«Перекресток: недопущенные ошибки»

Михаил Пузанов Перекресток: недопущенные ошибки

Пролог "Причины Странников (Попутчиков)"

Причина 0.

Причина не существует без Следствия.

Причина 1.

Нам не дано узнать, что было в Начале, однако мы вправе создать сколько угодно Начал.

Причина 2.

Ни одна истина или правило не являются абсолютными, упорно претендующий на абсолютность становится Отреченным.

Причина 3.

Мы не имеем права властвовать, но несем ответственность за обладающих властью.

Причина 4.

Мы не имеем права отвергать либо уничтожать идеи, но можем изменять их суть.

Причина 5.

Свобода воли создания, обладающего разумом, неприкосновенна, однако лишь до тех пор, пока не угрожает свободе воли иных созданий, обладающих разумом.

Причина 6.

Любая ошибка может быть исправлена, кроме ошибки, совершенной в силу глупости. Ошибка, совершенная в силу глупости, должна быть искуплена.

Причина 7.

Правом изменять наделяется лишь тот, кто способен творить, разрушать и удерживать равновесие.

Причина 8.

Начатое дело должно быть доведено до конца.

Причина 9.

Любовь, ребенок и надежда — неприкосновенны.

Глава 1 "Пути"

Альфа-вероятность.

73 год Третьей эры по исчислению Творца Творцов.

Пространство Архен'Бэлль'Сан-Селин, промежуточная зала Секстиль'Сефирот.

— Чего хочешь ты сама, Ведьма?

— Не более того, чего и ты сам захотел бы, окажись на моем месте.

— Мне власть не нужна. Даже если бы я считал себя вправе повелевать от имени всеобщей силы. Жажда власти — штука вредная.

— Да, это подтверждает факт, что ты не имеешь никакого отношения к Свету. Он создан, чтобы править творениями. Время докажет мою правоту!

— Все, что могло, время уже доказало. Его больше нет. Зачем играть словами? То, что до сего момента — потеряно безвозвратно. Для тебя, по крайней мере. Ну, а будущее не ведает ни свет, ни тьма, ни Создатель.

— Я могу поверить в иное. И вера станет истиной, потому что я — воплощение истины.

— Ты — веришь, я — знаю. Твоя вера не изменит общего знания. Оно — река, а ты — всего лишь скала посреди русла. Не более.

— Я уйду и докажу тебе, что думать так — большая ошибка…

— Все-таки докажешь? Или разговор повторится в прежней форме? Ты способна взяться за это дело? Способна ли довести его до конца и что-то понять?

— Я расскажу тебе Истину целиком, когда ты будешь готов к этому. И ты поймешь, что логика не способна объять ее! Только вера…

— Этого я и не утверждал. Дело только в том, что во мне разум и чувства, вера и логика существуют, не смешиваясь, а ты давно уже никакая, иллюзия жизни. С тех самых времен, когда мы были хорошо знакомы… Впрочем, уходи, твое желание будет исполнено. Я выслушаю тебя вновь, когда ты будешь готова придти ко мне. Если, конечно, мы когда-нибудь еще встретимся.

— Ты не понимаешь, но… не сейчас. Прощай, привратник.

— Я — страж.

— Разве есть разница?

— Как между щитом и защитником.

— Что ж… Потешь свое самолюбие. Прощай, Защитник!

— До встречи, Ведьма.

* * *

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2006 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток, планета Земля, Россия, город Барнаул, Алтайский государственный университет.

"Из дневников неслучайного Попутчика"

— Вероятно, в своих позитивистских размышлениях Огюст Конт допускает фатальную ошибку. Категорически отрицая знание, достоверность которого экспериментами подтвердить невозможно, он отрицает тем самым величайшие из человеческих способностей. Можно сказать, что Конт свел понятие человеческого знания до материалистской абстракции, фикции, пропадающей вместе с последним вздохом человека… Вы, например, желаете погаснуть, как огарок свечи, едва сердце отстучит последний такт?

Дойдя до этой крамольной мысли, Алла Иосифовна судорожно вздохнула и, простояв секунд пять с закрытыми глазами и полной спасительного кислорода грудью, медленно окинула взглядом студенческую аудиторию. К ее великому сожалению, моментом ни один из великовозрастных лоботрясов не проникся: даже местные отличники Леха Кудряшов и Аня Фестахова смотрели на преподавателя с затаенной скукой в чистых и почти что наивных глазах. Где-то в дальнем углу аудитории Ритка взасос целовалась сразу с двумя однокурсниками, решая про себя, кому отдать предпочтение этой ночью: юморному Витьку, вечно слоняющемуся по коридорам универа с отпечатавшейся на лбу фразой "дайте в долг до стипухи", либо же обладателю родителей-бизнесменов — вечно хмурому Лёне.

И ведь никто из беспардонных второкурсников даже представить себе не мог (да, честно говоря, и не пытался — других дел хватает, как видите), каких трудов стоила Алле Шиллер обличающая речь в адрес Огюста Конта. Она всем сердцем поддерживала родоначальника социологии в его стремлении проверить делом все на свете белом, но женщина считала себя человеком широких взглядов, и потому вынуждена была признать, что многие вещи в мире просто не поддаются проверке на практике.

Казалось, уже ничто не способно вернуть преподавателю внимание студентов. Почувствовав себя свободными и беззаботными, второкурсники предавались всевозможным развлечениям: на задних партах почти в открытую играли в очко, причем двадцать одно стабильно набирал Серега Шитов. На первых партах активность оказалась не столь явной: девушки, разложив на широких, почти богатырских, коленках свежие каталоги от «Орифлейм» и «Нивеи», спокойно углубились в чтение, чем, тем не менее, изрядно мешали погруженной в философские глубины Алле Иосифовне.

Не могу сказать, что меня госпожа Шиллер заставляла трепетать в благоговении, когда она с придыханием рассказывала о категорическом императиве Канта или логических канонах Аристотеля — слишком уж это далеко от реальности, где-то в заоблачных вершинах… Но, по крайней мере, Аллу Иосифовну я всегда слушал сосредоточенно и многое из сказанного ею записывал на память в этот самый дневник. А в характере и манере преподавания этой женщины больше всего мне нравилась искренность, с которой она выдавала скучный учебный материал. Право слово, она ведь влюблена в своих философов, потому слова и кажутся столь убедительными, неопровержимыми… для тех, кто вообще умеет слушать и слышать хоть что-нибудь…

Впрочем, не я один прислушивался к словам преподавателя на семьдесят пятой минуте лекции. Училась у нас на курсе странноватая девочка Саша Неволова, в чьи привычки входило время от времени прерывать преподавателя во время лекции и задавать полумистические-полушизорфренические вопросы, вроде "Почему земля — круглая? Ведь еще в древности доказали, что она плоская?!". Вот только на этот раз Саша выдала совсем уж замудренную фразу:

— Но если Огюст Конт, как вы выразились, сводит человеческое знание до материалистской абстракции, почему с помощью его позитивистских заключений можно целиком и полностью описать современный мир?

Алла Иосифовна поджала губы, как бы раздумывая, отвечать ли ей на невежливо заданный вопрос или проигнорировать его. Видимо, профессиональный интерес взял свое, и преподаватель чуть строже, но не менее искренне, чем изначально, продолжила речитатив, повернув тему так, чтобы ответить на вопрос девушки:

— Да, естественно, современная социология, особенно социология прикладная, неустанно твердит о законе нормального распределения. Гаусс, да будет вам известно, тоже своего рода философ, и математическая основа его работы нисколько не отдаляет его от метафизики. Однако все социологи-исследователи… — Алла Иосифовна на секунду прервалась и, по-молодецки прищелкнув пальцами, слегка поправила предложение, — грамотные, погруженные в свою сферу знания с головой, профессионалы среди исследователей — они склонны подводить весь окружающий мир под кривую Гаусса. Запихивать глобус в наперсток, если позволите. И знаете, что самое интересное…

Краем глаза я отметил, что Аллу Иосифовну теперь слушает едва ли не половина аудитории. По всей видимости, народ жаждал Откровения. Ну, правильно, если день за днем поглощать тонны пива, а ночь за ночью кувыркаться со случайными партнершами либо партнерами, рано или поздно все равно захочется чего-нибудь иного, разрывающего привычный ход жизни. Хотя бы для того, чтобы на это самое иное плюнуть с высокой колокольни и продолжить со вкусом прожигать жизнь. А я… Я, честно говоря, не жаждал ничего — мне опостылело и иное, все эти глупые и ненужные Откровения — скелеты прошлого в развалившихся шкафах. Но торжественный и величественный тон обычно сдержанной Аллы Иосифовны заставлял слушать ее очень и очень внимательно…

— Самое интересное, господа студенты, состоит в том, что мир, разрываясь на части и скрипя от недовольства, подстраивается под нормальное распределение. Глобус нехотя помещается в наперсток. Это сродни стремлению апологов классического естествознания загнать природу в рамки выведенных ими законов — большая глупость, катастрофически сужающая границы доступного человеку мира, мира, который щедро отдал ему в распоряжение Создатель, наделив свободой поступков. С таким фанатичным материализмом в глазах, стремлением уничтожить все невидимое глазу, вызывающее смутную тревогу и страх, можно и ничто, пожирающее материальный и нематериальный миры, призвать в реальность! И тогда реальности не станет — останется только иллюзия, кое-как склеенная из кусочков логики клеем диалектики!

Тишина. Слышно только, как Серега за последним столом радостно ставит щелбаны очередному неудачнику. Наверное, только Серый и не слышал тирады, которую в последние минуты пары выдала ставшая враз мистической и недосягаемой Алла Иосифовна. Та же, наслаждаясь эффектом, молчала и пристально оглядывала аудиторию. Искала, она что-то искала здесь… Это получилось непроизвольно: я поднял взгляд, и наши глаза встретились. Женщина, на вид лет пятидесяти, с редкой сединой в идеально черных волосах, спускающихся до самой шеи. Сейчас в ее взгляде сквозило нечто абсолютно потустороннее, мистическое, глубокое. Насмешка, глубина, сталь… нет! Пламя — иссиня-черное пламя, отбрасывающее серебряные блики. Словно бы сама Бездна смотрела сейчас на людей глазами Аллы Шиллер. Горделивый пронзительный взгляд, презрительная усмешка и некое знание, неподвластное среднестатистическому человеческому разуму.

Секунду спустя Алла Иосифовна оборвала зрительный контакт и, развернувшись на каблуках, безмолвно прошагала через аудиторию. Дверь хлопнула. Пара была окончена. Наверное…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, окрестности города Маскар.

Вот тогда и стало страшно: вспомнилась ненависть обезумевшей толпы, готовой разорвать его на клочки. А следом — дикая боль, рвущая душу на куски вот уже пятый год. И где-то на грани сознания — жуткая масса волны, ломающей стены города, погребающей под собой прибрежный город, имя которому дано было еще первым из императоров Иезекиля. Город звался до этого мига Маскаром, Обителью Справедливости, но теперь все величие и гордость самовлюбленного маленького мирка погребены под водой. Вот так, просто и незатейливо, природа уничтожает возгордившегося человека.

Мирон не удивился бедствию, убившему его прошлое и настоящее, не удивился он и своему счастливому спасению, когда рухнувший под ногами склон увлек юношу в ущелье, оградив таким образом от ненависти и гнева толпы горожан. О людях, убитых волной, Мирон не жалел ни капельки. Жалеть напыщенных дураков?! Туда им всем и дорога — сами виноваты!

А ведь Маскар с полным правом мог именовать себя Золотым градом. Колоннады храмов, уходящие чуть ли не в небеса, вызывали немое восхищение и благоговение у каждого попадающего в стены города путника. Развесистые фрельмы, растущие среди многочисленных городских площадей, увешанные гроздями лопающихся от сока красных ягод, поражали воображение вечных скитальцев, коих в Иезекиле скапливалось немало. Свет ровным потоком лился из окон-витражей внутрь роскошных, по меркам средних ремесленников, лавок и тонущих в великолепии и богатстве Залов Правосудия. Да… Маскар стал особо известен в империи, благодаря своими Залам Правосудия: с незапамятных времен они — причина всемирной славы и непомерной гордыни города.

Теперь уже просто — были. Тысячу лет стоял горделивый город, не боявшийся ни захватчиков, ни произвола законной власти, ни многочисленных разбойников. И причиной столь великой самонадеянности горожан оказалась даже не их гордыня: просто захватчики понимали, что без известных и почитаемых судей им не установить законной власти на этих землях, а сама законная власть и вовсе не могла существовать без судов, славящихся справедливостью. Разбойники же опасались судейских стражей: элитной гвардии воинов, коей позавидовал бы и сам император, если бы все еще ходил по этой земле… Теперь наступили иные времена. Иезекиль стремительно терял былое величие и растрачивал впустую богатство. И все — «благодаря» новой правительнице, самонадеянной девчонке, решившей, что она мудрее всех живущих под солнцем!

Последний император, Алиас, правил около полусотни лет. При нем империя разрослась как никогда, но и кровавое безумие, творившееся в ней, разрослось не менее. Алиас правил огнем и мечом: какие-то вольные города уничтожили полностью в горячке непрекращающихся войн, другие признали власть самозваного императора и тем самым сохранили жизнь. Вот только жизнь эта оказалась страшнее смерти: горожан от мала до велика обложили непомерными податями, а тех, кто встречал сборщиков дани с оружием или без платы, немедленно убивали. Просто убивали: никаких ссылок, никаких тюремных заключений. Заодно, чтобы избежать закономерной смуты, отправляли на тот свет и всех ближайших родственников бунтаря — так спокойнее.

В те дни даже старейшины Маскара с опаской поглядывали на северо-восток, где располагалась столица империи — великосветский Карад-Дум. Оттуда пришла Чума на мирные земли, и судьи впервые почувствовали бессилие, не знакомое "хозяевам жизни". Казалось, в Алиасе во всей полноте раскрылось наследие варваров, некогда обрисовавших первые контуры зарождающейся империи… А потом история правления беспощадного императора неожиданно прервалась. Непостижимая смерть: императора обнаружили мертвым в своих покоях, а его сердце навеки упокоила стрела из нетающего льда. Не просто лед — чистейший, напоминающий хрусталь, будто бы кто-то специально заморозил процеженную через тысячу сит воду…

Так уж вышло, что Мирон знал, кто совершил дерзкое и загадочное убийство. Но он предусмотрительно молчал, понимая, чем могут обернуться эти познания. Естественно, Мирона могли обвинить в пособничестве убийцам, а потом в общем шуме, вызванном дележом империи между генералами, потихоньку казнить. Но даже не это казалось юноше самым страшным… А что может быть ужаснее смерти для цивилизованного варвара? Только долгая, мучительная и позорная смерть, обрекающая весь род преступника на всемирное презрение и несмываемый позор. Такой смерти в Иезекиле достойны были, пожалуй, лишь насильники и колдуны: первым живьем распиливали череп и заливали мозг кузнечной кислотой, вторых же приковывали к широкой каменной плите и поэтапно отрубали им части тела, начиная с пальцев на ногах и заканчивая головой. В первом случае преступники чаще всего умирали от разрыва сердца раньше, чем верхняя часть черепной коробки отделялась от тела, во втором — человек оставался жив вплоть до отсечения головы. Палачи вовремя прижигали отрубленные части тела, не позволяя преступнику раньше времени погибнуть от кровотечения. Правда, существовала еще чуть менее страшная, чем две вышеназванные, казнь для предателей крови, но о ней вспоминать и вовсе не хотелось.

Сейчас именно вторая смерть грозила Мирону… История это была сложная и запутанная, много неясного и непонятного оставалось в ней даже для самого юноши, но если бы она открылась, сына верховного судьи Маскара могла ожидать только эта кара. И не помогло бы даже слово отца — Мирона разрубили бы на кусочки, а потом всю его семью отправили в ссылку на пустоши, простирающиеся к северу от Иезекиля.

Мирон — невысокий, но крепко сложенный юноша, о таких нередко говорят: "ногами в землю врос — не сдвинешь". Длинные, соломенного цвета волосы: идеально прямые, завершающиеся на уровне плеч острыми клиньями, чем-то напоминающие листья молодого северного клена. Раскосые, грустные глаза, постоянно меняющие цвет: обычно темно-серые, подернутые туманной пленкой. Такие глаза встречаются у стариков, утомленных жизнью и выпавшими на их долю испытаниями, но никак не у двадцатидвухлетних юношей. Почти прямой нос, только небольшая горбинка нарушает идеальность линии. Каемка жестких волос, наподобие клиновидной бородки, завершающая округлый, но твердый, выступающий вперед подбородок… Мускулистые, покрытые сеткой ярко-алых сосудов руки сцеплены крестом на груди, ноги будто вросли в землю — носки смотрят в разные стороны — сложно представить более устойчивую позу. А вот голова слегка опущена, будто и не смотрит на море, а думает о чем-то. Устойчивость, человек-скала, внутренне слишком старый, чтобы быть таким молодым, внешне — слишком молодой, чтобы быть таким старым внутри. На деле, весной Мирону исполнилось всего лишь двадцать два года. И именно последние два года жизни доставили сыну верховного судьи Маскара больше всего неприятностей. Хотя… Начались эти самые неприятности задолго до его двадцатилетия, иногда юноше даже казалось, что начались они раньше его рождения — в прошлой жизни. Он не помнил, кем был прежде, но чувствовал, что Кем-то наверняка был, Кем-то, несущим неподъемную, давящую на плечи, удушающую ответственность. Такая вот незадача: жизнь ушла, а гнетущее давление — осталось.

Сейчас, стоя на скале, возвышающейся над погребенным в морской пучине Маскаром, Мирон ни о чем не сожалел. Он вообще терпеть не мог тех, кто сожалеет о прошлом и, особенно, — о совершенных поступках. «Рваные» соломенные волосы юноши трепал резкий ветер с моря, а руки приятно холодили капли влаги, принесенные все тем же зефиром. В отличие от остальных жителей города, он знал, чем вызван гнев жителей океана.

— Мирон…

Его имя произнесли тихим и шипящим голосом, который мог принадлежать только одному существу, живущему в пределах империи. Существу, благодаря которому сын старшего судьи остался ныне жив, но по вине которого в Иезекиль пришел хаос. И не ответить этому существу, обозлиться, проклясть — означало бы разорвать союз, с таким трудом заключенный между противостоящими Алиасу и его дочери гражданами империи и морским народом.

— Здравствуй, Леди Кайлит. Твое присутствие здесь говорит о том, что внизу все уже окончилось.

— Вы правы, князь Мирон. Маскар уничтожен, из горожан мало кто остался в живых. Те, кто имели на это право.

— А кто это решает?! Хотя, нет, не важно — не тот случай, когда можно рассуждать о праве судить… Мои родители?

— Отец — мертв, мать — как ты и просил…

— Спасибо, Кайлит. Я могу закрыть глаза на смерть человека, которого за последние годы жизни совершенно помешался и убивал невинных сотнями, но ее жизнь…

— Воды и так уже слишком многое забрали у твоей семьи, князь, — Королева морского народа, больше напоминающая морского дракона, в свою очередь похожего на гигантскую змею, склонила голову перед Мироном.

— В смерти моей сестры морской народ не виноват. В этом я поверил тебе, а значит, не могу обвинять жителей вод в убийстве. Не могу сказать, Кайлит, что доверяю тебе безоговорочно и во всем, но… — В этот момент глаза сына верховного судьи озарила вспышка накопившегося к двадцати двум годам непомерного гнева — серо-голубое пламя, беспощадное, безжалостное, колючее, — …лучше уж доверять тебе, чем людям!

— В конце концов, у наших народов немало общего. Пойми, князь, души у всех одинаковые, а вокруг одушевленных существ миры и вертятся. Только человек, — я имею в виду любое одушевленное существо, ты, конечно, понял, — может стать источником силы в мире, только человек способен породить новый мир, разрушая либо изменяя старый, и только человек достоин стать равным Творцу Творцов.

— Ты считаешь возможным для человека стать Творцом, Кайлит? Иначе, о каком равенстве вообще может идти речь. А ведь, насколько я понимаю, тот, кого ты называешь Творцом Творцов, куда выше и этой ступени! — Мирон удивился, удивился до крайности. Конечно, Кайлит владела магическими навыками и знаниями куда лучше любого мага из числа людей, да и ее нынешний облик являлся лишь плодом мистического преображения, но она никогда не раскрывала секретов мастерства. Ведь это правило — Молчать, не позволять прикасаться к сокровенным знаниям рукам невежественных людей.

— Знаю, что возможно. А тебе, Князь, стоило бы уже отказаться от нелепых догматов — они у тебя едва ли не поперек лица вытеснены. Пойми, это не так величественно и недоступно, как кажется поначалу: божественность — всего лишь способность разумно творить и организовывать собственное творение. И еще, самое важное, — ответственность. Но уж последним-то ты, точно, не обделен — прошлое всегда дает о себе знать, правда, Мирон?… Уж поверь, о творении и прошлом я знаю все… ну, или почти все, — В глазах королевы на секунду отразилась какая-то совершенно дикая древность, времена, когда не существовал еще ни этот материк, ни сам Природный мир, — Самое страшное, Князь, когда созидательную по сути силу используют для разрушения, а разрушительную мощь пытаются применить для создания нового, — Продолжила после секундной паузы Леди волн.

— И что же выходит в этом случае?

— Хаос… Нет, пожалуй, хаос имеет некую конструктивную основу, только запутан чрезвычайно. А это… право слово, куда хуже смерти. Творение расползается по швам, а на его месте образуется дыра, затягивающая все живое. Гораздо хуже Тьмы, хотя чем-то и ее напоминает, хуже, чем смерть или исход. Это чистая пустота, то, что уже было, когда не было ничего. Извини, более точного определения я не подберу — это можно только представить.

Мирон нервно потряс головой. Они с королевой, определенно, находились на совершенно разных уровнях понимания окружающего мира. Он не имел степени посвящения и, строго говоря, магом тоже не являлся. Да и не считал себя способным стать магом, чародеем или волшебником. А уж о способности что-то творить и помыслить не мог. Все, чего он хотел сейчас, — уйти… нет, сбежать на восток, в неведомые земли, где, по рассказам редких странников, жили древние народы и росли лесные города.

— Князь Афранташ… Мирон! В который раз повторяю: ваш отказ от магии безрезультатен. Она течет в вашей крови, равно как и кровь морского народа. Мы не можем истребить собственной крови: она хранит память о самых давних и всеми забытых связях. В твоей же крови столько разных связей, что даже мне сложно предположить, до каких пределов простираются твои способности. А ведь необходимо учесть еще путь и наследие души, что куда более важно! Пожалуй, если человек и может стать равным Творцу Творцов, а я знаю, что может, только ты и мог бы достичь этого. Когда-нибудь… Считай это пророчеством, князь.

— Кайлит, пойми, я — непосвященный. Я не имею представлений о ритуале…

— Ритуал необходим магам и иногда волшебникам!

— Но я не ощущаю в себе внутренней силы и принципов ее концентрации, о чем твердят чародеи!

Кайлит усмехнулась.

— И не чародей ты, все это привычно и скучно. Ограниченность — ее плоды, несмотря на горечь, абсолютно бесполезны, поверь. Новых знаний они не несут, а способность воспринимать нечто, выходящее за рамки обычного, убивают с гарантией! Маги, чародеи, волшебники, волхвы, прорицатели — столь низкие ступеньки посвящения занимают люди испокон веков, считая их достаточными и исчерпывающими. Разве что маги иногда поднимаются выше, да и то — если идут по особому пути, выстроенному с использованием памяти души. Ты же способен на большее, князь…

— Да, и почему ты называешь меня князем, Леди волн? И это странное имя — Афранташ, будто я его когда-то уже слышал, но давно, бесконечно давно… Никак не вспомнить, — Еще раз глаза Мирона сверкнули серым пламенем, когда он стремительно повернулся лицом к говорящей с ним королеве морских змей. Ее кожа ярко лоснилась на солнце, кожистый гребень на спине тихо покачивался в такт дуновениям ветра, а лук с ледяными стрелами покоился на обычном месте — за спиной. Подернутое ледяной дымкой, почти неразличимое лицо, будто бы скрытое за пеленой… Единственное, чего никогда не позволяла ему Кайлит — это различить черты лица и увидеть свой истинный облик.

— Потому что моему взгляду доступно пока что больше, нежели твоему. Ты — не провидец, князь, но способен на многое, очень многое. И путешествие, которое начнется для тебя сейчас… Хотя… Скоро ты поймешь, что началось она гораздо раньше… Оно продлится очень долгое время и многое принесет. За дни путешествия ты, возможно, не раз готов будешь проклясть меня за эти слова, но запомни их: при смешении Света и Мрака, под покровом Тьмы, близко к Огню и вдали от Небытия, подчиняя силу Пустоты, принимая дары Хаоса и любой иной, живой силы, рождаются самые чудесные из Творцов, но в таком смешении так просто стать тем, что ты ненавидишь. И если будешь ненавидеть — непременно станешь. Однако и это может оказаться полезным, если суметь вовремя остановиться…

— И… Что это значит?!

— Все. Со временем — разберешься. Прощай, князь. Ты — интересный собеседник, но мне, к сожалению, пора уходить.

— Стой! Скажи, куда мне идти? Кайлит!

Королева змей не ответила на вопрос. Как всегда, сказала лишь то, что считала важным. Мягкое и гибкое тело легко проскользило по песку, столь быстро, что Леди волн погрузилась в пену волн раньше, чем новоявленный князь успел сдвинуться с места.

— Вода всегда умела хранить свои секреты в глубине, — Мирон мрачно улыбнулся нахлынувшей на берег волне и, закинув на плечо мешок с нехитрыми пожитками, двинулся на восток. Он знал, что где-то за его плечами, в небольшой бухте к западу от Маскара только что выбросило на берег женщину средних лет. Морской народ напитал ее тело силой, так что при пробуждении она должна была почувствовать себя свежей и бодрой, несмотря на перенесенное невольно путешествие среди волн и валов.

Юноша не знал, что ждет его на востоке, зато точно понимал, что оставляет позади себя. Маскар стал его прошлым, также как и рушащийся на глазах Иезекиль. Только вот теперь он уже не мог сказать с уверенностью, что Леди волн принесла в империю хаос: всего лишь уничтожила несколько высокомерных городов, считающих себя великими. Но, по сути, что значит разрушение "священных оплотов", если будущее мира живет в городах «вольных»? Которые, как она выразилась?… "Не столь ограничены". Да, именно так, не столь ограничены во взглядах и мыслях!

Над смыслом предсказаний Кайлит сын старшего судьи решил подумать в дороге, а пока его интересовало лишь расстояние до ближайшего поселения. Естественно, он не смог как следует запастись в Маскаре продуктами, опасаясь толпы безумных фанатиков, преследующих его, а нынешних запасов хватило бы только на пару дневных переходов. От силы — на три дня. Дальше его ждала неизвестность…

* * *

1 472 180 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Расселина, Зал Совета легионов.

— Саддон к'хара, Афранташ!

— К'хара, Викторис Тарведаш.

Викторис, единственная дочь верховного демона Астерота Тарведаша, прошла в зал, принадлежащий советнику Люциферу Афранташу, с истинно царственным спокойствием и благородством. Вообще, Викторис мало чем напоминала демона: разве что парой черно-алых кожистых крыльев за спиной. Впрочем, и те были закрыты волнистыми темно-русыми волосами, ниспадающими с плеч демонессы до самого пояса. Эти волосы имели тот самый, очаровательный, темный с серебристым отблеском цвет, заставляющий забыть о красоте пламени и наблюдать лишь за сверкающим водопадом отраженного в серебре Истинного Огня.

Лорд Тарведаш не отличался статью или, тем более, красотой, но мамой демонессы была светлая воительница, потому Ви могла поразить красотой не только слуг и воинов легиона, но и стражей Светлейшего мира. Странно, но светлые признавали в Викторис равную себе, хотя опасались ее в тысячу раз больше, чем самого лорда Тарведаша. Не зря девушка, если это слово применительно к демонам, носила имя Викторис, на древнем языке миров Светлого круга означающее "Побеждающая".

Девушка с многообещающей улыбкой, передвигающаяся плавным шагом тигрицы, в любой момент готовой совершить рывок и схватить добычу. С широко расправленными острыми плечами и ловкими руками… Нет, никто из демонов не мог поверить, что эти аристократично тонкие ладони с длинными, на вид хрупкими, пальцами могут так орудовать мечом! Само изящество: легкий клинок порхал перед лицом противника, жаля и кусая его ежесекундно, полет меча просто невозможно заметить до самого момента удара. Ловкость! В Викторис непостижимым образом слились упругая сила воды, свойственная светлым, и завораживающая гибкость пламени, отличающая демонов. Особым «украшением» демонессы стали широкие овальные глаза, слегка прикрытые верхними веками, что нисколько не умаляло пронзительности и проницательности взгляда. Демоны боялись этих очаровательных серо-голубых глаз, потому что немало наслышаны были о хитрости и изобретательности дочери верховного лорда. Картину дополнял острый вздернутый нос, упрямый треугольный подбородок и ядовитая улыбка полных розовых губ. Красива?… Нет, Викторис блистала даже не красотой, в привычном смысле этого слова, — в первую очередь, ее отличали сила, воля, характер, стремительность и напор, взрывоопасная смесь, подкрепленная к тому же острым умом и природной хитростью.

В виду своего двойственного наследия, она редко испытывала волны слепой ненависти, ярости или гнева, частенько захлестывающие обитателей Расселины, но в то же время добродушием и миролюбивостью блистала Ви отнюдь не всегда. Однако девушка унаследовала от обоих родителей своеобразное благородство каждого, соединив их в своей душе необычайным образом: о чести демонессы уже слагали легенды и в Светлейшем, и среди легионов Расселины. Слово, однажды данное Викторис, являлось самым крепким договором, по меркам Расселины, превосходя по надежности даже клятву на крови! Она просто физически не могла его нарушить, возможно, потому что и не желала нарушать. В этом она удивительно походила на отца: возможности Астерота ограничивали исключительно его желания — других препятствий для владыки демонов не существовало. Вот и Викторис выполняла обет или клятву, даже если это стоило ей обожженных крыльев или очередного обвинения в предательстве. А обвинений таких скопилось немало, потому что раздражение среди советников она вызывала уже одним только происхождением. В отличие от лорда Тарведаша, его «последователи» не могли принять даже малую толику света, считая подобный поступок даже не преступлением — безумием, сумасшествием. Помнится, едва заслышав шепоток о своем безумии, Астерот с плутоватой улыбкой просто пожимал плечами и бросал куда-то через плечо фразу об "ограниченности несчастного, обделенного мозгами создания". Как правило, "несчастное создание" при этом хваталось за меч, размышляло секунды три, а потом набрасывалось на ближайшего демона в стороне, противоположной местонахождению владыки… Все же, несмотря на все насмешки и шепотки, демоны хорошо помнили волнистый клинок Тарведаша, который можно было заметить лишь однажды — в момент удара. Первого и последнего.

И все же советник Афранташ выгодно отличался от остальных демонов, входящих в совет при владыке легионов. Он никогда не отрицал возможности смешения мрака со светом, более того, Афф с искренней заботой относился и к Викторис, и к остальным полукровкам, коих жило здесь, правда, очень мало. В принципе, всех их можно пересчитать по пальцам одной руки: сама Викторис, а также Альфадар и Тассан — сыновья Вильфарадеи, демонессы, связавшей себя однажды со светлым воителем. Воителя, правда, через пару десятилетий превратили в горсть пепла, но он был счастлив уже оттого, что его детям ничего не грозило. Так звучал договор, единственный, заключенный между Светлейшим и Расселиной с момента их создания: дети от смешанных браков неприкосновенны.

Сделано это было, впрочем, из чисто меркантильных интересов обеих сторон: законы наследственности никто не отменял и для демонов, и для светлых воителей, несмотря на то, что жили они куда дольше, нежели обитатели человеческих миров. Обычные люди назвали бы их бессмертными, хотя такое определение не исчерпывало сути дела. Просто смерть оставалась своеобразным понятием для тех, кто никогда не жил в человеческом смысле этого слова. Но высшие — и демоны, и светлые — могли исходить из этого мира в иные просторы после гибели, и если это можно назвать смертью, то иногда они умирали.

— Советник Афранташ, я пришла к вам с просьбой о помощи.

— Я к вашим услугам, дочь владыки.

Люцифер отличался редкостной для демона дипломатичностью. Невысокий, но не в силу низкого роста, а из-за странной сгорбленности, демон, славившийся в легионе, несмотря на свою нескладность, молниеносной реакцией и особыми навыками в деле убийства, Афранташ выглядел, словно ожившая горгулья. Хотя часто Викторис ловила себя на мысли, что нынешний облик Афранташа — лишь плод некоего преображения в недалеком прошлом. Слишком многое в его поведении и привычках говорило о том, что некогда советник был именно статным красавцем, да и эти непривычно светлые, золотистого цвета волосы…

Его крылья значительно превосходили в размахе крылья прочих воинов легионов, кроме, разве что, самой Викторис, унаследовавшей размах от мамы. Сразу ясно, что предназначены они для маневренного полета, изобилующего фигурами высшего пилотажа и обманными приемами. Впрочем, эти же крылья, после первого взгляда на Викторис, вызывали у демонов ассоциацию со светлыми. Вот и самому Афранташу приписывали родство с ними, чего он, впрочем, никогда не стремился оспаривать. Одна лишь Викторис, ну и, конечно, ее отец, знали, что родителями советника были чистокровные демоны. Хотя, где-нибудь в десятом колене… В конце концов, все бывает, все случается… А законы наследия не обмануть. Да и путь душ не проследить, а в этом-то самом пути и заключается суть принадлежности к той или иной силе.

— Афранташ, ты, конечно, знаешь историю лорда Тарведаша, прозванного некогда Звездным, вернее, Астеротом, — моего отца и последнего из владык демонов?…

— Угу, и советника Афранташа, некогда названного Светоносным, вернее, Люцифером, за размах крыльев и чрезмерно мягкий нрав… Ви, с чего вдруг так официально? — На этот раз глаза советника как никогда светились теплотой и насмешливостью. Возможно, он уже знал, зачем пришла красавица. А может, просто пребывал в благодушном настроении и не желал чем-либо его омрачать, пусть даже отсутствием улыбки на лице. Да… Несмотря на внешне «опаленный» облик, лицо Афранташа оставалось каким-то слишком уж не демоническим: этакий мудрый «старикан» с пронзительными серыми глазами, в которых время от времени пробегали небесно-голубые искорки. Викторис искренне любила «старика», в основном, потому что тот по-своему любил и ее отца, и ее саму.

Мысли демонессы вдруг снова перескочили на родителей. Тарведаш, пока он еще пребывал в Расселине, нечасто видел свою любимую, хотя, по меркам местных миров, десяток лет не являлся огромным сроком. Кроме того, Астерот знал, что и здесь он не навек — его (да и той самой Светлой, мамы Викторис, — Эллионы) судьбой оставалось стремление ввысь, пробивание все новых и новых небес, путешествие между мирами. Вечный поиск, вечная дорога, в конце которой лежало нечто совершенно неясное юной демонессе. Да и как вечная дорога может иметь окончание? Слишком это сложно, слишком непонятно, чтобы с ходу взять и разобраться. А ведь так хотелось понять!

Однажды он покинул Расселину, не оставив даже следа. Наверняка, вместе с мамой, которую Викторис не видела ни разу в жизни — как это несправедливо, нечестно! Но так было суждено… Глупая фраза! "Суждено-не суждено — чушь какая! Разве кто-то имеет право решать за меня?!" — эта мысль частенько непрошенной гостей приходила в голову юной демонессе.

Они ушли… А что делать ей?! Если ей нет места ни среди демонов, ни среди светлых, — что тогда делать? Почему он не забрал с собой собственную дочь?! Ответов на эти предательские вопросы Викторис найти никак не могла, хотя усилия прилагала титанические, перевернув вверх дном личную библиотеку отца. Они ушли в определенный момент, когда оба в своей силе достигли значимой отметки… Вот и все, что девушка смогла понять из разрозненных записей. Ви чувствовала, что надежды на новую встречу с ними в Расселине у нее не осталось. С другой стороны, Викторис также знала, что они никогда полностью не оставят ее: родители вольны были перемещаться среди миров и нашли бы дочь даже за тридевять небес. Но вот вопрос: захотят ли они ее искать? Не надеется ли отец, что Ви сама научится скользить между мирами? Но как, как это делать?! Как?!!

Когда-то давно, в Расселине она родилась. А может, не родилась, и может, не в Расселине — никак не разобрать. Будто при рождении вдохнула слишком глубоко и на мгновение забылась. Смешно звучит, не правда ли? Но только этими словами Ви и могла выразить свои ощущения при появлении на свет. Да, все рождаются, но души разумных существ появляются ведь и в иных мирах! Да и в мирах ли? Кто на самом деле знает, где они рождаются? "Они рождаются в момент поцелуя двоих искренне любящих друг друга мужчины и женщины. А о ком речь идет — не важно, души ведь у всех одинаковые. Будь то светлые или темные, или мрачные, или хаотические создания, тени или Творцы — не важно! Важна только связь между двоими — она поднимает их на высоту, с которой границы между силами не видны". Так любил повторять отец. Правда, при этом всегда допускал оговорку, что, быть может, речь идет не о рождении, а перерождении души. На вопрос о том, как вечная, по легенде, душа может переродиться, он задумчиво почесывал голову и пожимал плечами: мол, сам не знаю, в голову пришло — и все тут. И вообще, он просил особо не распространяться об этой истине — по всей видимости, знание не являлось общеизвестным. "Так, логические умопостроения нагловатого владыки демонов, только и всего".

Викторис раздраженно встряхнула гривой серебрящихся волос. Сейчас важен лишь предстоящий разговор и действия. Решительные, точные, однозначные. Решение Ви уже приняла, но теперь необходимо было понять, каким образом его воплотить в жизнь…

* * *

1 469 217 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Расселина, Зал Совета легионов.

Лорд Астерот Тарведаш и Князь Люцифер Афранташ, звучные имена которых надолго остались в памяти демонов Расселины и воинов Светлейшего, были далеко не столь жуткими, какими стали рисовать их в последствии полуслепые последователи и непримиримые фанатики. Да и времена, когда на эти имена упадет позорная серая тень, еще даже не маячили на горизонте. Два демона, каждый по-своему мудрый и выдающийся, — не более того.

Люцифер, мечта демонессы, обладатель широких крыльев и роскошных золотых волос, остроумный и величественный. Всегда утопающий во внимании поклонниц, наслаждающийся собственной выразительностью и красотой: в нем постоянно присутствовало нечто пижонское, почти высокомерное — как раз в его растрепанных золотых волосах и округлом, но твердом подбородке, в ленивом взгляде из под бровей, даже в саркастической улыбке. Однако при этом Светоносный оставался в глубине души сильным и холодным демоном, расчетливым, стремительным, опасным.

Астерот, спокойный, из тех, о которых за глаза говорят "не холоден и не горяч, ах, если бы только был холоден, если бы только был он горяч!", словно высеченный из гранитной скалы. На деле всегда добродушный и открытый. Вот только открытость эту заметить никак не получалось — не для всех она предназначалась, большинство демонов видели лишь холодного и неприступного, презрительного владыку.

Между высшими демонами существовали странные отношения: с одной стороны, они ни оставались вечными соперниками, потому что сферы их влияния слишком часто пересекались, с другой, давно уже стали друг для друга едва ли не братьями — настолько сильной оказалась нежданно сложившаяся между ними дружба. Потому соперничество Астерота и Люцифера, как правило, вырождалось в спортивное состязание, происходящее всякий раз, когда «братья» не могли поделить между собой некую вещь. Вещь! Души, демонов и территории они никогда не делили: это казалось им обоим делом бесчестным и недостойным.

Но в тот день они встретились не за шахматной доской и даже не за пиршественным столом. Нет, демоны не поссорились и не простерли свои амбиции на неприкосновенные сферы, не планировали они и совместной атаки на боевое крыло светлых. Разговор на этот раз вышел до боли тягостный и печальный. Их дружбе-сотрудничеству-конкуренции, по всей видимости, приходил конец. Окончательный и бесповоротный — это понимали оба. И оба были огорчены таким исходом дела, но выбора не оставалось.

— Я ухожу.

Слова Тарведаша разлились по залу тягучим туманом. Он затопил помещение, вышел за его пределы и на секунду окутал всю огненную Расселину. Даже черное пламя в вечной Бездне грустно притухло, выражая соболезнования навек покидающему успевший стать родным мир лорду. И как только вечный бродяга умудрился привязаться к Расселине? Загадка — по иному и не скажешь…

— Почему именно сейчас?

— Ты сам знаешь. Для меня не существует момента, как нет и самого времени. Только внутреннее понимание сроков. Я чувствую — здесь дела мои завершены, кроме того, есть и иные причины, которыми я не хочу забивать тебе голову. Вот уж действительно, не время и не место!

Эта позиция всегда кардинально различала Астерота и Люцифера. Тарведаш не имел за душой якоря времени. Еще во времена начала своей жизни, затерянной в самых истертых, а скорее давно уж истлевших страницах истории, он нашел ключ к множеству разномастных истин, новых и чрезмерно полных даже для Расселины и Светлейшего вместе взятых. С таким знанием он не мог надолго оставаться в одном мире — слишком тесно становилось здесь. Да еще эта его привычка рассуждать о том, что — ко времени, а что — не вовремя. Честь по чести, Афранташа такая позиция друга нервировала, даже злила, но изменить характер побратима ему так и не удалось. Только сам Астерот мог менять себя, иных умельцев он посылал по самым неприглядным адресам, вплоть до Белых гор в Светлейшем. Демоны оскорблялись такой непочтительности к общепринятым нормам безнравственности, объявляли владыке гражданскую войну, вызывали на дуэль — но, в конечном счете, отправлялись по назначенным адресам, только уже ускоренные пинком "самого доброго владыки последних тысячелетий".

— Значит, ты уходишь во внешние миры?

— Нет. Меня пока интересуют миры Круга. Скажем так, я кое-что про них знаю и хочу узнать еще больше, чтобы понять некоторые непонятные вещи.

Астерот ехидно усмехнулся, прекрасно понимая, что Афранташ все равно не найдет в этом высказывании и капли смысла, тогда как в нем заключались все причинно-следственные связи, движущие владыкой.

Люцифер с удивлением и недоверием посмотрел на Тарведаша. Много чего он мог ожидать от побратима, но такого поворота событий не предусмотрел. При этом раскладе, Тар мог уйти только в три возможных мира, и любое из решений стало бы шоком для Люцифера. Так все-таки север, восток или запад?…

— Что, собрался обратно к людям? Расширять границы разума? Насколько я помню, об этом мире ты не особенно лестно отзывался…

— Мой разум, Люций, всегда со мной. Чтобы расширять его пределы, мне не требуется пребывать в каком-то конкретном мире, тем более, в Ликари-Орос. Еще то место для тренировок — право слово. Если уж речь идет об эстетических предпочтениях, я бы с большим удовольствием отправился в «западном» направлении — эльфы всегда задевали в моей душе самые чистые ее струны. Полюбоваться на этих прелестных созданий, многие из которых способны превзойти и самих себя, и демонов, и светлых, и многих иных разумных существ нашего мироздания. Пожить среди них сотню-другую лет, наслаждаясь неповторимыми песнями и стихами, чистой и открытой природой. Да… Однако, — Тар задумчиво накрутил на палец длинный локон черных волос. В последнее время у него появилась раздражающая Люцифера привычка накручивать волосы на палец. Бесила она демона по одной простой причине: через пару часов общения с другом уже сам Афранташ с гневом замечал, что, задумавшись, накручивает золотистые нити на указательный палец. Такие жесты казались Люциферу недопустимыми для взрослого, уважающего себя демона, хотя Тара, кажется, никакие безусловные нормы и правила не волновали, — Однако, у эльфов мне пока делать нечего. По крайней мере, нужных мне кусочков головоломки там появиться никак не могло. Не сейчас. На данный момент мой путь лежит вверх, условно говоря, "севернее".

— Ты — сумасшедший, — придав речи нейтральный тон, Светоносный, однако, эмоционально вспыхнул, как Сверхновая. Подумать только, его друг собрался уходить к светлым! Политические последствия, которые мог вызвать переход высшего демона в число светлых, казались чудовищными. Ему-то легко бродяжничать, а как быть советнику Афранташу, когда откроется правда? Хорошо, если в Расселине просто поднимется еще одна гражданская война, а ведь возмущение может вылиться и в безумный рейд к вратам Светлейшего! Далеко не все демоны оставались холодными и беспристрастными при упоминании светлых: как правило, столкновения случались если не в каждом первом, то в каждом втором случае, точно. И шаг Тарведаша иначе как страшное предательство, по крайней мере, половиной нижнего мира, расценен быть не мог.

— Ты окончательно утвердился в своем выборе? — Голос Люция прозвучал как-то сипло и невыразительно. Ну да, демон прекрасно понимал, что иного от побратима ожидать не следовало. Однако его решение тяготило сына Арна, прежнего правителя Расселины, пропавшего как раз около сотни тысяч лет назад.

— Да. Иного выбора я сделать не мог. А ты, Люцифер, сдается мне, думаешь о вещах совершенно незначительных. Когда же ты наконец сумеешь взглянуть на демонов со стороны?! Покипят-покипят, повоюют за восстановление безнравственности пару лет — и успокоятся. Сущие дети, если задуматься. Афф, пойми, я ведь открываю двери между мирами, распределяю знания между ними, а это требует понимания и близости всех сил, действующих в самых разных мирах. Их ведь, на самом деле, тысячи, если не миллионы! Я могу понять свет, могу понять мрак, но мне необходимо осознать их глубже, полнее. И это только две малых силы — а сколько их всего! Слишком ограниченно мыслишь, друг, слишком узко. Если бы я загнал себя в столь жесткие рамки, я просто потерял бы самого себя, увлекся какой-нибудь из сторон силы разума или души. Так поступать глупо — слишком ценно для всех миров то, что я знаю и о чем могу рассказать. Да и вообще, миры разграничены между собой, исходя из необходимости их разделения, но никак из-за целесообразности их полной изоляции!

— А еще, ты соскучился по Светлой, философ несчастный?! По Эллионе, Лазурит? Не правда ли? Уж не помню, какие там еще у нее есть имена, но готов поспорить на свои крылья, что дело в ней!

Люцифер нагло ухмыльнулся. На этот раз, он чувствовал, что угадал хотя бы часть подоплеки действий побратима. Вопрос, между тем, повис в воздухе. Астерот не спешил ответить на него. Вернее, смаковал сказанное и обдумывал формулировку, в которой выдать ответ любознательному другу. В конце концов, Тар решил не растекаться мыслью по скале и коротко, чуть насмешливо ответил:

— Да.

Еще с минуту демоны сосредоточенно изучали зрачки друг друга. Прозрачные, словно сине-зеленый хрусталь, глаза Астерота застыли в насмешке, а тяжелые серые очи Люцифера с любопытством изучали обратный взгляд побратима. Он словно пытался понять, что сумел-таки утаить Тарведаш на дне своего многомерного сознания. Казалось, такое невозможно, потому что, — ясное дело, — высшие общались не только с помощью слов. Однако, едва ощутив стороннее мысленное прощупывание, Астерот всегда ставил монолитные барьеры, пробить которые не смогло бы и пушечное ядро. Уж куда там тягаться с продуктом неуклонно стремящегося к вершинам разума одногранному мысленному жалу Люцифера. В конечном счете, князь понял бессмысленность попыток и сдался:

— Хорошо, я понял. Может, еще хоть пару слов мне скажешь? На память.

— Скажу. Но лучше — на будущее, а не на память. Моя дочь, Викторис, остается под твоей опекой. Только, прошу, не надо делать из нее гениального политика и манипулятора — я прекрасно знаю все твои стремления, хитросплетения и уловки. И не хочу, чтобы моя дочь превратилась в ограниченного какими-то нелепыми системно-стратегическими рамками демона. Кроме того, думаю, ты и без того никогда ей не навредишь. На то есть свои причины…

— Ты и меня считаешь ограниченным? И какие еще причины?! - С легким раздражением, всегда появляющимся при руководящем тоне побратима, спросил Люцифер. Не то, чтобы слова его задели, но слишком уж раздражал его этот всезнающий тон, который любил использовать Тарведаш в своих речитативах.

— В меньшей мере, чем прочие демоны и особенно светлые, но… да. Ты циклишься на повелевании и управлении меньшими силами, и это не дает тебе доступа к силам более сложным и интересным. Они бы приняли тебя и поделились своим наполнением, причем сделали бы это с радостью, но беда в том, что ты их попросту не видишь. Проще говоря, лезешь в бутылку и завинчиваешь за собой пробку. Потому, кстати, ты и не можешь заметить причины моего исхода — они почти все "за бутылочным стеклом", для тебя — искаженные, размытые. Погряз в мелочах, мой друг, слишком глубоко, чтобы мгновенно научиться замечать тонкие вещи. Видишь только одну-две грани там, где их — десятки, а то и сотни.

— Но эти самые силы и так выше меня. Как можно управлять тем, что превосходит тебя на порядок? Скорее уж, они мной управляют. И эти тонкие материи… Они слишком сложны и запутаны. Мне кажется, их вообще невозможно понять, — князь пребывал скорее в смятении, нежели в ярости, которую мастерски попытался изобразить. Столь мастерски, что Тар даже искренне похлопал в ладоши и улыбнулся ему.

— Незачем пытаться ими управлять: это попахивало бы манией величия, да и небезопасно. Могут сплющить в лепешку, разжать, раскатать в тоненький-тоненький листик и самолетиком запустить в черно-пламенную Бездну. Если бы ты научился просто принимать часть каждой из сил в дар… Ты бы понял, что все эти тонкости, на самом деле, просты до крайности. Настолько, что привыкший к стратегическим хитросплетениям разум считает их безмерно сложными либо вовсе не замечает.

Насмешки в словах не прозвучало. Астерот высказывал то, что думал. И от этого выдержка изменила Люциферу. Он будто чувствовал, как высшая сила берет и раскатывает его в тот самый, упомянутый собеседником, листик, а потом запускает плавиться в Котел миров Светлого круга.

— Напротив, если ты прикоснешься к одной из сил и возьмешь часть ее для познания, она примет тебя и позволит использовать свои возможности. Постепенно ты сам отчасти станешь этой силой, а значит, станешь повелевать ей, в тех пределах, в коих простираются границы твоего разума… и души. Мы ведь наделены волей Создателя мирозданий всего лишь одной властью — над самими собой, однако, подумай только, как много можно в самом себе уместить! Заметь, тем больше твоя власть, чем больше уместишь. Впрочем, душа — тема отдельная и не предназначенная для нынешнего разговора. Может, в следующий раз, когда я сам во всем разберусь. В любом случае, тебе потребуется немало дел.

— Снова "дел", — Теперь Люцифер откровенно ворчал. Впрочем, смешно ему не было даже в начале разговора, — ты снова измеряешь все происходящее в делах.

— А в чем еще измерять? В годах? Иногда я так поступаю, но только из-за разрыва в понимании мира моем и собеседника. Это ведь как раз те самые дополнительные рамки, которые закрывают двери и перекрывают путь к полезному иногда бессмертию. Кстати, скука, которую предвещают все высшие и люди при описании бессмертия, — это тоже своего рода рамки.

— Ну, и? — К чему ведет побратим, Люций понять не мог в принципе. Создавалось такое впечатление, будто он пытается в чем-то убедить, но в чем? Ничего важного и вразумительного Астерот еще не сказал. Как, впрочем, и всегда. Все вокруг да около, а по теме — попробуй, дождись!

— Я веду к просьбе. На которой настаиваю и которую, очень хочу, чтобы ты исполнил. Однажды моя дочь поймет, что этот мир слишком мал для нее. Это неизбежно. В ее жилах течет моя кровь и кровь Лазурит, а в душе сплелись многие противоположные начала. Потому она стремится к иного рода поступкам и свершениям, но чтобы достичь этого, ей необходимо будет пройти через существенно большее число испытаний, нежели мне в свое время. Просто идти ей по-другому — мой путь Викторис не подходит. Частично — да, но не более. Я опасаюсь, что количество внутренних противоречий может вызвать в ее душе зеркальный эффект, расщепление, хотя утверждать не берусь…

— И?

— Ладно, возвращаясь к теме. Однажды она захочет уйти, причем уйти необычным способом — вот уж это я тебе гарантирую! Сомневаюсь, правда, что она отправится к светлым, — Астерот слегка покривился, — но все же ее уход, наверняка, окажется достаточно необычным. И ничто, — запомни, Афранташ! — ничто не должно помешать этому ее решению!

— Занялся предсказаниями судьбы? — Люций уже решительно ничего не понимал из речи демона, потому все сильнее закипал, что накладывало отпечаток на его собственные слова.

— Я и есть судьба, Афф. По крайней мере, для самого себя и моих друзей… Свободных в выборе, заметь! На этом точка. Прощай.

Астерот исчез мгновенно. Без огненных водоворотов, вспышек, окутывания плащом или еще каких-нибудь эффектов. Он просто растаял в воздухе, и даже для тонко воспринимающего окружающий мир Люцифера мгновенный исход оказался сюрпризом.

— Да-а. Всегда так. Вечно эти театральные излишества… — буркнул Люцифер и, поднявшись из-за широкого черного с коричневой оборкой стола, чеканным шагом вышел из Зала Совета демонов Расселины.

До разговора Викторис с Афранташем, остановившемся на вопросе советника, оставалось около трех тысяч усредненных лет и неведомая пропасть дел.

* * *

1 472 180 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Расселина, Зал Совета легионов.

— …я обращаюсь так, потому что мне очень трудно высказать то, что я хочу сказать. Не могу, извини, Афранташ… Афф, так получается. Если бы могла по-доброму, ласково, а я — как…

Викторис вдруг ощутила себя беспомощным ребенком. Ребенком, потерявшимся в большом мире. Это ощущение не затрагивало ее уже очень и очень давно, оно покинуло ее еще три тысячи лет назад, когда сама дочь лорда научилась ощущать себя частью мира, обрела полноту сознания здесь и сейчас, а затем в некоторых вещах сумела даже превзойти пределы возможностей своих родителей. Однако существовала главная трудность: она никогда не бывала в иных мирах! Чувство неуверенности пришло: Ви не могла понять, стала ли на самом деле «достигшей», способной скользить между разными пространствами и системами знаний, как это называл ее отец.

— Итак, очаровательная и растерянная леди, чего же вы изволите? — Причудливо изогнув бровь, осведомился «старый» демон.

— Я хочу, — ее голос стал сдавленным и невыразительным. Она будто разрывалась между несколькими решениями, ведущими сейчас борьбу за право быть высказанными вслух. Длинные пряди волнистых волос, черно-красные крылья, серо-голубые глаза — ее главные и самые важные, единственно верные и настоящие черты как будто размылись на секунду. А потом восстановились, но уже в сумрачном, почти что истаявшем виде с призрачным медным отблеском… Однако через секунду медь в волосах сменила рыжина, блеснула на волосах пламенем, глаза полыхнули насыщенным зеленым огнем… и вновь внешность демонессы «притухла» до сумеречного тона, уступив место меди и затемненной серо-голубой радужке. Словно кто-то более могущественный, чем можно себе представить, разбил ее душу в этот миг на несколько частей, направив их в разные стороны. Викторис сдавленным шепотом произнесла:

— …хочу оказаться рядом со своим отцом. Там, где он ныне, где бы он ни был. Я знаю, что часть пути у нас общая, знаю, что в его руках ключ миров. Я не пойду вслед за ним, но по-иному догоню его, Афф. Я хочу понять его: его стремления, как пришел он к ним, как и где он встретился с мамой, и как, собственно говоря, родилась я.

Афранташ помрачнел и тяжело вздохнул. Перемены в образе Викторис не укрылись от него, более того, Люцифер почувствовал, что произошло нечто из ряда вон выходящее и по-своему опасное, будто пришел в действие грубый древний механизм… Он ожидал от Ви большего, чем просто стремление найти отца и оказаться рядом с ним — не этого от девушки хотел сам Астерот, определенно, не этого. Быть может, непонятное явление, только что произошедшее на его глазах, и противоречивые желания Викторис как-то связаны? Как там выразился Астерот, «расщепление», кажется? Нет, не понять ему — слишком мало знаний: Тар прав, во всем прав. Мало знать одну только Расселину, чтобы понять произошедшее. Тяжело, устало, словно склонившись под грузом давней и неимоверно давящей на плечи проблемы, Люцифер наконец ответил, устремив взгляд своих пронзительных темно-серых глаз прямо в глаза леди Тарведаш:

— Три тысячи лет назад, словно один день, я последний раз общался с твоим отцом и лучшим из моих друзей, Астеротом Тарведашем. В тот день он объяснил мне причину своего ухода и его направление. Вернее, попытался объяснить. Лорд перешел в Светлейший, однако не могу с уверенностью утверждать, что он по сей день там. Он ушел выше в поисках каких-то частей головоломки, ответов на мучающие его вопросы. Полагаю вопросы эти весьма велики и таинственны, иные бы не смогли увлечь его из Расселины, которую бродяга, твой отец, привык называть домом. Перед уходом он поделился некоторыми из открытых им истин со мной. Тогда я, конечно, не воспринял его всерьез, над многим из сказанного посмеялся. А потом… Потом я последовал одному из его советов, принял часть силы, подаренной мне смежным миром. Так, почти случайно, пытаясь справиться с бедой, грозящей моему миру, я открыл «дверь», сам не подозревая о том, на что наткнулся.

— Ты знаешь, где эта дверь?! Она ведь подходит для моих целей?! - Впервые за все время нелегкого разговора в голосе Викторис звучала уверенность. Снова взметнулись отблески рыжего пламени в волосах, но Люцифер вдруг почувствовал, что в сумеречной меди больше силы, хотя ее источник весьма далек от Расселины… Где-то в глубине Черного пламени таинственной Бездны. Ощущение раздвоенности, исходящее от демонессы, тем временем усиливалось… Афранташ утвердительно кивнул и продолжил:

— Все вышло довольно глупо. Ты ведь знаешь, мало кого в Расселине волнует внешность, особенно собственная. Потому здесь практически нет зеркал. Но одно все же установлено — как раз в покоях твоего отца. Я никогда не понимал, почему он так любит наблюдать за своим отражением. И вечно с такой улыбкой, будто, встречаясь с зеркалом, он общается со старым и добрым знакомым. Я заблуждался очень долго, считал его позером, не способным показать себя во всей красе перед другими демонами. А потом, когда пламя в Бездне почти перестало светить, и сам этот мир едва ли не умирал, я в отчаянии бросился к зеркалу. Знаешь, Ви, мне казалось, что в нем скрыты ответы, нужные мне, и это оказалось правдой! Я заглянул в него, но увидел только собственное отражение. Тогда я попытался коснуться его, поджигал пламенем, даже, в конечном счете, — подумать только! — ударил со всей силы по нему кулаком. Наверное, Тар знал, как сделать зеркало крепким и истинным — оно не раскололось, но я почувствовал, что сила, вложенная в удар, просто пропала. Зеркало забрало ее, растворило в себе. Или же переместило…

— И? — Дочь верховного демона подалась вперед.

— Тогда я понял и принял то, что зеркало — не просто кусок стекла. Что оно — по-своему живое и разумное, пусть иначе, чем мы, но это ничуть не умаляет его жизни. И через минуту я увидел в нем свое двойное отражение, а еще через пару минут — тройное. Я видел многие грани самого себя, себя, размытого во временных, пространственных и каких-то еще странных осях. И этих систем координат, сложенных из самых разных осей, было много, будто из одной пирамиды росли и росли новые, на гранях которых возникали очередные оси. О, Бездна, в этом Зеркале отражалось просто безумное число мер и вариантов — столько, сколько мне, наверное, никогда не осилить и не понять!

Мне казалось, что я потерялся где-то в десятках измерений. Наверное, твой отец уже не видит от себя многих отражений — он ведь умеет избирать единственную нужную линию среди целого клубка ее бледных подобий, всегда умел! Ему по силам и через все эти грани прямую провести… Мне так кажется, Ви. Думаю, он движется по непонятным мне осям или, что выглядит парадоксальным, но более вероятным, вообще без них. В любом случае, к вечеру того дня, после многочасового сидения перед зеркалом, я понял, что не смогу уйти от него, пока не найду ответ. День за днем я проводил около отражающей поверхности: разговаривал с ним, касался его, даже бил по глупости, из раза в раз пытался пройти сквозь нее — но бестолку.

— А какое было решение?

Афранташ усмехнулся, словно бы вспоминая и проклиная собственную глупость, а потом весело ответил:

— Ему надо было спеть. Или сыграть на чем-нибудь. Может, хватило бы и с чувством прочитанного стихотворения — кто знает? Я не помню свою песню, одно точно, в ней звучала мольба о помощи. Наверное, песни и стихи — это тот язык, на котором «разговаривают» предметы. Или наши души с душами предметов — кто знает? Одно я знаю точно: после моих слов даже не в зеркале, не в собственном разуме, но в разуме отраженного меня, стоящего за спокойной гладью, я увидел иной мир. Сказочный мир, Природный. Там были мистические существа, о которых любил рассказывать забавные истории Тар: эльфы, наги, даже люди, и еще — странные призраки-тени. В общем, множество привычных и необычных существ. Тот мир пропитан силой хаоса и близкой, хотя и противоположной ему, природы, силами, чуждыми мне по рождению, но принятыми ради спасения Расселины. И когда в моих руках оказался этот источник сил, пламя Бездны вновь вспыхнуло ярко, ну а я сам занял место советника, расправившись особым образом с парой наиболее отъявленных безголовых бунтарей.

— У Расселины нет правителя. Получается, все эти дни, — Викторис с видимым потрясением подходила к истине все ближе и ближе, — все эти дни…

— Да, Ви, дочь Звезд, все эти три тысячи лет дела в Расселине вел я. И с каждым днем становился все более умиротворенным и спокойным. И все более старым, к сожалению. Мне пришлось принять иную, едва ли не чуждую силу, но именно она поддержала этот мир после ухода Тарведаша. Помнишь, когда на скалах начали пробиваться ростки? Или когда появился первый подземный ручей? Я думаю, после того, как Расселину покинул Арн, Тар, пришедший вслед за ним, а скорее, в момент его исчезновения, тоже черпал силу из иных миров. Только Тар сильнее, намного сильнее, либо же Арн не выдал о себе и Расселине всей правды… Повезло мне с отцом — нечего сказать. Единственное, что я знаю о нем — это то, что он существует! В любом случае, то, что сделано мной — это часть большого процесса, о котором я когда-то слышал, только не придавал этому значения, не мог тогда понять. Полностью он называется Замыканием Кольца Пространств. В руках Тара много важных ключей, каким-то образом связанных с этим процессом, — зеркало и записи самого Астерота рассказали мне о самых важных из них: ключ от бессмертия, ключ от миров и, как ни странно при таком наборе, ключ от созидания.

— Ключ от созидания? — В голове Викторис возникли какие-то смутные ассоциации, превращающиеся во все более оформленные и четкие формулы и тексты, — не о том ли Котле миров идет речь, о котором существует немало легенд и предположений, встречающихся даже в трактатах местных мыслителей? Кажется, в древних манускриптах я встречала строки, вроде… Сейчас вспомню, да, — обрадовалась Ви цепкости собственной памяти, — это выглядело так: "есть тысячи сил, но они не творят миры. Есть одна Сила, но именно она создала их все".

— Да, Котел миров. Ты цитируешь некое подобие энциклопедии Светлого круга, Книги Разума. Впрочем нет, не самой Книги — о ней никто ничего не знает, кроме того, что она существует. Прямо как об Арне, — Афранташ улыбнулся, — Всего лишь одно ее отражение, вышедшее из-под пера какого-то литературно одаренного демона… А может, светлого, или вовсе эльфа. Тут и Астерот вряд ли разберется. Хотя нет, он разобрался — все, что я рассказываю сейчас, это всего лишь расшифровка его собственных записей и расчетов. В общем, Силой этой, если опираться на сей полулегендарный источник, является именно человеческий разум. Или душа — это до конца не понятно. Кажется, даже сам Тар, когда рисовал свои схемы, не мог найти точного ответа на этот вопрос. Там много листов, на которых он пытался провести замкнутую прямую так, чтобы она образовывала равные петли… Зачем — этого я понять, к сожалению, не смог. И еще какие-то геометрические изыски с квадратами, но пояснений к ним вовсе нет. Правда, в одном месте где-то на полях с замкнутой линией небрежно написано: "три лепестка, ну точно, три!", но надпись зачеркнута. Потом перечеркнуто само зачеркивание — в общем, трудно уловить ход рассуждений бродяги, знающего в сотни раз больше тебя и все равно сомневающегося.

Может, все-таки, речь идет о некоем сопряжении души и разума, или нечто в этом духе. А может, вовсе о чем-то ином… Мне ведь даже не понять, как эти вещи связаны, какое уж там гадание о сути записей Астерота! Предположения, только предположения — ничего достоверного я не знаю, это еще слишком сложно. И… Я, наверное, никогда не приму ни одной из этих истин. Тем более, что из всех рас Тарведаш раз за разом выделяет в своих записях людей, отчего-то считая, что на них стоит сделать основную ставку и через их структуру разума и души производить Замыкание!

— Почему, Афранташ? Почему тебе кажется это таким уж страшным?

— Страшным?! - Советник засмеялся, и в этом смехе Астерот, если б он находился в тот момент здесь, мог бы узнать прежнего Люцифера, сгинувшего в момент принятия силы, — О нет, милейшая из демонесс, эти истины просто ужасны! Это значит, что слабенький человеческий разум, разум или непостижимая душа, которая, быть может, вовсе и не существует, такие хлипкие и ненадежные, способны на большее, нежели силы демонов, светлых, волшебного народа и вообще любого другого существа вместе взятые! Немыслимо!

— Так ли хрупок человеческий разум, как ты полагаешь? Да и душа, она, наверняка, существует! Афф, я сомневаюсь в твоих выводах. Мне всегда казалось, что люди очень необычны и сильны. В них… Главное — упорядочить. Да, в них просто слишком много всего. И если это многое свести воедино, результат может превзойти названные силы… Мне так кажется, — Викторис рассеянно водила пальцем по столу, не совсем понимая, откуда берется ее уверенность и знания. Будто бы черпала из необъятного источника доступных лично ей сведений… Между тем, волосы Ви снова озарились сумеречно-медным сиянием, — Да и вообще, мне кажется, что не столь уж и многое отличает нас от людей, если вообще хоть что-то отличает! Кроме крыльев, конечно.

— Да уж, ты действительно дочь своего отца. Я не знаю, Ви, он всегда считал также, но эту истину мне, боюсь, не по силам принять. "Души у всех одинаковые, и у всех — крылатые" — бррр, не укладывается в голове. Видимо, мешают осязаемые крылья за спиной. Пока… Или я пошел по иному пути и не могу сейчас примкнуть к вам. Но я помогу тебе открыть «врата» и узнать самой, каково это, быть не демоном…

— Ты собираешься отправить меня в иной мир? — Ви взметнулась из кресла и выросла громадной грозной тенью над советником. Тенью, окутанной призрачно-медным сиянием. Определенно, сумеречный ореол давал ей больше, нежели огненный, но все же что-то в образе Викторис вызывало у Люцифера безотчетную панику. И вновь — не понятно, что и почему. Одни вопросы — и никаких ответов. Она была в смятении и могла натворить немало бед, но пока еще контролировала себя.

— Все не так просто, как ты сейчас изволила выразиться. Во-первых, твоя просьба осуществима только этим путем. По крайней мере, иного я не знаю, хотя изо всех сил пытался его найти. У тебя нет выбора, кроме как прожить жизнь параллельно с жизнью Тарведаша. Светлой жизнью или какой-то иной, ведь только там ты можешь узнать, каким образом он пришел к знанию и чего добивается ныне. Во-вторых, сейчас ты — слияние души и духа, чувств и разума. Телесного в грубом смысле слова в нас и светлых очень мало — просто утрамбованный дух, если можно так выразиться. А ты… Ты, наверное, самое необычное создание из виденных мною. Да что там, — В словах советника послышалась явная горечь, — ты ведь стала для меня… приемной дочерью здесь, — вдруг сбившись, торопливо пояснил советник, потирая подозрительно быстро опухающие глаза, — В твоем прошлом есть одна странная деталь, которую ни я, ни твоей отец не могли понять: очень долгое время ты оставалась, как бы правильнее выразиться… младенческой душой, еще полностью не осмысляющей себя. Не сто и даже не тысячу лет, как положено душе, наверное, положено, а без малого пятьдесят тысяч лет — до тех пор, пока Астерот не ушел к светлым. После этого за три тысячи лет ты стала такой, как сейчас. Наверное…

— …Всему свой срок. Я помню, эту фразу он тоже любил повторять. А еще говорил, что время измеряется в поступках, а не в годах. Я не совершала поступков и не стремилась этого делать, пока он не ушел. Он, как бы, не знаю… сохранял мою молодость на как можно дольший срок, что ли. А ты, ах, Афранташ, ты очень дорог мне, не в меньшей мере, чем Тар. А может, в чем-то даже и в большей…

На несколько секунд в воздухе повисло молчание, как будто обе стороны о чем-то умолчали, по взаимному согласию утаив часть истории друг от друга. Ощущение «раздвоенности» Ви стало почти осязаемым… Потом Афранташ продолжил:

— Ты пройдешь сквозь зеркало и родишься в каком-то мире. Я не знаю, через какие испытания тебе предстоит пройти, но думаю, они будут нелегкими. По крайней мере, у меня есть такое предчувствие, а оно не обманывает меня последние три тысячи лет. Будто бы твой отец поделился со мной при том разговоре собственным даром.

— Что ж, это было бы похоже на него.

Повисло недолгое молчание. Викторис не знала, о чем еще можно спросить собеседника, а тот не спешил говорить ей еще что-либо. Медное сияние пока что не сменялось огненным, вообще, у Афранташа сложилось стойкое впечатление, что пламенная часть не заинтересована в этом разговоре и уже удалилась куда-то, покинув саму Викторис. Но все же через несколько минут Люцифер первым нарушил тишину:

— Он говорил, что твоя просьба станет для меня удивительной, но я бы не сказал, что удивлен. Наверное, он имел в виду, — если бы она прозвучала в момент его ухода. Сейчас же я понимаю, что это единственно возможный путь. Тар сказал, что он — судьба, а после этого ушел. Тогда я рассмеялся, теперь — не смеюсь. Потому что Астерот, действительно, — Судьба: он определял пути для доверяющих ему демонов все время своего правления в Расселине, как теперь определил наши с тобой дороги. И ведь ему для этого даже не пришлось возвращаться…

— И что же теперь?

— Будем прощаться… Прощай, — Афранташ не медлил. Поклонившись Викторис, он вышел из зала, предварительно указующе направив правую ладонь на покои отца демонессы.

— Значит, решать загадку все же мне, — мрачно проговорила Ви и, сопровождая легкий шаг известными ей ругательствами, прошла в покои. Запыленное зеркало покоилось здесь, где находилось и многие тысячи лет назад. Темное, имеющее форму совершенного треугольника, в оправе из черного дерева, от пола до потолка.

— Действительно, Врата, — с уважением сказала Ви зеркалу. То как будто всколыхнулось, выражая ответное уважение и почтение.

— Так вот ты какое, живое зеркало. Впрочем, думаю, любое зеркало — живое? Я ведь права?

Поверхность вновь всколыхнулась, но на чуть дольший срок. Затем отражение в ней восстановилось.

— Итак, что же спеть тебе?

Вопрос был излишним. Викторис и так знала четыре строчки, которые отец часто напевал, когда мир вокруг его утомлял. Он, вроде, просто пытался нечто прочувствовать, но при этом вкладывал в строки куда больший смысл, чем можно было бы предположить, исходя из текста. Их Викторис до конца не понимала, но они отчего-то всегда дарили надежду и стремление идти вперед, сквозь препятствия.

— Каковы будут пределы — никто не ожидал, — пропела первую строку демонесса, едва коснувшись пальцами правой руки поверхности зеркала. То всколыхнулось, послышалось едва уловимое шипение, будто бы кто-то пустил газ в помещение. Викторис приободрилась и, приложившись уже обеими руками, запела дальше:

— И напрасно тратили силы, мостя тропинки нам, — поверхность зеркала пошла рябью, руки дочери Астерота уже, казалось, потонули в ней. Тогда Викторис полностью прижалась к зеркалу и громким, хорошо поставленным голосом запела дальше гимн путешественникам между мирами:

— Всех вас поняли мы. Смело шагнули в зал…

На этих словах мир вокруг нее расплылся. Не было очага, не было Расселины, не было кресла, стола, самого зеркала — и того не было. Она уже стояла вне своего мира, зависла где-то в странном пространстве. В проходе между сейчас и никогда. И это никогда так испугало ее, что голос едва не сорвался. Но здесь медное свечение подхватило ее, будто расстелившись под ногами, и дочь верховного демона нашла в себе силы петь дальше, завершая начатое четверостишье:

— Где под тысячей, тысячей звезд лунный свет сиял!

И мир распался. А потом — свет и воздух. А еще потом — темнота. И рождение…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, Карад-Дум, Дворец Императора.

Чего не хватало принцессе Элоранте, так это постоянства. Вернее, постоянство-то среди личных качеств девушки наличествовало, но только заключалось оно в состоянии стабильного непостоянства. Такой вот нелепый парадокс, делающий принцессу загадочной, но удивительно раздражающей… Время от времени. Стихия владела ее душой: то бушевала внутри, как вихрь, толкая на глупые и необдуманные поступки, то обращалась в безысходность и тоску. Будто пламя свечи на ветру, притухающее и разгорающееся по воле порыва.

И вот она в очередной раз дергала за нервы-ниточки очередного же поклонника из разряда "принцев на день". Справедливости ради, надо отметить, что поклонник оказался изрядно «потасканный» и принца напоминал разве что белым конем, оставленным под окнами красавицы. Вот только принц не учел, что у бедного загнанного животного от вида зеленого палисадника разгорится затаившийся глубоко в желудке аппетит. В результате скромный садик своенравной принцессы был безнадежно испорчен, а потасканный экземпляр находился где-то между опочивальней Элоранты и плахой влюбленного в свою работу палача. Кстати, до оной, то есть плахи, ему даже не пришлось бы добираться своим ходом: разлюбезнейший сэр Амерто, главный палач Карад-Дума, готов был по малейшему повелению хозяйки доставить навязчивого поклонника на руках. Старый трудяга со слезами умиления на глазах рассказывал своим подопечным о твердости и храбрости принцессы, не тяготящейся глупыми размышлениями при вынесении смертного приговора. Рубить, так рубить — вот это Амерто понимал, порода, истинная правительница! Такую все страшатся, а, как гласит мудрость, боятся — значит, уважают. Ну, и любят, конечно. Опасно такую — и не любить… Что самое удивительное, не отличающийся до сего момента остротой ума принц Асгруд неожиданно сообразил, чем грозила обернуться для него непродуманная попытка сватовства. Впрочем, пониманию поспособствовал и топор, которым с хитрой ухмылкой покачивал перед его носом преданный принцессе Амерто.

— Итак, уважаемый Асгруд, посчитаем ущерб, который вы нанесли своими неуклюжими попытками посвататься ко мне. На счет раз, ваш конь пожрал лучшие экземпляры цветов, свезенных со всего Иезекиля. На счет два, вы отняли у меня добрых полтора часа времени абсолютно бессмысленным и бесполезным сватовством. И, наконец, на счет три, который еще не прозвучал, вы отнимете личное время еще и у глубокоуважаемого Амерто, который, между прочим, сегодня имеет полное право отдыхать. Заметьте, принц, лишь из огромной любви к своей работе гражданин моей империи согласился поспособствовать переселению души вашей в лучший мир.

Элоранта чинно сложила руки на животе и одарила Асгруда немигающим взглядом серо-голубых глаз. Во всем ее виде и поведении читалось злорадство и искреннее наслаждение страхом несостоявшегося жениха. Таких подданных принцесса на дух не переносила, как не выносила она всех без исключения скупцов, дураков и малодушных.

Глаза неудачливого принца от страха округлились. Кажется, он начал понимать, что принцесса вполне серьезно решила разлучить его с буйной головой. А тут еще и этот жутковатый Амерто, со звериным оскалом любующийся на свой исполинский топор — вот уж где истинное исчадие хаоса, зверь в человечьем обличии! Да, живя в своем Аленгарде и общаясь там с одним лишь управляющим имениями, трудно осознать, сколько дорогим считает свое время принцесса целой империи. К сожалению, понимание пришло к принцу слишком поздно, и теперь мелкопоместный владычонок должен был упокоиться с миром. Такова судьба…

— Итак, сэр Асгруд, у вас есть ровно одна минута, чтобы убедить меня в ценности вашей жизни для Иезекиля.

— Э-э… Ну, мои имения поставляют в столицу лучшую древесину в империи.

— Кажется, вы не поняли меня, принц, — слово «принц» Элоранта произнесла с особым ядом, насмешливо посмотрев поверх головы обреченного, — я говорила про вашу личную значимость для нас, — последнее слово она тоже подчеркнула, но мягко, таким образом отмечая свою принадлежность к высшему в Иезекиле роду, — Думаю, что у ваших поместий должен быть грамотный управляющий. Кроме того, хотя ваш отец и отошел от дел, но в случае гибели сына он, думаю, вновь примет во владение собственные земли. Опять же, это только мое предположение, но… У вас есть братья?

Принц сглотнул. Братья у него были, и немало. Все — жаждущие земель и не страдающие кровной любовью…

— Итак, сэр Асгруд, у вас осталось, этак, секунд сорок пять. Я жду…

Прошло еще десять секунд. Принц успел три раза покрыться потом, который тут же испарялся с пышущего жаром тела. По всей видимости, тело даже лучше разума понимало, что именно грозит неудачнику в случае "неудовлетворительного" ответа. Элоранта наблюдала за ним с презрительной усмешкой, бродящей по поджатым розовым губам. Наконец, принц придумал следующий довод:

— Я сам — прекрасный дровосек и могу заниматься лесозаготовками в ваших лесах.

Как-кап-кап… Где-то в отдалении, за стенами дворца вода падала с крыши городского дома на еще мерзлую весеннюю землю. В комнате же царила мертвенная тишина. Даже топор в руках Амерто перестал покачиваться, поскольку сам палач недоуменно воззрился на принца. На секунду в глазах рубаки даже появилось что-то человеческое, наподобие жалости. Элоранта же просто заинтересованно изучала «экземпляр», причем на лице ее отражалась одна лишь смертельная скука. Наконец, прозвучал ледяной вопрос:

— Неужели, сэр, вы думаете, что в моих, — и на этот раз слово «моих» прозвучало уверенно и грозно. Не оставалось сомнений, что принцесса приняла решение, и решение это незадачливому поклоннику заочно не нравилось, — …лесах мало хороших дровосеков?! И без вас там никак не обойдутся? Вы даже более самонадеянны, чем я осмелилась предположить изначально.

Тишина. Принц считает секунды, ожидая, когда палач потащит его на плаху. Сломан, разбит. Надежды нет. Плечи опущены, глаза смотрят в пол. На голове выступила испарина, а от него самого на милю распространяется мускусный запах. Печальная картина: оказывается, очень легко смешать человеческую суть с пеплом, сделать принца ничем, убить одним только словом. Скука змеей расползалась по разуму принцессы, заставляя ее пылкую натуру искать хоть какой-нибудь способ дать выход бушующим на задворках сознания эмоциям.

Элоранта задумчиво посмотрела на поклонника, потом отвернулась и подошла к зеркалу. Две или три минуты она сосредоточенно изучала свое отражение, будто бы стараясь увидеть в нем нечто большее, нежели простое отражение, потом вновь повернулась к смертнику и чеканным тоном объявила:

— Мое решение таково. Я сохраняю тебе жизнь. Не обольщайся — это похвала не твоей значимости для империи, а бренным останкам твоего ума. Я сохраняю тебе жизнь лишь потому, что ты все-таки ответил внятно на мой вопрос. И этим ответом ты определил свою дальнейшую судьбу до конца жизни: ты больше не принц суверенного Аленгарда, а лесоруб в лесах Иезекиля. С завтрашнего дня ты приступаешь к работе. Платить тебе будут в день смены сезонов, ну а жалование будет составлять, — Элоранта слегка задумалась: выступили редкие, но глубокие морщинки (подумать только, морщинки на лице двадцатидвухлетней девушки!). Однако ее лицо практически в тот же момент разгладилось, и Эл завершила начатую фразу, — …тридцать нарров. И скажи спасибо за такое решение, потому что я могла быть куда менее великодушной. Не правда ли, тяжело встречать новый рассвет, — принцесса сладко улыбнулась, заставив Асгруда передернуться, — …без головы…

Тридцать нарров — стандартное жалование дровосеков-новичков. Едва цех выпускал новоиспеченного подмастерье, тот отправлялся оттачивать свои умения под руководством мастера в одну из многочисленных ремесленных мастерских, например, в упомянутое лесное хозяйство. И тридцать нарров платили в империи именно таким вот начинающим умельцам!

Принц, по всем признакам, был оскорблен и унижен. Принцесса, заметив выражение лица Асгруда, хмуро на него посмотрела и заговорила вновь… Уже не столь миролюбивым тоном:

— Однако, сэр, вы растеряли еще не весь свой гонор. Я не имею ни малейшего представления о том, насколько вы умелы и полезны в действительности. Именно по этой причине я и не собиралась устанавливать вам более высокое жалование. В этом случае через два-три сезона я получила бы отчет мастера с оценкой степени вашего усердия и изменила ваш статус соответственно качеству работы. Однако, — принцесса изогнула бровь и пронзающим взглядом посмотрела на Асгруда, — своим недовольством вы вынудили меня принять более решительные меры. Итак, вы позволили себе, носящему в своих жилах часть императорской крови, пусть и разбавленной, испугаться смерти и справедливого наказания, следовательно, вы заслуживаете наказания и как предатель крови… Принц, вы знаете, как поступают с предателями крови в моей империи?

На этот раз Асгруд задрожал от страха. Предателей выводили на площадь перед дворцом, приковывали к столбу с поперечной балкой и методично втыкали ножи в разные части тела. Сначала протыкали ладони, затем ступни, далее следовали голени, плечи, уши. Дальше — страшнее: объявленному виновным протыкали глаза, потом — пах, далее следовал живот и, наконец, если обвиняемый не успевал к тому времени умереть от боли и ран, сердце.

— Итак, — вновь сладко растягивая фразы в предвкушении чужого страха, промолвила принцесса, — …я выношу приговор. Четыре сезона вы, бывший принц Асгруд, трудитесь без жалования. Вся пища и личные вещи, которые вы приобретете за это время, будут оплачены за счет лесничества, однако, — она вновь протянула, — …позднее вы должны будете отдать накопленные долги. Вы сердитесь? Раздражены? Желаете высказаться? Скорчить одну из своих умильных рожиц? Быть может, мне стоило бы взять вас не в качестве дровосека, а придворного шута? Да-да, одного из тех комедиантов, в которых так любят метать кинжалы слегка подвыпившие высокородные гости… — Вновь сладкая улыбка, — Подумать только, я могла бы даже вызвать вашего отца, чтобы и он посоревновался в метании. Я представляю, сколько радости отразилось бы на его лице в случае попадания. Убить свой позор одним метким броском — это дорогого стоит. Ну, так как, принц Асгруд? Вам есть, что мне сказать?…

Около пяти минут — беспредельно долгий срок — принцесса изучающее смотрела на тридцатилетнего юнца, но тот не поднимал головы, и по всему его облику было предельно ясно, что принц покорился воле госпожи. Удовлетворенно кивнув, Элоранта повернулась к Амерто и удивительно тихим и нежным голосом произнесла:

— Отведите его, пожалуйста, к мастеру Стуржаку, если вас это не затруднит, Амерто. Думаю, он найдет место для бывшего принца.

Палач, подталкивая медленно шествующего "на заклание" поклонника, вышел из комнаты. Соответственно, и сам Асгруд покинул спальню принцессы. В тот же миг раздражение с ее лица ушло, а осталась лишь смертельная грусть и все та же пожирающая душу скука. И еще — болезненное одиночество, отстраненность, пожалуй, даже потерянность. Подойдя к зеркалу, она задумчиво начала расчесывать медного цвета волосы. Попутно принцесса напевала песенку, знакомую ей с детства и терзающую ее вот уже около семи лет:

— Нет мира для принцессы знакомее мечты,

Нет счастья для красивой. Печальные черты

Терзают зеркала все, что можно ей найти.

Где храбрый и веселый, что смог б ее спасти?…

А дальше слов она не помнила, потому что именно это четверостишье мучило ее и превращало жизнь девушки в пытку. Там было еще что-то про друзей, любовь, про дороги жизни. Эхом всплывали туманные строки о красоте души, способной любить многих и многим дарить свою защиту… Но все — как в тумане. Буря, разрывающая душу Элоранты на части, не давала ей возможности сосредоточиться на смысле этой песни, уловить все нюансы. Она смогла запомнить лишь эти строки — да и то потому лишь, что они приносили боль. Боль и страх, свои и чужие, а еще — власть. Через эту призму смотреть на мир было неприятно, очень тяжело, отвратительно, но другого взгляда судьба принцессе не подарила.

Элоранта чувствовала себя неполной, какой-то половинчатой, будто бы она — лишь часть себя самой. Разбитое целое, расколотое на куски, смешные и нелепые фрагменты души, никак не желающие образовать единую фигуру. Она хотела полюбить, но всякий раз натыкалась на таких вот «принцев». Хотела найти друзей — но встречала лишь «работяг», подобных Амерто, либо этих скользких придворных. Хотела вдохнуть чистый и свежий воздух, почувствовать ветер в лицо, но на ее плечах лежала ответственность за целую империю. Ее империю.

И что делать дальше, Элоранта не понимала. Лишь ночью, во сне, она, как молитву, повторяла одно-единственное слово, мольбу, которую не смогла бы себе объяснить, даже если бы услышала со стороны:

— Афф… Спаси меня! Афф…

* * *

Период:

1 472 180 год по внутреннему исчислению Мироздания «Альвариум» —

Бета-вероятность, 1 год рецикла Второй эры по исчислению Творца Творцов.

Расселина, Зал Совета легионов.

Афранташ покинул Расселину вслед за Викторис. Даже и дня, — жалкого дня! — пройти не успело, а советник уже растаял в молочной поверхности зеркала. После этого треугольник рассыпался — пути героев на время разошлись, и этот участок дороги стал ненужным.

Через считанные дни пламя в Бездне стало угасать, и Расселину вновь охватила явственная тревога. Однако вслед за потерей надежды и темным временем в зале совета появился никому незнакомый демон. Высокий и статный, в костюме, будто бы только что побывал в каком-то излишне деловом мире. В его поступи не осталось и следа прежней неуверенности, но вот в глазах застыла старая, набившая оскомину боль.

Арангел Сереми стал правителем Расселины на существенно более долгий срок, нежели Арн, Тарведаш или Афранташ, однако его история — это не история пути. По крайней мере, пока… или уже. Арангел был больше, чем просто демоном, но при этом в душе он оставался именно демоном. Со своей историей, своими внутренними силами, противоречиями, ошибками и долгом, но только лишь демоном. Дальше он не пошел и идти не собирался. Для него принятая судьба была очевидна и единственно возможна. Как выход, спасение или искупление. Впрочем, быть может, когда-нибудь все изменится и для него…

— Арташ! — Это слово было единственным, которое произнес он, увидев последний осколок зеркала на полу покоев верховного демона. Каким-то чудом он пролежал здесь в неприкосновенности почти 28 000 лет…

Вновь наступила тишина. И только слабое эхо, вырвавшееся из Бездны, откликнулось демону: "Забыто…".

Глава 2 "Направления"

1 472 180 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Расселина, личные покои лорда Тарведаша.

Разговор Афранташа с зеркалом начался не с оскорбления, не с обвинения, не со взрыва гнева и не с тягучей грусти, что можно было бы предположить по его душевному настрою. Князь просто остановился у зеркала и долго смотрел на мутную, уже совершенно блеклую поверхность. Мутная и блеклая, как та пелена, что наползает на его глаза, когда грустно, и тоскливо, и одиноко… Как перед смертью. Кажется, зеркало умирало, и остановить этот процесс невозможно. Да и стоит ли? Свою роль оно почти выполнило и вряд ли мечтало теперь о чем-то большем, нежели покой… О, Бездна, и откуда только он все это теперь понимает?! Кто дал простому демону дар и проклятье знать о движениях души? Да к тому же души предмета!

— Здравствуй, друг моего друга, — усмехнулся Люцифер и прикоснулся к зеркалу открытой ладонью. То всколыхнулось, но яснее от этого не стало. Мутная поверхность ничего не отражала: она оставалась темной и, с виду, совершенно мертвой. Но Афранташ знал, что толика силы в поверхности Врат осталась, и именно ее вызывал к жизни своими словами.

— Сегодня я понял, каким именно образом Тар получил власть над временем. Его дочь, считанные минуты назад прошедшая сквозь твою поверхность, подала мне неожиданную идею. Она говорила о ключе созидания и упомянула строки древнего манускрипта.

От зеркала повеяло заинтересованностью. Манускрипт — это любопытно… Само слово, означающее "написанное от руки". Ведь так важно, когда Слово принадлежит чей-то руке — оно может очень многое рассказать о своем создателе. Не то, что зеркало, которое только отражает… Впрочем, нелепо было бы предположить, что оно удивлено и замерло в предвкушении нового знания. Скорее, открытия по ходу беседы с разумным предметом делал сам Люцифер. Поверхность впитала в себя подаренную частичку души Тара еще в тот день, когда тот создал само зеркало, а теперь эта часть постепенно перетекала обратно в душу владельца. Однако по той же причине оно сейчас заинтересовалось словами Афранташа, ведь Астерот готов был выложить и душу целиком, лишь бы заставить друга хоть что-то понять!

— Итак, как же именно разум и душа способны созидать миры и иные силы? Как они соотносятся друг с другом? Одной лишь верой ничего не сотворишь: вера способна поддержать на пути и не дать отклониться в сторону, но для творения необходима существенно большая сила… Вполне конкретная, точная, взвешенная и полностью осознанная.

Зеркало замерло. В покоях повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь постукиванием пальцев Афранташа по неведомо как сохранившейся в горячем воздухе Расселины дубовой столешнице. Зеркало молчало, затем слегка всколыхнулось, дав знак старому демону продолжать.

— Хорошо. Можно предположить, что дело в разнице между разумом и верой, между пониманием и надеждой, между предчувствием и уверенностью. По всей видимости, необходимо нечто более твердое, нежели просто смутные ощущения или пространные логические заключения на пустом месте, чтобы принять эту силу и ее дары.

Зеркало на секунду просветлело, словно бы, — да так и было! — хотело подбодрить Афранташа и показать, что он идет в своих размышлениях по верному пути.

— Итак, я прав. Следовательно, — Люций вдруг начал тихонько смеяться. Он неожиданно подумал, что сейчас рассуждает в точности так же, как Тар… Методично, логично, последовательно, связывая посылки и следствия. Говорят, когда-то логика была первой из наук во многих мирах. Говорят… Кто говорит? Когда? Где?… Афранташ будто бы слышал эхо голосов сотен мыслителей, тем или иным путем подошедших к этой истине, — моя вера в огненное начало, надежда на иное будущее и предчувствие путешествия ничего не значат? Ведь, по большому счету, это мелочи, которым не сравниться даже с перечерканными рисунками Тарведаша?! Ведь это так? Предчувствиям и ограниченной вере надлежит исчезнуть и не засорять ум? Нужно оставить в голове лишь точные и достоверные знания?

Если бы у зеркала была голова, оно бы ею покачало, но не совсем отрицательно. Скорее, уклончиво — призывая скорее углубить размышления, чем отказаться от них. "Думать — это полезно, но непросто", — усмехнулся про себя Афранташ. Впрочем, головы у зеркала-треугольника быть не могло, оно просто заволокло свою поверхность непроглядным, черным, как безлунная ночь, туманом. Возможно, оно подразумевало нечто иное, но как понял — так и следует мыслить.

Афранташ усмехнулся и снова коснулся поверхности древнего артефакта ладонью. То просветлело.

— Естественно, я имел в виду не исчезновение. Это было бы глупо — полностью отбросить то, к чему пришел путем размышлений. Безрассудная трата сил… Прости, неверно подобрал слова.

Зеркало покрылось рябью, словно попыталось подсказать еще какую-то мысль страждущему.

— Да, понимаю, неверно подобранные слова могут привести к неверным действиям и, как следствие, неверным результатам. Слово — это ведь форма, в которую мы переводим свои угловатые мысли? Знаю, прав. Значит, слова, которые я произношу, определяют дальнейший ход событий для меня. Что ж, буду следить за тем, что я говорю и как. По крайней мере, в дальнейшем.

Афранташ на секунду остановился, чтобы осмыслить дальнейший ход разговора. Зеркало «молчало». Молчал и князь. Сказать было что, но ведь это необходимо еще правильно сформулировать! Люцифер понимал, о, сейчас он понимал это с полной ясностью и особой четкостью: от сказанных им слов зависит, пропустит ли зеркало гостя в иной мир или запрет двери навсегда. Действительно навсегда — и это Афранташ тоже понимал. Но молчание не может длиться вечно, и старый демон продолжил свою мысль:

— Мне кажется, я рожден в этом мире, как и дочь Тарведаша. И за границы мира еще не уходил. Для меня нет иного прошлого, и все — в новинку. Но отчего-то я ощущаю странную близость мне всех этих племен и народов, и близость самого Астерота, будто друг он мне со сверхдревнейших времен. Не знаю. Чувствую только, что подошло время для перехода. После того, как ты подарило мне ключ к силе иного мира, я не могу от нее отречься. Смешно прозвучит, наверное, но не могу, потому что не хочу… О, Бездна, как же это знакомо звучит! Тот вариант мира притягивает меня, влечет. Не остановиться, не сказать: "Стоп!". Я прошу тебя, позволь последний раз совершить переход между мирами, после чего можешь исчезнуть. Ты ведь желаешь вернуться к своему "отцу"?

Зеркало молчало. Минута, вторая… Очень медленно. Оно молчало так долго, что Афранташ успел потерять надежду. Вера в нем пошатнулась, предчувствие истаяло. Он стал на мгновение самым обыкновенным демоном, не знающим и крупиц прошлого, отрезанным от просторов будущего. Словно бы никогда не заглядывал в иные миры, не пытался разобрать рисунки и схемы побратима. А внутри — ощущение весов, на чаши которых только что положили твои мысли и поступки. Кто-то собирался принять решение относительно его, Люцифера, пути, и этим кем-то был, определенно, не Тарведаш. Скорее…

— Я сам, — Потрясенно произнес Афранташ, — О, Бездна, я же сам выбираю. Сам! При чем здесь вера? При чем здесь надежды? Ведь только я решаю за себя, чего хочу достичь, как и куда идти. Что решил я для себя и за себя, то и становится достоверным! Причем здесь ты?!

И в это мгновение отражающая поверхность покрылась рябью. Поначалу легкая, через считанные секунды она забурлила, превратилась в бьющий из стены гейзер. Странное это зрелище: невысокий, но безупречно ровный стол с дубовой крышкой, глубокое кресло с багровой обивкой и бурлящее треугольное зеркало во всю стену. А на фоне всего этого пламенного великолепия — приземистый демон с широчайшими крыльями, замерший в стремительном рывке и чем-то похожий в этой позе на кленовый лист. На лице его в решающий миг отпечаталось глубокое потрясение.

Правда, он уже не казался сгорбленным и истерзанным: к лицу начала приливать прежняя огненная кровь, морщины изгладились, блеклые волосы приобрели прежний золотисто-белый отблеск. Афранташ приготовился к переходу… Зеркало устало, но с прежней неумолимой силой вновь сломало барьеры между мирами, сплавило пространство и время, разрушило естественный порядок вещей и открыло двери в иной мир. Наверное, в последний раз за нынешнюю вечность. И теперь выжидательно «поглядывало» на Афранташа, желая узнать, как он поступит с только что сделанными важными выводами.

— А ведь ничего такого уж мистического и непостижимого в тебе нет, — вдруг, остановившись на полпути к поверхности, произнес Афранташ, — Тар ведь вдохнул в тебя часть собственной души. Но, — он вдруг рассмеялся светлым и всепонимающим голосом, — Тар вдохнул жизнь не только в тебя? Не правда ли?

И зеркало буквально взорвалось лучистым сиянием, которое затопило и палаты, и самого Афранташа. Здесь, на границе миров, замерев на исходе условно-светлого цикла, он до конца осознал, кем был, остается и останется на много вечностей вперед его друг. Тот, Кто Создает Пути. Не ищет, не прокладывает — Создает! Ткет, буквально из ничего. Пути, пространства, судьбы — то, к чему нельзя прикоснуться, но так легко представить. Сплетение светящихся ниточек, складывающихся в причудливый узор — сложный и безупречный.

А он сам… О, Афранташ понял и это. Но не спешил признаться себе. Да и правда, кому захочется признаться в полной ответственности за каждый живой мир и каждое разумное существо в них? Достаточно и того, что он понял и почувствовал на мгновение эту давящую ответственность за вольных выбирать. Тот, кто дарит право, тому и нести ответственность… Такой порядок вещей устраивал Афранташа, хотя и заставлял замирать сердце в тяжелых предчувствиях. Все же Светоносный был бесконечно рад своему пониманию и столь же рад силе, движущей и живущей в крови Тарведаша и его любимой. Вообще, любой любящей пары на белом свете.

Такие мысли часто приходят перед смертью… И Афранташ исчез. Все равно, что умер. Чтобы родится где-то еще и продолжить путь. Он растворился в воздухе, не входя в зеркало. С живой поверхностью можно было поговорить, но в треугольнике осталось слишком мало собственной силы, чтобы довершить переход, как следует. Да и незачем цепляться за предметы, когда владеешь таким холодным и пугающе простым знанием. Эту мысль оно пыталось донести до Аффа и обрадовалось, когда тот ее осознал.

Дальше же свершилось то, что неизбежно должно было свершиться. Оправа артефакта начала плавиться, от зеркала пошел дым. Тот черный удушливый дым, какой возникает при тлении живой плоти от огня. Дым, обращающий вещь в пустоту, уничтожающий прежнее творение, чтобы подарить жизнь новому. Черный дым, меж тем, расползся по покоям, закоптил стол, превратил обивку кресла в траурную парчу. Одна лишь поверхность зеркала оставалась молочно-белой, как и во времена своего рождения. Словно сам истинный свет, старший из детей пустоты и хаоса… Но через несколько минут плавильный Котел миров прекратил свое воздействие на рамки, сдерживающие артефакт, и зеркальная поверхность обрела свободу. Она вновь начала бурлить, только теперь света не было — в когда-то безупречной глади отражались абсолютная тьма, в которую уходило «тело» зеркала.

На поверхности его появились пузыри темноты. Лопаясь, они распространяли вокруг себя пустоту. Попади сей момент нечаянно демон в чернильные пятна, летающие в воздухе, и он бы исчез — чистая тьма, младшая дочь пустоты и хаоса, растворила бы его с той же легкостью, с какой воронка втягивает в себя утлое суденышко. Но случайного демона оказаться здесь в этот момент не могло — слишком тонко чувствовал создатель зеркала свое «дитя», чтобы его «смерть» представляла опасность для кого-либо.

Чернильные пятна исчезли. Прошло и бурление. Зеркало исчерпало остаток своих сил, последний раз прикоснулось к изнанке вечности. А затем — замерло. Секунда, две, три… Поверхность его оставалась нетронутой, девственной, чистой. Оно не отражало, оно — жило. Доживало свои последние минуты в этом мире. В зеркале жили ясные дни, предназначенные кому-то: кому-то большему, чем Мир.

Трещина. Вторая. Третья. Истинная смерть, средняя дочь пустоты и хаоса… Пришла и на секунду поселилась в комнате, заставив Черное пламя в Бездне опасливо замереть. Но лишь на мгновение…

Смерть ушла. Ушли и бесплотные мысли о ней и ее пользе, витающие в воздухе. Зеркало навсегда прекратило свое существование. Где-то далеко, в ином мире Тар почувствовал, как часть души вернулась к нему, и удовлетворенно кивнул головой. Пока все происходило в рамках их с Лазурит плана.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, южное побережье.

— Я уже так привык смотреть под ноги, что один взгляд в небо — и шея вопит, будто по ней топором прошлись, — Мирон по появившейся за последние пару дней путешествия привычке разговаривал с увязавшейся за ним тигровой кошкой. Та, правда, никогда не отвечала: не в силу своего презрительного к страннику отношения, а просто потому, что не умела говорить, — но беседы с ней неизменно поднимали путнику настроение.

Истории неожиданной спутницы Мирон не знал. Просто, проснувшись однажды на гладких камнях, он обнаружил возле кострища сосредоточенно рассматривающую его пронзительно-голубыми глазами полосатую кошку. Торс животного мало чем напоминал кошачий: вымахала незнакомка величиной с годовалого львенка, да еще и окрас имела тигровый! Именно с тигренком и перепутал ее Мирон, вследствие чего подъем его и переход к бодрствующему состоянию оказались на этот раз удивительно быстрыми. Осознав через секунду, что перед ним не более чем обыкновенная (ну, почти обыкновенная) кошка, Мирон с досадой рявкнул:

— Брысь!

Кошка и бровью не повела, только со все возрастающим интересом наблюдала за движениями человека. В ее взгляде Мирону почудилась даже некая доля ироничной усмешки, всплывшая после этого «брысь». "Это всего лишь кошка" — одернул себя путник. Слишком уж упорно в последние годы он пытался наделить лишним смыслом совершенно обычные события. Так и до безумия недалеко.

Переварив истину, что нежданная гостья не собирается пугаться и куда-то уходить, новоявленный князь решил избрать политику невмешательства и стал преспокойно собирать свои немногочисленные пожитки. Кошка наблюдала: очень внимательно и совсем не по-кошачьи заинтересовано. Трудно себе представить, но за весь тот час, что потратил путешественник на сборы и приготовление пищи, животное даже не шелохнулось. Единственное, что двигалось — глаза: она сопровождала Мирона во всех его движениях, а тот, в свою очередь, чувствовал себя не в силах выйти за радиус обзора гостьи.

Сегодня на завтрак «подавали» жареные корни вескера. Лучшей пищи по пути он раздобыть не смог, но и корни дались Мирону нелегким трудом. За ними пришлось карабкаться по практически отвесной скале, потому что растение это славилось странной капризностью и кроме как на скальном камне нигде расти не могло. Едва не сорвавшись и изранив все руки в кровь, князь все-таки добрался до живописного кустика, цветущего весенней порой оранжевыми цветками, и безжалостно вырвал его из глыбы. Это едва не стало последним движением в его жизни, потому что вслед за крепко сидящим в камне кустом на него обрушился град спрессованной за долгие годы земли. Однако обошлось — Мирон слишком крепко держался за выступы, чтобы от неожиданности разжать руку или оступиться.

Теперь с таким трудом добытые корни потрескивали в веселом огне, разведенном странником на берегу моря. Кошка упорно не желала уходить: все сидела и наблюдала за его движениями. Постепенно до Мирона начало доходить, что гостья несколько умнее обычной животины, и явно ждет от человека более трезвой реакции на свое появление. Не найдя иного способа выразить свое отношение, он просто подошел к неведомому созданию и погладил по голове:

— Ну и что, тигр-недоросток, чего ты от меня хочешь?

Создание оказалось явно миролюбивым, потому что просто уткнулось головой в руку странника и изо всех, немалых надо сказать, сил потерлось о голень князя. Потерлась она так, что сам Мирон едва не свалился в костер: настолько сильным оказалось давление тела кошки на его ногу.

— Э-э, гостья, не балуй, поджарить меня решила, милое создание? Хорошая же концовка для истории непонять-кого-но-точно-не-просто-человека.

Кошка издала заинтересованный звук, напоминающий скорее птичью трель, нежели мяуканье, и растянулась у костра, поглядывая на языки пламени. Мирон отчего-то почувствовал, что она хочет выслушать эту самую историю, после которой он начал называть себя дурацкой комбинацией из семи слов.

— Ну, хочешь, расскажу тебе, как я жил и как докатился до этого берега. Но история долгая, ты, наверное, уже уйдешь к тому времени.

Однако недотигрица всем своим видом выражала желание выслушать долгую историю, и Мирон, скорее уже от безысходности, в которую вогнали его долгие дни одинокого странствия, чем из желания завязать с «тигрицей» беседу, начал выкладывать кошке все: от момента своего рождения до страшных открытий, любезно предоставленных ему этим странным миром…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, Карад-Дум, Дворец Императора.

Элоранта находилась на взводе. Как курок порохового ружья, готового немедленно выстрелить в недоброжелателя. Никто еще так не сравнивал принцессу с землей, как эта холодная и отстраненная девушка, от которой явственно пахло рыбьей чешуей. Да что там чешуя, время от времени от непонятной гостьи веяло смертельной опасностью. "Вот уж где глупость: если кто и опасен в этой комнате, то это я" — однако безотказная мысль не внушала на этот раз принцессе уверенности в себе. Слишком уж расслабленно и властно вела себя гостья для обреченной на казнь смутьянки. Впрочем, назвать девушку гостьей у Элоранты язык не поворачивался. Словно бы разгневанная Богиня появилась она в покоях принцессы, неведомым образом обойдя и дворцовую стражу, и личную гвардию принцессы. А теперь спокойно сравнивала с паркетом самолюбие наследницы варваров.

— Итак, Элоранта, вы не собираетесь покидать собственные покои, принадлежащие вам бесправно? — Тон незнакомки оставался холодным и бесстрастным. Колчан за плечом мерно покачивался в такт едва уловимым движениям воздуха. Элоранта с неудовольствием поймала себя на том, что время от времени, словно зачарованная, следит за этим мерным, успокаивающим покачиванием. Правда, особой сознательной тревоги колчан, полный стрел, у принцессы не вызывал: она оставалась полностью уверенной в собственной непогрешимости и законности творимых ею дел, несмотря на туманные рассуждения незнакомки о варварской глупости и ее вероятных последствиях.

— Мало того, что вы осмелились вторгнуться в пределы моей империи, усыпили бдительность моей стражи, так еще и осмеливаетесь выдвигать мне необоснованные обвинения?! Да подумали ли вы о том, кто я?

— Я прекрасно осведомлена о том, кто вы, принцесса Элоранта, регент империи Иезекиль, дочь навек уснувшего в ледяной могиле императора Алиаса. В сравнении с его звериным сумасшествием, ваши указы вызывают пока что только озабоченность и тревогу, однако и Алиас начинал не с геноцида, а вещей вполне безобидных. В частности, поначалу он предпочел подвергнуть моральной «чистке» граждан собственной империи, узаконив пресловутую казнь для предателей крови. Какая изящная формулировка, не правда ли, принцесса? Ваш так называемый отец разом избавился от всех вольнодумцев Иезекиля, пользуясь ею. Вся беда в том, что однажды пристрастившись к таким «серым» формулам, дающим немалую власть и контроль, человек уже не способен остановиться: уничтожив сопротивление в доступных ему владениях, император поднял руку на вольные народы. Что ж… Да будет известно вам, что он умер от моей стрелы, вынутой из этого колчана ровно год тому назад. Стрелы эти созданы душой волн и дыханием ветра, от них нет защиты, а любые преграды бесполезны. И никакая власть, никакие человеческие законы не способны остановить природные силы, если поступки людей переполнили их терпение. Теперь вы, Элоранта, уверенно ступаете по следам последнего императора, не удосужившись даже обдумать причины его падения. Неосмотрительно и глупо. Вы заняли не свое место, и теперь пора его покинуть, чтобы не вышло большой беды.

Элоранта оказалась непрошибаемой. По крайней мере, логику она воспринимала лишь в той мере, в коей она требовалась принцессе для построения собственных заключений. Любая иная правда, выходящая за рамки ее представлений о справедливом и несправедливом, упорно не желала находить достойного места в неглупой, вроде, голове. Годы превозносимой выше небес гордыни и самолюбования, служащих маскировкой для внутренних метаний, сделали свое дело — она разучилась всерьез бояться или страшиться чего-либо, кроме одиночества. Такая черта характера могла стать ее бесспорным достоинством, если бы Элоранта выбрала для себя судьбу воина или мага, но ее мнимое бесстрашие не сопровождалось искренней уверенностью в правильности своих действий. Оно возникло как щит против одиночества и служило ширмой для настоящих чувств, потому и искренним быть никак не могло. Элоранта никогда не ощущала твердой уверенности в том, что ее действия приведут к верному результату. Потому, наверняка, и совершала все больше ошибок, путаясь в своих фальшивых желаниях и не желая признавать искренние. Впрочем, ее это не особенно беспокоило: от многочисленных поклонников и немногочисленных врагов избавляться таким образом удавалось, а возможные последствия ее не волновали вовсе.

— Вы осмеливаетесь мне угрожать, леди бастард?

Кайлит сдавленно улыбнулась в ответ принцессе. Среди варваров обвинение в нечистоте крови слыло самым страшным и позорным, но высказать подобную глупость в лицо Леди волн? Глупо и смешно: изначально магический род не имел истории в человеческом понимании этого слова — напротив, он сам являлся воплощенной историей. Ну а Кайлит находилась значительно выше любого рода и колена, как магического, так и обделенного сверхъестественными способностями. Тем не менее, сама Леди волн, как правило, утверждала, что является дочерью последнего из морских владык, не более того, хотя и смешно полагать, что у Богини вообще могли быть родители. Ох уж эти чужие секреты, загадочные тайны иезекильского двора! Когда не знаешь их доподлинно, разумнее придерживаться афишируемой версии истории…

Противостояние империи и морского народа, время от времени переходящее в острые формы, имело богатую тысячелетнюю историю. Десять веков назад коренной магический народа земель будущей империи, находящийся в отдаленном родстве с родом эльфов рассвета, вынужден был переселиться южнее — то есть, прямиком на дно морей, составляющих Срединный океан. Впрочем, некоторые общины поселились на востоке Иезекиля, но о них речь пойдет позднее. Кайлит в те времена участия в сражениях не принимала, да и других сильных, умелых чародеев-полководцев среди вольных не нашлось, так что головорезам Арвиана — первого из рода воителей-варваров, к которому принадлежал и Алиас, — не составило труда расправится с неорганизованным сопротивлением миролюбивого, по большому счету, народа. И все же даже между двумя варварскими правителями — первым и последним — лежала моральная пропасть: не смотря на свою «дикую» кровь, Арвиан оставался человеком по-своему благородным и позволил народу завоеванных земель занять восточные пределы рождающейся империи. Ему показалось разумным создать полосу вольных городов, прокладывающую условную границу между варварскими и эльфийскими владениями. Ну а в Алиасе не осталось и капли родового благородства, зато скопилось немало качеств, полезных скорее для дикого зверя, нежели правителя империи. Беспощадный — так прозвали его в вольных городах восточной империи люди, нервно поглядывающие в сторону ненасытного императора. От человека, готового огнем и мечом расширять пределы своих владений до размеров вселенной, справедливости и дипломатичности ждать не приходилось.

Пустоши простирались на севере Эльмитара — именно там поселились первые общины невесть откуда явившихся в Природный мир варваров. При их воинственном и непримиримом характере, миграция на юг изначально выглядела неизбежной. Правда, лишь для тех, кто знал о самом существовании варваров… Они приходили ниоткуда и захватывали свободные земли с легкостью, достойной восхищения истинного воителя. Пришел-увидел-захватил: по такой формуле осуществляли покорение южных земель эти бездомные народы. Свои города в дальнейшем, спустя век после правления Арвиана, они отстраивали уже исключительно на выжженной земле. Те же города в сердце образованной империи, что в огне войны чудом сумели сохранить относительную независимость, оказались едва ли не в худшем положении, нежели покоренные и выжженные. Предводители орд признали их свободу, но не вольность, обязав выплачивать в счет спокойной жизни непомерную дань. Да к тому же воины империи периодически посещали эти оплоты, вскармливающие прекрасных, подобных в своей красоте небесам девушек. Не всегда их судьбы оказывались трагичны, но порой юных девиц забирали с собой самого мрачного вида дикари: обросшие волосами, вьющимися до самой земли, с однозначно поблескивающими топорами и презрительными улыбками на изрезанных лицах. Чего можно еще ожидать от таких представителей человеческого рода, особенно в отношении народов, имеющих древнюю магическую историю? Варвары изначально выступали главными противниками всякого рода волшебства и чародейства…

— Возможно, вы плохо прочувствовали сказанное мной, принцесса. Я не угрожаю вам, а даю возможность уйти, пока не стало слишком поздно. Сегодня на закате Карад-Дум будет разрушен, как и десятки иных городов, погребенных в морской пучине за последний год.

— Во-первых, мы на суше, леди бастард — оч-чень далеко от побережья. Кроме того, на мой взгляд, вы уже заслуживаете обвинения в предательстве интересов империи и, конечно же, будете подвергнуты самой жестокой казни. Этого решения и вашей отрубленной головы будет достаточно, чтобы отбить у вольнодумцев всякое желание обвинять меня в глупости.

На этот раз Кайлит даже не улыбнулась — оскалилась, попутно показав принцессе заостренные клыки из-под верхней губы. На лице проступили несколько легковесных складок, а левая сторона будто бы отстранилась в тень и окрасилась злой усмешкой:

— И каким же образом вы собираетесь исполнить свою угрозу? Хватит ли вам, принцесса, силы и умения препятствовать мне?

Насмешка и откровенно провоцирующее презрение, прозвучавшие в голосе Леди волн, сделали свое дело. Элоранта растеряла последние крохи терпения и осмотрительности. Сейчас она покажет самонадеянной девчонке, на что способна истинная представительница людского рода:

— Ад'даан! — Со всей собранной в кулак ненавистью принцесса произнесла слова чародейского проклятья, вызывающего резкий и острый болевой удар по человеку, на котором сосредоточил волю заклинатель. Через помещение пронеслась упругая волна воздуха, рассеявшаяся у колен незнакомки. Презрительная улыбка с ее лица не сошла, но стала чуть более горькой и озлобленной.

— По всей видимости, принцесса, теперь вас следует распять на дворцовой площади и разрезать на кусочки, как это принято у вашего народа? Или вы, соответственно статусу стальной императрицы, предпочтете для себя начинку из кинжалов?

— Принцессе дозволено больше, нежели ее подданным! — Элоранта пребывала в смятении: впервые в жизни ее заклятье не сработало, да еще и обратилось против нее самой. Секунду назад она почувствовала легковесный, но жесткий удар воздуха, последовавший уже после затухания первой волны. И это притом, что незнакомка формулами не пользовалась, попросту отзеркалив удар принцессы!

— Даже если в венах ее подданных течет варварская кровь? О нет, принцесса, произнеси ты древнюю формулу на глазах хотя бы у одного из воинов орды — и мгновенно превратилась бы в мясную нарезку. Ненависть к любого рода магии, волшебству и чародейству в крови вашего народа слишком сильна, ее не перевесят никакие статусы и роли. Однако это дает объяснение вашим собственным метаниям: с одной стороны, вы принадлежите магическому народу, с другой — от чистого сердца ненавидите его.

— Возможно. Но вы забываете, леди бастард, что варварская кровь со временем теряет свою силу, когда носители ее приобщаются к цивилизации. Так что не все в этих построениях так уж гладко и логично.

— И ты называешь Иезекиль цивилизацией? — Кайлит рассмеялась. Жутким, холодящим кровь смехом, полным северного льда, — Позволь открыть тебе глаза на некоторые детали, о высокомерная принцесса. Во-первых, варварская кровь, с какой бы иной она ни смешивалась, остается на удивление стойкой и практически неистребимой. Варвар остается варваром до самой смерти, а может быть, и после нее. Во-вторых, чародей уже по определению не может называть себя полноправным представителем варварского рода. Чтобы добиться концентрации воли и духа, необходимо иметь в своей крови изрядную долю крови магических народов. Кроме того, столь высокого уровня средоточения воли, какой я заметила только что у вас, можно достичь лишь в двух случаях, — на этой фразе брови незнакомки причудливо изогнулись, сигнализируя о задумчивости, в которую постепенно погружалась Леди волн, — либо вы способны на величайшую любовь, либо на столь же величайшую ненависть. В любом случае, у вас странно сильный и знакомый мне аир. Жаль, что ваше детское поведение не позволяет мне изучить эту связь досконально. Действительно, жаль…

— Это все пустые рассуждения, леди бастард, любовь и ненависть противоположны и не могут иметь между собой ничего общего, — У Элоранты долгая нравоучительная тирада незнакомки вызвала одно лишь раздражение. Да еще это упоминание "детского поведения", будто бы сама старуха в сотом колене! Принцесса не чувствовала больше опасности от незнакомки, скорее пробуждающийся интерес, потому осторожность Элоранты, вернувшаяся было при отражении проклятья, все быстрее растворялась. Заметив воинственное настроение принцессы, Кайлит еще сильнее нахмурилась.

— Нет, они не противоположны, а едины. Источник у этих двух великих чувств один и тот же — душа, только пути развития чувства направлены в разные стороны. Любовь — созидающая сила, направленная на защиту близких сердцу людей от опасности, ненависть — разрушающая, позволяющая истребить сам источник вреда. И сдается мне, принцесса, вы пытаетесь сейчас применить ненависть для защиты собственной власти и создания замкнутого мира вокруг себя. Вы ведь так часто употребляете это слово: «мой», "моя", «мое»… Остерегайтесь! Трудно представить худший щит, чем меч — себя же и пораните.

— Глупость, на войне все средства хороши, — оскалилась принцесса, которой чертовски надоело слушать бесконечные рассуждения незнакомки. Слишком уж много она болтала, чтобы представлять какую бы то ни было опасность. А вот сама принцесса времени даром не теряла — она уже подобрала еще более сильное и эффективное заклятье, которое будто бы само собой пришло ей в голову. Причем натолкнула на мысль, определенно, ее сама «гостья»: заклятье казалось таким сладким, полным ненависти, что сработало бы обязательно.

В этот момент Кайлит почувствовала, что именно задумала принцесса. Вот это уже реальная опасность: ненависти в собеседнице скопилось немало, а заклятье было, в отличие от первого, далеко не воздушным. А еще Кайлит с удивлением обнаружила, что девочка находится в душевном родстве с силами небытия, но ведь до сих пор хозяйка тьмы, сумерек и покрова одаривала только своих детей — обитателей Светлейшего?! Да, они, определенно, ошибались, считая Элоранту просто сильной чародейкой, здесь крылось нечто большее. Да и небытие, к которому тянулись ниточки магической связи, «отсвечивало» еще какой-то непонятной, но древней силой.

Все, об этом не время думать. За оставшиеся пару секунд надо найти способ защитить и себя, и эту глупую девчонку от предстоящей катастрофы!

— Лед, — тихо пробормотала Кайлит и тут же, будто ни о чем и не рассуждала про себя, продолжила разговор, — Если вы пойдете по этому пути, принцесса…

— Шессах! — С торжествующей исступленной улыбкой выкрикнула Элоранта.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, Карад-Дум, Дворец Императора.

Карад-Дум мгновенно преисполнился тьмой. Тягучей, вязкой, непроглядной и, конечно же, вселяющей в сердце страх. Солнце погасло без предупреждения, будто бы кто-то наверху «задул» его, как свечу. Облака в небе остановились и окрасились в траурный темно-серебряный цвет. Вода в реке, протекающей через город, мгновенно приобрела медный оттенок и озарилась мертвенным сиянием. Точно такое же свечение охватило и без того медные волосы принцессы. Элоранта стояла в торжествующей позе над коленопреклоненной Кайлит, глядя на то, как гостья судорожно пытается подняться на ноги.

— Заклятье полного подчинения, леди бастард, от него нет защиты, нет спасения. Теперь ваша воля полностью в моих руках, ваш разум открыт для меня, ваши эмоции подавлены. Вы — моя собственность. Это заклятье невозможно отменить — вам просто не хватит на это сил и воли.

Торжество Элоры мало трогало стоящую на коленях Кайлит. Сейчас ее больше волновала необходимость дотянуться до лужицы случайно пролитой принцессой воды. Вот когда стоило пожалеть, что пришла в человеческом обличии, а не «перетекла» в форму наги, длинный хвост сейчас ох как пригодился бы! Лужица вышла небольшая, состоящая всего из десятка капель воды, однако сам факт наличия влаги в комнате, погруженной сейчас в осевое смещение, оставлял владычице морского народа сумрачную надежду избавиться от действия проклятья обезумевшей в своей ярости принцессы. Да еще этот принцип, который никто не отменял: силы темных градаций подчиняются только превосходящим их по воле созданиям, остальных они незаметно подчиняют и заставляют плясать под свою дудку. Вот и Элоранта сейчас «плясала» под действием «озорной» силы, которая, явно, имела виды на девочку и ее способности.

— Кто ты такая, откуда явилась и в коих пределах простираются твои владения, леди бастард.

"Как же ты все-таки непроходимо глупа", — С раздражением подумала Кайлит. Если бы Элоранта не добавила в текст вопроса обращения или сформулировала его по-иному, она имела бы шанс получить искренний ответ. Однако принцесса обратилась с требованиями к бастарду, коим Кайлит не являлась и являться не могла. Таким образом, она оставалась свободна в своем ответе и, естественно, не собиралась выдавать Элоре истину, а уж тем более истинную истину…

— Я пришла из восточных земель, принадлежащих ночным эльфам, — мерно, гипнотическим голосом произнесла Кайлит. Тем временем, она полностью распласталась на полу, практически коснувшись правой рукой лужицы. Пусть принцесса сочтет, что Леди волн согнулась под тяжестью подавляющей воли… Вытянув до конца пальцы, Кайлит все же погрузила ногти в спасительную влагу. Проклятье мгновенно обволокло защиту Леди волн, однако проникнуть сквозь нее не смогло и рассеялось серым дымом под потолком помещения. Не приходясь истинной тьме прямой родственницей, Кайлит все ж-таки имела немало общего с этой силой, оттого и прямой вражды "до посинения" между ними не образовалось — так что для снятия проклятья действительно хватило элементарного стихийного сопряжения "вода-тьма".

— Ты пала ниц предо мной, эльфийка, — презрительно усмехнувшись и явно ничего вокруг себя не замечая, произнесла принцесса. Кажется, она уже по-настоящему упивалась своим торжеством, — Наверное, тяжело находиться под властью подчиняющего заклятья?… Будь спокойна, я избавлю тебя от этого бремени немедленно. Судьба предателя — медленная и мучительная смерть, тем не менее, твоя смерть будет быстрой. Знай, я не желаю лишней боли для сестер по крови.

— Признала родство — готовь гостевую комнату, — насмешливо буркнула Кайлит, поднимаясь с поля на локтях. Потом она встала на колено, уперлась двумя руками в пол и последним движением резко подскочила, заставив испугавшуюся принцессу отступить на шаг назад.

— Видишь ли, Элоранта, на тебе свет клином сошелся, не иначе. А эти опыты с тьмой, — Кайлит поморщилась, разгоняя небрежным помахиванием ладони недовольный туман над головой, — только подтверждают мои заключения. Хотя и интересно, с чего вдруг я ощущаю одновременно небытие и тьму, ну да ладно… Пока поговорим о тебе и твоей крови. Начну с того, что легко проследить: твой род ведет свое начало по мужской линии от варваров — это бесспорно. Однако более половины женщин рода никакого отношения к варварскому племени не имели. И кого только среди них не встречалось: прорицательницы, целительницы, полуэльфийки, чародеи, волшебницы — всех и не перечислить. Пожалуй, найдется даже пара весьма недурных магичек. Почему такой путь прошел именно твой род, а способности всех прошлых поколений воплотились именно в тебе, мне не ведомо, однако это неоспоримо. Впрочем, думаю, следует поставить вопрос по-другому: почему твоя душа избрала именно этот род для рождения. Кое-какие подозрения, конечно, есть… Но с определенностью ничего пока сказать не могу. Тем не менее, произносить по-настоящему темные формулы, будучи созданием из плоти и крови, просто-напросто небезопасно. И вообще, нелепое ребячество — ты рисковала навредить скорее себе, нежели мне. Тьма любит играть, но быстро звереет, когда пытаются играть с ней — это, пожалуйста, заруби себе на носу. Второй раз может и не повезти…

Элоранта дрожала. Дрожала и готовилась упасть на колени перед Кайлит, смотрящей на нее едва ли не с пламенем в глазах. До того небесно-голубые, теперь они приобрели пронзительный огненно-карий цвет. Постепенно Элора все глубже чувствовала стоящую напротив нее женщину, будто погружаясь в ее чувства и разделяя их: Кайлит пользовалась водой и воздухом, бесспорно, но лишь до тех пор, пока собиралась защищаться. Суть же Леди волн, ее душа оставалась огненной, просто очень надежно завуалированной. А огонь с тьмой всегда наравне… Элоранта наконец осознала, что ничего не может противопоставить спокойной силе, воле и разуму собеседницы.

— Почему небезопасно? — Более умной фразы сформулировать угнетенная правительница уже не могла. Кайлит удовлетворенно кивнула.

— Наконец-то начинается нечто, хотя бы отдаленно похожее на цивилизованный разговор двух разумных созданий. Уж и не чаяла дождаться! Ладно, теперь слушай мой рассказ, ради которого я и пришла к тебе. Сразу повторюсь: твое так называемое изгнание может быть только добровольным. Если ты сама не захочешь покинуть дворец, никто подгонять не будет. Другое дело, что тьма может вернуться по твою душу: бросать дело на середине, не доведя его до конца, — это не в привычках первой Леди.

— Тьма? И откуда же в освещенном солнцем Карад-Думе тьма? — Принцесса вконец запуталась, но при этом слегка осмелела, осознав, что убивать ее незнакомка не собирается. Однако гонору в голосе поубавилось. С видимой неохотой, она все же приготовилась слушать речи непрошенной гостьи.

— Ты сама призвала ее только что, Элоранта. Я все же надеялась, что ты меня слушаешь! Сказала же, заруби себе не носу! Тьма дорого берет за силу, которую преподносит, — Подчеркнуто размеренным и спокойным тоном объяснила Кайлит, тем не менее, сделав нужные акценты и вплетя в речь нотки вежливого возмущения, — Кроме того, против Карад-Дума обернется и гнев морского народа, от имени которого я имею право вести сейчас разговор, хотя на фоне любезно приглашенной тобой угрозы — это сущие мелочи.

— Но морской народ — это полулюди-полузмеи! — С видом знатока истории произнесла Элора.

— Всего лишь магическая форма — не более того, — Скривилась Кайлит. Долго же ему придется здесь работать, ох, долго! Даже просто объяснить принципы смены обличия и их отличия от светового перетекания, не затрагивая взгляды на мир и жизнь в целом, — это можно последние нервы потратить. Особенно учитывая переменчивый нДрав и нестойкое внимание Элоранты! И все же в девочке определенно что-то было, такое, что оставляло надежду на ее небезнадежность, — Менять обличие — почти что самое легкое для магических народов. По крайней мере, в этом случае. Если бы шла речь об авилюскье, полном воплощении в иное существо с сохранением сознания, световом перетекании, то здесь умельцев немного. В любом случае, я пришла к тебе на двух ногах, принцесса, заметь, не приползла, хотя есть и те, к кому я являлась в своем привычном обличии. Но так все-таки проще разговаривать — слишком уж много нелепых предрассудков гнездится у тебя в голове.

Между прочим, тысячи лет назад, задолго до вторжения твоего прапрадеда, я ходила по этой земле также на двух ногах и не распространяла вокруг себя морские запахи. Нужды такой не было. Земли народа Кулэви — рассветников-переселенцев — предки ваших подданных отобрали когда-то, теперь я собираюсь их вернуть. Попировали — и будет, как говорится, все равно выстроить цивилизованное сообщество вам не удалось. Так что пусть кровь смешается, авось из этого что дельное и выйдет. Я не желаю никого убивать, и сохранившие свои души, естественно, спасутся. Погрязшие в приземленном и пошлом, особенно в любви к зверствам и бессмысленному насилию, погибнут, растворившись в пустоте. Большего они просто не смогут получить — слишком привязались к форме, — выражение лица Кайлит при этих словах казалось одновременно и грустным, и презрительным, — Пусть об их судьбе дальше печется госпожа небытия, мне как-то не до этого!

— Ты пришла читать мне проповедь? — С раздражением спросила Элоранта.

— Нет, принцесса, проповеди мне самой уже поперек горла. Засели там и булькают, разговаривать мешают. Только куда от них убежишь, правда? Все же кое-что нравоучительное тебе придется выслушать. Ты впитала в себя силы тысяч народов, принцесса, и твое чародейство — всего лишь малая толика всех тех способностей, что таятся в глубине души. А, как я уже говорила, душа у тебя тоже особенная и на многое способная.

На деле, нет ничего особенного ни в магии, ни в чародействе: существуют тысячи миров, питаемых этими силами, как есть и много иных, основанных на законах рациональных, исключительно технических, в этом пространстве власть имеющих малую. Миров вообще много, как и ответвлений силы. В ближайших пределах, между прочим, существуют еще три особенных мира, помимо Природного, которые играют очень важную роль в структуре мироздания, но, к сожалению, пока что они разделены между собой, как и населяющие их народы.

То, о чем я буду говорить дальше, принцесса, — материя крайне туманная и мало кому известная: даже не в этом мире — вообще, где бы то ни было. Однако она, по моим достаточно развитым ощущениям, пожалуй, важнее, чем все прочие материи вместе взятые. Так что постарайся слушать внимательно и хоть что-то из сказанного понять. Я уж не говорю, что запомнить, — забыть сказанное сейчас ты и так не сможешь, чутье не позволит. Надеюсь… Речь идет о древней истории всех существующих ныне мирозданий, даже об истории тех пространств, что лежат теперь выше всяческих мирозданий, — Последние слова Кайлит подчеркнула резким и жестким тоном, заметив промелькнувшую при слове «история» скуку на лице принцессе. Что ж, ей еще предстоит на собственной шкуре испытать, как история влияет на настоящее — жестокая это будет учеба, лучше уж пусть слушает через силу сейчас, чем лишний раз страдает потом.

— Итак, Элоранта, некогда существовал и продолжает существовать ныне в ином качестве Первомир, порожденный обратным эхом событий. Это эхо принято называть теперь неживым голосом, но в пустоте даже оно становится источником жизни. Есть несколько сил, способных порождать души, многие из этих сил теперь потеряны безвозвратно, как пыль эпох, или стали совершенно незначительными. Появились на их месте и новые, ведь мироздания не статичны, они развиваются — возникают новые истины и меры…

Но причину всех прочих причин никто не отменял, заметь. Неживой голос, который в некоторых мирах называют Богом, в других — Творцом Творцов, в третьих — и вовсе Временем, на деле не является ни тем, ни другим, ни третьим. Я бы определила его словом «Создатель», но это лишь мое мнение. Так или иначе, он появился раньше прочих понятий, он — НЕживой, ДОначальный, следствие еще не произошедшего. Впрочем, для тебя это, наверное, сложно, но ты ведь можешь, принцесса, представить себе круги, расходящиеся по воде? Ведь от центра они доходят не только до твоих ног, но движутся и в противоположную сторону.

Элоранта растерянно кивнула, все еще слабо понимая смысл сказанного. Впрочем, и сама Кайлит улавливала суть этой теории далеко не до конца. Пока она просто цитировала, вставляя собственные пояснения лишь там, где была уверена в сделанных выводах.

— Не спрашивай меня о том, какие силы бушевали в пределах миров тех эры, которые следовало бы назвать Доначальной и Первой — я ничего не знаю о них и знать не могу. Это предшествовало появлению жизни, появлению смерти, как таковых. А если вдруг я что-то знаю, но обманываю тебя, — Кайлит в насмешке изогнула брови, не давая при этом принцессе понять, шутка это или совершенно искренняя мысль. Она и сама не понимала, просто чувствовала, что ирония лишней не будет, — то все равно не скажу. Кстати, отвлекусь, что ты думаешь по поводу бессмертия?

— Невозможно быть бессмертным! Я имею в виду — полностью, вечно, — Элоранта говорила с убежденностью, пылом. Для нее бессмертие всегда оставалось мифом, сказкой. Она прекрасно знала, что от жизни необходимо взять все, что за ее пределами простирается лишь ничто. Даже если предположить прошлые жизни, все равно где-то лежит начало, а значит, еще где-то — конец. Это правило, которое не понимали те же эльфы… С ее точки зрения, конечно.

— Бессмертие, принцесса, естественно и присуще всем душам, обитающим в самых разных мирах этого пространства. Иногда оно присуще даже телам… Однако от него отказываются в большинстве случаев, как отрекаетесь сейчас вы, иногда разумные существа предпочитают бесконечно повторяющуюся жизнь в пределах одного мира, иногда они растворяются в пустоте, не желая принимать усложненного видения реальности. Но при любом исходе, душа любого создания остается жить — уничтожить ее полностью невозможно, можно лишь стереть накопленный опыт. Правда, это справедливо лишь в случае целостности души. Если ее разорвать на части или расщепить тем или иным способом, она может умереть. Но и это совсем не легко — надо очень сильно ненавидеть себя и жизнь, чтобы найти способ такое сотворить!

— Бред!

— Наследие крови и, что важнее, наследие души обязывает тебя, Элоранта, принять это знание, как бы ты ни была чисто по-человечески убеждена в обратном. Но слушай дальше — мы отвлеклись… В мире Неживого голоса рождались самые первые души, а осколки этого мира становились новыми мирами. Весьма своеобразные «осколки» — то, что принято называть «безднами» мирозданий… Вот только, что именно вызвало окончание Первомира — это загадка, пожалуй, одна из самых великих тайн жизни и смерти. Теперь осколок Первомира, один из самых «больших», оказался в сердце нашего с тобой мироздания — оказался просто потому, что никогда не изменял своего положения. Он похож отдельными чертами на каждый из существующих миров, питается миллионом видов сил, в нем живут миллиарды разных мыслящих и не мыслящих существ. Здесь возникло некогда и свое подобие Первомира, и его альтернативы, о которой я скажу позже, свое подобие Первой эры… Дело идет к тому, что мы в миниатюре повторяем произошедшую некогда цепь событий, принесшую плоды в виде миллионов мирозданий. Интересно, правда?

— Судить не могу, — Растерянно проговорила Элоранта, — Представить не получается. Слишком уж все громоздко — в голове не вмещается. Почему интересно?

— Потому что причин такого повторения никто до сих пор понять не может. Будто все происходит само по себе, но случайностей в таких масштабах не существует, это я тебе говорю с определенностью. Но не важно… Быть может, дело в том, кого некогда называли Неживым голосом. По крайней мере, мы приняли за истину именно это предположение — оно хотя бы все объясняет. Дело в том, что Неживой, Элоранта, может воплощаться в живое, в том мире, как и в нашем, он — реален, сознает себя, причем иногда он бывает реален и в других мирах. Вот только встречаясь с ним лицом к лицу, ты все равно будешь в глубине души называть его «что», а не «кто». Слишком уж непохожа первая душа на все последующие.

— Туманно… — Элоранта совсем растерялась, но Кайлит отметила, что девушка уже заинтересовалась разговором. Пусть интуитивно, но она признавала важность сказанного. Не способна оценить, но чувствует ценность — уже неплохо.

— Я продолжу, если позволишь. По легенде, существует и иной мир — колодец пространства, самый глубокий из всех существующих миров, Бездна. Я бы даже сказала так: Бездна Бездн, хотя такое определение звучит не менее глупо, чем "Творец Творцов". Можно ли назвать это пространство миром? Большой вопрос… Скорее, это странная прослойка между пустотой, которая есть все, и ничем. Обычные для мирозданий Бездны — это миры Огня, но пламя — лишь наследие хаоса, сам он в чистом виде уже почти не встречается, ведь Первомир рухнул… Как, впрочем, и чистая пустота, — Вдруг голос Кайлит прозвучал растерянно. Она по ходу разговора поняла, почему удивилась способностям Элоранты — поразилась чистоте вызванной силы, невероятной древности, которой от нее повеяло. Элоранта смены интонации не заметила… — Итак, в Бездне рождаются совершенно иные, нежели в обычных мирах, души. В Бездне, принцесса, рождаются боги, по крайней мере, по нашим меркам. Они, обычно, не творят, в привычном смысле этого слова, но их силы изменять и корректировать реальность превосходят как человеческие, так и силы магического народа. Скажем так, они покровительствуют Движению и направляют его, не знаю, как объяснить понятнее. В нашей связке мирозданий силу Бездны всех Бездн унаследовала Белая Лилия, но здесь о ней слышали хорошо если хотя бы единицы — аналогии ты не найдешь. Если когда-нибудь встретишься с этим определением или услышишь об "ангелах Радуги", постарайся узнать как можно больше. Пока это не важно.

— Не люблю лилии.

— Какое чудесное совпадение, мы тоже, — Кайлит усмехнулась, — почему-то больше всего ее не любят все те, кто к ней принадлежит — судьба такая, наверное. Но это тоже неважно, — Спохватилась она, заметив нежелательный уклон разговора, — Важен больше всего прочего третий мир — пересечение, Перекресток. В нем нет собственной, однозначно определенной силы, нет условленных путей, нет власти чего-то большего, нежели сила души. Это мир, в котором возможно все, в котором одна единственная душа может обрести и бессмертие, и власть над путями, и даже дар абсолютного созидания. Причем, заметь, одновременно, вопреки всем негласным правилам и законам. Кроме того, этого мира пока и уже не существует. Его нет ни в какой системе координат, потому что он не лежит ни на одной из существующих осей. Наверное, доступен он только взгляду Неживого голоса и иных древних существ…

— И зачем мне знать весь этот бред?! - Вдруг совершенно разозлилась Элоранта. Обилие серьезных и непонятных речей наконец-то вывело ее из себя, — Что мне все описанные тобой миры, если меня устраивает этот?! - Элоранта впала в истерическое состояние. Видимо, стремление сохранить привычный ход вещей в ней возобладало. "Поздно, девочка", — с грустью подумала Кайлит, — "если бы ты оборвала разговор раньше, ты бы еще могла отказаться. Теперь уже придется идти до конца". Тем временем Элоранта мрачной горой нависла над успевшей сесть в удобное кресло Кайлит, совершенно забыв о сцене, произошедшей считанные минуты назад. Она вновь чувствовала себя грозной императрицей Иезекиля, владычицей его великих просторов.

— Ты, принцесса, — очень важный кусочек головоломки, которая не дает покоя мне и еще одному… еще одному человеку.

— И что мне до этого "одного человека" и его головоломок?! Как будто меня это интересует!

На этот раз Кайлит открыто рассмеялась, не отрывая при этом взгляда глубоких, теперь уже зелено-карих глаз от прозрачно голубых Элоранты.

— И ты говоришь это после того, как с открытым ртом и полными интереса глазами выслушала содержание загадки?! Кого пытаешься обмануть, дорогая? Меня или себя? Принцесса, подумай только, двое далеко не последних в мудрости и знании разумных не могут найти ответ на вопрос о миропорядке. А тебя приглашают с таким видом, будто ты — самый авторитетный из существующих источников! Ты понимаешь, принцесса, мироздание изменилось до такой степени, что породило загадку для собственных "архитекторов"!

Что-то мимолетно царапнуло слух Элоранты в этой фразе, но она была слишком озабочена спором, чтобы размышлять об этом.

— И в чем же состоит суть этой загадки? — Элоранта все же почувствовала легкий интерес. Чисто на уровне разума ей тоже оставалось непонятным такое положение дел. Нет, естественно, гостья говорила всякую чушь, но все же любопытно…

Кайлит задумчиво поправила сбившуюся на глаза челку. Вообще, колоритную они представляли пару собеседников. Среднего роста, с острыми плечами и хрупким на вид сложением тела Элоранта, перебирающая медные локоны длинными тонкими пальцами. Из серо-голубых глаз едва ли искры гнева не летят, острые брови сдвинуты к переносице и увенчаны парой глубоких морщин на лбу. Ко всему этому неожиданно бледная кожа и постоянный прищур, гармонично дополняющий поджатые в усмешке полные розовые губы. Совершенно не ясно, как эта нескладная девушка может грозно нависать над исполненной королевского спокойствия Кайлит. Леди волн расслабленно облокотилась на спинку кресла. Даже сейчас было понятно, что в росте она с принцессой наравне, но сложена куда гармоничнее. Округлые бедра, розоватая кожа изящных рук, высокая грудь, подбородок, в отличие от острого, выступающего у Элоранты, округлый, но твердый. Два внимательных, теперь уже по-кошачьи желтых глаза, насмешливо глядящие на принцессу из-под пышных округлых бровей. А еще — водопад волос, достающих только до плеч, но необычно пышных, пшенично-солнечного цвета, на лбу надежно скрывающих под длинной челкой неизбежные при такой любви к размышлениям морщинки. Две женщины, словно бы гармония и дисгармония, после долгих блужданий по миру, неожиданно встретились в одной комнате — и сами удивлены этой встрече.

Кайлит, наконец, подобрала обтекаемую формулировку, позволяющую рассказать Элоранте только самое важное, чего сама она не поймет. Остальное рассказывать нельзя — до этого девочка обязана дойти сама, иначе попросту не найдет решения.

— Две души из Бездны, две души из Первомира, — казалось бы, их рождение понятно и их дороги прозрачны для нас. Каждая из этих душ — невероятно древняя, но две из них древние незаметно, хотя и в большей степени. Однако же их древность — простая, тогда как древность остальных двух очевидна, но безмерно сложна и запутанна. И все же, несмотря на всю сложность, присутствует в меньшей степени.

Пути этих душ однажды претерпели странный, никому не понятный излом. Или еще только претерпят — сие, когда речь заходит о четырех душах, полностью теряет смысл. Есть вещи, которые не позволяет осуществить даже присущая одушевленным созданиям свобода воли, так вот, эти вещи они каким-то образом обошли, сами того не заметив.

Души не шли так, как было бы рационально, не стремились найти для себя одну цель и двигаться к ней. Но они не останавливались и не поворачивали вспять. Более того, они шли одновременно по всем существующим путям, что по сей день считалось невозможным даже для самых мудрых. Пути ведь, как ни крути, расходятся от точки пересечения в разные стороны…

Накапливая дары, проходя через миры, забывая каждый прежний, они внезапно достигли той точки, когда происходит непонятное даже Неживому голосу явление. Они перестают быть его частью, следствием действий воплощенного эха, перестают оставаться просто душами, они приобретают силу большую, чем сила творить или изменять. Власть над временем, творением, разрушением, преобразованием, прекращением — это всего лишь дары, а их сила стала большей, намного большей. Вернее, еще станет… или когда-то стала. Как я уже говорила, в их отношении привычные временные рамки неприменимы. Для них вообще нет ни времени, ни пространства, они — иной эры, не этой — следующей, но начинающейся в неизбежном, вечном "сейчас".

— И что же за способность отличает их от обычных душ? Как-то все запутанно — ничего понять не могу. Раньше хоть что-то казалось ясным…

Кайлит еще раз посмотрела в глаза принцессе, удрученно покачала головой и тихо-тихо растерянным тоном произнесла:

— А'дра к'хассет импер'та. Ну да ладно, со всем можно справиться… Дабы не уподобиться созданиям Первой эры, в большинстве своем слившимся внутри начальной пустоты, чтобы сохранить себя самих и свои миры, чтобы пространство это получило шанс продолжать существование, прошу тебя, принцесса, иди теперь на восток, в земли магического народа. Оттуда начнется для тебя очень долгий путь: именно тебе искать ответ на этот простой вопрос, тебе же искать и причины, породившие эту особенность, тебе постигать суть этого мира, чтобы сохранить его. Да и обладателей чудесных душ определить придется тебе, либо же, что отчего-то кажется мне более вероятным, найти того, кто может их определить.

— Не хочу. Я не служанка волшебников и эльфов! И я даже не знаю, о ком ты говоришь!

— О, девочка, теряешь уровень. Не в обиду, серьезно и напыщенно относится к жизни глупо, но такая небрежность — это уже через край… Так вот, я знаю, о ком говорю, но открывать тебе не буду. Да и полной уверенности нет: пойми, не я — тот человек, который способен определить точно. Для этого необходимо целиком и полностью понимать особенность этих душ, а для меня они — загадка, помнишь? Достоверно я знаю лишь это число — четыре, остальное — лишь догадки, не более.

А об эльфах и волшебниках не идет речи, волшебство и магия — песчинка по сравнению со столь важными вещами. Следующая эра сменит эту в любом случае, души уже прошли свой путь или еще только пройдут, но время расставит все по местам и в определенный момент Неживой вместе с иными древними существами подведет итоги совершенного. Лишь понимание и разделение самой сути силы, которой обладают четыре души, позволит сохранить нынешний миропорядок — иначе миры канут в пустоту и сольются в бесформенный ком, как тысячи — до них.

— Ты уверена, Леди волн? Неужели все настолько трагично?

— Хоть не "Леди бастард", и то радует. Уверена, в этом-то как раз уверена, хотя хотела бы сомневаться. Неужели ты еще не поняла?! Сила, которой обладают эти новые души, сама по себе способна сделать растворение невозможным — она сливает мелкие силы воедино, создает радугу, при этом не смешивая цвета между собой. Уравнивает силы-следствия с первозданными и поднимает выше их! Подобно действию любви, но в иных масштабах — в тех, коими мыслит сам Неживой, а уж он-то знает и понимает больше, чем все мы вместе взятые. Но, помнишь, и для него это — больше, чем можно понять. Возможно, речь идет о категориях и сплетениях, которые и ему не доступны! Согласись, ставка высока и соблазнителен итог… Насколько я понимаю, усилия этих душ порождают новую силу, не затрачивая на это ни грана существующей энергии, а лишь получая ее от самого порождения. Буквально, из ничего!

Элоранта. Что сказать о ней. Принцесса стояла, облокотившись на стену. Она все еще оставалась бледной, как парное молоко, словно призрак из темных гробниц. Слова, сказанные незнакомкой, не так уж отличались от речей сотен безумцев, вечно обивающих своими пятками мостовые Карад-Дума, однако для бреда они оказались слишком страшными, глубокими и последовательными. Теория… Да, теории стоят друг друга и все равно возможны, но в этой что-то было — влекущее, что ли, надежное, важное. Принцесса не хотела прямо так сразу верить незнакомке и выполнять все ее советы и рекомендации, просто из природного упорства и уверенности в своей правоте, но она просто еще не сознавала, что душа уже поверила и рванулась куда-то вверх, стремясь одолеть расстояние, отделяющие ее от душ-загадок.

— И еще, одна вещь, которую тебе следует запомнить. Души эти легко играют со временем. В одну минуту они могут поменять свое прошлое, настоящее и будущее местами. Они — вне времени, лишь мир-Перекресток расставит их по местам. До него и после — их не достать и не понять, даже не заметить. Они придут на него, вроде бы встречаясь и раньше, вроде бы будучи незнакомыми, а возможно, давно уже близкие и слитые парами, но там, только там, выстроят свое прошлое, настоящие и будущее. В момент, когда они покинут Перекресток, их путь станет совершенно иным, пролегающим через неизвестные пространства и системы, а может, и через известные. Изменится не только их начертанный путь, но и их история — все изменится! И тот из них, кто вступал на Перекресток в середине пути, окажется там в начале, а потом — сразу же в конце, там и только там может воскреснуть вся их память, хотя и память эта часто будет о еще не содеянном и в то же время уже свершившемся. Такой вот парадокс, в котором заключена жизнь.

— Чушь! Это невозможно! Какой-то бред, полный бред!

— Почему же, вполне возможно, если предположить, что для них время — ничто. Жизнь, смерть, свет, тьма, хаос, огонь, даже пустота — все едино и отнюдь не вечно. Вернее, не истинно вечно. Неподвластные влиянию времени, души могут выстраивать свою историю так, как им самим заблагорассудиться. Главное — что у них есть настоящее, это самое «сейчас». Однако, повторюсь, на Перекрестке они изберут один, наиболее устраивающий их вариант, и уже в соответствии с ним пойдут дальше. Они создадут своеобразный ключ, Элоранта, понимаешь меня, ключ к невозможным в этом и других пространствах силам!

— Расскажешь, откуда ты все это знаешь? Или, как там, вы это знаете? Что-то разговор вышел за рамки теории.

Кайлит посмотрела на Элоранту своим особенно пронзительным взглядом. Принцесса издевается или она действительно так легко переходит от дикого раздражения и дисгармонии к сосредоточенности и последовательности? Странно, ведь это — свойство того самого потерянного хаоса, а речь, кажется, должна идти о пустоте и чистой тьме. Да уж, кажется, еще одна загадка появилась в этой истории — куда уж больше-то?!

— Принцесса, надо ли объяснять? Тебе ведь, наверняка, приходилось испытывать ощущение, что ты просто знаешь что-то и никакие дополнительные костыли-объяснения не нужны? Ведь случалось, не правда ли?

— Допустим, это я приму. Но почему все-таки я? И зачем? Зачем я нужна там, где и так столько намешано столько бреда и непонятностей? Зачем приплетать магическую силу, для того мира ничего не значащую и вообще опасную?!

"Нечто среднее, между бешенством и сосредоточенностью" — наблюдать за «климатическими» переменами в поведении принцессы становилось все более интересно.

— Потому что путь, выстроенный четырьмя душами, существует лишь для них. И пространство, которое они соткут, будет пространством лишь для них. Кто-то примкнет к ним, но это единицы, уж слишком неординарные и странные разумные создания, которые смогут все эти вещи понять. По меньшей мере, с человеческой и эльфийской точки зрения, они неординарны. Остальные души живут здесь, в этих пределах. И ни я, ни, думаю, ты не хотели бы, чтобы эти пространства однажды истрепались до такой степени, чтобы слипнуться в единое целое и упасть в пустоту. Грустно, знаешь ли, и совсем не смешно. Впрочем, это далеко не ответ на твой вопрос — ответ ты найдешь сама.

— Но… во что все-таки дело упирается? — Витиеватые измышления незнакомки принцесса отчасти понимала, но не могла ухватить сути именно в этом месте. Нечто очевидное…

— Я уже говорила, но твоя голова вновь забита не тем, чем стоило бы ее наполнять. Это может доставить тебе немало неприятностей, принцесса, даже погубить еще на подступах к Перекрестку, потому что и подступы к нему — страшные. Я уже в этом имела шанс убедиться — больше подтверждений не хочу. Если интересно, найди тех, кто расскажет тебе о Мире Расколотых Небес и его «небольшом» проклятии — ужас до пяток проберет. Обещаю, — Кайлит плотоядно, по-львиному усмехнулась, настолько выразительно, что Элоранта впервые в ее присутствии поежилась.

— Но я опять рассуждаю не о том! Сила, энергия, дух, танец искр — это и есть то неживое, что дает силу жизни. Эхо, всего лишь эхо, но сколько в нем скрытой мощи! Однако и она может однажды иссякнуть, ведь Неживому может надоесть почти бесцельное существование — ответственность, лежащая на нем, слишком велика даже для Него.

Если удастся приблизить новое пространство, условную Третью эру — в нем сила уже не иссякнет, в этом смысле оно окажется идеальным. Следующее за ним вообще мне не ведомо и почти не интересно сейчас, важно лишь то, что созданное четырьмя душами по сути не может быть разрушено! Одна частичка этой силы, ее капля, малейшая толика, привнесенная в наше пространство, в неживое, спасет его от слипания. Потому что эта сила умножает себя, непрестанно и без потерь. Найди ее, Элоранта! Эту задачу я тебе и пришла поручить.

И, услышав наконец окончание этой «песни», принцесса сломалась. Она не могла больше противостоять интригующим речам незнакомки. Ее влекло к загадкам, особенно таким — великим, непостижимым, грандиозным, связанным со столь большой и необъятной властью! Такого с ней не случалось никогда: она готова была последовать в неизведанное ради одного только призрака знания. И это знание вдруг показалось ей соблазнительным, да, несущим огромную власть, величайшие планы! Все правильно.

Кайлит не могла пропустить мимолетного изменения в настроении принцессы. Улавливать настроение — ее неизменная способность. И разумеется, ее охватила неприязнь при вспышке властолюбия. Но, быть может, она просто слишком мало знает о хаосе и чистой тьме? Вполне возможно, что самим Неживым этим силам предписано повелевать и властвовать — так что не стоит делать скоропалительных выводов. В любом случае, ничего лучшего этот мир Кайлит предложить не мог: даже существование суррогатной личности Леди волн в его пределах чрезмерно затянулось, и ей необходимо было самой продолжить путь к Перекрестку. Дело не терпит — многое еще не точно, а время — не бесконечно, только для четырех душ, силу которых ей самой пока не понять!

Да, она знала немало, ей были открыты многие известные миры, которые покинула Леди без помощи перехода через смертельный Междумир. С иной помощью… "Все ответы — на Перекрестке", — эта мысль всегда поддерживала Кайлит, мысль, которую внушил ей человек не менее мудрый, знающий и любящий ее, носящую совершенно иное имя среди иных народов и в иных мирах. Прежде и поныне эта мысль и он дарили ей силу двигаться дальше, продолжать решать судьбы окружающих людей и путешествовать по мирам.

— Идите, принцесса, собирайтесь. Сегодня до полуночи покиньте этот дворец. Тьма разобьет стены города в самый жуткий час, знаю я ее повадки: к этому времени вы должны будете находиться уже далеко от Карад-Дума. Иначе увидите то, что может вас сильно напугать.

— Но мои подданные, слуги…

Однако на вопрос Элоранты некому было ответить. Кайлит будто бы растворилась в воздухе. Осталось только эхо, произнесенной "на прощание" фразы: "забудьте о них!".

— Чародейство, — сквозь зубы прошипела принцесса. С исходом Кайлит, атмосфера таинственности как-то разом сошла на нет. Остался перед глазами самый обыкновенный мир и куча ненужных мыслей в голове.

— Правильно, легко ей рассуждать, когда она такими вещами живет и дышит, а я пока что передвигаюсь по земле и на двух ногах, а не парю непонятно где. И вообще, парить не собираюсь — глупость какая! От земли оторвешься — вернись потом, попробуй… Так что же все-таки мне делать…

Элоранта уселась в кресло, где до нее почивала "на лаврах" Леди волн и, наверное впервые за последние пару лет, очень глубоко задумалась.

Откуда ей было знать, что в этот момент Кайлит покинула не только ее покои, но и сам Природный мир. Единственным предметом, который ушел вместе с ней, было маленькое треугольное зеркальце, спрятанное в складках платья…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, к северу от Карад-Дума.

Элоранта брела, не ощущая комьев земли под ногами. Шла куда-то на север, сквозь земли Иезекиля — обезглавленной теперь империи. Карад-Дум лежал в развалинах: не понадобилось и вражеского вторжения — тьма, вызванная к жизни неосторожно выпущенным на волю проклятьем, заглотила златоглавый город и сытно им поужинала, как огонь питается сухими деревьями жарким летом. Поначалу кромешная мгла отхлынула, и до самой ночи город замер в тревожном ожидании. Потому и Элоранта задержалась в столице, посчитав, что Кайлит ошиблась в своих расчетах. Жители, те, что поумнее и поосторожнее, спешно собирали немногочисленные пожитки и спешили покинуть стены города, остальные же, погрязшие в повседневности и праздности, вовсе не обратили внимания на разлившуюся среди бела дня и так же отхлынувшую темноту.

Зря… Потому что едва настал вечер и солнце покатилось за горизонт, покрывало мглы вновь облачило Карад-Дум в медные краски. Сей же миг по стенам домов пошли трещины: то были не физические следы от ударов — части стен просто растворялись в темноте, а на их месте зияли зловеще подмигивающие куски пустоты. Исчезала опора, а вслед за опорой пропадала и способность удерживать вес. Каменная кладка рассыпалась в прах, крыши проваливались внутрь строений — и горе тем горожанам, которые не покинули дома в миг начала крушения столицы Иезекиля, потому что они мгновенно оказались погребены под тоннами осколков бывших домов, ставших могильниками. Но, как показалась Элоранте, куда худшая участь ожидала тех, кто дотронулся до чернильных пятен хотя бы пальцем. Это она, по меткому выражению Кайлит, просто знала.

Для того чтобы окончательно и бесповоротно умереть, городу не потребовалось и часа — все решилось в считанные минуты. Несколько мгновений, две или три сотни выбежавших на улицы почтенных и не очень жителей Карад-Дума — и уничтожение. Теперь город покоился в развалинах, молчаливых и безучастных к горю спасшихся. Впрочем, много ли их таких нашлось? По крайней мере, толп беглецов на своем пути бывшая принцесса не наблюдала.

Разрушение и тысячи жизней преследовали теперь Элоранту. Она еще не осознала всей полноты своей невольной подлости, еще не признала в первопричине разрушения собственные действия, еще не осудила себя за погубленные жизни и уничтоженные дома, однако спокойствие сохранить уже не сумела. Мерзкое, противное бессилие и тревога окружили ее дыхание тесным кольцом, давили на горло. Противное ощущение… Принцессе казалось, что за ней следует разгневанная толпа горожан с факелами, жаждущая расправы с правительницей, не сумевшей оградить своих подданных от беды, подло сбежавшей в момент страшного разрушения… Факела за спиной постоянно оглядывающейся Элоры так и не появились, но облегчения этот факт почему-то не принес.

Элоранта вспомнила явившуюся к ней в канун крушения незнакомку, и испытала множество противоречивых ощущений. Она вроде и ненавидела подлую колдунью, хитростью оставившую ее без сил; и пыталась оправдать собственное высокомерие, и даже старалась понять великодушие Кайлит, но одновременно не переставала удивляться собственной беспомощности перед лицом какой-то там чародейки. Да и чародейки ли? Все оказалось на деле так сложно перемешанным в простом на вид Природном мире, так трудно, выходит, отличить магию от колдовства, а волшебство от чародейства. Что умели одни, чего не умели другие? Какая сила, на самом деле, первой подарила самой принцессе ее способности, и были ли они изначально черными, несущими смерть, или могли послужить во благо империи? Да и о империи ли теперь речь… Но все же! Ведь надо иметь что-то свое за душой, без этого ведь нельзя! В конце концов, она же — не бродяга бездомная! С другой стороны, своими были усвоенные знания, но как-то это сложно — ни пощупать, ни увидеть. Нет, должно быть что-то материальное, просто обязано быть!

— Сколько крови пролито, сколько пролито еще будет. Все эти чертовы изобретатели от магии. Придумали какие-то нелепые загадки, затаили смыслы и ушли в прошлое с ухмылкой на губах. Ненавиж-ж-жу!

Увы, Элоранта незначительно изменилась после встречи с Кайлит. С исходом Леди волн покинуло Элоранту и ощущение чего-то большого, важного. Остался лишь разрушенный Карад-Дум за спиной и собственная глупость! Да еще проклятые мысли, никак не желающие оставить голову в покое… Гордыня и ненависть все еще рвали ей душу на части, как и все прочие дни жизни. Ничего не изменилось, как это бывает у чародеев, по мановению руки. Наверное, бывает…

Для девушки двадцати двух лет она оказалась на удивление жетскосердечной: все искренние эмоции принцессы разбивались о стену цинизма еще до того, как успевали проявиться на утонченном лице, а о чувствах и вовсе не шла речь. Только странный, рвущийся в разные стороны разум.

Вот и теперь Элора брела по острым камням пустоши с искаженным гневом лицом. Задумчивое выражение на нем появлялось лишь в те моменты, когда принцесса вспоминала о рассказанном Кайлит, но и оно не задерживалось более чем на минуту, уступая место заносчивой ухмылке принцессы в изгнании.

— Ну, ничего же, дайте мне только добраться до людских поселений. Уж их-то я заставлю подчиниться и…

Она осеклась. Нет, что-то не то в ее рассуждениях. Наверное, виновато это самое подленькое «и» — принцесса ведь и сама не знала, что сделает. Город лежал в развалинах, остов империи безнадежно утрачен, а вольные города никогда не поддадутся соблазну встать под чью-то властную руку. Орда… Да разве соберешь этих полупьяных увальней, блуждающих по улицам варварских городов в поисках дешевых шлюх? Наверное, Кайлит все же права в своей оценке цивилизованности народа Элоры — приходилось, скрепя сердце, хоть это признать.

Сейчас принцесса шла куда-то на север, но одновременно она понимала, что в словах Кайлит оставалось больше истины, чем в ее собственном решении: принцессу звал восток, ветер буквально требовал от нее повернуть, раздувая медные волосы и трепя слишком легкую для долгих странствий одежду.

— Ну что я забыла в этих магических землях?! Кому я там нужна? И мне там никто не нужен, мне вообще никто не нужен! Вот, — Тяжелый внутренний диалог постепенно перешел в диалог внешний. Отчего-то принцессе казалось, что в озвученном разговоре с самой собой больше силы и убедительности. Но ее голос дрожал, а ноги так и норовили свернуть с выбранной дороги.

— Там меня не ждут, и вообще, там, естественно, меня сразу же раздавят, едва узнав во внешности варварские черты. По миру ходят упорные слухи о кровожадности и ярости лунных эльфов, а ведь именно их земли простираются в тех пределах. Что я забыла среди них, принадлежность к племени которых — далеко не истина для меня?

Еще десяток шагов, очередной неумолимый порыв ветра, взлетевшие над головой и упавшие на глаза волосы. Они уже успели покрыться дорожной пылью и больно хлестнули девушку по лицу. Элоранта споткнулась и повалилась всем телом на камни, не успев даже уловить момент, когда собственные ноги подвели ее, не удержав на себе вес казалось бы невесомого тела.

— Нет! — Это слово принцесса произнесла, уже оказавшись на земле. С негодованием она обнаружила, что минуту просидела на земле и проплакала, даже не задумываясь о том, какую неприличную слабость себе позволяет! Поднявшись, она, к еще большему неудовольствию, заметила кровавые разводы на локтях. Видимо, неудачно притормозила ими, пытаясь не распластаться по земле полностью, как подстреленная невидимым охотником дичь.

— Очень забавно, — Мрачно проворчала Элора, старательно протирая локти прихваченной с собой бумажной салфеткой. Рукам это не особо помогло — из ран продолжала идти кровь. Ее выступило совсем немного, но сам факт ранения уязвлял принцессу более, чем незначительные кровопотери. Да еще этот невольный срыв — Заревела, как девка трущобная! Что же теперь, прикажете искать ближайшее поселение и обращаться к местному лекарю за помощью?! Приду к нему и скажу: я — правительница империи Иезекиль, и будьте добры, как можно скорее обработайте мне рану, иначе…

— И давно это вас беспокоят приступы самобичевания и абстрактной злобы?

Насмешливый голос ударил Элоранту по самолюбию, словно бичом. Она обратила внимание скорее на язвительную интонацию, чем на сам факт, что кто-то в этой каменистой пустыне ее услышал.

— Я — принцесса, надо мной опасно насмехаться! — С этой фразой Элоранта обернулась, готовясь дать отпор незваному гостю, чей голос она услышала за спиной. К ее удивлению, за там никого не оказалось, зато буквально через секунду голос раздался вновь, теперь уже откуда-то сбоку.

— Судя по развалинам Карад-Дума, некая доля истины в этом утверждении, бесспорно, наличествует. Вот только, боюсь, недозированная ненависть, если вы вновь ее призовете, уничтожит скорее вас, чем меня.

И вновь никого вокруг. Только саркастическое «вас», эхом отдающееся в ушах принцессы. Один лишь ветер тихо завывает над свободно продуваемой пустошью. Эта игра постепенно начала надоедать принцессе. Кто-то дурил ей голову, а этого Элоранта никому не спускала.

— И кто же это так трусливо рассуждает где-то в пространстве?

— Ну, трусости во мне не больше, чем в тебе самой, что правда, то правда.

"Тонко", — Подумала принцесса. Вроде бы ее парировали, но сама фраза представляла собой довольно наглый комплимент. Говоривший, явно, в полной мере осознавал, с кем он имеет дело, и все же не собирался играть по чужим правилам.

— Тогда, быть может, явите все же свое лицо? Или мне произнести формулу поиска, чтобы вас увидеть?

Формулу поиска Элора не помнила, но решила довериться магическому инстинкту, неизменно подсказывающему ей нужные слова в нужный момент. Да и вообще, блеф — дело благородное.

— Совершенно бесполезная трата сил: формула все равно ничего не покажет. Однако вы смелы: в пределах варварской империи выдавать первому встречному, да еще и невстреченному, ваши магические способности! Или, может быть, правильнее было бы сказать — безрассудны?

— Бесполезный укол. Судя по незримости, вы явно не принадлежите варварскому племени, а вот к магии и чародейству, совершенно точно, имеете непосредственное отношение.

— Замечательно. Заметна определенная доля логики в ваших суждениях, хотя и перекрыта она нервной обостренностью крайне сильно. Впрочем, это может быть излечено… со временем, конечно.

Неизвестный рассуждал на удивление цинично, до такой степени, что Элоранте сразу же захотелось пригвоздить его к чему-нибудь плоскому, но шипастому, чтобы поумерить спесь в голосе и добавить здоровой эмоциональности.

— И с кем же я веду столь задушевную беседу, хотелось бы знать? Или обмен любезностями затянется до рассвета?

— Имейте терпение, принцесса. У меня есть личная заинтересованность в определении доли вашей сообразительности. Скажите лучше, куда вы держите путь?

Проглотив на этот раз неприкрытое оскорбление (по крайней мере, высказывание незримого она расценила именно как оскорбление), принцесса в изгнании ответила максимально вежливым тоном:

— Если вы не успели заметить или затрудняетесь определить сторону света, я направляюсь на север, в земли моих предков.

— И что вы в этих самых землях собираетесь найти?

Что найти? Хотела бы Элоранта и сам знать ответ на этот вопрос. Просто ей дико не хотелось подчиняться воле Кайлит, пославшей ее на восток, идти же на юг или на запад было бессмысленно — за этими границами земель Иезекиля простирался только океан, омывавший западное и южное окончание континента. Таким образом, оставался север.

— Хорошо, я иду на север, потому что желаю идти на север!

— Ну, скорее вы не желаете идти на восток. Не так ли?

"Откуда?! Ну, откуда неведомый собеседник знает, о чем я думаю?" — На этот раз Элоранта уже всерьез озаботилась проблемой сокрытия своих мыслей. Уж не просочились ли ее думы на поверхность, где их смог узнать неведомый гость?

— Может, ты — дух? — Внезапная догадка резко, как это часто бывало у Элоранты, захватила ее разум, — Ты бесплотен, потому я и не могу тебя увидеть. А мои мысли улавливаешь, потому что существуешь в пространстве, где они материальны.

— Неплохое предположение для королевы варваров. Такие крамольные мысли выходят за пределы даже стандартного магического учения. Знаете ли, принцесса, понятие и сущность ментального пространства не ведома волшебникам, магам и чародеям. Зато это понятие используют книжники и шерашехаты, которые, как известно, весьма подкованы в делах разума. Особенно распространены знания такого толка, конечно же, в мире Ликари-Орос, куда даже я предпочитаю не заглядывать слишком часто. Опасно, знаете ли, для здоровья души, чересчур увлекаться одним лишь разумом, в ущерб чувствам.

И вновь Элоранте показалось, что собеседник играет с ней, пытаясь добиться каких-то неведомых ей реакций и предположений.

— Я не причисляю себя ни к магистам, ни к книжникам, ни, тем более, к этим… шерхатам! Я — принцесса, понимаешь, ты, бесплотный?!

— Поправочка, шерашехатам, в простонародье — маги разума, хотя мне такое определение не по нутру. Не о магии в их случае речь, а о структуре мыслимой части реальности. А я, да будет вам известно, очень даже плотный. Кстати, не обязательно причислять себя к какому-либо сообществу, чтобы оперировать незнакомыми этому миру понятиями. Между прочим, удивительно уже то, что ты поняла часть сказанного тебе Леди волн. Не поверил бы, если бы не знал, что это так! Она ведь использовала непривычную магистам этого мира систему категорий, не правда ли, Элоранта?

"И о разговоре с Кайлит он знает", — С некоторой долей обреченного восхищения подумала принцесса. Диалог начал напоминать ей пьесу абсурда, в которой она оставалась единственным актером, не выучившим собственную роль и воспринимающим теперь происходящее с точки зрения восхищенного зрелищем наблюдателя.

— Я хочу знать, кто ты такой!

Разговор, совершенно явно, попахивал уже фамильярностью, но Элоранту перестали заботить тонкости этикета. В конце концов, разве каменная пустошь — лучшее место для упражнений в вежливости? Да и собеседник — бесплотный, это тоже надо учитывать. Нормы этикета относятся только к общению тет-а-тет, а не тет-об-воздух. Хм, быть может, он — просто мираж, верный признак того, что пора искать пропитание и воду?… Не-ет, для миража слишком уж умно рассуждает!

— Желание вреда не приносит, а вот рвения, обычно, добавляет. Сначала попытайся понять сама. Без этого мой ответ мало что даст.

— И каким же образом я должна это понимать, если не знаю о тебе ничего?

— У тебя ведь много внутренней силы? — Голос ответил вопросом на вопрос, что едва не вывело Элоранту из себя. Впрочем, принцессу многое выводило из себя: преимущественно все, что превращало ее из властной особы в неопытную девочку с диким сумбуром в голове, коей она на деле и являлась.

— Допустим, я владею некоторыми магическими силами. Что из этого?

— Не ты владеешь, а они тебя принимают и делятся. Владеешь ты только навыками их использования и собственной душой, как источником сил еще больших… Но это так, лирическое отступление. В общем, используй их. Научишься использовать — научишься понимать и контролировать. Впрочем, это спорный вопрос: когда использовать разум, а когда — магию. Пожалуй, последняя нужна там, где усилий разума явно недостаточно, например, если исходной информации не хватает для каких-либо выводов. Либо наоборот, это уж тебе решать, что дает тебе большую ясность: разум или единение с силами.

"Как-то слишком уж непривычно выражается этот незримый" — Подумала Элоранта. Она в принципе привыкла к тому, что при попытке рассуждать такими вот цепочками, подданные решительно ее не понимали, но вот выслушивать подобные цепи от других принцесса оказалась явно не готова. Логика — наука элитарная, следовательно, она общается сейчас с некой потусторонней элитой.

— Хорошо. И что же я должна сделать?

— О, это очень просто. Всякое существо в этом, да и в любом другом мире, оставляет «след» в незримом пространстве. Даже в нескольких разных пространствах, но тебе пока что будет достаточно и ближайших. Естественно, у каждого существа эти «след» особый, но «следы» существ подобных рас, народов и классов всегда подобны. Это непреложное правило.

— И каким образом я должна увидеть этот твой… "след"?

— Вот эту вещь тебе и придется понять самой. Потренируйся пока на других существах и растениях по пути, а я на время покину тебя, принцесса. Надеюсь, при следующей встрече ты уже будешь в состоянии определить, с какими силами я дружу и какой облик имею. По крайней мере, на данный момент… А на прощанье позволь дать тебе небольшой совет.

— Я не нуждаюсь в советах непонятных существ! — Впрочем, сказала она это уже на автомате. Элоранте было теперь, по большому счету, все равно, что ей порекомендуют — лишь бы оставили в покое.

— И все же, поверни на восток, как советовала тебе Леди волн. Этот путь принесет тебе больше пользы. Все равно ведь придется, ты и сама должна это понимать. Поры бы уже научится признаваться себе в том, что ты думаешь на самом деле! Кроме того, из чисто меркантильных интересов задумайся о том, что в пути на восток ты еще найдешь несколько селений, а вот на северном их нет.

— Обойдусь как-нибудь и без сельчан — больно они мне нужны!

— Ну, компания сельчан тебе, может, и не нужна, — На этот раз голос прозвучал как-то зловеще, — но вот если через пару дней ты не найдешь хотя бы одной деревушки, ты просто умрешь от голода. Ведь ты отправилась в путь, не озаботившись долгими сборами?

Голос истаял, истаяло и ощущение чьего-то присутствия. Но противное ощущение истинности сказанного Элору не оставило. Как-то вдруг, постепенно отходя от шока, вызванного резким бегством, принцесса поняла, что действительно допустила непростительную для путника ошибку — не захватила с собой ровным счетом ничего, кроме мешочка монет.

— Чтоб тебя земля проглотила! — Прошипела она и, развернувшись, побрела куда-то в сторону восходящего солнца. Как ни странно, теперь ветер уже больше не играл с ее прической, а будто бы подталкивал в спину, столь нелепым образом пытаясь ободрить и придать сил. А может, он просто бездумно дул — Элоранту уже мало волновали такие нюансы.

Глава 3 "Сквозняки"

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2006 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

"Из дневников неслучайного Попутчика"

Итак, число странностей стало расти в геометрической прогрессии. Эти странности мелькают перед глазами, как падающие с неба звезды. О, Мир, я всю жизнь оставался рационалистом — как еще можно жить и при этом не спятить в нашем чокнутом мире? И что теперь? Вся моя треклятая рациональность меня же взяла за грудки и на пинковой тяге отправила по путям осмысления чудес и загадок. Уж не Алла ли Иосифовна постаралась? Заманила в ловушку своими предположениями и догадками! Попался? Попался. Так что теперь ищи причины и следствия, плети свою линию причин, думай, как сделать ее достоверной и что еще из узнанного тобой должно присутствовать в конечном плетении. Угадывай — один узел за другим. А не угадаешь — прости-прощай.

Все дело в том, что существуют факты. Всегда и везде. А еще существует наш выбор: как жить и куда идти. Остальное — не важно. И самое поразительное в нашем мире — это случайности. Нет, не одиночные, на самом деле случайные… Когда их много и все они вместе взятые не могут быть истолкованы двояко. Только дурак, семь раз подряд получив в автобусе счастливый билет с четырьмя семерками, возьмется утверждать, что это ничего не значит и является случайным совпадением. И у случайного есть свои пределы — дальше идут закономерности. Впрочем, дурак и тот, кто, споткнувшись пару раз на одной кочке, вместо того, чтобы убрать камень преткновения с дороги, утверждает, что все это — действие высших сил и повод ему задуматься о своем жизненном пути. Но «своевременные» случайности больше похожи на намеки, подсказки… Только вот чьи? Ведь любой ответ — фантазия, загадка! А все фантазии, мечты и загадки я оставляю глубоко в себе — им не место в реальной жизни, догадками можно мостить дорогу чувств, но не рационального познания. Познавать — значит Видеть. Сквозь неважное и глупое видеть что-то большее, Настоящее, что ли… Но как научить этому привыкший к простым операциям мозг?

Есть такая игра, предназначенная для раскрепощения ума и воспитания умения Видеть. Называют ее по-разному: «гаражи», "ацтекский счет", "невидимые счеты" и так далее. Суть в том, что ведущий выкладывает на стол семь-восемь ручек и выстраивает из них разные фигуры. Построив произвольную «пирамидку», он заявляет, что на поверхности стола находится некое число, которое необходимо отгадать. На поверхности стола. Ты сразу цепляешься за фигуру, начинаешь искать смысл пересечения ручек, символический компонент в фигуре, трехмерные и двумерные особенности — в результате можешь угадать случайно (числа от «0» до «10» — попасть не то чтобы легко, но возможно), а принципа все равно не понимаешь. В какие только дебри не лезет человеческий разум, лишь бы добавить себе лишней работы! Прямо как у Гете в незабвенном «Фаусте»: "чтоб вкривь и вкось по всем путям он не мотался тут и сям".

Один раз ты угадал, но уже на следующей фигуре выведенная закономерность разрушается — и снова приходится что-то придумывать… Когда разум доходит до точки, и ты начинаешь тихо ненавидеть все карандаши, фабрики, их производящие, лесорубов, стараниями которых деревья попадают на эти фабрики, соратников по учебной группе, со слезами на глазах смеющихся над простотой разгадки, но вынужденных о ней молчать, и особенно садиста-ведущего, пытающегося делать тебе подсказки, еще более запутывающие ситуацию… Вот в этот самый момент отключается разум, и ты начинаешь смотреть действительно на поверхность стола. И непременно замечаешь, что каждый раз, выкладывая новую фигуру, ведущий опирается пальцами на стол. И каждый раз число пальцев разное. Число! Как всегда, правильной оказывается самая простая теория, как можно более легкое и доступное объяснение — ничего важнее для мыслящего человека быть не может. Творец, создавая мир, не мог мыслить сложно — фрагменты его мозаики просты, только их слишком много. И это — единственная сложность, затрудняющая познание…

Интересно, что будет, если сложить разрозненные кусочки Творения воедино? Быть может, тогда, с пониманием цели и нюансов этого странного процесса, у людей появится более оптимистичное будущее, нежели очередной всемирный потоп или «плановая» гибель планеты в огне?

И откуда, скажите на милость, берутся подобные желания и вопросы? Возможно объяснение им — существование стабильных и вариативных линий будущего, при которых один из исходов становится наиболее вероятным и лишь получает некоторые коррективы, вследствие принятых нами решений. Этот самый исход направленно влияет на ход событий таким вот необычным способом: подсказывая нам верные вопросы и подталкивая к выбору судьбы, не заходящей в тупик… Я называю это «сквозняками»: ветра иных времени, проникающие в настоящее и несущие вслед за собой вопросы и ответы, мечты и дороги, решения и варианты.

Вот так, наверное, и сходили когда-то с ума знаменитые и не очень ученые прошлых веков… В определенный момент мозг перегружался идеями — и терял часть своих функций. Интересно, возможно ли восстановить процесс Творения, не потеряв при этом разум? Что ж, во всяком случае, стоит попробовать…

* * *

Альфа-вероятность.

73 год Третьей эры по исчислению Творца Творцов.

Пространство Архен'Бэлль'Сан-Селин, промежуточная зала Секстиль'Сефирот.

— Знаешь, Ведьма, Творцы тоже умеют мечтать.

— И о чем же мечтают твои, как ты их называешь, творцы?

— Грубо. Твое неприкрытое презрение к способности человека создавать новые истины доставляет боль тебе самой.

— Мне отвратна любая власть тьмы, в первую очередь, власть какого-то там выдуманного творца! Бог один — это Свет. Равных Ему — нет.

— Неужели ты не можешь признать, что есть более проницательные и мудрые люди, чем ты? Те, кто пытался найти и нашел смысл за туманными образами и не всегда искренними словами?

— И не признаю никогда! Мудрее меня лишь сам Свет.

— Остерегайся слова «никогда» — оно может быть верным, лишь когда ты говоришь о собственном пути, но никак не о знаниях, принадлежащих в равной мере всем разумным.

— Твое всеобщее знание меня не впечатляет, истинна лишь вера — она все способна изменить.

— Возможно… Но это еще не означает, что нужно менять. Какова цель? Изменить, чтобы доказать, что это возможно? Не слишком ли жестоко по отношению к тем, кого коснутся твои "реформы"?

— Переживут. Волю же твоих нафантазированных творцов переживают?! Переживут и мою.

— Есть разница.

— Никакой!

— Существенная.

— И в чем же?

— Творцы любят свои Творения и дают им свободу, какую бы боль не принесли ее плоды. Ты же предлагаешь людям принудительное рабство, не задаваясь вопросом, желают ли они стать твоими рабами.

— Оставь свою философию для жертв так называемой любви. Нет такого понятия. Страсти, ненависть, симпатии, стремления, привязанности, власть — вот и вся твоя любовь. А важнее всего — гармония, спокойствие, неизменность. Свет именно таков!

— А Леди, что с такой грустью смотрит сейчас на тебя, связавшая вечность со мной лишь по одному только ее и моему желанию? Неужели даже это для тебя не пример моей правоты? Или с твоей колокольни и Она — не свет? Разве в ней ты не видишь гармонии, избавленной от покоя и неизменности? Тогда, прости, я не смогу понять, что прячется за словом «свет» в твоем понимании. Разве что пустота, первичный стазис, не разорванный на формы Чувством.

— Ты потеряешь ее. Или бросишь. Ты — тьма, мерзкая для Света! Да и она — тоже… Вот и все!

— Может, я и не излучаю свет, Ведьма, может, я и тень, но это не значит, что надо мной его нет. Скорее наоборот, я в тени, потому что стою под солнцем. Заметь, добровольно, хотя иногда — это страшное место. А как у тебя поднимается язык говорить это в Ее сторону — мне и вовсе не понять.

— Бесцельный разговор. Я не собираюсь слушать твои извиняющиеся речи вечно. Что еще ты там хотел сказать про своих "творцов"?!

— Не знаю, имеет ли смысл, если ты презираешь любое слово, сказанное мной.

— Для общей эрудиции. Послушаю, какой бред пришел тебе в голову.

— Просто хотел сказать о том, что у Творцов есть мечты. И одна такая, самая большая мечта — создать гармоничный мир из чистого хаоса, не нуждающийся в сдерживающей его пустоте.

— Для этого достаточно не создавать в нем тьмы, вроде вас двоих! А хаос — нелепая выдумка. В него невозможно поверить!

— Ты презираешь даже изначальные принципы. Для меня это было бы жутко, хуже, чем ничто, неподвижность, хуже обратной стороны хаоса. Пусто, и в голове, и на сердце — вот это я ощущаю при твоих словах, ничего более. Но — дело твое, я не вправе указывать Ведьме. Однако гармония может быть только там, где есть разные начала.

— Наличие разных начал — источник войны. Всегда!

— Еще одно опасное слово. Но пусть… Противоположности могут жить в мире. Даже совершенно несовместимые. А их невероятный союз — и есть тот самый источник силы, что умножает себя и не иссякает никогда. Если бояться серости, Ведьма, то останешься вовсе без цветов. Риск есть всегда, и всегда — оправдан. Заметь, не один лишь свет существовал изначально: ведь всегда есть пространство, необъятое светом. И иные проявления силы. Да, свет выполнил роль ткани привычных нам миров, а остальные силы, смешавшись с ним, наполнили вселенные жизнью. Но будь он один — ничего родиться не смогло бы.

— Свет изгнал тьму! Это каждый знает. Свет одухотворяет…

— Проклятье, ты даже не пытаешься слушать! Без пустоты, хаоса и огня, без тьмы и смерти свет сам стал бы ничем. Что ему заполнять, с чем взаимодействовать, если кроме света нет ничего? Разве не среди статичной пустоты появляются миры? Разве не там рождаются силы?

— Миры сотканы из Света.

— Не спорю. Но среди чего они сотканы?

— Глупый вопрос. Среди Света, конечно.

— А чем они тогда от него отличаются? Свет непрерывен и однороден: нестабильность в нем просто не смогла бы удержаться, она должна обретать форму среди чего-то чужеродного, не такого… Это луч, Ведьма, целостный луч, вспомни хотя бы цвета спектра — не разделившись на них, он и не создаст ничего, имеющего объем! А разделившись, он уже не будет лучом, превратившись в пересечение цветов, малых лучей.

— Глупость. Как магистр я говорю тебе: миры — внутри Света, миры — часть Света, миры — сам Свет.

— И таким образом противоречишь сама себе. Они все-таки внутри или сам свет? Они — первоматерия или материя внутри первоматерии?

— Этим вопросом пусть займутся философы. Мне все равно, я знаю истину.

— И, соответственно, тебе не о чем больше мечтать? Ты — идеальна?

— Естественно, я сама — часть Света, Свет — идеален. Значит, Я — идеальна.

— А мечты?

— Мечты — для детей, не способных отличить темное от Светлого, а Доброе от злого. Я — способна.

— Ну… Честь тебе и хвала. Но что дальше?

— В каком это смысле?

— Чего хочешь ты сама, Ведьма?…

* * *

Стазис-кокон. Переменный синхрон-канал по периоду:

317 000 по внутреннему исчислению Мироздания «Альвариум» —

1 499 999 по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Пятая категория мерности (Деву'Архат), Зал Разума.

Книга Разума относится к тому роду источников знаний, которые обладают своего рода душой, если, конечно, слово это применимо в отношении Книги. Она не насчитывает какого-то определенного количества страниц, потому что с каждым произошедшим в любом из миров событием, с каждым, пусть даже самым незначительным, делом, она пополняется все новыми листами. Существует множество воспроизведений этой книги, которые создают счастливчики, умудрившиеся увидеть, хотя бы только на один миг, оригинал, но во всех этих воспроизведениях наличествует лишь ничтожная часть ее объема… Та часть, которую книга позволяет «подсмотреть» смельчакам, преодолевшим ради знания границы сотен, а то и тысяч миров. Или тем, кого она зовет сама в силу каких-то собственных причин.

Книгу окружает, воистину, шикарная обстановка. Огромная Зала, резной потолок которой поддерживают двадцать две колонны, высотой с двадцатиэтажный дом земного мира. И это не просто потолок: резьба, украшающая его, не является банальным произведением искусства — сама история оживает в сценах, запечатленных на сменяющихся барельефных картинах. Рождение и смерть миров, величайшие войны и непостижимые открытия ученых и магов многих тысяч пространств, потрясающие масштабом катастрофы и недоступное разуму чудо рождения новой души — лишь самые яркие и важные для мирозданий события проявляются на потолке Залы Разума с течением времени.

Времени… Существует ли оно в этом зале? В зале, ведущем исчисление истории цепи мирозданий? Считающем человечества, иные расы, нации, народы, общности, их поступки, решения, конфликты, соглашения? Нет, «время» здесь явно неподходящее слово. Книга знает о том, что существуют дела — поступки тех или иных наделенных разумом созданий, в которых единственно и можно что-либо подсчитать. Все остальное — условность, иллюзия, абстракция. Это Книгу не интересует — ее завораживают лишь сменяющие друг друга события.

Книга Разума редко старается однозначно определять чьи-то судьбы. Не желает стать однажды затычкой в каждой бочке. Не принадлежит она и какой-либо силе, первозданной или производной, вследствие чего может оставаться беспристрастной при оценке происходящего в любом из миров. И все же одна черта свойственна ей — это любопытство, желание узнать как можно больше о порядке происходящего в каждом мире, о сути каждой из сил, и особенно — о путях отдельных душ.

И вот сейчас Книга перелистнула страницу, абсолютно чистую, белее самого света, на которой тут же, словно по мановению руки неведомого Автора, начали проявляться ровные строчки древних букв. Засеченные края шрифта, легкий наклон, четко очерченные основные линии букв, аккуратные, слегка изогнутые перекладины-связки между символами — само совершенство… На этот раз Книга Разума взялась, пожалуй, за самое трудное в своем безвременном существовании дело: она начала по кусочкам собирать историю совершенно особенной загадки всех известных ей миров — бродяжьего рода.

"Бродяги миров — не нация воров и попрошаек, потерявших свой дом и ищущих пристанища на протяжении неимоверно долгой жизни. Не являются они и странствующими между мирами философами, обреченными на бесконечные бесплодные попытки описать суть мироздания в целом"…

Книга задумалась. С чего начать следующий абзац описания? Назвать имена? А может, объяснить причины появления уникальной «нации»? Да, последняя мысль ей определенно понравилась, и Книга вновь приступила к своему увлекательному занятию:

"Однажды зародившиеся внутри пространства, наделенные подобиями желания свершать поступки потоки воплотились в Создателе сущего, который породил Первый «мир». Впоследствии происходили грандиозные изменения и расхождения путей, вследствие чего мы увидели свет Первой эры и закрыли глаза на иные силы, со временем «уснувшие». Эра скорее случилась, нежели длилась, потому что времени еще не существовало, следовательно, и определить ее продолжительность можно лишь условно. Однако в один из моментов существования доначального пространства Создатель разрушил порожденную им идеальную систему, сотворив тем самым хаос. И дальше — он призвал новых Творцов, своих наследников. наделив их неведомым образом силой, подобной собственной. Возможно, именно он наделил новых Творцов душой, которая, как известно, единственная способна совершать противоречащие логике, абсолютно случайные и имеющие неожиданные следствия поступки.

Первые Творцы создали совершенно иные пространства, отделенные от изначального своеобразными перегородками. Это были, воистину, прекрасные и безбедные просторы: они утопали в едва родившейся нежной зелени, реки оставались наполнены чистой, почти что белой водой. Животные, родившиеся по воле Всесильных, не ведали гнева и ярости — они жили в мире и гармонии с каждым проявлением великого Творения.

Но одиноко казалось Творцам в мирах без обладающих разумом созданий. Тогда и появились первые племена, названные впоследствии Праэльфийскими, что на древнем языке означало "Рожденные первоприродой". Появились впоследствии племена Людские, Крианские, Тантарские, Рушинские, Таранианские, Фиссонские, Аклиханские, Пирейские — сколько их было не счесть! А затем и эльфийские, унаследовавшие через многие тысячелетия название от первонародов. Зародились и совершенно особые народности Демонов и Светлых, миры которых, вступив в мистическую связь с осколком Первомира и двумя «окраинами», образовали так называемый Светлый круг.

Однако и сии деяния не спасли Творцов от неудовлетворенности своим Творением, хотя именно на этом шаге обрывается множество легенд о Сотворении мира в большинстве пространств. Но не так случилось на самом деле. Творцы оставались печальны до тех пор, пока не поняли причины своей грусти: не все представители племен оказались довольны своей ролью в мироздании. Участь навечно оставаться закованными в рамки одного-единственного мира привела многие народы и особенно отдельных их представителей в отчаяние…

И тогда Творцы создали величайшее из произведений своего своеобразного искусства — смерть. Умирая, душа создания переносилась в новый мир и начинала жизнь заново, в новом теле. Единственным условием оставалось забвение, чтобы путешественник никогда не сожалел о покинутом и не перегружал разум ненужной информацией.

Однако замкнуть миры в единую цепь таким образом оказалось недостаточным. Миры так и оставались изолированными: знания копились внутри их, а новые из иных пространств не проникали. В каждом мире существовали свои мысли и мыслители, беспрестанно насыщающие мироздание все новыми и новыми смыслами, все глубже постигающие возможности собственных и окружающих сил. Рождались возможности, которые оставались неведомыми даже для самого Изначального и его "детей"-Творцов. Творцы умели творить и использовать свои силы, но не умели они пользоваться некими иными сторонами собственного великолепного дара. Разумы их оставались разумами созданий, обладающих абсолютной волей, но необычайно низким желанием совершать иные дела и, соответственно, упражнять собственный разум, расти. Фантазия и воображение, умение связывать мысли в сложнейшие системы оставались чертой, свойственной творениям, а не их родителям.

И здесь, в конце первой эпохи Второй эры, появляются первые бродяги — неприкаянные, покинувшие собственные миры ради путешествий, понимания как можно большего числа народов, ради осознания сути мира и мироздания, постижения всех существующих сил, ради проникновения в тайны тайн. И сам свет в лице своих детей, узрев благородство и истинную веру бродяг в свое дело, решил наделить их силой преодолевать грани миров, узнавать совершенно иные тайны и законы…

Первых же из них было двое, родившихся даже раньше Творцов, в принципе не нуждавшихся ни в чьей помощи, рожденных огнем и прошедших через свет и тьму. Их историю, а также истории их вольных и невольных спутников я расскажу вам позднее.

Ныне бродяг в тысячах миров немало. Они пронзают время и сам свет взглядом глубоких очей, но очень часто остаются безмолвны, не желая открывать своих секретов даже подобным себе представителям народов, которые могли бы стать такими же бродягами. Однако среди этого чудесного и удивительного, несомненно, пропитанного до самых глубин души магией, племени есть двое, достойных звания своеобразных Творцов-бродяг. Они не кичатся своими знаниями, не стремятся помыкать остальными бродягами, но совершают самую тайную и непостижимую среди всех видов дел работу: обучают своему ремеслу избранных ими самими представителей всех встречающихся на долгом жизненном пути народов.

Всех их имен не упомнит никто, живущий в мирах. Их души давно уже стали едва ли не такими же по объему сути, как сам свет, огонь или иное древнее начало. Их сила — большая, чем сила любого Творца, но используют они ее лишь для мелких преобразований действительности — не для сотворения или кардинального изменения миров.

Два имени, особенно интересные и загадочные, выбранные далеко не случайно: Элоахим и Астерот. И интересны эти имена потому, что с ними связаны сейчас и еще только будут связаны действительно великие тайны, открывающие дверь в совершенно иную эру, живущую по странным, но интересным и удивительным законам…".

Впрочем, Книга, оставляя на бумаге след этих слов, прекрасно понимала, что нагло перевирает историю мирозданий. Знала она и то, что бродяги — это одно, великие начала — иное, а герои — третье, и эти вещи нельзя смешивать. Но что делать — надо же каким-то образом спускать в мир легенды, которые дадут хоть и не совсем верные представления о реальности, но вполне достаточные, чтобы побудить разумных совершать важные для мира поступки и искать новые истины.

Книга мысленно улыбнулась и перевернула страницу…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, к северу-востоку от Карад-Дума.

— Вы демонстрируете поразительные успехи в укреплении самоизоляции, принцесса.

— А вы, как всегда, очень тонки и вежливы, неведомый!

Элоранту все больше раздражала манера незнакомца являться в самый неподходящий момент, например, когда она готовила ужин или собиралась устраиваться на ночлег, а заодно и его непревзойденные саркастические перескоки на «вы». Прямо воспитатель в домах науки: водит-водит за нос, дергает за нервы, как за ниточки, а толку с этого — пшик!

С момента памятного первого разговора «дух» появлялся уже трижды, и все три раза Элоранта «блестяще» продемонстрировала свою полную неспособность определить его природу.

В первый раз она все-таки использовала формулу поиска, которую восстановила в памяти специально для этого случая. В результате она выяснила, что в пределах дневного перехода ее ждут встречи со стаей неких относительно безопасных перелетных птиц, небольшим, тварей в тридцать, гнездовищем к'сари, столкновение с которыми непременно грозило бы принцессе потерей роскошной шевелюры, а также с парочкой бродячих торговцев, держащих свой путь в западные пределы Иезекиля. Встретилось еще что-то совсем уж мелкое, но никаких представителей магических народов заклятие не выявило. Голос же только насмешливо напомнил, что предупреждал о бесплодности попыток использования заклинания в его стандартном варианте. Затем в своей неизменно язвительной манере он похвалил Элоранту за благоразумие (по всей видимости, подразумевая изменение ее маршрута в восточном направлении) и растаял где-то в окружающем пространстве.

Во второй и третий раз (это случилось уже после посещения принцессой малочисленного селения, заполненного низкорослыми домами из глиняных кирпичей) Элоранта попыталась использовать интуитивные формулы, как казалось ей, подходящие для этого случая. Результатом ее усилий стал внезапно налетевший на нее зверский ураган, едва не унесший вслед за собой и без того скудные пожитки принцессы, а также трехчасовой ливень, превративший в болото землю под ногами взбешенной Элоры. Такая избирательность псевдоприродного явления окончательно вывела дочь варварского рода из душевного равновесия, и она закатила смеющемуся во всю богатырскую глотку неведомому гостю истерику с использованием особо нецензурных выражений, позаимствованных из словарного запаса ростовщиков.

Теперь вот Элоранта раздумывала: опробовать ли на безтелесом незнакомце очередную мощную интуитивную магическую формулу или все же обойтись парой крепких выражений, на время оставив наглеца в покое. К чести сказать, Элоранта уже и сама притомилась от неожиданных последствий своих "творческих порывов", и теперь решительно отдавала предпочтение выжидательной тактике. Кажется, эта позиция принцессы мгновенно стала ясна и ее неведомому собеседнику, по крайней мере, об этом свидетельствовали все более частые упоминания им в разговоре о могуществе разума и мудрости терпения.

Однако последняя реплика стала уже явным отклонением от основной темы разговора — личности незнакомца. Теперь речь шла о нежелании Элоранты посещать окрестные деревни в поисках пропитания и необходимых в долгом переходе вещей.

— Допустим, дипломатичность в этом конкретном случае я не считаю действенным методом воздействия на ваше сознание, принцесса. Меня больше устраивает сарказм и язвительность: кажется, к такому тону разговора вы не привыкли, следовательно, он может принести разного рода полезные плоды…

— Например? — Интересно, что же все-таки подразумевает этот «дух», когда говорит? Действительно ли, следующая за утверждением расшифровка имеет какое-то отношение к сказанному, или он просто играет словами, пытаясь поймать ее на малейших проявлениях интереса?

Элоранта уже неоднократно задумывалась над тем, как ловко незнакомец заставляет ее размышлять над тем или иным его высказыванием. "Как будто бы невидимые струны перебирает" — такое сравнение чаще всего приходило ей в голову при мыслях, касающихся тактики неведомого гостя. Вследствие такого явного вскрытия мотивов ее поведения, Элора решила использовать доходящую до абсурда прямолинейность, просто предлагая собеседнику продолжать развивать свои мысли в изначально заданном направлении, держа при себе собственные интересы и уповая на случайные оговорки "духа".

— Например, вы поумерите свою самонадеянность, пообщавшись с простыми людьми, но это в идеале. А по мелочам: раскроете мне вертящиеся в голове мысли и выводы, расскажете о своих устремлениях, чувствах, может быть…

— Та-ак, я что-то говорила про тонкость? Отрекаюсь от своих слов. Ваша прямота напоминает мне поведение куцехара, которого хворостиной гонят строго по прямой. При этом на своем пути он умудряется повалить все деревья и затоптать с десяток птичьих гнезд.

— В некоторых случаях прямота тоже дает сносный результат. А вас волнуют судьбы птичьих гнезд?

— Это всего лишь сравнение!

— Любое существо, обладающее разумом, будь то человек, некианец, шатор, хачег, варвар или эльф — кто угодно, употребляя то или иное сравнение, невольно раскрывает свое отношение к происходящему вокруг. Ваше сравнение — живой тому пример: разъяренный куцехар, давящий на своем пути ни в чем не повинных птиц.

Все желания и нужды у Элоранты и без того подчинялись слову «вдруг», а теперь этот порядок возникновения вожделений обострился до крайности, подогретый манерами незнакомца по ходу разговора делать выводы из только что сказанного ею. Да еще какие выводы! В общем, сейчас принцессе хотелось только одного: вызвать памятный ливень и до капли «выжать» его на голову незнакомца. Вот только знать бы, где находится эта голова и как указать миниатюрной грозовой тучке на намеченную цель. Так как ни того, ни другого осуществить Элора не могла, ей оставалось только терпеливо выслушивать нотации незнакомца, про себя принося клятву исполнить желаемое позднее — когда и голова будет на месте, и с заклинальщическим произношением дело наладится.

— Боюсь вас огорчить, но мне нет никакого дела до птичек, попавших под ноги "живого валуна".

— Возможно, возможно… Однако вы уже сказали достаточно, чтобы я уверился в обратном. Понимаете, Элоранта, я не вчера начал наблюдать за вашими поступками и не сегодня решил, что в вас достаточно милосердия и понимания для столь тонкого отношения к живому. Не смотря на ваше варварское происхождение, которое, по большому счету, не играет особой роли на фоне крови царского рода, при должном воспитании и наличии верных друзей вы могли бы поразить всех и размахом дел, и широтой добросердечности.

— Это проповедь? — На этот раз Элора огрызнулась, просто чтобы выиграть время перед следующей тирадой незнакомца. Последние слова задели довольно серьезно. Ладно, упоминание имени и туманные слова про царскую кровь — все это можно будет обдумать позднее, а вот слова о верных друзьях…

— Да нет, скорее мысли вслух. Судя по драмам, происходившим некогда в ваших покоях, более всего принцессе в жизни не достает вольности, любви и друзей. Вольность ныне лежит перед вами во всей своей красе, только особой радости почему-то не чувствуется. С другой стороны, думаю, вы просто не поняли еще различия между волей и свободой. Свободны — бывшие рабы, а они никак своего прошлого изжить не могут, тогда как вольность — состояние души, его не отнимешь. Ничего, освоитесь, принцесса, с течением дел.

Так уж вышло, что вы напоминаете мне своими силами, поступками и умозаключениями очень и очень древний род, одной из характерных черт которого является именно тяга к бродяжничеству. А что касается друзей и любви… Возможно, получив в свои руки свободу, научившись ею распоряжаться и нести ответственность за собственные поступки, вы найдете и то, и другое… А теперь, разрешите откланяться…

И он исчез. Исчез в тот самый момент, когда Элоранта уже собиралась отказаться от тактики молчаливого созерцания изреченных мыслей собеседника и задать несколько совершенно искренне заинтересовавших ее вопросов.

— Что еще за древний род? Как вольность связана с дружбой и любовью? И вообще, чего он хочет от меня добиться? — Теперь вопросы пришлось бурчать себе под нос, рывками помешивая закипающую в котелке похлебку. Собеседник оставил принцессу наедине с ее тяжелыми мыслями, разбудив в душе беспокойство, о котором она так старательно пыталась забыть. Теперь это уже стало невозможным: тяжелое чувство одиночества навалилось на нее прежним грузом. Раньше это было одиночество среди людей, теперь — просто одиночество… И, пожалуй, теперешнее состояние ей нравилось все же чуточку больше, чем прежнее.

— Зато теперь я ни перед кем не в ответе. Не надо каждодневно заботиться о том, чтобы мои слова становились законом и воплощались в чем-либо более материальном, чем просто в речах. Но с другой стороны…

Что там было с другой стороны, принцесса не договорила. Ее окончательно захлестнули мысли, и внешний монолог перекочевал обратно в голову Элоранты, где и поселился на весь остаток светового дня. В конечном счете, принцесса решила последовать совету «духа» и прервать свое добровольное «отшельничество», посетив-таки небольшую деревню, лежащую под склоном взгорья, на котором Элора и расположилась ныне на ночлег.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, южное побережье.

— Ну, слушай, царица кошек, раз уж тебе больше нечем занять свою вольную душу.

Не смотря на острое желание выплеснуть хоть кому-то все наболевшее, Мирон все-таки успел приготовить себе какой-никакой обед и неплохо подкрепиться, причем кошка отнюдь не собиралась оставаться в стороне от трапезы: тигриной красавице перепало несколько крупных сушеных рыбин и чашка наваристого бульона. Пожалуй, Мирон накормил гостью даже лучше, чем самого себя — он удовольствовался только похлебкой из корней вескера. Рыбу он последние пару лет недолюбливал, как и все остальное, что обращало его мысли к морю. В последний момент юноша вспомнил о наличии в его заплечном мешке остатков вяленого голенища куцехара, коих в Маскаре разводят с преогромным удовольствием, зная об удивительной устойчивости вяленой плоти «бронированного» животного к протуханию. "Вернее, разводили", — мысленно поправил себя Мирон, памятуя о незавидной участи родного города.

— Итак, Тиграна, с чего бы ты хотела, чтобы я начал свой рассказ? Может, тривиально — с момента рождения? Ну, это тебе вряд ли заинтересует. Да и рассказчик я не ахти какой. И вообще, вся моя жизнь вплотную до семнадцати лет не так уж и наполнена событиями. Мелочи всякие, хотя случались и откровенные странности. Вот, например, животные меня отчего-то любят слушать. Да что тебе рассказывать, сама сидишь и уши навострила, будто бы многое из речи понимаешь. Или, действительно, понимаешь? Знаешь, Тигрушь, после знакомства с Кайлит я готов поверить и в то, что облака иногда с людьми разговаривают…

Кошка выслушивала нескончаемый словесный поток, изливающийся будто бы напрямую из души нареченного князем, с мученическим терпением, буквально написанным на застывшей в саркастической мине мордочке. Хотя могут ли кошки изобразить сарказм? Большой вопрос, кто знает, насколько умны молчаливые странницы… Впрочем, выражение ярко-голубых глаз, проникающих, казалось бы, под кожу собеседника, выдавало в звере недюжинный интерес к произносимому путником речитативу и определенную степень понимания. Вот только отвечать на реплики каким-либо образом уменьшенная копия тигрицы явно не собиралась — она лишь внимательно вслушивалась в его слова… или делала вид, что слушает, а сама тем временем дотошно изучала манеру повествования собеседника и его самого.

— Да, случались разные странные вещи. Особенно запомнились истории, связанные со змеями и морскими странниками. До пятнадцати лет вообще не знал, что змеи могут кого-то смертельно укусить. Я сталкивался с ними не однажды, но они всегда или отползали с моей дороги, или слегка выгибали спину, занимая часть тропинки, и выжидательно на меня глядели. Обходил по незанятому участку дороги — и все, даже с места не трогались. И это в то время, когда от их укусов каждый год погибало больше двадцати жителей города! Не знаю, змеи как будто бы целенаправленно нападали на обитателей Маскара, причем погибшими чаще всего оказывались знатные вельможи, а пару раз, правда, позже, я даже слышал краем уха о гибели старейшин. Они и успели отойти-то всего на пару шагов от городских стен — и все… Поговаривают, змеи появляются откуда-то с пустошей и никогда не остаются на одном месте так долго, чтобы их можно было выследить и истребить. Хотя пытались…

Помню, когда мне только исполнилось шестнадцать, собирали отряд из трех или даже четырех десятков горожан, славящихся своими охотничьими талантами, чтобы истребить змей в окрестностях Маскара. Почти два месяца от отряда не было ни слуху ни духу, а потом, по прошествии этого времени, вернулось шесть человек… Всего шестеро, Тигруша! Принесли дурные вести: в своем походе они далеко углубились в восточные земли и там, наконец, нашли настоящую долину змей. Гнездилище оказалось столь обширным, что они поначалу даже не осмеливались к нему приблизится. А потом один из охотников на ночлеге, где-то на расстоянии половины дневного перехода от долины, заметил рядом с лагерем змею и тут же пригвоздил ее копьем к земле. Это «событие» праздновали весь вечер, говорили: если уж здешние змеи отличаются такой неосторожностью, что не реагируют на вооруженных людей вблизи, истребить их будет нетрудно. Пили перебродивший сок плодов фрельмов, обсуждали массовые способы уничтожения. Говорят, планировали просто поджечь гнездовище, использовав для этой цели все тот же сок — благо с собой его было взято достаточно. А потом наступила ночь…

И утром проснулись в лагере те шестеро в окружении шипящих от ярости змей. Это сам Таннасс, предводитель отряда, так говорил, трясясь от страха: "шипящих от ярости". Кажется, он и поныне не избавился от ночных кошмаров, разве что только погиб вместе со всеми горожанами… Но мне было бы жаль, если честно, Таннасс — хороший человек. Он и отряд возглавил с неохотой, все пытался убедить старейшин отказаться от безумной затеи. Наверное, он был прав, когда говорил, что животные Природного мира — его неотъемлемая часть, и истреблять их все равно, что объявить войну самому Творцу наших земель… Но я рассказывал о судьбе охотников, оказавшихся в окружении разъяренных змей… Наверное, придется продолжить.

Мирон надолго замолчал, сосредоточенно глядя на молчаливую гостью. Та, казалось, чуть отвела глаза в сторону, так что можно было подумать, что кошка представляет себе завершение истории и даже испытывает подобие жалости к неудачливым охотникам.

— Шестерых змеи не тронули. Не знаю причин, разве что они каким-то образом определили тех людей, что придерживались мнения Таннасса, но все их спутники умерли от яда. И смерть, судя по застывшему на лицах выражению, была очень болезненной. Оказалось, они обнаружили гнездовище оранжевых Ка'шар — их яд причиняет дикие муки, словно бы подменяет кровь, а человек все еще живет и по его венам течет острый лед. Никого спасти, конечно, не удалось — от такой смерти не убежишь, ее не остановишь. Да и, честно говоря, жалости к погибшим охотникам я и тогда не испытывал: они собирались истребить сотни живых существ, принадлежащих этому миру, просто потому, что те, как им казалось, представляли для горожан опасность. И это на расстоянии в три-четыре десятка переходов от города! Не знаю, честно, не знаю… Никогда не считал змей опасными. Мне кажется, но лично мне, что змея никогда не укусит без причины — они спокойно относятся даже к вторжению на свою территорию, но вот насилия никогда не терпят. Для сопротивления насилию им, наверное, и нужен яд. Мне так кажется… Как я уже говорил, у меня проблем с ползучими созданиями никогда не было… Как и с морским народом.

Вновь пауза. А кошка сосредоточенно смотрит своими ослепительными очами куда-то в сторону от Мирона, как бы собираясь с мыслями, пытаясь связать воедино его рассказ про змей и упоминание морского народа…

— Все началось с морских странников. Однажды я увидел одного из них на мелководье. Обычно они не забираются так близко к берегу, потому мне показалось, что с этим что-то случилось, и прилив просто выкинул его на стоячие пески. Примерно так и вышло: его гладкую серую кожу покрывала целая сеть кровавых царапин. Не скажу, что их было много, но сеть закрывала весь бок создания, а ведь соленая вода очень едкая и в ней полным-полно гниющих под солнцем водорослей. Мне показалось, странник сильно страдал от этих ран. Возможно даже, зараза уже проникла в кровь, и ничем помочь ему было невозможно, но я решил хотя бы попытаться. Знаешь, Тигруша, эти создания всегда очень нравились мне: они кажутся в полной мере разумными, поговаривают, что странники помогают мореходам в шторм и ведут корабли сквозь туманы. Правда, в Маскаре чаще упоминали о том, что они шпионят для морского народа, и в море близь города всегда расставляли колючие сети, которые должны были нанести этим животным глубокие раны. Вот, видимо, в такую сеть и попал странник, по крайне мере, рисунок ран напоминал следы от ее шипов. Тогда я на чем свет стоит проклинал жителей Маскара, посмевших ранить такое красивое и миролюбивое существо!

Я ухаживал за ним в течение недели. Носил мази, которые должны были вытянуть из ран гной и заживить их, кормил его свежевыловленной рыбой. Тогда мне казалось, что я просто облегчаю агонию существа, глаза которого чаще всего видел закрытыми. Но оказалось, что здоровье у странников куда крепче, чем мне казалось поначалу. В первую неделю его раны все еще выглядели довольно жутко, но уже через десять дней кожа постепенно вернула свой обычный блеск, а самого странника я все чаще находил с открытыми глазами. Ах, Тигруша, какие у него были очаровательные глаза, куда красивее человеческих. У странников они по форме вытянутые, веки слегка закрывают верхнюю часть глаза и они куда более толстые на вид, чем у людей. А вот радужка глаз крупнее — белка совсем мало, а цвет… не знаю, как правильно выразиться, напоминает цвет моря — и не синие, и не зеленые. Вроде странного камня, который добывают в северных каменоломнях и изготавливают из него брошки для молодых девушек. Кажется, этот минерал называют бирюзой, хотя я могу ошибаться. У моей сестры… да, у нее была такая брошь, из небесного цвета бирюзы…

Голос Мирона как-то вдруг стал сдавленным и замолк. Стало больно. Отвратительно. Тоскливо. Все сразу. Обещал же себе, не рассказывать эту часть истории, не заметил… Кошка, казалось, почувствовала состояние князя-бродяги и, осторожно приблизившись к нему, тихо мурлыкнула. Мирон поднял на нее взгляд и на секунду его лицо перекосило от пустой ненависти: и к этому миру, к своему городу и вообще народу — ко всем глупцам и жадным до власти вельможам. Кошка смотрела прямо в его зрачки и, в этом он мог поклясться, в ее глазах читалось неподдельное сочувствие и понимание.

— Странная ты, Тигруша, какая-то сильно не-животная. Ты мне напоминаешь существ из рассказов Кайлит — многочисленных спутниц эльфов. Кажется, она упоминала сильфов и варис: первые — летучие и умеют говорить, чем-то напоминают людей в миниатюре и с прозрачными крыльями, а другие похожи на кошек, но гораздо крупнее и более сообразительны. Может, ты и есть одна из этих варис? Хотя нет… Кайлит упоминала белых тигроподобных кошек с перевернутым черным треугольником на груди, а твой окрас при всем желании с описанным ею не сравнить. Да и треугольника никакого нет, а он, по словам Леди волн, должен присутствовать обязательно, даже если окрас у варис не белоснежный, а более темный. Впрочем, я слышал, среди эльфов, как и среди людей, существует какое-то деление на народности, может, и животные рядом с разными эльфами живут разные?

Кошка слегка наклонила голову к земле и вновь подняла ее, заглянув в глаза Мирону. Как будто кивнула, но как-то неопределенно, половинчато, соглашаясь со словами Мирона не до конца.

— Буду считать, что правильно догадался. Если только ты действительно поняла, о чем я тебе говорю. А сестра… сестренка… Тигруша, я, наверное, никогда от этого воспоминания не избавлюсь. Она ведь так мало походила на этих напыщенных ублюдков, упоенных собственной славой и ведущих заумные беседы о науке. Она даже и не пыталась научиться каким-то там маскарским истинам. Ее больше всего занимало море и морские создания. Она так часто пропадала на берегу, что мне ее больше нигде и не приходило в голову искать, когда бывало, что днями пропадала. Только на берегу. И что она там делала? Зачем? Кажется, однажды я видел, как она пускает в воду кораблики, сшитые из кусочков кожи куцехаров. Ты же знаешь, Тигруша, кожа этих животных очень хорошо на воде держится, говорят, из нее и корабли делают… Ну, вернее, не делают, а ею корпуса обивают, чтобы вода внутрь через трещины не просачивалась. Да и пробить случайно корпус уже невозможно — она ведь прочная, почти как сталь. Но я все не о том, куда-то в сторону…

Голос юноши вновь затих. Он никак не мог отогнать от себя мысли, которые снова начали лезть в его голову. Сцены, какие-то отрывочные, будто ненастоящие: плачущая мама, стоящий с мертвым выражением лица на берегу отец…

— Однажды, когда мне уже исполнилось восемнадцать, я нашел в подвале дома такой кораблик. Красивый, очень прочный и похожий на настоящие… Я думаю, что похожий — настоящих, если честно, никогда не видел. Нашел — и снова эти воспоминания. Я тогда на берег моря побежал, долго что-то кричал волнам, что-то пытался требовать, потом… не знаю, это была слепая ярость… А дальше из ниоткуда пришла туча, стали бить молнии прямо в море: и там где они били, море закипало. Птицы от этой тучи разлетелись на милю, а она все густела и молнии били все сильнее…

Мирон тяжело выдохнул и уставился в пространство перед собой. Он как будто заново переживал тот день, ощущения, страшную ненависть, которая тогда его захлестнула. В тот раз — ненависть к миру и, особенно, к воде.

— А потом впервые появилась Кайлит. Я ее даже не испугался: просто принял как факт, что в водах тоже водятся змеи, и то, что у них может быть человеческое лицо, и то, что говорят и думают они вполне по-человечески. Если не сказать больше.

Кайлит рассказала мне историю морского народа, рассказала, что значит жить под водой, а еще объяснила, что сильная ненависть не сослужит хорошей службы, что она может завести на это самое дно, но только без шансов выжить там. Оказывается, ту тучу, породившую дикую борю не только на море, но и под его поверхностью вызвал я, когда пытался каким-то образом наказать воду за то, что та убила мою сестру.

Кошка молчала. Молчал Мирон. В темноте догорал костер. На бесплодные холмы опускался вечер. Солнце уже закатилось за горизонт, и на небе появлялись первые редкие звезды. Дул очень тихий и спокойный ветер, несущий откуда-то далеко с запада морские ароматы. А может, и с юга, в этих краях трудно было так, с ходу определить направление света.

— Даже Леди волн не знала, что именно произошло с моей сестрой. По большому счету, я и сейчас не знаю, что именно случилось. Может, внезапный незамеченный ею прилив, может, какая прибрежная тварь напала, а приливом тело унесло. Не знаю, Тигруша, что с ней случилось, но в тот вечер она ушла на берег, а обратно уже не вернулась… Кайлит говорила, что отчаиваться еще не стоит, раз тело девушки не нашли. Может, она вовсе и не умерла там, на берегу. Единственное, за что я особенно благодарен Леди волн — в тот раз она даже не заикнулась на тему бессмертия души и рождения в другом мире, тогда бы я и ее вместе с водой проклял. Нет ничего правильного и верного в смерти молодой девушки, нет и быть не может! А теперь, как и тогда, я просто не знаю, чему верить, не знаю…

Кошка свернулась у его ног и только голову подняла от лап, уже откровенно сочувственно глядя в глаза человека.

— Знаешь, что на самом деле гонит меня на восток? Говорят, там собирают все тайны, все секреты мира. А моя сестра такой тайной действительно была. Она почти не говорила, но если однажды и открывала рот, то все ее речи касались всегда моря и кораблей. Кораблей и моря… Мне когда-то тоже очень нравилось море, но до такой степени в любви к нему я не доходил, — В этот момент Мирону почудилось, что в голову ему навязчиво стучится какая-то мысль, пришедшая извне. Очень важная и нужная… Кошка пару раз ударила хвостом по песку, а Мирон попытался впустить странную идею и механически продолжил свой рассказ, — Постой, да, теперь вспомнил еще одну вещь: она ведь тоже упоминала о странниках, говорила, что очень легко понять их стрекочущий язык. Вроде даже рассказывала, что они позволяют некоторым людям путешествовать на своих спинах. Может быть…

Нет, эта мысль оказалась уж слишком обнадеживающей для Мирона. Он не привык верить в такие чудеса, не привык ждать от мира добрых подарков. Мысль о том, что сестра могла отправиться в путешествие на спине странника, казалось ему дикой и почти лишенной смысла. Куда бы она отправилась? Без еды и воды? А когда странник устанет? И почему она тогда никого не предупредила, не оставила весточки? Но, в конце концов, она могла совершить путешествие вдоль кромки моря, хотя тогда ее обнаружили бы в одном из прибрежных городов… И тут же вспомнил о том, что восточнее Маскара на берегу городов больше не строили — приливы поднимались летом очень высоко и затапливали все побережье. Но все же, не может быть, чтобы… Или все-таки может?…

— Странно, Тигруша, очень странно. Почему-то мне кажется, что все так и есть. Но… не может быть. Она ведь никогда не путешествовала. Неужели Эйвелин смогла преодолеть расстояние до восточных земель по морю? Но это же просто… не знаю… немыслимо!

А с другой стороны, он тут же понял, что вполне мыслимо. Кайлит многое рассказывала о его крови и преобладании в ней волшебных корней, а эта самая кровь у них с сестрой, естественно, была общей.

— Ох, Тигруша, если бы только это оказалось правдой! Думаю, это станет первым вопросом, который я задам, переступив порог владений восточных народов. Наверное, ничего они не ответят, но ведь все может быть. Впервые за пять лет хоть какое-то подобие надежды. Спасибо, Тигруша, это, наверное, твое спокойствие на моих мыслях положительно сказывается: в кой это веки стал рассуждать не только разумно — хоть во что-то верить. Я вообще редко к чувствам прислушиваюсь, может, и зря…

Кошка ничего не ответила. Просто продолжала тихонько мурчать себе под нос, изредка поглядывая на юношу пронзительным взглядом. Она как бы спрашивала, что же еще интересного случилось в его жизни.

— Да, наверное, надо рассказывать дальше. В течение последних двух лет Кайлит навещала меня еще пару раз, рассказывала о жизни морского народа. Она говорила, что в заморских странах подобных ей существ называют нагами: где-то боятся, где-то наоборот едва не обожествляют. Но повсеместно осторожно относятся к морскому народу, зная о его магических способностях. Она еще рассказывала о том, что вся их магия зависит от наличия воды и в основном использует силу этой стихии. Иногда еще и воздуха, но гораздо реже. Говорила о том, что вода обладает больше защитными свойствами: лед позволяет создавать идеальные щиты, сама влага способна излечивать от ядов и защищать от действия иных заклятий, говорила, что водные заклятия используются магами и в мореходстве, причем большинство из таких речитативов служат навигационным целям. Еще рассказывала о том, что вода способна возвращать молодость и силы телу человека, потому разумные морского народа живут очень долго, почти как эльфы. О чем же еще? Да, она упоминала, что ее подданные — не наги, а преображенные полуэльфы-полулюди. Вроде бы преображение это было вынужденным, и самой возможности сохранить жизнь ее народ обязана племенам лунных эльфов. Кстати, именно тогда я впервые услышал о том, что эльфы бывают лунными: я их обычно всегда связывал со светом, но Кайлит уверяла, что мое понимание очень далеко от истины. И еще, что-то когда-то… не помню… она рассказывала об эльфийском Прибережье, но очень мало. Как-то почти не распространялась по этому поводу… Однако речь, кажется, шла тогда о мореходстве. Хотя, знаешь, она всегда говорит так, будто рассказывает какой-то опостылевший рассказ, вроде легенды из детской книжки, единственное назначение которой — скрыть стоящие за историей реальные факты, но дать к ним ключ.

Кошка выжидательно замерла и даже перестала мурлыкать. У Мирона вновь возникло ощущение, что животное погрузилось в какие-то собственные, не доступные его взгляду мысли.

— Ну ладно, хватит уже о Кайлит… Самые жуткие трудности начались, когда мне исполнилось двадцать. В нашем городе буквально процветали, наполнялись силой и мощью варварские предрассудки по поводу волшебства и магии… Возможно, из-за того, что в Маскаре жило немало умных, хитрых и изворотливых людей, которые на дух не переносили превосходство по силе "каких-то там детей природы". А тут еще морской народ под боком, который удобно использовать в качестве всеобщей страшилки — кто хотел, из такой ситуации извлек, думаю, немалую личную выгоду. Скоты!

Ну а после того случая с тучей и так уже поползли нехорошие слухи: о том, что она явно не природного свойства, что ее вызвал кто-то с целью разрушить Маскар волнами. Больше всего пересудов шло по поводу бесчинств морского народа. Собирались даже послать гвардию на охоту, но потом образумились: где им с подводными жителями тягаться. Гвардия — она, может, и обучена хорошо, но под водой и минуты не проведет — захлебнутся люди и весь сказ. А на сушу выманить морских жителей и вовсе невозможно. Постепенно разговоры утихли.

Слова-то утихли, а мысли о магии и волшебстве остались. Да еще безумец-Алиас потерял остатки осмотрительности и разослал по всем городам указ о необходимости истребления магических лазутчиков на просторах Иезекилия. Наверное, постепенно, опасаясь заговоров и покушений, он просто впал в манию или что-то в этом духе… Что тут началось: старейшины из кожи вон лезли, чтобы поймать хотя бы одного мага, да вот только беден оказался город на волшебство или чародейство. Тогда начали арестовывать без суда и следствия почтенного возраста женщин, проводящих время на берегу моря. Обвинения предъявляли смехотворные: великие судьи Маскара решили, что те общаются с водным королем и разглашают ему секреты империи. И знаешь, что самое отвратительное и жуткое во всей этой пошлой истории?!

В этот момент Мирон яростно вскочил на ноги и заходил вокруг костра, чеканя шаг и отбрасывая носками сапог попадающиеся на пути камни…

— Самое отвратительное, Тигруша, то, что зачинщиком "охоты на магов" стал мой отец. Все началось с того, что он обнаружил Хариссу — эту бабку давно уже считали городской сумасшедшей, но до того момента оставляли без внимания — на берегу моря, выпускающей рыб из сетей. Среди рыбы отец заметил и маленького змеевидного угря. Не знаю, что вызвало его гнев: то что Харисса осмелилась выпустить дневной улов рыбаков, воспоминания о пропавшей Эйвелин или разгорающееся под действием непроходящего горя безумие — в любом случае, на следующий день созвали суд, и Хариссу приговорили к казни, предназначенной для колдунов и прочих практикующих магию людей. Ты знаешь, Тигруша, что они собирались сделать с бедной женщиной?!

Зубы Мирона уже откровенно стучали друг об друга. Он с ужасом вспоминал тот день, когда отец в блеске славы выносил приговор «колдунье», указывая левой рукой на сооружение для расчленения живых людей. Вспомнил он и злобно-торжествующий взгляд отца, зачитывающего указание суда: по всей видимости, тот уже грезил о грядущей награде императора за способствование истреблению магии в империи. И еще Мирон помнил умоляющие карие глаза Хариссы, смотревшей отчего-то на него, а не на Ахора'Красса, выносившего немощной старухе жуткий приговор.

— Ее должны были казнить утром, — Сдавленно и уже совсем тихо продолжал историю Мирон, — Поздно ночью, около трех часов, я выбежал из своего дома и подкрался к клетке, в которой держали заключенную. По мнению отца, колдунья не заслуживала проводить оставшееся время жизни в настоящей тюрьме. Она ничего не говорила, только все так же умоляюще смотрела на меня, а я… я просто очень сильно захотел, чтобы мои пальцы смогли разогнуть прутья клетки. Приложил ладони к железу и представил себе, в деталях, как гнется и ломается сплав, как прутья распадаются на части при соприкосновении моих рук с ними…

Потом был огонь. Не яркий и полыхающий — просто словно бы огненные перчатки появились вокруг ладоней, и я без труда разломал всю стенку клетки. Скорее даже не разломал — расплавил. Думал, Харисса свалится в обморок, по крайней мере, я сам готов был это сделать, как и в том случае с тучей, но она даже не удивилась — просто выскользнула из клетки и, прошептав "Спасибо, князь", выскользнула из клетки. Тогда меня впервые в жизни назвали князем. Потом я слышал это слово еще и от Кайлит, но и тогда мне не стало понятнее, что они подразумевали, меня так называя. Хотя, помнится, однажды Кайлит пошутила, что это слово вышито красной нитью на моей душе. Или не пошутила — ее сам водяной черт не разберет…

И вновь пауза. Снова заинтересованный взгляд кошки, теперь уже молча прогуливающейся вокруг давно потухшего костра. В ночной темноте Тигруша казалась живой тенью: рыжая шерсть в лунном свете казалась синей, а черные полосы и вовсе становились не видны. Призрак бродил вокруг костра, призрак, с кристально-чистыми голубыми глазами, будто бы зависшими в воздухе, наполненном сумраком.

— Старейшины были в гневе. Отец окончательно сошел с ума: отдал гвардейцам приказ обыскать все земли за десять дневных переходов от города, чтобы найти Хариссу. Однако этот указ ему не помог: солдаты вернулись ни с чем, утверждая, что обшарили каждый куст в округе. Создавалось такое впечатление, что женщина действительно владела какой-то непонятной магией, делающей ее невидимой для глаз…

Дальше начался непрекращающийся ночной кошмар. Ахора'Красс — это имя стало самым страшным словом в городе. По его велению охота была объявлена на всех женщин в Маркасе, хотя бы на одну длину храма Асадоны приближавшихся к воде. Его безумие касалось отчего-то в основном женщин, мужчин в связях с магическим искусством отец не подозревал. Но самое страшное для меня — он обнаружил рядом к клеткой Хариссы зацепившийся за куст и выдранный клочок плаща. Моего плаща…

Конечно, как только я узнал о его находке, сразу же затолкал плащ куда-то в самый дальний угол подвала, но это не изменило сути дела. Его природная подозрительность превратилась в подозрительность безумца, как прежде это случилось с императором. Отец не один и не два раза допрашивал меня, куда я задевал свой плащ, а я отвечал ему едва ли не заученным тоном, что плащ украли из гардеробной в театре Маскара. Не знаю, поверил ли он или нет. Не знаю до сих пор. Думаю, узнай он о моих способностях, объявил бы приговор, не колеблясь. Хотя бы из-за того, что я лишил его возможности казнить "колдунью"…

Потом погиб Алиас. Его дочь, принцесса Элоранта, приняла на себя правление империей, вот только далеко не все генералы оказались согласны с таким порядком престолонаследования. Варварские корни: женщина не имеет права распоряжаться властью в государстве. То здесь, то там вспыхивали восстания, Маскар объявил себя нейтральным городом с собственным правлением, а отец заявил о принятии на себя властных полномочий. С тех дней его гордыня переросла всяческие пределы: он издавал угодные себе законы, "охоту на магов" возвел в ранг важнейшей мировой миссии Маскара… К моему двадцатидвухлетию, всего пару месяцев назад, от рук Ахора'Красса погибло людей в сотни раз больше, чем от всех змей в округе за сотни лет. И в один день пребывающие в здравом уме жители Маскара не выдержали: началось восстание, в котором с одной стороны участвовали разгневанные до предела горожане, а с другой — старейшины и элитная гвардия во главе с отцом. Естественно, народный бунт был обречен на провал. И естественно, всех без исключения бунтовщиков жестоко казнили вместе с семьями. Немногим из родственников удалось бежать куда-то за город — в пустынные земли.

Мирон устало вздохнул. Он не привык к долгому повествованию, но историю захватила и его самого. Он восстанавливал в памяти события последних лет и поражался всей той ненависти, что жила в сердцах людей, населяющих самый справедливый город империи. Истинно, нельзя доверять правосудие в руки простых людей: слишком много эмоций и личных интересов стоит за их душами — это приводит к страшному финалу. Гордыня ли, ненависть или отчаяние — любая из крайностей превращает людей в зверье.

— Спасшиеся изгнанники разбили лагерь где-то на расстоянии пяти-шести дневных переходов от Маскара. Я ведь именно от них спасался бегством, когда город накрыла разрушающая волна, вызванной по воле Кайлит. Никак не мог им объяснить, что мне противны действия отца: это были просто бедные, загнанные люди, испытывающие одну лишь ненависть к моей семье. Но ненависть и отчаяние превратили их из людей в стаю диких убийц, они даже не пытались думать или слушать, а разорвать меня на части готовы были даже клыками. Какое-то безумие. В них человеческого осталось не больше, чем в моем отце.

Был в этой истории и еще один эпизод, еще при жизни Алиаса. Мы вместе с Кайлит обсуждали возможность основания вольного города. Просто, многие горожане не любили правителя империи либо открыто побаивались его, ну а моему отцу доверяли еще меньше. Тогда и начали поговаривать о "тихом восстании": покинуть город и уйти в восточные земли, на которые власть кровожадного императора не распространяется. В те дни мне удалось сплотить людей, донести до них эту идею и обсудить переход. А потом Кайлит рассказала о том, что вынуждена была пустить стрелу в сердце Алиасу, который все-таки нашел способ навредить морскому народу. Не знаю, что именно он планировал сделать, кажется, все было связано с некими устройствами, позволяющими сохранять порох сухим под водой. В любом случае, безумие императора дошло до такой степени, что Леди волн приняла решение убить его прежде, чем он уничтожит все подводные города. А потом произошло отделение Маскара, и о "тихом восстании" забыли, переключив весь свой гнев на уничтожение нового тирана…

И все.

Мирон в очередной раз тяжело выдохнул и, повинуясь внезапному импульсу, улегся на небольшой кусочек травы, растущей на склоне холма, который приютил его на этот раз. Он выдохся, но рассказал все. Абсолютно. Опустошил душу, и внутри на время поселилась приятная, успокаивающая пустота… Небо Природного мира освещал яркий месяц и с десяток столь же ярких звезд.

К юноше подошла кошка и свернулась в клубок неподалеку. От нее исходил такой мягкий покой и тихая благодарность, что Мирон как-то сразу перестал переживать за прошлое. Ему стало также спокойно и благодатно на душе.

— Спасибо, Тигруша.

Последней его мыслью, перед тем как кануть в глубокий сон, было:

— Если провести между этими десятью звездами линию, получится красивый небесный корабль…

Глава 4 "Рассуждения"

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье, дом Эйвелин.

В этой книге оказалось слишком много глав. Да, слишком много! К тому же сама книга поражала девушку своим занудливо-незатейливым смыслом и неоправданной претензией на авторскую философию. Книга с вытканным золотом единорогом на обложке повествовала о древних днях, первых в череде тысяч, последовавших за изгнанием черной нечисти с просторов материка Эльмитар. Ныне эти земли служили пристанищем для морского народа, варваров (включая вконец «оцивиловавшихся» жителей Иезекиля), а также двух эльфийских народностей.

Автор книги пытался донести до читателя мысль о возможности существования общих корней, связывающих перечисленные народы, о явно магической природе отрицающего всякую магию варварского народа, о вероятной истории морского народа и прочих, абсолютно неинтересных девушке вещах. Вообще, она взяла эту книгу в руки лишь потому, что заметила на обложке единорога — слишком уж большой интерес испытывала златовласая красавица к редким животным, неразрывно связанным с мистической сетью тонких нитей, пронизывающих просторы Природного мира. А девушка умела видеть эти нити: с их помощью она безошибочно определяла направление ветра, силу языка пламени, будущую высоту еще только зарождающейся в океане волны… Нет, физически существующими она бы их не назвала — больше таинственные нити никто из знакомых ей эльфов не наблюдал, но, тем не менее, сама девушка видела мерцающую сеть, не напрягаясь, и даже могла перемещать нити пальцами рук. Эйвелин называла их струнами: на нитях можно было играть, их можно было трогать, но различать на расстоянии пяти-шести шагов уже не удавалось — слишком тонкими казались эти проводники вселенской силы. Разве что самые древние и прочные из них можно заметить издалека.

Это удивительно, но первые семнадцать лет своей жизни она почти не помнила, будто они оказались скрыты плотным туманом. Девушка могла представить родной город, маму, горячо любимого брата, морских странников и само море. Все. На этом список ее детских и подростковых воспоминаний обрывался. Да Эйвелин никогда и не стремилась надежно запечатлеть в памяти Маскар, подаривший ей когда-то временное убежище. Именно временное — так и не иначе юная дева воспринимала родной дом: она не помнила, откуда и как попала в этот мир, каким образом оборвалась ее жизнь в предыдущем, но точно знала, что эта самая прежняя жизнь существует. Все те же нити давали девушке понять, что сила, принявшая для нее вид струн, простирается далеко за пределы маленькой вселенной Природного мира. Речь шла, конечно же, не о иных материках, даже не о звездах на небе: земля, море, небо и звезды — все они являлись частичками этого мира, тогда как нити уходили за их пределы. Смешно, но спроси кто-нибудь Эйвелин, как выглядит этот самый «предел», она бы только в недоумении пожала плечами. Чувствовать что-то — еще не означает представлять, как оно выглядит.

Да к тому же, все эти великолепные истины ничуть не волновали ума юной красавицы — ее не прельщали иные пространства, потому что именно в этом она нашла свое настоящее сокровище и отраду — море. Море, море, море — сколько тайн, секретов, бурных течений и тихих заводей, островков с необычными народами, заброшенных причалов и сундуков с неисчерпаемыми сокровищами хранило оно! И в этом же море жили ее любимые странники: существа, внешне напоминающие гигантских рыб, но поразительно разумные и безупречно доброжелательные в общении с другими разумными.

Помимо неописуемого восхищения для Эйвелин существовала совершенно конкретная причина любить морских странников: три года назад милые друзья спасли ей жизнь, не больше, ни меньше. Вот тот день она запомнить сумела. Семнадцатилетняя Эйвелин, по обыкновению, отправилась тогда на берег моря. Сегодня она хотела опробовать на воде новый парусник, созданием которых девушка увлекалась на протяжении последних семи лет своей жизни. Этот кораблик существенно отличался от всех предыдущих ее творений, ведь на нем было установлено две мачты с парусами, в отличие от прежних, одномачтовых, яхточек. Чтобы изготовить эти новшества, Эйвелин пришлось полдня искать на улицах города (а за его пределы выйти она не могла — отец предупреждал стражу у ворот о неуемной любви дочери к праздному шатанию вне пределов видимости родителей и брата) подходящую древесину. В конце концов, на одной из немногочисленных свалок Эви вытянула из кучи мусора слегка подгнившее полено — по всей видимости, когда-то этот обрубок был высоким раскидистым фрельмом, но ныне деревяшка тихо завершала свой век в компании таких же ненужных жителям города вещей. Можно сказать, что в лице Эйвелин полено обрело друга, потому что девушка смогла сделать судьбу деревяшки не столь грустной. Как бы смешно это ни звучало, она ощущала жизнь даже в давно срубленном дереве, а где видишь жизнь — там наблюдаешь и определенную судьбу, пройденный путь, историю создания.

Дальше наступила очередь парусов. С этой задачкой сообразительная девушка справилась гораздо проще: всего и делов — выпросить у мамы кусок подходящей ткани. Так как шелка и парусины у Ариды хранилось немало (женщина часто шила на заказ одежду для жителей Маскара, и эти материалы здесь никогда не выходили из моды), а упрашивать людей поделиться необходимыми вещами девушка умела в совершенстве. На создание парусов у Эйвелин не ушло и дня. Над мачтами пришлось трудиться существенно дольше: сначала отколоть от массивной деревяшки два в меру тонких прута, а потом еще и хорошенько просмолить их — на это ушло полнедели. Однако результат стоил того: суденышко приобрело вид настоящего корабля, какими их рисуют на картинках в старых книжках.

Эви запомнила, что в дни создания корабля ее голову посетило немало интересных вопросов: например, почему на материке почти никто не занимается мореходством? Отчего в Южном море никогда не появлялось и самого захудалого паруса? Много ли народов живет за пределами Иезекиля? Есть ли среди них эльфийские народы или они живут только в пределах этого континента? Правда, отец Эйвелин отрицал само отличие эльфийских племен от иных, утверждая, что это просто "порченые люди". Но девушка своим чудесным зрением различала множество струн, пронзающих земли материка восточнее империи, когда пыталась представить их в воображении, потому она прекрасно понимала, что эльфы — куда более загадочные и интересные существа, нежели полагает отец. Он называл их «порчеными», Эйвелин про себя решила, что не будет делать выводов, пока не увидит воочию хотя бы одного живого эльфа. Эви достаточно было единожды посмотреть на любое живое существо, чтобы понять, каким образом оно связано с паутиной нитей, пронизывающей воздух мира. А увидев связь, прочувствовав звучание струн в месте соприкосновения тела существа с тонкой сетью, она могла с определенностью сказать: кто порченый, а кто — нет. По крайней мере, отец ей не нравился: он производил впечатление чернильного пятна, марающего изумительной чистоты нити.

И вот юная мечтательница вышла к берегу с парусником в руках. Надежды оправдались: ветер мгновенно наполнил паруса корабля силой и погнал его по гребешкам мелких волн, наполнивших в этот час море. Она так увлеклась фантастическим зрелищем, настолько глубоко погрузилась в наблюдение силовых нитей, направляющих ветер и волны, что ничего больше вокруг себя не замечала. И в результате очнулась и отвела взгляд от кораблика, давным-давно скрывшегося в морской дали, но все еще порождающего мелкую рябь невидимых струн, лишь в тот момент, когда сама оказалась по горло в воде. Она пришла на берег в час прилива, притом особенно сильного. Удивительно, что Эви его не заметила: стоило отвлечься от ритмично подрагивающих струн, и сила волн обрела над ней реальную власть.

Вода опрокинула девушку и понесла в открытое море: сопротивляться течению оказалось просто бесполезно — любой гребок против волн вода расценивала как насмешку и лишь удваивала скорость, с которой тащила девушку в неизвестность. Эйвелин попыталась было ухватится за струны вновь, но эти манипуляции требовали хотя бы минимальной сосредоточенности, а когда у тебя голова ежесекундно ныряет под воду и ноги не чуют опоры, нелепо думать о какой-то там концентрации. Девушка плакала, кричала, пыталась плыть — ничего не помогало, только ветер тихонько напевал над ее головой свою песню, обычно красивую, но теперь жуткую и зловещую.

Глоток. Соленая вода забивается в ноздри. Мешает дышать. Погружаешься — вода давит на уши, возникает какой-то шум. Голова — в тисках. Виски ломит. Вода холодная-прехолодная, как кусочки льда. Кричишь — а не слышно, пытаешься двигаться — будто стоишь. Ты — стоишь, а тело несется. Несоответствие. Неправильно. Ноги рассекает острая галька — ее несет вслед потоком. И свет — сквозь воду, зеленый. А еще — неуместная мысль: под водой струны тоже есть!

Трудно передать ощущения тонущего человека, когда сидишь под кроной раскидистого дома-дерева. Но Эйвелин честно попыталась вспомнить… Вот только что стояла на берегу, чувствовала мягкий песок под ногами, время шло медленно и степенно, ветер оставался тихим и дружелюбным, вода едва плескалась под ногами. И вот — каждую секунду случается два десятка новых событий, шум ветра доносится как через глухую стену, а такая с виду дружелюбная вода заливает нос и рот, мешая дышать. Ну чем она умудрилась обозлить природу? Девушка с таким трепетом и нежностью относилась к животным, растениям и морю Природного мира! В самой страшной фантазии она и помыслить не могла, что однажды мир решит поиграть с ней, как с тряпичной куклой!

И все же… Струны под водой, над водой, в небесах, уходящие в землю и проходящие через людей… Они везде и всегда оставались неизменными: одинаково величественными, тонкими и безупречно музыкальными. Такие — не фальшивят и не всякому музыканту открываются!

В тот раз ей все-таки повезло. Спасение к Эйвелин пришло, хотя на такое везение она вовсе не рассчитывала. Девушка уже прекратила попытки вынырнуть и лишь старалась как можно дольше не раскрывать рта — не пытаться вдохнуть. Из последних сил она надеялась, что удастся дотянуться до струн, ухватиться за них, как за веревки, и, подтянувшись, выбраться на поверхность моря. К сожалению, девушка оказалась слишком молодой и неопытной, чтобы так легко манипулировать стихийными силами: она лишь оттягивала неизбежное. А море смеялось над ней и продолжало играть с телом Эви, то подбрасывая его над водой, то погружая в глубину.

И вот нежданно в ее неумолимо приближающуюся к завершению жизнь ворвались пятеро морских существ: кожа спасителей отливала в морской воде начищенной сталью, а по цвету напоминала серые платья, из тех, что шила мать девушки специально для старейшин города. Тот самый, уникальный оттенок серого, который на первый взгляд не отличить от глубоководного зеленого, и лишь при свете солнца становится ясно, что перед тобой серебристое полотно. Существа передвигались в воде с помощью гибких и хлестких хвостов и двух изящных плавников, слегка напоминающих миниатюрные крылья. И еще одна странная деталь: нити перед ними расступались, образуя коридор, изрядно ускоряющий движение странников. Удивительно, Эйвелин никогда бы не подумала, что своей необъяснимой скоростью передвижения в воде эти создания обязаны не только строению тела, но и магии! Впрочем, она не была до конца уверена, что нити связаны с магией — они, кажется, стояли над ней, превосходили даже не на порядок. И опять же, Эйвелин никогда бы не смогла объяснить, почему так считает, просто это казалось правильным. Хотя, быть может, дело в их чистоте и пугающей вездесущности…

Удивительные создания подхватили обессилившую девушку и понесли куда-то на восток. Впрочем, направление она определила приблизительно, просто по давней привычке наблюдать за положением струн. На востоке они всегда приобретали пурпурный оттенок, тогда как северное направление радовало глаз глубоким синим цветом, западное — насыщенным зеленым, а южное — алым. Чтобы Эйвелин могла дышать, странники поднялись к самой поверхности моря: так, что их спины поблескивали сталью под солнечными лучами. И на одной из этих спин лежала Эви, едва держась за скользкий спинной плавник слабеющими пальцами…

И вот она здесь. Уже пять лет здесь — в землях эльфийского Прибережья. Это место оказалось совершенно особенным, даже по меркам эльфов. Люди привыкли считать перворожденных единым народом, и такое восприятие встречается отнюдь не редко. Трудно, наверное, глубоко судить о народе, к которому не принадлежишь. А уж памятуя о привычной людям небрежности в таких вопросах — и вовсе удивляться нечему! Но собственную народность обладающий разумом почти всегда дробит на составные части, руководствуясь каким-то признаком: для одних разделительной чертой служит кровь, где-то эту роль выполняет сословная принадлежность. Эльфийский народ руководствовался менее жестким принципом: личными предпочтениями, хотя, кажется, существовали и внешние отличия. Тем не менее, Эйвелин уже не раз наблюдала случаи, когда лунных эльфов, живущих среди прибережцев и повторяющих их отношение к жизни, называли морскими.

Вообще, среди перворожденных существовало три основных народности, не учитывая различные варианты их смешения. Ночные, или, как их чаще называли, лунные эльфы слыли хранителями тайн и проводниками разумных существ: жизнь они посвящали познанию невесомых связей и закономерностей мира, исследованиям его загадок, поиску ответов на сокровенные вопросы, хранению этих неповторимых и важных знаний, а еще — всегда приходили на помощь необычным представителям иных народов, причастным к таинствам магии и души. Внешне сумеречные (менее распространенное название этой эльфийской народности) мало чем отличались от людей, даже по цвету глаз — чаще всего Эви встречала серо- и кареглазых. Но лунные эльфы, в отличие от людей, предпочитали черные или серые глухие одежды, особенно мантии, и еще отличались поразительной молчаливостью и отстраненностью.

Хозяйка Прибережья Элизар как-то рассказывала Эйвелин, что вызвано такое поведение не глубоким погружением в собственные думы, а привычной для лунников недоверчивостью, временами переходящей в откровенную подозрительность. "Разум сыграл с ними злую шутку: из тысяч вариантов отношения к собеседнику и оценки его искренности, лунники предпочитают выбирать худший — на всякий случай, если ошибешься — не страшно. С их точки зрения, конечно. По-моему, они какие-то душевно однобокие: избирая разум, теряют всякую эмоциональность и чувствительность — слепые дети, да и только. Хотя, признаться, интуиция у них — ни с чьей не сравнится, но доверия ее подсказки, сама видишь, не прибавляют". Разговор этот зашел после того, как Прибережье посетили по каким-то своим делам двое лунников: Эйвелин кинулась к ним со всех ног, когда заметила вокруг путников громадный клубок туго переплетенных струн, но те лишь вежливо поздоровались и прошли мимо девушки. Учитывая, что недалекие, по сравнению с лунниками, прибережцы все как один ходили за Эйвелин хвостом, словно зачарованные, такое отношение чрезвычайно обидело юную красавицу. Хорошо хоть Элизар краем глаза отметила надутую мину девушки и вовремя рассказала ей о неприятных особенностях характера лунников, а то бы так и растила в душе обиду против сумеречных.

Земли лунников простирались от северной оконечности восточной трети континента до границы с территорией морских эльфов, среди которых жила ныне Эйвелин. Прибережцы, в отличие от лунников, отличались от людей именно внешне, будучи очень близкими по характеру. Как правило, высокие, с королевской осанкой, пронзительно-голубыми глазами и почти белыми, длинными и прямыми волосами. А особое внимание стороннего наблюдателя привлекали, конечно, чуткие заостренные уши, которыми те же лунники похвастаться не могли.

О третьей народности Эйвелин только слышала, не имея шанса увидеть хоть одного рассветного эльфа воочию. Элизар говорила, что те в нынешние времена они не покидают своего леса на западе Карабада — второго гигантского материка Природного мира. По рассказам хозяйки выходило, что рассветные эльфы, как и лунные, почти не отличаются от людей, но все же существует одна характерная черта, свойственная большинству перворожденных этой народности: изумрудно-зеленые глаза. Да, встречались и голубоглазые, но куда реже, а уж серо- и кареглазых можно было по пальцам пересчитать. Больше "особых примет" не существовало. Как правило, среднего роста или низкорослые, зато очень ловкие: вошедшие в присказку, как исключительно эльфийское оружие, длинный лук и тонкий одноручный меч, использовали именно рассветники. Прибережцы, кажется, вовсе оружия не носили, а лунники пользовались либо магией, либо тяжелыми двуручными мечами, одним своим видом отбивающими всякую охоту с ними воевать. Эльфы рассвета, по рассказам Элизар, несмотря на свои фантастические воинские умения, отличались миролюбием и доброжелательностью. Одежду носили, ничем не отличимую от людской: те же рубашки, туники, платья и камзолы самых разных цветов. Да и разговаривали они между собой на привычном человеческому слуху языке, тогда как лунники и прибережцы общались промеж себя одни — на певучем, другие — на ломанном, изобилующем взрывными звуками наречии. Впрочем, справедливости ради надо сказать, разнообразными человеческими языками они также владели в совершенстве.

Элизар никогда не утверждала, что знает что-то о рассветниках наверняка, замолкая всякий раз, как Эйвелин начинала задавать более глубокие вопросы. Даже не так, лицо хозяйки Прибережья будто покрывалось дымкой рассеянности и тревоги, и она старалась скорее перевести разговор на иную тему. У девушки сложилось неприятное впечатление, что Элизар скрывает от нее что-то важное, но, быть может, это важное казалось хозяйке глубоко личным, чтобы рассказывать о нем "первой встречной".

В любом случае, эльфы совсем не такие кровожадные и лютые, как их любили изображать среди варваров севера, и не такие коварные и всесильные, каковыми считали их жители Маскара. Опять же, по словам Элизар, морские эльфы некогда умели строить корабли и управлять ими, однако в плаванье последнюю тысячу лет пускались немногие: как правило, останавливали их привязанность к Прибережью либо банальное отсутствие корабельной команды. Естественно, сорвиголовы, готовые отправиться на поиски приключений, находились, но их на протяжении веков оставалось слишком мало и, кроме того, они никак не могли поделить между собой обязанности на корабле. Ругались, как дети, пытаясь разделить шкуру не убитого куцехара. Да и сами корабли они строили тоже только в своих головах — их больше заботило будущее, а настоящему они уделяли ничтожно мало внимания. Но и будущее представлялось им в дымке иллюзорных фантазий, чего Эйвелин понять не могла. Строить воздушные замки она, конечно, тоже любила, но не до такой же степени, чтобы в них жить, ничем более не интересуясь! Видимо, чрезмерно долгая жизнь наложила на народ свой отпечаток.

Эви тонкости природы прибережцев не трогали — она к их роду не принадлежала (по крайней мере, глаза у нее все еще оставались оливково-зеленого цвета с карим ободком вокруг зрачка), и жила она настоящим моментом, в котором она планировала заняться-таки строительством небольшого судна, благо помощников тогда появилось бы хоть отбавляй. Некоторые эльфы до безумия любили новшества и незнакомые доселе занятия, если к ним кто-то приступал первым. Главное — чтобы этот кто-то постоянно напоминал и объяснял им, чем и зачем они занимаются, иначе дело никогда не было бы доведено до конца. Морские эльфы — натуры легко отвлекающиеся.

Пять лет назад этот народ казался влюбленной в море девушке совершенно непонятным и до крайности интересным. Они поначалу, вроде бы, даже и внимания на ее появление не обратили — сказывалась привычка ничему не удивляться и рассеянность, свойственная местным перворожденным. Однако правительница морских эльфов — та самая Элизар Уриане — проявила к незнакомке куда больше внимания, чем все ее подданные вместе взятые.

Теперь Эйвелин с трудом могла бы подобрать слово, определяющее отношение Элизар к ней: поначалу Эви казалась, что правительница испытывает к ней плохо скрытое недоверие и презрение. Но подробно изучив за пять лет рисунок тонких струн Прибережья и прочувствовав всю глубину привязанности перворожденных к этой загадочной паутине, Эйвелин поняла, что хозяйка просто опасается за спокойствие и равновесие, царящее в прибрежных землях. По всей видимости, некогда ей пришлось приложить немало сил, чтобы их обеспечить, потому теперь Элизар с легким опасением относилась к изыскам деятельной натуры Эви.

Конечно, самой девушке такое отношение казалось странным: она не представляла себе, как можно, обладая бессмертием и понимая все скуку, скрытую в привязанности к спокойствию, поддерживать столь вялое и безсобытийное течение времени. Однако, отстраняясь от чисто человеческого мышления, Эйвелин тут же приходила к мысли, что и в человеческом стиле жизни, и в эльфийском все зависит от привычки. Эльфы, наверное, всегда жили так: наслаждаясь своим необъятным будущим и собственными мыслями, они почти не "соприкасались с землей", не тяготились проблемами добычи пропитания и очень редко вступали в войну с кем-либо. Люди, и особенно варварские племена, — их полная противоположность: воинственные, агрессивные, живущие всего лишь сотню лет — как тут привыкнешь к покою и размеренности бытия?!

Мечты же самой Эйвелин и ее стремления оказались и вовсе третьим взглядом на мир, резко отличающимся от точки зрения людей и эльфов: она видела мир, где нашлось бы вдоволь места лишь для необъятного моря и новых впечатлений, а еще — людей, разделяющих ее мечты.

* * *

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2006 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

"Из дневников неслучайного Попутчика"

Пружина стремительно раскручивается. Все последние дни меня не покидает ощущение, что внешнее спокойствие, царившее ранее в воздухе, — всего лишь следствие такого вот сосредоточенного наматывания крепкой стальной пружины на ось мира. Пружина накопившихся споров, ссор, противоречий, конфликтов, старых долгов, обид, философий, идей, наций, культур, языков, мировоззрений… Интересно, как выглядит ось, способная это выдержать? Как бы то ни было, теперь ощущение сменилось — пружина выстрелила, причем стремительно. Возможно, это отразится только в незаметных (или, напротив, заметных) колебаниях воздуха, быть может, во снах, вроде сегодняшнего, когда я увидел две луны на небе: еле заметный серп и полная луна. И что самое жуткое — две луны имел этот мир, не какой-то там еще. Наслаивающиеся друг на друга, многообещающе и зловеще «подмигивающие». А потом — в реальности… Интуиция подсказывает, что рано или поздно это все равно случится — слишком много невысказанного накопилось за душами людей. Интуиция…

Я чаще стал опираться на интуицию. Когда-то, года два-три назад, мне казалось, что интуиция — всего лишь продолжение работы разума, происходящее на более тонком и незаметном уровне. Теперь это мнение пришлось изменить: интуиция, совершенно явно, имеет с разумом мало общего. Если считать разум и чувства — компонентами души, то приходится признать, что всего таких компонентов три. К последнему, видимо, и относятся всевозможные экстрасенсорные способности вкупе с интуицией, о которых в последние дни на удивление часто стали говорить, особенно по осточертевшему телевидению, но каждый раз — до боли однобоко и топорно.

И все равно, направление движения от этого не стало более ясным. Что правильно? Что ложно? Что верно и что неверно? Чего ждать, а на что — забить? В чем больше силы: в материи или в идеях? Что требует больше внимания и заботы: мысли или объективная жизнь?

А ведь бытует такое мнение, что духовное совершенствование — единственно важное дело в жизни. Параллельно существует и иная позиция, "кричащая во все горло" о том, что кусок хлеба с маслом — истинный смысл жизни для любого человека, потому как после смерти существования нет. Обе теории, воистину, стоящие одна другой, для меня были и остаются смешными. Первая позиция не устраивает, потому что превращает человека в безумца, фанатика, не способного жить среди других людей и вообще жить. Оставаясь отшельником, разве что-то в мире изменишь с помощью своих духовных изысканий? Да и другим людям ты этим не поможешь. Кроме того, как же любовь? Как же то неповторимое наслаждение, которое испытываешь, изучая с любимым человеком каждую новую идею, мечту, концепцию или какой-то реальный случай? Нет, духовный аскетизм — это просто форма сумасшествия.

С другой стороны, когда материальное становится единственно важным и нужным — в этот момент душа человека растворяется в вещах, растекается по ним серой лужей, из которой смотрят два непередаваемо грустных глаза. Нелепо.

Вот также и с вечной троицей: интуицией, разумом и чувствами. Где-то можно воспользоваться одним инструментом, а в чем-то не обойтись без иных. Еще удобнее использовать все три поочередно, в более сложном варианте — одновременно, по ходу дела ликвидируя последствия наложения. Каким-то все более и более сложным способом сохраняя равновесие внутри себя самого… В конце концов, должна же душа быть целостной, а не лежать тремя отдельными кусками на разных блюдах! Выходит этакий кадуцей: черная и белая змеи разума, обвивающие древко интуиции, и увенчанные крыльями чувства.

А ведь это мысль. Идея полной гармонии, основанная на том, что каждый элемент с чем-то справляется лучше, а в иные дела — не лезет. Идея кадуцея в том и состоит, что две змеи, обвивающие его ось, и крылья — не взаимоисключают друг друга, а составляют единство. Между ними нет и быть не может никакого противоборства. Более того, друг без друга они — калеки. То что людям кажется противоположностями, для ученых древности — всего лишь разные возможные проявления одних и тех же сил, используемые в зависимости от условий. Иногда становится смешно или грустно, когда кричат о необходимости истребления тьмы, о нашествии хаоса, о противостоянии между добром и злом, о противостоящей свету смерти. Никакие силы в реальности между собой не сталкиваются, а вот сражаются и истребляют друг друга всеми доступными способами люди, использующие оппозиции как прикрытие.

Что ж, если кадуцей — это равновесие, то в нашем мире он развалился на части. И каждый ухватил себе столько, сколько смог унести. Остается тупо депрессировать в ожидании последствий "духовного и культурного развития" народов Земли…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье, дом Элизар Уриане.

Элизар Уриане никогда не претендовала на роль заботливой и доброй красавицы-эльфийки. Более того, ее с трудом можно было назвать эльфом. Да, глаза правительницы Прибережья блистали цветом ясного дня и при этом всегда оставались кристально-прозрачными. Но заглянув в них, собеседник неизменно натыкался на ледяную стену, которая отгораживала эльфу от окружающего мира и его обитателей. Ее не занимало беззаботное течение времени, раздражали спокойствие и сама необходимость ради подданных это спокойствие поддерживать. Она не была милосердной, милой, ласковой или, тем более, любящей. Но лишь потому, что катастрофически устала от этих вещей, да к тому же была вынуждена оставаться холодной, словно лед.

И все же, несмотря на всю свою строгость и высокомерие, Элизар не могла отрицать, что Эйвелин оставляла в ее сердце какой-то особый след. При каждой встрече, при любом разговоре Уриане чувствовала, как ломаются напластования льда на сердце, и это пробуждало в ней смутную тревогу. Элизар боялась, что однажды сердце окончательно растает, и тогда — все вернется… И это представлялось ей самым страшным, что может случиться, потому что забвение казалось госпоже куда более милосердным выбором, нежели воспоминания о событиях, произошедших в Природном мире более сотни тысяч лет назад.

В силу этих причин общение с Эйвелин превратилось для заледеневшего сердца Элизар в тяжелое испытание, однако обращаться с девушкой жестоко или прогнать ее правительница не могла. Просто рука бы не поднялась — настолько ослепляющее чистой, сияющей и нежной казалась ей душа молодой девушки. Как могло такое неземное, небесное создание родится среди варваров — этого Уриане понять не могла, разум раз за разом заходил в тупик, не способный отыскать и самого невероятного варианта. Элизар не могла даже запретить Эйвелин нарушать образцовый покой, установленный правительницей среди эльфов Прибережья сразу после победоносного изгнания черной нечисти. Даже до сравнительно недавнего темного всплеска хозяйка морских эльфов пыталась «поселить» на своих землях атмосферу тихой благодати, а уж после расстаралась в полную силу.

Мечты девушки вызывали у Элизар горькую усмешку. Море уже многие сотни тысячелетий ласкало берега континентов Природного мира, однако какое это имело значение? Просто вода, не более того. "Смертные чрезвычайно романтичны", — рассуждала она, — "можно даже сказать, болезненно романтичны. Они живут всего лишь сотню лет, потому и не способны понять, что настоящую ценность представляет размеренное течение жизни". Однако самым грустным в этой логической схеме оставалось то, что душа Элизар после таких слов презрительно отворачивалась от собственной хозяйки, погружаясь куда-то вглубь тела. А виноват во всем проклятый лед на сердце, который так и не растаял. Элизар и сама не смогла бы вспомнить, какие именно ужасные события прошлого заставили ее намертво блокировать память и ощущения, но одно она знала точно — произошедшее едва не разорвало ей душу на куски. Потому и ледяной занавес на сердце — особо сложное магическое умение, позволяющее имитировать эффект смерти: остаешься жить, но совершенно ничего не можешь вспомнить из "прошлой жизни". Элизар боялась только одного: иногда разумные существа вспоминали свои прошлые жизни… Эйвелин своим душевным теплом и жизнерадостностью, не осознавая и не желая того, приблизила Уриане к страшному обрыву.

Иногда, но совсем не часто, Элизар искренне начинала скучать по временам, когда множество черных теней "со звериным оскалом" бродили по континенту, наводя ужас на местных обитателей. Уж это-то время относилось к ее «нынешней» жизни! Что-то странное творилось с умершими в пределах Эльмитара: будь из них хоть кто-то чуть злее шакала, умерев, он тут же обращался в такое вот ходячее пугало. И ладно бы просто пугало, но эти твари открыто нападали на людей, которые после встречи с чернющим «мертвяком» чаще всего сами вскорости умирали. Причем без всякой видимой причины — просто однажды во сне сердце переставало биться. Тело человека при этом практически никогда не удавалось похоронить: на второй-третий день оно пропадало. Сама Элизар в те дни упорно задавалась вопросом: что происходит с непогребенными? Вроде бы живых скелетов в округе она не встречала, тем не менее, такое положение дел ее очень тревожило.

Тайна открылась позднее, перед памятной «битвой», когда эльфы не смогли более терпеть глумления над отдаленными родичами и решили отогнать умертвия от живых людей. В те дни Элизар еще поддерживала тесные дружеские отношения с лунными эльфами, и те рассказали ей о северных долинах, заполненных каменными завалами, которые при большом желании можно было принять за гробницы. Тогда Элизар еще не сторонилась долгих странствий и небольших приключений, потому завалы ее живо заинтересовали, да и желающих сопровождать эльфийку нашлось немало.

Бедой ли обернулся тот поход? Пожалуй, «да» — это самый мягкий ответ. Элизар до сих пор трясло от страха, когда она вспоминала, чем окончилась для ее отряда рискованная экспедиция. Завалы действительно оказались гробницами, причем, обжитыми гробницами… И именно там она поняла, что умертвия — далеко не стихийно возникшая в пределах континента необычайность.

Как выяснилось впоследствии, северо-восток континента и по сей день "вплотную примыкал" к незримой стене, существующей на границе междумирья. А именно там, во владениях смерти, встречались иногда такие вот непонятные твари: не то живые, не то мертвые. Бездушные, бестелесные, обладающие одним только духом, лишь жуткой нематериальной мощью. Тени, так, пожалуй, назвала бы их сама Элизар. Каким-то образом некоторые из них сумели подчинить себе материю и воплотится в человекоподобном обличии на северо-востоке материка, окружив себя такими же вольными духами, но без тел. Отличительной чертой созданий, пришедших из-за грани, оказалась эта самая поразительная бездушность и, как следствие, полное отсутствие каких-либо чувств или, тем более, морали. А вот разум, как ни странно, был. Странный, ничем не ограниченный, холодный разум существ, видящих цель, но не считающих чужие жизни и жизнь как таковую препятствием на пути к ней. Им нужна была материя, чтобы наделить телами как можно большее число себе подобных: как некротическая зараза, расползлись они по всему северу континента, оставаясь незаметными для большинства эльфийских и людских сообществ. Варваров же в те дни и вовсе в природе не существовало: их история началась на сотню лет позднее, и рассказывать ее в двух словах — глупо.

И вот, едва осознав вторжение эльфов, эти твари обрушили на них всю свою странную и страшную силу. Они буквально прогрызли невидимую стену, порвали трехмерную структуру небольшого участка мира и впустили пустоту, более чем смертельно опасную для любого существа, наделенного душой. Для Элизар осталось неизвестным, существует ли особый мир, наполненный пустотой, или виноват во вторжении междумир и его владыка, не уследивший за странными существами, но умертвия, определенно, пришли из глубины, лежащий в стороне от гармоничного небытия. Около двадцати тысяч лет назад Уриане представилась возможность наблюдать созданий, способных обитать в пространстве небытия и воплощающихся после этого в реальности: странные, несколько отстраненные, иногда жуткие и чем-то, несомненно, похожие на нынешних «теней», но не бездушные — не пустые внутри! А эти — чистейшая пустота…

Разрушение ткани мира тенями обернулось большой бедой. Щели в пространстве не имели в принципе никакого конкретного вида. Более всего они напоминали чернильные пятна, расползающиеся по воздуху. Позади и впереди этих пятен был все тот же воздух, но сами они как-будто не существовали либо же были заполнены пустотой. И эти трещины пугали даже больше, нежели сами тени.

Как выяснилось, малейшее соприкосновение с пятнами становилось смертельным даже для перворожденных. Вернее, более чем смертельным: войдя в контакт с пятном, любая материя стиралась из существующего мира, обращалась в пустоту, из которой и состояли разорванные участки. Самое жуткое, в момент соприкосновения эльфа с пустотой, он гас на всех планах: не оставалось тени мышления, эмоционального отклика, даже образа погибшего. Уриане до сих пор боялась даже подумать, что это могло свидетельствовать о смерти души существа…

Мертвецы «прогрызали» все больше и больше дыр на пути эльфов: вскоре пятна начали попадаться под ногами, прямо над головой в момент прыжка, а иногда вокруг отряда спиралью взвивалась целая лента пятен, постепенно охватывая все пространство вокруг, превращая клочок земли, на котором ютились эльфы, в самый центр водоворота. Из двух дюжин смельчаков в земли лунных эльфов вернулись лишь семеро во главе с чудом уцелевшей Элизар.

Тогда-то она впервые и встретила герцога Астрона. Лунные эльфы никогда не имели полновластного правителя: они жили каждый сам по себе, некоторые из них оставались добровольными отшельниками, другие образовывали общины. Впрочем, номинальную герцогскую роль выполняла Катрис Вильфарис, но и она скорее не управляла, а просто старалась находиться в курсе происходящего. Все лунные были поглощены изучением действующих в Природном мире сил, внутренней энергии деревьев и трав, которая наделяла простые растения каким-то своим, непонятным даже эльфам, видом разума.

А вот таинственный Астрон действительно направлял всех и вся в этих землях: он не был повелителем, оставаясь скорее всеобщим учителем. Не существовало такой силы, которую он не мог бы хоть частично осмыслить, не встречалось такого противоречия, которого он не смог бы, пусть временно, но примирить. Выслушав испуганную до слез Элизар, он только пожал плечами, отметив неправильность самого существования таких теней. И еще, с особым нажимом, он старался внушить Элизар, что виденные ею тени, определенно, неоднородны. По крайней мере, сам Астрон был совершенно уверен в том, что лишь бестелесные и бездушные, более всего испугавшие ее, духи являются «неправильными», а остальные — тени из междумира и небытия, которые неким образом попали под контроль «пустых» существ. Еще он задумчиво говорил что-то о повторении истории, но смысла его последних слов хозяйка Прибережья не поняла, а сам герцог не торопился прояснять их, как-то по-особенному заботливо и одновременно грустно смотря на Элизар. Астрон согласился с тем, что нападающие на людей и уничтожающие эльфов мертвецы представляли определенную опасность, но резко оборвал ее, когда Уриане попыталась убедить его уничтожить это явление любыми силами и рассеять поднявших мятеж духов:

— Зарья, послушай, это не разумно. Они не обладают душой в нашем понимании, следовательно, существуют в какой-то иной системе координат и сил. Да, признаю, довольно необычна сама возможность духа существовать и мыслить без влияния души, но это только доказывает, что мы еще не познали всех возможностей чистого разума. А вернее, забыли многие из них, утратили знания. В любом случае, уничтожить странный народ сейчас все равно, что истребить любую иную расу разумных существ за вину единиц. То, что они настроены агрессивно, еще ничего не значит — вполне возможно, что их просто натравливают на нас. В конечном счете, если бы эти «пустые» духи от натуры своей жили только разрушением живого мира, и не существовало ничего удерживающего их, они бы вторглись гораздо раньше — возможностей было хоть отбавляй. Значит, случилось нечто, что заставило их напасть. Жаль, что ситуацию не прояснишь с помощью разговора — судя по твоему рассказу, они не настроены общаться, но их истребление может привести к страшным последствиям в будущем. Разумнее, мне кажется, их изгнание либо изоляция.

Спорить с Астроном оказалось делом бессмысленным — однажды сделанные выводы он менял только по своей воле, плохо поддаваясь чужим уверениям и, уж тем более, истерикам. В невнимательности к словам собеседника обвинить герцога невозможно, но все услышанное он явно еще сотню раз переосмыслял и пропускал через свою схему представлений о реальности. Он признавал возможность существования разума там, где мышление никто больше обнаружить не мог. Астрон настаивал на том, что разумным может быть все, что существует, в том числе и пустота. Проще говоря, он признавал право на разум решительно всех составляющих вселенных и пространства между ними. Для Элизар такие мысли оставались ни более ни менее безумием.

— Эти твари уничтожают людей и эльфов! Герцог, опомнись! Они плодятся с сумасшедшей скоростью и рвут ткань между мирами, как будто это сгнившая простыня! Они же просто истребят нас! И некому будет с ними обсуждать, с чего вдруг они напали.

— Поэтому их необходимо остановить и дать возможность удовлетворять свои потребности в материи каким-то иным, мирным путем. Либо, хотя это будет куда более печальным и менее благородным поступком, их необходимо изгнать на континент, народ которого окажется способен справиться с атаками таких умертвий. Пожалуй, я могу согласиться с тобой в том, что они не имеют права прогонять души из собственных тел, заботливо выращенных и воспитанных тел, между прочим. И уж тем более, нельзя позволить им и дальше уничтожать души, хотя в возможность подобного я не верю. Вполне вероятно, что они создают временную аномалию, отбрасывающую душу существа в отдаленное пространство — таким образом, все отпечатки тоже стираются. Когда-то наблюдал подобное, очень давно и не в этом мире… Весьма любопытно.

Думаю, достаточным будет загнать их в большую гробницу и наложить мощные охранные плетения на ее стены и вход. Если найдется народ, который ее взломает, этому народу и придется справляться с умертвиями, однако такое бедствие станет разумной компенсацией за пробуждение потусторонней силы. Естественно, заклятия должны быть достаточно сложны, чтобы их смог преодолеть лишь обладающий особым знанием и талантами чародей, в крайнем случае, маг-ритуалист… Пожалуй, ими я займусь самостоятельно. Тебе же, Зарья, рекомендую до поры до времени просто не трогать умертвия и вообще держаться от них подальше.

Дальнейшее — уже история. Тени пустоты, как подозревала Элизар и достоверно знал сам Астрон, боялись огня. Причем, если пришедшие из междумира его просто сторонились и шипели, то бездушные спешили раствориться в воздухе при малейшей вспышке. С помощью мощного, обладающего многомерной структурой пламени их загнали в одну из наиболее крупных и массивных гробниц, после чего мудрый эльф запечатал ворота «храма» и наложил соответствующие ограничения на них.

Все эти сведения прокручивались сейчас в голове Элизар без естественного эмоционального сопровождения — ей казалось, что нашествие случилось чрезвычайно давно, хотя, обычно, тысяча лет для эльфа — как прошлый год.

А вот Астрон так и остался непревзойденной загадкой. Элизар прекрасно понимала, что этот эльф (и вообще, эльф ли, ведь глаза его слишком часто меняли цвет, а это служило отличительной чертой бродяг между мирами) понимает многие тайны смерти, большинство загадок этого мира и еще черт знает сколько — иных миров. И вообще, Астрон, несмотря на вечную молодость, из-за которой его поголовно и причисляли к эльфийскому народу, с самого его появления в пределах восточных земель производил впечатление глубокого старика с молодыми глазами, обладающего притом совершенно детской непринужденностью и болтливостью. Конечно, именно разговорчивость больше всего разубеждала Элизар в его «лунно-эльфийском» происхождении. Да и мудрость Астрона таилась глубже, чем его новых друзей.

И еще один, пожалуй, самый важный штрих: никто в эльфийских землях не имел ни малейшего представления, откуда он появился. Просто однажды перворожденные заметили в своих лесах странника с посохом и тяжелым волнистым мечом на поясе, который внимательно осматривал деревья и кусты. Он мгновенно заметил наблюдателей и, назвав свое имя, попросил пристанища у эльфийских племен. И еще, по рассказам Каффа, одного из встретивших странника лунников, с улыбкой на губах герцог произнес в качестве приветствия непонятную фразу: "Саддон к'хара, Вольные".

* * *

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2006 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

"Из дневников неслучайного Попутчика"

До сих пор не могу уловить, в какой момент ты перестаешь писать книгу, и она сама начинает создавать все новые и новые страницы? Ты можешь что-то менять и перестраивать, но шлифуешь при этом то, что уже живет и существует без твоего вмешательства. Ты становишься своеобразным наблюдателем с правом менять, но без права разрушить.

Думаю, книга похожа на ребенка: она еще маленькая и капризная, но очень любит все новое и необычное. И если ей действительно понравится какая-то идея, она поможет создать из нее целую фантазию, феерию плетений. Например, эта книга ведет себя на удивление капризно: она буквально затаскивает на свои листы все новых героев, вырывая их из обыденной жизни.

Любая настоящая Книга, в которую автор вкладывает часть собственной души, бесспорно, разумна. Она примеряет варианты, смотрит, что выиграет мир от того или иного поворота событий. В интересах книги, чтобы у нее всегда были читатели… И герои. Причем читатели должны погружаться в написанное с головой, читать, не отрываясь, а герои обязаны во всех ситуациях оставаться настоящими героями: благородными, добродушными, но обладающими стальной волей и неукротимым стремлением, чего-то страшащимися, но преодолевающими собственные страхи.

Цель известной уже читающему эти строки Книги Разума, например, — побуждать существ, оным обладающих, к мышлению, поиску тайн и их разгадыванию, к созданию легенд, осмыслению происходящего, проще говоря, — к Движению. Ведь Движение — это череда наших поступков, каждый сделанный однажды выбор, каждый личный «подвиг», преодоленное препятствие, чувство, мысль, ощущение. Это Движение — жизнь, только оно настоящее и лишь оно роднит души предметов и людей. У нас больше возможностей управлять собственным Движением, у книги — нашим, вот и вся разница.

Книги, как никто, знают, что в любом мире существует целый набор самых разных сил, среди которых разумные существа — лишь одно из многих начал. А рождены все малые силы от некой единой и всеобъемлющей, которая, впрочем, неизбежно распадается на составные части, не имея иного способа существовать. Но изначально она нейтральна: ни тьма, ни свет, ни хаос, ни порядок, ни равновесие… И возникает предположение, хотя и смешное, но пугающе реальное: что если все Книги мира образуют в своем единстве то самое Слово-Эхо, что "было в Начале"? Бесконечную и обладающую собственным сознанием «Книгу» Разума?…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Карабад, Лес Рассветных эльфов, личные покои Леди Нары.

Темно-русые волосы девушки разметались по вышитой золотым бисером подушке. В лучах рассветного солнца, робко пробивающихся сквозь полуприкрытую шелковую занавеску, они приобрели особый красно-оранжевый отлив, словно бы опаленные нездешним огнем. А когда на локоны невзначай опускался особенно яркий и теплый луч, волосы озарялись легким и эфемерным серебристым сиянием. Этот отблеск, хотя и был бы заметен лишь очень внимательному и чуткому наблюдателю, превосходил в своем сиянии и золотой бисер подушки, и сами солнечные лучи. Растрепавшаяся за время сна челка прикрывала лоб девушки, а две или три пряди надежно прятали в своих объятиях ныне крепко сомкнутые глаза.

Если бы девушка сейчас проснулась и приподняла веки, незримый наблюдатель тотчас был бы рассекречен и опознан, ведь ничто не могло скрыться от внимательных зеленых глаз юной Нары. Леди Нара — так зовут спящую девушку рассветные эльфы, живущие в лесном городе к западу от земель лорда Тауросса. Трудно сказать, что все эльфы, в целом, и Нара, в частности, особенно радуются столь милому соседству: Тауросс, как и многие люди, нарочито сторонился всего волшебного и в принципе необычного, нашедшего воплощение в эльфийском народе. По крайней мере, именно такое впечатление сложилось у перворожденных, которым довелось общаться с человеческим лордом. Лорд вел себя не то чтобы совсем отчужденно, но подчеркнуто дипломатично, с примесью особого душевного холодка.

Впрочем, надо отдать ему должное: Тауросс не вмешивался в дела перворожденных, не пытался изгнать их с западных земель и даже не запрещал им посещать человеческие города, лежащие в пределах его владений. Отстраненность лорда выражалась лишь в отсутствии всякого желания наладить хотя бы эфемерный, формальный контакт с лесным народом. Ни одна из упомянутых встреч не имела отношения к официальным приемам при дворе — чаще всего эльфы сталкивались с человеческим лордом в библиотеке Ксаросс'Торга, столицы лордесса. По всей видимости, книги и исторические загадки играли в его жизни немаловажную роль, потому рассветники частенько за глаза называли Тауросса лунником-полукровкой.

Как бы то ни было, особой проблемы отчужденность лорда не представляла, так что эльфы уже давно условились между собой оставить чудака в покое и пореже тревожить жителей его лордесса. А вот Нару такое положение дел не устраивало: люди интересовали ее, и девушка обязательно взялась бы за налаживание деловых контактов, но мешала присущая ей природная лень. Большой недостаток леди — ничто в подлунном мире не вызывало у нее стойкого интереса: и хотела бы что-нибудь сделать, но сил и воли хватало лишь на бесплотные фантазии.

Меж тем, у рассветных эльфов, населяющих западные леса Карабада, существовало предостаточно забот. И что самое удивительное, это признавали даже люди, обычно считающие перворожденных счастливыми и беззаботными созданиями. Однако южные земли таили немало угроз, знакомых не понаслышке обоим народам: здесь обитало около пяти различных кочевых племен, периодически совершающих грабительские набеги на приморские земли. В результате, южные человеческие деревни часто оставались без припасов, а хранители окраин эльфийского леса каждый раз не досчитывались сотни спаленных деревьев. Еду кочевники воровали в силу приземленных интересов — южные лесостепи не были настолько плодородными, чтобы прокормить многотысячные племена, а вот леса палили в чисто «романтических» порывах…

"Романтика" заключалась в неуемной браваде: напасть на эльфов и обойтись при этом малой кровью. От жестокой расправы кочевников спасало только то, что перворожденные, будучи в целом довольно миролюбивым народом, не разменивающимся на мелкие проблемы и безрассудцев, сочли достаточным создать усиленные гарнизоны лишь в глубинах леса. Таким образом, серьезная опасность грозила исключительно тем "степным героям", которые в своих бравых похождениях натыкались на хранителей лесных окраин — здесь уж трепетно относящиеся ко всякой растительности лесные воины себя не сдерживали. Как правило, обратно в лагерь возвращались одни лошади, без всадников (эльфы, по возможности, старались не трогать животных, памятуя о том, что кони всего лишь преданно служат своим хозяевам).

В последнее десятилетие, пустяшный по меркам большинства эльфов срок, разного рода неприятности стали приходить еще и со стороны северного моря. Наиболее назойливыми оказались пираты: она беззастенчиво брали на абордаж корабли в какой-то лиге от порта, притом всегда успевали растаять в морской дали до отправки основного флота лордесса на выручку пострадавшим купцам. Казалось бы, эта проблема мало затрагивала эльфов, но те старались по мере сил и возможностей поддерживать жителей лордесса, а набеги пиратов доставляли людям куда больше неприятностей, нежели "детские шалости" кочевников.

Ко всему прочему примешивалась еще одна напасть, на этот раз больше затрагивающая перворожденных, чем людей, в принципе не способных справится с новой бедой… В некоторые, особенно освещенные полной луной, ночи стоящий на северо-западной башне замка лорда Тауросса страж мог наблюдать удивительное зрелище (правда, ценой такого наблюдения довольно часто становилось душевное равновесие стража). Примерно в полночь над морем начинал собираться густой серый туман, постепенно уплотняющийся и превращающийся в миниатюрный воздушный водоворот. Буквально через полчаса туман бесследно рассеивался, и нахмурившийся было гвардеец мог сладко зевнуть и расслабиться… Но спокойствие его продолжалось недолго: не успевал еще стать тише в груди наблюдателя гулкий стук растревоженного сердца, а из пространства, служившего до того центром водоворота, бесшумно и величественно выплывал корабль черного дерева с рваными парусами и оскаленной мордой мифической химеры на носу. Особенно не везло стражам, обладающим от природы острым зрением — им удавалось рассмотреть членов команды корабля, а иногда, и самого капитана, неизменно в задумчивой позе созерцающего побережье, замок с прилегающими к нему полями и, наиболее тщательно, лес, восточной опушкой выходивший к окраинным наделам. Часто именно в этот момент страж внезапно бледнел, срывался с места и несся к колоколу, вопя по пути: "Шартарат! Шартарат!".

Возможно, незримому наблюдателю покажется странным поведение бывалого гвардейца, испугавшегося какого-то там неопознанного корабля, но если бы этот самый разведчик проявил чуть больше любознательности и взглянул сам на палубу судна… Он бы мгновенно понял, что панический страх стража вполне объясним, а заодно уяснил, что слово «Шартарат» в этих землях неразрывно связано с самыми жуткими и потому особо любимыми детьми легендами — с историями о неприкаянных мертвецах. Да, совершенно верно, по палубе корабля, производя отполированными костями жуткий скрипучий шум, перемещались десятки самого жуткого вида мертвецов. Да и сам корабль, как уже было сказано, представлял собой выползшего из загробного мира страшилу.

Фантасмагория завершалась достаточно быстро: галеон — это был именно галеон, а не какая-нибудь там утонченная каравелла — почти бесшумно приближался к окраине леса по морю, капитан приказывал дать залп из пушек, через секунду воздух сотрясался от оглушительного грохота трех десятков орудий, установленных на правом борту давно погибшего судна, и… корабль так же спокойно и величественно, как в начале своего пути, таял в воздухе, начиная со скалящейся морды химеры на носу и заканчивая не менее злобно ухмыляющимся матросом, болтающимся в петле, привязанной к кормовой мачте судна.

В принципе, гвардейцы, оправившись от первого испуга, решили, что наличие собственного корабля-призрака, не причиняющего никому особого вреда, дает владению лорда некоторые преимущества: этакий налет загадочности и эпатажа, связанный со средоточением величайших мировых тайн (подразумевались до кучи и рассветные эльфы) вокруг лордесса Тауросса. Однако однажды «Шартарат» встретил на своем пути бриг, совершающий ночной обход линии побережья в поисках затаившихся где-то неподалеку пиратов. С нехорошей улыбкой капитан указал щупальцем на болтающееся прямо по курсу корабля людское судно. В следующую секунду галеон ускорил ход, настиг несчастный бриг, так и не успевший удрать… Залпа не прозвучало, зато борт человеческой «лодочки» облепили абордажные крюки, и призрачная команда все с тем же невыносимым скрипом начала перетекать на борт человеческого судна. Что произошло с командой брига, оставалось только гадать, но утром корабль обнаружили абсолютно целым: палуба осталась чистой, мачты — неприкосновенными, паруса — аккуратно свернутыми. Не хватало в этом царстве образцового порядка только одного — команды. Ни живых людей, ни тел… Ничего.

Нара тогда попыталась выяснить у мамы, герцогини рассветных эльфов Эллионы, чем провинилась перед призраками команда брига, но та лишь покачала головой, сказав несколько туманных фраз о "дисбалансе тьмы и света" и "распроклятом Астроне, застрявшем на южном континенте". "Распроклятый Астрон", меж тем, являлся законным мужем Эллионы, герцогом рассветных эльфов и признанным знатоком многих существующих в мире проявлений разума. Призраки под эту категорию явно подпадали, вот только Астрон, и без того появляющийся в лесах рассветных эльфов крайне редко, ныне окончательно и бесповоротно застрял на южном континенте, сославшись на чьи-то там судьбы. Эллиона уже и рукой махнула на мужа вместе с его непредсказуемыми выходками, а вот Нара по отцу соскучилась сильно. Да и мама частенько пропадала куда-то на долгие недели. Правда, скучала юная леди точно также, как чем-либо увлекалась — недолго и смазано, словно бы чувства для нее играли роль общего фона для демонстрации безделья.

Эльфийская леди была удивительно молода, по меркам чудесного народа, — в этом году ее возраст достиг всего лишь двадцати двух лет. Для существ, привыкших измерять время хотя бы десятилетиями, столь малый срок приравнивался по сути к «новорожденному», однако Нара внесла серьезные коррективы в принятые среди эльфов условности. Она росла, осознавала себя и выстраивала вокруг хрупкую "собственную реальность" с человеческой скоростью, что казалось удивительным привыкшим к куда более медленному течению подобных процессов эльфам. Сейчас любой, не принадлежащий к карабадскому сообществу лесного народа, перворожденный определил бы возраст юной леди в две-две с половиной тысячи лет.

Не смотря на привычную леность, она все же могла на краткое время становиться стремительной, причем сразу во всем: движениях, словах, поступках, решениях и, как мы уже могли убедиться, взрослении. В то же время чистокровное происхождение девушки не оставляло сомнений и у самого закоренелого скептика среди перворожденных — эльфийская кровь всегда оставляла незримый след в окружающем пространстве, и у Нары этот след оказался отчетливо заметен. Где бы она ни проходила — за ее спиной деревья наливались силой, плоды — соком, птицы начинали петь особенно громко и трепетно, а животные так и рвались потереться головой об ее ноги. Однако Нара чаще всего сторонилась их, делая исключение только для кошек, в изобилии обитающих в эльфийском лесу, и некоторых пернатых созданий. Впрочем, сторонилась она и остальных перворожденных, кроме мамы и отца, держалась на расстоянии и от людей, которые даже при большом желании с трудом узнали бы в ней бессмертную.

Нара превосходно владела оружием, особенно мечом и кинжалом, что опять же резко отличало ее от большинства сородичей — рассветные эльфы чаще выбирали лук и стрелы. Передвигалась она быстрым шагом, а вот соблюдать тишину при этом совершенно не умела — о приближении Нары узнавали минуты за три до того, как она, ломая ветки и обрывая листья, буквально выпадала на поляну или к двери дома-дерева.

Чего у юной эльфийки не отнять, так это уникальной наблюдательности: она замечала множество деталей окружающего мира, вплоть до положения замшелого пня среди сотни таких же, покрытых «лишайником», соседей. Касаясь магии и волшебства, о способностях Нары лучше умолчать: внутри нее не ощущалось присутствия грандиозной мощи, способной стереть с лица земли добрый лордесс или, напротив, с нуля отстроить его, однако стоило девушке всерьез призвать себе на помощь какую-либо из сил… В общем, однажды, когда Нара находилась сильно не в духе, лорд Тауросс с удивлением обнаружил возле западной башни замка пару выкорчеванных с корнем столетних дубов. Астрон тогда, помнится, с ухмылкой проворчал: "Узнаю стиль…". Что означали те его слова, поняла, видимо, только Эллиона, потому что тут же до корней волос покраснела — видимо, речь шла все-таки о ней, хотя заподозрить в разрушительном безумии светлейшую герцогиню?… Нет, просто невозможно!

А еще юная леди любила полеты: эльфы довольно редко использовали свою способность разговаривать с некоторыми, обладающими наиболее развитым разумом, животными — их помощь нечасто требовалась перворожденным. А вот Нара почти каждый день беседовала с грифонами и овоидами (престранными существами, имеющими яйцевидную форму тела, пять глаз, разбросанных по лбу и переносице в произвольном порядке, и обтянутые белой кожей перепончатые крылья), которые после таких разговоров с удовольствием соглашались развить тему "после небольшого познавательного полета над лесом и посевами". Даже Астрон не мог понять, каким образом его дочь способна уговорить грифона, в принципе не пускающего никого к себе на спину под страхом расцарапывания лица обоюдоострыми когтями, прокатить ее на спине. Однако как раз на грифонах-то она чаще всего и появлялась в высоте над лесом. Как позднее немногословно объясняла такое предпочтение сама Нара, "они мне больше нравятся. На этих овоидах стыдно появляться в воздухе: увидят, потом хохотать будут до посинения. А при виде грифона всем сразу не до шуток становится…". После этого она начинала звонко, но надтреснуто смеяться, по всей видимости, представляя последствия даже самой безобидной саркастической улыбки, адресованной грифону.

Однако как только Нара оставалась в одиночестве, вся ее веселость вмиг куда-то исчезала. Лицо становилось сосредоточенным, линии проступали особенно четко, очерчивая плавный треугольник, вершиной упиравшийся в округлый подбородок, а основанием теряющийся в длинной непослушной челке. Она могла подолгу абсолютно невидяще смотреть в зеркало, как будто мечтала что-то в нем отыскать, могла тихонько напевать себе под нос какую-то грустную мелодию… Иногда она рисовала: чаще всего это были ее любимые кошки, застывшие в самых необычных, чаще всего, безрадостных позах, иногда — жуткие черные фигуры, затерявшиеся в сером пространстве. В иные часы ее рисунки становились совсем уж непонятными: смешение красок, нечто неясное, но, пожалуй, безрадостное…

И ночь не давала Наре покоя — во снах она бродила где-то впотьмах. В ее снах настолько темно, что к утру можно было разобрать только смутные воспоминания о том, что ночь была, а сами сны… Может, были, может, и не было. Не более того. Но всякий раз Нара просыпалась вот в такой милой и одновременно измотанной позе: с разметанными по подушке волосами, отяжелевшими веками, подогнутыми к груди коленями, едва не свернувшись в клубок, подобно кошке. Одинокой бродячей кошке…

Девушка внезапно открыла глаза. Секунду-другую она смотрела перед собой, будто бы собираясь с мыслями, потом резко поднялась и, вопреки обыкновению, подошла не к умывальнику в углу комнаты, а к зеркалу. Она вглядывалась в гладкую стеклянную поверхность очень долго, так долго, что солнечные лучи с ее кровати успели перебраться под самый потолок, ежесекундны рискуя пропасть. Нара стояла и смотрела в зеркало: не на себя — она видела в нем нечто иное, большее, нежели комната дочери эльфийского герцога. А потом коротко и неуверенно произнесла:

— Афранташ?…

Если бы эту сцену могла наблюдать юная Эйвелин, златовласая девушка замерла бы на месте с открытым ртом. Такого она, определенно, никогда не видела. Только что между двумя континентами мира проскочила гигантская черная искра, заставившая странно мерцать с десяток прочных нитей, пересекающих Срединный океан и соединяющих друг с другом двух совершенно не похожих девушек.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Карабад, лордесс Ксаросс, Ксаросс'Торг, Северо-Западная башня замка лорда Тауросса.

На башне замка лорда Тауросса уже третью ночь подряд неприступной скалой возвышался один и тот же часовой. Своими могучими плечами, гигантским торсом и ногами, больше похожими на корни, он напоминал вековечный дуб, вросший в северо-западную башню восьмиугольной твердыни. Страж не отличался высоким ростом, однако поставь его на землю рядом с самым долговязым из придворных, и последний показался бы стороннему наблюдателю карликом на фоне нынешнего дозорного.

Сумерки уже всерьез сгустились над землей, погрузив в свой мрачный туман лордесс Тауросса и все прилежащие земли. "Пожалуй, только в рассветных лесах темнота не властна", — подумалось вдруг стражу. Не сказать, что он испытывал теплые дружеские чувства к эльфам — они оставались для него пока слишком сложной загадкой и даже, в какой-то степени, очень интересной, но полной неясностей тайной. Наблюдателю всегда хотелось понять, в силу каких причин и природных капризов перворожденные остаются бессмертными, учитывая, что убить их в бою не сложнее, чем любого из людей. "Впрочем, не так уж и просто — слишком искусные воины", — тут же исправил ошибку в своих рассуждениях страж. Про себя он решил, что не будет выстраивать с эльфами официальных отношений без веской причины, при этом он прекрасно понимал, что в лесах, на месте которых могли бы простираться земли лордесса, живут очень ценные и важные существа. По крайней мере, он искренне надеялся на помощь со стороны эльфов в каком-нибудь совсем уж необычном и смертельно опасном для людей случае.

Прецеденты, между тем, случались, — это было зафиксировано в хрониках людского удела. Кажется, около трехсот лет назад ("вот уж для них-то не срок — так, смех один!", — очередная невольная мысль стража) произошло крупное вторжение объединенных племен кочевников, против которого военные силы людского государства просто не выстояли бы. По всей видимости, это оказалось очевидным и для эльфов: в те дни Астрон, герцог перворожденных, лично явился к лорду Хароеру. Между ними произошел некий разговор, содержание которого не было зафиксировано ни в одних свободных или официальных хрониках, однако сразу после дружеского визита герцога лорд на три дня покинул замок. По истечении этого срока Хароер вернулся в твердыню удивительно тихий и растерявший большую часть былой надменности: он вызвал приближенных советников, после чего произошел еще один незафиксированный в письменных источниках разговор.

Тем не менее, страж знал, о чем шла речь на той встрече, и почему один из советников с парой десятков приближенных на следующий день был выслан из города на одиноком бриге — в долгое, очень долгое плавание, плавно переходящее в окончательное и бесповоротное изгнание. Наблюдатель узнал причину ссылки от своего отца, которому история перешла "по наследству": один из советников являлся далеким родственником стража.

Советник Алестин рассказывал, что Туршор (отправленный в "долгий путь") около трех лет успешно манипулировал набегами кочевников для утаивания истинного положения дел в южных землях лордесса: он подкупал то одно племя, то другое, чтобы фальшивые набеги скрывали гигантские недостачи зерна, овощей и, что самое важное, соли, являющейся на материке продуктом исключительно редким и ценным. Настолько редким, что торговля одной только солью могла в полной мере обеспечить казну лордесса на многие годы вперед. Более того, имел место и подкуп поверенных лорда в южных землях, ничтоже сумнящась создающих особые хранилища соли, предназначенной специально для советника и его окружения. Поверенные получили за свою работу плату от лорда, однако они не являлись владетелями земель, следовательно, права на долю прибыли от торговли солью не имели — вот и расстарались ради лишней прибыли. С тех пор, кстати, некоторых южан лорд начал награждать плодородной землей, чтобы избежать опасных случайностей в дальнейшем.

Впрочем, корень проблемы заключался в том, что сам лордесс основали всего тысячу лет назад — еще слишком много обычных для истории ошибок не совершено, слишком много досадных упущений в структуре управления не исправлено. В тот раз ошибка едва не привела к гибели людского оплота: вождь одного из племен кочевников получил однажды от советника сумму, вдвое меньшую, чем было оговорено, причем Туршор сослался на небрежное исполнение кочевниками работы — лорд, якобы, заметил, что набег не походил на обычные грабительские. Однако предатель просчитался: Таюр (так звали вождя) лично присутствовал при набеге (а в фальшивых набегах вожди обычно не участвовали — считали это ниже своего достоинства), чтобы хорошенько приглядеться к здешним землям, ее богатствам и фортификациям, дабы позднее наметить план эффектного, уже вполне грабительского набега. В результате, он своими глазами увидел и намеренно нанесенный имуществу ущерб, и будто бы опустошенные хранилища — фальшивку не распознал бы и самый искушенный в искусстве обмана наблюдатель. Таюр решил созвать совет вождей кочевников, подозревая, что советник обращался и к ним. Здесь быстро выплыла на поверхность нехитрая истина: история с недостоверностью нанесенного ущерба успела стать традиционной. Согретая южным солнцем кровь подстегнула неприкаянных заключить кратковременный союз и обрушить совокупную военную мощь на лордесс, чтобы раз и навсегда отучить правителей и их приближенных вести с кочевыми народами подковерные игры.

Каким-то образом Астрон вместе с лордом Хароером сумели усмирить горящих жаждой мести вождей. Страж полагал, что заслуга эта принадлежала больше Астрону, а лорда он призвал, чтобы обеспечить участие в переговорах непосредственно заинтересованной стороны. Речь же, зная характер и уникальную дипломатичность, перемешанную с неприкрытым давлением, герцога, шла, по мнению наблюдателя, о необходимости лордесса для кочевых племен в качестве источника продовольствия. По крайней мере, изучив едва ли не до дыр хроники, страж готов был утверждать это практически с полной уверенностью, и для него рассмотренный случай, как ни крути, оставался наглядной демонстрацией мудрости и рациональности диковинных "соседей".

Однако на башню его привели далеко не эти мысли. Просто они проносились в голове последние три дня вслед за всеми остальными, связанными с эльфами. Он надеялся, что сможет обратиться к Астрону с просьбой помочь разобраться в этой жуткой загадке — появлении корабля мертвецов, — однако хранитель, встретившийся стражу на окраине леса, с заметным сожалением рассказал, что герцог уже несколько лет не появлялся в здешних землях. "Некие, имеющие несомненную значимость дела, заставляют его оставаться в пределах Эльмитара. Сожалею, но помочь вам не в силах".

Вот так. Поговаривали, что Астрон неведомым (даже для эльфов!) способом может перемещаться между любыми точками мира в мгновение ока: так это было или не так, страж не знал, но фактом оставалось то, что и при наличии странной способности, герцог не считал нужным возвращаться к своему народу. По всей видимости, дела, задержавшие его в иных землях, оказались действительно крайне важными… "Либо же герцог нашел-таки свою смерть". Впрочем, в последнее не верил и сам страж — Астрон казался особенно бессмертным даже среди остальных перворожденных, он явно скрывал за душой некие важные тайны, не доступные даже представителям его собственного народа.

И вот теперь внезапно появившуюся загадку приходилось решать самому. Сейчас лорд Тауросс, а это именно он занял место стража на северо-западной башне, хотел собственными глазами увидеть так называемый «Шартарат»: команду корабля, капитана, рассказы о внешности которого погружали его в полушоковое состояние. "Шартарат… Шатар…". Слова, которые ныне задумчиво шептал себе под нос благородный правитель, первыми приходили на ум при одном упоминании о мертвом корабле. Легенда, достаточно древняя, по меркам населения лордесса, — она родилась в дни создания человеческого государства на этих землях. Мифическая повесть отличалась тем, что при всей своей краткости, поражала обилием тайн, содержащихся в ней. В сущности, это даже не легенда, а переходящий из уст в уста рассказ об одной и той же необычной встрече.

Людское владение основали на континенте не коренные его жители: большую часть земли здесь занимали южные степи и лесостепи, а следовательно, кочевые племена и прочие, привыкшие к постоянным перемещениям народы. Говорят, где-то на востоке жили хачеги — существа в полтора человеческих роста, с четырьмя руками и тремя глазами, один из которых располагался на лбу существ. О мудрости этого народа ходили сотни легенд, хачеги практиковали также магические ритуалы, хотя изредка среди них попадались и чародеи. Но главной особенностью народа оставалась их неповторимая миролюбивость, в которой хачеги превосходили даже нейтральных эльфов: ни один из них за всю историю существования народа не совершил убийства. В случае опасности хачеги использовали свои тайные знания для того, чтобы переместить неприятеля в более-менее отдаленные земли. Чаще всего потрясенные вояки возвращались в родные пенаты с юга, хотя иногда случалось им оказываться и в лесах эльфов, которые «милостиво» разрешали им мгновенно покинуть свои владения. Астрону совершенно не нужны были в качестве гостей горе-вояки, осмелившиеся напасть на абсолютно безвредный, не представляющий никакой опасности народ. Хачеги не обладали бессмертием, однако их народ практически не изменял численности — по всей видимости, существа умели искусственно контролировать рождаемость внутри своего замкнутого сообщества.

Все это Тауросс знал, благодаря многолетнему исследованию летописей в обширных архивах библиотеки Ксаросс'Торга. Его совершенно искренне интересовали все существующие народы, а также разнообразные тайны и загадки — по ним лорд просто сходил с ума. Это, кстати, весьма удивляло его подданных — в силу своих привычек Тауросс напоминал скорее книжника или исследователя, а правители с подобной характеристикой встречались реже, чем эльфийские сообщества в человеческих городах. Тауросс не знал и не мог знать, что такой его интерес к знаниям хорошо известен Астрону, как не мог знать он и того, что некоторые древние источники, прочитанные им, были написаны рукой самого герцога и лично переданы в дар зарождающемуся государству. Сам Астрон сопроводил дар почти пророческой фразой: "на тот случай, если найдется среди вашего народа человек, способный оценить интересные примеры использования разума и его многочисленные проявления в нашем мире".

Однако даже в этих древних источниках никаких упоминаний о мертвом корабле или ему подобных лорду не встретилась. Так что все упиралось лишь в одну легенду. В ней рассказывалось о встрече Алкина, первого лорда людского государства, со странствующим по Карабаду хачегу. Представитель мирного народа был одет, подобающе отшельнику: в длинное черное облачение, наподобие мантии, но без парадного лилового оттенка, с посохом, покрытым многочисленными узорами и завершающимся изумрудной пирамидой. При разговоре Алкин чрезвычайно волновался, один раз даже накричал на незнакомца, бесплотно пытаясь опровергнуть его слова и заставить замолчать. Однако отшельник предупреждал его о неизбежности кары, которая постигнет людей, о необходимости, пока не поздно, принять волевое решение и вернуть похищенное Шартарату, о том, что старые долги будут взыскивать во времена наслоения лун — в мистическую эпоху Шатар. Слова незнакомца и без того, видимо, оказались достаточно туманными, а тут еще и сам разговор происходил при небольшом числе свидетелей — в общем, кроме этого предложения из речи незнакомца никому более ничего не запомнилось. Хачег говорил загадками, но Алкин его, определенно, понял, а большего странник и не желал. На прощание гость сплел четыре руки в подобие каната, что на языке его народа означало благословение ("По всей видимости, из-за того, что жест символизирует крепость и связанность всего сущего", — дал свою трактовку незнакомому ритуалу Тауросс), и еще раз напомнил лорду о том, что все же более благоразумно было бы вернуть вещь законному владельцу. Алкин лишь усмехнулся и сказал, что в этом конкретно взятом случае разумно как раз обратное. На том полный недомолвок разговор и завершился.

— Да, Астрон, наверняка, знает, о чем шла речь. В конце концов, он мог присутствовать при этом разговоре или хотя бы знать о нем и о том, какая именно вещь подразумевалась!

На этой фразе Тауросса, сказанной самому себе (что свидетельствовало о глубоком погружении лорда в мысли), небо внезапно осветилось тусклой луной, едва просвечивающей из-за туч. Наступила полночь… И на этот раз Тауроссу «повезло» больше, чем в предыдущие ночи: едва отраженные лучи охватили небесный саван своим мягким свечением, над морем стал подниматься туман, постепенно принимающий воронкообразную форму. У Тауросса возникла единственная ассоциация и далеко не самая приятная — с вратами, через которые смерть приходит в мир, чтобы забрать душу и дух погибшего существа.

Потом туман, как и в прошлые «явления», растворился, а на месте его начали проявляться смутные контуры чего-то громоздкого. Тауросс, заранее готовый к подобному, наблюдал ныне за появлением корабля-призрака почти хладнокровно. Он рассчитывал изучить все детали «явления»: от появления тумана до момента растворения галеона. Например, сейчас он отметил, что на самом деле судно не "выплывает из ниоткуда" по частям, как с пеной у рта утверждали видевшие «явление» воочию, а появляется целиком. Просто в дальнейшем лунный свет падает на темный контур, и мистический корабль начинает «проявляться», обретать материальную форму, переходя из призрачного видения во вполне реальный и осязаемый галеон.

"Можно сказать, дух постепенно обрастает материей, выходя из иного пространства, где для этой самой материи места нет. А источником ее служит, как ни странно, лунный свет — потому «Шартарат» и является лишь с наступлением темноты и только в лунные ночи. Здесь все просто", — размышлял лорд, рассматривая детали оснастки корабля. Рваные черные паруса, мрачно и траурно блестящие пушки, отчего-то заранее выставленные командой корабля в отсеки для стрельбы, покрытые плесенью мачты — все это его волновало мало. Однако одно заключение он сделал: "дух-то насквозь прогнил, раз материя принимает такие формы. Был бы дух благороден — обрамления из плесени и рванины не пожелал бы".

Тем временем луна выпустила из-под покрова облаков столько света, что стало возможным разглядеть команду корабля-призрака. Тауросс плотно прислонил к верхнему веку увеличительный аппарат: устройство некогда передали ему эльфы в обмен на десяток прелестных платьев, изготовленных и расшитых лучшими ткачами лордесса. Кроме того, Тауросс, будучи наслышан о юной дочери герцога, даже среди эльфов пользующейся славой девушки необычной и в высшей мере загадочной, решил сделать и небольшой персональный дар. В подарок юной Наре он преподнес… подушку из черного бархата. Особенным в подушке был не только цвет (для Тауросса означающий далеко не траур, а тайну и загадку, цвет безлунного неба, ночи), но и вышитый рукой самого лорда рисунок на ней: золотые крылья из бисера, застывшие в момент парения существа, которому они принадлежали. Правда, существо к крыльям не прилагалось, ведь и сам Тауросс не смог бы его описать: просто туманный образ-ассоциация, из тех, что нередко посещали его в часы размышлений. Кроме того, крылья не имели перьев — скорее, они напоминали крылья существ, обитающих в прибрежных пещерах северо-восточной части побережья. Лорд не знал, видел ли он когда-либо странное существо воочию — в пределах континента разумных крылатых человекоподобных жителей не встречалось, не нашлось упоминаний о ком-то подобном и в архивах. Однако Тауросс знал, что рисунок — не плод его богатого воображения, а нечто неразрывно связанное с реальностью и, как ни странно, с самой дочерью герцога.

Помимо таких мистических мотивов, лорд хотел отразить в вышивке свое понимание человеческой сущности, в лучших своих проявлениях способной «парить» над миром, словно на незримых крыльях. Ну и конечно, он не мог ни слышать о любви девушки к полетам на спинах крылатых существ! Главной же причиной поступка Тауросса стало опять же одно из проявлений внутреннего благородства: он знал о долгом отсутствии герцога на континенте, и лорд примерно представлял себе, какие чувства должна испытывать человеческая девушка возраста юной эльфийской леди в связи с такой «потерей». Потому и решил принести в дар подарок, позволяющий упражнять свой разум, фантазировать и, как итог, разгонять грусть и одиночество. Если бы на месте Нары оказалась любая другая эльфийка, лорд никогда не добился бы поставленной цели: все же расчет делался, исходя из человеческой скорости взросления, а у двадцатилетних эльфов разум слишком медленно цепляется за смыслы, скрытые в символической форме. Однако дочь герцога развивалась в соответствии с человеческими ритмами, и в двадцать два вполне могла оценить, хотя бы частично, глубину подарка… А затем последовал момент, когда лорд испытал доселе неизвестное ему радостное, почти отцовское чувство, когда получил вместе с биноклем письмо от леди, поблагодарившей человека за галантность и умение делать своевременные подарки. "Все же для эльфа она на удивление саркастична, чем, впрочем, напоминает собственного отца, судя по рассказам о нем".

И вот теперь бинокль пробудил в разуме Тауросса еще одну цепочку воспоминаний. Правда, он не стал на них отвлекаться — корабль все же занимал человека больше. Размышления ободрили лорда, однако в следующий миг вся его бодрость моментально растаяла — он увидел капитана. Увидел — и тут же замер в оцепенении. Сколь ни были подробны описания, такого он все-таки не ожидал разглядеть через стеклянный глаз увеличительного аппарата.

Чудовище (называть его капитаном язык не поворачивался) роста оказалось вполне человеческого и имело две ноги и голову. На этом сходство с человеком, эльфом или тем же хачегом заканчивались… Из груди монстра глядели два огромных круглых черных глаза, еще два внимательно смотрели со лба существа. Из левого бока чудища без каких-либо переходов вырастало семь щупалец разной длины и формы. Из правого — пять. Плечи завершались загнутыми, покрытыми слизью шипами с жалами на конце. "Несомненно, смертельно ядовитыми", — подумал Тауросс. Шея чудища щетинилась намокшей черной шерстью. Сначала лорду показалось, что ветер развевает ее, однако потом он с ужасом осознал, что шерсть шевелится сама, извиваясь, подобно червям, вытащенным из земли. Голова страшилы по форме напоминала наконечник весла: сплющенная, с высоким лбом, в верхней части которого красовались, как уже упоминалось, два черных колодца-глаза, даже издали напоминающих саму смерть в самом жестоком ее обличии. Кроме того, Тауроссу показалось, что в верхних глазах капитана горит ярость, ненависть и смесь подобных им, жутких и опасных чувств. "Если только ОНО может чувствовать" — уточнил для самого себя отважный лорд. На макушке красовались еще три щупальца, совсем маленьких, но судорожно движущихся из стороны в сторону.

Глаза на груди выглядели, на самом деле, куда безобиднее, чем налобные. Они просто сверкали обсидианово-черным цветом, никаких чувств или мыслей в них не отражалось. Просто два наблюдателя — не более того. Век у них, естественно, не было. На ногах капитана кожа отсутствовала, обнажая два идеально белых, словно бы отполированных и зловеще светящихся при луне сочленения костей. Ну, а спину чудовища венчал состоящий из острых, с длинными шипами на концах, отростков гребень, напоминающий чем-то плавник морского странника, но на вид такой же рваный, как паруса корабля…

А потом чудовище обернулось и обратило налобные глаза точно в бинокль наблюдателя. Прямой взгляд… Тауросс вдруг схватился за сердце, которое будто покрылось липкой слизью и пропиталось ядом. Боль, дикая боль! Рвет, душит, режет, колет! Сердце, проколотое насквозь иглой, потом еще раз, и еще, и еще… От игл растекается «кислая» боль по внутренностям, и дальше — вглубь тела. "Умри, умри — боль исчезнет, умри, умри!" — эта фраза мерзким колокольчиком звучит в голове, с каждым вздохом все сильнее пропитываясь ядом, наслаждением чужой болью. Словно бы существо на гигантском расстоянии пережевывало лорда, наслаждаясь его внутренностями, и при этом еще предлагало ему соблазнительный способ избавления от боли. Однако в планы Тауросса не входила смерть, потому лорд решил вытерпеть явно мистическое воздействие существа, тем более что он заметил тот самый таинственный предмет в руках чудовища. Вещь, которую просто необходимо было осмыслить!

Корабль обычно исчезал, поравнявшись с опушкой эльфийского леса. Собрав последние силы, Тауросс подполз к углу башни и бросил мимолетный взгляд на судно. Если его скорость останется неизменной, капитан не уйдет восвояси вместе с галеоном еще в течение десяти-пятнадцати минут. Лорд вновь почувствовал укол боли, еще раз услышал голос, наполненный просто безмерным вожделением — чудовище желало, жаждало, чтобы Тауросс сам выбрал смерть, чтобы убил себя, избавившись таким образом от боли и… Мертвец явно хотел чего-то добиться, заставив лорда совершить самоубийство, но чего?

— Слишком мало для мыслей, слишком мало для предположений… — Тауросс почти шептал, говорить было трудно — боль добралась и до связок. А потом внезапно исчезла. Лорд недоуменно посмотрел на корабль, но тот все еще спокойно плыл вдоль побережья.

— Что произошло?…

Сзади послышался тихий шорох одежд. Наверное, первый раз в жизни лорд на самом деле испугался и нервно оглянулся. Тауросс всмотрелся в пересечение теней, и одна из них надвинулась на него. А затем прозвучал тихий, глубокий и странно знакомый голос:

— Здесь Шатар бессилен — его власть не распространяется на меня, потому что украдена и ему не принадлежит. А кому принадлежит — знаю только я. Возможно, я и прав, возможно, ошибаюсь, но, думаю, что знаю, кто это и почему это.

— Герцог Астрон, благодарю вас за помощь.

Лорд досадливо поморщился, понимая, что искренне поблагодарить у него не получилось. Однако Астрон только улыбнулся:

— Взгляд иногда более полезен, чем голос, особенно когда его пытались отнять. А взгляд никто не отнимет, если только сам не продашь его — но этого вы никогда не сделаете, и сегодняшний случай — тому лишнее подтверждение.

Корабль тем временем скрылся все в том же тумане.

— Путешествие из смерти в смерть… — Досадливо плюнул на пол башни лорд.

— Да, действительно так. Пожалуй, вы до крайности будете поражены, когда поймете, до какой степени правы и не правы одновременно.

— Герцог, не могли бы вы мне рассказать, что здесь все-таки творится?

— Мог бы. Но мои предположения пока что остаются только догадками, хотя они обычно близки к истине. Вы видели, с риском для своей жизни, но видели «Шартарат» вблизи. Скажите, держал ли капитан в… хм, щупальцах какой-либо предмет?

— Да. Я его разглядел в последнюю очередь, перед тем как это чудище обернулось.

— Хорошо. Вы можете мне подробно описать эту вещь?

— Пожалуй, смогу. Но, если вы, конечно, не спешите куда-либо, не соблаговолите ли спуститься в покои? Мне смертельно, — на этом слове Тауросс запнулся, — хочется выпить чего-нибудь крепкого. Надеюсь, вы разделите со мной скромное желание?

Астрон вновь загадочно улыбнулся:

— Только если это будет не ром.

Вместе, лорд и герцог, скрылись в узкой двери, ведущей на крышу северо-западной башни…

____________________

Двумя часами позже Астрон поблагодарил лорда за выпивку и бесценные сведения. Тот же лишь ошарашено смотрел на него, и на прощание смог выдавить из себя только одну фразу:

— Неужели все до такой степени… может так быть? Чтобы столько всего зависело от одной истории?

— Я бы выразился точнее: и от этой истории тоже. К сожалению. И даже если кто-то сможет вернуть вещь… Уже слишком поздно, чтобы прогнать все обратно. Есть форма — и уничтожать ее я себя вправе не считаю. То, что вообще не должно было приходить в мироздание, все-таки в него просочилось. Не отвечаю за последствия — думаю, дисбаланс сохранится за счет того несчастного, кто осмелится это сотворить. Все зашло чересчур далеко — и чашки весов болтаются из стороны в сторону. Весов вообще, по-моему, больше нет — один каркас. И Лилии вянут, — На последней фразе Астрон болезненно улыбнулся.

Он немного помолчал. Тауросс отметил, что теперь уже понимает слова Астрона, однако любой другой человек в этой фразе не уловил бы даже грошового смысла. Что-то просыпалось в отдаленных уголках его памяти, заставляя почувствовать основу и подоплеку рассказанного герцогом. Сокровенную историю, было бы правильнее сказать так. Да и Астрон всегда адресовал фразы конкретному человеку, настраиваясь на его манеру мыслить и условности мышления…

— Я возвращаюсь к вратам. Во-первых, мне надо подумать над тем, как хотя бы на небольшой срок удержать весы от разрушения. И, кроме того, есть еще важное личное дело. Крайне важное.

— Простите, может, я слишком много себе позволяю, но вы не посетите дочь?

На этот раз Астрон улыбнулся очень широко, и теперь его лицо напоминало довольную кошачью морду:

— Не стоит, чтобы все пошло так, как мне мыслится, сначала ей стоит подождать иных гостей… Но боюсь, на этот раз я не чувствую полной достоверности моей догадки. Крайне странно. Однако пусть все идет своим чередом. Не мне, видимо, решать.

На этом Астрон счел разговор оконченным и оставил лорда обреченно выстраивать мысли в стройный ряд, пытаясь осмыслить сказанное. Тауросс думал очень долго, потом открыл окно и внимательно вгляделся в звезды и луну. Наконец, когда по его лицу стало понятно, что человек пришел к некоему решению, он подошел к зеркалу и смело заявил своему отражению:

— Ты — как хочешь, а я намерен разобраться с пиратами в прибрежных водах. Главное — не делать этого ночью. А с мертвяками пусть разбираются те, кому это на роду написано. Мне, увы, пока не по силам.

И теперь в его душе действительно воцарился покой. Только надолго ли?… Лорд чувствовал, как в его душе поднимается нечто давно забытое, очень древнее… Память, сила — все вместе. Что-то, чему уже через несколько дней предстояло стать новым знанием и целью для человеческого лорда Таросса.

Глава 5 "Уроки"

1 498 208 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2007 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток, планета Земля, Россия, город Барнаул, Алтайский государственный университет.

"Из дневников неслучайного Попутчика"

Все, как и год назад. Трудно поверить, что хоть что-то изменилось. Реальность нисколько не страдает от времени: однокурсники чуть старше, некоторые даже кажутся иногда умудренными, однако внешне — изменений почти никаких. Только когда начинаешь с ними разговаривать…

Люди пошли разными путями: кто-то раскрылся, словно неведомый цветок, перестал забивать все трудности в себя. С ними приятно говорить: не водят за нос, не насмехаются втайне над тобой, всегда добрые и ласковые, но отнюдь не слабые. Правда, некоторые старательно обходят проблемы стороной, избегают самой возможности возникновения конфликта. Ну да, противостояние — штука не лучшая, но необходимо мириться с мыслью, что идеальных отношений между миллионами людей не существует. По крайней мере, пока.

Есть теперь и те, кого вообще перестаешь понимать. Ушли в себя и не вернулись. Полная замкнутость, закрытость, неразговорчивость. Что живет в душе человека под этой маской? Великая любовь ко всему живому, ненависть к избранным, антипатия или симпатия, доверие или отстраненность? Не угадаешь — некоторых теперь просто не «прочитать», будто особенные черты личности стерлись. Да только вместе с ними пропала и сама личность человека — одна индивидуальность осталась, поддерживающая из последних сил существование… Впрочем, я ведь ошибаюсь — иногда такая отстраненность служит прикрытием, более сложной маской, которую снимают лишь в присутствии любимых и дорогих сердцу людей. Но, опять же, таких людей чуешь на расстоянии — они не кажутся пустыми, в отличие от первых.

Маска - мера временная: людей попроще их сменой можно провести, таким образом, отсеяв тех, с кем каши никакой не сваришь. А вот умеющих отличать серое от серо-зеленого, а белое от светло-бежевого, всегда стоит подмечать, и лучше всего это удается, если позволить человеку "на дюйм" проникнуть под твою собственную маску, узнать некоторые настоящие черты души… Истинные черты и друзья — только это и важно, остальное рано или поздно умирает. Странная мысль: словно отражение не менее странной фразы, которую я услышал во сне: "Стремись сделать так, чтобы внешние проявления твои как можно более соответствовали тому, что происходит внутри тебя. Лишь так ты сможешь исключить лишние линии, лежащие между верным и неверным". Старая истина: будь тем, кто ты есть. Но когда пытаешься воплотить ее в жизнь, понимаешь, что это в сотню раз труднее, чем правильно ответить на вопрос: "Что было раньше: яйцо или курица?".

Пока я пытался унять разгулявшиеся мысли, в аудиторию зашла исполненная спокойствия и воодушевления от каких-то своих высоких мыслей Алла Иосифовна. Что ей до чужих проблем, когда душа поет и полна знаний?… Сегодня она собиралась прочитать курсу обзорную лекцию по символогии — науке, официально не признанной, но представляющей особый интерес для любителей "покрытых пылью" сведений. Видимо, профессор все еще лелеяла где-то глубоко в душе надежду, что эти знания студентам нужны.

И ведь, как всегда, не подвела моих ожиданий — за первую половину пары выдала с десяток возможных толкований к основным геометрическим символам. Между прочим, очень древним! Интересная тема, хотя и скучноватая — слишком уж широк набор вариантов, и все попахивают абстракциями, не смотря на попытки мыслителей придать им конкретики. А абстракции я ненавижу: узор дырявый — кружева не выйдет, кирпич некрепкий — дом обвалится! Но вот смыслы треугольника действительно заинтересовали. Помимо банальных трактовок, связанных со святой троицей, триединством одухотворенной материи, человека и бога; кроме движения точки по ломаной кривой и алхимического обозначения пламени, эта фигура, по мнению самой Аллы Иосифовны, имела и еще один интересный смысл:

— Давайте обозначим земной мир, согласно общепринятой символике, символом горизонта — прямой линией, также являющейся наиболее простым и обыденным представлением хода времени, а духовный мир, не знающий времени земного — перпендикулярной ему, осью глубины. Видите, в двухмерной проекции получится крест… либо, что куда ближе к истине, скошенная двухмерная координатная система. Хотя, по виду, это одно и то же, но, по виду — не значит, по смыслу.

Рассматривая систему со стороны получившегося угла, то есть под сорок пять градусов, мы получим более сложный символ времени — двухмерную систему, горизонтальная координата которой определяет момент времени в реальном мире, а глубинная — уровень погружения в невидимые глазу пласты реальности, в Мир Идей. И чем дальше лежит точка от каждой из осей, тем глубже ваше погружение в саму координатную систему. Так называемый, "принцип второй жизни"… Допустим, здесь вы — студент третьего курса, а в Апейроне, том самом Мире Идей, вы запросто можете оказаться, например, великим или не очень духом. Зависит от того, насколько велики и глубоки ваши идеи, какую часть, сектор Мира Идей, они формируют. А если учесть, что любая система имеет еще и третью, балансирующую ось… Но, не важно, египтяне и ацтеки знали об этом больше меня, не стоит осквернять их чистого знания своими наивными догадками, — Последняя фраза являлась, кажется, своеобразным "кокетством ученого-исследователя".

Да как же мне все это представить?! Хотя бы две оси осмыслить — про третью и речи нет, я ж — не ацтек, в конце концов! И в этот момент, все еще пытаясь переварить нагромождение фраз в речи Аллы Иосифовны, я неожиданно понял, что она уже дала подсказку, как это нарисовать проще. Речь же шла изначально о треугольнике — надо только убрать правую сторону, тогда останется описанная координатная система. Система счисления самой истории… А третья линия? В итоге, выходит, что путь к началу истории, моменту сотворения мира, можно пройти, лишь двигаясь назад во времени? О, как сказанул — за это надо выпить! Целый Герберт Уэллс в душе пропадает, а то и, страшно сказать, Борис Стругацкий. Итак, ход времени идет вспять, но ты все равно движешься вперед и, одновременно, назад. Как же сложно-то все… Но ведь можно, можно же дойти таким образом до Черты, вернутся в Начало и узнать, что и как в те дни творилось. Узнать с точностью, как выглядят доморощенные «яйцо» и «курица», а не строить догадки, одна другой нелепее! И дальше — За Черту! Да, за черту! Оставаясь при этом здесь…

Рука сама рванулась к листку. Такой знакомый значок вдруг стал столь же понятным, сколь и близким. Я рисовал его уже год, с того самого момента, как Алла Иосифовна задела какие-то струны памяти своим упоминанием об относительности законов реальности. И вот теперь разомкнутый треугольник с выходящей за пределы фигуры правой линией стал чуть более ясен. Дорога назад, идущая вперед! Парадокс, конечно, но осуществимый.

Зачем мне все это? Нет, дело не в фанатизме — нашли дурака. Просто хочется узнать, что там — в Начале. Изо всех сил. Не просто ради знаний — из-за личного интереса. Встретиться с Творцом и уйти вглубь, дальше него… Или вместе с ним — вдруг Творцом, на самом деле, окажется прелестная женщина! Да и настоящих друзей можно найти, кажется, только на этом безнадежном пути!

Странные желания. Как понять, о чем они говорят: о том, что ты перестаешь быть человеком, или напротив, становишься им? И почему с каждым днем все возрастает, становится нестерпимой необходимость в Настоящих вещах и людях? Нет, и сейчас на эти вопросы не удается внятно ответить. Что ж, значит нужно двигаться дальше: сквозь и вглубь…

Ох, Алла Иосифовна, кто же знал, что один человек может стать причиной нескончаемой волны мыслей и теорий! И зачем вам это надо? Чего вы добиваетесь, когда даете Эти уроки?! Нет, вот этот вопрос, определенно, останется без ответа навсегда. И все же интересно, что там дальше?…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, восточные пределы.

— Вот почему опять так?! - в этот замечательно-тихий утренний час Элоранта напоминала рассерженную донельзя пантеру, в течение двух ночей безуспешно выслеживающую быстроногую лань под проливным дождем. Причем во вторую ночь к дождю пришел на подмогу ураган, окончательно унизив королевское достоинство пантеры. В общем, медные волосы принцессы ныне выглядели плачевно: пряди прилипли к скользкой от воды коже головы, концы волос с заметным садистским наслаждением начали завиваться в кольца, все сильнее и сильнее спутывая локоны. Да и долгожданный сухой ветерок, приласкавший единственное оставшееся у принцессы в изгнании богатство, не принес ей ожидаемого эстетического наслаждения — кудри превратились в одно запутанное гнездовище к'сари. Так что теперь Элора с замирающим в зрачках ужасом ощупывала плетение на голове, некогда бывшее пышной и ухоженной прической.

— Я похожа на какую-то вульгарную девку, решившую поразить своего любовника наивными кудряшками, но переборщившую с маслами! — Вслед за этим последовала череда отборных ругательств, в который уже раз подчеркнувших варварскую натуру принцессы. Сквозь неразборчивое шипение пробивались вполне понятные обороты, вроде "гнилокровных ублюдков, придумавших дождь" и "задом рожденных природных сил". Обладатель же саркастического, но в то же время доброго и глубокого голоса, молчаливо и насмешливо наблюдал за принцессой откуда-то извне.

— Что, смешно тебе, да?! Может, скажешь, с чего это вдруг любое мое заклинание оборачивается катастрофой? Пытаюсь найти дорогу — на тебе ураган! Стараюсь раздобыть еды — пожалуйте, проливной дождь! А что случиться, если я буду убегать от диких зверей и что-нибудь произнесу? Небо расколется?! Или мне на голову свалится падающая звезда?!

Фразу Элоранта завершила спонтанным "Катт'ра аш'ампи"… В небе полыхнул разряд молнии, ударивший со всей дури в близлежащее дерево. Оно даже не загорелось — не успело, ствол обуглился раньше, чем Элора успела заметить саму молнию.

— А если бы тебе по буйной головушке? — Задумчиво молвил безмятежно спокойный голос наблюдателя. Элоранта взвизгнула и швырнула камнем в сторону сгоревшего дерева.

— Все равно не попадешь, принцесса, лучше успокойся. Пока ты в бешенстве, разговаривать с тобой смысла не имеет…

К чести Элоры, уже через десять минут она в полной мере оценила далеко идущие последствия собственных заклинаний: деревом дело не ограничилось — в небе разрядом пробило «дыру», в результате чего на плато, где разбила вчерашним вечером импровизированный лагерь принцесса, обрушился настоящий шторм. Ветер — еще ладно, но вот жуткий проливной дождь заставил ее посчитать детской шалостью предыдущую "тучку".

— Ты, кажется, упомянула расколотое небо? Возможно, я недооценил твоих способностей: где-то среди них лежит пророческий дар. Кажется, ты еще что-то говорила про падающие звезды?…

— Отстань! На вопрос лучше ответь, — Тут же сменила категоричное решение на более продуктивное постепенно приходящая в себя принцесса. Что ни говори, дождь действовал на ее ум плодотворно, правда, лишь до тех пор, пока не переставал изливаться на голову. Когда Элора искала способ укрыться от ударов стихии, сил и времени злиться у нее не оставалось. Зато после бури, с наступлением штиля, ураган поднимался в душе своенравной принцессы — вот тогда ее уже бесполезно было призывать к порядку и гармонии.

— Так ты хочешь знать, принцесса, отчего твои заклинания всегда приводят к каким-то природным катастрофам? Я правильно тебя понял? Или в очередной раз риторически интересуешься, почему тебе по жизни не везет?

— Я серьезно! Про катастрофы, в смысле. Очень бы хотелось узнать, как тут все связано. Я изо всех сил пытаюсь представить себе образ, связанный с поиском, и в результате — вот эта дрянь! — Принцесса карикатурна погрозила кулаком небу. За это ей на голову тут же обрушился очередной шквал, окончательно затопив глаза и уши.

— Шесхашеттша! Шашш, шешш! — Отплевываясь, закричала она не своим голосом. К счастью, ничего не произошло. Элоранта даже облегченно вздохнула, уже успев испугаться, что сейчас к ней в гости придет «подруга-пустота». По крайней мере, звучание темного языка она узнала сразу.

— Ах, знали бы вы Элоранта, какими оскорблениями в адрес природы бросаетесь. Прямо-таки наглядное отображение извечного противостояния жизни и смерти, на примере одной юной принцессы.

— Да что я такого сказала-то?

— "Когда ж ты сдохнешь, чтобы я могла нормально жить…" — Примерно так, может, немного помягче, — Голос звучал на удивление задумчиво, даже без привычной иронии. Задумался, видать, над этим "извечным противостоянием.

А вот принцесса изрядно струхнула. Ливень ей, конечно, не нравился, но не до такой же степени, чтобы желать природе умереть! Учитывая обычные последствия ее желаний, принцессе, наверное, впервые в жизни захотелось прикусить язык. Мало ли… Некоторым мечтам лучше никогда не сбываться.

— Так в чем все-таки дело с этими катастрофами? Может, у меня язык черный?

— Ну, не все так просто. Выражение "черный язык" означает лишь неумение заклинателя его правильно использовать. А здесь дело не совсем в неумении… скорее в том, что ты применяешь для заклятий наречие, имеющее хаотические корни. Следовательно, призываешь ты природные силы, в этом мире наиболее к нему близкие. Думаю, в Светлейшем от твоих слов плясать начала бы Огненная река, а в Расселине — силу расплескивала бы Бездна.

— Природа близка к хаосу? — Остальные примеры неведомого собеседника Элоранта пропустила мимо ушей, не уловив аналогии. В конечном счете, другие миры она не знала, хотя что-то такое внутри всколыхнулось при словах «Светлейший» и «Расселина». Однако заявление неведомого о родстве природы и хаоса затмило в глазах Элоранты все остальные мысли: глаза ее расширились от удивления до размера двух аккуратных монеток в пять нарров. Либо незнакомец вообще не разбирался в мистических канонах, во что она в принципе не могла уже поверить, либо же он знал их куда лучше, чем любой маг, волшебник или чародей. Все же второе предположение ее устраивало больше, хотя поверить в него оказалось делом нелегким.

— А что тебя так удивляет? Давай расставим все по полочкам: природу называют источником всего живого, материнской силой, да простится мне это банальное сравнение. Вернее, природа — мать в отношении материи и ее форм, которые в дальнейшем наполняют силой разные компоненты наших душ. Скажем, разум, чувства, эмоции, магические способности, созданные общности — они шлифуют заданные природой формы через жизнь разумных существ рядом друг с другом. А вот сама способность задавать изначальные формы, порождать материю некогда являлась прерогативой хаоса. Впрочем, ныне его место в большинстве миров занял огонь, можно сказать, «сын» хаоса — прежние времена давно минули.

— А почему в этом мире не так?

— Как бы подипломатичнее выразиться. Скажем так, Творец у него особенный был — решил начать создание мира с того, чем остальные заканчивают. Вроде, получилось, только природа здесь стала сестрой огню, а защита от концентрированной тьмы и смертельных сил, напротив, сильно ослабла. Ее усиливает пламя, помещенное на позиции первосилы мира, — природа же открыта слоям, близким к пустоте, и не противостоит родственным силам. Потому частенько сквозь границы мира их пропускает, как внезапно отыскавшихся родственников. Ну да неважно, речь идет о твоих способностях.

— Нет-нет, подожди, это интересно. Значит, первичны «большие» силы — пустота и хаос, потом идут природа и огонь? А дальше? — Разговор плавно перетекал в теорию волшебства, которой Элора довольно-таки сильно увлекалась.

— Ни в коем разе! Если и выделять какую-то первичную силу, то это, как выразилась Кайлит, эхо. Неживой голос, последствиями действий которого являются жизнь, душа и все с ними связанное, вплотную до разума и эмоций.

— А как же цепочка от пустоты до природы? Ну, и далее? Она ведь раньше эха существовала!

Голос явно замялся. Наверное, пытался подобрать слова. Потом по воздуху разнесся тяжелый вздох и неведомый все-таки продолжил объяснение:

— Пока сама не поймешь разницу, не объясню. Но они равны между собой. Одно было раньше, зато другое по размерам способно превзойти пустоту. А через хаос они связаны, но эту связь очень сложно отследить как причинно-следственную. Ладно, могу выразить мысль в сравнении. Видишь, над головой у тебя небо…

— И противный дождь, — поморщилась в ответ Элоранта.

— Да, небо, дождь, вокруг — деревья, под ногами — земля. Все в этом духе. В общем, мир, состоящий из многих сил и энергий, принявших формы.

— Ну, это-то я поняла. А причем здесь эхо?

На секунду Элоранте показалось, что неведомый поморщился. Наверное, сработала интуиция или просто показалось — с кем не бывает.

— Да при всем! Говорил же уже, что природа ли, огонь ли, даже обычный хаос, дисгармоничный — все они только начинают творение. Задают форму. Ну, будет мир вокруг оси вертеться, небо у него будет, море — толку-то? Та же пустота: есть все, но замершее в неподвижности.

— И… — Теперь провокациями занялась принцесса, даже настроение у нее резко подскочило вверх вследствие смены ролей. Вывела-таки неведомого из душевного равновесия!

— Е! Три раза… В общем, среди пустоты таким образом рождаются бездны, из которых исходят потоки самых разных сил. Есть и бездна бездн — это ты уже слышала от Кайлит. В конечном итоге, расщепленные на части силы, этакие лучи, становятся мелкими стихиями — разными в каждом мироздании.

— А это как может быть? Пустота же — пустая? Что из нее явиться может? — Элоранта ехидно и горделиво ухмыльнулась. Через секунду раздался звук, напоминающий скрип зубов. Кажется, она его разозлила! Ну наконец-то — случилось это долгожданное чудо!

— Да никакая она не пустая! Я же сказал, в ней есть все. Так трудно понять что ли? Пустота — это все, слитое вместе, комок глины. Из него можно лепить и в него можно любую форму скатать. Начало и конец!

Улыбка с лица принцессы неожиданно сползла. Вот теперь действительно похоже на правду. И ведь объясняет прекрасно все странности: дыры непроглядно-черные, потому что все цвета и материалы перемешаны — прямо как с красками на палитре. А уничтожает она так страшно, потому что все живое, чего пустота коснется, к ней прилипает и становится частью куска глины. Кошмар какой-то!

Неведомый будто мысли прочитал. По крайней мере, продолжил он свою речь уже привычным размеренным тоном. Принцессе отчего-то показалось (и это ее жутко рассердило), что собеседник и не впадал в раздражение — просто в очередной раз заставил ее почувствовать себя на коне.

— Итак, из пустоты, разрушая ее, рождаются стихийные силы, подобные сплетающимся лучам, и сами миры…

— Ах ты гад ползучий!

— Спасибо за комплимент — змей я люблю, мудрые создания. Про эхо сама догадаешься, если уж про пустоту поняла?

— Попробую, — буркнула Элоранта, и начала размышлять. С пару минут она молчала, затем продолжила внутренние разговоры уже вслух, — В общем, я так думаю, ты опять про души, с помощью которых мы в мире живем. Не из пустоты же они выделяются, больно на силы то, что внутри, не похоже. Мелкое какое-то, даже глазом не заметишь. Как точки.

Голос неведомого прозвучал укоризненно:

— Угадала, своего рода точки, но в остальном — ты не права. Это лишь пока тебе самой кажется, что точка в центре души — мелкая, она такой и будет. А попытаешься расширить — сразу сообразишь, что душа расширяется. Потому что эта точка — Идея. В нее и небо поместится, и моря, и океаны, и бездна, и пустота — и все, что сумеешь придумать сверх существующего.

— А войдет ли? — нагло ухмыльнулась принцесса, — Резиновая она что ли?

— А ты попробуй, — Как-то зловеще усмехнулся неведомый, — потом будешь спорить. И вообще, зря мы этот разговор сейчас завели. Тебе бы сначала научиться с внешней вселенной управляться, а уж потом внутреннюю расширять.

— И как мне с ней справиться, если, как ты говоришь, я к природе каждый раз взываю либо к пустоте? И веду себя хаотически? Ну, ответишь ты мне, в конце концов, на этот вопрос, или продолжишь баснями про точки пичкать?

— А'дра к'хассет имперта…

— О, постой, я это уже где-то слышала!

Следующую фразу собеседник произнес, прямо-таки исходя на яд от ехидства в голосе:

— Кайлит тебя этой фразой одарила за сообразительность. Переводится примерно так: "Как все тяжко-то…".

Элоранта нахмурилась.

— Ничего смешного. Я тебя по делу спрашиваю.

— Так уже объяснил сто раз — осталось сделать вывод из сказанного! Если ты вкладываешь свои внутренние силы в формулы на хаотическом языке, то на выходе получаешь стихийные катастрофы. Значит…

— Значит… — Передразнила Элоранта. Снова раздался щелчок сомкнувшихся в досаде челюстей. Принцесса еще секунду поиздевалась, но все-таки решила высказать свое предположение. В конце концов, он действительно неплохо все "разжевал".

— Ну ладно уж. Значит, наверное, надо другой язык использовать?

— Блестяще! Иногда, принцесса, вы бываете гениальны. Но все же уточню, — Саркастически поумерил спесь Элоранты неведомый, — Силу свою вкладывать нужно в слова на другом языке. Даже на привычном тебе — это значения не имеет. Просто сложнее настроиться, ты ведь им каждый день пользуешься без таких вложений. Вот если бы один из эльфийских диалектов знала — было бы проще. Ну, не все сразу.

Принцесса насупилась. Опять про этих эльфов речь завел… Хотя, надо воспользоваться возможностью и расспросить: старый вопрос, который ее сильно интересовал. Знает, поди, ответ — в конце концов, его любимого деления на силы касается.

— Слушай, неведомый, я все никак в толк взять не могу. Эльфов называют светлыми созданиями, а что подразумевают — не ясно. Тем более, ты сейчас сказал, что лучи — это любые силы. Но если есть светлые, значит, и темные имеются? Тогда что выходит, тьма — не из пустоты вышла что ли, «лучом» не является?

— Стандартная ошибка. Так частенько делить любят, когда надо кого-нибудь обвинить в отклонении от "светлого пути". Тьма, небытие — в них много всего смешано, так что они к пустоте по сути ближе. Этакое миниатюрное подобие. Потому тьма — преимущественно разрушительная сила, но, в отличие от пустоты, не стремиться к абсолютной элиминации. Скорее, он разрушает существующую форму, превращая ее в нечто иное, большее по объему. Этим словом частенько называют несколько жестких по характеру «больших» стихий.

— Страшновато как-то все равно. Луч, который не строит, а разрушает…

— Вот, в этом и стандартная ошибка, о которой я говорил. Если дерево сгнило, умерло, а небытие его не поглотит — ты будешь век ароматами разложения дышать. И с телами нашими та же история, если им не придать дополнительной «темности». Ну да это — другой разговор, долгий. Важно еще то, что, подобно хаосу из пустоты, внутри небытия появляется огонь, дающий начало остальным силам. Тьма — мать мироздания и смерть материи, одновременно. Так-то вот!

— Ну закрутил. Так недолго увериться, что свет — это паразит.

— Ага, вторая распространенная точка зрения. С ее помощью первую придушить пытаются. Или наоборот — смотря какую первой людям навяжут. На самом деле, светом называют в совокупности иную группу стихий, которые преимущественно создают формы. Так как они редко разрушают что-либо явно, их, обычно, больше любят. Потому, правда, и умирают быстро — тело половинчатое выходит при такой однобокости мышления, принимающего только половину существующих лучей и отталкивающего цвета иного спектра. Люди упорно не понимают, что светлые градации производят разрушение на ином уровне: ломают единство, расщепляют его на составные части, наделяя их собственными смыслами.

— Ладно, различие между градациями я поняла. Но тело-то здесь причем?

— Кровь! — И замолчал, будто это слово объясняло все.

Элоранта с удивлением заметила, что неведомый прямо-таки воодушевился. Даже сложные обороты в речи употреблять перестал, говорит понятно. Доволен, что ли, чем-то. "Видать, спал и видел, как бы меня заставить добровольно все это выслушать", — принцесса в очередной раз почувствовала, что может прикоснуться к замыслам неведомого. Это ей понравилось, и Элора решила продолжить беседу, несмотря на то, что промокшее тело уже начало знобить от холода. Байку про кровь она не поняла, но расспрашивать не стала — подумает еще, что она совсем дурочка и очевидного не улавливает. Уж как-нибудь сама дойдет…

— Ладно уж, не буду тебя про бессмертие сейчас расспрашивать, — Высокомерно объявила принцесса. Собеседник хмыкнул, пробормотав что-то, подозрительно напоминающее "наглую девчонку", — У меня к тебе в таком случае есть еще более интересный вопрос. Что такое мрак?

В воздухе повеяло ощутимым удивлением. Это чем же она неведомого так поразила? Впрочем, странный учитель не стал утаивать от нее причин своей реакции:

— А где ты умудрилась вообще о нем услышать?

— Не знаю, само в голову пришло, — Удивилась Элоранта в свою очередь. Она-то думала, что слово очевидное, оказывается, здесь еще что-то скрыто. Сколько же этих гребаных загадок у нее в голове? И как с ними вообще можно жить?!

— Допустим, но над этим надо бы подумать, — "Это он сам с собой" — догадалась принцесса, — Ну ладно, пока не важно, откуда ты узнала — выясним со временем. Мрак — это изменчивое свечение, сопрягающее несколько начал и перестраивающее само себя в зависимости от цели. Плетение из «светлых» и «темных» лучей, каким-то образом удерживаемых от смешения. Это важно! — Вдруг повысил голос неведомый, когда Элоранта зевнула.

— А почему?

— Смешаешь — очень сильно пожалеешь. Помнишь, Кайлит ведь говорила, — Ну вот, опять эта особенная укоризна, — предназначенное для разрушения нельзя использовать для создания и наоборот. А после смешения получишь серо-бурый комок, вообще ни для чего не годный, но применяемый при этом в любых целях. Ты ведь умная девочка, догадываешься, какие выйдут последствия?

Что-то последние слова он произнес угрожающим тоном. Запугивает еще, дух несчастный. Да уж не совсем дура, поди…

— Буду много кричать, топать ногами и вредить, ничего в конечном счете не добиваясь?

— Примерно. Еще почему-то такие «серые» стремятся залезть повыше на пирамиду власти и все регламентировать, чтоб от установленных законов и шагу в сторону никто сделать не мог.

— Да поняла я, поняла. Скажи лучше, чем мрак отличается?

— Мрак — начало, обладание которым дает право менять. Правда, делать это надо осторожно и понимать много.

— А чего понимать-то? Оно же все перед глазами лежит?!

Неведомый вроде бы задумался. Потом неожиданно жестко продолжил мысль:

— Понимать нужно, из чего состоит то, что у тебя перед глазами находится. Менять целое, к сожалению, можно, лишь меняя его составные части. А с причинно-следственными связями у тебя, принцесса, не обижайся, но пока сложновато. Когда касается непосредственно тебя — понимаешь, а в остальных случаях — притормаживаешь.

— Ну знаешь ли, это уже оскорбление.

— Я только обрисовал факты, — Холодно отозвался на возмущение принцессы голос. Элоранта фыркнула.

— Но, в первую очередь, тебе, принцесса, нужен четкий, целостный образ того, что видишь. Не только глаза важны — ты должна воспринимать его целиком, как он есть. Проще говоря, ты должна увидеть гармоничное сплетение. Как полностью выглядит плетение-дерево, как — человеческое тело, как — море или небо. Кстати, у тебя есть личная заинтересованность, чтобы научиться этому…

— Почему еще? — Голос принцессы прозвучал немного рассеянно, потому что в этот момент она расчесывала волосы. На секунду Элоранте показалось, что неведомый только что поднял глаза куда-то вверх, будто умоляя небеса избавить его от наказания в ее лице. И все же он соизволил дать подсказку:

— Тебе что больше всего мешает поступать верно? Принцесса, ну говорили же уже об этом! Ты, кажется, запоминаешь только последнюю фразу, забывая все предыдущие. Толку-то тогда тебя чему-то учить. Что именно тебе мешает? Ответь мне, пожалуйста, правильно!

"Ого, да в его голосе уже слышится мольба. Ишь, как я его задела — прямо приятно. Ходят тут всякие невидимые задаваки, много о себе мнят. А я как-никак принцесса, у меня тоже чувство личного достоинства есть, которое топтать не позволю!".

— Ну, как ты там говорил? То что я пребываю в постоянном метании от логичности до эмоций. И все по крайностям.

Неведомый облегченно вздохнул. Про себя Элоранта домыслила, как человек с закрытым капюшоном лицом вознес глаза к небу и поблагодарил его хотя бы за такой подарок. Она уже даже привыкла, что может ощущать собеседника на расстоянии. Хотя, быть может, просто разыгралась богатая фантазия.

— Да, принцесса, верно. Научишься видеть целостный образ — научишься и удерживаться в одном состоянии долгое время. Кстати, этот разговор — тому пример. Уже полтора часа — и ни одной серьезной истерики.

— Да уж ладно, просто я сегодня добрая, — Кокетливо отозвалась девушка. Естественно, в ответ услышав хмыканье.

— А за старание, ответь мне еще на вопрос. Можно? — Последнее слово она сказала просто для порядка — все равно спросила бы. Неведомый, кажется, кивнул, но не ответил.

— Все равно спрошу. А есть те, кому надо еще больше понимать? Ну, вообще все — абсолютно. Вернее, чем больше — тем лучше? Такие есть? — Этот вопрос ее тоже издавна интересовал. Навязчивая идея: сколько вообще можно в мире понимать и принимать?

— Есть, пожалуй. Но мало. Больше понимать надо разве что тем, кого называют судьями или уравновешивающими крайности. Но такие чаще всего выкручиваются проще: сводят все проявления до темных и светлых, а потом их между собой регулируют. Из них способных работать со всеми силами по отдельности — единицы, и они отсюда ох как далеко теперь. Таких уже даже не судьями называют, а стабилизирующими или… Не важно! — Вдруг осекся неведомый. У Элоранты возникло стойкое ощущение, что собеседник чуть не сболтнул что-то совершенно лишнее и сидит где-то с потрясенным лицом. Видимо, не ожидал, что станет это рассказывать. Интересно…

— Может…

— Нет, не скажу. Вообще, зря я этот разговор затеял. Давай-ка дальше ты сама подумаешь над всем, а у меня еще дела есть. Счастливо, принцесса!

И неведомый просто сбежал. Зараза! И ничего-то из него лишнего не вытянешь: на все один ответ — думай сама. Придется ведь мозги напрягать — иначе опять злость придет. Да и как-то же надо определить, кто он такой на самом деле.

Что бы там ни говорил странный гость, свет оставлял у нее в душе неприятный осадок. Весь такой пушистый, подтянутый, аляпистый. Фу! С другой стороны, и к тьме особо не тянуло — радости-то, ходить и разрушать, что под руку попало. Так недолго и голову потерять, а голову свою Элоранта любила. Такую умную головенку еще поискать! Значит, остается либо мрак, либо вот это самое, которое он побоялся объяснять. А что! Мрак ей вполне подходит: менять по своему усмотрению все вокруг, подстраивать и подгребать под себя — приятно все-таки.

В этом месте размышлений ей стало как-то неуютно. Ну да, он, конечно, не это имел в виду и предостерегал по поводу смешения, пирамиды власти и прочих вещей. Но она же все-таки умная, уж удержится как-нибудь от большой глупости! А под себя что-нибудь перестроить… От такой идеи трудно отказаться. Должна же она получить что-то взамен утерянной империи.

— Значит, буду учиться менять! — Смело высказала итог размышлений принцесса. Ветер остался к ее раздумьям безучастным, продолжая трепать перепутанные на голове волосы. Стало еще холоднее, Элору даже разобрала дрожь, несмотря на теплую одежду, которую она незаметно стащила в какой-то из посещенных деревень. Что-то происходило не совсем так…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Междумир, Змеиные врата.

Здесь никогда не светит солнце. Здесь никогда не наступает день. Далекие и зловещие горы освещены только сумрачным лунным светом. Однако и сама луна здесь светила неярко, потому что не отражает лучи светила, а излучала скупой и явно недостаточный для жизни свет. Весь междумир — будто жуткий лист бумаги, исчерченный тенями. Здесь нет направлений, нет верха и низа, востока и запада. Только тени, туман и свет луны, подвешенной где-то в середине мира. В междумире живут последние осколки древней силы истинной смерти и ее немногочисленные градации: в каждой неровности его поверхности, в каждом полусуществе, время от времени здесь появляющимся. Даже странно, как могут души перемещаться через этот мир, почему не тают, атакованные туманом.

Всем своим видом междумир напоминает о смерти, служащей естественным путем сюда. Он всегда пугает невольного посетителя, заставляет его мечтать о забвении в иной жизни — лишь бы только никогда не всплыли в памяти эти жуткие просторы, лишь бы не вспомнилась черно-синяя луна! Однако ничего на самом деле зловещего и страшного в Междумире не таится. Да, здесь царят темные краски, он будто пропитался ароматом разлагающейся материи, но и к сумраку можно привыкнуть. В выщербленных высоких горах этого мира кроется своя красота, грозная, но все же таинственная и по-своему утонченная. Ведь черно-белые портреты, подчас, содержат куда больше деталей и сильнее притягивают, нежели нелепые цветные картинки…

Немногие смогли бы провести в мире смерти долгий срок и не потерять себя. По земле здесь стелется вечный туман, неизбежно растворяющий в себе свет, тьму и всякие воспоминания о них. Не разделяя и не уничтожая, он стирает из реальности участки сознания, память существа. Возможно, именно по этой причине, однажды попав в него, на выходе ты уже не способен вспомнить что-либо из собственного прошлого. Либо же действует то самое желание: все что угодно, лишь бы не запомнить этого. С другой стороны, лишь междумир может навсегда избавить душу от самых тяжелых и горестных воспоминаний, от вечных укоров самому себе, от застывшей в сердце боли… Вот только единственному постоянному обитателю туманных земель мир в этом смысле не помог.

В этот, как обычно, темный час Шартарат обходил свои владения в волчьем обличии. Личина устрашающего, но благородного зверя нравилась ему более всех остальных. По природе своей, он так и остался вечным бродягой-одиночкой, сохранив в изорванной душе немногие добрые качества. Хотя большая ее часть оставалась также мертва, как сам междумир. Шартарат не таил злобы на обитателей внешних миров, не завидовал скромному или всеобъемлющему счастью некоторых из них, и все же страдал всякий раз, когда в его мир проникало что-то исключительно светлое и радостное. Это была тоскливая всепрощающая боль, которую можно выразить фразой: "будьте счастливы, раз уж вам это удалось — я мешать не стану, но и благословения не ждите. А от меня уйдите, скорее, уйдите!".

Шартарат искал очередные щели, периодически возникающие в ткани его мира. С момента наступления эпохи Шатар чуть больше двух тысяч лет назад, прорехи в оболочке междумира перестали быть чем-то удивительным и исключительным. Тонкая ткань сумрачного пространства рвалась под напором удивительного по силе лунного свечения. Мрачная луна междумира наслаивалась на луну пока что только ближайшего — Природного мира, — стремясь залить и его своим призрачным светом.

Сейчас путь волка освещал узкий, грязного сине-красного цвета, серп этой проклятой луны. Призрак ночного светила Природного мира можно было уже четко различить, значит, совсем близок момент, когда луны окончательно соединятся. И тогда все будет зависеть от одного-единственного странника, во всей полноте понимающего происходящее и способного хоть что-то процессу слияния границ противопоставить. Как бы ни привык Волк к туманным просторам, он меньше всего хотел, чтобы проклятый туман и лунный свет хлынули в живые миры! А значит, с момента на момент следовало ожидать появления в темном мире давно знакомого гостя. Этот странник оставался пока что одним из немногих, обладающих абсолютной невосприимчивостью к действию здешней атмосферы на чувства и память, причем он был едва ли не единственным из них, кого Шартарат действительно рад был встретить.

Две разные мистические эпохи прошли с тех пор, как Волк занял пустующее место Владыки промежуточного мира. Если бы к тому моменту он оставался прежним властолюбцем и высокомерным магистром магии разума, его, быть может, и порадовала бы перспектива определять и направлять самолично пути путешествующих через междумир душ. Такая способность давала власть над разумными существами большую, чем способности, присущие служителям светлых градаций стихийных сил. Однако к моменту перехода Шартарат, звавшийся в прежние времена Элоахимом, уже успел осознать всю боль и тоску, служащие непременными спутниками подобной жажды. Он никогда не боялся потерь, уверенный в том, что любую из них можно возместить с помощью накопленной власти, а потом испытал на собственном опыте потерю, ущерб от которой оказался невосполним. Вслед за потерей пришли боль, тоска, ненависть, страх и ярость, превратившие его в беспощадного безумца, сокрушающего на своем пути с одинаковым безразличием города и гробницы, истребляющего целые племена разумных существ и выжигающего леса. Убить в те дни означало для него почувствовать себя на секунду живым… Ну а потом появился этот путник. Шартарат знал его когда-то, в дни, предшествующие исчислению эпох, очень многое они совершили вместе позднее. Потом их разбросало по разным мирам, а дальше — потеря и последовавшие за ней изменения… В общем, к моменту нового появления путника Элоахим далеко не сразу смог вспомнить его. И по сей день старается как можно меньше вспоминать из прожитого — некоторые грехи почти невозможно искупить. Он же совершил их все, без исключения.

В момент столкновения, Элоам хотел убить бесцеремонного путника, но это оказалось делом невозможным, поработить — глупым, лишить разума — безуспешным, но и прогнать — бесполезным. В момент встречи тот поклонился и назвал себя Звездным странником, после чего избежать общества гостя оказалось невозможным. В какой бы город излишне разумного мира ни приходил Элоахим, он сталкивался там с закутанной в сине-алую мантию фигурой путника, в стан какого бы племени ни вторгался он со зловещей кровожадной улыбкой, всюду он натыкался на грустно покачивающего головой «Звездного». Именно этим именем темный стал называть его в те дни, а позднее, со сменой миров и используемых языков, ярлык «Звездный» приобрел свойственное для истинного имени уникальное звучание — «Астерот». И он тоже был Волком… Лишь почувствовав это, усмиренный волчий нрав в душе странника, Элоам сумел обуздать собственное безумие. Но не сразу — многие еще погибли перед тем, как темный король Вар-Шрави вернул себе способность мыслить здраво и взвешенно.

Элоахим имел, можно сказать, прапраэльфийское происхождение. Во всяком случае, принадлежал он к одному из древнейших народов, для которых неподверженность старению являлась естественной чертой. Даже в эти времена, три эпохи назад, на заре исчисления времен здешних миров, когда и делить разумным созданиям было практически нечего, конфликтов и войн возникало немало. В те дни, когда на смену безвременью пришла последовательная череда эпох, произошла смена внутренних эр, предшествующая сбалансированная система рухнула, что и породило множественные столкновения. Довольно жуткие и, попросту говоря, "кровавые".

Прежние народы жили вечно, но совершенно не представляли, чем эту вечность можно занять. Движителя для их фантазии не существовало. Однако с момента краха системы, с наступлением случайного хода событий, пространство рухнувшего мира стало расширяться за счет появления новых капсулированных вселенных, разделенных между собой нулевыми прослойками. Вернее, ранее их называли так, пока не выяснилось, что те образуют собой нечто большее — тот самый междумир. С появлением миров, все более очевидным стало и действие внутри них малых сил, имеющих общие корни, но отличных — для каждой конкретной вселенной.

Элоам, уже очень давно, настолько, что память не могла воскресить события тех дней, покинул родной мир. В ином он обладал большой властью, но в чем та заключалась и как попала в руки — опять же неизвестно. Однако одно воспоминание он вытравить не мог, хотя именно от него и желал более всего избавиться…

Мир, где Элоахим стал королем, знал лишь два проявления стихийных сил: черное и белое, тьму и свет. По крайней мере, именно так их называли. Иногда — тень и созидание. Все, что лежало Между, считалось недопустимыми и опасными сплетениями, доступными для познания лишь избранным, проходящим обучение в закрытых общинах. Так всегда и в каждом мире: есть первосила-корень, вторичные силы, и, как апофеоз, — силы-смешения. Последние сначала называют корнем всех бед, а затем они постепенно вытесняют изначальные, меняя сам облик мира. Однако момент смены философии — это долгий промежуток времени… И в дни такого промежутка приверженцы устоявшегося понимания сил мечом и огнем подавляют инакомыслящих. Вот и Элоахима, когда он вспоминал последствия деления сил на черное-белое, невольно передергивало от ужаса.

В жизни можно совершить ошибку, большую ошибку, откровенную глупость, непоправимый поступок либо преступление, которое невозможно искупить. Когда-то он посчитал, что отстаивает единственно верное деление сил… Защищает тень от братания с вражеским созиданием. Руководствуясь этой мыслью, он разрушил чужую любовь. Не просто разрушил — отобрал надежду, принес боль, страдания, пробудил ненависть. Вложил в поступок всю мыслимую и немыслимую подлость, чтобы его воля не могла быть нарушена. Самое страшное в том, что во имя сохранения иерархии двух сил, Элоам пошел против собственной крови… но о сути преступления лучше не упоминать сейчас — все равно, что вырвать у Волка сердце, против его воли рассказав о произошедшем. Лучше уж так — обрисовать туманно, в общих чертах, соответственно антуражу междумира. Важно лишь то, что поступив, как должно, Элоам преступил черту дозволенного Создателем. И сам себя наказал… В дальнейшем, он уже не мог принять иных сил, кроме тьмы и всех ее «родичей», хотя, справедливости ради, надо сказать, что этих родичей оказалось немало. Но поначалу желание уничтожать живое затмило все остальные стремления — и только Звездного Элоам мог поблагодарить за остановку где-то на краю обрыва.

Теперь-то, конечно, Элоахим понимал, что кроме черного и белого есть еще множество иных цветов. И что варианты деления стихий на малые силы бесконечно разнообразны. Что каждый цвет уникален, потому что имеет множество оттенков, собственную красоту. Слишком поздно, но понял. Да только что толку — совершенного запоздавшим пониманием не изменишь. Но хотя бы появилась сумрачная надежда искупить свои ошибки… Когда-нибудь… Но и эта надежда — сродни мечте, а мечты — не того цвета, который Волк мог бы принять. И все же…

Не важно. От мыслей его на время спасали грандиозные проекты, которыми неизменно увлекался Астерот. Участвуя в сумасбродных для своего времени затеях Звездного и наблюдая за их невероятными плодами, Элоам на время «оживал». Впрочем, в те времена боль и раскаяние еще не успели загнать его в междумир, так что «живого» в нем оставалось достаточно для участия в масштабных делах нового-старого друга.

Некогда именно они вдвоем «изобрели» средство, позволяющее обуздать древнее хаотическое начало. Дело в том, что философские попытки в начале второй эпохи с наступления случайного хода событий (с 200 000 года по внутреннему исчислению мироздания «Альвариум» — авт. прим.) объединить силы в плетения второго порядка, выстроить их в подобие грандиозной системы и, как закономерный результат, окончательное смешение всего и вся, вскрыли хаотические корни здешних миров. Однажды открытый хаос, естественно, начал распространятся среди разумных существ, осмеливающихся в своем мышлении объединить хотя бы две из существующих крайностей. Определенной формой он не обладал, но опознать древнюю силу оказалось легко: принятие хаотического начала неизменно превращало разумное существо в безумца, обладающего мощными спонтанными способностями к изменению реальности. Даже один представитель народа, принявший древнюю силу, вскорости становился причиной десятков природных катастроф, стирающих с лица мира целые континенты. Масштабы распространения «заразы» достигли таких пределов, что ее начали считать угрозой гибели для всего мироздания. А потом внезапно, как по мановению руки неведомого, Направляющего вселенские силы, в мире появилось новое начало, напоминающее стабилизированный хаос. Огонь. Представления о границах способностей разумного существа оно раздвинуло в сотни раз, а хаос будто бы исчез — сошел на нет.

Примерно так отразили ход событий в легендах о первых бродягах. На деле, Огонь появился не сам собой — двое путников добрую сотню лет странствовали по мирам, собирая крупицы информации о проявлениях хаотического начала. В конечном счете, они установили причину, по которой древнюю силу не удается обуздать: человеческая личность — которая есть простейшая форма существования души в трехмерном мире — слишком узкая, ограниченная закономерными и нелепыми рамками. Представления, которые закрепляли статус человека внутри народа, государства, мира — все они катастрофически сужали способность разумного существа к мышлению. Съедали сами исходные категории, если проще. А если узкое мышление захватывает всеобъемлющая сила — быть беде!

"Лекарство", как ни странно, предложил Элоам, тогда как причины явления исследовал Астерот. Бывшему королю показалось очевидным, что подобное можно излечить подобным. Следовательно, чтобы обуздать хаос, являющий собой беспорядочное смешение неслитых воедино сил, необходимо и саму личность человека перестроить в структуру со многими элементами. Проще говоря, вырастить внутри несколько различных личностей, подчиняющихся одной душе, но кардинально отличающихся друг от друга. Этакие грани души.

Первые попытки огранить душу дали весьма скромный результат. Люди, как правило, сходили с ума быстрее, чем хаос успевал разорвать их личность в клочья, теряя себя между новыми «лицами». Тогда уже Астерот включился в разработку поэтапной схемы взращивания новых граней. Экспериментальным путем он выяснил, что четырех индивидуальностей вполне достаточно для сдерживания силы (испытывал, конечно, на себе, достаточно долгое время посвятив призывам к строптивому началу). Удалось. Таким образом, помимо Звездного странника "появились на свет" воин Арон Рохнанон, шерашехат Сакрал и мыслитель Альвериус. То, что раньше использовал странник в качестве масок, чтобы оставаться неузнанным, ныне стало живым, обладающим собственными сознаниями. Главное — все эти вторичные личности оказались связанными с изначальной, никакого конфликта внутри не возникало, да и не могло возникнуть — изменялись черты характера и поведения, но цель, заданная Звездным, оставалась общей для всех его «лиц». Элоам с нарастающим интересом наблюдал за тем, как друг легко и непринужденно раздвигает границы собственной личности, а потом и сам решился пройти соответствующее преображение.

Испытав на себе, оказалось куда проще объяснить остальным несчастным «жертвам» хаоса, как взять верх над древним началом. Как ни странно, после первых удачных попыток, сама сила будто бы удовлетворилась действиями первых бродяг миров (а именно так гораздо позже стали называть разумных существ, превративших внутренний хаос в огонь), и пошла на спад, в дальнейшем приходя лишь к тем существам, которые потенциально способны были усвоить странную методику.

Однако во всей полноте возможности огня Астерот и Элоахим оценили лишь годы спустя, когда научились создавать дополнительные уровни личностей, доведя общее их количество до тринадцати (включая основные). Следуя принципу последовательного умножения и создания связей между личностями, им удалось создать некую сферу сознания: многогранник, уже не делимый на множество «я», а являющийся большим, гигантским и единым «Я». И это самое «Я» оказалось способно не просто держать внутреннюю силу под контролем, но и с ее помощью перестраивать мир, воздействуя на его составные части. Особенно ценный дар силы открылся, когда Астерот сумел выстроить с помощью огнистого пространства «коридор» между двумя мирами — с тех пор подобные перемещения не требовали уже титанических усилий при поиске контактных точек. Ну а беспрепятственный доступ к знаниям о мироздании, будто бы лежащим в далеком многомерном хранилище? А способность создавать мощные артефакты, наполняя их стихийной силой, проходящей через сферу "Я", как через русло реки? Фантастические умения, которые и представить до их обнаружения было сложно!

Вот таким образом и появились первые бродяги — любители тайн и загадок, странники между мирами. Учитывая то, что и Астерот, и Элоам отдавали предпочтение лунам, нежели солнцам вселенных, не удивительно, что символом огнистого братства стали ночные светила разных вселенных… И лишь много позже, чуть более сотни тысяч лет назад, друзья узнали, что к открытию их подтолкнули не случайности истории, а воля вполне конкретного существа — Владыки Огня…

В момент своих раздумий, Волк проходил мимо двух разрушенных до основания темных башен. Истории их он не знал, но догадывался, что строили колонны-исполины в те времена, когда междумир был еще населен. Каким образом здесь зародилась и существовала жизнь, кто населял промежуток между сгустками материи, — владыка междумира понять не мог, но башни явно строили руками с какой-то определенной целью… Более всего они напоминали столбы, обозначающие границы портала, ведущего ныне в никуда. А может, это и был портал в ничто — при этой мысли Элоахим судорожно вздрагивал и отстранялся от башен. Пустота его пугала, Шартарату казалось, что она не имеет ничего общего с небытием и тьмой, которые он способен был принять. Что-то в ней крылось такое, что уничтожило бы его, сровняло с землей, а то и превратило в еще более опасное для живых существо! Возможно, истинная смерть, давно забытая и потерянная для мироздания, причисленная ко тьме, но все еще дремлющая где-то в ожидании возвращения своего хозяина.

Достаточно с него и туманного междумира. Здесь тоже есть своя, довольно странная, жизнь. Духи или тени — как еще определишь этих странных призраков, которые вроде и одушевлены, но предпочитают оставаться в пределах междумира. Они представляли собой своеобразные, обладающие разумом контуры, лишенные материи и чувственных проявлений души. Эрозия разума, как в шутку называл их сам Шартарат. Однако шутки-шутками, а ныне эти самые проявления стали обретать пугающую самостоятельность и через щели просачиваться в близлежащие миры. Более того, среди них мелькали какие-то особо зловещие духи, от которых веяло «ароматом» тех самых башен… "А то без духов пустоты в мирах не хватает страха и ненависти!", — все с той же грустью размышлял подобный Владыке отшельник.

С момента, когда Алкин забрал у него кадуцей, не вняв ни одному из предупреждений пребывающего в подлинном отчаянии Элоахима, король лишился важной части своей собственной души, за долгие годы постепенно перешедшей в жезл. С помощью этого предмета он держал под контролем духов междумира, и мог бы теперь остановить их вторжение, если бы Кадуций Афари вернулся. Увы, Алкин, как всегда, поступил глупо, но расплачивался теперь за свою ошибку и вовсе ужасно…

Жезл Элоаму преподнесли в дар Астерот и Владыка Огня как раз около сотни тысяч лет назад. В те дни они разворачивали какой-то особо важный и грандиозный проект, всей сути которого даже после подробных объяснений король не уловил. Эти двое рассчитывали на помощь, но времена его «молодости» уже безвозвратно ушли… Пусть Астерот сумел каким-то чудом восстановить душевное равновесие после своего столкновения с Самешом, сумасшедшим магом, уничтожившим прекраснейшие из миров, Элоаму изгнать из памяти однажды увиденные картины разрушения не удалось.

Волку казалось, что они с серым магом неразличимы: двое бездушных разрушителей, истребителей. Взглянув на уничтожение живого со стороны, король попал в ловушку: раньше он просто понимал последствия своих преступлений, теперь он их почувствовал. С тех пор он и называл себя Шартаратом, решительно отмахиваясь от всех увещеваний Астерота и глубоких речей Владыки. Те пытались его убедить, что масштаб и мотивы действий Ше'Ташантасса куда более ужасны и глубоки, что преступления Элоама — это лишь последствия глупости, которые, в отличие от намеренного истребления живого ради власти над стихиями, можно искупить. Волк лишь качал головой и спрашивал: "в чем разница, если последствия одинаковые? Убиты, сожжены, покорежены, уничтожены: две картины, как одна".

Поняв, что разговаривать с ним бессмысленно, Астерот и Владыкой на некоторое время оставили Элоама в покое… Только для того, чтобы явится через пару лет и принести ему этот странный жезл — Кадуций Афари. Причем Владыка вовсе не стал ничего разъяснять о силе предмета, а Астерот заметил лишь, что пурпурный камень, венчающий его, дает возможность использовать силы одной из «темных» стихий. "И смежных с ней, — дальше последовала лукавая улыбка, — если удастся найти общий язык".

Звездный предупредил Волка и о том, что предмет непременно установит связь с его собственной душой и, не имея каких-либо свойственных разумным существам ограничений, превзойдет по силе волю своенравных духов. Единственное, что заставило Шартарата принять дар, — действительно своевольное поведение духов. Присутствие этих теней в живых мирах, куда они частенько любили наведываться, ему не казалось ни смешным, ни полезным. Да к тому же некоторые из этих теней, самые жадные до господства, по его наблюдениям, нападали на души, проходящие через Междумир, и пытались растворить их в себе. Сил духам на подобное преступление не хватало, но повреждения они наносили серьезные — в результате, рождаясь в новом мире, разумные существа становились жертвами многочисленных болезней, да и личности у них нередко оказывались ущербными. Вроде в целом и добродушные, но подверженные опасным для друзей и близких людей смертельно опасным вспышкам. Кто знает, что может сотворить разумный, если однажды ему на минуту покажется, что окружающие люди — убийцы, задумавшие с секунды на секунду изрубить его на кусочки?

Пока Шартарат использовал силы Кадуций Афари, — как он сам подозревал, далеко не полностью, — духи не осмеливались приближаться к проходящим через миры душам, боясь оказаться также растворенными, как и их жертвы. Но теперь, последнюю тысячу лет по исчислению ближайшего к зоне наслоения лун Природного мира, бестелесные старательно наверстывали упущенное, причем одного междумира им казалось мало — и духи старательно использовали возникающие в ткани пространства трещины, чтобы выбраться наружу. А эти «пустые» существа будто подстегивали их, гнали «наверх» — по крайней мере, Волку казалось, что именно так обстоит дело. Проверить он не мог — «пустые», завидев владыку междумира, будто растворялись в воздухе. Вот уж и впрямь — духи!

Оставалось только догадываться, что происходит с мирами, постепенно наполняющимися порождениями пространства-прослойки. А еще Алкин, поглощенный ныне не меньшей, чем Шартарат когда-то, жаждой власти и вдобавок бессмертия… Да, пожалуй, власть не причем — дело в вечности. Будто невосприимчивости к старению ему стало мало! Главное — не в первый уже раз, как одержимый, фанатик. Волку иногда казалось, что Алкин рано или поздно найдет не «лекарство» от смерти, а ее саму, причем окончательную и бесповоротную.

Радовало одно — Астерот этого безумца знал, и иногда ему даже удавалось вправить тому мозги. Только вот Кадуций Афари изменил расстановку сил. Несомненно, Звездный вскоре придет поговорить именно о жезле — пора бы уже! И насколько другу будет неприятно обсуждать эту тему, Шартарат догадывался. Еще бы — о днях своего прежнего знакомства с Алкином (впрочем, тогда страждущего жизни вечной звали по-иному) Астерот распространяться любил не больше, чем о Мире Расколотых Небес. А это показатель.

Впрочем, дело, конечно, в том, что Звездный во времена своей юности на пару с Алкином развязал самую крупную войну в Мире Разума. Даже разрушение, которые позже учинил сам Элоам, вряд ли могли сравниться с грандиозным размахом их завоеваний. С другой стороны, Сакрал-Астерот и Алкин-Леадор слыли благородными воинами, и мирные селения, женщин, детей, купцов, ремесленников вовсе не трогали — просто воевали всласть, отводили душу, тогда как Волк именно истреблял… Трудно судить. Теперь Звездный войны останавливал, а себя, даже за те годы благородной борьбы во имя объединения государств мира под единой властью (в качестве короля мнил себя как раз Леадор, Астерот при этом только морщился), клял, на чем свет стоит. Но теперь Алкин, порабощенный силой, которой наивно попытался отдавать приказы, творит действительно жуткие вещи… Это уже отнюдь не ребячество!

— Я виноват во всем. Я — виноват, — трудно представить, что владыка междумира мог так упорно терзать себя самобичеванием. Казалось бы, он вполне ясно понимал, что степень его вины не может быть большей, чем самого Алкина. Вообще, он много чего мог понять — только никак не хотел, объявляя себя виновным во всех смертных грехах. Масла в огонь добавлял еще и тот факт, что некоторые из заявлений Шартарата оставались весьма и весьма близкими к правде. И единственным, кто мог бы смягчить еще и эту новую боль в душе темного владыки, оставался Астерот. Так что теперь Шартарат уже готов был завыть на луну, если бы только это помогло ему встретится с путником и поговорить. Но выть как раз не пришлось… В сгустке тумана, клубящегося у основания правой башни, начал проявляться столь же туманный контур, постепенно принявший форму человека в длиннополом серебристом одеянии.

— Здравствуй, Астерот. Ты теперь носишь серебряные одежды?

Путник неспешно приблизился к нему и с видимым уважением поклонился.

— Ну и зачем расшаркиваешься перед Волком?

— Просто считаю, что ты достоин моего уважения.

Шартарат редко мог понять, когда Астерот говорит всерьез, а когда просто шутит. Но такими шутками тот не разбрасывался: Звездный отличался пропитавшей душу насквозь ироничностью, но никак не жестокостью. Значит, действительно за что-то уважает — с чего бы это такие шехатские церемонии?

— И в ответ на какие поступки я получаю от тебя в дар этот поклон? А, Звездный? В Мире разума подобный жест расценивался как высшая степень почтения — сам знаешь. Неужто старый Волк чем-то заслужил подобное?

Астерот улыбнулся, оценив вычурность и мрачную ироничность фразы темного друга.

— Если бы ты сейчас не отслеживал возникающие в ткани миров трещины, равновесие сил и возможность его восстановления полетели бы к чертям. Грубо, но так. Без всяких словесных украшений. А пока мы наблюдаем только перенаселение Природного мира зловещими созданиями, часть которых — вполне миролюбивы и довольствуются полученной возможностью жить, не желая покушаться на чью-то материю и, тем более, растворять души. Да, да, Элоам, среди твоих «подданных» попадаются и довольные земной жизнью духи — существуют себе в человеческих телах, никого не трогают, образуют причудливые, может, несколько кровожадные общины на одном из материков. Но все в рамках допустимого — в конечном счете, ты еще должен помнить времена, когда миры населяли куда более жестокие народы. Хотя бы те же драшады из бывшего Небесного — почти все переметнулись на сторону Самеша. Куда нынешним варварам до их изощренных пыток и степени наслаждения чужой болью!

Впрочем, хватает среди прорвавшихся теней и иных — из-за них-то равновесие и пошатнулось. Может быть, замечал среди своих духов «родственничков» пустоты? Даже меня от встречи с такими в дрожь бросает! Откуда явились — никак не соображу, все на эти колонны пеняю, — Тар кивнул на развалины башен со змеистыми узорами, — но они вроде неактивные. Ясно только, что через междумир путешествуют, но и к тебе они не из небытия попадают — Мира поручилась, что таких за всю свою долгую историю не встречала. И вообще, она утверждает, что эти — полная противоположность теням небытия. Правда, не объясняет, откуда такие выводы. Кажется, в прошлый раз я допустил серьезную ошибку, уравняв в своих представлениях градации тьмы и смерти.

В любом случае, учитывая наступающую эпоху и эти странные явления, как бы все наши миры не потерять. К тому дело идет, Волк, боюсь, и здесь говорю без преувеличения.

Шартарат почувствовал, что вокруг него воздух начинает застывать и превращаться в ледяную глыбу. Так как воды в междумире не существовало, глыба представляла собой чисто мыслительное образование, однако здесь ее можно было разглядеть и испытать вполне физический мороз. Мир реагировал на чувства владыки, а его внезапно охватило недоброе предчувствие.

— Хочешь сказать, что миры могут рухнуть из-за одних только духов и наслоения лун?

— Если до предела упростить мысль, то да. Хочешь, могу расписать перспективы и более подробно.

— Естественно, хочу. Я, как и ты, привык размышлять над причинами происходящегшо — не лишай меня единственной пищи, — Элоахим мрачно усмехнулся, — Может, здешняя жизнь и не приносит мне удовольствия, но становиться частью пустоты тоже как-то не тянет.

— Хорошо. Тогда слушай. Представь себе, что атмосфера междумира перетечет в прочие миры. В таком случае рано или поздно духов станет достаточно, чтобы истребить людские, эльфийские и менее многочисленные племена разумных существ. Не говоря уже о том, какие последствия вызовут эти треклятые туманы!

Если так случиться, в мире останутся только агрессивные смертельные полчища, которые, уворовав себе материю, начнут истреблять друг друга. Сам понимаешь, большая часть подчиненных тебе духов спит и видит, как истребляет все живое на поверхности. Это, с их точки зрения, разумно. Не спорю, — Предупреждающе поднял ладонь Астерот, — есть и иные, но их слишком мало, чтобы сдержать массу. Боюсь, в этом случае не поможет и Мира, хотя в случае кризиса, на Светлейший и небытие можно рассчитывать.

Не могу, правда, сказать, как они одолеют магов, чародеев и Творцов, но подозреваю, что задавят массой — здесь и огонь не спасет. Особенно учитывая особые таланты этих «пустых»… По ходу дела, Элизар права: они каким-то образом стирают проявления души на всех категориях реальности. Только никому больше об этом моем выводе не рассказывай: уверен быть не могу, да и если бы знал точно, все равно некоторые вещи лучше не понимать, а то последней смелости лишишься.

Конечный расклад совсем худой: междумир имеет выход на все пространства, включая многомерные «тропинки» до небытия и огнистого. Так что эту половинку мироздания они спокойно затопят, ну а дальше… Не исключено, что «пустые» пойдут и дальше, — Здесь Звездный свои объяснения остановил. Он почему-то не любил рассказывать об этом самом «дальше» кому бы то ни было. Причин такого умалчивания Элоахим никак вычислить не мог, так что постепенно и вовсе отказался от попыток разгадать мысли друга. Сказал, что есть некое «дальше», значит, есть. Должны же как-то мироздания стыковаться. Да и пустота в какой-то системе координат существует, не просто же так среди миров разлита. На то есть междумир!

— Допустим, этот худший вариант развития событий осуществиться. Но миры все же останутся на месте? То есть, возможно, что они возродятся?

— Из чего, Элоам? Ты не хуже меня знаешь свойства пустоты: в большей или меньшей степени все тени, кроме обитателей небытия, утрамбовывают силы в кусок материала. Стирают реальность, как ластиком, спрессовывая стихии, их сплетающие. Останется, в конце концов, одно неживое пространство, которое мало чем отличается от самой пустоты. И никакого нового эха мы уже не дождемся, а если и дождемся, то уже никак не мы. Хотя слышал я какие-то редкие легенды о существах, способных сохранять подобие души в таких монолитах, но очень давно и вкратце. Даже не вспомню, среди каких народов об этом поговаривали… Кажется, в Мире разума, но, может быть, и в Рав'Вероне.

— А ты уверен в своих выкладках? Что мирам действительно не выжить? Прости, но трудно поверить — после истории с обузданием хаоса, после Расколотых Небес… В те дни удалось же остановить крушение!

Астерот наконец соизволил оторвать глаза от растрескавшейся поверхности прослойки миров. Элоам с немалым удивлением отметил, что ныне они сверкали серым серебром, без примеси обычных для друга зеленых или голубых искорок. Что-то в нем изменилось со времени последней встречи… Сейчас Звездный был похож на себя во времена войны в Расколотых Небесах — обреченный, тяжелый взгляд безмерно уставшего человека.

— Разве я когда-то не был уверен, обрисовывая такие раскладки?! Не уверен только в том, насколько быстро это случится, во всем остальном — целиком и полностью.

— Тогда можно ли что-то исправить? Ты ведь мастер придумывать решения для проблем вселенского масштаба!

Это не насмешка. Идеи Астерота всегда пугали масштабностью заданных целей. И, как ни странно, бродяга всегда справлялся. Пусть на грани провала, пусть многое шло не по намеченному плану, в конечном счете Звездный одерживал блестящую победу над обстоятельствами. Будто сам Создатель благословил его некогда — подчас Элоам всерьез верил в такое предположение. Не зря, ох, не зря Владыка Огня в давнем разговоре с Шартаратом вскользь упоминал, что история Астерота куда более сложна и таинственна, чем привык полагать Волк. "Советую тебе это запомнить: он прячет и скрывает слишком многое, и заслуживает за это только похвалы. Если бы бродяга открыл все свои мотивы и мысли, даже ты не осмелился бы приблизится к нему. А он лишь потому и справляется, что не берется за серьезные дела в одиночку".

— У меня есть только один вариант решения, — После долгой паузы спокойно ответил Звездный. Глаза он снова направил куда-то в сторону, кажется, делал вид, что рассматривает руины башен, — Если миропорядок приближается к началу начал, необходимо смоделировать процесс, когда-то уже случившийся, и спровоцировать образование нового миропорядка…

— Ты хочешь сказать, ты собрался?!. Безумие! Это же даже Творцам не под силу. Только изначальная сила может запустить такой процесс! Нет, Астерот, я понимаю, что ты достаточно умен и многое понимаешь, но не слишком ли? Брать на себя то, с чем справится под силу только Творцу всех Творцов! Мне кажется, это уже перебор…

Не так уж и трудно было догадаться по отрывочным фразам Звездного о сути его проекта. Смоделировать путь от Пустоты до нынешнего момента и через него… Хотя, если подумать, он лишь собирается продолжить начатое Владыкой Огня и Королевой Небытия. Но одно дело повторять известное, подменяя древние силы ныне существующими, и совсем другое — дать дорогу самому древнему! А как обойтись без этого? Иначе результат просто невозможно будет применить — на аналогиях миры не выстраивают, их творят с нуля! И модель придется строить с использованием того же самого нуля, а не какого-то условного! В общем, безумие. Однако Астерот остался удивительно спокойным и даже заулыбался. Улыбка у него, как и всегда, вышла бесподобная: одновременно и добрая, и безмерно саркастическая, почти что ухмылка.

— Не я ли есть часть силы, а, Элоам? Вернее, часть их гигантского сплетения? И не я ли из тех, кто знает, что было до нее? И не тебе ли знать это? Не мне ли судить, что возможно, а что — нет? Не во мне ли объединились все существующие ныне начала? И не мне ли знать, в ком еще существует такое сопряжение?

— Вот по поводу последнего я совсем не уверен. Ты ведь сам говорил, что наши миры — лишь половина модели мироздания. Как ты собираешься привлечь другую часть? И достаточно ли повтора вечных процессов на примере одного сектора нашего мироздания? Всего лишь одного мироздания, заметь!

— Элоам, не все сразу. Многое я сейчас просто не могу рассказать. Я знаю — и этого достаточно. А откуда и от кого — это совершенно иной вопрос. Кроме того, не меньше меня полезных и важных вещей знает Эллиона, и остальные участники, хм, проекта. Не сомневаюсь, что мне удастся существенно увеличить их число в самое ближайшее время.

При упоминании Астеротом имени своей возлюбленной, Шартарат тяжело вздохнул. Гость пристально посмотрел на него и покачал головой:

— Извини, я все еще не знаю, где затерялась Линадора. Если она не проходила через твой мир, значит, по прежнему бродяжничает, но это означает, что найти ее просто-напросто невозможно. В отличие от иных бродяг, я не встречал ее и даже не могу ощутить: думаю, она подозревает, что я ищу ее и не хочет быть обнаруженной. Да и не огнистые возможности она использует, а темно-белые плетения — таких бродяг вообще на свете единицы. Черт знает, на каких принципах выстраиваются ее переходы! Ты ведь сам знаешь, друг, она — гениальный чародей, превосходный маг и чудесный шерашехат. Да и если даже мне удастся неведомо как ее найти — неизвестно, захочет ли она вообще с тобой разговаривать… Ведь не просто так девочка скрывается.

— "Девочке" почти полтора миллиона лет. А что до остального — больше ни слова. Хватит. Я все понимаю. Честно, Астерот… Дополнительные разъяснения слушать больно. Вообще, думать об этом — тяжело!

Звездный прикусил губу и еще раз пристально посмотрел на Шартарата. Жалости в его взгляде не было — в конечном счете, сам темный не вытерпел бы такого отношения, да и, зная причины разлуки, Астерот не склонен был жалеть его, но все же…

— Хорошо, забыли на время. Так вот, мы говорили о самой возможности моего проекта. Единственное, что могу добавить: его успешное завершение — вероятно. С очень низким процентом, правда, но осуществимо.

В обсидиановых глазах Элоама промелькнуло чувство, похожее на сумрачное удивление.

— То есть, все исходные силы и повороты процесса тебе доступны? Но это же означает, что…

Астерот предупреждающе посмотрел на Волка, взглядом попросив его воздержаться от дальнейших слов.

— Да, это значит, что все древние силы и основы присутствуют в пределах нашего мироздания. Даже не сами силы, а их непосредственные носители. Либо здесь, либо будут здесь. А об остальном — умолчим: иногда мне кажется, что даже туман междумира имеет уши.

— Надеюсь, ты не собираешься их выдворить? Эти силы?

Астерот засмеялся. Причем громко и искренне.

— Ты не понимаешь. Тебе надо увидеть моими глазами все ключевые миры, чтобы понять, какую странную и причудливую цепь они невольно образовали. Знания, которые раскрыл мне Владыка и Королева, оказались последним звеном этой цепи, причем они сами даже не подозревали их истинной ценности!

— Ты слишком многое говоришь загадками. Меня это начинает тревожит, — Нахмурился Элоам. Чего-то Астерот определенно не договаривал. Не его он опасался — это ясно, но кого тогда? Самого себя, духов? Кто мог услышать больше, чем имел право? Да еще здесь — в мертвом пространстве…

— Не впадай в навязчивую подозрительность, дружище! — Лукаво ответил Звездный, — Ты же понимаешь, что такое вероятные исходы. Несколько лишних слов, пара несвоевременных мыслей, один неверный поступок — и альфа-вероятность меняется. Или вовсе пропадает. Не хочу рисковать — только и всего. Перекресток, в любом случае, расставит все по должным местам — там, но не здесь, заниматься "уборкой".

— Перекресток?

— Уже не помнишь это определение? Удивляешь меня, король, ведь ты сам этот мир так назвал, когда искали подходящее ему определение. А я, кроме как Перекрестком, его более никак не именую. Должно же быть у вселенной неповторимое название, правда? Это как Имя, Элоам, — Тон Астерота на секунду стал странно гипнотическим, но тут же вернулся к прежнему беззаботному звучанию, — Кстати, это самая настоящая вселенная — там пространство не ограничивается одним большим живым «шариком», там таких шариков-планет очень много, как и звезд. И рас очень много, разделенных между собой подобием пустоты. Прямо-таки готовое подобие Первомира, если только я не ошибаюсь в расчетах…

— И откуда ты вообще что-то знаешь про Первомир, — Элоам покачал головой, — Не мог ты в те времена жить. Их называют "временем до черты", кажется, так. И черту перешли лишь несколько существ, о которых даже в наших мирах туманные легенды ходят. Хотя, если тебе кажется, что проект — единственный выход, воплощай его, конечно. Вряд ли чем-то смогу тебе помочь — слишком мало знаю о древних силах, да и к междумиру привык настолько, что вряд ли его на что-то променяю.

— И все же, полагаю, тебе придется хотя бы поддерживать со мной контакт. Боюсь, у той вселенной есть неприятная особенность — она настолько древняя по конструкции, что большая часть известных мне сил в ней не действуют. К тому же техногенная. Понимаешь, Элоам, в ней от огня толку очень мало — разве что Творцы часть способностей сохранят, и только. А мне позарез необходимо использовать именно в ней принцип "витков-сценариев".

— Стоп. Ты подразумеваешь, что собираешься искусственно зацикливать участки пространства? Зачем?! - Обычный для Элоама эмоциональный холод в кой это веки уступил место волнению. Хотя какому там волнению — скорее почти суеверному ужасу.

За невинными рассказами Астерота крылся безумно опасный риск. Для огнистого мира, небытия и, частично, междумира «витки-сценарии» были принципом неотъемлемым. Из названных пространств, трехмерные реальности миров виделись как множественные, отличающиеся лишь ходом случайных событий в них. Единственное, что невозможно было просчитать на вероятные исходы — это действия «вольных», созданий, имеющих от природы особое влияние на вероятности. Еще их называли живущими без пути, вольными выбирать… В любом случае, последствия применения в трехмерности «витков» вообще невозможно было просчитать. И зачем это понадобилось Астероту, — Элоам понять не мог, разум упорно пробуксовывал.

— Для того чтобы обеспечить дополнительный контроль и связать несвязуемое, — Спокойно выдал еще один парадокс Звездный. Он снова на секунду поднял взгляд — в зрачках плясали безумные огоньки. "Опять водит за нос" — с досадой подумал Элоам, узнав в глазах друга знакомую примету, — Если честно, от таких идей дух по-настоящему захватывает! Я всегда стремился до конца понимать первопричину и суть собственных действий, а здесь вот просто не способен. Очень многое из того, что я теперь делаю и говорю, — это плоды интуиции, друг мой. Но что еще я знаю точно: найдутся те, кто поймут или хотя бы будут направлять по мере сил и возможностей запущенное мной. Главная проблема не в самом процессе, а в том, что силы должны захотеть в нем участвовать! И кто-то должен сдерживать самые разрушительные и опасные из них…

Шартарат внезапно заволновался. Он начал догадываться, к чему клонит Астерот и зачем на самом деле затеял этот разговор. То-то его откровенность на этот раз показалась слишком уж откровенной! К сожалению, что-то возразить теперь Элоам уже не мог — слишком глубоко зашел в соглашательстве со старым пройдохой. Нельзя весь путь одобрительно кивать, замирать в потрясении, всячески показывать интерес, а в конце сказать "нет".

— Ну, и что ты на самом деле желаешь от меня услышать, лис? Если «да», то можешь на меня рассчитывать. Но…

— Ты ошибся, — Мягко и с долей удивления произнес гость. Он явно собирался выдать нечто еще более неприятное Шартарату, — Я подразумевал не тебя в качестве надсмотрщика за разрушителями. Хотя, если ты готов принять участие в… скажем так, "последнем полете", очень многое упроститься. Но еще больше пользы ты бы принес на своем месте, если захочешь, конечно, оставаться в междумире. Кажется мне, это пространство еще более древнее, нежели вселенная Перекрестка, Огнистый, Небытие и даже Лилия, — Элоам было хотел спросить, что все-таки подразумевается под названием цветка, но Астерот, как всегда, угадал вопрос и ответил все тем же категорическим кивком, означающим "не скажу", — А в качестве контролера мне нужен человек, способный быть среди воплотившихся духов-агрессоров своим, способный разделить их стремления, а не ограничить. При этом обладающий хоть в малой мере способностью услышать, что ему советуют, и воспрепятствовать тяге духов к разрушению живого.

Волк усмехнулся. Так, все ясно, речь, как и следовало ожидать, вернулась к теме его последних размышлений — Леадору-Алкину.

— И как же ты собираешься выловить Шатара и убедить его помочь тебе? По-моему сейчас он занят искоренением судоходства поблизости от твоего нынешнего пристанища. Уж за ним-то я с помощью отражений наблюдаю — еще не хватало выпускать хронического дурака из виду. Я лично не представляю, как лишить его жезла и при этом не наградить проклятьем кого-то еще — сам знаешь, насколько сильную волю нужно иметь, чтобы подчинить себе Кадуций Афари. Либо воля, либо, как в моем случае, состояние вечной полусмерти.

— Проницательно. Причем, заметь, Шатар орудует своей силой, мягко говоря, необдуманно. Сейчас дело плавно но верно идет к пересечению его пути с дорогой еще нескольких людей, мне небезразличных. Вот на них-то я и готов сделать ставку, вернее, на одного из них. Но и риск огромный: среди этой пестрой компании есть те, в чьих руках Кадуций, помноженный на порабощенную волю владельца, натворит таких дел — разгребать будем до скончания мироздания! И я не шучу, здесь и духи пустоты померкнут на фоне кошмара — Тон Астерота звучал иронично, но вот глаза он вновь отводил в сторону.

— По-моему, ты что-то недоговариваешь, друг.

— А ты хочешь, чтобы я обрисовал тебе ситуацию полностью? — На лице Астерота вдруг проступила искренняя нервозность, а в глазах проскочила недобрая искра, — Хорошо, я объясню. Сам виноват — не хотел тебе напоминать. Но раз уж ты так хочешь уловить суть — слушай! Ты помнишь, какой силой обладает истинная любовь? Когда делят пути, цели, жизнь друг с другом и не могут уже существовать по отдельности?! - Фраза прозвучала, как удар хлыстом, но Звездный даже не подумал остановиться, чтобы услышать ответ. Элоам застыл, опасаясь о чем-то думать — любопытство его сгубило, — Так вот, если раньше это оставалось просто странным, из ряда вон выходящим случаем, важным лишь для двоих, теперь такие связи превратились в еще одну силу. Затмевающую, отбрасывающую на задний план все стихии вместе взятые, затмевающие даже величие пустоты! И как бы не равную самому Эху!

Я своим собственными глазами видел, как такая любовь непринужденно меняет конструкций душ. Как угодно и в любой степени! Совмещает несовместимое, делает достоверным невероятное! Это не говоря уже о том, что такое новая душа, рожденная от истинной любви, а не от мира! В кой это веки хоть в чем-то, относящимся к реальности, Лилия оказалась права, но они даже не потрудились понять, насколько эта сила превосходит их самих! Свет на ней клином сошелся — вот все что я могу сказать тебе сейчас.

А знаешь, почему я бережу теперь твои старые раны?! Потому что среди путешествующих сейчас по двум континентам того мира есть несколько обладателей душ, способных на такую любовь. Несколько, а ведь один-единственный — это уже фантастическая редкость! Естественно, их помощь в этом эксперименте неоценима. На этой связи, как ни парадоксально, вся вероятность благополучного исхода проекта и держится! Понял теперь, что я от тебя умалчивал?!

У Шартарата начала кружится голова. Безумие какое-то. Да, в свое время немало они проговорили о любви и ее формах. И тему так называемой истинной, конечно, затрагивали. Но чтобы придавать ей такую значимость? Делать стержнем эксперимента? Выглядит шатко и не надежно. Неужели другой основы не нашлось?… Впрочем, лучше у Астерота не спрашивать — если он еще раз так ответит, от боли совсем искорежит. Как ни пытался Волк отогнать воспоминания, цепочка навязчиво врывалась в душу: Линадора — Мир разума — Предательство… И последовавшие за этим ее презрение и черная ненависть. Никакими словами не выразить вот так, не описывая самой сцены, все отвращение, сменившее прежнюю любовь. Истинную, естественно, в ином случае это не ударило бы по душе Элоама.

— И причем тут Алкин? — С трудом отвлекся он от нового витка памяти.

— Да притом, что как только с северного и южного континента выйдут в море два корабля, начнется натуральное безумие, потому что именно в срединных водах плавает капитан Шатар. Если не веришь моим предположениям, поизучай на досуге отражения-вероятности. Не сомневаюсь, ты и моих друзей увидишь, и то, что с ними может произойти. Только, заклинаю, Элоам, не рассказывай мне исходов — своей фантазии хватает! Кстати, волю Алкина, конечно, не белая змея контролирует?

— Черная, — Мрачно пробормотал Шартарат. Жезл обвивали две змеи: одна — из селенита, вторая — обсидиановая. Первая заключала в себе светлые течения, вторая олицетворяла связь с тьмой. Причем, змеи — лишь один из элементов, но в них-то и жила проблема подчинения артефакта. Если воля обладателя кадуцея была сильнее воли обеих змей, он мог использовать и их силу, и мощь всех прочих элементов, если же владелец оказывался слабее — его душу полностью или частично порабощала одна из змей. В результате на свет появлялся либо безумный истребитель всего живого, либо светлый фанатик. Еще не известно, что хуже. Шатар стал убийцей, правда, не совсем безумным, но безумие с успехом заменила личная ненависть и властолюбие Алкина, — Знаешь, Астерот, если бы кто-то забрал у него Кадуций Афари, я был бы благодарен. Даже не в связи с этим проектом, просто, чтобы его кто-то освободил. Все-таки это Леадор… Да и мне с духами было бы проще совладать, раз уж мы заговорили о вселенских экспериментах. А что до Алкина… У этой его личности явно шансов стать чем-то большим нет — хоть убей, не получается у Леадора поставить хаос и свои желания под контроль. Но может, побыв Шатаром, он хоть что-то усвоит. Это же еще не значит…

— …что шанса нет у души и сам он не способен ничему научиться. Знаю, но чтобы избавить его от ненависти, злобы и властолюбия, придется немало постараться. Ломать его что ли, в конце концов, если слов не понимает? Притом я говорю об отдаленной перспективе, если удастся избавиться от личности Шатара, а это — далеко не плевое дело. Как ни крути, упирается все в Кадуций!

— И пока жезл в руках вечно молодого разумом дурака, тот будет оставаться всеобщей страшилкой?

— Примерно так.

— А если твои путники не справятся?

Астерот помедлил, и с искренним вздохом ответил:

— Значит, эксперимент провалится, не начавшись.

Минуту они молчали оба. Потом Волк, пытаясь смягчить зловещие предположения, задумчиво заметил:

— И все же, я предчувствую, что кадуцей вернется ко мне.

В воздухе вновь повисло молчание, только теперь похожее на то, что образуется после пророчества или попытки предсказать точное будущее.

— Ну что ж, — Задумчиво процедил Астерот, — тогда я буду уповать на то, что вернет его тебе не Элоранта. Впрочем, наверное, не она, иначе возвращать было бы некому.

— Думаю, вскоре мы и так узнаем, кто и как. Ведь я далеко никогда не заглядываю.

Астерот кивнул. По всей видимости, он готовился покинуть междумир. Долго пребывать здесь живой все же не мог, а их общение с Волком чересчур затянулось. Но "на полдороги" Элоам как-то нерешительно окликнул его:

— Постой, секунду, одну секунду. Когда все это начнется, ты все-таки скажи мне. Междумир не имеет четких границ, думаю, я смогу проложить путь и к тому миру-внутри-мира, который ты собираешься создать.

Бродяга резко обернулся. Неужели друг решился?! Вот уж не ожидал, что его приемы втягивания разумных в авантюры сработают…

— Я был бы тебе очень благодарен…

— Тогда считай, что получил меня в свое полное распоряжение. В конечном счете, это и в моих интересах.

— Рад, что ты так считаешь, Элоам. Должен сказать, что ты изменился даже более, чем я полагал.

— Если бы только эти изменения дали мне возможность избавиться от собственной боли… — Шартарат грустно улыбнулся и растворил контуры тела. На растрескавшейся земле стоял темный волк с поблескивающей в лучах луны шерстью. Оскалившись (видимо, это означало улыбку) на прощанье, он побежал куда-то в противоположную от башен сторону.

— Все возможно, — С этими словами, брошенными в туман, Звездный растворился в воздухе.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, Ост-Каракское море, палуба пиратского брига "Венус".

— Снимаемся с якоря, кэп! И чем скорее мы это сделаем, тем целее останутся твои уши!

— Да в чем дело, черти тебя разбери, Эбессах?! Перепил рому в кают-компании?!

— Это ты глушишь ром бочками, дряхлая развалина, а я тем временем рискую своим задом, старательно изображая пай-горожанина! И, между прочим, знаю побольше твоего!

— Что же ты знаешь такого восхитительного, обезьян? Нешто выяснил, кто станет первой леди лордесса? Или украл из тайной канцелярии Тауросса чертежи его треклятых мортир?!

— Хуже, доходяга, куда хуже. Не пройдет и суток, и ты окажешься в симпатичной петельке, представленным на обозрение достопочтенным жителям Ксаросс'Торга. Если Тауросс, действительно, не надумает подвесить тебя за уши на всеобщее обозрение — он как-то раз грозился. И на его месте, я поступил бы именно так — у тебя слишком длинные опахала. подвесить тебя за уши на всеобщее обозрение.

— Эй, лоцман недобитый, за такой тон обретешь вечный покой на рее «Венуса»! Говори по делу — нечего здесь стращать, когда сам не страшнее лягушки!

Фалькон, как и всегда, отнесся к предупреждениям старшего помощника без особого внимания. Забавно, именно он послал Эбессаха шпионить за лордом Тауроссом в Ксаросс'Торг, а теперь даже не пытался слушать его предостережения. Впрочем, у безалаберного пирата оставалось одно железное оправдание: он был занят слишком важным делом — пытался придумать две тысячи сто пятьдесят первый (или второй ли?…) способ охмурить Тартру. Та, впрочем, к лихачествам и очарованию капитана оставалась глубоко безразличной, хотя однажды все же вышла из себя и едва не отрубила кортиком Фалькону все, что находилось ниже пояса.

На этот раз Фальк с видом полного идиота в клинической стадии развития заболевания рисовал масляными красками портрет пиратки. Вернее, пытался рисовать, потому что до художника ему было лет двести ползком. Ударенный-о-мачту, находясь в состоянии внеземного экстаза (правда, не творческого, а вполне обыденного — ромового), накладывал мазок за мазком на нарисованный овал, символизирующий лицо девушки. Именно символизирующий, потому что вверху овал завершался прямоугольником, а внизу напоминал траекторию изрядно подвыпившего горожанина, движущегося по маршруту "таверна-факельный столб".

И все же, несмотря на отсутствие каких-то ярко выраженных талантов, кроме уникальной способности находится по гланды в неприятностях, капитан Фалькон имел свое внутреннее очарование. Тридцатипятилетний, с изумительно гибким телом, черноволосый, с парой очаровательных шрамов, пересекающих лицо (сам кэп настаивал на версии, что раны нанесли ему гварды Тауросса во время его героического налета на флот лордесса. Тартра к этой истории относилась скептически, распространяя среди команды слухи о неудовлетворенной любовнице, в гневе расцарапавшей лицо кэпу) — в общем, внешность бравого пирата казалась отдельным романтически настроенным девицам очень и очень привлекательной. Кроме того, его истории о героических подвигах, а также бесчисленные авантюры и сомнительные шутки надолго западали в память «счастливчиков», пути которых пересекались с жизненной «траекторией» кэпа. Правда, на этом пересечении находиться было просто опасно: Фалькон не имел никаких, как он сам их называл, "моральных предубеждений". Особенную любовь он испытывал к собственной выгоде и морю — все остальное, в том числе жизни и оскорбленные чувства обманутых встречных, его совершенно не волновали.

С другой стороны, не так уж и циничен был капитан, как пытался показать. Все члены команды «Венуса» доверяли ему безоговорочно. Да и в душе он явно оставался беспечным романтиком — ну, в конце концов, кто же еще мог назвать корабль по-эльфийски, да еще и выбрать такое неподобающее по пиратскому «этикету» имя — "Красавица"?

— Хо-ху-ха, не паникуй, морская крыса, лорду сейчас, уж точно, не до нас. Его беспокоит этот недобитый кораблик-призрак. Тауросс, видите ли, серьезно обеспокоен происками приведений в его владениях…

— Кэп, ты не только упитый, но еще и с напрочь свернутым якорем в голове. Я тебе обрисую сейчас проблему: в городе творится черт знает что! Снаряжают войска, на корабли телегами загружают пушечные ядра. Это лорд, по твоему, для призраков готовит? Будет шрапнелью скелетов в фарш превращать?! Он всерьез решил заняться пиратами, и не сомневаюсь, что и нам перепадет за компанию по первое число каждого месяца.

Надо заметить, что пиратской, в полном смысле слова, братия Фалькона не являлась. Да, команда «Венуса» не брезговала налетами на купеческие корабли, но случались таковые нечасто: один в год — и тот становился для команды экзотическим праздником. Фалькон оставался верен своей романтической натуре во всем: предпочитал не грабить, а искать романтических приключений на свой отожратый зад.

Кроме того, у кэпа в арсенале способностей наличествовал тончайший нюх на глубоко заныканные сокровища. Таковых в Ост-Каракском море, которое называли еще попросту Серединным, оставалось сокрыто немало. В основном, источниками потерянных богатств становились достаточно часто тонувшие в прошлом корабли купцов, впрочем, немало прибыли сулили и поиски на разбросанных по водной глади островах, поверхность которых покрывали руины древних городов. Эбессах придерживался мнения, что построили их некогда эльфийские племена прежних тысячелетий, а затем покинули, ввиду подъема уровня вод всемирного океана. Впрочем, наверняка могут сказать только сами эльфы.

— Что, настаиваешь на опасности? Так, да? — Фалькон прищурился и окинул подозрительным взглядом своего помощника. Вроде, и не особенно высок, внешность не то чтобы заурядная, но и особой красотой не отличается. Копна растрепанных рыжих волос, постоянная щетина, не грозящая, впрочем, когда-нибудь перерасти в бороду и усы, тонкий нос и вечно поджатые губы. Хотя и некоторые «изюминки» во внешности Эбессаха тоже наличествовали — как же без них: во-первых, молодой пират (двадцати пяти лет от роду) оказался счастливым обладателем пронзительно голубых глаз чистейшего оттенка, а во-вторых, весь его лоб разрезали глубокие морщины, среди которых не меньше шести были вертикальными. Такое обилие складок и скорее эльфийский, редко встречающийся среди людей, цвет глаз добавлял невыразительной внешности Эбессаха загадочности, и заставлял мечтательных девушек в портовых городах долго и пристально рассматривать юного пирата. Да еще непривычные в Природном мире рыжие волосы — человек-загадка, да и только.

Но тот будто бы и не замечал этого внимания: одержимый морем и приключениями, он считал интрижки на день лежащими ниже своего достоинства. Странная особенность, с негласной, но общей точки зрения команды, и вопиющая глупость, с личной «колокольни» Фалькона. Поэтому волей-неволей капитан частенько относился к словам помощника пренебрежительно, считая его дураком. Однако когда тот всерьез начинал осыпать "морского волка" ругательствами, Фалькон постепенно принимал все более и более озабоченный вид, пока не осознавал до конца смысла повторенного четырежды.

— В общем, старая калоша, по моим сведениям, к середине дня из порта выйдут в море двадцать кораблей. Двадцать! И это не какие-то там ялики с пушечкой на носу: пять тяжело вооруженных галеонов, дюжина бригов и переоборудованные канонерки…

— Переоборудованные. Да что ты говоришь! И что же с ними такого страшного сделал наш любимый лорд?

— О, Фальк, просто расчудесное усовершенствование — тебе сразу понравится. Канонерки снабжены навесными орудиями, вроде мортиры. Те самые, про чертежи которых ты упомянул. Лорд потрудился на славу, создавая чертежи: видал я испытания этих орудий — «Венус» за десяток выстрелов превратят в сито! И как только он решил проблему с осадкой при выстрелах? Мистика какая-то…

— Ой…

"Хи-ха-ху, кажется, дошло", — оскалился про себя Эбессах. Ему нравилось наблюдать за лицом капитана в тот момент, когда плохие новости наконец пробивали брешь в крепкой броне жизненного цинизма. А затем Фалькон вдруг молнией сорвался с места, опрокинув недописанный портрет вместе с мольбертом, на всех порах выскочил на палубу и громким свистом напрочь вышиб всей команде барабанные перепонки:

— Поднимай паруса, морские свиньи! Снимаемся с якоря! Полный ход на правый борт — выходим из прибрежных вод! Кассит, Сольяр, расправьте паруса, вы, морские осьминоги!

— Неужели ты где-то видел речных осьминогов, а, Фальк? — Тартра насмешливо наблюдала за капитаном, в очередной раз попавшим под изысканное волевое воздействие со стороны Эбессаха. Не то чтобы пиратка недолюбливала кэпа — в целом находиться под началом этого полубезумца ей даже нравилось, — но иногда его глупость и мгновенная смена настроений девушку раздражали. Да и постель она предпочла бы делить с более рассудительным и соблазнительным для нее лично помощником капитана, если бы тот не отгораживался от бесперспективных отношений. А еще ее совсем не устраивали поползновения Фалька — вот уж от кого, а от типов, не обладающих и граном в среднечеловеческом смысле благородства, она старалась держаться подальше.

— А, Лапочка, ты как всегда встаешь рано? Кажется, сегодняшний день ты собиралась провести в каюте? Неужели ты, наконец, решила прийти ко мне и признаться в вечной любви? Я весь внимание, — Фалькон заранее сложил губы трубочкой, в предвкушении поцелуя безумно влюбленной пиратки.

Будь на ее месте светская дама, дело бы обошлось простой пощечиной, однако Тартра никому не спускала подобных «комплиментов». Кэп отделался двумя ударами: первый из них старый как мир — коленом между ног, второй более оригинальный — награждение звонкой пощечиной уха Фалька. Звон в его голове, должно быть, поднялся просто расчудесный, да и из глаз на палубу богато посыпались искры.

— Эй, мисс, я не могу управлять кораблем под звон колоколов!

— Тогда предоставь управление Эбессаху, а сам иди перевязывать боевые раны, — фыркнув, девушка с зеленовато-золотистыми волосами отвернулась от согнутого пополам «героя» и полезла на главную мачту.

— Стерва, — разогнувшись, задумчиво буркнул капитан. Очередной способ явно не произвел нужного впечатления на красавицу. Вернее, произвел совершенно ненужное.

— Держал бы ты свое мнение при себе, а то на судне появится новый капитан, не менее очаровательный.

— Ну а куда она денет старого?

— Концы — в воду, — Эбессаху доставляло особое удовольствие приближать капитана к земле, вернее воде, от которой на крыльях тщеславной фантазии он периодически поднимался к облакам. Впрочем, бесконечно продолжать бессодержательные разговоры пирату не хотелось:

— Так куда мы направляемся?

Настала очередь кэпа загадочно улыбаться. Наконец, тот вытащил из какой-то прорехи в изорванной красной рубахе старый-престарый пергаментный свиток и растянул его на уровне груди. На карте была обозначена гряда островов, находящихся между двумя континентами. Цепочка осколков, бывших некогда частями единой земли, растянулась на добрую тысячу гартов (а в одном гарте примерно две морские мили), обнесенная тремя подводными рядами обоюдоострых рифов.

— И что, интересно, мы забыли на островах Тоски? Единственное, порвать брюха брига о местные рифы?!

Фалькон приосанился и не свойственным ему почти учтивым тоном надменно спросил:

— Неужели вы думаете, разлюбезный помощник, что я поведу сей прекрасный корабль на верную смерть без веской на то причины?

— А, то есть плывем мы на смерть с веской причиной? Вот здорово, всегда хотел продать свою жизнь подороже. Неужели это благородная причина, а, Фальк?

— За кого ты принимаешь меня, Эбби? Я что, похож на гвардейца из лордесса? Не-ет, не похож, совсем не похож. Зато я похож на человека, который знает кое-что о древнеэльфийских волшебных сокровищах, запрятанных в глубинах Ост-Каракского моря. Там даже соответствующие жутковатые на вид хранилища выстроены, которые спят и видят, как их вскроют бравые пираты.

Эбессах удивленно выгнул брови. Заявлений об эльфийских сокровищах среди пиратов ходило немало, кое-кто даже кичился, что отыскал их, потрясая перед носом простаков старыми монетами лордесса. Однако на самом деле само их существование представлялось весьма и весьма сомнительным, не говоря уже о том, что кто-либо из живущих ныне людей мог знать их местоположение. Однако кэп выглядел уверенно, и помощник не решился переспрашивать его. Просто уточнил:

— И где же нам искать сундук?

— Сундук? Я сказал «сундук», Эбби? О, нет, речь идет не о каком-то жалком сундуке сокровищ. Палаты, целые россыпи монет и предметов. А еще — множество волшебных вещей, наделенных немалой силой и имеющих такую же немалую цену. Я рассчитывал, что мы сможем разжиться свежими припасами и выпивкой, но раз лорд решил начать охоту на истинных хозяев морей, лучшего времени для плавания через Срединное море не найдешь. По крайней мере, у флота лордесса и остальных пиратов хватит других забот, кроме погонь за нами.

Громоздкие фразы в устах Фалькона означали, что тот вконец протрезвел и находится в состоянии "возгоревшейся идеи". По всей видимости, он действительно что-то конкретное узнал про сокровища. Выяснение источников сокровенных знаний капитана Эбессах решил отложить на потом, а пока его волновали только канонерки, вполне возможно, уже рыскающие в прибрежных водах и ищущие цель для боевого испытания антипиратского орудия.

— Ну что за жизнь, — сквозь зубы сплюнул он, — ничего не понятно, дальше носа не видно, дальше уха не слышно. Надоело! Лучше бы я угнал корабль и записался в кладоискатели, с пиратами явно не повезло!

С этими словами он от души пнул фок-мачту и пошагал в каюту за картами — высчитывать безопасный курс между кольцами рифов. Лично ему эта затея не нравилась — ну совсем не нравилась…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Карабад, Лес Рассветных эльфов, личные покои Леди Нары.

— Чье место теперь — в заброшенном доме, чья комната ныне пустует? Сколь многое мне пережить суждено до тех пор, пока не удастся понять хоть что-нибудь? Черт! — От удара каблуком паркет под ногой Нары тоскливо застонал. Ему, конечно, было не впервой «наслаждаться» плодами излишней импульсивности эльфийской девы, однако и самый прочный паркет дает трещину там, где по нему бьют с силой колосса.

Нара пыталась создать образ. Вернее, старалась временно заменить собственную личность, кажущуюся ей излишне мягкой и добродушной, на страдальчески-гневный образ герцогини в изгнании. Пока получалось не слишком удачно, о чем свидетельствовали мелкие трещинки, разбросанные по всему паркетному полу личной комнаты эльфийки. Впрочем, роль вышла свежая, едва придуманная, потому и так плохо поддающаяся воплощению в реальность. Наверное, навеяло очередным сном, в котором она истерла себе все ноги и готова была уснуть от усталости даже посреди поляны со змеями.

Вообще-то, кроме Астрона и Эллионы больше никто из эльфов не одобрял таких «игр» юной леди. Прочим перворожденным казалось, что это слишком опасная разновидность заигрывания с собственной личностью, особенно для такой, с их точки зрения, неуравновешенной в темпах развития эльфийки, как Нара. Она же, едва заслышав первые обороты этой тактичной формулировки, тут же проделывала "комплекс профилактических мер": прищуривала мгновенно загорающиеся недобрым зеленым огнем глаза, слегка нахмуривала брови и несколько раз сжимала и разжимала кулаки. Как правило, после таких манипуляций половина стеклянных вещей в помещении разлеталась на куски с громким звоном, а неосторожные эльфы спешили ретироваться, вполголоса возмущаясь самонадеянности и отсутствию всякой сдержанности и почтения у Нары. Ее же подобные сцены, как правило, забавляли, если только Леди не пребывала в отвратительном настроении. В этом случае, осколков приходилось убирать гораздо больше.

Сейчас Нара пыталась понять, что за безумие царит в лесу и человеческом лордессе последнюю неделю. Начать с того, что никто не мог отыскать ее маму — будто сквозь землю провалилась! Это встревожило бы Нару, если бы только она не воспринимала вечное отсутствие родителей как должное. Она вообще свыклась уже к полному одиночеству: притормаживающие, с ее точки зрения, в развитии эльфы Нару не интересовали, с людьми близких знакомств водить тоже не хотелось, а подобных ей среди рассветников почти не встречалось. Оставалось искать какие-то абсолютно безумные способы избавиться от скуки. Одним из них являлся такой вот театр одного актера. Нара становилась перед зеркалом и последовательно примеряла маски вельможных дам и рыночных нищих, отважных воительниц и искательниц приключений, жестоких пираток и мудрых волшебниц. Перевоплотиться для нее практически ничего не стоило: достаточно было представить в уме роль, проработать ее хорошенько, в мельчайших деталях, а потом просто позволить вымышленной личности жить за себя, отступая в мысленную тень и наблюдая за «новорожденной» со стороны.

Поначалу обучал ее такой вот душевной эластике сам Астрон. Нара помнила еще, как в редкие часы, что герцог проводил рядом с ней, он подробно объяснял, каким именно образом душа любого мыслящего существа создает вокруг себя "кокон внешних выражений", зависящий (иногда даже излишне) от воздействий, влияний, желаний и иных условностей конкретно взятого мира. Однако личности у нее постоянно выходили «бракованные»: встречались совершенно ненужные черты, излишняя медлительность, осторожность, или наоборот чрезмерная бравада, властолюбие… От всех этих черт можно избавиться, если твердо осознать сам принцип их проявления: найти внешнее воздействие, в ответ на которое возникла черта, и обойти его влияние по-иному или вовсе проигнорировать. Но на доработку уже воплощенной роли характера и терпения леди не хватало — оставляла как есть, справедливо полагая, что и так сойдет. В конце концов, живут же себе иные эльфы и люди спокойно с недостатками — и даже пальцем о палец не ударят, чтобы их исправить.

Наре и в прежние дни не приходилось особенно напрягаться: создание ролей казалось ей действием, знакомым до боли, практически родным, видимо, эта способность жила в ее крови. Иногда леди даже всерьез полагала, что в прошлой жизни немало дней провела на сцене театра. Астрон вот, например, совершенно прозрачно намекал на то, что знает многие подробности ее предыдущего существования, но рассказывать больше упорно не желал, туманно отметив, что, вспомнив прошлое самостоятельно, Нара получит большую силу и власть над собственной личностью.

Теперь к нечетким ассоциациям прибавилось еще и это непонятное имя. «Афранташ»… Кто это, какие воспоминания с ним связаны? Какой расе принадлежит он, старше или младше Нары, в этом ли мире живет или в каком-то ином? Каждый раз, задаваясь этими вопросами, юная Леди чувствовала мгновенную волну где-то внутри головы — по всей видимости, память пыталась дать ей подсказку, но уловить столь тонкое колыхание оказалось для нее слишком сложным делом. Слишком тяжело давалась ей концентрация — она требовала всех мыслимых усилий, ведь куда проще выдержать двухчасовую тренировку на мечах, чем прогнать из головы лишние мысли. Пришлось бы сильно напрягаться, а от долгого средоточения усилий на любом деле у эльфийки начинала жутко болеть голова.

Поэтому Нара, выдохшись после бесплодных попыток вспомнить что-либо, касающееся Афранташа, принялась за свое не самое обожаемое, но все же одно из любимых занятий — смену личностей-ролей. Еще секунду назад она изображала беспристрастную и высокомерную правительницу, при этом до смерти перепугав своим злобным выражением лица зашедшую разбудить ее Алиту. Впрочем, Леди все же сочла за нужное догнать сделавшую ноги подругу и хотя бы улыбнутся ей, чтобы загладить неожиданный эффект. Алита лишь обреченно покачала головой:

— Я от тебя, Нара, когда-нибудь дождусь… чего-нибудь, вроде сердечного приступа. Ну, зачем ты так правдоподобно это изображаешь? Фу, ужас какой! Самой-то что ли такие изуверства над собой удовольствие приносят?

Эрити Алита оставалась, пожалуй, единственной из рассветных эльфов, способной в скорости познания и взросления сравниться с Нарой. Правда, ей «стукнуло» три сотни лет, но лишь к этому сроку она примерно сравнялась с дочерью герцога по внутреннему возрасту. Нара подозревала, что причиной различий в скорости развития обычных эльфов и редких отличающихся от них перворожденных являлось происхождение и путь души между мирами. Об этом папа рассказывал ей немало, и Нара вполне могла оценить примерную длину пути каждого встреченного ею на пути существа, хотя бы зачатком души обладающего. Вот, скажем, о самой себе она судила так: "жизней, наверное, — до черта, а вот дельные и важные из них только первая и прошлая". Причем, если прошлая жизнь пыталась вот так в словах и образах вернуться к ней, но никак не пробивалась через незримую стенку, то с первой дела обстояли сложнее. Она только чувствовала, что там сокрыто нечто крайне важное, но что именно — сказать не могла. И еще одно странное ощущение: ей казалось, что ее предыдущая жизнь была первой, одновременно таковой не являясь. Как такое возможно, Нара и сама представить не могла — расшифровкой парадоксов, как правило, успешнее всего занималась мама.

Путь Алиты, по всей видимости, тоже пронзил немало вечностей. Выражаясь образно, конечно. Правда, в ней дочь герцога не находила особых парадоксов, загадок и каких-то сверхъестественно ярких черт, но это совсем не мешало ей считать взбалмошную эльфийку лучшей подругой. Да еще от Эрити в минуты настоящего гнева веяло каким-то странным холодком, силой, несомненно приятной для Нары, почти родной на вкус. Будто бы в незапамятные времена, в одной из жизней, судьба отметила Алиту незримым знаком, переходящим вместе с душой сквозь границы мира. Знак этот Нара охарактеризовала бы в двух словах так: "острее лезвия", как если бы эльфийка оставалась в готовности дать отпор или атаковать даже во время сна. Подозрительность и настороженность иногда просыпались в ней, неся вслед за собой и спокойную силу, мало свойственную взбалмошной эльфийке.

В свое время Леди придумала немало возможных объяснений сиюминутным преображениям Алиты и пыталась представить себе цепочку причин, которая могла вызвать образование «печати». Чаще всего ей виделась некая, обязательно жуткая, история, связанная с какой-то не менее жуткой и кровопролитной войной. История, которая должна была навсегда выбить уверенность в правильности действий и поступков, а вместе с ней и способность расслабляться, из Алиты или как там ее звали раньше.

— Нара, совсем забыла, утром явился гонец от лорда Тауросса…

— Да-а?… - Удивительные новости плодились со скоростью земляных червей. Нелицеприятное сравнение, но другого в голову юной Леди не пришло. Сам факт, что людской лорд пошел на прямой контакт с эльфами, говорил о важности вопроса. Или его особой значимости. Либо о необходимости поддержки. Алита не замедлила подтвердить часть подозрений Нары:

— Лорд приглашает тебя посетить торжественный обед, посвященный празднованию Дня основания Ксаросса. Кроме того, он хотел бы побеседовать с тобой о чем-то, сейчас вспомню, "затрагивающем интересы эльфов, людей и еще тысяч иных рас во всех существующих на данный момент мирах".

— Чувствую, зреет в недрах мысли нечто грандиозное, — Нара сосредоточенно накручивала на палец локон волнистых волос, — А с чего это он решил обратиться ко мне… А, ну да! Естественно.

Алита не успела ответить на вопрос Нары — просто сам ответ оказался очевиден. Герцогиня признана пропавшей и не оставившей даже весточки, герцога же добрых десять лет в пределах Карабада никто не видел. Лорд разумно предположил, что следует обратиться к следующему представителю кровной линии эльфийских правителей. А может, просто наслышан был об особенностях характера и мышления Нары, решив, что именно эти качества ему сейчас необходимы. Леди и сама не знала, просто ей вдруг стало до жути интересно, о чем же хотел рассказать человеческий лорд.

— Ну и что, мне уже собираться или можно еще покрасоваться перед зеркалом? — Шутливо спросила Нара у подруги.

— Я бы на твоем месте пока подобрала наряд, уложила, наконец, волосы и уговорила одного из грифонов доставить тебя до замка.

— Хм, — Улыбка у Нары получилась очень уж зловещая, с обнаженными в предвкушении аккуратными, ровными зубами, — а последняя твоя идея мне нравится. Лорд ничего не говорил по поводу количества делегатов?

— Нет, но послание составлено так, что он, по всей видимости, оставляет за тобой право определять участников предстоящего разговора.

— В таком случае, Алита, не желаешь ли прогуляться вместе со мной? Кажется, лорд хочет рассказать о чем-то действительно интересном, раз уж пренебрегает своим напыщенным нейтралитетом. Не думаю, что мне стоит оставаться "единственной и неповторимой обладательницей сокровенных знаний". Да и обдумывать сложные темы всегда лучше вместе.

Алита задумчиво перебирала пальцами ожерелье из мелких морских жемчужин на груди. Жемчуг переливался светло-голубыми тонами, отражая даже не солнечный свет, а легковесное свечение, идущее от кожи эльфийки. Камешки как будто вбирали в себя блики жизненной энергии Алиты, составляли их в забавный калейдоскоп и отправляли странствовать дальше, в пространство, находя себе все новых и новых владельцев, столь обильной жизненности лишенных. Впрочем, возможно, это просто свет создавал впечатление мистической игры, обманывая философски настроенного стороннего наблюдателя.

— А я что? Я не против. Ты только придумай, как мне после полета на грифоне живой остаться — ты-то привыкла к воздушным прогулкам на жутких зверюгах, а я этих "левых орлов" за милю обхожу!

— Волнуешься зря: ничего с тобой не случится, меня грифоны, по крайней мере, слушать будут. А вот если твой страх учуют, тогда могут и поглумиться. К'арих, кстати, если попадется, обязательно бочку сделает — он такие выкрутасы любит.

— Я же упаду!

— Вот-вот, так что лучше демонстрируй уверенность в себе и оставайся абсолютно спокойной. Я спокойна, спокойна, спокойна… А про себя можешь что угодно кричать, хоть "да кто ж этой зверюге крылья приделал? Да что ж она, а-а-а-а, творит-то?!". Если грифона в собственной уверенности и не убедишь, так хоть посмешишь от души.

— Злюка ты, Нара. Фу! Пошла собирать вещи…

— Иди, иди. Парадное платье не забудь, летунчик!

Когда «пушистик» (так юная леди про себя называла Алиту — в основном, за богатые пушистые волосы, напоминающие большой помпон в мелкую волну) ушел, Нара с грустным видом присела за стол. Смеяться уже не хотелось — настроение вдруг упало ниже ватерлинии, теперь вот еще предстояло общаться с Тауроссом. Ну а если лорд собирается на нее давить или что-то выпрашивать? Нара не питала иллюзий относительно собственных навыков дипломатии: это качество она от отца не переняла, скорее уж вспылит и разнесет полдворца, чем пойдет на уступки или будет искать решение к удовольствию обеих сторон. Правда, леди все же уповала на представление, что сложилось у нее самой о людском лорде. Кажется, он являлся благородным и достойным уважения человеком, причем, по слухам, весьма крепко увлекающимся книгами, письмами, архивами и иными источниками полезной информации о мире. Вот эта черта была Наре очень хорошо знакома: книги она любила гораздо сильнее, нежели эльфов или людей. И ничуть этого не стыдилась.

— Да ладно, была не была. Сходим, послушаем, намотаем на локон — и домой, смотреть сны! — Окончательное решение было принято, взвешено на весах рационализма и помечено в глубинах памяти эльфийки определенным ярлыком: "Историческая встреча с лордом Тауроссом за торжественным обедом в присутствии Эрити Алиты с последующим обсуждением вопросов мироздания и грандиозной попойкой". Впрочем, последнюю строчку добавило озорное подсознание: ничего такого Нара и в мыслях не допускала. А вот ее второе я, видимо, уже сейчас наблюдало, как Тауросс пересчитывает бутылки с ромом и вином в личном хранилище, прикидывая аппетиты эльфов и последствия шока, который неизбежно должны были вызвать его новости…

* * *

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Апрель 2006 года Н. Э. по Григорианскому календарю

Мир Перекресток, Геосинхронная орбита относительно планеты Земля, флагман "Архилаан'Сефирот", капитанский мостик.

— Адмирал Риджи, поступила информация от атмосферных зондов.

— Очередное возмущение?

— Да, отмечены значительные электромагнитные всплески в контактных зонах. Кроме того, климатические сдвиги приобретают необратимый характер. Давление и температура в зоне полюсов планеты возрастает. В ультраматериальном поле планеты активность достигла пиковых зон. По всей видимости… — Капитан Зелот замешкался, просчитывая в уме возможные комбинации развития событий. Риджи спокойно ожидал ответа, сложив тонкие руки крестом в районе груди. Привычное строение тела сириусианцев хотя и имело некоторые пропорциональные отличия от человеческого, все же позволяло копировать отдельные жесты и позы. А что касается причины необычной привычки — адмирал достаточно долгое время посвятил общению с представителями человеческих и эльфийских рас, чтобы перенять многие свойственные им черты поведения. Сейчас с помощью властного перехлеста рук он почти неосознанно пытался замаскировать от капитана собственное волнение. Риджи тоже прекрасно представлял возможные последствия происходящих в атмосфере планеты фантасмагорий, пожалуй, он представлял их даже более отчетливо и детально, чем капитан.

— Да, адмирал, я полагаю, что изменения в атмосферной, электромагнитной и ультраматериальной оболочках планеты окончательно преодолели невозвратную отметку. Не удивительно, если учесть, сколько раз вероятность начала этого процесса превышала отметку в 90%.

Точка невозврата. Понятие древнее, как и сама эта вселенная. Всего лишь одна планета, совсем небольшая, можно было бы даже сказать незначительная, если бы не события, происходящие в ее пределах, и какая при этом грандиозная подоплека событий.

— Нет, капитан, дело не в вероятности. Вам не хуже, чем мне известно: время и место начала процесса были предсказаны заранее.

— При всем уважении, адмирал, все же предсказания — это…

— Зелот, возможно, для расы кулихаров пророчества являются носителями недостоверных сведений, но, уверяю, лишь в силу того, что нам подобные способности не доступны по природе… Благодарю вас, капитан, можете возвращаться на «Хаввак». Вряд ли мы можем теперь каким-либо образом значительно повлиять на ход событий в пределах планеты.

— Мы уходим? — По интонации голоса капитана, адмирал определил, что Зелот всерьез удивлен и, видимо, неверно воспринял его слова. Во флоте с незапамятных пор действовало негласное правило запрета на телепатическое общение без веской на то причины: с одной стороны, такие меры предохраняли команду от излишнего волнения, с другой, это самое волнение провоцировали. В конечном счете, для существ, постоянно находящихся в тесной мысленной связи, подобный шаг предполагал принесение немалой жертвы ради достижения общей цели. Все те же мысли: о цели, порученной ушедшими задаче, стремлениях — с момента начала большого эксперимента раса кулихаров все плотнее приближалась к человеческому типу мышления и восприятия мира. Вернее, та часть расы, что осталась наблюдать за событиями с орбиты необычной планеты.

Риджи такое положение вещей вполне устраивало — он понимал как преимущества, так и недостатки подобного движения, однако многие сириусианцы во флоте имели свою точку зрения на происходящее, резко отличающуюся от позиции адмирала. Самым ироничным в этой ситуации представлялось то, что само наличие разных точек зрения говорило о стремительном «очеловечивании» наблюдателей — в ином случае разобщенность невозможно было бы представить даже мысленно. Иное дело — держащаяся особняком Коалиция наблюдателей: слишком уж отличались основы жизни разумных рас, входящих в него, от человеческой линии существования. "Пожалуй, верным шагом было сделать Ванджера полноправным представителем кулихаров в Коалиции. По крайней мере, теперь КОН (отряд наблюдателей сообщества разумных рас) будет иметь хотя бы самое общее представление о подоплеке искривлений истории на Земле", — Вскользь подумал Риджи.

"Кулихары привыкли чувствовать себя скорее единым мыслящим организмом, чем группой мысленно связанных существ. Что ж, отказ от телепатии и возможность думать в одиночку позволят моему народу научиться быть на самом деле живыми". Эта мысль часто посещала адмирала, особенно в последние дни, когда большой эксперимент все-таки вошел в свою решающую фазу. Казалось бы, ожидать результатов осталось совсем недолго — еще от силы около полутора тысяч лет, однако каждый месяц, прошедший с момента перехода к свершению циклов, приравнивался к году любой прошлой эпохи. И чем дальше — тем выше пропорция этого показателя, вплотную до соотношения "день — к году". До такого еще, конечно, далеко, но время так или иначе будет зашивать нанесенные ему искажениями раны — оно обладает слишком высокой упругостью, стремлением вернуться к исходному состоянию.

Сейчас у Риджи складывалось навязчивое впечатление, что планета превратилась в природное подобие меркаба, корабля, также свободно перемещающегося во временных пластах, как солары пересекают космическое пространство. И подобное предположение вполне могло оказаться реальным: в конечном счете, принципы тахионного скачка, составляющие основу способа перемещения меркабов во вневременном пространстве, имели именно природную основу, как и само движение тахионов. Проблема состояла только в том, что для скачка требовались колоссальные затраты энергии, однако завихрения в ультраматериальном поле планеты и ее, недоступные людям и иным расам, внутренние ресурсы могли с избытком обеспечить машину необходимым электрическим зарядом для совершения перехода. Ну, и естественно, спутник — мощнейший катализатор процесса искажения временных пластов.

"Нет, но каким образом сама планета остается в устойчивом положении относительно пространственно-временной системы? Совершенно не ясно. Ученые руками разводят — наши, не людские! КОН и вовсе считает, что кулихары впали в мыслительное помрачение, из-за детальных наблюдений за людскими и эльфийскими расами. Разве что Ванджер может что-то знать — он все-таки контактировал с инженерами Атлантиды, а больше такую технологию никто не смог бы разработать. Не Лемурийцы же, и уж никак не Ария с Гипербореей. Доминирующий над магическим технологический уклон имела только одна из коренных рас! И все же, каким образом мы сейчас наблюдаем планету, не совершая движения вслед по тахионному вектору?" — Риджи вновь затеял спор сам с собой. Спор далеко не первый и, видимо, не последний, потому что поддерживать геосинхронную орбиту кораблям флота сириусианцев предстояло еще долго…

Раздался звук интеркома. Вызов поступил с разведывательного корабля, секунду назад вышедшего за пределы атмосферы планеты. Наверняка, адмиралу предстояло выслушать еще один неутешительный доклад о происках "серокрылых".

— Да, Эвисс, я готов выслушать тебя.

— Адмирал, следов Подданных Дже'Шадара не обнаружено, однако в районе осевой контактной зоны замечено аномальное напряжение границ ультраматериального пространства… Ра'Каар пробуждается, — помедлив, добавил капитан едва ли не с трепетом в голосе. "Один из самых чутких к человеческому", — Отметил про себя Риджи полезную информацию. На капитана разведчиков он рассчитывал более, чем на остальных кулихаров флота вместе взятых.

— Вот оно как, — Конечно, следовало ожидать, что дело начнется с Источников Огня Арии, но все же известие оказалось для адмирала неожиданным, — Эвисс, можно ли просчитать пропорцию энергий в контактной зоне? Хотя бы приблизительно.

— Точно — не удается, думаю, причины вам и без моих комментариев ясны…

"Естественно, ясны. Ультраматериальное пространство хотя бы частично доступно для наших сенсоров, но уж никак не для нас самих. Не говоря уже о стихийном!".

— Приблизительно, пилот, я хочу услышать приблизительный расчет.

— В таком случае, полагаю, что концентрация превышает установленную для этой контактной зоны среднюю пятипроцентную норму в четыре-пять раз. Возможно, больше, но, определенно, не меньше.

— Таким образом, выброс чистой стихийной энергии составляет по минимуму двадцать-двадцать пять процентов от общего энергетического потенциала территории? Пропорцию огнистого излучения, конечно, не просчитать?

— К сожалению, дело обстоит именно так, — в голосе Эвисса сквозила чисто человеческая неудовлетворенность обстоятельствами. Риджи про себя усмехнулся — когда-то и он так реагировал на издержки использования оси цикличности.

— Благодарю, пилот. Можете отправляться в сектор полюса планеты и продолжать наблюдения за ульраматериальным пространством. К Ра'Каару не приближайтесь! Это крайне важно. О «серокрылых» пока что забудьте — они должны были на время затаиться и начать активную деятельность на земле, но никак не в небе.

— Приказ принят. До связи, адмирал.

— До связи, Эвисс.

Риджи приблизился к прозрачной панели флагмана и старательно вгляделся в поверхность планеты. Где-то там, на Земле, происходили стычки между народами, унаследовавшими память и традиции древнейших рас из разных миров; где-то на поверхности этого небольшого шара возрождались и рождались путешественники, много тысяч лет назад преодолевшие звездные врата вселенной-Перекрестка; где-то там, в особенно близких к стенам мира контактных зонах ныне обретали новые тела и личности его былые друзья. Последнее он не взялся бы утверждать с полной уверенностью — просто надеялся и, как ни странно это прозвучит, верил. Некоторых обладателей похожих аир пилоты уже отследили по индивидуальным стихийно-ультраматериальным отпечаткам, поиск остальных продолжался и по сей день. Однако рано или поздно всех их необходимо было отыскать и в нужный момент оповестить о ходе эксперимента. Только как совершить это в тайне от подданных Дже'Ша? Пока не ясно — «серокрылые» крепко держали ниточки реальности в своих руках. Разве что попытаться отыскать «Врага», но тот все равно поступит так, как мыслит верным, и никакие просьбы здесь не помогут. Слишком себе на уме, чтоб Его Чернейшеству пусто было!

Нерешенной оставалась также проблема восстановления памяти возродившихся иномирцев, если они действительно вернулись. Но Гермес в свое время убедил его, что эту задачу лучше решат не кулихары. Теперь Риджи оставалось лишь уповать на то, что ученик Соносара не ошибся в своих расчетах: он опирался на чувственные и магические закономерности, а это шло в разрез с логическим типом восприятия и моделирования реальности, свойственным большинству цивилизаций вселенной-Перекрестка. "Тем, которые входят в КОН, — усмехнулся про себя адмирал, — Существуют ведь и иные, жаль только, что их здесь нет…". Риджи никогда не стал бы адмиралом разведывательного флота, если бы не умел воспринимать иные формы видения вещей и воздействия на них. Вот и теперь «сердцем» он понимал, что Гермес не мог ошибаться в расчетах — он скорее предрекал, нежели высчитывал время и характеристики ретроградного Движения, свойственного свершению циклов.

Мысли Риджи плавно перескочили на новый предмет. А чем еще заниматься, дни и ночи проводя на мостике корабля в ожидании скудных сообщений с поверхности планеты? Только обдумывать наиболее важные темы да еще прислушиваться к информационному фону Земли. Вот здесь врожденные телепатические способности крайне полезны: ни один, даже самый совершенный, сканер не способен был считывать мысли и, тем более, эмоциональные отклики, роящиеся над поверхностью планеты. Где-то там, — хотел бы адмирал в это верить! — среди смешанных «голосов», звучали эмоции и чувства его друзей-путешественников, ныне поголовно находящихся под действием энергетического водоворота ультраматериального и стихийного слоев реальности. Они не способны глазами наблюдать эти вихри, но должны очень хорошо ощущать пронизывающий до костей холод ветров междумира, жар «сквозняков» вселенных и приливы живых энергий. Возможно, там ныне и сам Гермес, если только великий хитроумец не приберег напоследок еще какого-нибудь необычного хода. С него станется и из Кош'Лосса явиться — вот уж, действительно, ученик, превзошедший во многом собственного учителя! Впрочем, правильнее говорить, сын, унаследовавший и расширивший пределы способностей отца — кажется, с точки зрения человека, это важнее. И еще — совершенно непонятно, что все же произошло с самим Соносаром и где он теперь? Жив ли вообще? Правда, утешением служило то, что последователи Дже'Шадара активно мельтешили на планете и явно чего-то страшились, а больше, чем Соносара, они никого не опасались.

— О, Космос, как же им там тесно! — Судорожно выдохнул Риджи, мысленно выныривая из круговорота планетарных потоков. Минутная встряска мгновенно истощила его и вынуждала теперь прибегнуть ко сну, хотя большинство представителей его расы в подобном методе восполнения сил совершенно не нуждались. Впрочем, это же большинство и не могло пользоваться преимуществами эмоций и чувств. На кораблях флота, поддерживающих геосинхронные орбиты, в сон погружались многие сириусианцы — следствие все того же "очеловечивания".

Адмирал, между тем, относился ко сну куда более доброжелательно, нежели большинство его подчиненных. Таким образом он мог проникнуть в ультраматериальное пространство планеты — возможность, которая оставалась для многих разумных существ по ту и по другую сторону атмосферы Земли запредельной, и ставшая привычной и обыденной для самого Риджи.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Карабад, лордесс Ксаросс, Ксаросс'Торг, замок лорда Тауросса, Изумрудный зал.

— Пью за здоровье всех эльфов Карабада, и особенно двух очаровательных женщин, почтивших нас своим присутствием на этом скромном обеде.

Лорд Тауросс, вопреки ожиданиям Нары, не пытался кичиться перед эльфийками манерами или поражать обилием кушаний и напитков, поданных к праздничному столу. Да и сам стол, разбивая в пыль опасения юной леди, не превышал размерами обеденного. За торжественной трапезой собралось всего лишь семеро представителей обоих народов: Нара и Алита осуществляли "официальное представительство интересов" эльфов, населяющих западные леса, из людей же присутствовали двое советников и еще два, по мнению Нары, военоначальника. Причем один из воинов носил на одежде морские знаки отличия, — звездный якорь и жемчужную раковину, — что позволяло предположить его высокий чин среди людских моряков. Сам Тауросс, будто намеренно, не торопился представить эльфийкам остальных гостей, предпочитая пренебречь правилами этикета ради некоего театрального эффекта.

"Хотя, почему сразу театрального, — одернула себя Нара, — По себе людей не судят!". Вполне возможно, лорд имел веские основания для своего поведения. В любом случае, делать какие-либо выводы за прошедшее время трапезы было еще рано. Пока стоило наслаждаться немногочисленными, но действительно изысканными блюдами. Не еда, а настоящее произведение искусства, созданное руками лучших поваров! Перекатывая на языке запеченную в водорослях таль'крессу устрицу, Нара была вынуждена признать, что среди людей гораздо больше умельцев по части приготовления пищи, чем среди ее народа. "Впрочем, каждому — свое", — строго оградила себя от мысленного «предательства» эльфийская леди.

Алита тем временем хитроватым прищуром оглядывала обеденный зал и самого виновника торжества. Было что-то в этом взгляде Эрити и хищное, и радостное одновременно: словно бы подозрительность в ней боролась с неким абстрактным восхищением. Причем, по ходу дела, странное торжество превосходило привычную Алите настороженность. Как если бы эльфийка первый раз посетила дом, обставленный точно по ее вкусу.

"Обычная обстановка, вроде бы", — нерешительно, со свойственной ей ленцой, попыталась проанализировать залу Леди Нара. Гигантизмом, в отличие от большинства людских правителей, Тауросс явно не страдал, но лорд, совершенно явно, питал страсть к утонченной красоте. Об этом говорили хотя бы невзрачные, на первый взгляд, но расшитые изумительными серебряными узорами занавеси на окнах. Глубокого изумрудного цвета — такой можно встретить у самоцветных камней, но придать вещам похожий оттенок — очень сложно. В природе встречается мало красителей, способных подарить ткани столь глубокий цвет. Разве что использовать магию, но найти подходящее для столь «приземленных» целей плетение чрезвычайно сложно.

Нара даже сумела разглядеть на одной из штор расправившего в полете крылья грифона, несущего на своей спине всадницу с луком. Узор поглотил внимание юной леди, и она неосознанно уже прямо уставилась в занавесь, пытаясь разглядеть детали сюжета. Тауросс, мгновенно заметив интерес эльфийки, с хитрой улыбкой упомянул вскользь о своей доходящей подчас до крайних пределов любви к вышивке. Нара густо покраснела, мгновенно сообразив, кто послужил живым оригиналом для создания портьерной копии наездницы. По всей видимости, лорд действительно был наслышан о ее пристрастиях куда больше, чем склонна была полагать сама эльфийка. "Да еще и вышивать умеет — совсем странно" — растерянно подумала она.

Тем временем, Алита проявляла куда больше холодной сосредоточенности в оценке эстетических традиций, положенных за основу оформления помещения человеческим правителем. По всей видимости, один конкретный стиль лорд не использовал, скорее, предметы интерьера подбирали по принципу их соответствия представлениям Тауросса о смысловой наполненности вещей. Кроме штор, внимание привлекали златотканые гобелены, запечатлевшие в столь своеобразном виде значительные моменты жизни лордесса: на одном из гобеленов мастер выткал сцену отражения набегов кочевых племен гвардией лорда, другой творец изобразил постройку величественного восьмиугольного замка, в стенах которого и происходила ныне эта трапеза. А вот последний гобелен заинтересовал Алиту более предыдущих: на нем величественной панорамой простирался западный лес, в кронах деревьев которого можно было разглядеть смотровые площадки, сотканные из ветвей и лиан лесным народом.

Затем внимание Алиты перескочило на немногочисленные предметы мебели, составляющие, между тем, немаловажную часть общего оформления помещения. Стулья и стол, в отличие от гобеленов, не производили впечатления предметов коллекционных, однако, несомненно, были очень удобными и притом создавали приятную атмосферу дружеского общения, но никак не чопорного официального обеда. "Мягкие стулья, да еще с подлокотниками и высокими изогнутыми спинками; овальный стол, высотой до солнечного сплетения… Кажется, лорд — мастер создавать благоприятную для беседы обстановку!" — невольно восхитилась по природе своей скептически настроенная в отношении людей Алита. Кроме того, сам Тауросс, в изящном изумрудном с серебром ("под цвет штор что ли?" — саркастически усмехнулась про себя Эрити) камзоле, простецких синих шароварах с алым кантом и невзрачным серебряным же медальоном на груди, тоже притягивал ее внимание.

"И вроде бы ничего особенного, человек как человек" — но, размышляя так, Эрити чувствовала, что очень сильно ошибается. Не ясно, в чем именно, просто допускает огромную погрешность при оценке. "Вроде бы внешне — самый обыкновенный", — сейчас Алита почти открыто разглядывала лорда, стараясь проникнуть в его сокровенные секреты. Он на секунду отвлекся от обсуждения истории народа рассветных эльфов с леди Нарой, и, внезапно повернувшись к Алите, иронично спросил:

— Чем могу служить вам, Леди Эрити?

Алита, конечно, не смутилась — этого она просто не умела делать, но головой покачала немного рассеянно, заставив лорда улыбнуться, когда пушистые волосы при этом попали ей в рот.

— Тьфу, гадость! О, извиняюсь ло-орд, — с сарказмом подчеркнула титул собеседника эльфийка, — это, конечно, не о вас. Можете разговаривать о просроченных делах с нец-герцогиней дальше… — Кажется, Тауросс обладал интуитивной защитой от провокаций Алиты: любого иного человеческого правителя снисходительность в голосе много позволяющей себе эльфийки вывела бы из себя, а этот только с загадочной улыбкой отвесил ей кивок и, действительно, вернулся к разговору.

"Не особенно рослый, зато мускулистый. То ли на дуб похож, то ли на скалу — не разберешь. А мож вообще, на куцехара… Не, как-то оскорбительно звучит: куцехар тупой, а этот — наоборот, чересчур умный. Даже на уколы не реагирует — обидно, он что, умнее эльфов вместе взятых? Может, опытнее наших мужчин в общении с женщинами? Или же сам часто беседовал с эльфийками? Черт, тут и Астрон бы не разобрал, что к чему и почему!

На ноги бы стал — тогда, может, удалось бы его получше рассмотреть. Но не встанет — сообразил, что я наблюдаю. Такие лишних подсказок не дают — все в себе держат. Догадаешься — молодец, а нет — обойдешься без знаний. Прямо как герцог, в чем-то эта парочка похожи. Умники, чтоб им, интеллектуалы великие!

И ничего особенного ведь нет в этом лордике: лицо гладкое, хоть бы десятком морщин обзавелся! В его-то годы… Но сколько ему на деле лет? По глазам и на двадцать не потянет. А ведь не меньше тридцати — это наверняка. Странно-странно, я бы поняла, если кровь эльфийская, так ведь нет — заметила бы, если б так было. Да и аир так просто не изменишь! Хотя и отпечаток у него странный — сумрачно мерцает, но в остальном — вполне человечий. И все же — что за мерцание? Никогда такого не встречала. Хотя нет… Нечто похожее ведь видела! Опять же — у Астрона, герцогини… Да, а ведь и у меня похожий, только волнами. У герцога — искристый… Жаль, не помню, какой у герцогини — как-то выпало из памяти. Но вроде на водоворот похож, с кольцами — к центру. Втягивающий. Нет, все это, определенно, странно… Ладно, что там еще во внешности этого лорда из холда?

Глаза почти черные, глубокие, конечно, но заслоненные какие-то — ничего-то важного в них не разглядишь. Ишь замаскировался, гад зеленый, змеюка! Ну, ничего, что там еще у него есть в чертах лица особенного? Нос короткий, брови самые обыкновенные: ни густые, ни тонкие. Волосы короткие, вроде, темно-русые. Да-да, судя по бровям и усам, так и есть. Самый обычный цвет, вполне человеческий. Глаза, правда, какие-то миндалевидные — у людей редко встречается, но опять же это еще ничего не значит. Усы кисточками — не популярно их вроде так выбривать. Да еще без бородки — советники вон поголовно с бородами, сволочи…

А вот губы поджимает сильно, чуть ли не прикусывает — ох, многое недоговаривает, оценивает нас про себя, выводы какие-то делает. Помню я, у Астрона такой же вид бывает, когда чегой-то думает сосредоточенно… Не так уж прост этот лорд, как кажется. Да еще подбородок выступающий, упрямый, почти прямоугольный. С таким трудно спорить — логикой задавит. Вон, и кадык ходуном ходит — правильно, на такое тело легкие как работать должны, чтобы кислородом обеспечить! Меха кузнечные быть должны, а не легкие! И руки твердые, даже не подрагивают, а ведь локти на столе лежат — крови-то не хватать должно.

Еще эти нелепые шаровары надел — как какой-то захудалый моряк — фу, смотреть противно. Камзол тоже под цвет портьер — дурной вкус! Или нет? Может, хотел соответствовать образу? И какому же? Что-то не припомню я изумрудных декоров в Карабаде — какой народ их вообще может использовать, кроме нашего? Но и у эльфов серебро — редкость… Особенно, у рассветных — ладно еще лунники, но если они — эльфы, то я — королева! Не, плохое сравнение — так я себя одно время называла, значит… э-э-э… Как я — герцогиня рассветников… Не, тоже не пойдет — вдруг однажды возьму да стану. Мало ли, не вернется еще Астронова супруга, с нее станется — душа-то бродяжья! А кого эти лентяи еще толканут с людьми дипломатничать? Не Нару же!… Ладно, тогда, как я — человек… Не, тьфу, все мы в чем-то люди! Ладно, к черту сравнения, не эльфы лунники — да и все, вот с серебром и возятся. А тут ведь — и зелень, и серебро… Странно. Не, ну совсем странно — чтобы сразу и то, и то. Не бывает так!

Да, задачка, надо будет повытягивать жилы из Астрона, когда вернется, — может, он чего про зелень знает. И этот медальон… Подумаешь, кругляш серебряный с малюсеньким изумрудом в центре! Тоже мне, мишень для лучника — да и только… Но что-то в нем есть, такое, странное, очень-очень. В камне в этом, да и в серебре, в самом медальоне…

Интересный у вас лорд, господа люди, ох, интересный. Нет, не так он прост, как пытается казаться. Что-то скрывает… Как бы половчее выяснить-то? Зря я Астрона не слушала, когда он методы вытягивания информации из собеседника растолковывал — ох, зря". Мозг Алиты работал со скоростью десяти тысяч операций в минуту, и при этом она успевала параллельно изучать и анализировать обстановку комнаты. Кто сказал, что леди Эрити отличалась легкомыслием? Нет, конечно, взбалмошность еще не свидетельствует о поверхностности и недалекости.

Нара же уже успела забыть о цели визита и просто наслаждалась уютом, царившим в обеденном зале замка лорда. Ее ничто особенно не волновало, да и интерес к лорду и его оплоту она испытывала как-то фоново. Ей просто нравилось вот так сидеть и беседовать в полной спокойствия обстановке. Нара вообще любила покой — потрясения и неожиданности ее слишком нервировали.

— Ну что же, господин Тауросс, должна признать, вы умеете производить впечатление даже на искушенную в красоте публику, — слова Алиты прозвучали немного тщеславно и напряженно (еще бы — после всех этих мысленных операций и вычислений!), но и они служили лишь проверкой эстетического чувства лорда. Если идея оформления помещения принадлежала именно лорду, и при этом его характер совпадал с остающимся в душе посетителя впечатлением от зала, Тауросс должен был найти достойный и единственно верный ответ на комплимент с двойным дном. В черных глазах лорда промелькнули озорные искорки — он явно разгадал игру Алиты и тщательно формулировал ответную реплику:

— Видите ли, в книгах встречается немало упоминаний о развитом чувстве прекрасного у лесного народа, неразрывно связанного с красотой самой природы. Мне показалось, что наиболее комфортно вам будет в уютном зале. Здесь, в замке, есть еще три зала, при подобных размерах имеющих совершенно иное оформление, пожалуй, более воинственное и яркое, но, думаю, зелено-голубая гамма и гобелены вам более по душе? И надеюсь, вы не возражаете против обилия серебряного блеска — он менее резкий, нежели золотой. Хотя в прошлом я увлекался златом, да, пожалуй, даже слишком сильно, — Последнюю фразу лорд произнес как-то задумчиво, будто адресовал ее не эльфийкам, а самому себе. От внимания Эрити это не ускользнуло, но новых сведений о лорде не дало — просто любопытная деталь. "Мало ли кто увлекается золотом: по Тауроссу, по крайней мере, не скажешь, что он жаждал богатств. В каком-то другом смысле сказано, только не сообразишь ведь — это что-то личное. Не выяснишь, пока хотя бы приблизительно не узнаешь, о чем речь — в какую сторону мысли двигать!".

— А вы многословны, уважаемый лорд. Но, да… Вы правы, голубые и зеленые тона наиболее привычны для нашего народа, потому и наиболее приятны. А серебро… Оно само по себе, во всяком случае, напряжения не вызывает.

Обмен любезностями потонул в неподобающем случаю звонком смехе Нары. Впрочем, той явно было наплевать на выражение недоумения, отразившееся на лицах всех присутствующих, кроме, пожалуй, вездесущего лорда Тауросса. Тот смотрел на эльфийку с любопытством и похожей на отцовскую улыбкой, но недоумения по поводу поведения девушки, совершенно явно, не испытывал. Нара про себя поблагодарила лорда за понимание: ей необходимо было хорошенько посмеяться, чтобы одолеть внезапно настигший ее приступ удивления — Алита вела себя как-то чересчур странно, даже по применимым к ней лично меркам.

— Ох, простите, лорд, кажется, я испортила всю атмосферу. Не могу я так общаться: в смысле, этикет — дело, конечно, полезное, но уже смешно. Честно!

— А что остается делать, если за столом сидят хмурые, настроенные на деловую беседу гости? По закону подлости, — господа, пожалуйста, не таите на меня обиды за эти слова, — в борьбе разума и чувств почему-то всегда побеждает разум, когда необходимы чувства, и, напротив, чувства, когда без разума никак не обойтись.

— Скажите, лорд, вам приходилось когда-нибудь общаться с моим отцом? У меня странное ощущение, будто бы я разговариваю сейчас с его близким родственником, — Едва Нара договорила эту фразу, Алита совершенно неосознанно резко кивнула головой, закономерно подавившись еще одной прядью волос.

— Тьфу! Гадина! — На этот раз она даже не потрудилась извиняться. Лорд хмыкнул, видимо, скрывая за этим звуком искренний смех. По крайней мере, Эрити показалось, что именно так обстояло дело. Нара покраснела, совершенно переставая понимать дерзкое поведение подруги.

— О, я действительно имел счастье общаться с герцогом. Не подумайте, леди, я не пытаюсь сейчас польстить или легко завоевать уважение вашего народа, так оценивая возможность общения с Астроном, — мгновенно отреагировал Тауросс на движение бровей Алиты к переносице, сигнализирующее о нарастающем возмущении эльфийки, — просто, любой разговор с ним — это серия открытий, позволяющих понять некоторые особенно интересные и таинственные кусочки здешнего подвида мироздания. А это уже моя личная страсть…

— Так вы не только лорд, но еще и исследователь? Философ? — Удивилась Нара.

— Я бы сказал "и еще ученый, и философ, и картограф, и изобретатель — всего помаленьку". Кстати, разговор на тему, являются ли философы учеными — это тоже философская тема? Как вы сами думаете?

— Мысленный каламбур?

— Скорее юмористический бред… Как вижу, уважаемые гости, вы уже в полной мере насладились кушаньями и готовы приступить к разговору?

— За себя могу сказать «да», думаю, Алита тоже не против. Алита?… Алита?!

Обиженная на Нару за разрушенную "игру в любезности" и загруженная сверх меры бесполезностью попыток разложить Тауросса на составные части, Алита ныне бродила по комнате, рассматривая сцены, изображенные на недоступных ее прежнему углу зрения гобеленах. Особое внимание она уделила златотканому галеону, запечатленному в момент входа в залив, на берегу которого располагался ныне Ксаросс'Торг.

— Хм, забавно, лорд, крайне забавно. Этот галеон чем-то напоминает мне мертвецкое судно, частенько посещающее в последние дни прибрежные воды по ночам. Разве что здесь корабль выглядит куда опрятнее, да и команда на нем явно не гремит костями на всю округу. Кто капитан? Он, кажется, бравый человек, судя по внешности и выправке.

— И это как раз ближе всего подводит нас к теме разговора, который еще даже не начался.

— Так вы хотите поведать нам нечто новое о корабле-призраке? — На этот раз Нара опередила Алиту, и первая задал вопрос лорду. Тот покачал головой — не то утвердительно, ни то отрицательно:

— И да, и нет, уважаемые дамы. О самом корабле-призраке я вряд ли скажу нечто совсем новое, а вот о происходящем в мире рассказать могу. Причем за большую часть этих знаний я должен поблагодарить как раз вашего отца, Нара. Неделю назад он спас меня от очень больших неприятностей, а потом в разговоре рассказал очень много нового и, если совсем уж честно, устрашающего о происходящих в нашем… да и не только нашем мире событиях. Кстати, именно он попросил меня побеседовать с вами, Нара. И, как ни странно, с вами, Леди Эрити, — Тауросс поклонился в сторону не ожидавшей такого развития разговора и потому остолбеневшей Алиты, — Именно поэтому, гонец передал послание в ваши руки, а не напрямую нец-герцогине. Астрон утверждал, что либо Леди Нара притащит вас с собой, либо вы сами не отстанете от нее, пока девушка не согласится отправиться на празднование дня лордесса вдвоем.

— Любопытно… — В полнейшем смятении пробормотала Алита, судорожно пытаясь разгадать, чего это вдруг герцог о ней лично вспомнил. Особыми друзьями они никогда не были, просто временами обсуждали разные загадки, дал он ей пару магических уроков, немного рассказал про техники моделирования личностей и общения — но не более того. Что же его так заинтересовало?…

"Ну что ж, значит, отец опять затеял какую-то игру по-крупному", — если бы Нара не была поглощена смыслом сказанного Тауроссом, она бы обязательно задалась вопросом, откуда взялось промелькнувшее в ее мысли слово «опять», но сейчас ей оказалось не до того…

— Как бы то ни было, я должен сообщить вам одну интересную для дам, и крайне неприятную для остальных собравшихся новость: нападение на бриг совершил не просто неопределенный призрак с дурными наклонностями. Тот, кого именуют ныне Шатаром или, что уже определенно ошибочно, Шартаратом, на самом деле от рождения носит иное имя: лорд Алкин, основатель и первый правитель лордесса Ксаросс…

Глава 6 "Страхи"

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, восточные пределы.

— С чего это вдруг все неприятности мира рушатся на мою голову? Я что-то сделала не так? Или, может быть, не так себя повела? Я все же остаюсь принцессой, хотя и в изгнании. И если мои земли превратились теперь в шипящий клубок тупых мятежников, я что ли в этом виновата? Ты хочешь сказать, я поступила неправильно?!

— Нет, Элоранта, я просто пытаюсь понять, зачем ты это сделала? Мне казалось, ты хоть что-то поняла после встречи с Кайлит и наших бесед. А теперь… Признаюсь, я не знаю, что теперь делать.

— А тебе и не требуется понимать, и особенно — вмешиваться в дела принцессы, если уж на то пошло. Мне вообще не ясно, на что ты имеешь право! Будь ты хоть четырежды великий чародей и маг, ты не имеешь права оспаривать моих решений! Это мои поданные — я поступаю с ними справедливо. Если они предают — значит, заслуживают наказания!

— Я и не пытаюсь оспаривать твои действия. Но все же замечу, что понятия о верном и неверном ты почерпнула у Алиаса. Считаешь его достаточно мудрым, чтобы судить людей? Или в очередной раз обманываешь себя в поисках оправдания? А наказание, которое ты для них выбрала? Элоранта, ты хоть представляешь, куда отправила своих подданных?! А ведь даже я, если честно, не представляю… И все же сейчас я просто хочу услышать ответ на вопрос "Зачем?". Не обвиняю — всего лишь пытаюсь понять.

— Слишком много хочешь для бестелесного голоса! Да ты просто дуришь мне голову все эти дни. Я с полной уверенностью могу сказать, ты — не более чем бесплотный дух, старательно сталкивающий меня с выбранного пути. Мало того, что ты вынудил меня свернуть с северного направления, так теперь еще и осмеливаешься диктовать верное поведение и верные манеры. Но ничем, слышишь меня, неведомый, ничем ты не можешь подтвердить правильность своих мыслей и действий. Тебя что ли кто-то назначил мудрейшим?! С чего ты взял, что сам прав?! Вот! Вот тебе мой ответ: проваливай, уноси свои несуществующие ноги, пока я не превратила тебя из бестелесного в несуществующего духа!

— Теперь еще и истерика. По всей видимости, ты даже не пытаешься меня услышать. Насколько ты могла заметить, я пытался подтолкнуть тебя хоть к какому-то осмыслению своего положения и действий в течение пары месяцев. Незадолго до моего первого появления ты обратила в ничто столицу собственной империи, не говоря уже о смертельной опасности, которой ты подвергла Леди Кайлит. Но даже если закрыть глаза и на это, все твое недолговременное правление состояло из вспышек гнева, совершенно неоправданной ненависти и полного нежелания выслушать любого из приходящих просителей. Не утверждаю, что я непогрешим, очень даже часто совершаю разные ошибки, но признаю их и исправляю. А ты, принцесса? Трудно поверить, что тебе собственная душа не подсказывает, какие поступки справедливы, а какие — жестоки. Казалось бы, неглупая девочка…

— Я не девочка, неведомый, — Голос Элоранты постепенно стал холодеть, — Пусть слабые попрошайки, не способные обеспечить себя, ищут подаяния за стенами города, но никак не в пределах моих покоев. Хватит, с меня довольно твоих проповедей! Я слышала уже достаточно, чтобы понять полную бессмысленность твоих речей. И все эти разговоры о душах, пустоте, мраке, свете и хаосе — пустая болтовня. Ты рассуждаешь о том, чего не возможно проверить — потому и считаешь себя правым.

А я не ловлю падающие звезды и не тону в пустых фантазиях. Я служу своим подданным, ясно, неведомый, только своим подданным! И я бываю жестока, но всегда во имя справедливости. Возможно, это ты, затерявшись в своих иллюзиях, не способен понять, что справедливо, а что нет, — Элоранта уже совершенно успокоилась, и тон голоса окончательно перешел от истерического к ледяному. По всей видимости, принцесса отыскала, наконец, моральный костыль для поддержки своих слов, — в таком случае, советую прислушаться к моим словам и сделать определенные выводы по поводу манеры общения с принцессой и принадлежности к единственной силе. Плутать между утопиями — глупо, неведомый, всегда нужно действовать решительно, чтобы сохранить справедливость. Если позволять подданным слишком много, вскоре ты сам окажешься в их глазах глупцом, которого легко обвинить в любом преступлении. Подчини их, пока они не разорвали тебя самого на части — вот и вся правда. Остальное — болтовня, для тех, кто не видит дальше собственного носа.

— Много банального пафоса с примесью самообмана. Неужели итог ваших долгих размышлений — такой вот незамысловатый и зверский вывод?

— Требую прекратить давить мне на уши, голос. Твои игры словами мне уже поперек горла. Запомни, если ты не понимаешь ничего в справедливости, ты должен подчиняться, а не диктовать условия. В противном случае, тебя необходимо будет уничтожить. Так поступают не только с врагами — заблуждающихся тоже истребляют, пока их не утянули на свою сторону недобитые враги.

"Бестелесный" гость довольно долго хранил молчание, видимо, все еще пытаясь осмыслить сказанное принцессой. Затем очень-очень тихо и с какой-то зловещей, совсем не доброй ноткой переспросил:

— Значит, натравливая на селян пустоту, ты руководствовалась именно справедливостью? Не потеряла контроль над собой, не поддалась соблазну, не совершила глупость — именно вынесла и воплотила в жизнь приговор? Ты в этом полностью уверена?

— Естественно. Селяне не желали подчиняться воле принцессы, имеющей над ними полную власть. Империю пока что никто не отменял, следовательно, они обязаны беспрекословно выполнять мои приказы. В противном случае, они считаются мятежниками и подлежат немедленной казни во благо империи…

____________________

Очередной разговор между принцессой и гостем происходил уже у самых окраин эльфийского леса. В своем пути Элора значительно отклонилась к югу, и потому невольно набрела на крупное поселение восточных пределов империи. На северо-востоке человеческой империи селений в принципе не существовало — там простирались на многие дневные переходы пустынные плато, и изначально Элоранта собиралась пройти именно через пустоши. Вольных земель она как огня боялась — там император и его дочь оставались не в чести, мало ли, ее могли попросту убить. Что еще можно ожидать от этих вольных? Они ненавидели (в глубине души, Элоранта понимала, что вполне оправданно) и беспощадного императора, и его наследницу. Девушка попросту боялась последствий собственных поступков!

А вот поселений на юго-востоке Иезекиля расположено немало: здесь строили дома и выращивали пшеницу жители империи, не желающие терпеть довлеющей руки императора. Они, конечно, только называли себя вольными, избавленные от полновластия Карад'Дума за счет высоких податей и отдаленности от центра империи. Наверное, в число причин образования автономии именно на юго-востоке входил и лес лунных эльфов — варвары от них старались держаться подальше, вот и не трогали лишний раз отщепенцев, расселившихся вдоль границы с зеленовато-голубыми чащами. Вольным же такое положение дел, напротив, представлялось выгодным — перворожденных они почему-то не боялись, а в народе ходили упорные слухи, совершенно необоснованные с точки зрения принцессы, о том, что эльфийские леса питают местную почву и делают ее более плодородной…

Элоранта пересекла видавшую виды сельскую изгородь, состоящую из вкривь и вкось вбитых бревен, поздним вечером. Она и вовсе обошла бы селение стороной, если бы не нуждалась отчаянно в запасах еды и воды. Последний раз принцесса пополняла их неделю назад, и к нынешнему моменту уже два дня терпела лютый голод. Экономить воду ей оказалось проще, чем пищу, однако и запасы влаги стремительно подходили к концу — оставалось около половины фляжки живительной жидкости, а далее принцессу ждала жажда и неминуемая гибель. На свои магические способности она не рассчитывала — не умея толком контролировать усилия, глупо полагать, что с помощью мистики можно раздобыть пропитание. К тому же, непривычные ей постоянные рассуждения о силах, дикое напряжение разума и долгая дорога по пустошам сделали свое дело — Элоранта окончательно выбилась из сил и мало о чем могла судить теперь спокойно. Раздражение готово было выплеснуться на первого встречного, а тут еще эта деревня и вольные…

Жители поселения не оставили странницу без внимания. Потрудились местные псы — они подняли настолько дикий гвалт, что посмотреть на причину шума сбежалось полдеревни. Такое внимание принцессе, естественно, пришлось не по вкусу — она предпочла бы остаться незамеченной. В крайнем случае, попросить пищи у пары селян, а лучше — и вовсе умыкнуть ее. Людей она по-прежнему опасалась, сама не знала почему — может, все еще боялась возмездия за разрушение Карад'Дума, хотя полагать так — верх глупости. Кто бы здесь и как мог узнать подоплеку событий в столице?

Но если уж попала в центр внимания — стоило использовать возможность на полную катушку! Главное сообразить — как именно, но голова так устала… Если бы спланировать все заранее, когда еще голод и дорога не измучили, а теперь вот придется думать на ходу. Почему последние дни ей так трудно даются размышления и действия? Будто не своя, чья-то чужая лень, захватывает, накрывает с головой, заставляет замереть на месте. "Нет! — рыкнула сама на себя принцесса, — Не сдамся! Я должна идти вперед!". Странно, но Элоранте показалось, что эти слова вернули ей частичку прежних сил.

Среди подбежавших вскоре многочисленных селян обнаружился даже местный староста, разительно отличающийся от остальных жителей ярким опрятным камзолом. Пурпурная ткань тускло светилась, будто атласная, хотя по большому счету отражать ей было особо нечего — солнце в тот день скрывалось за тяжелыми тучами. Даже и без «погодных» экспериментов Элоранты, лето в этом году выдалось хмурое, почти безрадостное. Да и к концу оно уже подходило — странствия украли у принцессы почти полгода, ведь покидала она Карад'Дум в начале весны.

"Чертов староста — он ведь поди умнее этих оборванцев!" — с досадой подумала Элоранта. Не хотелось ей сейчас беседовать с умным человеком — он мог вытянуть из принцессы все жилы и оставить ни с чем посреди восточных пределов. И загибайся потом от голода и жажды.

Правда, бодрости ей придал сам вид сельского начальника. Его наряд на фоне рубищ крестьян смотрелся настолько нелепо, что Элоранта не удержалась и захохотала, тыча пальцем в старосту. Кажется, на секунду ее рассудок помрачился, иначе бы принцесса никогда не позволила себе столь глупой выходки. Но долгие дни путешествия и опыты с чародейством измотали ее, и Элора теперь даже и не пыталась соблюдать какие-нибудь подобия приличий. Она настолько привыкла к одинокой дороге, что не сразу смогла ощутить себя среди живых людей. Староста иронии Элоранты явно не оценил, однако поприветствовал ее спокойным размеренным тоном, будто бы и не обратил внимания на кривляния путницы.

Ну а дальше события приняли совсем уж неожиданный поворот. Принцесса, оставаясь все еще на волне помрачения сознания от усталости, без тени смущения объявила сельскому начальнику, представившемуся Эсхаром, о своем положении в империи, напомнила о его святой обязанности подчиняться воле императорской крови и потребовала немедленно обеспечить ее запасом продуктов и средством передвижения для комфортного достижения эльфийских земель. Она так старалась вернуть контроль над разумом — но ее будто понесло, сметая все предосторожности на пути! Элора и сама не смогла бы рассказать, куда в тот момент подевалась ее привычная осторожность — на минуту она вновь почувствовала себя полновластной императрицей, владеющей душой каждого жителя Иезекиля… Ну а когда ощущение прошло, пришлось поддерживать выбранную линию поведения, ругая себя мысленно за вспышку долго сдерживаемых эмоций. Эсхар после высокомерных слов Элоранты помрачнел и в задумчивости стал поглаживать трилистник, вышитый на правой стороне камзола. Затем столь же мрачно он пробасил:

— Раз уж вы оказались в этом отдаленном селении, принцесса, позвольте мне объяснить вам реальное положение дел здесь. Летний сезон, особенно его завершение, у нас — время посева пшеницы и силикса. Для больших селений это не представляет проблемы: там достаточно и людей, и зерна для подобных работ, да и сеют они весной, а никак не в конце лета. Однако в малых селениях, подобных нашему, полевые работы — задача очень сложная: на полях работают практически все жители, за исключением разве что грудных детей, а телеги необходимы для доставки зерна из крупных поселений, расположенных к западу отсюда. Ваше требование и без того звучит очень грубо, а мы здесь не привыкли к грубости со стороны самозваных правителей. И, если уж говорить на эту тему, из Карад-Дума к нам приходят одни лишь неприятности: поначалу от Алиаса, а затем и от вас, принцесса Элоранта.

— Вы осмеливаетесь обвинять меня в чем-то?! - Элоранта начала закипать, и ее голос, как и всегда в подобных случаях, обратился в лед. Но где-то внутри груди иной ее голос, тот, что часто просыпался при разговорах с неведомым, с волнением нашептывал ей: "Прекрати! Перестань! Это не ты! Не проигрывай ей!". Что значили эти слова? Времени понимать не было, а эмоции уже захватили принцессу — пути назад не было… Постепенно ее второй голос, осознав это, горестно умолк.

— Отчего же в чем-то? Речь идет о вполне конкретных распоряжениях, в частности, о повышении доли зерна и силикса, вывозимых из наших земель в столицу. Ваш приказ поставил наше селение и десятки других мелких деревень в незавидное положение: теперь мы теряем едва ли не половину собранного урожая. И это притом, что пришлось подключить к сезонным работам женщин и старших детей! Когда же к вам с просьбой понизить зерновые подати прибыл посланец, вы выставили его за дверь, даже не пожелав выслушать.

— Значит, вы утверждаете, что не способны заплатить империи за защиту земель от внешних вторжений?! По-моему, вас совершенно не заботят судьбы женщин и детей, живущих в ваших землях. Вы, уважаемый (это слово прозвучало в устах Элоры почти как непристойность) Эсхар, заботитесь лишь о том, чтобы набить свое брюхо, а между тем враг готовится к вторжению в человеческие земли! — "Что со мной?". Мысль промелькнула и погасла, вернее, ее будто погасило нечто властное. Что-то пока еще аморфное, но постепенно принимающее форму внутри груди Элоранты.

— Любопытно. И кто же враг? Возможно, вы считаете таковыми эльфов или даже варваров?

— Вы слишком много предположений позволяете себе для простого сельского старосты! Естественно, речь идет о морском народе.

Глаза Эсхара зажглись недобрым огнем. Элоранте даже показалось, что сейчас он набросится на нее и свернет шею. По всей видимости, он что-то скрывал, нечто, связывающее его с морским народом. Однако долго гадать по этому поводу принцессе не пришлось — Эсхар был настроен вести откровенный разговор:

— Значит, и по сей день народ южных вод числится среди врагов империи? Насколько я знаю, люди моря никогда не нападали на мирные селения. Напротив, их ярость всегда была направлена лишь против городов, погрязших в междоусобицах и насилии. И это притом, заметьте, что морской народ выжит со своих законных земель варварскими племенами, то есть, вашими предками!

"Мрак!" — мелькнуло в голове принцессы.

"Ну и что, разве это плохо? Просто один из вариантов. Мне же и самой он нравился" — попыталась она сопротивляться животной ярости, прозвучавшей в мысли-всполохе.

"Какие еще варианты? Он — враг! Он же сейчас сам убьет тебя, если будешь стоять, как дура, и ждать нападения. Ударь первой!" — Мысль прозвучала здраво. Эсхар действительно смотрел на нее исподлобья. Что ему стоит сейчас выхватить из-за пояса нож и всадить ей лезвие под сердце? Дело пары секунд — она даже заклинания вспомнить не успеет, не то чтобы его произнести! А рукопашной, глупая, не училась — считала, что достаточно и силы.

"Разве не видишь? Он настроен нейтрально. Такие не нападают" — Снова этот второй голос, будто специально сеет сомнения. Или он первый старается погасить? Но это же мешает! Когда пытаешься защитить себя, нельзя сомневаться. Нельзя, ни в коем случае — растеряешься и станешь легкой добычей!

Головоломка в уме принцессы окончательно сложилась воедино.

— Значит, моими предками? То есть, вы считаете, это я творю беззаконие и сею раздор? Я нападаю на города империи? Я сопротивляюсь сохранению ее силы и целостности? Это делаю я, как весь императорский род до меня?! - Очень тихо и злобно произнесла принцесса. Она даже не заметила, что над ее головой собрались тучи, готовые разразиться серией эффектных молний, — По всей видимости, я только что набрела на мятежное селение, прикормившее в своих пределах целую свору предателей крови… под предводительством слишком много мнящего о себе старосты!

— Мы, принцесса, как раз не являемся предателями крови, просто потому, что к вашей крови отношения не имеем. В этом селении живут, в основном, люди, ведущие свой род от первоначального народа этого континента и эльфийских племен. Наследники тех, кого ваш род безжалостно истреблял. И мне кажется, пора восстановить справедливость, — Староста сделал шаг вперед, но его намерения все еще оставались неясны. "Может, все-таки готовится к нападению?" — пронеслось в голове Элоранты.

"Что ты стоишь и слушаешь? Эти слова! Он же прямо объявил тебе, что сейчас нападет! Защищайся или проиграй!" — злобный голос шипел в голове, так и подмывая принцессу произнести заклятье. Но она все еще помнила последствия… Нет, нельзя, надо найти какой-то иной способ. Менее опасный, но надежный. А пока — тянуть время.

— В этом случае, вы даже не предатели, а враги империи, — Холодно ответила Элоранта. Почему-то в памяти при переборе возможных формул растворялись все более-менее мягкие сочетания. Всплывала четко и ясно только формула, которую она использовала против Кайлит. Но ведь тогда заклятье обратилось смертью для всего города… А теперь? Она же все-таки чему-то научилась, да и среди селян нет ее подданных. Может быть, сумеет все-таки удержать под контролем?

"Ну, конечно, сможешь, девочка" — раздался в голове ласковый голос. Но странно… Тот же самый, который призывал до этого напасть на Эсхара. Или это какое-то новое испытание от неведомого? Сомнительно. Его голос звучал извне, да и этот больше похож на женский, нежели на мужской… И все же. Такой ласковый, доброжелательный, искренний. Может быть, еще кто-то помогает ей?…

— Очнитесь от сна, принцесса, империи больше не существует. Вы покинули город, и покинули живой. Теперь вы — ничто, принцесса, эта земля больше вам не принадлежит. Вас прогнали! И никому вообще эта земля теперь не принадлежит! В Карад-Думе больше нет и не будет правителя. Я не представляю, что могло там произойти, но, наверняка, это ваша вина. Вы сами себя погубили! Так примите же эту кару, как должное…

Он неосторожно взмахнул рукой. Может быть, просто хотел сделать театральный жест… В руках у Эсхара не было никаких кинжалов, да и быть не могло. Но хватило и жеста. Напряжение, спор двух голосов, измотанность, сомнения, одиночество, дорога — сознание принцессы разлетелось на части. Стараясь его удержать и вернуть в прежние пределы, она со страхом услышала, как губы ледяным тоном, совершенно спокойно и размеренно, произносят:

— Шессах! Подчиняйтесь моей воле, Эсхар. Подчиняйтесь или я мгновенно превращу эту деревню в пепелище.

Темные тучи, замершие над головой принцессы, вдруг вытянулись и закрыли пасмурное небо. Поздний вечер превратился в безлунную ночь, на фоне которой трилистник, вышитый белой нитью на камзоле старосты, засеребрился и превратился в подобие ослепительной луны. Откуда-то из глубины темноты до Элоранты донеслись слова Эсхара:

— По вашей вине мы все теперь испытаем страх, и вряд ли после этого сможем остаться в живых. Вы не понимаете, с какими силами заигрываете, принцесса. Сейчас вы совершили недозволенное, и, судя по тому, с какой легкостью вы произнесли формулу подчинения, для Элоранты Беспощадной она успела стать привычной.

— Подчиняйся и не болтай, староста! — Сознание удалось вернуть, но слова все равно вырывались из ее губ. "Это не я!" — бессильно закричала принцесса, но не вслух, где-то далеко в глубине разума. Кто говорил сейчас ее устами? Неужели это она? Элора не чувствовала на этот раз мягкого и насмешливого давления силы — ее подчинил кто-то совсем иной, и еще — она чувствовала просто человеческий разум, не подобное эху сознание стихии!

— Великую силу в себе вы совмещаете с исключительно варварским незнанием основ ее использования. Смотрите! Смотрите на творение своих рук и наслаждайтесь тем, что сотворили!

Голос Эсхара внезапно потонул в нахлынувшей темноте. Она простиралась всюду, куда бы ни глянула Элоранта. Принцесса была заточена в кокон из непроницаемой черноты, в котором терялись все направления, все стороны света. Вокруг не осталось ничего — только безлунная и беззвездная ночь, сравнимая разве что с самой пустотой. Почти теряя сознание, Элоранта нашла силы мысленно закричать в это давящее пространство:

"Да помоги же хоть ты мне, пустота! Если я для тебя еще что-то значу! Ты ведь знаешь, это не я, почему ты подчиняешься не мне?!". Трудно сказать, услышал ее кто-то или нет. Но где-то в темноте будто бы прозвучало тихое эхо: "Так прогони ее…".

"Послышалось", — Обреченно подумала принцесса, не сумев различить больше слов. Глупо полагать, что сила ей ответит. Или все-таки эти слова были произнесены? Да что она теряет — надо попытаться. Только как справится с тем, чего не существует? "Ведь я — это я, ничего во мне не могло настолько перемениться!"… Странно, последние слова она произнесла машинально, пытаясь еще размышлять, но ледяная хватка внезапно ослабла. Сознание будто вернулось на место в ее собственном теле. А ледяной голос… Плывет где-то неподалеку, наблюдает, но вроде бы затих. Затаился что ли. Не важно, ей, по крайней мере, стало легче!

— Эсхар? Эсхар! Селяне! Кто-нибудь?! - Едва «вернувшись» в реальность, Элоранта наконец почувствовала жуткую тяжесть пустоты, и забилась в истерике, пытаясь бежать куда-то через темноту. Но каждый раз оказывалось, что она не может сдвинуться с места. Тьма вокруг представлялась монолитной, трещин в ней попросту не могло существовать. Даже воздух она не пропускала. Когда Элора поняла, что воздуха нет, она тут же начала задыхаться. Глаза обжигало смертным холодом, ноги тонули в непонятной трясине… Но где-то над этим покровом лежала сама пустота, не желающая принцессе зла. И Элоранта в последней сумрачной надежде потянулась к ней рукой, сама толком не понимая, куда указывает ладонью… "Защити, пожалуйста. Убери это"…

Неожиданно ночной кошмар завершился. Темнота отхлынула. Напротив принцессы стоял в почерневшем камзоле староста. Трилистник больше не пылал — он покрылся корочкой льда и потускнел. На глазах Эсхара стояли слезы. Даже не попытавшись обернуться к деревне или посмотреть в глаза Элоранте, он повернулся к ней спиной и тихо двинулся в сторону моря.

— Стойте, Эсхар! Немедленно! Нет… просто, стойте… пожалуйста! Кто вы такой? Почему вы еще живы? Почему жива я?

— Уйди прочь, Ведьма! Если ты еще раз встретишься на моем пути, я без сожаления испепелю тебя, хотя мне и претит так поступать с обладателями великой силы. Но ты опасна для всех живых существ. И для неживых тоже. Посмотри на деревню, сумасшедшая!

Элоранта невольно перевела взгляд на дома. Казалось, все они остались на том же месте, даже изгородь не тронута. А потом она различила чернильные пятна на стенах домов и бревнах ограды. Нет, не пятна, — провалы! Как в Карад'Думе — в предыдущем кошмаре, только теперь их больше, они повсюду…

Когда принцесса смогла оторвать взгляд от последствий сотворенного, Эсхар уже исчез. Не ушел — она не чувствовала его присутствия. Просто пропал.

____________________

…и вот теперь, разговаривая с неведомым, она вновь ощущала где-то в глубине сознания чуждость и этого ледяного тона, и мыслей, что носились в голове. Но сопротивляться не могла — даже понять, откуда они исходят и почему ее захватывают, принцесса оказалась не способна. "Да я, естественно, понимаю, что потеряла контроль! Почему ты не слышишь, что я пытаюсь прокричать? Если ты такой умный маг, почему не улавливаешь мои мысли?! Другие мои мысли… Ведь я же способна иногда слышать твои!". Но неведомый, как ни в чем не бывало, продолжал эту горькую беседу с ледяным голосом, а тот устами Элоранты все так же презрительно и высокомерно ему отвечал. Но все в той же глубине, где жил ее крик, она желала разговаривать по-иному. Больше всего сама принцесса хотела спросить у него, что происходит с ее разумом! Нет, на этот раз не удается прогнать лед — и как же только получилось в предыдущий?… Что ей помогло? Сила? Или сама справилась? Ведь от ледяного голоса она сама отделалась — но как, каким образом ей удалось?!

— Послушай, Элоранта, я не могу поверить, что в глубине души ты не понимаешь, что сотворила. Ты отправила в никуда тех самых женщин и детей, в защиту которых пыталась выступить в разговоре с Эсхаром! Даже я не представляю, что именно и почему ты сотворила: полбеды, если ты их просто убила, но пустота, Элора, чистая, неразбавленная пустота! Она обладает жуткой способностью растворять в себе души — если ты призвала на головы селян именно ее, тебя вряд ли кто-то простит.

"Это — другое, пустота была над этим, выше него" — Еще один безрезультатный крик. Ледяной голос только покривил в усмешке губы, — "Это — лишь часть ее!" — Бесполезно. Контроля нет. Сущность, управляющая ею, непредставимо сильна!

— Судя по твоим собственным словам, нет никого, кто смог бы осудить меня за это, — Вновь спокойный размеренный тон с холодком. И вновь произносят слова ее собственные губы, — Высшей силы нет, есть просто разные силы, которые можно использовать по своему усмотрению. Есть Творцы, которые создают миры и удаляются от дел, скрываясь где-то в затерянных землях. Значит, некому вершить справедливость. Так почему бы не делать этого мне, обладающей настоящей властью и способной оценивать людей по их поступкам?

Элоранта буквально кожей почувствовала потрясение собеседника и торжество ледяного голоса. Неведомый будто бы потерял дар речи, что с «бестелесным» практически никогда не случалось. Потом раздался вздох, очень тяжелый и почти что обреченный.

— К сожалению, принцесса, я не могу позволить себе выполнить приговор, вынесенный тебе Эсхаром. Убить тебя, пусть даже более чем смертельно опасную для всех существ и миров, я не могу. Сейчас — не могу… Да и проблемы это не решит. Но все же советую тебе, Элоранта, оценить свои действия беспристрастно. Ты высказала сейчас мысль, которую однажды произносили и до тебя… Тот человек уничтожил два прекрасных мира, и его я убил, не считая свой поступок преступлением. А если ты будешь продолжать поступать в том же духе, тебя не пощажу ни я, ни даже Владыка Огня.

— Думаю, ты слишком много говоришь. А угрозы и вовсе смешные: хочешь убить меня — так убивай, чего же медлишь, — Элоранте на секунду показалось, что ледяной голос искренне хочет, чтобы неведомый нанес удар. Даже не хочет — жаждет, лелеет эту мысль. "С чего бы вдруг? Ах, ну да, тогда он убьет и меня" — отрешенно подумала принцесса. Значит, она опасна для этой сущности? Но как такое может быть? Чем?!

Неведомый не ответил на словесный выпад.

— Я сказала, прочь, пока даю тебе такую возможность! Мне больше не нужны советчики, я и так прекрасно в себе разбираюсь! — "Откуда это приходит?!". Элоранта поняла, что бороться с голосом бесполезно — сейчас он почему-то слишком силен. Может, это — она сама? Не хотелось бы так думать — если в ней это есть, лучше уж сразу умереть. Одно дело — ее поступки в империи, и совсем другое — теперешние намерения, которые роились в голове. Нет, не могут эти мысли быть ее собственными! "Я ведь только пытаюсь сохранить империю, а это жаждет разрушения всего прежнего. Разве можно что-то построить на руинах всего?!". И все же теперь Элора понимала, что ледяной голос не первый раз говорит за нее — раньше, до бесед с неведомым и Кайлит, она просто не понимала разницы между собственной жестокостью и этим холодным безумием. И самые большие глупости она совершала именно в холодной ярости, не в горячем гневе!

— Воля ваша, принцесса, вынужден признать вас своим поражением. Прощайте, — Последние слова неведомого прозвучали как приговор. Холод внутри нее взорвался торжеством, выродившимся в ядовитейшее пожелание:

— Скатертью дорога, бестелесный!

Элоранта ощутила, как «дух» исчез. И в тот же момент, пока чужеродный голос торжествовал, она поступила подобно ему — «просочилась» в тело, ведя за собой волну жара. И тут же торжество на душе превратилось в бурную истерику со слезами, но холод вновь куда-то отступил, и явно дальше, чем в прошлый раз.

Теперь на душе скребли кошки. Разумеется, принцесса прекрасно понимала, что совершила уже слишком много непростительных преступлений. Сама или не сама — не важно. Если даже неведомый не понимает, что существует разница между двумя ее "я", если даже она до сих пор сомневается, не сама ли это произносит и делает, поддаваясь сильному гневу, — никто иной и разбираться не станет! Однажды найдется кто-то, способный убить ее раньше, чем принцесса произнесет формулу — на этом вся великая история поиска четырех душ, обещанная Кайлит, и завершится!

Нет, теперь надо рассуждать здраво и трезво. Ее имя слишком известно. Значит, его надо будет сменить, причем, желательно, вместе с внешностью. И лучше всего, действительно, отправиться к эльфам, возможно, среди них ее жизнь будет в относительной безопасности. По крайней мере, в восточных лесах она еще не успела никому навредить… А эльфы… Все же, если судить здраво, не совершивший за свою очень долгую жизнь ни одного набега народ не может быть кровожадным.

И все же, и все же… Это "и все же…" Элоранта отогнала в сторону, как назойливую муху. Не время сейчас и не место размышлять о своем странном раздвоении и способах его одолеть. Тут нужна помощь мага, а неведомого она прогнала — как раз перед тем, когда уже смогла бы рассказать ему о произошедшем. И ведь он не вернется — как пить дать. Его голос звучал так грустно и обреченно… Ладно, что толку лить слезы по совершенному?! Надо попытаться справиться самой. Самое главное — неведомый прав — не впадать в крайности. В эти моменты ледяной голос и приходит, вместе с яростью и ненавистью. Но как себя сдержать, если она все жизнь так жила?! Пока не ясно.

Наскоро уложив вещи в походный мешок и собрав скудные пожитки, раздобытые в непораженных тьмой домах, Элоранта быстро зашагала на восток. Ей не терпелось достичь границ эльфийских земель и наконец-то отдохнуть от долгого путешествия. А потом — найти среди эльфов нормального мага: должен же попасться хоть один, способный понять, что с ней происходит! Лишь одну мысль принцесса старательно гнала от себя: "что если кто-то узнает о ее поступке? Как с ней самой обойдутся?". Почему-то Элоранте казалось, что эльфы, услышав о призыве на деревню пустоты, могут убить ее на месте, не дожидаясь объяснений. Потому на восток идти не хотелось. Но разве теперь у нее есть иной выбор?…

* * *

1 498 208 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2007 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

"Из дневников неслучайного Попутчика"

А сколько у вас личностей? Сколько жизней одновременно вы проживаете? Сколько лет входит в один месяц вашей жизни? Думаете ли вы во время работы, разговора, во сне? И какого цвета ваша душа? Последний вопрос особенно интересный, правда? Даже патологоанатомы не знают. Ну ладно, черный юмор. Юмор белый: не знают и священники, не зависимо от исповедуемой религии. Вопрос тонкий: спорят долго о самом существовании души, еще больше — о ее природе. Где уж тут задумываться о цвете! А о мелодии, ее сопровождающей, тем более не мыслят — все "публичные умы" заняты пресловутым «есть-нету». Также как физики вот уже больше века решить не могут: существует вечный двигатель или нет. Языки у физиков с лириками — разные, не спорю, а рассуждают-то об одном и том же. И правда, что такое душа, как не вечный двигатель?!

Между тем, представить душу просто. Ведь это луч… Запущенный между двух вечных зеркал (среди бесконечности то есть): сначала прямую петельку опишет, потом в одну сторону отклонится, а затем — в другую… и замкнется в начале. Этот трилистник давненько рисуют, называют еще триквестрой. Пытались даже его символом Троицы сделать, да как-то не прижилось. Одна геральдическая лилия нам в наследство от благих помыслов и осталась. Ну а триквестру гораздо позже вспомнили, когда сериал «Зачарованные» снимали. Так вот смешно, как и все в нашей жизни: от Троицы до Силы трех ведьм.

Три лепестка: ум, чувства и дух (или там энергия, прана — как хотите называйте, только использовать не заставляйте). А как быть с проявлением души в материи? Ведь если она вездесуща, должна душа иметь форму и в трех измерениях. Допустим, три лепестка живут где-то среди всех мер и осей реальности, по-разному при снижении их числа проявляются, а в трехмерности… Кровь, ДНК, триплеты, ее составляющие. Триплеты — множество отражений трех лепестков, сплетенные в две спирали с взаимными связями. Кроме того, триплеты — это выбор трех компонентов из четырех доступных. И с душой та же беда: либо лепесток духа и воли, питающийся силой преодоления препятствий человеком, либо лепесток надежды и веры, наливающийся жизнью от чувств и мыслей иных людей, с этим человеком взаимодействующих. Ну а если душа — это луч, замкнутый в вечности, то, как всякий уважающий себя луч, он делится по световому спектру на разные цвета и оттенки. Потому про цвет души и уточняю!

Цвет души — это особый ключ: рассказывает нам о том, какой из сверхстихий душа принадлежит. Можно даже кратко обрисовать свойство каждой. Красный (предпочитаю называть его Алым) — цвет огня и хаоса, бурный, кипящий, практически фонтан энергии, но беспорядочной, рассеянной. Вот и алые души — натуральные черти: юмор сплетается с силой, энергия со стремительностью, но отягощается сочетание рассеянностью, распыленностью, осложняется концентрация на чем-то одном. Алым душам нужно все и сразу — так и не иначе.

Желтые (их я называю золотые) души — подобранные, "навытяжку вставшие", с доминирующим разумом, вечно ищущие абсолютные правила и закономерности. Рационалисты веры. Из людей с такими душами выходят управленцы разных ступеней, но лишь те, что мыслят себя и других элементами системы. И очень неодобрительно относящиеся к "бракованным деталькам". Ну и конечно, — ко всему хаотическому, это ж умереть не встать — Энтропия, смерть системы. Недолюбливаю этот цвет, если честно, многие «златые» легко превращаются в тиранов — тайных или явных. В системах есть лишь один внутренний мотив — целесообразность, стабильность. Хотя при кризисе без них рассыплется все на свете, так что категорично о златых судить нельзя. Очень напоминает, кстати, ветхозаветные каноны Библии, да и мудрость там ставили во главу угла, и единство народа, как целостного образования.

Между этими двумя — оранжевые (солнечного цвета) души. Греют, полыхают, вроде корни у них хаотические, а вот могут как-то из хаоса странного вида системы клепать. Так называемые «открытые» — в которых правила постоянно меняются, не остаются одними и теми же. От оранжевых душ исходит много тепла, доброты, творческой энергии, но злить их обладателей не стоит, как и «алых» — в гневе огненные стихии распыляют бездну энергии, можно и «сгореть». В гневе они разрушают, подчас даже не отдавая себе в этом отчета. Не даром алый и оранжевый — главенствующие цвета при бунтах и революциях.

Следом — души темно-синие (пресловутые "индиго"). Как и алые — древние, с хаотическими корнями. Но индиго-душа запирает энергии внутрь, концентрирует их, а не распыляет. Потому души синего цвета, когда их обладатели повзрослеют и научаться контролю над чувствами, — спокойные, сосредоточенные, размеренные, последовательные, упорядоченные. Синий, вообще, — цвет порядка. Но вот если разозлить их… В гневе алые души накроют волной энергии, а индиго — проткнут насквозь, если не раздавят. Надежно так пресекут дальнейшие провокации. Ближе всего к типу индиго — демоны, в классическом понимании слова (как центры пересечения разных потоков энергии, души-аккумуляторы: возьми хоть легендарных вампиров, хоть не менее легендарных магов-посвященных).

Души фиолетовые (пурпурные) появляются, когда алый и индиго цвета гасят эффекты друг друга. Потому у фиолетовых душ два типичных состояния: спокойные, глубокие, почти сонные, витающие где-то далеко, вяло реагирующие на реальность. Души покоя, замедляющие Движение вокруг себя… Но если алый и индиго дополняют друг друга, пурпур превращается в полноценный хаос: колкий, распыленный, словно ветер, безграничные силы рушить и крушить. Возможно, некогда именно из-за сочетания глубины и силы пурпур признали цветом королевских одежд. А еще — это цвет ночи, тени, тайн, загадок, секретов, — сопряжение древних.

Голубой (небесный) цвет оставляет след на душах, способных распоряжаться от имени свыше. Подчас, даже от имени самого Создателя, который видится хрусталем среди цветных душ. Ну а обычно — от неба, от путей, там проложенных, от вертикали, в пределах которой можно расти или падать. Небо ведет, призывает, отвергает — канцелярия судеб какая-то! Способные мечтать и при этом сохранять себя в реальности — это люди небесные: то-то о нем так часто поют, сочиняют стихи, рисуют его, фотографируют, пишут о нем. С такими душами ассоциируются духи-хранители, древние боги-оберегающие, идущие разных мастей и направлений… Много кто. Потому этого цвета, а еще алого и индиго так боятся теперь «массы», когда серость мира очевидна — прямо-таки три клинка, острия, ветра, которые невозможно задержать.

Последний — изумрудный, или зеленый. Цвет природы, надежды, роста, силы земли и вообще окружающего мира. Те души, что используют силу в последнюю очередь, но если однажды применят ее — мало не покажется никому. Почти вечное терпение, обилие энергии, почти что неисчерпаемый колодец, но при этом отягощенные легкой замедленностью, растянутостью во времени, как растущее дерево. Однако природе всегда доступны самые глубокие загадки миров — в этом она превосходит даже пурпурную ночь. Стоит ли говорить, что в изумрудный цвет окрашен весь Новый завет Библии?

Но существует и радуга — раскрашенная душа, меняющая цвета, в зависимости от ситуации и мира вокруг. Каждый цвет по своему приближает душу создания к Создателю, значит, радужная — ближе всего, полноценный образ и подобие. Отличие лишь в том, что радуга — все же не хрусталь: результат, но не причина. При этом она, конечно, не становится частью Его самого — эту «легенду» выдумали те, кому не хватило фантазии представить себе совокупность миров, населенную будущими Творцами. Не смешанная, в высшей мере изменчивая, но при этом стабильная, жизнерадостная и властная, таинственная и глубокая, по-детски наивная и, одновременно, не поддающаяся обману. Неповторимо, невозможно, непонятно, непостижимо. Сколько "не" щие от страсти и огня; души оранжевые, жизнерадостные и теплые, как солнце; души зеленые, сочные и питающие, вые наслоения и вновь забывать. е., а душе уж очень этого!

Котел противоречивых начал рождает ее, но слишком часто выходит нелепое серо-бурое смешение вместо радуги… Однако не во всех случаях. Сумевшие разрешить конфликты в себе, не все конечно, только самые сложные и несовместимые с жизнью, достичь стабильности, внутренней гармонии, обретают радужную душу. Полную, исчерпывающую, способную на все, меняющую личность или личности по своему усмотрению и никогда ничего не забывающую, душу, со временем, в ходе обучения, обретающую абсолютную власть над материей. Философский камень алхимиков, Святой Грааль христиан, Роза Розенкарийцев, Всевидящее око масонов, Высшее посвящение магов — столько аналогий, подобий и трактовок, а суть одна: все цвета, все плюсы и минусы жизни, все грани реальности, до которых получится дотянуться. Равновесие в вечном Движении. Пресловутый Перпетуум Мобиле, о котором уже говорилось…

Забавно. Вычисляя структуру души и наблюдая ее разновидности, постепенно понимаешь, что изучаешь не самого себя, а окружающий мир. Может быть, прописная истина о том, что вселенную познают через познание себя, не так уж и банальна?

* * *

Стазис-кокон. Постоянный синхрон-канал по дате:

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Четвертая категория мерности (Небытие), Зал трех оснований.

Комната располагалась где-то. Точнее сказать просто невозможно. Стены, переливающиеся всеми цветами радуги, буквально растворялись, открывая за собой вид на ничто, стоило лишь посмотреть на них более пристальным взглядом. А еще — очаровательный потолок, подобный небесному своду неведомого мира. Рисунки созвездий, планеты, метеориты, хвостатые кометы, даже луна — все присутствовало в этой модели, в ней чувствовалась даже жизнь, что несвойственно для искусственных предметов. Но хозяин комнаты знал, как вдохнуть душу даже в изначально неживые предметы… Как знал обладатель этого странного оплота для уединения и то, что три колонны, красная, синяя и зеленая, составляющие треугольник, вписанный в квадрат комнаты, на самом деле не упираются в свод — он реально представляет собой небо, хотя и не настоящее, но сотканное из тех же физических констант, что и любой другой атмосферный купол.

Астерот слыл знатоком физики, астрономии, химии, биологии и прочих наук, впоследствии названных естественными. Сведущ он был и в магических вопросах, и в проблемах чувственных связей — практически и не существовало такого предмета, о котором лорд хоть чего-нибудь, самой малости да не знал. В нем ощущался невидимый след Всемерности, вечности мирозданий, но какой-то тусклый, меркнущий на фоне всей красоты реальности, которую он старательно сплетал. Просто Астерот-Астрон жил уже слишком долго, чтобы его прошлое представало перед нами в ярких тонах.

Высокий, пожалуй, сам чем-то похожий на колонну. Когда Астрон о чем-то думал, он замирал в позе натянутой тетивы: идеальная осанка, высоко поднятый подбородок, холодная сосредоточенность в серо-голубых глазах. Черные волосы до плеч потусторонне серебрятся, будто постоянно освещены лунным светом, брови выгнуты вопросительным знаком, как если бы лорда кто-то сильно удивил. На переносице сходятся не меньше пяти вертикальных морщин, а весь лоб покрыт глубокими бороздами, которые не разглаживаются, даже когда мыслитель расслаблен. Хотя само лицо молодое, даже здорово припухлое.

Костистый прямой нос отбрасывает тень на крепко сцепленные губы, а округлый подбородок немыслим без поддерживающего его казанка указательного пальца правой руки. Когда мыслей в голове Астрона накапливается слишком много и их необходимо тщательно проанализировать, опорой для подбородка становится уже весь правый кулак, а взгляд попросту теряется — остаются смотрящие в никуда почти прозрачные глаза. При этом частенько массивные длинные пальцы незанятой левой руки отбивают на столешнице странную дробь: прерывистую, совсем немелодичную, но чем-то неуловимо притягательную. Когда Астрон думает, он слышит отзвуки далекой мелодии хаоса, что звучит где-то далеко, в самом начале эры многих мирозданий.

Сейчас в его неподвижных, серо-голубых глазах мелькают тени прежних дней. Перед ним проносятся картинки — своеобразные обрывки, клипы, запоминающиеся моменты из самого давнего прошлого. Он помнил внутреннюю эру, когда в единственной тогда еще вселенной не существовало ни одного разумного существа, которое можно было в полной мере назвать одушевленным. Да и про души тогда речей не вели — исследовали только отдельно взятый разум. Все подчинялось строгой логике, предсказуемой последовательности событий. В мире действовали строгие и единственно верные закономерности, пресекающие саму возможность случайного хода событий. Странно, что именно в те дни ему в руки попали первые записи, касающиеся столь разительно отличающейся от здешних вселенных мирозданий Белой Лилии. И по сей день Астрон не мог понять, кто из кулихаров, народа системы Сириуса, внес эти данные в базу знаний Кош'Лосса. Но идеи множественности трехмерных систем координат, наслаивающихся друг на друга, его заинтересовали — нашлось в них что-то знакомое, близкое.

Впрочем, по прошествии многих тысячелетий, раздобыв немало дополнительной информации о всемерности, Тарведаш крепко задумался о том, так ли уж соблазнительны для него мироздания и знания Лилии. Да, это обширная внешняя вселенная, множество мер и видов материи, от самой легкой до близкой по плотности к самой пустоте, но знания Лилии в области души ограничивались тремя пунктами. Первый из них — связи, которые могут возникать между душами. Во втором шли довольно туманные рассуждения о стержне души, позволяющем сознанию существовать в большом количестве мер и не размываться среди осей. Ну и третий — трехлепестковая структура, которую он уже и без помощи баз данных сам вывел. В общем, обитатели Лилии явно не стремились выискивать какие-то новые структурные знания о реальности, ограничиваясь своим «полным» существованием и о вселенной, которую можно вырастить внутри души, кажется, даже не задумывались. По крайней мере, записей о подобном не оставили. Астерот, далекий ныне от Лилии, знал о структуре и возможностях души в сотни раз больше, чем те, кто мог бы наблюдать ее влияние на реальность в пределах тысяч измерений! Быть может, потому, что Лилия только аккуратно восходила к Пустоте, а Астрон поднимался до нее и спускался до хаоса, не теряя при этом себя.

И еще Тарведаш знал, что затевает настоящую авантюру, за которую оберегающие развитие и гармонию миров мало того, что по головке не погладят, но как бы эту самую головку и не оторвали. Единственное, что его утешало — здешние вселенные, в силу неизвестных ему причин, почти на полтора миллиона лет от начала исчисления времени отрезаны от пространств Лилии. Если быть более точным, за несколько тысяч лет до окончания этого срока, начнется процесс объединения Идейных Миров здешней связки вселенных и миров Лилии. Небытие, которое в мирозданиях, наблюдаемых из всемерности, являлось только четвертой из семи категорий пространств, здесь служило венцом мерности. Временно, конечно, но Астероту и этого времени должно было хватить, чтобы запустить процесс. Ну а в случае удачи, уж кто-кто, а Лилия в накладе не останется — с гарантией получит всю полноту впечатлений и возможностей. Если выживет…

И все же ход событий последние тысячелетия представлялся ему какой-то слишком уж жуткой игрой. Сначала — Мир Расколотых Небес. Тар не любил о нем думать, но сейчас сама гнетущая обстановка способствовала воскрешению в памяти самых страшных страниц его личной истории. Примерно в 1 230 000 году от появления случайного хода событий и, соответственно, исчисления времени госпожа Небытия Мира создала канал, позволяющий создать трехмерный мир, напрямую связанный с подконтрольным ей пространством. Мотивов она не объясняла, да и мало кто из живых лицезрел ее глубокие ярко-синие глаза, но, как бы там ни было, Мир Небес родился где-то в «северной» зоне всемерности.

Уникально красивый, гармоничный, живой до последней пылинки в воздухе. Если трава, то сверкающая, изумрудная, если горы — то уходящие сверкающими вершинами в облака. Солнце, затапливающее мир густым теплым светом, который лечит любые раны. Когда Астерот попал в этот мир, почти случайно, можно сказать упал в Небеса, он и не подозревал, что раны на душе могут быть излечены. Прожив в Небесном добрый век, научившись летать (все жители мира и бродяги, в него попадающие, неведомым образом обзаводились вполне осязаемыми крыльями — по всей видимости, Небесный был не совсем трехмерным, как и появившаяся позднее Расселина), испытав всю радость и счастье от покорения гор, купания в теплых реках, общения с ищущими мудрости и мира людьми, Астерот понял, что душа его почти перестала болеть. Да, раны не совсем закрылись, но их действие затмила совершенно безосновательная надежда на благополучный исход. Не имеющая основания, причин, предположений в своей основе — просто надежда на лучшее. Альва Р'Вара, Творец мира (Королеву Небытия в те дни Тар не знал еще даже по имени, не то что воочию) стала ему едва ли не самым близким другом. Она настолько любила собственный мир, была поглощена им, жила и дышала его воздухом, что Тар даже начал потихоньку сравнивать ее с Лазурит, хотя зарекся вообще с кем-то сравнивать свою давнюю "занозу в сердце". Но в пределы Радужного путь ему был закрыт навсегда, не помогали даже способности бродяги, как он на них ни уповал! Р'Вара же, хоть и не заменила ему своей дружбой любви Лазурит, всю собственную душу готова была выложить, чтобы Тар снова научился верить в лучшее и надеяться на удачу.

А потом явился в Мир Небес еще один бродяга — Самеш'Ше'Ташантасс. Сильный маг, совершенно незаурядного ума и обладающий немалой мощью, которую он, впрочем, использовал разумно и дозировано. Казалось бы, тот самый тип бродяг, беседы и споры с которыми Астерот любил больше самого бродяжничества. Однако, едва увидев впервые Самеша, он почему-то насторожился. Что-то далекое, очень давнее и забытое всколыхнулось в душе, заставив не поверить в искренность интересов и миролюбия бродяги. Как ни странно, Р'Вара, обычно радушно встречающая в своем мире любого путника, тоже сторонилась Самеша. Бывали дни, когда Тар спрашивал у нее причины такой отстраненности, но Альва лишь качала головой и бормотала загадочное: "Дежа-вю у меня, жуткое. Еще бы кто объяснил, когда я подобное видела — ни хмара не помню". О том, что такое хмар, Р'Вара не рассказала, но Тар полагал, что нечто вроде куцехара Природного мира.

Ташантасс тем временем на месте не сидел. Облазил все библиотеки мира, немало лет провел в научных диспутах с другими «курортниками», основал школу магии разума (создание школ в Небесном поощрялось — что, между тем, редкость для обычно закрытых для иномирного знания вселенных)… Все, казалось, шло благополучно: Самеша уважали в Небесном, называли одним из лучших бродяг, а его школа обрела немалую популярность. Да и сам Тар, как бы настороженно не относился к странному гостю, посещал его курсы и, пользуясь случаем, оттачивал свои неглубокие познания в шерашехатизме. Уровень Ташантасса был для него запредельным — казалось, душа его сложена из чистого разума высшей пробы, хрустальный, алмазный ум — да и только!

Самеш оказался романтичным по натуре, и вместо обычного дома решил выстроить себе миниатюрный дворец на склонах Белых гор. Не помпезный — совсем небольшой, вмещающий всего лишь три этажа и столько же десятков комнат… На этом спокойная и безбедная жизнь мира завершилась. Прошло ведь несколько тысячелетий, если не десятков — в Небесном время текло странно, будто искажаясь из-за контакта с высокими категориями пространства. К Самешу и Астероту успели привыкнуть, да и они оба свыклись друг к другу. Казалось… Как раз в те дни, когда Тар почти избавился от своей настороженности в отношении мага разума, в Небесном начали происходить странные события.

По всему миру, тут и там, появлялись какие-то группки, коалиции, недовольные мироустройством. Бунтов они не поднимали, но активно пропагандировали смену системы знаний, создание на территории Небесного разрозненных государств, гармонично делящих мир на сектора… Велись ожесточенные дискуссии о введении в Небесном образовательных систем, открытых для жителей иных миров, организации институтов магии с привлечением специалистов Вар-Шрави и Авильон'Лави. Поначалу Р'Вара, забавляясь, смотрела на происходящее, но потом совершенно потеряла покой, стараясь погасить все очаги противодействий в мире. Тарведашу казалось, будто цель всей этой болтовни и разделения — перессорить обитателей мира. Но зачем? С какой целью сеять раздор?

Ответ нашелся сам собой. Едва до Тарведаша и альвы доползли слухи о том, что большинство организаторов мятежей являются активными слушателями тогда уже академии магии разума светлейшего Самеша'Ше'Ташантасса, они вдвоем даже обсуждать своих предположений не стали — доверились инстинкту. «Дружелюбно» поговорить с Самешем решили в его дворце, вот тогда-то Астерот с альвой и обнаружили, что миниатюрным выглядит он лишь снаружи. Внутри же многомерного оплота разума лежали тысячи коридоров, десятки тысяч комнат, сотни этажей. Найти здесь хозяина оказалось просто нереально, даже с учетом магических навыков Астерота и способностей Р'Вары.

Надо ли говорить, что далее они решили посетить академию Самеша, чего маг от них, определенно, и ожидал. До сих пор неизвестно, какие чары и способности он использовал, но явно не один только разум — Ташантасс, мастерски уловив в разговоре завуалированные попытки выяснить источник мировых возмущений, не стал играть в прятки. С самодовольным видом он расхаживал по аудитории и описывал им, каким образом организовал дробление, как все эти тысячелетия подспудно влиял на саму философию мира, как преобразовывал добродушие в ханжество, точки зрения в идеологии, образование в систему вербовки. Тар наивно полагал, что дослушав «лекцию» до конца, они с альвой спокойно скрутят помешавшегося мага и сумеют добиться растождествления его сил. Это была первая в долгой жизни Астерота по-настоящему серьезная ошибка, едва не прервавшая их с Р'Варой пути — от плетений Творца и бродяги Ташантасс даже не расчихался, а вот их от того же растождествления спасли только быстрые ноги.

С этого дня началась война, продлившаяся более двух тысяч лет. Вспоминать ее подробности Тар не хотел: слишком больно было видеть, как прекрасный мир превращается в подобие Вар-Шрави, где без кровавых столкновений не проходило и года. Но здесь дела обстояли хуже, потому что о каком-то благородстве или чести речь не шла: резня, длинной в два с четвертью тысячелетия. А Самеш тем временем вел какие-то свои эксперименты, позволив многочисленным поклонникам его утопий охотиться на немногочисленных сторонников Творца и бродяги. В одном из своих странных опытов Ташантасс умудрился внести искажения в структуру мира, "расколов небеса": он лишил мир своеобразной автономии, объединив его одновременно и с каким-то странным подобием междумира, и с нижними зонами небытия. В общий котел пошла и огнистая Бездна, сил и возможностей которой Тар до того не представлял — просто слышал о ее существовании.

Постепенно Мир Расколотых Небес наполняли инфернальные существа, способные одной своей аурой вселять жуткий страх и ужас в душу самых храбрых разумных. Обитатели мира все меньше походили на живых существ, будто бы становясь единым организмом, состоящим из придатков, передающих свою энергию за пределы мира. Как Самеш умудрился этого добиться, Тар понял лишь много лет спустя, исследуя все доступные данные по теории «серости»: смешения стихийных основ, расщепления душ, выкачивания их уже не вечной в таком состоянии энергии. В те дни Тар проникся к Белой Лилии большей симпатией: лишь использование основ стихийного построения реальности и соответствующей магии позволило сдержать полное погружение мира в «серость». Впрочем, благодарен за это он был всего лишь одному автору, немногие записи которого нашел в толстенных томах, посвященных исследованиям надреальности. Некто маг Селин наиболее толково и с разных позиций описывал саму Лилию, взаимодействие ее стихий с реальностью, основы построения материи и, особенно подробно, способы гашения серости на ранних стадиях появления. Иногда Тару казалось, что они с Селином мыслят совершенно одинаково при полной противоположности характеров — Астерот никак не мог привыкнуть к бездне сарказма, разлитого между строчками толкового мага, обладающего обширными знаниями о мерности.

Но нескоро, совсем нескоро они с Р'Варой смогли загнать Самеша в его дворец и очистить мир от последствий его экспериментов. Да и выправить его структуру уже не представлялось возможным. Ну а история путешествий по дворцу мага, будто бы приютившему всех выпущенных на волю инфернальных тварей, Астерота до сих пор бросала в дрожь. Да и что толку от их подвигов: в конечном счете, при встрече лицом к лицу, Самеш расхохотался, напомнив Тару о том, что с этого и начиналась война две с лишним тысячи лет назад. Ташантасс все еще оставался куда более умелым и сильным магом, нежели Астерот или, тем более, альва Р'Вара…

К тому же, за годы изучения источников, скупо повествующих о Белой Лилии, Тар нашел описание медальона, точь-в-точь похожего на тот, что носил на груди серый маг. Хрустальная буква «Z», символизирующая благословение самого Создателя, вертикально «перечеркнутая» золотой фигуркой змеи, символом мудрости разума. Центр фигуры венчал яркий желтый камень, о котором в книге скромно говорилось, что это один из семи великих самоцветов, заключающих в себе энергию золотой сверхстихии разума и систем. Автор уточнял, что медальон был утерян, а прежде принадлежал некоему Сереми'Ран'Сорату. Причем Селин указывал, что по облику и знаниям Сорат, определенно, принадлежал некогда Белой Лилии и, вполне возможно, был одним из ее высших контроллеров: ведущим или направляющим. Вот в те дни у Тара и появились нехорошие подозрения по поводу истинной личности Самеша: отыскав записи Селина о серости, он повторно и куда более внимательно изучил их. Конечно же, маг подробно и в куда более серьезной манере описывал Сереми, под конец записей уточняя, что этот разумный был отречен от Лилии самим Запускающим Движение, но, наверняка, сохранил немало сил и знаний. Кроме того, Селин предупреждал о возможном возрождении этого мага в пределах мироздания «Альвариум». По всей видимости, местные вселенные этому мирозданию принадлежали — вот обещанный Сорат и вернулся во всей полноте сил.

Во время сражения, вернее, катастрофической попытки уберечься от лавины разумно-магических плетений Самеша, Тар понял, что сам просто не способен справиться с серым магом. И после этого… решил остановить поединок и признать поражение. Сорат даже не удивился, «милосердно» прекратив атаки и готовый выслушать последнее слово Тара. Единственное, чего не мог себе простить до сих пор Астерот — испуга и презрения, написанного на лице Альвы в тот момент. Ее Самеш не пощадил бы — Творец мира слишком большая помеха при перекачивании энергии: создатель всегда центрирует ее на себе. Пока жив Творец, «огонь» мира не оскудеет, а за его грань можно будет перекачать лишь сущие крохи. И все же Тар искренне надеялся, что альва лишь подыграла ему, не поверив на самом деле в откровенное предательство. Он ведь так и не осмелился спросить ее, как было на самом деле…

Тарведаш сказал свое последнее слово. Вернее, он собрался с силами и осмелился впервые в жизни вынести магу приговор от имени сил вселенных, в которых он побывал. В своих исследованиях души Тар выводил связь, которая, по идее, позволяла обращаться к общему источнику энергий через их ответвления в мирах, ради справедливого суда. Но все же он опасался, что суд сил может оказаться далеко не столь спасительным: быть может, источники энергий миров признают победу за сильнейшим, а не за тем, кто пытается сохранить существующее от разрушения.

Волнения оказались напрасны. Он так до конца и не осознал, почему без прямого обращения Она не вмешалась сама. Ведь, в конечном счете, Небесный был именно Ее идеей. Когда Альва поняла, что Тару удалось призвать в трехмерный мир ее госпожу, Королеву небытия Миру, лицо Р'Вары просветлело. Она мгновенно поняла замысел, причем много позже уточнила для Астерота, что сама не смогла бы его реализовать — из-за значительных временных искажений, найти ключ к вызову госпожи очень тяжело. Тар, для Альвы — непостижимым образом, сумел обойти этот принцип.

Мира слышала приговор, но если появилась она с выражением умеренного гнева на лице, то, едва заметив перед собой Самеша, синие глаза полыхнули страшной ненавистью. Тар на месте серого мага умер бы от разрыва сердца, почувствовав на себе такой взгляд, но тот лишь презрительно ухмыльнулся и коснулся медальона на груди. Какой вид плетений и связок реальности использовал он для перемещения за предел мира, не поняла даже госпожа, что погрузило ее в мрачнейшее расположение духа.

Надо сказать, что эта история — по сути и есть первая ласточка происходящего ныне. Тарведаш прокручивал ее перед глазами: кадры мирной жизни в Небесном, незабываемые полеты и путешествия, встреча с Самешем, моменты нарастания серости, времена войны и жуткий страх, который все же не помешал ему во время последнего поединка. Тогда, именно тогда он последний раз так боялся. А ведь потом, когда он искал Самеша по мирам незамкнутого тогда кольца вместе с Владыкой Огня, когда они обнаружили, во что за считанные дни серый маг превратил Авильон'Лави… нет, это был уже не страх, даже не ненависть. Тар поклялся на крови, что пока не убьет своими руками серого мага, он не успокоится. Утешало и не позволяло сердцу превратиться в обоюдоострое лезвие лишь то, что Владыка пообещал восстановить и Авильон, и Небесный даже более сильными и великими, чем они были прежде. А Тар ему почему-то верил, хотя и опасался куда больше, чем Миры.

Настигли они Самеша в Вар-Шрави. Здесь ему не повезло. Во-первых, Элоам сумел-таки первым напасть на его след и ради такого дела даже вышел на время из привычного междумира. Уничтожить серого мага, о делах которого он узнал, встретившись с Таром и Владыкой на Авильоне, старый король посчитал делом чести. Пожалуй, это был единственный случай, когда Элоам признал, что существуют на свете создания, чьи преступления превышают его собственные. Король страшно перепугал теневой народ Мира разума — те было подумали, что явился черный мессия! — и срочно мобилизовал их на борьбу с Самешом, благо темные всегда ненавидели серость даже больше, чем представители всех остальных сил вместе взятых.

Второе невезение Самеша выяснилось, когда Тар не обнаружил при нем медальона. Как ни пытался он выпытать у мага, куда делся желтый кристалл, тот лишь надменно усмехался и сокрушался по поводу недалекости "слишком юного бродяги, чтобы понимать сокровенное". Тар воткнул ему меч в глотку собственными руками, при этом с немалой помощью Владыки направляя плетение растождествления сущности на "его светлейшество".

И все же, даже после смерти Самеша и очередного лишения его накопленной силы, Тар не чувствовал, что дело доведено до конца. И в истории Селина, и на его собственных глазах Самеш представал в роли страшного и ужасного "злодея злодеев". Но оставались вопросы: зачем он перебрасывал энергию? Куда подевался медальон с кристаллом? Каким образом Самеш попал в миры этой половины мироздания (о полной структуре весьма скупо рассказал Астероту Владыка Огня)? Почему он так долго возился с Небесным, когда Авильон стер едва ли не до основания за считанные дни? И что за ускользающие плетения перемещений использовал он, не оставляя следа ни в междумире, ни во всех четырех доступных категориях пространства, ни пересекая нижних границ всемерности?

Сейчас эти вопросы вернулись к Тару. А заодно вопросительная мозаика пополнилась новыми разрозненными кусочками: почему Элоранта, после того, как многое сумела понять и усвоить, вновь наступила на те же грабли? И почему ее рассуждения выглядели со стороны совершенно неестественно, будто девушке до жути не хотелось все это говорить? И этот странный Эсхар — Астерот пользовался удаленным наблюдением, и не мог достаточно точно определить магическую подоплеку происходящего, но что-то ему во всей ситуации показалось странным. Случившееся до боли напоминало Астрону детально продуманную провокацию. Да и с чего бы вдруг Элоранта так точно, слово в слово, цитировала при том разговоре Самеша? Понятно еще, если бы у нее случился темный заскок, но здесь уклон шел в его «светлую» философию хрустальной чистоты и непорочности…

Да и ситуацию с Леадором Тарведаш понять никак не мог. Ладно, старый друг еще мог покуситься на артефакт, чтобы укрепить власть в собственных владениях — это может быть. Но на кой черт ему понадобилось использовать его в Природном? Да еще это странное совпадение по времени: теневое нашествие на Эльмитаре началось ровно в тот момент, когда Алкин ступил на почву Карабада. Что, неужели духи после исчезновения артефакта, решили выбрать именно этот торжественный момент для начала вторжения? Дурь какая-то! Тем более безумная, что одновременно из ниоткуда «нарисовались» духи пустоты!

А чего стоят ничем не спровоцированные декреты Алиаса? Да и Элоранта, конечно, позднее масла в огонь подлила. Но все же: что за резкое стремление истребить всех существ с подозрением на магию? А ведь нечто похожее Селин описывал в записках о серости, только там истребили не магов, а… Тар вдруг сглотнул, в горле стало как-то слишком холодно от этого воспоминания. Он вспомнил до странности деловой, канцелярский, неживой слог, которым Селин перечислял методы и предметы, с помощью которых первые последователи Сереми'Ран'Сората под корень истребили альвийский Дом Творения. Если сам Астерот еще что-то понимал в чувствах, Селин писал сухо только потому, что не желал это вспоминать, но предупредить о методах был обязан. И все же за сухими строчками Тар на секунду почувствовал, что именно этот автор, также как и он, всадил Сорату клинок между ребер… В записках он упоминал только то, что Сереми убил некто, кто больше всех на свете желал его уничтожить, но и более, чем все сожалел, что пришлось это сделать.

Не одно это было общим в их историях. То, что Астерот сумел прочитать между строк: Селина упорно не покидало подозрение, что Сорат никогда не действовал по собственной воле, являясь лишь талантливой марионеткой кого-то еще. Эта мысль в десятках форм повторялась во всех лирических отступлениях автора. Вот и Тар теперь чувствовал, что со смертью Самеша, проблема не решилась сама собой. А ведь есть еще и искажение структуры Расселины, спровоцировавшее «угасание» огня Черной Бездны; сохранившаяся в Светлейшем-Небесном, не смотря на все усилия Миры и Владыки Огня, пространственно-временная аномалия… Сколько еще таких событий наводит на мысль об общей их причине? Вот и Элоам говорит, что трещины появляются все чаще, а ведь вся сила эпохи наслоения лун еще не открылась — с чего же такие процессы? И еще — тоже ведь важно, появление этих «пустотных» духов и всплывшие невесть из каких древних времен способности принцессы Элоранты.

Бродяга тяжело вздохнул и наконец поднялся из за стола, старательно массируя виски. Слишком многое оставалось вероятным, слишком странными представлялись связи между действиями и отдельными людьми в этой головоломке, слишком жуткими могли оказаться последствия. А ведь Тарведаш не мог позволить себе потерять ни одного из нынешних "искателей приключений", которых старался держать в поле зрения. Да еще Мирон… Афранташ, ну почему же ты не додумался покинуть Расселину раньше?! Хотя да, это, конечно, зависело от Викторис… Очевидно, вполне очевидно. Остается только вопрос:

— Так Нара или Элоранта? Кто же из них… И что все это, Бездна меня разбери, означает?!

Последнюю загадку он и вовсе не включал в список кусочков мозаики. Что связывает двух совершенно не похожих друг на друга девушек? И ведь Нару, несмотря на очевидность этого, он не мог заставить себя назвать дочерью! Тогда как с Элоранты до последней их странной беседы он и глаза не спускал, опасаясь, как бы с ней чего не случилось. Да и Эллиона Лазурит вела себя подобным образом, разве что с Нарой проводила чуть больше времени, чем он. Но от способностей и лени девочки тоже оставалась не в восторге — каждый раз мрачнела, когда речь заходила о несомненной талантливости Нары, невесть как соединившейся в ее душе с катастрофическим нежеланием хоть что-то делать. Жаль, что после разговора с Элорантой под личиной Кайлит, Эллиона сразу же покинула пределы Природного — не удалось узнать ее впечатления о принцессе, хотя в этом случае вроде и со стороны все смотрелось предельно ясно. И все же: Нара и Элоранта — кто из них? Уж не самому ли Афранташу решать? Нет, вряд ли, скорей уж одной из девушек. Или он не прав? Ведь Элоранта напоминает чем-то и Арамину, очень сильно. Быть может, это она нашлась? Вряд ли, конечно, но пока есть хоть небольшая надежда — стоит обдумывать и этот счастливый вариант…

Ничего не понятно. Когда Тар ничего не мог понять даже в этой комнате, располагавшей к размышлениям, ему становилось совсем не по себе. Не то чтобы приходил страх — Мир Расколотых Небес надолго выжег из души Астерота способность бояться "по мелочам", — но беспокойство тоже могло подтачивать. Да еще и Элоранта, которая теперь на время затеряется в лесах — и ее ни в коем случае сейчас нельзя трогать. Пусть сначала отойдет от гнева и вернется в сознание, тогда, быть может, стоит попробовать явится, может быть, под иной личиной… Исказить голос, использовать… Нет, бестолку: у нее, кажется, прекрасная память на тон и форму общения, да к тому же Астерота не оставляло ощущение, что девушка чувствовала его на интуитивном уровне — а тут уже ничего не подделаешь. Если идти ей навстречу — то самому, но явно не сейчас.

Перспектива оставить принцессу посреди эльфийского леса одну-одинешеньку после ее срыва Тарведаша бесила! Он судорожно сжал кулак и посмотрел на побелевшие костяшки пальцев. Потом сложил ладони треугольником на груди и, глубоко вдохнув, произнес куда-то в пространство: "ради всего святого, ну пусть ей случайно попадется хоть кто-нибудь добродушный и радостный встрече!". Самому же ему подумалось: "интересно, насколько смешно это выглядит со стороны? Это ведь даже не формула — так, глупая надежда".

Но, с другой стороны, Астрон прекрасно понимал, что весь его проект — точна такая же фраза, брошенная в никуда. И расчет на немыслимую удачу в итоге.

— В общем, дурак, идеалист и просто сумасшедший, — Выдав это «оптимистичное» резюме, Тар развернулся и быстрым шагом вышел из Зала трех основ через портальное окно.

Все-таки он боялся… Не панически, но достаточно крепко. На этот раз безотказный зал не смог подсказать ему решения даже самой незначительной из проблем.

Что-то шло совершенно не по плану. Или, быть может, не по его плану…

* * *

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Апрель 2006 года Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток. Геосинхронная орбита относительно планеты Земля, флагман "Архилаан'Сефирот", каюта адмирала Риджи.

— Адмирал, ответьте, адмирал… Адмирал Риджи, ответьте…

Нет, сон слишком крепко захватил кулихара. Конечно, он слышал голос Эвисса, но откликнутся не мог — адмирал еще не завершил самого увлекательного за последние сотню лет путешествия по ультраматерильной оболочке планеты. Обычно пространство, непосредственно прилегающее к межмировому каналу, созданному еще искуснейшим из «потемневших» кулихаров, оставалось затянутым серой дымкой и девственно пустым. Однако ныне здесь творились какие-то совсем уж необъяснимые вещи. Адмирала окружали черные «призраки» — похожие на тени существа, по всей видимости, не имеющие материального воплощения. Либо же тени живущих существ, разделенные с основными структурами сознания "стенами".

Контуры большинства из них оставались размытыми и претерпевающими ежесекундные метаморфозы, однако несколько «теней» разительно выделялись на фоне тысяч остальных: они имели четко очерченные силуэты, до боли похожие на человеческие, и, как показалось Риджи, пытались что-то произнести. Их голоса оказалось сложно различить в «сером» шуме, с давних пор заполняющем пределы ультраматериального пространства, но отдельные слова адмирал все же разобрать мог. И, что самое удивительное, разговаривали «тени» на знакомом ему языке — шед'затте, наречии, распространенном в родной системе.

Правда через несколько минут, проведенных в обществе «призраков», адмирал пришел к выводу, что незнакомцы все-таки общаются при помощи телепатии, а уже его собственный мозг преобразует универсальные волны в привычную форму. «Призраки» как будто вплотную подошли к «стене» ультраматериального пространства со стороны междумира, и теперь мысленными «жестами» пытались объяснить что-то адмиралу.

За тысячи лет, проведенные на орбите Земли, словесное общение стало для Риджи куда более привычным, нежели мысленное. Вот и теперь он воспринимал информацию, поступающую от «теней», через призму искривившихся представлений о правильных формах общения. А может, наоборот, именно эти представления верные? Долгие годы наблюдений за развитием и падением человеческих общностей убедили сириусианца в том, что исключительно словесное общение имеет немало преимуществ. Самое главное, что с его помощью каждое живое существо сохраняло больше уникальных, присущих только ему черт, собственных секретов, особенностей, мыслей, личностных структур. Высший совет Кош'лосса (родной планеты нации кулихаров) может бесконечно рассуждать о преимуществах единого мысленного пространства перед «примитивным» индивидуализированным, но Риджи-то для себя отметил, что только яркую и резко контрастирующую с общим интеллектуальным фоном форму мышления можно назвать «живой». И только такие «живые» способны что-то на самом деле Творить — в ментальных сообществах господствовало системное созидание, которое по сути к творению и отношения не имеет.

Да, люди часто деградировали, совершали дикие для мысленно-единого народа системы Сириуса преступления, однако они также и развивались: фантазировали, получали удовольствие от жизни, умели даже создавать новые формы в реальности, о чем кулихарам оставалось только мечтать. Впрочем, мечтательность тоже не присуща мысленно-единому сообществу. Кулихары на фоне «диких» людей просто существовали: стабильно и безмерно скучно. Хотя… Такой подход оставался личной точкой зрения самого адмирала — выносить ее на обсуждение Совета он не собирался: мысль бы задавили в зародыше, руководствуясь общим благом. На самом деле, благом, потому что целую нацию переучить невозможно — только отдельных представителей, тяготеющих к изменчивости. А кто попытается — разрушит само сообщество до основания. Так поступать нельзя, разве что, если разумным в ином случае грозит большая беда — эта мысль-оправдание принадлежала Соносару, но Риджи ее разделял.

В любом случае, сон — не место для философских рассуждений. Сейчас адмирала больше интересовало, о чем хотели рассказать ему «тени». Сконцентрировавшись на восприятии незнакомых мыслительных волн и еще глубже погрузившись в сон, он попытался «разглядеть» гостей, потратив на это невесть сколько времени: в надпространстве планеты происходила легкая деформация индивидуальных тахионных потоков, в результате чего соотношение глубина-время периодически искажалось. Риджи мог провести в ультраматерильном пространстве всего несколько здешних минут, а за его пределами прошли бы часы! И наоборот — но возвратное движение потоков встречалось куда реже.

И все же его усилия не потребовали много времени по любым меркам: через минуту Риджи мог уже различить детали внешности своих собеседников и довольно-таки подробно разобрать их «речь». В одном из «призраков» адмирал, к великому своему удивлению, узнал несколько мгновений назад упомянутого «потемневшего» кулихара.

— Келли-кельтис, Анубис, — вежливо поприветствовал гостя адмирал.

— Пора бы уже забыть это имя — Древний Египет лежит в развалинах. И время на словесные игры вышло. Циклы сплетаются, думаю, вы это должны были заметить. Кроме того, я сейчас — только тень себя, воспоминание, если можно так выразиться. Вся наша суть — там, среди людей.

Судя по тревожному звучанию слов, один из древнейших «богов» Земли явился в ультраматериальный псевдомир с важным делом.

— Как мне тебя теперь называть?

— Мое имя — Элоахим. Настоящее.

— Любопытно…

День явно преподносил сюрпризы. Имя «Элоахим» было известно Риджи: оно сохранилось в хрониках, как имя первого бродяги из числа кулихаров. Значит, адмирал все-таки был прав в своей смелой теории о происхождении великого Короля Атлантиды Элоама. Действительно, сокращенная форма имени — не более того.

— Риджи, времени у нас мало. Не отвлекайтесь на сторонние мысли.

"Жаль, а я ведь хотел поискать в памяти сведения об Элоахиме. Кажется, они с Соносаром частенько работали вдвоем на заре времени… Значит, конец времен здесь вершат те же, кто положил начало — крайне любопытно".

— Да, Элоахим, я готов тебя выслушать.

— Кадуций Афари в руках Леадора. Он не активен, кроме того, отсутствует кристалл. Нынешнее местоположение пурпурного камня мне не известно. Думаю, слуги Дже'Шадара его ищут. Разница в том, обнаружат ли его Сэрт с Зэртом или наш заклятый друг, он же "враг".

"Да уж, разница. Как между гарантированным растождествлением и его возможностью. Хотя Его Чернейшество все же более предпочтительный вариант — как там говорят люди в таком случае? Из двух зол выбирают меньшее, кажется?"

— Компоненты удерживающей системы ослабевают — Продолжал вещать Элоахим, — ты и сам заметил. Опасайтесь «серокрылых» — только сам герцог знает, кто работает на общую идею, а кто действительно «серый». Кроме того, я бы на вашем месте, адмирал, доверился Его Чернейшеству — не в интересах «врага» сейчас предавать. Мне кажется, правда это только предположение, — В холодном мысленном голосе послышалась тень задумчивости, — в последние дни он… сильно изменился, в относительно лучшую сторону. Есть и еще один участник со своей группой воздействующих, он пока ненадежен — не знает подоплеки событий, может даже стать опасным, но, думаю, разберется по ходу процесса и примкнет. Хотя, боюсь, может сначала повторить мои очень давние ошибки, но Его Чернейшество тоже в курсе опасности — придумает, как его образумить. В стычки с «серокрылыми» старайтесь не вступать — это не ваша война, незачем впустую рисковать. На Земле, так или иначе, вы — чудные, но незваные гости. Могут возникнуть осложнения — так что лучше по возможности держитесь в тени.

— А если с «серыми» не удастся справиться? — С легким волнением в голосе спросил адмирал. Элоахим помедлил, потом мрачно ответил:

— Эксперимент завершится, а вселенные растворятся в пустоте. В лучшем случае, но даже Его Чернейшество такому исходу рад не будет. Скажу так, мы и он — две неподобные силы, работающие на одну идею… Теперь — задача для вас. Пробудите как можно больше прежних странников. Если получится, постарайтесь поднять вихри и в стихийной сфере — участие архов Лилии лишним не будет. Кроме того, один из «лилейчатых» может оказаться крайне полезным. Пожалуй, в той же степени, что и Соносар, если не более.

Электричество, энергия — зарядите атмосферу. Используйте программы микрокоррекции траекторий небесных объектов — кристаллических орудий для этого вполне достаточно. Еще, Риджи, если сумеете, дополнительно ослабьте удерживающие структуры местной луны — они все равно рухнут, но небольшое отклонение от сроков будет полезным. Для «серокрылых» это станет непредвиденным осложнением. И еще — это вызовет необходимые волны в стихийной оболочке. Сделайте так, чтобы нейронные замки разрушились. Это будет неприятно большинству землян, даже заинтересованным в восстановлении способностей, но другого выхода я не вижу. Туман междумира саморазрушается только от энергии.

— Что делать далее?

— Минимальное присутствие, ожидание, осторожность. Избегайте «серых» кораблей, если не будет выхода — сбивайте. Но лучше отгоняйте — могут рассвирепеть. Они привыкли действовать тайно — они и должны действовать тайно. На открытое столкновение их можно провоцировать, только имея возможность подавить любое сопротивление. Ресурсов пока для этого нет и в ближайшие семь лет не ожидается. Пока герцог Леадор обещал держать их в узде, но Кадуций над ними полной власти не дает. Причина тому — отсутствующий камень и природа самих «серых», они все ж-таки далеко не все — тени. Если это удастся, дальше — сами, только сами.

— Нужно ли выходить на контакт с прежними, которые о нас знают?

— Когда посчитаешь нужным — найди некоторых. Но в первую очередь, следите за открытой информацией в их электронных сетях. Наверняка, там уже сейчас немало искаженных и более-менее точных упоминаний о древней истории Земли. С ослаблением структур станет еще больше. Кстати, Соносар, думаю, сейчас где-то среди людей… Вернее, один из них. И много кто еще… Есть и превосходящие его по силе. Они будут полезны и интересны тебе, Риджи.

— Что? — Адмирал не поверил. Соносар не пошел бы на рождение, если бы его до этого не растождествили! И остальные… Неужели легенда о красном кристалле правдива?! Все две тысячи лет параллельностей-циклов, в которые с ними невозможно было связаться, прежние оставались закабаленными по высшей точке иерархии сил? Но какая сверхсущность могла скатиться до порабощения изменяющих?! Просто немыслимо!

Риджи хотел расспросить об этом тени, но поздно. Элоам, по всей видимости, изначально планировал самую тревожную новость рассказать в последнюю очередь. Силуэт тени растворился в сером пространстве, за ним — и остальные четкие контры, а потом и сам ультраматериальный псевдомир. Риджи сидел, откинувшись на спинку кресла в своей каюте. Едва открыв глаза, адмирал увидел перед собой капитана Эвисса, тревожно глядящего на него. "Надо же, даже пришел — не стал «будить» ментально" — рассеянно подумал Риджи, медленно возвращаясь к полному сознанию. Не дожидаясь полного пробуждения Риджи, Эвисс произнес:

— Адмирал, «серокрылые» напали на разведывательный солар. Противник превосходил числом… Корабль погиб. Люди не отметили крушения — произошло над океаном. Разведчики из зоны Ра'Каара успели уйти.

Риджи судорожно выдохнул:

— Ну, вот и началось… Действительно, вконец озверели, бывшие «родственнички». Отводите корабли из атмосферы планеты, обеспечьте максимальную защиту орбитальных судов. «Серые» корабли не сбивать, только при опасном приближении к основному флоту и агрессивных действиях.

— Но…

Что-то новенькое. По всей видимости, Эвисс очень сильно «очеловечился», раз решил наконец высказать свои возражения по поводу избранной стратегии. Однако на этот раз, после разговора с Элоахимом, Риджи не мог позволить себе более вольного решения.

— К сожалению, наша экспедиция — разведывательная. Если мы развяжем войну над поверхностью планеты, это будет замечено. И с кем войну — вы хоть понимаете, Эвисс, последствия подобных действий?! А тут еще КОН по соседству со своим болезненным нейтралитетом! Они всюду суют свой нос, будто Солнечная система — их дом родной. Хорошо хоть Ванджер в меру возможностей переключает внимание командования конгломерата на мелочи… Не волнуйтесь, Эвисс, подозреваю, «серые» просто не желают нашего присутствия в атмосфере планеты. Не помню случая, когда они добровольно начали бы войну — разве что чужими руками, но, конечно, не в этом случае. Однако даже если я ошибаюсь, мощи флота будет достаточно, чтобы истребить их при выходе на орбиту планеты.

— А люди?

— Люди нужны им. Да и не были бы нужны, уничтожили бы еще тысячи лет назад. В конечном счете, их базы находятся на Земле — это мы висим над планетой, как яблоки над травой.

— Простите?

— Ничего. Посмотри в отчетах о человеческих культурах, Эвисс, значение слова "аллегория", — излишне высокомерную фразу Риджи разрядил помахиванием ладонью из стороны в сторону, жестом, заменяющим кулихарам улыбку, — и благодарю за своевременный доклад. Я подумаю, что еще можно сделать.

Эвисс поклонился и покинул каюту адмирала. Риджи, пока за ним никто не наблюдал, начал массировать тонкими пальцами поверхность головы. "Опять же, человеческая привычка" — улыбнулся сириусианец про себя.

Итак, Соносар на планете. Еще эти туманные упоминания о существах, пришедших со стороны всемерности… Лилия — сторона в эксперименте совершенно непредсказуемая. А тут еще Его Чернейшество, старательно покрывающий туманом свои намерения. Элоам ему доверяет! Как же… Сам Риджи от такого самоубийственного жеста решил воздержаться — безопаснее довериться взбешенному скорпиону! И, уж конечно, поверить в то, что "заклятый друг" мог измениться — выше его сил.

А происходящее… Видимо, на первый крест Перекрестка готов лечь долгожданный второй. Как и было предсказано. Понять бы еще, каким образом пророки угадывают достоверное будущее, а не одну из многочисленных вероятностей. Видимо, Соносар прав — у души еще много нераскрытых секретов.

Ситуация складывалась сложная, да и работы предстояли титанические. Но, тем не менее, адмирал в какой-то мере почувствовал радость: он, как это ни удивительно прозвучит в отношении представителя высокоразвитой расы, просто верил в удачное завершение эксперимента. И как никто среди своего народа знал, что удача возникает там, где будет выполнено все возможное для достижения цели.

* * *

Альфа-вероятность.

73 год Третьей эры по исчислению Творца Творцов.

Пространство Архен'Бэлль'Сан-Селин, промежуточная зала Секстиль'Сефирот.

— Значит, рассуждения не для тебя. Так, Ведьма?

— Рассуждения для тех, кто поддался темному соблазну. Я к их числу не отношусь.

— Хорошо, допустим ты права. Тогда ответь на вопрос: чем отличается свет от остальных воплощений силы?

— Иных воплощений не существует.

— А семерка лучей? А первозданные свет, тьма и смерть? И неучтенные многими мрак, хаос, пустота, природа, разум, звезды…

— Свет — Изначален и Вечен! И Его никто не создавал. Кроме тьмы, остальные «силы» — твои собственные выдумки, а тьма — отсутствие Света.

— У тебя двоичное мышление, прямо как в доисторической вселенной… До всяких эр.

— Деление на эры — это предрассудок. Миры появились с рождением Света — это первая и единственная Эра.

— Даже если я скажу тебе, что видел смену эр собственными глазами?

— Что ты мог видеть, если родился в конце времен на Земле?!

— А конец времен — разве не смена эр? И к тому же это лишь физическое рождение. Я жил и до него, скажем так, по-иному.

— До рождения никак не живут. Сказочки о прошлых жизнях в каком бы то ни было виде можешь придержать для младенцев.

— Не замечала, Ведьма? Ты начинаешь грубить, когда не уверена в собственных словах. Ты ведь не можешь их доказать?

— Я в это верю, значит, это так!

— Железный принцип. Тогда оставим это. Другой вопрос. Если следовать твоей логике, когда возник свет?

— Он был изначально.

— Голова начинает болеть. Так он был или возник?

— Был и породил сам себя.

— Не понимаю.

— Куда тебе!

— Так объясни…

— Не поймешь!

— Хотя бы обрисуй.

— Не увидишь!

— Да уж… Замечательное оправдание неспособности представить. Не подкопаешься. И все же, ты хочешь сказать, что история существующих миров начинается с возникновения Земли?

— С появлением Бога из Света. Бог — это Свет, тот Свет, который порожден Светом. А он создал Землю и человека.

— Формализм торжествует. Христиане с иудеями прослезились бы. Даже несмотря на полное отсутствие логики в рассуждениях.

— Зачем нужна логика, если есть вера?!

— Мне казалось, они нужны в равной степени, когда речь идет о возможностях Авторов. Уж этого-то ты не можешь отрицать!

— Авторы — тоже выдумка, как все эти силы. А логика… Чушь, логика вариативна, вера — однозначна.

— Если Авторы — выдумка, выходит, что ты бессильна. А вера, как и логика, может быть ошибочной.

— Не может, вера — это голос души.

— Скорее уж приказ душе.

— Приказать душе невозможно.

— Еще как можно. Иначе бы как голая вера могла изменять реальность? А ведь изменяет, к сожалению… В очень редких случаях — к счастью.

— Опять философия?

— А ты ее не любишь?

— Философия — удел несостоявшихся в вере. Еретизм.

— И философов, конечно же, нужно сжигать на костре…

— Это ты о чем?

— Да ни о чем. Вспоминаю земную историю.

— История неверна. Ее пишут так, чтобы показать своих врагов в искаженном свете. Никакой объективности.

— Ведьма, насколько я помню, объективность не может быть связана с верой…

— Вера — это и есть объективность!

— Любопытно. Но вера отрицает иные точки зрения, кроме единственной, принятой внутри нее.

— Да, и эта точка зрения — единственная правильная, то есть, объективная.

— А как же отсутствие абсолютных истин?

— Если бы не существовало Абсолютной Истины, каждый имел бы право творить, что хочет. Мир погрузился бы во тьму, как в конце времен!

— Смешно тебя слушать. К концу времен мир погрузился в серость, тобой же поддержанную и взлелеянную, а тьма вместе с остальными силами едва сумели вернуть чистым силам статус кво. Лучше уж война и кровь, чем «серое» существование, глупость, ненависть и детоубийство!

— Этого не было!

— Потому что ты в это не веришь? Ведьма, я боюсь, у тебя случилась потеря памяти — эти дела случились в нынешней жизни, а не какой-то иной. Все происходило на твоих и моих глазах.

— Свет — есть единственно верная Истина, Он не мог вместе с выдуманными силами и, тем более, тьмой что-то восстанавливать и спасать. Значит, ничего и не рушилось, не было никакой «серости». Свет спас мир от тьмы, по велению которой все происходило!

— Значит, проще говоря, единое добро победило единое зло?

— Именно так.

— Забавная трактовка. Тогда еще вопрос: откуда взялись прочие миры, если Бог создал только Землю?

— Их создал Свет, когда они стали нужны.

— Следуя твоей логике, их создал свет руками Бога?

— Именно так.

— То есть, все миры создал один и тот же Бог?

— Опять верно. Кажется, ты начинаешь что-то понимать.

— Ну-ну… А почему тогда они так не похожи друг на друга?

— Потому что фантазия Бога безгранична.

— Но ведь существуют миры, не несущие ни грана света. Мог ли он их породить?

— Да. Для того чтобы потом уничтожить в назидание. Нет, они сами себя уничтожат — и это будет уроком иным мирам.

— Хорошенькое у тебя добро, просто верх милосердия. Но все же, откуда тогда разнообразие? Почему даже «светлые» миры так отличаются? Если свет создает все по полному образу и подобию…

— Они все были одинаковыми. Некоторые миры отвергли Свет, потому стали иными. Они не проживут долго.

— Так, значит, их уже не такими создавали — сами «скатились»… Как же легко ты сама себе противоречишь — просто диву даюсь! Но ведь «падение» — это длительный процесс. Как он мог свершиться за то короткое, с твоей точки зрения, время, которое прошло с создания этих миров?

— Ты — философ, вот и ищи ответ на этот вопрос. Свету время — не указ.

— Подводя итог уже сказанному: выходит, что свет творит то, что только он желает, вмешивается во все дела и, соответственно, не допускает никакой свободы воли. Но, кажется, именно свобода воли — основа света? Хотя, да, конечно, я забываю суть твоей трактовки! В них Творец свободой воли созданий не наделял и очень рассердился, когда те посчитали себя вольными… Да, и у тебя не Творец — Бог: есть только Бог, и никого подобного. А любой человек, по природе, — грязь на его подошвах… Да уж, воистину, ты смогла добиться своего и стать Богом. Точно таким, какого придумала: бессильным и ненавидящим дело собственных рук!

— Основа Света — благо! Так было правильно! Люди не способны ничего сделать сами — слишком грязные для этого. Свет сотворил все сущее, он ведет нас всех путями судьбы. Мы просто покорны ему. Если мы идем путем Света, не отклоняясь от него, приходим к идеалу. Я прошла этот путь! Я — не Он, я — рядом с Ним! А вы все — свернули с пути и теперь живете во тьме. Можешь утешаться своим выдуманным Творцом-Создателем, но Бог — один, и ему вы все — противны!

— Но как мы могли свернуть с пути, если свет устраивает все так, как ему угодно? Ты вроде сама упомянула судьбу.

— Он позволил вам, как и темным мирам, уничтожить себя — в назидание другим отклоняющимся.

— А говорила, что свободы выбора и воли не существует. Чудесненько! Ладно, из последнего утверждения следует, что человек не выбирает, как и куда ему идти, но все равно может "отклониться"?

— Все правильно.

— Тогда я уже ничего не могу понять в сказанном тобой. Каждая следующая фраза противоречит предыдущей. Если твой свет так благ и добр, то что он дает людям? Рабство? Подчинение? Смерть? Систему? Такими категориями мыслят тираны, Ведьма, но уж никак не Бог, и не Творец, и, конечно, не Создатель. Сверхсущность может совершить ошибку, но намеренно вредить?… Прости, в это уже не верю я!

— Все потому, что ты пользуешься своей логикой. Это не вред, а — Высшее Право Решать. Надо просто верить в правильность сказанного мною и не пытаться осмыслить Пути Света. Это неподвластно человеческому разуму. Тогда бы ты понял, насколько богохульны твои мысли.

— Но если человек создан по образу и подобию Бога…

— Это еще не означает, что он способен на божественное понимание мира!

— Почему?

— Потому что человек не должен его понимать!

— Это неоспоримо?

— Именно так.

— Ну что ж… А если я тебе скажу, что видел за свою жизнь несколько настоящих Творцов миров? Разных. Да Создателя встречал — правда, лишь на самой грани восприятия, слишком уж у него природа странная…

— За какую жизнь? Ту, которую ты придумал?

— И за нынешнюю тоже.

— Предыдущее — твоя больная фантазия, отягощенная твоей же больной логикой, а в нынешней ты, быть может, видел Бога в разных его ипостасях, пытающегося образумить тебя.

— Странно. Меня не пытались образумить. В основном, мы рассуждали о том, как построен каждый конкретный мир и какие воплощения силы в нем действуют.

— Что ж, это все объясняет. Ты разговаривал с темными демонами. Они ведут такие разговоры, чтобы сбить с Истинного Пути… Мне даже жаль тебя.

— Себя пожалей, Ведьма! С таким бардаком в голове — чудо, что ты душу умудрилась сохранить! Хотя твоя бесцветность, ничем не подобная хрустальности, по мне, даже хуже серости. Я все же доверяю собственным глазам, а вот ты, кажется, только вере. Почти нет шансов, что ты хоть в чем-то права. Иначе бы не оказалась здесь: одна, не имеющая ничего за душой. Ни друзей, ни жизни, ни любви, ни знания…

— Кому они нужны, когда я все равно права!

— Ты не можешь это доказать. И показать — не можешь.

— Я это знаю!

— Или упорно лжешь сама себе… Как и прежде.

— Я совершенна, и сама себе врать не могу.

— Но то, что ты — совершенна, следствие из того, что ты права. Не наоборот.

— Это логика. Как я тебе уже говорила…

— Понял. Объяснять не нужно. Диагноз ясен.

— Что-что?

— Пытаюсь шутить. Не обращай внимания.

— Язвительность — отнюдь не Светлое качество. В тебе Света вообще нет!

— Все может быть, хотя, насколько я знаю, в моей душе сплелись все существующие сейчас воплощения силы. Но с уверенностью утверждать не буду — мало ли, сколько их всего. Может, и новые уже появились — семьдесят лет с завершения прошло, как никак.

— Это снова твои выдумки. Я же пришла, чтобы открыть тебе глаза на реальность.

— В этом случае я лучше оставлю их закрытыми. Как-то тоскливо станет на душе, если принять твою веру за реальность.

— Тот, кто верит, всегда обязан страдать и отстаивать свою веру! А не оставатьсяв плену иллюзий.

— Иллюзия — твое имя, а вера… Что же, так всю жизнь прожить? Отстаивая и страдая? Даже Христос взошел на крест лишь на недолгий срок с заранее заданной целью, а ты предлагаешь превратить всю жизнь в вечное и бесполезное распятие?! Тогда вечность души — не награда, а наказание. Тебя саму еще не тяготит бессмертие?

— Нет, это награда! В страдании познаешь ценность веры и живешь ради нее.

— Уж прости, я лучше буду жить ради любви, знаний, мечты и друзей. Страдания в качестве цели меня не прельщают.

— Мечтай. Твои мечты все равно не исполнятся — они идут в разрез с истиной.

— Разве некоторые из них уже не сбылись? Но, пожалуй, и эту тему придется оставить. Ты же не признаешь множественности истин.

— Бежишь от разговора?

— Скорее, считаю бессмысленным. Мне просто интересно, что еще ты мне расскажешь.

— Я расскажу тебе часть Истины. Возможно, у тебя есть еще шанс прийти к Свету.

— Ну-ну, скорее уж, оживить своими силами твою версию. Еще та перспектива! Я же вроде в корень испорчен, с твоей точки зрения…

— Каждый должен иметь шанс на прощение. Это правило Света. Ты должен отречься от своих слов и выслушать Истину до конца.

— А потом ее принять и сказать, что остальное — ложь. Гениальный план, Ведьма, кланяюсь в ноги! Я, пожалуй, все-таки останусь "во тьме", если не возражаешь.

— Это твой выбор. Теперь ты станешь примером для остальных неправедных.

— Посмотрим…

— И смотреть не нужно. Я это знаю!

— А я бы не был так уверен.

— Твое дело…

— И Творцу было бы больно, если бы он сейчас слышал твои слова. А может, и слышит, кто его знает…

— Да что ты вообще можешь знать о Боге?!

— Кое-что знаю — что сумел выяснить и понять. И даже могу сказать, что для настоящего Творца важно.

— И что же важно для твоего вымышленного творца?

— Знаешь, Ведьма, Творцы тоже умеют мечтать…

Глава 7 "Встречи"

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Мир Перекресток, система Сириуса, планета Кош'Лосс, остров Шайсэни'Тар.

Монументальность. Единственное слово, с помощью которого можно описать это строение, занимающее квадрат почвы со стороной в километр. Для возведения постройки некогда был выбран тектонически стабильный участок Кош'лосса. Поверхность планеты, словно пестрое одеяло лоскутами, покрыта мелкими островами. Столица здешних земель, хотя такое определение будет не совсем верным, располагалась на единственном материке шара и носила его название — Ассакс'Иан. Однако территории Ассакс'Иана совершенно не подходили для воплощения замысла великих умов народа кулихаров.

Надо отметить, что система Сириуса куда более благоприятна для углеродной формы жизни, нежели Солнечная система. Сириус также является звездой G-класса, однако ядерные процессы внутри него происходят более стабильно, нежели в недрах побратима. Таким образом, и "солнечный ветер", представляющий собой мощную волну побочных излучений, куда более мягок, нежели в Солнечной системе.

Атмосфера Кош'лосса также благоприятствует гармоничному развитию жизненных форм. Содержание кислорода здесь превышает тридцатипроцентный барьер, озоновый слой находится в девственном состоянии, а обилие влаги позволяет избежать катастрофических засух, нередко случающихся на земле. Впрочем, в этот краткий временной период, когда мы можем бросить взгляд на одну из древнейших планет вселенной, ставшей Перекрестком миров и народов, будущая планета «Земля» представляет собой убогое зрелище. По крайней мере, атмосфера там не допускает еще существования основанных на углероде жизненных форм… А сам шар выглядит, словно жертва десятка глобальных ядерных катастроф.

Как уже было отмечено выше, большая часть Кош'лосса покрыта водой. Если быть точным, суша смогла отвоевать всего лишь одиннадцать процентов поверхности. В связи с близким расположением к светилу, практически идеальной орбитой (представляющей собой максимально приближенный по форме к окружности эллипс) и отсутствием спутников, климат на планете достаточно стабилен. Большую часть года, состоящего из двухсот семидесяти восьми тридцатишестичасовых промежутков, на планете держится температура в районе 25—26 градусов Цельсия. Естественно, в средней зоне: район экватора Кош'лосса характеризуется чуть более высокими температурами (37—38 градусов), на полюсах редко бывает больше 5-6 градусов. Однако в целом планета представляет собой климатический рай, и единственным излишеством здешней природной экосистемы является обилие осадков, так как испарение влаги с поверхности Кош'лосса происходит достаточно интенсивно: мантия планеты существенно теплее земной при относительно равной толщине планетарной коры (45 и около 40 километров соответственно).

Кроме того, используемые кулихарами технологии, основанные преимущественно на гравитационных и биологических источниках энергии, существенно снижают показатели загрязнения экологической системы планеты. Если быть точным, они не наносят урона, который местная природа не могла бы компенсировать. Конечно, планета располагает значительными топливными ресурсами, однако кулихарами используется лишь малая доля их: будучи правильно применены, гравитационная и тепловая энергии способны дать больший эффект, нежели энергия, выделяемая при сжигании горючего. Впрочем, для особенно энергозатратных перемещений, каковыми являются межпространственные и, особенно, межвременные, двигатели, аналогичные ракетным, используются наравне с гравитационными.

Об удивительной планете и цивилизации, обосновавшейся на ее поверхности, можно рассказать еще много интересного, однако времени на это слишком мало. В момент наблюдения наибольший интерес вызывает именно это монументальное строение, занимающее половину острова Шайсэни'Тар в северной части планеты. Здесь, недалеко от полюса, температура не превышает десяти градусов по Цельсию, однако это касается воздушной среды — земля прогрета существенно сильнее. Дело в том, что под поверхностью острова расположена сложная геотермальная система, обеспечивающая приток природной энергии к генераторам тахионного потока, занимающим большую часть помещений наблюдаемого строения.

Над поверхностью суши оно возвышается на триста пятьдесят восемь метров. Здание имеет пирамидальную форму, однако конструкция его отлична от египетских аналогов. Поверхности граней представляют собой не наклонные плоскости, а гигантские лестницы, каждая ступень которых имеет длину около восьмисот метров и относительно скромную высоту всего лишь в один метр. Между тем, вся рабочая поверхность пирамиды представляет собой огромную солнечную батарею, коэффициент полезного действия которой трудно признать незначительным, даже при условии нахождения строения в районе полюса планеты. Сконструированная наиболее искусным учеными народа кулихаров, она «впитывает» не только энергию лучей Сотиса, но и тепловые, электромагнитные, ультраматериальные, квантовые, тахионные, нейтринные и прочие потоки, их сопровождающие. Этот гигантский аккумулятор в земных условиях мог бы с избытком обеспечить энергией несколько десятков городов вроде Лос-Анджелеса!

Поверхность пирамиды имеет зеленовато-бронзовый оттенок, словно бы покрыта тонким слоем водорослей. Темная материя обеспечивает лучшее «впитывание» волновой энергии, а также данный оттенок предназначен для цветового кодирования проходящего сквозь строение тахионного потока. В сущности, энергетические потоки бесцветны, однако имеют индивидуальные частоты, которые можно сопоставить при помощи особой таблицы с соответствующими цветовыми частотами, обеспечив таким образом проницаемость стенок строения для строго определенного энергетического потока.

Венчает строение странная для стороннего наблюдателя конструкция: равносторонний треугольник с перекладинами из металла, по молекулярной структуре напоминающего золото, однако имеющего куда более прочную кристаллическую решетку. Перекладины треугольника по прочности не уступали тому же алмазу! Однако треугольник не замкнут в верхней своей точке: одна из перекладин продолжает свой путь вверх, острым (словно обрубленным) краем указывая на некий небесный объект, другая же завершается, оставляя полуметровый зазор между своим краем и удлиненной перекладиной. В центре треугольника закреплен «приплющенный» овал из того же металла, по форме напоминающий кошачий глаз, а в центре самого глаза расположен идеальный круг, состоящий из псевдозолотого обруча и энергетической занавеси — "око", портальное окно…

Как раз для поддержания туманного марева внутри круга и предназначены местные источники энергии. Туман клубится внутри идеальной окружности радиусом в три метра, образуя полупрозрачную завесу. Она существенно искажает структуру мерности первой и второй категории пространств, делая возможным проход по межмировому каналу в обход междумира — следовательно, само строение служит физическим вариантом так называемых "звездных врат". Вернее, оно создает их искусственный аналог в замкнутом контуре малого размера — том самом «золотом» обруче.

В отличие от иных миров нашего Мироздания, вселенная Перекресток почти недоступна для прямых многомерных каналов, которые используют бродяги. Ничего мистического в этом нет: препятствием служит множественность планет, являющихся носителями энергии Творца, создавшего этот мир. А портал, надстраивая трехмерное пространство дополнительными мерами, образует синхрон-дугу, «огибающую» междумир и ведущую в конкретную точку иного мира. К сожалению, этот туннель не может быть видоизменен, потому маршрут перемещения всегда один и тот же. Кроме того, на другом конце дуги для путешествия по каналу необходимо использование предмета, магического либо технологического происхождения, аналогичного по свойствам наблюдаемой пирамиде.

Но даже и не само строение, не врата, не принцип их функционирования интересны сейчас. Дело в том, что завеса только что была преодолена. Через порог портала перешагнула не очень высокая женщина, с длинными золотистыми волосами и серо-желтыми глазами, зажавшая в ладони ручку аккуратного треугольного зеркальца. Каждое ее движение было наполнено воздушной грацией и, одновременно, резкой стремительностью, словно бы незнакомка разрывала шагом воздух перед собой. Распрямленные плечи, высоко поднятая голова, глаза, прикрытые челкой от излишне настойчивого наблюдения и для безопасности наблюдателя (очень уж пристальным мог быть ее взгляд) — все выдавало в гостье высокородную натуру.

Она едва успела ступить на первую ступень лестницы, ведущей к подножью строения, а рядом уже появился миниатюрный солар, рассчитанный на пилота и одного пассажира. Незнакомка удовлетворенно улыбнулась краешком рта и замерла в ожидании транспорта, скрестив руки на груди. Когда солар приземлился на квадратной площадке (здесь завершалась лестница и она же служила «постаментом» треугольника) близь портала, женщина доброжелательно кивнула пилоту и знаком попросила его приоткрыть кабину. Хотя обычно транспорт сразу доставлял посетителя в Ассакс'Иан, и пилот не общался с пришельцем, на этот раз капитан Риджи решил сделать исключение из правил. Всякий раз, когда к кулихарам являлись представители теневого или эльфийского народа, причем далеко не рядовые (об этом говорил особый, пронизывающий насквозь взгляд, свойственный мудрецам либо правителям, да и сама манера держаться), это означало начало чего-то нового и грандиозного. Учитывая то, что незнакомку со стороны легко было принять даже не за королеву, а за одну из Творящих миры, она вызвала у капитана особый интерес. Гостья, наверняка, могла бы многое рассказать по пути более любопытному, нежели большинство представителей его цивилизации, кулихару. Все это привело Риджи к логическому решению легонько зашорить сознание от населения планеты и побеседовать с гостьей один на один о целях визита.

Капитан даже удосужился вылезти из кабины и подойти к незнакомке, отвесив на ходу глубокий поклон. Та усмехнулась, но на губах женщины заиграла дружеская улыбка:

— Сдается мне, Астрон был прав, когда говорил, что встретит меня самый оригинальный из всех представителей самой оригинальной расы здешнего мира.

— Астрон? Не имею чести быть знакомым с ним. Хотя, может быть, дело просто в имени?

— Вы достаточно проницательны, особенно для того, кто так часто добровольно отказывается от мысленного общения…

— Если только мы с вами не были знакомы в очень отдаленном прошлом, значит, знакомы были мы с Астроном и притом очень плотно. Насколько я помню, об этой особенности моего характера знает считанное число теней и эльфов, и мало кто из них, на мой взгляд, мог бы носить такое нехарактерное для своей расы имя… Разве что Соносар?

Риджи многозначительно посмотрел в глаза гостьи. Та ответила очередной дружелюбной улыбкой:

— Одно из его старых имен. Вообще-то, не Астрон, а Астерот. После исхода из Расселины он с этим именем стал прямо-таки неразлучен, раньше хоть при переходах между мирами менял — теперь, будто заело. Хотя звучит, действительно, сильно и красиво, на мой взгляд, — усмехнулась гостья.

— Ну, не мне судить об именах, которые выбирает себе известный бродяга. Хотелось бы узнать…

— Как вам называть меня? Ну, раз уж вы знаете два имени Астрона, то можете узнать и пару моих: второе, правда, я люблю сильнее, но первое более символично. Та же история, что с Соносаром и Астеротом, право слово.

— И как вас называть.

— Лучше не называть, а звать. Эллиона, можно герцогиня Эллиона, но лучше бы без титула — разве что для длительности звучания.

— А второе имя?

Гостья вдруг многозначительно улыбнулась и зашаркала левой ногой. Она явно рассчитывала на какую-то реакцию со стороны Риджи после произнесения ею имени, что подтверждалось и хитроватой улыбкой под легкий прищур глаз.

"Настоящая кошка, хотя, скорее даже, тигрица. Спокойная, решительная и, меж тем, хитроумная", — подумал капитан, приготовившись к осмыслению услышанного.

— Хорошо ли вы знаете историю, уважаемый Риджи?

— Все равно, что спросить, хорошая ли у меня память. Подобно эльфам, жизнь кулихаров длится до того момента, как некая случайность не разрушит организм. Хотя для энергетических существ это должна быть даже более невероятная случайность, нежели для биологических.

— Среди кулихаров вы, пожалуй, мастер слова, капитан, но все же ответьте на вопрос, — улыбка, между тем, стала еще хитрее.

— У меня неплохая память, хотя самые древние имена и события уже забываются. Но их можно поднять в памяти при необходимости.

— А помните ли вы факты, связанные с первой эпохой после наступления случайного хода событий?

— Началом новой эры? Только обрывки, в те времена я был, можно сказать, ребенком.

— Ну что ж, тогда действительно проверим ваши исторические знания. Позвольте представиться, — Незнакомка сделала шаг вперед, губы вытянулись в прямую линию, взгляд стал пронзительным, зрачки на секунду стали вертикальными а радужка окрасилась в насыщенный желтый цвет без примеси иных оттенков, — Лазурит. Именно так меня называли изначально, — Цвет глаз медленно и плавно сменился на чистый серый, да и зрачки приняли обычную форму, как только гостья окончила фразу.

— Эк'хас! — Воскликнул Риджи. Он знал, что вслед за расшаркиваниями последует нечто неожиданное, но это имя превзошло все его ожидания. Впрочем, он почти мгновенно взял себя в руки и кроме возгласа удивления не допустил более никаких резких слов или движений. Лазурит удовлетворительно кивнула:

— Хваленая выдержка капитана Риджи. Или вы уже адмирал?

— Нет, пока меня не тянет в открытый космос. Мне предлагали заняться разведкой в секторе Млечного пути, однако пока не хотелось оставлять портал. Казалось…

— Предчувствия… Не правда ли, забавная способность для существа, по идее, живущего одним только разумом?

— Мне кажется, это сказано про большинство кулихаров, но не про меня. После долгого общения с Соносаром чрезвычайно очеловечиваешься, если можно употребить в этой ситуации такое слово.

— Не хуже любого другого. Пожалуй, даже лучше. Однако теперь, надеюсь, вы все же примете предложение Совета и отправитесь исследовать Млечный путь, причем, захватите меня с собой.

— Есть определенная цель?

— Хм, как бы вам сказать. Еще какая и по моему профилю, если можно использовать это слово…

— Ну да! — Усмехнулся Риджи и галантным жестом указал Эллионе на солар, — Прошу вас.

— Благодарю. В Ассакс'Иан, я так полагаю?

— Да, именно так. Вы хотели о чем-то спросить? — Лазурит слегка изогнула бровь, наблюдая за задумчивым лицом Риджи. Он сначала покачал головой, но потом все-таки решил спросить:

— Меня мучает один вопрос. Ответ на него я, естественно, узнаю, раз уж мне предстоит сопровождать вас, но все-таки… Эта вселенная уже созданная, кроме того, в ней действуют непривычные для вас законы и силу в нее вкладывал иной Творящий. Возможно ли?…

— С трудом, но — да, возможно. Просто необходимо взять конкретную планету с полным комплектом гравитационных и энергетических характеристик. Скажем так, надстроить уже существующее. Все что касается жизни на ней, флоры, фауны, а также некоторых астрономических деталей — почему бы и нет?! В любом случае, ваша вселенная не лишена стихийной составляющей, просто здесь ее неожиданно мало, потому и с материей, как с пластилином, поработать не удастся. Хотя в такой стихийной бедности явно кроется некая тайна, по идее, должно быть совершенно наоборот. Но, в любом случае, грандиозной работы и не требуется — не это важно.

— Что ж, хотел бы услышать продолжение этой загадочной истории.

— О, капитан, услышите, и еще рады будете никогда больше не слышать. Но, боюсь, нынешнее дело окажется не быстрым. Нет, совсем не быстрым.

С этими словами Эллиона заняла место в соларе и закрыла защитный колпак кабины, оградив себя таким образом не только от нежелательных резких потоков ветра, но и дальнейших расспросов спутника. Впрочем, Риджи и не горел особым энтузиазмом: уже полученную информацию необходимо было переварить, этим он и собирался заняться во время полета.

Солар бесшумно поднялся с площадки и, вращаясь, стремительно полетел на юг.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, юго-восточное побережье.

Да, это оказалась не самая блестящая идея. Более того, теперь она казалась Мирону худшей из возможных. В конечном счете, можно было сделать большой крюк и пройти по северным землям, теперь же, карабкаясь по скалистым прибрежным отрогам, он каждую минуту рисковал сорваться вниз. Такому исходу дела были бы весьма и весьма рады бродившие по равнине внизу вечно голодные львы, но только не сам Мирон. Да и падение с высоты, в семь-восемь раз превышающей рост человека, не принесло бы ему ничего кроме тяжелых переломов. И «повезло» же сдуру набрести на этот прайд! Интересно, ему повезет живым остаться или придется «перейти» в другой мир через львиную глотку?

Кошке повезло больше. Она с природной грацией скользила по скальному карнизу, находившемуся в десяти-двенадцати локтях над головой Мирона. Как «тигрица» забралась выше него, для странника до сих пор оставалось загадкой: сам он пути на карниз не нашел. При своих габаритах «тигрице», видимо, не так уж и легко было прокладывать путь по неровной полоске породы, однако она до сих пор ни разу не оступилась. Об успехах спутницы Мирон мог судить потому лишь, что Тигруша опередила его на добрых пятнадцать шагов, и страннику достаточно было поднять взгляд от долины внизу, чтобы заметить полосатый хвост высоко над головой.

— Форменное куцехарство! — Прокряхтел он, ухватившись за следующий уступ и судорожно подтянувшись. Таким образом, путник сократил расстояние между собой и карнизом, но оно все еще оставалось значительным. Внизу же раздавались скрежещущие звуки, свидетельствующие о попытках обитателей долины добраться до строптивого "ужина".

А вот самому Мирону как-то не улыбалось стать звеном пищевой цепи, и, сжав зубы, новоявленный князь продолжил восхождение. Цепляясь за выступы, благо, обильно рассыпанные на поверхности прибрежных скал, путник стремительно сокращал расстояние между собой и карнизом. Единожды он едва не сорвался, когда с виду крепкий кусок породы отвалился от поверхности и увлек за собой правую руку, но, по счастью, Мирон еще не успел выпустить предыдущей опоры и перемесить центр тяжести на ненадежный уступ.

— Черт! — На этот раз слово прозвучало громко, и «тигрица» приостановилась, оглянувшись на спутника. В ее кристально-голубых глазах промелькнула непонятная искорка — в следующий момент скальная порода по правую руку от него осыпалась еще сильнее, образовав выемку, как раз по размеру ладони. Мирон, несмотря на свою поглощенность жизниспасением, отметил маневр кошки и совпадение его по времени с удачным «обвалом», но решил придержать размышления до более спокойного времени.

Ухватившись за свежую выемку, он нащупал на поверхности скалы следующий выступающий фрагмент и подтянулся еще чуть выше прежнего своего положения. Потом он подобрал ноги к груди, легонько оттолкнулся ими от поверхности скалы и совершил одновременно два движения: ухватился за длинный уступ прямо над головой и забросил левую ступню в выемку. Это позволило страннику сократить расстояние до спасительного карниза еще на пару локтей и таким способом предельно приблизится к нему. Оставалось подняться еще на половину своего роста — и можно было бы приобрести хотя бы твердую опору для ног. А ступить на что-то стабильное и не осыпающееся абсолютно необходимо: ладони отказываются уже держать немалый вес тела, то и дело пытаясь соскользнуть с очередной опоры.

Еще через три минуты путь наверх был проложен: помогли пара удачных выемок левее нынешнего положения героя и крупный выступ, за который он в данный момент держался. Оставалось лишь подтянуться на нем и дотянутся до ближайшей выемки. К сожалению, сказать это куда легче, чем осуществить. Тем не менее, Мирон сосредоточил последние оставшиеся силы на рывке вверх, стараясь при этом на обрушить вниз выступ вместе со своим телом. Кошка внимательно наблюдала за подъемом героя, будто бы раздумывая, помочь или продолжить движение по карнизу, сочтя опасность незначительной. По всей видимости, она остановилась на втором варианте, потому что повернулась к страннику хвостом и двинулась вперед, огибая обвалившуюся местами породу.

Мирон тем временем ухватился-таки за выемку и подтянул ногу к выступу в скале. Далее восхождение оказалось уже не таким затруднительным: достаточно было просто протянуть вверх левую руку, найти вторую выемку, подтянуться, пригнув к груди колени, и поместить ступню в предыдущий зазор. Вторая рука, тем временем, уже уцепилась за малозаметный уступ, расположенный ниже и правее верхней выемки. А дальше — карниз, по виду, вполне способный выдержать и вес спутника, и одновременное усилие обеих рук, необходимое для окончательного подъема на спасительную высоту…

Вскарабкавшись, Мирон пошел по следам «тигрицы», осторожно обходя участки поверхности, кажущиеся непрочными или скользкими: свергнуться вниз с такой высоты означало переломать себе решительно все. Да и львы были далеки от того, чтобы оставить попытки позавтракать двуногой дичью… Видимо, зверья на побережье водилось мало — вот и хватались за малейший шанс. Князь им, конечно, от души сочувствовал, но помогать как-то не рвался — видимо, после долгой дороги его любовь к созданиям Природного мира заметно остыла.

Уже не меньше десятка охотников столпилось у основания скал с затаенной надеждой на неудачу путника при подъеме. Мирон готов был поклясться, что львы не просто видят его, но и понимают, насколько ненадежное убежище он для себя выбрал. Притом твари, по всей видимости, обладали очень хорошим терпением: они продолжали следовать за существенно ускорившимся человеком, даже когда тот добрался до карниза. То ли понимали, что путник рано или поздно вынужден будет оборвать свой путь и спуститься вниз, то ил просто следовали по пятам в надежде на его падение. В любом случае, у Мирона остался лишь один путь — вперед и вверх.

Теперь он уже нагнал тигроподобную кошку и старался придерживаться выбранного ею маршрута. Спутница, по всей видимости, чувствовала слабые места карниза, потому что передвигалась не по прямой, а причудливыми зигзагами, огибая внешне устойчивые участки поверхности…

Кошка оказалась на удивление умной. Это бесспорный факт, а не просто причуды фантазии Мирона. Мало того, что она нашла путь на этот карниз, по всей видимости, «тигрица» знала и дальнейшую дорогу, ведущую к вершине скальных отрогов. Во всяком случае, заметив, что ее спутник вскарабкался-таки на карниз, она все чаще стала поглядывать вверх, будто бы пытаясь различить в стене скалы подходящий проход.

Если бы Мирон так внимательно не следил за кошкой, он бы, конечно, не заметил, в какой момент ее поиски увенчались успехом. Однако он не отрывал взгляда от хвоста «тигрицы» и потому вовремя углядел необычный маневр спутницы. Та припала к карнизу, яростно мяукнула и, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, прыгнула вверх.

— Ты чего?! Упадешь — сожрут! — Только и успел воскликнуть странник. А дальше его взгляду предстала еще более загадочная картина, нежели вовремя обрушившийся участок скалы. Кошка своим массивным телом врезалась в толщу скалы, и, по всем законам, должна была отлететь от нее к страдающим голодным ожиданием львам. Но то ли вес «тигрицы» оказался существенно выше, нежели предполагал Мирон, то ли далеко не простой кошкой была она — в скале образовалась широкая «ступенька», на которой и пристроилась мохнатая бестия. Путник оглядел ее с ног до головы критическим взглядом:

— И после всего этого я должен продолжать считать тебя простой кошкой? Ну уж нет уж! Насмотрелся. Я хочу знать, слышишь меня, гадина усатая?… - Кошка осуждающе посмотрела на него чистыми голубыми глазами и принялась вылизывать покрытые землей подушечки лап, — Так вот, — Запнулся Мирон, — я хочу знать, кто ты вообще такая и куда меня ведешь?

На этот раз спутница уставилась на него столь хитрым и одновременно наивным взглядом, что юный князь мгновенно почувствовал себя лакеем, втянутым в большую интригу варварской принцессы.

— Я жду объяснений…

— И ты их, несомненно, получишь, только чуть позднее. Надо забраться на эти треклятые скалы, — Ответ всего лишь пронесся в голове юноши, но он готов был поручится, что удивительно бархатистый со стальными нотками женский голос не имел никакого отношения к его подсознанию. Мирон испытующе глядел на кошку, та с не менее строгим выражением, на полосатой морде выглядящим совершенно неестественно, смотрела на него. Так случайные попутчики «сверлили» друг друга минут десять, пока юноша, наконец, не догадался, что у кошки опыт игры в «гляделки» существенно более богатый, нежели у него. Следовательно, необходимо было придумать способ забраться на скалу, чтобы хоть что-то прояснилось.

"Цивилизованные" методы он отбросил — до вершины отрогов оставалось не меньше сорока локтей почти ровной скальной поверхности. Значит, необходимо было вновь прибегнуть к своим затаенным чародейским способностям. Ох, как он не любил это дело!

— Ну, смотри, если мне не удастся одолеть эту поверхность, тебе придется придумать путь самой.

Кошка издала довольное урчание, раскатившееся по долине внизу тихим рокотом, на секунду испугавшим даже голодающих львов. Сам Мирон чуть не скатился со скалы, услышав урчание «тигрицы» — да уж, спутница ему попалась необычная. И как только сразу не подумал об этом… Впрочем, до сих пор ничего всерьез опасного на их пути не попадалось, и кроме необычайно пристальных взглядов, ничто в кошке не выдавало ее загадочной природы.

"Тигрица" уступила Мирону место на ступеньке. Поднявшись, тот приложил обе руки к скале и попытался унять бешено бьющееся сердце. Постепенно частота ударов снизилась, и вот уже биение перестало отдаваться гулким стуком в каменной поверхности. Тогда князь, надавив на скалу изо всех сил, попытался «разогреть» руки. Он вспомнил, как плавилась решетка клетки под действием жара от его ладоней, и сейчас старался воспроизвести ощущения, владевшие им тогда.

Сначала «загорелись» пальцы. В тот же момент, Мирону показалось, что кровь внутри ладоней приобретает температуру льда, компенсируя невыносимый жар снаружи. Ладони юноши приобрели оранжевый оттенок, камень под ними, правда, таять не начал, но отчего-то стал мягче, будто бы превратился в глину. Попытавшись зачерпнуть его ладонями, странник понял, что скальная порода под его руками действительно стала глиной. Теперь из поверхности можно было легко вычерпнуть «испорченный» пласт, получив в итоге еще одну ступеньку.

Кошка удовлетворенно мурлыкнула, еще раз потревожив гривастых голодающих, и последовала за карабкающимся вверх Мироном. Тот, оставив лишние размышления на более благоприятный момент, принялся за создание очередного уступа… Всего через три часа подъем был закончен, и путники устроили стоянку на вершине скальной гряды.

Не сказать, что выбранная «полянка» радовала размерами, но, по крайней мере, можно было не опасаться во время сна упасть в пасть к так и не дождавшимся ужина львам. Мирон испытующе уставился на «тигрицу», но та, как ни в чем не бывало, свернулась клубком и сделала вид, что глубоко заснула, устав от изматывающей дороги по склонам отрогов. В сердцах плюнув куда-то в сторону покинутого карниза, юноша достал из заплечного мешка оставшиеся припасы ("если на пути к восточным лесам не попадется хотя бы одного селения, боюсь, придется несколько дней поголодать" — мимоходом отметил Мирон печальную деталь), и соорудил из сушеного мяса и пары сморщенных плодов скромный ужин. Кошка в трапезе принять участие отказалась, упорно изображая бедное и безмерно уставшее животное. Недоверчиво хмыкнув, юноша кинул почти пустой мешок под голову, укрылся истершимся уже за два месяца пути плащом и, потерзавшись "для вида" полчаса бесплотными размышлениями, мирно уснул…

____________________

— Да, так сладко спать на изрядной высоте может только человек с очень крепкими нервами и не менее чистой совестью…

— Угу, — сквозь сон проговорил Мирон, еще до конца не сообразив, что разговор не имеет отношения к сновидению.

— Прелестно, сидишь тут, распинаешься перед ним, можно сказать, изливаешь душу первому встречному, а тебе в ответ — угу. И кто из нас после этого гад?!

— А? — Мирон уже начал приходить в себя. По крайней мере, в той степени, чтобы осознать реальность разговора. Теперь следовало разлепить глаза и посмотреть на собеседницу. Однако путник настолько вымотался за время предыдущей эскапады, что решил пока не лишать себя радости пребывания в неведении и просто насладиться разговором с живым, мыслящим и, по всей видимости, своенравным существом.

— У! А также все остальные буквы местного алфавита. Помнится, вчера ты едва ли не горел страстью вызнать все обо всем, а теперь только «угукаешь» и «акаешь». Не красиво, молодой человек. Кхе-кхе, это мне-то, старой-престарой женщине…

— Ну, судя по голосу, далеко не такой уж и старой…

— Ах, смотрите господа хорошие, он наконец-то проснулся. Ура и слава! Прости, флажков не припасла — вещмешка при моей комплекции не полагается. А по поводу старости… Ну, раз в тысячу я тебя старше, определенно, а на самом деле, гора-аздо больше! Только — никому, это огро-омный мой личный секрет. Проболтаешься герцогу — вообще загрызу!

— Эльф, — С железной определенностью в голосе произнес Мирон. Глаз он пока упорно не открывал, мысленно создавая перед собой предполагаемый образ эльфийки. Можно сказать, странник таким образом развлекался, а может, просто тренировал мышление. Настоящих эльфов он никогда в жизни не видел, потому и использовал случай поупражнять свою фантазию.

— Какое глубокое, а главное — проницательное умозаключение. Среди южных мудрецов тебя бы уже возвели в какой-нибудь ранг и отправили куда подальше — учить других "блуждающих в потемках" мудрости жизни.

— Эльф, весьма острый на язык, который рано или поздно кто-нибудь отрежет, — Хладнокровно и с не меньшим ехидством заметил Мирон.

— Уж не волнуйся, ты этим кем-нибудь, точно, не станешь. И вообще — новый вырастет, дня не пройдет. А этому кому-нибудь не завидуй — он проживет еще меньше! И вообще, помолчи почти полгода подряд, посмотрю я на тебя самого. Слова будут литься нескончаемым потоком, заткнуть который не сможет и сам герцог. Хотя, пожалуй, вру, он и не станет: скорее разведет длинную философскую дискуссию, а я снова встану на четыре лапы и пойду себе гулять по лесу. Потому что как только Астрон находит себе многословного собеседника — пиши пропали свободные часы перед ужином. Ах, уж-жин…

В голосе эльфийки прозвучали тоскливые нотки. Мирон, меж тем, начал сводить концы с концами, дабы не ошибиться в выводах относительно неожиданной собеседницы. В конце концов, он приподнялся на локте и нехотя приоткрыл глаза…

Эльфийка была красивой. Красивой чисто по человеческим меркам, потому что ничто кардинально не отличало ее от самой обычной женщины. Волосы незнакомки ниспадали до плеч, слегка завиваясь на концах. Этакий огненно-рыжего цвета водопад с удивительно ровной поверхностью — волос к волосу. Как он и предполагал, глаза у эльфийки оказались пронзительно-голубого цвета, какой бывает у небес здешнего мира после многодневных ливней. Она была высокой, значительно выше самого юноши, с великолепными гладкими и стройными ногами. Да и вообще, заподозрить за незнакомкой наличие скрываемых излишков жира было просто нелепо! К этому портрету следует «добавить» изящные кисти рук с необычайно длинными пальцами; плавный, совсем не агрессивный, подбородок; добродушную, хотя и не без тени сарказма, улыбку; и покрытые невесомой сеткой трещинок длинные розовые губы. О покатых бедрах, идеальной талии и высокой груди можно и не говорить — так ясно, что фигура незнакомки при способности к превращениям не могла иметь особых изъянов. Улыбка гостьи удивительно напоминала кошачью, да и кончики ушей слегка выглядывали из-под волос, оставляя похожее впечатление. Одета она оказалась в легкую тунику, больше похожую на платье для приемов во дворце, с широким вырезом на груди. Кроме этой детали одежды, на плечах незнакомки красовался пурпурно-алый плащ и голубые туфли, совершенно не предназначенные для долгого путешествия. Мирон невольно предположил, что эльфийка странствует исключительно в кошачьем обличии, принимая человеческую форму лишь для посещения городов и вообще общения с кем-либо — слишком уж ее дикий наряд не подходил для дороги.

— Когда-то я слышал о том, что эльфы могут принимать обличие животных. Но эта история показалось мне слишком надуманной, чтобы принять ее за истину.

Эльфийка улыбнулась левым уголком губ и, накручивая один из локонов на указательный палец левой руки, задумчиво ответила:

— Скорее всего, действительно, надуманная. Я не помню чистокровных эльфов, которые обладали бы этой способностью. Здесь дело даже не в происхождении и не в чародейском искусстве — совершенно в иных вещах. Чтобы пока не мучить тебя этой загадкой и лишними подробностями, скажу, что кроме меня авилюскье в этом мире умеют принимать лишь три-четыре разумных существа. Может, и есть парочка мне неизвестных, но не больше, ведь я знаю почти всех…

— Из чего можно сделать вывод, что ты — не обычный эльф и даже не вполне эльф, судя по рассуждениям о чистокровности.

Незнакомка кинула на Мирона еще один удивленно-изучающий взгляд. Внимательно-внимательно осмотрела она его, слегка прищурилась, потом заговорила вновь:

— Трудно поверить, что ты не родственник герцогу. Даже рассуждаете одинаково — за оговорки цепляетесь, выводы какие-то делаете. Интеллектуалы несчастные, как у вас только головы не болят! Столько ерунды лишней в них понапихали… А вообще, причудливо. В этом мире немногие раскладывают мысли по полочкам и связывают отдельные мысли в громоздкие выводы. Правда, если бы я не знала истории Астрона, подумала бы, что у него в этом мире или в одном из пройденных ранее был родной брат. Или сын… Не знаю, в общем, некий прямой родственник. Но только ни братьев, ни сыновей у него нет — это факт.

— Послушай, ты постоянно упоминаешь какого-то герцога Астрона. Это имя ни о чем мне не говорит, но отчего-то сильно интересует…

— Неужели? А имя Астерот тебя случайно не интересует?

Всколыхнулось и тут же исчезло. Мирон даже уловить не сумел своей реакции на произнесенное имя. Просто какая-то ниточка, неощутимая, легковесная. Незнакомка внимательно наблюдала за его выражением лица, потом без особого удовольствия продолжила:

— Ну, не интересует, значит, не интересует. Оставим пока эту тему, видимо, он слишком на многое рассчитывал. Как и всегда, впрочем. В общем-то, герцог Астрон — правитель рассветных эльфов, живущих в западных лесах Карабада, но это лишь малая толика всей его жизненной истории. По определенным причинам, он не стал встречаться с тобой лично, хотя, поверь, очень хотел этого. Зато он попросил меня, а я решила развлечься — за последнюю сотню лет в восточных лесах стало жутко тоскливо. Кроме того, младшая сестренка герцогини Катрис меня уже до крайности раздражает. А еще говорят, кровь от крови — брехня какая! Если откровенно, еще десяток лет в ее обществе — и Астрон не досчитался бы Селины в сообществе лунных эльфов… Ах да, есть и еще одна причина: ты идешь сейчас прямехонько в земли Элизар Уриане, а помозолить ей глаза — лучшая награда для меня. Старушка настолько пристрастилась к покою и безделью, что у меня уже три сотни лет периодически возникает желание устроить на ее землях небольшой взрыв. Или пожар… Или землетрясение, на худой конец!

— Столько имен, и хоть бы одно о чем-то мне сказало.

— О, не волнуйся, одно тебе кое о чем скажет. Но, слушай, я ведь до сих пор не представилась, — Эльфийка поднялась на ноги, нахально и насмешливо посмотрев на Мирона сверху-вниз, а потом вытянула вперед левую руку. Будучи не особо просвещенным в делах этикета, юноша решил обойтись без целования рук и просто пожал кисть эльфийки. Та удовлетворенно кивнула:

— Благо, ты не помешан на дурных придворных церемониях. За рукоцелование я оторвала бы тебе головенку. Мое имя — Арлин Вильфарис, впрочем, можешь называть меня просто Арлин или Дейя. А тебя зовут, если я, конечно, не ошибаюсь, Мирон. Сказала бы даже, князь Мирон.

— Да откуда вы все берете этого "князя"?! - Настроение путника внезапно испортилось. Мало ему тумана, нагнанного Кайлит, теперь еще и эта бестия издевается!

— Все-е? Неужто Эллиона постаралась? — Арлин сказала это как-то задумчиво, скорее для самой себя, нежели в поддержание беседы.

— Понятия не имею, кто такая Эллиона. Меня так называла Леди Кайлит.

— Ха! Ну, так я и думала. Ладно, пусть будет Кайлит. На самом деле, у таких экземпляров (на этих словах Арлин осторожно оглянулась вокруг, как бы опасаясь лишних ушей), как Астрон и Эллиона, накопилось не меньше десятка разных имен и вариантов прошлого. Мне-то, конечно, известно правды больше, чем многим остальным, но и то — всего лишь малая часть их богатых биографий. А… э-э-э, Кайлит отличается особой скрытностью и психически реагирует на слишком подробные расспросы. Особенно мои.

— День полон сюрпризов. Ты и так уже столько всего наговорила, что мне это месяц переваривать. Однако ты же обещала сказать одно знакомое имя? Кажется, речь шла не о Кайлит, или я не прав?

— И все-то ты помнишь, и все-то ты подмечаешь. Называется, от одного зануды убежала, к другому — прибежала. Будь прокляты все по очереди мои четыре лапы! Ну, не обижайся, вы мне оба по душе, хотя иногда оба же и раздражаете своим выкладками. Философия — так это называет Астрон. Даже меня уже на умные мысли тянет, а это вгоняет в тоску и мешает пищеварению.

— И-мя, — протянул Мирон, растягиваясь на неудобных камнях, чтобы лучше видеть прогуливающуюся по краю отрогов эльфийку. "Надо же, вроде бы и приняла человеческий облик, а до сих пор движется по-кошачьи", — по своему обыкновению начал подмечать детали путник. Арлин будто бы и не замечала, что бродит по краю обрыва: кажется, даже получала огромное удовольствие от нешуточного риска.

— Ну, хорошо, хорошо. По правде сказать, я собиралась принять нормальный облик и все рассказать чуть раньше, еще когда ты исповедовался мне в своих «грехах», но все же пересилила себя и последовала совету Астрона, убедившего меня скрывать истину до восточных границ Иезикиля. Уж и не знаю, зачем он это посоветовал, но обычно впустую герцог не говорит ничего: его и понять-то сложно, а уж предсказать мотивы и следствия — здесь надо быть гением.

— Имя! — Мирон уже готов был для острастки попытаться превратить эльфийку обратно в кошку без возможности самостоятельного возвращения к человеческому облику. Ему даже показалось, что в его раздражении это можно сделать без особых усилий. Арлин косо глянула ему в глаза и изобразила на лице подобие смертельной обиды:

— Ну, сразу уж и раздражаться, и всякие чародейские меры применять. Я вот — никудышная чародейка, только скалы обрушивать да превращаться умею. Ну, может еще чего — по мелочи. Огонек там разжечь без специальных камней, или предмет какой умыкнуть без спросу и ведома владельца. У тебя-то силы поболее, пощади уж престарелую неумеху…

Однако в искренность ее слов мешал поверить стальной взгляд и хищная улыбка. Отчего-то Мирону пришло в голову, что при первой же попытке превратить эльфийку в кошку, он сам во что-нибудь экзотическое превратится. Причем далеко не факт, что это будет не куцехар…

— Ладно, хорошо, сдаюсь. Имя скажи…

— Да, ладно уж, оваций не надо, цветов не подносите. Осознаю свой скромный театральный талант. А ведь когда-то я просто летала, да-да, летала и громила все вокруг себя… Вот были деньки. Как тогда все мне в ножки кланялись — и никаких грозных угроз, напыщенных напыщений, скользких скольжений… — Эльфийку понесло. Глаза окрасились мечтательностью, а верхняя губа чуть приподнялась, обнажая заостренные клыки Арлин. Бывшая кошка просто млела от картинок, проносящихся в памяти.

— Арлин! Если ты сейчас начнешь перечислять, какие роли ты успела сыграть на каждой из сцен, я спрыгну со скалы. Не шучу!

— Ну, хорошо, хорошо. Дикие все стали, злобные, вот и спасай таким жизни… В общем, ты упоминал девушку с бирюзовой брошью, которая здесь приходится тебе сестрой и носит имя Эйвелин. Сама я ничего не видела, потому не могу ручаться за точность слов, но Астрон рассказывал, что последние годы у Элизар прибавилось в Прибережье проблем. Причем источником их, помимо беспутных Альфадара и Тассана, служит девушка, обладающая весьма необычными для человека способностями и неуемной тягой к приключениям. При описании этой юной леди, абсолютно точно, звучало и имя Эйвелин, и прекрасная брошка, украшающая ее наряд. Подумать только, любительница приключений под боком жаждущей покоя Элизар Уриане! Хотела бы я посмотреть на это! Да что там, думаю, после таких новостей, ты с двойной скоростью рванешь в сторону Прибережья?

— Естественно! Я еще тогда заподозрил, что сестра жива. Теперь же и вовсе никаких сомнений не осталось! А ты отправляешься вместе со мной?

— Герцог просил прочно сесть тебе на хвост и не слазить до тех пор, пока он лично не явится и не разрешит. Так что от моей компании ты вряд ли в скором будущем избавишься. Ну, не грусти так, я бываю ядовитой лишь девяносто девять дней из ста — и для тебя когда-нибудь наступит выходной.

— Уж как-нибудь переживу твою язвительность. Мне бы хотелось побольше узнать о герцоге, а заодно обо всех остальных эльфах…

— Лихо! Начнем с того, что самого Астрона назвать эльфом можно лишь с большой натяжкой, а я бы этого не сделала в принципе, потому как…

В общем-то, разговор получился долгим. И продолжался он изо дня в день, что хотя бы слегка оживило бесконечное одиночество Мирона. Иногда Арлин, забавы ради, принимала «авилюскье» — обличие тигровой кошки, но в основном оставшийся путь до Прибережья она проделала также как и юноша — на двух ногах. Причем, ежесекундно жаловалась то на неудобный плащ, то на растреклятые туфли, совершенно истрепавшиеся от долгого движения по камням.

На исходе лета, когда они преодолели границу Прибережья, Мирон уже готов был любой ценой оторвать Арлин голову, лишь бы она наконец замолчала.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье.

Лето медленно, очень медленно, уступало место хмурой осени на землях Прибережья. Хотя, по правде говоря, в жарком климате Природного мира весна, лето и осень не имели таких уж кардинальных различий, как в большинстве иных вселенных. Даже зима и то отличалась от прочих времен года совсем незначительно. Единственным действительно важным признаком окончания лета на протяжении уже неведомо скольких тысячелетий остается здесь странное поведение моря: обычно ласковое и гладкое, в эти дни оно покрывается гребнями волн и начинает бушевать, словно загнанная в угол львица. Высокие приливы подтапливают дома-деревья, расположенные на самом берегу: в этих жилищах как правило селятся эльфы, страдающие от непереносимой скуки, царящей в землях Элизар. Море питает их фантазию, заставляет мысль уноситься в сторону далекого горизонта и чувствовать себя частью огромного мира, а не какой-то убогой полоски песка и редких деревьев шириной в несколько десятков дневных переходов.

Альфадар и Тассан предпочитали именно эти земли. Когда-то братья жили дальше к северу — во владениях лунных эльфов, вместе со своими нравными сестрами. Однако вскоре им надоело слушать вечные жалобы Селины и занудные нотации Катрис, и однажды они втихомолку сбежали на юг. Там их встретили не то чтобы с распростертыми объятиями, но достаточно приветливо. В конце концов, Элизар знала, что многочисленное семейство Вильфарис связано с герцогом какими-то незримыми, но достаточно крепкими узами, а Астрона она уважала. Впрочем, догадки о природе этих странных уз у нее существовали… Достаточно было одного взгляда на братьев, чтобы понять их безусловное внешнее сходство с двумя личностями: самим герцогом и жутко нервирующей Элизар Арлин. Кстати, с последней они не поладили изначально: старшая Вильфарис, которую сам Астрон невесть почему называл Дейей, оказалась безмерно саркастичной и непоседливой натурой. Уриане казалось, что Арлин буквально притягивает к себе всяческие неприятности. Если же у Дейи под рукой не оказывалось проблемы, требующей силового решения, — а такое случалось не часто! — она погружалась в размышления о душе, причем забиралась в такие дебри, что Элизар еще несколько дней после копания в себе совковой лопатой (к чему неизбежно приводили беседы с Арлин) ходила с дурным настроением.

Но, как бы то ни было, Астрон Дейю опекал, хотя иногда, по словам Альфадара, они менялись ролями, и уже старшая Вильфарис помогала герцогу разобраться с какой-то излишне закрученной головоломкой. Из них вышла бы замечательная пара — в сущности таково и было предположение правительницы Прибережья. Однако оно имело значительную оговорку: замечательная пара из них уже вышла когда-то, а потом, явно, так же безболезненно была разбита. Всего лишь однажды Элизар видела Астрона вместе с герцогиней Эллионой, но даже этого поверхностного знакомства хватило ей, чтобы понять различие между замечательной парой и настоящей парой. Да и Арлин, что ни говори, она не переваривала, а вот герцогиня ей с первого взгляда приглянулась. Правда, Элизар свою симпатию не афишировала, но «портрет» Элли засел в ее памяти накрепко — кузнечными тисками не выдрать.

После долгих дней самораскапывания и раскладывания по полочкам, Уриане неожиданно обнаружила, что именно в ее добродушном отношении к герцогине лежит основная причина излишне теплого отношения к Эйвелин. Что-то в ее поведении и пристрастиях удивительно точно повторяло Эллиону, и конечно, тяга к чудесным книгам и закрученные логические выверты заставляли вспомнить о герцоге. Как и у Элли, вокруг Эйвелин словно бы висел ореол творческой, созидающей силы, знакомый Элизар далеко не понаслышке. Вот только для герцогини он казался естественным, как дыхание, а для Эйвелин каким-то чужеродным, скорее унаследованным, чем реально осознаваемым. Временами Элизар даже казалось, что Астрон и Эллиона втихомолку подкинули ей на воспитание родную дочь, но это предположение не выдерживало и малейшей критики: с чего бы вдруг тогда ее принесли в Прибережье странники? Девушка, на самом деле, выглядела как чудом избежавшая смерти утопленница, да и по ее рассказам выходило, что родилась Эйвелин в одном из городов Иезекиля у самых обыкновенных родителей. Герцогской четой здесь даже отдаленно не пахло.

И все же некоторые черты и способности Эйвелин ставили под сомнение ее варварское происхождение. Девушка с изумительной брошью (которую она не снимала ни на минуту) видела нити силы, натянутые в воздухе, могла ими произвольно манипулировать, таким образом еще и многократно умножая свои способности к Творению. Вот только фантазия ее будто застряла в тупике. А ведь без создания целостного образа, отвлеченного от логики вещей, невозможно воплощение чего бы то ни было в физическую реальность. Эллиона в этом (да и в мудрости тоже) значительно превосходила девушку: герцогиня не видела нити, но прекрасно ощущала их и могла манипулировать столь же свободно, как и Эйвелин. Ну а создание образов не представляло для нее сложности.

В ту давнюю встречу, где-то три-четыре сотни лет назад, Элли, по просьбе Элизар, продемонстрировала ей процесс творения на конкретном примере. Поначалу очаровательная герцогиня с милой улыбкой пыталась прибедняться, ссылаясь на долговременное отсутствие практики и то, что "этот растреклятый бродяга — да, да, к которому ты относишься с совершенно излишним благоговением, — на деле он существо безмерно наглое и сующее нос, куда не просят! — так вот, он пагубно влияет на мои способности. Я уже лучше знаю детали огнистой «магии» бродяг, и скорее перемещу предмет через подпространство или пространство, чем что-то сотворю!".

Как ни странно, Астрон ответил на этот выпад лишь неизменной полусаркастической улыбкой и уточнил, что в случае неудачи Эллионы, сотворит для Элизар яблочко сам. После такого туше герцогиня мигом свернула антиагитацию и, слегка прикрыв глаза, буквально за минуту сгустила в воздухе образ даже не яблока, а целой яблони. Оставшись недовольной созданным образом, она еще пару минут посматривала на дерево, старалась «дорисовать» как можно больше деталей… Но в какой-то момент герцогиня вдруг нервно махнула рукой (по всей видимости, пределы терпения были для нее слабым местом) и картинно подула на пока еще призрачное дерево. Воздух на секунду исказился, налился ярко-желтым свечением, а затем погас, открыв взгляду настоящее древо с гигантскими спелыми яблоками. Элизар краем глаза успела заметить, что в момент «воплощения» образа, глаза герцогини сменили цвет поочередно с голубого на зеленый, затем на серый и в последнюю очередь на карий. Отблески чередовались очень быстро, но Элизар успела подметить их последовательность. Помниться, этот факт даже показался ей символичным: небо повелело, природа вдохнула краски, разум продумал детали, а огонь воплотил.

Остальную часть визита эльфийских правителей Уриане помнила смутно, так как мысли ее тогда были заняты увиденным зрелищем. Теоретически, Эйвелин могла бы с легкостью повторить действия герцогини, тем более что выдержки и терпения у нее было значительно больше, а необычный дар позволял добавлять к образу детали даже пальцами. Но гостья разочаровала Элизар: она лишь бесконечно перечитывала книги и питала разум написанным. Потом еще пыталась обсудить с самой Уриане особо интересные взаимосвязи между народами, но лезла в такие дебри логики, что госпожа Прибережья только головой качала. В эти моменты она вновь невольно поминала Астрона, до такой степени выкладки девушки напоминали ветвистые рассуждения герцога! А вот свои образы Эйвелин по какой-то неведомой причине создать не удавалось. Сама она задумчиво говорила, что это, по всей видимости, обратная сторона ее дара: когда видишь нити силы физически, нет необходимости что-то подробно представлять или воображать. Вот только творение без образного воображения оказалось невозможным, и гостья, махнув рукой на соблазнительную способность, стала совершенствовать свои навыки к изменению формы и сути уже существующих нитей. Элизар еще пару раз попыталась ее образумить (очень уж хотелось ей воспитать из девушки спокойного и тихого Творца, а не буйнопомешанного бродягу), но всякий раз натыкалась лишь на стену сонного равнодушия, прикрытую добродушной улыбкой. В конце концов, она тоже махнула на все рукой и оставила девушку в покое.

Зато на горизонте вдруг образовался Тассан, всерьез заинтересовавшийся даром Эйвелин и ею самой. "Полтора года, видимо, безостановочно распивал с Альфадаром вино на берегу, а тут вдруг дошло, что новые лица появились" — раздраженно подумала Эйвелин, когда этот заросший щетиной полоумный юноша начал вокруг нее крутиться. Обладая по натуре многими не лучшими чертами Астрона, в частности, превосходящими всякие разумные рамки въедливостью и упертостью, Тассан изо дня в день внушал Эйвелин мысль о необходимости пуститься этак на годик в далекие странствия по северным долинам континента. Зачем ему это было нужно? Да, в сущности, просто так: младший Вильфарис (даже капризная Селина казалась явно старше брата) обладал неимоверной тягой к бродяжничеству, которая превосходила даже его тягу к вину.

Кроме того, что Альфадар, что Тассан не могли пройти мимо загадочной и погруженной в себя девушки. То ли таинственность привлекала их, то ли просто соскучились по "нормальным человеческим красоткам, а не этим по жизни заторможенным прибережницам", в любом случае, не прошло и пары месяцев, а Тассан уже стал бесплатным приложением к Эйвелин. Альфадар же проявил большую осмотрительность: по старшинству он оставался вторым после Катрис, и, хотя и проникся к Эйвелин искренней симпатией, за глаза с легким налетом высокомерия называл ее "слишком уж молоденькой и ветреной" девушкой.

— И вообще, она не в моем вкусе: ни одного слова ведь не послушает, ни одной мысли умной не уловит. Нет, не пойдет. Да и вообще, странная она какая-то.

Странная-не странная, а со словами нужно быть осторожнее. У Эйвелин было особое чутье: когда о ней говорили хотя бы слово, пусть даже за десяток дневных переходов, она тут же замечала легкую вибрацию одной из линий, проходящих непосредственно через ее тело, и к тому же легко могла расшифровать сказанное. Так что Альфадара она взаимно забраковала, да в добавок по той же «струне» послала ему "пламенный привет" в виде двадцатичетырехчасовой нервной трясучки.

Еще Эйвелин, когда ей становилось скучно, любила примерять себе разные роли. Как правило, она предпочитала бравых пиратов, отважных капитанов и похищенных принцесс. Элизар же про себя отметила, что роли девушке хотя и удаются, да только игры ее какие-то слишком уж зашкаленные. И опять же ей вспоминалось давнее общение с герцогиней: прибедняться-то та прибеднялась, но с абсолютным спокойствием, в меру искренне и получая заметное наслаждение от собственной игры. А вот Эйвелин играла яростно, жестко, то затихая, до взрываясь бурей эмоций — по ней совершенно невозможно было понять: то ли осознанно играет, то ли реально видит себя сейчас на палубе корабля и всерьез крушит мечом всех вокруг. В эти моменты Уриане казалось, что у девушки не столько отсутствует образное воображение, сколько она не умеет его контролируемо использовать.

За пять лет общения с непредсказуемой Эйвелин, способной поднять на уши все Прибережье при первой же возможности, хозяйка эльфийских земель так и не смогла придумать, как поступить с этой девушкой. Воспитанию она не поддавалась, приказов тем более не слушалась, затеи ее становились с каждым днем все более опасными для сонной атмосферы Прибережья, а запретить Эйвелин "сходить с ума" Элизар никак не удавалось. С одной стороны, она любила ее всем сердцем, как родную дочь, которой у Элизар никогда не было, с другой — периоды затягивающейся игры уже всерьез угрожали спокойствию ее подданных. Эйвелин от природы не имела чувства меры: во время игры она задевала тысячи нитей силы, и те натужно звенели в воздухе, рассыпая вокруг себя мерцающие искры. По крайней мере, опомнившись, девушка описывала свои ощущения от увиденного именно так. В потоке искр ей мерещились другие миры и дороги между ними, какие-то картинки, кадры из иных времен… Много всего. Элизар же ощущала лишь взбесившуюся атмосферу в воздухе, не дающую даже на секунду расслабиться.

— Мне не интересно творить что-либо, уважаемая Элизар, но творить саму себя я люблю, — на все тревоги и озабоченность правительницы счастливая обладательница бирюзовой броши отвечала именно этой фразой.

Тассан все больше и больше попадал под очарование девушки, как попадают под водопад на хлипкой лодочке. Вот только девушка действительно оказалась очень молода душой: она переживала множественные влюбленности, как та же герцогиня — любовь. Влюбленность оставалась для нее всем: встряска чувств на день-неделю-от силы месяц, большая и глубочайшая игра, а дальше — новая влюбленность и новая игра. Любви Эйвелин не просто не искала, она о ней даже и не думала, а на все вопросы отвечала, что предпочитает отдавать все свое сердце себе и миру, чем кому-то конкретному.

Тассан по-разному воспринимал этот повторяющийся ответ. То обязался завоевать неприступную девушку, то вдруг погружался в глубочайшую безысходность и исчезал на месяца, то пытался повторить ее собственные игры. Все бестолку: Эйвелин, казалось, не замечала. Счастье младшего из Вильфарисов состояло в том, что он в целом оставался довольно легкомысленным и поверхностным созданием, так что, в конечном счете, после долгих бесплодных попыток заставить Эйвелин полюбить себя, он потихоньку избавился от ее очарования. Но симпатия осталась, и вскоре переросла в обоюдную и верную дружбу.

Вот тогда-то Элизар и забила тревогу. Двое первейших сумасбродов не просто грозили спокойствию, а прямо-таки сотрясали его до основания. Мало того, что они устраивали всевозможные игры, турниры и схватки прямо среди жилищ прибрежных эльфов, распугивая подданных Элизар, так еще и все чаще обсуждали возможный поход в северные земли. Элизар, как могла, пыталась отговорить их от этой затеи, пыталась даже запрещать, но, кажется, усилия ее пропадали впустую. Головы новоиспеченных друзей (а вот как раз бесшабашного друга Эйвелин явно не хватало куда больше, чем любви) ласкал летний ветер, а сердца грели легенды о некоей тайне северных просторов континента, раскопанные девушкой в одной из книг. Умная и начитанная сумасбродка — что может быть более опасным, чем это сочетание?

Более всего Элизар опасалась, что однажды, проснувшись к полудню, не обнаружит обоих «детей» на привычных местах, но пока что все обходилось. Разговоры оставались всего лишь разговорами, и сердце Элизар успокоилось. Кажется, Эйвелин, даже не зная о запертой на севере опасности, почувствовала что-то неладное в нитях, тянущихся туда, потому и решила в кой это веки проявить осмотрительность. Небывалое для нее качество, по мнению Элизар.

А тут на горизонте появилось куда более неожиданное (и не особенно-то приятное для хозяйки Прибережья) явление: в один из таких вот летних деньков, когда на море разыгралась если не буря, то, по крайней мере, небольшой шторм, в дверь дома-дерева эльфийской владычицы постучали. Не ожидая обнаружить за створкой никого, кроме как улыбающегося во весь рот Тассана с очередной "гениальной идей, как сделать так, чтобы всем стало весело", Уриане с кислой миной на точеном лице отворила дверь… И тут же кислое выражение лица превратилось в откровенно «тухлое». Взяв себя в руки и попытавшись добавить голосу приветливости (получилось плохо, можно подумать, что Элизар хоронит любимого попугайчика, а не приветствует гостей), правительница процедила:

— Здравствуй, дорогая моя, кисонька тигровая! У тебя запоздало наступила весна или ты будешь отрицать, что пожаловала к моим котам? В Прибережье их, правда, маловато, но пару десятков четырехлапых партнеров я тебе найду… И тебе тоже здравствуй, спутник как-ее-там-не-помню-по-имени.

Арлин с ядовитой усмешкой смерила взглядом Уриане, совершенно явно сделав в уме заметку "удавить змеюку", и нарочито-ласковым голосом произнесла:

— Да что ты, дорогая, они же тебе в этом качестве тоже пригодятся. Или хочешь сказать, что сама обличие менять разучилась? Эльфы-то твои в сексуальном смысле размякли давным-давно от избытка неподвижности, так что, думаю, тебя теперь спасут только коты. А раз так — отбивать хвостатых поклонников не стану… Кстати, познакомься, этот молодой потрепанный варвар, по всей видимости, является братом той бестии, которая последние пять лет слегка скрашивает твое одинокое существование.

Мирон судорожно поклонился Элизар. Ему неприятно было слушать, как две очаровательные эльфийки поливают друг друга с головы до ног грязью, да еще и такой откровенно пошлой. Хотя, с другой стороны, он уловил, что пикировка эта не вчера началась и не завтра закончится. В любом случае, подыгрывать Арлин он не собирался, да та и не просила.

— Ну, что же ты, голуба моя недостреленная, нас даже в дом-то не пригласишь? Али слова от удивления забыла?

— Нет, не забыла, только вот раздумываю, поселить тебя в уборной или подвесить за задние лапы на верхних ветках дерева, — В тон ответила Элизар, но мысли ее явно были обращены к Мирону. Она уже хотела что-то сказать, но тут, будто в некоей романтической книжке, к дому необыкновенно медленным шагом подошла Эйвелин. Щурясь на солнце, она пыталась разглядеть путников, однако увидеть их смогла только подойдя вплотную. В этот момент Мирон, будто почувствовав на спине взгляд (впрочем, именно так оно и было), резко обернулся и обнаружил присутствие "разведчицы"…

Не прошло и секунды, а он уже, ни слова ни говоря, сгреб девушку в охапку и закачал на руках. Эйвелин плакала. И ничего больше по ее лицу понять было невозможно. Да и надо ли еще что-то придумывать?

— Ну вот, трогательное воссоединение семейства. Прямо, хныкать хочется: хны-хны… — С долей непривычной ей нежности проворковала Арлин. Она задумчиво смотрела на Мирона: ни тени прежнего упертого советника Афранташа, ни грана ярости, ни нарра привычной самовлюбленности. И ведь осведомлен, что его нынешняя жизнь, все ее связи — всего лишь малая часть его пути, а все равно так искренне баюкает на руках «случайную» сестру. "Эх, проиграла, дура, Тарведашу спор — умудрился-таки черт треклятый чужую душу изменить!" — С неискренней, скорее уж восторженной, досадой подумала Дейя.

Элизар ради разнообразия молчала. Но заметно, что и она, в кой это веки, смотрит на встречу родных не с обычной сталью во взгляде, а непривычной нежностью. "Может, и для этой самобичевальщицы не все еще потеряно" — растерянно скользнула в голове Арлин еще одна непривычная мысль…

А уже к трем часам дня шторм утих, и море вновь стало тихим и спокойным.

* * *

1 498 208 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2007 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

"Из дневников Неслучайного попутчика"

Не только лепестки. Там, где пустота и хаос сплетаются. Выше и Ниже Лилии, Раньше и Позднее нее. Где пляшут искры в чудесном танце. Где водят хоровод случайности. Где черным-черно от белизны. Где цветным-цветно от пляски искр. Где, проходя через них, лепестки меняют форму, меняют силу, но оставляют в центре свою Идею…

Безбрежное пространство, без начала и конца. Нет логики, нет порядка — лишь один только хаос, сплетающийся сам с собой в причудливой гармонии. Все еще Хаос, но уже так похож на Космос. И фоном ему — пустота в своей полноте. Тут и там прорезают бездонную черноту вспышки света: чаще всего белые, иногда фиолетовые. Вот промелькнула зеленая искра, а в другом месте робко вспыхнула золотая. Красная рассекла пространство надвое звездной молнией, а синяя в нем едва заметна. Но все они существуют, и каждая такая искра — больше чем вся материя нашего мира, взятая вместе.

Он еще не жив, он еще только хаос: он не яйцо, и уж никак не курица. Из него еще ничего не родилось, не появилось: нет сплетения, нет осмысленности, нет полной гармонии. Только вспышки, которых вроде и не должно быть. Но они есть, потому что лишь в недвижении их не было бы. А хаос подвижен и ритмичен. Внутри него звучит чуждая мелодия, грозная и таинственная одновременно, похожая на легковесный танец. А вслед — иная мелодия, словно стрелка часов, словно пульс: поправляет и направляет первую.

Сплетаясь воедино, две мелодии рождают смысл. А вслед за смыслом вокруг точки, — подумать только, всего лишь жалкой точки, обретающей координаты! — вспышки начинают кружить и сплетаться. Вот зеленая змеиным хвостом опоясала синюю и сорвалась в пропасть желтой. Их подхватила фиолетовая и мягко отпустила на застывшую в неподвижности золотую. Сплавило их серебро, а чернота пустоты окрасилась вдруг белым и вобрала в себя сплетение. Нет луча, замкнутого в лепестки, потому что нет двух зеркал…

Но в сердце пустоты зависла искра, живая, осмысляющая себя, новая, набирающая силы — восьмиугольник из двух вращающихся квадратов, время от времени совмещающихся. А потом начинает вращаться сама искра, вбирая в себя вспышку за вспышкой, нить за нитью. И вот клубок все больше и больше, он увеличивается в размерах, пока не заполнит все то пространство, что сам он способен занять. Пока сам не станет всем… И все больше в нем цветов и искр, и все громче и торжественней мелодия гармонии хаоса, которая только и может породить душу, изменяющую вечность.

Искра вспыхивает ослепительной белизной и среди хаоса рождается огонь. Это еще даже не пламя, а лишь ослепительная вспышка новой Звезды. Клубок уменьшается в размерах и рождает один-единственный бестелесный дух с искрой души. Всего лишь один из кажущегося невероятно большим клубка, но даже этот один вобрал в себя теперь весь хаос, саму его суть и силу. И стал Звездой… Только и нужен ключ, найти внутри себя этот момент, вспомнить, как дух наливается жизнью, как хаос поет песню гармонии и ныряет во время, не подчиняясь ему. Линия судьбы на обеих руках бледнеет и исчезает раньше, чем успевает появиться вместе с родившимся человеком.

Перед тобой — стена со вспышками. Теперь уже будто нарисованная на стене, одномерная, недосягаемая, однако все еще пронзительно осязаемая. Но, понимая ее, пройдя через нее, ты уже не боишься — нет в мире силы и никогда не будет, способной погрузить обратно в пустоту того, кто прошел через этот момент.

Отвернувшись от того, чего нет и никогда не было, ты увидишь Бездну Бездн. Пустоту в своей полноте. Алый и зеленый — дикая смесь цветов, но иных здесь не встречается. Это первый, самый-самый первый из миров бытия. «Дом», который некогда создал Творец Творцов, как один из многих, кто вышел из круговерти искр, образующей ткань бывшего Первомира. Бездна Творца Творцов никогда не была Первомиром, но Первым Живым миром — стала и является по сей день. И Бездна Бездн, конечно же, принадлежит именно Ему…

А «братом» или, быть может, даже «сыном» первый Творец стал тому, кто изначален был в мире, образованном искрами, кто родился из хаоса сам, без идеи, созданный эхом вероятностей, отрицающий и порождающий логику, хранитель благих намерений, к которому, однако же, и вымощена ими дорога. Чье настоящее имя, сотканное им самим из Хаоса и Пустоты, не ведомо никому из живущих. Чье вмешательство может либо подарить надежду, где последние надежды потеряны, либо погубить самый совершенный замысел. Третьего не дано. Тот, кого еще шепотом или, напротив, во весь голос одни называют Создателем, а другие — Разрушителем. Но, так или иначе, «сила» и «взгляд» его — всюду, как и Творца Творцов. Ведь оба они рождены Танцем искр, порождающим самосознание…

За спиной — лишь сухое подобие воздуха этого мира. Стена хаоса уже не существует для тебя: теперь есть лишь то сплетение, что наполнило душу. Ты никогда больше не увидишь этого изначального океана, не ощутишь и не нащупаешь его. Ты уже родился и не сможешь вернуться, даже если захочешь. Со дна ведет лишь одна дорога — наверх. Даже «оступившись», можно «упасть» лишь в одну из многих Бездн, для тебя врата хаоса навеки закрыты. Душа бессмертна. К сожалению, бессмертна. К счастью, бессмертна…

Повтори то, что случилось само, сплети потоки — и ты станешь Творцом своей души. А изменяющий ли ты, или творящий, или еще кто — не имеет значения теперь. Рамки стерты, иерархия нарушена, противоположности — лишь части единого целого, этой жуткой, но очаровательной, безумной стихийной гармонии.

На моих глазах рождалась другая душа. Этого не должно было случиться, ведь стихийные души всегда рождаются отдельно, не зная, как это происходит. Нельзя наблюдать событие, что происходит в пространстве, которого на самом деле не существует. Я смотрел на хаос тогда, стоял к нему лицом, почти внутри него, и видел своими глазами эту причудливую душу. Я видел ее, родившуюся там, где и самое живое — гибнет. Но только здесь, на Перекрестке, понял, что видел Рождение.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, Западная полоса Лунных лесов.

Селина вымоталась за день: устала очень сильно, почти безнадежно. Голова сама клонилась к плечу, и хотелось плакать. Отчего — самой не понять: бывает такое состояние, когда все вокруг кажется жалящим и режущим тебя. Это ощущение знакомо даже магам и эльфам: в конечном счете, души-то у всех из одного материала созданы, как ни крути. Так любил поговаривать Астрон, когда пытался стереть существующие различия между расами, расставив точки над «i» в споре о превосходстве той или иной. Селина не совсем понимала сути сказанного, но на всякий случай принимала любые слова герцога за истину — уж он-то ошибался куда реже, чем сама девушка.

Селина выросла в Светлейшем. С тех пор как Эллиона приняла их на воспитание, выполняя просьбу своего «друга» (по крайней мере, долгое время она упорно настаивала именно на этой формулировке) Астрона Тарведаша, Селина привыкла никогда не испытывать холода и одиночества. Обитатели Светлейшего славились добротой и заботливостью, здесь всегда было с кем поговорить и что обсудить. Правда, когда особо своевольные «светлые» выходили из себя, девушка предпочитала затаиться где-нибудь на отрогах Белых гор и переждать сокрушительную бурю чувств, затапливающую добрую половину мира. Но такое случалось не часто — разве что Пламенеющая река войдет в период разлива раз в сотню лет, можно и перетерпеть. В остальном "окрыленный" мир радовал душу Селины мягким теплом и целительным спокойствием. Правда, поначалу ее задевала вечная грусть, застывшая в глазах некоторых обитателей Небесного мира (на то существовали глубокие философские причины, которые Астрон как-то пытался ей растолковать, да вот только больно уж непонятно), но позднее юная сестренка герцогини Катрис неожиданно и сама пристрастилась к состоянию тягучей печали.

А вот погруженные в исследования, испытания и эксперименты «светлые» ей не нравились. Они вечно находились в движении и заставляли бегать и летать со всех ног окружающих. Девушке такой ритм совсем не подходил: она привыкла не спеша обдумывать все свои мысли, перебирать их, а не бестолково метаться между пунктами «А» и «Б». Когда ее гнали, подталкивали, понукали, заставляли напрягать измученный печалью ум, Селина рано или поздно начинала визжать и брыкаться — вот тогда-то «светлые» и узнавали, каково это — получить десяток ударов крыльями по кумполу. Мигом отставали окаянные, а неожиданно развеселившаяся буянка кидала вслед спешно отступающим исследователям насмешливые фразочки вроде: "Улепетывайте-улепетывайте, трусы крылатые. Идите, воспитательнице моей нажалуйтесь — еще от нее добавки получите!".

Еще Селина соскучилась по полетам… Едва попав в Светлейший, она обнаружила, что неотъемлемой частью ее спины стали пушистые крылья. Они не составляли с телом единого целого, а будто были связаны с ним невидимыми, но, несомненно, существующими мышцами. По краям крылья отливали сиреневым и фиолетовым цветами, а к середине расходились оранжевым. Такое вот дикое сочетание, зато самой Селине оно казалось очень пестрым и красивым. Когда же крылья окрепли и размах увеличился до пределов, позволяющих ловить ими воздушные потоки, девушка пустилась в свой первый полет. Надо сказать, здесь ей, в отличие от суетливой и слегка надменной сестры, повезло больше: той потребовалось на сто, а то и на двести лет больше, чтобы научиться летать. Впрочем, что значит какая-то сотня лет в мире, где год пролетает, словно день, а столетие едва ли уместиться в три сотни суток?

Селина любила летать высоко, как-то даже пыталась добраться до горных пиков, уходящих в безмерно далекие небеса Светлейшего, но, чтобы набрать такую высоту, двух крыльев оказалось недостаточно. Потому девушка лишь потихоньку завидовала Эллионе, прекрасно справляющейся с этой задачей при помощи четырех «опахал». Существовали и шестикрылые обитатели Небесного мира, но архайя (так называли будущую герцогиню «светлые». На здешнем языке это значило "Первая") со своими четырьмя поднималась даже выше их. Что ни говори, а полет казался столь же неотъемлемой ее частью, как, например, дыхание… Эллиона. Селина почему-то частенько задумывалась о ней. То что Тарведаш расстался с Вильфарадейей, едва получил столь долгожданный отклик на свои чувства от архайи, Селина предосудительным не считала. Эти двое не жили искренне общим для Расселины и Светлейшего порядком противоборства: просто очень качественно играли роли воинственных правителей. Эллиона и Астрон, с виду, вышли откуда-то из глубины времени — какое им могло быть дело до сегодняшних правил и норм, установленных в двоемирии? Ну а Дейя… По большому счету, Арлин с Астеротом всегда оставались партнерами скорее в бою, нежели в жизни. Остальное время они уделяли изучению собственных интересов, время от времени развлекаясь какой-нибудь саркастической перепалкой. А вот Эллиона могла поддержать герцога и в схватке, и в жизни.

— Арлин и Астерот — просто хорошие друзья, — с насмешкой думала она, глядя на маму и герцога. И хотя Дейю она любила всем сердцем, Селина все же понимала, что душа ее ничего общего с душой Вильфарадейи не находит. Разве что на уровне силы и духа они обе склонялись к кошачьим обличиям и разного рода пламени, но у Арлин существа-облики получались агрессивные и яростные, тогда как Селина старалась представлять мягких и пушистых кошек. Да и пламя в душе Дейи горело не то алое, не то серебристо-белое — яркое, безудержное, тогда как Селина чувствовала внутри себя затаенные пурпурные языки, облачающие сознание в таинственные, ночные тона. И еще пушистость, периодически сменяющуюся ядовитым острословием…

В конечном счете, на волне этой странной мягкости и вкрадчивости, перемешанной с периодическим сарказмом, они и сошлись характерами с Эллионой. Архайю невозможно было предсказать: словно в радуге, в ней неведомым образом сплетались и нежность, и ярость, и игривость, и искренность, и яд. Сменяли друг друга они, казалось, беспричинно — по господствующему в настоящий момент настроению. Но Светлейший наложил на душу архайи сильный отпечаток, да и сближение с Астеротом сказалось: Элли все чаще склонялась к мягкости и нежности, до такой степени, что подчас она готова была днями напролет летать вместе с Селиной, забыв про все дела, или обсуждать с ней какой-нибудь бредовый философский выверт, сидя в беседке на берегу здешней реки. Точнее, на берегу Белой реки.

Иногда компанию им составляли Катрис со своей подругой Мироникой, но чаще те прятались где-то на отрогах Пламенеющей реки — она их больше прельщала. Что до Селины, Черную реку она недолюбливала — от нее веяло смертью, хотя относилась к ней со спокойным смирением, а Пламенеющую вообще терпеть не могла. Только Белая и оставалась, ведь четвертую, так называемую Иллюзорную, Селина не сумела обнаружить. Поговаривали, что это требует значительных магических способностей, потому как река никогда не воплощалась в материальной форме, существуя исключительно как духовный артефакт.

Почему реки называли артефактами, Селине объяснил в свое время Тарведаш, причем эту-то мысль она смогла понять, хотя и не без труда. Оказывается, потоки являли собой гигантские по масштабу и природно-творческие по происхождению предметы, вобравшие в себя силы Творца мира. Когда Селина попыталась выяснить личность существа, сотворившего Светлейший и четыре реки, Астерот с Эллионой единодушно «надели» на лица скрытнические маски и попросили ее этот вопрос больше не задавать. Тарведаш только вскользь заметил, что Небесный мир рожден одной силой, но двумя несопоставимыми по возможностям Творцами. Такая скрытность разожгла в девушке интерес, но природная размеренность и доброжелательность не позволили ей проявить особой настойчивости при выяснении загадочного обстоятельства.

И вот теперь из этого залитого солнечным светом загадочного мира, где мелодии разливаются по воздуху сладким океаном, ее выкинуло в эльфийский лес совершенно обыкновенного (по сравнению со Светлейшим) мира.

— Да, конечно, не без изюминки мирок, но как-то в нем все банально и просто. Живут люди и эльфы себе, занимаются какими-то делами: обыденно, совсем по-бытовому. И вид у всех совершенно обычный. И крылья при переходе где-то потерялись, будто и не возникали, — В этом духе она описывала свои ощущения от нового мира сестренке.

Катрис с присущей ей нервозностью и пылом упорно пыталась взбодрить Селину: то днями водила ее по затененным сине-зеленым лесам, выискивая необычных животных; то затаскивала куда-то к северным пустошам, опасно близко подбираясь к зловещим гробницам; то выдумывала еще какое авантюрное приключение. В конце концов, Селина начала «отбрыкиваться» от добродетели сестры всеми свободными частями тела, в особенности языком.

Как назло, с тех самых пор лунные эльфы сильно обозлились на нее: отчего-то источником лишних звуков и прочего негатива они считали именно ее, а не молодую герцогиню. Размышляя на эту тему, Селина вывела для себя такое заключение: "для Катрис быть колкой на язык и язвительной естественно, а у меня вечно извиняющийся тон выходит. И меры не знаю. Вот они и глядят злыднем". Себя-то она понимать умела, но вот беда: ни один из выводов применить для изменения собственной натуры ей не удавалось. Это еще больше укоренило девушку во мнении, что Арлин и Тарведаш не вложили в ее душу и частички собственных: у этих двоих умение изменять свою суть и поведение лежало едва ли не на уровне интуиции. Даже Эллиона умела мастерски преображать свою душу, мучаясь разве что с пошаговым продумыванием будущего образа и таким же пошаговым его воплощением. Для нее это явно не являлось врожденным даром — скорее идеально усвоенным инструментом.

Селина оказалась в тупике, и почему-то никто не спешил ей помочь разобраться со своими бедами. Хотя жаловаться на всех можно бесконечно, а дело-то всегда в себе: девушка сама отстраняла подальше помощников, не доверяя до конца даже Тарведашу. Она вообще привыкла на всякий случай не доверять никому: "просто природный инстинкт самосохранения" — так она объясняла добровольную изоляцию себе. Впрочем, где-то на самой грани сознания девушка понимала, что просто оправдывает врожденный страх быть обманутой, но эти мысли она гнала куда подальше от себя.

И вот теперь в тишине летней ночи Селина лежала на кроне громадного синего дуба, обдумывая свой злосчастный характер. В момент достижения крайней точки отчаяния и самобичевания, она неожиданно услышала хруст веток и мгновенно выкинула из головы все посторонние мысли. Что-что, а выяснить, разведывать и скрываться Селина умела: в маскировке и шпионаже среди лунников ей не было равных. Когда ситуация складывалась тревожная и требовала разведки, Селина не раздумывая и уже ни капельки не опасаясь, сразу же применяла свои таланты для сбора необходимой информации. Выведывать, затаиваться, наблюдать, изучать, делать выводы, молчать — почти полный перечень жизненных принципов юной странницы.

Вот и теперь она мгновенно разглядела продирающуюся сквозь непролазный бурелом медноволосую девушку. Незнакомка оказалась очень хороша собой, на взгляд Селины, — высокая, стройная, с волнистыми медными волосами да плеч и яркими серо-голубыми глазами. Пожалуй, слегка нескладная, но этот недостаток мерк на фоне ореола безудержной силы, окутывающей путницу. Силы, для Селины непривычной, но отчего-то смутно знакомой и влекущей.

"Может, все же эльфийка?", — мелькнуло в голове у разведчицы, но она тут же усомнилась в своей оценке. Столь чистый цвет глаз, конечно, подкреплял умозаключение, да вот только вела себя девушка так, словно лес являлся для нее врагом номер один. Да и деревья будто нарочно создавали на ее пути все новые и новые препятствия в виде лиан, корней и низких крон с листьями, так и лезущими в глаза, и ветками, грозящими их же втихую выколоть. По всей видимости, природе восточного леса незнакомка не нравилась, но вот самой Селине ох как приглянулась!

"Пробирается одна-одинешенька, и никто ей даже не поможет. А все равно идет и идет! Умница просто, стремится, с бесподобным напором. Сестренка бы уже разбушевалась и надавала стволам тумаков, а эта просто идет себе и идет, вопреки воле леса!". С таким ходом мыслей юная мечтательница прониклась к незнакомке еще большей заочной симпатией и попыталась бесшумно подобраться по кронам близлежащих деревьев к девушке поближе, чтобы разглядеть ее лицо. На счет темноты она не волновалась: ночью, при свете звезд и луны, Селина видела куда лучше, чем днем. Кошкой она была ночной, черной.

Не повезло! Впервые за последнее столетие, да еще и по-крупному. Одна из веток под ногами вдруг переломилась и стряхнула полуцарственную особу на землю прямо под ноги чертыхающейся незнакомке. Прямо-таки роковая случайность: сама девушка скорей бы куцехара руками удушила, чем незнакомке на глаза попалась…

Чтобы понять необычную для Элоранты реакцию на столь нездоровое явление, как сыплющиеся под ноги невесть откуда молодые шпионки, необходимо сначала уяснить, что принцесса вот уже трое суток ничего не ела, сутки не брала в рот и капли воды, а еще на протяжении недели проклинала себя за опрометчивый разговор с успевшим ей полюбиться неведомым насмешником. Таинственный ледяной голос, после долгой внутренней борьбы, она научилась держать на расстоянии от своего тела, но совершенного им не воротишь — это Элора понимала. Принцесса варваров, изломанная неудачными попытками применить магию, головоломками, метаниями между ненавистью и одиночеством и борьбой с самой собой до неузнаваемости изменилась с момента последнего посещения будуара во дворце Карад-Дума. Нет, внешне она все еще оставалась надменной и озлобленной, но вот внутренне все чаще испытывала острую боль и тоску от груза совершенных ошибок. "Черт, если бы только они могли вдруг так взять и стать в один миг несовершенными!" — эта мечтательная, абсолютно нереальная мысль, почему-то придавала ей сил. Иногда Элоранте казалось, что сколь много глупостей она уже ни совершила, роковых пока еще не допустила… Вот только раскаяться все никак не получалось: принцесса упорно отказывалась признать, что за поступки, продиктованные силе ледяным голосом, несет ответственность она, Элоранта. Хотя и здесь мысли иногда ехидно напоминали, что вина за ней немалая: сама впустила чужака, открыла двери холодному голосу, позволила распоряжаться своей волей, потеряла контроль.

В конечном счете, виноватым во всех ее нынешних бедах оказался, как и следовало предполагать, неведомый, подло оставивший ее посреди пути и недорассказав множество важных вещей:

— А если я от этого стану еще больше всех ненавидеть, а? Если у меня в душе топор застрял? Я же тонкая и высокородная натура, мне полагается быть импульсивной и отходчивой. Почему нельзя было закрыть глаза на маленький каприз? Кто меня научит сопротивляться голосу, если я сама не умею?! Да, слышишь меня, дух неведомый, я — неумеха, лентяйка, дура! Признаю! Чего же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!

Если неведомый и слышал ее, а Элора все больше сомневалась в этом, то реагировать на полуистеричные выводы не спешил. Кроме того, сама принцесса нет-нет да и испытывала сосущую тревогу: все-таки справедливость-справедливостью, а уничтожение мирного селения и убийство беззащитных людей все чаще представлялось ей поступком мерзким и отвратительным. Простят ли ей это? И сама она, если научится широко мыслить, сможет ли простить? Так ли уж велико их формальное преступление по сравнению с ее форменным?! А раз уж такая мысль в голову залезла, значит, к сожалению, уже научилась и приобрела лишнюю проблему. В голову вдруг пришло леденящее душу сравнение: напротив стоит судья с весами, чашки покачиваются, судья смотрит без сострадания, беспощадно, а лицо у него — копия лица самой Элоранты.

— Жуть! — Прошептала она, — Неужели это моя совесть?! - Но от шутки теплее внутри не стало. Видимо, все-таки она самая и куда как более страшная, нежели Элоранта раньше наивно полагала. Даже если предположить, что «казнила» селение не она, оставался еще Карад-Дум — уж там-то о вмешательстве ледяного голоса речи не шло. Разве что где-то на заднем плане сознания, но формулу произносила Она Сама. Да еще слова Эсхара, а потом и неведомого слишком глубоко запали в душу: презрение первого и горечь второго мучили ее, причем горечь в голосе «духа» терзала куда больше презрения «старосты». Кто этот Эсхар? Так, маг среднего ума, хитроумный старикашка. Не чувствовалось в нем того исключительного понимания и силы, которыми веяло от голоса неведомого… Принцесса не признавалась себе в этом, но она очень сильно привязалась к обладателю саркастического голоса. Как могла бы привязаться разве что к приемному отцу — Алиас на роль близкого и понимающего человека уж никак не подходил. А теперь вот так легко потеряла если не друга, то очень доброго знакомого, одним поступком перечеркнув все достигнутые в магии и размышлениях успехи.

Так что, когда Селина едва не обрушилась на голову Элоры, та ее едва ли заметила. Сознательно она подбирала словечки покрепче для окружающей природы: не почувствовать наличие аморфного общего разума у местного леса она не могла — как никак способности имеются, да еще и в солидном объеме. Ну а бессознательно она все еще разгребала в голове эмоции и чувства, пытаясь придумать способ, не принося прощения, вернуть себе расположение неведомого. Да еще как-то избавиться от голоса, затаившегося на грани сознания с презрительной улыбкой на несуществующих губах. В любом случае, чтобы решить все проблемы, необходимо было найти самого неведомого, но вот это ее почему-то заботило меньше. Элоранта и сама не понимала, что у нее сработала банальная интуиция, знакомая не только магам и чародеям.

И все же, несмотря на заторможенность восприятия внешнего мира, принцесса не могла упустить из внимания девушку, старательно пытающуюся улизнуть с ее глаз.

— Стоять! Кто здесь пытается превратить царскую особу в мокрое пятно методом телесного надавливания?

— Царскую особу? Так ты человек? Все-таки не эльф?

— С чего это я должна быть эльфом? — Искренне возмутилась Элоранта, но уголок рта дрогнул в улыбке. Сравнение с вечноживущими ей польстило.

— Ну, глаза-то голубые… Хотя и серо-голубые, но такого чистого и яркого цвета я у людей не встречала!

Элоранта хмыкнула. Какой-никакой, а комплимент. Да и хоть одна живая душа из этого «мира», причем, вроде, не особо кровожадная, а вполне даже дружелюбная. Неужто эльфийка? По виду и не скажешь — девчонка как девчонка, пожалуй, даже помоложе ее самой будет. Никаких заостренных ушей, умопомрачительной красоты и ауры таинственности вроде нет. Хотя, кто знает, может, стоит вглядеться получше…

— Да человек я, человек. Ну, может, кровь слегка смешанная, но это уже частности. Мелочи жизни. Кстати, меня зовут Эло… а, — Вдруг поправилась она, вспомнив, что имя во блага безопасности стоит изменить, — хм… Элоарин. Вот.

Имя, на самом деле, вырвалось само собой. Элоранта хотела поначалу произнести нечто вроде: Элинтра или Элифартия, что более свойственно родному наречию, но язык расставил все по местам.

— Элоарин? Странно. У тебя даже имя похоже на эльфийское.

Элоранта вдруг почувствовала смутную тревогу. Что-то связанное с именем. Не подавая виду, она довольно-таки дружелюбно и почти без высокомерия в голосе (что для принцессы вообще было редкостью — что ни говори, а собеседница нравилась ей все больше и больше) поинтересовалась:

— А что, эльфийские имена имеют какие-то особые отличительные знаки?

— Ну, не то, чтобы знаки, — девушка имела манеру говорить как-то непривычно. Половину фразы выпаливала, а половину тянула до последнего, — но отличия есть. Например, начинаются они часто с «А» или еще чаще с «Э», а звуки сочетаются так, будто горкой идут: сначала на подъем, потом — проваливаются, а потом — снова восходящие.

— А тебя-то как зовут? Ты же эльфийка? Или в этих лесах есть иные обитатели?

— Ну, не совсем эльфийка. Я тебе потом объясню, если со мной пойдешь. Ты ведь пойдешь со мной? Я могу познакомить тебя с герцогиней Катрис, думаю, она тебе понравиться, да и ты ей тоже. Вы, кстати, похожи чем-то, но ты кажешься взрослее. Хотя, ну тебе вот сколько лет?

Элоранта скривилась, почувствовав, что сейчас ей будет очень неприятно услышать в ответ рассуждения незнакомки о возрасте. Та выглядела значительно моложе, но, если уж имела какую-то эфемерную связь с эльфами, явно разменяла не первое столетие. И все же разговаривать с нежданной спутницей было приятнее, чем в одиночку ходить по буреломам. Да и выгода ясна: ей самой в этом треклятом лесу не найти ни дороги, ни еды, ни питья, а протягивать ноги в двух шагах от места назначения принцессе не хотелось. Кстати, знать бы еще, где это "место назначения" находится!

— По сути, я затем сюда и явилась: чтобы познакомиться с местными народами, пообщаться. Хотя, если честно, сама не знаю зачем. Меня, как бы тебе это выразить-то, чтобы долго не рассказывать… В общем, меня сюда едва ли не пригнали. Ну а лет мне… да что там, двадцать два. Для человека — не так уж и мало, хотя, если задуматься, не так уж и много.

— А-а, ну, значит, тебя можно считать старше меня и вровень с Катрис. Мне физически лет, конечно, во много раз больше, но Астрон рассказывал примерное соотношение возраста в совершаемых делах между подобными мне и людьми, с учетом миров пребывания: мне бы при переводе в человеческие годы было бы где-то восемнадцать, может, даже и меньше. Просто я хоть и много думаю, но мало делаю — такая беда. Ну, да я тебе ничего не рассказывала — не люблю обо всем этом распространятся.

— Хм, ты упомянула некоего Астрона. Это ваш герцог? Или как там называются эльфийские правители?

— Астрон-то? Герцог, да не наш. Это он для рассветных с южного материка — герцог, а для нас просто бродяга. Ну а для меня еще и некто вроде отца, но чисто в физическом смысле слова.

— В смысле? Как это, физически? А что, может быть иначе?

— Ну, в мою душу и, пожалуй, в дух он ни грана своих не вложил. Строго говоря, при таком раскладе, нас и родней-то считать неправильно. Кровь вроде и одна, да разная. Так, приемыш я, не знаю, откуда пришла и куда уйду. Вот.

— Дурь какая-то. А вот разговор про души, дух и кровь меня что-то больно заинтересовал. Этот ваш Астрон про действующие в мире силы и всякие прочие необычные вещи, случаем, не рассуждает?

На самом деле, интуиция Элоарин забила тревогу еще при первом упоминании имени Астрона, а уж с такой лестной характеристикой подозрение все четче стало оформляться в сознательную мысль.

— Да, это он любит. Просто, завтраком не корми, дай порассуждать про свет, тьму, мрак, хаос, пустоту и прочую галиматью. А мы сидим, уши развесив, и слушаем его возвышенные рулады. Не, на самом деле дремлем, конечно, — его рассуждения только Эллиона способна с мученическим терпением слушать, остальных они усыпляют. А ты его, что, знаешь? — Селина искренне удивилась. При всей своей осведомленности она была не в курсе глобальных дел герцога, потому и про его отдаленные контакты ничего не знала.

— Знаешь, незнакомка, знаешь. Еще как знаешь. Веди-ка меня поскорее в ваш оплот лесного духа. Мне что-то вдруг жутко захотелось с этим самым не-герцогом-вроде-как-твоим-отцом побеседовать. Кстати, ты все же не ответила на вопрос: как тебя зовут, девушка?

— Селина.

И это имя отчего-то слегка царапнуло Элоарин. Что-то невесомо знакомое, будто запертое далеко в памяти.

— Кажется, это значит "Отмеченная Луной"?

— Да. Только откуда ты знаешь перевод? Это даже не эльфийский!

— Откуда-то знаю. Впрочем, не важно. Нам долго идти?

— Ну, путь неблизкий. Однако думаю, дней за десять доберемся. Сейчас-то мы с тобой на самой опушке, а надо… ну, вроде как в центр западной полосы лунных лесов. Сюда только я люблю выбираться, чтобы… — Селина запнулась, слегка смутившись, — чтобы никто не действовал на нервы.

Про себя же она подумала диаметрально противоположное: "Чтобы никому на нервы не действовать", но признаваться в этом невольной спутнице пока не собиралась. Несмотря на спонтанное доверие, полным оно не было. Хотя когда и кому Селины доверяла полностью?…

— А ты можешь раздобыть где-нибудь воды и еды? Я уже сутки ничего не пила, и трое — не ела.

— О, свет, да, конечно! Кстати, ручей течет едва ли не у тебя под ногами.

— Свет? Интересненькое начало, — Пробормотала Элоранта. Пока что она чувствовала в девчонке только силу сродни собственной, но уж никак не светлую. Хотя, черт знает, что такое на самом деле свет — может вообще, та же самая пустота, тогда все верно, — Знаешь, Селина, даже если бы он тек прямо под ногами, этот чертов лес не дал бы мне до него добраться. Не любит он меня, — Эти слова она произнесла уже в полный голос.

— Не доверяет. Он такой, строптивый. Ну, да ладно, пошли, у меня есть вино, вода, сушеное мясо и фрукты — можно целый пир устроить. Пойдешь? Правда?

На лице девчонки отразилось такое умильное выражение, что Элоранта невольно улыбнулась. Вот ведь странное сочетание: вроде и таится, явно не доверяет, а душа будто на распашку открыта!

— Ну, пошли, не-совсем-эльфийка, — Передразнивая ее часто проскальзывающее «ну», почти ласково сказала Элоарин, и покорно полезла через бурелом вслед за Селиной. Мысленно она уже переключилась на тему личности Астрона, но все же додумала полузавистливую-полувосхищенную мысль о девушке: "Эльфийка-не эльфийка, а перед ней лес расступается!".

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, Ост-Каракское море, палуба галеона "Шатар'Кхем".

— Шекасхари аррахи таштер тушшет? Шексихарра ахор'кхашрасс секистхуриш шессах ахари шакас! Ашаксахури шепшет тахаш шет ашари шат? Шетасс схаши шипор реши так. Караши ашат такши?

— Шекасхури шедзат таши. Ташшат аташи шат ишшат ушори сах. Сашехаш таш, шепшет таш. Карашши ашат сашшекасхари шепшет тари усшурри шат! Ахор'секасхури шедсет ашасс тушан шах. Такахари?

— Эпшас… Аштар! Тши усиши хар таш.

— Эбессах, ты, случаем, не понимаешь, о чем они там треплются? Я как-то уловить суть не могу, — Рассеянным шепотом осведомилась Тартра, и тут же замолчала, будто поняла, что сморозила глупость. А вот шептать было бестолку: на этом корабле говори хоть тихо, хоть в полный голос, — все равно услышат. Так и вышло: мрачно-уродливого вида капитан страшенного галеона внезапно обернулся к ним, оборвав разговор на непонятном языке, и уперся в Тартру и Эбессаха взглядом «нагрудных» глаз. Спасибо хоть верхние были обращены куда-то мимо: от взгляда нагрудных боли не испытываешь, только совсем легкий ужас.

— Молчать. Еще одно слово — знаете, что будет. По большому счету, вы все вместе мне особо не нужны, только она. Остальных уничтожу. Полностью, — Смысл последнего слова пираты не поняли, но по зловещему тону догадались, что это похуже простого "всех убью-зарежу".

Голос прозвучал прямо в голове у Эбессаха. По всей видимости, голосовые связки чудовища не были предназначены для произношения слов на человеческом языке. Однако это не мешало ему выплевывать шепчущие и леденящие кровь звуки с бешеной скоростью. Скользящие и взрывающиеся тона напоминали чем-то змеиные голоса, хотя, с другой стороны, рычание наводило скорее на мысль о непроглядно-черных воронах, обитающих на кладбищах. В общем, как ни крути, приятных ассоциаций не возникало.

Вот уже третий день капитан Фалькон, Эбессах и Тартра находились в плену у Шатара. Схватки тогда не вышло: наступила ночь, откуда-то из тумана вынырнул мертвецкий корабль и мгновенно пошел на сближение. Лишь на следующий день Эбессах понял, что, прокладывая курс, неосторожно совместил часть траектории движения брига с обычным направлением движения "призрака".

Канониры в ту ночь даже пушки зарядить не успели: «Венус» взяли на абордаж. Причем скелетоподобные, практически невидимые нападающие оказались к тому же неуязвимы для любого оружия — что взять с гнилых мертвецов? Фалькон, кажется, и по сей день сидел в немом ужасе, не осмеливаясь вымолвить не слова: его потрясло, что при одном соприкосновениями с тенями, члены команды не просто умирали, а падали с выеденными, словно кузнечной кислотой, черными пятнами на теле. Затем происходило нечто совсем уж жуткое: одна из черных теней приближалась к телу, сливалась с ним, после чего тело восставало из праха, но имело уже два страшенных ромбовидных глаза и стремительно теряло плоть с костей.

Эбессах выдержал это зрелище стоически, разве что побледнев. Тартра же с гневом продолжала безуспешно рубиться с тенями до тех пор, пока к ней не подошел, спокойно покачивая жезлом, сам капитан. В отличие от Эбессаха и Фалькона, она, кажется, даже не почувствовала взгляда его страшных «головных» глаз. Капитан же, как позднее показалось Эбессаху, удовлетворенно кивнул и схватил Тартру поперек туловища одним из щупалец.

— Салискью, Альфара, Шаддэй'Шад'Араш! — Внезапно выкрикнула пиратка с подлинным отчаянием в голосе. Вспышка трижды пронзила пространство вокруг галеона: сначала промелькнула молния, ударившая в палубу мертвецкого корабля, потом просто огненная вспышка, охватившая мачты, и наконец черная тень, встреченная командой мертвецов едва ли не с радостью. Однако же ни молния, ни пламя не причинили мертвому кораблю ни малейшего вреда. Только тень, коснувшись скалящегося висельника на корме судна, оставила от него дымящееся облачко, но капитан тут же небрежно качнул жезлом — и тень, съежившись, исчезла.

— Как же так? — Казалось, в смятении прошептала Тарта, — Это же всегда…

— Шесси'сашах. Шессах! — прошелестел в ответ полунасмешливый (если только это сиплое шипение можно было назвать насмешкой) голос Шатара. Глаза Тартры мгновенно остекленели, и она как-то совсем безвольно сползла на палубу, уставившись, не моргая, на капитана, будто ожидая его приказаний. Дальнейший монолог продолжался уже на мысленном уровне:

— Не всегда, дорогуша. Посмотри на этот жезл внимательно… Видишь, змея из селенита, лунного камня. Следовательно, твоя магия против владельца этого жезла бесполезна. А его владелец, сейчас, я и только я.

Эбессах от безысходности решил хотя бы последовать совету Шатара и рассмотреть жезл внимательнее. На всякий случай… Он вообще привык все досконально изучать — это придавало пирату уверенности. Предмет, кстати, понравился ему куда больше владельца: древко, совершенно явно, выполнено из цельного алмаза. Наверное, исполинский камешек был! Да к тому же непроницаемо черный, но почему-то эта невероятная деталь не казались пирату принципиальной: черный и черный, всякие алмазы на свете бывают. Одна из змей, обвивающих древко, действительно, светилась белым селенитом, а вот вторая оказалась обсидианово-черной, отличаясь от древка разве что меньшей глубиной цвета. Все же чернота алмаза превосходила обсидиан.

Венчало жезл странное нагромождение элементов. Во-первых, два будто бы опаленных крыла, выполненные не то из рубина, не то из граната. Хотя, более вероятно второе, потому что рубиновым было сердце, по обеим сторонам которого эти крылья располагались. Само же оно казалось немного неуместным, потому как, в отличие от древка, черной змеи и крыльев не вызывало отталкивающих чувств. Кстати, едва заметный глаз белой земли, напоминающий полумесяц с жемчужиной зрачка, смотрел как раз на сердце, тогда как ромбовидный (у черной кобры) пристально уставился в неведомые подземные дали.

На сердце крепился золотой обруч, довольно тонкий и полый внутри. Непостижимым образом в самом центре окружности, образованной обручем, «висела» белая искра, слабо мерцающая в ночной темноте. Эбессаху показалось, что глубина и сила мерцания искры зависят от воли владельца жезла: у сильного и благодушного человека он горел бы солнечным светом, а не тускло мерцал. Впрочем, доказать свое предположение пират никак не мог.

Наконец, обруч венчала странная корона с вкраплениями изумрудов и камней синего цвета. Одна половина короны была выполнена из золота, вторая — из серебра. Верхний зубец, сочетающий оба металла, украшал переливающийся тысячами граней пурпурный камень — очень странный, какой-то влекущий, совсем не простой. Пожалуй, ничто в жезле так не поразило воображение Эбессаха, как сила, содержащаяся внутри пурпурного кристалла — будто некто всесильный запер все тайны, ночи, тени, загадки и секреты мира в его хрупкую оболочку!

Заметив внимание пирата к жезлу, Шатар обратил на него взгляд пустых «нагрудных» глаз. Словно бы изучал, взвешивал что-то в уме… Затем в голове Эбессаха прозвучал, кажется, немного задумчивый голос:

— А ты не дурак. Да, этот предмет, действительно, может служить самым разным делам и силам, в зависимости от желания владельца. Вот только желания его хозяина неизменно будут зависеть от того, сумеет ли тот пересилить волю предмета, или сам жезл покорит его. Причем одолеть необходимо каждую из составляющих, Эбессах (и откуда Шатар узнал его имя и мысли? Наверное, просто слышал их, как любой человек слышит громкий голос посреди пустого зала). Мне отдает приказы черная змея. На молчании и полном подчинении она не настаивает, но исполнения единственного приказа требует беспрекословно — уж прости за доставленные неудобства, — Последние слова прозвучали с потусторонним сарказмом, от которого Эбессаху захотелось воткнуть себе нож в сердце, лишь бы не слышать капитана, — Я говорю с тобой, потому что, возможно, это важно: дать понять хоть кому-то, что я не желаю зла людям. Она — желает. Отказаться — невозможно. А если бы и смог собрать силы, чтобы противодействовать — она бы немедленно убила меня.

Эбессах поосторожничал и решил не осмыслять сказанное капитаном. Мало ли, вдруг подумает что-то не то, и за это лишится жизни? Не то чтобы пират боялся смерти, но уж очень не хотелось отдавать свое тело этим теням… Почему-то такая смерть казалась ему особенно страшной и бесповоротной. Но не думать оказалось сложно: трудно уже просто не говорить, а не думать? Это просто немыслимо! Мысли все равно просачивались в голову, и пират предпринял, как ему вдруг показалось, единственно возможный в этих условиях шаг: попытался представить между собой и капитаном алмазную стену. Как ни странно, Шатар отреагировал на мыслеобраз: резко обернулся к нему и еще более пронзительно просверлил нагрудными глазами. В голове прозвучал голос с легкими нотками озабоченности и угрозы:

— Даже так? Странно, что ты все еще знаешь, как… Впрочем, некоторые навыки сохраняются. Советую сменить материал стены: от «матросов» достаточно будет и селенита, а от меня и алмазной не закроешься. Но разозлишь — и тебе будет больно. Очень. Уверяю, мысленная защита в этом случае не поможет. И вообще, тебе пора уснуть.

С этими словами капитан отвернулся, а Эбессах, как ни пытался сопротивляться, провалился в долгий и жуткий сон. Кошмар мучил его, но проснуться никак не получалось. То на его глазах убивали спутников, то проносились какие-то унизительные и отвратительные сцены. Откуда-то сбоку раздавался надсадный крик Тартры: и невозможно было понять, на самом деле это или во сне. В любом случае, при всем желании, придти на помощь не получалось — в этом сне Эбессах явно не был хозяином…

Просыпаясь, пленники неизбежно натыкались взглядом на картины застывшего в тумане океана. Хорошо хоть не видели изнанки мира, по которой путешествовал галеон в дневные часы: на эти периоды капитан погружал их в сон, причем, из соображений "их собственной безопасности". Из странных речей мертвецов Эбессах понял, что на самом деле корабль-скелет называется не «Шартарат», а "Шатар'Кхем" — почему-то это знание показалось ему важным. Правда, пират так и не понял, каким образом различил в неясном шипении название судна.

Для пирата оставалось непонятным также и то, почему Шатар оставил в живых всех троих. Если ситуацию с Тартрой еще можно было объяснить (все же эльфийка, а, как ни крути, мертвяки к эльфам и пытались подплыть в свое время), то своеобразное милосердие капитана в отношении себя и Фалькона он осмыслить никак не мог. До тех пор, пока сам Шатар, «подслушав» мысли, не ответил кратко:

— Два человека ничего не меняют, и я все же стараюсь не истреблять тех, кто отличается от тупого скота, считающего себя разумным. По крайней мере, пока змея не прикажет. Но вы ей глубоко безразличны. Впрочем, скоро станет все равно.

— Куда мы плывем? — Вдруг, повинуясь порыву, Эбессах сформулировал мысль и «выстрелил» ею в сторону Шатара. Тот, как показалось пирату, слегка удивился и промолчал. Но потом все же ответил:

— Ты и это умение помнишь? Видимо, я сильно недооценил собственный народ. Хотя, быть может, ты потенциальный бродяга, но этим пусть занимается Шартарат или Звездный. Если вы чудом встретитесь однажды — в это мне, откровенно говоря, не верится. Мое дело — доставить эльфийку к могильнику на островах Тоски. Там все и решится: сейчас или когда-то еще. Обещаю отпустить вас сразу, как дело будет выполнено, да только бестолку: вырвавшиеся тени сметут вас. Даже мне всех не остановить: возможности жезла весьма ограничены в Природном мире. Думаю, самое разумное для тебя и спутников сейчас — готовиться к смерти. Если веришь в какие-то силы-хранители — помолись им, вдруг спасут.

И тут в диалог вторгся мысленный оклик Тартры. По всей видимости, она тоже сумела направить реплику:

— Послушай, Шатар, что-то ты слишком вольно рассуждаешь для отродья, желающего зла всем вокруг. Зачем тебе это? Меня не обманешь: тебе и самому не хочется вскрывать печать. И потом, откуда ты знаешь, что моих сил будет для этого достаточно? Насколько я помню, опечатаны все могильники с помощью магии огня, а в ней я мало что смыслю.

— Во-первых, ты лжешь. В ней ты много чего смыслишь, чему подтверждение — «Альфара». Кроме того, в ней смыслю я, ты просто послужишь передатчиком и дополнишь общую магию своими особыми навыками к сплетению противоположностей. Этого будет достаточно, к тому же, печати Звездного примут тебя за друга. И еще, ты ведь не просто эльф, а его личная подданная — это имеет значение. Потому мне и нужны были рассветные. Что касается моего желания или не желания — спроси змею на жезле, она тебе все прямо в душу впечатает, заодно покормишь ее своим ужасом.

— Ты просчитался, Шатар, я не имею к Звездному никакого отношения. Я — подданная Катрис Вильфарис…

— Все равно сути дела это не меняет. Печати в любом случае удастся разрушить — тем или иным способом. Достаточно будет и твоих возможностей.

Тартра на секунду задумалась, как бы оценивая искренность капитана. На лице у нее ничего не отражалось, но, кажется, эльфийка поверила сказанному, потому что резко сменила тему разговора:

— Что, темный герцог, пошел по стопам отца? Предаешь свою кровь? А-а, ну конечно, думал, я тебя не узнаю в этом уродском обличии? Придумал сказочку про эльфийское подданичество — как же, как же… А то я твой аир не вижу! Ты-то меня узнал, это заметно, словами о Звездном и эльфах просто прикрываешься. А в душу плюешь, как прежде. Да и откуда еще ты можешь знать о моих способностях к сплетениям, если видишь перед собой только эльфийку-пиратку? Хватит этого маскарада! Слушай теперь, что я тебе скажу, как Я Сама: ты опозорил наш род своим доходящим до помешательства страхом смерти, Леадор! И я представить себе не могу большего позора…

— Как ты меня назвала?!

В воздухе пронесся смертельный луч страшного взгляда, одним концом уперевшись в глаза эльфийки. Та держалась стойко, явно с успехом сопротивляясь физически болезненному страху. В ее собственном взгляде читалось только презрение, неуместная насмешка… и совершенно непонятная жалость. В конце концов, Шатар все же первым отвел взгляд:

— Забудь лучше это имя. Не верю, что ты могла узнать меня. Тебе всегда было наплевать на дела нашего рода, о которых ты же теперь так фальшиво стенаешь. Бродяга-одиночка, неспособная прощать!

— Уж кто бы…

— Молчать! — В замогильном холоде мысленного голоса послышались нотки вполне человеческой обиды. Эбессаху невольно показалось, что эти двое связаны ближе, нежели просто представители одного рода, но что могло объединять эльфийку и капитана-монстра?! Или она действительно даже не эльфийка? Но кто тогда? Не человек — это уже и так ясно.

— Тебе ведь, как всегда, проболтался Звездный? — С нарастающим гневом продолжал Шатар, — Он же большой мастер болтать на скользкие темы. Всегда таким был, таким навек и останется. Слабовольный идиот — он даже убить, не задумываясь о правильности поступка, не способен. Был бы способен — не создал бы этих проклятых гробниц, у которых теперь я, а не он, — заложник! Все будет разрушено. Раз и навсегда. Только по его вине, никак не по моей!

Презрение на лице Тартры просто зашкалило, вытеснив все остальные чувства:

— Слабовольный идиот — это ты, Леадор! Даже доказывать не надо — змея за тебя доказала. Смерти испугался, трус паршивый, схватился за жезл, который тебе и через миллион лет не осилить! Да ты и ногтя Звездного не стоишь…

— Очень «приятно» слышать это от тебя. Большего и не ожидал. Всегда была заботливой и внимательной к роду…

Эбессах уже решительно ничего не понимал. Тон Шатара звучал слишком уж по-человечески. Однажды пирату довелось присутствовать при семейном скандале в одной из многочисленных гостиниц Ксаросc'Торга: отец отчитывал взрослого сына за то, что тот украл у лавочника кинжал с прилавка. Юноша зло кричал ему в ответ, что тот сам виноват: давно пора купить ему собственное оружие, а не подсовывать сгнившее сабельки дедов и прадедов. Разговор Тартры и капитана мертвецов до боли напоминал ему ту давнюю сцену…

— Оставим Звездного, главное сейчас то, что власть у меня сохранится в любом случае — поможет Кадуций Афари, — Продолжал монстр, — Ему подчиняются эти духи, хотя и неохотно. Кроме того, я бессмертен до тех пор, пока держу жезл в руках. Змея не требует от меня многого — только разрушить гробницы, потом я смогу сам управлять силами кадуцея. Я — выживу, в любом случае, и смогу удержать от крушения достаточную часть этого мира…

— Леадор, ты не идиот, ты — полный кретин! Черной змее верить нельзя: едва ты разрушишь замок на гробнице, духи пустоты первыми сожрут тебя, а потом заберут Кадуций! И с кристаллом-то их уже никто не остановит: хорошо, если только Природному миру придет конец, но этого не будет. Они пойдут дальше, пока все не заполонят! И даже если тебе сохранят ничтожную, как сейчас, жизнь — чем такое бессмертие лучше смерти? А, Леадор? Ну, ответь же!

Казалось, Тарта намеренно играет со смертью, из раза в раз произнося странноватое "на вкус" имя капитана. Однако тот не стал повторять попытки сломить эльфийку страхом, по всей видимости, из уважения или, скорее, понимания бессмысленности давления.

— Ничем. Но умирать я все равно не желаю. Сейчас я — жив, пусть при этом слегка мертв.

— Слегка? Как изящно! Ты полностью мертв, Леадор!

— Возможно, Дора, возможно. Но я разговариваю и дышу, а вот ты скоро перестанешь делать и то, и другое. В этом отличие твоей будущей смерти от моей нынешней.

— Значит, ты угрожаешь мне? Прекрасно! Я лучше погружусь в темноту, чем буду жить еще и с этим позором на крови! И в отличие от тебя, однажды я смогу выбраться из нее, а ты — навсегда сгинешь. Именно потому, что боишься смерти!

— Если сможешь вернуться из того ничто, в которое уйдешь при встрече с пустотой абсолюта, да еще и что-то при этом вспомнишь, и вообще не лишишься разума, расскажешь мне, какие ощущения оставляет оно? Хорошо? Я тебя здесь, пожалуй, подожду, — Тон голоса Шатара вернулся к ледяному холоду. Человеческое, на минуты вырвавшееся в нем из-под воли черной змеи Кадуций Афари, вновь умерло.

Красный яростный оттенок на лице Тартры вдруг сменился мертвенной бледностью. Она будто натолкнулась на нечто действительно страшное и пугающее. Учитывая, что такой властью над ее чувствами не обладал даже смертельный взгляд Шатара, мысль о пустоте абсолюта, видимо, оказалась, действительно, страшной.

— Ты хочешь сказать, что она способна…

— Способна. Как комок грязи. Душу без остатка, как ту же грязь — в комок. Возможно, останется нерасщепленной искра-идея в ее центре, но только если тебе очень повезет. Да и она долго в пустоте не проживет — сгинет.

— Ты хоть понимаешь, чего ты меня лишишь? А, Леадор? Ты осмелишься так со мной поступить?

— Выбора у меня нет.

— Врешь себе, как…

— Довольно, двуликая. Линадора-Таршарайя — тоже мне магистр весов! Лучше подумай о своих ошибках, пока еще есть шанс. Ты сама — далеко не святая. Не известно, кто из вас оказался больше виноват тогда… Я лично считаю, что ты, а не он! — Последние слова Шатар выплюнул с заметным мстительным удовольствием, цепко следя за выражением лица женщины.

Совершенно явно, на лице Тартры промелькнул безотчетный ужас. И при этом она замолчала — будто речь потеряла. Капитан удовлетворенно щелкнул змеистым языком, издевательски поклонился и ушел куда-то на корму, предоставив пленников терзаться своими мыслями. Эбессаху вдруг почудился тихий мысленный шепот эльфийки, обращенный в спину ушедшему капитану:

— Это черная змея тебя заставляет. Ты так не думаешь, ты же так не думаешь, Леадор… Ты же знаешь, что не я… — И шепот стих. Кажется, Тартра вовсе потеряла сознание.

"Таршарайя", — подумал Эбессах. У него не возникло сомнений, что капитан назвал настоящее имя Тартры. Тому подтверждением стал и испуганный мысленный всплеск с ее стороны. Еще бы, имя не просто странно звучало — оно оказалось странно похожим на одно из слов языка, с помощью которого Шатар раздавал команды своим «матросам». Правда, первая половина отличалась, но она не отложилась в памяти пирата.

Значит, если капитан не лжет, эльфийка с ним — одного поля ягоды? Да и грехов у них обоих, судя по разговору, хватает. Как же это он сам, умный вроде пират, умудрился угодить в середину этой гнусной истории? Ему даже не было уже страшно — ужас отступил перед отвращением, которое он испытал, выслушивая мысленные упреки двух разумных созданий. Почему-то все сказанное казалось ему каким-то особенно омерзительным, грязным, действительно, двуликим, двуличным. Чужое грязное белье, которое, как известно, не стоит выносить из дома на центральную площадь.

А потом пришел сон. И кошмары…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, Западная полоса Лунных лесов.

— Селина, ты уверена, что нам следует идти по этому пути?

Элоарин отчего-то сильно сомневалась, что заросли терновника могут вывести их хоть на какое-то подобие дороги. Однако девушка только легкомысленно и как-то полуутвердительно пожала плечами, двинувшись в ту же сторону.

За три дня, что они путешествовали вместе, Элоарин отметила для себя, что Селина ведет себя куда смелее и решительнее при поиске дороги и вообще в целенаправленном движении. На отдыхе же она превращалась в скованную и наглухо закрытую собеседницу. Разбить ее «защиту» можно было лишь большим обилием ласковых и подталкивающих к определенной мысли слов, и то не факт, что Селина ответила бы на них, как думала. Однако Элоарин чувствовала, что, утешая и подбадривая девчонку, сама становится сильнее. Странная взаимосвязь: она же просто говорила! Что могут значить слова, даже если они сказаны с искренней добротой? Но, видимо, что-то да значили…

Скрытность, секрет, тайна. Пожалуй, именно этими словами можно было охарактеризовать характер странной девушки, носившей столь подходящее ей имя. Селина — отмеченная луной: тайной, ночью, покровом тишины и затаенности. Она будто бы слишком крепко вросла в землю ногами, а головой, напротив, витала где-то в облаках. При таком положении дел на поверхности оставалось очень мало «осмысленных» частей тела эльфийки. По крайней мере, именно так, слегка цинично, охарактеризовала для себя спутницу Элора.

Впрочем, к Селине она относилась с небывалым даже для себя расположением. Да и девушка платила ей тем же — постоянно что-то рассказывала, подбадривала, даже пыталась время от времени шутить, но иронии у нее не выходило — один сплошной сарказм. От природы ядовитой на язык Элоарин неожиданно неприятно оказалось слушать подобные остроты со стороны: оказывается, они могли ранить не хуже копья.

Очень многое рассказала девушка и о герцоге Астроне, и обо всех эльфах вместе взятых. Оказывается, на двух огромных материках этого мира жило без малого три разных эльфийских народности, разительно отличающихся друг от друга. Развлечения ради или из банальной сентиментальности, рассказала Селина и об ином мире, в котором ей удалось побывать. Слушая ее нежный рассказ о Светлейшем, Элоарин невольно ловила себя на навязчивой мысли, что описываемые пейзажи ей не то, чтобы хорошо знакомы, но, по крайней мере, она может себе это четко представить. В конце рассказа она поделилась своей мыслью с Селиной, на что та с созерцательным спокойствием ответила так:

— Вполне возможно, что ты когда-то там бывала. Или слышала об этом мире… В конце концов, кем-то же ты была до того, как стать принцессой варваров! Жила в ином мире со своими правилами и законами. Хотя, есть странность: у тебя во взгляде читается единый возраст, — Заметив недоумение на лице Элоарин, Селина принялась торопливо объяснять, — Это когда путешествия между мирами совершают в обход смерти. Живешь непрерывно и долгий срок. Может, действительно, Светлейший — там, как эльфы живут, пока не умрут от случайной причины. Хотя, по внешности, ты больше напоминаешь демонессу из Расселины — слишком уж воинственная и жесткая. А может, и вовсе бродягой была, как Астрон. Это, кстати, больше на правду похоже, но тогда совершенно непонятно, почему ты все-таки умерла. Быть может, в бою погибла.

Слово «Расселина» царапнуло память принцессы, но ничего определенного в голове не нарисовалось. Кажется, неведомый тоже этот мир упоминал… Еще Элоарин подметила, что, высказывая длинные и сложные мысли, эльфийка запинается и «нукает» куда реже, чем при простом общении. По всей видимости, ее неуверенность была следствием глубокомысленности, а не постоянных сомнений. Хотя, судя по тону высказанного, Селина все подвергала сомнению и редко допускала категоричные суждения. Но если уж высказывала нечто хорошо обдуманное, то уверенно и целиком, не зажевывая слова и не коверкая мысли.

— Не знаю, может быть, — В конце концов, отозвалась Элоарин, — В памяти ничего конкретного не всплывает. Может, просто накрепко забыла.

— Герцог говорит, что надежное забвение возникает, когда пробираться через междумир душе приходится слишком долго. Часть окружающего ее духа как бы растворяется в тамошнем тумане. Ну… что-то вроде того…

Под конец слишком сложной мысли девушка стала совсем уж часто запинаться, и в конечном счете потонула в прежней неуверенности целиком. Элоарин дипломатично не обратила на это внимания. Она вообще стала ловить себя на том, что не может за что-то злиться на Селину или каким-то иным образом обижать ее. Эльфийка казалась на деле такой ласковой и беззащитной, что трогать ее Элоранте не позволяла внезапно очнувшаяся от вековечного сна совесть. Та самая, безжалостно посматривающая на нее сквозь дугу весов. Кроме того, даже откровенно врать девушке не получалось: так что та к нынешнему моменту уже знала всю подноготную истории принцессы варваров. Умолчала Элоарин лишь о разговоре с Кайлит и разрушении Карад-Дума, а также селения на подступах к лесу. Ну и, конечно, о ледяном голосе — мало ли, сочтет еще сумасшедшей и убежит куда-нибудь. Плутай потом в одиночку по лесам. Голос, вроде бы, больше не донимал ее, хотя из его убежища веяло странной настороженностью.

Элоарин не хотелось открывать Селине моментов своей слабости: кто знает, как бы та отреагировала на поступки принцессы. Впрочем, ей казалось, что эта девушка нашла бы силы простить ее — и от этого становилось еще более гадко на душе. Но, одновременно, и радостно. Этакая вариация на тему известного "плачу и смеюсь". "Наверное, знай Астрон, что я испытываю, он бы радостно потер руки", — подумалось ей вдруг. Принцесса едва не подскочила на месте, заставив Селину испуганно обернуться: это была уже не ее мысль — сознание вновь полыхнуло ощущением, будто она читает мысли неведомого. Нет, не может быть…

— И что же ты испытываешь, Элоарин? — Раздался вдруг тихий, слегка бархатистый голос откуда-то слева, из ночной тишины. Знакомый голос. Принцесса вздрогнула, а потом поняла, что вновь слышит неведомого.

— Так, значит, ты все-таки можешь читать мысли, герцог? Где же ты все-таки находишься на самом деле, хотела бы я знать!

— В сущности, я их сейчас конкретно не читал — просто последнюю фразу из своих размышлений ты произнесла вслух. Ну, а нахожусь я слева от тебя буквально в двух шагах.

От раскидистого сарфартара, отличного от дуба лишь до неприличия пышной кроной, отделилась одинокая тень и приблизилась к спутницам. Лунный луч на секунду пробился сквозь смыкающиеся кроны деревьев и выхватил из темноты лицо бродяги: на вид, лишь чуть старше самой Элоранты, однако весь лоб покрыт глубокими морщинами. Лицо вроде гладкое, вполне добродушное и слегка припухлое, какое бывает после долгого сна, но вот глаза разрушали ощущение доброты и безмятежности: абсолютно спокойные, серо-голубые, почти стального оттенка, на дне они хранили две карие искры. Обнаружить их при лунном свете казалось делом невозможным, но отчего-то именно их в первую очередь, а даже не сами глаза заметила Элоарин: две микроскопические ало-черные искры, выдающие в добродушном бродяге смертельно опасного противника для любого разумного, вставшего у него пути. Кроме того, впечатляющий портрет довершали абсолютно прямая линия носа, крепко сцепленные губы с морщинками в уголках и беспросветно-черного цвета волосы, выбивающиеся на лбу из-под капюшона бродяги. Спину герцог держал идеально прямо, но время от времени будто наклонял то в одну, то в другую сторону — его плечи в такие моменты казались разной высоты.

"Смешно", — подумалось принцессе, — "если бы у него были крылья, я бы подумала, что одно из них легче и меньше, а другое тяжелее и крупнее".

В момент, когда она это подумала, Астрон заинтересованно взглянул на нее.

"Ну что такое!", — внезапно заволновалась Элоарин, не находя в себе сил справиться с тем ужасом, который наводили на нее мысли о двух замеченных случайно искрах. Вроде и не заметно их было уже, и луна больше не освещала его глаза, и вообще, искры, может быть, примерещились (теперь взгляд бродяги был безукоризненно добрым и теплым), но в памяти почему-то отпечаталась именно эта жуткая деталь и постепенно выместила все остальные. Селина описывала Астрона исключительно благодушным и всепрощающим человеком, но Элоарин для себя определила его как действительно на редкость доброго, но отнюдь не всепрощающего. Сейчас она вспомнила: в глазах Кайлит она видела тот же карий огонь, на секунду вырвавшийся наружу в порыве гнева. "Так вот почему я и у него это заметила!", догадалась принцесса.

Астрон тем временем подошел к псевдоэльфийке и, улыбаясь, поздоровался с ней на каком-то ломанном языке:

— Саддон к'хара, Селина. Как погуляли? Вообще, я удивлен, как ты умудрилась оказаться в нужном месте в нужное время. Прямо мистика какая-то.

— А ты, значит, в своем духе: все про всех и всегда знаешь?

— Ну, Селина, ты и сама такая же. Разве что не все и не про всех, зато всегда — это святое.

— Проповедник несчастный!

— Ну и дурочка, что ругаешься. Я тебе откровенно это сказал.

— Зато я не откровенно отвечаю. Вот!

Элоарин слушала эту перепалку со все возрастающим удивлением. Пикировка Селины и Астрона происходила совсем в ином ключе и на иных тонах, нежели ее собственная. Казалось, он разговаривает с Селиной так, чтобы девушка желала ему отвечать. А уж как, что и в каком тоне — кажется, эти мелочи бродягу не волновали. Он будто вслушивался в интонации и мелкие оговорки, случайные слова — но только не в то, что пытались сказать. Элоарин вдруг поняла, каким именно образом он так часто угадывал ее состояние: просто проходил по цепочке от вот таких мелочей до ощущений.

— Ну и жук! — Невольно вырвалось у нее.

— Ах, уважаемая принцесса, где же мои манеры. Я забыл поздороваться с вами. На каком языке и в какой тональности пожелаете?

Переход от одного стиля общения к другому произошел столь быстро, что Элоарин вновь почувствовала заторможенность. Создавалось такое ощущение, что единственного голоса и стиля у бродяги нет: он имеет тысячи голосов, характерных фраз и интонаций в расчете на каждого встреченного собеседника. Причем, при таком обилии личин, он вроде бы не казался потерянным или распыленным на тысячи лиц. "Видимо, какой-то внутренний стержень. Существует основа, на которую накладываются все эти личности".

Взгляд Астрона вдруг стал туманным и слегка расплывчатым. Элоарин откуда-то поняла, что он задумался. Через полминуты герцог уже спокойным голосом спросил:

— Элора, скажи-ка, последнюю фразу ты произносила или просто подумала? Что-то это стало повторятся слишком часто для простого совпадения… А я-то все голову ломал, каким образом ты угадываешь, что именно я собираюсь сказать.

— Точно, не произносила. Специально следила. Если ты… вы…

— Ты.

— Хорошо. Если ты, конечно, про личности.

— Да, именно про эту мысль. Я тебе потом объясню про наслоение — ты почти угадала, а вот про мысли необходимо понять сейчас. Без шуток, это действительно слишком часто повторяется. Подумай что-нибудь, касающееся меня.

"Хм, стоит тут, рассуждает, а мне ничего не ясно. Ему-то, конечно, все очевидно — так и объяснил бы, раз уж вумный как вутка".

— Хм, ну ладно, сейчас проясню, как только сам осмыслю. В том-то и дело, что штука получается слишком уж странная: я не пытаюсь «читать» твои мысли и даже не стараюсь для подстраховки «поймать» те из них, что направлены на меня. Но все равно ощущаю примерную суть. Если бы я не знал наверняка, я бы сказал, что ты когда-то могла быть моей дочерью, но ведь с Нарой ты явно не имеешь ничего общего. Не так ли? Черт, опять этот вопрос, неужели все-таки случилось разделение? — Последнюю фразу бродяга произнес как-то скомкано, для себя, Элоарин ее не различила, да и мысль уловить не успела. Только на секунду мелькнул в мыслях образ зеркала, но и тот мгновенно растаял.

— Кто такая Нара?

— Не важно. А имя Викторис тебе ни о чем не говорит?

— Оно означает "Побеждающая", — Растерянно произнесла Элоарин. В голове вновь царапнуло, куда сильнее, чем при слове «Расселина». Наверное, в глазах у нее отразилась эта рассеянность, или герцог мысли прочитал — взгляд его сделался серьезнее и задумчивее. И в тот момент, когда она прямо заглянула ему в глаза, ледяной голос вдруг вынырнул из своего убежища. Только теперь холод в нем, казалось, смешался с истеричной ненавистью, больше подходящей самой Элоранте, нежели настырной «гостье»: "убей!". Принцесса вздрогнула: больше не от звучания приказа ледяного призрака, чем от эффекта его слов — с губ едва не слетела какая-то формула на шипящем языке. Выходит, голосу больше не нужно вытеснять ее из тела — то реагирует на приказы со стороны?! Миг — и Элоранта готова была сорваться, но вновь заглянув в спокойные и внимательные глаза Астрона, она чудом смогла удержаться. Да, правильно, не может эта «гостья» ничего приказать, не выкинув ее из тела, а выкинуть способна единственным способом — заставив потерять контроль. Голос, сообразив, что принцесса не поддалась на провокацию, вновь утих, но как-то зловеще. Кажется, этот ее разговор с Астроном холодную «чужую» напрягал куда больше, чем все прежние беседы.

Это казалось невозможным, но борьбу Элоарин с голосом Астрон, по всей видимости, не заметил. Как же так? Он ведь способен чувствовать ее мысли, видит взгляд, как он мог не заметить?!

— Вижу, о чем-то оно тебе говорит. Наверное, удивлена, что я ничего не рассказываю прямо? Прости, лишь потому, что сам до конца не уверен. До этого момента мне казалось, что ты истинная дочь Элоахима, моего старого друга с особенной историей. Но теперь мне кажется, что он привнес свою долю лишь в твой дух, если вообще имеет к тебе отношение. Ситуация с мыслями, да даже не с мыслями, а с оттенками твоих чувств, которые я тоже неосознанно перехватываю, доказывает, что мы в близком родстве. Может быть, ты и есть — Викторис… Но тогда возникает вопрос, на который я не могу точно ответить.

— Какой?! - Выпалила Элоарин. Она не могла заикнуться о голосе — поняла, когда решила оборвать речь Астрона не терпящим отлагательств рассказом. Не вышло — горло словно оледенело, не позволяя произнести и слова. А мысли, которые она так отчаянно «посылала» герцогу, будто ударялись о глухую стенку. Голос тихо скребся где-то на задворках сознания, будто рыл подкоп под ее душу. Время катастрофически кончалось: принцесса с особой ясностью понимала, что когда голос придет во второй раз, вполне возможно, она его не удержит. И все же Элоарин из последних сил гасила готовые сорваться с осей эмоции — нельзя было допускать взрыва, такого шанса «гостья» бы не упустила. Как-то, каким-то образом надо заставить герцога догадаться об этой внутренней войне… Мимоходом Элоарин с удивлением отметила, что Селина смотрит на ее лицо и что-то беззвучно, будто про себя, произносит. Так она поступала, когда не была уверена в звучании фразы, вертящейся на языке… Запоздало всплыл в памяти рассказ девочки о том, что она почувствовала ауру самой принцессы еще до момента встречи. Может, она заметила? Хорошо бы, если так…

— Если ты, действительно, Викторис, значит, в этот мир попала, пройдя через особое зеркало в прежнем. Но тогда существование Нары можно объяснить только той старой моей теорией… — Герцог в задумчивости тянул слова. Элоарин готова была наброситься на него и придушить за это, но теперь даже двинуться не могла — тело заледенело, как прежде язык. Холодный голос, меж тем, неотвратимо приближался к сознанию, будто исподтишка.

— На поверхности была трещина, а ты сама испытывала какое-то сильное внутренее раздвоение. И когда шагнула сквозь него, на самом деле, прошла не через «дверь», а между двух зеркал, разделенных трещиной. Твоя душа отразилась в них, а так как зеркало это существует на многих категориях мерности сразу, отражение и само оказалось жизнеспособным. Появилась душа-двойник, полностью противоположная по характеру твоей, но несущая схожие силы и возможности. Только жаль, — Взгляд герцога внезапно погрустнел, — такие души могут оказаться некрепкими, зеркало ведь существует лишь на четырех категориях мерности, а их, кажется, семь или даже больше. То-то я не узнал в Наре тебя, да еще смутно переживал, что она не может сама побороть лень. Если не будет совершать поступков и копить собственный опыт, может просто растаять… Жаль, — Впрочем, сожаление получилось какое-то туманное, видимо, герцог больше погрузился в мысли. Элоарин испугалась: он отвлекся на размышления, а голос так близко… Как бы не…

Поздно. Холод потек по крови. С запозданием Элоранта поняла, чего добивалась гостья: если кровь несет отпечаток души, то по этой же связи можно подобраться к ее душе, минуя сознание. Попытаться вырваться! Не выходит. Тело не просто одеревенело, даже зрачки не двигаются: так и смотрит внимательно в рот герцогу, который о своем думает. Как он может этого не замечать?! Неужели голос способен от него отгородиться?! Но как? Черт возьми, как это происходит?! Что делать?! Вот бы к Селине обернутся — может быть, она заметит. От нее голос свои действия, похоже, не может скрыть. Все бестолку!

Астрон вдруг напрягся. Элоранта было с облегчением подумала, что он все-таки заметил ее «войну», но, оказалось, герцог просто не договорил о своей теории:

— Могло выйти и хуже, если теория верна и в этом. Если бы трещина оказалась глубже и пробила второй слой зеркала, там, где заперта прослойка, контактирующая с категорией небытия, случилось бы недозволенное смешение. И в итоге мы получили бы сразу трех тебя, причем третья, по всей видимости, занималась бы исключительно вредительством. Понимаешь, принцесса, бесконтрольное смешение начал никогда не бывает крепким, если только речь идет не о гармонизированном хаосе — здесь ситуация совсем иная, он сам по себе — ветер. А если душа не крепкая, ее мгновенно рвут на части силы-составляющие, и человек начинает искать власти над самыми мерзкими серединами. Пример тому — разглагольствования об общем благе правителей, которые, возвращаясь в замок, первым делом спускались в казематы и «расслаблялись», пытая особо непокорных своих подданных. В Мире разума некогда я такое наблюдал…

"Нет, только не это" — Герцог ударился в воспоминания и утратил наблюдательность. Смотрел теперь куда-то вдаль, едва ли замечая, что делает принцесса. Элоарин захватило отчаяние, и контроль над эмоциями приказал долго жить. От торжествующего вскрика холодного голоса сердце покрылось инеем. В голове всплыло незабвенное "Шессах".

"Нет!" — мысленно стиснув зубы, пыталась остановить голос Элоарин. На секунду чувство порабощенности сознания отхлынуло, но потом вновь начало давить. Теперь уже снаружи и изнутри. "Как этому сопротивляться? Ну, скажите же, хоть кто-нибудь?". Однако даже на мольбу никто не откликнулся, голос продолжал методично подчинять ее по кусочкам.

Будто из-за плотного тумана до нее донесся взволнованный голос Селины. Кажется, она обращалась к герцогу:

— Астрон! Да стой же ты, пень старый! Дело важное!

— Да, Селина, что ты хотела спросить?

— Это третье отражение, по твоей теории, обязательно воплощается? Или оно может гулять рядом с любой из двух полноценных душ, нападая на них?

И сразу три события произошли одновременно. Раз! По крови Элоарин прокатился холодный вал негодования, заставивший ее на секунду потерять концентрацию. Этого оказалось достаточно, чтобы ледяное сознание вышвырнуло из тела ее собственное. Теперь принцесса могла только в страхе наблюдать откуда-то со стороны за своими губами, уже готовыми произнести заветное слово.

Два! Герцог, надо отдать ему должное, лишь на секунду замер в изумленной позе. А потом, резко обернувшись к Элоранте, откинув капюшон и отступив на шаг, сузил глаза в прищуре. В зрачках полыхнули те самые карие искры, которые Элоарин заметила при встрече. Лицо бродяги переменилось, он, наконец, понял. Но что толку — времени на решение или защиту не осталось — губы принцессы уже произносили черное слово. Только теперь к привычному уже «шессах» прибавилось странное «марр». Никто не объяснял Элоре значения слова, но она почувствовала интуитивно: на этот раз пустота не придет и не поможет, это сочетание превратит всех вокруг в таких же холодных марионеток, как и она сама сейчас. То самое смешение…

— Марр Шес…

Три! За секунду до того, как слова проклятья начали слетать с безвольного языка принцессы, до того, как Астрон сообразил «просветить» Элоарин огнистым взглядом, Селина сама открыла рот. Именно секунду она помедлила, перед тем как произнести какие-то, видимо, приводящие ее саму в ужас, слова. Но едва заметив судорожно искривившееся губы Элоранты и услышав шипение, предваряющее саму фразу, девушка решилась. Одновременно со словом "Марр…" в воздухе прозвучало иное, неожиданно твердое:

— Мира'Ривеэль'Шад, — Селине удалось произнести формулу первой только за счет того, что губы Элоарин, скованные льдом, двигались чуть медленнее. Окончание"…сах", так и не сказанное Элорантой, потонуло в черноте, как и весь мир вокруг. "Как странно, — Подумала при этом принцесса, — А я еще боялась смерти"…

* * *

Направленный синхрон-канал по дате:

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Четвертая категория мерности (Небытие), дельта Темной реки Мира'Ривеэль'Шад.

Вот уж где не хотел бы очутиться ни один нормальный человек, так это в столь страшном месте. Темнота сверху, снизу, справа, слева, впереди и позади. Ничего кроме нее нет. Ощущение холода, почти что льда, внутри и снаружи. Руки, ноги, голова — все части тела будто скованы, связаны, сплетены. Нет их вообще… Сознание еще каким-то чудом есть, а тела — не существует. И формы у сознания нет — парит облачком среди черноты небытия, цепляясь за тусклые нити. Но и сами эти струнки здесь темные, блеклые, едва мерцают. Скорее впитывают в себя свет, нежели излучают. Какие-то бронзовые.

Но и темнота, если вглядеться, неоднородная. Где-то, если бы были ноги, на уровне стоп она движется. Скорее даже, это ниточки сплетаются между собой, свиваются, образуя подобие потока. И даже смутное свечение теряют. Становятся непроницаемыми, словно из обсидиана. Поглощают решительно все, даже взгляд, на них падающий. Да и есть ли взгляд, если нет глаз? Просто тихо и величественно движущийся поток, еще темнее черноты, вязкий, но не болотистый. Можно ли в нем утонуть? Наверное. Элоранта бы за все сокровища мира не осмелилась шагнуть в сплетение нитей — это как с обрыва броситься. Страшно и бессмысленно! Да и смогла бы она разве это сделать? Тела-то все равно нет! Чем шагать, как шагать, куда шагать?

"Так есть у меня взгляд или нет?" — Всерьез задумалась принцесса. Надо рассуждать логически: если она видит это место, значит, какое-то подобие взгляда все-таки существует. Осознав это, она вдруг поняла, что теперь уже не парит в черноте облачком, а стоит на чем-то твердом, по цвету не отличимом от остального пространства. Да и тела по-прежнему не было, но девушка его уже как бы ощущала. Могла представить себе руки, ноги, голову, глаза. И видела окружающее куда четче: у однородной темноты появились оттенки.

Только ей казалось, что даже нити в этом пространстве имеют не один объем, но и еще какие-то меры: помноженную на четыре глубину, длину, ширину. Причем, одна длина виделась ей привычной, а другая состояла из годов, словно нить тянулась и сквозь время. Третью длину Элоарин посчитала бы в мыслях, хотя и сама представить не могла, как это. Хотя нет, даже не в мыслях, в вариантах одной и той же мысли… с разными нюансами, выводами из нее.

Девушке вдруг даже стало интересно. В конце концов, она уже умерла и порабощающего холода больше не чувствует — чего спешить-то? А все же жалко: о скольком она еще не спросила герцога! И вообще, глупо, только приблизилась к цели — и на тебе, такое завершение. А что там с друзьями? Принцесса вдруг поймала себя на этом слове — «друзьями», какое необычное, непривычное. Вот все пыталась понять, чего она так желает, повторяя перед зеркалом это слово. Надо же… Умерла — и поняла. Глупость какая. А в душе царит такая рассеянность, будто она здесь — не цельная, а из мелких-мелких соприкасающихся частичек состоит. Но все же не распыляется… Ага! Вот и четвертая длина — даже не понятно в каких единицах мерить, но откладывают по ней, определенно, меру этой самой рассеянности. Если "в минус" — то частички внутри ее сознания мельтешить будут, а "в плюс" — разлетятся в стороны.

Странно, Элоарин вдруг поняла, что с помощью этих длин свое сознание можно здесь «регулировать». И так просто! Даже напрягаться не приходится: когда понимаешь, лишь задай отметку на оси — и переместишься в нужную точку с нужным качеством. Только себя она ощущала пока как-то точечно — нити-то вон объемные, а она — точка. Не порядок! Принцессе почему-то становилось все веселее и веселее, ее потихоньку охватывала эйфория. Никогда еще и нигде понимание не давалось ей с такой легкостью и непринужденностью! Смерть оказалась штукой донельзя веселой и увлекательной… Да и вообще, как-то на смерть не похоже. Единственная мысль, которая ее кольнула: Селина пыталась описать междумир, пересказывая слова Астрона, но, даже учитывая схематичность образа, место, куда попала принцесса, на междумир совсем не походило. При любом раскладе получалось, что прослойка между мирами больше похожа на пустыню, почти не имеющую измерений, а здесь их — по горло и больше.

"Их же тут десятки!" — Уже с восторгом вслушивалась в колыхание струн Элоарин. Теперь она могла уловить, что они не просто движутся и сплетаются, а еще и звучат. Ну-ка, а что будет, когда она просчитает четыре ширины и четыре высоты? Может быть, запоют?! Принцесса и забыла совсем про то, что бесконечно длящуюся секунду назад боролась с ледяным голосом, оказавшимся ее «тройником» из зеркала. А еще она понимала, что та секунда до сих пор не прошла, что здесь секунда ее мира может длиться вечно, и во времени принцессу никто не ограничивает. Только зачем ей это время, если она уже умерла… Или все-таки не умерла? Как понять? Наверное, надо вычислить все оси ширины и глубины, чтобы догадаться. Элоарин чувствовала: если она сумеет это сделать, то полностью, до конца поймет, где именно она находится и что делать дальше!

Что там еще. Ага, начать с ширины. Ну, обычная, конечно, — здесь это не важно. А вот вторая ширина интереснее: тоже, естественно, со временем связана. Это как бы цикличное время. Когда нить вьется-вьется и проходит через точки лежащие на одной линии. Когда-то давно принцесса недолго увлекалась вышивкой и с тех пор запомнила, как пропускают нить через ткань: вверх-вниз, вверх-вниз. Очень похоже. Только здесь ниточка событий имеет более покатые склоны, но вызывает, явно, похожие происшествия в самых разных мирах. Этакие исторические повторы: меняются народы, герои, обстановка, но неизменной остается суть ключевых событий.

В этот момент, Элоарин показалось, что она может спокойно черпать любое знание о нитях, которое способна понять. Будто кто-то, являющийся здесь хозяином, разрешил ей пользоваться "родником знаний". И еще она четко осознала, что «вычерпывает» их как раз из странной реки-сплетения, лежащей под ногами. Что ж, тогда надо продолжать: Элора была импульсивной девушкой, но никак не дурой. Здесь и сейчас она могла получить больше ответов и способностей, нежели там, под руководством бродяги. Не потому что он бы ее не научил — нет, научил бы многому, конечно, и кажется, если сумеет выбраться, еще научит, но здесь хранилось нечто совершенно уникальное, что не каждому открывается. Главное — понять… И принцесса старалась вычислить все до конца.

Вот третья ширина. Если третья длина показывает вереницу вариантов пространства, сложенного из мыслей, то ширина — варианты действующих в мире сил.

— Интересно, какова такая ширина у Природного мира? — Вдруг осмелилась спросить у нитей Элоарин. И чем же она эти слова произнесла, если языка и губ нет? Или уже есть? И не посмотришь ведь, глаза-то, вот смех один, тоже — то ли есть, то ли их нет!

Ответ пришел прямо в разум, без посредника в виде несуществующих ушей. Ширина в пять больших сверхстихий, расщепленных «ниже» на множество мелких. Среди сверхстихий «изумрудная» Природа главенствует, «злато-желтый» Разум как-то зигзагами наложен, но его тоже немало… Третий по доле в ширине — «алый» Огонь: он в лунных лесах себе "гнездо свил". Теперь-то ясно, что это за звери — «лунники», дети пламени и разума — вот они кто! Ах, вот еще что: выше Разума и Огня затаилась "ультрамариново-голубая" Небесная стихия — почти весь южный континент накрывает. А на месте империи и по территории севера, да еще кое-где растянулась мрачноватая «пурпурная» Тьма-ночь-тайна. Последняя, заметив, что Элоарин "на нее смотрит" будто бы отсалютовала, определенно, приветствуя девушку.

— Мама дорогая!… - Ох, сдавалось ей, что от таких страшноватых «приветов» лучше бы подальше держаться. Вот остальные сверхстихии к ней нейтрально отнеслись, разве что Огонь «улыбнулся», но и только. Однако вслед за этой мыслью пришел какой-то внешний толчок: что-то в духе "не отвлекайся".

— Ладно, думаю дальше… — И принцесса действительно продолжила осевые вычисления.

Вообще, она уже сообразила, что каждая ось: горизонталь, вертикаль и глубина, существуют здесь в четырех разных экземплярах, сгруппированные, конечно же, тройками. С одной стороны, привычно, а с другой — разнообразие поражает. Да и посчитать измерения при таком подходе проще — надо просто все тройки перемножить, чтобы они сложились в дерево со «стволом», "ветвями", «веточками» и «плодами»! Ствол — это вот это странное место, ветви — там, где последней тройки осей нет, веточки — это все миры от начала до конца, а плоды — каждый конкретный мир.

— Просто-то как! — Восхитилась принцесса, упоенная новым знанием. Правда, она до сих пор не могла понять, как ей это поможет справиться с ледяным голосом, если придется вернуться, но дышать стало определенно легче. Ба! Да она же уже и дышит, причем непонятно чем — откуда здесь может быть воздух, когда измерений… дайте-ка посчитать… три, на три, да на три, да еще на три… восемьдесят одна штука! Ничего себе… Прямо как трехгранная пирамидка, дном стоящая на междумире, на ее гранях — еще по пирамидке, а на гранях каждой новой — еще по… Тьфу! Нет, такой кошмар Элоарин себе представить не смогла — проще уж дерево с плодами мысленно нарисовать, чем эту геометрическую скульптуру неизвестного сумасшедшего.

Мысли принцессы метались от одной темы к другой. Внезапно она поняла, что еще пара таких «разбросов» — и она потеряет сознание. А здесь этого делать нельзя — в буквальном смысле его потеряешь, не в переносном! Кошмар какой.

— Бяки! Ну ладно уж, четвертая ширина. Что там было-то в предыдущем акте спектакля? Ах да! Отметку на шкале раздробленности искали. Ну, а вторая какая шкала? Что там думать, все эти длины и ширины друг друга дополняют — значит, и здесь так же. Что-то вроде шкалы слияния…

И она увидела тень пустоты, неожиданно осознав, что это не просто свет или тьма… Это была Пустота в свей полноте, до разделения — потому Элоарин так трудно было понять ее «оттенок». А та лукаво улыбалась ей, демонстрируя себя, как красотка вертится перед подругой, предлагая оценить ее наряд. В этой пустоте все существующее было слито целиком и полностью. Пустота абсолюта: парадокс, внутри которого спрятана жизнь. Где-то посередке должен был гнездиться предполагаемый ноль: когда уже есть все, но в комок глины оно не смято. Ну и в другую сторону, когда образуется куча маленьких комочков вместо одного большого — разница, с точки зрения Элоры, невелика.

— Экая ты злая, «доченька» — Послышалось укоряющее дыхание пустоты, — с таким презрением обо мне думаешь… Вот когда понадобится вам к смешению древние силы добавить, ко мне же обратишься. А сама трястись будешь, как бы похожий ком не получился. Ты лучше не насмехайся, а отметки на этой ширине правильные ставь, чтобы запастись материалом для «лепки», но не переборщить. Тогда все хорошо будет, и я в себя ничего вашего не утяну! А то повадилась вызывать меня по поводу и без повода…

Элора окаменела. Значит, пустота все же разговаривала с ней? Она это может? И тогда, и сейчас?

— Могу, конечно, я — древняя сила, во мне тоже есть жизнь. Пусть и не такая, как в тебе, но все же… А вернее, во мне много жизней — тех, что уже познали разум, но не овладели душой. Все они — это я теперь, ничего не пропало зазря. Но все же вы способны проложить куда более интересную и долгую дорогу… Помни, «доченька», что тебе хитрюга-Кайлит рассказывала — она плохого не посоветует, хотя и пропахла насквозь Танцем искр. А я уж за тобой пригляжу, смогу — так даже и подскажу, когда начнешь ошибаться…

— Благодарю, — Пролепетала Элора, превозмогая желание поставить свое сознание на колени и склонить голову перед древней силой. Вот этого делать явно не стоило — пустота с ней, как с «дочкой» и почти что как с равной общалась, значит, и не ждет такого принижения себя. А вот поклон отвесить стоит… Элоранта, надеялась, что, с точки зрения пустоты, именно поклонилась, а не покачала головой, например. Сила послала ей мягкий ободряющий тычок и куда-то отдалилась. Постепенно принцесса поняла, что хотя пустота древнее и гораздо выше места, в котором оказалась она, но все же оставила след на одной из осей. Это даже придало сил: раз уж такая древность и в ее душе живет, значит, узнать все оси этой темноты ей, конечно, по силам!

Внезапно со стороны донесся призрачный голос: нет, на этот раз не холодный — журчащий, будто ручей в лесу, мягкий-мягкий:

— Первый раз такое чудо вижу…

— Это кто?

И вновь мысленное "не отвлекайся".

— Да ладно-ладно, — Проворчала принцесса, и начала просчитывать глубинные оси.

Естественно, обычная глубина — она же высота, тут все понятно. А во времени? Да тоже ясно — сколько раз уже было, и сейчас действует! То секунда — как вечность, то день не заметишь, как пролетел. А уж во сне: три минуты пробродил — семь часов проспал. Тут все предельно ясно. Глубина погружения в само время, ощущение длительности момента. Его можно по такой глубинной оси растянуть, а можно сжать в точку.

Где-то, то ли за спиной, то ли над головой, то ли вообще под ногами (все равно ни того, ни другого, ни третьего не существовало здесь!) уже прямо-таки гремели нити: торжествующе, громко, сплетаясь и рушась, взлетая и погружаясь, рождаясь и умирая. Принцесса понимала, что пока не может ими управлять — это требует не только знаний, но еще и немалых умений. Но услышать, как сплетаются и рушатся миры, некоторые из которых — еще даже нерожденные, она могла. Пока что смутно — надо добить две последних глубины.

Что там с третьей из них? Есть у нас мысль, есть стихии, а значит… Элоарин внезапно вспомнила показавшиеся некогда, уже в прошлой жизни, зловещими слова герцога: "а ты попробуй…". Так вот о чем он говорил! Стихии снаружи, а мысли внутри… И если их сплетать между собой, а сплетать их как-то надо — оси-то ведь одной категории, как никак, — необходимо нечто связующее! Вот оно самое, то, о чем он рассуждал. Вселенная внутри души. Ось, отметка на которой — предельный уровень изменчивости такого вот сплетения, внутренней вселенной, мысли и стихии. Способность менять. Мрак.

Не совсем понятная мысль, конечно, но Элоарин уже могла это представить. Вот лежит лист, а вот стоит она. И думает о листе, а потом — о природе, а потом — не думает, а уже чувствует ее, а потом — принимает часть природы внутрь себя, и ее душа приобретает изумрудную полоску. И вот уже сама Элоарин может разговаривать со стихией природы на ее языке, может взывать к ее силе через свою собственную душу… А с остальными стихиями как-то сложнее, только «пурпур» опять под ноги лезет… Нет уж, не сейчас — и так темноты хватает, еще ее в душе плодить! Потом, в другой раз, когда придется, а не захочется!

Торжествующий марш струн ударил прямо в уши. Только теперь уже сплелся не в какофонию звуков, а цельную, чудесную мелодию. Только кое-где еще есть провалы — надо с ними справиться. Обязательно надо справиться! Осталось-то всего ничего — одна глубинная ось. Неужели она и ее не одолеет?…

На секунду Элоре вновь почудилось, что кто-то со все возрастающим интересом, граничащим с восторгом, наблюдает за ней "с другого берега реки". Неужто она растревожила своими вычислениями хозяина этого пространства? А то, что хозяин здесь должен быть, Элора знала уже определенно — такое чудное нагромождение мер само по себе упало бы вверх — в пустоту, не выжило бы! Кто-то должен был следить за всеми этими бесчисленными осями, настраивать их, направлять, сплетать, делать отметки — контролировать, в общем! Выращивать и оберегать Древо, растить и собирать его плоды.

— А ты вычисли последнюю, и все тайное станет явным, — Послышался все тот же добрый и одновременно стальной голос. Только теперь, с резко возросшим пониманием, Элоарин сообразила, что голос — однозначно женский, причем, хоть и древний, но очень молодой. Как у нее самой, только куда размереннее, вкрадчивее, да и характер у невидимой пока женщины куда сдержаннее.

— Обязательно вычислю. Я хочу на тебя взглянуть! — Элора крикнула это в темноту, и невесть как поняла, что обладательница бархатистого сопрано ей улыбнулась. Да что же здесь все такие добрые и милые?…

"Ну же, голова, думай давай! Что тут еще может таиться? Если по одной оси на элементы рассыпается, а по другой — сливается в единый ком материи? По какой мере у этого соотношения глубина может пролегать?" — Элоарин уже поняла, что знаний о глубинных осях в реке не хранится. Она вычисляет их сама, без чьей-то помощи. Просто потому, что они логично проистекают из осей длины и ширины. Если бы было не так, смысла бы не имело их создавать — глубина лишь добавляет красоты и обеспечивает гармонию созданного горизонталью и вертикалью… Будто бы стабилизирует! Ну конечно…

— Так вот, послушай меня! — Принцесса не смогла удержаться от пафосного торжества в голосе, и тут же поняла, что это ей простится — момент соответствующий, — Последняя глубина — это ось гармонии. Она сплетает с помощью нитей, — Элоарин провела призрачной рукой (контур ладони, да и вообще всего ее тела, будто объемный рисунок, проступил среди темноты), - связки, лежащие между плотными комками и рассеянными искрами. Гармония, как кружево, в котором нити — ткань, искры хаоса — бисер, а разной плотности комья — живые, рождающиеся или гибнущие миры!

— И ты абсолютно права, Викторис, — На плечо ей опустилась мягкая женская ладонь. Темнота вокруг осталась того же цвета, плотной, похожей на монолит. Но Викторис… Нет, Элоарин! Это имя ей самой нравилось больше. Да, как бы ее ни звали, теперь она знала, из чего состоит эта темнота! И так легко, без напряжения, как собственное тело, она могла соткать на линии взгляда и контуры предметов.

Вот золотится под ногами река из мерцающих нитей, а вон, где-то «вдалеке», за пару десятков лет и после начала постепенного слияния в ком, висит на призрачном горизонте пласт мира-"Расселины". Где-то, можно сказать, на «юге» этого пространства. А на «севере» бело-голубыми красками мерцает тот самый Небесный мир — там, кажется, все в порядке, Расселине не повезло больше. В ней что-то нехорошее происходит… Может, можно помочь…

Элоарин робко тронула нити, но почувствовала, как хозяйка небытия, — теперь принцесса знала, как называется это место, дословно: "то, что существует до начала жизни реальности", иначе говоря, Небытие! — предостерегающе слегка сжала ее плечо.

— Не стоит, девочка. Я вижу, ты многое способна менять, но пока не стоит. Когда я оказалась здесь впервые, тоже подумала, что менять просто, если понимаешь, что есть что. Ошиблась. Даже мне до конца не понять, как именно связаны все эти отметки и показатели. Но одно я уже знаю, убедилась на горьком опыте: если тронуть нить любого мира без прозвучавшего особого призыва о помощи, десяток других застонет от смещения нитей в них. Так что не стоит — просто наслаждайся тем, что видишь, а полученные знания используй там, «внизу». Поверь, там их можно использовать, хотя и не столь зрелищно, но с куда большим толком и пользой. А вот получить понимание проще здесь… Но куда опаснее!

Принцесса не выдержала и развернулась к обладательнице чудесного голоса. Конечно, она бы не поручилась за достоверность сотканного фантазией образа, но почему-то подумала, что видит сейчас хозяйку Небытия такой, какой она была до жизни в этом странном пространстве. Женщина лет тридцати на вид, с глубокими синими глазами и отчаянно рыжими, вьющимися волосами. На лице играет лукавая улыбка, а вот взгляд сильный, завораживающий, будто змеиный, но с одним отличием: на Элоарин она смотрела без затаенного внутри гнева или подозрения, и уж тем более, коварства… Змеиной была во взгляде хозяйки мудрость, и принцессу она видела, казалось, насквозь. От этого девушка поежилась, но упорно продолжала изучать стоящую перед ней ослепительно красивую женщину. Улыбка той еще больше растянулась, она даже позволила себе совсем по-девичьи хихикнуть.

Кожа на лице гладкая, розоватая, а само оно плавно сходится к упрямому округлому подбородку, напоминая гармоничное среднее между идеальным овалом и перевернутой трапецией. А вот подбородок все-таки чуть-чуть разбивает полную гармонию: он явно заострен, несмотря на видимую округлость, да еще хоть и на самую малость, но выдается вперед. Этого вполне достаточно, чтобы понять — такой женщине палец в рот не клади — откусит и еще добавки попросит. А губы, складывающиеся в улыбку? Полные, алые, лишь чуточку припухлые: улыбка мягкая и таинственная одновременно. Волосы свободно, вьющимся водопадом, ниспадают до самой спины, а уши на сантиметр выглядывают из-под лучистой копны. Элоарин секунды две с глупым видом смотрела на слегка заостренные к окончаниям уши, потом неуверенно спросила:

— Вы — эльфийка?

Голос принцессы, даже по ее собственным меркам, прозвучал неожиданно завистливо и потрясенно. Хозяйка в ответ засмеялась своим журчащим, неподражаемым смехом. Элоарин с обиженным видом уставилась на эту женщину, фигуре которой могла бы позавидовать любая из живущих ныне в любом из миров. Стройная, не вытянутая к тому же в высоту, вроде самой Элоарин, очень ладная, с легкой полнотой, не затрагивающей талию. Тело, в принципе не имеющее острых углов — округлое, но не сглаженное, не размытое — словно бы искуснейшим скульптором созданное. Изящные руки, розовая кожа, овальные, сразу видно, очень ловкие и подвижные пальцы, завершающие почти лишенные линий и «трещин» ладони. И вроде грудь у женщины не так уж и велика, а ведь высокая, изящно очерченная, будто две очень крупных капли росы на тело упали и замерли под изумрудным платьем. Так, что при ходьбе едва вздрагивают! А про ноги и упоминать не хотелось — Элоарин вдруг на секунду захватила едва ли не черная зависть: такой стройности и изящества ей никогда не добиться, не поможет и магия, даже если принцесса будет знать ее от и до! А легкость движений! Хозяйка небытия скорее уж парила в сантиметрах над землей, чем ходила по ней… Ну, вернее, не над землей, над сгущенной темнотой, образующей здешнюю "поверхность"…

— Да ладно тебе, принцесса, не завидуй ты так откровенно-то, — Она ласково улыбнулась, встряхнув волосами, — Ты не представляешь, сколько с этой внешностью было проблем прежде! И сколько раз меня пытались убить, правда, тут уже дело не в красоте… Но все же, из-за нее, окаянной, в свои дни пришлось полностью отгородиться от людей — они словно с ума сходили. Женщины рвали и метали, называли отродищем и едва ли не кидались с вилами… Про мужчин, можно, говорить не буду — сама ведь догадываешься, что жены так просто с вилами на альву не пойдут, нужен серьезный повод. А что может быть серьезнее очарованного твоим видом чужого мужа…

Теперь уже первой рассмеялась Элоарин. Она представила себе эту картину… Женщина подхватила ее смех, и какую-то растянутую минуту оба голоса — немного ломкое грудное контральто Элоранты и бархатистое сопрано хозяйки небытия — звучали вместе, одной мелодией. Возможно, она еще долго гуляла по мирам и временам, заставляя разумных в тревоге поднимать головы к небу и пытаться понять, раскаты ли это приближающейся грозы или звук падающих сверху звезд…

— А почему альва, а не эльфийка? — Отсмеявшись, заинтересованно спросила Элоарин.

— Ну, — Совсем похоже на Селину протянула женщина. На секунду принцессе даже примерещилось, что они родственницы, — Чтобы объяснить полностью, придется тебе всю историю нашего мироздания выкладывать, а к таким потрясениям даже Астрон — и тот еще не готов. Так что и ты поперек батьки в пекло не лезь — успеешь еще. Давай так… Альва, потому что альвы жили намного раньше эльфов, но с другой стороны, куда ближе к людям, чем они. Удовлетворит такой ответ? — Женщина скосила на нее свои лукавые синие глаза. Ну, как тут возразишь? Да на такую и обидеться невозможно!

— Сойдет на первое время, — Все же с легкой язвительностью ответила Элоарин. Хозяйка опять совсем по-детски хихикнула, — У тебя хотя бы есть привычное имя?

— Те немногие, кто там, «внизу» меня знают, называют меня Мирой. А свое имя в прошлом я тоже пока утаю — с ним слишком многое связано. Боюсь, эти знания будут несвоевременными, либо же для них уже слишком поздно, — с искренней печалью вздохнула женщина. На этот раз, Элоарин даже на капельку не обиделась — слишком уж искренне прозвучал вздох.

— Послушай, Мира, а я могу вернуться обратно? Нет, мне, конечно, нравится здесь — просто здорово, и я о многом хотела бы тебя расспросить, но…

Голос Элоарин замер, а вот глаза Миры смотрели на нее с лукавым прищуром. Наконец, женщина ответила:

— …но там остались твои друзья, которым, быть может, грозит страшная опасность от тебя, которая далеко не ты сама? Помнишь, как ты избавилась от «гостьи» в первый раз, Элоарин? Это ведь так просто: "Я — это Я". Произнося эту фразу с полной силой и уверенностью в себе, ты приобретаешь защиту от любого вторжения кого бы то ни было в твое тело и сознание. Просто за счет того, что ты знаешь себя. Вернее, принимаешь такой, какая ты есть во всей полноте, не лжешь и не льстишь себе. Знать себя полностью — невозможно: ни для мага, ни для меня, ни для самого Создателя. Потому что нет и не может быть такого предела, за который нельзя перешагнуть.

— Так ты знаешь?! - Элоарин уже успела освоиться в небытии настолько, что поняла, насколько мелким и незначительным здесь кажется один момент времени в каком-либо конкретном мире. Иные меры, иные рамки, иные представления о малом и большом царят здесь. Как Мира могла наблюдать за ней, если до сих пор о ней самой не знала? Ведь так сложно найти среди обилия возможностей всего лишь одну, по сути такую маленькую и незначительную… Точку, сущую точку… Или все-таки знала? Хотя небытие и позволяло принцессе за счет изобилия уровней мышления понимать и знать больше, далеко не на все вопросы она смогла найти здесь ответы.

— Знаю просто потому, что слежу за линией развития истории, которую ныне плетет герцог Астрон. И это мы с Владыкой Черно-Пламенной Бездны и Огня изначально ему эту линию по кусочкам показывали, скажем так, намекали, на нужные книги и мысли наводили, чтобы в конечном счете он сообразил, что именно надо делать и в какой последовательности. Только это — секрет, запомнила? А то еще захочешь папе своему все рассказать — он, чего доброго, вообще Арна на милю к себе больше не подпустит! И так ему не доверяет, подозрительный наш Звездный, хотя правильно делает: Арну не доверяет, так и кому другому ненужному доверять не будет.

Элоарин пыталась переварить откровения Миры. Пока получалось с трудом. Правда, четкий вопрос она смогла сформулировать только один:

— А кто такой Арн?

— Он и есть, Владыка Бездны и Огня, не к ночи будет упомянут, а ко дню, — Язвительно бросила в пространство Мира. И вновь Элоарин показалось, что она увидела хозяйку небытия такой, какой та была в бытность свою альвой с неизвестным принцессе именем, — Познакомитесь еще: он в реальности шастает куда чаще, чем я. Любит театрально из пламени или темноты являться в самый страшный и трагический момент. По этому поводу, кстати, я и тревожусь, — Тон альвы вдруг стал неожиданно серьезным, — Сейчас вы столкнулись с той опасностью, которая даже для меня оказалась непредсказуемой. Я понимаю, Астрон без зеркал всю эту историю провернуть не мог, но пугает само отсутствие здесь, во вверенном мне пространстве, малейших указаний на твоих двойников. Для небытия они до сих пор не существуют, но ведь в реальности есть! И наблюдаю я их и все вашу историю лишь за счет постоянного синхрон-канала с вашим течением времени — иначе бы увидела сонм ложных историй, ведущих в никуда, несуществующих в реальности вариантов событий.

— И…

— В общем, послушай. Все, что я сейчас расскажу — это то, что сама знаю точно или предполагаю с определенной долей вероятности. Но мои догадки обычно оказываются весьма близки к реальности. Очень важно, чтобы ты обсудила позднее эти вещи с Астроном. И еще одно важное, что скажу сразу: если ты сейчас сможешь избавиться от опасности, — я расскажу, как это сделать, — очень скоро вы, уже все вместе, кто должен быть, окажетесь под угрозой, подобной сегодняшней. Запомни, Элоарин, то испытание, которое будет происходить, не твое! Свое ты проходишь сейчас — в дальнейшем будь факелом и маяком для тех, кому предстоит столкнуться с иной бедой. Но не вмешивайся — иначе не изменишь, а лишь испортишь. И лишь если они в каком-то случае все погибнут, — Глосс Миры вдруг дрогнул, — если это случиться, только тогда доверши начатое Астроном.

— А…

— Не спрашивай, сама поймешь, когда все произойдет. Я лишь просчитала факты и действия герцога — нетрудно догадаться, как и с чем вы столкнетесь. Важно то, на кого он уже заранее сделал ставку в этом столкновении! И против Кого пошел… Потому ты и не должна вмешиваться, чтобы позволить и им преодолеть свои страхи и трудности. Просто запомни это — все поймешь сама, когда увидишь. И это тоже секрет — держи его при себе…

Теперь по поводу твоих «дублей». Герцог не показывает, как ему на самом деле тяжело сознавать, что Нара может истаять. Но, поверь, ему очень больно от этой мысли — уж я-то его характер неплохо знаю. За сталью прячется бесконечно доброе сердце, которое при этом остается крепким и сильным. Но Нара все равно неизбежно исчезнет, Элоарин, — Мира властным жестом остановила желающую вставить фразу принцессу, — Реальность для нее, по сути новорожденной, но с твоей памятью, слишком сложная. Когда Нара решит уйти, я сама о ней позабочусь — есть способы, вы — не вмешивайтесь. В конце концов, если однажды Астрон будет расположен рассказать тебе о Мире Расколотых Небес, спроси у него, кто такая альва Р'Вара. Она была когда-то Творцом Небесного мира, но слишком уж много жуткого и страшного пришлось девушке перенести, — Голос у Миры стал печальным, — А я не могла ничего изменить, пока не прозвучал прямой призыв, защитивший нити иных миров от последствий моего прямого вмешательства в жизнь Небесного. Но не важно… Важнее то, что Р'Вара не смогла спокойно жить с этой памятью — она просила меня позволить ей навсегда хоть куда-нибудь уйти. Мне удалось придумать вариант лучше: выполнила частичное растождествление души и духа, лишив ее памяти и значительной доли силы, но оставив саму душу и личность нетронутыми. Ювелирная работа, — С заметной горделивостью улыбнулась Мира, — Теперь девчонка попросту живет заново, и от страшной памяти остались лишь совсем легкие тени — в конечном счете, она заслужила немного душевного покоя. Но это не помешало ей сегодня тебя спасти!… - Мира вновь осветила пространство перед лицом лукавой улыбкой.

— Селина? — Удивленно пробормотала принцесса. Хозяйка небытия легонько кивнула.

— "Отмеченная Луной", в этом случае — рыжей и синеокой, — Мира лукаво улыбнулась и подмигнула ошарашенной принцессе, — Да, она сама просила при таком раскладе дать ей возможность участвовать в дальнейших проектах Астрона. Чудесная девушка, если честно, да и тебе, как вижу, она сразу приглянулась. Вот и Наре я помогу таким же образом, затерев мешающий ей груз, но оставив в целостности основу души. Пусть пока что еще не полную душу, но ты даже не представляешь, принцесса, насколько быстро искренняя забота лечит и дополняет любые души до целостности! На этом принципе и держится Светлейший, как ранее Небесный: место, куда падают вверх ногами, как можно упасть лишь в сами небеса, — с «переломами» души и тоской на сердце. Солнце, покой и гармония способны излечить даже самую тяжело пострадавшую душу, кроме, разве что, совсем уж «серой», какая оказалась у безумца Самеша. Ну а у Нары просто нет внутренней гармонии, потому что память достаточно объемна, а возраст — всего лишь двадцать два года! Слишком мало для души, чтобы такое переварить. Вырастет — и все придет в порядок, — Альва улыбнулась.

— А эта ледяная тварь? — Осмелилась наконец задать тревожащий ее вопрос Элоарин. Взгляд альвы помрачнел.

— Сейчас, когда ты смогла удержать сознание на месте среди восьмидесяти одного измерения, душа у тебя в тысячи раз крепче, чем это серо-бурое подобие. Вернешься — вышиби ее из тела до того, как «серая» довершит фразу. Это просто. Потому я так и настаивала, чтобы ты нашла силы и мужество не потеряться в моей темноте, а узнать ее целиком и полностью. Если бы ты не смогла, боюсь, не было бы иного выхода, кроме как оборвать твою жизнь и заставить еще раз родится где-нибудь в Природном мире, поближе к Астрону. Но тогда… Ладно, сама поймешь, почему и кому ты так нужна, — Вдруг перешла на таинственный шепот вновь улыбающаяся Мира, — Зато теперь все просто и легко. Вот только бурая тень, сдается мне, лишь передатчик чужой воли. Астрон, кажется, перешел дорогу какому-то древнему и могущественному существу. Но это остается лишь моим предположением — к сожалению, большего я не знаю, — Понурилась хозяйка небытия.

— Слушай, Мира, а это не ты направила Селину ко мне? Астрон, кажется, тоже удивился ее появлению… — У Элоарин вдруг возникла такая версия. Мира вновь «запахнулась» в ауру таинственности, отбросив сомнения и угрюмость.

— Есть много в этом мире странностей и случайностей, которые вроде никто и не направляет, — Трагическим шепотом заговорила альва, — но случайные встречи не случаются даже случайно, уж помяни мое слово. Значит это лишь то, что есть и кто-то еще свыше, кто желает тебе добра. Прими это и не пытайся узнать, кто он, потому что… я сама не знаю, — Окончание хозяйка небытия произнесла уже простым тоном, а завершила фразу, просто пожав плечами. Элоарин задумалась, но ничего путного в голову не пришло. Мало ли…

— Но мы отвлеклись, принцесса, а я не договорила о твоей "серой гостье". Тревожнее то, что мысли, которые она высказывала твоими губами, не могли идти от нее и ее разума. Слишком продуманные, четкие, целенаправленные, и, кроме того, я знаю, когда и кто их произносил впервые. Поверь, это было очень давно. Впрочем, порасспрашивай Астрона о том, что он сумел выяснить из истории серости в мире, где жил мой народ, — дальше свяжешь два и два, — При этих словах Мира на секунду отвернулась, будто что-то выискивая взглядом позади, но Элоарин показалось, что та имеет и еще одну человеческую черту — умеет плакать. Только почему-то скрывает это. Как бы то ни было, обратившись лицом обратно к принцессе, Мира вновь излучала сосредоточенность и невозмутимость — даже дорожка в углу глаза была почти не заметна. Просто одна слезинка… Элоарин невольно подумала о том, что Мира испытала при жизни в своей вселенной нечто такое, что не смогло прогнать из памяти даже небытие.

— Бурая тень тебя — всего лишь чей-то хитроумный инструмент и передатчик, Элоарин. Не сомневаюсь я и в том, что трещина на поверхности зеркала Астрона — не случайность. Фигурки на шахматной доске. Кто стоит за этим и в какой категории пространства скрывается — неведомо даже мне. Это очень странно, потому что означает вмешательство Белой Лилии всемерности, а ее я знаю куда лучше Астрона — это не эльраархи, могу поручиться своей головой. Разве что игру ведет отреченный, но с Самешем расправился сам герцог — и "серый маг" еще нескоро сможет ускользнуть от Арна, надеюсь, вовсе не сможет, но, зная этого паршивого жука… Да и толку-то от его растождествления: златый кристалл он где-то похоронил, а пока тот цел и в чужих руках, покоя нам не будет, — Мира уже скорее рассуждала сама с собой, а не общалась с Элоарин. Заметив это, альва извинилась и вернулась к основной линии разговора, — В общем-то, есть и еще один вариант источника угрозы: вероятность крайне мала, но теоретически могут существовать категории пространства, которые не в силах достичь или разглядеть даже Лилия. Почему, где они располагаются относительно известных мне и теперь уже тебе, как образовались — ответа дать не могу, просто не знаю. Только предполагаю, что такие существуют и в них можно прятаться даже от меня, даже от Лилии… Потому и предположила, что Астрон нарушил планы кого-то древнего и могущественного — эта неизвестная область могла «придти» только из затерянного в эонах прошлого мирозданий.

— Да что это за цветник еще? Какая-такая Лилия?!

— Не важно. По сути, пространство, стоящее на три ступени выше моего, но для наших миров, скажем так, пока закрытое. Вот и все — остальное не важно. Иди и уничтожь свое подобие: для этого достаточно «толкнуть» ее в мое пространство. А небытие ты теперь из любой точки сможешь «нащупать»: побывавший здесь, не забывает «направлений» и осей.

— А как же этот неизвестный игрок, который использует мое отражение в качестве инструмента?

Мира тяжело вздохнула.

— Предупреди Астрона. Между нами, и ему конечно сообщи: боюсь, что замешаны также и закономерности Мира Перекрестка.

— "Тот, которого еще нет и который уже позади" — что-то такое про него Кайлит говорила?

— Да, Элоарин, о том и речь. Там, где прошлое и будущее — уже не нити, а куда более сложные, зацикленные друг на друге образования, с непредсказуемыми петлями и парадоксальным выходом где-то посередке. Почти ловушка… Или, на самом деле, ловушка… Боюсь, где-то в тех степях и лежит опасность.

— И как защититься?

Мира пожала плечами и как-то беззащитно улыбнулась:

— В этом, да и любом ином случае, вы можете только продолжать начатое, преодолевая неожиданные и ожидаемые препятствия. Собирайте факты, думайте, вычисляйте. Почаще обсуждаете все вместе известное и, быть может, получите в итоге неизвестное.

Мира замолчала. Кажется, она рассказала принцессе все, что могла и желала. Пламенные волосы все так же золотились в сумрачном свете нитей. Элоарин вдруг вспомнила, как светится обычно серебром ее собственная медная грива, и улыбнулась. Мира ответила взаимной улыбкой, потом отступила на шаг и, легко поклонившись принцессе, растворилась в темноте. Элоарин отвесила взаимный поклон уже пустому пространству, но она была уверена, что Мира почувствует и будет рада.

Теперь надо собирать всю волю в кулак и возвращаться. Вопроса "как?" не возникало: у ее ног — теперь принцесса это знала — лежало не просто русло реки, а дельта, место объединения потоков, проходивших через все четыре мира, связанных воедино вокруг пятого, так интересующего Астрона. Об этих мирах упоминала еще Кайлит. Итак, Черная река, Мира'Ривиэль'Шад…

Элоарин сконцентрировалась на моменте событий, направляя себя в «окно», следующее сразу за произнесенным Селиной заклятьем. Темная река ей помогла — девочка не ошиблась. А если бы принцесса не выдержала пребывания здесь? Об этом даже думать не хотелось. И на вопрос о том, почему Селина так долго тянула с заклятьем, ответ нашелся: ауру нужной для выживания здесь силы девчонка вокруг нее почувствовала, а вот о ее способности или не способности выжить среди небытия могла только гадать. Да и вообще… Селина, по идее, говорила формулу интуитивно, только подозревая об ее свойствах — она же не помнит об этом пространстве. "В любом случае, вернусь — затискаю ее в объятьях" — с необычайной для нее нежностью подумала принцесса… и шагнула в реку, как шагают с обрыва.

Глава 8 "Решения"

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Мир Перекресток, Геосинхронная орбита относительно планеты Земля, флагман "Архилаан'Сефирот", капитанский мостик;

Мир Перекресток, планета Земля;

Междумир.

Интуиция очень редко подводила первую из Светлейшего. Разве что в тех случаях, когда она не могла перешагнуть через собственные логические выкладки и довериться внутреннему голосу. Либо в моменты, когда предупреждающий голос казался слишком смутным, неопределенным и противоречивым, чтобы можно было обнаружить источник опасности. Вот и теперь, сидя в кабине корабля, подлетающего к сердцу Млечного пути, Лазурит пыталась расшифровать внезапно возникшее чувство приближающейся опасности. Странное, двоякое ощущение, с одной стороны кричащее "спасайся, у тебя появился сильный враг!", с другой — оправдывающее этого самого врага. А вот самое нужное — указание на источник грозящей беды — отсутствовало напрочь.

Стараясь без напряжения и лишних эмоций разобраться с этой проблемой, она закрыла глаза, спрятанные под сбившейся набок челкой, и принялась анализировать произошедшие за последние недели события. Разговор с Риджи, абсолютно точно, не мог стать источником опасности. Сам капитан, назначенный ныне адмиралом разведывательного флота, питал огромное уважение и к Соносару, и к ней самой. Вообще, Риджи мало чем напоминал остальных кулихаров: слишком часто предпочитал словесное общение мысленному, казался чрезвычайно любознательным и даже в чем-то эмоциональным. Нет, ждать от него беды Лазурит не стала бы даже при самых скверных предчувствиях.

А вот об Архарах, молчаливо и с затаенной настороженностью обозревающих мостик корабля, стоило всерьез задуматься. Их было трое, хранителей знания и пути, начало которого положил еще сам Творец этой странной вселенной, так и оставшийся навек неузнанным Ра-Торг-Ресаи. Лазурит, по праву, считала его самым странным из Творцов миров: мало того, что первый, так ведь и не являлся он никогда к жителям мира в телесном обличии. Ра-Торг говорил, что его истинное имя — Молчание, а общался с разумными расами исключительно телепатически, сам обитая в невесть каких категориях пространства.

Поначалу он выстроил внутри обширной вселенной всеобщую уравновешивающую систему, базирующуюся на зонах коллективного разума разных народов, и более близкой к идеалу системы Лазурит за всю свою долгую жизнь не встретила. А потом Творец, "в один прекрасный момент", выпустил на волю хаотические и огнистые силы… Как он осуществил невозможное и с какой целью погрузил идеальный мир в поток катастрофических для любой системы случайностей, не смогли догадаться даже пришедшие вслед за ним наследники-Творцы, среди которых была и Лазурит. Сам Ра-Торг "на прощание" сказал лишь то, что запускает случайный ход событий здесь, чтобы однажды непредсказуемое дало дорогу Новому. Лишь теперь, изучив вместе с Астроном все доступные документы, в большей или меньшей степени касающиеся пророчества о четырех душах, смысл последних слов Того, чье имя Молчание, для Лазурит слегка прояснился.

Но все же многое осталось неясным, в особенности характер очевидно существующей связи Ра-Торга с предвечным Огнистым миром-Бездной и его Владыкой — Арном. Последний, как только речь заходила о первом Творце, надевал на лицо непрошибаемую улыбчивую маску и в наглую изменял тему разговора. Лишь однажды он обмолвился, что "предполагает природу и путь, пройденный этим существом", но на том поток искренности окончательно иссяк… Творцы, родиной которых являлся как раз Огнистый мир-Бездна, быстрее народов вселенной Перекрестка научились манипулировать случайным ходом событий, и обратили выпущенную силу на зональное дробление девятимерной категории пространства. Проще говоря, они занимались тем, для чего и явились в «живую» вселенную: творили отгороженные друг от друга многомерными хронологическими перегородками миры.

В мире Перекрестке остались лишь те коренные народы, что не желали покидать обжитые системы: в первую очередь, относительно спокойно переносившие кульбиты случайного хода событий кулихары, занимавшие несколько планет системы Сириуса. После самоотстранения Творца "от дел", сириусианцы на удивление быстро смекнули, что можно занять освободившуюся "экологическую нишу": таким образом, на Кош'Лоссе и появился Совет Архаров, состоящий из трех мудрейших представителей народа. Кстати, именно Архар Тог, с брезгливым выражением осматривающий сейчас мостик флагмана "Архилаан'Сефирот", его и основал — остальные двое участников Совета периодически менялись.

Эллиона не любила тиранов. Даже признавая необходимость твердой и однозначной властной структуры в большинстве миров (кроме, конечно, своего, совершенно особенного), архайя не доверяла столь продолжительному и наглому единоличному контролю над расой. Впрочем, они с Тогом смотрели друг на друга одинаковым взглядом: одновременно с эфемерным уважением (все же система существования кулихаров работала, как часы, а Лазурит была одной из древнейших, Творцом миров), значительно разбавленным обостренной неприязнью и подозрительностью.

Архар Зерт производил впечатление чрезвычайно скользкого существа, не ценящего ни моральные, ни системные принципы. Кроме того, от него разительно веяло трусостью, подлостью и вдобавок властолюбием. С таким букетом именно его следовало считать источником угрозы, но какая-то неопределенность в душе Лазурит оставалась. Спокойный и закрытый Тог, со странно четкими, будто скульптурными, отпечатками аира, внушал, пожалуй, не меньшее подозрение…

Пока Лазурит взвешивала на весах рациональности этих двух потенциальных вредителей, камень на ее шее необычно потеплел. Она с улыбкой подумала о подарке Астрона: древний артефакт, добытый им невесть в каком из миров, с непонятными свойствами — медальон, имеющий два белых крыла из селенита по бокам, закрепленных на лазуритовом сердце в середине. Бело-синий кристалл имел свойство время от времени разогреваться, но на что именно он реагировал, оставалось загадкой для Творца и бродяги. Во всяком случае, опасности он не предсказывал, а что делал — узнать пока не удалось. Тар попытался однажды открыть суть предмета с помощью магии, доступной бродягам, но кристалл при этом окутался странной пеленой, пресекающей всякие попытки магического воздействия… Единственное, что интуитивно чувствовала сама Эллиона: кристалл очень ценный и, пожалуй даже, уникальный. Потому архайя никогда не выставляла необычную диковинку на показ, нося медальон исключительно под платьем — берегла секрет, как умела.

Из троих Архаров спокойно и доброжелательно относился к Творящей только младший — Тор. Чем-то он походил на Риджи: странно любопытный для своей расы, посылающий в пространство эмоциональные отклики в ответ на сказанное, искренний, по крайней мере, не оставляющий ощущения двуличности, как Тог. С другой стороны, в своем спокойствии и внутренней уравновешенности он скорее походил как раз на старшего Архара, да и аиры их по свойствам казались странно сходными: скульптурные, аккуратные, какие-то ненатуральные из-за чрезмерной идеальности. "Не бывает таких естественных аиров у живых существ" — размышляла Лазурит, но оглашать свои подозрения не спешила. Если много видишь и понимаешь, лучше держать язык до поры за зубами — неизвестно, как дело повернется, если не то и не к месту ляпнешь. Кроме того, на старшего Архара Тор косился недоброжелательно, с глубокой задумчивостью и подчас даже неприязнью — друзьями они, определенно, не являлись.

Не то чтобы Архары, рассматривая их как некое единое существо, не доверяли самой необычной из Творящих миры, но они, совершенно явно, воспринимали всякие идеи, основанные на ее опыте и знаниях, в штыки. О Соносаре они и вовсе слышать не желали: для них он оставался если не врагом, то опасным потрясателем основ, определенно. Идея создания внутреннего мира с особыми свойствами в пределах существующего заинтересовала только Тора, остальные хранители знаний и пути отнеслись к ней скептически, если не сказать больше — озлобленно. С точки зрения Зерта, такое глобальное вмешательство в существование целостной системы могло иметь сомнительные результаты. Тог же открыто заявил, что последствия будут катастрофическими, а сам проект — недозволителен.

Разговор зашел в тупик. Нечто подобное предсказывал и Астрон, когда просил Лазурит "разыграть первый аккорд этой сложной пьесы". Он советовал не давить на старейшин, но лишь до тех пор, пока те не начнут угрожать самому факту свершению дела. Вопрос упирался в меркабы, которые оставались лучшим выходом для решения проблемы временных искажений, планируемых в ходе эксперимента. Тарведаш обмолвился, что предполагает и еще один выход, позволяющий выкрутиться из этой проблемы, но уверен в успешности запасного плана он явно не был. Лазурит к концу того разговора, перемежаемого ласковыми и легковесными поцелуями, и сама поняла, какую возможность подразумевал бродяга: попросить о помощи Владыку Бездны. Но сколько можно уже эксплуатировать силы Арна?! Существа такого уровня несут слишком великую ответственность за происходящее в мирах, чтобы руководствоваться дружескими побуждениями. С другой стороны, Арн вел себя, как казалось Эллионе, нетипично для Владыки: слишком уж охотно он откликался на любые ее и Астерота просьбы. Естественно, со временем подозрительность мужа все больше нарастала… Тар отшучивался неизменной фразой: "всякий, проживший в Мире Разума больше года, гарантированно превращается в параноика. Особенно с такими «друзьями», как Леадор и Морлон!". Но шутки напряжения не снимали: Арн продолжал вести себя так, будто любые интересы Тара — его собственные интересы, а бродяга, и без того никогда не веривший в бескорыстие "многомерных" существ, с каждым разом все сильнее замыкался. Дошло до того, что Эллиона по одной кривой улыбке любимого научилась определять моменты, следующие сразу за тайным явлением Владыки.

Сама она манией подозрительности не страдала, но настроение Астерота оказалось чрезвычайно заразным. Да и правда, с чего вдруг такая, будто родительская, опека? Однажды Эллиона, шутки ради, попыталась вслух пофантазировать на тему того, что некогда, может, в прошлой-препрошлой жизни, Арн и Мира были родителями Тара, но неожиданно прервалась, увидев совершенно непривычное выражение на лице бродяги… Тот будто свой Огненный клинок целиком проглотил — настолько герцога скривило от одного невинного предположения о его родстве с существами, близкими ангелам Белой Лилии.

"Найду Самеша, если он однажды вернется, и лично вырву ему сердце" — решила про себя «миролюбивая» Эллиона. Она крепко запомнила уверенность супруга в немом одобрении Лилией прежних грехов Самеша, плодившего серость некогда под именем Сороарх или Сорат. Тар не смог простить миру произошедшее в Небесном, а ведь даже она, никогда не отличавшаяся способностью спускать кому бы то ни было преступления, простила… Но хмурый Тар лишь пожимал плечами и просил ответить на один и тот же вопрос: если Сорат плодил серость, а истребляет ее Лилия, то почему серого мага убил в том мире другой маг, некто Селин, а не ангел радуги? Лазурит не нашлась, что ответить — о путях и думах Лилии она знала не больше Тара: только то, что удалось найти в редких книгах, да еще бесценные записи, «подаренные» бродяге Книгой Разума.

А теперь еще Владыка нарисовался — будто без него поводов тревожиться не хватало! Хоть бы намекнул, чего добиться хочет, так ведь только таинственно молчит и «наивными» зелеными глазами моргает. Кому ведомо, как он отреагирует на просьбу помочь со временными искажениями и какую цену запросит? Вообще, согласится ли что-то сделать, зная, что успех эксперимента, равно как и неожиданные его исходы, грозят непредсказуемым разделением миров во времени и пространстве? Правда, шутник еще тот, но взгляд цепкий, насквозь пробивает — из него правды и клещами не вытянешь, разве что сам сболтнет… Только надеяться на это все равно, что в ее Радужном мире Пещеру страхов просить выпустить до "завершения сеанса". Тем более невероятным представлялось добиться от Владыки помощи в проекте с непредсказуемыми последствиями…

Но ныне Светлую больше занимали «мутные» Архары, нежели «мутноватый» Владыка. Вполне возможно, они и сейчас о чем-то бессловесно общаются между собой. В зале Совета вопрос решили, только благодаря напору самой Лазурит, пригрозившей Архарам силой своей второй, огненной сущности. Подспорьем оказалась и неожиданная единодушная поддержка Риджи и Тора, вставших на защиту ее требований. Таким образом, хотя Риджи и не являлся одним из Архаров, перевес сил остался на стороне озлобившееся до крайности Лазурит, и Тог с Зертом неохотно дали карт-бланш на все ее действия. Правда, они позволили забрать с верфей Кош'Лосса лишь один меркаб, заявив, что и его будет достаточно для "предсказуемых катастрофических последствий необдуманного вмешательства в структуру мироздания". И где только Тог набрался таких академических фраз?!

Однако же, несмотря на формальное согласие Архаров, сама Эллиона ни на йоту не поверила в столь скорое смирение старейшин. Особенно, после того, как она имела наглость угрожать им испепелением… Старшие Архары, явно, задумали нечто, но что именно — понять не получалось. Скорее всего, собирались уничтожить меркаб при достижении пункта назначения, а затем быстро удалиться восвояси вместе с флотом — вроде "добирайся, как знаешь, раз ты такая темпераментная и огнистая". Казалось бы, версия правдоподобная и обоснованная: в конечном счете, про Владыку они знали крайне мало, если вообще о нем самом знали — Арн свои тайны хранить умел. Так что и о существовании запасного варианта вряд ли подозревали. Могли и уверовать сдуру в провал эксперимента на начальном этапе. Но все же интуиция не успокаивалась и продолжала посылать несильные тычки куда-то в район груди, прямо над сердцем. Хотя камень на этот раз молчал, будто затаился в тревожном ожидании. Вот бы выяснить, на что он все-таки способен! Вдруг, чего на свете не бывает, работает как компактный меркаб — зачем тогда все эти вар-шравские церемонии?!

— Будь что будет, все — к лучшему, — тихонько прошептала Лазурит как раз в тот момент, когда корабли достигли пункта назначения. Небольшая звездная система, состоящая некогда из десяти планет, однако третья была уничтожена вследствие неизвестной глобальной катастрофы. Как раз поверх ее «скелета» Эллиона и собиралась воссоздать наполовину одушевленный, наполовину одухотворенный шар. Этакий замкнутый мирок внутри огромного мира.

Вообще-то для обычного Творца важно было продумать все пропорции, характеристики, распределение высот и гравитационных полей — десятки тысяч параметров, можно годами формулы писать! Но кто сказал, что Лазурит являлась обычным Творцом? Ей не хватало терпения для такого пошагового планирования — она создавала образ, целостный, нефантазируемый, а уже будто существующий. Не расщепляла целое на части, а видела его целиком, полностью, пусть и не в мельчайших деталях. Сама Элли подозревала, что эта способность обоснована ее особенно крепкой связью с Огнистым миром, лежащим вне времени и привычного пространства. Вполне возможно, что время в ее разуме завязывалось петлей и выдавало образ, который она еще только начинала создавать, но который уже существовал где-то дальше, в глубине будущих или давно прошедших времен. Как такое могло происходить она, правда, не понимала, но прецеденты уже бывали и не раз.

В первой «живой» вселенной как-то напутано обстояло дело со стихийными силами. Эллионе казалось, что здесь от них любые магические датчики зашкалило бы, но расположены они оказались бессистемно. Видимо, Ра-Торг-Ресаи в свое время подменил здесь стихию хаоса хаотическим плетением стихий — совершенно безумный ход, но в итоге родился очень красивый сверхмир. Такого чудесного, богатого ночного неба, как на планетах первой вселенной, нигде больше не найти!

Ну а энергии Эллионе хватит и собственной. В конце концов, Творец — это все-таки наполовину существо-колодец, несущее в себе немалый запас изначального огня и сопутствующих стихий. Она не сомневалась, что сможет призвать эти силы и осуществить задуманное даже здесь, в ледяной пустыне космоса.

— Вы начинаете? — Пронесся в разуме вопрос одного из Архаров. Точно, не Тора, потому что голос прозвучал раздраженно и нервно. "И они еще обвиняют обитателей иных миров в излишней эмоциональности!" — поспешно экранируя мысль, подумала Лазурит. Ее совершенно не устраивала обстановка, когда двое озлобленных Архаров сосредоточенно следят за каждым ее действием, но выбирать не приходилось — время было слишком дорого, чтобы тратить его на пустое раздражение.

Эллиона подошла к иллюминатору и сосредоточилась на одиноком обугленном шарике в глубине космоса. Где-то на краю обзорной площадки можно было различить блики звезды системы, такой красивой и сильной, сияющей первозданной мощью. "Вот, во всех нынешних мирах светила всегда желтые или белые, в крайнем случае — оранжевые, а Огнистый освещает, кажется, черно-красное, а то и вовсе пурпурное. Но там тоже красиво… Если, конечно, осколки прежней памяти не врут", — на секунду Творец отвлеклась на сравнительно недавно начавшие восстанавливаться воспоминания. Когда-то, безмерно давно, до начала отсчета времен, и она, и Тарведаш были всего лишь обитателями несозданной Бездны. И имена, самые первые, у них, конечно, звучали по-иному. Кажется, Т'Хар и Эльза'Хара… Ох, как же ей они не нравились! Но, наверняка, именно тогда их с бродягой пути сплелись в общий, а не в нынешние времена, после всех этих глупых историй с затворничеством и бродяжничеством… "Интересно, Тар догадывается, сколько у нас на самом деле дочерей?" — Вдруг весело подумала Эллиона. Все никак не осмеливалась «порадовать» супруга откровениями — последнее время они погрязли в делах, времени на личные разговоры вовсе не осталось. Придется исправить такое досадное упущение: вот только сотворит планету, подождет его несколько дней и расскажет. "Лишь бы ставка оправдалась!" — хрустальные замки перед глазами рухнули: он ведь отнюдь не неуязвим, не бессмертен. Но эту мысль женщина отогнала в самый дальний угол своего обширного сознания, спеша приняться за вверенное дело.

Эллиона вспомнила все это потому, что в последние дни вновь начала ощущать потерю сил и накапливающуюся злость. Будто вдалеке от любимого, сама теряла привычные силы… Может, так оно и было — кто знает. За, страшно подумать даже! сотни тысяч лет затворничества в Радужном она привыкла к кипению и бурлению огня внутри души. А отвыкла — за считанные десятки!

Радужный, ее милый и добрый, беспокойный и веселый мир. Как там сейчас Альмерин с ее проектом подводных городов? А что поделывает Эвилинити в отсутствие матери? Может, не стоило все-таки бросать ее тогда? Ведь девушке, наверняка, рано или поздно наскучат странствия по бескрайним океанам Радужного! Как бы ни был велик мир, он не бесконечен: рано или поздно беспокойная дочка нанесет на карту даже таверны на мельчайших островах! И что потом? Научится ли бродяжничать? И сумеет ли обойти все бесчисленные защитные барьеры, надежно отгородившие Радужный от внешних посягательств?! Не ясно, ничего не ясно…

Элли создавала Радужный в одиночку, но потом к ней присоединился невесть как проникнувший в «бронированный» мир Соносар. Сам он клялся и божился тогда, что ему помогла обойти многомерные защиты и барьеры некая Книга. Лазурит упорно не верила, пока и сама, гораздо позже, не познакомилась с Книгой Разума — эта могла отколоть подобный фортель, да и вообще слишком многое могла для скромной книжки с лунным серпом на обложке. Живой Книжки…

Наверное, в те дни о любви речи не шло. А может, они просто этого не понимали. Творец и будущий бродяга были довольно близки: много странствовали вместе, частенько делили постель, придумывали новые варианты мирообустройства… Но чтобы разговаривать о любви или душе, выискивать загадки и тайны? Нет, тогда о таких заоблачных вещах речь не шла — этакая бесшабашная молодость, в чем-то очень глупая. Осталась ли она позади или все еще длится в ином качестве? Эллиона не могла ни подтвердить, ни опровергнуть этой навязчивой мысли… А потом, в какой-то дурной момент она сама прогнала бродягу, из-за сущего пустяка, глупости, нелепой ссоры, но, как оказалось, очень надолго. Сыграли решающую роль стихийные барьеры вокруг Радужного мира: Тар говорил, что жил все эти тысячелетия одной навязчивой идеей — преодолеть их, а Элли почему-то не могла снять оков с мира — сама не до конца понимала, как умудрилась их сплести. А уж расплести… Оба попали в собственноручно выстроенную ловушку.

Сейчас она при всем желании с трудом бы восстановила промежуток времени между сотворением мира и новым появлением бродяги: миллион с лишним средних лет будто выпал из головы. Думаете, невозможно? Но если он пуст, как трескучий зимний ветер? Если нет ничего, что стоило бы запоминать? Только Эвилинити и запала в память: потихоньку подрастающая, облазившая вдоль и поперек Веспассу (материк, приютивший скромный дворец Лазурит и несколько природных артефактов, в том числе и Пещеру страхов), учащаяся менять роли и попросту жить, путешествовать, радоваться новым впечатлениям и знаниям. А ведь когда Тар все-таки вернулся, Эллиона так и не решилась рассказать обоим о родстве: соврала, что был "иной бродяга — не один ты такой хитроумный, что сквозь барьеры проникаешь". В результате — еще пятьдесят тысяч лет она терпела Вильфарадейю, занявшую место радом с ее любимым. И ладно, если бы демонесса с Тарведашем друг друга хоть чуточку любили, так ведь просто забавы и секса ради, да еще, чтобы ей, Эллионе, на нервы подействовать! И винить некого — все ее собственная гордость! Как бы Лазурит хотелось от нее избавиться! Столько глупостей из-за одной только неспособности признать, что человек нужен тебе больше воздуха, больше жизни!

"Не время об этом думать. Рано или поздно он придет и сюда, надо только немного подождать. Теперь-то это намного легче". Но на самом деле легче не становилось. Эллиона все сильнее «разгоралась». Впрочем, в преддверии Творения это даже неплохо — будет что выплескивать. А то, что на планете выйдет перебор с хаосом и беспорядком в природе, так даже лучше: Радужный вон только доволен остался бешеной природой, не знающей деления на сезоны, периоды и климатические зоны!

Из последних сил отгоняя мечущиеся мысли и возвращая сосредоточенность, Лазурит вновь обратила взгляд на шар. Создала интуитивный образ, который тут же во всей полноте вспыхнул вокруг невесело летящего через холод шара. Творец сосредоточилась и стала выстраивать вокруг мира духовную оболочку, подразумевающую наличие большего количества измерений пространства, чем доступно глазу живого существа. Необходимо было надстроить образ так, чтобы он соприкоснулся «нижним» слоем оболочки с краем Междумира, а верхним — с нейтральной девятимерностью. А это крайне сложно, ведь творила-то Лазурит не автономную вселенную, а планету внутри вселенной, такие контакты уже имеющей.

Под конец мыслетворчества она стала «продавливать» полученные многомерные оболочки «вглубь» пространства, разрезая их образом, словно лезвием. Физически не происходило ничего, но незримые измерения будто бы звенели и растрескивались от напряжения. Нити стихий, которые, к сожалению, невозможно было увидеть, находясь в трехмерной реальности, сплетались сейчас в причудливое кружево. Наконец, особенно большая трещина, ведущая куда-то «вниз», засочилась серым туманом, смутно знакомым Лазурит по рассказам Тарведаша о междумире. На этом она остановилась в своих созидательно-разрушительных действиях: "остальное, скорее всего, Элоам доделает сам, либо же я потружусь еще раз позднее. В конечном счете, Волк может и отказаться".

Теперь оставалось воплотить образ в материю и напитать его стихийными силами. Воплощение требовало наибольшего объема энергии, и Эллиона судорожно вдохнула, представляя, как изначальный огонь вспыхивает сейчас тревожным светом и посылает свои силы из глубины ее душевного колодца в физический мир. "Сгорая, светом для мира станьте!" — приказала Эллиона бушевавшим внутри стихийным плетениям. В этот момент она перестала ощущать себя человеком: Лазурит на секунду превратилась в компактную вселенную, полную природы, огня, разума и небес… "Сейчас я сильно ослабну и буду довольно долго восстанавливаться", — с обострившимся предчувствием чего-то недоброго подумала вечно юная Творящая. Однако отступать было уже поздно: образ она соткала, и теперь следовало упорядочить с помощью стихий материю. Неожиданно в ее глазах полыхнуло хрустально-серое пламя… и не погасло. Желто-карий цвет сменился хрустально-серым — прямая связь Эллионы с Прошлым восстановилась, малый круг замкнулся. От последней мысли Творящая вздрогнула: слова будто произнесли над ухом торжественным голосом — это была не ее мысль.

За иллюминатором что-то полыхнуло яркой вспышкой, по измерениям прокатилась жаркая волна, которую ощутили даже Архары. А Риджи тем временем заинтересованно наблюдал за шаром, еще секунду назад черным и безжизненным яблоком висевшим за обзорным стеклом. Видеть стихийный образ он не мог, потому перемены в материи показались адмиралу резкими и фантастичными. На месте умершей планеты висел сине-зеленый, удивительно красивый и затянутый покровом облаков, наклоненный на небольшой угол шарик. Вода в этом мире явно преобладала, а вот суша пока что представлена была единственным, зато очень большим континентом. Кроме того, на полюсах планеты красовались две опоясывающие желтые полоски полупесчаной-полускальной породы.

— Ну вот, этого достаточно. Теперь мне необходимо спуститься и пробудить стихийные силы, принявшие участие в создании планеты.

— Каким образом вы это осуществляете? — Поинтересовался вдруг младший из Архаров. Старшие взглянули на него при этом с таким нескрываемым презрением, что Лазурит даже поежилась. Не хотела бы она оказаться на месте Тора в этот момент: когда на тебя так смотрят, в пору веревку мылить!

— Понимаешь, Тор, сейчас я просто упорядочила кое-какие физические элементы. Стихии лишь поддержали меня — создали связки-посредники. Атомы, тахионы, электроны — сколько их, этих частиц, постоянно проносящихся через пространство? Безмерно много. А стихии — это совсем иное… Они обладают собственным, довольно странным сознанием, которое нуждается в заботе, росте, пище и мудрых советах. Почти как ребенок. А приборами вы их не обнаружите — пространство совершенно иное.

Любой мир поначалу — дитя, а потом развивается настолько быстро и полно, насколько искренне заботится о нем Творец, — Эллиона говорила с придыханием, немного пафосно. Спокойно рассказывать о Творении миров она не могла — не способна была относиться к пространству, наполненному стихиями, как к бездушному существу. Любой Творец знает, что мир, даже самый захудалый и истерзанный, обладает жизнью, умеет по-своему мыслить, воспринимать окружающее и чувствовать намерения людей, его населяющих, — Кроме того, я послужила проводником, вдохнув в этот умерший мир изначальный огонь, который и расставил стихии по должным местам, оживил планету, — Окончила свою маленькую речь сияющая от счастья Эллиона. Однако лица Архаров ее испугали — Тог и Зерт вытаращились на нее едва ли не с ненавистью.

— Так там хаос? — С неожиданным испугом направленно подумал Архар Тог.

— Естественно, хаос. Вернее, упорядоченная стадия его развития — Пламя, огонь. А вы считали, что для Творения истинных миров достаточно электронов и тахионов?

— При чем здесь элементарные частицы?! Для творения довольно света разума! Хаос — разрушающее начало, это главный враг света!

Эллионе вдруг стало не по себе. До нее с большим опозданием начала доходить суть опасности. Архары следовали заветам Того, чье имя Молчание — что правда, то правда, но понимали ли они их? Ра-Торг упоминал о разуме, как одной из могущественных сверхстихий, но кулихары, принадлежащие безраздельно именно ей, другие просто исключили из списка. Не поняли, не приняли… И теперь для них есть их «свет» — один из лучей, золотой пламень разума, а все иное — хаос, разрушающий "свет".

— А'дра к'хассет имперта, — Растерянно пробормотала Элли любимую фразу. "Хорошо хоть Владыку не помянула. Сейчас бы случился спектакль а-ля трагедия"…

Необходимо было что-то срочно придумать, чтобы утихомирить Архаров и не дать им увидеть врага уже в ней самой.

— Послушайте, там, внизу, огонь, а не чистый хаос! Это упорядоченное начало, а не бессмысленное сплетение энергий! Неужели вы не понимаете, что свет — это лучи, а лучи содержат семь цветов и множество оттенков?! Не один только желтый цвет.

— Творцы не могли использовать хаос. Они сами являются творением света! — Архары оказались непрошибаемыми болванами, когда дело дошло до убеждений. Попробуй таким что-то объясни!

— Ой-ли. С чего вы взяли, что Творцы сотворены вашим светом? Они же…

"Ох, что же я говорю-то! С принцессой Элорантой переобщалась что ли?! Нельзя упоминать Огненный мир. Ни в коем случае. Эллиона, придумай же что-нибудь", — иногда она начинала разговаривать сама с собой и называть себя в третьем лице. Это уже стало частью натуры — долгое одиночество в Радужном мире, разбавленное лишь редким общением с любящей бродяжничать дочерью, привило ей столь странную черту.

— …сотворили себя сами. Из того же света. Но все-таки сами.

"Невесть что, но сойдет за бредовую философию. Лазурит, ты — Умница. С большой буквы! Правда, лучше не повторять эту чушь — фразочка-то, кажется, из учебников Самеша, которые Тар однажды притащил показать. Вот уж где дряни больше, чем в двух Архарах, вместе взятых!".

— И каким же образом они тогда могли использовать хаос? Или как его там, огонь, если создали сами себя из света, — Тог будто уцепился за эту треклятую Соратовскую фразу. На секунду Лазурит почему-то показалось, что, пытаясь исправить одну ошибку, она сейчас совершает другую, куда более страшную. Но поздно: слово — не пташка, вылетело — ловить бестолку. Придется гнуть начатую линию.

— Все просто. Чтобы сотворить себя, им пришлось притянуть из окружающего мира к своей идее-душе самые разные силы. А сплетающиеся друг с другом силы — это и есть упорядоченный хаос. Главное — гармоничная пропорция, в противном случае рано или поздно наступит распад.

Секунду глаза Тога смотрели на нее настороженно, будто Архар что-то просчитывал и раскладывал по полочкам в уме. Потом кулихар вроде бы расслабился, но незначительно, собираясь еще что-то спросить… Однако Зерт вдруг хмуро посмотрел на него и, совершенно явно, мысленно одернул старшего Архара. Ей это не понравилось, но тут девушку отвлек Тор, с изумленным лицом спросивший:

— Так значит, хаос — это не сила уничтожения и разрушения, погружающая все в небытие? А нечто вроде первой ступеньки к появлению упорядоченной силы?

— Что-о? — Лазурит едва не поперхнулась. Странное поведение Архаров и вовсе вылетело у нее из головы, — С каких это пор небытие, разрушение и хаос отождествляют? Это же разные силы, начала и функции, совершенно! Да это даже термины из разных систем! У них общего между собой минимум. Неужели в этом мире теперь все поделено на свет и не свет?

Архары промолчали. Тор виновато склонил голову, и Лазурит вдруг осознала, что на этот раз абсолютно точно угадала местную "абсолютную истину". За годы существования изначальной вселенной происходило бесконечное упрощение сложно переплетенных истин, пока оно не было доведено до простейшей оппозиции: златый-вражеский. Не без активной помощи Архара Тога, естественно…

Ее собственный мир существовал по принципам радуги: семи основных цветов-стихий и множества смежных, но не смешанных, а сменяющих друг друга оттенков. Нелегко, конечно, такое сплести, зато и результат впечатляет! Чего-то сверх существующего не нужно, сольется в серый, но и меньше вплетать не стоит — возникнут двойные противоречия, разрушившие не один хороший, живой мир. Потому, наверное, Радужная вселенная оставалась единственной, изведавшей лишь несколько войн. Да и то, не войны это были, а стычки, которые она почти мгновенно решала сама, избавляя народы от самого предмета споров.

И вот теперь Творец попала в мир-противоположность. Лазурит понимала: последняя надежда остается на Риджи и избранных им для осуществления эксперимента кулихаров. Если же Архары примутся внедрять свою собственную «светлую» философию, мир этот никогда уже не вылезет из непрекращающейся череды противоречий и стычек. Но исправить что-то теперь уже невозможно. Да еще Тог ведет себя слишком странно: Лазурит казалось, что он больше прикидывается дураком, чтобы услышать ее мысли и ее формулировки. Творец вновь пожалела, что процитировала книги Сората — за эти неосторожные предложения он и уцепился.

"О, свет, Тарведаш, как же ты нужен здесь! Мы не учли этого, не продумали. Что теперь будет? Услышь меня, пожалуйста, ты же не можешь меня не слышать!". На секунду ей показалось, что стенки пространства расступились перед ее призывом, но потом все исчезло и говорить наверняка об удачной попытке связаться не приходилось. Оставалось опираться на собственные силы и надеяться на чудо. "Хотя, впрочем, почему? Надо просто позвать Элоахима и попросить его передать Астероту послание от меня. Уф! Хоть какой-то, да выход".

— Итак, вы все-таки собираетесь спускаться? Или же нет? — Как-то невесело спросили Зерт и Тог почти в голос. Мысленный, конечно.

— Да, уже иду к солару.

____________________

— Я считаю, Зерт, уже пора включить на полную мощность батареи основных орудий, — С плохо скрытым высокомерием «произнес» Тог, как только солар Лазурит достиг поверхности планеты. Однако взгляд его оставался растерянно-задумчивым, будто он сам до конца не был уверен в правильности принятого решения. Зерт же просто мысленно оскалился, как шакал…

— Риджи, вы слышали приказ. Включайте питание.

Однако адмирал повел себя крайне странно, с точки зрения Архаров, конечно. К пульту он прикасаться не стал, но повернулся лицом к хранителям и внимательно стал разглядывать их, предварительно выставив мысленную защиту. Затем коротко, отрывисто и вслух произнес:

— Зачем?

— Это самоочевидно. Творец, сошедший с ума, не должен жить, а исполнять его прихоти — еще большая нелепость. Разве вы не слышали, адмирал, ее главных слов? — Отдельно подчеркнул Тог, но Риджи его явно не понял, — Пусть этот шар продолжает существовать ненаселенным. А мощности кристаллического оружия, думаю, хватит, чтобы уничтожить, по меньшей мере, физическую сущность Творца. Не так ли, Риджи, вы же больше понимаете в той науке, о которой она говорила?

— Я отказываюсь это делать.

— Что ж, вполне предсказуемо. Архар Тор, пожалуйста, устраните адмирала с мостика. Он здесь лишний.

— А я отказываюсь совершать этот поступок. Кажется, старейшины, вы ничего не поняли и не осмыслили. Она же объясняла вам, какая ситуация сложилась сейчас в мирах, наполненных стихиями. Подчеркиваю, самыми разными — как можно было этого не заметить?! Они могут быть уничтожены, стерты! Разве можно поступать так с той, что принесла не только важные вести, но и надежду на продолжение существования? А ты, Тог, чего уцепился за одну фразу? Она ее по-иному объяснила. Не ту преследуешь, дурак! Ты уже помешался на своей Охоте! Сколько раз я тебе говорил, Эр…

— Молчать! Не произноси ее имя вслух! Нюх потерял из нас ты, Тор. Собираешься продолжать существование, благодаря безумию света, появляющегося из света? Это не соответствует тому, что говорил Ра-Торг. Это вообще только в одну теорию вписывается, сам знаешь чью! Да и хаос — вещь опасная, пусть даже он мистическим образом упорядочен. Кроме того, я лично не верю ее рассуждениям. Она сама их перечеркнула одной фразой, которая ее выдала. Заметь, Тор, не в объяснении дела — она дословно процитировала! Откуда еще это могло придти? Я полагаю, она действительно сумасшедшая, — По тону Архара было ясно, что тот все же отбросил колебания и утвердился в принятом решении. Причем, общаясь с Тором, он ставил переменчивые барьеры, не позволяя Риджи и Зерту услышать сказанное. Тор еще сильнее нахмурился, насколько это возможно при строении тела кулихаров:

— В таком случае, я помешаю вам это сделать. Если ты стремительно поглупел, я в этом не виноват, Архар! Мы не палачи, Тог, — младший из Архаров сосредоточился и попытался создать внутри ультраматериального поля сгусток, способный уничтожить наполнение кристаллов в оружии. Его действия не остались незамеченными: старший Архар с усталостью и сожалением в глазах поднял руку, и Тора отбросило спиной на обзорное стекло. Он еще успел послать Лазурит мысленное "Берегись. Они тебя уничтожат!" перед тем, как слабое тело кулихара буквально впечатало в поверхность непробиваемого иллюминатора. Тело было уничтожено, и над ним дымком поднималась энергетическая сущность Архара.

Этот странный, по нашим меркам, народ устроен так, что физическое тело — лишь биологическое вместилище энергетического жизненного поля. Сознание несет именно оно, потому гибель тела — не такая уж и трагедия, если есть возможность его восстановить. Однако даже поле можно уничтожить с помощью значительного энергетического воздействия на него. Но, по всей видимости, Архары не ставили своей целью истребление "предателей".

— Тор, отныне и навсегда система Сириуса для тебя закрыта. Для тебя, Риджи, и твоих подчиненных тоже. Нам не нужны предатели и потерявшие разум. И, естественно, ты более не Архар, Тор. О прочем поговорим позднее, — В голос Тога вновь вернулось прежнее высокомерие и надменность.

Пока старший Архар изрекал приговор, Зерт поставил энергетический барьер на передвижения и связь вокруг Риджи и Тора. Адмирал до этого пытался набрать на пульте команду замыкания контуров орудий, однако и ему диверсия не удалась. Правда, тела Риджи не лишился, но спеленали его крепко — все же он не обладал силой сопротивления Архара, и потому стал еще более смирным, нежели Тор. Последний старательно мешал Зерту, разрушая каждое следующее удерживающее поле, но и ему не удалось сопротивляться бесконечно: на помощь Зерту пришел Тог, и вдвоем старейшины ограничили передвижения Тора.

— Зерт, включай батареи. Тор мог успеть предупредить ее, хотя я сомневаюсь, что Творец услышала бы.

____________________

Но с учетом потенциала способностей самой Лазурит и ее обострившейся подозрительности, пропустить «крик» Тора она не могла. Все сразу встало на свои места: меркаб уничтожать Архары не собирались, они нашли «комплексное» решение проблемы — устранить саму Эллиону. Что же такое она сказала Тогу, что тот ее не просто возненавидел — решился убить на месте, без суда и следствия? Для тупоголового Архара у него слишком «гладкий» аир и чересчур глубокий взгляд — такие не нападают просто так, из-за одного конфликта идей. Должна быть причина! Зерт — другое дело, этот кретин на все способен, пока его кто-то покрывает. Сам по себе ничего не значит. Но Тог…

В этой ситуации самым страшным было то, что активировать системы солара и улететь она уже не успевала, а уйти иным способом не позволяло истощение. В этой вселенной на создание «коридора» необходимо было потратить сил не меньше, чем на воплощение образа. И даже треугольное зеркало с эльфийскими цветами, которое превратил для нее в артефакт Астрон, не помогло бы — здесь его силы не находили точки соприкосновения с силами самой вселенной. Все тот же хаотический порядок элементов — чтоб ему пустотой подавиться!

— О, свет, неужели нет выхода?

Она пыталась придумать, перебирала варианты, пока на небе продолжалась борьба между Архарами и адмиралом, но все бестолку. Ничего, ни одной мысли. Этот проклятый мир не давал ей ни малейшей лазейки. Разве что…

"Разве что позвать на помощь Элоахима. В междумире он меня услышит. Но успеет ли?".

Она сосредоточилась и отправила мысленный вызов через толщу оболочки. На это ушли ее последние силы, но некий отклик Эллиона все-таки получила: образ Волка, глядящего на луну около двух жуткого вида столбов. Тот обернулся на зов и побежал куда-то, скорее, сквозь пространство, нежели в конкретном направлении.

"Успеет или не успеет?" — У Лазурит на глазах выступили слезы. Сейчас, в самом начале, она боялась все потерять. Может, потом от усталости она бы и перестала опасаться исчезнуть, родиться где-нибудь заново, забыть все, но не сейчас. И как же Астерот? Как он найдет ее в ином мире? Сможет ли вернуть воспоминания? И многое ли придется возвращать? Элли хорошо запомнила, с каким трудом возвращались отрывистые кадры из Огнистого мира, как сложно было собрать все эти разрозненные кусочки воедино и отличить смутные предположения от реальной памяти. Теперь же, после почти полутора миллионов лет жизни, дело обстояло бы еще хуже.

На силуэте корабля что-то оранжево полыхнуло. Орудие явно накопило достаточно энергии, и теперь взрывная волна пройдет, уничтожив ее и расколов землю этого мира.

— Что же вы делаете, шакалы, вы решили и мир уничтожить?! Только что созданный, красивый, живой?! - Она не отдавала себе отчета, что уже не думает, а произносит это. Волосы налипли на влажные от слез глаза, дыхание сбилось, грудь тяжело ходила взад и вперед, а сердце натянуто билось и кололо. И еще по всему телу проходила волна дрожи от сдерживаемого пламени. Даже не отдавая себе отчета в действиях, Лазурит сдерживала ярость. Она знала, что огонь ненависти, если выпустить ее наружу, хотя и уничтожит агрессоров, но без разбору сметет все корабли, сожжет, быть может, полсистемы. Огонь почти всесилен, но ему надо задавать рамки, иначе он не остановится и не пощадит ничего и никого. А кулихаров во главе с Риджи Эллиона не имела права затронуть, она не могла пожертвовать ими — тогда бы и сама не смогла дальше жить. Предательство для нее вообще в разуме не совмещалось с жизнью. Свои гневные выкрики она направляла одному единственному существу на корабле — Архару Тогу. И на секунду ей почудилось, что тот вздрогнул от слов про живой мир и картин дымящихся кораблей, падающих с орбиты. Но удара это уже не могло остановить.

Вспышка. Волна энергии понеслась к земле, выжгла атмосферу, скрутила в бараний рог облака и нижние воздушные слои. Уже совсем близко к земле. Элли попыталась выставить защиту, но с грустной усмешкой над собой: какая там защита против луча, способного расколоть кору планеты? Это Элоранта с ее магическими развлечениями была относительно безопасна, а здесь спасения нет: физика — не магия.

— Элоахим, пожалуйста…

Волна ударила в землю. Жар!

____________________

…Элли медленно открыла глаза. Темно, по земле стелется отвратительного вида туман, в небе тускло светит холодная, грязно-алая луна. Междумир.

Лазурит медленно осмотрела себя. Кажется, тело она не утратила, значит, все-таки попала сюда физически. Кажется, Тарведаш говорил, что это очень сложно и требует значительных затрат энергии, но вроде бы пока сил хватало. Камень на груди значительно потеплел, что немало удивило Лазурит — здесь-то он чего учуял? Мертвое все!

Сохранность тела радовала, но не до конца. Долгое пребывание в междумире все равно уничтожило бы материю, а выход из ситуации в голову никак не шел. До иного мира через этот туман добираться глупо: проще просто умереть и родиться заново — результат выйдет тот же. Возвращение на планету грозило аналогичными последствиями. Теперь до Эллионы постепенно дошло, что спасением этот вариант не был — только отсрочкой. И все же стража нужно отблагодарить — он помог ей, чем смог.

— Элоахим? Элоахим?! Где ты, Волк? Элоахим!

Странно. По всей видимости, вблизи его не было. Даже вдали — и то не ощущалось. И тут Лазурит поняла еще одну странность: междумир, быть может, и искажен, да вот только некоторые пространственные рамки и ограничения все же имеет. И те две башни, у которых смотрел на луну Волк, находились где-то на одной мировой параллели с Природной вселенной. А это значит, что добраться до ее относительного местоположения Шартарат так быстро не мог в принципе, даже если бы искажал по ходу бега время — а это требовало значительных затрат сил.

— Кто здесь? Кто мне помог?

Молчание. Но слева вдруг шевельнулась одна из косых теней, разбросанных в этом мире повсюду. Тень поднялась и зависла перед Светлой багрово-алым сгустком. Едва посмотрев на цвет этой тени, Эллиона слегка закусила верхнюю губу и, сосредоточившись, всмотрелась в ее глубину. Однако и таким зрением под покров проникнуть не удалось.

— Это не маскировка, Элли. Это я сам. Какой облик принять, чтобы ты меня узнала?

— Хаос меня разбери! Арн, ты что ли?

— Ну, Арн, значит, Арн. Хоть бы иногда Владыкой из приличий назвала…

Тень сгустилась и вспыхнула карим огнем. Постепенно, перетекая и разгоняя вокруг себя туман (тот как будто спешил уползти подальше), из тени родился вполне конкретный образ. Высокий средних лет мужчина, в серебряном одеянии с белоснежным капюшоном на плечах, застегнутым на пряжку в виде треугольника с уходящей вверх левой гранью. Капюшон, как всегда, скрывал его голову до уровня глаз. Они у спасителя были ассиметричные, правый, совершенно явно, склонялся когда-то формой к ромбу, но теперь углы уже обтерлись и образовали овал. Левый — почти обычный, миндалевидный. Оба глаза светились пронзительным изумрудным огнем. Остальные черты лица и тела в пространстве междумира затирались, будто таяли. А может, сыграло роль колышущееся пламя, неизменно присутствующее в созданном теле Владыки наравне с привычной водой.

— Приветствую тебя, Владыка. Прости, что не соблюдаю ритуала — не до того как-то.

— Великодушно прощаю, — Улыбнулся под капюшоном Арн, — Дело действительно зашло слишком далеко, дорогая Эльза'Хара.

— Пожалуйста, не упоминай этого имени. Ты знаешь, я не люблю его.

— Знаю. Но мне оно более привычно, чем все твои последующие имена. Когда мы отказываемся от имени — мы отказываемся от памяти и сил, закрепленными за ним. Об этом ты не задумывалась?

— По-моему, не время сейчас философствовать. Почему ты пришел? Я понимаю, что ты знал о нападении. Огнистый мир, отсутствие времени — это все знакомо… Но все-таки почему?

— Ты ошибаешься, на этот раз. С Архарами не все так просто — легко читается только путь Зерта, Тога и Тора я заметил, лишь благодаря синхрону с твоим сознанием. Странные типчики, весьма и весьма. Особенно Тог — у него даже не двойное дно, как бы не четверное. Благо, ты вовремя позвала Элоама — я перехватил призыв и по нему прошел в нужный момент. Точности синхрона не достаточно, если речь идет об оружейной атаке, — Поморщился Владыка.

— Погоди, не могу понять. Арн, ты не знал, что я там буду и что случится со мной?

— Не знал. Ваши пути последнее время становятся для меня совершенно непредсказуемыми. Набор свободных переменных, знаешь ли, штука страшная. Может, Мира бы еще и могла проследить, а я… куда уж там! Измерений доступных мало. С момента наступления эпохи Наслоения Лун многие из вас остаются для меня в тумане. Единственно, супруга твоего излишне подозрительного я легко выследить могу — на то есть особые причины, а остальных — с трудом. Кстати, в твоем случае установить довольно четкий и стабильный синхрон помог проснувшийся кристалл… Можешь мне его показать?

Лазурит секунду поколебалась, но отказывать спасителю не посмела. За цепочку она вытащила лазурное сердце с крыльями из-под рубашки и протянула ладонь с медальоном Арну. Тот, едва взглянув на камень, удовлетворенно хмыкнул:

— Ну, ясное дело, следовало этого ожидать. Еще один отыскался, чтоб ему пропасть! Прямо как сами на Перекресток спешат, право слово… И давно он у тебя на шее болтается, хотел бы я знать?

— Да уж несколько тысяч лет, — Растерянно ответила Творец. Арн нахмурился.

— Значит, он еще и в спячку периодически впадает. Ничего, эпоха Шатар из него сон прогонит. Кстати, советовал бы тебе носить его отныне поверх рубашки…

— Это еще почему? — Неожиданно ощетинилась Эллиона. «Светить» артефакт ей больно не хотелось. Арн посмотрел на нее с любопытной улыбкой, словно бы на интересный музейный экспонат. Лазурит даже передернуло от этого взгляда.

— С уверенностью утверждать не берусь, но что-то подсказывает мне, что присутствие такого артефакта у тебя на шее все равно распознают, и лучше пусть тогда знают его цвет. На всякий случай, чтобы не перепутали с другим медальоном. Они чем-то неуловимо схожи, как ни странно, на уровне силы… Вот это действительно странно!

Лазурит удивилась. Для Арна такие намеки и длинные рассуждения могли считаться просто сверхоткровением. Невольно она вспомнила рассказ Астерота об исчезнувшем медальоне Самеша. Арн, видимо догадавшийся о ходе ее мыслей, кивнул:

— Вот и мне кажется, что медальоны легко спутать. Это, кстати, дополнительно доказывает и то, что Тог — далеко не просто Архар. Узнать такой артефакт мог лишь тот, кто в курсе самого существования специфических кристаллов. А таких знатоков — раз-два и обчелся, причем все — "не нашей половины судьбы", — Фраза прозвучала занятно, но Лазурит ни о чем не сказала, — В общем, я поздравляю вас, Эльза'Хара, кажется, на тебя набросился невесть как оказавшийся в нашем мире ангел Радуги. Причем либо до крайности тупой иерарх, либо очень умный охотник, преследующий Добычу. Так-то вот!

Эллиона даже не отреагировала на нелюбимое имя — выводы, сделанные Владыкой, заставили челюсть отвиснуть до земли. Арн пожал плечами:

— Перекресток же, чего ты хочешь. Кого здесь только не ходит — бывает, значит, и неприкаянные лилейчатые ангелы высшей категории мерности шастают.

— Еще и высшей?

— Если старый знакомый Селин меня не обманывал, в курсе существования кристаллов лишь несколько «избранных» магов и архи семистольного Круга. Впрочем, он сам — всего лишь маг, и вполне мог допустить ошибку. Но Селин, на моей памяти, ошибался только в мелочах: например, вместо двери входил ко мне домой через окно… Хотя, быть может, он просто надо мной издевался? С него сталось бы и не такое вычудить из любви к искусству играть на нервах…

— Так ты еще и с Селином знаком? Каким же это образом…

— Смешная ты, Эльза'Хара. Не был бы знаком, как бы я вам часть его записей подсунул. А каким — это уже, прости, не твоего и не Т'Харова умов дело.

— Ты подсунул? — Вторую часть фразы Владыки Лазурит предпочла пропустить мимо ушей — холодная интонация Арна в этом месте ей не понравилась.

Арн нервно дернул головой.

— Может, все-таки вернемся к проблеме длительности твоего пребывания в междумире? Не думаю, что кристалл долго сможет удерживать вокруг тебя искусственную трехмерность — он еще «сонный». Как только отбросит коньки, поймешь, что такое междумир на самом деле. Т'Хар… супруг твой, опять что ли имя забыла?! - Это Арн резко ответил на удивленное выражение лица Эллионы. У нее все время вылетали из головы прежние формы их с Таром имен, хоть ты плач, — Он тренировался сохранять трехмерность столетиями, а ты сходу думала разобраться. Уверяю, это сложно: из двух мер склепать три. Куда проще два-три десятка до трех-четырех свести, чем я частенько промышляю.

— Арн, меня одно сейчас волнует: я не могу на планету вернуться — меня уничтожат. Необходимо попасть к Астероту.

— Знамо, где он — к мертвякам скоро в гости попрется со всей честной компанией, по завершении его и перехватим. Если ему повезет, конечно. Я вижу только один момент, в который мы можем придти и не поздно, и не рано, чтобы собрать достаточно кусочков головоломки воедино. Но все, конечно, зависит от того, сработает ли план Т'Хара. Иначе мы его еще долго не увидим, — Зловеще закончил мысль Владыка. Эллиона уже готова была набросится на него с кулаками — и плевать, Владыка это или нет.

— Послушай, Эльза'Хара, это его выбор и его сражение. Так что нечего под руку соваться. Ты сейчас должна быть на оживленной планете, а я — в Огнистом мире за вами следить по синхрон-каналам. Кто-нибудь из нас двоих на своем положенном месте? Нет. Вот и не будем усугублять уже существующие проблемы. Ты перенесешь путешествие через огонь?

— Да, Арн, конечно.

— Тогда уходим. Хватит уже, и так разболтал больше, чем за сотню тысяч лет. Сам себе поражаюсь…

На этих ворчливых словах Арна, обе фигуры полыхнули и пропали где-то среди многих мер.

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, Западная полоса Лунных лесов.

— Рашшад! — Элоарин потеряла равновесие и едва ноги не переломала, резко развернувшись на носках. Эффектного жеста не получилось — теперь она сидела на земле и мутным взглядом осматривала окрестности. Так, все ясно — и секунды не прошло. Вон, герцог так и стоит с открытым ртом. Хорошо еще не успел ничего сказать. Впрочем, она вроде подстраховалась — заклятье должно было оградить ее от прямого магического удара, но кто знает — какие у него удары. От иных никакой щит не спасет!

Селина все еще косилась на нее с ужасом, хотя, судя по растерянному виду девушки, она больше испугалась собственных слов, чем неоконченного проклятья Элоарин. Принцесса сосредоточилась на внутренних ощущениях — объяснить произошедшее времени еще хватит: ледяной голос никуда не делся, так и сидит где-то в районе груди… С единственной, но существенной разницей: теперь он в ужасе мечется между ребрами, пытаясь выбраться из невесть откуда взявшейся «клетки». Элора удовлетворенно хмыкнула: «нырнув» в реку, она утянула за собой линии небытия, так что теперь ее единство с четвертой категорией мерности стало абсолютным. Вот и «клетка», поймавшая в ловушку наглое нематериальное существо, состояла из сплетенных в сеть нитей многомерности.

— Ша! Допрыгалась, сука, теперь отправишься у меня скорым судном: "Природный мир-Небытие", — Мстительно пробормотала все еще до крайности злая Элора, но изгонять серую тень не торопилась. Несмотря на праведный гнев, она отлично помнила предположение Миры о существовании неких тайных недоброжелателей. Так почему бы не устроить ледяному голосу дознание перед отправкой в последний путь? Вдруг проболтается… В случае чего, принцесса могла бы повторить фокус ледяного голоса: влезть в сознание «гостьи» и вытянуть все, что та знает. Серо-бурая тень, кажется, почуяла намерения Элоры: обожгла ей грудь ледяной ненавистью и заметалась между "прутьями клетки" вдвое быстрее.

Принцесса ощущала себя не в своей тарелке. Постепенно, воспоминания о небытии отодвигались на задний план как не имеющие связи с ходом времени. Остались только полученные знания и общее впечатление от «путешествия». Самая страшная секунду назад опасность казалась теперь Элоарин смешной и нелепой: подумать только, ее сознанию угрожало существо, не способное выбраться из дилетантской тюрьмы, «сшитой» на скорую руку! Ладно, с обладательницей голоса она разберется попозже — время будет, сейчас надо как-то герцогу все объяснить. А то вояка все смотрит на нее с акцентом: прибить или пусть пока живет. Тоже герой выискался…

Элоарин радужно улыбнулась Астрону: выражение лица бродяги не просветлело, но стойку он сменил на более нейтральную и ответил осторожной кривой улыбкой. Да и блеск в глазах вроде унялся — и то хлеб. Пошатываясь от напряжения, принцесса поднялась с земли и на ватных ногах поковыляла к Селине. Та, едва это заметив, шарахнулась в сторону, но Элора с донельзя ехидной ухмылкой послала ей успокаивающий жест рукой. Девушка остановилась, все еще с подозрением косясь на принцессу… Элоарин тем временем добралась до Селины и едва не задушила девчонку в объятьях. На глазах у «непробиваемой» принцессы выступили совершенно искренние слезы, а вот у Селины вид был до смешного удивленный. Она растерянно поглаживала нескладную девушку по спине, смутно ощущая, что та ей глубоко за что-то благодарна.

— Ну Селина, — наконец, проплакавшись и отпустив ее, заговорила Элора, смотря прямо в глаза эльфийке, — и методы у тебя! Чуть не угробила…

— Э-э, ты о чем? — Девушка искренне не понимала, о чем идет речь.

— Заклятье твое меня чуть не угробило! Но все равно… — Принцесса сорвалась и снова заплакала, хоть в истерику не впала. Сквозь рев послышалось всхлипывающее, — как я же я тебя люблю, эльфийка! Если б не ты, сейчас бы выскребали нас всех из пустоты по кусочкам. И это только в лучшем случае…

— А-а, — растерянно протянула все еще недоумевающая Селина, — да это и не заклятье вроде. Ну так, когда описание рек Светлейшего в книжке читала, нашла их названия и приписку… Темная чего-то в память запала — сейчас вот подумала, может быть, поможет. Кто ее знает, считается, это самая сильная из рек мира, за исключением мифической Иллюзорной.

— Да уж, помню я эту приписку, — Заговорил наконец не менее растерянный Тарведаш, — еще та галиматья, да к тому же в стихах:

Взгляни на дно — увидишь белый пруд,

Беда придет внезапно — разум кинет круг.

Скользнешь по небу взглядом свысока,

Огня не отберет холодная рука.

На то, что выше неба погляди,

И в темноту от смерти убеги!

Элора зашлась хриплым от усталости смехом. Вообще, ей больше всего хотелось сейчас упасть на землю и заснуть суток так на семь, но не оценить тонкого смысла завуалированного заклятья она не могла. Значит, Мира, со свойственным ей изяществом, принизила разум, приравняв его к спасательному кругу — при неожиданных бедах только и поможет. А в чем-то глобальном будет бессмысленно на волнах проблем и несчастий болтаться — словно бревно посреди океана. Затем хозяйка небытия прошлась по огню, удостоив его роли щита от душевного холодка. Ну, а в завершение прошлась по небу ногами, подвесила над ним небытие и назвала его лекарством от смерти. Замечательная расстановка приоритетов, учитывая «иерархическое» положение самой Миры. Ни дать, ни взять, Королева Жизни… Впрочем, Элоарин еще в «мире» прекрасной альвы заметила, что самолюбие у той иногда зашкаливает. Как говорится, "варвар варвара за милю видит".

— Над чем смеешься? — Спросил Астрон, — Смысла стишка до сих пор никто понять не может. Не то пророчество о реках, не то описание структуры души.

— Ох, неведомый, все бы тебе сложности лишние искать. Заклятье это банальное, спорить готова, напротив каждого двустишия было написано по одному названию реки, — Селина кивнула, — Попадется какая мелкая неприятность, произнеси название Белой: если соизволит тебя высоко оценить, поможет, мозги на место вправит, чтобы думать над решением проще стало. От душевного холода и тоски заиндевеешь — кликай Пламенную, разогреет, еще по рукам духовным трупам всяким надает, — Существо в клетке "злобно оскалилась", сообразив, видимо, что трупом окрестили сейчас именно его, — А если совсем худо и тебе здесь и сейчас голову отрывают, прроизнеси имя Темной — только потом за последствия сам отвечай.

Никогда прежде Элоарин не испытывала такого полного и всеобъемлющего удовольствия, нежели теперь, увидев вытаращенные на поллица глаза герцога. Черты Селины вновь подернулись выражением ужаса, Элора хмыкнула:

— Одного не пойму, почему вместо тебя на меня подействовало, — Это она обратилась к девушке.

— Я его вроде как в тебя метнула, — Задумчиво ответила Селина, все еще сохраняя на лице выражение суеверного ужаса. Принцесса уже откровенно фыркнула:

— Да хватит трястись. В конечном счете, лучше уж с Мирой общаться, рискуя на кусочки в темноте разлететься, чем здесь с дрянью всякой на душе ходить. Причем, в прямом смысле слова!

С немалым удовлетворением Элора отметила, что ее звездный час продолжается. Глаза герцога еще на пару миллиметров приблизились по форме к двум блюдцам. Наконец он все-таки высказал изумившую его мысль:

— Хочешь сказать, Селина отправила тебя в небытие? К «дельте» Темной реки?

— Примерно так. Может, оно само пришло, когда реку помянули. Я там находилась довольно долго, все время «стояла» на «берегу» этой милейшей речки.

— Так ты смогла там спокойно находиться? Да еще и что-то видела?

Элоарин самодовольно усмехнулась:

— Все видела, что было. Кучу измерений, реку из нитей, миры разные, хозяйку. Красотка, конечно, ничего не скажешь. Хотела бы я так невесть во сколько лет выглядеть! — С притворной печалью отозвалась Элоарин. Зависть к фигуре хозяйки небытия ее уже не мучила, но развлечься недоумением неведомого — редкий шанс, который нельзя упускать.

Астрон только головой покачал:

— Знал я, что научиться ты многому можешь. Но что спокойно по небытию гулять будешь — не предполагал. Сколько осей сумела вычислить?

По оценивающему взгляду Астрона принцесса поняла, что и он в этом пространстве бывал. Слишком уж много понимания отражалось во внимательных серо-голубых глазах.

— Четырежды по три штуки.

Герцог наполовину удовлетворенно, наполовину удивленно кивнул:

— Не скажу, что после всего вышесказанного совсем уж поражен, хотя твои способности, признаться, я довольно сильно недооценил. Но ты мне сможешь ответить на небольшой вопрос: что это было? Последнее предположение все-таки оказалось верным? Третье отражение?

Ну вот, разговор вернулся к теме ее странной для стороннего наблюдателя вспышки. Элоарин вздохнула, сообразив, что момент триумфа минул, и начала рассказывать историю с самого начала: о голосе, диктующем ей некоторые поступки, о том, как впервые обнаружила его, как пыталась бороться вплоть до последнего момента, и как серое отражение нашло способ захватить ее сознание. До кучи она сразу описала и свое путешествие в небытие, предусмотрительно исключив из рассказа сказанное Мирой только для ее ушей, а заодно и упоминание о Селине. Интуитивно принцесса чувствовала, что лучше не ворошить прошлое — не просто так девушка от памяти отказалась. История, связывающая Небесный мир, Астрона и альву Р'Вару, на уровне смутных ощущений попахивала удивительно гадко…

И действительно, упомянув вскользь слова Миры о Расколотых Небесах, принцесса отметила проскочившую через лицо Астрона молнию смертельной ненависти. Впрочем, вспышка тут же растаяла, и лицо бродяги вновь лучилось спокойствием и добродушием, но принцесса на всякий случай отложила замеченную эмоцию в мысленную коробочку. Как-нибудь позже и наедине она все равно вытянет из герцога неприятную историю — куда он от нее денется. Завершила Элора свой рассказ, неоднократно прерываемый испуганными вздохами Селины и вдумчивыми замечаниями герцога, такими словами:

— Так что этот серый тройник меня единственной и неповторимой сидит теперь в клетке из измерений. Ну а про Нару я рассказала — ей Мира поможет. Может, мне удастся тройника заставить принять призрачную форму — кажется, подобные существа должны это уметь? Как думаешь, герцог? Тогда и допросим с пристрастием, жаль, пытки не применишь. Хотя, может, и измерения в качестве инструментов сгодятся… — На последней фразе в Элоарин вновь вспыхнула злоба на подлую «гостью» и природная кровожадность. Благо, на этот раз Астрон ответил не менее хищной улыбкой — видимо, пределы его всепрощения не распространялись на «серых» существ. Селина, уставшая от переживаний насыщенного дня, прислонилась к стволу сарфартара: судя по виду, она глубоко погрузилась в философские размышления о яви и нави, бытии и небытии — «разборки» с ледяным голосом ее явно не волновали.

Астрон кивнул, отмечая справедливость предположений Элоры:

— Полностью согласен с наблюдениями Миры и твоими собственными выкладками: сам давным-давно наблюдаю стороннее влияние на ход событий. И кажется, ниточка тянется куда-то в Мир Разума — именно там след самешевского медальона пропал. Неужто придется отсрочить дела на Перекрестке и браться за работу сыщика? Не хотелось бы, да только последствия такого легкомыслия могут оказаться тяжелыми. Ладно, сначала расспросим эту тень… Только что потом с ней делать? Может быть, запереть…

— Нет, — Резко оборвала его Элоарин, — слышала от Селины о проявленном тобой милосердии к местной мертвецкой напасти, но здесь случай иной. Это существо после расспросов отправится прямо в небытие — и точка. По пути — с такой-то распадающейся на куски душонкой! — оно неизбежно растворится. Во всяком случае, за этим я прослежу.

Астрон вновь кивнул, старательно пряча сожаление. Все-таки губить разумных существ он не любил. Элора хмуро поджала губы: с такими качествами бойца из него явно не выйдет. Ну да ладно, те опасности, которые, по ходу дела, грозили всем им на пути, были самой разной природы: тут и бойцы пригодятся, и более рассудительные люди. Да и был бы Астрон безбашенным, пару часов назад ей же голову и оторвал бы, сразу вслед за триумфальным возвращением принцессы из небытия. Пусть уж лучше так — не спеша, с расстановкой, взвешенно.

Не особо напрягаясь, Элоарин вытолкнула клетку с томящимся серым духом из груди. В воздухе зависло грязноватое марево, сверкающее то серо-золотым, то бледно-коричневым цветом. Мерзкий ком непрестанно вращался, менял форму и метался между невидимыми стенками. Элора вдохнула, закрыла глаза и потянулась сознанием к «зверю». Тот попытался было сбежать, даже забился в дальний угол «клетки», но принцесса легко настигла непокорное отражение. На секунду по нервам пробежал холодок, пытаясь добраться до ее сердца, но Элоарин лишь презрительно скривилась и легко выжгла сознанием холодное щупальце.

Теперь серый дух находился под ее полным контролем. Волевым толчком принцесса приказала ощерившемуся, но покорному комку душевной грязи принять форму. Мгновение, и перед странниками зависла в воздухе ладная фигурка обнаженной девушки, с грязно-желтыми волосами и коричневато-зеленой кожей. Все бы ничего в этом образе, если бы не отвратительные цвета и застывшая гримаса ярости на лице духа. Даже Астрон отпрянул, заглянув существу в оранжево-малиновые ромбовидные глаза.

— Интересно, такие же по форме глаза имеют духи пустоты и огня, только у них они ровного иссиня-черного либо темно-карего оттенка, — Задумчиво протянул он, — Еще бы выяснить, с чем это связано…

— Дух, отвечай, кто отдает тебе приказы, чьей воле ты подчиняешься? — Железным тоном произнесла Элора. Параллельно она пропустила по связи такую дозу пламени и ненависти, что тень задергалась в припадке. Огня это существо, как и бестелесные тени, определенно, боялось:

— Мне приказывает тот, кого нельзя увидеть, кто не имеет голоса, но создает благое, нужное и Истинное. А ты мне — не хозяйка!

— Что за чушь?! Отвечай прямо, — Элора усилила воздействие на серое сознание, но это не помогло:

— Я уже ответила тебе, большего ты знать не достойна! Перестань меня мучить…

— Угу, как ты меня мучила, так ничего, а теперь, значит, права качать начала. Ну ты у меня перед смертью попрыгаешь еще!

Астрон поморщился, услышав заявление Элоарин, но вмешиваться в разговор не стал — видимо, понимал, что ненависть принцессы к духу обоснована, и бесполезно просить ее быть милосерднее и доброжелательнее.

— Ты не имеешь права занимать это тело. Ты — не Светлое существо! — Вдруг выпалила извивающаяся тень. Астрон с Элоарин недоуменно переглянулись: ни герцог, ни принцесса не поняли, причем здесь свет.

— Ну-ка поподробнее, с чего это ты считаешь себя более достойным кандидатом на пребывание в моем теле? — Принцесса еще сильнее «натянула» связь между собой и серым духом. Отражение зашлось в оглушающем писке-крике, сквозь который с той же фанатичной уверенностью звучало:

— В тебе нет Истинного Света, который является сам из себя, который один лишь Правдив! Вы — темные существа: вы мучаете людей, заставляете их испытывать сомнения, мыслить, предполагать и придумывать лживые объяснения Истинному! Вы ведете людей прочь от Истины, потому не имеете права жить! Вас нужно стереть, убить, уничтожить, чтобы иные могли придти к Истинному Свету, что был Изначально и есть навек!

Лицо Астрона вдруг подернулось недоброй дымкой.

— Отвечай, тварь, твой хозяин — Самеш'Ше'Ташантасс?!

Тень зашлась в хриплом хохоте, перемешанным с криком боли.

— О, вечно верный Истинному Свету Величайший из магов Самеш, ты будешь отомщен рукой Госпожи своей, Величайшей из Магистров Света! Они все встанут на колени пред лицом Великого Замысла Истинно Светлейшей Владычицы Слова!

Хохот слился в единый высокочастотный звук. Астрон поморщился от неприкрытого пафоса в словах духа, будто бы каждое слово «серая» произносила с большой буквы… От сильной вибрации связи Элоарин потеряла на секунду контроль над тонкой нитью, препятствующий серому духу упасть на нити небытия, из которых состояла «клетка». "Тело" серо-желто-коричневого призрака исказилось, соприкоснувшись с нитью, и с криком дикой боли обратилось в лохмотья, на секунду зависшие в воздухе. На стихийном плане Элоарин успела заметить, как распадается уровень за уровнем непрочное плетение, составляющее подобие души существа.

— Надеюсь, с моей двойняшкой-Нарой такого ужаса не произойдет, — Пробормотала Элора, отряхиваясь от несуществующей грязи и растворяя попутно ненужную больше "клетку", — Кошмар, какое отвратительное существо! Герцог, можно вопрос?

— Задавай, — С досадой протянул Астрон. Он очень огорчился оттого, что главного они все же не услышали. Спасибо хоть за упоминание о магистрах и владычицах слова — но ясности эти слова не добавили. Скорее, только больше запутали дело… Да еще неприятно признавать, что догадка подтвердилась — Самеш оказался далеко не высшим звеном серой цепи. Поиски продолжались…

— С чего это столько разговоров о свете? И что за нелепая трактовка о свете являющемся из света? Может, у меня с логикой и не лады, но замечать ее отсутствие я вроде бы способна, — Признаться, сказанное духом привело Элору едва ли не в бешенство. Даже не из-за смысла — разозлило принцессу безумие фанатика, впечатанное в строки, восхищение и подобострастие с которыми отражение упоминало некую госпожу.

Краем глаза Элоарин уловила, что и Селина стоит со странно озлобленным выражением на лице. Видимо, Мира зря хвалилась ювелирной работой — какие-то тени в памяти девушки, определенно, мелькали… Кажется, история Небесного — если и не ключ ко всему происходящему, то, по крайней мере, одна из доступных отмычек! Чем быстрее она выяснит у Астрона содержание событий прошлого, тем лучше.

Герцог внимательно, с болезненным выражением посмотрел на Элору. Сверлил взглядом он ее долго, минут пять, наверное, но потом тяжело вздохнул и махнул рукой куда-то на юг:

— Времени у нас немного, но давайте доберемся до Прибережья пешком. Даже без «коридора» этот путь не займет и трех дней — мы не так уж далеко. По дороге расскажу вам обеим историю, произошедшую однажды в Небесном мире, после чего он сначала превратился в Мир Расколотых Небес, а затем — в Светлейший. Оцените, насколько масштабной и опасной может стать такая вот «цветастая» серость.

Элоарин кивнула, тревожно покосившись на Селину. А ведь, по словам Миры, герцог не знает о том, что рядом сейчас старит его старая знакомая, когда-то принимавшая участие в той самой истории. Стоит ли рассказывать при ней? Астрон уловил ее взгляд, но понял по-своему. Он обернулся к Селине и поманил ее пальцем. Эльфийка улыбнулась:

— Что, собираешься спросить, с вами я пойду или домой пошлепаю?

— Примерно, Селина, примерно. Только учти, отправишься с нами, можешь уже никогда и никуда не вернуться. Так как? Есть желание поучаствовать в истории? Признаться, я не планировал брать еще кого-то кроме принцессы с собой, но сегодня у тебя голова сработала куда быстрее моей. Да и чутье на серость у тебя, кажется, замечательное…

Селина на секунду замерла, обдумывая предложение Астрона. Затем коротко и резко кивнула:

— Пойду. Ну… Скучно мне без вас и тоскливо. Хотя от опасностей не по себе, конечно, но уж как-нибудь вместе справимся, надеюсь.

Элора кивнула своим мыслям. Нет, Мира, определенно, переоценила свои способности к изгнанию силы и памяти. Девочка, несмотря на нуканье, вела себя как-то непривычно. Откуда-то сбоку раздался обиженно-насмешливый шепот: "а ты не думала, что она попросту отдохнула и уже готова бедокурить в новом качестве?".

"Да, положительно, хозяйка небытия теперь никогда от меня не отстанет", — С мягким раздражением подумала Элоарин. Зато в этом есть и плюсы: всегда будет, к кому обратиться за помощью и советом!

Процессия из трех спутников тронулась на юг уже в густых ночных сумерках. Заночевать решили на рассвете — встряска надолго прогнала из всех троих желание спать. Да и свалиться-отключиться Элоарин уже не так хотелось — впереди маячила перспектива наконец-то узнать, что там тысячелетия назад произошло в прошлом герцога. А его жизнью она интересовалась все сильнее — как-никак, родной отец!

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье, Зачарованный сад Сильвы.

Малый, как его в шутку нарекла Арлин, «военный» совет состоял из четырех человек, с комфортом расположившихся за деревянным столиком в центре сада. Кстати, Зачарованный сад Сильвы, немного ненормальной подруги Эйвелин, оставался для девушки на протяжении всех пяти лет самым любимым местом в Прибережье. Сильва, зеленоглазая эльфийка с лиловыми волосами, покровительствовала немногочисленным сильфам Природного мира — миниатюрным крылатым существам, напоминающим внешне уменьшенные копии эльфов. Сильфы, естественно, разумны и весьма темпераментны, по крайней мере, Эйвелин не однажды заставала их бестолково мечущимися по воздуху и бурно выясняющими отношения друг с другом. Драка сильфов — это нечто совершенно запредельное: когда перед глазами видишь лишь разноцветные реактивные росчерки, а уши приходится крепко зажимать, порядком устав от пронзительного многоголосого писка, доносящегося со всех сторон.

Сейчас сильфов вместе с их хозяйкой культурно попросили удалиться из Сада. Слово «культурно» в этом случае означает, что Элизар не стала на них кричать и топать ногами, грозясь крылья поотрывать, а просто сунула под нос уткнувшей руки в боки Сильве кулак. Лилововолосая, прищурившись, нехорошо рассматривала хозяйку, будто прикидывая, не натравить ли на завравшуюся Уриане такую же безумную, как она сама, «стаю», но, видимо, так и не надумала. Просто развернулась на каблуках и щелчком пальцев приказала крылатым созданиям следовать за ней. Где-то на полпути Сильвы к выходу из сада до обеспокоенной покорностью строптивой подруги Эйвелин донеслась фраза:

— Крылатые, не буяньте здесь! Буянить после будете. Пойдемте, полюбуемся на домик тетушки Элизар…

Уриане нервно дернула плечом. Мысленно она уже прикидывала, где ей теперь поселиться. Коварный характер Сильвы и ее крылатых друзей хозяйка Прибережья знала слишком хорошо, чтобы тешить себя надеждами на сохранность домика после "осмотра".

Мирон, сидевший рядом с Эйвелин, улыбаясь, наблюдал за вылетающей из сада разноцветной «стаей». Ему сильфы понравились — чудные создания, в Иезекиле таких не встретишь. Да и Сильва — личность колоритная, о чем легко догадаться даже по одному цвету волос. Вильфарадейя косилась в ту же сторону, но со злорадным удовлетворением: вот уж кому идея разнести домик Элизар в щепки пришлась по вкусу. Казалось, Кошка готова бросить их и побежать вслед за сильфами, чтобы оказать посильную помощь в тяжелой «работе». Но, помедлив секунду, она все же присела за стол вместе с остальными и принялась излагать дальнейший план действий:

— Значит так, родные мои, говорить буду я, так что некоторых прошу удержаться от едких замечаний. Некоторых с призрачными кошачьими хвостами и неподъемным самомнением, — Арлин выразительно посмотрела на Элизар. Та ответила ей спокойным немигающим взглядом готовой к броску кобры. Дейя даже поежилась, — Ты мне тут не гляди, а то глядеть нечем станет. Знаю я твою натуру, хозяюшка Прибережьица: чуть что не по-твоему, так высказывания сыплются как из рога изобилия. Ишь притихла, как паинька из Светлейшего, только крылышек за спиной не хватает… Знаю я…

— Арлин! — Строго произнес Мирон. Та посмотрела на него уничтожающе, но тему характера Элизар решила на время закрыть, — Ладно, так уж и быть, приберегу на потом свои мысли о наглой натуре этой самоедки. К делу!

Эйвелин хихикнула в кулак. Уж она-то сразу сообразила, что Дейя за фрукт, едва взглянув на нити, окружающие странницу. Использует эмоции в качестве маскировки, жалит всех вокруг, но по большей части безобидно, а собственные переживания забивает куда поглубже — чтобы никто их не приметил. Видимо, изрядно впечатлений накопилось, раз Кошка такую маскировку развернула.

— Так вот. Если вы не знаете, в особенности ты, Мирон… Конечно, не знаете, откуда вам знать-то! Это я, следуя бесконечным приказам Тарведаша, бегаю по двум континентам, все лапы себе сбила, шерсть взмыленная… Кошмар! Пока эта, которая с примерным видом и невидимыми крылышками, отсиживается у себя в Прибережье и думает, что в мире все в порядке. О, какой уж-жась…

— Арлин, ближе к теме, — С многообещающей улыбкой бросила в воздух Элизар. Эйвелин вздрогнула: такой голос у хозяйки бывал в те редкие моменты, когда она готова была устроить "бурю в стакане" нерадивому прибережцу. Впрочем, надо отдать Уриане должное — Эйвелин на ее месте уже трижды оторвала бы Дейе уши по самое горло за подобные высказывания, а хозяйка пока сдерживалась. Видимо, спокойная жизнь одарила ее глубокой чашей терпения.

— К теме, так к теме. В Ост-Каракском море последние годы мотыляется чудесный кораблик с еще более расчудесным капитаном. Выглядит это судно так, будто оно перед отправлением из порта четыре раза сдохло самой лютой смертью. Капитан, как всякий порядочный лодочник, каждый раз сдыхал вместе с судном — вот и выглядит, что морские наги после годичного запоя…

Словесный фонтан Арлин трудно заткнуть. Вернее, вообще невозможно. Уловить суть в бесконечном словоизвержении — еще сложнее. Есть только два выхода, из которых первый опасен для здоровья, а второй — ничего не меняет: настучать Кошке по блондинистой голове, вбивая с каждым ударом понимание, как именно нужно рассказывать, чтобы передать суть, либо же пропускать все ее остроты и колкости мимо ушей. К сожалению, именно в них Дейя и растворяла по капле полезную информацию.

Эйвелин мало волновало, о чем рассказывала Арлин, — девушка занималась оценкой личности самой путешественницы. Содержание истории затрагивало интересы Мирона и Элизар, потому их бесконечный словесный поток раздражал куда сильнее. Но пока оба сдерживались и упорно вслушивались в слова Арлин. А ту несло…

— Так вот, этот расчудесный кораблик, по последним данным, внезапно сменил обычный курс и направляется теперь к очень нехорошим островам. Нехорошие они потому, что на этих островках стоят такие же «замечательные» пирамидки, как и на севере Эльмитара. У Тарведаша есть все основания полагать, что капитан обглоданного мертвяками судна, я бы даже сказала, не судна, а произведения некротического искусства, желает гробнички расчудесные открыть. Искал он, значит, искал ключик, вот и нашел где-то какой-то, по определению, подходящий. Еще бы понять, что за ключик такой — но чего не знаем, от того не вздрагиваем…

Арлин на секунду замолчала, оценивая степень понимания слушателями сути сказанного. Элизар, воспользовавшись перерывом в словесном фонтанировании Дейи, принялась объяснять Мирону, что за гробницы имела в виду Кошка и какая дрянь из них может вылезти в мир. С каждым сказанным ею словом, описывающим беды тысячелетней давности, князь мрачнел, пока, наконец, не ударил кулаком об стол:

— Но почему ваш герцог до сих пор не остановил капитана?!

Арлин среагировала мгновенно. Заметив, что Элизар ответить не может, она перехватила инициативу, и словесный поток разлился широким руслом:

— Да остановил бы уже давно, но вот незадача какая: капитан Шатар по палубе мертвяка деревянного шарится и палкой размахивает. И палка эта — не простая, а жутко волшебная: даже удивляюсь, как это он с ней одной не пошел в гробницы стучаться. Вроде как, пустите на огонек… Открыли бы, поди… Хотя там Тарведашовы замки: видать, намудрил что-то наш Звезданутый, чтоб в гости к духам пустоты гады всякие не ходили. Но теперь, повторюсь, капитан заветный ключик к гробницам нашел…

При слове «гробница» Эйвелин вздрогнула. Теперь она и за миллион нарров не призналась бы никому, что всерьез подумывала отправиться в путешествие на север. Почему-то в душе жило стойкое ощущение, что ее способности манипулировать нитями оказалось бы достаточно для вскрытия «замков». А природное любопытство могло и пересилить осторожность — вошла бы для интереса в одну из пирамид… Хорошо хоть, после долгих бесед с самой собой перед зеркалом — таким образом Эйвелин частенько принимала важные решения, ощущая отражение словно бы собеседника, обладающего прямо противоположным характером, — она отказалась от опрометчивой идеи.

— Так вот, палку эту Тарведаш у него забрать не может. Не потому что слаб и бессилен, старичок наш по имени Кхе-Кхе, нет, пока еще сила в ножках бродяги теплится, еще не похолодели… К жезлу этому, которым Шатар от комаров междумира отмахивается, считанные люди могут без последствий прикоснуться. А Звездный вообще не может, потому что прежде это уже делал — непредсказуемо гармонию нарушит.

— Предмет выбирает владельца при прикосновении? — Спросила вдруг Эйвелин. Арлин с удивлением, пожалуй даже оценивающе, на нее посмотрела.

— Да. Как ни странно, ты права, красотка. А с виду блондинка-блондинкой, как и наша старушка Элизар, хотя та и рыжая до корней.

Элизар недоуменно посмотрела на свои темно-русые волосы и покачала головой. На ее лице так и читалась фраза: "Мало того, что дура, так еще и дальтоник". Мирон улыбнулся: имея возможность познакомиться с привычными для Арлин шуточками, он сразу сообразил, что та подразумевала душевное состояние. Дейя вообще частенько мыслила цветами и все на них делила: в частности, рыжий она считала хитрым, наглым, бесцеремонным и недалеким. Весьма самокритично, надо сказать.

— Ладно уж, смотрите тут на меня волком, блондинки нехорошие. Сейчас я вам все расскажу. Астрон владельцем предмета никогда не был, хотя к жезлу прикасался. Но предмет его помнит, равно как и его отказ, — взять себя, скорее всего, не позволит. Мне тоже лучше не соваться, правда, причины здесь иные. Эллиона, — Арлин покривилась, — его и через перчатку трогать побрезгует. Более того, надо же еще и капитана одолеть: чтобы тот или сам его протянул, или из его рук жезл вырвали без всякого жульничества и крапленой игры.

— Допустим. И зачем ты нам это рассказываешь? — Спросил заинтересовавшийся Мирон. С каждой минутой разговора для него становилось все более очевидным, что скоро им предстоит гоняться по морям за кораблем-призраком.

— А то ты не догадался?! Ты ж у нас князь: и умный, и уравновешенный, и спокойный, и огнем Бездны пользуешься, как собственной кровью. Вот! Лучший, идеальный, совершенный экземпляр потенциально разумного существа для спора с капитаном за права наследования жезла!

— А мне-то он на кой черт дался?! Я так понимаю, железка эта тоже к мертвецам отношение имеет, а мне эти вещи не по нутру.

Арлин с удовлетворением улыбнулась.

— Вот здесь-то куцехар и закопан! Кому не по нутру мертвяки, и жезл не нужен, и власть ненавистна, но кто при этом силой обладает, связанной одним краешком с тенями, — тому на роду написано жезл «отвоевать». Да еще не последнюю роль играют все эти качества: в первую очередь, бесстрашие и железная сила воли.

— Ну уж, бесстрашным и волевым я никогда не был…

Арлин досадливо плюнула на землю в опасной близости от носка туфли Элизар. Та отдернула ногу, подозрительно посмотрев на странницу. Уж не специально ли? Да нет, вроде даже не заметила. Вредить Элизар по мелочам, видимо, вошло у нее в подсознательную привычку — уже и сама не замечает!

— Да я же не о том, чтобы с башкой не дружил и на каждую армию с одним мечом бросался и криком «ура»! От дурной храбрости проку мало: могил, в которых таких идиотов сотнями хоронили, могу на досуге не меньше десятка показать… Хоть в Эльмитаре, хоть в Карабаде! А я речь веду о том бесстрашии, которое проявляется лишь при серьезном деле: надо до конца довести — значит, надо, и ни шагу назад с места развития событий. Пусть поджилки от трясучки хоть ходуном ходят, пусть колени подгибаются, но чтобы силы в себе нашел выстоять и в нужный момент нанести удар! Понял? Оно ведь так и лучше: враг увидит эту трясучку и расслабится — тебе же проще его «удивить» будет.

— Кажется, усвоил. Все равно, не гарантирую…

— Вот ведь дурень-то! Мой тебе совет, Мирон, без обид: чаще молчи — умнее выглядишь! А гарантии дают только ангелы Радуги, да и то потом их с легкостью забирают обратно, чуть что не так.

— Это еще кто такие?

— Неважно, — Вдруг прикусила язык Арлин, — К слову пришлось. Вам по рангу и долгу службы этого знать не нужно. В общем, хватит сентенаций и интонирований. Суть в том, что Тар, так сказать, сделал на тебя ставку и попросил меня, как только доберемся до Прибережья, тебе об этом рассказать.

— А мы тогда причем? — Осторожно осведомилась Элизар.

— А это уже вам самим решать, — С необычной для нее задумчивостью ответила Арлин, — Вот ты, Эйвелин, отправишься вместе с нами на корабль-прызрак охотиться? — У девушки сложилось стойкое впечатление, что, коверкая серьезные слова и мысли, Арлин делает их смехотворными и менее страшными, — В конце концов, если ты действительно умеешь стихийные нити видеть и из них веревки вить, то тебе прямая дорога с нами! Да я бы на твоем месте уже давным-давно весь мир на колени поставила и заставила себе эротический массаж делать, — Дейю продолжало нести по волнам ее особого безумия. Мирон усмехнулся, Эйвелин задумалась. Но размышляла она недолго:

— Если уж брат отправляется, то и я — с ним. Двум смертям не бывать, а одна-то уже была. Чего бояться? — Ей вспомнились минуты, проведенные пять лет назад под водой. Если это не считать смертью, то что тогда считать? Грубое отделение сознания от тела? Дурь какая — это уже не смерть, а переход из мира в мир.

Арлин смотрела на златовласую девчонку со все возрастающим уважением. Кажется, в кой это веки она не сумела с первого раза правильно оценить способности и характер человека. Любопытно — над этим стоило серьезно подумать. Это она хватку теряет, или девчонка сюрпризы в душе прячет? На памяти Арлин, последний раз она так ошибалась в характерах герцога и Эллионы, за что позже поплатилась теперь уже въевшимся в душу разочарованием. Ладно, мысли — прочь, надо продолжать беседу.

— Заметано. Ну а ты, Э-ли-зар У-ра-ни-я?

Элизар вздрогнула:

— Сколько раз просила тебя так меня не называть!

— Ладно уж, ладно, Уриане — так Уриане. Разницы-то… Хотя для тех, кто понимает и…

— Арлин, прекрати! — Эйвелин удивилась: на этот раз голос хозяйки Прибережья прозвучал не раздраженно, а словно бы с мольбой. Арлин прямо на нее посмотрела, досадливо скривила губы и пробормотала под нос:

— Ну и чего здесь герцог добивается? Безнадежный пациент, готовьте к отправлению в вечный покой, — Потом вновь заговорила громко, — Все, прекратила. Ты с нами плывешь?

Элизар сидела с каменным лицом. По ней невозможно было угадать, о чем хозяйка думает. Она не смотрела ни на Мирона, ни на Эйвелин, ни даже на Арлин. Словно бы упала куда-то на дно своего разума и там барахталась. Повинуясь порыву, что с ней подчас случалось, Эйвелин дотронулась до хрупкой руки Элизар своими теплыми пальцами и уставилась ей прямо в глаза. Одновременно девушка гнала по сплетающимся в районе соприкосновения ладоней нитям свою энергию к хозяйке Прибережья.

Через пару минут, когда Эйвелин израсходовала немалую долю собственного запаса сил, Уриане наконец подняла глаза и ответила на взгляд. Выражение какое-то измученное, наполовину печальное и задумчивое.

— Ты отправишься с нами, Элиз? — Негромко спросила Эйвелин.

Хозяйка тяжело вздохнула и отвела взгляд. Руку она не вырвала, но заметно поежилась. Потом снова посмотрела на Эйвелин и вновь отвернулась. Ответ прозвучал глухо:

— Подумаю. Сейчас не отвечу — надо увидеть Астрона, с ним самим поговорить.

Арлин бросила на Эйвелин секундный взгляд: изумленный настолько, насколько вообще способна удивляться Дейя, а поразить ее чем-либо очень сложно. Сама она со всеми уловками и хитростями, со всеми изощренными провокациями и комбинациями, и мечтать не могла добиться от Уриане хотя бы простого "может быть". Не-ет, положительно, за девушкой стоит понаблюдать — сколько еще тайных сокровищ хранится в златовласой голове?… И что ж это Астрон так невнимательно отнеся к неучтенной в изначальных планах персоне? Будто и вовсе известие о новой жительнице Прибережья мимо ушей пропустил. Хоть бы отправился посмотреть — глядишь, за пять лет вырастил бы уже не просто источник умных идей, а полноценного воина-исследователя-мага, да к тому же со способностью прямого манипулирования стихиями! Что ж он, дурень мохноролый, так запоролся?!

Как в сказке, только помяни черта… Едва Арлин подумала об Астроне, тут же раздались шаги у входа в сад. Оглянувшись, она разглядела аж три фигуры. Нет, ну Тарведаша с той доморощенной принцесской она ожидала увидеть, но Селина-то откуда здесь взялась?!

— Здрасьте всем новым гостям Встречи в Прибережьях, — Проворковала Арлин, стрельнув глазками герцогу. Тот, правда, кокетства не оценил, погрозив ей кулаком.

— Опять всем на нервы действуешь, Дейя? Не надоело еще? Кстати, позволь представить: Элоарин, бывшая принцесса империи Иезекиль. Селину, полагаю, ты еще не успела забыть — представлять не надо?…

Мирон вздрогнул и всмотрелся в черты лица высокой девушки. Вот уж кого он совсем не ожидал увидеть здесь, так это принцессу Элоранту! И с чего это вдруг имя у нее звучит теперь по-эльфийски?

И все же… Путник сам не мог понять, почему так внимательно и придирчиво разглядывает ненавистную некогда принцессу. Он ожидал увидеть привычные, запечатленные на всех портретах заносчивость, высокомерие и презрение, написанные у нее поперек лица. Вместо этого — глубинное спокойствие, утонченные черты и лукавые искорки в глазах. Ждал пышного наряда — увидел ободранный плащ и во многих местах худую тунику. Ожидал мелких, противных, крадущихся придворных шажков — заметил широкую, неровную походку уставшего с дороги путника.

В Элоарин не нашлось ни одной черты, присущей облику прежде известной ему Элоранты. Да и не веяло от этой, второй принцессы, ни презрительностью, ни ожесточением. Неужто и ее характер изменила долгая дорога? Или герцог — истинный маг, из тех, которые меняют не мир вокруг, а чужие души? И уже через них — сам мир… По всей видимости, именно так, по крайней мере, стоило присмотреться к загадочному Астрону, как прежде к Кайлит.

На секунду он посмотрел прямо в серо-голубые глаза Элоарин. Она как раз приветствовала Эйвелин, рассыпаясь в оправданиях за свое прежнее имя и поступки, — Мирон не запомнил, как ответила сестра. Кажется, вовсе отмахнулась от истории и пригласила Элоарин сесть за стол. Но та продолжала стоять и теперь уже сама смотрела на Мирона. Словно бы замерла, поймав взгляд. Да и у князя никак не получалось отвести глаза, словно бы встретил не грозную и откровенно дурную принцессу, а давнюю знакомую. Элора вдруг прищурилась и потянула за край мантии Астрона:

— Если я сейчас назову вещи своими именами, ничьи чувства приличия не пострадают? — Арлин сбоку ухмыльнулась, всем своим видом подчеркивая, что ее-то — точно нет.

— Выругаться хочешь? — Насмешливо спросил Тар, — Прекрасно понимаю. Только ругайся-не ругайся, а Князь Люцифер Афранташ и Леди Викторис Тарведаш снова встретились. И ругаться здесь бестолку — вам уже самим решать, что друг с другом теперь делать. Я же не знаю, сколько вы успели наговорить друг другу тогда, перед злополучным переходом через зеркало. Три тысячи лет — срок немалый, разное могло произойти…

Мирон сидел, судя по виду, словно бы пыльным мешком ударенный. Элоарин задумчиво усмехнулась: похожее ощущение у нее было, когда Мира назвала ее «Викторис». Видимо, только в определенный момент прежнее имя может так ударить по кумполу — когда условия и обстановка соответствуют. Вот и Афранташ попался в лапы той же обстановке… Барахтается теперь, бедный, ловит химеру за хвост.

"Бедняга" пока ничего не говорил. "Пусть переваривает", — Подумала Элоарин с каким-то непривычным ей оттенком нежности. Последний и единственный раз она дошла до такой степени силы чувства, когда повисла у Селины на шее, благодаря девушку за спасение. Только вот теперь напротив сидел совсем иной человек, да и чувство — иное…

"Черт, неужели я в прошлой жизни умудрилась влюбиться?! Вот ведь бывает!" — подумала ныне откровенная с собой Элоарин. В любом случае, рассказывать Мирону о своих ощущениях она не собиралась. Жизни петляют, времена идут — немало всего могло измениться. Нет уж, лучше помолчать. Пока, по крайней мере. Посмотреть, как он отреагирует на эту встречу и на имена.

Почему-то в этот момент она подумала о своей близняшке-отражении. Способна ли та погружаться в чувства? Или Мира права, и Нара мечтает убежать, уйти от чувств и переживаний? Да и сама Элора разве не пыталась убежать когда-то, распевая перед зеркалом грустную песенку и наказывая излишне ретивых поклонников… Пыталась, конечно! Почему же она теперь с таким наслаждением ловит каждый момент жизни, каждое чужое слово, каждый приятный взгляд, а Нара, по словам хозяйки небытия, мечтает уйти? Неужели ее душа настолько старше души-отражения Нары, что способна изменить отношение самой Элоры к жизни? А-а, пустые мысли!

В этот момент принцессе показалось, что она стоит сейчас на корме корабля и, ежась, смотрит на море, поглаживая холку какого-то странного крылатого животного. На секунду, ее чувства и переживания заменили ощущения неведомой девушки, плывущей сейчас через океан. Тяжесть, усталость, страх, неопределенность, измученность и непонимание — зачем ей все это? Зачем холод, морская болезнь, погони за пиратами, а теперь еще и путешествие на северный континент через островную дугу?! Нет, это уже надоело: постоянно находиться в напряжении, мучиться от ожидания невесть чего — пусть от этого удовольствие получает Алита, а ей надоело — хочется отдохнуть и набраться сил! Или просто отдохнуть — и все!

Элоарин вынырнула из ощущений Нары. Ясно, лучше один раз почувствовать, чем сто раз гадать. Эта девушка, действительно, при первой возможности сбежит куда-нибудь, где почувствует дыхание покоя и безмятежности. Остается надеяться, что Мира сможет ее перехватить и «вылечить». Вроде, по ее словам, даже не лечить надо, а память стирать и девушку растить. Ну, пусть так и будет. «Будет» — отозвалось эхо в ушах. Видимо, хозяйка ее в очередной раз "подслушала".

Мирон все еще витал в облаках памяти, а Элоарин стояла с растерянным выражением лица, когда Астрон приказал Арлин свернуть балаган и пустить его на роль комментатора происходящих событий. Элизар вздохнула с облегчением: теперь они, наконец, услышат адекватный рассказ, а не набор плоских острот и намеков!

Сидящие за столом принялись "повторять пройденное".

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье;

Природный мир, Ост-Каракское море, палуба корабля "Ирве Аструм".

Последующие дни никто из путников толком не запомнил. Они промелькнули перед глазами необычной молнией, вспышкой, что сливается в один длинный момент. Как долго ожидаемая кульминация истории, оказавшаяся смазанной из-за обилия деталей. Потому детали и не отложились в памяти, чтобы не стерлась сама суть. Как бы ни смеялись и ни шутили в эти дни будущие спутники, все они понимали, что дело предстоит опасное и трудное. Не факт, что всем удастся вернуться живыми — но об этом со странным единодушием предпочитали не говорить.

Принцесса пыталась понять, какое впечатление осталось у нее от знакомства с товарищами. Оказывается, запомнила она только то, что Эйвелин ей с первого взгляда понравилась, Арлин — позабавила, Элизар — нагнала минутную тоску, Мирон — запал в душу, не выцарапаешь. Правда, они так и не поговорили. Князь ее будто бы обходил пока стороной, наверное, пытался разобраться в собственных мыслях и смутных воспоминаниях. Элоарин судила по себе — в ее голове все чаще всплывали пейзажи и ситуации, наблюдаемые глазами Викторис Тарведаш. Хоть злиться на нее за поступки Элоранты не стал — и то хорошо! Трудно было бы завоевывать его доверие, если бы Мирон уцепился за известное ему о прежней Элоре, теперь уже попросту не существующей. Личность варварской принцессы, бледную, невыразительную и ожесточенную, Элоарин старательно стерла из памяти, руководствуясь дельными советами Астрона. Оказалось, герцог великолепно разбирается в способах «балансировки» души — сколько же еще талантов в нем таится? Элора дала себе зарок на будущее узнать их точное число, из чисто научных интересов, наверное.

Совершенно выскользнул из ее памяти момент, когда в море из ниоткуда появился корабль. Элизар утверждала, что его сотворил сам Астрон, но Элоарин поверить ей не смогла: Тарведаш ничем не походил на способного к Творению, он слишком упорно пользовался возможностями разума и больше подходил на роль Изменяющего… Вот аура Миры — совсем иное дело, там и без слов понятно, что разговариваешь с одной из сильнейших Творцов. И все же… Астрон Тарведаш — и вдруг Творец? Нет, быть такого не может!

Альфадара и Тассана, эту бесшабашную парочку, Элоарин заметила лишь краем глаза, когда братья пришли проситься на корабль. Как ни странно, герцог, вроде бы доброжелательно относившийся и к братьям, и вообще к большим компаниям, на этот раз категорически отказался брать кого-то на борт, кроме Элоарин, Мирона, Эйвелин и Селины. Затем он повернулся к Арлин и Элизар, пристально и очень внимательно вгляделся в выражения их лиц и тихо сказал:

— Я могу позволить вам обеим подняться на борт, но только на свой страх и риск. Если поднимитесь, за ваши жизни я не ручаюсь. Для Мирона и Элоарин выбора не было изначально, Эйвелин и Селина решили за себя сами, у вас обеих — пока еще есть возможность выбирать. Решайте сейчас.

— Я поплыву. Надо же поднабраться свежих впечатлений! Знаешь, морской воздух, птички поют, шторма бушуют, мертвецы палубу драют — песенки морские поют про последний приют… Хорошо, — Промурлыкала Арлин. Общество герцога ее явно успокаивало и настраивало на добродушный лад.

Элизар долго стояла с сомневающимся видом, не решаясь ни то, что дать ответ, а даже задать вопрос, вертящийся на языке. Но все же теперь ее лицо не выглядело каменным, как шесть дней назад, в саду Сильвы. В конце концов, она все же спросила:

— И что нас там ждет? Смерть?

— Все может быть. Смерть может быть. Жизнь может быть. А может быть, и вовсе — ничего. Не знаю и гадать не берусь — все в полном тумане. Знаю только, что мы впятером отправляемся. О, извини Арлин, вшестером. Альфадар, Тассан и Катрис — остаются, рановато им в такие приключения ввязываться. Остальные в выборе свободны.

— А еще кого-то можно захватить? Команду, воинов, может быть?

Астрон только сухо усмехнулся.

— Воины ничем не помогут, это раз, а два — отправиться на этом корабле туда могут только изначально беспокойные, нечто ищущие и бесконечно что-то открывающие люди. Стойкие, настойчивые, которые не сдаются до самого последнего вздоха. После вторжения теней ты, Элизар, сдается мне, очень многих вещей боишься и сторонишься. Возможно, ты сломлена, но может быть, только прогнулась. В первом случае, я не берусь вырывать тебя из налаженной жизни — ты такого ужаса не заслужила… Впрочем, и такого счастья — тоже. Если же случай иной, то решай скорее: отправишься — твой путь станет настоящей дорогой, возможно, и через смерть, но куда-то. Останешься — просто путь, обычная, заурядная судьба с какой-то заурядной же концовкой. Скорее! Времени у нас — Арлин наплакала.

Дейя гневно топнула ногой, но промолчала. Да, все же она изрядно смягчалась при общении с герцогом. Всё они — старые связи, старые отношения.

— Я отправляюсь, — Неожиданно твердо произнесла Элизар. По лицу прокатилась волна силы, впрочем, тут же растаяла, не оставив и следа. Разве что морщинки потеряли часть прежней глубины, а прозрачно-голубые глаза, напротив, стали чуть глубже. Арлин задумчиво мурлыкнула, про себя, конечно. Что ни говори, не ожидала от старушки Элизар, впрочем, нельзя списывать со счетов и старания Эйвелин — она первый камень кинула в этот огород, отнюдь не герцог.

— Возможно, ты меня за это потом проклянешь, но я все же скажу, что ты отправилась лучшей дорогой, Зарья. Ну а теперь, все на борт. Это судно будет плавать быстро и само, потому что магии в него загнано больше, чем в весь Природный мир вместе взятый. В общем, вперед!

____________________

"Вперед" — невесело думала Элоарин, глядя на шторм, разыгравшийся в бесконечных просторах океана к вечеру. "Что я, кто я, где я, зачем я?". "Почему обладаю такими силами?". "Зачем мне знание осей небытия?". "С чего вдруг все прониклись к бывшей беспощадной принцессе искренней симпатией?". Неужели за полгода она могла измениться до неузнаваемости? И ведь произошло это, незаметно для нее самой произошло! Ведь это так мало — всего лишь одно весна и одно лето! Или не всего лишь? Может, на самом деле, — это много? Может быть, прав Астрон, что измеряет время не в минутах и секундах, а в решениях и поступках? Как понять? Как найти себя новую? Ведь даже старую себя она найти не могла, а теперь ее душа вмещает больше…

Принцессу мучили какие-то непонятные и бессмысленные вопросы, затягивающие в пучину. Наверное, они возникли из-за шторма, а может быть, сыграло роль само нахождение на палубе корабля. К воде она по-прежнему относилась настороженно — принцесса больше доверяла воздуху и огню. И вот теперь — не в своей стихии, она вязнет в вопросах и противоречивых чувствах. Казалось бы, после путешествия в никуда уже ничто в подлунных мирах не способно было лишить ее душевного равновесия — ан нет. Обстановка сменилась — и вновь это противное ощущение: завязла…

Как вязнешь, когда пытаешься разговаривать с человеком, но понимаешь, что кроме как о фрельмах и податях он больше ни о чем говорить не способен. Все то же вечное одиночество, отдаленность от общества «обычных» людей. Да и для эльфов, как посмотрела Элоарин в Прибережье, действовало похожее правило. Оно видимо существовало везде, где встречалась хотя бы маленькая общность разумных созданий. Каждый, разительно отличающийся от среднего типа, от условной единицы, оставался в стороне от всего сообщества. Ему приходилось искать общения с подобными себе, но вот беда: или подобных не находилось, или с ними невозможно было нормально разговаривать. Эти путники… К кому из них она осмелится подойти с серьезным разговором? К саркастической Арлин? Въедливому Астрону? Витающей в море Эйвелин? Размеренной Элизар? Разве что Мирон… Но к нему Элоарин подойти боялась или, скорее, все никак не могла решиться. Что за разговор между ними выйдет теперь, когда они — на равных, а не как прежде: молодая Викторис и умудренный годами Афранташ, разделенные бездной дел и решений?…

Кажется, качка не сильно действовала на нее. А может, сильно. "Интересно, что будет, если я отпущу бортик и попробую вдоль него пройтись, не держась?" — подумала вдруг она и тут же сделала. Она почти всегда так поступала: секунду думала и, не размышляя, осуществляла задуманное. Иногда это приводило к бедам, иногда — к удаче, но всегда — к удовольствию от собственной решимости.

Пройдя буквально один шаг, Элоарин споткнулась и упала бы на смотанные канаты, если бы кто-то не подхватил ее "на излете".

— Астрон?

— Нет, принцесса, это всего лишь я.

— Ах, всего лишь вы, — Почти по-доброму улыбнулась Элора. Мирона она, конечно, узнала еще по первой реплике, но все же решила перепроверить и повернулась к нему. Он самый, будто мысли подслушал — сам подошел. Она ведь так и не решилась бы… Улыбка добрая, хотя, как она заметила, улыбается чаще при ней, чем при ком-то еще. Закрытый больно стал, видимо, слишком много за двадцать с лишним лет пережил… И «благодаря» ей — в том числе! На герцога он, кстати, смотрит каким-то странноватым взглядом: вроде и по-дружески, но настороженно. Пожалуй, как и она сама. Причем, как только представлялась возможность, они оба не прочь были посмеяться над Астроном вместе с колкой на язык Арлин или вообще сами по себе. Странно это… Такое единодушие у них во всем, что даже не верится в реальность подобного. Будто чья-то злая шутка: с виду разделяют интересы друг друга, а потом поговорят — и разбегутся в разные стороны. Нет! Только бы это не случилось… Может, не разговаривать? Но как глупо: все равно придется, эта та ступенька лесенки, которую невозможно перепрыгнуть. И Мира, Тарведаш, Селина — никто из них здесь не поможет — некоторые вещи можно сделать только самому.

— Ну так что, так и будешь… будете меня на руках держать?

Элоранта слегка сбилась, осознав, что если уж начала «выкать», надо продолжать. С другой стороны, это казалось ей глупым и бессмысленным. Общаться на «ты» с Мироном было приятно. Но все же не стоило ему это так сразу показывать! Зачем выдавать себя раньше времени, это же глупо! Или, наоборот, только так и стоит поступать? Как не ошибиться, сделать все правильно? Как?

Усмехнувшись ("Какая-то у него усмешка ядовитая!") правой стороной рта, Мирон опустил Элоарин на ноги и сам подошел к борту. На горизонте ничего невозможно было различить: туман поднимался над океаном, а шторм постепенно затихал. По всей видимости, полдень миновал уже давно, но лучей заката заметно пока не было. Князь же (герцог почему-то упорно называл Мирона именно этим титулом, как некогда именовал Афранташа — еще один малый круг замкнулся) сосредоточенно вглядывался именно в линию горизонта, как будто пытаясь что-то разглядеть.

— Что с тобой? Ты там что-нибудь видишь? — Все же отбросив «вы», почти ласково спросила Элоранта.

— Ничего не вижу. Только туман. Мерзкий такой, отвратительный туманище, который глотает корабли и бросает их на скалы. А еще чувствую в воздухе большую беду, которая всех нас скоро захватит.

— Мрачное предсказание.

— К сожалению, именно предсказание. Уж не знаю как, но определяю такие вещи. Я вообще всегда пытался жить как простой человек, потому, наверное, никогда этого и не удавалось. Вот и Кайлит говорила, что отказ безрезультатен, а я все пытался еще сопротивляться. Глупо.

— Так, как всегда… Все друг друга знают, все обо всех в курсе, — Почти в раздражении произнесла Элоарин. Не то, чтобы ей не нравилось слышать о Кайлит, но та рождала у нее двойственные чувства. С одной стороны, Леди волн явно обладала глубиной и мудростью, да и магии в ней «плескалось», наверное, с хороший колодец, с другой — та дерзко поставила ее на место и вообще раздражала, потому что легко разбрасывалась почти невыполнимыми приказами.

— О ком ты? О Кайлит?

— Да, мы однажды с ней… хм, пересеклись. В тот раз, если честно, она произвела не самое лучшее впечатление. Да и я — тоже…

— Откровенно говоря, у меня к Леди Волн отношение двойственное. Ее силу и мудрость я уважаю, но вызывает раздражение то, что она… как бы выразиться… слишком высокомерна, что ли, для нее чересчур многое кажется однозначным и неоспоримым. А ведь на деле далеко не всегда так — в чем-то не грех и усомниться. Говорит, что и как, зачем и куда, многого не объясняя и не досказывая. Вот уж, действительно, идеальная пара из них вышла: способны заморочить всем мозги и над всеми же вечно возвышаются со своим тайным знанием. Хотя, вроде, и стараются не производить такого впечатления, да не больно-то выходит.

— Из кого пара? О ком ты? Теперь я уже совсем запуталась.

— Арлин рассказывала мне о Кайлит. На самом деле это жена и возлюбленная герцога Астрона, который всех нас на этот корабль и загнал. Вроде как они путешествуют между разными мирами и, если мне не изменяет память, мы с ним даже в прошлой жизни были знакомы. Не знаю, так это или не так, но похоже на то: я его как будто знаю. Да и тебя… — Мирон осекся, вновь впав в глубокую задумчивость.

— Да уж… — Элоарин пыталась выстроить в уме новую информацию. В сущности, становилось понятно, почему Кайлит отправила ее на восток, от чьего имени передавала странные выкладки, откуда взялся неведомый и почему он изначально слишком много знал. Все вставало на свои места, входило в рамки и объяснялось. Теперь нашлась еще и мама… Везет же последнее время на родственников! Остался только один вопрос, которым она и поделилась с Мироном:

— А почему же тогда Кайлит с нами сейчас нет?

— Не знаю. Но такое ощущение, будто она делает свою часть работы где-то еще, а мы здесь — свою половину. Хотя, по идее, опять же ощущение, что ее место — здесь, но все не совсем так. В общем, я не могу этого понять: вроде как и один вариант возможен, и другой, и третий. И вообще, как будто все это уже не в первый раз, все в мире повторяется: меняются лишь действующие лица и общий антураж. Есть ли нечто иное, неповторимое? Не знаю…

— Может быть и повторяется, — Грустно ответила Элоарин. Мысли о цикличности одних и тех же поступков ей не нравились. Как не нравилось ей и то, что Мирон их так обреченно высказывает, будто бы нельзя, невозможно не повторяться. И вообще, все было как-то грустно и слишком уж правильно. Хорошо хоть путешествие в небытие из этой схемы выбивалось! Хотелось что-то сделать сейчас, чтобы подкрепить это ощущение исключительности момента: вызвать пустоту или поджечь океан, или, на худой конец, выбросить посреди него якорь и сказать, что так не было ни в одном из вариантов! Хоть что-нибудь, чтобы изменить правильный ход времени.

— Не стоит, — Где-то, будто бы и рядом с ухом, а может и прямо в разуме, раздался тихий голос. То ли Астрон, то или еще кто-то неведомый… Расплодилось их — хоть отстреливай! Главное — прозвучал и исчез. А потом еще одна короткая фраза, на этот раз, явно последняя, — Потом — да, обязательно, но не здесь и не сейчас.

— Не стоит, так не стоит, — тихо пробормотала она. Как ни странно, эти слова ее успокоили. Возможно, подействовала та часть, где было сказано о потом, а может, и вся целиком, а возможно, просто тихий и успокаивающий голос. Нет, на герцога, кажется, не похоже…

— Что не стоит? — Вдруг спросил Мирон.

— Да ничего, это я так, с духами неведомыми общаюсь, — улыбнулась Элоарин и отчего-то, повинуясь секундному желанию, которое так часто вело ее, уронила голову на плечо Мирона, скосив глаза на лицо князя. "Решающий момент" — подумалось ей. Тот на долю секунды замер, но потом расслабился и не отшатнулся.

— Удобно? — Тихо и довольно-таки добродушно спросил он.

— Знаешь… — Уже было собиралась съязвить Элоранта, но вдруг размягчилась и не смогла, — да, удобно, — тихо добавила она.

— Ну, тогда я, пожалуй, постою здесь часок-другой. Кстати, у Арлин есть привычка покуривать время от времени местный табак, и она оставила мне пару трубочек. Не знаю, как это влияет на тело, но если уж наше путешествие и без того опасно, то почему бы не попробовать?

— А я, пожалуй, ненадолго присоединюсь к вам, друзья, если в шею не прогоните — На этот раз прозвучавший голос однозначно указывал на «блудного» герцога Астрона.

"Как всегда, не вовремя" — одновременно подумали Мирон и Элоарин. Уж что-что, а разрушать счастливые моменты своим вторжением Тарведаш умел!

___________________

Милая сцена, развернувшаяся у бортика судна, не ускользнула от взгляда герцога. Впрочем, что и когда проходило мимо его цепкого взгляда? Разве что мелкие, незначительные вещи, не затрагивающие отношения людей друг к другу. Что еще могло заинтересовать бродягу, кроме секретов, дороги и любви? Больше и нет ничего, остальное — пустая иллюзия, повторяющийся из раза в раз призрак жизни, но отнюдь не сама Жизнь.

Сейчас он стоял, сцепив руки на груди, чуть выше, на корме самоходного судна. По его расчетам и ощущениям, сегодня после полуночи три корабля должны были достичь одной и той же точки. А там — будь что будет. Сейчас время на мысли и разговоры еще было, а дальнейшее не просчитаешь, как ни крути.

Астрон наблюдал за Мироном и Элоарин очень внимательно. Он даже не напрягался, не пытался услышать отголоски их мыслей — те приходили сами. Связь с Мироном для него была ясна и естественна: в конечном счете, срока давности у разговоров, в том числе и у того разговора с Афранташем, не существует. Если бродяга кого-то зовет за собой, он связывает себя с ним прочной нитью, настоящим корабельным канатом. А сам Афранташ… Он возвращался, воскресал, дополняя личность Мирона своими чертами. Вот уже и до табака добрался — и где его только Арлин раздобыла?!

Астрон неожиданно успокоился и впервые за долгое время почувствовал облегчение. Кажется, ход событий, значительно отклонившись от задуманного, все же вернулся к запланированному руслу. Сейчас герцогу для полного душевного равновесия не хватало только общества Лазурит — с ней можно было бы поделиться странными открытиями последних дней, обсудить детали плана… Но едва герцог подумал о любимой, спокойствие как ветром сдуло: будто она только что вспомнила о нем — остро, надрывно «вскрикнула». Словно бы о чем-то умоляла…

— О помощи, — В душе похолодело. Уйти с палубы сейчас он не мог, права не имел. Этот корабль ему покидать нельзя! Дело даже не в долге перед друзьями, хотя это в первую очередь: оставь Астрон корабль, и погибло бы всё! Со времен Расколотых Небес в идею Перекрестка вложено слишком много труда — нельзя так все взять и бросить, из-за одного «крика»! И еще — он все равно не нашел бы ее, не успел к Лазурит вовремя. Время подвластно герцогу лишь в немногих частностях — грани между мирами куда более существенны. Но вот кое-кто другой способен их одолеть…

— Арн, — Тихо прошептал Астерот. Ох, как не хотел он о чем-то просить Владыку! Все эти годы копившихся опасений, настороженности, подозрений… Просто для того, чтобы сейчас слепо довериться великому духу Бездны? Вот так взять и задолжать ему жизнь?! Но выбор-то уже сделан — чего теперь размышлять. Иначе Лазурную никто не спасет — была бы несерьезной беда, она бы не позвала через грань миров. Это требует слишком высоких затрат сил! Знал же, дурак, знал, что нельзя ее на Кош'Лосс в одиночку отпускать — слишком уж мыслят кулихары по-иному! И еще Тарведаш знал, что Владыка Огня услышит его рано или поздно, а в его случае это значило, в момент произнесения призыва.

— Найди ее, если можешь. Помоги. Я не успеваю. Где-то на Перекрестке. Если согласен помочь, поспеши, как только ты умеешь спешить!

Что он еще мог сделать? Разве что позвать Элоахима, но междумир — не Огнистый, здесь есть и время, и расстояние, пусть и скривленные. Волк обитал ныне где-то в землях, близких к Природному миру, а Перекресток лежит от них очень и очень далеко, да еще и за руинами Белого города, которые обладают особой властью над душой Короля теней. Тот не смог бы просто промчаться сквозь них — обязательно замедлится или вовсе остановится!

Значит, остается надеяться на помощь странного знакомого: не то друга, не то хитрого манипулятора. Но называть Арна другом Астрон опасался — все же первый из огня оставался слишком непостоянным, загадочным и себе на уме, чтобы на него лишний раз полагаться. Тайные мотивы и скрытая подоплека действий — от него этими загадочными причинами разило едва ли не сильнее, чем от Миры. И как только Элоарин умудрилась общаться с ней на равных?! Непостижимо. Ладно, пока не важно — разберемся еще, успеем… Сейчас оставалось верить в то, что они с Эллионой все еще представляют для Владыки какой-то интерес…

Мимо прошла Арлин, собирающаяся, по всей видимости, нырнуть в каюту — передохнуть перед столкновением. Неожиданно вспомнив ее бредовую привычку курить трубочки скрученного табака, Астрон подозвал ее и попросил одолжить парочку. Та улыбнулась мутной улыбкой:

— Бери, конечно. Только, вижу, у тебя совсем на душе паршиво, герцог? Даже в Расселине ты от огня старался держаться подальше, а теперь вот все ближе к нему. Не думаешь, что это может быть опасно?

— Я уже ничего не думаю. Огонь я зову лишь потому, что ощущаю на это право. Уж не знаю, откуда оно взялось. Когда позволения не будет — не буду и просить. А свой собственный выпущу, но только для дела, если это понадобиться, — Неожиданно отчеканил Астрон.

— Хороший ответ, герцог, узнаю прежнего лорда Астерота. Ты знаешь, Он же мой и его, — Арлин кивнула в сторону Мирона, — отец. А если уж у двоих Владык здесь появились дети, значит, видимо, не так уж они и страшны, а очень даже добродушны. Впрочем, это тебе разбираться. Держи курилки, — С этими словами Дейя ссыпала Астрону в руку едва ли не горсть трубочек из табака и поспешно спустилась в каюту. Спрашивать о том, откуда ей стало известно о призыве, Астерот не стал — Дейя все же не вчерашняя ученица подвыпившей с вечера колдуньи, да и когда речь заходит о родне, трудно не услышать сказанного. Пусть даже и за милю от тебя.

С этими теряющими вес и значимость мыслями, Астрон, слегка пошатываясь, подошел к мило воркующей паре и попросил присоединиться к ним, хотя бы ненадолго. Ему просто очень сильно захотелось побыть рядом с друзьями: без забот, без тревог и без опасений…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, Ост-Каракское море, палуба корабля "Ирве Аструм".

И действительно, мистерия началась, едва наступила полночь и на небо выползла луна. Да не просто луна, на нее тенью наслаивалась еще одна, жуткая, призрачно-пурпурная. И третья — багрово-огненная, не злобная, но все же смертельно опасная. Корабли Тауросса и Астрона встретились за час до этого времени. Закономерно то, что людской бриг бросили на произвол судьбы посреди океана вместе с командой — морякам предстояло самим добираться до родных берегов. Если бы они последовали дальше, земли они уже никогда бы не увидели.

На судне Астрона плыли теперь десять человек. Впрочем, последнее слово упомянуто лишь как условное определение. Правильнее сказать существ, обладающих разумом, но уж больно дурно попахивает от этого определения. На носу судна стояла какая-то еще более задумчивая и невеселая Нара. За последние дни она совсем истончилась и почти что растворялась в воздухе, будто бы и не было ее на свете никогда. Астрон внимательно наблюдал за дочерью и понимал, что когда исчезнет корабль Шатара, сама Нара может исчезнуть вслед за ним. И здесь Мира оказалась права в оценках… Что ж, остается надеяться, что хозяйка небытия выполнит данное обещание — Тарведаш до последнего момента верил в возможность бескровного решения проблемы жезла. Может, действительно, так оно и лучше, если Нара уйдет: душа обнулится, останется лишь основа, идея, зато своя собственная, а не одна на двоих. Постепенно пойдет вперед, набирая все новые и новые цвета…

— Да, к лучшему, — Печально проговорил Астрон, выпуская легкую струйку дыма во влажный ночной воздух. Курилки окончательно завоевали его: слишком уж хотелось быть ближе к огню, получать от него силы. Тарведаш не подозревал, что и его малый круг сейчас замыкается, объединяя мудрого бродягу Астрона с непримиримым духом Т'Харом… А вот что герцог прекрасно понимал, так это то, что на корабле Шатара больше всего боятся именно огня, хотя бы потому, что сам этот корабль — порождение извращенного пламени, заключенного в ромбовидный глаз обезумевшей из-за наслоения лун черной змеи.

Алита где-то пропадала вместе с Арлин. Язвительные и сверхнаглые души мгновенно нашли общий язык, в конце концов, они и по характеру всегда оставались схожи: саркастичные, ядовитые и изворотливые, но при всем при этом милые и «пушистые». Впрочем, когда доходило до дела, магия обеих стоила совокупной силы дивизии средней руки чародеев.

Элоарин стояла рядом с Мироном позади самого Астрона. Эти двое, явно, больше поглощены сейчас друг другом, нежели происходящим вокруг. Афранташ, кажется, подготовился уже играть первую скрипку на этих похоронах, и его ощутимо бьет мелкая дрожь. Элоарин сжимает его руку, пытаясь таким образом ободрить, и стоит, крепко-накрепко прижавшись к груди вмиг как-то повзрослевшего сына верховного судьи Маскара. "Ну, если уж им и суждено отчего-то умереть, то только вместе", — подумалось Астрону. Но мысль была какой-то вялой и нереальной. Слишком уж верно, зато неправильно, выстраивались события в страшную осеннюю ночь.

Элизар, Эйвелин и Селина о чем-то тихо беседовали, стоя на корме судна. Сегодняшняя ночь их троих обходила стороной, да и какое отношение они могли иметь к этой истории? Просто сегодня требовалось, чтобы они были здесь и видели все происходящее, стали частью жуткой истории, начавшейся еще тысячелетие назад. Хотя, впрочем, началась она даже раньше — с пришествием в Небесный мир Самеша'Ше'Ташантасса. Или с покрытой пылью времен доктрины Сората? Кто его знает, где у серого кольца начало…

А вот Тауросс стоял сейчас бок о бок с Тарведашем и внимательно наблюдал за клубящимся вдали странным туманом. Потом он спокойно спросил:

— Герцог, я подозреваю, вскоре нам навстречу выплывет тот самый корабль? С, как там выражается Арлин, "распрекрасным капитаном на носу замечательнейшего во всех отношениях судна"?

— Да уж, в этом можете не сомневаться, лорд. Кстати, я рассказывал, что сам когда-то носил такой титул? На протяжении доброй сотни тысяч лет оставался лордом весьма забавного лена, который пылал всеми цветами огня и согревал сердца самых необычных из живущих под солнцем созданий? Впрочем, не под солнцем, — С насмешкой ударился в воспоминания Тар. На этот раз, просто шутки ради. Что-то в Тауроссе его до боли удивляло. В первую их встречу, напротив стоял простой человек, разве что весьма умный и начитанный. Теперь Тар чувствовал, что прежняя личина лорда — всего лишь искусная маска, надетая на душу, возможно, и сам Тауросс до поры о ней не подозревал. Кто теперь этот человек? Другой бродяга? Один из великих владык, подобно Арну и Мире? Может быть, даже один из ангелов радуги, которые, вообще-то, не должны совать свои любопытные носы в эти миры? Но ведь и среди неприятных Астрону ангелов, наверняка, встречаются свои бродяги, которым правила — не указ…

— Думаю, сейчас не время рассказывать об этом народе. А вот как-нибудь в следующий раз, за стаканчиком вина, конечно, я с удовольствием послушаю ваш рассказ, — Вежливо отказался от расспросов Тауросс, отвесив шуточный поклон. Тар улыбнулся — этот человек деликатно старался поднять ему настроение и весьма преуспел, надо признать.

— Да, у бродяг два утешения в жизни: любовь да рассказы об удивительных и невероятных событиях разных миров за стаканчиком вина. Вы даже не представляете, Тауросс, сколько всего удивительного произошло всего лишь за полгода! А ведь это, подчеркиваю, почти не срок, по любым меркам. Но сколько дел, сколько новых открытий и сумасшедших догадок! А сколько еще случится за эту ночь — просто уму непостижимо. Кстати, вина давайте выпьем сейчас — не хочу сталкиваться со старым «другом» в трезвом уме. Он и прежде умел довести меня до белого каления своей душевной простотой, а уж в нынешнем обличии да под властью змеи кадуцея… Нет уж, лучше напиться — проще будет реальность воспринимать. Он может злобно на меня зыркнуть и смутить, а после крепкого вина скорее уж я его чем-нибудь смущу. Например, как там Арлин выражается, "распрекраснейшим ароматом первосортного перегара"! Черт, что-то мы недозированно цитируем Дейю — как бы не возгордилась! — С улыбкой трепался Тар, впрочем, и Тауросс отвечал ему той же улыбкой и беззаботностью. Будто бы и не к схватке они готовились, а тихонько брели в цирк — посмотреть на выступление известных шутов.

В воздухе, по мановению руки Астерота, появилась объемистая бутылка белого вина приличного сорта и два резных бокала с голубыми камнями по бокам. Заметив интерес лорда, Астрон, забавляясь, сказал:

— Это лазуриты. Такие прекрасные и милые камни очень чистого, небесного цвета. Белый с ультрамарином — удивительное сочетание, признаться. Говорят, они хранят от всех несчастий. Думаю, сейчас нам такой оберег пригодится.

— Кажется, я слышал, что герцогиня Эллиона носит на шее тонкую цепочку, увитую лилиями, с голубоватым сердцем из лазурита и двумя селенитовыми крыльями… Очень необычное, на мой взгляд, украшение. Примерно, как мой собственный медальон, — Диск с изумрудом на шее Тауросса слегка качнулся, как бы подтверждая мысль своего владельца.

— Ах, сколь о многом поговаривают вокруг вас, уважаемый лорд! — Тарведаш вновь почувствовал, что лисий лорд знает и понимает куда больше, чем считает нужным сказать вслух. И еще эти медальоны — откуда он узнал про камень Эллионы? Она ведь, кажется, никому его не показывает… Надо будет спросить у самой герцогини при встрече, — Иногда у меня возникает ощущение, что это не я о многом знаю, а вы, притом еще о большем умалчиваете.

— Все может быть, герцог, однако же я всего лишь человек, — Издевательская улыбка, играющая на губах Тауросса, не позволяла поверить даже отъявленному дураку в искренность последних слов.

— О нет, Тауросс, вы очень необычный, своеобразный человек, да еще к тому же и сплошная загадка.

— Все может быть, — повторился лорд, улыбаясь «легкой» и бесконечно доброй улыбкой сфинкса. Вот уж действительно разумный, посмотрев на которого, невольно подумаешь, что ему известны главные секреты мироздания. Меж тем, «знаток» просто разлил вино по бокалам и пригубил напиток:

— Отличное вино, герцог. Вы его просто перенесли из своих погребов или сотворили?

Астрон пошатнулся. Реши Тауросс, что он перенес предмет — это было бы естественно. Но как он догадался о творении?! Даже Эллиона не всегда могла отличить одного от другого, а ведь она сама — Творец! Астрон еще раз качнулся и вдвойне внимательно всмотрелся в улыбку Тауросса.

— Ну, лорд, у меня просто и слов нет, чтобы вам достойно ответить. Откуда вы знаете о сотворении предметов?

— Всего лишь старый свиток…

— …из личной библиотеки. Понятно… Я уже все понял! Не хотите отвечать — не надо. Свитки помогают вам различать перенос и творение — ну, конечно же, что может быть проще! Об этом написано едва ли не в каждой второй работе по стихийной магии! Только сдается мне, передо мной сейчас стоит не человек, а…

— Ваши предположения, герцог, думаю, вполне обоснованы. Но уверяю, в дела этого мира я нос не совал. По крайней мере, пока… Да и ко всем здешним вселенным отношение имею косвенное. Так исторически сложились обстоятельства, забросившие меня в центр вашей истории. Надо полагать, не случайно, ведь книги и двери ошибаются куда реже людей. Ну, а мое место или уже далеко позади, или еще только где-то впереди. Как вы думаете?

— Думаю, что вы умны, проницательны и куда более сильны, чем я, или, пожалуй, даже Арн. По крайней мере, это мои ощущения.

— Не берусь судить по поводу вас и Арна — это все равно, что поставить шахматиста против мечника и мага, но вы, возможно, правы. А может быть, и нет. Вполне вероятно, что я всего лишь много всего на свете читающий книжник.

— Ну, хватит, Тауросс. Я уже и так все понял. Еще одно большое открытие меня даже уже не удивляет — коробочка для удивлений переполнена. Лучше скажите, вы можете предсказать исход сегодняшнего столкновения?

— Честно? А вы хотите услышать ответ?

Тарведаш на секунду задумался. Соблазнительно знать исход событий до того, как они произойдут. Но, зная что-то детально, очень трудно это самое что-то изменить — невольно привязываешься к естественному ходу событий. Так что, лучше уж…

— Уже нет. Хотелось бы мне знать, каким именно образом вы можете все это видеть? Сотни вероятностей, тысячи разночтений, мелкие детали.

— Все это, по большому счету, мелочи. Вечная логика и ничего больше, может, чуть более хитрая и сложная, чем привычная вам, но все та же логика. А я просто вижу.

— Да уж, по-ангельски забавный вечер. Кстати, обратите внимание, лорд, полночь. Думаю, сейчас все и начнется…

И, как это часто бывает в очень скверных историях, в тумане начал медленно проявляться давным-давно погибший корабль…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Зона хаотического смещения измерений в разбросе: "междумир-Природный мир-небытие".

Палуб кораблей уже не существовало. Не было в этом смещенном Здесь, которое даже Элоарин с приобретенным знанием осей не могла осмыслить, и мертвых матросов, и самого "Шатар'Кхема". Вокруг простиралась только грязная серота, под ногами и над головами — везде серо-черное пространство. Хотя принцессу обнадеживало то, что она слышала отдаленный гул струн чистого небытия. С одной стороны этого неимоверно-бесконечного и неуловимо-малого пространства стояли десять путников: Астрон с Тауроссом впереди, стеной, заслоном на пути капитана корабля-призрака. И все же, будто в стороне от событий… Это столкновение не касалось их прямо, лишь косвенно. Ни над бродягой, ни над иным, показавшим наконец свою истинную суть, кадуцей и его обладатель власти сейчас не имели.

Лицом к лицу с Леадором-Шатаром стояла Нара. Она только грустно и с надеждой смотрела на него, и даже находящемуся во власти змеи темному герцогу стало не по себе от тоски, застывшей в ее глазах. На этот раз бесцветных, потускневших. Как будто и не человек напротив, а иллюзия, кое-как сшитая нитками материи, но все быстрее растворяющаяся в хаосе измерений. Осталось ли в ней достаточно жизни, чтобы уйти в иное пространство? Не ясно, никому не ясно — решат Мира и сама Нара. Это дело — между ними, никто не имеет права вмешиваться! Сейчас сквозь девушку можно было бы, наверное, пройти насквозь, а она бы даже не заметила.

В конце концов, Леадор отвел глаза и лишь глухо сказал, словно бы сдаваясь:

— Уходи, если желаешь. Не в моих это правилах — нет моей власти над тобой, но если решила — уходи. Сама выбрала.

— Сама, темный герцог. Астрон, извини, не смогла, не сумела, не вышло. Мне теперь нужен только покой и забвение. Арташ!

На этом слове Нара исчезла, будто и не было ее никогда. Астерот лишь судорожно сглотнул. Он был готов к такому исходу, но все еще надеялся. Однако выбор, действительно, сделала сама Нара. Небытие — оборотная сторона огня, включающая его… Оно забирает тех, кто, пройдя через огонь жизни, устает, и спешит отдать себя чему-то новому после периода покоя. Да, так, наверное, и случится. Быть может, однажды, они с Нарой даже встретятся, но друг друга вряд ли узнают…

Элизар, Эйвелин и Селина, словно три светлячка, распространяющие вокруг себя мягкое золотистое свечение, стоят далеко позади остальных спутников. Участвовать в происходящем им не следует, да и не хочется, но согреть темноту тихим светом они посчитали своим долгом. Причем свечение легкомысленной Эйвелин оказалось куда более сильным, чем исходящее от властной и спокойной Элизар. А Селина едва ли не ослепляла, но не совсем золотистым — голубовато-золотым сиянием. Впрочем, оставим их. На долю этих троих выпадет еще немало разных испытаний: их-то дороги только начинаются…

Если эльфийка, бывшая «светлая» и совсем не похожая на варваров девушка распространяют разного оттенка золотистый цвет, то свечение вокруг Астрона окрашивается насыщенным алым без иных примесей. Этого мало кто из присутствующих ожидал (разве что Элоарин, сумевшая уловить в день встречи тень от искр хаоса в его глазах), но никто не удивился. Здесь, в нигде, вообще никто ничему не удивлялся.

Свечение вокруг Тауросса оказалось равномерным изумрудным, чистейшего цвета. Как и у Астрона, аир вокруг него пульсировал едва заметной рябью… Тарведашу тут же вспомнилась легенда, рассказанная Арном, о Изумрудном мире, который то ли случился, то ли не получился. В любом случае, с этим миром связано несколько загадок, которые герцог так и не смог разгадать. Но ангелы радуги в делах и жизни Изумрудного, совершенно определенно, замешаны были прямо и непосредственно. Теперь шанс получить ключ к старым тайнам появился в лице хитроумного лорда, но для этого необходимо было сначала отыграть последний аккорд вступления к песне, посвященной Перекрестку.

Арлин и Алит замерли по бокам группы и насмешливо разглядывали Леадора. Что им какой-то там темный герцог, когда обе могли и целый мир превратить в руины одним только словом?! Вокруг Арлин разливалось потоком почти белое серебро, отсвечивающее ультрамарином, Алит же распространяла золотисто-изумрудные волны. Однако если свечение Элизар и Эвелин оставалось в целом спокойным и мирным, то волны Алит атаковали все предметы, попадающиеся на ее пути. И опять же, аиры этих двух "несокрушимых леди" шли рябью, прямо как у Астрона с Тауроссом.

Наконец, в центре безумной композиции, посереди хаоса измерений, в нигде и в ничто, за спинами двух лордов, настоящего и прошлого, стояли, обнявшись, Люцифер Афранташ и Викторис Тарведаш. Они слабо осознавали, что предстают перед всеми именно в этом обличии, хотя, быть может, просто не заботились о такой несущественной детали, как не заботился и Астрон о своем алом свечении, выдающем в нем прежнего Т'Хара… Когда-то мятежный дух последовал за Эльза'харой в первый мир, и после этого связан оказался с Элли раз и навсегда нерушимой связью. Все, что он делал и только планировал совершить — лишь способ остаться рядом с ней навечно, даже если рухнут все миры и мироздания.

Вокруг Люцифера довольно спокойно кружил пламенный вихрь, бликуя то алым, то серебряным цветом. Элоарин окружал плотный купол глубокого зеленого огня, то тут, то там приобретающий столь же глубокий синий отблеск либо пурпурный блеск. Этих двоих происходящее касалось непосредственно: они стояли вместе на пути темного герцога и тот, кажется, прекрасно это понимал. Впрочем, на самом деле, осознавала эту досадную деталь черная змея на Кадуций Афари, обреченно сверкающая своим ромбовидным глазом и безуспешно растворяющая краски бытия, пытаясь погрузить в серый хаос путников.

С другой стороны, напротив смелых странников, гордо распрямив плечи, стоял темный герцог, в этом пространстве утративший свой отвратительный облик. Длинные черные волосы, достающие почти до широких плеч, массивная грудь, широкая шея с острым кадыком. На противостоящих ему, верховному слуге разрушения, смотрели два насмешливых ярко-зеленых глаза. Нос ястреба, с заметной горбинкой у переносицы; тонкие, поджатые в полуухмылке губы; ни одного волоса на испещренном трещинками обветренном лице, практически гладкий лоб и чуть выдающийся вперед подбородок. Ничего отталкивающего, кроме холодной надменности и яростного высокомерия, в его облике не присутствовало. Весь он светился силой, напоминающей аир Тарведаша, но свечение окрашивалось в пурпур, а не алый цвет. И тоже пульсировало, шло рябью… Более темное, более злое и, одновременно, более величественное.

Наконец, Астерот первым нарушил молчание неощутимого поединка:

— Ты сам исправишь ошибку или за тебя исправит кто-то из нас? Ну, Леадор, у тебя не так уж много времени.

— Шек'хасса!

Порыв ледяного ветра из смертельного плетения мер налетел на Астрона, но так же быстро утих, повинуясь его жесту.

— Неверный ответ. С магией хаоса, а уж тем более тьмы, я как-нибудь справлюсь. Сальфели ессе. Ирве!

— Наш корабль называется "Ирве Аструм", — Вдруг заговорила шепотом Эвелин, — Что это значит?

Заметив, что ответить больше некому — все слишком поглощены происходящим вокруг, Элизар решила ей объяснить:

— "Ирве" — заря, рассвет, солнце на восходе, когда оно наименее яростное, но при этом разливает спокойную силу. «Сальфели»… Я уже и не помню. Кажется, мелодия. Ну а «ессе» — это ночь. Он сказал: "Мелодию ночи сменяет заря!". Скорее всего… Да, так оно и есть!

Вокруг путников постепенно поднималось кольцо розовато-алого, словно бы рассветного, света.

— Защитная магия. Астрон ее чаще всего поначалу использует. Не любит сразу атаковать. Хотя, скорее, любит, но каждый раз останавливает себя. Иначе бы давно стал таким же, как Леадор. Посмотри на обоих: между ними не просто сильное, а безусловное сходство. Пусть не внешне, но внутреннее — это заметно. Свечение выдает, пожалуй, самую суть.

Меж тем, Леадор хмуро посмотрел на розоватый круг, но предпринимать ничего не стал. Новых заклинаний из его уст не прозвучало, зато в тишине раздался холодный надменный голос:

— Защита, мой старый друг? Ты все еще играешь в защите? Я помню времена, когда ты атаковал, не задумываясь, и готов был вынуть душу из врага. В те времена ты выглядел… более здоровым.

— Это было в те дни, когда я еще видел в окружающих врагов, Леадор. Знаешь ли, способность удерживать себя от опрометчивых поступков требует немало душевных сил… А ты, кажется, ими только и живешь.

— Все так же любишь рассуждать? А, Звездный?

— Люблю. Лучше спокойно говорить, чем лишний раз махать мечами и пускать кровь. Хотя иногда и приходится.

Астрон воспользовался паузой, пока Леадор переваривал сказанное, все больше мрачнея лицом, и вынул одну из курительных трубочек. Не понадобилось даже огня, трубочка в его руках вспыхнула сама. Огонек заалел, и его контур слился с алым свечением аира герцога, как только тот поднес курилку ко рту.

— Как видишь, я могу даже пользоваться предметами внешнего мира среди твоего произведения измеренческого искусства. Впрочем, причем здесь ты? Постарался, конечно, камень, венчающий Кадуций Афари, — ты бы такому в эти дни научиться не смог! Слишком слабовольный, Леадор, как, впрочем, и всегда. Трус, прикрывающийся наглостью и высокомерием — только и всего. Чем можешь похвалиться ты, старый друг? Тем, что заставил своего, не спорю, во многом виноватого, но раскаивающегося отца отдать тебе Кадуций Афари? Или тем, что подпал под власть одной из змей, хотя до того хвалился железной волей? Ты знаешь, что я могу спокойно взять этот предмет в руки и не ощутить ни малейшей разделенности? И чья же воля сильнее?

— Твоя. Хорошо, этот поединок выиграл ты, бродяга. Но оскорбления я запомню, старый друг, ты за них еще ответишь. Ты прав, но я знаю одну вещь: ты этот жезл взять не можешь. Не так ли? Он ведь перешел в руки Элоахима именно из твоих рук: ты не способен второй раз стать его обладателем и хозяином. Это вероятно лишь в случае самого Элоама, моего отца!

— Вот ему-то ты и должен вернуть предмет.

— Нет. Я не могу с ним расстаться.

— Но он причиняет тебе и боль, и страх. Причем, куда большие, чем ты осмеливаешься показать.

— Это не важно, я — живу.

— Ты живешь среди несуществующего, среди последней из смертей, вместо того, чтобы умереть среди живых и снова жить.

— Я не желаю умирать.

— Просто потому, что этого никогда не делал. Вернее, так считаешь. Но на самом деле ты даже сейчас мертв.

— Знаешь, а я ведь тоже помню его, — Внезапно подал голос лорд Тауросс. Изумрудное пламя потянулось в сторону Леадора, и тот почему-то отпрянул в испуге, — ну вот, он уже и сам меня вспомнил. Умный мальчик, правда? Уже отошел после встречи с Королем альвов и вновь принялся за старое? И как, весело наступать на одни и те же грабли дважды? Подумать только, как ирония судьбы: даже «грабли» похожие…

— Ты, — Тихо прошептал Шатар и отвел глаза от Тауросса. Теперь он смотрел куда угодно, только не на него.

— Да, это я. С той стороны, откуда, казалось, никто не мог прийти, но лишь потому, что не желал. А я вот пожелал там умереть и здесь родиться. Просто потому, что там слишком скучно для меня, а здесь еще столько загадок, что не терпится их все изучить. Правда ведь, Роам? Хотя вряд ли ты сможешь четко вспомнить — для этого необходимо обладать внутренним стержнем. Разве что почувствуешь, — От звука названного имени, непоколебимый Леадор ощутимо вздрогнул, но быстро вернул своему лицу прежнюю непроницаемость. Тауросс сохранил на лице невозмутимую маску, придав ей лишь малую толику заинтересованности.

Вновь повисло молчание. Тарведаш незаметно оглянулся на Люцифера. "Догадается или нет? Вот сейчас самый главный вопрос. Время истекает, а наводить на мысль нельзя — это не принесет нужного результата". Но волнения Астерота оказались беспочвенными, Афранташ и без того почувствовал, что сейчас его ход и его поединок. Мягко отстранив от себя Элоарин и на секунду коснувшись ее губ своими (зеленый, синий, алый, пурпурный и серебристый цвета в этот момент сплелись, и раздался звук, похожий на столкновение двух кубков за пиршественным столом — последний из малых кругов замкнулся, вероятное стало неизбежным), Афранташ спокойно обошел Астерота, доброжелательно кивнув ему, и вышел вперед, лицом к лицу с Леадором.

— Так вот оно как, — Чуть задумчиво протянул темный герцог, — Ну что ж, осталось проверить, хватит ли тебе крепости сделать этот шаг и забрать жезл из моих рук. Смотри, я держу его для тебя, — С этими словами Леадор на вытянутой руке протянул Афранташу Кадуций, — Остается только сделать один шаг и забрать жезл… О, я даже отдам его тебе, если ты сможешь подойти и взять. Чувствуешь, какой силой обладает этот предмет? Да, герой, он может порвать душу на куски! Может подчинить своей воле! Из друга ты превратишься в самого опасного врага для всех них… И еще — для нее! Тебе же страшно стать для нее врагом, а, герой? Не так ли?…

Астерот волновался по двум причинам. Во-первых, он все же опасался, что страхи и предубеждения Мирона отошли недостаточно далеко на второй план, чтобы сам он не подпал под влияние жезла. Но это ощущение таяло с каждым шагом Афранташа, и к моменту его последнего шага исчезло совсем. Перед Астеротом стоял его старый друг, исполненный новых граней… Или скорее наоборот, Мирон, вобравший в себя лучшие черты Афранташа, но отбросивший его гордыню, ограниченность и тщеславие. Человек, полностью осознающий пределы и своей силы, и своей воли.

Второй причиной была та самая неизвестность, что зависла сейчас между Люцифером и Леадором. Всего один шаг, но что он скрывал? Князь пока медлил, а Леадор тем временем затянул новую "песню":

— Тебе страшно сейчас. Ты не знаешь, что лежит между тобой и кадуцеем. Неизвестность. Она ведь так пугает. Нет ничего страшнее, чем эта неизвестность… Она как Бездна, в которой живет Владыка. И намерения этого Владыки — всегда есть самая страшная неизвестность!

Астрон нахмурился. Чего это он про Арна песню завел? Уж не его ли это, темного герцога Леадора, собственный страх? Арн… Ну-ну, тогда он, кажется, просчитался. Люцифер — брат Арлин, сын Арна. Глупая угроза, она лишь подкрепит его силы, пусть не сознательно, но увеличит их. Разве что подразумевалась какая-то иная Бездна, но герцогу вдруг показалось, что Леадор просто играет словами, нагоняет хаоса в и без того серое пространство. Как последний дурак, изобилием деталей уничтожает собственный замысел! Чрезмерная, через край игра чужим страхом всегда открывается. Вот только заметит ли это Афранташ?

— Так что же ты? Так и не ступишь? Тогда я заберу жезл и уйду. Мой час уже почти настал. Вы не догоните меня: в следующую ночь гробница будет открыта. Уверяю, духов пустоты там во много раз больше прежнего — они умеют приходить из первичного пространства к подобным себе со временем. Так что всех вас ждет растворение в этой пустоте: желаете вы того или не желаете.

— Не торопись, любитель запугивать, — С неожиданно веселой насмешкой произнес Мирон. Он даже позволил себе обернуться к Элоарин и весело ей подмигнуть. Та заулыбалась, послав ему воздушный поцелуй. Сама она тем временем изо всех сил расплетала узлы реальности, запершие корабли в хаосе измерений. Получалось пока плохо, но она старалась, и пространство вокруг становилось все чернее и чернее — интуитивно она погружала кокон с соединенными палубами в небытие, где проще было разгрести последствия происходящего. Люцифер-Мирон, меж тем, продолжил свою уничижительную речь к Леадору, — Впереди меня нет ничего кроме жезла и тебя, а ты — не препятствие, так, картонная стенка. Дунешь — и улетит. Даже забавно, что тебя раньше никто не одолел — видимо, боялись личины капитана Шатара, вот уж где монстрик был, судя по рассказам. Что ж, у страха велики глаза, — Афранташ протянул руку к Кадуций Афари. Пальцы коснулись жезла. Теперь за него держались двое. Змеи вскинули головы, и по зловещей тишине пронесся высокий звук, будто бы все змеи мира одновременно перестали шипеть и запели тонкими голосами поминальную песню.

Глаза Леадора округлились от страха:

— Этого не может быть! Воля — ладно, но почему змеи тебе подчиняются?!

— Знаешь, что забавно, Шатар? Я прежний, советник Расселины Люцифер Афранташ, никогда не имел с ними дела, а вот мне нынешнему, сыну верховного судьи Маскара Мирону, змеи отчего-то подчинялись. Полезная вышла новая личность, не находишь? Хотя теперь обе едины, специфические способности каждой сохранились. Отпусти жезл! Иначе черная кобра тебя ужалит, и ты уже никогда не избавишься от проклятья. Даю тебе три вздоха на обдумывание, — Жестоко закончил фразу Мирон и сосредоточенно уставился на противника, потянув кадуцей на себя. Тот, кажется, потерял контроль даже над эмоциями. Тар весело подумал, что, как это часто бывало с Леадором прежде, дошло до серьезного дела — и тот капитально перетрусил.

Леадор, меж тем, глубоко вздохнул и всмотрелся в темно-серые, почти черные сейчас, не менее насмешливые, чем его собственные, глаза Афранташа. Здесь они в силу неких стихийных, по всей видимости, причин причудливо изменили оттенок. На втором вздохе он обратил внимание на змей и, судя по скривившемуся лицу, змеи действительно отказались подчиняться прежнему владельцу жезла. Ну, а остальные элементы и вовсе его презирали.

С сожалением Леадор разжал руку и только открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же побледнел, как прежде Нара, а затем вовсе исчез. И вслед за ним растворилась сама серота вокруг… Элоарин облегченно вздохнула и отпустила узлы небытия — разделение пространств удалось осуществить, не оказавшись при этом по уши в воде. Гребаный хаос измерений! Зато теперь можно прекрасно отдохнуть, когда все уже окончилось.

Корабль безмолвно качался на волнах среди залитого серебристым светом океана. Вокруг царил штиль, а на небе сияла во всю силу одна-единственная луна. Эпоха Шатар не нанесла вреда Природному миру…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Природный мир, Ост-Каракское море, палуба корабля "Ирве Аструс".

"Шатар'Кхем" сгинул вместе с командой и неведомыми пассажирами. Тарведаш почувствовал их присутствие еще при сближении, но помочь ничем не мог — хаос измерений сместил их местонахождение на невесть какую отметку. Оставалось надеяться, что их души остались в целости. В конце концов, к моменту деления пространств Элоарин вроде бы сумела разъединить как попало слепленные категории, может, прямые пути выхода из ловушки и открылись. Астрон на это искренне надеялся — как уже было сказано, он предпочел бы обойтись без крови при возвращении жезла. Девять путников стояли на прежних местах, не в той позиции, что при сражении с Леадором, а так, как они расположились до этого. Физически никакого перемещения не произошло, но что значит трехмерная реальность, когда действие происходит в совершенно иных категориях пространства?!

Афранташ обнимал Элоарин, которая с облегчением уткнулась ему носом в плечо. Теперь уже абсолютно спокойная, умиротворенная, с осознанием того, что все самое худшее на время — позади. При ее росте такая поза смотрелась намного комично, но и Афранташ низкорослым отнюдь не был — вдвоем они смотрелись чрезвычайно гармонично. В левой руке Люцифера лежал крепко сжатый в кулаке кадуцей, вполне физический, но змеи на этом не были живыми. Правой же он как раз и обнимал свои любимую, задумчиво глядя на умиротворенный ночной океан серебряными, словно далекие звезды, глазами.

Однако путники поспешили перестать удивляться. Полночь еще только вступила в свои права (по всей видимости, в смешанном пространстве время не шло), и сюрпризы, конечно, не закончились. На носу корабля, где прежде стояла исчезнувшая ныне без следа Нара, зажегся багрово-красный огонь, выхвативший из лунного света три фигуры. Постепенно они проявлялись, все больше цветов можно было различить, пока, наконец…

— О, хаос! Ты все-таки помог, Арн! Благодарю тебя за все. Я до конца не верил…

— Что, бродяга, доченька моя наговорила про Бездны владыку добрых вещей тебе, не правда ли? То-то, не будешь страдать паранойей по поводу и без повода! Тебе же полезный урок на будущее… И учти, если сейчас соберешься продавать мне душу за ее спасение — не возьму, кому нужна такая подозрительная и нервная душа кроме тебя самого?! - Голос Арна звучал весело. Элоарин с удивлением посмотрела на обещанного Владыку. М-да, по сравнению с наполненной внутренним спокойствием и силой Мирой — небо и земля. Впрочем, может быть, так и должно быть? Небо-то землю дополняет до целого, вот и небытие с огнем — также, а значит, и их Владыки — аналогично… — Не стоило волноваться, Астерот, дочка у меня научилась действовать не совсем корректными, зато эффективными методами. Глупец ты или мудрейший, а все равно надо проходить испытания, чтобы подниматься вверх по ступенькам. Волнения, тревоги, страхи, принятие решений — что еще может так прекрасно укрепить и расширить душу? А хаос только потому и не расползается, что его гармонию укрепляют.

— Ты стал философом, Арн, — Ядовито ответил ему ошарашенный внезапной сменой событий Тар.

— Я всего лишь воплощение хаоса — огонь. Вот твоя младшая дочь — совершенно иное дело. В ней древние силы живут, не смешиваясь с нынешними. Куда мне до вас, — Коварно заулыбался Владыка, — Впрочем, я бы, на твоем месте, и к средней дочери присмотрелся — не все так просто и с ней. Ну да ладно — не время об этом…

— Когда заговорите про светлых, а не про родственников, позовете меня, ладно, философы доморощенные?! - Раздался второй голос, высокий и звонкий, и очень-очень радостный.

— Лазурная моя, слава Арну, ты жива. Что случилось?!

— Архары! Все-таки нахимичили, твари паскудные! Я Тогу готова голову оторвать и на кол насадить! Вон, Элоранта стоит, ей в руки я этого гада и передам, как поймаю, пусть применит пытки Иезекиля на нестандартном варваре! Или слишком доброй стала для таких вещей? — Проницательно осведомилась бывшая Кайлит, — В общем, боюсь, с твоим экспериментом придется повременить до тех пор, пока мы не придумаем иного пути на Перекресток.

— Я уже придумал, — Задумчиво проговорил Арн, наблюдая за реакцией Тарведаша.

Астерот его не разочаровал: удивленно воззрился на Владыку Бездны. Опять благотворительность?…

— Ты помогаешь в этом деле? Слушай, Арн, скажи честно, какого черта ты все это делаешь? Не буди подуснувшую паранойю — мне от нее и самому уже тошно!

— У меня на то есть личные причины. Запомни, Звездный, лич-ны-е! И чем чаще будешь спрашивать — тем больше вранья услышишь. Знаешь ли, не один ты у нас обладаешь душой и желаниями. Я хоть и воплощение, Владыка, но существо, если ты заметил, душевное и кое-что могу сделать и по ее велению, а не от одного только долга духаБездны. По крайней мере, пока не меняю реальность на уровне самой Бездны.

— И что у тебя за гениальная, конечно же, мысль по поводу Перекрестка?

— Сейчас наступила эпоха Шатар, Т'Хар…

— А то я не знаю! И, пожалуйста, не называй меня так. Я…

— …не любишь это имя. Где-то я уже это слышал, — Арн спокойно поглядел на Эллиону, тут же отчего-то прыснувшую смехом. Едва вернувшись сюда, увидев всю эту святую компанию и самого Астрона, она тут же забыла пережитый страх и вновь стала прежней жизнерадостной Светлой.

— Хорошо, Тар, тогда продолжу, раз уж ты в курсе. В последнюю эпоху миров Бездны открываются связи между лунами разных вселенных. Это ты тоже, наверняка, помнишь. Пройдет около восьмидесяти лет по синхронному счислению Природного мира и Мира Разума, и луна Вар-Шрави соприкоснется с пространством мира Перекрестка. Контакт будет длиться достаточно долго, несколько лет — довершить переход ты успеешь, причем будешь обладать существенным набором зон высадки, помимо пресловутого Кош'Лосса с этой вашей треугольной дурой на острове! Как только вам с Элоамом пришло в голову разработать такую неповоротливую, грандиозную и абсолютно топорную махину? Прямо поражаюсь могучему техногению и снимаю капюшон! Кроме того, я думаю, тебе полезно будет вернуться в лунное святилище Вар-Шрави вместе со своими друзьями. Если хочешь, я могу доставить туда всех, присутствующих здесь, прямо сейчас.

— Кажется, никто и не возражает.

— Но… — Попыталась сказать что-то Элоарин. Она никак не могла сформулировать, что пытается нашептать внутренний голос. Ей казалось, что отправиться сейчас — это страшная ошибка, которую нельзя допускать, но как выразить это ощущение в словах?! - Нет, мы все должны остаться. Это я просто знаю!

Тар внимательно посмотрел на нее и кивнул своим мыслям. Способность девушки к верным предчувствиям после посещения четвертой категории мерности существенно возросла. Он и сам сейчас испытывал подобное ощущение крайней нежелательности раннего визита. Не готовы, еще слишком неопытны, а Вар-Шрави — отнюдь не курортная зона. За восемьдесят лет подтянут магические навыки — вот тогда можно будет и Миром Разума заняться.

— Арн, не стоит помогать, я и сам справлюсь. Провести между этим миром и Вар-Шрави, пусть даже и всех, куда проще, чем хоть одного — отсюда до Перекрестка. Кстати, я не получил ответа на один вопрос: на той планете, что должна была возродить Элли, разве уже есть луна?

— Вот об этом можешь не беспокоиться, друг. Я еще не разучился создавать луны, так что к моменту соприкосновения дорог, луна будет на месте. Обещаю. В крайнем случае, буду молить Миру о прямом вмешательстве — у нее-то с лунами язык общий. Правда, это дорого может обойтись структуре мироздания, но в эпоху Шатар — уже откровенно все равно. Хуже, чем есть, не будет. А про самостоятельный переход — это вы сами решили, заметь… — Лицо Арна озарилось хитрой улыбкой, — Да ладно. Это верное решение, можете не сомневаться. Любое решение — верное. Хотя это и весьма сложное, но никто из вас, собравшихся сейчас на палубе, не ищет ведь в жизни легких путей?

На этих словах Арн просто растворился в воздухе, оставив после себя лишь слабое ало-багровое свечение. "Вновь чего-то не договорил, зараза!" — Мимоходом подумал Тар. Он, не спеша, оглядел спутников, при этом умудрившись очень нежно и аккуратно обнять подошедшую к нему Эллиону. Легонько поглаживая ее по сбившимся волосам, он задумчиво вглядывался в лица стоящих напротив. Кажется, больше всего потрясен третий гость, явившийся прямиком из междумира и все еще не осмелившийся сойти с носа корабля. Что ж у Элоама лицо-то так вытянуто? Будто призраков увидел, а не живых людей… Совсем в своей «тюрьме» реальность с иллюзиями перепутал.

— Ну, здравствуй, Элоахим. Давно ты не появлялся в жизненных мирах…

Элоахим просто стоял и глядел на всех. Затем он медленно повернулся к Тарведашу и, едва не заикаясь, сказал:

— Ты же знаешь, я не лгу сейчас. Я видел много отражений, некоторые из них — из недалекого будущего. Я знал не только то, что кадуцей вернется, другие вещи про всех, кто здесь. Тар, я не лгу, все не так! Вообще, просто, все! Вплоть до количества и лиц людей, которые сейчас здесь стоят! Ни одно из отражений, ни одно из предчувствий — ничего.

— Любопытно, Шартарат. И что же ты успел увидеть? Из вариантов? Только сильно не пугай. Теперь-то уж зачем?

— Мирон должен был взять кадуцей — это так. Но Мирон, а передо мной стоит, одновременно и Мирон, и Люцифер Афранташ! Сам знаешь, так быстро бродягами не становятся — я не понимаю, по какому пути он прошел.

— Сложному и предельно сокращенному, — тихо прошептал Астерот.

— Еще я не вижу Нары, хотя, по идее…

— Да знаю я эту идею, сам так думал. Вроде как Нара — это Викторис, а принцесса Элоранта — сторонний персонаж. Прости, Лазурит, и ты Элоахим, Нары больше не существует. Ни в этом мире, ни в любом другом из «живых». Возможно, на время, возможно, навсегда.

— Я знаю, — Тихо и прямо ему в ухо прошептала Эллиона.

— Как всегда, почувствовала, милая? — Так же тихо спросил Тарведаш.

— Да. А вот та девушка — она самая, Викторис-оригинальная версия, правда? — Уже с озорной ноткой осведомилась Светлая, едва ли пальцем не тыча в ухмыляющуюся Элоарин, — Хорошая замена. С ней мы последний раз очень мило пообщались. Боюсь, дальше будет или большая дружба, или такая же большая, но бойня.

— Не волнуйся, пока она вместе с Люцифером, особых бед ждать не стоит. Свобода, друзья, любовь — прямо все и сразу. Да к тому же ты еще о ее последних приключениях не слышала — просто закачаешься!

Меж тем, Элоахим выжидательно смотрел на Астерота, ожидая сигнала продолжать. Тому оставалось только кивнуть.

— Еще видел, что Эйвелин доберется каким-то образом до одной из гробниц на севере Эльмитара и сдернет печать.

— Эйвелин?! - Лазурит наконец посмотрела на девушку, и тут же резко переменилась в лице. Жутко покраснела и искоса глянула на Тара. Эллиона приобрела до такой степени несчастный и ошарашенный вид, что это заметили едва ли не все, стоящие на палубе. Наконец, она справилась с собой и, придав тону одновременно нежности и ехидства, тихонько спросила:

— Эйвелин, милая, — Голос звучал очень строго, совсем по-родительски. Эйвелин вздрогнула и как-то странно посмотрела на Светлую. В глазах на секунду промелькнула искра, похожая на искру узнавания, но тут же потухла. Однако улыбка легкомысленной девушки со странными способностями стала шире:

— Да?

— Вот и молодец, что признала. Ты же не полезешь к гробницам, правда?

— Честно, они мне не нужны. Весело, конечно, но после произошедшего… Да я давно передумала, когда сама с собой совещалась. В общем, не хочу я никаких печатей ломать! Кончен этот разговор!

— Вот и хорошо, Эвилинити.

Лазурит виновато посмотрела на Тарведаша. Но в глазах у нее все еще мерцало озорное пламя — предвестник какого-то особого сюрприза, который Творящая пока что не знала, как преподнести… Эйвелин вздрогнула второй раз, и кажется, всем уже стало понятно, что произнесено было истинное имя девочки. Эллиона обернулась к удивленному Афранташу (Астерот-то уже по одному тону Лазурит догадался, кто такая Эйвелин — все-таки склерозом не страдал. Единственное, что его смущало — сильно изменившаяся со времени последней встречи внешность) и, улыбнувшись, сказала:

— Не удивляйся. Мирону она, может, и сестра, да только ты и сам своих так называемых родителей вряд ли теперь вспомнишь. А вот Арна, кажется, очень даже узнал. Здесь та же самая история, правда, отец Эйвелин и не подозревает, что он ее отец, — В этот момент Лазурит вновь оглянулась на Тарведаша. Сюрприз был преподнесен завернутым в обертку из легкомысленных намеков. И вот, наконец, Астрон все-таки без полуулыбки, совершенно искренне изумился!

— Ты хочешь сказать, перед тем, как прогнать меня из Радужного…

— Ну да, а что такого? Правда, тогда я считала тебя всего лишь веселым и занудным бродягой, ставшим мне на время любовником и советчиком. Но души-то не обманешь. Еще скажи, что она не похожа на тебя характером! Только попробуй, сама загрызу, лично! За вранье пред лицом любви! В глаза ей посмотри — такая же упертая, строптивая, но к тому же терпеливая и рвущаяся к книгам. Так ведь, Элизар? Она именно такая, я ничего не спутала?

— В десятку, герцогиня.

У Астрона голова пошла кругом. Даже его объемистая коробочка для удивлений существенно переполнилась. Данные оказались слишком разрозненными, чтобы что-то анализировать, а чувств — слишком много, чтобы их распутать. Единственное, что он понял — никакого иного залетного бродяги никогда в Радужном мире не было! История оказалась ложной, а вот Эвелинити-Эйвелин вполне даже настоящей и на редкость талантливой, хотя и со своими минусами. А еще — удивительно похожей многими чертами характера на Эллиону, в отличие от Викторис, напоминающей по нраву самого Тарведаша в прежние времена. Последние сомнения отступили под напором фактов: Эвелинити, как и Ви, оказалась истинной дочерью Астерота и Лазурит, а значит, нерушимая связь между ними существовала уже тогда, в дни создания Радужного мира. Значит, история Т'Хара и Эльза'Хары тоже могла принести еще со временем сюрпризы… Как там сказал Арн? Младшая дочь, средняя дочь… Так говорят, когда подразумевают еще и старшую! Час от часу не легче — сколько же их всего?…

Тарведаш потряс головой, избавляясь от неуместных сейчас мыслей:

— Все, давайте отложим темы родства до следующего раза. Голова сейчас взорвется от напряжения! Элоахим, ты видел еще что-нибудь?

— Вот за что его не люблю, где и насколько не прерви, все равно вернется к этому месту! — Прицокнула языком Лазурит.

— Я видел, как Элоранта…

— Элоарин, Шартарат, Элоарин. Теперь она зовет себя так, и я с ней полностью согласен — красивое имя.

— Да. Я видел, как она вновь призывает пустоту, но та срывается на голову ей самой и обрушивает на свой престол. По сути, она занимает место иного человека, менее на этом месте опасного, а Мирон становится под властью белой змеи охотником за духами пустоты. В конце концов, они сталкиваются друг с другом, и Мирон убивает Элоарин.

— Кошмар какой, — Выдавила из себя принцесса, лишь теснее прижимаясь к любимому, — Но теперь же всего этого не случиться?

— Теперь — нет, но все же экспериментировать со своим любимым заклятием подчинения я тебе больше не советую, — Полушутливым, полуназидательным тоном проговорил Тарведаш.

— Договорились.

— На этом, думаю, все, — Задумчиво проговорил Элоахим, — Хотя там много еще всякой дряни было. Но и по названным картинкам, по-моему, ясно уже… Ничего из этого, хвала Создателю, не случилось!

— Так почему это все-таки не произошло, можете мне объяснить? — Решила покапризничать ошарашенная еще предыдущей новостью Эйвелин. Кто папа — она тоже догадалась, и параллельно начала потихоньку вспоминать и Радужный мир, и бродягу-Тарведаша, забавлявшего ее превращениями личности.

— Потому что никто из вас не совершил тех ошибок, которые могли бы совершить, если бы легкомысленно относились к собственным решениям. А вообще, есть такая хорошая поговорка в Радужном мире: "Есть на все свобода сердца, и пока сердце не скажет, не предскажешь, не узнаешь". Кто мог знать, что Эйвелин хватит осторожности не посещать вместе с Тассаном северные пустоши? Это далеко не очевидно… И кто ожидал, что Элоранте на пути попадется добросердечная Селина, растопившая ей сердце? И что самой Селине, которой не должно было быть здесь сейчас, хватит силы произнести глубинное заклятье, а Элоарин — пройти через небытие? Кто мог предугадать, что Мирон, переобщавшись со слегка полоумной Дейей и встретив свою сестру, тоже станет настолько силен и крепок, что сможет заметить любовь этой девушки к нему и справится со страхами, нагоняемыми Леадором?! И кто бы предположил, что Нара предпочтет уйти из мира, вместо того, чтобы бороться за жизнь в реальности, за избранный путь? Логикой такие вещи не просчитаешь… Кто мог знать?

— Я мог знать, — Эхом откликнулся Тауросс и тут же захлопнул рот. Кажется, на этот раз он не подумал, прежде чем сказать. Астрон смерил его яростным взглядом и медленно, разделяя слова на слоги, осведомился:

— Лорд, кажется, вы забыли открыть всем свой секрет. Не соблаговолите ли сделать это сейчас? Я так поглядел, Арн смотрел на вас, как на восставшего из пепла…

— Ну, допустим, не из пепла, а всего лишь из Изумрудного мира. Это один особенный мир, в котором лежат причины многих нынешних событий. К сожалению, с ним связана, главным образом, серость, чтоб ей провалиться вместе с Соратом, раз и навсегда и куда поглубже!

— И так пока глубоко, не буди лихо, пока оно тихо, — Ворчливо ответил Тарведаш, — Лучше скажи, с чего это ты, лилейчатый, осмелился лезть в эту историю? Вы же там все такие нейтральные, наблюдательные…

— Допустим, идея с Перекрестком мне понравилась. А там уж, думаю, один Творец хорошо, а в сопровождении «эмиссаров» Лилии — вовсе банда. Между прочим, — Тауросс вдруг горделиво вскинул голову, — Я не только ангел радуги, но еще и Творец. Так что, ты далеко не обо всем догадался, да и теперь знаешь не больше, чем я открыл. И про прочих ангелов радуги ты отнюдь не все знаешь, чтобы категорично судить! Мы тоже — разные: есть те, кого и ты бы поблагодарил.

— Еще Эйвелин Творить научите, и будет трое Творцов, — Мимоходом отметила Элизар, — А если брать в расчет Астрона…

— Да какой из меня Творец!

— А вино вышло превосходное… — Сладко причмокнул Тауросс, заставив всех «посвященных» рассмеяться над замешательством Тарведаша.

— Так вот, Творцов здесь выше крыши, — Подвела итог Элизар.

— Ладно, это мы все еще успеем обсудить, повторяюсь в десятый раз, но время не терпит. Афранташ, пожалуйста, передай Кадуций Афари его хозяину. Уверяю, тебе он никакого блага не принесет, а вот в руках Шартарата может нам помочь. Если бы у него был кадуцей в тот момент, — Тар озабоченно повернулся к Лазурит, — помощи Арна, быть может, и не потребовалось бы… Хотя, честно, я рад, что мы к нему обратились, — Последнюю фразу герцог заставил себя произнести на ровном тоне, без сомнений. Лазурит улыбнулась.

— Как вышло, так вышло. Зато вышло все к лучшему! — Рассмеялась она в ответ и по-детски чмокнула его в чуть сжатые губы.

— Так, слишком много любви на квадрат площади, — Как-то совсем уж горько, но в то же время радостно улыбаясь произнес Элоахим.

Люцифер же, не торопясь, подошел к нему и, повинуясь какому-то своему чувству, преклонил одно колено и протянул левой рукой кадуцей. Шартарат с удивлением отвесил поклон в ответ и, не задумываясь, провел ладонью над плечом Афранташа, завершая древний рыцарский ритуал, хорошо знакомый ему по жизни в Мире Разума. Ритуал, которым короли подтверждали и превозносили благородное происхождение рыцарей, вернувших в стены родового замка потерянную реликвию — странно, что Афранташ его знает. А может, действительно, сыграл роль минутный порыв… Только после завершения ритуала Элоам принял дар. В тот же момент что-то в окружающем мире окончательно переменилось, и Эйвелин удивленно ахнула:

— Смотрите-ка, а струны, будто весной натянуты! Осень же вроде?

— Ну, значит, сегодня хотя бы на какое-то время снова наступила весна, — Философски заметила Элизар. Ее коробочка для удивлений переполнилась еще до полуночи, — Правда, кое-кого может из-за этого потянуть на котов…

— Опять начинаешь, — Злобно попыхивая трубочкой покосилась на нее Арлин, — Послушай меня, Урания, после того, как ты взошла на палубу корабля, я сменила к тебе отношение с минусдесяти- на плюспятиградусное, но могу и обратно температуру сбросить. На лучше возьми, покури — поможет.

И в кой это веки Элизар действительно предпочла послушаться Арлин, вместо того, чтобы затянуть долгую пикировку.

— Да уж, кажется, все стали белыми и пушистыми. Наверное, просто ночь такая, — слегка прищурившись, заметила Эллиона. Она весну любила и хорошо ее чувствовала. В конце концов, в Радужном царила только весна — это было, пожалуй, единственным постоянным в ее мире.

— Да не в ночи дело. Просто в Природном мире сейчас установилась гармония многих начал. Тень последних времен обошла его стороной, так что теперь он больше не принадлежит Бездне — а это редкость большая. Я-то предполагал, что в худшем случае это произойдет за счет жизни или смерти схватившего кадуцей, а вышло по-иному — за счет воли, разума, удачи и любви!

— Ну, философ у нас ты, а не я. Я всего лишь Творец, тем и гордюсь, — Поддразнила супруга Элли.

— Тарведаш, позовешь меня, когда будешь переводить всех по коридору до мира Разума? — Как-то по-деловому осведомился Шартарат, — Буду очень признателен. Всегда хотел понять, как ты это делаешь. Мое пространство выстроено на иных принципах…

— О, ничего сложного, просто деформирую пространственно-временную ткань с использованием четвертой категории мерности и стихийных узлов реальности в форме треугольника, подобного тому, что служит пряжкой на плаще Арна. Знаешь, его называют лунным треугольником или треугольником хаоса. Кто как. Он зеркален по сути и форме знаку "звездных врат" Мира Перекрестка, потому и принципы действия кажутся иными… Потом я перехожу по внеконтиниумной дуге через стабилизированное пространство мерности, отличной от окружающей категории за счет…

— Ну вот, началось, — Проворчала Лазурит, — Время — его конек, так что готовьтесь. Лекция выйдет на час, не меньше…

* * *

1 498 208 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

2007 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

"Из дневников Неслучайного попутчика"

Лекция длилась уже битый час. Кажется, уставать начала даже Алла Иосифовна. Да и мне, признаться, надоело все хуже горькой редьки. На четвертом курсе больше заботит работа и личная жизнь, чем учеба. Вот и сессия не сдана — надо как-то закрывать, а желание перегорело. Будто бы действует негласное правило: чем лучше видишь и понимаешь Мир Идей, тем сложнее удерживать в руках ниточку, связывающую тебя с Миром Материи. Понятно, что как-то я все же вытяну, но как именно — покажет время. Пока мне просто захотелось послушать что-нибудь философское и не сильно обременительное для мозгов.

На этот раз госпожа Шиллер рассуждала о времени и пространстве:

— Теорий много. Крайне много, и одна другой смешнее. Лично я слабо понимаю, что такое время. Его измеряют в оборотах планет, в перемещении стрелок часов, в своем отношении к нему. В чем угодно, что лишь косвенно влияет на жизнь человека. Жизнь определяется, хорошие мои, нашими поступками, мыслями, чувствами и действиями — ничем более. И самое главное — принятыми нами решениями.

Вот например, представьте, что вы живете в одном из нафантазированных многочисленными писателями миров… Разве вы будете пользоваться теми же категориями, представлениями о мире, теориями, что и здесь? Нет, конечно. А, между тем, время и там, и у нас выйдет абсолютно одинаковым, даже если планеты и орбиты разные. Следовательно, время — это череда событий и действий в нашей жизни, а где она протекает — просто вопрос антуража, привязки сознания человека к условной системе координат. Уверяю, будь для вас привычным фантастический мир, и там нашлись бы те, кто считает его слишком пресным, сложным, злым и отвратительным. Назовем их условно «беглецы», мечтающие уйти куда-нибудь. Как отыскались бы и «живущие», принимающие этот мир и научившиеся быть в нем счастливыми, даже с приставкой "вопреки всему". Найдутся и «идущие», познающие и перестраивающие его, а также «странники», способные изменить миропорядок в корне при необходимости. Набор везде одинаковый, это и есть время в совокупности — все мы, наши жизни, наши решения и, что греха таить, наши ошибки.

Ну а прошлое и будущее — не более чем простая иллюзия! Существует лишь настоящее, потому оно так и называется. Регулировать прошлое, коли уж оно все равно — иллюзия, тоже можно. Например, книгами, песнями, картинами, поступками — в общем, предметами творчества, лучшими образцами системных представлений Автора об основах родного мира… Вот вы (это она мне?!), кажется, пишете книгу, не так ли? Слышала о ваших успехах, весьма интересно…

— Ну, пишу помаленьку. Вроде немало уже написал.

— Вот и хорошо. Книга, особенно когда ее пишут искренне и верят в написанное, может многое расставить по своим местам во времени и Мире Идей, придерживаясь классической терминологии, Апейроне. Написанное в такой книге — всегда реально: по крайней мере, в одном-двух из доступных нашему разуму двенадцати пространств. Вернее, тринадцати, но это не важно. А важно, чтобы в вашей истории прослеживалась глубокая, непростая логика, а текст давал ответы на самые древние из существующих вопросов. И, естественно, она должна идти во благо не только автору и его представлениям — самому миру, его Творцу, не побоюсь этого слова. Ведь Автор и Творец могут существовать лишь с помощью друг друга, по-иному их нет, тогда они — иллюзия, пшик! Идея без материи, как и материя без идеи — только статичная пустота, не более. Один из двоих способен создать, но не видит разнообразия в целостности, другой способен увидеть все разницы, но не обладает силой сотворить нечто первопричинное в далеком прошлом. Книга, способная ответить на вопросы Творца, это уже не просто книга… Это своеобразная энциклопедия Жизни.

Не правда ли, забавно выйдет, если все описанное вдруг где-нибудь в когда-нибудь да реально? А даже и здесь, сейчас?… Не задумывались над этим?

— О таких вещах я редко думал. Просто писал.

— А вот теперь вы неправду говорите, а неправду говорить вообще реже надо. Только по важным поводам, чтобы защитить или уберечь кого-то. А так, по пустякам — таиться нехорошо и сразу заметно. Если уж писали и немало, значит, о чем-то при этом задумывались, какие-то струны задевали, что-то пытались сделать. И интересно, получилось что-нибудь?

Черт, вот ведь где действительно всеведущая!

— Думаю, получилось. Время покажет, если его кто-то объяснит.

— Скажем так, дальнейший ход событий покажет. Если изменили, это незаметным не останется. Любое Эхо в пустой комнате будет услышано, пусть и через многие года. Много кто к вам и просить, и требовать, и в надежде, и жаловаться придет — будьте уверены. Все что в прошлом искореженного, опасного, грязного было убрать — это вам не поле перейти… А при этом еще свободы воли не нарушить у героев — совсем уж мрак. Так получилось?

— Да, получилось.

— Ну и хорошо. А теперь про пространство (уф, отстала вроде бы). Думаете, оно — трехмерное? Ошибаетесь. Это глаза у нас только три измерения видят, и то потому, что мы их в зеркале трехмерными видим. Имели бы четырехмерные глаза — видели бы ими четырехмерное пространство, не правда ли? Но опять же, если не видим, разве не существует? Разве только глазами наблюдают ход времени? В мироздании все грамотно устроено: каждому — по вере и делам его. А еще — по воле и душе его. Сможешь выдержать крест, что на себя взвалил — шагай хоть во всемерное. Только знай, как именно по нему шагать будешь, на какие измерения опираться… И, дорогие мои, самое главное — чтобы в жизни у вас не происходило плохого, запомните это хорошенько: все плохое — лишь временные препятствия, оно уходит, когда преодолеваешь и стремишься, а все хорошее остается, причем самое хорошее — остается навсегда… Ну, можете быть свободны.

Да уж, лекция в духе Аллы Иосифовны. Туману нагнала столько, что сразу и не разберешься. Все довольно странно и интересно: не с книги все это начинается и не с песен. Пожалуй, чудеса какие-то — там, где они тебе нужны, жизненно необходимы и обоснованы. Но начинаются они с окружающих людей и их поступков. И, конечно, с твоих собственных действий и мыслей… Герои лишь повторяют существующие характеры, помещенные в чуть более критичную обстановку. Но не с героев и не с прошлого начинается мир — с настоящего момента. Это и есть источник многочисленных Причин и Истин.

Пожалуй, Алла Иосифовна во всем права, хотя так не хочется признавать, что познанное тобой с большим трудом уже давным-давно известно…

* * *

Альфа-вероятность.

73 год Третьей эры по исчислению Творца Творцов.

Пространство Архен'Бэлль'Сан-Селин, промежуточная зала Секстиль'Сефирот.

— Саддон к'хара, Ведьма. Что привело тебя к нам?

— Здравствуйте, изменяющие вечность. Хотя желать вам этого, для меня — подвиг. Я пришла, чтобы убедить вас отказаться от ваших мест по доброй воле.

— Ой-ли, не прошло и сотни лет после завершения истории Перекрестка, а ты, отреченная, уже здесь и разговор наш, кажется, в очередной раз повторяется.

— Ехидство — не путь Света.

— Если ты не забыла, я все ж-таки ближе к радуге лучей.

— Тьма ты мерзкая, а не лучистый!

— Ну, каждый судит в меру своего понимания. Ты сейчас мне напоминаешь Тога в его худшие дни.

— Подло преданного тобой!

— Ну-ну… Мы с ним друг друга частенько предавали — это почти в привычку вошло.

— Ты вновь цитируешь свою Книгу, как часть жизни? Абсурд!

— Говоришь, только книга? Хорошо. А как ты объяснишь, что именно эту книгу читали они в День Суда?

— Глупость. Ерунда. Это… просто…

— Не можешь ты это объяснить. И Круг с семью колоннами ты никогда не объяснишь. И связи будущих нас с нами прошлыми ты не объяснишь. И все наши пары и отношения между друзьями, совпавшие с Книгой ты не объяснишь. Ты ничего не объяснишь. Потому что не потрудилась прежде понять, как это действует, что — дозволено, а что — категорически запрещено. Мир Идей и Мир Материи не связаны прямо, их взаимоотношения многообразны и, как правило, жутко запутанны.

— Это лишь фантазия. Ты был уперт, потому она и оказалась в чем-то полуреальной.

— Ну так, Ведьма, значит книга все-таки повлияла на реальность. Понимаешь ведь эту тонкость, не правда ли? Тебе ведь это знакомо… А мне и не нужно было полного повторения линии судьбы в реальности. Лишь сами связи, изменяющие предначертанное: мою судьбу, судьбы друзей и моего мира. Я забочусь лишь о дорогих мне людях и вещах, а о людской морали пусть печется «Тог» — это его крест.

— Бред все это. И не от Света идет.

— Коронная отговорка, не более того. Не желаешь признавать свою ошибку?

— Это не отговорка и не ошибка, это — Истина.

— Знаешь, мой друг когда-то рассказывал притчу о человеке со свитком, в котором была записана абсолютная истина. Канву я тебе пересказывать не буду, а вот суть расскажу: когда ему дозволено было открыть свиток, тот оказался пуст. А я еще в начале рассказа знал, что он пуст — иначе и быть не могло. Так вот я — это я, а ты — как тот человек. Для начала придется побродить тебе тысяч лет несколько, потом, может, и откроется свиток. Да только все равно не поверишь, что он пустой.

— Бредни. Просто философские рассуждения.

— Значит, рассуждения не для тебя. Так, Ведьма?…

Эпилог "Следствия Идущих"

Следствие 0.

Любой круг рано или поздно замыкается. Разница в том, остаешься ли ты внутри или выходишь наружу.

Следствие 1.

Создавший Начало несет ответственность за Последующее.

Следствие 2.

Любой Отреченный — пленник замкнутого круга до тех пор, пока не отказывается от абсолютности своей "Истины".

Следствие 3.

Идущий не имеет господина, но и он сам — не господин.

Следствие 4.

Не существует такой частной истины, которая не могла бы стать частью Целого.

Следствие 5.

Предел прав Идущих определяется пределом воли Живущих.

Следствие 6.

Идущий имеет право сомневаться и ошибаться, но не имеет права быть глупым.

Следствие 7.

Изменяет тот, кто наблюдает существующее от точки рождения до точки распада.

Следствие 8.

Идущий не может свернуть или сойти с Пути.

Следствие 9.

Любовь, ребенок и надежда — ценности, общие для Идущих, Странников и Живущих.

© Copyright Пузанов Михаил (klassnaya-nf@mail.ru)

Notes

Оглавление

Пролог "Причины Странников (Попутчиков)"

Глава 1 "Пути"

Глава 2 "Направления"

Глава 3 "Сквозняки"

Глава 4 "Рассуждения"

Глава 5 "Уроки"

Глава 6 "Страхи"

Глава 7 "Встречи"

Глава 8 "Решения"

Эпилог "Следствия Идущих" .

Реклама на сайте