, чем просто присматривался со стороны.

Мати и вовсе с первого мига не понравились люди другого каравана. Был ли это страх или простое нежелание расставаться с привычным положением вещей, – наверное, всего понемногу. В ее глазах подолгу задерживалась обида, словно девочке казалось, что отец, все взрослые, и даже сама Метель предали ее.

Скрывшись от всего мира в повозке, она лелеяла это чувство, укачивала, будто любимую куклу, питала слезами…

Девочка предпочла бы вовсе не вылезать из своего укрытия, но скука гнала ее к людям.

Осторожно подобравшись к пологу, словно за ним бушевали самые жестокие и дикие ветра, сравнявшие небо с землей, Мати выглянула наружу и разочарованно поморщилась: вокруг царил ясный солнечный денек. Голубой купол небес шатром вставал над золотистыми, похожими на сладкую сахарную пряжу, снегами, ветер легонько посвистывал на тоненькой веселой дудочке, словно звал поиграть…

Нет, сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы проснулась Метель, разбросала по миру свои длинные белые локоны, замела следы, запорошила глаза и оторвала от них этот чужой караван, унесла подальше, прочь, так, чтоб они никогда не смогли отыскать их вновь… Мати была уверена, что смогла бы уговорить госпожу Айю помочь ей.

Только бы Та услышала ее и пришла…

Личико девочки напряглось, острые стрелки бровей сошлись на переносице, губы упрямо сжались, глаза не моргая впились в горизонтную даль… Когда она увидела белую пушистую тень, оторвавшуюся от горизонта и, казалось, готовую застелить туманным покровом небо, сердечко бешено застучалось в груди, глаза засверкали, рот приоткрылся в ожидании чуда: "Метель услышала меня! Она придет! Вот, сейчас!" – от этой мысли ей сразу стало так легко и весело, что захотелось вскочить, броситься бежать навстречу…Но прошел еще миг, и тень исчезла, растворившись в синеве небес.

– А! – сжав кулачок, Мати яростно стукнула им по деревянному краю повозки. Ее глаза наполнились слезами боли и обиды. Она отпрянула от полога, бросилась на кучу одеял, уткнулась в них и заплакала. Если даже Метель отвернулась от нее, если она осталась совсем одна, как жить дальше, зачем жить?

Но нельзя же плакать без конца. Прошло совсем немного времени, и боль ушла, слезы высохли. "Шамаш! Он меня поймет! Ему тоже не нравятся чужаки. Он вызовет Метель!" – и девочка поспешно выбралась из повозки.

– Ты что это, плакала? – Лина хотела остановить девочку, но та прошмыгнула у нее между рук, не произнеся ни слова в ответ.

Мати бежала к повозке Шамаша. Ей хотелось только одного: поскорее оказаться рядом с магом, под его защитой, услышать его тихий, шуршащий, как дыхание ветра, голос и, наконец, успокоиться, справиться с обидой, пока та вновь, как тогда, пару месяцев назад, не подчинила одной себе все ее мысли и чувства.

Девочка не заметила, как налетела на кого-то. Только ударившись, почувствовав боль, она вернулась к реальности.

Мати сидела в снегу. Большие пушистые хлопья залепили ей лицо, погасив пламень слез быстрее, чем тот успел разгореться. Морозный, бодрящий покой словно принял в себя всю горечь, прятавшуюся в сердце девочки.

Первое, что она увидела, был поднимавшийся с земли высокий парень, которого Мати сбила с ног. В этот миг, весь в снегу, он казался таким забавным, неповоротливым, что девочка рассмеялась. Пока он отряхивался, стремясь поскорее избавиться от снега, умудрившегося забиться в рукава и за воротник полушубка, она, встав с белого полога земли, с любопытством рассматривала его, вместо того, чтобы убежать прочь в тот же миг, когда поняла, что перед ней чужак. Ей не было страшно, только очень любопытно…

Это был худощавый молодой парень с непоседливыми карими глазами и легким пушком первых усов. Сверстник Ри, он был на него так похож, что Мати просто не могла его бояться или ненавидеть. Впервые расплывчатое, с неясными очертаниями слово "чужак", стало обретать в ее глазах облик. А разве может быть знакомое чужим?

– Прости, – девочка первая сделала шаг навстречу. – Я не заметила тебя, – ей страстно захотелось расспросить его обо всем, о другом караване…

– Да уж, – протирая лицо, буркнул тот. Он бросил на девочку полный неприязни взгляд, но у него ведь была для этого причина, не так ли?

– Знаешь, ты очень похож на одного моего знакомого. Его зовут Ри. А тебя?

Парень ничего не сказал в ответ, лишь исподлобья глянул на Мати, всем своим видом показывая, что у него нет ни малейшего желания возиться с маленькой чужачкой, которая свалилась на него как снег на голову.

Но Мати даже не заметила этого неприветливого выражения, привыкнув, что все старшие смотрят на нее свысока своего роста и возраста.

– Сид, ты что, потерял в сугробе свою вежливость? – к ним подошел высокий сухощавый караванщик с густыми рыжими усами и окладистой бородой. Он бросил на юношу взгляд, полный осуждения и недовольства, под которым тот сразу сник, опустив голову. Караванщик же тем временем повернулся в девочке: – Прости его, деточка. Он совсем не хотел тебя обидеть… Надеюсь, ты не ушиблась? Мой сын не должен был стоять столбом на дороге, мне очень жаль, что так получилось… – было видно, что он готов на все, лишь бы случившееся не легло тенью на отношения между караванами.

– Я сама виновата, – ей вовсе не хотелось, чтобы другого наказывали вместо нее, даже если речь шла о чужаке.

– Что-то я не видел тебя раньше. Ты пряталась? Но почему? Неужели боялась нас?

Мати покраснела. Ей стало стыдно за то, что она вела себя точно маленький ребенок.

– Конечно, случившееся не может не казаться тебе странным и даже страшным…

– Да нет, все в порядке, – она наконец решилась взглянуть чужаку в глаза. Они были светло-карие, почти золотые, словно солнечный луч коснулся их своим крылом.

Караванщик медленно шел рядом, позволяя девочке получше разглядеть себя, привыкнуть.

– Ты должна гордиться своей семьей, – вновь заговорил он. – То, что вы сделали для нас, достойно, чтобы об этом сложили легенды… Однако прости, мне пора идти.

Оставляю с тобой Сида. Надеюсь, теперь он будет поприветливее и ответит на все твои вопросы, – и, пронзив сына твердым, повелительным взглядом, караванщик ушел в сторону повозок чужаков.

– У тебя суровый отец, – промолвила Мати.

– Да уж, – хоть ему этого совсем не хотелось, юноша был вынужден согласиться.

– А мой – нет, – на ее губы легла улыбка. Она вдруг почувствовала себя такой счастливой: у нее есть отец, который любит ее всей душой, дядя, друзья, и, конечно, Шамаш – ее маг!

– Взрослые все одинаковые, – хмыкнул тот. – Просто ты девчонка. Родители всегда холят и лелеют девочек, а нам достаются все шишки и упреки. Слышала бы ты, как он говорит с моей младшей сестрой – само воплощение заботы и доброты!

– Почему? – Мати была удивлена. Конечно, у нее у самой не было брата, но она привыкла видеть, с какой теплотой и любовью относится Лис к своим сыновьям…

– Потому что, – чужак упрямо смотрел себе под ноги. Он шмыгнул носом, всем своим видом показывая, что, несмотря на волю отца, не собирается рассыпаться в любезностях перед какой-то девчонкой.

Однако Мати совсем не собиралась так просто отступать и, наверное, постаралась бы добиться более ясного ответа, но тут к ним подбежали две девочки и мальчик – ровесники Мати.

– Сид! – бросилась к пареньку та, которая была пониже ростом. – Папа сказал, что ты встретил…-и тут она увидела Мати. Ее карие, как у брата, глаза залучились радостью. – Здравствуй, меня зовут Нани, а это Инна и Киш. И мы хотим с тобой дружить, – она отодвинула Сида в сторону, взяла девочку за руку, потащила куда-то, ни на миг не умолкая: – Как хорошо, что ты, наконец, вышла! Посмотри, какая славная погода! И почему ты так долго сидела в своей повозке? Не могла выбраться пораньше? Тогда мы бы уже давно познакомились. Скажи, а у тебя в караване есть друзья? Только такие же, как ты. С мелюзгой неинтересно, да их и не выпустят, а старшие слишком большие зазнайки, чтобы снизойти до наших игр, вот как Сид…

– Раз уж я здесь все равно лишний, – воспользовавшись тем, что разговор зашел о нем, промолвил юноша, – пойду-ка…

– И куда это ты? – руки в боки, воскликнула та. – Между прочим, папа велел тебе приглядывать за нами, а то мы маленькие, глупенькие, можем заблудиться в двух шагах, – задорно рассмеявшись, она бросилась бежать, увлекая за собой остальных.

– Так что, кто-нибудь еще пойдет с нами? – вновь спросила она Мати.

Та только качнула головой.

– Бедненькая, мы-то хоть втроем… Хорошо в городах, у них там целые толпы сверстников, выбирай друзей – не хочу…

Они уже подбегали к головной повозке, когда раздался голос отца:

– Мати, куда ты?

– Не бойтесь, мы просто хотим поиграть, – ответила за нее Нани. – Разрешите ей, ну пожалуйста! – совсем недавно, когда она говорила с братом, ее голос звучал властно и требовательно, сейчас же он заискивающе просил лепетанием маленького ребенка так, что взрослый, даже если бы он захотел отказать, никак не смог этого сделать.

– Хорошо, хорошо! – сразу же сдался Атен. – Только не убегайте далеко!

– Спасибо! – и они весело смеявшейся гурьбой побежали дальше, к другому каравану.

– Ты мне сразу понравилась! Сейчас мы немного поиграем в снежки, а потом я покажу тебе свои сокровища, – звенел над пустыней звонкий детский голосок, не затихая ни на миг.

Проводив их взглядом, хозяин каравана качнул головой.

– Что-нибудь случилось? – к нему подошел Лис.

– Кажется, Мати нашла, наконец, себе друзей для игр.

– И хорошо. А то это не дело – сидеть день напролет в повозке, уткнувшись в свиток, а то и в пустоту… Как думаешь, может послать кого-нибудь за ней присматривать?

– Не надо. Она ведь не одна. Да и что с ней может случиться? Разве на свете найдется человек, способный причинить зло ребенку?

– Ты забываешь о разбойниках…

– Они – не люди. И давай не будем говорить о них, а то снова накличем беду.

– И то верно…

Мати еще никогда раньше не было так весело, легко и беззаботно. Она обо всем позабыла, заразившись безграничным задором Нани, выдумкам которой, казалось, не было конца. Инна и Киш явно проигрывали ей, безропотно уступая главенство в их маленькой компании. Но и в каждом из них было что-то свое, особенное. Пусть Инна казалась тихой и незаметной, порой ее даже пугали некоторые выходки подруги…

Вон как она сжалась, даже спряталась за повозку, когда та попала снежком в одного из взрослых… Но как же она была красива! У Мати дух захватывало, когда она видела ее громадные золотые глаза, длиннющие черные ресницы, маленький, прямой носик… А Киш. Пусть он медлителен и неповоротлив, зато какой весельчак!

Над его шутками нельзя было не смеяться, да что так шутки – простые слова, даже движения порой вызывали такой безудержный смех, что девчонки останавливались, сгибаясь от хохота…

Только поздним вечером Мати вернулась в свою повозку и, ни слова не говоря, бросилась на шею отцу.

– Ну, что ты? – он оторвал от своей груди ее улыбающееся счастливое личико. – Как провела день?

– Замечательно! Мне было так весело! Они такие славные! Па, можно я завтра снова пойду с ними играть?

– Конечно, – он пристально взглянул на дочь. – А ты не хочешь привести друзей сюда? Вам совсем не обязательно играть рядом с чужим караваном.

– Может быть, – кивнула она. – Только не завтра. Они ведь уже пригласили меня к себе.

– Ты могла бы им столько всего показать, у тебя множество разных украшений, нарядов, игрушек…

– Потом, – она махнула рукой. – Пап, – она наморщила лоб, на лицо на миг набежала тень. – А можно скрывать что-то от друзей?

– О чем ты, дочка?

– Ну…Нани хочет поиграть в секреты…Это, знаешь, когда рассказываешь какую-то тайну… Если я скажу им, что у меня нет тайны, никто ведь не рассердится на меня?

– А почему кто-то должен на тебя сердиться?

– Потому что это неправда.

– Значит, у тебя есть тайна?

Девочка кивнула.

– И я ее знаю?

Она быстро замотала головой:

– Не обижайся, папочка, я тебя очень люблю… Но я никому-никому не могу рассказать… Ведь это тайна!… Ты только не обижайся!

– Я и не обижаюсь…Мати, если ты не хочешь говорить им – не говори ничего.

Потому что если ты расскажешь часть, не все, твои друзья решат, что ты подогреваешь их любопытство, или, того хуже, показываешь, что не доверяешь.

– Да, я лучше просто промолчу, – и, зевнув, она спряталась под одеялом.

Эту ночь Мати спала удивительно крепким сном, словно сама Метель набила ее подушку своими снегами-снами, а небо укрыло туманным пушистым покровом, хороня от дурной мысли, косого взгляда, страшного сна.

На следующий же день она снова побежала играть.

Ближе к вечеру, раскрасневшиеся, с горящими глазами, они веселой гурьбой забрались в повозку Нани.

Девочка долго разглядывала все вокруг, не в силах скрыть своего удивления. То, что она увидела, слишком уж отличалось от привычного для нее вида жилища.

Если внешне все повозки караванщиков казались абсолютно одинаковыми, словно их сделал один и тот же мастер, то внутри… Здесь была своя прихожая – маленький закуток за пологом, да и само внутреннее пространство делилось с помощью занавесов на несколько крохотных комнаток.

– Чему ты удивляешься? – не спуская с нее взгляда цепких, внимательных глаз, спросила Нани. – Разве твой дом не такой же?

– Нет, у нас повозка внутри совсем другая… Она… – девочка замешкалась, не сразу сумев найти нужное слово, – целая…

– Странно, – ее новые друзья переглянулись. – Почему? Так ведь удобнее и много теплее.

Мати не знала, что ответить. Она никогда не задумывалась над тем, почему повозка построена так, а не как-то иначе, ей просто не приходил в голову такой вопрос.

Это казалось столь же нелепым, как спрашивать, почему окружающий мир – бескрайняя снежная пустыня, а не ледяной дворец с множеством белых зал.

– Я слышал, – пришел ей на помощь Киш, – что у первых караванщиков, когда они только-только начинали свои странствия, были неразделенные повозки… Но потом, со временем, они поняли, что будет удобнее устроить перегородки, заполняя пространство, чтобы его было легче согревать.

– Вам тоже надо так сделать, – было видно, что Нани не слышала раньше ни о чем подобном, но она совсем не собиралась в этом признаваться и, тем более, позволять кому-то выглядеть умнее. – Ты скажи взрослым.

– Скажу, – кивнула Мати, хотя ей вовсе не хотелось этого делать: ей не нравилось, что целое пытаются разделить на части, словно от этого оно становилось не просто меньше, но и ущербнее.

– Когда мы стояли месяц в снегах, – тихо начала Инна. – Было так холодно! Если бы не эти занавесы, мы бы, наверно, совсем замерзли… А сколько страху мы натерпелись…!

– А я вот не боялась!…Ну разве что чуть-чуть, – Нани повела плечами. Ей не хотелось вспоминать о пережитом, но раз разговор зашел… – Вот только голодно было – жуть. Но я верила, знала, что мы не умрем. Великие боги не допустили бы этого, ведь мы во всем следовали Их законам… А теперь, – она поспешила перевести разговор на другое, более приятное и интересное, -давайте рассказывать тайны…Мати, начинай.

– Почему я?

– Ты ведь новенькая, у тебя и тайны новые, а, значит, они много интереснее, чем наши, которые мы пересказывали друг другу уже столько раз, – раздался голосок Инны, которая отползла в дальний темный уголок, словно показывая, что она готова слушать, но не говорить.

– Или, может, ты боишься? – Нани, наоборот, придвинулась к гостье почти вплотную.

– Я… – Мати не хотелось признаваться, что она испугалась, но рассказывать о сокровенном… – Да, – она опустила голову, – боюсь. Ведь я вас почти не знаю…

– Не доверяешь, значит? А почему мы тогда должны верить тебе? – Нани говорила с таким презрением, что девочка была готова сорваться с места, броситься бежать, спрятаться где-нибудь.

– Я не знаю, – все-таки сумев подавить вспыхнувшие в ее душе чувства, она заставила себя остаться. – Я никогда раньше не играла в эту… игру…

– Ладно, – великодушно простила ее Нани. – Тогда я буду первой. Но потом – ты.

Обещаешь?

– Да.

– И не станешь отнекиваться?

– Не стану, – она вся как-то сжалась. Ей перестала нравиться эта игра, хотелось домой, но любопытство было сильнее ее. Мати так хотелось узнать тайну своей новой подружки…!

Та встала на четвереньки, подобралась к пологу, выглянула за него, проверяя, нет ли рядом кого, кто бы смог подслушать их, и лишь убедившись, что они одни вернулась назад и зашептала:

– Сид мне не брат… Вернее, брат, но не совсем. У нас один папа, а матери разные…

– У твоего отца две жены? – удивилась Мати.

– Нет, просто до мамы у него была другая женщина.

– И что с ней стало?

– Умерла, – пожала плечами Нани. Ей это было неинтересным. Главным была тайна, а остальное – так, шелуха семечек. – Только Сид этого не знает, он был маленький и ничего не помнит.

– А кто рассказал тебе…

– Никто, – девочка взглянула на Мати как на дурочку. – О таких вещах детям знать не положено. Я просто подслушала, как об этом говорили родители, – спокойно пояснила она, словно в этом не было ничего зазорного.

– Моя мама тоже умерла, – ей вдруг стало жаль Сида: не только потерять родную мать, но и ничего не знать о ней! У нее хотя бы остались мечты, фантазии, лунный замок Матушки Метелицы. Девочка вздохнула, продолжая: – Но папа не стал брать новой жены. Я знаю, он до сих пор любит маму.

– А ты одна у него? – спросил Киш.

– Что? – она не сразу поняла.

– У тебя нет брата или сестры?

Та только мотнула головой.

– Значит, возьмет, – уверенно сказал мальчик. – По закону у караванщика должно быть два ребенка, чтобы род не угас…

Девочка пожала плечами. Она чувствовала себя неловко, даже немного виноватой: закон – это ведь закон. Конечно, ей хотелось бы иметь братика или сестру, но не мачеху, нет, это было бы предательством памяти мамы…

– А что случилось с твоей мамой? – тем временем спросила Инна.

– Разбойники, – вздохнув, она опустила голову на грудь. Странно, но с каждым разом, когда она вынуждена была отвечать на этот вопрос, он все меньше и меньше ее ранил.

– А, – протянула девочка. Она только что расплела свою длинную золотистую косу и осторожно расчесывала волосы серебряным гребешком. – А я думала у нее были снежные роды. У нас многие умерли от этого, особенно года два назад, когда мы после долгого перехода пришли в город, а тот оказался мертв.

– О чем это ты? – Мати с удивлением смотрела на подругу.

– Не знаешь? Ты не кажешься настолько маленькой, чтобы не слышать о законах пустыни.

– Па рассказывал мне все законы. Но я не помню, чтобы в них что-то говорилось об этом…

– Странно, – троица переглянулась. – У нас этот закон считают одним из самых важных.

– Да все совсем просто, – быстро, боясь, что Киш опередит ее, заговорила Нани. – Ребенок должен родиться в городе. Так? Так. Время рождения рассчитывают очень старательно, точно, чтобы оно совпало с приходом в город. Но ведь порой город, отмеченный на карте, на самом деле оказывается мертвым. До другого всегда слишком далеко, чтобы дождаться. Поэтому и происходят снежные роды – в ледяном дворце. Никому не нужно, чтобы в караване появился проклятый ребенок. Пусть даже на минуту, пока его не убьют. Вот роженице и не помогают, а у самой у нее сил уже нет. Она и умирают.

– А почему ребенок проклятый?

– Ты на самом деле такая глупая или притворяешься? По закону! – в ее голосе зазвучали нотки нараставшего раздражения. – Ни один человек на земле не может родиться за пределами города!

– Это ты говоришь глупости! – Мати обиженно поджала губы. – И закона такого нет!

И вообще, все это неправда: я же родилась в пустыне!

– Что? – они глядели на нее настороженно и, вместе с тем, недоверчиво, словно решив, что та специально обманывает их. А потом, испугавшись правды куда больше, чем лжи, отпрянули от Мати, словно та и на самом деле была проклята.

– Мамочка… – прошептала Инна, всхлипывая, глотая хлынувшие из глаз слезы.

– Сид! – закричала Нани. – Папа, сюда! Спасите нас! Снежный ребенок…!

Мати их больше не слушала, не пыталась успокоить или переубедить. Она хотела, но почувствовала, как забился, застонал у нее на груди, под толстыми слоями одежды, магический камень, словно предупреждая об ужасной опасности. И доверяя ему более чем своим мыслям и чувствам, девочка выскочила из повозки и, не оглядываясь, опрометью бросилась бежать назад, под защиту своего каравана.

"Нет, нет, нет", – стучало у нее в ушах, дыхание срывалось, она чувствовала себя так, словно попала в трещину, оказалась погребенной под толстым слоем снега.

Казалось, что само небо, став каменным, давит ей на плечи, пригибая к земле. А сзади, из-за спины, неслись крики, непонятные возгласы, хлеставшие точно плети.

Она уже видела отца, вдруг остановившегося возле головной повозки…

– Что это там? – он настороженно смотрел на вдруг забурливший караван чужаков.

Дозорные, оставив свои посты, почему-то спешили назад, взрослые, торопливо пряча детей в глубине повозок, выскакивали наружу и Атену показалось, что он различает блеск солнечных лучей на лезвиях мечей.

– Странно, – Лис оглянулся. Он не видел вокруг никакой опасности. Но что-то же должно было всполошить шедших впереди. – Может, они заметили разбойников?

– Нет, – караванщик помрачнел. Его брови сошлись на переносице, рука сама легла на меч. Он быстро зашагал навстречу бежавшей назад дочери, спеша поскорее убедиться, что с ней все в порядке и узнать, что произошло. И тут Мати упала.

Всем маленьким, дрожавшим от холода и страха телом, она ощущала, как приближались к ней те, кто по какой-то непонятной ей причине вдруг стали преследовать ее. До отца оставалось совсем чуть-чуть, всего несколько шагов! Она хотела подняться, но вдруг поняла, что не в силах даже двинуться, пошевелиться, что ужас сковал ее крепче ледяных оков Метели. И тогда девочка прижалась к земле, будто снег был способен укрыть ее, защитить от неожиданных врагов, снова и снова повторяя, словно в бреду:

– Шамаш! Помоги мне, Шамаш! – снег хрустел на зубах. Он казался таким соленым, словно вобрал в себя все ее слезы.

– Стойте! – донесся до нее взволнованный крик отца.

– Нет! – совсем рядом прозвучал холодный, властный голос мага. В тот же миг тепло окружило Мати, прогоняя холод и страх.

Возникнув словно из ниоткуда, маг стеной застыл между девочкой и остановившимися в шаге от него чужаками. Лица последних были перекошены яростью, в глазах горела ненависть, руки сжимали оружие.

– За что? – слезы опять брызнули у нее из глаз. Мати была не в силах понять, что случилось, что она сделала не так, почему все вдруг ополчились на нее?

Единственное, что удерживало ее, не давало рухнуть в бездну оцепенения, поддавшись панике – это мысль о том, что маг рядом. "Он защитит, не даст меня в обиду", – беззвучно повторяла она, веря в это всем сердцем, всей душой.

А затем ее подхватили сильные руки отца.

– С тобой все в порядке? – спросил Атен, не спуская взволнованного взгляда с лица дочери. И лишь когда девочка кивнула, караванщик повернулся к чужакам. Его глаза были полны гнева, черты лица исказила ярость…

Мужчина стал похож на дикого зверя, готового, защищая своего ребенка, вцепиться в горло любому, кто осмелится напасть.

– Так вот как вы платите за все добро, что мы для вас сделали? – крикнул он. Еще миг, и караванщик пустил бы в ход меч, не задумываясь, чем для него, для его каравана, для всех может обернуться замешанное на слепой ярости кровопролитие.

– Постой, – хозяин чужого каравана первым взял себя в руки. Отбросив в сторону меч, он вышел вперед, затем на миг обернулся к своим людям: – Опустите оружие!

– Но как же…

– Делайте, как я говорю! Что бы там ни было, мы не можем обагрить мечи кровью своих спасителей, даже не попытавшись разобраться, что произошло! – потом он снова взглянул на Атена: – Ты должен простить их.

– Простить?! – ярость билась в его груди, требуя, чтобы ее выпустили на волю. – За то, что они обезумевшей толпой напали на беззащитного ребенка, моего ребенка?!

– Мне очень жаль.

– И это все, что ты можешь сказать?!

– Выслушай меня. Возможно, мы были не правы. Но постарайся понять: дети, игравшие с ней, сказали, что она родилась в пустыне. Они могли ошибиться, она могла солгать им, стараясь привлечь к себе внимание новых друзей… Но как еще люди должны были воспринять такое?

– Пап, пап, я не вру, ты ведь знаешь, я говорю правду! Пап, почему они так? – Мати была готова вновь заплакать. Она прильнула к отцу, ища у него защиты. А тот, прижав ее покрепче к груди, замер, не в силах произнести ни слова. На миг ему показалось, что он не может даже вздохнуть, словно воздух вдруг отпрянул, оставив пустоту.

Он понял: произошло то, чего никогда не должно было случиться. Но кто мог знать, что Мати, так старательно хранившая секреты, расскажет чужакам самую страшную тайну?…

"А почему, собственно, она должна была скрывать? – Атен болезненно поморщился. – Откуда ей было знать, что об этом нельзя рассказывать? Ведь никто никогда не говорил ей, что их караван – караван изгнанников – принял не все законы пустыни, что люди, выросшие в городе, просто не могли согласиться с некоторыми правилами снегов…" -Так это правда? – в глазах чужака отразился ужас. – Но, великие боги, почему?

Да, она твой первенец, но ведь у тебя были бы и другие дети. Почему ты оставил ее? Неужели тебе неизвестно, какое проклятье несет на себе ребенок снегов?

– Папа! – в ужасе вскрикнула Мати.

– Прекрати, – процедил сквозь сжатые губы хозяин каравана. Но в его голосе был уже не гнев, а страшная, ни с чем не сравнимая усталость. – Да, мы – лишь кучка изгнанников, которым посчастливилось выжить среди пустыни, а не настоящие потомственные караванщики. Мы приняли почти все законы дороги, но не этот! И что с того? Девочке уже десять лет. Десять! Разве боги за все это время хоть раз наказали нас за то, что она жива? Разве Они показали нам, что разгневанны нашим поступком? Нет! Более того, Они помогают нам, словно говоря, что мы сделали все правильно!

– В пустыне один закон, – вздохнув, хозяин чужого каравана качнул головой. – Мне очень жаль, – в руках его спутников вновь зажглись холодные лезвия мечей.

– Я никому не позволю ее тронуть! Если твои люди считают, что, странствуя с нами, вы подвергаете свои жизни опасности – убирайтесь прочь! Никто вас не держит!

Чужаки недовольно зашумели.

Слова Атена лишь сильнее разожгли их ярость. Еще миг, и могло случиться все, что угодно. Понимая это, как и то, что дозорные, поспешившие на помощь своему предводителю и стоявшие теперь, вооруженные и готовые к сражению, за его спиной, только подольют масла в огонь, Атен все же надеялся, что хозяин спасенного им каравана одумается и остановит своих людей, не позволив им пустить в ход мечи. Но тот вместо этого лишь, вздохнув, качнул головой, показывая, что не собирается ради чужаков идти против своих:

– Ты ведь сам знаешь, что это невозможно. Что бы там ни было, что бы вы для нас ни сделали, мы не можем пойти против закона, данного богами.

Его воины уже воздевали к небу мечи и копья в жесте, который в одно и то же время показывал, что эти люди готовы своим оружием до конца служить богам и угрожал всем тем, кто решится встать на их пути.

Караванщик, в сердцах кляня себя за мягкость, доброту и стремление помочь, – все то, в чем сейчас он видел причину всех надвигавшихся бед, стиснул зубы. Его пальцы впились в рукоять меча, готовясь отразить удар…

– Хватит! – когда напряжение достигло предела, Шамаш сделал шаг вперед. – То, что вы собираетесь совершить, обратит на вас гнев богов, а вовсе не их милость, как вы того желаете. Все сказанные вами слова лишены смысла, когда незачем даже спрашивать небожителей, достаточно лишь взглянуть в глаза девочки, чтобы понять: ее душа чиста и невинна.

– С каких это пор простой караванщик вмешивается в разговор хозяев? – чужак бросил на него гневный взгляд.

– Видишь ли, есть закон… – начал Атен. На самом деле он вовсе не собираясь объяснить магу то, во что отказывался поверить сам. Просто он, только теперь осознав, что Хранитель стоит в опасной близости от чужаков, на острие будущего боя, старался найти способ предупредить его, убедить уйти, пока не началось сражение, но колдун прервал караванщика:

– Ерунда! Все законы мироздания, данные богами, написанные людьми – не важно, – все они подчиняют себе лишь взрослых. Дети выше их.

– Никто не может быть выше закона пустыни!

– Уведи меня отсюда, пожалуйся, – девочка потянулась к Шамашу. – Я хочу вернуться к себе в повозку!

– Конечно, малыш, – он взял ее за руку.

– Стой! – выскочивший из-за спины седоволосого дозорный чужого каравана выбросил вперед руку, в которой зажимал немного искривленный меч. Между его острием и грудью мага оставалось всего ничего.

Мати вскрикнула, но Шамаш лишь с безразличием взглянул на оружие:

– Ты не сможешь остановить меня этим, – он даже не коснулся клинка, лишь скользнул по нему взглядом, и твердый металл, способный перерубать человеческие кости и рассекать цепи, связывавшие повозки в единое целое, распался, словно был вылеплен из снега.

Караванщики застыли на месте, пораженные увиденным. Конечно, все они знали, что города – порождение магической силы, что без нее не было бы жизни, но там чудеса казались такими обыденными и привычными, что люди редко обращали на них внимание, принимая как должное, как естественный порядок вещей. И никто не мог припомнить, чтобы ему приходилось хотя бы раз в жизни стать свидетелем настоящего чуда – чего-то необычного, сказочного…

Чужаки медленно, шепча священные молитвы, надеясь смягчить ими гнев наделенного даром, стали опускаться на колени. Они и представить себе не могли, что такое возможно – встретить Хранителя среди снегов пустыни!

А ведь они столько раз видели этого немного странного черноглазого и смуглолицего караванщика, но даже не предполагали, кто он на самом деле…

Когда первое оцепенение прошло, они поднялись с колен и словно по команде повернулись к Атену. Глаза их горели благоговейным трепетом. Все они знали, что в их спасителях есть что-то особенное, долгое время люди пытались выведать тайну, но безуспешно, и вот она открылась им…

– Почему вы скрывали… – зашептал хозяин чужого каравана, но Атен лишь гневно бросил ему:

– И ты еще спрашиваешь?! Хвала богам, что Они надоумили нас не доверять во всем незнакомцам!

– Но мы не знали… – начал было кто-то из чужаков, однако Атен оборвал его, не дав договорить:

– Убирайтесь! Ни я, ни мои люди никогда не простят вам того, что вы подняли оружие на своих спасителей! Прочь! Пусть пустыня ляжет между нами, стирая из памяти все то, что произошло и то, что могло случиться.

Чужаки подняли полные немой мольбы глаза на мага, но Шамаш даже не взглянул на них, замерших в молчаливом смирении, готовых принять любую кару за грубость и непочтительность и просивших лишь, чтобы им было позволено не уходить.

И им не оставалось ничего, как повернуться и медленно, сгорбившись, словно под тяжкой ношей, пойти назад, к своему каравану.

Лишь их предводитель решился задержаться, но не затем, чтобы попытаться уговорить, переубедить, а только сказать:

– Пустыня не прощает нарушивших ее законы. Пусть она накажет не сейчас, пусть это произойдет через годы – но ее кара будет ужасной. И даже маг не сможет защитить…

– Ты угрожаешь? – пальцы, сжимавшие рукоять меча, побелели от напряжения.

– Нет… – он повернулся к Шамашу. – Хранитель, ты вряд ли провел достаточно времени за пределами стен священного города, чтобы понять, что движет нами. Эти люди обманули тебя, заставили поверить в ложь и отвернуться от истины. Заклинаю тебя, задумайся, и ты поймешь, что я говорю правду! И еще… Знай: когда это случится, мы будем рядом и с радостью примем тебя…

– Как ты смеешь! – Атен был готов взорваться от переполнявшей его ярости: чужак судил их, не зная ровным счетом ничего…!

– Я ухожу… Помни ж! – и, сказав это, он пошел вслед за своими караванщиками.

Девочка смотрела на удалявшихся чужаков широко раскрытыми глазами, наполненными страхом, рожденным непониманием происходящего. В ее разуме, сердце просто не укладывалось, как такое возможно. Как может она быть проклятой, нести зло?

– Мати… – Атен поставил ее на снег, склонился, собираясь все объяснить… И умолк, не зная с чего начать.

– Позаботься о караване, – видя его нерешительность, ощущая чувства, терзавшие сердце караванщика, промолвил колдун. – А я отведу малышку домой.

Какое-то время девочка молча шла за Шамашем, и лишь возле самой повозки, словно очнувшись ото сна, встрепенулась:

– Папа хотел мне все объяснить! Почему ты не дал ему? Или то, что говорили эти страшные люди – правда? Я – проклятый ребенок?

– Нет. Успокойся, милая. Не задумывайся об этом, просто забудь.

– Ты не понимаешь! Я не хочу нести беду в караван, уж лучше… – она вновь заплакала, отвернувшись, уткнулась в полог повозки.

– Я знаю, каково видеть ненависть и страх в чужих глазах, – Шамаш повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза. – Я вырос в мире, полагавшем, что наделенные даром – самое мерзкое порождение черных богов, те, от кого исходит все зло и беды мироздания.

– Ты говорил, – она все еще всхлипывала, однако слезы больше не срывались с ее ресниц. – Но так могут думать только плохие, глупые люди, а…

– Почему ты считаешь, что здесь все мудры и добры? – прервал ее колдун, не дав не то что договорить, но даже сложить слова в мысль. – Малыш, если ты будешь искать в себе лишь то, что хотят или боятся увидеть другие, ты потеряешь себя.

– Но… – девочка уже почти совсем успокоилась, ей нужно было еще совсем немного, чтобы забыть о сомнениях и страхах.

– Неужели ты больше веришь чужакам, чем своим родным и друзьям, которые видят в тебе лишь милую веселую девочку, ну, возможно, немного упрямую и непослушную, – слова Шамаша заставили ее улыбнуться. – А ведь им прекрасно известно, что ты родилась в пустыне. И еще. Разве ты одна такая? Вспомни хотя бы детишек Лины и Лиса. В караване с десяток рожденных в пустыне. Неужели бы земля и боги давно не покарали его, если бы все было действительно так, как говорил тот человек?

– Зачем он врал? – Мати поморщилась. Воспоминания о недавнем, мысли и фантазии больше не несли боли. Осталась лишь обида.

– Почему обязательно врал? Я думаю, он верил в то, о чем говорит. Просто у него не было ни возможности, ни желания убедиться, что это не так.

– Значит, я не проклятый ребенок? – она в упор смотрела на Шамаша, ожидая, что тот ответит. – Только правду! Ты сам говорил, что колдуны не лгут!

– Конечно, – он устало вздохнул.

– Нет, скажи полностью!

– Хорошо, – он поднял ее, усадил на край повозки и, глядя прямо в глаза, продолжал: – малыш, ты не проклятый ребенок, ты – маленькое чудо, любимица богов и людей.

– Спасибо! – облегченно вздохнув, она улыбнулась.

– А теперь забирайся под одеяла, поспи. И пусть все плохое забудется.

– Не уходи! – все-таки она еще боялась остаться одной.

– Я буду рядом.

– Шамаш… – Мати вдруг вспомнила свою первую в жизни встречу с магом. – А ты можешь сделать так, чтобы мне приснился сказочный сон?

– Да, – казалось, его совсем не удивила просьба девочки, словно он ждал ее. – И что бы ты хотела в нем увидеть?

– Драконов! – прошептала она, не раздумывая. В ее глазах загорелся огонь.

– Что ж, значит, так тому и быть. А теперь поторопись, а то они улетят без тебя.

И девочка тут же юркнула в повозку, уверенная, что, стоит ей коснуться головой подушек, и она заснет… …Атен был несказанно благодарен Хранителю за то, что тот так вовремя вмешался, в сущности, предотвратив казавшееся неотвратимым кровопролитие. И, все же, он понимал, что, несмотря ни на что, чужаки не угомонятся. Причем теперь ими будет двигать не одна, а две причины: стремление восстановить закон пустыни и желание заполучить мага.

Ему потребовалось куда больше времени, чем он предполагал, на то, чтобы отдать команды дозорным, которым теперь предстояло быть особенно бдительными, растолковать все караванщикам, составить с помощниками планы на случай, если что-то пойдет не так…

Впрочем, глупо верить, что можно приготовиться ко всему, особенно когда уже не раз убеждался, что беда всегда оказывается внезапной, сколько бы к ее приходу ни готовились.

И, все же, хозяин каравана считал невозможным не предпринимать совсем ничего.

И лишь когда самое необходимое было сделано Атен поспешил вернуться к Мати. Его грудь раздирала боль, которая резко усилилась, когда, подойдя к своей повозке, он увидел сидевшего на краю Шамаша. Караванщику пришлось резко сжать губы, чтобы не застонать.

– С ней все в порядке, она спит, – спокойный голос мага заставил боль немного утихнуть, но не уйти совсем. – Сейчас нужно, чтобы чувства угасли, воспоминания поблекли.

– Спасибо тебе, – караванщик тронул рукой полог, но так и не решился заглянуть внутрь. В его глазах стояла боль: – Великие боги, почему моя дочка должна расплачиваться за мои ошибки! – прошептал он, не в силах долее сдерживать внутри чувства, мучившие его душу. – Что за рок висит надо мной, что за проклятие? Если бы не ты… Я даже представить себе не могу, что бы случилось… Ты снова спас нас. И на сей раз ради этого тебе пришлось открыть свою тайну… – вздохнув, он качнул головой.

– Не беспокойся за меня, я привык рисковать своей жизнью… – он замолчал и, повернувшись, замер, не спуская взгляда настороженных глаз, казавшихся в этот миг еще более черными и глубокими, чем обычно, с постепенно бледневших очертаний медленно удалявшегося каравана. – В своем мире, – спустя какое-то время, вновь заговорил он, – я был бы уверен, что эти люди не успокоятся. Затаятся, дождутся удобного времени… – Колдун склонил голову, а затем тихим, шуршащим, как ветер, голосом продолжал: – Возможно, стоило поискать другой выход… Прости, я совсем не хотел навлечь на вас беду… Впрочем, – его брови сошлись на переносице, губы сжались в тонкие бледные нити, – когда законы моего мира не властны над этой землей, я смогу защитить вас.

– Нет, – остановил его Атен. Караванщику совсем не хотелось, чтобы ради них Шамаш нарушал свои обычаи. К тому же…- Ты не можешь применять магию против людей.

Дар, несущий жизнь, не должен стать причиной смерти. Так хотели боги. Они никому не позволят поступать против Своей воле, не стоит и пытаться… Ничего, мы справимся, ведь нам придется противостоять не стихиям, а людям.

– Я одного не могу понять, – маг опустил голову, словно не желая, чтобы караванщик увидел в его глазах отражение тех чувств, что терзали его душу, – как люди могли не просто помыслить об убийстве ребенка, но, ни на миг не задумываясь, пойти на такое?… Уж насколько был жесток мой мир, он всегда оставался милосерден к детям, позволяя им выжить. И даже самые безжалостные палачи отпускали ребятишек, считая, что до тех пор, пока малыши идут по жизни неосознанно, подчиняясь воле родителей или наставников, никто, даже самый жестокий бог, не может их судить.

– Наша земля куда суровее к детям, чем к взрослым, – Атен сел с ним рядом.

Караванщик хотел коснуться рукой плеча наделенного даром, подбодрить, поблагодарить, но не решился. И он продолжал, надеясь, что маг поймет: – Им нужно не просто выжить, а заслужить свое место на земле… Шамаш, ты ведь видишь, что Мати не такая, как все… Чужакам еще не известно, что в караване есть и другие дети, рожденные в пустыне… Представляю, как они восприняли бы это… Я хотел сказать другое: да, я никогда не жалел о том, что мы отвергли этот страшный закон, но порой, когда я смотрю на дочурку, мне становится страшно… Я постоянно боюсь того, что с ней станет, какой она вырастит, будет ли она счастлива, ведь я даже не знаю, каким представляет себе счастье дети пустыни, только понимаю – не таким, каким видим его мы, рожденные в городах.

Шамаш взглянул на караванщика. Его глаза словно поглощали окружающий мир, впитывали в себя весь свет, который лучился глубоко, на самом краю бездны, внося в душу решившегося в них заглянуть не сравнимый ни с чем покой. В этот миг Атен вдруг понял, какая бесконечная пропасть лежит между ним и магом, пропасть длинною не в шаг, а тысячи лет дорог… В глазах мага была мудрость веков, знания, хранившиеся столетиями во владениях богов в ожидании того, кому было дано их понять. Он мог так о многом рассказать, все объяснить, но…

– Ты ни в чем не виноват и напрасно коришь себя. Просто такова жизнь: в ней есть светлые и черные полосы, – Шамаш умолк, повернувшись, стал всматриваться в снежную пустыню.

– Я… Это совершенно необъяснимо, я не в силах понять, почему законы, даже те, которые мы сознательно отказываемся соблюдать, имеют над нами такую власть… Я не знаю, как объяснить ей… Поймет ли она… – пробормотал Атен.

– Поймет – что? Что она не "проклятый снежный ребенок"?

– Простит ли она меня? Ведь я снова скрыл от нее правду…

– О чем ты говоришь! – голос мага стал резким. – Ты что, хотел вырастить ее в мысли, что она – нарушение закона, источник грядущих бед каравана и что там еще говорил этот человек? Или забудь все это и относись к ней так же, как раньше, или покинь ее. Я не смогу заменить ей отца, но я воспитаю ее добрым человеком, верящим в богов и их милость.

Атен растерялся. Он никогда раньше не видел мага таким: властным, строгим, решительным…

Шамаш смотрел на караванщика в упор, словно не просто ждал, что тот примет решение, а был готов в случае промедления решить за него.

Хозяин каравана сглотнул комок, подкативший к горлу, кашлянул и затем изменившимся до неузнаваемости, вдруг охрипшим голосом пробормотал:

– Я… Ты не так меня понял… Что бы ни случилось, я всегда буду любить дочь, она – все, что есть у меня в этом мире… Но…

– Что "но"? Ты боишься, что она будет тебя меньше любить за то, что ты не только дал ей жизнь, но и сохранил ее? – колдун с трудом заставил погаснуть разгоравшийся в его сердце, душе пламень. Но ему удалось это сделать, так что собеседник даже не заметил их. Его голос звучал ровно, в нем больше не слышалось нарастания урагана… – Тебе самому не кажутся смешными эти мысли? Что заставляет тебя сомневаться в ней?

– Нет… Ничего… Спасибо, – караванщик начал успокаиваться. И это спокойствие было куда большим, чем он мог себе представить: если все так, ему нечего больше бояться. У него не осталось тайн. Теперь он мог жить, ничего не скрывая, не сжимаясь от одной мысли о том, на что он обрекает дочь своей слепой отцовской любовью.

Ему нужно было лишь последнее подтверждение: – Скажи, с ней ведь все будет в порядке? – Как только он мог быть столь безрассудным, чтобы хоть на миг подумать о Мати как о проклятом ребенке! Нет! Она – самое светлое, самое желанное существо на свете…

– Я сделаю все для этого, – услышал он в ответ.

Глава 5

Хозяин каравана проснулся, почувствовав, что повозка остановилась.

"Это еще что такое?" – ему потребовалось несколько мгновений, чтобы порвать оковы сна и, открыв глаза, начать осознавать реальность.

Первым делом он взглянул на беззаботно спавшую в дальней части повозки девочку и лишь убедившись, что с ней все в порядке, поспешил выбраться наружу, собираешься, наконец, узнать, что произошло, ведь остановка в пути – это не ерунда, а нечто почти чрезвычайное.

Конечно, Атен всецело доверял своим помощникам и дозорным, но в памяти были слишком свежи события последних дней, которые, вкупе с близостью чужого враждебного каравана, заставляли действовать.

Поспешно запахнув полушубок и надвинув на брови шапку, он зашагал к первой повозке, возле которой, как он уже успел заметить, стоял, напряженно всматриваясь в даль, Евсей. Рядом с ним замерли дозорные, держа наготове оружия.

– Что случилось? Чужаки? Разбойники?

– Я никого не вижу, – продолжая обшаривать взглядом пустыню, ответил брат.

Атен вышел вперед, склонился над следами полозьев, оставленных повозками чужаков, благо их еще не успели занести снегом ветра.

– Должно быть, они прошли здесь где-то ближе к полуночи, – раздался у него за спиной голос Евсея.

– Странные какие-то следы, – хозяин каравана даже коснулся снега рукой. – Легкие.

Словно не нагруженный караван прошел, а пустая повозка…

– Не знаю, – Евсей опустился рядом с ним на корточки. – Я не заметил в них ничего необычного.

– Зачем же остановил караван?

– Шамаш велел.

– Но почему?

Евсей пожал плечами.

– Я не стал спрашивать. Хранителю виднее. Он – наделенный даром, и…

– Пойдем, – хозяин каравана резко поднялся. – Нужно узнать, что случилось.

– Погоди! Мы не можем… Пусть он не хочет, чтобы мы слепо подчинялись ему, это его право… Но мы должны доверять магу, а не допытываться до причин каждого слова… – однако, Атен просто не слышал его и, хотя помощнику того совсем не хотелось, он вынужден был пойти вслед за хозяином каравана.

– Подумай хотя бы о том, – продолжал он, все еще надеясь переубедить брата, – что недоверие может обидеть мага. Неужели ты таким образом хочешь отплатить ему за все добро…?- не договорив, он умолк, увидев сидевшего на краю свой повозки Шамаша. Тот словно знал заранее, что к нему придут, и ждал.

– Доброго утра, – глядя на караванщиков спокойным взглядом черных глаз, с глубиной которых могла сравниться разве что бесконечность небесных далей, проговорил маг.

– Доброго утра, – Атен и Евсей сели с ним рядом, чтобы магу не приходилось говорить, глядя на собеседников снизу вверх.

– Шамаш, мы в долгу перед тобой… – начал было Евсей, видя, что Атен по какой-то причине молчит, но остановился, заметив грусть в глазах мага.

Он качнул головой:

– Мне трудно вас понять. Вы приняли меня в свою семью, но, словно всякий раз забывая об этом, считаете, что обязаны платить за помощь. Почему? Разве родственники помогают друг другу не бескорыстно?

– Прости, – пряча глаза, прошептал Евсей, которому было не по себе от одной мысли, что его слова могли причинить боль наделенному даром. – Я совсем не хотел тебя обидеть… Но ведь ты – маг! От рождения мы приучены почитать хранителей жизни…

– Я колдун, караванщик, – хмуро возразил тот. – Мой дар не создает оазисов жизни в пустыни этого мира, не питает их. Он лишь существует в нем, словно ветер, звезды, снег – только и всего.

– Шамаш, – Евсею не хотелось вновь возвращаться к разговору, убивавшему едва-едва начавшие воскресать надежды, – не сердись на нас и постарайся понять: есть вещи, которые маг и лишенный ее всегда будут видеть по-разному. Помогать, делиться своим теплом – это право Хранителя, а не его долг. Маг всегда был и будет выше законов нашего мира, которым простые смертные обязаны всецело подчиняться.

– Сами боги заповедали нам это, – поспешил добавить Атен. – Мы просто не можем иначе. Поэтому все мы чувствуем себя очень… – на миг он умолк, пытаясь найти нужное слово, – неуютно, принимая твою помощь, но не имея возможности ничего дать тебе взамен.

– Вы дали мне куда больше, чем можете себе представить, – проговорил Шамаш. Он умолк, глядя куда-то в сторону.

Но это был не отрешенный задумчивый взгляд, показывавший, что маг мысленно где-то далеко, в тех краях, куда не смогут долететь звуки реального мира, которых никогда не коснутся лучи его солнца. Нет, что-то явно привлекло внимание Шамаша, насторожило его, заставило собрать в кулак силу и волю. И пусть на лице мага не дрогнул ни один мускул, достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что под покрывалом внешнего спокойствия бушует буря, сродни ветрам, спавшим во чреве пустыни, но готовым в любой миг вырваться наружу.

И Атен, и Евсей насторожились, сжались, словно готовившиеся к броску звери. Руки сами легли на рукояти мечей.

На первый взгляд, все казалось таким же мирным и безмятежным, как прежде. Разве что начавшие просыпаться караванщики, обнаружив, что повозки остановились, стали, взволнованные, выбираться наружу и вполголоса расспрашивать друг друга, пытаясь понять, что случилось.

– Нергал вас побери, – к повозке быстрыми шагами приблизился Лис. Его волосы были взлохмачены, полушубок расстегнут, красные, усталые глаза недовольно смотрели вокруг, ища виновного в том, что ему, недавно сменившемуся с ночного дозора, так и не дали отдохнуть. – Неужели вас нельзя ни на миг оставить одних? С чего это вдруг вам приспичило останавливаться посреди пустыни?

– Лис! – попытался остановить его Евсей. Он кивнул на Хранителя, толи напоминая другу, что ему следовало бы более пристойно выражаться в присутствии мага, толи показывая, что именно тот настоял на остановке.

Впрочем, справившись с волной недовольства, столь усиленного непониманием, караванщик быстро взял себя в руки.

– Прости, Шамаш, – первым делом извинился он. – Однако, – помощник повернулся к Атену.- Что, во имя богов, происходит? Не пора ли объяснить, что случилось? И, между прочим, не я один хотел бы получить ответ, – он махнул рукой себе за спину, где, чуть в сторонке, собрались караванщики. – Чего нам ждать? Что делать?

Готовиться к бою или разойтись по своим повозкам и все-таки постараться выспаться?

– Лис… – начал было Атен, но Шамаш остановил его быстрым движением руки.

Колдун обвел караванщиков быстрым взглядом, а затем сказал, обращаясь к одному Лису, понимая, что и так никто из собравшихся не пропустит ни одного его слова:

– Это я попросил остановить караван, – все взгляды обратились к нему, в них не было и тени осуждения, лишь готовность подчиниться любому приказу Хранителя, и, все же, Шамаш продолжал: – Я понимаю, что не имел права делать этого, ни с кем не посоветовавшись, – он повернулся к Атену, и вовсе не хотел нарушить твой приказ, но у меня не было времени – впереди трещина.

Когда караванщики поняли, какая опасность была уготована им на пути, вздох ужаса и, вместе с тем, облегчения сорвались с их губ.

Трещина – мрачная белая бездна, прятавшаяся под тонкой дымкой белизны, ловушка, устроенная пустыней и ветрами, которую практически никогда не удавалось разглядеть до тех пор, пока она не получала свою жертву. И счастье, если она довольствовалась дозорными…Несколько лет назад в подобную трещину угодила одна из хозяйственных повозок, и лишь самопожертвование возницы, успевшего вовремя разрубить цепь, спасла всех. А так ведь не один караван закончил свой путь в холодном ледяном разломе…

– Спасибо! – они не знали, как отблагодарить Хранителя, да и вообще, смогут ли они когда-нибудь отблагодарить его за все, что наделенный даром делал для них.

И лишь Атен оставался мрачен.

– Беда пока не позади, – хмуро произнес он. – Нам предстоит еще обойти трещину…

И хуже того места, где мы сейчас находимся, для этого не найти – на морском панцире…Ладно, расходитесь все по своим повозкам и будьте готовы к тому, чтобы отправиться в путь. Да, и проверьте, все ли в порядке с упряжью…

– Может быть, будет лучше разбить цепь? – памятуя о прошлой встрече с трещиной, предложил Лис.

Атен бросил быстрый взгляд на мага, оглядел караванщиков, замерших в ожидании того, какое решение примет хозяин каравана.

– Не надо, – наконец, ответил он, сразу заметив, с каким облегчением восприняли его решение люди. – И успокойтесь все: мы не впервые сталкиваемся с этой преградой.

– Да, но никогда еще нас не пытался заманить в нее шедший впереди караван, – пробурчал кто-то из дозорных.

– Снег и ветер! – лишь присутствие мага удержало Атена от грубых ругательств. Ему совсем не хотелось верить в подобное, особенно в миг, когда грозившая каравану опасность была и так велика. Однако у него не было времени предаваться панике.

Атену нужно было спешно предпринимать меры…

Он уже направился в голову каравана, но замер, заметив, что и остальные все той же настороженно-взволнованной толпой двинулись следом. – Нет! – решительно остановил он караванщиков. – Расходитесь по своим повозкам. Так будет лучше. Лис? – он в упор посмотрел на своего помощника, надеясь, что тот поймет и покажет пример остальным.

– Хорошо, будь по-твоему, – с неохотой согласился караванщик но, все же, уже поворачиваясь, бросил через плечо: – Мы будем наготове.

Люди начали расходиться. Спустя несколько мгновений рядом с хозяином каравана остались лишь Евсей и Шамаш. В немом молчании они подошли к стоявшим перед первой повозкой дозорным.

Помощник был мрачнее тучи. Он что-то невнятно бурчал себе под нос, видимо, виня себя во всем, что могло случиться. А ведь ему было прекрасно известно: повозки идут по опасному участку, а тут еще и чужой караван, готовый на все, лишь бы покарать тех, кого там считали проклятыми, стремясь их смертью очистить себя от грядущих бед.

– Евсей, – прерывая раздумья, обратился к нему Атен. – Пусть дозорные спешатся, возьмут шесты-щупы и отметят границы трещины.

Тот уже был готов сорваться с места, спеша выполнить приказ и хоть как-то загладить свою вину, но его остановил голос Хранителя:

– Я укажу вам ее, – потом он повернулся к Евсею: – Не вини себя ни в чем. Ни ты, ни дозорные не смогли бы отыскать трещину, когда разбившие ее позаботились, чтобы она была незаметна.

– Подожди, – на миг замолчав, Атен сжал зубы, его щека нервно дернулась. "Такого просто не может быть, – от мысли, вдруг пришедшей ему в голову, караванщика прошиб холодный пот. – Они бы не посмели…" Ему было невыносимо даже думать о возможности подобного, но он должен был еще и произнести это вслух, стремясь узнать правду. – Ты хочешь сказать, что эта трещина… Эта ловушка… Что это – дело рук людей…?

Помощник, услышав его слова, вздрогнул, сглотнул комок, подкативший к горлу, сразу поняв, что тот имел ввиду. И лишь маг оставался абсолютно спокоен.

– Да, – подтвердил он. – Они разбили лед.

– Губитель…!

Видя ужас в глазах караванщиков, Шамаш спросил:

– Вас это удивляет?

Атен вздохнул. Ему нужно было некоторое время на то, чтобы успокоиться, свыкнуться с правдой, какой бы она ни была, и собраться с мыслями.

– Дело не только в том, что я не припомню, чтобы кто-нибудь прибегал к обману.

Даже разбойники предпочитают действовать открыто… Ну да ладно, это еще как-то возможно. Но я не могу себе даже представить, чтобы в мире нашлись люди, которые ради каких-то своих целей нанесли рану пустыни. Такое не прощается! Не только людьми, но и самими небожителями!

– Они приняли помощь от проклятых, – Евсей качнул голову. – Значит, по закону, они разделили с нами печать беды, которая будет преследовать их вечно, если они не восстановят закон. Видно, они решили, что лучше смерть, чем проклятие и скитание слепыми бестелесными тенями в холоде самых черных стран подземного царства.

– А как же наделенный даром? Они что же, готовы ради отмщения пожертвовать и им, обрекая себя на еще более страшное проклятие?

– Возможно, они убеждены, что с Хранителем не может ничего случиться…

Караванщики повернулись к Шамашу, который молча слушал их разговор. Его лицо оставалось абсолютно спокойным, в глазах не было ни удивления, ни гнева.

И Атен, не выдержав, спросил:

– Неужели в твоем мире подобное… – он так и не смог подобрать нужное слово, – было возможным?

Тот кивнул, затем тихо произнес:

– Многим казалось, что обман – лучшее средство в борьбе с колдунами.

Караванщики только переглянулись, не найдясь, что сказать на это.

А Шамаш продолжал: – Возможно, будет лучше никому не приближаться к трещине. Ее края могут обрушиться.

– Нужно отметить опасный участок, прежде чем искать способ обойти его.

– Это не сложно, – он подошел к замершим в стороне, ожидая приказов, дозорным, взял из рук одного из них длинную палку-вешку с черной сигнальной лентой на конце, покрутил в руке, словно рассматривая со всех сторон, и, легко размахнувшись, бросил, как копье. Превратившись в полете из одной в множество, она устремилась вперед, рассыпалась, как брошенная на землю пригоршня соломинок, и уже через мгновение шагах в ста от караванщиков вырос частокол, прошедший чертой, казалось, через всю пустыню, от горизонта до горизонта.

– Да…- только и смог прошептать Атен. Он мотнул головой, словно не веря до конца, что увиденное им реально и пытаясь стряхнуть наваждение.

– Что-то не так? Мне казалось, у вас нет закона против колдовства.

– Конечно нет, – поспешил заверить его хозяин каравана. – Просто это так неожиданно и… Мы никогда не видели ничего подобного… Скажи, а как далеко простилается эта трещина?

Маг пожал плечами:

– Сейчас – недели на две в ту и другую сторону. Но она растет.

Караванщик побледнел:

– Выходит, мы все-таки попали в эту ловушку и теперь обречены, – мрачный, пробормотал он.

– Я не понимаю тебя, – глаза Шамаша смотрели на собеседника настороженно сощурившись.

– Мы не можем сойти с караванной тропы… – Атен повернулся к своему помощнику: – И, все же, я не верю, что мы в безвыходном положении… – он бросил быстрый взгляд на Хранителя, но тот был погружен в свои мысли и не заметил этого. – Можно повернуть назад, воспользовавшись своим правом.

– Мы слишком далеко ушли от последнего города. У нас не хватит продуктов и тепла, чтобы вернуться… – собственно, Евсею было незачем говорить это, когда Атен и так все понимал.

– Тогда попытаемся обойти трещину. Если другого способа нет… В конце концов, мы можем провести расчеты, подсчитать шаги…

– Ты забываешь о законе…

– Но нельзя же просто сдаться и ждать конца!

И, все же, какие бы слова ни произносились, в глубине души, трепетавшей, стонавшей от боли, оба караванщика понимали, что бессильны в обрушившейся на них беде. Однако, не желая принимать то, что казалось неизбежным, они продолжали искать лазейку, путь к спасению…

– Ладно, – опустив голову на грудь, пробормотал Атен, – от того, как мы поступим, будет зависеть судьба всего каравана. А раз так, пусть решает сход, – он повернулся, собираясь уходить… И, все же…

"Нет, – остановившись, караванщик качнул головой. – Я не могу сказать людям, шедшим со мной столько лет по тропам снежной пустыни, что сейчас, когда, казалось бы, все беды должны остаться позади, их дороге пришел конец…Если я сделаю это, они могут поверить в слова чужаков, в то, что караван проклят богами и осужден ими на медленную мучительную смерть…" -Почему нельзя обойти трещину? – прерывая размышления, донесся до него голос мага. – Это заняло бы не так много времени, как кажется, когда трещина наклонена в сторону прочерченного вами пути и, идя в обход ее, караван будет, пусть не так быстро, как раньше, но все же приближаться к городу. Или дело лишь в том, что вы боитесь сойти с тропы? Но почему? Ночи ясны и всегда можно будет сверить направление по положению звезд.

– Шамаш… – вздохнув, хозяин каравана на миг замолчал, качнул головой… – Скажи, в твоем мире были законы, которые никто не смел нарушить даже перед лицом смерти?

– Чьей смерти?

Его собеседники переглянулись. Им был непонятен вопрос Хранителя.

– Насколько я знаю историю своего народа, – тем временем продолжал колдун, – не было ни одного случая, чтобы кто-то пошел против закона ради спасения собственной жизни. Да никому подобная мысль вообще не пришла бы в голову, когда мы всегда воспринимали смерть много легче, чем лишенные дара. Наши легенды…

Впрочем, сейчас не об этом разговор. Когда речь шла о спасении ребенка, брата, любого сородича, мы делали все, что в было в наших силах, но не нарушали при этом данных обетов. Если же нужно было помочь доброму человеку, этому не могли помешать никакие законы.

– Странные обычаи, – пробормотал Атен. – Помогать чужим и не задумываться о том, что будет с тобой, – он качнул головой.

– Почему тебя удивляет стремление моего народа отблагодарить тех, кто был добр к нам? Разве не это же чувство движет вами, когда вы говорите мне о своей признательности? И как связан твой вопрос с судьбой каравана и твоим нежеланием сойти с тропы?

– Законы снежной пустыни запрещают нам осознанно покидать тропу, – промолвил Евсей. – Мы можем случайно сбиться с пути в метель, но не должны делать этого по своей воле.

– Но как можно соблюдать закон, который нельзя не нарушить, ведь на просторе снежной пустыне нет ни одной дороги, приметы, никаких отметок? Все караванные тропы существуют только на картах.

– Солнце. Оно наш проводник. Мы можем идти лишь вслед за ним, только по его следам, не сворачивая ни вправо, ни влево более чем на один день пути. Закон позволяет нам однажды повернуть назад и пойти против движения солнца, но это все, что нам разрешено.

– А как же ночью, когда светило заходит за горизонт?

– Его место занимает луна, указывая дорогу и следя за тем, чтобы никто не посмел нарушить заповеди во время отсутствия повелителя небес. Боги не оставили нам никакой лазейки… – Евсей, вздохнув, опустил голову на грудь.

– Поэтому я и спрашивал, знакомо ли тебе это чувство: невозможность нарушить закон даже ради спасения.

Колдун кивнул. Он умолк, глядя на безмятежный простор снежной пустыни.

Спустя какое-то время, почувствовав, что немая пронизывающая тишина начала охватывать тело и разум сетью оцепенения и безнадежности, хозяин каравана вновь повернулся к Хранителю:

– Шамаш, помоги! – проговорил он, переборов свою гордость, решившись произнести слово, которое, казалось, вырвал из своей памяти. – Сейчас только ты сможешь спасти…

Тот отвел взгляд от горизонта, какое-то время молча смотрел в глаза караванщика, а затем тихо спросил:

– Как? Известен ли тебе способ, которым маг мог бы сделать это?

– Но… – Атен не знал, что и сказать. – Неужели ты не знаешь…

Шамаш остановил его:

– Конечно. Есть множество путей. Но все они принадлежат другому миру. Прибегнув к ним, я могу нарушить узор судьбы этой земли, что приведет к переменам, которые изменят ее, и совсем необязательно к лучшему. Однако если другой возможности нет…

– Постойте, – вмешался в их разговор Евсей. – Шамаш, – в его глазах горел огонь прозрения, – в легендах говорится, что бог Солнца, именем которого ты назван, в годы своего владычества строил для странников, путешествовавших вместе с ним по просторам земли, призрачные мосты через бурные потоки и горные ущелья…

– Что ж, – тот кивнул, но лицо его по-прежнему оставалось хмурым, – я могу перебросить через трещину ледяной мост. Но хватит ли у вас веры ступить на него?

– Ты же знаешь, люди всецело доверяют тебе…!

– Дело не в доверии, а в вере. Тут надо верить в колдовство, не допуская ни малейших сомнений в том, что подобное возможно… – он вновь на миг задумался. – Впрочем, есть способ сделать так, чтобы все удалось.

– Какой? – караванщики встрепенулись. В их глазах зажглась надежда.

– Во сне человек готов принять куда большее, чем наяву. Поступим вот как. Пусть караван остается здесь до прихода темноты. А на закате, когда все уснут, отправимся в путь.

– Если рассказать людям о том чуде, которое должно будет совершиться ночью, они ни за что не заснут! – пробормотал Евсей.

– Значит, нам не следует никому ничего говорить, – хмуро бросил Атен.

Взгляды караванщиков скрестились.

– Нам придется всех обманывать…

– Чепуха.

– Но если начнутся расспросы…

– С чего это вдруг? Никто не будет ни о чем спрашивать, ведь никто кроме нас троих не знает истинной опасности, угрожающей каравану.

– Подожди, Атен. Конечно, мы можем ничего не говорить. И даже солгать, но Хранитель… Мы не должны ставить его перед выбором: следовать своим законам или помогать нам. Вспомни, Мати говорила: Шамаш не может лгать.

И караванщики снова повернулись к магу, ожидая, что тот скажет.

– Это правда, – подтвердил тот. – Но если меня не станут спрашивать, ничто не мешает мне промолчать.

– Никто не посмеет надоедать вопросами Хранителю!

– Ну, – хозяин каравана облегченно вздохнул. – Тогда так и поступим. Шамаш, от нас что-нибудь потребуется?

– Верить, – замолчав, он вновь стал всматриваться в снежную пустыню, словно что-то ища среди ее белизны. Однако когда караванщики собрались уходить, колдун остановил их: – Остался еще один нерешенный вопрос. Как быть со вторым караваном?

– С кем?

Шамаш, словно не замечая удивления в глазах своих собеседников, повторил:

– Вторым караваном. Они не думали, что трещина будет столь велика.

– Так эти… сами попали в ту ловушку, которую расставили для нас?! – Атен рассмеялся. – Ну и поделом им! Да и вообще, какое нам дело до чужаков, особенно после всего, что они сделали!

– Вы спасли их, – маг и хозяин каравана словно говорили на разных языках.

– А они за это… – нет, Атен прикусил язык. Он не мог быть грубым в разговоре с Хранителем, – вознамерились уничтожить наш караван!

– Но вы спасли их! – в голосе колдуна зазвенели нотки ледяного ветра. – Теперь вы отвечаете за их жизнь перед богами и не можете оставить умирать!

– Шамаш, – караванщик заставил себя успокоиться, мысленно повторяя вновь и вновь:

"Никто не может оспаривать решение мага. Его воля выше законов земли". И, все же, не в силах принять этого, продолжал: – Я понимаю, ты считаешь, что нельзя проходить мимо чужой боли, обрекать на смерть того, кого можно спасти. Но, помогая, всегда берешь часть их ноши на себя, принимаешь часть чужой беды. Да и, потом, что бы там ни было, даже если между нами возникла какая-то связующая цепь, они сами разбили ее! Я не настаиваю… Мы сделаем все так, как ты считаешь нужным… Но…

– Это твой мир, – наделенный даром в который уж раз удивлял караванщиков тем, что никогда не настаивал на своем. Впрочем, на этот раз было видно, что хозяину каравана не удалось его переубедить. Маг просто прекратил казавшийся ему бессмысленным спор.

На миг он прикрыл глаза: – Ладно… Когда все решено… – и маг быстро зашагал назад, к своей повозке.

– Прости…! – начал было Евсей, бросив яростный взгляд на Атена, но Шамаш только махнул рукой, спеша поскорее уйти.

– Ты что?! – когда тот скрылся из виду, набросился помощник на спутника. – Зачем было спорить? Ну считает он, что мы должны позаботиться о чужаках, и что же?

Какая, в конце концов, тебе разница?

– Они чуть не убили Мати! Они заманили нас в эту ловушку! Они… Тебе что, этого мало? Тогда подожди, подожди, они еще не такое сотворят. В благодарность нам за помощь!

– Но Хранитель…

– Он сам хотел, чтобы все решения принимал я! Он пришел из чужого мира, отличающегося от нашего столь же, как небесные края отличны от земных. Он предупреждал меня, что избегает давать советы, ибо плохо знает снежную пустыню.

Почему ты так уверен, что этот случай – как раз не то, о чем он говорил, чего он хотел избежать – ошибка, связанная с непониманием законов нашего мира?

– А если ошибаешься ты? Твои глаза затуманены яростью и гневом, в них горит жажда мести…

– Хватит! – резко прервал его Атен. – Он не стал возражать против моих объяснений, а, значит, согласился с ними, – не желая более ничего слушать, он с головой ушел в повседневные заботы, заставив себя думать лишь о том, что видел его глаз…

Караванщики действительно ни о чем не стали их расспрашивать. Никого особенно не удивила даже остановка: подумав и рассудив трезво, люди решили, что время понадобилось для того, чтобы найти путь, позволявший каравану пройти мимо беды.

А под вечер, когда все собрались в дорогу, подул ветер. В его дыхании не было ледяной злости. Стелясь по самой кромке земли, кружа, рождая крохотные, словно игрушечные, смерчи, он поднимал в воздух мелкую белоснежную россыпь снежинок, похожих на пудру, которые, тихо напевая, переговариваясь между собой, вились, заполняя собой бескрайний простор снежной пустыни, приравнивая миг к годам, успокаивая, усыпляя…

Дождавшись, пока сонное заклинание начнет действовать, проверив прочность цепи, соединявшей повозки, и установив на последней, в самом конце каравана чудесный фонарь-маячек, Шамаш вернулся к головной повозке и замер. Он не торопился отправляться в путь, словно кого-то ждал…

Ветер и снег, выполнив свою работу, улеглись, и колдун издалека увидел двух всадников, быстро приближавшихся к каравану.

Они остановились шагах в пятидесяти. Один из чужаков поспешно соскочил на землю, бросил спутнику поводья, а сам, подбежав к магу:

– Хранитель!… – слово словно вздох сорвалось у него с губ.

– В тебе очень сильна вера, раз ты откликнулся на мой зов и поспешил сюда, не допуская никаких сомнений, – тихо проговорил Шамаш, не спуская взгляда с седого караванщика.

– Мы знали, верили, что ты поймешь…! – его глаза светились радостью. – Мы всегда и во всем верно следовали законам пустыни, мы чисты перед богами и достойны… – он умолк, заметив, как печаль коснулась лица мага.

– Я не упрекаю вас ни в чем, – тихо проговорил он. – Не мне судить тех, кто следует обычаям своего мира. Однако я никогда не приму их.

– Но если так, зачем ты звал… – в его глазах непонимание начало перерастать в отчаяние.

– Я не могу бросить вас умирать, хотя вы и сами выбрали смерть… Я проведу свой караван по магическому мосту над трещиной. Этот путь сохранится трое суток. Если ваша вера сильнее ненависти, воспользуйтесь им. И тогда вы будете спасены.

– Мы никогда не будем спасены! – его голос был готов сорваться в крик. – Возможно, если бы мы остановили этот караван, боги простили бы нас…

– Как можно заслужить прощение смертью невинных?

– Невинных? Да что тебе известно о законах пустыни, Хранитель города?! – он ждал, что наделенного даром возмутят дерзкие слова, заденут, заставят задуматься, усомниться… что угодно, только бы разрушить непреодолимый и непоколебимый барьер спокойствия, развеять это странное молчаливое сочувствие, горевшее в черных, глубоких, как сама бездна, глазах.

Но маг лишь кивнул, соглашаясь:

– Да, я плохо знаю законы пустыни, впрочем, обычаи городов знакомы мне еще меньше, когда я ни разу не бывал ни в одном из них.

– Но как…

– Я пришел из другого мира.

– Это невозможно!

– Я говорю правду, добрый человек.

Тот какое-то время молчал, не сводя с собеседника наполненных страхом глаз:

– Я верю тебе, – наконец, прошептал он. – Никто бы не смог придумать такое… Кто же ты? Один из богов? Творец заклинаний?

– Я человек, житель другого мира, в чем-то схожего с этим, в чем-то – нет. Да, я обладаю даром, достаточным, чтобы считаться магом. Но вряд ли мне когда-нибудь удалось бы совершить нечто столь необъяснимое и далекое, как переход между мирами. Боги помогли мне в этом, они привели меня сюда, пересекли мой путь с дорогой каравана. Небожители мудры и не стали бы ничего делать без причины. И, думается мне, они бы поступили иначе, если бы отвернулись от этого каравана, считая его проклятым.

– Да, да, конечно… Кто смеет усомниться в мудрости богов… Но… – в голосе чужака уже не было прежней уверенности, в глазах стояла мольба: – Если это так, объясни мне! Я должен знать, в чем наше заблуждение!

– Знать – для чего?

– Чтобы жить дальше!

– Тебе вряд ли станет легче жить, если я скажу, что причина многих бед вашего мира в законах каравана.

– Ты прав, они означают для нас очень многое. Но законы – не сама вечность. Их можно изменить, подчиняя новому времени и новой дороге.

– Почему же вы не сделаете этого?

– Мы не можем! Это под силу лишь богам! – а затем чужак остановился, словно вспомнив что-то, его взгляд обратился к магу, в то время как губы прошептали: – И избранному Ими! Дай нам новые законы – и мы станем жить по ним!

Караванщик говорил так искренне, словно превратившись в священную свечу, горевшую пламенем истины, и, все же, маг молчал.

Вздохнув, чужак опустил голову на грудь. – Что ж… Все верно: мы должны еще заслужить их…

– Не заслужить – понять.

– Понять?

Его собеседник медлил с ответом.

– Рожденная в пустыне, – не выдержав, начала хозяин каравана, словно пытаясь подтолкнуть собеседника вперед. – Мы ведь говорим о ней, да? Что в ней такого особенного, что ты защищал ее так, словно она – твое дитя. Ответь! Тебе нечего опасаться. Я никогда не посмею обратить твою искренность против этого караван.

Клянусь тебе дарованной моей душе вечностью -Что движет тобой? Простое любопытство?

– Я… Я сам не знаю, в чем тут дело. Но сейчас я чувствую, что для меня нет ничего важнее этого вопроса! Та девочка…

– Она спасла меня.

Караванщик не сразу понял ответ, а когда, наконец, осознал, на его лице отразилось огромное удивление, даже недоверие. Он ожидал услышать все, что угодно, но только не это…

– И все? – великие боги, он просто не мог поверить, что дело лишь в этом, ведь перед ним был Хранитель!

– Для меня этого достаточно.

– Но…

– Торговец, не знаю, что даст тебе это знание, – он, наконец, решился, – поможет или навредит, но ты сам спросил. Она не единственная. Здесь с десяток детишек, похожих на нее…

– Я предполагал, был почти уверен, что если кто-то осмелится нарушить закон, то сделает это не единожды, предпочтя совсем отказаться от него…

– В них есть дар. Пусть он пока еще так слаб, так далек, что мне не удается достучаться до него, разбудить, но он жив.

– Рожденные в пустыне… – это казалось еще невероятнее!

– Рожденные в пути, – вроде бы, он просто повторял слова чужака, однако при этом вкладывал в них совсем другой смысл.

– Воистину, это чудо!…Подожди, но это значит… – в его глазах зажглось… Он вряд ли бы сам смог распознать охватившее его чувство: радость, осознание чего-то великого, предчувствие удачи…

– Я не говорю, что, перестав убивать тех детей, которые приходят в мир в дороге, вы скоро получите своего мага. Возможно, это зависит еще от множества других причин. Однако почему бы вам не попробовать? Если вы боитесь нарушать закон, испросите на это разрешение у богов, загадайте: когда они сохранят вам жизнь, позволят продолжать путь, значит, им вовсе не так противен рожденный в пустыне.

– Но во всех легендах с ними было связано столько бед!

– Что бы ни было вокруг, наделенного даром нужно растить, воспитывать в добре и любви. И он будет отвечать тем же. А ваши предки ненавидели этих детей, презирали… Что еще они могли получить в ответ на подобные чувства?

– Я… Мы подумаем над твоими словами. И если есть надежда, если… Мы испросим разрешения у богов! Спасибо тебе, спасибо за все! А теперь мне пора возвращаться… – повернувшись, он зашагал к своему оленю, торопясь поскорее оказаться в своем караване, обсудить с людьми все услышанное, подарив им нечто большее, чем просто надежду на спасение.

– Подожди, – остановил его Шамаш.

– Да, Хранитель? – караванщик встрепенулся, резко обернулся, поспешил назад.

– Хорошенько запомни все, что произошло за те дни, что караваны шли рядом. И пусть другие помнят.

– Конечно, – он опустил голову. – Разве мы сможем забыть…

– Ты не понял. Помнить не для того, чтобы вечно корить себя за содеянное, сказанное, замысленное, за то, что случилось, и то, что могло произойти, а чтобы быть готовым, ведь, если вы последуете вы моему совету, однажды нечто подобное может случиться и с вами.

– Да, – он кивнул. – Нам придется хранить это в строжайшей тайне. Во всяком случае, до тех пор, пока боги во всеуслышанье не объявят свою волю. Или пока у кого-нибудь из детей пустыни не проявится дар, что тоже будет знаком свыше. А потом, если это случиться… Когда случится… Мы будем помнить! – уверенно повторил караванщик.

– А теперь ступай. Пора отправляться в путь… Не забудь: у тебя три дня и три ночи. Не упусти время.

Когда очертания всадников, похожие в первый час ночи в юных лучах выдумщицы-луны на сумрачных чудовищ, летевших на крыльях ветра над кромкой земли, скрылись из виду, Шамаш повернулся к перебиравшим с ноги на ногу оленям, поудобнее перехватил поводья, приготовившись сдерживать не столько бег, сколько страх животных, которым предстояло ступить на незримую магическую тропу.

Однако он все еще медлил…

Прошло несколько напряженно долгих мгновений, прежде чем послышались тихие шуршащие шаги и из-за повозки вышел Евсей. По его лицу было видно, что мысли, поглотившие его сознание настолько, что почти заслонили реальны мир, разбудили в нем не только вопросы, но и сомнение, возможно, даже несогласие.

Караванщик остановился рядом с возницей и замер, глядя себе под ноги, словно пытаясь найти монетку, проскочившую сквозь дырку в кармане, падая в снег.

– Зачем? – наконец, проговорил он, не решаясь поднять глаза на собеседника. – Нет, я понимаю, почему ты им помог… Несмотря на то, что они сделали… Что бы там ни было, ты не мог просто взять и отказаться от обычаев своего мира, сколь б они ни были чужды нашему краю…

– Память – это все, что у меня осталось. А сердце так не хочет рвать последнюю нить, связывающую ее с минувшем, душа все еще надеется, что ей будет позволено вернуться, хотя разум и понимает, что все надежды напрасны.

– Да, – вздохнув, караванщик кивнул. – Я пережил нечто подобное, когда мы уходили из нашего города… Но что я сравниваю: мне было позволено остаться на той же земле, которую я знал с рождения… Хоть снежная пустыня и оазис и кажутся двумя совершенно разными мирами…

– Я считал себя вправе помочь. Пусть мне не удалось убедить хозяина каравана, но он не запретил мне.

– Конечно, конечно… Я только боюсь, что чужаки вновь попытаются вновь навредить нам. Сейчас, когда караван спит, мы очень уязвимы…

– Этого не будет.

– Почему ты так уверен? Неужели ты думаешь, что они поверят всему, что ты им сказал? Хотя, должен признаться, ты умеешь убеждать, будто слово – твое самое главное оружие.

– Так оно и есть.

– Я не понимаю…

– У меня нет другого оружия. Я никогда в жизни не прибегал к помощи меча или копья.

– Да зачем они тебе?! Ведь у тебя есть дар!

– Я жил в мире, где колдовство было под строжайшем запретом. И магический дар скорее приближал костер, чем спасал от него… Мне приходилось надеяться только на слово… И искренность.

– Но ведь то, что ты им рассказал… – на лице караванщика отразилось сомнение. – Это не может быть правдой… Часть – да, но не все!

– Я не могу лгать.

– Как же тогда…? Ты говорил о детишках… Ведь это значит…

– Пока – ровным счетом ничего. Их дар спит и может так никогда и не проснуться…

Не говори об этом никому. Незачем родителям знать и питать надежды, которым, возможно, не будет суждено исполниться. Пусть они относятся к малышам по-прежнему, позволяя расти обычными детьми. Так будет лучше для всех.

– Но почему? Конечно, в том мире, из которого пришел ты, был смысл скрывать, раз там за магию карали, как за тягчайшее преступление. Но для нас маг – самый почитаемый человек, о котором заботятся, чью волю исполняют…

– Это взрослому хочется быть особенным и неповторимым, для ребенка же порой куда важнее чувствовать себя похожим на других, и в первую очередь – на своих родителей.

Какое-то время караванщик молчал, словно мысленно вновь и вновь повторяя слова колдуна и пытаясь их понять…

– И, все же, у меня остался еще один вопрос, – молчание, наполненное размышлениями, было слишком тягостным, и Евсей поспешил прервать его, – почему ты позволил мне стать свидетелем этого разговора, почему не усыпил вместе со всеми? Зачем…?

– До той поры, пока люди не вечны, ни один человек не имеет права быть единственным хранителем знаний. Он должен делить их с кем-то, чтобы они не исчезли вместе с ним, не оказались потерянными.

– Но почему я? Почему не Атен? Ведь он – хозяин каравана…

– Он не понял бы моего стремления помочь чужакам. Возможно, убедил бы себя, заставил согласиться, но не понял. И потому не услышал бы ни слова из того, что я говорил, поглощенный своими размышлениями, воспоминаниями и предчувствиями.

– Да, ты прав, – Евсей кивнул, а затем, вновь вздохнув, качнул головой. – Это большая ответственность – беречь знания, – его душу не оставляли сомнения: достоин ли он оказанной чести? Сможет ли оправдать ожидания? Но… Изменять что-то уже было поздно, а раз так… – Спасибо за доверие, которое ты мне оказал, я сделаю все, чтобы оправдать его…

– Я не сомневаюсь, – глаза Шамаша, еще миг назад напряженно сощуренные, успокоились, словно покровы пустыни после того, как ветра укрылись в свои норы.

В какой-то миг Евсею даже показалось, что наделенный дара боялся этого разговора, того, что его поступки, слова будут неправильно истолкованы, осмысленны.

"Он удивительный человек, – не спуская с Шамаша благоговейного взгляда, думал караванщик. – Ему важно не послушание людей, не их молчаливое подчинение, а осмысленное согласие, понимание… Воистину, он станет великим Хранителем. Как же несказанно повезет тому городу, тем людям, которые сумеют убедить его, что, несмотря на то, кем он был в минувшем мире, в этом его судьба – дарить тепло остынувшей земле!"

Глава 6

– Это не честно! Не честно! – Мати сжала пальцы в кулаки, стиснула губы, глядя на отца с нескрываемой обидой. Весь ее вид говорил, что она в любой момент готова разрыдаться… Вот, в ее глазах уже заблестели слезы. Еще немного – и они потекут по щекам безудержными потоками и тогда потребуется нечто большее, чем просто слово для того, чтобы успокоить девочку. – Почему ты не разбудил меня? Ты был должен! Ты обещал ничего от меня не скрывать! Ну что тебе стоило рассказать мне, что Шамаш поведен ночью караван по магическому мосту! Только одно слово – и я бы ни за что не заснула! И не пропустила бы такое… такое… – не договорив, она замотала головой и уткнулась лицом в одеяла.

– Прости меня, милая, – отец осторожно погладил ее по растрепавшимся шелковистым волосам, – я не мог иначе. Успокойся. Ну, взгляни на меня, думаешь, мне не хотелось увидеть все самому? Но Шамаш сказал: "Чтобы все получилось, люди должны спать". И все спали.

– И ты? – она оторвала заплаканное личико от намокшего от слез меха. – Но папа, как ты мог заснуть, зная о том, что случится?!

– Стоило мне оказаться в повозке, как я моментально провалился в сон. Это было так, словно…

– Магия, – девочка нахохлилась недовольным воробьем. В ее глазах стояла все та же обида, только теперь она была не решительной, а подавленной, беспомощной. Мати слишком верила в сказки, чтобы понимать: ни один лишенный дара не сможет противиться воли мага. В ее глазах зародился вопрос: – Но почему Шамаш… – начала она, однако умолкла, остановленная укоризненным взглядом отца.

– У него была причина так поступить, – Атену совсем не хотелось, чтобы девочка перенесла свой гнев на Хранителя. – Вряд ли все в караване поверили бы в то, что до сих пор было возможным лишь в легендах. Мати, стоило бы хоть одному человеку усомниться или испугаться, и мы все погибли б…

– И все же он мог не усыплять меня! – нахмурившись, она недовольно глянула на отца. – Я бы не испугалась. Даже не удивилась бы! Разве что чуть-чуть…

– Мати, на Хранителя нельзя обижаться! Он делает так, как считает нужным, и… – но девочка прервала его:

– А на брата?

– Что? – хозяин каравана не сразу ее понял.

– На брата можно обижаться?

– Да, но…

– Тогда Шамаш будет мне братом, а не Хранителем!

– Но, милая…

– Ну, па, я всегда так хотела иметь старшего брата, чтобы он защищал меня, чтобы я могла поделиться с ним своими тайнами! Почему нельзя, чтобы им стал Шамаш? Я знаю, он не будет против!

– Дочка, он ведь…

– Наделенный даром – ну и что? Шамаш… Па, вот я дала ему имя. Значит, он мой названный брат?

– Имя дают родители.

– Нет, – девочка смущенно покраснела. – Я не хочу быть ее названной мамой, – и она прыснула от смеха. – Пап, а Шамаш старый?

– Что ты! – и все же, в голосе караванщика не было уверенности. Ведь речь шла о маге, притом пришедшем из другого мира.

– Он старше Ри, это и так видно. А тебя? Он старше тебя или младше?

Атен молчал, пытаясь сообразить, но, странное дело, мысль всякий раз ускользала у него из рук, а расчеты, казавшиеся такими простыми, заходили в тупик. Ему должно быть… И сколько же?

– Почему ты не спросишь у него? – девочке было непонятно замешательство отца. – Или тебе неинтересно?

– Мати, ты же знаешь, я говорил тебе не раз: Хранителю не принято задавать лишних вопросов, тем более расспрашивать о чем-то, касающемся его одного…- караванщик решил перевести разговор в другое, более спокойное и глубокое русло. – К тому же, в некоторых городах вообще не ведется счет лет и у людей есть только три возраста – детство, взрослость и старость. Может быть, в мире, из которого пришел Шамаш…

– Нет, – девочка не дала ему договорить. – Зачем ты говоришь такое, ведь сам знаешь, что это не так? Папочка, ну что случится, если мы спросим? Если что, всегда можно попросить прощение… Ладно. Не хочешь – и не надо. Я сама спрошу! – ее голос стал таким твердым и решительным, не терпящим возражения, что Атен не сразу понял, что это говорит его маленькая дочурка. Он так и застыл с открытым ртом, не зная, что сказать. Девочка же, испугавшись замешательства отца сильнее, чем строгости и любых наказаний за дерзость, уже совсем другим, робким, умоляющим голосом, продолжала: – Ну, папочка, пойми, я ведь должна знать, сколько лет моему названному брату! Вдруг меня кто-нибудь спросит, а я не смогу ответить… – в ее глазах была мольба и, все же, за ней, совершенно отчетливо читалось упрямство, готовность настаивать на своем до конца, а, если это не поможет, прибегнуть к самому главному всесокрушающему оружию – слезам.

– Мати, ты опять! – Атен тяжело вздохнул. – Неужели ты не понимаешь такого слова "нельзя"? А твои мечты, они… Это просто невозможно! Я не знаю, что еще сказать…

– Для мага нет ничего невозможного. А ради меня Шамаш сделает все! – уверенно проговорила девочки. И, как ни пытался Атен ее остановить, она, схватив отца за руку, потащила было его за собой к пологу…

– Все, хватит! – голос хозяина каравана стал резким. Он понял, что словами ничего не добьется и единственное, что ему осталось, это прибегнуть к власти, дарованной богами отцу. – Я не хочу больше ничего слышать! Если ты не готова понимать, когда с тобой говорят как со взрослой, значит, будешь подчиняться, как это должен делать маленький ребенок! – резко отдернув руку, он поспешно вылез из повозки.

Спустя мгновенье он, словно передумав, отдернул полог, и Мати с радостью и надеждой уж рванулась к нему, но все такой же холодный и чужой голос отца стегнул ее как плетью, заставив в испуге отскочить назад, в глубь повозки: – И вот еще что, – скулы караванщика напряглись, выдавая, что он с трудом сдерживал клокотавшие в его душе чувства, – на сегодня ты наказана. Посидишь денек одна, может быть, поймешь, что такое "нельзя". И не смей даже носа за полог высовывать!

А то избаловалась… Тебе все ясно?

– Да, папа, – чуть слышно пролепетала Мати. Она была испугана, удивлена, не понимая, что произошло с отцом, почему он вдруг разозлился на нее и, главное, за что? Она ведь совсем ничего не сделала!

Он иногда бывал с ней суров, но это случалось так редко! И, потом, она всегда знала, в чем провинилась, а теперь… Закрывшись с головой одеялами, словно стремясь таким образом отгородиться от всего мира со скрывавшихся в нем бед, она уткнулась лицом в подушку и заплакала, понимая, что никто не увидит ее слезы, не успокоит, не поймет…

Сначала она надеялась, что отец вернется, признает, что был не прав, и попросит прощения, а она не простит, будет дуться весь день – пусть тоже помучается.

Однако спустя какое-то время, она уже была готова забыть все, только бы ее пожалели, успокоили…

Но время шло. Ничего не менялось. И когда в сердце девочки больше не осталось места ни боли, ни обиде, только страх, она, глотая слезы, стала одними губами беззвучно шептать: "Метелица, пусть это будет только сон… Только сон… Сделай так, чтобы я спала…" – а потом она действительно заснула, ища среди миражей и фантазий дремы то, что ее сердце не смогло отыскать наяву.

Подняв воротник и надвинув на глаза шапку, словно пряча лицо, не желая, чтобы кто-то, случайно бросив взгляд на хозяина каравана, прочел все его мысли и чувства, Атен быстро пошел прочь от повозки, не желая задержаться возле нее ни на одно лишнее мгновенье.

– Постой, – Евсей окрикнул брата, но, видя, что тот не слышал его или просто не хотел слышать, взял за локоть, останавливая и поворачивая лицом к себе.

– Что? – караванщик, с трудом сдерживая нараставший гнев, пронзил помощника резким и холодными как порыв ветра взглядом.

– Это я хочу у тебя узнать – что? Что с тобой происходит? И, во имя богов, за что ты вдруг накинулся на малышку?

– Ты подслушивал…! – его глаза сузились в тонкие щели, горя злостью, ноздри раздулись и напряглись, черты лица изменились, обострились, превратившись в маску оскалившегося, готового броситься на противника хищного зверя, даже голос стал другим, похожим на глубокий, напряженный рык.

– Атен, что с тобой твориться? Я уже сбился со счета, который раз за последний год задаю тебе этот вопрос. Ты ведешь себя так, словно боги вот-вот лишат тебя рассудка!

– Не начинай снова! – сморщившись, как от резкой боли, прервал караванщик брата.

– Я не собираюсь сейчас вести душещипательные беседы!

– Но ты не должен держать это все внутри себя, разрушая душу, сердце! Я столько раз говорил тебе это, что надеялся, ты, наконец, понял…

– Вот и не будем повторяться! – процедил Атен сквозь зубы.

– Если бы речь шла только о тебе… Но при чем здесь Мати? Она ведь ни в чем не провинилась. Зачем ты обидел ее? Вернись, успокой малышку и извинись, пока душевная боль не вынудила ее совершить какой-нибудь безрассудный поступок.

– Не вмешивайся! – его щека нервно дернулась. – Она моя дочь и только мне решать, как говорить с ней! – он повернулся, собираясь уходить.

– Послушай меня… – Евсей продолжал удерживать брата, но того словно несло на крыльях ветра.

– Нет, это ты послушай! – выпустив на свободу всю ярость, зашипел он сквозь стиснутые зубы. – Что ты привязался ко мне? Почему ходишь за мной по пятам, приглядывая, как за маленьким ребенком? Зачем лезешь со своими советами? Оставь меня в покое! Дай жить собственным умом! А сам лучше подумай о себе. Заведи свою семью и у тебя сразу станет так много собственных проблем, что на чужие попросту не останется времени! – и, вырвав руку из онемевших вдруг пальцев помощника, Атен быстро зашагал прочь. Его движения были резки и нервозны, и, в то же время, целеустремленны: хозяин каравана хотел поскорее погрузиться в дела и заботы настоящего дня, чтобы не думать более ни о чем, заглушить чувства делами и прогнать прочь все мысли.

Евсей долго стоял, застыв на месте ледяным изваянием, не в силах ни шевельнуться, ни отвести взгляда от удалявшейся фигуры брата. Лишь когда она исчезла, затерялась где-то впереди среди дозорных, он, сглотнув подкативший к горлу, не позволяя дышать, комок, повел плечами, сбрасывая полотно оцепенения.

– Досталось? – спросил, поравнявшись с ним, Лис.

– Ты слышал… – тяжело вздохнув, караванщик качнул головой.

– И поделом.

– Что? – он вскинулся, словно очнувшись ото сна, с удивлением глядя на друга, который, спокойный и безразличный, не спешил с объяснениями своих слов. – Вот уж никак не ожидал услышать от тебя такого! Неужели ты не понимаешь, что я беспокоюсь за него, за малышку, стараюсь помочь…

– Я вижу одно – ты постоянно лезешь к нему в душу, – Лис никогда особенно не заботился о выборе слов, говоря лишь то, что думал. Его голос звучал холодно и резко, показывая собеседнику, что он убежден в правильности своего мнения и не собирается идти ни на какие компромиссы, даже несмотря на риск обидеть. – Оставь его в покое, дай самому во всем разобраться.

– А Мати?

– Она его дочь. Он любит ее всей душой, заботится, отдает все тепло души, стараясь восполнить отсутствие материнской ласки…

– И при этом неосознанно обижает!

– Ты сам говоришь – неосознанно. Все мы несовершенны. Или ты думаешь, моим сыновьям не достается от меня? Уж не знаю, сколько раз на день я повышаю на них голос, наказываю, а порой и шлепаю. Иначе нельзя. И, поверь мне, дети от этого любят меня не меньше, а даже, возможно, больше, принимая всплески за своеобразное проявление внимания и заботы, – на миг он замолчал, словно переводя дыхание, а потом, уже мягче, добавил: – Ты ведь знаешь: Атен всего себя отдает каравану. На нем лежит огромная ответственность и перед богами, и перед людьми, и она выматывает куда больше, чем самая тяжелая работа, держит в постоянном напряжении… А тут еще беспокойство о Мати. Он боится, что не сможет один воспитать ее, старается сделать все наилучшим образом и, разумеется, порой ошибается, перебарщивая. Возможно, ему стало бы полегче, возьми он вторую жену…

Евсей качнул головой. Он сам не раз думал об этом, какое-то время даже пробовал помочь брату найти новую спутницу жизни, но быстро понял всю тщетность своих попыток, неизменно натыкавшихся на пустоту.

– Атен однолюб, – проговорил он, – для него просто не существует другой женщины, кроме Власты…

– Что ж, раз так… – Лис решил, что эта тема исчерпана и заговорил о другом. – Ты лучше расскажи, каково это идти по магическому мосту.

– С чего ты взял, что я…

– Никто, даже наделенный даром, не смог бы в одиночку управлять караваном. Нужны хотя бы двое – один в первой повозке и один в последней. О переходе знали только трое – ты, Атен и Шамаш. И я более чем уверен, что в случае, когда на первое место ставится вера, Хранитель скорее выбрал бы в помощники эмоционального служителя, чем рационального хозяина каравана.

– Откуда ты вообще знаешь о том, что Шамаш провел караван по магическому мосту?

Конечно, Атен вряд ли смог утаить это от дочери, но он бы просто не успел рассказывать всем, а…

– Ты же молчал как торговец, у которого разбойники пытались выведать секреты каравана. Что удивляться, когда все мы – заговорщики… Во всяком случае, были ими когда-то. А ведь прошлое не забывается… Вот только маг совсем иной.

– Это он рассказал? – в глазах Евсея вспыхнуло удивление. "Конечно, – думал он, – теперь, когда все позади, нет никакого смысла скрывать правду. Но зачем было говорить? Да, Хранитель бы сделал именно так, чтобы поселить в сердца людей побольше веры, почитания и благодарности. Однако Шамаш всегда казался другим…" – Я не думал, что он… – пробормотал караванщик.

– Кое-кто из дозорных, проснувшихся еще до зари, заметил, что небесный рисунок изменился, – прервал его размышления Лис.

– Да? Я не обратил внимание… Но, в любом случае, мы не могли за одну ночь уйти так далеко, что…

– Верно, – хмыкнул тот. – Поэтому их это и удивило. Ведь, если судить по звездам, караван преодолел расстояние, равное месяцу дороги.

– Это невозможно! Мы просто… – он умолк, так и не договорив того, что собирался сказать. Пристально глядя на друга, он ждал, что тот, несомненно, осведомленный обо всем куда лучше, поделится своими знаниями.

– Если бы ты так не увлекся проблемами Атена, то давно бы обо всем узнал.

– Хватит колкостей! Рассказывай скорее!

– Ты ведешь себя как любопытный ребенок. Может быть, потому и решил не заводить собственную семью, что…

– Лис!

– Ладно, ладно, успокойся. Слушай. Дозорные не могли оставить свое открытие без внимания. Они стали выяснять, что же произошло. А кто объяснит чудо лучше мага?

– И что, они вот так просто взяли и спросили Шамаша?

– Евсей, есть вещи, которые необходимо знать для безопасности каравана. Мы ведь не в городе, а посреди снежной пустыни. Здесь те, от кого зависит жизнь и покой других, должны иметь большие прав, чем…

– Что уж теперь. Что сделано, то сделано… – он вздохнул. – Однако если так пойдет и дальше, нам придется либо вообще отказаться от законов, которые все стараются обойти стороной, либо назначить стражей, дабы они следили за выполнением обычаев… – но это все потом. А сейчас… – И что же Шамаш? Он объяснил, что произошло?

– Да. Рассказал обо всем, о трещине длинной в несколько недель, магическом мосту, о том, что вынужден был, дабы полотно колдовства не нарушилось, напоровшись на недоверие, усыпить всех караванщиков, даже собирался извиняться за то, что прибег к дару, не спросив разрешения… Да все и так были готовы пасть ему в ноги, а тут… М-да, надо признаться, эта его манера… Она подчиняет много сильнее всех приказов Хранителей и мечей стражей…

– Я видел мост… – тихо произнес Евсей. – Вернее… Не знаю, как объяснить, как описать это чувство… Я сидел возницей последней повозки и видел, как они медленно, одна за другой, поднимались в воздух, который словно загустел, оставаясь прозрачным и, все же, становясь каким-то тягучим, словно карамель…

На миг у меня перехватило дыхание, как у маленького ребенка, которого отец подкинул высоко вверх… Это чувство было столь же кратким, как в тот полет: я едва успел прийти в себя, осознать, что произошло, как обнаружил, что караван вновь скользит по снегам пустыни… Один краткий миг…

– Шамаш сказал, что создал самый малый мост, и, все равно, между двумя его сторонами легли многие дни дороги… Евсей… Мы не могли никак отблагодарить его, разве что сказать "спасибо"… Только теперь я по-настоящему понял, ощутил то, что чувствует Атен. Это невыносимо тяжело – не иметь возможности отплатить за спасение чем-то равноценным. Конечно, Шамаш и не ждет от нас никакой благодарности, делая все совершенно бескорыстно… Но от этого почему-то не легче…

– Я понимаю… – Евсей вздохнул, качнул головой, глядя на снег у себя под ногами, несший на себе отметки следов, словно бумага слова и рисунки. – Пожалуй, пойду к себе… – он зевнул, вдруг начиная осознавать, что устал и хочет спать.

– Давай, – Лис хлопнул его по плечу и ускорил шаг, торопясь к дозору в начале каравана.

Но Евсей так и не добрался до своей повозки. Беспокойство о брате давало ему успокоиться. Да, на какое-то время разговор с Лисом заставил его забыть о сомнениях, задуматься о другом… Но тот не сумел его переубедить и стоило словам, отзвучав, забыться, как все вернулось к началу.

"Нет, нельзя просто вот так взять и устраниться. Атен мой брат. И он нуждается в помощи… И откуда эти раздумья и промедленья? Чего я боюсь? Разве можно навредить, стремясь помочь?"-о да, он слишком хорошо знал ответ на последний вопрос…Хоть и не хотел в этом себе признаться.

– Все в порядке? – порвал цепь размышлений голос Хранителя, который, поравнявшись с караванщиком, пошел рядом. – Постарайся отдохнуть. Ночь была слишком насыщена впечатлениями, чтобы пройти бесследно.

– Ты рассказал всем? – что двигало им, когда он задавал этот вопрос? Сожаление?

Разочарование? Возможно, даже обида, нежелание мириться с тем, что он больше не является единственным хранителем тайны…

– Только то, о чем меня спросили, – в глазах мага было предупреждение. Они ясно и доходчиво объясняли тому, на кого глядели, что маг не хотел, чтобы караванщик не только говорил о том, что услышал в начале ночи чуда, но даже лишний раз вспоминал об этом. Во всяком случае, пока. – Мне жаль, если это нарушило какие-то твои планы, однако, я предупреждал, что не могу оставить вопрос без ответа, каким бы он ни был.

– Конечно, я понимаю… Прости, – он снял варежку, потер глаза, провел ладонью по лицу. – Разумеется, ты должен был рассказать… Так даже лучше. В этом мире чудеса не скрывают. Тем более столь удивительные. О них слагают легенды, чтобы помнили не только современники, но и потомки.

– Да, я знаю…- тот усмехнулся. – Хотя, и не совсем понимаю, зачем лишний раз привлекать внимание людей к тому, что наделенные даром – не такие, как все… – маг повернулся, собираясь уходить, но Евсей остановил его:

– Постой… Я хотел поговорить с тобой о другом… – на миг он умолк, словно сомневаясь, правильно ли он поступает… Но нет, он не мог остановиться сейчас.

Ему было необходимо выговориться, поделиться с Хранителем своими сомненьями и опасениями, надеясь, что тот поможет их развеять. – Мне говорят, что это не мое дело, что нельзя лезть в жизнь другого с советами, но… Меня очень беспокоит происходящее с Атеном… Пусть он не слишком часто вспоминает об этом, но от этого я-то не забываю, что он – мой брат… Пока я был ребенком, он всегда заботился обо мне. И я… Мне кажется, что сейчас моя очередь помочь ему, платя добром за добро…

– Однако… – попробовал остановить караванщика Шамаш, но тот был уже не в силах замолчать. Его речь была торопливой и сбивчивой, словно тот спешил, боясь, что маг не дослушает его до конца.

– Он болен! Он ходит по грани безумия, и я боюсь, что однажды перешагнет эту черту, не сознавая даже, что делает… Нет, нельзя оставлять его одного в таком состоянии…

– Подожди, – маг протестующе поднял руки. Его голос был все так же тих и спокоен, но в нем уже просыпались сила и властность, противостоять которым смертный был бессилен.

– Пойми, я не могу просто смотреть, как он мучает себя, время от времени срываясь на окружающих…

– Торговец, – маг нахмурился, – прости меня, но я не могу продолжать этот разговор.

– Почему?! – голос был переполнен удивлением, в груди напуганной птицей металась душа, не находя себе места. – Я… – он с трудом подбирал слова. – Я не понимаю тебя! Ты, лишь вчера сделавший все возможное и невозможное, чтобы спасти не только друзей, но и недавних врагов, сейчас не видишь никакого смысла в том, чтобы помочь человеку, почитающему тебя, заботящемуся…

– Так нельзя, – в глазах мага плавилась боль. Было видно, что ему тяжело оставлять чужую мольбу без ответа, но он не мог иначе.

– Что? Что тебя останавливает? Еще какой-то глупый закон неведомого мира, которого может быть и не существует вовсе? – в отчаянии воскликнул Евсей.

Его громкий голос не мог не привлечь внимание других караванщиков, которые поворачивали головы, бросая на помощника хозяина каравана удивленные взгляды.

– Разве можно так говорить с Хранителем? – донесся до него, отрезвляя, чей-то настороженный шепот.

Евсей мотнул головой, поморщился, вздохнул, повернулся к наделенному даром, беспомощно глядя на него:

– Прости, я не хотел тебя обидеть… – он заглянул в глаза мага, ища в них, как приговор, отблеск недовольства, но видел лишь грустное сочувствие.

– Я не считаю для себя возможным говорить о ком-то за его спиной. Это не закон, просто знак вежливости, – проговорил колдун. – Что же до его глупости… – на миг он сжал губы, брови сошлись на переносице. – Надеюсь, ты изменишь это мнение, когда узнаешь, что я хотел сказать. Порою с призраками, сокрытыми в душе, человек может справиться только сам. Чужая помощь только мешает, отгоняя назад, когда от понимания остается всего лишь шаг…

– Когда в семье кто-то заболел, зовут лекаря, а не ждут, когда болезнь отступит сама, уповая лишь на волю богов и внутренние силы больного.

– Лечение может причинять боль, а лекарство убивать быстрее, чем болезнь.

– Думать так, то же самое, что спрашивать: зачем помогать отцу, нуждающемуся в помощи, если тот не просит о ней? Это… – Евсею показалось, что его окатила волна жгучего холода, который коснулся даже души. Он не ожидал, что Хранитель, всегда казавшийся таким рассудительным и трезвомыслящим, вдруг заговорит как слепой в своей фанатичной вере в предопределение безумец, не желающий лишний раз шевельнуть рукой, боясь этим вызвать гнев богу судьбы. – Мы словно говорим на разных языках, – пробормотал караванщик.

– Так оно и есть, – по-прежнему невозмутимо подтвердил Шамаш. – Мы дети разных миров. Наши чувства подчинены разным целям.

– Как могут быть чувства подчинены цели! – Евсею было все труднее и труднее скрывать свое удивление, А, главное – неприятие. – Ведь чувство – тонкая стихия, подобная огню. Оно воспламеняется и гаснет, ведомое лишь искрой и дуновением ветра, а не мыслями, сомнениями или желаниями…

– Разве сейчас тобой ничего не движет? Что такое желание помочь, если не цель?

– Да, но… – Евсей растерялся. Он не ждал, что разговор выйдет из-под его контроля и маг одолеет его в рассуждениях – стихии, которую помощник считал своим безраздельным владением. – Ладно, в конце концов, я даже готов согласиться: это жизнь Атена и ему решать, что делать… Но… Он становится все более нервным и резким и стремится слишком глубоко заглянуть в свою душу, ища ответы на те вопросы, которые еще не были заданы…

– Ты опять? – в голосе мага зазвучал укор.

– Я хочу помочь!

– Поговори с ним.

– Уже! Но даже если бы я заставил его слушать до бесконечности, он бы все равно ничего не услышал! Да что там, – он махнул рукой, – будь он простым смертным, я бы оставил его в покое. И пусть разбирается во всем сам! Но он хозяин каравана!

От него зависят жизни всех, кто идет одной с ним дорогой! Он не имеет права на слабости! – он смотрел на мага, ожидая, что уж теперь-то он поймет его и поддержит. Хотя с первого взгляда понял – этого не будет.

Шамаш заговорил не сразу. На миг он склонил голову на грудь, затем взял караванщика за локоть, отвел в сторону, за повозку, подальше от чужих глаз и ушей, и только потом спросил:

– Ты хочешь занять его место?

Евсей со свистом втянул в себя огромный глоток холодного воздуха и замер, силясь выдохнуть. На миг ему показалось, что он просто разучился дышать.

– Как ты мог подумать… – кое-как справившись с разом накатившими на него чувствами, пробормотал караванщик. – Атен мой брат и я никогда, слышишь – ни-ког-да – не сделаю ничего, что навредило бы ему! Возможно, в твоей земле люди и были способные на такое… предательство, но только не здесь, не в караване!

Маг молча качнул головой, в его глазах читались сочувствие и глубокая, полная боли, грусть.

– Ты не совсем правильно меня понял, – спустя какое-то время проговорил он. – Я спросил, не собираешься ли ты заменить хозяина каравана, а хочешь ли ты этого.

– Какая разница! Разве я дал тебе повод думать…? Ни в делах, ни в мыслях… – он умолк, так и не договорив, едва почувствовав, как холод подполз к его сердцу, как, вздрогнув, заметалась внезапно разбуженным зверьком душа. Он взглянул в глаза мага, ища в них подтверждение своим опасениям. Но они молчали.

"Конечно, – вздохнув, Евсей опустил голову, – он ведь маг, что ему стоит прочитать мои воспоминания, заглянуть в фантазии? – он прикусил губу, пытаясь с помощью боли освободиться из-под власти наваждения, покинуть границы сна. Но как он мог остановиться, когда уже сорвался в бездну? – Да, – вынужден был признать он, пока еще только одному себе. – Я мечтал о чем-то подобном… Что может остановить полет воображения? Но это были только грезы…! – он начал вспоминать, осторожно, боясь вновь бездумно окунуться в них с головой. – Сперва я хотел поменяться с Атеном судьбами. Он всегда и во всем был первым… А я – лишь тем, кто стоит за спиной. Власта… Мати… Как бы я любил девочку, баловал ее…! А потом, когда его начали одолевать эти сомнения… Я разочаровался в нем, думал, как бы поступил на его месте, будучи самим собой… Я хотел быть им, лучшим, чем он есть на самом деле… Быть им и, одновременно, собой…" Вздохнув, он, с трудом оторвав взгляд от белого покрывала земли, посмотрел на наделенного даром.

– Да… – это все, что он мог сказать.

Он ждал осуждения, возможно, даже презрения. Но Шамаш лишь, устало улыбнувшись, кивнул:

– Хорошо.

– Что "хорошо"? – караванщик глядел на Хранителя потерянным взглядом изможденных глаз, мечтая об одном: чтобы его душу оставили в покое. – Зачем тебе это? Я не верю, что ты из тех магов, которым доставляет удовольствие унижать простых людей, заставляя их заглядывать в самые темные закутки своих сердец и душ.

– Я уже сказал, что лечение причиняет боль, – чуть сощуренные глаза Шамаша пристально смотрели на собеседника, – и ты столь пылко убеждал меня, что оно все равно необходимо.

– Да, лишь так можно исцелиться. Но, – он растерялся, – ты-то думал иначе! И, потом, при чем здесь я, ведь речь шла об Атене?

– Я не говорю о человеке за его спиной. Ты же, как мне показалось, нуждался в помощи куда больше, чем кто-либо иной… Ты сказал, что веришь в возможность излечить душу так же, как тело… Я знаю, что для многих легче побороть самые жуткие страхи, преодолеть затаенную боль, чем признаться себе, что фантазии – лишь детская игра разума, с которой, вырастая, так не хочется расставаться.

Сейчас ты думаешь, что я отбираю у тебя то единственное, что, возможно, реальнее самой жизни, ибо в ней у тебя нет ничего, кроме холода и однообразия пустыни и бесконечности дороги. Тебе невыносимо больно рвать нить, связывающую воедино душу, рушить башню, вокруг которой строился весь внутренний мир. Но, поверь мне, это необходимо сделать. Боги не позволят жить чужой жизнью тому, кому дали собственную.

– Я знаю… – он вздохнул, качнул головой… – И все же… Шамаш, как мне быть? Я слишком привык… Это как дурная тяга к бутылке…

– Если тебе недостаточно того, что у тебя есть в этом мире, попробуй придумать другой.

– Я тебя не совсем понимаю, – караванщик наморщил лоб, силясь отыскать тот смысл, который маг вкладывал в свои последние слова. Он пристально смотрел на собеседника, стараясь не упустить не только ни одного его слова, но и ни единого всплеска света в черных безднах глаз Хранителя, полагая, что от этого очень многое зависит.

– Ты никогда не задавался вопросом, зачем люди придумывают сказки?

– Чтобы с их помощью дети постигали мир.

– Но… – он растерялся, не зная, что ответить. Евсей никогда прежде не задумывался над тем, что казалось ему само собой разумеющимся. – Для себя? – он даже поморщился, такой неприятной показалась ему эта мысль.

– В той или иной степени все люди эгоистичны. Об этом говорит хотя бы то, как мы упрямо разделяем "я" и "ты", "свои" и "чужие".

– Конечно, это так. Большинство людей в первую очередь думают о себе… Но, Шамаш, если честно, мне достаточно странно слышать об этом от тебя. Мне всегда казалось, что уж ты-то напрочь лишен эгоизма. Ты так мало говоришь о себе, ни о чем не просишь, стараешься помочь другим, даже не задумываясь, что это тебе даст.

– Ты зря меня идеализируешь. У любого человека, вне зависимости от того, наделен он даром или лишен его, есть свои недостатки. Что же до эгоизма… Ты и представить себе не можешь, в какой степени мне присуще это чувство.

– Вот уж никогда не поверю!

– Однако это так. И ты не замечаешь очевидного лишь потому, что привык к эгоизму "я", которого во мне действительно нет. Но этот "недостаток" с лихвой замещается эгоизмом "свои".

– Ну нет, это совсем другое! Это…

– Что? Патриотизм? Но у моего народа уже очень долго не было своей земли, того места, которое можно было бы назвать родиной и которая могла бы объединить всех вокруг себя. Мы всегда были бродягами, детьми разных краев. Нас соединял только дар. Но даже если бы его не было, мы все равно были бы едины уже потому, что с рождения и до смерти воспринимали себя частью целого.

– Да, конечно, мы тоже считаем караван чем-то единым, ведь только так можно выжить в пустыни…

– Но вы родились в городе, – прервал его Шамаш. – Насколько мне известно, в большинстве своем вы – жители одного оазиса.

– Эшгар – так назывался наш город, – в какой уж раз Евсей ловил себя на мысли, что стремится как можно чаще упоминать в разговорах его название, и не важно, к слову или нет, будто это могло упрочить связь со столь далекой родиной.

– Он объединяет вас много сильнее, чем караван и дорога… Однако, – Шамаш вдруг прервал свои рассуждения, – не об этом речь… Сказки живут до тех пор, пока люди их читают. Но рождаются они благодаря сказителям и тому, что нужны именно им.

Евсей провел горячей ладонью по лицу, толи смахивая снежинки, толи отгоняя наваждение. Удивительно, но от былого напряжения, чья тяжесть еще совсем недавно страшным бременем давила на плечи, не осталось и следа. – Зачем ты ведешь этот разговор? Не хочешь же ты предложить мне стать летописцем? – он не смог сдержать улыбки, такой смешной показалось ему эта мысль. Евсей уж начал думать, что маг просто шутит, но тот оставался совершенно серьезным.

– Почему бы нет? Раз уж тебе так нужен тот второй, нереальный мир, ты смог бы обратить недостаток в достоинство.

– Но… – нет, конечно, это было бы просто здорово. И вообще, Евсей всегда чувствовал в себе склонность к чему-то подобному. Он был даже уверен, что у него получится. Возможно, ему было даже суждено… Но… И почему только всегда оставалось место этому "но", замешенному на неотступных и непокорных сомнениях!

– Летописца выбирают боги, а что до простых историй, то караванщиками придумано их столько…

– И что же? Если они нужны тебе…

– Если бы все было так просто…!

– Жизнь и так трудна. К чему же ее еще более усложнять? Попробуй взглянуть на мир не с точки зрения того, что ты сумеешь сделать для него, а чем он может помочь тебе. Или не в ваших законах сказано, что земля создана для человека, а не человек для земли?

– Конечно, но…

– Я ведь не заставляю тебя делать что-то против воли, а лишь показываю дорогу, идя по которой ты сможешь найти золотую середину между тем, что есть, и тем, о чем мечтаешь, равновесие между реальным и желаемым.

– Знаешь, мне многие говорят, что, останься я в городе, из меня получился бы неплохой служитель. Но ты… ты разбил меня в стихии, которую я считал своей, словно маленького ребенка!

– Поверь, я совсем не к этому стремился, – в его глазах вновь отразились печаль и боль, словно те слова, что в обычных людей вселяли гордость и торжество победы, наделенного даром ранили сильнее, чем все проклятья мира, самая откровенная ложь и жестокая правда.

– Ты странный человек! Да, я понимаю – маги не могут не отличаться от нас, простых смертных. Но ты не похож и на них!…

– Я колдун, караванщик.

– По всей видимости, ты вкладываешь в это слово, которое в нашем мире совершенно не знакомо, какой-то особый смысл. В твоих устах оно звучит так, словно это – клеймо, стоящее не щеке преступника.

Шамаш горько усмехнулся: – У тех, кто противостоял подобным мне в том, другом мире, был изощренный ум. Они сумели превратить в проклятье символ прежней власти, сделали так, чтобы слово, призванное гореть во мраке огнем свечи в свете дня стало осколком темноты, – он умолк, не спеша вдаваться в подробности. Евсей же не стал его ни о чем расспрашивать. Он привык к тому, что Шамаш старался как можно меньше говорить о себе, о своем прошлом, словно воспоминания причиняли нестерпимую боль.

– Не будем об этом, – Евсей коснулся локтя мага, стремясь его поддержать, хотя понимал, что сейчас сам нуждается в этой поддержке. – Я очень благодарен тебя за этот разговор. Наверно, если бы ты с помощью своего дара проникать в мысли других людей не зажег во мне свет, я так бы и бродил впотьмах, не зная, почему моя душа никак не может обрести покой.

– Тебе не за что благодарить меня, когда ты сам нашел то, что искал. И ты напрасно думаешь, что я читаю твои мысли или воспоминания.

– Но как же тогда ты узнал…

– Что-то понял из твоих слов, что-то предположил, исходя из поступков, чувств, которые, сколь бы ты ни старался их спрятать, все равно отражаются в твоих глазах. Разве ты приходишь к своим выводам, опираясь на что-то другое?

– Но я простой караванщик, а не маг! К чему тратить время и силы, рисковать ошибиться, неправильно истолковать какой-то взгляд или жест, когда имеешь возможность просто прочесть мысли? Хранителю ничто не стоит… Да и какие тут могут быть сомнения? Боги ничего не делают просто так… Кажется, так ты сказал тогда. И если Они наделяют кого-то даром чтения мыслей, то, значит, хотят, чтобы этим даром пользовались…

– Прости, но я отношусь к этому по-другому.

– Почему? У нас те из Хранителей, кому был дан этот дар, всегда прибегали к нему, чтобы контролировать горожан, не допуская… ну… удерживая от ошибок…

Конечно, это не всем и не всегда нравится, кому-то внушает страх, но… Я не призываю тебя постоянно прибегать к помощи дара, но… просто подумай о том, что он может спасти и…

– Нет, – качнул головой маг. – Никто не вправе лишать человека тайны своего внутреннего "я", каким бы ни были его цели. Все дары мира не стоят свободы выбора – как жить, что делать… И давай не будем об этом, – вздохнув, попросил его маг. – В моем мире были люди, способные убедить собеседника в чем угодно, даже в том, что снег горячий, небо – продолжение земли, а человек – тень произнесенного слова. Если уж они меня не переубедили…

– Я вовсе не собираюсь тебя переубеждать… Просто у нас принято говорить: в споре рождается истина.

– А я всегда считал, что где спор – там вопросы, которые могут заставить усомниться даже в самом очевидном и уверовать в то, что всегда казалось заблуждением… Я не хочу, чтобы ты поставил под сомнение хотя бы одну из своих правд, тем более то, на чем строится все понимание мироздания.

– Но ты маг, и…

– Разве это что-то меняет?

– Конечно! Если избранному богами, Хранителю не нравятся прежние законы, он может их изменить, и…

– Я не Хранитель. И никогда не стану им, даже если захочу этого. Мне даже не известно, что значит быть им. Единственное, что я знаю о ваших магах, это то, что они обладают даром, подобным тому, что был дан мне.

– Но, Шамаш, ведь для того, чтобы что-то узнать, порой достаточно лишь спросить…!

Я с радостью расскажу тебе все, что знаю! Да хоть прямо сейчас…

– Постой, торговец, не торопись. Есть много способов найти нужное, и тот, о котором говоришь ты – один из самый легких и быстрых. Однако дело в том, что я пока еще сам не знаю, что я ищу и хочу ли найти, – он умолк. Его взгляд обратился на белоснежные просторы снежной пустыни, словно стремясь раствориться в их бесконечности, набраться их силой и спокойствием.

Караванщик глядел на Хранителя, не в силах скрыть своего удивления:

– Тебе не нравится мир, который выбрали для тебя боги? Ты жалеешь о том, что потерял, и все еще надеешься вернуться?

– Я слишком хорошо понимаю, что пути назад нет, – на миг он замер, опустив голову на грудь и сжав губы в тонкие бледные нити. – И ваш мир тут ни при чем. Даже если бы я оказался на самой прекрасной и совершенной из земель, мне было бы так же тяжело, если не еще труднее… Видишь ли, караванщик, я ждал совсем иного…

– Чего же?

– Смерти. Я готовился к ней, не думал о том, что мне будет суждено выжить. А возвращаться назад много труднее, чем делать шаг в вечность.

– Но в чем ты провинился перед богами, если думал, что Они покарают тебя смертью?

– Я исполнил их волю.

– Что это за боги, которые наказывают за преданность?

– Они безымянны и непостижимы, стоящие за всем и вне всего.

– Опять загадка! Шамаш, почему в вашем мире была такая сложная вера? Как можно понять то, чего понять невозможно, веровать в то, что вне веры?

– Вера для души, не для разума.

– Вот еще одна тема для разговора, – караванщик, улыбаясь, качнул головой, – но не сейчас, когда ты захочешь поговорить об этом… Пока же я, если ты позволишь, я задам тебе лишь один вопрос, последний.

– Спрашивай, – проговорил Шамаш. И в его голосе, и в глазах отражалась усталость, словно столь привычный для каравана разговор утомил его сильнее совершенного накануне чуда.

– Мне кажется или ты действительно опасаешься встречи с подобными тебе?

– Меня страшит не сама встреча, а то, что я узнаю… Или чего не найду. Ваш мир во многом противоположен моему и мне бы очень не хотелось, чтобы так оказалось и в этом…

– Не могу сказать, что я понял твой ответ, но я готов его принять. Надеюсь, что время позволит мне во всем разобраться… А ты, ты ни о чем не хочешь меня спросить?

– Не сейчас -Что ж, если так, я, пожалуй, пойду.

Шамаш кивнул. Он скользнул по караванщику взглядом, подобным задумчивому порыву южного ветра – свидетельство того, что его мысли в этот миг были где-то очень далеко.

И в который уж раз Евсей поймал себя на том, что маг виделся скорее миражом, духом пустыни, нежели живым человеком из плоти и крови. Лишь его глаза дышали жизнью – далекой и необъяснимой, как вера чужого мира и непонятной, как слова иной жизни.

Так или иначе, караванщик двинулся к своей повозке. Сон и раньше помогал ему яснее увидеть то, что наяву казалось расплывчатым и лишенным очертаний.

И, все же, в последний момент он решил заглянуть в повозку Мати, проверить, все ли с девочкой в порядке и не пришла ли ей опять в голову мысль совершить какой-нибудь отчаянный поступок.

Стоило караванщику откинуть полог, как его сердце пронзил острой стрелой страх – ему показалось, что малышки нет, что она пропала, снова скрываясь от обиды в снежной пустыне.

Тяжело дыша, в кровь кусая побледневшие губы и кляня себя на чем свет стоит за то, что он, предчувствуя приближение беды, не попытался обойти ее, приказав кому-нибудь из дозорных проследить за Мати или взяв эту обязанность на себя, Евсей поспешно залез в повозку, раскидал одеяла… и облегченно вздохнул, почувствовав, как гора падает с его плеч.

Разбуженная столь внезапно, Мати сидела возле вороха шкур, протирая заспанное лицо и тараща удивленные глаза на караванщика.

– Дядя, – наконец, пробормотала она, все еще не придя до конца в себя. – Что-то случилось?

– Нет, нет! – поспешил успокоить ее взрослый. – Все в порядке. Прости меня, милая, я просто не сразу смог найти тебя и очень испугался.

– Ты подумал, что я снова убежала? – окончательно проснувшись, девочка глядела на него с вызовом. "Отец уже наказал меня. Теперь я могу говорить и делать все, что хочу", – читалось в ее глазах.

– Да, Мати,- в первый момент Евсею стало даже не по себе, когда ему показалось, что малышка прочла его мысли.

– Нет, дядя Евсей, – девочка вздохнула. Ее голос стал тих и задумчив. – Я хотела убежать, но Метель не звала меня, наоборот, убеждала остаться, а потом и вовсе усыпила. К тому же, я ведь дала папе слово никогда больше не делать этого, – она казалась не по годам рассудительной, в глазах была боль, но не обида. – И вообще, я сама виновата – мне не нужно было быть такой… – она замешкалась, не в силах найти нужное слово. Было видно, что ей хочется как можно точнее передать свои чувства, а не ошибиться, схватившись как за соломинку за первое попавшееся… – Упрямой, – наконец, проговорила она. – Папе пришлось поступить так, показать, что я не права, сделать так, чтобы я поняла и запомнила… Конечно, мне очень обидно и я даже зла на него… немного… но… я знаю, что он прав.

– Ты умница, Мати, – Евсею хотелось обнять девочку, прижать ее к груди… Но нет, он не мог – она была ему не дочерью, а только племянницей.

– Дядя Евсей, папа запретил мне выходить из повозки… Я могу тебя попросить?

– Конечно, дорогая.

– Найди Шамаша, а? Пусть он придет. Мне так хочется, чтобы он почитал мне сказку.

Так мне не будет одиноко, и время пролетит быстро. Только чтобы папа не знал, хорошо?

– Но почему?

– Он решит, что тогда сегодняшний день не будет для меня наказанием.

– Это точно, – караванщик хмыкнул.

– Ну, ты позовешь Шамаша? – в ее глазах мелькнуло подозрение, словно девочка была готова уличить взрослого в обмане.

– Мати, – ему очень хотелось помочь малышке, облегчить ее боль, но он не мог вмешиваться в семейные дела брата. "Я и так последнее время стал забывать о грани, лежащей между им и мной…" – Я только что говорил с Хранителем. Он устал.

То чудо, которое он сотворил ради спасения каравана, отняло много сил. Ему нужно отдохнуть. И, потом, мне показалось, что он хотел побыть в одиночестве, подумать о чем-то своем. Но если хочешь, – продолжал он, видя, как помрачнело личико девочки, как сжались губы и засверкали готовыми пролиться слезами новой обиды глаза, – с тобой побуду я и расскажу сказку.

– А ты умеешь? – в голосе Мати зазвучали нотки удивления.

– Ну, наверно, не так хорошо, как маг… – караванщик умолк, видя, что девочка прыснула от смеха. – Я сказал что-то не так?

– Конечно, дядя Евсей! Шамаш не рассказывает сказки, он… он зачаровывает символы, и они превращаются в живые картинки. У тебя никогда не получится так, как у него. Но ты не расстраивайся, – поспешила успокоить она взрослого, – ты ведь не маг.

– Да, я простой смертный, – с долей сожаления вынужден был признать тот. – Но я могу кое-что другое. Я могу придумать сказку специально для тебя.

– Посвятить мне сказку? – глаза Мати вспыхнули восторгом, ожиданием чего-то необычного и чудесного. – Вот здорово! Шамаш никогда… Он даже ни разу не рассказал ни одной сказки иного мира, не позволил мне попросить об этом… Ты знаешь, если он чего-то очень сильно не хочет услышать, он так делает – не позволяет словам сорваться с губ… Дядя, а почему ты раньше не рассказывал своих сказок?

– Потому что эта будет первой. Так что, племянница, не суди ее строго.

– Не буду, – девочка широко улыбнулась. Ей вдруг стало так легко и беззаботно, что хотелось смеяться, словно в рот набились смешинки. А через миг уже, усевшись поудобнее, поджав под себя ноги, уперев локти в подушки и положив подбородок на ладонь, она приготовилась слушать. – И о чем будет эта сказка? – все-таки не в силах преодолеть любопытство, спросила она.

– О тебе.

– Обо мне?! – на миг она замерла с открытым ртом и широко распахнутыми горевшими восторгом глазами. – Давай же скорее, рассказывай!

Глава 7.

Атен долго и придирчиво расспрашивал дозорных обо всем произошедшем за последнее время. Он никак не мог поверить, что с помощью магического моста караван преодолел отрезок пути длинною в месяц. Это казалось еще более удивительным, чем то, о чем накануне они с Евсеем просили мага. Впрочем, он уже знал половину правды, так что, хотел он того или нет, ему ничего не оставалось, как поверить и в другую.

– Но как это возможно! – продолжал он повторять то мысленно, а то и вслух, узнавая все новые и новые подробности.

Его душу охватило чувство беспокойства и даже некоторого суеверного страха перед лицом непостижимого чуда, которому было место лишь в легендах да снах, а никак не наяву. В то же время разум, не желая сдаваться на милость готовой победить его слепой вере, лихорадочно искал путь, который вывел бы его и всех остальных караванщиков из того состояния эйфории и благоговейного трепета, в котором они пребывали до сих пор.

Хозяин каравана не мог допустить, чтобы в то время, когда полозья повозок вновь, как им и было положено, скользили по белому снежному покрову пустыни, мысли и души людей продолжали витать где-то высоко в поднебесье, торопясь в фантазиях представить себе то, чему им не довелось стать свидетелями наяву.

"Нет, так не пойдет! – он с хрустом сжал зубы, сорвал рукавицу и, зачерпнув пригоршню снега, растер им лицо, надеясь, что холод отрезвит его. – Нельзя терять опору, – упрямо твердил он себе, – только не здесь, в снежной пустыне, где любой неверный шаг способен привести к гибели! Метель не прощает ошибок! Во имя каравана я должен найти способ побороть этот сладкий бред…!" Прищурившись, он придирчиво оглядел все вокруг… Но сколь внимателен ни был его взгляд, Атен не видел ничего, что несло бы в себе хотя бы тусклый след опасности, что могла бы встряхнуть людей, разбудив, наконец, от чрезмерно затянувшегося сна.

– Мне нужна метель, – едва слышно бормотал он себе под нос. – Не сильная, нет – так, ничего особенного… Пусть проснется белый южный ветер, коснется своим холодным дыханием тел и душ людей, будя их разум… Пусть взметнется в небо снег предчувствием страха…

Но пустыня лишь смеялась над ним. Она лежала, безбрежная, от горизонта до горизонта, сверкая на солнце как начищенное до блеска серебряное блюдо. Ветра играли, словно маленькие дети, веселые и беззаботные, наслаждаясь своей забавой и не собираясь взрослеть. Им были чужды сила и ярость. И Атен ничего не мог с этим поделать.

"Должны же все рано или поздно прийти в себя! – думал он. – Скоро чувства поблекнут как краски, и разум вернется…" Но… Нет, смиренное ожидание – это было не для него!

– Лис! – крикнул он, подзывая помощника первой руки.

– Да? – тот с явной неохотой оторвался от оживленного разговора с женой.

– Останавливай караван.

– Что-о-о?! – помощник оказался не в силах скрыть удивления. В первый миг Лису даже показалось, что он не правильно расслышал слова Атена или неверно понял…

– Я не шучу! – словно прочтя его мысли, резко бросил хозяин каравана и его вид – хмурый, настороженный и решительный, не оставлял места сомнениями по поводу его намерений.

– Что случилось? – Лис собрался. От былой беззаботности не осталось и следа.

Левая рука скользнула к висевшим на боку ножнам, сощуренные глаза впились в пустыню, стремясь побыстрее отыскать опасность. Но ему не удалось найти причину, по которой хозяин каравана мог отдать такой приказ. И он снова повернулся к Атену, ожидая, что тот, наконец, снизойдет до хоть каких-нибудь объяснений.

– Ты не там ищешь опасность, – пронзив помощника сердитым взглядом, процедил тот.

– Она вот здесь, – он ткнул кулаком Лису в грудь, – там, там, – резко, рубя воздух рукой, словно в нем скрыт невидимый враг, он указывал на караванщиков.

– Атен… – Лису вдруг вспомнились слова Евсея и он, соединяя их воедино с тем, что видел и слышал сейчас, уж было подумал…

– О нет, это не я безумен, а вы! – глаза караванщика выдали все его мысли собеседнику, который лишь сильнее разозлился, более не сдерживая готовой захлестнуть его злости, видя в ее безумной силе путь к избавлению. – Надо быть сумасшедшими, чтобы продолжать идти по дороге испытаний, в самом сердце снежной пустыни, не видя и не слыша ничего, утонув в своих мыслях о чуде! Мы останавливаемся. И не двинемся с места до тех пор, пока все не придут в себя!

– Ладно, – Лис пожал плечами, по-прежнему не понимая, что движет Атеном, но не стал с ним спорить. – Если ты так хочешь. Я прикажу разбить шатер, – он уже повернулся, собираясь уходить.

– Нет! – остановил его резкий окрик хозяина каравана. – Никаких шатров!

– Но нужно хотя бы поставить повозки кругом…

– Нет!

– Мы подвергнем караван опасности, если…

– Вот и пусть! – Атен не дал ему даже договорить. – Может быть, это заставит вас опомниться!

– Я… – караванщик на миг поджал губы. Его брови сошлись на переносице. Лишь последние слова хозяина каравана заставили его, наконец, задуматься над всем происходившим. – Конечно, ты прав, – не спуская взгляда с лица друга, словно стремясь заглянуть ему в душу, медленно начал он, – никто не должен идти по пустыне, не отдавая себе отчета в том, что он делает. А произошедшее накануне настолько необычно… Всем нам нужно время, чтобы принять случившееся, как принимаем веру, не в силах понять того, что скрыто за этой данностью. Нам лучше остановиться. Однако, – видя, что глаза караванщика вспыхнули упрямым стремлением настаивать на своем до конца, он, все же, продолжал: – нельзя подвергать людей опасности, даже желая тем самым отогнать от них беду.

– Можно, если нет другого пути! – мрачно бросил Атен. – И мы сделаем так, как я говорю! Мы не станем разбивать шатер, ибо это всех лишь еще сильнее расслабит…

Молчи! – он предупреждающе поднял руку, видя, что помощник собирается возразить.

– Я не намерен ни с кем спорить! На мне лежит ответственность за жизни людей и мне принимать решение! Ты понял, Лис?

Помощник только слегка наклонил голову, показывая, что, хотя он и придерживается иного мнения, но вынужден подчиниться. Ускорив шаг, он заспешил вперед, к первой повозке.

Атен, не спуская с него взгляда, продолжал идти все той же твердой спокойной походной, будто ничего не происходило, не ускоряя и не замедляя шага. Он видел, как Лис окликнул возничего и начал ему что-то втолковывать, как, отчаявшись добиться выполнения приказа от ошарашено таращившего на него глаза мужчины, он сам поднялся на облучок, схватил поводья и, наконец, остановил караван.

И лишь тогда Атен отвернулся. К собственному немалому удивлению он почувствовал несказанное облегчение, словно уверовав, что теперь все те беды, которые могли настигнуть караван, не коснутся его, обогнав навсегда. Теперь они не приблизятся к повозкам, сочтя, что люди, способные на столь необъяснимо-безрассудный поступок, сошли с ума и с ними ни богам, ни стихиям лучше не связываться.

Не обращая внимания на караванщиков, которые, не понимая причины внезапной остановки, удивленно смотрели вокруг, медленно начиная осознавать все происходившее таким, какое оно было на самом деле, Атен зашагал к своей повозке.

Теперь, когда внутреннее волнение улеглось, он мог спокойно поразмыслить над тем, что за ветер на этот раз пролетел между ним и дочерью.

Больше всего на свете Атен боялся потерять Мати. Почему же, стремясь все сделать наилучшим образом, он вновь и вновь обижал малышку?…Несомненно, она обиделась…

На миг у него перед глазами предстало заплаканное личико девочки с покрасневшими глазами, наморщенным носиком и болезненно поджатыми губами и сердце защемило…

А ведь она могла вновь убежать, спасаясь от строгого отца в пустыне… Эта мысль, едва она возникла в голове у караванщика, заставила его ускорить шаг. Он хотел как можно скорее увидеть Мати, убедиться, что с ней все в порядке.

Быстро отбросив полог, он забрался в повозку… и замер, увидев сидевшую на ворохе одеял, как Хранитель на троне, дочку.

Прижимая к груди словно сказочное сокровище подушку, она, не отрывая взгляда, затаив дыхание, смотрела на невесть откуда взявшегося Евсея, который как раз заканчивал рассказывать какую-то историю: -…И жила она долго и счастливо…

Эти двое были так поглощены разговором, что не заметили появления Атена, тот же, сперва хотевший поскорее задать готовый сорваться с губ вопрос, застыл, не произнося ни звука, сраженный любопытством, подчинившим себе все остальные чувства.

Мати какое-то время молчала, с восторгом и восхищением глядя на дядю. Ее глаза горели, щеки разрумянились, губы чуть заметно шевелились…

– Здорово! – наконец, прошептала она. – Ты так все придумал, что даже я сама не могу понять, что произошло на самом деле, а что – только сказка.

– Не мудрено, ведь у тебя такая сказочная жизнь.

– Нет, – задорно улыбнувшись, девочка закачала головой, – я живу здесь, это Шамаш прилетел из сказки. Скажи, – она на миг замолчала, наморщила лоб, пытаясь разобраться в чем-то непонятном, – а откуда ты узнал, что его принес дракон? Я ведь никому-никому не говорила об этом. Он сам тебе все рассказал?

– Нет, – в голосе Евсея зазвучало удивление. – Я вспомнил, что в легендах бога солнца, именем которого он назван, носит на своих крыльях дракон, и решил чуть-чуть приукрасить правду… Неужели…

Шмыгнув носом, девочка сунула в рот палец, принявшись с досады грызть ноготь. Ей вовсе не хотелось раскрывать одну из своих тайн, тем более ту, которую она обещала хранить… Однако слово уже сорвалось с губ, и ловить его было поздно.

Вздохнув, она, наконец, кивнула.

– Но почему ты не рассказывала? – Евсей с непониманием и даже недоверием смотрел на нее. Его душа трепетала, готовая вырваться наружу, в предчувствии близости чего-то еще более чудесного, чем все то, что произошло накануне.

– Дракон, – с неохотой проговорила Мати, – он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о нем. Он сказал, – это казалось удивительным, но Мати помнила все, что случилось с ней в тот день так отчетливо, словно это было лишь вчера, – что если другие узнают, то поймут, кто Шамаш… – тихо, чуть слышно, добавила она.

– Но ведь… – он никак не мог взять в толк. – Милая, ведь если бы ты нам все рассказала, мы бы сразу поняли, что дорога свела нас не с простым смертным! Мы бы… Мы были бы счастливы принять его, отнеслись со всем возможным уважением, вместо того, чтобы сомневаться и сторониться в те, самые первые дни, кто знает, может быть, нанося тем самым магу жестокую обиду…

– Так сказал дракон, – пожав плечами, девочка умолкла. Ее глаза вдруг наполнились слезами, губы задрожали. – Он… Он умер… Я не могла не исполнить его последнюю просьбу…

– На все воля богов, – нарушая молчание, проговорил Атен, – не нам, бродягам по дорогам мира и жизни, доискиваться до причины, ни нам пытаться изменить то, что произошло…

Услышав голос отца, девочка, вздрогнув, вскинула голову, однако, заглянув в его задумчивые глаза, успокоилась.

Евсей, обернувшись, долго смотрел на брата.

– Не сердись. Я не хотел вмешиваться в твои дела, – проговорил он. – Просто решил проведать племянницу, рассказать ей сказку.

– Па, он сам придумал ее! Обо мне! Ты представляешь?

– Представляю, – качнув головой, караванщик взглянул на брата. В его глазах мелькнуло какое-то чувство, угасшее столь быстро, что он сам был не в силах дать ему имя. – Спасибо, – это простое слово привело Евсея в еще большее замешательство, когда он ожидал совсем иного – бури возмущения и моря ярости. – Однако, – Атен придвинулся к дочери, провел ладонью по ее шелковистым волосам, – ты все еще наказана, – продолжал он. – Не обижайся на меня, милая, но так нужно.

– Почему? – в глазах девочки уже не было обиды, лишь непонимание.

– Мати, тебе следует знать, что в мире есть такие жестокие слова, как "нет", "нельзя" и "невозможно". Да, дорогая моя, я понимаю, как больно их слышать. И потому ты должна быть всегда готова к этому, как мы, идя тропою каравана, всегда готовы встретить на своем пути смерть. В ином случае, они, прозвучав внезапно, разобьют твое сердце, разрушат жизнь. Я очень люблю тебя и не могу позволить, чтобы с тобой произошло что-то подобное. Теперь ты понимаешь, дочка?

– Да, – девочка кивнула. Ее глаза смотрели на отца с любовью и почитанием. И, все же, в них оставалась грусть.

– Ну, что с тобой? – он осторожно приобнял ее за плечи.

– Не говорите никому, что дракон был на самом деле, – попросила она. – Пожалуйста.

Пусть он будет только в сказке! Он не хотел оказаться жить здесь наяву.

Мужчины переглянулись.

– Хорошо, малышка, – наконец, проговорил отец. – Мы никому ничего не расскажем, – он хотел еще чего сказать, но тут полог приподнялся и в повозку заглянул Лис. – Мы с тобой поговорим обо всем вечером, хорошо? – и Атен, чмокнув дочь в затылок, двинулся к пологу, увлекая за собой Евсея. – Не скучай. Я пришлю к тебе кого-нибудь, – сказав это, он поспешил задернуть покрова, боясь напустить в повозку холодного воздуха.

– Что тебе? – в глазах хозяина каравана, впившихся в лицо Лиса, мерцали недобрые огоньки холодной решимости не допустить нарушения своего приказа.

– Люди готовы продолжать путь, – помощник смотрел на него задумчивым взглядом не до конца прояснившихся глаз. Он выглядел так, словно никак не мог решить, осуждать ему Атена за то, что, совершив один безрассудный поступок – остановив караван посреди пустыни, он сразу же сделал второй, уйдя в свою повозку, бросая все на произвол судьбы. Однако, что бы там ни было, ничего страшного не случилось, в то время как замысел караванщика достиг своей цели: вновь ощутив близость опасности, люди порвали оковы фантазий, тянувшие их за собой все дальше и дальше прочь из реального мира.

На лицах стоявших возле повозок караванщиков читались настороженность, их глаза шаг за шагом обшаривали бесконечные покровы снежной пустыни…

– Да, вы пришли в себя, – Атен, наконец, кивнул. Он достиг того, что хотел и более не видел смысла испытывать терпение богов. – Раз так, в путь.

Те, кто услышал его, вздохнули с облегчением. Лис подал знак возничему, который лишь этого и ждал, готовый по первому же слову привести повозки в движение. И караван как всегда медленно, через неохоту и лень, тронулся с места.

– Я приказал дозорным быть повнимательнее, – исподлобья поглядывая на своих спутников, проговорил помощник.

– И правильно, – Атен удовлетворенно кивнул. – Боги никогда ничего не делают наполовину, и за спасением следует новое испытание… Ступай к первой повозке. А мы пойдем в конец каравана. Будем ждать опасности, надеясь, что, не желая расставаться с неожиданностью, она обойдет нас стороной.

– Понятно, – и Лис быстро зашагал вперед, все дальше и дальше удаляясь от своих недавних собеседников, которые, отойдя чуть в сторону, остановились, пропуская мимо повозки каравана.

Какое-то время Евсей молча смотрел на брата.

– Мы рисковали, останавливаясь в снежной пустыне… Госпожа Айя не любит тех, кто прекращает движение, – наконец, произнес он.

– Только не надо нравоучений! – Атен поморщился, словно съев пригоршню горьких ягод. Он знал, что брат не сможет удержаться от замечаний, готовился услышать их и, все же, стоило им прозвучать, понял, что не в силах справиться с вновь начавшим нарастать в груди раздражением. Однако, к его немалому удивлению, Евсей не стал продолжать. Караванщик молчал, скользя задумчивым взглядом по серым, обтянутым кожей и покрытым мехом повозкам каравана. Одна, вторая, третья… – Что, обиделся как маленький мальчик и поэтому не хочешь со мной говорить? – старший брат глядел на него, прищурившись, так же, как когда-то давно, в детстве,

– Я почти не помню отца, – спустя какое-то время тихо произнес Евсей. – Ты заменил мне его… Для меня ты всегда был старшим в семье… Атен, мне нужно было на кого-то равняться, я всегда хотел походить на тебя… Я так тобой гордился… Но, с возрастом, этого стало мало… Порою я ловил себя на мысли, что хочу не просто быть твоим братом, а быть тобою, жить твоей жизнью…

– Прости меня, братишка, – Атен почувствовал, как его сердце сжимается от боли, – я не должен был так удаляться от тебя. Но на меня вдруг сразу навалилось столько забот: караван, семья, потом смерть жены, оставившей меня совсем одного с крохотной дочерью… Знаю, все это меня не оправдывает, но… К чему слова? Ведь случившегося не изменить, – он тяжело вздохнул.

– Тебе не в чем себя винить. Дело не в тебе, а во мне… Мне было двенадцать, когда мы уходили из Эшгара. Из них четыре последних года я провел в школе служителей… Ты вряд ли знаешь об этом… В ней учат не жить в настоящем, а только помнить прошлое и мечтать о будущем. Всегда считалось, что служитель – человек, который помогает другим, но почему-то никого никогда не заботило, как жить ему самому, кто поможет ему… – он умолк, с губ сорвался короткий нервный смешок. – Да что я говорю, ведь я прошел только первую ступень, постиг лишь начала знаний. Возможно, потом я получил бы ответ на все свои вопросы. Но не в караване. Не здесь.

– Ты никогда не говорил об этом, – Атен приблизился к нему, взял за руку, поддерживая.

– Зачем? У тебя и своих проблем хватало. И, потом, как ты мог мне помочь? Ты и так сделал для меня все, что мог – вырастил, спас от смерти в снегах, назначил своим помощником…

– Ты заслужил эту должность. А мне нужен был рядом верный человек и я всегда знал, что могу на тебя положиться… Однако я никогда даже не задумывался над тем, что…

– Что это не мое? Полно, брат. Караван не место для привередливых. Здесь выбор небольшой – жизнь или смерть…

– И, все же, тебе было этого мало… – вздохнув, произнес Атен.

– Да, – брат горько усмехнулся. – Мне всегда хотелось чего-то особенного… Эта страсть… Она была у меня от рождения. Именно из-за нее на меня обратили внимание служители и привели в свою школу. И я только сейчас начал понимать, что происходило со мной, какой болезнью я был болен столько лет… В школе нас учили не просто заглядывать в души людей, нуждавшихся в помощи и понимании, но… я не знаю, как это объяснить… натягивать на себя их шкуры, становиться ими, жить их жизнью… Боюсь, я понял урок слишком буквально. Мне было страшно жить собственной жизнью – ведь тогда ничто бы не уберегло меня от ошибок, сомнений, разочарований. Куда легче придумывать себе… – что-то совершенное, жить чужой жизнью, забирая себе только победы и подвиги, а неудачи оставляя другому… Мне пришлось пройти долгий путь, чтобы понять, что это не настоящая жизнь…

– Я рад, что ты возвращаешься ко мне, маленький брат, – Атен одобряюще хлопнул его по плечу. – И что, что ты думаешь делать теперь? Ты нашел свое место?

– Не бойся, я останусь твоим помощником, – его губ коснулась усталая улыбка, в глазах плавились покой и облегчение – разговор, который представлялся невыносимо тяжелым, но совершенно необходимым для того, чтобы снять, наконец, все недомолвки, остался позади. – Я привык к этой работе. Надеюсь, то занятие, которое я отыскал себе для души, не будет мешать.

– И что же это?

– Сказки. Раз мне так нужно жить чьей-то жизнью, лучше уж придумывать героев, чем выбирать реальных людей.

– Вот это здорово: у меня в караване будет собственный сказитель, может быть, даже летописец! Как в древние времена! Я… Мне кажется, что я чувствую дух истории, витающий у нас над головами!

– Значит, ты не против?

– Конечно, нет! Во-первых, я рад за тебя. Вижу, тебе это действительно по душе.

Во-вторых, я убежден, что наш караван достоин того, чтобы о нем писались сказки, ведь с нами идет наделенный даром! И вообще… У истории два любимых ребенка – тот, кто совершает подвиги, достойные памяти, и тот, что творит эту память, ведя летопись времен. И, сдается мне, второго она любит куда больше первого… Я так понимаю, Мати понравилась твоя первая сказка?

– Да, – Евсей смущенно кивнул. Он никак не ожидал похвалы.

– А раз так, почему бы тебе не записать ее?

– Записать? – он еще не думал об этом. Одно дело рассказать что-то племяннице – доброму, всепонимающему существу, – и совсем другое предать бумаге, отдавая на суд вдруг чужаков…

– Конечно. Возьми в командной повозке бумагу, чернила и перья… Наконец-то все это кому-то пригодится. Я как чувствовал, что они понадобятся, возя все это время с собой. Давай же, смелее. И, Евсей, пусть Мати стала первой, кто услышал твою сказку, но уж право первым прочесть ее я оставляю за собой. Как никак, я хозяин каравана.

– Конечно.

– Только… – Атен на миг умолк, поджав губы. – Евсей, – его голос стал задумчивым, немного печальным. – Что бы там ни было, недостаточно жить одними фантазиями и мечтами. В мире должно быть что-то реальное, материальное, что бы осталось после тебя… Мати, конечно, славный ребенок, как и сыновья Лиса, все детишки каравана. Они будут благодарными слушателями, прося тебя придумывать все новые и новые сказки, так что временами ты даже станешь жалеть, что взвалил себе на плечи такую ношу…

– Никогда!

– Это ты сейчас говоришь… Хотя, может быть, ты прав, ведь сказитель – особенный человек и никому со стороны не понять каково это – сочинять, не попробовав самому… Я все вот к чему веду – с чужими детьми всегда немного страшно делиться самым сокровенным – а вдруг они не поймут, не примут… Тебе бы следовало подумать о том, чтобы обзавестись собственными малышами, которые смотрели бы тебе в рот и ловили каждое слово.

– Наверно, ты прав, – к немалому удивление Атена, Евсей, обычно встречавший все разговоры о собственной семье во всеоружие – как атаку разбойников, на этот раз воспринял слова брата спокойно и даже с пониманием. – Я бы хотел иметь детей…

Моя дочка могла бы походить на Мати, а сын – на тебя… Дело лишь за малым – найти невесту.

– Погляди повнимательнее вокруг – она и отыщется. Сдается мне, тебя ждет немалое удивление, ведь до сей поры ты просто не замечал девушек. А среди них много прихорошеньких. Ты же у нас жених завидный.

– Не обидишься, если я спрошу?

– Давай, чего уж там, после такого разговора по душам…

– Почему ты не хочешь взять себе вторую жену? Не можешь забыть Власту?

– Она была моей судьбой, – Атен качнул головой, прикусив губу, чувствуя, что воспоминание об умершей жене все еще причиняло ему боль. – Я понимаю, – совсем тихо, полушепотом, словно вдруг охрипнув, продолжал он, – что Мати нужна мать.

Она сейчас в том возрасте, когда девочек больше тянет к женщинам. Лишь матери могут научить великому множеству хозяйских премудростей – готовке, шитью, вязанию…

И лишь мать может ответить на вопросы, которые никогда не будут заданы отцу.

– В чем же дело?

– Я мог бы сделать это ради Мати. В конце концов, совсем не обязательно душою и сердцем любить жену… Но малышка не примет мачеху. Я слишком хорошо это знаю…

Более того, она решит, что я предал память ее матери и отдалится от меня.

– Порою, стремясь к лучшему, можно потерять все хорошее, что есть.

– Да, – Атен был несказанно благодарен брату за то, что тот понял его и не стал пытаться переубедить. Он улыбнулся: – Воистину, сегодня удивительный день – впервые за столько лет мы поговорили как братья, без недомолвок и взаимных упреков. На душе стало легко, так что все беды кажутся такими далекими и нереальными – вместе мы сумеем противостоять им… Каких же богов мне благодарить за столь щедрый подарок?

– Не знаю, приложили ли к этому руку боги, но вот Шамаш – он точно помог… Я говорил с ним утром – сразу же после той стычки с тобой. Он позволил мне взглянуть на мир другими глазами. Я словно проснулся ото сна… Не знаю. Я еще не понял всего – лишь прочувствовал, пережил… Воистину, он необыкновенный человек. Я никогда не думал, что боги могут быть так щедры, наделяя одного столькими дарами…

– Евсей, ты не думал… Малышка сказала, он прилетел сюда на драконе. Его дар, его власть столь велики… Может быть, он действительно бог, бог солнца, начавший оправляться после долгой болезни?

– Но то, что он рассказывал о себе… Я не могу не верить его слову. Он говорил, что не лжет – и я даже в мыслях не допускаю, что…

– Я не имею в виду, что он обманывает нас. Я вижу, как он тоскует по покинутому им миру. Он искренне верит в то, о чем говорит, но… По легендам бог солнца был не просто болен, его поразило безумие. Всем известно, что этот недуг способен создать удивительно яркие и чувственные образы, подчиняя себе и дух, и разум, заставить жить ими так, будто это – сама реальность… Не знаю… Но…

– Но если… если на миг предположить, что ты прав…- Евсей почувствовал, как мурашки пробежали по спине, как затрепетала душа, стремясь спрятаться с сумраке самого дальнего закутка мироздания… В это так хотелось верить… И, все же, было что-то, упрямо заставлявшее сомневаться, оттягивать миг озаренья. Разум кричал, не умолкая ни на миг: "Нет, это невозможно! Он выглядит как человек, он состоит из плоти и крови, его тело чувствует боль и страдает от ран, его душа знает печаль и грусть, его глаза горят огнем земной, человеческой жизни…" – Даже если отбросить все, почему госпожа Айя не приходит за Ним? Почему Она отдала своего не оправившегося после болезни супруга на попечение ничтожным людям, а Сама стоит в стороне? Чего Она ждет? Или Она разлюбила Его?

– Нет. Если я прав, Ею движет как раз любовь – огромная, всепоглощающая, столь великая, что мы, люди, не в силах понять ее… Ты спрашиваешь, чего Она ждет?

Может быть, того, что смертные совершат чудо, на которое оказалась не способна даже Она – вылечат Его… И, ты же видишь, Она может оказаться права – Шамаш выздоравливает. Пусть пока Он помнит только то, что окружало Его в бреду, но Он больше не возвращается туда, прочертив грань между миром болезни и нынешним…

Евсей, подумай сам, ведь это очень многое объясняет. Он постоянно говорит о том, что Он вечный странник. А разве солнце не путешествует все время по миру? Он считает себя отверженным – не удивительно, после того, что с ним случилось.

– Мне бы очень хотелось верить, брат, – Евсей взглянул на него глазами, полными надежды и, в то же время, глубокой боли близости разочарования. – Это означало бы для нас, нашего каравана, больше, чем просто жизнь, а целую вечность. Быть спутниками повелителя небес! Но… Прости меня, но я не могу себе позволить уверовать в это. И вовсе не потому, что не хочу, как раз наоборот – страстно желаю. Я… Я слишком хорошо понимаю, что мое сердце, моя душа, поверив, не переживет мига откровения, когда узнает правду и правда эта будет совсем не той, которую я ждал… Атен… Атен, послушай меня: не думай об этом, заставь себя забыть, найди повод усомниться, поверь во что-нибудь другое, не важно. Главное – отойди от этой грани. Простой, человек не может, не должен видеть в идущем с ним рядом по дороге жизни бога!

– Но почему?! – ему было странно слышать подобные слова из уст того, кто готовился стать служителем.

– Если всем сердцем, душой уверовать во что-то подобное, тогда останется лишь два пути. На первом более будет не зачем жить. Он так сильно захочет умереть, чтобы узнать, что там, за гранью бытия, отрешиться от забот и проблем нынешней жизни, изменить что-то в прошлым ради более светлого и радостного будущего…

Что не сможет удержаться и сорвется в бездну, исполненную жаждой самоубийства.

На второй тропе он станет тенью того, в кого хочет верить, мечом в руке своего божества, стремящимся по его слову, взгляду, предугаданной мысли изменить мир.

Безумие самоубийцы гибельно лишь для него одного, сумасшествие фанатика – для всех окружающих…

– Но люди древности, они же путешествовали по дорогам жизни вместе с господином Шамашем…!

– Ты равняешь себя с великим Гамешем? – грустная улыбка скользнула по устал караванщика.

– Мне на миг показалось, – Атен горько усмехнулся, – что мы действительно поменялись с тобой местами: это ты должен был цепляться за мысль о том, что Шамаш может оказаться небожителем, как ты последнее время крепко и упрямо держался за идею основания нового города, раз уж появился маг. А мне следовало убеждать тебя отказаться от еще одной бестелесной фантазии, используя для этого те же самые доводы… Но… – он замолчал, заглядывая в свою душу, проверяя свои чувство, их силу, пытаясь распознать, что скрывается за ними – столь не свойственные для него фантазии или нечто большее. – Наверно, ты знаешь это лучше меня: вера выше нас. Вера… Вера это вера. Ладно, оставим этот разговор. Может быть, со временем я и пойму, что со мной происходит. Но это должен сделать я сам…

А пока лучше расскажи о минувшей ночи. Тебе ведь повезло стать свидетелем необычайного путешествия по магическому моста.

– Атен, я понимаю, тебя обидело, что Шамаш выбрал в помощники меня. Ты хозяин каравана, у тебя было куда больше прав, но…

– Все хорошо, – он глядел на проходившие мимо повозки и, в то же время, смотрел вовнутрь себя, в свое сердце, душу. Ему было удивительно не находить там обиды, что являлось самым большим облегчением. – У Шамаша на это была своя причина. Он понимал, что только ты с твоей душой служителя способен без тени сомнения уверовать в исполнение легенд. Я бы не смог. Вчера бы еще не смог. Страх за караван, ответственность за жизни доверившихся мне людей заставили бы меня усомниться…

Сегодня все было бы по-другому… – на миг он умолк, глядя куда-то в сторону, а затем заговорил вновь. – Евсей, я хотел попросить тебя. Запиши все, что произошло тогда, на мосту.

– Ты хочешь, чтобы я составил легенду?

– Ну… Не совсем, – караванщик чуть заметно качнул головой. – Я понимаю – легенды – от богов… Я хочу, чтобы ты вел летопись каравана… До той поры, пока мы жили обычной, ничем не отличной от существования других караванов, жизнью, в ней не было особой необходимости. Но теперь, когда с нами происходят такие чудеса… Сказки – это, конечно, здорово. Но они всегда будут оставаться чем-то невероятным, выдуманным. Летопись же – картина времени, отражение событий в зеркале глаз переживших их людей. Мне бы хотелось, чтобы наши дети, дети их детей, все те, кто придет в этот мир после нас, кому попадется в руки летопись каравана, знали, что время легенд не прошло безвозвратно, что чудеса по-прежнему творятся на земле… Что всегда есть во что верить и на что надеяться.

– Не знаю… Да и получится ли у меня… Я постараюсь! – он огляделся. Пустыня лежала вокруг безбрежным белым морем, сверкавшим в лучах яркого золотого солнца, переливаясь, как каменья в сундуке госпожи Айи. – Думаю, будет лучше, если я запишу все прямо сейчас, пока из памяти не стерлись образы, пока свежи и ярки переживания. Если, конечно, я тебе сейчас не нужен в качестве помощника левой руки.

– Ступай. Вокруг все спокойно. Мы с Лисом справимся.

Атен проводил его взглядом, а затем, повернувшись, направился к последней повозке.

Два всадника – дозорных, неотступными тенями маячившие за ней, были чем-то похожи на стражей границ – такие же мрачные, настороженные бородачи. Если для тех, кто скакал впереди каравана, выбирая дорогу и стремясь обойти все беды и преграды, особое значение имело зрение, то эти последние всецело уходили в слух, заостривший ощущения и предчувствия приближения беды.

Забравшись рядом с возницей, Атен повернулся назад и долго поверх повозки смотрел на снежную пустыню, которая, казалось, медленно, шаг за шагом, отступала, оставаясь позади, словно порыв ветра – налетевший, ударивший в грудь, сжавший в объятиях, а затем, выпустив, унесшийся дальше.

Убедившись, что с этой стороны каравану ничто не угрожает, что богиня снегов не разозлилась на караван за внезапную остановку, Атен повернулся лицом вперед.

Караван как раз спускался со склона снежного холма в ложбинку, позволяя хозяину осмотреть свою собственность.

Он глядел на повозки, не считая их, не стремясь выискать видные только на расстоянии поломки и огрехи – где что-то покосилось, накренилось, какая стала идти вихляя, словно опьянев от холодного терпкого воздуха, – а вспоминал… У всего здесь было свое прошлое… Ведь каждую повозку тогда, много лет назад, он не просто покупал, выкладывая накопленные не одним поколением рода деньги. Атен сам выбирал их, вкладывал в них часть души, надеясь, что это поможет в дороге, свяжет его со всем караваном… Некоторые даже делал на заказ, платя втридорога, лишь бы все было устроено наилучшим образом и не подвело в пути… Сколько было суеты тогда, ожидания бесконечности дорог, щемящего чувства в груди, которое заглушало даже горечь расставания и страх перед неизвестностью снежной пустыни…

Он жалел, что ничего из произошедшего тогда не было записано и нельзя взять свиток, развернуть его и прочесть обо всем, что произошло, не просто вспомнить, а окунуться в дух тех лет, пережить все заново… Ему стало обидно за детей, которые никогда не узнают, не прочувствуют того, каким было начало дороги, ибо как бы родители ни старались сберечь свою память, она тускнела день ото дня. А летопись… Пусть пожелтеют листы бумаги, станут блеклыми чернила, но написанное сохранится, переживет нынешнее поколение и останется бесценным наследством тем, кто еще даже не вступил в этот мир…

Уже начало вечереть. Небо и землю покрыл своим алым плащом закат, смешав все краски небес и земли, на время сшив их воедино тонкими черно-красными нитями…

И тут… Он скорее почувствовал, чем увидел приближение опасности.

Быстро соскочив с облучка, он бросился вперед, торопясь, отталкивая попадавшихся на дороге караванщиков. Те же заметили в глазах, ощутили в движении своего предводителя нечто такое, что заставило их, затолкнув жен в повозки и поручив присматривать за детьми, строго настрого запрещая выбираться наружу, взяться за мечи и копья.

А от первой повозки испуганным, взволнованным шепотком уже неслось, как будто на крыльях ветра: "Волки! Священные снежные волки богини снегов!" Караван остановился. Выхваченные из ножен мечи опустилось. Решимость защищать свои семьи до последней капли крови сменилась оцепенением. Дозорные, спешившись, покрепче привязали испуганных, нервно трясших головами оленей к повозкам. Люди замерли рядом, готовые смиренно принять любую волю госпожи Айи, потому что…

Потому что ни один смертный не смел поднять руку на священных волков, даже защищая собственного ребенка. Если они пришли – значит, караванщики чем-то прогневали их грозную хозяйку и должны за это заплатить сполна.

– Великая богиня, повелительница снежной пустыни, не сердись на нас, – застыв на месте как ледяные изваяния, караванщики раз за разом повторяли слова молитвы, – покарай, если считаешь нас виновными, но не оставляй в милости своей…

Они не спускали пристального взгляда лихорадочно блестевших глаз с покровов снегов, по которым, все приближаясь и приближаясь, накатываясь огненными волнами, неслась к каравану стая огромных рыжих волков. Их глаза горели в опускавшейся на землю полутьме, вбирая в себя весь свет и всю сила заката. Краткий миг, еще один – на этот раз мучительно долгий, полный ожидания боли и страха – и они достигли каравана. Но не для того, чтобы напасть.

Волки чего-то ждали. Они обходили людей стороной, кружили на месте, поскуливая, поднимая вверх длинные острые морды, внимательно нюхали воздух, словно ища кого-то…

– Почему они медлят? Почему не нападают? – не понимая происходившего, спрашивали караванщики друг у друга, не надеясь получить ответ, ведь не им, простым смертным, было знать помыслы богов.

– Лис, – запыхавшийся Атен подбежал к командной повозке. – Мы давно не оставляли им жертвенной пищи. Будем надеяться, что они пришли за ней. Пусть достанут кости, мясо… И не скупитесь!

– Кто же станет думать об экономии в такой миг!.. – "Видя их, чувствуя на себе цепкие взгляды огненных глаз", – хотел добавить помощник, но не стал – ведь и так все ясно.

Лис был не в силах отвести взгляда от зверей, он не мог не восхищаться силой и мощью, ощущавшихся в движениях этих могучих и, вместе с тем, таких грациозных созданий. Густая шерсть сверкала в последних лучах солнца красноватым золотом, снег, падая на нее, отливал серебром.

Красота волков прямо-таки завораживала. Великие боги, нет, как можно было раньше, не видя этих зверей, сравнивать их с мелкими, похожими скорее на собак, серыми волками пограничья, как вообще можно было искать схожесть с кем-либо тех, кто служил самой повелительнице пустыни!

За все эти долгие годы дороги никому из людей их каравана ни разу не приходилось видеть снежных волков. Они оставались лишь рассказами других караванщиков, легендами, в которые не всегда было возможно поверить, да – очень редко – следами когтистых лап на снегу. И вот…

Караванщики поспешно открыли хозяйственные повозки, вытащили куски мороженного и вяленного мяса, огромные мослы, жирные бока, осторожно положили все это перед волками. Но звери не приняли столь щедрых даров. Сипло проворчав что-то себе под нос, они отбежали чуть в сторону, однако продолжали кружить рядом с караваном, не уходя назад в пустыню, в то время, как один из волков – матерый вожак, выделявшийся громадным ростом и широкой медвежьей головой, продолжая поиски того, о ком было ведомо лишь ему, старательно обходил повозки, принюхиваясь к замершим возле них людей, ища среди тысяч запахов единственно нужный.

И тут показался Шамаш. Должно быть, его удивила остановка каравана и он решил узнать, что стало ее причиной. Но вид пораженных, словно они стали свидетелями величайшего из чудес, караванщиков не столько отвечал на вопросы, сколько еще сильнее все запутывал.

Маг, заметив стоявших невдалеке Атена и Лиса, хотел подойти к ним, но тут его взгляд упал на волка, и он остановился, с интересом рассматривая незнакомое ему животное.

Зверь тоже увидел Шамаша. Его глаза вспыхнули радостью, хвост завилял, совсем как у собаки. Весь вид зверя говорил: он, наконец, нашел!

Поскуливая, волк осторожно приблизился к наделенному даром, лег в снег у его ног и, задрав вверх морду, замер, не спуская с Шамаша взгляда раскосых темно-рыжих глаз.

Шло время. Как бы медленно оно ни тянулось, его движение нельзя было не заметить.

Стали неметь ноги, которые словно вросли в мертвую заснеженную землю. Покраснели щеки…

С востока налетел веселый непоседливый ветерок, засвистевший беззаботную песенку.

Он поднял в воздух охапку легких серебристых снежинок, которые заструились, сверкая, прекрасным прозрачным полотном…

Никто не смел сдвинуться с места. Люди стояли, не спуская взгляда с замерших друг против друга человека и волка, которые словно говорили друг с другом на языке мыслей. Караванщики не решались даже глубоко вздохнуть, не то что произнести слово. Все молча ждали, что будет дальше.

Звери, соплеменники золотошерстного предводителя, прекратив свой причудливый танец, опустились в снег. Одни вытянули передние лапы вперед, положив на них узкие заостренные морды, другие, уткнулись прямо в снег, как будто стесняясь чего-то, закрыли носы пушистыми лапами.

Наконец, словно очнувшись ото сна, маг шевельнулся, вздохнул полной грудью холодный воздух, а затем, кивнув, подошел к волку, наклонился к нему, коснувшись рукой гладкой грубой шерсти. Зверь, вскочив, крутанулся, стряхивая с себя снег, подпрыгнув, лизнул руку, словно благодаря за понимание, а потом, осторожно взяв зубами за рукав, настойчиво повлек за собой в снежную пустыню. Шамаш сделал шаг, второй, затем, остановившись, повернулся к хозяину каравана:

– Мне надо ненадолго уйти, – тихо проговорил он. – Я скоро вернусь.

– Мы подождем тебя здесь, – сглотнув ком, подкативший к горлу, хрипло произнес Атен.

– Не останавливайтесь из-за меня. Продолжайте путь.

– Но уже темнеет. Тебе будет тяжело нас найти… – караванщик умолк, осознав, что ему не стоит бояться за Шамаша: тому, конечно же, не составит труда сделать то, на что способен даже простой караванщик, ведь, если не поднимется метель, что вряд ли случится сейчас, когда не видно ни одного ее гонца, на снежном полотне пустыни надолго сохранятся следы повозок. Атен боялся другого – что Шамаш не захочет вернуться…

Если его столь фантастичное предположение верно, если это госпожа Айя прислала за ним своих волков, если… В мир вернется великий бог, но караван потеряет своего Хранителя.

– Возвращайся поскорее, – спустя какое-то время проговорил он, ничего не объясняя собеседнику, лишь прося его о понимании.

Тот, кивнув, повернулся, увлекаемый за собой волком, но его заставил остановиться голос Лиса:

– Возьми оленя… Сейчас, я прикажу оседлать…

Колдун понимал, что караванщиком движет желание помочь, облегчить страннику дорогу, но, встретившись на миг взглядом с рыжим волком, качнул головой:

– Нет, не надо. Спасибо, – и зашагал прочь.

В тот же миг волчья стая, словно только того и ждавшая, огненной волной сорвалась с места и понеслась назад, в снежную пустыню, удаляясь от каравана все дальше и дальше.

Провожавшим их пристальными взглядами, не смея моргнуть, людям показалось, что волки образовали круг, намереваясь защищать Шамаша от всего, что могло ждать его в бескрайней снежной пустыни.

Прошло совсем немного времени и они исчезли в опустившейся на землю мгле. Но караванщики продолжали какое-то время стоять в гробовом молчании, не решаясь двинуться.

Наконец, оцепенение начало потихоньку оставлять людей. Вздох сорвался с побелевших губ. Холод заставил шевельнуться, переступить с ноги на ногу, толи согреваясь, толи пытаясь порвать тонкие нити наваждения, все еще паутиной висевшие на теле.

Атен и не заметил, как к нему подошел Евсей.

– Я не успел еще внести в летопись одно чудо, как стал свидетелем второго, – тихо проговорил он. – Если так пойдет и дальше, каравану будет мало одного летописца – я просто не успею записывать все события.

– Ты намекаешь на то, что тебе нужен помощник? – Атен заставил себя пошутить, а, так как ему было сейчас совсем невесело, шутки не получилось.

– Да, – Евсей воспринял слова брата буквально и, казалось, был даже доволен, что тот понял все сразу и ему не придется ничего объяснять. – Дай мне Ри. Он паренек сообразительный, свитков не боится, да и фантазер еще тот. Ему уже скоро проходить испытание. Пора искать свое место в караване. Не вечно же ему присматривать за малышами.

– Ладно, поступай, как знаешь, – караванщик махнул рукой. Ему было сейчас совсем не до этого, и он был готов согласиться с чем угодно.

Тут еще Лис кашлянул, привлекая внимание к себе:

– Так что мы будем делать: пойдем вперед или станем ждать здесь?

– Можно было бы на ночь разбить шатер, – Атен, стащив рукавицу, потер нос, провел рукой по усам, бороде, всем своим видом показывая, что не собирается делать и шага вперед, пока не вернется Шамаш. – В конце концов, до города осталось всего нечего, а запасы огненной воды и продуктов у нас на два месяца дороги, никак не меньше…

– Быть посему, – кивнул помощник, который именно это и хотел предложить, но подумал, что будет лучше, если решение примет сам Атен. Он хозяин каравана и это его право. – Я отдам все нужные команды.

– Хорошо. И пусть все поторопятся: темнеет очень быстро, – он проводил Лиса взглядом, огляделся, убедившись, что все занялись неотложным делом, на время заставив себя забыть о своих переживаниях. Однако, сам он не торопился идти куда-то.

– Ты хочешь что-то от меня услышать? – раздался за спиной тихий голос Евсея. – Признание, что я ошибался, а ты был прав?

– Священные волки…

– Они – слуги богини снегов, а не господина Шамаша, – поспешил напомнить ему младший брат. – Да, его принес дракон – во всяком случае, так говорит Мати. Но мы ни разу не видели ни белого лебедя, ни черного ворона – священных птиц бога солнца.

– Евсей, кого ты пытаешься разубедить: меня или самого себя?

– Себя, – вынужден был признать тот. – Себя, – вновь повторил он, вздохнув. – Потому что если ты прав, он вряд ли вернется.

– Но у мира снова будет свой бог – защитник!

– Да, вот только когда? Боюсь, нам с тобой этого не увидеть…

– Почему?!

– Сколько веков, тысячелетий госпожа Айя ждала, что Ее супруг очнется от тяжкого недуга? Неужели же, наконец, вернув мужа, Она тотчас отпустит Его в мир?

Атен молчал, хмуро глядя на подобный черненому серебру покров снежной пустыни.

– Не важно, во что верит моя душа, – тихо произнес он. – Сейчас мне хочется, чтобы она ошибалась…

Хозяин каравана сторонился своих людей, боясь прочесть у них в глазах вопрос, на который он и сам был не в силах ответить, сколь ни пытался: "Что происходит?

Возможно, тропа привела караван в мир легенд, – это было бы так здорово, захватывающе… Но… – И что дальше? Что ждет впереди? Куда мы идет и придет ли куда-нибудь, не имея карт магических земель, не зная путей и оставшись без проводника…?" В душе бушевали противоречивые чувства, заставляя тех, кто был подвластен им, теряться в сомнениях, боясь сделать шаг вперед, начиная задумываться над тем, не будет ли лучше повернуть назад, и вздрагивать, вспоминая, что позади лежит ужасная трещина, непреодолимая без помощи магии.

И Атен ушел в свою повозку, надеясь скрыться в ней от всех забот и проблем.

Мати лежала возле боковой стенки, старательно прислушиваясь ко всему происходившему снаружи. Ей было страшно интересно узнать, что случилось, почему караван остановился. По тому, как потеплело в повозке, как стихли голоса снежной пустыни, она поняла, что установили шатер, но в чем причина остановки…

Девочка была уже готова подползти к пологу, приподнять его и, выглянув наружу, расспросить обо всем первого попавшегося караванщика. И лишь строгий голос отца, продолжавший звучать в ее памяти, не позволял сделать этого. Неудивительно, что она была так рада его приходу.

– Папа! – дочь бросилась к нему, стоило Атену показаться в проеме. – Что случилось? Я не слышала, чтобы трубили гонцы метели. Это разбойники, да? На нас снова напали разбойники?

– Нет, дорогая. Не бойся: мы в полной безопасности.

– Но почему тогда повозки остановились? Мы ведь остановились, да? Зачем? Чтобы все отдохнули?

– Почему бы нет? – он был готов согласиться с чем угодно, лишь бы не думать, не говорить об истинной причине. На миг Атен стиснул губы. Он вспомнил, что дал дочери слово никогда ничего не скрывать от нее правды. И вот сейчас, по прошествии лишь нескольких месяцев, вынужден нарушить его. Но у него не было выбора, когда он слишком хорошо понимал, представлял себе, что, стоит ему хотя бы на миг заикнуться о том, что священные волки госпожи Айи увели куда-то Шамаша, и девочка тотчас бросится следом… – До нового города не так далеко… А после того, что нам пришлось пережить, пусть даже не зная об этом… небольшой отдых никому не помешает, – каждое слово – правда, и, все же…

– Ладно… – девочка кивнула, принимая объяснения отца такими, какими они были. – И долго мы будем стоять?

– Не знаю, Мати. Там видно будет.

– А завтра? Пап, что будет завтра?

– Завтра? – караванщик с удивлением взглянул на дочь, не понимая, что та имеет в виду.

– Ну как же! – воскликнула девочка. – Ведь завтра мой день рождения! Ты действительно забыл или не хочешь признаваться, чтобы не показывать заранее подарок?

Караванщик молчал, не зная, что сказать. За всеми этими заботами последних дней…

Он просто потерял счет времени, все перемешалось в голове и… Конечно, Атен давно, еще в прошлом городе, подготовил для дочери сюрприз, но… Как же он мог забыть!

– Будет тебе подарок, будет, – поспешил он успокоить малышку. – Но завтра. Ведь на сегодня ты наказана, так?

– Так, – опустив голову на грудь, вздохнула девочка. – Но, папочка, хотя бы намекни, чего мне ждать?

– Тебе ведь самой тогда будет неинтересно.

– Ну… Наверное…

– Переставай-ка хмуриться… До завтра остается совсем чуть-чуть… Вот что, дочка, а как ты относишься к тому, чтобы мы устроили тебе праздник?

– Праздник? Как у детей в городе? Ой, папочка, это было бы здорово! – и она бросилась на шею отцу, на миг крепко-крепко прижалась к нему, затем быстро отстранилась и давай прыгать…

– Все, все, успокойся! Ну что за несносный ребенок! Ты ведь сломаешь повозку и тогда завтра вместо праздника придется допоздна ее чинить.

– Хорошо, только не сердись! – она быстро отползла в свой угол, закрылась по подбородок одеялами. – Видишь: я уже сплю!

– Вот и молодец… А скажи-ка мне, спящая царевна, – до него донесся задорный девчоночий смешок, – ты сегодня ела?

– Да, – та сладко потянулась, – даже если бы я забыла, Лина все равно меня б накормила. И обедом, и ужином. А потом оставила еще вот это, – она достала из-под подушки завернутый в тряпицу ломоть хлеба. – На случай, если я снова проголодаюсь.

– И славно, – караванщик вздохнул с нескрываемым облегчением, мысленно благодаря друзей за то, что они не забывают о малышке в те минуты, когда его самого всецело поглощают какие-то заботы.

– Лина говорила, что для тебя у нее тоже найдется кое-что вкусненькое. Ты зайди.

Сам-то, небось, ничего не ел. Ох, папочка, за тобой же глаз да глаз нужен, не то так голодным и останешься!

– Да уж, – вынужден был признать Атен.- Ну, раз Лина приглашала меня на ужин, пойду. Не гоже заставлять себя ждать. Спокойной ночи, дорогая. Сладких снов.

– Спокойной ночи, – девочка, приподнявшись, чмокнула отца в щеку и вновь забралась под одеяла.

Атен же выбрался наружу.

Оглядевшись вокруг, он убедился, что поддерживавшие покров столбы установлены достаточно надежно, чтобы выдержать тяжесть шатра и, в случае непогоды, навалившегося на него снега и ветра, проверил, не переливается ли огненная вода через край прочерченных по земле ручейков, грозя пожаром. Поняв, что все в порядке, он направился к стоявшей невдалеке повозке Лиса и Лины.

Караванщики сидели у костра. Лина готовила в тяжелом чугунном котле густую мясную кашу, а ее муж, устроившись рядом, закрыв глаза, наслаждался покоем и теплом. Сладковатый запах стряпни опьянял сильнее самого крепкого вина. Тихий шепот огня, не прекращавшийся ни на минуту, проникал в разум, обволакивая собой все мысли, заставляя их густеть, течь медленнее, шаг за шагом все ближе и ближе приближая к дремоте.

– Атен, иди к нам, – голос женщины заставил его вздрогнуть, так внезапно он прозвучал.

– Давай, старина, присаживайся, – поддержал ее муж. Приоткрыв на миг глаза он подвинулся, освобождая гостю место на покрывавших ледяное ложе толстых оленьих шкурах, а затем вновь погрузился в блаженную дрему.

– Что это вы здесь сидите? – опускаясь с ним рядом, спросил Атен.

– Да вот решили вспомнить оседлую жизнь, – проговорил помощник. – Мы и так все время проводим в повозке, к чему ютится в ней сейчас, когда есть возможность хоть на время покинуть этот крохотный мирок?

– Там дети спят, – тихо молвила Лина. – А нам хотелось поговорить за ужином о жизни, о дороге… – она погрузила длинную ложку в котел, чтобы все еще раз хорошенько перемешать, поддела чуть-чуть, на самом кончике каши, поднесла к губам, подула… – Ну, вот и готово, – и она потянулась за глиняными мисками, лежавшими на белом полотне, расстеленном чуть в стороне. – А вы что сидите сложа руки? Берите-ка ложки. Лис, нарежь хлеб, и давайте, наконец, поедим. …-Ты так поспешно глотаешь пищу, словно торопишься куда-то. О чем ты думаешь? – спустя какое-то время спросил хозяина каравана помощник.

– Завтра у Мати день рождения, – продолжая глядеть в миску.

– Уже! – Лина всплеснула руками. – Как быстро время пролетело! Я и не заметила, как прошел год…! Нет, Атен, ты уверен, что уже завтра? Как я могла забыть!

– Вот и я тоже забыл. Мати напомнила. И мне пришлось делать вид, что я просто готовлю ей сюрприз… Я обещал устроить праздник.

– А почему бы и нет? – муж с женой переглянулись. – Детишки давно не веселились, а тут у них будет повод. Да и, к тому же, мы все равно поставили шатер…

– Я напеку пирогов, – поддержала мужчин Лина. – Где-то у меня были замороженные фрукты… Одна из наших рабынь – бывшая повариха Хранителя. Думаю, она еще не забыла свое искусство.

– Значит, вы не против?

– Конечно, нет! И не вздумай сомневайся! Мы очень любим Мати и сделаем все, чтобы она была счастлива.

Но Атен продолжал хмуриться.

– Если утром она обнаружит, что Шамаш ушел, вряд ли у нас что-то получиться, – проговорил он.

– Ты не сказал ей ничего?

– Нет.

– Ну и правильно, – к немалому удивлению Атена, поддержали его караванщики. – К чему волновать ее раньше времени, зная, как она привязана к Хранителю?

– Будем надеяться, – Лина коснулась рукой его плеча, успокаивая, – что все будет в порядке.

– Ладно, спасибо вам, – хозяин каравана поднялся. – Пойду… – и он поспешно зашагал прочь, словно боясь услышать один из тех вопросов, на который у него не было и не могло быть ответа.

Глава 8.

Уже далеко за полночь, сменив дозорных и осмотрев с горизонта до горизонта бескрайние серо-серебристые покрова пустыни, сверкавшие в бледном свете луны, Атен вернулся в шатер.

Подойдя к ближайшему костру, он снял рукавицы, расстегнул полушубок и, вытянув вперед руки, замер, впитывая сладкие волны тепла. Грудь ровно вздымалась, глаза задумчиво глядели на огонь, околдованные его загадочным танцем… В какой-то миг караванщику показалось, что трепещущая пелена пламени всколыхнулась, распахнулась, словно створки врат, открывая пред взором безграничные просторы земли… …Он летел над снежной пустыней – легко, быстро, как на крыльях сильного ветра.

Внизу расстилались снежные покровы, испещренные морщинами караванными тропами.

Земля казалась старой усталой женщиной, годы исполнения мечты, счастья и радости которой остались далеко позади. Но из ее грустных подернутых тусклой дымкой глаз не ушла надежда. И в них было что-то еще – тонкое, неуловимое, с трудом различимое… Это были глаза матери, которая, в страхе за своего ребенка, ищет способ заглянуть в далекое грядущие, стремясь помочь нежно любимому чаду провести дороги жизни так, чтобы обойти все беды и невзгоды, но не упустить ни мига счастья.

Любопытство победило все сомнения. Караванщик не удержался и заглянул на дно многоцветных – то лазурных, то серых, то солнечно рыжих – глаз… И в тот же миг перенесся в мир, казавшийся еще более далеким, ибо все в нем, каждое мгновение, падавшее крохотной неразличимой капелькой огня на землю, говорило, что оно – само Грядущее.

Атену грезилось, что он стоит на бескрайнем золотом поле. Налившиеся колосья что-то шептали на ухо, не умолкая ни на миг. Ветра вились, играя солнечными лучами, внося сладкую прохладу в жаркий, прекрасный в своем сказочном полноцветии день.

Над землей вздымался построенный на высокой горе замок, уходивший тонкими точеными башенками в бескрайние лазурные небеса. Он чем-то походил на священный храм, так же излучал тепло и умиротворяющий покой, но нес в себе и нечто другое.

В нем не было тягости вечных разлук, постоянное ожидание которых ложилось тяжелой ношей на плечи, пригибая стены к земле, омрачая даже радость новых встреч. Этот замок-храм был свободен от оков страха, построенный из камней самой вечности посреди бескрайней вселенской дороги. Он приковывал к себе, влек, не желал отпускать, и Атену пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторвать взгляд от его казавшихся такими легкими, словно они – тончайшие кружева, стен.

И он увидел бежавшую по полю девушку. На ней было золотое свадебное платье.

Длинные молочного цвета волосы струились потоком сверкавших солнечных лучей.

Распущенные, ничем не сдерживаемые, они то расстилались шлейфом госпожи Айи, то вздымались крыльями причудливой сказочной птицы, готовые поднять над землей, унести в небесную синь.

Лицо незнакомки лучилось безграничным счастьем, которому были не ведомы ни тени сомнений, ни острые лезвия страха, ни тихое дыхание грусти. Ее глаза искрились исполнением самой заветной мечты, на губах застыла улыбка… Чувства, поглотившие ее, были настолько сильны, что передавались всему вокруг, озаряя мир удивительным, магическим светом.

Она была похожа на Власту. Тот же плавный овал лица, тонкий, прямой нос, алые чувственные губы, вот только глаза – огромные синие, сверкавшие под черной пеленой длинных приопущенных ресниц… У Атена защемило сердце от внезапной резкой боли, когда он сперва почувствовал, а потом и понял, осознал, что это – его маленькая Мати, выросшая в краткое мгновение, словно по мановению руки великого бога, расцветшая прекрасным цветком.

Караванщику страстно хотелось окликнуть ее, подойти, прикоснуться, спеша убедиться, что это не обман снежных миражей, а истинная, живая правда. Однако стоило ему шевельнуться, сделать шаг, как все образы исчезли, будто сон.

Дрогнувшая рука отдернулась, обожженная пламенем костра…

Но Атен по-прежнему стоял, не в силах шевельнуться, не спуская пристального взгляда немигающих, слезящихся глаз с огня, не замечая ничего вокруг, надеясь, что костер подарит ему новое видение. Он молил богов о снисхождении к его чувствам, о еще одном миге чуда… Но образ, навечно запечатлевшийся в памяти, покинул породившую его огненную стихию чтобы перейти в иные, воздушные сферы, обрести в них, со временем, плоть и кровь.

– Торговец, – вывел его из оцепенения тихий голос Шамаша.

Вздрогнув, караванщик обернулся. Маг стоял рядом, не спуская с собеседника спокойного взгляда черных, глубоких глаз, ожидая, когда тот, отрешившись от раздумий, вновь вернется к действительности.

– Ты быстро вернулся, – проговорил хозяин каравана, чтобы затем вновь надолго замолчать. Ему пришлось заставить себя глубоко вздохнуть и, вместе с потоком холодного воздуха, вобрать в себя дух реального мира.

Атену нужно было время, чтобы справиться с охватившими его мыслями и чувствами.

И виной тому были не только светлые образы, посетившие его по воле бога огня.

С одной стороны, он ощутил некоторое разочарование – мысль о том, что Шамаш – бог, вызывала в его душе такие сладкие переживания, от которых было обидно отказываться. Но, с другой, хозяин каравана был несказанно рад, что маг вернулся, что он не покинул караван.

– Я говорил, что не задержусь. Вы могли не ждать меня.

– У остановки была и другая причина, – вздохнув, тот качнул головой, стремясь поскорее отрешиться от мыслей и фантазий, заслонявших за собой настоящее. – Мы не так часто, как это может показаться из легенд, встречаемся со священными волками госпожи Айи. Людям нужно время, чтобы прийти в себя. Не говоря уже о путешествии по магическому мосту…

Шамаш лишь кивнул в ответ, не спеша поведать о том, что с ним произошло. И, как Атену ни хотелось поскорее узнать, зачем и куда уводили мага золотые волки, он не решился спросить, решив, что если Хранитель сочтет это нужным, то расскажет обо всем сам. Если ж он промолчит, что ж, значит, на это есть причины, обусловленные волей богов, которая превыше всех людских желаний.

– У малышки завтра день рождения, – маг заговорил совсем о другом.

– Да, – кивнул Атен. – Ты помнишь, а я, – горько усмехнувшись, он качнул головой, – за всеми последними событиями забыл… Ну ничего… Шамаш, у нас есть в запасе достаточно времени. Новый город не так далеко. Тем более, раз уж шатер установлен… В общем, мы решили устроить детишкам праздник. Они стосковались по настоящему веселью… Однако если ты считаешь, что это плохое место и мы не должны здесь останавливаться…

– Нет. Я просто не хотел, чтобы вы теряли время из-за меня. Могу ли я сделать девочке подарок?

– Ты спрашиваешь у меня разрешение? – удивленный караванщик не смог сдержать смешок. – Прости, Шамаш, но, у нас каждый взрослый человек свободен дарить все, что ему захочется. Лишь дети спрашивают согласия у родителей.

– Я понимаю. Но прежде чем подарить этот подарок, я должен быть уверен, что ты разрешишь малышке принять его, а не заставишь вернуть назад, – приблизившись к караванщику, маг отогнул ворот полушубка и только теперь Атен увидел, что тот держит за пазухой двух маленьких золотых волчат.

Пригревшись на груди мага, зверята дремали, чуть слышно свистя, поскуливая во сне. Их шерстка, чуть светлее и короче, чем у взрослых волков, топорщилась мягким пухом на множестве складочек, покрывавших крохотные тельца малышей.

Черные носики-бусинки вытянулись вверх, тоненькие крючочки- коготки белых, словно одетых в рукавички, лапок, зацепились за толстый вязанный свитер.

– О-о-х! – сорвалось с губ караванщика. Он не смог удержаться и осторожно указательным пальцем, коснулся головки одного из волчат, который тотчас, шевельнувшись, открыл томные рыжие глазки и, устремив их на человека, стал с интересом рассматривать его, не испытывая, однако, и тени страха перед большим двуногим зверем. – Какой смелый!

– Возьми, – придерживая второго волчонка левой рукой, Шамаш правой бережно, чтобы не повредить хрупкие лапки малыша, отцепил у первого коготки, прежде чем протянуть его караванщику. Тот, испытывая сильнейшее волнение, преодолевая суеверный страх и благоговейный трепет перед священным зверем, осторожно принял маленький горячий комочек, легко поместившийся на ладони.

Волчонок какое-то время молча смотрел на караванщика, затем, шевельнувшись, потерся мордочкой о палец человека, замер, словно ожидая от того ответной ласки.

И Атен, неосознанно, не понимая до конца, что делает, стал чуть касаясь удивительно мягкой шерстки, почесывать крохе лоб.

– Их мать умерла, – Атен не сразу понял, что Шамаш говорит о волках, когда в голосе мага была грусть, сравнимая с печалью по погибшему близкому человеку. Но, с другой стороны ведь это были священные животные великой богини. – На охоте ее серьезно ранил рогами олень. Она так и не сумела оправиться. Не знаю, может быть, я смог бы ее спасти, если бы пришел раньше. А так… – он качнул головой, погладил оставшегося у него щенка. – Эти детеныши, – спустя какое-то время продолжал он, – еще слишком малы. Они не выдержат путь взрослых. И одним им не выжить…

– Волки хотели, чтобы ты взял малышей к себе? – караванщик был не в силах отвести взгляд от удивительного зверька. Он и сам не знал, почему ему вдруг пришла в голову столь необычная мысль, однако, Атену просто не находил никакого другого объяснения всему случившемуся.

– Да. Я не мог отказать… Торговец, это удивительные создания.

– Воистину, – улыбка тронула губы Атена. – Священные звери госпожи Айи, – "Она безгранично доверяет ему, – подумал он, – раз передала на попечение малышей. И благоволит к каравану. Может быть, мои предположения относительно того, кто такой Шамаш, и не столь уж невероятны…" – нет, он не позволил себе на этот раз довести мысль до уже знакомого конца. Вместо этого он сказал: – Для нас великая честь разделить с ними дорогу…

– Я хотел оставить мальчика у себя, – он осторожно дунул на прижавшегося к его груди волчонка, который, проснувшись, потянулся и, таращась спросонья, посмотрел на колдуна доверчивым взглядом умных золотых глаз, – а девочку, – Шамаш кивнул на щенка, задремавшего на ладони караванщика, – передать твоей дочери. Если, конечно, ты согласишься.

– Мати давно донимала меня просьбами купить в городе какого-нибудь зверька – котенка или хомячка. Я уже был готов поддаться на ее уговоры…

– Выходит, малышка будет рада такому подарку, – колдун кивнул, и, все же, его глаза продолжали внимательно смотреть на хозяина каравана – он понимал, что тот не сказал всего и ожидал, когда караванщик, наконец, выскажет свои сомнения.

Какое-то время Атен молчал, словно не зная, должен ли он продолжать разговор или боги хотят, чтобы он просто принял все происходящее как свою неизменную волю…

– Это огромная ответственность… – только и смог проговорить Атен. Его рука предательски дрогнула, малышка проснулась, вновь посмотрела прямо в глаза караванщику, словно пытаясь заглянуть в самую душу, а затем, тихо засвистев – заскулив, повернула головку в сторону Шамаша, будто прося о чем-то -Я уверен, они подружатся, – проговорил маг. – Среди мира зверей твоей дочери не найти лучшего друга и защитника.

– Но ведь это священные животные! – все же, желая поделиться с Хранителем своей обеспокоенностью, воскликнул он. – Конечно, Мати – ответственная девочка, она будет заботиться о волчонке. И, все же, она – только ребенок. Что, если она сделает что-то не так?

– Все будет в порядке, – колдун улыбнулся. – Положись на дочь. Покажи, что ты веришь в нее. Думаю, это будет для малышки подарком, лучшим, чем все звезды с небес. Так ты даешь свое согласие? – он протянул руку, забирая крошку назад.

Едва вернувшись за пазуху, та сразу же придвинулась к своему братику и, уткнувшись носом ему в бок, вновь заснула.

– Да, – караванщик отдал волчонка с нескрываемым сожалением и теперь продолжал глядеть на него, не в силах оторвать взгляда. – Разве я смог бы отказать тебе? – когда эта удивительная связь стала ослабевать, усмехнулся он. – Однако, – посерьезнев, добавил Атен. – Я хочу, чтобы ты обещал мне кое-что. У Мати никогда не было питомца. А священного волка не было ни у кого в караване, да что там – ни у одного из смертных, за исключением Гамеша, легендарного царя древности.

Научи ее, как быть, что делать, помоги, в случае чего.

– Конечно. Я всегда буду рядом, – колдун запахнул полушубок, скрывая зверят от посторонних глаз. – У меня остается еще один вопрос, который, в сущности, мне следовало бы задать с самого начала. Торговец, своим нынешним поступком я не нарушаю никаких ваших правил?

– Нет, что ты! – воскликнул тот. – Золотые волки священны! Помогать им – первейший долг всех, живущих на земле! По закону смертный, встретив на своем пути голодного волка и не имея ничего, способного утолить его голод, должен отрезать собственную руку и накормить зверя…

– Я читал об этом, – кивнул колдун. – Прости, но легенды показались мне слишком невероятными, чтобы соответствовать реальности и я должен был убедиться, что никто не будет против такого соседства и не пострадает от него.

– Можешь быть уверен! – вот уж в чем Атен ничуть не сомневался, особенно сейчас, памятуя вчерашнюю встречу караванщиков с волчьей стаей и до сих пор ощущая тепло маленького столь беззащитного и трепетного создания у себя на ладони.

– Хорошо. Значит, мне не о чем беспокоиться, – проговорил Шамаш так, словно видел в этом единственную проблему.

– Эти лишившиеся матери малыши – единственная причина, по которой приходили золотые волки? – всегда держа в памяти услышанные от дочери слова мага о том, что тот не может оставить вопрос без ответа, хозяин каравана старался как можно реже спрашивать наделенного даром о чем бы то ни было. Но бывали случаи, когда, вот как сейчас, любопытство брало верх над волей. И тут уж он ничего не мог поделать, понимая, что у этого недостатка есть не только свои причины, но и цель, ведь именно оно не раз спасало караван от неминуемой гибели.

– Да. Я не мог им отказать, – кивнул Шамаш, терпеливо повторяя уже раз данный ответ.

– Конечно, – разве можно отказать священным животным, тем более в такой просьбе?

Караванщик немного успокоился, но оставалось еще кое-что, что он должен был выяснить: – Они примут нашу жертву? – Атен не знал, что делать: оставлять мясо разложенным на снегу возле каравана было опасно, ибо это грозило привлечь стаи злобных хищников пустыни или, что еще хуже, кровожадных ледяных духов. Однако и приказать убрать отданный священным волкам дар караванщик не мог.

– Мне не показалось, что стае приходится голодать.

– И, все ж, нам бы очень хотелось, чтобы они не отвергли ее. Для нас это очень важно… Возможно, если, конечно, стая еще где-то рядом, ты смог бы передать им нашу просьбу…

– Хорошо. Я только оставлю волчат в своей повозке.

– Если хочешь, я послежу за ними…

– Не надо, – маг качнул головой. – Они будут спать до моего возвращения.

Дождавшись, пока Шамаш скроется из виду, Атен, вздохнув, вновь устремил свой взгляд на пламень костра. Только сейчас он почувствовал, что его глаза все еще полны так и не пролившихся слез, которые жгли, влекли все мысли в неведомые дали, скрытые в глубине сознания за гранью реальности.

Этот образ повзрослевшей дочери… Он стоял перед глазами, полный света и счастья, прогоняя все страхи и сомнения, заполняя их место в сердце, разуме покоем и радостью.

Тем временем колдун, вернувшись к своей повозке, сел на край, давая больной ноге несколько мгновений отдыха. Отдернув полог, он подтянул поближе к краю тяжелое меховое одеяло, казавшееся до сих пор бесполезным грузом, сложил его, готовя место для щенком, затем бережно вытащил два крохотных живых комочка из-за пазухи, уложил, устраивая поудобнее на новом, незнакомом месте. Те, оказавшись в море чужих запахов, проснулись, завозились, старательно обнюхивая все вокруг, чуть слышно поскуливая. Быстро сориентировавшись, они подползли к колдуну, зацепились коготками за его полушубок, стремясь забраться назад, на казавшееся им таким теплым и безопасным место на груди наделенного даром. Тот, легонько приподняв их, вернул на мех, прижал рукой, не давая вновь убежать.

– Здесь, – тихо прошептал он, не спуская глаз с одеяла, – сейчас ваше место здесь.

Спите, – какое-то время он сидел с ними рядом, почесывая за острыми, похожими на рожки ушками. Наконец, они, тяжело вздохнув, смирившись с волей Шамаша, придвинулись друг к другу, свернулись в клубочки и заснули, по-детски посапывая.

Улыбнувшись им, как людским малышам, колдун поднялся, задернул полог, на миг задержав руку, налагая на повозку заклятие, способное укрепить сон спавших и защитить от бед окружавшего мира, и лишь потом направился к выходу из шатра.

Дозорные встречали его удивленными взглядами, не понимая, зачем Хранитель, едва вернувшись, уходит вновь. Но никто из них не осмелился окликнуть мага, чтобы спросить, не говоря уже о том, чтобы остановить его.

Шамашу не пришлось далеко отходить от каравана. Волки, ожидая решения людей, кружили близь шатра, и стоило человеку погрузиться в серебряную полутьму снежной ночи, удалившись на безопасное расстояние от жарких костров и чадивших, разбрасывая во все стороны искры, факелов в руках у дозорных, как к нему подбежал золотой вожак.

"Странник! – волк окликнул колдуна на речи мысли и образов. – Дети Огня приняли решение?" "Да, охотник, – тот улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда золотой зверь впервые заговорил с ним на том же языке, что был дан драконам. Колдун легко понимал собеседника – картинки-образы были подробны и четки. – Старший из них разрешил мне оставить твоих малышей".

"Спасибо, – в золотых глазах зверя настороженность сменилась покоем и благодарностью. – Для них это единственный шанс выжить… Я хотел попросить тебя еще об одном. Обещай мне: когда они вырастут, ты позволишь им самим принять решение – остаться с воспитавшими их или вернуться к давшим жизнь. Не сомневайся: они никогда не покинут тебя, будут верными стражами в пути. Просто… Не лишай их права выбора!" "Никто не станет удерживать их против воли. Ты должен знать: те, кого ты называешь детьми огня, почитают племя снежных охотников".

"Да, мне ведомо это, – подтвердил волк. Он сел, потер передней лапой нос. – Они оставляют нам пищу. Мы благодарны им: в голодные дни она многих спасла. Платя добром, мы защищаем их от Тех, кто несет смерть".

"О ком ты?" – Шамаш насторожился. Он считал своим долгом узнать все о бедах и опасностях этого мира, чтобы, в случае необходимости, защитить своих спутников.

Сперва он решил, что так в стае называют разбойников, но…

"Нет, – рассмотрев посланный им образ, мохнатый собеседник наклонил голову, – это не двуногий стервятник. Несущие смерть другие".

"В мире, о котором я рассказывал тебе, была сила, несущая смерть. Ее называли Потерянными душами".

"Нет! – голова волка нервно дернулась. Зверь настороженно заскулил – ему совсем не понравилось то, образ чего он нашел в мыслях собеседника. – Не стихия – плоть, лишенная разума. Чем-то похожа на братьев-охотников. Убивает добычу, питается смертью. Но братья охотятся чтобы жить, а Те – живут, чтобы убивать. Опасайся Их.

Опасны. Особенно для тебя. Твой дар не остановит, лишь разозлит. Полагайся на четвероногих стражей. Они помогут".

"Хорошо, – маг кивнул, благодаря за предупреждение. – Я пришел сказать, – теперь, прежде чем проститься, оставалось лишь передать слова Атена, – что старший из детей огня просил вас принять в дар то, что оставлено на снегу".

"Пищу", – волк чуть наклонил голову, не спуская золотых глаз с собеседника, словно проверяя, правильно ли он понял.

"Да".

"Щедро. Мы не откажемся. Добыча кочует. Пища понадобится, – волк словно стремился объяснить собеседнику причину своих поступков. – Мы отплатим детям огня добром".

"Они дарят от чистого сердца, не требуя платы".

"Все равно. Дело не в них – в нас. Мы не можем просто взять".

"Это ваш путь… – Шамаш кивнул, принимая решение волка и соглашаясь с ним. Он огляделся. – Скоро взойдет солнце. Вам пора уходить. Прощай, брат-охотник".

"До встречи, странник. Мы еще увидимся, пока бродим по одной земле", – волк встал, быстро проведя холодным мокрым носом по руке колдуна, осторожно лизнув ее, убежал обратно в снега, где его ждала стая.

В сгустившейся в предрассветный час мгле звери, словно на крыльях ветра снежной волной нахлынули на приготовленные дары, и вновь исчезли, унося то, что было им отдано, не обращая никакого внимания на замерших при их виде неподвижными изваяниями дозорных.

Проводив их глазами, Шамаш вернулся к шатру.

Возле полога, прикрывавшего вход от холодных ветров, его ждал Атен.

– Спасибо, – тихо молвил тот. – Я видел: волки приняли дар.

– Они признательны вам и отблагодарят за добро.

Караванщик недоверчиво посмотрел на Шамаша. Нет, ему не казалось странным то, что маг говорил со зверем столь же легко и свободно, как с человеком. Подобный дар не был редкостью…

"В легендах", – ему приходилось вновь и вновь напоминать, что в реальном мире он не слышал ни о чем подобным. Но ведь и сам Шамаш воспринимался караванщиками скорее жителем легендарной эпохи, чем Хранителем сегодняшнего дня. Так что…

Нет, слова мага удивили его совсем по другой причине – священным животным нет нужды благодарить простых смертных за то, что последние исполняют законы, заповеданные богами. Карать нарушителей – смертные ждали от них лишь этого.

Однако… Да, Атен начал припоминать – в свитках ему попадались древние истории о том, как священные волки помогали людям, даже дружили с теми из них, кого выбирали в свои помощники и спутники бог солнца и госпожа Айя.

– Скажи, – караванщик свел брови на переносице. Его взгляд скользил по ночным просторам снежной пустыни, где слились, ожидая рождения зари, два цвета – черный и белый, – а со стаей не было высокой синеглазой женщины в белоснежных одеждах?

– Айи? – улыбнувшись, маг качнул головой. Его глаза смотрели на Атена толи с удивлением, толи с укором, словно спрашивая, как взрослый человек может продолжать верить в детские сказки?

Караванщик опустил голову на грудь, чувствуя, как у него, словно маленького ребенка, краснеют щеки, наливаются огнем уши.

– Такова наша вера… – тихо прошептал он, прячась под защиту этих слов. – Если она кажется Тебе смешной…

– Прости, – улыбка стала теплее. – Прости, если я ненароком тебя обидел. Просто мне трудно верить в богов, не только похожих на людей, но и живущих схожей с ними жизнью.

– Но почему?! – не выдержав, воскликнул тот. – Из какого бы мира ты ни пришел, там должны были быть боги, те же самые боги! Или ты хочешь сказать, что у каждого островка жизни свои творцы? Но это невозможно, когда власть небожителей распространяется на все мироздание! Я бы еще смог понять, если бы у вас больше почитали не повелителей небес и метели… Ты говорил, тот мир был жесток.

Возможно, им правил Губитель или…

– Торговец, – прервал его колдун. – Дело не в богах, которые действительно едины, бесконечны и вечны.

– В чем же тогда?

– В том, как мы их видим, как пытаемся понять и осмыслить, наделяем ли их образами или оставляем безликими, непознанными, осознавая, что наши глаза способны увидеть лишь маленькую толику сущего, что наши уши не слышат и половины того, что дано разобрать зверю.

– Но у нас есть разум!

– Конечно. Однако, увы, в значительной степени мысль полагается на то, что ей говорят органы чувств, на слова, передающиеся от родителей к детям словно незыблемые камни, на… – сжав губы, маг качнул головой. – Прости, я не должен был говорить всего этого. Вера – слишком тонкая стихия, которая боится любого дуновения ветра сомнений. Верь в то, во что привык верить. Но постарайся понять: я готов уважать и защищать вашу веру как свою собственную, но моя душа никогда не сможет ее принять.

Караванщик кивнул. Собственно, ему было все равно, во что верит Шамаш. Главным было верить самому – фанатично, всей душой, посвящая этой вере всю свою жизнь, укрепляясь в ней с каждым часом. Что бы там ни говорил Евсей, последние события все больше и больше убеждали Атена в том, что на своем пути он встретил бога. И чем дольше он думал, тем менее невероятным это ему казалось. Ведь пересекались же дороги небожителей и людей раньше.

Подняв взгляд на Шамаша, Атен с удивлением прочел в его глазах сочувствие и сожаление:

– С вчерашнего дня, – тихо промолвил колдун, – ты смотришь на меня так, словно я и есть тот самый бог, чьим именем назвала меня малышка. Это не так. Я человек, – было видно, что ему причиняет боль мысль, что он вынужден разрушать фантазии собеседника, лишая его части души, заставляя страдать. Но у него не было выбора.

Он считал, что должен покончить с этим странным наваждением, поразившим хозяина каравана, и сделать это прямо сейчас, ведь со временем вера могла еще более усилиться, укрепиться… Хорошо, если она будет спать всю жизнь безмятежным сном.

Однако она могла стать причиной не только ужасного разочарования, но и самой гибели, уверяя в ложной защищенности, а на деле оставляя беззащитным перед лицом опасности. Самое же ужасное было в том, что колдун понимал причину происходившего – на глазах хозяина каравана одна за другой исполнялись легенды.

То, что на самом деле было простой случайностью, в его разуме, душе вставало в стройный ряд. Брошенные стремившимся к чуду духом семена давали богатые всходы на благодатной почве веры. И он ничего не мог с этим поделать.

Шамаш устало вздохнул:

– Я не знаю, что еще мне сказать, сделать, чтобы ты понял…

– Позволь мне верить! – Атен и сам не знал, что заставляло его говорить, когда можно было просто промолчать. Он мысленно повторял: "Господин Шамаш очень долгое время был болен. Он жил бредом и никак не может признать, что все привидевшееся ему – лишь только сон. Ему нужно время. И помощь тех, кто окружает Его сейчас.

Госпожа Айя ничего не делает просто так… Нет, Она любит Его, заботится… Есть нечто, мешающее Ей быть с Ним рядом. Но это совсем не значит, что Она бросила Его. Нет. Она очень беспокоиться о Нем, и поэтому дала двоих из своих слуг – волков. Пусть сейчас они – маленькие беззащитные комочки. Но уже очень скоро щенки вырастут, превратившись в самых грозных стражей и верных помощников…" – Для меня это очень важно!

Шамаш лишь развел руками:

– Сейчас твоя вера сильнее меня, – ему не оставалось ничего, как надеяться, что со временем караванщик сам поймет то, в чем его были бы бессильны переубедить даже сами боги. – Я лишь прошу: будь осторожен.

Он понимал, что любым своим поступком лишь усилит веру, ибо для доказательства своего слова ему пришлось бы прибегнуть к еще более могучим силам, чем те, что, использованные накануне, породили эту неожиданную проблему. К тому же, колдун не считал себя вправе грубо, против воли человека, изменять его духовный мир, рискуя порвать тонкие нити души и, в стремлении к благу принести лишь одно зло.

Эта невозможность что-либо изменить страшно расстроила его – он не привык проигрывать. Чувство беспомощности слишком долго не охватывало его, и он успел забыть, как с ним совладать. Многие годы он был выше всех обстоятельств, ему казалось, что возможно абсолютно все. И вот теперь выходило, что он, несмотря на все свое могущество, не в силах убедить лишенного дара отказаться от наивных заблуждений.

А еще Шамаш разозлился на себя – ему нужно было раньше обо всем этом подумать, еще тогда, когда он столь неосмотрительно принял имя бога. И то, что он не осознавал, чем может обернуться простое желание следовать тропам этого мира, не могло быть оправданием.

Колдун решил вернуться в свою повозку, и, в одиночестве, как следует обдумать все произошедшее, надеясь найти способ изменить то, что для него было неприемлемым.

Он так глубоко погрузился в размышления, что совсем забыл о больной ноге, неловко ступил на нее… И мир утонул в яркой вспышке боли. Перехватило дыхание.

Перед глазами все закрутилось, смешалось, готовое совсем поблекнуть. Тело перестало слушаться разума, и колдун бы непременно рухнул, как подкошенный, в снег, если бы Атен, заметив, что с Шамашем что-то неладно, не успел вовремя подскочить к нему, подхватить, поддерживая.

– Что с Тобой? – откуда-то издалека, словно сквозь толстый слой снега, донесся до колдуна его взволнованный голос.

Караванщик крутил головой, ища помощь. Но дозорных, как назло, видно не было, остальные спали, сраженные предрассветной дремой.

И тут где-то вдали настороженно завыл ветер. Среди звезд заскользили черные тучи.

Снег, потеряв свой прежний нарядный блеск, померк, становясь жгуче-холодной тенью.

Атен не сразу смог отвести взгляд не на шутку встревоженных глаз от появившихся столь внезапно знаков приближения метели.

"Госпожа Айя гневается на меня! – мелькнуло у него в голове. – О, я несчастный!

Я не должен был говорить с Шамашем о том, чего Он еще не в состоянии осознать, вновь возвращая за грань безумия! Горе мне! Даже звери и те нашли в себе силы удержаться, делая вид, что не узнают Его, а я… О, великая богиня, я так виноват…!" Атен хотел побыстрее перенести Шамаша под защиту шатра, передать в руки лекаря, надеясь, что тот, искусный мастер своего ремесла, сможет помочь. Но в первый миг он не смог даже сдвинуть Его, потерявшего сознание, с места, таким тяжелым Он оказался. И, все же, караванщик не сдавался. Поспешно закинув руку Шамаша себе на плечо, придерживая, не давая соскользнуть, он с трудом довел-дотащил его до шатра, прислонил к боку одной из крайних повозок, шепча:

– Сейчас, сейчас… – торговец замер, раздираемый на части страхами, снедаемый чувством вины. А еще была растерянность. И беспомощность, когда он понимал, что должен как можно быстрее бежать за помощью, но боялся оставить Шамаша одного хотя бы на миг…

Атен медлил, надеясь, что дозорные, встревоженные предвестниками метели, бросятся искать хозяина каравана… Но мгновения, долгие, как сама вечность, текли загустевшей патокой, а вокруг, как прежде, не было ни души…

Караванщик уже почти решился… И тут рука Шамаша дрогнула, напряглась, глаза открылись. Их пристальный взгляд был осмысленным и, все же, каким-то бесконечно далеким.

Прошло несколько долгих, как сама вечность мгновений, прежде чем он, глубоко вздохнув, выпрямился. Схватившись правой рукой за край повозки, Шамаш взглянул на караванщика, замершего с ним рядом, не в силах пошевелиться.

– Спасибо, – чуть слышно одними побелевшими губами прошептал колдун.

– Прости меня, я… – Атен не мог говорить, горячий ком, подкативший к горлу, не давал вздохнуть.

– Это я должен просить прощение за то, что так напугал тебя, – он шевельнулся, устраиваясь поудобнее, оперся спиной о бок повозки, немного отстранившись от пришедшего ему на помощь человека. – Мне следовало помнить о больной ноге и щадить ее…

Атен лишь кивнул, пряча глаза, не желая, чтобы кто-то увидел в них слезы радости – Шамаш был все тем же, произошедшее ничуть не изменило его.

Караванщик окинул быстрым взглядом пустыню.

Словно подтверждая его мысли, та стала успокаиваться. Ветра вернулись в свои глубокие норы, вздыхая и шебарша снегом, устроились в них и затихли. Грозные тучи, еще миг назад готовые взять власть над небесами, заковав их в свои холодные оковы, поспешно отступили. Вдалеке показались дозорные, обходившие шатер…

– Подожди, я сейчас позову… мы отведем Тебя в повозку… лекарь… – его речь была сбивчивой, слова не связываясь в фразы, перескакивали с одного на другое.

– Ничего не надо, – остановил его Шамаш. – Со мной уже все в порядке, – убрав руку с плеча караванщика, он, опираясь на деревянный край повозки, попытался сделать шаг, но Атен резко остановил его:

– Что Ты?! Так Ты можешь снова потерять сознание! Позволь мне помочь!

Колдун скользнул взглядом по лицу хозяина каравана, читая по его чертам то, чего недоговаривали слова. Глаза сощурились. Шамаш никак не ожидал от торговца такой настойчивости, особенно после последнего разговора. Он думал, что ложная вера способна пробудить лишь слабость, раболепие да смирение и был рад, что ошибся хотя бы в этом.

– Хорошо, – не видя никакой нужды без всякой на то причины упрямо возражать, проговорил он. – Только никого не зови. Незачем из-за меня поднимать на ноги весь караван, – он положил руку Атену на плечо, опершись, сделал первый шаг, стараясь не касаться снежного наста больной ногой.

– И разреши лекарю осмотреть Тебя, – в чем-то караванщик был готов уступить, боясь перегнуть палку, вновь вызвав гнев богов, однако в другом собирался идти до конца. – С болезнью нельзя шутить.

– Я сказал – все дело в ноге, – Шамаш взглянул на него с едва заметным укором. – Мне нужно просто отдохнуть.

– Однако…

– Торговец, – теперь укор звучал и в голосе, более не скрываясь в тени понимания, – хватит об этом. Я достаточно сведущ в врачевании, чтобы знать, что мне скажет лекарь.

"Конечно, – вздохнув, думал караванщик, – ведь Ты сам научил этому искусству первого из лекарей. Но… – в его глазах вспыхнула боль, – но это было до того, как…" -Прошу Тебя…

– Хорошо, будь по-твоему, – у него просто не было сил спорить с ним.

– Так я позову…

– Не сейчас, – маг не дал ему договорить, торопясь остудить жар холодом. – Вечером.

– Хорошо, пусть так, – Атен вздохнул. Хотя это и было не совсем то, чего он добивался, но он и так был удивлен своей дерзостью: надо же, осмелиться спорить с самим повелителем небес! К тому же, ему стало казаться, что он начал понимать…- Ты боишься испортить Мати праздник?

Заглянув в глаза Шамаша, он понял, что угадал, прежде чем получил ответ.

– Она будет беспокоиться. Ни к чему это. Пусть нынешний день станет для нее мгновением счастья и радости в потоке по большей части тусклых и однообразных месяцев дороги.

– Да будет так, – караванщик слишком любил Мати, чтобы не согласиться с Шамашем.

– Вот и хорошо, – колдун улыбнулся, сделав еще несколько шагов, одной рукой тяжело опираясь о плечо караванщика, а второй держась за край повозки, потом поморщился, вновь пронзенный острой, как удар молнии, болью и остановился, отдыхая. – Эдак нам придется долго добираться, – он испытующе взглянул на Атена.

– Тебе незачем мучить Себя. Я позову дозорных, и мы перенесем… – но остановился, заметив, что Шамаш качнул головой:

– Мне известен другой способ, – тихо молвил он, не сводя взгляда с караванщика, стремясь увидеть и оценить его реакцию на то, что он собирался сказать. – Я мог бы прибегнуть к дару…

– Так чего Ты ждешь! – воскликнул Атен, чувствуя, как затрепетала душа при мысли о том, что он станет свидетелем нового чуда.

– Умение летать… Вашим магам оно дано?

– Да. Конечно, не всем, некоторым…

– Это все, что я хотел узнать. Спасибо, – колдуну нужно было лишь убедиться, что хозяин каравана понимает, что эта способность присуща людям, и не воспримет ее как проявление божественности.

Он на миг прикрыл глаза, позволяя магии покинуть свое убежище в глубине его сознания и теплой янтарной волной заполнить все тело. Еще мгновение – и его ноги оторвались от земли. Воздух подхватил тело, окутал со всех сторон тонкой прозрачной дымкой, бережно поддерживая, не давая соскользнуть вниз. И только тогда, убедившись, что дар подвластен ему в нынешнем мире в той же степени, что и в покинутом, он открыл глаза и убрал руки, не нуждаясь более в опоре.

Маг уже собрался двинуться в сторону своей повозки, стремясь достичь ее прежде, чем караванщики проснутся, но вынужден был остановиться, заметив выражение лица Атена.

В чертах, глазах хозяина каравана, было что-то такое, что заставило колдуна поспешно загнать магию обратно, в закутки сознания, благодаря судьбу за то, что, вопреки обыкновению, он не стал взмывать высоко в небо, а лишь чуть-чуть приподнялся на землей. Он мог преспокойно разбиться – воздушная стихия не терпит ошибок. Впрочем, и так удар, пришедшийся по больной ноге, заставил его, согнувшись, схватиться за борт повозки. Но на этот раз он не позволил боли взять над собой верх. Отодвинув ее в сторону, словно ненужную вещь, Шамаш взглянул на караванщика:

– Что я на этот раз сделал не так? – в его голосе звучала безнадежность. Колдун никогда раньше не думал, что столкнется с такой уймой проблем на земле, открытой магии.

– Божественный ореол… – еле слышно прошептал караванщик. Он был готов пасть ниц, и лишь пристальный взгляд Шамаша удерживал его на ногах.

– Какой еще ореол? – он устал, безумно устал. За все время, проведенное в этом мире, он впервые так долго был на ногах. И прошлая ночь… Колдуну не составило никакого труда построить магический мост. Но вот провести по нему не только множество спавших людей, за чьими душами приходилось постоянно следить, дабы они не унеслись к воздушным духам, навсегда покидая тела, но и бодрствовавших животных, в страхе шарахавшихся от всего незнакомого, непонятного, которых Шамаш вынужден был полностью подчинить своей воле, заставляя ступить на прозрачный мост… И теперь еще эта совершенно неожиданная проблема…

– Лучи… Золотые… Окружавшие… Бога Солнца… Когда… – только и сумел пробормотать Атен в ответ. Язык отказывался слушаться, мысли застывали…

– Так, – Шамаш заставил себя медленно вдохнуть, потом выдохнуть, успокаиваясь. – Ты-сказал-что-тебе-знаком-этот дар, – он говорил неспешно, выделяя каждое слово, привлекая к сказанному все внимание собеседника.

– Но ореол…

– Черные боги, – процедил колдун сквозь сжатые зубы. Он с трудом сдерживал себя.

В конце концов, он был только человеком и его терпение было не безграничным, хотя до сих пор ему ни разу не приходилось измерять его глубину. – Это свечение лишь отблеск дара, помогающего мне держаться в воздухе – и более ничего! Я не птица, у меня нет крыльев, чтобы летать как-то иначе!

– Но лучи… – караванщик не то что не понимал, даже не слышал Шамаша, несмотря на все старания последнего. Он лишь смотрел на него восхищенным, полным благоговейным трепетом взглядом.

Колдун махнул рукой: как можно пытаться что-то объяснить тому, кто одурманен фантазиями настолько, что не в силах понять смысла ни единого слова? Тяжело опираясь о бок повозки, он двинулся к пологу шатра, который трепетал на вновь начавшем просыпаться ветру.

Удивительно, но именно этот ветер сделал то, чего не сумел добиться Шамаш.

Ощутив его холодное дыхание на своих щеках, услышав ворчливое бормотание, наконец, почувствовав щекотание в носу, караванщик, чихнув, наконец, очнулся.

Его глаза вновь осмысленно взглянули на окружающий мир, различая нависшее над пустыней напряжение, заморозившее первое мгновение зари. Атен встрепенулся, бросился к Шамашу:

– Обопрись о мое плечо… – он хотел помочь своему богу, шедшему с таким трудом, но колдун резко отстранился от него, откинул руку.

– Оставь меня! – его лицо было мрачным и бледным, голос полон напряжения и боли.

– Никогда не думал, что скажу это кому-нибудь… Лучше бы уж ты ненавидел меня, презирал, гнал прочь! Тогда бы я хоть знал, что ты видишь во мне человека. Ты же отнимаешь у меня само право жить!…Торговец, если ты не в силах избавиться от этого наваждения, скажи. Я уйду из каравана!

– Если Ты хочешь… – караванщик опустил голову, видя во всем свою вину. За несколько коротких мгновений ему удалось прогневать двух величайших богов, которые доселе были столь благосклонны к каравану. Он уже начал думать: его смерть, избавит ли она от проклятия всех остальных? Если да – он готов…

– Нет, – Атен уж было в ужасе сжался. В первый миг ему показалось, что Шамаш прочел его мысли, произнося сейчас жестокий приговор всему каравану. Но тот говорил совсем о другом, отвечая на произнесенные слова, а не потаенные мысли. – Я не хочу уходить. Мне здесь хорошо. Я не надеялся, что чужой мир примет меня, а он дал мне куда больше, чем тот, в котором я был рожден. Я обещал твоей дочери, что не покину ее и должен сдержать слово. Однако это слепое обожествление… Оно вынуждает меня…

– Я изменюсь! Я постараюсь… – караванщик бросился к Шамашу, схватил за руку. В его глазах стояла мольба – он просил понять и простить. И еще. В них было то, чего не мог не заметить колдун – решимость взять всю вину на себя и, не добившись снисхождения, унести ее с собой в черные пещеры смерти.

Вздохнув, Шамаш положил руку на плечо караванщика, показывая, что готов принять помощь. Вновь все его старания как-то охладить пыл Атена разбились вдребезги.

Впрочем, лучше уж так, чем иначе. Опасность, которой подвергся бы караван, потеряй он хозяина, готового лишить себя жизни, была куда ближе и отчетливее всех грядущих пока еще безликих проблем.

– Ты очень похож на своего брата, – спустя какое-то время проговорит колдун. Атен взглянул на него с удивлением и Шамаш продолжал: – Такой же упрямый фантазер.

Это несет вам много бед и хлопот, и, вместе с тем, позволяет найти выход там, где его, казалось бы, и нет вовсе.

– Он думал, что я болен, – хозяин каравана вздохнул. Пусть в ходе последнего разговора с братом они все выяснили, однако… – Может быть, так оно и есть, – сейчас Атен был готов согласиться с чем угодно, лишь бы боги перестали гневаться на него. – Вы говорили обо мне…

– Нет. Я не считаю возможным обсуждать человека за его спиной. Хотя Евсей и хотел убедить меня, что подобный обычай – глупость…

Тем временем они подошли к повозке Шамаша и колдун, тяжело опустившись на край, первым делом провел рукой по пологу, снимая с него заклятие, а затем заглянул внутрь, проверяя, все ли в порядке с его маленькими подопечными. Те сладко спали, прижавшись боками, согревая друг друга своим теплом. Взгляд колдуна потеплел, на губы легла тихая, немного печальная улыбка. Потом он вновь повернулся к стоявшему подле караванщику.

– Мне бы не хотелось возвращаться к этому разговору, но, боюсь, у меня нет выбора, – взгляд Шамаша пронзал насквозь, проникал в саму душу. – Я могу заставить тебя отказаться от заблуждения силой… – он заметил, как караванщик сжался, втянул голову в плечи, словно готовясь к удару, и поспешно продолжал: – Однако, несмотря на все мои опасения, я продолжаю считать, что любой человек вправе совершать все те ошибки, которые ему суждены. Только не навязывай их другим, – он вновь поморщился, удобнее устраивая раненую ногу.

– Я сделаю все, что Ты велишь!

– Тогда хотя бы веди себя со мной, как прежде.

– Хорошо, – караванщик сделал над собой усилие, заставляя подчиниться, и почувствовал… Оцепенение начало спадать, душа немного успокоилась, отыскав себе, наконец, место, где можно было бы передохнуть. Его вера осталась неизменной, но она более не заставляла гореть сердце слепым пламенем. Вернулась уверенность и твердость: "Хозяин каравана должен быть сильным, особенно хозяин такого каравана", – он вобрал в себя теплый, сладковатый воздух, исполненный духом огненной воды. – Я позову лекаря.

– Мне казалось, мы решили…

– Рана открылась, – не дав Шамашу договорить, он быстро коснулся его колена.

Ладонь окрасилась в алый цвет, незаметный в сумраке предрассветья на черных брюках. – К вечеру Ты потеряешь слишком много крови.

– Я сам остановлю…

И вновь караванщик прервал его:

– Человек нуждается в помощи друзей. Лишь боги способны обходиться своими силами.

Шамаш, усмехнувшись, качнул головой:

– В прежнем мире никто не решался спорить со мной, – его голос звучал спокойно, скрывая все чувства, что теплились у него в груди. – Это было бесполезно – я всегда настаивал на своем, не отступая до самого конца.

– Тебя слушали – значит, любили и почитали.

– Как человека.

– Твои друзья были магами? – если богу так хочется верить в реальность вызванного тяжелой болезнью бреда – что ж, пусть будет так.

– Да. Но какое это имеет значение?

– Для нас Хранители – полубоги. Есть города, в которых их обожествляют не только после смерти, но и при жизни.

– Это по меньшей мере странно.

– Не в нашем мире, зависящем от дара Хранителей в большей степени, чем остальные островки мироздания от воли всех небожителей вместе взятых.

– Не в вашем мире… – вздохнув, повторил колдун. Он нахмурился, взгляд сощуренных глаз скользнул по маленькому клочку земли, защищенному куполом шатра.

Караванщик так и не понял, согласен ли Шамаш с этой мыслью или нет. Так или иначе, спустя какое-то время он продолжал: – Может быть, именно поэтому ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать… Вот что. Время зари – наилучшее для общения с богами и духами. Конечно, я понимаю, что ты услышишь лишь то, что хочешь услышать… Но, может быть, даже этого будет достаточно. Я верю: боги не оставят твой вопрос без ответа.

"Но мне не о чем Их спрашивать! – хотел воскликнуть Атен. – Я уже говорил с госпожой Айей и Она подтвердила… – но промолчал, вспомнив, как разгневалась на него богиня снегов за то, что он продолжал упрямо настаивать на своем, пытаясь переубедить Шамаша. – Лучше согласиться… Сделать вид, что я все понимаю, – отчетливо и уверенно говорил ему внутренний голос. – Я – всего лишь человек. И если богиня хочет, чтобы я скрывал от Него открывшуюся мне правду, да будет так.

Она знает, что делает".

Все же, ему не хотелось обманывать Шамаша. И он решил найти слова, которые по отдельности были бы правдой, но все вместе…

– Я знаю, боги не хотят, чтобы я говорил с Тобой обо всем этом. Но Ты ведь понимаешь, как тяжело отказываться от стремления приблизить к себе чудо, переступить грань между миром реальности и легенд.

Колдун взглянул на Атена. Лицо караванщика было твердым и решительным. И лишь в глазах стояла мольба – они просили о доверии и понимании.

И Шамаш кивнул, прекращая все споры о вере раз и навсегда, забывая о них, словно ничего и не было вовсе.

– Зови врачевателя. Но потом я хотел бы принять участие в приготовлениях к празднику в честь твоей дочери.

– Конечно! – и обрадованный хозяин каравана поспешил за лекарем, насвистывая под нос какую-то веселую мелодию, услышанную когда-то страшно давно, еще в Эшгаре.

Глава 9

Мати снилась величественная женщина с длинными белыми волосами. Она была так светла, так прекрасна. Ее нежный мелодичный голос полнил воздух чудесным напевом восхитительной песни…

– Мама, – сквозь сон прошептала девочка. – Мамочка…!- Она была слишком мала, когда та умерла и почти не помнила ее, но всегда представляла себе именно такой.

– Я с тобой, милая, – донесся да нее легким дуновением ветра нежный, исполненный доброты и заботы, голос. – С днем рождения. Счастья тебе.

– Мама, мама, – быстро, боясь, что та исчезнет, заговорила она. – Пожалуйста, побудь со мной, хотя бы один день, этот день! Я хочу, чтобы ты была рядом, хочу чувствовать твое тепло!

– Иди ко мне, милая, – женщина наклонилась, раскрыв объятья. И, сорвавшись с места, Мати бросилась к ней, прижалась к груди. Женщина взяла ее на руки, словно малышку, окружая своей любовью. Потом она опустилась на возникший из темноты прозрачный ледяной трон, посадила девочку себе на колени: – Я всегда рядом с тобой, дорогая моя, в твоем сердце, в твоей душе. Я – часть тебя.

– Да, но я так хочу видеть тебя, держать руку, чувствовать твое тепло… – она сжала пальцы матери и вздрогнула – они были так холодны!

– Прости, дорогая, – женщина осторожно высвободила руку из ладони девочки, потом погладила ее по волосам.

– Я понимаю, – Мати почувствовала, как у нее по щекам покатились слезы. На миг ей стало так больно, страшно… Но как же быстро это чувство ушло! Оно лишь коснулось ее своим крылом, а затем ему на смену пришел покой. – Тебя нет. Ты спишь среди вечных снегов. Но ведь ты пришла ко мне сейчас, во сне! Неужели нельзя, чтобы… Ведь сегодня мой день рождения! – ей так хотелось, чтобы случилось чудо. – Мама, я попрошу Метелицу, Она отпустит тебя ко мне из своего лунного дворца!

– Моя милая девочка, я и есть Метелица, – в ее глазах было столько любви, они так влекли к себе, что хотелось погрузиться в их синие просторы с головой и остаться навсегда. – Я всегда рядом с тобой. Ты – часть меня, я – часть тебя. Я живу тобой, смотрю на мир твоими очами. Когда ты плачешь – я рыдаю вместе с тобой, когда тебе весело, и я смеюсь.

– Да, – она прижалась к ней, теребя в руках серебряную бахрому белоснежной шали.

Она всегда мечтала услышать эти слова, которые стали бы исполнением самой тайной, заветной мечты. И все же… – Но ведь это только сон! Я знаю, что сплю. И когда я проснусь… – ей снова стало грустно, глаза обожгли горючие слезы.

– Успокойся, дорогая, – Айя баюкала ее, прогоняя печаль, наполняя сердце покоем и радостью. – Я никогда тебя не покину. Ни наяву, ни во сне. Всякий раз, когда ты будешь заглядывать в свое сердце, стремясь найти в нем лекарство от одиночества, я буду приходить к тебе. Милая, неужели сон – это так мало? Чего в жизни больше – яви или фантазий, надежд, мечты?

– Если бы я не знала, что все это только сон! – ей так хотелось обмануться! Но эта грань, она казалась столь же очевидной, нерушимой, как черта, отделявшая город от снежной пустыни.

– Разве это плохо? – на губы женщины легла улыбка. – Способность осознавать во сне то, что ты спишь – один из самых великих даров. Благодаря этому ты сможешь путешествовать по странам сновидений, тебе откроются самые сказочные миры, которых ты никогда не увидишь наяву, ты поймешь многое из того, что закрыто для живущих лишь жизнью света, пройдешь тысячу дорог, вместо той одной, что тебе дарована судьбой.

– Но как я смогу? Я не в силах сделать и шага…!

– Ты просто еще не научилась ходить, дорогая.

– Ты научишь меня? Ну пожалуйста! Я так хочу увидеть чудеса!

– Когда я рядом с тобой, я – это ты, и пока ты не овладеешь этим искусством, оно не будет ведомо и мне.

– Но как же быть?

– Попроси Шамаша рассказать о путешествиях во сне. Он – вечный странник. Ему ли не знать.

– Да, конечно! – девочка радостно подпрыгнула. Ей захотелось броситься бежать, поскорее отыскать мага, но Метелица остановила ее, удержала в своих объятьях.

– Постой, дорогая. Еще один миг, прежде чем ты проснешься. Дай мне налюбоваться тобой. В твоих глазах я вижу себя такой юной…! – ее очертания начали тускнеть, голос становился все более тихим и далеким. – С днем рождения, дорогая. Тебя ждет прекрасный, радостный день. Я вижу, вижу: все приготовили тебе замечательные подарки. И один из них… Альматейя, моя маленькая Айя, один из них и от меня тоже…

– Мама…! – вскрикнула девочка, схватилась за холодную белоснежную руку, пытаясь удержать, не давая уйти, боясь потерять навсегда, но…

– Что ты, милая? – донесся до нее совсем другой голос.

Девочка открыла глаза и увидела склонившуюся над ней Лину.

– Тебе приснился холодный сон? – она погладила девочку по голове, успокаивая.

– Нет, нет! – ей хотелось вернуться назад, она не успела так о многом спросить…

Но она не могла. Мати застонала: – Это был такой чудесный, сказочный сон! Мне так не хотелось просыпаться!

– Прости, лапушка, но ты закричала… – рука женщины дотронулась до лба Мати, проверяя, уж не заболела ли та. Но нет, жара не было. И хотя глаза девочки продолжали лихорадочно блестеть, от них не веяло болезнью, в них светилась, переливаясь, радость, прикосновение к чуду, соединенные с грустью расставания и обидой за то, что все так быстро закончилось. – Раз это был добрый сон, значит, – улыбнувшись, продолжала Лина, – боги поспешили первыми поздравить тебя с днем рождения.

– Да, – девочка потянулась, словно котенок, мечтательно глядя сквозь пространство куда-то в неизвестность. – Ко мне приходила Метелица…

– Ну конечно, милая, как же иначе? Ведь именно Она помогала тебе появиться на свет. Она – твоя вторая мама – мама по душе… А теперь, если ты проснулась, давай-ка умываться и одеваться. Ты ведь не собираешься весь день рождения проваляться под одеялом? Вот-вот начнется праздник. Все так ждали его, так готовились. А праздновать не могут – новорожденная-то до сих пор где-то пропадает, – она пододвинула поближе миску с горячей водой, взяла в руки тряпицу.

– Я сама!

– Конечно. Ты ведь уже совсем большая, – Лина продолжала улыбаться. Мати всегда нравилось, когда с ней возились, ухаживали, словно за крохой, не желавшей взрослеть. И вот теперь, в день рождения, когда сами боги готовы видеть даже в старике ребенка, она хочет вести себя как взрослая. "Удивительно! Нет, второй такой, как эта малышка, не сыскать в целом свете!" – думала она.

Между тем Мати старательно умылась, стирая последние следы сна.

А потом женщина достала принесенное ею платье. Увидев его, девочка застыла, не в силах отвести глаз. Оно было таким красивым! Нежно синего цвета, сделанное из прекраснейшего легкого шелка, похожего на ту ткань, из которой боги сшили купол небес, с кружевной оборкой, серебряным шитьем.

– Это мне? – только и сумела прошептать она.

– Подарок твоего отца. Он так хотел угодить тебе! И, – глаза женщины с вызовом взглянули на девочку, – очень расстроится, если ты не наденешь его. Он решит, что тебе не понравился подарок.

– Я…Я… – ее руки коснулись шелка. Он был таким мягким, так ласкал кожу. – Оно мне очень нравится! – ее лицо сияло счастьем. Но вдруг на него набежала тень: – Только разве можно? Ведь мы в пустыне, не в городе! Я замерзну…

– А тебе сейчас холодно?

– Нет, – она только сейчас обратила внимание, как тепло в повозке, даже жарко!

Одеяла, откинутые еще во сне, сиротливо лежали в стороне. – Но почему? – все было так странно…Она не могла понять…Если, конечно, не произошло чудо, ведь Айя же обещала, что ее ждет чудесный день.

– Это часть сюрприза…И чем скорее ты переоденешься, тем скорее узнаешь все остальное.

Ей не пришлось уговаривать девочку, которая уже сама спешила снять тяжелые шерстяные одежды, накрученные на тело как капустные листья на кочерыжку, и надеть платье…

Мати глубоко вздохнула. Ей сразу стало так легко! От платья пахло цветами, солнечным утром в городском саду. Оно навевало самые прекрасные мысли и сказочные фантазии. Пока она сидела, рассматривая свою обнову, прислушиваясь к ней, как к живому существу, Лина заплела волосы девочки в косу, незаметными движениями руки превращая белую атласную ленту в большой, похожий на распустившийся бутон розы, бант.

– Теперь вот это, – она протянула ей белые гольфы, длинные, до самого колена, с забавными синими шариками-помпонами наверху. – И это, – в ее руках появились маленькие аккуратные туфельки. – Наш с Лисом подарок тебе. И мы тоже расстроимся, если ты не наденешь…

– Что ты, Лина, они такие замечательные! – Мати все так нравилось, одежда казалась просто чудесной, жалко только, что нет зеркала – ей страстно хотелось полюбоваться собой… Но она знала: эти хрупкие отражающие стекла – лишь для городов. Им не место в караване. – И в самый раз!

– Мы очень старались угодить тебе, – женщина улыбнулась.

– Спасибо! – девочка на миг приникла к ее груди.

– Осторожно, милая, ты помнешь платье, – нет, всякий раз, когда Лина видела Мати, ей страстно хотелось собственную дочку. Пусть у нее уже было два сына, но… "Атен не будет против. Законы каравана говорят, что если семья может прокормить третьего ребенка, ей разрешается… У нас богатый караван. И Лис подарит мне дочку!" – Ну, ты готова? Тогда пошли! – и она отодвинула полог.

Девочка осторожно выглянула наружу. Ей вдруг стало неуютно, страшно от того, что ждало ее за гранью маленького привычного мирка повозки. Но эта неизвестность так манила… И Мати выскользнула наружу.

– О, ты уже проснулась! Ну наконец-то! А я-то начал думать, что ты собираешься проспать весь день и нам придется праздновать без тебя, – усталые, покрасневшие от бессонной ночи глаза отца лучились добротой и счастьем. Его малышка была так красива – ну просто маленькая богиня!

– Ну что ты, папочка! – воскликнула Мати, подбежав к нему. – Ведь сегодня мой день рождения! Не могу же я проспать день, который ждала целый год!

– Чей день рождения? Ах твой день рождения! Ну тогда поздравляю, милая. Будь счастлива, дочка, – он поцеловал ее в щечку, прижал к груди, затем осторожно взял за ушки. – И сколько же раз мне нужно за них потянуть? Одиннадцать? Чтобы ты выросла большая, красивая…

– Ну все, папочка, хватит, – смеясь, девочка прижала ладошками уши, пряча. – Мне очень понравился твой подарок!

– Так приятно видеть тебя столь красивой и счастливой, что, думается мне, себе я сделал куда больший подарок, нежели тебе.

– Пап, а это платье магическое? Почему мне в нем совсем не холодно? – и тут она заметила, что отец тоже сменил теплые одежды пустыни на легкие городские штаны и косоворотку. И Лина была в одном цветастом сарафане, и остальные караванщики, стоявшие рядом, дожидаясь своей очереди, чтобы поздравить новорожденную… Мати оторвала удивленный взгляд от людей, все еще не понимая, что происходит, посмотрела вокруг… И не узнала шатер.

Сколько долгих дней и ночей ей пришлось провести под защитой этого купола, когда вокруг бушевала метель и караван не мог сдвинуться с места! Время тащилось тогда медленно и, изнывая от скуки, Мати успевала обшарить каждый крохотный уголок шатра. Она знала каждую складочку на тяжелой коже, заменявшей собой небо, каждый огонек в костре, каждый шаг белой, прочной будто покрытой ледяным слоем земли.

Но сейчас, сейчас она смотрела вокруг во все глаза и не узнавала того, что окружало ее. Мати даже показалось, что она еще не проснулось, что это – продолжение сна.

Над головой вставало бескрайнее голубое небо, в котором ярко светило жаркое солнце. Вились веселые стайки беззаботных пичужек, которые, казалось, не знали ничего о холоде снежной пустыни. Землю покрывала густая зеленая трава, в которой виднелись прекрасные цветы. Мати присела, рассматривая один из них, у себя под ногами. Она бережно взяла нежную голубую головку-колокольчик в руки, наклонилась, стремясь разобрать и запомнить навсегда тонкий аромат, потом поднялась, с нескрываемым сожалением, так и не решившись сорвать.

Нет, ничего подобного наяву просто не могло быть!

– Я сплю? – спросила она отца.

– Нет, доченька, – улыбнувшись, ответил тот. – Мы все так хотели, чтобы ты запомнила этот день и Шамаш…

– Шамаш! – она только сейчас увидела его, сидевшего на камне чуть в стороне, подбежала, замерла, не спуская сияющих глаз.

– Это чудо для меня?

Маг кивнул. Его глаза лучились.

"И долго оно будет продолжаться?" – девочка заговорила с ним мысленно. Ей казалось мало увидеть чудо, хотелось, чтобы в нем было что-то, принадлежавшее лишь ей – ее тайна.

"Один день", – так же на языке мыслей ответил колдун.

"Но как…? Ведь здесь нет магического камня!" "Разве не его осколок вставлен в твой талисман?" "Так это сделал он! – она недоверчиво смотрела на мага. – Но он ведь такой маленький!… Я понимаю, – она не дала ему даже вставить слова, спеша самой ответить, развевая свои сомнения. – Поэтому его тепла хватит только на один день.

Но потом камень не исчезнет? Он останется со мной? Я буду делиться с ним своим теплом, и через год он снова совершит для меня чудо?" "Все будет так, как ты захочешь", – улыбнувшись, ответил колдун, понимая, что сейчас девочке нужно лишь чудо, а не долгие объяснения, которые, в стремлении приблизить истину, лишь задуют огонек счастья.

"Спасибо!" – она уже была готова броситься к нему на шею, прижаться, благодаря за все, но тот остановил ее быстрым движением руки.

"Подожди, милая. Ты ведь еще не видела моего подарка", – и только теперь она заметила замершее на коленях мага крохотное рыжее создание…

– Щеночек! – воскликнула девочка, застыв на месте.

"Что же ты? Она так хочешь познакомиться со своей подружкой".

"Она? – Мати несмело приблизилась, вытянула руку, осторожно коснувшись сверкавшей на солнце шерсти – такой нежной и шелковистый. Зверек потянулся к ней, мгновение – Мати и заметить не успела, как малыш оказался у нее в руках.

Малюсенький ледяной нос коснулся щеки, еще мгновенья – и розовенький язычок уже вылизывал лицо своей хозяйки. Устремленные на Мати рыжие с поволокой глазенки – такие умильные, преданные – лучились радостью.

– Это девочка? Она такая славная! Маленькая собачка! А как ее зовут? – ей хотелось говорить без умолку, смеяться, прыгать от счастья.

– Шуллат, – улыбаясь, ответил колдун. А затем, уже мысленно, продолжал: "Загляни ей в глаза", – на миг Мати показалось, что она тонет в теплом, лучистом золоте.

А затем совсем рядом зазвучал тоненький, похожий на лепет малышки: "Ма-ти, ма-ти, – она тянула слова, словно позевывая, пробуя звуки на вкус, – до-брая, нра-вится Шу-ши…" "Она говорит, говорит! – девочка была не в силах скрыть восхищения. – Это замечательно! Шуши – это твое сокращенное имя? Ты хочешь, чтобы я так тебя называла?" "Шу-ши!" – радостно повторила малышка.

"Сейчас она очень хрупка и ранима. Ты нужна ей, чтобы она смогла вырасти, – колдун коснулся головы волчонка, почесал за ушком, успокаивая. – Пусть поспит.

Она очень волновалась, боялась, что не понравится тебе, что ты не захочешь ее взять".

"Разве может она не понравиться! – девочка прижала маленький комочек к груди, покачивая, словно мама ребенка. – Я буду заботиться о ней. Я уже ее так люблю, так люблю!…"-и тут, вдруг, на синие безбрежные небеса ее глаз набежало облако.

Девочка повернулась к отцу, сделала шаг к нему навстречу, остановилась в нерешительности, замерла, не зная, как заговорить, что сказать…

– Папа, ведь ты разрешишь мне оставить Шуши, правда? – в этот миг она казалась такой испуганной. Ее ручки дрожали, в глазах была мольба, зажегшая крохотные искры слез.

– Конечно, милая, – поспешил успокоить ее отец. – Никто не отнимет ее у тебя.

И та, наконец, облегченно вздохнула. Она вновь повернулась к магу:

– Шамаш, а откуда она? Я никогда не видела таких рыжих в складочку собачек. Ты принес ее из своего мира?

– Нет. Шуллат твоя сестренка по пустыне.

– Огненные волки! – Мати и сама удивилась, как она не догадалась раньше. Ну конечно, ведь это подарок Шамаша… "И Матушки Метелицы, – мелькнуло у нее в голове. – Вот о каком подарке она говорила!" – Девочка вновь взглянула на малышку, уснувшую у нее на груды, сжавшись, прикрыв лапкой, казавшейся такой большой и удивительно сильной, носик.

– А ее родители? Они разрешат ей остаться со мной? – Мати думала о Шуше скорее как о людском ребенке, чем о звере.

– Мама Шуллат умерла, – Шамаш заметил, как на миг глаза девочки подернулись печалью. "Как и моя," – говорили они. – У нее есть маленький братик, Ханиш, – продолжал колдун. – Он будет жить у меня.

– Хорошо, вдвоем им будет не так грустно…-"Конечно, -мысленно продолжала она, – я буду постоянно с ней, она никогда не будет одинока!" -Их сородичи, – продолжал Шамаш, – понимая, что без волчицы таким крохам в стае не выжить, попросили детей огня, как они называют караванщиков, принять их в свое жилище и помочь вырасти. Но, милая, – оставалось последнее, что он должен был ей сказать, даже рискуя расстроить девочку. – Они хотели, чтобы потом, став взрослыми, Шуллат и Ханиш сами решили, хотят ли они остаться с нами или вернуться в пустыню, к своей стае…

К его удивлению, это известие совсем не расстроило Мати, скорее даже обрадовало:

– Как в легендах! – восторженно прошептала она. – Помнишь, помнишь, я рассказывала тебе, Гамешу Шамаш и Айя тоже подарили пару священных волков, чтобы те охраняли царя, помогали ему в его дальних странствиях, – ее глаза сияли. – Как здорово…! – теперь и она будет не одна! Ей не страшны никакие разбойники.

И все девчонки в городах будут ей завидовать – ей, маленькой караванщице, ведь только у нее есть своя священная волчица! "Она будет играть со мной, – девочка не спускала взгляда со спящего комочка. – Защищать меня от сил зла. Нам будет так весело вдвоем, моя Шуши! Я никому тебя не отдам. Я сделаю все, чтобы ты захотела остаться со мной. Навсегда!" – Она не голодна? – ей хотелось что-нибудь сделать для нее. Прямо сейчас. – Что она ест?

– Молоко… Шуллат лишь несколько недель. У нее не так давно открылись глаза…

– Да… – выдохнула Мати. – Поэтому они у нее такие… такие томные, далекие, словно она все еще видит земли сна, из которых пришла ее душа… И она так много спит… – девочке страшно хотелось поиграть с волчонком, повеселиться, но она не решалась его разбудить.

– Как все малыши.

– Шамаш, а ничего, что у нас в караване только оленье молоко? В пустыне ведь нет коровы… – она беспокоилась за Шуши. А что если ей не понравится еда? Что, если ей станет плохо и она заболеет? И, потом, оленьего молока всегда так мало, и оно только для маленьких детей… Вряд ли отец разрешит тратить его на волчат…

– Успокойся, милая, – маг, улыбаясь, смотрел на Мати. Его восхищала трогательная забота девочки о крохотном пушистом создании, ведь она сама была еще ребенком.

Откуда вдруг взялась эта рассудительность? Конечно, будь у нее младший братик или сестренка, все было бы понятно, но когда в семье лишь один ребенок, к тому же, которого весь караван норовит побаловать… Он продолжал: – Если нашим питомцам не понравится оленье, я наколдую столько коровьего молока, сколько им понадобится.

– А для меня? Я тоже маленькая и очень люблю молоко!

– Конечно, – казалось, колдун не заметил, что девочка шутит. Или он просто подыгрывал ей? – Если хочешь, я превращу вон ту старую олениху в корову.

– Не-е-т! – хихикнув, закачала головой Мати. – Папа не согласиться еще и на корову! Она даже не поместится в повозке. И, потом, корова ведь голая, ей будет холодно в снегах. Не станем же мы надевать на нее шубу! – девочка на миг представила себе эту картину – и совсем развеселилась.

– Значит, обойдемся без коровы, – в глазах Шамаша сверкали озорные огоньки. – Не волнуйся, малыш. Не думаю, что нам будет так уж трудно прокормить двух волчат.

– Так мы пойдем кормить Шуши? – если бы ее руки не были заняты, она бы уже давно схватила колдуна за руку и потащила за собой: ей так хотелось посмотреть, как малышка будет есть. Это должно быть так забавно…! В голосе зазвучали нотки нетерпения. Она никак не могла взять в толк, почему Шамаш медлит.

– Не сейчас. Позже, – не двигаясь с места, ответил тот.

– Но она хочет есть! Я чувствую это! – действительно, Мати была уверена, что это ощущение исходит именно от волчонка, а не ее собственного голодного желудка.

– Тебе придется кормить ее в определенное время, шесть раз в день. Не меньше, но и не больше.

– Почему? Ведь она…

– Пока волчонок растет, он всегда хочет есть. И это вовсе не означает, что ты должна потакать ему во всем. Как ты будешь вести себя с Шуллат сейчас, такой она и вырастит. А ты ведь не хочешь, чтобы она превратилась в свинку?

Девочка испуганно взглянула на малышку, боясь, что превращение может произойти прямо сейчас, от одного слова…

– Ладно, – все еще с опаской поглядывая на Шуши, вздохнув, проговорила Мати.

– Иди, веселись. А ее оставь у меня, – он протянул руку, собираясь забрать щенка, но девочка отступила. Ее лоб недовольно нахмурился: она не собиралась расставаться со своей подружкой ни на минуту. Но тут она заметила стайку весело резвившейся детворы. И ей так захотелось присоединиться к ним, что…

– Хорошо, – она осторожно передала маленький живой комочек Шамашу. Шуллат, почувствовав, что руки хозяйки больше не гладят ее, проснулась, тихонько заскулила, потянулась назад, протестуя, и лишь почувствовал тепло и покой, исходившие от мага, успокоилась, вновь засыпая… Бросив на нее еще один взгляд, продлевая миг расставания и стремясь убедиться, что малышка не очень обиделась на девочку за то, что та оставляла ее с Шамашем, Мати побежала к караванщикам – принимать поздравления и рассматривать подарки.

– Она выглядит такой счастливой, – к Атену, не отрываясь глядевшему на дочь, тихо шурша травой подошел Евсей.

– Да, – кивнул тот. Хозяину каравана не хотелось говорить. Забыть бы обо всем, забыться, стоять вот так, любуясь Мати и сравнивая ее с той красавицей-невестой, которую он видел за пологом огня… Но тут девочку окружили караванщики, поздравляя, купая ее душу в море теплых улыбок…

Подошли, обнявшись, Лис с Линой.

– Этот день запомнится навсегда, – мечтательно глядя вокруг, проговорила женщина.

– Сказочный подарок нам всем.

– В этом нет моей заслуги, – грустно улыбнувшись, качнул головой хозяин каравана.

– Разве б смог я совершить такое?

– Но ты ведь уговорил Шамаша…

– Нет, – качнул головой караванщик, а затем продолжал: – Он хотел сделать для Мати что-то особенное. Я сказал, что она мечтает о чуде, что ей хочется хотя бы на мгновение попасть в сказку.

– Сказка, легенда… – Евсей, вздохнув, качнул головой. – Нет. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы понять, что вокруг нас сейчас реальный мир… Это небо, земля, цветы – все они живые, созданные богами, не людьми…

– Может быть, он перенес нас в свою землю… – Лина пожала плечами. Она не находила объяснения происходившему, впрочем, и не особенно пыталась. Женщина была готова просто наслаждаться каждым мигом, который можно будет потом вспоминать долгими холодными ночами, возвращаясь в фантазиях в мечты.

– Нет, – в отличие от жены, Лису были нужны ответы. Он должен был быть уверен, что здесь им ничего не угрожает. Мир сказки – это, конечно, замечательно, но в нем должно быть не меньше опасностей, чем в снежной пустыни, а ему совсем не хотелось встретиться с какой-нибудь магической злобной тварью, подобной грифону или крылатому быку Губителя. – Шамаш говорил, что не может вернуться назад.

Возможно, с помощью своего дара, он воссоздал среди пустыни островок иной земли… – это казалось таким же невероятным, как и все остальные предположения и караванщик повернулся к Атену, словно спрашивая у него, что произошло.

– Я ведь говорил вам, – вздохнув, качнул головой хозяин каравана. В его голосе, глазах был укор – ему не нравилось, когда кто-то вынуждал его повторять уже раз данные объяснения. – Как же вы меня слушали на заре, на сходе?

– Мы были слишком поражены, чтобы поверить в возможность… – начала было Лина, но Атен остановил ее:

– Теперь нам ничего не остается, как привыкать жить на грани чуда, в мире новых легенд. Такова наша судьба.

– Не думаешь же ты, что кто-то захотел бы ее изменить, даже если бы подобное было возможно? – усмехнулся Евсей. – Чудо ждут, а не гонят прочь.

– И, все же, – лишь Лис продолжал настаивать на своем. – Была же какая-то причина, заставившая тебя созывать ради этой новости сход.

– Таково было желание Шамаша. Он не хотел никого испугать столь внезапным превращением знакомого с рождения мира в нечто совершенно… невозможное, – Атен вздохнул, понимая, что ему ничего не остается, как повторить все заново. – Он сказал, что воссоздаст для Мати мир сказок, то, что в них называется краем благих душ.

– Но ведь это сад в подземных владениях Госпожи Кигаль…

– В легендах – да, но не в сказках… Не знаю, не важно… В общем, это маленький островок, закрытый от снежной пустыни куполом нашего шатра. Он кажется бескрайним, но на самом деле не так уж и велик. Так что, отправляясь путешествовать, не упритесь в горизонт.

– В сказке много опасностей, – Лис недоверчиво взглянул на по-прежнему сидевшего на камне Хранителя.

– Думаю, он знает об этом, – перехватив взгляд мужа, проговорила Лина, – и сделал все так, чтобы уберечь нас от беды…

– Возможно, ты права… – Лис готов был сдаться.

– Конечно, права, – Лина сжала руку мужа. – Пойдем веселиться со всеми. Посмотри: больше никто, кроме тебя, не испытывает страха перед миром чудес…

– Как здесь красиво! – восхищенно выдохнул Евсей. – У меня просто нет слов…

– Однако придется их найти, – хмыкнул Атен. – Для летописи… Кстати, ты уже успел написать о произошедшем вчера?

– Да. Всю ночь писал, не отрываясь. Даже рука онемела, -он зевнул, прикрывая рот ладонью.

– Ты смотри, не засни, – усмехнулся хозяин каравана, глядя на брата искрившимися веселым задором глазами. – Потомки тебя не простят!

– Вот что, – не выдержал караванщик. – Раз тебе больше нечем заняться, как только подшучивать надо мной, бери-ка перо, чернила, и будешь мне помогать.

– Ну уж нет, у моей дочурки сегодня день рождения… – запротестовал тот.

– Вот и прекрасно! Лишится на день твоей опеки – возможно, почувствует себя действительно повзрослевшей на год. А то ты ей не даешь шага самостоятельно ступить, словно она – едва появившаяся на свет кроха.

– Так оно и есть. Во всяком случае, сегодня… К тому же, у тебя ведь уже есть один помощник, или ты забыл?

– Неужели ты думаешь, что я бессердечный сухарь, способный лишить парня такого дня?

– Ладно, вы тут спорьте, а мы пошли, – Лина потянула Лиса к накрытому под открытым небом столу. – Как бы наши мальчики не съели все сладости…

– Пусть. В честь праздника… – махнул рукой хозяин каравана. – Сегодня можно не экономить.

– Да при чем здесь экономия? – возмутилась женщина. – Мне просто не хочется, чтобы к вечеру у них так разболелись животы, что пришлось бы звать лекаря.

– Если кому и стоит об этом беспокоиться, так это мне. Никогда не знал большей сладкоежки, чем Мати.

– Ничего. Пока она, рассмотрев все подарки, доберется до лакомств, там останется не так уж много. Если мы не поспешим, – и они ушли.

– Так ты мне поможешь? – проводив их взглядом, спросил брата Евсей.

– Вообще-то… – и тут его глаза вспыхнули озарением – ему в голову пришла блестящая мысль. "Нет, просто гениальная!" – он был уверен в этом. – Пойдем-ка, – и он направился к Шамашу.

– Что ты собираешься делать?

– Не гоже ему сидеть одному и скучать.

Колдун, задумчиво глядя на резвившихся в траве, смеясь от счастья, детишек, осторожно поглаживал дремавшего у него на руках щенка. Длинная курносая мордочка второго высовывалась из-под складок черного плаща.

– Что, Мати бросила на тебя волчонка и убежала играть? – губы караванщика вновь растянулись в улыбке – он не мог смотреть без нее на хрупкое золотистое создание.

– Она не хотела, – Шамаш перевел взгляд на караванщика. – Но я настоял. Пусть повеселится от души. С малышами она еще намучается. Потом.

– Да уж, питомец – не свиток – хочу читаю, не хочу – откладываю в сторону. О нем приходится заботиться постоянно. Как о ребенке, – проговорил Евсей. Он был не в силах отвести взгляда от волчат с их сверкающей шкуркой и умильными складочками на лбу.

– Ничего, ей будет полезно, – довольный, хмыкнул Атен. – Станет более ответственной.

– Это ведь священные волки? – преодолев, наконец, внезапно накатившую волну немоты и душевного трепета, спросил помощник.

– Станут ими. Когда вырастут, – ответил колдун.

Евсей на миг опустил голову, словно пряча глаза, потом исподлобья бросил быстрый взгляд на брата, ни о чем не спрашивая его, просто стремясь узнать, как Атен отреагирует на услышанное. Но караванщик оставался совершенно спокоен. Ведь он уже давно знал обо всем и у него было время свыкнуться с еще одним невероятным событием.

– Волки приходили из-за малышей? Хотели оставить их с тобой? – помощник повернулся к Шамашу. Он считал себя вправе задавать вопросы, ибо, как летописец, должен был знать все.

Колдун кивнул в ответ.

Но для караванщика этого было явно недостаточно! Евсей на миг взглянул на брата, прося его поддержки, а затем вновь обратился к магу:

– Куда они отвели тебя? Как объяснили, чего хотят? – у него было так много вопросов, а его собеседник медлил с ответом, явно не расположенный рассказывать, словно не считая себя вправе говорить о чужих тайнах – и не важно, что это секреты зверей, а не людей. – Да пойми ты, – не выдержав, воскликнул караванщик.

– Атен предложил мне вести летопись. Раз уж с нами так много всего случается. И поэтому я должен знать… Особенно о таких чудесных вещах, как встреча с священными волками!

– Шамаш, – казалось, что хозяин каравана ждал именно этого момента. В его голосе звучали волнение и нетерпение выполнить задуманное, – а может ты согласишься составить для нашей летописи маленький рассказ, всего на несколько страниц? Мы не просим тебя выдавать секретов волков, которые они доверили тебе, отдавая на воспитание малышей. Напиши о том, что можно.

– Да, Шамаш, – Евсею сразу же пришлась по душе идея брата. – Кто расскажет о случившемся лучше участника событий? А потом я хотел бы попросить тебя помочь мне с описанием магического моста. Мне хотелось бы узнать его природу…ну, все то, что возможно, конечно. Если бы ты написал…

– Боюсь, здесь я вам не помощник, – усмехнувшись, колдун качнул головой.

– Но почему?! – удивился Атен, даже не думавший о возможности того, что Шамаш откажется.

– Я не умею писать, – просто, словно говоря о чем-то совершенно обыденном, ответил маг.

Его собеседники онемели от удивления. Это казалось таким невероятным…!

– Но у нас всех детей учат грамоте, – с трудом ворочая отказавшимся от удивления слушаться языком, проговорил Евсей. – И уж конечно маг… – он никак не мог понять… даже начал думать, что, возможно, маг просто смеется над ними. Но ведь подобное было совсем не в его характере!

– Постой, ты же читал детям сказки и… – Атен растерялся. Если б он знал… Он всего лишь хотел, чтобы в летописи каравана остались страницы, написанные рукой самого бога…

– Разве я сказал, что не обучен чтению? – Шамаш вовсе не шутил. Впрочем, на этот раз удивление караванщиков он воспринял достаточно спокойно, понимая его причину.

– Но тогда… Нельзя научиться одному, не постигнув другого…

– Для человека – возможно. Но с колдуном дело обстоит иначе.

– Может быть, ты объяснишь нам? – караванщики переглянулись, а затем Евсей продолжал: – Насколько мне известно, служители никогда не сталкивались ни с какими сложностями, обучая грамоте Хранителей, когда те были детьми.

На миг колдун задумывался.

– Я лучше покажу, – наконец, приняв решение, произнес Шамаш. Он пересадил волчонка Мати к ее братику в сложившиеся в люльку складки плаща. А затем в его руках возник белоснежный, удивительно гладкий тонкий лист бумаги и длинное перо с белым оперением. – Вот, – он протянул перо Евсею. – Напиши какое-нибудь слово.

А я потом попробую его повторить.

Тот осторожно взял перо, с интересом рассматривая его – нет, он не ошибся – лебединое, быстро взглянув на брата, который также не мог не узнать. Однако он не видел возможности спорить с Атеном или расспрашивать о чем-то Шамаша прямо сейчас. Сначала нужно было выполнить поручение Хранителя. Он хотел уж было, макнув перо в маленькую золотую чернильницу, вывести какой-нибудь простой, незамысловатый символ… хотя бы "бык", но маг остановил его:

– Думай не о простоте написания, а о том, чтобы это слово означало что-нибудь небольшое и неопасное.

Караванщик, пристально взглянув на мага, словно пытаясь разобраться, к чему тот вел. Затем, так ничего и не поняв, он кивнул и, взяв из рук мага лист бумаги, уютно лежавший поверх ровной дощечки, старательно вывел "цветок" – более безопасного символа он просто не мог придумать, – и вновь протянул перо и бумагу Шамашу.

Тот качнул головой, словно не до конца соглашаясь с выбором караванщика, положил доску на колени и стал медленно старательно… нет, не писать – рисовать – символ. Линии получались легкими, словно кружева, причудливо узорчатыми… И, все же, это был всего лишь символ.

Атен с Евсеем, внимательно следя за каждым движением пера, уже были готовы воскликнуть: "Вот же, вот! Пусть это скорее рисунок, чем надпись, однако…" – но не успели даже мысленно сложить фразу, не то что произнести ее.

Стоило перу, закончив выводить последнюю черточку, оторваться от бумаги, как линии замерцали, шевельнулись, и вот уже на бумаге на месте символа-слова возник настоящий цветок. Чем-то он напоминал розу – такой же нежный шелковый бутон, источавший сладковатый аромат, маленькие зеленые листики на тонкой веточке, покрытой острыми шипами.

Караванщики были не в силах оторвать взгляда от этого чудесного творения, подрагивавшего, трепеща на невидимом ветру. Бутончик начал раскрываться. Еще миг…

– Удивительный дар, – чуть слышно, словно боясь спугнуть нечто, порвав нити магии, прошептал Евсей.

– Все считали так же, – усмехнулся колдун, беря цветок в руку. – Пока символ "рот" не попытался проглотить моего наставника, – его пальцы сжались, ломая ветку, разрушая бутон. Шипы глубоко врезались в ладонь. Шамаш поморщился, но лишь сильнее сжал кулак. Прошло мгновение – и цветок исчез. С пальцев сорвались, смешавшись с кровью, капли чернил. – После того случая, – он достал платок, вытирая руку, – старик запретил мне брать в руки перо, сказав, что колдуну это все равно ни к чему, благо наш народ всегда предпочитал хранить знания в памяти, а не на листах бумаги. Книги предназначались исключительно для законов и заклинаний. Их же за меня вполне могли записать и другие, под чьей рукой какие-нибудь "нет" или "конец" не оживут, чтобы уничтожить весь мир.

– Может, все дело в том, как ты пишешь. Символ оживил потому, что, такой легкий и узорчатый, не мог не расцвести. Он напоминал цветок и…

Колдун бросил на караванщика быстрый взгляд. В его глазах была печаль – его ранило недоверие больше, чем вся ненависть былого мира. Он снова взял в руки перо, немного подвинулся, освобождая на камне место:

– Садись рядом, – промолвил он. – Возьми меня за руку и напиши символ так, как он по-твоему должен выглядеть.

– Но… – Евсей покосился на Атена, словно спрашивая, что ему делать. Он и не предполагал, что Хранитель так болезненно воспримет его сомнения.

Увидев немой вопрос брата, не знавшего, как ему быть, Атен кивнул, призывая его продолжать. Он слишком хорошо понимал, что останавливаться сейчас – значит еще сильнее обидеть Шамаша, самым важным для которого было доверие.

И помощник, осторожно опустившись на камень, коснулся руки наделенного даром, удивляясь, как возможно, чтобы она одновременно была столь холодна и горяча, словно в ней соединены воедино стихии льда и пламени. Ведя кисть, как это делает учитель, обучая написанию первых символов ученика, он вновь старательно вывел знак "цветка". Получилось неровно и коряво, но… Караванщик, вздрогнув, отшатнулся: вновь, как и в первый раз, линии задрожали, замерцали, складываясь в нечто большее, чем написанный на бумаге знак – и вот уж их место занял живой цветок. Маленький, с округлыми фиолетовыми лепестками и красным прицветником он чем-то походил на обычную фиалку.

– Черные боги, – прошептал, увидев его, вмиг помрачневший колдун, и, не давая хрупкому растению даже на миг приподнять головку, сжег его в языке пламени, вырвавшемся яркой вспышкой из пальцев. – Это виола. Ее пыльца содержит смертельный яд, – пояснил он, когда цветок исчез в огне, оставив на бумаге лишь черное пятно с рыжими обгоревшими краями. – Если ты убедился, – он взглянул на Евсея, успевшего вскочить на ноги, испуганного тем, что произошло не просто на него глазах, но при его участии, – давай не будем больше продолжать эти… опыты.

– Прости меня за сомнения, – смущенно пробормотал караванщик.

– Ничего, – в его глазах все еще полнились грусть, но, возможно, караванщики просто не правильно поняли ее причину. Может быть, это был след не обиды, а чего-то другого… Воспоминаний, стиравших границы между радостью и печалью…

– А ты не пытался разобраться, почему это происходит? – Евсей не мог представить себе, что в мироздании есть земля, где бы не обратили внимания на столь удивительную способность. Его глаза светились – впервые в жизни он настолько близко подошел к чуду, что смог прикоснуться к нему.

– На это не было времени. Если бы я разбирался с каждым даром, которым столь щедро наделили меня боги, то потратил бы на это всю жизнь. Мне же она была нужна для другого… Впрочем, что касается этого, – он щелкнул по бумаге и перу, заставляя их исчезнуть, – наставник пробовал выяснить причину. Должно быть, потому, что первое время ему казалось, будто я просто таким способом отлыниваю от занятий.

Евсей не смог подавить смешок. Он вспомнил, как в свое время пробовал перехитрить своих учителей в школе служителей. Конечно, ничего подобного он не мог и представить себе, но и у простого смертного было в запасе не так уж мало фокусов.

Тем временем колдун продолжал:

– Если так, меня следовало наказать. Хитрость, конечно, не ложь, но и она запрещена колдуну по закону… Однако не в правилах старика было карать, не выяснив всего…

– И он докопался?

Колдун хмыкнул: – Точно подмечено. Он долго искал ответ в древних летописях и сводах законов, но не нашел даже упоминания ни о чем подобном. Тогда старик нагрузил меня лопатами, сам вооружился какой-то старинной картой, невесть как попавшей к нему. И мы откопали не один тайник со старыми рукописями, считавшимися давно утерянными. Но это все, что ему удалось отыскать.

– Неужели совсем ничего?

– Как сказать. В одной книге тысячелетней давности, где перечислялись все необычные способности, которые время от времени проявлялись у колдовских детей, указывалась и эта… Но наши предки… Они были вершителями, создателями, а не мыслителями. Им было не до философских размышлений о том, что эта способность означает и с чем связана. В рукописи говорилось, что, если бы была возможность устранить этот… побочный дар, не повредив основному, то можно было бы попытаться что-то с ним сделать, а так… так давался лишь совет избегать условий, в которых необъяснимое умение проявляется. И постараться забыть о нем, полагаясь на волю богов.

– И много было таких… необычных способностей? – спросил Атен.

– Понятия не имею, – тот пожал плечами. – Наставник спрятал от меня рукопись, опасаясь, наверно, как бы я не отыскал у себя их все.

– Веселое у тебя было детство, – Евсей усмехнулся. Его всегда считали несносным сорванцом, но разве ему сравниться с этим?

– Вот только тем, кто был рядом, порою было совсем не до смеха, – лицо колдуна помрачнело. – Да укажут боги им путь в бесконечность, – чуть слышно прошептали его губы. – Так что, – он немилосердно прогнал все воспоминания, заставляя сердце вернуться в нынешний день и веселиться вместе со всеми, – в составлении летописи я вам не помощник.

– Да уж, мы убедились, – караванщика передернуло от одной мысли, что могло случиться, напиши он то слово, которое собирался. С взбесившимся быком справиться не так легко, как с хрупким растением. – И они всегда такие… агрессивные?

– Нет. Роза была обычным цветком.

– Я даже не представлял себе, что магический дар может быть так опасен… – начал было Евсей, но умолк, поймав взгляд брата. "Ты не до конца искренен, – словно говорили глаза Атена. -Вспомни, что происходило в Эшгаре, когда Свигор на кого-нибудь злился…" – Но не будем об этом, – так и не закончив своей мысли, продолжал помощник.

– Вам нечего бояться, – колдун чуть наклонил голову, с интересом поглядывая на своих собеседников. – Я в достаточной степени владею своим даром, чтобы контролировать его.

– Ты уверен в этом? – хозяин каравана настороженно свел брови. Сила, столь огромная, великая сила магии, необъяснимая и безграничная, не могла не внушать страха, и не важно, в чьих она руках – человека или бога.

– В моем мире, когда магу исполнялось 16 лет, он проходит особый обряд посвящения – Испытание. Тот, кто не смог к этому времени подчинить себе свой дар, просто не выживал.

– Это жестоко! – прошептал Евсей. После всего увиденного он был готов верить колдуну во всем, но если это правда…

– Отнюдь. Жестоко было бы оставлять в мире создание, способное уничтожить все вокруг, не понимая, что заключено в нем самом.

– Возможно, это было правильным для земли, где в магическом даре видели угрозу.

Но не здесь, где все живет лишь благодаря Хранителям, – вздохнув, проговорил Атен.

– Выбор из двух зол наименьшего – не лучший выбор, – тихо произнес Шамаш. А затем его глаза вновь залучились, губы тронула улыбка. Оглянувшись, хозяин каравана увидел бежавшую к ним Мати. На голове девочки был сплетенный из желтых одуванчиков венок, в руках – букетик незабудок.

– А теперь пора? Пора кормить Шуши? – на бегу прокричала она. Остановившись, девочка замерла, с нетерпением ожидая ответа. Ее дыхание было взволнованным, сердечко билось так быстро, что было готово вырваться наружу. Казалось, она просто не видит взрослых, о чем-то разговаривавших с колдуном – сегодня был ее день.

И, все же, Атен попытался возразить:

– Дочка, иди, поиграй пока…

– Потом, – Мати перебила отца, не дав ему договорить. Не обращая никакого внимания на суровую морщинку, легшую ему на переносицу, она подскочила к магу. – А где Шуши? – девочка вдруг испугалась, что волчонок исчез столь же внезапно, как появился. Она все еще не могла поверить, что получила, наконец, то, о чем так давно мечтала – маленькое живое создание, о котором сможет заботиться, даря тепло своей души.

Колдун развернул черный плащ, доставая крошек.

– Ой, а это ее братик? – увидев второго волчонка – чуть побольше, не такого пушистого, с более темной шерсткой и белым пятнышком на мордочке, вокруг носика, воскликнула Мати. – Ханиш, – она осторожно коснулась его головки, – тебя ведь так зовут? – малыш взглянул на нее – пристально, внимательно, словно запечатлевая в своей памяти навсегда ее образ, потом, радостно взвизгнув, подпрыгнул, стремясь лизнуть девочку, здороваясь, благодаря за любовь сердца и тепло глаз.

– Хан, Хан! – смеясь, воскликнула Мати. – Ты такой славный!

Тем временем проснулась и Шуши. Увидев хозяйку, она, поскуливая от нетерпения, рванулась к ней, спеша погрузиться в объятья, подарить свою порцию ответной ласки. – Шуши, не так быстро! – девочка с трудом удерживала свою непоседливую подружку. Боясь, что та выскользнет у нее рук и, упав, ударится, Мати поспешила сесть в траву. Опустив Шуллат рядом, девочка с облегчением вздохнула, подставляя щеки: – Вот, теперь целуйся.

– Ладно, – хозяину каравана ничего не оставалось, как смириться с тем, что дочка прервала разговор взрослых. "Тем более, – бросив быстрый взгляд на Шамаша, подумал Атен, – что так оно и лучше…" – Пойду, раздобуду вам какие-нибудь плошки и молоко.

– Какой он… – Евсей потянулся было к волчонку, но тот вдруг, наклонив головку, раздувая щечки, предупредительно заворчал, выставляя напоказ маленькие острые клыки – совсем недавно прорезавшиеся первые молочные зубки. И караванщик, отдернув руку, отступил на шаг назад, с удивлением глядя на щенка.

Мати была поражена:

– Хан, это ведь мой дядя! Он добрый! Неужели тебе он не понравился?

Щенок, выслушав ее, взволнованно закрутил головой, пока, наконец, не встретился глазами с Шамашем. Лишь после этого он успокоился, взглянул на караванщика, всем своим видом показывая, что готов помириться.

– Он нелюдимый, – объясняя поведение своего подопечного, промолвил Шамаш. – Ничего не поделаешь – характер.

– Каким же он будет, когда вырастет…? – пробормотал Евсей. Ему вспомнились размеры взрослого волка – такому ничего не стоит загрызть взрослого человека. А в караване много детей…

– Не волнуйся. Он научится отличать своих от чужих прежде, чем у него сменятся зубы, – поспешил успокоить его колдун, читая беспокойство в глазах караванщика.

– Странно, – Мати с удивлением поглядывала то на Ханиша, то на ерзавшую у нее на груди, словно что-то ища, Шуллат. – А меня он стразу признал.

– Но ты же его не испугалась.

– Конечно, ведь… – умолкнув на полуслове, она подняла удивленные глаза на мага:

– Не хочешь же ты сказать… – она с недоверием взглянула на Евсея: – Нет, дядя, нет! Ты не мог испугаться крошку!

– Это не крошка, – караванщик повел плечами. Его настороженный взгляд по-прежнему был прикован к замершему на коленях Шамаша малыша. – А священный волк.

Колдун нахмурился. Ему не хотелось, чтобы кто-то в караване, видевшемся ему одной большой семьей, испытывал страх перед своими новыми спутниками. – Погладь его.

Евсей послушно протянул руку, прикоснулся к мягкой податливой шерстке, покрывавшей такое хрупкое, ранимое тельце. Глаза зверя и человека встретились, и караванщик вдруг почувствовал, что тонет в волне тепла и покоя. Все, весь мир стал казаться далеким и крохотным, как звездочка в небесах. "Как я мог бояться его, я, все время так стремившийся к чуду? – он и не пытался понять происходившего с ним, всецело отдавшись во власть чувств, вошедших в его душу. – Я словно Гамеш, которого бог солнца привел в свою небесную страну… А, может, так оно и есть," – в этот миг он готов был поверить во что угодно, отказываясь от самого слова "сомнение".

Наконец, золотистое сияние глаз щенка покинуло его душу, возвращая на землю.

Волчонок закрутился, бросил взгляд на свою маленькую сестрицу, задрал мордочку, чтобы встретиться взглядом с Шамашем и тихо, прося что-то скульнул.

– Да что с тобой, чего ты так вертишься? – Мати никак не могла справиться со ставшей вдруг такой быстрой, живой Шуши. – Тебе понравилось мое платье? Хочешь себе такое же? Что ты ищешь?… А! – девочка, смеясь, повернулась к магу: – Шамаш, она проголодалась! На этот раз по-настоящему. И она думает, что я – ее мама!

Угомонись, Шуши! Сейчас, папа принесет молока и я накормлю тебя… Ну, перестань, пожалуйста, посиди немного спокойно… Я боюсь щекотки! – она попыталась снять волчонка, стала освобождать ее коготки и… – Ой! – зацепившись, нить потянулась, на ткани появилась дырочка… -Ну вот, из-за тебя я порвала новое платье! – она готова была заплакать. – Ты представить себе не можешь, как папа рассердится!

Шуллат, чувствуя себя виноватой, отпрянув, скатилась в траву. Поджав под себя хвостик, она сжалась, жалобно поскуливая, прося прощения.

– Нет, ты не виновата, – Мати была готова расплакаться, но вместо этого успокаивала малышку, – ты моя хорошая, – о на вновь взяла волчонка на руки и, позабыв о платье, стала поглаживать ее, нашептывать… Но малышка не успокаивалась. И девочка, не зная, что ей делать, бросила беспомощный, испуганный взгляд на мага: – Шамаш, я не хотела ее обидеть! – в ее глазах стояли слезы.

– Успокойся, – колдун спустился с камня в траву, садясь с ней рядом, – ей передаются твои чувства и она спешит разделить их, пережить. Ну-ка улыбнись, давай, ради Шуллат. Вот. Посмотри – и малышка больше не дрожит, – он посадил Ханиша в траву. – Отпусти ее к брату. Пусть поиграют. А мы с тобой пока починим твое платье.

– Разве можно заштопать такую тонкую ткань? – она тяжело вздохнула, уже смирившись с потерей.

– Ты видишь иголку и нитку в моих руках? – маг усмехнулся. – Вот что, давай договоримся: ты больше не станешь расстраиваться по пустякам, а я научу тебя чинить одежду, – он не дал ей опомниться, произнести ни звука, продолжая. – Коснись ткани пальцем.

– Каким?

– Все равно. Да не бойся, ничего страшного не случится… Теперь дунь и скажи: "Не было и нет, чего не видит свет, чего не помнит тьма, и даже я сама…" Ну, вот и все.

– Что "все"? – Мати с недоверием поглядывала исподлобья на мага. Конечно, она сделала все так, как ей велел Шамаш. В первый момент ей даже показалось это забавным, но не теперь, когда она вновь вспомнила о дырке на новом платье и том объяснении, которое ей придется давать отцу. И пусть это случиться не сегодня – он не станет ей портить день рождения, а завтра, но от этого ей становилось только хуже – лучше бы уж поскорее все закончилось и не рисовало в ее голове страшные картины ярости метели. Она захотела посмотреть, настолько ли велика дырочка, может быть, ей удастся как-нибудь прикрыть ее, утаить от отца. Мати убрала руку… и замерла, с удивлением рассматривая ткань, на котором не осталось даже следа от зацепки. Девочка не могла понять, поверить. Она стала рассматривать внимательнее, но нет, ткань была цела, совершенно цела, и это было правдой! – Как ты это сделал?

– Я? – рассмеялся колдун. – При чем здесь я? Ты и сама со всем прекрасно справилась.

– Но как…? – она все еще не понимала, хотя ее глаза уже сверкали близостью нового чуда. – Ведь я не… – ее рука прижалась к прятавшемуся под одеждами талисману. – Неужели этому можно просто научиться…? – спрашивали ее губы, но глаза задавали совсем другой вопрос: "Это из-за талисмана? Он помогает мне?" "Нет. Ты все сделала сама", – мысленно ответил ей Шамаш.

"Это мой дар? Но почему он проснулся лишь сейчас, не раньше… не тогда, в пустыне, когда меня похитили разбойники?" "Это всегда случается внезапно, неожиданно".

"И это не ты разбудил его? Я сама?" "Да, малыш. Я лишь чуть-чуть помог тебе, указал путь, но первый шаг ты сделала сама…" -Этому можно научиться, – продолжал он вслух, – хотя я бы не сказал, что это просто.

– Но ты ведь научишь меня? – она смотрела на Шамаша и в ее глазах была и решимость, готовность настаивать на своем, и не важно, придется ли ей умолять, сжимая кулачки, упрямится или, прибегая к последнему, самому проверенному оружию, выдавливать из глаз слезы. Но, оказалось, что ей достаточно лишь спросить.

– Конечно. Всему, чему смогу.

– Значит, вовсе необязательно обладать даром, чтобы творить чудеся…!

Это был не вопрос – радостное восклицание – и колдун промолчал. А девочка, завертевшись, стала выискивать на платьице еще какую-нибудь дырочку или зацепку, чтобы проверить, хорошо ли она запомнила первый урок магии, осталась ли с ней эта удивительная способность.

– Малыш, не надо! – остановил ее маг в тот момент, когда та уже начала было царапать, тормошить тонкую ткань. – Зачем специально портить столь дорогую вещь?

– Но я хочу…

– Ты сможешь попробовать и потом. Пока же лучше займись Шуллат. Посмотри: ей надоело играть с братом, теперь ей нужна ты.

– Тем более, вон уже идет Атен…

– Где? – девочка вскочила на ноги, оглянулась, увидела отца, несшего плошки и небольшой глиняный кувшин и побежала к нему навстречу.

– Почему ты так долго? – зазвенел над землей ее голосок. – Давай, я помогу тебе!

– Держи, – он протянул ей медные плошки и та, забыв обо всем остальном, бросилась назад:

– Шамаш, а они не слишком глубокие? – девочка придирчиво разглядывала их, даже провела пальцем по донышкам, проверяя, достаточно ли они чистые.

– Чего ты так волнуешься? – следом за ней подошел Атен. – Здесь утонет разве что муха, и то вряд ли. Ну-ка, подержи, я налью молока. Да не дергайся ты так, расплескаешь!

– Я не могу, мне щекотно… Пап, давай быстрее, они учуяли запах молока и пробуют забраться по моим ногам!

– Нужно было сперва заставить тебя переодеться, – проворчал караванщик. "Лучше бы уж эта мысль не забредала вовсе, раз не пришла вовремя," – подумал было он, вслух же продолжал: – Ладно, что уж теперь… Все, хватит пока, ну, ставь.

– Приятного… – только и успела произнести Мати. Голодные волчата, не дожидаясь особого приглашения, ринулись к молоку. – Аппетита… – все же, закончила она начатую фразу. – Папа, папа, почему они едят из одной плошки? Они не видят вторую, да? Пододвинь ее им! – девочка не замолкала ни на миг. – Шуши, ну что ты делаешь?! – она хотела было осторожно оттащить малышку, а потом подтолкнуть ее к другой плошке, но та стала упираться, сперва угодила в молоко носом, затем, отфыркиваясь, недовольно ворча, сунула в плошку лапу… – Разве можно быть такой…

– Оставь ее, Мати, – Атен опустил руку на плечо девочки. – Пусть ест так, как ей удобно.

– Им понравилось молоко!

– Ну конечно, они ведь не столь привередливы, как ты.

– Знаешь, пап, я ведь тоже люблю молоко и… – она наклонилась, потянулась ко второй плошке…

– Угомонись! – шикнул на нее караванщик.

Но девочка и не пыталась отпить. В сущности, она добилась того, что хотела – увидев, что делает ее хозяйка, Шуллат забыла о первой плошке и тотчас бросилась, отпихнув боком брата, ко второй. Она по-прежнему передвигалась достаточно быстро, но ее движения стали более неумелыми и неуклюжими. Ее маленький животик вздулся как бочонок и мешал ей.

– Вот умора! – хихикнула девочка.

Тем временем волчата, дочиста вылизав плошки, стали вновь поглядывать на своих хозяев, прося добавки.

– Пап, налей им еще, – Мати потянула отца за руку, – неужели ты не видишь: им мало, они хотят добавки!

Караванщик повернулся к Шамашу. Он не имел ни малейшего представления, сколько должны съедать за кормежку священные волчата.

– Не надо, – качнул головой тот. – Им хватит.

– Но они хотят еще! – девочка, нахмурив лоб, с укором смотрела на мага -Их глазенки растопят лед на сердце любого человека, сколь бы строг он ни был, – проговорил колдун. Его голос был спокоен и задумчив. Но стоило Мати заглянуть ему в глаза, как она понять: на этот раз ей не упросить Шамаша изменить свое решение. – Ты ведь не хочешь, чтобы им стало плохо? – он, наклонившись, взял за загривок Ханиша, поднимая на руки.

– Как ты можешь! – увидев это, закричала девочка. – Ему ведь больно!

– Нет. Так носила его мать. А она меньше всего хотела навредить своему сыну.

Он стал поглаживать волчонка, массируя ему животик. Тот лежал кверху пузом, выказывая полное доверие к своему хозяину, посапывая от наслаждения, подставляя то один бочек, то другой.

Сначала Мати лишь молча следила за тем, что делает Шамаш, затем взяла Шуллат.

Продолжая искоса поглядывать на мага, она стала старательно повторять его движения.

– Им нравится, – улыбаясь, проговорила она с некоторым удивлением.

– Конечно. Волчица вылизывает малышей после того, как они наедятся не лишь в стремлении к чистоте.

– Я знаю, – пусть она еще многого не умела, но уж понимала-то достаточно. – Я совсем не такая крошка, как ты думаешь!

Взглянув на нее, колдун лишь, улыбнувшись, чуть наклонил голову. Он видел перед собой маленькую наивную девочку, едва ступившую на путь жизни. Такой она была тогда, в снежной пустыне, такой останется в его глазах навсегда.

Мати не заметила этого взгляда. Впрочем, она совсем не хотела спорить с магом, сердиться на него из-за какого-то пустяка… Нет, возможно, в другое время это и не показалось бы ей пустяком, но сейчас…

Она вновь заглянула в томные, с поволокой, глаза Шуллат и тепло охватило ее.

"Ма-ти… – тихо, словно в полудреме, прошептал у нее в голове голосок щенка. – Шу-ши лю-бит Ма-ти…" – и, свернувшись клубком, волчонок заснул.

Мати повернулась к магу. В ее глазах был вопрос. Она не решалась произнести его, боясь разбудить малышку.

– Теперь им нужно поспать, – Шамаш ответил вслух, лишь чуть приглушив голос, который вмиг стал похож на посвист ветра.

– Я велел рабам приготовить место для волчонка, – проговорил молчавший до того времени Атен.

– Тише, папа! – взволнованно зашипела Мати. – Ты же разбудишь!

– У них крепкий сон, – заметив, что и Ханиш заснул, колдун накрыл его ладонью, как одеяльцем. – Ты не отнесешь их к себе? – повернулся он к Мати.

– Ты хочешь оставить их одних?!

– Вовсе нет. Вдвоем. Так им будет спокойно. Я же сделаю все, чтобы их никто не беспокоил.

– Но вдруг они проснутся, совсем одни… Малыши испугаются!

– Мы узнаем, как только они откроют глаза.

– Пойдем, я помогу тебе, – проговорил Евсей. Он осторожно взял из рук мага волчонка, Мати, вздохнув, поднялась, поддерживая обеими руками спавшую Шуллат, и они направились к повозке.

Провожая дочь взглядом, Атен долго молчал.

– Ей будет невыносимо тяжело расставаться с Шуши… – наконец, прошептал он.

– Этого не случится.

– Сколько времени понадобится волчатам, чтобы стать взрослыми?

– Три года.

– Больше, чем остальным животным…

– Они – не обычные создания.

– Конечно… – караванщик вздохнул. – Но рано или поздно это случиться. И что тогда?

– Нити, возникающие сейчас, свяжут их обеих. Волчица – во многом зверь чувств, чутья. Она ощущает то же, что и ее хозяйка. Если той будет грустно, то и ей тоже.

Если девочка будет не в силах с ней расстаться, Шуллат не сможет уйти.

Хозяин каравана лишь задумчиво кивнул, принимая объяснения Шамаша и благодаря его за понимание. Он огляделся, проверяя, все ли в порядке, взглянул на царствовавшее в небесах золотое светило…

– Скоро полдень, – с сожалением понял Атен. И почему это вдруг времени вздумалось подгонять оленей, запряженных в его сани? Обычно в дни остановок оно ползло так медленно… Но не теперь, когда люди мечтали продлить до бесконечности каждый миг.

Караванщику не хотелось уходить, вновь погружаясь в дела и заботы пусть праздничного и такого необычного, но, все же, лишь еще одного дня земной жизни.

– Веселятся от души, – хмыкнул он, услышав доносившиеся со всех сторон радостные возгласы взрослых, смирившихся с тем, что сегодня им не удастся угомонить расшалившихся детей, чей задорный смех, казалось, разносился по всей земле.

Оставив малышей беззаботно играть под присмотром рабов, родители позволили и себе просто наслаждаться жизнью в сказочном солнечном краю.

Лишь в глазах Атена было не столь много радости, ибо он ни на миг не забывал, сколь скоротечно время счастья и как тяжело возвращаться назад, на землю испытаний и слез.

– Пусть, – колдун, поднявшись с камня, тоже огляделся. – Ты только скажи им, чтобы помнили: в полночь, на грани времен чары спадут.

– Здесь все такое настоящее, – наклонившись, Атен сорвал несколько травинок, а затем, растерев их пальцами, которые мгновенно окрасились в зеленоватый цвет, поднес руку к носу, вдыхая тонкий терпкий запах, – мне даже начинает казаться, что мир снежной пустыни – лишь тень того, что я вижу сейчас…

– Колдовство – это своего рода искусство.

– Я понимаю. Но как бы ни был красив плод, слепленный из глины, обожженный, раскрашенный яркими красками и покрытый лаком, он никогда не станет живым. Сколь бы он ни походил на настоящий, им не утолишь голод…

– Способность не просто творить, но и оживлять – одно из проявлений дара… Ни более того.

– Почему ты не гордишься столь удивительным даром? Разве он не достоин этого?

– Чем тут гордиться? Я ничего не сделал для того, чтобы заслужить его… – он качнул головой, прерывая так и оставшуюся незаконченной фразу. – Не будем об этом… Постарайся понять: я ухожу от этого разговора не потому, что стремлюсь скрыть какую-то тайну. Мне просто слишком хорошо известно, что следует за поиском различий между наделенным даром и лишенным его. Сначала приходит страх и благоговейный трепет, затем, стоит допустить ошибку – не важно, какую, когда власть и могущество даже маленькую, едва заметную, раздуют до размеров горы – и на смену им приходит ненависть, желание отнять, отомстить.

– Нет! В нашем мире…

– Торговец, – остановил его колдун, с укором глядя на караванщика. – Тебе необязательно признаваться в этом мне, но от себя-то зачем скрывать правду? Кому, как не тебе известно, что эта истина верна для всех миров.

– О чем Ты говоришь! – караванщик все никак не мог понять, что тот имел в виду.

Он терялся в догадках, перебирал в голове последние месяцы и дни пути. Да, многое он сделал не так, как следовало бы, однако это было вызвано почитанием, никак не ненавистью!

– Возможно, я что-то не правильно понял. Если так, поправь меня, пожалуйста. Но я слышал, что вас изгнали из города за стремление лишить жизни мага.

– Великий бог! – сорвалось с губ побелевшего, как снег, караванщика. Его сердце сжалось, дыхание оборвалось, словно сам Губитель коснулся рукой его души.

– Я ни в чем не виню тебя, – колдун чуть наклонил голову, недовольно поморщился, в который уж раз видя, как его слепое стремление к откровению оборачивается против него. Он хотел помочь караванщику понять, что совершенная ошибка – не смертный грех, что на ее уроке учатся, а не проклинают себя на чем свет стоит. – Кто я такой, чтобы судить других?

"Бог! Самый мудрый и справедливый судья…!" – готов был закричать Атен, но не смог вымолвить и звука.

Тем временем колдун продолжал: – Я просто стараюсь вас понять, и… у меня ничего не получается! В вас больше противоречий, чем во всех стихиях мироздания! – но в его глазах не было ни растерянности, ни беспомощности, а лишь грусть и глубокая затаенная тоска, всякий раз видя которую сердце караванщика посещало странное щемящее чувство, ибо эта тоска лучше всяких слов показывала ту бездну, которая лежит между ним и Шамашем.

– Спрашивай, господин, я с радостью объясню… – начал было Атен, но встретив полный огня и боли взгляд собеседника, опустив глаза, умолк.

– Ничего не надо, – безнадежно махнув рукой, колдун тяжело вздохнул.

И, не сказал больше ни слова, он резко повернулся и направился к стайке детишек, резвившихся на ковре из зеленой травы, придумывая все новые и новые игры, не думая ни о чем, вручив свои чистые души одному лишь мигу.

Глава 10.

– Дядя Евсей, а почему ты испугался волчонка? – они только-только уложили малышей на мягкую, набитую соломой, подушку в самом углу повозки, отгороженном высокими досками – чтобы они не смоги выбраться и попасть не заметившему их человеку под руку или спину – и все еще Мати не спускала со своих питомцев настороженного взгляда: а вдруг им не понравится в повозке? Вдруг они проснутся и запищат? Она и спрашивала-то лишь чтобы о чем-то поговорить, немного успокоиться и потянуть время – ей не хотелось уходить, бросая малышей совсем одних.

– Когда я был чуть постарше тебя, меня сильно покусали собаки. Вот, – он закатал рукав рубахи, открывая покрытую грубыми резкими шрамами руку, – осталось до сих пор.

В глазах девочки зажглись понимание и сочувствие.

– Прости, – она уже жалела о том, что, не зная, задала вопрос, который мог причинить боль родному человеку. Потом она покосилась на волчат, тяжело вздохнула, не зная, что сказать.

Караванщик перехватил ее взгляд.

– Милая, – поспешил он успокоить племянницу. – Это совсем не значит, что присутствие священных зверей в караване неприятно мне или причиняет боль… Я просто… Это были детские страхи, не более того. Стоило мне коснуться Ханиша, заглянуть ему в глаза, как я понял… Такие маленькие, беззащитные, добрые, они не заслуживают, чтобы их боялись, ненавидели лишь из-за того, что сделали собаки, не связанные с ними ни узами родства, ни духовным единением.

– Я понимаю, – девочка чуть наклонила голову, теребя край одеяла. – Я никогда не забуду, как возле одного из городов меня ужалила оса. Помнишь, как у меня тогда распухла рука? И вместо того, чтобы радоваться теплу, я целых три дня лежала с жаром в повозке… С тех пор я ненавижу ос. И пчел тоже, хотя они-то ведь ни в чем не виноваты. Лишь похожи…

– Ты замечательный человек, Мати, – караванщик с восхищением смотрел на нее. – Ты не боишься заглядывать в свое сердце для того, чтобы понять окружающий мир, связывая себя с ним тончайшими нитями чувств.

Девочка улыбнулась. Ей были непонятны слова взрослого, но очень приятна звучавшая в его устах похвала.

– Дядя Евсей, ты не обидишься, если я еще спрошу?

– Конечно, милая.

– Почему собаки напали на тебя? – ей не хотелось верить, что наделенное, в отличие от ос и прочих жуков, душой животное способно наброситься на человека.

Особенно собака, которая во всех легендах была самым верным и преданным другом приручивших ее людей. – Они что, были дикими? Может, ты чем-то обидел их?

– Нет, – тот мог одним словом ответить на все ее вопросы, и, все же, предугадывая остальные, продолжал: – Это случилось в городе, а там не может быть ничьих собак.

– В том городе, из которого вас изгнали?

– Да, – караванщик внимательно взглянул на девочку, пробуя прочесть по глазам то, что твориться в ее душе. "Значит, Атен все-таки исполнил обещание и рассказал дочери обо всем. Ему удалось найти нужные слова, – думал он, – иначе малышка не восприняла бы эту данность спокойно, словно нечто неизменное, неизбежное, как воля богов".

– Но не могли же они напасть просто так? Лишь из-за того, что ты им не понравился? – на миг ей стало страшно. Уже скоро караван вновь подойдет к городской черте. И вдруг собаки бросятся на нее? А волчата? Они такие маленькие! Как защитить их от своры злобных псов?

– Я не знаю, Мати, – ему не хотелось продолжать этот разговор, вспоминать все заново. И все же… – Это случилось так быстро… Но вряд ли они напали бы просто так. Мне всегда казалось, что их натравил человек.

– За что! – в ужасе прошептала девочка. – Ты сказал – это случилось в городе, значит, это был не разбойник. Неужели горожане такие же злые, как… – она поморщилась. С одной стороны, Мати никогда не любила жителей оазисов, считая их… другими, не такими, как она. Но все же… И старый Хранитель в последнем городе был таким добрым, милым… Если бы не его подарок, кто знает, может быть, она бы никогда не встретила Шамаша.

Эта мысль причиняла сердцу такую невыносимую боль, что девочка поспешила отбросить ее, благодаря Матушку метелицу за то, что все случилось именно так, как случилось. "Нет! Тот милый старик – Хранитель, а не простой горожанин…" – нашла она нужные слова. И ее душа немного успокоилась.

– Нас приговорили к изгнанию… – нет, это был разговор совсем не для дня рождения, но что поделаешь, если он уже был начат? Остается лишь побыстрее его закончить. Бросив взгляд на Мати, Евсей отметил, что девочка, сосредоточенно глядя на него, внимательно слушала рассказ, воспринимая его скорее как легенду, чем что-то реальное. И он продолжал: – Не все были столь мудры и милосердны, как совет служителей и стражей. Некоторые горожане считали наказание слишком мягким для нас – сколь бы ни казались благородными наши намерения, результатом вдохновленных ими действий могла стать гибель города… Другие не хотели, чтобы нам было позволено забрать свое имущество… Мати, ты ведь понимаешь, наши семьи были очень богатыми, иначе бы им было просто не под силу собрать караван и пережить первый год дороги, покупая все втридорога… Однако, это лишь мои измышления. Я не знаю, что явилось настоящей причиной… В последнюю ночь я бродил по городу, прощаясь… Мне не хотелось уходить от своих друзей, покидать школу служителей, лишаясь того, что, как мне казалось, не просто принадлежало мне по праву, но было обещано самими богами…

– Ты тоже участвовал в заговоре?

– Что ты, я был слишком мал! Но Атен… Его поступок определил судьбу всей семьи.

Если бы были живы наши родители, изгнали бы и их. Таков закон…

– Ты, наверно, очень сердился на папу за… это…

– Нет. Я очень любил его – когда твоих бабушки и дедушки не стало, он один заменил мне семью… И, потом, меня учили, что судьба пишется не людьми, а богами. Разве мог я роптать на небожителей? – он умолк, опустив голову на грудь.

– И что случилось в тот вечер? – тихо спросила девочка.

– В темноте одного их переулков на меня напали собаки… Молча, со спины… Я даже не заметил их… Меня спасло то, что я не бросился бежать, а, привалившись к стене какого-то дома, сжался, защищая руками лицо, голову, шею… На мой крик прибежали стражи. Они отогнали псов, а меня отнесли к повозкам… Атен пришел в страшную ярость. Оставив меня на попечение Лиса и Лины – они тогда только-только поженились – он бросился искать справедливости…Но вернулся не солоно хлебавши.

– Неужели так сложно было найти хозяина собак?

– Нет, но… Все дело в том, что мы уже не считались жителями города, а, значит, были абсолютно бесправными… Милая, обычаи города… Их даже больше, чем законов каравана, и все нужно выучить и соблюдать, а не понимать… – караванщик умолк, заметив, как девочка, насупившись, прикусила губу – упоминание о законах всегда было ей неприятно. Они казались ошейником на шее раба, удерживавшим в своих оковах, не позволяя сделать без оглядки на хозяина ни одного шага.

– Дядя, а как это происходит – "изгнание из города"? – спустя какое-то время вновь заговорила Мати. Любопытство толкало ее задавать все новые и новые вопросы.

Евсей тяжело вздохнул, качнул головой. Он не знал, с чего начать, как рассказать.

"Зачем это Мати? – думал он. – Она – рожденная в пустыне, ее душа не стремится к покою городских стен. Для чего ей знать, как чувствует себя горожанин, которого выкидывают из родного дома в холод снежной пустыни? – и тут, вдруг, до него начало доходить… – Она хочет понять нас! – словно озарение мелькнуло у него в голове.

– Но как ей объяснить… Легенда! – его душа затрепетала. – Вот что поможет!" -Давным-давно, еще во времена Шанти… Милая, ты помнишь, кто такая Шанти?

– Она… – девочка на миг задумалась. – Она была женой Гамеша. Губитель опоил ее отравленным вином и, затуманив рассудок, велел убить Первого Хранителя. Шанти не могла сопротивляться воле бога и, посреди ночи, вонзила кинжал в грудь мужа.

Брызнувшая из раны кровь развеяла заклятие и женщина, придя в себя, в ужасе поняла, что она натворила, – девочка скорее читала легенду по памяти, чем пересказывала ее. Глаза Мати горели, сердце стучалось быстро и громко – ей казалось, что она видит все происходящее – словно в магическом стекле.

Евсей не останавливал ее. Память девочки поражала его.

"Вот из кого бы получился прекрасный летописец, – думал он. – Хотя нет: до этого ремесла не допускают женщин. – Как и до многого другого – мог бы добавить он. Их удел – не работа, а семья, не настоящий день, а грядущий. И если боги, не знающие такого порядка вещей у себя на небесах, установили его для жителей земли, что ж, значит, у них были на то причины. – Но Шамаш сказал, что рожденные в снегах, а, значит, и Мати тоже, наделены даром, – раньше Евсея удивляло лишь то, что в караване мог родиться маг. Однако у караванщика уже была возможность убедиться, что его племянница – не простая смертная. И вот сейчас, справившись с тем, первым потрясением, новый вопрос был готов поставить его в тупик. – Но ведь волшебницы были лишь на заре времен, в мире легенд и тепла. С тех пор, как землей властвует госпожа Айя, ни одной из женщин не был дан священный дар…" Не находя ответа, он отвлекся от размышлений, и как раз вовремя: девочка заканчивала рассказывать легенду: – Ни боги, ни люди не могли прийти к одному решению. С одной стороны, Шанти совершила страшное преступление и должна была понести суровое наказание, но, с другой, она действовала не по своей воле, а повинуясь Губителю. Тем более, что излеченный богом Солнца Гамеш, продолжавший любить жену и мечтавший о встрече с ней в потустороннем мире, не хотел чтобы ее душа после казни вечным неприкаянным странником скиталась по земле. Он просил Совет мудрейших, в который в то время входили и люди, и боги, пощадить Шанти. И было принято решение изгнать женщину, дабы дорога вернула покой в ее сердце, исцеляя разум от безумия и спасая душу от посмертных мук… Это все, – она взглянула на Евсея, – но здесь не говориться об обряде.

– Конечно. Обряд записан в Своде законов городов.

– И что это за обряд? Расскажи мне! – ей было так интересно! Глаза девочки зажглись, взгляд впился в лицо караванщика, и Мати замерла, вся обратилась в слух, не желая пропустить ни одного слова.

– По истечении срока, отпущенного изгнаннику на то, чтобы уладить последние дела и собраться в дорогу, на рассвете, едва солнце взойдет на небеса, горожане выходят на улицу, ведущую дорогой светила прочь из города. На камни мостовой бросают черепки старой глиняной посуды, злокозненные камни – вместилища злых духов, старые грязные простыни, одежды больных и немощных – все то, что несет на себе отпечаток беды и несчастья. И изгнанник, спускаясь вниз с холма Хранителя, собирает все это в большие наплечные сумки, чтобы унести зло с собой, прочь из города. Идущие же следом служители читают слова отречения – это как молитва, только очень длинная и черная, холодная… Она нужна, чтобы защитить стены города от душ изгнанников, погибших в дороге, если те, желая отомстить, упросят Губителя в обмен за вечную службу подарить призрачный плащ и одну ночь на земле.

Отречение читают трижды. Сначала закрываются все врата, установленные богами между землей людей и мирами призраков и духов, потом – запираются засовы и замки и, наконец, устанавливается нерушимая печать. Сколь бы ни был огромен город, последние слова троекратно произнесенного отречения смолкают в тот миг, когда изгнанники подходят к границе города – золотой черте на черной земле. Затем стражи достают мечи. Они рубят ими воздух за спинами изгнанников, разрывая нити священных связей. И, наконец, на земле рисуются знаки, символизирующие бога-защитника от демонских чар Саллухи.

– Такой сложный обычай, – дослушав рассказ до конца, Мати зевнула. – И глупый, – чуть слышно добавила она.

– Почему? – удивился караванщик. Сам он считал его одним из наиболее строгих и четких обрядов, единственной целью которого было защитить город от злых духов.

– Если Губитель захочет, Он всегда добьется своего, разве не так? Неужели же слово человека остановит его?

– Слово, подкрепленное именем бога… – и, все же, говоря это, он понимал правоту Мати, ведь Саллухи – один из младших богов. Он не справится с тем, кто сумел затуманить рассудок самого владыки небес. Но если все обряды бесполезны… – Милая, это делается не для того, чтобы воспрепятствовать воле бога, нерушимой для нас, простых смертных, а дабы остановить людей, готовых ради слепой мести совершить самые черные грехи мира… – снежные силы, он пытался объяснить маленькой девочки то, что были в силах понять лишь Хранитель, служители и стражи…

Девочка промолчала в ответ. Ей было все равно. Она получила свою историю, над которой теперь можно будет фантазировать длинными днями пути, заполняя время и представляя себя идущей совсем иными дорогами. Что же до смысла обряда… Только горожанину могло прийти в голову взывать к Саллухи. Повелитель небес – вот единственный, кто способен защитить от мертвого дыхания Нергала. Жаль, что он болен…

И тут кто-то отдернул полог повозки. В проеме показалась голова Ри.

– Мати, пошли-ка со мной, – не спрашивая у девочки, хочет ли та куда-то идти, он взял ее за руку, повлек за собой.

– Но я не хочу! – запротестовала та.

– Что-нибудь случилось? – оторвавшись от своих мыслей, вскинул голову Евсей.

– Простите, учитель, – паренек, в первый момент не заметивший взрослого, сидевшего в темном углу повозки, выглядел сконфуженным. – Ничего не произошло, – поспешил он ответить на вопрос караванщика, надеясь, что за разговором тот забудет о его проступке. – Просто Шамаш собирался познакомить малышей со сказочными маленькими человечками. Он решил, что Мати должно быть интересно…

– Да! – глаза девочки загорелись. Она метнулась к пологу, но, все же, в последний момент остановилась, склонилась над волчатами, чтобы прошептать: "Спите крепко.

Я только взгляну на сказочных человечков и быстро вернусь к вам", – и выскочила из повозки.

Ри задержался. Он решил, что должен договорить до конца фразу, которую так немилосердно прервала маленькая торопыга: -…И попросил кого-нибудь сбегать за ней.

– Спасибо, – кивнул караванщик. На его губы легла улыбка: он был рад, что Мати отправилась играть, вместо того, чтобы вести разговоры, на которые, по его мнению, было грешно тратить минуты тепла и магии солнечного края.

– Учитель, мы сегодня будем составлять летопись? – по выражению лица паренька было видно, что у него были совсем другие задумки на этот день, но он не мог не спросить – Ри был горд тем, что ему, словно взрослому, дали настоящее серьезное поручение и не хотел, чтобы Евсей пожалел о своем выборе.

– Нет, – разумеется, тому не составило труда понять, что творилось в этот миг в душе юноши, но он не выказал этого ни взглядом, ни словом. – Постарайся получше рассмотреть этот мир, поброди вокруг. Попроси Сати помочь тебе собрать цветы и травы. Нам нужно будет для летописи набрать побольше образом, мыслей, чувств.

Пусть они созреют в душе. Что же до бумаги – сядем за нее завтра.

– Хорошо, учитель! – проговорил вмиг повеселевший Ри. Теперь он мог отправиться на прогулку с Сати, отвечая всем, кто будет интересоваться, почему они слоняются без дела, что он выполняет поручение помощника хозяина каравана.

Евсей и глазом моргнуть не успел, как тот исчез.

Караванщик тоже двинулся к пологу. Больше не было нужды сидеть в повозке. И, потом, ему тоже следовало бы получше осмотреться. Вряд ли еще когда-нибудь посчастливиться побывать в мире чудес.

Его взгляд на миг привлекли к себе волчата, заскулившие во сне. Вздохнув, Евсей приблизился к ним, осторожно погладил, успокаивая. Он силился отыскать в своем сердце тень того страха, что, до сего дня всегда жил в нем, рождая ненависть и стыд – что бы ни явилось причиной, мужчине не пристало бояться. Но на душе был покой. Излучаемое зверками тепло усыпляло…

– Нет, – подавив зевок, прошептал он, – я не могу с вами остаться. Мне нужно идти.

А вы спите. Говорят, дети растут во сне… Пусть великая госпожа Айя пребудет рядом, защищая ваши души от всех демонов грез, – и Евсей выбрался из повозки.

Ярко сверкавшее полуденное солнце заставило его зажмуриться. Прошло какое-то время, прежде чем глаза, привыкнув к свету, начали различать образы.

Повозки стояли посреди зеленого поля, покинутые их обитателями. Возницы уже давно распрягли оленей, позволив животным отдыхать по собственному усмотрению – попастись на лугу, сходить на водопой к текущей чуть в стороне небольшой звонкой речушке или подремать, греясь в лучах жаркого солнца. На всякий случай, боясь, что они могут потеряться в неизвестном сказочном мире, несколько дозорных посменно приглядывали за животными, примеряя обязанности городских пастухов.

Осмотревшись, Евсей увидел Мати. Она только-только успела добежать до сидевшего на высоком зеленом берегу реки в окружении детей Шамаша, который что-то негромко рассказывал заворожено слушавшим его малышам.

Их матери, оставив своих чад на попечение мага, бродили по полю, весело переговариваясь между собой и собирая целебные травы, которые так пригодятся в дороге.

Даже рабы, предоставленные сами себе, наслаждались красотой и покоем магической земли. Женщины пели звонкие городские песни, восхвалявшие силу Хранителя и доброту повелителя небес.

Караванщик вдохнул полной грудью дурманный, наполненный запахами трав и цветов, воздух и замер, закрыв глаза. Несколько мгновений он просто стоял и блаженствовал, подставляя лицо под дыхание теплого ветерка и жаркие лучи желтого солнца.

Евсей не знал, куда ему пойти. Понимание того, что ему все равно не удастся за один короткий день осмотреть казавшийся беспредельно огромным мир, не поощряло к действию. Более всего караванщику хотелось упасть в траву, раскинуть руки и, словно когда-то давно в детстве, лежать, следя за тем, как по синим шелкам небес плывут белые птицы – облака, которые, меняя очертания, представлялись то прекрасным лебедем, то великим драконом, то крылатым быком Шеду, созданным богами для того, чтобы охранять все границы и пределы от посягательств чужаков, то самой госпожой Айей – беловласой богиней, несущейся на крыльях ветра.

Евсею стоило немалого труда удерживать себя от соблазна… "А почему бы и нет? – к собственному немалому удивлению оставаясь абсолютно спокойным, подумал он. – Пройдусь немного, отыщу какое-нибудь тихое спокойное местечко и предамся мечтам", – и он зашагал прочь от повозок.

В небе вились стайки птичек, весело щебеча, зовя за собой. В густой зеленой траве стрекотали кузнечики, не обращая никакого внимания на вторгшегося в их владения человека, и лишь когда он подходил слишком близко – поспешно отпрыгивали из-под его ног, недовольно шурша травой. Над землей порхали разноцветные бабочки – белые, желтые, голубые и даже огромные, с причудливым узором на крыльях и длинными тонкими усиками шоколадницы. На миг внимание караванщика привлек к себе протяжное жужжание – над цветками пролетел толстый мохнатый шмель.

"Может быть, стоит сказать Шамашу, что Мати боится жуков? – караванщик как раз подходил к берегу реки. – Нет, – он решительно повернулся и зашагал в другую сторону. – Это наилучшее место для того, чтобы расстаться со своими страхами.

Его магия уже помогла мне. Пусть она излечит и малышку".

Он спустился к воде, снял ботинки и, закатав брюки, осторожно вошел в реку. Ее прохладные волны осторожно касались ног, песок был мягок, словно пух. Под прозрачной кромкой меж камней скользили блестящие рыбки.

Евсей раздумывал, что бы ему сделать – искупаться или, соорудив удочку, половить рыбки для ухи… И тут он увидел… По лазурной глади, спокойны и величавы, плыли два лебедя – черный и белый. Их маленькие головки с длинными красными клювами были опущены на грудь, перья сложенных крыльев трепетали на ветру.

– Великие боги! – прошептал караванщик. Он застыл на месте, не решаясь пошевелиться, боясь нарушить покой мира и спугнуть птиц.

Они не просто пришли из легенд, а были самим духом магического края. Лишь в реальном мире для них не осталось места. Города – островки тепла и света – были слишком малы и тесны. Им ли, духам свободы, жить в клетках, пусть даже золотых?

Пустыня бесконечна и величественна, но ее лютый холод замораживает воздух, не давая подняться над землей, завораживая дыхание, отнимая жизнь.

Лебеди не замечали караванщика, чужого их духу. Медленно и величественно птицы подплыли к тому месту, где сидел Шамаш, остановились, закружились на месте, вытянув шеи, захлопали крыльями по воде, привлекая к себе внимание.

Ребятишки увидели их, вскочили на ноги, что-то закричали, показывая на удивительных гостей пальцами.

Евсей был слишком далеко, чтобы разобрать слова, но он видел, как, на миг повернувшись к Шамашу и выслушав то, что он хотел им сказать, несколько малышей бросились назад, к повозкам. Поспешно вернувшись, они притащили с собой буханки хлеба. Разломав их на маленькие кусочки, детишки спустились к воде: кормить птиц.

Размахиваясь, они, что было сил, кидали кусочки лебедям, смеясь, наблюдая за тем, как эти удивительные создания ловили корм, макая его, словно в молоко, в чистую речную воду.

Евсей качнул головой:

"Правду говорят, что души приходят из сказочных земель, – думал он. – Пока у маленьких детей память прошлого чиста и свежа, они готовы поверить во все, что угодно… Вернее, они хотят верить. Потому что в мире чудес вера – дыхание жизни…

И нет ничего невозможного, когда даже само это слово принадлежит только земле людей…" Оставив голубую ленту реки за спиной, он пересек луг, погружаясь по пояс в густые пахучие травы, шептавшие заклинания и колыхавшиеся од порывами ветра.

У горизонта показался лес. Высокие, вставшие до самого неба деревья манили в свои объятия, и Евсей, поддавшись этому чувству, направился к ним.

Он был полон чудес. По зеленым ветвям прыгали, цокая, рыжехвостые пушистые белки.

В кустах мелькали длинные уши пугливых зайцев. А такого обилия грибов и ягод караванщик не видел никогда в жизни, хотя ему довелось пройти на своем веку множество лесов, окружавших города.

"Сказка!" – ему приходилось снова и снова напоминать себе, слишком уж реальным казалось все вокруг.

Малина была огромной и сочной, пахла свежестью и сладостью… Караванщик не смог удержаться. Сорвав несколько ягод, он поднес их к лицу, повнимательней рассматривая и вдыхая аромат, а затем, с некоторым сожалением, отправил в рот.

Потом еще, еще… Он остановился лишь когда язык с непривычки стало щипать, а крохотные косточки, застряв в зубах, начали неприятно поскрипывать.

"Интересно, кто-нибудь додумается взять лукошки и пойти собирать грибы и ягоды? – подумал он. В первый миг Евсей даже пожалел о том, что Шамаш удерживает детей в поле, вместо того, чтобы отпустить их в лес. Но потом увидел: рядом с знакомыми кустами малины и ежевики, поднимались, маня к себе спелыми красными ягодами, растения, невиданные на земле… Ему сразу же вспомнилось, что в сказочных владениях богов не все ягоды съедобные. Некоторые ядовиты по природе, другие несут на себе заклятия, случайно упавшие на них с уст Губителя, когда тот снаряжал свои стрелы, готовясь поразить ими всех, кто по какой-то причине прогневал злопамятного, не знающего ни жалости, ни сострадания, бога. – Нет, это не сама сказка, а мир, созданный Шамашем по ее образу, – пытался он успокоить себя, – а, значит, в нем не может быть зла, – но беспокойство, наверное, сродни тому, что испытал Лис, узнав, что все они перенеслись в земли чуда, не покидало его. – Шамаш не знает всего… Нет, он, конечно, знает, просто… Возможно, он понимает все иначе, и то, что представляется ему абсолютно безопасным, нам может грозить бедой. Ведь мы – простые люди, а не небожители… И не бестелесные души, которым не приходится заботиться о сохранении жизни… Так или иначе, пусть уж лучше дети будут в поле, под защитой наделенного даром. Взрослые же должны сами о себе позаботиться – им дана голова, чтобы думать, и память, чтобы помнить, чего опасаться, чего – нет".

Караванщик убедился в своей правоте, заметив рядом с низенькими кустиками черники заостренные листики и черные, собранные в горсти ягоды бузины. "Как просто маленькому несмышленышу, стремящемуся все попробовать на вкус, обмануться и отравиться, возможно, платя за любопытство самой жизнью", – он со злостью придавил растение ногой к земле, сбивая ягоды и втаптывая их в черную, жирную землю.

Он собрался вернуться, предупредить остальных об опасности, чтобы все были осторожны в лесу, но тут его внимание привлекло какое-то серебристое свечение.

Оно манило к себе, обещая раскрыть все тайны мироздания. И Евсей, хотя и понимал, что за внешним блеском может скрываться беда, сдавшись на милость победившему его чувству, не в силах более контролировать свои мысли и движения, пошел вперед.

Шаг, другой… Его губы зашептали молитву, надеясь, что ее слова вырвут дух из власти необъяснимого. Но звучавшая в заклятии глубокая, незыблемая вера лишь усилила свечение, сделала так, что оно замерцало, переливаясь различными цветами радуги, словно крошечная капелька росы на серебряной нити расстеленной между деревьями паутины.

В какой-то миг Евсею стало страшно. "Где же тот паук, что, расставив сети, ждет, когда в них попадет добыча?" – думал он, глядя вокруг в поисках своего убийцы.

Но вокруг не было ни души.

Еще один шаг… И деревья вдруг разошлись, открывая светлую полянку, в сердце которой словно магическое зеркало сверкало на солнце маленькое лесное озерце, полное тихой грусти одиночества и великой мудрости вечности.

Над водой вились огромные синекрылые стрекозы, разнося на своих прозрачных крыльях брызги солнечного света, внизу, в окружении больших зеленых листьев, плавали, вбирая в себя силы всех стихий, белоснежные кувшинки.

И тут… Ему показалось, что он слышит чистый женский голос, певшей протяжную песню на далеком незнакомом языке. Разум был не в силах понять смысла слов, душа, предавшись магии удивительно нежной и глубокой мелодии, не хотела искать ответов, которые могли бы только разрушить гармонию всего сущего, складывавшуюся из множества маленьких линий и каменьев, сердце же, забыв обо всем на свете, влеклось лишь туда, где, на большом камне-валуне у самой кромки воды сидела, распустив длинные песочного цвета волосы, прикрываясь ими, словно плащом, сказочная певунья.

Караванщик приблизился к ней, остановился в нескольких шагах и замер, не смея окликнуть, заговорить…

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем песня закончилась, незнакомка, наклонясь к воде, сорвала кувшинку, собираясь вплести ее себе в волосы и, вдруг, словно очнувшись ото сна и ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, оглянулась.

Ее юное лицо было так прекрасно, полные жизни и света золотые глаза столь завораживающе глубоки, что от одного взгляда захватывало дух, немели уста, сердце, сбиваясь с ритма, то застывало, то, внезапно срываясь с места, бешено стучалось, несясь неизвестно куда.

"Кто ты?" – алые, столь желанные и манящие уста не шевельнулись и слова, сложившись из дыхания тишины, родились в самом разуме, пронзая его тонкими острыми иглами, причиняющими не боль – блаженство.

– Караванщик, – губы отказывались слушать его и Евсею стоило немалого труда, чтобы заставить их подчиняться себе. – Прости меня, госпожа,-не на миг не сомневаясь, что перед ним одна из богинь, он опустился на колени, склонил голову, выказывая Ей свое почтение, – прости за то, что осмелился прервать Твое уединение.

"Подойди, – ее голос был столь мелодичен, словно она и не говорила вовсе, а пела.

– Не бойся меня, смертный, я не причиню тебя зла".

– Кто Ты, прекраснейшая из богинь? – делая шаг вперед, наконец, осмелился прошептать вмиг высохшими, побледневшими губами Евсей.

"Нанше," – ее глаза погрустнели, в голосе зазвучали нотки тревоги.

– Госпожа предсказаний…

"Да, смертный, и их тоже… Хотя, поверь мне, я была бы куда счастливее, оставаясь лишь хозяйкой подводных пределов. Может быть, тогда люди не сторонились бы меня, словно я дочь Нергала, а не мудрого Этли. Вот и в твоих глазах зажегся страх…" – она опустился голову на грудь. Волосы шевельнулись, открывая спускавшийся в воду покрытый серебристый чешуей рыбий хвост, заменявший подводной богине ноги.

– О прекраснейшая, люди помнят Тебя и почитают!

"Почему же я чувствую себя покинутой и забытой всеми, брошенная здесь совсем одна? Почему смертные перестали звать меня, прося истолковать сны, рассказать о дне грядущем?" -Мир изменился, госпожа. Озера и реки многие тысячи лет спят под толстым панцирем льда. Мы просто не можем Тебя позвать… – как жаль! Ему бы так хотелось постоянно видеть Ее, любоваться…

"Ах да, Шамаш… Я слышала об этой выходке Нергала", – глядясь в озерную гладь, богиня провела ладонью по волосам, поправляя кувшинку.

– Выходке? – караванщик почувствовал, как его душу пронзила огненной стрелой страшная боль. Очарование начало ослабевать. Как можно называть выходкой то ужасное злодеяние, что положило конец существованию целого мира, его мира?!

"Вряд ли дело зашло бы так далеко, – та слышала не только слова, но и мысли смертного, однако, голос продолжал звучать спокойно и ровно, когда ей было абсолютно безразлично, что думал ее собеседник. – Можешь успокоиться, смертный: боги не оставят вас. Скоро все измениться…" -Когда, моя госпожа? – ему так хотелось верить в это!

"Что значит век для бессмертного? Он лишь краткий миг на плаще вечности. Я ясно вижу грядущее. Перемены коснутся вашего рода во мгновение ока. Но сколько минует до той поры лет на земле, о том мог бы сказать лишь Шамаш, отмеряющий счет дней в вашем мире. Шамаш… – богиня на миг задумалась. В ее глазах разлилась печаль.

– Как мне жаль его! Это Айя, лишь она виновата во всех постигших его бедах! – в голосе зазвучали нотки злости. – К чему было, зная, что Нергал в нее тайно влюблен, выставлять всем на показ свое семейное счастье? Неужели она думала, что сможет безнаказанно мучить такого грозного и необузданного, как сама стихия, мужчину? И чего она добилась? – Нанше качнула головой. Ее волосы, словно превратившись в водопад, зашумели, заскользили золотыми потоками по точеным каменным плечам, укрытым тончайшими серебряными тканями. – Воистину, Айя достойна Нергала, а не своего мужа, – она взглянула на застывшего перед ней караванщика, в глазах которого читались удивление и ужас. Он не мог поверить…

Но ведь это были слова самой богини! Кому, как не ей знать, что происходит на небесах… – Если ты не веришь мне, спроси у моей подруги, Гештананны. Она знает все, будучи летописцем подземного царства. Но можешь не сомневаться: она тебе скажет то же самое. Ничего, Айя получит то, что заслужила. Как ты думаешь, почему она неотступно следует теперь за своим мужем? – богиня, став вдруг похожей на сплетничавшую рабыню, огляделась, будто проверяя, нет ли рядом кого-нибудь, кто мог бы подслушать ее слова. – Она знает, что Нергал добавил в яд, поразивший Шамаша, особое заклятие, которое сделает так, что бог Солнца всем сердцем полюбит ту, которую первой увидит, очнувшись от забытья. Только это все равно будет не Айя! Как бы та ни старалась! – тонкие губы богини растянулись в ехидной усмешке. – Ведь Нергал набросил ей на плечи свой плащ – невидимку! И он ждет, с удивительным для него терпением и нескрываемым злорадством, когда, отвергнутая любимым мужем, она придет к нему не как госпожа, а брошенная собака!" -Великие боги! – сорвалось с уст караванщика.

"Не жалей ее, смертный. Богиня снегов никогда не была милостива к вам… И не тревожься за Шамаша. Мне известно, как вы почитаете его, сколь много он для вас значит. Прежние силы вернутся, разум прояснится, сердце оживет. Он будет счастлив. И пусть свет солнца скрывает от меня образ той, которая будет идти с ним рядом, воистину, ею станет достойнейшая из богинь!" -Госпожа… – ему о многом еще было нужно спросить небожительницу, но тут, вдруг, Ее очертания стали тускнеть, образ подернулся дымкой, затрепетал, теряя очертания. Еще миг – и на камне осталась лишь белая кувшинка, в печали склонившая головку к покинутой ею воде.

Евсей хотел подойти, коснуться, надеясь, что хрупкий цветок сохранил в себе отблеск тепла прекрасной богини, но тут…

"Смертный!" – в его голове вновь зародился голос, на сей раз – задумчивый и тихий.

Обернувшись, караванщик увидел стоявшую на песчаном берегу сероволосую женщину с тонкими одухотворенными чертами лица.

– Кто Ты, госпожа? Могу ли я что-нибудь сделать для Тебя? – на сей раз Евсею было куда легче заговорить с гостьей, справившись со своими чувствами и мыслями.

"Ты уже делаешь, – ответила та, не двигаясь с места. Ее волосы, сливаясь с паутинками, из которых были сплетены ее одежды, трепетали на ветру, наполняя все вокруг тихой мелодией. – Я Гештинанна".

– Летописец подземного царства…

"Да. Ты хорошо знаешь легенды, – богиня приветливо улыбнулась. – Похвально.

Сейчас в подземный мир приходит все больше душ тех, кто, ограничиваясь именами пяти-шести старших богов, не утруждает себя памятью обо всех остальных… Однако я отвлеклась. Моя подруга Нанше говорила с тобой…" – она умолкла, внимательно глядя на смертного, словно ожидая, что тот ответит ей, хотя в Ее словах и не было вопроса.

– Это так, моя госпожа, – Евсей склонился в низком поклоне.

"Обычно она забирает у смертных память о встречах. Но не на сей раз. Не стану этого делать и я. Мне хочется, чтобы ты все хорошенько запомнил и, вернувшись назад, записал. Ваш мир входит в новый священный цикл. Ему нужны новые легенды".

– Конечно, моя госпожа… Госпожа, означает ли это, что Ты поддерживаешь мое стремление к символам?… – несмотря на всю благосклонность небожительницы, он не осмелился спросить ее напрямую.

"Смертный, я знаю, что другим богам нравится, когда с ними говорят загадками и иносказаниями, но я люблю открытую речь, четкую и ясную, как то, что записано в Книге судьбы… Впрочем, это ничего не меняет. Мой ответ будет таков: не отказывайся от этого, что бы тебе ни говорили другие. Но при этом не отдавай свой разум во власть эмоций. Составляя легенды, помни, что сам ты живешь в обычном мире и, каких бы удивительных событий ты ни становился свидетелем, знай: они – лишь искры от костра, света пламени которого твои глаза не в силах перенесть, а потому никогда не увидят. Прощай", – и она исчезла, словно тень в полуденный миг, не оставляя даже следов на песке.

Евсей вновь остался один. Он застыл на месте, не смея шевельнуться, терпеливо ожидая последнего гостя, зная, что, следуя законам мироздания, если произошли две чудесные встречи, то должна случиться и третья. Но разве мог он предположить…

"Ты не меня ждешь, смертный?" – заговорила с ним еще одна богиня. Голос этой гостьи был бесстрастен и тверд. Так говорят властители, уверенные в своей силе, ожидая не ответа, а внимания и подчинения.

Матовая кожа, белее мела, тонкие синеватые губы, длинные черные как смоль волосы, падавшие на укрытые сумраком подземных миров плечи, окруженные длинными бархатными ресницами чуть раскосые кошачьи глаза и призрачные трепетные крылья за спиной.

Евсею не нужно было спрашивать у богини имя. Он не мог не узнать Ее – великую госпожу подземного мира, царицу земель, населенных душами умерших, повелительницу призраков и теней, неприкаянных и заблудившихся духов, богиню Кигаль.

– Госпожа, – прошептал караванщик, падая ниц.

"Встань, смертный, – казалось, что с губ богини сорвался вздох. В Ее голосе звучали грусть и усталость. – Мне нужно поговорить с тобой".

Тот с трудом и сожалением оторвался от земли, которая казалась тем единственным, что было способно удержать душу от падения в бездну мрака. Застыв, коленопреклоненный, с прикованным к земле взглядом, он ждал, чего потребует от него богиня.

"Эта маленькая сплетница Нанше рассказала тебе много такого, что смертному знать не положено, – она говорила медленно, словно раздумывая, как ей поступить дальше.

– Однако, возможно, это и к лучшему… Мой муж, Нергал, решил поиграть судьбами богов так, словно мы – обычные смертные… – в ее голосе вспыхнула ненависть, в словах сквозил с трудом сдерживаемый гнев. – А самое обидное, – прозвучал болезненный, полный обиды смешок, – что сестрица Инанна, забыв о родственных чувствах, предав и меня, и нашего брата Шамаша, думая лишь о власти – великой и всеобъемлющей, стала на его сторону…" – качнув головой, она умолкла.

Евсей терялся в догадках. Он никак не мог понять, что происходит, почему грозная богиня откровенничает с ним, вместо того, чтобы безжалостно покарать за любопытство. Но разве смел он спросить Ее?

"Гештинанна права – кому-то нужно создать новые легенды, – богиня отвечала на мысленные вопросы, как на произнесенные слова… А, может, погруженная в свои мысли, она просто не обращала никакого внимания на смертного, стремясь… выговориться? Поделиться своей печалью и болью? Непонятно… – Ты должен знать все, чтобы легенды были такими…- едва заметная нерешительность, будто она не сразу смогла найти нужное слова, выдавала ее волнение, – такими, какие они должны быть".

– Но почему я? – он был так поражен всем происходившим, что разум уже начал отказываться верить в реальность окружавшего его мира.

"А почему нет? – что бы там ни было, богиня не собиралась открывать смертному все тайны. Нет, она была готова поделиться лишь тем, что считала нужным. – Того, что ты узнаешь, будет достаточно для твоей миссии, – нет, все же она, видимо, читала мысли смертного, снисходя до стремления понять его чувства. – Большее же знание может стать не только лишним, но и опасным – для тебя, ибо мой супруг слеп в своей ярости, и для моих планов, когда сейчас, в самом начале, они тонки как нити паутины. О нет, я хочу, чтобы все свершилось совсем не так, как задумал Нергал! Это он приползет ко мне, словно побитая собака, прося о прощении! Я услышу, как Инанна признает свое поражение и, наказанная богами, наденет ветхие одежды забвения и скорби – имея горячо любимого мужа, такого слабого и беззащитного, она ощутит всю силу моей мести! Но не это главное, – ярость угасла столь же быстро, как возникла. Ее голос вновь стал тих и печален. – Мне жаль брата. Я вовеки не прощу их за то, что они с ним сделали… Никогда не считала маленькую Айю лучшей партией, но это был его выбор. И лишь ему и никому другому решать, какой должна стать вторая половина вечности…" – она умолкла. И Евсей, боясь, что богиня исчезнет так же быстро, как и две первые, преодолевая страх, заговорил с ней:

– Великая госпожа, Ты рассказала мне очень много и, все же, слишком мало. Прости меня, но я всего лишь жалкий смертный, тень, лежащая в пыли у Твоих ног. Дабы я смог выполнить Твою волю, умоляю, ответь: что ждет нас впереди?

"Если я скажу, Нергал, узнав правду, получит оружие, способное нарушить ткань вечности и изменить грядущее. Нет, я не стану этого делать, ибо не хочу, чтобы нечто подобное свершилось. И ты не хочешь – тогда твои дети, вместо того, чтобы стать свидетелями весеннего воскрешения, уснут вечным сном в ладонях зимы, лишаясь прошлого и будущего… В людском мире и так достаточно бед, чтобы немилосердно умножать их число".

– Но как же мне быть? Как мне исполнить Твою волю, не зная главного?

"Спроси у человека одной с тобой крови, и ты узнаешь все, что тебе необходимо для начала. Будь старателен и полон вдохновения и, в конце пути, когда ты вновь придешь сюда, возможно, Гештиннна возьмет тебя в свои помощники, как это случилось с твоими предшественниками – составителями легенд прежних священных циклов", – сказав это, Эрешкигаль исчезла.

Евсей не сразу осмелился встать с колен. Сперва он прочел молитву, восхваляя мудрость богов, благодаря за то, что Они обратили на него Свой взор и, среди многих подобных, избрали для исполнения Своей воли. И лишь потом, немного успокоившись и приведя в порядок свои мысли и чувства, он поднялся, огляделся вокруг – никого. Вздохнул полной грудью…

Только теперь он ощутил едва заметный сладковатый запах, который словно туман заволок всю полянку. Караванщик не видел растения, которое его источало, хотя, воистину, оно должно было быть чем-то необыкновенным. Его аромат мутил рассудок, затуманивал глаза, стремился усыпить на года, на века. Еще немного и, не в силах сопротивляться ему, Евсей рухнул бы на землю, но тут рука вдруг наткнулась на что-то…

Мгновенно приходя в себя, караванщик отдернул обожженные холодом пальцы. В первый миг, не видя ничего перед собою, лишь немного сгустившийся, текучий, словно вода в реке, воздух, он решил, что коснулся самой бездны. Когда же, отбросив страхи, Евсей вновь поднес руку к этому нечто – невидимому, словно воздух, холодному, будто лед и прочному, как скала, он вдруг осознал…

"Нет, самому бы мне вовек не понять, – он был уверен. – Если бы на меня не снизошло озарение…" Это был полог. Тот самый шатер, что отделял караван от снежной пустыни, являя собой здесь и сейчас границу двух миров – магического и настоящего.

Караванщик с трудом подавил искушение попытаться приподнять полог, выглянуть наружу. Страх удержал его. Евсей всем сердцем, всей душой ощутил его, когда подумал: "А что случится, если, сделав это, я порву нити магии? Что станет со всеми? Мы замерзнем во хладе снегов или рухнем в бездну, не удержавшись на грани…" – и он отступил.

Его взгляд обратился к небесам. С удивлением он увидел, что солнце уже скатилось к горизонту, окрасив все вокруг – и небо, и землю, – алой, как сама кровь, зарею.

Караванщик прошел шершавой ладонью по лицу, протер глаза.

"Что же это было? – думал он. – Сон, навеянный дурманом? Мираж, возникший из игры теней или явь, самая удивительная и сказочная из возможных? – ему страстно хотелось верить, что случившееся с ним произошло на самом деле, что ему действительно выпала великая честь говорить с богинями, с величайшей среди них – госпожой Кигаль. И, все же, в его разум закрались сомнения, слишком уж невероятным все это казалось. – Невероятным и достойным легенд. Что бы там ни было, я выполню Вашу волю. Я составлю легендарный свод новой эры. Не судите меня строго, великие боги, я всего лишь недостойный смертный. Но я буду стараться изо всех сил сделать все так, чтобы вы не пожалели о своем откровении, не важно, пришло ли оно ко мне во сне или наяву".

И, на миг склонившись в поклоне перед сделавшимися невидимыми небожителями, он пошел назад, к повозкам каравана.

Глава 11

Когда Евсей вышел из леса, вечер уже передал бразды правления над миром тихой, задумчивой ночи. Она накинула на поле туманную дымку сумрака, вобравшую в себя все краски света, растворяя одну в другой, смешавши небо с землей, превратив повозки в призрачные очертания, ложившиеся тенями на бардово-алый бархат еще не успевшего остыть горизонта. На небе зажглись звезды – огромные и яркие, как никогда прежде, вернувшие себе все силы, растраченные на земле людей на борьбу с отблесками бесконечной снежной глади. И лишь луна, потускнев, словно с последней встречи с ней минули тысячи лет, смотрела вниз с задумчивой грустью.

На земле, стремясь повторить небесный мир, заполняя его образами просторы, с которых вечер стер очертания былого многоцветного величия, запылали высокие, полные сказочной силы костры, вокруг которых собрались караванщики…

– Где ты пропадал? – внезапно раздавшийся за спиной голос брата заставил Евсея вздрогнуть. – Я уже собрался посылать за тобой дозорных! Откуда это безрассудство? Грань времен уже близка, и…

– Но ведь ночь только началась… – он хотел сказать: "Ты не поверишь, что со мной произошло. Я встретил…" -но Атен не дал ему. Хозяин каравана продолжал сердито ворчать, не слыша… Вернее – не желая слушать никаких объяснений:

– Нет, я ожидал чего-то подобного от рабов. Они должны были попытаться, испытывая судьбу, каким-нибудь образом остаться здесь, надеясь на милость богов. И не удивился, когда они, пошушукавшись, потянулись под вечер куда-то в сторону леса.

Хорошо, что дозорные были начеку. Ничего, эти твари сами себя наказали – лишили вечера радости, променяв его на цепи и колодки закрытых повозок. Но ты-то, ты…!

– Здесь негде спрятаться, – Евсей перестал искать себе оправдание. С его губ сорвался смешок, который, прозвучав неожиданно, как гром среди ясного неба, привлек к себе внимание хозяина каравана, заставил его забыть о ворчании и обвинениях, чего не смогли бы сделать никакие рассуждения и убеждения.

– Вот как? – их глаза, мерцавшие отблесками костров, на миг встретились.

Выдержав пристальный, полный недоверчивого снисхождения взгляд Атена, Евсей продолжал:

– Я дошел до самой грани этого края, до полога шатра.

– Но это невозможно! Шатер не покрыл бы и сотой части окружающего нас мира…

– Вспомни легенды. На земле надежд, в мире, куда попадают благие души уснувших вечным сном, возможно все. И шаг равен веку, и миг – бесконечной дороге.

– Для богов нет невозможного, – пробормотал Атен, опустив голову на грудь. Его лицо, погруженное в полумрак, с плясавшими по нему отблесками костра, стало мрачным. Губы сжались. И, все же, сколь бы ни были далеки в этот миг его мысли, он заставил себя вернуться назад, к разговору с Евсеем,- Удивительный день. Нам будет что вспоминать долгими днями пути, о чем рассказывать всем встречным. Вот только тебе как летописцу прибавится работы.

– Да уж, – сам того не желая, караванщик вспомнил разговор с богинями. – Боюсь, на ближайшие несколько дней тебе придется освободить меня от обязанностей помощника.

– Ничего, мы справимся и вдвоем с Лисом.

– А если не вдвоем?

– О чем ты? – тот мгновенно собрался, глаза, сощурившись, настороженно глядели на брата, словно ожидая какого-нибудь подвоха.

– Ну, – Евсей не ожидал столь болезненной реакции на абсолютно невинные слова и немного растерялся. – Сейчас такое время… Каждый день происходит что-то особенное, неповторимое, достойное собственной легенды. Если так пойдет и дальше, у меня просто не останется времени ни на что другое. Нет, я вовсе не хочу устраниться от всех забот каравана, как летописцу, мне нужно будет быть в гуще событий. И, как только будет выпадать свободное время, я стану помогать тебе во всем…-он вздохнул, качнул головой, заставляя себя успокоиться и, оставив ненужные уже пояснения, перейти к главному. – Но ведь помощник должен быть постоянным, не временным… В общем, почему бы тебе не назначить кого-нибудь другого на мое место?

– Не говори ерунды! – Атен глянул на него с видом человека, который был не в силах воспринять собеседника всерьез. – Никто не заметит мне брата!

– Я останусь им. Но что до остального… Почему бы тебе не поговорить с Шамашем…

– Нет! – резко качнул головой хозяин каравана.

– Но почему?!

– Предел моих мечтаний – чтобы Он сделал меня Своим слугой и помощником! – его глаза вспыхнули. – Если мне удастся заслужить эту честь. Только так и никак иначе!

– Ты опять? – укоризненно поморщился Евсей.

– Да! А что? – хозяин каравана смотрел на брата с вызовом.

Евсей, который еще мгновение назад был готов поспорить с Атеном, стремясь разубедить в этой глупой вере, но, вспомнив произошедшее с ним самим, поджал губы и качнул головой, пробормотав лишь: – Да так, ничего…

"Кажется, я начинаю понимать, кого имела в виду госпожа… Может быть, Атен действительно прав, и… Нет! – летописец резко мотнул головой. – Я не могу!…

Мне нужно время… – он еще не был готов признать веру брата, но… Во всяком случае, он задумался, вместо того, чтобы сразу отбросить в сторону. – Сперва я должен разобраться с собственными мыслями и чувствами".

И Евсей заговорил совсем о другом:

– Костры, – он огляделся. – Зачем вы разожгли их, когда было бы достаточно факелов?

– Неужели, выходя из леса, ты не обратил внимания на то, что на землю спускается настоящая, осязаемая темнота, не похожая на серый полумрак снежной пустыни, наполненный отблесками луны, отражающимися в хладе земли? Это темнота… Она скорее сродни мраку пещер подземного мира, отведенных для грешников и преступников.

Сколь бы ни была она прекрасна там, в небе, среди кружев созвездий, на земле она пугает, вея самой смертью.

Евсей отвернулся от костров, замер на миг, вглядываясь в черную непроглядную пелену, покрывшую поле и лес, которую были не в силах разрушить слабые лучи луны.

Он прислушался к своему сердцу… Нет, в нем не было места страху.

"Это потому, что ты только что встречался с госпожой подземного мира", – холодно напомнил ему разум. Караванщик вновь повернулся к собравшимся у костров. Только теперь он обратил внимание на то, что люди не просто прятались у огня от мрака, нет, они, словно в каком-то причудливом танце или давно забытом обряде, взявшись за руки, медленно ходили вокруг пламени, разбавляя воздух, исполненный треском сучьев и запахом дыма, печальной мелодией песни.

– Что они делают? – спросил он. – Это так похоже на…

– Обряд круга, – спокойно подтвердил его подозрения Атен.

– Обряд, который мы нашли в старинных рукописях еще в Эшгаре и совершили лишь раз – в ночь после изгнания? – глаза Евсея подозрительно сощурились. Он вспомнил – и то, что происходило тогда, много лет назад, и то, что означал древний обряд.

В легендах говорилось, что давно, когда в путешествия отправлялись не только караванщики, не знавшие конца пути, но и горожане, помнившие, что они оставляют позади себя и мечтавшие однажды вернуться, странники, покидая отчий дом, в первую ночь дороги разжигали костры, надеясь, что даже много дней спустя, когда их огонь уснет, свет негасимый, озаренный молитвой и заклятый священным словом, мерцая звездой в небесах, будет напоминать, утешать, указывать путь назад. И все, начатое с круга, однажды вернется на круги свои…

– Зачем ты разрешил? – Евсей ощутил грусть. – Ведь эта земля… – он огляделся, словно надеясь прочесть знак названия на покровах тьмы.

– Мир благих душ. Вряд ли найдется кто-то, не мечтающий попасть сюда после смерти…

А побывав наяву, увидев все собственными глазами, убедившись в правдивости самых невероятных сказок… Неужели ты думаешь, что, запрети я им, они бы меня послушали? – грустная улыбка тронула его губы, в голосе зазвучала печаль.

– Но… Ты говорил, что Шамаш воссоздал мир для Мати. Значит, это – только мираж, сон, не более того!

– Подземный край, земля, куда попадают души уснувших навек, и есть сон.

– Ладно, – вздохнул Евсей. У него было нечем возразить. Тем более, после того, как он сам только что встретил именно тех богинь, которые жили в подземных землях… Он провел ладонью по лицу, прося богов: "Если это все лишь наваждение, пусть оно исчезнет сейчас, пока душа не уверовала в реальность происходящего, пока живы сомнения и ожидание разочарования…" – А почему ты сам стоишь в стороне? – спустя какое-то время, видя, что окружающий мир остается неизменен, спросил он.

– Не знаю, – караванщик качнул головой. – Я не чувствую себя в этой земле дома. А ведь должен бы – душа проводит лишь полсотни лет на земле людей и бесконечность – здесь… Может быть, мне предстоит совершить преступление, за которое боги осудят меня на вечные муки в черной пещерах в холодных глубинах владений Госпожи Кигаль, в оковах стихий… – он вновь качнул головой. – Не знаю…

– Ты выглядишь таким потерянным, словно боги уже осудили тебя. Перестань. Что же до этого мира… Уж настолько я фантазер, готовый поверить во все самое невероятное… Но я помню: это всего лишь мираж, созданный Шамашем, чтобы порадовать Мати… Хотя, должен признаться, мне тоже здесь не по себе. Слишком уж все реально… – он до сих пор ощущал на своей спине холодный, мертвящий взгляд госпожи Кигаль, следящей за каждым его шагом.

Караванщик поежился – вот уж действительно, трудное положение. С одной стороны, получить несомненное подтверждение, что вера – нечто большее, чем свод легенд.

Но с другой – обречь себя на необходимость отмерять каждый шаг, каждое слово, боясь прогневать богов и лишиться их милости… – Лучше скажи, как там Мати?

– Уснула прямо за праздничным столом, не доев свой кусок пирога, – улыбнулся Атен.

Мысли о дочери возвращали спокойствие в его душу – не важно, что будет ждать его самого, он готов жить ради будущего своей малышки. – Устала. И не мудрено – за день столько всего случилось!

– Я видел на реке лебедей.

– Да, белого и черного. Детишки рассказывали о них взахлеб. А еще о добрых духах земли и воды, воздуха и огня. Кажется, они повстречались сегодня со всеми сказочными созданиями… За исключением разве что дракона.

Евсей думал, что Атен, едва услышав о белом лебеде, вновь начнет убеждать брата в том, что с ними в караване идет не человек, даже не маг – бог, сам повелитель небес, однако хозяин каравана почему-то промолчал.

"Он хочет, чтобы я решил сам, верить мне или нет, – вдруг понял помощник. – И он прав – лишь вера, рожденная в собственной душе, по-настоящему ярка и крепка. И…" Он не успел закончить свою мысль. К ним подошел один из дозорных. На его лице было написано явное недовольство тем, что нашлось нечто, вынудившее его прервать обряд.

– Что-нибудь случилось? – Атен зевнул. Он был готов поверить во что угодно, но только не в то, что сейчас каравану угрожает какая-то опасность – Шамаш бы не допустил этого.

– Рабыни шумят, – дозорный недовольно поморщился. – Говорят, одну из них в лесу ужалила какая-то тварь – толи змея, толи паук и сейчас ей стало плохо, – он замер, ожидая распоряжений хозяина каравана. Хотя, по его виду, можно было бы сказать, что он предпочел бы не предпринимать совсем ничего – речь ведь шла не о караванщице. К тому же – здесь, в этой земле… Кто знает, может, такова воля богов…

– Я видел в лесу бузину, – Евсей лишь теперь вспомнил о своих прежних опасениях.

– Атен, ты уверен, что со всеми остальными все в порядке? Лес действительно может быть опасным. Змеи… В подземных землях их так много. И эти ягоды…

Конечно, душам они не опасны, но мы ведь пока еще живы… Не все знают легенды настолько хорошо, чтобы отличать съедобные плоды от ядовитых…

– Перестань! – казалось, того забавляло беспокойство брата. – Наши люди недоверчивы даже в мире чуда. Знаешь, что они сделали, прежде чем пойти в лес по грибы и ягоды? Отыскали нужную рукопись с описанием всех лесных растений. К тому же, я сам заглядывал под свод деревьев и не думаю, чтобы кто-то стал собирать нечто незнакомое, когда вокруг столько малины и ежевики, а их ведь не спутаешь ни с чем… Тем более, если ты этого не знаешь, бузина не ядовита. Просто не нужно увлекаться. А так – поболит вечерок живот, побегаешь почаще за бархан – только и всего. Что же до змеи – вряд ли люди, встретив ее, не обратили бы на это никакого внимания и не бросились выяснять, что да как. Я же до сих пор не слышал ни о чем подобным.

– И, все же, поговори с женщинами, мало ли что… И дети…

– Вот за них можешь вообще не беспокоиться. Ребятишки не отходили ни на шаг от Шамаша, который внимательно следил за тем, что они тащили в рот. И уж, разумеется, Он не позволил бы никакому, реальному или легендарному, ужалить малышей.

Донесшиеся из повозки рабынь крики заставили обернуться не только хозяина каравана и его помощника, но и нескольких караванщиков из тех, кто был возле ближайшего к ней костра.

– Эти неблагодарные твари испортят нам вечер, – процедил сквозь зубы Атен. Он взглянул на дозорного. – Ладно, пошли к ним лекаря. Пусть посмотрит, что к чему.

– Я уже сделал это, – ну конечно, ведь это был не бессловесный раб, а настоящий караванщик, который сперва пробовал решить проблему собственными силами, и лишь обнаружив, что его возможностей было недостаточно, обращался к хозяину каравана.

– И…?

– Рабыне стало только хуже.

– Странно, – Атен нахмурился. Ему как никому другому было известно, насколько искусен взятый ими в умиравшем городе врачеватель. Он вылечивал даже тех, кого другие люди его ремесла признали бы безнадежными.

Следивший за их разговором Евсей насторожился, заметив, как сошлись брови на переносице Атена, похолодел взгляд, помрачнело лицо. Он уже начал думать, что караванщик почувствовал опасность, но тут заметил, каким гневом и злостью сверкнули глаза брата.

– Ты думаешь, все это лишь уловка? – спросил он тогда.

– Возможно, – глядя себе под ноги, хмуро бросил тот. – Еще одна попытка остаться.

Во всяком случае, она более изобретательна, чем прежняя.

– Атен, может быть, ты думаешь о них хуже, чем они есть на самом деле? – Евсей не мог поверить, что услышанный им полный боли и мольбы о помощи крик был всего лишь обманом.

– Не знаю, – караванщик наклонил голову. – Но мне легче так думать о рабах, чем предполагать, что здесь есть что-то несущее нам смертельную опасность, – он бросил на брата взгляд, словно пытаясь высказать с его помощью то, чего не мог передать словами.

"Мы не пришли в этот мир, – Евсею показалось, что он прочел мысли Атена, настолько они были отчетливы и ясны. – Нас привел Шамаш. Сказка это, мираж, или действительно страна благих душ во владениях госпожи подземного мира – не важно.

Все что угодно, но только не земля беды. Шамаш всегда заботился о нас, и не стал бы подвергать наши жизни опасности…" -Что случилось? – они резко обернулись, услышав голос мага. Тот, укрывшись черным плащом, словно отрезом темноты, сливался с мраком ночи, казался тенью небес, ложившейся на землю во свете костров.

– Дозорный сообщил нам, с одной из рабынь что-то не так, – ответил Атен. – Кажется, ее ужалила змея…

– Здесь? – его брови удивленно взметнулись.

– Рабы уже раз пытались укрыться в лесу, надеясь остаться в этих землях. Возможно, сейчас, ради достижения той же цели, они прибегли к обману.

– И, все же, я хотел бы взглянуть на больную.

– Пойдем, – хозяин каравана и не думал о том, чтобы спорить с Ним. Поскорее исполнить волю повелителя небес – вот все, чего он хотел.

В отличие от брата, Евсей покуда еще не ослеп в пламени веры, хотя ее огонь уже и наполнил душу теплом: – Шамаш, это всего лишь рабыня… – начал он, но умолк, встретившись с твердым взглядом немигавших черных глаз.

"Нет ничего удивительного в том, что тот, кто спасает жаждущего твоей смерти врага только потому, что когда-то уже сохранил ему жизнь, собирается помочь рабам!" – подумал он и двинулся вслед за Атеном и Шамашем к повозке рабынь.

Увидев мага, рабыни, мгновенно притихнув, подались назад, не смея поднять глаза.

Они, расстроенные неудачей своей безумной попытки остаться в землях мечты, измученные теснотой маленькой повозки, тяжелыми холодными цепями, сковывавшими их ноги и непрекращавшимися стонами и криками больной подруги, были не в силах хотя бы взглядом показать свою благодарность тому, чьего прихода они так ждали и, все же, не верили, что это произойдет.

– Почему они в оковах? – в глазах колдуна плавилась тоска и боль – он слишком привык к тому, что подобным образом обращались лишь с наделенными даром и теми, кто им помогал. Голос шуршал, как ветер, сдерживавший бурю – несмотря ни на что, Шамаш не хотел, чтобы из-за него караванщики меняли свои законы даже в этом.

– Они пытались убежать… – проговорил хозяин каравана, весь вид которого говорил: если уж гнев бога солнца и должен на кого-то выплеснуться, пусть падет на него одного.

Однако Шамаш и не думал сердиться. Он принимал все таким, каким это было, не ища виноватых.

– Здесь некуда бежать, – качнув головой, негромко проговорил он. – Этот мир ограничен пологом шатра, – он подтверждал то, до чего собственным опытом уже дошел Евсей. – И негде пытаться остаться – лишь придет полночь, все исчезнет, словно сон.

– Я думал, так будет лучше, – промолвил Атен, чувствуя свою вину уже в том, что ему не удалось угодить богу.

Что же до Шамаша, то он лишь пожал плечами: – Это твой караван, – колдун не видел причин для спора. – Однако, – продолжал он, – мне кажется, ничего не случится, если с этих людей снимут цепи и позволят выйти из повозки, в которой им предстоит провести жизнь, – это не был ни приказ, ни просьба – брошенная фраза, которую тот, кому она была адресована, должен был понять так, как сам считал нужным.

Атен сделал знак дозорному, который быстро открыл кольцо, вбитое в дно повозки.

Цепи со звоном спали. Женщины, втянув головы в плечи, словно ожидая удара плетей или стыдясь чего-то, двинулись к пологу, чтобы, выбравшись наружу, остановиться рядом с повозкой, не смея сделать и шага, когда это место, еще минуту назад казавшееся страшной темницей, теперь стало единственным прочным элементом в текучем мире стихий.

– Хозяин, – одна из рабынь, со страхом поглядывая на свою больную подругу, единственную оставшуюся в повозке и лежавшую теперь, постанывая, замешкалась возле полога. – Рамир не обманывает! Ей действительно очень плохо! – в глазах уже немолодой женщины плавились горькие капли слез.

Сказав это, она, искоса глянула на хозяина каравана, боясь, что тот рассердится за столь невиданную вольность – заговорить первой, да еще с Шамашем – и строго накажет ее, чтобы другим было неповадно.

Но Атен молчал. Как и его помощник. Внимание обоих было привлечено к больной рабыне.

На ее лицо упал отблеск факела, который, освещая мрачное чрево повозки, держал в своей руке дозорный. Бледность кожных покровов переходила в болезненную синеву, губы распухли, покрылись сухими трещинами, ранками и капельками застывшей темно-бардовой крови, глаза воспалено мерцали, дыхание, резкое и порывистое, прерывалось тяжелым, надрывным стоном.

В повозке витал сладковатый пугающий запах смерти.

"Она на самом деле умирает, – мелькнуло в голове Евсея. – Никто бы не смог так притворяться…" С ней рядом сидел лекарь-раб, пытавшийся, раз уж был не в силах спасти, хотя бы облегчить страдания несчастный.

На миг глаза мага и врачевателя встретились. Затем последний проговорил:

– Это страшный яд, действующий медленно, но верно. Господин, ты знаешь сей мир.

Что это могла быть за тварь?

Шамаш молчал. Несколько мгновений он пристально смотрел на больную, затем, забравшись в повозку, опустился с ней рядом, окликнул:

– Послушай меня, девочка, – его голос был тих и, в то же время, так пронзителен, что, казалось, мог докричаться даже до мертвого. Рабыня подняла на него взгляд измученных глаз, с трудом заставляя себя что-то видеть и слышать, не скатываться вновь и вновь в холодную пронзительную бездну боли и страха, – ты здорова, – он не обращал внимания ни на караванщиков, замерших, боясь шевельнуться и разрушить невидимое ими, но, несомненно, существующее, заклинание, ни на встрепенувшегося, услышав последние слова Шамаша, ни на лекаря уверенного в своем диагнозе, видя все симптомы… – яд, убивающий твой организм, исходит от мыслей, а не от чего-то другого.

Рабыня испуганно глядела на него, забыв от боли. Она не могла поверить… Но ведь эти слова были произнесены Шамашем, а Рамир сама слышала, как маленькая хозяйка говорила, будто колдун никогда не лжет. Но как это могло быть правдой?

Маг же продолжал:

– Ты не боишься смерти, возможно, даже зовешь ее. Этот мир, подобный сну, представляется твоей душе настолько прекрасным, что она не хочет его покидать, – голос Шамаша стал более твердым и резким. Теперь он не звал, не влек к себе, а, подчинив, приказывал. – Ты не можешь так умереть. Ты не просто призываешь смерть, а убиваешь себя, возможно, не столь осмысленно, как вскрывая ножом вены или набрасывая на шею петлю, но так же верно. Эрешкигаль, – к удивлению всех и, в первую очередь той, к кому обращались эти слова, он назвал богиню подземного мира ее полным, заклятым именем, как равную, а не госпожу и повелительницу души, – наказывает самоубийц не менее строго, чем тех, кто посягает на жизни других.

Ты ведь не хочешь, чтобы твою душу ждали вечные муки? – и Евсей, и Атен знали, что Шамаш, хоть он и прочел все легенды, не принял веры этого мира, оставшись приверженцем своих неведомых богов. Но в этот миг его слова были полны неведомой простым смертным убежденности, что была способна укрепить в вере кого угодно, даже самого закостеневшего скептика.

– Да… – Рамир была не в силах отвести взгляда, не смела моргнуть. Из ее глаз потекли слезы, но, о чудо, они принесли душе и телу такое облегчение, словно с ними тело покидал яд, уходила мучительная боль.

"Да, – рабыне ничего не оставалось, как признаться себе в этом. – Все – правда".

Она действительно призывала смерть – уже давно, с тех самых пор, как ее – совсем юную – купили на невольничьем рынке в одном из городов… как она надеялась – для того, чтобы продать в другом, более сильном и богатом городе. Но время шло.

Караван брел все дальше и дальше в неизвестность снежной пустыни, по тропе холода и страха. И ничего не говорило о том, что когда-нибудь ее мечты исполнятся.

Все это время она жила, потому что боялась умереть, не зная, будет ли на том свете лучше, ведь когда явь столь мрачна, а ночи наполнены кошмарами, вряд ли стоит надеяться на светлые беззаботные сны в вечности. Но когда утром она очнулась в этой стране… Ее уши слышали разговоры караванщиков, и сердце не сомневалось – да, это тот самый край, уготованный благим душам, куда приводит их госпожа Кигаль в миг, когда холод смерти навек заморозит тела.

Эта вера подстегнула в ней желание умереть – прямо здесь, сейчас, не мучаясь более в мире людей, оставив позади страдания и сомнения. Потом мысли ушли, поблекли в солнечной яви. В этот миг она видела, чувствовала, как кто-то стирает их, словно влажной тряпицей грязь с лица и рук.

Наконец, она смогла облегченно вздохнуть. Боль ушла, оставляя лишь слабость и усталость.

– Молодец, – проговорил Шамаш. На его губы легла улыбка. – Теперь все будет хорошо. И всегда помни – какой бы ни была жизнь – это все, что у тебя сейчас есть. Жизнь дают боги. Они же, в свой день и час, посылают смерть – начало чего-то нового. Если ты поспешишь умереть, то этим не только нарушишь волю богов, навлекая себе на голову их гнев, но и лишишь себя будущего, каким бы оно ни было…

А теперь спи, – он коснулся лба рабыни холодной как лед и, в то же время, горячей, словно огонь, ладонью, возвращая в душу умиротворение и покой. И та, подчиняясь, мгновенно провалилась в легкое, как перистые облака над городом, забытье, чтобы увидеть во сне детство, заботливые, постоянно пахнувшие хлебом руки матери-стряпухи, тепло и свет домашнего очага…

Лекарь на миг склонился над ней, проверяя биение сердца и ровность дыхания.

Когда он поднялся, на его лице, повернувшемся к колдуну, горело нескрываемое удивление. "Как это возможно?! – кричали его глаза. – Она кажется совсем здоровой, хотя еще мгновенье назад была безнадежно больна! И что ее вылечило?

Одно лишь слово?" -Хозяин, она будет жить? – стоило Шамашу выбраться из повозки, к нему подошла все та же рабыня, которая однажды уже осмелилась заговорить с ним. Остальные продолжали стоять чуть в стороне, не спуская с Шамаша настороженных взглядов горевших благоговейным трепетом глаз.

– Да, – кивнул колдун. Затем, бросив на женщину быстрый взгляд – словно скользнув порывом ветра по тонкой кромке леденистого снега, он спросил: – Тебя беспокоит ее судьба так, словно она – родной для тебя человек. Ты давно ее знаешь?

– Нас свел караван, объединило то, что хозяин купил в один день. Рамир была так мала… А меня разлучили с дочерью, – с ее губ сорвался горький вздох, глаза затуманились. Ее душа тянулась к Шамашу, чувствуя, что с ним она может быть по-настоящему откровенной, надеясь на понимание.

Он всегда был добр к людям, не различая свободных и рабов. Увы, последние не смели заговорить с ним первыми и всегда проходили мимо молчаливой тенью. Сейчас же, казалось, сами боги были готовы дать возможность одной из самых несчастных созданий, лишенных даже собственной судьбы, излить душу…

Но тут взгляд женщины упал на стоявших рядом мужчин, на сумрачное лицо хозяина каравана. И в тот же миг, вспомнив, кто она и как должна говорить со свободным человеком, тем более, магом, она, ссутулившись, опустив голову на грудь и припав взглядом к земле, прошептала: – Прости меня, хозяин, я не должна была отвлекать тебя своими воспоминаниями.

– Ничего, – прозвучал в ответ ровный успокаивавший голос. – Я лишь хотел спросить: ты не знаешь, ее никогда прежде не жалили змеи или ядовитые жуки? Воспоминания о подобном не стираются. Возможно, она рассказывала…

– Нет, – рабыня растеряно развела руками. Она не понимала, почему Хранитель спрашивает ее об этом, и вообще почему спрашивает, когда ему было достаточно просто заглянуть в ее память или память Рамир. И, в то же время, она чувствовала себя неуютно от того, что не смогла помочь Шамашу, когда он просил о такой малости – ответить на вопрос. Она мучительно искала… И, вдруг, вспомнила: – Постой, хозяин! Рамир рассказывала, – ее глаза засверкали; волнуясь, говорила сбивчиво, быстро, словно опасаясь, что, остановившись, она потеряет мысль, забудет с таким трудом найденное в недрах памяти, – ее мать умерла оттого, что ее ужалила змея. Она так переживала… Но как это связано… – нет, несмотря ни на что, она не решилась спросить, остановившись на половине фразы.

Колдун обернулся к успевшему выбраться из повозки и, стоя рядом, внимательно следившему за разговором, лекарю. Тот сразу понял, к чему вел наделенный даром, как и то, что теперь Шамаш хочет, чтобы все собравшиеся услышали разъяснения из уст врачевателя, а не Хранителя.

– Это вполне вероятно, – чуть наклонив голову, проговорил он. – Ее разум нес воспоминания о том, как все происходило с матерью, и в миг на грани яви и бреда выплеснул их наружу, перенося чужое прошлое на свое настоящее, – возможно, это было слишком сложным объяснением, но для живших днем чудес людей было возможно во что угодно.

Какое-то время все молчали.

– Ладно, – наконец, нарушил тишину голос хозяина каравана. – Нечего здесь стоять, тратя драгоценное время. Скоро полночь.

Склонив перед ним головы, рабыни двинулись к повозке, но Атен остановил их.

Поморщившись, он устало бросил:

– Вот что, если хотите, можете постоять снаружи… Только не подходите к кострам! – его глаза сверкнули угрозой. Меньше всего ему хотелось, чтобы рабы участвовали в обряде свободных.

– Спасибо, хозяин! – его благодарили с неподдельной искренностью. Еще несколько минут в этом замечательном мире, под бескрайним, полным ярких сверкающих звезд, небом, вдыхая дух древесных костров, травы, листвы – всего того, что прочно связалось в разуме, душе с образом родного города.

Атен, не слушая их, повернулся, зашагал в сумрак ночи, бросив на ходу:

– Проверю, все ли в порядке.

Следом поспешил дозорный.

Евсей рванулся за ними, но, оглянувшись на побредшего к своей повозке Хранителя, передумал.

– Подожди, Шамаш! – окликнул он наделенного даром. Тот остановился, дождался, пока караванщик догонит его.

– Я хотел поговорить с тобой…- караванщик умолк, не зная, с чего начать. – Неужели действительно можно внушить себе, что тебя укусила змея и умереть от яда? – когда молчание стало в тягость, Евсей схватился за первый попавшийся вопрос, словно пытаясь выиграть немного времени для размышлений.

– Можно подумать: "я мертв" – и умереть. Все дело в силе самовнушения. И желании, – тем временем они подошли к повозке Шамаша, остановились. – А здесь, – продолжал колдун, бросив взгляд вокруг, – возможно даже большее. Собственно, это своего рода место исполнения надежд. Тут все видят то, что хотят увидеть, слышат те слова, которые страстно желали услышать в обычной жизни.

Евсей не смог сдержать горькую усмешку:

– Вот и я… встретил богинь, – проговорил он. Его сердце пронзила боль, на миг замутнившая разум – как же сильно, несмотря на все сомнения, которые и раньше вились в его голове, не хотелось верить в то, что правда столь… безжалостна! "Но нет, нет, – теперь он был готов цепляться за край трещины, убеждать себя: – Да, я мечтал об этом столько лет! И сбылось нечто казавшееся совершенно невероятным, но ведь это… Ведь Шамаш не сказал, что все это – лишь мираж, обман! Рабыня…

Она действительно выглядела так, словно ее ужалила какая-то ядовитая тварь.

Пусть все случилось лишь в ее разуме, а не наяву, но ведь это произошло, не так ли?" Чуть наклонив голову, колдун молча наблюдал за караванщиком, понимая, что тот должен сейчас чувствовать: исполнение мечты – это прекрасно, но когда узнаешь, что все произошедшее – лишь плод воображения, когда вера начинает казаться обманом – хочется умереть, потому что больше нет смысла жить.

– Разум человека – сложная штука, – спустя какое-то время, проговорил он. – Во сне он может быть уверен, что все происходит с ним наяву, в реальной же жизни – полагать, что это – лишь сон.

– Но что же… Что я видел? Или кого? – сердце то замирало в груди, то бешено стучалось, вырываясь наружу, мысли упрямо возвращались к одному, казавшемуся наиболее вероятным – "Шамаш щадит меня, хочет сохранить надежду ".

– Я не знаю, – колдун качнул головой. Он не чурался этих простых слов, в отличие от большинства людей, боявшихся выказать свою слабость. Но в его устах они звучали как нечто настолько чужеродное, словно цветок посреди снегов пустыни, что в их справедливость было трудно поверить. И, все же, они были единственно возможной правдой (хотя, может быть, не истиной). – Проще всего сказать: забудь о сне, ибо он – всего лишь сон. Но порой и в грезах есть доля истины.

– Богини хотели, чтобы я вел летопись…

– Это ведь совпадает с твоим желанием.

– Я должен быть уверен, что не ошибаюсь, что это – тот единственный, что для меня выбрали небожители.

– Ты сказал, что встретился с ними. Это значит, что они согласны с тобой. Что же тебя беспокоит?

– Если это был только сон…

– Боги редко говорят с людьми наяву.

– У тебя все так просто!

– К чему усложнять то, что и так слишком сложно?

– Рабыне ты велел отказаться от яда мысли, говоря, что лишь так она исцелиться.

Почему же мне советуешь сделать наоборот?

– Не все мысли яд. Одни убивают, другие дают силы жить.

– Значит, ты считаешь, я должен верить в то, что… что произошло со мной там, в лесу?

– "Верить" – не то слово… Я бы сказал – помнить, ждать, когда придет время и станет ясно, что правда, а что – нет.

– Но на это ожидание можно потратить всю жизнь!

– Решать тебе, – колдун приподнял полог повозки. В его голосе зазвучала усталость.

– До полуночи осталось не так уж много. Последние мгновения на грани миров – время великих откровений. Проведи их наедине с верой своей души. И может быть она даст тебе ответы на все вопросы.

– Шамаш, подожди, – караванщик схватил его за рукав, удерживая, – лишь один вопрос, прошу, для меня это очень важно!

– Спрашивай, – он остановился, повернулся к Евсею, с интересом рассматривая одного из двух братьев, настойчивость которых не переставала удивлять его.

– Этот мир – то, что хотел увидеть ты? – "Мати считает его пришельцем из сказок, Атен – великим небесным божеством, я… я не знаю, что и думать. Может быть, ответ поможет мне, когда…" -Нет, – с сожалением проговорил колдун. – Это земля, о которой мечтала малышка.

– А Мати… Она наделена силой, силой, которую, сама того не подозревая, пробудила в себе сегодня? Или и эта способность была лишь порождением фантазии и завтра она уже лишится ее…?

– Это зависит от девочка.

– Но… все, что происходит здесь… Это ведь на самом деле?

– Мне трудно ответить на твой вопрос, караванщик, хотя бы потому, что я не привык задумываться над тем, что такое настоящая реальность, а что – нет. Тебе придется решать это самому.

– Шамаш…- ему вдруг стало любопытно. – А что хотел бы увидеть ты?

– Тебя интересует, по чему более всего тоскует мое сердце? – в глазах колдуна угасавшей лампой загорелась боль. – Но зачем? – казалось, он спрашивал: "Неужели ты, кого я считал своим другом, хочешь ранить меня в самую душу?" – Что ж, – он отвел взгляд, – я хотел увидеть дракона.

– Того, кто принес тебя сюда?

– Откуда ты знаешь? – колдун был удивлен, но не испуган, полагая, что уже нет той причины, по которой следовало бы скрывать правду.

– Все получилось случайно, – караванщик оправдывался, чувствуя себя виноватым. – Не сердись на Мати, она не виновата… Девчушка так долго хранила тайну. И ни о чем не проговорилась бы, если бы… Дело в том, что я придумал для нее сказку, свою первую сказку… И в ней тебя принес дракон… Ну, тебя ведь назвали именем солнечного бога…

– И некоторые даже стали отождествлять меня с ним, – горькая усмешка сорвалась с губ колдуна. – Прости, что перебил тебя, продолжай, пожалуйста, – поспешно проговорил он.

– В общем, – караванщик бросил на собеседника пристальный взгляд. Он поймал себя на том, что ищет в его облике черты, столь знакомые по легендам, – когда я рассказал сказку до конца, Мати спросила меня, откуда я знаю про дракона. Она думала, что ты рассказал мне о нем… Я сам удивился, как могла выдумка совпасть с реальностью… – он умолк, не сводя с Шамаша взгляд: "А может Атен и прав, – мелькнуло в его голове, – великие боги, но если так…" – Скажи, – он с трудом заставил свой голос звучать ровно, – а дракон… Он прилетал сюда? – ему стало даже обидно, что он пропустил столь захватывающее зрелище.

– Нет, – глаза колдуна захлестнула волна грусти. – Знаешь, – караванщик весь ушел во внимание. Шамаш так редко говорил о себе, что для окружавших его людей, пытавшихся понять, с кем же на самом деле свела их дорога, каждое слово было бесценным. – Это удивительно… Я думал, что более всего на свете хочу вернуться в древний замок, встретить людей, живущих под его тенью… – умолкнув на миг, он прикусил губу, качнул головой. – Но оказалось, что куда сильней я тоскую по вечным странникам-драконам. Словно ближе них у меня не было никого… Я повел одного из них на верную смерть, потому что так было нужно для спасения… не его рода, нет – моего… Он выжил в бою… Останься он в том мире – и его жизни ничего бы не угрожало… А он умер, спасая меня… – он замолчал.

Молчал и караванщик, не зная, что сказать. Его рука поднялась… Евсей хотел коснуться плеча Шамаша, успокоить… Но лишь вздохнул. Нет, он не смел. Ему все явственнее и явственнее казалось, что, пусть тот стоял рядом с ним, лишь в шаге, между ними лежала бездна, которую невозможно ни преодолеть, ни дотянуться рукой, ни докричаться… никогда…

– Я пойду, – наконец, хрипло прошептал он. – Прости, если мои вопросы причинили тебе боль. Поверь, я совсем не хотел этого, – и он быстро зашагал прочь, не оглядываясь, словно боясь того, что мог увидеть за спиной.

Он был еще не готов поверить…

Евсей шел мимо повозок, погруженных в полумрак, в котором носились длинные серые тени, блистали, превращая окружающий мир в нечто еще более нереальное, отблески огня и кружили толи светлячки, толи искры костров, толи спустившиеся к самой земле звезды.

Только теперь Евсей по настоящему ощутил темноту, слепившую глаза, вонзавшую в душу острые когти страха, заставлявшую разум танцевать на грани безумия.

Все повозки виделись одинаковыми, похожими друг на друга как тени. Приходилось продвигаться на ощупь.

Уже спустя несколько шагов караванщику стало казаться, что он кружит на месте, словно посаженный на цепь пес у вбитого в землю столба. От этого сравнения ему стало еще хуже, сердце задрожало, нервы зазвенели натянутой струной.

Он ускорил шаг, зашептал себе под нос слова заклинания-оберега от вырвавшихся из бездн духов, и, наконец, в отсвете факела, возле одной из повозок, увидел силуэт человека.

– Атен! – узнав брата, Евсей бросился к нему.

– Чего тебе? – хмуро глянув на него, бросил хозяин каравана.

На миг их глаза встретились, и, словно пойманные в ловушку, застыли.

Евсею показалось, что он заглянул в душу Атена, одновременно нараспашку открыв собственное сердце. Это было странное состояние – забытья? прозрения? Чего-то на грани, как все в этом краю? Никто бы из них не смог сказать, сколько прошло времени – миг или век – прежде чем, вдруг осознав, что не дышит, хозяин каравана со свистом втянул в себя воздух. И тонкие нити забытья распались. Он отвел взгляд.

– Госпожа Айя хочет, чтобы Он сам все осознал, – тихо проговорил хозяин каравана, уверенный, что теперь брат способен его понять. – Она боится, что настойчивость, чрезмерная спешка вновь отбросят Его разум за грань безумия.

– Он считает тот мир явью… – Евсей больше не возражал. В его душе не осталось места для сомнений.

– А что бы думал ты, проплутав тысячелетия в мире грез и еще не до конца очнувшись ото сна, не помня ничего, что было прежде, не видя ничего знакомого, что могло бы воскресить прошлое?

– Не знаю. Черта между явью и сном так тонка… Не знаю, – повторил он, прежде чем продолжать: – Я говорил с госпожой Кигаль… Нет, – поспешил он поправить себя, – Она говорила со мной, я же слушал… А прежде видел еще двух подземных богинь – госпожу Нанше и госпожу Гештинанну… Атен, я не знаю, правда это или нет, я даже спросил Шамаша…

– И что Он ответил?

– Сказал, что я должен решить сам… Дождаться мига, когда мне будет дан тот ответ, в котором я не усомнюсь.

– Счастливец! Стоит мне заговорить с Ним о том, во что верю всей душой, как сталкиваюсь с холодным взглядом, горькой усмешкой… и еще спину всякий раз обдает злым морозным дыханием Метели…

– Может быть, так и должно быть…

– О чем ты?

– То, что происходит… Это задумано не верящей, любящей женой госпожой Айей, готовой ради своего супруга на самопожертвование, а самой владычицей подземного мира. Упаси нас боги вмешиваться в Ее планы! Не дай неосознанно нарушить их!

Гнев богини снегов, конечно, страшен, но лишь для живых, для плоти, ярость же госпожи Кигаль найдет душу, дух, где бы те ни попытались скрыться…

– Она помогает Ей?

– Во всяком случае, так мне было сказано.

– Она пошла против Своего супруга?

– А почему бы нет? Ведь Она госпожа, не Ее муж.

– Евсей! Ты что, хочешь обрушить на наши головы гнев Губителя?

– Нет, – тот только сейчас осознал, что не может думать, говорить так же, как великая богиня, ибо он – всего лишь простой смертный. Караванщик с опаской глянул во мрак, ища в нем след копыт или блеск золотого рога Черного быка. – Да защитят нас боги…

– И что нам делать? – Атен оперся о край повозки, словно ноги, лишившись силы, отказывались его держать. – Ты хотя бы понимаешь, куда мы попали? Смертные, оказавшиеся в самом сердце противостояния небожителей!

– Мы всегда принадлежали Им.

– Да, но пока к нашему каравану не было приковано Их внимание, мы могли спокойно жить собственными жизнями, не рассчитывая особо на помощь со стороны, но и не боясь удара из разверзнувшихся небес или подземных глубин. А сейчас…

– Атен, неужели ты так быстро все забыл? Если бы боги не привели на нашу дорогу Шамаша, мы бы давно были мертвы. Нас убили бы еще те разбойники… А если б нам удалось спастись, нас бы ждала смерть возле трещины… Я уж не говорю о том, что ты лишился б Мати – девочка не выжила б одна в снежной пустыни посреди метели, никто бы не согрел ее, никто бы не успокоил ветер, никто бы не указал нам место, где ее искать…

– Я все помню, – караванщик вздохнул. – Прекрасно понимаю. Боги спасли нас, потому что мы были Им нужны для выполнения Их планов… Но как нам жить дальше?

Чего ждать? Мы ведь даже не знаем, чего Они от нас хотят! Наверно, мы с тобой действительно совершили ошибку, пытаясь докопаться до истины. Неведение лучше знания лишь половины правды, окруженной сонмом сомнений…

– Вся правда оказалась бы еще более опасной… Атен, эта вера… Ведь она – наш выбор?

– Да, – тот решительно вскинул голову, – и нам не следует навязывать ее другим.

Пусть всем будет ведомо лишь то, что открыто им. Так будет лучше.

– Ты уверен, что им не следует знать ничего о происходящем? Ведь они – такие же участники событий, как и мы с тобой…

– Им известно столько же, сколько нам… Вернее, почти… Все, что нас отличает – это вера… И… Шамаш никогда не ошибается… Он прав – эта вера очень опасна.

И не только потому, что она обращает на нас взгляд небожителей. Она изменяет нас, делая такими, какими мы сами не ожидаем себя увидеть… Я стал превращаться в слепого религиозного фанатика…

– Еще немного, и я бы возомнил себя избранником богов, от которого зависит судьба всего сущего…

– Вот видишь.

– И, все же…

– Веру нельзя навязывать. Она должна родиться сама, в душе, сердце, прийти сама.

– И что мне делать?

– Жить. И верить в то, во что хочешь сам.

– Я не об этом. О легендах.

– Легенды… Это нечто совершенно особенное…

– Они – сама основа веры! Моей веры! В тот мир, который остальным может показаться невероятным сном…

– А где, интересно, мы сейчас? В реальности? – он развел руками. – Оглянись.

Неужели это часть нашей заснеженной земле? Нет, брат, мы где-то очень далеко, за самой гранью бытия. Истина в том, что мы идем тропой каравана по узкой черте между всем и ничем, из неоткуда в никуда.

Евсей не нашелся, чем возразить. Впрочем, тут и не были нужны слова.

Он смотрел вокруг. Как и все караванщики, застывшие возле повозок, замершие вокруг костров, словно все одновременно ощутили, поняли, что сейчас на их глазах произойдет нечто невиданное доселе, наполненное даже не магической – божественной силой, как пустыня полна снегами.

Мрак заискрился, превратившись в тонкую черную шаль, наброшенную на хрупкие плечи огня. Тишина наполнилась шорохами, вздохами, посвистами ветров. Мгновения заструились словно снежинки с пальцев рук. Вздох замер на устах, тела онемели, лишившись способности двигаться…

Прошел миг или вечность – не известно, но вот, наконец, полотно мира сложилось, словно купол шатра, возвращая людей туда, откуда те столь же внезапно были перенесены в край чудес.

Конец 2 книги

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

16.10.2008

Оглавление

КНИГА 2

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7.

Глава 8.

Глава 9

Глава 10.

Глава 11

Реклама на сайте